Василиса Премудрая. Нежная жуть в Кощеевом царстве бесплатное чтение

Василиса Премудрая. Нежная жуть в Кощеевом царстве
Купава Огинская

Глава 1. О сбежавших невестах и опасных встречах

За стеной азартно шуршали мыши…а быть может домовые готовились провожать дорогих гостей. В тереме было тихо и пахло скорым праздником.

Свадьбой моей пахло.

Поутру батюшка собирался отдавать меня за младшего сына царя, за горе и позор всего нашего государства, за Ивана-царевича.

Царевичем он был лишь по титулу, по жизни Иван слыл лютым дураком и бездельником. Слухам я, разумеется, никогда не верила, дожидаясь встречи и возможности самостоятельно составить представление о своем суженом.

Дождалась.

Составила.

Теперь сидела перед зеркалом с ножом в дрожащих руках и пыталась собраться с духом, чтобы одним махом отхватить свою косу. Собственными руками разрушить тихую и спокойную жизнь любимой дочки местного князя.

Иван, три дня назад приехавший на смотрины, к молодой княжне (ко мне тобишь), вроде бы остался доволен увиденным, а завтра планировал забирать меня из отчего терема и везти в царские хоромы, чтобы там уже гулять свадьбу. Проводы готовились пышные, громкие и веселые…вот только я не планировала на них присутствовать.

Жизнь с нелюбимым мужем я еще могла бы вынести, жизнь с дураком — нет.

Из зеркала на меня смотрело напуганное отражение, до сих пор не верящей в свое решение девицы.

Было страшно.

Но, перехватив нож крепче, я с силой рубанула по волосам. Потом еще раз и еще, отхватив неровно и неудачно свою гордость и отраду — толстую, длинную косу, которую растила с детства. Она тяжело упала к моим ногам, русой, тугой змеей, поверх с глухим стуком рухнул нож, выпавший из ослабевших пальцев. Первый шаг был сделан и пути назад не осталось. Неровные, остриженные по плечи, волосы щекотали шею, непривычно легкая голова кружилась от безумного поступка, а мне…мне хотелось плакать и смеяться.

Вот вам и Василиса, вот вам и Премудрая…куда ум свой запрятала?

Видели бы люди, мудрой меня кликавшие, что я творю…

После этого самого страшного шага дело пошло лихо. Мужские штаны и рубаху, выменянные у одного из дворовых мальчишек на серебрушку, я надела вместо ночной сорочки.

А дальше сапожки из мягкой кожи на ноги, да сложенную с вечера дорожную сумку на плечо и вот она я, полностью готова к побегу. Собралась быстро, да из покоев выходила долго, не решаясь отворить дверь.

Но стоило только вспомнить кривую ухмылку Ивана, едва видную в косматой, неухоженной бороде, и глуповатый взгляд водянисто-голубых глаз, как страх отступил.

Таясь и замирая от каждого звука, я спустилась вниз, проскользнула на кухню, старательно избегая участков, освещенных полнобокой луной.

Слышно никого не было, в столь поздний час я единственная в тереме не спала.

И Марька, немолодая, спокойная и послушная лошадка, дремала в своем стойле, пока в конюшню не прокралась я. Явлению моему кобыла не обрадовалась, но большое яблоко из батюшкиного сада, быстро примирило ее с необходимостью посреди темной ночи выбираться из стойла.

Седлать и верхом ездить я умела прилично, спасибо за то дядьке Еремею — отцовскому сотнику, что не побоялся супротив князя пойти, да дочку его совсем не женским делам обучить.

Ведунья пророчила на моё рождение мальца, вот дядя и решил толк в меня вбивать, а не бабские глупости. Ибо не могла ведунья оплошать, а раз так, то и учиться мне не только прясть надобно, но и верхом ездить, и из лука стрелять, раз уж для меча я больно хилая.

Марька лениво хрустела яблоком, покорно снося спешные сборы, только ткнулась пару раз в плечо тёплым носом, будто спрашивая, что это я задумала.

— После объясню, — шикнула на неё, и потянула прочь с конюшни, не опасаясь, нарваться на конюха. Ему, после бражки выпитой за счастье молодых, не было никакого дела ни до конюшни, ни до уведенной мною кобылы.

Легко миновав ворота, я уж было решила, что удача нынче на моей стороне, расслабилась по глупости своей и пустила покорную лошадку по наезженному тракту на север, в земли Марьи Моревны.

Отгоняя от себя дурные мысли, я уверенно спешила вперёд, робко мечтая о том, как возьмет меня она в ученицы, да откроет все колдовские тайны. А за Ивана пускай Настасья идёт. Уж она царевичу спуску не даст, авось даже человека из него сделает. Младшая моя сестренка девка была бойкая и дерзкая, особенно батюшкой залюбленная, от того и смелая сверх всякой меры. Ей мужа перевоспитать труда не составит, мне же проще было бы его прибить, чем уму разуму научить. И тут уж не имело значения, что с мальства меня Премудрой кликали, да в разумность мою верили. Не распространялась моя премудрость на чужую глупость.

Марька брела лениво, почти бесшумно, очень мягко ступая по наезженной дороге, только это меня и спасло — топот копыт внушительного по численности отряда, я расслышала издалека и успела с дороги съехать, да за деревьями схорониться.

Пожалуй, это и было моей самой страшной ошибкой. При полной луне, да в Тающем лесу даже самый смелый воин не рискнул бы с дороги съехать, да в тени деревьев от лунного света укрыться.

А я, по глупости своей, свернула, на удачу понадеявшись.

Надеялась напрасно. Чудеса твориться начали сразу же, стоило только отряду проехать, спеша в сторону нашего города, ворота которого по случаю спокойного лета, скорого праздника и недавно обновленных обережных рун, были радушно открыты.

Судя по богатой одежке, то были припозднившиеся люди принца, должные сопровождать нас в поездке. А значило это лишь одно: сейчас в тереме поднимется шум, гостей будут устраивать на ночлег, а значит, могут и обо мне вспомнить. Отыскать мою косу, организовать поиски, да и найти. У батюшки такие охотники есть, что и лисицу в ночном лесу легко найдут, что уж говорить о княжне, никогда раньше по лесам от преследователей не спасавшуюся…

Я и на охоте была лишь раз, в сопливом детстве, когда дядька с трудом отвоевал меня у нянек, заявив, что десять лет — самый возраст, чтобы приучаться к охотничьему делу.

Ошибся он, конечно, страшно. Я не то, что охотой не прониклась, но и другим ее испортила, когда после нескольких часов упорного выслеживания добычи, смешала охотникам все планы и спугнула дичь.

В заботливые руки нянек тогда вернулась замерзшая, зареванная, с мокрой рубахой, от набившегося за ворот снега, но довольная собой. Потому что огромный, дикий кабан, сбежал, а боярин Савелий, всегда раздражавший меня подлым взглядом и хитрыми улыбками, получил в дар стрелу чуть ниже поясницы.

Собственно, потому я зареванной и была — пришлось достоверно изображать страх, растерянность и раскаяние, когда дядька Емельян на меня орал из-за стрелы пущенной не в срок и не в ту сторону.

Но это было тогда, а сейчас, что-то зашуршало в кустах, предостерегающе ухнула сова. Совсем рядом, в темноте кто-то засмеялся. И Марька понесла, словно под хвост кнутом ужаленная.

Сначала я еще пыталась ее остановить, кричала, тянула поводья, надеялась взять ситуацию под контроль, но обезумевшее от страха животное ничего не чувствовало, и на знакомые еще с жеребячьих времен, команды, не реагировало. Потому пришлось мне смириться, прижаться к лошадиной шее, пряча лицо, а главное — глаза, от хлестких веток, дожидаясь, пока безумие схлынет и Марька успокоится.

Невнятный смех, едва слышный из-за свиста ветра в ушах, и бросающие в дрожь шепотки, преследовавшие нашу сумасшедшую скачку, заставляли меня малодушно надеяться, что остановимся мы не скоро. Желательно в каком-нибудь тихом и спокойном месте, куда нечистой силе путь закрыт.

А остановились у реки.

Бурный поток, пенился и шипел. Это-то шипение чем-то особенно сильно напугало Марьку…да и меня, если уж быть честной. Пусть в походы с дядькой я не ходила, да и охоту не сильно жаловала, но карту наших земель знала хорошо. И точно могла сказать, что таких неспокойных и широких рек у нас не было.

Как и мрачных, еловых лесов, что возвышались на том берегу угрюмой, тревожной стеной.

Наши леса славились мощными дубами, да хрупкими березками, но никак не таящими угрозу елями. Их у нас и не было почти. Лишь в глуши, близ Рудных болот разросся небольшой еловый лес, в самом сыром, да топком месте, словно предупреждая всех, случайно забредших путешественников об опасности.

Здесь же опасность была везде.

И чувствовала это не я одна. Кобыла, трусливо попятилась от реки, тряся головой и прядя ушами, сопровождая свое отступление жалобным ржанием и пофыркиванием.

— Нельзя, Марь, нельзя обратно, — с трудом справившись с пятившейся лошадью, я спустилась на землю и обняла ее за шею, — там опаснее, чем здесь.

Может быть, лишив себя косы, совершив такую вопиющую глупость я утратила право зваться Премудрой, но не растеряла знаний. И была уверена: дорога, что вывела меня из Тающего леса в это опасное место, обычной не была.

Ночь — время нечистой силы, об этом даже дети знали. Нельзя ночью в одиночку бродить, а если уж понесло лихо в путь после заката, то ни в коем случае с дороги людской не сходить, на голос не идти, и на вопросы повстречавшихся на пути незнакомцев не отвечать. Иначе закрутит, заманит нечистая сила на свою тропу, да загубит.

Неосторожным в наших землях быть опасно…

А я сглупила, не заметила злого умысла и угодила в чью-то чужую, злую игру. Сначала заманили на тропу, закружили, запугали, да выплюнули в незнакомом, но страшном месте, не иначе ожидая, что я обратно брошусь.

Знакомы мне были такие игры, не раз я их видела в исполнении домашних котов. Развлекаясь с пойманной мышкой, они дарили ей призрачную надежду, ждали, пока жертва поверит в спасении, а потом ловили.

Сейчас я была той самой мышью.

— Тише, девочка, — срывающимся голосом пыталась успокоить я лошадь и саму себя, — все хорошо будет. Мы выберемся отсюда.

Марька мне не верила. Я себе тоже особо не верила, но упрямо обнимала кобылу за шею, гладила по щекам и шептала, шептала в подрагивающее, пушистое ухо:

— Главное солнца дождаться, а там уж нам никто страшен не будет. Вот увидишь.

— Люблю наивных дурочек, — признались насмешливо из темноты, — они самые вкусные.

Сердце пропустило удар, скованное ледяной корочкой животного ужаса, а я лишь крепче прижала к себе Марьку. И зажмурилась.

Главное — не разговаривать с ним, а лучше даже не смотреть. Оберегов у меня много и все они исправные, специально для княжеской дочки сделанные. Вреда мне причинить незнакомец не может…если я сама ему этого не позволю.

Недолгая, выжидающая тишина была оборвана недовольным:

— Некрасиво игнорировать того, кто хочет тебе помочь. — с осуждением сказали мне. Звука шагов я не слышала, но голос раздался совсем рядом. — Ну же, посмотри на меня.

Уткнувшись носом в лошадиную гриву, я упрямо продолжала молчать. Помочь он мне желает, как же. То-то первым делом мои вкусовые качества оценил…

— Чего молчишь? Родители запрещали с незнакомыми нелюдьми разговаривать? — насмешливо вопрошал он, не желая отставать. — А если мы познакомимся? Меня Тугарин зовут. Тугарин Змей.

Я молчала. Дядька бы мною гордился. Панике не поддалась, не разревелась, встречу с опасной нечистью переношу стойко. Не вздрогнула даже, когда он назвался.

Хотя про семейку Змеев во всех королевствах только плохое рассказывали…но самым страшным было даже не это.

Жили Змеи в Тринадцатом королевстве. В Кощеевом царстве. В самом мрачном и опасном месте, от которого земли батюшки-царя отделяло целых три королевства.

И меня тоже отделяло, пока я на тропинку не встала.

Теперь мне предстояло как-то выбраться из Кощеева царства, и преодолеть не менее опасное королевство Несмеяны…дальше-то все было уже не так страшно. Триодинадцатое королевство еще при правлении дедушки нашего царя заключило с нами мировую, так что встретят меня там радостно и отправят куда попрошу. Благо колечко батюшкино, мою принадлежность к княжескому роду доказывающее, при мне.

Главное отделаться от Змея и выбраться из этих гиблых мест.

— Глухая что ли? — Тугарин, между тем, отставать не спешил.

Я стояла как каменная, утверждая его подозрения. Пусть считает меня глухой. А лучше, вообще юродивой.

— Ну ладно, глухая, — решил он после нескольких мгновения тяжелых дум, — тропинка кого попала к Гиблой реке не выводит, значит, придется тебя в замок вести.

И вот тут я чуть было не совершила ошибку, так велико было желание воскликнуть «нет!». Сдержалась, лишь вскинулась, да глаза открыла, чтобы совершенно невоспитанно вытаращиться на стоящего передо мной мужчину…несколько чешуйчатой наружности.

— Слышишь! — хохотнул он, — точно слышишь!

Тугарин был высок, богатыри наши, конечно, в росте ему не уступали, а шириной плеч и превосходили, но не было в них этой подавляющей, звериной мощи, что сейчас пригибала меня к земле. Он был нечистью, очень сильной и очень опасной.

Непривычно гладкое, безбородое лицо поражало резкостью, неправильной прямотой линий и нездоровой бледностью кожи, выбеленной серебряным сиянием полной луны. Глаза его в темноте казались бездонными, лишь тонкий, ободок радужки сиял тихим, зеленым светом. И чешуя едва заметно зеленевшая на висках, поднималась вверх по коже и пряталась в темных волосах. Длинных, но не перехваченных очельем, как это у нас принято, а собранных в хвост. По бледным его губам блуждала легкая улыбка.

И я сделала то, что на моем месте сделал бы любой нормальный человек, медленно попятилась от него. Марька, которую я продолжала обнимать за шею, недовольно фыркнула, но послушно побрела за мной.

Тугарин сокрушенно вздохнул:

— Почему с вами, людьми, всегда так сложно?

Глаза его сверкнули, зрачок отразил луну и ослепил меня на одно короткое мгновение, ночь наполнилась мерцанием белых роящихся точек. Я пошатнулась, но устояла на ногах, слепо нашарив на груди разогревшийся, почти обжигающий ладонь, оберег. Защитил, уберег, спас.

Змей выругался, но не отступил, только спросил мрачно:

— Подготовилась, да? Но теперь-то я тебя точно Кощею привезу. Давно царевен в наши земли не заносило. Я уж и надежду всякую потерял.

И вот тут у меня был выбор: рискнуть и объяснить ему, что я не царевна, а всего лишь княжна, или не рисковать и молчать. Кто знает на что эта нечисть способна? На какие подлости?

И я промолчала. Пожалуй, по дурости мое решение сбежать от Тугарина легко могло встать на первое место, потеснив побег и остригание косы. Но он же Змей — не простая нечисть, он приближенный Бессмертного, и сила ему дана немереная.

А у меня пусть и много оберегов, но против такой мощи они едва ли выстоят…

Потому на Марьку я запрыгнула лихо, так, как дядька своих воинов учил, пришпорила и с визгом полетела вперед, прямо в бурный, речной поток. Хотела притормозить и скакать вдоль невысокого, каменистого обрыва, вниз по течению, но кобыла, напуганная страшным шипением, разгневанного Змея позади, не послушалась поводьев и сиганула в воду.

С диким ржанием она ушла под воду и утянула за собой меня.

Я выскользнула из седла, почувствовала, как по бедру ударила уздечка, на ощупь нашла какой-то ремень на морде кобылы, за него и ухватилась, больше боясь даже не утонуть, а потерять лошадь.

Кружило меня недолго, но основательно, я успела нахвататься воды, трижды чуть не выпустила Марьку из рук. А под конец, почти потеряв сознание, почувствовала холодные руки на своих плечах. Меня резко дернуло вниз, вырвало из пальцев повод, за который я так отчаянно цеплялась, и утянуло в короткую, но непроглядную темноту, взорвавшуюся журчанием воды и задорным девичьим смехом.

Смех оборвался, стоило мне только открыть глаза.

— Человек, — прошептал кто-то с придыханием, нежным, подрагивающим от эмоций голосом.

— Девица? — робкий вопрос и тут же последовавший уверенный ответ:

— Да неее, волосы-то короткие.

— Но грудь есть…

— Кто сказал, что грудь? Может это сума с золотом так удачно легла? Было у меня несколько утопленников, так они деньги за пазухой хранили. Представляешь?

— Да девка это, — раздалось сбоку от меня, что я, девку от парня не отличу? К тому же Тугарин ее царевной звал.

Признание это вызвало странное оживление. Восхищение граничило с паникой. Заголосив на разные, но неизменно женские голоса, требовали звать Водяного и вопрошали, что же теперь будет.

— Как же ты ее из-под самого носа у Змея увела?

— А что же если он придет счет нам выставлять за покражу?

— Водяного зовите! Водяного!

— Прямо из-под носа? И что он сказал?

— Злющий, наверное…

— А если Кощею нажалуется?

— Не нажалуется. Гордый.

— Да не крала я ее! — перекрыл все подрагивающие голоски один возмущенный. — Эта дурная от Змея в Гиблую реку прыгнула, я ее спасла. Хорошенькая же, вдруг Водяному понравится. А волосы, они отрастут.

Прекратив отупело разглядывать небо голубое, непередаваемо ясное и от того кажущееся фальшивым, я медленно повернулась на бок и вот только тут организм сообразил, что мы чуть не утонули, все еще под завязочку полны воды и не дышим.

Закашлялась, выворачивая на песок все те реки-океаны, что успела в себя всосать. Ноги омывала прозрачная, искристая водица, но я этого почти не чувствовала, пытаясь выкашлять внутренние органы и в то же время вздохнуть.

— Зачем меня звали? — прогудел густой, сильный голос и сразу за ним раздался трусливый, тихий плеск.

Я спиной почувствовала, как отмель осиротела, а все болтушки, что сейчас так охотно и эмоционально обсуждали мою персону ушли под воду. Запоздалое осознание оглушило: меня спасла русалка. Я сейчас в озере Водяного, все еще в Кощеевом царстве. Вроде как спаслась, но это неточно. А Марька… Марька осталась в Гиблой реке и я очень надеялась, что она выплывет.

— Девииица, — заискивающе проблеял уже знакомый голос моей спасительницы, — нашла, для вас принесла, порадовать. Авось понраву придется, да вы ее сестрой нашей сделаете.

— Девицу? — заинтересовался голос.

Откашлявшись я медленно подняла голову, чтобы встретиться с оценивающим взглядом зеленых глаз. На меня смотрел сам Водяной. Как бы речной царь, но находящийся на посылках у Бессмертного.

— Утопиться пыталась? — деловито спросил он, сложив руки на груди… на бледно-зеленой, с характерными для жабьей шкуры разводами, широкой груди.

Узкое, такое же зеленоватое лицо оказалось совершенно безбородым, а в длинных волосах, светло-русых с неизменным зеленоватым налетов, копошились бодрые, недружелюбные змеи.

Стоило мне сдавленно икнуть, как на меня сразу три зашипело, прекратив выискивать что-то среди спутанных прядей.

— Сбежать, — робко ответила русалка, — от Тугарина Змея. В Гиблую реку от него бросилась, там я ее и подобрала.

Скосив глаза, на свою спасительницу, первым делом я увидела внушительный бюст, прикрытый нитями жемчуга и тонкой, полупрозрачной тканью незнакомого мне вида. В наших землях такой не было…да и не стал бы никто такой срам носить, даже под платьем. Она же не скрывала, а напротив обрисовывала все изгибы.

Смущенно опустив взгляд, я увидела хвост и слегка подвисла. Огромный, изумрудно-чешуйчатый, он мягко переливался зеленоватым цветом натертых до блеска чешуек. Водяной же был гордым обладателем ног, укрытых подкатанными до середины икры штанами, и нигде на нем не было видно чешуек. И щупалец не было и усов как у сома…и это было возмутительно.

Потому что русалки оказались именно такими, как в сказках, красивыми и хвостатыми, а Водяной подкачал.

— Зовут тебя как, утопленница? — спросил он, изобразив на своем зеленушном лице подобие улыбки. Не стоило ему этого делать, потому что теперь я еще и зубы его увидела — острые, совершенно нечеловеческие…жуткие совсем. Даже у Тугарина зубы были совершенно обычными, просто с нечеловеческими клыками, а тут все было куда хуже.

Разумеется, я промолчала. Дура я разве, с нечистью беседы вести?

— Тоже суевериями пуганая, — вздохнул Водяной, правильно оценив мое молчание, и велел моей спасительнице, — Милада, позови Варвару.

Дважды просить ему не пришлось. По песку прошуршал хвост, за спиной плеснуло и русалка уплыла.

Я с заминкой поняла, что так и не видела ее лица.

— Пока она идет, я тебе кое-что расскажу, — Водяной подошел, с совершенно безмятежным лицом уселся на песок рядом со мной. Сделав вид, что не заметил, как я невольно отползла от него, прежде чем сесть, — девиц против их воли я больше не топлю, теперь у меня принципы.

Я упрямо молчала, давя на подлете все вопросы, что рождались в моем лихорадочно работающем мозгу. Потому что, узнать какие у него принципы было бы, конечно, интересно, но расставаться с жизнью из-за неуместного любопытства — очень глупо.

— Полагаю, ты хочешь узнать, что же это за принципы такие могут быть у беспринципной злобной нечисти, — словно прочитав мои мысли продолжил он, — сейчас я тебя с ними познакомлю.

Водяной вздохнул тяжело и добавил:

— Еще хочу, чтобы ты знала, теперь я глубоко семейный человек и не могу без веского повода девиц в русалок превращать. У тебя, конечно, повод есть, все же, интерес Тугарина еще никто пережить не смог. Пока есть пару минут, чтобы подумать, готова ли ты обзавестись хвостом и быть у меня на посылках или желаешь удачу попытать и человеком остаться. Но имей в виду, если уж кто-то из Змеев себе жертву выбрал, он ее везде найдет, из-под земли достанет и из воды выловит.

Запугал меня и замолчал, увлеченно разглядывая водную гладь…будто раньше ее никогда не видел. А я думала, все те три минуты, что у меня были, думала, да так ничего и не надумала.

Да и чтобы я могла дельного придумать, если всего несколько часов назад я из дома бежала, планируя свою жизнь в сторону ведовства увести, а сейчас сижу в Кощеевых землях, в гостях у Водяного, чуть притопленная после встречи с Тугариным?

Поразмышлять еще о своей безрадостной судьбе, мне помешало шуршание в кустах. На пологий берег, хрустя яблоком, вышла невысокая, усыпанная веснушками, девица, русая ее коса задевала траву и я невольно загрустила. У меня ведь такая же была совсем недавно. Длинная, густая, красивая. Гордость моя.

— Звал? — дружелюбно поинтересовалась девица, с любопытством поглядывая на меня. В простом платье до земли из небеленого льна, без обережной вышивки или хоть каких-то украшений, она выглядела удивительно юной и красивой.

— Знакомься, Варенька, Милада нам новую утопленницу принесла. — с настораживающей нежностью произнес Водяной. И обратился ко мне, уже не так мягко. — И ты знакомься, неразговорчивая. Варвара, дочь мельника. Три года назад мне ее русалки принесли, тоже в реке чуть не утопла от постылого спасаясь. Отец ее за сына кожевенника выдать хотел, а у нее другие планы на жизнь были. Варя у травницы в помощницах ходила, желала людям помогать. Теперь со мной живет.

Я решительно не верила своим глазам. Девка была румяная, круглолицая, довольная жизнью и своим, в общем-то, незавидным статусом пленницы Водяного. А еще она была живая…

— Что тебя так удивляет? — спросила Варвара. Без страха или хотя бы опасения, она подошла к Водяному и совершенно естественно, казалось, даже не задумываясь о том, что делает, оперлась о его плечо, чтобы присесть рядом.

Я бы молчала, но она же была человеком, она была живая и она не боялась нечисти, что так легко перехватив руку с яблоком, отхватила острыми зубами внушительный кусок…и я не выдержала:

— Да как так-то? Это же невозможно!

— Сама так же думала, — кивнула она, — но все оказалось немного не так, как мы привыкли думать.

— В смысле?

— Людей мы едим, — ответил за девушку Водяной, — но без надобности не убиваем. И, если бы необходимость была, легко бы от вашего мяса смогли отказаться.

— Но необходимости нет, — подхватила Варвара, — мы их боимся, они нас едят. Замкнутый круг какой-то. И исправить это невозможно.

— А если бы мы вас не боялись, вы бы нас не ели? — с сомнением спросила я.

— Именно так. — кивнул Водяной. — Но вы нам не верите, боитесь нас. Так зачем себя ограничивать? Раз уж оценить этого никто не сможет.

— Почему? — не поняла я. — Можно же все рассказать. Нужно лишь узнать друг друга получше. Всего делов-то, а вы нас вместо этого едите.

— А кто на такое решится? — с нескрываемой иронией спросил Водяной. — Кто согласиться узнать нас получше?

И я ему ответила. Смелости хватило на придушенное:

— Я могу, — но и это уже была победа над собой.

Невольно втянув голову в плечи, я ждала, что он сейчас на меня набросится. В горло вгрызется своими острыми зубами, или сразу в реку потянет, топить… Водяной рассмеялся.

— Ты?

— А что? — я уже загорелась идеей и даже приблизительно представляла с чего все начну. — Я грамоте обучена. Все запишу и царю нашему на суд отдам.

Перед глазами уже маячил надежный и безопасный способ вернуться домой.

— Девочка, — покачал он головой, но я уже горела идеей и не обращала внимания на его снисходительное недоверие.

— Василиса, — представилась я, думая о том, что, возможно, я действительно смогу целой и невредимой в родной дом вернуться.

Ушатом холодной воды окатило запоздалым и робким опасением: если все это правда и меня не обманывают.

— Что вы можете мне о себе рассказать? — отмахнувшись от страхов, я решительно тряхнула головой. Я справлюсь, иначе никак.

* * *

Идея моя была встречена снисходительным недоверием, но губить ее на корню Водяной не стал…на самом деле ему просто Варвара не дала возможности высказаться.

— А ведь это чудесная задумка! — загорелась она.

И, в общем, все. Воодушевление ее было единственным и главным доводом для Водяного согласиться. Сговорились мы на том, что сейчас я выслушаю его историю жизни, запишу все, а потом в люди пойду, глаза им на правду открывать…

Как заверила Варвара. Начинать и правда лучше с Водяного, остальная нечисть может не разделить наше стремление примирить тринадцотое государство со всеми остальными. Ее стремление…

Я не возражала и уже предчувствовала, как после короткой беседы с водяным вернусь домой…честно попытаюсь все батюшке разъяснить про нечисть, а там уж как судьба сложится. Главное из этих страшных земель вырваться.

Заразившись энтузиазмом Варвары, две кикиморы нашли мне бумагу, русалки нашли писчее перо и не поленились даже лешего заставить мне дощечку для бумаг выстругать, чтобы я могла со всеми удобствами опрашивать их хозяина.

Расположились мы под березой, недалеко от реки. Я с бумагой, пером и лукошком ягод, что притащила для меня смущенно хихикающая, зелененькая и тощенькая, по подростковому нескладная кикиморка. Задобрить, стало быть, пыталась, чтобы я покрасивше про Водяного все написала.

Ягоды были спелые, сочные, одуряюще пахли и буквально притягивали взгляд.

— Итак, — с трудом отвернувшись от подношения, я решительно перешла к главному, — давайте начнём с самого начала.

— С начала, — послушно повторил Водяной, непонятно чему улыбаясь.

— Да. Скажите, вот кем вы хотели стать в детстве?

— В детстве? Когда был мальком? — уточнил он.

— Д-да.

— Я хотел стать Владыкой морским.

— Что?

— Ты же не думаешь, что быть хозяином озёр и рек — предел моих мечтаний? — удивился Водяной.

— Не пойми меня неправильно, мне нравятся мои владения, но ведь где-то же есть моря-океаны и им тоже нужен хозяин.

— Хозяйки-то им недостаточно. — с серьезный видом кивнула я, решив не спорить, и послушно записала слова Водяного несколько кривоватым из-за неудобной позы почерком.

Увлеченно дописывая предложение про достойную уважения мечту малька-Водяного вырасти и занять место Владычицы морской, я не обратила внимания на странный плеск за спиной. От реки мы отдалились, разместившись на траве, и к воде я сидела спиной, потому не видела как медленно и зловеще из воды показалась свирепая чешуйчатая рожа Тугарина.

Зато это видел Водяной и очень впечатлился.

— Василиса…

— Ммм? — не поднимая головы, я старатель дописывала последнее слово, стараясь, чтобы оно хотя бы читалось.

— Помнишь, я говорил, что Змеи свою добычу везде найдут? — начал он издалека, напряженно следя за Тугариным выползающим из воды и быстро возвращающим себе человеческий облик.

Змеем он был в прямом смысле, и когда сбрасывал человеческую кожу, вырастал в огромную гюрзу, невероятного, изумрудного цвета.

— Помню — подтвердила я, опасливо подняв взгляд на Водяного. И то, что я увидела мне совсем не понравилось.

Зеленоватая его кожа, выцвела, утратив свой естественный оттенок, змейки в волосах притихли, не выдавая своего присутствия ни единым звуком. Варвара, до этого сидевшая рядом с Водяным, переползла за него, укрывшись за широкой спиной.

И даже кикиморки, любопытно выглядывавшие из кустов и прислушивавшиеся к нашему разговору, прыснули во все стороны, не желая встречаться с Тугариным.

— Мне жаль.

Вот казалось бы, ну что такого он сказал? Однако ж, я сразу поняла, что за спиной у меня притаилось что-то страшное и помощи ждать от этого самонадеянного малька нет смысла.

Не водилось в тринадцатом царстве настолько сумасшедшей нечисти, что решилась бы супротив приближенных самого Кощея пойти. Среди нечисти дураков было еще меньше, чем среди людей. Потому, наверное, что инстинкты у них работали исправно…

Оборачивалась я медленно, до последнего не веря, что мне действительно может так невезти.

Я же уже договорилась, я же уже поверила, меня же ждало незабываемое путешествие по подводным течениям в родное озеро, из которого до батюшкиного двора рукой подать. Нужно-то было всего лишь Водяного выслушать и все за ним записать.

Ну зачем Змей здесь? За что?

— Послушайте, давайте мы с вами все решим миром. — робко предложила я, отложив в сторону все свои писчие принадлежности. — Позвольте объясниться…

— Надо же, заговорила. — хмыкнул Тугарин зло, напрочь проигнорировав мое разумное предложение.

— Да, понимаете, у нас тут…

— Плевать. — оборвал меня он.

И объяснить ничего я уже не смогла. Глаза Змея страшно сверкнули опасной, колдовской зеленью, шнурок, на котором висел, мой резко разогревшийся оберег оберег, лопнул. Свалился в траву, не сумев выстоять против чужой силы. Я упала рядом, еще успев понять, что сознание мое украли, но не успев ничего испугаться.

Темнота оказалась теплой.

Глава 2. О гостеприимстве и неудачных идеях

В себя приходила очень медленно и печально, неудобно обвиснув в чьих-то руках. Неслыханное дело для незамужней девки, на самом деле.

Но я к этому была привычная, не единожды дядька меня с полигона обессиленную на руках уносил. И чувствовала я себя в те времена точно так же, как и сейчас — больной, измученной и жалкой. Правда раньше недомогания проходили куда дольше и болезненней, сейчас же повезло больше, слабость прошла на удивление быстро…хотя, хотелось бы, еще быстрее.

— Да ты посмотри на нее, — ворвался в стылый туман моего сознания странно знакомый голос, — она ли на царевну не похожа?

— Коса где? Платья и нянюшки? — хрипло отозвался кто-то, судя по всему, пристально меня разглядывая. Лицо мне укрывали растрепаные волосы и видно говорившему было мало, но исправить это он не спешил…на мое счастье. — Говоришь, она на лошади приехала, много ты царевен, конной езде обученных видел?

— Кош, ты мне скажи, много ли мы вообще царевен видели? Трех всего. Да и Марья твоя…

— Не будем про Марью, — отрубил незнакомец и Тугарин покорно сменил тему:

— А кольцо как же? Огненный опал, царский камень…

Против такого довода незнакомец ничего возразить не мог.

Опал был, кольцо было…а то, что это кольцо мне от матери досталось, что младшей дочерью царя из Триседьмого царства была, эти двое знать не могли.

Батюшке моему повезло, во времена его молодости наследников было мало, в царских семьях все больше царевны рождались, а межгосударственные связи укреплять было нужно. И взялись цари своих дочерей за приближенных сватать. Так и породнилось наше тридевятое царство с триседьмым, а я колечком обзавелась. Аккурат три дня назад и обзавелась. Матушка мне его перед приездом жениха моего несимпатичного отдала. Колечко это непростое, заговореное, сильное очень…от злых духов оберегает, проклятие снимает, рассудок хранит…

И, вот, жизнь мою сохранило. Потому что не быть бы мне сейчас живой, не прими меня Тугарин за царевну. Княжну-то он наверняка съел бы без всякого сочувствия.

Я висела в руках Змея, опасаясь даже дышать.

— Давай хоть попробуем. — просительные нотки в голосе Тугарина озадачили меня и странным образом смирили его собеседника.

— Сам будешь с ней нянчиться. — рубанул тот, ничуть впрочем не напугав этим Змея.

— Если на то твоя воля. — с энтузиазмом ответил он, уже деловито и самоуверенно спросив. — Позволено ли мне будет идти? Царевне нашей нужно покои подготовить…

— Твоей. Мне до нее дела нет.

— Это пока.

Показалось или нет, что сказано это было многообещающе и даже зловеще, но я на всякий случай забеспокоилась и постаралась как можно достовернее изображать беспамятство.

И шаги с поворотами считала очень усердно, и ступени, и вообще старалась запомнить дорогу, по которой Змей меня в «покои» нес. Очень предусмотрительно с моей стороны, к слову, потому что покоями оказалась мрачная, холодная темница, выбитая казалось в самом теле замка — в цельном камне. Без окон, с решетчатой, железной дверью и весьма скудной обстановкой: кроме узкой кровати и стула здесь не было ничего.

На кровать-то меня и сгрузили.

Тугарин постоял немного, пофыркал, вспоминая, как нелегко оказалось царевну в их злодейское логово затащить, и как мокро ему было меня в Гиблой реке выискивать. Надеялся, наверное, что я того стою…

Потом просто развернулся и ушел, не забыв запереть дверь. Связка злорадно звенела, когда он проворачивал ключ в замке. Я лежала, не двигалась — выжидала.

Кощеем Бессмертным нянюшки пугали меня с самого мальства, обещаясь отдать меня ему после каждой достаточно серьезной шалости. Сначала я боялась и плакала, потом просто боялась, к тринадцати годкам уже начала храбриться, в шестнадцати уверилась, что даже сам Кощей мне не страшен и смело огрызалась, требуя подать его мне прямо сюда. Уж тогда-то я ему покажу…

Лучше бы, наверное, боялась, с дядькой глупостями не занималась и в горнице безвылазно сидела, вышивкой занимаясь. Тогда бы не решила по дурости своей непроходимой, от жениха сбежать, смиренно приняла бы свою судьбу и сейчас не в темнице томилась, а дома, к отъезду готовилась. Раздражаясь на сенных девок и нервничая из-за предстоящей поездки в столицу.

Вместо этого я раздражалась на себя и нервничала из-за неминуемой встречи с Кощеем. Конечно, дурой я не была, и прекрасно понимала с кем Тугарин разговаривал, но одно дело в присутствии Бессмертного бесчувственной прикидываться, и совсем другое — смелой и не запуганной.

Были серьезные опасения, что не сдержусь я и расплачусь.

Недолго позвякав ключами, Тугарин повесил их на крючок, рядом с дверью, в недосягаемом для меня месте, будто бы издеваясь. Я лежала не шевелясь, ждала пока он не уйдет, потом еще немного — просто для порядка и на всякий случай. И лишь убедившись, что Змей меня покинул наверняка, медленно села на постели…хотя, какая это постель? Ни перины, ни одеял или подушек — только тонкая подстилка и прохудившееся в некоторых местах покрывало.

Повезло очень, что Водяной меня сразу высушил, будто играючи, всего-то подув мне на макушку: высушил и волосы, и одежду, и даже сапог…сапог, к слову, так и остался у Водяного. Один я в реке потеряла, вместе с Марькой, а второй мне был уже без надобности — босой и то удобнее.

Не помоги он мне, сейчас бы мерзла на сквозняке. Не то, чтобы я так не мерзла, но прекрасно понимала, что мокрой мне бы здесь совсем туго пришлось. Ребенком я была не болезным, дядька выправил да закалил, но даже его уроки не спасли бы меня от переохлаждения.

Зябко поджимая ноги, я дошла до двери, честно попыталась дотянуться до связки ключей — ржавых, длинных и каких-то даже хищных, в неверных отсветах магических факелов будто бы щерящихся на меня резкими бороздками. Выпачкала рукав в сырую ржавчину — старыми здесь не только ключи были и ободрала локоть в кровь, когда раздраженно руку из решеточного плена возвращала.

Это можно было считать последней каплей. Я и так многое вытерпела, не сорвалась, потому что понимала, что побег от жениха — серьезная повинность и мне за нее ответ держать предстоит. Но…не настолько мой проступок был страшным, чтобы меня узницей делать и в темнице запирать!

Я не заслужила!

Пнув проржавелые, как и все здесь, цепи, я больно отбила пальцы о железный, тяжелый ошейник и разрыдалась, свалившись на пол рядом с возмущенно звякнувшими кандалами, что зловеще вспыхнули полустертыми, защитными рунами на мой раздраженный взгляд.

Использовали их в прежние времена судя по всему часто, а потом вот забросили…давненько забросили, если быть совсем точной.

Слезы еще не высохли, а я, вытирая нос рукавов (увидели бы нянечки чувств бы лишились) уже полезла под кровать, смотреть, к чему эти цепи крепились.

Крепились они к внушительному кольцу. Шикорому, надежно вбитому в пол…

— Это ты тут что ли буянишь? — тоненький, срывающийся на писк голосок, меня напугал. Изрядно струхнув, я дернулась, ударилась затылком о кровать, стальную, тяжелую, будто вросшую в камень, и выползала тихо постанывая, потирая шишку и ругаясь.

Ругалась теми самыми словами, которые дядька не разрешал своим дружинникам при мне вспоминать. Но они о приказе часто забывали, когда воеводы не было рядом, а я исправно запоминала все слова и выражения, и даже могла примерно представить, когда и по какому поводу их стоит употреблять.

Смышленая была, что тут говорить. Ну…раньше была. А потом косу отрезала и все как-то сразу разладилось.

У двери, держась за прутья лапками передними лапками стояла большая, откормленная, белая крыса с длинным шипастым хвостом.

— Ты невоспитанная, да? — спросила она, красные глазки-бусинки смотрели на меня с наглым любопытством.

— Что?

— Воспитанные девки таких слов не знают. Даже когда я в горницу из темного угла выскакиваю не знают.

— А невоспитанные? — сдавленно спросила я. Сил не было даже на то, чтобы удивляться. Слишком много всего произошло за последние часы. Кривая тропка, Гиблая река, русалки, Водяной… Варвара. И Тугарин, Тугарин, везде Тугарин.

Я слишком устала и не могла найти в себе сил на адекватную реакцию, что должна была бы последовать при встрече с говорящей крысой…проще говоря, визжать или падать в обморок я не стала.

— Невоспитанных я еще не видел. — честно призналась крыса…крыс. Потом спохватился и добил меня вежливым. — Но где мои манеры? Позвольте представиться, Мышь.

— Мышь… — повторила я отупело.

— Мышка-Норушка, если быть точнее. Но ты, невоспитанная девочка, можешь звать меня Мышь.

— Василиса. — представилась я. Не хотелось просто быть «невоспитанной девочкой», не для того в меня нянюшки знания разного толка вбивали, чтобы крыса, будь она даже Мышкой-Норушкой, сомневалась в моем воспитании. Я не невоспитанная, просто всесторонне развитая…

Мышь кивнул, дернул носом и решил бросить меня одну в этой темнице.

— Познакомились, а теперь я, пожалуй, пойду.

Я не могла этого позволить. Не могла допустить, чтобы единственная надежда на спасание вот так просто ушла, помахав мне на прощание шипастым хвостиком…

— Подожди!

Мышь остановился, со странным торжеством поглядев на меня. Плохой у него был взгляд, да и самодовольный вид остроносой мордочки должен был бы меня насторожить, но я хотела на свободу и хотела домой. И цену за свободу признала справедливой. Он помогает мне выбраться из клетки и замка, и доводит до владений Водяного, я угощаю его сыром.

Я была не против, я считала плату за спасение не такой уж большой. Мышь не понимал, чему я так радуюсь, но по стене к ключам карабкался проворно и быстро, на пол скинул и тут же ко мне потащил.

И даже не сильно торопил, пока я лихорадочно подходящий ключ выбирала.

А уже после, когда я со зловещим скрипом дверь открыла, да свободу почувствовала, легко забрался по одежде мне на плечо и важно потребовал:

— А теперь пошли на кухню.

Я замялась, желая уговорить его согласиться на сыр с кухни моего батюшки. Раз уж он из темного угла в светлицу человеческих девок выскочить может, то и на кухню в княжьем доме способен будет попасть, а уж я-то его там не обижу. Отблагодарю от всей своей человеческой души…

Мыша это не устраивало.

— Кощею нажалуюсь. Скажу, ты меня заставила угрозами, шантажом и магией. Скажу, что ты ведьма! А ведьм он знаешь как не любит? — щекотно пищал он мне в ухо.

— Как? — прекрасно понимая, что уговорить его не удастся, я просто пыталась понять, зачем тогда вообще из темницы своей выбиралась? Чтобы Мыша до кухни донести?

А мне за это что будет? Злой Тугарин и, возможно, недовольный Кощей?

А я после такого вообще выживу?

— Люто!

Молча, не вздрогнув даже, когда пальцы коснулись мягкой шерстки, я сняла Мыша с плеча, осторожно опустила его на пол и молча же вернулась в темницу. И даже дверь закрыла. Не на замок, просто закрыла.

— Ты что это? — опешил он.

Вытирая испачканную ржавчиной ладонь об уже и без того изгвазданную рубаху, я призналась:

— Я тут подумала и решила, что не готова еще умирать. Я слишком молода.

— Зачем умирать? — растерялся Мышь. — На кухне домовые только, а они людей любят. А уж тебе-то как рады будут. Ведь, почитай, никто из вашего племени к ним не заглядывал еще с тех времен, как тут Марья Моревна гостила. Но и она не человек…ведьма она.

Про Моревну он говорил зло, с такой горячей ненавистью, что мне и самой не по себе стало.

И я полностью уверилась, что выходить мне не стоит, ведь это я к ней в ученицы стремилась, да судьба иначе рассудила. И завела меня в те края, где к Марье относятся враждебно.

— Домовые мне вреда не причинят, а когда Тугарин узнает, что я сбежала, тогда настигнет и съест. А если на кухне настигнет, то по его приказу домовые меня Змею и приготовят. С травками нужными зажарят, да на стол на блюде подадут. — я говорила тихо, но уверенно, ничуть не сомневаясь в правильности своих слов. Потому что, как бы хорошо к людям местные домовые не относились бы, ослушаться приказа они были не в силах. Уж если Кощей их силу в открытую пользует, стало быть, держит их волю в своей руке…

Мышь раздраженно дернул меня за прядь:

— Не поймает тебя Тугарин. Как только ты для меня у домовых сыру выпросишь, я тебя из замка тайной тропой выведу, никто и не узнает.

Сомневалась я недолго. Видать и правда с косой кое-что важное дома оставила. Разум.

— Хорошо. Заглянем на кухню, сыру тебе попросим и сразу прочь из замка.

— Договорились! — азартно пообещал Мышь.

По коридорам мы крались со всей возможной осторожностью. Я старалась не шуметь, Мышь прислушивался к тишине, чтобы мы ненароком на кого-нибудь не нарвались.

Идти было зябко. Коридоры, согретые светом факелов, не казались зловещими или холодными, но ноги мои заледенели и морозное онемение легко охватило все тело, и лишь близкое обещание спасения позволяло мириться с этим.

Вопреки моим ожиданиям, слухам и сплетням, замок Кощея не был жутким. Просто холодный, несколько запущенный (паутина украшала все углы и белым покрывалом застилала высокие потолки) каменный дом. Непривычный, но не страшный.

На кухне и вовсе все оказалось дивно и сказочно. В клубах пара, среди одуряющих запахов еды творилось волшебство. Домовые готовили ужин.

Это в моем родном царстве к этому времени лишь светать начало, здесь же время клонилось к вечеру. У отделенного Гиблой рекой, Тринадцатого государства время шло своим чередом.

Домовые, заметили нас почти сразу, прекратили свою работу, уставились, замолчали. Напрягали меня внимательными взглядами нечеловеческих глаз, и оставляли совершенно равнодушными Мыша.

Как на подбор невысокие, хозяйственные мужички, с окладистыми бородами, собранными в сложные косы, закатанными рукавами простых рубах и дружелюбными открытыми лицами, казались очень располагающими и домашними…если бы не взгляды. Янтарные, сияющие глаза с длинным горизонтальным зрачком напоминали глаза жаб.

— Ну чего уставились? — нагло спросил Мышь, обрывая пелену созерцательной жути. — Я вам человека привел. Хольте ее, лелейте, все ее просьбы выполняйте.

Домовым, будто только этого и требовалось, меня тут же взяли в оборот. В плед закрутили, на ноги мягкие, онучи наматали и где-то найденные лапти одели, а передо мной поставили миску до краев полную щей, рядом положили деревянную ложку и щедрый ломоть хлеба. И обступили стол кружком, с умилением глядя на меня. Домовые чего-то ждали, Мышь ворчал мне в ухо, требуя, чтобы я выпросила его законный сыр.

— Чего молчишь, убогая. — раздражался он. — Просто попроси. Они ради твоей благодарности, что угодно сделают.

— Почему? — я знала, что домовому, чтобы он не серчал и не безобразничал, надобно сливки оставлять, или молоко, или пирог, или еще что-нибудь. Не важно что, главное, чтобы от всего сердца. Раньше я не задумывалась, зачем это делается, если домовой сам хозяин всего дома и волен взять с кухни все, что ему вздумается.

Теперь задумалась. Не было у домовых причин обо мне заботиться. Чужая я им была, они же на службе у Кощея, а я его пленница. Так почему?

— Да потому что ты человек, а ваша радость для них слаще меда. Ни Тугарин или брат его, Горыныч, или даже сотник волчьей стаи, часто в замке столующийся, ни даже сам царь-государь не способны дать домовым простой, человеческой благодарности. Потому что не люди они. — терпеливо пояснил Мышь, потребовав за свою полезность. — А теперь проси сыра, ешь, что дают и благодари их. Искренне благодари, чтобы каждому твоей благодарности хватило. Ты же не хочешь их обидеть?

— Ты мне выбраться из замка обещал. — напомнила я, с недовольством понимая, что все это слишком меня задерживает. Как бы беды не случилось…

— Так путь наш в печку ведет. — пожал плечами Мышь. На всякий случай спрыгнул на стол, отошел подальше и уже оттуда, с безопасного расстояния признался. — Без их разрешения ты все равно не выберешься. Все другие двери под надзором Кощея находятся.

На одно короткое мгновение невыносимо сильно захотелось не сыр для Мыша у домовых попросить, а его тушку мне на стол подать, запеченную с яблоками и черносливом. И чтобы непременно кусочек сыра в его пасти торчал.

Но я вдохнула, выдохнула, покрепче закуталась в покрывало и смиренно попросила. Вежливо, робко, с самым трогательным выражением лица, на которое только была способна…с няньками это не проходило, домовые же, будто только просьбы моей и ждали, целую головку сыра притащили, перед Мышом положили и на меня уставились.

Жутко.

Но я, уже была научена, как правильно реагировать надо и старалась радоваться, благодарить, восхищаться…

— А теперь ешь. — велел Мышь, голодным взглядом оглаживая сыр.

Домовики активно закивали, эхом подхватив слова Мыша:

— Ешь!

— Ешь!

— Ешь!

Если до этого зловещего рева я еще могла бы как-то сговориться с аппетитом и съесть все на радость местной нечисти, не избалованной людской благодарностью, то теперь у меня точно кусок в горло не полез бы.

— Только они могут ход открыть. — как бы между делом, напомнил Мышь, примеряясь к сыру, решая с какой стороны к нему лучше подступиться.

Я не хотела есть, я хотела вернуться домой, повиниться перед батюшкой, согласна была даже стать женой Ивана-царевича.

Хотела перевернуть тарелку, раскрутить за хвост Мыша и запустить его в окно.

Очень хотела расплакаться.

Но покорно взяла ложку и с натужной улыбкой, не чувствуя вкуса, проглотила первую порцию щей.

— В этом деле главное — искренность. — сварливо заметил Мышь, когда домовые, не удовлетворенные моей фальшью, подались вперед, в надежде нащупать и уцепить хоть крупицу истинной благодарности.

Спасла меня, как ни странно, кикиморка. Тощая, нескладная, неожиданно серая, похожая на своих сестриц исключительно длинным, тонким носом, да копной черных, курчавых волос с явной прозеленью. Одета она была не в простое платье, а в дорогой мужской костюм (становой кафтан, богато отделанный вышивкой, свидетельствовал о высоком положении кикиморы при дворе Кощея), а украшения из жемчуга и ракушек заменяла одна тонкая, золотая цепочка, на которой висела связка ключей. Тяжелая на вид.

Кикимора была в панике, на серых щеках горел нездоровый румянец, зеленые глаза лихорадочно блестели, а кончик острого носа нервно подергивался:

— Он за мной пришел! — верещала она. — За мной! Конец мне! Заберет обратно, на озера, заставит провинность отрабатывать! Пропала я! Пропала!

Пока кикимора носилась по кухне, рвала на себе волосы, заламывала руки и паниковала, Мышь успел пережевать жадно отхваченный кусок сыра, умыть мордочку и только после этого важно рявкнул:

— Тиха!

Странное дело, но она послушалась, замолчала, замерла, посреди кухни, ломая пальцы и жалобно поскуливая, с надеждой глядя на Мыша.

— Бежана, ты прям как не нечисть. Что случилось-то?

— Водяной к Кощею заявился. — простонала она, обессиленно закрыв лицо руками. — Небось, меня возвращать пришел, не может смириться с тем, что кикимора в замке освоилась, да до звания ключницы дослужилась. В Озерноводье свое вернет и лягушек ловить заставит.

— Водяной здесь?! — встрепенулась я.

— Ты тоже считаешь, что он за тобой явился? — уперев лапки в бока, Мышь с чувством сказал. — Жена у Водяного есть, понимаешь? Нет у него нужды за убогими девками гоняться.

Бежане же достался снисходительный взгляд красных глазок и наглое:

— Убогие кикиморы ему тоже без надобности.

— Умный да? — вызверилась задетая Бежана. — Вот если такой умный, может, поведаешь мне, зачем он к Кощею на поклон пришел? С какой просьбой?

— Не ведаю того, но сейчас узнаю. — ткнув коготком в сыр, он велел мне. — Присмотри.

Мышь собирался бросить меня здесь, на кухне, среди домовых и реальной угрозы оказаться закормленной до смерти…я не раздумывала, когда мимо меня, по столу прошествовал наглый, белый крыс, прихлопнула его хвост ладонью, с удивлением почувствовав, как шипы мягко ткнулись в кожу — и не острые совсем, а на взбешенный взгляд ответила злым:

— Никуда ты без меня не пойдешь.

Мышь загрустил сначала, но быстро принял решение. Кивнул невозмутимо:

— Твое желание.

Я думала, злорадные нотки, проскользнувшие в его голосе мне почудились, как выяснилось позже, ничего мне не почудилось. И кикиморе, пытавшейся напроситься вместе с нами, но не сумевшей сговориться с вредным Мышом и оставшейся на кухне, я начала завидовать очень скоро.

Прямо от домовых, смотревших нам вслед с тоской, мы отправились по прямой, по относительно чистенькому, освещенному коридору…а потом свернули в узкий проход, поднялись по неудобной лестнице с высокими ступенями, послонялись немного в темноте — Мышь, удобно устроившийся на моем плече, руководил нашим продвижением, так как неплохо ориентировался в пространстве даже без освещения — потом еще несколько раз поднимались по лестницам разной чистоты и удобности. Я успела попасть в несколько паучьих ловушек, с содроганием вспоминала, как разгорались красным огнем глаза пауков, чью паутину я унесла на себе…в итоге вынуждена была проползти по какому-то совсем уж узкому ходу, явно не предназначенному для людей…или для достаточно высоких нелюдей.

Наградой за мучения мне была еще одна паутина, облепившая все лицо, едва не нагнавший меня сердечный приступ из-за излишне близкого знакомства с пауком, и вполне удобное место наблюдения.

Мы затаились в одной из низких арок, расположенных почти под потолков и могли хорошо разглядеть, как внизу, в мрачном тронном зале вела беседу нечисть.

На возвышении из дюжины ступеней стоял страшный трон, черный, украшенный черепами и укрытый паутиной, а на троне том сидел Кощей, и в этом не было сомненья.

Худой, уставший, с присыпанными сединой висками и парой нитей серебра в коротких волосах. С такого расстояния было не разглядеть, но я откуда-то знала, что и лицо у него худое, с длинным носом, впалыми щеками и острым подбородком, совсем не такое, как я привыкла видеть. Не румяное, не полнокроовное, не пышущее здоровьем и жизнью.

Но сила в этом лице была, в плотно сжатых, неуступчивых губах, в темных, почти потухших глазах…

Там же, рядом с троном, по каждую из его сторон, стояли двое. Тугарин в кольчуге отливающей зеленью, и незнакомый мне змей, в кольчуге из чертвленого золота. Он сам будто был весь из золота: золотые волосы, собранные в высокий хвост, золотые глаза, ярко сияющие в полумраке, золотая чешуя на висках…

Водяной на их фоне выглядел совсем не страшным, очень мирным и даже дружелюбным монстром.

— Нет, ты мне все-таки скажи. — Тугарин был раздражен, но почему-то пытался сдерживаться, словно следовал чьему-то приказу. — С чего бы нам ее тебе отдавать? Я ее нашел. Я, а не ты, чтобы твои рыбины не думали.

— Милада ее спасла. Выловила из Гиблой реки. — утомленно, будто не в первый раз об этом говорит, заметил Водяной. — Если бы не она…

— Если бы не она, царевна бы и сама выбралась, точно так, как ее кобыла. — огрызнулся Тугарин.

— Это не доказано!

— Как не доказано и обратное.

— Оставим это. — сухо велел Кощей и голос его разнесся по залу, хриплый и будто надтреснутый. Вымученный. — Достойной причины отдать ее тебе я так и не услышал.

— Но…

— Если девицу спасла твоя русалка, то правильным будет ей за царевну просить.

— Ее зовут Василиса. — психанул Водяной. — И если я не верну ее, Варвара выест мне душу.

— У нас нет души. — хохотнул незнакомый мне Змей.

— Моя жена найдет. Она у меня талантливая — передернул плечами несчастный семьянин. Несмотря на ворчливые нотки, сказал он это с гордостью.

Это было так славно, что я даже растрогалась, шмыгнула носом и чуть не задохнулась, когда в следующее мгновение Водяной, без злого умысла, но безжалостно и неисправимо выдал меня ворогам.

Одно незатейливое признание в том, что я обещалась всю правду про его озерную жизнь до людей донести, разожгло в Тугарине неуемный и страшный огонь энтузиазма.

Мышь сидел рядом со мной во время нашего преступного подслушивания, но стоило только Змею, все больше распаляясь, обрисовать Кощею интереснейшую идею по моему употреблению, как подлый хвостатый осторожно отодвинулся от меня, с сочувствием протянув:

— Недолго тебе жить осталось, убогая.

— Ты обещал меня вывести! — прошипела в ответ я. Меня тоже впечатлила идея Тугарина, заставить отловленную царевну собрать истории нечисти, живущей в Тринадцатом царстве и донести их до людей.

— Ты полагаешь, это что-то изменит? — недоверчиво спросил Кощей. Он думал отказаться, но почему-то медлил.

— Это может что-то изменить. Если не отношение к нам человеческих государств, то хотя бы отношение одной царевны. — уверенно кивнул Змей, и братец его чешуйчатый негромко поддержал эту наивную веру в чудеса.

— Проклятие само себя не снимется. — прогудел он.

Я, помниться, тоже в чудеса верила…вот и оказалась теперь под потолком тронного зала Кощея, в компании разговаривающей крысы…

Отрезвленная этой мыслью, я дернула Мыша за хвост:

— Нужно отсюда выбираться!

— Куда?

Самое ужасное в этом вопросе заключалось, пожалуй, в том, что задал его не Мышь.

— Кош? — неуверенно переспросил Тугарин, не совсем понимая к чему Бессмертный это спросил.

— Ты не чувствуешь? — впервые за все время на лице Кощея проявились какие-то эмоции. Скупая улыбка казалась чужой и неуместной, случайной гостьей на этом изможденном лице. — Твоя гостья сбежала.

— Как? — опешил Тугарин. Потом ругнулся, и зло выплюнул. — Надо было сразу с нее все цацки поснимать не деля на обереги и украшенья.

Я на всякий случай ухватилась за простой плетеный браслетик, должный укрывать меня от злой силы. Плела мне его наша ведунья, силу он имел неизмеримую, да, поди ж ты, уберечь от Кощеева взгляда не смог.

— Как же ты ее в моем озерье нашел? — удивился Водяной.

— Сложно. — передернул плечами Змей. — Сначала кобылу ее выслеживал, место, где она из воды выбралась сложно отыскать была, а когда нашел, да понял, что хозяйки с ней нет, пришлось возвращаться. Свезло, что рыбину твою учуял, да проверить решил…

Я судорожно выдохнула, на мгновение, от переполняющих меня чувств, прижавшись лбом к холодному камню. Марька не утопла, радость-то какая!

Об остальном я уже не волновалась, по молодости она была кобылой своенравной, даже жеребцов в страхе держала, а то, что с возрастом присмирела и обленилась — так жить захочет, да из лесу выбраться пожелает, молодость вспомнит.

Брат Тугарина тоже молчать не стал, насмешливо спросив:

— Что же ты, ничего про царевну не ведая, в лесу на лошадь решил поохотиться, когда ту по первой почуял?

— Горыныч, тебе Добрыня в тот час голову не срубил вроде, что же ты ею не пользуешься. Даже неразумным ящерицам известно, что лошади в нашем лесу в одиночку не появляются.

— А с Василисой-то делать что будем? — терпеливо напомнил о главном Водяной.

— К столу пригласим. — решил Кощей. — срок пришел.

— Ну, прощевай, царевна, теперь я тебе уже не помощник. — промямлил Мышь, планируя сбежать. Позабыл он, видать, про свой хвост. Я не забыла. Схватила раньше, чем сообразила, что делаю.

— Отчего же не помощник? — ехидно спросила я. — Поможешь мне при Кощеевом столе лицом в грязь не ударить.

— Ты, убогая, при любой помощи лицом в щи ударишь. — огрызнулся он, не решаясь отнимать хвост и даже не пискнул, когда я мстительно за него дернула.

Я была напугана, растеряна и нуждалась в поддержке и совете, вот только, беда, единственным советчиком мне был наглый крыс, что не сильно успокаивало.

* * *

Напряжение царило над столом, но никто не спешил его разогнать. Водяной, отсаженный от меня в дальний конец, в окружение змеева семейства, скучно крутил в руках ложку. Кощей, равнодушно смотрел прямо перед собой, занятый чем угодно, но только не пребыванием в обеденной.

И мне от этого их расслабленного равнодушия было зябко и страшно. Я не понимала их, не представляла, что нужно делать и боялась ошибиться, сглупить…

Молчание нарушил Змей. Тот, что звался Горынычем, и я была ему за это благодарна

— Так значит, будешь нас перед людьми обелять? — спросил он, щуря на меня золото глаз поверх наполненного до краев кубка.

— Не буду. — хрипло каркнула я. Мышь, который нервно грыз ломоть сыра рядом с моей тарелкой, попытался спрятать морду в своих больших, розовых ушах, но на нос они не налазили. Я прокашлялась и проигнорировав демонстративное неодобрение хвостатого, повторила уже увереннее. — Не буду я вас обелять. Просто правду расскажу. Чтобы они знали, что вы тоже живые.

— Живые. — эхом отозвался Кощей, заставляя меня поежиться. Сидел он совсем рядом и пугал меня даже сильнее, чем семейка Змеев. Я искренне считала, что было бы мне лучше смениться местами с Водяным. Тогда бы не грыз меня сейчас холодный и внимательный взгляд темных глаз. — А веришь ли ты в то, что мы живые?

Мне пришлось собрать всю свою смелость, чтобы ответить. Потому что Кощей ждал ответа, а я не имела воли проигнорировать это.

— Конечно. — указав рукой в сторону притихших на том конце стола нечистых, я чуть было не скинула со стола Мыша, тот лишь чудом успел пригнуться. Это было последней каплей, следующая обещала перешибить хребет моего самообладания. И свалюсь я тогда под стол в истерике и…может хоть это сотрет с лица Кощея жуткое выражение смертельной скуки. А пока оставалось терпеть свою неловкость и тихие смешки Змеев. — Вы посмотрите на них, живее всех живых же.

Он кивнул и задал совершенно неудобный вопрос:

— А я?

— А вы выглядите уставшим. — честно призналась я. Жила во мне странная уверенность, что Кощею врать нельзя.

— Так значит, ты задумала всю правду о Водяном людям поведать. Зачем? — спросил Горыныч, любопытством своим спасая меня от изучающего взгляда темных глаз.

С трудом подавив вздох облегчения, я невнятно промямлила:

— Чтобы знали.

Не говорить же этому дружелюбно скалящемуся на меня чудищу, что мне просто домой очень надо, а это был первый шанс, за который я с энтузиазмом и ухватилась. Что я не заради нечисти все это затеяла, а чтобы себя любимую из беды выручить. В дом отчий вернуть.

Себе я дала слово, что попытаю удачу и расскажу все родичам, да не было во мне веры, что они меня послушают. Посмеются, возможно, выпорют, если дядька настоит, да и позабудут о всех моих глупостях. Если Иван от беглянки не откажется, то справят свадебку и отправят меня в царские хоромы наследников плодить.

От последней мысли меня чуть не передернуло.

— И пусть знают. — заявил Водяной. — Может, перестанут дурить. Вареньку мою в родную деревню не пускают, к родственникам. Руны свои защитные на воротах вырезали и знать ничего не хотят. Мол, если она человек, то ведовские знаки ее не остановят. И никто слышать не хочет, что она пусть и человек, но жена нечисти…

— Притесняют нас всячески. — кивнул Тугарин. — Тут уже ночью и дорогу не спросишь, все начинают плеваться и руками махать. Я же разве виноват, что рожей не вышел?

— И часто ты верную дорогу теряешь? — Кощей откинулся на спинку стула, рассеянно оглядывая обеденную. К еде он почти не притронулся. Даже я со всеми своими нервами и переживаниями успела больше съесть, чем хозяин замка.

Тугарин ответил ему невозмутимым:

— Еще ни разу, но это же не повод мне в помощи отказывать. А что если я все ж таки заблужусь? Пусть уж они знают, что мы тоже живые и нас бояться нет нужды.

— Но нас надо бояться. — не согласился с ним Кощей.

— Надо. — поддакнула я тихо и тут же вжяла голову в плечи, под взглядами возмущенных, нечеловечьих глаз было неуютно. Чешуйчатые братцы смотрели на меня с неодобрением, требуя чтобы я молчала и не мешала им подводить своего правителя к какой-то мысли. К мысли, которую в него пытались вбить уже не первый год, которую он понимал и знал, но принимать не хотел. Сопротивлялся, откладывал, отговаривался и, вот, попал. И он попал. И я попала.

И только Змеи были довольны и с тайной надеждой смотрели на нашу беду.

Моя беда была страшнее Кощеевой, потому что я ее чувствовала, но осознать не могла, не было у меня нужных знаний. Зато уж Бессмертный-то все о нашей общей беде знал, и все так же упрямо не желал ее принимать…боялся что ли?

— Приятное единодушие. — хохотнул Водяной, единственный из всех за столом, кто не вызывал сейчас у меня нервных опасений. Он мне почти родным был, мой зеленомордый, дружелюбный шанс на спасение.

— Пусть нас надо бояться. — не растерялся Горыныч. — Но ты о домовых подумай, о берегинях. Леший с Лесовиком скоро перегрызуться между собой. Людей нет, а Волков-Оборотней твоих по лесу сильно не покружишь, да и с колуднами или ведовками связываться себе дороже, разгневаются и наломают из Лешего дров для костра. Пожалей старика.

— И русалкам моим скучно. — охотно подхватил Водяной, но на него тут же зашикали. Ни для кого секретом не было, что русалки его по подводным зачарованным течениям в любую реку или озеру переплыть могут, чем и развлекаются. Сверх меры проказничать им, конечно, строго запрещалось, но пару десятков утопленников на год русалки людям приносили. В основном молодые и неопытные, не понимающие еще, когда нужно прекратить игры и отпустить жертву.

— И чего ты хочешь? — спросил Кощей.

— Пусть Василиса про нас всех правду напишет, она грамоте обучена. Она царевна, ее люди послушают. — говорил Горыныч, а мне ясно было, что он в это не верит. Нет в нем надежды, что мои слова что-то изменить смогут, но он все равно упрямо давит из себя эту глупую идею.

Бессмертный тоже понимал всю бессмысленность произнесенных слов, но не спешил Змея в этом уличать. Он размышлял.

Мне по наивности подумалось, пытается слова подобрать, чтобы помягче в просьбе отказать. Оказалось — наказание обдумывает. Для излишне энергичных Змеев и почему-то для меня.

— Пусть. — кивнул Кощей. — Пусть пишет. И пока она пишет нашу правду, вы будете за ней приглядывать.

— Почему мы? — возмутился Горыныч.

— Кош, это несправедливо! — поддержал брата Тугарин.

Водяной благоразумно прятал ехидную улыбку за кубком.

Будь во мне чуть больше смелости, я бы тоже возмутилась, не нужны мне были такие нянюшки, без них мне лучше будет. И спокойнее. И вообще…

— Головой за нее отвечаете! — чуть повысил голос Кощей и Змеи тут же притихли. — Я сказал.

— Мы же о тебе беспокоимся. — проворчал Тугарин, понурившись. Спросить он уже не решался, но недовольство свое скрыть не пытался.

— Теперь беспокойся о ней. — отрезал Бессмертный, чем окончательно вогнал чешуйчатых в уныние. Потом обратился ко мне таким тоном, что и я захотела приуныть на пару со Змеями. — В твои покои принесут все необходимое для твоей…работы.

— Покои? — нервно хохотнула я, вспомнив неуютную сырость моей темницы.

Удивленный моим поведением, за разъяснениями тем не менее Кощей обратился к Тугарину, что лично меня полностью устраивало. Потому что кое-кто тут не понимал, что именно меня так развеселило, и кое-кому другому предстояло объяснить причину моей истеричной веселости.

— Ну ты же знаешь, как домовики комнаты готовят. Им на это полдня надобно, а я не мог нянчиться с царевной все это время, вот и снес ее в темницы. — пожал плечами Змей.

— И в какую из темниц ты ее заселил?

— В твою. — тихо ответил он. — Она ближе всех к выходу.

Так я и узнала, что у царя Тринадцатого государства зачем-то имеется своя личная темница. Тихий, спокойный и размеренный голос может пугать сильнее яростного рева. А стопка белой бумаги и набор писчих перьев на чистом столе в светлой спаленке способен приводить в отчаяние.

Описать жизнь местной нечисти…если умом не поврежусь во время сего действа, и домой вернусь целой и невредимой, никогда больше дурить не буду.

Никогда.

Глава 3. О царской службе и тяжкой судьбе

Как ни удивительно, но возможность вывалить на случайного человека все свои невзгоды обычной нечисти пришлась по вкусу. Больше того, они восприняли ее с ужасающим энтузиазмом.

Кощей, оправдывая звание главного злодея на все наши тринадцать государств, со скупой полуулыбкой выделил мне под это дело кабинет и отрядил помощницу — ту самую нервную и впечатлительную кикиморку, с говорящим именем Бежана.

Мышь, решивший под шумок сбежать, попался Бессмертному на глаза не в срок и тоже был приставлен ко мне, как помощник, наставник и главная жертва царского гнева, если с его подопечной что-нибудь случиться…

Растерянная ключница, так и не сумела понять можно ли считать это повышением, или стоит искать в прошлом проступки, что могли подорвать доверие Кощея…изводила она себя самоотверженно и со вкусом, отчего я и сама начинала нервничать и думать о грустном.

И сарафан у меня ворованный, и башмачки тоже: Тугарин самодовольно хвалился, что все выкрал из купеческого обоза, не потревожив охрану, а там, на минуточку, обходчики с волкодавами, которые нечисть со ста шагов способны учуять. Я печалилась, но одежки носила, других-то нет.

Только лишь нить жемчуга могла считаться моей по праву — так как являлась подарком от Милады переданный забегавшей поведать мне о своих злоключениях озерной кикиморой, и единственная была не ворованной, но для меня предназначенной.

Братья Змеи наказ царя выполняли с присущим лишь для нечисти разрушительным старанием. Неждано навязанную подопечную они одевали, обували, кормили и работой не нагружали, допуская до меня в день не больше полудюжины рассказчиков. И создавалось ощущение, будто Змеи сознательно растягивали срок моего пребывания в Кощеевом замке. Сам Кощей, кажется, это тоже понимал, по крайней мере, с каждым днем лицо его преображалось все больше и на смену смертельной скуке приходило злое веселье.

Странные и непонятные игры нечисти меня тревожили. Змеи знали, что происходит и Кощей знал, что происходит, но никто из них даже не думал утрудить себя тем, чтобы приобщить к этому несомненно важному знанию меня.

Обидно, если честно.

И даже от прямого вопроса уходили, обещая, что я и сама все узнаю, когда придет время.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как мириться и ждать…хотя ждать было очень сложно, а порой даже опасно для жизни.

Правдой о своей жизни делиться ко мне приходила не только безобидная нечисть, такая например, как водянница, которая с охотой вылила на меня всю историю ее родника, по ходу дела с удовольствием жалуясь на проблемы и злоключения. История у нее вышла душещипательная, но несколько…водянистая, а от журчащего, порой неразборчивого голоска у меня разболелась голова. Но водянница была мелкой, слабой и неопасной для людей.

И переживать после разговора с такой нечистью я могла разве только о том, что Мышь не выдержит таки непрекращающегося нервного бормотания Бежаны и они сцепятся. А разнимать их, разумеется, придется мне.

Потому что Змеи скорее ставки возьмутся делать, чем драчунов разнимать, а к волкам-оборотням, что состояли на службе у Кощея, и совсем недавно вернулись из своего обхода, приближаться я все еще опасалась, и попросить их о помощи была не в состоянии.

Долгую седмицу моя жизнь была тиха и безоблачна, пока слух о безумной царевне, записывающей истории жителей Тринадцатого государства, чтобы после их людям понести, не добрался до самых мрачных, топких и опасных окраин Кощеева царства.

И пошли ко мне полуденницы со своими жизнеописаниями и ненавязчивыми предложениями выйти с ними в поле поплясать немного под полуденным солнцем. Шишиги с жалобами на русалок наглых и злоязыких, на кикимор, дразнящихся их за жабьи улыбки и (неожиданно) на Варвару, с появлением которой Водяной перестал внимание уделять своим подчиненным, вспоминая разве лишь только о любимицах-русалках.

Берегини…берегини мне понравились, многие из них приходили с гостинцами. Земляниченка принесла лукошко, полное спелой, сочной земляники, Березенница поднесла крынку березового сока, а совсем молоденькие, смешливые Лиственницы-близняшки венком одарили.

Бежана не одобряла подарки, и совсем уж не одобряла того, что я их принимаю. Мышь негодовал, что для него ничего вкусненького беспечная, легкомысленная нечисть заготовить не додумалась, я не обращала особого внимания на их ворчание.

Мышь был вечно чем-то недоволен и ругался, и задобрить его не мог бы даже весь сыр, хранящийся в закромах у домовых.

После берегинь пошли волки-оборотни. Привлеченные задорной веселостью и весенней красотой лесных дев, и они заинтересовались таки моим делом. На разведку со своей историей самым первым волком был послан Скуль, но он все больше робел, принюхивался и поскуливал, от стресса и страха линяя с поражающей старательностью. Толком ничего не поведав, ушел, оставив на память о себе клочья легкого, мягкого подшерстка и несколько длинных царапин на каменном полу, оставленных мощными когтями задних лап.

Я еще не знала, как изменится моя тихая служба после этого короткого визита, когда провожала взглядом сутулую, чуть прихрамывающую фигуру Скуля, обряженного в посеребренную кольчугу и нагрудник со знаком Кощея — треугольником с вделанной в его середину руной жизни.

— А теперь иди к домовым, да перца у них выпроси. — велел Мышь, стоило только двери за волком закрыться. Важно рассевшись на стопке чистой бумаги, он с подозрением принюхивался, чуя волчий дух и раздражаясь от этого.

— Зачем?

— Чтобы по следу этого сиволапого его други не сбежались. Про царевну, Кощеем на службу принятую, уже знаешь сколько сплетен по замку ходит? Это волчье стадо если раньше к тебе издали принюхиваться осмеливалось, то тепереча уже и в гости заявиться не постесняется.

— А тебе какая в том печаль? — удивилась я. Заботой о моем благополучии Мышь себя раньше что-то не утруждал и сейчас веры не было в то, что он вдруг переменился.

— Тфу ты, мавкино отродье. Умным советам следуй, да вопросов не задавай! — в сердцах пискнул Мышь, хлопнув хвостом по столу.

— И чем это тебе мавки не угодили? — опешила я.

— Ты русалок знаешь?

— Ну.

— Красивые девки с хвостом. В голове у них, конечно, тина, но просто посмотреть на русалок приятно. А мавки — их сестрицы… как говорится, в семье не без урода. Вот и эти не удались. Страшные, глупые, да ещё и злые.

От неодобрения и недовольства, мордочка его призабавно сморщилась, и задать вопрос с серьезным выражением лица мне удалось с трудом:

— То есть, я страшная, глупая и злая?

— Не, ты добрая. — утешил меня Мышь. — Но дура дурой.

А потом долго обижался и не понимал, почему я его слова всерьез не восприняла и рассмеялась. Ну, а как ему объяснишь, что меня всю жизнь люди премудрой кликали, а какой-то вредный Мышь из нечистого рода, за одну седмицу в глупости моей уверился?

Бежана была с ним полностью согласна, хоть и опасалась говорить об этом вслух. Мнительная и трусоватая, она не любила ввязываться в сомнительные мероприятия и очень грустила от того, что ее ввязали насильно.

Но молчала.

* * *

Мышь оказался прав.

На следующий же день, потеснив рудянку и всех, кто пришлось со своими историями, не обращая внимания на возмущение и проклятия, что лихо гасили защитные талисманы, ко мне наведалось сразу три волка-оборотня.

Буян, Разор и Жар — как они представились. Одинаково серые, наглые и лохматые, они звенели серебряной кольчугой, будто насмехаясь над людской верой в то, что нечистой силе серебро вред приносит, и ничуть не смущались ни моего присутствия, ни вечно затравленного взгляда Бежаны, или подчеркнуто неодобрительного выражения морды Мыша.

— Так ты и правда царева дочка? — спросил Жар, подбираясь сбоку к окну, обнюхивая шкаф, полный старых книг. Что это за книги я так до сих пор и не узнала. Днями не было времени на то, чтобы ознакомиться с содержимым шкафа, а вечерами уже не было сил. После изматывающих ужинов в компании братьев Змеев и несомненно утомленного Кощея, все на что меня хватало — добраться до моей комнаты, растолкать саламандру в очаге, да забраться под пуховое одеяло, прислушиваясь к тому, как задорно трещит сухим огнем резвящаяся стихия.

— А есть причины в этом сомневаться? — осторожно спросила я, стараясь отслеживать передвижение всех оборотней одновременно. Признаться, это было сложно.

Жар заходил слева, Буян — справа, в то время как Разор возвышался над столом, важно встав прямо передо мной.

Мне не нравились их улыбки и взгляды, от них веяло недобрым, волчьим весельем.

— Давненько у нас царевны не гостили. — широко улыбнулся Разор, задорно сверкая желтыми глазами.

Бежана тихо, предостерегающе заскулила:

— Беду чую. Беду…

— Захлопнись, кликуша! Неровен час и правда беду приманишь. — рыкнул на нее Буян.

— Беду-то, поди, она от вас чует.

Смелости Мыша хватило ровно на одну фразу, после которой он проворно шмыгнул со стола под стул и схоронился в складках моего сарафана.

— Мы ж разве царевну обидим? — оскорбился Жар, уже почти подобравшийся ко мне с боку. — Всего-то познакомиться пришли, да правду о себе рассказать.

— О себе рассказывать принято по очереди и по одному. — заметила я, как бы невзначай опустив руку подле чернильницы. — Таковы у нас правила.

— Правила… — негромко фыркнул Буян, и на морде его отчетливо читались все мысли, что он имел касательно моих правил.

Дожидаться пока они подступят вплотную я не стала. Запустила чернильницей в Жара, проскочила мимо, пока он размазывал по морде чернила, все больше втирая их в мех. Поднырнула под лапой у Разора, вздумавшего меня перехватить и под вой кикиморы выскочила в коридор.

В том, что зла бы они мне не причинили я не сомневалась, но не было во мне уверенности, что игры их мне понравились бы. Волки, дикое племя, что с них взять?

И от того, что они к Кощею на службу пошли мирными псами не стали.

Убежать далеко я бы, конечно, от тройки волков я не смогла, да на мое счастье Мышь со мной оказался.

— Куда несешься, дурная. — сдавленно пропищал он, с трудом пробираясь по подолу выше, ко мне. — Тут не скоростью, а хитростью брать нужно.

— Мне бы до Змеев добраться, тогда-то я их силой возьму. — запыхавшись огрызнулась я, даже не думая останавливаться или сбавлять скорость, неустанно прислушиваясь к звукам погони. Ни воя, ни рыка, ни даже цокота когтей, ничего не было слышно и от этого становилось только страшнее. Раз не дают себя услышать, значит не настроены порезвиться и погонять жертву.

— Заворачивай! — рявкнул Мышь, стоило мне только поравняться с нешироким, полутемным коридорчиком. Не раздумывая, я подчинилась, уж что-что, а замок он всяко лучше меня знал. — Эта дорога нас прямиком к спасению выведет.

— К Тугарину? — воодушивилась я.

— К Кощею.

И встала я, как вкопанная.

— Догоняют. — пропыхтел Мышь, сунувшись носом мне прямо в ухо. — Чего встала, убогая? Бежим!

— К Кощею? — с издевкой спросила я.

Мышь решительно кивнул:

— К Кощею!

— К Тугарину меня веди. — велела я, сделав первый, пробный шаг.

— А если не ведет этот путь ни к одному из Змеев?

— Значит, открой мне другой путь.

— Вот дурная, они ж за тобой бегут я им без надобности. — вызверился Мышь, убедившись, что я решения своего менять не намерена.

— А Тугарину без надобности твои оправдание. Если волки меня обидят, спрашивать он с тебя будет.

Он тихо ругнулся и сдался:

— Твоя взяла, бесовка, пошли.

Я могла быть собой горда, шантажом и угрозами выманила у Мыша то, что мне было нужно.

До Тугарина мы добраться успели, нажаловаться — нет. Змей, вместе со своим братом, были мною выловлены в библиотеке, над какой-то большой книгой, с задумчивыми, непривычно серьезными лицами.

— Каждый день над нею сидят, будто от этого в книге листы новые появятся. — осуждающе проворчал Мышь.

— А что за книга? — спросила я хрипло, переводя дыхание, после быстрого бега.

— Да про проклятия всякие.

— Василиска. — с неудовольствием отметил мое появление Горыныч.

Тугарин в кислости рожи не отставал от брата:

— Ты здесь откуда?

— Спасаюсь. — это все, что я успела сказать, потом была озадачена радостным:

— Попалась! — быстро переросшим в трусливое: — Ой-ей…

Волки меня настигли…на свою беду.

— Как интересно. — протянул Горыныч, медленно поднимаясь из-за стола. — И что же вы теперь делать будете? Раз уж царевну поймали.

— Так ить… — Жар медленно убрал лапу с моего плеча и на всякий случай спрятал за спину. Замялся. На морде его, все еще чернилами украшенной, было написано такое мучительное сожаление, что мне захотелось смеяться.

Тут уж вопрос еще, кто из нас попался…

Два других волка, застывшее в дверном проеме, обреченно поджали уши и хвосты, а я была довольна. Вот они, голубчики, пускай теперь Змеям объяснять зачем меня окружали и стращали, а я постою, послушаю.

— Ну. — поторопил Тугарин.

— Хотели Вою ее снести. Кощей-то все равно царевной не заинтересуется. Мы ж это уже не раз проходили, а вожаку нашему жена давно нужна.

Лицо Тугарина надо было видеть:

— Я для твоего вожака ее из Гиблой реки вылавливал? — тихо, недобро спросил он.

Жар замялся и был облагодетельствован Змеиным гневом:

— Отвечай!

— Мог бы и для него. — проворчал волк нахохлившись. — В благодарность за то, что он тебя от Алеши Поповича уберег, не дал богатырю мерзкому тебя сгубить.

И Тугарин как-то присмирел, в затылке почесал, да рукой махнул:

— Уйдите, что б я вас не видел. А коли Вою невеста нужна, так мог бы и сам царевну себе украсть.

— Так мы мигом его… — воодушевился Жар, но был грубо оборван:

— Не нашу!

— Ну так, ты ж знаешь, к людям он не пойдет.

Змеи переглянулись. Тугарин приподнял бровь, Горыныч пожал плечами, потом они кивнули друг-другу и Жара обнадежили сухим:

— Сам лично ему царевну принесу. — пообещал Горыныч.

Оборотни заулыбались, Жар и вовсе расцвет весь, да на своих товарищей обернулся победно.

Мышь негромко фыркнул мне в ухо, опасаясь, что его услышать, но не имея сил не выказать свое пренебрежение.

Волки ушли довольные, Змеи вроде бы тоже не сильно печалились из-за взятых на себя обязательств.

А я не могла никак отделаться от нехороших мыслей:

— И как часто вы людей похищаете?

— Бывает. — выжидательно прищурился Горыныч.

Я молчала, совсем даже не удивленная его ответом — ну что еще с нечисти взять? И точно знала, что об этом людям рассказывать я не буду. Ни к чему им такие знания.

Спокойствие мое Змеев разочаровало:

— И что, не будет криков и обвинений? Не будешь нас бесовскими отродиями звать? — полюбопытствовал Тугарин.

— Если очень хотите, то могу. — серьезно предложила я.

Горыныч засмеялся:

— Пойдемте-ка лучше чаю попьем, — предложил он, решительно захлопнув книгу.

Чаевничать о змеями мне совсем не хотелось.

Поутру ко мне нагрянула болотница, что звала себя тетка Буча — злоязыкая и вредная нечисть. Принесла она вместе с собой сырой запах болот, задушила меня дурманным ароматом богульника и запутала своими сложными жалобами на всякого рода нечисть. Даже о Кощее дурное слово сказать осмелилась, правда шепотом и с оглядом на дверь. Ничто ей было не по вкусу, все раздражало, и мои неумелые старания записать все ее жалобы, болотницу тоже не удовлетворили. Ушла она глубоко недовольная моей работой. А вслед за ней, не дав мне и духу перевести, заявились волки.

И сейчас мне просто хотелось немного в тишине побыть, а не чаи распивать с моими опасными нянюшками.

— Знаете, я, пожалуй, вернусь в кабинет. Бежану пустырничком отпою…сама приму успокоения ради. Да и…

Договорить мне не дали, Змеи оказались страшнее оборотней, действовали они быстрее, слаженнее и сокрушительней. Тугарин оказался рядом раньше, чем я успела осознать его движение, Горыныч за плечи меня приобнял не дав Мышу даже пискнуть.

— К тебе сейчас Вой нагрянет. — зловеще пообещал Тугарин. — Прощения за своих подчиненных просить. Надо оно тебе?

Сжавшись в руках Горыныча, я опасливо спросила:

— Зачем ему прощение просить? Да и как он узнает, что случилось? Я ему точно ничего рассказывать не собираюсь.

Глупая я что ли, добровольно к волку в пасть идти?

— А ты думаешь, куда эти трое побежали? К сотнику своему, благую весть до него донести. — Горыныч фыркнул. — Им-то, остолопам, кажется, будто Вой только и думает о том, где бы ему женку себе сыскать.

— А это не так?

Змеи переглянулись, сраженные моей наивностью. А я-то что? Я их Воя в глаза не видела, откуда мне знать, что у него на уме?

— Да если бы так было, я б в тот же час ему любую из царевен принес! — горячо заверил меня Горыныч.

— Потому что спас вас?

— Потому что спас. — кивнул он и зачем-то крепче меня обнял, даже над полом чутка приподнял, отчего Мышь едва чувств не лишился.

— А как это случилось? — спросила я, в панике пытаясь нашарить пол под ногами, носки сапожек едва касались холодного камня. — Важная информация это, следует записать, да людям потом поведать.

— Ну пойдем, — улыбнулся Горыныч, — за чаем я тебе все и расскажу.

Я б и рада была пойти, да не позволили мне своими ножками до кухни путь преодолеть, так Змей меня и дотащил, зажатую под мышкой, глубоко несчастную и смирившуюся. Мышь, цеплявшийся за мои волосы и крепко сидевший на плече, лишь раздосадованно сопел, но протестовать не решался.

Домовые были нам…рады. Вернее, рады они были мне, Змеев же встретили с почтительным равнодушием. Как у них это выходило я до сих пор понять так и не смогла.

Но вот могли же!

Если на кухню влетала Бежана — равнодушие их было ленивым, если Змеи — почтительным, а когда Кощей заглянул — разочек, всего на минутку, чтобы выдать мастеру домовых недовольное указание прекратить, в конце концов, подкармливать его ворона: не хотел, видимо, чтобы птица казалась более откормленной, чем ее хозяин…так его все домовые встречали с раболепным равнодушием: в смысле, они вроде бы и готовы ему в ноги броситься, но крепятся, виду не подают, что вообще заметили своего царя, обед готовят…

— Чаю нам. — велел Горыныч, не думая даже меня отпускать. — И сладкого чего-нибудь.

— И сыру, — слабым, умирающим голосом проблеял Мышь. Будто бы не меня, а его сейчас крепкая, прохладная рука Змея за плечи обнимала.

— Пустите, пожалуйста, я сама могу идти. — попросила я тихо, когда вместо того, чтобы свободу мне вернуть, этот желтоглазый потащил к столу, в уголке кухни расположенному, аккурат рядом с окном. Хорошее это было место, уютное, не единожды я тут душевное спокойсвтие свое поправляла, любуясь из большого окна диким, заросшим садом и заливая горести чаем, душистым, щедро сдобренным медом. Самым лучшим, какой мне только доводилось пивать.

— Нет у меня к тебе веры. — ответил Горыныч. — Ты верткая да прыткая, раз даже от Жара сумела сбежать, кто тебя знает, вдруг и от меня сейчас попытаешься. Глупостей наделаешь, Кошу на глаза попадешься…как мы ему после объясним, с чего ты от нас бегать вздумала.

— Ну так нервная потому что, впечатлительная. С этой… — выпалила я. Покатала на языке непривычные, странные слова, и неуверенно их выплюнула, — нежной натурой.

— Была бы с нежной натурой, в обмороке бы спасение искала, а не честную нечисть по всяким пустякам от дел отвлекала. — беспощадно заметил он. — придумала тоже, от оборотней бегать…

— Это вы что ли честная нечисть? — огрызнулась я, задетая за живое. Если бы я поступила так, как Змей считал должным поступать царевне, то я бы сейчас не здесь сидела, а в логове волчьего вожака, неожиданным предложением озадаченная. Не факт, конечно, что он действительно взялся бы ко мне свататься, но…а если бы взялся?

— А что, не похожи? — Тугарин оскалился.

Похожи-то как раз они были. Друг на друга. Как браться, которыми, собственно и являлись. А вот на честных совсем не походили, встретила бы я такого честного вечером в темной подворотне, да была б при мне дядькина палица… уж не скалился бы Змей тогда. С выбитыми зубами особо не поскалишься.

Домовые подали чаю, свежих ватрушек, и тонко нарезанного сыра на блюдце — специально для Мыша.

Сыр Горыныча озадачил. Он недоверчиво смотрел на то, как Мышь деловито сполз с моего плеча, протопал к блюдцу и с важным видом выбрал себе ломтик из середины.

— И ты будешь это есть? — не поверил чешуйчатый, когда Мышь на полном серьезе потащил сыр в пасть.

— А что делать? — вздохнул уныло тот. — Кощей велел соответствовать, вот я и соответствую. Ты даже не представляешь, как мяса хочется!

— А что велел Кощей? — осторожно полюбопытствовала я.

— С полгода назад его еще Филимоном звали. — поведал Горыныч. — Пока он по своей крысиной глупости в дом к одной уважаемой ведовке не нагрянул. Та какое-то колдунство творила, куриное яйцо заговаривала, а этот недоделок из темного угла по привычке выскочил и не разбираясь в том, где оказался, бросился пугать. И ладно бы ведовка одна была, так у нее в ту пору ученица случилась, зеленая совсем. Испугалась «мышки-норушки» яйцо и разбила.

— Что ж она, дура, трусиху себе в ученицы выбрала? — вызверился Мышь, отшвырнув сыр в сторону. — Для того меня Темный Бог и выправил, чтобы я девок стращал, да страхом их упивался! Это природа моя!

— Была твоя природа, да сплыла. — хохотнул Тугарин. — И вернется она только через девять с половиной лет, когда наказание Кощеево с тебя спадет.

— Наказание? — переспросила я.

Змеи переглянулись, будто совещаясь, стоит ли меня в это дело посвящать, да и порешили, что ничего худого из этого дела не выйдет.

И узнала я, что темная ведовка та, дружбу близкую с Ягой водила, чуть ли не наставницей ее была, и смогла по знакомству, до Кощея добраться. Сама-то, хоть и сильная, и уважаемая, да наказать крыса…тогда еще Филимона, была не в силах. Не действовала на него ведовская сила, защищен он от нее был еще при своем рождении. Зато Кощеева очень даже хорошо действовала, чем царь справедливый, но жестокий, не примянул воспользоваться: наказал крыса сроком на десять лет. Превратил Филимона — уважаемого крыса, мелкую зловредную нечисть, в Мышку-Норушку с вечной тягой к сыру и стыдными мышиными повадками. И возможность по теням ходить отнял.

— Видать, важное то яйцо было. — выдохнула я, впечатленная бедою Мыша.

— А как я мог иначе? — бормотал он, теребя кончик своего хвоста. Крыс весь поник, растеряв и свою наглость, и заносчивость. — Это же мое дело. Моя жизнь. Девок пугать, визгами их упиваться…

— То есть, Кощей тебя несправедливо наказал? — ухватилась я за его жалобу.

Горыныч подавился чаем, который так неудачно решил прихлебнуть, Тугарин медленно отложил надкушенную ватрушку, с недоверием глядя на меня, и даже Мышь перестал страдать, затравленно подняв красненькие глазки.

— Кощей справедлив! — тоненько тренькнули из-под стола. Домовой, принесший блюдо с пирожками, протянул мне один. — На вот, с малиной. Ешь, да глупостей не говори.

— Ешь, ешь. — поддержал Тугарин. — И не вздумай даже мыслить о таком. Кош и так тебе не очень рад, а после этого и слушать нас не станет. Вернет домой и поминай как звали.

— Вернет? — я ничем не выдала своего волнения, не показала, как бешено забилось сердце, как нетерпение сдавило грудь, побуждая наброситься на змея с кулаками и требованиями не смотреть на меня так изучающе, а на вопрос отвечать. — Меня домой вернет?

— Ты дурить не думай. — велел Горыныч, все же что-то умудрившийся углядеть через мое хрупкое, напускное спокойствие. — Если Кош вдруг решит тебе в гостеприимстве отказать, я тебя себе заберу. У меня тоже замок есть, в горах. К отцу ты не вернешься при любом раскладе.

— А как же правду о вас до людей донести тогда? Да и разве ж вы рискнете его приказ нарушить, если он велит меня домой вернуть? Осмелитесь? Нет? А коли осмелитесь, то какой он тогда царь?

Змеи переглянулись ища поддержки друг в друге, а я отчетливо поняла, что это все напускное, что меня только запугивают и если Кощей решит меня домой вернуть, то никто не осмелится ему слова поперек сказать.

А для того, чтобы приказ этот прозвучал мне всего-то и нужно, неудобные вопросы задавать.

Страшно, конечно, но домой вернуться уж больно хотелось, а заради исполнения заветного желания, можно было страх свой и победить.

— Василиска, не дури, — повторил Горыныч, с недовольством встретив мое плохо скрываемое азартное воодушевление.

— Не буду дурить, — пообещала я.

Вот так сразу на рожон лезть было страшно, существовала вполне реальная опасность, что разгневанный Кощей меня не в дом родной отправит, а в темницу. Потому к осуществлению плана по спасению себя родимой подходить следовало с осторожностью. И я это понимала.

Как и понимала то, что у Змеев ко мне свой интерес, никак не связанный с обелением нечисти в людских глазах. Я нужна им не там, у батюшки со всеми этими бумажками, где жизнь нечисти записана, а здесь, подле Кощея… зачем-то.

— Василиса, что ты задумала? — Тугарин отчего-то тоже считал, что я собираюсь глупости творить. Но у меня ж на уме совсем даже не глупости были, а вполне жизнеспособный план по возвращению домой. Неизвестно сколько еще меня тут продержат, прикрываясь переписью историй нечисти, почитай, царство у Кощея большое, земли много, и нелюдей, на этой земле обитающих, не счесть.

И я точно знала, что никто их не считал никогда. Кощей-то, в отличие от нашего царя, подушный налог не вводил.

— Зачем вы придумали все это? С правдой для людей, со всеми этими историями нечисти? Для чего? Вот ни в жизнь не поверю, что у вас нужда есть мнение человеческое о себе менять. У Водяного, может причина и существует, чтобы перед людьми в лучшем свете предстать, но это только у него. У других в этом надобности нет.

— Если ж нет, то откуда перед дверью твоей каждый день очередь появляется? — спросил Горыныч. Смутить меня хотел, не иначе, вот только ответ для него у меня был:

— Потому что человек я. Любопытство их к моей двери ведет, а там уж все от нечисти зависит. Кто поразговорчивей, тот мне всю свою жизнь и опишет, а ежели тихий, то мы обычно просто чай пьем. В тишине. Бежану такие моменты очень… огорчаю, — с трудом удалось подобрать слово, чтобы описать все те тихие вздохи во время чаепития и монотонный, унылый и глубоко неодобрительный бубнеж — после. И чай свой она никогда не выпивает, — Давайте вы просто объясните, чего от меня хотите, а я сделаю? Давайте? А потом просто домой отпустите.

— Не сделаешь, — вздохнул Горыныч.

— Испугаешься и глупостей натворишь, — поддержал Тугарин, — Потому делай, что тебе велено, и пусть все идет своим чередом.

— После твоих-то слов, Тугарин, она, конечно, согласится, — фыркнул Мышь. Он легко избежал сокрушительного щелбана, проворно спрыгнул со стола на скамью подле меня, а потом уже и на пол. — Пойду я, пожалуй, раз вы решили на сегодня заботу об этой бестолочи на себя взять. Не скучайте.

— То есть, я правильно понимаю? Меня впереди ждет что-то страшное, но вы мне говорить об этом ничего не хотите? И готовить меня к этому страшному не собираетесь? И вообще считаете, что я должна сидеть спокойно в надежде, что все как-нибудь само рассосется, верно?

— Нет, — неожиданно ответил Горыныч, — Это ж если вы с Кощеем будете оба сидеть и надеяться, так ничего и не разрешится.

— А поподробнее? — подалась вперед я. О том, что ко всему этому еще и Кощей причастен, догадаться было несложно, ничего нового для меня Змей не открыл, но была надежда, что он сейчас еще хоть что-нибудь лишнее сболтнет. Мне на радость.

— Ты ж хотела слушать про то, как Вой Горыныча от Добрыни спасал, — напомнил Тугарин, спугнув момент истины.

И пришлось мне заместо важной информации слушать о том, как Горыныч чуть головы не лишился, необдуманно шею под богатырски меч подставив, а Вой со всей своей волчьей самоотверженностью едва зрение не потерял, но товарища отбил.

Увлекательная и волнующая история, одна из лучших, что я успела услышать за прошедшие дни. Да только, вот беда, не ее я хотела узнать. Совсем не ее.

Но для порядка и уже, наверное, по привычке, решила записать. Домовые предупредительно раздобыли для меня писчие принадлежности и пришли в восторг от слабого отголоска моей рассеянной благодарности.

Змеи на это все смотрели со странным удовлетворением, словно бы мои действия их полностью устраивали. Словно бы им нравилось то, что я так легко могу к чему-то привыкнуть.

Когда Горыныч завершил свой рассказ, а я поставила последнюю точку и отложила исписанные листы, чай мой уже остыл, а все ватрушки были съедены Тугариным, вопрос в голове родился сам собой — должна же я была с чего-то начинать свой нелегкий путь домой, вот и порешила, что можно уже приступать:

— Как я понимаю, на Добрыню Никитича ты напоролся, когда для Кощея царевну воровал?

— Верно. Сам-то я принцесс заморских предпочитаю, а у них там, представляешь, богатырей вообще нет. Только рыцари какие-то. Мерзость редкостная и непонятная совершенно. Съесть их сложно, они все в железе, зато горят хорошо, а как вкусно жареным мясом пахнут… — Горыныч широко улыбнулся, с нежностью вспоминая, видимо, прошлые победы, но беззлобный смешок Тугарина вернул его к теме, — То моя первая царевна была, не знал я тогда еще, что из себя богатыри представляют, не мог поверить, что существуют на свете люди, нам по силе равные. Был излишне беспечен и заносчив, за то и поплатился. Если бы Кош мне навстречу и в подмогу Воя не послал, обезглавленное мое тело уже давно бы лесная нечисть съела, а царевна… эх, может и лучше было бы, если бы она к батюшке вернулась, так с Кощеем и не свидевшись.

— Почему это?

— Дурная девка была. Горю Кощееву помочь не смогла, зато мелкие проблемы плодила исправно. Не поверишь, даже домовые вздохнули, когда я ее царю вернул. Да и все мы облегчение почувствовали. Так она нам в душу запала, что еще пять лет Кош запрещал любых царевен к нему доставлять, слишком крепка была память о той, первой.

— А звали ее как?

— Царевну? Аленкой звалась, — ответил за брата Тугарин, передернув плечами, — Бесова сестрица.

Как не пыталась я, как не напрягала память, но припомнить ничего про похищение царевны Алены не могла.

— И сколько лет назад это было?

— Так, почитай, восьмой год идет.

Быстро подсчитав в уме, я пришла к неутешительным выводам: похищениями они тут промышлять начали, еще когда мне девятый годок шел. Потому-то, наверное, ни про какую Алену я ничего и не помнила, маленькая в те года была, своими бедами занятая, и к сплетням не прислушивалась. Не интересовали они меня.

— То есть, вы уже восемь лет занимаетесь похищениями людей?

— Эх, краса-девица, — хохотнул Горыныч, — мы этим всю жизнь промышляем. Просто до царевен нам раньше дела не было. Проблем от них больше, чем выгоды.

— Так если уж они такие проблемные, зачем похищать-то их? — едко поинтересовалась я.

— Не злись, Василиса, ты очень ладная царевна. Чувств не лишаешься, истерик не устраиваешь, да и в покоях своих не запираешься. Я теперь уверен, что не просто так тропка тебя к Гиблой реке вывела, с умыслом.

— Ладная, — пробормотала я, ровняя исписанные листы. Знали бы они, что принцесса из меня хорошая вышла, потому что княжна я… интересно, что бы было, если бы узнали? Домой вернули, не раздумывая? Или съели за то, что обманывать их вздумала?

Проверять почему-то совсем не хотелось.

Глава 4. О богатырской удали да царской силе

Банница сбежала от меня после третьего провокационного вопроса. Не захотела она признаваться было ли раньше лучше и насколько в худшую сторону все ушло с приходом к власти Кощея Бессмертного. Я два часа вылавливала ее в купальнях. Подношениями, гостинцами, просто добрым словом выманивала. В итоге соблазнила чаркой медовухи, но так ничего полезного узнать не смогла. Медовуху она пила, пока я вопросы задавала, а как допила, вместо ответа запустила чаркой в мою голову, вытрепала все нервы и утекла вместе с водой, издевательский подхихикивая.

— Тфу ты, пропасть! — выругалась в сердцах я, беспомощно заглядывая в темный, узкий водосток, куда так удачно смыло наглую нечисть.

Подготовка к возвращению в дом родной началась как-то не так, и затея моя, выспросить у банницы — одной из старейших обитательниц этого замка, что-нибудь эдакое, за что меня Кощей точно прочь погонит, не удалось.

— Почему я должен искать тебя по всему замку? — отражаясь эхом от каменных стен, по моим нервам прошелся писк Мыша, важно топающего ко мне по влажному камню. Поревзилась со мной банница на славу, огладив водой все углы купальни, не позабыв даже про потолок, с которого теперь капало. А с меня вот не капало даже, с меня просто текло, но и это не могло усмирить мое желание задавать неудобные вопросы. Жаль, некому… Мышь-то сразу, жестко и бесповоротно отказался жаловаться на своего царя. Мол, чтобы Кощей не сотворил, так гля государства лучше будет.

— Что случилось? — полюбопытствовала я, выкручивая подол сарафана.

— Лихо Одноглазое желает тебе свою историю рассказать. — Мышь вздохнул. — Надеюсь, обереги от сглаза у тебя сильные.

В словах его, в озабоченном выражении мордочки и потухших глазах мне чудился страх и это беспокоило.

— Я переоденусь…

— Заставишь ее ждать? — ужаснулся Мышь. — Так иди, чай не околеешь, зато на будущее уразумеешь, что с мелкой нечистью лучше не забавляться.

Я бы могла с ним поспорить, в конце концов, здоровье мое дорого в первую голову мне, а не этому проблемному крысу, но не стала. Имелась невесть откуда взявшаяся уверенность, что спорить не стоит.

В кабинет шли мы как на казнь. Я нервничала предчувствуя беду, Мышь же просто трагически молчал, и от этого становилось только страшнее.

Обычно тесный от скопления нечисти, сегодня коридор близ моего рабочего места, оказался непривычно пустым. Даже бесы куда-то делись, хотя они обычно всегда рядом ошивались, пытались дело свое наладить. Кому очередь придержать, кому товары заморские продать. Да подозрительного качества, да непонятно зачем они нужны, зато дешевые…

— Не к добру это. — пробормотала я, нерешительно берясь за ручку двери. Мышь нервно хохотнул.

Заглянув в кабинет, узрев пошатывающуюся, опирающуюся всем весом о столешницу и держащуюся за голову Бежану, не сдержала испуганного смешка и я.

Расположившаяся на стуле, напротив стола, высокая, худая и какая-то нескладная женщина, обернулась на звук, позволив мне увидеть свое вытянутое, будто бы изможденное, истерзанное морщинами лицо и черную вышитую повязку, укрывающую правый глаз, в то время как левый, большой, необычно круглый смотрел на меня с усталым интересом.

— Здорова будь, матушка. — проскрипела она, поднявшись мне на встречу.

— И вам не хворать. — прошептала я, с трудом подавив недостойное желание сбежать. — Что случилось?

— Я споткнулась. — жалобно проныла Бежана. — А когда встать попыталась об стол ударилась. Василисушка, спасай.

— Проходи, царевна, садись. — велела Лихо, будто это я к ней пришла. Да не просто так пришла, а с просьбой. Но спорить я не стала, прошла к столу, чувствуя, как тонкий ободок серебряного колечка, призванного от дурного глаза оберегать, нагревается на указательном пальце. И чем жарче оно раскалялось, тем сильнее сжималось от страха сердце.

Не справлялась моя защита с силой Лихо.

До Бежаны я смогла дойти без неприятностей, поддержала ее, ободряюще кивнула в ответ на благодарный взгляд и даже до стула, в углу комнаты, что у окна стоял, довела, чтобы кикимора там посидела себе тихонько и переждала визит нечисти без травм.

Дойти до стала уже не смогла, кольцо припекало кожу, терпеть просто не было мочи, пришлось стягивать его, обжигая пальцы.

Отбросив раскаленный ободок в сторону, я с недоверием посмотрела на оплывший круг, некогда бывший кольцом. Защитные руны смазались и утратили свою силу, на полу лежал остывающий, бесполезный кусок серебра, а я осталась совершенно беззащитна перед страшной силой Лихо. Другие мои обереги и в половину такой же силой против сглазов не обладали, они и не ощущали-то никакой беды. Только тонкий, медный браслетик, чуял неладное и предостерегающе позвякивал обычно молчаливыми колокольчиками.

— Что вам нужно? — голос мой не дрожал и это было хорошо. Не хотелось выглядеть жалкой, только не когда меня так нагло запугивают.

— Пришла на царевну, на спасительницу царя нашего посмотреть да правду свою рассказать.

— На спасительницу? — я не решалась пока сойти с места, опасалась, что ноги не послушаются меня, запутаются да и упаду я, как Бежана совсем недавно. Потому стояла, выжидала чего-то. — Что это значит?

— Змеи не рассказали? — удивления в ее голосе не было, лишь снисходительная насмешка. — Какая досада.

— Ну, зато у вас есть исключительная возможность рассказать все…спасительнице вашего царя. — я не хотела дерзить, но яду во мне завсегда больше благоразумия было. Это нянюшек очень печалило, зато дядька меня за каждое острое слово хвалил, не забывая, впрочем, напоминать, что мне же за них ответ держать и придется.

И сейчас я это тоже понимала, вот только язык прикусывать не спешила. По лицу Лихо, по ее недобро поблескивающему, единственному глазу ясно было, что нечисть желает меня наказать. И уж тут не важно буду ли я вежливой и кроткой или дерзкой и наглой. Получу я не за свой характер, а за то, что посмела в царстве Тринадцотом очутиться да к Кощею приблизиться.

— Нам нужен истинный царь. — сухо ответила она, притушив злой огонь во взгляде. — Чтобы за проклятие не лежало на его плечах, но оно сделало его сильнее и жестче. Твое спасение ему не нужно.

— А Змеи считают иначе. И, насколько я понимаю, и про проклятье и про изменения в вашем царе они знают больше…

— Не считай себя самой умной, девочка. Я ем таких как ты на завтрак. — глаз ее опасно сверкнул и я пошатнулась. Просто утратила равновесие, но еще успела качнуться вперед, ухватиться за стол и невероятным рывком забросить себя на стул. Собиралась даже победно хмыкнуть.

Ножки у стула подломились, я завалилась назад, в отчаянном стремлении ухватиться хоть за что-то потащила вслед за собой бумаги и стоявшую на этих бумагах чернильницу — ту самую, что так удачно была истрачена на Жара. Уже вновь полную до краев и готовую к бою.

Я упала назад, больно вдавившись в ребристую спинку стула и коротко ухнув головой об пол, а сверху, залив мокрый сарафан, мою шею и даже лицо, свалилась чернильница, дрожащей россыпью темных капель опав на короткие волосы.

На мокрой ткани жадно расцвел большой, безобразный, чернильный цветок, охотно отдавая свой цвет пропитавшей мою одежду воде.

Лихо расхохоталась. Ее скрипящий, надрывный смех, срывающийся в сиплое, короткое покашливание, забивал уши, вытесняя из них навязчивый звук, в голове что-то остро болело, отдаваясь короткими, рваными ударами молоточков в ответ на каждую мою прерывистую мысль.

— Василисушка? — взволнованно позвала Бежана, но на выручку мне не бросилась, поостереглась. Мышь тоже в помощники не рвался, только поглядывал на меня с сочувствием, замерев на краю стола.

— Нормально я. — прохрипела надрывно. — Живая.

— Это ненадолго. — пообещала Лихо. — Трогать царевну нам строжайше запрещено, да только мне, для того, чтобы извести тебя, прикасаться нужды нет.

— Мышь?

— Да?

— Она только по мою душу пришла? Или ей и от вас что-то нужно?

— За тобой. — ответил он и я была уверенна, что он мне сейчас сочувствует. Малодушно радуется, конечно, что не его это беда сейчас глазом сверкает, но меня жалеет.

Откатившуюся в сторону чернильницу я нащупала почти сразу, сжала ее со злой решимостью и медленно, осторожно поднялась с пола. Раз уж чернильница с оборотнями мне помогла, то и на этот раз выручить может.

Тут главное от взгляда ее уйти. А потом уже найти Змеев и нажаловаться им. И пусть они с Лихо как хотят, так и разбираются.

Мне нужно было всего одно мгновение удачи, чтобы пущенная мною чернильница достигла цели.

Лихо отвлеклась на Мыша нервно дергавшего хвостом, притушив ненадолго сияние своего глаза, тогда-то я, коротко замахнувшись, и метнула в нее чернильницу и в ту же секунду сорвалась в бег.

Бежана охнула, Мышь обреченно закрыл красные глазки, никто не верил в то, что все выйдет по-моему, даже я не верила.

Но чернильница угодила Лихо в плечо, отвлекая нечисть на несколько секунд, за которые я успела добраться до двери и широко, резко ее распахнуть. Взгляд Лихо настиг меня уже на пороге и я как подкошенная рухнула вперед, в коридор, больно отбив об каменный пол коленки и ладони.

Дверь за мной закрылась с победным хлопком, спасая от губительной силы Лихо.

— А теперь к Змеям. — сказала сама себе. Кряхтя и охая поднялась на ноги и похромала в верном направлении, стараясь быть как можно быстрее. Искать их я решила первым делом в библиотеке, где братцы в прошлый раз обитали.

Не учла, правда, что на этот раз Мыша со мной нет, а Лихо ничуть не медленнее волков будет.

Взгляд ее поймал меня уже на лестнице, я его буквально спиной почувствовала, и ослабевшими вмиг коленками.

По лестнице вниз я полетела кубарем, в процессе падения со смирением ожидая сухого треска моей свернутой шеи, вслед за которым последует мой конец.

Непоправимого не случилось. Я пересчитала своим телом все ступеньки, познакомила свои косточки с камнем замка и завершила травмоопасный спуск в самом низу. У ног опешившего волка в кольчуге из червленого золота, и стоически-равнодушного Кощея, в наряде неизменно черного цвета. Специально он так рядился, видать, чтобы бледность свою особо ярко подчеркнуть.

— Оооох. — если судить по ощущениям, целых костей во мне не осталось, по взгляду Бессмертного — что это не самая большая моя беда.

— Вот она, твоя царевна, Вой. — спокойно заметил Кощей. Сказано это было так пренебрежительно, что я не удивилась бы даже, возьмись Бессмертный в меня носком сапога тыкать.

Делать этого он не стал. Присел рядом, не обратив внимания даже, что полы его дорогого зипуна пыль с пола вытирают, едва касаясь опустил ладонь на мою грудину считая прирывистые вдохи и что-то еще выискивая. Ничего не нашел и пораженно хмыкнул:

— Ни одной сломанной косточки. Любит тебя удача, царевна.

— Уххуууу. — не согласилась я с ним. Чтобы он там не говорил, но тело мое уверяло, что все состоит из осколков и обломков и никогда уже не соберется в целого человека.

— Это и верно царевна? — спросил волк и на морде его читался такой искренний и неподдельный ужас, что мне против воли захотелось смеяться. И я даже попыталась, но вместо смеха из меня вырывались какие-то странные, булькающие звуки, больше похожие на что-то предсмертное и страшное.

— Царевна. — кивнул Кощей. — У нее ты хотел прощения просить.

Вой странно фыркнул, будто чихнул и одновременно поскулил. Кажется, после того, как мне будут принесены извинения, тройке неудачливых оборотней не отделаться от серьезного разговора. Потому что даже его мохнатая натура не заслужила в качестве жены такую страшную замарашку, как я.

— Лихо, мне приведи — велел Бессмертный, недоверчиво рассматривающему меня волку.

Я лежала на полу и боялась пошевелиться, и совсем в ужас пришла, когда эта тощая жердь меня на руки подняла. И непонятно было, боюсь ли я того, что он сейчас переломится под моим весом, или того, что он переломится и меня уронит, и к уже имеющимся увечьям я получу новые…

— Положите, пожалуйста, — простонала я тихо, опасаясь даже дышать, вдруг от особо глубокого вдоха у него ручки оборвутся?

— Сама пойдешь?

— Сама, — сдавленно проблеяла я. Даже если и не пойду, то поползу, всяко лучше, чем в руках Кощея висеть.

— Сама она далеко не уйдет. — со знанием дела отозвался Вой, за что был обласкан суровым взглядом:

— Я что тебе велел делать?

Волк не убоялся, оскалился злорадно и клацнул клыками:

— Будет исполнено!

Вой сбежал, а Кощей остался…

— И что мне с тобой делать?

— Тугарину сдать? — робко предложила я. Мне очень надо было к братьям Змеям, я жаждала высказать им все, что думаю о них, и об их дурацкой идее организовать запись жизнеописания местной нечисти. Меня чуть из-за этого не убили.

Словно прочитав мои мрачные мысли, Кощей зловеще пообещал:

— Не раньше, чем он объяснит мне с каким умыслом допустил до тебя Лихо.

— А если совсем без умысла? — нервно полюбопытствовала я, так как точно знала, что Тугарин ничего не планировал. И чуть не убили меня вовсе не из-за его коварства, а из-за банального разгильдяйства.

— Тем хуже для него.

Ответ меня ничуть не успокоил и ни капли не обрадовал. Тугарина ждали проблемы…и меня ждали проблемы. Потому что потащил меня Кощей Бессмертный в каком-то неведомом направлении, и лицо у него при этом было такое устрашающее, такое сосредоточенное, такое…такое…

— А куда вы меня несете?

Он не ответил. Он не считал нужны отчитываться перед кем-то вроде меня. Перед глупой, проблемной, совершенно ему ненужной царевной.

Знал бы Бессмертный, что я премудрая, что я княжна, и что по мнению Змеев очень даже нужна ему. Ох, что бы тогда было…даже представлять не хочется.

Страшного не случилось, Кощей не переломился, пока тащил меня по лестницам и коридорам, и даже не запыхался в общем-то.

Зато мне все труднее становилось дышать и сердце сжималось от холодного страха — нес меня Бессмертный в ту часть своего замка, в которой я еще не бывала. А здесь и тени были гуще, и факелы горели слабее и, казалось, даже у пауков глазки ярче и злее сверкали жарким, потусторонним огнем. И паутина, укрывающая стены, будто дышала, мерно и расслабленно, и жутко до дрожи. Замок мне вдруг показался живым и не очень дружелюбным.

— Не дрожи, — велел Кощей, приняв мой страх на свой счет, — не обижу.

А я просто не смогла ему сказать, что конкретно сейчас боюсь совсем не его и вот прямо сейчас ни за что на свете не согласилась бы слезать с его рук. Пусть он хоть на части переломается, но на этот пол я ни за что на свете добровольно не спущусь.

На счастье Кощея и его едва ли бессмертных нервов, из полутемного, по-особенному мрачного коридора под теплые солнечные лучи вышли мы раньше, чем паника накрыла меня с головой и я, не щадя свои кости, полезла ему на шею, с мольбами и стенаниями.

Замок его и впрямь умел подавлять волю и вселять ужас…

А на улице, под ясным небом, под раскатистый рык десятников, поскуливание волков и звоном мечей, Бессмертный понес меня мимо боища — просторной, утоптанной и уснащенной (не опечатка) для тренировок поляны, где упражнялась его лохматая дружина.

Я сжалась, готовая к ненужному вниманию, но оборотни, демонстративно не обращали на нас внимания — стоило Кощею пройти мимо кого-то из волков, как те начинали рубить друг друга с еще большим рвением.

Нас старательно не замечали, не желая нарваться на недовольство своего царя.

И это оказалось так странно, так удивительно и непривычно…и совсем не похоже на простое и понятное человеческое поведение, где любопытство завсегда сильнее здравого смысла было.

Мы прошли вдоль казарм и большой добротной бани к неприметному и скромному домику, пристроившемуся на краю волчьего жилья. Кощей нес меня к ведовке и знахарке, к жене самого Лешего, к Елове.

Как шептались домовые, не хуже людских кухарок любившие посплетничать, перебралась поближе к Бессмертному ведовка с полгода назад. Поссорилась с мужем да и ушла. И возвращаться все так же не планировала, отвергая все попытки Лешего помириться, игнорируя его извинения и вроде как присматриваясь к Вою. Не то, чтобы он был ей очень нужен, но бесовская ее натура требовала позлить обидевшего ее мужика. Несмотря даже на то, что он нечисть и хозяин леса.

Дверь открылась раньше, чем Кощей ступил на невысокое крыльцо, в три ступени. На пороге, уперев кулачек в крутое бедро, нас встретила невысокая, полнокровная и неожиданно молодая девица. Темный глаз, темный волос и непривычная смуглость лица…единожды глянув на нее, расхочешь злить такую женщину в принципе.

Раньше я еще задавалась вопросом, как же Леший мог жениться на простой ведовке, а сейчас получила ответ: Елова была невообразимо сильна и ничуть не тушила бушующей мощи своего могущества, как это делал Кощей, или те же братья Змеи, или Водяной. Она упивалась своей силой и не желала ее смирять.

— Хоть так познакомимся. — не здороваясь заявила она, смерив меня взглядом. Не Лихо, конечно, но отсутствие защитного кольца я почувствовала остро. Эта тоже могла так глянуть, что сглаз налипнет не хуже грязи в дождливый день.

Будь моя воля, знакомиться с ней я бы не стала ни за что, но кого бы тут интересовало, чего я желаю?

Кощей оставил меня на попечение Еловы и ушел, с облегчением передав заботу обо мне ведовке.

И это был самый злодейский поступок из всех злодейских поступков…лучше бы он меня съел, честное слово.

Сначала Елова выправляла мне вывихи и заговаривала синяки и ссадины, отнимая боль и возвращая моему телу возможность двигаться. Потом погнала мыться и вместе с водой смыла все злые мысли и недобрые слова, что успела навешать на меня Лихо, а вслед за этим выдала на замену моего сарафана свой, не такой нарядный и немного жмущий в груди, но сухой и чистый.

А потом заварила чай, усадила меня за стол и небрежно отмахнувшись от искренней благодарности, на долгих три часа утопила меня в пространных размышлениях на довольно необычную тему.

Говорила она том, какой Кощей умный, справедливый и ответственный — я слушала с безнадежным смирением. Нахваливала она Бессмертного по довольно простой причине: он дал ей убежище и защиту от Лешего. И неизвестно сколько бы мне пришлось все это слушать, и совсем непонятно насколько сильно я бы успела пропитаться благосклонностью ведовки к Бессмертному, если бы на исходе дня, под несчетную чашку горячего чая, из уже в пятый раз разогретого самовара, беседу нашу не спугнул трусливый стук.

— Чего еще? — голос Еловы окреп, стряхнул чарующие нотки, разросся, стал властным и громким. Повелительным.

— Там это… Тугарин царевну просит. — не открывая двери, отозвался волк, от волнения хрипло поскуливая. Видать, что-то важное случилось…

— Идти надо. — решила я, поспешно отставив чашку. Чаевничать, конечно, приятно, а уж сбор у ведовки был просто дивный, но такими темпами я и сама рисковала проникнуться к Бессмертному симпатией. Уж больно ладно о нем эта бесовка пела…бежать пришло время.

Елова не стала останавливать, кивнула, принимая мои слова и просто повела рукой в сторону двери, разрешая идти.

И я пошла. На крыльце, переминаясь с лапы на лапу, ждал меня большой волк, с интересными, темными подпалинами на серой шерсти и порванным ухом. Потертая кольчуга тускло отражала рыжий свет заходящего солнца и совсем ему не шла, но носил ее оборотень, вот странное дело, с гордостью.

— Я проведу. — рыкнул он.

И провел. И довел. И Тугарин мне очень обрадовался. И Горыныч тоже. И Кощей даже здесь был.

И лучше бы я еще пару литров чаю в компании Еловы выпила…

Привел меня волк на замковую стену, аккурат к мощным, несокрушимым воротам, под которыми верхом на боевом коне сидел богатырь. А рядом с ним, привязанная чембуром к седлу, пофыркивая стояла Марька. Исхудавшая, со спутанной гривой и репеями в хвосте, но живая, бодрая и разгневанная. Не привычная смирно за жеребцом следовать.

— Василиска, я все хотел спросить, да как-то забывалось, ты чья дочка будешь? — озабоченно спросил Горыныч, когда я встала рядом с ним, впечатленная открывшейся картиной.

Богатырь был высок, широкоплеч, и складен. Сила, затаившаяся в его теле, вполне соответствовала видной невооруженным взглядом, устрашающей мощи. Такой и реку вспять повернет, и гору в пыль перемелет.

— А есть разница? — напряглась я.

— Нет разницы. — отрубил Тугарин.

— Даже если она дочка Медного царя? — хохотнул его брат. — Илья Муромец, почитай, только по его приказу и мог бы явиться.

А я не знала, стоит ли мне плакать, или смеяться. Это в сказаниях светлых за суженой своей, злодеем уворованной, жених едет, на деле же, не Иван меня вызволять отправился, а богатырь наш славный, Илюша. Не верил в своего сына царь, али сам жених смелости в себе не сыскал за мной приехать…интересно было бы узнать.

— Разве в Тридевятом царстве царевны есть? Царя же боги сыновьями одарили. — нахмурился Кощей.

— Сильный мы интерес проявляли к соседним государствам? — вопросом ответил Тугарин. — Вот же она, Василиса, рядом с тобой стоит, а внизу Илья, царем за дочкой своей посланный.

И никого не тревожил визит богатыря, на Муромца они смотрели без опаски, с любопытством, а я едва заставляла себя дышать. Сердце билось где-то в горле и дробный стук его болезненным эхом отдавался в затылке.

Он же сейчас княжну ему вернуть потребует. Он же сейчас…он же…

Илья нашел меня взглядом, осмотрел высовывающиеся из-за каменного выступа плечи, голову, короткие волосы и вновь повернулся к Кощею. Открыл рот, чтобы раскрыть перед всеми мой секрет.

А я стояла, онемелая и все гадала, съедят меня они, или брезгливо богатырю передадут?

— Девчонку не отдадим. — отозвался Горыныч на невысказанное требование, забив не сорвавшиеся с губ слова богатырю в глотку. — Поворачивай туда, откуда прибыл.

— Значит, биться будем. — скупо порешил Илья, не став пререкаться и спорить. — Правила ты знаешь.

— Правила, — проворчал Змей, — до смерти желаешь биться?

Правила здесь знали все. Даже я. И по правилам этим похититель и вызволитель должны были в битве сойтись, так издревле повелось, так уж не одна царевна спасена была…если приданиям верить. Но, вот беда, после близкого знакомства с нечистью я бы не решилась им верить. Уж если какая царевна таким способом домой и возвернулось, то только от того, что нечисти она разнадобилась (не ошибка).

— К чему это? Мне твоя смерть без надобности. Слово дай, что девица достанется победителю. Жених ее ждет, печалится.

— Жених, — негромко передразнил богатыря Горыныч, — что ж ты, царевна, не сказала, что сосватанная уже?

— Так ведь это…

— Поди от него и спасалась на тропке-то. — высказался Тугарин.

— Кто будет свободу Василиски отвоевывать? — деловито спросил Горыныч. Будто бы просто так, для порядка, а сам уже и меч на поясе поправлял и к стене примерялся, подгадывая, как ее половчее перемахнуть. О том, что под нами саженей семь он вроде бы и не думал.

— Знамо дело, тот, в чьем доме она гостит. — отозвался Тугарин, выжидательно глядя на Кощея.

— Шутить со мной вздумал? — прищурился тот недобро.

— Потом голову с меня снимешь, — нетерпеливо сказал Змей, — а пока защити Василису.

— Все ж знают, что царевны — девки особенные, приученные беспамятства влюбляться в своих спасителей. — пробормотал Горыныч, не желая, чтобы слова его до меня дошли. А они дошли, никогда я на слух не жаловалась потому что. Но виду не показала, что слышала, во-первых, потому что не хотелось гнев Змеев на себя навлекать, во-вторых, потому что не царевна я, а у княжеских дочек сборка-то посложнее будет.

— Это ж Илья, самый сильный богатырь, только тебе, батюшка, его победить можно, — зашел с другой стороны Тугарин.

Бессмертный недолго постоял в мрачном раздумье, наблюдая за тем, как богатырь не торопясь, степенно и с достоинством, отвел коней с дороги, не озаботившись привязать своего хотя бы к ветке дерева, как одним движением вытащил полуторный меч из притороченных к седлу ножен. Махнул им, будто перышком, приноровился и вновь к воротам обернулся, противника своего ожидая.

— Негоже ожиданием топить. — прогудел Илья.

Кощей цыкнул совсем не по царски, небрежно скинул зипун — Тугарин едва подхватить его успел, не дав упасть на холодный камень.

— Меч мне.

Горыныч с готовностью подал свой оружье, лихо, выхватив его из ножен. В бледных лучах самодовольно блеснуло лезвие, длинное, украшенное рунами и залитое золотом.

Я затаила дыхание. За спиной моей, нервно переминался волк, так и не додумавшийся покинуть это небезопасное место.

Кощей не примерялся, не готовился к прыжку, он вроде бы даже не пошевелился, просто в одно мгновение смазанной, темной тенью ухнув вниз.

Я не взвизгнула, но не потому, что не испугалась, просто не успела выпустить из себя этот страх, а потом уже было поздно визжать. Да и глупо.

Кощей приземлился мягко, пружинисто, словно не с замковой стены прыгнул, а с крыльца княжеского дома.

Илья, не впечатленный демонстрацией силы, повел плечами, разминая мышцы и двинулся на своего противника.

— Твоя воля. Будем биться.

— С третьего удара положит. — вдруг выдал Тугарин.

— Ну нет, это ж, все-таки Илья. — не согласился Горыныч. — С седьмого.

Пока они развлекались, я погибала от нетерпения и страха.

В это именно мгновение, после непростого дня, после стольких непростых дней, после странных приключений, знакомств и забот у меня появился реальный шанс вернуться домой. Вырваться из плена непонятной, подчас опасной и такой непривычной нечисти.

И вместо того, чтобы радоваться, я каменела от ужаса. Потому что на полном серьезе, не в силах запрятать недостойное желание так глубоко, чтобы иметь возможность сделать вид, будто его и не было…я надеялась, что победит Кощей. Оправдываясь тем, что он меня все равно отпустит, что я вернусь сама, что я смогу еще немного побыть здесь.

Перед реальной опасностью вернуться обратно домой, к постылому жениху и еще возможной свадьбе, опасность свернуть себе шею под взглядом Лихо утратила свою остроту и растеряла добрую долю грозности. Я хотела немного отсрочить неизбежное, пожить еще чуть нетерпеливым ожиданием возвращения к отцу. Я всего лишь хотела иметь цель в жизни, и совсем не хотела, чтобы она вот так просто воплотилась. Только не сейчас.

Пусть потом. Позже…как-нибудь.

Илья занес меч, нависая над Кощеем, укрывая его своей тенью от рыжих лучей засыпающего солнца. Я отсчитывала удары своего сердца, лихорадочно размышляя о том, чего еще не сделала.

А не сделала я многого…

Не успела повыспрашивать у Бежаны что она думает о своем царе, доводя ее этим до истерики. Не нагрянула к домовым с щедрым предложением устроить бунт и вытребовать для них человеческих условий труда (едва ли они им вообще нужны, но план-то хорош!). Не поискала на Купальскую ночь в лесу цветущий папоротник, а ведь в этих местах он точно должен был цвести.

— Василиска, ты чего замерла? — поинтересовался Горыныч, первым заметивший мой пришибленный вид. — Не убьет Кощей богатыря, он чужую жизнь бережет.

Странно было услышать такое заверение, когда внизу ровно в это мгновение Илья с сосредоточенным видом теснил Бессмертного. Тот уворачивался, отступал и лишь трижды поднимал меч, от чего Тугарин недовольно сопел. Его слово оказалось не верным.

Кощей на фоне Ильи казался совсем не страшным, словно дворового щенка против царской гончей выставили.

Однако же, покружив немного вокруг врага, позволив ему помахать мечом, продемонстрировать и разворот плеч и богатырскую мощь, Кощей без каких-либо видимых усилий легко обезвредил противника — когда на землю брызнула красная, горячая богатырская кровь я не поверила своим глазам. И очень боялась, что бойцы по примеру наших дружинников сейчас в рукопашной сойдутся.

Не сошлись.

— Я вот все спросить тебя хотел, — говорил между тем Горыныч, будто пытаясь отвлечь меня от того, что творилось у стен, — тебя в детстве как звали? Не Василисой же? Девок же, все приласкать желают, так ведь?

— Вясяткой я была. — рассеянно ответила ему, умолчав о том, что и по сей день Васяткой оставалась. Дядька не любил что-то менять.

Вдумчивое молчание Змеев отвлекло таки меня от сражения. Да и смотреть там было уже не на что, Илья, неловко державший меч в левой руке мог считаться уже заведомо проигравшим. Кощей хранил на лице выражение смертельной скуки и это раздражало. Богатырь вон, воюет, старается, а этот даже вспотеть не удосужился…

— Что не так? — спросила я, не в силах игнорировать настолько внимательные взгляды.

— Ты же царевна. Как царевну можно было Васяткой звать? Кто осмелился?

— Воевода батюшкин. Он и верхом меня ездить учил, и стрелять.

Лица Змеев, пытавшихся осмыслить неожиданную информацию я решила считать наградой за все мои злоключения и невзгоды.

В этот счастливый час, на исходе дня приключилось две победы. Не очень значимая победа Кощея над богатырем, и моя блистательная — над мировоззрением двух чешуйчатых братьев.

Илья уезжал один, оставив Марьку мне.

Я порывалась спуститься, чтобы хоть раны богатырю помочь перевязать, но меня не пустили. Боялись, видимо, что вскочу на могучего коня да и ускачу от них в алеющий закат.

— Сам справится. — проворчал Горыныч, все еще не сумевший представить, как я, в образе исконной царевны, во всех своих сарафанах, с косой да в кокошнике, пытаюсь стрелять из лука. Ну не мог он помыслить, что для этого я в мужскую одежку наряжалась и волосы туго заплетала, чтоб не мешались.

Чтобы я не рыпалась, пока Илья у ворот возится, Тугарин на всякий случай меня за плечи приобнял. И стояла я бледная, растрепанная, с не до конца отмывшимися разводами чернил на лице, в чужом, не по размеру подобранном платье, и смотрела как от ворот, вдаль по дороге уезжает моя надежда на спасение.

И горевать по этому поводу не думала.

Только…странно немного было. Если Кощей даже с Ильей Муромцем справиться в силах, то что же за беда в его жизни приключилась, которую он сам побороть не может?

И если не может он, то кто сказал, что смогу я?

Глава 5. О змеях, родственниках и угрозах

Домовые оказались неуступчивыми, упрямыми, неподкупными… просто невообразимо верными. Настолько верными, что мне становилось грустно от их молчаливого укора.

На все провокационные вопросы они отмалчивались, а когда я заговорила о варварских условиях труда, и о том, как сложно, должно быть, приходится им без простой человеческой благодарности, вручили пирожок (видать, чтобы замолчала уже) и выставили вон из кухни.

Я бы, наверное, обиделась, но пирожок оказался слишком вкусным.

Уж чего у домовых было не отнять, это дара так сговориться с продуктами, чтобы приготовленные из них блюда были диво как вкусны.

И пирожок, выданный мне на дорожку щедрой нечистью поражал воображение вкусом. Я поняла это с первого укуса и все не решалась сделать второй, осознавая, что за ним непременно последует третий, а там и до четвёртого недалеко, а за четвертым пятый, и в итоге пирожок кончится. Момент этот я пыталась отсрочить до последнего, бездумно бредя по открытой галерее, что тянулась вдоль полюбившегося мне сада. Заросший, одичавший, поражающий воображение не хрупкой красотой нежных цветов, но сокрушительной стойкостью упрямых сорных трав и лохматых, неуступчивых кустарников, он был прекрасен.

Любуясь этой естественной красотой, я совершенно неожиданно наткнулась на одну крохотную, совершенно невозможную неправильность: на ступенях беседки, почти неразличимой за укрывавшей её зеленью, сидел Кощей. Опутанная плющом, спрятанная за высокой травой и нависшими, тяжелыми ветвями деревьев, она вросла с этот сад, стала его частью. И Бессмертный, потревоживший этот сонный покой, казался неуместным, вызывающим и слишком заметным, в зеленой, дремучей гармонии.

Неизменно утомленный, даже изможденный, он сидел там, совершенно один и ничуть не казался страшным. Скорее потерянным. Обломок камня в траве.

— И все же, тощий совсем. — неодобрительно пробормотала я.

Змеи заботились о своем государе, как могли, искренне хотели помочь, даже составили какой-то своей план для этого. Правда, так и не признались до сих пор какая роль отведена мне… Кощей был им дорог, но на явное желание своего царя умереть от истощения они почему-то закрывали глаза. Будто бы это их ничуть не заботило. Непонятное проклятие занимало все думы братьев, не оставляя места для такой мелочи, как плохой аппетит и больной вид государя.

Зато, как выяснилось, это заботило меня. Ну не было во мне силы пройти мимо человека…ммм, нечеловека, кажущегося таким голодным.

Крепче сжав пирожок, безрассудно соскребя остатки смелости со стенок своего трусливого нутра и загнав подальше панические мысли, я направилась к Кощею.

Мне бы хотелось, чтобы шаг мой был уверенным, но глупый страх не давал этому сбыться и приближение моё, почти сразу замеченное Бессмертным, без всякого стеснения можно было назвать — неловким подкрадыванием.

Кощей молчал. И я молчала. Молча дошла до беседки, робко присела рядом с ним, с запоздалым ужасом осознав, что места для нас двоих маловато и я, в общем-то, задеваю его локтем. И нервным, дерганным жестом располовинила пирожок. Больший, не надкусанный кусок протянула Кощею.

Щедрость мою он встретил с подозрением. Выразительно приподнятая бровь чуть не сгубила моё самообладание, но я выдержала это испытание с достоинством:

— Вам кушать надо.

— Полагаешь?

— Ну… — я кашлянула, — говорят, от длительного недоедания можно умереть.

— И?

— Если по вам судить, то вы очень давно голодаете.

— И ты решила меня подкормить? Как бродячую собаку? — в голосе его, в лице, в едва заметной, почти призрачной улыбке не было ничего издевательского, но я все равно вспыхнула. И без того дурой себя чувствовала, а после вопроса этого и вовсе в глупости своей уверилась. Решила заботу о нечисти проявить…тьфу.

Сижу тут с протянутой рукой, страх свой перебарываю, а он?

Издевается он.

Будто легко мне было добровольно к самому Бессмертному приблизиться.

— Знаете что! — руку отнять я не успела. Длинные, тонкие пальцы перехватили мою кисть, придерживая. Я чувствовала прохладу его кожи, он — испуганное биение моей жизни, запертой в жилах.

— Не злись. — попросил Кощей, отнимая гостинец. — Спасибо.

— А…га.

Ели мы в полной тишине. Он был тих и задумчиво пережевывал пирожок, я не чувствовала вкуса.

— У вас домовые в нечеловеческих условиях трудятся. — заметила нервно, когда с пирожком было покончено и сидеть вот так дальше уже не имело смысла. А встать и просто уйти не получалось.

На меня посмотрели странно, с недоумением, удивлением и одновременно насмешкой. Будто вопрос был глупым и Кощей совсем не ожидал его услышать, но был почти уверен, что я в любом случае скажу что-нибудь… не особо умное. И я не обманула его ожиданий.

— Разумеется, они же нечисть. — ответил Кощей, и я не нашла, что ему возразить.

Смогла только сделать вид, что ничуть и не смутилась вовсе. Полагаю, вышло не очень.

Еще с минуту мы сидели в напряженной тишине. Я судорожно пыталась придумать предлог для того, чтобы уйти — неправильным казалось сделать это молча.

Кощей молчал.

— И часто вы сюда приходите? — спросила я, не имея сил и дальше сидеть в тишине.

— Когда забываю что жив. — просто ответил он.

— О…

Живым. Снисходительное хмыканье удалось подавить с трудом. Знала я один хороший способ, позволяющий себя живым почувствовать. На мне его не раз дядька Емельян испробовал. Помнится, во времена моего ленивого детства, когда порой нежелание идти на тренировку делалось особенно сильным, я с несчастным видом заявляла, что умираю, что недолго мне осталось, и что эти остатки отпущенного мне времени я хочу провести в уединении. На понимание я особо не надеялась, просто очень хотелось поныть.

Дядька такие мои порывы давил быстро и просто. Щипал больно за обидное место, наслаждался моим визгом, а потом говорил:

«Больно? Чувствуешь? Силы на визг есть? Значит жить будешь. Значит марш на полигон!»

Я бы не постеснялась провернуть этот трюк с вечно находящейся при смерти от ужаса Бежаной, или даже с простым в общении Горынычем. Но не с Кощеем. Потому что он царь. Потому что он самый страшный злодей. Потому что едва ли он начал бы визжать или ругаться. Потому что щипать его было банально не за что, ну не за кости же, в самом деле.

Кашлянув, я ухватилась за последний интересующий меня на данный момент вопрос, как за спасительную соломинку, решив для себя, что если и на этот раз все закончится неловким молчанием, то просто встану, извинюсь и уйду.

— А Лихо… — я хотела узнать, что с ней стало, и совсем не ожидала услышать уверенное:

— Вой ее отыщет.

— Что? — опешила я.

— Что? — не понял Кощей.

— Лихо прячется? — я не верила, что спрашиваю это. — От вас?

Он кивнул.

— И вы не можете ее найти?

— Я мог бы, — пожал плечами Бессмертный, — но Вой чувствует перед тобой свою вину, за волков и хочет хотя бы так заработать прощение.

— То есть, вы рискуете моей жизнью, чтобы вашему сотнику было спокойно? А что вы для тысячника сделали бы, интереснно?

— У меня нет тысячника. — признался самый страшный и, как показывает жизнь, самый ненормальный государь, на земле русской.

Мне сложно было представить, чтобы все наши царства боялись Бессмертного из-за верной ему армии волков-оборотней, насчитывавшей всего сотню воинов, но все боялись. И несмотря на плодородность земель Тринадцатого государства, никто не спешил идти на Темного царя войной. Даже самый сильный, да поверх того еще и самый вспыльчивый, и скорый на расправу Медный царь батюшка — наша надежда, наша опора, наш свет в оконце, не рисковал навлечь на себя гнев Кощея.

А значить это могло лишь одно: помимо оборотней есть у него еще какое-то воинство…

— Неужто правду говорят про армию скелетов? — ахнула я.

— Боишься? — усмехнулся он, не спеша меня переубеждать.

— Если надо, буду бояться. — серьезно ответила ему. За время, проведенное среди нечисти я уразумела главное: бояться надо не страшных, бояться надо злых. А на злого, вот с этой его полуулыбкой-полуусмешной, Кощей как-то не походил.

И не обиделась даже, когда он посмеиваясь надо мной, покачал головой:

— Бояться не нужно. — потом стянул кольцо с пальца — тяжелое, из черненого серебра, с некрасивым, грубо обтесанным морионом. — держи, царевна, это кольцо тебя от Лихо сбережет.

— А… — пусть пальцы у него и были тонкими, но уж всяко толще моих, и я не могла понять, как кольцо мне это носить. На шнурке на шее?

— Надень. — предложил он. — Оно само все сделает.

Спорить я не стала, хотя очень хотелось. Нацепила кольцо на указательный палец левой руки и чуть не скинула его в тот же час. Кольцо зашевелилось. Серебреный ободок, обхватил палец, раздаваясь в ширь, вбирая лишнее серебро, морион удовлетворенно сверкнул, и чуть сжался, подгоняя самого себя под размеры кольца.

— Оно защитит. — пообещал Кощей.

— Сссспасибо… — сдавленно пробормотала я, недоверчиво прокручивая кольцо на пальце. Село оно как родное, будто под меня делалось. Вот так чудеса.

Кощей кивнул, принимая мою благодарность.

Разговор не ладился. Я копила в себе смелость, чтобы просто встать, распрощаться с Бессмертным и покинуть его тревожную компанию. На чудесное спасение не надеялась, но оно нашло меня само. И в самый подходящий момент…

— Не ошибусь, если скажу, что это к тебе. — кивнул Кощей на робко топчущуюся у арочного проема Бежану. Она ломала пальцы, кусала губы и гипнотизировала меня несчастным взглядом, а в волосах ее, путался Мыш. Сидел на плече кикиморы, нервно дергал хвостом и что-то остервенело ей выговаривал. Мотивировал, видать, ко мне подойти и высказать все, что накопилось.

— Мне, наверное, идти надо? — робко сказала я…даже не сказала, спросила все еще не готовая вот так вот просто взять и уйти. Мало ли, вдруг для самого царя тринадцатого царства, для государя всея нечисти это будет оскорблением? Не хотелось бы его обидеть. И не от того, что боязно.

Просто не хотелось.

— Иди. — великодушно разрешили мне и я радостно побежала, не сразу осознав, что со стороны это могло походить на трусливое бегство.

— Что случилось? — спросила я бодро у нервничающей нечисти, выталкивая кикимору с порога под защиту каменных стен. Взгляд Бессмертного, который я в буквальном смысле ощущала спиной, гнал меня прочь лучше охотничьей своры.

— Тебя желает видеть Аспид. — сообщил Мыш.

— Желает. — эхом отозвалась Бежана, покорно следующая туда, куда я ее толкала. Дальше по галерее то есть.

— Кто? — растерялась я.

Аспид, если мне память не изменяла, был отцом Тугарина и Горыныча, и обитать должен был где-то в Сумрачных горах, на границе владений Кощея и гиблых земель. И уж точно ему не стоило преодолевать столь длинный путь, чтобы повидаться с одной бесполезной подставной царевной…ну, мне так думалось. Реальность же диктовала свои условия, щедро наделяя всякую нечисть поганым характером и полностью отнимая у нее здравый смысл.

— Аспид. Поторопись, не дело ему тебя ждать. — нетерпеливо пискнул на меня Мыш.

— В прошлый раз, когда ты меня на встречу с нечистью гнал, я чуть было с жизнью не распрощалась. — огрызнулась раздраженно, но скорость по какой-то неведомой причине прибавила.

— Это иной случай. Аспид тебе только добра желает.

Я в это слабо верила, но спорить не стала. Хочу я того или нет, встретиться нам все равно придется…рано или поздно. И пусть это неприятное мгновение все же наступит как можно раньше. И пройдет как можно безболезненнее.

— Ладно уж, пошли. — ворчливо решила я.

— А что это вы там с Кощеем делали? — подозрительно спросил Мыш, когда убедился, что дурить я не собираюсь и любопытство свое можно спустить с поводка.

— Ничего особенного. Сидели. Я вот, пирожком с ним поделилась.

— А он? — слабым голосом спросила Бежана. Встреча сАспидом, видимо, произвела на неё неизгладимое впечатление.

— Обиделся. Сказал, что я его за бездомную собаку принимаю, но пирожок взял. — ответила я честно, и была очень озадачена победоносным подхихикиванием Мыша. — Ты чего?

— Знаю я кое-что о бездомных собаках. — напыщенном ответил он. — Например, что они к руке, их приласкавшей после сами тянутся.

— Я с ним всего-то пирожком поделилась.

— Единственная на весь белый свет. — сказал он с гордостью. Я напряглась, странно это, видеть довольного мною Мыша, куда привычнее было его недовольство, ворчание или ругань.

— Не надо было этого делать? — спросила опасливо и получила то, чего хотела — возмущенного Мыша:

— Совсем, девка, ума лишилась? Конечно, надо было! Иди давай, бестолковка.

* * *

Знакомство с отцом моих чешуйчатых нянюшек началось неудачно. Подгоняемая Мышом я влетела в свой кабинет, где меня поджидал Аспид, первым делом увидела лоснящиеся черной чешуей, толстые змеиные кольца и выругалась. Вспомнила большую часть запрещенных слов, которым невольно научили меня дядькины дружинники.

Аспид терпеливо дождался, пока бранный поток измельчает, а потом и вовсе иссякнет, позволил мне еще немного поглазеть на его хвост, и только после этого деликатно кашлянул, призывая поднять таки глаза и посмотреть ему в лицо.

А я не могла. Взгляд буксовал на талии Змея, ровно на границе, где черная чешуя пряталась под широким, богато расшитым ремнем. Выше была бледная кожа, украшенная полупрозрачной, темной чешуей, расстегнутая легкая безрукавка и…ничего интересного. И все мое внимание привлекал хвост. Потому что раньше я такого не видела, да что так не видела — даже не слышала о чем-то подобном.

— Царевна, — позвал Аспид, когда мое остолбенение совсем уж неприлично затянулось.

— А вы…вы…

Полагаю, вела я себя совершенно неправильно, но меня можно было понять — передо мной, удобно устроившись в кругу своих колец, сидел мужик со змеиным хвостом. С непозволительно длинным, начищенным, черным хвостом.

Пусть спасибо скажет, что я чувств не лишилась от увиденного.

— Либо падай в обморок, либо глазеть прекращай. — сердито велел Аспид, будто мысли мои подслушав, и я испуганно подняла глаза.

— Простите.

— Слез не будет? Криков? Истерики? — деловито спросил он, легким кивком отметив мои извинения.

— А надо? — на всякий случай уточнила я. С этой нечистью же не поймешь, чего им от меня надо. Адекватности или немного ярких эмоций…

Аспид расхохотался, странным образом снимая мое напряжение и давя неуверенность. Видимо, конкретно ему нужна была все ж таки адекватность.

— Проходи, садись, царевна. — велел он отсмеявшись.

Меня не радовала привычка всякой вторгшейся в мой кабинет нечисти вести себя так, будто это они здесь полноправные хозяева, но на этот раз я смолчала и послушно направилась к столу.

Аспид был неуловимо похож на Тугарина и это сбивало с толку. Темные волосы с явной прозеленью, зеленый глаза, и чешуя на бледной коже, тоже зеленая. И в этой искрящейся зелеными всполохами их семейной черноте золото Горыныча казалось совсем чужим. Интересно, в мамку он пошел, что ли?

— Вы что-то хотели? — спросила я, стараясь казаться спокойной и важной.

— Хотел на тебя посмотреть. — признался он. — Лично убедиться, что сын прав и ты действительно подходишь.

— Для чего подхожу? — подалась я в перед. Надежда вызнать все хотя бы у Аспида погасла так же быстро, как и вспыхнула.

— Тугарин еще ничего тебе не рассказал, — до обидного легко понял все Змей, — значит, еще не время.

— А когда настанет это время? — раздраженно спросила я. — Почему бы вам просто не сказать, что нужно сделать? Я сделаю, мне не сложно.

Аспид улыбнулся, качнул головой и резко обрубил разговор, нагло сменив тему:

— Раз уж я здесь, быть может, ты запишешь и мою историю?

Поняв, что отвечать мне не планируют, я могла сделать лишь одно — принять навязанные правила.

— Запишу.

И я взялась писать о том, как в былые годы Аспид выслеживал, очаровывал и опутывал невинных дев своей силой, о том как похищал их, собирал в гарем…можно сказать — коллекционировал. И о том, как обломался на одной из девиц, как не разглядел обмана, привел лису в курятник, и в итоге остался без курятника…в смысле, без гарема, зато с законной женой, народившей ему целых трех сыновей. Старшенького — Тугарина. Средненького — Горыныча. И младшенького — Полоза.

Про Полоза я бы тоже хотела послушать, его-то я еще не видела, мнение о нем испортить не успела, но Аспид говорить отказался. Обмолвился только, что младшенький совсем дурной, по стопам отца пошел и девке какой-то сосватанной в Тридесятом царстве, глазки строит, да за околицу ее шепотом выманивает.

Расстались мы почти довольные друг другом. Я узнала, что Тугарин в несмышленом детстве пугался и плакать начинал, когда ноги у него срастались в длинный черный хвост, а Горыныч в наморднике ходил из выделанной, зачарованной кожи, пока учился пламя свое контролировать. И только Полоз был умничкой…пока человеческой девицей не увлекся.

Казалось, что Аспид просто пришел выговориться, будто не с кем ему было о наболевшем поговорить. И ощущение это лишь усилилось, когда по завершении разговора он все исписанные мною листки с собой унес.

Просто подумал немного, сказал «Рано людям еще о таком знать» и забрал всю свою правду с собой.

Бежана, все это время скромно в уголочке просидевшая, и Мыш, из-под шкафа за всем этим наблюдавший (мышыная его природа советовала избегать всех тех, кто на половину или больше состоит из хвоста), лишь согласно покивали в след уползающему Змею.

А я пусть и осталась без истории, зато с приятным ощущением, будто мне сказку рассказали. Странную и не совсем уж добрую, но очень хорошую.

Такие в моем нелегком деле писца были редкостью. Ко мне ж все приходили с нудными жалобами или скучными историями. Никто не влюблялся в человеческих женщин, никто не переживал за своих детей, никто их не ругал и не хвалил. И никто не открывал забавной, но подчас стыдной правды.

* * *

Следующая наша встреча с Аспидом случилась очень скоро — вечером, за ужином.

Кощей, по обыкновению своему был неразговорчив, вроде как не голоден и мрачен, будто и не он днём мой пирожок с аппетитом ел, а потом ещё и благодарил. Змеи тушевались, смущенные присутствием отца. Я тоже ничуть расслабленности не чувствовала и ровняясь на Бессмертного к еде почти не притронулась.

Ужин проходил как-то совсем бестолково.

— Что же ты, царевна, не ешь не пьешь? — провокационно полюбопытствовав Аспид.

Сидели три Змея-заговорщика, переглядывались, перемигивались, бесили меня очень своими взглядами. Интриганы чешуйчатые…

И я решила играть по их правилам. Наглой и самодовольной я тоже умела быть. Княжна я, в конце концов, али не княжна?

— Думы меня грустные терзают. — проговорила скромно опустив глаза.

— И какие же? — благосклонно спросил Аспид, охотно вступая в игру. Ну вот и сам виноват. Дал возможность выговориться, теперь пускай слушать. Все они пускай слушают.

И ему, и сыновьям его и даже Кощею, который пусть сам меня во все это не втягивал, но благосклонно наблюдал за тем, как втягивали другие. Вроде как не сильно стремился во мне спасения искать, но на что-то надеялся…

— Да вот понять все пытаюсь, какой же это сложной работой меня ваши сыновья озадачили. Насколько все у вас тут не просто и не погибну ли я, чужую волю выполняя. Все ж таки, проклятие это, видимо, совсем хитромудрое какое-то и не всякая нечисть хочет, чтобы царь их был от беды своей избавлен. Совсем все сложно, а я ничего не знаю. Опасности не представляю и рискую на пустом месте помереть какой-нибудь страшной смертью. А не хотелось бы жизнь свою в самом рассвете губить…

Чистосердечное мое признание было встречено гробовым молчанием, в котором особенно громко прозвучал странный треск — Тугарин, сильнее других прочувствовавший все мои переживания, слишком крепко сжал зубы и раздробил куриную косточку, с которой с аппетитом сгрызал мясо.

А я сидела, разглядывала скатерть и просто радовалась, что с нами нет Мыша. Такие потрясения не для его слабого мышиного сердца.

— И чего ты желаешь? — спросил Кощей. И ничего не выдавало в этом, вечернем Кощее того мирного, вполне располагающего к себе дяденьки, что повстречался мне днем в саду. И взгляд — снисходительный, ленивый, безразличный даже, и гордо расправленные плечи и выражение смертельной скуки на скуластом лице…это был Кощей Бессмертный во всей своей злодейской красе. — Домой вернуться?

— Да хоть бы правду узнать попервой. — отмахнулась я от его предположения, лишь чудом защитный знак в воздухе не начертав. Сейчас, расхрабрившаяся, укравшая откуда-то смелость, чтобы прямо обо всем заговорить, я совсем не хотела возвертаться под батюшкино крыло. К неизбежным розгам, крикам, да свадебке.

— Говорят же тебе старшие, не ко времени это знание. — недовольно сказал Тугарин, отплевавшись осколками куриных костей.

— Почему бы ей не рассказать? — вдруг задумчиво спросил Кощей и Тугарин чуть зубы свои в порошок не стер. — Пусть знает и сама решает, сможет ли мне помочь или лучше прямо сейчас к жениху возвращаться.

— Кош, — с укором протянул Аспид.

— А я согласна! Хорошая идея, давайте мне все расскажем.

Смотрели на меня Змеи как на мелкую вредительницу. Вроде и прибить хочется, потому что зараза, а с другой стороны — жалко, потому что зараза маленькая.

И правды мне ожидаемо не открыли.

Как ни странно, от затеи этой «дурацкой» Кощея отговорил Горыныч. Напомнил, про какой-то уже истраченный шанс, про то, что их осталось всего два и что он не желает видеть, во что его государь под действием проклятия превратится.

Моего же мнения слышать не желали, но я не обиделась. Я-то знала, где можно застать Кощей в гордом одиночестве, вне надзора Змеинова семейства. Главное дождаться, когда ему еще немного жизни захочется и он в сад вернется.

А ждать я умела…вроде как.

Глава 6. О царевнах и поцелуях

Галерея, что тянулась вдоль дикого сада, теперь стала моим самым любимым местом для прогулок. Я могла бродить по ней часами, иногда выходя в сад, кружа по тенистым, заросшим аллеям, пробираясь сквозь кусты или воюя с травой упрямо поджидая свою недокормленную жертву.

Каждую свободную минуту я спешила сюда. На встречах с нечистью сделалась рассеянной и резкой. Часто раздражительной и истории мне рассказываемые, записывала без охоты.

Чем-то даже на Мыша походить стала.

Ходила мрачная, бормотала себе что-то под нос, причем часто и сама не понимала, что бормочу…кажется, возможные проклятия на Кощея примеряла, пытаясь понять, чем его подкосило.

Так запуталась в своей бредовой идее, что однажды, встретив в парке Горыныча, растерялась. Даже чуть не расплакалась, так все плохо было. Я ж другую нечисть искала, а не этого чешуйчатого.

— Ты что это здесь? — спросила его, старательно скрывая разочарование. Ну не виноват же Змей в том, что я тут не его поджидала.

— Тебя разыскиваю. — он ловко скинул с плеча один лук, легко поймав его в падении. — Отец сказал, ты пострелять не против. Пойдем, я наконец лук под тебя отыскал.

— Вообще-то я занята.

— Чем?

Это был плохой вопрос, просто ужасный, потому что ответить на него честно я не могла, а правдоподобной лжи придумать не успела. Пришлось брать задний ход:

— Пошли из лука стрелять, только не жалуйся, когда я тебя уделаю.

Горыныч оскалился, он не верил, что такое возможно.

Но это были уже его проблемы…

Повел меня Змей не на стрельбища, чтобы там на глазах у волков в меткости соревноваться, а в лес, на поляну, где самодельные мишени были навешаны на деревья, а разметки для лучников сделаны из прямо здесь же наломанных березовых веток.

— Надеюсь, ты не попробуешь от меня сбежать. — серьезно ответил он на мой удивленный взгляд. Горыныч привел меня в лес полные низшей нечисти, с которой даже Кощей не договорится. Они уважают лишь силу и не приемлют слов, какими бы правильными те не были.

— Дура я от тебя сбегать что ли? Знаю, между прочим, что может в лесах водиться, чай не всю жизнь в горнице просидела, — проворчала я, протянув руку за луком. — Дай сюда.

Горыныч подчинился, мой лук мне отдал, свой с плеч сбросил и колчан из-за спины потащил.

— Выбирай, Василиска, какая мишень больше приглянется.

Васяткой звать меня он не хотел, Василисой тоже, уверенно заявляя, что я Василиска и никак иначе. Мол, напоминаю я ему некоего Василиска — его дааальнего родича. Чем именно напоминаю ответить Горыныч затруднялся, лопотал что-то про наглые зеленые глаза и беспокойный характер, которых у меня отродясь не было. Потому что глаза у меня были синие, а характер покладистый…чтобы там кто ни думал.

Вот не знаком Змей был с моей младшенькой сестрицей, иначе сразу бы мнение обо мне переменил.

Развлекались мы не так чтобы долго, но усомниться в том, что смогу Горынычу нос утереть я успела. Стрелял он просто мастерски, не каждый дядькин лучник так умел, а уж своих людей Еремей не жалеючи выправлял, чтобы настоящие воины князю служили, а не болванчики в кольчугах. Но приуныть не успела, момент Змеева триумфа спугнула расстроенная ведьмочка.

Горыныч ее издали приметил, расслышал треск веток и гневный шорох листьев — кусты негодовали, когда она сквозь них продиралась; лук свой опустил, да и повернулся лицом к незваной гостье.

И когда вывалилась та на поляну, вся встрепанная, с полураспущенной косой, полной листьев, с длинной царапиной на щеке — подарком особенно злобного куста, с порванным подолом сарафана и полузадушенной, крепко прижатой к груди, огромной жабой, мы ее уже ждали.

— Царевна! — выпалила нежданная гостья, жадным взглядом огладив меня с ног до головы. — Царевна!

— Тебе чего надо, ведьма? — недружелюбно поинтересовался Горыныч, закрыв меня собой.

— Весняна я. На силу вас нашла. — запыхавшаяся, расстроенная, несчастная очень, она протянула к нам подрагивающие руки с зажатым в них жабом. — Помощь царевны мне нужна.

— Какая же?

Именно этого вопроса Весняна с нетерпением и ждала.

Недлинный ее рассказ меня неожиданно повеселил и озадачил одновременно. Потому что выяснилось, что нечисть с людьми очень даже может общаться, при условии, что человек этот не желает ее сжечь, или сердце из груди вырезать, или голову с плечь снять, или…фантазия у людей богатая, в общем-то.

Как выяснилось, у Весняны, недавно закончившей обучение, совсем еще молодой и не так чтобы опытной ведьмы, жених объявился, из людей. Кузнецов сын, что жил в человеческой деревне, на границе Кощеевых земель расположенной. И вот довелось им впервые страшно поссориться. О причине ссоры ведьма говорить открыто не захотела, только краснела, белела и бормотала что-то про родных своего жениха, с которыми ей знакомиться ну никак не хотелось.

Ссора была первая, жаркая и закончилась проклятием. Которое мне предстояло снять.

— Ты же царевна, — жалобно шмыгая носов, сказала она, — создание волшебное. Поцелуй его, проклятие и спадет.

— Ишь чего удумала, — возмутился Горыныч. — Ты иди-ка, давай отсюда. Нам и самим царевна нужна. Нецелованная!

Последнее слово он особенно выделил, но смутить ведьму не смог, не того характера была девица, чтобы так вот смущаться.

— Ну как же я пойду? Он же заколдованный. И не расколдуется ведь сам.

— Сама целуй!

— Целовала уже! Не помогло. Тут царевна нужна.

— Нет уж. — сказал Горыныч.

— Давай сюда свою лягушку. — сказала я.

— Василиска… — угрожающе позвал меня Змей, — даже думать не смей.

— Почему это? Я же могу попробовать помочь. Значит попробую. — отрезала я. Мне и самой хотелось знать, что из этого выйдет. Всегда ходили слухи, что поцелуй царевны всякое проклятие снять может, но попав в замок Бессмертного я как-то засомневалась в этом уверении — никто ж меня не просил Кощея целовать. А теперь, вот выяснилось, что не такая уж это и неправда…и потому мне только страшнее становилось. Ибо я не могла, да и не хотела представлять то проклятие, от которого поцелуй царевны — не избавление. И совсем уж страшно становилось от понимания, что я не настоящая царевна…проще было прямо сейчас проверить на что я способна. А то ж мало ли, вдруг для такого дела и простая княжна сгодится…царевнина дочка.

— Это жаба, вообще-то. — скромно пробормотала Весняна. А передав мне своего ненаглядного, поспешно уточнила: — Только в щечку!

— Знамо дело. — пробормотала рассеянно, примеряясь к равнодушно взиравшей на меня жертве ведьминого гнева.

Дурная надежда, не оформившаяся, но очень нужная, теплилась где-то глубоко внутри обрастающая непоколебимой, но еще слишком хрупкой уверенностью, что если с ведьминым проклятием разберусь, то и Кощеево мне по силам будет.

Перед тем, как жабу целовать, я зажмурилась, преждевременно скривилась и осторожно чмокнула ее в макушку. Прикосновение к сухой, шершавой шкуре оказалось на удивление ничуть не противным.

Ведьма затаила дыхание, Змей тоже. Да даже я не дышала, в надежде глядя на жабу. Жаба отвечала мне отупелым, сонным взглядом.

— Ничего. — простонала Весняна, закрыв лицо руками.

— Прости, — пробормотала я, почему-то чувствую свою вину.

— Ты-то тут при чем? — вздохнула она. — Моя вина.

Жениха своего из моих рук она забирала осторожно, тихонечко всхлипывая. Но уходила с сухими глазами.

�

Глава 1 О сбежавших невестах и опасных встречах

За стеной азартно шуршали мыши… а может, то домовые готовились провожать дорогих гостей. В тереме было тихо и пахло скорым праздником.

Свадьбой моей пахло.

Поутру батюшка собирался отдавать меня за младшего сына царя, за горе и позор всего нашего государства, за Ивана-царевича.

Царевичем он был лишь по титулу, по жизни Иван слыл лютым дураком и бездельником. Слухам я, разумеется, никогда не верила, дожидаясь встречи и возможности самостоятельно составить представление о своем суженом.

Дождалась.

Составила.

Теперь сидела перед зеркалом с ножом в дрожащих руках и пыталась собраться с духом, чтобы одним махом отхватить свою косу. Собственными руками разрушить тихую и спокойную жизнь любимой дочки местного князя.

Иван, три дня назад приехавший на смотрины к молодой княжне (ко мне то бишь), вроде бы остался доволен увиденным, а завтра планировал забрать меня из отчего дома и везти в царские хоромы, чтобы там уже гулять свадьбу. Проводы готовились пышные, громкие и веселые… вот только я не планировала на них присутствовать.

Жизнь с нелюбимым мужем я еще могла бы вынести, жизнь с дураком – нет.

Из зеркала на меня смотрело напуганное отражение до сих пор не верящей в свое решение девицы.

Было страшно.

Но, перехватив нож крепче, я с силой рубанула по волосам. Потом еще раз. И еще. Отхватив неровно и неудачно свою гордость и отраду – толстую длинную косу, которую растила с детства. Она тяжело упала к моим ногам тугой русой змеей, поверх с глухим стуком рухнул нож, выпавший из ослабевших пальцев. Первый шаг был сделан, и пути назад не осталось. Неровно остриженные по плечи волосы щекотали шею, непривычно легкая голова кружилась от безумного поступка, а мне… мне хотелось плакать и смеяться.

Вот вам и Василиса, вот вам и Премудрая… куда ум свой запрятала?

Видели бы люди, мудрой меня кликавшие, что я творю…

После этого самого страшного шага дело пошло лихо. Мужские штаны и рубаху, выменянные у одного из дворовых мальчишек на серебрушку, я надела вместо ночной сорочки.

А дальше – сапожки из мягкой кожи на ноги да сложенную с вечера дорожную сумку на плечо, и вот она я, полностью готова к побегу. Собралась быстро, да из покоев выходила долго, не решаясь отворить дверь.

Но стоило только вспомнить кривую ухмылку Ивана, едва видную в косматой, неухоженной бороде, и глуповатый взгляд водянисто-голубых глаз, как страх отступил.

Таясь и замирая от каждого звука, я спустилась вниз, проскользнула на кухню, старательно избегая участков, освещенных полнобокой луной.

Слышно никого не было, в столь поздний час я единственная в тереме не спала.

И Марька, немолодая, достаточно смирная лошадка, дремала в своем стойле, пока в конюшню не прокралась я. Явлению моему кобыла не обрадовалась, но большое яблоко из батюшкиного сада быстро примирило ее с необходимостью посреди темной ночи покинуть уютное стойло.

Седлать и верхом ездить я умела прилично, спасибо за то дядьке Еремею – отцовскому сотнику, что не побоялся супротив князя пойти да дочку его совсем не женским делам обучить.

Ведунья пророчила на моё рождение мальца, вот дядя и решил толк в меня вбивать, а не бабские глупости. Ибо не могла ведунья оплошать, а раз так, то и учиться мне не только прясть надобно, но и верхом ездить, и из лука стрелять, раз уж для меча я больно хилая.

Марька лениво хрустела яблоком, покорно снося спешные сборы, только ткнулась пару раз в плечо тёплым носом, будто спрашивая, что это я задумала.

– После объясню, – шикнула на неё и потянула прочь с конюшни, не опасаясь нарваться на конюха. Ему после бражки, выпитой за счастье молодых, не было никакого дела ни до конюшни, ни до уведенной мною кобылы.

Легко миновав ворота, я уж было решила, что удача нынче на моей стороне, расслабилась по глупости своей и пустила покорную лошадку по наезженному тракту на север, в земли Марьи Моревны.

Отгоняя от себя дурные мысли, я уверенно спешила вперёд, робко мечтая о том, как возьмет меня она в ученицы да откроет все колдовские тайны. А за Ивана пускай Настасья идёт. Уж она царевичу спуску не даст, авось даже человека из него сделает.

Младшая моя сестренка девка была бойкая и дерзкая, особенно батюшкой залюбленная, оттого и смелая сверх всякой меры. Ей мужа перевоспитать труда не составит, мне же проще было бы его прибить, чем уму-разуму научить. И тут уж не имело значения, что сызмальства меня Премудрой кликали да в разумность мою верили. Не распространялась моя премудрость на чужую глупость.

Марька брела лениво, почти бесшумно, очень мягко ступая по наезженной дороге, только это меня и спасло – топот копыт внушительного по численности отряда я расслышала издалека и успела с дороги съехать да за деревьями схорониться.

Пожалуй, это и было моей самой страшной ошибкой. При полной луне да в Тающем лесу даже самый смелый воин не рискнул бы с дороги съехать да в тени деревьев от лунного света укрыться.

А я свернула, на удачу понадеявшись.

Надеялась напрасно. Чудеса твориться начали сразу же, стоило только отряду проехать, спеша в сторону нашего города, ворота которого по случаю спокойного лета, скорого праздника и недавно обновленных обережных рун были радушно открыты.

Судя по богатой одежке, то были припозднившиеся люди царевича, должные сопровождать нас в поездке. А значило это лишь одно: сейчас в тереме поднимется шум, гостей будут устраивать на ночлег, а значит, могут и обо мне вспомнить. Отыскать мою косу, организовать поиски, да и найти. У батюшки такие охотники есть, что и лисицу в ночном лесу легко найдут, что уж говорить о княжне, которая никогда раньше по лесам от преследователей не спасавшейся…

Я и на охоте была лишь раз, в сопливом детстве, когда дядька с трудом отвоевал меня у нянек, заявив, что десять лет – самый возраст, чтобы приучаться к охотничьему делу.

Ошибся он, конечно, страшно. Я не то что охотой не прониклась, но и другим ее испортила, когда после нескольких часов упорного выслеживания добычи смешала охотникам все планы и спугнула дичь.

В заботливые руки нянек тогда вернулась замерзшая, зареванная, с мокрой от набившегося за ворот снега рубахой, но довольная собой. Потому что огромный дикий кабан сбежал, а боярин Савелий, всегда раздражавший меня подлым взглядом и хитрыми улыбками, получил в дар стрелу чуть ниже поясницы.

Собственно, потому я зареванной и была – пришлось достоверно изображать страх, растерянность и раскаяние, когда дядька Емельян на меня орал из-за стрелы, пущенной не в срок и не в ту сторону.

Но это было тогда, а сейчас что-то зашуршало в кустах, предостерегающе ухнула сова. Совсем рядом в темноте кто-то засмеялся. И Марька понесла, словно под хвост кнутом ужаленная.

Сначала я еще пыталась ее остановить, кричала, тянула поводья, надеялась взять ситуацию под контроль, но обезумевшее от страха животное ничего не чувствовало и на знакомые еще с жеребячьих времен команды не реагировало. Потому пришлось мне смириться, прижаться к лошадиной шее, пряча лицо, а главное – глаза от хлестких веток, дожидаясь, пока безумие схлынет и Марька успокоится.

Невнятный смех, едва слышный из-за свиста ветра в ушах, и бросающие в дрожь шепотки, преследовавшие нашу сумасшедшую скачку, заставляли меня малодушно надеяться, что остановимся мы нескоро. Желательно в каком-нибудь тихом и спокойном месте, куда нечистой силе путь закрыт.

А остановились у реки.

Бурный поток пенился и шипел. Это-то шипение чем-то особенно сильно напугало Марьку… да и меня, если уж быть честной. Пусть в походы с дядькой я не ходила, да и охоту не сильно жаловала, но карту наших земель знала хорошо. И точно могла сказать, что таких неспокойных и широких рек у нас не было.

Как и мрачных еловых лесов, что возвышались на том берегу угрюмой тревожной стеной.

Наши леса славились мощными дубами да хрупкими березками, но никак не таящими угрозу елями. Их у нас и не было почти. Лишь в глуши, близ Рудных болот, разросся небольшой еловый лес, в самом сыром да топком месте, словно предупреждая всех случайно забредших путешественников об опасности.

Здесь же опасность была везде.

И чувствовала это не я одна. Кобыла резко встала, чуть не выкинув меня из седла, трусливо попятилась от реки, тряся головой и прядя ушами, сопровождая свое отступление жалобным ржанием и пофыркиванием.

– Нельзя, Марь, нельзя обратно, – с трудом справившись с пятившейся лошадью, я спустилась на землю и обняла ее за шею, – там опаснее, чем здесь.

Может быть, лишив себя косы, совершив такую вопиющую глупость, я утратила право зваться Премудрой, но не растеряла знаний. И была уверена: дорога, что вывела меня из Тающего леса в это опасное место, обычной не была.

Ночь – время нечистой силы, об этом даже дети знали. Нельзя ночью в одиночку бродить, а если уж понесло лихо в путь после заката, то ни в коем случае с дороги людской не сходить, на голос не идти и на вопросы повстречавшихся на пути незнакомцев не отвечать. Иначе заманит нечистая сила на свою тропу да загубит.

Неосторожным в наших землях быть опасно…

А я сглупила, не заметила недоброго умысла и угодила в чью-то чужую злую игру. Сначала заманили на тропу, закружили, запугали да выплюнули в незнакомом, но страшном месте, не иначе ожидая, что я обратно брошусь.

Знакомы мне были такие игры, не раз я их видела в исполнении домашних котов. Развлекаясь с пойманной мышкой, они дарили ей призрачную надежду, ждали, пока жертва поверит в спасение, а потом ловили.

Сейчас я была той самой мышью.

– Тише, девочка, – срывающимся голосом пыталась успокоить я лошадь и саму себя, – все хорошо будет. Мы выберемся отсюда.

Марька мне не верила. Я себе тоже особо не верила, но упрямо обнимала кобылу за шею, гладила по щекам и шептала, шептала в подрагивающее пушистое ухо:

– Главное – солнца дождаться, а там уж нам никто страшен не будет. Вот увидишь.

– Люблю наивных дурочек, – признались насмешливо из темноты, – они самые вкусные.

Сердце пропустило удар, скованное ледяной корочкой животного ужаса, а я лишь крепче прижала к себе Марьку. И зажмурилась.

Главное – не разговаривать с ним, а лучше даже не смотреть. Оберегов у меня много, и все они исправные, специально для княжеской дочки сделанные. Вреда мне причинить незнакомец не может… если я сама ему этого не позволю.

Недолгая выжидающая тишина была оборвана недовольным:

– Некрасиво игнорировать того, кто хочет тебе помочь, – с осуждением сказали мне. Звука шагов я не слышала, но голос раздался совсем рядом. – Ну же, посмотри на меня.

Уткнувшись носом в лошадиную гриву, я упрямо продолжала молчать. Помочь он мне желает, как же. То-то первым делом мои вкусовые качества оценил…

– Чего молчишь? Родители запрещали с незнакомыми нелюдьми разговаривать? – насмешливо вопрошал он, не желая отставать. – А если мы познакомимся? Меня Тугарин зовут. Тугарин Змей.

Я молчала. Дядька бы мною гордился. Панике не поддалась, не разревелась, встречу с опасной нечистью переношу стойко. Не вздрогнула даже, когда он назвался.

Хотя про семейку Змеев во всех государствах только плохое рассказывали… но самым страшным было даже не это – жили Змеи в Тринадцатом государстве. В Кощеевом царстве. В самом мрачном и опасном месте, от которого земли нашего царя отделяло целых три государства.

И меня тоже отделяло, пока я на тропинку не встала.

Теперь мне предстояло как-то выбраться из Кощеевых земель и преодолеть не менее опасное царство Несмеяны… Дальше-то все было уже не так страшно. Триодиннадцатое государство еще при правлении дедушки нашего царя заключило с нами мировую, так что встретят меня там радостно и отправят куда попрошу.

Главное – отделаться от Змея и выбраться из этих гиблых мест.

– Глухая, что ли? – Тугарин между тем отставать не спешил.

Я стояла как каменная, утверждая его подозрения. Пусть лучше считает меня глухой, авось в покое оставит.

– Ну ладно, глухая, – решил он после нескольких мгновений тяжелых дум. – Тропинка кого попало к Гиблой реке не выводит, значит, придется тебя в замок вести.

И вот тут я чуть было не совершила ошибку, так велико было желание воскликнуть «Нет!». Сдержалась, лишь вскинулась да глаза открыла, чтобы совершенно невоспитанно вытаращиться на стоящего передо мной мужчину… несколько чешуйчатой наружности.

– Слышишь! – хохотнул он. – Точно слышишь!

Тугарин был высок, богатыри наши, конечно, в росте ему не уступали, а шириной плеч и превосходили, но не было в них этой подавляющей звериной мощи, что сейчас пригибала меня к земле. Он был нечистью, очень сильной и очень опасной.

Непривычно гладкое, безбородое лицо поражало резкостью, неправильной прямотой линий и нездоровой бледностью кожи, выбеленной серебряным сиянием полной луны. Глаза Змея в темноте казались бездонными, лишь тонкий ободок радужки сиял тихим зеленым светом. И чешуя, едва заметно зеленевшая на висках, поднималась вверх по коже и пряталась в темных волосах. Длинных, но не перехваченных очельем, как это у нас принято, а собранных в хвост.

По бледным его губам блуждала легкая улыбка.

И я сделала то, что на моем месте сделал бы любой нормальный человек, – медленно попятилась от него. Марька, которую я продолжала обнимать за шею, недовольно фыркнула, но послушно побрела за мной.

Тугарин сокрушенно вздохнул:

– Почему с вами, людьми, всегда так сложно?

Глаза его сверкнули, зрачок отразил лунный свет и ослепил меня на одно короткое мгновение, ночь наполнилась мерцанием белых роящихся точек. Я пошатнулась, но устояла на ногах, слепо нашарив на груди разогревшийся, почти обжигающий ладонь оберег.

Защитил, уберег, спас.

Змей выругался, но не отступил, только спросил мрачно:

– Подготовилась, да? Но теперь-то я тебя точно Кощею привезу. Давно царевен в наши земли не заносило. Я уж и надежду всякую потерял.

И вот тут у меня был выбор: рискнуть и объяснить ему, что я не царевна, а всего лишь княжна, или не рисковать и молчать. Кто знает, на что эта нечисть способна? На какие подлости?

И я промолчала. Пожалуй, по дурости мое решение сбежать от Тугарина легко могло встать на первое место, потеснив побег и остригание косы. Но он же Змей – не простая нечисть, он приближенный Бессмертного, и сила ему дана немереная.

А у меня пусть и много оберегов, но против такой мощи они едва ли выстоят…

Потому на Марьку я запрыгнула лихо, как дядька своих воинов учил, пришпорила и с визгом полетела вперед, прямо в бурный речной поток. Хотела притормозить и скакать вдоль невысокого каменистого обрыва, вниз по течению, но кобыла, напуганная страшным шипением разгневанного Змея позади, не послушалась поводьев и сиганула в реку.

С диким ржанием она ушла под воду и утянула за собой меня.

Я выскользнула из седла, почувствовала, как по бедру ударила уздечка, на ощупь нашла какой-то ремень на морде кобылы, за него и ухватилась, больше боясь даже не утонуть, а потерять лошадь.

Кружило меня недолго, но основательно, я успела нахвататься воды и трижды чуть не выпустила Марьку из рук. А под конец, почти потеряв сознание, почувствовала холодные руки на своих плечах. Меня резко дернуло вниз, вырвало из пальцев повод, за который я так отчаянно цеплялась, и утянуло в короткую, но непроглядную темноту, взорвавшуюся журчанием воды и задорным девичьим смехом.

Смех оборвался, стоило мне только открыть глаза.

– Человек, – с придыханием прошептал кто-то нежным, подрагивающим от эмоций голосом.

– Девица? – робкий вопрос и тут же последовавший уверенный ответ:

– Да не-е-е, волосы-то короткие.

– Но грудь есть…

– Кто сказал, что грудь? Может, это сума с золотом так удачно легла? Было у меня несколько утопленников, так они деньги за пазухой хранили. Представляешь?

– Да девка это, – раздалось сбоку от меня. – Что я, девку от парня не отличу? К тому же Тугарин ее царевной звал.

Признание это вызвало странное оживление. Восхищение граничило с паникой. Заголосив на разные лады, впечатлительные девки требовали звать Водяного и вопрошали, что же теперь будет.

– Как же ты ее из-под самого носа у Змея увела?

– А что, если он придет счет нам выставлять за покражу?

– Водяного зовите! Водяного!

– Прямо из-под носа? И что он сказал?

– Злющий, наверное…

– А если Кощею нажалуется?

– Не нажалуется. Гордый.

– Да не крала я ее! – перекрыл все подрагивающие голоски один возмущенный. – Эта дурная от Змея в Гиблую реку прыгнула, я ее спасла. Хорошенькая же, вдруг Водяному понравится? А волосы, они отрастут.

Прекратив отупело разглядывать небо, голубое, непередаваемо ясное и оттого кажущееся фальшивым, я медленно повернулась на бок, и вот только тут организм сообразил, что мы чуть не утонули, все еще под завязочку полны воды и не дышим.

Закашлялась, выворачивая на песок все те реки-океаны, что успела в себя всосать. Ноги омывала прозрачная искристая водица, но я этого почти не чувствовала, пытаясь выкашлять внутренние органы и в то же время вздохнуть.

– Зачем меня звали? – прогудел густой сильный голос, и сразу за ним раздался трусливый тихий плеск.

Я спиной почувствовала, как отмель осиротела, а все болтушки, что сейчас так охотно и эмоционально обсуждали мою персону, ушли под воду. Запоздалое осознание оглушило: меня спасла русалка. Я сейчас в озере Водяного, все еще в Кощеевом царстве. Вроде как спаслась, но это неточно. А Марька… Марька осталась в Гиблой реке, и я очень надеялась, что она выплывет.

– Деви-и-ица, – заискивающе проблеял уже знакомый голос моей спасительницы. – Нашла, для вас принесла, порадовать. Авось по нраву придется да вы ее сестрой нашей сделаете.

– Девицу? – заинтересовался голос.

Откашлявшись, я медленно подняла голову, чтобы встретиться с оценивающим взглядом зеленых глаз. На меня смотрел сам Водяной. Как бы речной царь, но находящийся на службе у Бессмертного.

– Утопиться пыталась? – деловито спросил он, сложив руки на груди… на бледно-зеленой, с характерными для жабьей шкуры разводами, широкой груди.

Узкое, такое же зеленоватое лицо оказалось совершенно безбородым, а в длинных волосах, светло-русых с неизменным легким зеленым налетом, копошились бодрые недружелюбные змеи.

Стоило мне сдавленно икнуть, как на меня сразу три зашипело, прекратив выискивать что-то среди спутанных прядей.

– Сбежать, – робко ответила русалка, – от Тугарина Змея. В Гиблую реку от него бросилась, там я ее и подобрала.

Скосив глаза на свою спасительницу, первым делом я увидела внушительный бюст, прикрытый нитями жемчуга и тонкой полупрозрачной тканью незнакомого мне вида. В наших землях такой не было… да и не стал бы никто подобный срам носить, даже под платьем. Она же не скрывала, а, напротив, обрисовывала все изгибы.

Смущенно опустив взгляд, я увидела хвост и слегка подвисла. Огромный, изумрудно-чешуйчатый, он мягко переливался зеленоватым цветом.

Водяной же был гордым обладателем ног, укрытых подкатанными до середины икр штанами, и нигде на нем не было видно чешуек. И щупалец не было, и усов как у сома… и это было возмутительно!

Потому что русалки оказались именно такими, как в сказках, красивыми и хвостатыми, а Водяной подкачал.

– Зовут тебя как, утопленница? – спросил он, изобразив на своем зеленушном лице подобие улыбки. Не стоило ему этого делать, потому что теперь я еще и зубы его увидела – острые, совершенно нечеловеческие… жуткие совсем. Даже у Тугарина зубы были почти обычными, просто с излишне длинными клыками, а тут все было куда хуже.

Разумеется, я промолчала. Дура я разве, с нечистью беседы вести?

– Тоже суевериями пуганая, – вздохнул Водяной, правильно оценив упрямое молчание, и велел моей спасительнице: – Милада, позови Варвару.

Дважды просить ему не пришлось. По песку прошуршал хвост, за спиной плеснуло, и русалка уплыла.

Я с заминкой поняла, что так и не видела ее лица.

– Пока она идет, я тебе кое-что расскажу, – Водяной подошел и с совершенно безмятежным лицом опустился на песок рядом со мной, сделав вид, что не заметил, как я невольно отползла от него, прежде чем сесть. – Девиц против их воли я больше не топлю, теперь у меня принципы.

Я стойко молчала, давя на подлете все вопросы, что рождались в моем лихорадочно работающем мозгу. Потому что узнать, какие у него принципы, было бы, конечно, интересно, но расставаться с жизнью из-за неуместного любопытства – очень глупо.

– Полагаю, ты хочешь узнать, что же это за принципы такие могут быть у беспринципной злобной нечисти, – словно прочитав мои мысли, продолжил он. – Сейчас я тебя с ними ознакомлю.

Водяной вздохнул тяжело и добавил:

– Еще хочу, чтобы ты знала: теперь я глубоко семейный человек и не могу без веского повода девиц в русалок превращать. У тебя, конечно, повод есть, интерес Тугарина еще никто пережить не смог. Потому, пока есть пара минут, ты подумай, готова ли обзавестись хвостом и быть у меня на посылках или желаешь удачу попытать и человеком остаться. Но имей в виду, если уж кто-то из Змеев себе жертву выбрал, он ее везде найдет, из-под земли достанет и из воды выловит.

Запугал меня и замолчал, увлеченно разглядывая водную гладь… будто раньше ее никогда не видел. А я думала, все те три минуты, что у меня были, думала, да так ничего и не надумала.

Да и что бы я могла дельного придумать, если всего несколько часов назад из дома бежала, планируя свою жизнь в сторону ведовства увести, а сейчас сидела в Кощеевых землях, в гостях у Водяного, чуть притопленная после встречи с Тугариным?

Поразмышлять еще о своей безрадостной судьбе мне помешало шуршание в кустах. На пологий берег, хрустя яблоком, вышла невысокая, усыпанная веснушками девица, русая ее коса задевала траву, и я невольно загрустила. У меня ведь такая же была совсем недавно. Длинная, густая, красивая. Гордость моя.

– Звал? – дружелюбно поинтересовалась девица, с любопытством поглядывая на меня. В простом платье до земли из небеленого льна, без обережной вышивки или хоть каких-то украшений, она выглядела удивительно юной и красивой.

– Знакомься, Варенька, Милада нам новую утопленницу принесла, – с настораживающей нежностью произнес Водяной. И обратился ко мне, уже не так мягко: – И ты знакомься, неразговорчивая. Варвара, дочь мельника. Три года назад мне ее русалки принесли, тоже в реке чуть не утопла, от постылого спасаясь. Отец ее за сына кожевенника выдать хотел, а у нее другие планы на жизнь были. Варя у травницы в помощницах ходила, желала людям помогать. Теперь со мной живет.

Я решительно не верила своим глазам. Девка была румяная, круглолицая, довольная жизнью и своим, в общем-то, незавидным статусом пленницы Водяного. А еще она была живая…

– Что тебя так удивляет? – спросила Варвара. Без страха или хотя бы опасения, она подошла к Водяному и совершенно естественно, казалось даже не задумываясь о том, что делает, оперлась о его плечо, чтобы присесть рядом.

Я бы молчала, но она же была человеком, она была живая, и она не боялась нечисти, что, так легко перехватив руку с яблоком, отхватила острыми зубами внушительный кусок… И я не выдержала:

– Да как так-то? Это же невозможно!

– Сама так же думала, – кивнула она, – но все оказалось немного не так, как мы привыкли считать.

– В смысле?

– Людей мы едим, – ответил за девушку Водяной, – но без надобности не убиваем. И если бы необходимость была, легко бы от вашего мяса смогли отказаться.

– Но необходимости нет, – подхватила Варвара. – Мы их боимся, они нас едят. Замкнутый круг какой-то. И исправить это невозможно.

– А если бы мы вас не боялись, вы бы нас не ели? – с сомнением спросила я.

– Именно так, – кивнул Водяной. – Но вы нам не верите, боитесь нас. Так зачем себя ограничивать? Раз уж оценить этого никто не сможет.

– Почему? – не поняла я. – Можно же все рассказать. Нужно лишь узнать друг друга получше, всего делов-то! А вы нас вместо этого едите.

– А кто на такое решится? – с нескрываемой иронией спросил Водяной. – Кто согласится узнать нас получше?

И я ему ответила. Смелости хватило на придушенное:

– Я могу, – но и это уже была победа над собой.

Невольно втянув голову в плечи, я ждала, что он сейчас на меня набросится. В горло вгрызется своими острыми зубами или сразу в реку потянет, топить…

Водяной рассмеялся.

– Ты?

– А что? – я уже загорелась идеей и даже приблизительно представляла, с чего все начну. – Я грамоте обучена. Все запишу и царю нашему на суд отдам.

Перед глазами уже маячил надежный и безопасный способ вернуться домой.

– Девочка, – покачал он головой, но я уже не обращала внимания на его снисходительное недоверие.

– Василиса, – представилась я, думая о том, что, возможно, действительно смогу целой и невредимой в родной дом вернуться. Ушатом холодной воды окатило запоздалым и робким опасением: при условии, что все это правда и меня не обманывают.

– Что вы можете мне о себе рассказать? – отмахнувшись от страхов, я решительно тряхнула головой.

Я справлюсь, иначе никак.

***

Идея моя была встречена снисходительным недоверием, но губить ее на корню Водяной не стал… На самом деле ему просто Варвара не дала возможности высказаться.

– А ведь это чудесная задумка! – обрадовалась она.

И, в общем, все. Воодушевление ее было единственным и главным доводом для Водяного согласиться. Сговорились мы на том, что сейчас я выслушаю его историю жизни, запишу все, а потом в люди пойду, глаза им на правду открывать…

Как заверила Варвара, начинать и правда лучше с Водяного, остальная нечисть может не разделить наше стремление примирить Тринадцатое государство со всеми остальными.

Я не возражала и уже предчувствовала, как после короткой беседы с Водяным вернусь домой… честно попытаюсь все батюшке разъяснить про нечисть, а там уж как судьба сложится. Главное – из этих страшных земель вырваться.

Заразившись энтузиазмом Варвары, две кикиморы нашли мне бумагу, русалки отыскали писчее перо и не поленились даже лешего заставить мне дощечку для бумаг выстругать, чтобы я могла со всеми удобствами опрашивать их хозяина.

Расположились мы под березой, недалеко от озера. Я с бумагой, пером и лукошком ягод, что притащила для меня смущенно хихикающая, зелененькая и тощенькая, по-подростковому нескладная кикиморка. Задобрить, стало быть, пыталась, чтобы я покрасивше про Водяного все написала.

Ягоды были спелые, сочные, одуряюще пахли и буквально притягивали взгляд.

– Итак, – с трудом отвернувшись от подношения, я решительно перешла к главному, – давайте начнём с самого начала.

– С начала, – послушно повторил Водяной, непонятно чему улыбаясь.

– Да. Скажите, вот кем вы хотели стать в детстве?

– В детстве? Когда был мальком? – уточнил он.

– Д-да.

– Я хотел стать Владыкой морским.

– Что?

– Ты же не думаешь, что быть хозяином озёр и рек – предел моих мечтаний? – удивился Водяной. – Не пойми меня неправильно, мне нравятся мои владения, но ведь где-то же есть моря-океаны, и им тоже нужен хозяин.

– Хозяйки-то им недостаточно, – с серьезным видом кивнула я, решив не спорить, и послушно записала слова Водяного несколько кривоватым из-за неудобной позы почерком.

Увлеченно дописывая предложение про достойную уважения мечту малька-Водяного вырасти и занять место Владычицы морской, я не обратила внимания на странный плеск за спиной. От озера мы отдалились, разместившись на траве, и к воде я сидела спиной, потому не видела, как медленно и зловеще из озера показалась свирепая чешуйчатая рожа Тугарина.

Зато это видел Водяной и очень впечатлился.

– Василиса…

– М-м-м? – не поднимая головы, я старательно дописывала последнее слово, желая, чтобы оно хотя бы читалось.

– Помнишь, я говорил, что Змеи свою добычу везде найдут? – начал он издалека, напряженно следя за Тугариным, выползающим из воды и быстро возвращающим себе человеческий облик.

Змеем он был в прямом смысле и, когда сбрасывал человеческую кожу, вырастал в огромную гюрзу невероятного изумрудного цвета.

– Помню, – подтвердила я, опасливо подняв взгляд на Водяного. И то, что я увидела, мне совсем не понравилось.

Зеленоватая его кожа выцвела, утратив свой естественный оттенок, змейки в волосах притихли, не выдавая своего присутствия ни единым звуком. Варвара, до этого сидевшая рядом с Водяным, переползла за него, укрывшись за широкой спиной.

И даже кикиморки, любопытно выглядывавшие из кустов и прислушивавшиеся к нашему разговору, прыснули во все стороны, не желая встречаться с Тугариным.

– Мне жаль.

Вот казалось бы, ну что такого он сказал? Однако ж я сразу поняла, что за спиной у меня притаилось что-то страшное и помощи ждать от этого самонадеянного малька нет смысла.

Не водилось в Тринадцатом царстве настолько сумасшедшей нечисти, что решилась бы супротив приближенных самого Кощея пойти. Среди нечисти дураков было еще меньше, чем среди людей. Потому, наверное, что инстинкты у них работали исправнее…

Оборачивалась я медленно, до последнего не веря, что мне действительно может так не везти.

Я же уже договорилась, я же уже поверила, меня же ждало незабываемое путешествие по подводным течениям в родное озеро, из которого до батюшкиного двора рукой подать. Нужно-то было всего лишь Водяного выслушать и все за ним записать.

Ну зачем Змей здесь? За что?

– Послушайте, давайте мы с вами все решим миром, – робко предложила я, отложив в сторону все свои писчие принадлежности. – Позвольте объясниться…

– Надо же, заговорила, – хмыкнул Тугарин зло, напрочь проигнорировав мое разумное предложение.

– Да, понимаете, у нас тут…

– Плевать, – оборвал меня он.

И объяснить ничего я уже не смогла. Глаза Змея страшно сверкнули опасной колдовской зеленью, шнурок, на котором висел мой резко разогревшийся оберег, лопнул. Свалился в траву, не сумев выстоять против чужой силы. Я упала рядом, еще успев понять, что сознание мое украли, но не успев испугаться.

Темнота оказалась теплой.

Глава 2 О гостеприимстве и неудачных идеях

В себя приходила очень медленно и печально, неудобно обвиснув в чьих-то руках. Неслыханное дело для незамужней девки, на самом деле.

Но я к этому была привычная, не единожды дядька меня с полигона обессиленную на руках уносил. И чувствовала я себя в те времена точно так же, как и сейчас, – больной, измученной и жалкой. Правда, раньше недомогания проходили куда дольше и болезненней, сейчас же повезло больше, слабость ушла на удивление быстро…

– Да ты посмотри на нее, – ворвался в стылый туман моего сознания странно знакомый голос, – она ли на царевну не похожа?

– Коса где? Платья и нянюшки? – хрипло отозвался кто-то, судя по всему, пристально меня разглядывая. Лицо мое укрывали растрепанные волосы, и видно говорившему было мало, но исправить это он не спешил… мне на счастье. – Говоришь, она на лошади приехала? Много ты царевен, конной езде обученных, видел?

– Кош, ты мне скажи: много ли мы вообще царевен видели? Трех всего. Да и Марья твоя…

– Не будем про Марью, – отрубил незнакомец, и Тугарин покорно сменил тему:

– А кольцо как же? Огненный опал, царский камень…

Против такого довода незнакомец ничего возразить не мог.

Опал был, кольцо было… А то, что это кольцо мне от матери досталось, что младшей дочерью царя из Триседьмого царства была, эти двое знать не могли.

Батюшке моему повезло, во времена его молодости наследников было мало, в царских семьях все больше царевны рождались, а межгосударственные связи укреплять было нужно. И взялись цари своих дочерей за приближенных сватать. Так и породнилось наше Тридевятое царство с Триседьмым, а я колечком обзавелась.

Аккурат три дня назад и обзавелась. Матушка мне его перед приездом жениха моего несимпатичного отдала. Колечко это непростое, заговоренное, сильное очень: от злых духов оберегает, проклятие снимает, рассудок хранит…

И вот, жизнь мою сохранило. Потому что не быть бы мне сейчас живой, не прими меня Тугарин за царевну. Княжну-то он наверняка съел бы без всякого сочувствия.

Я висела в руках Змея, опасаясь даже дышать.

– Давай хоть попробуем, – просительные нотки в голосе Тугарина озадачили меня и странным образом смирили его собеседника.

– Сам будешь с ней нянчиться, – рубанул тот, ничуть, впрочем, не напугав этим Змея.

– Если на то твоя воля, – с энтузиазмом ответил он, уже деловито и самоуверенно спросив: – Позволено ли мне будет идти? Царевне нашей нужно покои подготовить…

– Твоей. Мне до нее дела нет.

– Это пока.

Показалось или нет, что сказано это было многообещающе и даже зловеще, но я на всякий случай забеспокоилась и постаралась как можно достовернее изображать беспамятство.

И шаги с поворотами считала очень усердно, и ступени, и вообще старалась запомнить дорогу, по которой Змей меня в «покои» нес. Очень предусмотрительно с моей стороны, к слову, потому что покоями оказалась мрачная холодная темница, выбитая, казалось, в самом теле замка – в цельном камне. Без окон, с решетчатой железной дверью и весьма скудной обстановкой: кроме узкой кровати, стула и напитанных магией факелов, здесь не было ничего.

На кровать-то меня и сгрузили.

Тугарин постоял немного, пофыркал, вспоминая, как нелегко оказалось царевну в их злодейское логово затащить и как мокро ему было меня в Гиблой реке выискивать.

Надеялся, наверное, что я того стою…

Потом просто развернулся и ушел, не забыв запереть дверь. Связка злорадно звенела, когда он проворачивал ключ в замке. Я лежала, не двигалась – выжидала.

Кощеем Бессмертным нянюшки пугали меня с самого мальства, обещаясь отдать ему после каждой достаточно серьезной шалости. Сначала я боялась и плакала, потом просто боялась, к тринадцати годкам уже начала храбриться, в пятнадцать уверилась, что даже сам Кощей мне не страшен, и смело огрызалась, требуя подать его мне прямо сюда. Уж тогда-то я ему покажу…

Лучше бы, наверное, боялась, с дядькой глупостями не занималась и в горнице над вышивкой безвылазно сидела. Тогда бы не решила по дурости своей непроходимой от жениха сбежать, смиренно приняла бы свою судьбу и сейчас не в темнице томилась, а дома к отъезду готовилась. Раздражаясь на сенных девок и нервничая из-за предстоящей поездки в столицу.

Вместо того я раздражалась на себя и нервничала из-за неминуемой встречи с Кощеем. Конечно, дурой я не была и прекрасно понимала, с кем Тугарин разговаривал, но одно дело – в присутствии Бессмертного бесчувственной прикидываться, и совсем другое – смелой и не запуганной.

Были серьезные опасения, что не сдержусь я и расплачусь.

Недолго позвякав ключами, Тугарин повесил их на крючок рядом с дверью, в недосягаемом для меня месте, будто бы издеваясь. Я лежала не шевелясь, ждала, пока он не уйдет, потом еще немного – просто для порядка и на всякий случай. И лишь убедившись, что Змей меня покинул наверняка, медленно села на постели… Хотя какая это постель? Ни перины, ни одеял или подушек – только тонкая подстилка и прохудившееся в некоторых местах покрывало.

Повезло очень, что Водяной меня сразу высушил, будто играючи, всего-то подув мне на макушку: просушив и волосы, и одежду, и даже сапог… Сапог, к слову, так и остался у Водяного. Один я в реке потеряла, вместе с Марькой, а второй мне был уже без надобности – босой и то удобнее.

Не помоги он мне, сейчас бы мерзла на сквозняке. Не то чтобы я так не мерзла, но прекрасно понимала, что мокрой мне бы здесь совсем туго пришлось. Ребенком я была не болезным, дядька выправил да закалил, но даже его уроки не спасли бы меня от переохлаждения.

Зябко поджимая ноги, я дошла до двери, честно попыталась дотянуться до связки ключей – ржавых, длинных и каких-то даже хищных, в неверных отсветах факелов будто бы щерящихся на меня резкими бороздками. Выпачкала рукав в сырую ржавчину – старыми здесь не только ключи были – и ободрала локоть в кровь, когда раздраженно руку из решеточного плена возвращала.

Это можно было считать последней каплей. Я и так многое вытерпела, не сорвалась сразу, потому что понимала, что побег от жениха – серьезная повинность и мне за нее ответ держать предстоит.

Но… не настолько мой проступок был страшным, чтобы меня узницей делать и в темнице запирать!

Я не заслужила!

Пнув проржавелые, как и все здесь, цепи, я больно отбила пальцы о тяжелый железный ошейник и разрыдалась, свалившись на пол рядом с возмущенно звякнувшими кандалами, зловеще вспыхнувшими полустертыми защитными рунами в ответ на мой раздраженный взгляд.

Использовали их в прежние времена, судя по всему, часто, а потом вот забросили… давненько забросили, если быть совсем точной.

Слезы еще не высохли, а я, вытирая нос рукавом (увидели бы нянечки – чувств бы лишились), уже полезла под кровать, смотреть, к чему эти цепи крепились.

Крепились они к внушительному кольцу. Широкому, надежно вбитому в пол…

– Это ты тут, что ли, буянишь? – тоненький, срывающийся на писк голосок меня напугал. Изрядно струхнув, я дернулась, ударилась затылком о кровать, стальную, тяжелую, будто вросшую в камень, и выползала уже осторожно, тихо постанывая, потирая шишку и ругаясь.

Ругалась теми самыми словами, которые дядька не разрешал своим дружинникам при мне вспоминать. Но они о приказе часто забывали, когда воеводы не было рядом, а я исправно запоминала все слова и выражения и даже могла примерно представить, когда и по какому поводу их стоит употреблять.

Смышленая была, что тут говорить. Ну… раньше была. А потом косу отрезала, и все как-то сразу разладилось.

У двери, держась за прутья передними лапками, стояла большая, откормленная белая крыса с длинным шипастым хвостом.

– Ты невоспитанная, да? – спросила она, красные глазки-бусинки смотрели на меня с наглым любопытством.

– Что?

– Воспитанные девки таких слов не знают. Даже когда я в горницу из темного угла выскакиваю, не знают.

– А невоспитанные? – сдавленно спросила я. Сил не было даже на то, чтобы удивляться. Слишком много всего произошло за последние часы. Кривая тропка, Гиблая река, русалки, Водяной… Варвара. И Тугарин, Тугарин, везде Тугарин.

Я слишком устала и не могла найти в себе сил на адекватную реакцию, что должна была бы последовать при встрече с говорящей крысой… В смысле, визжать или падать в обморок я не стала.

– Невоспитанных я еще не видел, – честно призналась крыса… крыс. Потом спохватился и добил меня вежливым: – Но где мои манеры? Позвольте представиться: Мыш.

– Мышь… – повторила я отупело.

– Мышка-норушка, если быть точнее. Но ты, невоспитанная девочка, можешь звать меня Мыш.

– Василиса, – представилась я. Не хотелось просто быть «невоспитанной девочкой», не для того в меня нянюшки знания разного толка вбивали, чтобы крыса, будь она даже мышкой-норушкой, сомневалась в моем воспитании. Я не невоспитанная, просто всесторонне развитая…

Мыш кивнул, дернул носом и решил бросить меня одну в этой темнице.

– Познакомились, а теперь я, пожалуй, пойду.

Я не могла этого позволить. Не могла допустить, чтобы единственная надежда на спасение вот так просто ушла, помахав мне на прощание шипастым хвостиком…

– Подожди!

Мыш остановился, со странным торжеством поглядев на меня. Плохой у него был взгляд, да и самодовольный вид остроносой мордочки должен был бы меня насторожить, но я хотела на свободу и хотела домой.

И цену за свободу признала справедливой. Он помогает мне выбраться из клетки и замка и доводит до владений Водяного, я угощаю его сыром.

Я была не против, я считала плату за спасение не такой уж большой. Мыш не понимал, чему я так радуюсь, но по стене к ключам карабкался проворно и быстро, на пол скинул и тут же ко мне потащил.

И даже не сильно торопил, пока я лихорадочно подходящий ключ выбирала.

А уже после, когда я со зловещим скрипом дверь открыла да свободу почувствовала, легко забрался по одежде мне на плечо и важно потребовал:

– А теперь пошли на кухню.

Я замялась, желая уговорить его согласиться на сыр с кухни моего батюшки. Раз уж он из темного угла в светлицу человеческих девок выскочить может, то и на кухню в княжьем доме способен будет попасть, а уж я-то его там не обижу. Отблагодарю от всей своей человеческой души…

Мыша это не устраивало.

– Кощею нажалуюсь. Скажу, ты меня заставила угрозами, шантажом и магией. Скажу, что ты ведьма! А ведьм он знаешь как не любит? – щекотно пищал он мне в ухо.

– Как? – прекрасно понимая, что уговорить его не удастся, я просто пыталась понять, зачем тогда вообще из темницы своей выбиралась. Чтобы Мыша до кухни донести?

А мне за это что будет? Злой Тугарин и, возможно, недовольный Кощей?

А я после такого вообще выживу?

– Люто!

Молча, не вздрогнув, даже когда пальцы коснулись мягкой шерстки, я сняла Мыша с плеча, осторожно опустила его на пол и молча же вернулась в темницу. И даже дверь закрыла. Не на замок, просто закрыла.

– Ты что это? – опешил он.

Вытирая испачканную ржавчиной ладонь об уже и без того изгвазданную рубаху, я призналась:

– Я тут подумала и решила, что не готова еще умирать. Я слишком молода.

– Зачем умирать? – растерялся Мыш. – На кухне домовые только, а они людей любят. А уж тебе-то как рады будут. Ведь, почитай, никто из вашего племени к ним не заглядывал еще с тех времен, как тут Марья Моревна гостила. Но и она не человек… ведьма она.

Про Моревну он говорил зло, с такой горячей ненавистью, что мне и самой не по себе стало.

И я полностью уверилась, что выходить мне не стоит, ведь это я к ней в ученицы стремилась, да судьба иначе рассудила. И завела меня в те края, где к Марье относятся враждебно.

– Домовые мне вреда не причинят, а когда Тугарин узнает, что я сбежала, тогда настигнет и съест. А если на кухне настигнет, то по его приказу домовые меня Змею и приготовят. С травками нужными зажарят да на стол на блюде подадут, – я говорила тихо, но уверенно, ничуть не сомневаясь в правильности своих слов. Потому что, как бы хорошо к людям местные домовые ни относились, ослушаться приказа они были не в состоянии. Уж если Кощей их силу в открытую пользует, стало быть держит их волю в своей руке…

Мыш раздраженно дернул меня за прядь:

– Не поймает тебя Тугарин. Как только ты для меня у домовых сыру выпросишь, я тебя из замка тайной тропой выведу, никто и не узнает.

Сомневалась я недолго. Видать, и правда с косой кое-что важное дома оставила. Разум.

– Хорошо. Заглянем на кухню, сыру тебе попросим – и сразу прочь из замка.

– Договорились! – азартно пообещал Мыш.

По коридорам мы крались со всей возможной осторожностью. Я старалась не шуметь, Мыш прислушивался к тишине, чтобы мы ненароком на кого-нибудь не нарвались.

Идти было зябко. Коридоры, согретые светом факелов, не казались зловещими или холодными, но ноги мои заледенели, и морозное онемение легко охватило все тело, и лишь близкое обещание спасения позволяло мириться с этим.

Вопреки моим ожиданиям да досужим слухам и сплетням, замок Кощея не был жутким. Просто холодный, несколько запущенный (паутина украшала все углы и белым покрывалом застилала высокие потолки) каменный дом. Непривычный, но не страшный.

На кухне и вовсе все оказалось дивно и сказочно. В клубах пара, среди одуряющих запахов еды творилось волшебство. Домовые готовили ужин.

Это в моем родном царстве к этому времени лишь светать начало, здесь же время клонилось к вечеру. У отделенного Гиблой рекой Тринадцатого государства все шло своим чередом.

Домовые заметили нас почти сразу, прекратили свою работу, уставились, замолчали. Напрягали меня внимательными взглядами нечеловеческих глаз и оставляли совершенно равнодушным Мыша.

Как на подбор, невысокие хозяйственные мужички с окладистыми бородками, собранными в сложные косы, закатанными рукавами простых рубах и дружелюбными открытыми лицами казались очень располагающими и домашними… если бы не взгляды. Янтарные, сияющие глаза с длинными горизонтальными зрачками напоминали глаза жаб.

– Ну чего уставились? – нагло спросил Мыш, обрывая пелену созерцательной жути. – Я вам человека привел. Хольте ее, лелейте, все ее просьбы выполняйте.

Домовым будто только это и требовалось – меня тут же взяли в оборот. В плед закрутили, на ноги мягкие онучи намотали и где-то найденные лапти одели да за стол усадили, а передо мной поставили миску, до краев полную щей, рядом положили деревянную ложку и щедрый ломоть хлеба. И обступили стол кружком, с умилением глядя на меня.

Домовые чего-то ждали, Мыш ворчал мне в ухо, требуя, чтобы я выпросила его законный сыр.

– Чего молчишь, убогая? – раздражался он. – Просто попроси. Они ради твоей благодарности что угодно сделают.

– Почему? – я знала, что домовому, чтобы он не серчал и не безобразничал, надобно сливки оставлять, или молоко, или пирог, или еще что-нибудь. Неважно что, главное, чтобы от всего сердца. Раньше я не задумывалась, зачем это делается, если домовой – сам хозяин всего дома и волен взять с кухни все, что ему вздумается.

Теперь задумалась. Не было у домовых причин обо мне заботиться. Чужая я им была, они же на службе у Кощея, а я его пленница. Так почему?

– Да потому что ты человек, а ваша радость для них слаще меда. Ни Тугарин или брат его, Горыныч, ни сотник волчьей стаи, часто в замке столующийся, ни даже сам царь-государь не способны дать домовым простой человеческой благодарности. Потому что не люди они, – терпеливо пояснил Мыш, потребовав за свою полезность: – А теперь проси сыра, ешь, что дают, и благодари их. Искренне благодари, чтобы каждому твоей благодарности хватило. Ты же не хочешь их обидеть?

– Ты мне выбраться из замка обещал, – напомнила я, с недовольством понимая, что все это слишком меня задерживает. Как бы беды не случилось…

– Так путь наш в печку ведет, – пожал плечами Мыш. На всякий случай спрыгнул на стол, отошел подальше и уже оттуда, с безопасного расстояния, признался: – Без их разрешения ты все равно не выберешься. Все другие выходы под надзором Кощея находятся.

На одно короткое мгновение невыносимо сильно захотелось не сыр для Мыша у домовых попросить, а его тушку мне на стол подать, запеченную с яблоками и черносливом. И чтобы непременно кусочек сыра в его пасти торчал.

Но я вдохнула, выдохнула, покрепче закуталась в покрывало и смиренно попросила. Вежливо, робко, с самым трогательным выражением лица, на которое только была способна… С няньками это никогда не проходило, домовые же, будто только просьбы моей и ждали, целую головку сыра притащили, перед Мышем положили и на меня уставились.

Жутко.

Но я уже была научена, как правильно реагировать надо, и старалась радоваться, благодарить, восхищаться…

– А теперь ешь, – велел Мыш, голодным взглядом оглаживая сыр.

Домовики активно закивали, эхом подхватив слова Мыша:

– Ешь!

– Ешь!

– Ешь!

Если до этого зловещего рева я еще могла бы как-то сговориться с аппетитом и съесть все на радость местной нечисти, не избалованной людской благодарностью, то теперь у меня точно кусок в горло не полез бы.

– Только они могут ход открыть, – как бы между делом напомнил Мыш, примеряясь к сыру, решая, с какой стороны к нему лучше подступиться.

Я не хотела есть, я хотела вернуться домой, повиниться перед батюшкой, согласна была даже стать женой Ивана-царевича.

Хотела перевернуть тарелку, раскрутить за хвост Мыша и запустить его в окно.

Очень хотела расплакаться.

Но покорно взяла ложку и с натужной улыбкой, не чувствуя вкуса, проглотила первую порцию щей.

– В этом деле главное – искренность, – сварливо заметил Мыш, когда домовые, не удовлетворенные моей фальшью, подались вперед в надежде нащупать и уцепить хоть крупицу истинной благодарности.

Спасла меня, как ни странно, кикиморка. Тощая, нескладная, неожиданно серая, похожая на своих сестриц исключительно длинным тонким носом да копной черных курчавых волос с явной прозеленью. Одета она была не в простое платье, а в дорогой мужской костюм (становой кафтан, богато отделанный вышивкой, свидетельствовал о высоком положении кикиморы при дворе Кощея), а украшения из жемчуга и ракушек заменяла одна тонкая золотая цепочка, на которой висела связка ключей, тяжелая на вид.

Кикимора была в панике, на серых щеках горел нездоровый румянец, зеленые глаза лихорадочно блестели, а кончик острого носа нервно подергивался:

– Он за мной пришел! – верещала она. – За мной! Конец мне! Заберет обратно, на озера, заставит провинность отрабатывать! Пропала я! Пропала!

Пока кикимора носилась по кухне, рвала на себе волосы, заламывала руки и паниковала, Мыш успел пережевать жадно отхваченный кусок сыра, умыть мордочку и только после этого важно рявкнул:

– Тиха!

Странное дело, но она послушалась, замолчала, замерла посреди кухни, ломая пальцы и жалобно поскуливая, с надеждой глядя на Мыша.

– Бежана, ты прям как не нечисть. Что случилось-то?

– Водяной к Кощею заявился, – простонала она, обессиленно закрыв лицо руками. – Небось меня возвращать пришел, не может смириться с тем, что кикимора в замке освоилась да до звания ключницы дослужилась. В Озерноводье свое вернет и лягушек ловить заставит.

– Водяной здесь?! – встрепенулась я.

– Ты тоже считаешь, что он за тобой явился? – уперев лапки в бока, Мыш с чувством сказал: – Жена у Водяного имеется, понимаешь? Нет у него нужды за убогими девками гоняться.

Бежане же достался снисходительный взгляд красных глазок и наглое:

– Убогие кикиморы ему тоже без надобности.

– Умный, да? – вызверилась задетая Бежана. – Вот если такой умный, может, объяснишь мне, зачем он к Кощею на поклон пришел? С какой просьбой?

– Не ведаю того, но сейчас узнаю, – ткнув коготком в сыр, он велел мне: – Присмотри.

Мыш собирался бросить меня здесь, на кухне, среди домовых и реальной угрозы оказаться закормленной до смерти… Я не раздумывала: когда мимо меня по столу прошествовал наглый белый крыс, прихлопнула его хвост ладонью, с удивлением почувствовав, как шипы мягко ткнулись в кожу – и не острые совсем, – а на взбешенный взгляд ответила злым:

– Никуда ты без меня не пойдешь, – я уже решила, что проще всего и безопаснее будет переждать, покуда Водяной с Кощеем сговорятся, а когда мой зеленомордый спаситель замок покинет, и мы с Мышем из него выберемся. Настигнем Водяного, да и потребую я у него тогда помощи.

Надеюсь, не откажет.

Мыш загрустил сначала, но быстро принял решение. Кивнул невозмутимо:

– Твое желание.

Я думала, злорадные нотки, проскользнувшие в его голосе, мне почудились; как выяснилось позже, ничего мне не почудилось. И кикиморе, пытавшейся напроситься вместе с нами, но не сумевшей сговориться с вредным Мышем и оставшейся на кухне, я начала завидовать очень скоро.

Прямо от домовых, смотревших нам вслед с тоской, мы отправились по прямой, по относительно чистенькому освещенному коридору… а потом свернули в узкий проход, поднялись по неудобной лестнице с высокими ступенями, послонялись немного в темноте – Мыш, удобно устроившийся на моем плече, руководил нашим продвижением, так как неплохо ориентировался в пространстве даже без освещения; потом еще несколько раз поднимались по лестницам разной чистоты и удобности. Я успела попасть в несколько паучьих ловушек, с содроганием вспоминала, как разгорались красным огнем глаза пауков, чью паутину я унесла на себе… В итоге вынуждена была проползти по какому-то совсем уж узкому ходу, явно не предназначенному для людей… или для достаточно высоких нелюдей.

Наградой за мучения мне стала еще одна паутина, облепившая все лицо, едва не нагнавший меня сердечный приступ из-за излишне близкого знакомства с пауком и вполне удобное место наблюдения.

Мы затаились в одной из низких арок, расположенных почти под потолком, и могли хорошо разглядеть, как внизу, в мрачном тронном зале, вела беседу нечисть.

На возвышении из дюжины ступеней стоял страшный трон, черный, украшенный черепами и укрытый паутиной, а на троне том сидел Кощей, и в этом не было сомненья.

Худой, уставший, с присыпанными сединой висками и парой нитей серебра в коротких волосах. С такого расстояния было не разглядеть, но я откуда-то знала, что и лицо у него худое, с длинным носом, впалыми щеками и острым подбородком, совсем не такое, какие я привыкла видеть. Не румяное, не полнокровное, не пышущее здоровьем и жизнью.

Но сила в этом лице была, в плотно сжатых, неуступчивых губах, в темных, почти потухших глазах…

Там же, рядом с троном, по каждую из его сторон, стояли двое. Тугарин в кольчуге, отливающей зеленью, и незнакомый мне Змей в кольчуге из червленого золота. Он сам будто был весь из золота: золотые волосы, собранные в высокий хвост, золотые глаза, ярко сияющие в полумраке, золотая чешуя на висках…

Водяной на их фоне выглядел совсем не страшным, очень мирным и даже дружелюбным монстром.

– Нет, ты мне все-таки скажи, – Тугарин был раздражен, но почему-то пытался сдерживаться, словно следовал чьему-то приказу, – с чего бы нам ее тебе отдавать? Я ее нашел. Я, а не ты, что бы твои рыбины ни думали.

– Милада ее спасла. Выловила из Гиблой реки, – утомленно, будто не в первый раз об этом говорит, заметил Водяной. – Если бы не она…

– Если бы не она, царевна бы и сама выбралась, точно так, как ее кобыла, – огрызнулся Тугарин.

– Это не доказано!

– Как не доказано и обратное.

– Оставим это, – сухо велел Кощей, и голос его разнесся по залу, хриплый и будто надтреснутый. Вымученный. – Достойной причины отдать ее тебе я так и не услышал.

– Но…

– Если девицу спасла твоя русалка, то правильным будет ей за царевну просить.

– Ее зовут Василиса, – психанул Водяной, и, отзываясь на недовольство своего хозяина, в волосах его гневно зашипели растревоженные змеи. – И если я не верну ее, Варвара выест мне душу.

– У нас нет души, – хохотнул незнакомый мне Змей.

– Моя жена найдет. Она у меня талантливая, – передернул плечами несчастный семьянин. Несмотря на ворчливые нотки, говорил он с гордостью.

Это было так славно, что я даже растрогалась, шмыгнула носом и чуть не задохнулась, когда в следующее мгновение Водяной, без злого умысла, но безжалостно и непоправимо, выдал меня ворогам.

Одно незатейливое признание в том, что я обещалась всю правду про его озерную жизнь до людей донести, разожгло в Тугарине неуемный и страшный огонь энтузиазма.

Мыш сидел рядом со мной во время нашего преступного подслушивания, но стоило только Змею, все больше распаляясь, обрисовать Кощею интереснейшую идею по моему употреблению, как подлый хвостатый осторожно отодвинулся от меня, с сочувствием протянув:

– Недолго тебе жить осталось, убогая.

– Ты обещал меня вывести! – прошипела в ответ я. Меня тоже впечатлила идея Тугарина заставить отловленную царевну собрать истории нечисти, живущей в Тринадцатом царстве, и донести их до людей.

– Ты полагаешь, это что-то изменит? – недоверчиво спросил Кощей. Он думал отказаться, но почему-то медлил.

– Это может что-то изменить. Если не отношение к нам человеческих государств, то хотя бы отношение одной царевны, – уверенно кивнул Змей, и братец его чешуйчатый негромко поддержал эту наивную веру в чудеса.

– Проклятие само собой не снимется, – прогудел он.

Я, помнится, тоже в чудеса верила… Вот и оказалась теперь под потолком тронного зала Кощея, в компании разговаривающей крысы…

Отрезвленная этой мыслью, я дернула Мыша за хвост:

– Нужно отсюда выбираться!

– Куда?

Самое ужасное в этом вопросе заключалось, пожалуй, в том, что задал его не Мыш.

– Кош? – неуверенно переспросил Тугарин, не совсем понимая, к чему Бессмертный это спросил.

– Ты не чувствуешь? – впервые за все время на лице Кощея проявились хоть какие-то эмоции. Скупая улыбка казалась чужой и неуместной, случайной гостьей на этом изможденном лице. – Твоя царевна сбежала.

– Как? – опешил Тугарин. Потом ругнулся и зло выплюнул. – Надо было сразу с нее все цацки поснимать, не деля на обереги и украшенья.

Я на всякий случай ухватилась за простой плетеный браслетик, должный укрывать меня от злой силы. Плела мне его наша ведунья, силу он имел неизмеримую, да, поди ж ты, уберечь от Кощеева взгляда не смог. Стоило мне только эмоции из-под контроля выпустить, как я тут же была обнаружена.

– Как же ты ее в моем Озерноводье нашел? – удивился Водяной.

– Сложно, – передернул плечами Змей. – Сначала кобылу ее выслеживал, место, где она из воды выбралась, сложно отыскать было, а как нашел да понял, что хозяйки с ней нет, пришлось возвращаться. Свезло, что рыбину твою учуял да проверить решил…

Я судорожно выдохнула, на мгновение, от переполняющих меня чувств, прижавшись лбом к холодному камню. Марька не утопла, радость-то какая!

Об остальном я уже не волновалась, по молодости она была кобылой своенравной, даже жеребцов в страхе держала, а то, что с возрастом присмирела и обленилась, – так жить захочет да из лесу выбраться пожелает, молодость вспомнит.

Брат Тугарина тоже молчать не стал, насмешливо спросив:

– Что же ты, ничего про царевну не ведая, в лесу на лошадь решил поохотиться, когда ту по первой почуял?

– Горыныч, тебе Добрыня в тот час голову не срубил вроде, что же ты ею не пользуешься? – огрызнулся Тугарин. – Даже неразумным ящерицам известно, что лошади в нашем лесу в одиночку не появляются.

– А с Василисой-то делать что будем? – терпеливо напомнил о главном Водяной.

– К столу пригласим, – решил Кощей. – Срок пришел.

– Ну, прощевай, царевна, теперь я тебе уже не помощник, – промямлил Мыш, планируя сбежать. Позабыл он, видать, про свой хвост. А я не забыла. Схватила раньше, чем сообразила, что делаю.

– Отчего же не помощник? – ехидно спросила я. – Поможешь мне при Кощеевом столе лицом в грязь не ударить.

– Ты, убогая, при любой помощи лицом в щи ударишь, – нагло ответил он, не решаясь, впрочем, отнимать хвост, и даже не пискнул, когда я мстительно за него дернула.

Я была напугана, растеряна и нуждалась в поддержке и совете, вот только беда – единственным советчиком мне был наглый крыс, что не сильно успокаивало.

***

Напряжение царило над столом, но никто не спешил его разогнать. Водяной, отсаженный от меня в дальний конец, в окружение змеева семейства, скучно крутил в руках ложку. Кощей безразлично смотрел прямо перед собой, занятый чем угодно, но только не пребыванием в столовой.

И мне от этого их расслабленного равнодушия было зябко и страшно. Я не понимала их, не представляла, что нужно делать, и боялась ошибиться, сглупить…

Молчание нарушил Змей. Тот, что звался Горынычем, и я была ему за это благодарна.

– Так, значит, будешь нас перед людьми обелять? – спросил он, щуря на меня золото глаз поверх наполненного до краев кубка.

– Не буду, – хрипло каркнула я. Мыш, который нервно грыз ломоть сыра рядом с моей тарелкой, попытался спрятать морду в своих больших розовых ушах, но на нос они не налазили. Я прокашлялась и, проигнорировав демонстративное неодобрение хвостатого, повторила уже увереннее: – Не буду я вас обелять. Просто правду расскажу. Чтобы они знали, что вы тоже живые.

– Живые, – эхом отозвался Кощей, заставляя меня поежиться. Сидел он совсем рядом и пугал меня даже сильнее, чем семейка Змеев. Я искренне считала, что было бы мне лучше смениться местами с Водяным. Тогда бы не грыз меня сейчас холодный и внимательный взгляд темных глаз. – А веришь ли ты в то, что мы живые?

Мне пришлось собрать всю свою смелость, чтобы ответить. Потому что Кощей ждал ответа, а я не имела воли это проигнорировать.

– Конечно, – указав рукой в сторону притихших на том конце стола нечистых, я чуть было не скинула со стола Мыша, тот лишь чудом успел пригнуться. Это было последней каплей, следующая обещала перешибить хребет моего самообладания: и свалюсь я тогда под стол в истерике, и… может, хоть это сотрет с лица Кощея жуткое выражение смертельной скуки. А пока оставалось терпеть свою неловкость и тихие смешки Змеев. – Вы посмотрите на них, живее всех живых же.

Он кивнул и задал совершенно неудобный вопрос:

– А я?

– А вы выглядите уставшим, – честно призналась я после недолгой заминки. Жила во мне странная уверенность, что Кощею врать нельзя.

– Так, значит, ты задумала всю правду о Водяном людям поведать. Зачем? – спросил Горыныч, любопытством своим спасая меня от изучающего взгляда темных глаз.

С трудом подавив вздох облегчения, я невнятно промямлила:

– Чтобы знали.

Не говорить же этому дружелюбно скалящемуся на меня чудищу, что мне просто домой очень надо, а это был первый шанс, за который я с энтузиазмом и ухватилась. Что я не за-ради нечисти все это затеяла, а чтобы себя любимую из беды выручить. В дом отчий вернуть.

Себе я дала слово, что попытаю удачу и расскажу все родичам, да не было во мне веры, что они меня послушают. Посмеются, возможно, выпорют, если дядька настоит, да и позабудут о всех моих глупостях. Если Иван от беглянки не откажется, то справят свадебку и отправят меня в царские хоромы наследников плодить.

От последней мысли меня чуть не передернуло.

– И пусть знают, – заявил Водяной. – Может, перестанут дурить. А то ж Вареньку мою в родную деревню не пускают, к родственникам. Руны свои защитные на воротах вырезали и знать ничего не хотят. Мол, если она человек, то ведовские знаки ее не остановят. И никто слышать не желает, что она пусть и человек, но жена нечисти…

– Притесняют нас всячески, – кивнул Тугарин. – Тут уже ночью и дорогу не спросишь, все начинают плеваться и руками махать. Я же разве виноват, что рожей не вышел?

– И часто ты верную дорогу теряешь? – Кощей откинулся на спинку стула, рассеянно оглядывая столовую. К еде он почти не притронулся. Даже я со всеми своими нервами и переживаниями успела больше съесть, чем хозяин замка.

Тугарин ответил ему невозмутимым:

– Еще ни разу, но это же не повод мне в помощи отказывать. А что, если я все ж таки заблужусь? Пусть уж они знают, что мы тоже живые и нас бояться нет нужды.

– Но нас надо бояться, – не согласился с ним Кощей.

– Надо, – поддакнула я тихо и тут же вжала голову в плечи: под взглядами возмущенных нечеловечьих глаз было неуютно. Чешуйчатые братцы смотрели на меня с неодобрением, требуя, чтобы я молчала и не мешала им подводить своего государя к какой-то мысли. К мысли, которую в него пытались вбить уже не первый год, которую он понимал и знал, но принимать не хотел. Сопротивлялся, откладывал, отговаривался, и вот – попал. И он попал. И я попала.

И только Змеи были довольны и с тайной надеждой смотрели на нашу беду.

Моя беда была страшнее Кощеевой, потому что я ее чувствовала, но осознать не могла, не было у меня нужных знаний. Зато уж Бессмертный-то все о нашей общей беде знал и все так же упрямо не желал ее принимать… Боялся, что ли?

– Приятное единодушие, – хохотнул Водяной, единственный из всех за столом, кто не вызывал сейчас у меня нервных опасений. Он мне почти родным был, мой зеленомордый, дружелюбный шанс на спасение.

– Пусть нас надо бояться, – не растерялся Горыныч. – Но ты о домовых подумай, о берегинях. Леший с Лесовиком скоро перегрызутся между собой. Людей нет, а волков-оборотней твоих по лесу сильно не покружишь, да и с колдунами или ведьмами связываться себе дороже, разгневаются и наломают из Лешего дров для костра. Пожалей старика.

– И русалкам моим скучно, – охотно подхватил Водяной, но на него тут же зашикали. Ни для кого секретом не было, что русалки его по подводным зачарованным течениям в любую реку или озеро переплыть могут, чем и развлекаются. Сверх меры проказничать им, конечно, строго запрещалось, но пару десятков утопленников на год русалки людям приносили. В основном молодые и неопытные, не понимающие еще, когда нужно прекратить игры и отпустить жертву.

– И чего ты хочешь? – спросил Кощей.

– Пусть Василиса про нас всех правду напишет. Она грамоте обучена, она царевна, ее люди послушают, – говорил Горыныч, а мне ясно было, что он в это не верит. Нет в нем надежды, что мои слова что-то изменить смогут, но он все равно упрямо давил из себя эту глупую идею.

Бессмертный тоже понимал всю бессмысленность произнесенных слов, но не спешил Змея в этом уличать. Он размышлял.

Мне по наивности подумалось – пытается слова подобрать, чтобы помягче в просьбе отказать. Оказалось – наказание обдумывает. Для излишне энергичных Змеев и почему-то для меня.

– Пусть, – кивнул Кощей. – Пусть пишет. И пока она пишет нашу правду, вы будете за ней приглядывать.

– Почему мы? – возмутился Горыныч.

– Кош, это несправедливо! – поддержал брата Тугарин.

Водяной благоразумно прятал ехидную улыбку за кубком.

Будь во мне чуть больше смелости, я бы тоже возмутилась, не нужны мне были такие нянюшки, без них мне лучше будет. И спокойнее. И вообще…

– Головой за нее отвечаете! – чуть повысил голос Кощей, и Змеи тут же притихли. – Я сказал.

– Мы же о тебе беспокоимся, – проворчал Тугарин, понурившись. Спросить он уже не решался, но недовольство свое скрывать и не мыслил.

– Теперь беспокойся о ней, – отрезал Бессмертный, чем окончательно вогнал чешуйчатых в уныние. Потом обратился ко мне таким тоном, что и я захотела приуныть на пару со Змеями: – В твои покои принесут все необходимое для твоей… работы.

– Покои? – нервно хохотнула я, вспомнив неуютную сырость темницы.

Удивленный моим поведением, за разъяснениями тем не менее Кощей обратился к Тугарину, что лично меня полностью устраивало. Потому что кое-кто тут не понимал, что именно меня так развеселило, и кое-кому другому предстояло объяснить причину этой истеричной веселости.

– Ну ты же знаешь, как домовики комнаты готовят. Им на это полдня надо, а я не мог нянчиться с царевной все это время, вот и снес ее в темницы, – пожал плечами Змей.

– И в какую из темниц ты ее заселил?

– В твою, – тихо ответил он. – Она ближе всех к выходу.

Так я и узнала, что у царя Тринадцатого государства зачем-то имеется своя личная темница. Тихий, спокойный и размеренный голос может пугать сильнее яростного рева. А стопка белой бумаги и набор писчих перьев на чистом столе в светлой спаленке способны приводить в отчаяние.

Описать жизнь местной нечисти…

Если умом не поврежусь во время сего действа и домой вернусь целой и невредимой, никогда больше дурить не буду.

Никогда!

Глава 3 О царской службе и тяжкой судьбе

Как ни удивительно, но возможность вывалить на случайного человека все свои невзгоды обычной нечисти пришлась по вкусу. Больше того, они восприняли ее с ужасающим энтузиазмом.

Кощей, оправдывая звание главного злодея на все наши тринадцать государств, со скупой полуулыбкой выделил мне под это дело кабинет и отрядил помощницу – ту самую нервную и впечатлительную кикиморку с говорящим именем Бежана.

Мыш, решивший под шумок сбежать, попался Бессмертному на глаза не в срок и тоже был приставлен ко мне как помощник, наставник и главная жертва царского гнева, если с его подопечной что-нибудь случится…

Растерянная ключница так и не сумела понять, можно ли считать это повышением, или стоит искать в прошлом проступки, что могли подорвать доверие Кощея… Изводила она себя самоотверженно и со вкусом, отчего я и сама начинала нервничать и думать о грустном.

И сарафан у меня ворованный, и башмачки тоже: Тугарин самодовольно хвалился, что все выкрал из купеческого обоза, не потревожив охрану, а там, на минуточку, обходчики с волкодавами, которые нечисть со ста шагов способны учуять. Я печалилась, но одежки носила – других-то нет.

Только лишь нить жемчуга могла считаться моей по праву, так как являлась подарком от Милады, переданным озерной кикиморой, забегавшей поведать мне о своих злоключениях. Она единственная была не ворованной, но для меня предназначенной.

Братья Змеи наказ царя выполняли с присущим лишь для нечисти разрушительным старанием. Нежданно навязанную подопечную они одевали, обували, кормили и работой не нагружали, допуская до меня в день не больше полудюжины рассказчиков. И создавалось ощущение, будто Змеи сознательно растягивали срок моего пребывания в Кощеевом замке. Сам Кощей, кажется, это тоже понимал, по крайней мере с каждым днем лицо его преображалось все больше, и на смену смертельной скуке приходило злое веселье.

Странные и непонятные игры нечисти меня тревожили. Змеи знали, что происходит, и Кощей знал, что происходит, но никто из них даже не думал утрудить себя тем, чтобы приобщить к этому несомненно важному знанию меня.

Обидно, если честно.

И даже от прямого вопроса уходили, обещая, что я и сама все узнаю, когда придет время.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как мириться и ждать… хотя ждать было очень сложно.

Правдой о своей жизни делиться ко мне приходила не только безобидная нечисть, такая, например, как водянница, которая с охотой вылила на меня всю историю ее родника, по ходу дела с удовольствием жалуясь на проблемы и злоключения. История у нее вышла душещипательная, но несколько… водянистая, а от журчащего, порой неразборчивого голоска у меня разболелась голова. Но водянница была мелкой, слабой и неопасной для людей.

И переживать после разговора с такой нечистью я могла разве только о том, что Мыш не выдержит-таки непрекращающегося нервного бормотания Бежаны, и они сцепятся. А разнимать их, разумеется, придется мне.

Потому что Змеи скорее ставки возьмутся делать, чем драчунов разнимать, а к волкам-оборотням, что состояли на службе у Кощея и жили в казармах недалеко от замка, приближаться я все еще опасалась и попросить их о помощи была не в состоянии.

Целую седмицу моя жизнь была тиха и безоблачна, пока слух о безумной царевне, записывающей истории жителей Тринадцатого государства, чтобы после их людям понести, не добрался до самых мрачных, топких и опасных окраин Кощеева царства.

И пошли ко мне полуденницы со своими жизнеописаниями и ненавязчивыми предложениями выйти с ними в поле поплясать немного под полуденным солнцем; шишиги с жалобами на русалок наглых и злоязыких, на кикимор, дразнящих их за жабьи улыбки, и (неожиданно) на Варвару, с появлением которой Водяной перестал внимание уделять своим подчиненным, вспоминая разве лишь только о любимицах-русалках.

Берегини… берегини мне понравились, многие из них приходили с гостинцами: Земляниченка принесла лукошко, полное спелой сочной земляники, Березенница поднесла крынку березового сока, а совсем молоденькие смешливые Лиственницы-близняшки венком одарили.

Бежана не одобряла подарки и совсем уж не одобряла того, что я их принимаю. Мыш негодовал, что для него ничего вкусненького беспечная легкомысленная нечисть заготовить не додумалась. Я не обращала особого внимания на их ворчание.

Мыш был вечно чем-то недоволен и ругался, и задобрить его не мог бы даже весь сыр, хранящийся в закромах у домовых.

После берегинь пошли волки-оборотни. Привлеченные задорной веселостью и весенней красотой лесных дев, и они заинтересовались-таки моим делом. На разведку со своей историей самым первым волком был послан Скуль, но он все больше робел, принюхивался и поскуливал, от стресса и страха линяя с поражающей старательностью. Толком ничего не поведав, ушел, оставив на память о себе клочья легкого мягкого подшерстка и несколько длинных царапин на каменном полу от мощных когтей задних лап.

Я еще не знала, как изменится моя тихая служба после этого короткого визита, когда провожала взглядом сутулую, чуть прихрамывающую фигуру Скуля, обряженного в посеребренную кольчугу и нагрудник со знаком Кощея – треугольником с вделанной в его середину руной жизни.

– А теперь иди к домовым да перца у них выпроси, – велел Мыш, стоило только двери за волком закрыться. Важно рассевшись на стопке чистой бумаги, он с подозрением принюхивался, чуя волчий дух и раздражаясь от этого.

– Зачем?

– Чтобы по следу этого сиволапого его други не сбежались. Про царевну, Кощеем на службу принятую, уже знаешь сколько сплетен по замку ходит? Это волчье стадо, если раньше к тебе издали принюхиваться осмеливалось, то теперича уже и в гости заявиться не постесняется.

– А тебе какая в том печаль? – удивилась я. Заботой о моем благополучии Мыш себя раньше что-то не утруждал, и сейчас веры не было в то, что он вдруг переменился.

– Тьфу ты, мавкино отродье. Умным советам следуй да вопросов не задавай! – в сердцах пискнул Мыш, хлопнув хвостом по столу.

– И чем это тебе мавки не угодили? – опешила я.

– Ты русалок знаешь?

– Ну.

– Красивые девки с хвостом. В голове у них, конечно, тина, но просто посмотреть на русалок приятно. А мавки – их сестрицы… Как говорится, в семье не без урода. Вот и эти не удались. Страшные, глупые, да ещё и злые.

От неодобрения и недовольства мордочка его презабавно сморщилась, и задать вопрос с серьезным выражением лица мне удалось с трудом:

– То есть я страшная, глупая и злая?

– Не, ты добрая, – утешил меня Мыш. – Но дура дурой.

А потом долго обижался и не понимал, почему я его слова всерьез не восприняла и рассмеялась. Ну а как ему объяснишь, что меня всю жизнь люди премудрой кликали, а какой-то вредный Мыш из нечистого рода за одну седмицу в глупости моей уверился?

Бежана была с ним полностью согласна, хоть и опасалась говорить об этом вслух. Мнительная и трусоватая, она не любила ввязываться в сомнительные мероприятия и очень грустила оттого, что ее ввязали насильно.

Но молчала.

***

Мыш оказался прав.

На следующий же день, потеснив рудянку и всех, кто пришел со своими историями, не обращая внимания на возмущение и проклятия, что лихо гасили защитные талисманы, ко мне наведалось сразу три волка-оборотня.

Буян, Разор и Жар – как они представились. Одинаково серые, наглые и лохматые, волки звенели серебряной кольчугой, будто насмехаясь над людской верой в то, что нечистой силе серебро вред приносит, и ничуть не смущались ни моего присутствия, ни вечно затравленного взгляда Бежаны, ни подчеркнуто неодобрительного выражения морды Мыша.

– Так ты и правда царева дочка? – спросил Жар, подбираясь сбоку к окну, обнюхивая шкаф, полный старых книг. Что это за книги, я так до сих пор и не узнала. Днями не было времени на то, чтобы ознакомиться с содержимым шкафа, а вечерами уже не было сил. После изматывающих дневных забот и ужинов в компании братьев Змеев и несомненно утомленного Кощея все, на что меня хватало, – добраться до моей комнаты, растолкать саламандру в очаге да забраться под пуховое одеяло, прислушиваясь к тому, как задорно трещит огоньками огненная стихия.

– А есть причины в этом сомневаться? – осторожно спросила я, стараясь отслеживать передвижение всех оборотней одновременно. Признаться, это было сложно.

Жар заходил слева, Буян – справа, в то время как Разор возвышался над столом, важно встав прямо передо мной.

Мне не нравились их улыбки и взгляды, от них веяло недобрым волчьим весельем.

– Давненько у нас царевны не гостили, – широко улыбнулся Разор, задорно сверкая желтыми глазами.

Бежана тихо предостерегающе заскулила:

– Беду чую. Беду…

– Захлопнись, кликуша! Не ровен час, и правда беду приманишь! – рыкнул на нее Буян.

– Беду-то, поди, она от вас чует, – смелости Мыша хватило ровно на одну фразу, после которой, впечатленный взглядом Разора, он проворно шмыгнул со стола под стул и схоронился в складках моего сарафана.

– Мы ж разве царевну обидим? – оскорбился Жар, уже почти подобравшийся ко мне сбоку. – Всего-то познакомиться пришли да правду о себе рассказать.

– О себе рассказывать принято по очереди и по одному, – заметила я, как бы невзначай опустив руку подле чернильницы. – Таковы у нас правила.

– Правила… – негромко фыркнул Буян, и на морде его отчетливо читались все мысли, что он имел касательно моих правил.

Дожидаться, пока они подступят вплотную, я не стала. Запустила чернильницей в Жара, проскочила мимо, пока он размазывал по морде чернила, все больше втирая их в мех, поднырнула под лапой у Разора, вздумавшего меня перехватить, и под вой кикиморы выскочила в коридор.

В том, что зла бы они мне не причинили, я не сомневалась, но не было во мне уверенности, что игры их мне понравились бы. Волки, дикое племя, что с них взять?

И оттого, что они к Кощею на службу пошли, мирными псами не стали.

Убежать далеко я бы, конечно, от тройки волков не смогла, да на мое счастье Мыш со мной оказался.

– Куда несешься, дурная? – сдавленно пропищал он, с трудом пробираясь по подолу выше. – Тут не скоростью, а хитростью брать нужно.

– Мне бы до Змеев добраться, тогда-то я этих волков силой возьму, – запыхавшись, огрызнулась я, даже не думая останавливаться или сбавлять скорость, неустанно прислушиваясь к звукам погони. Ни воя, ни рыка, ни даже цокота когтей – ничего не было слышно, и от этого становилось только страшнее. Раз не дают себя услышать, значит, не настроены порезвиться и погонять жертву.

– Заворачивай! – рявкнул Мыш, стоило мне только поравняться с нешироким полутемным коридорчиком. Не раздумывая, я подчинилась: уж что-что, а замок он всяко лучше меня знал. – Эта дорога нас прямиком к спасению выведет.

– К Тугарину? – воодушевилась я.

– К Кощею.

И встала я как вкопанная.

– Догоняют, – пропыхтел Мыш, сунувшись носом мне прямо в ухо. – Чего встала, убогая? Бежим!

– К Кощею? – с издевкой спросила я.

Мыш решительно кивнул:

– К Кощею!

– К Тугарину меня веди, – велела я, сделав первый пробный шаг.

– А если не ведет этот путь ни к одному из Змеев?

– Значит, открой мне другой.

– Вот дурная, они ж за тобой бегут, я им без надобности, – вызверился Мыш, убедившись, что я решения своего менять не намерена.

– А Тугарину без надобности твои оправдания. Если волки меня обидят, спрашивать он с тебя будет.

Мыш тихо ругнулся и сдался:

– Твоя взяла, бесовка, пошли.

Я могла быть собой горда: шантажом и угрозами выманила у Мыша то, что мне было нужно.

До Тугарина мы добраться успели, нажаловаться – нет. Змей вместе со своим братом были мною выловлены в библиотеке, над какой-то большой книгой, с задумчивыми, непривычно серьезными лицами.

– Каждый день над нею сидят, будто от этого в книге листы новые появятся, – осуждающе проворчал Мыш.

– А что за книга? – спросила я хрипло, переводя дыхание после быстрого бега.

– Да про проклятия всякие.

– Василиска! – с неудовольствием отметил мое появление Горыныч.

Тугарин в кислости рожи не отставал от брата:

– Ты здесь откуда?

– Спасаюсь, – это все, что я успела сказать, потом была озадачена радостным воплем, раздавшимся позади:

– Попалась! – быстро переросшим в трусливое: – Ой-ей…

Волки меня настигли… на свою беду.

– Как интересно, – протянул Горыныч, медленно поднимаясь из-за стола. – И что же вы теперь делать будете? Раз уж царевну поймали.

– Так ить… – Жар замялся. На морде его, все еще чернилами украшенной, было написано такое мучительное сожаление, что мне захотелось смеяться.

Тут уж вопрос еще, кто из нас попался…

Два других волка, застывшие в дверном проеме, обреченно прижали уши, а я была довольна. Вот они, голубчики, пускай теперь Змеям объясняют, зачем меня окружали и стращали, а я постою послушаю.

– Ну, – поторопил Тугарин.

– Хотели Вою ее снести. Кощей-то все равно царевной не заинтересуется. Мы ж это уже не раз проходили, а вожаку нашему жена давно нужна.

Лицо Тугарина надо было видеть.

– Я для твоего вожака ее из Гиблой реки вылавливал? – тихо, недобро спросил он.

Жар замялся и был облагодетельствован Змеиным гневом:

– Отвечай!

– Мог бы и для него, – проворчал волк нахохлившись. – В благодарность за то, что он твоего брата от Добрыни уберег, не дал богатырю мерзкому его сгубить.

И Тугарин как-то присмирел, в затылке почесал да рукой махнул:

– Уйдите, чтоб я вас не видел. А коли Вою невеста нужна, так мог бы и сам царевну себе украсть.

– Так мы мигом его… – воодушевился Жар, но был грубо оборван:

– Не нашу!

– Ну так ты ж знаешь, к людям он не пойдет.

Змеи переглянулись. Тугарин приподнял бровь, Горыныч пожал плечами, потом они кивнули друг другу и Жара обнадежили сухим:

– Сам лично ему царевну принесу, – пообещал Горыныч.

Оборотни заулыбались, Жар и вовсе расцвел весь да на своих товарищей обернулся победно.

Мыш негромко фыркнул мне в ухо, опасаясь, что его услышат, но не имея сил не выказать свое пренебрежение.

Волки ушли довольные, Змеи вроде бы тоже не сильно печалились из-за взятых на себя обязательств.

А я не могла никак отделаться от нехороших мыслей:

– И как часто вы людей похищаете?

– Бывает, – выжидательно прищурился Горыныч.

Я молчала, совсем даже не удивленная его ответом, – ну что еще с нечисти взять? И точно знала, что об этом людям рассказывать я не буду. Ни к чему им такие знания.

Спокойствие мое Змеев разочаровало:

– И что, не будет криков и обвинений? Не будешь нас бесовскими отродьями звать? – полюбопытствовал Тугарин.

– Если очень хотите, то могу, – серьезно предложила я.

Горыныч засмеялся.

– Пойдемте-ка лучше чаю попьем, – предложил он, решительно захлопнув книгу.

Чаевничать со Змеями мне совсем не хотелось.

Радости это предложение во мне не вызвало.

– Знаете, я, пожалуй, вернусь в кабинет. Бежану пустырничком отпою… сама приму успокоения ради. Да и…

Договорить мне не дали, Змеи оказались страшнее оборотней, действовали они быстрее, слаженнее и сокрушительней. Тугарин оказался рядом раньше, чем я успела осознать его движение, Горыныч за плечи меня приобнял, не дав Мышу даже пискнуть.

– К тебе сейчас Вой нагрянет, – зловеще пообещал Тугарин. – Прощения за своих подчиненных просить. Надо оно тебе?

Сжавшись в руках Горыныча, я опасливо спросила:

– Зачем ему прощения просить? Да и как он узнает, что случилось? Я ему точно ничего рассказывать не собираюсь.

Глупая я, что ли, добровольно к волку в пасть идти?

– А ты думаешь, куда эти трое побежали? К сотнику своему, благую весть до него донести, – Горыныч фыркнул. – Им-то, остолопам, кажется, будто Вой только и думает о том, где бы ему женку себе сыскать.

– А это не так?

Змеи переглянулись, сраженные моей наивностью. А я-то что? Я их Воя в глаза не видела, откуда мне знать, что у него на уме?

– Да если бы так было, я б в тот же час ему любую из царевен принес! – горячо заверил меня Горыныч.

– Потому что спас вас?

– Потому что спас, – кивнул он и зачем-то крепче меня обнял, даже над полом чутка приподнял, отчего Мыш едва чувств не лишился.

– А как это случилось? – спросила я, в панике пытаясь нашарить пол под ногами, носки сапожков едва касались холодного камня. – Важная информация, это следует записать да людям потом поведать.

– Ну пойдем, – улыбнулся Горыныч, – за чаем я тебе все и расскажу.

Я б и рада была пойти, да только Змей меня не отпустил и не позволил своими ножками до кухни путь преодолеть – так и дотащил, зажатую под мышкой, глубоко несчастную и смирившуюся. Мыш, цеплявшийся за мои волосы и крепко сидевший на плече, лишь раздосадованно сопел, но протестовать не решался.

Домовые были нам… рады. Вернее, рады они были мне, Змеев же встретили с почтительным равнодушием. Как у них это выходило, я до сих пор понять так и не смогла.

Но вот могли же!

Если на кухню влетала Бежана – равнодушие их было ленивым, если Змеи – почтительным, а когда Кощей заглянул – разочек, всего на минутку, чтобы выдать мастеру домовых недовольное указание прекратить, в конце концов, подкармливать его ворона: не хотел, видимо, чтобы птица казалась более откормленной, чем ее хозяин… – так его все домовые встречали с раболепным равнодушием: в смысле, они вроде бы и готовы ему в ноги броситься, но крепятся, виду не подают, что вообще заметили своего царя, обед готовят…

– Чаю нам, – велел Горыныч, не думая даже меня отпускать. – И сладкого чего-нибудь.

– И сыру, – слабым, умирающим голосом проблеял Мыш. Будто бы не меня, а его сейчас крепкая Змеева рука за плечи обнимала.

– Пустите, пожалуйста, я сама могу идти, – попросила я тихо, когда вместо того, чтобы свободу мне вернуть, этот желтоглазый потащил к столу в уголке кухни, расположенному аккурат рядом с окном. Хорошее это было место, уютное. Не единожды я тут душевное спокойствие свое поправляла, любуясь из большого окна диким, заросшим садом и заливая горести чаем, душистым, щедро сдобренным медом. Самым лучшим, какой мне только доводилось пивать.

– Нет у меня к тебе веры, – ответил Горыныч. – Ты верткая да прыткая, раз даже от Жара сумела сбежать. Кто тебя знает, вдруг и от меня сейчас попытаешься? Глупостей наделаешь, Кошу на глаза попадешься… Как мы ему после объясним, с чего ты от нас бегать вздумала?

– Ну так нервная потому что, впечатлительная. С этой… – выпалила я. Покатала на языке непривычные, странные слова и неуверенно их выплюнула, – нежной натурой.

– Была бы с нежной натурой, в обмороке бы спасение искала, а не честную нечисть по всяким пустякам от дел отвлекала, – беспощадно заметил он. – Придумала тоже, от оборотней бегать…

– Это вы, что ли, честная нечисть? – огрызнулась я, задетая за живое. Если бы я поступила так, как Змей считал должным поступать царевне, то я бы сейчас не здесь сидела, а в логове волчьего вожака, неожиданным предложением озадаченная. Не факт, конечно, что он действительно взялся бы ко мне свататься, но… а если бы взялся?

– А что, не похожи? – Тугарин оскалился.

Похожи-то как раз они были. Друг на друга. Как братья, которыми, собственно, и являлись. А вот на честных совсем не походили, встретила бы я такого честного вечером в темной подворотне, да была б при мне дядькина палица… уж не скалился бы Змей тогда. С выбитыми зубами особо не поскалишься.

Домовые подали чаю, свежих ватрушек и тонко нарезанного сыра на блюдце – специально для Мыша.

Сыр Горыныча озадачил. Он недоверчиво смотрел на то, как Мыш деловито сполз с моего плеча, протопал к блюдцу и с важным видом выбрал себе ломтик из середины.

– И ты будешь это есть? – не поверил чешуйчатый, когда Мыш на полном серьезе потащил сыр в пасть.

– А что делать? – вздохнул уныло тот. – Кощей велел соответствовать, вот я и соответствую. Ты даже не представляешь, как мяса хочется!

– А что велел Кощей? – осторожно полюбопытствовала я.

– С полгода назад его еще Филимоном звали, – поведал Горыныч. – Пока он по своей крысиной глупости в дом к одной уважаемой ведовке не нагрянул. Та какое-то колдунство творила, куриное яйцо заговаривала, а этот недоделок из темного угла по привычке выскочил и, не разбираясь в том, где оказался, бросился пугать. И ладно бы ведовка одна была, так у нее в ту пору ученица случилась, зеленая совсем. Испугалась «мышки-норушки», яйцо и разбила.

– Что ж она, дура, трусиху себе в ученицы выбрала? – вызверился Мыш, отшвырнув сыр в сторону. – Для того меня Темный Бог и выправил, чтобы я девок стращал да страхом их упивался! Это природа моя!

– Была твоя природа, да сплыла, – хохотнул Тугарин. – И вернется она только через девять с половиной лет, когда наказание Кощеево спадет.