ИМПЕРИЯ БЕЗ МАГИИ (трилогия «ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН») бесплатное чтение

КНИГА 2

Глава 1. Где чудеса снова попали под налог, а ведьма получила письмо с гербом бессмысленности

Империя проснулась с похмельем. После пира, устроенного драконами, улицы были усеяны обугленными листовками, в которых вчера призывали «верить в чудеса», а сегодня уже собирали подписи за «их безопасное регулирование». Дворцовые писцы торопливо переписывали указы, министры делили ответственность, а казначей с блаженной улыбкой подсчитывал новый источник дохода – «Налог на проявления сверхъестественного». С утра вышел свежий документ, пахнущий чернилами и лицемерием, озаглавленный: «О временном контроле над непредсказуемостью».

Лисса обнаружила конверт с красным сургучом на подоконнике, рядом с миской для кота. На печати красовался герб Империи – в виде спящего орла с перевязанными глазами. Она аккуратно вскрыла письмо, приготовившись к худшему, и не ошиблась.

Уважаемая гражданка (бывшая ведьма) Лисса фон Мар,

В соответствии с новым законом о гармонизации магических процессов, ваша таверна «Последний дракон» временно приравнивается к учреждению повышенной чудесности.

Вам предписывается в течение трёх дней предоставить:

Перечень всех аномальных посетителей.

Сведения о запасах магического алкоголя.

Документы, подтверждающие происхождение дракона, фамильяра и чувства юмора.

С уважением,

Департамент мирного контроля над хаосом.

Фрик выглянул из-за занавески. – Ну что там? Опять повышают налоги на сарказм?

– Почти. Теперь нам нужно доказать, что кот, дракон и вера в чудеса – не террористическая организация.

– Тогда всё ясно, – вздохнул Фрик. – Сдаёмся. Но требуем отдельную камеру для философов.

Пепелок, уже выросший до размеров телеги, сунул морду в окно, фыркнул, и от письма остался только дымящийся край.

– Прости, – сказал он. – Я нервничаю, когда чувствую бюрократию.

– Ничего, – сказала ведьма. – Это нормальная реакция организма.

В таверну вошла Тия, встряхивая волосы, на которых сидела пара искр. – Я была в городе. Там теперь ставят магические светофоры, чтобы чудеса переходили улицу только по правилам. Один уже взорвался от возмущения.

– Мир становится упорядоченным, – мрачно сказала Лисса. – Это всегда первый признак конца света.

Рован вошёл позже всех, в плаще цвета дождя и с выражением лица, от которого прокис бы даже хмель.

– Совет восстановлен. Новый Верховный Комиссар по безопасности чудес прибыл из столицы. И да, – он бросил на стол папку, – твоя таверна теперь в списке «потенциально вдохновляющих».

– О, это почти комплимент, – сказала ведьма. – Обычно они называют нас «опасно креативными».

– Хуже, – ответил он. – Комиссар – мой бывший наставник. Он знает, как я думаю.

Фрик хмыкнул. – Это беда. Значит, тебе придётся начать думать иначе.

На улице гудел город. Повсюду стояли палатки проверяющих, на каждом углу – плакаты: «Чудо без разрешения – преступление!» и «Сдайте магию добровольно – получите талон на рациональность!» Люди шли мимо с поникшими головами, будто их заставили поверить в скуку.

Ведьма вытерла руки о фартук, достала из-под стойки старую книгу с заклинаниями, переплетённую в кожу архивных документов, и сказала: – Ладно. Раз они снова объявили войну чудесам, придётся напомнить им, кто здесь начал этот фарс.

– И как мы это сделаем? – спросил Рован.

– Откроем официальный фестиваль магии. С бесплатным входом и драконьим фейерверком.

– Они нас за это арестуют.

– Зато с улыбкой, – сказала ведьма. – Это важно для прессы.

Фрик уселся на стол. – Предлагаю лозунг: «Мир без магии – это просто бухгалтерия с климатом».

Тия добавила: – И «Чудеса – не роскошь, а средство выживания».

– Отлично, – сказала ведьма. – Мы устроим им идеальный скандал.

Они провели вечер за планами. Фрик рисовал схему сценического заклинания, Пепелок тренировался выпускать дым в форме лозунгов, Тия варила зелье, которое должно было заставить чиновников на время говорить стихами. Ведьма, смеясь, писала списки участников: «все, кто устал жить по инструкции».

Когда солнце село, город зажёг огни – ровные, одинаковые, как зубы у чиновника. Лисса смотрела на них и думала: странно, как быстро человек забывает запах свободы, если ему предложить взамен комфорт.

Фрик сказал тихо: – Ведьма, а если мы проиграем?

Она ответила, не поворачивая головы: – Тогда хотя бы сделаем это красиво.

К полуночи таверна снова ожила. Пришли первые гости – старые ведьмы, уставшие наёмники, алхимики, у которых конфисковали вдохновение, и даже один бывший архивариус, решивший перейти на сторону жизни. Все говорили тихо, но в голосах их слышалось ожидание чего-то большего.

Рован встал у двери, как всегда настороженный, и спросил: – Мы действительно собираемся бросить вызов Империи?

– Нет, – сказала ведьма. – Мы собираемся напомнить ей, что даже Империя не может отменить смех.

Ночь прошла в подготовке. Пепелок чихнул, и в небо взлетела стая светящихся искр – они сложились в слова: «Завтра. Всё начнётся завтра».

Лисса стояла в дверях, глядя, как над городом гаснут последние звёзды. Она знала: завтра на их пороге будет стоять Комиссар. И, возможно, с ордером. Но где-то внутри она чувствовала то, что когда-то называла магией – живое, тихое пламя, которое не поддаётся учёту и не требует разрешений.

Она обернулась к своим друзьям и сказала: – Ну что, мои ненормальные, завтра мы снова станем преступниками.

Фрик ухмыльнулся. – Зато с отличным слоганом.

И мир, кажется, услышал. Потому что где-то далеко, за границей имперских земель, громыхнул первый раскат грозы – мягкий, как обещание перемен.

Ночь не спала. Империя тихо шевелилась, как старый зверь, чутко улавливающий запах неповиновения. Над крышами висели фонари нового образца – теперь они работали на «обезвреженной магии», безопасной и сертифицированной, а потому светили скучно, ровно и без вдохновения. В таверне же всё дышало иначе: воздух был густ от предчувствия, на столах лежали разложенные карты, в котле лениво бурлило зелье под названием «А вдруг сработает», а в углу Фрик пытался приручить молнию в банке. Она сопротивлялась, шипела, но философ, похоже, получал от этого удовольствие.

Лисса сидела у окна, размешивая ложкой остатки кофе, в котором давно утонуло её отражение. В такие ночи мысли звенят громче колоколов. Империя без магии – это ведь не просто глупость, думала она, это попытка стереть само чувство неожиданного. Как будто кто-то решил объявить скуку национальной добродетелью. Вздохнула, поднялась, подошла к Пепелку. Тот спал, свернувшись клубком, и посапывал с таким шумом, будто во сне гонял стаю метеоров. Ведьма прикрыла его крылом одеяла и сказала: «Если нас завтра сожгут, ты хотя бы выспись».

Рован, как обычно, не спал. Он стоял у двери, слушал ночь и напряжённо жевал травинку, от которой становился ещё мрачнее.

– Ты нервничаешь, – сказала ведьма.

– Я всегда нервничаю, когда рядом люди с идеями, – ответил он. – Особенно с твоими.

– Тогда тебе со мной не повезло, – улыбнулась она. – У меня их слишком много.

Он усмехнулся краешком губ. – Да, я заметил. После каждой твоей идеи мне нужно новое пальто и новый паспорт.

На полке тикали часы. Вдруг стрелки дёрнулись, словно закашлялись, и начали двигаться в обратную сторону.

– Это нормально? – спросила Тия, выглядывая из кухни.

– Вполне, – ответила ведьма. – Мир просто проверяет, помним ли мы, что время – выдумка.

– А если они так и останутся?

– Тогда завтрак придётся готовить вчера, – заметил Фрик. – Зато экономия на ингредиентах.

Они засмеялись. Этот смех был как дыхание перед бурей – короткий, хриплый, но необходимый. Потом Лисса взяла со стола старый плащ, повесила его на плечи и сказала: «Я схожу в город. Надо узнать, как они готовятся к нашему фестивалю».

– Тебя же узнают, – сказал Рован.

– Узнают – значит, вспомнят. А память, – она усмехнулась, – худший враг любой Империи.

Город встретил её сыростью и сонным светом. На площади уставшие глашатаи приклеивали новые указы поверх старых, не глядя, что там написано. В воздухе пахло дождём и страхом. Лисса шла мимо рядов лавок, где продавали лицензированные талисманы – каждый снабжён номером, штампом и гарантией, что «никаких чудес не произойдёт без разрешения». Ведьма остановилась у одной витрины, где стояли стеклянные шары, в которых когда-то плавали мечты. Теперь они были пусты. Продавец зевнул, не узнавая её.

У поворота стояла группа детей, рисующих мелом на мостовой. Она наклонилась – рисунки были странно живыми: солнце улыбалось, дракон махал крылом, а над всем этим крупно было написано: «Когда взрослые забудут, мы напомним». Ведьма задержала дыхание. Кто-то ещё помнит.

Она пошла дальше и вскоре заметила знакомый плащ – серый, с выцветшим гербом Империи. Комиссар. Он стоял у фонтана, разговаривая с магистрами контроля. Тот самый наставник Рована – Клавдий Мортен, человек, который мог объяснить бессмыслицу так, что она выглядела как план. Его голос был мягок и опасен, как шёлковая верёвка.

– Угроза хаоса, – говорил он, – всегда начинается с улыбки. Поэтому любые проявления веселья в магических заведениях нужно фиксировать и протоколировать. Смех, друзья мои, – это форма неподконтрольной энергии.

Лисса едва сдержалась, чтобы не хмыкнуть вслух. Подкралась ближе, заслушалась. Мортен продолжал:

– Завтра мы устроим проверку в таверне этой ведьмы. Каждую ложку, каждый взгляд – под наблюдение. А дракона… его нужно будет доставить для анализа.

Ведьма почувствовала, как внутри неё поднимается что-то похожее на радость. Потому что если они решили прийти сами, значит, праздник действительно состоится.

Она вернулась, когда небо уже светлело. Пепелок зевал, выдыхая облака дыма в форме бюрократических печатей. Фрик дремал на столе, а Рован чистил меч – привычка, от которой его не могло отучить даже спокойствие.

– Ну что? – спросил он.

– Всё идёт идеально, – ответила ведьма. – Они придут.

– Кто?

– Все, кто считает чудо угрозой. А значит, у нас будет публика.

Тия вынесла поднос с завтраком: омлет с искрами и кофе, который сам себя подогревал от настроения.

– Ты хоть понимаешь, что это безумие? – спросила она.

– Конечно. Но это ведь не преступление – пока не попадёмся.

День прошёл как во сне. К вечеру они украсили таверну гирляндами из светящихся трав, расставили по столам бутылки с зельями, которые имели свой характер, и вывесили баннер: «Фестиваль нелицензированных чудес. Вход свободный, здравомыслие оставьте у двери».

К первому закату пришли десятки людей. Кто-то в масках, кто-то в плащах, кто-то просто потому, что устал бояться. И в каждом взгляде Лисса видела то самое пламя, которое невозможно погасить – даже налогами.

Музыка заиграла сама собой, будто мир вспомнил, как звучит радость. Пепелок выпустил первый салют, и небо расцвело огненными словами: «Живите с ошибками, но живите!» Толпа зааплодировала, и впервые за много месяцев город звучал не как механизм, а как сердце.

А потом на пороге появилась тень. Высокая, в плаще с эмблемой Империи, с лицом, которое помнило только долг. Комиссар Мортен. За ним – отряд. Ветер принёс запах холодного железа.

– Госпожа фон Мар, – произнёс он ровно. – Ваша деятельность нарушает…

– Многое, – перебила ведьма. – Но, знаете, иногда нарушать – единственный способ вспомнить, что ты жив.

Он посмотрел на неё, потом на толпу, на дракона, который дремал в углу, и вдруг тихо сказал:

– Вы играете с огнём.

– Разумеется, – улыбнулась Лисса. – Без этого не горит ни одно утро.

И Пепелок снова чихнул. На этот раз искры сложились в слово: «Началось».

Империя, возможно, и думала, что пришла арестовать ведьму. Но на самом деле она просто явилась на собственное пробуждение.

Глава 2. Где герб Империи потерял одно крыло, а ведьма нашла новое применение бюрократам

Фейерверк длился ровно до того момента, когда первый из чиновников понял, что аплодирует. В воздухе висел запах озона и карамели, дракон с наслаждением дремал под вывеской «Алкоголь лицам с магической предрасположенностью», а толпа всё ещё хлопала, не совсем понимая, кто кого победил. Мортен снял перчатку, бросил на землю, как вызов, и сказал: «Закрыть таверну. Конфисковать чудеса». Но фраза не успела долететь до адресата – Пепелок лениво зевнул и выпустил дым в форме герба Империи, у которого отлетело одно крыло. Толпа взревела, кто-то засмеялся, и в этот момент порядок окончательно уступил место веселью.

Лисса поднялась на стойку, как на трибуну, и громко произнесла: «Друзья, добро пожаловать на первый в истории Фестиваль нелицензированной радости! Не уходите – это единственное мероприятие, где арест может быть частью шоу!» Толпа захлопала, а Фрик откуда-то достал медный колокол и зазвенел им, как будто объявлял начало новой эпохи.

Мортен нахмурился. – Госпожа фон Мар, вы осознаёте, что препятствуете исполнению закона?

– Разумеется, – ответила она. – Это мой любимый спорт.

– Тогда вы вынуждены будете пройти со мной.

– С радостью, – улыбнулась она, – но придётся подождать, пока я закончу речь. Я всё-таки ведущая.

Он шагнул вперёд, но в этот момент из зала раздался хор голосов: старушки, торговцы, алхимики, дракон – все начали петь. Это было что-то между гимном и насмешкой, нестройное, но живое. Мортен остановился. Ему, человеку формулы, не хватило слова, чтобы описать хаос.

Рован, стоявший у двери, тихо сказал: «У нас есть минута. Потом придут солдаты».

– Этого достаточно, – ответила ведьма.

Она взмахнула рукой, и лампы, висевшие под потолком, вспыхнули зелёным. Из бутылок поднялись огненные нити, переплелись в воздухе, превращаясь в гигантскую надпись: «Империя без магии – это чай без воды». Смех разнёсся по залу, и даже пара чиновников не удержалась, прикрыв рот бумагами.

Мортен медленно вынул перо из нагрудного кармана – символ власти, острее любого меча.

– Вы подписали себе приговор, ведьма.

– Отлично, – ответила она. – А можно расписаться вашим пером?

Пепелок вдруг поднял голову и сказал: «Знаешь, Лисса, кажется, я начинаю понимать людей. Когда им слишком страшно, они начинают шутить».

– Да, – кивнула она, – а когда шутить запрещают, остаётся только гореть.

И дракон поднялся. От него пахло жаром, солнцем и свободой. Люди расступились, но не убежали. Мортен сделал шаг назад, впервые за многие годы растерянно.

– Не бойтесь, – сказала ведьма. – Это просто напоминание, что чудеса существуют даже без протокола.

Она шепнула Пепелку на ухо, и тот выдохнул огромный клуб дыма, из которого сложилась фигура танцующего чиновника с крыльями. Толпа взорвалась смехом, а Мортен побледнел.

В этот момент в дверь вбежал гонец, перепачканный пылью.

– Господин Комиссар! Из столицы приказ! Новый указ!

Мортен выхватил бумагу, пробежал глазами и побледнел ещё больше.

– «Все проявления магии подлежат учёту, если они приносят пользу экономике».

Он поднял глаза. – Ваш фестиваль признан… коммерчески выгодным.

Фрик рухнул в смех, Рован схватился за голову, а ведьма, едва сдерживая хохот, сказала:

– Видишь, мы легализовались. Даже революция не может устоять перед бухгалтерией.

Толпа снова зааплодировала, и Мортен, поняв, что битва проиграна не мечом, а смехом, тяжело опустился на стул.

– Вы не победили, – сказал он. – Вы просто отсрочили неизбежное.

– Конечно, – ответила ведьма. – Всё неизбежное нуждается хотя бы в отпуске.

Она подошла ближе, посмотрела ему в глаза и добавила:

– Ты ведь знаешь, Клавдий, когда-то ты сам верил в чудеса. Просто решил, что безопаснее их классифицировать.

Мортен отвёл взгляд. В его пальцах дрогнуло перо.

– А ты всё та же. Безрассудная, непослушная.

– Да, – сказала она. – И счастливая.

Он встал, взял со стола бутылку с зельем и выпил. Лицо его изменилось – в глазах промелькнула тень человека, которого он когда-то был.

– На одну ночь, – сказал он. – На одну ночь разрешаю вам безумие. Потом всё вернётся на свои места.

– На одну ночь, – повторила ведьма. – Иногда этого хватает, чтобы поменять век.

Музыка снова зазвучала. Люди танцевали, чиновники путались в отчётах, Фрик устроил философский конкурс на тему «Почему законы физики нуждаются в отпуске», а Пепелок уснул на крыше, согревая город своим дыханием.

Под утро ведьма вышла на улицу. Ветер разносил запах смеха и дыма. На горизонте медленно гасли огни имперских дирижаблей. Рован подошёл, усталый, но улыбающийся.

– Ты знаешь, они всё равно придут снова.

– Конечно, – ответила Лисса. – Но теперь у нас есть песня, кот и дракон. Этого, поверь, хватит на пару войн.

Они стояли молча, глядя, как над городом поднимается рассвет. И впервые за долгое время свет не казался им врагом.

Где-то за горами Империя готовила новые указы, штамповала новые запреты, писала новые инструкции. Но в этот миг, среди искр, дыма и запаха кофе, ведьма знала: пока кто-то смеётся – магия жива.

И когда первый луч солнца лёг на герб Империи, оказалось, что у орла действительно не хватает крыла. Второе, видно, улетело в сторону свободы.

Глава 3. Где министр рациональности встретил кофе с характером, а ведьма поняла, что революция пахнет ванилью и углём

Утро началось с неожиданного визита. Таверна ещё не успела остыть после ночи безумного фестиваля, как на пороге появился чиновник в идеально выглаженном мундире, с лицом, напоминающим небо перед дождём. На воротнике – эмблема Министерства рациональности, свежесозданного после того, как Министерство магии признали «излишне вдохновляющим». Мужчина держал в руках папку толщиной с моральный кодекс и сказал, не глядя: «Проверка после чуда».

Фрик, сидевший на стойке, с интересом наклонился вперёд. – Интересно, проверяют ли они чудеса на свежесть или на срок годности?

Чиновник не ответил. Он обвёл взглядом таверну, где на потолке ещё плавали остатки вчерашних фейерверков – ленивые искры, напоминающие о том, что веселье плохо поддаётся уборке.

– По пункту 12, параграфу 8, – начал он, – заведение, подозреваемое в превышении допустимого уровня вдохновения, подлежит инспекции.

Лисса медленно подняла глаза от чашки кофе, в котором дымился символ бесконечности.

– Проходите, – сказала она. – Только осторожно, вдохновение оставляет пятна.

Он открыл папку, достал перо и спросил: – Есть ли в заведении предметы, обладающие непредсказуемыми свойствами?

– Только я, – ответила ведьма. – И мой кот. Но он тоже иногда считает себя философом.

Фрик кивнул. – Иногда – это когда я не сплю.

– И часто ли это случается? – спросил чиновник, морща лоб.

– С тех пор как вы запретили сны – постоянно, – ответил Фрик.

Чиновник записал что-то в блокнот, не заметив, что чернила на его пере сменили цвет на радужный. Он продолжил:

– Ваше заведение подозревается в нарушении указа о гармонизации общественного сознания.

– Это где нужно радоваться строго по расписанию? – уточнила ведьма. – Или где за грусть теперь взимают пошлину?

Он поднял голову. – Ваша ирония зафиксирована.

– Надеюсь, в хорошем освещении, – усмехнулась Лисса.

В это время Пепелок спустился с чердака. Его крылья чуть задевали люстру, а на шее висел фартук с надписью «Главный бариста».

– Желаете кофе? – спросил дракон самым вежливым тоном, на какой был способен существо, недавно чуть не съевшее инспектора.

– Нет, спасибо, – ответил чиновник.

– Тогда зря пришли, – сказал Пепелок. – У нас без кофе люди теряют магическое чувство смысла.

Лисса подала ему чашку. Кофе зашипел, в нём появилась лёгкая пенка с узором, напоминающим герб Империи, но с языком, высунутым наружу. Чиновник побледнел.

– Это провокация?

– Это капучино, – сказала ведьма. – Иногда разница неочевидна.

Он отодвинул чашку и достал новую бумагу. – Согласно последним изменениям, вы обязаны зарегистрировать каждого посетителя.

– Даже тех, кто приходит во сне? – спросила Тия, выглядывая из кухни. – У нас постоянные клиенты из подсознания.

– Сонные личности подлежат особому учёту, – ответил он серьёзно.

Фрик закашлялся от смеха. – Империя начинает вторгаться даже в REM-фазы. Осталось ввести пошлину на мечты.

Чиновник посмотрел на них как на диагноз. – Я вижу, здесь царит коллективное нарушение дисциплины мышления.

– Нет, – сказала ведьма. – Здесь царит утро после надежды. А это куда опаснее.

Он хотел что-то ответить, но в этот момент дверь распахнулась, и внутрь вошла женщина в зелёном плаще с эмблемой Пресс-бюро. В руках – блокнот, глаза – полные любопытства.

– Я от столичной газеты, – произнесла она. – Говорят, вы провели самый масштабный несанкционированный праздник за последние сто лет. Хотелось бы взять интервью.

Чиновник вскочил. – Без разрешения Совета это невозможно!

Журналистка улыбнулась. – Уже возможно. Ваше министерство только что признано ответвлением культурного департамента. А это значит, всё, что происходит здесь, автоматически становится достоянием искусства.

Ведьма подняла бровь. – Видите, чудеса не исчезли, они просто нашли лазейку в бюрократии.

Толпа начала собираться у дверей. Люди шли посмотреть на ту самую таверну, где официально нарушали здравый смысл. Кто-то принёс гитару, кто-то – пироги, один старый маг даже притащил тележку с надписью: «Магия – не преступление, а побочный эффект энтузиазма».

Пока чиновник метался между обязанностью и растерянностью, Лисса наклонилась к Пепелку:

– Кажется, мы снова на грани катастрофы.

– Прекрасно, – сказал дракон. – В прошлый раз это было весело.

Рован вошёл с улицы, покачивая мечом, словно это была ложка от супа.

– В городе паника. Все говорят, что в таверне ведьмы снова зажгли звёзды без разрешения.

– Неправда, – сказала Лисса. – Мы просто не выключили старые.

Чиновник, видимо, решив, что борьба с поэзией бесполезна, достал из кармана документ и положил на стойку.

– Подпишите. Раз вы всё равно считаете себя вне закона, пусть хотя бы будет бумага.

Лисса взглянула – сверху было написано: «Акт об отклонении от предсказуемости». Она улыбнулась. – Это лучший договор, что я когда-либо видела.

Он вздохнул, устало собирая бумаги. – Вы думаете, всё это шутка. Но Империя не любит, когда над ней смеются.

– Империя, – ответила ведьма, – просто забыла, что смех – это форма уважения. Только к тем, кто его заслужил.

Он посмотрел на неё, впервые без злости. – Может быть. Но смеяться всё равно опасно.

– Опасно, – согласилась она. – Но молчать – смертельно.

Снаружи вновь заиграла музыка. Люди танцевали, чиновник сжимал бумаги, словно молитвенник, а ведьма смотрела на всё это с тихой радостью. Фестиваль закончился, но началось нечто другое – медленное пробуждение.

Когда все разошлись, Лисса осталась одна. Кофе на столе остыл, но запах его всё ещё был жив – ваниль, уголь и немного тревоги. Она подумала: магия – не сила, не проклятие, а просто память о том, что мир может быть удивительным. Даже если для этого приходится каждый день придумывать заново законы физики и любви.

За окном ветер тихо перевернул вывеску. Теперь там было написано: «Империя без магии. Но с кофе». Ведьма рассмеялась и шепнула Пепелку: – Пожалуй, начнём с революции завтра. Сегодня нужно дожарить булочки.

И пламя в очаге отозвалось тихим урчанием, как будто соглашаясь: никакая власть не страшна тому, кто умеет смеяться и варить кофе, который не поддаётся классификации.

Ночь снова опустилась на город, как слишком плотное одеяло – со складками тумана, запахом мокрой черепицы и редкими звуками дальних шагов. В таверне «Последний дракон» тихо потрескивал очаг, свет от него окрашивал стены в янтарные пятна, и каждый из них словно хранил отблеск вчерашнего смеха. За стойкой Лисса мыла кружки, лениво, будто совершала ритуал очищения не от грязи, а от излишков смысла.

После визита чиновников и журналистки весь день приходили странные люди – одни приносили подарки, другие хотели «почувствовать магию из первых рук». Один художник даже пытался нарисовать Пепелка, но тот в ответ нарисовал художника дымом, причём значительно красивее оригинала. Теперь, когда всё наконец стихло, ведьма впервые позволила себе усталость. Она села у окна, посмотрела на улицу: мокрый булыжник отражал редкие огни, как если бы город случайно разлил звёзды. В отражении её лица в стекле блестели два разноцветных глаза – один серый, другой янтарный. Она вспомнила, как однажды в детстве мать сказала: «Так бывает у тех, кто умеет видеть мир одновременно снаружи и изнутри».

Тогда Лисса решила, что это не дар, а проклятие: слишком уж много приходилось замечать. Но теперь поняла – без этого невозможно варить хороший кофе и выживать в Империи, где даже здравый смысл имеет форму отчёта.

Пепелок, свернувшийся у камина, сонно приоткрыл глаз. – Опять думаешь?

– Привычка, – ответила ведьма. – Стараюсь бросить.

– Получается плохо. Ты даже коту философию объясняешь как рецидив.

Она улыбнулась. – Ну, кто-то же должен помнить, зачем мы вообще начали всё это.

– Ради бесплатных булочек, – подсказал дракон.

– Почти, – сказала Лисса. – Ради того, чтобы людям снова стало интересно жить.

За окном вдруг послышался странный шум, словно кто-то пытался подметать небо. Ведьма вышла наружу и увидела мальчишку лет десяти. Он стоял посреди улицы с веником из серебристых веток и поднимал его к звёздам.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Помогаю им светить, – серьёзно ответил мальчик. – Они сегодня какие-то усталые.

Лисса почувствовала, как у неё внутри что-то щёлкнуло – то ли боль, то ли нежность. Она протянула руку, погладила его по голове.

– Продолжай, – сказала тихо. – У тебя неплохо выходит.

Когда она вернулась в таверну, на столе сидел Рован. Он уже без плаща, но с таким видом, будто собирался защищать кого-то от всего мира, включая самого себя.

– Знаешь, – сказал он, – сегодня по городу пошёл слух, будто ты собираешь армию из шутников.

– Отлично, – ответила ведьма. – Я всегда мечтала о дивизии с чувством юмора.

– Они думают, что это опасно.

– Конечно опасно. Смех – оружие массового просветления.

Рован помолчал, потом спросил: – А ты не боишься?

– Каждый день. Просто привыкла держать страх в правом кармане, рядом с мелочью.

– Зачем с мелочью?

– Чтобы не звенел слишком громко.

Пепелок лениво перевернулся на другой бок. – Вы опять обсуждаете философию на голодный желудок. Может, хоть раз поговорим о чём-то полезном – например, кто завтра идёт за молоком?

Ведьма рассмеялась. – Ты. У тебя крылья.

– Ага, и клыки. Хочешь, чтобы я снова напугал молочницу?

– Если она перестанет пугаться, значит, революция удалась.

Рован улыбнулся – редкое зрелище, от которого даже огонь в камине стал теплее. Он достал из кармана клочок бумаги.

– Нашёл это на рынке. Смотри.

На листке было нарисовано что-то вроде плаката: «Империя нуждается в героях! Добровольцы против нелицензированной магии!» Внизу – подпись: «Клавдий Мортен».

Лисса покачала головой. – Он упрям, как жевательный амулет.

– И влиятельный. – Рован задумчиво посмотрел на неё. – Ты ведь знаешь, чем всё это может кончиться.

– Конечно, – сказала она. – Вторым фестивалем.

Пепелок фыркнул дымом, который принял форму вопросительного знака. – А если серьёзно?

– Тогда третьим, – ответила ведьма.

Они замолчали. Снаружи тихо шумел дождь, и каждый капельный удар казался пунктом в новой книге Империи, которую она сама писала, не осознавая. На стене тикали часы – те самые, что ходили в обратную сторону. Теперь они снова шли правильно, будто устали спорить со временем.

Лисса встала, подошла к стойке и сняла со стены старый плакат – пожелтевший, с надписью «Запрещается использование магии без надлежащего свидетельства». На обороте кто-то мелом приписал: «А как насчёт использования души?» Ведьма провела пальцем по надписи и тихо сказала:

– Знаешь, Рован, самое страшное не то, что они запретили чудеса. А то, что люди почти согласились.

Он кивнул. – Тогда, может, пора показать им что-то, чего нельзя согласовать приказом.

– Например?

– Истину.

Она усмехнулась. – Истина – плохой актёр, всегда переигрывает. Лучше начнём с легенды.

Пепелок поднял голову. – Только не ту, где я съел архивариуса.

– Нет, другую, – сказала ведьма. – Ту, в которой дракон учит людей дышать огнём, чтобы не мёрзнуть от страха.

Дракон фыркнул, но в глазах его мелькнуло что-то вроде гордости. Ведьма знала – он не признается, но именно такие истории держат этот мир на плаву. Не герои, не войны, не приказы, а смех у костра и сказки, в которых даже ложь работает на добро.

Она налила себе ещё кофе. Напиток зашипел, принял цвет рассвета.

– Знаешь, Пепелок, – сказала она, – если бы Империя попробовала наш кофе, она бы перестала воевать.

– Или начала бы варить налоги на совесть, – отозвался дракон.

– Вот именно, – кивнула Лисса. – Поэтому мы никогда им не расскажем рецепт.

Когда все наконец разошлись спать, ведьма осталась одна. Села у окна, смотрела на огонь и думала, что, может, магия – это просто способность замечать красоту даже в самых нелепых законах. И что, возможно, её миссия не в том, чтобы разрушить Империю, а в том, чтобы научить её смеяться над собой, пока не станет легче дышать.

В этот момент часы снова дёрнулись и зазвенели. Стрелки остановились ровно на полночь, и от них разошёлся тихий звон, похожий на дыхание мира. Ведьма закрыла глаза, прислушалась. Ей показалось, что где-то далеко – за горами, за документами, за стенами министерств – кто-то тоже засмеялся. Может быть, Мортен. Может быть, сама Империя. А может, просто звёзды, уставшие быть свидетелями безумия, решили подмигнуть в ответ.

Так закончился день, когда даже чиновник понял: нельзя бороться с тем, что пахнет ванилью и углём, потому что это запах жизни. И если кто-то спросит потом, когда началась новая эпоха, Лисса скажет – в тот вечер, когда кофе зашипел громче страха.

Глава 4. Где кот вступил в профсоюз, дракон стал поэтом, а Империя объявила охоту на здравый смысл

Утро пахло дождём, гарью и корицей. С улицы доносился шум рынка: люди спорили, торговались, смеялись, будто ничего не изменилось, будто не висело над городом новое распоряжение Совета, напечатанное чернилами тревоги. В таверне же стояла особенная тишина – не мёртвая, а настороженная, как перед началом спектакля, когда публика уже села, но занавес ещё не поднят. Лисса сидела за столом, склонившись над письмом с имперской печатью.

– «Согласно указу №13, – прочла она вслух, – все существа, обладающие признаками самосознания и не прошедшие аттестацию, подлежат временной изоляции».

Фрик зевнул, поднял хвост и флегматично произнёс: – Значит, я теперь вне закона? Прекрасно. Надеюсь, за это полагается повышение.

– Полагается ошейник, – вздохнула ведьма.

– Ошейник – символ угнетения, – сказал кот. – Я требую профсоюз.

Пепелок поднял голову из-за стойки. – Если ты вступишь в профсоюз, я тоже. Мне нужна защита от чрезмерных ожиданий.

Лисса отложила письмо, потёрла виски и сказала: – Мы и есть профсоюз. Маленький, шумный и абсолютно бесполезный.

Рован вошёл с улицы, на плечах его лежал плащ, мокрый, как вчерашний закат. В руках он держал газету – свежий выпуск «Имперского вестника».

– Они пишут, что мы вдохновляем людей на бунт.

– Ну хоть что-то полезное, – сказала ведьма.

– И ещё добавили, что дракон читает стихи о свободе.

– Это ложь, – фыркнул Пепелок. – Я читал про кофе.

Рован развернул газету и показал заголовок: «Огнедышащая угроза: как кулинарные метафоры подрывают основы государства». Ведьма рассмеялась.

– Боже, у них, наверное, есть целое министерство по борьбе с метафорами.

Фрик забрался на стойку, уселся, обвив хвостом чашку. – Предлагаю встречные меры. Создать Общество защиты здравого смысла.

– Его же сразу запретят, – заметила ведьма.

– Тем лучше. Значит, он действительно будет работать.

Пепелок поднялся, прошёлся по залу, и каждая его чешуйка отражала пламя очага, превращая таверну в живую мозаику света.

– Я придумал, – сказал он. – Если Империя хочет аттестацию существ, мы проведём встречную: пусть люди докажут, что они ещё живые.

Лисса кивнула. – Отличная идея. Начнём с чиновников. Если у кого найдём хотя бы намёк на душу – сразу дадим премию.

Рован опустился в кресло. – Шутки шутками, но город уже разделился. Одни говорят, что мы – герои, другие – что ведьма сглазила правительство.

– А третьи, наверное, просто наслаждаются зрелищем, – сказала она.

– А ты?

– А я пытаюсь сварить кофе, который отменит депрессию.

Пепелок засмеялся, и из его ноздрей вылетели две искры, превратившиеся в слова «держись» и «дыши». Они повисли в воздухе, как два тихих обещания.

В этот момент дверь распахнулась. На пороге стояла женщина с серебряными волосами, в плаще цвета чернил. Её звали Ардис, бывшая преподавательница Академии чудес, ныне безработная из-за «реформ». Она улыбнулась уголком губ.

– Говорят, у вас тут свободная зона?

– Свободная – да. Безопасная – нет, – ответила Лисса.

Ардис подошла ближе, поставила на стол свёрток. – Это список тех, кого уже арестовали за непредсказуемость.

Ведьма развернула свиток: сотни имён, от ремесленников до сказителей.

– Они собирают коллекцию, – тихо сказала она. – Скоро Империя начнёт торговать вдохновением по лицензии.

Пепелок посмотрел на неё долгим, печальным взглядом. – Знаешь, иногда мне кажется, что люди просто устали быть собой.

– Нет, – ответила Лисса. – Они устали бояться. А мы им напоминаем, что можно иначе.

Рован достал из-за пазухи амулет, старый, треснувший. – Мы можем попробовать то, что использовали раньше в Академии: скрывающее поле.

– И сколько оно продержится?

– До первой искренней эмоции, – ответил он.

– То есть три минуты, если повезёт, – усмехнулась ведьма.

Фрик фыркнул. – С такими защитниками неудивительно, что Империя побеждает скукой.

– Скука – их оружие массового поражения, – сказала Ардис. – Но мы всё ещё умеем удивляться, и это уже победа.

Снаружи загрохотало. Улица вздрогнула от шагов патруля. Рован резко поднялся. – Они идут сюда.

Лисса посмотрела на дверь, потом на своих друзей. – Значит, пора сыграть последнюю партию сегодняшнего дня.

Она щёлкнула пальцами, и табличка «Открыто» на двери мигнула и превратилась в надпись «Закрыто для реальности». Свет в таверне изменился: тени стали мягче, запах дыма – слаще, а воздух – плотнее, как будто внутри заведения время перешло на другой график.

Солдаты вошли. Впереди шёл тот самый Мортен. Его лицо было всё таким же собранным, но в глазах мелькнула усталость. Он огляделся, увидел ведьму и сказал:

– Вы снова превратили заведение в театр.

– Нет, – ответила она. – Это просто жизнь без цензуры.

Он подошёл ближе. – Я получил приказ доставить вас в столицу.

– И вы, конечно, не могли отказать, – произнесла Лисса.

– Я служу Империи.

– А кто служит вам, Клавдий?

Он не ответил. Только сжал кулаки. Фрик негромко мурлыкал на стойке, создавая странный звуковой фон, будто время само замедлялось. Пепелок тихо сказал:

– Может, отпустим его? Пусть подумает.

– Он не умеет думать без инструкции, – прошептала ведьма.

Мортен достал документ. – Вы арестованы за подстрекательство к чудесам.

– Это звучит почти как комплимент, – улыбнулась Лисса. – Спасибо.

Солдаты двинулись вперёд, но вдруг лампы вспыхнули, и из огня в очаге выросли фигуры – дымные, танцующие, сотканные из света. Это были образы тех, кого арестовали: они улыбались, подмигивали, будто говорили – «мы здесь». Солдаты остановились, один даже перекрестился.

– Что это? – спросил Мортен.

– Память, – ответила ведьма. – Её нельзя арестовать.

Тишина стояла густая, как тёплый мёд. Потом кто-то из солдат снял шлем, положил его на стойку и тихо сказал:

– Моя сестра тоже была в списке. Я… устал делать вид, что этого нет.

Мортен повернулся к нему, но уже поздно: волна чего-то живого, неуправляемого прошла по залу. Люди начали шептать, вспоминать имена, и от каждого слова в воздухе рождались искры. Ведьма посмотрела на это всё и вдруг поняла – магия возвращается не потому, что её позвали, а потому, что перестали в неё не верить.

Она посмотрела на Мортена, сказала спокойно:

– Вот, Клавдий. Это и есть наш профсоюз. Живые.

Он молчал. Бумаги выпали из рук, перо треснуло пополам. За дверью завыли сирены, но никто не двинулся. Мир, казалось, на мгновение замер, прислушиваясь к собственному дыханию.

Так начиналась новая глава – не войны и не мира, а смеха, который не требовал разрешения.

Дождь усиливался, будто небеса пытались смыть с улиц слишком много накопленного страха. В таверне «Последний дракон» воздух был тёплый и пах дымом, сдобой и той нервной надеждой, что появляется, когда понимаешь: точка невозврата осталась позади. Лисса стояла у окна, наблюдая, как капли стекают по стеклу, соединяясь в длинные линии, похожие на письмена, которых никто не учил читать. Она устала, но внутренне светилась – как уголь после пожара, который ещё помнит, что значит гореть.

Фрик, устроившись на стойке, вылизывал лапу, демонстрируя философское спокойствие. Он заметил, как ведьма смотрит на мокрую улицу, и произнёс, не поднимая глаз: ты ведь знаешь, что Мортен вернётся.

Знаю, – ответила она. – Он из тех, кто ходит по кругу, пока не поймёт, где центр.

Кот кивнул. – А когда поймёт, будет уже поздно – круги превратятся в спираль.

Пепелок вздохнул, раздув ноздри, и из них вылетело немного дыма в форме вопросительного знака. Что теперь?

Теперь – жить, – сказала Лисса. – А это, между прочим, самая трудная форма сопротивления.

Она подошла к стойке, налила себе кофе, добавила корицу и каплю молока. Напиток зашипел, словно спорил, и в его поверхности отразилось пламя очага, похожее на глаз древнего дракона. Ведьма улыбнулась. – Даже кофе сегодня с характером.

Он всегда с характером, – сказал Пепелок. – Просто обычно ты не замечаешь, когда он на тебя обижается.

Тия вошла с кухни с подносом пирогов и осторожно поставила их на стол. На щеках у неё были муки и следы усталости, но в глазах – блестела решимость.

Имперские проверяющие прошли к северной дороге, – сказала она. – Похоже, ищут тех, кто всё ещё способен мечтать.

Тогда они далеко не уйдут, – ответила ведьма. – Сон – самая сложная форма конспирации.

Фрик зевнул, вытянул лапы и, не открывая глаз, заметил: мне кажется, Империя скоро введёт налог на вдох.

Уже ввела, – сказала Лисса. – Просто пока взимает его страхом.

Рован появился из тени, тихо, как человек, который давно разучился стучать в двери. Он снял капюшон, волосы прилипли к вискам, глаза потемнели.

На востоке начались облавы. Говорят, Совет собирается ввести новый указ – об обязательной сертификации эмоций.

Пепелок фыркнул. – То есть теперь радоваться можно только по утверждённому графику?

Рован кивнул. – И грустить – строго в пределах допустимой нормы.

Лисса поставила чашку, посмотрела на него внимательно. – Ты устал.

Он усмехнулся. – Слишком много реальности на квадратный метр.

Здесь её поменьше, – сказала ведьма. – Можешь отдышаться.

Он сел у камина, провёл ладонью по лицу и тихо произнёс: я не знаю, на чьей я стороне.

Фрик повернул голову. – На стороне кофе. Это всегда надёжно.

Лисса улыбнулась. – Или на стороне тех, кто ещё способен шутить.

Они замолчали. Пламя в очаге потрескивало, дождь стучал по крыше, словно писал письмо, но забыл адресата. Пепелок поднялся, подошёл к двери, распахнул её настежь.

Ветер ворвался внутрь – пахнул солью, металлом и дальним громом. На улице стоял человек с плащом, наброшенным поверх армейского мундирa. В руках у него была маленькая клетка, внутри которой светилась искра – живая, дрожащая, похожая на дыхание.

Он шагнул внутрь, поставил клетку на стол. – Это то, что осталось от Песни. Они забрали всё остальное.

Лисса наклонилась. Внутри клетки светилось крошечное существо – не птица и не дух, скорее сама идея звука, пойманная в стеклянную тюрьму. Она осторожно прикоснулась к прутьям, и от пальцев пошёл тёплый отклик, словно кто-то откликнулся внутри неё самой.

Где ты её нашёл?

В старом театре, – ответил мужчина. – Они называют это ликвидацией искусства.

Пепелок шевельнул крыльями. – Если это ликвидация, то я – королевский бухгалтер чувств.

Фрик спрыгнул на стол. – А я – аудитор совести.

Лисса посмотрела на крошечное сияние. Оно трепетало, но не угасало. – Её можно спасти.

Рован поднял голову. – Как?

Как всегда, – сказала она. – Слушать.

Она закрыла глаза, и в зале стало тихо, как перед бурей. Сначала зазвучали мелкие, еле слышные ноты, потом они переплелись в мелодию – не человеческую, не драконью, а ту, что знает только сам воздух. Фрик перестал шевелиться, даже Пепелок не дышал. Песня росла, и стены таверны наполнялись ею, будто каждый кирпич вспомнил, зачем был создан.

Когда звук стих, клетка раскрылась сама. Искра взлетела вверх, превратилась в тонкий луч света и исчезла сквозь потолок. Лисса открыла глаза. В углу тихо потрескивал огонь, и все чувствовали, что что-то изменилось – едва заметно, но необратимо.

Рован тихо сказал: это было…

Живое, – закончила ведьма. – А значит – опасное.

Мужчина, принесший клетку, поклонился и ушёл, растворившись в дожде. За ним остался лишь запах озона и еле слышный аккорд.

Лисса посмотрела на своих друзей. – Империя думает, что магия – это сила. Но она ошибается. Магия – это память о том, что мы чувствовали, прежде чем начали бояться.

Фрик моргнул. – Тогда мы все ходячие артефакты.

– И каждый день рискуем проснуться реликвиями, – добавил Пепелок.

Они засмеялись, и смех их был хрипловатым, усталым, но настоящим. Снаружи гром отозвался гулом, как аплодисменты.

Позднее, когда все уснули, Лисса сидела у окна и писала что-то в старую книгу с чёрной обложкой. Не заклинание – письмо. В нём не было ни адреса, ни подписи, только фраза: «Если завтра запретят чудеса, начни с чашки кофе и смеха. Этого хватит, чтобы вернуть солнце».

Она закрыла книгу, поставила её рядом с очагом и, прежде чем погасить свет, прошептала: пусть Империя ищет ведьм, а найдёт просто людей, которые умеют любить и не боятся поджаривать булочки в тени драконьего дыхания.

За окном дождь стих. В небе открылся просвет, и сквозь него на мгновение показалась звезда – наглая, яркая, неподконтрольная. Она мигнула ведьме, как будто говорила: продолжай.

Глава 5. Где завтрак оказался пророчеством, а кот – кандидатом в министры

Утро выдалось подозрительно спокойным, как будто сама погода решила взять отгул. Небо над городом стояло ровное, безмятежное, лениво-голубое, и только дым от печных труб поднимался вверх, напоминая, что жизнь, несмотря ни на какие указы, продолжается. В таверне пахло свежими булочками, обжаренным сахаром и лёгкой тревогой – той самой, что обычно витает над домом, где давно перестали верить в случайности. Лисса стояла за стойкой и взбивала сливки, когда Фрик ввалился на кухню с видом кошачьего полководца, одержавшего важную победу над моралью.

– Принято решение, – объявил он торжественно. – Я иду в политику.

Лисса чуть не выронила ложку. – Прекрасно. Империя как раз нуждается в котах с инициативой.

– Не котах, – поправил он. – Министрах здравого смысла.

Пепелок фыркнул из угла, где пытался завести самовар, и тот, кажется, завёлся обратно. – Сомневаюсь, что Империя готова к такому потрясению.

– Ничего, – ответил кот. – Мы ведь тоже не были готовы к Империи, и как-то справились.

Тия вбежала с подносом, на котором дымились кружки кофе. – Улица полна слухов, – сказала она. – Говорят, Совет готовит новый указ – «о нравственной чистоте речи».

– Отлично, – сказала ведьма. – Теперь, чтобы выругаться, придётся заполнять бланк.

– Или запрашивать разрешение на сарказм, – добавил Фрик.

Все рассмеялись, но смех вышел с привкусом грусти. Они уже привыкли к тому, что абсурд – это форма государственного устройства.

Рован вошёл, высокий, усталый, с каплями дождя на плаще. Он выглядел так, будто ночь провёл не во сне, а в беседе с совестью.

– Новости не радуют, – сказал он. – В столице началась кампания по «обезвреживанию эмоциональных аномалий».

– Это как? – спросил Пепелок. – Империя снова воюет с чувствами?

– Теперь официально, – ответил Рован. – На улицах висят плакаты: «Бдительность – вместо вдохновения».

Фрик запрыгнул на подоконник и протянул лапу к солнцу, пробившемуся сквозь облака. – Если они запретят свет, я объявлю голодовку.

Лисса подала Ровану кружку. – Тогда они откроют Департамент снабжения темнотой.

Он сел, глотнул кофе и тихо сказал: – Иногда я думаю, что этот мир просто устал от себя.

– А мы – его утренняя побудка, – ответила ведьма. – С грохотом, ароматом и котом.

Тишина повисла между ними, густая и теплая. Потом Тия осторожно спросила:

– А если они придут снова?

– Тогда будем кормить, – сказала Лисса. – Ничто так не обезоруживает власть, как вкусная еда и уверенность, что её никто не боится.

Пепелок улыбнулся дымом. – Мне кажется, ты путаешь революцию с завтраком.

– Не путаю, – ответила ведьма. – Просто завтрак дольше хранится в памяти.

В этот момент дверь распахнулась, и внутрь ворвалась женщина в плаще из газетных страниц. В руках у неё была папка, перевязанная лентой.

– Срочные вести! – объявила она, тяжело дыша. – Совет признал смех непатриотичным.

Фрик издевательски потянулся. – Прекрасно. Теперь за каждый анекдот нас будут сажать в тюрьму для остроумных.

– Её уже строят, – сказала женщина. – Из мрамора и скуки.

Лисса взяла у неё папку, полистала документы. Среди стандартных формулировок вроде «подрыва основ стабильности» мелькали странные приписки: «заметно улыбается», «отказывается от уныния», «подозрительно вдохновлён».

– Они боятся радости, – сказала ведьма. – Это самое заразное из всех чувств.

– И не поддаётся вакцинации, – добавил Пепелок.

Рован сжал кулаки. – Мы должны что-то сделать.

– Уже делаем, – сказала Лисса. – Мы смеёмся.

Она подошла к очагу, бросила туда щепоть сахара, и пламя на мгновение стало золотым, словно мир на секунду вспомнил, каково это – быть добрым.

– Каждый смех – заклинание, – сказала она. – И если его повторять достаточно часто, даже законы начинают хихикать.

Тия засмеялась первой – звонко, искренне, как человек, которому впервые позволили быть живым. За ней Пепелок, потом Фрик, потом сам Рован, неуклюже, с хрипотцой. Смех заполнил таверну, переплёлся с треском огня, с запахом теста, с гулом улицы, пока не стал чем-то вроде музыки.

Даже стены дрожали – от тепла, а может, от того, что впервые за долгое время слышали не страх, а радость.

Когда всё стихло, Лисса сказала: – Вот и всё оружие. Без пуль, без манифестов. Только дыхание и смех.

Фрик кивнул. – И булочки. Не забывай булочки.

Они снова рассмеялись, и в этот момент дверь приоткрылась – в щель заглянул мальчишка, тот самый, что когда-то подметал небо. В руках он держал маленький фонарь.

– Я принёс вам свет, – сказал он. – Чтобы вы не устали.

Лисса взяла фонарь, внутри которого мерцало пламя – не простое, а живое, будто отклик сердца.

– Спасибо, – сказала она. – А ты куда?

– Домой. Там мама плачет. Я хочу ей рассказать, что ведьмы не злые, просто у них слишком добрые коты.

Фрик фыркнул, но промолчал, лишь хвост его дрожал, выдавая смущение. Ведьма нагнулась, поцеловала мальчика в лоб.

– Иди. Но не верь тем, кто говорит, будто чудеса – это преступление. Они просто забыли, каково это – удивляться.

Когда он ушёл, тишина стала мягче, чем воздух. Лисса поставила фонарь на стойку, и его свет упал на старую табличку у двери. Буквы, потемневшие от времени, вдруг вспыхнули, и все увидели, что там, под слоями пыли, было написано: «Место, где начинается утро».

Рован усмехнулся. – Кажется, судьба у тебя с чувством юмора.

– И неплохим вкусом, – ответила ведьма. – Она выбрала лучшую кофейню Империи.

Фрик потянулся, зажмурился и сказал: – Пожалуй, я всё-таки пойду в министры.

– Почему?

– Потому что кто-то должен объяснить Империи, что жить – не преступление.

Лисса посмотрела на него, потом на своих друзей и тихо сказала: – Тогда начнём с завтрака. Все великие революции начинаются с того, что кто-то просыпается раньше остальных.

И в этот момент солнце вышло из-за туч, залив таверну мягким светом. Пепелок чихнул искрами, Фрик уронил ложку, Тия рассыпала муку, а Лисса, впервые за долгое время, просто стояла и улыбалась – без магии, без слов, но с тем самым чувством, которое даже Империя не могла запретить.

День тянулся лениво, как старый кот на подоконнике, и казалось, что весь город решил выдохнуть после ночи тревог. В «Последнем драконе» пахло дрожжами, подогретым элем и тем тихим уютом, который возникает там, где усталость не побеждает, а просто садится рядом. Лисса убирала со столов, напевая себе под нос старую балладу о ведьмах и налогах на чудеса, пока Фрик дремал на бочке с надписью «предчувствие урожая».

Рован сидел у окна, подперев щеку рукой. За стеклом проходили жители – кто-то с корзинами, кто-то с мятой газетой под мышкой, кто-то просто шёл, потому что ходить легче, чем думать. В воздухе висело странное ожидание, будто весь город чувствовал, что что-то назревает, но никто не мог сказать что именно.

Пепелок стоял у очага и мешал огромным половником содержимое котла. Изнутри доносились подозрительные звуки – то ли бульканье, то ли шёпот.

– Это точно суп? – спросила ведьма.

– Теоретически, – ответил дракон. – На практике – жидкий философский эксперимент.

– Если это опять зелье вдохновения, предупреждай заранее. В прошлый раз я три дня писала рецепты на потолке.

Фрик приоткрыл один глаз. – А может, оставить? Потолок всё равно пустует.

– Нет, – сказала Лисса. – У нас теперь заведение общественного назначения. С потолков должна капать стабильность.

Тия принесла поднос с булочками и поставила перед Рованом. Он взял одну, но не ел – просто смотрел, как пар поднимается к свету.

– Ты опять в мыслях, – сказала ведьма, садясь напротив.

– Я думаю, как долго им удастся держать людей в страхе.

– Пока у них не кончится бумага для приказов.

Он усмехнулся, но взгляд остался тяжёлым. – Знаешь, что самое страшное? Они верят, что делают правильно.

– Да, – ответила Лисса. – И это делает их особенно опасными. Но, – она кивнула на кота, – у нас есть своя контрмагия.

Фрик потянулся, лениво умываясь. – Сарказм и выпечка. Универсальные средства.

Пепелок громыхнул крышкой котла. – И философский суп. Не недооценивай кулинарию.

Снаружи кто-то постучал. Дверь открылась, и в таверну вошёл мальчишка – тот самый, с фонарём. Лицо у него было взволнованное, а в руках – свёрток из старой ткани. Он подбежал к Лиссе и прошептал:

– Это вам. От тех, кто теперь прячется в старом театре. Они говорят, что это нужно сохранить.

Ведьма осторожно развернула ткань – внутри лежала книга, потемневшая, переплетённая ремнями. На обложке выгоревшие слова: «Каталог чудес, неподлежащих отмене».

Фрик поднял хвост трубой. – Это шутка?

– Нет, – ответила Лисса, ощупывая кожаную поверхность. – Это одна из первых хранилищных книг Академии. Я думала, все сожжены.

Рован подошёл ближе. – Значит, кто-то всё-таки сохранил память.

– Или память сама сохранила себя, – сказала ведьма.

Она открыла книгу. Вместо слов – изображения: искры, запахи, вспышки воспоминаний, детские смехи, старческие слёзы, всё то, что невозможно описать приказом. Книга будто дышала.

Пепелок осторожно наклонился, и от его дыхания страницы вспыхнули мягким светом. – Её можно спрятать в подвале, но лучше – прочитать вслух.

– Тогда спрячем в голосах, – сказала ведьма. – Пусть каждый, кто сюда войдёт, унесёт хотя бы строчку.

Тия смотрела на всё это широко раскрытыми глазами. – А если Совет узнает?

Лисса усмехнулась. – Тогда им придётся арестовать воздух.

Она поднялась, подошла к стойке и поставила книгу на полку, где раньше стояла бутылка с надписью «утратившее актуальность». Теперь полка выглядела почти священно.

В этот момент дверь снова отворилась, и на пороге появился человек в сером плаще. Лицо скрывал капюшон, но голос был знаком.

– Надеюсь, у вас всё ещё подают элем для тех, кто устал быть правильным?

Лисса замерла.

– Мортен.

Он снял капюшон. Лицо осунулось, глаза потемнели, но во взгляде мелькнуло что-то новое – неуверенность.

– Я не пришёл арестовывать. Мне просто нужно понять.

Фрик прошептал: – Великое чудо, он наконец-то заинтересовался смыслом.

Пепелок шепнул в ответ: – Тише. Сейчас редкий миг – инспектор ищет душу.

Лисса налила ему кружку. – Пей. Это не зелье.

Он отпил, и пар поднялся в воздух в форме тонких букв. Они сложились в слово «прощение»

Мортен смотрел, как оно растворяется, и тихо сказал: – Я думал, чудеса – оружие.

– А они просто живут, пока кто-то верит, – ответила ведьма.

Он поставил кружку, встал. – Мне пора. Если узнают, что я здесь, это будет мой последний визит.

– Значит, он должен быть хорошим, – сказала она.

Он кивнул и вышел. Дверь закрылась мягко, будто не хотела нарушать равновесие.

Фрик посмотрел на ведьму. – Он вернётся?

– Вернётся, – ответила она. – Все, кто хоть раз попробовал кофе с совестью, возвращаются.

В таверне снова стало тихо. Лисса подошла к окну – за стеклом вечерел город, улицы плавились в закате, дымовые трубы дышали мягким светом. Где-то далеко слышался смех, как напоминание, что не всё потеряно.

Она достала книгу, открыла на последней странице. Там не было ни слов, ни рисунков, только отражение её самой, но чуть другой – спокойной, чуть старше, с улыбкой, которую она ещё не носила.

Лисса погладила страницу и сказала тихо, почти шёпотом:

– Пусть мир думает, что магия спит. Мы просто даём ей время выдохнуть.

Фрик потянулся, Пепелок зевнул, Рован подбросил дрова в очаг, и на миг всем показалось, что стены таверны стали шире, чем были, будто внутри неё помещался целый мир – с огнём, смехом, книгами, утратами и тем, что невозможно отнять.

Снаружи зазвенели первые капли дождя. Они падали на крышу с ровным ритмом, похожим на дыхание. И каждый, кто был в таверне, понимал – пока звучит этот ритм, пока люди помнят вкус кофе, смеха и теплого света, никакая Империя не победит.

Глава 6 Как омлет стал пророчеством и дипломатией одновременно

Утро застало город в лёгком похмелье после дождя – запахи мокрой брусчатки, гари и карамели смешались в густой туман, в котором Привратная улица выглядела как сон, забытый на полдороге. В таверне «Последний дракон» всё начиналось с грохота. Пепелок, с видом архимагистра алхимии, попытался одновременно варить овсянку, сушить перчатки и изобрести способ поджаривать хлеб взглядом. Результат был предсказуем – потолок стал слегка дымным, а у кота в усах застряли хлопья.

Фрик стоял на бочке и читал вслух объявление из свежей газеты: «Указ №81. Считать чудеса несанкционированной деятельностью. Нарушителей отправлять на обязательное переобучение по специальности “бухгалтер реальности”». Он хмыкнул, скомкал газету и бросил в ведро с водой. – Прекрасно. Теперь любое вдохновение придётся оформлять через канцелярию.

Лисса наливала кофе и улыбалась. – Пусть оформляют. А мы будем выдавать рецепты чудес под видом десертов.

– Например, пирог “Эмоциональная стабильность”? – уточнил кот.

– Или «Суфле из личной свободы». Главное – подать с правильным соусом.

Тия, разбирая ящики у входа, нашла между мешками с мукой запечатанный конверт. На нём не было ни имени, ни адреса – только отпечаток чешуйки. Она принесла его ведьме.

Лисса поднесла к свету. – Это от тех, кто прячется в старых шахтах. Они нашли подземный источник магии.

Пепелок шевельнул крыльями. – Если источник настоящий, Империя его почувствует.

– Поэтому и написали мне, – сказала ведьма. – Придётся идти.

Фрик вздохнул с обречённым достоинством. – Как всегда: кто-то должен спасать вселенную, а я опять буду сторожить котёл с кашей.

Она усмехнулась и потрепала его по голове. – Ты сторожишь не котёл. Ты сторожишь равновесие.

Рован появился из комнаты на втором этаже. Волосы растрёпаны, глаза усталые, но голос твёрдый. – Я иду с тобой.

– Конечно, – сказала ведьма. – Кто-то должен нести серьёзность, пока я несу сумку.

Пепелок фыркнул дымом. – А я остаюсь?

– Ты прикрытие, – ответила Лисса. – Если придут проверяющие, изображай дракона-декоратора.

– Я прирождён к этому, – вздохнул он. – У меня всегда был талант к бесполезному величию.

Они вышли в серый полумрак улицы. Воздух был густым, как сироп, и пах ржавчиной. Город шептал – вывески потрескивали от влаги, трубы вздыхали, мостовая скрипела под шагами. Вдали, у старой площади, слышалось гудение – то ли рынок, то ли собрание.

Рован шагал рядом, молчал, пока не сказал:

– Знаешь, я всё чаще думаю, что Империя даже не злодей. Она просто устала от неопределённости.

– Это и есть худшая усталость, – ответила ведьма. – Когда люди путают покой с бессмысленностью.

Они свернули в переулок, где застыли старые дома – у каждого был характер: одни ворчали трещинами, другие смеялись перекошенными ставнями. У дверей лавки сидела старуха и продавала соль в маленьких мешочках. На табличке было написано: «Соль, что помнит море». Лисса купила один.

– Зачем тебе? – спросил Рован.

– Чтобы напомнить себе, что даже кристалл может хранить бурю.

Дальше путь вёл вниз, к старым шахтам, где когда-то добывали не уголь, а воспоминания. Земля там дышала медленно, как будто ждала, когда кто-нибудь снова спросит у неё совета. Они спустились по скользкой лестнице. Внутри пахло влажным камнем, огнём и чем-то древним, не человеческим.

Под землёй их ждал свет – тёплый, пульсирующий, не магический и не природный, а словно сердце самого мира билось где-то рядом.

– Вот оно, – сказал Рован. – Источник.

Лисса протянула руку – и почувствовала не жар, а воспоминание: лето, ветер, детский смех, запах молока.

– Это не магия, – прошептала она. – Это то, что люди чувствовали, прежде чем научились бояться.

Из тьмы вышел человек – старый шахтёр, лицо покрыто копотью. – Мы думали, всё умерло. А оно просто спало.

– Оно и не просыпается без причины, – сказала ведьма. – Мир не любит спешку.

Она опустилась на колени, коснулась ладонью земли. Камень дрогнул, и по стенам прошли волны света, будто кто-то тихо заиграл на струнах подземелья. Рован смотрел молча, зная, что вмешиваться здесь – всё равно что пытаться объяснить закату, как работает свет.

– Если Империя узнает, – сказал шахтёр, – сюда пришлют очистителей.

– Пусть приходят, – ответила Лисса. – Мы напоим их чаем.

Когда они вышли обратно на воздух, город будто стал другим. Даже ветер изменился – он не гнал пыль, а трогал лица осторожно, словно проверял, помнят ли их улыбку.

У ворот таверны стоял Фрик, держа под мышкой поднос с пирогами. – Ну что? Спасли вселенную или хотя бы часть?

– Вселенную нет, – сказала ведьма. – Зато нашли место, где она всё ещё умеет мечтать.

Он удовлетворённо кивнул. – Тогда я не зря переворачивал кастрюлю философского супа. Кулинария всегда была стратегическим оружием.

Вечером таверна снова наполнилась людьми – кто-то пришёл просто выпить, кто-то – услышать новости, а кто-то – потому что почувствовал: здесь можно не бояться. Пламя в очаге играло мягкими отблесками, тени на стенах шевелились, будто тоже хотели послушать разговор.

Лисса сидела у стойки, медленно вращая ложку в чашке. Рядом Рован рассказывал историю про город, где запрещали любовь и выдали всем одинаковые сердца из металла. Люди смеялись, но в их смехе была печаль.

Когда последние посетители ушли, ведьма поднялась, подошла к окну. В небе стояла огромная луна – золотая, немного усталая, но настойчивая, как те, кто продолжает идти, даже когда некуда.

Она шепнула:

– Пусть Империя считает, что победила. Настоящая магия всегда ходит без документов.

Фрик усмехнулся, потягиваясь у камина. – А пока – завтрак. Мир лучше спасается на сытый желудок.

Пепелок зевнул и сказал: – И с правильным поваром.

Лисса улыбнулась. – Тогда завтра начнём с омлета. А потом – с новой главы вселенной.

Огонь в очаге вспыхнул чуть ярче, словно согласился.

День начался с запаха подгоревшей философии. Пепелок опять пытался готовить без рецепта, утверждая, что «творчество – это состояние кастрюли». В результате в таверне стоял густой дым, который, по мнению Фрика, тянул на самостоятельную форму жизни. Ведьма стояла посреди кухни, размахивая полотенцем, и думала, что, возможно, в древних свитках недаром упоминалось: любое великое чудо начинается с кулинарной катастрофы.

– Что это? – спросила она, наблюдая, как нечто пузырится в котле.

– Омлет, – гордо ответил дракон.

– Омлет не должен шипеть, разговаривать и цитировать поэтов.

– Этот – особенный, – сказал Пепелок. – Он вдохновлён реальностью.

Фрик прыснул, спрыгнул со стола и прищурился на кастрюлю. – Реальность, говоришь? Тогда она снова не досолена.

Рован вошёл с улицы, неся под мышкой свёрток документов. Лицо его выражало ту смесь скуки и осторожного оптимизма, с какой обычно встречают бюрократию. – Имперский комиссар прибудет через час, – сказал он. – Проверка на соответствие нормам безопасности и благонадёжности.

Лисса всплеснула руками. – Идеально! У нас подгорает омлет, разговаривающий цитатами, а кот собирается философствовать о соли. Всё идёт по плану.

Фрик выгнул спину. – Если комиссар выживет, он, возможно, даже одобрит нас.

– Или арестует за проявление художественного мышления, – добавил Пепелок.

Когда дым рассеялся, оказалось, что омлет… светится. Не ровным светом, а мягким, словно в нём горело утреннее солнце, не успевшее забыть, зачем светит. Лисса задумчиво посмотрела на него. – Может, не выкидывать?

– Вдруг это знак, – сказал дракон. – Или хотя бы завтрак.

Через полчаса, когда комиссар явился, таверна уже выглядела почти прилично. Фрик притворялся официантом с врождённым чувством сарказма, Тия вытирала стойку, а Пепелок пытался выглядеть безобидным предметом интерьера. Комиссар оказался сухим, как закон, и пах, как архив. Его взгляд скользнул по залу, остановился на ведьме.

– Гражданка Лисса, в связи с проверкой приказ №12 требует отчёт об использовании чудес.

– Кофе, – ответила она. – Вот чудо, и вот отчёт.

Он моргнул, не привыкший к таким формам магии. – Я имел в виду формы.

– А я – формы жизни, – сказала ведьма. – Хотите попробовать омлет? Он философски одобрен.

Комиссар с подозрением посмотрел на тарелку, но, ведомый голодом или любопытством, взял ложку. Через мгновение его лицо изменилось: с него исчезла строгость, глаза стали мягче. Он замер, а потом тихо сказал:

– Моя бабушка готовила так же…

Лисса едва заметно улыбнулась. – Тогда вы в безопасности.

Он ел медленно, будто каждый кусок возвращал ему память. Когда закончил, отставил ложку и вздохнул. – Не знаю, что вы добавили, но вкус… будто детство.

– Ничего лишнего, – ответила ведьма. – Просто немного солнца и прощения.

Фрик повернулся к Пепелку. – Видишь? Я же говорил, нужно солить доброту.

Комиссар сидел молча. Потом встал, поправил воротник и сказал уже другим голосом, почти человеческим:

– У вас не всё по нормам. Стены кривые, на полках живут книги без регистрации, а в воздухе чувствуется неподконтрольное вдохновение.

– Мы стараемся, – мягко ответила Лисса.

– И всё же, – он помолчал, – я закрою глаза. На всё. Потому что иногда нарушение порядка – единственное, что спасает людей от полного оцепенения.

Он ушёл. Дверь захлопнулась тихо, словно извиняясь. В таверне повисла тишина, а потом Фрик объявил:

– Ну что ж, поздравляю всех. Мы только что выиграли дипломатическую битву омлетом.

Пепелок гордо выпустил облако пара в форме медали. – Следующий шаг – мирный договор на основе супа.

Ведьма села у окна, глядя, как солнце пробивается сквозь серое небо. – Забавно. Мы живём в мире, где еда может быть оружием, а добро – статьёй нарушения.

Рован сел рядом. – Но пока ещё можно дышать. А значит – можно шутить.

– И варить кофе, – добавила Лисса.

Вечером, когда за окнами снова потянуло дождём, в таверну заглянули первые посетители. Кто-то пришёл просто выпить, кто-то – услышать новости. Никто не говорил прямо, но все знали, что здесь можно посидеть в тишине, где никто не осудит за смех. На полке рядом с «Каталогом чудес» теперь стояла миска с остатками светящегося омлета – как талисман.

Фрик сидел на подоконнике, разглядывая капли дождя. – Знаешь, Лисса, я понял, почему люди всё ещё выживают. Они слишком упрямы, чтобы перестать смеяться.

Она кивнула. – Смех – последняя форма магии, которую не придумали запретить.

– Подожди, – сказал Пепелок. – Я слышал, Совет собирается издать закон о «неконтролируемых проявлениях радости».

– Тогда устроим фестиваль, – ответила ведьма. – Чем больше радости, тем труднее её контролировать.

Огонь в очаге вспыхнул сильнее, словно соглашается. На улице кто-то свистнул мелодию, простую и ясную, будто напоминание: всё важное начинается с обычных звуков.

Рован допил свой кофе и сказал тихо:

– Кажется, ты действительно меняешь этот город.

– Нет, – ответила ведьма. – Просто помогаю ему вспомнить, каким он был, пока не придумал отчётность для чудес.

За окном дождь перешёл в редкий снег. Белые хлопья падали на крышу, как медленные мысли, которые не спешат становиться выводами. В таверне пахло хлебом и молчаливым согласием. И когда кто-то из гостей спросил, что за свет идёт из кухни, Лисса только улыбнулась:

– Это завтракает надежда. Она любит начинать день с чего-то тёплого.

Глава 7. Воспоминания пахнут имбирём и безответственностью

С самого утра в таверне стоял запах имбиря, корицы и беспорядка. Это значило одно – Тия решила печь пироги, а Фрик, ведомый чистым вдохновением, помогал ей, как только кот может помогать человеку: бегал по столу, воровал из миски тесто и утверждал, что дегустация – это священный ритуал. Пепелок лежал у очага, изредка выпускал струйки дыма и изображал равнодушие, но хвост у него предательски подрагивал от любопытства.

Лисса сидела у стойки с чашкой кофе, на которой отразилось утро. Оно было блёклым, серым, но не унылым – просто усталым, как город после слишком длинного сна. Ведьма смотрела в окно, где на мостовой отражались вывески, и думала, что жизнь иногда похожа на витрину старой лавки: пыльная, но полная неожиданностей.

– Мы, между прочим, создаём историю, – заявил Фрик, вытирая лапы о скатерть. – В кулинарных хрониках будущего про нас будут писать: “они рискнули добавить слишком много имбиря, но тем самым спасли мир”.

– Мы спасаем мир от плохого настроения, – поправила Тия. – А это куда важнее.

Рован вошёл с улицы, стряхивая капли дождя с плаща. На нём был вид человека, который встретил слишком много абсурдных разговоров за один день.

– В Имперской конторе сказали, что скоро введут налог на самовольную радость, – сообщил он. – Теперь смеяться нужно будет по расписанию.

– Тогда давай смеяться наперёд, – ответила ведьма. – Чтобы у них не осталось квоты.

Он усмехнулся, но в его глазах мелькнула тень. – Люди на улицах стали тише. Даже дети теперь играют осторожно, будто боятся нарушить закон о приличном веселье.

– Дети всё равно найдут способ, – сказала Лисса. – Они просто придумают новые игры. Например, “прячь эмоции”.

Пепелок поднял голову. – Или “угадай, кто я под протоколом”.

Смех прошёл по залу, лёгкий, как дуновение сквозняка. Лисса вздохнула. – Иногда мне кажется, что магия – это не сила, а просто умение не терять вкус к жизни.

Дверь распахнулась, и внутрь вошла женщина в длинном плаще, с лицом, которое знало слишком много о холоде. Она держала в руках маленький свёрток, завернутый в тряпицу.

– Мне сказали, здесь принимают потерянное, – сказала она.

Лисса кивнула. – Мы принимаем всё: от сломанных сердец до недопитых надежд.

Женщина развернула ткань. Внутри лежала старая кукла с оторванной рукой. На шве блестели крошечные символы – забытые знаки привязанности.

– Она плачет по ночам, – сказала гостья. – Я слышу.

– Это не кукла плачет, – мягко ответила ведьма. – Это память. Ей нужно просто место, где можно быть услышанной.

Она взяла куклу, осторожно поставила на полку рядом с книгой чудес. В ту же секунду воздух в таверне стал теплее, а за окном дождь перешёл в тихий снег.

Женщина посмотрела на это и впервые за долгое время улыбнулась. – Сколько с меня?

– Столько, сколько стоит дыхание, – ответила ведьма. – То есть – ничего.

Когда дверь закрылась, Тия сказала: – Кажется, я начинаю понимать, почему сюда тянутся люди.

– Потому что здесь никто не требует квитанцию на чудо, – сказал Фрик.

Рован сидел у окна и молчал. Его взгляд был направлен куда-то вдаль, за границы улицы, где начиналась неизвестность. – Иногда я думаю, – сказал он наконец, – что всё это слишком хрупко. Словно стоит кому-то громко крикнуть – и всё рассыплется.

– Может, – ответила ведьма. – Но пока кто-то смеётся – оно держится.

Пепелок хмыкнул. – Тогда нам срочно нужен запас анекдотов.

Вечером, когда солнце крутилось над крышами, словно пыталось вспомнить, как светить, в таверну пришёл старый музыкант. С ним – скрипка, потёртая, с трещиной, как будто в ней хранился кусочек грома. Он не сказал ни слова, просто сел у двери и начал играть. Звуки были неровные, будто сам воздух не был уверен, хочет ли слушать, но постепенно музыка стала мягче. Люди, пришедшие просто за элем, замолкли.

Лисса слушала и чувствовала, как внутри расправляется что-то древнее, как дыхание после долгой заминочной паузы. Скрипка пела о домах, где ждут, о дорогах, где теряются, о том, что не нуждается в законах.

Когда последний аккорд затих, Фрик сказал: – За такую музыку Империя точно введёт акциз.

– Пусть, – ответила ведьма. – Мы всё равно не заплатим.

Музыкант поднял глаза. – Я искал место, где звуки не становятся доказательством. Кажется, нашёл.

Лисса кивнула. – Тогда оставайтесь. У нас всегда найдётся угол для тех, кто помнит, как звучит свет.

Он кивнул и остался. С тех пор в «Последнем драконе» по вечерам играла музыка, которой не было в законах. Люди приходили, приносили истории, оставляли усталость и уносили с собой тёплый кусочек неба, будто обожглись, но не жалели.

Позже, когда все разошлись, ведьма записала на клочке бумаги: «Имбирь – специя памяти. Даже если добавить слишком много – он согреет». Она сунула бумажку в банку с мукой. Фрик, наблюдавший из-под стола, пробормотал:

– Вот так и начинаются пророчества. С рецепта и доброй глупости.

Лисса усмехнулась. – Возможно. Но если в пророчестве пахнет выпечкой – значит, мир ещё не совсем потерян.

Пепелок вытянул лапы к огню, шепнул: – Главное – не дать ему остыть.

И пламя в очаге откликнулось, вздрогнуло, словно согласно. Снаружи снова падал снег, тихо и упорно, как будто хотел доказать, что тепло можно хранить даже в холоде.

Ночью таверна «Последний дракон» напоминала спящего зверя – в углах дремали отблески свечей, за стойкой тихо посвистывал чайник, а на подоконнике кот Фрик бдительно следил за луной, будто она могла сбежать без предупреждения. Воздух был густым, сладковатым – от имбиря и мускатного ореха, оставшихся после пирогов Тии. Где-то под столом мягко дышал Пепелок, свернувшийся клубком и время от времени выпускавший искры во сне.

Лисса не спала. Она сидела у очага с кружкой травяного отвара и думала о женщинах вроде той, что принесла куклу. О тех, кто носит внутри себя больше памяти, чем может выдержать ночь. Она понимала их – в ней самой было слишком много тихих голосов, не смирившихся с тишиной. Иногда эти голоса отзывались в ложках, в чашках, в трещинах на стенах, как будто мир шептал: я помню тебя, даже если ты забыла себя.

Рован вышел из комнаты, босиком, с усталым лицом. В руках – потрёпанная карта. Он опустился рядом. – Пытаюсь понять, почему Империя хочет вычеркнуть всё живое, – сказал он. – Ведь это требует больше сил, чем просто жить.

Лисса ответила, не поднимая глаз: – Потому что живое непредсказуемо. А страх всегда ищет инструкцию.

Он улыбнулся криво. – Ты говоришь, как философ, который печёт пироги.

– А есть ли другие философы? – усмехнулась ведьма.

Снаружи послышался странный звук – тихое бренчание, будто кто-то щёлкал по струнам. Они переглянулись. Рован схватил фонарь, открыл дверь. За порогом стоял мальчишка лет десяти, босиком, с самодельной балалайкой. Он дрожал от холода, но глаза светились, как звёзды в луже.

– Простите, – сказал он. – Я искал музыку. Мне сказали, она живёт здесь.

Пепелок приподнял голову. – Музыка? Мы держим только остатки и обрывки, но они домашние, не кусаются.

Лисса вышла к мальчику, наклонилась, положила ладонь ему на плечо. – Заходи. Здесь не спрашивают, откуда ты идёшь. Только – хочешь ли остаться.

Он вошёл, осторожно, будто ступал по снам. Рован дал ему одеяло, Тия принесла кусок пирога, Фрик принюхался к чужаку и снисходительно признал его членом коллектива. Мальчик сел у огня и начал тихо перебирать струны. Звук был неровный, но тёплый, словно кто-то шептал огню сказку.

– Как тебя зовут? – спросила ведьма.

– Нол. Это значит “ничего”, – сказал он. – Мама так шутила.

– Хорошее имя, – сказала Лисса. – Всё великое начинается с ничего.

Когда он заснул на лавке, ведьма подкинула дров. – Теперь у нас ещё один жилец.

Рован усмехнулся. – Мы превращаемся в приют для странных и бездомных.

– Именно так и строится вселенная, – ответила она. – Из тех, кого некуда поставить в учёт.

Пепелок хмыкнул. – Главное – не регистрировать счастье. Его нельзя хранить в ведомости.

Наутро город проснулся с хмурым небом и новыми правилами. На стенах появились объявления: «Чрезмерное воображение подлежит штрафу. Сны длиной более трёх минут необходимо сообщать в бюро контроля». Фрик прочёл, распушил хвост и заявил: – Тогда я вне закона. Я сплю исключительно с намерением изменить мир.

Тия добавила: – Тогда мы все преступники.

Лисса сняла объявление со стены и аккуратно повесила его внутри таверны, рядом с рецептом пирога. – Пусть напоминает, чего стоит тепло.

К вечеру к ним пришёл гонец. Он был молод, запыхавшийся и немного напуган. В руках – свёрток с печатью. – Это вам, хозяйка. От старых шахт.

Письмо пахло землёй. Лисса вскрыла его и увидела короткую надпись: Источник пробуждается. Мы не удержим.

Рован нахмурился. – Начинается.

– Да, – сказала ведьма. – Всё, что долго спит, просыпается голодным.

Они собрали мешки. Тия спрятала ножи и чай. Фрик взял карту и крошки. Пепелок гордо объявил, что будет лететь впереди разведчиком, несмотря на то, что его крылья были размером с салфетку.

Когда они вышли из города, небо уже темнело. Вдали виднелись холмы, похожие на спящие звери. Снег скрипел под ногами. Город оставался позади – с огнями, похожими на глаза, которые не умеют смотреть вдаль.

Ночью они остановились у костра. Фрик сидел у Лиссы на коленях и мялся. – Знаешь, я ведь не герой. Я просто не люблю, когда становится скучно.

– Герои редко осознают, что они герои, – ответила она. – Обычно они просто не успевают испугаться.

Рован молчал, глядя на север. – Там, где источник, – сказал он, – когда-то было поле. Цветы светились по ночам. Моя мать рассказывала, что это дыхание земли.

– Может, оно снова хочет вдохнуть, – сказала ведьма. – Мы просто должны не дать Империи задушить его протоколами.

Они замолчали. Пламя потрескивало, звёзды шептали о древних дорогах. Пепелок лежал у костра и дремал, шевеля лапами – снился, наверное, жареный космос.

Утром они увидели дым. Серый, густой, не домашний. С холмов доносился низкий гул. Земля под ногами дрожала, словно вспоминала своё сердце.

– Началось, – сказал Рован.

– А мы всё равно пойдём, – ответила ведьма. – Потому что если не идти к источнику, он сам придёт к тебе.

Они спустились по склону. Воздух стал горячим, будто под снегом горел костёр. Ветер шёл снизу вверх, нес запах железа и соли. И где-то там, внизу, сияло нечто – не солнце и не пламя, а сама возможность.

Пепелок подлетел ближе, глаза его сверкали янтарём. – Это не магия, – сказал он тихо. – Это голод самого мира. Он хочет снова чувствовать.

– Тогда накормим его, – сказала ведьма. – Только осторожно, чтобы не перекормить.

Фрик посмотрел на неё с тревогой. – А если мы ошибёмся?

– Тогда хотя бы сделаем это со вкусом, – ответила Лисса. – И с имбирём.

Они подошли к краю расщелины. Внизу бил свет – густой, как мёд, золотой и опасный. Всё вокруг вибрировало, словно само время перестало быть уверенным в себе.

Рован сжал руку ведьмы. – Ты уверена?

– Нет, – сказала она. – Но я голодна. А мир – тоже. И, кажется, настало время разделить трапезу.

Она шагнула вперёд, и свет принял её – мягко, как тёплый хлеб. Фрик затаил дыхание, Пепелок замер. В ту секунду земля перестала дрожать. Небо, казалось, вдохнуло впервые за столетие.

Когда всё стихло, над холмом поднялся запах имбиря. Сладкий, домашний, человеческий. Как напоминание, что даже в сердце катастрофы можно испечь пирог.

Глава 8. Где кот стал дипломатом, а ведьма – источником паники среди чиновников

После того, как свет утих, а земля перестала пульсировать, Лисса очнулась на краю воронки, вся в пепле и запахе поджаренного космоса. Рядом валялся Фрик, шевеля усами и бормоча во сне дипломатические фразы вроде «согласно протоколу девяти жизней». Пепелок стоял над ними, делая вид, что всё происходящее – часть тщательно спланированной миссии. Рован пытался записывать наблюдения, но перо у него плавилось, а бумага, кажется, шептала возмущённо: «это выше моего понимания».

Из расщелины всё ещё поднимался слабый свет – теперь мягкий, будто мир наконец устал кричать и перешёл на шёпот. Ведьма с трудом поднялась, стряхнула пепел с волос и пробормотала: «Кажется, я случайно включила весну».

– Весну, – поправил Фрик, поднимаясь, – с побочными эффектами в виде небольшой тектонической истерики.

Пепелок выпустил струю дыма и торжественно объявил: – Я всё рассчитал. Примерно.

– Примерно, – переспросила Лисса. – Это слово, из-за которого цивилизации рушились.

Они стояли на краю вновь ожившей земли. Внизу медленно прорастали зелёные побеги, и даже воздух шевелился как-то по-новому, будто всё живое вспоминало, что можно дышать. Над холмом закружились птицы, которых в этих краях не видели десятилетиями. Мир, казалось, не собирался спрашивать разрешения у Империи.

– Империя это не одобрит, – сказал Рован.

– Империя не одобряет сам факт существования понедельников, – ответила ведьма. – Это не мешает им происходить.

Они двинулись обратно к городу. Снег под ногами таял, превращаясь в ручьи, которые звенели, как смеющиеся дети. И где-то вдалеке ветер нёс на себе запах корицы и будущих проблем.

Через пару часов они увидели первую группу чиновников. Люди в серых мантиях стояли посреди дороги, держа свитки и измерительные приборы, явно не предназначенные для измерения чудес. Один из них, заметив Лиссу, поджал губы.

– Ведьма Лисса из таверны «Последний дракон»?

– К вашим услугам, если у вас есть чувство юмора.

Чиновник нахмурился. – Нам сообщили о несанкционированном всплеске природной аномалии.

– Природа просто вспомнила, что она природа, – сказала ведьма. – Без уведомлений.

Второй чиновник склонился к первому и прошептал: – А вдруг это террормагия?

– Скорее термо-магия, – сказал Фрик. – Немного подогрела атмосферу.

Пепелок гордо взмахнул хвостом и выдохнул маленькое облачко искр. – Я могу дать официальное заявление: всё под контролем.

– Вы кто? – нахмурился чиновник.

– Независимый эксперт по возгоранию надежды, – ответил дракон.

Лисса вздохнула. – Господа, если вы хотите оформить отчёт – оформляйте. Только быстро. Весна ждать не будет.

Чиновники растерялись. Один достал свиток, другой попытался измерить температуру воздуха, третий просто наблюдал, как из-под снега тянется росток и шепчет что-то вроде: «наконец-то». В итоге они решили сделать вид, что ничего не произошло.

– Мы сообщим начальству, – сказал старший, – и, возможно, вернёмся с проверкой.

– Возьмите зонтики, – посоветовала ведьма. – Проверки обычно сопровождаются дождём здравого смысла.

Когда чиновники ушли, Фрик распластался на камне. – Мы живы. Мир жив. А значит, скоро появятся формы для заполнения.

Рован усмехнулся. – Я когда-то думал, что магия – это хаос. Теперь понимаю, что настоящий хаос – это бюрократия, пытающаяся его учесть.

Путь обратно занял несколько часов. Город уже жил слухами. Кто-то говорил, что видели, как земля загорелась сама собой, кто-то – что Лисса вызвала древнего духа печи. На площади даже начали продавать «обереги от стихийной оптимистки».

В таверне было тепло и пахло тестом. Тия встретила их фразой: – Ну что, устроили революцию?

– Скорее дегустацию апокалипсиса, – ответила ведьма.

Фрик запрыгнул на стойку. – Мы с Пепелком спасли цивилизацию. И теперь требуем компенсацию в виде пирога.

Пепелок кивнул серьёзно. – И моральное вознаграждение в форме комплиментов.

Тия поставила перед ними тарелку и сказала: – Ваш пирог и моё сочувствие. Осторожно, оба горячие.

Они ели молча. Каждый думал о своём: о свете в земле, о чиновниках с линейками, о том, как просто можно пробудить весну, если перестать бояться ошибиться.

Вечером в таверну зашёл гонец, снова тот же, запыхавшийся. – Весть из Империи! – Он развернул свиток. – Согласно новому указу, любая магическая деятельность подлежит предварительному одобрению Комиссии по благоразумию.

– А если благоразумие отсутствует? – спросил Фрик.

– Тогда оно будет выдано в порядке очереди, – прочитал гонец.

Лисса вздохнула. – Великолепно. Теперь нам запретят даже мечтать без лицензии.

Пепелок прищурился. – А что, если мы оформим таверну как культурно-историческое учреждение?

Рован улыбнулся. – С пометкой “возможны чудеса непредсказуемого характера”?

– Именно, – сказал дракон. – Пусть попробуют запретить культурное наследие.

Так родилась идея. На следующий день Лисса, Тия, Фрик и Рован отправились в канцелярию. Пепелок настоял, что будет официальным представителем. Его записали в журнале как «мелкое магическое существо, склонное к перегреву».

Комиссия встретила их холодно.

– Название вашего заведения? – спросил секретарь, не поднимая глаз.

– “Последний дракон”.

– Цель деятельности?

– Сохранение здравого смысла и умеренного уровня счастья среди населения.

– Методы?

– Кофе, пироги, сарказм. Иногда – чудеса.

Секретарь поднял глаза. – Последний пункт уточните.

– Чудеса без предварительного согласования. Но с чувством меры, – ответила ведьма.

После часа споров, обмена репликами и короткого спора о том, сколько граммов юмора считается легальной дозой, комиссия неожиданно выдала разрешение. С грифом: действительно до первой катастрофы включительно.

– Это успех, – сказал Рован, выходя из здания.

– Это начало, – поправила ведьма.

Они вернулись в таверну, где уже ждали люди. Кто-то принёс свёртки, кто-то – истории. Кто-то просто пришёл посидеть в тёплом воздухе, где пахло хлебом и возможностью. И когда за окнами снова пошёл дождь, Лисса подумала, что, возможно, в этом и есть смысл магии: создавать пространство, где можно смеяться без разрешения.

Фрик зевнул, облизнулся и сказал: – И всё-таки я дипломат. Я убедил Империю признать чудо культурным феноменом.

– Иди спи, дипломат, – ответила ведьма. – Завтра мы снова будем незаконно счастливы.

Огонь в очаге вспыхнул, словно соглашаясь, а за стенами таверны ветер донёс запах первых цветов. Мир снова учился быть живым – неловко, шумно, но с надеждой.

Ночь снова застала их в таверне, где тепло спорило с усталостью, а смех пах ванилью и дымом. За окнами дождь барабанил по вывеске «Последний дракон», будто проверял, не осмелится ли кто-нибудь объявить заведение очагом культурного сопротивления. Внутри всё было как обычно: Пепелок пытался грозно рычать во сне, Фрик писал манифест о правах котов, Рован чинил старую лампу, а Тия лепила вареники, уверяя, что тесто поддаётся лишь тем, кто не боится его испортить.

Лисса сидела у стойки с кружкой мятного настоя и рассматривала новую табличку, выданную Империей: «Объект культурного значения, допускающий спонтанные чудеса в рамках благоразумия». Табличка сияла бронзой, но почему-то пахла пылью архива. Ведьма усмехнулась: – Даже бумага теперь верит в чудеса, но только по регламенту.

– Бумага всегда была склонна к мистике, – сказал Фрик, не отрываясь от пергамента. – Она же живёт в страхе перед чернилами.

– А чернила – это эмоции, уставшие молчать, – добавила ведьма. – Поэтому все отчёты пахнут тоской.

Рован поднял голову: – В Империи начались проверки. Говорят, что магия расползается, как плесень. Вчера в столице зацвела площадь. Цветы пробились сквозь камень, прямо под памятником Совету благоразумия.

– Красиво, – сказала Лисса. – Природа решила процвести без лицензии.

Пепелок прищурил глаза. – Цветы – это ещё полбеды. В архивах завелись книги, которые отказываются хранить ложь. Писари в панике.

– Представляю, – протянула ведьма. – Истина без печати – худший кошмар бюрократа.

Фрик с достоинством сложил свитки. – Предлагаю дипломатическую миссию. Мы должны отправиться в столицу и объяснить властям, что чудеса не подлежат инвентаризации.

– И как ты собираешься это сделать? – спросил Рован.

– Через пресс-конференцию, – ответил кот. – С пирогом и сарказмом.

Лисса вздохнула. – Опасная комбинация. Но звучит как план.

На следующий день они выдвинулись в путь. Дорога в столицу шла через поля, где земля уже дышала весной. По обочинам цвели маки – яркие, как выговор. Воздух был полон запаха трав и грядущих неприятностей. Пепелок летел впереди, оставляя за собой струйки дыма, напоминавшие подписи на небе.

К вечеру они добрались до первого поста. Стражник, увидев их повозку, нахмурился: – Назовите цель визита.

– Просвещение, – сказал Фрик. – И, возможно, дегустация.

– Везём пирог, – уточнила Тия. – Он, кстати, не взрывается. Пока.

Стражник моргнул, потом махнул рукой: – Проезжайте. Но если пирог начнёт говорить – сообщите в канцелярию.

– Мы уже пытались, – буркнул Рован. – Канцелярия сказала, что это не в их компетенции.

Столица встретила их привычным хаосом. Улицы были полны глашатаев, читающих новые постановления, и торговцев, продающих обереги от здравого смысла. На стенах висели афиши: «Скоро: Великий фестиваль благоразумия. Вход по лицензии на радость!»

Фрик посмотрел на них с ужасом. – Фестиваль благоразумия – это же оксюморон с музыкой.

– Именно поэтому мы сюда и приехали, – ответила ведьма.

Они остановились у площади, где должен был начаться фестиваль. Толпа гудела, сцена была украшена флагами с эмблемой Империи – замок в форме сердца, запертого изнутри. На трибуну вышел верховный чиновник в белом мундире.

– Граждане! – провозгласил он. – Сегодня мы празднуем очищение от стихийного мышления! Пусть благоразумие царит в наших сердцах!

В этот момент из толпы донёсся голос Фрика: – А если у меня мышление со специями? Его надо мариновать или сушить?

Толпа замерла. Чиновник побледнел.

– Кто осмелился?

– Я, – сказал кот, шагая вперёд. – Независимый дипломат от имени чудес.

Он запрыгнул на сцену и развернул свиток, на котором аккуратным почерком было написано: «Чудеса существуют, даже если вы не подали заявку». Толпа ахнула. Рован уже приготовился вытаскивать его обратно, но Лисса подняла руку – не мешать.

Фрик поднял хвост и начал говорить: – Вы хотите контролировать магию, но разве можно выдать разрешение на вдох? На смех? На любовь? Вы пишете законы, забывая, что бумага не дышит. А чудо – дышит. И ещё оно прекрасно пугает тех, кто слишком серьёзен.

Пока чиновники пытались понять, как реагировать, Пепелок сделал вдох и выпустил маленькое облачко света. Оно вспыхнуло над площадью, распалось на тысячи золотых искр. Люди заулыбались. Кто-то заплакал. Кто-то впервые за годы засмеялся.

Лисса стояла в толпе, чувствуя, как воздух меняется – словно весь город вспомнил вкус свободы. В глазах чиновника отразилось пламя, и он, кажется, впервые задумался, зачем запрещать то, что делает людей живыми.

Фрик поклонился и спрыгнул со сцены. – Миссия выполнена. Мы вызвали массовое несоблюдение благоразумия.

– И теперь нас будут искать, – сказал Рован.

– Отлично, – ответила ведьма. – Пусть попробуют поймать весну.

Они исчезли в переулках, оставив за собой след запаха корицы и смеха. Когда добрались до повозки, Лисса сказала: – Знаете, что самое страшное?

– Что? – спросила Тия.

– Империя начнёт печатать новые законы. О смехе, о любви, о чудесах. Но всё равно опоздает. Потому что мы уже – в обращении.

Пепелок ухмыльнулся. – И у нас отличная реклама. «Чудо. Без рецепта».

Они выехали из города ночью. Фонари отражались в лужах, ветер нес по улицам запах весны. Мир снова дышал – неровно, но с надеждой. В небе вспыхивали звёзды, как подписи тех, кто верил, что магия – это не сила, а напоминание.

Лисса посмотрела на спящих в повозке Тию и Фрика, на Рована, тихо держащего поводья. – Когда-нибудь они назовут это восстанием, – сказала она.

– Пусть, – ответил он. – Главное, чтобы не забыли запах пирога.

Пепелок вытянулся у них на коленях, из его пасти вырвалась струйка дыма, в которой на миг можно было различить слово «дом». И, возможно, это и было настоящее чудо.

Глава 9. Где Империя выдала лицензию на надежду, но потеряла чернила

Имперская канцелярия на рассвете выглядела так, будто сама страдала от переизбытка инструкций. По каменным коридорам носились клерки, тащившие кипы бумаг, которые размножались быстрее, чем кролики на благословении плодородия. На стенах висели портреты министров благоразумия, каждый из которых смотрел так, будто вот-вот собирался наказать алфавит за непослушание.

Рован стоял у входа, в руке – свиток с новой печатью. На нём было написано: «Приказ № 108. О временном упорядочивании необъяснимого». Подписи чиновников тянулись вниз, как цепи. Лисса стояла рядом, закатав рукава и с выражением лица, которое обычно предшествовало катастрофам с элементами выпечки.

– Они всерьёз решили систематизировать чудеса, – сказала она. – Следующий шаг – расписание вдохновения и тариф на улыбку.

– Они уже обсуждают налог на метафоры, – ответил Фрик, сидя на перилах. – Вчера арестовали поэта за превышение нормы пафоса.

Пепелок усмехнулся, выдыхая крошечные искры. – Зато теперь магия легализована. Правда, в виде государственной службы. Каждому чародею полагается униформа и недельный план по производству чудес.

Лисса вздохнула. – Ничто не убивает магию так надёжно, как отчётность.

В таверну пришло первое распоряжение. На гербовой бумаге, с золотым шнуром, значилось: «Обязать хозяйку заведения "Последний дракон" производить не более трёх чудес в неделю, согласованных с Комиссией по благоразумию». Подпись: «С почтением, отдел регулирования волшебства и непредвиденных обстоятельств».

Фрик вчитывался в документ, мурча раздражённо: – "Непредвиденные обстоятельства" – это мы.

– Значит, всё по плану, – сказала Лисса. – Сегодня испечём три официально санкционированных чуда. Начнём с кофе, который способен воскресить веру в человечество.

Пока ведьма возилась с кофейником, Рован раскладывал карты. Он заметил, что линии рек изменились. – Смотри, – сказал он. – Магия течёт иначе. Как будто земля решила заново начертить себя.

– Это не магия, – ответила Лисса. – Это память. Её слишком долго держали в чернилах, вот она и вырвалась наружу.

Пепелок расправил крошечные крылья. – А значит, скоро кто-то попытается её поймать.

– Не кто-то, – уточнил Рован. – Империя. Они создают новое ведомство – Инспекцию по контролю над вдохновением.

Фрик хмыкнул: – Осталось только Министерство случайностей и Академию неловких пауз.

Когда Лисса вынесла первую порцию кофе, дверь распахнулась, и в таверну вошёл человек в форме чиновника, но с лицом, которое выглядело слишком живым для канцелярии. – Госпожа Лисса, – сказал он, кланяясь. – Я уполномочен уведомить вас, что ваше заведение включено в список культурных аномалий особого наблюдения.

– Приятно, когда бюрократия наконец замечает твоё существование, – сказала ведьма. – Хотите пирог?

– По инструкции, мне нельзя принимать подарки.

– А если я назову это доказательством сотрудничества?

Чиновник колебался, потом взял кусочек. Когда он попробовал, его глаза слегка расширились – как будто внутри него что-то давно замершее снова вспомнило вкус жизни.

– Это незаконно вкусно, – прошептал он.

– Тогда считайте, что это консультация по предмету преступления, – сказала ведьма.

Он ушёл, забыв часть своих бумаг на стойке. Среди них оказался странный лист с грифом «секретно»: список объектов, где зафиксированы «неконтролируемые ауры тепла». В числе первых значилась их таверна.

– Ну прекрасно, – сказала Лисса. – Теперь мы официально источник климатических изменений.

– И это зимой, – добавил Фрик. – Экономия на отоплении.

К вечеру в таверну пришли новые посетители – путники, студенты, торговцы. Все хотели просто посидеть, где можно дышать без отчёта. И каждый из них приносил слухи. Говорили, что на юге проросли каменные статуи, на востоке вода в колодцах поёт, а в столице начали исчезать тени, будто устали принадлежать людям.

Рован слушал, делая заметки. – Если всё это правда, то магия не возвращается – она мстит.

– Или напоминает, – сказала Лисса. – Мы забрали у мира право быть странным, а теперь он требует компенсацию.

Вечером, когда гости ушли, ведьма сидела у очага и смотрела, как огонь отражается в чашке. Пламя было беспокойным, почти живым.

– Ты чувствуешь? – спросила она Рована.

– Что?

– Воздух. Он стал гуще. Как будто мир затаил дыхание перед чем-то важным.

Фрик, растянувшийся на подоконнике, зевнул: – Если это снова революция, можно я останусь дежурным по философии?

Вдруг дверь тихо отворилась. На пороге стоял мальчишка, тот самый Нол, теперь уже повзрослевший. В руках он держал ту самую балалайку, но струны светились мягким янтарным светом.

– Я слышал, – сказал он. – Империя ищет тех, кто умеет петь без разрешения.

– И что же ты решил? – спросила ведьма.

– Что пора спеть громче.

Он ударил по струнам, и звук разошёлся волной – не громкой, но настойчивой, как шаг весны по льду. В пламени очага дрогнул свет, а на стенах зашевелились тени – не страшные, а человеческие, словно память о тех, кто смеялся здесь когда-то.

Рован тихо сказал: – Это ведь и есть магия. Простая. Без гербов.

– И без ведомств, – добавила Лисса. – Самая трудная для контроля форма жизни.

Они слушали, как музыка заполняет пространство, и даже Фрик притих, мурлыча в такт. Мир, казалось, снова на мгновение перестал делиться на разрешённое и невозможное.

Когда мелодия стихла, ведьма сказала: – Знаете, что странно? Каждый раз, когда Империя пишет новый закон, в мире появляется новая песня.

Пепелок задумчиво кивнул. – Может, бумага просто отчаянно хочет звучать.

Снаружи ветер перевернул объявление на стене. На обороте кто-то приписал углём: «Надежда. Допускается без ограничений».

Лисса улыбнулась. – Ну что ж, кажется, у нас наконец легализовали чудо. Рован поднял кружку. – За это можно выпить.

Фрик фыркнул. – И за то, что бумага наконец перестала притворяться реальностью.

Ночь прошла спокойно. Мир снова казался абсурдным, но живым. А где-то в недрах канцелярии, среди кип бумаг, кто-то случайно пролил кофе на гербовую печать. Чернила растеклись, складываясь в непредусмотренное слово – «свобода».

В ту ночь Лиссе долго не спалось. Ветер бился в ставни, как письмо, которое не успело дойти, и где-то за горами гудели колокола, будто сама Империя пыталась убедить себя, что всё ещё держит ритм. Она сидела у окна, наблюдая, как внизу медленно гаснут огни таверны. Мир вокруг будто устал от собственных распоряжений – и теперь слушал, дышал, осторожно пробуя на вкус тишину.

Фрик шевелился на подоконнике, лениво поглядывая в сторону очага. – Ты заметила, – сказал он, – что с тех пор как нам разрешили чудеса, стало куда меньше людей, готовых их творить?

– Это нормально, – ответила Лисса. – Разрешение убивает смелость. Когда что-то становится узаконенным, исчезает азарт, остаётся только инструкция.

– Тогда, выходит, мы снова вне закона, – задумчиво сказал кот. – Приятно вернуться к привычному статусу.

Пепелок тихо урчал у огня, выпускающий струйки дыма в форме букв. Иногда эти дымные слова складывались в фразы: «не бойся», «ещё немного», «всё будет смешно». Лисса наблюдала за ними и думала, что, может быть, даже драконы умеют утешать лучше, чем люди.

Под утро Рован вернулся из города. На нём был плащ, пропитанный туманом и запахом железа. Он положил на стол свёрток с печатью, исписанной до краёв. – Новый указ, – сказал он. – Империя открыла Министерство надежды.

Фрик приподнял уши. – Министерство чего?

– Надежды, – повторил Рован. – Теперь она выдается по квоте. Каждый гражданин имеет право на три надежды в год. Четвёртая – только по особому разрешению.

Лисса хмыкнула. – Что ж, хорошо, что у нас запас. У ведьм они обычно неисчерпаемые, хоть и слегка просроченные.

– А ты не боишься? – спросил Рован.

– Конечно, боюсь, – ответила ведьма. – Но страх – это тоже форма магии. Просто плохо оформленная.

Они молчали, слушая, как трещит дрова. За окном по-прежнему лил дождь, и в нём слышался странный ритм – словно город шептал сквозь воду: «ещё чуть-чуть, не сдавайтесь».

К утру таверна снова ожила. Тия спустилась на кухню, зевая, Пепелок старательно растапливал печь, а Фрик вычёркивал из свитков ненужные пункты. – Если Империя решила выдавать надежду, значит, мы должны открыть подпольный рынок мечтаний, – заявил он. – В обмен на пироги и честный смех.

– Смешной рынок, – сказала Лисса. – Без налогов, без лжи, но с обязательным количеством объятий.

В дверь постучали. На пороге стояла женщина в плаще чиновницы, но лицо её было усталым, с глазами, в которых теплился огонь, явно неподконтрольный ведомству. – Я из Министерства надежды, – сказала она, снимая перчатки. – Нам сообщили, что у вас превышение лимита.

Фрик вскочил на стойку. – Превышение чего? Радости?

– Ваша таверна генерирует слишком много положительных отклонений, – сухо ответила гостья. – Люди, посетившие вас, возвращаются домой с ощущением, что жизнь имеет смысл. Это мешает статистике.

Лисса поставила перед ней чашку кофе. – Тогда, может быть, вы сами попробуете нарушить правила?

Чиновница замерла, взяла чашку, вдохнула аромат. Впервые за долгое время её плечи чуть расслабились.

– Это против инструкций, – сказала она, делая глоток. – Но вкус… как будто кто-то вспомнил обо мне.

Рован, наблюдавший из-за стойки, тихо улыбнулся. – Иногда достаточно одной капли смысла, чтобы бюрократия дала течь.

Женщина подняла взгляд. – Вы не понимаете. Министерство скоро закроет все подобные места. Слишком много эмоций, слишком мало контроля. Они боятся того, чего нельзя учесть.

– А вы? – спросила Лисса.

– Я устала бояться, – ответила чиновница. – Но если я останусь, они пришлют других.

Фрик задумчиво прищурился. – Тогда пусть приходят. У нас скидка на сомнение и кофе с последствиями.

Она улыбнулась впервые за весь разговор. – Если честно, я пришла не предупреждать, а попросить. – Она достала из плаща небольшой конверт. – Это списки тех, кого собираются арестовать за незаконное использование мечтаний. Среди них – ваш мальчик, Нол. Он поёт на улицах. Его песни называют подрывом благоразумия.

Ведьма взяла бумагу. Слова на ней были холодными, аккуратными, как будто писаны рукой человека, давно потерявшего веру в красоту. – Спасибо, – сказала она тихо. – Мы разберёмся.

Когда женщина ушла, Рован спросил: – Что ты собираешься делать?

– То, что всегда, – ответила ведьма. – Спасать непредусмотренное.

Они отправились в город. Улицы были полны плакатов: «Надежда – под контролем! Берегите благоразумие!» Фонари горели ровным светом, слишком правильным, чтобы быть живым. На площади уже стояла сцена, на ней – группа солдат и несколько детей в серых рубашках. Среди них Лисса увидела Нола, всё с той же балалайкой.

Офицер читал обвинение, но мальчик вдруг начал играть. Музыка прорезала воздух, как трещина в ледяной корке. Люди остановились, кто-то засмеялся, кто-то заплакал. Солдаты растерялись. Офицер попытался крикнуть «заткнись!», но слова растаяли в звуке.

Лисса подняла руку – едва заметно. Воздух вокруг сцены задрожал, как вода, куда бросили камень. На миг все увидели – не свет, не пламя, а просто чувство: дом, смех, запах пирога, нежность. Этого хватило. Толпа двинулась вперёд, солдаты опустили оружие.

Когда всё закончилось, Нол стоял посреди площади, а рядом – Лисса. – Вы ведь знали, что я не остановлюсь, – сказал он.

– Конечно, – ответила она. – На это и была надежда.

Рован подошёл, глядя на разорванные афиши. – Империя этого не простит.

– Зато, может, простит себя, – сказала ведьма.

Они вернулись в таверну уже под утро. Фрик лежал на стойке, мурлыча что-то вроде гимна свободных существ. Пепелок заснул, держа в лапах кусочек пергамента, на котором углём было написано: «Надежда. Срок действия – бесконечен».

Лисса улыбнулась. – Пожалуй, этот документ я подпишу лично.

И в тот миг ветер распахнул дверь, и где-то вдалеке послышалось пение – не громкое, но упорное, как жизнь, отказавшаяся замолчать.

Глава 10. Как из таверны сделали штаб-квартиру аполитичных чудес

Утро в Прибрежных землях началось с того, что солнце проспало. Оно выглянуло лишь ближе к полудню, зевая и посылая ленивые лучи прямо в вывеску «Последний дракон». Лисса сидела за стойкой, разбирая ящики с ингредиентами: сушёный тимьян, веточки смеха, немного лунной пыли. Пепелок шевелился у печи, подрагивая хвостом, а Фрик стоял на бочке и читал свежую газету, пахнущую типографской тоской.

– Заголовок дня, – произнёс он. – «Империя благодарит Министерство надежды за успешную ликвидацию веры в чудеса». Далее по тексту: «Население отмечает стабильное отсутствие удивления».

– Прекрасно, – сказала Лисса, наливая кофе. – Можно праздновать официальную скуку.

– Уже празднуют. Объявлен Всенародный день благоразумного равнодушия.

Рован вошёл, отряхивая плащ. На нём были следы дороги, запах соли и небольшой укус реальности. – Столица шепчет, – сказал он. – Люди начали обменивать имперские лицензии на вдохновение. На рынке появилась новая валюта – смех.

– Отлично, – отозвалась ведьма. – Наконец-то экономика перестала вонять отчаянием.

Тия притащила с кухни огромную кастрюлю и поставила её посреди зала. – Варим похлёбку из демократии, – сказала она. – Каждый может добавить свой ингредиент, но ругаться запрещено.

К вечеру таверна наполнилась народом. За столами сидели крестьяне, ремесленники, два бывших инквизитора, переодетых в циркачей, и даже один поэт, утверждавший, что его вдохновение сбежало в ящик с картошкой. Атмосфера напоминала совещание хаоса под звуки лютни.

Фрик раздавал кружки с горячим элем и принимал жалобы. – Вот, – говорил торговец из столицы, – они заставляют нас подписывать бумаги о благодарности за разрешение чувствовать.

– Стандартная бюрократическая уловка, – ответил кот. – Если чувства зарегистрированы, ими можно торговать.Пепелок в это время сидел на подоконнике и играл дымом, складывая его в формы. Сегодня это были птицы, завтра, возможно, бюрократы, у которых вырастут крылья. Лисса наблюдала и думала, что, пожалуй, всё идёт к тому, что именно их таверна снова станет эпицентром необъяснимого.

Так и случилось: вечером явился курьер. Щуплый, в очках, пахнущий чернилами и страхом. Он передал конверт, на котором красовалась печать Империи – и приписка от руки: «Отдел по борьбе с инициативой».

Лисса вскрыла письмо ножом для масла. Внутри – уведомление: «Таверна "Последний дракон" временно признана местом общественной опасности. До выяснения обстоятельств – под наблюдением».

– То есть они официально подтвердили, что мы опасны, – усмехнулась ведьма. – Не зря старались.

Рован подошёл к окну, глядя на улицу, где стояли двое стражников, явно притворяющихся фонарными столбами. – Похоже, у нас зрители.

– Тогда давай дадим им представление, – сказала Лисса. – Но без фейерверков. Пока.

Тия принесла из кухни кувшин с тестом. – Если смешать немного тёплого смеха и ложку отчаянной веры, получится нечто вроде символического восстания.

– Прекрасный рецепт, – сказал Фрик. – Добавим щепотку иронии – и подадим на десерт.

Они устроили импровизированное собрание. Лисса сидела на стойке, Фрик рядом, Пепелок на люстре, Рован у карты. Вокруг собрались завсегдатаи.

– Империя считает нас центром опасности, – начала ведьма. – А значит, у нас есть редкая возможность стать центром смысла.

– И как ты предлагаешь бороться? – спросил один из ремесленников.

– Мы не боремся, – ответила Лисса. – Мы заражаем. Радостью, смехом, теплом. Пусть попробуют поставить на это санитарный барьер.

Толпа загудела одобрительно. Кто-то предложил открыть «школу несанкционированного вдохновения». Кто-то – печатать листовки с цитатами из старых сказок. А поэт с картошкой заявил, что посвятит Империи балладу в жанре сатирической меланхолии.

Фрик поднял лапу. – У меня идея. Назовём это движение «Аполитичные чудеса». Без лозунгов, без партий, без планов – только добрые поступки, которые выбивают из чиновников почву под ногами.

– Это опасно, – заметил Рован.

– Зато эффективно, – сказал кот. – Власть не знает, как бороться с добротой без повода.

Ведьма одобрила. Так «Последний дракон» стал штаб-квартирой самого странного движения в истории Империи. Их действия были просты: починить фонарь, если он погас. Поделиться хлебом, если рядом кто-то голоден. Сказать правду – особенно если она смешная.

Первые слухи пошли уже через неделю. В деревнях стали появляться таблички: «Здесь произошло несанкционированное добро». Магистры пытались вычеркнуть их из реестра, но таблички росли быстрее, чем бумага успевала их отменять.

Лисса смеялась, слушая донесения. – Наша революция пахнет хлебом и корицей.

Рован добавил: – И звучит, как песня, которую невозможно запретить.

Однако Империя не собиралась сдаваться. Через месяц в таверну пришёл инспектор из того самого отдела, где боролись с инициативой. Он был высокий, тощий и носил на груди значок с девизом «Порядок превыше вдохновения».

– Вы, – сказал он, не снимая перчаток, – подозреваетесь в организации массового оптимизма.

Фрик широко зевнул. – Массовый оптимизм у нас по вторникам. Сегодня индивидуальная надежда.

Инспектор нахмурился, но, как и все прежде, не выдержал аромата кухни. Тия подала ему чай с вареньем из светляков. После первого глотка он перестал моргать синхронно с протоколом.

– Что это? – спросил он.

– Исключительно административная поддержка нервной системы, – ответила Лисса.

Инспектор замер, потом внезапно улыбнулся. – Пожалуй, я ничего не видел. И не слышал.

– Прекрасно, – сказала ведьма. – Тогда приходите завтра на концерт бюрократической баллады. Вход по отсутствию здравого смысла.

Когда он ушёл, Фрик протянул ей бумагу. – Мы официально непроверяемы. Он случайно поставил подпись не там, где хотел, и теперь сам ответственен за нашу радость.

– Значит, чудеса всё ещё умеют шутить, – сказала Лисса.

Ночью, когда все разошлись, ведьма вышла на улицу. Небо было чистым, звёзды – как крошки света, оставшиеся после чьего-то ужина. Пепелок тихо дремал у порога, а Фрик мурлыкал, сжимая в лапах свежий номер газеты. На первой странице – заголовок: «Империя отрицает существование Аполитичных чудес».

– Идеально, – прошептала ведьма. – Пока они нас отрицают, мы живём.

Она подняла глаза к небу, где, казалось, сами звёзды улыбаются, и тихо добавила:

– Пусть они пишут свои приказы. А мы будем писать запахи, смех и тёплые следы на земле. Это и есть настоящие документы мира.

Ночь тянулась долго, словно Империя решила замедлить ход времени, чтобы понять, почему мир снова смеётся. Лисса сидела у окна своей комнаты, босиком, с чашкой чая, который уже остыл. Внизу, под вывеской «Последний дракон», мерцали фонари – теперь они светились неровно, будто смеялись. Иногда один из них подмигивал другому, и Лисса знала, что это не сбой, а знак: магия снова разговаривает с городом.

Пепелок дремал у камина, вдыхая и выдыхая ровно, как живой кузнечный мех. Его дыхание мерцало янтарными искрами, и на стенах играли тени, похожие на миниатюрных драконов, готовых выпрыгнуть в реальность при первом вздохе мира. Фрик устроился прямо на книге налогового кодекса и использовал её как подушку, чему придавал глубоко философское значение. «Пусть хоть одна польза будет», – сказал он перед сном и храпел, как ленивый моралист.

Рован не спал. Он сидел у карты, которую сам нарисовал неделю назад, но линии на ней всё время менялись. Реки сворачивали, горы переставали быть гордыми, деревни появлялись там, где вчера были руины.

– Мир двигается, – сказал он тихо. – Как будто ему надоело стоять на месте, пока мы спорим, где у него центр.

Лисса кивнула. – Мир всегда живой, просто мы привыкли считать его недвижимостью. Она встала, подошла к двери и спустилась вниз. Таверна пахла пеплом, корицей и свежим воздухом. Столы были пусты, но воздух ещё держал смех вечерней толпы. В углу кто-то оставил плащ с вышитой фразой: «Добро без ведомости». Лисса провела по ней пальцами, словно по молитве.

Снаружи дождь моросил как разговор двух стариков – тихий, упрямый и добрый. Ведьма вышла на крыльцо. Мир спал, но не совсем. Где-то вдалеке бродили фонари, словно души ночных мыслей. Из окон ближайших домов доносились отголоски песен, те самые, что Нол пел на площади. Люди, кажется, начали верить не в законы, а в голоса друг друга.

Она подняла взгляд к небу и тихо сказала: – Смотри, Империя, мы не разрушили тебя. Мы просто сделали тебя смешной.

Рядом появился Фрик, зевая так широко, что звёзды могли провалиться прямо ему в пасть.

– Если бы смех был валютой, мы бы уже купили себе новую эпоху, – произнёс он.

– Может, так и будет, – ответила Лисса. – Эпоха смеха без разрешений.

Утром началось нечто странное. Люди приходили в таверну не за элем, а за советом. Крестьянин спрашивал, как лучше спрятать свои мечты от налоговой. Старушка – как оживить цветы, которые устали жить по регламенту. Один из бывших стражников просил заклинание, которое позволило бы ему не смотреть в глаза приказам.

Лисса каждому отвечала по-своему: кому-то – рецептом супа, кому-то – старой песней, кому-то просто взглядом, который говорил больше любых слов.

Так «Последний дракон» превратился в неофициальную Академию несерьёзных чудес. Учебный план включал уроки доброты, лекции о пользе иронии и семинары по безопасному применению надежды. Пепелок преподавал «основы эмоционального огня», Тия читала курс «кулинарная алхимия», а Фрик возглавил кафедру «практической лености как формы внутреннего равновесия».

Рован пытался составить расписание, но расписание вело себя подозрительно – строки мигали, предметы перемещались, а в разделе «обязательные курсы» само собой добавилось: «Спонтанное счастье. Практика. Неотменяемо».

– У нас даже бумага учится у жизни, – сказал он.

– Это потому, что жизнь наконец-то разрешила себе быть без плана, – ответила Лисса.

К вечеру снова пришли гости. Среди них – тот самый чиновник, который когда-то предупреждал их о проверках. Только теперь у него не было формы, лишь плащ, пахнущий свободой.

– Я уволился, – сказал он, садясь у стойки. – Больше не могу описывать надежду параграфами.

Фрик подал ему кружку. – Тогда выпей за незаконное дыхание.

Мужчина поднял взгляд. – Знаете, что смешно? Они создали комиссию по борьбе с хаосом. А внутри этой комиссии теперь спорят, что считать хаосом.

– Всё, что живое, – сказала Лисса. – А значит, мы на правильной стороне.

Он кивнул и достал из кармана небольшой лист – приказ о закрытии таверны. – Я должен был вручить это вам неделю назад. Но я решил подождать. Теперь срок действия истёк.

– Видишь, – сказала ведьма, беря лист. – Даже у глупости есть срок годности.

Они засмеялись. За окнами снова начинался дождь, и капли звенели по крыше, как монеты из параллельной реальности, где счастье всё ещё в обращении.

Поздним вечером к ним пришёл мальчишка, весь в грязи, с перепуганными глазами. – Ведьма, – сказал он, – на южной дороге солдаты жгут таблички с надписями «Аполитичные чудеса».

Лисса нахмурилась. – Ну конечно. Сначала боятся, потом сжигают, а потом строят музеи.

Фрик поднял хвост трубой. – Поехали посмотрим, чтобы хоть музей получился красивый.

Они отправились ночью. Дорога блестела от дождя, деревья шептались, будто обсуждали их план. Когда добрались до перекрёстка, увидели пепелище – но посреди него, прямо в мокрой земле, стояла одна-единственная табличка, не обугленная. На ней светились слова: «Чудеса не подлежат уничтожению. Проверено огнём».

Рован присел рядом, потрогал доску. – Кто-то её защитил.

Пепелок расправил крылья. – Это не кто-то. Это сама идея. Она выживает лучше всех.

Лисса долго стояла, глядя на огни вдалеке. – Значит, всё ещё есть смысл. Пусть даже его пытаются запретить.

Фрик тихо фыркнул: – Смысл – это то, что начинает смеяться, когда его сжигают.

Они вернулись под утро, мокрые, уставшие, но странно спокойные. В таверне пахло хлебом. Тия уже проснулась и пекла пироги – «на случай неожиданного счастья».

Лисса подошла к окну. На подоконнике стоял старый подсвечник, и в его тени можно было разглядеть что-то вроде улыбки.

– Империя думает, что магия вернулась, – сказала ведьма. – А на самом деле просто люди перестали притворяться, что её нет.

Рован кивнул. – Знаешь, я понял одно: если чудеса становятся привычными, значит, жизнь наконец вошла в норму.

Фрик зевнул и растянулся на стойке. – Тогда у нас всё катастрофически в порядке.

И впервые за долгое время Лисса рассмеялась по-настоящему – не потому что хотела бросить вызов, не потому что нужно было держать дух, а просто потому, что в этом смехе было что-то живое, беспорядочное и прекрасное, как дыхание самого мира, который наконец-то снова позволил себе быть странным.

Глава 11. Где ведьма устраивает завтрак для инспекторов и моральных паник

Утро началось с запаха сгоревшего блина и победного вопля Тии: «Он всё-таки перевернулся!» – после чего сковорода обиделась и выстрелила жиром в потолок. Лисса, едва проснувшись, вышла на кухню в халате с надписью «Главный эксперт по абсурду» и лениво зачерпнула ложку мёда прямо из банки. Мир, казалось, снова устроил себе выходной от здравого смысла.

Фрик сидел на полке и листал отчёт Министерства, оставленный случайно одним из чиновников. – Слушай, – сказал он, поднимая взгляд, – у них теперь есть «Комиссия по предотвращению спонтанного воодушевления».

– Значит, мы в списке, – ответила Лисса. – У нас оно хроническое.

– Да, пункт первый: «Особо опасны субъекты, способные вызывать смех без административного разрешения».

– Мы должны гордиться, – сказала ведьма, отпивая кофе. – Наконец-то признали наш вклад в национальную нестабильность.

Пепелок катался по полу, гоняя обугленный комок теста, а Рован сидел у окна, проверяя карту, на которой с недавних пор появлялись новые города. Сегодня добавился пункт «Смехоград». Маленький кружок между холмами, без дороги, без координат.

– Люди строят города из эмоций, – задумчиво произнёс он. – Кто-то из веры, кто-то из гнева. Этот – из радости.

– Главное, чтобы его не обложили налогом, – пробормотала Тия.

В это время в дверь постучали. Стучали официально – как будто каждое прикосновение было нотариально заверено. Лисса вздохнула. – Если это снова инспекторы, я предлагаю накормить их завтраком и отправить философски переосмысленными.

На пороге стояли трое в серых плащах с гербом Империи. На лицах у них было выражение людей, которые всю жизнь боятся случайно улыбнуться.

– Ведьма Лисса? – спросил старший.

– Временно, – ответила она. – А вы кто?

– Комиссия по проверке моральной температуры населения.

Фрик прыснул. – Надеюсь, у вас есть градусник на совесть?

– Мы получили жалобу, – продолжил старший, игнорируя кота. – На чрезмерное распространение несерьёзного отношения к реальности.

Лисса пригласила их внутрь. – Проходите. Мы как раз завтракаем. Заодно измерите нашу температуру юмора.

Инспекторы сели за стол, неловко, как люди, которые впервые видят еду без протокола. Тия принесла блины, Фрик поставил на стол варенье из просветлений, а Пепелок поджёг свечу, излучающую запах тёплых воспоминаний.

– Что это за аромат? – насторожился младший инспектор.

– Ностальгия по детству, слегка карамелизированная, – ответила ведьма. – Без побочных эффектов, если не считать внезапного желания жить.

Они попробовали блины. Старший что-то записал в блокнот: «Эмоциональное воздействие: нестандартное, приятное. Возможна зависимость».

– Мы обязаны предупредить, – сказал он, – что слишком высокая моральная температура может привести к спонтанным улыбкам.

– Тогда придётся держать градус, – заметил Фрик.

Лисса улыбнулась. – Послушайте, а вы когда-нибудь смеялись просто так, без разрешения?

Инспектор растерялся. – Это против внутреннего регламента.

– А если бы никто не увидел? – мягко спросила она.

– Это всё равно будет зафиксировано совестью.

Рован, до этого молчавший, поднял голову. – А совесть у вас зарегистрирована? В каком отделе?

Младший инспектор запнулся. – В разделе моральных активов.

– Тогда берегите, – сказал он. – Такие активы исчезают, если их не использовать.

Некоторое время они ели молча. Только посуда тихо звенела, а из камина тянуло ароматом яблок и дыма. Потом старший инспектор вдруг вздохнул.

– Вы знаете, – сказал он, – иногда я вспоминаю, как моя дочь в детстве пыталась поймать светляков в банку. И почему-то мне кажется, что это было правильнее, чем всё, чем я занимаюсь сейчас.

Фрик фыркнул. – Советую попробовать снова. У нас как раз сезон нелегальных светляков.

Инспектор не ответил, но уголки его губ дрогнули. Лисса заметила это и решила не упускать момент. – Так, господа, объявляю внеплановую практику по моральной термометрии. Сейчас вы закроете глаза и скажете, что чувствуете.

Они подчинились.

– Я… чувствую запах детства, – прошептал один.

– Я слышу, как трещит дождь по крыше, – сказал другой.

– А я… – начал старший и замолчал, – …я впервые за годы не думаю о работе.

Ведьма кивнула. – Поздравляю, вы выздоровели. С вас три смеха и два вдоха благодарности.

Инспекторы открыли глаза. Старший долго смотрел на неё, потом аккуратно сложил блокнот. – Вы ведь понимаете, что я должен написать отчёт.

– Конечно, – ответила она. – Только напишите правду.

– Это опасно.

– Всё живое опасно. Даже надежда.

Они ушли через час, явно не зная, как классифицировать происходящее. На прощание старший оставил ей визитку. На обороте, где должно было быть написано «служебный номер», стояли слова: «Иногда чудеса нуждаются в прикрытии. Я помогу».

Когда дверь закрылась, Фрик потянулся и сказал: – Пожалуй, это был самый продуктивный завтрак за последние годы.

Тия подняла блин на вилке. – И вкусный. Особенно если приправить лёгким ощущением победы.

Лисса села у окна, глядя, как инспекторы уходят вниз по дороге. За их спинами ветер аккуратно срывал гербы с плащей – так, будто мир сам подписывал прошение о помиловании.

– Знаете, – сказала она, – кажется, чудеса стали не только возможны, но и заразны.

Пепелок фыркнул и выпустил кольцо дыма в форме улыбки.

– Тогда пусть заражаются, – сказал Рован. – В конце концов, это единственная эпидемия, за которую стоит нести ответственность.

День растянулся, лениво и тепло. Люди заходили в таверну, смеялись, пили чай, спорили о погоде и смысле жизни. В воздухе висел запах свежего хлеба и чего-то большего – свободы, вперемешку с дымом и корицей. И Лисса подумала, что, возможно, именно так пахнет настоящий порядок – тот, что не навязывает, а просто живёт.

А вечером пришло письмо. Без печати, без подписи. В нём было всего две строки: «Империя трещит, но пусть трещит от смеха. Не останавливайтесь».

Лисса долго смотрела на бумагу, потом аккуратно приколола её к стене рядом с картой. На карте сияли новые названия – «Смехоград», «Добронск», «Чудовель». Мир рос, и его границы больше не чертили перья чиновников, а пальцы тех, кто ещё верил в чудеса, поданные на завтрак без разрешения.

Вечером таверна снова дышала жизнью – запахом тёплого хлеба, древесного дыма, чуть прелого пива и свежего ветра, который приносил сплетни быстрее любых гонцов. За стойкой Лисса натирала кружки, но в каждом её движении чувствовалось то тихое удовольствие, которое приходит, когда хаос наконец становится привычным. В углу Пепелок гонял клубок света, будто учился жонглировать молниями, а Фрик сидел у окна и наблюдал, как над крышами деревни медленно поднимается новый месяц – тонкий, как усмешка судьбы.

Рован вошёл с дороги, отряхивая плащ, пахнущий пеплом и морем. В руках он держал свёрток, похожий на секрет, который слишком долго ждал своей очереди. – На северных трактатах начали происходить странные вещи, – сказал он. – Деревья поют. Причём в рифму.

Фрик прищурился. – Надеюсь, без куплетов о налогах?

– Пока нет, но они учатся. Один дуб уже сочинил балладу о справедливом ветре.

Лисса подняла взгляд. – Всё ясно. Магия возвращается неофициально, как всегда. Без формуляров, без печатей, без извинений.

– А у Империи нервы, – добавил Рован. – По городам ходят слухи, что именно мы открыли шлюз чудес.

– Отлично, – ведьма усмехнулась. – Пусть найдут способ его закрыть. Если, конечно, найдут ведро покрупнее.

Толпа за столами смеялась и шумела. Кто-то рассказывал историю о том, как старый мельник обнаружил в мешке с мукой живой облачный комочек и теперь держит его как питомца. Кто-то клялся, что видел, как в соседнем городе чиновник случайно произнёс искреннее слово – и у него на месте значка вырос цветок. Мир трещал по швам, но не от боли, а от роста.

Фрик встал на задние лапы и стукнул по стойке. – Предлагаю закрепить успех и создать новый праздник. День доброй нелепости. Отмечается каждое утро, продолжается до следующего рассвета.

Тия хлопнула в ладоши. – Ура, я как раз придумала торт «Парадокс» – снаружи горчит, внутри сладкий, а сверху посыпан надеждой.

– Вкусно звучит, – сказал Рован. – А символично до неприличия.

К полуночи на улице началась гроза. Гром гремел, будто небо спорило само с собой, а молнии сыпались в землю, как подписи под каким-то космическим документом. Лисса вышла на порог, вдохнула влажный воздух и почувствовала, что гроза пахнет изменениями. На мгновение ей показалось, что даже камни под ногами хотят что-то сказать, просто не находят слов.

– Небо злится, – сказал Рован, появившись рядом.

– Нет, – ответила ведьма, – оно репетирует речь перед Империей.

Они стояли под дождём, не прячась. Фрик сидел под лавкой и рассуждал о том, что молния – это просто небесная форма вдохновения. Пепелок хихикал, ловя капли языком, и каждый раз его мордочка светилась, будто фонарь из чистой радости. Когда буря утихла, на дороге появился силуэт. В плаще, с капюшоном, с походкой человека, который несёт слишком много вопросов. Он подошёл к таверне и снял капюшон. Это был тот самый старший инспектор, что приходил утром. Только теперь без герба, без значка и с лицом человека, у которого впервые нет инструкции.

– Я… – начал он, – не знаю, зачем пришёл. Может быть, потому что сегодня не могу не прийти.

Лисса кивнула. – Это уже причина. Входи. Здесь не спрашивают «зачем», только «чай или элем».

Он сел у стойки. Руки его дрожали. – В столице паника. Комиссии спорят между собой, министерства обмениваются меморандумами, а в народе ходит песня о том, что ведьма из таверны лечит грусть смехом.

Фрик вытянул лапу. – Не песня, а национальный гимн в разработке.

Инспектор слабо улыбнулся. – Они боятся. Не тебя, не ваших шуток. Они боятся, что люди перестанут нуждаться в приказах, чтобы чувствовать себя живыми.

– Значит, всё идёт правильно, – сказала Лисса. – Когда власть боится счастья – значит, счастье ещё живо.

Он посмотрел на неё. – Но ведь тебя могут…

– Пусть попробуют, – перебила ведьма. – Империя привыкла ловить драконов, но не привыкла разговаривать с теми, кто умеет дышать огнём словами.

Тишина была мягкой, как одеяло после долгого пути. Инспектор опустил голову, и Лисса поняла – он сломался не от страха, а от проснувшейся совести. Она наложила ему в кружку горячего эля и поставила рядом блюдце с вареньем из забытой надежды.

– Выпей, – сказала она. – Это помогает вспомнить, зачем всё это было в начале.

Он сделал глоток и замер. – Я… когда-то хотел быть писателем. Но потом решил, что стабильность важнее.

Фрик усмехнулся. – Ну вот, стабильность у тебя есть. Скучная, надёжная и бесполезная. Поздравляю.

Инспектор рассмеялся. Сначала тихо, потом громче. Смех у него был хриплый, неуверенный, но настоящий. Лисса улыбнулась. – Вот и всё. Ты официально выздоровел. Осталось только уволиться окончательно и написать книгу о чудесах, которых не существует.

Он кивнул. – Напишу. Назову её «Таверна, где смех легализован».

Рован поднял кружку. – За это стоит выпить.

Они пили до поздней ночи. Гроза ушла, оставив после себя чистое небо и запах мокрой земли. На рассвете инспектор ушёл, оставив на столе свою форму – аккуратно сложенную, с гербом, но без души.

Лисса стояла на пороге, когда первые лучи солнца скользнули по вывеске «Последний дракон». Металл блеснул, будто улыбнулся.

Фрик потянулся. – Ну что, ведьма, готовься. Скоро сюда придёт ещё кто-то из них. Сначала один – ради совести. Потом десятки – ради завтрака.

– Пусть приходят, – сказала она. – У нас места хватит для всех, кто устал притворяться.

И в тот момент в небе, прямо над таверной, вспыхнула новая молния – не белая, не золотая, а зелёная, как весенний росток. Она не ударила в землю, а распустилась цветком света и растворилась.

– Это что было? – спросила Тия.

– Подпись, – ответила ведьма. – Мир подписывает договор о продолжении жизни.

Снаружи снова начали собираться люди. Кто-то приносил хлеб, кто-то цветы, кто-то просто истории. И никто больше не спрашивал разрешения. Мир, как ребёнок после болезни, начал заново учиться смеяться. И в этом смехе было всё – упрямство, боль, радость и такая простая, земная, неформализованная магия, что даже Империя, где-то далеко, наверняка почувствовала, как у неё от этого теплеют холодные стены архивов.

Лисса вздохнула и тихо сказала: – Вот так, без манифестов и героев, начинается новая эпоха. С чашки чая, блина и человека, который наконец позволил себе улыбнуться.

Пепелок свесился с балки и кивнул. – Скучно не будет.

– Да уж, – сказала ведьма. – У скуки теперь нет лицензии.

Глава 12. В которой совещание по отмене магии заканчивается пением, кот становится советником, а ведьма получает повестку на пир

Утро пришло, как всегда, не вовремя – громко, с запахом подгоревшей каши и с глупой уверенностью, что новый день способен что-то исправить. Лисса проснулась от звона кастрюль: Тия в очередной раз пыталась приготовить «овсянку без депрессии», но результат упорно напоминал философский кризис в миске. В таверне «Последний дракон» всё шло своим чередом – то есть как попало, но с энтузиазмом.

Фрик сидел на стойке и читал газету, выпущенную Министерством Безопасности Метафизики. – Вот свежие новости, – проворчал он. – Империя собирается провести «Совещание по окончательному регулированию чудес».

Лисса потянулась, зевая. – Они опять будут решать, как объяснить необъяснимое?

– Да. Планируют принять постановление о добровольном прекращении магических проявлений.

– Добровольном? – усмехнулась ведьма. – Это как – сдать волшебство по расписанию?

Пепелок спрыгнул со стола, оставив на деревянной поверхности обугленные следы лап. – А если чудеса не захотят? Они ведь упрямые.

Фрик покосился на него. – Тогда Империя выдаст им повестку и оштрафует на три вдоха и одно восхищение.

Рован вошёл с улицы, держа в руках письмо. – Кстати о повестках. Похоже, ты официально приглашена, – сказал он, протягивая конверт. На сургучной печати виднелся герб – сова с забинтованными крыльями.

Лисса вздохнула. – Вот и дождались. Комиссия решила проверить, как я использую своё незаконное чувство юмора.

– Может, ты наконец просветишь их, – заметила Тия. – Начни с простого. Пусть попробуют смеяться, не подавшись истерике.

К полудню ведьма уже собиралась в путь. Она выбрала наряд, который идеально подходил для подобных мероприятий: чёрное платье с карманами для сарказма и флягой самоиронии. Фрик настоял, чтобы идти вместе. – Без меня ты там заскучаешь, – сказал он. – Кто-то должен будет комментировать абсурд происходящего.

Пепелок тоже вызвался, но его Лисса оставила сторожить таверну. – Если кто-то придёт с проверкой, притворись налоговым инспектором.

– Смогу, – пообещал он, – я уже тренировал выражение лица «у меня всё под контролем».

Имперское здание для заседаний выглядело так, будто само скучало по смыслу. Высокие колонны, фрески с изображениями людей, которые делают вид, что всё понимают. Внутри пахло пылью, бумагой и усталостью.

Лисса вошла в зал, где сидели члены Комиссии. Один держал перо, словно шпагу, другой листал протоколы, будто искал там оправдание существованию. Главный председатель – сухой мужчина с глазами, в которых отражалось всё, кроме жизни, – поднял голову.

– Ведьма Лисса, владелица нелегальной таверны «Последний дракон». Признаёте, что в вашем заведении наблюдаются признаки спонтанных чудес?

– Наблюдаются, – спокойно ответила она. – Даже без лицензии.

– И вы не предприняли мер по их устранению?

– Напротив. Мы их кормили, поили и позволяли им отдыхать по воскресеньям.

В зале прошёл шум. Один из чиновников прошептал: «Провокация». Другой отметил в блокноте: «объект склонен к метафорам».

Фрик вылез на стол и сел, свесив хвост. – Разрешите добавить, господа. Если бы вы хоть раз попробовали наше варенье из осознания, вы бы перестали издавать документы и начали писать стихи.

– Замолчите, животное! – возмутился председатель.

– Поздно, – сказал Фрик. – Моя харизма уже вступила в действие.

Заседание пошло под откос. Один из членов комиссии внезапно вспомнил, как в детстве мечтал быть музыкантом и начал стучать пером по столу в ритме. Второй стал подпевать, третий отбивать ладонями. Через несколько минут в зале уже звучала импровизированная песня: «Мы всё запретили, но стало смешно».

Председатель побледнел. – Прекратите! Это же анархия чувств!

Лисса сложила руки на груди. – Нет, это называется «жизнь без отчёта».

Когда импровизированный концерт закончился, председатель бессильно опустился на кресло. – Вы понимаете, что вы сделали?

– Да, – ответила она. – Немного музыки в структуру бюрократии. Это полезно для кровообращения.

– Это нарушение порядка.

– Порядок – это когда скука охраняет тишину. А у нас, как видите, снова пульс.

Зал шумел, и кто-то даже хлопал. В этот момент Лисса поняла, что Комиссия больше не знает, как вернуть себе серьёзность. Её слова распространились как вирус – не магический, а человеческий.

Председатель поднялся, словно решив, что нужно спасать хотя бы остатки формы. – Ведьма, – сказал он, – вы вольны идти. Но учтите: всё это войдёт в отчёт.

– Пусть войдёт, – ответила она. – Главное, чтобы оттуда не вышло здравомыслие.

На выходе её догнал молодой чиновник. – Простите, – сказал он тихо, – вы правда думаете, что смех может что-то изменить?

Лисса посмотрела ему в глаза. – Нет, смех не меняет. Он напоминает, зачем.

На улице Фрик разлёгся на перилах, ловя солнечный свет. – Ну и как, справились?

– Комиссия теперь поёт, – сказала ведьма. – Думаю, это хороший результат.

– И что будем делать дальше?

– То же, что всегда, – ответила она. – Смеяться, пока они не научатся.

Они пошли обратно в таверну. Город дышал теплом, и даже серые дома казались чуть мягче. Вдоль дороги продавцы спорили о цене счастья – кто-то предлагал за пригоршню улыбок, кто-то требовал справку.

Когда они добрались до «Последнего дракона», Пепелок уже стоял у двери, гордый, как министр. – Докладываю, – сказал он. – Приходил курьер. Принёс повестку.

– Опять Империя?

– Нет, – ответил он. – Приглашение на пир. От Гильдии независимых чудес.

Лисса развернула письмо. Почерк был витиеватый, как старое заклинание: «Приглашаем на торжественный пир в честь возвращения непредсказуемости. Явка обязательна, настроение – свободное».

Фрик ухмыльнулся. – Вот теперь начнётся веселье.

– Только если там подают десерт из иронии, – заметила ведьма.

Тия выглянула из кухни. – А я слышала, что Гильдия устраивает банкеты под девизом «Сначала хаос, потом кофе».

– Идеальный порядок блюд, – сказала Лисса. – Мы идём.

Снаружи вечер переливался оттенками заката. Мир будто снова расправил плечи, сбросив с себя вековую усталость. Ведьма, кот и дракон отправились в путь, где их ждал пир – и, возможно, новая глава в истории свободы чудес.

Фрик потянулся и пробормотал: – Если это конец старого мира, то пусть хотя бы будет соусом.

– И с хорошей подачей, – добавила Лисса.

Пепелок фыркнул дымком, и дорога перед ними мягко засветилась янтарным светом – как приглашение в будущее, где даже законы иногда спотыкаются о смех.

Когда они добрались до площади, где обычно собирались торговцы, там уже стояла арка из фонарей и цветных стеклянных шаров. Под ногами шуршали бумажные звёзды, оставшиеся от репетиции пира, а в воздухе витал запах корицы, дыма и чего-то ещё – то ли предвкушения, то ли наглости. Гильдия независимых чудес устраивала свои праздники с размахом: вместо оркестра – жужжание заколдованных чайников, вместо глашатаев – вороны, разносившие приглашения. Всё выглядело так, будто сама реальность решила немного развеяться после тяжёлой недели.

Лисса огляделась, и на лице её появилась улыбка. За длинным столом сидели самые разные создания – колдун, потерявший лицензию за «избыточное воображение», фея с крыльями из газетных вырезок, бывший чиновник, ушедший в отставку после того, как увидел радугу не по плану, и даже старуха, которая утверждала, что изобрела рецепт счастья, но всё время забывала ингредиенты.

Фрик с важным видом уселся на стул рядом с председателем Гильдии – стариком в халате, испещрённом формулами. – Господа, – объявил кот, – я предлагаю тост за магию, которая не нуждается в апелляции.

– И за котов, которые не просят разрешения сидеть на столе, – добавила Тия, подливая ему эля.

Пепелок, сияющий как уголь в рассвете, крутился в воздухе и делал петли из дыма. – А за что пьют обычные люди? – спросил он.

– За то, чтобы чудеса не кончались, – ответила Лисса. – Даже если их никто не замечает.

Музыка, если это можно было назвать музыкой, началась внезапно. Сначала кто-то ударил по кастрюле, потом другая фея запела басом, потом посуда решила, что у неё есть ритм, и вся площадь превратилась в живой оркестр. Фрик барабанил хвостом по столу, а Пепелок поджигал звёзды в небе, выкладывая из них фразы вроде: «Скука аннулирована».

Лисса заметила в толпе того самого инспектора. Теперь он был без формы, в простом плаще и с улыбкой, от которой даже фонари будто стали ярче. Он подошёл, неловко поклонился. – Можно присесть?

– Если ты не собираешься штрафовать нас за вдохновение, – ответила ведьма.

– Нет, я… скорее хочу присоединиться.

– Тогда выбирай сторону. Мы между абсурдом и бунтом, обе заняты.

Он сел рядом, а потом вытащил из кармана блокнот. На первой странице аккуратно было написано: «Проект новой Империи – без регламентов, но с совестью».

– Пишешь книгу? – спросила она.

– Пытаюсь. Но она всё время сама себя редактирует.

– Значит, она живая. Не мешай.

Пир постепенно превращался в разговор. Люди спорили, пили, смеялись. Кто-то утверждал, что магия вернулась из отпуска, кто-то – что она никогда не уходила, просто устала объясняться. В центре площади старуха, забывшая ингредиенты счастья, наконец вспомнила: «Щепотка бесполезности!» – и зал взорвался аплодисментами.

Рован подошёл к Лиссе, держа два кубка. – За нас, – сказал он, – за тех, кто продолжает делать невозможное из чувства противоречия.

Она кивнула. – И за то, что упрямство иногда спасает мир.

Музыка сменила тон. Теперь она напоминала дыхание – тихое, медленное, словно сама ночь слушала. Лисса поднялась на ступеньку, посмотрела на собравшихся. – Друзья, – сказала она, – помните, как Империя обещала избавить нас от хаоса? Так вот: хаос вернулся, и он принёс угощение.

Толпа засмеялась. Кто-то выкрикнул: «Речь ведьмы в прямом эфире!» – и над площадью вспыхнули зеркальные шары, отражая лица – весёлые, усталые, настоящие.

В этот момент к ней подошёл мальчишка лет двенадцати. В руках он держал деревянного дракончика, явно сделанного своими руками. – Госпожа ведьма, – сказал он, – можно я подарю вам это?

Лисса взяла игрушку. – Это чудо?

– Почти. Он иногда дышит дымом, если его похвалить.

Фрик хмыкнул. – Прекрасно. У нас теперь есть стажёр по чудесам.

Дракончик действительно задышал. Сначала слабо, потом сильнее, и вдруг воздух над площадью наполнился мягким золотистым сиянием. Все замерли.

– Это… – начал кто-то, но не успел договорить, потому что небо загудело.

Из-за облаков спустился огромный дирижабль Империи – чёрный, как закон, и с гербом на борту. С него начали сбрасывать листовки: «Незарегистрированные чудеса подлежат изъятию!»

Толпа взревела, но не от страха. Кто-то схватил листовку и превратил её в бумажного журавлика, другой запустил его в небо. Через минуту вся площадь уже летала, как гигантская колония птиц из бюрократических форм.

Фрик заорал: – Внимание, начинается контрмагическая акция – «Отписка от страха»!

Лисса рассмеялась, и смех, странным образом, стал громче любого приказа. Он раскатывался по улицам, отражался от стен, вылетал в окна, и даже дирижабль, будто смутившись, завис на месте.

Инспектор поднял голову. – Они не знают, что делать. Смех не прописан в их инструкциях.

– Тогда у нас есть шанс, – сказала ведьма. – Когда власть теряется в радости – значит, ещё не всё потеряно.

Пепелок выпустил в воздух струю огня в форме слова «Свободно», и толпа зааплодировала. Дирижабль попытался развернуться, но от его корпуса отлетел кусок герба – и упал прямо к ногам Лиссы. Она подняла металлический фрагмент, на котором осталась буква «И».

– Империя, – произнесла она. – Теперь просто идея. Осталось решить, хорошая ли.

Рован подошёл ближе. – Что дальше?

– Дальше? – Ведьма улыбнулась. – Дальше утро. А с ним – новая инструкция: «Жить по вдохновению».

Когда дирижабль исчез, площадь снова наполнилась светом и смехом. Люди пели, ели, обнимались, спорили. В воздухе стоял запах горячего теста, дыма и лёгкого озона. Лисса смотрела на всё это и чувствовала, как в груди что-то распускается, тихое, упрямое, живое.

Фрик взобрался на стол. – Дорогие мои, – сказал он, – сегодня мы доказали, что мир можно отремонтировать с помощью ложки абсурда и щепотки смелости. Завтра, конечно, всё снова сломается, но кого это волнует? У нас есть инструменты.

Тия принесла чай и тарелку булочек в форме звёзд. – Всё равно они завтра снова попытаются запретить чудеса.

– Пусть, – ответила ведьма. – Империя пусть занимается запретами, а мы – продолжениями.

Ночь спускалась медленно, оставляя на камнях отблески света. Пепелок уснул прямо на перилах, Рован разговаривал с инспектором, обсуждая, как превратить бюрократию в искусство, а Лисса стояла в тени и слушала, как ветер напевает что-то старое и доброе. Мир, возможно, ещё не знал, что просыпается, но он уже перестал бояться сна. И где-то далеко, за горами, на пустынных дорогах начинали светиться вывески новых таверн – тех, что верили в чудеса.

И каждая из них несла на двери ту самую надпись, что стала девизом эпохи:

«Последний дракон. Завтра снова будет чудо».

Глава 13. В которой Империя открывает департамент по борьбе с вдохновением, а ведьма случайно устраивает художественную революцию

Утро в таверне «Последний дракон» начиналось не с петуха, а с возмущённого вопля Фрика. Кот сидел на подоконнике с газетой в лапах и читал вслух, отчего даже Пепелок, спящий на печи, приподнял голову и выпустил из носа ленивую искру. – Слушайте новость века! – объявил Фрик. – Империя открыла новый департамент – по контролю над вдохновением. Они называют его Бюро по предотвращению внезапных озарений.

Лисса, ещё не проснувшаяся до конца, приподняла бровь. – То есть, если кто-то напишет стих без разрешения, его арестуют?

– Именно. А ещё будут патрули, измеряющие уровень креативности в воздухе. Если концентрация метафор превышает норму – штраф и общественные работы.

Тия прыснула со смеху. – Что за работы? Сажать буквы в алфавитный сад?

Фрик покосился на неё. – Сарказм фиксируется отдельным пунктом.

Пепелок зевнул, и изо рта у него вылетела надпись из дыма: «Уровень абсурда превышен».

Лисса улыбнулась. – Это, по-моему, уже диагноз эпохи.

Рован вошёл, постукивая по сапогам, с усталым видом человека, которому пришлось спорить с идиотами на официальном уровне. – Я был в городе. Видел новый указ. Теперь вдохновение признаётся «социально опасным явлением». Особенно если сопровождается искренностью.

– Ужас, – сказала ведьма. – Придётся скрывать чувства под столом, чтобы не конфисковали.

Он положил на стойку папку. – А вот ещё. Список «потенциально подозрительных мест». Твоя таверна – в первой десятке.

Фрик довольно фыркнул. – Наконец-то признание. Мы официально опаснее парламентского обеда.

– Поздравляю, – сказала Лисса, подливая ему молока. – И что они планируют делать?

– Отправят комиссию с проверкой. Они ищут нелегальные источники вдохновения.

Ведьма откинулась на спинку стула. – Тогда нужно подготовиться. Устроим им то, чего они боятся больше всего – искренний вечер искусства.

К вечеру таверна превратилась в нечто среднее между театром и лабораторией. На стенах висели картины, написанные Тией из остатков варенья и воспоминаний, Фрик организовал «философский уголок для обиженных идей», а Лисса собрала всех знакомых, способных хотя бы издать звук, не согласованный с директивами.

Когда проверяющие прибыли, они выглядели так, будто шли на казнь. Серые мундиры, планшеты, лица, лишённые эмоций. Старший из них, сухой как карандаш, произнёс: – Мы здесь для оценки уровня нелицензированного вдохновения.

Фрик спрыгнул со стола. – Осторожно, вдохновение летучее. Если вдохнёте, придётся начать жить.

– Замолчите, кот. Мы не шутим.

– Это видно, – ответил он. – Но не волнуйтесь, мы умеем смеяться за двоих.

Первым на сцену вышел старик из соседней деревни. Он прочитал стихотворение о капусте, которая мечтала стать розой. Проверяющие начали судорожно что-то записывать. Один прошептал: «Метафоризация овощей – запрещённая форма аллегории».

Затем Тия сыграла на кастрюлях, ложках и бутылках мелодию, которую назвала «Баллада о подгоревшем завтраке». Лисса танцевала под этот ритм, размахивая половником, и даже Рован, пытаясь сохранить серьёзность, покачивал головой в такт.

Когда настала очередь Фрика, он взобрался на барную стойку и произнёс речь о свободе мысли. – Господа, – сказал он, – вдохновение нельзя посадить в клетку, потому что оно само клетка, но из золота, и в ней сидит ваш здравый смысл, машущий хвостом.

Проверяющие не выдержали. Один схватился за сердце, другой за голову, третий начал тихо смеяться. Старший попытался остановить процесс, но было поздно: смех распространился по залу, как зараза. Даже крысы, выглядывающие из щелей, хрюкали от удовольствия.

Лисса стояла в центре и наблюдала, как магия возвращается – не через заклинания, а через чистую радость. Воздух дрожал, бутылки звенели, словно аплодировали. Вдруг одна из картин на стене ожила – изображённая на ней дорога задвигалась, свет заплясал. Проверяющие отшатнулись.

– Что это?!

– Арт-терапия, – спокойно ответила ведьма. – Побочный эффект вдохновения.

Когда всё закончилось, старший инспектор еле держался на ногах. – Мы не можем включить это в отчёт, – сказал он. – У нас нет пункта «всё пошло не по плану, но стало лучше».

– Тогда создайте, – ответила Лисса. – Пусть будет хотя бы один настоящий документ в вашей жизни.

Они ушли, пошатываясь, как люди, впервые услышавшие музыку. После их ухода таверна погрузилась в тёплое, довольное молчание. Фрик зевнул. – Ну что, мы только что выиграли войну с бюрократией или открыли выставку сюрреализма?

– И то, и другое, – ответила ведьма. – Но главное – мы вернули людям возможность удивляться.

Рован налил ей кружку эля. – А что если завтра они придут снова?

– Пусть приходят. Вдохновение – как простуда. Если уж заразились, обратно не вылечишь.

На улице гремел дождь, но он не был мрачным. Он казался оркестром, который аккомпанировал ночи. Ведьма вышла на порог и подставила ладони под струи.

– Видишь, – сказала она Фрику, – даже небо тренируется играть по нашим нотам.

– Надеюсь, с чувством юмора, – ответил кот, и из его шерсти посыпались искры.

Когда ночь стала густой, как чернила, Лисса сидела у камина. Она писала письмо – не Империи, не друзьям, а самому миру. В нём не было просьб, только обещание: что смех не умрёт, пока кто-то готов его разделить. Пепелок уснул, свернувшись на полке, светясь мягко, будто фонарь. Рован дремал, опершись на меч. Фрик мурлыкал тихо, почти философски. А Лисса глядела в пламя и думала, что, может быть, чудеса действительно не нуждаются в разрешении – им хватает свидетелей.

Снаружи, за окнами, ветер рассыпал обрывки старых законов, которые уже никому не нужны, и где-то далеко над городом мерцала новая звезда – слегка кривая, немного дерзкая, но безупречно живая.

К утру город проснулся не с привычным звоном колоколов, а с гулом новых слухов. По улицам шептались: «Вы слышали? Ведьма из таверны устроила художественное восстание». Газеты пытались изложить события сухо, но получалось только поэтично. Один заголовок гласил: «Вдохновение прорвалось в столицу: ущерб неизвестен, но настроение улучшилось». Империя отмалчивалась, а Министерство Порядка выдало краткое заявление: «Проверка таверны „Последний дракон“ показала повышенную концентрацию метафор. Случай взят на контроль». Контроль, правда, куда-то исчез сразу после заседания.

Лисса стояла у окна, глядя, как улица дышит переменой. Люди шли на работу с едва заметными улыбками, будто под одеждой спрятали по тайному комплименту миру. Даже скучные вывески лавок вдруг начали мигать шутками – то ли кто-то наложил чары, то ли сама реальность решила участвовать в протесте.

Фрик растянулся на подоконнике, зевнул и лениво заметил: – Кажется, утро наконец-то начало принимать себя всерьёз.

– Опасное явление, – сказала ведьма. – Скоро утро создаст профсоюз и потребует отпуск.

Рован, пришедший с рынка, поставил корзину на стол. – Слухи растут быстрее дрожжей. Пол-Империи теперь обсуждает, можно ли запретить вдохновение, не потеряв собственные мысли. Некоторые даже подали коллективную жалобу на скуку.

– А Империя что?

– Создаёт комиссию по рассмотрению жалобы, – ответил он. – Правда, каждый член комиссии тайно написал стихотворение.

Пепелок слетел с балки и уселся у камина. – Я видел, как мальчишки рисовали на стене дракона. Он шевелился, пока они смеялись, а потом замер.

Лисса улыбнулась. – Значит, вдохновение снова принимает форму игры. Это лучше любого приказа.

День шёл своим чередом, но в воздухе чувствовалось что-то странное. Магия становилась гуще, плотнее. Предметы начинали вести себя подозрительно одушевлённо. Вилы на стене спорили с метлой, кто из них важнее в борьбе с хаосом. Бочка с элем вздыхала от поэзии, а зеркала начали отражать настроение, а не лица.

– Что-то происходит, – сказала ведьма. – Мир стал отзывчивым, как человек после сна.

Фрик приподнял ухо. – Надеюсь, у него не будет похмелья.

К вечеру у дверей таверны появилась женщина в плаще цвета ржавого золота. Она держала в руках дипломат, из которого выглядывал перо и крошечный дракончик с чернильными лапками.

– Ведьма Лисса? – спросила она. – Меня зовут Ильма, я художественный аудитор Империи.

Фрик усмехнулся. – Прекрасно. Теперь ещё и вдохновенных проверяют на профпригодность.

Женщина присела к столу и разложила документы. – Ваша деятельность признана культурно взрывоопасной. Но, учитывая обстоятельства, Империя предлагает компромисс.

– Компромисс с вдохновением? – переспросила ведьма. – Это как договор с ветром: подпишешь – и улетишь.

– Мы не запрещаем вам творить, – сказала Ильма. – Мы предлагаем лицензировать вдохновение. Раз в месяц вы будете подавать отчёт о количестве чудес.

Лисса рассмеялась, но тихо, почти ласково. – И как вы планируете измерять чудеса? В литрах смеха или граммах надежды?

– В условных единицах пользы, – серьёзно ответила Ильма. – Мы должны понимать, что вдохновение не дестабилизирует общество.

– Поверьте, – вмешался Рован, – общество дестабилизируется само, если его лишить смысла.

Пепелок спустился на стол и ткнулся носом в бумаги. От его прикосновения буквы начали шевелиться, выстраиваясь в строки: «Вдохновение не подлежит учёту. Подлежит только жизни». Ильма вскрикнула, уронив перо.

– Вот видите, – сказала Лисса, – у нас даже чернила против регламента.

Женщина вздохнула, но в её глазах мелькнула усталость человека, который давно хотел верить в другое. – Знаете, ведьма, я пришла не для того, чтобы наказать. Я хотела увидеть, почему все эти люди идут к вам. Почему Империя теряет власть, а вы – нет.

– Всё просто, – ответила Лисса. – Я им не обещаю ничего, кроме права быть смешными.

Ильма поднялась. – Тогда я не видела ничего подозрительного. Пусть этот разговор останется неофициальным.

– Благодарю, – сказала ведьма. – А если что, заглядывайте на чай. У нас сегодня десерт из парадоксов.

Когда дверь за аудитором закрылась, Фрик довольно фыркнул. – Кажется, даже чиновники начинают заражаться человечностью.

– Осторожнее, – усмехнулась Лисса. – Это может перерасти в эпидемию здравого смысла.

Ночь снова принесла дождь, но теперь он звучал как аплодисменты. Вода стекала по крышам, барабанила по окнам, и казалось, что сам город празднует победу над скукой. Ведьма вышла на улицу. В небе вспыхивали редкие молнии – не угрожающие, а праздничные.

Рован подошёл, укрыл её плащом. – Думаешь, они отступят?

– Нет, – ответила она. – Империя не умеет проигрывать. Но теперь ей придётся учиться жить с тем, что чудеса нельзя поставить на паузу.

– Тогда что дальше?

– Дальше – искусство выживания с чувством юмора.

Они стояли под дождём, а за спиной из таверны доносились звуки вечернего хора. Тия, Пепелок и Фрик сочинили новую песню – «Гимн недозволенной радости». Её припев был прост: «Если мир решил стать серым – добавь немного абсурда».

Лисса слушала и думала, что, возможно, именно так начинается новое время – не с восстаний и проклятий, а с глупой песни, которую поют те, кто всё ещё верит.

Поздней ночью, когда все уснули, ведьма подошла к двери и зажгла свечу. На полке лежали старые книги – пророчества, списки, формулы. Она открыла одну и на чистой странице написала: «Никакая Империя не вечна, пока жив хоть один смех».

Снаружи ветер поднял клочок бумаги, унёс его в небо. Там, где он исчез, вспыхнула новая звезда. Она мигала, будто подмигивала. Лисса тихо сказала в пустоту: – Значит, слышишь. Ну и хорошо. Тогда продолжим.

И в ту ночь Империя снова не смогла уснуть – не от страха, а от звука, похожего на смех, который разносился над городом, как песня без автора, но с бесконечным эхом.

Глава 14. В которой драконы возвращаются на почтовых голубях, а таверна становится посольством абсурда

Утро началось с голубей. Они влетали в окна, садились на стойку, на люстру, даже на Фрика, который возмущённо шипел, но не двигался – любопытство всегда побеждало раздражение. Каждый голубь нёс в клюве маленький конверт с печатью в виде пламени. Письма были адресованы ведьме Лиссе, таверне «Последний дракон», а некоторые просто – «Кому нужно».

Лисса с трудом пробиралась между пернатыми посланниками, собирая конверты в поднос. Тия стояла у печи и хохотала: – Кажется, почта решила объявить о себе.

Фрик выдернул одно письмо когтями, разорвал и прочёл. – «Сердечно просим восстановить дипломатические отношения с драконами. Они выразили желание вернуть себе часть мира, желательно с хорошей кухней».

– Великолепно, – сказала ведьма. – Осталось выяснить, сколько порций им нужно и есть ли у них аллергия на бюрократию.

Пепелок, сидящий на подоконнике, насторожился. – Значит, драконы живы?

– Скорее, они прятались, – ответила Лисса. – Ждали, пока люди перестанут считать чудеса угрозой.

Рован вошёл, всё ещё пахнущий дорогой и дождём. В руках у него был большой конверт, запечатанный красным воском. – Империя, – сказал он. – Срочное уведомление.

Фрик фыркнул. – Ставлю хвост, они решили национализировать вдохновение.

– Почти, – мрачно сказал Рован. – Они объявили, что драконы – вымышленные существа и подлежат списанию из реальности как «недостоверные данные».

Тия прыснула: – И кто их будет списывать? Канцелярия реальности?

Лисса вздохнула. – Прекрасно. Значит, теперь мы не просто преступники, а хранители того, чего, по их мнению, не существует. Придётся стать ещё реальнее.

Она разложила письма на столе. Среди них было одно, написанное старинным почерком – тонким, как пепел на ветру. «Ведьме, хранящей последнего. Мы ждём, когда мир вспомнит нас. Огонь не угас, он просто стал осторожнее». Подписи не было, только отпечаток когтя, как символ обещания.

Фрик прищурился. – Ну вот, теперь у нас официальная переписка с мифами. Осталось только открыть филиал для фольклорных беженцев.

– Таверна уже им является, – сказала Лисса. – Только без вывески.

В тот же вечер она развесила по залу фонари, наполненные тёплым светом, который не подчинялся законам физики. Тия приготовила ужин, от которого пахло приключением: тушёное мясо с намёком на пророчество, пирог с сюжетом и компот из старых снов. Рован молча расставлял столы, а Фрик наблюдал с видом начальника по организации абсурда.

– Думаешь, придут? – спросила Тия.

– Придут, – ответила ведьма. – Драконы всегда приходят, когда люди наконец перестают бояться тепла.

И действительно – ближе к полуночи воздух над таверной начал мерцать. Сначала лёгкий запах озона, потом – едва слышное гудение, будто само небо настраивало голос. Огонь в камине дрогнул, выпрямился и превратился в силуэт. Из него шагнула фигура, высокая, с глазами цвета расплавленного золота. Крыльев не было, но от движений исходила сила – древняя, как утро.

Фрик спрыгнул на пол и произнёс почти торжественно: – Позвольте представить: миф вернулся из отпуска.

Лисса кивнула пришедшему. – Добро пожаловать в место, где чудеса не требуют документов.

Дракон в человеческом обличье улыбнулся. – Тогда мы по адресу. Нас слишком долго заставляли молчать.

Он сел за стол. Тия подала ему еду, а Пепелок – напиток, осторожно держа кувшин обеими лапами. Дракон попробовал и рассмеялся. – Вкус напоминает первую весну после войны.

– Секрет в том, что мы не экономим на надежде, – ответила Лисса.

Рован сел рядом, наблюдая. – Империя объявила вас вымышленными.

– Мы и были вымыслом, – сказал дракон. – Пока люди помнили нас, мы существовали. Когда забыли – ушли в легенды. Но вы, ведьма, оставили дверь открытой.

Фрик повёл усом. – Неужели весь ваш род сидел в ожидании приглашения на ужин?

– Почти. Нам нужно было место, где смех не вызывает подозрений.

Разговор тёк, как вино, густой и тёплый. Они говорили о мире, о том, как люди пытались измерить огонь, как законы вытесняли чувства, и как даже чудеса начали заполнять отчёты. Лисса слушала и понимала: всё возвращается – не силой, а верой в абсурд как форму истины.

Под утро, когда за окнами рассвело, дракон поднялся. – Я передам своим. Пусть знают, что мир снова дышит.

– И что ты им скажешь? – спросила ведьма.

– Что у людей осталась искра, – ответил он. – А у ведьм – чувство юмора.

Он исчез в дымке света, оставив на столе перо – золотое, тёплое, будто живое. Фрик осторожно ткнул его лапой. – Великолепно. Теперь у нас есть артефакт, который не впишешь ни в один акт.

– Пусть будет символом, – сказала Лисса. – Напоминанием, что даже сказка может быть официальной версией событий.

Таверна снова наполнилась утренним светом, запахом кофе и новой надеждой. На улице люди шли мимо и улыбались, не зная почему. Где-то высоко в небе промелькнула тень, похожая на крыло. И хотя никто не говорил об этом вслух, каждый чувствовал – мир снова стал немного шире. Фрик потянулся и зевнул. – Вот что я называю дипломатией. Ни одного протокола, только чай и здравый смысл.

Лисса усмехнулась. – А ведь именно так и решаются настоящие войны – за столом, где все смеются.

Она посмотрела на золотое перо, лежавшее в луче солнца, и подумала, что, возможно, чудеса возвращаются не потому, что кто-то их вызывает, а потому, что кто-то их ждёт.

Ведь всё начинается с ожидания – даже смех.

Фонари в таверне догорали, оставляя на стенах золотистые пятна, похожие на следы дыхания тех, кто приходил ночью. Лисса сидела за стойкой, облокотившись на старую книгу, в которую ещё не решилась заглянуть. Книга появилась утром на пороге вместе с кувшином молока и запиской «от благодарного клиента с крыльями». На переплёте – отпечаток когтя и запах озона. Фрик, развалившийся на полке, зевал и потягивался, делая вид, что не замечает, как ведьма то и дело косится на находку.

– Если откроешь, – лениво протянул он, – можешь либо узнать судьбу, либо рецепт идеального рагу. Обе опции опасны.

– Судьбу я уже проживаю, – ответила Лисса, – а с рагу я справлюсь без подсказок. Она всё же открыла книгу. Первая страница была пуста, но слова начали проступать изнутри, как чернила из дыхания: «Каждая история должна быть рассказана, иначе она превращается в миф. А мифы, как известно, любят возвращаться».

Тия вошла с корзиной хлеба. – Это что, новое меню?

– Почти, – ответила ведьма. – Руководство по возвращению невозможного.

Пока они говорили, с улицы донёсся гул. Рован, стоящий у двери, распахнул створку и шагнул на порог. Площадь перед таверной кипела – люди собрались, кто с вёдрами, кто с мётлами, кто просто с любопытством. В воздухе плавали огненные буквы: «Драконы существуют!»

– Вот и пошло, – сказал он. – Газеты переполошились, философы требуют доказательств, а чиновники – налог на чудеса.

– Главное, чтобы не решили ввести квоты на вдохновение, – пробормотала Лисса.

Толпа гудела. Кто-то требовал показать дракона, кто-то – внести его в реестр полезных ископаемых. И вдруг над ними раздался низкий рокочущий смех – воздух задрожал, небо потемнело. Из облаков, как из занавеса, выглянул глаз, огромный, янтарный, спокойный. Люди замерли, а потом, вопреки здравому смыслу, зааплодировали.

– Неплохой PR-ход, – заметил Фрик. – Может, теперь нас признают министерством межвидового общения.

– Только без бюрократии, – попросила Лисса. – У нас и так драконов кормить нечем.

Глаз исчез, оставив после себя лёгкий запах грозы. Толпа начала расходиться, одни крестились, другие улыбались. Рован смотрел на небо с задумчивостью человека, которому только что напомнили, что вера – не роскошь.

Позже, когда в таверне снова стало тихо, Лисса достала из книги новое письмо. Оно появилось само собой, как если бы бумага выдохнула его: «Мир просыпается. Но осторожнее – не все рады свету. В тени шевелятся те, кто привык управлять страхом».

– Кто бы это ни был, пишет красиво, – сказал Фрик.

– И правдиво, – ответила ведьма. – Где свет, там всегда найдётся кто-то, кому он мешает считать монеты.

В дверь постучали. На пороге стоял посыльный в мундире имперской курьерской службы. Вид у него был такой, будто его заставили нести проклятие в подарок. – Лисса из таверны «Последний дракон»?

– Смотря кто спрашивает, – сказала она.

– Орден Рационалистов. Требуют вашу явку для допроса о «незаконном воскрешении вымышленных существ».

Тия прыснула, Фрик фыркнул. Ведьма же улыбнулась почти нежно. – Передай Ордену, что их представление о вымысле сильно запоздало. Мы уже на этапе десерта.

Посыльный сбежал, спотыкаясь. Лисса, глядя ему вслед, только покачала головой. – Началось.

Рован подошёл к ней ближе. – Может, стоит уехать?

– Куда? – спросила она. – Мир теперь везде одинаково удивлён.

Ночь опустилась быстро. Ветер приносил с холмов запах дыма и грозы, но над таверной пламя фонарей не гасло. Лисса сидела у окна, писала что-то в книге – ответы на письма, которых никто не отправлял. «Дорогие драконы, если вас снова сочтут ошибкой, приходите. Здесь всегда есть место для тех, кто умеет дышать».

Фрик тихо урчал у её ног. Тия засыпала на кухне, уронив голову на мешок муки. Рован стоял у двери, словно сторож сна.

А потом случилось странное: снаружи послышался стук копыт, звон металла и шаги. Имперская стража. Их было десятки – с факелами, с эмблемами Сдерживания. Командир поднял руку: – По приказу Совета, таверна «Последний дракон» подлежит проверке на предмет магических нарушений.

Лисса вышла на порог. Ветер разметал её волосы, а в глазах плясали отблески фонарей. – Проверяйте, только аккуратнее. У нас посуда обидчивая.

Солдаты шагнули внутрь, но едва они пересекли порог, фонари вспыхнули, посуда зазвенела, а в камине выдохнулось пламя. Воздух стал плотным, как ожидание. В центре зала из огня поднялся силуэт – тот самый дракон, что приходил ночью.

– Здесь нет нарушений, – сказал он, голосом, который звучал как раскаты грома. – Здесь дом.

Солдаты попятились. Командир открыл рот, но не смог вымолвить ни слова. Огонь в его факеле погас сам собой.

Лисса подняла голову. – Передайте вашему Совету: чудеса не требуют разрешения. Они просто случаются.

Когда стражники исчезли в темноте, таверна снова задышала спокойно. Фрик фыркнул. – Кажется, теперь мы официально посольство невозможного.

– И неплохо справляемся с обязанностями, – сказала ведьма.

Она посмотрела на огонь – тот на миг обернулся драконом, который подмигнул и растворился. И Лисса поняла: мир меняется не по приказу, а по вдоху. Стоит лишь кому-то засмеяться там, где бояться привычнее – и новая эпоха начинается.

А утром в окно залетела стая голубей. Каждый нёс письмо. На всех стояла печать: «Департамент веры и сомнений. Классификация: возвращённые». Лисса улыбнулась. – Ну вот, – сказала она, – теперь мы даже в реестре.

И впервые за долгое время за окном рассвело по-настоящему.

Глава 15. В которой ведьма устраивает заседание с привидениями, а здравый смысл сбегает в окно

С того утра, когда имперские стражи сбежали, таверна «Последний дракон» окончательно перестала притворяться обычным заведением. В углу сам собой играл лютнист без тела, на потолке поселилось облако, периодически проливавшее лёгкий дождь исключительно на тех, кто пытался жаловаться на цены, а из подвала доносились звуки, напоминающие обсуждение бюджета между гномами и духами вина. Лисса, устроившись за стойкой, пила кофе и с философским спокойствием наблюдала, как здравый смысл, усталый и взъерошенный, вылезает в окно, махнув на всё рукой.

Фрик, раскачиваясь на люстре, наблюдал за происходящим сверху. – Нам бы ввести новую должность – хрониста хаоса. Может, даже форму придумаем.

– Нет, – ответила ведьма, – формы – это первый шаг к бюрократии. А мы и так уже на грани.

Тия принесла поднос с пирогами и объявила, что завела тетрадь заказов, куда записывает всё, что клиенты мечтают, но не решаются попросить. Вчера туда кто-то внёс пункт «обнять детство» и «вернуть запах грозы из прошлого». Ведьма похвалила. Мир нуждался в тетрадях, где мечты хотя бы числятся на складе.

Рован стоял у двери, проверяя меч, на котором снова проступили руны. – Это не к добру, – сказал он. – Меч не любит, когда вокруг слишком спокойно.

– Тогда ему тут скучать не придётся, – ответила Лисса. – У нас каждый день новая глава вселенского безумия.

И как в подтверждение её слов, в дверь постучали – так деликатно, будто сам воздух извинился заранее. На пороге стояли трое в полупрозрачных плащах. Привидения. Одно выглядело солидно и слегка туманно, второе – нервно подрагивало, третье – сияло синим светом и держало перо.

– Добро пожаловать, – сказала ведьма. – Столы у нас не дискриминируют по состоянию материи.

Главное привидение поклонилось. – Мы из Гильдии Незаконченных Историй. Услышали, что здесь принимают всех. У нас, понимаете, собрание – кто-то должен подвести итоги вечности.

Фрик заурчал. – Ещё немного, и у нас будет собственный парламент.

Привидения заняли стол у окна. Они обсуждали, кто виноват, что их повествования так и не завершились, спорили о кульминациях и характерах, пока не начали кидаться полупрозрачными чернильницами. Лисса развела руками – мир явно решил превратить её таверну в кросс-жанровый центр восстановления сюжета.

Тия подошла к ней шёпотом. – Мы ведь не справимся, если сюда потянутся все забытые легенды.

– Справимся, – ответила ведьма. – Мы же не чиним чудеса, мы просто их слушаем.

Снаружи начался дождь. Он шёл косо, лениво, будто сам не верил в необходимость происходящего. С каждым капельным ударом в воздухе что-то менялось: деревья становились чуть выше, трава – чуть ярче, а запахи – глубже. Люди, проходящие мимо, останавливались, не понимая, почему вдруг стало теплее, чем должно быть.

Вечером, когда дождь стих, в таверну вошёл посланник Имперского Совета – тонкий, нервный человек в очках и со стопкой бумаг. Он был настолько напуган, что держался за свой портфель, как за спасательный круг. – Ведьма Лисса? Вам поручено явиться для беседы с Верховным Логистом Реальности.

– Прямо сейчас? – спросила она.

– Чем раньше, тем лучше. Мир требует отчёта. Слишком много несогласованных чудес.

Фрик шепнул: – Отчёта за чудеса! Они, кажется, решили сертифицировать вдохновение.

Лисса рассмеялась, взяла плащ и тихо сказала: – Ладно. Если мир зовёт на отчёт, придётся рассказать ему правду.

Рован пошёл с ней, как всегда, не говоря лишнего. Тия осталась, прижимая к груди пирог – на случай дипломатических переговоров. Привидения пожелали удачи, а лютнист, словно чувствуя настроение, перешёл на минор.

Имперский Совет заседал в здании из белого камня, холодного и гладкого, как вычищенная память. Лиссу провели в зал, где под сводами висели часовые механизмы, отсчитывающие секунды до конца чудес. Верховный Логист сидел на троне, похожем на письменный стол, и перелистывал отчёты.

– Ведьма, – произнёс он без эмоций, – вы обвиняетесь в нарушении баланса вымысла. По вашим действиям мир снова начал порождать невероятное.

– А разве это преступление? – спросила она.

– Это сбой. Реальность должна быть предсказуемой.

Она улыбнулась. – Предсказуемая реальность – это просто скучная версия хаоса.

Зал загудел. Вокруг зашевелились архивариусы, споря о допустимых пределах вдохновения. Лисса шагнула ближе и открыла принесённую книгу – ту самую, что подарили драконы. Страницы вспыхнули мягким светом, и по залу пронёсся аромат костра и дождя.

– Вот мой отчёт, – сказала ведьма. – Мир жив, потому что ещё способен удивляться. Уберите чудеса – и он умрёт от тоски.

Верховный Логист поднялся. На мгновение его строгий взгляд дрогнул, в нём мелькнуло воспоминание – детство, пламя, звёзды. Он тяжело вздохнул. – Может быть, вы и правы. Но порядок требует оправдания.

– Пусть оправданием будет смех, – ответила она. – Это самое честное из чудес.

В зале стало тихо. А потом где-то под потолком щёлкнул один из механизмов, и на циферблате высветилась новая надпись: «Вдохновение разрешено с 9 до 21 без выходных».

Фрик потом сказал, что это лучшее, на что способна бюрократия. Лисса лишь улыбнулась – значит, мир ещё держится.

Когда они вернулись в таверну, дождь снова начинался, но теперь он звучал мягче. Тия встретила их пирогом, Рован – тенью улыбки, а привидения аплодировали, как актёрам после премьеры. Лисса сняла плащ, села у камина и тихо сказала: – Пожалуй, пора добавить в меню пункт «Пирожки с реальностью».

Фрик ухмыльнулся. – И чаевые в виде смыслов.

Ведьма подняла чашку, глядя в огонь, где снова дрогнул силуэт дракона. Мир жил, шумел, путался, спорил, но не сдавался. И где-то в этом шуме, среди смеха и дождя, она услышала – лёгкий шорох страниц, будто сама жизнь перелистывает очередную главу.

В тот вечер таверна дышала мягко, будто сама устала после всех чудесных переговоров. На улице стоял дождь, который не хотел заканчиваться, но уже не был холодным – он шёл с ощущением, будто промывает мир от ненужных сомнений. Внутри же пахло корицей, мокрой шерстью и свежей бумагой: кто-то, вероятно, из призрачных клиентов, снова писал продолжение своей неокончившейся истории. Лисса сидела у окна, наблюдая, как по стеклу скользят капли, и думала о том, что иногда хаос – единственное доказательство того, что жизнь идёт как надо.

Тия, растянувшись на подоконнике, переписывала список запасов. В нём значились пункты вроде «вдохновение (1 бочка, непроверенное)», «ирония (2 кг, осадок допустим)» и «чудеса (в дефиците, не подлежат возврату)». Фрик наблюдал за ней, медленно перебирая хвостом, и ворчал, что пора бы уже открыть курсы бухгалтерии для существ с неопределённым онтологическим статусом. Рован сидел у камина, чистил меч, но мысли его были далеко – в тех местах, где война с логикой всё ещё продолжается.

Лисса наконец встала, налила себе травяного чая и сказала: – Знаете, мне кажется, мы на пороге чего-то очень большого.

Фрик фыркнул. – Обычно после таких слов вселенная решает проверить, насколько крепко у нас посуда.

– Пусть проверяет, – ответила ведьма. – Мы давно живём без страховки.

За дверью снова послышались шаги. На этот раз это был старик в плаще, настолько потрёпанном, что он мог быть одновременно магом, бродягой и философом. Он снял капюшон, и в зале стало на мгновение светлее – не от магии, а от ощущения, что этот человек несёт в себе старый огонь.

– Добрый вечер, – сказал он. – Говорят, здесь можно выпить с мифами?

– Только если они не спорят о чаевых, – ответила Лисса.

Старик сел к камину, заказал кружку мёда и долго молчал. Потом спросил: – Вы знаете, что Империя готовит новый указ? Они собираются объявить «эмоциональные проявления» источником общественной нестабильности. Слёзы, смех, вдохновение – всё под наблюдением.

В таверне стало тише. Тия поставила кружку, Рован перестал чистить меч.

Фрик медленно прошёлся по стойке. – Так-так… выходит, нас ждёт эпоха без смеха?

– Эпоха без искры, – уточнил старик. – Они хотят, чтобы всё было ровно, без всплесков. Ни счастья, ни боли.

Лисса задумалась. – Значит, мы снова возвращаемся к старому: чудо запрещено, чувство под запретом, дыхание на учёте.

– А значит, – добавила Тия, – пора снова учиться смеяться подпольно.

Старик улыбнулся – в этой улыбке было больше света, чем в любой магии. – Именно. И я пришёл, чтобы попросить вас об этом. Нам нужно место, где смех будет не преступлением, а правом.

Фрик фыркнул. – Полагаю, таверна «Последний дракон» вполне подходит. У нас и дураков хватает, и философов. Иногда в одном лице.

С тех пор в таверне начали собираться люди, которых мир считал «излишне чувствительными». Музыканты, которые слышали, как поёт дождь. Писцы, влюблённые в слова. Старые учителя, запомнившие вкус вдохновения. Они приходили тихо, без афиш, но с улыбками, которые можно было разглядеть даже в темноте.

Лисса поставила у двери новую табличку – «Дом свободного смеха». Никто не осмелился её снять. Даже чиновники, проходящие мимо, отворачивались, будто не замечали. Слухи о месте, где разрешено смеяться, распространялись быстро. Люди приходили просто посидеть, послушать, как кто-то читает свои сны, или сыграть на флейте из обыкновенной кости, звучащей лучше любого золота.

Фрик, наблюдая за всем этим, стал чуть мягче. Даже перестал ворчать, когда Лисса, не глядя, ставила ему под нос тарелку с жареной рыбой.

– Скажи честно, – как-то спросила она, – тебе ведь тоже нравится, что всё живое возвращается?

– Мне нравится, – ответил он после паузы, – что даже самые глупые идеи умеют светиться. Особенно если их подать с правильным соусом.

Но покой длился недолго. Однажды ночью, когда все уже спали, на пороге появился тот самый имперский курьер – теперь без очков, с лицом, испачканным копотью.

– Ведьма… – прохрипел он. – Они идут. Совет решил ликвидировать все источники «иррациональных проявлений». Ваш дом первый в списке.

Рован вскочил, Тия побледнела.

Лисса не пошевелилась. – Значит, время пришло. Пусть приходят.

Фрик вытянул когти, и в его взгляде впервые мелькнуло не раздражение, а нечто древнее – память пламени. – Я предупреждал, что мир не любит смех. Но он его заслужил.

Через час таверна уже дышала как живое существо. Фонари мигали, словно набирая воздух. В камине пламя сложилось в очертания крыльев. Все гости – живые, мёртвые, легендарные – собрались вместе.

Лисса встала на стол, подняла чашу. – Если они придут за чудом, пусть получат его целиком. Мы не прячем магию – мы ей дышим.

В дверь постучали. На пороге стояли имперские инспекторы, сухие, как пепел. Их глаза отражали пустоту, в которой не было места ни боли, ни радости.

– По приказу Совета… – начал один, но договорить не успел.

Таверна загудела, как сердце перед ударом. Из стен поднялся свет – не огонь, не молния, а что-то между дыханием и песней. Воздух стал тёплым, время – медленным. Даже дождь за окном застыл.

– Это нарушение! – закричал чиновник.

– Это жизнь, – ответила ведьма.

Свет прошёл сквозь них, и на мгновение все – и люди, и призраки, и даже чиновники – увидели то, чего давно не видели: себя живыми. Кто-то заплакал. Кто-то рассмеялся. И, что удивительно, никто не умер.

Когда всё стихло, имперцы ушли, не сказав ни слова. Только один из них оставил на двери табличку: «Закрыто на смех».

Лисса сняла её, повернула обратной стороной и написала углём: «Открыто навсегда».

Фрик вздохнул. – Ну что, снова победа без отчётов?

– Скажем так, – ответила ведьма, – бюрократия впервые капитулировала перед чайником и пирогом.

Она села у камина, слушая, как дракон в пламени тихо смеётся, а дождь снаружи поёт новую мелодию. Мир снова жил, как хотел – странно, шумно, неправильно, но по-настоящему.

И именно в этом заключалось всё волшебство.

Глава 16. Где дракон находит себе юриста, а ведьма теряет терпение, но не чувство юмора

Утро началось с вопля. Точнее, с трёх – один принадлежал Фрику, второй чайнику, третий, судя по тембру, драконьему яйцу, которое вдруг решило, что пора заявить о себе. Лисса выскочила из комнаты, на бегу заплетая волосы, и остановилась в дверях кухни. Там царил хаос: чайник бегал по полу, выпуская пар, Фрик прыгал по столу с видом драматического героя, а посреди этого беспорядка стояло яйцо, сияя золотистыми трещинами.

– Ну что, вылупляется? – спросила Тия, выглядывая из-за мешка муки.

– Либо вылупляется, либо репетирует, – буркнул Фрик, – этот звук слишком уверенный.

Лисса подошла ближе, ощутила исходящее от скорлупы тепло. Оно было не просто живым – оно дышало, как сердце.

Изнутри раздался лёгкий стук, потом ещё. Трещины разошлись, и из них выглянул глаз – зелёный, с золотой искрой. Маленький дракон вытянул мордочку, чихнул, выпустив клуб дыма, и, недолго думая, упал в миску с овсянкой.

– Великолепно, – сказала Лисса, – родился и сразу пошёл по моим запасам.

Фрик наклонился, принюхался. – Пахнет апокалипсисом и детством.

Тия с восторгом подала полотенце, но дракон уже успел облиться молоком и теперь выглядел так, будто его собрали из облаков. Он попытался взмахнуть крыльями – те оказались неуклюжими, но сияющими. Потом поднял голову и неожиданно сказал:

– Есть можно?

Все замерли.

– Говорящий дракон, – наконец произнесла Лисса. – Это уже уровень юридических проблем.

На всякий случай она поставила на стол табличку «Жалобы подавать в письменном виде».

Дракон тем временем забрался на подоконник и внимательно осматривал мир. Его глаза отражали всё сразу: город, дождь, чайник, Фрика, который выглядел так, будто пытается вспомнить правила приличия для общения с новыми видами.

– Как тебя зовут? – спросила Лисса.

– Ещё не решил, – ответил он. – Может, вы подскажете?

– Тогда пока будешь Случайностью, – сказала ведьма. – Всё в этом мире начинается именно так.

Случайность кивнул, зевнул и обвился вокруг самовара.

Рован вошёл в кухню в тот момент, когда яйцо окончательно превратилось в завтрак с крыльями. Он посмотрел на происходящее и сказал ровно:

– Я знал, что без юридической помощи не обойдётся.

Через час у таверны появился невысокий мужчина в шляпе и с портфелем. Он представился как Мерид, «адвокат чудесных существ и прочих форм нестабильной реальности». В руках держал толстую папку с надписью: «Регистрация магических новорождённых».

– Госпожа Лисса, – сказал он, проходя внутрь, – вы нарушили минимум четыре указа и один свод космологических рекомендаций. Драконы ныне считаются историческим наследием, а значит, принадлежат Империи.

– А если я скажу, что этот принадлежит сам себе?

– Тогда Империя подаст на вас в суд за философскую крамолу.

Фрик прыснул. – О, я чувствую запах грядущего суда, где здравый смысл будет свидетелем защиты.

Лисса села напротив Мерида, сложила руки на столе. – Хорошо. Пусть подают. Но пусть попробуют найти закон, который запрещает рождение того, кто просто хотел жить.

Мерид замялся. – В сущности… такого закона нет. Но вы же понимаете, что бюрократия не терпит пустот.

– А мы – как раз из пустоты, – ответила она. – У нас там клуб по интересам.

Дракон чихнул. Из его ноздрей вылетел крошечный язык пламени, прожёг угол стола и нарисовал на воздухе знак, похожий на перевёрнутую спираль. Мерид посмотрел на это с профессиональным ужасом.

– Это же символ первичного договора! Он подтверждает личность. У вашего питомца есть юридическая душа!

– Видите, – сказала ведьма, – теперь у вас новый клиент.

Фрик захохотал. – Великолепно. Мы официально открываем отдел магической юриспруденции. Осталось завести печать и штамп «Дело закрыто по причине здравого смысла».

Мерид вздохнул и спрятал бумаги. – Ладно, ведьма. Считайте, что я ничего не видел. Но если Совет узнает…

– Пусть узнает, – ответила Лисса. – Мир должен вспомнить, что закон без души – просто бумага.

Когда адвокат ушёл, Тия поставила на стол кружки, налив всем горячего какао. Дракон улёгся у камина, зевая и грея крылья. В воздухе стоял запах молока, золы и свежего смеха.

Рован сказал: – Думаю, мы только что официально стали семьёй.

Фрик усмехнулся. – Семья, в которой юрист – единственный разумный.

Но Лисса знала – за этим спокойствием стоит буря. Империя не простит публичное нарушение рационального порядка. Появление дракона уже стало событием. Газеты писали о «чудесах, возрождающих хаос», проповедники спорили, философы писали трактаты. Кто-то называл Лиссу ведьмой-революционеркой, кто-то – угрозой цивилизации, а кто-то – надеждой.

В тот вечер, когда таверна закрылась, ведьма вышла во двор. Небо было низким, облака – тяжёлыми, словно мир готовился к экзамену. Случайность подошёл к ней, положил голову на колени.

– Я сделал что-то плохое? – спросил он.

– Нет, – ответила она. – Ты просто напомнил людям, что они живы.

Он зевнул, и в его дыхании мелькнула искра. – А почему они забывают?

– Потому что боятся. Иногда легче не чувствовать, чем чувствовать слишком много.

– Глупо, – сказал дракон. – Без чувств мир скучный.

Она улыбнулась. – Знаю. Поэтому ты здесь.

Они сидели долго, слушая, как ветер шепчет о переменах. Вдалеке, за горами, сверкнула молния – короткая, но тихая, будто предупреждение. Мир готовился к чему-то новому, и Лисса чувствовала это каждой клеткой. Но сейчас, пока ночь была тёплой, а Случайность сопел у ног, она позволила себе забыть о грядущем. Ведь иногда чудо – это просто возможность отдохнуть до рассвета.

Ночь выдалась беспокойной. Ветер завывал в дымоходе, как недовольный дух налоговой службы, а где-то под полом тихо стучали старые бочки, будто совещались, стоит ли им снова брожением заняться. Лисса не спала. Она сидела у окна своей комнаты и считала, сколько раз за последние месяцы судьба успела постучать к ней в дверь под разными масками: курьер с приказом, призрак с просьбой, адвокат с портфелем и теперь вот дракон с вопросами о жизни. Мир, похоже, окончательно утратил чувство меры.

Фрик дремал на подоконнике, но делал вид, что бодрствует. – Не спишь, – пробормотал он, не открывая глаз. – Это к неприятностям или к новому меню?

– К обоим, – ответила Лисса. – Мне кажется, мы накануне чего-то большого.

– Обычно так говорят перед апокалипсисом. Или свадьбой. Иногда это одно и то же.

Она усмехнулась. Дракон Случайность спал у камина, свернувшись кольцом. В свете огня его чешуя блестела, как расплавленное золото, и Лиссе вдруг показалось, что весь дом дышит вместе с ним. Каждый вдох тихо сдвигал воздух, каждое шевеление казалось обещанием грядущего.

На рассвете раздался стук. Не угрожающий, не властный, а осторожный, словно сама вежливость решила позвонить в дверь. Лисса спустилась вниз и открыла. На пороге стояла женщина в сером плаще, с лицом, которое могло быть любым – таким, что его забываешь, едва отвернёшься. Она держала в руках коробку, перевязанную лентой из печатей.

– От Совета, – сказала она, не поднимая взгляда. – Передать лично ведьме Лиссе.

– Это я. Что внутри?

– Официальное уведомление о проверке. И… приглашение.

Лисса взяла коробку, и женщина сразу исчезла, будто её смело ветром. Внутри лежал кристалл-перо и лист пергамента, на котором сияли буквы: «Собрание Совета по гармонизации реальности. Присутствие ведьмы Лиссы необходимо. Повестка дня: нарушение границ вероятности».

Фрик заглянул через плечо. – Нарушение границ вероятности. Как звучит! Почти как тост.

Тия уже стояла за спиной с тревожным лицом. – Это ловушка. Они не зовут ведьм просто так.

– Может быть, – сказала Лисса. – Но если не пойду, они придут сами. А лучше уж самой выбирать, где стоять.

Рован, как всегда, молча собрался в дорогу. Его меч висел на плече, словно продолжение воли. Случайность решил идти с ними – «чтобы посмотреть на взрослых, которые боятся чудес». Ведьма не стала отговаривать: иногда именно детская непосредственность спасает от катастрофы.

Зал Совета находился в сердце столицы – огромная круглая башня из чёрного камня, где даже эхо говорило официальным тоном. Когда они вошли, воздух внутри был настолько сухим, что казалось, он прошёл цензуру. На возвышении сидели семеро – Хранители Логики. Перед ними стоял прозрачный сосуд, внутри которого тихо пульсировала маленькая сфера света.

– Ведьма Лисса, – произнёс главный хранитель, седой мужчина с глазами цвета стекла. – По вашим действиям мир начал самопроизвольно генерировать чудеса. Это недопустимо.

– Простите, – сказала она, – но разве чудеса нуждаются в разрешении?

– В разрешении нет. В контроле – да.

Случайность, сидевший у её ног, поднял голову. – А если чудо само решило случиться?

Хранитель нахмурился. – Кто позволил ребёнку говорить?

– Ребёнок – это дракон, – заметил Фрик. – Он сам себе позволил.

Тишина растянулась, как натянутая струна. Потом хранитель медленно произнёс:

– Мы можем закрыть источник.

– Попробуйте, – тихо ответила ведьма.

Она шагнула вперёд и раскрыла ладонь. Между пальцами зажглось пламя – не огонь, а воспоминание о нём: тёплое, живое, неуничтожимое. В тот миг даже холодные стены дрогнули.

– Это не магия, – сказала она. – Это память о свободе. Вы можете подписывать указы, переписывать реальность, но пока хоть один человек способен удивляться – чудо живёт.

Рован поставил меч остриём вниз. Фрик сел на перила, и от его хвоста пошли искры. Случайность поднялся в воздух, расправил маленькие крылья, и потолок засиял отблесками пламени.

– Вы не сможете уничтожить то, что принадлежит сердцу, – сказал он.

Хранители переглянулись. Один из них устало произнёс:

– Мы не хотим войны. Мы хотим порядка.

– А я – чтобы мир не скучал, – ответила Лисса. – Значит, нам придётся учиться сосуществовать.

Молчание длилось долго. Потом главный хранитель вздохнул, опустил взгляд и произнёс:

– Пусть остаётся. Но помните, ведьма: вы взяли на себя ответственность за хаос.

– Всегда брала, – сказала она. – Он – моя родня.

Они вышли из башни под серым небом. Ветер пах мокрым камнем и бумагой. Лисса остановилась, посмотрела вверх и сказала тихо, почти про себя:

– Кажется, мы выиграли не битву, а передышку.

– Иногда передышка и есть победа, – ответил Рован.

– А иногда это приглашение на вторую серию, – вставил Фрик.

Случайность шёл рядом, глядя на город, где из каждого окна выглядывало что-то живое: тени, кошки, мечты. Он вдруг сказал:

– Знаешь, мне кажется, чудеса – это просто смех, который научился летать.

Лисса улыбнулась. – Тогда нам стоит держать его подальше от чиновников.

Когда они вернулись в таверну, солнце садилось, окрашивая стены в мёд. Внутри было тихо. На столе лежала записка от Тии: «Пирог в духовке. Не забудьте смеяться». Ведьма взяла её, приколола к двери и прошептала:

– Пусть это станет новым законом.

Фрик зевнул, растянулся на стойке и сказал:

– Всё равно они придут снова.

– Конечно, – ответила она. – Мир всегда возвращается к тем, кто умеет смеяться.

Снаружи дракон поднял голову к небу и выпустил тонкую струю пламени. Из неё сложилась надпись, мерцающая в воздухе: «Добро пожаловать туда, где чудеса не требуют разрешения».

И мир, кажется, согласился.

Глава 17. Где инструкции по чудесам оказались толще Библии, а чай – сильнее революции

Утро началось с визита проверяющих. Не бурных, не грозных – вежливо-пугающих, как дождь, который улыбается, прежде чем зальёт улицы. Два чиновника в одинаковых плащах цвета варёной бумаги стояли у входа в таверну, держа перед собой папку толщиной с добрую ведьмовскую энциклопедию. Один кашлял с достоинством, второй просто страдал от мысли, что родился не бюрократом, а человеком. На груди у них блестели жетоны нового департамента: «Управление по гармонизации чудес».

Лисса уже знала этот запах – смесь пыли, чернил и предстоящего головной боли. Фрик развалился на стойке и наблюдал за ними, как кот за парой жирных голубей, обдумывая, с какого конца их стоит начать опровергать. Рован сидел в углу с чашкой чая и видом, будто предпочёл бы сражаться с демоном, чем присутствовать при ревизии.

– Госпожа Лисса, – начал первый чиновник, листая бумаги, – согласно новому императорскому постановлению, все учреждения, где наблюдаются чудеса, подлежат регистрации и согласованию.

– Согласованию чего с чем? – спросила ведьма. – Реальности с воображением?

– Существования с регламентом, – ответил второй с тяжёлым вздохом, словно это была древняя истина.

Фрик зевнул. – Звучит как брак по расчёту.

Тия поставила перед гостями чай, не дожидаясь приглашения, и спросила с самым невинным видом:

– Вам с лимоном или совестью?

Они не поняли. Это было предсказуемо.

– Согласно пункту пятому, – продолжил первый, – вы обязаны предоставить списки всех магических объектов, существ и явлений, находящихся на территории вашего заведения.

– Хорошо, – сказала Лисса и достала со стены старую доску для объявлений. – Вот список: «Случайность – один. Фрик – зависит от настроения. Магия – как воздух, повсюду. И чай. Много чая».

Первый чиновник побледнел, второй попытался записать, но перо у него почему-то задымилось.

Случайность, который до этого дремал под столом, высунул мордочку, моргнул и сказал:

– Я не объект. Я – процесс.

Это добило проверяющих. Первый уронил папку, второй стал креститься по уставу «Общеимперского светского поведения», после чего они решили, что лучше отчитаться о «временном непредвиденном обстоятельстве».

Когда дверь за ними захлопнулась, Фрик сказал:

– Если бы бюрократия могла сжигать себя, у нас был бы вечный огонь.

– Если бы бюрократия могла думать, она бы исчезла, – добавила Лисса.

Она села за стол, налила всем чай и достала письмо, которое пришло утром. На конверте стояла печать Совета – теперь уже не вежливо-серая, а угольно-чёрная. Внутри лежала карта столицы с красным кругом на месте, где раньше располагался Академический сад чудес. Теперь там значилось новое название: «Министерство контроля эмоций».

– Они пошли дальше, – тихо сказала ведьма. – Теперь регулируют чувства.

Рован поставил чашку. – Это уже не контроль. Это страх.

Фрик почесал ухо. – Страх – удобный инструмент. Его можно занести в смету.

Тия нахмурилась. – А что будет с теми, кто не согласится?

Лисса посмотрела в окно. За стеклом шёл снег, медленный и тихий, как память. – То, что всегда бывает, когда люди перестают верить в живое. Оно просто уходит.

Она поднялась. – Мы поедем в столицу. Если чудеса пытаются посадить на цепь, значит, кому-то нужно напомнить, что цепи ржавеют.

Дорога заняла два дня. Город встречал их холодом – не зимним, а бюрократическим: ровным, одобренным, с подписью на каждом облаке. Слухи шептали, что теперь даже мечтать можно только по лицензии. Фрик заметил, что воздух пах не дымом, а отчётностью. Тия дрожала, не от холода – от чувства, что они вошли туда, где смеху место только в архивах.

Площадь перед Министерством была пуста. На стене висел лозунг: «Эмоции – источник хаоса. Спокойствие – форма верности Империи». Лисса усмехнулась. – Значит, теперь нас обвинят в верности жизни.

Рован тихо сказал: – Это место мертво.

– Мёртвые места – моя специализация, – ответила она и направилась внутрь.

В зале царила стерильная тишина. На стенах висели зеркала, но отражения в них были странно вежливыми: они улыбались чуть раньше, чем человек. Из-за стойки выглядывала девушка с идеально ровной причёской. – Добрый день. Ваше эмоциональное состояние на момент входа?

– Сарказм и лёгкий голод, – ответила Лисса.

– Неприемлемо. Мы регистрируем только позитивные отклонения.

– Тогда запишите: устойчивый оптимизм с примесью презрения.

Фрик прыснул, Тия прикрыла рот рукой. Девушка не отреагировала, просто выдала жетон с надписью «Проверка чувств одобрена».

Они прошли вглубь. В каждом кабинете сидели люди, сортировавшие эмоции по папкам: «радость», «печаль», «сомнение», «любопытство». В воздухе стоял запах старых бумаг и потери смысла. На полу стояли кристаллы, в которых медленно мерцали чужие воспоминания – запечатанные, архивированные, безопасные.

Лисса подошла к одному из них, коснулась пальцем, и изнутри вспыхнуло изображение: девушка смеётся под дождём, у неё в руках чайник, а на плечах кошка. Сцена простая, почти обыденная, но в ней было больше жизни, чем во всём этом здании.

– Они хранят эмоции, – прошептала Тия. – Как образцы.

– Они их убивают, – поправила ведьма.

Рован выхватил меч, но Лисса остановила его. – Не сталью, – сказала она. – Смехом.

Она подошла к центру зала, подняла чашку, которую несла в сумке, и налила туда чай. Запах корицы и дыма разошёлся мгновенно.

– Для протокола, – произнесла она громко. – Это – чудо. Незарегистрированное. Добровольное.

Чай закипел без огня, и по залу прошла волна тепла. Бумаги дрогнули, зеркала на миг показали настоящие лица людей, а один из кристаллов вдруг расцвёл изнутри, выпуская свет.

– Что вы сделали? – закричала девушка с ресепшена.

– Вернула людям вкус, – ответила Лисса. – Он пахнет свободой.

Случайность, выскользнув из сумки, поднялся в воздух и пустил струйку пламени в форме улыбки. Люди замерли, кто-то засмеялся. Это был тихий, неуверенный смех, но он быстро разросся, как трещина в стене.

Фрик подмигнул Лиссе. – Кажется, мы начали революцию чайного масштаба.

– Самое опасное – тёплое, – сказала ведьма. – Оно растапливает лёд.

И пока стражники бежали, пока тревожные колокола кричали о «незаконной эмоции», она стояла посреди зала, улыбаясь. Потому что знала: любое чудо, даже самое малое, начинается именно так – с глотка горячего чая и мысли, что жизнь всё ещё способна быть вкусной.

Тревожные колокола выли на всю столицу, словно город сам не знал, кого предупреждает – граждан, власть или собственную совесть. Эхо разносилось по узким улицам, вздрагивая в витринах лавок, где продавали бумагу и страх, – именно в таком порядке. Лисса шла спокойно, будто не слышала гул тревоги. Плечи прямые, пальцы в пальцах Фрика, который принял форму дымного силуэта – удобную, чтобы не путаться под ногами. Рован прикрывал их сзади, мрачный, сосредоточенный, готовый защищать чудо как стратегию выживания. Тия несла под плащом Случайность, который засыпал, урча, как чайник на слабом огне.

На перекрёстках стояли патрули с зеркалами – проверяли, отражаешься ли ты должным образом. В новых имперских правилах говорилось, что честный гражданин отражает только внешность, без лишних эмоций. Ведьма подошла к зеркалу, посмотрела – и её отражение подмигнуло, а потом показало язык. Солдат растерялся, а зеркало лопнуло, не выдержав уровня сарказма. Фрик шепнул: «Засчитать как победу малой формы».

Они свернули в переулок, где пахло вчерашним дождём, гнилыми объявлениями и свободой, которая боялась говорить громко. На стене кто-то мелом написал: «Не пытайся поймать чудо – оно всё равно выскользнет и облезет вместе с обоями». Лисса улыбнулась: «Значит, кто-то ещё умеет думать».

В глубине переулка открылась дверь с потускневшей вывеской: Клуб незаконных эмоций. Когда-то здесь был музыкальный трактир, теперь – подпольное убежище для тех, кто не желал жить по инструкции. Внутри царил полумрак, но воздух вибрировал от жизни: смех, музыка, запахи специй и непослушных идей. Люди говорили шёпотом, но глаза у всех были живые.

Хозяин заведения – худой человек с глазами, как две склянки янтаря, – узнал ведьму сразу. «Вы привели революцию?» – спросил он тихо. «Нет, – ответила Лисса, – я просто принесла чай». На столе мгновенно появились чашки. Фрик уселся на спинку стула, Случайность зевнул и выпустил крошечное облачко дыма, пахнущее карамелью.

– Что у вас происходит? – спросил Рован.

Хозяин вздохнул. – Мы смеёмся по расписанию. Если слишком громко – штраф. Если без разрешения – перевоспитание. Они хотят стереть непредсказуемость. Сначала – эмоции, потом – сны.

Ведьма тихо сказала: – А значит, потом – люди.

Тия прижала дракончика к груди. – Но ведь нельзя остановить смех.

Фрик посмотрел на неё с философским видом. – Можно, если ввести налог на радость.

Они сидели за столом, пока шум вокруг не стих. Люди постепенно начали подходить к ним: кто-то приносил бумажные журавли с посланиями, кто-то просто касался ладони ведьмы, будто искал подтверждение, что чудеса ещё существуют.

Один мальчишка лет двенадцати сказал: «Я видел, как вы зажгли огонь без спичек. Мама сказала, что это неправильно, но мне было красиво». Лисса улыбнулась. – Всё красивое когда-то было неправильно.

Вдруг дверь распахнулась, и в помещение вошёл человек в форме Совета. Лицо холодное, шаг точный, на груди значок с гравировкой: Инспекция морального равновесия. Люди застыли, смех оборвался. Только Фрик фыркнул: «Моральное равновесие – это когда ты падаешь с двух сторон одновременно».

Инспектор осмотрел зал. – Здесь происходит несанкционированное эмоциональное взаимодействие. Согласно статье восемьсот пятой, за подобное предусмотрено…

– Чашка чая, – перебила Лисса. – Вам с корицей или с истиной?

Он растерялся. На секунду, но этой секунды хватило. Ведьма подняла ладонь, и воздух дрогнул – не заклинанием, не силой, а присутствием. Из её пальцев потёк свет – тёплый, мягкий, как дыхание костра. Инспектор побледнел. В его глазах отразилось детство: берег, огонь, запах хлеба, мать, зовущая домой. Он опустил оружие.

– Я… забыл, – прошептал он. – Каково это – чувствовать.

Фрик вздохнул. – Добро пожаловать в клуб.

Инспектор ушёл, оставив значок на столе. На нём появились трещины, будто металл не выдержал собственной важности. В зале вновь зазвучал смех – тихий, растущий, как весенний дождь. Люди обнимали друг друга, кто-то плакал.

Случайность выбрался из рук Тии, взлетел под потолок и начал выписывать в воздухе искры. Они складывались в слова: «Дыши». Вся таверна, весь этот подвал, казалось, вдохнул вместе с ними. Мир на миг стал живым, настоящим, невзвешенным.

Рован стоял у стены, наблюдая, как свет касается лиц. Он почувствовал, как ломается внутри что-то старое, что не давало ему смеяться. Лисса подошла, положила руку ему на плечо. – Видишь? Магия не исчезла. Она просто ждала, пока мы перестанем бояться быть смешными.

Он кивнул. – А что теперь?

– Теперь, – сказала она, – нам надо сделать невозможное: убедить Империю, что чудеса – не преступление.

На улице уже собирались люди. Кто-то видел свет, кто-то слышал смех, и теперь вокруг клуба кипела толпа – не агрессивная, а живая, как пламя, которое ищет воздух. Лисса вышла на порог. Небо было низким, облака тяжёлыми, но над ними тянулась полоска света, похожая на трещину между мирами.

– Люди, – сказала она, – нас учили жить по указам. А теперь мы сами пишем свой закон. Он короткий – два слова. Слушайте сердце.

Толпа молчала, а потом кто-то начал смеяться. Просто, по-человечески, без страха. Смех пошёл по улицам, от дома к дому, от души к душе, пока город не стал звучать, как старый инструмент, который наконец вспомнил мелодию.

Фрик забрался ей на плечо, зевая. – Ну вот, теперь нас точно объявят экстремистами по статье «Избыточная человечность».

– Пусть, – сказала она. – Это будет самая правильная статья.

Тия плакала и смеялась одновременно. Случайность кружил над головами, оставляя в воздухе золотые линии, из которых потом выросли светлячки.

Ночь опускалась медленно. Империя не рухнула – она просто впервые за сто лет закашлялась. Где-то в её недрах чиновники пытались понять, как классифицировать смех, который не подчиняется регламенту. Никто не знал, что записать в отчёт: «непредвиденная радость» или «эмоциональный сбой системы».

Лисса стояла на площади, где теперь горели сотни свечей, и думала, что, может быть, чудеса всегда начинались именно так – не с грома и молний, а с тихого звука чайной ложки, звенящей в кружке. С тепла, которое передаётся от ладони к ладони. С простого смеха, который невозможно задушить, потому что он – дыхание самой жизни.

И когда ветер унёс первую строчку новой песни, которую кто-то запел на углу, ведьма поняла: теперь уже поздно что-то отменять. Мир снова учился быть живым.

Глава 18. Где Империя объявила войну чайникам, а кот вступил в подполье

Когда утро пришло, оно выглядело уставшим, как чиновник после совещания, где снова не нашли виноватого. Город дремал, но в воздухе ощущалось то напряжение, которое бывает перед грозой или перед инспекцией. В таверне пахло мёдом, дымом и новой реальностью. Лисса сидела у стойки, наблюдая, как Фрик гоняет по столу листок бумаги с надписью «Срочно! Приказ №108 о ликвидации чайных культов».

– Они всерьёз думают, что чудеса рождаются из чаепитий? – спросил он, поддевая лист когтем.

– Разумеется, – ответила Лисса. – Им нужно бороться не с причинами, а с метафорами. Это безопаснее.

Рован стоял у окна. Он был сосредоточен, как всегда, но теперь в его лице появилась усталость, похожая на понимание. – В столице арестовали трёх алхимиков, двух музыкантов и одного пекаря. Всех обвинили в «эмоциональном саботаже».

– Пекаря? – удивилась Тия. – Что он сделал?

– Испёк хлеб, который пах детством.

Фрик перестал играть с бумагой и тихо сказал: – Значит, теперь запахи тоже вне закона.

В этот момент в дверь постучали. Не громко, не угрожающе – скорее, вежливо, но с оттенком срочности. Лисса открыла. На пороге стоял юноша с лицом, где страх и решимость боролись за лидерство. Он был в мантии учеников Совета, но капюшон скрывал знаки отличия.

– Меня зовут Мейран, – произнёс он, – я из Архива. Я пришёл предупредить.

– Опоздал, – заметил Фрик. – Мы уже в бегах, просто ещё не выбрали направление.

Мейран достал из-под плаща пергамент. – Это не просто указ. Это Доктрина Очищения. Совет считает, что магию можно окончательно устранить, если сжечь все её физические якоря. Книги, артефакты, фамильяров, даже воспоминания. Они собираются переписать реальность.

Лисса побледнела. Внутри неё что-то кольнуло – как будто кто-то попытался вырвать страницу из её собственной памяти. – Они начали?

– Уже. В столице за ночь исчезло три библиотеки. Люди не помнят, что там было. Даже имена пропадают.

Случайность, лежавший на печи, приподнял голову. – Значит, скоро забудут и меня?

– Нет, – сказала ведьма. – Пока хоть кто-то тебя помнит, ты существуешь.

Она поднялась, решительно. – Мы не позволим им стереть память. Если мир решил забыть, значит, мы будем его напоминанием.

-–

К вечеру они добрались до старой астрономической башни, где когда-то хранились записи о небесных созвездиях и законах равновесия. Теперь башня стояла пустая, и только ветер шуршал страницами, которых больше не существовало. Лисса зажгла лампу, свет пробежал по каменным ступеням, по стенам, где остались следы мелом – формулы, звёздные карты, чужие имена.

– Здесь был Храм Памяти, – сказал Мейран. – Но когда Совет приказал уничтожить архив, они забыли одно: память не живёт в книгах. Она живёт в людях.

Лисса подошла к старому глобусу небес. На его поверхности медленно вращались крошечные точки света. – Они ещё горят. Даже если мир их не видит.

Фрик сел рядом, задумчиво уставившись на огонь. – Удивительно, как много звёзд выдерживают бюрократию.

Тия разложила на полу старые карты. – Что, если мы сможем вернуть память? Не всем сразу, но хотя бы кому-то. Если чудо – это вспышка узнавания, то, может, мы просто должны зажечь её снова.

Рован кивнул. – Как?

– Через чувства, – ответила ведьма. – Империя может стереть слова, но не запах дождя, не звук смеха, не тепло ладони. Мы будем передавать память не письменно – а живьём.

Случайность поднял голову. – А я могу показать сны. Люди будут видеть то, что забыли.

– Тогда начнём отсюда, – сказала Лисса. – Это будет наш новый архив. Архив смеха, света и неудачных экспериментов.

Они работали до ночи. Мейран записывал имена, которые всплывали в памяти, Фрик рисовал символы когтями на полу, Тия разливала чай, добавляя в него капли слёз – «для правды вкуса». Лисса вплетала заклинание, но оно было не из слов, а из воспоминаний: запаха мела, шелеста страниц, тёплого смеха друга. Каждый звук, каждый жест становился частью нового узора.

Когда ночь легла на башню, воздух наполнился светом. Это было не сияние – скорее, дыхание прошлого. Вдруг послышался шорох, и стены начали покрываться текстами – будто память возвращала себе тело. Фразы проявлялись на камне: письма, стихи, забытые имена. Всё то, что Империя пыталась стереть, оживало.

– Оно возвращается, – прошептал Мейран. – Всё, что было утеряно.

Фрик ухмыльнулся. – Значит, реальность – просто ленивый архивариус.

Но радость длилась недолго. Снаружи послышался гул. В небе мелькали огни – стражи Совета, в доспехах из зеркал. Каждый шаг отражал свет, каждый взгляд искажался в отражении. Они приближались.

Лисса посмотрела на своих. – Если они войдут, всё исчезнет. Мы не можем дать им увидеть это место.

– Что ты собираешься сделать? – спросил Рован.

– Я позволю памяти спрятаться. Пусть она уходит в тех, кто был здесь. В каждом, кто дышит этим воздухом, останется её часть.

Она произнесла слова не голосом, а сердцем. Свет из стен втянулся в них – мягко, как вдох. Башня потемнела, и только дракончик остался сиять, как маленький костёр. Стражи ворвались через мгновение.

– Что здесь происходило? – потребовал один из них.

– Учились, – ответила ведьма. – Смеяться.

Они не нашли ничего. Башня показалась им пустой. Стражи ушли, оставив за собой только запах металла и недоверия.

Когда всё стихло, Лисса присела у стены. – Теперь память живёт в нас. Пока мы помним, они ничего не смогут.

Фрик посмотрел на неё серьёзно. – Тогда держись, ведьма. Мир станет тяжелее, когда начнёт вспоминать.

Случайность зевнул и улёгся у неё на коленях. – А я запомню запах этого вечера. Он похож на чай с дымом и надеждой.

– Хороший вкус для начала революции, – ответила она, глядя в окно, где по небу ползли звёзды, как строчки из книги, которую никто не смог переписать.

Ночь в башне тянулась вязко, как сироп из лунного света, который кто-то пролил между звёздами. Лисса сидела у окна, глядя, как догорает фитиль лампы – он шептал, как старый друг, уставший объяснять, что всё повторяется. Под её ладонями лежала книга, которую никто не писал: страницы пусты, но на них проступали следы чужого дыхания, словно сама память пыталась вернуться через кожу. Рован спал у стены, его меч подложен под голову вместо подушки – привычка, а не необходимость. Фрик расхаживал кругами, собирая с пола тени, будто это были осколки разбитого зеркала, пригодные для шуток.

Тия шептала что-то Случайности, и тот посапывал, раздувая искры в форме слов. «Помни», – складывались они в воздухе, прежде чем раствориться в тёплом дыму. Ведьма чувствовала, как башня дышит – старыми стенами, пеплом, печалью, которая уже перестала быть грустью и стала топливом для упорства. Всё, что забыто, ищет возвращения. Всё, что сожжено, пахнет жизнью.

– Ты не спишь, – заметил Фрик, устраиваясь на подоконнике.

– А ты не молчишь, – ответила она.

– Я не создан для тишины. Впрочем, ты тоже.

Она усмехнулась. – Тишина – это просто момент между двумя смехами.

Он кивнул. – Тогда нам придётся смеяться до утра.

За стенами города начиналось движение. Совет объявил чрезвычайное положение: чудеса признаны угрозой общественному спокойствию. На площадях стояли костры – сжигали книги, картины, музыкальные инструменты. Люди стояли молча, не из согласия, а из страха. Город учился жить без звука. Но звук не сдавался: ветер свистел в щелях, чайник пел на огне, кто-то тихо напевал колыбельную.

В таверне «Последний дракон» в это время заваривался план. Мейран разложил на столе карту Империи, помеченную разноцветными точками. Каждая – место, где когда-то существовали школы, храмы, мастерские, всё, что пахло чудесами. Лисса склонилась над ней, пальцы двигались медленно, как если бы она читала шрифт судьбы.

– Вот здесь – долина Шёпотов. Говорят, ветер там всё ещё хранит голоса, – сказала она.

– А здесь? – спросил Рован.

– Старый перевал, где время не течёт по расписанию. Туда можно отправить память, пока её ищут.

Фрик ткнул когтем в центр карты. – А вот здесь наш чайник. Его никто не должен отобрать.

Случайность поднял голову. – Тогда я остаюсь охранять его. Я дракон, хоть и чайного формата.

Они рассмеялись, но в смехе чувствовалось напряжение. Мир всё ещё трещал, как фарфор в кипятке. Империя готовила главный удар – не мечами, а забвением. И против этого можно было стоять только тем, кто помнит.

Лисса встала. – Мы отправляемся завтра. Если память хочет выжить, ей придётся путешествовать.

Утро встретило их туманом, который пах бумагой и грозой. Дорога вела через поля, где некогда стояли деревни – теперь только руины и эхо смеха, застрявшее в колодцах. Тия шла впереди, неся Случайность на руках, словно свечу. Рован замыкал, проверяя, чтобы их следы растворялись, прежде чем их заметят.

На закате они дошли до Долины Шёпотов. Здесь всё звучало – трава, камни, даже тени. Казалось, сам воздух состоит из полузабытых разговоров. Лисса закрыла глаза и услышала: детский смех, шум дождя, чей-то голос, читающий стихи. Всё это было прошлое, запертое в ветре.

– Это место – как библиотека, – сказала она. – Только книги разговаривают одновременно.

Фрик прищурился. – Удобно. Не нужно искать нужную полку.

Они устроили лагерь у старого дерева, чьи корни пронизывали землю, как вены памяти. Ведьма заварила чай – ритуал, который стал символом сопротивления. Каждый вдох пара соединял настоящее с прошлым, и казалось, что само небо наклоняется, чтобы понюхать этот запах.

Рован наблюдал за ней. – Ты понимаешь, что Совет не остановится? Даже если им придётся переписать небо.

– Знаю, – ответила Лисса. – Но переписанное небо всё равно остаётся небом. Его можно прочесть заново.

Тия тихо спросила: – А если мы проиграем?

– Тогда мир вспомнит позже. Всё, что когда-то было по-настоящему, возвращается. Даже если в другом обличье.

Фрик хмыкнул. – Главное, чтобы меня не вернули в виде морального урока.

Ночь в долине была полна голосов. Они говорили на всех языках – старых, забытых, выдуманных. Лисса слушала, пока сердце не стало эхом всего услышанного. Она почувствовала, как внутри неё загораются маленькие огоньки: память о тех, кто смеялся, кто любил, кто верил. Это и была магия – не сила, а продолжение.

Среди шёпотов вдруг выделился один – знакомый. Голос старой наставницы, исчезнувшей ещё в юности. «Не борись с тьмой, Лисса. Зажигай свечи. Они сами покажут, где темно». Ведьма открыла глаза и увидела, как вокруг вспыхивают огни. Это были не факелы – это просыпались люди. Из тумана выходили фигуры: жители долины, давно забытые, но не исчезнувшие. Они возвращались из памяти, как слова из сна.

Рован сжал рукоять меча – рефлекторно, но потом опустил руку. Эти призраки не несли угрозы. Они просто шли. Каждый нёс что-то своё – мелодию, улыбку, книгу, чашку. Всё, что когда-то делало жизнь живой.

– Это они, – прошептала Тия. – Те, кого стёрли.

– Не стёрли, – сказала Лисса. – Только замолчали.

Она поднялась. – Слушайте. Это наш новый мир. Без инструкций. Без подписи Совета. Здесь каждая история дышит сама собой.

Фрик посмотрел на неё и неожиданно серьёзно произнёс: – Знаешь, ведьма, если память способна воскреснуть, то и надежда, наверное, не умирает. Она просто временно уходит в отпуск.

Лисса улыбнулась. – Тогда пора её вернуть на работу.

Они стояли среди шёпотов, а над долиной поднималась луна – огромная, медная, словно монета, которую кто-то бросил на удачу. Ветер приносил запах чая и дыма, а в небе медленно появлялись звёзды, как знаки препинания в великой фразе вселенной.

И где-то далеко, в самой сердцевине Империи, Верховный канцлер проснулся с ощущением, что забыл что-то важное. Имя. Вкус. Смех. Мир начинал вспоминать.

Глава 19. Как дракон решил стать бюрократом, а ведьма – легендой случайно

Утро началось с того, что Случайность подал заявление на временное прекращение геройства. Документ он составил тщательно, с орнаментом из обугленных краёв и подписью в виде дымного завитка. На вопрос Тии, зачем ему это, дракон ответил философски: «Нельзя же всё время быть символом. Иногда надо быть процедурой». Лисса посмотрела на него поверх чашки чая и кивнула – мол, логично. Её, впрочем, волновала не метафизическая усталость фамильяра, а слухи, что Империя собирается объявить награду за её голову. И не просто награду – «Государственное признание за вклад в хаос».

Фрик, как всегда, был полон идей. – Надо придумать способ превратить ордер на арест в афишу. Пусть висит в тавернах: «Сегодня только у нас – ведьма, дракон и моральная неопределённость!»

Лисса лишь покачала головой. – Вряд ли это поднимет продажи чая.

– Ошибаешься, – возразил кот. – Люди жаждут опасности с лимоном.

Рован, сидевший у двери, не участвовал в разговоре. Он точил меч с видом человека, который давно понял: слова – это тоже оружие, но иногда без железа не обойтись. Когда ведьма подошла к нему, он тихо сказал: – В городе новые патрули. Имперцы поставили зеркальные вышки. Любой, кто отражается не по уставу, подлежит задержанию.

– Что значит «не по уставу»? – спросила Тия.

– Если в отражении ты улыбаешься, – ответил Фрик.

Мейран, молодой архивариус, принесший им вести из столицы, разложил на столе новую карту. На ней Империя выглядела, как растрескавшаяся эмблема – линии дорог напоминали швы, которые вот-вот лопнут. – Мы не одни, – сказал он. – Есть те, кто помнит. В северных провинциях начали собираться общины Памяти. Они называют себя «Шепчущие». Пока их немного, но если объединить…

– Объединять – не наша специализация, – перебила Лисса. – Мы, скорее, по части разрушения глупостей.

Но слова Мейрана задели её. Она понимала: одиночные вспышки – это красиво, но недостаточно. Чтобы выжить, чудеса должны стать сетью.

В тот день они решили отправиться к северным границам. По слухам, там всё ещё существовал «Дом Смешных Историй» – старинная школа магии, где вместо заклинаний учили самоиронии. Говорили, что смех там мог лечить не хуже зелий. Если это правда – у Империи появится достойный противник.

Путь занял три дня. Три дня пыли, чайников, разговоров о смысле жизни и попыток Случайности научиться не плеваться искрами при каждом чихе. Дорога шла вдоль высохшей реки, где на дне лежали старые лодки, покрытые мхом, словно временем. Иногда ветер приносил отголоски песен, и Лисса думала, что это сама река поёт свои забытые куплеты.

На закате третьего дня они добрались до холмов. Там, среди развалин старой обсерватории, стояло здание с выцветшей вывеской: Дом Смешных Историй. Из трубы шёл дым. В окнах горел тёплый свет.

Лисса остановилась. – Кажется, кто-то всё ещё смеётся.

Они вошли. Внутри пахло пылью, вареньем и немного отчаянием. За длинным столом сидели люди – старики, дети, даже пара бывших стражников в растянутых мундирах. Все говорили вполголоса, как будто боялись вспугнуть тишину. На доске мелом было написано: «Сегодняшний урок: как не потерять себя, даже если государство настойчиво помогает».

К ним подошёл седой мужчина с бровями, напоминавшими два задумчивых облака. – Вы по записи или по вдохновению?

– По отчаянию, – ответила Лисса. – И немного по случаю.

Он кивнул. – Отлично. Тогда вы пришли туда, где отчаяние смеётся первым.

Так они узнали профессора Ломаря, хранителя последней школы юмора. Он оказался человеком удивительной мудрости и легкомыслия одновременно. Считался величайшим специалистом по «смехотерапии коллективного бессознательного».

– Видите ли, – говорил он, ведя гостей по залу, – смех – это последний ресурс, который Империя не научилась облагать налогом. Они пытались, конечно. Вводили ставки на иронию, квоты на сарказм, льготы для чёрного юмора. Но люди всё равно смеялись бесплатно.

Фрик шепнул: – Звучит, как экономическая катастрофа.

Профессор улыбнулся. – Для власти – да. Для души – праздник.

Они сидели до поздней ночи. Рассказывали истории, вспоминали тех, кто исчез, шутили над собой. Смех был странный – нервный, живой, как будто люди отучились от него и теперь учились заново. И вдруг что-то щёлкнуло в воздухе: магия. Не громкая, а почти домашняя. На потолке зажглись сотни крошечных огней, похожих на фонарики. Каждый смех вызывал новый.

Лисса почувствовала тепло – не от лампы, а от людей.

– Вы сделали это, – сказала она.

Профессор пожал плечами. – Я лишь дал им разрешение быть нелепыми. Всё остальное делает память.

Снаружи, однако, Империя уже знала. Ночью на небе вспыхнул красный знак – символ Совета. Это значило: ближайшие часы объявлены временем тишины. Любой громкий звук считался вызовом.

Лисса вышла на улицу, глядя на алое небо. Фрик подошёл к ней.

– Думаешь, услышат?

– Пусть слышат. Тишина – тоже вид звука.

Случайность тихо выдохнул дымное кольцо. – А если нас найдут?

– Тогда расскажем им анекдот. Может, проснутся.

Ветер донёс гул. Где-то внизу двигались патрули, броня звенела, как оловянный дождь. Лисса подняла голову. – Пора сделать то, что Империя точно не предусмотрела.

Она встала на пороге школы и громко, звонко рассмеялась. Смех эхом прокатился по холмам, отозвался в долинах, в домах, в сердцах тех, кто давно не смеялся. И вдруг с неба посыпались огни – не кара, не молнии, а искры. Они падали мягко, как звёздная пыль.

Рован подошёл и сказал:

– Похоже, ты начала революцию смехом.

– Я? – удивилась ведьма. – Я просто рассмеялась первой.

Фрик зевнул. – А вот теперь у нас точно проблемы. Потому что смех заразен.

И Лисса подумала, что да – пусть заразен. Пусть Империя, уставшая от контроля, наконец чихнёт.

Смех, как оказалось, обладает скоростью распространения, которой позавидовал бы любой пожар. Когда Лисса засмеялась, звук этот не умер в воздухе – он отразился от каменных стен, проскользнул по ветру, зацепился за слухи и полетел дальше, перелетая через мосты, дворы и каналы, как обезумевшая чайка, несущая на крыльях не весть, а воспоминание о свободе. Люди, услышав этот смех, сперва насторожились, потом улыбнулись – робко, будто нарушая закон, а потом уже открыто, громко, по-настоящему, словно тело само вспомнило, что умеет радоваться.

Имперские стражи растерялись. Им объясняли, что чудеса – это угроза, а тут чудо смеялось. На площадях смех гудел, в тавернах дрожал, как пламя над котелком, и даже из-под масок чиновников кое-где вырывались сдавленные хихиканья.

В школе профессора Ломаря свет горел до утра. Лисса сидела у окна, вглядываясь в огни, что рассыпались по долине, как следы звёзд. Фрик подбрасывал в камин клочки старых указов, комментируя каждый: «Вот это – “Декрет о допустимых эмоциях”. Гори, родимый, а то скука заразна». Тия убаюкивала Случайность, который, похоже, наконец поверил, что драконы тоже имеют право на сон без геройства. Мейран записывал происходящее в толстую тетрадь. «Если нас сотрут, пусть хотя бы останется чернила».

Рован стоял у двери, слушая ночной ветер. – Они идут, – сказал он тихо. – Ветры несут звук шагов.

– Пусть приходят, – ответила Лисса. – Мир слишком долго слушал молчание. Пора услышать ответ.

-–

К рассвету долина уже дышала, как живое существо. По холмам катились волны света – не от солнца, а от тех, кто просыпался и начинал смеяться. Люди вспоминали забытые шутки, говорили старые поговорки, пели песни, считавшиеся «непрактичными». Профессор Ломарь вышел на порог и, глядя на всё это, только пробормотал: – Так вот она, революция. Без манифестов, без барабанов, просто хохот в неподходящее время.

Фрик подмигнул. – Самое подходящее время – когда запрещено.

Имперские войска вошли в долину с осторожностью. Их зеркальные доспехи блестели, отражая чужие лица. Командир остановился, разглядывая толпу, и, кажется, впервые за долгое время не знал, что делать. У него в уставе не было пункта «что предпринять, если враг смеётся».

– Арестовать всех, кто демонстрирует неконтролируемую радость, – наконец приказал он, но голос его дрожал.

Пока стражники пытались понять, как выглядит «контролируемая радость», Лисса шагнула вперёд. – Достаточно. Вы же не можете запретить людям быть собой.

Командир взглянул на неё – и замер. Ведьма стояла в луче рассвета, и от неё исходил свет, не магический, а человеческий. В её глазах отражались все огни долины, и даже самый дисциплинированный из стражей вдруг вспомнил что-то – запах весеннего хлеба, смех сестры, первое падение с велосипеда. Воспоминания возвращались, как птицы, летящие домой.

– Кто ты? – прошептал он.

– Просто память, которая не согласилась забыться.

В этот момент над башней профессора раздался гром. Не грозовой, а скорее театральный – как аплодисменты, которые долго сдерживали. И из облаков выпорхнули существа, похожие на светящиеся бумажные дракончики. Они танцевали в воздухе, оставляя за собой следы из букв, складывавшихся в смешные фразы: «Смех заразен», «Проверено на людях», «Империя, расслабься!»

Толпа взорвалась смехом, и даже броня стражников начала трещать. Одна из масок упала, под ней оказалось лицо совсем юного солдата. Он смущённо рассмеялся – тихо, потом громче. И смех пошёл цепной реакцией. Люди, которых пришли арестовывать, заразили своих надзирателей радостью.

Фрик подпрыгнул на подоконнике. – Вот это я понимаю – дипломатия. Без бумаг, без печатей, зато с огоньком!

Лисса подняла руку, и над долиной зазвучала мелодия. Она не знала, откуда взялись эти ноты – может, их принёс ветер, может, выдохнуло само небо, но звук напоминал одновременно смех, песню и обещание. Мир будто слушал её и соглашался.

– Это же безумие, – пробормотал Мейран. – Полное, безграничное безумие.

– А ты когда-нибудь видел, чтобы порядок спасал души? – ответила ведьма.

Когда всё стихло, Империя уже не была прежней. По всей стране ходили истории о смехе, что победил молчание. Газеты пытались объяснить это «аномалией эмоционального резонанса», бюрократы создавали комиссии, но народ называл это просто: «тот день, когда мы вспомнили, как дышать».

Дом Смешных Историй стал центром движения. Люди приносили туда свои шутки, сказки, детские воспоминания – как пожертвования храму. Лисса не любила слова «лидер», но постепенно её имя стало символом. Не потому, что она хотела власти, а потому, что людям нужно было слово, в котором можно улыбнуться.

Рован остался рядом, молчаливый как всегда, но его молчание теперь было тёплым, как чай после дождя. Фрик возглавил отдел по снабжению абсурдом, утверждая, что без него революция быстро скатится в здравый смысл. Тия открыла «Лавку неудачных заклинаний», где каждое фиаско продавалось с гарантией вдохновения. Случайность получил официальный статус «Домашнего хранителя настроения» и гордо носил медаль в форме чайного пятна.

Однажды, сидя на крыльце, Лисса написала на доске: «Империя без магии закончилась там, где начался смех». Она не знала, кто это прочитает, но знала – прочтут. Потому что смех не умирает, он просто прячется до подходящего повода.

Вечером, когда солнце садилось за холмы, и ветер приносил запах яблок и дыма, профессор Ломарь подошёл к ней. – Вы знаете, ведьма, вы сделали невозможное.

– Нет, – ответила она. – Я просто позволила возможному вспомнить, что оно существует.

Он кивнул, улыбаясь. – И что теперь?

– Теперь, профессор, мы будем учить Империю шутить.

С неба тихо упала искра – последняя, запоздалая. Она приземлилась на чашку с чаем и зашипела, выпуская аромат смеха и мятных снов. Лисса подняла чашку, посмотрела на друзей и сказала: – За память. За чудеса. И за то, чтобы даже бюрократы когда-нибудь научились смеяться.

Они чокнулись. А вдалеке, на старой дороге, ветер шептал чью-то песню. Может, её пела сама Империя – впервые не из страха, а из радости, что всё ещё может меняться.

Глава 20. В которой бюрократия решает, что у чудес тоже должны быть правила, а ведьма спорит с формуляром

Империя, как выяснилось, не умеет проигрывать. Особенно – с юмором. Когда после смеховой эпидемии весь аппарат власти три дня не мог составить ни одного официального отчёта без слова «ха-ха», Верховный канцлер собрал чрезвычайное заседание. Оно длилось восемь часов и закончилось появлением нового указа – Постановление №47 о Временном Регламенте на Проявление Чудес. Теперь любое чудо требовало регистрации, лицензии и двух свидетелей, подтверждающих, что чудо действительно имело место.

Лисса узнала об этом от Фрика, который с гордостью принёс свежую газету, сверкая глазами. – Представь, ведьма: теперь, если хочешь воскресить цветок – заполни форму. Если превратил дождь в музыку – подпиши расписку. А если случайно вдохнул в чай философский смысл – заплати налог.

– Значит, Империя решила приручить чудеса, – тихо сказала Лисса, заваривая чай. – Как будто их можно посадить на цепь.

Рован фыркнул. – Приручить – не значит понять. Они, наверное, думают, что чудеса – это просто ещё одна порода собак.

Тия, листая регламент, хмурилась. – Тут написано, что все ведьмы должны пройти переаттестацию в Главном управлении магической сертификации. Без этого – штраф или общественные работы.

Фрик ухмыльнулся. – Представляю, как они проверяют: «Ведьма, продемонстрируйте базовые навыки: проклятие мелкого раздражения, зелье от тоски и сарказм средней мощности».

– Не смешно, – заметил Рован. – Они хотят, чтобы мы признали их правила.

Лисса подняла глаза. – А значит, придётся идти и сыграть по их правилам. Но на своих условиях.

Здание Главного управления располагалось в сердце столицы – массивный серый куб, напоминающий одновременно архив, мавзолей и скучную булку. На входе – охранник с лицом, которое давно утратило интерес к человеческому выражению. Он протянул ей планшет. – Цель визита?

– Магическая переаттестация, – ответила ведьма.

– Категория?

– Саркастический гуманизм с элементами бытового абсурда.

Охранник моргнул, не найдя такого пункта, и машинально поставил галочку в графе «Прочее».

Фрик, сидящий на плече, шепнул: – Видишь, система гибкая. Она просто не знает, куда нас отнести.

Коридоры пахли чернилами, скукой и чуть-чуть сгоревшей бумагой. Вдоль стен стояли очереди – маги, алхимики, заклинатели стихий, все с одинаково усталыми лицами. У каждого в руках – толстая папка, словно они несут собственную биографию на перерасчёт.

Ведьму направили в зал 12. Там за длинным столом сидела комиссия – трое чиновников и один хрустальный шар, который, судя по надписи, «временно исполнял обязанности эксперта». Старший из них – сухощавый мужчина с усами и голосом, как у занудного колокола – начал:

– Ведьма Лисса из Таверны «Последний дракон», верно? Обвиняетесь в незаконном распространении чудес, массовом заражении населения смехом и разрушении общественного порядка посредством юмора. Признаёте?

– Смеялась, да, – спокойно ответила она. – Но исключительно в целях терапевтического воздействия.

– Всё равно, – чиновник закашлялся, – придётся подтвердить квалификацию. Демонстрация разрешена только в рамках регламента. Начнём с категории «Магия низкого риска».

Лисса щёлкнула пальцами – и на столе появилась чашка чая, из которой поднимался пар в форме вопросительного знака.

– Это что? – спросил второй член комиссии.

– Демонстрация сомнения как естественной формы мышления, – пояснила ведьма.

Хрустальный шар мигнул одобрительно. Первый чиновник нахмурился. – Ладно. Следующее задание: примените магию умеренного уровня.

Она взмахнула рукой – и потолок покрылся отражениями лиц комиссии, но все они смеялись. Настоящие же чиновники испуганно оглянулись.

– Это… это галлюцинация! – вскрикнула женщина в очках.

– Нет, – ответила Лисса. – Это перспектива.

Фрик не выдержал и прыснул. – Похоже, тест провален. Мы слишком человечны.

Но неожиданно хрустальный шар засветился золотым. На его поверхности вспыхнули слова: «Квалификация подтверждена. Эмпатический уровень – выше нормы. Рекомендуется к немедленному трудоустройству в отдел вдохновляющих катастроф».

Комиссия замолчала. Старший чиновник встал, откашлялся и произнёс: – Мы вас не принимали.

– А чудеса не спрашивали, – ответила ведьма и, взяв свою чашку, вышла.

-–

На улице столица уже жила новыми слухами. Кто-то говорил, что ведьма подменила протоколы, кто-то – что сама бюрократия засмеялась впервые за столетие. Но главное – документы из управления почему-то начали вести себя странно. При каждой попытке стереть имя Лиссы из отчёта, перо писало его обратно, добавляя: «Причина: неотменяемая память».

Тем временем в таверне «Последний дракон» Рован чинил крышу, а Случайность полировал свою медаль, уверяя всех, что теперь он «официально признанное чудо». Тия раскладывала новые письма от жителей Империи: просьбы, благодарности, рецепты – целые тома человеческой тоски и радости.

– Они начинают писать снова, – сказала она, улыбаясь. – Даже те, кто раньше боялся слов.

Лисса кивнула. – Значит, бумага снова дышит.

– А бюрократы? – спросил Фрик.

– Пусть тоже дышат, – ответила ведьма. – Им пригодится.

К вечеру пришло письмо. На конверте – герб Империи и печать, но текст внутри был написан от руки. «Ведьме Лиссе. По решению совета, вы назначаетесь советником по делам чудес. Ваша задача – регулировать то, что не поддаётся регулированию».

Фрик взвыл от смеха. – Они сами пригласили лису охранять курятник!

Лисса рассмеялась тихо. – Или просто устали от страха перед невозможным.

Она посмотрела в окно, где над городом вновь поднимались огни – кто-то запускал фонари, кто-то зажигал свечи. Магия возвращалась в быт, не как оружие, а как дыхание.

Рован подошёл ближе, его голос был хриплым от ветра. – И что теперь?

– Теперь, – сказала она, – я пойду в канцелярию и объясню, что чудеса не работают по расписанию.

Он усмехнулся. – Надеюсь, ты возьмёшь с собой чай.

– Обязательно. Без чая ни одна революция не завершается достойно.

Она подняла чашку, и над её поверхностью, как всегда, закружился пар в форме вопросительного знака. Вопрос – не враг. Он просто начало следующего смеха.

В столице было шумно, как в перекипевшем супе: сверху пласты парадных речей и героических лозунгов, снизу тихое бульканье базаров, где народ обсуждал свежие слухи о ведьме, ставшей государственным советником. Газеты печатали её портреты, где Лисса выглядела то угрожающе, то вдохновляюще, в зависимости от того, кто платил за полосу. Она, между тем, сидела за длинным столом в новеньком кабинете, окружённая кипами бумаг и трёхлитровым чайником, потому что знала: бюрократию нельзя победить мечом, но можно медленно размягчить кипятком и сарказмом.

Первым, кто пришёл к ней «по чудесному делу», оказался юный чиновник с глазами, полными уважительного ужаса. – Госпожа советник, к вам поступила жалоба. Отдел лицензирования метаморфоз утверждает, что один из граждан превращает своих соседей в кактусы без разрешения.

Лисса вздохнула. – А есть доказательства?

– В качестве доказательства заявитель приложил три кактуса. С подписями.

Фрик, удобно устроившийся на шкафу, прокомментировал: – Зато порядок, кактусы не шумят и почти не жалуются.

– Ладно, – сказала ведьма. – Передайте отделу, что природная оборона от глупости не подлежит лицензированию. Пусть живут.

После этого пошёл поток посетителей – кто с просьбой о разрешении на полёт во сне, кто с жалобой, что домашний чайник начал цитировать философов. Лисса отвечала всем одинаково спокойно, но с лёгким поддёвом. «Если чайник думает, значит, в доме появился собеседник», – писала она в постановлении, подписывая его ароматным пятном от заварки.

Однако истинное испытание началось, когда в кабинет вошла Делия – инспектор по контролю над чудесами и ревностная служительница порядка. Её шаги звенели, как колокольчики на похоронах дисциплины, а папка в руках была толще целого тома мифов.

– Ведьма Лисса, – произнесла она тоном, будто выговаривала диагноз, – Совет обеспокоен вашим свободным толкованием указов. Вы приравняли магические аномалии к проявлениям человеческой души. Это опасный прецедент.

– А разве душа не самая древняя аномалия? – спокойно спросила ведьма.

Делия поджала губы. – Мы говорим о фактах, не о метафорах.

– Но разве факт – не просто метафора, на которую выдана печать?

В комнате повисло молчание. Фрик тихо зааплодировал. Инспектор проигнорировала его и достала форму. – Я обязана провести проверку вашей компетенции.

– Снова? – удивилась Лисса. – Я же прошла это испытание на прошлой неделе.

– По новой редакции регламента чудеса теперь подлежат ежемесячной ревизии.

Лисса рассмеялась. – Тогда нам всем придётся стать бессмертными, чтобы всё это успеть.

Делия, не моргнув, поставила перед ней лист с тестом: «Отметьте верное. А) Чудо – это нарушение физического закона. Б) Чудо – это форма неучтённого ресурса. В) Чудо – это то, что происходит без разрешения начальства».

– Вы же понимаете, что вариант В самый честный, – сказала ведьма, ставя галочку.

Инспектор сжала губы в тонкую линию. – Вы превращаете бюрократию в театр.

– Нет, – ответила Лисса. – Театр уже здесь, я просто вышла на сцену без грима.

Когда Делия ушла, оставив после себя запах чернил и обиды, ведьма наконец позволила себе вдохнуть поглубже. За окном город гудел, как огромный улей, где пчёлы перепутали мёд и бумагу. На площади шли слушания по «Закону о стабильности чудес». Лисса смотрела, как чиновники спорят, пытаясь определить норму для вдохновения. Один предлагал «до трёх озарений в месяц», другой – «не больше одного озарения на семью».

Она невольно улыбнулась. Империя снова пыталась измерить непомерное.

Вечером пришёл Рован, как всегда – без стука. – Ты выглядишь усталой.

– Я спорила с формуляром. Он победил по очкам, но я оставила за собой моральное превосходство.

Он сел напротив и налил себе чай. – Люди за пределами столицы начали меняться. Говорят, по деревням ходят учителя смеха. Они называют себя учениками ведьмы.

– Я никого не учила, – сказала она.

– Но кто-то запомнил, как ты смеёшься. Этого достаточно.

Фрик, жующий печенье, добавил: – Слухи – лучшая реклама. Особенно если они правдивее правды.

Позже ночью Лисса вышла на крышу. Над городом висел тонкий лунный полумесяц – как обломок старого зеркала. Внизу горели тысячи окон, и казалось, будто Империя дышит в такт её сердцу: уставшему, но живому.

Она думала о том, как странно всё устроено. Сначала они боролись за право смеяться, теперь – за право верить в невозможное. Мир не меняется мгновенно, но иногда достаточно одного абзаца в бюрократическом кодексе, чтобы в нём проросло зерно безумия.

Сзади послышался тихий топот – Тия принесла одеяло. – Если уж собираешься философствовать на крыше, хоть не мёрзни.

– Спасибо, – сказала Лисса. – А как там Случайность?

– Пишет мемуары. Заголовок: «Как я выжил среди людей и не сошёл с ума».

Они обе засмеялись.

На следующий день Империя вновь пыталась навести порядок, но что-то изменилось. Люди стали приносить цветы к зданию управления чудесами. На лепестках писали свои желания – не просьбы, а смешные абсурды: «Пусть кошки научатся печь пироги», «Хочу, чтобы облака подписывали свои формы», «Мечтаю, чтобы у тишины был аккордеон». Чиновники не знали, что с этим делать. Они пробовали сжечь цветы, но те отказывались гореть, наполняя воздух запахом карамели и смеха.

Делия прибежала в кабинет к Лиссе, отчаянно размахивая отчётом. – Это подрыв устоев!

– Это весна, – спокойно ответила ведьма.

– Вы не понимаете, – почти крикнула инспектор. – Если позволить чудесам быть свободными, никто больше не поверит в инструкции!

– А разве вы когда-нибудь в них верили? – спросила Лисса. – Или просто боялись признаться себе, что смысл давно потерялся между пунктами и сносками?

Делия дрогнула. На миг её глаза смягчились, словно в них мелькнуло воспоминание о детстве – о запахе сирени, о сказках, которые ей рассказывали до сна. Но потом она резко подняла подбородок и вышла, хлопнув дверью.

Фрик посмотрел ей вслед. – Ушла спасать мир от улыбок.

Лисса наливала чай и тихо произнесла: – Пусть попробует. Иногда спасение начинается именно там, где перестаёшь его планировать.

-–

Вечером она снова взяла перо и написала короткое письмо канцлеру:

«Ваше превосходительство, чудеса нельзя регулировать, как налоги. Они приходят, когда в людях остаётся хоть капля веры, что мир способен на большее. Если хотите, чтобы Империя выжила – разрешите ей быть смешной».

Письмо не нуждалось в подписи – почерк ведьмы уже знали даже в подземельях архивов.

А ночью, когда город заснул, над управлением чудес поднялись лёгкие огни. Они складывались в слова, которые видели все, кто просыпался:

«Чудеса не поддаются ревизии. И слава звёздам за это».

Фрик усмехнулся, глядя в окно. – Кажется, ты только что подписала самый красивый указ в истории Империи.

Лисса пожала плечами. – Я просто дала бумаге возможность мечтать.

И в её чашке чай вдруг засверкал крошечными искрами, как будто мир в ответ подмигнул.

Глава 21. В которой появляется Министерство Случайностей, а здравый смысл увольняется по собственному желанию

Империя, кажется, окончательно устала делать вид, что понимает происходящее. После того как письмо Лиссы разошлось по каналам и фонарным плакатам, Совет собрался на внеочередное заседание, чтобы решить, «что делать с ведьмой, которая работает честнее закона». Итог был блестящ по своей глупости: создать Министерство Случайностей – чтобы «контролировать неконтролируемое».

Лисса узнала об этом утром, когда на пороге таверны появился курьер в форме цвета скучного облака. Он протянул ей конверт, на котором стояла печать с надписью «Не вскрывать без вдохновения». Ведьма рассмеялась и, не медля, вскрыла. Внутри лежало официальное приглашение возглавить новое ведомство.

– Министерство Случайностей, – прочитала она вслух. – Звучит как попытка упорядочить непредсказуемость.

Фрик хохотнул, сверкая глазами. – Это как завести кошку, чтобы она ловила свои собственные тени.

– А я думала, хуже, чем Департамент предсказуемых катастроф, ничего быть не может, – вставила Тия, протирая кружки. – Что они вообще будут делать?

– Докладывать, что не знают, что происходит, – сухо ответила Лисса. – Впрочем, этим занимается пол-Империи.

-–

Здание Министерства Случайностей располагалось в бывшем театре. Видимо, сочли, что сцена уже готова, осталось лишь добавить актёров. Кресла в зале так и оставили – «для заседаний в духе вдохновения». На входе висела табличка: «Регистрация чудес по принципу: кто успел – тот и прав».

Лисса вошла, не удержавшись от улыбки. Фойе пахло пылью, старыми афишами и кофе, который, кажется, варили по законам хаоса. В коридоре сидели клерки – маги, поэты, провалившиеся алхимики и один старый философ, который утверждал, что служит здесь по ошибке, но «ошибка – это и есть суть бытия».

Первым делом Лисса распорядилась убрать папки. – Все отчёты – в корзину. Если кому-то от этого станет плохо, разрешаю плакать в пределах рабочего времени.

Фрик, получив должность «заместителя по вопросам абсурда», развалился на столе и объявил: – Министерство открыто. Приём чудес начнётся, как только мы поймём, что уже случилось.

Поток посетителей не заставил себя ждать. Пришёл сапожник, уверявший, что его обувь теперь разговаривает и жалуется на усталость. Пришла бабушка, утверждавшая, что её чайник каждое утро поёт гимн свободе. Пришёл юный студент, уверенный, что изобрёл способ хранить воспоминания в пуговицах.

– И все эти случаи вы хотите зарегистрировать? – спросила Тия, обводя взглядом кипу заявлений.

– Не зарегистрировать, а выслушать, – ответила Лисса. – Иногда чуду достаточно того, что его просто не перебивают.

На третий день существования Министерства Империя столкнулась с первым кризисом. Где-то в центре города внезапно взорвался фонарь – но вместо огня из него посыпались искры, которые превращали людей в их детские версии. Вскоре по улицам бегали генералы с деревянными мечами и бюрократы, строящие песочные замки.

Лиссу вызвали срочно. Делия – та самая инспекторша, теперь пониженая до должности «наблюдателя за последствиями» – встретила её на месте происшествия.

– Это катастрофа! – кричала она, показывая на толпу детей в слишком больших мундирах. – Они разрушили весь протокол заседаний!

– Наоборот, – сказала ведьма, наблюдая, как крошечный канцлер с восторгом запускает бумажный самолётик. – Впервые заседание прошло с энтузиазмом.

Фрик, сидя на её плече, лениво заметил: – Если бы все министры вспомнили, каково это – верить в чудо, бюрократия бы обанкротилась от счастья.

Делия вспыхнула. – Ведьма, вы обязаны всё это прекратить!

Лисса подняла ладонь. – Я и пытаюсь. Только не остановить, а закончить правильно.

Она подошла к фонарю, тихо приложила к стеклу ладонь и прошептала: – Верни их к возрасту, где страх снова меньше любви.

И фонарь послушался. Искры погасли, а чиновники, постепенно возвращаясь к своим взрослым телам, всё ещё смеялись. Некоторые плакали, не понимая, почему внутри стало так светло.

– Что это было? – спросила Делия дрогнувшим голосом.

– Воспоминание о детстве. Оно тоже магия, просто не запатентованная.

К вечеру в Министерстве стояла суета. Стол ломился от писем благодарности, а вместе с ними пришёл новый приказ: «Признать Министерство Случайностей временно эффективным, пока непредсказуемость не выйдет из-под контроля».

– Они не поняли, что написали, – засмеялся Фрик. – Ведь непредсказуемость всегда вне контроля!

– Тем лучше, – ответила ведьма. – Пусть сами себя загонят в логический парадокс.

Тия, принесшая чай, спросила: – А если они всё-таки попробуют нас закрыть?

– Тогда устроим праздник, – сказала Лисса. – День случайного освобождения.

– Звучит, как план, – улыбнулся Рован, появившись в дверях. Его пальто было запорошено пеплом – он только что вернулся из рейда. – В городе говорят, будто чудеса теперь подписывают контракты с добрыми людьми.

Лисса усмехнулась. – Значит, слухи всё ещё работают лучше законов.

Он подошёл ближе, в его взгляде было усталое тепло. – Я привёз новости: Имперский Сенат требует отчёта о нашей деятельности. Говорят, если не предоставим доказательств пользы, министерство расформируют.

Фрик хитро ухмыльнулся. – А что, если доказать пользу тем, что нельзя доказать?

– Ты предлагаешь парадокс? – спросила ведьма.

– Я предлагаю жизнь, – ответил кот. – Она сама по себе противоречие.

На следующее утро в зале заседаний стояли стулья в форме вопросительных знаков, а вместо документов Лисса разложила детские рисунки, письма и фотографии. Когда комиссия вошла, во главе с седым канцлером, она спокойно сказала:

– Вот результаты нашей работы.

– Где отчёты, таблицы, графики? – спросил один из членов совета.

– Перед вами, – ответила она. – Это лица людей, которые перестали бояться невозможного.

– Но как измерить эффективность смеха? – раздражённо уточнил канцлер.

– А вы попробуйте не смеяться, когда всё рушится, – сказала ведьма. – Вот и будет вам метрика устойчивости.

Молчание повисло в зале. Кто-то кашлянул, кто-то уронил ручку. А потом канцлер вдруг улыбнулся. Старо, неловко, как человек, разучившийся радоваться.

– Оставьте себе ваше министерство, ведьма. Похоже, Империи наконец нужно место, где можно быть немного живой.

Когда заседание закончилось, Лисса вышла на улицу. Ветер трепал афиши на стенах, на которых крупными буквами было написано: «Министерство Случайностей – ваш надёжный источник непредсказуемости».

Она засмеялась. Рован стоял рядом, держал две чашки. Одна – с кофе, другая – с чем-то, что вспыхивало золотом.

– Что это? – спросила она.

– Новый сорт напитка. Бариста уверял, что он «меняет вкус в зависимости от настроения».

Лисса отпила и тихо произнесла: – Тогда сейчас на вкус он как победа с привкусом глупости.

Фрик хмыкнул. – Идеальное сочетание для Империи.

Они смотрели, как солнце медленно опускается за крыши, и город сияет мягким светом. Где-то далеко мальчишка запускал бумажный змея, и тот вдруг вспыхнул голубым пламенем, не сгорая. Лисса улыбнулась:

– Видишь? Случайности теперь летают свободно.

– И кто-то же их будет регулировать, – заметил Рован.

– Конечно, – ответила ведьма. – Мы. Но очень небрежно.

Ночь после заседания выдалась странно тихой. Для столицы – почти кощунственно. Даже фонари, казалось, дышали осторожнее, словно боялись спугнуть этот хрупкий покой. Лисса сидела на ступеньках Министерства Случайностей, укутавшись в плащ и наблюдая, как город отливает янтарным светом, как будто кто-то пролил на каменные улицы старое вино. В руках она держала кружку с остатками чая – тот остывал, но всё ещё пах корицей и дымом. Фрик дремал у неё на коленях, изредка подёргивая хвостом, как будто видел во сне философский диспут между рыбами.

– Странно, – сказала ведьма в темноту. – Мы создали отдел, который занимается непредсказуемостью, и вдруг всё стало спокойно. Может, хаос просто решил взять отпуск.

Фрик не открыл глаз. – Хаос, дорогая, никогда не отдыхает. Он просто делает вид, что спит, чтобы люди начали творить глупости добровольно.

Лисса усмехнулась. – Тогда завтра начнётся новая эра. Мы же с утра планируем провести реформу случайностей.

– Какой ужас, – сонно сказал кот. – Империя не переживёт структурированный абсурд.

Она посмотрела на звёзды – те сверкали лениво, словно наблюдали за экспериментом, исход которого им уже известен. Ветер нёс запахи ночного города: свежеиспечённый хлеб, мокрую брусчатку, немного магической пыли и – где-то вдалеке – догорающий факел у ворот дворца. Всё казалось зыбким, но живым.

Утро началось с визита Рована. Он вошёл, как обычно, не постучав, и принес с собой запах холодного железа и мокрого плаща. На его лице было выражение человека, который ночью пережил три засады и один внутренний конфликт.

– Доброе утро, – сказала Лисса. – Или плохое, если судить по выражению твоих бровей.

– Скорее бюрократическое, – ответил он. – Совет прислал нам проверяющего.

– Они только вчера нас утвердили, – вздохнула ведьма. – Быстро же они начали сомневаться в собственных решениях.

– Это Империя, – сказал Фрик, потягиваясь. – Здесь сомнение – форма государственного культа.

Проверяющего звали господин Омер. Маленький, опрятный, с глазами цвета протокола и походкой, будто каждое движение нужно было утвердить в трёх экземплярах. Он вошёл, осмотрел зал и произнёс с видом, что делает одолжение самой вселенной: – Проверка спонтанности. Неожиданная.

– Замечательно, – сказала Лисса. – Тогда мы не будем готовиться.

Он кивнул, не уловив иронии. – Ваша задача – доказать, что Министерство приносит пользу Империи.

– Мы уже это сделали, – ответила ведьма. – Сегодня в городе никто не сгорел от скуки.

– Это неофициальный критерий, – нахмурился Омер. – Я должен видеть отчёты.

Фрик шепнул: – Отчёты по случайностям – как дневник ветра. Хотите, я напишу «дуть» на каждой странице?

Омер проигнорировал кота и разложил бумаги. – Согласно данным, количество непредсказуемых происшествий выросло на сорок семь процентов.

– Прекрасно, – сказала Лисса. – Значит, мы успешно стимулируем жизнь.

– Это нарушение стабильности! – возмутился чиновник.

– А кто сказал, что стабильность – благо? – спросила она. – Иногда мир нужно встряхнуть, чтобы осадок опустился на дно.

Омер замолчал, глядя на ведьму так, будто впервые встретил логическую конструкцию с чувством юмора.

Днём в Министерство ввалился мальчишка лет десяти. В руках он держал коробку, из которой доносилось журчание. – Простите, мадам ведьма, – сказал он запыхавшись, – у меня случайность сбежала из дома.

Лисса опустилась на колено. – Что за случайность?

Он открыл крышку. Оттуда выпорхнули три прозрачные рыбки, каждая пела на своём языке и оставляла за собой след из серебристых букв.

– Они из моей ванны, – признался мальчик. – Я просто пожелал, чтобы вода перестала быть грустной.

Фрик фыркнул. – Гениально. Вот теперь у нас есть певчие стихи в аквариумной форме.

– Не ругайся, – сказала ведьма. – Пусть остаются. Может, в этом и есть смысл – дать миру немного поющей воды.

Омер едва не уронил свою папку. – Это нарушение санитарных норм!

– А вдохновение – нарушение гигиены ума? – спокойно спросила Лисса.

Он ничего не ответил, только вздохнул и, кажется, впервые задумался, стоит ли всё измерять.

Когда вечер снова накрыл город, в таверне «Последний дракон» собрались все, кто имел к Министерству хоть какое-то отношение. В воздухе пахло элем, дымом и корицей; над стойкой парила табличка «Случайности оплачиваются смехом».

Рован сидел у камина, слушая, как Тия рассказывает байки про драконье яйцо, которое до сих пор тихо светится в подвале. Лисса разливала чай и наблюдала, как люди за соседними столами смеются, спорят, живут. Магия возвращалась в их лица, не как сила, а как способность быть удивлёнными.

– Знаешь, – сказал Рован, – раньше я думал, что порядок – это щит. А теперь понимаю, что он скорее клетка.

– Порядок нужен, – ответила ведьма. – Но только чтобы не заблудиться в хаосе. А хаос нужен, чтобы не застрять в порядке. Они друг без друга скучны.

Фрик хмыкнул. – То есть мы с тобой – идеальная команда: ты порядок, я хаос.

– Ты – воплощённая бесполезность с претензией на философию, – сказала она.

– Вот именно, – гордо ответил кот. – Моё существование – доказательство, что смысл необязателен.

Все засмеялись.

Поздно ночью, когда таверна опустела, Лисса поднялась наверх, в маленькую комнату под самой крышей. На столе лежали чернила, свеча и письмо – на этот раз не от Империи, а от неизвестного отправителя. Бумага пахла дождём.

«Ты не изменила мир. Ты просто напомнила ему, как это делается. Не останавливайся. Даже чудесам нужно руководство пользователя».

Подписи не было. Но на углу листа осталась крошечная отпечатанная лапка.

Лисса улыбнулась. – Значит, у нас появился анонимный поклонник среди богов.

Фрик мурлыкнул: – Или просто кот, который умеет писать.

Она задул свечу. За окном вспыхнуло зарево – кто-то запускал огненных мотыльков в небо. Они складывались в фразу: «Империя снова дышит».

И ведьма подумала, что, может быть, именно так выглядит настоящее чудо – не громко, не героично, а просто как город, который впервые за сто лет смеётся без разрешения.

Глава 22. В которой дракон наконец решает высказать своё мнение, а ведьма с трудом остаётся дипломатом

Всё началось с грохота из подвала. В Таверне «Последний дракон» это не было чем-то удивительным – бочки с элем вели себя порой шумнее местных завсегдатаев. Но в тот день грохот сопровождался вибрацией, запахом озона и мелодичным стуком, словно кто-то снизу выбивал ритм новой эпохи.

Лисса спустилась, прихватив лампу и недопитую чашку чая – потому что без чая даже апокалипсис не воспринимается серьёзно. В подвале воздух дрожал. Яйцо, которое когда-то оставил таинственный заказчик, пульсировало мягким золотым светом. С каждым ударом слышался едва различимый звук – не скрип, не треск, а скорее вздох.

Фрик, появившийся следом, фыркнул. – Прелестно. Оно решило вылупиться именно сегодня, когда у нас в Министерстве заседание комиссии по классификации аномалий.

– Возможно, драконы не следят за расписанием, – заметила Лисса.

Тия влетела в подвал в муке и панике, держа в руках половник. – Оно дышит! Я видела, как пар вышел из трещины!

– Отлично, – ведьма поставила чашку на бочку. – Значит, кто-то всё-таки решил вернуть чуду право голоса.

Яйцо треснуло. Сначала осторожно, будто пробуя границы, потом решительно. Свет вырвался наружу, ослепительно-золотой, с запахом дождя и горящего сахара. Изнутри показалась морда – крошечная, блестящая, как монета. Драконёнок чихнул, и из ноздрей вылетела искра, подожгшая кусок старого пергамента.

Фрик рявкнул: – Превосходно! Мы только что получили огнедышащую проблему.

Дракон посмотрел на него, склонил голову и попытался повторить рык, но вышло нечто вроде икоты с дымком.

– Не кричи, – сказала Лисса. – Он чувствует настроение.

Тия присела рядом. – Как его назвать?

– Подожди, пусть сам решит, – ответила ведьма.

Малыш ткнулся носом в её ладонь и вдруг произнёс – не словами, но мыслью, ясной и тёплой: Имя? Зачем имя, если я – дыхание?

Фрик моргнул. – Великолепно. Теперь у нас в доме философ.

К обеду о случившемся уже знал весь квартал. Слухи разносились быстрее запаха свежего хлеба: «Ведьма высиживает дракона», «Империя готовится к конфискации», «Министерство случайностей потеряло дар речи».

Рован прибежал первым, как всегда – запоздало, но с мрачной решимостью спасать всех от последствий. – Ты хоть понимаешь, что это? – спросил он, глядя на свернувшегося клубком драконёнка. – Это стратегический ресурс!

– Нет, – сказала Лисса. – Это живое существо.

– Империя не видит разницы.

Фрик, устроившийся на полке, лениво зевнул. – Империя не видит даже собственных шнурков, пока не споткнётся.

Дракон приподнял голову и с интересом посмотрел на инспектора. От его взгляда у Рована чуть дрогнули ресницы – словно внутри заговорил кто-то древний, но не злой, просто слишком старый для мелочей.

– Он… чувствует мысли?

– Скорее – чувствует правду, – ответила ведьма. – С ним не получится лгать.

– Прекрасно, – буркнул Рован. – Ещё один аудит.

В Министерстве Случайностей заседание шло как обычно – то есть непредсказуемо. Делия, назначенная теперь заместителем по вопросам рациональности, требовала составить акт о незаконном хранении драконьего потомства.

– Согласно статье шестой «О контроле за чудесами повышенной опасности»…

– Согласно статье первой, – перебила Лисса, – «чудо не несёт ответственности за своё существование».

– Это не статья, – возмутилась Делия.

– Уже да, – спокойно ответила ведьма, ставя на стол новый документ. На нём действительно красовалась печать Министерства.

– Ты что, сама его напечатала? – прошептал Фрик.

– Разумеется. Законопроект о здравом смысле давно ждал своего часа.

Рован не сдержал улыбку. – Тебя посадят.

– Возможно. Но сначала заставят объяснить, как им удалось дышать без разрешения.

Дракон рос быстро. Уже через неделю он мог свободно летать по таверне, оставляя за собой след из золотой пыли и смеха. Посетители приходили не только ради эля – они хотели увидеть чудо, которое, вопреки всему, осталось свободным.

Имя всё-таки появилось – его предложила Тия, тихо, почти шёпотом: «Сол». Дракон одобрил, ткнувшись ей в щёку и оставив на коже лёгкое тепло, как от летнего солнца.

Но вместе с теплом росло и беспокойство. Империя готовила комиссию. Говорили, что Верховный Канцлер намерен лично осмотреть «опасный экземпляр».

– Они не оставят его нам, – сказал Рован. – Им нужны символы. Дракон – это власть.

– Нет, – ответила ведьма. – Дракон – это память. А память нельзя отобрать, если ты не забыл, кто ты.

Фрик задумчиво мыл лапу. – Но если они придут с орденом на конфискацию?

– Тогда, – Лисса улыбнулась, – пусть попробуют поймать дыхание.

В ночь перед визитом комиссии в таверне стояла тишина. Лисса сидела у очага, где Сол спал, свернувшись кольцом. Его дыхание светилось, и в этом мягком сиянии стены казались живыми. Она гладила его по тёплым чешуйкам и думала, что, может быть, все эти годы без магии были нужны лишь для того, чтобы люди наконец соскучились по чудесам по-настоящему.

Фрик подошёл ближе, уселся рядом. – Знаешь, ведьма, я думал, что драконы – это сказки.

– А сказки – это просто правда, пережившая бюрократию, – сказала она.

Он хмыкнул. – Тогда, выходит, мы с тобой теперь хранители архивов вселенной.

– Не мы, – ответила она, глядя, как Сол во сне раскрывает крылья. – Он. Мы просто держим дверь открытой.

Утром, когда на пороге появились чиновники в чёрных мантиях, Лисса уже ждала их. В руках – чай, на лице – улыбка, в глазах – упрямая усталость человека, который давно понял: бороться с глупостью бессмысленно, но дразнить её – святое удовольствие.

Сол сидел рядом, спокойно, словно понимал, что сейчас решается не его судьба, а судьба самого понятия «чудо».

– Мы пришли изъять объект, – объявил главный ревизор.

– Объект? – переспросила Лисса. – Вы уверены, что это слово подходит существу, которое умеет смотреть в душу?

– Он представляет угрозу общественному порядку.

– Нет, – ответила ведьма. – Он представляет угрозу вашему пониманию порядка.

Фрик зевнул. – Разница тонкая, но принципиальная.

Чиновники замерли. Дракон поднялся и сделал шаг вперёд. Ни рыка, ни огня – только свет. В этом свете бумага на руках ревизора рассыпалась в пепел.

– Он… он уничтожил документы! – завопил тот.

– Наоборот, – тихо сказала Лисса. – Он их освободил.

И впервые за долгие годы столица услышала шум крыльев, который не был военным маршем.

Когда дракон расправил крылья, воздух в таверне будто изменил плотность. Всё вокруг стало прозрачнее, тише, настороженнее – как перед грозой, которая не несёт разрушения, а только напоминание, что живое должно дышать. Сол посмотрел на людей с тем спокойствием, которое бывает только у существ, не нуждающихся в доказательствах своего существования. Его глаза отражали не пламя, а память: в них мерцали горы, где снег разговаривает с ветром, и древние города, которых никто не строил, а только вспоминал.

Лисса шагнула вперёд. В её руке всё ещё дымилась кружка чая. Она говорила просто, без пафоса, будто рассуждала о погоде. – Вы хотели увидеть угрозу. Вот она. Угроза вашей уверенности, что мир укладывается в ведомственные папки.

Слова звучали мягко, но за ними чувствовалась сила. Ревизоры отступили, растерянно оглядываясь. Старший из них, седой, с глазами усталыми от лишней власти, спросил: – Что вы хотите этим доказать, ведьма?

– Ничего, – ответила она. – Я просто показываю. Когда смотришь слишком долго в закон, перестаёшь видеть жизнь.

Фрик, сидевший на бочке, добавил лениво: – И наоборот. Когда смотришь слишком долго на жизнь, начинаешь писать стихи вместо отчётов.

Один из чиновников, молодой, с тонкими пальцами, шепнул почти себе: – Он красивый. Живой.

Сол повернул к нему голову, выдохнул крошечное облако золотого света – и в нём вспыхнула маленькая бабочка из искр. Она села парню на рукав и растаяла. Тот не шелохнулся. Только тихо сказал: – Простите, но я не могу это арестовать.

Седой ревизор закрыл глаза, тяжело вздохнул и бросил на ведьму долгий взгляд. – Мы ничего не видели.

Лисса кивнула. – Спасибо. Иногда «незрение» – единственная форма прозрения.

Когда они ушли, в таверне остались только свои. Тия принесла хлеб и молоко, Фрик улёгся у очага, а Сол свернулся у ног Лиссы, обвив хвостом ножку стула. За окном город шумел как обычно, но в этом шуме теперь было что-то иное – лёгкий оттенок ожидания, как у людей, которые впервые осознали: чудеса не отменили, просто спрятали в очередях.

– Мы не можем его держать здесь вечно, – сказала Тия, глядя на дракона. – Империя рано или поздно вспомнит, что у неё в реестре пропал источник магии.

– Знаю, – тихо ответила Лисса. – Но пока он здесь, город спит спокойнее.

Фрик открыл один глаз. – А ты уверена, что он останется? У драконов странное чувство долга. Они всегда улетают туда, где их ещё не поняли.

– Если улетит, значит, должен, – сказала ведьма. – Всё, что приходит в этот мир, приходит на время. Даже чудо.

Рован вошёл поздно. На его лице отражались улицы, наполненные слухами. Он бросил плащ, сел напротив Лиссы и долго молчал, слушая дыхание дракона. – Сегодня я видел, как дети запускали бумажных змеев. Они рисовали их золотой краской и говорили, что это «маленькие Солы». Никто их не учил. Они просто верят.

Лисса улыбнулась. – Значит, мы не зря мешаем Империи жить спокойно.

Он кивнул. – Но знаешь, что странно? Чем больше в городе чудес, тем меньше доносов. Люди начинают разговаривать, а не жаловаться.

Фрик довольно потянулся. – Общение – самая опасная форма магии. Никогда не знаешь, во что выльется.

Ночью Лисса снова не спала. Она стояла у окна, наблюдая, как дракон дышит во сне. Каждое его дыхание превращалось в мерцающую волну, которая мягко касалась стен, книг, её лица. В этом свете время казалось замедленным, и ведьме вдруг вспомнился один вечер детства – когда она впервые увидела падающую звезду и загадала не желание, а вопрос: «Почему нельзя просто быть?»

Теперь она знала ответ. Можно. Только трудно.

Фрик поднялся, сел рядом. – Ты понимаешь, что теперь начнётся? Они попытаются приручить саму идею непредсказуемости.

– Пусть попробуют, – сказала она. – Чем больше власти тянется к чуду, тем быстрее оно выскальзывает сквозь пальцы.

– А если не выскользнет?

– Тогда мы напомним ему, что свобода заразна.

Фрик прижался к её плечу и замурлыкал. – Вот почему с тобой невозможно скучать, ведьма. Ты превращаешь даже пепел в сценарий.

Она тихо рассмеялась. – А ты – в сноску.

Утро принесло туман. Город будто стёрли и нарисовали заново. Из этого белого безмолвия медленно выплыл силуэт дракона. Сол взмахнул крыльями – впервые по-настоящему. Свет, сорвавшийся с них, отразился на мокрой брусчатке и превратил каждую лужу в маленькое солнце.

Тия выбежала наружу, прикрывая глаза ладонью. – Он улетает?

– Нет, – сказала Лисса, чувствуя, как в груди сжимается и расширяется то же самое сияние. – Он показывает, что может.

Дракон поднялся выше, и с ним поднялся ветер. Люди выглядывали из окон, кто-то аплодировал, кто-то крестился, кто-то просто стоял с открытым ртом.

Сол сделал круг над площадью, затем опустился прямо перед зданием Министерства Случайностей. Сел на крышу, изогнулся и начал мурлыкать – да, именно мурлыкать, на драконьем, глубоком, вибрирующем языке. От этого звука стекло в окнах не трескалось – оно начинало светиться.

Рован подошёл к Лиссе. – Ты понимаешь, что это значит?

– Что Империя только что получила бесплатный сеанс терапевтической магии.

– Нет. Что теперь уже никто не сможет сделать вид, будто чудес не существует.

Она посмотрела на небо. – Тогда, возможно, впервые за долгое время мы живём честно.

К вечеру Сол вернулся в таверну. Он был уставшим и довольным, как ребёнок после ярмарки. Лисса принесла ему миску молока с дымящейся пенкой. Дракон фыркнул, но выпил, а потом, положив голову ей на колени, уснул.