Ревность к Богу бесплатное чтение

бейби в стране игрушек

Ночь. Мой гостиничный номер окнами выходит прямо на мост Рамы VIII. Взгляд падает то на крыши местных жилых домов, то на вывеску рекламы «Nescafe» на одной из высоток где-то на востоке города, иногда и вовсе устремляется в ночное небо и под звук треска азиатских телефонных проводов улетает куда-то в сторону реки Чаупхрая. Мой взгляд здесь всегда цепляется за какие-то вывески: за блики неона в них, за единственный исходящий в ночном пространстве свет, пусть даже и искусственно созданный. И всегда растворяется в чем-то настоящем, будь то гладь реки или бесконечно мрачное пространство ночного неба.

Под микс из «туц-туц-туц», доносящийся из местного клуба, и треск азиатских проводов я выхожу на балкон своего номера каждую ночь. Иногда бывает так, что мне становится скучно – в такие дни я прогуливаюсь до лухари-кафешек, что через дорогу от отеля, и там курю с местными австралийцами или другим местными «европейцами». Когда скучно совсем, я спускаюсь к любителям «туц-туц-туц» с уже заготовленной для бармена репликой: «Ту Малибу Бич, плиз!».

Ближе к утру любители «туц-туц-туц» растворяются на задних сиденьях первых такси, еще раньше отчаливают местные европейцы, направляясь в условный «Хутерс», где перед ними бабы трясут сиськами и подают им какое-то жареное хрючево. Бармен, как и положено, исчезает с последним шотом водки до следующей смены. В такие моменты я остаюсь с городом один на один, и этого города будто и вовсе не существует. Передо мной лишь набор бессмысленных архитектурных блоков и коробок посреди пустынных улиц, где нет ни души. Как в тех дурацких вечерних ток-шоу, где всегда фоном эдакая декорация – картонный мегаполис с ночными огнями и набором одинаковых небоскребов, что вторят друг другу, и ритмично, декорация через декорацию, копируют сами себя.

Ночь. Тот же город. Та же декорация. Тот же ритм. Набор одинаковых, что вторят друг другу, небоскребов. Я окружен этим картоном. Этими коробками. И уже совершенно не важно, в роли ведущего нахожусь или приглашенного гостя – там, за кадром всех этих декораций, заранее записанный смех для всех одинаковый, как и заранее отрепетированная грусть, что всего лишь наложенная сверху фонограмма.

Ближе к утру улицы здесь пусты и безлюдны, в них есть лишь что-то остаточное от жизни: неправильно припаркованный байк возле кафе, спущенные шины автомобиля у «7-Eleven», треск смотанной на фонарном столбе катушки проводов.

Мимо проезжает такси – видимо, везут последнего любителя «туц-туц-туц» домой.

Я не до конца понимаю, по какому графику тут работают забегаловки и магазинчики ночью. По каким-то дням они закрыты. По каким-то – нет. Здесь, в Бангкоке, я вообще не понимаю, как работает ночь. Где ночь начинается и где кончается вечер – я не понимаю тоже. Кажется, я уже окончательно сбился и в тайм-лайне собственных мыслей, но это абсолютно не важно – мне плевать на это, главное – что я не сбился с маршрута до ближайшего «Блэкберда» или «Крейзи Манкиса».

Ночь. Тот же город. Та же декорация. Тот же ритм. Набор одинаковых, что вторят друг другу, небоскребов.

Мой местный лэнгвич – это три с половиной фразы, которых мне более чем хватает на две недели пребывания здесь, когда меня пробьет на хавчик: «Гив ми ту, плиз. Спагетти энд шримпс. Уна Чанг, плиз! Фэнкс!» – уже после того, как меня пробьет на хавчик.

Мне нравится местная традиция приветствовать встречного тебе человека при помощи сложенных рук и поклона головы, которая, на местный манер, называется «вай». Таким образом меня всегда встречают в «Хэппи Хай», в любое время суток, но каждый раз, как ухожу, мне медленно, улыбаясь вслед, протяжно расстилают: «Хээв э гуууд нааайт!». Я отвечаю им такой же широкой улыбкой.

Ночь. Тот же город. Та же декорация. Тот же ритм. Набор одинаковых, что вторят друг другу, небоскребов.

Я открываю панорамные окна гостиничного номера, чтобы выйти на балкон. Мой взгляд цепляется за все те же вывески, за блики неона, который горит где-то там вдали, иногда – за свет в окнах жилых домов на востоке города, но чаще – падает на освещенный мост Рамы VIII. Единственное, что слышу фоном – шум смотанной на фонарном столбе катушки проводов.

Я выхожу на балкон своего номера каждую ночь – понедельник, вторник, пятница, четверг, суббота…

Мне абсолютно безразлично, какой это будет день недели. Мне наплевать.

Вторник…Среда… Суббота?

Сегодня, кажется, суббота; да – «Юнайтед» играет ближе к полуночи по местному времени, значит, точно суббота.

Ночь. Тот же город. Та же декорация. Тот же ритм. Набор одинаковых, что вторят друг другу, небоскребов. Я подношу зажигалку к губам. Шаг назад.

Мое тело падает замертво на кровать, усыпанную дешевым джанк-фудом, сэндвичами и прочей тинэйджерской жрачкой для всратых девственных вечеринок. Шаг вперед.

Мое тело падает замертво с балкона, и теперь я – часть городского пространства, и кажется, единственное живое, что остается, среди этих декораций, теперь мертво или медленно погибает прямо в эту минуту.

Вдох. Пауза.

Панорамные окна открыты нараспашку – в номер, одна за другой, попадают капли дождя.

Ночь. Тот же город. Та же декорация. Тот же ритм. Набор одинаковых, что вторят друг другу, небоскребов.

Пауза. Вдох.

Ливень продолжает бить в окна и каплями стекать по оградке балкона вниз, где номер заканчивается, и начинается пространство улицы. Я тяну зажигалку к губам, и чувствую, как эти картонные декорации позади меня – все эти небоскребы, через один, с каждым новым щелчком начинают медленно возгораться. С минуты на минуту они превратятся в груду мусора. С минуты на минуту огонь доберется и до меня – когда целиком охватит весь гостиничный номер.

Я слышу, как звукорежиссер – там, за кадром, – крутит один и тот же, назло мне, грустный саунд, хотя я тысячу раз просил его в такие моменты врубать закулисный смех фоном. Чтобы было смешно, хотя бы мне. И мне действительно смешно. По-настоящему.

Остались считанные минуты, и меня охватит пламя. Я начинаю ощущать огонь, и кажется, это уже даже не ебучее вечернее ток-шоу…

ЧАСТЬ I

«Nostalgia! That's why you're here. You're a tourist in your own youth»

T2 Trainspotting

/start

Понедельник. Эта история началась в понедельник.

В пространстве ночного города – Я, наушники, «Пасош». Ветер сдувает осенние листья прямо на трассу. В клубе «Мишка» надпись на стене туалета: «Ничего, совсем ничего, пожалуйста, не бросайте в туалет! Для бумаги и всего такого используйте мусорное ведро. Спасибо за понимание!». У меня на кармане «99 франков» Фредерика Бегбедера да презерватив марки «Masculan», который я потеряю той же ночью в клубе «Мишка». Я и сам, без пяти минут, своего рода Фредерик Бегбедер в пространстве этого клуба. Я и сам, без пяти минут, потерянный гондон в клубе «Мишка».

2:30 ночи. Музыка тошнотворнее обычного. Какое-то ебучее техно. Нет практически никого в свете сиренево-розовых огней клуба. Я беру что-то типа «Кровавой Мэри»: там водка, томатный сок, петрушка, сельдерей. Они реально запихнули в томатную водку петрушку и сельдерей? Или это со мной что-то не так? Быть может, сейчас так модно – ноу-хау, топ-десять коктейлей Мск и СПб по версии журнала «Нож», а я просто отсталый в развитии?

Становится все хуже. Воздуха в легких все меньше.

Эти клубы – это какое-то пристанище для одиноких идиотов. Я никогда не видел, чтобы по-настоящему счастливый человек шел в клуб – это иллюзия счастья. Все клубы устроены будто бы одинаково, и все они будто бы работают по одному и тому же принципу. Я не могу находиться в таких местах слишком долго. Я выбегаю на улицу – навстречу холодному осеннему дождю, чтобы оказаться один на один с этими конструкциями из бетона, кирпича и мрамора.

Разбитое боковое зеркальце припаркованного «Фольксвагена» – я поправляю свою челку, глядя в него, в ответ ожидая, что здесь, откуда-то из-за угла, выскочит кто-нибудь, набьет мне ебальник, пырнет ножом, и я упаду замертво без сознания и сил и помру в луже собственной крови.

Я чувствую жжение внутри грудной клетки, так, словно меня изнутри шокером ебашут в горло и нескончаемо вливают туда мерзкий этиловый спирт.

Ночью город преображается неоном; стены оголяют граффити.

Капли дождя стекают по стеклам, и вывески продолжают мигать на входе в очередной круглосуточный магазинчик – с десяток таких локаций, на каждом изгибе улицы. Когда-то я находил эти места интересными – сейчас нахожу отвратительными, мерзкими. искусственными.

Я ненавижу все эти места одновременно. Ненавижу эту неоновые вывески, эти стены, что расписаны граффити, полупустынные ночные магазинчики, в которых теряюсь, когда накурен ночью, а когда хочется выпить – они закрыты.

Иногда мне кажется, что агрессивный посыл мой от того, что я людей просто ненавижу. Мне кажется, что ненавижу в целом. Я ненавижу людей, но они в этом точно не виноваты. Нет, я точно ненавижу людей, и именно они виноваты в этом. Точка.

Город доебал меня окончательно.

По дороге домой, меня начинает кошмарить в такси. Поглядывая на стрелку спидометра, всякий раз, когда такси ускоряется, я искренне верю, надеюсь и жду, что рано или поздно этот автомобиль самоликвидируется с трассы – вылетит на встречку и раздробится на тысячи мелких деталей, а следом и тело мое размажется по асфальту фаршем или сгорит заживо, на все том же самом заднем сидении, все того же, ебучего, блядского такси.

И все это закончится. Раз и навсегда. Но оно только начинается.

shit-happens

«Необратимость».

Вечером Кристина ждет меня на ретроспективе Гаспара Ноэ. Какая-то очередная абстрактная ебанина с хаотичным набором кадров, где в конце кого-нибудь выебут, и в этом, возможно, будет трагедия, которую задумывал автор. Круто!

Кристина всегда любила что-то абстрактное и что-то французское. Возможно, френч-дог с заправки стал бы для нее идеальным блюдом на ужин, ведь сочетал бы в себе оба этих качества. Я не могу назвать Кристину подругой или сказать, что мы с ней дружим в классическом понимании слова «дружба» – пару раз мы ебались у нее в хате на Марата.

В ее профиле Тиндера так и было указано: «ons/fwb, за живое общение, фотограф». Фотограф – это ее убитый «Polaroid» или «Kodak», на пленку для которого она спускает последние бабки со степухи, и пара-тройка «абстрактных» снимков в жанре «нетакусь-фото» в свой профиль в инсте. После пары ons мы стали fwb по вечерам воскресенья, а когда ей было скучно по будням, я снова становился секс-игрушкой в наших «отношениях», хотя и без «отношений» я был лишь игрушкой для секса.

В минуты, когда мы были больше «френдс», чем «бенефитс», она рассказывала про тяжелое детство без отца и про свои приключения в школе в стиле сериалов Гай Германики. Для баланса мне пришлось придумать пару слезливых историй про «бывших», и как мне слезно разбили сердце пару лет назад, а потом еще и год назад, и еще в прошлом/этом году.

Разыгрывать карту жертвы после пару лет в статусе абъюзера – приятное удовольствие.

Мне доставляли эти эмоциональные качели – слезы, интрижки, истерики, срывы. Мой типаж здоровых отношений – больные, в которых я вижу хоть и нездоровую, но все же жизнь.

Кристина познакомила меня с азиатским фаст-фудом, музыкой «Tame Impala» и основами дизайна, которые усвоила на первом курсе в Мухе.

Здесь, в апартаментах на Марата, она крутила самокрутки и читала всякую дрянь типа Вальтера Беньямина или Ролана Барта от нехуй делать. Потому что словосочетание «Ролан Барт/Вальтер Беньямин» с самокруткой и фикусом на полке – это охуенный абстрактный снимок в жанре «нетакусь-фото» в свою инсту.

Пребывание в СПб она видела, как некий очередной, экскюз ми, «творческий трип», с ее же слов. Это, конечно, полная хуйня. Такие кончают баристами, не начав работать баристами. После ретроспективы Кристина звала в очередную харчевню с иероглифами в названии. Кажется, на Лиговский.

в гостях у киски

Проснулся на хате очередной альтушки из Тиндера – у нее размазанная на лице секси-тушь, забитое татушками тело, и, опираясь на дверь в гостиную, она курит свою ебаную ашкьюдишку.

Мерзость, блять.

Я все эти кадры уже видел перекрученной в обратную сторону, бракованной пленкой. Моя персональная трагикомедия – «Каролина в стране со шмарами», где я в роли Каролины и шмар одновременно.

Я засыпал, прижавшись к теплой батарее, зацелованный своей одноклассницей на балконе двенадцатиэтажки после литра выпитой водки, когда в моде была еще вичуха, группа «Вертушка Газманова» и анораки «Томми Хилфигер», как в клипах у Фараона, – проснулся, трахая очередное татуированное тело, исколотое шрамами, по прайсу 3500 за час.

Лучше бы не просыпался вообще.

Уснул бы, бледный, на даче у Некита, и больше не просыпался бы никогда, а тело после выкинули бы в помойку и забыли. Навсегда.

Некит тогда сказал, что мое будущее – быть редактором порножурнала с названием «В гостях у киски». Да лучше бы так, чем трахать всяких эскортниц по 3500 в час, гонять ко всяким солевым анорексичкам и периодически поебывать Кристину до момента, пока она, узнав, что я ебусь с кем-то на стороне, поставит табу – либо презерватив, либо вообще никак. Вот почему с Кристиной сейчас мы больше «френдс», чем «бенефитс».

Ну хотя бы сегодня утром я не слышу этих ебаных нот нытья про «нехватку денег на поездку в Европу». Это единственный плюс не ебаться с Кристиной – не слушать эту бесконечную цепочку локаций, где каждая последующая менее логична, чем предыдущая.

И если связать ее родной Мурманск и любовь к северному сиянию с мечтой поехать в Рейкъявик еще можно, то, чем те же апарты в Риге будут отличаться от ее хаты на Марата, я ответить не смогу. Разве что в апартах Риги будет менее засрано, чем у нее на Марата.

Я тоже хотел бы куда-нибудь съездить, например, в Хельсинки, но психически не мог заполнить анкету на загранпаспорт. Да много чего не мог сделать психически.

На выходных Крис зовет меня потусить в парк Зарядье, а потом на Китай-город. Да, мы живем в Питере, но Крис перманентно генерирует целый набор ебануто-бесполезных идей длительностью пятнадцать минут, смысл которых заканчивается минут через десять. И если утром в ее голове в планах на день было только пойти на пленэр и попить кофе, то к вечеру она уже может быть где-нибудь в клубе на концерте группы «Комсомольск», последней электричкой отправиться куда-то в Таллин, а на утро субботы, вспомнив о том, что вообще-то в данной жизненной фазе она фотограф – оказаться где-нибудь у Финского Залива со своим «Кодаком».

Договорились с Крис на выходные.

В обед мне написал Никки. Он зовет меня на Елизаровскую, в местную шавермичную, а после – выпить водки. Договорились списаться ближе к вечеру.

шавермичная на елизаровской

Четверг.

17:00.

Жду Никки на Елизаровской, у входа в метро. Недавно он вернулся с приблатненного армейского полка из Мск и устроился в ж/д контору за неплохие бабки.

Никки всегда начинал диалог с одной и той же реплики – своей фирменной кэтчфразы, которую он ебашил сходу, едва только стоило мне попасть в его поле зрения.

– О, ты че дырявый, да? В дырявых джинсах, типо? Пидорас, что ли?

Да. Именно этой. Никки не рисовал свастики на школьных партах, как все, – он рисовал их на школьных досках. Как ебанат. И, помимо ублюдского юмора, мог сходу назвать всю дискографию группы «Коррозия Металла» и легко найти контакты любой индивидуалки в СПб.

Дед Никки – один из первых советских хиппи, который женился на вожатой из комсомола.

– Сори, задержался немного, где-то очки проебал, – отвечаю я Никки, и только хочу продолжить чета типа мысли, но Никки мгновенно прерывает меня и сходу выдает бэнгер: «очко порвал, да!?».

Да. Это шутка из «Бивиса и Баттхеда». Да. Ей двадцать, может даже больше, лет. Да. Предполагаю, что и в «Бивис и Баттхед» эта шутка попала уже в готовом варианте и была придумана задолго до. Но, тем не менее – это вершина комедии. Вечная классика, в рамках жанра. Первые, может, раз двадцать-двадцать пять она звучит очень смешно, дальше – уже через раз. Впрочем, если армейскую историю про «тумбочку-хуюмбочку» Никки будет рассказывать с той же продолжительностью, с которой существует шутка про очко, то, быть может, и «тумбочка-хуюмбочка» состарится так же, как и эта шутка.

– Очко проебал!? Типа в очко выебали тебя? Поэтому и джинсы дырявые?

– Вот скажи мне честно, – обращаюсь я к Никки. – Вот ты жирный, потому что ты дебил? Или ты дебил, потому что жирный?

Да. Спиздил этот бит про жирного из «Южного Парка» – там Кайл постоянно называл так Картмана. Определенных внешних сходств у Никки с Картманом наблюдалось немного (внешне он вообще был скорее похож на Гослинга, что поднабрал массы), но шутка стала настолько повседневно заезженной с моей стороны, что само по себе слово «жирный» в диалогах с Никки звучало, как некий адлиб к общей мысли.

– Пф-ф-ф-ф, я не жирный…

– Но ты жирный!

– У тебя просто комплексы, это ресентимент…

– Ресенти-что-блять?? Ты че, вообще дебил жирный? У тебя, блять, пузо!

– Пф-ф-ф, не шаришь, малютка, с мужиками не работал, тебе бы там быстро объяснили все…

– Объяснили, блять, что?

– Вот мужики у нас на работе в курилке сидят на перерыве, и один, крч, начинает жаловаться на жизнь там, что, мол, не может найти бабу себе нормальную, которая «и в рот дает, и сиськи у нее чтобы были и жопа», и вот тут же секунда буквально, и его перебивает мужик такой старый, он давно у нас работает, и говорит ему: «ты че, дебил, Серега? Не дает, а берет!».

– И чему эта история меня вообще должна была научить, жирный?

– Настоящей жизни с мужиками…

Где-то здесь, на Елизаровской, сразу по выходу из метро есть пиздатая шавермичная и магаз рядом, где можно взять чего-нибудь крепкого. Но для начала мы просто распили по 0,5 «Туборга» и взяли еще по две бутылки с собой в шавермичную.

Свои охуительные диалоги, directed by Quentin Tarantino, Никки начинает даже там. И пока мы ждем, когда нам приготовят шаву, он выдает что-то на гениальном и недоступном уровне понимания для обычного человека.

– Ты можешь пернуть и не упасть?

– Чего-о-о, бляять? – немного в ахуе, переспрашиваю я. – Ты че, ваще ебнутый?

– Ну так можешь?

– Могу что?

– Ты можешь пернуть и не упасть? – повторяет Никки, со всей серьезностью в мимике лица.

– Ты че, ваще е-б-а-н-у-т-ы-й? Бля, ты че, еблан, жирный? Ты прикалываешься? Любой может пернуть и не упасть, что в этом сложного-то, блять?

– Ну ты попробуй, бля, а потом уже пизди, епта!

– Попробовать что?

– Попробуй пернуть и не упасть….

– Я не буду страдать этой хуйней, Никки, что ты несешь, блять, давай нормально посидим, пожрем шавы, без этой хуйни!

– Ну вот и все, епта, малютка, ты трясешься уже весь… смотри, тебя ломает уже.

– Чего блять?

– Ну, ломка у тебя уже…

– Какая ломка, Никки, ты че, совсем, жирный?

– Ломает тебя, да… ломка! Типо ты наркоман же, да, и у тебя ломка начинается, уже не можешь, малютка, даже воспринимать информацию нормально…

– Ты понимаешь, Никки, что для того, чтобы твой бред слушать нормальному человеку, это надо сначала въебать водки так прилично, чтобы мозг отключился и перестал вообще воспринимать любой поток информации от тебя.

– Ну так ты не пизди-и-и-и, а въеби. У тебя поэтому и ломка… Ну, типа, у тебя там ломка, и ты пидор, крч, и ты такой типа наркоман, да, и тебя ломает, и у тебя джинсы дырявые, и ты, крч, уже даже нормально разговаривать не можешь, ведешь себя, как этот долбоеб из «Би-2».

– Че бля, схсхсххс, какой нахуй долбоеб из «Би-2»? Ты че, совсем с ума сошел?

– Ну тот тоже сидит на интервью, как наркоман, да, тоже штаны дырявые, обосранные, и очко дырявое. Понятно все с тобой…

– Я типа как Лева[1] «Би-2»? Охуенно, спасибо, Никки! Можем просто нормально посидеть, да?

[1] Министерством юстиции РФ признан иноагентом

– П-ф-ф-ф, да не за что, епта, такой же долбоеб, тоже хуйню несешь там, типа «девочкам нравится».

– Бля, да ты дебил жирный, это охуенная группа и охуенная музыка! – На самом деле мне не нравится группа «Би-2». Я слышал у них только одну нормальную песню. Но из-за того, что жирный их тоже ненавидит, мне приходится их любить.

– П-ф-ф-ф, это просто кал новиопский!

– Ну, слушай, «Варвара» охуенная песня была.

– Говно ебаное, кал просто!

– Ну «девочкам нравится», Никки!

– Это нравится пидорам в дырявых джинсах, с дырявым очком, которые такие ходят по улице и такие «оооо, мы пидоры, нам нравится Лева Би-2, мы любим жрать кал, выебите нас в очко, мы новиопы, да, давайте!»

– Ну и девочкам тоже, соответственно, нравится!

– Ну поздравляю, да, девочкам нравятся пидоры в дырявых джинсах с дырявым очком, ну-у-у молодец!

– Да ты просто жирный и тупой, ну это пиздец, ты же бред несешь, тебе каждый нормальный человек скажет, что «Варвара» – охуенная песня. Ну хотя бы за «Варвару» можно было не называть его наркоманом и пидором.

– Ну так он наркоман и пидор и носит дырявые джинсы, и это слушают говноеды, которые тоже наркоманы, пидорасы и носят дырявые джинсы.

– Это слушают охуенные ребята, Никки, потому что это тупо топчик – «девочкам нравится»!

– Тебе нравится?

– Мне нравится, да, конечно.

– Ты употреблял наркотики?

– Нет. Ты что, совсем еблан, жирный? Вообще-то, если ты не знал, то за незаконное приобретение, хранение, перевозку, изготовление, переработку наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов предусмотрена уголовная ответственность. Статья 228 УК РФ. Не употреблял никогда и осуждаю.

– У тебя дырявые джинсы?

– Ну, допустим.

– Ты пидорас?

– Или педофил? – пришлось перебить долгий допрос Никки и внести хотя бы первую смешную шутку за пять минут беседы.

– Ты и то, и другое, – отвечает Никки, – а еще ты – наркоман, пидорас и носишь дырявые джинсы, и ты слушаешь «Би-2», значит, моя теория сходится. Водку будешь пить?

Оставляем наш с Никки столик в шавермичной, и, пока нам не принесли еду, идем в магаз, что рядом, за водкой, соком, и пластмассовыми стаканчиками. Уже и так хуево, а еще и домой ехать. Но, в целом, не так плохо, как могло бы быть. Хотя бы водка горло не жжет в этот раз – это плюс безусловно.

все девочки-готки должны умереть на техно-вечеринках

Мои пальцы пахнут киской, а плащ – каким-то дешманским парфюмом от Лагерфельда. В руках моих то цепь от ошейника, то плетка, то сами руки закованы в наручники. Я уже привык ебаться в свете флуоресцентных ламп.

Во мне стимуляторы, купленные в секс-шопе час назад, две по 0,5 «Ред Булла», замешанные с утренним завтраком, шлейф сто грамм водки перед сексом. В тебе – какая-то хуйня. Ты едва стоишь на ногах, но лыбишься, как последняя сука.

У тебя пиздатые ключицы, набор татушек с готическими шрифтами, ягнятами, крестами, еще тебя зовут, как мою бывшую, и ты вместо лубриканта используешь слюну – таким девчонкам я обычно кончаю либо в рот, либо на сиськи. С такими девчонками я заканчиваюсь как человек – перерождаюсь в какое-то собирательное озабоченное животное, единственная радость которого – это запах анаши в каннабисных и когда его душат до потери сознания по команде «сильнее-сильнее-сильнее»– говорят, что Крис Корнелл из «Soundgarden» убил себя таким же образом. Просто задушил до потери сознания себя в ванной во время мастурбации. Чем я хуже?

Они не зовут меня «этот крейзи напротив». Они говорят, что я «прикольный парень» – на языке эскортниц это значит «извращенец». Меня это не сильно заботит. Я даже не могу сказать, что делаю что-то неправильно. Вот есть же ебанаты, что ходят на кинки-пати после работы, или какие-то додики, что организуют там свои квир-комунны в Тбилиси и трахаются до хламидиоза. У меня даже этого нет.

Я существую исключительно в таком интровертном вакууме – главный любитель пиздастрадать по кругу сопливые мысли под «Радиохед», блять. Как ебаный гомик. Но все лучше, если буду с кем-то ими делиться.

Зато не «сексуальный инвалид» – так Егор называет некоторых наших, так скажем, корешей. Это как у «Татушек» была песня «Люди-инвалиды» про людей-инвалидов, так и у Егора свой концепт инвалидов сексуальных. Он говорит, что смысл в том, что большая часть людей, в целом, ебаться не умеют. И ебаться не хотят, что еще хуже. Он утверждает, что по человеку всегда видно сразу – умеет он трахаться или нет. Что большая часть баб, даже замужем, не делает минет, а если и делает, то исключительно по праздникам.

Ростом под два метра и корейской внешности наполовину, Егор мог легко намутить секс там, где остальные искали его годами. Возле клуба, возле бара, на любой из тус – везде, где была хотя бы одна девчонка, он находил себе секс. Его бывшая периодически ночует у него на хате, хотя уже год как у нее есть парень. По системе ценностей Егора это значит, что минет она ему делает отличный.

Мне кажется, что в качестве развлечений такие люди, как он, могут получать даже больше радости, если обломают телку на секс, нежели получат секс сразу. Потому что, когда ты обломаешь телку на секс – ты получишь от нее еще больше секса, но уже в будущем.

с тех пор как рэшфорд забивал псж

Меня уже воротит от солевых шмар. Но ничего не могу поделать с этим. Кажется, я хуже любой зависимой суки, что трахается на раз, со всеми встречными – с каждым первым, бесплатно или за деньги, и видит в этом счастье для себя, когда достигает оргазма, спуская кому-то на лицо или в рот. В фильме «На игле» главный герой сравнил свой оргазм с эйфорией, которую он испытывал прежде лишь наблюдая, как Арчи Геммилл забивал голландцам. Я даже не знаю, с чем сравнить каждый свой оргазм, полученный в этих сквотах и хатах в центре, куда нажатием кнопки домофона, по предварительному звонку, я попадаю на час-два. Это уже что-то будничное, обыденное. Но когда первый раз спустил на рот блонде на Черной Речке, а после взял себе шот водки – ну, наверное, было что-то близкое к моменту, когда Рэшфорд на последних минутах забил Буффону в Лиге Чемпионов, и «Юнайтед» прошел дальше…

Пятница.

20:00.

Глаза моей спутницы на вечер блестят. Она блаженна. Ее зрачки, то и дело, сейчас выйдут из орбит, сделают круговое вращение на 360 градусов и вернутся обратно – такое я видел только в винтажных японских аниме.

Не знаю, о чем думают люди во время секса. Не знаю, что люди после секса чувствуют. Твое тело тает в руках моих, и лишь изредка, пока я тебя трахаю, ты бьешь меня по лицу и смеешься взахлеб – так я понимаю, что тебе нравится со мной ебаться.

Я устроил себе недельный детокс, но – это какой-то ебучий витчкрафт – опять сорвался ближе к выходным. Мне кажется, я уже не трахаю их тела, я трахаю какие-то манекены из «Виктории Сикрет», которых расписали маркером. Нет. Я трахаю манекены с колотыми ранами и не зашитыми шрамами внутри.

Был такой итальянский художник – Лучо Фонтана. Он стал известен тем, что разрезал пространство холста, и в этом люди видели определенную концепцию, что нужно смотреть не столько на саму структуру произведения, сколько вглубь нее, внутрь. И что я должен увидеть внутри?

Мне так похуй на твои шрамы, или на шрамы любых других шмар, ведь мне давно уже похуй и на собственные. Я вечный тинейджер, застрявший в окружении флуорестентных ламп, ночных звезд и бесконечно крутящейся по кругу однотипной пластинки в жанре между шугейзом и прилизанным нытьем под лоу-фай биты.

Ведь на четверть я тупая пизда, мне нужна фотка на фоне Эйфелевой башни, чтобы, как тупая пизда, да, быть окончательно. Такой гламур категории Б – перед тем, как сделать мне минет за деньги или бесплатно, солевая шмара-эскортница снимет трусы «Дольче Габбана» и напяленную еще со вчерашнего дня кофту от «Боттега Венетта», которую мне Некит дал погонять.

То есть, меня запомнят по блядским этикеткам, как тупую пизду, предположу, что даже не треть – половина окружения. Надеюсь, вторая половина просто забудет и не будет вспоминать никогда. Даже по этикеткам.

Да и похуй, собственно)

музыка круглосуточных магазинчиков

Ева. На ней татушки, розовое каре, бокал калифорнийского красного вина в руках – мне этого достаточно. В Еве есть какая-то хтонь – как в тех заброшенных русских городах, как в разрушенной церкви на окраине, как в разбитой иконке, погасшей лампадке. Я, заливающий в себя «Гиннесс» и «Индиан Пейл-Эль» в каких-то ебучих пабах, был достоин ее более чем.

В ней есть какой-то гламур. Я видел Еву в кулончике «Вивьен Вествуд» и в чулках, в чулках без кулончика «Вивьен Вествуд», без кулончика «Вивьен Вествуд», но в чулках, без лифчика, но с кулоном от «Вивьен Вествуд». Без всего вообще.

Если повторить слово по нескольку раз подряд, кажется, оно потеряет всякий смысл. Была такая культовая панк-модельер в британской моде 1960-1970-х годов, она еще для «Sex Pistols» концепт одежды придумывала… Как ее там звать? Ах, да! Вивьен Вествуд ее звали, как же я мог забыть.

Нас с Евой связывает моя любовь к азиатской кухне и ее любовь к быстрому поиску секс-партнеров через дейтинг-приложения. Люблю ли я ее искренне? Скорее нет.

В те минуты, когда она кусала мои губы на Лютеранском кладбище поздней ночью и вела пьяного по Невскому проспекту с бутылкой вина в руках ранним утром, – любил, кажется, искренне. Но когда всего этого не было, любить Еву было невозможно. Единственное общее, что есть у нас – наши фетиши. Я не люблю Еву. Я люблю себя с Евой. И желательно, когда она в чулках.

Сегодня у меня на шее есть парочка засосов от нее. Мне что, блять, шестнадцать лет? Алло. Ха-ха-ха. Ева, мы что, с тобой в пространстве панелек зависли до утра на балконе, а впереди утренний рассвет, и мы делимся друг с другом искренним и сокровенным? Я смотрел в зрачки твои, кажется, чаще, чем в зеркала, и в их отражении видел лишь хаос и бардак, как будто копаюсь в рюкзаке у тинэйджера. И тем смешнее, ведь отражался в твоих зрачках лишь мой силуэт.

Что нас связывает вместе, конкретно в данный период моей жизни? Что именно?

Сорванная мною августовской ночью сирень в парке близ Театра юных зрителей? Ты говорила, что это мило. Но это мило в августе. Спизженные сухоцветы с витрины какого-то цветочного магазина в сентябре? Но это в сентябре мило.

:))

В чем именно наша любовь проявляется я, пожалуй, не отвечу. Я знаю, что нас связывает вместе, конкретно в данную секунду – минет с элементами фут-фетиша, кросс-дресс прелюдии перед сексом под Милен Фармер, веревка, в конце концов-то.

И абсолютно не важно, для чего все это было вообще и зачем это вообще существует. Слишком много вопросов на абзац. Слишком много «не знаю» в тексте. Слишком дохуя вопросов, как для человека, которого все еще ломает, при сигаретном дыме сделать затяжку, хотя бы одну, и он каждый раз срывается еще на одну, а потом и еще на одну. Одна-то не считается?

Много ли вещей меня трогают? Мало вещей меня торкают – это я знаю точно.

«Ты не Хэнк Муди, ты – м-у-д-и-л-а»,– прошепчет мне жизнь, и вслед плеснет остатками вишневого «Блейзера» и содержимым мусорного ведра привокзальной забегаловки. Педовское ублюдство – хорошее резюме для жизни. Неплохая эпитафия. Данечек говорил, что я пишу, как Чак Паланик или Мураками. Не знаю. Допустим. Не читал. Ни того, ни другого.

Моя подружка Ева подрабатывает вебкамщицей, и иной раз ей приходиться по два часа слушать Джорджа Майкла в приватных сеансах с клиентами, которые платят ей деньги и даже не просят раздеться при этом. Быть может, мне стоит поселиться у нее до конца месяца, жить за ее счет и трахать по ночам? Быть может, я новый Генри Миллер? Тогда уж, если уходить в пространство сравнений. Тот вроде жил с шалавой, а моя потенциальная телка типа на вебкаме работает.

Слишком дохуя мыслей, как для человека, которого все еще ломает, при сигаретном дыме сделать затяжку, хотя бы одну. Одна-то не считается? А если одна сигарета целиком?

А все же, что я сказал Еве хорошего вообще? То, что она «секси», или многократное повторение того, что она – «шалава, шалава, шалава», в моменты, когда она ходила по хате, как по подиуму, словно те герондозные модели из девяностых. Ну, я же говорил, что в Еве есть этот гламур.

Много ли вещей меня трогают?

…какой-то ебучий бесконечный лимб из однотипных вопросов и не менее тупых потенциальных ответов на них, возникающих в голове.

Судя по всему, меня вообще ничего в жизни не ебет. Ничего вообще. Абсолютно ничего. У меня есть плейлист песен Феликса Бондарева на любой случай из жизни и календарь игр «Манчестер Юнайтед» на текущий сезон. Все. Мне более чем достаточно, чтобы жить.

стадия влюбленного девятиклассника

В клубе, полном обкуренных торчков, ты повела меня в прокуренный толчок, взяв за руку, и вслед, улыбнувшись, махнула мне остатками содержимого собственного бокала: там лед, виски, кола, какая-то фруктовая смесь, что-то сладкое и мерзкое. Какая-то ебучая хипстеркая сивуха. Мы знакомы пару часов – тебя, кажется, зовут Дарья.

Вечером я наливал тебе водку в пластмассовый стаканчик в окружении каких-то хипстеров-пидерастов в пространстве гламурного лофта. Чуть позже мы отправились на Лиговку.

В грудном кармане твоего плаща была чекушка 0,5 виски «William Lawson`s», на твоем телефоне еще оставалась зарядка, а на небе – звезды. Мы начали снимать все, что происходит на звездном небе, в том числе и те звезды, которых не могли увидеть вживую и которые распознавали лишь через объектив камеры твоего смартфона. По расположению звезд на этих снимках мы вычисляли, к каким созвездиям они принадлежат.

Блять. Нет. Это даже для меня too much. Я давно не ловил стадию «влюбленного девятиклассника», но что бы настолько?

Мы стоим у клуба, и ты протягиваешь мне свой «Чапман» с надписью «мучительная смерть» на этикетке. Я отказываюсь – я недавно все же бросил курить. Но первые месяцы самые сложные для соблазна. А ты затягиваешься сижкой, и мне неловко от того, как охуенно видеть тебя, сидящей на веранде, выпускающей изо рта дым и улыбающейся, как будто с обложки какого-то журнала или как те девчонки из ВК-пабликов, типа «Эстетика ебеней», где на фоне какого-то хлама симпатичная брюнетка пускает дым. Кажется, мы поняли друг друга. Ты снова протягиваешь мне свой «Чапман». Я снова отказываюсь – я бросил.

Мы покидаем веранду и заходим внутрь. Диджей включает «Бесконечный стук шагов» группы «Психея». В клубе, полном обкуренных торчков, я повел тебя на танцпол, взяв за руку и вслед, улыбнувшись, потащил в эпицентр событий реализовывать самую логичную из всех мыслей, пришедших в голову – потанцевать вальс под альтернативный русский металл начала нулевых.

Она была старше меня, но мы оба были, как те пубертатные, наполненные сперматоксикозом и овуляцией подростки, что сосутся посреди танцпола и лапают друг друга. Разве что «Триган-Д» не хватает, для пущей аутентичности происходящего, или там после тусы явиться в хату, пока родаки спят…

Я заказываю нам еще парочку коктейлей, и мы выходим пососаться на улицу. Ты протягиваешь мне свой «Чапман».

16:00.

В этот раз я не проснулся даже в 16:00. Меня разбудил своим звонком Данечек в 17:20.

– Алло, б-а-а-а-л-я, ну ты где, бля? Я уже час жду…

Я не могу связать друг с другом даже пару слов и на ломаном русском выдаю что-то типа «ща-ща, приду, только кофе».

– Давай у меня кофе попьешь, я сделал уже. Жду, давай быстрее, заебал.

Я не помню, как звали ту девчонку из клуба. Никки написал мне, что это была Дарья. Время – 17:30. Мне хуево.

джем-сейшен

Десятый этаж. Данечек стоит и курит на балконе. Рассказывает про очередной прием курса «Фенибута», что ему выписал нарколог, и про наше возможное выступление в арт-центре «Гаркундель» ближе к весне.

– Да, хуйня какая-то, бляяя, ну че мы там выступим, две песни, бля, отыграем, и все? Хуйсосня какая-то, это несерьезно, – заверяю я его неодобрительным тоном.

– Д-а-а б-а-а-а-ляяяяя, ну ебана, че ты опять разводишь свой негатив, нормально отыграем.

– У нас всего две песни же записано…

– Ну щас запишем все. Хватит выебываться, еще репетицию даже не начали, – говорит Данечек, выкуривая уже третью подряд сигарету за десять минут суммарного времени нахождения на балконе.

У Данечка была гитара «Fender Jaguar», и однажды он, выкинув ее в кусты, свесился с моста, но, по итогу, прыгать не стал. Я подобрал гитару, и мы пошли пить вино дальше. Как-то раз он вспорол мне вены ножом, потому что хотел сделать братское кровосмешение. На левой руке у меня остался памятный шрам. Еще была интересная история про выебанную в подъезде одноклассницу. Там она то ли в подъезде ему отсосала, то ли он через окно к ней пролез и выебал ее, пока мать была в соседней комнате. Было порядка трехсот версий происходящего, а рассказывалась история так часто, что выдуманными казались уже не только детали, но и сама одноклассница.

На репетиции большую часть текстовых наработок я писал от руки в тетрадь. Пару дней назад, на флэшку, я закачал какие-то скрэтчи, нарезки диалогов из кино, которые можно использовать в аутро, и различного рода аудиодорожки со всякой хуйней, типа там звука бензопилы или мотора автомобиля – на сэмплы. В числе прочих была и легендарная аудиодорожка из одного ролика на YouTube. Там Александр Ионов называет Данечка «малолетним хуесосом». Это после того, как Данечек «спиздил» меню напитков с бара на каком-то гиге в пятнадцать лет, и какая-то баба, что брала интервью, подошла спросить у него про сегодняшнюю тусу в «Ионотеке».

С высоты времени – это звучит мерзко. Но тогда это звучало стильно.

Данечек заваривает чефир, ставит на стол две кружки холодного кофе, и мы принимаемся записывать ударные и вокал – 808 бас, пару хай-хэтов, иногда я прошу оставить мне только гитару, в качестве ритм-секции, и наложить ударки уже сверху, чтобы читать как-бы офф-бит. Где-то получается очень даже, где-то – полная хуйня. Но, в целом, более чем заебись звучит.

Данечек зацикливает партию куплетной дорожки минут на тридцать. Вокал записываем одним дублем, по несколько тэйков, обычно уходит от десяти до пятнадцати. Он уходит на кухню, я остаюсь один на один с микро. После выбираем лучшую дорожку, на которую Данечек накидывает сверху автотюн и прочий мастеринг, уже постфактум, когда сводит все один.