Твоя жирная неухоженная жена бесплатное чтение

Сжала руки под темной вуалью…

«Отчего ты сегодня бледна?»

– Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,

Искривился мучительно рот…

Я сбежала, перил не касаясь,

Я бежала за ним до ворот.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка

Все, что было. Уйдешь, я умру».

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: «Не стой на ветру».

Анна Ахматова. Киев. 8 января 1911.

Посмотрела, забыв об обиде…

Я растерянно прятал глаза:

– Ты поверь, я хочу тебя видеть,

Но встречаться нам больше нельзя…

– Нет уж, поздно. Теперь до могилы…

Без тебя не сумею прожить.

Я ответил: – Найдутся ли силы,

Но любовь нашу нужно убить…

И тогда зарыдала в безумье,

Закричала, платок теребя:

– Лучше б умер ТЫ! Лучше б ты умер!

Я бы легче забыла тебя…

Вадим Ковда.

Мой дорогой,

Ты уже осознал, что умираешь. Твоя голова покоится у меня на коленях. Я сижу на полу, беззвучно гладя твою руку. Ты пытаешься сжать мои пальцы, но силы покинули тебя, и попытка тщетна.

Из дальней комнаты доносится приглушенный голос телевизора.

А я в этот миг – скульптор собственного счастья.

Мне говорит об этом твой выбитый глаз.

Мне кричит об этом жгучая боль, что растекается по твоей левой руке, плечу и половине лица.

Переформулирую: это можно понять по тому, как ты ощущаешь нехватку воздуха, как на твоем лбу выступает холодный и липкий пот, как сильно начинает бледнеть твоя кожа.

Вот что ты испытываешь в свои последние мгновения, отведенные тебе Богом.

И твоей Женой.

Ты уже прочитал в себе приговор. Твоя голова – тяжелый шар на моих коленях. Я на полу, и моя рука скользит по твоей остывающей коже. Пальцы твои шевелятся, пытаясь заключить в слабый круг мои пальцы, но мускулы не слушаются.

Где-то в глубине квартиры бормочет телевизор.

А я – ваятель своего счастья.

Мне вещает о нем твой затуманенный, выбитый глаз.

Мне свидетельствует о нем пронзительная боль, что бьет в твою левую руку, плечо, вползает в половину лица.

Ты – жалкое старое ничтожество, ублюдок и козлина.

Я пишу своё счастье с ревностным усердием подмастерья, что выводит каждый мазок рукой Учителя, боясь нарушить гениальный замысел.

И чтобы ты знал: я не жалею о том, что сделала.

Что делаю прямо сейчас.

В твоих глазах – безмолвная просьба. В них – синева ясного летнего неба и байкальская глубина, такие же яркие и бездонные. В них – нежность и хрупкость пионов, чей век короче трёх дней. Я касаюсь твоей груди, и лепестки осыпаются на стол от одного прикосновения к увядающему бутону. В вазе – лишь стебли, они склизкие и тухнут, из-за грибка и бактерий.

Я убираю руку.

Вот, что я вижу в твоих глазах.

И чтобы ты знал: на ужин подадут того, кто не сидит за столом.

В твоих глазах мольба.

Правило третье: отпусти ситуацию, Ванечка, если не можешь ее контролировать.

На моих губах – улыбка, оттенённая грустью, но вид твой до того жалок, что вся скорбь тонет в ощущении безраздельной власти. Я – полновластная хозяйка этого мгновения. И пусть ты знаешь: во мне всё ещё живёт программа, обрекающая меня на обожание тебя.

А теперь опиши, что ты видишь в его глазах.

Опиши, как судорожно сжимает он твою ладонь в последней попытке удержаться.

Расскажи мне о ваших последних мгновениях – тех, что принадлежат только вам.

Я наклоняюсь сильнее, чтобы ты точно слышал меня. Я говорю, что знаю притчу о лягушке и скорпионе. Я говорю: лягушка гуляет по берегу большой и широкой реки. Она – молодая, свободная и самая счастливая лягушка на свете!

Но на своем пути она встречает скорпиона.

Где-то, в глубине нашей квартиры, играет телевизор. Он показывает женщину. Молодую женщину, с хорошей укладкой. Она – в облегающем платье, с натянутой улыбкой. Женщина предсказывает ближайшее будущее.

Точнее: читает его беглый текст.

Она открывает вульгарно накрашенный рот и говорит, что в Москве сегодня облачная погода.

Порывы ветра до тринадцати метров в секунду.

Я глажу твои волосы, провожу пальцами по морщинам на лбу. Пальцы в крови. Не в краске, не в кадмии, а в твоей крови. Квартира наполнена запахом металла и соли.

Я наклоняюсь: скорпион попросил лягушку, чтобы она переправила его на другой берег. На себе. Лягушка ему отказала.

– Как только мы будем в воде достаточно глубоко, чтобы вернуться назад, – сказала лягушка, – ты ужалишь меня, и я умру.

Усмехаешься. Ты понял, к чему я. Женщина по телевизору не замолкает, она действует мне на нервы.

Скорпион говорит, что он уважает лягушек. Он утверждает, что не умеет плавать. Он клянется не колоть ее, по тому, что они утонут вместе.

В Санкт-Петербурге ожидается солнечная и безветренная погода.

Лягушка доверилась скорпиону, решив, что он не станет вредить самому себе. Она позволила ему заползти на ее спину. Она поплыла на другой берег, и, примерно на середине реки почувствовала, что ее ужалили.

Я глажу тебя по волосам, мои волосы падают на твои глаза. На Калининград надвигается мощнейший циклон, он принесет разочарование. В Казань с мощными порывами ветра придет скорбь. В Нижнем Новгороде спокойная безветренная погода: она принесет уверенность в завтрашнем дне.

Умирая, лягушка спросила скорпиона, зачем же он обрел их двоих на верную смерть? Зачем он солгал ей? Зачем привязал ее к себе, чтоб они утонули оба?

Аккуратно касаюсь твоей щеки. Я не уверенна в том, что ты меня понимаешь, видишь и узнаешь. Ты дышишь часто и прерывисто.

Скорпион ответил, что это его природа.

Сегодня на улице дождь, и он смоет всю грязь с моих рук. Омываясь в ней, я стану подобна мраморной богине, подобна лику на тёмном холсте. Молись. Исповедуйся. Я жду. Настало время простить тебя.

Я – ангел, дарующий прощение.

Это притча о Лягушке и Скорпионе, говорю я.

Она появилась в России примерно в начале двадцатого века. В одно время с Кровавым Воскресеньем, с Великой Русской Революцией, с Первой мировой войной. Эта притча родилась во времена Гражданской войны.

Я спрашиваю тебя, почему страдания всегда порождают нечто мудрое, как эта притча? Почему боль и муки порождают нечто такое же прекрасное, как Гернику?

– За что? – Ты спрашиваешь, кое как шевеля губами. – Почему ты это сделала со мной?

Накрашенный рот не замолкает: в Сыктывкаре сегодня ожидается снег с дождем, и он принесет холод и ярость. Я одергиваю руку. Я смотрю на тебя. Я говорю:

С ЧЕГО БЫ НАЧАТЬ?..

52

Писатель рождается из букв. В тот миг, когда он ещё – просто ребёнок, не знающий своего будущего. Его мир – это пропись и азбука. Самый первый урок. Русский язык. В русском языке тридцать три буквы, и это на семь букв больше, чем в английском, и на четыре, чем в шведском алфавите.

И чтобы ты знал: он не сложный. Обучиться русскому языку намного проще, чем найти компромисс между нами. Молодому писателю объясняют, что буквы складываются в слова. Слова – в словосочетания. Те, в свою очередь – в предложения. В русском языке насчитывается около двухсот тысяч слов. Неплохо, правда?

Перенесемся чуть дальше.

Точнее: намного дальше.

Перенесемся в наш дом.

Я – твоя жена.

Меня зовут Мария Романова.

Я – твоя жена, стою на кухне и перемалываю пестиком в ручной каменной ступке любимый коктейль из твоих специй. Немного розового и белого перца, немного сушеного чеснока, щепотку крупной соли – все превращается в пыль.

Я добавляю сушеные томаты и базилик, много сушеного базилика – чтобы он перебивал вкус всего остального. Я кладу немного мускатного ореха, чтобы он давал приятный аромат.

Я – твоя жена, достаю из картонной коробки блистер из плотной фольги. В ней семь больших таблеток дозировкой восемьсот семьдесят пять миллиграмм амоксициллина на сто двадцать пять грамм клавулоновой кислоты.

Я достаю одну таблетку амоксиклава и кладу ее в ступку.

Надавив, стираю ее в порошок, вместе со всем остальным. Я достаю из картонной коробки блистер: в нем три таблетки азитромицина. На одной стороне блистера – пластик, на другой – тонкий слой из фольги.

Фольга с хрустом расходится под пальцами, и первая таблетка падает в ручную ступку. Начинаю готовить твой любимый коктейль из специй. Вторая таблетка следует за ней с таким же лёгким щелчком.

Никто меня не учил готовить. Я – самоучка. Готовка – это одна из тех вещей, что у меня получается лучше всего. И, если честно, я правда люблю это делать. Я давлю на третью таблетку, и она летит в ступку. Надавив, стираю все в пыль пестиком.

Я – Рататуй, который готовит настоящие шедевры. Я – Поль Бокюз, Луи Утье, Рене Лассер, вот только у меня нет звезды Мишлен, потому что всю свою жизнь я готовила только двум людям, а теперь это только ты.

Правило номер один гласит: ты никогда не узнаешь, что жена добавляет в твою еду.

Сегодня на ужин мясное рагу.

На плите две сковородки. Одна – для твоей жены, другая – для тебя. Ты никогда не узнаешь об этом. Фантастически, но ты даже не можешь себе представить, что ты ешь на завтрак, обед и ужин.

От антибиотиков разрушается нервная система, умирает микрофлора, нарушается система клеточного дыхания – так говорится в гугле.

У твоей жены нет медицинского образования, но теперь ее призвание: вводить тебе смертельную инъекцию.

Вследствие ослабления иммунитета, возможны появления новых аллергий и тех болезней, которые не беспокоили тебя долгие годы.

У меня нет медицинского образования, но я сделаю все для того, чтобы ты прочувствовал все побочные действия.

То, что я даю тебе – синтетические антибиотики. Это значит, они уничтожат необходимые микроорганизмы в твоем кишечнике. На их восстановление нужно время, либо же прием пробиотиков.

К слову: ты их не принимаешь.

К слову: я надеюсь, что те патогенные бактерии, что займут их место уничтожат твое здоровье раньше, чем восстановится твоя микрофлора.

К слову: мы только начали наш продолжительный курс, и я хочу, чтобы ты испытал все прелести этой жизни, мой любимый.

Мутированная микрофлора не может справляться со своими функциями, а это приводит к диабету, ожирению, или бронхиальной астме. Разрушенная микрофлора приводит к синдрому раздраженного кишечника.

Ты не можешь выйти на работу вовремя, потому что в самый последний момент чувствуешь, что обделался. Это – жуткая режущая боль в животе, газы, часто – рвота желчью.

Это – мое рагу, с запахом твоих газов.

С чувством твоего полного непонимания ситуации. Вот, чего я хочу добиться.

Чтобы это было твоей постоянной головной болью.

Вот то, что ты на самом деле заслуживаешь.

Правило номер два: внезапность – мой главный козырь.

Я начинаю марафон по приготовлению твоих любимых блюд, и первое в списке – мясное рагу. Когда вечером придешь с работы, а дома будет пахнуть чистотой и свежим ужином, все что ты захочешь – это ощутить на языке весь тот букет, что манит сладкими запахами из сковородки. Там достаточно специй и ароматов, чтобы перебить весь химозный привкус.

Придя вечером с работы, ты насладишься антибиотиками, приправленные томатами, базиликом, чесноком, розовым перцем и огромным куском сливочного масла.

Для вкуса, и конечно же, для холестерина.

После трапезы поцелуешь в затылок. Не в губы. Скажешь, что сегодня еда вкуснее, чем обычно. Я улыбнусь в ответ.

Как вкусно, рагу с запахом твоих газов. С чувством твоего полного непонимания ситуации. То – чего ты заслуживаешь.

Мы женаты слишком долго, почти тридцать три года.

С чего бы начать?

Я – такая, какой ты меня вылепил. И такой, какой я себя выковала. А еще я правда старалась быть хорошей женой. Слишком долго, чтобы это можно было перечеркнуть одним махом. Целую вечность, больше половины жизни, ушло на то, чтобы понять: твоя благодарность всё равно будет равна нулю.

В этом вся суть природы людей.

Мне не вручали диплом магистра по семейной жизни, но это единственное, в чем я по-настоящему преуспела. И чтобы ты запомнил: в двадцать лет я и не помышляла о браке.

Правило третье: отпусти ситуацию, если не можешь ее контролировать.

До того, как мы с тобой встретились, я хотела быть писательницей.

Это было не просто какой-то мимолетной фантазией, а смыслом жизни.

И чтобы ты знал: ветер сегодня настолько аномальный, что он уносит упущенные шансы, принося взамен горечь с привкусом сожаления.

Я мечтала, что за меня будут бороться лучшие издательства, а мама поможет мне заключить самый выгодный контракт. Я хотела добиться многомиллионных тиражей, чтобы мои слова печатали так же, как печатают Библию, Коран или Тору.

Мне грезились прижизненные интервью и блеск литературных наград. А после смерти – чтобы монументы в мою честь возводили на пьедесталах, некогда занятых Пушкиным, Чеховым, Лермонтовым. Я рвалась к званию великого писателя и не сворачивала с этого пути.

Мама говорила, что я талантливая.

Мама говорила: у меня все получится.

Мама говорила: ты можешь писать лучше.

И чтобы ты знал: в тринадцать лет я написала первое стихотворение, а когда мама нашла его, она рассмеялась.

Возможно, ее поддержка и одобрение были моими главными целями. Ее главным желанием было, чтобы я добилась того, чего не смогла добиться она. Кстати, я не оправдала ни одного усилия и надежды, вложенных в меня.

Кстати, я пошла по ее стопам.

Опиши мне повторение на примере своей жизни.

Опиши мне парадокс.

Олицетвори свое бессилие.

Но все по порядку: давай мы снова перенесемся на кухню.

Можно чувствовать бессилие и опустошенность, но все равно получать наслаждение от этой части моего рассказа.

Я – Родион Раскольников, только я не проверяю теорию: я просто получаю наслаждение. Мое орудие – не топор, потому что я не хочу делать это быстро.

Ты – заслуживаешь все, что я с тобой делаю.

Набираю побольше слюны, харкаю смачно в твою тарелку. Перемешиваю силиконовой лопаткой.

Не обижайте ту, кто готовит вашу еду каждый день ебанных тридцать три года.

После трапезы поцелуешь в затылок. Не в губы. Скажешь, что сегодня еда вкуснее, чем обычно.

Я улыбнусь в ответ.

Ешь мои харчки.

Ты чувствуешь недомогание, ты сидишь на унитазе.

Ты хочешь спать.

Наш ребенок много болел в детстве, и я прекрасно помню, как действуют антибиотики.

И чтобы ты знал: они убивают не только плохое, но и хорошее. Вообще все.

Снова перенесемся из кухни назад, но не слишком далеко.

Я не была такой раньше. И ты таким не был. Я стою в ванной перед зеркалом. Я голая и от своего вида мне хочется плакать. Моя жизнь – олицетворение слова депрессивный. Прилагательные: сальная, дряхлая – так бы вы описали мою кожу. Складка между шеей и подбородком – жирная и обвисшая. Волосы просто убраны в хвост на затылке.

Я скалюсь на себя в зеркало. Зубы здоровые, но желтые от кофе. Убираю оскал и укромно прячу их под верхней и нижней губой. На лице постоянная «маска скорби» – это просто опущенные вниз уголки губ в расслабленном состоянии.

Моя улыбка – редкий гость на моём лице. Синяки под глазами похожи на разлитый мазут, будто кто-то провёл им по нижним векам. А грудь, отдавшая всю себя сыну, обвисла – он высосал из неё жизнь до капли. Паразит.

К слову: паразитизмом он пошел в отца.

Я уже не стану двадцатилетней.

Мне грустно, когда я смотрю в зеркало. Когда уходит молодость и красота, с нами остаемся лишь мы сами. Мои руки обвисшие, кожа на них – треснула от растяжек. Мои бедра широкие и жирные. Если бы я стала попрошайкой, мне бы не пришлось особенно напрягаться, чтобы мне подавали в стакан.

Ведь я вызываю жалость.

Мою внешность можно описать прилагательными – запущенная, серая, невзрачная. Ты, наверное, видишь всё иначе. Но знай: нельзя одновременно быть хорошей матерью, примерной женой и при этом сиять. Благоухать, высыпаться… Хотя о сне с младенцем на руках и речи быть не может.

Нельзя хорошо выглядеть, когда ты отдаешь всю себя без остатка своей семье, потому что ты – всегда в приоритете.

Уход за тобой был в приоритете. За моей семьей. Ты – моя семья.

Знай: у меня нет докторской степени по стирке твоего грязного белья, но я умею это делать так, как не сделает никто другой. У меня нет бакалавриата по уборке, но наша квартира всегда была ухожена и чиста. У меня нет официального трудового стажа, но я как-никак тридцать три года трудилась над уютом нашего дома. И каждый раз, ловя в зеркале собственное отражение, ты вспоминаешь об упущенных шансах. Ты видишь призрак другой себя – той, кем могла бы стать, но так и не стала.

У меня нет трудового стажа домохозяйки, лишь прочерки в трудовой книжке. Лишь трудовые договоры, которые я никогда не подписывала.

Вся моя жизнь – прочерк. Вся моя жизнь – упущенные шансы. То, кем я могла бы стать, но никогда уже не стану. Ты построил блестящую карьеру, а потом открыл свой магазин, потому что я дала тебе такую возможность. Я тебя породила, я создала того, кем ты сейчас являешься. Я – та, кто выглаживала твои рубашки. Я – та, кто ухаживал за твоей обувью, когда ты приходил поздно вечером без сил.

Так же: готовила обеды на работу и вкусные домашние ужины.

Так же: стирала твои грязные вещи.

Как же твою жену все это заебало!

Приходя вечером домой, ты ложился на свежие выглаженные простыни.

Я была хорошей женой тридцать три года.

Харкаю в твою тарелку, перемешиваю силиконовой лопаткой.

Сегодня на ужин мясное рагу.

Я достаю из картонной коробки блистер из плотной фольги.

Добавляю немного розового перца.

Я добавляю копченую паприку.

Я стираю таблетку пестиком в порошок, высыпаю в тарелку, перемешиваю.

Все было НЕ ТАК.

К слову: я помню, какая у нее молочная кожа и румянец. Раньше все было по-другому. Еще раз харкаю в тарелку и перемешиваю.

Мы познакомились восьмого марта. Мод Мэлоун и подумать не могла, что для меня день борьбы за женскую независимость станет началом конца. Думая над очередной короткой зарисовкой, или рассказом, я шла с учебы домой. Маме не нравилось, как я пишу. Мама говорила, что мне нужно развивать свой потенциал.

Так же: пока не поздно.

Так же: твои опасения были верны.

Мама твердила тебе, что ты доросла до чего-то большего, чем обычные очерки. Ты способна написать что-то более объемное, чем рассказ на пятьдесят машинописных страниц. Ты можешь переплести тонкими нитями все свои зарисовки и персонажей, а из этого уже может выйти хороший сюжет. А ты просто ходила на лекции в университете и старалась быть хорошей дочерью. Ты писала по шесть часов в день за печатной машинкой, и твой цензор брал каждый новый листочек и читал. Твой ревизор обводил красным маркером строчки и говорил, какую ошибку ты совершила в обведенном месте.

Почему твой персонаж такой плоский.

Почему описание такое наивно-детское.

Наверное, потому что ты возненавидела писательство примерно так же сильно, как ненавидит фортепиано ребенок, обучающийся в музыкальной школе. Если быть откровенной, ты не ненавидела свою мать в том периоде жизни, ты просто не знала другой матери.

Ты считала это нормальным.

А потом сбежала и больше не возвращалась никогда.

На самом деле, твоя жена никогда не мечтала выскочить замуж. Она не планировала стать твоей женой. Все, о чем она мечтала в двадцать лет – это разорвать оковы. Все, что она хотела – это сбежать. В двадцать лет ей это удалось – вышла замуж. Вы были знакомы какое-то время до росписи, поэтому тебя не назвать ее первым встречным. Но знакомые – это не значит знать друг друга достаточно хорошо.

Пожинай плоды своей подростковой тупости, идиотка.

А теперь глубоко вдохни и успокойся.

А теперь не растрачивай свои нервы понапрасну.

Перенесемся назад, в тот злоебучий день вашего знакомства. Ты шла с учебы и считала себя ничтожеством. Потому что твоя мать вбила в твою голову: ты – писатель. Твоя мать твердила: ты готова. Твоя мать купила тебе печатную машинку и сказала: пиши. Но в голову не шло ничего. Перед тобой был абсолютно пустой лист, и ты не знала, чем его заполнить. Все, что было в голове – было плоским куском дерьма без шанса к выживанию и печати.

Ты училась на одни пятерки, но этого было недостаточно для статуса хорошей дочки. Ты была послушной девочкой, но не смогла стать любимой.

Твоя мать хотела видеть результат кропотливой работы и то, как горят твои глаза.

Твоя мать хотела видеть чистый объемный проработанный текст.

НО ветер был с запахом чувства, что все наладится.

Ты была уверена, что пасмурных дней больше не будет. Что солнце, погода и сама жизнь сулят примирение с матерью. А твой суженый появился внезапно и решительно, вцепившись в твою судьбу мёртвой хваткой. Если говорить точнее, ты шла через улицу.

Если говорить совсем уж начистоту – он сбил тебя на велосипеде. Виноват, разумеется, был ты. Как можно обвинять юную мечтательницу, сияющую надеждами? В тот миг, когда ты на всей скорости врезался в неё, вы вместе грохнулись на дорогу. Адская боль и кровь на ее лбу.

Ты протягиваешь ей салфетку. И так начинается ваша история. Ты расшиб все колени. Ты улыбнулся, и она забыла на миг о своей боли.

Точнее: она с первого взгляда влюбилась в твою улыбку и в то, как ты на нее смотришь.

Тебе очень жаль. Ты сказал, что она должна показаться врачу, ведь рана глубокая и нужно наложить швы.

Ты инстинктивно дотронулась до своего лба и почувствовала укол боли.

Ты начала нервно накручивать длинную золотую цепочку на палец.

Ты отводила взгляд, когда вы поднялись с земли, и когда он отряхивал пыль с брюк. Ты не решалась смотреть на него, когда он настаивал на визите к врачу и на том, чтобы проводить тебя до самого травмпункта. Ты стыдливо отворачивалась и от тысячи его извинений. Но когда ты наконец подняла глаза и встретила его взгляд, то увидела в нём нежность, похожую на распускающийся пион.

Ты увидела его таким, каким он был на самом деле.

Он был добрым. Он был нежным. Он был ранимым.

В этот момент ваши взгляды встретились, и тебя захлестнуло то, что так трудно передать словами.

Мама не любила, когда ты знакомилась с мальчиками. Она боялась этого до трясучки. Она так не хотела для тебя судьбы обычной домохозяйки, потому что такие встречи могут закончиться беременностью и в лучшем случае свадьбой.

А ты ведь встретила свою первую любовь.

Он был всего лишь мальчишкой с только что полученным дипломом в кармане. За душой – ни гроша, и именно этого так опасалась твоя мать. Пристегнув свой велосипед к ближайшим перилам, он сказал, что ты заберёшь его позже. Ты же, усмехнувшись, ответила, что сначала ему стоит починить тебя, а уж потом – своё транспортное средство.

Сейчас у него есть дела поважнее, чем починка велосипеда.

Ты пишешь маслом поцелуй в духе Климта, украшая холст сусальным золотом. Ты переносишь на полотно миг нежности и сближения, его ласку и неприкрытую страсть. В его прикосновениях – чистая сентиментальность и доброта. Ты изображаешь то чувство, с которым закрываешь глаза, и его руки, что обнимают тебя.

Ты описываешь этот миг так живо, словно он случился вчера.

А всё потому, что он берёт твою руку в свою – и ты ощущаешь, как влюбляешься.

Он ведет тебя до ближайшего травмпункта, периодически сверяясь с прохожими. Он говорит, что не знает этот район. Он правда волнуется за свою незнакомку, а ты чувствуешь, как ослепительно светит солнце. Ты нежишься в его лучах, потому что это первый ясный и теплый март за всю твою жизнь.

Ты готова писать. Ты готова творить что-то великое, это что-то светится и разливается в твоей груди.

В тот день ты поняла кое-что еще. Если ты попытаешься разобраться в людях, то быстро разочаруешься в них. В травмпункте все в лучших традициях бесплатной медицины: ругань и крики. В травмпункте в очереди неожиданно может появиться мужчина, которому «нужно только спросить». В травмпункте люди готовы буквально перегрызть ближнего своего, лишь бы попасть первыми на прием.

Безумные старые бабки. Одиночки, стоящие отстраненно. Кричащие дети. Причитающие родственники. Полный спектр всех разнообразных эмоций. Ваше первое свидание. Посмотрев на этих зверей, ты думаешь, что тебе не нужна помощь. Но только он думает по-другому. Он занимает очередь к дежурному врачу и, по счастливой случайности, к дежурному стоит вся очередь. Ты сдерживаешь рвотные позывы: то ли от ушиба, то ли от окружения.

К слову: чуть позже травматолог диагностирует обычный ушиб, и его опасения на счет сотрясения не подтвердятся.

Ты стоишь в маленьком узком коридорчике и жмешься к малознакомому парню, ведь тебе не по себе. Смеются только санитары. Они привезли на каталке пару, накрытую одеялом.

С их слов: ее вагина так сузилась во время секса, что не выпускала его из себя. Он стонал от боли, периодически прерываясь на ругань со своей женой.

Ты слышишь женский плач и детские крики.

Со слов фельдшеров, переговаривающихся между собой: в соседнем отделении кожно-венерологический диспансер, отделение лечения сифилиса. Со слов фельдшеров: туда час назад привезли мужчину с четырьмя маленькими дочками. И первым в процедурный кабинет пошел он, а затем по очереди его дети. Со слов фельдшеров: сифилис очень трудно подцепить бытовым путем, это на грани фантастики.

Тебя передергивает от каждого детского крика. Тонкая гипсокартонная стена между отделениями не скрывает звуков – они долетают до тебя с такой отчетливостью, будто дети находятся прямо в этой комнате. Перед вами на каталке лежит мужчина, скорчившийся от боли.

Со слов санитаров: в его анальном отверстии лопнула лампочка. Ты смотришь на него и испытываешь к нему жалость.

Так же, с вами в очереди: дед с открытым переломом ноги, кричащий от боли. Так же, за три человека от вас женщина без руки. На месте откусанной конечности жгут. Она ближайшая к кабинету. Она бледно-синяя и со слов переговаривающихся санитаров, эта женщина любит кормить бездомных собак.

Так же, с вами: мальчик, отрубивший себе палец. Избитый мужчина с заплывшим лицом. Так же: миловидная бабушка мальчика, любившая поругаться в очереди.

Они находились в этом маленьком тесном коридорчике: концентрации детских криков, ругани и вони.

Они доказывали, что все люди пропащие. Что все люди грешны.

Ты жалась к малознакомому парню, который в дальнейшем стал твоим мужем. Ты жалась к нему – и старалась сделать вид, что вы тут одни.

Вот оно, ваше первое свидание. Там, среди мерзких людей, детских криков и человеческих мук, он сказал тебе свое имя.

Иван.

Ты сказала, что тебя зовут Маша. Там, в узком коридоре, вы сидели в толпе людей, но уже вдвоем и вас уже ничего не смогло разлучить.

На тот момент.

Вот оно, ваше первое свидание.

К слову: оно закончилось тем, что ты подарил ей одну красную розочку в целлофане. Тогда же, когда вы вышли из травматологического отделения, и Ваня провожал тебя домой через парк. Вы вдыхали чистый воздух, а он смотрел на тебя обожающими глазами. Ты не знала, как вести себя – и просто краснела от этих взглядов.

К слову: это было почти тридцать три года назад.

51

Зимы в твоей памяти размыты – дождливые, снежные, суровые, они сливаются в одно холодное пятно. Зато позднее лето и весна видятся отчетливо. Твоё детство – это красивый маленький парк у отчего дома, где всегда витал аромат жасмина с горьковатым послевкусием мёда. Яркий, свежий, слегка сладкий – это самый первый запах твоей жизни, сама суть детства. В парфюмерии для такого аромата есть термин: «Lemon blossom» – пикантное цитрусовое наслаждение.

И ты безошибочно узнаёшь в нём ноты, знакомые с детства: ведь твой отец был парфюмером, изготавливавшим масляные духи на заказ. Его ремесло и страсть смешались с ароматом цитрусовых деревьев из парка, сделав этот запах неотъемлемой частью твоего прошлого.

В апреле, и в сентябре, когда они цвели и плодоносили, отец срывал тебе их цветы: белые с розовым оттенком. Он говорил, что они съедобные. Ты – кривилась и выплевывала – они были кислыми на вкус.

Самый одушевленный период твоего детства.

Каждый вечер вы ужинали все вместе, за одним столом.

Мама – была лучезарной и жизнерадостной женщиной, наполненная теплотой и любовью.

Она говорила: цитрусовые деревья не просто так источают такой сильный запах.

Она говорила: любая деталь, созданная природой четко продуманна – у всего есть твоя функция.

Она говорила: у лимонов есть специальные карманы, которые взрываются при контакте и брызгают ароматным маслом в воздух. Сильный запах привлекает к себе животных и людей – и так дерево распространяет семена своих плодов.

Чтобы дать им шанс на такую же жизнь.

Закатом детства были твои десять лет, когда горячо любимого мамой парка не стало. Все волшебство, твою маленькую ассоциацию с счастьем выпилили за пару часов.

Мама просила не ругаться отца при ребенке, а он все кричал, что застройщики в край обнаглели. Они могли оставить хоть что-то, и продать потом свои говеные новостройки дороже – но решили прибрать к рукам все выкупленные метры земли. Когда всю землю вокруг сада оградили забором из металлических листов, отец говорил, что застройщики козлы, перекрывающие простым людям кислород.

Года через три там появилась новостройка.

Следующий четкий запах твоей жизни – приторный запах ментола. Так пах отец. Он постоянно жевал ментоловую жвачку и реже бывал дома. Он говорил маме, что нашел работу, которая приносит больше денег, чтобы они «выбрались из этого дерьма». Он задерживался там допоздна и часто – не возвращался домой. В такие ночи мама пила, громко плакала – и совсем не подпускала тебя к себе под угрозой порки. Тебе было одиннадцать – и этот период продлился чуть больше года.

Чуть больше года тебе понадобилось понять, что мир не яркий и жизнерадостный, а люди в нем не всегда могут быть добрыми и приветливыми. Не все тебе будут улыбаться в лицо, и тем более – за спиной. Но это ты поймешь позже.

Не все то золото, что блестит.

К этому времени всех соседей и их детишек, всех с кем ты провела свое детство не стало. Мама говорила, что они уехали. Вас окружили жилые комплексы и огромные в высоту новые дома, с новыми людьми, которые практически не замечали тебя. Ни они, ни их дети. Ваш дом почти расселили. Со слов мамы: он старый и гнилой. Ты не понимала в чем дело и тебе нравился ваш дом: с двумя этажами, тремя подъездами и слегка облупившейся розовой краской.

Каждый раз, когда родители кричали друг на друга, каждый раз, когда мама разбивала в слезах посуду, а отец хлопал дверьми – ты чувствовала резкий запах ментола. Папина жвачка. А потом и этот запах исчез из твоей жизни. Однажды отец собрал чемодан, сказав тебе, что уезжает на несколько недель в командировку, поцеловал тебя в щечку и пообещал, что привезет тебе самый большой подарок.

Он вышел за дверь под мамины слезы, и больше ты никогда его не видела.

В эти месяцы ты научилась готовить себе еду и одна ходить в магазин. В эти месяцы ты кормила свою маму и ухаживала за ней, как за инвалидом. В эти месяцы мама много плакала и кричала – и почти не подпускала тебя к себе. Потому что ты – продолжение его рода. Твое лицо – лицо твоего отца. Твои глаза – его.

Когда ты начала относиться к ней по-другому, мама взяла себя в руки и нашла работу официантки на краю города, в придорожном кафе. Пять дней в неделю она вставала с рассветом и приходила домой только через четырнадцать часов, когда ты ложилась спать. Когда в свои выходные она напивалась, то говорила без остановки, что во всем виноват твой отец.

Она говорила: мы всегда будем жить в этом гнилом доме, даже когда всех расселят.

Она говорила: я работаю за копейки, но этого будет мало для переезда.

Она горько плакала и говорила: прости меня.

В тринадцать лет ты была достаточно взрослой, чтобы понять смысл ее слов.

В тринадцать твоя жизнь обрела новые ароматы. Они отдавали дымом Rothmans royals red. Они – запахи вчерашней списанной еды, которую кафе не смогло продать.

Они – грунт для обработки холста.

Так же: желатин для обработки холста.

Так же: ПВА-клей для обработки холста.

Мама много работала, и ты не часто ее видела. Ты была предоставлена сама себе, когда она находилась дома. В эти дни, или вечера, когда вы были вместе, она много курила, пила и рисовала. Она рисовала, потому что видела себя талантливой художницей. Каждый раз, когда на холсте рождался новый образ, тебя окружал знакомый запах: масляные краски, лён, скипидар и растворители. И конечно, ты не забываешь аромат высохшего ПВА-клея, который мать использовала для лучшего сцепления красок с холстом.

Мама затягивалась ядовитым дымом.

Мама делала большой глоток из грязного стакана.

Мама говорила: «Вот это дерьмо»!

Кидала холст в стопку с такими же.

К этому времени все изображения отца в доме были выжжены зажигалкой. Там, где он оставался, вместо лица или глаз были пустые дыры. Когда тебе стукнуло четырнадцать лет, холстов с дерьмом было так много, что маме пришлось выделить под них отдельную комнату. Раз в несколько недель она запиралась там на ключ и рыдала в голос.

В четырнадцать мама, застав тебя за чтением, вложила в руки ручку с листом бумаги и сказала: «Ты лучше меня. Напиши мне что-нибудь интересное». Ты села за стол и написала о лимонах. Прочтя написанное, мама расплакалась и, сквозь слёзы, выдохнула: «Хорошее дерьмо».

Именно тогда, в четырнадцать, ты поняла, что твоё главное оружие и инструмент – слово.

Следующий запах – аромат твоей юности: сладкий, фруктовый, мускусный. Пионовидная роза в целлофане. Первый цветок, подаренный твоим мужем.

Тот мартовский день: безветренный, ясный солнечный.

Тот день – начало конца.

Эти ароматы и их оттенки – твое детство и твоя юность. Чувствуй их каждый раз, забывая о том, что тебя любили. Твой отец, твоя мать, твой муж. Чувствуй их каждый раз, предаваясь воспоминаниям. Знай: за хорошими всегда будут следовать и плохие.

Чувствуй их каждый раз, когда тебе одиноко.

Лимон, ментол, дешевый табак, роза.

Представь, что сейчас ты там, где можно быть слабой и уязвимой. Теперь вдохни полной грудью воздух. Расскажи мне о своих чувствах. Что вертится на языке в этот момент?

Верхние ноты: насыщенный цитрусовый аромат, беззаботное детство и любящие родители.

Нота сердца: дыхание первой любви, кровь с разбитого лба, аромат свежей розы.

Базовые ноты: табак, желатин, ментол.

Проноси это каждый раз через себя. Проживай каждый раз это заново.

Это – парфюм из твоих воспоминаний и эмоций. Подойдет для тех вечеров, когда захочется ностальгии и истерики.

Теперь перенесемся в день вашего знакомства. В вечер этого дня. Ты поднимаешься по скрипучим деревянным ступеням к квартире на втором этаже, сжимая в руке розу в целлофане. Мама дома и ждёт тебя, хотя ты уже давно должна была быть здесь.

Она встречает тебя с сигаретой в зубах, и от неё пахнет перегаром. Волосы сбились в колтун после сна, а лицо и руки измазаны масляной краской. Но она безмерно рада, что ты вернулась домой живой.

Мама расстроилась, увидев розу.

Она выдохнула дым и сказала: «Посмотри на меня».

Ты смотришь и видишь убитую горем пьющую официантку. Она все еще одинока, ведь, ей не удается жить дальше. Она все еще страдает по ушедшему из семьи мужу. Ты смотришь на нее – и хочешь ее обнять, но мама не позволяет. Она никогда больше не подпустит тебя так же близко, как в детстве. Она делает глоток из грязного стакана – и вытирает рот тыльной стороной ладони, оставляя на губах кадмий красный.

Масляная краска.

Для подробностей: она так увлечена своим творчеством, что замечает краски на своем теле только утром, во время сборов на работу: в зеркале.

Она говорит: «Посмотри на меня».

Она говорит: «Ты правда хочешь стать такой же»?

Она говорит: «Выброси эту розу и забудь о ней как о начале кошмара, который я не дам тебе с собой сотворить».

У нее не было шансов.

50

Если взять в расчет нечто настоящее – ты мало о чем просила себя на самом деле. Причина кроется в том, что автор этой истории – ты. Причина – ключевая героиня этой истории ты. Потому что это история твоей жизни, и именно ты – та, кто ее рассказывает.

Будь с собой откровеннее.

Сделай глоток. Обнажи душу. Вспомни вишневый «Чапман» и шлейф дыма, что вился за ним. Ведь в тот миг своей истории ты по-настоящему счастлива.

Отломи плитку и съешь кусочек миндальной молочной шоколадки, когда ты вспоминаешь период вашего медового месяца.

Истинное наслаждение – с малиновым вареньем без косточек. То, что тает на языке. Ты кладешь в рот еще один кусочек. Его поцелуи отдавали сладостью «Чапмана» и горечью растворимого кофе. От напитка во рту становилось так приторно, что ты отказывалась от сахара. А кожей ты чувствовала, как он выдыхает дым в сантиметре от твоей спины.

Положи в рот еще два кусочка. Хватит притворяться. Наслаждайся чревоугодием на полной катушке. Ты ведь знаешь: дело не в миндальной пасте на зубах. Не в малиновой начинке. Не во вкусе шоколада. Дело в том, чтобы откусить так, как утопающий хватает ртом воздух. Ухватиться за последнюю ветку над пропастью. Проглотить всё целиком, не разжевывая.

Истинное наслаждение.

Съешь последний кусок. Выбрось фантик.

А теперь выполни мою просьбу, обжора. Вспомни вашу первую квартиру. Ваш медовый месяц. Его взгляды – такие, что больше никто не подарит.

Ты помнишь?

Помнишь.

Ваша квартира была больше похожа на кладовку, чем на студию. Непонятно, как на этих жалких метрах уместились кухня, кровать, унитаз и душ. Он только что устроился в офис за сорок тысяч до налогов. Вчерашний студент – с диплома не прошло и полугода.

Разверни «Мерси» с марципаном. Открой новую коробку «Рафаэлло».

Ты так мечтала сбежать от матери, которая перекрывала кислород и тебе, и твоей свободе, что даже не задумалась, соглашаясь съехаться. В её отсутствие ты собрала вещи и вычеркнула ту женщину из жизни.

На кухне всегда стояли цветы. И знай: счастье было не в них. А в твоих поцелуях. Объятиях. Во внимании. В чувстве, что ты нужна.

Ты проглатываешь конфету и говоришь:

«И знай: я не пойму, в какой момент несчастным стал ты».

Но ты всё знаешь. Просто не признаешься. Врушка.

Ты помнишь, как целовала его ключицу, позвонок за позвонком? Как он водил мизинцем по твоему животу, выводя незамысловатые узоры?

Ваш медовый месяц. Он целует тебя в губы. Вы вместе. Вас не разлучить – вы спите за одними стенами. Вы – сожители. Гражданские супруги. Еще не семья, но уже – процесс. Создание гнездышка.

Зародыш будущей ненависти.

А пока что: вы ходите голые, пьете вино по выходным и трахаетесь каждый раз, как в последний. Ты пишешь, но пытаешься совместить учебу и быт. Ты прибираешься каждый день и стараешься приготовить что-то новое на ужин до его прихода с работы.

У него нет денег на целый букет из роз, поэтому, примерно раз в неделю, он приносит новую. Ты всегда обрезаешь ее и ставишь в вазу к остальным. Когда одна из них начинает вянуть, вы выкидываешь ее, чтобы не завяли другие.

А теперь положи в рот еще одно мерси с марципаном и вспомни мурашки от его прикосновений.

49

А теперь перенесемся вперед и попытаемся ответить на вопрос: когда запах табака начал раздражать меня до нервного тика? Когда я возненавидела то, что ты куришь? На улице, в квартире, на наших прогулках?

До недавнего момента у меня глаз дергался, когда я чувствовала въедливый запах горящих смол и формальдегида. Все, о чем я правда сейчас мечтаю: чтобы твое кровообращение нарушилось, и ты стал импотентом. Чтобы твоя артерия забилась, и начался некроз, перерастающий в инфаркт миокарда. Чтобы десны твои сначала поднялись, а зубы превратились в жидкий цемент и выпали, показав стоматологам последствия парадонтоза. Я не хочу, чтобы ты умер от рака горла, но я так мечтаю о твоих страданиях: чтобы твои голосовые связки вырезали, лишив тебя сладкого баритона, и ты шептал до конца жизни шипящими звуками через трубку в горле.

Этот звук, как помехи на радиоволнах. Этот звук – как несуществующее отражение того, чем ты будешь, когда я с тобой закончу. Этот звук – как твое недалекое будущее.

А сейчас, перенесись совсем немного вперед и посмотри на меня. Я сижу на самодельной скамейке, под моей задницей две башни из кирпичей с толстой доской сверху. Эта конструкция такая же хрупкая, как наш брак. Я знаю все о вреде курения. И я же – чиркаю кремнем на зажигалке и закуриваю сигарету. Рядом со мной человек, и он знает все о нашем браке, потому что я устала молчать.

Это все – мое недалекое будущее. Твое и мое. Этого стоящего рядом мужчины и его жены. Мы все связаны, наши браки переплетены нитями, которые не разорвать.

И двое из этих четверых полны ярости и ужаса от своей решимости.

Он говорит: иногда мне просто хочется чиркнуть спичкой, чтобы забыть обо всем, как о страшном сне.

Я оглядываю ночную панораму и все, что я вижу перед собой – это прохладу майской ночи. Вся эта ночь: со вкусом горечи. Дым табака со вкусом потраченной впустую жизни. Когда тебе за пятьдесят, выглядишь на пятьдесят с хвостиком, а в голове еще двадцать. Поэтому жизнь и растрачивается впустую.

Но в ней появляется смысл.

Я говорю: все люди гадят. В этом их суть. Неважно, большая куча или маленькая, смыл ты или нет – адская вонь остаётся. В этом и заключается их нутро.

Теперь моя жизнь – это двенадцатичасовые смены. День-ночь. Ночь-день. Я предпочитаю ночи. Ночью я могу быть собой. Люди, которых я вижу, почти всегда злые или грубые. Таких – большинство. Вежливые встречаются редко.

Одни молчат. Те, кто не знает русского, глупо улыбаются и кивают на любые мои слова. Другие орут. Третьи уткнулись в телефон и делают вид, что меня не слышат.

А есть и такие, кого вышвыривают из машины на полном ходу и кидают прямиком под мой порог. Потому что с наступлением темноты я здесь – царь и бог.

Обычно это проститутки. Женщины и мужчины. Грязные, в синяках, они несутся в туалет, чтобы выплюнуть из себя сперму или ширнуться подальше от камер. Самые отчаянные специально не закрываются на замок – хотят, чтобы я стала свидетельницей их онанизма или гомосексуального соития.

Нет аккуратных проституток и нет опрятных наркоманов. Все они до единого – конченые свиньи. Ведь после них туалет всегда в крови.

И это еще в лучшем случае.

И они же потом выползают из него бесчувственные и просят вызвать им такси.

Мужчина спрашивает, что же я делаю в таких случаях.

Он смеется, для него это словно игра.

Я, конечно же, вызываю – и подальше от себя, и за наличные, чтобы побыстрее от них отделаться. А есть у таких полубомжей деньги или нет – проблема таксиста. Бывает, первый отказывается везти. Но всегда забирает второй, или третий.

Я повторяю: люди все до одного гадят. В этом людская суть. Собеседник усмехается.

Мне не смешно. Но почему же я так ненавижу людей?

Я говорю: потому что мне приходится с ними общаться.

Но ты также знаешь: всё это отмывается «Белизной». Дай тебе власть – и ты зальёшь хлором кровавые шприцы. Смоешь хлоркой с соляной кислотой засохшие куски дерьма – и большие, и маленькие. Ты вытравишь ею все следы человеческого присутствия: запахи мочи, крови, испражнений.

Ты знаешь, что зеркало можно сделать идеально чистым и без метанола: брызни «Белизной» и насухо вытри бумажной салфеткой.

Идеальная чистота. Хромированные поверхности без засохших брызг, известкового налёта и кровавых разводов.

Идеальная чистота с едким запахом хлора и соляной кислоты.

Если бы грешники знали формулу твоей жены, отпала бы надобность исповедоваться.

Запах чистоты тебя сводит с ума.

Белизна – гипохлорид натрия, при взаимодействии с кислородом он выделяет ядовитый газ. Хлор. Именно поэтому ты и работаешь в респираторе – от хлора кружится голова. Из-за угольного фильтра дышать становится тяжелее. Каждый вдох становится сладким, а каждый выдох сопровождается постукиванием угольной крошки о стенки фильтров.

Ты считаешь, что головокружение от нехватки кислорода в любом случае лучше, чем жжение в носу, кашель, боль в груди и рвота. Ты не хочешь падать в обморок от отравления, или обжигать свои дыхательные пути газом, которым травили евреев, цыган и французов.

Ты не выбирала работу – эта работа сама выбрала тебя. Ты не имеешь выбора в своей жизни. Ни в работе, ни в браке.

Сперма, моча, кровь. Все, что он дал тебе за эти годы, или оставил после себя.

Сперма, моча, кровь. Все следы пребывания людей в каком бы ни было месте.

Сперма, кровь, моча. Все, чем ты пачкал жену и ваш брак каждый раз, когда ходил на цыпочках по вымытым полам в обуви.

Сперма – каждый раз, когда ты спускал в ванне, не удосужившись смыть брызги в зеркале.

Кровь – каждый твой новый порез во время бритья, уродовавший пятнами новые лимонные полотенца.

Моча – все брызги, оставленные тобой на ободке унитаза за тридцать лет.

Прибавь к этому тошнотворный запах дерьма, который ты оставляешь за собой, выйдя из туалета.

Расставь все свои страхи по планограмме: от самого большого к самому маленькому. Вот они, все твои страхи – они стоят прямо напротив тебя. Ты все еще испытываешь ужас? Тогда возьми тряпку, гель – и три, пока они не растворятся в ядовитых испарениях.

Теперь ты ничего не боишься.

Потому что ты – и есть страх.

Теперь боятся тебя.

Перенесись к зеркалу и взгляни на себя по-другому. Попробуй почувствовать в себе стержень уверенности.

У тебя есть маленькие темно-синие желатиновые капсулы сибутрамина. Сибутрамин – родственник амфетаминов. Он глушит рецепторы, отвечающие за голод. И с каждым днем ты видишь, как с твоего лица, твоих плеч и бедер уходит округлость, которая вгоняет тебя в краску. Ты чувствуешь прилив сил и энергии. Ты ощущаешь, что ты способна на большее.

Ты – сама сила. Твоя мощь – синоним к термину феминизм.

А потом вспомни прошлое, перенесись к зеркалу и взгляни своим изъянам в лицо. Взгляни в лицо обвисшим рукам и бедрам, посмотри на свои морщины и на все свои проблемные места. Посмотри на все, что делает тебя неуверенной и сотри это, ведь теперь ты учишься рисовать себя заново.

Съешь таблетку каждый раз, когда он уходит на работу.

Съешь таблетку каждый раз, когда чувствуешь себя нежеланной и нелюбимой.

Съешь таблетку каждый раз, когда чувствуешь одиночество. Не забудь щедро запить ее полным стаканом воды.

Посмотри на себя в зеркало, тебе нравится результат?

Почувствуй себя снова красивой. Съешь таблетку. Расскажи, как он ранил твои чувства. Съешь таблетку.

Посмотри на свое отражение. Тебе нравится результат?

48

Вы не ходите по ресторанам. Уже давно. Ты же вкусно готовишь? Или же ваш брак так завял, что ни одна прикормка его уже не спасет? Он всегда говорил первую причину, а ты верила. Ты чувствовала себя поваром-самоучкой, что готовит шедевры. Маленьким гениальным Рататуем. Кстати, давай перенесемся на твою кухню. Ты яростно наносишь маленькие резаные раны помидорам. Крошишь в ненависти огурцы. Ты режешь картошку кубиком и швыряешь ее в казан.

Ты чувствуешь себя загнанной и беспомощной.

Ты ненавидишь готовить.

Ты в клетке, и нужен глоток свежего воздуха, без жара плиты и запаха специй.

В вашей уютно обставленной квартире пахнет специями, тушеным мясом и загадочным лотосом от Ленора. Воздух влажный – полчаса назад ты развесила стирку. В соседней комнате, на сушилке, сохнут ароматные полотенца. У вас нет столовой, вы ужинаете на кухне.

В принципе, столовая вам и не нужна – теперь вас только двое.

Почувствуй, как же пусто в этой квартире. Почувствуй свое одиночество. Ощути своим телом холод пустых простыней. Да, они идеально выполосканы с ополаскивателем и выглажены: шовчик к шовчику, но для кого? Когда ты поймешь, что твой мир никогда и не был идеальным? Однажды, твоя мать сказала: все мужики козлы – и ты никогда не чувствовала домашнего уюта по-настоящему.

А может, дело было и не в ней?

Она говорила: ты должна заниматься только собой. Она говорила: ты должна любить только себя. Она говорила: ты должна отдавать всю себя себе самой, а не мужику, как проститутка восемнадцатого века в борделе на Сенной площади.

Она говорила, что ты должна выучиться и построить карьеру.

У тебя нет образования домохозяйки, но ты делаешь это уже тридцать три года. У тебя все отлажено, отглажено, у тебя уютно, и все на своих местах.

Но именно это и лишает тебя комфорта. Это – и твой сын, который уже давно упорхнул из гнезда и живет своей жизнью.

Ваш сын уехал. Он больше не рядом и так, как было раньше уже никогда, слышишь меня, никогда уже так не будет. Ты медленно пережевываешь свой ужин. Ты смакуешь, и твоя жена не понимает, что же ты при этом чувствуешь. Горький вкус антибиотиков на губах? Или тебе все же нравится ее стряпня? Она молчит.

В ее голове лишь мысли о том, чтобы ты все съел до последней крошки. Она мечтает, чтобы ты взял кусочек хлеба и, промокнув им остатки соуса, закинул его в рот. Она хочет, чтобы ты облизал тарелку, как голодная собака, которой впервые за несколько лет дали сырое мясо, вместо сухого корма.

Для того, чтобы перебить горечь антибиотиков, твоя жена добавила в соус щедрых четыре столовые ложки сахара.

Так же: для того, чтобы перебить кислотность томатов в соусе.

Так же: для того, чтобы повысить твой инсулин.

Вы не спите уже десять лет. В плане секса, не в плане сна в одной кровати. И, если быть достаточно откровенным, примерно лет пять стараетесь не смотреть друг другу в глаза. Ты знаешь, что вам не о чем разговаривать. Вы не говорите. Только о каких-то бытовых вещах, но во время ужина ты предпочитаешь читать. Ты читаешь. Твоя жена скучающим видом смотрит в окно, ведь она предпочитает этот ритуал уже несколько лет. Ты выкинул стул, на котором сидел ваш сын, и она заняла его место. Она попивает бокал красного полусладкого, и ты не знаешь, какой он по счету.

Ты смотришь на неё. Она приободряется – в ней вспыхивает мимолетная надежда, что муж наконец заговорит. И ты произносишь, что сегодняшнее рагу было вкуснее обычного.

Она делает глоток. Выпрямляется. Смотрит тебе в глаза и улыбается.

– Я старалась, – говорит она.

Но ты уже утыкаешься в телефон. Твоя жена доедает последние капли соуса, промокает их хлебом и уходит к раковине.

Разговора сегодня не будет.

Как не было его вчера. Не будет завтра. Не случится и через неделю.

Вы с тем же успехом могли бы ужинать в разных квартирах.

Твоя жена наливает новый бокал. Вино слегка ударяет в голову, снося невидимые барьеры, что вы годами выстраивали друг перед другом. Она чувствует невесомость своего тучного тела, непривычную лёгкость. В ней теплится маленький лучик надежды на то, что ты всё же рядом, спустя столько лет. Ведь вы находитесь в одной комнате, и она всё ещё хочет чувствовать хоть какое-то напряжение между вами.

Хочет чувствовать, что нужна тебе.

В последнее время она начинает понимать, что это не так.

Вы вместе тридцать три года, и сказки про долго и счастливо – это пизжежь.

Она все еще запрограммирована тебя обожать.

Где-то, на подкорках сознания, твоя жена все еще надеется на вашу счастливую старость.

Твоя жена делает глоток вина. Затем еще один и смотрит на тебя. Ты доедаешь и складываешь столовые приборы крест-накрест. Это такой жест этикета, обозначающий, что ужин понравился. Твоя жена делает третий глоток, и ты встаешь из-за стола. Ты откладываешь книгу. Твоя жена делает четвертый глоток. Ты смотришь на нее тем самым искренним и невинным взглядом, как будто вчерашний студент, предложивший съехаться, чтобы никогда больше не разлучаться. Ты не притронулся к вину.

Твоя жена осушает бокал и наливает себе еще. Ведь, она знает, к чему все это идет.

Ты не притронулся к вину, и вы женаты больше тридцати лет. К слову: все надежды на совместный вечер рассыпались в прах.

И да, она прекрасно знает, что ты ей скажешь.

Бессовестный уебок говорит: мне нужно еще поработать.

Лживый гандон оправдывается: ты же сама знаешь, мы открываем второй магазин и мне нужно составить базу данных.

Ты говоришь, что было вкуснее, чем обычно. Спасибо. Аккуратный поцелуй в щеку.

Твоя жена улыбается. Ты не останешься на десерт? Твоя жена нервно дышит и осушает залпом полбокала.

– Ты же знаешь, как тяжело содержать нас двоих одному.

Снова укол от человека, который говорил, что ты не обязана работать, ведь он хорошо зарабатывает.

А теперь прервись и сделай глоток вина. Абстрагируйся от ситуации, сделав глоток вина. Перенесись в спальню в Арле. И поддайся на миг той самой первородной ярости, которую испытываешь во время очередной лжи. Брось его тело на кровать. Кинь его на то самое красное одеяло. Возьми подушку. Сделай глоток вина. Положи подушку ему на лицо и надави всем телом, пока он не перестанет дергаться в предсмертных конвульсиях. А теперь сделай новый глоток вина.

Посмотри на своего мужа и скажи, что ты его понимаешь. И пусть он едет на работу, если это так важно.

Скажи ему то, что он хочет услышать, потому что это – тот самый единственный ответ, который его удовлетворит. Ты его не удержишь.

Ты бессильна, а значит – слаба.

Напоминай в каждый подобный такому вечеру себе о третьем правиле – и отпусти ситуацию, если не в силах ее контролировать, и налей себе еще, ведь хуже уже не будет.

Вино сегодня со вкусом разочарования и неприятия своего тела. Вино сегодня со вкусом ненависти к себе и к своему отражению.

Ненавидь себя больше каждый раз, когда наливаешь новый бокал. Ненавидь себя больше, когда остаешься одна. Ненавидь себя больше, развернув новую упаковку конфет. Ненавидь себя сильнее, каждый раз, когда очередная порция красного полусладкого, концентрация полисахаридов, воды, глицерина и этанола вливается в твой желудок через гортань.

Мы начинаем менять в себе что-то только тогда, когда понимаем, что чуда не происходит. Не будет кадра до и после, как из ток-шоу про изменения из дурнушки в красавицу. Правда, если ты сама не приложишь для этого нужных усилий. Золушка после двенадцати превращается в Машу Романову: толстую старую тыкву с диабетом второго типа и пристрастиями к сладкому, вниманию и спиртному.

Ну, и к слову: от нее не идет шлейф мисс Dior, Versace или на худой конец фруктовых нот императрицы. Только запах хлорки. Ее руки пахнут латексом резиновых перчаток и саноксом. От нее за версту разит отчаянием.

Принц не притронется к Белоснежке, если она будет толстая, неуклюжая и в выстиранной пижаме.

Глотни вина для того, чтобы ощутить, какая ты ничтожная. Давай, выжми всю бутылку на максимум. Ощути вкус отчаяния. Почувствуй, как раскрывается на языке букет одиночества. Налей сто грамм вина в пузатый бокал – один из тех, что ты урвала по скидке. Поднеси его к носу, вдохнув шлейфы хлорки и этанола.

Ты оставляешь посуду в раковине нетронутой. По щекам текут противные соленые дорожки, высыхают и неприятно стягивают кожу. Расскажи, какого это – чувствовать себя обманутой и униженной. Ты проходишь мимо ароматных полотенец, задевая их рукой. Ты рыдаешь навзрыд. Ты опрокидываешь бутылку с загадочным лотосом. Ты опрокидываешь бутылку с ароматной магнолией. Ты опрокидываешь бутылку с розовой сакурой. Ты не видишь в них смысла. Дорогущие ополаскиватели. Запахи твоего дома и ваших вещей. Ты не видишь в них смысла – и смываешь их в унитаз, все до последней капли. Ты больше не хочешь слышать эти композиции. С тебя достаточно.

Тебе тошно от них точно также как и от бутылки вина.

В твоей душе увядают привязанность и тепло. На месте гниющих чувств, как от сильного удобрения разрастаются цветущие ветки миндаля, неся в себе что-то новое и необузданное.

И первое, чему ты учишься заново: попытки жить дальше. Буквы складываются в слова, слова – в словосочетания, а те – в предложения. Ты пытаешься дальше. Слово – твое единственное оружие на данный момент. Твой доспех.

Ты раздеваешься перед открытыми настежь окнами и тебе искренне насрать, что же скажут на это утром соседи. Тебе насрать, даже если они скажут в лицо. Ставни распахнуты настежь. Ты чувствуешь прохладу апрельского вечера.

Ты идешь в ванну.

Ты смотришь на себя в зеркало.

Аккуратно, словно боясь исказить отражение в воде, проводишь кончиками пальцев по изгибам своего тела. Будто от прикосновения по поверхности пойдет рябь. Сердце бьёт набатом в висках. Над верхней губой проступают капельки пота, а по щекам стекают солёные дорожки.

Ты всхлипываешь, готовая в любой миг разрыдаться в голос.

Ты прикасаешься сначала к левой груди, потом к правой. Проводишь пальцем по ключицам, спускаешься ниже, едва касаясь сосков. По спине бегут мурашки от этих робких, своих же прикосновений.

Ты распускаешь волосы. Тяжёлая волна падает на плечи, и ты сразу чувствуешь дискомфорт от этой тяжести. Собираешь их обратно, скручиваешь в жгут и закалываешь крабиком на затылке.

Поворачиваешься боком.

Ты – как ребёнок, который заново изучает своё тело. Изучает его спустя полвека жизни.

Поворачиваешься спиной. Видишь растяжки и обвисшие бока. Думаешь: не всё так плохо, но могло быть и лучше.

В конце концов, тебе же не двадцать.

Поворачиваешься боком, ловишь свой профиль.

Аккуратно прикасаешься к лицу, стараясь не замечать тело. Поднимаешь язык к нёбу, пытаясь убрать второй подбородок. Вытягиваешь шею, но этот студень по-прежнему висит над ней мёртвым грузом.

Ты увереннее трогаешь зеркало, но не можешь понять, в какой момент весь ваш брак пошёл рябью.

И ты начинаешь рыдать. Навзрыд.

Перестаёшь сдерживаться – и эмоции вырываются наружу.

Кричишь своему отражению, что твой муж – лживый гандон и выблядок. Орешь о том, как ненавидишь его.

Всё, на что ты способна сейчас, – это схватить флакон старых просроченных духов и швырнуть его в зеркало.

Да пошло оно все нахуй!

Все, на что ты сейчас правда способна – рефлекторно закрыть глаза и лицо ладонями, чтобы не ослепнуть от миллиона мелких осколков, летящих в твое лицо, тело, к твоим ногам.

– Пошел ты нахуй, Ваня! – кричишь и знаешь, что это слышали все соседи.

Ты говоришь, какой он козлина пустому месту, где раньше находилось зеркало. Плитка на его месте намного светлее плитки на стенах ванны. Ты говоришь это мелким и крупным осколкам, упавшим к твоим ногам. Ты говоришь это звону битого стекла. Ты говоришь это себе, опустошенная до последней капли. Ты говоришь себе отпустить ситуацию.

47

Меня можно описать прилагательными: опытная, сформировавшаяся. Меня можно описать прилагательными: зрелая, взрослая. Дело не в том, что мне уже за пятьдесят, просто я успела много чего повидать в жизни. И тем не менее, я все еще учусь каждый день чему-то новому, каждый день могу познать для себя новое чувство, которое ранее не испытывала.

Словно новорожденный младенец.

И ПЕРВОЕ, чему я учусь – это ярость. Меня можно описать тремя словами: беспощадная, обманутая, униженная.

Ведь наш ребёнок высосал из моей груди всё – и она обвисла. Мои соски потрескались и изуродовались. Кожа покрылась растяжками, а метаболизм изменился навсегда.

Но меня можно понять.

Ты клялся быть моим мужем до гроба. И теперь ты – мой муж, но ты не принадлежишь мне. Я всё ещё ухаживаю за тобой, но я для тебя не жена. Я – прислуга.

И это обижает меня больше всего.

Уход за тобой сделал меня домоседкой, без друзей и практически без знакомых.

Уход за твоим домом состарил мои руки. Это – причина, по которой от моих волос пахнет бытовой химией. Это – причина того, почему даже вымытые руки пахнут латексом желтых многоразовых перчаток.

Я хочу рассказать тебе, что я чувствую.

Я хочу, чтоб ты знал, какая ярость меня переполняет и на что я была способна.

Я хочу, чтобы тебя переполняло такое же отчаяние, которое переполняло меня.

ВТОРОЕ, чему меня научила жизнь – это неспособность контролировать чувства уныния, безнадежности и тоски. Я знаю, что для выхода из депрессии нужна цель.

И способность идти к этой цели.

Перенесемся к моменту, произошедшему несколько дней назад.

Сейчас ночь, прохлада окутала мое тело. Сейчас ночь и все, на что я способна: тихо рыдать, чтобы ты этого не услышал. Сейчас ночь, и я запираюсь в ванне, чтобы остаться наедине с собой. Я игнорирую счастливые фотографии, на которых наша семья улыбается и позирует в объятиях. Игнорирую эти фото, на которых мы жизнерадостные и втроем.

Я захожу в ванную и смотрю в зеркало. Еще не наступил момент, когда я кидаю в него флакон своих просроченных духов, но этот момент уже близко.

ТРЕТЬЕ, чему я учусь заново – это силы смиряться с обидой и делать вид, что все хорошо. Нельзя проигнорировать свою жизнь, и все что остается – надеяться на хорошую игру.

Я открываю зеркало в ванной, беру в руку старую тушь.

Так же: я беру в руку свою старую помаду.

Так же: румяна, кисточки, тональный крем, подводку для глаз.

Так же: консилер, тени для век, много теней для век.

Я беру всю свою старую косметичку, которой перестала пользоваться давным-давно, а потом кладу ее обратно.

У меня начинаются сомнения в собственных мыслях.

Все, что принадлежало мне, все что осталось от прошлой жизни.

Я беру в руки старые антибиотики. У каких-то срок годности уже подошел, какие-то еще годны для применения. Какие-то вот-вот подойдут к концу. Как все же получилось, что я стала добавлять антибиотики в твою еду?

Правило номер пять: не смей ни о чем жалеть.

У меня просто сорвало крышу.

Так же: это случилось на полной скорости.

И, да: тормозная жидкость вытекла, ведь ТЫ перерезал провод, и левая педаль перестала выполнять свою функцию.

Теперь остается выжимать из всех сил правую и надеяться, что я потащу тебя за собой. У меня существует правило номер четыре: внезапность – мой главный козырь.

Почему я стала добавлять антибиотики в твою еду?

Ты разрушил мой мир. Вся моя жизнь рухнула. Все глаголы, по типу «люблю», «скучаю», – потеряли свою смысловую нагрузку. Весь мой мир – это вонючий пиздежь, под щедрым соусом лжи. И украшен он веточками маленького вранья и горой лицемерия.

Как долго же ты изменяешь мне?

Я беру антибиотики, – в охапку, – и несу их на кухню.

Сколько их было?

Я открываю ящик для специй и отодвигаю мельницы в сторону. Кладу коробки и блистеры к стене шкафа, закрываю дверцу.

Какие они? Чем они лучше меня, одноразовые подстилки!

Ровно через три дня я пьяная смотрю на себя в зеркало. Я гляжу на свое отражение – и захлебываюсь от чувства обиды. Это я. Мое отражение.

Так же: отклик, реверберация.

Так же: изменение направления волны при столкновении с поверхностью.

Так же: симметричное преобразование пространства, где плоскость – множество неподвижных точек.

Я не хочу на себя смотреть и кидаю свои просроченные духи в зеркало, ощущая падение осколков к своим ногам. Я закрываю лицо, чтобы не ослепнуть от отскочивших в мои глаза осколков. Я закрываю лицо рефлекторно, осознание приходит потом.

Что в нашей жизни пошло не так?

Почему наша семья развалилась, а ты стал главным инициатором гнили и лжи?

Я решаю для себя, что поступлю с тобой так, как ты этого заслуживаешь. С этой минуты я начинаю играть, ведь в скандалах нет никакого смысла. В разводе нет никакого смысла.

Брак – это институт, который заканчивается лишь смертью одного из супругов. Мы с тобой консервативных взглядов. Именно поэтому ты не подаешь на развод и продолжаешь жить со мной. Знай, твоя смерь будет долгой, мучительной и жестокой.

Я буду к тебе беспощадна.

Ты действительно втоптал меня в грязь.

В этот момент я решила твою судьбу.

КАК Я УЗНАЛА?..

46

А теперь мы снова должны перенестись к зеркалу. Нет, дорогая, не должны, – а просто обязаны. Вот ты стоишь и видишь себя такой, какая ты есть на самом деле.

Я, ты.

Что же мы видим?

Мы видим тебя насквозь.

Нос, глаза. Намек на ключицы.

Мы видим морщины, похожие на маску скорби. Маску, которую ты не снимаешь, потому что больше не улыбаешься. Она стала твоим вторым лицом.

А у твоего мужа, который немного постарше, другие морщины – «гусиные лапки». Это лучики, что ложатся у глаз и тянутся к вискам. Их называют морщинами хорошего настроения – они прорезаются от смеха.

Но мы же все прекрасно знаем, что улыбаться могут и грустные люди, верно? Даже чаще, чем те, у которых есть и правда поводы для улыбок.

Как же много ты со мной настрадался, мой бедный.

Твои морщины обусловлены твоей анатомией, таким строением мышц лица.

Так же: гравитацией.

Так же: хроническими заболеваниями, которыми ты успела обзавестись.

Ты по-настоящему искренне любишь улыбку своего мужа. Только в последние годы видишь ее действительно редко. Если бы он имел морщины скорби, они были бы гораздо глубже твоих.

Вспомни правило номер четыре – и не дай ностальгии взять верх над тобой!

Вспомни правило номер пять – и не жалей ни о прошлом, ни о настоящем, ни о том, что никогда не вернуть.

Вспомни правило номер шесть: ты не сможешь переделать себя ни внутри, ни снаружи.

Нашептывай себе шесть правил, как «Отче наш». Теперь это – твоя конституция, твой основной закон. Это – то, чего ты должна придерживаться на самом деле, не отклоняясь от курса ни на один градус.

Тогда все будет терпимо.

Теперь перенесись немного назад. Вспомни пролог к тому переломному моменту. Это так тяжело, смотреть правде в глаза. Вспомни. Вот ты, которая все еще надеется на любовь и нежность. Ты, которая выбрила гладко треугольник над своими половыми губами. Вспомни себя, которая нанесла на себя ароматический спрей для тела на все места, где бы он не мог вызывать раздражение и не припекал бы, как жгучие пчелиные укусы. Вспомни себя, в тот момент, когда ты вышла из душа и хотела одного: не вина, и не сладкого, а только своего мужа.

Ты так отчаянно желала его, что низ живота зудел.

Минуту назад, нежась под струями теплой воды, ты регулировала напор, чтобы он бил точно в цель. И всё, о чём ты грезила, – это его присутствие рядом. Тебе хотелось, чтобы он вошёл в ванную, наполненную запахом крем-мыла и дымком вишнёвой трубки, будто в саду.

Ты ждала его именно в тот миг, когда была готова, – когда уверенная струя касается самой сокровенной точки. Чтобы он, скинув одежду, сорвал шторку и приник губами к твоей шее, к изгибу поясницы.

Но, как и следовало ожидать, никто не вошёл.

У вас давно уже не принято ходить голыми по квартире. В тот вечер ты вышла в одном полотенце. Ты хотела почувствовать на себе его взгляд, мечтала, чтобы он смотрел на тебя.

Ты хотела увидеть ту самую искру, предвестницу пожара.

Опиши мне безразличие, что видишь каждый день в его глазах.

Опиши мне свое сердце, отстукивающее частым пульсом.

Расскажи мне, что было дальше.

Расскажи, какой ты хотела десерт после сытного ужина.

Он еще не питается смесью антибиотиков, ты все еще живешь в своем отдельном от реального, уютном мирке. После ужина ты пошла в душ, положив еду ему на тарелку. Его обед, который он съест завтра с аппетитом. Ты пила намного реже, потому что не видела в этом смысла. Ты убрала контейнер в холодильник и, пока он залез в ноутбук, пошла готовиться к романтическому продолжению, мечтая стать его вишенкой на торте.

Вот только, когда ты вышла из душа, квартира была абсолютно пуста. Ты настолько увлеклась, что даже не услышала, как захлопнулась дверь. Поэтому, все, что тебе остается – описать мне свое сердце, что отстукивает частым пульсом. Расскажи мне о холоде пустых простыней, идеально выглаженных и маняще свежих.

Ты чувствуешь себя некомфортно голой. Ты залезла в старую любимую пижаму и в свою конфетную заначку, в кухонном шкафчике, третья полка слева. Ты швыряешь целлофановую обертку. Рвешь картонную коробку. Хватаешь первую попавшуюся конфету в белом шоколаде, разворачиваешь и засовываешь целиком в рот. Ты набираешь его номер. В трубке – гудки.

Он говорит по телефону, что открытие нового магазина отнимает все свободное время и ему нужно заполнить заново базы данных. Ты кладешь в рот белый шоколад с хрустящими кокосовыми хлопьями.

Он говорит, что в первом магазине из-за переоценки нужно за ночь сменить все ценники. Ты разворачиваешь конфету с молочным шоколадом и кокосовым кремом и проглатываешь её, не разжевывая.

Он говорит, что любит тебя, и ему жаль, что реже бывает дома. Ты проглатываешь плитку тёмного шоколада с ореховым кремом.

Ты говоришь, что понимаешь его, что любишь и ждёшь. А когда он произносит, что не знает, как долго провозится, – ты срываешься, лихорадочно разворачивая белую шоколадку с кокосом и миндалём.

Когда-то ты, устав от офисной рутины, взял кредит, арендовал помещение и открыл свой мебельный магазин. Тогда тебя впервые в жизни не поддержала мать. Зато поддержала жена. И не зря – тебе удалось выдержать конкуренцию. Появилась своя программа лояльности, постоянные клиенты – богатые дамы, что раз в несколько лет обновляют интерьеры своих загородных домов. Они приводили новых покупателей – самых разных, и все они покупали твою мебель.

А тебе настолько нравилось продавать, что часто ты выступал и в роли менеджера, и в роли администратора, и в роли директора.

С тобой начали сотрудничать банки, дружелюбно выдавающие кредиты тем, кто не мог оплатить наличными.

Твоя жена развернула очередную белую марципановую конфету, когда ты сказал, что тебе очень жаль. Твоя жена проглотила ее, не пережевывая, когда ты сказал, чтобы она не ждала тебя. Ты сказал, что любишь ее – и повесил трубку.

Теперь же она понимает, насколько неискренне и натянуто звучит твое «я тебя люблю».

Твоя жена заглянула в холодильник для того, чтобы взять открытую бутылку красного полусладкого. Он забрал контейнер. Это – еще один из тех маленьких поводов, которые заставляют тебя чувствовать себя нужной. Ты сделала жадный глоток из горла.

Ты посмотрела на то место, где он обычно сидит во время ужина, читая книгу и избегая твоих взглядов и разговоров с тобой. Ты представила, что он сейчас рядом и сказала, что тоже его любишь.

45

Хватит нежностей, сейчас мы должны перенестись вперед. Вы супруги уже тридцать три года. Тридцать лет брака – это называется жемчужным союзом. Вот, возьми жемчужное ожерелье. Поиграйся с бусинами. Каждая жемчужина символизирует прожитый вместе год. Жемчуг символизирует ценность брака.

Разверни марципановую конфету с кокосово-ореховым кремом, проглоти, запей смесью этанола, глицерина и полисахаридов. Разверни конфету с белым шоколадом и хлопьями. Затянись крепкой сигаретой. Разверни конфету с темным горьким шоколадом, сделай новый глоток вина и ответь: ты уже чувствуешь ценность своего брака?

Этот срок вашего супружества, тридцать три года. И за это время ты выделила для себя несколько фактов о своем муже. Это все очень точно описывает ваш брак и ваши роли в этом браке.

Факт номер один: его, словно ребенка нужно приучать есть все, что ты приготовила. И по-другому никак, иначе это будет слишком большой перевод продуктов и семейного бюджета. Ты трешь в ступке амоксиклав, добавляешь в него пару горошин черного перца. Ты добавляешь вяленные томаты и базилик. Это успокаивает и выравнивает дыхание. Перемалываешь все в пыль и кидаешь содержимое ступки в зажарку для супа. Это – все, что он заслуживает на самом деле. Харкаешь в сковородку. Это успокаивает больше, чем можно только себе представить. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, верно, Ваня? Просто накормить тебя – и это сблизит нас больше, чем ты думаешь.

Факт номер два: ты не умеешь делать комплименты.

Вспомни тот вечер: я вышла из душа и направилась в спальню в одном полотенце, надеясь застать тебя если не раздетым, то хотя бы ожидающим. Но ты уходил в свой злополучный магазин.

Всё, что от тебя осталось, – это поцелуй в воздух, записка и две маленькие серёжки с огромными рубинами. Твой последний подарок, кстати. Как раз на жемчужную свадьбу.

Вместо комплиментов и себя – чёртовы серёжки. «С годовщиной, дорогая!»

Факт номер три: секса может не быть долго. И все зависит от вашей усталости и загруженности. Как в вашу годовщину свадьбы, когда ты примеряла перед зеркалом эти рубиновые сережки. Перед зеркалом, в одном полотенце. И конечно была небольшая досада от одиночества, но сережки скрасили вечер и настроение.

Факт номер четыре: его носки сыпятся, как тополиный пух в июле. Ты привыкла.

Факт номер пять: если ты хочешь, чтобы он выглядел достойно: сама собери его туда, куда вы идете.

Факт номер шесть: иногда хорошая жена – молчаливая жена.

Факт номер семь: ты должна чувствовать, когда нужно выслушать его нытье, и чувствовать, когда прервать его.

А теперь вспомним, какая ты была когда-то совсем недавно. Когда он забирал твою еду в контейнере и не отводил взгляд, признаваясь в любви. Вспомни, как он смотрел на тебя. Вспомни, с какой нежностью и теплотой. Это – и есть настоящее счастье потому, что это все что у тебя было. Вспомни, как после ухода вашего сына все изменилось. Вспомни, в какой момент вы перестали трахаться.

Вот ты идешь утром, собирая его носки из всех труднодоступных мест. Ты говоришь ему перед уходом, что любишь. Ты собираешься ставить стирку и случайно видишь отражение света от красных рубинов в твоих ушах. Ты задерживаешь взгляд на своем отражении в зеркале и чувствуешь, что ты хороша.

44

Если говорить обо мне, я действительно люблю тебя слушать. Может, из-за того, что я всего лишь безмолвный рассказчик твоей истории. Или же, у меня нет своей жизни, и я наслаждаюсь событиями из твоей. Или же, я самоутверждаюсь за твой счет. Мне просто лень придумывать ответ на твой вопрос. Поэтому сделай это сама.

А пока что не отвлекайся, давай, расскажи мне о том, как ты несчастна. Расскажи, как всю твою жизнь в тебе боролись противоречивые чувства, твой внутренний диссонанс. На самом деле, что бы ты не выбрала тогда, в двадцать лет – ты все равно осталась бы несчастной. Это – твой тип личности. Это – твоя сущность: страдать и жрать себя изнутри по кускам на мелкие части, поэтому просто возьми и расскажи мне о том, как ты несчастна.

Ты мне кого-то напоминаешь. Кого же? Может, уличную ободранную кошку? К слову: она хромает и кое-как плетется к своей дыре в подвале, и к слову: это все, что она может себе позволить. Во время блокады Ленинграда кошек вагонами завозили в Санкт-Петербург, чтобы они ловили грызунов, съедающих последние запасы муки. Представь, эта кошка скорее всего – их прямая наследница. Вшивая, хромая, плешивая. И абсолютно никому не нужная. Даже старые бабки обходят ее стороной, чтобы не подцепить инфекцию. Те самые, что души не чают в таких беспризорницах. Эта кошка никому не нужна.

Как и ты никому не нужна.

Вспоминай, или же сваренный кофе был слишком крепким, но перед глазами совсем плывет.

Тогда ты больше похожа на жирного мопса, который не может посрать из-за геморроя и распухших желез.

Расскажи мне о том, как ты несчастна. Просто я хочу это услышать.

Расскажи мне о том, какой преданной и униженной ты себя чувствуешь.

Расскажи мне о своих самых потаенных желаниях, о которых не признаешься даже самой себе.

Расскажи мне, чьей смерти ты желаешь больше.

Может, ты желаешь смерти тому, кто делит с тобой одну жизнь и одну постель? Того, кто каждый день признается тебе в любви, но не трахает и целует только в щеку? Ты даже не говоришь уже ничего в ответ. Ему не нужно, чтобы ты отвечала, и это -несправедливо.

Или ты пожелаешь смерти той алкашке в твоем дворе? Она бомжеватая. Она воняет дерьмом и блевотиной. Блевотина на ее волосах, и на ее пальто. Летом она ходит в шлепанцах, и ты видишь ее пунцовые потрескавшиеся пятки и ногти, все до одного вросшие в пальцы. Только вот эта алкашка – единственная, кто посылает тебя нахуй при каждой встрече.

И ты это ценишь.

Может быть, ты желаешь смерти соседским детям, которые каждый раз топают и орут сверху, и сбоку, и снизу – каждый раз, когда ты лежишь с давлением? Расскажи мне, что бы ты с ними сделала. Расскажи, чтобы ты сделала для того, чтобы это прекратилось в минуты ужаснейшей боли?

Но сейчас на это нет времени. Сейчас головная боль прошла, и твой муж скоро будет дома. Поэтому, давай определимся, что ты будешь готовить. Прошло примерно уже полдня. Тебя четыре раза послала нахуй бомжиха и ты приняла достаточно нурофена в капсулах, чтобы унять ужасную боль в висках и тошноту, подступающую к горлу. Теперь настало время определиться с тем, что ты подашь на ужин.

Сегодня на ужин мясное рагу. Сегодня на ужин лазанья. Пройдет пару месяцев, и на ужин будут фаршированные блинчики. Сегодня на ужин стейк и салат. Пройдет пара лет, он станет зарабатывать больше, закрыв кредиты на бизнес досрочно, и стейк из свинины сменится стейком из говяжьей вырезки. Сегодня на ужин пюре и котлеты.

Потом у вас будут фаршированные блинчики.

Потом у вас будет жульен.

Сегодня на ужин жаренные утиные грудки с клюквенным соусом. На гарнир молодой горошек.

После того как ты распишешь меню на неделю вперёд, ты надеваешь обувь. Зимой – пуховик, осенью – берёшь зонт, летом – выходишь в чём была дома, весной – накидываешь плащ и резиновые сапоги.

Перед выходом ты всегда ставишь стиральную машину на паузу. Однажды из-за неё давление выбило заглушку, вы затопили соседей, ламинат вздулся пузырями, и его пришлось менять. Ты считаешь, что любой ремонт – это дополнительный круг ада.

Поэтому ты ставишь машину на паузу или выключаешь вовсе. Выдёргиваешь вилки из розеток, опасаясь замыкания. Берёшь список, ключи от машины, сумку с кошельком – и едешь в ближайший гипермаркет.

Ты консервативна и не изменяешь традициям.

Ты – это ты.

У тебя есть нос, намек на ключицы и маска скорби.

Ты уже в том возрасте, когда можешь позволить себе импульсивные покупки, в том возрасте, когда ваш бюджет не расписан до мелочей.

И чтобы ты знал: в гипермаркетах, по типу этого всегда есть то, что она купит не по списку. Маленький грешный шопоголизм – это немногое, что делает домохозяек чуточку счастливее, скрашивая серые дни и черные ночи.

Твоя жена идет по магазину, пробираясь с огромной тележкой среди мясных и рыбных, среди овощных и фруктовых консервов. Твоя жена в своем репертуаре. Волосы убраны в жгутик и крабиком стянуты на затылке. Твоя жена идет среди колбас и копченой рыбы. Твоя жена идет среди нарезок, упакованных в вакуум. Твоя жена идет в старом спортивном костюме, ведь он удобный.

Так же: она просто не хочет показываться в магазине больших размеров.

Твоя жена идет через отдел с китайской едой. Твоя жена идет через отдел с мороженным.

Твоя жена берет большое ведро мороженного и идет в отдел с дичью.

Мороженное – это то, чего нет в списке, но это то, что так отчаянно нужно ей, чтобы скрашивать серые дни и черные ночи. Твоя жена в спортивном костюме и смотрится так, словно она – баба в затяжном декрете. Никакого макияжа, никакого парфюма. Только запах дешевого дезодоранта.

Вот он, твоя жена, предпочитающая мороженное макияжу.

Твоя жена, предпочитающая конфеты, а не фигуру.

Твоя жена, предпочитающая дезодорант парфюму.

Она идет в отдел с дичью и прихрамывает из-за шнурков от ортопедических кроссовок. Они длинные, и перевязаны несколько раз вдоль голеностопа. Ноги отекли от ходьбы, и шнурки больно впиваются в кожу, оставляя на ней красные следы.

В отделе с дичью ждут своей участи тушки цыплят-бройлеров, перепелок и гусей. Ты читаешь из заметок в телефоне, что нужны две утиные грудки. Удобно, ведь они продаются по две в упаковке.

Две – потому что вас двое.

Потом ты слышишь короткое приветствие. Голос – незнакомый, слегка прокуренный и скрипучий. Голос, который отдается эхом откуда-то из глубины прожитых лет. Ты не узнаешь этот голос, но рефлекторно поднимаешь глаза.

Ты здороваешься в ответ. Она – женщина из твоего прошлого. И она узнает тебя. Тебе обидно потому, что тебя узнали такой: в домашней одежде и заплывшей жиром. Ты смотришь на нее, и она спрашивает, как твои дела.

Ты говоришь, что нормально. Ты спрашиваешь, мы знакомы?

Да, дорогая. Мы вместе учились. Ты ушла в декрет.

Она улыбается. Она говорит, что рада, что ты устроилась в жизни.

Ты продолжаешь смотреть на нее в упор.

Чьей смерти ты желаешь больше?

Возможно, это сухонькая женщина, стоящая напротив тебя с большой бутылкой белого сухого? В ее ушах громоздкие золотые серьги. Ее мочки похожи на куриное анальное отверстие. Ее мочки морщинистые и оттянуты золотом. Она не подкрашивает волосы, в них мелькают седые пряди. Они убраны в строгий пучок на затылке. На женщине дорогой брючный костюм, и, кажется, он пошит на заказ.

Она всем своим видом показывает тебе, что она лучше.

Она спрашивает, как сложилась твоя жизнь.

Ты восхищаешься тем, какая она красивая, но не показываешь этого. Маленькая женская игра: кто лучше устроился в жизни.

Так же: кто лучше одет.

Так же: чье лицо сохранилось лучше спустя столько лет.

Маленькая женская игра, в которую играют все старые знакомые.

Ты в этой игре проиграла.

Она сообщает, что единственная из всего курса, кто дошёл до конца. Остальные женщины, говорит она, ушли в декрет. Не все парни защитили дипломы, но это было так давно, что она почти их забыла.

Её голос – высокомерный, чванливый, чопорный.

Она сообщает о защищённой докторской. О публикациях в крупном издательстве – гонорары, правда, небольшие. Ты смотришь на её подведённые губы и видишь, как тональный крем забился в морщинки.

Ты слышишь её голос: «Я сожалею, что у тебя не вышло».

Она говорит, ты можешь почитать её романы в перерывах между готовкой и уборкой. Ты считаешь морщины на её лице, абстрагируясь от слов.

Её голос – напыщенный, благородный, насмешливый.

Речь – грамотная, чёткая, уверенная.

Взгляд – хваткий, внимательный, рентгеновский.

Всем видом она говорит: я не упускала шансов. А ты – упустила.

– Ну, и как сложилась твоя жизнь?

Давай, расскажи. Расскажи о сыне, о тридцати годах в счастливом браке. О своих буднях – ей же интересно!

Спрашивает, пишешь ли ты сейчас. Говорит, что тебе все завидовали – ты была лучшей на курсе. Шутит, что будь Иисус писателем, он был бы тобой. Пытается разрядить обстановку.

Ты говоришь, что больше не пишешь.

Думаешь, что променяла её жизнь на ребёнка, который не звонит. Променяла дизайнерский костюм, признание и карьеру на быт, что сожрал тебя с потрохами.

Вслух говоришь: «У меня семья. Писательство отошло на задний план».

– Очень жаль, – говорит она.

Её взгляд триумфальный. Тон – самоутверждающийся.

– Мне правда жаль, – улыбается она.

Ты думаешь: да, действительно жаль, что променяла все это на людей, которым теперь не нужна. Да, жаль, что упустила все свои шансы. Да, жаль, что ты должна быть на моем месте, с твоей ухмыляющейся рожей.

Ты говоришь: ну, как-то так – и пожимаешь плечами, делая вид, что ни о чем не жалеешь и вполне себе счастлива и в такой роли.

Больше вы никогда не виделись, хоть ты-из-будущего и рассчитывала на это, чтобы утереть нос. А пока что ты-настоящая прощаешься с ней и идешь выбирать свежие утиные грудки.

43

А теперь, все же, давай мы перенесемся в прошлое, в самое начало вашего брака. Вспомни тот день, когда свело поясницу. Вспомни, как накатила усталость, и стали слипаться глаза. Дышать действительно тяжело из-за угольного фильтра. Ты – в респираторе. Ты – на раннем сроке беременности. Вы совсем недавно об этом узнали. Квартира, которую вы купили не была оборудована под детей. Комнате, которую вы когда-то окрестили «комнатой для вещей», теперь суждено стать детской. И ты красишь её стены в нейтральный зелёный цвет.

Ты еще не знаешь, что вынашиваешь мальчика.

Ты красишь стены в цвет зеленой мяты. Это – зеленый с примесью голубого. Он называется «мятно-зеленым», или просто «мятным». Ты хочешь расписать на стенах популярных мультипликационных персонажей. Ты не умеешь рисовать, но бурлящие гормоны в твоей крови говорят, что все должно получиться идеально.

Итак, ты в респираторе – чтобы не надышаться ядовитых испарений.

По правде говоря, тебе так нравится запах краски, что ты до слез хочешь взять ложку и съесть ее всю до единой капли. Нельзя.

Ты устала от своих слез и от истерик. Ты устала от того, что ты справляешься с этим сама, потому что твой муж постоянно на работе. Ты устала от манящего запаха краски и устала от того, что не в силах это прекратить.

Ты на шестом месяце. Ты на двадцать четвертой неделе беременности. Ты проснулась десять минут назад и начала красить стену, а потом ты устала.

Устала так сильно, что потянуло съесть последние запасы персиков из холодильника, и снова завалиться спать.

Свекровь говорит: спи, пока можешь.

Ты думаешь, что нужно чем-то заняться.

Ты где-то вычитала, что дети сродни паразитам. После этого ты испытываешь странные чувства к тому, кого ты вынашиваешь.

И тем не менее, стену ты докрасила.

И тем не менее, хочется разнообразия. Хоть какого-то.

Идешь на кухню. Садишься за ноутбук. Ты открываешь банку с печеньем и откусываешь то, которое с шоколадной крошкой.

И тем не менее, ты не успела осознать, как твоя писанина выросла в маленькие рассказы. Ты упустила момент, когда описание природы, деревьев, людей, неба и улиц стали украшением одного сюжета, а не отдельными очерками.

Когда ты стала создавать полноценные сюжеты, ты начинала двигаться по одному сценарию. Ты использовала один алгоритм. Один метод.

Называй это порядком действий, схемой, процедурой, последовательностью – называй это вообще как хочешь. Главное – процесс, а все названия не имеют никакого смысла.

Ты смотришь на бескрайне-пустой вордовский лист в ноутбуке и пишешь: «План романа».

Потом переводишь взгляд на стиральную машинку, и таймер, отсчитывающий время до окончания стирки, показывает тридцать пять минут. Ты пересыпала порошок. Барабан крутится, внутри – сплошная пена.

Твой взгляд скользит по белому листу ворда. Его прерывает рёв стиральной машины, входящей в режим отжима. Ты бросаешь взгляд на таймер: тридцать четыре минуты.

И всё, чего ты по-настоящему хочешь, – это сломать привычный порядок вещей. Всё, что тебе нужно, – бунт. Называй это разрядкой, называй мятежом. Смысла в процессе нет – он лишь в конечном результате.

Ты решаешь поддаться чувству – и поддаёшься.

Пена должна переливаться через край. Ты не должна контролировать поток слов в голове; всё, что ты можешь, – записывать их.

В этом твоя сверхспособность: ловить мысли и сплетать их в единый текст. То, что ты создаёшь, важнее тебя самой, важнее всех людей и всех когда-либо сказанных слов. Нечто новое, осмысленное, почти одушевлённое. Поток слов, отточенный и доведённый до идеала.

Ты стираешь план романа, пока сердце колотится, разливая вдохновение по венам. Вот оно – нервно бьётся в груди, отдаётся лёгким трепетом в кончиках пальцев.

Таймер на стиральной машине показывает тридцать минут до конца стирки.

Окно открыто нараспашку. Ты чувствуешь выветривающийся запах краски и свежесть после дождя. Ты слышишь, как за окном резвятся чужие дети и крики их матерей. Ты слышишь, как машинка пропищала об окончании стирки.

На таймере ноль минут.

Ты пишешь и тебя не остановить. Ты полностью отдалась вдохновению, соединившись с ним воедино. Ты слышишь клацанье клавиш ноутбука. Ты записываешь поток слов, мелькающий в твоей голове. И все, на чем ты можешь действительно сконцентрироваться – это бегущая строка слов, отображающаяся на экране в такт клацанью.

42

А теперь перенесись в недавнее прошлое, перенесись в тот-самый-переломный-вечер, когда все пошло по пизде. Вспомни себя в тот вечер, жалкую до неузнаваемости и промытую тупыми стереотипами. Боже, да прекрати же пиздеть и просто сядь в машину!

Ты помнишь тот день, впоследствии вечер. Все, что было после встречи с той женщиной четко отпечаталось в твоей памяти. Она – это первое, что помогло тебе открыть глаза.

Вспомни себя в тот день, когда ты села в свою ебучую старую машину и впервые сопоставила себя с той женщиной из магазина. Ты впервые по-настоящему задумалась над своей жизнью и сделала неутешительные выводы.

Поздравляю, ты прозрела.

Как раз в тот момент, когда села в машину, поправила зеркало заднего вида и взглянула в свои уставшие глаза. Эта женщина, с которой ты разговаривала – не ровня тебе. Она другая. Перенесемся в гипермаркет. Ты выкладываешь продукты из тележки на кассовую ленту. Ты слышишь писк сканера и огораживаешь свои продукты табличкой «другой покупатель».

Ты смотришь на свои руки. Руки – сухие, немного потрескавшиеся и раскрасневшиеся от тяжелых сумок и бытовой химии. Ты вспоминаешь, когда ты в последний раз мазала их кремом. У тебя вообще есть крем для рук? Или хотя бы для лица? Почему именно сейчас в нем появилась такая необходимость?

Кассир закончил с другим покупателем и принялся сканировать твой товар. Ты застыла не месте и не можешь пошевелиться.

Ты слышишь писк сканера. Вечером тебя ждет маленький сюрприз, а пока что ты стоишь, не в силах пошевелиться, или произнести хотя бы одно слово. Ты решаешь заморозить утиные грудки и сделать сегодня на ужин мясное рагу. Поменять расписание, вопреки своему ежедневному списку дел.

Ты слышишь писк сканера.

Ты выкладываешь на ленту сельдерей, лук, морковь. И что с того, что ты не состоялась как писатель? Не все так плохо на самом деле? У тебя есть муж, и он тебя любит. У вас есть сын, и он вас любит. Ты реализовалась в этой жизни по-другому, как хорошая мать, и как любящая жена.

Ты выкладываешь продукты на ленту, и она медленно движется к кассиру.

Ты слышишь писк сканера.

Ты любишь свою семью, и она тебя тоже любит. Ты отдаешь всю себя ради заботы, и оно того стоит. Это – и есть настоящее счастье. Они тебя тоже любят. Ты сегодня приготовишь его любимое блюдо, мясное рагу. Ты выкладываешь на кассовую ленту говядину, шоколад, бутылки красного полусладкого.

Ты слышишь писк сканера.

Кассир – молодой парень. И что, что он смотрит на тебя не с таким восхищением, как на женщину перед тобой?

Он вообще на тебя не смотрит. Но ты же не нуждаешься в чужих взглядах и в чужом восхищении…

Ты слышишь писк сканера.

По-настоящему тобой восхищается только твоя семья. Ты – героиня их завтраков. Ты ветеран их чистых полов. Ты уверена, что прожила жизнь не зря.

Пока что, ты в этом уверена.

Кассир спрашивает, сможешь ли ты оплатить по СПБ?

Ты говоришь, что оплатишь картой, и он совсем теряет к тебе интерес.

Ты загружаешь полные пакеты в багажник, и сев в машину, поворачиваешь зеркало заднего вида так, чтобы видеть свои глаза. Что ты видишь в своих глазах, кроме усталости?

Опиши мне никчемность прожитых лет.

Но пока что ты так не думаешь. Пока что, ты не куришь и не можешь терпеть запах табака, хоть так часто пахнет от твоего мужа. Да, ты чувствуешь себя нужной, загружая покупки в пакеты, а пакеты – в багажник. Ты чувствуешь себя нужной тогда, когда едешь домой.

Но тебе нужно подтверждение своей нужности.

Ты берешь телефон и по памяти набираешь номер своего сына. Ты слышишь гудки и нервно теребишь выбившуюся прядь волос.

Потом ты слышишь автоответчик. Он говорит, что занят. Он говорит, что перезвонит чуть позже. Он говорит, в случае ЧП писать на его электронную почту.

Его голос – самое ценное и сокровенное, что у тебя осталось. У тебя нет его почты, но ты рада слышать его голос, хотя бы записанный на автоответчик. Ты знаешь, что он тебе не перезвонит, но все равно ждешь этого, до боли закусывая внутреннюю сторону щеки.

41

Наступает вечер, и он приносит в твою жизнь новые запахи и чувства. Вдохни полной грудью воздух – почувствуй ароматы свежевыстиранного постельного белья. Почувствуй запах лаванды от ламината. Из кухни: запахи свежемолотого розового перца, немного чили, лаврового листа, кардамона. Еще тушеная говяжья вырезка, жареный лук, жареная морковь. Потом открой бутылку вина и как следует выпари весь этиловый спирт, не забудь включить вытяжку на полную мощность. Измельчи вяленные томаты, чеснок – и добавь это все в казан.

Добавь мускатный орех.

Ощути весь букет вкусов.

Добавь сельдерей, нарезав его мелким кубиком, и оставь тушиться на два часа, чтобы мясо разваливалось на волокна.

Вспомни тот вечер – он уже дома и моется в душе. Вспомни аромат его шампуня и мокрых волос. Вспомни, как приятно пахнет его кожа. В вашей спальне: запахи ополаскивателя для белья и свежевыглаженных простыней.

Ты – еще не успела принять душ. Ты пахнешь усталостью. Ты пахнешь счастьем, потому что считаешь свой брак счастливым.

Тогда ты считала, что все хорошо.

Ты слышишь звук уведомления как раз тогда, когда достала для себя свежую пижаму. Ты слышишь звук уведомления, когда достала себе чистое полотенце. Он еще в душе, и ты берешь его телефон в руки.

Ты видишь непрочитанное смс.

Телефон просит ввести пароль. Телефон разрывается от уведомлений. Ты пытаешься подобрать нужную комбинацию цифр, и, введя ПИН-код от его кредитной карты, снимаешь блокировку. Ничего проще и придумать нельзя было, вы ведь женаты так долго, и ты его знаешь.

Она пишет ему: «Можешь сегодня приедешь ко мне?»

Она пишет ему: «Я так соскучилась по твоим объятиям».

Она пишет ему: «Слей ее и приезжай».

Ты начинаешь читать и твой мир переворачивается. Ты понимаешь, что когда-то давным-давно, ты сделала неправильный выбор. Все, чего ты боишься больше всего в этот момент – это то, как ты похожа со своей матерью. Ты представляешь, как ты в пустой грязной квартире бухаешь и рисуешь картины.

Ты читаешь.

Ты читаешь.

Ты не можешь остановиться,

Опиши мне, как ты захлебываешься обидой и яростью.

Опиши мне, как все рушится, словно карточный домик – от дуновения ветра.

Расскажи мне, как ты пытаешься унять тремор, нарастающий вместе с сердцебиением и высоким давлением одновременно.

Все, что хочется – открыть две оставшиеся бутылки вина и выжрать их в одно рыло. Ты не понимаешь. Ты вообще ничего не понимаешь, и ты отказываешься что-либо понимать. Звук включенного душа заглушает неровное сбивчивое дыхание. Ты сжимаешь телефон так сильно, что белеют кончики пальцев.

Ты читаешь.

Ты читаешь.

Ты не можешь остановиться.

Твой ублюдский муж пишет: «О боже, я так по тебе соскучился». Твой ублюдский муж присылает фото стояка.

Пидорас пишет: «Мне правда тебя не хватает, но сегодня я должен быть с ней, хотя бы ради приличия».

Хотя бы ради приличия.

Перед глазами плывет. Ты пытаешься не заплакать, потому что он не должен ничего видеть. Перед глазами проносится вся жизнь. Перед глазами проносится адская боль во время родов. Ты чувствуешь укол от эпидуралки. Ты чувствуешь взгляд властной матери. Ты слышишь, как она говорит выбросить эту ебучую розу. Ты видишь со стороны вашу свадьбу. Ты утешаешь его, когда он увольняется с работы. Ты поддерживаешь его, когда он арендует помещение для магазина. Ты продолжаешь читать.

Ты все еще не понимаешь.

Ты отказываешься понимать.

Это списание старых жен до истечения срока годности.

Она пишет ему: «Чем я лучше твоей жены?»

Он отвечает: «Ее сиськи – два обвисших мешка, у тебя – спелые дыни».

Ты с удовольствием взяла бы топор и отрубила бы его голову, как рубишь голову свежей форели.

«На твоих красивых руках всегда маникюр. У нее руки как у старухи, ногти обкусанные и воняют химозой».

Ты смотришь на свою руку. Ты смотришь на обручальное кольцо. Это – символ вашей любви. Ты хочешь смыть его в унитаз, но даже если его снять – останется ебаный след, будто шрам на лице от оспы.

«Она одевается как баба в декрете. Твоя одежда всегда красивая и по фигуре. Ты сексуальная, в отличии от нее с ее выстиранными пижамами. Твои волосы вкусно пахнут и шелковистые – ее волосы сальные. У нее прыщи, а твоя кожа гладкая и приятно пахнет. Она – моя жирная неухоженная жена, а ты – моя отдушина».

Опиши мне степень своего унижения.

Расскажи мне о том, на кого ты потратила свои лучшие годы.

Расскажи мне об утилизации старых жен. Расскажи мне правду, почему вы давно не спите.

А теперь успокойся, глубоко вдохни и посмотри правде в глаза. Ну что, тебе нравится правда? Она не нравится никому.

Ты нажимаешь: «Оставить непрочитанным» – и блокируешь экран телефона. Как раз в тот момент, когда твой муж выключает воду в душе. Ты слышишь, как он выходит из ванны и впервые в жизни молишься о том, чтобы этот гандон поскользнулся и расшибся насмерть. Расшибся так, чтобы его хоронили в закрытом гробе.

Перед твоими глазами промелькают эпизоды аварии. Ты видишь, как он кормил тебя с ложечки. Ты видишь, как вы идете к загсу. Ты видишь ваш первый секс. Ты чувствуешь на себе его обожающий взгляд.

Ты задаешься вопросом, когда он стал смотреть на тебя, как на обычного человека?

Опиши мне, какие чувства в тебе сейчас бурлят.

Ты кладешь его телефон на место. Вытираешь слезы, идешь на кухню накладывать вам еду. Неожиданно все потеряло свой смысл. Вся твоя жизнь стала избитой до чертиков и клишированной, как в вонючем ситкоме из нулевых. Вот-вот появится закадровый смех. Над тобой будут смеяться умершие люди, над каждой твоей фразой и твоим действием. Все, теперь ты в аквариуме, как золотая рыбка, доживающая свои последние дни перед смертью.

А потом ее просто заменят новой.

Вот, как ты себя чувствуешь, накладывая вам ебучее мясное рагу. Ты харкаешь в его тарелку, а потом собираешь все сопли в ротовой полости и харкаешь смачно еще раз. Тщательно перемешиваешь, с винным соусом, тушеными овощами и волокнами мяса.

Ешь мои харчки, пидорас.

Во время ужина вы молчите. Ты – смотришь в окно. Он – читает второсортный триллер, или какой-нибудь иронический детектив. Ты стараешься представить, что ты одна. Ты стараешься представить, как ему будет плохо после его слов.

Ты слышишь закадровый смех из ситкома.

Потому что это – его ебучие слова, и они тебя ранили.

Вы молчите, ведь на самом деле общих тем для разговора нет, и теперь ты понимаешь это. Ты чувствуешь себя униженной, выжатой и ненужной.

Давай подробнее: оскорбленной, разбитой, сломленной.

Еще подробнее: ты знаешь, что сделала неверный выбор.

Еще подробнее: спустила свою жизнь в унитаз, когда пошла под венец.

Только вот назад уже не отмотать.

Когда он уходит спать – ты швыряешь тарелки в раковину, и они разбиваются. Этот пидорас даже тарелку за собой не может никогда помыть! Эти тарелки – твои любимые. Да и насрать! Аромат розового перца отпечатывается в твоем мозге ассоциацией с предательством. Лавандовая отдушка от ламината ассоциируется у тебя с унижением.

Слезы подступают к глазам, а в горле набухает противный комок, готовый в любой момент развязаться в истерику. Ты оцарапалась об осколки тарелки. По черной раковине потекла струйка горячей крови.