Трилогия о силе единства Вселенная Ψ-Континуума «Эфирный Страж» бесплатное чтение

Книга 1: Эфирный Страж: Зарождение

Пролог. Тень в зеркале

Тишина в стерильном кабинете была звенящей, искусственной, как и всё в этом месте. Воздух пах озоном и тоской. Десятилетняя Кира прильнула лбом к холодному стеклу окна-иллюминатора, за которым клубился вечный индустриальный смог. Где-то там был мир. Тот, из которого её забрали.

Она поймала своё отражение в тёмном стекле – бледное лицо, слишком большие глаза, в которых застыл немой вопрос. Она скривила губы в подобии улыбки. Отражение ответило ей. Но на мгновение – всего на одно мгновение – ей показалось, что губы девочки в стекле дрогнули сами по себе, сложившись в чуждое, холодное выражение. Не её улыбка. Улыбка кого-то другого.

Кира резко отпрянула, сердце заколотившись где-то в горле. Она снова посмотрела в стекло. Там была только она. Испуганная девочка. «Показалось», – убедила она себя, сжимая в кармане платья единственную вещь, оставшуюся от прошлой жизни, – маленький серебристый кулон в виде ростка.

Она не знала, что по ту сторону стекла, в идентичной комнате на другом этаже, её брат-близнец Кирилл в ту же секунду уронил на пол стакан с водой. Лёд и осколки разлетелись по синему линолеуму. Он смотрел на них, не видя, потому что его пронзила острая, ничем не обоснованная волна чужого страха. Сестра.

Их разлучили, но связь, которую «Ангус» так жаждал изучить и контролировать, была тоньше и прочнее любых приборов. Она была тихим эхом в крови, дрожью в воздухе. Предвестником бури, что должна была вот-вот начаться.

Глава 1. Зверь в клетке

Свинцовое небо над полигоном «Ангуса» обещало дождь, который так и не шёл. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом раскалённого металла и озона. Шестнадцатилетний Кирилл Рудь, известный в протоколах как Образец Омега-1, стоял по стойке «смирно», вжавшись спиной в холодную стену наблюдательной кабины. Его взгляд был устремлён в пустоту где-то за спиной генерала Макара Таллоса, человека с глазами цвета стального шрама.

– Образец Омега-1, – голос Таллоса был ровным, безэмоциональным, как скрип железа. – Продемонстрируйте уровень «Сигма». Нейтрализуйте цель.

Перед Кириллом, в двадцати метрах, на бетонном полу стоял манекен в камуфляже. Не инертная мишень. А «умный» тренажёр, оснащённый датчиками жизнедеятельности. Цель.

Кирилл не шевелился. Внутри него всё сжалось в тугой, болезненный комок. Он чувствовал лёгкую дрожь в кончиках пальцев.

– Цель представляет непосредственную угрозу, – добавил Таллос, делая ударение на каждом слове. – Промедление приравнивается к неповиновению.

Где-то глубоко в подсознании Кирилла щёлкнул тумблер. Острая, знакомая боль прошла по вискам. Командные нейроимпланты, вживлённые в его мозг, подали сигнал. Его собственная воля, его сопротивление – всё это было лишь фоном для главной программы: послушание.

Его рука поднялась сама собой, движение отточенное, механическое. Ладонь раскрылась в сторону манекена. Он не видел энергии, которую высвобождал. Но видел её эффект. Воздух между ним и целью затрепетал, застывшая поверхность воды. Манекен дёрнулся, будто по нему ударили невидимым кувалдом. Раздался глухой хруст – звук ломаемого пластикового позвоночника. Искры посыпались из разорванных проводов. Запах гари ударил в нос.

– Достаточно, – произнёс Таллос, и Кирилл опустил руку. Дрожь не прошла, теперь она была во всём теле. Измождение, пустота. Использование силы всегда выкачивало из него всё, оставляя лишь оболочку.

Генерал что-то отметил на планшете. – Приемлемо. Но недостаточно быстро. Эмоциональный отклик замедляет реакцию на 0,3 секунды. Надо исправить. Он повернулся к своему спутнику, доктору Кавендишу, худому человеку в идеально белом халате. – Программа «Очищение» даёт сбои. Возможно, стоит усилить модуляцию.

Кавендиш улыбнулся тонкими губами, глядя на Кирилла как на интересную клетку с подопытным зверем. – Не сбои, генерал. Процесс идёт. Мы выжигаем слабость послойно. Вскоре от личности не останется и следа. Будет только идеальный инструмент.

Кирилл стоял, не двигаясь, глядя в стену. Он не позволял себе думать. Не позволял себе чувствовать. Любая эмоция – это слабость. Любое воспоминание – боль. Он был Образцом Омега-1. И он должен был стать совершенным.

Внезапно его пронзила острая, чужая боль. Не физическая. Душевная. Волна страха, ярости и беспомощности. Она пришла ниоткуда, ударив с такой силой, что он едва не согнулся пополам. Это была не его боль. Это была боль Киры.

Сестра…

– Что с ним? – раздался голос Таллоса. – Нестабильность, – тут же нашёл объяснение Кавендиш. – Побочный эффект. Ничего критичного.

Кирилл впился ногтями в ладони, пока боль не отступила, оставив после леденящую пустоту. Он выпрямился, снова надев маску безразличия. Но в глубине его потухших глаз затеплилась искра. Искра ярости. Они мучают её. Они мучают его сестру.

И в тот миг, когда он поймал на себе оценивающий взгляд Кавендиша, он понял: чтобы выжить, чтобы однажды спасти её, ему придётся стать тем идеальным оружием, которым они хотят его видеть. Он должен будет научиться носить маску так, чтобы они никогда не заподозрили, что под ней скрывается не сломленный раб, а терпеливый хищник.

Он опустил голову в формальном поклоне. – Готов к следующим испытаниям, господин генерал.

Но про себя, впервые за долгие месяцы, он произнёс другую фразу. Обещание. Себе и той девочке за стеной, которая видела тень в зеркале.

Держись. Я найду тебя. Я уничтожу их всех.

Глава 2. Тень в зеркале

Свет был нестерпимо ярким. Он бил в глаза, холодный и бездушный, как взгляд патологоанатома. Неоновая лампа над головой мерно жужжала, и этот звук ввинчивался в сознание, вытесняя все другие мысли. Все, кроме одной: не двигаться.

Пятнадцатилетняя Кира Рудь сидела на краю металлической койки, вцепившись пальцами в холодный край. Сидела идеально прямо, как учили. Взгляд устремлён в белую стену напротив. Дышать ровно. Сердцебиение – под контроль. Любая эмоция – слабость. Любая слабость – наказание.

Комната была пуста. Ничего, кроме койки, умывальника и зеркала Авенто – полупрозрачной полимерной панели, за которой, она знала, за ней наблюдали. Она видела в нём своё размытое отражение: коротко стриженные тёмные волосы, лицо, лишённое возраста, большие глаза, в которых плавала отчуждённая пустота. Форма «Ангуса» защитного цвета болотной грязи висела на ней мешком.

Она была Образцом К-417. Идеальный инструмент. Пустой сосуд.

Ложь.

Мысль пронеслась тихой искрой, и она тут же подавила её, вжимаясь в койку ещё сильнее. Не думать. Не чувствовать. Быть пустотой.

Но из глубины, откуда-то из-под рёбер, поднималось что-то твёрдое и колючее. Гнев. Он был всегда с ней, этот спутник, тёплый и живой. Он шипел в её крови, когда инструктор Макар ломал пальцы новичку за неповиновение. Он сжимал её горло, когда доктор Кавендиш смотрел на неё взглядом коллекционера, рассматривающего редкое насекомое.

Они не увидят. Они никогда не увидят.

Она позволила себе микроскопическое движение – провела языком по сухим губам. В зеркале её отражение повторило жест. Но… с опозданием в долю секунды. Или ей показалось?

Кира замерла, сосредоточившись на отражении. Бледная девочка с мёртвыми глазами. Знакомая картина. Но сегодня что-то было не так. В уголке рта девочки дрогнула мышца. Не её собственная. Та, в зеркале, сделала это сама. И в глубине пустых глаз на мгновение вспыхнул не свет, а тьма. Густая, старая, как сама боль.

Тёмная.

Она не давала ей имени. Это было опасно. Давать имя – значит признавать существование. А она не существовала. Она была сбоем. Глюком в программе под названием К-417.

Дверь в комнату открылась беззвучно. На пороге стоял инструктор Макар. Его массивная фигура заполнила проём. Он не говорил ничего, просто смотрел на неё, оценивая. Воздух наполнился запахом пота и металла.

– К-417. Подъём. Тест на координацию, – его голос был низким, как скрежет камня.

Кира встала, глаза по-прежнему прикованы к стене где-то за его спиной. Она прошла мимо него, чувствуя на себе его тяжёлый взгляд. Выходя из комнаты, она на мгновение мельком взглянула в зеркало.

И увидела. Девочка в зеркале шла не прямо, а чуть вразвалочку, с вызывающей усмешкой на губах. Её глаза, полные презрения и силы, смотрели прямо на инструктора Макара. Это длилось одно мгновение. Меньше, чем вздох.

Кира резко отвернулась, сердце заколотившись как птица в клетке. Она знала, что Макар ничего не видел. Это послание было только для неё.

Я здесь, – шепнул знакомый голосок в её голове, сладкий и ядовитый. Я всегда здесь. Когда ты захочешь перестать бояться – просто позови.

Кира сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Боль была реальной. Она помогала ей держаться здесь. В настоящем.

Она не ответила. Она просто пошла за инструктором по длинному белому коридору, оставляя за спиной своё отражение. Отражение, которое было сильнее её. И которое ждало своего часа.

Глава 3. Инструктор Макар

Коридоры Академии «Зарождения» были спроектированы так, чтобы подавлять. Низкие, без окон, освещённые холодным голубоватым светом, они уходили вглубь скалы бесконечной чередой одинаковых поворотов. Шаги отдавались гулким эхом, сливаясь в один непрерывный звук – будто само здание было живым и дышало в такт их движению.

Кира шла за инструктором Макаром, стараясь держать дистанцию в два точно отмеренных шага. Он не оглядывался, но она знала – он видит её. Он видел всё. Размер её дыхания, частоту моргания, малейшее дрожание рук. Он был мастером разложения живого существа на набор физиологических реакций.

– Скорость, К-417, – бросил он через плечо, не сбавляя хода. – Ты отстаёшь на 0,3 секунды. Это говорит о потере концентрации или мышечной слабости. Каково твоё объяснение?

Его вопросы всегда были ловушками. Любой ответ можно было обратить против тебя.

– Потери концентрации не было, инструктор, – отчеканила она, подстраиваясь под его ритм. Голос прозвучал ровно, почти механически. Она тренировалась перед зеркалом. – Возможно, мышечная усталость после утренних упражнений.

– «Возможно» – это слово для учёных, К-417, а не для солдат. Солдат знает. Ты устала?

– Нет, инструктор.

– Тогда увеличиваем нагрузку. После координации – десять кругов по полосе с полной выкладкой.

Она молча проглотила комок горькой слюны. Полоса – это адский лабиринт из вращающихся балок, скользких стен и токсичных газов. Десять кругов после изматывающего теста на координацию могли стать последними.

– Так точно, инструктор.

Они вошли в зал для тестов – огромное помещение с матовым чёрным полом, поглощавшим свет. Сотни сенсоров на стенах следили за каждым движением. В центре зала стояла установка, напоминающая гигантский металлический цветок с стальными лепестками.

– Уровень «Гамма», – объявил Макар, останавливаясь у пульта. – Уклонение. Лепестки будут атаковать в случайном порядке. Скорость – высокая. Контакт равносилен провалу. Готовность?

Кира заняла позицию в центре «цветка», ноги чуть расставлены, тело расслаблено и готово к движению. Она ненавидела этот тест. Он требовал не силы, не скорости, а полного отказа от мысли. Нужно было отпустить себя, позволить телу реагировать на долю секунды раньше, чем мозг успеет осознать угрозу.

– Готова, инструктор.

Первый лепесток whistled по воздуху, aiming ей в голову. Она уклонилась, чувствуя, как ветер от удара шевелит её волосы. Второй – у живота. Третий – попытка подсечь ноги. Она двигалась, как жидкость, изгибаясь и перекатываясь. Мир сузился до стальных щупалец, свистящих в темноте.

Именно в такие моменты Тёмная подходила ближе. Не чтобы помочь, а чтобы наблюдать. Кира чувствовала её холодное, постороннее присутствие где-то на задворках сознания, как зрителя в первом ряду.

Слишком медленно, – прошептал знакомый голос. Ты думаешь. Перестань думать. Дай мне…

– Молчи, – прошипела Кира себе под нос между двумя выпадами.

Лепестки ускорились. Они двигались теперь не по одному, а группами, создавая смертельный танец. Каждое движение требовало расчёта. Она чувствовала, как на лбу выступает пот, как горят мышцы. Она уставала.

Они хотят сломать тебя. Они всегда этого хотели. Дай мне control, и я покажу им, что значит настоящая скорость.

Мысль была обманчиво соблазнительной. Всего на мгновение отпустить контроль… и боль прекратится. Усталость исчезнет. Страх растворится.

Внезапно один из лепестков, вместо предсказуемой дуги, резко изменил траекторию. Это была ловушка, заложенная в программу. Мозг Киры зафиксировал угрозу, но тело уже было в движении, совершая уклон в другую сторону. Она не успевала.

И в этот миг время замедлилось. Лепесток, несущийся к её виску, будто погрузился в густой мёд. Мысли остановились. А потом… её рука взметнулась вверх сама по себе, без её команды. Движение было резким, точным, смертельным. Не защита, а атака.

КР-А-А-СЬ!

Она не ударила лепесток. Она ударила по основанию механизма, откуда он выдвигался. Металл согнулся с оглушительным скрежетом, искры посыпались на матовый пол. Остальные лепестки замерли. Сирена тревоги захрипела и умолкла.

Кира стояла, тяжело дыша, глядя на свою руку. Костяшки были содраны в кровь. По залу разнёсся запах гари. Она не помнила, как это сделала. Это сделала Она.

Инструктор Макар не кричал. Он медленно подошёл к ней, его ботинки гулко стучали по полу. Он посмотрел на сломанный механизм, потом на её окровавленную руку. На его лице не было гнева. Было любопытство. Холодное, хищное.

– Интересно, – произнёс он тихо. – Программа не предусматривала такого исхода. Это… инициатива, К-417.

Он подошёл так близко, что она почувствовала запах металла и пота от его формы.

– Но инициатива без приказа – это бунт. А бунт… – он наклонился к её уху, и его шёпот был похож на скрежет камней, – …наказывается болью. Для начала.

Он выпрямился и повернулся к двери.

– Тест провален. Десять кругов по полосе. Сейчас. А потом – изолятор. На размышления.

Кира осталась стоять одна в огромном тёмном зале, пахнущем гарью и предательством. Она сжала окровавленный кулак, и сквозь тупую боль пробилась странная, чужая эмоция. Не её.

Удовлетворение.

Видишь? – прошептала Тёмная, и её голос звучал как никогда ясно и близко. Всего один миг – и они уже боятся. Представь, что будет, если ты перестанешь сдерживаться.

Глава 4. Глубины эха

Изолятор был не комнатой, а капсулой. Вертикальный цилиндр из голого полированного сплава, в котором нельзя было ни сесть, ни лечь. Можно было только стоять, прижавшись спиной к холодной стенке, упираясь руками в противоположную. Воздух подавался через мелкую решётку в полу, густой и спёртый. Света не было. Абсолютно. Только тьма, такая густая, что она начинала давить на глазные яблоки.

Кира стояла. Счёт времени терялся в бесконечности тикающего в висках сердца. Пять ударов. Десять. Сто. Она пыталась считать, но цифры расплывались, превращаясь в хаотичный узор behind век. Боль в содранных костяшках была якорем. Единственным напоминанием о том, что она ещё здесь, в своём теле, а не растворилась в этой чёрной пустоте.

Глупость, – прошипел знакомый голос. Голос Тёмной. В кромешной тьме он звучал громче, обретая почти физическую форму. Позволить им запереть нас здесь. Я могла бы вышибить эту дверь. Вырвать её с корнем.

– Заткнись, – хрипло прошептала Кира. Её голос был чужим, раздавленным тишиной.

Они боятся нас. Макар почувствовал это. Он почувствовал силу. А ты… ты боишься её больше, чем их.

Это была правда. Ужас, который она испытывала перед собственной яростью, перед этой чужой, вселяющейся в её конечности сущностью, был сильнее страха перед Макаром, перед болью, перед изолятором. Потерять контроль – значит потерять себя. Остаток себя.

Она зажмурилась, пытаясь вызвать в памяти какой-нибудь образ. Лицо матери. Оно всегда было размытым, как старая фотография. Только ощущение – тёплых рук, запаха чего-то цветочного… и потом – гром, крики, кровь на полу…

Она дёрнулась, ударившись затылком о стенку. Воспоминания были ловушкой. Они вели к боли.

И вдруг… что-то изменилось. Не в камере. Внутри. Сквозь рёв её собственного страха и настойчивый шёпот Тёмной пробился… другой сигнал. Слабый, как далёкая радиоволна сквозь помехи. Не звук. Не изображение. Чувство.

Острая, точечная боль. Не физическая. Глубже. Как будто кто-то вонзил раскалённую иглу прямо в мозг. И за болью – вспышка. Не света, а знания. Она увидела белую комнату, залитую ярким светом. Увидела мужчину в халате с холодными глазами. Увидела свои – нет, не свои – свои, но мужские, исхудавшие руки, зажатые в тисках какого-то аппарата. И всепоглощающее чувство – не ярости, а леденящего, молчаливого отчаяния. Безнадёжности, прошитой стальными нитями долга.

Кирилл.

Имя возникло в сознании само собой, как код, расшифрованный на подсознательном уровне. Это был он. Её брат. Он где-то рядом. И ему так же больно. Ещё больнее.

Что это? – насторожилась Тёмная. Её голос потерял ядовитость, в нём появилось любопытство. Чужая боль. Он слаб.

– Нет, – прошептала Кира, и в её голосе впервые зазвучало что-то, кроме страха. Защита. – Он не слаб. Он… держится.

Она сосредоточилась, пытаясь поймать этот слабый сигнал снова. Как будто протянула невидимую нить в темноту. Боль брата была якорем, гораздо более прочным, чем её собственная. Она была реальной. Она доказывала, что она не одна.

Сентиментальность, – фыркнула Тёмная, но уже без прежней уверенности. Она погубит тебя. Прими его боль. Преврати её в гнев. В нашу силу.

Кира не ответила. Она просто стояла в темноте, прислушиваясь к эху чужого страдания. Это было мучительно. Но это было общение. Настоящее, честное. Не как с Макаром или Кавендишем. Впервые за долгие годы кто-то ещё, кроме Тёмной, был с ней в этой тьме.

Она не знала, как долго это длилось. Час? День? Но в какой-то момент сигнал начал слабеть. Боль брата сменилась пустотой – не природной, а искусственной, наведённой. Его усыпили. Отключили.

Тишина, наступившая после, была страшнее прежней. Но теперь она знала. Она была не одна. За этими стенами страдал другой кусок её самой. И если он продолжает бороться, то и она должна.

Дверь камеры с глухим стуком отъехала в сторону. Ослепительный свет ударил в глаза. В проёме стоял Макар.

– Вывод, К-417? – спросил он своим ровным, бесстрастным голосом.

Кира, щурясь от света, подняла голову. Губы её были в кровь изъедены изнутри. Но голос прозвучал ровно. Пусто.

– Инициатива без приказа – это бунт. Бунт наказывается. Так точно, инструктор.

Она вышла из капсулы, её ноги подкосились, но она удержалась на ногах. Проходя мимо Макара, она не посмотрела на него. Но внутри, в самой глубине, где пряталась последняя крупица её воли, родилась новая мысль. Не о побеге. О мести.

Они пытались разъединить их. Изолировать. Сломать поодиночке. Но они не знали, что связь, которую они сами же и изучали, была сильнее их стен. Сильнее их боли.

Они разбудили не только её Тёмную. Они разбудили нечто большее. Они разбудили эхо. И эхо это рано или поздно вернётся к ним громоподобным рёвом.

Глава 5. Проект «Росток»

Комната, куда её привёл Макар, не походила ни на что, что Кира видела в Академии. Здесь не было голых стен и голого металла. Стены были затянуты тёмным, поглощающим свет материалом, а пол устлан мягким ковром, приглушающим шаги. В центре комнаты стояло единственное кресло с изогнутой спинкой, больше похожее на стоматологическое, но обтянутое мягкой кожей. В воздухе витал сладковатый, успокаивающий запах – релаксант, подмешанный к вентиляции.

Но главное были стены. Они были покрыты голографическими панелями, на которых пульсировали сложные, переплетающиеся узоры, похожие на схемы нейронных связей или ветвящиеся молнии. В центре каждой панели мерцало небольшое, но яркое ядро – крошечная модель ДНК, постоянно меняющая свою структуру.

За креслом, спиной к ней, стоял человек в безупречно белом халате. Он изучал данные на прозрачном планшете.

– Садитесь, К-417, – сказал он, не оборачиваясь. Голос был тихим, почти ласковым, но в нём чувствовалась сталь. Это был голос доктора Кавендиша.

Кира медленно подошла к креслу и села. Кожа оказалась на удивление тёплой. Она ожидала ремней, фиксаторов, но их не было. Ловушка была не в физическом ограничении, а в психологическом. Расслабленность, покой – это оружие было опаснее грубой силы.

Кавендиш наконец повернулся. Его лицо было худым, интеллигентным, а глаза… глаза смотрели на неё так, будто она была не человеком, а редким, безупречно отполированным кристаллом.

– Вы показали… интересный результат, – начал он, подходя ближе. Он не смотрел ей в глаза, а водил взглядом по её лицу, как бы сканируя микродвижения мышц. – Всплеск силы, не предусмотренный протоколом. Спонтанный. И, что важнее, направленный. Не хаотичный выброс энергии, а точечное применение. Вы понимаете, что это значит?

Кира молчала. Любой ответ мог быть неверным.

– Это значит, – продолжал Кавендиш, – что барьер между сознательным и бессознательным у вас тоньше, чем мы предполагали. Дверь приоткрыта. И наша задача… – он мягко улыбнулся, – …не захлопнуть её, а распахнуть настежь.

Он сделал легкий жест рукой, и голограммы на стенах ожили. Узоры закружились, сливаясь в гипнотический танец.

– Вы знаете, почему ваш проект носит название «Росток», К-417? – спросил он, и теперь его голос приобрёл мечтательные, почти восторженные нотки. – Потому что в вас, как в семени, заключён потенциал. Потенциал нового вида. Homo Superior. Человека, свободного от тирании эмоций, от слабости тела. Человека, чья воля будет направлена не на выживание, а на… преображение реальности.

Он подошёл так близко, что она увидела своё отражение в его тёмных, бездонных зрачках. Искажённое, маленькое.

– Но росток нужно взращивать. Обуздывать. Направлять. Слишком ранний и слишком буйный рост приведёт к гибели. Ваша «инициатива» – это сорняк. Его нужно вырвать, чтобы дать расти настоящей силе. Силе разума. Силе порядка.

Он боится, – прошептал вдруг голос Тёмной. Но на этот раз он звучал не ядовито, а с холодным интересом. Он видит в нас не инструмент. Он видит угрозу своему контролю. Он хочет не усилить нас. Он хочет нас переделать.

Кавендиш поднял руку, и между его пальцами вспыхнул маленький кристалл. Он испускал мягкое, пульсирующее свечение.

Сегодня мы начнём с азов. С укрепления фундамента. Мы найдём тот самый «сорняк» и… перепрограммируем его.

Кристалл приблизился к её виску. Кира почувствовала лёгкое покалывание. Голограммы на стенах ускорили свой бег, их узоры начали проецироваться прямо на её сетчатку.

– Расслабьтесь, К-417, – голос Кавендиша стал плавным, гипнотическим. – Отпустите сопротивление. Позвольте мне помочь вам. Позвольте мне… привести вас к совершенству.

Внутри всё сжалось в ледяной ком. Это была не боль. Это было нечто худшее – ощущение постороннего вторжения в самое святое, в её мысли, в её память. Она чувствовала, как чужие пальцы копаются в уголках её сознания, вытаскивая на свет обрывки воспоминаний. Смех матери. Плач. Крики. Тот самый ужас в ночи…

НЕТ!

Этот крик прозвучал не снаружи. Он раздался изнутри, сметая все барьеры. Это был не её крик, и не крик Тёмной. Это был рёв загнанного в угол зверя, слившийся воедино из их двух голосов.

Голограммы на стенах взорвались ослепительной вспышкой. Кристалл в руке Кавендиша треснул с сухим щелчком. Сам доктор отшатнулся, на его безупречном лице мелькнуло нечто, похожее на шок, а затем – на жадное, ненасытное любопытство.

Кира сидела в кресле, вся дрожа, как в лихорадке. Из носа текла кровь, горло сжимали спазмы. Но впервые за весь сеанс она подняла голову и посмотрела Кавендишу прямо в глаза. Не с вызовом. С холодным, бездонным пониманием.

Он улыбнулся. Широко и искренне.

– Превосходно, – прошептал он. – Абсолютно превосходно. Борьба. Значит, есть что защищать. Значит, есть кого лепить.

Он вытер кровь с её лица платком, движение было почти отеческим.

– На сегодня достаточно. Отдохните. Завтра мы продолжим. Теперь я знаю, с чем имею дело.

Когда дверь за ним закрылась, Кира осталась сидеть в слишком мягком кресле, глядя в пустоту. Она чувствовала себя осквернённой. Но вместе с грязью и страхом в ней родилось нечто новое – знание.

Кавендиш хотел найти её слабость. И он нашёл. Он нашёл их. И её брата. Теперь она знала – её борьба это не только её выживание. Это защита той хрупкой нити, что связывала её с Кириллом. Нити, которую «Ангус» стремился разорвать любой ценой.

Цена, как она начинала понимать, могла оказаться неприемлемой для всех.

Глава 6. Решение

Следующие несколько дней стали для Кирилла сплошным белым шумом. Механические тренировки. Тесты на выносливость. Сеансы «психической стабилизации» с Кавендишем, после которых в голове стоял свинцовый гул. Он выполнял всё с безупречной точностью автомата. Двигался, атаковал, подчинялся. Маска идеального солдата приросла к его лицу так плотно, что он уже почти забыл, каково это – чувствовать что-либо кроме леденящей пустоты.

Почти.

Потому что по ночам, в краткие мгновения между сном и бодрствованием, его настигало Эхо. Сначала – лишь смутное ощущение чужого страха, доносившееся сквозь толщу бетона и подавляющих полей. Потом – отрывочные образы. Белая комната. Голограммы. И всё чаще – лицо доктора Кавендиша, склонившееся над кем-то с хищным, учёным интересом. Кирилл знал, над кем.

Они пытались сломать Кирy. Легитимно, «научно», без грубости Макара, но с куда более страшными последствиями. Они копались в её сознании, пытаясь выкорчевать саму её суть. И с каждым таким «сеансом» её Эхо становилось всё отчаяннее. Оно било в его сознание, как раненый зверь в клетку, не зная, как позвать на помощь, лишь передавая чистую, животную боль.

Именно это Эхо и привело его сюда, сегодня ночью. Не в его камеру, а в заброшенный технический отсек на нижнем уровне, куда даже сканеры заглядывали редко. Воздух здесь пах озоном и старым маслом. В свете аварийной лампы, мерцающей раз в пять секунд, он разглядывал крошечный предмет в своей ладони.

Старая, потёртая монета. С одной стороны – герб давно не существующей страны. С другой – изображение птицы, расправляющей крылья. Знак. Знак от Антона Кравейна, их приёмного отца. Монету ему передал Барис, старший сын Антона, всего лишь взглядом и незаметным движением руки во время ужина в столовой. Один взгляд, полный скорби и решимости, был красноречивее любых слов.

«Ты не один. Мы помним. Готовься».

Кирилл сжал монету в кулаке, чувствуя, как холодный металл впивается в кожу. Готовиться. К чему? К побегу? В сердце этого стального муравейника, под бдительным оком Таллоса и Кавендиша? Это было самоубийство.

Из темноты, из-за громады заглушенного генератора, донесся лёгкий шорох. Кирилл не вздрогнул. Он почувствовал присутствие ещё до того, как услышал звук. Он всегда чувствовал Бариса – не как угрозу, а как тёплое, надёжное пятно в ледяном мире «Ангуса».

Барис вышел на свет. Его лицо, обычно невозмутимое, сейчас было напряжённым.

– Её состояние ухудшается, – тихо сказал он, опускаясь на ящик с запчастями. – Кавендиш докопался до чего-то важного. До её связи с тобой. Он называет это «симбиотическим резонансом». Он считает, что, разорвав его, он получит два идеально послушных инструмента.

Холодная ярость, знакомая и чужая одновременно, поднялась в груди Кирилла. Он позволил ей подняться, вдохнул её, но не выпустил наружу. Он превратил её в лёд.

– Что он делает с ней? – голос Кирилла был ровным, безжизненным.

– Глубинный гипноз. Нейролингвистическое программирование. Вживляет ложные воспоминания, стирает настоящие. Он… он заставляет её верить, что ты – её враг. Что твоя боль причиняет ей страдания.

В ушах у Кирилла зазвенело. Картина возникла перед глазами сама собой: его сестра, смотрящая на него с ненавистью и страхом, потому что какой-то сумасшедший в белом халате перепаял провода в её душе. Нет. Этого не будет.

– Что предлагаешь? – спросил он, глядя на Бариса.

Тот потёр переносицу, внезапно показавшись уставшим не по годам.

– План есть. Рискованный. Почти безумный. Но другого шанса не будет. Через три дня – плановые учения на внешнем полигоне. Будет задействована большая часть охраны. Это наш окно.

– И что? Мы просто побежим? Сломя голову? – в голосе Кирилла прозвучала скептическая нотка, которую он не стал скрывать.

– Нет, – Барис покачал головой. – Ты не побежишь. Ты устроишь спектакль. Самый убедительный спектакль в своей жизни.

Он наклонился ближе, и его шёпот слился с гулом machinery.

– Ты должен выйти из-под контроля. По-настоящему. Но не ярость солдата. Не эмоции. Ты должен показать им монстра. Ту силу, которую они так жаждут разбудить, но боятся выпустить. Ты должен создать хаос. Такой хаос, чтобы они на несколько критических минут потеряли над тобой власть. А я в это время вытащу Киру.

Кирилл молчал, переваривая сказанное. Сыграть в их игру. Стать тем, кем они хотят его видеть. Выпустить на свободу того зверя, которого он так тщательно держал взаперти. Риск был колоссальным. Он мог не суметь остановиться. Он мог уничтожить всех вокруг, включая Бариса и Кирy.

И тогда он снова почувствовал её. Слабый, исходящий ток отчаяния. Крик без звука. В нём не было ненависти. В нём была мольба. Помоги.

Он разжал ладонь. Монета лежала на ней, безмолвное свидетельство прошлой жизни. Жизни, где были дом, семья, обещания.

– Хорошо, – тихо сказал Кирилл. Одно-единственное слово, которое, он знал, изменит всё. – Я сделаю это.

Он поднял взгляд на Бариса, и в его глазах, обычно пустых, вспыхнул огонь. Не ярости. Решимости.

– Но не через три дня. Завтра. Они сегодня снова увезли её к Кавендишу. У неё нет ещё трёх дней.

Барис с минуту смотрел на него, а потом медленно кивнул. В его взгляде читалось понимание. И горечь.

– Завтра, – согласился он. – Готовься. Я приду за тобой перед утренним построением.

Он растворился в темноте так же бесшумно, как и появился. Кирилл остался один. Он снова посмотрел на монету, а потом спрятал её за подкладку униформы, прямо над сердцем.

Завтра. Завтра он перестанет быть Образцом Омега-1. Завтра он станет кошмаром, который они сами создали. Он посмотрел в чёрное стекло отключённого монитора, на своё смутное отражение.

Держись, сестра, – мысленно послал он в эфир, вкладывая в послание всю свою волю. – Завтра мы будем свободны. Или умрём.

Отражение в стекле молчало. Но Кириллу показалось, что губы незнакомого юноши с мёртвыми глазами дрогнули в подобии улыбки. Предсмертной агонии или предвкушения свободы – он и сам уже не знал.

Глава 7. Игра в безумие

Утро пришло с искусственным рассветом – холодным голубоватым светом, залившим спальные отсеки. Сирена подъёма прозвучала ровно в 05:00, как и всегда. Кирилл встал с койки вместе с остальными, его движения были выверенными, лишёнными малейшей суеты. Он убрал постель, совершил утренний туалет. Всё как всегда.

Но внутри всё было иначе.

Он завтракал безвкусной питательной пастой, глядя в стену, но не видя её. Он мысленно прощупывал ту самую дверь внутри себя – массивную, скованную стальными обручами, за которой бушевало нечто, чему он не позволял вырваться наружу. Сегодня ему предстояло не просто приоткрыть её. Ему нужно было сорвать с петель.

Спектакль, – напомнил он себе. Но разница между спектаклем и реальностью вскоре должна была стереться.

Построение на плацу. Сотни таких же, как он, в идентичной форме. Инструктор Макар обходил строй, его взгляд, как сканер, выискивал малейший изъян.

– Образец Омега-1, – его голос прозвучал прямо над ухом Кирилла. – Шаг вперёд.

Кирилл сделал шаг. Безупречный.

– Продемонстрируйте комплекс «Альфа». Остальные – наблюдают.

Это была часть плана. Публичное выступление. Максимум зрителей. Максимум хаоса.

Кирилл вышел на центр плаца. Глаза сотен курсантов были прикованы к нему. Он закрыл глаза на секунду, отсекая всё лишнее. Он искал ту самую нить – тонкую, как паутина, но неразрывную. Ниточку, ведущую к Кирe. Он нашёл её – ослабленную, почти разорванную, но всё ещё живую. И по ней пошёл его сигнал. Не слово. Не образ. Чистое намерение. Прости.

А потом он отпустил контроль.

Сначала это было похоже на внутренний взрыв. Тихий и сокрушительный. Он не закричал. Он просто перестал сдерживать ту силу, что копилась в нём месяцами, годами. Волна энергии вырвалась из него не яростным потоком, а… расширением. Воздух вокруг него затрепетал, застывшее марево.

Лампы дневного света на потолке плаца мигнули, затем вспыхнули и погасли, посыпавшись осколками на оцепеневших курсантов. Сирена тревоги захлебнулась на полуслове. Наступила гробовая тишина, нарушаемая только нарастающим гулом, исходящим от него самого.

– Контроль! Немедленно взять под контроль! – прорычал Макар, но в его голосе впервые прозвучала неуверенность.

Кирилл открыл глаза. Мир виделся ему теперь в искажённых световых спектрах. Он видел тепловые следы людей, энергетические потоки, питающие базу. Он видел страх – алыми всполохами вокруг тел курсантов. Он видел холодную, синюю решимость Макара.

Он повернул голову в сторону группы охранников, уже бегущих к нему с шокерами. Он не стал махать руками. Он просто посмотрел на них.

Невидимый кувалда ударила по первому ряду. Люди в бронежилетах отлетели назад, как пустые коробки, с грохотом ударившись о стену. Второй ряд открыл огонь. Пули замерли в сантиметре от его кожи, вибрируя в воздухе, а затем упали на пол расплавленными каплями металла.

– Остановите его! Любой ценой! – это уже кричал в рацию кто-то из наблюдателей.

Хаос, который он создавал, был идеальным. Никто не думал теперь о чём-либо, кроме как об этом вышедшем из-под контроля оружии в центре плаца. Никто не думал о девушке в блоке «Дельта».

Кирилл почувствовал, как по его лицу течёт что-то тёплое. Кровь из носа. Цена силы. Его тело не было предназначено для такого. Оно трещало по швам. Но он не останавливался. Он сделал шаг вперёд. Затем ещё один. Каждый его шаг оставлял на прочном полимерном полу трещины.

Он видел, как Макар достаёт тазер последнего поколения. И в этот момент он почувствовал это – слабый, но чистый сигнал. Не боль. Облегчение. Она свободна. Барис сделал своё дело.

Миссия была выполнена. Теперь оставалось самое сложное – выжить.

Он повернулся к главному выходу с плаца. Ему нужно было уходить. Отвлекать внимание на себя. Но силы уже были на исходе. Чёрные пятна поплыли перед глазами. Гул в ушах нарастал, заглушая всё.

Последнее, что он увидел перед тем, как тёмная пелена накрыла его с головой, – это фигура доктора Кавендиша, появившаяся на галерее для наблюдателей. И на лице доктора не было ужаса или гнева. Было восхищение. Жажда. И понимание.

Он знал, – промелькнула последняя мысль у Кирилла. Он всё знал. И он позволил этому случиться.

Затем сознание отключилось, и он рухнул на холодный пол, окружённый осколками и телами охранников. Его спектакль окончился. Но настоящая пьеса только начиналась.

Глава 8. Цена свободы

Тишина после бури была оглушительной. Воздух на плацу был густым, пропитанным запахом озона, гари и… страха. Лежа на холодном полу, Кирилл не мог пошевелиться. Его тело было тяжёлым, как свинец, каждая клетка горела и кричала от перенапряжения. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку, опустошённым до дна. Но сквозь физическую боль пробивалось другое, более острое чувство – леденящий ужас от того, что он натворил, и лихорадочная надежда: получилось ли у Бариса?

Его не поднимали. Вокруг суетились люди в защитных костюмах, с щитами и оружием наготове, как будто он был не обессилевшим юношей, а спящей гремучей змеёй. Слышались отрывистые команды, шипение медицинских сканеров.

– Жив. В состоянии глубокого истощения. Нейроимпланты перегружены, но стабильны, – доложил кто-то.

– Осторожно! На кандалы! Повышенный класс угрозы! – раздался резкий голос Макара.

Его грубо перевернули, скрутили руки за спиной тяжёлыми магнитными наручниками, на ноги надели браслеты, сковывающие движения. Всё это он воспринимал как сквозь толстое стекло. Его сознание цеплялось за единственную ниточку – ту самую, что связывала его с Кирой.

И вдруг… он почувствовал. Слабый, но безошибочный импульс. Не боль, не страх. Движение. Быстрое, отчаянное. И с ним – знакомое присутствие Бариса, напряжённое, как натянутая струна. Они были на свободе. Бежали.

Чувство облегчения было таким сильным, что он едва не потерял сознание снова. Он сделал это. Он отвлёк их. Ценой своего будущего, своей свободы, но он дал ей шанс.

Его подняли и поволокли прочь с плаца. Мимо него пронесли окровавленных охранников. Мимо прошёл Кавендиш, не удостоив его взглядом, весь поглощённый показаниями планшета. Но Макар шёл рядом, и его взгляд, тяжёлый и неотрывный, был полон не ярости, а… уважения? Нет, скорее, переоценки. Он смотрел на Кирилла теперь не как на инструмент, а как на равного противника.

Его не повели в обычную камеру или лазарет. Его привели в помещение, которого он раньше не видел. Комнату с мягкими стенами цвета слоновой кости. В центре стояло одно-единственное кресло. На него грубо усадили. Магнитные наручники притянули руки к подлокотникам.

Дверь закрылась. Он остался один. Тишина давила на уши. Он пытался снова найти Кирy, но теперь его собственная боль и истощение заглушали всё. Он мог только надеяться.

Прошло несколько часов. Или минут? Время потеряло смысл. Наконец дверь открылась. Вошёл Кавендиш. Один. Он подошёл к креслу и долго смотрел на Кирилла молча. Его лицо было невозмутимым учёного, но в глазах плясали какие-то странные огоньки.

– Импровизация, – наконец произнёс Кавендиш. Его голос был тихим, задумчивым. – Хаос, как средство достижения порядка. Жертва пешки ради спасения королевы. Очень… по-человечески.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть вглубь.

– Барис Кравейн мёртв, – сказал Кавендиш совершенно ровным тоном, как констатируя погоду.

Мир для Кирилла не остановился. Он рухнул. В одно мгновение. Всё, что он чувствовал, – боль, усталость, надежду – испарилось, оставив после себя только ледяную, абсолютную пустоту. Он даже не смог издать звук.

– Он погиб, прикрывая побег вашей сестры, – продолжал доктор, наслаждаясь моментом. – Героически, надо отметить. Вывел её к запасному тоннелю. Но наши снайперы на вышке… они неумолимы. Он принял пулю, предназначенную ей.

Кавендиш наклонился ближе.

– Она одна где-то там, в старых вентиляционных шахтах. Раненая, напуганная. Без воды, без еды. Как долго, вы думаете, она продержится?

Пустота внутри Кирилла начала заполняться. Но не горем. Не отчаянием. Чёрной, густой, как смола, яростью. Она поднималась из самых глубин его существа, сжигая всё на своём пути. Он почувствовал, как дрожат его руки, прикованные к креслу. Как наливаются кровью глаза.

– Я… убью тебя, – хрипло выдохнул он. Это был не крик, а обет. Обещание, высеченное на кости.

Кавендиш улыбнулся. Широко и искренне. Именно этой реакции он и ждал.

– Вот теперь мы и дошли до сути, – прошептал он. – До той самой силы, что прячется за долгом и привязанностями. До чистой, неразбавленной воли к власти.

Он выпрямился.

– Не тратьте силы на угрозы, Образец Омега-1. Ваша сестра для нас теперь не главная цель. Она – приманка. А вы… вы только что доказали, что являетесь самым ценным активом «Ангуса» за всю его историю. Мы не будем вас ломать. Мы будем вас… затачивать.

Он повернулся и ушёл, оставив Кирилла одного в комнате с мягкими стенами. Дверь закрылась с тихим щелчком.

Кирилл сидел, сжимая кулаки до хруста костяшек. Ярость бушевала в нём, слепая и всесокрушающая. Он проиграл. Он пожертвовал всем – и проиграл. Барис мёртв. Кира одна в тёмных тоннелях, обречённая на смерть.

И тогда, в самой глубине отчаяния, из-под пластов ярости и горя, пробился холодный, острый, как бритва, луч мысли. Единственная надежда. Слабая, почти призрачная.

Если Барис успел вывести её к тоннелям… значит, он мог передать ей что-то. Инструкции. Надежду.

И он снова сосредоточился. Отбросив свою боль, свою ярость. Он искал её. Не эмоцию. Не сигнал бедствия. Её волю. Ту самую, что он чувствовал даже сквозь боль Кавендиша.

И он нашёл. Не сразу. Словно сквозь густой туман. Но нашёл. Она была слабой, испуганной, но… она была цельной. Она не сдавалась. Она ползла вперёд.

И это крошечное, упрямое пламя вдали стало его новой целью. Его единственным смыслом.

Теперь он знал, что будет делать. Он будет ждать. Он будет притворяться сломленным. Он будет тем идеальным оружием, которым они хотели его видеть. Он затаится, как зверь в засаде.

А когда они решат, что он окончательно укрощён, он нанесёт удар. Не в ярости. С холодной, выверенной точностью.

Он посмотрел на дверь, за которой скрылся Кавендиш. И в его глазах, ещё минуту назад полных безумия, теперь было лишь ледяное, безжалостное спокойствие.

Игра была далека от завершения. Она только начиналась.

Глава 9. Крик в ночи

Побег – это не бег. Это падение в бездну. Это когда твой мир сужается до размеров дрожащего пятна света от фонарика, до хриплого свиста воздуха в лёгких, до молоточка сердца, отбивающего отсчёт последних секунд твоей жизни.

Кира не бежала – она падала вперёд, спотыкаясь о невидимые неровности тёмного тоннеля. Рука Бариса, твёрдая и уверенная, тянула её за собой. Запах его кожи – пота, пороха и чего-то простого, человеческого – был единственной реальной вещью в этом кошмаре.

– Держись, малышка, почти там! – его голос, сдавленный шёпотом, резал тишину.

Он называл её так, как называл десять лет назад, когда она впервые переступила порог их дома. «Малышка». От этого слова в горле вставал ком.

За спиной грохотали выстрелы, эхом разносимые по лабиринту вентиляционных шахт. Крики. Шаги. Охота началась.

– Поворот налево, – скомандовал Барис, резко дёрнув её за собой. – Здесь люк. Ведёт в старый дренажный коллектор. Он выведет за пределы комплекса.

Он остановился перед круглым стальным люком, заржавевшим от времени. Достал какой-то инструмент. Послышался скрежет, скулящий звук металла по металлу.

Кира прислонилась к холодной стене, пытаясь перевести дух. Вся она дрожала, как в лихорадке. В ушах стоял гул – отзвук той чудовищной силы, что вырвалась из её брата. Она чувствовала её даже здесь, сквозь бетон и сталь – как далёкий гром, как землетрясение, рождённое по её вине. Ради неё.

Люк с глухим стуком поддался. Барис откинул крышку. Из отверстия потянуло запахом сырости и плесени.

– Вниз! Быстро! – он подтолкнул её к отверстию.

В этот момент из-за поворота тоннеля высыпали трое охранников с фонарями. Лучи света ударили им в лица, ослепив.

– Стой! Руки вверх!

Кира замерла, парализованная страхом. Но Барис среагировал мгновенно. Он резко оттолкнул её за спину, к открытому люку, и сам шагнул навстречу опасности, одновременно нажимая на спусковой крючок своего пистолета.

Выстрелы прозвучали почти одновременно. Грохочущие залпы автоматов и сухой, отрывистый хлопок его оружия.

Кира, падая в чёрную дыру люка, увидела, как Барис дёрнулся, будто споткнулся. Увидела, как на его груди расцветает тёмное, быстро растущее пятно. Увидела его лицо. Не было ни боли, ни страха. Была лишь яростная, невероятная решимость. И его глаза, последним усилием воли нашедшие её в темноте.

Беги.

Это не было сказано вслух. Это был приказ, отлитый в его взгляде. Последний приказ.

Потом её падение оборвалось. Она ударилась о мокрый бетон, больно вывихнув wrist. Сверху, из отверстия, ещё секунду доносились выстрелы, крики. Потом одинокий, финальный выстрел. И тишина.

Тишина была хуже любого шума. Она была тяжёлой, как саван. В ней не было ничего. Ни надежды. Ни будущего. Только чёрная, ледяная пустота.

«Беги».

Она поднялась на ноги, пошатываясь. Фонарик Бариса выпал у него из рук и лежал рядом, лучом выхватывая из мрака струйку воды, стекающую по стене. Она подняла его. Дрожащей рукой направила луч вперёд. Туннель. Бесконечный, тёмный, уходящий в неизвестность.

Она сделала шаг. Потом другой. Она не плакала. Слёзы были роскошью, на которую у неё не оставалось сил. Внутри всё было выжжено дотла. Осталась только воля. Воля выполнить последний приказ.

Беги.

И она побежала. Спускаясь в чрево земли, оставляя за спиной единственного человека, который пришёл за ней. Оставляя тело брата, который пожертвовал всем, чтобы дать ей этот шанс.

Она бежала, и в такт её шагам в голове стучала одна-единственная мысль, холодная и отточенная, как лезвие. Это была не её мысль. Это была мысль Тёмной, вышедшей наконец из тени и заявившей свои права на опустошённую душу.

Они заплатят. Все до одного.

И где-то далеко, в своей камере с мягкими стенами, Кирилл, стиснув зубы до хруста, почувствовал, как тонкая нить, связывавшая его с сестрой, не оборвалась, а натянулась, как струна. И по ней пошла не боль, не страх. По ней пошла тихая, безжалостная клятва мести.

Они оба были сломлены. Они оба потеряли всё. Но в этом падении они нашли друг друга. Уже не как эхо в головах, а как два одиноких острова в океане боли, связанные неразрушимым мостом из ярости и скорби.

И этот мост был крепче любой стали.

Глава 10. Разделённые вратами

Сознание возвращалось к Кириллу медленно, как прилив. Сначала – только физические ощущения. Глубокая, ноющая боль в каждой мышце. Острая, сверлящая головная боль. Сухость во рту, привкус крови и гари. Он лежал на чём-то жёстком и холодном. Не в своей камере. Не в комнате с мягкими стенами.

Он открыл глаза. Полумрак. Высокий потолок, затянутый металлической сеткой. Светилась одна-единственная аварийная лампа, отбрасывая длинные, искажённые тени. Он был в изоляторе повышенной безопасности. Знакомое место. Теперь – его новый дом.

Он попытался пошевелиться. Тяжёлые магнитные кандалы на запястьях и лодыжках глухо звякнули, ограничивая движение. Каждое движение отзывалось болью в перегруженных суставах. Он был не просто пленником. Он был зверем в самой прочной клетке.

И тогда, сквозь боль, хлынули воспоминания. Плац. Выход из-под контроля. Лицо Кавендиша. И слова. Холодные, точные, как скальпель. «Барис Кравейн мёртв».

Боль от этой потери была острее любой физической. Она выжигала изнутри. Барис. Его друг. Брат. Единственная связь с прошлой, нормальной жизнью. Он был якорем, а теперь этот якорь сорвало, и Кирилла несло в тёмное, неизвестное море.

Он зажмурился, пытаясь загнать боль обратно, в самый тёмный угол своей души. Ему нельзя было сейчас поддаваться. Он должен был думать. Анализировать.

Кира.

Он сосредоточился, отыскивая ту самую нить. Она была тоньше, чем раньше, почти неосязаемой, но… она была. Он не чувствовал её страха, её паники. Чувствовал холод. Решимость. И движение. Она была жива. Она двигалась. Барис успел.

Значит, Кавендиш солгал не полностью. Он солгал о её шансах. Он пытался сломить его, выжечь последнюю надежду. Но надежда, как сорняк, проросла сквозь пепел.

Он снова перебрал в памяти всё, что знал о дренажных туннелях. Старые карты, обрывки разговоров. Они вели к поверхности. К реке. Если ей повезёт… если она сможет продержаться…

Дверь в камеру отъехала с тихим шипением. В проёме стоял не Макар и не Кавендиш. Стоял человек в чёрной униформе с нашивкой психологической службы «Ангуса». В руках у него был планшет.

– Образец Омега-1, – голос был безличным, как голос автомата. – Состояние стабильное. Начинаем сеанс коррекции.

Кирилл не ответил. Он просто смотрел на потолок. «Коррекция». Новое слово для пыток. Они будут пытаться стереть его. Сделать удобным.

Человек приблизился, направив на него луч сканера.

– Не пытайтесь оказывать сопротивление. Нейроимпланты настроены на подавление любой агрессивной активности.

Кирилл молчал. Он и не думал сопротивляться. Не сейчас. Его сила была его единственной ценностью, и сейчас её нужно было беречь. Прятать. Как он спрятал свою боль. Свою ярость.

Он позволил им сделать свою работу. Ощущение было… странным. Не боль, а глубокая, проникающая вибрация, которая заставляла его мысли расползаться, как дым. Он чувствовал, как его воля, его воспоминания становятся рыхлыми, податливыми. Как чужое присутствие копается в его голове.

Он не сопротивлялся. Он сделал хуже. Он подчинился. Полностью. Беспрекословно. Он стал идеальным пациентом. Пустым сосудом, в который они могли лить что угодно.

Когда сеанс закончился, человек в чёрном что-то отметил в планшете.

– Реакция положительная. Податливость повышена. Продолжить курс.

Дверь закрылась. Кирилл остался один. Он лежал, глядя в потолок, и по его лицу медленно скатывалась одна-единственная слеза. Не от боли. Не от унижения. От понимания.

Они выиграли этот раунд. Они загнали его в угол, отняли у него всё. Его свободу. Его друга. Его сестру, которую он, возможно, больше никогда не увидит.

Но в этом уголке, в самой глубине его существа, где они не могли достать, тлела искра. Не надежды. Не веры. Мести.

Он не знал, как он это сделает. Не знал, когда. Но он поклялся себе, что однажды он вырвется из этой клетки. И когда он это сделает, он найдёт свою сестру. И тогда «Ангус» познает ту боль, которую он сеял все эти годы.

Он был разделён с Кирой вратами из стали и боли. Но он чувствовал её. Как часть себя. Как missing часть своей души.

И это давало ему силы дышать. Шаг за шагом. Мгновение за мгновением. Ждать своего часа.

Игра была далека от завершения. Она только начиналась. И на этот раз он будет играть по своим правилам.

Глава 11. На краю

Свет фонаря выхватывал из мрака обледенелые стены, ржавые трубы и чёрную, стоячую воду под ногами. Кира шла, почти не чувствуя тела. Холод проник глубоко внутрь, сковал мышцы, замедлил мысли. Она шла, потому что это был последний приказ Бариса. Беги.

Её мир сузился до этого луча света, до хлюпающего звука шагов по воде, до прерывистого свиста собственного дыхания. Она не думала о прошлом. Не смела думать о будущем. Только настоящее. Следующий шаг. Следующий поворот.

Туннель раздваивался. Она остановилась, дрожа от холода и истощения. Куда? Барис не успел сказать. Она посветила фонарём налево. Туннель уходил вниз, в ещё более густой мрак. Направо – поднимался под небольшим углом.

Вверх, – прошептал инстинкт. К поверхности. К воздуху. К свободе.

Она свернула направо. Ноги подкашивались. Она не ела и не пила уже… она не знала, сколько времени прошло. Часы? Сутки? Время в этом подземном аду потеряло смысл.

Внезапно луч фонаря выхватил из темноты нечто иное. Не трубу и не стену. Граффити. Стилизованное изображение солнца, нарисованное выцветшей краской. А под ним – стрелка и буквы: «Вых. Сек. 7».

Выход. Сектор 7.

На мгновение сердце её екнуло. Надежда, острая и болезненная, как удар ножом. Она прибавила шагу, почти побежала, спотыкаясь о невидимые камни.

Туннель стал шире. Впереди забрезжил слабый свет. Не искусственный, а тусклый, серый. Дневной свет! Воздух стал менее спёртым, в нём появилась свежая, морозная струйка.

И тогда она услышала. Сначала – отдалённый гул. Потом – звук. Знакомый и чужой одновременно. Шум машин. Жизнь.

Она выбежала из туннеля прямо на небольшой бетонный уступ, скрытый зарослями колючего кустарника. Перед ней открылась панорама. Промзона. Груды металлолома, заброшенные цеха, и вдали – трасса, по которой неслись фуры. А над всем этим – низкое свинцовое небо, с которого сыпалась мелкая, колючая крупа.

Она была на свободе.

Это осознание не принесло радости. Только леденящую пустоту. Она стояла, прислонившись к мокрому бетону, и смотрела на этот чужой мир. У неё не было плана. Не было денег. Не было дома. Зато за спиной была целая корпорация, которая теперь охотилась за ней с удвоенной яростью.

Фонарик выскользнул из ослабевших пальцев и упал в воду с тихим плеском. Ей было всё равно. Что ей теперь с этим светом? Куда идти?

Выжить, – прозвучало в голове. Это был её собственный голос, слабый, но упрямый. Нужно выжить.

Она сделала шаг вперёд, спускаясь с уступа к груде битого кирпича. Ноги подкосились. Она упала на колени, больно ударившись о камни. Силы окончательно покинули её. Она сидела на мокром снегу, смотря, как крупа падает на её окровавленные, дрожащие руки.

И тут её взгляд упал на карман её куртки. Там что-то лежало. Небольшой, твёрдый предмет. Она медленно, словно во сне, сунула руку в карман и вытащила его.

Это был тот самый серебристый кулон. Кулон в виде ростка. Единственное, что осталось у неё от матери. Она сжимала его в ладони, и странное тепло, исходившее от металла, медленно начало разливаться по её заледеневшим пальцам.

Он был с ней. Все эти годы в «Ангусе» она прятала его, рискуя всем. И теперь он был здесь. Её талисман. Её напоминание о том, кто она такая. Не К-417. Кира. Просто Кира.

Она сжала кулон в кулаке, поднесла к груди. И тогда из глубины отчаяния поднялось что-то твёрдое. Не Тёмная. Не ярость. Воля. Голая, простая воля к жизни.

Она поднялась на ноги. Шатко, неуверенно, но поднялась. Она посмотрела на трассу. Туда. К людям. К шуму. К опасности.

Она не знала, что её ждёт. Но она знала, что не может остаться здесь. Она сделала первый шаг. Потом второй. Она шла, оставляя за спиной тёмное чрево тоннеля, унося с собой боль, потерю и хрупкую, как паутина, надежду.

А высоко в небе, невидимый для неё, пролетел беспилотник «Ангуса» с включёнными сканерами. Охота только начиналась.

Глава 12. Взгляд извне

Серый свет зимнего утра едва пробивался сквозь запылённое окно мастерской «У Борисыча». Воздух был густым, пах машинным маслом, бензином и крепким чаем. Роман Андерсон, с силой закручивая проржавевший болт на картере старого «Жигуля», чувствовал привычную усталость в мышцах. Рутинная работа. Предсказуемая. Почти успокаивающая.

Внезапно его мобильник на рабочем столе завибрировал, заставляя вздрогнуть от неожиданности. Незнакомый номер. Роман протёр руки ветошью и взял трубку.

– Слушаю.

– Роман? – голос на том конце был сдавленным, прерывистым от плохой связи. Но он узнал его мгновенно. Бобби.

– Боб? Ты где? Что случилось? – Роман насторожился. Бобби Кравейн, его бывший сослуживец, а теперь дипломированный врач, редко звонил просто так. А уж тем более с таким тоном.

– Слушай, нет времени объяснять. Нужна твоя помощь. Срочно.

– В чём дело? Деньги? – Роман уже мысленно прикидывал сумму на своём счёте.

– Нет. Не деньги. Помнишь, я рассказывал… про нашу приёмную сестру? Киру?

Роман нахмурился. Смутные воспоминания всплыли в памяти. Да, Бобби как-то обмолвился о трагедии в их семье, о девочке, которую они взяли, и которая потом… исчезла. Он говорил об этом с болью, но никогда не вдавался в подробности.

– Помню, вроде. Что с ней?

– Она… она жива, Роман. И она в беде. Большой. – Голос Бобби дрогнул. – За ней охотятся. Очень серьёзные люди. Она может выйти на связь. Может прийти. Если… если что-то случится со мной… ты должен помочь ей. Спрятать. Не задавать лишних вопросов. Просто… помоги.

Роман замер, сжимая трубку. Звучало как бред из шпионского боевика.

– Боб, ты в порядке? О каких «серьёзных людях» речь? Может, тебе самому помощь нужна?

– Нет времени! – в голосе Бобби прозвучала отчаянная мольба. – Запомни, Роман. Её имя – Кира. Рудь. Она… она не опасна. Она жертва. Обещай мне.

Роман почувствовал ледяной комок в животе. Бобби не был паникёром. Если он так говорил – дело пахло жареным.

– Хорошо, – твёрдо сказал Роман. – Обещаю. Кира Рудь. Я запомнил. А где ты? Где она?

В ответ послышались лишь помехи, а потом – короткие гудки. Связь прервалась.

Роман опустил телефон, глядя на заляпанное маслом радио «Жигуля». Тревога медленно ползла по спине. Он тут же попытался перезвонить. «Абонент недоступен».

Он вышел из-под капота, подошёл к грязному окну и смотрел на пустынную улицу, засыпанную снегом. Мир за окном вдруг показался хрупким и ненадёжным. Бобби. Его друг. Человек, который вытащил его с того света, когда тот самый шальной осколок чуть не отправил его к праотцам. И теперь он просил о помощи. О помощи призраку из прошлого.

Роман вздохнул, провёл рукой по лицу. Он был механиком. Он чинил машины. Решал простые, осязаемые проблемы. А не скрывал людей от «серьёзных парней».

Он вернулся к машине, но сосредоточиться уже не мог. Его взгляд постоянно возвращался к телефону. Он ждал звонка. От Бобби. Или… от неё. От Киры.

Он не знал тогда, что этот звонок был последним криком его друга. Не знал, что в этот самый момент Бобби умирал в своём трейлере, прикрывая собой ту самую девушку, о которой только что просил.

А через несколько часов, когда он вернётся в свою пустую квартиру, он найдёт на своей кровати стопку женской одежды и жетон с улыбающимся лицом незнакомки. И поймёт, что игра уже началась. И ставка в ней – жизнь.

Пока же он просто стоял в своей мастерской, слушая, как завывает ветер за стеной, и чувствовал, как привычная, предсказуемая жизнь даёт трещину, открывая дорогу чему-то тёмному и неизвестному. И в воздухе, казалось, уже витал слабый, едва уловимый запах опасности. Или это просто пахло бензином?

Глава 13. Призрак за стеклом

Дни в изоляторе слились в одно монотонное, серое пятно. Кирилл давно перестал считать время. Свет. Темнота. Сеансы «коррекции». Кормление через трубку. Иногда – уколы, от которых сознание уплывало в тяжёлый, безсновидный сон.

Он был идеальным заключённым. Пассивным. Податливым. Он не оказывал сопротивления, когда к нему приходили. Не пытался мысленно дотянуться до Киры, понимая, что любая психическая активность будет немедленно замечена датчиками. Он стал пустотой. Белым шумом. Стеной.

И за этой стеной он прятал единственное, что у него осталось. Холодное, остроконечное ядро ярости. Он лелеял его, как драгоценность, полировал его воспоминаниями о Барисе, о сестре, о всех унижениях, которые ему пришлось перенести. Это ядро было его топливом. Его тайным оружием.

Однажды дверь открылась, и в камеру вошёл не техник и не психолог. Вошёл доктор Кавендиш. Он был один. В руках он нёс не планшет, а небольшой голографический проектор.

– Образец Омега-1, – его голос прозвучал почти ласково. – Вы делаете успехи. Ваша психическая активность стабилизировалась на минимальном уровне. Это хороший знак.

Кирилл не шевельнулся. Он смотрел в потолок, как и всегда.

– Но стабильность – это ещё не порядок. Порядок рождается из осознания реальности. Из принятия своего места в ней.

Кавендиш включил проектор. В воздухе над кроватью Кирилла возникло изображение. Чёрно-белое, немного зернистое, снятое с верхней точки. На нём была промзона. Заснеженная, заброшенная. И на фоне груды металлолома – крошечная, одинокая фигурка.

Кирилл почувствовал, как всё его существо сжалось в один болезненный комок. Он узнал её мгновенно. Даже в таком качестве. Даже с такого расстояния. Это была Кира.

Она стояла, прислонившись к ржавой балке, плечи её были ссутулены, голова опущена. Она выглядела потерянной, обессилевшей. Совсем ребёнком.

– Она выжила, – констатировал Кавендиш без всяких эмоций. – Выйдя из дренажного коллектора в секторе 7. Проявила недюжинную выносливость. Но, как видишь, её положение… шаткое.

Изображение сменилось. Теперь это была запись с уличной камеры. Кира шла по обочине заснеженной трассы, подняв воротник, стараясь не привлекать внимания. Машины проносились мимо, не останавливаясь.

– Без денег. Без документов. Без цели. Мир недружелюбен к таким, как она. К таким, как вы оба.

Кавендиш сделал паузу, давая словам проникнуть вглубь.

– Она ищет убежища. И она найдёт его. У нас. Потому что другого выхода у неё нет. Голод, холод и страх – куда более эффективные инструменты убеждения, чем любые наши методы.

Кирилл продолжал молчать, но внутри него всё кричало. Он хотел вскочить, разорвать эти кандалы, дотянуться до голограммы и… и что? Обнять её? Защитить? Он был здесь, в клетке, беспомощный свидетель её отчаяния.

– Мы могли бы найти её за несколько часов, – продолжил Кавендиш. – Но мы не будем. Мы дадим ей время. Время осознать свою беспомощность. Время принять неизбежное. И когда она окончательно падёт духом… мы протянем ей руку. И она ухватится за неё.

Он выключил проектор. Изображение исчезло, оставив после себя лишь пустой, холодный воздух.

– А ты… ты будешь ждать её здесь. Как гарантия её благоразумия. Потому что если она совершит ещё одну ошибку… – Кавендиш не договорил. В этом была вся суть угрозы.

Он повернулся и ушёл. Дверь закрылась.

Кирилл остался один. В тишине. С образом сестры, запечатлённым в его памяти. Её потерянное, испуганное лицо.

Ярость внутри него взревела, требуя выхода. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони до крови. Он хотел разрушить. Убивать.

Но он не сделал ничего. Он лишь закрыл глаза и погрузился в ту самую пустоту, которую они так старательно в нём воспитывали. Он должен был ждать. Быть терпеливым. Как хищник в засаде.

Они думали, что сломали его. Что превратили в инструмент. Они не понимали, что дали ему самое главное – причину. Причину стать тем монстром, которым они хотели его видеть. Не для них. Для неё.

Он мысленно представил её лицо. Не испуганное, как на голограмме, а решительное. Каким он помнил его в детстве. И послал в пустоту одно-единственное слово, вкладывая в него всю свою волю, всю свою надежду.

Держись.

А потом снова стал ждать. Теперь с новой целью. Он должен был выжить. Ради того дня, когда она действительно окажется здесь. Чтобы встретить её не сломленным узником, а оружием. Оружием, которое разорвет эту тюрьму на куски.

Игра в кошки-мышки только начиналась. Но теперь он знал, что мышь – не он.

Глава 14. Первый контакт

Город встретил её равнодушием. Серые лица, спешащие по своим делам, не замечали замерзшую, грязную девушку, жмущуюся у входа в метро. Кира стояла, вжавшись в стену, и смотрела на поток людей. Шум, гул голосов, рёв моторов – всё это оглушало, давило после тишины тоннелей. Она чувствовала себя зверем, выпущенным из клетки в незнакомый лес.

Голод сводил желудок спазмами. Жажда заставляла глотать комья снега, подобранные с грязного карниза. Но хуже всего был холод. Пронизывающий, до костей. Лёгкая куртка Бариса не спасала.

Нужно найти укрытие. Еду, – твердил ей разум, но тело отказывалось подчиняться. Ноги были ватными, в голове плавал туман. Она уже почти не чувствовала связи с Кириллом – лишь смутное, далёкое эхо, словно он находился на другой планете.

Внезапно её взгляд упал на витрину небольшого кафе через улицу. Там было тепло. Ярко горел свет. Люди сидели за столиками, пили что-то из кружек, ели. И один из них… Он сидел один у окна. Молодой человек в тёмной рабочей одежде, с усталым, но добрым лицом. Он смотрел в окно, и его взгляд на секунду встретился с её взглядом.

Кира мгновенно отвела глаза, сердце заколотившись. Он меня видит. Паника, острая и животная, сжала горло. Они везде. Все они заодно.

Она оттолкнулась от стены и, пошатываясь, побрела прочь, вглубь улицы, подальше от этого взгляда. Она шла, не разбирая дороги, пока не упёрлась в глухой переулок, заваленный мусорными баками. Здесь было тихо и пусто. Она сползла по стене на землю, забившись в угол между баком и кирпичной кладкой.

Силы окончательно оставили её. Веки смыкались. Немного отдохнуть. Совсем немного…

Её сон был тревожным, полным обрывков воспоминаний. Лицо Бариса. Голос Кавендиша. И сквозь всё это – чужое, настойчивое присутствие. Кто-то искал её. Не «Ангус». Кто-то другой.

Она проснулась от резкого толчка в плечо. Перед ней стоял тот самый парень из кафе. Его лицо было напряжённым, в глазах читалась тревога.

– Эй, ты в порядке? – его голос был низким, спокойным. – Ты чуть не замёрзла здесь.

Кира вжалась в стену, пытаясь стать меньше. Она не ответила. Её пальцы судорожно сжали кулон на груди.

– Не бойся, – он поднял руки, показывая, что безоружен. – Я не сделаю тебе ничего плохого. Меня зовут Роман. Я… я друг Бобби.

Имя прозвучало как выстрел. Бобби. Кира вздрогнула, глаза её расширились. Она смотрела на незнакомца, пытаясь найти подвох. Ловушку.

– Бобби… – её голос был хриплым шёпотом. – Ты знаешь Бобби?

– Да, – Роман кивнул, его взгляд стал ещё серьёзнее. – Он мне звонил. Недавно. Говорил о тебе. Сказал, что ты можешь прийти. Просил помочь.

Он протянул ей руку. В ней была бумажная кружка с дымящимся чаем.

– Выпей. Согрейся.

Кира смотрела то на чай, то на его лицо. Она искала ложь. Обман. Но видела лишь искреннее беспокойство. И усталость. Такую же, как у неё самой.

Осторожно, как дикое животное, она протянула дрожащую руку и взяла кружку. Тепло обожгло её пальцы. Она сделала маленький глоток. Сладкий, горячий чай разлился по телу, отогревая изнутри. Это было так неожиданно и так хорошо, что на глаза навернулись предательские слёзы. Она быстро смахнула их.

– Спасибо, – прошептала она.

– Пойдём, – сказал Роман, не настаивая, не пытаясь до неё дотронуться. – У меня рядом гараж. Там тепло. И есть еда.

Кира колебалась. Довериться? Незнакомому человеку? Это могло быть смертельно опасно. Но что оставалось? Замерзнуть в этом переулке?

Она посмотрела на его отведённые в сторону глаза, на его терпеливое, усталое лицо. И впервые за долгое время какой-то внутренний голос – не Тёмная, а её собственный, почти забытый инстинкт – подсказал: можно доверять.

Она медленно кивнула.

– Хорошо.

Она поднялась на ноги, всё ещё держась за кружку, как за якорь. Роман повернулся и пошёл, не оглядываясь, давая ей возможность идти за ним на расстоянии.

Она шла за ним по заснеженным улицам, и в груди, рядом с ледяным страхом, теплился крошечный огонёк. Огонёк надежды. Может быть, не всё потеряно. Может быть, в этом чужом, враждебном мире нашёлся один человек, который не желал ей зла.

Она не знала, что этот человек сам не понимал, во что ввязался. И что их первая встреча уже была запечатлена камерой наблюдения на углу переулка. И что сигнал уже летел в аналитический центр «Ангуса».

Но пока она шла за Романом, чувствуя тепло чая в руках, она позволяла себе верить, что чёрная полоса в её жизни подошла к концу.

Она не знала, что это был лишь затишье перед самой страшной бурей.

Глава 15. Затишье

Гараж «У Борисыча» пахло совсем иначе, чем тоннели «Ангуса». Здесь пахло жизнью. Машинным маслом, бензином, старой древесиной и ещё чем-то неуловимо домашним – возможно, привнесённым заботой хозяина. Роман завёл её через боковую дверь прямо в подсобку – небольшую комнатку с диваном, столом и мини-холодильником.

– Здесь можно отсидеться, – сказал он просто, указывая на диван. – Туалет там, душ тоже могу организовать. Есть микроволновка, чайник.

Кира стояла на пороге, ошеломлённая этой внезапной нормальностью. Она смотрела на засаленный, но чистый диван, как на диковинку из другого измерения.

– Я… я не хочу создавать тебе проблемы, – прошептала она, сжимая в кармане кулон.

Роман фыркнул, доставая из холодильника пачку пельменей. – Проблемы уже созданы, похоже. Бобби звонил не просто так. Так что давай без церемоний. Садись. Сейчас поедим.

Она медленно подошла к дивану и села на самый край. Тело ныло от усталости и напряжения. Она наблюдала, как Роман двигается по маленькой кухне – уверенно, без лишних движений. Он не задавал вопросов. Не требовал объяснений. Просто делал то, что считал нужным.

Через несколько минут он поставил перед ней тарелку с дымящимися пельменями и кружку крепкого сладкого чая. Запах вызвал у неё слюну и лёгкое головокружение.

– Ешь, – коротко сказал он и отошёл к своему рабочему столу, давая ей пространство.

Кира сначала ела медленно, с опаской, потом, почувствовав вкус пищи, – жадно, почти не разжёвывая. Это была простая, грубая еда, но для неё она стала лучшим пиршеством в жизни.

Пока она ела, Роман копался в ящике с инструментами, делая вид, что занят. Но она чувствовала его взгляд на себе. Взгляд не любопытный, а оценивающий. Обеспокоенный.

– Спасибо, – снова сказала она, опустошив тарелку. Тело наливалось теплом и тяжестью.

– Не за что, – он отложил гаечный ключ. – Послушай… Я не знаю, что за история у тебя с Бобби. И знать, наверное, не надо. Но он просил помочь. И я помогу. Но мне нужно понимать… уровень угрозы. Эти люди, которые за тобой… они найдут тебя здесь?

Кира опустила глаза. Да. Они найдут. Рано или поздно. «Ангус» не оставляет следов.

– Они… очень настойчивые, – тихо сказала она. – У них много ресурсов.

Роман тяжело вздохнул, потирая переносицу. – Понятно. Значит, надолго здесь задерживаться нельзя. Нужно думать, что дальше.

Он помолчал, глядя на неё. – Тебе нужно к врачу? Выглядишь не очень.

Кира покачала головой. Врач означал вопросы, документы, внимание. Смерть. – Нет. Я… я просто устала.

– Ладно. Тогда отдыхай. Диван твой. Я буду в основном цехе. Если что – кричи.

Он вышел, притворив за собой дверь. Кира осталась одна. Тишину нарушал лишь отдалённый гул города за стенами и тиканье старых часов на стене.

Она сидела, слушая эти звуки, и не могла поверить в свою удачу. Она была в тепле. Она была сыта. Она была в безопасности. Пусть ненадолго. Пусть обманчиво.

Она сжала кулон. Тёплый металл успокаивал. Впервые за много дней она позволила себе расслабиться. Глаза сами закрывались.

Перед тем как погрузиться в сон, она снова попыталась найти Кирилла. На этот раз связь была чуть чётче. Не боль, не страх. Что-то вроде… наблюдения. Как будто он смотрел на неё из далёкой, тёмной комнаты. И в этом взгляде была не тревога, а странное, суровое спокойствие. Как будто он знал, что с ней всё в порядке. Насколько это вообще было возможно.

Она легла на диван, укрылась старым пледом, пахнущим махоркой и маслом, и почти мгновенно провалилась в глубокий, безсновидный сон.

А за дверью Роман Андерсон стоял, прислонившись к стене, и смотрел на свой телефон. На экране горел тот самый «незнакомый номер», с которого звонил Бобби. Он понимал, что перешёл черту. Что приютив эту девушку, он ввязался в нечто гораздо большее, чем мог предположить.

Но он дал слово. И для таких, как он, слово значило больше, чем собственная безопасность.

Он потушил свет в цехе и остался стоять в темноте, прислушиваясь к тишине. Прислушиваясь к приближающейся буре, которую он сам впустил в свою жизнь.

Глава 16. Тень у порога

Несколько дней в гараже стали для Киры странным подобием жизни. Она спала, ела простую еду, которую приносил Роман, и молчала. Он не лез с расспросами, и она была благодарна за это. Её мир сузился до этой тёплой, пахнущей маслом комнатки. Каждое утро она просыпалась с диким страхом, что всё это сон, что за дверью стоят люди в чёрном. Но за дверью был лишь Роман, возившись с моторами или пивший чай у своего верстака.

Он принёс ей чистую одежду – свои старые спортивные штаны и толстовку, которые висели на ней мешком. Подарил ей зубную щётку. Эти простые жесты заботы трогали её до слёз. Она отвыкла, чтобы о ней просто так, без условий, заботились.

Однажды вечером, когда она сидела на диване, укрывшись пледом, и смотрела, как Роман разбирает какой-то узел, он негромко спросил:

– Ты хочешь поговорить об этом?

Кира вздрогнула, словно её ударили током. Она посмотрела на него. Он не смотрел на неё, уставившись в мотор, но его поза была напряжённой.

– О чём? – глупо выдохнула она.

– Не знаю. О чём угодно. О Бобби. О том, что случилось. Держать всё в себе – тяжело.

Она сжала кулон. Говорить? Раскрыться? Это было опасно. Для неё. И для него.

– Я… не могу, – прошептала она. – Это опасно.

Роман кивнул, как будто ожидал такого ответа. – Понятно. Ну, если передумаешь – я тут.

Он снова погрузился в работу. А Кира сидела и думала. Она думала о Бобби. О его последней улыбке. О том, как он назвал её «малышкой». И о Кирилле. О том, что он сейчас там, один, в лапах Кавендиша, думая, что она погибла или в плену.

Ей нужно было действовать. Сидеть здесь, в тепле и безопасности, пока её брат мучается, было неправильно. Но что она могла сделать? Одна, без денег, без связей?

Внезапно её мысли прервал резкий звук – вибрация телефона Романа. Он достал его из кармана, взглянул на экран и нахмурился.

– Борисыч, – сказал он, поднося трубку к уху. – Да, я в гараже. Что? Сейчас?

Он помолчал, слушая, и его лицо стало серьёзным. – Понял. Спасибо, что предупредил.

Он положил трубку и повернулся к Кире. В его глазах читалась тревога. – Проблема. Ко мне едут.

Лёд пробежал по спине Киры. Она вскочила с дивана. – Кто? Они?

– Нет, не «они», – поспешно сказал Роман. – Менты. Участковый и кто-то ещё. Борисыч слышал по рации. Говорят, проверка документов. Но по всему району. Целенаправленно.

Он подошёл к окну, осторожно раздвинул занавеску. – Похоже, кто-то навёл их на этот район. Ищут кого-то.

Их взгляды встретились. Они оба понимали – ищут её. «Ангус» действовал через официальные каналы. Обыск под предлогом.

– Мне нужно уходить, – сказала Кира, и её голос дрожал. – Сейчас же. Я не могу тебя подвести.

– Куда ты пойдёшь? – резко спросил Роман. – На улицу? Прямо им в руки?

Он оглядел подсобку быстрым взглядом. – Есть вариант. Чердак.

Он отодвинул старый шкаф, за которым была почти незаметная дверца в стене. – Там склад старых запчастей. Залезь туда. Сиди тихо. Я их здесь задержу, всё быстро обшарят и уйдут.

Кира колебалась. Это был огромный риск для него. – Роман… они могут…

– Ничего они не могут, – он перебил её, и в его голосе впервые прозвучала steel. – У меня всё чисто. Быстро, Кира!

Она кивнула, сердце колотясь как сумасшедшее. Она пролезла в узкий проём. Роман передал ей её старую куртку и бутылку с водой. – Не шуми. Я дам знак, когда можно будет вылезать.

Он задвинул шкаф на место. Кира осталась в полной темноте, на пыльном чердаке, заваленном хламом. Она слышала, как внизу хлопнула входная дверь. Голоса. Грубые, официальные.

– Андерсон? Открывайте, полиция!

Она прижалась к стене, стараясь дышать как можно тише. Её жизнь снова висела на волоске. И на кону была теперь не только её свобода, но и свобода человека, который проявил к ней доброту.

Затаившись в пыльной темноте, она сжала кулон и впервые за долгое время не стала гнать прочь тёмный шёпот в своей голове. Наоборот, она прислушалась к нему.

Если они его тронут… – шипел голос, и в нём слышалась не ярость, а холодная, убийственная уверенность. Мы убьём их всех.

Глава 17. Проверка на прочность

Сердце Киры колотилось так громко, что, казалось, его эхо разносилось по всему пыльному чердаку. Каждый звук снизу отзывался в ней электрическим разрядом. Она слышала, как Роман открыл дверь. Слышала грубые, официальные голоса.

– Андерсон? Ведём плановую проверку. Документы.

– Конечно, проходите, – голос Романа звучал спокойно, почти лениво. – Только аккуратнее, детали повсюду.

Шаги. Несколько пар тяжёлых ботинок. Они разбрелись по гаражу. Кира зажмурилась, представляя себе картину: двое полицейских в жилетах, осматривающих её временное убежище. Её пальцы судорожно сжали старую покрышку, на которой она сидела.

– Что по документам? – раздался голос Романа, нарочито громкий, явно для неё. – Всё в порядке, надеюсь?

– Пока формальности, – ответил кто-то из полицейских. – В районе ищут одну особу. Беглянку из психушки. Опасную. Не видел кого подозрительного?

Кира почувствовала, как по спине пробежал ледяной холод. «Психушка». «Опасная». Так они её искали. Идеальное прикрытие.

– Кроме бомжей у мусорных баков – никого, – парировал Роман. Его голос был ровным, но она уловила в нём лёгкое напряжение. – Работаю тут целыми днями. Замечал бы.

– А это что за дверь? – другой голос прозвучал прямо под ней. Шагнули к подсобке.

Кира затаила дыхание. Её мышцы напряглись до предела, готовые к прыжку. Готовые к бою. Внутри всё сжалось в тугой, раскалённый комок. Тёмная притихла, словно хищник перед атакой.

– Подсобка, – небрежно бросил Роман. – Хлам всякий. Запасные части. Хотите – посмотрите. Только пыли там наглотаетесь.

Последовала пауза. Каждая секунда растягивалась в вечность. Кира слышала, как её собственная кровь стучит в висках.

– Ладно, не надо, – наконец сказал первый голос. – Всё ясно. Если что-то заметишь – сразу звони. Номер на памятке.

– Обязательно, – сказал Роман.

Шамы затихли. Хлопнула входная дверь. Наступила тишина. Глубокая, оглушительная.

Кира сидела, не двигаясь, ещё несколько минут, боясь, что это ловушка. Потом услышала, как шкаф с скрипом отодвигают.