Тайна старого маяка бесплатное чтение

Холодный приют у моря

Последние километры дороги были похожи на медленное погружение в холодную воду. Асфальт, истертый до седых проплешин, давно сдался, уступив место каменистой грунтовке, что змеилась между пологими холмами, покрытыми жесткой, выгоревшей травой и редкими, скрюченными от ветра соснами. Машина Ильи, городской седан, созданный для гладких шоссе, протестующе гудел, переваливаясь через ухабы. Подвеска стонала при каждом толчке, и этот звук, низкий и жалобный, казалось, был единственным ответом, который давал этот край чужакам.

Илья вел машину, сосредоточенно хмуря брови. Его пальцы крепко сжимали руль, костяшки побелели. Он смотрел на дорогу как на инженерную задачу: здесь выровнять, тут подсыпать гравия, вон тот поворот слишком крутой, нужно будет продумать подъездные пути. Его мозг, привыкший к чертежам и расчетам, уже прокладывал невидимые линии будущего отеля, видел, как строгие, чистые формы из стекла и бетона вырастут из этого дикого пейзажа, вступая с ним не в конфликт, а в сложный, выверенный диалог. Он видел в этом вызов, профессиональный Эверест. Морская Тишь была не просто местом, а возможностью доказать всем, и в первую очередь себе, что он способен творить, а не только исполнять.

Рядом, в пассажирском кресле, затихла Алина. Она не смотрела на дорогу. Прижавшись щекой к холодному стеклу, она глядела на пейзаж, и в ее больших, обычно ясных голубых глазах отражалась свинцовая тяжесть неба. Она молчала уже почти час, с того самого момента, как они свернули с последней более-менее приличной трассы. Ее молчание было плотным, почти осязаемым, и Илья чувствовал его кожей, как чувствуют приближение грозы.

– Почти приехали, – сказал он, нарушая тишину. Голос прозвучал слишком бодро, неестественно в этом сером, безмолвном мире. – Еще пара поворотов, и увидим городок. Андрей писал, что дом найти легко, он стоит на отшибе, на холме. Лучший вид на побережье.

Алина не ответила, лишь медленно провела кончиком пальца по запотевшему изнутри стеклу, оставляя тонкий, влажный след. Она видела не потенциал для строительства, а лишь унылую, суровую красоту, от которой веяло не вдохновением, а вековой тоской. Камни, похожие на обломки костей гигантского зверя, низкое небо, готовое в любой момент пролиться холодным дождем, и ветер. Он не стихал ни на минуту, завывая в щелях кузова, пригибая к земле чахлые деревья. Этот ветер казался ей живым существом, старым и злым, которое не радо было их появлению.

– Ты замерзла? – Илья бросил на нее короткий взгляд, полный заботы и легкого раздражения. Он любил ее безмерно, но ее способность впитывать и отражать любую, даже самую мимолетную меланхолию окружающего мира иногда выводила его из равновесия. Он строил мир из фактов и цифр, она – из ощущений и предчувствий.

– Нет, – тихо ответила Алина. – Просто… странное место. Оно будто нежилое.

– Как это нежилое? – усмехнулся Илья. – Тут люди веками живут. Рыбаки. Крепкий народ. Просто мы отвыкли от такой первозданности. В Москве каждый клочок земли чем-то занят, кричит, требует внимания. А здесь – тишина. Пространство. Дышать можно.

Но Алина чувствовала, что эта тишина была обманчивой. Под ней скрывалось что-то еще – напряженное ожидание, затаенная боль. Она была художником, ее глаза и душа были настроены на тонкие вибрации мира, и сейчас все ее существо гудело от низкочастотного, тревожного сигнала, исходящего от этой земли.

Наконец, за очередным поворотом, им открылся вид на Морскую Тишь. Городок не спускался к морю, а скорее цеплялся за скалистый склон, словно боялся соскользнуть в свинцовые, беспокойные воды залива. Два десятка домов из потемневшего от времени и соли дерева, сгрудившихся вокруг крохотной площади с облупленным зданием, над которым висела выцветшая вывеска «Продукты». Узкие, кривые улочки стекали к пристани, где покачивались на волнах несколько старых сейнеров, покрытых ржавчиной и облепленных ракушками. Ни одного яркого пятна, ни одного цветка в палисаднике. Все было выкрашено в цвета моря и камня: серый, бурый, грязно-зеленый. Над крышами вился дым из печных труб, который ветер тут же рвал в клочья и уносил прочь.

Когда их машина медленно въехала на главную улицу – если так можно было назвать этот разбитый проулок, – Алина почувствовала на себе взгляды. Они были не любопытными, не враждебными, а скорее… оценивающими. Безмолвными и тяжелыми. Старик в резиновых сапогах, чинивший сеть у порога своего дома, поднял голову и проводил их долгим, немигающим взглядом из-под седых, косматых бровей. Женщина, развешивавшая на веревке грубое белье, замерла с прищепкой в руке, и ее лицо, обветренное и суровое, было похоже на вырезанную из дерева маску. Даже дети, игравшие на берегу с какими-то обломками, прекратили возню и молча смотрели им вслед. Казалось, их машина, блестящая и чужеродная, нарушила некий невидимый порядок, растревожила сонное, застывшее время этого места.

– М-да, гостеприимством тут и не пахнет, – пробормотал Илья, стараясь говорить беззаботно, но Алина уловила в его голосе нотку напряжения. – Суровый северный нрав. Ничего, привыкнут. Наш проект даст им рабочие места, вдохнет новую жизнь. Они еще спасибо скажут.

Алина промолчала. Ей казалось, что этому месту не нужна новая жизнь. Оно жило своей, особой, скрытой от посторонних глаз жизнью, и меньше всего хотело, чтобы его тревожили.

Дом, который снял для них Андрей, действительно стоял на холме, чуть в стороне от городка, и отсюда открывался вид на всю бухту и уходящую в седую дымку линию горизонта. Это было крепкое, двухэтажное строение из камня и дерева, обнесенное невысокой каменной оградой. Внутри пахло сыростью, остывшим печным дымом и чем-то еще – слабым, едва уловимым ароматом лаванды, словно кто-то пытался перебить застарелый запах запустения. Мебель была старой, но добротной: массивный стол, несколько стульев с высокими спинками, железная кровать, скрипнувшая под их вещами.

Илья, сбросив куртку, тут же принялся осматривать дом с деловитым видом. Проверил проводку, открыл и закрыл краны, подергал оконные рамы.

– Крепко строили, на века, – одобрительно заключил он. – Фундамент надежный. Немного подновить, и будет отличная база на время строительства. Андрей хорошо выбрал.

Алина же подошла к широкому окну в гостиной. Стекло было холодным и толстым. Отсюда, с высоты, залив казался огромной чашей, наполненной жидким оловом. Волны лениво накатывали на галечный пляж, и их рокот был похож на тяжелое, размеренное дыхание спящего гиганта. Небо и вода сливались на горизонте, и не было понятно, где кончается одно и начинается другое. Все было погружено в единую серую мглу.

Именно в этот момент это и произошло. Словно невидимый занавес на мгновение приподняли. Порыв ветра разогнал клочья низких облаков, и в образовавшемся разрыве, на самом краю длинного, уходящего в море мыса, она увидела его.

Маяк.

Он не был похож на те изящные башни, что она видела на открытках. Этот был приземистым, мощным, сложенным из черного, поросшего мхом камня. Он стоял на отдельном, почти отвесном утесе, соединенном с берегом лишь тонкой ниткой полуразрушенного моста. Он не стремился ввысь, а словно врастал в скалу, был ее продолжением. Фонарь на его вершине был темным и слепым. Маяк не обещал спасения. Он был похож на стража, на одинокого воина, оставленного на вечном посту. Или на надгробие на могиле, размером с целое море.

Алина невольно отшатнулась от окна. Она не испугалась в обычном понимании этого слова. Это было нечто иное. Глубинная, инстинктивная тревога, холодная и острая, как осколок льда, вонзившийся под ребра. Образ маяка, черный и несокрушимый на фоне серого неба, отпечатался в ее сознании с фотографической четкостью, и вместе с ним пришло иррациональное, но абсолютно ясное чувство – чувство огромной, застарелой скорби, что исходила от него, как холод от глыбы льда. Она ощутила его одиночество так остро, словно это была ее собственная боль.

– Илья, посмотри, – прошептала она.

Илья подошел к ней, обнял за плечи. Он тоже посмотрел в окно. Облака снова сгустились, и силуэт маяка стал расплывчатым, призрачным.

– Ого, – с уважением протянул он. – Вот это мощь. Настоящая крепость. Интересно, какого года постройки? Судя по кладке, конец девятнадцатого века. Надо будет съездить, посмотреть поближе. Как думаешь, его можно будет как-то вписать в общую концепцию? Представь, отреставрировать его, зажечь свет. Он станет символом нашего отеля.

Его слова, полные практического энтузиазма, звучали для Алины кощунственно. Вписать? Отреставрировать? Ей казалось, что к этому месту нельзя прикасаться, что его нужно оставить в покое, дать ему и дальше нести свою молчаливую стражу.

– Мне он не нравится, – тихо сказала она, зябко поведя плечами. – От него веет чем-то… злым.

Илья посмотрел на нее, и его взгляд смягчился. Он провел рукой по ее волосам, убрал выбившуюся прядь.

– Алинушка, ты просто устала с дороги. Шесть часов за рулем по таким ухабам кого угодно вымотают. И погода эта унылая. Завтра выглянет солнце, и ты увидишь все в другом свете. Это просто старый маяк, куча камней. Ничего злого в нем нет.

Он говорил разумные, правильные вещи. И Алина почти поверила ему. Почти. Но холодный осколок внутри не таял. Она знала, чувствовала всем своим существом, что дело не в усталости. Этот маяк, эта земля, это море – они хранили какую-то тайну, и тайна эта была темной и горькой. И она, сама не зная почему, боялась, что они невольно потревожат ее.

Вечером, оставив неразобранные сумки в доме, они спустились в городок, чтобы поужинать. Единственное заведение, где можно было поесть, называлось просто – «Прибой». Это был небольшой трактир у самой пристани, пропахший жареной рыбой, пивом и табачным дымом. Внутри было сумрачно и тесно. За несколькими грубо сколоченными столами сидели мужчины – те самые рыбаки, которых они видели днем. Их лица были непроницаемы, разговоры велись вполголоса.

Когда Илья и Алина вошли, все разговоры разом смолкли. Десяток пар глаз уставился на них. В этой тишине особенно громко скрипнула под ногой Ильи половица. Он уверенно прошел к свободному столику в углу, Алина следовала за ним, чувствуя себя так, словно идет по сцене под светом софитов.

За стойкой стоял кряжистый мужчина лет сорока пяти, с тяжелым подбородком и настороженным взглядом. Он молча кивнул в ответ на приветствие Ильи.

– Нам бы поужинать, – сказал Илья. – Что у вас есть?

– Рыба, – коротко ответил трактирщик, не меняя выражения лица. – Жареная. С картошкой.

– Отлично. Две порции, пожалуйста. И два чая.

Мужчина снова кивнул и скрылся за занавеской, ведущей, видимо, на кухню. Разговоры за столиками понемногу возобновились, но теперь они звучали тише, и Алина была уверена, что они с Ильей – главная тема этих перешептываний.

– Расслабься, – негромко сказал Илья, накрыв ее холодную руку своей. – Мы для них экзотика. Столичные пижоны. Скоро привыкнут.

Еда оказалась простой, но на удивление вкусной. Свежая, только что выловленная камбала, обжаренная до хрустящей корочки, и рассыпчатая картошка. Они ели молча, слушая обрывки разговоров и ровный, монотонный гул моря за окном. Говорили о погоде, о ценах на рыбу, о прохудившейся крыше у кого-то из соседей. Обычные бытовые разговоры, но Алина не могла отделаться от ощущения подспудной тревоги, которая витала в самом воздухе этого трактира.

А потом случилась ссора. Она вспыхнула внезапно, за соседним столом, где сидели трое мужчин. Один из них, седой, с лицом, похожим на печеное яблоко, стукнул по столу пустым стаканом.

– Не пойду я завтра, – отрезал он. – Говорю вам, не пойду.

– Да что с тобой, Егорыч? – возразил ему молодой, черноволосый парень. – Улов хороший идет. Самое время. Туман обещают, так нам не привыкать, что ли?

– Вот именно, что туман, – голос старика дрогнул. – Не простой туман будет. Густой, как молоко. Я его нутром чую. А в таком тумане она и зовет.

При этих словах в трактире снова повисла тишина. Трактирщик, вышедший из-за занавески, замер с подносом в руках. Все взгляды были устремлены на старика.

– Перестань, отец, – вмешался третий, самый старший из рыбаков, с окладистой бородой. – Не мели чепухи. Наслушался бабьих сказок. Сколько раз ходили в туман, и ничего.

– Ничего? – Егорыч криво усмехнулся. – А Ваньку Петрова забыл? А Степана? Тоже в туман ушли, да так и не вернулись. Лодки пустые нашли. Она их забрала. Голос ее услышали и пошли на него, как телята. Прямо на камни у маяка.

Лицо бородатого рыбака окаменело.

– Замолчи, Егорыч. Не поминай лиха. Это все несчастный случай. Течение там сильное, да скалы. А голоса… это ветер в снастях воет. Нечего молодежь пугать.

– Я не пугаю, я предупреждаю, – упрямо повторил старик. – Сам не пойду и вам не советую. Жизнь дороже любой рыбы.

Он тяжело поднялся, бросил на стол несколько мятых купюр и, не глядя ни на кого, направился к выходу. Дверь за ним хлопнула, и в наступившей тишине снова стал слышен лишь шум прибоя.

Илья смотрел на все это со смесью любопытства и снисхождения.

– Местные суеверия, – прокомментировал он вполголоса, когда гул голосов снова наполнил помещение. – В каждом таком замкнутом месте есть свои легенды. Призраки, русалки, зов утопленников. Способ объяснить то, чего они не понимают. Опасные течения, внезапные штормы. Проще свалить все на мистику, чем изучать лоцию.

Алина ничего не ответила. Она смотрела в темное окно, за которым бушевал невидимый ветер и где-то там, во мгле, стоял на своем утесе черный маяк. И слова старого рыбака – «она и зовет… прямо на камни у маяка» – отозвались в ней не насмешкой, а глухим, леденящим эхом. Она вдруг с абсолютной ясностью поняла, что та скорбь, которую она почувствовала, глядя на маяк, была не просто ее фантазией. Это место действительно было пропитано горем.

Они вернулись в свой холодный дом на холме. Илья тут же разжег огонь в камине, и комната наполнилась живым теплом и запахом горящих поленьев. Он был в хорошем настроении, возбужденный предстоящей работой и новизной обстановки. Разобрал свои бумаги, разложил на столе карты и схемы.

– Завтра утром приедет Андрей, – сказал он, больше для себя, чем для Алины. – Пройдемся по участку, сделаем предварительные замеры. Нужно будет поговорить с местной администрацией, если она тут, конечно, есть. Узнать насчет коммуникаций. Работы непочатый край.

Алина сидела в кресле у огня, закутавшись в плед. Она пыталась заставить себя разделить его энтузиазм, пыталась думать о будущем, о красивом отеле, о новой жизни, которую они здесь начнут. Но мысли ее были тяжелыми и неповоротливыми. Они снова и снова возвращались к черному силуэту на скале, к тревожным взглядам местных, к словам старого рыбака.

Она встала и снова подошла к окну. Ночь была безлунной. Темнота снаружи была абсолютной, плотной, как бархат. Ни огонька, ни звезды. Городок внизу спал, укрывшись этой темнотой. Море рокотало, и в его голосе слышались вечность и полное безразличие к человеческим судьбам. Маяка не было видно, но Алина чувствовала его присутствие так же отчетливо, как тепло огня за спиной. Он был там, в этой непроглядной тьме, немой свидетель и, возможно, причина старых трагедий.

Илья подошел сзади, снова обнял ее.

– Все хорошо? – спросил он тихо. Его рациональный мир был прост и понятен, и он искренне не понимал ее тревоги.

– Да, – солгала она. – Просто устала. Ты был прав.

Она прижалась к нему, ища защиты в его силе, в его уверенности, в его неведении. Но даже его объятия не могли согреть тот холодный осколок, что засел в ее душе с того самого момента, как ветер на мгновение разогнал облака. Она закрыла глаза и снова увидела его – черный каменный палец, указующий в свинцовое, равнодушное небо. И ей показалось, что она слышит тихий, далекий шепот, похожий на плач, затерявшийся в бесконечном стоне ветра.

Первая жертва прилива

Утро пришло не рассветом, а сменой оттенков серого. Тяжелая, влажная мгла, казалось, не рассеялась, а просто посветлела, превратившись из чернильной в свинцовую. Она просачивалась сквозь щели в оконных рамах, оседала холодной испариной на стеклах и дереве, несла с собой неотвязный запах соли и мокрого камня. Море не утихло за ночь. Его глухой, размеренный рокот стал фоном для всего – для скрипа половиц, для редких криков чаек, для их собственного дыхания. Он был похож на биение огромного, равнодушного сердца, и это низкочастотное биение проникало в кости, заставляя внутренности вибрировать в унисон.

Илья проснулся первым, как всегда. Он лежал на спине, глядя в потолок, сложенный из широких, потемневших досок, и слушал. Слушал дом, море, ветер. Его мозг уже работал, раскладывая предстоящий день на четкие, понятные задачи. Встретить Андрея. Проехать к участку. Сделать предварительную топосъемку. Запросить в местной администрации, если таковая имелась в этом подобии поселения, планы коммуникаций. Он чувствовал привычный прилив энергии, зуд нетерпения в кончиках пальцев. Этот край был вызовом, сложной головоломкой из логистики, геологии и человеческого фактора. И он был готов ее решить. Вчерашний вечер в трактире, странная ссора рыбаков – все это он списал на особенности местного колорита. Изолированные сообщества всегда порождают причудливые мифы. Это было просто еще одним параметром в уравнении, который следовало учесть.

Он повернул голову. Алина спала, свернувшись под тяжелым одеялом. Ее лицо в тусклом утреннем свете казалось почти прозрачным, хрупким. Длинные русые волосы разметались по подушке. Даже во сне ее брови были едва заметно сдвинуты, словно она видела тревожные сны. Илья почувствовал укол нежности, смешанный с уже знакомым легким раздражением. Он хотел защитить ее от всего, в том числе и от ее собственной впечатлительности, которая в этом суровом месте казалась опасной уязвимостью. Он хотел, чтобы она увидела то же, что и он: не гнетущую тоску, а чистоту линий, первозданную мощь, холст, на котором они вместе создадут нечто новое и прекрасное. Но он знал, что она видит другое. Она не смотрела, а впитывала. И то, что она впитала вчера, было ядом.

Он осторожно встал, стараясь не скрипеть половицами, и подошел к окну. Маяка не было видно. Он утонул в тумане, который теперь напоминал густое молоко, поглотившее и линию горизонта, и сам утес. Казалось, за стеклом нет ничего, кроме этой белой, клубящейся пустоты. Илья нахмурился. Такой туман мог стать проблемой для строительных работ. Еще один фактор, который нужно внести в проектные риски.

Алина проснулась от холода, пробравшегося под одеяло, когда Илья встал. Она не открывала глаз, прислушиваясь к его тихим шагам. Она слышала, как он разжигает огонь в камине, как щелкают сухие поленья, как начинает потрескивать пламя. Эти звуки должны были успокаивать, но тревога, поселившаяся в ней вчера, никуда не делась. Она свернулась еще плотнее, пытаясь удержать остатки тепла и сна, но перед ее внутренним взором снова и снова возникал образ черного маяка на фоне серого неба. И слова старого рыбака, Егорыча, звучали в голове с пугающей отчетливостью: «А в таком тумане она и зовет». Она – кто? Голос, о котором он говорил, казался ей чем-то реальным, частью этого места, таким же, как ветер или соленые брызги.

Когда они спустились в городок пару часов спустя, чтобы найти хоть какую-то лавку и купить кофе, Алина сразу поняла: что-то случилось. Городок и вчера не выглядел оживленным, но сегодня он казался вымершим. Дым из труб шел по-прежнему, но на улице не было ни души. Даже дети, возившиеся вчера у лодок, исчезли. Единственным движением был неугомонный ветер, трепавший старую сеть, оставленную на просушку у стены дома, да медленное, тяжелое колыхание волн у причала. Тишина была неестественной. Не умиротворенной, а напряженной, как струна.

– Странно, – пробормотал Илья, тоже ощутив эту пустоту. – Будний день, а все будто попрятались.

Вывеска «Продукты» на облупленном здании у площади была повернута табличкой «Закрыто». Единственным местом, где горел свет, был трактир «Прибой». Дверь была приоткрыта, и из щели тянуло теплом и запахом вчерашней жареной рыбы.

Когда они вошли, Илья понял причину затишья. Почти все мужское население городка было здесь. Но они не пили, не разговаривали громко, как вчера. Они сидели небольшими группами, по двое-трое, и тихо, почти шепотом, переговаривались. Воздух был густым от табачного дыма и невысказанного напряжения. Все головы повернулись к вошедшим, и в десятке пар глаз Илья увидел одно и то же: угрюмую настороженность и что-то еще, похожее на глухую, застарелую скорбь. Вчерашнее любопытство сменилось отчуждением. Теперь они были не просто чужаками, а неуместными свидетелями общего горя.

За стойкой стоял тот же кряжистый хозяин, Кирилл Замятин. Его лицо, казалось, высекли из камня, и сегодня на нем не было даже тени вчерашней сдержанной любезности. Он молча кивнул, его взгляд был тяжелым, как прибрежные валуны.

– Кофе есть? – спросил Илья, понизив голос.

Замятин снова кивнул и принялся протирать стакан тряпкой с таким ожесточением, будто пытался стереть с него невидимое пятно.

– Что-то случилось? – не выдержал Илья.

Хозяин трактира медленно поднял на него глаза. В их глубине Илья увидел холодную, темную ярость.

– Не ваше дело, – отрезал он. Голос был тихим, но в нем звенела сталь.

Илья почувствовал, как внутри поднимается волна раздражения от этой враждебности, но промолчал. Он сел за тот же столик в углу, что и вчера. Алина села напротив, она казалась совсем маленькой и съежившейся в этом прокуренном, полном мужского горя пространстве. Она не смотрела по сторонам, уставившись на свои руки, лежавшие на столе.

Обрывки разговоров долетали до них, складываясь в мрачную картину.

—…лодку нашли на рассвете. У самых Скал Плача…

– Пустая. Сети на борту, все как есть…

– Течения там нет такого, чтобы унесло. Он бы выплыл…

– Говорил же я ему, говорил вчера… старый дурак, – голос, принадлежавший бородатому рыбаку, вчерашнему оппоненту Егорыча, дрогнул и оборвался.

Илья похолодел. Он уже все понял. Егорыч. Тот самый старик, который вчера так яростно отказывался выходить в море. Его рациональный ум тут же начал выстраивать логическую цепочку: старик, вопреки своим же страхам, все-таки вышел в море. Ночью. В туман. Сердечный приступ? Может, оступился, упал за борт. Трагическая, но вполне объяснимая случайность.

Замятин поставил на их стол две чашки с мутной горячей жидкостью, которую здесь называли кофе. Он двигался бесшумно, его тяжелая фигура излучала угрозу.

– Говорил же, не суйтесь, – прошипел он так тихо, что услышать мог только Илья. – Приехали на нашу голову. Зло с собой привезли.

Илья вскинул голову, готовый ответить резкостью на резкость, но Замятин уже отвернулся и пошел обратно к стойке. «Зло привезли». Какая дикая, средневековая чушь. Он сделал глоток горячей, горькой жижи. Вкус был отвратительный.

В этот момент дверь трактира распахнулась, впуская клуб влажного тумана и молодого парня в мокрой штормовке. Он замер на пороге, тяжело дыша. Все разговоры мгновенно стихли.

– Нашли, – выдохнул парень. Все, кто сидел, подались вперед. – Выбросило… на камни под маяком.

В трактире воцарилась такая тишина, что стал слышен гул моря за стеной. Она была тяжелой, плотной, наполненной десятком сбившихся дыханий. Кто-то из стариков перекрестился. Бородатый рыбак медленно опустил голову на руки, его широкие плечи затряслись в беззвучных рыданиях.

Под маяком.

Эта деталь не укрылась от Ильи. Он бросил взгляд на Алину. Она была белее мела, ее огромные глаза были прикованы к его лицу. В них плескался такой неподдельный ужас, что Илье стало не по себе. Он видел, как в ее сознании суеверный бред старика, туман, маяк и смерть соединились в одну неразрывную, кошмарную цепь.

– Пойдем отсюда, – тихо сказал он, кладя на стол несколько купюр.

Алина кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Они вышли из душного, пропитанного горем трактира в холодную мглу. Ветер с моря усилился, он нес мелкую водяную пыль, которая оседала на лице и волосах. Алина дрожала, и Илья, обняв ее за плечи, повел прочь от пристани, вверх по склону, к их дому.

– Это ужасно, – прошептала она, когда они отошли на достаточное расстояние. – Илья, он же вчера… он знал. Он чувствовал.

– Алинушка, это трагедия, – твердо, но мягко сказал Илья, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно и успокаивающе. – Ужасное стечение обстоятельств. Старый человек, плохая погода, опасное место. Он сам говорил про течения и скалы. Его предупреждали.

– «Она и зовет», – процитировала Алина слова старика, и ее голос был тонким, как натянутая леска. – Его нашли под маяком, Илья. Именно там.

– Это место с самыми опасными подводными скалами на всем побережье, – возразил он, хотя его собственные слова казались ему какими-то плоскими, двухмерными на фоне того первобытного ужаса, который он увидел в глазах рыбаков. – Его тело просто прибило туда течением. Это самая логичная точка.

– Логичная? – она остановилась и посмотрела на него. В ее глазах было отчаяние и что-то еще, похожее на обиду. – Для тебя все – логика. А они боятся. Ты видел их лица? Они не просто скорбят, они в ужасе. Они верят, что это не случайность. Они верят, что там, в тумане, есть что-то, что убивает.

– Они верят в сказки, потому что так проще, – Илья заставил себя говорить спокойно, хотя внутри нарастало глухое раздражение. Раздражение на это место, на этот туман, на этих людей с их дремучими страхами, которые заражали Алину, как вирус. – Проще поверить в злого духа, чем признать, что море – это просто стихия, которой плевать на людей, и что иногда случаются трагедии. Это защитный механизм психики.

Он говорил правильные слова, те, что прочитал бы в любой научно-популярной статье по психологии. Но здесь, на этом пустынном склоне, окутанном туманом, под аккомпанемент неумолчного рева моря, они звучали фальшиво. Он и сам это чувствовал. Он пытался наложить свою ясную, упорядоченную сетку координат на реальность, которая жила по другим, древним и непонятным законам. И реальность не поддавалась.

Они шли дальше молча. Молчание между ними было таким же густым и холодным, как туман вокруг. Когда они подошли к дому, Илья увидел у ворот припаркованный внедорожник, забрызганный грязью по самую крышу. Андрей. Он совсем забыл про него.

Андрей Кравцов стоял на крыльце, вглядываясь в белую пелену. Он был полной противоположностью Ильи: чуть ниже ростом, плотнее, с вечно взъерошенными светлыми волосами и открытой, обезоруживающей улыбкой. Но сейчас он не улыбался.

– Привет, – сказал он, когда они подошли. – Я тут уже с полчаса. Что у вас случилось? Внизу все как на поминках. Зашел в эту их харчевню, так на меня посмотрели, будто я им всем денег должен.

Илья коротко, без эмоций, пересказал ему утренние новости. Андрей слушал, и его лицо становилось все серьезнее.

– Вот те на, – присвистнул он, когда Илья закончил. – Прямо в первый день… Мрачное начало. Бедняга.

Алина, не сказав ни слова, прошла мимо них в дом.

– С ней все в порядке? – кивнул Андрей ей вслед.

– Устала. И впечатлилась местным фольклором, – ответил Илья чуть резче, чем хотел. Он тут же пожалел об этом. – Извини. Просто… обстановка гнетущая.

– Еще бы, – согласился Андрей. – Ладно, может, это и к лучшему.

– Что к лучшему? – не понял Илья.

– Что мы здесь. Наш отель, новые рабочие места, какая-то жизнь начнется. Может, это развеет их тоску и суеверия. Вдохнем, так сказать, немного двадцать первого века в это Средневековье.

Слова Андрея были почти точной копией мыслей самого Ильи, но сейчас они почему-то вызвали у него не согласие, а смутное беспокойство. Это прозвучало слишком самоуверенно. Словно они собирались не отель строить, а вести войну с чем-то невидимым, древним и укоренившимся в этих камнях.

Остаток дня они провели за работой. Они расстелили на большом столе в гостиной карты и схемы, и Илья с головой ушел в привычный мир цифр, расчетов и линий. Он объяснял Андрею концепцию, показывал рендеры, обсуждал материалы. Работа была спасением, якорем в мире логики и порядка. Он почти убедил себя, что утренние события – лишь досадное происшествие, не имеющее к ним никакого отношения. Алина сидела в кресле у камина, закутавшись в плед. Она не читала, не рисовала, а просто смотрела на огонь. Илья несколько раз пытался заговорить с ней, но она отвечала односложно, не глядя на него, и он оставил ее в покое. Пропасть между ними, открывшаяся утром, никуда не делась.

К вечеру туман стал еще плотнее. Он прижимался к окнам, и дом казался маленьким, затерянным в безбрежном молочном океане островком. Звук моря изменился: теперь он был приглушенным, доносился будто издалека, что делало его еще более зловещим. Андрей уехал в единственную в городке гостиницу – крошечный домик на три комнаты над магазином Замятина. Они с Ильей договорились завтра с утра, если погода позволит, все же выехать на участок.

Когда они остались одни, тишина в доме стала оглушительной. Прерывал ее только треск поленьев в камине и вой ветра в дымоходе, похожий на протяжный стон.

– Ты ничего не ела сегодня, – сказал Илья, подходя к ее креслу. – Я могу что-нибудь приготовить.

Алина медленно повернула к нему голову. Ее глаза казались темными в свете огня.

– Я не хочу.

– Алин, послушай. Я понимаю, что ты расстроена. Это действительно ужасно, то, что случилось с этим стариком. Но нельзя позволять этому так на тебя влиять. Ты накручиваешь себя.

– Ты ничего не понимаешь, – тихо ответила она. В ее голосе не было упрека, только бесконечная усталость. – Ты не видишь. И не чувствуешь. Для тебя это место – просто сложный проект. А оно живое, Илья. И оно больное. Оно скорбит уже очень-очень давно. А сегодня ему стало еще больнее.

– Что я должен увидеть? – спросил он, садясь на корточки перед ней. – Призраков? Зовущие голоса в тумане? Алина, это же бред. Ты же умная, современная девушка.

– А что, если ум и современность здесь не работают? – она посмотрела ему прямо в глаза, и он увидел в них не страх, а какую-то пугающую, чужую мудрость. – Что, если есть вещи, которые нельзя измерить, рассчитать и объяснить формулой? Ты вчера смеялся над суевериями. А человек, над которым ты смеялся, сегодня мертв. И он умер именно так, как боялся умереть. Тебе не кажется это… странным?

– Это называется самовнушение и трагическое совпадение. Он боялся тумана и скал, пошел в туман к скалам и погиб. Его собственные страхи его и убили, если хочешь. Он был невнимателен, напуган.

Илья говорил, и ему казалось, что он строит стену из слов. Крепкую, надежную стену из кирпичиков логики, чтобы отгородить их обоих от иррационального ужаса, который сочился из этого тумана, из этого моря. Но он видел, что для Алины его стена прозрачна. Она видела то, что было за ней.

Она ничего не ответила. Просто отвернулась обратно к огню. Илья понял, что любые дальнейшие слова бесполезны. Он проиграл. Не ей, а этому месту.

Ночью он проснулся от чувства холода. Огонь в камине давно погас. Алина не спала. Она стояла у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела в непроглядную тьму. Ее фигура в белой ночной рубашке казалась призрачной в слабом свете, пробивающемся из-за неплотно задернутых штор.

– Что ты делаешь? – прошептал он. – Иди в постель, ты замерзнешь.

Она не обернулась.

– Я слушаю, – ответила она так же тихо.

– Что ты слушаешь? Ветер?

Он встал и подошел к ней. От окна несло ледяным холодом. Он обнял ее сзади, пытаясь согреть. Ее тело было напряженным и холодным.

– Море, – сказала она. – Оно сегодня по-другому звучит. Не так, как вчера. Оно будто… зовет.

Илья прислушался. Тот же глухой, монотонный рокот, что и всегда. Ветер выл в трубе. Ничего необычного. Никакого зова. Только холод, мгла и звук равнодушной стихии.

Но он солгал.

– Мне ничего не слышно. Пойдем спать.

Он взял ее за руку и повел к кровати. Она пошла покорно, как ребенок. Он уложил ее, укрыл одеялом, лег рядом и крепко обнял. Она не сопротивлялась, но он чувствовал, что обнимает не ее, а лишь холодную, отстраненную оболочку. Ее сознание осталось там, у окна, вслушиваясь в ночной шепот тумана и волн, пытаясь разобрать слова в песне, от которой сегодня утром погиб старый рыбак. Илья закрыл глаза, но сон не шел. Впервые в жизни его стройный, логичный мир дал трещину, и в эту трещину заглядывал холодный, первобытный мрак побережья Морской Тиши.

Чертежи на краю земли

Утро не принесло облегчения. Туман не рассеялся, а сделался плотнее, превратившись из серой дымки в густую молочную взвесь. Он лишил мир цвета и звука, оставив лишь приглушенный, утробный гул моря и вязкую, холодную тишину, которая оседала влажной пылью на коже и проникала в легкие с каждым вдохом. Дом на холме стал островом в ничто, единственной точкой реальности в океане забвения.

Илья уже был на ногах, когда первые проблески неясного света просочились сквозь пелену за окном. Он двигался с преувеличенной, почти вызывающей деловитостью, словно пытался своим упорядоченным движением разогнать хаос, царивший снаружи и потихоньку просачивающийся внутрь. Он разжег камин, поставил на огонь почерневший медный чайник, оставленный хозяевами, и разложил на большом столе листы ватмана и распечатки. Белые прямоугольники бумаги казались дерзким вызовом окружающей серости. На них были линии, цифры, расчеты – его мир, мир логики и контроля, который он пытался противопоставить этому краю.

Алина еще спала, или делала вид, что спит. Она лежала, отвернувшись к стене, съежившись под одеялом, и ее неподвижность была неспокойной, напряженной. Илья знал, что она не отдыхает. Он чувствовал ее страх так же отчетливо, как холод, идущий от оконных стекол. Этот страх стал третьим жильцом в их доме, невидимым, молчаливым, отравляющим воздух. Вчерашняя смерть старого рыбака стала для него катализатором, превратив смутную тревогу в ледяную уверенность.

Когда за окном послышался натужный рев двигателя, Илья с облегчением выпрямился. Андрей. Его приезд был как глоток свежего, привычного воздуха. Андрей был частью его мира, мира проектов, сроков и амбиций. Он был противоядием от здешней иррациональной тоски.

Кравцов, выбравшись из своего внедорожника, который выглядел как боевая машина после марш-броска по бездорожью, стряхнул с куртки капли влаги и широко улыбнулся.

– Ну и дыра, Рощин! Я думал, у меня навигатор сломался и завел меня на тот свет. Привет!

Его голос, бодрый и громкий, прозвучал в этой оглушающей тишине почти неприлично. Он хлопнул Илью по плечу, и от этого простого, дружеского жеста Илье на мгновение стало легче.

– Привет. Проходи, не стой на холоде, – он провел Андрея в дом. – Кофе будешь? Правда, кофе его можно назвать с большой натяжкой.

– Буду все, что горит, – Андрей оглядел комнату, его взгляд задержался на разложенных чертежах, потом скользнул к камину и замер на сжавшейся фигуре Алины. Его улыбка чуть померкла. – Алина спит еще?

– Не думаю, – тихо ответил Илья, наливая в кружки мутную кипящую жидкость. – Вчерашний случай ее подкосил.

– Да, я слышал внизу, в лавке, – Андрей понизил голос, принимая кружку. – Жуткое дело. Старик, говорят, как в воду глядел. Они тут все на ушах стоят. Смотрят, как на чертей.

– Местные суеверия, – отрезал Илья чуть резче, чем следовало. – Не бери в голову. Человек погиб, это трагедия. Все остальное – фольклор для туристов, которых здесь, к счастью, нет.

Андрей бросил на него быстрый, проницательный взгляд, но спорить не стал. Он подошел к столу и с интересом склонился над планами.

– Так, посмотрим, ради чего мы забрались на этот край света… Ого! Илья, это сильно. Смело. Панорамное остекление на такой ветродуйке… Конструктора тебя проклянут. Но вид будет стоить миллион.

Они погрузились в работу. Андрей был отличным специалистом, его ум был быстрым и практичным. Он задавал точные вопросы, указывал на возможные проблемы, предлагал изящные решения. Говоря о бетоне марки М500, ветровых нагрузках и геологии прибрежных скал, Илья чувствовал, как возвращается на твердую почву. Он снова был в своей стихии. Мир вновь обретал четкие, измеримые контуры. Гул моря за окном становился просто фоновым шумом, а туман – всего лишь погодным явлением, которое нужно учесть в графике работ.

Через пару часов туман немного поднялся, превратившись из плотного молока в полупрозрачную кисею, сквозь которую начали проступать размытые силуэты скал и темной воды.

– Пора на место, – сказал Илья, сворачивая в рулон самый общий план участка. – Нужно сделать привязку к местности, посмотреть своими глазами, где пойдут основные оси.

– Поехали, – с готовностью согласился Андрей. – Заодно поздороваемся с местной флорой и фауной. Надеюсь, они не такие угрюмые, как хозяева.

Алина, которая все это время молча сидела в кресле, поднялась. Ее лицо было бледным и осунувшимся, глаза казались огромными.

– Я с вами.

Илья хотел возразить, сказать, что там сыро, холодно и ничего интересного, но, встретив ее взгляд, промолчал. В ее глазах была тихая, упрямая решимость, которую он не посмел сломить. Он лишь кивнул и протянул ей свою самую теплую куртку.

Место для будущего отеля находилось у подножия утеса, на котором стоял маяк. Это была относительно ровная площадка, широкая каменная полка, отгороженная от моря грядой огромных, обкатанных водой валунов. Сейчас, в сером свете, она выглядела негостеприимно. Мокрые камни поблескивали, как шкура гигантского морского зверя. Трава, пробивавшаяся между ними, была жесткой и бурой. Ветер здесь дул с неумолимым постоянством, принося с собой соленые брызги и запах гниющих водорослей.

Они оставили машину на дороге и спустились по едва заметной тропе. Илья развернул чертеж, пытаясь сориентироваться. Андрей достал лазерный дальномер. Алина стояла чуть поодаль, у самой кромки валунов, и смотрела на море. Она не ежилась от ветра, казалось, она его не замечала. Она стояла неподвижно, как часть этого пейзажа, и Илье стало не по себе от того, насколько органично она вписывалась в эту суровую, меланхоличную картину.

– Здесь будет главный корпус, – Илья ткнул пальцем в план, а потом показал на площадку. – Фасадом к морю. Максимум стекла. Чтобы из каждого номера открывался вот этот вид. Только без тумана, надеюсь. Бассейн с подогретой морской водой вот здесь, в естественной выемке.

– Придется много взрывать, – задумчиво произнес Андрей, измеряя расстояние до скалы. – И фундамент… Скала выглядит монолитной, но кто знает, что там внутри. Нужна серьезная геологоразведка.

– Само собой. Я уже отправил запрос…

Он не договорил. На тропе, по которой они спустились, появилась фигура. Человек стоял неподвижно, темный силуэт на фоне серого тумана. Он не подошел ближе, просто стоял и смотрел. Илья узнал его. Это был хозяин трактира, Кирилл Замятин.

Он стоял там несколько минут, и его неподвижное присутствие начало действовать на нервы. В нем не было явной угрозы, но была тяжесть, давление, которое ощущалось даже на расстоянии.

– Похоже, у нас гости, – пробормотал Андрей, опуская дальномер. – Пойду поздороваюсь. Может, он глава местной администрации?

– Вряд ли, – остановил его Илья. – Подожди.

Наконец Замятин двинулся. Он спускался неторопливо, но уверенно, его тяжелые сапоги находили опору на скользких камнях с привычной легкостью. Он подошел и остановился в нескольких шагах от них. Его лицо, обветренное и резкое, было похоже на кусок гранита. Он не поздоровался. Его взгляд скользнул по Илье, по Андрею, задержался на развернутом чертеже и остановился на Алине, которая обернулась на его появление.

– Что вы здесь делаете? – его голос был низким и ровным, без всякого выражения. Он звучал так же естественно, как шум волн.

– Добрый день, – Илья решил взять инициативу на себя. – Мы архитекторы. Это участок, который наша компания приобрела под строительство отеля. Проводим предварительный осмотр.

– Отеля, – Замятин повторил это слово так, словно попробовал на вкус что-то чужеродное и неприятное. – Здесь не будет отеля.

– Боюсь, этот вопрос уже решен, – вежливо, но холодно ответил Илья. – Все документы в порядке.

– Ваши бумаги здесь ничего не значат, – Замятин сделал шаг вперед. Он не повышал голоса, но в его тихой речи появилась стальная нота. – Это не просто камни. Это наша земля. Здесь наши деды и прадеды в море уходили. Некоторые не возвращались. Их кости лежат там, – он неопределенно кивнул в сторону беспокойной серой воды. – Это место им принадлежит. Не вам.

– Послушайте, – вмешался Андрей, пытаясь разрядить обстановку своей обычной дружелюбной улыбкой. – Мы же не собираемся ничего осквернять. Наоборот. Современный, красивый отель, рабочие места для местных, налоги в бюджет…

Замятин перевел на него свой тяжелый, немигающий взгляд, и улыбка медленно сползла с лица Андрея.

– Нам не нужны ваши рабочие места. И ваши деньги нам не нужны. Нам нужен покой. А вы его тревожите. Вчера уже одного забрало. Вам мало?

– Это был несчастный случай! – не выдержал Илья. Раздражение, копившееся в нем со вчерашнего дня, нашло выход. – И он не имеет никакого отношения к нашему приезду! Хватит нести эту средневековую чушь!

– Для вас – чушь, – медленно произнес Замятин, и его взгляд снова вернулся к Илье. В его глубине Илья увидел не просто злость, а что-то древнее, глубинное, почти фатальное убеждение. – А для нас – жизнь. И смерть. Эта земля не любит чужих. Она не любит, когда ее ковыряют, взрывают, когда на ней строят свои стеклянные коробки. Она сбрасывает таких. Всегда сбрасывала.

Он говорил это не как угрозу, а как констатацию непреложного закона природы, такого же, как прилив и отлив.

– Уезжайте, – сказал он, обведя их всех взглядом. – Уезжайте, пока не поздно. Пока море не попросило большего.

Он повернулся и, не сказав больше ни слова, так же неторопливо пошел обратно к тропе. Его фигура растворилась в тумане, но ощущение его присутствия, холодное и тяжелое, осталось.

Несколько минут они молчали. Андрей выглядел растерянным. Илья был зол. Зол на это первобытное невежество, на это пассивное, вязкое сопротивление, которое нельзя было победить логикой или законом.

– Вот тебе и «вдохнем двадцать первый век», – горько усмехнулся он, сворачивая чертеж. Руки его слегка дрожали. – Психопат.

– Не знаю, Илья… – протянул Андрей, глядя в ту сторону, куда ушел Замятин. – Он не похож на психопата. Он похож на человека, который… верит. По-настоящему верит в то, что говорит. И это пугает.

– Меня это злит, – отрезал Илья. – Ладно, на сегодня хватит. Поехали.

Он обернулся к Алине. Она все так же стояла у воды, но теперь смотрела не на море, а на маяк. Его темный силуэт едва проступал сквозь туман, казался призрачным и нереальным. Но Илья увидел, что она смотрит не на саму башню, а на что-то у ее подножия. На те самые камни, где утром нашли тело Егорыча.

– Алин, пойдем, – позвал он.

Она вздрогнула, словно очнувшись, и медленно повернулась к нему. Ее лицо было непроницаемым, но в глазах стоял такой глубокий, затаенный ужас, что Илья почувствовал, как по спине пробежал холодок, не имеющий отношения к сырому ветру.

– Он прав, – прошептала она.

– Кто? Замятин? Алина, не начинай…

– Это место… оно живое, – ее голос был тихим, но отчетливым. – И оно не хочет нас здесь. Оно не хочет, чтобы его трогали.

– Это просто камни и вода! – почти крикнул Илья, чувствуя, как теряет контроль. – Просто старые скалы!

– Нет, – так же тихо ответила она. – Ты смотришь, но не видишь. А я… я чувствую. Оно скорбит. И оно злится.

Она прошла мимо него к тропе, не глядя ни на него, ни на Андрея. Ее плечи были напряжены, она шла, глядя прямо перед собой, словно боялась обернуться.

Они ехали обратно в молчании. Андрей за рулем своего внедорожника, Илья и Алина – в его седане. Илья вел машину, крепко стиснув руль. Он снова и снова прокручивал в голове разговор с Замятиным. Слова местного фанатика, дикие суеверия. Так почему же они так его задели? Почему слова Алины ударили так больно? Он чувствовал себя так, словно его рациональный, упорядоченный мир дал еще одну трещину. Словно он приехал сюда строить отель, а вместо этого оказался втянут в какую-то иррациональную, древнюю войну с самим этим местом.

Вернувшись в дом, Алина сразу ушла в спальню на втором этаже и закрыла за собой дверь. Илья и Андрей остались внизу. Андрей, все еще не оправившийся от столкновения с Замятиным, налил себе в кружку воды и залпом выпил.

– М-да. Приемчик что надо. Слушай, а может, он прав? Может, нам стоит… быть осторожнее?

– Осторожнее? – Илья раздраженно ходил по комнате. – Андрей, ты тоже начинаешь? Это обычный провинциальный рэкет, обернутый в мистическую упаковку! Ему не нравится, что чужаки пришли на его территорию. Может, у него тут свой бизнес, свои интересы. Он просто пытается нас запугать.

– Не похоже это было на рэкет, Илья. Совсем не похоже. Он не денег хотел. Он хотел, чтобы мы убрались. Исчезли.

– И мы исчезнем? Свернем проект стоимостью в десятки миллионов, потому что местный трактирщик рассказал нам страшилку?

– Я этого не говорил. Я просто… предлагаю не недооценивать их. Этого Замятина. Он здесь хозяин. И если все местные думают, как он, у нас будут большие проблемы. Пассивное сопротивление – худшее, что может быть. Рабочие не придут, поставщики «случайно» заблудятся. Техника «внезапно» сломается.

Слова Андрея были разумны. Илья это понимал. Но признать их означало признать, что он теряет контроль, что этот край диктует ему свои правила. А он не привык подчиняться.

– Мы решим эти проблемы, – упрямо сказал он. – У нас есть деньги, есть связи. Мы наймем рабочих из города. Мы привезем свою технику. Мы построим этот отель, Андрей. Я построю его, даже если мне придется самому таскать камни. Я не позволю какому-то темному мужлану разрушить то, ради чего я сюда приехал.

Андрей посмотрел на него долгим, серьезным взглядом.

– Дело уже не в отеле, да, Илья?

Илья не ответил. Он подошел к столу и с силой расправил чертеж, разглаживая складки ладонью. Белый лист, четкие черные линии. Порядок. Логика. Контроль. Он смотрел на план будущего здания, но видел перед собой тяжелый, высеченный из камня взгляд Кирилла Замятина и полные отчужденного ужаса глаза собственной невесты. И впервые в жизни чертежи не приносили ему утешения. Они казались хрупкими, самонадеянными и неуместными на этом древнем, скорбящем краю земли.

Что забирает туман

День не желал начинаться, он лишь неохотно уступал ночи, меняя угольно-черную ткань на выцветшую серую. Туман, сгустившийся за ночь, превратился из призрачной дымки в плотную, материальную субстанцию. Он больше не клубился, а стоял неподвижно, как застывшее море молока, поглотившее скалы, воду и небо. Звуки в нем вязли и глохли. Гул прибоя доносился глухо, будто из-под толщи земли, лишенный своей ярости, превращенный в утробное, монотонное бормотание.

Илья уже давно стоял у стола, заставленного чертежами. Он двигался с нарочитой, почти агрессивной точностью, словно каждый выверенный жест был актом сопротивления окружающему хаосу. Расправлял листы ватмана, раскладывал карандаши идеальными рядами, протирал и без того чистое стекло теодолита. Это был его ритуал, его способ навести порядок в мире, который, казалось, стремительно сползал в иррациональную мглу. Работа была единственным якорем. Цифры не лгали. Линии не поддавались суевериям. Бетон и сталь подчинялись законам физики, а не древним проклятиям. Он повторял это про себя, как мантру, но слова отскакивали от глухой стены тревоги, выстроенной в его собственном сознании.

Андрей, бодрый, несмотря на ранний час и унылый пейзаж за окном, возился с термосом, наполняя воздух запахом крепкого чая. Он был противоядием от здешней тоски – шумный, практичный, заземленный.

Ну что, командир, готовы мы сегодня покорять эту целину? – весело спросил он, протягивая Илье дымящуюся кружку. – Или туман нас съест раньше, чем мы вобьем первый колышек?

Надо работать, – ответил Илья более резко, чем хотел. – Туман – это просто взвесь водяных капель в воздухе. Неприятно, но не смертельно. Нам нужно сделать привязку к основным точкам, пока геологи не приехали. Иначе потеряем время.

Андрей кинул на него быстрый взгляд, уловив напряжение в его голосе.

Понял, – сказал он уже спокойнее. – Работаем. Алина с нами?

Илья посмотрел в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Оттуда не доносилось ни звука. Алина не спускалась к завтраку. После вчерашнего разговора на утесе она почти не разговаривала, затворившись в молчании, которое было плотнее и холоднее этого тумана.

Пусть спит, – сказал он. – Нечего ей там делать в такую погоду.

Они выехали через десять минут. Внедорожник Андрея уверенно полз сквозь белую пустоту. Видимость не превышала десяти метров. Дорога угадывалась скорее интуитивно, по колее, пробитой в каменистой почве. Мир за стеклами машины исчез. Не было ни холмов, ни моря, ни даже неба. Лишь колышущаяся, однородная белизна, в которой фары автомобиля казались двумя слабыми, испуганными зрачками.

На месте, у подножия утеса, стало еще хуже. Здесь к туману добавлялся приглушенный рев невидимого прибоя и влажная, соленая пыль, мгновенно оседавшая на лице и одежде. Каменная площадка, вчера казавшаяся суровой, но реальной, сегодня выглядела как сцена из мифа о сотворении мира – первозданный хаос камня и воды, окутанный туманом забвения. Маяк исчез полностью. Утес, на котором он стоял, был лишь смутной, темной тенью, угадывавшейся где-то вверху, в молочной хмари.

Жуть, – произнес Андрей, выгружая оборудование. Его голос прозвучал приглушенно, словно он говорил сквозь вату. – Чувствуешь себя на дне ведра с известкой. Как мы тут ориентироваться будем?

По приборам, – отрезал Илья, устанавливая треногу теодолита. – GPS работает вне зависимости от погоды. Вот реперная точка, от нее и пляшем.

Они принялись за работу. Илья с головой ушел в привычный мир углов, азимутов и расстояний. Он смотрел в окуляр, ловил в перекрестье отражатель на вешке, которую держал Андрей, диктовал цифры в диктофон. На какое-то время ему даже показалось, что он победил. Что его логика и инструменты сильнее этой первобытной стихии. Он заставлял себя не думать о том, что невидимое море в нескольких десятках метров от них дышит и ворочается, как спящий левиафан. Не думать о том, что где-то там, в воде, лежат камни, о которые вчера разбился человек.

Туман играл со звуками. Крик чайки раздавался то совсем рядом, то вдруг уносился на немыслимое расстояние. Шаги Андрея по гальке то четко хрустели под ухом, то пропадали вовсе, хотя Илья знал, что тот стоит всего в двадцати шагах. Эта акустическая аномалия действовала на нервы, создавая ощущение нереальности, искажения пространства.

Так, теперь нужно взять крайнюю точку у той гряды, – сказал Илья, сверяясь с планом. Он махнул рукой в сторону едва различимых силуэтов валунов. – Давай так: я останусь здесь, у прибора, а ты пройдешься с вешкой вдоль кромки. Кричи, когда будешь на месте.

Андрей помедлил.

Может, лучше вместе? В такой каше…

Не маленькие, не потеряемся, – перебил Илья с ноткой раздражения. Он злился на собственную подспудную тревогу и вымещал это на осторожности друга. – Здесь площадка ровная, идти пятьдесят метров. Быстрее будет.

Ладно, как скажешь, – пожал плечами Андрей. Он поднял вешку, ярко-оранжевый наконечник которой был единственным цветным пятном в этом монохромном мире. – На связи, база.

Его фигура начала медленно растворяться в тумане. Сначала исчезли детали – черты лица, складки на куртке. Потом он превратился в размытый темный силуэт. Еще несколько шагов, и туман поглотил его полностью. Оранжевый наконечник вешки продержался дольше всего, маленьким огоньком надежды, но потом мигнул в последний раз и тоже исчез.

Илья остался один. Тишина, нарушаемая лишь гулом моря и его собственным дыханием, стала плотной и тяжелой. Он стоял у своего теодолита, островка порядка и разума посреди океана неопределенности, и ждал. Прошла минута. Другая. Холодный, влажный воздух пробирался под одежду, добирался до самой кожи.

Андрей! – крикнул он.

Голос прозвучал странно, он не улетел вдаль, а будто ударился о невидимую стену в паре метров от него и упал на камни. Илья напряг слух.

Я здесь! – донеслось в ответ. Голос Андрея был искажен, лишен тембра, казался далеким и плоским. И, что самое странное, он доносился будто бы не со стороны валунов, а откуда-то слева, ближе к скале.

Звук обманывает, – пробормотал Илья себе под нос. – Акустическая рефракция.

Он снова припал к окуляру, вглядываясь в белую пустоту, тщетно пытаясь поймать оранжевый отблеск. Ничего.

Ты дошел? – снова крикнул он.

Ответа не было. Только рокот волн и тихий свист ветра где-то высоко над головой. Илье стало не по себе. Рациональные объяснения начали истончаться, уступая место первобытному, иррациональному страху.

Андрей! Хватит шутить! – его голос сорвался.

Тишина.

Она больше не была просто отсутствием звука. Она стала живой, давящей, наполненной ожиданием. Илья почувствовал, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с сырой погодой. Он оторвался от прибора. Логика и расчеты внезапно показались ему детскими игрушками, жалкими и бесполезными перед лицом этой белой бездны.

Кравцов! – заорал он, вкладывая в крик всю силу своих легких.

Ему показалось, что он услышал ответ. Очень тихий, на самой границе слышимости. Неразборчивый шепот, который мог быть чем угодно – стоном ветра, плеском волны, игрой его собственного воображения. Но в этом звуке ему почудилось что-то… зовущее.

Илья бросил теодолит и пошел в ту сторону, где исчез Андрей. Он сделал несколько шагов, потом еще. Камни под ногами были скользкими, поросшими мелким, мокрым мхом. Он постоянно оглядывался, боясь потерять из виду треногу прибора, свой последний ориентир, но она растворилась в тумане почти мгновенно. Теперь он был полностью дезориентирован.

Андрей! – снова позвал он. Его голос тонул, не находя отражения.

Он шел наугад, вытянув перед собой руки. Туман был таким густым, что казался осязаемым. Он касался лица холодной, влажной лапой, забивался в нос и рот, принося с собой привкус соли и гниющих водорослей. Илья споткнулся о камень, едва не упав, больно ударился коленом. Ругательство застряло в горле. Паника подступала ледяной волной, грозя парализовать волю.

Он остановился, пытаясь взять себя в руки. Нужно было думать. Море – справа. Скала – слева. Машина – сзади и вверх по тропе. Он медленно повернулся, пытаясь определить, где находится море. Его рокот был единственным ориентиром. Но и он обманывал. То казался ближе, то дальше, то окружал со всех сторон.

Илья решил возвращаться. К черту замеры, к черту работу. Нужно было просто найти дорогу к машине. Он пошел, как ему казалось, в обратном направлении, медленно, шаг за шагом, прощупывая почву ногой. Он не звал Андрея. Почему-то ему стало страшно нарушать эту тишину. Ему казалось, что если он закричит, то может привлечь внимание чего-то еще, кроме своего друга. Чего-то, что обитало в этом тумане и забирало голоса.

Он шел, как ему казалось, целую вечность. Время потеряло смысл, превратившись в череду напряженных шагов в никуда. Сердце колотилось где-то в горле, оглушая. Он уже был уверен, что заблудился, что ходит по кругу по этой проклятой каменной полке, когда его нога наткнулась на что-то мягкое. Он нагнулся. Тропа. Едва заметная, размытая, но это была она.

Облегчение было таким сильным, что у него подогнулись колени. Он почти побежал вверх по склону, цепляясь за мокрые пучки травы, не разбирая дороги. И через несколько мучительных минут он увидел перед собой темное, спасительное пятно – внедорожник Андрея.

Илья привалился к холодному металлу, тяжело дыша. Он был спасен. Он выбрался. Эта мысль была яркой и эгоистичной. И тут же ее сменила другая, леденящая.

Андрея не было.

Он обошел машину. Пусто. Он сел на водительское сиденье, включил фары. Их лучи беспомощно уперлись в белую стену в нескольких метрах впереди. Он нажал на клаксон. Пронзительный, резкий звук разорвал тишину, но туман тут же сожрал его, приглушил, сделал жалким. Илья сигналил снова и снова, долго, отчаянно, пока звук не стал казаться ему собственным криком.

Потом он замолчал и стал ждать. Он сидел в холодной машине и смотрел в белое ничто, вслушиваясь в тишину. Он ждал, что вот-вот из тумана появится знакомая фигура, что Андрей выйдет, посмеиваясь над его паникой. Он ждал пять минут. Десять. Двадцать.

Холод пробирал до костей. Но это был не холод тумана. Это был холод осознания. Андрей не придет. Что-то случилось.

Он завел машину. Двигатель взревел, и этот привычный, механический звук показался ему единственным реальным явлением в этом призрачном мире. Он развернул внедорожник, рискуя свалиться с невидимой обочины, и пополз обратно, в сторону городка. Он вел машину на первой скорости, вцепившись в руль побелевшими пальцами, и в его голове билась одна-единственная мысль, вытеснившая все остальные: «Я оставил его там. Я оставил его одного».

Дорога в Морскую Тишь показалась ему бесконечной. Когда он, наконец, въехал на единственную улицу, городок выглядел таким же вымершим, как и утром. Илья заглушил мотор у трактира и вывалился из машины. Ноги его не держали.

Он распахнул дверь «Прибоя». Внутри было несколько человек. Кирилл Замятин стоял за стойкой, протирая стакан. Он поднял на Илью свой тяжелый, немигающий взгляд.

Помогите, – выдохнул Илья. Слова давались с трудом. – Мой друг… он пропал. В тумане. Там… на площадке у маяка.

В трактире наступила тишина. Та самая, тяжелая, которую он уже знал. Замятин медленно поставил стакан на стойку. В его глазах не было ни удивления, ни сочувствия. Только мрачная, глухая констатация неизбежного.

Я же говорил вам уезжать, – тихо произнес он.

Это была не угроза и не упрек. Это была эпитафия.

Мне нужна помощь! – почти закричал Илья, чувствуя, как внутри поднимается волна бессильной ярости. – Нужно организовать поиски! Немедленно!

Замятин молча смотрел на него секунду, потом кивнул сидевшему в углу бородатому рыбаку. Тот тяжело поднялся и вышел, не сказав ни слова. Еще двое мужчин встали и молча последовали за ним. В их движениях не было суеты. Была лишь привычная, отработанная годами готовность к худшему.

Фонари. Веревки, – коротко бросил Замятин Илье. – В сарае за домом. И ждите здесь.

Илья остался один в полутемном трактире. Он ходил из угла в угол, как зверь в клетке. Он должен был что-то делать, бежать, искать, но понимал, что один в этом тумане он абсолютно беспомощен. Он был профессионалом, человеком, который решал сложные задачи. Но сейчас он столкнулся с чем-то, что не имело решения. Стихия. Судьба. Или что-то еще, чему он не хотел давать имени. Он думал об Алине. Как он скажет ей? Что он скажет?

Через четверть часа мужчины вернулись. Их было человек десять. В руках они держали мощные аккумуляторные фонари и мотки толстых веревок. Их лица были суровы и сосредоточены. Они не смотрели на Илью. Он был для них не просто чужаком, а причиной, катализатором беды.

Поехали, – сказал Замятин, и это был приказ.

Они вернулись на площадку у утеса. Уже начало смеркаться, и туман, смешавшись с сумерками, приобрел лиловый, мертвенный оттенок. Лучи фонарей выхватывали из мглы мокрые, блестящие камни, клочья жесткой травы, но тут же упирались в вязкую, непроглядную пелену.

Они разделились. Илья пошел с Замятиным. Они прочесывали каждый метр каменной полки.

Андрей! – кричал Илья, срывая голос.

Кравцов!

Его крики тонули в тумане, возвращаясь лишь глухим эхом от невидимой скалы. Мужчины искали молча. Они знали, что кричать бесполезно. Они искали не живого человека. Они искали то, что оставит море.

Илья снова и снова прокручивал в голове последние минуты. Их разговор. Свою дурацкую, самоуверенную фразу: «Не маленькие, не потеряемся». Каждое слово теперь отзывалось в нем физической болью, как удар под дых. Это была его вина. Его упрямство. Его слепота. Он привез Андрея сюда, на этот край земли, и подтолкнул его в объятия этого белого, безмолвного ужаса.

Они нашли его через два часа. Не на площадке. Его нашел один из рыбаков, который спустился по скользким валунам к самой кромке воды. Пронзительный крик прорезал туман.

Здесь!

Все сбежались на зов. Луч фонаря выхватил из черной, мечущейся у камней воды бледное пятно. Тело Андрея застряло между двумя огромными валунами, и волны лениво качали его, будто баюкая. Он лежал лицом вниз, и его светлые волосы, намокнув, казались темными. Рядом с ним в воде плавала вешка с ярко-оранжевым наконечником, ритмично стукаясь о камень.

Илья смотрел, и мир вокруг него перестал существовать. Не было ни тумана, ни холода, ни рева моря. Была только эта картина, выжженная в его мозгу светом фонаря. Его друг, его веселый, полный жизни коллега, превратившийся в безвольную куклу, которую треплет равнодушная стихия.

Мужчины, не говоря ни слова, слаженно и умело начали вытаскивать тело. Илья не мог пошевелиться. Его ноги словно вросли в камни. Он смотрел на мокрую, безжизненную спину в знакомой куртке и чувствовал, как внутри него что-то обрывается. Это был не просто фундамент его рационального мира. Это была несущая стена. И она рухнула, погребая под обломками все, во что он верил: порядок, логику, справедливость.

Замятин подошел и встал рядом. Он смотрел не на тело, а на Илью.

Туман всегда что-то забирает, – тихо сказал он. И в его голосе не было злорадства, только тяжелая, вековая усталость. – Он берет свою плату за то, что его тревожат.

Илья не ответил. Он ничего не видел и не слышал. Он смотрел на оранжевый наконечник вешки, который все так же упрямо и бессмысленно стучался о мокрый гранит, и понимал, что этот звук будет преследовать его до конца его дней. Это был звук трагедии. Его личной трагедии. И он знал с абсолютной, леденящей душу уверенностью, что это только начало.

Шепот в ее голове

Дни после похорон слиплись в один серый, влажный ком. Время утратило привычное деление на утро, день и вечер, превратившись в тягучую, дурную бесконечность, отмеченную лишь приливами и отливами невидимого за стеной тумана моря. Похороны Андрея были быстрыми и скупыми, как и все в этом краю. Несколько рыбаков с непроницаемыми лицами помогли донести до кладбищенского холма простой, грубо сколоченный ящик. Местный священник, сухой старик с глазами, выцветшими от соли и времени, говорил слова, которые ветер тут же рвал в клочья и уносил в белую мглу. Не было слез, не было причитаний. Была лишь тяжелая, свинцовая покорность судьбе, которую эти люди, казалось, впитывали с молоком матери. Они смотрели не на Илью и Алину, а сквозь них, словно те были лишь досадными, прозрачными помехами в вечном диалоге городка со стихией, которая снова взяла свою дань.

Алина стояла, не шевелясь, маленькая, хрупкая фигурка в черном, единственная живая деталь в этом монохромном пейзаже, которая казалась неуместной. Она не плакала. Ее горе было слишком велико для слез; оно было сухим, колючим, оно выжгло ее изнутри, оставив лишь пустую, звенящую оболочку. Илья стоял рядом, держа ее за ледяную руку, и чувствовал себя чужаком вдвойне. Чужаком в этом городке, и теперь – чужаком рядом с ней. Пропасть, разверзшаяся между ними в день гибели Егорыча, после смерти Андрея стала бездонной. Он пытался докричаться до нее через эту пропасть словами логики и утешения, но они падали в пустоту, не находя отклика.

Дом на холме превратился в склеп. Они двигались по нему бесшумно, как тени, боясь нарушить плотную, осязаемую тишину, пропитанную запахом сырости и невысказанной вины. Илья часами сидел за столом, уставившись в погасший экран ноутбука. Его мир, мир четких линий, расчетов и планов, рухнул. Проект отеля казался теперь кощунственной, абсурдной затеей, детской игрой в песочнице на краю кладбища. Он пытался заставить себя делать необходимые звонки – родителям Андрея, в офис, – но слова застревали в горле. Как объяснить то, что он и сам не понимал? Как сказать убитой горем матери, что ее сын растворился в молочной взвеси, откликнувшись на зов, которого не было? Он сказал про несчастный случай. Поскользнулся на мокрых камнях, упал, ударился головой. Ложь была гладкой, правильной, но она скребла его изнутри наждачной бумагой.

Алина почти не выходила из спальни. Она лежала на кровати, отвернувшись к стене, и смотрела на узор сырых разводов на дощатой обшивке. Она не спала. Илья знал это. Он чувствовал напряжение ее неподвижного тела через всю комнату. Иногда он приносил ей еду – хлеб, сыр, кружку чая, – и она послушно съедала несколько кусков, не чувствуя вкуса. Ее большие, когда-то сияющие глаза стали тусклыми и огромными на осунувшемся, прозрачном лице. В них застыло выражение глухого, затаенного ужаса, который Илья не мог ни понять, ни развеять.

Впервые она услышала это на четвертую ночь. Туман в тот вечер был особенно плотным. Он не просто окутывал дом, он давил на него, просачивался сквозь щели, делая воздух в комнатах тяжелым и холодным. Звук прибоя доносился глухо, утробно, словно земля говорила во сне на своем древнем, непонятном языке. Илья, измученный бессонницей и чувством вины, наконец провалился в тяжелое, вязкое забытье.

Алина лежала с открытыми глазами, вслушиваясь в ночь. Тишина. Дыхание Ильи. Гудение крови в ушах. Монотонный, бесконечный рокот моря. И вдруг, среди этого рокота, она различила еще один звук. Он был невероятно тихим, тонким, как паутинка. Он не был похож ни на стон ветра в трубе, ни на скрип старого дерева. Это был звук, имеющий интонацию. Он напоминал далекий, едва различимый отзвук женского голоса, напевающего мелодию без слов.

Она замерла, перестав дышать. Сердце споткнулось и забилось часто, мелко, как пойманная птица. Она прислушалась. Звук пропал. Наверное, показалось. Игра воображения, истощенного горем и бессонницей. Она закрыла глаза, пытаясь заставить себя уснуть. Но сон не шел. Она снова прислушалась к ночи. И снова его услышала. Теперь чуть отчетливее. Это действительно был голос. Нежный, высокий, меланхоличный. Он не пел, а звал. Он произносил ее имя. Растягивая гласные, превращая его в часть морской колыбельной.

А-ли-и-на…

Звук шел со стороны окна, со стороны моря. Он вплетался в шум волн, становясь его частью, его сокровенным смыслом. Холод, не имеющий отношения к температуре в комнате, медленно пополз по ее ногам, поднимаясь к сердцу. Это был первобытный, инстинктивный страх, страх перед тем, что лежит за гранью понимания.

Она резко села в кровати.

– Илья! – ее шепот был громким в тишине комнаты.

Он что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок.

– Илья, проснись! – она потрясла его за плечо.

Он рывком сел, непонимающе глядя в темноту.

– Что? Что случилось? Алина?

– Ты слышишь? – прошептала она, указывая на окно.

Он напряг слух, прислушиваясь. На его лице отражалось лишь недоумение.

– Что слышу? Ветер. Море. Что еще?

– Голос, – ее голос дрожал. – Женский голос. Он зовет меня.

Илья смотрел на нее несколько секунд. В тусклом свете, проникавшем в окно, ее лицо казалось лицом незнакомого, испуганного ребенка. Он мягко обнял ее, прижав к себе. Она дрожала всем телом.

– Алинушка, милая, там никого нет, – сказал он так ласково, как только мог. – Это просто нервы. Стресс. Ты так измучена… Тебе кажется. Ветер иногда издает странные звуки, завывая в щелях. Помнишь, в старом доме у моей бабушки тоже так было?

– Нет, – она покачала головой, не отрывая взгляда от темного прямоугольника окна. – Это не ветер. Я точно слышала. Он звал меня по имени.

– Милая, послушай меня, – он взял ее лицо в свои ладони, заставляя посмотреть на него. – Это называется слуховая галлюцинация. Это нормальная реакция психики на сильнейший шок. Твой мозг пытается справиться с горем и ищет выход. Он обманывает тебя. Поверь мне. Там ничего нет.

Он говорил уверенно, убедительно. Его слова были кирпичиками, из которых он пытался наспех выстроить стену между ней и тем ужасом, что сочился из ночной мглы. Алина смотрела на него, и ей отчаянно хотелось ему поверить. Ей хотелось укрыться за этой стеной, вернуться в его понятный, логичный мир. Но она слышала то, что слышала. И холод внутри не отступал.

– Я боюсь, Илья, – прошептала она.

– Я здесь. Я с тобой. Ничего не бойся. Давай попробуем уснуть.

Он уложил ее обратно, обнял так крепко, словно мог удержать ее в этом мире одними своими руками. Алина закрыла глаза, но продолжала слушать. Голос затих. Но она знала, что он не исчез. Он просто затаился там, в тумане, за стеклом, и ждал.

Следующие дни превратились в пытку. Днем, когда серая мгла за окном немного редела, превращаясь в мутную взвесь, голос молчал. Но его присутствие ощущалось во всем. В давящей тишине дома, в тревожных криках чаек, в неумолчном рокоте моря. Алина стала бояться оставаться одна. Она ходила за Ильей по пятам, из комнаты в комнату. Когда он сидел за столом, пытаясь разобраться с бумагами, она садилась в кресло в углу и молча смотрела на него. Когда он шел на кухню, чтобы вскипятить воду, она шла за ним и стояла в дверях. Ее молчаливое, напряженное присутствие действовало на нервы.

Илья пытался бороться. Он старался говорить с ней, вспоминал их московскую жизнь, их друзей, их планы. Он говорил о будущем, о том, что они скоро уедут отсюда, вернутся домой, и все это останется позади, как страшный сон. Его слова были пустыми, они не имели веса в этом пропитанном скорбью воздухе. Алина слушала его, кивала, но ее глаза оставались отсутствующими. Она была не здесь. Она прислушивалась к чему-то другому.

Он предложил ей порисовать. Раньше это было ее спасением, ее способом говорить с миром. Она достала альбом, карандаш. Ее рука замерла над чистым листом. Несколько раз она пыталась провести линию, но карандаш выводил лишь хаотичные, дрожащие штрихи. Она смотрела на них с отвращением, потом с силой захлопнула альбом и больше к нему не прикасалась. Ее мир образов тоже умер. Остался только страх.

С наступлением сумерек, когда туман снова сгущался, обволакивая дом плотным, непроницаемым коконом, он возвращался. Шепот. Сначала тихий, далекий, как воспоминание. Потом все настойчивее, ближе. Он уже не просто звал ее по имени. Он уговаривал, манил, обещал. Что он обещал, Алина не могла разобрать. Слова распадались, тонули в шуме прибоя, но интонация была ясной – нежной, вкрадчивой, обещающей покой и избавление от боли.

Иди ко мне… Здесь так спокойно… Вся боль уйдет…

– Ты снова это слышишь? – спрашивал Илья, видя, как она замирает посреди комнаты, ее лицо становится напряженным, а зрачки расширяются.

Она лишь молча кивала, прижимая руки к ушам.

Он подходил к окну, распахивал его. В комнату врывался холодный, влажный воздух, пахнущий солью и гниющими водорослями, и оглушительный шум моря.