
Трещина
Фарфоровая ваза, сколько себя помнила, везде была первой и совершенно особенной.
У неё даже было имя – уникальный случай для вазы!
Дал ей его мастер в честь своей очаровательной жены – Дара. Эта дама была красива, но заносчива, и подарок – вазу, даже названную в свою честь, – не приняла.
Неугодная ваза шустро оказалась на витрине, но её тут же купили – до того удачно сделаны были и края, и нежный рисунок сирени. Любовь – в ней хранилась любовь, с которой мастер относился к своей жене. Люди этого разглядеть не могли, но душу не обмануть. Каждому нравилась ваза.
За всю свою фарфоровую жизнь Дара, то есть ваза, стояла на дюжине столов, впечатлила десятки людей, продавалась и принималась в дар не менее четырёх раз. И всю свою красивую жизнь скучала. Ей не было дела, стоять на столе в праздник или пылиться на полке старого серванта – всё её существование представлялось ей совершенно бессмысленным. В неё нельзя было ставить цветы. О! Конечно, это было трагедией для любой уважающей себя вазы.
Даже тогда, когда тонкой кистью мастер наносил на неё рисунок нежной сирени, она не могла не представлять себя с роскошным букетом фиолетовых цветов. Это было волшебно!
Так прекрасно и ожидаемо, что ваза и сама не заметила, как её фарфоровое горлышко треснуло.
Красоты ей это только прибавило… Да вот только к чёрту! К чёрту всю эту красоту! И эту тонкую трещину, что так удачно вписалась в рисунок, изображая ветвь…
– Купить эту хотите? Вы… только я вас должен предупредить, в неё нельзя ставить цветы.
– Это как?
– Треснула… Ума не приложу, от чего. Так взяла и… Но я её укрепил… Очень красиво вышло, даже… Но цветы…
– Ай, и ладно! Зачем такую прелесть цветами перекрывать? Возьмём и так!
Дара была категорически не согласна. Разве цветами можно было что-то «перекрыть»? Эти чудесные, красивые создания совершенно не могли ничего перекрыть!
Дополнить… наполнить… Вот! Вот в чём была суть… Любой вазе нужны цветы… каждой! Безоговорочно каждой.
– Продано! Прекрасно! До свидания, и помните: никаких цветов!
Никаких цветов! Если бы ваза могла, она бы окончательно разбилась… только чтобы не слышать больше этого проклятья.
Так и началась её красивая и полная пустоты фарфоровая жизнь. Сейчас было спокойно. Она который месяц стояла за стеклом серванта в семье Зоревых. Приличное семейство. Папа – академик, мама – бухгалтер профкома, и дочка учится в МГУ. Редко принимали гостей, всё реже вспоминали про красивую вазу где-то там в углу.
Было тихо. Темно. Спокойно. Так было даже немного проще. Не видно было ваз, в которых стояли цветы. Через которые не просачивалась эта чёртова вода… Вазы, которые сохраняли цветам жизнь…
Она так не могла.
Никогда не могла и только и могла думать о том, что ей повезло. Что её вообще купили.
Всё изменилось, как оно часто бывает, однажды. Череда разношёрстных ухажёров молодой студентки вдруг завершилась; она огорóшила родителей новостью. Выходит замуж.
Да за кого! За художника!
О! Этих людей Дара не переносила больше прочих – те вечно рассматривали её с недюжим благоговением. Дивились бессмысленной красотой… мозолистыми пальцами проводили по шероховатому рисунку… бережно, чувствуя больше. Намного отчётливее ощущая любовь, которую пронесла через время Дара. Всё это не заставило себя ждать. Молодожёны заняли комнату с сервантом, и первым же делом этот вездесущий вихрастый молодой человек полез его разбирать.
– Лена, это всё не нужно! Это безвкусица! Это всё надо выкинуть!
– Борич… ну куда выкинуть? Мама голову оторвёт за эти фотокарточки.
– Ну и пусть их хранит подальше где-то! В ящик сложит… А это что?..
Жилистые пальцы в многочисленных рубцах потянулись к ней. О нет… Не снова… Только не снова ощущать это болезненное чувство важности… нужности. Она слишком хорошо знает, что бесполезна.
– У твоей мамы нет вкуса…
– Боря!
– Ты посмотри, что она задвинула в самую даль!
– Он бережно взял вазу в руки и, сдув пыль, показал жене.
– А… Эта… Ну да, красивая… в неё просто цветы не поставить, вот и убрали, чтоб не путаться.
– Лена, это ещё руками делали… по старой технике… ты посмотри… – о своём говорил Борис, знакомым до боли движением проводя по рисунку.
– А почему нельзя?
– Там трещина где-то, от горлышка тянется… – девушка подошла и с интересом всмотрелась в рисунок. Её муж очень критично смотрел на предметы искусства; такие комплименты она слышала от него впервые.
– Это… А… Странно, что её не заделали.
– А это можно?
– Двадцатый век кончается, а она не знает, что можно! Ты мне её дай… Я в мастерской… мастикой заклею… – Глаза художника загорелись, а ваза вдруг всем своим существом замерла.
Починить? Её можно починить? Как-то там… мастикой… Её… Не может быть! Нет! Не верю!
– Да бери, почему нет. А это долго?
– Недолго… может, и день.
– Ну, давай, завтра уже, да?
Художник что-то буркнул и нехотя поставил вазу обратно в сервант. Всю ночь Дара провела в сомненьях и всё боялась, как бы от этой тревоги не треснуть ещё сильнее… Ведь это такой шанс!
К утру… Её завернули в полотенце, погрузили в коробку и вынесли из дома. По звукам снаружи было решительно ничего не понятно, однако отчего-то предчувствие было хорошим.
Весь день вихрастый художник что-то мастерил и всё думал, как к вазе подступиться. В конце концов, намешав в стаканчике клей, он сыпанул туда золотой краски и принялся клеить.
– Любил мастер свою работу… Эту в особенности… от чего же треснула… Может… – Вдруг художник поднёс вазу к уху и осторожно постучал. Потом перевернул и вновь постучал.
– Тоньше! – победоносно воскликнул он и улыбнулся.
Ваза была готова только к вечеру, когда довольный Борис хвастался работой и рассказывал жене.
– А вот ты знаешь, от чего она первоначально треснула?
– Температура!
– Да какая температура! Там с одной стороны стенка тоньше… Мастер не рассчитал! Вот и всё… Фарфор – это тебе не дерево… материал хрупкий.
Вазу как огорошило.
Неужели… все её мысли, что треснула она по собственной неосмотрительности, были ошибочны?
Неужели на самом деле… всё это… чужая человеческая невнимательность?
Неужели всё, в чём она винила себя… совершенно от неё не зависело?
Всё было так.
Но принять это оказалось трудно. Однако Дара начинала новую жизнь… новую… с позолоченной веточкой сирени и прямо у окна в комнате молодых.
На следующий день вдруг выяснилось… Что Елена уже третий месяц ждёт ребёнка. По такому радостному случаю Борис притащил ей целый букет полевых ромашек. Это были первые цветы Дары. Живые, милые, настоящие… Такие, какой на самом деле была и она.
Жара
Несн