На мягких лапах бесплатное чтение

История галопом мчится в будущее, стуча

золотыми подковами по черепам дураков…

Глава 1. Я ТЕБЯ ЗНАЮ, ГОСПОДИН ТРАПЕЗУНДСКИЙ!

Сергей Мурлыка, шагая по давно изношенному тротуару улицы, поймал себя на мысли, что в этом месте города он раньше не бывал и улица эта ему совершенно незнакома. Как тридцатилетний мужик июньским утром оказался здесь непонятно, и куда направляется тоже неясно? Мурлыка опомнился и остановился. Солнце, в чистом без единого облачка небе, поднялось уже высоко, десятый час утра. Кому нужно было на работу, или по неотложным делам, уже ушли и уехали, на улице были только редкие пенсионеры, неспешно идущие по магазинам, да молодые мамашки с детьми в колясках, которые заворачивали в ближайший сквер с цветущей сиренью, клумбами с разноцветьем петуний и жаркими герберами. До ноздрей Сергея из ближайшего сквера протянулся благоухающий аромат цветущего жасмина, а в кроне липы неподалёку расшумелась стайка воробьёв, собравшаяся на свой ежегодный симпозиум по дележу гнездований.

«Куда прусь-то? – проползла вялая мысль в мозгу Мурлыки». Парень оглянулся, спрашивать кого-либо из пенсионеров или мамашек с колясками ему было неудобно, город-то его, он тут родился и вырос, но вот почему оказался именно в этой, незнакомой части городской застройки, где он никогда и не был – вот вопрос? Мурлыка в задумчивости вынул мятую пачку сигарет из верхнего кармана синей ветровки, закурил и начал припоминать. Вроде бы всё было как обычно: возле одного из городских бутиков Сергей, как опытный рыбак, промышлял ротозеев, в основном, из молодых женщин, которые всегда желают купить весь мир, любой предмет, всё на что упадёт их взгляд. Главное, именно такие клиентки имели возможность купить всё, что их душе угодно, у них были и электронные карточки и просто бумажные деньги. Мурлыка вычислял таких женщин по глазам, они у них по-особому светятся, и обчистить их нетрудно, тем более, что парень в своём деле был виртуозом и носил в уголовном мире очень уж точное погоняло – Фартовый. Но и фамилия Мурлыка в криминальной среде тоже многим казалась уголовной кличкой, тем более, что Сергей, уже карманник со стажем, часто приговаривал: «К объекту надо подходить на мягких лапах» и, конечно, сам виртуозно использовал эти кошачьи особенности.

А теперь вот Сергей Мурлыка стоял в незнакомом месте, курил и размышлял. Больше всего опытного вора-карманника настораживало то обстоятельство, что в этом году подобный случай произошёл с ним уже в третий раз. «К врачам что ли идти? – пронеслась мысль. – А к кому конкретно, к какому специалисту? К не ври патологу что ли?» В первом случае, ещё зимой, Сергей оказался на вокзале, хотя никуда не собирался ехать, во втором случае, уже в апреле, он вообще оказался среди пассажиров-дачников пригородной электрички и вот теперь третий случай. Поневоле призадумаешься – с чего бы это, кому он дорогу перешёл, кто его сглазил? По его работе недоброжелатели, конечно, были, но едва ли они его запоминали, операцию по изъятию денег и других ценностей у жертвы он производил мгновенно, проходя мимо, и старался не обращать на себя внимания «клиента», в этом и заключалась специфика профессии вора-карманника.

«Что за проклятье? – раздражённо подумал Сергей. – Были же другие дни и их немало, хотя бы и вчерашний день, всё прошло штатно, как обычно. Пожалуй, четвёртый раз так вот просто ему не сойдёт, кто-то, невидимый, пошлёт его, Фартового, вообще неизвестно куда, на тот свет, чертенят пасти. В церковь что ли идти, к попу на исповедь? Так ведь поп скажет – брось своё нечестивое занятие, покайся и жизнь наладится, всё будет нормально. А ведь он, Сергей, больше ничего в жизни и не умеет. Хотя можно пойти в грузчики, тут умения никакого не надо: взял это, перенёс туда».

Сергей посмотрел туда, откуда пришёл, увидел на жёлто-грязноватом от смога горизонте, над крышами домов, городскую телевышку и даже половину колеса обозрения, там, в далёком парке, и до парня, наконец, дошло, что здесь пригород и надо двигаться в обратную сторону, но это же далеко, надо поискать здесь общественный транспорт. Парень вяло побрёл по улице в обратную сторону. «Чёрт возьми! – пришла опять мысль. – Скажи кому, так ведь не поверят, особенно «смотрящий», мало того, Сергей Мурлыка уважение потеряет в уголовном мире, и прощай его знаменитое погоняло Фартовый, скорей прилепят ему кликуху Проклятый, или ещё того хуже – Меченый, а то и совсем уж никуда – козёл Кошкоедов».

Ну, а тот, кто послал карманника Мурлыку не так далеко, совсем и не интересовался, где воришка окажется. Просто так уж получилось, что вор Мурлыка, случайно, трижды попадался ему на глаза, и этот некто чувствовал, что сейчас произойдёт мелкое правонарушение, ему становилось противно и он мысленно посылал вора куда подальше. Как ни странно, он видел, что посланный мгновенно исчезал, но не придавал этому физическому явлению какого-либо значения, и даже не задумывался, почему это происходит. А ведь это происходило неоднократно и человек этот стал гением желания не по своей воле.

Этого странного гения желания звали Артур и фамилия у него в России была редкостная и какая-то не совсем приятная – Иродов, особенно, если вспомнить как матери иной раз кричат своим расшалившимся детям: «Вы что творите, ироды?» Но этот наш Иродов, с отличием закончив исторический факультет Московского университета, человеком был ещё молодым, своей семьи не имел, до учёбы в высшем учебном заведении жил с родителями на Урале, историю полюбил с детства, изучал ей целенаправлен и имел уже несколько разработанных тем, а теперь вот, после учёбы, прикидывал, куда устроиться на работу, а ещё молодой историк как-то вяло раздумывал, какую бы выбрать тему для кандидатской диссертации. Любое направление в сложной исторической науке ему казалось важным, но, почему-то, выбрав, наконец, тему, он быстро терял к ней интерес и это его напрягало.

Вообще-то Артур Иродов вначале поступил на физический факультет университета, увлёкся квантовыми технологиями, но как это часто бывает с молодыми людьми, на втором курсе переориентировался на историю и теперь вот оказался на перепутье дорог в смысле выбора рабочего места и темы для диссертации. Время неумолимо шло, а парень всё не мог определиться. Отец, железнодорожный специалист помалкивал, ни на чём не настаивал, понимающе посматривал на сына, улыбался себе в густые усы, выбор жизненного пути вещь ответственная, чего уж тут.

Артур приехал в отчий дом ещё осенью, а теперь уж весна. Парень, чаще бесцельно, бродил по городу, бездумно посматривал на прохожих, иногда, из любопытства, заходил в некоторые частные учреждения, пытливо знакомился с условиями работы. Ничего-то его не устраивало, так бывает со многими молодыми выпускниками отечественных вузов, пока Артур не встретил человека, который и стал триггером в его судьбе. Николай Гулов, так звали человека. Артур познакомился с ним давно, ещё когда учился на физическом факультете университета, Гулов был тогда на курс старше, нашлись общие интересы, само собой, завязалась дружба, а потом Артур Иродов перешёл на исторический факультет, но связь с Николаем не терял. Всё же Гулов учёбу закончил раньше и уехал по месту своей работы, а вот куда уехал, он Артуру не успел сказать по какой-то причине. Хотя причина тут простая – историк Иродов в это время уехал на практику, его, знакомые археологи, пригласили на раскопки в Среднюю Азию, в ажиотаже сборов Артур куда-то сунул свой мобильник, а потом и вообще забыл о нём и нашёлся он, давно разрежённый, на дне объёмистой, дорожной сумки уже, когда хозяин вернулся домой…

*****

Чаще всего конец мая начало июня на Южном Урале бывает сухим, дожди пойдут ближе к июлю, когда поспевает садовая земляника, и осадки, естественно, урожай портят, а заодним и настроение городским садоводам. Известно ведь, никогда ещё погода в России не смогла в полной мере угодить многочисленным любителям выращивать сельскохозяйственную продукцию на своих приусадебных участках, ну эти любители и костерят погоду на все лады, достаётся и тому, кто эту погоду производит.

Чистое и безветренное июньское утро, а ещё запахи цветущего жасмина и сирени окутали Артура медленно идущего по улице в сторону одного из филиалов Южно-Уральского университета, где ему предложили какое-то там место лаборанта. Проходя мимо летнего кафе на открытом воздухе, Артур, вдруг, услышал насмешливо-шутливый возглас:

–– Эй, чувак! Не проходи мимо!

Четыре столика с большими зонтами над ними располагались за живой изгородью подстриженных кустиков жимолости. Голос показался Артуру знакомым, он заглянул через декоративную стенку, за ближайшим столиком сидел его старый знакомый, физик Николай Гулов. Артур тут же завернул в это летнее кафе и, раскрыв руки как будто хотел поймать кого-то, радостно возопил:

–– Вот те на! Николаша! Как ты здесь оказался? Чего ты здесь делаешь? Надо же не ожидал, что встречу тебя именно в моём городе.

Друзья обнялись, похлопав ладонями друг друга по спинам.

–– А вот я был твёрдо уверен, что рано или поздно встречу тебя в этом городе, – произнёс Гулов, усаживая Артура за столик. – Я здесь работаю, друг мой, у меня лаборатория от машиностроительного комбината. Помнишь наш разговор на последнем курсе, я тогда проходил практику в этом городе, на этом комбинате, я ж тебе об этой практике тогда ещё сообщил, ну, да ладно. Так вот генеральный директор этого комбината, или концерна, я не вникал, Вениамин Петрович Маневич, предложил мне лабораторию и хорошую зарплату. И дело тут не в зарплате, мой друг, главное, условия для работы прекрасные.

–– А чего ж мне не сказал, что намереваешься работать в моём родном городе? – бросил Артур.

–– Так ведь ты же уехал так неожиданно с экспедицией куда-то в пески Средней Азии, – начал оправдываться Гулов, – и мобильник твой молчал, а потом я свой мобильник выбросил, приобрёл более современный, да видно и ты симку в своём телефоне сменил, ну и, конечно, работа здесь меня затянула с головой и я вообще перестал кого-либо беспокоить. Как-то глупо всё это получилось, Артур, но я предчувствовал, что мы именно в этом городе встретимся.

Пухлая, миловидная официантка принесла друзьям по чашке кофе и по порции мороженного. Артур как-то машинально попробовал мороженное и после холодного глотнул горячего напитка.

–– Я ведь уже где-то около полугода здесь отираюсь, – заговорил Иродов. – Живу с родителями, работу вот подыскиваю, но преподавать в школе, Коля, у меня нет никакого желания. С детьми ведь надо уметь работать, подход к ним искать, на мягких лапах к каждому, ерунда какая-то. Я считаю, коли, человек пришёл за знаниями, так внимай, что тебе в голову вдалбливают, а, коли, норов свой, зубы показываешь учителю, так сиди дома и показывай эти зубы своим родителям…

–– Учителем нужно быть толковым, или никаким! – бросил Гулов.

–– В школьном, среднем образовании, Коля, можно обойтись и не очень хорошими учителями, – по привычке вступил в полемику Иродов. – Ученик пробелы в образовании восполнит самостоятельно, а вот в медицине плохих медиков не должно быть, но почему-то всегда советуют: «Ищите хорошего доктора!». А так выходит вокруг все плохие? Плохих в медицине держать нельзя, гнать в шею всяких проходимцев, чтобы не совершали непоправимых ошибок, не измывались над больными…

–– Ну хватит, Артур! – перебил Гулов. – Значит пока никуда не устроился?

–– Нет! – последовал короткий ответ.

–– У меня будешь работать! – твёрдо и бесповоротно заявил собеседник.

–– Да я ж не физик! – возразил Артур.

–– Знаю, знаю! Но должен тебе сообщить, друг мой, – специфика моего проекта такова, – заговорщицки понизил голос Гулов, – что как раз и требуется хороший историк.

–– Хм, интересно, – буркнул Иродов. И что же это за проект такой?

–– А о нём пока никто не знает и знать не должен! Проект курирует сам директор завода, Маневич, он же и хозяин заведения, финансирование идёт с его личного счёта, но даже он, несмотря на своё высшее техническое образование, ничего не понял из моих объяснений, – улыбнувшись, заговорил Гулов. – Ну разве только общефизическое направление и некоторые принципы передвижения ядерной или сохранение и распространение электромагнитной энергии во времени.

–– Во, куда хватил!? – поднял брови Артур. – Квантовый мир, квантовые технологии! Но для этого нужен ускоритель, магнитные поля, в простой лаборатории ничего этого быть не может. И потом, неужели энергия ядерного взрыва может управлять временем?

–– Может! – коротко бросил Гулов и, увлёкшись, заговорил подробнее. – Временем может управлять энергия любого взрыва, и даже не обязательно ядерного, просто для космоса ядерные процессы закономерны, они происходят там постоянно. Но это для больших, объёмных экспериментов, которыми занимается Создатель, а у нас с тобой будут небольшие, даже малозаметные, но привлекать чьё-либо внимание не нужно, даже вредно, хотя и придётся.

–– Поясни свою мысль, – заметил Иродов.

–– Один знакомый археолог, – размеренно заговорил Гулов, – принёс мне ещё год назад вещь, назначение которой абсолютно непонятна его коллегам. Вещь небольшая, квадратной формы, как большие наручные часы, вроде наручного компаса без экрана с литым браслетом, всё из золота, вернее из композита. Мне почему-то показалось, что это не женское украшение, а какой-то древний прибор и вскоре я убедился в этом, может, потому, что каждый день копался с ним, чистил, шоркал и он, представь себе, вдруг, ожил, сам вступил со мной в контакт!

–– Этим меня не удивишь, Коля, – заметил Артур, – когда мы рылись в песках, раскапывая древнюю столицу Хорезма…

–– Да погоди, Артур! – остановил друга Гулов. – Однажды вечером, сотрудники уже ушли домой, а я опять взялся за находку археологов, вынул из сейфа, развернул тряпицу и, казалось бы, на чисто литой поверхности этого древнего прибора, вдруг, засветился экран дисплея. Прибор возьми, да и сообщи мне, что он является микроаккуммулятором энергии огромной ёмкости, который подзаряжается от любого вида земной энергии, например, энергии планеты или солнца. Ещё более странно, мой друг, что на экранчике прибора высветилось предупреждение на современном русском языке, что он выдаёт по воле экспериментатора разряд гигантской мощности, которого достаточно для мгновенного расщепления материального объекта на атомы, передвижения пучка этих атомов в рассчитанную точку времени-пространства и собирание там этого пучка обратно в материальный объект по цифровой программе, за ноль три десятых миллисекунды времени, то-есть, практически мгновенно.

–– Это он тебе сообщил? – не веря, удивился Иродов.

–– Ну, да! – подтвердил физик.

–– А где его нашли? Место, географическая точка! – допытывался историк.

–– В районе Аральского моря! – был ответ. – Южнее его.

–– Хм, пожалуй, это будет недалеко от раскопок моей экспедиции, в смысле, в которую я был включён, как практикант. Наверняка эта вещь была не одна, – рассудил Артур. – Может, ещё что-нибудь там было?

–– Было, друг мой! – заулыбался Гулов и вынул из нагрудного кармана ветровки небольшой овальной формы предмет чёрного цвета.

–– Что это? – сразу заинтересовался Иродов.

–– Ага! Интересно! Это тоже древний прибор, который создаёт небольшое силовое поле вокруг хозяина этой вещи. Видишь на корпусе вот этот жёлтый знак, перечёркнутый красной линией, а рядом две кнопки – красная и белая. Археологов это насторожило, а ну, да взорвётся, мне и вручили. Корпус прибора похож на эбонитовый, но, скорей всего, тоже композит. С этим прибором я быстро разобрался.

–– Да погоди! Что там ещё было и сколько времени захоронению? – нетерпеливо спросил Иродов.

Гулов с улыбкой взглянул на взволнованного друга, но объяснил:

–– Там было несколько окаменевших останков скелета человека большого роста, примерно, метров двух и даже больше. Мои друзья, археологи, применили радиоуглеродную методику определения времени останков, оказалось что кости пролежали в земле около ДВУХ МИЛЛИОНОВ лет. Я же провёл кое-какие опыты с прибором, просканировал его и убедился, что корпус и цельнолитой браслет вовсе не из золота. Это какой-то композитный материал очень похожий на золото, хотя оно в сплаве, конечно, присутствует, но, как ты знаешь, золото плавится при температуре плюс тысяча сто градусов, а этот выдерживает плюсовую температуру до шести тысяч градусов по Цельсию.

–– Ты что проводил испытания прибора и работал с температурами? – вытаращился на физика Иродов.

–– Да нет, он сам выложил мне свои характеристики, – спокойно пояснил Гулов.

–– Фантастика! – не поверил Артур. – Это же температура поверхности солнца, никакой материал не выдержит такого нагрева, расплавится и перейдёт в газообразное состояние.

–– Да ты погоди, друг мой Иродов! – Гулов легонько хлопнул собеседника по плечу. – Фу, чёрт возьми, фамилия у тебя какая-то подозрительная. И где только твой дед или прадед её приобрели? В древней Иудее царь был Ирод, который преследовал Святое семейство, так что, выходит ты его потомок?

–– Да нет, конечно! – заговорил Артур. – Я чистокровный русак. Ты же знаешь, что в России привыкли иродами называть людей, которые ведут себя слишком круто, неадекватно. Отец мне рассказывал, что наш предок, якобы, служил у царя Алексея Романова в качестве сотника в войске, зуботычины раздавал по любому поводу налево и направо – вот его иродом и прозвали, отсюда и фамилия. А вообще царь Ирод, там в Иудее, был совсем не такой вредный как его нам преподносят некоторые авторы исторических монографий. Он был монархом прогрессивным, – это я тебе как историк говорю, провёл несколько полезных для Иудеи того времени реформ, поднял экономику государства на небывалую высоту, люди во время его правления жили довольно неплохо и налоги были достаточно щадящими.

–– Как это он смог? – кинулся в полемику физик, уж забыв про основную тему разговора. – Иудея в то время находилась же под патронажем римлян, а они же выкачивали из своих провинций всё, что можно и невозможно.

–– Да погоди ты! Вот смог! – увлёкшись, продолжил Артур. – Иудея пользовалась в то время некоторой автономией. Римлянам энергичная позиция царя Ирода была только на руку: сильная экономика – богатое общество, а значит больше налогов для того же Рима. Древняя империя обложила всех своих соседей данью, подмяла под себя все ближние народы и племена. Люди вообще делятся на две категории: созидающих и отнимающих у созидателей. Ты вот обрати внимание на детей в возрасте трёх-четырёх лет: сразу видно как один отнимает у другого понравившуюся ему игрушку. Заметь – не просит, а отнимает, ну и кто из него вырастет? Правильно – агрессор, или, может быть, по Льву Гумилёву – пассионарий? И вообще, чего это мы отвлеклись-то? Показал бы древнюю находку.

–– Ну ладно! – согласился Гулов, вспомнив, наконец, для чего ему понадобился Иродов. – Я этот прибор никому не показывал, даже своим сотрудникам, но тебе покажу. Давай ближе к делу, я завтра закажу тебе пропуск на завод, паспорт не забудь взять с собой, мои люди тебя встретят возле проходной и проводят в лабораторию, иначе тебе её не найти, завод же огромный, там кроме производственных цехов инфраструктуры всякой полно, целый день будешь блудить и нужного объекта не найдёшь.

–– Не зря же поговорка: язык до Киева доведёт, – рассудил Артур, – кто-нибудь подскажет.

–– До Киева доведёт, а до моей лаборатории – нет, потому как она обозначена под номером и всё тут, а зданий на заводе много.

–– Хорошо! Сам же сказал, что провожатый у меня будет, вот только никак в толк не возьму, в каком качестве я тебе-то нужен?

Гулов внимательно посмотрел на друга и пояснил:

–– Помнишь, ты мне ещё в университете развил целую теорию о том, что будущее человечества можно увидеть в далёком прошлом, потому что человечество развивается скачкообразно, идёт, в основном, по кругу, но спирально и у него вполне закономерны падения и взлёты.

–– А я и сейчас от этой гипотезы не отказываюсь, – буркнул Артур. – Это ещё Лев Гумилёв доказал в своей теории пассионарности. Да вон стоит хотя бы посмотреть на ночное небо, где сверкают мириады звёзд, все они из далёкого прошлого, свет от них идёт до нас тысячелетиями, миллионами и миллиардами лет.

–– Хорошо! Вот и будем эту твою теорию претворять в жизнь, – спокойно бросил Гулов. – Я согласен с тобой, и с академиком Львом Гумилёвым, что человечество развивается скачкообразно, но долгий разрыв в развитии из-за планетарных катаклизмов заставляет человечество начинать свой жизненный путь с нуля, или, как любят выражаться некоторые головы, с чистого листа.

–– Предполагаю, что подобный древний прибор, созданный прежними высокоразвитыми цивилизациями, не один на нашей планете, – заметил историк. – Ты вот скажи мне, что ещё обнаружили твои знакомые археологи в том месте? Ну хоть какие-то постройки, остатки их, могли быть там?

–– Там были какие-то явно обработанные базальтовые блоки со сглаженными от времени углами, похоже на фундаменты циклопического сооружения, – добавил Гулов. – Но это, якобы, всё, что сохранилось.

Физик взялся за своё мороженное, запивая его горячим кофе. Наконец, взглянул на оторопевшего собеседника.

–– Ну чего ты на меня зенки свои таращишь, Иродов?

–– Небось, затаращишь, коли, фантазий от тебя всяких наслушаешься, – бросил Артур.

–– Твои же фантазии…

–– Мои говоришь, – задумчиво произнёс Артур. – Тогда послушай! – встрепенулся он. – Вот в прошлом году, когда приехал в родной город, решил я сходить в наши леса за белыми грибами, пообщаться с природой. Лето заканчивалось, начало сентября, погода установилась такая, что этим грибам прям раздолье – вот я и пошёл в сторону Александровской сопки, там этих белых встречается много. Места те мне давно знакомы: с одной стороны железная дорога, Транссибирская магистраль, а с другой стороны город, вытянувшийся на двадцать километров вдоль реки и водохранилища. Промежуток от железки до города километра три-четыре, занят горными шишками, скалами и уральской тайгой. Железная дорога вьётся вокруг этих шишек, но Александровская сопка выше их всех. Так вот за два километра до этой сопки есть место, которое смело можно назвать аномальной зоной: стрелка компаса там мечется как угорелая, муравейники в этом месте от полутора до двух метров высотой, насекомые большие, огромной высоты лиственницы и папоротники. Странно то, что именно в этом знакомом, казалось бы, месте можно, ни с того ни с сего, заблудиться, двинуться совсем не в ту сторону. Происходит это не каждый раз, но часто.

–– Хм, интересно, интересно! – бросил Гулов.

–– Ну вот, – продолжил Артур, – в ясную погоду ничего необычного здесь не происходит, да и участок небольшой, метров двести-триста в диаметре., прошёл, да и всё. Но вот именно в этом месте, где я оказался в тот раз, вдруг, очень быстро чистое синее небо заполонили серые тучи и пошёл накрапывать дождь. Я повернулся в обратную сторону, то-есть, пошёл домой, и до садов, откуда я начал свой путь, идти всего-то пятнадцать минут. Дорога грунтовая, хорошо наезженная КАМАЗами, слева, за небольшой прослойкой леса, шумит железная дорога и автомобильное, асфальтированное шоссе, ну невозможно заблудиться-то, а я в знакомом мне месте заблудился – вот можно ли поверить?

–– Я верю, – заметил Гулов, – и могу объяснить…

–– Погоди, слушай дальше, Коля, – оборвал друга Артур, – выводы потом сделаешь. Иду я по этой грунтовой, лесной дороге, знаю точно, что она ведёт в сторону садов и городского микрорайона, где мой дом. Дождь продолжает накрапывать, небо серое, лес вокруг один и тот же, никаких ориентиров, кроме этой дороги нет. Странно, что дорога эта стала заворачивать то в одну сторону, то в другую, да и по времени я должен быть давно уж возле садов. Хорошо, что дорога эта, грунтовая, вывела меня на железнодорожных рабочих в оранжевых жилетках, которые были заняты какой-то работой на «железке». Я их спросил правильно ли я иду к станции Уржумка и коллективным садам. Оказалось, что шагать мне надо в обратном направлении, ну я и пошёл уже по шпалам, то-есть железная дорога выводила меня точно к садам и дому. Я засёк время по своим наручным часам, знаю, что идти мне не более пятнадцати минут и даже меньше, но почему-то путь оказался очень долгим. Ты не поверишь, больше двух с половиной часов!

–– Да вот я-то как раз и поверю, – заметил Гулов.

–– Мне показалось, что иду я по этим шпалам давно, – продолжил Иродов, – вечно, с самого рождения и конца этому движению не будет. Тучи над головой стали рассеиваться, показались голубые просветы чистого неба, выглянуло солнце и было оно уже далеко не утренним, а полдневным, но вот и сады. Я посмотрел на часы и оказалось, что иду я по «железке» уже около трёх часов и за это время можно было пройти весь город, то-есть около двадцати километров. Странно, я поймал себя на мысли, почему пятнадцать минут пути превратились в три часа, ведь путь-то по «железке» прямой и мне давно известный? Но и это ещё не всё, друг мой! Я машинально, не соображая, нащупал в седловине между большим и указательным пальцами под кожей шарик и как он попал туда непонятно. Главное, я точно знал, что ещё до встречи со странными железнодорожниками, которые указали мне верный путь, никакого шарика между пальцами у меня не было. Вот возьми и проверь!

Артур протянул правую руку и Гулов, глядя в глаза друга, машинально прощупал седловину между пальцами – шарик величиной с обычную горошину там действительно был.

–– А ты, случаем, с кем-нибудь из этих железнодорожников за руку не здоровался? – спросил он.

–– Ты что? – Артур подозрительно уставился на Гулова. – Считаешь эти дорожные рабочие есть… инопланетяне? И, что именно они могли подсадить мне этот ЧИП? Но я ни с кем из них за руку не здоровался, а, может, и здоровался, не помню.

–– Слушай, Артур, – заговорил Гулов, – ты же далеко неглупый человек…

–– Понял, понял! – перебил Артур. – Как это я сразу-то не догадался? Никакие это не работяги, и сделать они могли со мной, выключив на время сознание, всё, что им нужно! Тем более, что рядом аномальная зона, про которую, кстати, знают многие из здешних жителей…

*****

Генеральным директором концерна Вениамин Маневич стал недавно, три года назад, и всё благодаря жене, про которую мало кто знал. Это она устроила хитроумную схему со снижением цены акций концерна, мягко надавила на мужа, чтобы он скупил добрую часть акций и вскоре цена акций взлетела чуть ли не до небес, а Маневич стал генеральным директором, хозяином предприятий концерна. Кое-кто из десяти членов Совета директоров концерна догадывался, что Виктория, жена Маневича, киборг, которая с лёгкостью может обработать до миллиона петафлопс информации в секунду, но помалкивал, опасаясь, что эта всемогущая жена нового генерального, чего доброго, лишит его разума, для неё это раз плюнуть. Тут подумать-то об этом и то опасно, кто знает, может, она на расстоянии заглядывает в голову.

Июньским вечером, когда особенно сильно благоухает цветущий в саду жасмин, Маневич на веранде своего большого коттеджа распивал с другом кофе с коньяком. Друг был давнишний, знакомый ещё по институту, и имя у него было простое – Борис Гайдук. Друг работал в концерне, которым управлял Маневич и даже он не знал, что, по сути, бухгалтерию в этом большом производстве ведёт Виктория Петровна, жена Маневича, но вот, что она киборг Гайдук знал, но ни с кем своим знанием не делился, нетактично, да и не к чему. Гайдук и сам, неоднократно сталкиваясь с Викторией в доме друга Маневича втайне не раз подумывал о том, что неплохо бы заменить свою сварливую, капризную, с большими материальными запросами, жену Анжелику, которая ещё и не желает рожать детей, на киборга, и уже начал скапливать деньги. Известно ведь, заказать себе искусственную жену дело непростое и дорогостоящее.

Вот и теперь, боковым зрением поглядывая на красавицу Викторию, которая ставила на столик чашки с кофе, на её ухоженные ручки, Гайдук прикидывал и так и эдак, размышлял, что вот жена у друга и шефа вроде и не человек, а с другой стороны так даже и наоборот, больше, чем человек: улыбчивая красавица, приветливая, добрая, женственная, паспорт у неё, она законная гражданка России, да она гораздо лучше, чем его вредная, сварливая Анжелика, которая требовала от него только деньги, не давая взамен ничего. Виктория, поставив на столик блюдо с крупной земляникой и очищенными грецкими орехами, извинилась и, сославшись на занятость, ушла в глубину комнат.

В открытые окна веранды мягкий вечерний ветерок принёс из ближайших садов смешанный аромат цветущей сирени и зацветающих уссурийских груш. Друзья, выпив по рюмке коньяка принялись за кофе. Гайдук, опасливо посмотрев на открытую дверь внутрь дома, куда только что ушла Виктория, решился задать интимный вопрос другу:

–– Спишь что ли с ней, Веня? Ты уж извини ради Бога.

–– Да ладно, чего тут извиняться, – добродушно откликнулся Маневич. – Сплю, конечно, а иначе для чего бы тогда я её брал в дом? Огромные деньжищи заплатил фирме Мицубиси,

–– Железяка ведь, – как-то недоверчиво пробурчал Гайдук.

–– Никакая она не железяка, – обрезал Маневич. – Это сложнейший конгломерат полимеров с особой кровью и своим обменом веществ. Да у неё кожа лучше чем у твоей Анжелики и сердце как в песне – пламенный мотор, то-есть, ядерный реактор, который не требует медицинского патронажа.

–– Не боишься её? – невинно спросил Гайдук.

–– А чего её бояться, коли, у неё вся программа под меня состряпана, – пояснил Маневич. – А ты к чему клонишь-то, Боря?

Гайдук смутился, но, всё-таки, подавив стеснение, ответил прямо:

–– Да вот, Веня, хочу по твоему примеру завести себе жену-киборга. Теперь это и модно, и практично, особенно для предпринимателей

–– Заводят вшей, Боря, – слегка улыбнувшись, бросил Маневич.

–– Ну заказать, приобрести, чего ты цепляешься к словам, Веня? – рассердился Гайдук. – Надоело мне ублажать эту чёртову Анжелику, она меня вконец разорила материально и замучила своими дурацкими капризами, тварь неблагодарная. Надеюсь жена-киборг меня поймёт лучше.

–– Ну и ну! Однако длинную анкету тебе придётся заполнять, Борис, – благожелательно усмехнувшись, заговорил Маневич. – Все твои пожелания будут учтены психологами фирмы «Мицубиси». Денег-то накопил? А то ведь хорошая жена дорого стоит.

–– Накопил немного, пять миллионов евро, да вот у тебя хотел подзанять.

–– Сколько? Говори прямо! – сдвинул брови Маневич. – Никому в долг не даю, для этого банки есть, но тебе дам.

–– Да вот предварительно надо ещё два с половиной миллиона кредиток! – выпалил Гайдук и даже опасливо посмотрел на Маневича. – Сам ведь знаешь, что основные мои миллионы в деле и в двойном аспекте задействовать их невозможно.

–– На доброе дело, Боря, я денег дам! Эта Анжелика и в сам деле «зарапортовалась», обнаглела и стала хуже клопа-кровососа, ты уж прости. Давно, брат, замечено, что жёны миллионеров в большинстве своём теряют последние крохи разума, редко кто из них остаётся доброй и скромной половиной, на которую можно без опаски положиться во всех смыслах. Добро, деньги завтра же переведу на твой счёт, давай, затевай развод со своей прошмандовкой.

–– Она давно уж не моя, – огрызнулся Гайдук. – Она скорей всехняя.

Маневич налил по рюмке коньяка и предложил:

–– Давай выпьем, Боря, за твоё прекрасное и непреклонное решенье получить настоящую жену.

Не дожидаясь, когда друг отреагирует, Маневич слегка брякнул своей рюмкой по посудинке Гайдука, выпил и пожевав земляничку, заговорил:

–– Мне мать ещё рассказывала, – откинулся на спинку кресла Маневич, – а она жила при советской власти и хорошо знает прежние порядки, в те времена, друг мой, миллионеров как сейчас не было, парни и девушки честно зарабатывали свои скромные денежки, сходились по любви, создавая крепкие семьи, отдыхали, брат, в походах по своей огромной стране. Разводы, конечно, были, но гораздо меньше, чем сейчас, жена понимала, что муж при всём желании заработать на дорогущие украшения, дорогую яхту и путешествие на Мальдивы не в состоянии, а потому и не «грызла» его, соблазна не было. Наш российский капитализм девушек быстро испортил, психика у них перевёрнута, возвышенные чувства им неведомы, они нацелены на миллионеров изначально, им наплевать на возраст мужика, будь жениху хоть сто лет. Вот, Боря, потому и пошла мода на жён-киборгов, поведение которых запрограммировано под характер конкретного мужа. Такая жена не изменит, любит искренне, создаёт надёжный тыл, уют в доме, отлично владеет единоборствами, ударом ребра ладони может сломать шейные позвонки у любого киллера, да она его просчитает на дальних подступах, а потому, брат, может отлично выполнять охранные функции при своём муже. Кстати, и по ресторанам она таскаться не будет, они ей не нужны, она ничего не ест, и ухажёры ей тоже не нужны, она в них не нуждается. И учти, заложенная в неё программа основана на базе общечеловеческих ценностей, наработанных земным человечеством за многие тысячелетия.

–– Как это ничего не ест? – округлил глаза Гайдук.

–– Ну чего ты на меня вытаращился, Боря? Ей не нужна пища в общепринятом смысле, она только изредка пьёт воду, ну для поддержки компании может выпить бокал шампани. Да и зачем ей ухажёры, коли, она запрограммирована только на тебя.

–– Так великолепно же! – воскликнул, наконец, Гайдук, пригубив вина из своей рюмки.

–– Повторяю, недоброжелателя или киллера, – продолжил Маневич, – такая жена просчитает ещё на дальних подступах и обезвредит его, даже не докладывая мужу, если он не спросит специально.

–– Ну так ведь и отлично! – продолжал восторгаться Гайдук.

–– Но должен тебя предупредить, Борис, – Маневич наклонился к другу, опасливо глянув на закрытую дверь, – имея такую жену, ты уже на сторону сходить не сможешь.

–– Чего так? – растерялся гость.

–– Что, не догадываешься? – тихо бросил Маневич.

–– А-а-а, – так же тихо протянул Гайдук. – Понимаю, понимаю, да она меня моментально вычислит и из ревности, чего доброго, прикончит, сотрёт в порошок. А что, Веня, им, киборгам, присуща такая сложная психическая вещь как человеческая ревность?

–– Им присуще всё и даже гораздо больше, чем обычным женщинам, да и могут они неизмеримо больше, так что налево тебе ходить не придётся, сам не захочешь. Ну, а уж, если какая-нибудь цаца на тебя глаз свой положит, так жена-киборг мигом эту прошмандовку косоглазой сделает.

Слушай, Веня, – покривился Гайдук, – ты же знаешь, меня едва ли можно отнести к категории дамских угодников. За исключением немногих, нам, деловым людям, некогда волочиться за бабами, дело наше, само производство не позволяет, времени на это нет. Что я тебе разъясняю?

–– Я понимаю, Боря! – быстро согласился Маневич и вынув визитку из нагрудного кармана рубашки, подал гостю. – Вот тебе телефоны и факсы дилера «Мицубиси», давай, договаривайся с ним. Дело это хлопотное, требует немалого времени, пока разводишься тебе новую жену подготовят.

Гость, глотнув остывшего кофе, тупо уставился на белеющие соцветия кустиков жасмина за стёклами веранды и, пришедшую на ум идиотскую мысль как-то равнодушно выложил:

–– Интересно, а нашим бизнес-дамам фирма «Мицубиси» мужей-киборгов делает?

–– Не беспокойся, делает! – криво усмехнувшись, зло бросил Маневич. – Да уж лучше бы не делала, пусть бы они попсиховали без нас…

*****

На следующий день Артур Иродов получил в проходной завода временный пропуск на территорию, а провожатым до лаборатории оказалась симпатичная девушка в халатике салатного цвета. В прихожей небольшого одноэтажного здания из бетонных панелей, куда они пришли, девушка указала Артуру на специальный коврик и ступила на него сама, предварительно включив вентилятор. Артур сразу понял, что коврик смочен раствором перманганата калия, а мощный вентилятор обдал пришедших струёй антибактериального воздуха. Артур этой процедуре не удивился, в принципе, примерно такое правило существует во всех лабораториях мира, мало ли какие работы ведутся в них.

–– Проходи, проходи! – крикнул Гулов входящему Артуру.

Хозяин лаборатории сидел на вращающемся табурете возле узкого стола, над которым возвышалась небольшая панель с рубильниками, экранами и разноцветьем неонок. Неподалеку, за небольшим столиком сидела молодая лаборантка и записывала какие-то показания приборов в журнал. Гулов повернул один из рубильников на панели, видимо, что-то выключив, и, встав с табурета, протянул Артуру руку.

–– Девочки, можете быть свободны! – объявил Гулов двум лаборанткам. – Отдыхайте и идите на обед.

Девушки, с любопытством посматривая на Артура, сняли с себя халатики и вышли. Гулов, проводив выходящих лаборанток взглядом, открыл сейф, вынул оттуда свёрток и, развернув его, заговорил:

–– Вот то, о чём я тебе вчера рассказывал.

Артур впился глазами в прибор и показалось ему, что, какой-то уж древней вещью он совсем не выглядел, наоборот, предмет смотрелся только что изготовленным на каком-нибудь известном производстве. Мало того, на матово-золотистой поверхности прибора, вдруг, засветился экран дисплея, на нём обозначился ряд цифр.

–– Ну вот, выдал температуру окружающей среды, атмосферное давление, плотность и состав воздуха, – заметил с улыбкой физик, – запылённость одного кубического метра воздуха, количество вирусов и бактерий в нём, молекул воды и вот даже степень радиоактивности, наличие углекислого газа и свободных радикалов. Из этого, друг мой, я и делаю вывод, что наши далёкие предки обладали высочайшими технологиями, которые нам, их потомкам и не снились, они, думаю, были весьма изобретательными людьми. Это, брат, была страна гениев!

–– С чего ты взял, господин Гулов, что именно наши древние предки изготовили столь сложный прибор? – тут же ввязался в полемику Иродов.

–– Да, пожалуй, ты прав, Артур, – сразу засомневался Гулов и выдвинул новую версию. – Скорей всего, этот прибор сделали пришельцы со звёзд, которых наши предки называли богами. Прибору около двух миллионов лет, но на Земле этих приборов, или подобных ему, может быть всего несколько штук и наши предки с каменными топорами пользоваться ими не могли. Прибор может работать неопределённо долго, в нём нет трущихся частей, в нём ядерный микропроцессор и подзаряжается он, думаю, самостоятельно, от энергетического поля планеты.

–– Ты что сканировал его? – удивился Артур. – И он позволил тебе это?

–– Да, нет! Он сам сообщил, – заметил хозяин лаборатории. – Кстати, с помощью этого древнего прибора мы можем попасть в любой, расчётный отрезок прошлого времени.

–– Так уж прямо и попасть в нужное время? – недоверчиво произнёс историк Иродов.

–– И вернуться обратно в зафиксированную этим прибором точку старта! – добавил Гулов, уверенно взглянув в глаза Артуру. – Пошли вон туда к столу с нейтральным покрытием.

Молодые экспериментаторы подошли к специальному столу с эбонитовой столешницей. Гулов надел на левое запястье древний прибор, вынул из коробка спичку и, протянув её Артуру, сказал:

–– Вот пометь эту спичку как тебе угодно.

–– Зачем?

–– Мы отправим её в прошлое время и вернём обратно, – пояснил Гулов.

Артур своей шариковой ручкой нанёс два с половиной кольца на спичку и положил её на стол. Гулов прикосновением указательного пальца включил аппарат и прямо на экране дисплея произвёл кодировку расчётного времени. После этой манипуляции на посветлевшем экранчике обозначилась красным цветом кнопка, к которой Гулов уверенно и даже уже привычно прикоснулся указательным пальцем. Как и ожидал Артур, произошла очень короткая световая вспышка и гулкий, словно из винтовки, звук выстрела – спичка исчезла. Звук выстрела Артура не привлёк, он знал, что так реагируют атомы водорода при переходе их в другое физическое состояние, а вот что спичка исчезла прямо у него на глазах – вот это уже действительно диво.

–– Может она сгорела! – выразил сомнение Артур.

–– Остался бы угольный стерженёк, вот смотри сюда! – заметил Гулов.

Историк взглянул на экран, где чётко обозначился ряд из десяти ровных зубцов, в начале ряда стоял ноль. Гулов объяснил:

–– Ноль означает наше время, от которого идёт отсчёт в глубину ближайшего тысячелетия. Видишь, друг мой, почти на середине четвёртого зубца красную точку? Это наша спичка, она на три и семь десятых века в глубине, то-есть это, примерно, середина семнадцатого века. Можно определить более точное время, но не обязательно, Определяем место – так Москва, пивной кабак спичка на столе у кабатчика, которую он не замечает. Очень хорошо, а теперь вернём эту спичку обратно, сюда на стол.

Гулов, по подсказке прибора, обозначил код возврата материального объекта обратно, в своё время, и смело прикоснулся к появившейся красной кнопке на экране. Опять произошла вспышка света в сопровождении гулкого звука очень похожего на винтовочный выстрел – на поверхности стола лежала спичка с обозначениями, сделанными рукой Артура. Историк тупо смотрел на неё пока Гулов не тронул его за плечо.

–– Странно, что серная головка на спичке не сгорела, да и сама она в полной сохранности, – задумчиво произнёс Артур. – Ведь температура взрыва, как я понимаю, должна была её испепелить.

–– Забудь! Это не взрыв! Материальный объект не успевает сгореть! – произнёс Гулов. – Энергия превращения вещества распыляет его на атомы, переносит в расчётное время и собирает обратно. Собирает очень точно – это физический закон сохранения вещества. Мы пока не понимаем механизма переноса вещества во времени, мой друг.

–– А ну, давай я буду на месте спички! – решительно заявил молодой историк.

Гулов не удивился такому желанию своего друга, молодые люди часто не задумываются о последствиях своих поступков, но всё же заведующий лабораторией не поддался искушению.

–– Погоди! Куды торопишься милай? – съёрничал он. – Садись вот пиши заявление о приёме на работу в качестве младшего научного сотрудника. Надо оформить всё как положено, чтоб зарплата тебе шла, трудовой стаж, а уж потом эксперименты ставить, девчонок придётся познакомить с условиями опыта. Без этого нельзя, мы же не где-нибудь дома, а на официальном производстве и опыт ставим тоже официальный, потому всё должно быть зафиксировано в лабораторных документах.

–– Ты же говорил, что твой проект секретный.

–– Был секретный, друг мой, а теперь придётся частично рассекретить, хотя бы в условиях лаборатории, закодировать и занести в журнал, ну и так далее. В общем, посмотрим, друг мой.

–– Но ведь лаборанты смогут записать только то, что я им расскажу.

–– Совершенно верно!

–– Но вот расскажу-то я им не всё, друг мой Гулов, а только то, что посчитаю нужным.

–– В науке нужно быть честным даже в мелочах, Иродов, – назидательно заявил Гулов. – Тебе ли, начинающему учёному, не знать. Выкладывать все подробности, всё, что увидел и услышал, и даже унюхал, иначе коллективной и объективной оценки не сделать. Из мельчайших подробностей складывается яркая картина прошлого, учти, я тебе повторяю, хотя в университете тебе ещё на первом курсе эту истину вдалбливали.

–– Да я хотел бы, чтобы о наших экспериментах на первых порах вообще никто и ничего не знал, – решительно заявил Артур. – Оконфузиться боюсь, а общественность мои поступки может понять не совсем верно, необъективно. Предлагаю отчёт закодировать.

Вместо ответа Гулов деловито спросил:

–– Назови точное время и место, например, в семнадцатом веке, где тебе, как историку, особенно хотелось бы быть, и, кто тебя конкретно интересует? Я имею ввиду историческое лицо.

Мне очень хотелось бы, – мечтательно заговорил историк, – встретиться в городе Томске с Юрием Трапезундским, поручиком и ротмистром греческой роты Большого московского полка стрельцов на государевой службе времени российских государей Михаила и Алексея Романовых. Очень уж странная судьба у этого средневекового наёмника. Подобных людей в России того времени было немало, их царские чиновники по указу государя приглашали и нанимали на государственную службу как специалистов, да и сами они слетались в Россию словно вороны, почуявшие хорошую добычу. Но вот что странно: современники считали Юрия Трапезундского прохвостом, везде этому, якобы, проходимцу почему-то доверяли, но на мой взгляд, что-то тут не так, всё гораздо сложнее. Должен тебе сказать, Николай, что этот Юрий Трапезундский, судя по скудным документам, отчаянной храбрости человек, а проходимцем, вором и приспособленцем его сделала жизнь, люди, хотя и добрых дел для простых людей за ним числится немало. Сложный он человек, как и все мы люди и я бы хотел на его примере понять глубину наёмничества в России того времени. Ну, а насчёт эксперимента, то пусть время будет полуденное, июнь тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года, а место – городская харчевня в городе Томске. Начну с того, что опрошу людей о деятельности и характере Трапезундского. Известно ведь, что именно в это время он был исполняющим обязанности губернатора в Томском крае.

–– Хорошо, Артур! Так и зафиксируем.

Одной из вернувшихся девушек Гулов приказал:

–– Таня! Сопроводи вот нового сотрудника в отдел кадров завода, пусть оформится на работу как положено…

Вечером Артур сообщил родителям, что устроился на работу, но она связана с командировками. Спал плохо, часто просыпался, продумывал своё поведение в семнадцатом веке, время которое знал вроде бы хорошо, но всё равно его мучила неизвестность. Утром, явившись в лабораторию, Артур увидел висящие на плечиках в двух экземплярах средневековые кафтаны тёмно-красного цвета из хорошей шерсти, две шапки с оторочкой из куньего меха и две пары новых сапог из добротной жёлтой кожи. Озабоченному Гулову Артур весело заметил:

–– Запасную одежду мне приготовил? Где взял-то?

Гулов мрачновато взглянул на нового сотрудника лаборатории.

–– В гардеробе городского театра, пришлось расписку писать, да за аренду одежды заплатить.

–– Мог бы один комплект взять, всё дешевле, – заметил Артур.

–– А ты что, не догадываешься?

–– О чём? Чего мне гадать? Даже и не думал.

–– Плохо, что не подумал, – строго бросил Гулов. – Одного тебя не отпущу! Придётся с тобой идти.

–– Подожди! А навигатор, прибор этот, девчонкам вручишь? Кому-то же надо с прибором работать.

–– Я и буду работать! – бросил Гулов.

–– Вот те на! Так ведь всё-таки атомный взрыв, переход атомов водорода в иное качество, с навигатором этим может что-то случиться непредвиденное? – опасливо заметил Артур.

–– Ничего с ним не случится, коли, он выдерживает температуру в шесть тысяч градусов, у меня на руке и будет, – пояснил Гулов.

–– Ну хорошо! – быстро согласился Артур. – Вдвоём-то даже надёжнее и веселей.

–– Да уж какая там весёлость? – строго заметил Гулов. – Давай одеваться, да к делу…

Глава 2. НА СЛУЖБЕ ГОСУДАРЕВОЙ

Время в городе Томске наступило обеденное и люди, приостановив текущие дела, в основном строительные, степенно расходились на обед. Город, заложенный полсотни лет назад, в тысяча шестьсот четвёртом году, по указу царя Бориса Годунова всё ещё продолжал строиться. А родился указ Годунова по просьбе эуштинских татар, что жили по берегам реки Томь и очень уж страдали от набегов енисейских кыргызов, а особенно от притеснений южных джунгар, которые требовали большую дань в виде меховой рухляди, а потому и просили эуштинцы защиты у московского царя. Вскоре пришли в эти места со своими людьми стрелецкий голова Гавриил Писемский из Сургута и стрелецкий голова Василий Тырков из Тобольска. На Воскресенской горе возле реки Томь стрельцы и заложили острог и с тех пор, вот уже полсотни лет, сибирский город прирастал новыми людьми и рублеными из лиственницы избами.

Юрий Иванович Трапезундский, казачий голова, грек пятидесяти семи лет, имея высокое воинское звание боярского сына и административную должность исполняющего обязанности губернатора города Томска с обширным округом по рекам Томи и Оби, не брезговал в обеденное время заходить в городскую харчевню. Вот и в этот летний день он, одетый в будничный зелёный, из хорошего, английского сукна, кафтан, сидел на широкой, малой скамейке в торце одного из длинных столов в харчевне. Он, молча и мрачно смотрел в противоположную стену харчевни поверх голов обедающих казаков и строителей за соседним столом и тупо размышлял. Место за столом считалось почётным, да и сам Юрий был в некоторой степени совладельцем этой харчевни, тем более, что в ней было разрешено торговать винным товаром. Ещё за двумя столами в просторной избе шумно обедал и угощался дешёвым пивом городской люд.

На столе перед городским и окружным начальником стояла литровая, глиняная кружка с пивом, малая кружка с водкой, а для закуси в деревянном, резном блюде лежал копчёный, жирный сом и свежеиспечённый, пшеничный калач. Обеденный зал городской харчевни в это время, как и водится, был наполнен привычными запахами подгорелого мяса и свежеиспечённых лепёшек, пахло квашеной капустой и редькой, чесноком и жареным луком, а ещё человеческим потом и шумом.

Думы одолели местного управителя, да и было отчего ломать голову Юрию Ивановичу: Ачинский острог его казаки совместно с эуштинцами построили за два года, и это уже не так далеко от Енисея и Красноярского острога. Москва на строительство именно этого острога денег не давала и со строителями казачий начальник в звании боярского сына расплачивался самогонной водкой и продовольствием из казны томского гарнизона. Водку Юрию Ивановичу делал местный винокур, с которым Трапезундский был в доле. Но этой водки было мало, приходилось закупать бочками на стороне, в основном у джунгарских торговцев, а платить за водку пришлось мехами, которые ему несли томские татары и другие местные народы в качестве ясачной обязанности, и за эту пушнину надо ещё отчитаться перед Сибирским приказом. А вот с продовольствием было ещё сложнее: людей в Ачинске кормить как-то надо, а средств на это Сибирский приказ всё ещё не выделил и как быть? Теперь вот сидел Юрий Иванович и думал, чего бы такого изобразить на бумаге для отчёта в Москву через канцелярию тобольского губернатора. Новый ачинский гарнизон надо ведь на что-то содержать, так пусть уж дьяки Сибирского приказа об этом думают.

К казачьему голове подсел старшина томского гарнизона Зимовей Пехтин с кружкой пива в руке и заговорил об очередном походе в джунгарские степи с целью обмена неучтённых мехов на шёлковые ткани у тамошних, китайских торговцев.

–– Да иди ты ко всем чертям, Зимовеюшко! – взвыл Юрий Иванович. – Тут не ведаешь как за продовольствие отчитаться, что истратили на ачинцев, а он про поход, про тряпки! Тьфу на тебя!

Старшина, убедившись, что начальнику не до него, тихо убрался, зато его место заняли два молодца в тёмно-красных кафтанах. Расторопный кабатчик тут же поставил перед новыми гостями по баклаге пива и положил связку жирных, вяленых голавлей. Юрий Иванович от думы своей оторвался и оторопело уставился на молодцов. Поочерёдно посмотрев на одного, на другого, хрипло с опаской заговорил:

–– Вы кто, гостюшки? Откуль прибыли? Уж не из Тобольска ли? Аль из самой Москвы? За мехами что ль? Тако рано ещё.

Один из молодцев отхлебнул пива и, с любопытством уставившись на Юрия Ивановича, заговорил:

–– Мы вообще-то из Центра, с тобой вот захотелось познакомиться. Моё имя Артур, а друга моего зовут Николай.

–– А чего со мной знакомиться? – медленно заговорил городской голова, тупо соображая. Он подозрительно взглянул на молодцов и по сторонам, где за соседним столами обедали строители. – Меня здесь каждая собака знает, я Юрий, сын Иоаннов из Трапезунда, назначен указом государя всея Руси Алексеем Романовым, здесь в Томске, воинским начальником и губернатором округа.

–– Это нам известно! – добродушно улыбнулся Иродов.

У Трапезундского всплыла мысль, что эти молодцы не зря тут появились, да ещё втихаря. Чёрт их разберёт, может, подосланы эти люди дьяками Сибирского приказу его проверить, мол, много ли наворовал? Тако Томский край мне в кормление отдан, хоша бы и временно и весь ясак я в Москву через Тобольск отсылаю, а, ежли что и взял себе, тако то сверх налога государева. Ну, вот принесла же нечистая сила этих обормотов, да совсем не ко времени, тут с ачинцами не знаешь как разобраться, а теперь вот ещё и с этими вожгайся…

–– Артур, имя ливонское, – начал ни с того, ни с сего гадать Юрий Иванович, – да и по говору вашему, ребятки, вы скорей из немцев будете, по-русски-то говорите коряво.

–– Ничего! – успокоил гость. – Говорить ты будешь, а мы послушаем. Давай, выкладывай нам свою личную жизнь от самого рождения о до сего дня.

–– А кто вы такие, дабы я вам вот так запросто свою подноготную выкладывал? Добром пока спрашиваю?

Трапезундский поднял руку, чтобы позвать казачий караул, что тоже обедали за соседним столом, но под строгим взглядом гостя, что назвал себя Артуром, руку почему-то опустил, поспешно взял кружку с водкой, глотнул, не поморщившись, и, вдруг, его понесло, против собственной воли язык, будто сам по себе, повёл длинный, с подробностями, рассказ…

*****

Родился Юрий в самом начале семнадцатого века в городе Трапезунде Османской империи в православной семье грека Иоанна. Был он в семье третьим сыном и крещён был под именем Георгий. Мальчишка рос бойким, помогал отцу в мелкой торговле, и в многонациональном портовом городе быстро выучил кроме своего греческого турецкий язык, а ещё итальянский, потому как в городе много было генуэзских торговцев. Кроме этих языков талантливый парень освоил испанский, потому как он по произношению близок к итальянскому, и, хотя хуже – голландский, потому как в городе было немало выходцев из Нидерландов. А ещё в городе было немало армян, грузин и горцев с Северного Кавказа, были болгары, сербы и русичи. Мальчишка, с утра до ночи вертясь среди этого разношёрстного народа, нахватался от людей разных национальностей всего понемногу и даже того, чего бы и не надо.

Но, главное, что усвоил молодой грек, так это заповедь греческих мудрецов, которые прямо указывали дорогу в жизни: «не можешь изменить сложившиеся обстоятельства, приспособься к ним». Изречение верное, ну парень и приспосабливался. Вот уж к Георгию и двадцать лет подкатило, а молодой человек всё ещё не обзавёлся своей семьёй, нищета не позволяла, да и отец ничем помочь не мог. Соседская девчонка Меримэ по утрам кормила верблюдицу и, завидев молодого Георгия шутливо, но с прозрачным намёком спрашивала:

–– Эй, сосед! Когда меня замуж возьмешь? Или тебе больше по нраву моя сестра Зульхаят?

Парень, немного смущаясь, на полном серьёзе отвечал:

–– Да я бы хоть завтра, севгелим (моя дорогая) Меримэ, но ещё не заработал на калым твоему отцу, уважаемому Керимоглу.

–– Ха-ха-ха! – посмеивалась девушка. – Шёл бы в корсары гребцом, у них за один год можно заработать на калым не только за меня, но и даже ещё за сестру Зульхаят.

–– Тешеккюр мерим (спасибо) за совет, надо подумать, – отвечал Георгий.

–– Пока раздумываешь нас с сестрой отец продаст какому-нибудь молодцу с кошелём полным серебряных акче, – веселилась юная красавица.

Беспощадное время, так казалось Георгию, неумолимо двигалось куда-то в неопределённое будущее, а он всё никак не мог устроиться в этой жизни. Но вот в одно прекрасное утро в шумном порту парня окликнул знакомый торговец зерном, генуэзец Корнелий:

–– Эй, Георгий! Хочешь подзаработать?

–– Хочу! – быстро согласился парень, тут же вспомнив про калым и весёлую соседку Меримэ.

–– Ну, айда на мою приватиру рядовым матросом, а на стоянках в портах будешь помогать вести торг с иноземным покупателем. Учти, я мог бы любого босяка взять в матросы, но беру тебя за знание языков, мне сказали, что ты кроме своего родного греческого владеешь итальянским и испанским, а ещё голландским и тюркским.

–– Мал-мала балакаю, Корнелий, – живо откликнулся парень.

–– Иди, предупреди отца, возьми с собой ложку, чашку и кружку, да шпарь на мой корабль.

–– А, куда пойдём, уважаемый Корнелий?

–– Ишь ты! Это не твоё дело! – отрубил владелец приватиры. – Ну, да ладно, тебе скажу: в Александрию пойдём за зерном, а потом посмотрим. Всё, поторопись, парень!

Хорошо началась служба у Георгия на торговом корабле. В Александрии загрузились зерном под самую завязку, зашли на остров Карпатос в архипелаге Южные Спорады, да зерно там и продали. Хозяин Корнелий получил огромную прибыль и как водится его обуяла великая жадность, островные чиновники пожалели, что мало привёз и, мол, они готовы принять ещё две-три таких приватиры с зерном. Корнелий решил сделать ещё два рейса за таким нужным товаром. Пошли опять в Александрию и в море, средь бела дня на их парусно-гребной корабль напали алжирские пираты. Незагруженная ещё товаром, лёгкая приватира имела быстрый ход и смогла бы избежать захвата, но пиратская галера была вооружена десятком фальконетов, а потому произвела залп из трёх орудий по носу торговца. Пришлось остановиться и лечь в дрейф. Пираты взяли приватиру на абордаж, обшарили корабль, забрали всю выручку у Корнелия, но никого убивать не стали. У них оказалась нужда в людях для обслуживании такелажа и парусов, да и гребцы были нужны – вот они и взяли с собой два десятка матросов с ограбленной приватиры, среди которых как назло оказался и Георгий.

Приватиру с остатками людей и растерянным хозяином налётчики отпустили. Пираты действовали на море очень даже по-хозяйски: живой хозяин торгового корабля с людьми им был гораздо нужней, выгодней. Хозяин приватиры в ближайшем порту новых матросов наймёт, денег наживёт быстро: корабль свой предоставит в аренду александрийским купцам, сделает два-три рейса с нужным товаром в ближайший архипелаг, а с нажитыми деньгами сам закупит, например, хлеб, отвезёт на острова и уже снова будет при хорошей прибыли, грабь его опять, а таких торговых кораблей в Средиземном море даже не сотни – тысячи. Грозы пиратов, турецких военных галеасов с пушками, Османская империя для всех торговцев предоставить, естественно, не могла, Средиземное море с Эгейским большие, островов во множестве, есть где укрыться, а потому алжирские пираты чувствовали себя на морях более, чем вольготно.

Так началась служба Георгия у пиратов и опять его выручило знание языков, хозяину, известному всем корсару Джафар-бею, такой толмач очень даже понравился и пригодился. Через несколько месяцев грабежей торговых галер и более грузных приватир Георгий имел уже толстый кошель, набитый золотыми пиастрами, серебряными акче и дирхемами, он мог уже легко заплатить калым скупому соседу Керимоглу за обеих его дочерей. Георгий уже заподумывал как бы смыться с пиратского корабля, уйти из-под неусыпного ока воинственного Джафар-бея, но осторожничал, если поймает, то всё – секир-башка.

Сам Джафар-бей не всегда участвовал в морских, грабительских походах, часто сидел на пиратской базе на берегу и подсчитывал доходы, нажитые неправедным путём, а на быстроходной галере чаще хозяйничал заместитель Джафара Мустафа-ага, тоже головорез тот ещё. Но вот, наконец, представился удобный случай, когда можно было сменить пиратское, беспокойное сообщество и существование на мирную жизнь простого торговца. Естественно, с гаремом из двух хотя бы жён, меньше нельзя, будешь считаться нищим и никто не захочет иметь с тобой серьёзных дел. Случай-то Георгию представился, да шаловливая судьба повернулась к нему не тем боком.

Не менее жадный до чужого добра пират Мустафа решил прощупать новые международные торговые линии, для чего перебросил разбойничью галеру за Геркулесовы столбы, где с юга, из Африки, на север, и наоборот, без устали сновали торговые галеасы и приватиры испанцев, португальцев, голландцев, французов и англичан. Не подумал, казалось бы, опытный корсар, что на этой торговой линии военные корабли перечисленных стран курсируют тоже часто, а островов и мысов в Атлантике, за которыми можно спрятаться от погони военного корабля мало или совсем нет. Погнавшись за лёгкой добычей, неповоротливым испанским галеасом, Мустафа со своими людьми не заметил появившийся из ниоткуда испанский военный фрегат при пятидесяти пушках, шесть из которых были тяжёлыми и дальнобойными кулевринами. Испанец на полном ходу дал залп из тяжёлых орудий по галере Мустафы и двадцатичетырёхфунтовое ядро разворотило нос пиратской посудины. Пришлось спешно сдаться, потому как следующий орудийный залп отправил бы всех джентльменов удачи на дно Атлантики.

Капитан фрегата Себастьян Очоа де ла Майор мог бы повесить на реях мачт своего корабля всех кто был на пиратской галере, да Георгий, знавший итальянский и испанский языки, успел крикнуть, что здесь более сорока человек являются гребцами-невольниками, по сути рабами. Капитан решил не брать греха на душу и привёз всех захваченных на галере в испанский порт Кадис, пусть с разбойниками и их рабами разбираются королевские власти. Пленников временно поместили в портовый загон для скота, дали воды для питья, а больше ничего.

На следующее утро с пленниками решил разобраться сам глава города Кадиса Хуан Альваро Рибера. Пятидесятилетний, солидный на вид, хозяин города с секретарём и писарями расположились за большим, тяжёлым столом в портовой канцелярии. Глава города был одет в коричневый бархатный камзол и широкополую шляпу, сидел в просторном кресле, на пленников поглядывал презрительно. Охранники приводили задержанных по одному, где суд над ними происходил довольно коротко: был, участвовал, всё – на серебряные рудники, на тяжёлые, горные работы. Очередь дошла до Георгия и он на ходу переобулся: с порога заявил, что он итальянец, да ещё и католик, и сам, якобы, попал в неволю к алжирским пиратам. Глава города сразу оживился, Георгия освободили от ручных оков, усадили на скамью и глава города, а он приходился какой-то там роднёй королю Филиппу 1У, а потому тоже считал себя ревностным католиком и уж, конечно, справедливым судьёй.

–– Моё имя Георгиос Нино из Ломбардии, я был торговцем, у меня была своя приватира и я занимался регулярной поставкой пшеницы из Александрии в Италию, – безбожно врал Георгий, пользуясь знанием языка.

Рибера расплылся в улыбке, кивнул писарю и тот, догадливый, тут же поднёс мнимому итальянскому торговцу вина в фаянсовой кружке. Георгий вино, не спеша, выпил, городского главу искренне поблагодарил.

–– Как же ты попал в плен к пиратам господин Нино? – поинтересовался Рибера, с некоторым подозрением поглядывая на почти новую зелёную куртку из шерсти, красные штаны из тяжёлой камки и добротные жёлтые сапоги пленника.

–– Моя приватира находилась к востоку от острова Мальта и Сицилии, – безбожно сочинял свою мнимую историю Георгий. – Капитан, было, повернул корабль к северу, к недалёкому уже Мессинскому проливу, когда на нас неожиданно напали пираты этого проклятого разбойника Джафар-бея. Мой корабль захватили и пригнали на свою базу возле Бизерты, моих людей мигом продали гребцами на разные корабли, а меня посадили на весло в этой вот галере. Командор Мустафа решил прочесать корабельные пути в Атлантике, а так как я владею несколькими языками, то он меня от весла освободил, выдал вот эту дорогую одежду и я, хотя и раб, стал на корабле толмачом.

Дон Рибера, сидя за массивным столом в большой комнате таможни, учтиво выслушал вдохновенное враньё Георгия и, видимо, поверил:

–– Хорошо, господин Нино! – важно, но участливо заговорил он. – Ты свободен, можешь жить у нас в Кадисе, в Кастилии, заводить здесь своё дело или ехать в свою Ломбардию.

Глава города выложил на стол кошель из замши, набитый деньгами.

–– Здесь сто реалов серебром, господин Нино, – заговорил дон Рибера. – На первое время этих денег тебе хватит, а там раскрутишься. Человек ты, я вижу, многоопытный, деловой, а Господь завещал нам помогать друг другу и выручать из беды…

*****

Георгий и в самом деле поднакопил жизненного опыта, но в Испании, под крылом католических чиновников короля Кастилии Филиппа 1У, ему пребывать не хотелось и он искал удобного случая убраться из страны, но вот куда? Наслышан был парень, что Голландия, страна на севере Европы, свободна от деспотии правителей, с голландскими торговцами он сталкивался ещё в родном Трапезунде, да и худо-бедно языком северян владел. Удобный случай этот Георгию подвернулся в портовой харчевне, куда он в этот день зашёл пообедать.

Дымный, пропахший чесноком, восточными специями и жареной козлятиной зал харчевни, выложенный из дикого пластинчатого песчаника, больше походил на конюшню, здесь даже огромная печь с поварами не была отделена от длинных столов с жующей и пьющей клиентурой. Георгий нашёл местечко в углу зала, где за торцом стола сидел явно моряк, был он в чёрном плаще, на голове кожаная шляпа, пухлое лицо с седоватыми бакенбардами было красноватым и обветренным. На столе возле моряка стояла двухлитровая деревянная кружка с пивом и два жареных кебаба на спицах. Кружка походила на маленькую бочку с бронзовыми обручами и блестящей бронзовой ручкой. Георгий взял, да и по-немецки поздоровался с моряком, и тот, удивлённо вскинув седоватые брови, с улыбкой кивнул на место рядом. Кёльнер в кожаном фартуке, даже не спрашивая нового клиента, тут же поставил перед Георгием такую же кружку с пивом, что и у соседа и положил две спицы с горячим кебабом.

–– Всегда приятно встретить земляка на чужбине, – продолжая улыбаться, заговорил моряк.

–– Да я вообще-то грек из Трапезунда, – честно ответил Георгий.

–– Коли, человек говорит на языке моей чудесной родины, – заметил моряк, – да на чужбине, то для меня он уже земляк. А в городе Трапезунде, кстати, я бывал, и не раз по торговым делам, а недавно по ремонту такелажа моей грузовой приватиры. Будем знакомы: перед тобой Янсен Ван Джелле, потомственный моряк, но не каботажник, а дальнего плавания, ну и по совместительству торговец. Родом я из городка Гауда, где делают лучшие сыры в Европе.

–– Ну, а я Георгий Иванов Трапезундский! – представился новому знакомому бывший пират. – Я тоже торговый моряк, да вот сел на мель и волею судьбы оказался в этом порту.

Голландец волосатой рукой взял свою кружку и, слегка стукнув ею о кружку Георгия, дружелюбно бросил:

–– Выпьем за знакомство, Георгий!

Новые знакомцы отпили по нескольку глотков, заели пиво куском кебаба и голландец, слегка покривившись, заметил:

–– Здешнее пиво с нашим даже и сравнивать не хочу, наше гораздо лучше. Прошу прощения, господин Трапезундский, ты ведь похоже моряк бывалый, а каким ветром тебя сюда-то занесло?

–– Привыкший с детства врать и фантазировать, Георгий принялся излагать голландцу новую историю своих похождений:

–– Моя приватира, дорогой Ван Джелле, попала в шторм возле берегов Мавритании две недели назад и утонула, – фантастически изворачивался Георгий. – Думаю, что и люди мои утонули, а меня целые сутки буря таскала по волнам и не утонул я только благодаря Провидению и обломку мачты, за который я держался изо всех сил. Через день буря утихла и меня, слава Богу, подобрал испанский военный фрегат и доставил сюда, в Кадис, – вот я третью неделю здесь и отираюсь, и не знаю, куда податься, знакомых, кто мог бы поручиться за мою голову, у меня в Кадисе нет.

–– Так айда к нам, в Роттердам! – дружелюбно воскликнул Ван Джелле. – Зарегистрируешься в порту как потерпевший от бури, а я как свидетель подтверждение дам, получишь компенсацию за утерянное имущество, пусть хоть и не в полной мере, но всё же поддержка. Правда, должен тебе сказать, что тебе надо будет записаться в Лигу торговцев Роттердама, тогда обязательно получишь материальную помощь.

Георгий взглянул в голубые глаза голландца, в них не было и тени подвоха, глаза моряка излучали чистоту помыслов и желание как-то помочь собрату по профессии и это его подкупило:

–– Спасибо, брат Янсен, я подумаю, – заговорил Георгий.

–– Да чего там думать? – горячился голландец. – Я завтра поутру ухожу домой, давай, со мной. Или у тебя семья в Трапезунде, тогда другое дело.

–– Да я не женат! – пояснил Георгий.

–– Ну так и нечего раздумывать! – подвёл черту моряк. – Коли, ты человек свободный, что тебя может удерживать в Кадисе?

–– Да ничего!

–– Всё! Со мной пойдёшь, брат! – решил голландец. – Мой корабль под названием «Зеландия» стоит возле седьмого причала, найдёшь быстро. Хотя приватира и не моя, но я в равной доле с её хозяином и являюсь капитаном на ней. Мои распоряжения имеют силу закона моей страны, кого хочу, того и беру на борт…

*****

Георгий в портовой гостинице для моряков остановиться на временное проживание побрезговал. То, что ночлежка для морских волков была грязной, кишела разными насекомыми ещё можно было смириться, но парень, получив от главы города приличную сумму денег, боялся воров, а потому снял угол в доме одного старого моряка, который жил недалеко от порта. Он дал старику реал и тот, удивившись большой плате, предложил парню жить у него хоть целый год.

Молодые люди, как правило, долго не думают, а потому Георгий, проснувшись утром, вспомнил вчерашнее предложение голландского моряка и решил, что Голландия для него подходит лучше, чем прозябание в портах Средиземного моря или опасная служба в корсарах у алжирских пиратов. Он распрощался со стариком и пошёл в порт. Возле одного из складов Георгий приметил парнишку лет пятнадцати, который, привалившись спиной к стене склада, и, вытянув голые ноги, смотрел куда-то в синее небо, на пролетающих мимо чаек. Георгию показалось, что парнишка очень уж похож на него самого, когда он несколько лет назад вот также сидел в порту Трапезунда без всякой надежды на заработок. В душе Георгия что-то шевельнулось и он без раздумий кинул на ноги мальчишки серебряный реал. Тот монету взял, быстро вскочил с вопросом:

–– Что я могу сделать для тебя, господин моряк?

–– Ничего, юноша! – отмахнулся Георгий.

–– Но ты же заплатил? – угодливо настаивал честный юноша.

–– Просто я вспомнил, что являюсь христианином и выполнил свой долг, – промолвил бывший пират.

–– Но я же не заработал! – возразил мальчишка. – И потом я не уличный попрошайка.

–– Юноша, я прощаюсь с этим красивым городом, – заговорил Георгий, – который подарил мне тепло своей души и надежду на будущее. Люди здесь добрые. Так бывает, редко, но бывает, считай, что ты заработал.

Произнеся свой монолог, Георгий с лёгкой душой зашагал к причалам. Он не видел как мальчишка, зажав в кулаке деньгу, в раздумье смотрел вслед странному прохожему. Одному Богу известно, как сложится судьба у человека только ещё начинающего жить, но случай этот он запомнит на всю свою жизнь и будет он в его памяти в дни тяжких испытаний добрым светом маяка, спасительным кругом в бушующем море человеческих отношений и страстей.

Георгий же, будучи в хорошем настроении, отправился к седьмому причалу, где и нашёл голландскую приватиру «Зеландия». На корабле деловито суетились матросы, готовясь к отплытию. На борту Георгия с улыбкой встретил капитан Ван Джелле и обрадовался парню как родному.

–– Ты поступил верно, Георгий! – объявил голландец, крепко пожимая руку выпрямившемуся после поклона парню. – Моя милая родина Голландия принимает всех у кого чистые помыслы и широкая душа. При доброй погоде и попутном ветре переход до Ла Манша займёт не более трёх дней. Спать будешь в моей каюте, там есть запасной лежак. Ну, а захочешь, коли моряк, так помогай мне стоять вахты, командовать смену галсов при встречном ветре, но кроме парусов у меня на корабле сорок гребцов – всё сила немалая.

Июньская погода действительно благоприятствовала переходу приватиры в Атлантике и действительно к концу третьих суток, благодаря ровному, юго-западному ветру, корабль вошёл в пролив Ла Манш, а вскоре оказался в водах Рейна у причалов Роттердама. С помощью и при активном содействии капитана Ван Джелле Георгий зарегистрировался в цехе торговых моряков, его представили мэру города Роттердама, а уже через два дня, в качестве торгового помощника капитана, Георгий повёз на малой каботажной приватире большой груз солёной сельди в бочках во французский порт Гавр, откуда голландский деликатес по реке Сене доставят в Париж прямо к королевскому столу Людовика Х1У.

Только в этот раз, волею судьбы, голландская селёдка попала не к французам, и не на изысканный стол короля Людовика, а к англичанам, потому как за отменный вкус голландская селёдка ценилась в Европе чуть ли не на вес золота. Но опять не повезло Георгию, потому как в это время между Англией и Испанией с Нидерландами велись военные действия и английские военные фрегаты частенько задерживали голландские торговые суда, так что в данном случае дорогая селёдка вместе с голландской лоханкой и матросами стали законной, военной добычей англичан.

А ведь были времена, когда эту селёдку и за рыбу-то не считали и, если попадалась в сети рыбаков, то её бесплатно отдавали нищим, бродягам и монахам, у тех всё равно пост, для их голодного, монастырского брюха и такая рыба сгодится. Но вот произошёл пищевой переворот и отношение к этой рыбе кардинально изменилось, а всё дело в правильном приготовлении морского продукта.

Голландский рыбак Виллем Якоб Бейкельс из городка Бирвлит, что на юго-западе Нидерландов, в 1386-м году вышел в море, да ничего кроме косяка сельди ему не попалось. Чтобы не возвращаться пустым, наловил селёдки, а так как домой на своём баркасе идти долго, взялся обрабатывать свой улов: у свежей рыбы Бейкельс удалял жабры, придававшие ей горечь, да тут же в бочки и засаливал. Пока лоханка Виллема таскалась по морю, рыба хорошо просолилась, и к моменту прибытия на берег была совсем другого, весьма приятного вкуса. Все, кто пробовал солёную сельдь Бейкельса были удивлены, ибо эта рыба вовсе не походила на ту сельдь, которая была символом грязной и вонючей пищи. Жирная, аппетитная, солоноватая – она буквально таяла во рту и особенно хорошо подходила в качестве закуси к крепкому пиву и доброму вину.

Вскоре селёдку, засоленную по методу Бейкельса, привезли в большие города, и она покорила голландцев, а затем и жителей Европы. Рыбак Виллем Якоб Бейкельс стал национальным героем, а бюргерская Голландия стала монополистом на сельдевом рынке. Для увеличения торговли голландцы начали строить больше кораблей для перевозки солёной сельди на другие рынки, что, в итоге, и превратило страну к семнадцатому веку в крупную торгово-морскую державу. Можно смело сказать, что никчёмная поначалу рыба сделала Нидерланды богатейшей страной Европы.

Пираты, промышлявшие в морях Северной Европы, считали большой удачей захватить корабль, гружёный бочками с селёдкой. Но в этот раз корабль с Георгием и дорогой селёдкой захватили англичане. В семнадцатом веке и англичане не брезговали пиратским ремеслом. Английские военные моряки в качестве военного трофея селёдку с кораблём и его командой присвоили, матросов и рыбаков вместе с горемыкой Георгием, как законных военнопленных, высадили в порту города Плимут. Георгий, конечно, не растерялся и королевскому прокурору по делам беженцев и военнопленных прямо заявил, что он вовсе не католик и не испанский подданный, а грек Православной веры и занимался в Голландии вполне мирным трудом торговца рыбой.

Английский королевский дом с здешними протестантами католиков терпеть не могли и англичане хорошо знали, что православные верующие враждуют с католической церковью, а потому портовые чиновники проныре Георгию сразу поверили, он был отпущен и изворотливый проходимец быстро пристроился к местной греческой диаспоре, перебравшись в столичный Лондон. После падения Византийской империи многие знатные греческие роды и родственники Палеологов перебрались в Италию, в другие европейские страны, в том числе и в Россию, где единоверцев было больше всего. Немалая к тому времени диаспора византийцев оказалась и в Англии, в Лондоне они занимали целый квартал и у диаспоры был даже свой православный храм.

Проходимец Георгий, имея располагающий к себе характер, быстро сошёлся с единоверцами в диаспоре, ближе всего прилип к братьям Альбертус-Далмацким, которые были в каком-то там родстве с императорским домом Палеологов, а потому на особом счету у английской королевской семьи. Братья много рассказывали Георгию о России, о том, что московские государи охотно берут на службу зарубежных специалистов, а уж греков-то как единоверцев привечают особо. Георгий, наслушавшись этих россказней, загорелся желанием поехать в Россию, принялся срочно учить русский язык у заезжих торговцев из Архангельска. Но за два месяца выучить трудный русский язык едва ли возможно, однако греку Георгию в этом деле помогала хорошая память и способности к языкам. А тут случай: английский торговый корабль пошёл в Россию и Георгий 8-го августа тысяча шестьсот двадцать седьмого года прибыл в город Архангельск на этом корабле.

Архангельским таможенным чиновникам Георгий, усердно крестясь и кланяясь, объявил, что он грек из Трапезунда-города, христианин Православной веры, приехал служить верою и правдою государю московскому Михаилу Романову. Таможенникам такие клиенты попадались уже не впервой, а потому они, не долго думая, отправили Георгия с обозом в Москву, пусть обозная охрана сдаст этого зарубежного пришельца в Посольский приказ, у тамошних дьяков бороды длинней, ума больше, мол, определят, куда надо. Посольские чиновники, тоже долго раздумывать не стали, Георгия записали Юрием, мол, на Руси, что Георгий, что Юрий – одно и то же, и стал по бумагам бывший пират и крутой проходимец Георгий, Юрием, Ивановым сыном, из Трапезонда-города. Определили работнички Посольского приказа новоиспечённого Юрия Иванова рядовым в греческую роту Большого Московского полка. Теперь уже Юрий получил подъёмные на покупку соответствующего оружия, одежды, кой-какие деньги на обустройство, и началась у него служба русскому царю.

Сама по себе служба простая: с утра, после заутрени, общее ротное построение, после чего каши поели и строевые занятия с оружием и без него, а потом обед, после которого занимайся чем хочешь. Георгий, теперь уж по московским бумагам Юрий, времени зря не терял – познакомился с девушкой из стрелецкой семьи, накупил подарков невесте и родне невесты, деньги-то у него были, ещё те: испанские реалы, да и не только они, но и голландские гульдены и талеры, да и из награбленных с алжирскими пиратами. Вполне официально Юрий Иванов-Трапезундский женился с записью, как положено, в церковной книге. Служивым, но семейным человеком стал Юрий, как и многие стрельцы в Москве. Пять лет так прошло, уже и тройка девчонок у Трапезундского народилась, а тут спокойная жизнь кончилась, подоспела и грянула польско-русская война 1632-34 годов.

Спокойная и размеренная жизнь у Юрия Трапезундского сменилась на лихую, во всех отношениях ему знакомую, жизнь полную военных опасностей. Для него, человека бывалого, военные действия, где бы они не происходили, дело привычное, он быстро в этом деле проявил себя и был назначен в своей роте командиром отделения, десятником. Московский полк, где служил наш герой отправился на войну с поляками, в армию воеводы Фёдора Сухотина, которая как раз в это время занимались осадой города Дорогобужа. Здесь Трапезундский сразу показал, что он не новичок в боевых схватках, имеет кой-какой военный опыт, за что и получил звание десятника в своей роте.

Хоть и показал себя Юрий-Георгий под Дорогобужем с хорошей стороны и войсковое начальство это заметило, а всё ж судьба опять преподнесла ему кукиш, высшие силы испытывали его на прочность: на очередной, боевой вылазке Юрий попал в плен к полякам. Другого бы замордовали, а этот быстро вывернулся, тут же использовал беспроигрышную методику в своей жизни – враньё. Наплёл, напел польским полевым офицерам, что он занимает высокий пост в русской армии – является помощником воеводы Фёдора Сухотина, военным советником и толмачом, потому что он, якобы, итальянец родом, наёмник, да ещё и католик. Польские офицеры уши развесили, проходимцу поверили, да и отправили Трапезундского в Варшаву, пусть, мол, там с ним разбираются.

В Варшаве за Юрия принялись высокие военные чины, сенаторы польского сейма, важные лица дотошно допрашивали тридцатилетнего грека, выясняли некоторые подробности, да только не на того напали, в искусстве вранья Юрию не было равных. Мало того привлечённому для допроса толмачу, Юрий по-итальянски повторил то же, что и сенаторам, крестился, призывал в свидетели Деву Марию – вот и здесь ему поверили. Сенаторы друг на друга смотрели выпученными глазами, в таком деле и самый умный чего доброго «сядет в лужу», наделает ошибок, уж очень всё правдоподобно. Пришлось поверить пленному, Юрию дали богатое платье, доложили сыну короля Сигизмунда Ш принцу Владиславу 1У Вазе, а тот и заинтересовался важным, вроде бы, человеком из Московии.

Юрия пригласили во дворец, где его приняли чуть ли не как посла иностранной державы. Принц Владислав 1У Ваза уделил проходимцу больше часа своего времени, разговаривал с Юрием на русском языке, который он изучал специально, собираясь ещё в Смутное время на русский престол. В разговоре, как бы для проверки, кинул фразу по-латыни, однако Юрий фразу понял и залился соловьём по-итальянски, чем привёл принца в восторг. В разговоре принц упомянул Нидерланды, а краснобай Юрий, подхватив нить разговора, тут же наплёл принцу, что голландцы до того разбогатели на продаже солёной селёдки, что на улицах городов по деньгам ходят, мол, за медными монетами даже нагибаться им лень.

–– Так вроде бы они тюльпаны разводят, – неуверенно заговорил принц Ваза, – на цветах богатеют, за одну луковицу цветка, якобы, можно дом каменный купить.

Юрий неуверенность принца заметил и тут же развил целую теорию обогащения голландцев:

–– Тюльпаны – это их будущее, Ваше Высочество, – несло Юрия, – а пока они на селёдке жируют. Страна у них низменная, камня своего нет, а из привозного, купленного камня не только дома многоэтажные, но даже улицы все камнем вымощены. Да чего там улицы, мельницы ветряные, что зерно из других стран привезённое перемалывают, и те из камня. Погоди, они весь мир купят и продадут каким-нибудь азиатам.

–– Но ведь Нидерланды есть провинция Испании, – заметил принц, – и метрополия берёт с голландцев немалый налог.

–– Это точно! – подхватил хитрый пройдоха. – Берёт с Нидерландов налог канцелярия испанского короля Филиппа 1У, Ваше Высочество, исправно берёт, да только казна голландцев от того не оскудела и эти толстосумы на испанцев плюют.

–– Как это плюют? Ведь и те и другие католики, – насторожился принц.

–– Это мы с Вами католики, Ваше Высочество! – гнул своё Юрий. – Испанцы есть католики, а голландцы скорей протестанты, в Испании я был и не могу утверждать, что испанцы богатеют благодаря своей самой богатой провинции под названием Нидерланды…

После высшего приёма пройдохи Юрия Трапезундского в королевском дворце, в комиссариате иностранных дел Польши Юрию предложили либо постоянное житьё в стране, либо отправиться на родину, в Италию за счёт польской казны. У Юрия-Георгия хватило нахальства прожить в Польше на государственных харчах целый год, после чего, получив немалые проездные деньги он отправился, якобы, в Италию, а сам по дороге приказал возчику повернуть в сторону Германии и через неделю прибыл в Нидерланды, Пока Юрий добирался до голландских городов польский король Сигизмунд Ш отдал Богу душу и на престол в Польше взгромоздился его сын, сорокалетний принц Владислав 1У Ваза. Юрий об этом узнал в дороге и заявился в Роттердаме не куда-нибудь, а прямо к мэру города, где и передал наилучшие пожелания от польского короля Владислава 1У Вазы, чем и расположил к себе высокого чиновника.

Мэр Роттердама Якоб ван дер Гроос был приятно удивлён, ну как же, его знает сам польский король, и секретарь мэра тут же услужливо написал Юрию верительную грамоту, а этот Якоб своей подписью и печатью грамотку ту заверил. С таким документом можно было смело ехать обратно, хоть в Польшу, хоть в Россию, что Юрий и сделал, нисколько не сомневаясь, что русские посольские чиновники и в этот раз ему поверят. А в России, в Посольском приказе, тем временем на Юрия Трапезундского уже и уголовное дело завели, положив в основу предательство и измену присяге, а тут явился сам виновник, да и давай опять плести паутину своих россказней о том как он из плена польского бежал в Голландию, и вот, мол, даже документ имеется от мэра Роттердама, мол, можете справиться, аще не верите. Ну что ж, опять пришлось поверить, из бумаги ведь слов не выкинешь. Пройдоху Юрия восстановили в правах, присвоили звание поручика иностранного воинского подразделения, да и отправили на Тульско-Белгородскую защитную линию.

На Южный фронт Юрий явился гоголем, в греческой роте вёл себя как начальник и ротный Григорий Мустафин помалкивал. Правда и сам Юрий показал себя достойно: воевал храбро, грамотно, отчаянный оказался офицер, примером служил для остальных служивых. Очередной крымский хан Гирей, посчитав, что основные силы московитов застряли под Смоленском, против поляков, а потому поспешил бросить свою конницу на орловском направлении, рассчитывая прорваться через Орёл на Калугу и далее на Москву, да только конфуз из этого вышел.

Ошибся крымчак Гирей: Большой московский полк, вооружённый огневым зельем, пищалями и пушками, воевал с крымскими татарами вполне успешно и крупного прорыва, глубокого рейда у крымчаков и в этот раз не получилось. Греческая рота стояла у городка Ливны и надо же было тому случиться, что удар конного байрака юзбаши Муртазы, племянника крымского хана, пришёлся как раз по грекам. Но рота, благодаря дружному пушечному и пищальному бою, выстояла, а командовал в этой схватке, что вполне закономерно, бывалый и опытный Юрий Трапезундский. Пушечный и плотный пищальный залп скосил чуть ли не половину наступавшего плотным строем татарского байрака, а после дружного огневого залпа Юрий Трапезундский с абордажной саблей в руке первым бросился в контратаку на крымчаков, увлёкая за собой всю греческую роту. Произошло то, что и должно было произойти: боевая, греческая рота при поддержке пушкарей опрокинула втрое превосходящего, но растерявшегося противника и даже захватил личное знамя Муртазы, да и сам знатный мурза был ранен и пленён.

Конечно, воеводе Сухотину тут же и донесли о подвиге поручика Юрия Иванова-Трапезундского из иноземной роты и он посчитал своим долгом поощрить грека, прислал дорогой кафтан с собольей оторочкой по воротнику и подолу, а ещё хорошую саблю в дорогих, золочёных ножнах. В общем, набег крымчаков провалился и вскоре Большой Московский полк перебросили на Смоленское направление. Стрельцы полка под руководством немецких военных инженеров окопались по фронту и вели с поляками вялую перестрелку из пищалей и лёгких пушек фальконетов. Юрий в своей роте, после того как его отметил и наградил дорогим кафтаном воевода Сухотин, считал себя чуть ли не ближайшим помощником командира полка, а потому в роте вёл себя заносчиво, посматривал на подчинённых свысока. Наступил тысяча шестьсот тридцать четвёртый год и война с поляками бестолково закончилась, каждая сторона осталась при своём, зря только порох пожгли, да людей положили.

Большой Московский полк воевода Фёдор Сухотин вернул домой, к месту постоянной дислокации, в Москву. Потекла обычная стрелецкая служба, Юрия Трапезундского за заслуги в войне с крымчаками и поляками российские власти повысили в звании до ротмистра и доверили ему иноземную роту. И вот наступил уже тысяча шестьсот тридцать седьмой год. В роте своенравный грек развернулся во всю ширь своего вздорного характера: повёл себя в воинском подразделении как мелкий деспот, завёл любимчиков, а недовольным раздавал зуботычины, писал на некоторых подчинённых доносы, например, написал донос на дворян Алибеевых-Македонских, что, якобы, те и не дворяне вовсе, а так, самозванцы.

И вообще, в греческой роте стали даже люди пропадать. Опять началось следствие по делу об измене Юрия Иванова-Трапезундского во время войны с поляками. Дело это затянулось надолго, всё было запутано, ничего непонятно, подьячие утонули в бумагах и спорах, наконец, сошлись во мнении, что надо всё-таки наказать нахала. Проходимца, в конечном итоге, несмотря на его прежние заслуги, лишили всех званий, разжаловали в рядовые и отправили в ссылку, в Сибирь, рядовым казаком. И это уже был сорок третий год семнадцатого века, Россия прирастала новыми землями на востоке, благодаря энергии неукротимого духа первопроходцев, а за ними шли и проходимцы, для которых личная корысть превыше любопытства первооткрывателя, – вот и наш герой, Юрий Трапезундский, в силу своего неуёмного характера, и в Сибири не пропал, а даже и быстро возвысился, что и неудивительно…

Глава 3. СЛУЖБА ГОСУДАРЮ ПРОВЕРЯЕТСЯ СИБИРЬЮ

Юрий Трапезундский начал своё путешествие в ссылку ещё по снегу, в марте, когда ещё зимние холода, несмотря на овчинный полушубок, пробирали до костей. Прибыв в суровую Сибирь, Юрий попал на царёву службу в молодой сибирский город Томск, что расположился на берегу одноимённой реки. Приехал Юрий в томскую крепость уже в конце мая, когда и снег-то давно сошёл и по берегам сибирской реки буйствовала белая кипень черёмухи, одуванчиками желтели обочины грунтовых дорог, ромашковые поляны с пасущимися коровами и овцами горожан мирно поглядывали из елово-берёзовых перелесков на редко проезжающих путников. Губернатором этого обширного края был в то время боярин Осип Щербатов из старинного рода князей Щербатовых.

Пристав, что привёз томскому губернатору большую партию крупы из Центральной России и несколько ссыльных, рассказал подноготную о каждом ссыльном. Князя Щербатова очень уж заинтересовала богатая приключениями биография нового ссыльного, бывшего командира греческой роты Большого Московского полка, ротмистра Юрия Иванова-Трапезундского. Он прикинул в уме и так, и эдак, и посчитал, что лучшего подручного ему не найти. Побеседовал с бывшим ротмистром, да и поставил московского пройдоху начальником отряда заготовителей, то-есть, практически главным сборщиком ясака с местного населения, сибирских охотников за пушным зверем, по сути, запустил хитрого лиса в курятник.

–– Ты учти, Юрий, – наставлял Щербатов своего нового сотрудника, – отсюда до Москвы как до Бога. Вот ты сколь сюды ехал? Почитай полтора месяца и это на конях, а ежли пешком? О-о-о…, – взвыл он, – год на это у тебя бы ушёл, да и то – это примерно, а, скорей всего, больше. Так что я в этих краях хозяин, я же и судья, и миловать, аль наказать кого-либо один я решаю. Так что мотай на ус, казак: будешь со мной в дружбе, будешь как сыр в масле, а ежли что не так, то от тебя даже пепла не сыщут, да и искать-то никто не будет.

–– Да я, батюшка, только дружбы и ищу, – тут же подольстился Юрий.

–– Вот и хорошо, казак, – улыбнулся в широкую бороду губернатор. – Будешь сбирать ясак у здешних инородцев для казны государевой. Знаю, воровать ведь будешь?

Трапезундский сразу смекнул – губернатор ищет ловкого подручного, который не языком чешет, а дела тайные проворачивает и тут надо не прогадать, свой интерес соблюсти.

–– Ну, не без этого, аще честно, батюшко! – заговорил Трапезундский. – Но на копейку украду, тако на рупь прибыли в твою казну доставлю, мне-то за работу эту скандальную тоже ведь что-то иметь надо.

Губернатор одобрительно посмотрел на подчинённого, ему понравилось, что тот сразу честно заговорил о личном кармане, о компенсации.

–– Пушное золото, казак, – начал разъяснять Щербатов, – мы отправляем санным путём ближе к весне, пока ещё лёд крепкий на реках, а насчет заработка своего есть другой путь – это надо ехать на юг вдоль Оби, в верховья до Барнаула, где пасут своих овечек джунгары и кыргызы, – вот там, казак, и проходит Великий Шёлковый путь, где китайские торговцы везут разные товары в Москву и дальше, в Европу – ткани шёлковые, хлопчатые, чай, сахар, пряности разные, да много чего. Так вот за наш товар, пушнину, они заплатят золотом и серебром – вот и мотай на ус, парень, как можно заработать, но, чтоб ущерба государевой казне не было.

–– Всё понял, батюшка! – повеселел хитрец Трапезундский, почуявший золотую жилу. – Буду стараться сколь сил есть.

–– Да уж вижу! – посуровел губернатор. – Иди, старайся, а кто будет мешать государеву казну наполнять, мне докладывай, мы того живо в бараний рог свернём, в порошок сотрём. Вопросы есть?

–– Есть, батюшка, Осип Иванович!

–– Задавай, растолкую покуда глупостей не натворил.

–– Да вот интересуюсь, а ежли ясачные люди сверх положенного что-то принесут? Какая у них корысть?

–– Хороший вопрос! – усмехнулся Щербатов. – Они «огненную воду» любят – вот тут и торгуйся с ними, свою выгоду ищи.

–– Водку-самогонку ещё сделать надо, – рассудил Трапезундский, – а это зерно и сахар, да и самому-то этим делом заниматься некогда будет, коли я в разъездах по ясачным делам, значит человека к этому делу надо будет приставить, а ему платить надо, накладно получается.

–– Чего ж тут накладного-то? – удивился губернатор. – За чекушку самогонки тебе здешний охотник соболя или норку сам вручит, а китайский торговец за этого же соболя, там, в Барнауле, тебе два, а то и три кувшина первоклассной водки даст, каждый кувшин по ведру, да окромя водки три-четыре серебренных полтин предложит – вот и соображай, деньги брать или водку, а надо вывернуться: и то, и другое взять. Меховой рухляди здешний народец тебе за водку больше принесёт нежели за деньгу, а пушнину ты уж за твёрдую деньгу продашь, но это ту, что неучтена будет.

–– Пожалуй, надо брать и то, и другое, – как-то неопределённо заметил Трапезундский.

–– Начнёшь работать, разберёшься, казак, – растолковывал Щербатов. – Только учти, к народу здешнему надо на мягких лапах, нахрапом с людей много не возьмёшь, зубы быстро обломаешь. Здесь крепостных нет, здесь вольна Сибирь, каждый сам себе хозяин, а просторы таки, что уйдёт человек в тайгу и поминай как звали, больше не увидишь, а он себе за сотни километров отсюда новое место обитания обустроит, да и будет жить себе припеваючи и на любую власть он плюёт, потому как твёрдо знает, что при таких просторах не достать его, руки коротки.

Задумался Трапезундский, но не о гигантских сибирских просторах. Самое трудное для него определиться, сколько же платить надо самому губернатору. Набравшись наглости, спросил прямо:

–– Тебе-то, батюшко, сколь с доходов левых платить?

Губернатор не заставил долго ждать, посверлил пройдоху тяжёлым взглядом, ответил жёстко:

–– Две трети! – сказал как отрубил.

–– Хм! Однако… – буркнул Трапезундский.

–– Да ты не хмыкай, казак, – с усмешкой бросил Щербатый. – Я ведь вижу, что ты ворон тот ещё. Когда начнёшь работать, сам увидишь, что дна в этом деле нету, а кто тебя прикрывать будет как не я. Сам знаешь – люди завистливы, на пакости всяки способны. Иди, казак, работай и будь в надёже, я любому рот-от заткну, тут все мою силу чуют…

*****

Недалеко от крепости река Томь впадает в большую сибирскую реку Обь, а уж сколько в неё впадает рек и таёжных речушек дальше, так и без счёту. За три месяца короткого сибирского лета Юрий Иванович со своей командой прошёл на баркасе от Томской крепости по Оби до впадения в неё самого большого притока реки Иртыш, дальше к северу сборщик ясака уж не пошёл, иначе пришлось бы зимовать, где-нибудь на берегу реки среди местных охотников хантов. По пути вдоль реки Трапезундский встречался с ближними и дальними князьками лесных народов хантов и манси, заключал с ними договоры на ясак для государства Российского, угощал князьков и старшин водкой, объяснял, растолковывал местным людям, что теперь не ханы Синей орды, не джунгары степные, здесь хозяева и вообще никто другой, а могучая Россия и она всех защитит. Вообще-то, многие главы здешних родов и так хорошо знали кому они ясак свой, налог подушный, платят.

И Юрий Иванович знал, что зимой, когда лёд на реке встанет, в Томск на оленьих упряжках прикатят все, кому нужен чай, сахар, мука, пшено и ткани, и особенно водка, охотники местные привезут мехов дорогих столько, что большой губернаторский сарай будет заполнен доверху. Но это ближние, местные, а к дальним охотникам и добытчикам пушнины надо было ехать многие вёрсты на восток и север самому, с ночёвками у родников, с кострами. Трапезундский в этих походах местных царьков и предводителей родов спаивал водкой, действовал лестью и уговорами, а где и прямо указывал старшинам на разорение от близкого на юге Джунгарского ханства, пугал их бесчинствами. Предводители лесных народов, выпив «огненной воды», водки, от такого бойкого тойона (начальника) из Томска-города откупались большими партиями дорогих мехов, которые в конечном итоге оказывались в Европе, принося в царскую казну России немалый доход.

Обычно в начале марта всё пушное добро везли в Тобольск, сдавать его по описи представителю Сибирского приказа. И ведь понятно, что не всё добро увозил в Тобольск Юрий Иванович Трапезундский. Часть этого мехового богатства, с ведома томского губернатора, боярина Осипа Щербатова, томскими счетоводами не учитывалась, потому что утаивалась, и внушительную часть эту, да можно сказать половину, пройдоха Трапезундский вёз по зимнику аж до Кузнецкого острога и даже южнее, да и сбагривал это пушное золото китайским и джунгарским торговцам за очень хорошие деньги и водку, да кой-чего из приобретённого товара у заграничных торговцев опытный проходимец Юрий-Георгий умудрялся утаивать даже от подручных губернатора Осипа Щербатова.

Нечего ему, Щербатову, знать, что в хозяйстве Юрия Трапезундского творится, много будет знать – последние зубы выпадут. А скопилось на подворье у Юрия Ивановича, да и в сундуках с замками хитрыми, много чего дорогого кроме золотых китайских тугриков и серебряных московских рублей. Пришлось даже свою винокурню устроить, водки много требовалось и вовсе не для граждан Томской крепости, а для дальних хантов-охотников, для таёжных жителей, енисейских кыргызов и тунгусов, этих главных добытчиков меховой рухляди, которые везли и несли дорогое таёжное добро на подворье Юрия Трапезундского и зимой, и даже летом. Кстати, водку и горожане покупали, но большая её часть, всё-таки шла лесным жителям, так выгоднее.

Вообще-то в городе потребителей алкогольной продукции было маловато. Казакам пьянствовать некогда, они всё время в разъездах, многие несли государеву службу по охране границы, другие, сопровождали и охраняли от грабителей хлебные и пушные караваны, третьи, малыми отрядами и артелями помогали собирать ясак с дальних народов, что жили по Оби, Чулыму, Енисею и его притокам. Были среди казаков и семейные, у которых своё хозяйство, а потому коротким, но жарким летом надо торопиться заготовить корма для своего скота, дрова для печек в долгие сибирские зимы. А ещё томским казакам надо содержать крепостную Троицкую церковь, Бога, всё-таки, не забывали новые сибирские жители. Настоятель, старый отец Серафим, как-то столкнувшись с Юрием Трапезундским на улице, выговорил ему укоризну:

–– Кончай спаивать инородцев, сын мой! – заявил отец Серафим, привычно перекрестив высокомерного пройдоху. – Грех ведь!

Ловкачу Трапезундскому за словом в карман лезть не надо, а потому он, покорно согнув шею, и, притворно опустив голову, сиротливо заговорил:

–– Да я, батюшка, насильно никому водку в рот не сую и даже не предлагаю, сами просят, а я человек по натуре добрый и отказать никому не в силах.

–– Не лукавствуй, сын мой, не греши, – строго увещевал настоятель. – Инородцы шкурами, пушниной с тобой рассчитываются за водку ту, а потом под заборами городскими валяются, да ладно летом, а зимой ведь замёрзнуть недолго. Я же со старостой церковным хожу вечером, да пьяных инородцев из сугробов снежных вынимаю, да в церковь тащу отогреться, дабы не околели совсем рабы Божьи.

–– Да они ж язычники, отец Серафим! Им наш Бог до фени.

–– Не бери грех на душу, сын мой! Божьи твари они, да и многие из них в вере православной пребывают. Они же что дети, к твоему угощеньицу сатанинскому быстро привыкают, подумай, какой из пьяницы, работник, какой для семьи своей он добытчик?

Голос у Трапезундского моментально окреп, он жёстко бросил:

–– Ты бы, отец святой, занимался церковными делами, беседовал бы со святыми угодниками, да не лез в дела наши, мирские.

Только Юрий Иванович не на того напал, настоятель тоже из сибиряков, характер крепкий, собой понукать не даст.

–– А я здесь и поставлен Тобольской епархией, сын мой, – твёрдо произнёс священник, – дабы следить за всеми за вами грешниками и не дать упасть ни одному из вас, хоша бы и тому же инородцу, да указать вам на заблуждения ваши, а инородцу осветить путь истинной.

–– Ты меня хоть раз пьяным видел, отец Серафим? – окрысился Трапезундский.

–– То, что ты не лакаешь зелье это сатанинское похвально, сын мой, – заметил настоятель. – Но ты служишь золотому тельцу и зелье сатанинское тебе в этом помочь оказывает, корысть тебя, жадность обуяла, мамону свою всё набиваешь, кормишь её, в этом грех твой и заблуждение вижу. Егда прозреешь-то, грешник? Протри буркала-то, блеском злата охмурённые, глянь на мир очами светлыми, по-иному и мир, и людей узришь.

–– Люди все корыстны, святой отец! – убеждённо отчеканил Трапезундский.

–– Это только тебе так кажется, сын мой, – увещевал служитель церкви. – Инородцы вон в трудные времена помогают выжить друг другу и корысти в том не ищут, да и казаки наши службу государеву несут бескорыстно, долг свой государственный видят в том.

–– Вот и записал ты меня в недруги свои, отец Серафим, – криво усмехнулся Трапезундский.

–– Никого я в недруги себе не записываю, сын мой! – тут же возразил священник. – Все мы под Богом живём, да и ты на добрые дела способен – вот зимой привёз в нашу церковь целый воз свечей, за что тебе благодарение от общества. Ведь как сказал преподобный Сергей Радонежский: «Жизнь без добрых дел пуста есть!». Помни об этом ежечасно, Юрий, сын Иванов…

*****

Неспешно шагая к своему подворью, Юрий вспоминал свой недавний вояж с караваном левого пушного товара на юг, до Кузнецкого острога, и дальше, на встречу с купцами из далёкого Китая. Хотя и наступил апрель, но снег ещё лежал повсюду плотный, сероватый, небо закрывали такие же плотно-серые облака, не давая весеннему солнцу растопить накопившиеся за зиму сугробы. Лёд на реках ещё и не думал трескаться, а ехать пришлось по зимнику вдоль берега Томи на телегах и хоть на санях было бы легче, но как потом обратно-то на этих санях, да с богатым товаром, да по голой, уже летней земле?

Из томской крепости ехать на юг – это триста пятьдесят вёрст с гаком, но дорога наезженная тянется потом вдоль реки и хотя места глухие, лесные, но до самого Кузнецкого острога всё ж свои, а вот от острога надо держать путь строго на юг до самых джунгарских степей, и уж тут гляди, да не спи – ватаги вольных людей шалят, в основном, конных джунгарцев. В ватагах этих народ сборный: там кроме джунгарцев есть и кыргызы, и казахи, и есть даже русские отщепенцы, все сплошь отчаюги, им человека прикончить, что барана освежевать, а потому надо быть начеку. Из двенадцати возов у Юрия только пять с дорогим пушным товаром, а на остальных приходится везти сено и овёс для лошадей, корм для возчиков и охраны, походную амуницию, тёплую одежду тулупы и оружие. Из оружия нужны пики, сабли, пищали с пороховым и свинцовым припасом к ним, а на одной телеге Юрий даже всегда возил фальконет, лёгкую пушку и сам умел управляться с ней.

Из Кузнецкого острога небольшой караван Юрия Трапезундского вышел рано поутру. Большой участок лесостепи в полторы сотни вёрст за один световой день не проскочишь, но посреди пути была деревушка Ирзаким, где можно было переночевать в тёплых избах за глухим забором из заострённых вверху брёвен, вкопанных вертикально, да своры собак с телёнка величиной, которым загрызть матёрого медведя ничего не стоит. До деревушки к вечеру дошли спокойно, переночевали в тепле, а утром после ночёвки пожилой хозяин подворья Арслан посчитал своим долгом предупредить Трапезундского:

–– Ты, начальника, шибко добрый! Моя лиса-чернобурка на шапка давал, мой жена Зульхаят-ханум норка красивый дари, чай-сахар угощай. За то наша тебе большой благодарность, да вот моя хочет твоя предупредить: в Кривой балка недавно ватага разбойник джунгар Кривонос обосновался, люди наши видеть.

–– Когда это было, Арслан? – живо поинтересовался Трапезундский.

–– Недавно, начальника! – сообщил доброхот. – Неделя, два ли! Твоя гляди, в оба! Зенка свой гляди, не проморгай! Разбойный народа, люди говори, у эта Кривонос десяток два ли, а то и боле.

–– Ладно, спасибо, Арслан! У нас оружие огневое, Кривоносу этому не поздоровится.

–– Ну борони Бог, начальника!

Выехали на замёрзшую за ночь дорогу и Трапезундский, заряжая на телеге фальконет свинцовой шрапнелью, кликнул к себе своего постоянного помощника, опытного казака Илью Квасникова. Тот верхом на лошади подъехал к своему начальнику.

–– Чего звал, Иваныч? – спросил он.

–– Скажи там ребятам, чтоб зарядили свои пищали, да поглядывали по сторонам.

–– А чего тако? – беспечно бросил Илья.

–– Да ничего! Не у себя дома! – сердито заметил Трапезундский. – Арслан предупредил – банда джунгара Кривоноса где-то здесь, а ты знаешь, Арслан зря болтать не будет, так что приготовьтесь. Семь пищалей, да вот фальконет – это тебе не шутка. И возчикам скажи, чтобы пики держали возле себя. До Междуреченска, где все торговцы, что с юга, что с востока, отдых себе устраивают, только к вечеру будем, за день всё может случиться, тем более время сейчас такое, что по этому шляху мало кто и редко ездит, помощи просить не у кого будет.

–– Тако откуль знать, когда фитили зажигать, Иваныч? – озаботился теперь уж Квасников.

–– А вот помнишь, там впереди Сухой лог с ручьём будет?

–– Знаю! Ну и что?

–– Вот там нас Кривонос со своими людьми и будет поджидать.

–– За пять лет, Иваныч, никто нас в том логу не встречал, а ведь ездим мы в Междуреченск каждый год, сам ведь знаешь.

–– Тако и Кривоноса этого раньше тоже не было. Джунгары эти они ведь с нами то друзья, не разлей вода, то так враги-кровники.

–– Ладно, Иваныч, к нападению изготовимся! – посуровел помощник. – В Сухом логу легче всего караваны торговые пограбливать, уж шибко место удобное, да и в случае неудачи уйти легче.

–– Ну смотри, Илья! – наставлял Трапезундский казака. – Может, мы и понапрасну взъерошились, но не зря же говорится, что бережёного Бог бережёт, а потому, ежли кто выскочит по одну сторону, дадите залп и сразу поворачивайтесь на другу сторону – там завсегда главный противник. Мы ихнюю разбойну привычку давно ведаем.

–– Да знаем, знаем! – бросил опытный казак. – С одной стороны отвлекают, а по-настоящему бьют с другой.

–– Ну, а, коли, знаете, так иди и предупреди парней, чтоб начеку были, – бросил Трапезундский.

Караван тронулся дальше по весенней дороге. Через час езды тучи над головой стали раздвигаться и вскоре выглянуло солнце, его лучи быстро растопили корочки льда, дорога стала мокрой и грязноватой. Ещё через час езды впереди завиднелись шарообразные кусты верболозы и дорога пошла под уклон – это и был Сухой лог, которого опасались караванщики. И ведь накаркал бывалый в прошлом пират Юрий Трапезундский: всё получилось как он предсказал.

Напряжение у людей возросло, у казаков на телегах, где они залегли с мушкетами среди мешков с овсом и рухлядью, уже тлели труты, когда с правой стороны дороги из лощины со свистом и гиканьем выскочила на конях ватага лихих людей с поднятыми над головой саблями. Нестройный ружейный залп казаков перекрыл гулкий выстрел из малой пушки – четыре или пять всадников слетело с сёдел, некоторые кони с седоками встали на дыбы, нападающие смешались и, повернувшись, кинулись обратно в широкий овраг. Грязновато-зелёное облако порохового дыма поднялось над телегами каравана, а из кустов верболозы с шумным гарканьем поднялась стая воронья.

Казаки, ухватив запасные, уже заряженные ружья, повернулись на противоположную сторону, откуда должна была вывалиться другая часть разбойников. Юрий лихорадочно перезаряжал свою пушку, но никто из кустов на другой стороне так и не показался. На всех телегах караванные возчики, нахлёстывая и понукая коней, торопились поскорей проскочить нехорошее и опасное место.

В овраге, тем временем, в лохматой папахе, одетый в казачий зипун человек невысокого роста, но коренастый, крепкий, хлопнул плетью по мягкому сапогу и, плюнув, в раздражении бросил другому, который в паре ещё с одним держали под уздцы трёх оседланных коней.:

–– Всё, брат Ильхан! Куда смотрели твои буркала? То ж казачий караван Юрки Трапезонда из Томска! Он окромя пищалей ещё и пушку таскает с собой. Поехали отсель, нам их не взять, зря только мёрзли здесь всё утро.

–– Ну не повезло в этот раз, повезёт в следующий, – оправдывался тот, которого назвали Ильханом.

–– Всё! Теперь уж не повезёт, Ильхан! – психовал старшой. – Китайский караван видно прошёл два дня раньше! Ты всё перепутал, шакал облезлый, нарвались вот на томских казаков. Уходить надо, да поскорей, завтра здесь из Кузнецка будет зверюга атаман Филимонов со своей сотней конных казаков, а от него пощады не жди, всех вырубит.

–– Если найдёт! – огрызнулся Ильхан.

–– Этот волк кого хошь найдёт! – процедил сквозь зубы атаман.

*****

Этот последний вояж в далёкий Междуреченск, когда сборная банда Кривоноса пыталась пограбить караван Трапезундского был особенно удачным: Юрий привёз много товара и денег, гораздо больше, чем в прошлые разы. Губернатору Щербатову Юрий сдал оговорённую, примерную сумму денег и товара, и всё ж получилось, что половина дохода осталась у него, но губернаторские условия он, Трапезундский, выполнил сполна, придраться невозможно. И всё же оказалось возможно, Юрий силу Щербатова недооценил, явившись на своё подворье, он застал там довольно странную картину: на дворе стоял губернаторский пристав Василий Басовитый и свинцовым карандашом записывал на листе бумаги то, что докладывали ему его подручные, шныряя по амбарам, клетям и клуням его, Юрия, большого хозяйства. Возле пристава стоял конфискованный кожаный мешок с мехами и растерянная сожительница Трапезундского Доротея, которую все в крепости звали проще – Дора.

–– Чего это вы, колупаи, словно у себя дома по чужим клуням лазите? Чего, спрашиваю, шаритесь? – возмутился, было, Юрий.

–– Не шуми, Иваныч, – спокойно заговорил пристав. – Щербатов приказал прошерстить всех казаков в городе и излишки пушнины изъять в пользу государевой казны. Слух прошёл, будто утаили вы много добра пушного, а в Москве громы мечут.

–– Да ты хоша знаешь, господин Басовитый, что частная собственность по закону неприкосновенна?! – начал психовать Трапезундский. – И кой-какая рухлядь меховая, что вы тут наскребли, – это ведь моя законная добыча по уговору с князем Щербатовым. То, что сверх сданного в государеву казну, мне ясачны люди принесли, то моё!

–– Знаю, Иваныч, знаю! Но это Расея, а здесь Сибирь и хозяин здесь господин Щербатов, – пояснил пристав. – Край этот указом царя отдан боярину Щербатову на кормление, так что он на всё имеет право, потому как действует от лица государя, тебе ли не знать.

–– Ну и что? – встал на дыбы Трапезундский. – Коней, корову с тёлкой тоже уведёте, гусей, кур, овёс с пшеницей возьмёте? Може и дрова!?

–– Да барахло это мы не берём, Иваныч, а только велено хозяйство твоё переписать! – увещевал разошедшегося хозяина подворья щербатовский пристав. – Взять велено только пушнину! Губернатор наш желает знать о достатках всех проживающих в городе Томске, скотину никто у вас не отнимает, но пушнину, говорю, велено всем сдать. Сибирский приказ в Москве психует, недоимки нам всем объявил.

–– Но это же незаконно шариться в частном подворье, Василий! – продолжал возмущаться бывший пират. – В Европе о таком беспределе даже подумать не могут! Я жалобу на Щербатова в Сибирский приказ подам, я в Москву поеду и правды добьюсь.

–– Зря кричишь, Иваныч! – спокойно оборвал щербатовский пристав. – И только, говорю, зря потратишься на дальнедолгу, московску поездку, господин Трапезундский. Никакой правды ты там не найдёшь и не добьёшься, вся правда в кулаке у Щербатова, а то ты не знаешь.

–– Знаю! – кипятился Трапезундский. – И знаю сколь князь Щербатов от казны государевой пушнины утаивает!

–– Да ерунда это всё, Иваныч! Говорю же тебе, что край этот отдан Щербатову на кормление и как он тут разворачивается никого не касается, а у Москвы един интерес: сколь пушнины пришлёт князь Щербатов. Чем больше пришлёт, тем лучше, понял?

–– Это смотря как челобитную подать дьякам столичным, и, что в той челобитной написать, Василий! – язвительно заявил Трапезундский. – Это ведь тоже уметь надо, а кто окромя меня это сделает? Кто, честью спрашиваю?

–– Эй, ребята! – вместо ответа Юрию крикнул пристав. – Пошли на друго подворье! Хватит здесь шарить, мешок этот заберите.

Пристав со своими людьми ушёл, и не пустой, с мешком пушнины, которую утаил от томского губернатора проныра Трапезундский. Но пристав со своими людьми не нашёл главную заначку Трапезундского: в погребе его дома была внушительная нора, где он прятал более десятка кожаных мешков с наиболее ценной пушниной. Юрий, приобняв левой рукой сожительницу Дору за плечи, правой заколачивал виртуальные гвозди в мнимый гроб своему шефу, князю Щербатову, одновременно грозя и посылая проклятья наглому наместнику:

–– Ну погоди, Осип! Ты у меня, чёрт плешивый, попляшешь и взвоешь не хуже волка! Хлебного места энтого тебе не видать боле как своих ушей, не я буду, ежли не добьюсь твоей отставки! Чтоб на том свету на тебе черти горох молотили, ворюга!

–– Не связывайся с ним, милый! – ныла, стоящая рядом Дора. – Он князь, а ты противу него кто? Пришлый, иноземец! Известно ведь: у сильного всегда бессильный виноват.

–– Это мы посмотрим, кто из нас бессильным окажется! – негодовал Юрий. – Верёвку ему на шею наденут, я уж постараюсь! Всё, Дора, иду к казакам, он ведь и их обидел! Посмотрим, что заблеет этот козёл, егда казаки его на вилы подымут!

В казачьей среде томской крепости было немало воров и убийц, сосланных в Сибирь по указу царя, люди эти были отчаянные, решительные, а потому подбить их на восстание против местной власти ничего не стоит. Через своих ближайших подопечных Юрий пустил слух, что губернатор Щербатов всех бывших воров и убийц из рядов казачьих исключил, денежного жалования лишил, на царский указ наплевал и собирается под вооружённой охраной выслать исключённых из списков в Тобольск на расправу. Город Томск на следующий уже день забурлил, зашумел, словно закипающий котёл над костром, казаки быстро собрали круг, кто-то успел поджечь губернаторские склады, из которых предварительно растащили всё продовольствие и иное добро. Губернаторские стражники побоялись драться с вооружёнными казаками, а князь Щербатов с семейством своим поспешил скрыться из восставшего города. Мало того, настоятеля Троицкой церкви в городе, отца Серафима, попытавшегося, было, бунт казаков уговорами мирными усмирить, какие-то безбожники избили так основательно, что того доброхоты городские унесли с улицы на носилках. Юрий, воспользовался моментом и предложил написать челобитную царю, а он, мол, отвезёт.

И ведь написали казаки жалобу на губернатора Осипа Щербатова, и подписалось под челобитной двадцать восемь человек. Юрий бумагу забрал, да с тройкой подручных, на конях, и отправился в далёкую Москву. Самый быстрый способ передвижения в те времена – кони, никаких телег, только верхом, и то на весь путь из Томска до российской столицы у Юрия Трапезундского с товарищами ушло времени чуть ли не месяц, и хорошо, что ещё лето, не один десяток рек и речушек вброд пришлось пересечь. В Москве к царю, конечно, на приём не добиться, а потому Юрий сразу же направился в Сибирский приказ к знакомому дьяку Василию Дмитриевичу Хворостину, да ему челобитную и вручил, да подкрепил её подношением.

Даже хотя московский чиновник Юрию и знаком, и чин большой, но просто так к такому тоже не подкатишься. Наш Трапезундский человек тёртый, бывалый, знал как с властными чиновниками обращаться: спины своей Юрий не жалел: кланялся перед дьяком истово, пел ему и его семье дифирамбы о здравии на многие лета, но тот больше посматривал не на просителя, а на большой кожаный мешок с подношением возле него, знал московский чиновник, что из Сибири не кедровые шишки привезут, а подарки, и очень дорогие – пушное золото. Трапезундский челобитную, ясное дело, подкрепил мешком пушнины, дьяк кивнул просителю на пристенную скамью, а сам углубился в чтение бумаги. Прочитал, строго посмотрел на прохиндея, который прикинулся этакой обиженной овечкой, наконец, спросил:

–– Ну и где сейчас ваш обидчик князь Щербатый?

–– А чёрт его знает, где он, Василий Дмитриевич? Сбежал куда-то! – охотно сообщил Трапезундский. – Вор он, потому как! Об энтом все ведают! Уж сколь рухляди в казну государеву утаил, тако одному Богу вестимо, да нам, казакам. По нём давно уж верёвка плачет, аль топор стонет.

–– В челобитной-то ведь не сказано, чего ты лично не поделил с князем, – заявил дьяк. – А ведь ты почитай пять лет заодно с им был, небось вместе воровали. Вас обоих надо бы потрясти, да на дыбу, да кнутом, да калёным железом…

–– Да мы, казаки, – завыл плачущим голосом Юрий, – в поте лица своего, не жрамши, не спамши, мотаемся по горам, по лесам дремучим, и в дождь, и в снег, и в метель, и в лютый мороз, терпим лишения немалые, покуда инородцев найдёшь в тайге, да договоришься с имя на поставку шкур зверья мехового в казну государя нашего, да сберёшь пушнину ту, да привезёшь в амбары Щербатого, а он, вор и корыстолюбец, добро казённое со своими прихлебателями на сторону, китайским, да джунгарским купцам продаёт, деньгу в свой карман наживает нечестно, а нас, казаков, обижает, материт и бесчестит всяко, и зуботычины, и кнут часто в ход пускает – вот у казаков терпенье и лопнуло.

–– Так, так! – задумчиво бросил дьяк, постучав пальцами по столешнице. – Ты вот что, грек, ври, да не завирайся. Все эти казаки, в Сибирь сосланные, есть сами бывшие воры, насильники и убийцы, веры им нет. Ты вот лучше скажи мне, Трапезондский, пошто именно тебя выбрали казаки к нам на Москву ехать, челобитную везти? Уж не ты ли всю эту бучу затеял? Я ведь тебя давно знаю! Прохиндей ты тот ещё! Тебе палец в рот не клади, оттяпаешь ведь всю руку! Проныра ты, каких свет не видывал!

–– Тако, – не растерялся Юрий, – я у казаков томских за все эти годы большой вес нажил, оне меня, батюшко, уважают больше, чем губернатора, князя Щербатова, доверия у их больше ко мне, понеже я вместе с имя лишения всяки терпел, да и грамоте я обучен, языки разны ведаю, – вот и с джунгарами могу толмачить, а Джунгарско ханство, Василий Дмитриевич, князья ихни, ты, батюшко, ведаешь, на сибирские просторы, что царю нашему подчинены, давно рот-от свой жадный разевают, зубами клацают. Я с казаками не раз уже караваны с пушным золотом от джунгарцев свирепых спасал, пушечным боем, шрапнелью свинцовой, разбойников тех встречал, егда оне на караван с царским добром зарились.

–– Ну, ладно, ладно, грек! Иди покуда с глаз моих, отдыхай! Мы здесь в приказе вашу грамотку рассмотрим! – распорядился дьяк. – Позовём тебя, когда надо будет. Ты где остановился-то, у кого?

–– Тако у меня же свой дом за Нижегородской заставой, Василий Дмитриевич! – сообщил Юрий. – Семья у меня тамо, родня по жене тоже тамо проживает. Ты что забыл?

–– Ладно, ладно, иди, помню я, да, смотри, из города не уезжай, дабы тебя не искать, когда понадобишься…

*****

Не зря говорится: в России тройку коней долго запрягают, но потом любят быстро ехать. Так и в случае с Юрием Трапезундским: целый месяц грек ждал, что вот-вот его вызовут в Сибирский приказ, но тишина, никто не беспокоил, неугомонный проходимец посчитал, что уж и забыли про него, и со своими подручными загулял, благо что деньги были от прежних продаж мехового богатства Сибири. Дочери Юрия, пока непутёвый отец мотался по свету, по сибирским просторам, выросли, да замуж повыскочили, а жена, москвичка Анастасия, жила своим хозяйством скромно, да и родня ей помогала при случае. Своих дочерей Юрий Трапезундский всё же не забыл, и, коли, уж приехал из богатой Сибири, то в гостях у них побывал, одарил бобровыми и норковыми мехами на шубы, и жену, Анастасию, не забыл в меха дорогие одел с головы до ног, так что выглядеть она стала, что боярыня.

Анастасия, законная жена Юрия, уж и ждать мужа перестала, посчитала, что загнулся где-нибудь в далёкой Сибири её неугомонный друг, а тут на тебе, нежданно-негаданно, явился законный муж, да ещё с товарищами, но и с подарками немалыми. Навесил на шею жены дорогих чернобурок, накупил, понавёз на подворье московское разных круп, бочку мёда, бочку сала, да много чего, деньги-то шальные, не совсем чистые, чего их жалеть, но никто ведь о том не знает, а так чего гадать. Сначала Юрий вёл себя тихо, а потом, ни с того, ни с сего, загулял мужик: начал посещать развесёлые ярмарки, бани и московские кабаки. Год таким образом в гульбе прошёл и откуда столько денег у мужика? Кто из соседей по улице знал, что Трапезундский служит в Сибири, многозначительно подмигивали друг другу, приговаривали, мол, быть в воде, да не замочиться невозможно, а из Сибири, знамо дело, богачами возвращаются – вот и гуляют почём зря.

Но вот однажды поутру явился в московский дом Трапезундского рассыльный служка с грозным распоряжением явиться русскому греку в Сибирский приказ и незамедлительно. Юрий сразу всё понял, подстриг, окоротил бороду, надел на себя голландское платье с воротником кружевным по моде того времени, чулки, туфли с серебряными пряжками, и явился пред грозны очи царского дьяка Василия Хворостина этаким европейским щёголем и не узнать. Но государственный муж, дьяк, Василий Дмитриевич Хворостин, сидя с писарем за большим столом, на разодетого Юрия посмотрел строго, заговорил назидательно:

–– Хватит гулять, Трапезондский! То, что ты разгульно жил на Москве, мы ведаем, но, что пьянствовал, да ум свой не пропил, похвально, а теперь вот пришёл тебе черёд послужить государству Российскому.

–– Да я завсегда…, – возопил Юрий. – Да я, да мы…

–– Прекрати! – покривился чиновник. – Слушай царский указ!

Дьяк медленно поднялся из-за стола, взял свиток и торжественно зачитал постановление:

–– Повелением государя, такого-то и такого, холоп Юрий, сын Иванов Трапезундский назначается в городе Томске, края Сибирского и прилегающем к томской крепости округе, исполняющим обязанности губернатора с воинским чином сына боярского, с денежным содержанием двадцать рублёв в месяц жалования и двести пятьдесят четей ржи в год. Соответственно чину дать оному широкие судейские полномочия и быть Трапезундскому Юрию, сыну Иванову, ответственным за пополнение казны государевой сполна. А в бунте воровском разобраться и виновным воздать по заслугам их.

Трапезундский втайне надеялся на восстановление прежних званий и льгот, но чтоб такое высокое жалование и чин? Такого жалования даже князь Щербатов не имел, да и другие сибирские губернаторы, что-то за этим кроется. Юрий Иванович почтительно, с огромным удовлетворением в душе согнулся пополам перед дьяком.

–– Ты хоша внял, холоп, – прежним голосом заговорил дьяк, – яко высоко доверие тебе оказано царём нашим, Алексеем Михайловичем?

–– Внял, Василий Дмитриевич! – торопливо заговорил Юрий, беспрестанно кланяясь, – Внял, батюшко! Оправдаю! Вот те крест, оправдаю! Государь, и вы тут, в приказе Сибирском, довольны будете. Уж я крамолу повымету, порядок в крае Томском наведу сполна.

–– Учти, грек! – опять строго заговорил меж тем дьяк. – Волненья средь казаков прекратить, зачинщиков повесить, порядок навести! Вот тебе ещё одна бумага, возьмёшь с собой два десятка возов пшена, овса, ячменя, двадцать штук сукна по сорок аршин на мундиры казакам, воз свечей для церковных служб в Томске-городе, да десять бочек огневого зелья и шесть бочек свинца ружейного. Возьмёшь двенадцать фальконетов, лёгких пушек на пушечном дворе для острогов новых. А для сопровождения и охраны от лихого люда, особливо от джунгаров, возьмёшь в полку Московском десять стрельцов с пищалями. С тобой поедет наш пристав, Яков Борисов Халтурин со товарищи, для надзору и для проверки государевых указов. Дошло до тебя, холоп?

Трапезундский, не переставая кланяться и широко креститься, торопливо заговорил:

–– Да яко ж не понять, батюшко, Василий Дмитриевич!? Всё ясно! Казаков местных пристрожу, виновных накажу, на каторгу отправлю, оне у меня не возрадуются! Новый острог заложу на Чулыме-реке, силов своих не пожалею, батюшко!

–– Добро, холоп! Доверяй, да проверяй! Отправляться к месту постоянной службы незамедлительно. Все вы тамо у нас под надзором будете, потому и пристав Яков Халтурин с тобой едет, хоша и временно. Учти, служивый, око государево есть в землях сибирских постоянно и службу свою оне несут неусыпно, блюдут интерес государев неукоснительно. Всё! Иди, сын боярский, Юрий Трапезундский, служи исправно во славу государя нашего, Алексея Михайловича…

Глава 4. ДОВЕРИЕ ГОСУДАРЕВО ЗАСЛУЖИТЬ НЕПРОСТО

Около двух месяцев из Москвы до Томска с большим и тяжёлым обозом добирался новоиспечённый губернатор Томского края Юрий Трапезундский. В Тобольске чуток передохнули, через широкую реку Иртыш перебрались на пароме, а дальше по пути попадались только мелкие речушки, которые по перекату вброд перешли, ну, а уж через Обь возле Новосибирского острога опять паром речной помог. Ехали настроже, джунгарского налёту опасались, пушки, пищали заряженными держали, но, как говорится Бог миловал. В Томск Юрий с охранной командой и большим обозом приехал уже в один из дней конца июня к вечеру и сразу же занял солидное губернаторское подворье, откуда городские казаки, пользуясь отсутствием хозяина, князя Щербатова, порастащили всё, что только возможно; в большом двухэтажном доме остались одни стены с крышей, да забор вокруг двора с пустыми сараями, конюшнями и клунями.

Первым делом Юрий Трапезундский распорядился, чтобы казаки вернули в губернаторский дом и на подворье, всё, что растащили: мебель, ковры, посуду, инвентарь, а, главное, коней с телегами и санями, коров и свиней, вплоть до стад гусей и кур. После чего вызвал в губернаторский дом двух атаманов частных казачьих команд, или по-местному шаек: Ивана Лапшина и Василия Лонгина. В высоком звании боярского сына Юрий уже, по-хозяйски, расположился в щербатовском доме. Он, по-свойски, угостил казачьих атаманов привезённым из Москвы вином, напоил настоящим китайским чаем с пряниками московскими и в конце чаепития, поочерёдно взглянув каждому в глаза, сообщил:

–– Вот что, ребята! Теперь, по указу государя, я в городе Томске хозяин, а потому, дабы на вас по распоряжению Сибирского приказа я гонений не устраивал за восстание, берите своих людей и скройтесь из города, с глаз моих, а, главное, с глаз московского пристава, что со мной прибыл.

–– Погодь, погодь, Иваныч! – возразил Иван Лапшин. – Как это скройтесь? Восстание-то противу князя Щербатова не ты ли возглавлял? А теперя что же мы выходит виноваты?

–– Выходит тако! – не долго думая, отрезал Трапезундский. – И нечего на меня буркала свои пучить, казаки! Дьякам Сибирского приказу наплевать кто тут виноват, но все зачинщики бунта должны быть найдены и наказаны. Говорю же, что со мной московский пристав приехал, Яков Халтурин, он же дознанье проводить будет, считайте это и есть око Сибирского приказу, и он должон лично убедиться, что виновные наказаны. Докладную в Москву, в приказ свой, он ведь посылать будет. Я же вам, братаны, самый лучший выход предлагаю, скройтесь из городу и вся недолга.

–– Ну, а куды скрываться-то, Иваныч? – бросил атаман Иван Лапшин, подозрительно уставившись на нового главу округа.

–– Сейчас всё расскажу по порядку, казаки, – начал Юрий. – Вы особо-то не переживайте, всё сделаем по-хитрому, все будут довольны. Заберёте своих людей, пожитки-манатки свои, возьмёте вон телеги щербатовски с конями и упряжью, пилы и топоры не забудьте, и отправляйтесь, братцы, на речку Чулым к Ачинской пади. Дам вам провиант: по пять мешков проса, ячменя, ржи, и овса, а лоси, козы дикие и медведи тамо толпами ходют, так что мясом лосиным, козьим, да окороками и салом медвежьим вы себя обеспечите на всю зиму. Огневым зельем и свинцом, пушками лёгкими я вас тоже снабжу, в обиде не будете. Помнишь, Василий, – Трапезундский повернулся к Лонгину, – три года назад мы тамо, на излучине Чулыма, избу срубили для охотников, и печку сложили из дикого камню, и дров тамо наготовили запас изрядный, дабы зимой переночевать можно было в тепле?