Искушение Ксилары. Книга третья бесплатное чтение

Глава 1. Шепот Черного Камня

Последний разрыв облаков, последний клочок тусклого серого неба остался позади, отрезанный острым краем черной базальтовой стены. Свет, и без того скудный, угас, словно испуганная свеча. Его сменило другое свечение – фосфоресцирующее, багрово-лиловое, исходящее из самой глубины колоссальной расщелины. Оно не освещало, а указующе подсвечивало, выхватывая из тьмы зубчатые выступы, зияющие провалы и змеящуюся вниз, едва заметную тропу.

Ксилара сделала первый осознанный шаг вниз. Нога, обутая в мягкий, но прочный сапог из кожи талаксонского оленя, встретила не просто камень. Она встретила сопротивление. Не физическое, а магическое. Воздух в Расщелине Теней был густым, тягучим, словно сироп. Каждый вдох требовал усилия, каждый выдох был медленным, вымученным освобождением. И с каждым шагом это давление нарастало, давило не на тело, а на разум, на самое ядро ее существа.

Это была чужая магия. Древняя, как сам камень, и живая, как голодный зверь. Она не была нейтральной или безразличной. Она была враждебной, испепеляюще-чуждой. Она обволакивала ее, просачивалась сквозь поры кожи, цеплялась липкими пальцами за края сознания, пытаясь найти щель, слабину, через которую можно было бы проникнуть внутрь и выжечь все, что делало ее Ксиларой.

Она шла, прижимаясь ладонями к шершавой, холодной стене, не столько для опоры, сколько для того, чтобы ощутить хоть какую-то связь с реальностью, которая стремительно ускользала. Тропа была узкой, шириной в две ее ступни, и зигзагообразной, будто вырезанной в скале в припадке безумия. Один неверный шаг, одно скольжение – и пропасть, черная, бездонная, готовая принять ее в свои беззвучные объятия.

Но физическая опасность была лишь фоном, назойливым шумом по сравнению с симфонией ужаса, что играла внутри нее. Ее дар, ее проклятие и благословение, зажатое в тиски серебряным кольцом-оберегом Элриндора, бунтовал.

Он не просто шевелился. Он бился, метался, рвался на свободу, как дикий зверь, почуявший кровь. Но кровью здесь, в этой бездне, был не страх, не чистая эмоция. Здесь, в подземном царстве дроу, воздух был пропитан чем-то иным, более острым, более изощренным и… знакомым.

Эхом. Тысяч, десятков тысяч извращенных, исковерканных желаний.

Они доносились снизу, из багрового сияния Имордиса, как ядовитые испарения. Она не слышала их ушами; ее дар улавливал их напрямую, проецируя прямо в ее сознание. Обрывки образов, вспышки ощущений, шепоты темных страстей.

Вот холодная, острая как бритва жажда власти, желание сломать волю другого, услышать хруст костей под своими пальцами. Вот сладострастный, томный голос, мечтающий о полном подчинении, о растворении в чужой воле, о боли как о высшей форме наслаждения. Вот пронзительный, почти детский голосок, жаждущий всего лишь капли внимания, готовый ради этого на любое унижение. А вот древнее, размеренное, как биение каменного сердца, желание – творить. Создавать формы из хаоса, высекать красоту из страдания, лепить судьбы, как глину.

Это был хор безумия. Оргия пороков, возведенных в абсолют. И ее дар, ее «Чароцвет», созданный для того, чтобы пробуждать страсть, узнавал в этом хаосе родственную стихию. Он рвался к ней, тянулся, как растение к гнилостному, но питательному солнцу.

И впервые за все время, с того самого момента, как она очнулась в этом теле и обнаружила в себе эту ужасную силу, Ксилара почувствовала не страх. Не омерзение. Не панику.

Она почувствовала ответный, темный интерес.

Щелочь ужаса, что всегда поднималась в горле при неконтролируемых всплесках дара, на этот раз была смешана с чем-то горьковато-сладким, возбуждающим. Ее сердце, которое должно было бешено колотиться от страха, билось ровно и сильно, посылая по жилам волны не адреналина, а странного, предвкушающего возбуждения.

«Что со мной?» – пронеслось в ее голове мимолетной, слабой искрой здравого смысла. Но искра тут же угасла, задавленная тяжестью окружающей магии и нарастающим гулом в крови.

Она остановилась на крошечном уступе, прижавшись спиной к скале, чтобы перевести дух. Ладонь, лежавшая на камне, внезапно ощутила не просто холодную шершавость. Она ощутила… вибрацию. Слабую, едва уловимую, исходящую из самой глубины породы. Это был не гул подземных рек или движение плит. Это был шепот. Сам черный камень шептал ей что-то на своем древнем, непонятном языке.

Она закрыла глаза, пытаясь отгородиться, но это лишь усилило внутренние ощущения. Ее дар, приглушенный, но не уснувший, улавливал эти каменные вибрации и переводил их на язык, который она могла понять. Язык желаний.

Камень желал покоя. Вечного, нерушимого, холодного покоя. Но что-то – магия дроу, их постоянное присутствие, их кипящие, грешные страсти – нарушало этот покой. И камень, эта гигантская, живая сущность, отвечала на это нарушение. Он впитывал в себя все эти эмоции, как губка впитывает яд, и теперь сам источал их обратно, усиленные, перекрученные, пропитанные собственной вековой тоской и ненавистью.

Ее дар пил этот ядовитый нектар и креп.

Она почувствовала, как по ее спине, под тонкой тканью дорожного платья, пробежал холодок. Но он был приятным. Как легкая ласка кожи в душной комнате. Она снова посмотрела вниз, в багровую муть. Оттуда, сквозь общий гул, стал проступать отдельный, четкий поток. Чье-то мощное, сконцентрированное желание. Желание обладать. Коллекционировать. Заточить в стеклянный саркофаг что-то прекрасное и хрупкое, чтобы созерцать его неподвижное совершенство.

Малекар. Архитектор.

Имя, которое она слышала лишь в шепотах и предостережениях, всплыло в ее сознании, и ее дар отозвался на него не страхом, а любопытством. Голодным, ненасытным любопытством.

«Он хочет меня в свою коллекцию», – подумала она, и мысль эта не вызвала ужаса. Вместо этого в глубине ее живота зажглась крошечная, тлеющая искра. Искра вызова. Искра того самого темного интереса.

Что будет, если столкнуть его холодную, аналитическую страсть к обладанию с ее собственным, вырвавшимся на свободу «Чароцветом»? Что родится из этого союза? Разрушение? Или нечто новое, невиданное?

Она сжала пальцы, и ее ногти с легким скрежетом впились в шершавый базальт. Боль была острой, чистой, отрезвляющей. Она напомнила ей о том, кто она. Маша. Офисная мышь, затерявшаяся в теле маг-дворянки. Та Маша боялась бы. Кричала бы. Рвалась бы обратно.

Но Ксилара… Ксилара чувствовала, как по ее жилам течет что-то иное. Кровь аристократки? Или просто яд этого места, уже начавший свое дело?

Она оттолкнулась от стены и сделала следующий шаг. Более уверенный. Тропа пошла круче, петляя между гигантскими, похожими на клыки сталактитами, свисавшими с края расщелины. Воздух становился гуще, насыщеннее. К едкой сере и смраду тления добавился новый оттенок – тяжелый, дурманящий аромат, похожий на смесь пачули, черного перца и чего-то цветочного, но с гнилостной нотой. Пряности Имордиса. Афродизиак, витающий в самом воздухе.

Ее дар взволнованно забился, вдыхая этот аромат. Он стал более настойчивым, более требовательным. Он шептал ей, что внизу есть существа, чьи желания столь же сильны, сколь и извращенны. Что они ждут. Что они почуяли ее. Чужую. Новую. Желанную добычу.

И она должна была с ними играть. Не убегать. Не прятаться. Играть по их правилам. Но ее правила будут иными.

Она коснулась пальцами серебряного кольца Элриндора. Холод металла, хранивший память о его ясном, холодном уме, о его сдержанной страсти, на мгновение вернул ей кусочек самой себя. Ту, что любила. Ту, что шла на смертельный риск ради спасения другого.

«Я иду за тобой, эльф», – прошептала она беззвучно, и в ее голосе, даже мысленном, прозвучала сталь.

Но тут же, следом, из самых потаенных уголков ее души, поднялся другой голос. Тихий, шипящий, полный темного любопытства.

А что, если он не захочет, чтобы его спасали? Что, если ему понравится быть сломанным? Что, если… мне понравится его ломать?

Она резко встряхнула головой, прогоняя наваждение. Это был шепот черного камня. Шепот Имордиса. Она не должна ему поддаваться.

Но зерно было посажено. И оно уже пускало корни в удобренной страхом и возбуждением почве ее души.

Она продолжила спуск. Тропа вывела ее на относительно широкий карниз. Слева зияла пропасть, справа возвышалась стена, испещренная темными входами в пещеры. Из одного такого входа доносилось мягкое, зеленоватое свечение и… звук. Приглушенные стоны, смешанные со смехом. И щелканье бича.

Ее дар тут же среагировал, потянувшись к этому месту, как компасная стрелка. Оттуда исходила волна интенсивного, почти животного удовольствия, замешанного на боли и полной отдачи себя во власть другого.

Ксилара замерла, прислушиваясь. Ее дыхание перехватило. Не от отвращения. От… понимания. Ее дар анализировал, разлагая этот коктейль эмоций на составляющие: жгучий восторг подчинения, пьянящая власть доминирования, сладкая боль разрыва плоти… и под этим всем – глубокая, всепоглощающая скука, которую пытались затопить этими крайними ощущениями.

И этот коктейль был… привлекательным. Соблазнительным. Он манил ее зайти внутрь, присоединиться, стать частью этого темного танца.

Она сделала шаг в сторону пещеры. Затем второй. Ее рука сама потянулась к кольцу-оберегу. Всего на мгновение. Всего на один вдох. Просто посмотреть. Просто почувствовать всю полноту этой… свободы. Свободы от морали, от жалости, от самой себя.

Пальцы коснулись холодного серебра.

И в этот момент из глубины туннеля донесся особенно громкий, срывающийся стон, полный настоящей, неигровой боли.

Этот звук врезался в нее, как лезвие. Он прорезал дурман дара и магии этого места. Он напомнил ей о хрусте костей Кэлана, о крови на ее руках, о пустоте в глазах тех, кто становился рабом ее чаров. Он напомнил ей, к чему ведет этой дорога.

Она резко отдернула руку, словно обжегшись. Сердце ушло в пятки, а затем снова забилось в груди, но теперь это был стук панического, отрезвляющего страха.

«Нет», – строго сказала она себе вслух. Звук ее собственного голоса, хриплый, но твердый, стал якорем в этом море безумия. – «Не сейчас. Не здесь».

Она отвернулась от пещеры и продолжила путь, почти бегом, стараясь не смотреть по сторонам, сосредоточившись только на тропе под ногами. Но шепот уже был услышан. Темный интерес был разбужен. И он не исчез. Он лишь затаился, затаился в самой глубине ее существа, как спящий змей, согретый теплом ее крови и обещанием будущей охоты.

Она спускалась все ниже. Багровый свет становился ярче, превращаясь в зарево, освещающее гигантскую, непостижимую панораму подземного мира. Очертания города Имордис проступали вдали, смутные и грандиозные. Давление магии стало почти невыносимым, выжимающим слезы из глаз. Но ее дар больше не бунтовал. Он затих, превратившись в острое, холодное, бдительное лезвие, нацеленное в сердце грядущей бури.

Ксилара шла навстречу своей судьбе. И часть ее, та самая, что когда-то была Машей, боялась. Но другая часть, рожденная из шепота черного камня и эха тысяч извращенных желаний, с нетерпением ждала этого.

Впервые за долгое время она чувствовала себя… живой. По-настоящему, опасно живой. И это было страшнее любого страха.

Глава 2. Короли Лифта

Последние метры спуска слились в одно сплошное, мучительное напряжение. Багровый свет, бывший когда-то далеким заревом, теперь заливал все вокруг, отбрасывая густые, почти физически осязаемые тени. Воздух стал еще гуще, насыщенный влажным жаром, исходящим из недр, и тем дурманящим коктейлем запахов, что теперь можно было различить по отдельности: горечь серы, сладость тления, пряная пыльца невиданных грибов и едкий, животный запах пота, страха и возбуждения.

Наконец, ее нога ступила на ровную, отполированную до зеркального блеска поверхность. Дно Расщелины Теней. Оно оказалось не усеянным костями и обломками, каким она его представляла, а гладким, как дно чаши, черным базальтовым плато. И это плато было неестественно ровным, явно обработанным могущественной магией или титаническим трудом.

Но все это – и свет, и воздух, и сама плоскость под ногами – померкло перед тем, что открылось ее взору.

Плато упиралось в колоссальную, уходящую ввысь, в багровую дымку, стену. И в этой стене зиял гигантский проем, арка, достаточно высокая, чтобы в нее мог въехать замок на колесах. Из проема доносился оглушительный грохот, лязг металла и… стонущий, многоголосый хор, в котором нельзя было разобрать слов, но можно было безошибочно уловить отчаяние, боль и истощение.

Ксилара медленно подошла ближе, ее шаги эхом отдавались в неестественной тишине самого плато. И тогда она увидела его.

Лифт. Это слово, привычное для ее прошлой жизни, вызывавшее ассоциации с тесными кабинами и скучными поездками на работу, здесь обрело новый, поистине инфернальный смысл.

Это была гигантская платформа, вытесанная из цельной скалы, размером с городскую площадь. Она покоилась на массивных, темных, покрытых рунами блоках, которые, казалось, вросли в сам камень. Но поражало не это. Поражало то, что приводило эту махину в движение.

Сотни существ. Возможно, тысячи. Они стояли в несколько ярусов на гигантских, похожих на весла рычагах, прикрепленных к платформе сложной системой блоков и цепей. Это были рабы. Разные расы: люди, эльфы с обрезанными ушами, низкорослые, истощенные гномы, даже несколько беаров, чья могучая мускулатура была испещрена шрамами и вздувшимися от напряжения венами. Все они были измождены до предела, кожа да кости, обтянутые серой, потрескавшейся кожей. На многих не было одежды, только набедренные повязки, и тела их были покрыты гноящимися язвами, следами бичей и ожогов.

Они раскачивались на рычагах, подчиняясь оглушительному ритму огромного барабана, что висел над платформой. С каждым ударом, от которого содрогалась сама воздух, они дружно наваливались всем телом, с стоном выкрикивая одно и то же слово на языке дроу, которое она не понимала, но чей смысл был ясен: «Тяни!».

И платформа, со скрежетом и гулом, медленно, неумолимо поднималась вверх, по гигантским каменным направляющим, исчезая в арке.

Это был конвейер, перемалывающий жизни. Адская машина, работающая на крови и поте. И над всем этим царила фигура, восседавшая на возвышении из черного дерева и кости, с которого открывался вид на всю эту каторжную симфонию.

Дроу. Высокий, мускулистый, с кожей цвета полированного обсидиана и длинными, белыми, как лунный свет, волосами, заплетенными в сложную воинскую косу. Его черты были острыми, жестокими, а глаза – двумя каплями расплавленного серебра, в которых не было ничего, кроме холодного, расчетливого садизма. Он был облачен в черную, отлично сидящую кожаную униформу, увешанную шипами и символами его должности. В одной руке он держал короткий, гибкий бич, с которого капала свежая кровь. Этим бичом он время от времени щелкал по воздуху, и хлопок был громче барабанного боя, заставляя рабов вздрагивать и напрягаться еще сильнее.

Это был Век'тар. Начальник стражи Лифта. Король этого крошечного ада.

Ксилара замерла на краю плато, чувствуя, как ее дар, до этого бывший острым и холодным инструментом, внезапно встрепенулся. Он уловил исходящие от Век'тара волны удовольствия. Не простого удовлетворения от работы, а глубокого, сладострастного наслаждения от тотальной власти над другими, от вида страдания, от звуков ломающихся тел и душ. Это желание было простым, как удар ножа, и столь же смертоносным.

Она попыталась отступить в тень, но было поздно. Серебряные глаза Век'тара скользнули по плато и остановились на ней. На его тонких, изогнутых в насмешливую ухмылку губах не дрогнул ни один мускул, но в его взгляде вспыхнул интерес. Интерес охотника, заметившего диковинную, новую дичь.

Он неспешно поднялся с своего трона и сделал ей знак пальцем, унизительный и повелительный, подзывая к себе.

Ксилара почувствовала, как по спине пробежал ледяной пот. Инстинкт кричал бежать, но разум понимал – бежать некуда. Путь назад был отрезан. Она сделала шаг, затем другой, заставляя ноги подчиняться. Каждый шаг по отполированному камню отдавался в висках тяжелым стуком. Лязг цепей, стоны рабов, грохот барабана – все это сливалось в оглушительный гул, под который ее сердце било частую, тревожную дробь.

Она остановилась в нескольких шагах от него, пытаясь дышать ровно, но густой, пропитанный болью воздух обжигал легкие.

– Ну, что у нас здесь? – его голос был низким, сиплым, словно скрипом несмазанных механизмов. – Свеженькая. И пахнешь… поверхностью. Светом. Грязью.

Его глаза медленно, оценивающе скользнули по ее фигуре, от запыленных сапог до спутанных волос. Взгляд был оскорбительно плотским, но не вожделеющим, а изучающим, как мясник изучает тушу.

– Архитектор ждет гостя, – выдавила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я должна попасть в Имордис.

Век'тар рассмеялся. Звук был похож на сухой треск ломающихся костей.

– Все хотят попасть в Имордис, девчонка. Но не все достойны. Лифт – это врата. А врата должны охраняться. Ты должна доказать, что заслуживаешь чести быть перемолотой нашими жерновами.

Он повернулся и указал бичом в сторону. Ксилара последовала за его взглядом и почувствовала, как земля уходит из-под ног.

От края платформы, прямо над зияющей, черной как смоль пропастью, был перекинут мост. Он был не из камня, а из какого-то темного, отливающего металлом дерева, и настолько узкий, что по нему можно было пройти, только балансируя, вытянув руки в стороны. Шириной не более ее ступни. И без единого перила. Снизу, из пропасти, доносился леденящий душу ветер и тот самый сладковатый запах тления, что теперь ассоциировался у нее с неминуемой гибелью.

– Пройдешь – получишь право на билет вниз, – голос Век'тара прозвучал прямо у ее уха. Он подошел так близко, что она почувствовала исходящее от него тепло и запах крови, пота и дорогого, терпкого парфюма. – Оступишься… ну, наши жернова перемалывают не только мускулы. Падаль тоже сгодится на удобрения.

Это было не испытание. Это была казнь. Изощренная и театральная. Он наслаждался моментом, предвкушая, как ее тело, такое хрупкое и чистое, сорвется вниз, в темноту.

Ксилара посмотрела на мост, и ее внутренности сжались в ледяной ком. Страх, настоящий, животный, парализующий страх, сковал ее. Она не была акробатом. Она была офисной работницей, которая максимум могла пройти по бордюру. Мысли путались, в висках стучало. Она почувствовала, как ее дар, до этого притихший, зашевелился, уловив ее собственный, всепоглощающий ужас. Он отреагировал на него, как на пищу, но не сладкую, а горькую, неприятную.

И в этот момент Век'тар, желая подлить масла в огонь, снова щелкнул бичом. Острое, жгучее жало с размаху хлестнуло ее по бедру, разрезая ткань и оставляя на коже тонкую, кровоточащую полосу.

Боль была острой, унизительной. Но именно она стала толчком. Ярость, внезапная и слепая, смешалась со страхом. Ее дар, до этого бывший лишь сенсором, вдруг среагировал на эту ярость, на это желание защититься, уничтожить обидчика.

Она не думала. Не планировала. Сработал инстинкт, отточенный в мире, где выживал сильнейший.

Ее голова резко повернулась, и ее взгляд, зеленый и яростный, впился в серебряные глаза Век'тара. Она не пыталась вселить в него страсть. Сама мысль об этом была омерзительна. Нет. Она сконцентрировалась на своем собственном страхе. На том леденящем ужасе, что вызывала у нее эта пропасть. Она взяла этот ужас, этот чистый, неразбавленный животный инстинкт самосохранения, и через взгляд, через ярость, через свою волю, она… вложила его в него.

Ее дар, «Чароцвет», всегда стремившийся создавать желание, на этот раз создал нечто иное. Он стал зеркалом. Он отразил ее страх, умножил его и вогнал, как отравленный клинок, прямо в его сознание.

Эффект был мгновенным и ужасающим.

Ухмылка застыла на лице Век'тара. Его серебряные глаза внезапно округлились, зрачки расширились, поглощая радужку. Он вздрогнул всем телом, словно его ударили током. Его рука с бичом дрогнула, и оружие с тихим стуком упало на камень.

– Нет… – это был не повелительный окрик, а сдавленный, детский шепот.

Он отшатнулся от края плато, хотя до пропасти оставалось несколько метров. Его дыхание стало частым, прерывистым, из горла вырывались хрипы. Он смотрел не на нее, а в пространство перед собой, словно видя что-то, чего не видел никто другой.

– Нет… убери… высота… – он забормотал, его тело начало трястись мелкой, неконтролируемой дрожью.

Он медленно, как в кошмарном сне, опустился на колени, затем его тело сжалось в позе эмбриона. Он прижался лбом к холодному камню, зажмурился, зарывшись пальцами в свои белые волосы, и издал протяжный, полный абсолютного, нечеловеческого ужаса стон. По его мощным, одетым в кожу плечам пробежала судорога. Он был парализован. Скован всепоглощающей фобией, которую его разум, не знавший страха, не мог обработать и отвергнуть.

Лязг и стоны вокруг стихли. Рабы, на мгновение забыв о барабане и надсмотрщиках, с изумлением смотрели на своего повелителя, беспомощно лежащего в панике на полу. В воздухе повисло ошеломленное, звенящее молчание, нарушаемое лишь его сдавленными рыданиями.

Ксилара стояла, переводя дух. Ее собственный страх куда-то испарился, вытесненный шоком от содеянного. Она впервые использовала дар не как проклятие, влекущее за собой ответную волну страсти, а как оружие. Чистое, целенаправленное, без побочных эффектов. Она вселила в него не любовь, а ужас. И это сработало. Сработало слишком хорошо.

Она посмотрела на его содрогающуюся спину, и ее охватила странная смесь триумфа и омерзения. Она не радовалась этой победе. Она была потрясена той силой, что таилась в ней. Силой, которая могла не только соблазнять, но и калечить. Ломать разум.

Собрав волю в кулак, она оторвала взгляд от Век'тара и шагнула на мост.

Дерево под ногами оказалось на удивление прочным, но скользким. Ветер, дующий из пропасти, пытался сбить ее с ног, трепал одежду и волосы. Она не смотрела вниз, глядя только перед собой, на противоположный край, сосредоточившись на каждом микроскопическом движении мышц, на балансе. Ее дар, утихший после выброса, теперь работал иначе. Он не шептал о желаниях, а сканировал пространство вокруг, предупреждая о порывах ветра, о малейшей вибрации моста, словно стал частью ее собственной нервной системы.

Шаг. Еще шаг. Сердце стучало, но ровно, как метроном, отмеряя ритм этого смертельного танца. Она чувствовала на себе взгляды – и рабов, и нескольких стражников, которые замерли в нерешительности, не зная, что делать со своим начальником.

Она шла, и с каждым шагом ее уверенность росла. Она не была больше жертвой, которую ведут на убой. Она была тем, кто прошел через страх и использовал его как оружие.

Наконец, ее нога ступила на твердую скалу на другой стороне пропасти. Она обернулась.

Мост позади. Век'тар все так же лежал, прижавшись к полу, маленький, жалкий комок страха на фоне гигантской машины для рабского труда. Его империя рухнула в одно мгновение, сокрушенная его же собственным, вывернутым наизнанку страхом.

Один из стражников, помоложе, с опаской глянув на нее, подошел к платформе и жестом приказал рабам возобновить работу. Барабан пробил новый ритм. Лязг и стоны возобновились, но теперь в них слышалась новая нота – смутная, едва уловимая надежда. Или просто любопытство.

Ксилара повернулась к арке, за которой ждал лифт и путь вниз, в самое сердце тьмы. На ее бедре саднила ранка от бича, напоминая о боли и унижении. Но в душе бушевало нечто иное. Не страх. Не отвращение.

Осознание. Осознание того, что ее дар – это не просто проклятие, с которым нужно бороться. Это глина. И она только что начала учиться лепить из нее ту форму, какая ей нужна. Пусть уродливую, пусть страшную, но свою.

Она сделала шаг навстречу грохочущему чреву лифта, чувствуя, как багровый свет Имордиса омывает ее лицо, словно приветствуя новую, неожиданную гостью. Гостью, которая только что свергла своего первого короля в этом подземном мире.

Глава 3. Глаза в Тьме

Пространство перед гигантской каменной платформой было не пустым. Оно представляло собой предвратную зону – обширный грот, выдолбленный в скале, где царила своя, отлаженная годами жестокости, жизнь. Здесь, в полумраке, нарушаемом лишь алым светом магических кристаллов, вмурованных в стены, копошились тени. Десятки, сотни рабов, ожидавших своей очереди на изнурительную смену у рычагов. Их сменщики, едва держащиеся на ногах, выползали из-под платформы, покрытые липкой смесью пота, крови и угольной пыли, и тут же падали без сил в отведенные для них ниши, где их обмывали и кое-как перевязывали такие же, как они, рабы-слуги.

Воздух был насыщен запахом немытых тел, гноя, жареной похлебки и все того же, дурманящего разум, аромата пряностей. Но здесь, в этой гигантской человеческой муравьиной куче, к нему добавлялся еще и тяжелый дух отчаяния, такой густой, что его, казалось, можно было резать ножом.

Ксилару, все еще опьяненную странной победой над Век'таром, эта картина отрезвила в мгновение ока. Триумф испарился, оставив после себя горький привкус реальности. Она лишь нанесла удар по одному из бесчисленных щупалец этого монстра. Сам монстр – Имордис – был жив, могущественен и ждал ее внизу.

Стражи, те самые, что наблюдали за падением своего начальника, теперь смотрели на нее с новым выражением. В их глазах не было ни ярости, ни мести. Был холодный, отстраненный расчет и… опаска. Они видели, как она, не прикоснувшись к нему, обратила в трепещущий комок страха одного из самых жестоких надсмотрщиков. Для них это была не магия любви или страсти, о которой они, возможно, слышали. Это было нечто иное, более жуткое и непонятное. Нечто, достойное уважения, граничащего со страхом.

Один из них, старший по званию, судя по более сложной эмблеме на наплечнике, молча указал ей жестом на зияющий проем под платформой, где в полумраке угадывалась огромная каменная плита – собственно, палуба лифта.

Она кивнула и пошла, чувствуя, как десятки глаз рабов провожают ее. В их взглядах не было ненависти. Было пустое, апатичное любопытство. Они видели новую диковинку, которая, возможно, скоро разделит их участь или умрет еще до спуска.

Шагнув на каменную плиту, она почувствовала, как под ногами вибрирует мощная энергия. Это не была магия в привычном понимании. Это была накопленная, кинетическая энергия тысяч жизней, потраченных впустую на подъем и спуск этой махины. Лифт был не просто транспортом. Он был гигантским аккумулятором страдания.

Платформа была пустынной. Лишь у самых краев, в тени массивных цепей и противовесов, виднелись какие-то ящики и бочки с припасами. Она отошла к центру, подальше от края, за которым зияла черная пустота шахты. Грохот работающего механизма сверху был оглушительным, но здесь, внизу, он превращался в глухой, давящий гул, от которого дрожали кости.

Через несколько минут раздался резкий, пронзительный звук рога. Барабан смолк. Наступила звенящая тишина, нарушаемая лишь скрежетом тормозных механизмов и тяжелым, прерывистым дыханием толпы. Затем послышались окрики надсмотрщиков, и в проем на платформу начала подниматься новая партия рабов. Тех, кого отправляли вниз, в город. Возможно, на отдых. Возможно, на новые, еще более ужасные работы.

Они входили молча, сгорбившись, их глаза были опущены вниз. Они знали этот путь. Они были его неотъемлемой частью. Они заполняли пространство, беззвучно, как вода, заполняющая трюм тонущего корабля. Вскоре платформа оказалась заполнена ими почти полностью. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, образуя живой, дышащий, пахнущий страданием ковер из тел.

Ксилару оттеснили к одной из стен, и она оказалась зажатой в толпе. Тела, горячие, липкие, исхудавшие, давили на нее со всех сторон. Чей-то локоть впивался ей в бок, чьи-то спутанные волосы касались ее щеки. Дыхание сотен глоток, зловонное и затхлое, обволакивало ее. Ее дар, до этого бывший острым скальпелем, теперь подвергся настоящей атаке.

На нее обрушился шквал эмоций. Но это не были яркие, индивидуальные желания, как у Век'тара. Это был сплошной, однородный гул отчаяния. Голод, усталость, хроническая, изматывающая боль, страх перед будущим, апатия, граничащая с безумием. Это был эмоциональный фон самого лифта, его квинтэссенция.

Ее дар застонал, подавленный этим весом. Он не мог выделить ничего отдельного, ничего, за что можно было бы зацепиться. Он тонул в этом море коллективного страдания, и она вместе с ним. Ей стало дурно. Голова закружилась, в глазах потемнело. Она чувствовала, как ее собственная воля, ее личность, растворяется в этом безликом океане боли. Она становилась никем. Еще одним винтиком в этой машине.

Именно в этот момент, пытаясь ухватиться за что-то, что помогло бы ей не сойти с ума, она начала вглядываться в лица вокруг. Большинство из них были пустыми, масками, за которыми ничего не было. Но затем ее взгляд упал на того, кто стоял в полушаге от нее, прислонившись к холодным звеньям массивной цепи.

Это был эльф. Когда-то, должно быть, прекрасный. Черты его лица, даже изможденные и покрытые грязью, хранили следы былой утонченности. Но его уши… уши были грубо обрезаны, оставив после себя лишь уродливые, покрытые рубцами культяпки. Один его глаз был закрыт шрамом, тянущимся от лба до щеки. Второй… второй был жив. Ярко-синий, как сапфир, горящий в груде мусора. И в этом глазу, в отличие от других, не было пустоты.

В нем не было надежды. Не было мольбы. Не было даже боли.

В нем было предупреждение.

Их взгляды встретились всего на одно мгновение. Одно короткое, но невероятно насыщенное мгновение. Он не двигался, не менял выражения лица. Но его глаз, его единственный живой глаз, словно пронзил ее, передав целое послание без единого слова.

«Ты не знаешь, куда идешь», – говорил этот взгляд. «Ты думаешь, что сильна? Ты лишь щенок, лающий на грозу. Они сломают тебя. Они пережуют твою волю, твою магию, твою душу и выплюнут тусклую, послушную куклу. Беги. Пока не поздно. Или умри сейчас, это будет милосерднее».

Это был не просто взгляд. Это был удар. Трезвый, леденящий, лишенный всякой иллюзии.

Ксилара застыла, забыв о давящей толпе, о вони, о грохоте. Этот взгляд стал якорем в бушующем море чужого отчаяния. Он вернул ей ее страх, ее собственный, индивидуальный, но уже не парализующий, а мобилизующий.

Она хотела что-то сказать. Спросить. Но ее губы не послушались. А он уже отвел взгляд, уставившись в каменный пол, снова став неотличимым от других теней.

В этот момент раздался новый, оглушительный грохот. Гигантские цепи натянулись, заскрежетали гигантские шестерни где-то вверху. Платформа дрогнула и, с душераздирающим скрежетом, рванула вниз.

Движение было не плавным, а резким, рывковым. Все тела на платформе качнулись, прижавшись друг к другу еще сильнее. Ксилару отбросило вперед, и она чуть не упала, но ее удержали теснящиеся вокруг тела. Кто-то вскрикнул от неожиданности, кто-то просто застонал.

Они падали в бездну. Не летели, а именно падали, проваливались в черную, багрово подсвеченную пустоту. Давление в ушах стало невыносимым. Воздух свистел, завывая в гигантской шахте, как душа самого подземного мира. Свет снаружи, тот самый багровый свет, превратился в сплошную, мелькающую полосу, как в кошмарном аттракционе.

Ее дар, подавленный ранее, вдруг снова активизировался. Но на этот раз он не улавливал эмоций толпы. Он был прикован к одному единственному источнику. К тому эльфу. Он улавливал исходящую от него не боль и не страх, а нечто иное. Острый, холодный, как бритва, интеллект, работающий даже в этих условиях. И под этим интеллектом – глухую, немую ярость. Ярость пойманного зверя, который не смирился, а лишь затаился, выжидая своего часа.

Это открытие поразило ее сильнее, чем его предупреждающий взгляд. Среди этого моря сломленных душ была одна, которую сломать не удалось. Ее лишь согнули, искалечили, но не сломали.

Лифт продолжал свое стремительное падение. Грохот становился все оглушительнее, вибрация – все сильнее, угрожая разорвать на части не только платформу, но и их самих. В глазах темнело от перегрузок. Казалось, это падение никогда не кончится, что они провалятся сквозь саму планету и вылетят в какую-то иную, еще более ужасную реальность.

И в этом хаосе, в этой какофонии звуков, вибраций и чужих страданий, Ксилара поймала себя на мысли, что снова смотрит на эльфа. Он стоял, не держась ни за что, его тело было расслаблено, он просто переносил это падение, как переносил, должно быть, все остальные ужасы своей жизни. Его искалеченное лицо было обращено в сторону мелькающей за краем платформы стены шахты.

И в его позе, в его молчании, она прочитала не покорность, а невероятную, стальную выдержку.

Падение начало замедляться. Давление в ушах сменилось резкой, болезненной заложенностью. Скрип тормозов превратился в оглушительный визг. Свет снаружи перестал мелькать, превратившись в ровное, зловещее багровое зарево.

С последним, оглушительным лязгом, от которого содрогнулись все кости, лифт замер.

Они прибыли.

Тишина, наступившая после грохота, была звенящей, почти святой. Ее нарушали лишь тяжелое дыхание, сдержанные стоны и отдаленные, но теперь уже четкие звуки города – гул голосов, странная, напряженная музыка, звон оружия.

Стражи, стоявшие у входа в грот, начали выкрикивать команды, выгоняя рабов с платформы. Толпа медленно, нехотя поползла вперед, увлекая за собой и Ксилару.

Перед тем как сойти с каменной плиты, она в последний раз обернулась, пытаясь найти в толпе того эльфа. Ей удалось увидеть его на мгновение. Он уже сходил с платформы, его спина была прямой, несмотря на истощение и увечья. Он не оглядывался.

Но она запомнила его. Не только его предупреждающий взгляд, но и ту тихую, неукротимую силу, что исходила от него. В этом мире тьмы, где все было подчинено боли и наслаждению, он был чем-то иным. Чем-то, что она еще не могла понять, но что инстинктивно тянуло ее, как маяк в кромешной тьме.

Он был загадкой. А в загадках, как она начинала понимать, часто скрывалась сила. Или гибель.

Сделав глубокий вдох, наполненный новыми, еще более сложными и опасными ароматами Имордиса, Ксилара шагнула с платформы лифта и вступила на мостовую подземного города.

Ее падение завершилось. Начиналось ее погружение.

Глава 4. Первый Взгляд на Имордис

Толпа рабов, выплеснувшаяся с платформы лифта, медленно растекалась по обширному причальному гроту, растворяясь в сети туннелей, что расходились, как щупальца спрута, вглубь скалы. Стражи, уже без былой опаски, а с привычной деловитой жестокостью, подхлестывали отстающих, направляя потоки живого товара в нужные стороны. Ксилару, затерянную в этом человеческом приливе, по инерции понесло вперед, к высокому, стрельчатому проему, за которым лежал сам город.

Она шла, почти не осознавая движения ног, все еще оглушенная грохотом падения и тем леденящим предупреждением, что застыло в синем глазу искалеченного эльфа. Оно висело в ее сознании тяжелым, холодным камнем, приглушая даже нарастающий гул, доносившийся из проема. Этот гул был иным, нежели на лифте – не механическим, а живым, дышащим, сотканным из тысяч голосов, шагов, музыки и неясного, пульсирующего ритма, от которого заходилось хмурое эхо в сводах.

И вот, пройдя под стрельчатой аркой, она остановилась, и дыхание ее перехватило.

Перед ней открывался Имордис.

Не просто город, а видение. Кошмар, облаченный в одеяние ослепительной, жуткой красоты.

Она стояла на широкой, вырубленной в скале террасе, своего рода смотровой площадке, с которой открывалась панорама гигантского подземного пространства, столь огромного, что его края терялись в багровой дымке. Это был не единый зал, а целая система пещер, гротов и пропастей, соединенных ажурными мостами, лестницами, висящими на невидимых нитях магии, и перекинутыми через бездны тончайшими, как паутина, переходами.

Архитектура была одновременно утонченной и угрожающей. Башни, больше похожие на заточенные клыки, впивались в темноту верхнего купола. Дворцы с струящимися, подобно застывшему дыму, фасадами из черного обсидиана и темного стекла, отражали в своих плоскостях зловещие огни. Здания будто вырастали из самого камень, их формы были плавными, обтекаемыми, но в каждой линии читалась скрытая агрессия, готовность в любой миг сомкнуться, как ловушка.

И свет… Свет был повсюду, но он не был светом солнца или привычного огня. Он был живым, дышащим, пульсирующим. Гигантские грибы, высотой с многоэтажный дом, росли вдоль мостовых и на стенах зданий. Их шляпки источали фосфоресцирующее сияние – лиловое, фиолетовое, ядовито-зеленое. Они колыхались от потоков воздуха, и их свет мерцал, создавая иллюзию движения, будто весь город был одним гигантским, дышащим организмом.

Вместо звезд на черном, усыпанном сталактитами небесном своде пещеры висели гроздья светящихся кристаллов, отливавших темно-синим, как глубинное море. От них исходил холодный, безжизненный свет, контрастирующий с теплым, греховным свечением грибов. По стенам струились водопады из расплавленной руды, оранжево-красные, как адское пламя, и их отблески дробились в тысячах кристаллических включений в базальте, создавая ощущение, что город купается в крови.

Воздух… Воздух был густым, тяжелым, насыщенным до предела. Запах серы, острый и едкий, висел постоянной основой, как запах моря в портовом городе. К нему примешивалась пыль размолотых в порошок пряностей – горьковатый пачули, сладкий шафран, душный мускус и что-то цветочное, но с гнилостным подтоном, напоминающим о разложении. Пот, тысячи тел, не знающих воды, создавал устойчивую, животную ноту. И над всем этим витал тот самый, уже знакомый ей, но здесь, в эпицентре, ставший почти одуряющим, аромат возбуждающих феромонов. Они висели в воздухе видимой дымкой, сладковатой и приторной, щекотали ноздри, вызывали легкое головокружение и странное, тревожное тепло в низу живота.

Ее дар, до этого момента притихший, подавленный грузом чужого страдания, вдруг воспрял. Он не просто проснулся – он взревел.

Это было подобно тому, как если бы глухого внезапно поместили в центр симфонического оркестра. Ее сознание затопила лавина ощущений, желаний, эмоций. Но это не было монотонным гулом отчаяния, как на лифте. Это была какофония, оглушительная и прекрасная в своем ужасающем разнообразии.

Она чувствовала все, и все сразу.

Вот острое, как клинок, желание власти, исходящее от знатной дроу, проезжавшей мимо в паланкине, несомом голыми рабами. Она мечтала сломать соперницу, заполучить благосклонность Архитектора. Вот томная, сладострастная лень, исходящая от группы юных аристократов, наблюдающих с балкона за кровавым представлением на арене внизу. Они жаждали новых, более изощренных ощущений. Вот простая, животная жажда выживания у воина из городской стражи, патрулирующего мост. А вот – сложный, многослойный коктейль из творческого порыва, жажды обладания и холодной, аналитической жестокости, исходящий откуда-то из самого сердца города, из самого высокого шпиля. Малекар. Его присутствие витало в воздухе, как запах грозы.

И это были лишь самые яркие ноты. Под ними клокотал океан более простых, но не менее интенсивных страстей: голод, похоть, жажда наживы, боль, наслаждение от причинения боли, экстаз от ее принятия.

Ее дар пил этот ядовитый нектар, и ему это нравилось. Он не просто воспринимал это – он резонировал, откликался на каждый импульс, как струна, готовая зазвенеть в унисон. Он тянулся к этим желаниям, ласкал их, изучал, предлагал себя в ответ. Впервые за все время он чувствовал себя не проклятием, не чужеродным паразитом, а частью этой среды. Дома.

И это было самым страшным.

Она почувствовала, как уголки ее губ сами собой поползли вверх в странной, непристойной улыбке. Возбуждение, не сексуальное, а более глубокое, экзистенциальное, заставляло ее сердце биться в унисон с пульсирующим ритмом города. Ей хотелось закричать, смеяться, броситься в эту кипящую жизнь и смерть, раствориться в ней.

«Нет», – прошептала она, впиваясь ногтями в ладони. Боль, острая и реальная, стала ее щитом. Она вспомнила Элриндора. Его холодные пальцы, перебирающие страницы древних фолиантов. Его ясный, лишенный этой греховной дымки взгляд. Его тихую, несгибаемую волю. Она вспомнила предупреждение эльфа в лифте. «Они сломают тебя».

Она не позволит. Не позволит этому месту, этому городу, этому своему собственному дару поглотить ее.

Собрав всю силу воли, она заставила себя сделать шаг вперед, сойдя со смотровой площадки на главную улицу. Вернее, то, что ей показалось главной улицей. Это был широкий проспект, вымощенный отполированным до зеркального блеска черным камнем, по которому скользили, извиваясь, странные экипажи, запряженные ящерами с перепончатыми крыльями. По тротуарам, под мерцающим светом грибов-светильников, текла пестрая, многорасовая толпа.

Дроу были повсюду. Высокие, грациозные, с кожей оттенков обсидиана и темного аметиста, в струящихся, открытых одеждах, подчеркивающих их безупречные тела. Они смеялись, и их смех был похож на звон хрустальных колокольчиков, но в нем слышались стальные нотки. Их глаза, красные, серебряные, лиловые, скользили по ней с откровенным, оценивающим любопытством. Она была чужой. Диковинкой. И, судя по их взглядам, желанной диковинкой.

Но были и другие. Рабы, сгорбленные, с клеймами на лбу, спешащие по делам своих господ. Торговцы, раскрикивавшие свой товар с лотков, уставленных странными фруктами, светящимися безделушками, магическими артефактами сомнительного свойства. Воины в функциональной, украшенной шипами броне. И существа, которых она не могла опознать – тени, мелькающие в переулках, фигуры в капюшонах, чьи лица скрывала тьма.

Она шла, и ее дар продолжал свою работу, но теперь она пыталась не поддаваться ему, а использовать его как карту, как компас в этом хаосе. Он предупреждал ее о потенциальных угрозах – вот группа молодых дроу-мужчин, от которых исходила волна агрессивного, нетерпеливого вожделения. Она свернула в переулок, избежав встречи. Вот продавец, предлагающий сладости, от которых исходил фальшивый, приторный поток лжи и желания обмануть. Она прошла мимо, не останавливаясь.

Он помогал ей улавливать скрытые ловушки – магические знаки на дверях, сулящие одно, но означавшие совсем иное. Он шептал ей о настоящих намерениях прохожих, читая их, как открытую книгу.

И по мере того как она шла, начальная волна опьянения от дара стала сменяться холодным, рациональным ужасом. Этот город был идеально отлаженной машиной для производства и потребления страсти в ее самых темных проявлениях. Все здесь – от архитектуры до воздуха – было настроено на то, чтобы разжигать желания, обнажать инстинкты, стирать границы. Здесь не было места состраданию, стыду, чистой любви. Здесь было только хочу, беру, наслаждаюсь.

И ее дар был идеальным инструментом для этого мира. Идеальным топливом для этого адского двигателя.

Она остановилась, прислонившись к прохладной стене из черного стекла, пытаясь перевести дух. Ее тело дрожало от переизбытка ощущений. Она чувствовала себя голой, несмотря на одежду. Каждый взгляд, падавший на нее, был подобен прикосновению. Каждый всплеск чужого желания отзывался эхом в ее крови.

Она посмотрела на свое отражение в полированной поверхности стены. Бледное лицо, большие зеленые глаза, полные не страха, а чего-то более сложного – ужаса и очарования. Растрепанные волосы цвета воронова крыла. Она выглядела потерянной, но в ее позе читалась готовность. Готовность к бою. К игре. К чему-то, чего она сама еще не понимала.

«Я в тебе», – подумала она, глядя на отражение города в своих собственных глазах. Имордис был не просто вокруг. Он был внутри. Он просачивался в нее через поры, вдыхался с воздухом, впитывался ее даром.

И она поняла, что чтобы выжить здесь, чтобы найти Лунную Орхидею и спасти Элриндора, ей придется играть. Играть по их правилам. Использовать их оружие. Стать частью этого жуткого великолепия, этой сладострастной тьмы.

Она выпрямилась, сгладила складки на платье и стерла с лица следы смятения. На его месте появилось выражение холодной, отстраненной уверенности. Маска, за которой можно было спрятаться.

Сделав глубокий вдох, наполненный серой, пряностями, потом и феромонами, она шагнула обратно на освещенную грибами мостовую и растворилась в толпе, направляясь вглубь города, навстречу своей судьбе. Ее дар, теперь острый и послушный, шептал ей на ухо обещания и предостережения, ведя ее через лабиринт чужих желаний к той единственной цели, что пока еще связывала ее с миром света.

Глава 5. Танец Клинков

Ошеломляющая какофония Имордиса медленно начала обретать для Ксилары некий зловещий порядок. Ее дар, словно сложный музыкальный инструмент, настраивался на вибрации города, учась фильтровать общий гул, чтобы вычленять отдельные, значимые мелодии. Она уже могла отличить жадный интерес торговца от холодной оценки стража, томную лень аристократки от животного страха раба. Это знание давало ей иллюзию контроля, хрупкий щит против всепроникающей мощи этого места.

Она двигалась вниз, следуя широкому проспекту, который, судя по нарастающей роскоши фасадов и изысканности прохожих, вел к более престижным районам, туда, где, по ее предположениям, мог находиться дворец Архитектора. Мысль о Малекаре заставляла ее дар взволнованно пощипывать, словно он чувствовал вызов, исходящий от этой могущественной сущности.

Именно в этот момент, когда она попыталась свернуть в арку, ведущую на мост, перекинутый через зияющую подземную реку из лавы, ее путь преградили тени.

Патруль. Четверо дроу в функциональной, лишенной аристократических изысков броне из черненого металла. Их лица были скрыты шлемами с гребнями, стилизованными под крылья летучей мыши, но позы говорили сами за себя – расслабленная готовность, уверенность хищников, знающих, что они на своей территории. От них исходил волнами холодный, профессиональный интерес, смешанный со скукой рутины.

Старший, чей шлем был украшен единственным алым пером, шагнул вперед. Его голос прозвучал механически, без эмоций, сквозь решетку шлема.

– Чужак. Неопознанная. Документы или цель визита.

У Ксилары не было ни того, ни другого. Она замерла, чувствуя, как ее недавняя уверенность испаряется, сменяясь знакомым холодком страха. Ее дар забеспокоился, улавливая исходящую от стражников смесь подозрения, легкого любопытства и желания разрядить скуку любым доступным способом.

– Я… я ищу аудиенции у Архитектора, – произнесла она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Стражи переглянулись. От одного из них, более низкорослого и вертлявого, пахнущего потом и сталью, донеслась короткая, хриплая усмешка.

– Слышишь, Дорлан? Очередная просительница к стопам великого Малекара. Думаешь, из тех, что верят, что их «уникальность» откроет им все двери?

Старший, Дорлан, не ответил. Его скрытый взгляд изучал ее, скользя по лицу, одежде, останавливаясь на эфесе короткого кинжала, подаренного Элриндором и висевшего у нее на поясе.

– Оружие. На тебе нет клейма ни одного из Домов. Нет сопроводительных документов. Ты – никто. Или шпион.

– Я не шпион, – поспешно возразила Ксилара. – Мне нужен… цветок. Лунная Орхидея.

В воздухе повисла тишина. Даже ее дар на мгновение замер, уловив резкую смену в настроении стражников. Скука исчезла, сменившись настороженным, почти… благоговейным интересом.

– Орхидея? – медленно проговорил Дорлан. – Из коллекции Архитектора. Смелое желание для никем не званной твари с поверхности.

Вертлявый стражник хихикнул.

– Может, просто предложим ее Жрецам Боли? Они любят свежий материал.

– Нет, – решение в голосе Дорлана прозвучало окончательно. – У нас есть протокол для… неординарных просителей. Испытание. Пройдешь – получишь право на аудиенцию. Не пройдешь… – он сделал многозначительную паузу, – …станешь поучительным примером для других.

Он жестом приказал следовать за ними. Ксилара, с сжавшимся от дурного предчувствия сердцем, повиновалась. Они увели ее с главной улицы в узкий, тускло освещенный переулок, который вскоре вывел на круглую площадку, окруженную невысокими трибунами из черного камня. Это была не арена для грандиозных зрелищ, а нечто вроде тренировочного или судебного поля. На трибунах сидело несколько дроу, с виду – такие же стражи или мелкие чиновники, наблюдавшие за происходящим с ленивым интересом.

В центре площадки стоял другой дроу, без шлема. Его лицо было молодым, с острыми чертами и насмешливым, высокомерным выражением. Он перебрасывал с руки на руку два изогнутых клинка, и его пальцы двигались с непринужденной, смертоносной грацией.

– Валин, – представил его Дорлан. – Он будет твоим партнером в Танце Клинков. Правила просты. Ты либо победишь его, либо заставишь признать твое право на жизнь. Либо умрешь. Оружие можно использовать любое. Магию – любую. Предаваться здесь некому.

От Валина исходила волна уверенности, перемешанной с предвкушением. Ему было скучно, и он видел в этой стычке развлечение, возможность немного поупражняться перед тем, как прикончить очередную нахальную чужеземку. Его желание было простым и прямым – продемонстрировать свое превосходство, почувствовать сопротивление плоти под своим клинком, получить одобрение зрителей.

Ксилару оттолкнули на середину площадки. Сердце бешено колотилось. Она не была воином. Уроки Элриндора были краткими, больше направленными на оборону и бегство, чем на дуэль с опытным бойцом. Ее кинжал казался игрушкой по сравнению с изогнутыми клинками противника.

Валин не стал церемониться. С изящным, почти танцевальным движением он ринулся в атаку. Его клинки засвистели в воздухе, описывая сложные траектории, предназначенные не столько для убийства, сколько для устрашения, для демонстрации мастерства.

Ксилара отпрыгнула назад, чувствуя, как ветер от лезвия опаливает ее щеку. Инстинкт и мускульная память, вложенная эльфом, заставили ее тело среагировать. Она парировала один удар своим кинжалом, и звон стали оглушительно прозвучал в тихом переулке. Удар был таким сильным, что ее пальцы онемели.

Он атаковал снова и снова. Она отступала, уворачивалась, парировала, но каждое движение давалось ей с огромным трудом. Он был быстрее, сильнее, опытнее. Ее дар, до этого пассивно наблюдавший, вдруг вступил в игру. Он не мог вселить в противника страсть – в правилах это не было запрещено, но сама ситуация была иной. Валин жаждал не ее, а ее поражения.

Но ее дар мог дать ей нечто иное.

Сконцентрировавшись, она позволила ему расширить свое восприятие. И мир вокруг замедлился. Она не просто видела движения Валина – она чувствовала их. Ее дар улавливал микросокращения его мышц, малейшие смещения центра тяжести, едва заметные изменения в выражении его глаз. Он читал его намерения, как открытую книгу, и транслировал их ей в виде мгновенных, интуитивных импульсов.

Вот он готовится к финту, обманному движению левым клинком, чтобы нанести настоящий удар правым. Она не стала поддаваться на уловку, отпрыгнув в сторону именно в тот момент, когда его основная атака должна была достичь цели. Клинок просвистел в сантиметрах от ее горла.

Вот в его позе мелькнула тень раздражения, желание закончить все быстро. Его атака стала более прямой, менее изощренной. В его разуме вспыхнул образ – он видел, как его клинок вонзается ей в живот.

И она была готова.

Когда он ринулся вперед, она не отпрянула, а сделала резкий шаг навстречу, внутрь радиуса действия его длинных клинков. Ее собственный кинжал, короткий и верный, блеснул в багровом свете. Она не целилась в смертельные точки – ей не хватило бы сил и умения для верного удара. Вместо этого она последовала подсказке дара, который указал ей на слабое, уязвимое место – не в его теле, а в его доспехах.

Лезвие скользнуло под углом, вщелкнувшись в узкую щель между пластинами наплечника и нагрудника. Она не пробила броню, но совершила нечто иное – резким, точным движением она перерезала ремешок, удерживающий наплечник.

Пластина тяжелой брони отпала с глухим стуком, и Валин, не ожидавший такого, на мгновение потерял равновесие. Его изящный танец прервался. Он был открыт.

В ее сознании вспыхнула еще одна подсказка дара. Не физическая, а психологическая. Валин был тщеславен. Его уверенность была его силой и его слабостью. Неожиданный провал в его безупречном стиле вызвал у него мгновенную вспышку ярости и унижения.

И она использовала это.

Вместо того чтобы атаковать, она замерла, опустив кинжал. На ее лице появилось выражение не насмешки, а… скучающего превосходства. Такое, какое она видела на лицах аристократов на балконах.

– Это все? – тихо, но четко произнесла она, и ее голос прозвучал оглушительно громко в наступившей тишине. – Я ожидала большего от воина Имордиса. Ты дерешься как наемник с базара.

Ее слова, подкрепленные магией ее дара, который усилил в нем чувство унижения, сработали как удар хлыста. Валин, ослепленный яростью, с рыком бросился на нее, забыв о всякой технике, о всякой осторожности. Он просто хотел разорвать ее.

И это была его ошибка.

Ее дар указал ей на новое уязвимое место – его опорную ногу, слегка подворачивавшуюся от неверного распределения веса в его яростном броске. Она снова сделала шаг в сторону, уклоняясь от его слепой атаки, и просто подставила ему ногу.

Он не упал. Он был слишком опытным для этого. Но он споткнулся, его тело на мгновение вышло из-под контроля, и он грузно рухнул на одно колено, с трудом удерживая равновесие.

В этот миг острие ее кинжала уперлось ему в горло, точно в щель между шлемом и воротником кирасы. Она не нажала. Просто уперлась.

Все замерло. На трибунах воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Валина и собственным стуком сердца Ксилары в ушах.

Она победила. Не силой, не умением, а хитростью, магией и пониманием психологии противника.

Она встретилась взглядом с Дорланом. Его лицо, скрытое шлемом, ничего не выражало, но ее дар уловил в нем сложную гамму чувств: уважение, досаду, любопытство и удовлетворение от того, что протокол был соблюден.

– Достаточно, – произнес он. – Ты доказала свое право на рассмотрение твоей просьбы.

Ксилара убрала кинжал и отступила на шаг. Валин медленно поднялся. Его лице искажала гримаса ярости и стыда. Он жаждал мести, но правила были святы.

– Однако, – голос Дорлана вновь привлек ее внимание, – оружие иноземки, не несущее клейма наших кузниц, не может быть пронесено далее. Оно будет конфисковано.

Один из стражей грубо выхватил у нее из рук кинжал Элриндора. Боль утраты, острая и физическая, пронзила ее. Эта вещь была последней материальной связью с ним, с миром света и разума.

– А теперь, – Дорлан сделал повелительный жест, – пройдешь с нами. Твоя судьба отныне в руках Архитектора.

Ее окружили и повели вперед, уже не как пленницу, приговоренную к казни, но и не как почетную гостью. Как диковинку. Как необычный трофей, заслуживающий внимания высших сил.

Она шла, чувствуя пустоту в дрожащих пальцах, где еще недавно лежала рукоять кинжала. Но в душе бушевало нечто иное. Страх никуда не делся, но к нему добавилось странное, тревожное возбуждение. Она победила. Она использовала свой дар как оружие не только магии, но и ума. Она прошла первое испытание этого жестокого города.

Имордис требовал жертв. Но, как она только что поняла, он также вознаграждал силу. Любую силу. Даже ту, что рождалась из проклятия.

И она была полна решимости использовать эту силу, чтобы добиться своего. Даже если это означало танцевать с клинками на краю пропасти.

Глава 6. Паутина для Звезды

Стражи, ведшие Ксилару, больше не напоминали безликих тюремщиков. Теперь в их обращении сквозило нечто иное – не уважение, но признание ее как элемента сложной игры, чьи правила они сами до конца не понимали. Они не толкали ее, не спешили, позволяя идти в своем ритме. Их молчание было насыщенным, полным невысказанных вопросов. Они видели, как она, не обладая ни мощью, ни особым мастерством, одолела Валина. И этот факт заставлял их смотреть на нее не как на добычу, а как на непредсказуемую переменную в уравнении имордисской власти.

Они углубились в лабиринт улиц, и архитектура вокруг снова начала меняться. Изысканность аристократических кварталов сменилась грубой, утилитарной мощью. Широкие проспекты сузились до извилистых, темных переулков, где светящиеся грибы росли реже, а их свечение было тусклым, болезненным. Воздух стал еще гуще, пропитанный запахами, от которых першило в горле – жженый металл, химикаты, гниющая органика, острый дух чужих тел и незнакомых наркотических смесей.

И звуки… Здесь не было томной музыки или сдержанных разговоров. Здесь стоял оглушительный гам, крики, смех, от которого стыла кровь, лязг железа и монотонный, зазывный рев торговцев. Они вошли на Черный Базар.

Это было хаотичное пространство, гигантская пещера неправильной формы, чьи своды терялись в клубящейся дымке. Она была не природного происхождения – это был дым от тысяч жаровен, печей, магических реторт и просто костров, вокруг которых грелись самые отчаянные обитатели этого места. Весь пол пещеры был стихийно заставлен лотками, прилавками, клетками и просто разложенными на грязных тканях товарами.

Здесь торговали всем. На одних прилавках лежали странные, искривленные клинки, доспехи, покрытые шипами и рунами, издававшие тихое зудение. На других – склянки с мутными зельями, свертки с порошками, мерцающие странным светом кристаллы и свитки, написанные на коже. Торговцы, представлявшие все расы подземного мира – от хитрых, приземистых гоблинов до мрачных, молчаливых орков – наперебой расхваливали свой товар, обещая могущество, забвение, исцеление или смерть врагу.

Но самое жуткое зрелище представляли собой ряды с живым товаром. Клетки, где за решетками из черного металла сидели или стояли существа. Люди с пустыми глазами, эльфы с обрезанными ушами, могучие беары в смирительных рубашках, дрожащие от страха полукровки. На некоторых были таблички с указанием цены, навыков или… особенностей. «Выносливый работник для рудников». «Обучен услугам». «Чистокровный самец для племенной работы». «Магический дар – требует усмирения».

Ее дар, который в аристократических кварталах упивался изощренными страстями, здесь захлебнулся. Его атаковали волны примитивного, животного страха, отчаяния, жадности, боли и тупой, безразличной жестокости. Это был не коктейль, а гремучая смесь, грозившая взорвать ее сознание изнутри. Она чувствовала, как по телу пробегают судороги, пытаясь сжаться в комок, спрятаться от этого вихря чужих мук.

Стражи, не обращая внимания на ее состояние, вели ее через весь этот ад, к дальнему концу пещеры, где на возвышении из ящиков и бочек стоял большой павильон из черного бархата и темного дерева. Он выделялся на фоне убожества вокруг своей пугающей роскошью. У входа в павильон, на резном троне, сидела дроу.

Она была пожилой – возраст читался не в морщинах, которых почти не было, а в глазах. Глазах цвета старого золота, в которых плескалась бездонная, холодная мудрость и усталость от бесконечной игры. Ее лицо… ее лицо было ее историей. Оно не было старым, но оно было покрыто шрамами. Не случайными, не боевыми. Это были руны, аккуратно, с хирургической точностью вырезанные на ее коже. Символы власти, договоров, проклятий и благословений. Они серебрились на ее темной коже, создавая причудливый, живой узор, который, казалось, шевелился при свете висящих рядом светильников из застывшей лавы.

Стражи остановились в почтительном отдалении. Дорлан сделал шаг вперед и склонил голову.

– Матрона Иллинвель. Мы привели ту, о ком говорилось. Она прошла Испытание Клинков.

Золотые глаза медленно поднялись и уставились на Ксилару. Взгляд был тяжелым, физически осязаемым. Он словно взвешивал ее, оценивал каждую частичку ее существа. Ее дар, под этим взглядом, сначала сжался в испуге, а затем, преодолев страх, потянулся к ней, пытаясь прочитать эту загадочную фигуру.

И то, что он нашел, заставило Ксилару внутренне содрогнуться. От Матроны не исходило ни единого простого желания. Не было жажды власти, похоти, страха или жадности. Ее разум был похож на тихое, глубокое озеро, на поверхности которого отражались звезды, но в глубинах которого скрывались неизмеримые тайны. Она желала… равновесия. Сохранения этой хрупкой, жестокой экосистемы под названием Черный Базар. И в этом равновесии Ксилара была новым, неучтенным элементом.

– Оставьте нас, – голос Матроны был тихим, сиплым, как шелест высохших листьев, но он прозвучал громовым раскатом в ушах Ксилары.

Стражи, не говоря ни слова, развернулись и растворились в толпе. Ксилара осталась одна перед этим живым монументом из плоти, шрамов и власти.

– Подойди ближе, дитя поверхности, – сказала Матрона. – Позволь мне разглядеть ту, кто осмелился просить Лунную Орхидею у самого Архитектора.

Ксилара, повинуясь не столько приказу, сколько гипнотическому воздействию этого взгляда, сделала несколько шагов вперед. Теперь она стояла всего в паре метров от трона. Запах старого бархата, дорогих благовоний и чего-то острого, металлического – возможно, крови – ударил ей в нос.

– Ты сильна, – констатировала Матрона, не выражая ни одобрения, ни осуждения. – Но не той силой, что ценится здесь. Твоя сила – в твоей инаковости. В этом хаосе ты – непредсказуемая нота. И за это тебя либо уничтожат немедленно, либо… – она сделала паузу, и в ее золотых глазах мелькнула искорка интереса, – …либо попытаются использовать.

– Я не хочу, чтобы меня использовали, – хрипло проговорила Ксилара. – Я хочу то, что мне нужно, и я уйду.

Матрона тихо рассмеялась. Звук был похож на скрип ветвей на ветру.

– Уйти? Милое дитя. Из Имордиса не уходят. Сюда попадают. Здесь либо находят свою нишу, либо становятся удобрением для грибов. Ты уже в паутине. Вопрос лишь в том, в чьей.

Она медленно подняла руку, покрытую такими же руническими шрамами, и указала длинным, острым ногтем в сторону, где за стенами пещеры должен был находиться дворец Архитектора.

– Малекар… он коллекционер. Но его коллекция – не безделушки и не рабы. Он коллекционирует судьбы. Искажения. Аномалии. Красоту, рожденную из страдания, волю, сломленную и переплавленную в новую, удивительную форму. Он – художник, а весь Имордис – его холст и музей одновременно.

Ксилара слушала, и ледяные пальцы сжимали ее сердце. Слова Матроны находили отклик в том, что она сама чувствовала, – в этой странной, утонченной жестокости, что пронизывала сам воздух города.

– Ты, дитя, – продолжила Матрона, – ты идеальный кандидат для его коллекции. Чужак. Наделенный странным, опасным даром. Прошедшая испытание не грубой силой, но хитростью. Ты – редкий экземпляр. Возможно, уникальный.

– Я не хочу быть чьим-то «экземпляром»! – вырвалось у Ксилары, и в ее голосе зазвенели отголоски былой, Машиной ярости.

– Хочешь ты того или нет, но ты уже им стала, – холодно парировала Матрона. – С того момента, как ты назвала его имя и цель своего визита, ты стала предметом его интереса. И теперь у тебя есть только два пути. Первый – быть раздавленной системой, как банальная муха. Твою судьбу решат мелкие чиновники, стража или какой-нибудь завистливый аристократ. Тебя унизят, сломают и выбросят на свалку.

Она помолчала, давая ей осознать эту перспективу.

– Второй путь… – ее голос стал тише, интимнее, словно она делилась великой тайной. – Второй путь – сыграть по его правилам. Принять приглашение. Позволить ему увидеть в тебе не угрозу, не просительницу, а… материал. Жемчужину, достойную его короны.

– Стать частью его «живой коллекции»? – прошептала Ксилара, и в ее уме всплыли образы застекленных витрин, запертых комнат, взглядов, лишенных воли.

– Именно так, – кивнула Матрона. – Это единственный способ выжить. Более того – это единственный способ приблизиться к тому, что ты хочешь. Лунная Орхидея – один из центральных экспонатов его сокровищницы. Ты не проберешься туда как вор. Но ты можешь быть приглашена туда как гостья. Как будущий экспонат, проходящий… оценку.

В ее словах была чудовищная, извращенная логика. Чтобы получить цветок, спасти Элриндора, ей нужно было предложить ему себя. Не как жертву, но как вызов. Привлечь его внимание не мольбой, а своей собственной, странной ценностью.

– Я… я не знаю, смогу ли я, – призналась Ксилара, и в ее голосе впервые зазвучала неуверенность не перед внешней угрозой, а перед самой собой. Смогла бы она выдержать пристальный, аналитический взгляд Архитектора? Не сломалась бы ее воля под давлением его воли?

– Ты сможешь, – сказала Матрона, и в ее голосе прозвучала необъяснимая уверенность. – Потому что в тебе есть не только свет твоего старого мира. Я вижу в тебе и тьму, дитя. Тьма, которая только-только начала просыпаться. И здесь, в Имордисе, тьма – это не проклятие. Это ресурс. Это сила.

Она жестом подозвала к себе одного из своих слуг – молчаливого дроу с лицом, скрытым капюшоном.

– Моя «услуга» будет оказана, – объявила Матрона. – Я отправлю весть во дворец. Весть о том, что на Базаре появилась редкая звезда, достойная внимания Архитектора. Остальное… зависит от тебя. Примут ли тебя во дворец как диковинку или как гостя – решат не мои слова, а то, что они увидят в тебе.

Ксилара стояла, не в силах пошевелиться. Ей предлагали сделку с дьяволом, но другого выхода не было. Это был единственный шанс.

– Почему? – спросила она, встречая взгляд золотых глаз. – Почему вы помогаете мне?

Матрона Иллинвель медленно улыбнулась. И на ее покрытом шрамами-рунами лице эта улыбка выглядела одновременно прекрасной и ужасающей.

– Потому что я тоже коллекционер, дитя. Я коллекционирую… интересные истории. А твоя история обещает быть одной из самых интересных за последние столетия. Теперь иди. Тебя отведут в место, где ты сможешь подготовиться к встрече. Запомни, с этого момента ты больше не просительница. Ты – предложение. Веди себя соответственно.

Слуга в капюшоне жестом показал Ксиларе следовать за ним. Она бросила последний взгляд на Матрону, на этот живой символ власти и тайны, и повернулась, уходя вглубь бархатного павильона.

Она сделала свой выбор. Она согласилась войти в паутину. Не как жертва, а как хищник. Звезда, согласившаяся упасть в руки коллекционера, чтобы изнутри сжечь его музей дотла.

Мысль была дерзкой, почти безумной. Но именно она заставила ее выпрямить спину и шагнуть навстречу своей новой, опасной роли.

Глава 7. Шелковые Оковы

Глубоко в недрах бархатного павильона Матроны Иллинвель, за тяжелыми портьерами, поглощающими все звуки базара, находилось помещение, не похожее ни на что, виденное Ксиларой ранее. Это был не склеп и не темница, но и не будуар. Скорее, нечто среднее – святилище, посвященное ритуалу преображения, где стирались грани между пыткой и наслаждением, между подготовкой жертвы и облачением богини.