Призрак Мельпомены бесплатное чтение

Глава 1

Предложение было настолько заманчиво, что даже не верилось. Это было ясно с самого начала. Возможности не валятся на нас с неба, их приходится вырывать зубами и когтями. Ведь я это прекрасно знала. Хотя все‑таки мне хотелось в этом ошибиться.

В то утро дождь, подобно раскричавшемуся младенцу, упорно не хотел утихать. Зонта у меня не было. Поскольку на омнибусе можно было преодолеть лишь часть пути, к моменту своего появления у высоких белых домов я уже насквозь промокла.

Чуть раньше я наступила в лужу, и теперь в левом ботинке хлюпала вода. Я замедлила шаг, дабы убедиться, что иду в верном направлении, но сквозь пелену измороси разглядеть номера домов было сложно.

Некоторое время я бродила, слушая, как капает вода с карнизов, и забавляя себя мыслью о том, чтобы развернуться и отправиться домой. Но наша семья и без того нанесла этим людям серьезную обиду. Лучше уж увидеться с хозяйкой и после получить небольшую передышку, чем прямо сейчас вернуться в тесную комнатенку, где дел всегда невпроворот.

Когда мне наконец удалось отыскать дом под номером тринадцать, оказалось, что он ничем не отличается от соседних домов: три этажа, стены из белого кирпича и сланцевая крыша с мансардными окнами. Из окошка детской на самом верху выглядывала девочка лет шести с ангельским личиком. Стекавшие по стеклу капли дождя издалека походили на струящиеся по пухлым щечкам слезы. Я махнула ей рукой. Девочка не успела ответить на мое приветствие, потому что в окне появилась чья‑то рука, повернула ее за плечо и плотно задернула штору.

Меня это не удивило. Люди благородного происхождения приучают своих детей к сдержанности с самого юного возраста, и, возможно, правильно делают.

Дверь парадного входа блестела черным лаком, как начищенный ботинок. Такие, как я, туда заходить не должны. Поэтому я ухватилась за скользкие металлические перила и спустилась по лестнице в цокольную часть дома. Не сказать, что я нервничала; нервное возбуждение подразумевает надежду на благополучный исход. Я же просто устало тащилась, как загнанная лошадь на живодерню. Хоть миссис Дайер и оформила свою просьбу в виде приглашения на чай, в действительности это могло быть лишь внешним проявлением благородного воспитания. Могло статься, что ничего хорошего она не скажет. Единственное, для чего она могла бы меня разыскивать, – это ради сообщения очередного плохого известия.

Я постучала в дверь черного хода. После длительного ожидания она открылась, и за ней показался прыщавый юноша.

– Чего вам?

– Я пришла к миссис Дайер.

Юнец смерил меня взглядом, начиная с обвисшего капюшона и заканчивая заляпанными грязью юбками.

– Что‑то непохоже.

Щеки у меня вспыхнули, причем скорее от гнева, чем от смущения. У меня выучка в два раза лучше, чем у него, и я уж точно умею вежливо принимать посетителей.

– Что ж, в таком случае пойдите и справьтесь у нее. Передайте, что пришла Дженни Уилкокс.

Мальчишка снова оглядел меня.

– Пожалуй, можете зайти, чтобы не стоять на дожде. Но я буду за вами приглядывать.

Он впустил меня в прокопченную кухню с пятнами сажи на стенах и уселся за длинный стол из сосновых досок. На чугунной кухонной плите кипела кастрюля. Я ожидала увидеть толпу слуг, подобно тому, как было в доме миссис Филдинг. Но здесь только этот юнец точил ножи и чистил столовое серебро.

Я встала у очага, чтобы немного обсохнуть. От одежды начал подниматься пар, и я почувствовала, как над ушами курчавятся волосы. Так происходило всегда при повышенной влажности. Вид у меня будет неряшливый. Хотя, может, это и неплохо. Ведь тогда миссис Дайер может и пожалеть брошенную на произвол судьбы замарашку.

Где‑то в глубине дома пробили часы. Десять – точное время назначенной встречи. Тут как по волшебству появился лакей в старомодной ливрее и напудренном парике.

– Сюда, пожалуйста.

Он повел меня из помещений для прислуги по длинному коридору, и всю дорогу нас сопровождал тихий шелест дождя. Дом выглядел элегантным и ухоженным. На приставных столиках между окнами красовались вазы со свежими цветами, на стене сияло зеркало. Из-за долгого перерыва в работе благородная обстановка вогнала меня в некоторое смущение. Неужели когда‑то такие просторные помещения и впрямь доставляли мне удовольствие?

Лакей бесшумно скользнул к двери рядом с напольными маятниковыми часами в самом конце коридора. Он постучал, сосчитал про себя до пяти, а затем открыл дверь.

Взору открылась отделанная бледно-зеленым ситцем гостиная. На окне стояли горшки с папоротником, и висела клетка с попугайчиками-неразлучниками. Камин не горел – в конце концов, был еще август, и потому место возле очага занимала пара фарфоровых собачек.

На диване, устремив взгляд на фарфоровые фигурки, сидела леди. Ее светло-каштановые волосы были уложены в высокую прическу, державшуюся при помощи гребней. На ней было бирюзовое платье с высоким воротником и модными, расходящимися книзу рукавами. Выходит, это и была отправившая мне письмо миссис Дайер. Жена владельца театра «Меркурий».

Лакей кашлянул.

– Мисс Уилкокс к вашим услугам, мадам.

Миссис Дайер медленно повернулась ко мне. Она была красива, слегка за сорок.

– Вот как, – произнесла она, улыбаясь ярко-красными губами. – Прошу, проходите. Садитесь.

Она подалась вперед и стала разливать чай из чайника, стоявшего перед ней на серебряном подносе. Руки у хозяйки дома дрожали. Чашка стучала о фарфоровое блюдце, как зубы от холода.

Но почему? Миссис Дайер находилась у себя дома. Она сама попросила меня прийти. У нее определенно не было никаких причин для беспокойства.

Я осторожно присела на краешек стула, стараясь, чтобы на обивке не осталось мокрого пятна. Не зная, что сказать, я хранила молчание.

– Это все, Джеймс, – обратилась она к лакею.

Тот отвесил низкий поклон и отступил назад, словно выходя из покоев королевы.

Миссис Дайер разбавила чай молоком.

– Я очень рада, что вы получили мое письмо, Дженнифер, – ведь я могу называть вас Дженнифер?

Я приняла чашку из ее холеных рук.

– Да, если вам угодно. – Это был единственно уместный ответ, хотя я бы предпочла, чтобы она меня так не называла. Обращение ко мне по имени подразумевало некоторую степень знакомства. Я ее совершенно не знала. Миссис Дайер впервые встретилась со мной взглядом. Глаза у нее были зелеными, как полынь.

– Вижу фамильное сходство. Вы похожи на брата.

Мои пальцы обвили ручку чашки.

– Простите меня, мадам, но… Не вполне понимаю, для чего вы позвали меня. Если Грег ушел из театра, задолжав вам деньги, я не могу… У меня нет…

Миссис Дайер оценивающе посмотрела на меня поверх своей чашки и аккуратно отпила. По всей видимости, она поняла, что я сказала ей чистую правду. Брат оставил нас без гроша, и мы едва сводили концы с концами.

– В действительности, мистер Уилкокс и впрямь взял больше, чем ему полагалось. Жалованье ему выплатили вплоть до следующего квартального дня. Но не подумайте, пожалуйста, что я пригласила вас ради того, чтобы стребовать его долг. Я бы хотела обсудить с вами более… деликатный вопрос.

Пульс у меня участился. Всякий раз, когда я считала, что разгребла учиненный братом погром, на поверхность всплывали все новые нечистоты. Неужели он и у своего бывшего работодателя что‑то украл? Возможно, руки у миссис Дайер дрожали по той же причине, что и у меня; быть может, это происходило оттого, что она с трудом сдерживала вызванную обидой ярость.

Я пила чай, стараясь выиграть время.

– Вам нравится бывать в театре, Дженнифер?

Ее вопрос застал меня врасплох.

– Очень нравится, когда выпадает возможность туда попасть. Я уже давно ничего не смотрела… Грег брал меня на балкон один или два раза, когда только начал работать у вас. Мы смотрели «Ист-Линн» и «Корсиканских братьев». – Теперь эти счастливые воспоминания стали вызывать у меня лишь досаду.

– Ах да! Очень трогательные произведения. – Выражение лица миссис Дайер потеплело. – Я не припоминаю, что видела вас тогда. Я не должна была узнать о вашем существовании, однако после того, как ваш брат сбежал с деньгами, слухи распространились по театру. Как филантроп я серьезно забеспокоилась, когда услышала, что мистер Уилкокс оставил семью в нужде. Мы в «Меркурии» лишились художника и субретки, но боюсь, что вам в результате этих печальных событий пришлось потерять гораздо больше.

Миссис Дайер даже близко себе не представляла, каково это было.

– Что такое суб… суб…

– Субретка? Так мы называем молодых актрис, которые исполняют второстепенные роли. Таких, как Джорджиана Милдмей.

Относительно Джорджианы мне на ум пришла парочка других эпитетов.

Дождь по-прежнему постукивал по карнизу. Чирикнул один из неразлучников в клетке. Миссис Дайер сделала еще глоток чаю.

Что ей могло от меня понадобиться? Мне она показалась добрее моей бывшей хозяйки. Не было никаких оснований полагать, что она мне чем‑то поможет, но раз уж я все равно оказалась здесь, стоило уточнить. Мы уже слишком поиздержались, чтобы миндальничать.

– Я не вполне владею театральными терминами, – призналась я. – Я всегда работала прислугой. В домах, подобных этому. Не думаю… Простите за мой вопрос, но я осталась почти без средств. Мадам, никому из ваших знакомых, случайно, не требуется поденщица?

Миссис Дайер покачала чашку в руках. Она словно взвешивала ее, взвешивала меня.

– Я уже наслышана о том, что вы искали новую работу после отъезда брата. Расскажите мне о вашей предыдущей роли.

Мне понравилось выбранное ею слово «роль», будто я играла в какой‑то пьесе. Вне всяких сомнений, я трудилась достаточно усердно. Долгие годы проб на роль посудомойки, прокладывание пути к более высокой позиции, а потом в один момент все словно корова языком слизала.

– Я была камеристкой у миссис Филдинг и ее дочерей.

Миссис Дайер нахмурилась.

– Прошу меня извинить за прямоту. Но разве не позор для столь опытной молодой женщины вроде вас заниматься уборкой в чьих‑то домах? Вы были камеристкой и наверняка обладаете другими способностями. Я уверена, что вы умеете обращаться с платьями, делать прически и прекрасно шьете. Работа поденщицы может оказаться для вас… унизительной.

Я подавила в себе разраставшееся чувство гордости. Миссис Филдинг не дала мне рекомендаций. А без них я должна была радоваться, даже если бы меня взяли просто подметать ковры.

– Я буду делать все, что нужно.

– А что, если… – медленно проговорила миссис Дайер, и ее зеленые глаза сверкнули, снова метнувшись на фарфоровых собачек, – я предложу вам другой выбор? Работу под стать вашим способностям. Вы бы хотели?

В моей груди вспыхнула надежда, одновременно причинившая мне боль.

– Вы хотите сказать… это что‑то в вашем театре? У вас есть вакансия?

– Именно так. – Она просияла. – Мой муж уехал с группой актеров на летние гастроли в Саутенд-он-Си, но по их возвращении у нас будет много работы – ужасно много. Мне нужно подготовиться и нанять больше людей. Я пригласила вас сюда в надежде на то, что вы согласитесь оказаться в их числе.

Я поставила чашку на стол, чтобы не выронить. От радости на меня нахлынула слабость. После всех несчастий, свалившихся на меня за последние несколько месяцев, я с трудом могла поверить, что слышу такое.

– Миссис Дайер… Я не знаю, что сказать. Это так любезно с вашей стороны, что подумали обо мне! Я уверена, что у вас на примете есть другие женщины, и они тоже были бы рады получить эту работу.

– Такие есть. Но на эту должность нужен особый работник. Из тех, кому я смогу доверять в значительной степени.

Все что угодно. Я бы сделала практически все что угодно, только бы вернуть свою семью на прежний уровень жизни.

– Да, мадам. Разумеется. Я сделаю все, что будет в моих силах, ради того, чтобы заслужить ваше расположение. Я возмещу вам все, что остался должен мой брат, и проявлю себя на этой должности лучшей… наилучшим образом. – Я осеклась, сообразив, что лопочу не бог весть что. – Простите меня… но о какой именно должности идет речь?

Она отнеслась к моему волнению снисходительно.

– Это называется «костюмер». Человек, который готовит костюмы, парики и гримирует актрис перед спектаклем.

Я вообще не надеялась получить работу, не говоря уж о столь интересной перспективе. Это ведь просто что‑то удивительное – одевать персонажа. Мне наскучило поправлять наряды хозяйки и ее дочек, готовя их к очередному балу, делать модные укладки, которые были им не к лицу, и застегивать корсеты платьев в пастельных тонах.

– Думаю, я смогла бы. С радостью!

– Рада слышать. – Под высоким воротником платья было заметно, как миссис Дайер сглотнула. – Но не стоит усердствовать с благодарностью. Нанимая вас, я буду откровенна. Вы должны понимать, что актриса, которую вы будете одевать… Она скверная женщина, Дженнифер. За ней нужно приглядывать.

Миссис Дайер с равным успехом могла бы описать любую актрису. Ни одну из них нельзя назвать благонадежной. Посмотреть хотя бы на то, что натворила Джорджиана Милдмей! Предупреждение миссис Дайер не отбило у меня охоту работать. Прежняя хозяйка мне тоже не особенно нравилась.

– Каким образом приглядывать? – уточнила я.

Миссис Дайер поставила свою чашку на стол рядом с моей. На ободке остался след в виде розового полумесяца.

– Позвольте, я вам немного проясню ситуацию. Наша прима прослужила у нас долгие годы, но весной вышла на пенсию, и мистер Дайер предложил на ее место другую актрису из нашего театра. Она называет себя Лилит Эриксон. Сценическое имя. – За окном прогремел гром. В ту же секунду в комнате сделалось темнее. – С ней что‑то не так. Это чувствуется с первой секунды. Муж убежден, что она «нераскрытый талант», и, возможно, так оно и есть. Но мне не нравится, как она выглядит. Видите ли, мы вкладываем в ее продвижение большие средства, и на кону репутация нашего театра. Нас уже покинула Джорджиана, и мне было бы гораздо спокойнее знать, что за Лилит присматривают.

– Я была бы рада вам услужить. Но, может, вам не стоит так волноваться? Должно быть, ваш муж доверяет Лилит, раз дал ей большой шанс?

Моя собеседница посмотрела мне прямо в глаза.

– Мистер Дайер, – произнесла она ровным голосом, – околдован. Я хочу сказать, что это в буквальном смысле. Мой муж – добрый человек, но слабовольный. Он не станет свидетельствовать против Лилит Эриксон и ее выходок.

Я потупила взгляд. Возможно ли, что миссис Дайер знает больше, чем говорит? За актрисами закрепилась слава распущенных женщин. Возможно, она хочет уберечь не только деньги мужа. На карту может быть поставлена его верность.

Что ж, я не против того, чтобы понаблюдать за актрисой ради своей нанимательницы. Если ей требуется доносчица, то я готова. Выбирать мне не приходилось.

– Я, разумеется, заплачу вам за благоразумие, – продолжила миссис Дайер, слегка подергивая сложенными на коленях руками. – За эту роль вы будете получать сорок пять фунтов в год.

Я смотрела на нее хлопая глазами, уверенная, что ослышалась. Сорок пять фунтов! Это больше, чем на моем последнем месте работы платили прислуге мужского пола. Такое высокое жалованье мне и не снилось.

И на что же я могла бы потратить это состояние? Я могла бы снова начать откладывать на операцию Берти. Перевезти семью в квартиру получше. Эта работа поможет мне обеспечить нам всем стабильность.

– Вы уверены, что так много? Нет ли тут какой‑то ошибки?

Миссис Дайер печально улыбнулась.

– Дженнифер, со временем вы поймете, что я всегда добра к тем, кто добр ко мне. Просто стыд, что ваш брат не захотел оказаться в числе этих людей.

Я отхлебнула чаю для подкрепления сил. Грег и подавно столько не зарабатывал. Миссис Дайер была глубоко заинтересована, раз выкладывала такие деньги.

– Вы обучите меня, мадам? Тому, как работать в театре. Я немного знаю от брата, но все же некоторая помощь мне не помешает.

– Ну конечно! – с жаром воскликнула миссис Дайер. – Даже не думайте переживать. Я научу вас всем нашим премудростям. – Она встала с дивана и отперла ящичек в шкафу. Обратно она вернулась, неся в руках кошелек и книгу в кожаном переплете. – Полное собрание сочинений Шекспира. Считайте это подарком. Прочтите все пьесы, но особое внимание уделите «Макбету». С этой вещи мы начнем сезон в сентябре. Вы будете одевать Лилит на роль леди Макбет.

Книга представляла собой увесистый том. Я полистала ее, дивясь тонким, как луковая шелуха, страницам. Их сплошь покрывал текст, набранный мелким убористым шрифтом. Я буду продираться сквозь него целую вечность. Мне еще никогда не приходилось читать таких толстых книг.

– Благодарю вас, мадам. Я слышала о «Макбете». Правда ведь, он великий злодей?

– Воистину. Отвратительный. Но все же я считаю, что его жена была еще хуже. – Миссис Дайер задумчиво погладила себя по подбородку. – Чем еще можно вам помочь? Думаю, до начала работы вам будет полезно посмотреть одну или две постановки в других театрах. Конечно, это будет не «Макбет», но мы не прочь позаимствовать какие‑то детали костюма у других. Моя костюмерша миссис Неттлз всегда пребывает в поисках вдохновения.

У меня не было денег на театральные билеты. Похоже, мне нужно было рискнуть и попросить аванс.

– Но… сейчас лето, – попыталась оправдаться я. – Разве сейчас лондонские театры не закрыты?

– Все, кроме одного. – Миссис Дайер умолкла. На ее губах заиграла странная, задумчивая улыбка. – Есть особенный театр, который предан искусству и работает круглый год. Это «Геликон». – Ее голос стал тише, будто она делилась со мной каким‑то секретом. – Он принадлежит величайшему актеру из всех, кого я знала. Его зовут Юджин Гривз. Вы о нем слышали?

– Имя кажется знакомым, но…

– Должна признать, что я в некотором роде его поклонница. – Она расстегнула кошелек и достала несколько монет. Не затертых и тусклых, какие обычно доставались мне, а блестящих, как драконовы копи. – Мистер Дайер говорит, что Лилит Эриксон талантлива, но вы сможете нас рассудить, когда увидите блестящего актера в моем понимании. Вот. – Она взяла мою руку, развернула ладонью вверх и высыпала на нее монеты.

Я кашлянула.

– Миссис Дайер, здесь ведь больше, чем нужно на один билет!

– Возьмите все, – настояла она. – У вас ведь наверняка есть младшие братья и сестры? Возможно, детям тоже захочется пойти.

Так‑то! Трещина в моей обороне. Доброта, обращенная ко мне, – это еще куда ни шло, но забота, проявленная к моим родным, растопила мое сердце. Я постаралась отогнать от себя дурное предчувствие. Это была удача, о которой я молила Бога. Может быть, некоторым богатым леди просто нравится помогать людям моего класса? Чтобы показать себя добродетельными и милосердными христианками.

– Спасибо вам, мадам, – с чувством ответила я и сжала в ладони полученное богатство. Монеты были тяжелыми, настоящими. – Благодарю вас. Не сомневаюсь, что дети придут в восторг. А что за пьеса?

– Великая классика. Вы увидите, как Юджин Гривз играет доктора Фауста!

Для меня это был пустой звук. Я устыдилась своего невежества, но она ведь уже пообещала стать моим учителем.

– А о чем она?

Губы миссис Дайер разомкнулись от удивления.

– Как, это же настоящая легенда! Фауст. Глупец, заключивший сделку с дьяволом.

Глава 2

Я еще никогда не видела Филипа таким возбужденным. Он стоял у зеркала на цыпочках и, смачивая гребешок, зачесывал волосы назад.

Доркас подмигнула мне:

– Хочет быть красивым перед дамами.

Филип густо покраснел. Ему было только тринадцать.

– Отстань! Я еще ни разу не был в театре. Грег вечно говорил, что мне надо остаться дома за хозяина.

Я вздрогнула, когда он произнес имя Грега.

– Тебе понравится в театре, – сказала я Филипу громким и радостным голосом, будто тем самым могла стереть следы от упоминания нашего брата. – Там ты попадаешь в сюжет. Если гремит гром, то ощущаешь, как у тебя в груди все подпрыгивает.

Тут, отодвинув от себя недоеденный ужин, заскулил Берти:

– Я тоже хочу пойти!

Я проклинала себя. Нужно было предвидеть такое. Я обняла худые плечи младшего братишки.

– Знаю, что ты хочешь, родной. Но чтобы подняться на балкон, надо преодолеть столько ступенек. Тебе с твоей больной ножкой это не под силу. – Нижняя губа Берти выпятилась и задрожала. – Я возьму тебя, когда подрастешь, – попробовала я уговорить его. – И не забывай: скоро придет миссис Хан с нижнего этажа и побудет с тобой до нашего возвращения. Она тебе расскажет много сказок, может, даже поинтереснее, чем мы будем смотреть в театре.

Берти уже исполнилось девять, но его слезы по-прежнему вызывали во мне такие же приступы паники, как когда‑то его младенческий плач. Мне казалось, что это не изменится никогда.

В этот момент ночной сторож на улице прокричал время. Доркас ухватила Филипа за ворот и оттащила от зеркала.

– Пора идти. Красивее уже не станешь.

Я вздохнула. Мне было тяжело оставлять Берти одного, но мы втроем заслуживали того, чтобы хоть раз где‑нибудь побывать. Я поцеловала младшего брата в горячую, мокрую от слез щеку.

– Увидимся через несколько часов.

Долго терзаться чувством вины было невозможно. Вечер выдался идеальным: легкий теплый ветерок и начавшее садиться солнце. Народ высыпал на улицы в поисках развлечений после тяжелого трудового дня. Оборванные мальчишки кувыркались и ходили колесом, зарабатывая медяки. Какой‑то незнакомец установил шарманку, и под ее аккомпанемент затанцевала труппа обученных собачек.

Филип широко улыбался. При виде радости на его веснушчатом лице у меня поднялось настроение. С тех пор как сбежал Грегори, радости нам очень недоставало.

– Кто написал эту пьесу? – внезапно спросил у меня Филип.

– Я не знаю. Никогда ее раньше не видела.

– Может, Шекспир?

– Нет. Кто‑то другой. Какой‑то другой уже умерший автор.

Доркас рассмеялась.

– Не приставай к ней, Фил. Ей платят только за то, чтобы она следила за костюмами.

Но сами пьесы меня тоже интересовали; я как раз пыталась в них разобраться. В моем образовании не делалось уклона на литературу или историю. Мне постоянно приходилось перечитывать страницы «Макбета», дабы убедиться, что я правильно поняла хитросплетения сюжета. Слава богу, миссис Дайер оказалась очень терпелива и все мне объясняла. Чем дольше я ходила за ее наставлениями, тем больше к ней привязывалась. Она умела ясно выражать свои мысли, была щедра и обожала свою маленькую дочку, которую, как я узнала, звали Рейчел.

Ближе к Ковент-Гардену улицы становились оживленнее. Из лавчонок на площади валил пар. Там продавали горячий сбитень, каштаны и конфеты с бренди. Я купила бутылку имбирного лимонада и встала в очередь к кассе. Эту бутылку мы передавали друг другу, радуясь, что у нас есть, чем освежиться на жаре. Знатные дамы проскальзывали в здание «Геликона» без очереди через вход для владельцев абонементов.

– Глянь-ка на них, – удивилась Доркас. – Как им удается оставаться такими чистенькими и не перепачкать в этой пыли все юбки?

– Деньги, – ответила я.

Наконец подошел наш черед просунуть в специальное отверстие в стене девять пенсов и получить взамен металлические жетоны. Толпа напирала, наступая мне на юбки и проталкивая внутрь. Я оказалась права, предупреждая Берти о ступеньках. Он бы ни за что не смог подняться на балкон. Сотни ступенек вели высоко наверх без промежуточных площадок, где можно было бы остановиться и отдохнуть. Когда мы добрались до верха, у меня нещадно болели ноги.

Но подъем того стоил, потому что в тот момент, когда взору Филипа открылся вид на лежащий внизу зрительный зал, я услышала его восхищенный вздох. Отсюда сверху мы могли разглядеть каждый кристаллик хрустальной люстры. Ряды скамеек круто спускались вниз, к перилам, предохранявшим людей от падения на зрителей в бельэтаже. Доркас схватила нас за руки и ринулась к самому нижнему ряду. Мы успели занять места прямо перед носом у компании молодых и бойких уличных торговцев. Показав им язык, Доркас сняла свою шляпку и привязала за ленты к перилам.

Филип расплылся в улыбке:

– Лучшие места на всей галерке!

Воздух быстро сделался густым от запаха апельсиновых корок и пота. Гудели голоса, топали ноги. Позади нас кто‑то щелкал орехи.

Неужели я и впрямь меняю свое унылое существование горничной на работу в столь потрясающем месте, как это? Мне с трудом верилось в собственное везение. Счастье – это зверь, которого надо держать на коротком поводке на тот случай, если ему вздумается сорваться и отшвырнуть меня в канаву. Лучше уж быть начеку в мире, где любой может тебя предать, даже твой собственный папочка или старший брат.

Но удержаться от того, чтобы заглянуть за ограждение на сцену, я не смогла. Сцена казалась маленькой. Важные господа в первых рядах партера смотрелись как муравьи. Джентльмены блестели напомаженными волосами, у леди на головах громоздились высокие прически с лентами и перьями. Роскошь их одеяния контрастировала с довольно обшарпанным зрительным залом. «Геликон» определенно знавал лучшие времена. Когда я убрала руку с ограждения, на перчатке остались следы ржавчины. Занавес, похоже, поела моль, а его бархатный блеск потускнел от пыли.

Я посмотрела наверх и заметила, что люстра с одной стороны потеряла блеск. Между потускневшими подвесками медленно колыхалась паутина. Потолок некогда был украшен фреской, изображавшей девять женщин в античных одеждах, но теперь она изрядно выцвела. Одна из фигур – с дубинкой и какой‑то маской в руках – сохранилась лучше остальных.

– Даже не верится, что ты будешь здесь работать, – с восхищением произнес Филип.

Его волнение передалось мне.

– Ну, не здесь. В другом театре. Я уже сто лет не была в «Меркурии», и, может, там совсем не так красиво.

– А может, даже лучше!

Театр всегда был уделом Грега. Это он вечно экспериментировал с цветами и полетом фантазии – возможно, в этом заключалась привилегия старшего. Мне же пришлось покинуть дом, как только Берти отлучили от груди, и начать зарабатывать более-менее приличное жалованье, которое следовало отсылать домой, где я появлялась исключительно редко. При мыслях о том, что теперь в этом мире фантазии удалось оказаться и мне, я впадала в какую‑то первобытную радость. Грег был передо мной в долгу за все, что забрал себе.

Наконец прозвучал звонок. Гомон голосов начал стихать, и по залу пронесся приглушенный шепоток. Дирижер поднял свою палочку.

Резко грянула задорная увертюра, и Филип схватил меня за руку. Меня тут же пробрало до самых костей: музыка настолько могучая, что способна унести тебя прочь, заставив позабыть обо всем на свете.

Поднялся занавес, и перед зрителями предстал призрачный хор в белых масках и черных одеяниях. Все как один, артисты запели на старинном языке. Декорации не впечатляли; возможно, так оно и было задумано, чтобы сразу обратить взор публики на актера, вызывавшего восхищение миссис Дайер, на Юджина Гривза. Он вышагивал по сцене в мантии и шапочке ученого. Этот простой костюм привлекал к нему внимание и подчеркивал его высокие, острые скулы и бледность лица. У его бедра, сверкая в свете рампы, качались часы на цепочке. Я не знаю, чем именно он приковывал к себе внимание, но имелось в нем нечто такое, что прямо‑таки дрожало в воздухе, подобно дымке.

Закрутилась ветряная машина, издавая низкое завывание, и доктор Фауст стал призывать темные силы. Он заговорил на каком‑то другом языке, грубом и демоническом.

– Что он говорит? – голос Филипа прозвучал тихо и испуганно.

Миссис Дайер предупреждала меня, что доктор Фауст заключил сделку с дьяволом, но я не ожидала, что все будет так правдоподобно.

– Не смотри, Фил. Этот кусок скоро закончится.

Резкий аккорд и удар тарелок. Вспыхнули смоляные факелы, и на заднем плане появилась тень. Постепенно она обратилась в клуб дыма, и в нем стало возможно различить человека в красном. Мефистофель, демон.

Имитируя грохот грома, прокатились металлические шары, и оркестр исполнил головокружительное падение тона.

– Неси ж известие сие великому Люциферу: скажи, что Фауст вверяет ему душу свою, дабы взамен получить двадцать лет и четыре года жизни в сладострастии и твое постоянное присутствие рядом.

Доркас сидела не шелохнувшись.

– Плохая идея, – прошептала она.

Юджин Гривз закатал рукав, взял кинжал и полоснул себя по руке. На сцену что‑то брызнуло. В других пьесах я видела, что для изображения крови использовался красный носовой платок. Здесь же был какой‑то новый эффект.

– Это он на самом деле? – тихо прошептал Филип. – Он себя порезал?

– Конечно нет, – огрызнулась Доркас.

Но у меня такой уверенности не было. К горлу подступила тошнота.

– И завещал так Фауст душу Люциферу. Но что за надпись на руке? Homo, fuge! [1] Неужто мне спасаться бегством? Обмануты ли чувства? Я ясно это вижу. Начертано здесь «Homo, fuge!»

Возможно, это было только мое воображение. Я полагаю, что все‑таки мы находились слишком далеко, чтобы разглядеть. Однако я могла бы поклясться, что кровь начала застывать в виде букв, образуя произнесенную героем фразу.

Что‑то здесь было не так. Ото всего этого веяло опасностью. Я пообещала Филипу, что сюжет оживет, и так произошло на самом деле. Это была самая настоящая проповедь об адском огне и сере. Как только миссис Дайер пришло в голову посоветовать мне взять сюда детей? Хотя в одном она была права: Юджин Гривз был поразительным актером, поскольку заставил меня без тени сомнения поверить в то, что он на моих глазах заключил сделку с дьяволом.

Я сидела на краю скамьи, сжимая руку Филипа и глядя больше на облупившееся ограждение, чем на разворачивающееся на сцене действо. Мне не терпелось увидеть конец. Что же произойдет, когда пройдет двадцать четыре года и Фаусту придется заплатить свою цену?

Никакого спасительного поворота сюжета не произошло. Фауст чувствовал, что время его истекает. Последовали речи раскаяния, от которых у меня разрывалось сердце.

– И так в угоду праздным наслажденьям лишился Фауст вечной радости и блаженства. Я собственною кровью выписал им счет. И срок истек. Настанет время, и дьявол заберет меня.

Фауст сжал висящие на цепочке часы. Свет рампы сделался кроваво-красным. Взметнулось пламя, повалил дым, и по залу разнесся запах, похожий на серный.

Я почувствовала, что меня саму душит страх не меньше, чем обуял Фауста. Никогда не думала, что способна так испугаться какой‑то пьесы, но ради остальных старалась держаться спокойно и уверенно.

Ударил колокол. Наступила полночь, и вместе с ней пришел час расплаты. Юджин Гривз в ужасе заметался по сцене. Он хотел броситься за кулисы, прыгнуть в оркестровую яму, но дьявол каждый раз вилами преграждал ему путь.

В конце концов он упал на колени и воскликнул:

– Гады и аспиды, дайте отдышаться!

А потом это произошло.

Я сразу поняла, что это не сценический трюк. Он начал судорожно хватать воздух, и из его рта хлынула кровь.

В партере вскрикнула дама.

Мы сидели высоко, на приличном расстоянии от сцены, но даже нам показалось, что его слезы стали кровавыми. Скрипки, взвизгнув, умолкли.

Юджин Гривз упал и задергался. Это было похоже на какой‑то припадок и выглядело отвратительно, будто тряпичную куклу дергают за ниточки. Он издавал протяжные мучительные стоны. Я прикрыла Филипу глаза, но было уже поздно.

Актер, исполнявший роль Мефистофеля, воскликнул:

– Боже милостивый!

Остальные артисты выбежали на сцену и попытались привести Гривза в чувство. А потом резко опустился зеленый занавес.

Национального гимна не исполнялось. По балкону пронесся шепот. Какой‑то мужчина в фуражке перекрестился и метнулся к выходу, за ним последовала пожилая женщина. А я была настолько поражена случившимся, что не могла сдвинуться с места.

– Это все было по-настоящему, Дженни? – промямлил Филип. – Дьявол пришел и забрал этого человека в ад?

Я не знала, что ответить брату. Свидетелями какого богомерзкого события мы стали? Мне никогда не забыть этого жуткого зрелища.

– Я думаю, это просто несчастный случай, – неуверенно проговорила Доркас. – Мне кажется, что актер только что… умер.

Но что за страшная кончина. Юджин Гривз был так напуган…

В итоге на сцену выскочил взволнованного вида джентльмен; должно быть, директор театра. Он кое‑как извинился за то, что мистер Гривз «прихворнул». И кого он собирался обмануть?

– Будьте столь любезны, покиньте театр как можно скорее, чтобы мы поскорее занялись этим… печальным происшествием.

Кто‑то в толпе потребовал возмещения. Директор ничего на это не ответил и юркнул за занавес.

За кулисами, видимо, царил хаос. Был ли у Юджина Гривза костюмер, который его одевал, подобно тому, как я должна буду в скором времени одевать Лилит? Кто‑то ведь тщательно укладывал волосы актера и надевал на него эти одежды, которые потом насквозь пропитались кровью? При мыслях об этом я была готова расплакаться.

Я думала, что от вечернего воздуха мне полегчает, но этого не случилось. На Ковент-Гарден было, как всегда, оживленно, и каждая мелочь напоминала о той адской сцене: запах сигарного дыма, искры, летящие из-под катящихся по булыжной мостовой колес.

Филип был бледен как мел.

– Мне больше не хочется, чтобы ты работала в театре, Дженни. Я думал, это будет волшебное место, но это не так. Оно… нехорошее.

Если быть честной, то я почувствовала то же самое. Моя перспектива новой работы скисла, как оставленное на солнце молоко. Но как-никак это была работа. Работа, в которой мы отчаянно нуждались. Я постаралась не задумываться над словами Филипа и проявить благоразумие.

– Только эта пьеса. Не все они так ужасны.

Потом я вспомнила, что в «Макбете» тоже много крови.

Из лавки с печеными каштанами лился багровый свет. Из-за этого ее покупатели становились похожи на демонов.

– Ни слова об этом Берти, – скомандовала всем Доркас. – Ему неделями будут кошмары сниться.

Я подумала, что и мне, наверное, тоже.

Глава 3

У меня не было желания рассказывать об увиденном миссис Дайер, тем более что она очень любила покойного актера. Хотя слово «покойный» не вязалось с подобной кончиной. То, как он кричал, алые следы на щеках… Как бы мне хотелось это забыть.

Но когда я подошла к дому миссис Дайер на очередной урок, меня охватило беспокойство, что с ней приключилось кое-что похуже. Все ставни были закрыты. Брусчатку возле дома устилала солома, а к дверному молоточку была привязана черная лента. Ее муж должен был вот-вот вернуться из Саутенда. Он ведь не умер? Что подобное событие могло бы означать для меня и для театра?

Засуетившись от волнения, я постучала в дверь для прислуги, и мне быстро открыли.

– Миссис Дайер принимает… – начала я. Не успела я окончить фразу, как лакей Джеймс поманил меня внутрь. Все время, что он вел меня по знакомому маршруту к гостиной, он не проронил ни слова. Миссис Дайер сидела на своем диванчике вся в черном.

Сердце у меня упало.

– О, мадам… Мне жаль. Я не знала. Вы потеряли родственника?

Она одарила меня слабой улыбкой.

– Такое чувство, что это именно так.

– Я приду в другой день…

– Нет, останься. – Взмахом руки она отпустила Джеймса и пригласила меня сесть на диванчик подле нее. – Пожалуйста, скажи мне, что ты его видела. Скажи, что лицезрела ярчайшую звезду на небосводе перед тем, как она сгорела.

Я стушевалась. Миссис Дайер была человеком театральным: у нее имелась склонность к драматизации, но я никак не могла взять в толк, о чем она говорит.

– Видела?..

– Юджина Гривза, разумеется. По кому же еще я могу скорбеть?

На миссис Дайер было платье из лучшего бомбазина, к закрывавшему горло высокому воротнику приколота черная овальная брошь. На полях шляпки имелась вуаль, опустив которую можно было скрыть слезы. Неужели все это в самом деле из-за актера?

– Я… да, миссис Дайер, я его видела. Я не поняла, что он был вашим другом.

Миссис Дайер покачала головой. Вуаль затрепетала.

– Я разговаривала с Юджином Гривзом всего несколько раз, однако для меня он был воплощением… – Не окончив, она начала заново: – Ты молода, Дженнифер. Едва ли старше двадцати, полагаю.

– Этим летом мне исполнилось двадцать два, мадам.

Мой ответ будто причинил ей боль.

– Тогда тебе будет сложно понять мое горе. Я скорблю по периоду времени в той же мере, что по человеку. Его смерть ознаменовала конец эпохи.

Я изо всех сил старалась не выдать своих эмоций. Все это явно много для нее значило, и мне следовало проявить сочувствие, но память постоянно возвращала меня в те дни, когда умерла наша ма. У меня не было времени вот так сидеть в траурном костюме; мы старались не дать погибнуть малышу Берти и наскрести денег на похороны.

Миссис Дайер не заметила моей неловкости.

– Когда я впервые увидела, как играет Юджин Гривз… хм. – Ее глаза засветились от воспоминаний. – Я была моложе, чем ты сейчас. Боюсь, меня нельзя было назвать хорошей и послушной дочерью. Мои родители… буду с тобой откровенна: они наводили на меня смертную тоску. Их жизнь была сплошь достойной и упорядоченной. Я маялась от скуки. Но когда я увидела игру Юджина Гривза… это показалось мне чудом. Как будто я пробудилась от долгого и ужасного сна. Я была ненасытна. Только походы в театр позволяли мне ощущать себя живой.

Я такого детства не могла себе даже представить: быть настолько богатой, чтобы устать от собственного благополучия. Но, наверное, когда ты рождаешься в такой среде, то просто не замечаешь своей удачи.

– Я истратила на театральные билеты целое состояние. Боюсь, я становлюсь докучливой. Но теперь ты побывала с ним рядом. Ты понимаешь, какой притягательной силой он обладал, особенно когда был молодым и еще более энергичным.

Нужно было что‑то сказать.

– Он был еще и красивым, – вставила я.

Миссис Дайер промокнула платочком глаза и нежно улыбнулась.

– Боже мой, да. Конечно, об этом ни слова мистеру Дайеру. Ты можешь себе представить, как сильно этот актер повлиял на меня, когда я была еще юной девушкой.

Но это все равно не объясняло столь откровенного траура. Интересно, что бы сказал ее муж, окажись он сейчас дома.

– Но… все ведь идет своим чередом, несмотря на эту трагедию? «Меркурий» начинает театральный сезон и мистер Дайер скоро возвращается?

– Да, уже совсем скоро. И везет с собой эту жуткую леди Макбет. – Она протянула руку к маленькому оловянному крестику у меня на шее и мрачно кивнула: – Я рада, что он у тебя есть. Тебе понадобится защита от коварства Лилит.

Можно подумать, что Лилит Эриксон вампир и мне предстоит отразить ее нападение! Рискнуть ли засмеяться? Уместно ли это? Миссис Дайер сегодня утром была такая странная.

Не найдясь, что ответить, я тоже стала рассматривать ее украшения. На черной броши под горлом белела женская фигура.

Заметив мой взгляд, миссис Дайер отколола брошь.

– Вот тебе, Дженнифер, еще один театральный урок. Как ты думаешь, кто это?

Я предположила, что это какая‑то богиня: тога, на ногах сандалии, а на голове лавровый венок. В одной руке она держала палицу, а в другой – маску с открытым ртом.

– Я ее знаю, – осенило меня. – Видела изображение этой дамы на потолке в театре Юджина Гривза.

– Ну да, должна была видеть. А может, ты узнаешь и маску у нее в руке? Ты могла заметить ее над сценой рядом с такой же улыбающейся. Это Мельпомена, муза трагедии. Я всегда говорила, что она посетила и вдохновила Юджина Гривза. Он был трагиком на протяжении… ох, уже больше двадцати лет. Даже представить не могу, кто сможет его заменить.

Я провела большим пальцем по поверхности броши. Мельпомена выглядела суровой, неподвластной времени в своей глубокой печали.

– У мистера Гривза были часы, – продолжила миссис Дайер, – с гравировкой Мельпомены на крышке. И я заказала себе такую же брошь.

Мелькнуло воспоминание: Гривз, с широко раскрытыми от ужаса глазами, сжимает эти часы в руке.

– Все это очень печально, мадам. Но, может, в этом есть и что‑нибудь хорошее? Все может сложиться удачно для вашего театра. «Меркурий» ведь специализируется на трагедиях?

– Что ж, пожалуй.

– И разве мы не собираемся помочь Лилит Эриксон стать именно трагедийной актрисой?

Рот миссис Дайер сморщился.

– Да, в целом собираемся. Мне претит, что венец Юджина Гривза достанется такой женщине… Но, как ты говоришь, это было бы хорошо для «Меркурия». Настоящая возможность. И сейчас особенно важно, чтобы ты уделяла пристальное внимание тому, что делает Лилит, и каждую неделю отсылала мне отчет обо всем, что покажется подозрительным.

Я вернула брошь хозяйке. Еженедельный отчет? Что же такое может затевать эта актриса?

Раздался стук в дверь, и в нее просунулась головка сбежавшей от гувернантки малышки Рейчел.

– Можно я посмотрю птичек, мама?

При звуке ее голоса неразлучники защебетали. Печаль на мгновение исчезла с лица миссис Дайер.

– Конечно, дорогая.

Рейчел восторженно взвизгнула и, взмахнув короткими юбками, вбежала в гостиную. Она была милым кудрявым созданием. Миссис Дайер никогда не рассказывала о братьях или сестрах Рейчел. Мне казалось, что у женщины ее возраста детей должно быть больше, но, возможно, у нее имелась на то какая‑то медицинская причина. Тут я вдруг подумала, что ни разу не видела в доме на камине визитных карточек и ни разу не застала выходящей от нее подруги. В сравнении с моей собственной семьей, эта казалась мне маленькой и обособленной от всего мира.

Миссис Дайер встала и подняла дочь, чтобы ей лучше было видно клетку. Птицы чирикали и наклоняли головки набок.

– Не думаю, что смогу рассказать тебе еще что‑то полезное, Дженнифер. Ты оказалась способной ученицей. Мне кажется, ты уже готова к тому, чтобы на следующей неделе приступить к работе. Я пришлю за тобой экипаж.

– В этом нет нужды, мадам, – начала я.

Она улыбнулась.

– Только в первый день. Иди сразу наверх в костюмерную и спроси там миссис Неттлз. Она будет тебя ждать.

Мое обучение закончилось довольно внезапно. С этого момента пьесе и самой Лилит Эриксон предстояло из каких‑то смутных понятий в моей голове стать реальными.

– Спасибо.

– Постоянно наблюдай и жди записки от меня. Я дам тебе время освоиться на новой должности. И мы снова встретимся… скажем, к концу недели.

Я кивнула:

– Да, миссис Дайер.

– Да хранит тебя Господь, Дженнифер Уилкокс.

Я подхватила вещи, стараясь не показывать своего недоумения. Неужто она всегда так эмоциональна? Возможно, меня несколько отвлек блеск ее богатства, и за ним я не разглядела в миссис Дайер романтичную натуру с живым воображением.

Ее страхи, несомненно, тоже были преувеличены. Лилит Эриксон не могла быть настолько скверной, чтобы для защиты от нее мне понадобились благословение и крестик.

Но в памяти то и дело всплывал вечер в «Геликоне», красное от света в лавке с каштанами лицо Филипа и его слова, когда он назвал театр нехорошим местом.

Театр развратил Грега. Но он ведь не сможет изменить таким же образом и меня?

«Доктор Фауст» вкупе с причудами миссис Дайер охладили мой восторг. И когда я увидела остановившийся возле нашего дома экипаж, который должен был отвезти меня в «Меркурий» в первый рабочий день, меня внезапно охватил ужас. Но страх не шел ни в какое сравнение с отсутствием возможности заплатить за жилье, поэтому, надевая перчатки и шляпку, я строго себя отчитала.

Берти сидел за столом и склеивал спичечные коробки. Это не приносило нам больших денег, но все же служило небольшим подспорьем. Шляпная фабрика, где работал Филип, отказалась брать Берти из-за больной ноги.

– Не хочу я, чтобы ты туда ехала, – вздохнул он. – Только успел привыкнуть к тому, что ты всегда дома.

– Я ненадолго. До премьеры еще есть время. Так что к ужину вернусь, обещаю.

Он смотрел на меня своими карими, как у Грега, глазами.

– Точно?

– Я вернусь, Берти. И всегда буду возвращаться. – Я видела, как он старается поверить моим словам и в то, что я не исчезну, как Грег. Мое сердце сжалось от боли. – Я тебя люблю. И еще сколочу нам состояние. Вот увидишь.

Транспорт миссис Дайер представлял собой карету с отполированными дверцами и сияющими колесными спицами, запряженную одной черной лошадью. Для меня было большой честью быть доставленной в театр лично. С козел спрыгнул тот же лакей, которого я видела в доме, и распахнул передо мной обитую бордовой обивкой дверцу экипажа. Я неловко забралась внутрь. Дверца за мной закрылась, щелкнул хлыст. Мы тронулись.

Нечасто мне приходилось путешествовать в тишине. Я привыкла к толкотне омнибуса. В редких случаях мы с Доркас расщедривались и брали наемный экипаж. Что бы сказала прислуга миссис Филдинг, если бы увидела меня сейчас?

В фешенебельной части города движение на улицах замедлилось. Глядя в окно, я успевала читать расклеенные на стенах афиши. Была среди них и афиша «Макбета». При виде нее у меня возникло странное чувство, будто в отражении витрины я внезапно узнала свое лицо. Впервые в жизни мне предстояло не просто быть собой, а стать частью чего‑то большего.

Наконец мы подъехали к театру «Меркурий». Конечно, я видела это здание и раньше: привлекательное сочетание красного кирпича и терракотовой плитки; но в подробностях я его никогда не разглядывала. Сверху, на фронтоне, стояла статуя римского бога Меркурия. Миссис Дайер сказала, что он подходящий покровитель для трагедийного театра, потому что сопровождает души в преисподнюю. Под фронтоном поблескивали три арочных окна, отделенных друг от друга колоннами. Ниже располагался балкон, а в самом низу – три квадратные решетчатые двери: для владельцев абонементов, для зрителей балкона и партера и для входа в театральную кассу.

Экипаж повернул за угол театра и остановился в куда менее впечатляющем дворике. С этой стороны здания кирпичная кладка была вся в птичьем помете и лишайнике, а металлические перила побила ржавчина. Здесь, наверное, магия театра заканчивалась: кругом лежали связанные в узлы потрепанные полотнища, мотки изношенной веревки и поломанные декорации, оставшиеся от прежних пьес.

Я выбралась из экипажа и поблагодарила кучера. Он не ответил. По двору слонялось с полдюжины мужчин в вельветовых брюках и сорочках с закатанными рукавами. Кажется, прямо по соседству находилась столярная мастерская. Возможно, мне стоило спросить у одного из парней, как попасть в театр, но все они были сосредоточены на своей работе и, кажется, даже не замечали, как я тихонько семеню по булыжному двору.

А потом я увидела знакомое лицо. Девичья привязанность, которую я причисляла к давно отошедшим в небытие, снова чувствительно откликнулась у меня в груди.

– Оскар?

Он выглядел старше и даже красивее, чем я помнила, несмотря на торчащую за ухом кисть и мазок желтой краски на щеке. Он не сразу меня узнал.

– Мисс Уилкокс. Что вы здесь делаете?

Тот молодой человек, которого я знала прежде, всегда держал улыбку наготове, обладал пружинистой походкой и вечно насвистывал известные мелодии. Теперь же при виде меня ему будто сделалось дурно.

Я замялась.

– Я здесь работаю. Миссис Дайер приняла меня на должность.

– Я думал, вы горничная. Что же вы будете здесь делать, прибирать в партере?

Тут ему через плечо заглянул другой мужчина и что‑то шепнул на ухо. Я заметила сердитый взгляд плотника из мастерской. За то время, что я готовилась к новой работе, мне ни разу не пришло в голову, что здесь я могу столкнуться с враждебностью, которую навлек на наше семейство брат. Вероятно, Грег поступил со своими товарищами-художниками не лучше, чем с нами. Я вспомнила, как миссис Дайер сказала, что мы с Грегом похожи, и пожалела, что не могу стереть собственные черты лица, подобно сценическому гриму.

– На самом деле нет, – ответила я со всем достоинством. – Я буду костюмером. Буду одевать приму.

На лоб Оскара упала прядь темных с рыжиной волос.

– Вы? – недоверчиво переспросил он. – Вы будете одевать Лилит Эриксон?

– Да. Именно поэтому я к вам и подошла. Я собиралась спросить, где можно найти миссис Неттлз.

Оскар нахмурился. Это было ему не к лицу. Мне бы хотелось, чтобы он снова стал веселым и жизнерадостным другом Грега. Такой человек мог бы оказаться сейчас на вес золота: он мог бы поддержать меня в театре и тайком заполучить нужные сведения о Лилит Эриксон. Но вместо этого я лицезрела его кислую мину. Что могло его так обидеть? А мой вопрос он так и оставил без ответа.

– Ну ладно… – вздохнула я, но тут он зашевелился.

– Мне все равно надо к декорации, – признался он. – А костюмерная как раз рядом. Так что можете пойти со мной.

– Благодарю.

Остальные работники проводили нас взглядами. Один начал посмеиваться, и я метнула в его сторону ледяной взгляд.

Оскар повел меня мимо мастерской к другой двери со скрипучими петлями. Через нее мы попали в темный коридор, где стоял какой‑то затхлый запах. Там не было ничего красивого, только практичные беленные известью стены с деревянной облицовкой снизу. Мы пошли направо мимо наставленных лестниц, ящиков и мешков с песком. Где‑то вдалеке стучал молоток.

– Я уже сто лет вас не видела, – попыталась поддержать разговор я. – Даже не узнала вас.

Он не обернулся, лишь ускорил шаг.

Будь это кто‑нибудь другой, я бы не придала особого значения и сочла его жалким паршивцем, но, учитывая то, каким я помнила Оскара, его нелюбезность причиняла мне боль. Наше знакомство не было близким. Он был другом Грега, и я видела его лишь мельком, но он всегда производил на меня такое впечатление, что я не единожды грезила о нем, лежа на своей узкой кровати для прислуги.

Оскар повернул налево и полез на приставную лестницу. Я подоткнула юбки и стала взбираться по скрипучим ступенькам за ним следом.

Мы оказались над колосниками [2]. Они напоминали оснастку корабля. Во всех направлениях над сценой на головокружительной высоте тянулись веревки и подвесные переходные мостики.

– Я думала, что костюмерная будет внизу, – задыхаясь, пробормотала я.

– Это не так, – отрезал Оскар. – Но вы привыкнете к высоте. Старайтесь не смотреть вниз. Мы идем туда, через мостик, видите?

Над сценой справа налево протянулась длинная широкая платформа. От глаз зрителей ее скрывали полоски крашеной ткани. Упасть оттуда было сложно, но я почему‑то преодолевала фут за футом с великой осторожностью. Я видела, как человек умер на сцене. У меня не было никакого желания рухнуть вниз и сделать то же самое.

– Я же сказал вам не смотреть вниз. – По крайней мере он со мной разговаривал.

Вокруг нас располагались большие и сложные механизмы. Мы шли мимо канатов, цепей и цилиндров с противовесами. И каждый служил для своей определенной неведомой цели. Проходя мимо, Оскар провел рукой по ветровой машине.

– Какой же зверь в тебя вселился и меня смутил? Открывшись мне, мужчиною ты был [3].

Оскар остановился и склонил голову набок.

– Это она, – произнес он. – У нее самый сильный голос. Только его и слышно за декорациями. Послушайте.

Актриса на сцене внизу продолжала свою речь. Ее голос был теплым, глубоким, с легкой хрипотой. Он почему‑то навел меня на мысль о кошачьем языке.

– Это Лилит Эриксон?

Оскар кивнул.

Я посмотрела с мостика вниз. Сверху была видна только макушка Лилит, иссиня-черная, как вороново крыло.

– А какая она? – спросила я у Оскара.

– Какая? Она подает надежды. Шеф правильно ее выбрал, у нее определенно талант. Ему только надо раскрыться.

– Нет, а… не на сцене. Какая она как человек?

Оскар пожал плечами. По его лицу скользнула какая‑то тень, но я не смогла определить, что она означала.

– Не знаю. Мы вращаемся… в разных кругах.

Миновав мостик, мы очутились возле шатких лестниц с веревочными перилами. Я сморщила нос от запаха краски и скипидара.

– К запахам вам тоже придется привыкнуть, – сказал мне Оскар. Вытащив из-за уха кисть, он указал ею на дверь. – Вы работаете вот здесь.

– Спасибо, что проводили.

– Ну, мне все равно нужно было идти сюда. Пора заняться делом.

Я понаблюдала за тем, как Оскар взбирается на раму декорации. Полотно, натянутое вдоль стены за сценой, было под стать его поведению: обширная вересковая пустошь в тусклых оттенках фиолетового, голубого и зеленого.

До просмотра «Доктора Фауста» я всегда считала театр веселым местом. Теперь он казался мне полным страдания, демонов и смерти. Но здесь платили деньги, и забывать об этом не следовало.

Я постучала в дверь костюмерной, но ответа не получила. Как только я открыла дверь, меня обдало волной теплого воздуха. В воздухе мятежным духом клубился пар. Шипящим, словно от боли, утюгом женщина разглаживала складки на длинном черном плаще.