Марена. Начало пути бесплатное чтение

Книга Марены

ГЛАВА 1. РАССЛИН – ГОРОД, ГДЕ НЕБО ТИШЕ ВЗДЫХАЕТ

Глава 1. Ветер внутри

Ночью город Расслин казался мёртвым. Только редкие собачьи голоса да далёкие удары магических залпов нарушали тишину, которая стелилась по улицам, как влажный туман. Но Марене снились не эти звуки. Ей снились небеса. Во сне она стояла на вершине холма – босая, молодая, лёгкая, как дыхание раннего утра. Под её пальцами – мягкая трава, колышущаяся от ветра, который слушался её, словно доверенное дитя. Она поднимала руки, и облака раздвигались, обнажая сияющее золото солнца. Стоило ей захотеть – и над высохшими полями рождались дождевые потоки, впитываемые благодарной землёй. Иногда она лишь шептала, и в ответ ветер завывал, срывая с гор снежные вихри.

Там, во сне, мир слушал её. Там она была силой, дыханием, стихией. Но стоило проснуться – всё исчезало.

Марена открыла глаза, и её ладонь встретила шероховатость старого деревянного стола. Ни травы, ни ветра, только слабый рассвет, просачивающийся через кривую раму окна. И сердце – глухо, тягуче – словно не успело догнать её из того мира.

Она вздохнула. Каждый такой сон оставлял сладкую горечь: память о силе, которую она никогда не чувствовала наяву. Ни искры, ни вибрации в пальцах. Ничего, кроме пустоты… и тоски.

В соседней комнате зашуршали дети. Муж перевернулся на кровати, даже не спросив, хорошо ли она спала. Он давно перестал замечать её ночные вздохи, сонные вздрагивания, тихие шаги по дому, когда она раз за разом пыталась удержать в памяти облака, подчинённые её воле. И лишь пожар на горизонте напоминал о реальном мире: там, где два государства сталкивались магией и сталью, похищая у Расслина надежду. С каждым годом город слабел, и люди вместе с ним. Здесь не рождались мечты. Здесь умирали голоса.

Но в Марене что-то жило – глубоко, упрямо, будто под грудью шелестел нераспустившийся лист. Иногда ей казалось, что если очень сильно захотеть – небо откликнется.

– Мама, – позвала Лада, – можно мы сегодня выйдем к реке?

– Посмотрим, – отозвалась она, улыбаясь, хотя внутри всё было туго закручено, как струна. Война подбиралась ближе, и река уже давно была не тем местом, где дети могли бегать безопасно.

Позже, когда муж вернулся с рынка, усталый и чужой, как всегда, она тихо сказала:

– Мы должны уйти отсюда.

Он даже не взглянул.

– Нечего там искать. Везде одна беда.

– Там, за югом, говорят…

– Сказки. – Он оборвал, словно рубил ветку, мешающую пройти..

– Мы останемся тут, – продолжил он. – Мы уже пережили и худшее. И переживём снова.

Марена смотрела на него. На его уверенность. Когда-то она верила в неё, как в молитву.

Теперь – слушала, как гул далёкого ветра в заброшенном доме.

– А если нет? – тихо.

Он отложил нож, наконец встретил её взгляд.

– Марена, ты упряма. – Смягчился. – Ты устаёшь, заботишься, тревожишься. Но всё это – просто страх. И это нормально. Но уходить – безумие.

Он коснулся её пальцев – коротко, как будто неуверенно.

– Дай миру успокоиться, – сказал мягко. – Как он успокаивался все предыдущие годы.

Она смотрела на его руку. Ту самую, что когда-то была для неё якорем. Ту, что она когда-то считала сильной. Но сердце её шептало другое.

– Если ты не уйдёшь со мной, – сказала она спокойно, – я пойду одна с детьми. В ответ ей была только тишина

Вечером, когда дом погрузился в тишину, она вышла на улицу. Ветер коснулся её лица – осторожно, будто узнавал. Марена закрыла глаза. Представила облака. Солнце.

Тёплый дождь над полем, где смеются её дети. Она открыла глаза – и всё исчезло, как всегда.

Она посмотрела на горизонт, где мерцали отблески чужой войны. Когда-нибудь тот огонь доберётся и сюда. Но к тому времени… она уже будет в пути.

Глава 2. Когда ветер ещё был лёгким

Когда-то Расслин был для них миром целиком. Не потонувшим в пыли войны, не уставшим, а живым – с шумом рыночной площади, запахом свежей рыбы у пристани и припёком солнца на каменных мостовых. Марена тогда смеялась часто —

и ветер смеялся вместе с ней.

Они познакомились у реки, в ту самую весну, когда вода была прозрачной и быстрые струи играли на солнце. Она тогда сидела на старом бревне, босая, с удочкой в руках, и мурлыкала какую-то простую мелодию, глядя на блеск воды. Лицо – без краски. Волосы – спутанные ветром. Рубаха – простая, грубоватая, с закатанными до локтей рукавами. И всё же – она казалась частью самой природы.

Айн тогда остановился, будто наткнулся на чудо.

– Ты ловишь рыбу? – спросил, не скрывая удивления.

– А ты думаешь, удочка – это украшение? – улыбнулась она, дернув леску.

Она говорила просто, будто не боялась тишины. Не боялась быть обыкновенной. И он – тогда – влюбился ровно в это. В её прямоту, в смех, в то, что рядом с ней не нужно было притворяться сильным или умным. Она могла часами слушать плеск воды, пить крепкий настой трав, который обжигал глотку, и говорить о мечтах так, будто они не были роскошью.

Когда вечером они сидели у костра, он сказал:

– С тобой тихо. Как будто мир проще.

Она лишь пожала плечами:

– Он всегда прост, когда перестаёшь его усложнять.

Тогда он поклялся, что никогда не отпустит её.

Тогда она поверила, что вместе они – как две ветви одного дерева.

Годы прошли. Дом. Трое детей. Вечера не у костра, а у печи. Вместо походной кружки – глиняная чашка с остывшим отваром. Вместо ветра в волосах – узел на затылке, чтобы не мешал. Она не изменилась – она выросла. Но он… начал смотреть иначе.

На рынке на него улыбались девушки – гладкие волосы, тонкие пальцы, шёлковые рукава. Они пахли цветочными настоями, а не дымом и хлебной мукой. Говорили мягкими голосами, будто не знали, каково это – стирать до поздней ночи, укладывать больного ребёнка, вставать первой на рассвете. И он начал забывать.

Забывать, как однажды любил именно ту, что ловила рыбу босиком и знала названия всех трав у реки. Как она умела слушать тишину, как могла смеяться до слёз над глупой шуткой, как верила в добро, даже если мир падал на плечи. Он начал искать блеск,

а не свет. И Марена это чувствовала – как чувствуют перемену ветра птицы. Она ловила его взгляд, скользящий мимо неё Не скандалы. Не слёзы. Просто… трещина.

Тихая. Упрямая. Как письмо судьбы, спрятанное между строк. Но самым больным было не то, что он мог уйти. А то, что он забыл: ту, кого любил, он когда-то называл своей свободой. А теперь видел – лишь привычку.

В это обычное утро в доме пахло кашей, немного дымом и детской кожей – теплой, как воскресные утра. Владлен старший сын стоял у порога, как маленький страж. Он прижимал к груди старую деревянную палку – как меч. Смотрел серьёзно, до взрослого – не по возрасту. Лада сидела на лавке, аккуратно поправляя кукле лоскутную юбку. Пальцы дрожали – она делала вид, что это от холода.

Эстор младший сын, ещё сонный, тёр кулачками глаза. Подполз к Марене, уткнулся в подол её юбки – искал безопасность там, где мир был твёрдым и пах любовью. Марена гладила его волосы – мягкие, как прошлогодняя шерсть ягнёнка.

И думала: можно ли вырвать детей из кошмара, если сам мир стал кошмаром? На столе лежал маленький узел – всё, что могли взять.

Айн вошёл, поправляя ремень на плаще, лицо – хмурое, невыспавшееся.

– Ты всё-таки решила, – произнёс он, не вопрос – приговор.

Марена подняла взгляд. В нём не было шторма. Только усталое море, которое знает, что прилив неизбежен.

– Я не решила, Айн. Я поняла. – Она выдохнула. – Здесь нам скоро будет нечем дышать.

– Нам? Или тебе? – в голосе – укол.

– Нам. Всем. И тебе тоже, если сможешь это принять.

Он фыркнул, отвернулся к окну.

На улице торговка ругалась на прохожего, телега скрипнула – обычные звуки.

Но как будто слишком громкие для утра.

– Марена… – Айн потер виски. – Ты живёшь страхами. И хочешь, чтобы ими жили мы.

– Я живу не страхами. Я живу ответственностью.

Он резко обернулся.

– А я что, по-твоему, делаю? Сижу, сложив руки? Я тоже думаю, как защитить семью!

– Ты думаешь, как не потерять привычный угол, – мягко, без злости. – Но дом – это не стены.

Он молчал, нахмурившись. Она знала: он слышит. Но не готов принять.

Владлен поднял голову:

– Папа… если мы останемся, враги придут?

Айн сбился дыханием. Марена опустилась к мальчику, взяла его ладонь.

– Мы уйдём, чтобы они нас не нашли. Мы сами выберем путь.

Лада шепнула:

– Мы не боимся.

И крепче прижала свою куклу.

Эстор вдруг поднял голову и уверенно, по-детски громко сказал:

– Мы идём!

Эта фраза ударила сильнее, чем все доводы. Айн закрыл глаза – как человек, который внезапно понял, что проигрывает не спор, а прежнюю жизнь.

– Если мы уйдём… – он говорил медленно. – Никакой дороги назад не будет.

– Дороги назад никогда и не было, – ответила она.

Дети смотрели, как на двоих кораблей, которые пытаются понять – плыть рядом или тонуть в одиночку. Марена встала, подняла узел.

– Я ухожу сегодня. Сейчас. Если ты хочешь – возьми старшего за руку. Я возьму младшего. Средняя пойдёт между нами. Так будет легче всем.

Пауза. Такая долгая, что дом успел вдохнуть и выдохнуть трижды. Айн сжал кулаки.

Потом выдохнул, словно сломался – но не в плохом смысле. Сломалась его броня

– Я пойду, – сказал он.

Не гордо. Не уверенно. Но честно.

Владлен расправил плечи, будто стал старше сразу на год. Лада по девичьи бросилась обнимать отца. Эстор хлопнул в ладоши – он ещё думал, что это игра.

И в этот момент, когда их решение стало живым, невидимо сдвинулась ветка на дереве за окном. Тишина вздрогнула. Словно сама земля сказала: Путь начался.

Глава 3. Дорога, которая пахнет страхом

Мир редко рушится в один миг. Иногда он просто начинает пахнуть иначе.

На выезде из Расслина пахло холодом, влажной землёй и тревогой, которая цеплялась к коже, как липкие зерна пыли. Марена чувствовала, как камни под ногами будто знают – она больше сюда не вернётся. Каждый шаг отдавался в грудной клетке тяжёлым эхом.

Владлен шёл рядом, с тем напряжением в плечах, которого не должно быть в детском теле. Лада то и дело оборачивалась на дом, который исчезал за холмом – будто боялась, что он исчезнет навсегда, если не смотреть. Эстор тёр ладошками глаза, уткнувшись в шею матери – он ещё верил, что мир можно закрыть веками. Айн шёл молча. Ступал тяжело – как человек, который не хочет идти, но идёт, потому что иначе придётся признать, что он остался один. Скрипнула чья-то телега на дальней дороге. На ветке дворника заухала одинокая сова, как предупреждение.

Марена смотрела на серые поля впереди. Казалось, что трава – будто пепел, растянувшийся до самого горизонта. Тишина расползалась, как трещина по льду. Как странно – уходить туда, где ничего неизвестно. Но ещё страннее – оставаться там, где всё заранее понятно. Внутри неё жило два голоса. Один – тревожный, шептавший:

Ты ведёшь детей во тьму. Ты срываешь их с земли, где они выросли. Другой – тихий, уверенный, почти древний: Земля, оставленная под ногами – не всегда дом. Иногда дом – это шаг.

Эта фраза звучала так, будто не она сама думала её. Будто кто-то сказал это через неё.

Голос мягкий, женский, наполненный ветром и глубокой водой. Тот же голос, что говорил с ней во снах, когда она управляла стихиями. Она коснулась груди – там, где иногда во сне чувствовала жар, словно сердце превращалось в солнце. Сейчас там было пусто.

И холодно. Она сжала шарф плотнее.

– Мам? – тихо спросила дочь, взяв её за пальцы. – А мы скоро будем в другом доме?

Марена наклонилась к дочери и поцеловала в макушку.

– Скоро, птенчик. Очень скоро. Там будет тише. Там мы будем в безопасности.

Пусть хотя бы ты веришь пока… я научусь верить сама.

Айн услышал и фыркнул. Не зло – горько.

– В безопасности. Ты говоришь так, будто знаешь, где такое место есть.

– Не знаю. Но знаю, где его точно нет, – спокойно ответила она.

Он вздохнул, оглянулся на стены города, что теперь были где-то позади, словно призрак.

Трава под ногами шуршала, лениво склоняясь под ветром. Где-то каркнула ворона – звук резкий, словно ножом по стеклу. Марена вздрогнула. Ветер, будто желая утешить, скользнул по её щеке – прохладный, но мягкий. Она прикрыла глаза на секунду.

И увидела – не глазами, а памятью – как во сне по её команде поднимались облака, как воздух замирал, слушая её. Но открыла глаза – снова только дорога и пыль под пальцами сапог. Там я сильная. Здесь – я всего лишь женщина, которая тянет в руках судьбы троих детей.

Она посмотрела на спину Айна. Он шёл впереди теперь – будто хотел доказать, что он ведёт.

Ты когда-то был моей опорой. Я хочу снова стоять рядом. Не вместо, не против – рядом.

Скажи мне только, что ты ещё способен быть плечом.

Но слова остались внутри. Больно было произнести их вслух – вдруг он не услышит. И вдруг – шаги, голоса. Ржавый звук железа. Дозор.

За городскими воротами их встретил патруль.

– Куда? – грубый голос, рука на рукояти меча.

Айн хотел ответить первым, но слова не пришли. Он стоял сухо, потускневший, не нашедший опоры.

Марена шагнула вперёд, как будто так было всегда.

– Ребёнок болен, – сказала она, глядя прямо в глаза стражнику. – Мы идём к лекарю за рекой. У нас есть записи о нём.

Она даже не моргнула. Это не был талант лжи – это была отчаянная правда, спрятанная в словах.

Стражник нахмурился. Окинул взглядом детей, их вещи. Лицо смягчилось – совсем чуть-чуть, как будто он тоже был отцом когда-то.

– Мирного пути. Но если увидите южан – бегите обратно.

Она кивнула. Они прошли.

А когда шаги патруля стихли, Марена почувствовала, как под коленями дрогнула слабость. Но она только сжала мешок крепче. Дорога началась не песней – глиной. Сырая земля тянула ноги, трава была тяжёлой от тумана. Днём они шли, избегая видимых дорог, стараясь держаться кустов, низких складок земли. Ветер несёт запах дыма – далёкий, но ощутимый. Никто не говорил лишнего. Да что там – почти никто не говорил вообще. Когда небо потемнело, они не успели добраться до деревни. Пришлось свернуть к зарослям у реки. Земля была холодная, влажная. Трава цеплялась за одежду. Дети спали калачиком у неё на коленях. Холод пробирал до костей, но она укрывала их всеми плащами, какие были.

Айн сидел чуть поодаль, спиной к дереву. Лицо его было в тени. Он не ругался, не возмущался. Он просто… провалился внутрь себя, как человек, который в один день осознал, что весь его привычный мир вытряхнули на землю и заставили собирать заново. Иногда он смотрел на детей. И в этот миг в его взгляде были страх, и любовь, и растерянность. Но слова не рождались.

Марена гладила волосы сына и смотрела на черноту леса, в которой мелькали ночные огоньки – то ли глаза животных, то ли отблески далёких, движущихся магических заклятий.

Мир будто держал дыхание. Она слушала. Тишину. Шорох ветра. Тонкий, едва уловимый гул над землёй – как будто сама почва помнила, что где-то рядом бродит война. Её сердце не стучало громко. Оно просто… не давало ей закрыть глаза. Она боялась.

Но страх этот не разъедал – он держал её в тонком, остром равновесии.Она посмотрела на мужа. На детей. На чёрную, чужую дорогу. На ночное небо, где не было ни одной звезды. И впервые подумала: Назад больше нет. Тишина стала ответом.

.

Глава 4. Ночь, которая пахла сыростью и страхом

Марена закрыла глаза. И провалилась в сон – резкий, как падение в воду.

Там, во сне, была она. Высокая, свободная, волосы ветром, пальцы – голубые от чистой силы воздуха и воды. И весь мир – прислушивался. Небо подрагивало от её дыхания.

Трава склонялась, камни будто дышали. Ветер касался её не как стихия – как равный. Она подняла ладонь – и облака разошлись, открывая полную луну. Мир во сне замер. Она – центр. Она – сила. И она повернулась – ожидая увидеть рядом мужчину.

Рядом плечо. Того, кто стоит на равных. Но там был только ветер.