Год без завтра бесплатное чтение

Предисловие

Существует древняя притча о человеке, который пришёл к мудрецу с вопросом: "Как мне прожить достойную жизнь?" Мудрец ответил: "Живи так, словно умрёшь завтра. Учись так, словно будешь жить вечно."

Эта книга – о мире, где обе части этого совета столкнулись лицом к лицу.

15 января 2026 года человечество получило послание. Не от Бога, не от пришельцев, не от какой-то злой силы. Послание пришло от самой Вселенной, записанное в языке математики и физики, расшифрованное тысячами учёных по всему миру одновременно. Неопровержимое. Окончательное.

Через ровно один год – 15 января 2027 года – наша планета пройдёт через космическую аномалию, которую невозможно предотвратить, обойти или пережить. Не будет взрыва. Не будет боли. Просто… конец.

Эта книга не о том, как мир пытался спастись. Спасения не было.

Эта книга не о панике и хаосе, хотя они, конечно, были.

Эта книга о семи людях из семи разных уголков мира, которые прожили этот последний год. О том, как они любили, теряли, прощали и находили красоту там, где, казалось бы, её не могло остаться.

Потому что в конце концов, возможно, мы всегда жили в мире без завтра. Возможно, мы всегда знали, что наше время ограничено. Просто большинству из нас требуется катастрофа, чтобы это осознать.

Это история не о конце света.

Это история о том, что значит быть человеком, когда больше не нужно притворяться, что времени достаточно.

Это история о последнем годе Земли.

И о том, как семь душ – среди миллиардов других – превратили его в первый год по-настоящему прожитой жизни.

"Мы не помним дни. Мы помним моменты."

– Чезаре Павезе

Глава 1: Январь -День первый

АМИНА – Каир, Египет (14:22)

Песок под ногами Амины был таким же древним, как и секреты, которые он хранил. Она стояла на коленях в раскопе, осторожно счищая пыль с фрагмента керамики, когда её телефон завибрировал в четвёртый раз за минуту.

Сначала звонил муж. Потом старшая дочь. Потом коллега из университета.

"Ещё пять минут," прошептала она черепку в руке, словно он мог её услышать. Этому сосуду было три тысячи лет. Он пережил империи, войны, забвение. Он мог подождать ещё пять минут.

Телефон зазвонил снова. Амина вздохнула и ответила, не глядя на экран.

"Ахмед, я говорила, что вернусь к…"

"Мама." Голос её пятнадцатилетнего сына дрожал. "Мама, ты видела новости?"

Что-то в его тоне заставило её подняться на ноги. Вокруг раскопа другие археологи тоже доставали телефоны, их лица становились бледными под загаром пустыни.

"Карим? Что случилось?"

"Они говорят… учёные… по всему миру…" Он не мог закончить фразу.

Амина уже бежала к палатке, где был ноутбук. Экран загорелся, показывая прямую трансляцию ООН. Генеральный секретарь стоял за трибуной, его лицо было серым, как пепел.

"…подтверждено независимыми исследователями на всех континентах. Траектория неизменна. У нас нет технологий, чтобы изменить курс планеты, и нет времени их разработать…"

Черепок выскользнул из руки Амины и разбился о камень.

Три тысячи лет, подумала она, глядя на осколки. А у нас осталось триста шестьдесят пять дней.

ХИРОСИ – Токио, Япония (22:22)

Хироси готовил чай, когда мир закончился.

Это была вечерняя церемония, единственный ритуал, который он соблюдал со дня смерти Юки три года назад. Нагреть воду до точной температуры. Отмерить листья. Залить. Ждать. Эти простые действия удерживали хаос на расстоянии.

Телевизор работал фоном – новости, которые он не слушал, заполняли тишину квартиры. Но внезапно тон диктора изменился. Хироси поднял взгляд.

Экран показывал пресс-конференцию. Учёные из разных стран, их лица серьёзны. Переводчик говорил быстро, споткнувшись на словах "космическая аномалия" и "необратимо".

Чайник закипел. Пар поднимался к потолку.

Хироси выключил огонь и сел на татами, не отрываясь от экрана.

"Точная дата – 15 января 2027 года, приблизительно в 03:14 по всемирному времени…"

Один год. Триста шестьдесят пять дней.

Он прожил шестьдесят семь лет, и сколько из них он действительно жил? Работал в корпорации сорок два года. Вышел на пенсию. Потерял жену. Ждал… чего? Смерти?

Теперь ждать больше не нужно.

Хироси налил чай в чашку Юки, которую не трогал три года, и в свою. Поднял обе к свету.

"Ну что же," сказал он пустой квартире. "Похоже, у меня появилось немного времени."

МАРИЯ – Сан-Паулу, Бразилия (10:22)

Тошнота накатила на Марию прямо посреди смены. Она еле успела добежать до туалета больницы, где её вырвало в третий раз за утро.

Тест на беременность лежал в её сумке уже три дня. Она не решалась его сделать. Боялась. Ей двадцать восемь, она не замужем, работает медсестрой в переполненной больнице фавелы, где нехватка всего – от бинтов до надежды.

Но также она боялась обнаружить, что тест отрицательный.

Мария умыла лицо холодной водой и посмотрела на себя в зеркало. Тёмные круги под глазами. Когда она последний раз нормально спала?

Её пейджер запищал. Экстренный вызов в приёмный покой.

Когда она вбежала туда, хаос был не обычным. Не травма, не насилие. Люди просто стояли, сгрудившись вокруг телевизора, закреплённого на стене. Пациенты, медсестры, врачи, охранники.

На экране женщина-астрофизик из НАСА объясняла что-то с помощью компьютерной модели солнечной системы. Цифры. Траектории. Вероятности, которые все равнялись нулю.

"Что происходит?" спросила Мария у коллеги.

"Конец света," ответила та, и в её голосе не было иронии. "Через год. Официально."

Мария почувствовала, как её рука инстинктивно легла на живот. Там, возможно, была жизнь. Крошечная, размером с рисовое зерно. Жизнь, у которой теперь было меньше года.

Или жизнь, у которой было целых двенадцать месяцев, чтобы быть любимой.

Она не знала, что чувствовать. Не знала, плакать ей или смеяться.

Поэтому она просто стояла, положив руку на живот, и смотрела, как мир узнавал о своём конце.

ДЭВИД – Нью-Йорк, США (08:22)

Дэвид Коэн заработал два миллиона долларов до завтрака.

Азиатские рынки открылись сильно, его алгоритмы сработали идеально, и к тому времени, как он сел в своём офисе на пятьдесят втором этаже с видом на Манхэттен, его портфолио было ещё на семизначную цифру тяжелее.

Он пил эспрессо и просматривал утренние отчёты, когда торговый зал внезапно стих.

Дэвид поднял взгляд. Все мониторы – сотни экранов, обычно показывающих биржевые графики – переключились на одну трансляцию. Экстренное обращение ООН.

"Какого чёрта?" пробормотал он, выходя из кабинета.

Трейдеры застыли за своими столами. Никто не торговал. Никто не кричал. Они просто смотрели.

На экране учёный объяснял необъяснимое. Космическая аномалия. Столкновение неизбежно. Все математические модели сходятся. Один год.

"Это какая-то шутка?" спросил кто-то.

Никто не ответил.

Дэвид вернулся в кабинет и посмотрел на свой монитор. Рынки начали падать. Сначала медленно, потом лавиной. Акции технологических компаний. Облигации. Фьючерсы. Всё летело вниз так быстро, что цифры размывались.

Он наблюдал, как исчезают миллиарды. Его миллиарды.

И впервые за пятнадцать лет карьеры Дэвид Коэн ничего не почувствовал.

Деньги – это будущее. Инвестиции – это ставка на завтра.

А если завтра нет?

Он закрыл терминал и посмотрел в окно на город, который внезапно стал казаться очень хрупким.

АДВОА – Аккра, Гана (13:22)

Адвоа была в библиотеке университета, готовясь к экзамену по органической химии, когда её телефон взорвался уведомлениями.

Сначала она игнорировала их. Экзамен был через три дня, и она не могла позволить себе отвлекаться. Эта стипендия – первая в её семье возможность получить высшее образование – означала всё. Её мать убирала дома богатых людей двадцать лет, чтобы дать дочери шанс.

Но потом библиотека наполнилась шумом. Студенты доставали телефоны, начинали плакать, кричать, обниматься.

"Что случилось?" спросила Адвоа соседку по столу.

Девушка просто протянула ей телефон.

Видео с пресс-конференции ООН. Титры на английском: "ПОДТВЕРЖДЕНО: СТОЛКНОВЕНИЕ НЕИЗБЕЖНО. 365 ДНЕЙ ДО КОНЦА."

Адвоа перечитала три раза.

Её взгляд упал на открытый учебник. Химические формулы. Молекулярные связи. Она собиралась стать врачом. Лечить людей. Спасать жизни.

Через год не останется жизней, которые нужно спасать.

"Зачем?" прошептала она. "Зачем я всё это делала?"

Вокруг неё студенты покидали библиотеку. Кто-то рыдал. Кто-то смеялся истерически. Кто-то просто шёл молча, как в трансе.

Адвоа осталась сидеть, глядя на свои заметки, на эти тщательно выписанные формулы, которые должны были стать её будущим.

Её мать позвонила. Адвоа не ответила. Не знала, что сказать.

Не знала, что значит мечтать, когда будущее отменено.

СЕРГЕЙ – Иркутск, Россия (20:22)

Сергей Волков не сразу понял, что происходит.

В колонии не было телевизоров в камерах, только в общей комнате, и заключённые обычно смотрели футбол или старые фильмы. Но когда конвой привёл его с работы на кухне, все сидели перед экраном в мёртвой тишине.

На экране президент обращался к нации. Его лицо было бледным.

"…присоединяемся к международному сообществу в подтверждении этой информации. Наши лучшие учёные, наши военные, наши союзники – все пришли к одному выводу…"

"Что он говорит?" спросил Сергей охранника.

Охранник, обычно грубый и равнодушный, посмотрел на него почти с состраданием.

"Конец света. Через год."

Сергей медленно сел на скамью. Пятнадцать лет назад в пьяной драке он убил человека. Отец троих детей. Хороший человек, который просто был не в том месте не в то время.

Сергей получил двадцать лет. Отсидел пять. Впереди было ещё пятнадцать лет в этих серых стенах, пятнадцать лет, чтобы каждый день просыпаться с тяжестью вины.

Теперь у него не будет этих пятнадцати лет.

У него будет год.

"Что будет с заключёнными?" спросил кто-то.

Охранник покачал головой. "Не знаю. Правительство обещает решения в ближайшие дни."

Той ночью Сергей не спал. Лежал на койке, глядя в потолок, думая о жене, которая перестала приходить на свидания семь лет назад. О детях, которых он не видел, которые стали взрослыми без него.

Думал о человеке, которого убил. О его детях.

Один год. Можно ли за один год искупить вину?

Можно ли за один год научиться прощать себя?

ЗАРА – Мумбаи, Индия (18:52)

Доктор Зара Патель держала руку умирающего мужчины, когда медсестра вбежала в палату с телефоном.

"Доктор, вам нужно это увидеть. Все каналы. Это…"

"Не сейчас," сказала Зара тихо.

Мужчина на кровати – мистер Капур, шестьдесят два года, рак поджелудочной четвёртой стадии – сжал её руку слабее. Он умирал уже несколько часов. Его семья была рядом, но попросила доктора остаться.

"Доктор, пожалуйста," настаивала медсестра, её голос дрожал.

Зара посмотрела на неё, готовая отчитать, но остановилась. Медсестра плакала. Не просто расстроена – настоящие слёзы текли по её лицам.

Зара осторожно высвободила руку мистера Капура и вышла в коридор.

Медсестра протянула телефон. На экране запись пресс-конференции, уже облетевшей мир.

Зара слушала спокойно. Она была онкологом двадцать лет. Она специализировалась на разговорах о смерти, на том, чтобы помогать людям встретить неизбежное с достоинством.

Но как подготовить восемь миллиардов человек к смерти одновременно?

"Что мы будем делать?" спросила медсестра.

Зара посмотрела через открытую дверь на мистера Капура, на его семью, собравшуюся вокруг кровати. Они не знали о новостях. В этой комнате время всё ещё текло так, как раньше.

"То же, что и всегда," ответила Зара. "Мы будем помогать людям жить до самого конца."

Она вернулась в палату, снова взяла руку мистера Капура и тихо спела молитву, которую он попросил.

Через двадцать минут он умер, в окружении любви, не зная, что весь мир получил тот же приговор.

Эпилог первого дня

К концу 15 января 2026 года каждый человек на планете знал.

Правительства созывали экстренные совещания. Религиозные лидеры обращались к верующим. Учёные проверяли расчёты в сотый раз, надеясь найти ошибку.

Ошибки не было.

Некоторые люди вышли на улицы. Некоторые закрылись в домах. Некоторые молились. Некоторые грабили магазины. Некоторые держались за руки с незнакомцами и плакали.

А семь человек – археолог в Египте, пенсионер в Японии, медсестра в Бразилии, трейдер в Нью-Йорке, студентка в Гане, заключённый в России и врач в Индии – ложились спать в первую ночь последнего года Земли.

И каждый думал об одном и том же:

Что я сделаю с оставшимся временем?

Как я хочу прожить эти триста шестьдесят четыре дня?

Кем я хочу быть, зная, что завтра закончится?

Глава 2: Три недели спустя

АМИНА – Каир (День 22)

Песчаная буря накрыла раскопки на третий день после объявления. Амина восприняла это как знак. Пустыня защищала свои секреты, пока мир рушился.

Университет закрылся на неопределённый срок. Половина профессорского состава просто не пришла. Студенты разъехались по домам. Зачем учиться, если знания умрут вместе с нами?

Но сегодня утром Амина вернулась на место раскопок. Одна.

Ахмед умолял её остаться дома. "Дети нуждаются в тебе," сказал он, и в его глазах была паника, которую он пытался скрыть. Её муж, всегда такой уверенный, теперь просыпался каждую ночь в холодном поту.

"Именно поэтому мне нужно это сделать," ответила она.

Теперь она стояла перед наполовину раскрытой гробницей. Работа прошлого года. Они были так близки к тому, чтобы открыть погребальную камеру, когда… когда всё закончилось.

Амина взяла лопату и начала копать.

Работа была медитацией. Каждый осторожный соскреб, каждая кисть, сметающая песок веков. Солнце поднималось выше, жара становилась невыносимой, но она продолжала.

К полудню она обнаружила край саркофага.

К закату сняла последний слой песка.

На крышке была надпись. Иероглифы, которые она читала так же легко, как арабский. Имя: Неферура. Жена писца. Мать четверых детей. Прожила тридцать два года, три тысячи лет назад.

Амина провела пальцами по древним символам.

"Ты тоже знала, что время ограничено," прошептала она. "Ты жила в мире, где смерть могла прийти от болезни, голода, войны в любой момент. И всё равно ты любила. Рожала детей. Оставила след."

Слёзы смешались с потом на её лице.

Её телефон зазвонил. Видеозвонок от Ясмин, её старшей дочери.

"Мама! Где ты? Мы волновались!"

Амина увидела всех троих детей на экране. Ясмин, шестнадцать. Карим, пятнадцать. Маленькая Лейла, только девять.

"Я на раскопках."

"Зачем?" спросил Карим. "Какая разница теперь?"

Амина посмотрела на саркофаг Неферуры, на эту женщину, которая прожила и умерла три тысячи лет назад, но чьё имя всё ещё существовало.

"Потому что мы – не только то, что умрёт," сказала она медленно, формулируя мысль впервые. "Мы – то, что было. Каждый момент любви, каждое доброе дело, каждая история. Это не исчезает. Это становится частью ткани Вселенной."

"Это не имеет смысла," пробормотал Карим.

"Нет," согласилась Амина. "Но пойми. Неферура не знала, что через три тысячи лет кто-то будет стоять над её могилой и произносить её имя. Она просто жила. Любила своих детей. И этого было достаточно."

Пауза. Потом Лейла спросила: "Мама, ты вернёшься домой?"

"Да, малышка. Я возвращаюсь домой."

Амина накрыла саркофаг брезентом. Она вернётся. Но не для того, чтобы раскопать прошлое.

Для того, чтобы создать воспоминания, которые, возможно, переживут конец.

ХИРОСИ – Токио (День 22)

Хироси стоял перед могилой Юки впервые за два года.

После её смерти он приходил каждую неделю. Потом каждый месяц. Потом перестал. Что толку говорить с камнем?

Но сегодня утром он проснулся с ясным ощущением: ему нужно прийти. Нужно сказать то, что он не сказал при жизни.

Он принёс белые хризантемы, её любимые. Зажёг благовония. Встал на колени на холодную землю.

"Юки," начал он, и голос дрожал. "Мне жаль."

Ветер шелестел в листьях сакуры над могилой. Цветы ещё не распустились. Было слишком рано. Они распустятся в марте, как всегда.

Но увидит ли он их в последний раз?

"Мне жаль, что я работал так много. Жаль, что я пропустил дни рождения детей. Жаль, что когда ты болела, я всё ещё ходил в офис, потому что думал, что карьера важнее. Жаль, что я так и не свозил тебя в Париж, хотя ты мечтала об этом тридцать лет."

Слёзы текли свободно. Хироси неытирал их.

"Я думал, что у нас есть время. Всегда думал – в следующем году, после повышения, после выхода на пенсию. А потом ты умерла, и я понял, что потратил жизнь на ожидание момента, который так и не наступил."

Он достал из кармана маленькую коробочку. Внутри было кольцо. Простое золотое кольцо с крошечным бриллиантом.

"Я купил это пятьдесят лет назад. Хотел подарить в нашу годовщину, но решил подождать до юбилея. Потом до золотой свадьбы. Потом…"

Хироси открыл коробочку и положил её у надгробия.

"Теперь жду нет смысла, верно?"

Он сидел долго, слушая тишину кладбища, нарушаемую только птицами и далёким шумом города.

Потом, неожиданно для себя, он начал говорить о прошедших трёх неделях. О хаосе в городе. О грабежах и насилии первых дней. Но также о чуде.

"Вчера в метро я видел, как молодой человек уступил место старушке. Такая простая вещь, но она расплакалась и сказала: 'Я думала, что вся доброта умерла'. А он ответил: 'Нет. У неё ещё есть год'."

Хироси улыбнулся сквозь слёзы.

"Магазины начинают открываться снова. Люди возвращаются на работу. Не все, но многие. Знаешь почему? Потому что нам всё ещё нужно есть. Всё ещё нужна цель. Всё ещё нужно что-то делать между пробуждением и сном."

Он встал, колени хрустнули.

"Я решил кое-что, Юки. У меня есть год. Триста сорок три дня. Я не буду тратить их на сожаления. Я буду делать то, что мы должны были делать вместе. Я буду жить."

По дороге домой Хироси остановился у книжного магазина. Тот работал. Владелец сидел за прилавком, читал, как всегда.

"Танака-сан," поприветствовал он. "Давно не видел вас."

"У вас есть книги о Париже?" спросил Хироси.

Владелец улыбнулся. "Планируете путешествие?"

"Что-то вроде того."

Хироси купил три книги: путеводитель по Парижу, сборник французской поэзии в переводе и книгу о живописи импрессионистов.

Он не поедет в Париж. Слишком поздно.

Но он может узнать о нём. Может прогуляться по его улицам в воображении. Может исполнить мечту Юки единственным доступным способом.

Это лучше, чем ничего.

Это всё, что у него есть.

МАРИЯ – Сан-Паулу (День 22)

Тест был положительным.

Мария смотрела на две розовые линии уже десять минут, словно они могли измениться, если она будет смотреть достаточно долго.

Беременна. Шесть недель.

Она должна была чувствовать радость. Ужас. Что-то.

Вместо этого она чувствовала оцепенение.

Снаружи её квартиры доносились звуки города, который медленно просыпался после коллапса первых недель. Сан-Паулу был хаосом первые десять дней. Грабежи, пожары, паника. Потом правительство объявило военное положение. Армия на улицах. Комендантский час.

Постепенно порядок восстановился. Или, по крайней мере, видимость порядка.

Больница снова работала. Мария вернулась к сменам три дня назад. Многие медсестры не пришли, но она пришла. Куда ещё идти?

Теперь она сидела на полу крошечной ванной комнаты, держа тест, и думала о невозможном выборе.

Родить ребёнка, который проживёт максимум семь месяцев?

Или…

Её телефон зазвонил. Мама.

"Мария, где ты? Я звоню уже час!"

"Дома, мама. Всё в порядке."

"Приезжай к нам. Пожалуйста. Не хочу, чтобы ты была одна."

Мария посмотрела на тест в руке. "Мама… я должна тебе кое-что сказать."

Пауза. Потом, мягко: "Ты беременна."

Мария замерла. "Как ты…?"

"Я твоя мать. Я знаю. Когда ты последний раз была у нас в гостях, я видела, как ты смотрела на племянников. Видела твоё лицо."

Слёзы, которые Мария сдерживала три недели, хлынули потоком.

"Мама, что мне делать? Как я могу принести ребёнка в этот мир? Он умрёт. Все мы умрём."

"Мария, послушай меня." Голос матери был твёрдым. "Когда я была беременна тобой, мы жили в фавеле. Твой отец был убит за месяц до твоего рождения. У нас не было денег, не было будущего. Все говорили мне сделать аборт. Но знаешь, что я сделала?"

"Что?"

"Я родила тебя. И каждый день твоей жизни был подарком. Неважно, что было трудно. Неважно, что я не знала, как мы выживем. Ты была здесь. Ты была живой. И это имело значение."

Мария прижала руку к животу.

"Но у этого ребёнка будет только семь месяцев…"

"У этого ребёнка будет семь месяцев любви," исправила мать. "Семь месяцев, когда его будут хотеть, лелеять, обожать. Некоторые дети живут восемьдесят лет и никогда не знают такой любви."

"Ты думаешь, я должна его оставить?"

"Я думаю, что только ты можешь решить. Но помни, мама – это не только тот, кто даёт жизнь. Это тот, кто даёт любовь. И любовь не измеряется временем."

После разговора Мария долго сидела в тишине.

Потом она положила руку на живот и прошептала:

"Привет, малыш. Я ещё не знаю, что делать. Но если ты останешься… если мы сделаем это вместе… я обещаю тебе каждую секунду любви, которую смогу дать."

Внутри неё что-то сдвинулось. Не физически. Но что-то важное.

Решение ещё не было принято.

Но она начала чувствовать, каким оно будет.

ДЭВИД – Нью-Йорк (День 22)

Дэвид не был в офисе девятнадцать дней.

Первые три дня он просто не мог встать с постели. Лежал в своём пентхаусе, смотрел в потолок, слушал сирены внизу. Город горел, и он не мог заставить себя заботиться.

На четвёртый день он попытался выпить. Закончился алкоголь к вечеру, но оцепенение не прошло.

На пятый день он пошёл гулять.

Манхэттен был неузнаваем. Разбитые витрины. Граффити на стенах: "365 ДНЕЙ", "КОНЕЦ БЛИЗОК", "БОГ НЕ СУЩЕСТВУЕТ". Но также: "ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА", "МЫ ЕЩЁ ЗДЕСЬ".

Дэвид шёл часами. Бруклинский мост. Центральный парк. Куда ноги несли.

На Таймс-сквер толпа собралась вокруг уличного проповедника. Не религиозного фанатика. Просто обычного человека, который говорил в мегафон:

"Мы не мертвы! Мы здесь, прямо сейчас! У нас есть сегодня! У нас есть друг друга! Это имеет значение!"

Люди плакали. Обнимались. Незнакомцы держались за руки.

Дэвид почувствовал что-то странное в груди. Что-то, что он не испытывал много лет.

Зависть.

Эти люди, которые потеряли всё, каким-то образом нашли что-то. Связь. Цель. Смысл.

А он, с его миллионами, с его пентхаусом, с его успехом – у него не было ничего.

Он вернулся домой и впервые за пятнадцать лет позвонил сестре.

Она не отвечала. Он оставил сообщение:

"Привет, Рэйчел. Это Дэвид. Я знаю, что мы не разговаривали с… с того Рождества. Того, когда я сказал, что твой муж неудачник, а ты тратишь жизнь впустую на детей. Я был идиотом. Я был… я не знаю, кем я был."

Голос дрожал.

"Мне жаль. За всё. Я думаю, что боялся. Боялся, что если остановлюсь, если перестану гнаться за деньгами, то пойму, что моя жизнь пуста. И теперь мир заканчивается, и… ты была права. Я потратил жизнь на ничто."

Пауза.

"Я хотел бы увидеть племянников. Если ты позволишь. Если не слишком поздно."

Он положил трубку и снова лёг на кровать.

Телефон зазвонил через двадцать минут.

"Дэвид?" Голос Рэйчел был осторожным.

"Привет."

"Ты… ты всерьёз?"

"Да. Я знаю, что не заслуживаю…"

"Заткнись," перебила она, но он слышал слёзы в её голосе. "Просто заткнись и приезжай. Завтра. На ужин. Дети хотят познакомиться с дядей, о котором я столько рассказывала."

"Ты рассказывала о мне?"

"Конечно, идиот. Ты мой брат."

На следующий день Дэвид поехал в Коннектикут. Маленький дом в пригороде. Дом, который он когда-то считал тюрьмой посредственности.

Теперь, стоя на пороге с букетом цветов, он видел его таким, каким он был на самом деле:

Домом.

Дверь открылась, и маленькая девочка посмотрела на него с любопытством.

"Ты дядя Дэвид? Мама сказала, что ты наконец пришёл."

Дэвид встал на колени, чтобы оказаться на уровне её глаз.

"Да. Извини, что так долго."

Девочка задумалась. "Ничего. Ты здесь сейчас."

И что-то в простоте этих слов – "ты здесь сейчас" – разбило стену, которую Дэвид строил вокруг себя тридцать пять лет.

Он обнял племянницу и заплакал впервые с детства.

АДВОА – Аккра (День 22)

Университет не открылся снова.

Адвоа ходила к воротам каждый день первую неделю, надеясь увидеть объявление. Но ворота оставались закрытыми.

На второй неделе она получила электронное письмо. Все экзамены отменены. Все стипендии приостановлены. Университет закрыт на неопределённый срок.

Десять лет работы. Десять лет, когда её мать убирала чужие дома, чтобы заплатить за школу. Десять лет мечты стать врачом.

Всё исчезло.

Адвоа лежала в своей комнате в общежитии (которое тоже должно было закрыться, но никто не знал когда) и смотрела в потолок.

Зачем?

Зачем она так старалась?

Зачем вообще кто-то старается, если конец предопределён?

Её телефон зазвонил. Номер, который она не узнала.

"Алло?"

"Это Адвоа Менса?" Мужской голос, пожилой, с британским акцентом.

"Да. Кто это?"

"Профессор Асаре. Я преподавал биологию в университете. Вы были в моём классе два года назад."

Адвоа села. Она помнила его. Блестящий учёный, который всегда задерживался после лекций, чтобы ответить на вопросы студентов.

"Профессор. Здравствуйте."

"Адвоа, я звоню, потому что собираю группу студентов. Мы будем продолжать занятия. Неофициально. У меня дома. Если вам интересно."

Она моргнула. "Занятия? Но… зачем?"

"Зачем дышать?" ответил он просто. "Зачем есть? Зачем смотреть на закат? Потому что мы живы, Адвоа. И пока мы живы, мы учимся."

"Но экзаменов не будет. Степеней не будет. Карьеры…"

"Нет," согласился он. "Но будет знание. Будет понимание. Будет чудо открытия. Разве это не было причиной, по которой вы хотели стать врачом? Не ради денег или престижа. Ради чуда науки."

Адвоа почувствовала что-то в горле. Не знала, плакать или смеяться.

"Когда начинаются занятия?"

"Завтра. Десять утра. Я пришлю адрес."

На следующее утро Адвоа пришла в дом профессора. Маленький, скромный дом на окраине Аккры. Внутри было семеро студентов.

Профессор Асаре улыбнулся им.

"Добро пожаловать в Последний Университет," сказал он. "Здесь мы будем изучать не для будущего, а для настоящего. Не для карьеры, а для красоты знания."

Он открыл учебник анатомии.

"Начнём с сердца. Органа, который будет биться в каждом из нас ещё триста сорок три дня. Разве не чудо, что он вообще бьётся?"

И Адвоа обнаружила, что впервые за три недели ей любопытно.

Любопытство, она поняла, не требует будущего.

Любопытству достаточно сейчас.

СЕРГЕЙ – Иркутск (День 22)

Сергея выпустили на восьмой день.

Массовая амнистия. Все заключённые, кроме насильников и серийных убийц. Правительство объяснило это так: "В последний год у каждого должен быть шанс на искупление."

Сергей вышел из ворот колонии с пластиковым пакетом вещей и никуда не мог пойти.

Жена развелась с ним семь лет назад. Дети… он даже не знал, где они живут.

Он поселился в общежитии для освобождённых. Пытался найти работу. Никто не нанимал. Зачем нанимать, если мир заканчивается?

Деньги, которые ему дали при выходе, закончились через неделю.

Сергей голодал два дня, прежде чем заставил себя пойти в церковную столовую.

Там он встретил отца Николая.

Старый священник подал ему суп и хлеб, сел напротив.

"Вы из колонии?"

Сергей кивнул, не поднимая глаз.

"За что сидели?"

"Убийство."

"Понятно." Никакого осуждения в голосе. "Вы раскаиваетесь?"

Сергей наконец посмотрел на него. "Каждый день пятнадцать лет."

"Тогда вы уже искупили грех в глазах Бога," сказал отец Николай. "Остаётся только простить себя."

"Я не могу."

"Не можете или не хотите?"

Сергей не знал, как ответить.

Отец Николай наклонился ближе. "Вы знаете, что является единственным грехом хуже убийства? Потратить оставшуюся жизнь на ненависть к себе. Человек, которого вы убили, мёртв. Вы не вернёте его. Но вы можете чтить его память, живя так, чтобы его смерть не была полностью напрасной."

"Как?"

"Служа другим. Будучи человеком, которым вы должны были быть."

Отец Николай встал. "Мне нужен помощник. Столовая работает каждый день. Кормим сотни людей. У меня осталось триста сорок три дня жизни, и я не хочу тратить их в одиночку. Вы придёте завтра?"

Сергей не спал всю ночь, думая о предложении.

На следующее утро он пришёл.

И следующее.

И следующее.

К концу третьей недели он знал имена постоянных посетителей. Бабушка Мария, которая потеряла всю семью. Молодой Антон с психическими проблемами. Маленькая Соня, чья мать была наркоманкой.

Сергей кормил их. Слушал их истории. Иногда просто сидел рядом в тишине.

Однажды вечером, когда они убирались после ужина, отец Николай сказал:

"Вы знаете, в чём разница между тобой и мной, Сергей?"

"В чём?"

"Я посвятил жизнь Богу. Ты посвятил жизнь вине. Но результат тот же – мы оба забыли жить для себя."

Сергей остановился, держа швабру.

"У тебя есть триста сорок три дня," продолжил священник. "Ты можешь тратить их на самобичевание. Или можешь жить. По-настоящему жить. Помогать людям, да. Но также смеяться. Плакать. Чувствовать солнце на лице. Помнить, что ты человек, а не просто грех с ногами."

Той ночью Сергей достал старую фотографию из пакета с вещами. Его свадьба. Двадцать пять лет назад. Он и Наташа, молодые, счастливые, полные надежд.

Он не видел её пятнадцать лет.

Возможно, было слишком поздно для прощения.

Но возможно, было достаточно времени, чтобы попытаться.

ЗАРА – Мумбаи (День 22)

Больница изменилась.

Первая неделя была адом. Паника, травмы от беспорядков, самоубийства. Зара работала тридцатишестичасовые смены, теряя счёт дням.

Но потом что-то сдвинулось.

Люди перестали приходить с травмами. Вместо этого они приходили с вопросами.

"Доктор, как мне прожить эти месяцы?"

"Доктор, я боюсь. Как не бояться?"

"Доктор, что происходит, когда мы умираем?"

Зара не была терапевтом. Не была священником. Но она была врачом, и люди доверяли врачам.

Поэтому она начала говорить с ними.

Сначала индивидуально. Потом она заметила, что другие пациенты слушают. Начала собирать группы в холле больницы.

К концу третьей недели она проводила ежедневные сессии. Пятьдесят, сто человек приходили послушать.

Она говорила о смерти. О страхе. О том, как принять неизбежное.

Но в основном она говорила о жизни.

"Смерть – это не противоположность жизни," сказала она однажды. "Смерть – часть жизни. Мы всегда это знали. Каждый из нас должен был умереть. Разница только в том, что теперь мы знаем когда."

"Но это делает всё бессмысленным!" закричал кто-то.

"Почему?" спросила Зара. "Закат прекрасен, хотя длится минуты. Цветок прекрасен, хотя вянет. Почему жизнь должна быть вечной, чтобы иметь значение?"

После одной из сессий к ней подошла молодая женщина.

"Доктор, я беременна. Три месяца. Я не знаю, что делать."

Зара взяла её за руку. "Как тебя зовут?"

"Прия."

"Прия, я не могу сказать тебе, что делать. Это твой выбор. Но могу спросить: если бы мир не заканчивался, ты бы хотела этого ребёнка?"

Прия кивнула, слёзы текли по щекам. "Больше всего на свете."

"Тогда, возможно, вопрос не в том, сколько времени у вашего ребёнка будет. А в том, хочешь ли ты быть его матерью это время."

Прия заплакала сильнее, но это были другие слёзы.

"Я хочу. Я так хочу."

"Тогда будь," сказала Зара просто.

Той ночью, возвращаясь домой, Зара думала о всех беременных женщинах, которые сейчас принимают это невозможное решение.

Она думала о том, что через девять месяцев – в октябре – в мире, возможно, родится последнее поколение человеческих детей.

Дети, которые проживут недели или месяцы.

Дети, которые никогда не узнают мир до объявления.

Но также дети, которых будут любить с интенсивностью, о которой предыдущие поколения могли только мечтать.

Дети, которые будут доказательством того, что даже перед лицом конца, жизнь выбирает продолжаться.

Зара достала телефон и начала писать сообщение в медицинскую сеть:

"Нам нужно создать программу поддержки для беременных женщин. Не для того, чтобы отговорить их. Для того, чтобы помочь им. Кто готов помочь?"

К утру ответили сорок семь врачей, медсестёр и акушерок.

Программа началась через неделю.

Её назвали просто: "Последние дети Земли."

Эпилог второй главы

Прошло двадцать два дня с объявления.

Мир не закончился в панике, как многие предсказывали. Да, были хаос и насилие. Да, некоторые системы рухнули.

Но люди оказались удивительно устойчивыми.

Магазины снова открывались. Не все, но достаточно.

Люди возвращались на работу. Не за деньгами – деньги теряли смысл с каждым днём – но за целью, за структурой, за чем-то, что наполняло часы между пробуждением и сном.

Правительства создавали новые системы. Всеобщий базовый доход. Бесплатная еда и жильё. Амнистии для большинства преступников.

Что можно было сделать, когда наказание в виде тюремного заключения длиннее, чем осталось у мира?

Религиозные организации переполнились. Но также и общественные центры, группы поддержки, места, где люди могли собираться и говорить о своих страхах.

Интернет стал другим. Меньше споров. Больше признаний любви. Больше прощения. Больше фотографий закатов, младенцев, простых моментов радости.

Люди понимали, что это может быть последний закат, последняя улыбка, последнее "я люблю тебя."

И в этом понимании было что-то прекрасное и ужасающее одновременно.

Семь человек – археолог в Египте, пенсионер в Японии, медсестра в Бразилии, трейдер в Нью-Йорке, студентка в Гане, бывший заключённый в России и врач в Индии – ложились спать в конце двадцать второго дня.

Каждый из них изменился.

Не драматически. Не полностью.

Но первые семена трансформации были посажены.

Амина решила, что наследие – это не камни и черепки, а любовь.

Хироси начал жить вместо того, чтобы ждать.

Мария приняла возможность материнства, несмотря на страх.

Дэвид воссоединился с семьёй, которую оттолкнул.

Адвоа обнаружила, что учиться можно ради самого учения.

Сергей начал путь к прощению себя.

Зара поняла, что её призвание – не бороться со смертью, а помогать жизни.

Впереди было триста сорок три дня.

Это одновременно казалось вечностью и мгновением.

Вопрос больше не был "сколько времени осталось?"

Вопрос был: "Что я сделаю с этим временем?"

И каждый из них, по-своему, начал находить ответ.

Февраль приближался. Мир продолжал вращаться. Жизнь, несмотря ни на что, продолжалась.

Глава 3: Февраль -Месяц трансформации

АМИНА – Каир (День 45)

Амина превратила свою гостиную в классную комнату.

Идея пришла через неделю после её возвращения с раскопок. Её дети сидели дома, школы были закрыты, они проводили дни, уставившись в телефоны, наблюдая, как мир медленно разваливается и собирается заново в социальных сетях.

"Что, если я буду учить вас?" предложила она за завтраком.

Карим закатил глаза. "Учить нас чему, мама? Древней истории? Какая разница теперь?"

"Истории о том, как люди жили. Как любили. Как находили смысл в мире, который мог забрать их в любой момент."

Ясмин медленно подняла взгляд от телефона. "Это… на самом деле интересно."

К концу недели к ним присоединились соседские дети. Потом дети друзей. Потом незнакомцы, услышавшие об уроках.

Теперь, через полтора месяца после объявления, в её гостиной каждый день собиралось двадцать детей.

Амина учила их не по учебникам. Она рассказывала истории.

О египтянах, которые строили пирамиды, зная, что умрут до их завершения.

О греческих философах, которые размышляли о смысле жизни, зная о её краткости.

О средневековых писцах, которые копировали манускрипты во время чумы.

"Они знали, что могут умереть завтра," говорила она. "И всё равно создавали. Всё равно учились. Всё равно любили. Почему?"

"Потому что это делало их живыми," прошептала маленькая Лейла.

"Именно."

После одного урока к Амине подошёл Карим. Её пятнадцатилетний сын, который был таким злым и потерянным первые недели.

"Мама, я хочу что-то сказать."

"Да, хабиби?"

"Я хочу… я хочу написать книгу. О нас. О семье. Чтобы наша история была записана. Даже если некому будет её прочитать."

Амина почувствовала, как слёзы наполняют глаза.

"Это прекрасная идея."

"Ты поможешь мне?"

"Конечно."

Той ночью они начали. Амина рассказывала истории семьи – о дедушке, который пережил войну, о бабушке, которая была поэтессой, о её собственном детстве в Александрии.

Карим записывал всё, его руки быстро двигались по клавиатуре.

Ахмед присоединился, добавляя свои воспоминания. Ясмин и Лейла тоже.

Они работали до полуночи, смеясь, плача, вспоминая.

И Амина поняла: это и есть наследие. Не камни и артефакты. А истории, рассказанные вслух в комнате, полной любви.

Даже если мир закончится, эти истории существовали. Они были реальны.

Этого было достаточно.

ХИРОСИ – Токио (День 45)

Хироси записался на уроки французского.

Занятия проходили в маленькой квартире мадам Дюпон, пожилой француженки, которая жила в Токио сорок лет. Она объявила в местной газете: "Бесплатные уроки французского. Потому что зачем уносить язык в могилу?"

На первый урок пришло пятеро студентов. Хироси был самым старшим.

"Bonjour," начала мадам Дюпон. "Давайте начнём с самого важного. Как сказать 'Я люблю тебя'."

"Je t'aime," повторили студенты хором.

Хироси произнёс слова тихо, как молитву.

После урока он гулял по парку Уэно. Зима уступала весне. Ветки сакуры всё ещё были голыми, но если присмотреться, можно было увидеть крошечные почки.

Они зацветут через месяц. В марте, как всегда.

Будет ли он здесь, чтобы увидеть их? Конечно. У мира оставалось десять месяцев.

А в следующем году? В марте 2027?

Хироси сел на скамейку и открыл блокнот, который купил на прошлой неделе. Он начал писать письма Юки. По одному каждый день.

Сегодняшнее письмо:

Дорогая Юки,

Сегодня я начал учить французский. Помнишь, как ты всегда хотела поехать в Париж? Как мы покупали путеводители и обещали друг другу "в следующем году"?

Я не могу поехать в Париж. Но я могу выучить язык. Могу прочитать Бодлера в оригинале. Могу понимать песни Эдит Пиаф, которые ты любила.

Это не то же самое. Но это что-то.

И знаешь что я понял? Каждый день, который я не жил с тобой, был днём, потраченным впустую. Но каждый день, который я живу сейчас, думая о тебе, вспоминая тебя, это день, проведённый вместе.

Ты не ушла. Ты здесь, в каждом воспоминании, в каждом "je t'aime", которое я учусь говорить.

Скоро увидимся, моя любовь. Но не сейчас. Сейчас у меня есть работа.

Мне нужно научиться жить.

С любовью,

Твой Хироси

Он закрыл блокнот и посмотрел на ветки сакуры.

"Цвети," прошептал он им. "У тебя ещё есть время."

Рядом на скамейку села молодая женщина с ребёнком. Мальчику было около трёх лет.

"Дедушка, смотри!" закричал мальчик, показывая на голубя.

Хироси улыбнулся. "Да, красивый."

Мать извинилась. "Простите, он принимает всех пожилых мужчин за дедушку."

"Ничего. Это… приятно."

Женщина задумчиво посмотрела на него. "Вы выглядите умиротворённым."

"Правда?"

"Большинство людей сейчас выглядят испуганными или злыми. Но вы… в ваших глазах покой."

Хироси задумался. "Знаете, я думаю, что я впервые в жизни по-настоящему здесь. Не в прошлом. Не в будущем. Просто здесь, на этой скамейке, в этом парке, наблюдая, как ваш сын радуется голубю."

Женщина улыбнулась, слёзы заблестели в её глазах. "Спасибо. Мне нужно было это услышать."

Мальчик побежал за голубями, смеясь.

И Хироси подумал: вот что значит жить. Не завоевания или достижения. Просто этот момент. Этот смех. Это солнце на лице.

Шестьдесят семь лет, и он только сейчас понял.

Лучше поздно, чем никогда.

МАРИЯ – Сан-Паулу (День 45)

Живот Марии начал округляться.

Десять недель. Плод размером со сливу. Сердце билось. Пальцы формировались.

Она решила оставить ребёнка.

Решение далось нелегко. Были дни, когда она просыпалась в панике, не в силах дышать, думая о том, что родит ребёнка, который умрёт через несколько месяцев.

Но были и другие дни. Дни, когда она клала руку на живот и чувствовала связь, настолько глубокую, что всё остальное не имело значения.

Больница создала специальную программу для беременных женщин. "Последние дети Земли" – так её называли. Бесплатная дородовая помощь, психологическая поддержка, группы для матерей.

Мария пошла на первую встречу группы неделю назад.

Двадцать женщин сидели в кругу. Все на разных сроках. Некоторые узнали о беременности до объявления. Некоторые после. Несколько забеременели уже зная, что мир заканчивается.

"Зачем?" спросила одна женщина ту, которая забеременела намеренно. "Зачем приносить ребёнка в это?"

Женщина – её звали Изабела – положила руку на свой большой живот. Она была на седьмом месяце.

"Потому что я хотела знать, как это – быть матерью. Хотя бы месяц. Хотя бы день. Это было моей мечтой всю жизнь. И если у меня осталось десять месяцев жизни, я хочу прожить их как мать."

Другая женщина заплакала. "Но они умрут. Наши дети умрут."

"Все умирают," сказала Изабела тихо. "Разница только в том, когда. Мой ребёнок проживёт два месяца. Может, три, если повезёт. Но эти два месяца будут наполнены любовью, которую большинство людей не получает за целую жизнь."

Мария слушала, слёзы текли по её лицу.

После встречи она подошла к Изабеле. "Ты не боишься?"

"Каждую секунду," призналась Изабела. "Но я также счастлива каждую секунду. Страх и радость могут существовать вместе."

"Я не знаю, справлюсь ли."

Изабела взяла её руку. "Никто не знает. Но ты не будешь одна. У тебя есть мы."

С тех пор Мария ходила на все встречи. Двадцать женщин стали её семьёй, её племенем. Они плакали вместе, смеялись вместе, делились страхами и надеждами.

Некоторые из них родят в марте. Некоторые в апреле. Изабела родит через две недели.

Её ребёнок проживёт до декабря, может, до января.

Проживёт весь последний год Земли.

Однажды вечером, лёжа в постели, Мария разговаривала со своим животом.

"Привет, малыш. Это мама. Я знаю, что ты меня не слышишь ещё. Но я хочу, чтобы ты знал кое-что."

Она погладила живот.

"Мир, в который ты придёшь, сломан. Напуган. Но он также полон любви. Так много любви. Люди обнимают незнакомцев. Говорят 'я люблю тебя' каждый день. Замечают закаты."

Слёзы снова.

"Ты не увидишь этот мир вырастет. Не пойдёшь в школу. Не влюбишься. Не состаришься. И моё сердце разбивается от этого каждый день."

Пауза.

"Но ты почувствуешь мои руки, держащие тебя. Мой голос, поющий тебе. Моё сердце, бьющееся рядом с твоим. И каждую секунду твоей жизни ты будешь знать, что тебя хотели. Что тебя любили."

Она закрыла глаза.

"Этого не достаточно. Это никогда не будет достаточно. Но это всё, что у меня есть дать тебе."

"И я дам тебе каждую каплю."

ДЭВИД – Нью-Йорк (День 45)

Дэвид продал квартиру.

Точнее, отдал её. Кому нужна недвижимость, когда мир заканчивается?

Он переехал в Коннектикут, в гостевую комнату дома Рэйчел. Крошечная комната, совершенно не похожая на его пентхаус с видом на Манхэттен.

Он никогда не был так счастлив.

Каждое утро он просыпался от звуков детей, готовящихся к школе. Да, школы снова открылись. Не везде, но во многих местах. Дети нуждались в структуре, в нормальности, даже если будущее было неопределённым.

Дэвид готовил завтрак. Блины, яйца, бекон. Вещи, которые он никогда не умел делать, потому что всегда ел в ресторанах или заказывал еду.

Теперь он учился готовить по видео на YouTube. Сжёг первую партию блинов. Вторую тоже. К третьей неделе они стали съедобными.

"Дядя Дэвид, это лучшие блины в мире!" объявила семилетняя Эмма.

Дэвид знал, что она преувеличивала. Но в этой маленькой лжи была такая любовь, что он чувствовал, как его горло сжимается.

Днём он работал волонтёром в местном продовольственном банке. Экономика всё ещё была хаотичной. Многие люди потеряли работу. Продовольственные банки были спасением.

Дэвид, который когда-то управлял миллионами, теперь раздавал консервы и пакеты с рисом.

И странно, но эта работа давала ему больше удовлетворения, чем любая сделка, которую он когда-либо заключал.

Однажды пришла пожилая женщина. Она стеснялась, не хотела смотреть в глаза.

"Я никогда раньше не просила помощи," прошептала она.

"Это не просьба о помощи," сказал Дэвид мягко. "Это принятие того, что мы предлагаем. Мы хотим помочь. Пожалуйста, позвольте нам."

Женщина посмотрела на него, слёзы в глазах. "Благослови тебя Бог."

Дэвид не верил в Бога. Но в этот момент он чувствовал что-то близкое к благодати.

Вечером он играл с племянниками. Настольные игры, которые он никогда не видел. "Монополия", "Эрудит", простые детские игры.

Десятилетний Джейкоб спросил однажды: "Дядя Дэвид, ты правда был богатым?"

"Да."

"И ты отдал все деньги?"

"Да."

"Почему?"

Дэвид задумался, как объяснить сложные чувства простыми словами.

"Потому что деньги – это будущее. Ты копишь их для того, что купишь завтра, в следующем году, через десять лет. Но у нас больше нет этого будущего. Так что деньги стали просто бумагой."

"А что не бумага?"

"Это," сказал Дэвид, указывая на игру между ними, на смеющихся детей, на Рэйчел на кухне, готовящую ужин. "Это реально. Это имеет значение."

Ночью, лёжа в маленькой гостевой комнате, Дэвид думал о своей прошлой жизни.

Пентхаус. Машины. Дорогие костюмы. Рестораны со звёздами Мишлен.

Он не скучал ни по одной из этих вещей.

Он думал о всех годах, потраченных на погоню за деньгами, за статусом, за успехом, определяемым цифрами на банковском счёте.

Какая потеря времени.

Какая трагическая, глупая потеря времени.

Но у него оставалось десять месяцев. Триста двадцать дней.

Этого было достаточно, чтобы узнать, как жить по-настоящему.

Этого должно было быть достаточно.

АДВОА – Аккра (День 45)

"Последний Университет" разросся.

От семи студентов до тридцати. От одного дома до трёх разных мест. Профессор Асаре не мог справиться один, поэтому другие преподаватели присоединились.

Занятия проходили каждый день. Биология, физика, литература, философия, история.

Но это были не обычные занятия.

Профессор Окойе преподавал физику, показывая красоту Вселенной, которая убивала их.

"Космическая аномалия, которая уничтожит Землю, это феномен, который случается раз в миллиарды лет," объяснял он. "Мы достаточно несчастливы, чтобы быть здесь, когда это произойдёт. Но также достаточно удачливы, чтобы понимать это. Чтобы знать физику нашей собственной смерти. Это печально. Но также… великолепно, не так ли?"

Адвоа слушала, зачарованная.

Профессор Аманква преподавал литературу, фокусируясь на произведениях о смертности.

"Каждый великий писатель размышлял о смерти," говорил он. "Шекспир, Толстой, Ашебе. Они знали то, что мы сейчас знаем: время ограничено. Вопрос не в том, 'почему мы умираем?' Вопрос в том, 'как мы живём, зная это?'"

Адвоа начала писать. Сначала просто заметки. Потом эссе. Потом истории.

Она писала о девушке из Ганы, которая мечтала стать врачом. О том, как эта мечта умерла, когда мир получил приговор.

Но также о том, как родилась новая мечта. Не карьера, не статус. Просто желание понять. Желание знать. Желание учиться до последнего дня.

Профессор Аманква прочитал её эссе и сказал: "Ты писатель, Адвоа."

"Нет," возразила она. "Я студент медицины. Или была."

"Ты обе. Ты всё, чем выбираешь быть. Титул не делает тебя тем, кто ты есть. Твои действия делают."

Адвоа подумала об этом. Всю жизнь она определяла себя через будущее. "Я буду врачом." "Я получу степень." "Я спасу жизни."

Но кем она была сейчас? В этот момент?

Студентом. Писателем. Дочерью. Подругой. Человеком, который любил учиться.

Разве этого не было достаточно?

Однажды её мать пришла на занятие. Адвоа пригласила её, не зная, примет ли она приглашение.

Её мать, которая убирала дома тридцать лет, которая никогда не ходила в университет, села в задний ряд и слушала профессора Асаре, объясняющего клеточную биологию.

После занятия Адвоа спросила: "Что ты думаешь, мама?"

Её мать улыбнулась, слёзы в глазах. "Я думаю, что потратила жизнь на то, чтобы дать тебе возможность, которой у меня не было. И я думаю, что не потратила её зря."

"Но я не стану врачом. Всё, ради чего ты работала…"

"Я работала, чтобы ты могла учиться. И ты учишься. Разве не в этом смысл?"

Адвоа обняла мать и заплакала.

"Мама, хочешь присоединиться? К Последнему Университету? Мы примем кого угодно."

Её мать рассмеялась. "Я слишком стара, чтобы учиться."

"Никто не слишком стар. Никто не слишком молод. У нас всех одинаковое количество времени теперь."

На следующий день мать Адвои вернулась. И осталась.

Мать и дочь сидели рядом, учились вместе, впервые в жизни.

И Адвоа поняла: это то, ради чего стоит жить. Не степени или карьера.

Просто это. Любопытство. Связь. Чудо понимания мира.

Даже если этот мир заканчивается.

СЕРГЕЙ – Иркутск (День 45)

Сергей нашёл адрес семьи человека, которого убил.

Это было не трудно. Маленький город. Все всё знают.

Теперь он стоял перед их домом, не в силах заставить себя постучать в дверь.

Пятнадцать лет назад, в пьяной драке за пределами бара, он ударил Виктора Морозова. Один удар. Виктор упал, ударился головой о бордюр. Умер мгновенно.

Виктору было тридцать восемь. Отец троих детей. Учитель математики в местной школе.

Хороший человек, который оказался не в том месте не в то время.

Сергей получил двадцать лет. Отсидел пять, прежде чем массовая амнистия выпустила его.

Теперь, стоя перед домом семьи Морозовых, он не знал, что сказать.

"Извините" казалось смехотворно неадекватным.

"Я разрушил вашу жизнь" было правдой, но зачем повторять то, что они знали?

Он почти развернулся, чтобы уйти, когда дверь открылась.

Женщина, около пятидесяти, смотрела на него. У неё были добрые глаза, но также усталость человека, который пережил слишком много горя.

"Вы Сергей Волков," сказала она. Не вопрос.

"Да." Его голос был хриплым.

"Я знала, что вы придёте. Рано или поздно."

"Как…?"

"Отец Николай сказал мне. Он подумал, что я должна быть готова."

Сергей закрыл глаза. "Я не знаю, что сказать."

"Тогда входите. Будем пить чай."

Он последовал за ней в дом, не веря, что это происходит.

Внутри было чисто, скромно. Фотографии на стенах. Виктор Морозов улыбался из множества рамок. Свадьба. Дети. Выпускные. Жизнь, которая была прожита до того, как Сергей оборвал её.

Татьяна – так звали вдову – приготовила чай. Они сидели за кухонным столом молча.

Наконец Сергей заговорил: "Я не ожидал, что вы впустите меня."

"Я не ожидала, что впущу," призналась она. "Пятнадцать лет я ненавидела вас. Желала вам смерти. Желала вам страданий."

"У меня были оба," сказал Сергей тихо.

"Я знаю. Отец Николай говорит, что вы помогаете в столовой. Что вы изменились."

"Я пытаюсь. Не знаю, возможно ли искупление…"

"Нет," перебила она. "Невозможно. Вы не можете вернуть моего мужа. Не можете вернуть отца моим детям. Не можете стереть пятнадцать лет боли."

Сергей кивнул, слёзы текли свободно. "Я знаю. Мне очень жаль."

Татьяна была тихой долгое время. Потом: "Но прощение возможно."

Он поднял глаза, не веря.

"Мир заканчивается через десять месяцев," продолжила она. "У меня есть десять месяцев с моими детьми, с моими внуками. Я не хочу тратить их на ненависть."

"Вы… вы прощаете меня?"

"Я пытаюсь. Это процесс. Но я начала."

Они пили чай в тишине.

Перед уходом Сергей спросил: "Могу ли я что-нибудь сделать? Что-нибудь, что поможет?"

Татьяна подумала. "Мой младший сын, Дима. Ему было восемь, когда вы убили его отца. Теперь ему двадцать три. Он… он борется. Злится. Пьёт. Как вы когда-то."

Сергей понял. "Вы хотите, чтобы я поговорил с ним."

"Может быть, увидев, во что превращается этот путь, он выберет другой."

"Я попытаюсь."

Выходя, Сергей почувствовал что-то странное. Не радость. Не облегчение.

Но что-то вроде надежды.

Прощение было возможно. Не легко. Не быстро. Но возможно.

Если она могла начать прощать его, возможно, он мог начать прощать себя.

ЗАРА – Мумбаи (День 45)

Программа "Последние дети Земли" принимала по пять звонков в день.

Беременные женщины со всей Индии, некоторые из других стран. Все с одним и тем же вопросом: что мне делать?

Зара и её команда не давали советов. Вместо этого они слушали. Помогали женщинам прийти к собственным решениям.

Некоторые выбирали аборт. Это был их выбор, и Зара помогала им найти безопасную помощь.

Но большинство выбирали продолжить. Выбирали матер инство, несмотря на страх.

Программа выросла, включая не только дородовую помощь, но и подготовку к тому, что будет после.

"Ваш ребёнок родится в мир, который умирает," говорила Зара на одной из групповых сессий. "Но он не узнает этого. Для вашего ребёнка мир будет именно таким, каким вы его сделаете. Тёплым. Любящим. Безопасным. Это всё, что имеет значение."

Одна женщина подняла руку. "Но как я переживу его смерть? Как любая мать переживает смерть ребёнка?"

Зара знала этот ответ. Она работала с умирающими двадцать лет.

"Вы не переживёте," сказала она честно. "Потому что вы умрёте вместе. Все мы умрём. Вы не будете нести эту боль годами, десятилетиями. Вы будете с вашим ребёнком до самого конца."

Странным образом это утешало.

Матери не переживут своих детей. Они уйдут вместе.

Одна из пациенток Зары, Прия – та женщина, которая подошла к ней после первой сессии – родила на прошлой неделе. Мальчик, здоровый, трёх килограммов.

Зара была там при родах. Видела, как Прия держала сына впервые. Слёзы, улыбка, чистая, неразбавленная радость.

"Он идеален," прошептала Прия.

"Да," согласилась Зара.

"У него будет только девять месяцев."

"Девять месяцев жизни, полной любви."

Прия посмотрела на Зару. "Это достаточно?"

"Для него – да. Он не будет знать ничего другого. Для вас…" Зара пожала её руку. "Для вас никогда не будет достаточно. И это нормально."

Теперь, полтора месяца после объявления, больница Зары преобразилась. Онкологическое отделение было всё ещё открыто – люди всё ещё болели раком, всё ещё нуждались в лечении боли.

Но больница также стала местом для жизни, а не только смерти.

Родильное отделение переполнено. Женщины рожали каждый день.

В холлах проходили сессии медитации, группы поддержки, уроки музыки для детей.

Зара создала что-то новое: "Круги благодарности." Каждый вечер люди собирались и делились одной вещью, за которую были благодарны в этот день.

Сначала приходило пять человек. Потом пятьдесят. Теперь сотни.

"Я благодарен за рассвет сегодня," говорил один.

"Я благодарна за объятие моей дочери," говорила другая.

"Я благодарен за этот момент. Прямо сейчас. Здесь."

Зара слушала и записывала. Она начала вести журнал благодарности, документируя всё, за что люди благодарили в последний год Земли.

Она не знала почему. Никто не прочитает его.

Но что-то в записи этих моментов казалось важным. Доказательство того, что даже перед лицом конца, люди находили красоту.

Однажды вечером к ней подошёл молодой врач, недавно закончивший ординатуру.

"Доктор Патель, могу задать вопрос?"

"Конечно."

"Зачем мы продолжаем? Зачем лечим людей, если все умрут через десять месяцев?"

Зара улыбнулась. Она задавала себе этот вопрос много раз.

"Потому что лечение – это не только продление жизни. Это облегчение страданий. Обеспечение достоинства. Обеспечение комфорта. Эти вещи имеют значение, независимо от того, сколько времени осталось."

Молодой врач подумал об этом. "Но разве не бессмысленно лечить рак, когда мир заканчивается?"

"Рак причиняет боль. Мы облегчаем боль. Это не бессмысленно. Это самое важное, что мы можем сделать."

Той ночью, возвращаясь домой, Зара прошла мимо храма. Внутри люди пели вечерние молитвы.

Она не была религиозна в традиционном смысле. Но она верила в святость жизни, в священность служения.

Она вошла и села в заднем ряду.

Песнопения окутывали её. Голоса, возносящиеся вместе. Так много голосов, каждый знающий, что это пение может быть последним. Или предпоследним. Или одним из трёхсот, оставшихся.

И всё же они пели.

Зара закрыла глаза и позволила звуку наполнить её.

Это, подумала она, и есть человечество в своей основе.

Мы поём, даже когда умираем.

Мы любим, даже когда теряем.

Мы продолжаем, даже когда знаем, что конец близок.

Потому что что ещё мы можем делать?

Что ещё действительно стоит делать?

Эпилог третьей главы

Февраль подходил к концу.

Мир продолжал адаптироваться. Экономика стабилизировалась на новом уровне. Бартер и обмен стали обычными. Деньги всё ещё существовали, но их значение изменилось.

Правительства объявили всеобщий базовый доход для всех граждан. Еда и жильё стали правами, а не привилегиями. Какой смысл в собственности, когда через девять месяцев её некому будет наследовать?

Тюрьмы почти опустели. Большинство заключённых были освобождены. Только самые жестокие преступники оставались.

Школы снова открылись, но изменились. Меньше тестов. Больше творчества. Больше философии. Учителя обучали не для карьеры, а для понимания, для красоты знания.

Рождаемость выросла. Несмотря на всё, или, возможно, из-за всего, тысячи женщин выбирали беременность. Последние дети Земли, рождающиеся в мир, который не увидит их взрослыми.

Но также выросли самоубийства. Не все могли справиться. Не все хотели ждать конца.

Зара и другие медики работали круглосуточно, чтобы предотвратить то, что могли. Но в конечном итоге это был выбор каждого человека.

Как жить. Как умереть. Когда сказать хватит.

Религиозные организации переполнились. Мечети, церкви, храмы, синагоги – все полны людей, ищущих ответы, утешение, общность.

Некоторые религиозные лидеры проповедовали апокалипсис, говорили, что это был гнев Бога. Другие проповедовали любовь, говорили, что это был шанс очистить души перед встречей с создателем.

Большинство людей просто приходили, чтобы не быть одинокими.

Искусство процветало. Музыканты играли на улицах. Художники рисовали на стенах. Писатели публиковали книги, которые никто не прочитает через год, но которые должны были быть написаны.

Создание искусства, как оказалось, было не о наследии. Оно было о процессе. О выражении. О том, чтобы быть живым в этот момент.

Семь человек – археолог в Египте, пенсионер в Японии, медсестра в Бразилии, бывший трейдер в США, студентка в Гане, бывший заключённый в России и врач в Индии – закрыли февраль трансформированными.

Амина научила двадцать детей тому, что наследие живёт в историях.

Хироси выучил французский и начал жить вместо ждать.

Мария приняла материнство и обнаружила племя таких же матерей.

Дэвид обрёл семью и цель в служении другим.

Адвоа поняла, что учиться можно ради самого учения.

Сергей начал путь к прощению, как получить его, так и дать себе.

Зара преобразила больницу в место жизни и научила тысячи людей находить благодарность даже в конце.

У них оставалось десять месяцев.

Триста пятнадцать дней.

Каждый день становился драгоценнее предыдущего.

Каждый закат – чудом.

Каждое "я люблю тебя" – молитвой.

И постепенно, почти незаметно, страх начал трансформироваться во что-то другое.

Не радость. Не совсем.

Но принятие. Мир. Глубокое понимание того, что они делали лучшее, что могли, с временем, которое у них было.

И странным образом этого было достаточно.

Март приближался. Сакура должна была зацвести в Токио. Живот Марии продолжал расти. Мир продолжал вращаться.

Триста пятнадцать дней.

Глава 4: Март -Цветение

ХИРОСИ – Токио (День 68)

Сакура зацвела.

Хироси стоял в парке Уэно, окружённый морем розовых лепестков. Каждый год он видел это зрелище, но никогда по-настоящему не смотрел. Всегда спешил. Всегда думал о работе, о встречах, о завтрашних делах.

Теперь он просто стоял. Смотрел. Видел.

Тысячи людей пришли в парк. Семьи расстилали одеяла под деревьями для ханами – традиционного любования цветами. Но в этом году было что-то другое. Тишина среди смеха. Слёзы среди радости.

Все знали: это будет последний раз.

Следующей весны не будет.

Рядом с Хироси остановилась молодая пара с младенцем. Мать держала ребёнка так, чтобы он мог видеть цветы.

"Смотри, Кенджи," шептала она. "Цветы. Разве не прекрасны?"

Ребёнку было, может, три месяца. Родился после объявления. Один из "последних детей."

Хироси подошёл ближе. "Могу я?"

Мать улыбнулась и кивнула.

Хироси осторожно коснулся крошечной руки ребёнка. Пальцы обхватили его указательный палец с силой, которая удивила его.

"Кенджи проживёт только девять месяцев," сказала мать тихо. "Но он увидит сакуру. Многие люди живут десятилетия и никогда по-настоящему не видят её."

"Вы очень мудры," сказал Хироси.

"Нет. Просто я мать. У нас нет выбора, кроме как быть мудрыми."

Хироси провёл в парке весь день. Он принёс блокнот и писал. Не письма Юки на этот раз, а что-то новое.

Стихи. Плохие стихи, вероятно, но искренние.

Лепестки падают

Зная свою краткость

Всё равно цветут

Мы тоже падаем

Зная наш конец

Всё равно живём

Вечером он пошёл на встречу французского разговорного клуба. Теперь их было двадцать человек, все возрасты, все уровни.

Мадам Дюпон принесла французское вино и сыр. "Потому что," объяснила она, "изучать язык без культуры – это как целовать через стекло."

Они практиковали разговоры о простых вещах. Погода. Еда. Мечты.

"Quel est votre rêve?" спросила мадам Дюпон. "Какова ваша мечта?"

Молодая женщина ответила первой: "Mon rêve est de voir Paris."

"Мой тоже," сказал Хироси на неуверенном французском. "Но я не могу поехать."

"Тогда мы привезём Париж к вам," объявила мадам Дюпон.

На следующей неделе она организовала "Парижский вечер." Французская музыка. Французская еда. Проектор показывал фотографии Эйфелевой башни, Лувра, Сены.

Они ели круассаны и пили вино. Говорили по-французски с ужасными акцентами. Смеялись над своими ошибками.

И на момент, короткий, драгоценный момент, Хироси был в Париже. С Юки. Так, как они всегда мечтали.

Возвращаясь домой той ночью, он шёл через парк. Лепестки сакуры устилали дорожку. Луна была полной.

Хироси остановился и посмотрел вверх.

"Юки," прошептал он в ночь. "Я сделал это. Я пошёл в Париж с тобой. Не так, как мы планировали, но…"

Ветер подхватил лепестки, закружил их вокруг него в розовом вихре.

"Спасибо," сказал он. Он не знал кому. Юки. Вселенной. Жизни.

Просто спасибо.

МАРИЯ – Сан-Паулу (День 68)

Мария почувствовала первые движения ребёнка.

Она сидела на встрече группы "Последние дети Земли," слушая рассказ Изабелы о родах – её сын родился неделю назад – когда это произошло.

Порхание. Как бабочка внутри.

Мария ахнула, рука мгновенно легла на живот.

"Что?" спросила женщина рядом с ней.

"Он пошевелился. Ребёнок пошевелился."

Комната взорвалась радостью. Женщины окружили её, положили руки на её живот, ждали следующего движения.

"Вот," прошептала Мария. "Вы чувствуете?"

Они чувствовали.

Двадцать женщин, все на разных стадиях беременности или материнства, все плакали и смеялись одновременно.

Изабела держала своего недельного сына. "Скоро ты будешь держать своего," сказала она Марии.

"Ещё четыре месяца."

"Время летит. И стоит на месте. Обе вещи сразу."

Мария теперь работала в больнице только три дня в неделю. Её беременность была здоровой, но врачи хотели, чтобы она берегла себя.

В свободные дни она начала проект.

Книга памяти для ребёнка.

Она писала письма. Одно за другим. Письма, которые её ребёнок никогда не вырастет, чтобы прочитать, но которые должны были быть написаны.

Дорогой мой ребёнок,

Сегодня я почувствовала, как ты двигаешься в первый раз. Это было самое магическое ощущение в моей жизни. Ты реален. Ты здесь. Ты мой.

Я знаю, что ты не прочитаешь это. Я знаю, что к тому времени, как ты сможешь читать, мира больше не будет. Но мне всё равно нужно писать это.

Нужно, чтобы ты знал, что тебя хотели. Что каждый день твоей жизни, от этого момента до самого конца, ты будешь самой любимой вещью в моей жизни.

Мир, в который ты придёшь, сломан. Но он также полон чудес. Я покажу тебе закаты. Спою тебе колыбельные. Расскажу истории. Подарю тебе всю любовь, которую мать может дать.

Этого не достаточно. Это никогда не будет достаточно.

Но это всё, что у меня есть.

И я дам тебе каждую каплю.

С бесконечной любовью,

Твоя мама

Она писала письма обо всём. О своём детстве. О своей матери. О мире до объявления. О своих надеждах, страхах, мечтах.

Она писала о его отце – мужчине, с которым у неё был короткий роман, который исчез, когда узнал о беременности. Она не осуждала его. Страх заставляет людей бежать.

Она писала о Бразилии, о Сан-Паулу, о фавеле, где она выросла. О красоте и жестокости бедности.

Она писала о том, каким, как она надеялась, будет её сын или дочь. Добрым. Любопытным. Храбрым.

Её мать приходила каждый вечер. Они сидели вместе, вязали крошечную одежду, которую ребёнок наденет только несколько раз.

"Ты не жалеешь?" спросила мать однажды.

"О чём?"

"О решении оставить его. Было бы легче…"

"Нет," Мария перебила твёрдо. "Ничего не было бы легче. Боль была бы та же. Но без радости. По крайней мере так у меня будет и то, и другое."

Мать кивнула, слёзы в глазах. "Ты сильнее меня."

"Нет. Я просто твоя дочь."

На встрече группы на следующей неделе делились новостями. Ещё три женщины родили. Ещё пять узнали пол своих детей. Одна женщина потеряла ребёнка – выкидыш на четвёртом месяце.

Они держали её, плакали с ней.

"По крайней мере он не будет страдать," сказал кто-то, пытаясь утешить.

Женщина, потерявшая ребёнка, посмотрела вверх, лицо мокрое от слёз. "Он был моим ребёнком. Я хотела знать его. Даже на мгновение. Даже на день."

И все поняли. Потому что все они сделали невозможный выбор любить то, что должны будут потерять.

Мария та ночь держала свой живот и прошептала: "Оставайся. Пожалуйста, оставайся. Я хочу встретить тебя. Хочу знать тебя."

Ребёнок ответил ударом.

И Мария засмеяла и заплакала одновременно.

АМИНА – Каир (День 68)

Книга семьи Амины росла.

Карим писал каждый день. Он начал с истории семьи, но потом расширил проект. Он начал интервьюировать соседей, друзей, студентов, которые приходили на уроки матери.

"Расскажите мне историю," просил он. "Любую историю. Из вашей жизни."

Люди делились. О первой любви. О потерях. О моментах радости и печали. Обычные истории обычных людей.

Карим записывал всё.

"Зачем ты это делаешь?" спросила Ясмин.

"Потому что эти истории умрут, если я их не запишу," ответил он просто. "И это кажется… неправильным. Что все эти жизни, все эти моменты просто исчезнут, как будто их никогда не было."

Амина слушала это разговор с кухни, её сердце переполнялось гордостью.

Её сын, который был таким потерянным и злым, нашёл цель.

Её школа тоже выросла. Теперь приходило сорок детей. Они расширились на задний двор, соседи одалживали свои дома для переполнения.

Амина перестала преподавать традиционную историю. Вместо этого она учила жизненным навыкам для последнего года Земли.

Как находить радость в маленьком. Как прощать. Как любить полностью. Как принять смерть.

"Но мы дети," протестовал один мальчик. "Мы не должны думать о смерти."

"Раньше не должны были," согласилась Амина. "Но мир изменился. И я могу либо притворяться, что всё нормально, либо помочь вам подготовиться к тому, что будет."

"Что будет?"

Амина села среди них на полу. "Я не знаю. Никто не знает. Но я знаю, что страх смерти крадёт жизнь. Если мы тратим каждый день, боясь конца, мы уже мертвы."