Моя жизнь – ложь: Часть 1 бесплатное чтение

ГЛАВА 1 «Литературный клуб»

Жизнь – это не маршрут, проложенный по карте, а слепой, неумолимый поток. Он несет тебя, не спрашивая согласия, через взлеты, которые больше похожи на случайные порывы ветра, и падения, которые становятся единственной твердой почвой под ногами. У каждого свой путь, говорят они. Мой путь – это тропа вдоль обрыва, с которой видно, как другие весело барахтаются внизу, не подозревая, что вода в их реке – иллюзия.

Еще до падения метеорита, обрекшего их на гигантских ящеров, на Земле царил единственный закон: «Убивай или будешь убит». Они наивно полагают, что цивилизация отменила его. Она лишь надела ему маску. Теперь он звучит как «используй, или будут использовать тебя». Мы рождаемся голыми и жаждущими связи, но мир выдает нам затупленные инструменты для манипуляций, выдавая их за дружбу и любовь.

– Почему у тебя такой взгляд на мир? – голос мисс Танаки прозвучал так, будто он пришел из другого, слишком яркого измерения. Она отложила мое сочинение, и лист бумаги лег на стол с тихим, обреченным шорохом. – Почему ты уверен, что все люди только и делают, что используют друг друга?

Я не видел в ее глазах осуждения. Лишь усталое недоумение садовника, нашедшего сорняк на идеальной клумбе.

– Разве вы не видите? – мой собственный голос показался мне плоским и чужим. – Посмотрите на них. Они учатся, чтобы занять выгодную клетку в будущем. Знакомятся, чтобы не быть одинокими в ночи. Встречаются, чтобы доказать себе и другим, что хоть кому-то не безразличны. Это не искренность. Это сделка. А я в ней – бракованный товар, не способный понять простые правила обмена.

Мисс Танака вздохнула, и этот звук был полным капитуляции. Она сдавалась перед моей логикой, потому что не могла ее оспорить, и потому предложила единственное, что умела.

– С завтрашнего дня я запишу тебя в литературный клуб. – Она произнесла это как заклинание, как спасательный круг. – Там ребята добрые. Вы обязательно подружитесь.

«Добрые». Слово, лишенное для меня всякого смысла. Оно означало лишь «те, кто еще не показал своих когтей».

Дверь за ней закрылась с тихим щелчком, который прозвучал громче любого хлопка. Я поднял руку, чтобы возразить, но мой протест остался висеть в воздухе пустого кабинета.

«Отказаться? А разве отказ что-то меняет? Это лишь подтверждает правило. Ты используешь свое право на отказ, чтобы защитить себя. А она использовала свою власть, чтобы попытаться тебя сломать. Все та же игра».

Я остался в гулкой тишине, ощущая ее физически, как вату в ушах. «Завтра. Литературный клуб. Много людей». Эти слова отскакивали от стен моего сознания, не находя себе места. Они были не просто несовместимы с моей жизнью. Они были для нее ядом.

Проснувшись, я первым делом ощутил не привычную утреннюю ватную пустоту, а тяжелый, холодный ком в желудке. Память, как предатель, тут же напомнила: сегодня Литературный клуб. Это утро было иным – воздух в комнате казался гуще, а свет из окна – слишком резким, будто он выставлял напоказ мое беспокойство.

Совершив утренние ритуалы – умывание, чистка зубов – на автомате, я собирался в школу, когда в дверь постучали, и следом появился Рёта.

– Братик, ты сегодня так рано? Что-то случилось? – его голос, еще пропахший сном, был полон искреннего любопытства, того, что уже давно выцвело во мне.

Я нежно провел рукой по его взъерошенным волосам. В его присутствии затвердевшие внутри грани немного смягчались.

– Ничего особенного, – ответил я, и для него это была правда. Для меня же эти слова были самой большой ложью за весь день.

– Братик, а купишь то печенье? – Он поднял на меня взгляд, и его глаза блестели с хитрой надеждой, против которой мой цинизм был бессилен. Это был честный обмен: его детская жадность против моей потребности в этом островке простоты.

– Хорошо, – я сдался, как и всегда. – Но пообещай, что сегодня получишь пятерку.

– Конечно! Я постараюсь! – он выпалил это с такой готовностью, с какой мир еще не успел его разочаровать. Развернувшись, он побежал назад на кухню, к маме, в свой безопасный, неусложненный мир.

«Я ушёл!» – мой голос прозвучал неестественно громко в прихожей. Дверь закрылась, отсекая теплый, пахнущий завтраком дом от предстоящего дня.

Солнце на тротуаре было слишком ярким, слишком навязчивым. Каждый луч будто тыкал в меня пальцем, напоминая о моей миссии. Как интроверт, я физически ощущал дискомфорт от одной только мысли о скоплении людей. Тихий голос в голове шептал: «Проигнорируй. Притворись больным. Уйди в библиотеку». Это был зов разума, голос самосохранения. Но за ним маячила тень мисс Танаки – не злая, но настойчивая, не оставляющая выбора. Ее доброта была клеткой, а ее улыбка – замком на дверце.

…

Подходя к школьным воротам, я услышал за спиной знакомый голос, пробивающийся сквозь утренний гул:

– Такуми! Сегодня ты неприлично пунктуален. Неужели вчерашний разговор возымел действие?

Обернувшись, я увидел мисс Танаку. Она только что вышла из своей маленькой серой машины, и солнце играло на ее стеклах, слепя меня. Щелчок центрального замка прозвучал как точка, поставленная в начале нашего диалога. Она медленно приблизилась, и ее улыбка была слишком свежей для этого часа.

– Ну что, готов сегодня влиться в бурлящий поток социума? – ее тон был легким, но в словах сквозила настойчивость следователя.

– Не совсем, – мой ответ повис в воздухе коротким, холодным облачком.

Она неторопливо достала из сумки бутылку с водой, отпила ровно один глоток и убрала ее обратно. Этот бытовой, нарочито спокойный жест был частью ее стратегии.

– Скажите, учитель, – начал я, глядя куда-то мимо ее плеча, – почему вы так этого хотите?

– О чем ты?

– Вчерашний разговор. Литературный клуб. Весь этот… спектакль. Какова ваша конечная цель?

Она вздохнула, и в этом вздохе была профессиональная, отрепетированная жалость.

– Я не могу просто стоять в стороне и наблюдать, как такой смышленый парень добровольно хоронит себя в скорлупе. Я, к слову, по первому образованию психолог. Я вижу проблемы, которые другие предпочитают не замечать.

– Я смышленый? – я намеренно вложил в свой вопрос всю возможную апатию.

Она склонила голову набок, и ее взгляд стал изучающим, как будто я был интересным случаем из учебника.

– Естественно. Твой средний балл – один из лучших в классе. Я знаю таких, как ты. Блестящие, но одинокие умы. И я видела, во что они превращаются через десять-пятнадцать лет: в вечных стажеров, в затворников, не способных устроить личную жизнь или сделать карьеру. А наши активисты, которые бегают по кружкам? Их потом приглашают в лучшие вузы и крупные компании. Они умеют быть.

– По-вашему, нормальное будущее – это помогать людям? – спросил я, и в голосе моем прозвучала не издевка, а ледяное любопытство.

– Ну да, – она искренне удивилась. – Разве нет?

Я медленно перекинул сумку на другое плечо, чувствуя ее тяжесть.

– Вы сказали, что вы психолог. Но это неправда. Вы – таксидермист. Вы не пытаетесь понять душу зверя, почему он рычит или прячется. Вы хотите лишь набить его чучело и поставить на полку рядом с другими, чтобы все выглядело красиво и правильно. Вы читаете людей по оглавлению, даже не пытаясь вникнуть в смысл написанного. Я согласился на ваш клуб не потому, что поверил в вашу утопию, а из формального уважения к вашему званию. Больше никаких причин у меня не было.

…

После той словесной дуэли с мисс Танакой я направился в класс, ощущая на спине невидимые следы от ее взгляда. В коридоре меня обтекал шумный ручей учеников. Я был камнем на его дне – неподвижным и никому не нужным. Мое давнее наблюдение вновь подтвердилось: ядро любой школьной иерархии составляли те, кого природа одарила симметрией черт и легкостью в общении. Их улыбки были валютой, их взгляды – инвестициями. Я давно смирился с ролью стороннего наблюдателя.

Войдя в класс, я направился к своей крепости – последней парте у окна. Она была моим убежищем, точкой, откуда можно было видеть всех, оставаясь невидимым. Я погрузился в свои мысли, пытаясь отгородиться от нарастающего гула. Сегодня первый урок – история, и ведет ее мисс Танака. Осознание этого вызвало приступ жжения на щеках. Сидеть под прицелом ее взгляда после всего сказанного будет пыткой.

Спустя пять минут она вошла. На ее обычно бесстрастном лице я увидел легкую тень беспокойства. Возможно, у нее были личные проблемы. Но мой внутренний циник тут же шепнул: наша утренняя стычка оставила на ней царапину, которую она пытается скрыть.

Положив журнал на стол с чуть более резким движением, чем обычно, она объявила:

– Внимание, класс. В связи с незапланированными общешкольными мероприятиями, ученики, не состоящие в клубах или кружках, могут быть свободны после третьего урока. Те, кто в клубах состоит, должны проследовать в актовый зал. Всем всё понятно?

Класс взорвался гомоном.

– Да! Можно валить домой!

– Эй, слышал? Пора в книжный, там сегодня как раз выходит новая часть той манги!

Я сидел, ощущая нарастающую пустоту. Все вокруг имело четкий вектор: дом, магазин, клуб. У меня же не было ни того, ни другого. Вернее, было нечто подвешенное, неопределенное. Единственный вопрос, который крутился в голове, был лишен ответа: Мне уходить домой? Или я теперь принадлежу к тем, кто должен идти в актовый зал? Формально – да, с сегодняшнего дня. Но вступил ли я куда-то, если просто подчинился ультиматуму? Я оказался в подвешенном состоянии между двумя мирами, не принадлежа ни к одному из них.

Звонок с истории прозвучал как помилование. Дождавшись, когда последний ученик выпорхнет из класса, я подошел к учительскому столу. Мисс Танака собирала свои материалы, стараясь не смотреть на меня.

– А, Такуми, – наконец подняла она глаза, в них мелькнула слабая надежда. – Ты решил извиниться?

– Нет, – мой голос прозвучал ровно. – Я не помню, чтобы говорил что-то оскорбительное в ваш адрес. Я лишь констатировал факт, как вижу его.

Она отложила папку, и ее плечи слегка опустились.

– Твои утренние слова ударили мне прямо в сердце. Ты назвал мою работу – мою попытку помочь – поверхностной и неуклюжей.

Воцарилась пауза, густая и неловкая. Я видел, что она не притворяется. И это было неудобно.

– Если моя прямотa причинила вам боль, я приношу свои извинения, – сказал я, и это было максимально близко к признанию вины, на что я был способен. – Моей целью было не ранить, а выразить свою позицию.

Мисс Танака глубоко вздохнула, взяла классный журнал и двинулась к выходу. На пороге она обернулась. Взгляд ее был усталым и почти безнадежным.

– Ты не меняешься, Такуми. Что бы я ни делала, ты всегда остаешься за своим броневым стеклом.

С этими словами она вышла, и щелчок двери прозвучал как точка в нашем споре. И лишь тогда, когда в классе осталась лишь гулкая тишина, до меня дошло. Я пришел с практическим вопросом, но гордость и напряжение полностью вытеснили его из моей головы.

«И что теперь? Идти в актовый зал или нет?»

Я остался один на один с этой дилеммой, и единственный человек, кто мог бы дать на нее ответ, только что удалился, унося с собой мой не заданный вопрос и свое разочарование.

…

После третьего урока я, вопреки голосу внутреннего сопротивления, направился в актовый зал. С того самого утреннего разговора мисс Танака будто испарилась, и эта невидимость заставляла меня чувствовать себя еще более уязвимым.

Спускаясь с четвертого этажа, я увидел оживленную толпу у зала. Эпицентром шума были школьные активисты – их яркая, кричащая одежда сливалась в одно пестрое пятно. Чуть поодаль, словно тени, стояли представители художественных и музыкальных кружков. Они не пытались привлекать внимание, и в этой отстраненности я почувствовал что-то родственное.

Я прижался к стене в самом пустом углу, стараясь стать частью интерьера. Народ подходил, гул голосов нарастал, обещая вскоре превратиться в оглушительный грохот. Спустя пятнадцать минут появилась она. Толпа активистов расступилась перед ней, как Красное море, – жест, полный подобострастия и признания ее статуса.

– Благодарю всех, что нашли время, – начала мисс Танака, и ее голос легко парил над шумом. – Мероприятие будет кратким, так что вы скоро сможете вернуться к своим делам. Еще я хотела…

Ее взгляд, скользя по аудитории, на секунду зацепился за мой угол. В ее глазах мелькнуло нечто – не удивление, скорее… удовлетворение? Легкая, едва заметная улыбка тронула ее губы, прежде чем она продолжила.

– Извините. Итак, школа планирует расширить пространство для клубов. В ближайшее время библиотека, спортзал и другие помещения будут переданы в ваше распоряжение.

Возгласы одобрения прокатились по залу, особенно когда она уточнила, что библиотека отойдет Литературному клубу. Я же представил, как тишина читальных залов будет растоптана голосами и смехом.

– И последнее, – ее голос вновь привлек всеобщее внимание. – Школа считает важным внедрить в клубах четкую иерархию. Учащийся с лидерскими качествами сможет занять пост президента клуба и будет получать за это специальную стипендию. Обсудите это в своих коллективах и примите решение. На этом – все. Свободны.

Толпа ринулась к выходу. Я задержался, и в этот момент наш взгляды встретились снова. Краем глаза я уловил ее едва заметный жест – легкое движение головы в сторону окна, выходящего на парковку. Наш старый, никому не известный сигнал. Место нашей следующей, и, чувствовалось, решающей беседы – у ее машины.

…

Парковка была пустынна, если не считать ее машины и одиноких опавших листьев, гоняемых ветром. Мисс Танака, стоя у открытого багажника, пыталась уложить внутрь тяжелую коробку с какими-то школьными пособиями.

– Вам помочь? – спросил я, подойдя почти бесшумно.

Она вздрогнула так сильно, что чуть не нырнула в багажник головой вперед. Выпрямившись, она выдохнула:

– Тьфу ты… Напугал до смерти!

Я инстинктивно поднял руки в жесте примирения.

– Прошу прощения. Я не хотел.

Ее испуг почти мгновенно сменился той самой профессиональной, сглаживающей углы улыбкой.

– Не ожидала тебя увидеть на мероприятии, – призналась она, прикрывая багажник. – Что же все-таки побудило тебя прийти?

– Я вступаю в клуб, – пожал я плечами. – Вы сами сказали, что должны присутствовать все, кто причастен к клубной деятельности. Я лишь последовал инструкции.

Вдруг ее глаза округлились от внезапного осознания.

– Точно! Боже, я совсем вылетело из головы. Я отдала твои документы в клуб, но забыла тебя самого представить и официально записать. Ладно, ничего. Завтра после уроков сходим туда вместе, и я все оформлю.

После этого короткого, немного неловкого разговора мы попрощались. У меня было в распоряжении полтора часа – Рёта в это время был на футбольной тренировке. Я направился в торговый центр, нашел то самое шоколадное печенье, которое он так любит, и, убедившись, что упаковка не помята, бережно уложил его в рюкзак.

Мое излюбленное место в парке, та самая скамейка, что была моим тихим убежищем, оказалось занято. На ней сидела девушка, полностью погруженная в книгу. Я с внутренним вздохом занял противоположный конец, стараясь сохранить дистанцию, и открыл свой томик. Краем глаза я заметил, как ее взгляд на мгновение соскользнул на меня, оценивающе и быстро, прежде чем вернуться к страницам.

Не прошло и пяти минут, как она отложила книгу. Я почувствовал ее взгляд на себе – настойчивый и прямой.

– Ты же Такуми Ишикава?

Ее вопрос повис в воздухе, заставая меня врасплох. Откуда она знает мое имя? Я перебрал в памяти лица – одноклассники, знакомые брата, друзья родителей… Ничего.

– Мы знакомы? – спросил я, поворачиваясь к ней и стараясь скрыть замешательство.

– Нет, вовсе нет, – ее голос был спокоен и деловит. – Учитель Танака передала бумаги о тебе в Литературный клуб. А я, как его основатель, занимаюсь всей документацией по новым членам.

Вот оно. Первая ласточка. Первое столкновение с миром, который я так старательно избегал. Слева от меня сидела не просто девушка, а основатель клуба – живое воплощение грядущих «трудностей старшеклассника».

– Меня зовут Юки Морита, приятно познакомиться. – Она представилась с легкой формальной улыбкой. – Скажи, что побудило тебя вступить в мой клуб?

Вопрос был провокационным. Правда – «меня заставили» – звучала бы как слабость и тут же ставила бы меня в позицию жертвы. Ложь – «я просто захотел» – была бы слишком неправдоподобна и наивна.

– Я увлекаюсь чтением и решил вступить в Литературный клуб, чтобы больше погрузиться в это, – прозвучал мой ответ. Голос был ровным, но внутри все сжалось. Я солгал. Чистейшая вода ложь.

– Это великолепно! – ее лицо озарилось искренней, как показалось, радостью. – В нашем мире так редко встречаются люди, по-настоящему любящие книги. Добро пожаловать в клуб! Я напомню мисс Танаке, чтобы она тебя представила. Ладно, до завтра!

С этими словами она легко вскочила со скамейки и исчезла так же стремительно, как и появилась. А я остался сидеть с нераскрытой книгой в руках, подавленный тяжестью собственной лжи. Я солгал. И если я продолжу это делать, рано или поздно правда всплывет наружу. Значит, единственный выход – избегать ее всеми возможными способами, создав вокруг себя лабиринт из полуправд и умолчаний.

Когда часы пробили два, я механически собрал вещи и двинулся домой, не замечая ни пути, ни прохожих. Мысли о завтрашнем дне, о клубе, о девушке по имени Юки вились в голове навязчивым роем, полностью вытесняя реальность. Я очнулся лишь тогда, когда рука сама потянулась к дверной ручке моего дома.

В своей комнате я переоделся в домашнее и направился на кухню. На столе ждал заботливо упакованный обед и записка от мамы: «Такуми, мы с Рётой отправились по магазинам. Хотели взять тебя, но ты где-то пропадал. Обед на столе, подогрей. Приятного аппетита!»

Я разогрел еду и сел есть, но вкус пищи был словно ватным. Каждый кусок приходилось проглатывать через силу, потому что назойливая мысль выбивала любой ритм: «Литературный клуб. Завтра. Что я скажу? Что они подумают?» Эта идея пронизывала все, как радиационный фон – она была со мной за учебником, под струями душа, в тишине моей комнаты.

Закончив, я вернулся в спальню. Я аккуратно достал из рюкзака печенье для Рёты и положил его на его кровать – маленький островок нормальности в море нарастающей тревоги. Исполнив этот ритуал, я лег в кровать, взял книгу, но буквы сливались в нечитаемые узоры. Глаза закрылись сами собой, и я провалился в сон, где тени одноклассников и стопки бумаг сновались за мной по бесконечным школьным коридорам.

…

– Такуми, проснись! ПРОСНИСЬ!

Сквозь густой туман сна до меня докатывался отчаянный женский крик. Я видел лишь размытый силуэт и ослепительно белые волосы, сияющие в темноте, как лунная дорожка. Ее черты были стерты, неразличимы, но в голосе слышалась такая настоящая боль, что сжималось сердце. Звон в ушах нарастал, заглушая ее призывы, и с каждой секундой ее образ таял, как мираж.

– Ааааа… – хриплый стон вырвался из моей груди, когда серебристые пряди окончательно растворились в ничто, а звон резко оборвался.

Я очнулся. Влажная от пота пижама прилипла к спине. В кромешной тьме нашей комнаты царил лишь ровный, мирный храп Рёты. В этот момент дверь скрипнула, и в щель проник свет из коридора.

– Сынок, ты кричал? – встревоженный голос мамы прозвучал громче, чем следовало.

– Прости, мам. Кошмар. Иди спать.

– Точно всё хорошо? – она не уходила, и я почувствовал ее беспокойство, как физическое тепло.

Я лишь молча кивнул в темноте, и дверь тихо закрылась.

Сон отступил, оставив после себя странное, тягучее чувство – не страха, а тоски и чего-то утраченного. Я побрел в ванную, плеснул ледяной воды в лицо. Она обожгла кожу, вернув к реальности. Взгляд упал на часы: полвторого ночи. Я проспал довольно много часов.

На кухне, разогревая в микроволновке остывший ужин, я машинально ел, не ощущая вкуса. Образ девушки с серебряными волосами не отпускал. Почему он казался таким знакомым? Почему ее голос отзывался в памяти смутным, но болезненным эхом, будто я слышал его когда-то очень давно, в другой жизни?

Убрав за собой, я устроился в гостиной на диване. Дом был погружен в глубокую, звенящую тишину, которую нарушал лишь тикающий ход часов. Я сидел в темноте, вслушиваясь в нее, пытаясь поймать в ней ускользающее чувство из сна. Оно не приходило. Лишь тревога о завтрашнем дне и призрак серебристых волос.

В конце концов, я поднялся, допил стакан воды и вернулся в комнату. Сон бежал от меня. Взяв в руки портативную приставку, я погрузился в пиксельные миры, где правила были просты, а враги – предсказуемы. И пока на экране сменялись уровни, ночь за окном медленно уступала место рассвету.

…

Семь утра. Пятница. День, который мог бы быть ничем не примечательным и потому почти идеальным, если бы не мое добровольно-принудительное вступление в клуб.

Попрощавшись с мамой и Рётой, я вышел из дома. Солнце снова било в глаза, но сегодня его свет казался назойливым, обнажающим мою неуверенность. Мысли путались, возвращаясь к призраку с серебряными волосами. Могла ли она быть из моего прошлого? Или это было предчувствие?

Я не заметил, как ноги сами принесли меня к школьным дверям. Рука замерла в сантиметре от ручки. Открыть – значит сделать шаг в новую, пугающую реальность.

– Привет! Ты чего тут стоишь, как вкопанный?

Женский голос за спиной заставил меня вздрогнуть. Сердце екнуло: не она ли? Я медленно обернулся, но это были Юки Морита и мисс Танака. На лице учителя играла довольная улыбка.

– Ах, я просто задумался, – пробормотал я.

– Думать – полезно, – парировала мисс Танака. – Но сегодня первый урок отменен. Я намеренно не предупреждала тебя, чтобы с утра представить тебя в клубе.

Глубокое возмущение подступило к горлу. Она снова играла со мной, как кошка с мышкой.

– Вы снова манипулируете мной? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Это для твоего же блага, – ее тон не допускал возражений.

Мы вошли в пустую, гулкую школу. Каждый наш шаг отдавался эхом в безмолвных коридорах. Мы шли к клубной комнате, и с каждым метром мои ноги становились тяжелее, словно наливались свинцом. И вот она – злополучная дверь. В тот миг, когда я ее увидел, ноги почти подкосились.

Войдя внутрь, я ощутил особую атмосферу – запах старой бумаги, пыли и тишины. Комната была заставлена стеллажами с книгами и учебниками.

– Ну вот, повторюсь, добро пожаловать в наш клуб, – Юки бросила сумку на парту и развалилась на диванчике с видом полной хозяйки.

Я последовал ее примеру, а когда оглянулся, мисс Танаки уже и след простыл. Мы остались одни.

– Ты что-то сейчас читаешь? – спросила Юки, нарушая тишину.

– Да, – я достал книгу из рюкзака. – «Ведьмака».

– Хм. Не знаю такого. О чем там?

– Это фэнтези зарубежного писателя, Анджея Сапковского.

При слове «фэнтези» ее брови поползли вверх. Но через секунду она лишь вздохнула, приняв этот факт.

– А я сейчас читаю «Капитана Врунгеля».

– Ты что, знаешь русский? – удивился я.

– Нет, нет, это перевод на японский.

Неожиданно для себя я протянул ей свой томик. – Если хочешь, можешь взять почитать. Я сейчас на второй книге, так что первая свободна.

Она взяла книгу с легкой улыбкой. – Спасибо.

И так, до конца первого урока, мы сидели в тишине, погруженные в свои миры – она в свои приключения капитана, я – в свои тревожные мысли, приглушенные шелестом страниц.

ГЛАВА 2 «Дьявол»

Три дня. Семьдесят два часа в статусе «члена литературного клуба». Этого времени хватило, чтобы понять: я оказался внутри тщательно сконструированного микрокосма, маленькой утопии, чья идиллия была для меня чуждой и подозрительной.

Понедельник выдался тяжелым. Юки попросила меня помочь с сортировкой книг, пожертвованных школе. Физический труд был лишь прикрытием; настоящей работой была необходимость постоянно находиться в поле зрения других, быть частью их слаженного механизма.

Наше сообщество – странный зверинец из пяти душ: я, Юки и три новичка, чьи портреты я мысленно рисовал, пытаясь найти в них изъян.

Сакура Ямамото. Ее волосы цвета спелого персика и неестественно яркие, как стеклярус, голубые глаза. Ее застенчивость казалась мне не слабостью, а тактикой. Ее улыбка была всегда вовремя, ее поддержка – слишком готова, словно заученная фраза из учебника по общению. Она наблюдала. Всегда наблюдала.

Мидори Хасегава. Парень, чья светловолосая голова казалась источником нескончаемой энергии. Его веселье было громким, заразительным и… утомительным. Он был душой компании, но что скрывалось за этой душой? Иногда, в редкие секунды тишины, его карие глаза становились не по-юношески усталыми.

Акико Накамура. С ней было страннее всего. Ее черные волосы и карие глаза были отражением моих, но ее спокойствие было не щитом, как мое, а скорее… безразличием. Она не была ни застенчивой, ни веселой. Она была стабильной, как скала, и оттого такой же невосприимчивой.

Они приняли меня. С распростертыми объятиями, без лишних вопросов. И в этом была главная ловушка. Их доброта не требовала ничего взамен, и от этого мой долг перед ними висел на мне невидимым, но тяжелым грузом. Я пообещал помогать. И теперь, когда в клуб приходили посторонние – потерянные, с мутными от слез глазами – искавшие совета, я становился частью спектакля. Я подыгрывал их утопии, притворяясь, что верю в их искренность, в то, что можно взять чужую боль и просто… упаковать ее в несколько утешительных фраз.

Я помогал им с книгами, но в душе копался в их характерах, ища трещины в этом фасаде идеальной дружбы. И где-то в глубине, самый неприятный вопрос грыз меня изнутри: а что, если их доброта настоящая? И тогда я – со своим цинизмом и недоверием – становлюсь здесь настоящим дьяволом?

…

Утро наступило с неумолимой последовательностью: пробуждение, умывание, дорога в школу. Но сегодня в этот отлаженный механизм моей жизни попал крошечный, но чужеродный винтик – мысль о необходимости поставить подпись в клубе после уроков. Эта простая формальность ощущалась как клеймо, окончательно закрепляющее мой новый статус.

Переступив порог школы, я попытался раствориться в привычном фоне, стать невидимкой. Но что-то изменилось. В пестром потоке учеников стали мелькать знакомые лица. Сакура, поймав мой взгляд, смущенно и коротко помахала, словно боясь побеспокоить. Мидори, наоборот, широко улыбнулся и взмахнул рукой так энергично, что привлек внимание стоящих рядом. Даже Акико, проходя мимо, встретилась со мной глазами и едва заметно кивнула – ее сдержанное, но безошибочное признание.

И я понял. Моя старая, размеренная жизнь, построенная на принципах невидимости и отстраненности, дала трещину. Эти люди не просто знали о моем существовании – они включали меня в орбиту своего внимания. Их приветствия были безобидны, даже добры, но каждое из них было кирпичиком в стене, которая медленно возводилась вокруг моего уединения. Я больше не был призраком, бесшумно блуждающим по коридорам. У меня появилось имя, которое кто-то называл, и лицо, которое кто-то узнавал. И от этого осознания по спине пробежал холодок – смесь страха и странного, непривычного тепла.

…

После второго урока, в тишине, которую я обычно ценил на переменах, я обедал в одиночестве, откусывая безвкусный сандвич и запивая его апельсиновым соком. Покой длился недолго.

– Йоу, Такуми, как ты? – Мидори подбежал ко мне с такой неистощимой энергией, что воздух вокруг словно загудел. Его улыбка была ослепительной, почти неестественной, будто он был существом с другой планеты, где не существует понятий грусти или разочарования.

– Со мной всё хорошо, – ответил я, чувствуя, как на меня устремляются десятки глаз.

Не дожидаясь приглашения, Мидори придвинул соседний стул и устроился напротив, положив подбородок на сложенные на парте руки. В классе прошел шепоток. Я видел, как брови ползут вверх. Самый центр социального внимания внезапно сместился в мой тихий, заброшенный угол. Среди прочих я заметил и Аяко Сато. Она не издевалась надо мной открыто – ее ненависть была тоньше, холоднее. Она просто не могла терпеть моего существования в ее поле зрения, а теперь ее взгляд пылал чистым, немым возмущением.

Мидори, не замечая бури вокруг, болтал о планах клуба сходить в караоке после занятий. Я слушал вполуха, кивая, внутренне сопротивляясь самой идеи этого коллективного веселья. Время на раздумья еще было, но я уже чувствовал невидимую петлю общественного долга.

Когда звонок прервал нашу беседу и Мидори скрылся за дверью, ко мне немедленно подошла Аяко.

– Эй, какого чёрта ты дружишь с Мидори? – ее голос был шипящим и тихим, предназначенным только для меня.

– Ты ошибаешься, – ответил я, глядя мимо нее. – Он мне не друг. Мы просто состоим в одном клубе.

– А? – ее глаза сузились от злости. – Да как ты смеешь дерзить мне?

Прежде чем я успел что-то сказать, с порога раздался спокойный, но четкий голос:

– Может, ты усохнешь?

Мы оба обернулись. В дверях стояла Акико, ее поза была расслабленной, но взгляд – острым, как лезвие.

– Чё сказала? – прошипела Аяко.

– Я расскажу всё Мидори, и тогда он тебя возненавидит, – Акико не повышала голоса, но каждое слово падало с весом свинцовой гири. – Он не любит, когда обижают его друзей. Или даже просто знакомых.

Аяко, фыркнув с презрением, но не найдя что ответить, развернулась и ушла на свое место. Я встретился взглядом с Акико. Она смотрела на меня несколько секунд – не с сочувствием, а с неким холодным любопытством, будто наблюдала за интересным социальным экспериментом. Затем, не сказав ни слова, она развернулась и исчезла в коридоре.

Я остался сидеть с недоеденным сандвичем. Тишина в классе снова сгустилась, но теперь она была иной – наэлектризованной, полной недосказанностей. Странности, как я понимал, только начинались.

…

После уроков, в тот час, когда школа затихает, превращаясь в лабиринт из пустых коридоров и отзвуков прошедшего дня, я бродил без цели. Поднявшись на второй этаж, я увидел Акико. Она сидела на скамье у окна, неподвижная, как часть пейзажа, и смотрела в пустоту.

Я подошел и сел рядом, не спрашивая разрешения. Расстояние между нами было точно выверено – достаточно близко для разговора, достаточно далеко, чтобы не нарушать границы.

– Почему ты помогла мне? – спросил я, глядя прямо перед собой.

– О чем ты? – ее голос был ровным, без единой нотки удивления.

– Утром. С Аяко. Ты вступилась. Зачем?

– Просто так. – Она слегка повернула голову. – Члены клуба должны прикрывать друг друга. Это неписаное правило.

– Вот оно как… – я почувствовал, как ее ответ, такой логичный и обезличенный, вызывает во мне раздражение. Ей было все равно на меня лично. Она защищала концепцию, а не человека.

Пауза повисла между нами, густая и тяжелая. Ее нарушила Акико.

– Ты не обычный, Такуми. Почему ты никогда не заступаешься за себя сам?

– Не обычный? – я наконец посмотрел на нее.

– Твой взгляд… Он не пустой, как у других. Он острый. Как у хищника, который выследил добычу и лишь ждет момента, чтобы наброситься. Но ты никогда не набрасываешься.

Холодная волна пробежала по моей спине. Она видела слишком много.

– Не думал, что мой взгляд можно описать как взгляд убийцы, – я попытался парировать шуткой, но голос выдал напряжение.

Еще одна пауза, на этот раз более продолжительная. Я собирался с мыслями, взвешивая риск.

– Акико, – наконец сказал я, и мой тон сменился с оборонительного на деловой, почти заговорщицкий. – Помоги мне еще раз. Не приходи сегодня в клуб.

Она медленно повернулась ко мне, ее темные глаза впились в меня с безмолвным вопросом. Но ей не нужны были слова – она все поняла. Я видел, как в ее взгляде промелькнуло осознание, затем – тень сомнения, и наконец – холодное, расчетливое согласие.

Я рассказал ей. Не все, но достаточно. И она кивнула.

– Хорошо, – было все, что она сказала.

Наша сделка была заключена без рукопожатий. Я встал и ушел, чувствуя ее взгляд на своей спине. Я только что впутал в свою игру самого спокойного и, возможно, самого опасного человека в клубе.

…

Я направился в клуб с холодной решимостью сапера, идущего обезвреживать бомбу. Мой план был приведен в действие. На перемене я случайно подслушал, как Аяко шепталась с подругой о своих намерениях признаться Мидори сегодня после занятий. Успех всего предприятия зависел от одного – чтобы Мидори ей отказал. Я рассчитывал на его непредсказуемость.

В клубной комнате царило спокойствие. Были только Юки и Мидори, они переставляли книги на полках. Отсутствие Акико было знаком, что наш сговор в силе. Мы молча работали полчаса, пока все книги не заняли свои места, а затем уселись пить чай. В кармане вибрировал телефон: сообщение от Акико. «Она вышла. Направляется к вам».

Я быстро допил свой чай, ощущая его обжигающую горечь, и отошел вглубь комнаты под предлогом проверки каталога. В тот миг, когда я скрылся за высоким стеллажом, дверь открылась.

– Всем привет. Мидори, можно тебя на секунду? – голос Аяко дрожал от нервного напряжения.

– Да, конечно, – ответил Мидори с своей обычной легкостью, – сейчас только допишу.

Через несколько секунд они вышли в коридор. Я прильнул к стене, стараясь не дышать. Каждое слово доносилось сквозь тонкую перегородку с пугающей четкостью.

– Мидори, я хочу сказать тебе, что ты мне нравишься. Давай встречаться?

Последовала пауза, показавшаяся мне вечностью.

– Ты очень красивая девушка, Аяко, но… я люблю другую.

– Скажи, чем она лучше меня? – в ее голосе прозвучала не боль, а оскорбленная гордость.

– Тем, чего у тебя нет, – его ответ был мягким, но неумолимым, как приговор.

– Ясно. Прости, что отвлекла.

– Не расстраивайся, Аяко, мы можем быть друзьями.

На это предложение ответа не последовало. Лишь быстрые, удаляющиеся шаги. Это был мой сигнал. Я бесшумно вышел через запасную дверь, ведущую в соседний коридор, и ускорил шаг.

…

По ее маршруту было ясно – она шла на крышу. Я отправил Акико короткое сообщение: «Иду на крышу. Страхуй». Ее роль была в том, чтобы быть стражем у двери, гарантом нашей неприкосновенности.

Войдя, я увидел ее. Аяко стояла спиной, ее плечи вздрагивали от беззвучных рыданий, а взгляд был устремлен в безразличное небо. Я прикрыл дверь, намеренно создав шум. Она обернулась, ее лицо было искажено болью и злостью.

– Чего тебе надо?

– Тебя приглашают пить чай в литературный клуб, – сказал я ровным, почти механическим тоном.

– Я не пойду.

– Что-то случилось?

– Какое тебе дело? – ее голос сорвался на крик. – Уйди! Оставь меня одну!

Я сделал шаг вперед. Холодный расчет вытеснил все остальные чувства.

– Вообще-то, у меня есть дело. Я вижу, как тебе невыносимо, когда тебе отказывают. Я прав?

– Что? – она смотрела на меня с недоумением, смешанным с ненавистью.

– Оглянись вокруг. За тобой послали именно меня. Ты кричишь в пустоту, но она отвечает тебе лишь тишиной. Может, дело не в ней, а в том, что тебя уже некому услышать? – я делал паузу, давая каждому слову вонзиться, как лезвию. – Из этого можно сделать простой вывод: никому ты не нужна. Так что хватит ныть. Иди в клуб. Слезами горю не поможешь.

Я видел, как с ее лица сходит краска, сменяясь серой, безжизненной маской. Она опустила голову и, не сказав ни слова, побрела к выходу.

Я остался один. Ветер с моря рвал волосы и хлестал по лицу, но не мог смыть странной, тяжелой пустоты внутри. Я добился своего. Я сломал ее, чтобы доказать… что? Свою силу? Свое превосходство? Тогда почему эта победа оставляет во рту вкус пепла? Неужели вся моя жизнь – лишь цепь таких жестоких, но пустых побед, и в ней нет ни капли настоящей, чистой правды?

– Как долго ты стоишь там, Акико? – я спросил, не оборачиваясь.

Дверь скрипнула.

– Достаточно, чтобы понять, что я в тебе не ошиблась, – ее голос был лишен осуждения, он был констатацией факта. – Ты действительно дьявол.

Я медленно повернулся к ней.

– Возможно, твоя правда. Так что запомни: если тебе понадобится помощь, я помогу. Но то, что здесь произошло, остается между нами.

Спускаясь с крыши, мы с Акико не говорили о случившемся. Вместо этого мы обсуждали абсурдность школьной программы и достоинства разных сортов чая – безопасные, нейтральные темы, которые были ширмой, скрывающей наш негласный договор. Мы шли в тишине пустых коридоров, и это молчание было красноречивее любых слов. Мы не заметили, как оказались у знакомой двери.