Жить Свободным. Часть II. Кровь и слава. Любовь и отчаяние бесплатное чтение

Глава 1

Бессарабия. Август 1770 года.

Маленькие пузырьки появились на поверхности кофе, томившегося в большой медной джезве, стоявшей среди чугунной сковороды, наполненной песком. Слуга умелым движением схватил чашку и перелил в неё небольшую часть напитка, и еще столько же в другую чашку. Потом поставил джезву обратно в сковороду, слегка провернув, чтобы притопить в песке. Через пару минут вновь проявившиеся на поверхности пузырьки, сигнализировали что пора разлить еще немного напитка по чашкам. Слуга трижды повторил процесс. Каждый раз переливая напиток он опускал джезву низко над чашкой, а в процессе резко и высоко поднимал вверх. Густой кофе образовывал тонкую изящную струю, длиной с вытянутую руку. От всего этого небольшая столовая наполнялась невероятным ароматом свежесваренного крепкого напитка.

Слуга почтенных лет, с густыми черными словно смоль усами, был одет в традиционный турецкий наряд. Белые широкие штаны с высоким красным поясом, белая рубаха, поверх красная жилетка и такая же темно-красная феска на голове. На ногах коричневые башмаками поверх коротких бежевых гольф. Звали слугу Тома и был он вовсе не Турок, а чистокровный Молдаванин. Несколько месяцев назад Турки и войска Крымского хана оставили город почти без боя, а русские офицеры быстро приметили красивый, уютный дом. Бежать за Османами для Тома было бессмысленно. Здесь его дом и все, что он знает. Но родившись под властью Османской империи, и работая в доме знатного турецкого вельможи, он просто не знал другой жизни. Потому относился к новым властям с опаской, хоть они и уверяли, что несут освобождение православным народам.

Закончив с приготовлением кофе, слуга поставил пару полных расписных чашек на стол, где в тарелках уже лежал горячий мясной борек, рядом нарезанные томаты с луком и оливковым маслом, а на десерт в отдельных тарелочках была приготовлена халва, посыпанная тертым орехом. В общем то вкусный и привычный для этого дома в былые годы завтрак. Но гости с подозрением смотрели на блюда, будто не решаясь приступить к трапезе. А гости сегодня были знатные. Генерал и его адъютант, остановившиеся на ночь, по пути к линии фронта, пролегавшей в паре десятков верст отсюда.

Наконец адъютант взял тонкую лепешку, начиненную бараниной, и откусил. Совсем молодой, с тонкими усиками и слегка вьющимися волосами, одетый в непривычно наглаженный для похода мундир, поначалу он немного замер, но через мгновение начала жадно пережевывать блюдо:

– А знаете Ваша светлость, вкусно. Правда вкусно.

– Не знаю, не знаю. Пробовал я эту баранину не раз. По мне так отвратительный привкус. Почему скажите мне нельзя подать к завтраку нормальное мясо?

Генерал отодвинул тарелку с выпечкой, взял чашку кофе, немного отпил, сморщился и закусил приличным куском халвы. И вот этот десерт, видимо, все же поднял настроение, да хоть как-то утолил голод:

– А знаешь, дорогой. Что в этих краях действительно вкусно, так это вино. Вот хоть убей не пойму. Столько лет под властью Осман да Крымских ханов, а вино делать не разучились. Ни в Польше, ни в Пруссии нет такого вина. Уж поверь мне.

– Ну тут я с вами Петр Иванович даже спорить не буду. С этим вином одна беда только. Уж сильно много здесь винных погребов. Того и смотри перепьются наши благородные офицеры. А как перепьются, так от благородства и след простыл. Брань, драки и того глядишь дуэли.

– Дуэли – взбудоражился генерал, резко поставил на стол кружку, так что остатки кофе расплескались по сторонам – у меня в вверенной армии почти полторы тысячи больных, да недокомплект до трех тысяч солдат и офицеров. А эти идиоты друг друга ради забавы окружающих убивают. На каторгу нужно за одни мысли о дуэлях ссылать. Ты у нас я надеюсь не такой? Не подвластен этому безумному авантюризму?

Адъютант понурил взгляд, голос стал неуверенным. Он, конечно, скажет сейчас что вовсе не такой и презирает все эти дворянские глупости. Да к тому же это совершенно незаконно и жестоко карается. Но молодой человек краснел не зря. Пару лет назад в военном училище он был секундантом у товарища, который, впрочем, победил, насмерть заколов соперника, за что в последствии был лишен всех чинов и имущества и посажен в тюрьму. А секундантов спасло лишь гробовое молчание всех причастных. Как бы то ни было, и какие бы не принимались законы, среди дворян дуэли оставались крайним способом решения вопросов чести.

– Полностью согласен, Ваша светлость. Дуэли есть пережиток дикарства.

– Да знаю я ваши «пережитки». Сам молодой был, много навидался. Достойные люди порой уходят из-за глупых слова – Петр Иванович сделал паузу и задумался, будто вспоминая – хотя, впрочем, за слова свои отвечать нужно, бесспорно. И уж законно это или нет. Бог рассудит. Но это только между нами!

Генерал улыбнулся и подмигнул, а лицо молодого адъютанта будто засветилось в облегчении. Он очень уважал своего начальника, и такая здравая и честная манера общения могла только радовать.

Наконец покончив с вызвавшим противоречивые отзывы завтраком, оба быстро встали из-за стола. Генерал кивнул в сторону слуги, в ответ на что адъютант достал медную монету и бросил на стол перед Тома. Тот низко поклонился и на ломанном русском ответил – Спасибо!

А гости, быстро одев портупеи со шпагами и шляпы вышли во двор. На улице в столь ранний час уже ощущалась летняя жара. Перед входом в дом стояла черная коляска, запряженная парой гнедых лошадей. А позади трое кавалеристов в полном обмундировании из охраны генерал-аншефа. За невысоким каменным забором на улицах города закипала обычная повседневная жизнь. Лавочники мыли прилавки, чтобы выложить свежий товар, куда-то спешили женщины в простых крестьянских нарядах, молодой парнишка с корзиной в руке бойко зазывал покупать хлеб. Небольшой город Каушан, казалась живет обычной жизнью. Но так только казалось. Сотню лет до того город был под властью крымского хана, вассала турецкого султана. И всего месяц назад здесь шли уличные бои, свидетельства чего можно было увидеть в выбитых стеклах, нескольких сгоревших домах и едва заметных следах от пуль на стенах. Многие жители покинули город вслед за отступающей армией, опасаясь новых властей. Но те, кто остался быстро адаптировались и начали вновь выстраивать привычный уклад. А прифронтовой статус города был заметен лишь по многочисленным солдатам и офицерам, останавливающимся здесь на ночлег, да десяткам раненых, размещенных в брошенных прежними хозяевами домах, до выздоровления и возвращения в строй.

– Хорошо здесь. Тихо, как будто война где-то далеко – Петр Иванович похлопал юношу по плечу – надеюсь ты не зря провел время в отпуске. Нас ждут непростые месяцы. К западу от фронта бушует чума. Не знаю даже, в каком виде мы увидим этот городок в следующий раз, да и увидим ли.

– Ну что вы ваша светлость. Конечно увидим. Меня с детства учили, что надо в лучшее верить. А как иначе?

– И то правда – вид генерала стал совсем отвлеченным и грустным – Будем думать о хорошем. А по-другому нам и нельзя!

Путники сели в коляску и под скрип колес неспешно поехали прочь от этого дома, дарящего такое приятное, но такое лукавое ощущение уюта и умиротворения. Такое же, как он дарил десятилетиями бывшим владельцам.

*********

К середине шестидесятых годов XVIII века тонкая дипломатическая игра Никиты Панина в Европе начала давать свои плоды. Россия окончательно укрепилась во влиянии над Речью Посполитой, а союз с Пруссией, Швецией и Данией становился реальностью, заменив туманные мечты о «Северном аккорде». Такое развитие событий делало Российскую империю сильнейшим игроком в центральной и восточной Европе, существенно подрывая авторитет Франко-Австрийского союза. Последние же в свою очередь были совершенно не готовы мириться с потерей влияния. И в результате череды подкупов, интриг и провокаций к осени 1768 года им удалось склонить на свою сторону Османского султана Мустафу III. До того слывший мудрым политиком, стремившимся реформировать ослабевшую страну и избегавший открытого противостояния с европейскими державами, тот позволил втянуть себя в затяжной конфликт. 25 сентября заточив русского посла в плен, Порта фактически объявила войну северному соседу.

Активные боевые действия началась уже в январе следующего года. Объединенным силам Осман и Крымского хана, общей численностью свыше 300 тысяч человек, противостояли 3 русские армии, более чем вдвое уступавшие противнику в суммарной живой силе. Несмотря на это к осени русская армия под командованием генерал-аншефа Александра Голицына одержала череду блестящих побед, несмотря на вынужденный оборонительный характер ведения войны, ввиду отсутствия численного превосходства над противником. И все же Екатерина оказалась недовольна темпом продвижения по итогам летней кампании, и осенью назначила командовать основной 1-й армией генерала Петра Александровича Румянцева. А во главе 2-й армии был поставлен генерал-аншеф Петр Иванович Панин. В задачу Панина входило отвлечение на себя максимальных сил противника, что позволяло Румянцеву развернуть активное наступление. А главной целью 2-й армии на 1770 год было обозначено взятие доселе непреступной крепости Бендеры. Не имея достаточного перевеса для штурма и опасаясь свирепствовавшей чумы, Петр Иванович 15 июля начал осаду Бендер. Понимая неизбежность штурма для достижения целей летней кампании, Панин запросил подкрепление у 1-й армии Румянцева.

*********

Всего за четыре часа пути от Каушан до полевого лагеря близ осажденных Бендер мир разительно менялся. По мере приближения к крепости дороги все больше заполнялись обозами с провиантом, снарядами, отрядами подкрепления, направлявшимися для усиления осаждающей армии, и идущими навстречу, немногочисленными обозами с раненными и беженцами. Учесть местных жителей в охваченных войной районах незавидна. Отступающие силы заставляют участвовать в обороне и помогать строить укрепления, а потом, понимая неизбежность отступления, разоряют все вокруг, в стремлении оставить как можно меньше трофеев и провианта наступающим. Последние же в свою очередь, заняв город или село не особо благосклонны к тем, кто до последнего помогал противнику в обороне. Крестьяне из окрестных деревень и те, кто ранее бежал сюда от войны с востока, несмотря на увещевания и угрозы отступающих турецких военных и чиновников, шли в надежде перейдя линию фронта в тыл русской армии обрести наконец покой и ощущение безопасности. Вид беженцев был жалкий. В потрепанной одежде, зачастую давно досыта не евшие, испуганные неизвестностью. Впрочем, они все же старались улыбаться встречным солдатам. Видимо от страха навлечь на себя гнев. А кто-то и в правду радовался, связывая с новой властью надежды на перемены.

После полудня коляска въехала в огромный лагерь. Полевой лагерь 2-й армии находился на возвышенности в полутора верстах от крепости. Сотни белых палаток неровными рядами растянулись вдоль всего холма. Меж них дымились десятки костров, вокруг которых собирались солдаты и младшие офицеры к обеду. Кто-то просто валялся на земле или в тени немногочисленных деревьев, укрываясь от жары, кто-то шатался от палатки до палатки. Было видно, что большая часть армии стоит в резерве уже не первую неделю. Солдаты выглядели уставшими, неопрятными и в целом не особо собранными, но атмосфера вокруг царила в целом позитивная. Сидеть в резерве, убивая время от скуки, все лучше, чем идти на марше или участвовать в битве.

– Разрешите приветствовать ваша светлость, Петр Иванович! С прибытием!

Высокий худощавый генерал в перепачканном мундире и шляпе треуголке, без парика, поклоном поприветствовал Панина. Лицо его выдавало такую же усталость, что и у всех окружающих. А неопрятный вид свидетельствовал о высокой занятости и непосредственном участии в полевых делах, а вовсе не о неряшливости или склонности к спиртному.

– Здравствуй Родион Николаевич! – Панин протянул руку и похлопал по плечу приветствовавшего его офицера высокого чина – все в сборе? У нас есть важные новости. Потому мы изволим немедля пройти в твой шатер.

– Как изволите – худощавый генерал жестом пригласил пройти внутрь большого белого шатра, внутри которого заседала ставка 2-й армии.

Родион Николаевич Гарбель был направлен в состав армии Панина для помощи в сложной задаче по взятию слывшей до того непреступной Бендерской крепости. Единственный в армии он имел чин инженер-генерала и последние недели фактически руководил осадными работами.

Внутри шатра горело не меньше сотни свечей, но свет, который они давали после яркого летнего солнца на улице казался полумраком. По центру стоял большой массивный стол с разложенными картами местности, а поверх валялись деревянные фигурки разной формы, символизирующие разные рода войск. Вокруг стола собралась дюжина офицеров чином не ниже полковника. Практически все командование тридцатитысячной армии, осаждавшей город.

– Разрешите доложить Ваша светлость? – вновь обратился Гарбель.

– Докладывайте – Панин утвердительно кивнул.

– За последнюю неделю вылазок осажденных сил не замечено. Отмечены несколько стычек с немногочисленными отрядами к западу от крепости. Во всех случаях противник получил отпор и ретировался. Потери наши тринадцать человек убитыми и сорок два раненых, из них двадцать выбыли из строя и отправлены в Каушан. Пленных нет. Потери турок семьдесят шесть убитыми, двенадцать пленены, о раненых не могу знать.

– А в крепости?

– Продолжаем артобстрел. Интенсивность ответного огня не изменилась. Свидетельств истощения арсеналов в крепости нет. Количество состава гарнизона на стенах не снизилось. Свидетельств истощения живой силы у врага нет. Свидетельств чумы в городе не замечено.

– Понятно, понятно. Не очень радостно это. Крепко они там засели – Панин тяжело вздохнул- Но, впрочем, господа иного мы и не ждали. Что по минным делам?

– Траншейные работы идут полных ходом, согласно утвержденного на прошлом совете плана. В течение двух недель минные горны будут готовы.

– Замечательно, замечательно! У меня тоже есть новости. Три дня назад я имел встречу с генералом Румянцевым. Петр Александрович заверил меня, что в течение ближайших недель запрошенное подкрепление будет нам выделено из состава 1-й армии. А посему, интенсивность огня не снижать, к крепости вражеское подкрепление не допускать, инженерные работы усилить!

– Так точно Ваша светлость – практически хором ответили собравшиеся офицеры.

Панин оглядел собравшихся вокруг стола офицеров. На лицах, измученных летней кампанией и затянувшейся осадой непреступной крепости, появилась долгожданная надежда. Уже второй месяц войска стоят в этом месте, сковавшем львиную долю сил 2-й армии. Все прекрасно понимают, что поставленная императрицей задача взять Бендеры будет выполнена. Но до этого дня они лишь ежедневно стачивали силы в многочисленных стычках и попытках прощупать оборону Турок. И вот он долгожданный луч надежды. Румянцев направит подкрепление и крепость будет наконец взята. А там уже и до отбытия на зимние квартиры недалеко.

В этом приподнятом расположении духа уважаемые офицеры начали расходится, поочередно отдавая честь командующему. И вдруг взор генерала упал на молодого офицера, стоявшего в глубине шатра, поодаль от стола вместе с другими адъютантами и младшими чинами. Тот в свою очередь откровенно пялился на Панина, каким-то недобрым пронизывающим ненавистью взглядом. Заметив ответное внимание, молодой человек тотчас опустил взгляд, но вскоре поднял глаза и продолжал смотреть на генерал-аншефа, совершенно не показывая смущения.

Петр Иванович дежурно отвечал каждому уходящему полковнику и генералу, отдававшему честь, но было видно, что молодой офицер приковал его внимание. Такая наглость, такая нескрываемая ненависть, но за что? Кто был этот темноволосый молодой человек, одетый в испачканный окопной пылью мундир, грязные сапоги, но такой самоуверенный и наглый.

– Родион Николаевич, дорогой, а кто это у нас здесь стоит в краю шатра? Вон там – Панин указал на имевшего наглость так беспардонно пялится.

– Ну что вы, Ваша светлость! – Гарбель тихонько продолжил – Думаю, это вы могли бы рассказать мне много интересного про моего подпоручика. Три года назад он был представлен мне как дальний родственник её светлости, Марии Родионовны, вашей супруги.

Петри Иванович призадумался, и вдруг стало очевидно, что он понял, о ком идет речь. Пристально посмотрев в ответ, он наконец вынудил заносчивого офицера опустить взгляд, а потом выправившись отдать честь высокому командиру.

– А! Да-да. Думаю, я вспомнил. Как же его, Ах вот! Алексей! Верно?

– Так точно, Ваша светлость. Алексей Ястребов. Он самый.

– И как он? Порядочно несет службу?

– Ну по правде говоря, я поначалу был весьма скептически настроен по поводу него. Какой-то зажатый, молчаливый, вечно извиняющийся, будто боявшийся всех вокруг. Уж не знаю, как у него складывалось в училище, но ни разу не слышал от него ни об одном друге или просто хорошем товарище со времени учебы. Но потом я постепенно присмотрелся и был, честно говоря, очарован. Очень острый ум, завидное усердие и главное, он не боится тяжелой грязной работы. Вот и сейчас думаете мундир в пятнах от неряшливости? Н-е-е-т! Этот подпоручик не гнушается прыгнуть в траншею, проползти сотню метров по тоннелю на брюхе и собственноручно показать рабочим, как нужно правильно исполнить его же приказ. От того и результаты у него блестящие.

– Вот как. Интересно, интересно.

Панин наконец отвернулся, похлопал инженер-генерала по плечу:

– Так уважаемый! Пойду я отдохну с дороги, а вечером без отговорок жду вас у нас в шатре. Помнишь перед моим отъездом, как твоя светлость разделал меня в трех партиях подряд? Негоже это, негоже. Так что ты просто обязан дать мне реванш!

– Ну что вы. От силы пара партий подряд была за мной – Гарбель рассмеялся.

– Нет, нет. Рано вы смеетесь Родион Николаевич. Этот вечер будет за мной. Вот тебе крест! – Панин вновь повернулся в сторону молодого офицера, тот стоял на том же месте, с таким же уверенным видом – и подпоручика своего возьми. Думаю, я найду время пообщаться с родственником супруги.

*********

Вечером того же дня в большом шатре, специально оборудованном для досуга высших офицеров собрались почти все те же участники дневного совета. Вот только обстановка разительно отличалась. В вечерних сумерках свет из палатки манил теплом и уютом. Внутри было сильно накурено и шумно. В непринужденной атмосфере офицеры пили вино и водку, курили табак и играли в карты. Собравшиеся господа в чисто мужском коллективе не стеснялись в выражениях. Впрочем, и на официальных советах часто звучало столько бранных слов, что не всегда можно было явно понять русскую речь. Это на официальной части столичных приемов дворяне упражняются в манерах. А здесь реальная жизнь намного ближе. И будь ты простой рекрут, казак с бунтарской душой или отпрыск знатного рода, каждый становился проще и прямее в общении. Но на вечерних собраниях говорили не только о службе. И порой кто-то, изрядно употребив спиртного позволял себе высказывания, за которые в светском Петербурге мог запросто угодить в камеру Петропавловской крепости.

В центре помещения вокруг невысокого круглого стола собралась компания. За столом сидели двое. Худощавый генерал с серьезным видом доставал из перевернутой колоды по одной карте и пристально глядя на оппонента, переворачивал её и медленно клал на стол, поочередно то в правую стопку, то в левую. Сидевший напротив командующий армии облокотившись на стол уперся подбородком в скрещенные пальцы. С серьезным видом он почти вздрагивал в момент переворота карт в руках соперника. И будто нищий бродяга, выпрашивающий милостыню, бурчал под нос, «пожалуйста, пожалуйста, только не сейчас». А уже через мгновение повторял – «давай, давай жк, нуу» – будто просил у судьбы открыть нужную карту. Уважаемые генералы играли в новомодный штосс, недавно пришедший из Франции и ставший очень популярным в высших кругах. Каждый из этих образованных господ, собравшихся вокруг стола, конечно, понимал, что выигрыш лишь воля случая. И в тоже время каждому невероятно хотелось верить в свое природное везение и благосклонность высших сил.

– Ну же давай, давай – Панин развел руки и сжал в кулак, с надеждой глядя на колоду. Карт оставалось совсем мало, от чего волнение нарастало. Гарбель перевернул карту. Петр Иванович немного подпрыгнул на стуле, резко махнул рукой хлопнув себя по колену – Ну что же это такое. Неужели фортуна категорически не повернется ко мне лицом?

– Ну полно вам Ваша светлость. Колода еще не пуста. А это всего лишь игра. Может повести с первой картой, а может удача будет тянуть до последней.

При этом Родиону Николаевичу с трудом удавалось сдержать самодовольную улыбку на лице. В прошлый раз все три партии с Паниным остались за ним. Сумма ставок на столе была внушительная. Но отнюдь не деньги волновали соперников. Азарт захлестнул с головой уважаемых господ.

Гарбель перевернул еще карту, посмотрел на соперника и не увидев отчаяния во взгляде, положил в стопку справа от себя. В палатке установилась тишина, почти все присутствующие подтянулись ближе к этому столу. В колоде оставалось всего две карты. Соперники молча переглянулись. Инженер-генерал взял предпоследнюю карту, резко выдохнул и не заглядывая внутрь резко перевернул и бросил в стопку слева. Панин вскочил с места, схватил эту карту, показал всем вокруг, поцеловал и бросив обратно, и тут же резко перевернул лежавшую перед ним карту. Десятка треф. Такая же как только что выброшенная Гарбелем.

– Вот, вот она справедливость вселенская! – генерал ликовал будто ребенок – сгреб со стола горсть серебряных монет и обратился к своему поручику:

– Негоже нам тут водку пить! Неси коньяк. Всем коньяк! Я плачу сегодня!

Гарбель встал со стула и протянул руку победителю:

– Ну возможно еще одна партия сегодня будет не лишней! Так сказать, закрепить достигнутый успех. А? Петр Иванович, удостойте чести отыграться.

– Ну нет дорогой! Не сегодня. Знаю я твою хитрую натуру, знаю – генералы крепко пожали руки, Панин улыбнулся – давай оставим до следующего раза. Мудрые видят момент, когда уйти надо с победой, а дураки мучают фортуну пока она не издохнет. Отыграешься, обязательно отыграешься! Вот только крепость возьмем.

Панин довольный отошел от стола, схватил с подноса слуги рюмку водки, посмотрел на неё:

– А коньяк то где? – потом оглядел собравшихся – Ай, и чёрт с ним: «За победу!».

– За победу! – почти хором ответили офицеры. Все дружно осушили рюмки и шатер вновь зашумел будто улей.

В глубине шатра у большого подсвечника на длинной ноге все это время стоял молодой подпоручик, сопровождающий Гарбеля. Держался он молча в стороне, лишь улыбаясь в ответ, когда замечал, что кто-то из командиров смотрит на него. Он понимал, что данное собрание для высших чинов и он явно здесь лишний. А годы, проведенные в училище, и последующая служба научили его уважать чины и титулы ничуть не меньше, чем крепостное детство. Увидев, что генерал-аншеф вдруг повернулся и пошел в его сторону, Алексей впал в оцепенение. Ладони быстро стали влажными от пота, дыхание неровным, а нижняя губа предательски тряслась. Он и сам не мог понять такой реакции. Нет. Это был не страх. Находился здесь молодой офицер совершенно законно, по приказу своего командира. Да и если бы оскорбленный отец Анны хотел отомстить, он бы уже давно это сделал. Чувство это произрастало корнями из того далекого лета в Острогожске, когда он впервые увидел настоящего генерала. И все эти годы несмотря на учебу, общение на службе с высокими чинами и знатными дворянами, это чувство трепета перед тем генералом только укреплялось внутри.

– Нуу, Добрый вечер! – Панин довольно дружелюбно начала разговор.

– Ваша светлость! – подпоручик поклонился, приветствуя командующего.

– Так значит ты и есть тот самый Алексей из деревни Власова? – Панин конечно имел возможность увидеть молодого крепостного среди толпы, но какое дело было ему тогда до этого парня. А после отъезда из Острогожска они никогда лично не встречались.

– Да, Ваша светлость, так точно! – молодой человек стремился компенсировать свой жалкий вид с трясущимися губами, делая голос увереннее, но от того его речь становилась скорее агрессивнее.

– Ну-у. Алексей, а дальше то как тебя величают – граф наоборот был весьма спокоен и уверен в себе. И вовсе не казалось в этот момент, что он разговаривает с человеком, по сути обесчестившим его дочь семь лет назад.

–Алексей Георгиевич Ястребов, подпоручик седьмого специального инженерного полка.

–Ну что ж Алесей Георгиевич Ястребов. Звучит неплохо. Весьма благородно я бы сказал – Генерал отвернулся, посмотрел по сторонам, вновь повернувшись к собеседнику пристально посмотрел в глаза и продолжил – ну а я Петр Иванович Панин. Не могу сказать, что мы с тобой знакомы, но думаю ты меня давно знаешь. И твой командир уверен, что мы с тобой вроде как дальние родственники – Панин усмехнулся – ну а чего ты здесь с краю стоишь в полном одиночестве? Столько партнеров для карточной игры, столько выпивки, а у тебя ни трубки в зубах, ни стопки в руке.

– Думаю я здесь не для праздного времяпрепровождения – уже более уверенно ответил Алексей.

– А для чего же?

– Ну полагаю, вам лучше знать Ваша светлость.

– Похвально, похвально. Видимо Гарбель все же не просто так тебя приблизил. Наверное, в тебе что-то все же есть – граф уселся в кресло, стоявшее рядом и жестом показал подпоручику взять стоявший чуть поодаль стул – ты присаживайся. Сегодня не на построении. Составь мне компанию за рюмкой коньяка.

Алексей поставил стул по другую сторону стола и молча присел. Слуга принес господам поднос с парой рюмок. Генерал взял одну, а на вторую кивнул своему собеседнику:

– Бери, бери. Не бойся! – внимательно посмотрел на берущего стопку офицера – ни за что бы не подумал, что буду вот так сидеть и пить коньяк с тобой! Нет, ты не обижайся. Я верующий человек и признаю, что Господь создал всех одинаковыми. Но правда. Ты и сам семь лет назад ни за что бы не поверил в такой вечер. И тем не мене мы сейчас здесь. Занятно, занятно.

– Да Ваша светлость!

Граф достал из кармана трубку, набил её табаком, а подскочивший слуга подал горящую деревянную палочку. Через минуту трубка разгорелась. Петр Иванович откинулся на спинку и с нескрываемым удовольствием закурил:

– Так значит Ястребов? Хмм. Ну и как же складывалась твоя жизнь после того ареста, Алексей Георгиевич? Я право думал, что ты опозоришь имя моей супруги своим дурным поведением. А ты оказывается на очень хорошем счету. Вот скажи мне, мог ли ты мечтать о такой жизни? Оказаться в училище с детьми знатных господ. Получить чин. А все ведь очень неплохо для тебя решилось тогда?

– Ну Ваша светлость. Молодому почти безграмотному юноше, не знающему ни манер, ни титулов, ни просто навыков общения в этой совершенно чуждой среде. Вряд ли я бы назвал это мечтой. Четыре годы быть изгоем, ни друзей, ни родни. Только страх. Каждый день страх, что тебя раскроют. Да что там каждый день. Страх этот и сейчас во мне.

Алексей сам не понимал, зачем он рассказывает все это человеку, которого ненавидел все последние годы. Видимо чересчур спокойный вид Панина смутил его. Стоя полтора часа в углу шатра и наблюдая за игрой, он думал, что сейчас этот круглолицый граф в белоснежном парике набросится на него и врежет по морде. Но вот тот сидит и совершенно спокойно и надменно спрашивает о жизни. Будто считая себя великим благодетелем.

– И почему же ты тогда сидишь здесь со мной? Имея хорошее звание, жалование и перспективы. Почему не спился или, упаси Господи, не повесился от безысходности?

– Книги

– Книги?

– Да. Едва освоив грамоту, я начал много читать. И будь настроение плохое или откровенно паршивое, чтение всегда позволяло отвлечься. Вот так и жил. Днем муштра, насмешки от сыновей дворян и мануфактурщиков, коих с детства зачислили в полки. Презрение от офицеров, все понимавших, но не желающих перечить вашей просьбе. А ночью грамота и арифметика. Видимо крестьянские корни приучили. Приучили терпеть и работать. Становится больно, а всем плевать, надо работать. Вот так к окончанию училища оказалось, что за три с половиной года я прочел больше книг, чем любой из моих однокашников за все жизнь.

– Ну а чего же ты хочешь теперь? Нищее голодное детство позади, все эти презрения и страдания тоже. О чем ты мечтаешь? Выслужится и получить титул? Стать одним из тех, кого ненавидел всю жизнь?

– У меня нет планов. Я просто живу. Наверное, также как все простые люди. Приходит день, и я решаю вопросы этого дня. Завтра будет новый день, будут новые вопросы. Я просто стараюсь делать свое дело хорошо. Сейчас вот стараюсь сделать так, чтобы солдаты, участвующие в минных работах, не гибли попросту, чтобы дело свое сделали как надо, и чтобы в следствии этого было меньше потерь у нас при штурме. Вот и все.

– Неплохо. Очень неплохо. Я правда приятно удивлен. Думаю, это не последняя наша встреча, по крайней мере в ходе этой осады мы еще точно свидимся.

– Ваша Светлость?

– Да?

Алексей глубоко вдохнул, уже почти успокоившись, он вновь выдал видом взволнованность, но все же решился:

– Разрешите спросить? Это очень важно для меня.

Но Панин немедля оборвал. Поднял вверх указательный палец в предостережении и покрутил головой:

– Не надо! Пять минут назад я хвалил тебя за знание места. Не надо меня разочаровывать!

Молодой офицер отвернулся и с поникшим видом уставился в пол. А генерал тем временем продолжил:

– А впрочем. А в прочем я весьма благодарен тебе. У Анны ужасно упрямый характер. Нет, я бы конечно заставил её тогда подчинится своей воле. Но отношения наши, боюсь, стали бы после этого просто отвратительные. Она бы никогда меня не простила.

– И при чем здесь я – тихо, под нос себе спросил Алексей.

– Ну как же. А-а-а. Так ты и не знал? Ну конечно! Откуда ты мог знать.

Граф склонился ближе к собеседнику:

– Мы заключили с дочерью соглашение. Как она сказала тогда? А-а! «Он будет заложником моей благоверности». Да. Я тогда не обратил внимания на эти слова. Но в итоге моя дочь замужем за знатным дворянином, они вхожи в самый высший свет. Все вышло как я хотел. И при всем при этом, мы с ней замечательно общаемся.

Алексей совсем поник. Сердце тревожно билось внутри. Вновь накатила тоска и отчаяние. Будто кто-то вонзил нож в затянувшуюся старую рану, да еще и стал ворошить этим ножом. Все эти годы он винил в случившемся злую судьбу, несправедливость мира, волю Бога, конечно винил Панина. Но он не мог знать, что в тот роковой день его возлюбленная заключила этот страшный договор с родителями. Договор перевернувший всю его жизнь.

– Расстроился? – на удивление по-доброму спросил Петр Иванович. Ястребов лишь промолчал, подняв взгляд и уставившись куда-то в сторону – вижу, что расстроился. Тогда, семь лет назад, я готов был разорвать тебя на части. Но со временем понял, как ты любил мою дочь, на что пошел ради этой любви. Это похвально, правда. Но вот скажи мне. Представь, вы остались вместе в Петербурге семь лет назад. И что дальше? Бежать? Куда бежать? На Урал? В Сибирь? – граф презрительно усмехнулся – что бы ты мог дать моей дочери? Счастье? Счастье быть беглой крестьянкой в Сибири? Э-э-э нет, Анна не такая. Ваше счастье закончилось бы через пару месяцев. Она вернулась бы домой, а тебя бы повесили. Мечта хороша, пока она мечта, а когда становится былью, быль пожирает её.

Панин крепко сжал плечо собеседника:

А сейчас посмотри на себя. Никто из твоей деревни, из общины даже не становился прапорщиком, а ты уже подпоручик, и ты еще молод и у тебя все впереди. Разве это не прекрасный подарок судьбы? А Анна счастлива. Уж поверь, и у неё все будет хорошо.

Молодому человеку оставалось лишь молча, уставившись в одну точку, слушать эту очень некрасивую, несправедливую и больную, но пожалуй, все таки правду.

Ближе к полуночи, не по титулам шумные и шатающиеся, а иногда и вовсе валящиеся с ног господа офицеры разошлись по палаткам.

Алексей в эту ночь практически не спал. Он собственно никогда не переставал вспоминать свою любовь, свои юношеские мечты. Но в этот вечер все нахлынуло с новой силой. Он вспоминал тот одуванчик на берегу у реки, те искрящиеся глаза, первую близость и месяцы в Петербурге. И тут же слова Панина про семью и счастье с мужем, и про их договор, где он только «заложник благоверности». Накатывала боль, ком в горле и ощущение бессилия, сменяемое яростью. Лишь под утро, когда уже было пора вставать, предательски навалился сон.