В списках не значились: «1953» бесплатное чтение

Глава 1

Кирилл Валерьевич Кузнецов, мужчина сорока девяти лет от роду, ощущал себя глубоким, много повидавшим стариком. И вёл себя соответствующе: ворчал, кряхтел, с аптекарской точностью отмерял себе лекарства от давления и с наслаждением предавался махровой старомодности. Его стиль был настолько аутентично-советским, что соседки по лестничной клетке в сердцах звали его «ходячим музеем ВДНХ».

Вместо модной куртки он носил потертую дублёнку с выцветшей от времени кожей и побитым молью мехом. Под ней красовался огромный свитер ручной вязки неопределённого серо-коричнево-болотного цвета, который ему когда-то связала тётя из Тюмени и который он называл «своим личным коконом». Ноги облегали серые брюки-дудочки, а шею обвивал невероятных размеров индийский махровый шарф, в котором можно было укутать всё ту же тётю. Венчал этот ансамбль главный предмет его гордости – пыжиковая шапка-пирожок, доставшаяся ему по счастливой случайности в комиссионке и которую он не снимал даже в оттепель, утверждая, что «пыжик требует уважения». Вместо трости, на которую он пытался опираться для солидности, он упрямо таскал с собой длинный чёрный зонтик-трость, которым зимой шуршал по сугробам, а летом отбивался от ошалевших от жары голубей.

Кузнецов

Эта маска уставшего от жизни чудака была его главной мистификацией. Под ней скрывалась душа вечного хулигана и провокатора, чьи шутки были гениальны и смешны в первую очередь для него самого. Еще со школьной скамьи он прослыл гением авантюрных выходок после которых его друзья бросались на него с кулаками. Феноменальная изворотливость всегда спасала его от заслуженных кар. Его друзья-ровесники, давно обросшие животами, лысинами и статусами, до сих пор не удивлялись, когда он звонил им в три ночи и голосом Левитана сообщал о призыве в армию и в военкомат, или, когда на улице принимался с серьезным видом допрашивать прохожих: «Скажите, а вы верите в Бога?». Его любимым развлечением было зайти в азербайджанский ресторан и на весь зал прокричать: «Свободу Нагорному Карабаху!», а в армянском – поинтересоваться, не продают ли тут азербайджанский довгу. Он обожал щекотать нервы и наблюдать, как трещит по швам чопорная обыденность.

Карьера его была печальна. Блестяще начав в престижном финансовом институте, который он закончил, он быстро перессорился с начальством из-за принципов (нежелания ставить «автоматы» блатных) и скатился в заштатный Институт экономики, управления и права. Финальным аккордом стал уход в тень: он писал дипломы и диссертации для ленивых богатеев в питерской фирме «Хомбрук», получая жалкие 50% от заказа. Эти деньги он спускал в онлайн-покере и ночных забегаловках, где за кружкой пива мог до утра слушать истории таких же, как он, чудаков и неудачников.

И вот в одну из таких ночей, проиграв крупную виртуальную сумму в преферанс, он задремал прямо за клавиатурой своего мощного компьютера. Ему снилось, что он трясется в вагоне поезда. Толчок был настолько резким и реальным, что он чуть не упал со стула.

– Товарищ, проснитесь! Вы на съезде! – шипящий, полный ужаса шёпот раздался прямо у его уха.

Кирилл Валерьевич недовольно открыл глаза, чтобы сделать замечание о том, что его отрывают от крайне важного анализа макроэкономических тенденций. Но слова застряли в горле.

Вместо знакомой комнаты с мониторами его окружал ослепительный свет люстр и мордастые, суровые лица в серых кителях и партийных костюмах. Он сидел в плюшевом кресле в огромном, переполненном людьми зале. Пахло лаком для полов, одеколоном «Шипр» и несгибаемой волей партии.

Он был в Колонном зале Дома союзов.

А на трибуне, освещённый лучами софитов, стоял человек, чей профиль он знал с детства по портретам и учебникам. Человек с усами и с трубкой в руке, неспешно, с густым грузинским акцентом, говорил о пятилетнем плане, о врагах народа и о светлом будущем коммунизма.

Это был Иосиф Виссарионович Сталин. Шёл 1952 год.

Колонный зал «Дома союзов»

Ледяная волна ужаса накатила на Кирилла Валерьевича. Его экономистский мозг, привыкший всё систематизировать, выдал молниеносный отчёт: «Дата: ориентировочно октябрь 1952 года, XIX съезд КПСС. Локация: Москва, Колонный зал. Риски: 100%. Вероятность выживания: 0,0001%. Причина: несоответствие внешнего вида и менталитета эпохе. Вероятность быть принятым за шпиона: 99,9%».

– Товарищ, да вы совсем обалдели? – снова прошипел его сосед, тыча его локтем в бок. – У вас же видок, как у загнанной лошади! Спину выпрямите! Вождя слушайте!

Кирилл Валерьевич машинально выпрямился. Его дублёнка, свитер и пыжиковая шапка вдруг оказались не чудачеством, а страшным анахронизмом. Его индийский шарф висел, как немой укор советской легкой промышленности.

Он ловил каждое слово с трибуны, и вдруг его внутренний хулиган, тот самый, что кричал о Карабахе в ресторанах, подал голос. Он вспомнил даты. Октябрь 1952-го. До рокового марта 1953-го остаётся меньше полугода.

И его мозг, натренированный на поиск нестандартных решений и гениальных авантюр, выдал новую, сумасшедшую формулу.

«Задача: Выжить.

Проблема: Эпоха.

Решение: если нельзя избежать эпохи, нужно её возглавить. А если точнее – попытаться её… подкорректировать».

Мысль была чудовищной, абсурдной и единственно возможной. Он знал, что случится. Он знал, к чему приведёт последовавшая затем борьба за власть, культ личности и застой.

Что, если попробовать? Что, если самый отъявленный хулиган и провокатор из будущего получит шанс подшутить над самой Историей?

Он посмотрел на трибуну уже не со страхом, а с пристальным, изучающим интересом игрока, подсматривающего карты противника. Его рука потянулась к зонтику-трости, и он сжал его рукоять, как талисман.

«Итак, – пронеслось в его голове. – Новая игра. Самая крупная ставка в моей жизни. Контора – ЦК КПСС. Оппонент – товарищ Сталин. Задача… Спасти товарища Джугашвили. От него самого. И от всех остальных».

И он, к своему удивлению, почувствовал, как по телу разливается давно забытое, пьянящее чувство азарта. Он был в своей стихии. В самом эпицентре самого сумасшедшего розыгрыша всех времен и народов.

Глава 2

«Нет, это какой-то бред. Или сон. Перебрал вчера с портвейном „Агдам“», – лихорадочно думал Кирилл Валерьевич, стараясь вжать голову в плечи, чтобы его пыжиковая шапка хоть как-то слилась с обивкой кресла. Мысль о спасении товарища Джугашвили мгновенно испарилась, сменившись животным желанием просто исчезнуть.

Но сон не собирался заканчиваться. С трибуны, отложив в сторону бумаги, говорил Лаврентий Павлович Берия. И его взгляд, скользнув по залу, на мгновение остановился на Кирилле Валерьевиче. Взгляд был тяжёлым, внимательным, словно фиксирующим аномалию. Берия слегка поправил пенсне и сказал что-то своему соседу, не отводя глаз. Потом его губы тронула едва заметная улыбка, и он, обращаясь ко всему залу, но глядя прямо на нашего героя, произнёс с густым грузинским акцентом:

– Товарищи! Прошу соблюдать внимательность. Некоторые товарищи, видимо, слишком усердно готовились к съезду и теперь позволяют себе расслабиться. – Он сделал театральную паузу. – Но мы то знаем, расслабленность – враг бдительности. Не так ли?

В зале прокатился сдержанный, нервный смешок. Кириллу Валерьевичу показалось, что все присутствующие повернули головы именно в его сторону. Он готов был провалиться сквозь паркет. Шутки кончились. Стало очень жарко в его дублёнке и невероятно душно под махровым шарфом.

Наконец, Иосиф Виссарионович объявил перерыв. Зал взорвался гулом голосов, скрипом кресел. Кирилл Валерьевич, как амеба, поплыл вместе с потоком делегатов в сторону буфета, надеясь затеряться в толпе и найти хоть каплю спиртного для приведения души в чувство.

В огромном, шумном холле он прислонился к колонне, пытаясь отдышаться. И тут его взгляд упал на знакомое лицо. Нет, не может быть! Из-за спины какого-то важного товарища в генеральском мундире выглядывало улыбающееся, румяное лицо его старого друга – Сергея Викторовича! Того самого, начальника по футболу из Геленджика!

На Сергее Викторовиче был идеально сидящий партийный костюм, и он с видом полного хозяина жизни о чем-то оживлённо беседовал с группой мужчин. Казалось, он здесь свой, он здесь родился и вырос.

Кирилл Валерьевич, не веря своим глазам, протиснулся сквозь толпу. – Сергей?! Сергей Викторович! Это вы?

Тот обернулся, и его лицо озарилось самой искренней и радостной улыбкой. – Кирилл Валерьевич! Батюшки! Какими судьбами?! – Он радушно схватил друга за локоть. – Я думал, Вы в Казани со своими дипломами!

В голове у Кирилла Валерьевича всё смешалось. Как?! Его друг из будущего… здесь? Он тоже попал в эту ловушку? – Сергей… ты как тут… ты тоже… – залепетал он, теряясь.

– А я вот переведён! – весело перебил его Сергей Викторович, совершенно не понимая его замешательства. – Из Геленджика – в Москву! Развивать спорт высших достижений! Ну, Вы понимаете… – он многозначительно подмигнул.

И тут же, повернувшись к своему спутнику, молодому человеку в щегольском полковничьем мундире с надменным и скучающим выражением лица, сказал: – Василий Иосифович, разрешите представить! Мой старый добрый друг, товарищ Кузнецов Кирилл Валерьевич, с которым мы ещё в Казани поднимали… э-э-э… народное хозяйство! Кирилл Валерьевич, знакомься, это Сергей Викторович, председатель нашего спорткомитета!

Кирилл Валерьевич смотрел на молодого генерала и медленно осознавал, что мир окончательно сошёл с ума. Перед ним стоял Василий Сталин. Сын вождя. Тот самый, о чьих кутежах и выходках он читал в исторических справках.

Василий Иосифович лениво протянул руку. Его рукопожатие было вялым. – Кузнецов? – переспросил он, оценивающе окинув взглядом дублёнку, шарф и пыжиковую шапку Кирилла Валерьевича. – Интересный образ. Стиль «народного мудреца»? Или из оперы «Борис Годунов»?

Сергей Викторович радостно хлопнул друга по плечу. – О, Василий Иосифович, вы даже не представляете! Кирилл Валерьевич – человек с огромным чувством юмора! Такой выдумщик! Он может такое… – он понизил голос до конспиративного шёпота, – …, например, зайти в грузинский ресторан и крикнуть: «Да здравствует советская Грузия! А осетинские пироги – самые лучшие!»

Василий фыркнул, и в его глазах мелькнул проблеск интереса. – Да? Ну, это уже что-то. А то эти все… – он махнул рукой, – скучные как пробки.

Кирилл Валерьевич стоял, как парализованный. Его друг не просто был здесь. Он был здесь своим, он занимал какую-то должность и запросто общался с Василием Сталиным! И, судя по всему, Сергей Викторович воспринимал всё происходящее как абсолютную реальность. Он не помнил ни Геленджика, ни «Хоумворка». Он был здесь и сейчас.

Вдруг Сергей Викторович посмотрел на Кирилла Валерьевича с внезапной деловой серьёзностью. – Кстати, Кирилл Валерьевич, кстати! Вы же экономист! Вам же карты в руки! Василий Иосифович как раз подбирает толкового человека для… для финансового обеспечения развития спортивного общества. Дело ответственное. Не хотите зайти, обсудить?

Василий лениво кивнул. – Да, заходи. Только… – он снова посмотрел на наряд Кирилла Валерьевича, – смени амуницию. А то тебя в первом же отделе примут за переодетого колхозника-диверсанта.

Они отошли, оставив Кирилла Валерьевича стоять у колонны с открытым ртом. Его мозг пытался переработать информацию.

Сергей Викторович – здесь. Он свой. Он предлагает работу. При дворе Василия Сталина.

Это был не сон. Это была новая, ещё более сложная и опасная игра. Но теперь у него появлялся свой человек. Пусть и не понимающий, что происходит. И фантастический шанс встроиться в систему.

Его внутренний хулиган, оглушённый сначала Берией, а теперь и вовсе шокированный, наконец, подал голос: «Ну что, кандидат? Готов к новой партии? Контора – „Спортобщество Василия Сталина“. Ставки ещё выше».

Он выпрямился, решительно поправил свой махровый шарф и потрогал рукой пыжиковую шапку. «Придётся, конечно, с тобой проститься, дружище», – с грустью подумал он. Но азарт уже снова загорался в его глазах.

Глава 3

Василий Сталин

Василий Иосифович, облокотившись о мраморный подоконник в холле, с наслаждением затянулся папиросой «Казбек» и выдохнул струйку дыма в сторону Кирилла Валерьевича.

– Ну что, Кузнецов, образ свой народного мудреца пока не сменил? – пошутил он, но в глазах читалось любопытство. – Ладно, дело не в одежке. Серега тут тебя нахваливал. Говорит, экономист хоть куда и весельчак.

Кирилл Валерьевич, всё ещё не до конца веря в реальность происходящего, лишь молча кивнул, сжимая в потной ладони ручку своего зонтика-трости.

– Так вот, – Василий понизил голос, хотя гул голосов в холле и так заглушал любые разговоры. – Ты же в курсе, что у Сергея Викторовича теперь новая должность? После всей этой олимпийской катавасии…

Василий поморщился, как от зубной боли.

– Папа просто взбесился. Как наши в пятьдесят втором в футбол играли – позор на всю страну! Югославы эти… тьфу! – он с силой затушил папиросу, словно это был футбольный мяч югославской сборной. – Так вот, папа всё и разогнал. И сборную, и ЦДКА… всех под метёлку. Сказал: «Пока не будет порядка, никакого футбола!» А порядок – это кто? Это человек, который порядок и наведёт.

Он ткнул пальцем в сторону Сергея Викторовича, который в это время у буфета с ораторским жаром что-то доказывал группе важных товарищей, размахивая бутербродом с красной икрой.

– Вот он, новый руководитель всего футбола Советского Союза! Я его сам порекомендовал.

Кирилл Валерьевич попытался представить лицо Сталина-старшего, которому представляют его друга, начальника по футболу из Геленджика. Картина не складывалась.

– А где вы… познакомились-то? – осторожно поинтересовался он.

Василий оживился. Видно было, что тема ему приятна. – В Геленджике! Я там с Капитолиной отдыхал. Прекрасное место, море, солнце… А этот чертяка, – он с ухмылкой кивнул на Сергея Викторовича, – там какой-то местный турнир организовывал. «Кубок Анапы-Геленджика» или вроде того. Ну, я мимо проходил, а он меня: «Василий Иосифович! Сыграйте за команду курортников!» Я ему: «Да я же уже не в форме…» а он: «Да мы все тут не в форме! Главное – дух!»

Василий засмеялся, вспоминая. – Ну, я вышел. Играем. Он у них на воротах стоял. И надо же, мне мяч подают, я бить – а он как прыгнет! Как сцапает этот мяч в воздухе! Я просто рот открыл. После матча подхожу к нему, говорю: «Ты кто такой?» А он: «Сергей Викторович, начальник по футболу». Я говорю: «Какой такой футбол? В Геленджике? Да тебе в Москве надо быть, а не тут!» А он скромно так: «Да куда уж нам, мы люди маленькие…»

В это время к ним подошёл сам виновник торжества, сияя как медный грош. – О чём беседа, товарищи? – Да я тут Кузнецову рассказываю, как ты меня в Геленджике с линии ворот выручил, – хохотнул Василий.

– Эх, Василий Иосифович, тот гол! – воскликнул Сергей Викторович, смахивая воображаемую слезу. – Это же был не просто гол! Это был акт единения народа и армии! Я до сих пор помню, как мы после матча пошли в ресторан… Помнишь?

– Как не помнить! – Василий подмигнул Кириллу Валерьевичу. – Этот хитрец тогда достал бутылку какого-то вина… не «Цинандали» и не «Гурджаани» … Как его? Ну, которое как лекарство пахнет…

– «Чхавери»! – с гордостью подсказал Сергей Викторович. – Полусладкое, лёгкое! Его же там, в Колхиде, ещё с античных времён делают! Я ему говорю: «Василий Иосифович, это вино царицу Тамару вдохновляло!» А он мне: «А меня оно на подвиги футбольные вдохновит!» Выпили по стопочке… Нет, по две…

– По три! – поправил Василий, и оба дружно рассмеялись. – И потом он, – Сергей Викторович снова обратился к Кириллу, – начал мне рассказывать про тактику «дубль-вэ»! Говорит: «Серега, всё не так надо! Не по-нашему, по-сталински! Жёстко, с наступлением!» Мы всю ночь схемы на салфетках рисовали. Официантку чуть не завербовали в крайние нападающие!

Кирилл Валерьевич слушал, и у него слегка кружилась голова. От осознания абсурда происходящего и от того, что его друг не просто вписался в эпоху, а вписался в неё с таким размахом, что теперь запросто пил вино с сыном вождя и обсуждал тактику игры.

– Так вот, – закончил свой рассказ Василий, снова становясь серьёзным. – Я папе и говорю: «Вот человек, который футбол поднимет! Не кабинетный червь, а практик! С огоньком!» Папа послушал, подумал и говорит: «Ладно. Пусть попробует. Но чтоб к Олимпиаде-пятьдесят шесть были результаты!» – Василий сделал многозначительную паузу. – Так что, Серега, теперь вся надежда на тебя. Не подведи.

Сергей Викторович вытянулся в струнку, его лицо выражало неподдельную решимость. – Будет сделано, Василий Иосифович! Футбол станет нашим новым оружием в идеологической борьбе!

Василий кивнул и, повернувшись к Кириллу Валерьевичу, добавил: – Ну а ты, экономист, с завтрашнего дня помогай ему. Считай деньги, составляй сметы. Чтоб всё было чисто. А то… – он снова понизил голос, – …последний, кто воровал на спорте, теперь на Колыме счёт ведёт не очкам, а градусам за окном. Всё ясно?

Кириллу Валерьевичу стало ясно всё. Абсолютно всё. Его друг стал главным по футболу в СССР по воле самого Сталина. А ему, Кириллу Валерьевичу, поручили быть при нем казначеем и смотрителем за «чистотой». В стране, где за копейку могли отправить на тот свет.

Он посмотрел на сияющего Сергея Викторовича, готового завоевывать мировые стадионы, и на ухмыляющегося Василия, явно ждущего от этой затеи личных дивидендов.

«Ну что ж, – подумал он, сжимая свой зонтик. – Спасение товарища Джугашвили пока откладывается. Начинаем спасение советского футбола. Господи, во что я ввязался…»

Глава 4

Когда Василий удалился, окружённый своей свитой, шумный холл как будто немного опустел. Сергей Викторович схватил Кирилла Валерьевича за локоть и отвёл его в более укромный уголок, за огромную мраморную вазу с какими-то тропическими растениями.

– Ну, Кирилл Валерьевич, вот так вот и живём, – выдохнул он, и на его лице на мгновение исчезла маска бодрого партийного функционера, сменившись усталой понимающей улыбкой. – Я уж думал, я один такой. А тут и тебя принесло.

– Сергей… я не понимаю… – растерянно прошептал Кирилл Валерьевич, сжимая свой зонтик как якорь спасения. – Это сон? Галлюцинация? Мы что, оба сошли с ума?

– Да нет, дружище, всё проще и сложнее одновременно, – Сергей обернулся, убедился, что их не подслушивают, и понизил голос до конспиративного шёпота. – Мы тут уже… как бы тебе сказать… два года. Я, Диана и Семён.

– Диана? – удивился Кирилл. – Твоя жена? Она тоже здесь? – А кто же ещё! – просиял Сергей. – И не абы кто! Она теперь… хе-хе… директор Московского зоопарка! Да-да! – он увидел изумление на лице друга и рассмеялся. – Её, видишь ли, природная любовь к животным и талант организатора тут очень даже пригодились. Так пригодились, что теперь вся партийная элита у неё под каблуком. Вернее, под стрижкой.

Кирилл Валерьевич сел на ближайшую бархатную банкетку, чувствуя, как подкашиваются ноги. – Под… стрижкой? – Ну да! – Сергей сел рядом, оживлённо жестикулируя. – У них там в зоопарке есть павильон «Дом птиц». Так она его под салон красоты для начальства приспособила. Тихо, уютно, птички поют. Берия у неё бакенбарды подравнивается. Маленков стрижётся. Каганович… ну, с Кагановичем, понятное дело, проблем меньше – там только пыль сметать. А уж про жен и дочек я молчу! Она же все сплетни первые знает! Все тайны! Кто на ком женится, кто кого на ковёр вызывает, у кого какой коньяк на полке стоит! Она тут, можно сказать, серый кардинал в милом обличье. Ну, или серая кардинальша.

Он помолчал, давая другу осознать масштаб. – А… а Семён? – робко спросил Кирилл, боясь услышать ответ. – А Семён! – лицо Сергея озарилось самой тёплой улыбкой. – Наш макак-резус. Ну, ты помнишь, мы его у фотографа в Сочи взяли, он у нас дома жил? Кирилл кивнул, помня того самого хулиганистого примата, который обожал красть носки и смотреть телевизор. – Так вот, он тут наша главная легенда! – Сергей захлопал в ладоши. – Он же в зоопарке у Дианы живёт. Ну, так получилось, что он… э-э-э… проявил недюжинные интеллектуальные способности. Научился кивать в такт речам по радио, отдавать честь и тыкать палкой в портреты врагов народа. Диана его на мероприятиях показывает, как «первого в мире обезьяну-комсомольца», воспитанную в духе советского гуманизма! Берия от него в восторге, всё требует к себе в кабинет на выставку. Говорит, настроение поднимает.

Кирилл Валерьевич молчал, переваривая этот водопад безумной информации. Его друг, его жена и их домашний макак-резус уже два года живут в 1953 году. И не просто живут, а сделали головокружительную карьеру.

– Но… самое главное, – продолжил Сергей, и его лицо стало серьёзным. – Всё идёт своим чередом. История… она повторяется. Как по учебнику. Все эти события, все эти люди… всё так, как должно быть. Мы пытались… ну, там, намёками, шептались с Дианой… но нет. Всё катится по накатанной. Как будто кто-то большой и неповоротливый нажал на кнопку «повтор» и ушёл пить чай.

Он посмотрел на Кирилла с надеждой. – А вот теперь и ты здесь. Может, это не просто так? Может, втроём… вчетвером, с Семёном… мы сможем что-то изменить? Ну, не глобально, конечно, но… маленькую такую детальку в шестерёнках истории? Хотя бы футбол поднять! А?

Кирилл Валерьевич посмотрел на сияющее лицо друга, на свой нелепый зонтик, на отражение в глянцевой вазе – упитанного мужчину в пыжиковой шапке, попавшего в самую гущу безумия.

И он понял, что это не сон. Это самая настоящая, непредсказуемая, опасная и безумно интересная реальность. И у него теперь есть команда. Правда, состоящая из начальника по футболу, директора зоопарка и макаку-комсомольца.

Кирилл Валерьевич огляделся по сторонам, наклоняется к Сергею и говорит, понизив голос до конспиративного шёпота, который тут же потонул в гуле делегатских голосов.

– Серега, ты сказал – история повторяется. Значит, и то, что должно случиться…, случится? – Он сделал паузу, давая другу понять, о чём речь. – Первое марта. Пятьдесят третьего. На даче в Кунцево. Инсульт. И… – он многозначительно посмотрел на Сергея, – …помощь, которая придёт слишком поздно. Охранники будут бояться войти без вызова. Часы пройдут.

Сергей Викторович побледнел под своим загаром. Весельчак и балагур куда-то мгновенно испарились. – Кирилл Валерьевич… – он сглотнул. – Ты это серьёзно? Ты знаешь, что предлагаешь? Это же…

– Высшая мера государственной измены? Или высшая мера гуманизма? – перебил его Кирилл. – Смотри. У нас же есть Василий. Он сын. Он имеет доступ. Он может приехать туда. Мы можем… подсказать ему. Ненавязчиво. Сказать, что у нас есть информация из надёжных источников… ну, я не знаю, от врачей… что у отца проблемы, что нужно быть начеку. Мы можем подать это как заботу о его здоровье!

Лицо Сергея выражало жестокий внутренний конфликт. С одной стороны – дикий, сумасшедший риск. С другой – шанс действительно изменить ход истории. – Но Кирилл Валерьевич… Василий… он же… он не самый решительный человек в такие моменты. Он папу дико боится. А если мы ошиблись? Если ничего не случится? Нас же за клевету…

– А если случится? – тихо, но очень чётко спросил Кирилл. – Если мы сможем помочь и не поможем? Мы же будем знать. До конца своих дней. Мы будем знать, что могли и не стали.

Он замолчал, давая словам просочиться в сознание друга. – Мы не будем устраивать переворот, Серега. Мы просто попытаемся спасти человека. Обычного, больного, старого человека. А там… посмотрим. Может, с ним всё иначе пойдёт. Может, он что-то успеет сделать, сказать, поменять…

Сергей Викторович задумался, смотря куда-то в пространство перед собой. Он представил лицо Василия, его постоянную браваду, скрывающую детский страх перед грозным отцом. Представил свою Диану, которая с её доступом к самым ушастым сплетникам Москвы могла бы помочь обработать информацию. Представил даже макаку Семёна, который мог бы… хотя нет, с обезьяной лучше пока не рисковать.

– Ладно, – вдруг выдохнул он. – Господи, прости меня, икота меня замучай, но ладно. Давай попробуем. Но только через Васю. Очень осторожно. Очень. Ты же понимаешь, чем это пахнет, если что-то пойдёт не так?

– Пахнет Колымой, – мрачно констатировал Кирилл Валерьевич. – Или чем похуже. Но игра стоит свеч. – Он ткнул себя пальцем в грудь. – Экономист-неудачник, писатель диссертаций для лентяев. – Ткнул в Сергея. – Начальник по футболу из Геленджика. – Он широко улыбнулся. – Кому, как не нам, спасать товарища Сталина?

Кирилл В.

Они стояли в роскошном холле, среди бренчания хрустальных люстр и гула важных разговоров, два чудака из будущего, затеявшие самую авантюрную и опасную игру в своей жизни. План был безумен, риски зашкаливали, а шансы на успех стремились к нулю.

Но в глазах у Кирилла Валерьевича горел тот самый азарт, что заставлял его кричать о Карабахе в азербайджанских ресторанах. Только теперь ставкой была не веселая потасовка, а история целой страны.

«Операция „Спасение товарища Джугашвили“ официально началась, – подумал он, с наслаждением предвкушая хаос, который они могут учинить. – Главное – не перестараться и не угодить в лапы к Лаврентию Павловичу. Хотя… с другой стороны, какая операция без экшена?»

Глава 5

– Ладно, хватит тут языком молоть, – решительно заявил Сергей Викторович, хватая Кирилла Валерьевича под локоть. – Пойдём ко мне. Обсудим всё нормально, за кружкой чая. Здесь уши растут из всех щелей.

Он уверенно повёл друга через толпу делегатов, кивая и улыбаясь знакомым лицам, но не останавливаясь для светских бесед. Они вышли из Колонного зала на морозный воздух ночной Москвы. Пахло морозом, угольной гарью и запахом большого, спящего города.

У подъезда, чуть в стороне от потока правительственных «Побед» и «ЗиМов», стоял огромный, брутальный автомобиль – чёрный ЗиС-110. Рядом, вытянувшись в струнку, курил шофёр в шинели и фуражке с лакированным козырьком.

– Товарищ Метелкин, к вашим услугам, – отдал честь шофёр, бросая окурок и широко распахивая массивную заднюю дверь.

– Спасибо, Пал Палыч, домой, – кивнул Сергей Викторович, ловко нырнув в салон и подтягивая за собой ошалевшего Кирилла.

Дверь захлопнулась с тяжёлым, глухим звуком. Внутри пахло дорогой кожей, дорогим табаком и едва уловимым запахом карболовки. Салон был невероятно просторным, с широкими диванами, скрытыми бардачками и массивными пепельницами из какого-то тёмного сплава. Кирилл Валерьевич, привыкший к тесным иномаркам своего времени, чувствовал себя, как в маленькой комнате на колёсах.

– Ну что, как тебе мой скромный экипаж? – потирая руки, спросил Сергей. – Не «Мерседес», конечно, но зато свой, отечественный. И Пал Палыч у меня – шофер от бога. Говорят, был личный водитель самого Жукова.

ЗиС тронулся с места плавно и почти бесшумно. Москва за тонированными стёклами проплывала, как немое кино: широкие пустынные проспекты, освещённые неяркими фонарями, силуэты сталинских ампирных зданий, редкие прохожие, кутающиеся в пальто.

Вскоре впереди, в просвете между домами, показался силуэт одной из знаменитых высоток. Она росла из темноты, ярус за ярусом, увенчанная устремлённым в небо шпилем со звездой, которая подсвечивалась изнутри и горела тусклым рубиновым светом.

– А вот и наш «дом аспирантов и стажеров», – пошутил Сергей, указывая на громаду. – Краснопресненская набережная, дом 14. Добро пожаловать в рай, Кирилл Валерьевич.

Машина плавно подкатила к подъезду, больше похожему на портал в другой мир. Массивные дубовые двери, бронзовые светильники, полированный гранит. У входа дежурил не просто швейцар, а целый поручик в форме МГБ, который, узнав Сергея Викторовича, отдал честь и молча пропустил их внутрь.

Холл поражал воображение. Высоченные потолки с лепниной, хрустальные люстры, громадная мраморная лестница, ведущая наверх, и тяжёлые, в пол, портьеры. Воздух был тихим, почти церковным, пахло воском для паркета и старой роскошью.

– Лифт тут, – Сергей повёл друга к золочёным лифтовым дверям. – Только не пугайся, он у нас с лифтёршей. Товарищ Прасковья, седьмой этаж, пожалуйста.

Пожилая женщина в строгом платье и накрахмаленном переднике молча кивнула и плавно повезла их вверх.

Квартира Сергея Викторовича оказалась за массивной дубовой дверью с глазком. Когда он отпер её своим ключом, Кирилл Валерьевич ахнул.

Они попали в огромную гостиную с паркетом, который блестел, как зеркало. Высокие потолки, огромные окна с видом на ночную Москву и заснеженную Москву-реку. Стены были обтянуты шелком, на них висели не портреты вождей, а вполне себе мирные пейзажи и натюрморты. В углу стояло рояль, накрытый кружевной скатертью. В другом – мощный радиоприёмник «Рекорд» в полированном деревянном корпусе.

Высотка на набережной

Но главным был не размер, а обжитость. Повсюду стояли коробки с папиросами «Казбек» хотя он не курил, валялись свежие газеты, на низком столике красовался набор хрустальных графинов с разноцветными жидкостями. На стене висел ковёр с оленями, а на этажерке теснились книги – от собраний сочинений Ленина до иностранной литературы.

– Раздевайся, располагайся, как дома, – бросил Сергей, скидывая свой пиджак на спинку массивного кожаного кресла. – Диана на каком-то совещании в зоопарке, Семён, ясное дело, с ней. Так что мы одни.

Он подошёл к радиоле, щёлкнул тумблером, и из динамика полилась тихая, шипящая музыка джаз-оркестра.

– Так, – Сергей расстегнул воротник рубашки и деловым шагом направился на кухню. – Сейчас чайку заварю. У меня тут один грузинский товарищ настоящий, горный, «Ранний сбор», прислал. И вареньица малинового Диана наготовила.

Кухня оказалась просторной, светлой и удивительно современной. Стоял огромный холодильник «ЗИС-Москва», блестела никелем газовая плита с духовкой, на полках аккуратно стояли банки с соленьями, пачки с гречей и макаронами.

Пока Сергей хлопотал у плиты, Кирилл Валерьевич ходил по квартире, как заворожённый. Он заглянул в кабинет: там стоял огромный дубовый стол, заваленный бумагами, футбольными схемами, нарисованными от руки, и… футбольным мячом. На стене висела карта СССР, утыканная флажками.

Он прошёлся в спальню: две широкие кровати под стёгаными одеялами, трюмо с тремя зеркалами, на котором стояли флаконы с духами и фото в серебряной рамке – Сергей, Диана и… макака Семён в маленьком пилотке, сидящий у них на руках.

Всё это было непохоже на казённую, официальную обстановку. Это был настоящий дом, полный жизни, уюта и лёгкого, почти буржуазного бардака, тщательно скрываемого за фасадом советской парадности.

– Ну что, расселился? – крикнул Сергей из кухни. – Иди чай пить!

Кирилл вернулся в гостиную, где на низком столе уже дымился ароматный чай в фарфоровых чашках с золотым ободком, стояло блюдечко с душистым малиновым вареньем и даже тарелка с печеньем «Юбилейное».

– Ну, вот, – Сергей разлил чай по чашкам. – Добро пожаловать в нашу крепость, Кирюха. Как тебе?

– Я… я в шоке, – честно признался Кирилл Валерьевич, опускаясь на диван. – Я думал, вы тут в казарме живёте, на казённых харчах…

– Да мы сначала так и жили! – рассмеялся Сергей. – Но Диана – она ж гений обустройства. И… у неё подход ко всем есть. Кому варенье нужно, кому – путёвку в санаторий, кому – жене шубу через знакомого модельера… В общем, обжились. – Он стал серьёзнее. – Но ты же понимаешь, всё это… – он повёл рукой вокруг, – …очень зыбко. Одно неверное слово, один донос…

Он не договорил. Зазвонил телефон. Не обычный, а тот самый, дисковый, с тяжёлой чёрной трубкой, стоявший на отдельном столике.

Сергей поднял трубку.

– Да? А, Василий Иосифович! Да-да, он тут. Как раз чай пьём. А что? Послезавтра? Ну конечно! В десять утра? Будем готовы. Передам. – Он положил трубку и посмотрел на Кирилла с широкой ухмылкой. – Ну, товарищ экономист, завтра вызывают на ковёр. К самому. В Кремль. Готовь свои теории спасения. Василий только что звонил. Отец хочет лично посмотреть на моего «эксцентричного друга-экономиста с прогрессивными взглядами».

Кирилл Валерьевич почувствовал, как у него перехватило дыхание. Чашка в его руке задрожала, издав тихий дребезжащий звук.

Операция «Спасение товарища Джугашвили» внезапно перешла из стадии кухонных разговоров в стадию практического воплощения. И главным «козырем» в этой игре предстояло стать ему.

Глава 6

Сергей Викторович отхлебнул душистого чаю, крякнул с наслаждением и откинулся на спинку дивана, закинув ногу на ногу. Он обвёл взглядом свою роскошную гостиную – паркет, хрусталь, вид на ночную Москву-реку и сияющий кремлёвский шпиль.

– Знаешь, Кирилл Валерьевич, – начал он задумчиво, – я тут иногда думаю… о нашем времени. О двухтысячных, двадцать пятом годе… Помнишь, этот вечный цейтнот? Вечно все куда-то бегут, уткнувшись в эти свои… смартфоны. У всех лица серые, уставшие. А тут… – он сделал широкий жест рукой, – …посмотри. Да, нету у меня айфона. Нету интернета, где можно посмотреть, как котики смешные падают. Но зато есть вот это.

Он встал, подошёл к окну.

– Воздух… пахнет снегом и углём, да. Но он настоящий! Не как от кондиционера. Люди… да, они боятся, они осторожные. Но когда улыбаются – так улыбаются по-настоящему! От души! А не как эти ваши смайлики-колобки. И еда! Помидор пахнет помидором, а не пластмассой! Колбаса… ну, ладно, с колбасой тут туговато, – засмеялся он, – но зато сало! Сало, Валерьевич, какое! С чесночком! И хлеб! Чёрный, кислый, в мякоть! Объедение!

Он вернулся к столу, налил себе ещё чаю.

– А работа? Я тут футболом всем Союзом руковожу! Мне Сталин лично задание дал! В двадцать пятом я начальником над парой стадионов в Геленджике был, а тут… вся страна! Я схемы рисую, тренировки назначаю, с командами разговариваю – глаза у них горят! Они же за идею играют, за страну! Не за миллионные контракты!

Он умолк на секунду, и его лицо стало серьёзным.

– И Диане… ей нравится. Она всегда мечтала так жить. Не маленькой сто квадратной трешке, как мы в Геленджике, а вот так. С размахом. Она в зоопарке – царь и бог! Её все слушаются, её уважают. Она животных спасает, программы какие-то свои внедряет… Она расцвела тут, Кирилл Валерьевич. По-настоящему.

Он посмотрел прямо на Кирилла Валерьевича, и в его глазах исчезло всё веселье, осталась только тревога.

– И знаешь что? Я не хочу обратно. Ни за что. Мы тут всё, о чём мечтали, по сути, получили. Сейчас нам ещё дачу правительственную за городом выделяют, на Рублёвке. Бревенчатый сруб, камин, своя пристань… Я уже лодку присмотрел. Мечта, а не жизнь.

Он тяжко вздохнул.

– Но всё это… всё это зыбко, Кирилл Валерьевич. Всё это держится на одном человеке. На Василии. Вернее, на его фамилии. Пока его папа у власти – мы при деньгах, при власти, при дачах. Мы свои. Но если… если всё произойдёт, как ты говоришь… Сталин умрёт… – он понизил голос до шёпота, – …тогда моего Васю сомнут. Его же все ненавидят за спесь и за пьянки. Его посадят. Или того хуже. А потом придут другие… Берия, Маленков, Хрущёв… Кто их знает. И нам с Дианой конец. Нас сотрут в порошок. Нас же тут нет в природе, понимаешь? Ни в каких списках. Мы как чёртики из табакерки выскочили. Нас и ликвидировать можно без всяких следов.

Он сжал кулаки, и его добродушное лицо вдруг стало твёрдым и решительным.

– Так что ты прав. Надо спасать Сталина. Не ради идеи там какой-то. Не ради истории. А ради себя, любимых. Ради этой самой дачи на Рублёвке. Ради того, чтобы Диана и дальше стригла Берию и сплетничала с жёнами политбюро. Ради того, чтобы Семён и дальше играл в обезьяну-комсомольца и тыкал палкой в портреты врагов. Ради того, чтобы я мог и дальше советский футбол поднимать. Любой ценой, Кирилл Валерьевич. Понимаешь? Любой.

Кирилл Валерьевич слушал, и его собственный цинизм меркнул перед простой и ясной прагматикой друга. Это был не порыв идеалиста, а холодный расчёт человека, который нашёл свой рай и был готов за него бороться. Рай с дубовыми паркетами, видами на Кремль, настоящим хлебом и служебным ЗиСом.

– Значит, договорились, – тихо сказал Кирилл. – Спасаем товарища Джугашвили. Чтобы сохранить товарища Сергея, товарища Диану и товарища макака Семёна. И его дачу на Рублёвке.

– Именно! – Сергей хлопнул ладонью по столу, отчего задребезжали чашки. – Завтра в Кремле – наш первый бой. Ты готов, экономист?

Кирилл Валерьевич взглянул на своё отражение в тёмном окне: упитанный мужчина в нелепом свитере, затерявшийся в роскоши сталинской высотки. Он выпрямил спину.

– Я родился готовым, Серега. Как тот огурец в рассоле.

Но тут, дверь в квартиру открылась с лёгким скрипом, и в гостиную, пахнущую чаем и дорогим паркетным воском, впорхнула Диана. Она была вся в движении – в одной руке увесистая кожаная сумка, набитая, судя по всему, то ли отчётами, то ли бананами для подопечных, в другой – ветка какого-то экзотического растения с листьями размером с тарелку.

– Серёж, кукуся, не поверишь, кого я сегодня видела! – выдохнула она, не снимая дорогих сапог. – Берия привёз какого-то тропического попугая-обормота, так он, представляешь, взял и…

Она подняла голову и замолкла на полуслове. Её взгляд, скользнув по сияющему от удовольствия Сергею, упёрся в фигуру, сидевшую на его диване. В фигуру в неопределённого цвета свитере, с невероятных размеров индийским шарфом и с выражением кота, которого только что вытащили из проруби.

Диана замерла. Её глаза, и без того большие, стали размером с те самые блюдца, на которых стояло их «Юбилейное». Сумка выскользнула из её руки и с глухим стуком плюхнулась на паркет. Ветка с гигантскими листьями последовала за ней.

– Ки… Ки… – её губы беззвучно шевельнулись. – Кирик?!

Кирилл Валерьевич робко поднялся с дивана, попытавшись придать своему лицу самое безобидное и дружелюбное выражение.

– Диана Валерьевна, здравствуйте… то есть, здравствуй! Давно не виделись!

Это прозвучало так же нелепо, как если бы он сказал «как погодка?» человеку, только что выигравшему в лотерею. Диана не двигалась. Она медленно, как в замедленной съёмке, поднесла руку ко лбу, затем к груди, словно проверяя, на месте ли сердце.

– Мне… мне кажется, у меня солнечный удар, – прошептала она. – Или тот попугай всё-таки был ядовитым… Серёжа, я вижу призрака. Призрака нашего бурного прошлого. Призрака с похмельем.

– Да нет же, Диночка! Это он! Сам! Плоть от плоти! – весело воскликнул Сергей, подхватывая её под локоть и усаживая в кресло. – Кирилл Валерьевич к нам пожаловал! Не иначе, как сама история его прислала!

– История прислала? – Диана уставилась на Кирилла с немым укором. – История, Серёжа, обычно присылает войны, эпидемии и стихийные бедствия. Это подтверждает мои худшие подозрения.

Она сделала глубокий вдох, словно ныряя в ледяную воду, и выдохнула. Цвет понемногу возвращался к её щекам.

– Так. Значит, не галлюцинация. Значит, это действительно ты, Кирик. Тот самый, который в шестнадцатом году на нашу годовщину подарил Сергею абонемент на бизнес-ланч из «Биглиона» с намёком. Тот самый, который потом три дня отпаивал его рассолом и уверял меня, что это «лёгкое пищевое отравление кавказской кухней»?

Кирилл Валерьевич виновато поёжился.

– Ну, «Агдам» … он тоже бывает разный. Тот был… выдержанный. Очень выдержанный.

– Он был старый, Кирик! Ему было сто лет! Он пахнул не грузинскими виноградниками, а забытой грибницей в подвале! – но в голосе Дианы уже послышались нотки не столько гнева, сколько привычной, давнишней усталости. Она внимательно, по-хозяйски окинула его взглядом. – И что это на тебе надето? Ты что, из кружка народных промыслов сбежал? Или это твой новый камуфляж, чтобы тебя в бараках не узнали кредиторы?

– Это мой личный кокон, – попытался пошутить Кирилл, но под её взглядом шутка завяла и отпала, как сухой лист.

Диана покачала головой, но уголки её губ дрогнули. Гнев окончательно сменился на сложную смесь облегчения, ностальгии и лёгкой паники.

– Господи, Кирик… Ну и видок у тебя. Словно тебя не машина времени привезла, а выкопали из культурного слоя где-то между эпохой развитого социализма и ранней бомжеватости. – Она вздохнула и неожиданно улыбнулась. Широко, по-настоящему. – Чёрт возьми… А ведь я тебе рада. Иди сюда, старый хрен.

Она встала и обняла его. Крепко, по-родственному. От неё пахло духами «Красная Москва», зоопарком и чем-то домашним, уютным, пирогами.

– Ты же его опять спаивать будешь? – спросила она уже строго, отводя его от себя на расстояние вытянутой руки и глядя ему прямо в глаза.

– Клянусь, нет! – воскликнул Кирилл, поднимая руку в комсомольском приветствии. – Только чай. Горный. «Ранний сбор». И малиновое варенье твоего приготовления. Всё, на чем свет стоит!

Диана посмотрела на Сергея, который сиял, как новогодняя ёлка, потом снова на Кирилла.

– Ладно. Верю. Пока верю. – Она наконец сняла дорогие сапоги и прошла на кухню. – А ну, подвиньтесь, два сапога пара. Сейчас я вам настоящий ужин сделаю, а не это ваше чаепитие с печеньками. Смотри у меня, Кирик, – бросила она ему на прощание, уже роясь в холодильнике. – Только тронь моего Серёжу чем-то крепче компота – и я тебя не в зоопарк устрою, а в вольер к Семёну. На корм. Он как раз на диете.

Кирилл Валерьевич обернулся к Сергею и прошептал:

– Она… ничего не изменилась.

– А кто бы сомневался? – засмеялся Сергей. – Только вот власть у неё теперь побольше, чем в Геленджике. Так что, друг, советую слушаться. А то и правда скормят макаке. Семён у нас, хоть и комсомолец, но прожорливый очень. И к свитерам твоего фасона он неравнодушен.

Диана и Сергей

Кирилл Валерьевич посмотрел на свой «кокон» и невольно отодвинулся подальше от окна, за которым где-то в ночной Москве жил и томился в ожидании ужина первый в мире обезьяна-комсомолец. Чувство нереальности происходящего накрыло его с новой силой, но теперь оно было сдобрено знакомым, почти домашним теплом. Самый опасный розыгрыш в его жизни неожиданно начался с чаепития и угрозы быть съеденным обезьяной. Было страшно, абсурдно и до невозможности весело.

Глава 7

После сытного и душевного ужина, который Диана, что называется, сотворила из ничего – котлеты из настоящего ржаного хлеба, салат из огурцов с умопомрачительным запахом и сметаной такой густой, что ложка стояла, и гречневая каша с луком – Кирилл Валерьевич чувствовал себя не просто сытым, а впервые за долгие годы по-настоящему накормленным. Это была не просто еда, это был акт глубокой, почти забытой гармонии.

На следующее утро он проснулся не от вибрации телефона, а от доносящегося с кухни стука посуды и упоительного аромата свежесваренного кофе. Не того бодрящего порошка, к которому он привык, а настоящего, молотого, запах которого был густым, шоколадно-ореховым и разлитым по всей квартире.

За завтраком его ждал очередной шок. Хлеб. Чёрный, «кирпичом», с хрустящей, поджаристой корочкой и влажной, пористой, кисловатой мякотью. Он отламывал кусок, намазывал густое сливочное масло, сверху посыпал сахаром – и это был вкус его далёкого детства, вкус, который он считал навсегда утерянным в мире багетов и безвкусных тостовых буханок.

– Молоко! – вдруг воскликнул он, отхлебнув из гранёного стакана. – Оно же… пахнет коровой!

Сергей фыркнул:

– А кем же ему ещё пахнуть? Комиком клуба «Весёлый и находчивый»?

– Нет, ты не понимаешь! – Кирилл Валерьевич зажмурился от наслаждения. – В наше время оно пахнет пакетом и сроком годности. А это… это настоящее! В нём даже чувствуется вкус травы, сена!

Обед в столовой Дома союзов стал для него гастрономическим открытием. Да, обстановка была аскетичной: длинные столы, скрипучие стулья, алюминиевые ложки-вилки. Но еда… Щи из кислой капусты, настолько наваристые и плотные, что ими, казалось, можно было забивать гвозди. Гречневая каша с тушёнкой – мясо в ней было волокнистым, понятным, а не однородной розовой массой. И компот из сухофруктов! В каждой кружке плавала настоящая курага и чернослив, а не ароматизированные кубики.

– Я десятилетия не ел так… осознанно, – признался он Сергею, вытирая рот бумажной салфеткой. – Каждый продукт имеет свой характер, свою историю. Это не просто топливо. Это событие.

Ресторан «Арагви»

Но главное чудо ждало его вечером. Сергей повёл его в ресторан «Арагви». И это был не просто поход в общепит, это было путешествие в другой мир. Высокие потолки, белоснежные скатерти, приглушённый свет от бра в виде факелов, тихая музыка – то ли духовая капелла, то ли тапер играл на рояле. Пахло дорогим табаком, жареным мясом и какими-то незнакомыми, восточными специями.

Официанты в белых кителях скользили между столиками с королевской выправкой. Сергей, не глядя в меню, сделал заказ: «Харчо, люля-кебаб, сациви и немного хачапури по-аджарски. И бутылочку „Киндзмараули“, хорошо выдержанного».

Кирилл Валерьевич сидел, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить магию момента. Когда подали харчо, он замер. Прозрачный, красноватый бульон, в котором угадывались зёрна риса, кусочки мяса, зелень. Он поднёс ложку ко рту и зажмурился. Это был взрыв вкуса. Острый, но не обжигающий, пряный, сложный, с послевкусием грецкого ореха и чеснока. Это было не похоже на ту бледную жижу, что называли супом в его времени.

– Вот, – прошептал он. – Вот оно. Настоящее. Это же готовил не повар, а волшебник. Алхимик!

Люля-кебаб, обёрнутый в тончайший лаваш, таял во рту. Сациви было бархатным и удивительно нежным. А хачапури… Свежее, пахнущее сыром и маслом, стало для него главным открытием. Он ел, и ему казалось, что он впервые в жизни по-настоящему чувствует вкус еды. Это было не насыщение, а откровение.

Глава 8

После шумного, наполненного голосами и запахами «Арагви» Москва на улице встретила их оглушительной, величественной тишиной. Ночь была морозной, звёздной, и снег под ногами скрипел не привычным городским хрустом, а густым, сочным, чистым скрипом, каким он бывает только в глубокой тайге.

– Эх, пройдёмся пешком? – предложил Сергей, и Кирилл с радостью согласился.

Они шли по пустынным проспектам, и Кирилл Валерьевич ловил каждый звук, каждый запах. Где-то далеко пропел гудок паровоза – не резкий электронный сигнал, а густой, басистый, тоскливый вой, от которого становилось одновременно и грустно, и радостно. Из открытой форточки одного из домов донеслась песня – «Три танкиста» в живом, немного фальшивом исполнении под гитару. Смех, звон бокалов. Жизнь шла за стенами, настоящая, не приглушённая кондиционерами и телевизорами.

Он вдыхал полной грудью. Воздух был холодным, колким, но удивительно чистым. В нём угадывались запахи:

– Дрова! – сказал Кирилл. – Чувствуешь? Кто-то печку топит. Берёзовыми поленьями.

– Ага, – улыбнулся Сергей. – А вон с другого переулка – угольком пахнет. И сантехникой. Вечная борьба прогресса и традиций.

Но главным был запах снега. Не тот безликий холод, что чувствуешь в мегаполисе XXI века, а сложный, многослойный аромат – свежесть, лёгкая морозная сладость и отдалённый дымок печных труб. Он прочищал голову лучше любого кофе.

Они вышли на набережную Москвы-реки. Лёд был гладким, почти чёрным, усыпанным искрящимся под тусклыми фонарями снежком. На том берегу темнели очертания Кремля, и золото куполов и рубиновые звёзды высоток отражались в тёмной воде незамёрзших прорубей. Не было ни рекламных билбордов, мигающих неоновых вывесок, рёва бесконечного потока машин. Была лишь грандиозная, величественная картина спящего города-исполина. Города-мечты.

– Тишина… – прошептал Кирилл Валерьевич. – Я и забыл, что такое настоящая тишина. В наше время даже ночью всё гудит. А тут… слышно, как звёзды трещат на морозе.

Он посмотрел на своего друга, и ему вдруг стало ясно, что это не просто путешествие в прошлое. Это возвращение к чему-то очень важному, к тому, что было безвозвратно утеряно в сумасшедшей гонке его времени – к ощущению подлинности. Подлинной еды, подлинных чувств, подлинной, не цифровой жизни.

Глава 9

Москва 1953 год

Настоящее открытие ждало Кирилла Валерьевича в людях. Он, привыкший к серым, уставшим, погружённым в экраны лицам метрополитена, вдруг оказался в мире живых, эмоциональных, открытых лиц.

В трамвае №5, на котором они с Сергеем решили прокатиться для полного погружения, он не увидел ни одного человека, уткнувшегося в смартфон. Зато видел, как молодой солдат, краснея, уступает место пожилой женщине с авоськой, полной свёклы. Как двое рабочих в промасленных телогрейках оживлённо спорят о достоинствах «Спартака» и «Динамо», рисуя тактические схемы прямо в воздухе замерзающими пальцами. Как студентка с косичками, прижав к груди потрёпанный томик Маяковского, смотрит в окно с таким вдохновенным видом, будто видит не заснеженные улицы, а само светлое будущее.

Лица были разными – усталыми, озабоченными, суровыми. Но в них не было отрешённости. Каждый был здесь и сейчас. Смеялись – так громко и искренне, что заражал весь вагон. Спорили – так горячо, что вот-вот сцепились бы. Смотрели в окно – так задумчиво, что казалось, они решают судьбы вселенной.

На улице он наблюдал за дворником, метлой выводившим замысловатые узоры на свежевыпавшем снегу. Тот делал это с таким усердием и художественным вкусом, будто был не работником ЖЭКа, а скульптором, ваяющим своё лучшее произведение.

Они зашли в гастроном на улице Горького. И это был не супермаркет с безликими рядами полок, а настоящий храм еды. Продавщицы в белоснежных халатах и накрахмаленных чепчиках не просто бросали товар на весы. Они были актрисами. Сырок «Дружба» они подавали с такой же торжественностью, как если бы это был торт ко дню рождения. «Вам колбаски „Докторской“ отрезать? Непременно, товарищ! Вот, полюбуйтесь, какой срез! Розовенький, с красивенькой жировой прослоечкой! Настоящая отрада!» – и женщина за прилавком сияла, будто это она лично вырастила свинью и приготовила из неё этот деликатес.

Кирилл Валерьевич смотрел на этих людей – на дворника, на продавщицу, на солдата, на студентов – и ловил себя на мысли, что восхищается ими. Они прошли через страшную войну, живут в непростое, суровое время, но в них не было сломленности. В них была поразительная, несгибаемая жизненная сила, стойкость и какая-то детская, наивная вера в то, что завтра будет лучше, чем вчера.

– Они же… живые, – сказал он Сергею, выходя из гастронома. – Все до одного. Каждый со своей драмой, мечтой, страхом. Это не толпа зомби с гаджетами. Это народ. Настоящий, из плоти и крови.

– Ну да, – усмехнулся Сергей. – Иногда слишком живые. Особенно когда в очереди за мясом стоят. Но да, ты прав. Здесь нет никакой фальши. Страх – так страх. Радость – так радость. Влюблённость – так с первого взгляда и навек. Всё по-настоящему. Устаёшь, конечно, от этой настоящести, но… чертовски заряжает.

Кирилл Валерьевич шёл по московской улице, и ему хотелось пожать руку каждому встречному – и суровому милиционеру на перекрёстке, и смеющейся парочке, и старику, кормящему голубей. Он восхищался ими. Их силой. Их простотой. Их умением радоваться мелочам – поездке на трамвае, кусочку докторской колбасы, ясному морозному дню.

Он понимал, что попал в ловушку. Ловушку подлинности. И несмотря на весь ужас происходящего, на смертельные риски, он уже не был уверен, что хочет из неё выбираться. Потому что в его времени не было такого вкусного хлеба, такого звёздного неба и таких живых, настоящих лиц.

Глава 10

Возвращение в квартиру после прогулки по ночной, звёздной Москве было похоже на возвращение в иной, парадный и безупречный мир. Не просто в тёплые стены, а в саму идею благополучия. Воздух здесь был иным – густым, бархатным, настоянным на аромате дорогого паркетного воска, хвои от огромной новогодней ёлки в углу (Диана, видимо, решила начать подготовку заранее) и сладковатом дымке от потухших в пепельнице папирос «Казбек». Кирилл Валерьевич с почти ритуальным наслаждением скинул свою дублёнку, и на мгновение ему показалось, будто он сбрасывает с себя не просто одежду, а всю грубую кожу внешнего мира, чтобы прикоснуться к этой невероятной, почти немыслимой роскоши.

Но едва они переступили порог гостиной, их встретила Диана. На её лице была смесь торжества и лёгкой паники, знакомой любой хозяйке, затеявшей грандиозную перестановку. Её глаза сияли азартом, а пальцы нервно перебирали складки дорогого шерстяного платья.

– Ну, вот и мои бродяги вернулись! – провозгласила она, подставляя щёку для поцелуя Сергею, и в её голосе звенела неподдельная радость. – Как вам прогулка в прошлое, Кирик? Насмотрелись на «настоящих людей»?

– Это было… грандиозно, Диана Валерьевна, – искренне выдохнул он, всё ещё находясь под властью пережитых впечатлений.

– Прекрасно! Потому что грандиозное ждёт нас и здесь. Не раздеваемся! – скомандовала она, и в её тоне зазвучали весёлые, заговорщицкие нотки. Она схватила их обоих за руки и потащила через гостиную вглубь квартиры.

Они промаршировали мимо кабинета с его дубовым величием, мимо спальни, где из-за приоткрытой двери виднелся шёлк стёганых одеял, и остановились у двери в последнюю, самую дальнюю комнату, которую Кирилл прежде видел закрытой.

– Готовьтесь, – таинственно прошептала Диана, и её глаза сощурились от предвкушения. Она распахнула дверь.

Контраст был ошеломляющим. После уютной, сияющей хрусталём и полированным деревом гостиной они шагнули в царство хаоса. Комната была огромной, пустой и пронзительно холодной. Свежий сквозняк из распахнутого настежь окна гулял по пространству, заставляя ёкнуть сердце. У окна, за которым синела морозная московская ночь, стояла пожилая женщина в безупречно белом рабочем халате и синем платочке, повязанном аккуратным узлом. Она двигалась неспешно, с врождённым достоинством, вытирая тряпкой последние капли воды с недавно вымытого пола, который теперь отливал мокрым янтарём дорогой паркетной клёпки. В углу комнаты, словно инородные тела, валялись мешки с цементом, грубые доски и лист толстого, похожего на акрил, стекла.

Увидев их, женщина выпрямилась, оперлась на швабру и мягко улыбнулась, её глаза, добрые и умные, лучились сеточкой морщин.

– А вот и хозяева пожаловали, – сказала она приятным, низким, удивительно спокойным голосом, в котором слышалась вся мудрость и терпение её лет.

– Тётя Шура, знакомьтесь! – с неподдельной теплотой в голосе сказала Диана, и её лицо сразу смягчилось. – Это мой супруг, Сергей Викторович, а это наш старый друг семьи, можно сказать, родной человек, Кирилл Валерьевич. Мальчики, это наша новая помощница и, я уверена, настоящая спасительница, Александра Семёновна. Для вас – просто тётя Шура.

– Очень приятно, – Кирилл Валерьевич инстинктивно вытянулся в струнку перед этой величественной женщиной, будто перед строгой, но справедливой классной руководительницей его детства. В её присутствии даже эта стройплощадка казалась более упорядоченной.

– Милости просим, – кивнула тётя Шура, окидывая их обоих спокойным, всепонимающим взглядом, который, казалось, видел их насквозь. – Почти всё отмыла. Завтра с утра мастера придут, вольер соберут. Дело нужное.

Кирилл Валерьевич обомлел. Его взгляд метнулся от доброго лица тёти Шуры к зияющему провалу окна, к мешкам с цементом.

– Вольер? – прошептал он, и в его голосе прозвучала неподдельная, детская растерянность. – Какой вольер? Для кого?

– Для кого-кого, – фыркнула Диана, и на её лице снова появилось озорное, почти безумное выражение. – Для нашего нового постояльца! Для Семёна! Я не могу таскать его каждый день туда-сюда в зоопарк, он нервничает в машине. А тут ему будет свой угол. С подогревом, спальным местом и всем необходимым. Он же член семьи! – объявила она так, будто это была самая разумная и естественная идея в мире.

Сергей обрадовался, и на его лице отразилась целая гамма чувств – от неожиданности до невольного восхищения сумасбродством жены.

– Диночка, голубушка, а ты молодец, хорошая идея? – в его голосе звучала осторожность. – Что скажут соседи? Нас же в конце концов…

– Соседи? – бровь Дианы поползла вверх, а губы сложились в презрительную гримасу. – Товарищ с пятого этажа, заместитель министра, на прошлой неделе привёз из командировки медвежонка. Жена министра рыбного хозяйства держит в ванной осетра. По сравнению с ними Семён – образец советской гражданственности и бытовой скромности. К тому же, – она многозначительно посмотрела на обоих, и её глаза сверкнули, – его присутствие будет прекрасным оправданием для… некоторых звуков.

Кирилл не сразу понял, о чём она. Но Сергей, кажется, понял мгновенно. Его лицо просветлело, и он громко рассмеялся, его смех гулко отозвался в пустой комнате.

– Ах вот оно что… Гениально! Просто гениально, Диана!

– Что гениально? – не въехал Кирилл, чувствуя себя ребёнком, не понимающим шуток взрослых.

– Ну, если мы будем громко спорить о методах спасения, или ты будешь кричать во сне от кошмаров про Берию, мы всегда сможем списать это на буйное поведение нашего любимого примата, – пояснил Сергей, сияя от восторга. – «Ах, извините, товарищи, это у нас обезьянка опять смотрела парад по телевизору и перевозбудилась! Психика у неё нестабильная!»

Тётя Шура слушала этот диалог с невозмутимым спокойствием, словно разговоры о макаках, прикрывающих государственные заговоры, были для нее обычным делом. Она лишь слегка покачала головой, и в уголках её губ дрогнула тёплая, понимающая улыбка.

– Обезьянка она и есть обезьянка, – мирно заметила она, словно подводя итог бурной дискуссии. – Шуметь может. Я тут всё, закончила. С позволения, пойду. Завтра к восьми? Мастера сказали, к девяти будут.

– Конечно, тётя Шура, спасибо вам огромное! – Диана вынула из кармана халата не деньги, а несколько ярких, цветных талончиков и сунула их женщине. – Держите, за труды. Возьмите внучатам чего-нибудь к чаю.

Лицо тёти Шуры озарилось тёплой, благодарной улыбкой. Она взяла талоны с таким видом, будто это была не потребительская привилегия, а дорогой знак внимания.

– Спасибо вам, голубушка. Очень вы меня выручаете. – И она, аккуратно сложив заветные бумажки в сумочку, удалилась с достоинством королевы, оставив после себя ощущение незыблемого порядка и уюта.

Кирилл с недоумением посмотрел на Сергея.

– Это что было?

– Ах, да! – вспомнил Сергей, и его лицо снова расплылось в счастливой ухмылке. – Я же тебе не рассказал! Пока ты восхищался народными массами, мы с Дианой получили кое-что повеселее. – Он с торжествующим видом вытащил из внутреннего кармана пиджака не бумажник, а изящный кожаный футляр. Внутри лежала пачка тех самых разноцветных талонов. – Знакомься, «Берёзка». Ключ к райской жизни. Пропуск в мир неслыханной роскоши.

Он протянул один талон Кириллу. Тот был похож на продуктовый купон, но куда более солидный. Бумага была плотной, с водяными знаками, печать – чёткой и цветной. На нем было красиво напечатано: «В/О „Берёзка“» и указан номинал: «1 у.е.».

– Это что, доллары? – удивился Кирилл, вращая в пальцах заветный клочок бумаги.

– Хуже! – засмеялся Сергей, и в его смехе звучало неподдельное торжество. – Это условные единицы. Валюта для избранных. На них можно купить то, о чём простые смертные могут только мечтать в самых сладких снах. Испанские апельсины, например. Или финскую колбасу. Американские сигареты «Кэмел» или французский коньяк. Всё это – в специальных магазинах «Берёзка». Для нас, иностранцев и прочей номенклатурной элиты. Для тех, кто в системе.

Диана, тем временем, уже вернулась из кухни с подносом из полированного красного дерева. Но на нём стояли не привычные уже чашки с чаем, а три массивных хрустальных бокала для коньяка с тёмно-янтарной жидкостью, игравшей гранями в свете люстры. И тарелка из того же сервиза с нарезанной тончайшими, почти прозрачными ломтиками ветчиной, рядом с которой бледнела даже та самая «Докторская» из гастронома.

– Ну что, мои дорогие, – сказала она, поднимая бокал, и в её глазах плясали весёлые чертики. – Поздравляю нас с повышением. Теперь мы не просто приживалы при сыне вождя. Теперь мы полноправные члены потребительской элиты советского общества. За наш новый дом! Со встроенным зверинцем и с нашей дорогой тётей Шурой!

Кирилл Валерьевич машинально поднял бокал, отпил небольшой глоток и закашлялся. Это был не грузинский коньяк, а нечто иное – сложное, бархатное, с долгим, обволакивающим послевкусием дорогого дуба и ванили.

– Что это? – выдохнул он, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло.

– «Remy Martin», – небрежно бросила Диана, словно речь шла о компоте из сухофруктов. – По случаю. В «Берёзке» сказали, что самому Лаврентию Павловичу из той же партии возили. Нравится?

Он взял с тарелки ломтик ветчины. Он таял во рту, оставляя насыщенный, глубокий вкус копчёности и орехов.

– Это… испанский хамон? – не поверил своим ощущениям Кирилл, зажмурившись от наслаждения.

– Иберийский, дорогой, иберийский, – поправила его Диана с комичной, напыщенной важностью. – Не упрощай. Мы теперь не упрощаем. Мы живём на полную катушку. В условиях тотального дефицита для всех остальных, мы, наконец-то, зажили по-настоящему. По-человечески.

Семен макака

Они стояли в полуразрушенной комнате, пахнущей цементом и сыростью, среди досок и мешков со стройматериалами, и смаковали французский коньяк с испанской ветчиной, купленные на специальные талоны в закрытом магазине для избранных. А завтра сюда должны были прийти рабочие и построить вольер для макаки-комсомольца под чутким надзором мудрой тёти Шуры.

Кирилл Валерьевич покачал головой и рассмеялся – тихо, счастливо, почти истерично. Это был самый сюрреалистичный, самый абсурдный и самый восхитительный ужин в его жизни. Он чувствовал себя не просто путешественником во времени. Он чувствовал себя авантюристом, сорвавшим самый невероятный, самый парадоксальный куш в истории. И ставкой в этой игре была не только жизнь Сталина, но и этот хрупкий, роскошный мирок с хрустальными бокалами, иберийской ветчиной, покоем тёти Шуры и диким макакой за стеной. И всё это – от дороговизны квартиры до безумия происходящего – казалось ему теперь одинаково ценным, настоящим и бесконечно дорогим.

Глава 11

Сергей смотрел на жену, и его переполняла тихая, безудержная гордость. В этот момент она была не просто его Дианой – она была воплощением той самой новой, шикарной жизни, в которую они вписались с таким головокружительным успехом. Она стояла посреди гостиной, залитой мягким светом хрустальных люстр, и казалась самой – уверенной, ослепительной, полной сил.

Её образ был безупречен. После долгого дня в зоопарке она преобразилась. Вместо рабочего халата на ней было чёрное вечернее платье из тяжёлого шёлка, которое мягко облегало ее стройные формы. Платье было простого, но безупречного кроя – с короткими рукавами-фонариками, подчёркивающими хрупкость плеч, и неглубоким вырезом, оставляющим простор для воображения и демонстрирующим нитку настоящего жемчуга. Но главным акцентом была её стрижка. Короткая, почти мальчишеская, она была выстрижена и уложена с таким искусством, что каждый пепельно-белый локон лежал идеально, оттеняя загар кожи и делая её ярко-накрашенные губы настоящим алым факелом. Это была не седина возраста, а смелая, почти дерзкая седина серебра, говорившая не об увядании, а о стиле и характере. На ногах – лодочки на каблуке-шпильке, которые делали её походку летящей и соблазнительной.

Диана ловила его восхищённый взгляд и чувствовала, как внутри всё замирает от сладкого, знакомого трепета. Ей нравилось это. Нравилось безумно. Нравилось видеть в его глазах тот самый восторг, что был и в их первые годы знакомства, но теперь приправленный взрослым, мужским восхищением её силой и умением устраиваться в жизни.

Она провела ладонью по бедру, ощущая под пальцами дорогую, прохладную ткань. Её мысли текли плавно и ясно. «Да, – думала она, – это всё моё. И это всё – я». Этот роскошный дом с видом на Кремль, эта способность за пару часов превратить стройплощадку в будущий будуар для обезьяны, этот уважительный, почтительный взгляд тёти Шуры, эти талоны в «Берёзку» в её сумочке… Всё это было делом её рук, её смекалки, её умения очаровывать, подкупать и добиваться своего.

Она вспоминала свою прошлую жизнь в Геленджике – тесную трёшку, вечную экономию, скуку провинциального быта. Там она была просто женой Сергея, начальника по футболу. А здесь… Здесь она была Дианой Валерьевной. Директором Московского зоопарка. Хозяйкой этой невероятной квартиры. Женщиной, которая стрижёт Берию и знает все сплетни политбюро. Она не вписалась в эпоху – она её приручила, подчинила себе, заставила работать на себя.

И теперь, глядя на растерянного, но уже поддающегося очарованию этого мира Кирилла, она чувствовала не просто радость встречи со старым другом. Она чувствовала азарт. Её мир, её царство становилось больше. Появлялся новый игрок, новый союзник. И она была готова помочь. Не из жалости, а потому что видела в этом новый интересный вызов, новую интригу, которая делала её и без того яркую жизнь ещё более насыщенной.

Она поймала взгляд Сергея и подмигнула ему, быстро, по-девичьи. А потом её взгляд упал на Кирилла, и в нём зажглись уже иные огни – огни хозяйки, стратега, полководца, оценивающего нового бойца.

– Ну что, Кирик, – сказала она, и её голос прозвучал низко и бархатисто, как звук саксофона из их радиолы. – Теперь ты здесь. И теперь ты видишь, что мы тут не в окопах сидим. У нас есть всё. Дом, связи, возможности. И даже, – она кивнула в сторону комнаты с будущим вольером, – экзотический питомец для прикрытия.

Она сделала несколько шагов к нему, и лёгкий шлейф духов «Красная Москва» – нежный, но уверенный – достиг его.

– И если уж мы затеяли эту нашу безумную авантюру, – продолжила она, глядя ему прямо в глаза, – то будем делать это с комфортом. Со вкусом. И с полной самоотдачей. Я не знаю, как ты тут оказался, но раз уж судьба тебя забросила к нам, значит, так надо. Значит, ты нам нужен.

Она улыбнулась, и в её улыбке была не только женская мягкость, но и стальная воля.

– Так что welcome to the USSR, дорогой. Добро пожаловать в нашу команду. Я уже придумала, как мы через жен министров будем пускать нужные слухи о здоровье товарища Сталина. У меня на завтра записана на стрижку жена Маленкова. Очень болтливая дамочка.

Сергей смотрел на неё, и его сердце сжималось от любви и восторга. Она была не просто его женой. Она была его генералом, его вдохновением, его самым главным и самым красивым проектом. И глядя на то, как она почти уже командует Кириллом, он не сомневался – у их безумной операции «Спасение» теперь появился самый главный и самый эффективный руководитель. И он был бесконечно горд, что это – она.

Глава 12

Следующее утро началось не с бодрящего аромата кофе, а с нервного щебетания радиоприёмника, из которого диктор с металлическим голосом вещал об успехах сталелитейной промышленности. Кирилл Валерьевич Кузнецов, ещё не до конца веря в реальность происходящего, пил чай, украдкой поглядывая на свою дублёнку и пыжиковую шапку, висевшие на вешалке как музейные экспонаты, как памятник его нелепому прибытию.

ЗиС-110

Ровно в восемь утра под окном мягко просигналил автомобиль. Из окна был виден всё тот же чёрный ЗиС-110, а рядом с ним – Пал Палыч, подбиравший с асфальта окурок.

– Ну, поехали, экономист! – бодро крикнул Сергей Викторович Сыров, уже одетый в идеально сидящий партийный костюм и пальто с каракулевым воротником. – Встреча с историей ждёт!

Машина тронулась, но вместо того, чтобы ехать в сторону Кремля, она свернула на улицу Горького.

– Пал Палыч, в ГУМ, пожалуйста, – бросил Сыров, увидев вопросительный взгляд Кузнецова.

– В ГУМ? А встреча? Василий Иосифович ждёт к десяти!

– Именно потому и в ГУМ, – рассмеялся Сергей Викторович. – В таком виде, в каком ты есть, тебя не то, что к Сталину – к вахтёру на порог не пустят. Нужен камуфляж. Высшей пробы.

Через несколько минут ЗиС плавно остановился у бокового входа Главного универсального магазина. Вид его величественных фасадов, стеклянных арок, уходящих в небо, и огромной красной звезды над входом заставил Кирилла замереть. Это был не магазин, а настоящий дворец из стекла и чугуна.

Но Сергей Викторович вёл его не через главный вход, а через неприметную дверь, где их уже ждал немолодой человек с безупречной выправкой и внимательным, всё видящим взглядом.

– Товарищ Сыров, очень приятно. Меня предупредили. Пожалуйте.

Их провели по служебным лестницам, мимо складов, пахнущих кожей и сукном, и впустили прямо в главную галерею. И тут Кирилла Валерьевича накрыло волной настоящего, неподдельного чуда.

Он оказался под гигантскими стеклянными сводами, пропускающими утренний свет. Внизу, на первом этаже, кипела жизнь: у прилавков толпился народ, слышались возгласы продавцов, звон монет. Но Сергей Викторович повёл его наверх, на второй этаж, в мир тишины, ковровых дорожек и приглушённого света.

– Добро пожаловать в мир для избранных, – улыбнулся Сыров. – Здесь не продают, здесь «оказывают услуги».

Их встретил худощавый, подтянутый мужчина с портновским сантиметром на шее и с безукоризненно галстуке-бабочке.

– Сергей Викторович! Какая честь! Чем могу служить?

– Виктор Семёнович, вот мой друг, товарищ Кузнецов. Ему требуется полный комплект. Срочно. Уровень – самый высокий. Время – час.

Портной окинул Кирилла Валерьевича беглым, но пронзительным взглядом, словно сканером, снимающим мерки.

– Понял. Будет сделано. Пожалуйте в ателье.

Ателье оказалось огромной комнатой с зеркалами во весь рост и бархатными креслами. В воздухе витал запах дорогой шерсти и французского одеколона.

Началось самое невероятное действо. Виктор Семёнович щёлкнул пальцами, и появились помощники с рулонами тканей.

– Костюм. Только чистая шерсть, английская. Цвет – тёмно-серый, угольный. Классика. Не подведёт.

– Сорочка. Белоснежный батист. Спинку и плечи надо будет подогнать.

– Галстук. Шёлк. Вишнёвый, с едва заметным узором. Чтобы не слишком строго, но и не панибратски.

– Обувь. Полуботинки. Чёрные, на кожаной подошве. Смотрите, чтобы жали, но не давили.

Кирилла Валерьевича раздели, замеряли со всех сторон, заставляли поворачиваться. К нему относились не как к клиенту, а как к материалу для создания шедевра. Через полчаса он уже стоял в новом белье и носках, а портной набрасывал на него смётанный на скорую руку, но уже идеально сидящий пиджак.