Джентльмен из зеркала бесплатное чтение

1

Карета, скрипя и подпрыгивая на ухабах проселочной дороги, казалось, вбирала в себя всю тоску и уныние осеннего дня. За окном проплывали бесконечные вереницы оголенных деревьев, их черные ветви простирались к низкому свинцовому небу в немом укорзе. Лорелайн Эверард прижалась лбом к холодному стеклу, пытаясь унять легкую дурноту, вызванную долгой тряской, но куда более – трепетным беспокойством, сжимавшим ее сердце маленьким, холодным комком.

Путешествие из Лондона в графство Йоркшир заняло целую вечность, и с каждым мигом, приближавшим ее к месту нового, вынужденного пристанища, Лорелайн все острее чувствовала себя не гостьей, а товаром, который везут на оценку, далеко не первосортным и уже заведомо обесцененным. Ее пальцы в поношенных лайковых перчатках судорожно сжали небольшой саквояж, где хранились немногие ее сокровища: мамин медальон, несколько книг в потрепанных переплетах и пачка писем – последняя нить, связывавшая ее с прежней, пусть и небогатой, но своей жизнью.

Поместье Гринторн-Мэнор предстало перед ней внезапно, как и полагается старинным усадьбам, скрывающимся за высокими стенами из темного камня и вековыми буками. Карета миновала обветшалые, но все еще внушительные ворота и покатила по длинной, усаженной полузасохшими вязами аллее. Сама усадьба, сложенная из серого камня, потемневшего от времени и непогоды, возвышалась на пригорке – массивная, угрюмая, с бесчисленным количеством высоких узких окон, казалось, с недоверием взиравших на приближающийся экипаж. Ничто в ее облике не сулило теплого приема, и Лорелайн невольно содрогнулась, представив, сколь многие дни, месяцы, а может, и годы предстоит провести ей в стенах, дышавших таким ледяным, неприступным величием.

Она приехала по милости – или, вернее сказать, по обязанности – своей тетушки, миссис Матильды Гронгер, сестры ее покойной матери. После кончины отца, обедневшего баронета, чьи скромные средства ушли на оплату долгов и скромных же похорон, у Лорелайн не осталось ни родных, способных принять ее с распростертыми объятиями, ни средств на содержание собственного скромного жилья. Письмо к тетке, написанное с горькой необходимостью просить о крове, было отправлено с тяжелым сердцем. Ответ пришел быстро, сухой и лаконичный: миссис Гронгер выражала свое согласие принять племянницу, снабдив послание многочисленными намеками на ту обузу, которую она на себя взваливает, и на то, что пребывание Лорелайн в Гринторн-Мэноре должно быть ознаменовано самым строгим соблюдением приличий и чувством глубокой благодарности.

Карета с грохотом остановилась у подъезда, украшенного двумя каменными вазонами, из которых печально свешивались увядшие стебли георгин. Кучер спрыгнул с козел, чтобы отворить дверцу, и Лорелайн, сделав глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в ледяную воду, вышла наружу. Осенний ветер тут же принялся бесцеремонно трепать полы ее старого, но аккуратного дорожного плаща и забираться под шляпку, сбивая пару скромных завитков, выбившихся из строгой прически.

Дверь в дом отворилась прежде, чем она успела подняться на ступеньки. На пороге возникла невысокая, сухопарая фигура экономки в темном платье и белоснежном чепце. Ее лицо не выражало ни любопытства, ни приветливости – лишь привычную, отработанную до автоматизма почтительность.

– Мисс Эверард, полагаю? – произнесла она, и ее голос прозвучал ровно так, как и должно было прозвучать в таких обстоятельствах: вежливо, но без капли теплоты. – Вас ожидают. Позвольте проводить.

– Благодарю вас, – тихо ответила Лорелайн, переступая порог.

Внутри пахло старой древесиной, воском для полировки и едва уловимой сыростью – запах большого, давно не жившего полной жизнью дома. Холл был обшит темным дубом, на стенах висели потускневшие от времени портреты суровых на вид господ в париках и дам в кринолинах, чьи глаза, казалось, с безмолвным осуждением следили за новой обитательницей. Ничто здесь не напоминало тот светлый, пусть и скромный, дом ее детства, где пахло свежей выпечкой и книгами, а из гостиной доносились звуки клавесина, на котором играла мать.

Экономка, представившаяся миссис Девлин, провела ее через анфиладу комнат, и Лорелайн успела мельком заметить дорогую, но старомодную мебель, тяжелые портьеры и полное отсутствие каких-либо следов недавнего веселья или просто семейного уюта. В доме царила идеальная, стерильная чистота, но вместе с тем и ледяная пустота.

– Миссис Гронгер ожидает вас в утренней гостиной, – объявила миссис Девлин, останавливаясь перед высокой двустворчатой дверью. – Она просила проводить вас к ней немедленно по прибытии.

Лорелайн лишь кивнула, снова ощутив тот самый холодный комок в груди. Дверь отворилась, и она вошла.

Комната, в сравнении с мрачным холлом, показалась почти нарядной – здесь были светлые обои с нежным цветочным узором, изящные столики и кресла в стиле королевы Анны. У камина, в котором весело потрескивали поленья, в вольтеровском кресле сидела дама лет сорока с небольшим. Миссис Матильда Гронгер обладала тем же тонким, почти хрупким сложением, что и ее покойная сестра, но в ее осанке, во взгляде холодных голубых глаз и в жесткой линии губ не было и тени материнской мягкости. Она была одета в строгое платье из темно-синего грограна, и единственным украшением на ней была золотая брошь с жемчугом, приколотая у горловины.

Она не встала при входе племянницы, а лишь отложила в сторону книгу, которую читала, и устремила на Лорелайн оценивающий, безразличный взгляд.

– Ну, вот и ты, Лорелайн, – произнесла она, и ее голос, четкий и ясный, резанул слух, как лезвие. – Наконец-то. Мы уже начали полагать, что ты решила остановиться в каждой гостинице по пути и основательно промотать то немногое, что у тебя, по слухам, осталось.

– Тетя Матильда, – сделала реверанс Лорелайн, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул. – Благодарю вас, что приняли меня в ваш дом. Мое путешествие было долгим, но без особых приключений.

– Что, разумеется, к лучшему, – сухо парировала миссис Гронгер. – Приключения – удел тех, кто может себе позволить их последствия. Садись. Ты выглядишь бледной и утомленной. Дорога, должно быть, совсем вымотала тебя. Миссис Девлин, распорядись, чтобы вещи мисс Эверард отнесли в ее комнату. И принеси нам чай.

Экономка молча удалилась, и Лорелайн опустилась на указанный стул у камина, с благодарностью протянув к огню озябшие руки. Она чувствовала себя объектом пристального изучения, словно редким, но нежеланным насекомым, которого вот-вот пронзят булавкой и поместят под стекло.

– Ну, что ж, – продолжила тетка после недолгой паузы, во время которой ее взгляд успел оценить качество дорожного плаща племянницы, фасон ее вышедшей из моды шляпки и отсутствие каких-либо украшений. – Печальные обстоятельства привели тебя под наш кров, Лорелайн. Кончина твоего отца… ну, что тут скажешь. Он был человеком ученым, но, увы, совершенно не практичным. Оставлять свою дочь без гроша за душой и без всяких видов на будущее – это, мягко говоря, безответственно.

Лорелайн стиснула зубы, чувствуя, как жаркая краска стыда заливает ее щеки. Укол был точен и болезнен.

– Отец делал все, что было в его силах, – тихо, но твердо возразила она.

– Его силы, как видишь, оказались недостаточны, – холодно заметила миссис Гронгер. – Не беспокойся, я не стану тебя упрекать. Сделанного не воротишь. Теперь нам следует думать о будущем. Твое положение, моя дорогая, весьма незавидно. Знатное имя, безупречные манеры, образование – все это, бесспорно, похвально, но на рынке женихов котируется куда ниже, чем звонкая монета или солидное приданое. Впрочем, – она сделала небольшую паузу, давая словам достигнуть цели, – отчаиваться рано. Пока ты находишься под нашей опекой, мы приложим все усилия, чтобы устроить твою судьбу как можно лучше.

Слово «устроить» прозвучало с той же интонацией, с какой говорят о необходимости починить сломанный стул или пристроить надоевшую собаку. Лорелайн опустила глаза, чувствуя, как унижение и горечь подступают к самому горлу. Она знала, что тетка права в своих оценках, но от этого ее слова не становились менее ядовитыми.

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошел хозяин дома – мистер Гектор Гронгер. Он был полной противоположностью своей супруги: дородный, краснолицый, с несколько тяжеловесными манерами человека, больше привыкшего к конторке и счетным книгам, чем к светским гостиным. Его костюм из добротного сукна кричал о достатке, но не о вкусе.

– А, вот и наша бедная родственница! – провозгласил он, и его громкий голос прозвучал почти что сердечно, хотя в глазах не читалось ни капли истинного участия. – Ну, как добралась, дитя мое? Кареты эти – сущее мучение для костей, не правда ли?

– Добрый день, дядюшка, – снова сделала реверанс Лорелайн. – Добралась благополучно, благодарю вас.

– Рад слышать, рад! – он тяжело опустился в кресло напротив, отчего оно жалобно заскрипело. – Ну, что ж, Матильда уже, надо полагать, ознакомила тебя с нашими планами? Надо будет представить тебя обществу. У нас тут, знаешь ли, не Лондон, но свои достойные семейства имеются. Пристроить тебя – задача не из легких, но мы приложим старания.

Он говорил так, словно речь шла о продаже партии не самого ходового товара с небольшой уценкой. Лорелайн молча кивнула, не находя в себе сил для ответа.

Внесенный служанкой чай ненадолго прервал это тягостное общение. Церемония разливания напитка и распределения тонких ломтиков кекса проходила в почти полном молчании. Лорелайн ловила на себе взгляды тетки и дяди – оценивающие, расчетливые, – и ей хотелось провалиться сквозь землю.

– Миссис Девлин проводит тебя в твои комнаты, – сказала наконец миссис Гронгер, когда чаепитие подошло к концу. – Ты, несомненно, желаешь отдохнуть с дороги и привести себя в порядок. Обед подадут в шесть. Не опаздывай.

Это было не приглашение, а приказ. Лорелайн встала.

– Благодарю вас за гостеприимство, – произнесла она, заставляя себя выговорить эти слова. – Я буду очень стараться не обременять вас своим присутствием.

– Надеюсь на это, – был единственный ответ тетки.

Выйдя из гостиной в сопровождении все той же невозмутимой миссис Девлин, Лорелайн почувствовала, как с ее плеч спадает тяжесть, но на смену ей приходит давящее чувство одиночества и полной потерянности. По узкой, слабо освещенной лестнице ее провели на второй этаж и остановились перед дверью в самом конце длинного коридора.

– Ваши апартаменты, мисс, – произнесла экономка, отворяя дверь. – Если вам что-либо потребуется, дерните за шнур колокольчика.

Комната оказалась просторной, но до странности безликой. Здесь была необходимая мебель: кровать с пологом из ситца, слегка выцветшего от времени, туалетный столик, комод, умывальник и камин, в котором, к ее удивлению, уже потрескивал огонь, отгоняя осеннюю сырость. На стенах – блеклые обои с нечитаемым узором, на полу – потертый ковер. Ни картин, ни безделушек, ни чего-либо, что могло бы сделать комнату уютнее. Она была стерильно чиста и так же бездушна, как и все остальное в этом доме.

Но главное, что сразу же привлекло внимание Лорелайн, было большое зеркало в массивной, когда-то позолоченной раме, висевшее на стене напротив кровати. Оно было старинным, слегка волнистым, отчего отражение в нем получалось чуть размытым, таинственным. В нем отражалась почти вся комната, и сейчас в его глубине замерла ее собственная фигура – бледная, уставшая девушка в темном дорожном платье, с глазами, полными непролитых слез.

«Вот твое новое королевство, Лорелайн, – горько подумала она, подходя ближе. – И это зеркало – твой единственный зритель».

Она посмотрела на свое отражение, на тонкое, осунувшееся лицо, на темные волосы, выбившиеся из-под шляпки, на глаза, в которых читались и горечь, и гордая обида, и тлеющая искра надежды, которую не могли погасить ни холодный прием, ни унизительные речи.

– Ни гроша за душой, – прошептала она своему двойнику. – Но и без гроша я все еще Лорелайн Эверард. Я не позволю им сломать меня. Я не позволю.

Однако слова прозвучали куда увереннее, чем она чувствовала себя на самом деле. Последние лучи заходящего солнца, пробившиеся сквозь облака, упали на старинное стекло, и на мгновение ей показалось, что в его глубине что-то мелькнуло – неясный отсвет, движение, чуждый ее одинокому отражению. Она моргнула, и видение исчезло. Усталость, должно быть, играет с ней злые шутки.

С тяжелым вздохом Лорелайн отвернулась от зеркала, чтобы начать устраивать свой новый, такой нежеланный быт.

2 глава

Приведя себя в порядок и переодевшись в одно из своих немногих простых, но опрятных платьев темно-вишневого цвета, Лорелайн спустилась к обеду, чувствуя себя преступницей, идущей на выслушивание приговора. Длинный коридор, освещенный тусклыми свечами в бронзовых бра, казался еще мрачнее и протяженнее, чем днем. Тени, плясавшие на стенах от ее движения, принимали причудливые очертания, и ей невольно вспомнились детские страхи перед темными углами и скрипом половиц.

Столовая поразила ее своим мрачным великолепием. Огромный дубовый стол, способный усадить два десятка гостей, был накрыт лишь на троих, что подчеркивало пустоту и немое осуждение, витавшее в воздухе. На стене во всю длину комнаты висел портрет сурового мужчины в парике – основатель рода Гронгеров, предположила Лорелайн, чей безжалостный взгляд, казалось, следил за каждым ее движением. Над столом низко спускалась массивная хрустальная люстра, в которой горели свечи, но их свет не столько освещал, сколько дробился на тысячи холодных бликов, создавая ощущение тревожной, неестественной торжественности.

Миссис Гронгер уже восседала во главе стола, прямая и негнущаяся, как и подобает хозяйке. Мистер Гронгер, перелистывая какую-то деловую бумагу, испытующе взглянул на племянницу поверх очков.

– А, вот и наша пташка! – провозгласил он, откладывая бумагу. – Отдохнула? Комната пришлась по вкусу? Виды из окон у нас здесь превосходные, особенно на конюшни. Лошадей любишь?

– Комната очень комфортабельна, дядюшка, благодарю вас, – вежливо солгала Лорелайн, занимая указанное место справа от тетки. – А насчет лошадей… я немного боюсь их, если честно.

– Боишься? – фыркнул мистер Гронгер, как если бы она сказала, что боится собственной тени. – Напрасно. Лошадь – создание благородное. И дорогое. Куда благороднее иного джентльмена, скажу я тебе. Но ты, я полагаю, еще молода, чтобы понимать такие вещи.

Слуги внесли суп – густой, наваристый, с ароматом дичи и кореньев. Некоторое время ели в молчании, нарушаемом лишь звоном серебряных ложек о фарфоровые тарелки. Лорелайн, у которой от волнения совсем не было аппетита, старалась есть медленно, чувствуя на себе тяжелый, оценивающий взгляд тетки.

– Надеюсь, ты осознаешь, Лорелайн, – начала наконец миссис Гронгер, отодвинув тарелку, – что твое появление в этом доме накладывает на нас всех определенные обязательства. И, что куда важнее, на тебя самой.

– Я прекрасно это осознаю, тетя, – тихо ответила Лора. – И я бесконечно благодарна за вашу доброту.

– Доброта – понятие растяжимое, моя дорогая, – холодно парировала та. – В нашем с тобой положении куда практичнее говорить не о доброте, а о долге и возможностях. Твой долг – вести себя безупречно, дабы не запятнать репутацию этого дома, которая и без того страдает из-за… некоторых обстоятельств твоего прошлого. Наша же возможность – попытаться обратить твое плачевное положение если не в преимущество, то хотя бы в приемлемый компромисс.

Мистер Гронгер, с аппетитом уплетавший дичь, громко хмыкнул.

– Уж не знаю насчет репутации, Матильда, но факт остается фактом: барышня – без гроша в кармане. Имя Эверард – вещь, конечно, знатная, старинная, но на рынке, прости господи, брачных союзов оно без должного фунтового обеспечения ценится не больше, чем герб на щите какого-нибудь разорившегося рыцаря. Кому нужен титул без денег? Только такому же бедняку с титулом. Замкнутый круг.

Лорелайн почувствовала, как у нее застывает кровь в жилах. Откровенность ее родственников была сродни хирургическому надрезу – без анестезии и без всякой надежды на скорое заживление.

– Гектор, не стоит быть столь прямолинейным, – с легким упреком сказала миссис Гронгер, но в ее глазах читалось полное согласие с супругом. – Лорелайн – девушка умная, она и сама все понимает. Не так ли, моя дорогая?

– Я… я понимаю, что мое положение незавидно, – с трудом выговорила Лора, глотая комок в горле. – И я ценю любую помощь, которую вы можете мне оказать.

– Вот и прекрасно, – тетка удовлетворенно кивнула. – Тогда мы можем говорить открыто. На следующей неделе, в субботу, у наших соседей, сэра Эдгара и леди Кларкинг, состоится бал. Это не лондонский раут, конечно, но лучшее, что может предложить местное общество. Мы представим тебя там.

Лорелайн почувствовала слабый, почти угасший луч надежды. Бал! Пусть и провинциальный, но все же возможность увидеть других людей, услышать музыку, возможно, даже потанцевать…

– Это очень любезно с вашей стороны, – прошептала она.

– Любезность здесь ни при чем, – сухо оборвала ее тетка. – Это необходимость. Ты будешь представлена как наша родственница, дочь покойного баронета Эверарда. Мы сделаем акцент на твоем происхождении, воспитании и образовании. Ты знаешь языки? Музыку?

– Я неплохо играю на фортепьяно и говорю по-французски, – ответила Лорелайн.

– Сойдет, – заключила миссис Гронгер. – Главное – держаться с достоинством, но без высокомерия. Скромно, но не робко. Твоя задача – произвести благоприятное впечатление. Заинтересовать. Привлечь внимание потенциальных… поклонников.

Последнее слово она произнесла с такой откровенной практичностью, что Лорелайн снова почувствовала себя товаром на прилавке.

– Я понимаю, – снова повторила она, ненавидя себя за эту покорность.

– Надеюсь, что да, – тетка отхлебнула вина из хрустального бокала. – Потому что альтернативы, моя дорогая, у тебя нет. Ты не сможешь стать гувернанткой – твое происхождение будет вечным упреком для твоих нанимателей и вечным унижением для тебя самой. Монастырь… ну, это крайняя мера, о которой даже не хочется думать. Брак – единственная приемлемая для леди лазейка из тупика бедности. И мы должны найти тебе эту лазейку.

Обед продолжался в тягостном молчании. Лора медленно пережевывала пищу, не чувствуя ее вкуса. Слова тетки звучали у нее в ушах, как погребальный звон: «лазейка», «товар», «поклонники». Ее будущее, ее чувства, ее мечты – все это не имело ни малейшего значения в холодном, расчетливом мире Гронгеров.

Наконец мучительная трапеза подошла к концу. Миссис Гронгер удалилась в свою гостиную, мистер Гронгер – в кабинет, сославшись на неотложные дела. Лорелайн осталась одна в огромной, пустой столовой, где свечи в люстре догорали, отбрасывая длинные, пляшущие тени.

Она поднялась в свою комнату. Здесь было тихо и холодно, несмотря на тлеющие в камине угли. Сердце ее сжималось от тоски и горечи. Подойдя к своему саквояжу, она достала из него письменный прибор, несколько листов бумаги и чернильницу. Усевшись за небольшой столик у окна, она принялась писать письмо своей единственной близкой подруге, мисс Элеонор Хартфилд, оставшейся в Лондоне.

«Дорогая Нелли, – выводила она с дрожью в руке, – я прибыла в Гринторн-Мэнор. Если ты ожидаешь услышать описания идиллических сельских пейзажей и радушного семейного приема, то спешу тебя разочаровать. Поместье мрачно, как склеп, а гостеприимство моих родственников холоднее январского льда на Темзе».

Она подробно описала свой прием, холодность тетки, грубоватую прямость дяди и весь ужас только что пережитого ужина.

«Мое положение здесь, дорогая моя, унизительно до крайности, – продолжала она, и слезы застилали ей глаза, падая на бумагу и расплываясь чернильными кляксами. – Я – обуза, нежеланная обязанность, которую они стремятся поскорее сбыть с рук. Меня будут «выставлять на рынок» на ближайшем балу, как лошадь на ярмарке, стараясь выгодно сбыть с аукциона мое знатное имя и жалкие остатки воспитания. Они говорят об этом с такой откровенностью, что кровь стынет в жилах. О чувствах, о привязанности, о каком-либо выборе с моей стороны не идет и речи. Единственная цель – найти любого, кто согласится взять меня, и тем самым избавить их от «лишнего рта».

Она остановилась, чтобы смахнуть набежавшую слезу. За окном во тьме шумел ветер, и его завывание казалось ей отголоском ее собственного отчаяния.

«Иногда мне кажется, что я сойду с ума в этих стенах, – писала она дальше. – Одиночество здесь абсолютное, несмотря на присутствие людей. Я чувствую себя заживо погребенной. Единственный мой собеседник – мое собственное отражение в старом зеркале, что висит в моей комнате. И оно смотрит на меня с такой же тоской и безысходностью. Боюсь, дорогая Нелли, что романтические мечты, которые мы с тобой лелеяли, читая романы, так и останутся мечтами. Моя судьба – стать приложением к кошельку какого-нибудь скучного сквайра или старого вдовца, нянькой для его детей и экономкой для его дома. И я должна быть за это благодарна».

Она закончила письмо, посылая подруге самые теплые чувства и умоляя ее писать как можно чаще, ибо ее письма будут единственным лучом света в этом царстве тьмы и расчета. Запечатав конверт, она еще долго сидела у окна, глядя на свое бледное отражение в темном стекле, за которым бушевала непогода. Где-то там был большой мир, полный жизни, страстей и возможностей, но он был отделен от нее непреодолимой стеной условностей, бедности и безразличия ближайших родственников.

Тихий стук в дверь заставил ее вздрогнуть. На пороге стояла юная служанка с охапкой дров для камина.

– Простите, мисс, – прошептала она, испуганно опуская глаза. – Миссис Девлин велела подбросить углей, чтобы вам не было холодно.

– Спасибо, – кивнула Лорелайн. – Как тебя зовут?

– Бетти, мисс, – еще тише ответила девушка, поспешно сгружая дрова в ящик у камина.

Лора наблюдала за ней. Эта девушка, простая и бедная, была, однако, свободна в своем выборе. Она могла уйти, найти другую работу, выйти замуж за того, кто ей понравится. У нее не было титула, зато не было и его давления.

– Бетти, – осторожно начала Лорелайн, когда служанка собралась уходить. – Вы давно служите здесь?

– Три года, мисс, – ответила та, с явным удивлением, что с ней заговаривают.

– А… а в округе часто бывают балы? Общества много?

Лицо Бетти просветлело.

– О, да, мисс! Особенно по осени. У сэра Эдгара на будущей неделе как раз бал будет. Говорят, будет очень весело. Молодые джентльмены приедут, музыканты из Йорка…

Она замолчала, вспомнив, с кем говорит, и снова смутилась.

– Простите, мисс, я, кажется, слишком разболталась.

– Ничего, Бетти, – слабо улыбнулась Лорелайн. – Спасибо тебе.

Служанка, сделав реверанс, выскользнула из комнаты. Лора снова осталась одна, но теперь ее одиночество скрашивала крошечная искорка надежды. Бал. Молодые джентльмены. Музыка. Пусть даже это всего лишь иллюзия, всего лишь одна ночь перед неминуемым крахом всех надежд, но она цеплялась за эту возможность, как утопающий за соломинку.

Она подошла к зеркалу. «Всего одна ночь, – подумала она, глядя на свое отражение. – Одна ночь, чтобы попытаться быть просто Лорелайн, а не обузой без приданого. Всего одна ночь». Но даже в собственных глазах она читала горькую правду: надежда была столь же призрачна и неуловима, как и ее двойник в старинном, волнистом стекле.

3 глава

Утро дня бала выдалось хмурым и промозглым, но внутри Лорелайн бушевали противоречивые чувства – трепетная надежда и гнетущая тревога. Лежа в постели, она прислушивалась к завыванию ветра в печных трубах и наблюдала, как струйки дождя ползут по стеклу ее окна. Предстоящий вечер представлялся ей не столько развлечением, сколько полем брани, где ее главным оружием должна была стать ее собственная внешность, выставленная напоказ с беспощадной расчетливостью.

За завтраком, проходившем в привычном ледяном молчании, миссис Гронгер объявила свои планы с той же безапелляционностью, с какой полководец отдает диспозицию перед сражением.

– После полудня приедет парикмахер из Йорка, – изрекла она, отодвигая тарелку с не тронутым омлетом. – И модистка мадам Фризон с помощницами. Твое серое шерстяное платье совершенно непригодно для выхода в свет. Мы приведем тебя в соответствие с ожиданиями общества.

Лорелайн молча кивнула, сжимая в коленях край скатерти. Мысль о том, что над ней будут усиленно трудиться посторонние люди, превращая ее в изысканную куклу, была столь же унизительна, сколь и неизбежна.

– Благодарю вас, тетя, – пробормотала она, чувствуя, как краснеет.

– Не за что, – отрезала миссис Гронгер. – Это не доброта, а необходимость. Мы должны сделать акцент на твоих природных данных. Ты хороша собой, и грешно было бы не использовать это преимущество. Главное – не разочаровать.

Слова «использовать» и «преимущество» повисли в воздухе, словно тяжелые духи. Лорелайн почувствовала себя живым товаром, который собираются упаковать в самую дорогую и яркую бумагу, дабы скрыть его внутреннюю пустоту.

После завтрака ее ожидала настоящая осада. Сначала явилась мадам Фризон, маленькая, юркая француженка с иголочками, торчащими из подушечки на запястье, и с двумя молчаливыми помощницами. Они принесли с собой целый ворох тканей – нежно-розовый шелк, кружева цвета слоновой кости, воздушный муслин и серебристую парчу.

– Non, non, madame, – щебетала модистка, кружа вокруг ошеломленной Лорелайн. – Le gris, le bleu foncé – это для вдов и старых дев! Mademoiselle молода, у нее прекрасный цвет кожи и глаза! Il faut de la lumière! de la jeunesse!

Миссис Гронгер, наблюдавшая за процессом с видом строгого критика, одобрительно кивнула.

– Совершенно с вами согласна, мадам. Розовый шелк. И кружева. И, пожалуй, чуть более открытый лиф, чем принято. Самый скромный, разумеется, но чтобы подчеркнуть линию плеч и шеи.

Лорелайн стояла, покорно раскинув руки, в то время как ее измеряли, обшивали булавками и заставляли поворачиваться. Ткани, холодные и скользкие, касались ее кожи, вызывая мурашки. Выбранный фасон был несомненно модным и очаровательным, но в нем было нечто чужое, навязанное. Это было платье-ловушка, платье-приманка.

Затем настал черед парикмахера, щеголеватого француза с нафабренными усами. Тетка охотно соглашалась на все его идеи.

– Пусть будет по-современному, – разрешила она. – Но без вульгарности. Легкая небрежность, peut-être, но чтобы смотрелось дорого.

Месье Пьер щелкнул пальцами и принялся за работу. Он завивал, укладывал, посыпал волосы Лоры рисовой пудрой, вплетал в них жемчужные нити и крошечные шелковые розы, под цвет платья. Он отступил назад, чтобы полюбоваться своим творением, и ахнул от восторга.

– Mais elle est charmante! Vraie jeunesse! – воскликнул он, обращаясь к тетке. – Смотрите, мадам, эти локоны у виска… этот объем… Это же сам Ватто! Она будет королевой бала!

Миссис Гронгер подошла поближе, ее холодные глаза с пристальным вниманием окинули племянницу с головы до ног. На ее губах на мгновение появилось нечто, почти похожее на удовлетворение.

– Да, – произнесла она. – Это сойдет. Теперь надень платье.

Когда Лорелайн, наконец, была признана готовой к выходу в свет, ее подвели к большому зеркалу в прихожей. Отражение, увиденное ею, заставило ее сердце екнуть. Перед ней стояла незнакомая ослепительная незнакомка. Нежно-розовое шелковое платье, отделанное кружевами, мягко струилось по ее стройной фигуре, подчеркивая тонкую талию и изящные плечи. Прическа, высокая и пышная, украшенная жемчугом и цветами, делала ее шею лебединой и утонченной. Она была прекрасна. Безупречно, бесспорно, по-настоящему прекрасна. Но в глазах этой нарядной куклы читались растерянность и смутная тоска. Это великолепие было не для нее. Оно было для них – для потенциальных покупателей.

– Медальон, – вдруг вспомнила миссис Гронгер. – Надень материнский медальон. Золото добавит тебе солидности. Напомнит о происхождении.

Лорелайн машинально выполнила приказ. Крошечный золотой медальон на тонкой цепочке лег в ложбинку на ее груди, холодным пятнышком прикоснувшись к коже. Он казался единственной настоящей, ее частью в этом блестящем наряде.

Карета, поданная к подъезду, была нарядной и удобной. Миссис Гронгер, облаченная в строгий пурпурный шелк, восседала в ней с видом полководца, ведущего в бой закаленную армию. Мистер Гронгер, в своем лучшем сюртуке, пахнущем камфарой, бурчал что-то о пустой трате времени и денег, но тетка его мгновенно осадила взглядом.

Дорога до поместья сэра Эдгара Кларкинга, Уэтерби-Холла, заняла около часа. Лорелайн молча смотрела в окно на промокшие под дождем поля, ее сердце бешено колотилось. Она боялась не оправдать надежд, боялась этого внимания, которого так жаждала и которого теперь так страшилась.

Уэтерби-Холл встретил их сиянием сотен огней, отражавшихся в лужах на подъездной аллее. У входа толпились экипажи; в воздухе стоял гул голосов, смеха и далекой музыки. Лора, выходя из кареты под зонтиком лакея, почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она сделала глубокий вдох, взяла себя в руки и, подобрав подол своего роскошного платья, двинулась за теткой навстречу своей судьбе.

Внутри царило оживление. Просторный холл был полон гостей, дамы в ярких платьях кружились в вихре цветов, джентльмены в темных фраках составляли им строгий, но оживленный фон. Воздух был густым от смешения ароматов духов, цветочных гирлянд, воска и влажных шерстяных мундиров.

Их появление не осталось незамеченным. Лорелайн в ее розовом, сияющем наряде, с высокой прической и застенчивым, отчего невероятно притягательным, взглядом, мгновенно привлекла всеобщее внимание. Она видела, как головы поворачиваются в ее сторону, как бинокли и лорнеты направляются на нее, как по зале пробегает шепоток. Сначала заинтересованный, потом восхищенный.

Сэр Эдгар Кларкинг, дородный хозяин дома, встретил их с распростертыми объятиями.

– Гектор! Матильда! Черт возьми, как я рад! – гремел он. – А это… Боже правый! Да это же просто фея! Сильфида! Ваша племянница, надо полагать? Мисс Эверард?

Лорелайн сделала реверанс, чувствуя, как пылают ее щеки.

– Очень приятно, сэр Эдгар.

– И мне, дитя мое, и мне! Леви! – крикнул он своему сыну, молодому человеку с румяным лицом. – Представь мисс Эверард обществу! Да смотри, не упусти ее – такие жемчужины на дороге не валяются!

Молодой мистер Кларкинг, смущенно и восхищенно пялясь на Лорелайн, поспешил предложить ей руку. Тетка, сияя от удовлетворения, кивнула им вслед.

Первые минуты стали для Лорелайн ослепительным, оглушительным водоворотом. Ее представляли то одной, то другой семье; дамы окидывали ее быстрым, изучающим взглядом, джентльмены – заинтересованным и явно одобрительным. К ней тут же выстроилась очередь из желающих пригласить ее на танец. Она ловила на себе восхищенные взгляды, слышала комплименты, произносимые вполголоса. Ее розовое платье мелькало в центре бальной залы, ее рука то и дело покоилась на руке какого-нибудь кавалера, ее имя переходило из уст в уста. Казалось, план сработал. Она была очаровательна, она была желанна, она была успехом.

Тетка, неотступно следовавшая за ней по пятам, словно тень, только подливала масла в огонь. Как только интерес к Лорелайн немного угасал, миссис Гронгер, с сладчайшей улыбкой, вступала в беседу.

– Ах, лорд Дэлтон, – обращалась она к пожилому, но важному на вид джентльмену. – Позвольте представить вам мою племянницу, мисс Лорелайн Эверард. Дочь покойного сэра Чарльза Эверарда. Да, да, из тех самых Эверардов. Воспитывалась, конечно, в строжайших традициях – языки, музыка, искусство вести беседу… О, она настоящая жемчужина! Наша семейная гордость!

Она говорила это с такой гордостью, словно сама выпестовала эту жемчужину, а не нашла на обочине жизни. Джентльмены почтительно целовали ручку Лорелайн, их взгляды выражали неподдельный интерес. Казалось, еще немного – и посыплются предложения.

И тогда миссис Гронгер, будто невзначай, между комплиментом ее танцам и восхищением ее прической, наносила свой коронный удар.

– Да, – вздыхала она с театральной нежностью, поглаживая руку Лорелайн. – Наша девочка – истинное сокровище. И, представьте, совершенно не испорчена богатством! Сэр Чарльз, ее отец, был человеком столь утонченным, что ценил лишь богатство духа и знаний. Его библиотека – бесценна! А что до мирской суеты… о, он презирал ее! Так что наша Лорелайн – бриллиант чистой воды, не отягощенный грубой оправой. Разве не восхитительно?

Этой фразы, произнесенной с убийственной искренностью, было достаточно. Глаза джентльменов мгновенно менялись. Восхищение в них медленно угасало, сменяясь холодной расчетливостью, разочарованием, а затем и вежливой скукой. Некоторые бормотали что-то о «чести познакомиться» и поспешно ретировались в сторону более «отягощенных» барышень. Другие, те, что победнее, еще какое-то время кружили с ней в танце, заглядывали в глаза, но их интерес уже был лишен той первоначальной пылкости. Бриллиант без оправы был прекрасен, но бесполезен. Все искали готовое украшение.

Лорелайн, еще несколько минут назад парившая на крыльях успеха, с ужасом наблюдала, как ее триумф рассыпается в прах. Каждый такой уход, каждый охладевший взгляд был для нее маленьким смертельным уколом. Она продолжала улыбаться, продолжала танцевать, но ее улыбка застыла маской, а в глазах поселилась паника. Она была всего лишь красивой оберткой, которую разглядели и отложили в сторону, обнаружив, что внутри пусто.

Вскоре она заметила новую тактику тетки. Та стала представлять ее джентльменам более зрелого возраста – зажиточным сквайрам с проседью на висках и солидным брюшком, или же совсем уж пожилым вдовцам, чей взгляд был лишен восхищения и выражал лишь практичную оценку. Эти мужчины смотрели на нее как на красивый предмет обстановки, способный украсить их дом и родить им наследников. Их комплименты были тяжеловесны и лишены поэзии, их внимание – назойливо и собственнически.

Оркестр заиграл вальс. Лорелайн стояла у стены, и вдруг обнаружила, что очередь из кавалеров иссякла. Молодые люди, еще недавно толпившиеся вокруг нее, теперь ухаживали за другими девушками – может быть, не столь ослепительными, но зато с понятными и надежными перспективами. Рядом с ней оказался лишь полковник Эшберн, недавно овдовевший мужчина лет пятидесяти, с красным лицом и густыми усами.

– Мисс Эверард, – произнес он, громко чмокнув воздух над ее рукой. – Позвольте воспользоваться моментом и насладиться вашим обществом. Черт возьми, вы сегодня просто затмили всех! Настоящая Диана!

Он пригласил ее на танец, и Лорелайн, не имея возможности отказаться, позволила увести себя в вихрь вальса. Полковник держал ее слишком близко, его рука на ее талии была тяжелой и властной, а его разговор состоял из бесконечных рассказов об охоте, лошадях и своих поместьях.

– …и там, знаете ли, прекрасные виды на долину, – гремел он ей прямо в ухо, опаляя ее щеку табачным дыханием. – И дом солидный, двадцать комнат. Только пустовато как-то стало после кончины бедной Мэри. Женскую руку чувствовать не мешало бы. Хозяйку. И, конечно, наследника. Сына бы, понимаете ли!

Лора молча кивала, чувствуя, как ее тошнит от запаха его одеколона, от его притязаний, от всей этой ужасной, унизительной игры. Она видела, как на нее смотрят некоторые дамы – с смесью жалости и злорадства. Они все понимали. Они видели крах.

Танец закончился. Полковник, поблагодарив ее, снова громко чмокнул ее руку и отошел, пообещав «непременно навестить». Лорелайн осталась одна. Музыка, смех, голоса – все слилось для нее в один оглушительный гул. Она чувствовала себя выставленной на позор. Ее красивое платье вдруг стало казаться ей кричащим и пошлым, прическа – нелепой и тяжелой. Она была уличной певичкой, наряженной в королевские одежды, и все это видели.

Именно в этот момент отчаяния ее взгляд упал на девушку, стоявшую в стороне от общего веселья. Она была одета в простое, но милое платье небесно-голубого цвета, ее светлые волосы были убраны без сложных ухищрений, а на круглом, миловидном лице с веснушками играла открытая, доброжелательная улыбка. Она что-то живо обсуждала с пожилой дамой, жестикулируя и смеясь. В ее манерах не было и тени светской жеманности; она была естественна и полна жизни.

И что самое удивительное – к ней тоже почти не подходили кавалеры. Видимо, ее простое происхождение и скромное приданое также делали ее не самой завидной партией. Но в отличие от Лорелайн, эта девушка, казалось, абсолютно не переживала по этому поводу и наслаждалась зрелищем.

Их взгляды встретились. Девушка в голубом улыбнулась Лорелайн своей открытой, дружелюбной улыбкой. И в этой улыбке не было ни оценки, ни зависти, ни злорадства – лишь простое, человеческое участие и легкое любопытство.

Лорелайн, сама того не осознавая, ответила ей слабой, уставшей улыбкой. Это был первый искренний жест, который она видела за весь этот бесконечно долгий, мучительный вечер.

Внезапно тетка снова возникла рядом, ее лицо было бледным от сдержанной ярости.

– Ну, что ж, – прошипела она, беря Лорелайн под локоть с такой силой, что та вздрогнула. – Похоже, твои чары действуют не на всех. Или ты сама сделала что-то не так? Слишком высокомерна? Слишком молчалива? Надо было больше улыбаться, больше кокетничать! Завтра же начнем уроки флирта. А сейчас пойдем. Пора закреплять успех там, где он еще возможен.

Она потянула Лорелайн в сторону группы пожилых джентльменов, но та на мгновение замерла.

– Простите, тетя, – проговорила она, чувствуя, что еще мгновение – и она расплачется или просто упадет в обморок. – У меня… у меня кружится голова. Позвольте мне минуту отойти, глотнуть воздуха.

Не дожидаясь ответа, она вырвала руку и почти побежала прочь, стараясь не смотреть ни на кого, пробираясь сквозь толпу к арочному проему, ведущему в соседнюю, меньшую гостиную.

Она прошла в нее и остановилась, прислонившись к косяку и делая глубокие, прерывистые вдохи. Здесь было тише, почти безлюдно. И тут она увидела, что она не одна. В кресле у большого окна, выходившего в сад, сидела та самая девушка в голубом. Она с интересом разглядывала веер и что-то оживленно обсуждала с пожилой дамой.

Увидев заплаканные глаза Лорелайн и ее расстроенное лицо, девушка замолчала. Ее выражение стало участливым. Она что-то сказала своей спутнице, та кивнула, и девушка в голубом поднялась и сделала несколько шагов навстречу Лорелайн.

– Вы неважно себя чувствуете, мисс? – раздался у нее над ухом мягкий, заботливый голос. – Не принести ли вам стакан лимонада? Или, может, вам просто нужно присесть?

Лорелайн подняла на нее глаза. И в этот миг она поняла, что ее первый бал, начавшийся как триумф, закончился полным и безоговорочным крушением всех надежд. Но, возможно, он принес ей нечто иное – возможность простой, человеческой дружбы. Она увидела в глазах незнакомки не расчет, а искреннее участие.

– Благодарю вас, – прошептала Лорелайн, и ее голос дрогнул. – Я… я просто немного устала от духоты.

– Я прекрасно понимаю, – девушка тепло улыбнулась. – Иногда все это бывает слишком утомительно. Позвольте представиться – я Энни Кларк. А это – моя тетушка, миссис Нортон.

И перед тем, как окончательно разрыдаться или сбежать, Лорелайн увидела, как Энни Кларк по-дружески протягивает ей руку. И это был самый честный жест за весь вечер.

4 глава

Несколько мгновений Лорелайн просто стояла, прислонившись к дверному косяку и пытаясь совладать с предательской дрожью в коленях и подступившими к горлу слезами. Вежливое участие в голосе незнакомки подействовало на нее сильнее, чем все унизительные взгляды и расчетливые комплименты вечера. Оно обезоружило и растрогало одновременно.

– Благодарю вас, мисс Кларк, – наконец выдохнула она, выпрямляясь и делая над собой усилие, чтобы принять вид если не совершенно спокойный, то хотя бы достойный. – Я уже почти пришла в себя. Просто… небольшое переутомление.

Энни Кларк смотрела на нее с неподдельным, живым участием, и в ее взгляде не было ни капли того оценивающего холода, к которому Лорелайн уже успела привыкнуть в Гринторн-Мэнор.

– О, конечно! – воскликнула она. – Это ведь ваш первый бал в нашем обществе? Это всегда волнительно! И немного пугающе. Когда я впервые вышла в свет, я всю ночь перед этим не спала, а потом на балу перепутала фигуры в кадрили и наступила на ногу бедному викарию! – Она звонко рассмеялась своему воспоминанию, и ее смех был таким искренним и заразительным, что Лорелайн невольно улыбнулась в ответ.

– Со мной, к счастью, пока ничего столь ужасного не случилось, – заметила Лорелайн, чувствуя, как ледяной комок в груди понемногу тает.

– Тем лучше! – Энни лукаво подмигнула. – Но вечер еще не окончен. Послушайте, не хотите ли присесть? Моя тетушка, миссис Нортон, как раз собиралась прогуляться по оранжерее, а мне ужасно хочется с кем-нибудь поболтать. Вы не составите мне компанию?

Лорелайн с облегчением кивнула. Мысль вернуться в бальную залу, под взгляд тети Матильды, была для нее невыносима. Да и общество этой живой, непосредственной девушки казалось ей сейчас единственным спасением от охватившего ее отчаяния.

Они устроились на небольшом диванчике, скрытом от посторонних глаз высокой ширмой с изображением павлинов. Энни тотчас же принялась оживленно болтать, словно они были старыми приятельницами, а не только что познакомившимися.

– Вы просто не представляете, как я рада, что вы появились! – говорила она, разглядывая Лорелайн с добродушным любопытством. – Здесь, знаете ли, все уже давным-давно друг другу приелись. Все друг про друга все знают, все сплетни пережеваны по сто раз. А вы – новенькая! Загадочная незнакомка из Лондона! Это же так романтично!

Лорелайн с горькой иронией подумала, что в ее положении нет ничего романтического, но промолчала, лишь вежливо улыбнулась.

– Боюсь, мое появление вызвало скорее недоумение, чем восхищение, – заметила она осторожно.

– Вздор! – махнула рукой Энни. – Вы всех очаровали! Я видела, как на вас смотрят мужчины. Особенно молодые. Вы сегодня просто сияли! Это платье… этот цвет вам невероятно идет!

Лорелайн опустила глаза, снова чувствуя себя неловко в этом нарядном, но чужом одеянии.

– Это… заслуга моей тетушки. Она позаботилась о моем туалете.

– Ах, да, миссис Гронгер! – воскликнула Энни, и на ее лице на мгновение мелькнуло нечто, похожее на понимание. – Она, конечно… очень деятельная особа. Все время что-то устраивает. – Она понизила голос, хотя вокруг никого не было. – Она, надо полагать, активно ищет вам партию?

Вопрос был задан с такой непосредственной прямотой, что Лорелайн даже растерялась. В свете подобные темы обычно обходили намеками и иносказаниями.

– Я… я полагаю, да, – с трудом выговорила она. – Мое положение… обязывает.

Энни вздохнула, и ее оживленное личико вдруг стало серьезным.

– Понимаю. У меня у самой приданое не ахти какое. Папа – всего лишь сквайр, да и то не самый богатый. Так что я тоже не первая невеста в графстве. – Она снова повеселела. – Но я не унываю! Как говорит моя няня, счастье приходит тогда, когда его совсем не ждешь. Главное – быть на виду и всегда улыбаться!

Лорелайн смотрела на свою новую знакомую с растущим изумлением. Та говорила о своем незавидном положении с такой легкостью и беспечностью, словно это была не трагедия всей жизни, а всего лишь мелкая неприятность, вроде внезапного дождя во время пикника.

– Вы… вы находите это не трудным? – не удержалась она спросить. – Все эти… смотрины, оценивающие взгляды?

Энни рассмеялась.

– О, еще как! Иногда хочется взять и убежать куда подальше! Но что поделать? Таков наш удел. Мы должны терпеть и надеяться. А чтобы не сойти с тоски, нужно находить в этом свои радости. Например, сплетничать! – Она снова понизила голос до конспиративного шепота. – Хотите, я расскажу вам все самое интересное про наших кавалеров? Чтобы вы знали, с кем имеете дело?

Не дожидаясь ответа, она принялась с неподражаемым комизмом и живостью описывать достоинства и недостатки всех более-менее заметных молодых людей в округе. Этот – скучнее осенней погоды, но зато его отец владеет полудюжиной угольных шахт. Тот – пылок и хорош собой, но вечно проигрывается в карты и уже промотал половину наследства. Вон тот рыжеволосый – милейшей души человек, но ужасно заикается, и с ним невозможно станцевать весь танец, не покраснев от жалости и смущения.

Лорелайн слушала ее, и постепенно ее собственные горести и унижения начали отступать на второй план, уступая место смеху и легкому, почти девичьему любопытству. Энни была прекрасной рассказчицей, и ее светская хроника, хоть и была несколько легкомысленной, давала Лорелайн куда более ясное представление о местном обществе, чем все наставления тетки.

– …а вот тот, в синем мундире, – продолжала Энни, кивая в сторону бальной залы, – капитан Фентон. Говорят, он сделал предложение мисс Драммонд, но ее отец отказал, потому что у капитана нет ничего, кроме долгов и военной славы. Бедняга! Он такой отчаянный! Говорят, на дуэли убил двух человек!

Лорелайн содрогнулась.

– Какой ужас!

– Романтично! – поправила ее Энни. – Но, увы, совершенно непрактично. Папа говорит, что дуэли – это глупость, а долги – позор. Так что капитану вряд ли скоро найдут жену. Хотя он и красив, не правда ли?

Разговор тек легко и непринужденно. Энни перескакивала с темы на тему, то жалуясь на отсутствие достойных кавалеров, то с восторгом описывая последние моды из Лондона, то вспоминая забавные случаи с местных праздников. Лорелайн ловила себя на том, что начинает расслабляться и по-настоящему отдыхать душой. Впервые за долгие недели она чувствовала себя не обузой или товаром, а просто молодой девушкой, болтающей с подругой.

– А вас самих ничто не привлекает? – осторожно поинтересовалась Лорелайн. – Никто из джентльменов не вызвал… особого интереса?

Энни на мгновение задумалась, и ее обычно веселое личико стало серьезным.

– Честно? Нет. Ну, то есть все они очень милы, конечно. Но… – она взмахнула рукой, словно отгоняя надоевшую муху. – Я хочу чего-то большего, понимаете? Не просто выйти замуж, потому что так надо. Я хочу… ну, не знаю… судьбу! Приключение! Настоящее чувство! Как в романах! – Она снова рассмеялась, но на сей раз в ее смехе слышалась легкая грусть. – Глупо, да? Моя матушка говорит, что я слишком много читаю и что мне пора спуститься с небес на землю.

– Это не глупо, – тихо, но твердо сказала Лорелайн. Ее собственная, невысказанная тоска отозвалась в словах новой знакомой. – Я… я понимаю вас.

Их взгляды встретились, и между ними пробежало мгновение полного взаимопонимания. Они были так непохожи – сдержанная, гордая аристократка и непосредственная, веселая дочь сквайра, – но их объединяло общее чувство безысходности и тайная жажда чего-то большего, чего-то настоящего.

– Вот видите! – обрадовалась Энни. – Я так и знала, что мы найдем общий язык! А то все кругом такие практичные, такие скучные! Только и думают о выгодных партиях и размерах состояний. Просто тошнота!

Она помолчала немного, разглядывая сложенный веер, а потом снова повернулась к Лорелайн с оживленным лицом.

– А знаете, раз уж мы заговорили о романтике и судьбе… – она снова понизила голос до шепота и наклонилась так близко, что Лорелайн почувствовала легкий аромат лаванды, исходивший от ее волос. – Я недавно узнала кое-что совершенно невероятное! Такую тайну! Практически колдовство!

Лорелайн с легким недоумением подняла бровь. Легкомыслие Энни, казалось, не знало границ.

– Колдовство? – переспросила она с вежливым скепсисом.

– Ну да! Ну, или не совсем колдовство… а такое… древнее поверье! – Энни захлебывалась от восторга, ее глаза сияли. – Мне рассказала об этом наша старая служанка, Молли. Она у нас всякие старинные предания знает. Так вот, она говорит, что есть особый способ… узнать своего суженого. Или даже… призвать его!

Лорелайн невольно улыбнулась. Суеверия простых служанок казались ей порождением невежества и скуки.

– И каков же этот способ, мисс Кларк? Гадание на воске? На картах?

– Нет, нет, все гораздо интереснее! – Энни таинственно прикрыла веером рот. – Для этого нужно зеркало. Старое, желательно, в большой раме. И нужно проделать особый обряд ночью, при свете одной свечи. Тогда… тогда в зеркале появится лицо того, кому суждено стать вашим мужем!

Лорелайн почувствовала легкий, неприятный холодок вдоль спины. Неожиданно для самой себя она вспомнила свое большое зеркало в Гринторн-Мэноре, его старинную, волнистую поверхность, и то мимолетное ощущение, что в его глубине мелькнуло что-то чужое.

– Мисс Кларк, уверена, это всего лишь нелепая сказка, чтобы пугать детей, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо.

– А я попробовала! – с торжеством объявила Энни.

Лорелайн смотрела на нее, не веря своим ears.

– Вы… вы проделали этот обряд?

– Ну конечно! – рассмеялась та. – Прошлой ночью. И знаете, что? Я вроде бы даже что-то увидела! Правда, было очень темно, и свеча мигала… Мне почудилось какое-то лицо. Незнакомое. Но симпатичное! – Она снова засмеялась, но на сей раз в ее смехе слышалась легкая нотка смущения. – Хотя, скорее всего, это была просто тень или игра света. Но было так забавно и жутко одновременно! Настоящее приключение!

Лорелайн молчала, подавленная этой невероятной откровенностью. Подобная легкомысленность граничила с неприличием. Приличная барышня не должна была даже помышлять о таких темных и сомнительных вещах.

– И вы не испугались? – наконец выдавила она.

– Немного. Но ведь это же так романтично! – настаивала Энни. – Подумайте только – узнать свою судьбу! Увидеть его лицо! Разве не чудесно? Конечно, – она вдруг сменила тон на более практичный, – это все, вероятно, чепуха. Но почему бы не попробовать? Хуже-то не будет! А вдруг… – она снова загадочно понизила голос, – вдруг это и правда работает?

В этот момент из бальной залы донеслись первые аккорды полонеза. Энни встрепенулась.

– О, мне пора! Меня, наверное, уже ищут. Тетушка наверняка хочет представить меня какому-нибудь занудному кузену из Лондона. – Она поднялась и поправила складки своего платья. – Было так приятно с вами поболтать, мисс Эверард! Право, мы должны стать друзьями! Вы ведь останетесь в наших краях?

– На неопределенное время, – уклончиво ответила Лорелайн, тоже поднимаясь.

– Прекрасно! Тогда вы просто обязаны приехать к нам в гости! Мы живем совсем рядом, в Хоуторн-Коттедже. Я покажу вам наши сады, хоть сейчас в них и не на что смотреть, и мы сможем поболтать еще! И, конечно, обсудим все новости! – Она лукаво подмигнула. – До скорого!

И прежде, чем Лорелайн успела что-либо ответить, Энни уже скрылась за ширмой, оставив после себя лишь легкое облачко аромата лаванды и вихрь противоречивых мыслей.

Лорелайн еще несколько минут простояла одна, пытаясь осмыслить их странный разговор. Легкомысленная болтовня Энни о зеркале и суженом казалась ей смешной и нелепой. Глупые суеверия, не более того. Но почему-то именно эта часть их беседы засела у нее в памяти глубже всего. Образ старого зеркала, таящего в себе какую-то тайну, не давал ей покоя.

Она медленно направилась обратно в бальную залу, стараясь держаться в тени. Вечер близился к концу. Пары все еще кружились в танцах, но энергия и оживление уже пошли на спад. Дамы выглядели уставшими, кавалеры – слегка скучающими. Лорелайн заметила тетку. Та стояла в окружении нескольких пожилых дам и с холодным, неодобрительным выражением лица наблюдала за ее приближением.

– А вот и наша пропажа, – произнесла миссис Гронгер, когда Лорелайн подошла достаточно близко. – Мы уже начали волноваться, не случилось ли с тобой чего, Лорелайн. Ты отсутствовала довольно долго.

– Я прошу прощения, тетя. Мне нужно было отдохнуть от духоты, – тихо ответила Лорелайн.

– От духоты, – повторила тетка с ледяной усмешкой. – Пока ты «отдыхала», мистер Хелфилд, тот самый, что владеет суконными мануфактурами в Лидсе, выразил желание с тобой познакомиться. А когда тебя не оказалось на месте, он пригласил на танец мисс Паркер. У которой, надо заметить, приданое хоть и не большое, но зато есть.

Укол был точен и болезнен. Лорелайн опустила глаза.

– Я сожалею.

– Сожаления нам ни к чему, – отрезала миссис Гронгер. – Нам нужны действия. Завтра мы с тобой серьезно поговорим о твоем поведении. А сейчас иди, попрощайся с леди Кларкинг. Пора ехать. Ты и так уже достаточно навредила своей репутации своим отсутствием.

Обратная дорога в Гринторн-Мэнор прошла в гробовом молчании. Мистер Гронгер, наевшийся и напившийся, благополучно заснул, посапывая в углу кареты. Миссис Гронгер сидела неподвижно, уставившись в темное окно, и ее лицо в мерцающем свете фонаря казалось высеченным из мрамора. Лорелайн не решалась вымолвить ни слова.

Войдя в свой дом, тетка, не поворачиваясь, бросила на прощание:

– Я ожидаю тебя завтра в гостиной в девять утра. Не опаздывай.

Лорелайн молча кивнула и поднялась в свою комнату. Служанка уже разожгла в камине огонь и приготовила ночной чепец и кружевную кофту. Сбросив с себя ненавистное розовое платье, Лорелайн с облегчением надела простой ночной наряд. Она чувствовала себя уставшей до изнеможения, но сон не шел.

Она подошла к большому зеркалу, тому самому, что висело напротив ее кровати. При свете единственной свечи ее отражение казалось бледным и размытым, почти призрачным. Она смотрела на свои уставшие глаза, на темные круги под ними, на следы слез, которые она так и не смогла сдержать до конца.

«Призвать суженого…» – прошептала она, и слова Энни прозвучали в тишине комнаты зловещим эхом.

Она провела пальцем по холодной поверхности стекла. Оно было просто куском полированного материала, обрамленным в старую, потертую позолоту. Ничего таинственного, ничего мистического. Просто вещь.

Но почему-то ей вдруг вспомнился тот мимолетный отсвет, что она увидела в нем в первый вечер. И ей стало не по себе. Она резко отвернулась от зеркала, погасила свечу и залезла в постель, натянув одеяло до самого подбородка.

За окном выл ветер, и его завывание звучало как чей-то насмешливый, злой шепот. Лорелайн закрыла глаза, пытаясь прогнать прочь глупые, навеянные усталостью и отчаянием мысли. Но образ зеркала, темного и бездонного, стоял у нее перед глазами. И в его глубине, ей чудилось, таилось что-то… или кто-то.

«Чепуха, – строго сказала она себе. – Полная чепуха. Я не ребенок, чтобы верить в сказки».

Но, повернувшись на другой бок и пытаясь заснуть, она не могла отделаться от навязчивой мысли: а что, если Энни права? Что если существует хоть один, пусть даже самый призрачный, самый безумный шанс избежать той участи, которую так хладнокровно готовят для нее Гронгеры?

Отчаяние – плохой советчик, но в ту ночь оно стало для Лорелайн единственным спутником. И оно нашептывало ей о зеркалах, свечах и судьбе.

5 глава

Несколько дней, последовавших за балом, тянулись для Лорелайн в тягостном, монотонном ритме, напоминая похороны ее былых надежд. Утро начиналось с неизменного вызова в гостиную к тетке, где та, над чашкой крепкого чая, подвергала ее строгому разбору и наставляла на будущее. Миссис Гронгер была беспощадна в своем анализе.

– Твое поведение на балу, Лорелайн, оставляло желать лучшего, – заявила она в первую же встречу. – Сначала ты вела себя достаточно прилично, привлекая должное внимание. Но затем твое внезапное исчезновение и тот меланхоличный вид, с которым ты вернулась, несомненно, были замечены и истолкованы не в твою пользу. Легкомыслие и излишняя чувствительность – пороки, непростительные для женщины в твоем положении.

Лорелайн молча слушала, уставившись в узор персидского ковра у своих ног. Она не стала оправдываться и рассказывать о встрече с Энни Кларк, справедливо полагая, что тетка лишь презрительно фыркнет на ее «легкомысленную болтовню с дочерью провинциального сквайра».

– Впредь ты будешь неотлучно находиться при мне, – продолжала тетка. – И выражать живой, но скромный интерес к беседе. Никаких уходов в себя и меланхолических вздохов. Ты должна казаться жизнерадостной и увлеченной. Достаточно увлеченной, чтобы заинтересовать собеседника, но не настолько, чтобы прослыть ветреной особой. Чувствуешь разницу?

Лорелайн чувствовала лишь то, что ее заставляют играть роль, ей абсолютно не свойственную. Она была прирожденной наблюдательницей, а не актрисой.

Обеды и ужины проходили в том же духе. Мистер Гронгер, если и заговаривал с племянницей, то лишь для того, чтобы в очередной раз посетовать на дороговизну содержания незамужних девиц или рассказать анекдот, который Лорелайн находила грубым и пошлым. Он уже открыто называл ее «дорогостоящим проектом» и «капризом своей супруги».

Единственным лучом света в этом царстве расчетливого прагматизма стала короткая записка от Энни Кларк, доставленная на следующий день после бала через служанку Бетти. Бумага была розовой, испещренной забавными завитушками и благоухала духами.

«Дорогая мисс Эверард!

Надеюсь, Вы не сочтете меня навязчивой, но я не могла не написать и сказать, как я была рада нашему знакомству! Мне показалось, мы сразу нашли общий язык, а это такая редкость в нашем скучном обществе! Я уже уговорила мама написать Вашей тетушке и пригласить Вас с визитом к нам в Хоуторн-Коттедж в среду на чай. Очень на это надеюсь!

Преданная Вам,

Энни Кларк».

Сердце Лорелайн учащенно забилось при виде этого послания. Возможность вырваться из мрачного Гринторн-Мэнора, провести несколько часов в обществе живой и не осуждающей ее девушки казалась ей настоящим подарком судьбы.

Однако ее надежды были разрушены в тот же вечер. Миссис Гронгер, получившее официальное приглашение от леди Кларк, надолго задумалась, а затем изрекла свой вердикт.

– Визит к Кларкам… Гм. Семья, конечно, не блещет знатностью, но состояние у сэра Кларка солидное, а связи в графстве обширные. Их благосклонность может быть полезной. Но ехать в среду – значит пропустить визит к семье Фарнсби. Старый Фарнсби – главный арендатор наших земель, и его сын… – она многозначительно посмотрела на Лорелайн, – как раз недавно вернулся из Оксфорда и вступил во владение небольшим поместьем. Его нужно обязательно заполучить. Так что Кларкам мы вежливо откажем. Назначим визит на следующей неделе.

Лорелайн почувствовала, как внутри у нее все сжалось от обиды и разочарования. Ее собственные желания, ее потребность в простом человеческом общении снова не имели никакого значения. Она была всего лишь пешкой в большой игре тетки.

В среду они действительно отправились с визитом к Фарнсби. Поместье их было аккуратным и ухоженным, но дышало таким же скучным практицизмом, как и его хозяева. Молодой мистер Фарнсби, Эдмунд, оказался худощавым молодым человеком с острым носом и таким же острым, пронизывающим взглядом. Он был вежлив, учтив, и беседа его была наполнена умными ремарками о состоянии сельского хозяйства, новых методах севооборота и ценах на шерсть.

Он явно интересовался Лорелайн, но его интерес был лишен всякой романтики. Он расспрашивал ее о ее взглядах на ведение домашнего хозяйства, о том, как она представляет себе обязанности жены помещика, и даже поинтересовался, сильна ли ее конституция и не подвержена ли она простудам, ибо климат в Йоркшире суров и требует крепкого здоровья.

Лорелайн отвечала односложно, чувствуя себя на собеседовании на должность экономки, а не на свидании с потенциальным женихом. Ее тетка, однако, была в восторге.

– Вот это партия! – сказала она Лорелайн на обратном пути, потирая руки от удовлетворения. – Здравомыслящий, практичный молодой человек с ясными видами на будущее! И состояние у него пусть и не огромное, но стабильное. Земля, ферма… Все свое, надежное. Он явно заинтересован. Нужно будет пригласить его к нам на обед.

Лорелайн молча смотрела в окно кареты, чувствуя, как ее будущее медленно, но верно затягивается серой, унылой пеленой. Она представляла себе жизнь с мистером Фарнсби – бесконечные разговоры об урожаях, счетные книги, практичные подарки и полное отсутствие поэзии. Это была бы тихая, мирная, обеспеченная жизнь. И абсолютно безрадостная.

Следующий удар ожидал ее в субботу. Семью Гронгер пригласили на званый обед к их соседям, семье Мэйфилд. Мэйфилды считались одним из самых знатных и богатых семейств в округе, и приглашение к ним было знаком особого расположения.

Лорелайн, наученная горьким опытом, на этот раз позволила тетке надеть на себя еще более роскошное платье – на этот раз бледно-лилового шелка, отделанное кружевами. Ее снова завили и убрали цветами. Она выглядела, как драгоценная фарфоровая куколка, и чувствовала себя соответствующе.

Особняк Мэйфилдов поражал своим величием и богатством. Все здесь дышало деньгами – старинными, унаследованными, а не заработанными. Воздух был пропитан ароматом дорогих цветов и воска. Гости были подобраны с безупречным вкусом – дамы в туалетах от лучших лондонских портных, джентльмены с безукоризненными манерами.

И именно здесь Лорелайн с предельной ясностью осознала всю глубину своей отверженности.

Первоначально ее появление, как и на балу, вызвало фурор. На нее смотрели с интересом и восхищением. Молодые люди искали с ней беседы, дамы любезно улыбались. Но тетка, окрыленная предыдущим относительным успехом с мистером Фарнсби, на этот раз перестаралась.

Она не просто намекала на отсутствие приданого – она буквально выставляла его напоказ, как некий уникальный, почти героический атрибут племянницы.

– …да, наша Лорелайн – истинная аристократка духа! – гремела она перед собравшимся вокруг нее кружком гостей. – Ее отец, сэр Чарльз, предпочел вложить все средства в образование дочери и пополнение своей знаменитой библиотеки, а не в грубое накопление капитала! Он воспитал ее для высшего общества, а не для рыночных торгов! Не правда ли, это восхитительно? Такой поступок требует недюжинной силы духа!

Лорелайн стояла рядом, и ей казалось, что на нее смотрят как на диковинную зверушку в клетке. Восхищенные взгляды сменились откровенным любопытством, затем – снисходительной жалостью и, наконец, – холодным безразличием. В этом обществе, где титулы и состояния передавались из поколения в поколение, бедность, даже самая аристократическая, считалась не романтическим жестом, а вопиющим неуважением к предкам и потомкам. Это был дурной тон. Это было позорно.

Один из молодых людей, красивый и самоуверенный, с высокомерной улыбкой поинтересовался:

– И сколько же именно томов насчитывает эта знаменитая библиотека, мисс Эверард? И оценивал ли ее кто-либо? Возможно, это все-таки состояние? Просто в несколько… неликвидной форме?

В голосе его слышалась такая откровенная насмешка, что Лорелайн покраснела до корней волос. Она попыталась что-то ответить, но слова застряли у нее в горле.

– О, я уверена, ее духовная ценность неизмерима! – поспешила вставить тетка, но было уже поздно. Волшебство рассеялось. Лорелайн из потенциальной невесты превратилась в предмет неудачной шутки.

К ней перестали подходить. Ее оставили в покое. Она сидела в углу гостиной на шелковом диване, сжимая в холодных пальцах недопитый бокал вина, и наблюдала, как кружится веселая, блестящая карусель света, к которой у нее не было ключа. Она была чужая. Всегда чужая.

Обратная дорога домой в тот вечер была самой молчаливой и самой мучительной. Миссис Гронгер не сказала ни слова. Она просто смотрела в окно, и на ее сжатых губах была написана такая ярость и такое разочарование, что Лорелайн физически ощущала их тяжесть.

Войдя в холл Гринторн-Мэнора, тетка медленно сняла перчатки и, не глядя на племянницу, произнесла ледяным тоном:

– Я не знаю, что тебе еще сказать, Лорелайн. Я предоставила тебе все возможности. Одела тебя, как куклу, вывозила в свет, представляла лучшим семействам. Ты обладаешь внешностью и манерами, чтобы свести с ума пол-Англии. Но ты… ты словно делаешь все возможное, чтобы все испортить. Твоя пассивность, твоя меланхолия… Это отталкивает. Это пугает. Мужчины ищут в жене не музу, не затворницу, а жизнеспособную, практичную спутницу. Ты же предлагаешь им лишь красивую оболочку, за которой скрывается… ничего.

Она сделала паузу, давая словам достигнуть цели.

– Мистер Фарнсби – твой последний шанс. И он далеко не идеален. Но он – единственный, кто проявил к тебе хоть какой-то интерес после твоих провалов. Я написала ему приглашение на завтрашний обед. И я ожидаю, что ты будешь мила, обходительна и проявишь к нему самый живой интерес. Понятно?

– Понятно, тетя, – прошептала Лорелайн, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног.

– Прекрасно. Теперь иди. Твое присутствие меня утомляет.

Лорелайн почти бегом поднялась в свою комнату. Она захлопнула за собой дверь, прислонилась к ней спиной и зажмурилась, пытаясь загнать обратно предательские слезы. Унижение, горечь, бессильная ярость – все смешалось в ней в один клубок. Она чувствовала себя загнанным зверьком, которого выставляют на торги, и который никому не нужен.

Ее взгляд упал на розовую, надушенную записку от Энни Кларк, лежавшую на туалетном столике. Она подошла, взяла ее в руки. Легкомысленные завитушки, беззаботный тон… Энни, с ее верой в приключения и судьбу, казалась теперь существом с другой планеты.

И вдруг, как вспышка, в ее отчаявшемся сознании всплыл их разговор. Зеркало. Суженый. Древнее поверье.

Это было безумием. Чистейшим, беспросветным безумием.

Но что ей оставалось? Разумные, практичные пути привели ее к краху. Мистер Фарнсби с его скучными разговорами об урожае представлялся ей теперь не спасением, а пожизненной каторгой.

Она подошла к своему письменному столику, достала лист бумаги, перо и чернила. Рука ее дрожала. Она чувствовала себя идиоткой. Но отчаяние было сильнее стыда.

«Дорогая мисс Кларк,

простите за беспокойство, но наша беседа на балу не выходит у меня из головы. Вы упоминали об одном старинном поверье… том, что связано с зеркалом. Мой интерес к фольклору и местным обычаям заставляет меня побеспокоить Вас с просьбой: не могли бы Вы поделиться более подробными сведениями? Мне бы хотелось записать этот обряд для моей коллекции народных преданий. Разумеется, я отношусь к этому как к забавному суеверию, но тем не менее…»

Она замолчала, понимая, насколько слаба и неправдоподобна ее ложь. Кто поверит, что она, с ее классическим образованием, вдруг увлеклась деревенскими суевериями? Но переписывать письмо уже не было сил.

«Буду бесконечно признательна за любые детали. Какой именно обряд? В какое время его следует проводить? Требуются ли какие-то особые слова или предметы?

Искренне Ваша,

Лорелайн Эверард».

Она запечатала письмо и позвонила в колокольчик. Вошла Бетти.

– Бетти, – тихо сказала Лорелайн, протягивая ей письмо. – Это для мисс Кларк, в Хоуторн-Коттедж. Можешь как-нибудь незаметно передать его? Без ведома миссис Девлин?

Бетти, широко раскрыв глаза, кивнула.

– Так точно, мисс. Мой брат как раз завтра едет в ту сторону. Он передаст.

– Спасибо, Бетти. И… пожалуйста, никому ни слова.

– Будьте спокойны, мисс.

На следующий день, пока Лорелайн пыталась быть «милой и обходительной» с невыносимо скучным мистером Фарнсби за обедом, ее письмо уже было доставлено. А к вечеру, когда визитер наконец-то уехал, а тетка удалилась в свои апартаменты, чтобы записать в дневник «обнадеживающие успехи», Бетти проскользнула в комнату Лорелайн с ответом.

Конверт от Энни был таким же легкомысленным, но на сей раз испещренным восклицательными знаками и подчеркиваниями.

«Дорогая мисс Эверард!

Вы не представляете, как я была поражена и ОБРАДОВАНА Вашим письмом!!! Я так и знала, что Вы человек редкой души и глубокого романтизма! Конечно, я все расскажу! Только это должна быть строжайшая тайна между нами, Вы ведь понимаете? Мама пришла бы в ужас!

Итак, слушайте внимательно! Мне все рассказала наша старая Молли, а она знает такие вещи!..»

Далее следовало подробное, эмоциональное и немного путаное описание обряда. Нужно было дождаться полночи. Поставить перед зеркалом зажженную свечу (обязательно восковую, сальную нельзя!). Расчесать волосы (деревянным гребнем, а не металлическим). Смотреть в самую глубь зеркала, не мигая, и трижды прошептать особые слова:

«Зеркало-зеркало, в ночи горя,

Суженного мне покажи,

Чье сердце бьется в такт моему,

Чью душу я ищу во тьме».

После этого, по словам Молли, в стекле должно было проступить лицо суженого. Энни предупреждала, что нельзя пугаться и нельзя оборачиваться, если послышатся какие-то звуки. И ни в коем случае нельзя тушить свечу самой – нужно дождаться, пока она догорит сама.

«Я, конечно, не уверена, что это правда, – заканчивала Энни, – но было так забавно и жутко! Будьте осторожны, дорогая мисс Эверард, и напишите мне, что выйдет! Я умру от любопытства!

Ваша преданная подруга,

Энни».

Лорелайн перечитала письмо несколько раз. Ее руки снова стали холодными и влажными. Это было еще более безумно, чем она предполагала. Детские страшилки. Деревенская магия.

Она скомкала письмо и хотела было швырнуть его в камин, но остановилась. Полночь. Зеркало. Свеча. Эти слова звучали в ее уме навязчивой мелодией.

Вечер тянулся мучительно долго. За ужином тетка снова говорила о мистере Фарнсби, строя планы на будущее, которое представлялось Лорелайн все более безрадостным. Она почти ничего не ела, механически отвечая на вопросы.

Наконец, она смогла удалиться в свою комнату под предлогом страшной усталости. Она закрыла дверь на ключ – впервые за все время своего пребывания здесь.

Комната была погружена в темноту и тишину. Только часы в гостиной внизу пробили одиннадцать. До полуночи оставался целый час.

Она нервно ходила взад-вперед по ковру, потом подошла к зеркалу. В лунном свете, пробивавшемся сквозь щели ставней, оно выглядело темным, загадочным, почти зловещим. Просто стекло. Старое стекло. И все же…

Отчаяние снова накатило на нее, горькое и всепоглощающее. Она осталась совсем одна. Без будущего. Без надежды. Ее ждала жизнь с человеком, который видел в ней лишь практичную хозяйку и мать своих детей. Жизнь без любви, без страсти, без смысла.

Что ей терять? Ничего. Абсолютно ничего.

Решение пришло внезапно и с пугающей ясностью. Она сделает это. Не потому, что верит в эту чушь. А потому, что это будет ее маленький, тихий бунт. Ее протест против холодного, расчетливого мира Гронгеров. Ее последняя, отчаянная попытка поверить в чудо, даже если это чудо – всего лишь глупое суеверие.

Она нашла в ящике комода толстую восковую свечу, припасенную на случай шторма. Достала свой деревянный гребень. Подошла к зеркалу.

Часы внизу пробили полночь. Глухой, протяжный звук, словно похоронный звон, прокатился по спящему дому.

С замирающим сердцем Лорелайн зажгла свечу. Пламя затрепетало, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. Ее собственное отражение в зеркале казалось призрачным и нереальным.