Осколки Творца. Древняя Сила бесплатное чтение

Пролог

Пробка с характерным пшшш вылетела из бутылки шампанского, описав в воздухе короткую дугу и ударившись о стену. Капли игристого вина упали на пол – тёмный, полированный бетон, на котором не было ни пыли, ни царапин. Даже праздничные брызги здесь выглядели как нарушение порядка.

В центре офиса собралась небольшая, но дружная компания – сотрудники подземного комплекса, отмечающие успехи одной из своих. На стенах – ни окон, ни картин, только мониторы с тусклыми графиками и камеры наблюдения, направленные внутрь помещения. Как будто даже в момент радости за ними следили.

– Машенька! – профессор, молодящийся, но с глазами, видевшими слишком много, поднял бокал. Его пиджак сидел безупречно, но на манжете всё ещё виднелся след от перчатки – тонкая полоска, где кожа не успела побледнеть. – Вы – настоящая находка! Доставить столько объектов за неполный год… Это даже не знаю…

Он поставил пустую бутылку на стол, рядом с папкой, на которой чёрным маркером было выведено: «Объекты. Этап 3». Внутри – фотографии, досье, графики активности Силы. Ни имён. Только номера.

– За вас! – подхватил кто-то из техников. – За лучшую сотрудницу года!

Компания одобрительно загудела. Один из техников, уже подвыпивший, вспомнил:

– А помните первую доставку? Захват на микроавтобусе! Мы ещё удивлялись, как Разин такое одобрил… Сидеть вплотную с этим… – он махнул рукой, будто отгоняя неприятное воспоминание. – И укол транквилизатором! Хотя на некоторых наших препараты вообще не действуют. Как будто физраствор колешь.

Мария, сидевшая чуть в стороне, медленно опустила бокал. На её лице не было ни улыбки, ни смущения – только усталая сосредоточенность, будто она всё ещё находилась в оперативной обстановке.

– Тут дело не в силе препарата, – тихо ответила она, – а в состоянии объекта. При страхе или гневе они меняют организм на клеточном уровне. А вот при симпатии… или смущении – ведут себя как обычные люди.

– То есть ты их… соблазняешь? – хмыкнул другой техник, пытаясь придать шутке лёгкость, но голос его дрогнул.

Мария посмотрела на него. Не с осуждением. Просто – как на того, кто не понимает сути работы.

– Я создаю иллюзию безопасности. Пока объект думает, что я – друг, он не сопротивляется. А когда сопротивляется… – она не договорила. Не нужно было. Все знали, что бывало с теми, кто сопротивлялся.

– Только не рискуйте лишний раз, – предупредил профессор, и в его голосе прозвучала не забота, а холодный расчёт. – Помните, как закончилась операция Дмитрия…

Тишину нарушил хруст льда в бокале. Кто-то нервно отхлебнул.

– Зато теперь у нас система лучше, – пробормотал техник, пытаясь вернуть праздничное настроение. – Никаких «живых контактов» без одобрения Разина.

– А Разин… – начал было другой, но осёкся.

Профессор молча смотрел на Машу. В его взгляде читалось не одобрение. Оценка. Как у мясника, выбирающего лучший кусок.

В этот момент в углу офиса резко заработала сигнализация – красная лампа замигала, сообщая о прорыве периметра. Звук был тихим, почти вежливым, но все мгновенно напряглись. Даже пьяный техник замер, бокал застыл в воздухе.

– Что, опять техники что-то сломали? – спросил кто-то, стараясь говорить без паники, но голос предал его.

Профессор не ответил. Он молча перечитывал сообщение на коммуникаторе. Его лицо медленно бледнело.

– Это не техники, – сказал он наконец, и в его голосе не было ни страха, ни злости. Только усталое принятие.

Глава 1. Лаборатории

Сознание возвращалось медленно, как будто его вытаскивали из глубокой воды по одному нерву. Сначала – гул сирены. Не просто звук. Настоящий, физический рёв, будто сталь терлась о сталь где-то в недрах земли. Потом – глухие выстрелы, приглушённые бетоном, но всё равно отдающиеся в груди, как удары по барабану. И наконец – холод. Ледяной, влажный бетон за спиной и боль в висках, будто голову сжали в тисках, а внутри всё ещё вибрирует эхо разряда.

Я открыл глаза.

Комната была идеально безжизненной. Ни окон. Ни щелей. Ни даже вентиляционной решётки – только гладкие, серые стены, вымытые до блеска, будто здесь не держали людей, а хранили что-то опасное. В углу – узкая кровать с матрасом без простыней, рядом – раковина с краном без ручки и унитаз, встроенный прямо в пол. Всё – монолитное, без углов, без резких линий. Даже запах был странный: не тюрьмы, не больницы, а чего-то стерильного, почти химического – как в операционной после дезинфекции.

Единственное, что нарушало эту мёртвую симметрию, – массивная стальная дверь. Не просто толстая. Не просто армированная. Это была броня. Металл, покрытый матовым чёрным покрытием, без ручки, без глазка, без замочной скважины. Такие двери не ставят даже в банках. Их используют в бункерах для хранения ядерных боеголовок… или для того, кого нельзя выпускать ни при каких обстоятельствах.

Последнее, что я помнил чётко – подъезд дома. Шаги за спиной – слишком тихие, чтобы быть случайными. Лёгкий щелчок – и резкий удар током в шею, будто кто-то воткнул в позвоночник раскалённую проволоку. Потом – укол в вену, холодный, как лёд, и тьма. Глубокая, без снов, без времени.

Похищение.

Я быстро осмотрел себя. Никаких шрамов. Ничего вырезанного. Ни следов катетеров, ни швов. Только лёгкая дрожь в пальцах и странное ощущение – будто внутри меня что-то горит, но не ярко, а тлеет, как угли в пепле. Тело будто выжато – слабость, будто три дня подряд таскал моторы, а потом ещё и бежал без остановки. На спинке кровати висела тёмно-синяя куртка. Я натянул её – и только тогда заметил нашивку, вышитую чёрными нитками, почти незаметную:

«Объект 317».

Не имя. Не фамилия. Не профессия.

Объект.

Как гайка. Как пробирка. Как реактив.

Я подошёл к двери и прижался ухом к металлу. За ней – шаги. Глухие выстрелы и чудовищный рёв, от которого задрожали стены. Кто-то штурмует здание.

И тут я понял: я не должен ничего слышать сквозь такую дверь.

Сталь здесь – не просто толстая. Она бронированная, с внутренним слоем свинца и керамики. Даже взрыв в коридоре не должен был донести до меня ни звука. А я слышал всё – как будто за тонкой фанерой.

Внезапно в дверь что-то ударило.

Не человек. Не оружие. Сила – явно нечеловеческая. Глухой, вибрирующий удар, будто гигантский кулак врезался в металл. Я отпрыгнул, сердце заколотилось, как у пойманной птицы.

Стук повторился – и бетон вокруг креплений треснул. Пыль посыпалась с потолка. По полу поползли тонкие паутинки трещин.

Меня охватил ледяной страх. Не паника. Не крик. А именно страх – тот, что сжимает горло и заставляет мышцы напрячься, как струны перед разрывом.

Я инстинктивно вытянул руки вперёд…

И дверь вырвало из проёма.

Она влетела в противоположную стену с грохотом, будто её сорвал с места гигантский кран, и вмялась в бетон, как консервная банка под прессом. Обломки креплений рассыпались по полу, как кости.

Я стоял, ошеломлённый.

Это я?

Но почему-то не было удивления. Только ощущение повтора. Как будто я уже делал это раньше. Не вчера. Не на тренировке. Глубже. В самом ядре себя – где-то в подкорке, где живёт инстинкт выживания – уже знал: если вытянуть руки, если представить, что между тобой и стеной – пустота, которую можно заполнить… она рухнет.

И тогда начали возвращаться обрывки воспоминаний…

– Артём Поляков. Не женат. Работает автомехаником. Учится на заочном в политехническом вузе.

Пожилой мужчина с аккуратной бородой и дорогим костюмом листал моё досье. Каждый лист – будто вырванный из моей жизни. Фото с паспорта. Справка из поликлиники. Скан трудовой книжки. Даже скриншоты из соцсетей – с постами про «надоело всё, хочу в деревню» и «машина опять заглохла, как всегда в дождь».

Он сидел напротив, за столом, прикрученным к полу болтами толщиной с палец. Вокруг – голые стены, кафель на полу, потолок с вмонтированными лампами без плафонов. И пятна крови в углах – не свежие, но и не старые. Словно их недавно пытались смыть, но не до конца. Запах хлорки не скрывал другого – металлического, тяжёлого, как в мясной лавке после закрытия.

Я был привязан к стулу. Не верёвками. Не наручниками. А тонкими, почти невидимыми ремнями из какого-то эластичного сплава, которые впивались в кожу при малейшем движении.

После похищения меня несколько раз усыпляли – сначала в автобусе, потом в самолёте. Каждый раз, как приходил в себя, – новая доза снотворного, новая комната, новая стадия отчаяния.

– Вы уже в сознании, – сказал мужчина, не отрываясь от бумаг. Голос – ровный, без эмоций, как у диктора, читающего прогноз погоды. – Значит, можно не тратить время на вводные.

– Профессор Разин, – представился он, взглянув на меня. – Вы – Объект 317. И да, мы будем знакомы. Долго и… тщательно.

– Зачем вы меня похитили? – голос дрожал, хотя я старался говорить ровно. – Если на органы – я не подхожу. У меня диабет в детстве был, плюс аллергия на пол-аптеки…

– Не на органы, – перебил он с лёгкой усмешкой, будто я сказал что-то наивное. – У нас… другие планы.

– Какие планы могут быть у профессора с обычным студентом? – я чувствовал, как по спине ползёт холодный пот. – Я никому не нужен! У меня даже долгов нет!

– Вы – не обычный студент, Артём, – сказал он тихо, почти ласково. – Вы – один из немногих, у кого от рождения есть Сила.

– Сила? – я фыркнул, но в горле пересохло. – Вы серьёзно? Это что, шутка? Я сейчас проснусь, и всё это окажется кошмаром после переработки? Или после того, как клиент впихнул мне в выхлопную трубу баллон с закисью?

– Боюсь, нет, – ответил Разин и достал из сумки металлическую кружку. Простую, бытовую, с царапинами от посудомоечной машины. Он поставил её на стол между нами. – Вы замечали за собой… странности? Например, когда от страха всё тело будто наполняется чем-то невидимым? И вы подавляете это усилием воли?

Я замер.

Да. Такое было.

В метро, когда пьяный мужик начал орать и толкать – я почувствовал, как в груди нарастает давление, будто там сжимается шар из чистой энергии.

В гараже, когда сосед ударил меня кулаком за то, что я «слишком долго чинил машину», – в тот момент мне показалось, что я могу просто… оттолкнуть его. Не руками. Чем-то другим.

А однажды, в детстве, когда упал с крыши сарая, я не разбился. Просто… замедлился в воздухе. На долю секунды. Но мама сказала, что это игра воображения.

– Это не воображение, – сказал Разин, будто прочитав мои мысли. – Это Сила. И она дремлет в вас. Моя задача – разбудить её.

– А если я не хочу? – вырвалось у меня.

– Хотеть или не хотеть – не имеет значения, – ответил он, и в его голосе впервые прозвучала сталь. – Вы уже здесь. А здесь выживает тот, кто учится. Остальные… становятся материалом.

Он махнул рукой – не резко, почти лениво.

Кружка сдвинулась.

Ещё один жест – и она начала сминаться, как пластилин в детских руках. Металл скрипел, будто стонал от боли. Через три секунды от неё остался бесформенный кусок, похожий на смятую фольгу.

– Теперь ваша очередь, – сказал Разин, поставив на стол вторую кружку.

Не с вызовом.

С ожиданием.

Как учёный – на реактив в пробирке.

– Я не умею! – голос сорвался, дрожа от паники и бессилия. – Я не фокусник! Я вообще не понимаю, что происходит!

Слова вылетели сами, будто тело пыталось вырваться из ловушки быстрее, чем разум успевал осознать угрозу. Я смотрел на кружку – простую, дешёвую, с царапинами— и чувствовал, как внутри всё сжимается в узел страха.

– Попробуйте, – повторил Разин, почти ласково. – Просто представьте, что кружка движется.

Я сглотнул. В горле пересохло.

Да он же её пальцем не тронул. Ни магнитов, ни ниток – ничего. Просто… махнул. И железо, будто пластилин в детских руках… Это не может быть.

Мозг цеплялся за любую лазейку:

Либо я сплю.

Либо сошёл с ума.

А может, это какой-то трюк с зеркалами и скрытыми моторами?

Но где они? Всё на виду. Стол голый. Руки – пустые. Даже пол – бетонный, без люков, без проводов. Только я, он и эта проклятая кружка, будто издеваясь, стоит посреди стола, как вызов здравому смыслу.

И всё же…

А если… если это правда? Если он не врёт?

Тогда что я?

Что во мне такого, что я даже не чувствую?

Всю жизнь я был… обычным. Никаких чудес. Никаких вспышек. Только работа, гараж, долгие ночи с перебитыми пальцами и клиентами, которые не платят. А теперь – это?

Нет. Не верю.

Это галлюцинация. Стресс. Уколы в самолёте. Всё это – сон.

Скоро проснусь в гараже, с перебитым пальцем и клиентом, который орёт про тормоза. А этот старик в дорогом костюме исчезнет, как кошмар после пробуждения.

Я смотрел на кружку. Напрягался. Представлял.

Пытался почувствовать… что-то.

Толчок. Вибрацию. Даже мышечное напряжение.

Ничего.

Только холодный пот на лбу и дрожь в пальцах.

– Жаль, – сказал Разин и кивнул.

И в этот момент – удар.

Не звук. Не вспышка. Боль – чистая, первобытная, будто молния прошила каждую клетку. Я закричал – но крик застрял в горле, превратившись в хрип. В глазах потемнело, потом вспыхнуло белое пламя.

И тогда – вспышка.

Не извне. Изнутри.

Будто что-то, спрятанное глубоко в груди, рванулось наружу, не спрашивая разрешения.

Кружка не просто сдвинулась. Она расплавилась, как воск над пламенем. Металл потёк, зашипел, а стол под ней прогнулся, будто под тонной свинца. На бетоне остались следы – не царапины, а вмятины, будто там стоял танк.

Я потерял сознание.

Очнулся в той же комнате.

Тот же стол. Те же пятна крови в углах. Та же тишина, нарушаемая только гулом вентиляции.

Разин стоял рядом, скрестив руки на груди. В его глазах – не злорадство. Не торжество. Только холодный интерес, как у учёного, наблюдающего за реакцией в пробирке.

Он кивнул на стол:

– В момент эмоционального пика ваша Сила вырвалась наружу. Вы не контролировали её. Но она есть. И она мощнее, чем вы думаете.

– Зачем?! – я с трудом сдерживал панику, голос дрожал, как у ребёнка, запертого в темноте. – Я не хочу быть вашим… вашим экспериментом!

– Вы уже им стали, – ответил он спокойно, почти с сочувствием. – Но у вас есть выбор: учиться – или умереть. Здесь не бывает третьего пути.

Он махнул рукой. Из-за двери вошли двое ассистентов – в белых халатах, с лицами, закрытыми масками. Один держал шприц. Второй – электроды.

– Теперь вы будете учиться защищаться, – сказал Разин.

Мне развязали руки.

Сначала я подумал, что это милость. Потом понял: это начало нового этапа.

Они не будут связывать того, кого можно сломать страхом.

Передо мной, у дальней стены зала, стояла установка – не военная, не устрашающая, а на первый взгляд даже жалкая: пластиковый каркас с шестью медными трубками, похожими на стволы старого пневматического пистолета. Рядом – компрессор, гудящий, как холодильник, и коробка с резиновыми шариками, такие же, какие используют в бейсболе.

– Это «Т-7». Режим: обучение, – пояснил Разин, подходя ближе. – Простая, надёжная. Не убьёт. Но боль будет запоминающейся.

Первый мяч вылетел со скоростью пули – и отскочил от невидимого щита передо мной, будто врезался в стекло.

– Это «волновой удар», – сказал Разин. – Останавливает любую одиночную цель. Но против очереди не сработает. Ваша задача – научиться не ждать удара. А чувствовать его.

Он кивнул ассистенту.

– Теперь – ваша очередь.

Второй мяч врезался мне в живот. Я согнулся, не в силах дышать.

Третий – в руку. Четвёртый – в плечо.

Каждый удар – как кулак профессионального боксёра. Каждая боль – как напоминание: ты слаб. Ты беспомощен. Ты – объект.

Но где-то глубоко внутри, под слоем страха, проснулась ярость.

Не крик. Не слёзы. А тихое, ледяное «хватит».

На пятом мяче я не стал думать. Не стал молиться.

Я просто выбросил руки вперёд – не как жест отчаяния, а как приказ.

И всё вокруг взорвалось белым светом.

Стены дрогнули. Лампы на потолке лопнули. Ассистенты отлетели к стене, будто их сдуло ураганом. Установка развалилась на части. Даже Разин сделал шаг назад – впервые за всё время.

Я снова потерял сознание.

Но уже знал:

это только начало.

Пыль медленно оседала в узкой камере, просачиваясь в коридор сквозь щели в бронированной двери – той самой, что теперь лежала вмятой у противоположной стены, будто её сорвал с петель не человек, а гигантский кран. Под ней что-то тёмное растекалось по полу. Жидкость напоминала кровь, но слишком густую, почти чёрную, с маслянистым отливом, будто из вен твари вместо крови текла смола.

Существо, которое врезалось в дверь, явно не было человеком. Ни зверем. Оно было сделано. Собрано из кусков, скреплённых не швами, а чем-то хуже – болью и Силой.

Я осторожно вышел в коридор. Воздух в нём был спёртым, пропитанным запахом озона, пота и чего-то сладковато-гнилого – будто здесь уже несколько дней не убирали трупы. Вокруг – такие же камеры, как моя, только двери у них попроще: стальные, но без брони. Большинство выбиты снаружи – спецназ или охрана пытались зачистить этаж. Но несколько – изнутри. Грубо, яростно. Кто-то ещё пытался сбежать. И, судя по всему, не успел.

У стены, у самой двери соседней камеры, лежало что-то тёмное и бесформенное. Я подошёл ближе – и замер.

Обглоданный труп. Не просто убитый. Разорванный. Одежда почти вся в клочьях, но на плече ещё держалась полоска ткани – тёмно-синяя, с выцветшей надписью: «Объект…».

Такая же куртка, как у меня.

Сердце ушло в пятки.

Это мог быть я.

Через час. Через минуту. Через следующий поворот.

Рядом на полу – несколько густых капель чёрной, почти смолистой крови. От твари.

Он не просто убил.

Он… поел.

Я отступил, сжимая кулаки. В ладонях снова защекотало – тихо, но настойчиво, как будто под кожей просыпалась змея. Сила. Она не исчезла. Она ждала. И теперь, когда страх стал острым, как лезвие, она откликнулась.

Если я не побегу – лягу здесь. И никто не узнает, где я пропал.

Где-то вдалеке снова раздались выстрелы – короткие, отрывистые, будто стреляли в упор. И чудовищный рёв, от которого мурашки побежали по коже, а зубы заныли, как от ультразвука. Сирена, которая уже минут десять сводила с ума, вдруг смолкла. Тишина обрушилась на коридор, как гробовая плита. И в этой тишине я услышал своё дыхание – прерывистое, испуганное.

Страшнее выстрелов. Страшнее рёва.

Коридор вывел к лестнице. Я начал подниматься. Ступени были в крови – свежей и засохшей, перемешанной с осколками стекла и обломками брони. На следующем этаже пахло порохом и чем-то сладковато-гнилым – запахом разлагающейся плоти и перегретого металла. Там прошёл бой. Жестокий. Бессмысленный.

Спецназовцы в форме лежали разорванные на части – будто их рвали не когтями, а промышленным станком. Руки оторваны по суставам. Черепа расколоты, как скорлупа. Рядом валялись тела персонала – в халатах, с бейджами, с пистолетами в руках. Убитые очередями из автоматов. Кто-то стрелял без разбора – и в охрану, и в учёных. Может, это были те самые «силовые структуры». А может – просто хаос, в котором все стали врагами.

Я обошёл это место, стараясь не смотреть. Но взгляд цеплялся за детали: обломок очков, палец с обручальным кольцом, записную книжку с надписью «Маша, не забудь про лекарства».

Это были не монстры. Это были люди.

И теперь – мусор.

Но едва я завернул за угол – замер.

В пяти метрах от меня стояло нечто, напоминающее гигантскую собаку. Только ростом – с человека, а тело покрывал толстый панцирь, будто у броненосца. Глаза – мутные, без зрачков, с красным отсветом. Тварь жадно рвала плоть убитого солдата, хрустя костями, будто жуёт сухари. И, кажется, меня не замечала.

Но путь был закрыт.

Голова гудела. Воспоминания – обрывки: подъезд дома, шаги за спиной, лёгкий щелчок… и резкий удар током, будто молния ударила прямо в позвоночник. Потом – укол в шею. Тьма.

А потом – Разин. Кружка на столе. Боль.

Иногда всплывали образы: как я поднимал руку, и сталь гнулась, как пластилин. Как стена взрывалась от одного взмаха. Как я лечил рану на руке – просто представив, как плоть срастается.

Но всё это казалось сном. Кошмаром после тяжелых дней.

Настоящим было только одно – страх.

И странное покалывание в ладонях, будто по нервам бежал ток.

Тварь вдруг перестала есть. Несколько раз шумно втянула воздух – ноздри дрожали, как у гончей. Потом медленно повернула голову. Глаза нашли меня. И в них не было ни ярости, ни голода. Был… расчёт.

Я не думал.

Просто… махнул рукой – как в том кошмаре, когда Разин заставлял меня «сдвинуть кружку». Не как удар. Не как приказ. Как рефлекс. Как крик тела: «Не трогай меня!»

И вдруг – тварь разлетелась на две части. Аккуратно. Чисто. Будто её перерезали лазером по самой тонкой линии.

Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Руки дрожали. Но не от страха. От узнавания.

Что я только что сделал?

Это… этому меня учили. Но я почти ничего не помню. Только обрывки. Словно учил меня кто-то во сне. Или… как будто моё тело помнит то, что разум стёр. Собравшись с мыслями, я попытался вспомнить хоть что-то целое. Не картинку. Не голос. А ощущение. То, как Сила течёт от груди к ладоням. Как воздух сжимается перед ударом. Как боль превращается в ярость – а ярость – в оружие.

– Эй! Тут есть кто живой? – голос доносился из-за стены, хриплый, будто его владелец уже несколько дней не пил воды. Незнакомый. Значит, привели нового.

Я молчал. Говорить не хотелось. Да и зачем? Всех, кого сюда приводили, использовали как батарейки. Разин развивал в них слабые способности – и высасывал их Силу, как сок из фрукта. Я видел это однажды: человек зашёл в его кабинет – и вышел пустым. Не мёртвым. Просто… выжженным изнутри. Глаза – мутные, движения – вялые, будто душу вынули и оставили только оболочку. А Разин… Разин стал ярче. Его кожа будто светилась изнутри, а голос звучал глуше, плотнее – как будто он впитал не только Силу, но и саму волю жертвы.

Сначала я думал, что мне показалось. Но потом заметил: когда в коридоре проходил охранник, я чувствовал… тусклое мерцание. Как будто в темноте мелькнул светлячок. У техников – чуть ярче, особенно у тех, кто работал с установками. А у Разина – ослепительно. Он не просто шёл – он горел. Даже сквозь стену я чувствовал его, как жар у печки. Иногда, когда он проходил мимо моей камеры, у меня начинали дрожать зубы – не от страха, а от резонанса. Как будто моё тело узнавало в нём не учителя, а хищника.

Однажды ночью, когда все молчали, а сирена наконец утихла, я попробовал… посмотреть. Не глазами. А внутрь. Сжал кулаки, зажмурился и представил, что за стеной – не бетон, а тонкая ткань. И вдруг – увидел.

Силуэты. Тёплые, пульсирующие. Один – в камере напротив. Другой – на лестнице, медленно поднимался вверх. А дальше, в кабинете, – он. Разин. Его Сила не просто светилась – она давила, как гул трансформатора под напряжением. Я почувствовал, как в висках застучала кровь, будто мозг пытался уйти от этого давления. Я открыл глаза, задыхаясь. Больше не пытался.

– Парень! – голос настойчиво царапал по нервам. – Ты ведь живой! Скажи хоть что-нибудь!

Я не ответил.

Прошло больше недели с тех пор, как меня похитили. С тех пор как этот злобный старик в дорогом костюме начал «обучать» меня. Его методы были жестокими. Вчера он… вчера он разрезал мне руку почти до кости и велел заживить самому. «Или истечёшь кровью», – сказал он спокойно, как будто обсуждал погоду. Я сидел, сжав зубы, пока плоть не срослась. Шрамы уже почти не видны. Но внутри остался страх – не перед болью, а перед тем, что однажды я не смогу.

Меня учили обороняться. Блок, который отбил летящий шарик, назывался «волновой удар». Он мог остановить пулю, гранату, даже взрывную волну – если повезёт. Или отбросить человека на несколько метров. Если тот упрётся в стену – раздавит.

На средней дистанции учили «рубящему лезвию» – Разин разрубил им стальную трубу, как соломинку. А на дальней – «проколу». В стальной плите оставалась идеально ровная дырка, будто её просверлили.

– Это не магия, – говорил он тогда, глядя, как я дрожу от усталости. – Это физика. Сила – это давление. А давление можно направить. Главное – не бояться.

– Ты знаешь, как отсюда выбраться? – не унимался сосед.

Я не ответил. Но в голове уже зрел план.

Я не собирался ждать, пока меня превратят в пустую оболочку. У меня уже хватало сил. Достаточно, чтобы попытаться.

Первые дни после пыток я еле держался на ногах. Теперь – другое дело. Тело привыкло к боли. А Сила… Сила стала частью меня, как дыхание. Я чувствовал её в каждой клетке – не как дар, а как оружие, которое мне впаяли насильно.

Дверь моей камеры была стальной, но не такой, как у особо опасных. За ней – охранник с автоматом. Через тридцать метров – ещё один. Подчинять разум я не умел. Может, ещё не дошли до этого. Но… к чёрту всё. Оставаться здесь – смерти подобно.

Я прижался ухом к двери. Тишина. Только мерное дыхание за стеной. Охранник стоял на месте, не разговаривал, не ходил. Хорошо. Значит, не ждёт неприятностей.

Я отступил на шаг, сосредоточился. В ладонях защекотало – знакомое напряжение, как перед грозой. Воздух сгустился. Я не стал бить в дверь всей Силой. Не хотел грохота, тревоги, сирен.

Вместо этого провёл «рубящим лезвием» по креплениям – тонко, точно, как ножом по маслу. Металл не заскрежетал – просто разошёлся, будто его никогда и не было. Дверь качнулась внутрь, едва слышно скрипнув.

Я выскользнул в коридор.

Охранник стоял спиной, опершись плечом на стену. Я подкрался сзади, почти не дыша. Рука легла ему на затылок – и Сила впилась внутрь, как игла. «Прокол» в стволе позвоночника. Он даже не дёрнулся. Просто осел на колени, потом – на пол. Без звука. Без крови.

Второй был дальше – у поворота. Я дождался, пока он отвернётся, проверяя что-то на планшете. Подкрался сбоку. На этот раз – «волновой удар» на минимальной мощности, направленный не в грудь, а в шею. Хватит, чтобы отключить сознание. Но я не стал рисковать. Как только он пошатнулся, я подхватил его, придержал, чтобы не грохнулся на пол, и тихо опустил у стены. Пульс бился. Жив. Но надолго ли – не моё дело.

Потом подошёл к камере соседа. Там тоже была стальная дверь, но проще. Я вновь провёл «лезвием» по замку – и тот развалился на части. Дверь приоткрылась сама.

– Ты там живой? – прошептал я, заглядывая внутрь.

– Да! – мужчина лет сорока в серой форме рванулся к выходу, но я приложил палец к губам.

– Тихо. Если хочешь выйти – молчи и делай, как я.

Он кивнул, глаза горели, но дисциплина сработала. Он не задавал вопросов. Просто последовал за мной, держась в полуметре, как тень.

– Как далеко ты чувствуешь людей? – спросил я, уже двигаясь к лестнице.

– Зависит от стен. Обычно – до двадцати метров.

– Ты… один из тех, кого учат? – спросил он, оглядываясь на тела.

– Да. И у меня нет времени объяснять.

– Ты знаешь, как отсюда выбраться?

– Точно – нет. Но чувствую: над нами два этажа. Один – с лабораториями, второй – с камерами. Выше – должен быть выход.

Он с недоверием посмотрел на меня.

– И ты это чувствуешь, сидя здесь?

– Да. Я сильнее тебя. Держись рядом – и, может, выживешь.

Я не сказал, что мне нужно добраться до верхних камер. Там – ещё один объект. Сильный. С ней я… иногда чувствовал связь. Мысленно. Очень осторожно. Только когда Разина не было рядом. Иногда – в тишине ночи – мне казалось, что она шепчет: «Я здесь. Не сдавайся».

Только с ней у меня есть шанс.

Подняться было нелегко. Пост на следующей лестнице заметил нас. Сработала сирена. Уже пять минут она выла, будто предупреждая весь комплекс.

– Тебя как звать? – спросил мужчина, когда мы передохнули после стычки.

– Артём.

– Михаил. Будем знакомы.

Он прислонился к стене, тяжело дыша. Пот стекал по вискам, но в глазах читалась не паника, а решимость.

– Сейчас они соберут силы и пойдут с разных сторон. Числом задавят.

Я и сам это чувствовал. Три группы охраны уже перекрыли коридоры. Но тут с нижнего этажа донёсся новый звук – глухой, животный, будто земля сама рычала. По спине пробежал холод.

Конструкты.

Твари, собранные из кусков людей и зверей. Их создавали здесь – в лабораториях. Я видел, как их «оживляли» с помощью Силы: впрыскивали импульсы в мёртвую плоть, сшивали нервы, вживляли чипы управления. Они не думали. Не чувствовали. Они просто… выполняли приказ.

Все группы охраны мгновенно отступили. Секунду назад нас зажимали – и вот уже вокруг ни души.

– Бежим! – крикнул я.

Михаил не сразу понял. Бежал позади. Я не мог ждать. Если Разин перехватит меня – побег окончен.

В какой-то момент его дыхание сзади резко оборвалось. Я обернулся.

Оскаленная пасть мутанта уже прыгала на меня. Удар вышел сам собой – тварь отлетела в сторону, врезалась в стену и замерла.

Михаил лежал на полу с прокушенной шеей. Живым его уже не вернуть.

Я бросил несколько «проколов» вдоль коридора – не целясь, просто чтобы отпугнуть. И побежал дальше.

До лестницы оставалось метров двадцать, когда в проходе возникла тварь размером с носорога. Панцирь, как у танка. Четыре отвратительные пасти, раскрывающиеся под разными углами, будто у неё было четыре глотки. Ноги – как у паука, но мускулистые, с когтями, впивающимися в бетон.

Мой удар не оставил на ней и царапины.

Она зарычала – звук был таким низким, что пол задрожал под ногами – и двинулась вперёд.

Я собрал всю Силу и ударил «проколом» в голову. Череп не пробился. Только царапина.

Как так? Это же пробивало сталь!

Я едва увернулся от лапы. Тварь осталась на месте – будто охраняла выход.

Тогда я присмотрелся. Туловище – единое, гладкое, будто отлито в форме. А ноги… будто прикручены. Некачественно. Швы видны даже в полумраке.

Наугад бросил «рубящее лезвие» – отсёк одну ногу. Монстр рухнул на бок, завывая. Потом – вторую.

Он всё ещё дышал. Но преградой уже не был.

Я бросился к лестнице. Времени почти не осталось. Если тварь охраняла выход – значит, за ней стоит Разин.

А наверху… наверху меня ждёт она. Та, с кем я обменивался мыслями в тишине камер. Та, кто, как и я, не хочет быть «объектом».

С этими мыслями я вбежал на следующий этаж.

И там, у лестницы, стоял профессор Разин.

Он не улыбался. Не злился. Просто смотрел – как на ученика, который опоздал на экзамен.

В его глазах не было торжества.

Было разочарование.

– Я знал, ты попробуешь, – сказал он тихо. – Но ты не готов.

И в этот момент мир погас.

Чёрная пустота.

Боль.

И тишина.

У заведующего лабораторией Ефименко был просто отвратительный день.

Нет – не просто отвратительный. Последний.

Половина электроники вырубилась ещё утром – без предупреждения, без ошибок в логах. Просто погасли экраны, замолчали реакторы, а вентиляция на третьем уровне перешла в аварийный режим, будто сам комплекс начал задыхаться. Разин, как всегда, винил людей. Он ходил из отдела в отдел, орал на техников, требовал «результатов к обеду», хотя те работали на износ уже третью смену подряд. У кого-то тряслись руки от усталости, у кого-то – от страха.

А страх был оправдан.

Всё началось неделю назад. С побега Объекта 317.

Сначала – сирены. Потом – тишина. А потом – слухи. Что профессор сам внушил ему идею побега. Что это был эксперимент. Что Разин наблюдал за ним через камеры, как за крысой в лабиринте. Почти половина персонала подала заявления на увольнение. Но уйти не дали. «Вы знаете слишком много», – говорили из охраны. А Разин просто смотрел молча. Его взгляд был хуже угрозы.

Ефименко не подавал заявление. Он знал: если попытается уйти – его «переведут» к «сто седьмым». Туда, где не работают с объектами. Там становятся объектами.

– Ефименко! – начальник отдела, Петров, только что получивший нагоняй, ворвался в лабораторию, сбив с ног молодого практиканта. – Почему модуль расщепления снова не работает?

Ефименко не оторвался от монитора. На экране – бесконечный цикл перезагрузки.

– Не знаю, – ответил он устало. – Я только заступил на смену, а вы уже трое суток ковыряетесь в системе. Может, хватит ломать то, что и так держится на изоленте?

– Найти бы того, кто всё портит… – процедил он сквозь зубы. – Засунул бы его к «сто седьмым» – пусть сам проверит, каково быть подопытным.

Ефименко устало откинулся в кресле. В голове мелькнула мысль: А может, это и к лучшему? Пусть всё рухнет. Пусть твари вырвутся. Пусть Разин сгорит в своём аду.

Мысли об увольнении мелькали всё чаще. Но теперь они звучали иначе: не «уйти», а «выжить».

Если охранные системы продолжат сбоить, твари из нижних камер могут вырваться наружу. А это – не просто конец карьеры. Это – конец всего.

Внезапно сработала тревога.

Сначала все подумали – опять техники перепутали провода. Так бывало. Но через минуту по внутренней связи пришёл доклад, сбивший с ног:

– Спецназ захватил верхний уровень. Идёт зачистка.

Петров побледнел. Его руки задрожали – не от страха, а от осознания.

– Нужно уходить, – сказал Виктор, лаборант из соседней лаборатории. Его пальцы нервно теребили край халата, будто пытаясь стереть с него пятна крови. – У меня жена, двое детей… Я не останусь здесь.

– Запасной выход ведет в шахты, выход на поверхность в десяти километрах отсюда – быстро вставил Ефименко, уже вставая. – Там есть аварийный люк. Если повезёт – выберемся до того, как они подорвут проход.

Четвёрка собралась у двери:

Петров – с пистолетом из сейфа охраны, держал его так, будто впервые в жизни.

Виктор – с рюкзаком документов, будто они спасут его в мире, где уже не будет законов.

Ефименко – с планшетом и ключ-картой, последней надеждой на открытие дверей.

Саша, самый молодой из всех, студент-практикант – дрожащий, но молчаливый, с фонарём в руке. Он не сказал ни слова. Просто смотрел на всех, как на последнюю опору.

– Двигаемся быстро и тихо, – прошептал Петров, будто боялся, что стены услышат. – Если услышим выстрелы – прячемся. Если увидим тварей – бежим. Никаких героических попыток спасти друг друга. Поняли?

Все кивнули. Даже Саша.

Коридор был пуст, но в воздухе висел запах дыма и озона – будто недавно прошёл разряд высокого напряжения. На стенах – следы крови, на полу – гильзы и обломки брони. Где-то вдалеке ревел мотор лифта – редкий звук в этом комплексе, где лестницы намеренно строили змейкой, чтобы затруднить перемещение. Кто-то сверху уже спускался. Или… кто-то снизу поднимался.

Они спустились на третий этаж. Там – тишина. Слишком тихо. Ни шагов, ни криков, ни даже жужжания вентиляции.

– Они уже прошли, – прошептал Виктор, оглядываясь. – Или ждут.

– Не останавливаемся, – отрезал Петров, но в его голосе не было уверенности.

На втором этаже их настигли.

Сначала – звук когтей по бетону. Металлический, скрежещущий, будто кто-то точил ножи о пол. Потом – низкий, хриплый рёв, будто из глубины земли поднялось нечто, что не должно было просыпаться.

Из-за угла вывалилась первая тварь – гибрид человека и волка, с пастью во всю грудь и глазами, светящимися в темноте, как у кошки. Кожа – в шрамах, руки – с когтями, ноги – согнуты, как у зверя.

Петров выстрелил дважды. Тварь упала, но за ней уже шли другие. Две. Три. Десять.

Они не рычали. Не кричали. Просто шли – молча, целеустремлённо, будто их вели невидимые нити.

– Бежим! – закричал Ефименко, хватая Сашу за руку.

Они рванули к лестнице. Саша споткнулся – не на ровном месте, а на чьём-то обломке черепа. Упал. Попытался встать – и в этот момент тварь вцепилась ему в горло. Его крик оборвался слишком быстро. Слишком тихо.

Остальные добежали до поворота. Сердца колотились, лёгкие горели. Но там их ждала новая угроза.

Из двери лаборатории вышли трое спецназовцев в чёрной форме без опознавательных знаков. Ни нашивок, ни номеров. Только холодные глаза за забралами и автоматы, направленные вперёд.

Один из них поднял ствол.

– Стой! Руки вверх!

– Мы из персонала! – закричал Виктор, поднимая руки. – Мы не с охраной! Мы уходим!

Но спецназ не стал слушать. Огонь открыли сразу. Короткие, точные очереди.

Петров упал первым – пуля в грудь, прямо в сердце.

Виктор – второй, пытаясь укрыться за бетонной колонной. Пуля пробила ему шею.

Ефименко, стоявший чуть дальше, успел отпрыгнуть за угол. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Он прижался к стене, задержал дыхание. В ушах стоял только стук крови.

И тут услышал – за спиной, в соседнем коридоре, хрипло дышало нечто.

Не человек. Не зверь.

Глубокое, мокрое урчание, будто железо терлось о кость.

Конструкт.

Он затаился рядом, ожидая добычу. Ждал, когда страх выдаст Ефименко.

В этот момент раздался резкий щелчок – и по полу к нему покатилась граната.

Он не закричал. Не попытался убежать.

Просто закрыл глаза.

Глава 2. Бегство

Я стоял над разрезанной тварью и телом солдата, и в голове крутилась одна мысль, как заевшая пластинка:

Я уже пытался сбежать. И не вышло.

Теперь я вспомнил. Не целиком – обрывками, как сквозь туман. Неделю назад – тот самый побег. Я вырвался из камеры, поднялся почти до самого верха… А потом – чёрная пустота. Не сон. Не обморок. Ничто.

Очнулся в новой камере – с бронированной дверью, с камерой наблюдения в углу и… с чипом в голове. Тонким, едва уловимым импульсом под черепом, будто кто-то встроил в мозг радиомаяк.

Сердце заколотилось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди.

Если чип убьёт меня при попытке выйти за пределы комплекса, то весь этот штурм – бессмыслен. Спецназ не спасает. Он ликвидирует. Уничтожит всех – персонал, охрану, тварей… и меня в том числе. Для них я не человек. Я – угроза. Или хуже – ресурс, который нельзя выпускать на волю.

Нужно найти способ удалить чип. Но как?

Я вернулся к месту побоища. Воздух был густым от запаха пороха и крови. Среди тел персонала – в рваных халатах, с пистолетами в руках, с лицами, застывшими в последнем крике – я нашёл телефон. Старый, без антенны, с треснувшим экраном. Никакой связи, только внутренняя память.

Пролистал десятки страниц: отчёты, графики, списки реактивов… Бессмыслица. Пока не наткнулся на одно сообщение, выделенное красным:

«В связи с недавней попыткой побега одного из сильнейших объектов (спровоцированной начальством), прошу перевести меня с этажа камер содержания на верхний уровень лабораторий. Условия работы небезопасны. Объект 317 проявил признаки нестабильной регенерации и внезапного прорыва Силы. Риск повторного инцидента – 87%.»

Меня причисляли к «сильнейшим».

А побег… был поставленным.

Горечь подступила к горлу, будто я глотнул кислоты. Я даже не человек для них. Я – оборудование. Испытательный стенд. Живой манекен, на котором Разин проверял, насколько далеко можно зайти, прежде чем Сила сломает разум.

На телефоне не было ни слова о чипах. Ни схем, ни протоколов. Значит, искать придётся самому. В лабораториях. В записях. В трупах тех, кто знал слишком много.

По пути я дважды сталкивался с тварями – не теми, что бегают слепо, а охотниками. Первую я снёс «проколом» ещё на подходе. Вторая попыталась обойти сбоку – но я почувствовал её по вибрации в поле Силы, как по жилам прошла дрожь. Ударил «рубящим лезвием» – и тварь рассыпалась на куски, будто её собрали на скорую руку из старых запчастей.

Теперь я действовал быстрее. Увереннее. Но внутри всё дрожало. Каждый раз, когда я выпускал Силу, казалось: это не я. Это не может быть я. Это – то, чем меня сделали. Не человек. Оружие.

Потом я почувствовал её.

Не тварь. Не конструкт. Живое существо. Спрятанное в лаборатории за дверью с треснувшим стеклом. Слабое, но целое. Человеческое.

Я замер у входа. В голове мелькнула мысль: «Ловушка?» Но Сила не врёт. Она чувствует страх, боль, надежду. А в той комнате – была надежда.

– Девушка, выходите, – позвал я, стараясь говорить спокойно, чтобы не спугнуть. – Я не из военных. И не мутант.

Из-под перевёрнутого стола выглянула девушка в респираторе, с пистолетом в руке. Лицо – бледное, почти прозрачное, глаза – мутные, будто покрытые пеленой.

– Это пары формальдегида, – сказала она, снимая маску. Голос – хриплый, но твёрдый. – Единственное, что помогло уйти от конструктов. Они не переносят этот газ. Глаза закрыть не успела…

При слове «конструкты» у меня в голове вспыхнули обрывки воспоминаний: Разин, установка, тела, сшитые из кусков… Руки с клешнями, ноги с копытами, глаза без зрачков.

Но я не знал, как это называется. Просто видел. И знал: это – не природа. Это – лаборатория.

– Вы слепы? – спросил я.

Она кивнула.

– Газ повредил зрение.

Я не думал. Просто подошёл, коснулся её висков – и вспомнил: меня учили лечить. Не как доктора. Как техника. Как того, кто должен восстанавливать оборудование, чтобы оно снова работало.

Представил, как хрусталики возвращаются в норму, как нервы восстанавливают связь с мозгом… и отправил Силу в её глаза – не резко, не как удар, а как тонкую нить, как шов.

Она заморгала. Сначала – удивление. Потом – ужас.

– Ты… один из объектов! Полу-мутант! – пистолет снова поднялся, дрожащий, но направленный точно в грудь. – Не трогай меня!

Я отступил на шаг. Не из страха. Из уважения.

– Вот такая благодарность за то, что ты снова видишь?

Она замерла. Взгляд – теперь ясный, чёткий – скользнул по моему лицу, по куртке с нашивкой «Объект 317», по рукам, всё ещё пульсирующим Силой. Рука дрожала, но палец не нажал на спуск.

– После побега Объекта 317… каждому вживили чип в кору головного мозга, – сказала она тихо. – Он уничтожает объект при попытке покинуть комплекс. Взрыв в нейронной сети. Мгновенная смерть.