Распадаясь: Рассказы бесплатное чтение

Предисловие

Приветствую тебя, дорогой читатель. Данный сборник подытоживает моё творчество за четыре года, проведенных в университете.

Вторые редакции рассказов “Распадаясь” и “Бессонные ночи” не меняют основную канву сюжета и характеры персонажей. Основная работа была проведена над стилем. Были переформулированы многие описания, исправлено большое количество опечаток. Рассказ Распадаясь был немного расширен, так как я не был доволен им. Несмотря на то, что временами было нелегко перечитывать старые работы, я испытал удовлетворения от осознания роста себя как писателя.

Изначально “Распадаясь” писался для литературного конкурса, в котором были установлены весьма строгие рамки по количеству знаков, из-за чего повествование местами получилось скомканным. Вторая редакция позволила сгладить этот недостаток. Кроме того, были согласованы сюжеты “Распадаясь”, “Бессонных ночей” и “Коллекционера безумия”. Все противоречия между ними были устранены.

Кстати, в самом конкурсе “Распадаясь” не попал даже в лонг-лист, но по-своему я его выиграл, ведь передо мной открылась целая вселенная, в которой я жажду творить. Этот странный мрачный и порою безумный мир до сих разжигает моё воображение и поражает читателей.

Рассказы в сборнике приведены в рекомендованном порядке чтения, хотя никто не запрещает читать их в любой другой очередности. Единственное, после прочтения рассказа “Бессонные ночи” рекомендую прочитать роман “Коллекционер безумия”, а уже после него вернуться сюда и начать “Слёзочки-песчинки”.

Распадаясь

Вторая редакция

1. Неоновый дракон

«Срочные новости! Новый смертельный вирус охватил восточные степи. Люди падают замертво прямо на улицах. Неужели это крах цивилизации, предсказанный пророками? Возможно, остаются считанные дни перед тем, как вирус дойдет до Экзайленда»– апокалиптические увещевания радио прорывались сквозь раскаленный влажный воздух. Громкие слова, однако, не возымели эффекта на посетителей бара «Неоновый дракон».

Само здание представляло собой нагромождение дерева и стекла: основное здание и бесчисленные пристройки. Над входом виднелась вывеска в виде мифического существа, подарившего название заведению. Вечером она загоралась оранжевым светом. Внутри бар украшало множество трофеев и сувениров: большая рыбья голова, оленьи рога с ловцами снов, фотографии в сепии из дальних стран.

– Выключите уже эти прорицания, тошно же, – воскликнул молодой человек, сидящий за барной стойкой, – у нас тут свой Рагнарек намечается, а они еще на мозги капают.

Сидящая рядом с ним невысокая темноволосая девушка слегка улыбнулась и опустила голову к столешнице – так сильно жара била по всем. Рукой девушка поглаживала местного кота, иногда забредавшего в бар. В это время юноше ответила работница кафе, рыжеволосая кудрявая девушка, сверстница возмущающегося:

– Ганс, нам не пришлось бы слушать эти “прорицания”, если бы кто-то выполнил свое обещание и закончил сборку «лампового синтезатора», который, в свою очередь, подарил бы музыку Неоновому дракону.

При этом она кивнула головой на угол, где стояла машина, напоминающая рояль, его уменьшенную версию, если точнее. На крышке было около двух десятков ламп.

– Все будет, Альва…

– Но потом, – закончила за него девушка, – ты меня продолжаешь кормить завтраками.

– Не говори так: ты напоминаешь школьных учителей с этой фразой. Тебе не кажется забавным копировать поведение людей, которые раньше тебя бесили?

Темноволосая подняла голову от стойки и тихонько засмеялась. Похоже, проект Ганса стал локальной шуткой. Глядя на лампочки синтезатора, девушка думала, что он, должно быть, пробудет в таком состоянии до скончания времён.

Гнетущая атмосфера, царившая в Неоновом драконе несколько минут назад, развеялась, чтобы окончательно добить уныние, Альва сжалилась и выключила радио.

– Сама-то не жалеешь, что ушла после восьмого класса? – Темненькая вернулась к теме одного из прошлых разговоров, прерванного восклицанием Ганса.

– Ох-хо! Что нет, то нет. Это подвергать себя такой пытке как у вас? Да вы почти седые!

– Будем надеяться, что окончательно не поседеем, – бойко ответил Ганс, – завтра последний бой – отстреляться и всё! – тут он изобразил в воздухе – пальцы-пистолеты.

– И что у вас? – поинтересовалась Альва.

– Физика! Последний экзамен в этом семестре. Я бы сказал, главный в вузе.

– Но ведь это второй курс только. Почему вы ведете себя так, будто дипломы завтра получите? – рыжеволосая девушка удивилась еще сильнее.

– Это последний общий предмет. Он был всеобъемлющим, – пояснила девушка, – дальше у нас пойдет распределение на специализации. А это наше последние испытание перед тем, как мы окончательно определимся с профессией.

– А не боитесь? Ганс, Лилиан?

– Я переживу что угодно, ты меня знаешь Альви, – Ганс подмигнул рыжеволосой девушке, а темноволосая студентка в этот момент закатила глаза. Ганс положил руку на плечо студентки и продолжил, – А Лилиан, Лилиан – машина со сто процентным КПД. Она разнесет экзамен.

– Не каркай, – перебила Ганса Лилиан, та самая низенькая темноволосая девчушка.

– Обязательно приходите, когда все кончится.

– Ввалимся и напьемся.

– Если успешно сдадим, выпьем за победу, а если завалим, то хотя бы зальем горе.

Через час подобных разговоров друзья стали собираться. Оплатив по две кронмарки, они вышли на свежий воздух, два таких непохожих человека. Высокий и чрезвычайно тощий блондин Ганс Шнайдер контрастировал с маленькой темноволосой Лилиан Рае. В местном городском институте они были своего рода легендой: друзья, для которых не существует преград. Оба учились хорошо, но Ганс немного хуже, так как ему не доставало концентрации.

С террасы у кафе открывался хороший вид на Город. День клонился к закату, и улицы одна за другой стали загораться огнями фонарей. От леса за пустырем на востоке поднимался туман, вдали, на севере, виднелась старая заброшенная церковь, где они так любили прятаться в детстве. Загадочно тихо стояли районы вокруг кольца благополучия Города. Друзья были готовы встретить ночь, а за ней день, полный испытаний.

В сумерках особо ярким столпом света горел небоскреб «Иггдрасиль», своего рода город в Городе, а также резиденция правительства. У «подножий Иггдрасиля» разрослась великая торговая зона, где, в практически прямом смысле, текли реки кронмарок. Торговая зона переливалась оранжевыми и зеленовато-желтыми огнями фонарей с использованием благородных газов. Из самого центра торговой империи стволом дерева поднимался небоскреб. «Крону дерева» в свою очередь составляли десятки дирижаблей вокруг шпиля Иггдрасиля – частные парящие дома правящего олигархата.

– Когда-нибудь мы покорим и его, – заявил Ганс, указывая на самое высокое здание города.

– Не сомневаюсь, – ответила Лилиан, чье лицо казалось необыкновенно спокойным в последних лучах уходящего дня.

Они шли узкими, плохо-освещенными улочками спальных районов к своим домам. Не спеша, почти жадно хватая ртами свежий сумеречный воздух, наполненный запахами пыльцы и смолы.

– Сложно завтра будет? Как думаешь? – Неожиданно спросила девушка.

– Думаю? Нам сейчас вообще думать противопоказано, а то еще голову замкнет.

– Да. Просто странное чувство, знаешь… два года все вело к этому.

– А что дальше – неизвестно, туман! Старая песня, у всех сейчас так. Мы стоим на пороге новой жизни, и нам страшно. Но стоит лишь сделать один шаг, и все будет хорошо, поверь мне.

– Надеюсь, – она слегка улыбнулась, – просто… а не важно.

– Что такое, Лилиан?

– Просто странное чувство. Будто бы предчувствие чего-то. В голове каша.

– Это всего лишь волнение. Даже такая машина, как твой мозг волнуется перед предстоящим экзаменом. Это нормально.

Лилиан снова улыбнулась. Они дошли до её дома. Она обняла Ганса и вошла в подъезд. И все же, раньше я такого не испытывала, думала Лилиан, поднимаясь по старой деревянной лестнице. Внезапно свет от лампы на лестничной площадке сыграл с ней странную шутку: Тень Лилиан оказалась выше неё и словно “повернулась к ней лицом”. По крайней мере так показалось девушке.

– Так, Ганс прав, не надо лишний раз думать, а то точно замкнет, – прошептала себе под нос Лилиан и вошла в квартиру.

2. Призраки домов

В то время, как Лилиан и Ганс распрощались, разошлись по домам и улеглись спать, в бар “Неоновый дракон” вошла необычная компания. Их появление предвещали раскаты смеха.

Двери заведения распахнулись, и на пороге появился высокий мужчина с ирокезом на голове, в кожаном плаще, с амулетом в виде черепа ворона на шее. У него были пронзительные глаза, на лице виднелись следы перенесенной оспы. Следом за ним вошли еще два человека странного вида.

Одним из них была девушка, закутанная в слишком большую для неё кофту черного цвета. На голове её красовалась кипа непослушных черных волос. Глаза её досконально измазаны тушью. В этой черноте сверкала пара светлых хитрых глаз, напоминающих кошачьи.

Её напарником был коренастый мужчина с козлиной бородкой в круглых темных очках. У него были металлические наплечники, украшенные триодными и диодными лампами. И у мужчины, и у девушки на поясах были закреплены свисающие медные катушки.

Уставшая Альва подняла лицо от барной стойки и протерла глаза, пытаясь понять, не снится ли ей всё это. В момент осознания реальности происходящего, она вздохнула, ведь ночь будет тяжелой.

– Вина! – приказал зашедший мужчина с ирокезом на голове

– Какого именно?! – спросила ошарашенная Альва.

– Без разницы, их все равно разливают из одной цистерны.

В это время в зал “Неонового дракона” зашел последний участник странной компании: паренек в белой рубашке с галстуком-бабочкой, в черных брюках и лакированных туфлях.

– А это обязательно? – спросил он у главаря.

– Если хочешь стать одним из нас, придется пройти испытание этанолом, – резко ответила девушка, на что вошедший паренек только вздохнул, – пока ты не умеешь расширять сознание самостоятельно, придется прибегать к такому способу.

Все они уселись за стол. Главарь достал из кармана три кожаных мешочка. Когда подали вино и разлили по стаканам, он раскрыл один из них и засыпал в стакан парня немного порошка. В воздухе повис запах пряностей. Вино выпито.

– Коньяк! – тем же властным тоном приказал мужчина с ирокезом.

– Сначала оплатите вино, – вдруг осмелела Альва.

– Вот, – Он выложил на стол кронмарки, – и поторопись, черт побери. Коньяк

– А зачем коньяк-то? – осведомился пацан в рубашке.

– Трехчастно испытание, – мужик в очках и с лампами вознес руки к потолку, – три зелья, три пряности, три товарища.

– Катод дело говорит, – заметил главарь, а потом добавил, – и все идет по нарастающей.

Парень понимающе кивнул головой, которая затем по инерции продолжила качаться. В это время Альва подошла к охраннику и попросила пристальней наблюдать за компанией: чтоб не дебоширили.

– Между прочим, – вмешалась девушка с измазанными глазами, – нам, чтобы дебоширить, надо осушить все погреба этой дыры.

– Неплохо сказано, Никс, – Ирокез похлопал её по плечу.

– А она вообще совершеннолетняя? – возмутилась Альва, – я же сейчас полицию вызову, давайте документы!

– А она и не будет пить, – ответил Ирокез, в одно мгновение выхвативший стакан из рук Никс.

– Как это не буду? Как это не буду?! – возмутилась та, но тут же замолчала, увидев спокойный, но решительный взгляд лидера банды.

Альва успокоилась и принесла коньяку, в который была засыпана очередная порция специй, уже из другого мешочка. Все оставшиеся посетители кафе теперь просто наблюдали за необычной компанией. Альва пристально следила за парнем, чей вид уж больно не подходил остальной компании.

– Погоди, – вдруг сказала она, – ты случайно не с одного института с Гансом Шнайдером?

– Угадали, – парень расплылся в пьяной улыбке, – только я с другого факультета.

– Не отвлекайте мальца, – спокойным, но властным тоном поправил Альву главарь.

– Прошу простить, – резко ответила она, примирительно подняв руки.

– Остался последний шаг, – Ирокез обратился к своим подопечным, – абсент.

Студент широко раскрыл глаза в неподдельном испуге.

– В-вы чего? Я же помру.

Когда все закончилось, и компания уволокла пьяного студента в кафе повисла зловещая тишина. Выпившие Ирокез и Катод даже не шатались, а идущая обидевшаяся на них Никс шла немного впереди, скрестив руки.

– Что это было, Альв, – спросил работницу хозяин заведения, также наблюдавший за сценой.

– Панки, герр…

Банда шла по темным улицам на запад Города: Ирокез впереди, успокоившаяся Никс и Катод сзади, они несли на плечах юного последователя, который крайне медленно приходил в себя.

– Теперь твои эзотерические потоки очищены и раскрыты, мы готовы продолжать. Как самочувствие? – Пояснил Катод.

– Все ваши ритуалы связаны с потреблением алкоголя? – полушепотом спросил студент.

– Нет. Но ты переоцениваешь алкоголь. Этанол всего лишь полезный инструмент. Молекула. Но молекула, полезная для наших целей.

– А куда мы, кстати, идем? – спросил студент, после чего Никс повернулась к нему лицом и заулыбалась, глаза её прищурились.

– В «Большое красное здание», голубчик.

– Нет, стойте, сегодня же четное число!

– Когда придем на место, будет нечетное, – успокаивающим тоном пояснил Катод.

Для Города “Большое красное здание” имело особое значение. Около полувека назад там должен был быть построен невообразимый комплекс. Бассейн, театр, библиотека, обсерватория и гигантский торговый центр – всего лишь малая часть задуманного там. «Красное здание» должно было стать культурно-экономическим центром не только Города, но и страны, если даже не мира: такими амбициозными были планы. Возможно, если бы все пошло по плану, там мог бы вырасти второй Иггдрасиль, а западные районы, наконец-то стали развиваться.

Лес, который разросся за западной чертой города, необходимо было расчистить. Для этого прибегли к контролируемым пожарам. Не самый экологичный и безопасный метод, но действенный. Поговаривают, что в ходе пожаров сгорело несколько человек. Это было первое бревно в костер слухов о жутком комплексе «Большого красного здания». Огонь расчистил местность, превратив лес в выжженный пустырь, не заросший до сих пор.

Строительство шло полным ходом, поток инвестиций всё рос. Но в один момент на великой стройке разгорелся пожар – горькая усмешка судьбы. Предполагают, что начался он в крыле театра. После того случая еще раза четыре предпринимались попытки возобновить строительство, но все они по неизвестным причинам провалились. К тому же в здании начали пропадать люди. Еще одно поверье гласило, что пропажи случались только по четным числам.

– Всё духи леса: они решили отомстить, – заявила Никс.

– Дорогая, – перебил её Катод, – ты не права. Во время строительства такого разностороннего объекта здесь сталкивалось столько разных и непохожих друг на друга энергий, что они просто не могли не вспыхнуть.

– Ой! – вдруг вскрикнул студент.

– Что случилось, Ролан?

– Мне показалось, что дома справа от нас движутся…

– Не показалось, так и есть, – ответил Ирокез, – призраки домов. В них не живут даже крысы, вот дома их ходят от одиночества. Они безвредны, но лучше в них не заходить: не захотят тебя отпускать.

– Серьезно?

– А может быть ты просто перепил. В любом случае, сейчас мы идем прямо в чрево самого страшного дома-призрака.

Подошли к красному зданию, что напоминало умершего великана. Название стоило бы сократить до Имир, думал студент. Множество черных окон фасеточными глазами смотрели на улицу. Зрелище жуткое. Было бы еще страшнее, если бы в одном маленьком окошке горел свет. Что делать свету там? Для кого он? Но чрево здания оставалось темным.

– Пять минут первого, – объявил Катод, посмотрев на наручные часы, когда подошли к постройке.

Внутрь компания попала через разбитое окно гардероба, так как главный вход был надежно заперт. Поднялись на второй этаж – торговый центр. Осколки битого стекла сверкали в темноте как глаза, освещаемые светом луны, проходящим через недоделанную крышу. Просторное помещение напоминало железобетонную улицу, таким просторным оно было. Этаж был обставлен стеклянными витринами, по большей части, разбитыми, и манекенами чьи лица были либо разорваны, либо закрашены. Компания прошла в центр зала и уселась кругом.

– Красное здание, – заговорил Ирокез тихим, но твердым голосом, – вместило в себя столько надежд, иллюзий и разочарований, что их можно слышать.

– Не ушами, конечно, – продолжил за него Катод.

– Но антеннами и глазами, – закончила Никс.

Катод достал небольшой радиоприемник и поставил в центр круга. От радио отходило четыре пары проводов, каждую из которых взял отдельный член банды. На конце каждого провода располагались разрезанные пополам резиновые шарики.

– Подставьте их к глазам, – скомандовал Ирокез.

– Бред, – стал перечить студент, – человеческий глаз не способен улавливать звуковые или радиоволны.

– А мы и не их ловим, – загадочным голосом объяснила Никс.

Ирокез снял амулет с черепом ворона и нацепил его на радиоприемник.

– Можем начинать.

Сначала была видна лишь темнота, затем по глазам пошла рябь и поплыли блики. Было так тихо, что зазвенело в ушах, а звон, в свою очередь, перерос в монотонную мелодию, почти приятную слуху. Судя по всему, резиновые шарики слетели с глаз Ролана, так как он внезапно увидел зал. Он нагнулся вниз, чтобы поднять их, но не нашел.

– Ребят, кажется, я потерял устройство.

– Оно все еще на тебе.

Студент взглянул на своих друзей: на их глазах все еще располагались шарики. Он огляделся. И тут сердце Ролана чуть было не остановилось: все манекены оказались повернуты к ним, а по верх их искалеченных лиц проступали черты нормальных человеческих лиц. «Черт меня дернул заинтересоваться оккультизмом», – испугался про себя Ролан.

– Что ты видишь, юный оккультист?

– Манекены… повернулись к нам. И, кажется, у них теперь есть лица.

– Все хорошо, это призрак здания наблюдает за тобой. Это всё одна сущность, но скоро зайдет и «гость»

– Г-гость?!

– Сейчас поймешь. Не бойся, все через это проходили. Утром угостим тебя вином, оно тебе понадобится.

На краю глаз началось движение. Студент повернул голову и увидел, как с лестницы, которой раньше не было, ведущей ни вверх, ни вниз, спускалось абсолютно черное существо.

– Черный человек, дух Города, – объявил Ирокез.

Он был около двух-трех метров ростом (каждую секунду, казалось, он был разного роста). Необычайно тонок. Из его скул росли ладони, закрывавшие остальное лицо. Из затылка существа росли длинные крылья ворона. Руки духа имели лишний сустав, а длина их превышала длину остального тела. Все существо Ролана превратилось в одну до предела натянутую струну.

Черная фигура обошла зал, а затем и друзей. Встав за спиной у Никс, он потрепал её волосы, Катода обнял за шею. Когда существо подошло к Ирокезу, который загадочно улыбался, оно встало у него за спиной в полный рост и раздвинуло руки, крылья его забились. Студент почувствовал поток ветра, а затем покалывание по всему позвоночнику. Электрический треск. Каждый дендрит отделился от тела, устремившись в пустоту. Внезапно, Ролан ощутил себя в каждой лампочке, в каждом радио. И вдруг молния ударила в позвоночник, и все стало так темно, что плакать хочется. Странное чувство посетило молодого оккультиста. Словно в разуме его что-то открылось или, наоборот, исчезло.

– Все закончилось, можешь снимать проводники с глаз, – объявил Ирокез, – поздравляю, ты теперь один из нас, часть Города.

Отдыхать пошли в недостроенный театральный комплекс. Устроились на сиденьях для зрителей.

– Что он делал? Ну, черный человек, – с любопытством ребенка интересовалась Никс.

– А почему ты у меня спрашиваешь? Сама же должна была видеть.

– Нет, не видела, – загадочно улыбнулась Никс.

– Ага, видел только ты, – подтвердил Ирокез, – Наши приборы были отключены. Дух Города не посещает по человеку за раз.

– Мы не хотели, чтобы ты ощущал себя брошенным, вот и притворились, – пояснил Катод.

– Да, ты же это… немного трусишка что ли, – смеясь сказала Никс, – так что давай, рассказывай.

– Ну, тебя, Никс, он потрепал по голове, – отвечал Ролан.

– Их-хи, – взвизгнула она, – думаю, я ему понравилась.

– А тебя, Катод, он обнял за шею.

Мужчина с триодными лампами на плечах заметно нахмурился, а затем сглотнул.

– Что такое? – удивился студент, – это означает что-нибудь плохое?

Катод молчал, но Ирокез ответил за него:

– Это значит, его скоро убьют.

***

Двое парней сидели на скамейке около университета. В вечерний час последние студенты покидали Нордштадт. Сессия подошла к концу. Один из двух парней развалился на скамейке и держал руки за головой. Он отмучился. Второй сидел, наклонившись и упершись подбородком в кулак.

– Знаешь, что с тобой произошло? – начал тот, кто расслабленно сидел и смотрел на синее небо. – Это называется состоянием расширенного сознания. Иначе говоря, эти “электрооккультисты” просто шарлатаны, которые напичкали тебя алкоголем, а потом довели до галлюцинаций.

– Фред, ты от Ганса набрался скептицизма? – спросил Ролан.

– Ну, вещи лучше описывать, не прибегая к размножению сущностей. Понимаешь, можно описывать наш мир через духов, призраков домов и прочего, а можно все объяснить несовершенством нашего мозга, который любит с нами ругаться. Хотя, знаешь, Ролан, я был бы рад, если бы мистические явления действительно существовали. Ой, с тобой что?

Бледное лицо Ролана выражало истинное страдание. Утром этого дня он был уверен, что вот-вот умрет. Болело все, а голова – особенно.

– Похмелье, – слабо ответил он, – голова до сих пор трещит. Весь день чувство, будто вот-вот вырвет, но этого не происходит. Никогда больше не буду пить.

– Судя по твоему рассказу, чтобы остаться с этими оккультистами, тебе придется пить постоянно. Оно того стоит?

Роланд отмахнулся:

– Они сами говорили, что это лишь средство. В будущем я смогу расширять сознание и без алкоголя. Главное пока продержаться. У тебя-то, Фред, как дела? У вас же экзамен должен был быть, как все прошло?

– Лично у меня все вышло очень даже неплохо, – ответил Фред и сменил позу на менее беспечную, – сегодня будут танцы. Очень хочу наконец-то осмелиться и пригласить Дженни потанцевать. Но… меня беспокоит другой человек. Видишь ли, сегодня на экзамене произошел странный случай…

3. Распад

День экзамена выдался необычайно жарким. Редкие городские тополя осыпали пухом, из-за чего глаза неимоверно слезились. Лишь иногда легкий бриз залива приносил облегчение.

Здание института на самом деле являлось переоборудованной крепостью, которая уже несколько веков не участвовала в сражениях, хотя последние из них отгремели всего пару десятков лет назад. Форт просто не попал на территорию, где шли бои. Так крепость Нордштадт оказалась на задворках истории.

– Наш институт-крепость можно назвать аллегорией на судьбу всего Экзайленда. Гигант, но всегда в стороне от истории, – любил рассуждать Ганс Шнайдер.

Но сегодня было не до истории. В аудитории царило напряжение, невидимое поле его пронизывало всех. Ганс расположился недалеко от Лилиан. Раздали работы. Преподаватель физики был человеком суровым. Вместо обычных для других предметов билетов на два-три вопроса, в билетах по общей физике было по одной-две задаче на каждую тему. Профессор объяснял это стремлением воспитать настоящих ученых и инженеров.

– Хочется скандал устроить, так никто не списывает, – шутил профессор, шагая между рядами студентов.

На всю работу было выделено два часа. Ганс закончил уже через час, после чего принялся перепроверять свои решения. Решив отдохнуть, он отвлекся от заданий и поднял глаза. Он взглянул на свою подругу, а затем нахмурил брови: Лилиан была бледна как смерть. Она перебирала пальцами и нервно хваталась за голову. На её столе были разбросаны полупустые листки, исчерченные каракулями. Ганс впервые видел Лилиан в таком состоянии. Она начала тяжело дышать.

– Фройляйн Рае, всё в порядке? – спросил наблюдающий за экзаменом преподаватель.

– Нет. Да. Простите, – проронила она и опустила голову, лицо её закрыли черные волосы.

Теперь было видно, что её трясло. То и дело по телу проходил спазм, сотрясавший её всю. Сломался грифель карандаша.

– Лилиан, что с тобой? – удивился, сидящий рядом с ней одногруппник по имени Фред.

– Лилиан, вам нужно к врачу, – сказал подошедший в это время преподаватель.

– Нет, я допишу, – она чуть ли не плакала. На её листочке не было ни одного решения.

– Вот еще! Я не допущу, чтобы вы тут умерли прямо на месте.

– Но…

– Давайте, выходите, ничего страшного, допишите потом.

Пошатываясь, Лилиан Рае встала из-за стола. Большая часть студентов смотрели на нее, остальные просто продолжали работать.

– Я провожу её к медику, – вскочил Ганс.

– Не будь идиотом, – прошептала умирающим голосом Лилиан.

– Шнайдер! Садитесь и продолжайте работу, – рявкнул на него преподаватель.

– А я уже все, – Ганс сложил руки на груди, – хочу сдать.

Теперь у профессора не оставалось выбора. Позже, проверяя работы, он хватался за голову, видя, как написали экзамен два лучших ученика в группе. Ганс и Лилиан шли по коридору, а затем спускались по лестнице, девушка цеплялась руками за перила. Ганс помогал ей идти.

– Дурак, имбецил, – ругалась Рае, что опять было ей не свойственно, – Только себя подставил.

– Успокойся и не трать силы на ругательства. Потом меня отчитаешь.

Медик пожал плечами и отпустил студентку домой, когда двое студентов все же добрались до медкабинета. Судя по всему, физическое состояние Лилиан было в норме. Перенапряжение, заключил медик. Лилиан шла, вяло переставляя ноги. Её уже не трясло, но бледность еще сохранялась на измученном лице.

– Не вздумай только провожать до дома, – обратилась она к Гансу на выходе из университета.

– Не отвертишься. Может еще нести тебя придется.

– Ты неисправим, – прошептала она и слабо улыбнулась.

Домой шли медленно, размеренно. Лилиан то и дело останавливалась и вздрагивала.

– И все же, что произошло? – спросил её в одни момент Ганс.

– Я не знаю. Я просто забыла, просто забыла, Ганс. Всю физику, я ничего не помню. Механика, термодинамика, оптика, прочее… все пропало.

– Ты перенервничала. Это случается. Ты главное не волнуйся, не конец света. Каждый студент должен хоть раз пойти на пересдачу. А тут у тебя даже причина уважительная.

– От этого не лучше. Со мной что-то происходит. Чувствую… пустоту. Откуда она? – Лилиан выставила дрожащую руку перед своим лицом. Ганс взял двумя руками ладонь Лилиан. Он принялся поглаживать её тонкие пальцы.

– Все будет хорошо, – сказал Ганс, но девушка резко вырвала свою руку.

– Это не стресс, я же еще вчера не волновалась ни капельки.

Многоквартирный дом, где жила Лилиан, находился в северном районе Города, ближе к предгорьям. Это был трехэтажный деревянный дом, довольно длинный, чердаками переходящий в соседние дома. Подниматься надо на третий этаж. Лилиан вновь цеплялась за перила и тряслась.

Они стояли на маленькой лестничной площадке, плохо освещаемой светом из крошечного пыльного окна. Лилиан и Ганс встали напротив друг друга. Рядом была лестница, ведущая на открытый чердак. Из соседних квартир доносилась ругань. Гансу Шнайдеру не хотелось оставлять подругу одну, пускай это место и служит ей домом.

– Улыбнись, – попросил он.

Лилиан выдавила из себя улыбку.

– Ну, по крайней мере, мы знаем, что у тебя не инсульт, – сделал вывод Ганс, на что Лилиан заулыбалась, на этот раз искренне, – Береги себя, – он обнял подругу и погладил по голове.

Впервые в своей жизни студент испытал такое чувство бессилия, невозможности помочь ближнему. На секунду это чувство полностью завладело им. Лилиан крепко обнимала Ганса, ей хотелось, чтобы её друг чаще обнимал её вот так: не одну секунду в целях приветствия или прощания, а долго и крепко.

– Завтра сходи к врачу, а пока отдыхай, – сказал Ганс, выпустив Лилиан из объятий, – Что же, бывай.

– Пока, – только и смогла сказать она.

Когда Ганс прощался с Лилиан, случилось нечто необычное. По-видимому, странная игра света создала впечатление, не ясное, но ощутимое, будто у Лилиан Рае было две тени.

4. На приеме

Больница доктора Ньюмана располагалась на границе двух миров: кольца благополучия и остального Города. Пятидесятилетний доктор принимал людей из обоих районов. Он славился изобретательностью и находчивостью. Однако далеко не все горели желанием обратится конкретно к этому врачу: нередко свои методики он изобретал прямо во время операции. Становиться подопытным с риском для жизни – такая себе перспектива.

Десять лет Ньюман работал в сельской местности, откуда привез с собою опыт работы во всех сферах медицины.

В тот день у него состоялся необычный прием. То были Лилиан и Август Рае. Август, отец Лилиан, владелец оружейной лавки, невысокий жилистый мужчина с седеющими волосами стоял в стороне, пока доктор осматривал его дочь.

Снаружи кабинета ждал Ганс. Помимо того, что он хотел приглянуть за подругой, он так же был записан на прием: ему нужна была справка, что он психически здоров, чтобы получить лицензию на владение огнестрельным оружием. Ганс Шнайдер давно мечтал приобрести свой собственный револьвер – оружие, полное эстетики и эффективности.

Тем временем прием начался.

– Так, с рефлексами все хорошо, констатировал доктор после первичного осмотра, – теперь пойдем тест на интеллект.

– Думаете, есть отклонения? – забеспокоился отец.

– Сомневаюсь, но нужно знать, пострадал ли мозг и насколько сильно, если да, – доктор Ньюман успокоил Августа, а после обратился к Лилиан, – пройдемся по вопросам касательно разных тем. Итак, второй закон механики?

Лилиан отрицательно покачала головой.

– Свет это…

Тот же ответ.

– Эмм, – сказал он через пару вопросов, – Квадрат гипотенузы…

– равен сумме квадратов катетов, – внезапно ответила та.

– Вы задаете школьные вопросы, – вмешался Август Рае.

– Если она не помнит основ, нечего говорить о сложностях. К тому же, я сам врач, а не физик. Продолжим, физический смысл производной?

– Не помню.

– А геометрический?

– Тангенс угла наклона касательной.

– Найти площадь кривой трапеции?

– Проинтегрировать.

– Год свержения националистического режима в Городе?

– Девяносто восьмой.

– Очевидно, мозг и память функционируют прекрасно. Видимо, у вас произошла избирательная амнезия на фоне стресса.

– Это поправимо, доктор? – спросил отец Лилиан с волнением в голосе.

– Конечно, знания вернутся сами со временем или восстановятся после повторения материала. Самое главное сейчас не испытывать лишнего стресса.

– Спасибо, герр Ньюман.

– Заходите ко мне через неделю, там посмотрим.

Когда прием окончился, Август Рае отправился в лавку, а его дочь и Ганс пошли гулять (Лилиан с отцом дождались окончания приема Ганса). Минут пятнадцать друзья шли молча. Ганс пытался лишний раз не смотреть на Лилиан, но не мог оторвать от неё глаз. Он пытался заметить любое изменение в подруге, любое недомогание. Та же, в свою очередь, шла, опустив глаза. Лилиан собиралась с силами, чтобы рассказать Гансу весьма странную вещь:

– Знаешь, Ганс, мне вчера такой жуткий сон приснился, – начала она, – Словно по нашему чердаку, да и по всему дому бегала какая-то тварь, похожая на человека. И все казалось таким привычным, но в тоже время искаженным, неправильным. Словно крыша уходила в бесконечность. Повсюду пыль, да запах затхлости. Тварь бегает, вынюхивает, высматривает, а потом, – тут её голос надломился, – а потом она наталкивается на зеркало… а там я.

– Дурной сон, но так твой мозг, наверное, справляется с произошедшим.

– Чушь. Обычная чушь, – подытожила она.

В это время на встречу им вышли два студента. Они шли, не замечая Ганса и Лилиан. Те тоже не заметили друзей. Но когда пути их пересеклись, Ганс краем уха уловил обрывок разговора: “Все-таки не смог признаться ей, а Фред?”. На то, чтобы узнать голос, у Ганса ушло несколько секунд, потом он резко развернулся и крикнул вслед уходящим студентам:

– Ролан! Фред! Привет! – закричал он радостно, отвлекшись от дурных мыслей. Те развернулись.

На лице Ролана отразилось удивление.

– Ребята, рад вас видеть. Фред рассказал мне, что произошло на экзамене, ты как, Лилиан?

– А сам-то как думаешь? – мрачным голосом спросила та.

– Без понятия, – признался он.

– Хреново мне, ясно? – резко выпалила Раэ.

– Ролан, а ты давно серги носишь? – Ганс отчаяно пытался сменить тему, видя настрой своей подруги, поэтому он цеплялся за любую возможность.

– Что говорят врачи? – спросил Фред Шольц обеспокоенным голосом.

Ролан в это время застыл, ошеломленный криком Лилиан.

– Ничего не знают. Стресс, говорят, – Ганс ответил за подругу.

– Послушайте, – резко сменил тон Ролан, – они, может быть, и не помогут, однако, я знаю тех, кто в разумах разбирается не хуже врачей.

– Ой, Ролан, не начинай, – Фред попытался остановить товарища, но было слишком поздно.

– И кто же это? – со скепсисом в голосе спросил Ганс.

– Электрооккультисты, – с гордостью ответил тот.

– Вот вам, кстати, ответ на вопрос про серьги, – с легкой усмешкой прокомментировал Фред.

– С каких пор ты подался в мистику? – воскликнул Шнайдер.

– С тех пор, как осознал, насколько она реальна.

– Да, – засмеялся Фред, – под действием алкоголя очень реальна.

– Вот оно что. Так я и подумал. Спасибо, Ролан, но не…

– Ганс, – прервала его Лилиан, – давай послушаем, хуже не будет

– И ты туда же, – он схватился рукой за голову, – демоны, живущие в проводах, радиодухи, вы в это верите?

– Лично я видел, – совершенно серьезно возразил Ролан.

Ганс начал сомневаться в психике студента, но все же уступил. Молодой электрооккультист повел Ганса и Лилиан на юг к портовому Району. Фред же по пути их покинул из-за каких-то личных планов. Весь оставшийся путь Ганс пытался вразумить Ролана и доказать, насколько он неправ, веря в мистику. Лилиан же просто молчала, а движения её стали кукольными. Ей стало некомфортно ходить, стоять, даже дышать. Парадоксально, она одновременно чувствовала тошноту и пустоту. Внутри неё зрела уверенность, что ничего хорошего у этих “оккультистов” не случится.

5. Пожиратель личности

Дневным пристанищем оккультистов служил ветхий деревянный дом в глухом переулке портового района. Окна были занавешены плотной темной тканью, не пропускающей свет. Дом был полон различными необычными вещами оккультного предназначения: чучела птиц и животных, рога, ловцы снов и прочие обереги. Было и радио, антенна которого торчала из черепа ворона. В углу, на кресле, как король, восседал Ирокез. Слева от него, на койке, сидела Никс и плела амулеты из медной проволоки. В них она умело вплетала лампочки, резисторы и порою случайные предметы. Катод же усердно паял схемы, сидя за столом.

Ганс и Лилиан чувствовали себя не в своей тарелке, хотя Ролан по пути к дому вел себя увереннее, чем обычно. Внутри, однако, к нему вернулась прежняя застенчивость.

– Спешишь позвать к нам друзей? – насмешливо спросил Ирокез у Ролана, – заходите, заходите. Какая у вас переменчивая энергия, чувствую.

Ганс недоверчиво сложил руки на груди. Друзья изложили суть дела. Никс и Катод обратили глаза к Ирокезу в ожидании его вердикта.

– И к докторам ходить не надо было. Все и так ясно, – он был готов поделиться своим авторитетным мнением, – тебя, фройляйн, коснулся Пожиратель личности – древнее проклятие Города.

– Чушь, так и знал, – вмешался Ганс, – с самого начала было ясно, чем нас пичкать будут.

– Аа-а, скептик, – понимающим тоном заговорил Ирокез, – интересно послушать, что ты скажешь о пожирателе.

– Байка, легенда и универсалий перекладывания ответственности. Якобы некий демон, способный пожирать черты характера и разумы людей Города. Будто бы именно из-за него мы все со временем деградируем.

– И почему его не должно быть? – с легкостью в голосе спросил Ирокез. Все присутствующие наблюдали с интересом за разразившимся спором. Глава банды продолжил, – все последствия его деятельности на лицо.

– Алкоголь, нервы, разврат и прокрастинация – вот, что разрушает разумы.

– Разве не должно что-то умереть в человеке перед тем, как он заглянет в стакан, упадет на дно жизни? Маленькая смерть в разуме ведет за собой большую смерть в душе.

– Возможно, но виной тому явно не злые духи.

– Духи не бывают добрыми или злыми. Они… скажем так, своеобразны. И пожиратель личности тоже. Такова его суть.

– Нелепость, – подытожил Ганс ставящим точку тоном.

– Ганс, – вмешался Ролан, – не знал, что ты такой скептик.

– Он шут, – улыбнулась Лилиан, – но, когда дело касается суеверий и религии, он – машина атеизма. Король скепсиса. Помнится, он своими аргументами превратил одного учителя в атеиста.

Гансу стало очень приятно от неожиданной похвалы. Пускай его и назвали перед этим шутом.

– Я и сам со скепсисом относился к мистике, – продолжал Ролан, – если бы сам не видел призраков домов и духа города.

– Да, – скептик не уступал, – ты и сам тогда был синий как дух, а может даже и под веществами.

– Есть способ проверить, действительно ли девочку коснулся Пожиратель, – успокоил их Ирокез, – проведем ритуал.

– Вот только этого не хватало, – Ганс Шнайдер повернулся к выходу.

– Давай попробуем, – Лилиан схватила его за локоть, – хуже не будет.

– Как знать…

Ирокезу необходимо было подготовить все для ритуала, поэтому он вышел в соседнюю комнату.

– Интересную ты себе компанию нашел, Ролан, ничего не скажешь.

– Это невероятные люди, Ганс, ты еще увидишь. У них своя философия, свой взгляд на мир. Более открытый, что ли.

– А с ним что не так? – шепотом спросил Шнайдер, указывая на Катода, который после пайки просто смотрел в одну точку.

– Он узнал, что скоро умрет, – Ответила за студента Никс, обладающая, по-видимому, очень острым слухом.

– Болеет чем-то? – спросил Ганс и тут же внутренне поругал себя за отсутствие такта.

– Не совсем. В любом случае, сейчас он хочет завершить дело своей жизни – создать великое устройство.

– Великое сочетание технологии и энергии души, – оживился Катод.

Лилиан села рядом с Никс. Необычная внешность девушки-оккультиста заинтересовала её.

– А чем это ты занимаешься? – спросила она.

– Плету амулет против искрящихся змеев.

Рае недоуменно посмотрела в ответ.

– Помогает против коротких замыканий. Еще что-нибудь?

– Ну… это, – Лилиан замялась.

– Почему я так выгляжу? – догадалась Никс.

– Да, пожалуй. Да, – согласились одновременно Ганс и Лилиан.

– Это мой персональный образ, отражающий суть. По словам Ирокеза, я – феникс, которому еще предстоит возродиться из пепла.

– Большое влияние имеет на вас этот Ирокез, – заметил Шнайдер, – откуда такой маргинал вообще взялся?

– Никто не знает, откуда он пришел, и зачем. Просто однажды он появился в городе и создал наше объединение. Ирокез мне как отец, – продолжила Никс, – подобрал меня, обучил всему. Дал мне занятие по созданию амулетов. Да что говорить, дал смысл жизни. А то пошла бы я на панель.

Еще через пару минут вернулся Ирокез. С собой он принес ступку с красной пастой. Он бережно усадил Лилиан в кресло, после чего нарисовал мазью спираль на её лбу. Далее он возложил ей на голову венок из изолированных проводов с маленькими круглыми лампочками. Той же красной пастой Ирокез провел у себя на лбу черту, после чего сделал это Никс, Катоду и Ролану. Он подошел и к Гансу.

– Юный скептик? – с намеком спросил он.

– Давайте, – на выдохе произнес Ганс.

Далее он достал пряжу и начал завязывать её у себя на пальцах. Перекрестие пряжи образовывали замысловатый узор на ладони оккультиста. После окончания приготовлений главарь электрооккультистов встал напротив студентки и начал перемещать пальцы, меняя рисунок из пряжи. Как позже объяснял Ролан, это был пример узелкового колдовства. Внезапно лампочки на голове Рае загорелись, их оранжевый свет упал на лица всех присутствующих. Ганс вздрогнул от неожиданности.

Тень сзади Лилиан раздвоилась: одна скукожилась и сжалась, словно в страхе, вторая же, наоборот, стала разрастаться. Плоский, виртуальный объект стал обретать форму и объем. Существо имело тело сгорбленного человека с неестественно длинной как змея шеей. Голова твари представляла собой череп ворона, в глазницах которого горели лампы накаливания. Помимо когтистых рук, у него было еще две пары членистых конечностей насекомого, сделанных из арматуры. Одну руку существо держало прямо над головой Лилиан. На руке существа было сплетено узелковое заклинание наподобие того, что было у Ирокеза. Но вместо пряжи были провода, которые частично свисали и терялись в волосах Лилиан.

– Узрите! – прокричал Ирокез, – не сам демон, но его глашатай.

– Мы его видим, – испугался Ролан, – А он нас?

– О чем вы? – недоумевал Шнайдер.

– Видит ли он нас – неясно, но нам и не должно быть дело до этого, ведь перед нами паразит, нашедший хозяина. Вопрос в другом: насытился ли он?

Видение растаяло. Лилиан вскочила с кресла.

– Так, я хочу знать, о чем это вы трындели?

– Лично я не знаю, – Ганс опять сложил руки на груди, – ничего не видел, кроме вспыхнувших лампочек. Дешевый фокус.

– Вот те на! – удивилась Никс, – непробиваемый.

– И такое бывает, – понимающе сказал Ирокез, – некоторые люди настолько отказываются верить в существование явлений, не укладывающихся в их картину мира, что даже неспособны увидеть их у себя перед носом.

– Ладно, – вздохнула Лилиан, – про Ганса мы ничего нового не узнал. Но что нам теперь делать с этим пожирателем?

– Ждать и надеяться.

– Прекрасно! – разозлилась Лилиан, – это мне и врач сказал. Ты был прав, Ганс, пойдем!

– Я догоню, – сказал ей Ганс, который явно что-то задумал.

Резкой походкой Лилиан вышла. Ганс в свою очередь подошел к Катоду.

– Я слышал (да и видел), ты шаришь в электронике? Тебе случаем не интересна идея, – драматичная пауза, – лампового синтезатора?

В это время Лилиан ходила кругами около дома. Руки её были крепко сжаты в кулак. Внезапно мимо, потершись о ноги студентки, прошла черная кошка. Лилиан наклонилась, чтобы погладить животное, но вдруг застыла. Она не могла её погладить. Лилиан очень любила кошек, всегда, как только видела, пыталась погладить. А тут она не чувствовала ничего. Её рука тянулась просто к животному с шерстью черного цвета. Это уже не кошка. И снова девушка чувствовала распирающую пустоту. Она больше не любила кошек, ей было все равно. Тяжело дыша, Лилиан отошла к стене, где закрыла лицо руками и заплакала, медленно опускаясь на землю.

6. Гости в Вальхалле

История, произошедшая на экзамене, взволновала преподавателей кафедры, особенно тех, кто делал ставки на двух выдающихся студентов. Ганс и Лилиан сидели на диванчике в кабинете профессора, принимавшего экзамен. К нему они зашли на следующий день после посещения электрооккультистов. Все помещение было заставлено преподавательскими наградами и сувенирами. Друзья заметили в кабинете один из амулетов, увиденных раннее у Никс. Видимо, даже хороший электрик захочет уберечь себя от искрящихся змеев.

– Лилиан, мы все понимаем, не переживай, – говорил преподаватель, – дадим тебе шанс пересдать, в ведомости пока заносить не будем, – затем он обратился к Гансу, – но ваш поступок, Шнайдер, можно объяснить лишь крайней преданностью подруге и отсутствием всякой рациональности. Надеюсь, тройка вас устроит?

– Ну-да, – замялся Ганс, а потом по-дурацки заулыбался, – переживу.

– Как бы то ни было, планы поменялись не сильно. Вы зачислены в группу наиболее перспективных студентов «гости в Вальхалле» и отправитесь на самую вершину Иггдрасиля на встречу к олигархату. Вот, что значат года прилежной работы. Первая ваша тройка после всех пятерок, да? Ваше прошлое вам помогает. Не подведите наш институт.

Хвастаться пошли в Неоновый дракон, где их ждал неожиданный гость. В одном углу заведения возился с ламповым синтезатором никто иной, как Катод, электроокультист. Ганс пригласил его закончить работу за него. Так как самому студенту было уже не до этого.

– Это будет мой шедевр, – сказал он вошедшим Лилиан и Гансу, – энергия электричества рождает энергию музыки, та порождает чувства, чувства – новую музыку. И так по кругу.

Тут к ним подошла Альва.

– Ганс нашел на кого спихнуть ответственность. Я и не знала, что вы знакомы. Устроила тут его компания кутеж на днях. Ну, ребята, чем порадуете?

– Мы отправляемся в Вальхаллу, – гордо объявил Ганс.

– Собираетесь умереть в бою? – пошутила в ответ их бывшая одноклассница и, по совместительству, работница заведения.

– Обязательно, – ответила слегка приободрившаяся Лилиан, – но потом. А пока нас и других выдающихся студентов отправляют на встречу к правительству.

Тут Катод отвлекся и поднял голову от схем.

– Значит скоро вы увидите главных жертв Пожирателя личности, – объявил он.

– То есть, – Ганс опять недоверчиво нахмурил брови, – ты намекаешь, что власть извращена, потому что она – жертва?

– Отнюдь. Корысть и безнаказанность просто приоткрывают дверцу разума пожирателю. А еще, если жертвой был отец, к сыну прицепиться еще легче. Поколения у власти, и деградация накапливается снежным комом.

– У нас ведь не монархия.

– Нет, но, если проследишь родословную нынешнего олигархата, поймешь, что их дедушки были в верхах националистического правительства, а уже их предки приходятся родственниками монархов. Древо мира просто сменило форму крону, но листва не изменилась.

– Хватит политики в этом кафе! – прервала их Альва, – вы всем портите аппетит.

Тут она переключилась на Лилиан Рае.

– А ты как, дорогая? – спросила Альва с участием.

– Паршиво. Единственное, радует, что у нас есть возможность представлять наше направление перед верхушкой. Но плохое у меня предчувствие. Словно я думаю, что должна ощущать радость, но не могу прочувствовать её.

– Ничего, все пройдет, не переживай. Период такой.

– Нет, – Рае внезапно помрачнела, – Ничего не пройдет. Проходить нечему. Все только и говорят, что ждать. Я уже несколько дней перечитываю теорию по физике, но ничего не понимаю. Во мне словно часть мозга умерла, отвечающая за понимание науки. А теперь, кажется, я стала забывать и математику. Я боюсь деградировать. Еще никогда я так не боялась пустоты. Как я могу просто ждать?

Лилиан решила умолчать про вчерашний случай с кошкой. С того времени она постоянна ощущала пустоту в голове. Ей хотелось то заполнить её, то спрятаться от неё. Но, когда носишь пустоту внутри, убежать от неё сложно. Лилиан постоянно отвлекалась на это ёрзающее ощущение. Как язык облизывает место, где еще недавно был зуб, так её разум нащупывал пустоту в темноте. Поход в Вальхаллу подавал ей надежду, что получится забыться.

Торговая зона поражала своими цветами и пестротой. Все звуки, образы и запахи создавали четкое впечатление: это место – рай. Кронмарки перемещались по частным заведениям, как эритроциты по капиллярам. По сравнению с торговой зоной весь город выглядел как разлагающийся мертвец.

Сопровождающий довел студентов до Иггдрасиля и предоставил их самим себе. Каждый «избранный» студент понимал, их задача – привлечь финансирование институту. К Вальхалле, последнему этажу и резиденции правительства, поднимались на лифте, большом и белоснежном.

– Лифт должен быть радужным, – вдруг заметил Ганс. Послышались смешки.

– Почему? – поинтересовались у него.

– Радужный мост к Асгарду, Биврёст, – без колебаний пояснил он.

Лилиан покачала головой, только она, как оказалось, могла оценить шутку Ганса. В зале ожидания студенты выстроились в шеренгу. Невольно появлялась ассоциация с рынком рабов. Некоторые из присутствующих стали поперек себя шире от счастья. Красивые и улыбчивые студенты стояли в середине, чтобы представить свои яркие белоснежные улыбки как можно ближе к олигархату.

На самом деле, понятие «правящий олигархат» не совсем верно. Помимо главных капиталистов Города, туда входили и персоны другого толка. Первым из них был герр Теодор Ольгерд Даврон, глава похоронного агентства. То был тощий и бледный старик с чрезвычайно широкой улыбкой. Особенностью его личности без сомнений было то, что он любил лично прибывать к близким усопшего, чтобы сразу принять заказ на гроб или памятник. Бывало, он прибывал так быстро, что поползли слухи, будто он чует приближающуюся смерть человека. Человек, верный профессии. Он и к студентам прибыл первым, всех поприветствовал и уселся на крайнее кресло.

Вторым прибыл старый генерал Олаф, бородатый мужчина от усов до пяток в орденах. Когда-то ему пришлось стать главой сопротивления. Закончилось тем, что он лично приказал открыть артиллерийский огонь по Иггдрасилю положив конец националистической верхушке. Иронично, что теперь он сам – часть правительства Города и сидит в том самом кабинете, куда по его приказу прилетали снаряды. Студенты, интересующиеся военной историей, еле удержались от радостного писка при виде генерала Олафа. Перед ними была живая легенда.

Двух из трех олигархов буквально ввезли на тележках. Степень их ожирения превышала все допустимые пределы. Казалось, они почти не видели детей за заплывшими веками. Их компаниями уже давно руководили их дети вместо них самих. Они же просто наслаждались остатком своей жизни.

Последним был старичок небольшого роста. Он двигался куда проворнее прочих людей своего возраста. Движения его чем-то напоминали крысиные. На лице его то появлялась, то исчезала хитрая улыбка.

Ганс и Лилиан сначала почувствовали дискомфорт при виде правителей Города, а затем и саму тошноту. Они запомнили молодые, полные амбиций лица с учебников истории, а не потухшие и обвисшие перед ними. Да, тут без сомнений, злую шутку сыграло время.

Подали угощения. Вечно голодные существа, зовущиеся студентами, были счастливы такому стечению обстоятельств. У Лилиан аппетита не было, а сидящий рядом Ганс ел как в последний раз. Лилиан Рае казалось, что жевательный рефлекс – единственное, оставшееся у присутствующих. Чавканье било по её ушам, оно напоминало хлюпанье сапога, застрявшего в грязи. Звуки вилок, клацающих по тарелкам вызывали дрожь. Запах лишь усиливал чувство тошноты, подступившее раннее. Лилиан окинула присутствующих взглядом, полным ненависти. Крысиный человек с чмоканием откусывал куски яблока. И, как казалось Лилиан, каждый чмок сопровождается одним лопнувшим сосудом у неё в глазу.

Её взгляд на секунду встретился с взглядом другой личности, не прикасавшейся к еде, то был глава похоронного агентства. Он с интересом наблюдал за остальными. Теодор понимающе подмигнул Лилиан. Вдруг ей пришла в голову мысль, что из олигархата только Теодор Ольгерд Даврон сохранил разум, чья искра то и дело появлялась в его пронзительных глазах.

Начались диалоги. Представляя новаторские идеи, ученики пытались привлечь средства к институту. Олигархат, однако, мало был в этом заинтересован.

– Наш профессор, – убеждал их Ганс, когда очередь дошла до него, – близок к важному открытию. Он считает, что ядро атома способно делиться под внешним воздействием. И этим процессом можно будет управлять. Нужно лишь немного финансов на оборудование.

– А в чем практическое применение? – простой и незамысловатый вопрос обухом по голове пришелся Гансу.

– Ну как же, господа, – вступился за него Даврон, – это открытие, метафорически выражаясь, будет просто “бомбой”, я уверен.

Но трибунал не внял словам ни одного из них. Казалось, в него входили совершенно пустые люди, что вызывало злость у Лилиан. В этот момент она была готова согласиться с Катодом и всеми глупыми теориями электрооккультистов.

Обратный путь с небес на землю и домой был извилистым. Первым делом зашли в лавку Августа Рае. Ганс исполнил свою заветную мечту и получил револьвер. Владелец лавки помог с выбором и сделал персональную скидку.

– Спасибо, герр Рае, – Ганс Шнайдер сиял.

– Ну детишки, рассказывайте, как там, в «Раю»?

– Не рай, скорее свинарник, – резко ответила его дочь, чем сильно смутила отца.

Решили вернуться в Неоновый дракон. Шли медленно, размерено.

– Зачем мы туда ходили? – спрашивала Лилиан.

– Согласен, действительно в пустую всё оказалось. Бисер пометали вот и всё.

– Нет, Ганс, я спрашиваю, зачем? Это не риторический вопрос. Я никак не могу понять. Была ведь цель, о чем нам говорил герр преподаватель?

– О том, что мы должны посветить нашими прелестными мордашками перед сильными мира сего.

– Они такие мерзкие и пустые, ученики тоже. Скот для бойни.

Ганс не узнавал подругу, которая всегда была такой спокойной и вполне доброжелательной. В этом он ей признался.

– Знаю, Ганс, знаю. Мне все хуже. Все советуют сидеть и ждать, терпеть, и это приводит в ярость. Этот дискомфорт просто не исчезает, он заставляет злиться, ненавидеть всё вокруг. Нельзя ждать, нельзя сидеть, так хочу просто бежать, неважно, куда. Хочу стереть себе ноги в кровь, а когда не смогу бежать, идти, тогда поползу. А когда не смогу ползти я… я…

Ганс обнял бедную подругу.

– Мне все снятся жуткие сны. А теперь и наяву мне видится монстр. Я вижу чудище по вечерам, когда в комнате горит свет, а я смотрю на темную улицу. Меж стен скребутся крысы, а кошек на них нет. Я бегу в никуда, Ганс, а не бежать не могу. Впереди туман, – Плакала Лилиан, а по хрупкому телу расходилась дрожь.

Тут до них донеслись звуки музыки. Ганс выпустил Лилиан из объятий и оба они начали вслушиваться в поисках источника. То был Неоновый дракон. Судя по всему, синтезатор был готов. И вдруг раздался гром, первые капли оросили землю, а затем полило как из ведра. Лилиан обратила лицо к плачущему небу, облегченно вздохнула и начала тихо-тихо петь:

Это просто дождь, весенний дождь

Шум воды, бегущей по дворам

Скоро грянет гром, весенний вождь,

Разметав газеты тут и там.

Скоро вновь распустится листва

Снова позовет гулять сирень

А затем опять придет гроза

Укрывая мир, бросая тень…

– Знаешь, Ганс, а ведь море такое спокойное после шторма. А небо в просветах такое светлое.

7. Убийство

На земле валялось тело. Нападающий скрылся, но жертва была еще жива. Пока. Вокруг сновали прохожие, раздавались крики. Кто-то говорил, что сегодня определенно счастливый день для пострадавшего, ибо покушение произошло прямо напротив больницы доктора Ньюмана, куда жертву и перенесли.

Мужчину уложили на операционный стол, после чего доктор осмотрел тело: прямо в середину лба жертвы вонзили гигантский кукри. Лезвие вошло глубоко в мозг и плотно там засело, даже крови почти не было.

– Доктор, разве мы в силах тут помочь? – вопрошала медсестра.

– Будем оперировать, пока еще есть шанс. Камфары!

Двенадцать долгих мучительны часов продолжалась операция по извлечению оружия. Тяжелее всего было не нанести при этом большего вреда мозгу пациента. На втором часу операции доктору показалось, что в здании резко похолодало.

Минутным перерывом врача воспользовался один из работников больницы.

– К вам господин Теодор Ольгерд Даврон, – отчитался он, – сказал, что за телом.

– Передай ему, что пациент еще жив.

– Он сказал, что подождет.

– Пусть подавится, – бросил доктор и вернулся в операционную.

Двенадцать часов спустя уставший доктор Ньюман вышел на балкон и впервые за день закурил сигарету, которую поднес ко рту дрожащей рукой. Тут на балкон вошел Теодор Ольгерд Даврон. Он поклонился и подошел к доктору.

– Каждая сигарета приближает день, когда вы станете моим клиентом, доктор.

– Вы еще здесь? – недоумевая спросил Ньюман.

– Соболезную потере пациента, – он снова поклонился.

– Он выжил, – с усмешкой сказал доктор. В его голосе чувствовалась победа.

– Вот как, – удивился Даврон, – и меня бывает подводит чутьё. Вы действительно умелый доктор.

Небольшую паузу, возникшую после этого, прервал сам доктор Ньюман.

– Снизошли до простых смертных, герр Теодор Ольгерд Даврон?

– Люблю я свою работу. Слышали новости, док? С востока идет чума. И вам и мне она несет много новых клиентов.

– Или заберет нас сама.

– Знаете, мистер Ньюман, – вам могло показаться, что наши профессии слишком разные. На самом деле мы похожи, постоянно провожаем людей в последний путь. Лицедеи жизни и смерти.

– Раз уж вы один из олигархата, – сказал доктор, докурив сигарету, – да и такой добряк в придачу, введите карантин пока в городе нет зараженных.

– Меня не послушают. В случае чего правительство сядет на свои дирижабли и улетит от людей подальше. К тому же мне просто не выгодно прервать будущий денежный поток, вы уж мне простите.

– Если город вымрет, у вас не останется клиентов.

– Нет, доктор. Я знаю, вы сделаете всё, чтобы не допустить этого, – сказал «повелитель мертвых» и вышел.

А доктор Герберт Ньюман еще несколько минут стоял на балконе и курил, размышляя о пациенте. Жертвой нападения был мужчина по имени Кристиан Од, работник местного завода электротехники. В свободное время он участвовал в сходках какой-то банды, где имел прозвище Катод.

8. Раздвоение

Его мир был разделен пополам холодной стальной стеной. Стена эта не имела физического воплощения, она скорее напоминала границу двух вселенных.

По одну сторону стены сверкали тысячи холодных синих молний, они постоянно образовывались в полной темноте. Вместе молнии образовывали некий таинственный узор, меняющийся каждое мгновение, что делало его неуловимым. В представшей взору картине угадывалось нечто систематическое и механическое. Если бы он только мог дольше всматриваться в пространство молний, но взор его привлекало и другое измерение.

То было измерение розового и фиолетового дыма, хаотично клубящегося и извивающегося. Здесь пахло цветами и скошенной травой; до ушей (не до конца понятно было, есть ли уши вообще) доносились приятные музыкальные звуки. Пространство розового дыма вдохновляло.

И все же оставался некий дискомфорт. Сначала он думал, что два измерения идеально контрастируют и должны быть разделены перегородкой холодного металла. Но потом она стала мешать. Словно не дает им соединится, а они так хотят, так бьются. Но теперь они сами по себе, пространствам придется учиться жить по-отдельности.

И вдруг все начало погружаться в темноту. Два бесконечных измерения стали сужаться, пока не оказались заперты в маленьких колбочках. Так тесно и так больно. И вдруг все как ножом прорезал белый свет.

В небольшой белой комнате, освещаемой светом дня, льющимся из окна, пахло карболкой. Катод не мог поднять голову от постели. Он ощупал её руками: вся в бинтах. В глазах плыло: пока он держал их открытыми, то и дело возникали ауры, когда закрывал – темнота заполнялась фосфенами.

Чувство времени утрачено полностью, он не понимал, как оказался здесь, сколько времени прошло и даже какой сейчас год. Некое чувство безвременья посетило его: пустота в том отделе головного мозга, которая отвечает за ощущение времени. Основание шеи болело, словно позвоночник, подходя к голове, разделялся пополам.

Он попытался окрикнуть кого-нибудь, позвать к себе, но ничего не получилось, воздух застыл в глотке. Единственное, что он сейчас мог, это дышать и наблюдать. Анализировать он мог лишь наполовину, он понимал, что видел, но не мог увязать друг с другом. Логические цепочки просто не выстраивались.

Сколько времени он лежал так, открыв глаза? Неизвестно. Иногда приходили люди. Чаще всего это была девчушка в белом халате. А на секунду ему подумалось, что это, должно быть, медсестра, но эта связь оборвалась быстро. Чуть реже заходил старичок. Он внимательно осматривал Катода, что-то говорил. Приходили еще двое людей: мужчина и девушка. Он выглядели до боли знакомыми, он пытался, так пытался вспомнить, кто они. Кажется, друзья.

Спустя вечность к ему вернулась способность говорить. Сестра, которая была приставлена к нему, при этом отмечала: то он изрекался простыми предложениями, то начинал применять фантастические тропы. Примерно тогда же начало возвращаться чувство времени. Мир Катода восстанавливался постепенно. Связи заново образовывались, как если бы паук плел свою паутину. Когда же Катод снова мог поддержать беседу, к нему явился сам доктор Герберт Ньюман, его спаситель.

– Вам невероятно повезло, – сказал он с порога, – немногие переживают ранение такой силы. Шанс один к ста тысячам, я бы сказал.

– Да? – взгляд пациента казался отрешенным, – спасибо.

– Не за что. Мой долг. Теперь нам надо провести разговор и пару тестов на интеллект, дорогуша.

– Конечно, сударь, – взгляд Катода прочистился и вдруг стал ясным, – касательно какой сферы будет разговор?

– Не вызывает ли речь у тебя затруднений? – спросил доктор в первую очередь.

– Почти нет. Единственное, я словно с задержкой понимаю смысл ваших слов, доктор.

Далее Ньюман попросил его прочитать вслух прозаический текст и стих. Катод неплохо справился прозой, но стих начал криво, однако примерно на середине, голос его неожиданно приобрел мелодичность и выразительность, мужчина смог держать ритм, перестал сбиваться. Доктор удивленно наблюдал за ним и делал записи в своем блокноте. Ньюман решил провести небольшой письменный тест с простыми вопросами. Он принес бумагу и пару карандашей, которые положил на стол. Туда же он положил текст задания.

Катод взял карандаш в правую руку, но внезапно другая рука вырвала карандаш и стала писать тест за правую. Сам пациент этого не заметил, или не подал вида. Правая рука не захотела сдаваться и взяла еще один инструмент для письма и лист бумаги. Вместо того, чтобы решать тест, она стала рисовать.

– Поразительно. Поразительно, – только и говорил доктор. Он пришел к выводу и озвучил его Катоду, – У тебя сильно повреждено мозолистое тело, соединяющее правое и левое полушария головного мозга. По чистой случайности, твой мозг пережил травму и продолжил функционировать. Но вот его полушария… скажем так, решили обособиться и начали жить собственной жизнью. Нет, это не раздвоение личности. Скорее автономия отдельных её половин.

– Как измерения молний и розового тумана!

– Без понятия, о чем ты, но, наверное, ты прав.

Со временем вернулась память. Вся прошлая жизнь. Единственное, что оставалось за завесой, кто напал на него тем днем. Чем ближе память приближала его к роковому событию, тем расплывчатее становились образы. С одной стороны, Катод понимал, как ему не повезло, но с другой осознавал, как же сильно ему повезло. Несколько раз к нему заходили его друзья: Ирокез и Никс. Они рассказали ему про возмущения энергетических потоков города и тучах, сгущающихся на горизонте. Весь город, по словам электрооккультистов был пронзен напряжением перед каким-то событием. Затишье перед бурей.

– В порту рыскают тени. Они стали набирать силы и объединяться, – рассказывал Ирокез, – мы чувствуем, что они несут за собой ужасну. энергетику. Нам пора бежать из Города, как прискорбно бы это не звучало. Ждем, когда тебя выпишут, и валим. Может быть, порядочные жители торговой зоны и благополучных кварталов и отсидятся, но нам грозит гибель или чего похуже.

– Тени мелькают в свете немногих фонарей, – продолжила за Ирокеза Никс, – как крысы бегут по канавам, они бегут в тенях. Кто-то готовиться нанести удар, возможно, именно они напали на тебя.

– Ничего не понимаю. Много что произошло, пока я был в отключке?

– Да. Я еще несколько раз проводил обряд по обличению пожирателя, – ответил Ирокез, – Но уже с другими людьми. Он, Пожиратель личности, так же активизировался. Мне кажется, та девчонка, Лилиан, в большой опасности. Угроза не столько жизни, сколько личности как таковой. Однако ни её саму, ни её друга, Ганса, мы не встречали пока что.

Они ушли. Катод долгое время прибывал в задумчивости. Он вышел на балкон и стал осматривать город, пыльный и грязный. В закате тени домов словно плясали, но танец их застыл. А на краешке глаза столпом света сиял Иггдрасиль. Он казался вечным и непоколебимым, хотя ещё пару десятилетий назад пылал. Тогда казалось, что человечество несется в будущее локомотивом. Но с тех пор прогресс замедлился.

Люди внизу передвигались отдельными стайками, медленно, словно крадучись. Только один человек быстро сновал по улице. Катод пригляделся и увидел высокого тощего блондина.

– Ганс! Ганс, – позвал он, – Иди сюда, нужно поговорить!

– Катод? Ты ли это? – ответил ему Ганс, – что случилось, ты почему в больнице?

– Заходи быстрее, пока время приема не окончилось, всё расскажу.

В палате Катод все рассказал зашедшему к нему юноше.

– Ничего себе. Ты теперь, пожалуй, уникальный человек, – сказал Ганс в конце рассказа.

– Это еще не все. У меня есть важное сообщение для Лилиан, где она?

Ганс замялся.

– Самому бы знать …

– Что? Как? – Катод был ошарашен.

– Она пропала. Понимаешь, все началось с того, как на тебя (оказывается, на тебя) напали. Все закружилось. События мелькали одно за другим. Следствие. Обыск. Обвинение. Слезы. Кукри, что достали из твоей головы – редкое, антикварное оружие. Пропажа обнаружилась быстро. За день до покушения нож-кукри пропал из оружейной лавки Августа Рае, отца Лилиан. Слова, что он – единственный, кто имел доступ к оружейной, стали веской причиной для задержания отца Лилиан на время следствия. Он никому его не продавал, да и кукри лежало далеко не на самом виду. Ты же не мог дать показания, так как был в отключке. Я надеялся, что, когда Кристиан Од (а твое прозвище созвучно с реальным именем) проснется, он поможет следствию, и Августа отпустят. Но, видно не судьба. Так вот, задержание отца стало сокрушительным ударом для Лилиан. Она заперлась у себя, никому не открывала. Даже мне, – в этих словах слышалась неподдельная боль, – а потом просто пропала. Сейчас я бегаю по городу и занимаюсь поиском. Больше за ней приглянуть некому.

– Ужас. Тогда не буду больше тебя у себя задерживать. Беги, беги! Надеюсь, твои поиски увенчаются успехом. И учти, Пожиратель личности активизировался, девочке грозит непоправимое.

Ночь для Катода шла беспокойно. Левая сторона головы горела страстным желанием уснуть, в то время как правая металась и загоралась идеями творчества. Обособление полушарий сделало каждое из них более настойчивым и сильным, но при этом разрушило всякую связанность, из-за чего все образы, появляющиеся то и дело в сознании, оставались бессвязными. И это полуночное время, когда одна сторона сознания открывает двери в пустоши сна, а вторая мечется как ураган, достойно названия агонии. Сама личность находилась в стороне от происходящего, вне пространства. И ей все это порядком надоело.

Катод встал с постели и подошел к окну. В комнате было довольно темно, единственный свет попадал сюда с улицы. Неосознанно он встал к окну так, что его лицо в отражении оказалось разделено оконной рамой, что делилось ровно на две половины. Правое полушарие воспринимало вид ночного города, как нечто прекрасное, раз в секунду выдавая по сто идей его запечатления. Шум в голове достиг невыносимого предела, радиопомехи мыслей грызли мозги. Лицо катода исказилось от боли, левую часть лица свело судорогой, она двигалась так, как если бы он говорил ею:

– Эй, тебе же надоел наш сосед по палате? – слушал он свои мысли, – уж больно он шумный, громкий и навязчивый. И знаешь, что? Мне тоже. Я предлагаю нам избавиться от него. Слушай план. Только тсс, никому не слова…

9. Последнее пристанище душ

Перед Гансом стояла следующая задача: обойти весь город, заглянуть под каждый камень, но найти Лилиан. Полиция начала её поиски, но Шнайдер не особо в неё верил, так как знал, что дальше кольца благополучных районов они заходить скорее всего не будут. Он и сам немного побаивался заходить туда в одиночку, но что поделать? Сердце подсказывало ему, что она жива, а мозг был напряжен полностью. Он использовал все свои силы, чтобы додуматься, где могла затеряться маленькая девочка в огромном монструозном городе.

Выйдя от Катода, Ганс встал посреди площади и закрыл глаза. Мысленный взор его поднялся в небеса и оглядел город. Но вот незадача, районы перемещались в его воображении, перетекали один в другой. Коварная нехватка концентрации – вечный враг молодого человека. Он сжал кулаки.

– Да будь это все проклято! Даже сейчас не могу нормально думать. Почему я никогда не могу сосредоточиться? Дурень, – бормотал он себе под нос.

– Сигаретку? – спросил голос рядом с ним. Ганс огляделся.

– Здравствуйте, доктор. Не надо, не курю.

– Как доктор, я должен отговаривать людей от курения, но тебе, я вижу, оно сейчас нужно. Было бы виски, предложил его, – Герберт Ньюман улыбнулся и взглянул на небо, – первый раз за последние недели иду домой, а не в больнице ночую. Редкая возможность. Хотя… скорее всего через часик-другой вызовут. Неприятное у меня предчувствие…

– Как вы думаете, доктор, куда в Городе могла затеряться девушка на грани нервного срыва.

– Ты про Лилиан? – Он нахмурился и почесал подбородок, – она так и не пришла на второй прием. Из того, что я понял, она очень умная и сдержанная. Но вот, что меня интересует, у неё сильная воля к жизни?

– Вы намекаете…

– На суицид? Да, вполне возможно.

– Нет, она не такая. Лилиан по отвесной стене готова забраться при необходимости. Даже на экзамене, когда у неё пропала память, она какое-то время еще пыталась писать, отказывалась отступать, пришлось её выгонять, – он улыбнулся, – Она всегда ищет решение. Даже в такой ситуации как та, в которой она оказалась. Вы можете подумать, что я просто расхваливаю её. Но вы встретили Лилиан, когда она уже была в плачевном состоянии, а я прожил с ней всю жизнь. Для вас это лишь клочок. Понимаете, одно дело справиться с внешним врагом: трудностями, препятствиями, неудачами. Другое – с врагом внутренним. Она не знает, куда податься и что делать. Фух, надо же, вот это я речь загнул!

– Если она и правда такая, какой ты её описал, Ганс, то вряд ли ей что-то угрожает, – попытался утешить его доктор, но Гансу утешения были не нужны, он сам себя вдохновил своей репликой.

Но вдруг в сердце кольнуло дурное предчувствие, и ядовитая мысль червем забралась в голову.

– Если только… Знаете, док, я в последнее время её совершенно не узнаю.

– Человек меняется в тяжелой ситуации. Либо открывается с новой стороны. Если уж сигареты тебе ни к чему, попробуй зеленый чай, может помочь.

– Спасибо, док.

– Береги себя, – Ньюман пошел своей дорогой, Ганс пошел своей.

Ганс пришел к началу. К Неоновому дракону. Он сел на скамейку и стал наблюдать за городом, погружающимся в ночь. Ветер гулял по пустынным улицам. Ганс закрыл глаза. Свежий вечерний воздух дарил спокойствие. Сильный порыв ветра словно прошел сквозь плоть Ганса, обволакивая кости. В кафе нанятый музыкант играл мелодию, казавшуюся такой мистической и странной. Разыгралось воображение.

Снова перед глазами его выстроился Город, но в немного другом смысле. Ветер, что проходил сейчас сквозь него, гулял повсюду, видел каждого человека, запомнил каждый дом и каждый шорох. Если бы у воздуха, сквозь который проходит тысяча звуковых волн, десятки тел, была память, то он бы мог ей поделиться. Ганс представил это. Ветер шептал в его воображении:

«Рано утром, когда солнечные лучи лишь слегка выглядывали из-за горизонта, девушка, запершая свою квартиру изнутри, спустилась вниз через окно. Она пошла на север, к предгорьям, шатаясь и страшась каждой тени. Она поднимается вверх по склону и идет туда, где провела детство…»

Ганс открыл глаза. Вдалеке виднелась тень старой заброшенной церкви, места, где они с Лилиан любили играть в прятки, будучи детьми. Место, которое он не учел в своих размышлениях.

– Так не далеко и в мистику поверить, – пробурчал Ганс и отправился в путь.

Темными дворами он шел быстрым шагом, все дальше удаляясь к границе города. Дома становились все кривее: ровные кирпичные дома центра города сменились старыми неказистыми деревянными домами, то просевшими, то наклонившимися. На небольших клочках земли у домов были расставлены пугала. словно мертвые стояли в темноте. Несколько раз Гансу попадались мертвые крысы, лежащие прямо на дороге. Об одну из них он даже запнулся.

В один момент, при переходе на новую улицу, Ганс почувствовал, как холод бежит по его шее. Юноша остановился и прислушался. Что-то не так. Пару секунд он стоял в задумчивости. А потом он понял и сердце его сжалось от осознания: когда он шел слышались шаги от двух пар ног, хоть и с совсем небольшим отставанием. Некто шел позади него, причем достаточно близко.

Он начал поворачиваться и увидел, что на него летит чья-то фигура, в руке которой сверкает металл. Секунда, способная спасти жизнь. Ганс прыгнул вправо. Упав в лужу, он тут же потянулся рукой к кобуре револьвера. Нападающий, пролетевший на метра полтора вперед, повернулся и двинулся его к нему. Пол и возраст определить невозможно: все тело скрыто под одеждой, лицо закрыто маской, сквозь ткань которой были продеты гвозди, что клыками сияли в тусклом свете. Глаза были закрыты очками. Человек был одет в полностью черное, но на правой руке была повязка красного цвета.

Он снова бросился к Гансу, но тот в свою носком подцепил трупик валяющейся рядом крысы и бросил в нападающего. Бандит был ошарашен, словно в испуге он отпрыгнул от мертвой крысы. Это секундное замешательство позволило Гансу встать и направить револьвер прямо на врага.

– В следующий раз в тебя полетит не крыса.

Они какое-тор время не отводили друг от друга глаз, ловя каждое движение. Пугала во дворах превратились в немых зрителей «гладиаторского» сражения нового времени. Ганс постепенно наращивал дистанцию, готовясь в случае нового нападения убегать, так как на деле он не был уверен, что попадет.

– Так, – Сказал Ганс, пытаясь придать своему голосу максимальную уверенность, – теперь ты отправишься со мной в полицию.

– Жалкий пес оккультистов. Ваше время прошло, – послышался хриплый голос, – вас будут отлавливать по одному и вырезать.

– Оккультистов?! Психопат, я не с ними!

– Не ври. Нас не обмануть. Наши глаза повсюду. Наше время пришло. Ты замазан.

– А ты говоришь, как придурок, – передразнил его Ганс от возмущения.

Психопат хотел рвануться на него. Но Ганс сделал предупредительный выстрел в воздух. Нападающий сразу остановился.

– Ай-ай. Ты не в том состоянии, чтобы угрожать мне или нападать. Теперь отвечай, кто вы?

– Не дождешься, собака, – прохрипел тот.

– Да что тебе собаки сделали? Покусали в детстве что ли? – Ганс звучал все увереннее, – говори, давай. Это вы напали на Катода?

– Хе-хе, эту честь у нас украли.

– Кто? Ты знаешь? Говори немедленно!

Психопат замер, а потом резко рванул в сторону и скрылся с такой скоростью, что Ганс даже не успел среагировать. Дальнейший путь студент шел с невероятной осторожностью, опасаясь повторного нападения. Кто знает, чтобы чувствовал он, зная, что в ту ночь спасся от последователя кровавого культа, Алайсиаги, который еще много лет будет держать в страхе весь Город. Их называли первыми предвестниками «чумы крови». Именно о них говорил Ирокез, навещая Катода в больнице.

Путь в предгорья шел по тропе, усыпанной гигантскими валунами, которые, по легенде, были троллями, обращенными в камень и ждущими пробуждения. И вот перед Гансом предстало здание старой церкви. Верующих осталось не так много на свете, большая часть из них ходило ныне в небольшую церквушку в черте города. Некогда большой храм опустел. Для Ганса это был символ перемен: старые порядки, некогда казавшиеся незыблемыми, уходят в прошлое. Древесина, из которой была построена церковь, почернела от времени, из-за этого церковь напоминала черное пятно на реальности.

Ганс подошел ко входу и прислушался: в церкви было тихо, но вот со стороны гор доносились шаги и виднелся тусклый огонек фонаря. Ганс держал наготове свой револьвер на случай повторного нападения, хотя разум подсказывал ему, что убийца не стал бы идти на него с подсветкой, становясь отличной мишенью.

К церквушке, кряхтя и охая, вышел старичок, держащий в руке керосиновый фонарь. Ганс вышел к нему из укрытия: он прятался в портале церкви. Сначала он выставил вперед свое оружие, однако быстро смягчился и опустил его. Секунду и старик, и юноша молча смотрели на друг друга, стоя в полночной тиши, в которой раздавалась только песня сверчков. На юге неоновыми огнями пылал город, бросая немного дополнительного света на людей у церкви.

– Кто вы? – синхронно спросили они друг друга.

– Сначала вы, – настоял студент.

– Ладно-ладно. Успокойтесь молодой человек. Я местный смотритель.

– Смотритель? Чего? За чем здесь присматривать.

– Чтобы заблудшие души не сбегали из Желтого городка.

– Тааа-а-ак, поясните. Что еще за Желтый городок?

– Ох, давно вы газет не читали, юноша? Это старая усадьба, переделанная под дом душевнобольных. Там нашли себе последнее пристанище души, потерявшие путь. Всех больных перевели из городских больниц сюда.

– Это давно было-то?

– Полгода как.

– Ничего себе, я и не слышал. Послушайте, – одна мысль вдруг пришла ему в голову, – Отведите меня туда, пожалуйста. Я ищу одного человека.

– Все уже спят. Давайте с утра.

– Дело срочное. Если понадобится, я привлеку полицию.

– Ладно-ладно, пойдемте. Я разбужу для вас администратора.

Вдвоем они продолжили путь в предгорья, к желтому городку.

– А в чем вообще заключается ваша работа? – полюбопытствовал Ганс.

– Я смотритель. Слежу, чтобы больные не сбегали.

– А вы не боитесь их? Сумасшедшие бывают крайне агрессивными, а вы даже не вооружены.

– Меня они не трогают. Почему, не знаю. Есть у меня шарм особенный что ли. Тем более, агрессивные сбегают у нас не так часто, им и в городке хорошо. В любом случае, мне нравится гулять по ночам.

– Знаете, на меня только что напал психопат. Но не думаю, что он сбежал от вас…

Ганс рассказал ему про нападение, на что старик только пожал плечами. Подошли к усадьбе. Вокруг одного главного здания, где когда-то давно жили владельцы, находилось еще несколько маленьких домов. Все было выкрашено в желтый цвет. Юноша остался ждать в приемной. Через некоторая время пришла молодая девушка в белых одеждах. Судя по всему, она лишь недавно пришла сюда из университета. Ганс изложил ей суть дела. Санитар молча кивнула и ушла, оставив студента одного. Вскоре она вернулась. С ней была она. Лилиан. Девушка шла с широко распахнутыми глазами.

– Ганс. Что ты делаешь здесь? – спросила она.

– Пришел за тобой, – он подошел к Лилиан, после чего обратился к санитару – зачем было забирать её? Она совершенно нормальная.

– Я сама пришла, – перебила его подруга. Ганс уставился на её с недоуменным выражением лица. Она продолжала, – я надеялась найти помощь и покой, а попала в преисподнюю. Забери меня, прошу!

– Для этого я здесь. Пойдем.

Лилиан не была буйным или опасным пациентом, как сказала сестра. Девушку отпустили под расписку Ганса. Они стояли во дворе.

– Знаешь, Ганс, буквально за минуту до того, как ты появился, я почувствовала, что ты придешь. Спасибо, что забрал меня. Это был ад, – рассказывала Лилиан, – да, много людей спокойных, да и сестра Хартман очень хорошо со мной обращалась, это её ты сейчас встретил, но всё остальное… При мне один пациент откусил пол ладони сестре. А как они воют по ночам, ты бы слышал.

– Не, сейчас тут довольно тихо.

– Это луна не видна просто.

Через несколько минут, словно в подтверждение ее слов, небо слегка расчистилось, и предгорья залил лунный свет. Сначала послышались первые слабые стоны, их было немного, но они нарастали, пока не превратились в крики, которые цепной реакцией пробуждали других душевнобольных и вызывали новые стенания. Так луна, вечный гость ночного неба влияет на человечество, не дает покоя. Даже самый здоровый разумом и сильный волей человек не в силах устоять перед её коварными чарами.

– Это их последний приют, но и здесь нет покоя душам. У многих луна разрывает некогда разбитое и сшитое заново сердце. Для кого-то минувшая война идет до сих пор. Двадцать лет спустя. Некоторых из них водят в церковь по воскресениям, но мало помогает.

– Неудивительно. Это все равно, что пытаться выбить одну выдумку другой. Разве принесет покой вера, которая обещает тебе вечные страдания после смерти в случае малейшей ошибки? Пойдем, дорогая.

Когда, идя по тропе к городу, они проходили мимо церкви, Лилиан неожиданно остановилась и повернулась к входу.

– Давай зайдем туда. Сто лет не были, – попросила она.

Ганс нехотя согласился. Благодаря тому, что сюда водили пациентов больницы, внутри стало чище. Латанный алтарь уже не валялся на полу, а был поставлен. Сквозь разбитые витражи внутрь проникал серебряный лунный свет. Они уселись на скамеечку.

– Все кажется таким мистическим, – дивилась Лилиан.

– Все работа нашего мозга. Мы не можем воспринимать мир чисто с реалистичной точки зрения. Придумываем себе несуществующих друзей и врагов.

– А мне после посещения оккультистов и больницы стало казаться, что люди, наоборот, всеми силами стараются игнорировать необычность вокруг нас. Пропажи людей в Большом красном здании. Огни на заброшенном маяке на острове. Призраки домов…

– И тем не менее, всё это бредни. В нашей скучной жизни нам так не хватает чего-то необычного, что не остается ничего иного, как придумать монстра или духа, – спокойно рассуждал Ганс в привычной манере.

Лилиан резко повернулась к нему.

– Твой скептицизм меня уже достал, – выпалила она.

Она пригнулась и неожиданно бросилась на него, повалив на пол. Она встала над ним и вцепилась ногтями в плечи.

– Ты чего?! – прокричал Ганс, но Лилиан вместо ответа бросилась к его лицу с раскрытым ртом.

Он сумел вовремя отвернуть голову, чтобы не получить серьезного ранения, но взбесившаяся девушка успела до крови укусить его за ухо. От боли Ганс забыл про приличия и сбросил девушку с себя. После чего вскочил. Он оперся на алтарь и отдышался. На полу перед ним лежала, свернувшись в клубок, Лилиан, она плакала. Он подошел к ней, присел и стал гладить по голове.

– Все хорошо. Все хорошо. С кем не бывает? А за мое ухо не расстраивайся, не откусила, да у меня и второе осталось на всякий случай. Пойдем, мы все ждем тебя дома.

Он помог ей встать. Вместе он отправились в Город. К тому моменту, как они вошли в центральную часть города, уже занялся рассвет. Проходя мимо больницы доктора Ньюмана, они остановились, увидав там толпу людей.

– Что здесь происходит? – спросила успокоившаяся Лилиан.

– Ничего хорошо, думается мне, – ответил Ганс.

10. Захват больницы

Толпа людей окружила больницу со всех сторон, среди них были врачи, пациенты и просто прохожие. Полиция установила ограждения и никого не подпускала к зданию. Слышались жалобы пациентов и нервные разговоры персонала. Позади всех, немного в стороне доктор Герберт Ньюман осматривал пациента вместе с медсестрой.

– Дженни, дорогая, – говорил доктор сестре, задумчиво смотря на больного, – как думаете, что это? На венах выступили некие бугорки. Обязательно запишите этот случай в дневник практики. А пока присмотрите за больным, когда он придет в сознание, обязательно расспросите его о том, как началась болезнь.

Герр Ньюман отошел в сторонку и нервно курил, смотря на здание. К доктору и подошли Ганс и Лилиан.

– Док, что происходит?

– А, вижу ты нашел Лилиан, Ганс, поздравляю. Как вы, фройляйн?

– Обо мне потом. Говорите, что происходит. Вас же спросили!

– Ладно, успокойтесь. Стоило один раз отправится домой поспать. Какой-то псих захватил больницу и взял почти всех пациентов в заложники. Подвел к дверям и решеткам на окнах напряжение, чтобы не смогли к нему пробраться. Сам же он, как говорят, вооружился оголенным проводом. Что он там делает, непонятно.

Ганс окинул глазами толпу.

– Это все пациенты, которым удалось выбраться?

– Да, – ответил доктор.

– Там внутри должен был остаться Катод.

– Я вам скажу больше, – перебил его доктор, – подозреваю, что это он и устроил. Среди больных только Кристиан Од обладает достаточными знаниями для электрических ловушек. Полиция хочет проникнуть внутрь через подвал. Будем надеяться, что его он не подключил к напряжению.

Тут двери больницы распахнулись и наружу вышел сам виновник торжества. Катод нашел свою старую одежду, поверх которой теперь висело множество проводов. На голове его располагался металлический шлем с множеством лампочек и контактов. В руке он держал два оголенных провода. Он вышел с видом победителя.

– Это он. Ужас, – прошептала Лилиан, – ужас.

– А теперь слушайте все, дорогие зрители, – раскатистым голосом заговорил Катод, – сегодня, у больницы доктора Ньюмана, вас ждет интересное представление. Мне раскроили мозг пополам, и каждая половина, каждое полушарие теперь требует своей доли в руководстве. С одной стороны, в моей голове бьется тысяча молний, а с другой – клубится розовый туман, непрерывно кричащий, пахнущий корицей. Я уже не человек. А кто из нас может этим похвастаться? Я просто коробка для двух дурацких сущностей. Серое вещество. Белое вещество. А где человек, а где я? Неужто все, чем мы являемся – союз двух, а может и больше, структур? Признаюсь честно, сам я в этом ничего не понимаю. Но сегодня я положу этому конец. Хватит, надоело. Черный человек намекнул мне, что меня должны убить, но оплошал. Вместо этого мне просто сломали жизнь. Ни на чем не могу сконцентрироваться. Левая рука хочет паять схемы, а правая – писать стихи. Самая настоящая гражданская война, только место сражений ни город, ни страна – тело. И вот, во мне с ожесточенностью бьются две энергии. Но я – гордый оккультист – верю, что тут победить может только одна энергия – электрическая!

С этими словами он стал подносить один оголенный кабель к другому. Металл почти что пришел в соприкосновение, когда правая рука вдруг дернулась и отодвинулась от левой. Катод явно не ожидал этого. Он стал усиленно подносить левую руку, но другая, словно дразня, удалялась все дальше. Началось не шуточное противостояние.

– Отдай, – кричал Катод своей же руке, – хватит игр!

Во время конфронтации одна нога его соскользнула со ступеньки вниз, и безумец упал с крыльца. Провода оказались на земле. Пара полицейских подбежали к нему и стали пытаться заламывать. И им успешно удалось обездвижить ему одну руку – правую. Это была роковая ошибка. Катод использовал секунду в своих целях. Зубами он взял один провод, а левой рукой перехватил второй, после чего тут же соединил. Посыпались искры. Полицейские отпрыгнули в сторону. Лилиан закрыла глаза руками, а Ганс прижал её к себе, укрыв своей грудью. Сам студент как бы ни хотел, не мог оторвать взгляд.

Шлем на голове электроокультиста искрился и дымился, а тело билось в конвульсиях. Резкий хлопок, и все затихло. Катод встал и снял с себя шлем.

– Все кончено, он мертв, – сказал оккультист, – а всего-то надо было пропустить достаточно электричества через правое полушарие.

После этих слов он рухнул на землю. Доктор подошел к нему, осмотрел и покачал головой.

– Смело, но опрометчиво. Он сжег себе мозги.

Вдруг послышался голос со стороны.

– Всего один день. Неплохая точность, – старческий голос одновременно вмещал в себя горечь и некое злорадство.

Это был Теодор Ольгерд Даврон. Он подошел к телу, раскланиваясь всем присутствующим. Лилиан и Ганс не стали смотреть на то, что было дальше. Они молча пошли прочь. Оба были сражены произошедшим.

– А ведь он справедлив в своем вопросе, – заговорила Лилиан, – где человек? Когда-то я думала, что мои знания и умения – неотъемлемые мои части. Но они все пропали. Я забыла все и теперь как пустышка брожу по миру. Умерла часть меня, или знания никогда ею не были.

– Вполне возможно, что человек – пазл из черт характера. Каждая деталь нашего существа определяет нас. Наши воспоминания, умения, привычки и предпочтения – такой мы удивительный комплекс.

– Я не хочу быть комплексом обрывочных черт. Я хочу быть Лилиан Рае.

***

На Западном городском вокзале, иначе станция Город-2, суетилась толпа людей: иногородние студенты, сдавшие экзамены и желающие вернуться в родные места, рабочие, собравшиеся в отпуск, да и просто путешественники. Среди всей этой толпы людей с чемоданами, поклажами, сумками выделялось две необычные фигуры. Молодая девушка, одетая во все черное, и мужчина в длинном кожаном пальто со странной торчащей прической.

– Запомни, Никс, тебе нужно будет найти других электрооккультистов. Я слышал, их банды есть на границе западных пустошей.

– Зачем ты мне это говоришь? – удивилась девушка, – Будто мы не вместе поедем.

– Да, ты поедешь одна. У меня остались в Городе незаконченные дела, – отвечал Ирокез, – как только я их закончу, сразу поеду к тебе.

Девушка нахмурилась.

– Нет, так не пойдет. Тогда я тоже остаюсь! Я не оставлю тебя, знаю ведь, что ты задумал что-то. Давай вместе сделаем это.

– Не обсуждается. В Городе для нас стало слишком опасно. Ты должна поехать, моя маленькая ученица.

– Опасно? А ты, видимо, как Катод решил закончить? Мы с тобой только вдвоем остались, – просила Никс, у которой потекла тушь, – только мы. Неужели ты хочешь, чтобы я снова осталась совсем одна?!

По громкоговорителю объявили посадку. Тогда Ирокез обнял Никс, чтобы затем закинуть её к себе на плечо и понести в вагон. Молодая электрооккультистка била кулаками ему по спине, кричала и плакала. Но как только её наставник усадил её на полку, то успокоилась.

– Никс, это не прощание… но все же, помни всё, чему я тебя научил. И ни за что не оставайся одна.

Ирокез вышел на перрон, помахал рукой, стоя около окна, в котором утирала слезы его ученица. Когда поезд скрылся за горизонтом, оккультист еще долго стоял на платформе, до боли сжимая кулаки.

– Вот я и снова сам по себе. Прости, Никс, прости Катод, – прошептал он сам себе.

Дождавшись ночи, он пошел на причал. Перед этим он повязал бечёвку на своих пальцах. На променад Ирокез пошел во всеоружии. Он не знал, что конкретно ищет, но чувствовал, что найдет. Предчувствие его не подвело. На причале двое людей в макинтошах грузились в лодку. До ушей Ирокеза донеслись знакомые слова: говорили о духах, амулетах и призраках. Оккультист подождал в тени, когда они закончат, а затем в два прыжка оказался в лодке, чем здорово напугал двух молодых людей.

– Куда плывем, детишки? – спросил Ирокез.

– Ты кто, мужик?! – закричал один.

– А ну убирайся из нашей лодки, – неубедительно пригрозил второй.

– Вы электрооккультисты? Ладно, по взгляду вижу, что нет. Но, куда вы плывете, я, кажется, понял, – тут Ирокез указал пальцем на мерцающий огонек заброшенного маяка вдали, – и какого черта вы решили плыть на проклятый остров?

– Там живет призрак! – внезапно осмелел юноша, – мы хотим помочь ему.

– Да, он сам нас попросил. Мы использовали доску Уиджи для этого.

– Фигней страдаете. Хотите заняться оккультизмом, учитесь плести амулеты. Да и вообще сначала испытание этанолом проходят. Вы призраку сразу и поверили. С острова вы могли и не вернуться. А ну брысь домой! Вон, вон, прочь из лодки! Вот так, хорошо.

Выбравшись из лодки, Ирокез направил студентов домой, в душе надеясь, что их никто не видел вместе. Когда он убедился, что молодые любители мистики вышли на большую улицу, оккультист пошел в глубь портового района, где располагалась его старая хижина. Достав из кармана пальто бутылку вина, Ирокез медленно осушал её. Впереди него стоял человек. Оккультист хотел сначала пройти мимо, но заметил, что ночной прохожий подозрительно держит руку за спиной. Панк остановился.

– Что, не спится, приятель? Вина не хочешь? Красное, крепленое.

Тот лишь молчал в ответ, а Ирокез услышал шаги за спиной. Слегка повернув голову, он увидел, что позади него стоят еще двое. В такой же позой. Ножи прячут за спинами, сообразил Ирокез. В этот же момент он увидел красные ленточки, повязанные на плечах всех троих. Ирокез поправил повязанный на руке амулет, а затем, взявшись за горлышко бутылки, ударил ею по ближайшему столбу.

– Вы что, охламоны, думаете, втроем пришли, так справитесь со мной? – угрожающе выпалил Ирокез, держа в одной руке розочку, а другой рукой складывая знаки из бечевки, – Кто тут с десяток лет бил морды призракам и искрящимся гончим? А смрада вашей энергии не хватит и на жалкого демона-фонарщика. Ну, нападайте, посмотрим, кто кого!

11. Во тьму

На следующий день Ганс и Лилиан молча шли по почти пустой улице. Подошли к небольшому магазинчику, от которого веяло прохладой. Внутри в холодильниках виднелись лотки с мороженным.

– Тебе какое, Лиль? – спросил Ганс.

– Я не хочу, спасибо, – ответила она, как вообще можно наслаждаться чем-то после того, что мы увидели?

– Извини, я просто подумал, что тебе было бы неплохо развеяться. Надо жить дальше.

– Неужто нас всех так просто забудут. Надо жить дальше. Мы умрем, исчезнем. Все, что делало нас людьми просто растает? А люди продолжат жить, радоваться, есть мороженное. Никто даже не заметит, что мы были.

Пошли дальше. Далеко впереди уже виднелось привычное здание Неонового дракона

– В драконе теперь постоянно играет отпадная музыка, тебе понравится.

– Не знаю. Пытаюсь вспомнить хоть одну мелодию, а в голове только шум. Радиопомехи.

– Все будет хорошо, ты вернешься к прежней жизни, вот увидишь.

Когда пришли в Неоновый дракон, там было совсем немного людей. Их встретила Альва, неукротимая работница заведения, любимица клиентов. Ганс с Лилиан уселись за барную стойку. То ли от усталости, то ли от еще чего-то девушка положила голову на столешницу. К ней рядом запрыгнул местный кот, но Лилиан рукой смахнула его.

– Рада видеть вас в живых, – сказала им Альва, – выглядите, как будто только что из боя. Ганс, ты бы себя видел. Это у тебя ухо кровоточит?

– Альва, я ничего сейчас не хочу рассказывать.

На это девушка капризно сжала губы. Тут голову от стола подняла Лилиан.

– Мы стали свидетелями самоубийства. И не абы кого, а Катода, окулиста, который сделал вам ваш дурацкий синтезатор.

– Ты имела в виду оккультиста, дорогая? – поправила её Альва.

– Я так и сказала, культуриста… эссеиста. Да как его там… окку… ок… около больницы, вот, это произошло около больницы.

Ганс и Альва переглянулись. Альва нахмурила брови, увидев замученный взгляд Ганса, полный усталости. Но еще большую усталость выражали глаза самой Лилиан. Девушка без интереса рассматривала фотографии на стенах, с трудом узнавая их.

– Тебе бы выспаться, милая, – посоветовала Альва.

– К черту. Все равно не усну, – ответила студентка и тут же отрубилась.

Ганс вышел на улицу, следом за ним вышла и работница заведения.

– Что вы собираетесь делать, Ганс?

– Пока не знаю. Как только ей станет лучше, поведу её к врачу. Она сама на себя теперь не похожа. Больно смотреть. Ты спрашивала про ухо? Это она меня укусила в припадке ярости. На ухо-то мне до лампочки, но Лилиан сейчас требуется особая поддержка. Мне пришлось забирать её из желтого городка, и, поверь мне, я не хочу, чтобы она туда возвращалась.

– А если врачи не помогут? Если ей все же придется вернуться в психбольницу?

– Даже думать об этом не хочу. Всё покатилось к чертям. Смерть Катода нанесла по Лилиан двойной удар. Мало того, что она стала свидетелем ужасного события, так еще теперь нет свидетеля, благодаря которому могли бы отпустить её отца. Это… это просто несправедливо! Мы должны были стать инженерами и двигать нашу страну вперед, а сейчас только и думаем, как бы самим не двинуться.

Альва обняла распалившегося Ганса, тот постепенно остыл. Еще секунды назад громыхавший голос его теперь звучал очень тихо.

– Мне кажется мы теряем Лилиан. Нужно как можно быстрее вести её к доктору…

Тут он поднял взгляд и увидел, как, стоя в дверном проеме, на них смотрит пустыми глазами Лилиан Раэ.

– Никто никуда не пойдет, – безэмоциональным голосом сказала она.

Альва испугано выпустила Ганса из объятий. Оба они застыли на месте, пораженные тоном Лилиан, на лице которой застыла ярость. В руке она держала кухонный нож. Из запасного выхода выбежал повар:

– Берегитесь! Я не успел среагировать, она ворвалась на кухню и схватила нож!

– Заткнись, – голос Лилиан звучал опьяненно, – На чем я остановилась? Да! Никто никуда не пойдет, не побредет, не потащиться, не покатиться? Я теперь сама по себе. Посмотри на меня, Ганс, я кукла. Тряпичная кукла, из которой нитка за ниткой вытащили всю вату. И когда кукла посмотрела на вытащенную из неё вату, она поняла, что вата и была кукла. Где ты, ворона, что выклевала мою паклю? Ганс, я слышу её граянье.

Лилиан умолкла, прислушиваясь. Ганс тоже напряг свой слух в надежде, что тоже услышит карканье. Но вокруг стояла тишина, лишь Город гудел на фоне.

– Ты слышишь её? – спросила Лилиан.

– Нет… прости…

– Ганс, идиот, – прошептала Альва, – мог бы подыграть, чтобы успокоить!

– Заткнись, дура! – выпалила Лилиан, – Подыграй сумасшедшей, подыграй сумасшедшей. Сейчас мы её успокоим, скажем, что мы тоже куклы, а потом схватите и положите в чулан.

В глазах Лилиан застыли слёзы. Собрав все силы, она подавила ком в гороле. Сейчас, в полуденном свете, она знала, что делать.

– Я никуда не пойду, я не вернусь в психушку и не закончу как Катод. Останусь здесь. Шанс помочь, очевидно потерян. Будьте вы прокляты, вы и весь Город с его духами и демонами, ожившими лампочками, палочками, вешалками, ветошами… Я всего лишь хотела. Всего лишь хотела… а что я хотела?

– Все хорошо, милая, – выступила вперед Альва, – никто никуда тебя не поведет. Мы твои друзья, мы любим тебя. Позволь нам помочь тебе.

Взгляд Лилиан наполнился первобытным страхом и раскаянием, он сжала нож и двинулась вперед. Альва вскрикнула от испуга.

Весь мир застыл перед глазами Ганса. Доли секунды превратились в вечность, которая ушла на то, чтобы детально оценить сложившуюся ситуацию. «Альва прикрывает лицо, у неё нет шансов». Лилиан пригнулась и собирается броситься на неё, ударить ножом в рывке. У неё нет шансов, – повторно рассудил он, – секунда, не больше, вот сколько у нас есть». Времени на мораль и совесть больше не было. Воздух стал густым и склизким.

Обезумевшая Лилиан кинулась вперед. Её еще секунду назад потерянный взгляд запылал, губы скривились в перекошенной улыбке. В глазах Альвы, напротив, поселился страх и осознание неизбежной кончины. Лилиан преодолела два метра, после чего неожиданно согнулась пополам. Глаза Лилиан раскололись калейдоскопом. Одна картина, подернутая красной дымкой, сменяла другую. Одинокий маяк, покрытый игольчатыми кристаллами льда. Дверной глазок, в котором видна девушка с медными рогами на голове и третьим глазом в виде лампочки на лбу. Танцы на разбитом стекле. Кроваво-красная фигура с короной из забитых в голову гвоздей. По тёмным улицам скользят фонари. Зал, заваленный разбитыми мраморными статуями. Десятки кукольных голов плавятся в огне. Баночки с плавающими внутри глазами, и все смотрят на неё. Или это она смотрит ими?

В воздухе повис звук выстрела. Альва, не веря, что спасена, застыла на месте. Все свидетели этого события стали оглядываться по сторонам, выискивая стрелка. Их взгляды остановились на Гансе Шнайдере, который и сам превратился в мраморную статую после выстрела.

В правой руке его был стиснут револьвер, от которого отходило маленькое и легкое облачко дыма, казалось, оно физически не способно быть предвестником убийства. Бесконечно долгая секунда минула, Ганс сделал шаг вперед и бросил оружие на землю. Он поволочил ноги-пружинки по земле в сторону Лилиан. Казалось, вот-вот и он сам рухнет замертво.

Девушка выпрямилась. Правой рукой она держалась за живот, меж пальцами сочилась кровь. Лилиан и Ганс на секунду пересеклись взглядами. Шнайдеру казалось, что глаза его подруги стали такими же чистыми как прежде. Однако мимолетный просвет окончился. Безумная улыбка вновь застыла на лице девчонки.

– Достал меня. Сукин ты сын, Ганс, – просмеялась она, после чего отхаркнула кровью, – из-за тебя помирать теперь. Забавно.

– Лилиан, – единственное, что он смог выдавить из себя в ответ. Он стоял всего в паре шагов от неё.

– И ради кого? Ради этой крашенной шлюхи, она не стоит твоих усилий, – она шаталась, нож выпал из её руки, – поздравляю, победитель.

Она пошла к нему, направив вперед себя руки. Ганс перехватил их. Ладонь в ладонь. Он почувствовал её кровь. Темные волосы Лилиан спадали на глаза.

– Но ты же поможешь старой подруге перед её смертью? Дашь повеселиться? – разум окончательно покинул девушку, – Видишь, там идет ребенок, можно я его изобью? – она начала валиться набок, Ганс помог сохранить равновесие.

– Лилиан!

– А там кошка. Давай я вырву ей позвоночник?

– Лилиан, вернись к нам, верни свой разум, хотя бы сейчас, – Он сильнее сжал её руки.

– Так и знала, – с горечью ответила она, после чего резко подняла голову, но ярость, еще секунду назад пылающая в его глаза, померкла, – Спасибо… спасибо…

Тело Лилиан упало в руки друга. Все было кончено. Ганс полулежал на земле, обнимая Лилиан и качаясь от ужаса и боли. Кто-то подошел к нему сзади.

– Сожалею о вашей потере.

Ганс поднял полные боли и раскаяния глаза и увидел старика Теодора. Тот вручил ему свою визитную карточку с инициалами «Т.О.Д». Ганс не мог даже читать в этот момент. Мозг его кипел. «Как это случилось?! Как я мог, зачем? Почему я попал в живот? Это самая страшная рана. Её ведь теперь не спасти». Он припал лицом к лицу подруги детства, единственного человека, которого Ганс мог бы назвать любимым.

Снова кто-то положил руку на плечо Ганса. Он хотел оттолкнуть человека, но увидел, что это заливающаяся слезами Альва. Её всю трясло.

– Ганс. Ганс. Как мы дошли до такого? Но… но ты меня спас. И не только меня, но и моего будущего ребенка. Я назову его в честь тебя. Я всё медлила, чтобы рассказать вам с Лилиан, что выхожу за муж.

Ганс посмотрел на неё мертвыми глазами. Его лицо было бледным, оно за считанные минуты постарело. Зачем ты говоришь это сейчас? Над трупом Лилиан? Как можно говорить про жизнь, стоя над трупом?

– В честь худшего человека? Альва… людям вообще не стоит рождаться в этом мире…

***

Поначалу Ганс хотел выбросить орудие убийства, но потом решил, что сохранит револьвер, оставив в нём одну пулю. Он припас её для убийцы Лилиан. И эту единственную пулю в барабане он пронесет через алкоголизм и депрессию, через вязкие годы абсолютно пустой жизни, проведенной в пивных.

На суде его оправдали благодаря показанием свидетелей, хотя сам он свою вину признал. Августа Рае, отца Лилиан так и не успели выпустить, он умер в тюрьме. Поговаривают, что его добило известие о смерти дочери. Старое сердце не выдержало.

За два дня в Городе произошло две ужасных смерти, погибли Кристиан Од, электрик, чей портрет весел на доске почета, и юная выдающаяся студентка Лилиан Рае, которая могла бы стать великим физиком или инженером, но стала нулевым пациентом синдрома Раэ. Однако никто не обратил внимание на кончину двух людей и появлению нового психического заболевания. Теплый летний день без облачка на небе вошел в историю, как день начала кровавой чумы: первая смерть от ужасной произошла в больнице доктора Ньюмана, став вестником дальнейшей эпидемии.

В ночь между двумя роковыми днями произошла еще и четвертая смерть. Но скорбеть по этой кончине мог лишь один человек. Девочка, что ехала в поезде куда-то на запад, где находилась граница цивилизации. О смерти Ирокеза Никс узнает только годы спустя, но о ней она догадывалась бессонной ночью в плацкарте.

А Город жил. Это был древний титан, который не видел смертей и страданий подобно тому, как организм не видит гибель клеток. Поколения меняются, а город стоит, меняется. Но здание Иггдрасиля так и возвышалось над ним, хотя власть менялась еще много раз после тех лет: Даврон ошибся, они не успели сесть на дирижабли, чума дотянулась и до них. Сам же герр Т.О.Д, казалось имел иммунитет к чуме. Но разве может умереть тот, кто превратил смерть в бизнес и искусство?

Эскапист

Свой угол, своя кровать. Место, где можно побыть со своими мыслями наедине. Что еще нужно для счастья? Не делить с кем-то одну комнату, не зависеть от прихоти арендодателей. Да, маленькая, зато своя. Да, за неё еще много лет платить, но ведь своя!

С такими мыслями Бен Шварц отпирал квартиру, что теперь принадлежала ему. И все равно ему не удалось сдержать вздоха, когда открылся узкий коридор, где два человека не смогли бы разойтись. Кухня, комната, санузел – три кубика, прилегающих к тростинке-прихожей.

Бен сделал пару шагов по не оклеенному коридору и оказался на кухне, чтобы посмотреть на вид из окна. Напротив, как отзеркаленная, стояла другая новостройка. Может хоть из комнаты вид получше будет?

– Так, вот здесь мы поставим кровать, – рассуждал он, – вот тут стол, тут шкаф. И еще останется пара свободных метров. На них положим коврик.

В комнате вид из окна открывался интереснее: за ним был пустырь и еще одна стройка. Совсем близко к дому находилось одинокое дерево, листья которого были замещены черными мусорными пакетами. Под ней опавшими плодами валялся сам мусор. Такая ива имеет полное право называться плакучей.

– Полюбовались, пора и вещи заносить.

Когда мебель, одежда и прочие вещи были занесены, за окном уже стемнело. Бен лежал на кровати прямо в одежде, любуясь белым потолком, иногда переводя взгляд на лампочку, пока свет не начинал жечь глаза.

– Своя, своя, своя. Моя. Моя собственная! Когда хочу – буду спать. Никаких очередей в туалет и дележа кухонной плиты. Наконец-то!

Впереди была пара рабочих дней. Утром Бен вылетал из дома и шел до восточной трамвайной линии, что отправляла его через окружную прямо в противоположную часть города, где за рекой росло предприятие. Вечером он пешком переходил через реку Сонг и на набережной садился на трамвай до дома. Приходя в квартиру, он, не смотря по сторонам, прямой наводкой шел к кровати.

Наступили первые выходные в новой квартире. Как и полагается, Бен, встав по времени как на работу, сидел на краю кровати, глядя в пустоту. Тут-то он и заметил, насколько квартира пуста и тесна. Стены давили на него. Два дня он чем-то должен был заниматься. Последний раз Бен читал в институте. Читал учебники. На литературу его не особо тянуло. Благо, один путь выходных не отнять никогда: поспать побольше. По окончании следующего рабочего дня он решил поделиться проблемой с коллегой.

– Тебе хобби найти какое-нибудь, – Бьёрн Кропп, друг и однокурсник Шварца, задумчиво говорил, пока те шли по мосту, – может, питомца заведешь? Или попробуешь себя в электронике? Сейчас это очень популярно. Сам соберешь радио, потом музыку по нему слушать будешь.

– Ты знаешь мои отношения с электроникой. Особенно после того, как я взял паяльник за раскаленную часть.

– В мире столько же хобби, сколько людей. Найдешь еще своё. Вот, Скьяль с женой оба вязанием занимаются, – рассуждал тот, – ты не против, если в цветочный зайдем по пути? Мы тут со старушкой повздорили вчера, хочу вину загладить.

– Веди, – не вдаваясь в происходящее отвечал Шварц, ему нравилось гулять, а куда – не так важно.

Цветочный магазин открылся перед ними сказочной страной. Воздух, пропитанный цветочным ароматом, наполнялся музыкой с граммофона. За прилавком стояла молодая девушка невысокого роста и оформляла букет. Одета она была в зеленое клетчатое платье, а на голове у неё был голубой платок. Как небо над лугом, подумал Шварц.

Пока Кропп усердно набирал розы в букет, Бен любовался полем хризантем и лилий на одном из прилавков. Тут взгляд инженера упал на несколько картонных горшочков, в каждом из которых было по маленькому кактусу.

– Мой кактус разродился, – объяснила флорист, на бейджике которой Бен увидел надпись “Абелла”, – вот я и решила выставить их сюда. По пятьдесят кронмарок каждый.

– Так мало? – удивился Бен, – на такое и спичек не купишь.

– Девать мне их некуда, потому и отдаю почти даром. Не хотите одного приютить?

– А почему нет? Только я не уверен, что смогу о нем позаботиться. У меня между работой и сном почти нет промежутка.

– На то он и кактус. Растение неприхотливое. Берите, не пожалеете! – улыбаясь заспорила с ним Абелла.

Коллеги удалялись от цветочного магазина. Бьёрн держал букет одной рукой как меч, а Бен держал горшочек с кактусом двумя руками, как ласковые дети держат найденного котенка.

– Кажется, мне теперь есть, о ком заботиться.

– Ты лучше о той девчушке позаботься, – с явным намеком ответил Кропп, – красотка, а? Иногда мне правда жаль, что я женат.

– Пчела на цветочном лугу…

Бен повернулся и, увидя удивленный взгляд друга, решил пояснить:

– На ней была брошь в виде пчелы. Это мило.

Бьёрн лишь многозначительно промолчал в ответ.

Кактус занял свое место на подоконнике. Комната потеряла стерильность, которой отдавала при заселении. Кроме того, Бен все же нашел себе занятие на свободное время. Он вспомнил, что когда-то, еще в школе, он любил рисовать. А поэтому на столе его теперь валялся набор тюбиков с акриловой краской, с ними рядом лежали и кисти. И вот, в свой выходной он сидел на табуретке перед мольбертом. Рядом на столе он положил газету, на которую выдавливал краски из тюбика. Он был готов начать рисовать. Вот он берет в руки кисть и… замирает. А что ему, собственно, рисовать? Может натюрморт? Хотя… а может портрет той девчонки из цветочного магазина? Её улыбающееся лицо и брошь в виде пчелы промелькнули перед его глазами. Рука потянулась за карандашом. Он сделал несколько штрихов, обозначил овал лица, набросал первые черты и понял, что у него получается отвратительно. Такой рисунок оскорбляет девушку, которой он посвящен. А какое дело, она-то не знает, а рисовать-то учиться надо на чем-то.

Тогда надо попробовать что-нибудь попроще. Зачем она вообще с лица начал? Но с чего тогда? Он решил отключить свой разум, закрыть глаза и рисовать то, что придем в голову. Сперва только рябь от перенапряжения. Затем нечто начало вырисовываться в сознании. Это гора? Нет, подождите, она словно усечена. Вулкан? Нет. Это градирня. Не надо, пожалуйста. Рядом с градирней выросли трубы из красного кирпича. Домна. А потом из приоткрытого окна до Бена долетел ветерок. В этот миг картина в заглазье сменилась. На мгновение ему причудился открывающийся в страхе глаз. Но не успел Бен осознать увиденного, как увидел пейзаж. И кисть коснулась полотна, выводя на нём зеленую линию.

– Так, тут у нас будет холм, а внизу, у холма будет течь речка, где у меня синяя краска? Вот. А у реки пусть будут камыши и рогоз. Так-то. Кувшиночки, чтобы камышам не было скучно.

Ближайшую пару недель основным досугом Бена Шварца было рисование пейзажей. Рисование растений давалось ему лучше всего. Купленные холсты заросли мгновенно. По ткани побежали луга, а на них расцвели одуванчики и репей. За лугами возвысились леса, а рамы создаваемых Беном окон в природу обросли плющом. Его посетила мысль, что было бы неплохо раскрасить таким образом серые производственные постройки. Но кто на это согласится?

Так он продолжал проводить выходные, пока не прошел месяц. А в конце месяца его ждал сюрприз: у него совсем не осталось денег. Налоги, уплата ипотеки, еда и проезд сложились с покупкой красок и холстов. Когда Бен посчитал свои расходы, он лег на кровать лицом вниз и лежал так с четверть часа. Как же так, с такой высокой зарплатой! Тут он и сказал себе: не такая уж она и высокая! Это ты просто больших денег не видел.

Он встал, обошел свой небольшой свободный квадратик пола. Жужжание лампы было невыносимым. Шея чесалась, на ней выступал пот. В голове проворачивалась мысль. Значит, он столько лет учился, чтобы получить профессию. А теперь не может себе позволить хобби?

На работу он пришел мрачный, а ушел еще мрачнее. Пришла зарплата, но он, уже все рассчитав, понял, что её на много не хватит. Вместо того, чтобы пойти домой, Бен решил погулять подольше. Свежий воздух приближающейся весны взбодрил его. Засор в потоке сознания прочистился, позволяя приходить в голову новым мыслям. Он может сэкономить на холстах. Все равно ему некуда их девать. Да к тому же, он знает, чем еще заняться, помимо рисования. Можно взять еще один кактус, пока они стоят так мало. Тому, первому, будет не так одиноко, а следить за двумя кактусами может быть, даже интереснее, чем за одним. Развернувшись, Бен пошел в сторону цветочного магазина.

Желтый свет магазинчика приветливо сиял в темноте улицы. Бен все гадал, будет ли там та же девушка за прилавком. Кажется, её звали Альбина… Альма… нет, Абелла! Точно Абелла! Еще не зайдя внутрь, он увидел её сквозь стекло. Она поливала цветы на витрине. Наклонилась и не видит, как на неё смотрит покупатель. Лишь пчелка-брошка приветливо взглянула на посетителя.

Когда Шварц вошел, колокольчики у двери зазвенели, и продавщица тут же оторвалась от своего занятия. Она заулыбалась, узнав Бена.

– Здравствуйте! Как там кактус, живой еще?

– Здравствуйте. Живой, растет. А вы что ли запомнили меня? – удивился тот.

– А как же? Вы тогда еще с другом приходили. Сразу приметила, как вы на растения смотрите. С лаской что ли. Не могу нормально подобрать слова, вы меня простите, образования не имею. Ну, попробую объяснить: обычно люди либо никак на цветы не смотрят, либо восхищаются их красотой. А у вас словно материнское что-то во взгляде. Простите. Наговорила всякого.

– Да не, да нет. Ничего страшного. Даже неловко как-то… В хорошем смысле, – поняв, что он сейчас начнется хоронить себя заживо в своей неловкости, Бен решил перевести тему, – а у вас еще тех кактусов не осталось?

– Осталось. Их мало берут. Никому такие малышки не нужны.

– Я, пожалуй, возьму еще одного.

– А хотите еще вот эту хедеру взять? Я вам скидку сделаю – предложила Абелла.

Бен покраснел. Скидка от продавца в его глазах была чуть ли не высшим проявлением симпатии. Он взял и новый кактус, и хедеру. Абелла упаковала их в коробку и завязала красным бантиком. Взяв коробку в руки и повернувшись к выходу, Бен внезапно почувствовал головокружение. Руки его стали какими-то ватными, а дыхание участилось. Он захотел совершить великую глупость на грани с шалостью. Он обернулся.

– А вы можете посоветовать букет? Я хочу подарить его одной очень красивой девушке, но не знаю какой выбрать? Можете, пожалуйста, собрать цветы, какие вам пришлись бы по душе.

– Конечно. Как ей повезло с вами. Мужчина, ценящий цветы!

Девушка со знанием дела подошла к горшкам. Оттуда она начала доставать хризантемы: желтые и сиреневые.

Наплевать на зарплату. У меня еще три банки тушенки с осени остались. Лучше на цветы потрачу.

– Вот, держите – Абелла завершила букет тремя ромашками и подала его Бену.

Отлично, пойду дарить, – ответил тот и протянул букет обратно девушке.

Сначала Абелла непонимающе смотрела на протянутый ей букет, то и дело перебрасывая взгляд на Бена, каждый раз сокрушая его до глубины души. В следующее мгновение на лице её выступила краска, подчеркнутая легкой, почти трясущейся улыбкой.

– Как это… глупо, – только и произнесла она смущенным голосом, – это всё равно, как вернуть товар.

– Нет, это другое. Я человек глупый и не знаю, как порадовать по-другому. Примите их, пожалуйста, – в его голос звучал мольбой приговоренного к смерти.

– Хорошо, знаете, как сделаю, – она взяла бумажку и карандаш, – вот, напишу, что этот букет не на продажу. Поставим его здесь. Теперь, каждый раз, когда я буду видеть этот букет на работе, я буду вспоминать, о, пожалуй, самом милом и самом странном подарке в моей жизни.

После этих слов она подошла и обняла Бена. Проговорив при этом только тихое “спасибо”.

Домой он словно не пришел, а долетел. И по пути любил он всё: и старые дома любил, и желтеющие фонари, оклеенные рекламою, любил, и дерево с пакетами вместо листвы любил. А собственно, в них любил лишь девочку с брошкой пчелки.

Придя домой, он сразу взял в руки кисть. Однако, оглядевшись по сторонам Бен понял, что холстов у него и нет. В задумчивости он постоял минуту-другую, а потом обратил внимание на подоконник, на котором стояло два кактуса и хедера. Под ним же была выкрашенная в коричневый батарея, чей цвет был неприятен Бену. Тут-то он и подошел к ней, после чего встал на колени и начал проводить одну за другой зеленые линии по чугуну. Уже через неделю рисунок батареи сольется со свисающим плющом. А через месяц на подоконнике расцветет настоящий домашний сад.

***

С неба падали крупные хлопья снега, танцующие в свете фонарей. Скоро темнеть будет позже. Бен и Абелла шли вместе по заснеженным улицам Города. Вот уже вторая неделя, как Бен начал провожать флористку после работы до дома.

– И, в общем, металл стал разливаться вокруг. Ребята притащили шланги и начали тушить. А один стоял на лестнице у самой печи. Так лестница под ним начала плавится!

– Ужас! Он не пострадал?

– К счастью, нет, но мы все в тот день на несколько лет состарились, – рассказывал Бен, – а ведь на производстве постоянно что-нибудь да произойдет. Того и гляди, поседею скоро.

Абелла засмеялась, хотя сказанное её другом не было смешным. Её скорее насмешил тон, с которым он говорил про седину.

– Послушай, – вдруг сменил тему Бен, – а ты не хочешь как-нибудь ко мне в гости прийти?

– Почему нет. Хоть посмотрю, как поживают цветы и кактусы, которые ты у меня накупил, – с улыбкой ответила она. Затем уже она решила сменить тему, – слушай, а как думаешь, если бы я была цветком, то каким?

– Не знаю, может, розой?

– Потому что у неё шипы? – сказала она, будто угадала загадку.

– Нет. С чего бы? Роза, потому что красивая. Если так, тогда давай будет мак. И нет, опиум тут ни при чем, – улыбаясь ответил Бен, а затем еще сильнее разулыбался, от последовавшего смеха Абеллы, – а я тогда какой?

– Одуванчик. Есть в тебе приятная простота что ли. А еще, как ты сказал про возможность поседеть на работе, так сразу про одуванчик и подумала. Только не позволяй себя сдуть.

Что же, одуванчиком быть не так уж и плохо, подумал Бен. Уже через неделю Абелла стояла на крыльце его дома, задумчиво глядя на тоскливый двор. Несколько минут назад она смутилась видом дерева с кроной из мусорных пакетов. Сейчас “листва” его была прикрыта снегом. Бен отпер дверь и впустил Абеллу внутрь. Подъезд был пыльный и тусклый. Запах в воздухе стоял типичный для подъезда на окраине города. Когда ты принюхиваешься, то пытаешься понять, кажется ли тебе, что в подъезде нагажено или нет? Впереди ждал подъем на восьмой этаж.

– Лифт пока не работает, – пояснил Бен причину, почему они пошли пешком, – обещают починить уже в следующем месяце. Надеюсь, ничего страшного?

– Нет, нет, пройдемся.

На этаже четвертом еле-еле разошлись с соседями на узкой лестнице, но ничего, все же дошли. Бен провернул ключ в скважине и отворил квартиру. Первым делом после того, как они скинули верхнюю одежду, пошли на кухню пить чай. Пока не вскипел чайник по большей части сидели молча. А они и не знали, о чем особенно говорить. Бена это, однако, смущало. Он и сам толком не мог объяснить себе, почему он не терпел молчания в разговорах. Неловкость в нем нарастала, и он ответ взгляд в окно в надежде найти тему для разговора.

Взгляд его пронесся вдаль за лес. Он вспомнил чудесное место, где был когда-то в детстве. Он частенько бегал туда с друзьями. Там, на небольшой полянке у лесной реки, проходило их детство. Игры в рыцарей, пиратов, бандитов. Вот они дерутся на палках, а вокруг сплошная зелень, да журчание воды. Воспоминание такое далекое, что почти нереальное. Будто бы он и не был там вовсе, а всего лишь заглянул в книжку с картинками. Годы прошли и вот он уже специалист на заводе. А полянка осталась другому Бену Шварцу. У другого Бена всё еще было впереди, но об этом он не думал, ибо он был в тот момент то ли пиратом, то ли разбойником.

Зачем колоть себя иголками воспоминаний? Гораздо легче думать, что твоим домом всегда был цех.

– Абелла, послушай. Я тут вспомнил. Недалеко от города на западе есть прекрасное место. Лесная полянка посреди леса, там еще река рядом. Место невероятно красивое. Не хочешь туда сходить весной?

– А что за полянка, почему туда?

Странно. Слова “лесная полянка посреди леса, там еще река рядом” в голове звучали красивее и словно сами собой отвечали на вопрос, почему они должны сходить туда. Вот опять, он хочет сказать что-то красивое и умное, а как не произнесет, всё получается каким-то смятым и глупым. Его долго мучало то, что между красотой его собственной души и красотой души Аббеллы лежит уродливая реальность, сквозь которую не могут пройти смыслы, не исказившись и не потускнев.

– Мы там с друзьями часто гуляли. Знаешь, место это такое… уединенное что ли. Словно остального мира просто не существует. Как в сказках, где герои попадают в мир фей. Знаешь, мне кажется, там даже шума Города не будет слышно.

– Да вроде и тут не шумно, – вдруг сказала она. Комментарий этот показался Бену произнесенным невпопад.

– А ты прислушайся. Даже на окраине слышен этот гул. Мы просто привыкли к нему. Абелла, как думаешь, когда мы последний раз слышали тишину?

Она помолчала, а тонкие брови её хмурились. Глаза её расширились.

– Никогда. Я никогда. Бен, я ни разу не покидала Город.

Собеседник её был сражен последней фразой. Предательское покалывание появилось в его глазах, он чувствовал, как приливает влага. У него ли? Бен смог сдержать слезу, но заметил её уже у Абеллы.

– Да, давай отправимся туда, – прервала возникшую тишину Абелла, – только, Бен, пообещай мне, что я увижу весну там.

А он лишь вздрогнул и заулыбался, но и этого хватит на обещание.

Решили пройти в его комнату. Абелла встала посередине, рот её слегка приоткрылся в удивлении. Чтобы осознать и продолжить созерцать, она присела на кровать, а то потеряла бы равновесие. Пред ней открылась картина. На подоконнике раскинулся целый сад: кактусы, хедера, фиалки и гортензия. Под ними же была расписанная зеленым батарея, на чугунной поверхности которой были нанесены цветы, стебли и лианы. За прошедшую неделю рисунок выполз за пределы батареи и теперь частично захватил стены.

– Что такое? – забеспокоился хозяин квартиры, увидя реакцию гостьи.

Он стоял, как пристыженный ребенок, который еще не понимал, в чем провинился, но точно знал, что его будут ругать.

Абелла, не поворачивая головы, бросила на него взгляд, как бы боком. О этот взгляд! Это был робкий глаз, наполненный тревогой и испугом. Широкий круг зрачка, обрамленный радужкой. Голубиный взгляд. И в этом испуганном голубином взгляде заключался конец времен. Солнце может светить еще пять миллиардов лет, но конец времен уже произошел для Бена в этом взгляде.

– Ничего… просто…

– Странно? Да, это странно, но Абелла, прошу, пойми меня. Это единственный мой способ выразить себя, сбежать от действительности. Да, можно сказать, эскапизм, – оправдывался он, словно барахтаясь в тине, – это мой холст, он словно делает эти четырнадцать квадратных метров шире. Я пока не могу вырваться из этих стен, не могу избежать заводской рутины. А этот обходной путь как бы спасает разум…

Он подошел и присел рядом с ней. Она повернула голову слегка в сторону, чтобы как бы не видеть Бена, но, чтобы он непременно был на краю её взгляда. Прикусывая ноготь одной руки, другой рукой она стачала по коленку пальцами. Бен же, улыбаясь надломленной улыбкой, протянул руку и коснулся её волос, после чего трепетно погладил их.

Абелла вскочила и повернулась к Бену, сложив руки на груди. Медленными шагами она отступала к выходу из комнаты.

– Прости, мне пора идти…

– Почему? – спросил он тихим голосом.

– Думаю, нам стоит прекратить общаться.

– Почему? – тем же тоном повторил вопрос Бен. В этом тоне не было удивления или негодования. Скорее тоска.

Где-то в доме били по трубам. А квадратная комната словно округлилась, пока из неё, пятясь назад, выходила Абелла. Схватив пальто, она выбежала в коридор, накинув пальто уже там. На секунду она остановилась на лестничной площадке и, сказав “прости”, побежала вниз.

Бен встал посреди опустевшей комнаты. И это уже не он стоял посреди комнаты, а комната сжалась посреди него. Но разницы было немного: пустота с теснотой или теснота с пустотой? Какая разница? Он выпал из оцепенения лишь тогда, когда взгляд его зацепился за черно-желтые полоски. На полу лежала брошка в виде пчелки. Когда он успела её обронить? Это она специально, чтобы добить его? Побежать, перепрыгивая ступени, выбежать на холод и закричать, догнать. Но её там уже не будет.

Сам не зная зачем, он подобрал брошь и положил в карман. Он стал тяжелее, чем должен. Бен опустился на колени и подполз к батарее. Рукой он нащупал краски и кисти. Линии поползли дальше на стену. Вот он и сводил Абеллу в ту рощу. Теперь этого никогда не случится. Мир, вариант будущего, осветивший его сознание, умер. Но, быть может, его можно еще схватить? Он рисовал. Рисовал. Рисовал. А потом наступила ночь. Она пришла с внезапным осознанием, что он уже не может работать. За окном было темно, а часовая стрелка была близка к двенадцати.

Встал. Колени болят, сколько он на них простоял? Бен лег на кровать, но заснуть ему никак не удавалось. Примерно в час ночи он понял, что не сможем уснуть. Ему все казалось, что у него живот проваливается в себя. Еще и за кадыком странно болит. А голова горит…

Он решил пройтись. Закутавшись в пальто Бен шел по улицам ночного Города. Как назло, ночь была оживленной: много шумных гуляк, много машин. Ему казалось, что Городу следовало бы вымереть в такой час, но сам понимал, что это он хочет, чтобы улицы под его состояние опустели. Но Город не собирался подстраиваться под его трагедию.

Бен шел и в голове писал письмо за письмом. Если бы он их написал на бумаге, то уже с утра порвал или сжег. Пытаясь выдавить из себя тоску, он обошел весь Город кольцом.

Утром он пришел не домой, а сразу на работу. Шел он в полусне. Путь его пролегал мимо заводского ограждения к контрольно-пропускному пункту. Слева же были пустые заснеженные поля с одинокими кустарниками, покрытыми тонким слоем угольной пыли. Путь Бена лежал почти в полной темноте раннего часа. Лишь отсветы факелов завода в лужах освещали путь. Лужи были несколько сантиметров в глубину, а под ними оставался лёд. На нём-то и проскользила подошва.

Бен рухнул в лужу, сильно ударившись плечом. Так, лежа на боку в луже он застыл на какое-то время. Пред ним за забором простирался завод, извергающий громады дыма и пара, сверкающий факелами. А мимо во тьме шли заводчане, из которых ни один не посмотрел на упавшего Бена, они лишь шли дальше с мрачными непроснувшимися лицами. Только сам Бен Шварц, кажется, проснулся в тот момент. Ему хотелось плакать, он видел, как его жизнь перемалывается. А в воспоминаниях сразу всплыли рассказы о литейщике, бросившемся в расплав. Поговаривали, что дух его так и остался в цеху.

Бен поднялся. Все левая часть его тела была сырая. Скоро он переоденется в сухую спец одежду и снова погрузится в свой каменноугольный сон. Но он шел трясущийся, казалось бы, впервые увидев это шествие мертвецов, повторяющееся каждое утро. Вдруг он с ужасом засунул руку в карман. Нет, он положил брошь в правый карман, а упал он на левый бок. Если бы пчелка сломалась, то и Бен сломался бы в тот же миг.

Коллеги Бена в тот день отметили, что герр Шварц работал очень хорошо, хоть и настроение у него, кажется, было упадническим, что он был как бы роботом из научно-фантастических книжек. А вот что показалось им странным, так это то, с какой скоростью он убежал с работы, как только его смена подошла к концу.

"Мне показалось, что он чуть ли не плакал, когда убегал, – говорил позднее Бьёрн Кропп, его коллега, – признаться, я думал, что в эту ночь случится нечто страшное".

Но в эту ночь случилось иное. Боясь не успеть до закрытия магазинов, Бен бежал по заснеженным улицам, то и дело поскальзываясь и чуть не падая. В цветочный магазин он вошел с коробкой конфет, перевязанной ленточкой, на которой крепилась потерянная брошь.

– Я так и знала, что ты придешь, – в голосе Абеллы не звучало раздражительности или упрека, – подожди немного.

Она обслужила последнего покупателя и повернулась к Бену, одарив того легкой улыбкой. Губы её задрожали, она хотела что-то сказать. Да и Бен тоже хотел, но в горле возникла плотина. И он и она хотели извиниться, но какая-то человеческая черта препятствовала этому.

Тем временем Бен подошел и протянул её подарок. Абелла молча смотрела на него. Он не хотел говорить, что всю ночь блуждал на отшибе. Она не смела сказать, что не спала всю ночь, то и дела срываясь на слезы.

Абелла собиралась, а Бен молча рассматривал цветы. Очень многое хотелось сказать.

– Ты не передумала поехать со мной в ту рощу? – наконец выдавил из себя он.

– Передумала… а затем обратно. Я не знаю. Все еще думаю, что нам стоит прекратить общение.

– Но ты так и не сказала, почему? – не выдержал он.

– Потому что в один момент кто-то из нас зайдет слишком далеко. И сделает другому очень больно. Скорее всего, это буду я. И буду тварью. Заслуженно буду тварью. Поэтому и прошу. Прошу тебя не испытывать меня.

– Да разве можно так?

Он подскочил к Абелле и заключил её в объятия. Рукой он начал гладить её по голове.

– Не оговаривай себя, – прошептал он.

– Но так ведь и случится. Либо ты разочаруешься во мне, либо я замкнусь. Как тогда у тебя в комнате. Бен, – она тоже перешла на шепот, – твоя картина на стене красивая, но и страшная. Куда более страшная, чем красивая. Как и я.

– Пойдем на улицу, на свежий воздух. Тебе не хватает кислорода. Запахи цветов – это хорошо, но и они могут одурманить.

– На улице пахнет заводом, – задумчиво протянула она.

– А я уже не замечаю этого запаха, я пропитался им. Шестерня индустриального монстра. Поэтому я и люблю природу и цветы.

– Бедный, – прошептала она себе под нос, а потом проговорила, – ладно, пойдем. Как раз закрываюсь.

Когда они вышли на улицу, Абелла пошла под руку с Беном. Приятное человеческое тепло сконцентрировалось в том месте, где её плечо касалось его плеча.

– Почему ты называла себя тварью?

– Потому что я ничего не знаю. Я даже не знаю, смогу ли дать тебе любовь. Да и смогу ли вызвать это чувство в себе. Я поступила низко, убежав тогда. А теперь чувствую себя виноватой. Виновата, что убежала. Виновата, что не испытывала к тебе чувств тогда.

– Ты ни в чем не виновата.

– О… я еще буду. Ты еще разочаруешься во мне…

– Нет, – с улыбкой ответил Бен, словно ставя точку в разговоре, – знаешь, ты ведь меня словно ото сна пробудила, когда убежала. Последние пару лет я будто тонул в каменноугольном болоте, имея возможность лишь иногда глотать воздух, затем снова погружаясь в вязкую черную субстанцию. Я, наверное, только сейчас начинаю дышать и выползать на берег. Спасибо.

Он так увлекся размышлением, что и не заметил, как на него снова уставился голубиный глаз. Но тут Бен свободной рукой начал поглаживать руку Абеллы. И взгляд исчез. Их ждала долгая прогулка по Городу до дома. В этот раз они шли куда размереннее, забыв о привычной спешке. Они подошли к её подъезду. Бен отпустил её руку.

– Ну значит, до встречи, – сказал он.

– До встречи, – улыбаясь, сказала Абелла.

Она уже открыла дверь. Но потом развернулась, приблизилась к Бену и поцеловала его в щеку. Это был неловкий, но очень искренний поцелуй. Влага её губ холодела на щеке Бена, но по телу его разливалось тепло. Он поцеловал в ответ. Уже в губы. Уже через секунду Абелла, не сказав ни слова, скрылась в темноте подъезда. Бен же легким шагом зашагал к себе домой. Люди часто говорят, что о своем счастье можно узнать лишь по его прошествии. Но сейчас ему удалось поймать его, ощутить в моменте.

Абелла в это время отпирала дверь своей квартиры трясущейся рукой. А когда вошла, то, опершись спиной о дверь, сползла по ней на пол. Взгляд её устремился в коридор, за которым виднелась её нелюбимая комната.

– Мама дорогая, что же я сделала… что же еще сделаю? – прошептала она, как если бы в квартире было кому её услышать.

Зайдя в комнату, Абелла, не переодеваясь, рухнула на кровать, после чего еще несколько минут смотрела в темноту. Рукой она нащупала лежащую там же тряпичную куклу. Зажав её, Абелла села и стала смотреть на куклу, чье лицо слабо виднелось в свете из окна. У куклы были синие глазки-пуговки, а волосы ей заменяла оранжевая пряжа. Оставив куклу в одной руке, Абелла взяла брошь-пчелку другой. И затем ткнула брошью прямо в лицо кукле. И еще раз. И еще. Получай. Получай. Получай.

***

То, что случилось нечто нехорошее, Бен понял, отпирая дверь в свою квартиру. Он слышал, что в его квартире звенит телефон. Как только Бен вошел, тот тут же замолчал. Ему почему-то сразу стало понятно, что звонит она. Трясущимися пальцами он набрал её номер.

– Привет, это не ты звонила? Нет? Ох, прости за беспокойство, побоялся, что у тебя что-то произошло. Я хоть не разбудил, ты еще не спишь? Хорошо.

Нет, звонила не Абелла. Тогда кто? Бен еще немного походил вокруг телефона, и успокоился. Когда же он налил себе чай, зазвонили снова. Он встал над звонящим телефоном. “Если я возьму трубку, случится нечто страшное. Вернее, оно уже случилось, просто меня в это вовлекут”. Приставив трубку к уху, он несколько секунд послушал, после чего положил её, накинул пальто и выбежал из квартиры. На столе остывал чай.

Больница имени Ньюмана находилась на стыке Кольца Благополучия и остального Города. Это был комплекс, состоящий из нескольких соединенных зданий. Почему-то здание, которое должно вселять надежду, вечером больше походило на загробный мир. По сравнению с дневным временем, когда по коридорам разрастались очереди, а в воздухе гремели крики и плачь, сейчас царила почти абсолютная тишина. По протяжённым помещениям раздавались одинокие шаги.

Бен стоял перед дверью в палату и не хотел заходить внутрь. Он понимал, что там его не ждет ничего хорошего. Никто его там не обрадует, а после того, как он зайдет внутрь, жизнь опять потемнеет. Но что-то точило его. Его же слова. Он начал вылезать из смоляного болота. А значит, нужно шагать уверено, чтобы выползти окончательно.

В постели лежал бледный Бьёрн Кропп. Он надломано улыбнулся, когда увидел Бена.

– О, рад видеть. С тобой ведь все хорошо? – спросил больной.

– Не тебе задавать этот вопрос. Ты сам-то как, что случилось? – Бен еле выбрасывал слова изо рта.

– А, я на обходе был. И тут рядом бахнуло. Влетел мне кусок кирпича в грудь. Завод берет свое, не кажется? Ну, главное, живой. Тебе придется меня подменить немного, ты меня извини за это. Я дважды виноват получается.

– Дважды? Ты о чем, Бъёрн?

– Мне ведь это в отместку случилось, веришь? – посмеиваясь, сказал он, – когда ты нынче убежал после работы, мне показалось, что ты какую-нибудь хрень сделаешь. Убьешься или убьешь кого-нибудь. Вот. Наговорил на тебя, а получил сам.

Бен медленно подошел к кровати и взял дрожащую руку Бьёрна.

– Да что же вы все на себя наговариваете?! – не выдержал он, – ничего не сделали, а себя вините! В вас это откуда?

– Я думаю, иногда легче быть наказанным, чем случайной жертвой. К тому же, – он еще раз засмеялся, – жена еще долго бранить будет, мол, сам виноват. Так что, можешь считать, что я так готовлюсь.

“А ведь Абелла, наверное, также о себе думает. За случайными невзгодами она решила найти себе кару, найти свою вину. При первой же встрече должен рассказать ей об этом”.

– Бен, я тут вспомнил, как мы с тобой как-то заходили в цветочный. Помнишь ту милую девчушку. Подумай все же о том, чтобы приударить за ней.

– Бьёрн, ты как так угадал, я ведь о ней только что подумал. Черт, ты всегда так. Её зовут Абелла. Недавно мы впервые поцеловались.

– О как! Значит, не пропадешь. А то, как ты ту квартиру купил, так словно гроб себе обустроил. Поздравляю тебя, Бен. Так держать, – последние фразы Кропп произнес уже совсем ослабевшим голосом. Бен лишь тогда отпустил его руку.

– Тебе надо отдыхать. Поправляйся скорей. Я не смогу вечно подменять тебя на заводе.

Бен попрощался с ним и вышел из палаты. Его не покидало чувство, что слова про гроб Кропп для себя припас. Что это за внезапные наставления, уж не прощаться ли он вздумал? Уходя, Бен понимал, что его ждет тяжелое время. Лишь бы до весны добраться.

Опасения Бена насчет жизни Бьёрна не подтвердились: он выжил, но лечение его затянулось. А вот график работы Бена окончательно испустил дух. Возможности видеться с Абеллой не осталось никакой. Лишь изредка они созванивались. Каждый раз, приходя домой, он ждал звонка или топтался у телефона прежде, чем самому позвонить. Какое-то время они болтали по часу-два. Но уже через неделю звонки стали короче. Дни были серые, и лишь телефонный звонок пробуждал его, заставлял повеселиться. Но как только он вешал трубку, тоска возвращалась вновь. Бен чувствовал, что снова погружается в вязкое болото.

Его запах уже стоял у него в носу. Смоляной запах очень вязкий. Ты скорее хочешь от него избавиться: или выбить из носа, или уже проглотить, наконец. А он застревает в носу и не дает покоя. Миллионы лет назад растения гибли, сбивались в толщах земли и, под давлением вышележащих слоев, превращались. Бен чувствовал себя древним папоротником, что спит миллионы лет. И запах, он ощущал, казалось бы, от себя. Так, должно быть, пахнет Чистилище.

Однажды ночью он закричал. Бен лежал в темноте в позе эмбриона, сжав в руках одеяло. Его взгляд был направлен в темноту комнаты. Только пробудившись ото сна, он пытался выхватить его уходящие кусочки, запомнить то, что ему приснилось.

Он полз по длинному закрученному коридору. Впереди виднелась Абелла. Она лежала, прижавшись к стене в узкой комнате на самом конце коридора. Красные волосы её были растрепаны, в них были натыканы цветы. Одета она была в белую рубашку с красными пятнами, черные брюки, рванные в коленях. Ноги были босые. На стене сзади неё гвоздями были прибиты руки манекенов в числе пары десятков. Они образовывали подобие крыльев для Абеллы. Некоторые из пластиковых рук были обмотаны волосами. Бен подполз к ней. Он не чувствовал ног, вероятно их у него и не было. Вот он подползает все ближе. Дыхание перехватило: он увидел её глаза, что болезненно метались по комнате. На её зрачки налипла золотая крошка, что никак не хотела отставать. Глаза выражали непонимающий страх. Она ничего не видела, свет не пробивался через золотые зрачки. Драгоценный металл нес лишь тревогу и дискомфорт. Абелла нащупала холодной рукой его ладонь. Бен начал поглаживать её, а потом заключил девушку в объятья и начал жадно целовать в глаза, в попытке и дать любовь, и снять пленку золота. Из рыжих волос слышалось пчелиное жужжание. В воздухе пахло пылью.

Этого нет. И сон с этой мыслью растворился. Он пытался удержать его, но сон испарялся с губ. И тогда он закричал в темноту. Четыре стены обступили его. Теплота поцелуев сменилась духотой непроветренного помещения. И хотя ему было жалко отпускать любимую из рук, сердце его билось сильнее от страха, а не от страсти. Как ужасны были зрачки с налипшим золотом!

“До чего я дожил. Может, мне было бы лучше продолжить свой каменноугольный сон? Лучше, чем сны о золотых зрачках, после которых я точно не усну?”

Он встал и включил свет. Комната представилась еще меньше, чем была. Подойдя к окну, Бен всмотрелся в свое отражение в стекле. Ему вспомнились эксперименты над собаками в начале века. Вот и он стал собакой. Ждет каждый день звонка и на слюну исходит, как он раздастся. Он сделал Абеллу своим наркотиком. А ведь говорил, что не по этой причине она – мак. Может он и не любит её вовсе, а лишь находится во власти выработанного рефлекса?

Взгляд упал на тумбочку, на которой лежали кисти с красками. Бен жадно схватил их.

– До рощи ждать долго, но я могу воссоздать её.

Он ясно видел у себя перед глазами образ родного места. Вот тут течет речка, вот тут ива, здесь дерево перебрасывает ветвь на другой берег, а там тропинка. Они в детстве часто перелезали с одной стороны на другую. Разводили тут костры. Кто-то приносил гитару. А Город был так далеко, что казалось, они нашли тропу в иной мир. А после, они выходили из рощи и на поле играли в догонялки.

– Скучает ли она по мне? – спросил у себя Бен, не зная, об Абелле он сейчас спрашивает или о роще.

День ото дня он все рисовал. Когда была исписана стена, он перешел к другой. А затем и к третьей. Если тогда Абелла с ужасом смотрела на рисунок на батарее, то как бы она глядела на него сейчас? Может позвонить ей завтра?

– Да, привет.

– Как ты?

– Нормально.

– Как настроение?

– Тоже нормально.

– Не забыла про наш уговор про рощу? Ждешь поездки?

– Наверное.

– Ну, тогда до встречи.

– Пока.

Как-то раз он шел по улице в светлый выходной день. Вдруг взгляд его зацепился за желтые пятнышки на обочине. Повернувшись, он увидел маленькие цветки мать-и-мачехи. Весна пришла, а это её вестники. Теперь уже точно пришла. Ждать осталось недолго.

Тут на один из цветков село насекомое. Пчела? Неужели так рано проснулась? Бен подошел поближе, но в один момент увидел, что это была оса. Он отшатнулся. Это ведь ничего не значит. Почему же тогда все внутри трясется? Тошнота и тревога.

Ночью того же дня ему приснился новый сон. Он шел по туманному полю, на окраине которого и располагалась роща. Было раннее утро, занималась заря. Ноги были сырые от росы. Бен шел к небольшому проржавевшему мостку через речку. Он слегка наклонился в бок еще тогда, а сейчас, наверное, вовсе перевернулся или сгинул. По мосту ползла гигантская пчела. Нет, это не живое насекомое. Лишь большая керамическая брошь. Она и не ползла, а словно плыла по пространству. Он не видел привычных глаз, огненных волос, но знал, что это была она. Бен уже не помнил лица Абеллы, все, что у него осталось, это облик броши. Это конец, и случился он уже давно. От голубиного взгляда, золотой крошки на зрачках до ожившей броши.

Пробудившись, Бен тут же нащупал рукой кисть. Жизнь его превратилась в конус. В основании были все мечты и воспоминания, все бесконечное черное каменноугольное болото. В вершине же была роща. А он сошел на образующую и побежал в точку. Все четыре стены его были расписаны. Пощады не было даже окну. Все превратилось в картину. Маленький мир. Четырнадцать квадратных метров. Это ли не вершина конуса, точка, ноль? Человек волен округлять так грубо, насколько хватает мужества.

Когда они с Абеллой наконец посетят рощу, то вершина конуса превратится в бесконечность. Под сенью ивы он сделает ей предложение. Он вырастет в должности и сможет позволить себе переехать. И с собой он сможет взять Абеллу. У них будет много комнатных растений. Лишь бы доползти до рощи. Лишь бы девочка с брошью-пчелкой не передумала.

***

Назначенный день настал. Погода была немного пасмурная, но не отменять ведь из-за неё долгожданную поездку. Они выехали из города на автобусе, вышли на одинокой остановке посреди поля. Они сошли с дороги и пошли по невысокой траве. Бен шагал с легкой улыбкой, оглядываясь по сторонам и рассматривая родные места. Каждое дерево ему было знакомо. Однако и с некоторой тоской он рассматривал пейзаж. Вдалеке за деревьями поднимались городские дома. Город рос и подползал все ближе. Сколько пройдет лет прежде, чем тут будут бродить прохожие, повсюду будут окурки и разбитые бутылки?

– Как же он близко…

– Кто? – спросила Абелла, вырванная из задумчивости.

– Город. Какой серый…

– Да. Ну и день такой же. Природа пока тоже, – она опять задумалась, – Послушай, Бен. Ты мне однажды сказал по телефону, что я зря виню себя, что мне, возможно, больше нравится видеть себя наказанной, чем случайной жертвой. Отсюда я наговариваю на себя. Так вот, ты ошибался.

– Ты это к чему?

– К тому, что не зря. Я ничего не сделала, чтобы прервать твои чувства, когда узнала о них. И когда уже устала от бесконечных бестолковых созвонов, не прекратила это. Знаешь почему? Я хочу испить эту чашу до конца. И страдалицей быть хочу до конца. А ведь страдания сильнее наркотиков. Вот такую ты гадину нашел среди цветов. Не пчелка, но оса.

Бен с ужасом посмотрел на неё. Как эта мысль родилась у неё в голове, если не была взята из его?

– Но я хочу увидеть, что ты мне обещал. Ты так одержим этой рощей. Быть может, если я увижу мир вне Города и услышу тишину, то выброшу все барахло из своей головы?

– Пойдем скорее, дорогая. Не хочу, чтобы ты и дальше это испытывала. Вот-вот пришли, сейчас все увидишь…

Они спустились в рощу и остолбенели. Это не была вершина конуса, о которой думал Бен. Это был ноль. От речки остался один лишь мутный ручеек, где на коряге покачивалась шина. Другая шина валялась рядом с обломанной ветвью. По грязи были разбросаны осколки стекла, в одном месте насыпана кучка угля. Кора на иве была срезана, а на ране ножом кто-то нацарапал детородный орган. Воняло тиной.

“Но ведь я столько раз видел этот день во снах. Мы убегаем из серого Города в природный рай. И тут мы останемся втроем: я, Абелла и наша любовь. Эта кучка углей в насмешку надо мной лежит что ли?”

Мертвенным взглядом он обвел любимое место детства, а потом обернулся к Абелле. Она застыла. Красивая бледность её лица в этот момент казалась болезненной. Глаза выражали смесь ужаса и презрения. Рот её слегка приоткрылся.

Абелла сделала неаккуратный шаг назад и тут же поскользнулась. Бен бросился к ней, но сам проскользил по грязи и упал на колено. Ноги, руки и платье Абеллы был измазаны в грязи. Бен встал и хотел уже было помочь ей встать, но Абелла ударила по его руке, не позволив прикоснуться. В его глазах стояли слезы. Это был не робкий и пугливый голубиный взгляд. Этот полнился обидой и ненавистью. Она поднялась и пошла в сторону от Бена.

– Постой, Абелла, не уходи, пожалуйста!

Она повернула в голову, и взгляд её снова бросил Бена в грязь. Затем она сорвала с себя брошь и кинула в сторону Бена. Та приземлилась в кучке углей.

– Прости, пожалуйста, – только и смог выдавить Бен.

Но было поздно. Абелла уже скрылась за деревьями и шла где-то по полю прочь. “Дура, – ругалась она, – гадина”. Бен Шварц же молча подошел к куче углей, взял брошь в руку и бросил пчелку в мутную воду.

– Как жаль, – сказал он, – тут слишком мелко, чтобы хотя бы утопиться.

Ему бы прорасти в грязь ногами, да стать цветком у этого противного ручья. Цветок не видит грязь и серую пошлость. У цветка нет сердца, что могло бы болеть. Он мог бы быть цветком в её букете. И дарить красоту, пока не увянет.

Когда-то они били траву палками, думая, что это враг. И трава была врагом. Небо было высоко, а трубы и дома были полностью закрыты горизонтом. Это была сказка, которую уже не прочитать.

Забавно, но тогда было не страшно запачкаться, упав в грязь. Ведь это просто грязь. Это не мазут. А сейчас они все в мазуте, а грязи боятся.

Солнце уже было высоко над головой, когда он очнулся от задумчивости. Вместе с этим пришла тоска. Она была дырой, вокруг которой скручивались сердце и желудок. Бен оглядел последний раз рощицу и пошел прочь. Что-то нужно вырезать из своего сердца навсегда. Впереди простиралось такое родное и такое противное поле. Он вдохнул полной грудью сырой воздух. И тут кто-то сзади крикнул:

– Сейчас догоню!

Детский голос…

Он пришел? Бен пытался аккуратно заглянуть, за спину, но увидел лишь детский силуэт, бегущий за ним. Внутри похолодело, и Бен сорвался с места, побежав по полю. Надо убежать, не дать ему догнать. За спиной слышался шорох травы, по которой топали маленькие ножки. А Бен бежал все быстрее, холодный воздух рвал горло. В боку закололо.

– Пожалуйста, не беги, – кричал он, – тебе нельзя меня догнать. Иначе ты станешь мной!

Он запнулся о камень и упал на обочину. Ребенка не было. Не было уже давно. Только грязь на одежде и придорожная пыль на лице.

***

– Здравствуйте, герр Ньюман. Давайте я покажу вам квартиру. Тут немного тесновато, зато весьма уютно. Здесь у нас санузел, а тут кухня. Вы любите готовить?

– Если честно, не особо, так что мне места хватит.

– Замечательно, теперь давайте пройдем в саму комнату. Прошу.

– Что… что это? Откуда здесь такой пейзаж?

– Если честно, я сам не уверен. Вы должны меня простить, работаю тут недавно. Кажется, рисунок остался от одного из прошлых владельцев квартиры.

– Как красиво!

– Абсолютно согласен.

– Но почему квартира тогда стоит так дешево, если здесь вместо обоев произведение искусства?

– Эм… ну… Ну, мы же за площадь и расположение в Городе в первую очередь цену просим. Тут окраины… да и площадь небольшая. Ну… как-то так.

Оставшись один в своей новой квартире, Конрад Ньюман закурил сигарету. Сначала он просто стоял у окна, вглядываясь в темноту, затем все же перевел взгляд на рисунок. Походив взад-вперед по комнате, он все же смог понять, почему квартира стоила так дешево. Затем он взял свежую газету и вырезал статью, которая ему понравилась. Взяв эту вырезку, Конрад приклеил к стене, закрыв часть пейзажа.

– Через пару месяцев я сокрою тебя окончательно, – задумчиво проговорил он и потушил сигарету.

***

Бен вернулся в гроб к вечеру. Он еле влачил свои уставшие ноги. Не став дожидаться автобуса, он пошел пешком обратно в Город. Ступни его были в мозолях, пятка треснула. Но Бену не было до этого дела.

Как это все получилось глупо, неловко, нелепо. Но ведь и по-другому быть не могло у нелепого человека. Он больше никогда не обрадуется звонку телефона, ибо из трубки не будет слышно её голоса. Завтра он пойдет на работу, на работе он будет делать свою работу. И сделает её хорошо. А потом придет туда послезавтра. Тоска стихнет. Но никто не застрелится, не повесится. Даже Ива у мутного ручья не прольет слезы. А потом они с Кроппом снова после работы пойдут гулять. По пути они зайду в пивнушку, аптеку, ресторан, да хоть в другой цветочный магазин. Цены будут расти, а где-то в мире опять начнется война. Люди пойдут убивать друг друга за то, что когда-то убивали друг друга. А он будет ходить на работу, получать зарплату. Может он будет жить в квартире побольше, есть вкуснее. Человек, скучный для самого себя, никогда не сделает свою жизнь интереснее. Такому человеку нужно бежать. Но к вершине конуса он никогда не приблизится, он лишь будет падать к основанию, превращаясь в уголь.

Электрический импульс: кто-то коснулся его локтя.

– Теперь тебе водить!

Мимо него пробежал мальчик. Он не врезался в стену, а всего лишь скрылся в траве. Он где-то сейчас бежит по полю, его лицо омывает теплый ветер. Мальчик не знает, что находится за следующим холмом, но бежит на него, чтобы посмотреть.

– Подожди меня! – закричал Бен Шварц и побежал следом.

Он врезался в стену, ударился головой и упал на пол. Это же всего лишь его рисунок перед ним. Нет! Бен поднялся и снова с разбегу врезался в стену. И еще. И еще. На плечах наливались синяки. Стена не давалась, не впускала его в рощу. Тогда он побежал и ударился об стену напротив. Результат тот же. Так бился он об одну, об вторую, об третью стену, пытаясь ворваться в волшебный мир. Кажется, он вывихнул плечо. Голова трещала, а все тело ныло. Удар. Еще один. Не дается.

Тогда тяжело дышавший Бен снова оглядел комнату. Тут он увидел, что он бился об три стены. А одна еще осталась нетронутой. Бен еще сможет догнать убежавшего мальчика. Тогда он подошел к краю комнаты и, разбежавшись, врезался в четвертую стену… И та впустила его со звоном разбитого стекла!

Бессонные ночи

Вторая редакция

1. Вдоль трамвайных рельсов

Вот так, замерзну насмерть. Не успел, не добежал. Буквально пару секунд не хватило. А вокруг дома, там тепло, но мне нельзя, спешу. Ветер отгибает проржавевшие листы остановки, а затем врезается в плоть, заставляя внутренности дрожать. Не так я бы хотел умереть. В такой смерти нет ничего интересного. Но я стою и замерзаю на тёмной остановке.

Ниже по течению Города искусственными огнями сияет гигант – Иггдрасиль, наш венец, наша гордость. Древо мира, воплощённое в небоскребе. В зеленом свете дирижабли, вокруг него, предстают широкой кроной. Небо в центре города светится зеленым светом. Если бы я сказал человеку прошлого, что в будущем небо будет светиться по ночам, да еще и зеленым, то мен кружащие бы приняли за сумасшедшего. Тем не менее, сейчас окрашенное ночное небо стало обыденностью. Свет придает Иггдрасилю некую необъятность.

А тут, маленький, тонкий стебель, который от холода хочет кусаться. И умудрился же я на пару секунд опоздать на прошлый трамвай! Справа от меня стоит женщина на полторы головы выше меня в длинной пушистой шубе. Хочется с головой зарыться в неё и просто посидеть там, в тепле. Гоню от себя эту мысль. Из тьмы, в которую уходили рельсы, засверкали хищные кошачьи глаза нового трамвая. Людей внутри мало, большая часть уехала на прошлом. Хоть что-то радует: в ушедшем трамвае пришлось бы ужаться до такой степени, что под давлением тело превратилось в уголь, а он в свою очередь – в алмаз. Грохоча, трамвай двинулся в путь.

Станция, остановка, станция. Между двумя станциями трамвай замирает. Стояние затягивается. Вижу, машинистка вышла куда-то наружу. Подхожу к ней:

– Почему мы остановились, что случилось?

– Впереди авария, – ответила машинистка, – там полиция, зафиксируют все и уедут. Подождите.

– А долго?

– Кто знает? Иногда минут две, иногда на полчаса затягивается. Скажите спасибо, что не на мосту.

Затем она предлагает мне выйти и пойти дальше пешком, если я спешу. Времени ждать у меня действительно нет, делать нечего, пойду пешком. Выпрыгиваю в сугроб и дохожу до тротуара. Снег попадает ко мне в сапоги, и к ступням спускаются тонкие струйки талой воды. На ногах образуется обруч холода, который со временем начинает ощущаться как раскаленные кандалы. Скоро я оказываюсь прямо у места аварии.

От вида его меня бросает в холодный пот. В трамвай с горки на полной скорости врезался грузовик, он превратил заполненный до отказа людьми трамвай в консервную банку с мясом, сам же он влетел в здание, где разрушил магазин и застрял внутри. Внутри что-то обрывается. А ведь я мог ехать на этом трамвае. Буквально пять секунд отделило меня от того, чтобы превратиться в фарш. Десятки людей, у которых были свои жизни, свои дела стали одной ужасающей кровавой массой. Сам трамвай неестественный образом перекосило, он стал напоминать странного хтонического монстра.

Так странно. Когда читаешь книгу или смотришь фильм, где смерти и убийства – это регулярные события, задаешься вопросом, а что ты будешь чувствовать, когда увидишь смерть вживую, как бы парадоксально это не звучало? Я думал, меня будет тошнить или я буду бояться. Но ничего из этого не просыпается в душе моей. Помню, в детстве я один раз шел в больницу с утра пораньше. Вижу, в траве у дороги что-то валяется. Это было тело мужчины: голова его была неестественно повернута, а на затылке виднелся кровавый пролом. Это была моя первая и единственная до сегодняшнего дня встреча со смертью. Все умирали где-то за стенами, где-то в больницах, где-то в окопах. Без прощания, без осознания.

Тогда, в детстве, я смотрел на мертвого мужчину, ничего не чувствуя. Передо мной лежал уже не человек: лишь груда мяса, натянутая на скелет. То, что когда-то жило, чувствовало, мыслило исчезло в неизвестном направлении.

То же происходило и сейчас, но с единственным отличием, осознанием, что я сам ныне мог быть частью безликого фарша. Мысль это не дает мне покоя на протяжении остального пути. Что прямо сейчас отличает меня от бездушного трупа? То, что мыслю? Машине с отказавшими тормозами было бы все равно. Мне кажется, для природы мы все одинаковы, что живые, что мертвые. В один момент привычная дискретность бытия пропадает из моего разума, я чувствую, что являюсь частью разбитого трамвая и людей в нем.

Сегодня в театральном кружке, расположенном в одном из бывших складов крепости Нордштадт, ныне института, читаем крайне утомительную пьесу. Автор решил не заморачиваться и не создавать красивых предложений. Он просто создал длинные монологи, состоящие из не отличающихся друг от друга фраз. У десятка персонажей речь была совершенно одинакова. Пьеса таким образом превратилась в ужасающую по своей скукоте мантру:

– Вы должны понимать эту конструкцию. Конструкция эта необычная. Когда я впервые осознал эту конструкцию, я сначала даже не поверил, что такая КОНСТРУКЦИЯ возможно, – во мне было два желания в момент чтения: рыдать и смеяться, – всё я не могу. Автора заклинило что ли? Он не мог хоть одного синонима, черт его побери, подобрать?

– Ты не понимаешь, – говорит сидящая рядом со мной девушка, – так автор передает уникальный стиль речи и характер героев.

Я не понимаю, она шутит, или говорит об этом в серьез. Вижу, что некоторые согласны со мной, а некоторые с ней. Вот она – малая гражданская война из-за ерунды.

– Ты шутишь? Тут все так говорят! Вот слушай: я не хочу, чтобы дети умирали с голоду, я не хочу, чтобы права человека ущемлялись, я не хочу, чтобы мой завтрак был холодным (как это связано?), я не хочу, чтобы мои дети чувствовали себя некомфортно на родине, я не хочу, чтобы…

Нарочно читаю этот монолог на пол тысячи слов полностью. Под конец я начинаю читать каждую фразу с разной интонацией. Меня останавливают:

– Давай просто продолжим дальше, – предлагает наш преподаватель. Я уступаю, но оставшуюся часть занятия мне предстоит просто выживать, слушая и читая эту тягомотину.

После занятия ко мне подходит девушка, которая спорила со мной до этого:

– Вот теперь-то ты понял? Каждый из героев твердит безостановочно о своем. Да, все они обсуждают одну важную проблему, но одеяло перетягивают на себя.

– Зачем для этого многоэтажные монологи? В историю входят авторы, что одним предложением, одной фразой способны разжечь сердца. А в воде этой пьесы можно утонуть.

– Тогда каждое произведение превратится в эпитафию. Как будто у автора есть всего пара секунд, чтобы сказать что-то умное, пока он не испустит дух. В любом случае, тебе нужно уметь втягиваться в любую роль, в любую пьесу, пускай она тебе не нравиться, – в последних словах слышаться мне нотки упрека.

– Ты сомневаешься в моих способностях?

– Я этого не говорила, не ищи упрека там, где его нет. Просто ты как мертвый сидел сегодня.

– Я был близок. В любом случае, если понадобится, я сыграю даже пророка выдуманной бредовой религии. Даже найду последователей.

– Было бы интересно посмотреть. Если хочешь, можем заключить пари, но да ладно, мне пора. Бывай!

– Увидимся, – бормочу в ответ.

Жалею, что пошел сегодня в кружок. Жалею, что съязвил. Жалею, что увидел упрек там, где его нет. Прохожу мимо зеркала, смотрюсь в него и думаю, когда я стал таким ублюдком? В последнее время на каждое замечание реагирую болезненно. Чувствую себя до невозможности нервным, надо сбить стресс, развеяться что ли. А не сходить ли мне в бар? Выхожу на улицу и обнаруживаю, что ночь опустилась на город окончательно, а значит, он сейчас вспыхнет. Буквально через минуту, как по команде, улицы одна за другой загораются неоновыми огнями. Весь центр города заливает приятным оранжевым светом. Дальше так называемого Кольца благополучия свет слабее и прерывистее. Он буквально образует лабиринты темноты во дворах. Еще через несколько улиц стоит стена мрака: деревни, где освещения не было и в помине. Там до сих пор вечная ночь, иногда я даже завидую той темноте. Здесь же небо пылает.

Неспешно иду по улице, глазами выискивая бар, в котором я еще не был. Тошно от привычных мест, видеть их не могу. Впереди меня идет мужчина в длинном черном пальто, голова его слегка наклонена вниз. Когда я прохожу мимо него, по моем позвоночнику пробегает странное чувство, оно слабым потоком поднимается к голове и буквально говорит мне: “ты знаешь человека сзади”. Слегка вздрагиваю то ли от этого ощущения, то ли от резкого порыва ветра. Оборачиваюсь. Мы с мужчиной пересекаемся взглядами, я узнаю его.

– Герр Бауэр, здравствуйте! Сто лет вас не видел, – говорю я своему бывшему учителю, которого я и правда не видал так много времени. Чувствую радость от встречи, мне сейчас действительно надо поговорить с понимающим человеком. Столько всего надо ему рассказать.

– Приветствую, Шольц, рад тебя видеть. Как ты?

– Знаете, меня только что чуть не сбил грузовик, трамвай передо мной попал в аварию, выживших нет.

– Что же, тебе повезло, что не попал в него, я рад за тебя. Слышал про Иммермана? Он отправился в горы с геологической экспедицией. Я счастлив, что мой ученик стал заниматься научной деятельностью. Всегда им гордился. Только подумай, человек всегда был верен своему пути и всегда тянулся к знаниям.

Я хотел выговориться, а мне опять начинают рассказывать про моих успешных ровесников. Так каждый раз, столько всего хочешь сказать человеку, а он начинает тебе рассказывать совершенно про других людей, пускай даже твоих друзей. Неужто средние ученики для них вообще не существуют? Всегда так было. Раньше Бауэр только и болтал что о Шнайдере и Раэ, его “самых лучших учениках”, великих умах, которым суждено изменить мир. И что мы имеем в итоге: Лилиан Раэ мертва, а Ганс спился. Мне хочется в душе позлорадствовать, но как только мысль об этом мелькает у меня в голове, все нутро мое сворачивается, и привычная печаль заполняет его. Даже вспоминать не хочу, это было так давно.

– Мне налево, – вдруг говорит Бауэр, – мой дом буквально в двух шагах.

– Тогда до свидания, – говорю ему я и в задумчивости иду дальше.

Неожиданно сильный порыв ветра толкает меня вправо на перекрестке. Он буквально разворачивает меня. Кто я такой, чтобы противится ветру? Пойду направо, вдруг что-то интересное увижу. На небольшом возвышении прямо перед входом в портовый район разместилось старое здание, похожее на монстра из дерева и затонированного стекла. Изнутри доносится монотонная музыка, что со временем превращается в белый шум в моей голове.

Зайти туда? Почему нет. Как только я открываю дверь, в нос мне врезается запах пота и духов. Освещения в баре почти нет, а все стены обклеены черными обоями. Мебель обшита черным бархатом. Кажется, люди здесь любят черный цвет. Обычно его ассоциируют с чем-то мрачным или зловещим, но здесь он неожиданно приобрел для меня странный смысл: во мне родилась ассоциация с покоем или забвением. Захожу и вещаю пальто на крючок.

Кажется, это было как раз тем, что нужно. Заказываю виски и жду. Через минуту передо мной появляется стакан, большую часть объема которого заполняет кубическая ледышка. Само виски где-то на дне, постепенно растворяет в себе лед. Делаю глоток. Ну и дрянь. Как люди пьют такое? Совсем отвык от алкоголя, закашлялся. Бью себя в грудь кулаком. Надо выйти и отдышаться, срочно.

На улице меня пронзает порыв ветра. Понимаю, что забыл пальто внутри. Но мне даже нравится это сейчас. Пару часов назад я был готов отправится в ад, лишь бы было потеплее, а сейчас наслаждаюсь холодом. Мозг мой пребывает в прострации. На душе все еще погано, но на мгновение мне становится все равно, словно ветер забрал часть разума. Поворачиваю взгляд и вижу следующую картину: какой-то громила с ножом прижал к стене мужчину с длинными черными волосами, забранными в хвост. Оба одеты в кожаные куртки, только у того, кто прижат к стене она длинной до колена, а у нападающего – до пояса. То, что я вижу, вводит меня в ступор, я замираю, не зная, что делать. До моих ушей доносится их спор:

– Ты за слова ответишь, предатель, – кричит громила. Кажется второй совершенно не боится.

– Только ножом и умеешь орудовать. Вот так всегда, начинаешь вполне обычный спор, а заканчивается все поножовщиной. Не умеют люди воспринимать критику.

– Сейчас языка лишишься. Ну, я дам тебе шанс спастись. На колени!

В друг, где-то на другой стороне моего черепа появляется желание, чтобы он меня прирезал, плоть захотела почувствовать в себе металл, почувствовать, как через дыру в теле уходит уныние. Усталость и не к таким мыслям приходит. Делаю шаг вперед, другой, третий. Вот я впритык к ним, но они меня не видят. Кажется, между спорящими такое напряжение, что вот-вот заряд пробьет молнией, и оба мужчины вспыхнут. Два фонарика во тьме. На секунду я перестаю себя контролировать.

– Пшел вон от него, – вырывается из моего рта не мой голос, такой спокойный. Спокойствие в голосе, вот, что может выбесить психов.

“Я не хочу умирать, не хочу ни за кого вступаться. Нет, зачем мне это делать” – думаю я про себя, но тут другая мысль перекрывает все мои панические размышления – “Ты должен был быть в том трамвае”.

– Еще один нацик, – оборачивается ко мне мужлан с ножом. Погодите, что, “нацик”? Я заступился за нациста?

– Я не нацист, – почему я оправдываюсь? Нахера?

– Так и я тоже, – вступается мужчина, до этого прижатый к стене.

Кажется, я перевел внимание психопата на себя. Он двигается в мою сторону, держа нож наготове. Вдруг моя рука выхватывает перчатку из кармана и бьёт по ножу, который вылетает от удара и падает где-то в сугробе. Вижу испуганное лицо нападающего и удивленное лицо другого мужчины. Да я и сам удивлен не меньше их. Кажется, мне повезло, и на моей стороне сейчас эффект неожиданности. Идем ва-банк, становимся психопатами!

– Ты вызываешь меня на дуэль?! – кричу я, – давай, нападай, посмотрим, на что ты способен!

– Да идите к черту! – он быстрыми движениями скрывается за углом дома. Кажется, он решил сбежать.

Подхожу к парню, на которого изначально было совершенно нападение.

– Ты как?

– Да ты псих, – говорит он с улыбкой, – мое уважение.

– Я сам не до конца осознал, что сделал, – говорю я и упираюсь спиной в стену, – словно выпал из реальности на секунду, будто больше не хотел жить. А потом рука сама дернулась и спасла меня. Не поверишь, сейчас такую эйфорию чувствую.

– Понимаю тебя прекрасно: жить осталось несколько секунд, а у тебя есть всего четыре слова перед вечностью. Если бы ты знал, что вот-вот умрешь, какие бы четыре слова ты сказал?

– Это какой-то мысленный эксперимент?

– Ни какой-то, а вполне конкретный, – улыбается он, – так какие?

– Не знаю, не нахожу таких слов. Мне бы хватило и трех, наверное, или даже двух.

– Нет, эксперимент состоит именно в том, чтобы слов было четыре.

– Пока не отвечу тебе, подумаю.

– Что же, ладно. В любом случае, спасибо за помощь. Спас, а сам не знаешь кого.

– Представься, буду знать.

– Конрад Ньюман. И знай, я не какой-нибудь там нацик. Просто, скажем так, лицо, не равнодушное к делам в родном государстве. Видишь, к чему приводит забота о родине?

– Извини, мне сейчас совершенно не до политики.

– Оно и понятно, тебя чуть не убили только что.

Когда Конрад произносит эти слова, меня пронзает поток холодного ветра. Растираю плечи руками.

– Ты бы хоть куртку надел, простудишься, – Ньюман говорит это в явно шутливой манере, пародируя родительские нотации.

– Переживу.

– Это ты сейчас такой смелый, бесстрашный “самоубийца”. А завтра у тебя будет болеть спина и горло, глаза будут слезиться, а нос потечет. Тебе оно надо?

– И то верно, рано умирать. Зайдем внутрь?

– Ты иди внутрь, а я пойду своей дорогой, – отвечает он, – мне надо спешить. Предлагаю встретиться здесь позже и отметить знакомство и спасение.

– Давай через недельку, у меня как раз время будет.

– Сойдет, – говорит он и быстрым шагом уходит. На секунду мне кажется, что я его уже где-то видел, но я не могу понять, где.

Оставшуюся ночь, вплоть до трех часов, когда бар закрывается, пью разные коктейли. Все никак не могу опьянеть. А может быть некоторые люди просто одинаковые в обоих ипостасях и даже не чувствуют, что пьяны? В один момент со мной чуть не происходит очередное приключение.

Играет музыка, люди танцуют. Смотрю на них и грущу: может тоже потанцевать? “Один? Ты дурак что ли?” – спрашиваю я у себя. Слева от меня сидит премилая девчушка, которая выглядит довольно веселой. Но не танцует. Может пригласить её на танец? Почему нет, это будет неплохо, да и вряд ли она откажется. Какое-то время ломаюсь, но в итоге решаюсь. Однако перед тем, как произнести первое слово, во мне неожиданно все внутри обвалилось. Некая сторона меня будто бы возопила, что не надо этого делать. Словно я пожалею о том, что скажу, причем очень сильно. Нет, не могу, не буду.

Ровно в тот момент, когда я решил для себя, что все же не буду звать её на танец, она встает на костыли и уходит из бара. Я сижу ни жив, ни мертв. Если бы я действительно пригласил её, то умер бы на месте, осознав, что сделал. Внутри меня холодеет. Еще немного бы и всё…

Ночь на удивление теплая. На улице никого. Не спеша возвращаюсь к себе домой под самое утро, после чего падаю лицом в постель. Заинтриговал меня этот Конрад Ньюман. Кто он и что несет за собой? Мне было плохо. Последние месяцы мне было очень плохо и скучно, скучно жить, скучно идти дальше. Хотелось просто некого покоя и забвения. Но сейчас, что-то заинтересовало меня. Боюсь, как бы не разочароваться вновь. Мысли. Они текут через голову куда-то вниз, под землю, утягивая меня в темноту. Не могу думать. Спать.

2. Пророк

Всю остальную неделю я провел на измене. Ходил по улицам и озирался, вглядывался в лица прохожих. Такое бывает, когда знакомишься с интересным человеком: тут же начинаешь искать его в толпе людей, ожидая случайной встречи на улице. Так и случилось с Конрадом. Однако встретить мне его не удалось.

Сколько бы я ни напрягал зрение, сколько бы лиц ни осматривал, его не увидел. Мимо шли толпы, носились машины, создавая завесу выхлопных газов. Дни были серые. После случая с сумасшедшим, что чуть меня не зарезал, я начал опасаться. Сам не знаю чего. То ли того, что он меня подкараулит и зарежет, то ли того, что таких как он может быть много. Но были и другие варианты. Бояться мог я и сам себя.

В груди моей билось предвкушение заветных выходных, на которых я смог бы вернуться в бар. С чувством этим прошел я через всю неделю, не замечая ничего, пропуская информацию сквозь себя навылет. Но время пришло.

Воздух стал чуть теплее с прошлой пятницы. Ветер снова подгоняет меня к бару. Повинуясь ему, я словно плыву по течению невидимой реки, плыву, посылая взгляд в пустоту. На улице никого, лишь я. Быть может, вокруг меня сейчас идут люди, но я их не вижу и не слышу, что мне до них? Они, их мысли и устремления стали шепотом среди мертвых кварталов.

Небо разделено напополам. На востоке темно до невозможности, только блеклые звезды видны в небе. На западе облака стелются бордовым фронтом. В один момент мне кажется, что я пересекаю не пространство, а нечто большее, но уловить мысль или сформулировать её я не способен. Передать бы эту картину в фильме. А зачем? К чёрту, не выйдет нифига. Красивое небо. Любое небо красивое; зачем другим твой небосвод?

Передай свои чувства. Они тоже никому не интересны, ты придаешь им слишком много весу. Ведь вся эта история была бы отличным сюжетом для киноленты, не зря же учился? А если зря? На кого я учусь и зачем? Ведь ты мог окончить свою карьеру в трамвае. Было бы забавно. Нет. Вот, передо мной дверь бара, и я спасен от мыслей.

Сегодня здесь меньше народу, чем в прошлый раз, так даже лучше для меня, не люблю переполненных мест. Ассоциации с трамваями. Сажусь за стойку. Разглядываю полки, уставленные бутылками, содержащими всевозможные виды алкоголя. Не могу выбрать.

– Налить что-нибудь? – вдруг спрашивает бармен.

– Не знаю… что у вас есть? – рассеяно отвечаю я, а сам обвожу бар взглядом в поисках Конрад, – давайте начнем наше паломничество с чего-нибудь полегче.

– Паломничество? Ни слова больше. Посмотрим, правильно ли я понимаю ваше настроение.

– Делаете коктейли под настроение?

– Именно, – говорит бармен с улыбкой и начинает свое таинство.

Первый пошел. Второй. Я машина, работающая на алкоголе. Мое тело – реактор. Я паломник городской бездны. Конрад все не идет и не идет. Выхожу на улицу, там его нет: ни тени, ни звука, лишь яростные огни Иггдрасился вдалеке. Вечный памятник человечества. В небоскреб стреляли из артиллерии, люди умирали прямо в офисах здания от чумы спустя несколько десятков лет после первой войны. А после у стен этого здания были расстреляны люди, начавшие следующую войну. Но Иггдрасиль все стоит. Нет, никогда не падет Иггдрасиль. Лишь вокруг будет выситься и шириться гора трупов, покуда не перерастет его и не проглотит.

Возвращаюсь внутрь. В животе растет странное настроение. Словно ком чувств поднимается от желудка, хочет быть извергнут, обратиться в слова. Но некому слушать. А зачем исторгать слова, придавать им форму, когда некому услышать? Сказать бармену? Нет, еще за сумасшедшего примет, выставят. Да и неинтересно ему это будет. Да в принципе никому. Все сидят тут, улыбаются, болтают ни о чем. А глаза-то пустые, без эмоций. А там где-то небо делиться напополам, как разделилась эпоха. А там где-то невидимые трупы подминают под себя город.

Вдруг на соседний стул садится девушка. Видимо, я был слишком погружен в свои мысли, что не заметил, как она вошла. Её короткие светлые волосы растрепаны, одета она в черную рубашку и такие же черные брюки, одна рука перемотана бинтами. Я вижу, что глаза её заплаканы. На секунду наши взгляды пересекаются, и я поражаюсь тому, насколько глубоки её очи, насколько полны они печали. Если бы Бог увидел эти бы глаза… он бы повесился.

– Кто тебя обидел, душечка? – спрашивает у неё бармен, – Что приключилось в жизни твоей?

– Не жизнь это, а чан с дерьмом. Просто Ад, – коротко заявляет она.

Мне словно ударяет в живот кулаком. Чувство, что взращивалось во мне в последние минуты, что смешалось с актерским пари, заключенным на прошлой неделе, словно обрело тело, страшное, многорукое. Схватило меня за шею, за легкие, за сердце. Оно начинает водить меня, управлять словно марионеткой. Вот кто должен меня услышать. Она поймет меня, ведь в её глазах чернота ночи, ведь в её взгляде уже гора трупов. Иначе и быть не может.

– Не Ад – Инферно. Техно Инферно, – вдруг оборачиваюсь к ней я и начинаю разговор. Она поворачивается ко мне. Во взгляде её я не вижу отторжения, лишь заинтересованность без ожиданий. Я продолжаю, – Наша реальность есть Техно Инферно. Мы живем в безжалостном мире техники, денег и музыки. Однако, у нас есть шанс сонастроиться с высшим измерением, подняться над ЛЭП, над многоэтажками, над горами – этим миром, стать выше инферно. Через музыку и танцы, через образы и слова. Отойти от всего, что гнетет, сбросить это. Сплести тело и душу в одно кружево. Это искусство, в котором еще никто не достиг вершины, но это возможно, поверь мне. Ну, что хочешь узнать больше?

– В следующий раз, “пророк”, – говорит она со смешком, после чего залпом выпивает коктейль и встает, – сейчас я не в настроении, но и вряд ли буду.

– И не будешь, ведь ты сбросишь все это с себя и не освободишься, пока не начнешь сонастройку, – да что я такое несу? Идиот, безумец. Пора бежать. Нет, раз начал, продолжай, – как тебя зовут?

– Этель Мейер, – говорит она без энтузиазма и тут же уходит.

И вот я остался один. Снова. Сижу в баре, вокруг люди, рядом бармен, но я один. Такое чувство, что на меня только что светил прожектор, но я не смог сказать ни слова, просто что-то промямлил. Какой бред. Зачем я все это говорил? У девушки и так было все плохо, а тут ты со своим полурелигиозным музыкальным бредом. Молчание настолько неловкое, что хочется просто провалится в никуда. Нужно заполнить образовавшуюся внутри пустоту. Коктейль. Еще один. В один момент ко мне приходит осознание: ты просадил уже две тысячи кронмарок. Пора заканчивать.

Выхожу из бара, мне жарко, мне душно. Зачем ты тратишь деньги в пустую? Тебе нужно жить, а не страдать фигней. У тебя много работы. Да, у меня много работы, я должен доделать проект. Доделать и послать все к чертям. Боже. Я ведь даже сценарий не дописал.

Иду по пустым улочкам. Этель, Этель, Этель. Имя не вылезает из головы. Какая она была грустная и одинокая. Когда я вижу грустных и одиноких людей, мне и самому становится грустно и одиноко. Боже, я просто хочу её обнять, успокоить, погладить по голове. Зачем столько много страданий в её взгляде? Что она пережила, что с ней случилось? Мог бы я ей помочь? Вряд ли, я себе-то помочь не могу. Или не хочу.

Вдруг я останавливаюсь на месте. Впереди меня драка. Какие-то алкаши бьют друг друга, кричат и угрожают расправой. Улица узкая, а свернуть некуда. Развернутся назад? Не выход, я просто не хочу. Остается только набраться сил и идти вперед. Как только я подхожу к месту сражения, происходит нечто странное. Завидев меня, участники драки внезапно остановились и отошли в стороны, образуя проход. Когда я начинаю проходить по нему, они кланяются со словом “пардон”. Стараясь не пересекаться взглядами, иду вперед.

Странно, но я чувствую некий подъем, смешанный со смятением. Словно внутри меня нечто говорит: “Вот они, “Великий пророк”, твои первые послушники. Сегодня ты зародил нечто новое. На голове твоей невидимая корона, а если оглянешься, увидишь, что у тебя две тени”.

Но зачем мне оглядываться? Просто продолжаю путь. Завтра много дел, нужно продолжить работу над фильмом. Надо всего-то снять небольшую историю, но сколько же с этим возни. Уже почти месяц прошел, а я не могу продолжить работу, застрял на этапе сценария, зато набрал команду людей. Они еще не знают, с чем им работать, ждут. На секунду меня одолевает чувство стыда. Нет, надо начать работать. Я чувствую, что в моей работе наступает точка бифуркации, но до нее осталось еще сделать пару шагов. Однако, я начиняю в кои-то веки получать вдохновение. Мне казалось, что я уже не смогу продолжать творить. Сердце мое начинает биться чаще.

3. Танцы на битом стекле

Кабинет в Нордштадте. За окном вьюга, деревья содрогаются под натиском ветра. Сижу, ссутулившись, глаза мои отчаянно пытаются оставаться открытыми: я почти не спал. Домой вернулся поздно, часа в три ночи. Думал, засну мгновенно, но не смог. Я все прокручивал в голове ситуацию с Этель. Мне было стыдно за то, что я наговорил ей всякую чушь. Ведь я не такой, я не сумасшедший и не пророк. Мне хотелось только одного, чтобы я тогда промолчал в баре.

Параллельно с этим я вынашивал мысль, которую должен буду изложить прямо сейчас. Так и метался мой разум из стороны в сторону. Не мог понять, сплю я или брежу. Задумчивость моя вдруг проходит, и я вижу перед собой людей. Вдох. Сердце мое на секунду наполняется теплом от вида привычных, знакомых лиц. Но, как и ожидалось, через пару мгновений радостное чувство сменилось неизбежностью того, что мне надо заговорить, прервать приятную тишину. Прошло столько времени с тех пор, как я начал свой главный проект. Собрать людей оказалось на удивление легко.

В былые времена можно было представить готовую идею – всем наплевать. Тут же я просто изъявил желание создать нечто своё, а люди сами объявились. Видимо, чума нам всем мозги вправила. Но шли дни, недели, месяцы, а идея меня так и не озарила. До вчерашнего дня. Вернее, ночи. Выдох.

– Совместим техно и религию, – резко начинаю я, – молодой человек становится пророком новой религии, что посвящена технологиям, промышленности и торговле. Deus ex machina! Религия никуда не ушла от нашей жизни, но преобразилась. Триодные идолы, как души перекачивают энергию, направляют её, преображая. Наш пророк доходит до ручки в течение этой истории. Что думаете? Техноинферно: индустриальные некрополи и неоновые ангелы.

– Фред, скажи честно, ты это все только что выдумал? – спрашивает меня Ульрик Аттерсон, мой лучший друг, однокурсник и оператор будущего фильма, – Я даже подозреваю, что дело было так: ты вчера опять напился и сдуру это выдумал.

После этих слов он закинул ноги на стол, а руки убрал за голову. Буквально спустя одну секунду он, увидав грозный взгляд преподавателя, убирает ноги обратно под стол. Этот высокий парень с длинными кудрявыми волосами чёрного цвета, казалось бы, воплощает собой заносчивость. После того, как преподаватель успокоилась, он улыбнулся и достал из кармана черный очки, которые затем надел поверх своих обычных очков.

– Ты не далек от правды, – отвечаю я ему, – Однако, идея требует доработки. Которой я и буду заниматься в ближайшие дни, но начать мы можем уже сейчас.

– Фред, – Фрида Ларсен, мой преподаватель посмотрела на меня с жалостью и отчаянием в глазах, – у тебя был целый месяц. А сейчас у нас есть только неоформленная идея. Нам надо спешить. Сейчас нам уже нужен сценарий, а не мутные идеи.

– Ну не знаю, – вмешалась моя одногруппница, Клара Фейербах, – мне понравилось, только подумайте, сколько мы сможем идей осуществить в этом фильме. Что вы все прицепились?

Технобоги, благословите Клару, я был готов сейчас завыть от отчаяния, но хоть кто-то меня поддержал. Клара – красивая девушка, невысокого роста. В её почти кошачьих глазах почти всегда горят огоньки любопытства, что всегда мне в ней нравилось. Клара выступает актером в будущем фильме, а также дизайнером по костюмам. У неё есть некое природное чутьё на то, как должен выглядеть персонаж.

Эти двое: Клара и Ульрик, единственные с кем я более-менее общаюсь. Остальные в группе воспринимают меня скорее как деда, который решил вдруг покорить режиссуру. Даже наша речь немного розниться.

Тем временем Ульрик решил присоединиться к Кларе:

– Да я не цепляюсь, просто шучу. Нормальная идея, правда попахивает шизофренией. Но ты знаешь, за этим психом я пойду куда угодно, – говорит он, похлопывая меня по плечу.

– Я обещаю, сценарий будет готов в течение пары дней, – я поднимаю руки в знак примирения.

Далее пошли неинтересные вопросы про организацию. После окончания совещания мы с Ульриком пошли гулять по улицам.

– В общем, – говорю ему я, – я нашел просто прекрасный, потрясный бар. Мы обязаны туда сходить. Тебе понравится.

– В бар? Почему нет. Надо и отдыхать иногда.

– Да, да. Именно.

– Сегодня? – говорит он с воодушевлением.

– Да, давай, в часов семь я зайду за тобой, а там проведу до бара.

Мы пожали руки в честь договоренности. В то же время, я чувствую, что немного опасаюсь идти в туда снова. Меня до сих пор гложет чувство вины за высказанные глупости. Если Этель снова будет там, как посмотрю я в её глаза? Не хочу её снова видеть. А кому это ты сейчас врешь? Хочешь. Хочу. Больше жизни хочу. Пока жду вечера, начинаю писать сценарий. Идет вяло. Мне буквально приходится выжимать из себя каждое слово. Что я за режиссер-то такой, что не могу писать сценарий? Если это для меня пытка. То ли нас вскормили историями про авторов, летящих на крыльях вдохновения, то ли я в этой истории пингвин.

Работа идет, а вернее, ковыляет, но за ней я забываю о переживаниях. Весьма интересно: по сути, я буду писать сценарий в реальном времени, основываясь на собственных похождениях. Даже я не знаю, куда это меня заведет. Поразительно.

Наступает вечер, выбегаю из дома в предвкушении. Через пару улиц показывается дом Аттерсона, откуда я и достаю своего друга. В баре сегодня совсем немного людей, что, в принципе и хорошо. Пара троек человек по углам, да две странные дамочки у барной стойки. Почему странные? – длинные кожаные куртки, странные амулеты, похожие на какие-то непонятые схемы из проводов и электроники, прически словно взрыв. Мы с Ульриком пропускаем пару стакашков. Мой друг принимается танцевать. От него это можно ожидать и в трезвом состоянии. В это время дверь бара открывается. Я оборачиваюсь, после чего вскакиваю.

– Ты?!

На пороге стоит никто иной, как Конрад Ньюман собственной персоной. Я подбегаю к нему.

– Ну и где ты вчера был? – спрашиваю его я, пожимая руку, – я пришел, а тебя и не было весь вечер.

– Прости, – говорит он спокойным голосом, – скажем так, мне помещали непредвиденные обстоятельства. Но вот он я.

В это время к нам, пошатываясь, подходит Ульрик. Его разнесло куда быстрее, чем я предполагал.

– Кто тут у нас? – спросил он

Я представил их друг другу. Через минуту мы уже сидели за барной стойкой втроем. Мы с Конрадом решили рассказать Ульрику про то, как я чудесно спас Ньюмана от смерти.

– Я же говорил, что ты безумец, – начал Ульрик Аттерсон, – на тебя идут с ножом, а ты перчаткой отбиваешься.

Тут мой мозг зачем-то создал мерзкую шутку, которую мой пьяный рот решил изречь.

– Ну да, у Ганса в таком случае хотя бы пистолет был, – сказал я и тут же пожалел, – черт, простите. Зря я так. Мне как-то мерзко от того, что я сказал. Ребят. Предлагаю выпить за память Лилиан Рае!

Чокаюсь с Ульриком и Конрадом. Конрад спрашивает меня, про кого я говорю и просит меня рассказать ему эту историю. Но нет, не сейчас. Она слишком грустная и странная для такого вечера. Ульрик снова пускается в пляс, а Конрад уходит, куда-то, известно, куда.

Я остался сидеть за стойкой один, но тут ко мне обращается одна из тех двух девушек, что сидели здесь с самого начала. Вид её тут же вызывает неподдельный интерес. Одета она в гигантскую черную кофту, которая на много размеров превышает подходящий ей. Причёска у неё ассиметричная: шевелюра тёмных волос зачесана на левый бок, правый же выбрит. На нём банданой закреплено что-то на подобие маленького радиоприемника. Вверх над её головой поднимается антенна. Провод от портативного радио уходит куда-то под капюшон толстовки. Шнурки на капюшоне толстовки оканчиваются двумя керамическими черепами. На поясе у неё закреплен череп ворона.

– Парень, а ты что, знаешь Лилиан Рае и Ганса Шнайдера? – спрашивает она

– Ну да. Я так полагаю, ты тоже? – отвечаю вопросом на вопрос.

– Я знала их когда-то в другой эпохе. Бедные ребята. Это все проклятие. Пожиратель личности затронул её душу.

– Не понял. Ты про что вообще?

Девушка, представившаяся как Никс, была оккультистом. Вернее, электрооккультистом, специалистом по созданию амулетов от коротких замыканий и “искрящихся демонов”. Она рассказала мне о проклятии Пожирателя личности, которое, по её мнению, затронуло и Лилиан. Пожиратель личности властвует над всем Городом, постепенно пожирая наши черты характера, делая нас пустышками. Мне кажется, он коснулся и меня, забрав мою способность радоваться жизни. Шучу. Тут к нам подошла её подруга, девушка с рыжими, почти красными волосами. Она потянула Никс за рукав:

– Нам пора в “Дракона”, концерт скоро начнется – говорит она.

– Дракона? – осведомляюсь я.

– Ты не знаешь, что такое “Неоновый Дракон”? – Никс изумляется моей неосведомленности, – это лучший танцевальный клуб нашего города, там один из наших всем заправляет. Ты просто обязан сходить туда с нами.

– Пойдемте, я не против, – отвечаю я, загораясь энтузиазмом.

Мы уходим. На секунду я вспоминаю, что оставил своих друзей в баре, но потом в голову закрадывается мысль, что им там и без меня будет весело. В сущности, со мной им будет даже грустнее. Если сильно напьюсь, так потянет на грустное, начну ныть. Нет уж. Лучше попытаюсь повеселиться сам в клубе.

Подъезжаем к зданию, и я понимаю, что уже видел его раньше. Когда-то тут располагался небольшой ресторанчик. Пару раз я заходил сюда с друзьями… которых больше никогда не увижу. Внезапная волна грусти накатывает на меня. Бежать отсюда как можно быстрее. Нервно глотаю воздух. Наваждение проходит, но горький осадок остается. Я вспоминаю, как мы гуляли в здешних местах: Я, Ганс, Лилиан и… Нет. Всё. Хватит.

Что было, то прошло. У меня сейчас другая жизнь. Что-то осталось по ту сторону чумы. По эту сторону у меня есть ночи, алкоголь и танцы. Я собираюсь тусить, танцевать и развлекаться, и никакая чертова память не отберет у меня эту ночь. Память – злая старуха, что читает страшные сказки на ночь. Сегодня мне не до неё. Еще на подходе к дверям клуба я слышу странную, непривычную электронную музыку. Местами монотонную, местами просто разрывную. Музыка вызывает во мне подъем странной энергии. Кажется, вот мое техно-инферно. В бой. Раскрываю двери клуба, девушки за мной.

Внутри довольно много людей. Все они совершенно разного вида. Признаться, я ожидал увидеть здесь сборище панков, но нет, тут не только они. Помимо ребят в косухах, здесь можно увидеть и мужчин в пиджаках и рубашках, а также женщин в классических платьях и костюмах. Здесь присутствуют представители всех поколений (которым дозволено сюда входить). На небольшом возвышению вижу музыкантов, вооруженных синтезаторами, электрогитарами и инструментами, которые мне будет крайне тяжело описать (некие коробки с кучей лампочек и проводов, которые издают ритмичные синтетические звуки.

По началу мне не уютно в такой большой компании. Отгоняю от себя ощущение трамвайности. Танцую, но аккуратно. Со временем музыка все сильнее поглощает и завлекает меня. Пить не хочется, хотя алкоголь уже весь выветрился из меня. Мы танцуем еще некоторое время. Замечаю, что Никс хочет мне что-то сказать. Наклоняюсь к ней, она орет, но я не могу расслышать из-за громкости музыки. Отходим с ней подальше.

– Кера, моя подруга, говорит, что в соседнем здании как-то странно мелькают огни, надо проветь, мы пошли, – говорит она, – удачи повеселиться и спасибо, что составил компанию.

Тут она раскрывает руки. Пару секунд стою, не понимая, что все это значит. А, так она что, обняться хочет? Обнимаю её, после чего прощаюсь с ней и с Керой. Они уходят. Тут я понимаю, что первый раз с кем-то обнимался за последние пару месяцев. Либо времени нет, всё в спешке, либо нет людей, с кем можно было бы обняться.

Одновременно по мне, как по проводам, проходят два чувства: душевное тепло и холодная горечь. Возвращаюсь в танцевальный зал. Пробую танцевать, но в одиночку это как-то глупо. Странно. Я посреди огромной толпы, но сейчас чувствую себя одиноко. Кажется, мне тоже пора идти. Уже направляюсь к выходу, как вдруг начинает играть песня, которая мне невероятно нравится. Что же, можно остаться еще на пару песен.

Я танцую и подпеваю песне. В один момент, я замечаю, что мне подпевает рядом стоячая дама. Поворачиваюсь к ней и чуть не умираю. Сердце мое решило на долю секунды остановиться, когда я увидел, что передо мной Этель. Вида я не подаю и продолжаю танцевать. Интересно, узнала ли она меня? Вдруг мне по ноге прилетает стакан и со звоном разбивается. Ничего себе, думаю я, благо не поранился. Жестами показываю Этель, что стоит отойти от осколков, она понимает, мы уходим в угол танцплощадки и продолжаем танцевать там. Как-то неправильно все это, без приветствий, без лишних слов, просто взяли и стали танцевать вместе. С другой стороны, я ничего не имею против.

Со временем, пол зала равномерно заполняется мелким битым стеклом. Крупные осколки убирают, но мелкие остаются. Танцы заменяют диффузию, и стекло распространяется. Но это ничего. В таких танцах на битом стекле даже есть свой шарм. Этель уходит за барную стойку, а я выхожу на улицу отдышаться от долгих танцев. Кажется, я танцевал уже два часа без отдыха.

Вижу две знакомые фигуры, направляющейся по направлению к клубу. Машу им рукой и подзываю к себе.

– Ты куда пропал? – спрашивает меня подошедший Ульрик, – мы тебя обыскались. Только что сидел за стойкой, а потом раз, и испарился.

– Еле-еле смогли узнать, где-ты, – говорит Конрад

– И как вам это удалось?

– Бармен видел тебя уходящим с двумя дамами. Посетители слышали, как вы говорили про какого-то “дракона”, мы потом уже от прохожих на улице узнали, что такое “дракон” и где его искать, – объяснил Конрад.

– Ну как ты тут, навеселился? – спросил меня с улыбкой на устах Ульрик.

– А то! Заходите. Одно открытие за другим. Сначала бар, теперь “Неоновый дракон”. Отличный клуб. Пойдемте.

Какое-то время мы танцуем рядом. Временами поглядываю на Этель. Сидит у барной стойки, такая же грустная как вчера. Грустная и одинокая. Не могу я. Когда я вижу грустных и одиноких людей, я и сам становлюсь таким же. Хочу пригласить её на медленный танец. Обнять её, приласкать. Не могу решиться. Так, сейчас музыка подходит к концу. Если следующая песня будет романтическая и красивая, то обязательно приглашу её. Ей богу, приглашу.

И знаете что? Сразу же заиграла именно такая песня. Видимо это судьба. Проталкиваюсь меж людей к барной стойке. Замираю прямо позади неё. Не решаюсь. Нет. Должен решиться. Глубокий вдох. Осторожно касаюсь рукой её плеча. Она вздрагивает. Зову её на танец, маню рукой за собой. Её грустное личико на секунду просияло.

– Танцевать? Со мной? – её слова прорываются сквозь шум музыки, словно не встречают никакого сопротивления.

Я киваю и беру её ладно в свои. Мы выходим почти в центр зала и начинаем танцевать. Я тихонько подпеваю песне.

И вот моя душа снова как струна: натянута до предела. Я уже не я. Моей стеснительности, моего страха не осталось и следа. Я крепко сжимаю Этель в объятиях и целую. Когда я осознаю, что сейчас натворил, мои руки холодеют.

– Давай встретимся еще? – спрашиваю я, – потом, как-нибудь.

– Давай, – тихо и застенчиво отвечает она, – а я послушаю еще твоих проповедей, пророк. И потанцуем.

– Послезавтра, в полночь.

– Где?

Мой мозг секунду перебирает самые странные места, которые я знаю. Чем страннее, тем лучше. Осознаю, что прямо сейчас создаю сюжет своего бедующего сценария. Кадр должен выйти хороший.

– Дерево распятых игрушек, – отвечаю я. Она кивает. Все любители погулять знают эту странную достопримечательность.

Песня кончается, я выпускаю Этель из своих объятий. Она уходит. Я возвращаюсь к парням. Ульрик пожимает мне руку:

– Уважаю. Давно тебе пора было пригласить какую-нибудь горячую девушку на танец, а то все один крутишься.

Пропускаю это мимо ушей. Однако что-то в моей душе эти слова задевают. Да. Обычно один всё кручусь. Но это же не навсегда, в один день все будет по-другому?

Вдруг у нас образуется танцевальная компания из ребят нашего возраста: несколько парней и пара девчонок. Мы встали вкруг, взялись за плечи и запрыгали под музыку. Все это произошло так спонтанно, без договоренностей, без слов. Из всех в нашем кругу я знаю только двоих. А дольше пары дней знаю только Ульрика. Но странно: сейчас мне кажется, будто мы все знали друг друга всегда, всю жизнь, будто мы сейчас одна большая семья. В этом полупьяном угаре, в этом бешеном танце я на какую-то минуту нахожу спокойствие.

Шесть часов подряд. Ровно столько мы танцевали в ту ночь в “Неоновом драконе”. Теперь же мы идем по холодному ночному Городу, совершенно пустому и тем прекрасному. Мы идем кварталами “Кольца благополучия”, которые этой ночью представляются мне корнями Иггрдасиля. После недавних лютых заморозков сейчас устоялась весьма приятная погода. А ноги болят такой приятной болью.

– Лучшая ночь в моей жизни, – заявляю я, – бесподобно мы провели время. Кажется, я уже никогда этого не забуду.

– Да, повеселились на славу, – рассудил Ульрик, – вот оно, твое “Техно-инферно”, вот из каких мест ты берешь идеи для сценария, а?

– Для сценария? – вдруг удивляется Конрад, – ты пишешь сценарии?

– Ну да, я же режиссер, – отвечаю я, сам не менее удивленный таким вопросом, – а что?

– Извини, но я думал, что ты инженер. По крайней мере, у меня было такое чувство.

– Странно. Я когда-то действительно учился на инженера. Потом перевелся.

Я всматриваюсь в лицо Конрада. Оно кажется таким… знакомым. Видел прежде, сто процентов. Да нет, быть не может. Точно видел, только где? Пару секунд шестерни моего мозга скрипят, пытаясь выдать мысль.

– А как ты догадался? – спрашиваю я его, – мы случайно прежде не были знакомы?

– Возможно, Фред. Я и сам начинаю об этом задумываться. Только когда?

И тут молния воспоминаний сверкает у меня в мыслях. Точно. Не может быть.

– Военный госпиталь! – вскрикиваю я, – точно. Мне оставался год отучиться на инженера, когда началась война и меня призвали. В первый же день на фронте меня ранили. Легкое пробили пулей. Остаток войны я провел в госпитале. Там меня чуть не избили солдаты из соседней палаты за какую-то шутку, сам уже не помню какую. Точно, ты тогда защитил меня, надавал одному из них, а остальных прогнал, – я жму ему руку, – еще раз спасибо за тот случай.

– Теперь и я вспомнил. Удивительно, но через несколько лет, ты вернул должок и спас меня, – он улыбнулся, – рад, что так случилось. И все же, почему ты не вернулся на инженера.

– Сам до конца не понимаю. Не захотел. Знаешь, после чумы, а затем и войны, началась новая жизнь. Казалось, все было отрезано, пути назад нет. Мне хотелось начать все сначала. Признаюсь, меня еще и беспокоило чувство вины.

– Начинается, – шутливым тоном проговорил Ульрик. Ему не впервой слышать рассуждение, которое я сейчас вот-вот исторгну.

– Я не сделал ничего на войне, просто приехал и словил пулю. И всё! Я был совершенно бесполезен. А ведь я занимал место в госпитале, тратил медикаменты. Не просто бесполезен получается. Даже вреден.

– Неправда, – вдруг прервал меня Ньюман, – Смотри. Будь на твоем месте другой солдат, который не словил бы пулю, он бы сам мог убить человека и не одного. Он бы мог продлить войну на несколько секунд. Ты же, по сути, приблизил её конец.

– Да, то есть, из-за меня мы быстрее проиграли?

– А мы и должны были проиграть, Фред. Это была безумная, ненужная и позорная война. Я думал, поражение что-то изменит в нашем обществе, но нет! Все осталось как прежде. Вот уж правда, всегда стоит Иггдрасиль. И всегда на верхушке его сидят самые гнилые люди. Те же рожи. Из года в год. Мир рушится, а им – ничего. Нет, Фред. Ты был лучше, чем любой солдат на той войне. Прости, я распалился.

– Ничего страшного, – говорю я, – у всех у нас есть груз на душе. Бывает лучше иногда разделить его с другими.

– Однако, – вмешивается Аттерсон, – я бы предпочел сделать вид, что этого разговора не было.

Игнорирую друга.

– Конрад, а ты сам-то что на войне делал? Если ты так говоришь, и в то же время воевал за наших…

– Я все расскажу. Но позже, а сейчас не время. Лучше пойдем дальше.

Так мы гуляли до шести утра. Силы со временем покидают меня, и я вынужден вернуться домой. И снова я падаю лицом в кровать и почти мгновенно засыпаю. Какое блаженство. После стольких дней бессонницы, когда я говорил с сами собой о бесполезных, тупых вещах. Просто сон, без сновидений. Какое же блаженство вечного покоя тогда чувствуют мертвецы?

4. Жрица

Снова театральный кружок. Всё повторяется. Во время занятия чувствую себя хорошо, даже в приподнятом настроении. Сразу после чувствую пустоту внутри и грусть. Вот уже второй год после окончания ухожу домой пешком в полном одиночестве. Один по ночному городу. И каждый раз меня ждут одинаковые мысли: иду один и думаю о том, что иду в одиночку. Странно и бессмысленно.

Стоит ли мне туда ходить – вопрос, который каждый раз крутится у меня в голове. Зачем я там. Ощущаю себя не на своем месте, но я так чувствовал себя почти всю жизнь. На утро я снова пойму, что здесь мое место, что я люблю этих ребят всем сердцем и не покину их до конца. Но это утром. А сейчас вечер, за окном буран, темно.

Занятие закончилось пять секунд назад. Мы аплодируем друг другу за хорошо проведенное время. Стою в задумчивости и растерянности. Часть ребят уже ушла. Клара, которая тоже ходит в театральный, собирает вещи. Подхожу к ней, хочу начать разговор, но заминаюсь. Не могу придумать, с чего начать. Слова не приходят в голову. Как обычно, в прочем.

– Ну как там проходят съемки твоего фильма? – не нахожу ничего лучше, кроме как спросить, как дела, – как успехи?

– Да все нормально, – она даже не оборачивается.

Смотрю в окно. Как с вами общаться, люди? Я пытаюсь сблизиться, узнать получше, да и просто поговорить. Ничего в ответ. А она разве должна тебе? Нет. На стекле вижу свое отражение: угрюмое, унылое. А что с таким говорить впрочем? Странно, мне всегда казалось, что я являюсь человеком, с которым интересно общаться. Для того, чтобы таким стать я прошел долгий путь, читал, учился, развивался. Не такой уж и интересный в общении, как оказалось.

Но ведь оно и никогда не было самоцелью. Просто хочется иногда внимания, хочется поговорить, быть рядом с кем-нибудь. Да и чего таить, зачастую просто хочется быть кем-то любимым. Даже в уме тяжело это признавать. Тяжело признавать своё совершенное одиночество. Кажется, я никогда не смогу нормально общаться с противоположным полом. Да и как тебе смочь, словно говорит со мной моё отражение в зеркале, откуда тебе знать нормальные паттерны поведения, у тебя и примера-то не было.

Кроме того, ты для них всех как динозавр. Разрыв в возрасте небольшой. Разрыв в поколениях огромен. А ты все так же ведешь себя как подросток. Пытаешься, причем неудачно. Просрал ты свою молодость, теперь пытаешься наверстать упущенное. Хватит. Пора завязывать говорить с самим собой.

Иду домой. Зима скоро кончится, я чувствую это в воздухе. Хотя на редкость холодно, а ветер дует как бешенный. Сегодня я должен встретиться с Этель. Сам этому не рад. Но нужно идти до конца. Как странно. Тогда, в ту ночь, в клубе я чувствовал такую радость, такое хорошее настроение. Возможно ли это повторить, или я уже никогда не испытаю тех же эмоций? Неужели я вкусил счастья, чтобы продолжить жить обыденно. Надо будет еще раз сходить туда, хотя бы попытаться. Словно наркоман, питающийся хорошими эмоциям. Так все люди такие, с другой стороны.

Эх, вот так каждый раз, когда иду один. Нельзя мне одному ходить, мысли самые поганые лезут в голову. Не все так плохо сейчас: по крайней мере, у меня есть цель, есть к чему идти. Пусть эта цель – это гребанный путь в никуда, на который я встал из-за спора, о котором я мог бы забыть давным-давно. Создать бредовую религию и найти последователей! И вот иду к своему первому послушнику. К своей жрице.

Подхожу к дверям своего дома. Смотрю наверх, проводя взглядом по зеленым окнам подъезда. На некоторых этажах горит слабый свет. Сверху падает снег, переливаясь в свете уличных фонарей. Все будет также: открываю подъезд, поднимаюсь по лестнице, вожусь с замком, который всё время клинит, прихожая, в кровать без сил. Каждый день один путь. Я уже и не помню, как идти к дому, не помню, где дом. Не существует ни дома, ни пути к нему. Я просто иду. Все из раза в раз повторяется. В конце концов я проделаю такой же бездумный путь в могилу. Не хочу. Поворачиваю в сторону и иду дальше по улице. Пока не встречусь с Этель, не вернусь домой.

Старыми переулками иду к окраинам города, где в обычном, ничем не примечательном дворе стоит дерево распятых игрушек. Символ современности. Старый ствол с отпиленными ветками. Да и само дерево укороченно наполовину. К древесине гвоздями прибиты плюшевые игрушки. Приколочены за лапы и хвасты. С дерева на прохожих смотрят не моргающие глаза. И они улыбаются. Они замерзают, их рвет ветер, заливает дождь, но они все равно улыбаются. Когда я вижу улыбку плюшевой игрушки на витринах магазинов, они кажутся радостными и дружелюбными. Но улыбка этих игрушек полна боли. Так улыбается человек, который потерял всё, который уже мёртв глубоко внутри, но продолжает притворяться счастливым и жизнерадостным.

Рядом с деревом стоит старый порванный диван. На него я и присаживаюсь, пока жду Этель. Проходит минута, пятнадцать. Начинаю ходить кругами. А снег все идет и идет. Крупные хлопья. Кажется, минул уже час.

– Конечно не придет, – бормочу я себе под нос, – конечно не придет. Глупо было думать.

Разворачиваюсь, чтобы уйти. Вдруг слышу позади себя хруст снега.

– Подожди, – слышу я знакомый голос.

Этель стоит передо мной. Она одета в длинное пальто, отороченное белым мехом. Шея её обвита шарфом на подобие петли. Она скрестила на груди замерзшие руки, на которых нет перчаток, чтобы их согреть. Тонкие, тонкие руки. Этель достает сигарету и закуривает.

– Прости, что заставила тебя ждать, хотела убедиться, – тут она затянула сигаретный дым.

– Убедиться в чём?

– Что ты не опасен.

– А я вызывал подозрения? – говорю я, а сам чувствую внезапный укол совести.

– Ну знаешь. Место ты выбрал то ещё. Дерево, распятых, блять, игрушек. Сначала подумала, что ты маньяк. Приду сюда, а ты меня задушишь, а потом разделаешь на части, которые выбросишь прямо в залив. И буду я по кусочкам путешествовать по миру, – немного мечтательно произносит она, – а потом страх заместился любопытством: что ты за человек такой, что первое свидание назначаешь в старом, полузабытом дворе, у дерева с прибитыми на нём плюшевыми игрушками?

– Я не свидание назначал, – интересно, насколько я краснею, когда говорю эти слова.

– Ты приглашаешь девушку на танец, целуешь её, назначаешь встречу, а потом говоришь, будто это не свидание? Ты реально стрёмный… в хорошем смысле.

Хороший смысл слова стрёмный. Это что-то новенькое.

– Так что расскажешь? – говорит она, подойдя поближе, – кстати, может пойдем куда-нибудь. Я замёрзла тут стоять. Точнее, вот там, – она указала на арку одного из домов, – наблюдала оттуда, пытаясь понять, насколько ты всё-таки опасен. Ты меня не заметил?

– Нет. Честно сказать, зрение у меня не лучшее. А так да, можем пойти куда-нибудь.

– Давай ко мне тогда. А пока идём, расскажешь суть твоей идеи.

Наверное, мне стоило заранее подготовиться к этому, проработать убедительную речь, вернее, проповедь. Но, как всегда, я всё спустил на тормозах, понимая, что всё равно из-за прокрастинации ничего не успею. Приходиться придумывать на ходу. Как ни странно, получается весьма неплохо. Сказка моя состоит в следующем: наш мир несовершенен, он является своеобразным чистилищем для душ. Чтобы из этого “техно-инферно”, мира, который по сути своей скрещение плоти, души и металла, нужно добиться апофеоза объединения души и тела, то есть, дойти до состояния “сонастроенности” с высшей сферой.