Три кита бесплатное чтение

Об авторе

Шанс родиться появился в середине прошлого века, и автор им воспользовался 19 июня 1950 года, представ во всей младенческой красе перед счастливыми родительскими глазами на пороге собственного дома в самое жаркое летнее утро. Да, да, прямо на пороге бревенчатого деревенского дома, мать не успела дойти до телеги, в которую отец запрягал лошадь, чтобы увезти роженицу в роддом.

И случилось это в полесской деревушке Смаглов, где и прошли детские годы.

Дошкольная, беззаботная жизнь, не оставила в памяти ни одного важного запомнившегося события.

Школа! Школа за три километра по бездорожью, весной и осенью по болотным кочкам, зимой – снег по пояс, воющие и сверкающие глазами волки, дежурившие с наступлением сумерек у протоптанной по снегу тропы.

Первый учитель, Василий Павлович, танкист с обгоревшим лицом, потерявший на войне правую руку. Он учил писать, читать, считать и прочим премудростям в науке и жизни с незагасающей папиросой во рту и пристегнутыми к протезу мелком и спичечным коробком. В школе было лишь двое мужчин, директор и Василий Павлович. К восьмому марта всем учительницам покупали в складчину скромные подарки, а Павловичу десяток пачек папирос.

Активная общественная деятельность с пионерского возраста. Звеньевой, командир пионерской дружины, комсорг, член различных комитетов и советов. Всегда избирали на должности и в руководящие органы, может быть потому, что туда не рвался. Но исполнял свои выборные обязанности искренне и ответственно, с чистыми помыслами и надеждами, верой в светлые идеалы.

К шестнадцати годам прочитаны многие классики, в том числе многотомные Гегель, Маркс, Бальзак, Достоевский. Что-то свое в мозгах стало появляться , но это свое металось в поисках не засоренной свободной ячейки и, обнаружив, что все помечено, соглашалось на условия коммуналки.

Студенческие годы. Те, кто приходил в аудитории после чистой домашней постели и сытного завтрака были студенты на половину, нет, даже на четвертинки. У настоящих студентов дом далеко, они полуголодные почти всегда, свободны от повседневной родительской опеки и заботы. Разгрузка вагонов с калийными удобрениями, барж с арбузами, чтобы заработать на сытно поесть и распить с друзьями бутылочку портвейна. Познание науки в условиях экстрима, самостоятельного решения всех вопросов повседневной жизни. Паспорт гражданина СССР. Трепетное, с чувством гордости, участие в выборах депутатов Верховного Совета, с уверенностью, что в не столь далеком будущем на листочках, опускаемых в урну, будет его фамилия.

Ввод войск в Чехословакию и первая самосоятельная попытка влезть в активную оппозиционную политику, создание подпольного кружка со звездным названием «Мицар». Защита Отечества – священный долг! Кавказ, Северная Осетия. Многокилометровые марш-броски под палящим южным солнцем. Завораживающая розовая вершина горы Казбек перед восходом и на закате. Землетрясение, холера, участие в пусках стратегических межконтинентальных ракет, благодарность маршала за хорошую службу и рекомендация для поступления в институт международных отношений. Внезапная смерть отца разбивает вдребезги мечту о дипломатической карьере.

Южный Урал. Огороженный, в несколько рядов, колючей проволокой город атомщиков Озерск, становится прибежищем на три десятка лет.

Запроволочный период какой-то чужой. Потому как, скорее всего, это запасной вариант судьбы. Как в тумане – работа на высоких комсомольских и партийных должностях. Четко – свадьба, рождение дочери, походы на плотах по горным рекам, первый автомобиль, «Москвич-407» и путешествия на нем по стране.

В сотне километров южнее от того места, где родился, случилась страшная беда. Кого-то уговаривают или принуждают, а он едет добровольцем. Не для понтов, а искренне и осознанно едет в самое пекло, чтобы с июня по август 86го, сооружать саркофаг над разрушенным четвертым блоком Чернобыльской атомной станции. Доза облучения получена не маленькая. Реабилитация, лечение, предлагают инвалидность, отказался, стыдно до сорока с таким статусом по жизни без явных внешних признаков.

В 1991 году открыл свое дело в чужом городе. Выжил, выстоял перед чиновничьим и бандитским беспределом и даже к удивлению многих, создал крепкое и популярное предприятие, был допущен в клуб властной и предпринимательской элиты регионального масштаба.

Спонсорство, меценатство, официальные и просто поездки по разным странам. Десять лет красивой, обеспеченной и без заботы о будущем жизни.

Хобби… не марки или рыбки… замахнулся на художественную керамику и сделал мастерскую, салон… выставки, признание, дипломы, медали и комплименты.

2005-й. Уговорили вернуться во властные структуры. Согласие – непростительная ошибка. За два года, будучи главой города, потерял здоровье, веру в людей, а заодно и свой бизнес.

Все бросил, продал за копейки дом, квартиру и в поисках спокойной жизни оказался на Кубани. Скромное сельское жилище при десяти сотках огорода. Тихое уютное место– пиши, лепи, рисуй, копайся на грядках, мечтай о прожитом, подводи черту – обывательская благодать. Жизнь без прежнего шика, но не голодно и не холодно.

С керамикой пришлось расстаться в связи с отсутствием технических возможностей для обжига..

В поисках нового хобби, попробовал себя в лозоплетении, росписи камней, реставрации старой мебели… Маленько пописательствовал… родил несколько рассказов и две небольшие повести… Последнее увлечение – живопись…написал пару сотен картин, в основном, в стиле абстракционизма … многим нравятся работы, даже в газетах как о художнике писали, по телевидению показывали, обещали персональную выставку организовать… Но пришел коронавирус и все мечты и планы порушил…

Остался один вариант засветиться, показать людям чего в этой жизни натворил – издать книгу. Книгу-альбом со своими примитивными рассказами, фотографиями работ в керамике и живописи.

Книга в ваших руках. Полистайте, почитайте, надеюсь, что этот процесс доставит вам удовольствие.

Большой поход

Аккурат в середине ХХ века, в одной из маленьких деревушек, затерявшихся среди еще не тронутых мелиораторами болот белорусского Полесья, в жаркий летний понедельник родились два мальчика. Одному дали редкое в тех краях имя Филипп, а другому одно из самых популярных – Василий. С самого раннего детства стали эти мальчики друзьями, не разлей вода, и по звездам близнецы и по жизни как родные братья. В их родной деревне было двадцать семь дворов, а в каждом дворе не меньше трех ребятишек, всего больше сотни детей. Магазина и школы не было, за знаниями и покупками ходить приходилось за три километра в соседнюю деревню.

Школа-восьмилетка, где учились герои рассказа, располагалась в небольшом деревянном здании с четырьмя классными комнатами, длинным широким коридором и маленькой учительской. В самом здании школы занимались младшие классы, а ученики постарше, с пятого по восьмой класс, были разбросаны по арендованным школой помещениям в частных домах. Все общешкольные массовые и спортивные мероприятия проводились на школьном дворе или в коридоре, который в ненастную погоду был и спортивным, и актовым залом. В те далекие послевоенные времена учителей в городских школах не хватало, а в деревенских тем более. Посему некоторые предметы вели просто более-менее грамотные сельчане, не имеющие специального педагогического образования. Математику преподавал Василий Павлович, инвалид войны, бывший офицер-танкист, без левой руки и с обезображенным огнем и ранениями лицом. Географию и физкультуру – киномеханик Иван Петрович, которого все взрослые почему-то называли академиком, и большинство детей, да и подростков были уверены, что слова академик и киномеханик имеют одно и то же значение. Кинофильмы в деревнях показывали раз-два в неделю поздними вечерами, когда селяне заканчивали неотложные дела по домашнему хозяйству, поэтому у киномеханика Ивана Петровича Келдыша большая часть светового дня была свободна, что позволяло ему еще и учительствовать. В седьмом классе «академик» стал классным руководителем наших героев. И спокойная, по-обычному размеренная жизнь коренным образом изменилась. Началось, как сейчас говорят, обучение с увлечением. Новый классный наставник перед всеми своими подопечными учениками поставил две задачи, первая , в географии – знать наизусть столицы двадцати самых больших стран, десяти самых больших рек, самых высоких горных вершин и все это безошибочно показывать на карте. Вторая задача – все должны стать спортсменами или в худшем случае физкультурниками. Каждому были определены вид спорта и программа по достижению высоких спортивных результатов.

В классе было человек пять, с заслуживающими внимания физическими данными, но большинство составляла недокормленная послевоенная худоба и для них ближайшее будущее ничего хорошего не предвещало. Заныла худоба, родителей на помощь призвали. Вмешался директор. Что говорил он «академику» неизвестно, но ситуация смягчилась, большинству было предоставлено право самим выбрать вид спортивных увлечений. Голь на выдумку хитра. Когда очкарик Яшка, сын единственного в деревенской округе крестьянина-еврея заявил, что выбирает шахматы, для многих было неожиданным открытием, что шахматы и шашки тоже спорт. До Яшки на весь колхоз было известно только два шахматиста, это одноногий дед Иван Кайтан по кличке Костыль и учетчик Гришка. Вася с Филей, будучи любителями географии, туристами записались. Потому что туристам, как и новоиспеченным шахматистам, парашютистам и прочим экзотическим для деревни спортсменам, предстояли лишь теоретические занятия.

Результаты этого учебного эксперимента не заставили себя долго ждать. Уроки математики, родного языка и прочие стали интересовать значительно меньше, чем шахматные задачки, схемы парашютов и карты путешествий. Вася с Филей в большом секрете от одноклассников и учителей, самым серьезным образом готовились к большому самостоятельному походу в далекие края. Со временем своего первого путешествия определились сразу и окончательно – осенние каникулы, которые совпадали с престольным праздником в деревне – Казанской (иконы казанской Божьей Матери) и октябрьскими праздниками и в эти дни до них, по большому счету, никому из взрослых не будет дела. С маршрутом и пунктом назначения было сложнее, более – менее подробная карта республики была одна на всю школу и та висела в учительской. После долгих споров и мучительных раздумий идти решили в Брест, чтобы заодно посмотреть на Брестскую крепость, да и ориентироваться просто, как сказал им дед Костыль: – Есть два варианта: первый – по железной дороге, второй по реке, а проще – держи по компасу курс на запад и через неделю будешь в Бресте.

Второй вариант показался предпочтительнее, потому что по железной дороге, станции, города– никакой туристической экзотики. Да и в связи с отсутствием денег на билеты добираться нужно будет «зайцами» на товарных поездах. Легко на милицию нарваться и вместо Бреста в колонию угодить. Так что однозначно остановились на путешествии по реке. Смастерят небольшой деревянный плот и вперед на Брест. К тому же не исключался вариант, при определенном развитии событий, впервые в жизни проплыть на попутной барже или теплоходе. Компаса у них не было, как и палатки и прочей туристической амуниции. Не беда. Можно ориентироваться по солнцу или мху на пнях, а спать в стогах соломы или сена. Главное – продукты, спички, топор и веревка для якоря. Хлеб на сухари стали тайком на печке прятать. С салом, яйцами и картошкой больших проблем не было. В книжках прочитали, что в дальние походы обязательно берут спирт и консервы. Со спиртом вопрос решался– у каждого дома был самогон, первач почти спирт, всегда оставляли на лекарство, а вот с консервами оказалось сложнее. Летом в колхозе заработали рублей по тридцать, но почти все они были израсходованы на подготовку к школе. Наскребли семь рублей на двоих, на них и решили купить консервы. Чтобы не вызвать подозрений, покупали в магазине на железнодорожной станции, в пяти километрах от деревни. Там выбор был, да и их никто не знал. Двухсотграммовым банкам кильки в томатном соусе предпочли семисотграммовые стеклянные банки с венгерским лечо по тридцать две копейки за штуку, всего купили пятнадцать банок. Лечо никогда раньше не пробовали, но продавщица сказала, что это очень вкусные и калорийные консервы, а главное дешевые, что ребят и соблазнило, за пятнадцать килограммов консервов меньше пяти рублей.

Родителям объявили за три дня до начала своего тайного мероприятия. Пришлось соврать, что первого ноября с «академиком» идут в большой поход. И как ни странно, родители отреагировали спокойно. Васин отец даже раздобыл где-то два солдатских вещмешка и алюминиевый котелок. С боязнью проспать, последнюю ночь перед походом ночевали у Васи на сеновале. Затемно, при свете карманного фонарика, заполнили провиантом вещмешки-рюкзаки и отправились в путь.

Первые пять-семь километров шли весело, бодро вслух рассуждая о предстоящих впечатлениях и обязательно интересных находках в развалинах Брестской крепости. Погода была солнечной и теплой для этого времени года, лесные тропинки сухими. Часа через три, отшагав, по их представлениям, километров пятнадцать сделали маленький привал, немного облегчили уже ставшие тяжелыми рюкзаки. Выпили по яйцу, бутылку молока с холодной вареной картошкой, и пока еще с бодрым настроением продолжили свой путь. К полудню рюкзаки, мозолисто въевшись в плечи, беспокоили все больше и больше, но юные туристы вида не подавали, вслух проблему обсуждали… лишь намеками, мол, вечером будем есть только самые тяжелые продукты. Большой лес закончился, и дорога вывела их на прибрежные луга с множеством стогов сена. Филя вспомнил, что позапрошлым летом они где-то здесь заготавливали сено, и неподалеку был колхозный паром через речку, на котором, при желании, можно перебраться на другой берег или дождаться попутного парохода или баржи. Довольно быстро добрались до реки. Берег был пологий и песчаный, противоположный – обрывистый и холмистый. Словно огромная панорамная картина, прибрежные холмы прятали от их взглядов все, что располагалось за ними. Яркое солнце заката уже приближалось к вершинам холмов и не давало возможности внимательно рассмотреть и изучить другой берег. Ни справа, ни слева признаков паромной переправы видно не было. Вдалеке, вниз по течению уходила баржа, оставляя красивый волнистый след на воде и легкие клубы дыма в воздухе.

Неожиданным открытием для юных туристов стало то, что течение реки было не на Запад, в сторону Бреста, а на восток. Естественно, вариант с плотом отпадал.

Усталость давала о себе знать. Решили, что сегодня неплохо отшагали, можно отдохнуть и готовиться к ночлегу. Копны сена рядом, сухой лозы на дрова для костра полно, да и можно попытаться рыбу поймать. Костер разожгли на песке у воды, картошку приготовили, чтоб запечь, и достали по банке диковинного для них лечо, не терпелось попробовать зарубежные калорийные консервы. Закручивающиеся крышки словно прикипели к банкам и никак не хотели отворачиваться. После безуспешных стараний и различных ухищрений, чтобы добраться до содержимого, ножом вспороли крышки, как обычно открывают консервы в металлических банках. К большому удивлению и разочарованию в банках не оказалось ни рыбы, ни мяса. В мутной красноватой жиже плавали ломтики моркови, лука и обрезки непонятных овощей или фруктов. Попробовали. Такую гадость им еще не приходилось есть. Стало обидно и очень жалко потерянных пяти рублей. На грани брезгливости одолели по половине банки. Сомнение в том, что это готовый и пригодный к употреблению продукт нарастало с каждой съеденной ложкой. Мысль, что им, как туристам, и в будущем придется питаться подобными продуктами, самым нехорошим образом размазывала романтику поселившихся в мечтах путешествий. Но пять рублей и почти десять килограмм, которые они целый день тащили на своих детских плечах, не позволяли не съесть банку полностью. Рыбачить не стали. С удовольствием закусив противный калорийный заморский продукт печеной картошкой, пошли искать копну для ночлега.

Уснули быстро, сон был крепким, но недолгим. Начало ноября это не лето и холод стал донимать уже ближе к полуночи, несмотря на то, что в копну они зарылись как кроты. Да и лечо начало беспокоить не совсем приятными отрыжками и другими естественными проявлениями. Пришлось ждать рассвета у костра.

Уверенность в успешном завершении мероприятия потихоньку превращалась в призрак. Стали вспоминать о достопримечательностях, которые поближе Брестской крепости. Так как на плоту против течения добраться не получится. Остановились на Припятском заповеднике. «Академик» рассказывал, что там зверей и птиц разных как в зоопарке, сохранились партизанские землянки и много брошенной военной техники и оружия, автомат или пистолет найти запросто. Только вот попасть туда не просто. Из рассказов взрослых были наслышаны, что заповедник огорожен несколькими рядами колючей проволоки, и иногда охраняется солдатами.

Может быть для того, чтобы звери не разбежались? Эти тонкости для них в данный момент не имели особого значения. Решили без споров идти в заповедник, который, по их предположениям, где-то рядом за рекой. Но как на другой берег перебраться? Вплавь, уже холодно. Эх, камеру автомобильную надо было взять, на ней бы без проблем на том берегу оказались.

Перекусили салом с запеченной накануне картошкой, вскипятили чай с ветками дикой смородины. На лечо не смотрели даже, а когда стали собираться решили, спрятать эту заморскую тяжесть, а на обратном пути забрать и вернуть потом в магазин. Спрятали в копне, воткнув для ориентира три длинных ветки с высохшими, но почему-то не опавшими листьями. Рюкзаки стали как пушинки в сравнении с той тяжестью, какая была вчера.

Пошли берегом вверх по течению, с надеждой на паром, лодку или мост. Буквально через пару километров были у паромной переправе, но кроме ветхих деревянных причалов там ничего больше не было. Решили сесть и порыбачить, и, если никого долго не будет, приступить к сооружению плота из валявшихся у причала бревен. Не успели обстрогать вырезанные из ивы ветки для удочек, как на реке что-то застрекотало, из-за поворота появилась моторная лодка.

Подбежав на край причала, замахали руками и закричали -Помогите! Помогите, пожалуйста!

Лодка сбавила скорость и с глухим булькающим звуком причалила к берегу. Управлял лодкой маленький мужичок в телогрейке, в армейской фуражке и с папиросой, приклеенной к нижней губе.

–Что случилось? Чего надо?

–Мы – туристы, нам бы на тот берег, от группы отстали, учитель ругаться будет. – на лету соврал Вася

–А рубль есть? Или сто грамм,– мужичок ехидно и громко засмеялся

–Денег нет, а выпить найдем. У друга в рюкзаке для медицинских целей бутылка первача.

Мужик, заглушил мотор и, спрыгнув, подтащил нос лодки подальше на берег.

–Наливай! Филя развязал мешок, вытащил бутылку и кружку.

Дядь сколько тебе налить?

–Наливай сколько не жалко.

Мужик, залпом выпив с гортанным ЭЭХ!!! суетливо зачерпнул воды из речки и также залпом отправил ее вслед за водкой.

–Ух, хорошо! Садитесь, на том берегу еще граммульку

нальете. Один в лодку, а второй разувайся, оттолкнешь нас и

сам запрыгивай – распорядился хозяин лодки, одновременно указывая кому что делать.

Роль толкача лодки досталась Филе. Он снял кеды, закатал штанины и стал толкать. Лодка раскачалась, но с места не тронулась.

–Ну, пехота, – мужик громко засмеялся, странным образом перемешивая хохот с кашлем. Взяв лежащее на дне лодки весло, вручил его Васе, – а ты веслом помогай, упри его в дно у берега и помогай товарищу. Ну-ка, вместе. Раз! Два!

Лодка, скрипя по песку, нехотя оторвалась от берега и, встав поперек, устремилась по течению. Мужик пытался завести мотор, но не получалось. Мотор лишь издавал звук, напоминающий фырканье лошади. Выругавшись матом и закурив папиросу, скомандовал, – Быстренько взяли весла! Нас уже на километр отнесло.

Вася с Филей впервые в жизни стали гребцами. Лодка не подчинялась, делала зигзаги и категорически не желала плыть против течения. Мужик, отпуская колкие шутки и упреки, пытался завести двигатель. Наконец-то раздался стрекочущий звук, и последовала команда:

–Суши весла! Далеко нас отнесло. Вас здесь высадить или обратно вернуться?

–Лучше вернуться, а то не догоним своих.

Что-то проворчав, мужик направил лодку вверх по течению и минут через пятнадцать они были напротив места посадки.

Больше мужик ни о чем не спрашивал и даже от добавки отказался, хрюкал и плевался за борт, видимо сильно прижгла водка его говорильный орган

–А до заповедника далеко? – поинтересовался Филя.

–А что вы там потеряли? Хотя вы с учителем, может что-то интересное вам и покажут, только смотрите, чтобы штаны стирать не пришлось, – мужик загадочно ухмыльнулся. Заберитесь вот на тот холм, и справа в километрах семи от сюда лес будет виден, вот это и есть, так сказать, заповедник. С холма и своих увидите, если они еще на дороге, оттуда все как с самолета видно. Ну, пока, туристы. Оттолкните меня от берега, – мужик на прощание погрозил им кулаком, и лодка, приподняв нос, устремилась вниз по течению.

Взобравшись на вершину самого высокого прибрежного холма, юные туристы пришли в радостное изумление. Никогда раньше им не доводилось с такой высоты обозревать окрестности. Вокруг их деревни сплошь леса да болота, даже с крыши дома дальше деревушки ничего не увидишь. А тут на километры все как на ладони. Левый берег, откуда они переправились на лодке, был лесистым, лишь ближе к реке луга с бесчисленным множеством стогов и копен. Вдали, среди верхушек деревьев, в нечетких очертаниях виднелись крыши каких-то сел и, может быть, даже городов. Деревья у подножья холма и даже кроны могучих дубов казались маленькими кудрявыми оранжевыми вениками. Вдали маленький, как игрушечный, трактор тащил такой же игрушечный стог сена.

Раньше они и предположить не могли, что поля имеют такие правильные прямоугольные очертания, но особенно поразительно смотрелись поля с нежной зеленью озимых в контрасте с черными, вспаханными на зябь. Речка, еще час назад казавшаяся грозной непреодолимой преградой, с вершины холма, представлялась безобидным, ручейком. В направлении, куда собирались продолжить путь, огромное поле заканчивалось длинной узкой полоской леса. Над вершинами деревьев виднелись какие-то вышки.

–Наверное, в заповеднике геологи нефть ищут, года два назад недалеко от их деревни похожие вышки стояли.

Странным показалось, что в стороне «заповедника» не было ни одной деревни, хотя левее их было видно около десятка – больших и совсем маленьких, разбросанных на разных расстояниях от реки и связанных между собой серыми ниточками дорог. К «заповеднику», где-то в километре от реки, шла дорога, не узенькая, кривая и извилистая, как дороги, связывающие между собой деревни, а широкая бетонка, прямая как стрела.

Налюбовавшись вволю красотой с высоты птичьего полета, спустились с холма и продолжили свой путь. Пошли прямиком через поля, ориентируясь на торчащие над лесом вышки.

До леса оказалось не так близко, как им представлялось с вершины холма, да и ориентирные вышки становились все меньше и меньше, а потом вообще исчезли из поля зрения за верхушками деревьев. По вспаханным полям идти было нелегко, но на дорогу выходить не решались, вдруг в заповеднике есть охрана, заметят и развернут обратно.

У опушки леса путь преградила колючая проволока, рядами прибитая прямо к деревьям с металлическими табличками ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЗАПОВЕДНИК. ВХОД КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН!

Ребята к подобным предупреждениям привыкли. В окрестностях их деревни, когда приезжали саперы искать оставшиеся после войны неразорвавшиеся мины и снаряды, вывешивали таблички, что вход в лес и выпас скота категорически запрещены, но никто особого внимание на это не обращал. И скот пасли, и за грибами, ягодами в лес ходили.

Устали, проголодались, но решили привал не делать, а пролезть через проволоку, забраться поглубже в чащу и там оборудовать настоящую туристическую стоянку с шалашом, кострищем и прочим необходимым для проживания. Теплилась надежда, найти какую-нибудь хорошо сохранившуюся землянку или блиндаж. Но сколько ни шли ничего подобного на глаза не попадалось. Стали встречаться какие-то странно свежие воронки, похожие на те, которые оставались, когда пацаны постарше находили снаряд или мину и, естественно в большой тайне от взрослых, взрывали их на костре в лесу подальше от деревни. Наконец-то одна маленькая полянка понравилась, решили на ней обосноваться.

Перекусили десятком сырых яиц, так как они все оказались треснутыми, а некоторые и вовсе вытекли, измазав рюкзаки. Сумерки надвигались неумолимо, поэтому, не мешкая, приступили к сооружению шалаша.

В этом деле у Фили с Васей и опыт, и навыки были. Шалаш получился, как им казалось, теплым, удобным и красивым. К сожалению сена поблизости не было, пришлось рвать жухлую осеннюю траву. Это занятие отняло больше времени и сил чем сооружение шалаша.

Погода была безветренная, лес не шумел, птиц и зверей в «заповеднике» не слышно, только костер потрескивал. Наколов на березовые прутья по куску сала, пожарили над костром, время от времени вытирая его о большой ломоть уже зачерствевшего ржаного хлеба. Вкуснятина! А вот воду для чая нашли с трудом. Со дна глубокой, заросшей мхом и травой впадины, кружками набирали ржавого цвета жидкость и процеживали через натянутую на котелок Филину майку. Вскипяченный с плодами шиповника и подсушенной на костре коркой ржаного хлеба чай издавал изумительный аппетитный запах, вкуснее никогда раньше в жизни не пробовали. Подбросили в костер дров побольше и стали укладываться спать. Долго шуршали ветками и сухой травой, зарываясь поглубже и поудобнее, а когда успокоились, услышали гул автомобильного мотора. Он становился все сильнее и четче, казалось кто-то едет прямо к их шалашу. Все было настолько неожиданно, что ребята даже не готовы были обсуждать происходящее. Молча лежали и слушали. Гул прекратился. Видно браконьеры под покровом ночи на лося приехали, решили они. Но через короткий промежуток времени все повторилось. Только гул был еще сильнее, как будто шла целая колонна автомобилей. Тут уж не до сна.

Вылезли из шалаша, сели у костра и стали обсуждать ситуацию. Строили самые невообразимые версии, но самое главное никак не могли придумать, что же делать, как поступить в сложившейся ситуации. Вдруг услышали еще какой-то странный стрекочущий звук, и над их головами, почти касаясь верхушек деревьев, пронесся огромный вертолет., мигающий разноцветными огнями. На некоторое время воцарилась полнейшая тишина. Ребята немного успокоились и снова забрались в шалаш.

Спать почему-то не хотелось. Вопрос что делать, как говорится, встал ребром, когда в небе появился один, второй, а потом и третий самолет, и буквально через несколько минут раздались оглушительные взрывы. Обуял жуткий страх.

–Может война началась? Ничего другое на ум не приходило. Но почему бомбят заповедник? Вспомнили о вышках, которые они видели с холма. А может это не геологи нефть ищут, а ракетные установки, и их американцы бомбят?

Туристы-бедолаги быстренько собрали свои вещи, как могли, притушили костер и спрятались за толстое дерево. Налеты повторялись через короткие паузы. Им казалось, что бомбы падают где-то совсем рядом. Решили бежать, бежать туда, откуда был слышен гул автомобилей, куда пролетел вертолет.

Бежали как шальные, ветки деревьев били по лицу, ребята спотыкались, падали, их сердечки стучали как огромные барабаны. Они были в панике. Сквозь деревья замелькал свет. Ура, спаслись! Света становилось все больше и больше. Через мгновение были у огромной ярко освещенной поляны, на которой в ряд стояло несколько крытых грузовиков и вертолет, а в центре полузаглубленное в землю длинное сооружение, похожее на деревенское картофелехранилище. Людей никого, ни души, и перед ними снова колючая проволока. Если там машины, значит, где-то есть ворота. Побежали вдоль изгороди. Вот они, невысокие железные с нарисованными звездами, но они заперты и никого нет. Вася подтянулся за торчащие сверху штыри и он там. И вдруг жуткий крик, крик страшнее взрыва бомбы. Он оглядывается и столбенеет, его друг висит на воротах, насквозь проткнутый металлическим штырем. Вася пытается его поднять и снять со штыря, а Филя стонет

–Не трогай меня.

Вася бежит к «хранилищу», металлическая дверь закрыта, стучит кулаками, ногами – бесполезно. Находит какую-то железяку и, что есть сил, стучит и стучит ею о дверь. Ему казалось, что прошла целая вечность, пока открыли дверь. Он не помнит, кто перед ним был, но Вася его схватил за одежду и в истерике кричал:

–Он там, на воротах умирает, помогите, быстрей помогите, спасите!!!

Вася очнулся от резкого запаха нашатыря. Открыл глаза. Рядом сидел какой-то военный. Он улыбнулся, приподнял Васе голову и приставил стакан к губам.

–Попей водички, попей.

Вода помаленьку стала оживлять Васино, казалось, бесчувственное тело. Попытался встать, но военный, предотвращая попытку, положил ладонь на его грудь – Тебе лучше пока полежать – Филя где, он жив?

–Его сейчас доставляют в госпиталь, так что с другом твоим должно быть все в порядке, наши врачи и при более тяжелых ранениях к жизни возвращают.

Военный ненавязчиво спросил, кто они и как оказались на строго секретном объекте.

Вася все подробно рассказал, ничего не утаивая, искренне убеждая собеседника, что они понятия не имели что находится в заповеднике.

Когда военный разрешил сесть, Вася увидел, что находится в большой комнате без окон, в центре толстая колонна, вокруг которой стояли столы с чем-то похожим на радиоприемники. Военный встал, подошел к одному из столов, взял какие-то бумаги и стал их перелистывать. Положив бумаги обратно на стол, он закурил и снова сел на табуретку рядом с Васей: – Слушай, парень, меня внимательно, чтобы у тебя и твоих родителей не было по жизни проблем, забудь навсегда, где ты был и что ты видел. Ни родным, ни друзьям, никому, ни слова, ни намека о военных в заповеднике, о бомбах, самолетах и так далее.

Военный встал, подошел к столу, затушил папиросу и продолжил:

–И еще запомни, несчастье с твоим другом произошло не в заповеднике, а на туровском аэродроме. Вы увидели стоявший кукурузник и решили подойти, чтобы поближе его рассмотреть, но вас спугнул охранник, вы побежали прочь, друг споткнулся и упал, напоровшись на торчавший из земли металлический штырь. Подбежавший охранник и еще какие-то неизвестные тебе люди, сняли друга со штыря, перевязали, о чем – то спорили, а потом погрузили его на кукурузник и улетели, а тебя расспрашивала милиция, как все случилось, и на следующий день увезли домой. Ясно? Повтори все, что я сказал.

Вася повторял до тех пор, пока не выучил все сказанное военным наизусть.

–А сейчас пойдем на выход, и мы отвезем тебя домой. С родителями друга и твоими родителями мы поговорим сами, так что тебе ни перед кем объясняться не придется. И еще раз напоминаю тебе, Василий, постарайся забыть на всю оставшуюся жизнь об этом происшествии. То, что ты увидел и услышал, военная тайна, государственный секрет, и если ты об этом кому-то расскажешь, совершишь преступление. А за такие преступления наш советский закон предусматривает очень строгое наказание, вплоть до смертной казни.

Дома Вася был вечером. Привезший его военный почти до полуночи о чем-то беседовал с родителями, Вася не мог уснуть, но разговора не слышал, лишь изредка до него доносились плач и причитания Филиной мамы.

Как уж потом стало известно, Филю прямо с места происшествия на вертолете доставили в окружной госпиталь. Делали несколько операций, удалили правую почку. Домой он вернулся весной.

В учебе не только не отстал, но даже значительно прибавил. Он рассказывал, что в госпитале с ним занимались индивидуально хорошие учителя. Окончил школу с медалью и поступил в один из престижных питерских вузов. А о дальнейшей его судьбе как-нибудь в другой раз.

Вася же туризмом заразился на всю жизнь, и в дальнейшем у него было много интересных походов и странствий по белому свету.

О лечо, наверное, кто-то из крестьян и сегодня рассказывает как о странной находке.

По заповеднику сейчас проходит государственная граница, и бомбы туда больше не бросают.

Романиха

Выйдя на пенсию, решил посетить места, где родился и детство свое провел. Полвека прошло, как я покинул родные края. И хотя возраст ограничивал варианты выбора транспорта для поездки, решил все-таки рискнуть и отправиться в путешествие своим ходом, на автомобиле. Без спешки, за три дня преодолев две с половиной тысячи километров, я почти у цели. Вот сейчас будет мост через нашу речку, и я увижу свою деревню. Проехал мост, небольшой пролесок и … передо мной, вопреки трепетным ожиданиям, было распаханное поле с проторенной по нему дорогой. Сверился по навигатору, курс верный.

Остановился, вышел из автомобиля, стал изучать местность, сверяясь с приметами, которые еще с детства, близкими сердцу образами, сохранились в памяти. Вон там маленькое болотце, рядом когда-то стояла кузница. А это огромная старая груша на дедовой меже. А вот наш заросший пруд – место зимних ледовых развлечений…

Сомнений не было, здесь моя малая родина. Здесь, знойным июньским утром, почти семь десятков лет назад, я появился на этот свет. В последний мой приезд, десять лет назад, еще стояло полтора десятка домов, спрятавшихся в зелени верб и полуодичавших фруктовых деревьев. А сейчас распаханное поле. Сердце защемило. Словно по нему, по живому, а не по полю трактора пахали. Ну вот, страны не стало, в которой родился…, и деревни тоже… Что-то екнуло внутри… неужели…оглянулся… фух! Слава Богу! В метрах пятистах среди поля зеленый островок. Ума и совести хватило кладбище не распахать.

С надеждой найти какие-либо артефакты, стал внимательно осматривать участок свежевспаханной земли, на котором по моим расчетам стоял родительский дом. Не найдя ничего заслуживающего внимания, решил проехать к кладбищу.

Кладбище было небольшое, от края до края не более ста метров. Начиная с крайних рядов, по фамилиям и фотографиям стал вспоминать своих бывших односельчан.

Один на кладбище всегда немного жутковато и настороженно себя чувствуешь. Но когда я услышал покашливание и увидел рядом из ниоткуда появившегося древнего на вид, маленького, сгорбившегося старика с большим желтым пакетом в руке, по телу пробежала электрическая дрожь. Видя мою испуганную реакцию, старик улыбнулся.

–Пришел помянуть, может быть последний раз перед встречей там, – он показал сухеньким пальцем на землю и протянул мне руку. – Анатолий Иванович

Прокопцов…. А вы чей будете?

Я представился.

–Помню, очень хорошо помню ваших. И многим им обязан…особенно Романихе… Она меня с того света и не раз на этот возвращала. Это она в меня силы вселила, что я уже почти до сотни дотянул.

Старик своими сухенькими костлявыми пальцами взял меня за локоть:

–Давайте присядем…вот здесь у оградки Кайтанов, моих кумовьёв. Сели на лавочку. Он достал из пакета бутылку, два пирожка, два яблока, несколько карамелек и пластмассовые стаканчики.

–Остальное я на могилки положил. Одному как-то неудобно было. Вас Бог послал, вот вместе и помянем. Он открыл бутылку и наполнил стаканчики. На мои возражения по причине того, что за рулем, он рассмеялся.

–Мил человек, это вишневый компотик…, неужели бы я вам предложил спиртное, сам я уже лет десять только на Новый Год и в День учителя чисто символически, стопку. Заметьте, не шампанского, а местного самогона, – и, застенчиво улыбнувшись, добавил, – кстати, по полувековой давности рекомендации Романихи, не пить городскую дурь.

Старик встал и произнес поминальные слова, назвав более десятка фамилий, имен и отчеств. Выпили компот.

–Так вот, хочу вам про Романиху рассказать. Я жизнь ее до подробностей изучил. Книгу о ней хотел написать, большой материал собрал от односельчан, родственников и тех людей, кого она спасала от боли и страданий. Одно не смог найти, могилку ее. Муж-то здесь похоронен, а она неизвестно где. Но Бог ее однозначно за добрые дела в Рай определил. – Старик достал носовой платок, вытер заблестевшие на морщинистых, почти обесцветившихся глазах слезы, и продолжил.

–Я сам из местных, даже дальний родственник Романихи. Она в девичестве тоже Прокопцовой была. После института, пять лет по распределению в Сибири, а потом пятьдесят лет учительствовал в этих краях. А Романиха жила в этой деревне, деревни уже нет, но в моих глазах она стоит. Месяц назад последние дома бульдозерами снесли. Гришкин сын, президент наш, приказал все заброшенные деревни с землей сравнять. Бог ему судья. Помните Гришку? Домик его вот здесь в ста метрах от кладбища стоял, как бы на отшибе. Странный и загадочный был мужик этот Гришка. Никто о нем толком ничего не знал. А я его однажды разговорил. Все выспросил, откуда и что привело его в наши края. И знаете, я уверен, что сегодняшний наш президент, сын этого Гришки. Да, да, Гришка бросил жену с маленьким сыном в

Могилевской области и приехал в эту деревню с молодой рябой и сварливой бабой…

Старик замолчал, и словно забыв о моем присутствии, смотрел себе под ноги и почесывал за ухом свою редковолосую седую голову. Молчание продолжалось уже несколько минут. И оно, вот это затянувшееся молчание, подтверждало, что есть люди, с которыми даже молчание кажется душевным разговором. Продолжая бессловное общение, я встал и пошел по кладбищу. Когда вернулся к старику и присел рядом с ним на лавочку, старик похлопал меня по колену, – Ты же внук Романихи. И знаешь про свою бабушку не меньше, а то и больше, меня.

С Анатолием Ивановичем мы провели полдня. После кладбища побродили по улице несуществующей деревни и окрестностям. Вспомнили о многих событиях и людях из его молодости и моего детства. Оказалось, что он уже тридцать лет проживает у дочери в областном центре, а сюда ежегодно, два-три раза, приезжает на поезде. И дочери объявил, чтобы похоронили его здесь, даже место себе присмотрел. Ближе к вечеру я отвез Анатолия Ивановича на железнодорожную станцию и посадил его на поезд.

До ближайших родственников, которых я предупредил о своем визите на родину, предстоял еще путь в сто с небольшим километров. Поначалу хотел остановиться и по свежей памяти описать события прошедшего дня. Но заявляться в гости поздним вечером посчитал не совсем приличным. Нужно ехать. Закрепил перед собой на панели диктофон и тронулся в путь, громко рассказывая не только о событиях сегодняшних , но и о давнишних детских впечатлениях.

…Самым авторитетным и известным далеко за пределами нашей деревни человеком была моя бабушка, баба Ганна, в простонародье Романиха, милая, конопатая, дородного телосложения старуха. Почти все роды в округе проходили с участием и помощью Романихи-повитухи. По роддомам раньше наши бабы не разъезжали. Семьи были большими, по пять-семь детей в среднем. За редким исключением, дети и повзрослевшая молодежь нашей деревни красотой своих пупков были обязаны Романихе. Сама она родила десятерых детей, десять сыновей, но после войны осталось только четверо. Она была не только повитухой, но и излечивала от недуга и немощные тела, и больные души. Принимала она всех, но не всех лечила, иногда довольно грубо отказывала, просто говорила пациенту, что он сам виноват в том, что она не может его лечить, и больше ничего не объясняла. К ней бежали, шли, ползли при незначительных болячках, и при серьезных недугах, когда не останавливалась кровь из разбитого носа, распухали руки от тяжелой работы, скрючивало в клюку спину, при женских и мужских недугах, при разладе в семье и при всех прочих напастях. И не только из ближайших сел и городов, даже из Киева, Минска, Питера и Москвы приезжали за помощью. Всем помогало ее участие. Бесплатно лечила только деревенских. С остальных, пришлых и приезжих, брала небольшие деньги или какие-нибудь приношения.

У Романихи было два штатных помощника, ее муж Роман и, ее старший внук. Роман в определенное супругой время, ходил в лес за чудодейственными травами и кореньями, принимал участие в приготовлении лекарств. А дело это было непростое: и в печке сутками томили, и в землю на несколько дней закапывали, и другие премудрости применяли, о которых никто другой не знал и не догадывался даже. Внук же был, так сказать, ассистентом. Прием бабушка вела без посторонних, а я должен был находиться в сенях или под окнами, чтоб на первый оклик мог тотчас явиться пред глазами ее. Иногда я проявлял непорядочность и тайком подслушивал разговор, такой интерес у меня стал проявляться после того, как однажды, невзначай, услышал наставления одной молодице, которую муж собирается бросить и уйти к другой. Бабкины « рецепты» касались отношения мужчины и женщины не только на бытовом уровне, но и в постели, с довольно деликатными подробностями. В таких случаях в конце приема целительница почти всегда говорила одну и ту же фразу: – Я тебе дам зелье, наливай по пять капель в пустую рюмку. А потом туда маленько водочки или вина и подавай мужу с доброй улыбкой во вторник, четверг, субботу и воскресенье перед ужином. И так, пока зелье не закончится, но главное делай все, что я тебе сказала. Хоть один день пропустишь, все напраслиной будет, и ко мне тогда больше не приходи, не приму. Кликала внука, выходила в сени, доставала с верхних полок свои баночки или горшочки, в бутылочку – четвертинку капала несколько капель своего зелья. – Налей воды из ведра, кинь пять яблочных зернышек, пять ягод черемухи с земли и заткни мхом. Выполнять такие и другие странные поручения, приходилось довольно часто. Иногда к ней привозили на санях, телеге или на автомобилях больных с очень тяжелыми недугами, громко стонущих и кричащих от боли. Таких Романиха лечила по несколько дней не только разговорами и молитвами, но и с помощью настоев, примочек и бани. А может быть использовала и еще какие-нибудь неведомые премудрости? Главное, от нее пациенты уходили своими ногами и в настроении на долгую полноценную жизнь.

На праздники в застолье ей не было равных в песнях и плясках, а уж если Романиха какую-нибудь историю или случай вспомнит и начнет рассказывать, тут все замирали, чтобы потом хором вздохнуть или до слез рассмеяться. В теплые летние вечера выйдет из дома и только сядет на завалинку семечек пощелкать, детвора тут как тут и умолять начинают, чтоб сказку рассказала. Сказок она знала тысячи, а может быть сама придумывала, потому что они никогда не повторялись, а если кто просил повторить год-два назад услышанную, говорила, что не помнит. И кто-нибудь начинал вспоминать, к творческому процессу подключалась вся присутствующая ребятня. Романиха как учительница слушала юных рассказчиков, разрешая им спорить и подсказывать друг другу, лишь изредка делая образные поправки.

Грамоте она никогда не училась, читать и писать не умела. Но денежные купюры и монеты считала безошибочно. Роман с четырьмя классами церковно-приходской школы в этой арифметике ей уступал, и поэтому сделки купли-продажи с неповторимым умением торговаться на базаре совершала только она.

К Романихе приезжали не только больные, но и гости, в основном люди, которым она помогла сохранить семью или излечиться от тяжелых недугов. Приезжали с детьми или внуками. Привозили подарки. Но самыми странными гостями были высокий слепой монах и маленькая старушка–поводырь. Каждое лето в пост, перед яблочным Спасом, они пешком приходили из Киево-Печерской Лавры, более чем за сотню верст. В первый день на исповедь и на напутствие к монахам Романиха приглашала взрослых по одному, а детей только с родителями. После приема всех желающих, монахи вместе с Романихой уединялись и почти неделю читали молитвы и чем-то разговаривали. Роману не позволялось тревожить гостей и он ночевал у старшего сына, благо у того изба была напротив. В обратный путь монахи тоже уходили пешком, отказываясь от многочисленных предложений подвезти их хоть немножко.

У Романихи мечта была, чтобы ее любимый внук стал священником, а еще лучше монахом и дослужился до епископа, а может быть даже до патриарха. Она очень переживала, что никто из ее оставшихся в живых сыновей не стал священнослужителем, а все ушли в коммунисты. Последней надеждой был внук-помощник. Но внуку не очень хотелось, будучи монахом, ходить пешком до Киева. Да и церкви, куда они довольно часто ходили пешком за семь километров, он почему-то страшился, молитв, песнопений не понимал. После того какВасю приняли в пионеры, бабка перестала брать его в церковь и разговоров на церковные темы не заводила. Повзрослев, Вася стал все чаще критиковать ее за фанатичную религиозность и стыдился ее знахарской популярности.

Романиха была старше мужа на пять лет, но выглядела, несмотря на то, что муж был в свои за шестьдесят с небольшим, статным, моложавым мужчиной, даже моложе его. Две войны, безвременная потеря шестерых сыновей были тяжелейшим испытанием на прочность их брачных уз, но они пережили все беды и невзгоды, сохранив любовь и безграничное уважение друг к другу.

По сложившейся за последние годы традиции и уже будучи на пенсии в погожие сентябрьские дни, на бабье лето, Роман всегда рано утром уходил в лес за ягодами и корнями для лечебных настоев, возвращался к полудню. В один из сентябрьских дней в середине шестидесятых, уйдя в лес, он не вернулся ни к полудню, ни к сумеркам. Плохое предчувствие не давало покоя, Романиха побежала по соседям, собирать мужиков на поиски мужа. Романа нашли утром, с явными признаками насильственной смерти.

Неожиданная потеря мужа стала для нее вселенской катастрофой. Вместе с ним она как будто похоронила и себя. Уединившись в избе, она никого не хотела видеть, ни с кем не разговаривала. На настойчивые просьбы о помощи при недугах отвечала:

– Я всю жизнь вам помогала, а в благодарность вы убили моего Романа. Помощь моя грешна, за что и наказал меня Господь Бог, не буду я больше этим грешным делом заниматься. Через короткое время после гибели мужа, умер, пришедший израненным с войны ее старший сын. И Романиха ушла из деревни. Кто-то ее видел нищенкой просящей милостыню в дальних деревнях и городе, некоторые убеждены, что она ушла в монастырь, из которого приходили к ней монахи. Все старания родных найти ее оказались безуспешными…. По прошествии двух часов я уже был на месте. Меня ждали. За празднично накрытым столом, собралось много родни. Вечер прошел замечательно, разошлись далеко за полночь. Несмотря на нелегкий день, уснуть никак не мог. Включил диктофон и с удовольствием прослушал свою дорожную запись. На мой взгляд, получился неплохой рассказ о замечательном человеке, моей бабушке Романихе.

Кароль и Лиза

В семье панского конюха Митрофана, в маленькой хатке рядом с именьем пана Прикоты, в канун нового 1900 года родился пятый ребенок. Митрофан был несказанно рад, что наконец-то после четырех девок, у него появился сын. Имя было давно приготовлено, но рождались девки одна за другой. На последней чуть не сорвался. Хотел Каролиной назвать, но поп при крещении отговорил. И вот, наконец-то Бог услышал его молитвы и подарил сына, Кароля, помощника и наследника.

Кароль рос шустрым и смекалистым пацаном. Работой отец любимца особо не нагружал, договорился с прислугой из панского дома, умеющей писать и читать, чтобы и сына его хоть немножко грамоте обучили.

Пана Прикоту Кароль видел часто, тот почти каждый божий день, по полудню, с ведомой только ему целью, пешком обхаживал окрестные леса и поля. Это был высокий человек, с лицом, безобразно изъеденным оспой, что не давало возможности хоть приблизительно определить его возраст. Жена его, красивая, стройная, чем-то напоминающая цыганку в имении бывала редко, в основном вместе с детьми жила в Варшаве или Петербурге. Детей у них было трое, два сына и дочь. Молодых панычей Кароль никогда не видел. А вот дочь Лизу в каждый ее приезд в имение он видел ежедневно. Это были не встречи или совместные игры. Просто, каждый раз, услышав от отца, что приехала панночкаа с дочкой, Кароль прятался за оградой и почти целыми днями с утра до вечера, не сводя глаз с парадного входа, ждал, когда выйдет в сад Лиза. И это несмотря на то, что за все годы его наблюдений Лиза появлялась в саду в одно и то же время. Ближе к полудню, вместе с высокой дамой в длинной черной узкой юбке и маленькой собачкой с лохматой мордой, она с полчаса гуляла по главной аллее парка. Вечером, вместе с родителями до сумерек бродила вокруг главного дома, пила чай в белой каменной беседке. Этот распорядок нарушался лишь в ненастную погоду. Но после случая, благодаря которому Каролю удалось пообщаться с юной панночной, он постоянно тешил себя надеждой на новую встречу. А случилось следующее…

В одну из прогулок собачка с лохматой мордой бросила своих попутчиков и вместе с поводком устремилась за пределы чугунной изгороди. Высокая дама замахала руками и кричала в адрес собаки строгие команды вернуться обратно. Лиза бросилась вслед за собакой, но ее путь преградила изгородь. Кароль, увидев происшедшее, покинул свой замаскированный наблюдательный пост и стремглав побежал к месту происшествия.

–Дана, ко мне! Дана, на место! Ай-Айай-Айай ! – не сходя с аллеи, маша длинными костлявыми руками, как крыльями, кричала высокая дама.

–Дана! Данечка! – схватившись за металлическую изгородь, жалобно звала Лиза.

Кароль, не добежав метров пятьдесят, остановился, отдышался и, засунув руки в карманы не первой свежести порток, с безразличной миной на лице подошел к Лизе, – Чего кричите, паннишна?

–Данька убежал. Собачка такая маленькая. Самая моя любимая…

–Далеко не убежит, вернется. Собака не потеряется, она дом всегда найдет,– уверенно, со знанием дела, изрек Кароль.

–Ее мужицкие собаки ранить могут или вообще убить.

–Лиза! Кто там, рядом с вами? – высокая дама сделала два шага с аллеи в сторону изгороди, – прикажите ему найти Дана!

–Ты кто? – сделав серьезное лицо, произнесла юная панночка

–Я – Кароль, – гордо произнес юноша, сделав ударение на второй слог.

Ответ для Лизы был настолько неожиданным, что она опустила руки и, открыв рот, удивленно уставилась на незнакомого юношу.

–Кароль, сын вашего конюха,– с ударением на первый слог в своем имени, уточнил юноша.

–А…А?– тряхнув головой как бы приводя себя в сознание, Лиза сделала шаг назад, посмотрела в сторону сопровождающей ее высокой дамы. А когда она снова повернулась к Каролю, в глазах играла веселая искорка, а сжатые губы еле сдерживали рвущуюся наружу улыбку. – Сын нашего конюха, догони и принеси сюда моего Даньку! Он убежал вот туда, в заросли. Слышишь, он залаял, значит, ему угрожает опасность.

Пропажу долго искать не пришлось. За зарослями ивняка, на нижней ветке старого дуба сидел рыжий кот, а внизу, подняв лохматую голову, пискливым голосом лениво тявкала пропажа. На подошедшего к ней Кароля она не обращала внимания, продолжала тявкать в сторону оставшегося на ветке кота и после того, как он взял ее на руки и понес хозяйке. Рядом с Лизой у изгороди уже была и высокая дама, которая, принимая из рук Кароля собаку, сухо проворчала:

–Мы передадим, чтобы тебя поблагодарили!

Лиза, уходя, кивнула головой и подарила Каролю благодарный взгляд и улыбку, которая как бы говорила, – «Приятно было познакомиться, надеюсь, что это не последняя наша встреча».

К пану часто приезжали гости, по внешнему виду не все придворного сословия. На время присутствия гостей, по распоряжению пана, большинство прислуги покидало имение. По этому поводу ходили разные слухи и домыслы. А потом пан Прикота перестал появляться в имении. Поговаривали, что за нехорошие высказывания о царе его забрали жандармы. Имение почти опустело, остались только конюх, дворецкий и кучер. Лишь изредка приезжал какой-то родственник пана, чтобы убедиться в сохранности имущества и выплатить жалование оставшимся работникам.

Через какое-то время после пропажи пана, объявилась его жена. Приехала не одна, а вместе с дочкой Лизой. В компании с дворецким они долго ходили вокруг дома, что-то горячо обсуждая. Потом дворецкий пришел к Митрофану и велел всей семьей идти в панский дом.

Кароль и его сестры никогда не были внутри главного дома. Пораженные невиданной ранее роскошью и красотой, они, сгрудившись в кучку, застыли как остолбенелые, боясь сделать лишний шаг. В центре большой залы, с высокими узкими окнами и раскрашенными потолками стояла хозяйка, ее негромкий голос, звучал с перекатами эха:

–Все, что мы с дочерью покажем, вы принесете и сложите в этой зале на полу.

Через какое-то время в центре залы образовалась огромная куча из одежды, картин, ваз и прочей красоты. Митрофан и кучер ушли закладывать лошадей.

–Да, доченька, весь этот скарб нам с тобой не увезти,– с нескрываемой грустью в голосе, взяв в руки какую-то вещицу, произнесла хозяйка и стала откладывать в сторону, самое необходимое и ценное, по ее мнению.

–Мама, а вот это нужно взять обязательно,– время от времени умоляюще обращалась к матери Лиза.

–Дочь, не перечь, и так полвагона займем.

Вторично отобранные вещи складывали в приготовленные сундуки и чемоданы. Когда все было сложено и упаковано, хозяйка предложила присутствующим оставшиеся вещи забрать себе.

–Я продала имение. А купившему его шляхтичу не хочу оставлять личные вещи, пан Прикота не одобрил бы. Да и вам они нужнее. Вон какие красавицы, – она взмахнула рукой на сестер Кароля,– Подошьют, подкроят, принарядятся и замуж за принцев выйдут. Затем подошла к жене Митрофана, что-то достала из маленькой сумочки, положила ей в ладонь и сжала своими руками ладонь оторопевшей женщины в кулак.

В хату конюха принесли богатство, о котором и мечтать днем ранее не посмели бы, девки пищали от восторга, перебирая и примеряя платья, шляпки, обувь разную и просто отрезы ткани. Кароль тоже для себя и отца принес панские рубашки, штаны, две пары сапог и серую фетровую шляпу с пером. Вырядившись в синие штаны с лампасами и красную шелковую рубаху, он, поскрипывая хромовыми сапогами, выхаживал перед сестрами, манерно снимая шляпу и кланяясь по сторонам.

Только жена Митрофана была безучастна к происходящему. Кулак она так и не разжимала. Только она видела, что ей в ладонь положила панночка. Неграмотная, простая по жизни баба, она понимала, что в ее кулаке дальнейшая судьба всей ее семьи.

Дети настойчиво уговаривали показать, что положила ей в ладонь панночка, но она ни в какую не соглашалась.

–Вот вернется отец из города, тогда и посмотрим, – она продолжала крепко сжимать уже посиневшие от напряжения пальцы, время от времени крестясь на образа,– Хватит принаряжаться, идите по хозяйству справляться, а я пока в хате буду.

Митрофан вернулся с сумерками

–Отвезли, еле успели погрузить,– глубоко вздохнул, прикурил от керосиновой лампы самокрутку, – уехала наша

панночка на литерном поезде, а куда, в какой город, нам не сказывала. Жалко, хорошие были у нас хозяева. Примет ли нас новый хозяин. Говорят, уж больно вредный, да и не из нашенских, пшек.– Митрофан затушил самокрутку. – Устал я, мать, поесть давай, – и присел на лавку рядом с женой.

–Ты чего такая бледная?

Жена придвинулась к мужу, поднесла кулак к его лицу и раскрыла ладонь.

–Вот,– почти шепотом, но торжественно, произнесла она, Дети вмиг были рядом.

Митрофан ничего не видел в приставленной к его носу ладони жены: – Что, вот?

–Паннична вознаградила нас,– снова прошептала жена.Он

отвел ее руку к свету керосиновой лампы. На мозолистой ладони жены лежало семь больших желтых монет. – Из грязи да в князи,– только и смог прохрипеть Митрофан. Нежданным, негаданным богатством распорядились разумно.

Выдав старшую дочь замуж и, оставив молодой семье хатку, снялись с насиженного места. На окраине уездного городка купили старенький домик. Завели коров и другую живность. Четыре года подряд свадьбы играли, всех дочерей замуж выдали. К старому домику пристроили трехстенок и стали жить втроем в хоромах из пяти комнат. Митрофан устроился на городскую мельницу, а потом и Кароль стал там работать. Жили не бедно, в достатке, пока военное лихолетье не нагрянуло.

Война с немцами, с поляками, революция, гражданская война. Когда все улеглось, успокоилось, в город прислали нового начальника, героя революции и гражданской войны с фамилией Прикота. Митрофан и его сын Кароль не особенно интересовались переменами в городской власти, да и мало ли людей с одинаковыми фамилиями. Но когда к ним на мельницу для проведения какого-то собрания приехал сам пан Прикота, были ошарашены. После собрания Прикота подошел к Митрофану и Каролю. Расспросил, как они оказались в городе, как живут, записался ли в комсомольцы Кароль. Митрофан, не зная как обращаться – панове или товарищ, только кивал головой, разговор держал сын. На прощание Прикота пригласил в гости, настойчиво требуя от них обещаний, что в воскресенье они всей семьей придут к нему домой. В воскресенье, после долгих споров и сомнений, Митрофан с женой и сыном прибыли в гости к пану – товарищу Прикоте. Приняли их очень радушно, жена, которую они раньше видели нафуфыренной и неподступной, была в простой одежде, суетливо накрывала на стол. Выпили по стопке, разговорились. Подошла Лиза, села у края стола и внимательно слушала разговоры.

Кароль смотрел на Лизу и терзался сомнениями, помнит ли она его и вообще его семью или нет? Лиза ни разу не остановила на нем взгляда.

–Тысячам мозги перекроил, а эту никак, самая неподдающаяся перевоспитанию особа,– кивнув в сторону Лизы, сменил тему разговора пан Прикота,– пока я был на каторге, мама ее заграницами избаловала. Стыдно сказать,– он понизил голос, положил руку Лизы себе в ладонь – это единственный член нашей семьи, который категорически и почти публично не признает новую власть.

Лиза, ничего не возражая отцу, встала и вышла из комнаты.

–Не знаю, что и делать, – продолжал Прикота,– может ты, Кароль, возьмешься за ее воспитание, глядишь, потом вас и поженим. Тебе уже пора, да и барышне моей уже давно пора в замужестве быть. В былые времена я бы уже с внуками нянчился.

–Не под стать нашему Каролю ваша Лизовета, и красавица, и роста высокого, и рода барского. Куда щуплому мужичишке, – осторожно возразил Митрофан.

–Не под стать? Это как сказать… Суворов тоже был не богатырского телосложения, а герой! Какие сражения выигрывал, какие женщины его любили! Главное в человеке не рост и вес, не писаная мордашка,– Прикота

провел ладонью по своему изуродованному оспой лицу, – главное, чтобы стержень был и сердце не каменным.

–Так – то оно так,– многозначительно то ли согласился, то ли возразил Митрофан.

По пути домой Кароль думал только о Лизе. Он и раньше часто вспоминал о ней, он никогда не забудет их первое «знакомство», ее истеричный плач и глаза полные отчаяния, в момент их отъезда из имения. Лиза ему очень нравилась, но трезво оценивая разницу общественного положения, не давал чувствам разрастаться до неконтролируемого состояния. Но все-таки решил познакомиться с ней поближе, а может быть даже и подружиться.

Через пару дней мать попросила Кароля отнести Прикотам молоко.

–Хвалилась, будучи в гостях, какие хорошие у нас коровы и вкусное молоко, вот панична и попросила принести на пробу. Отнеси, сынок.

Кароль вначале отнекивался, но потом приоделся понарядней и с пятилитровым бидоном молока отправился к Прикоте.

Дверь открыла Лиза.

–О-о! Какой гость! Ваше королевское не знаю что, то ли величество, то ли

мужичество! – она с ехидной улыбкой, склонив голову, взмахнула рукой, – Проходите , ваша милость!

–Да вот мать попросила, потому что ваша мама просила,– ошарашенный такой встречей, начал мямлить Кароль, протягивая Лизе бидон с молоком.

–Подержи при себе пока свой гостинец. Маман скоро подойдет. Заходи, подождешь в доме, заодно и поговорим, жених. Вот уж не мечтала, что за мужика, за сына конюха меня сосватают.

Зашли в прихожую, Лиза показала на стул и продолжала.

–С отцом о тебе вчера разговор был. На мой вопрос, как его угораздило с тобой встретиться, ответил философски, – случайных встреч не бывает! Каждый человек в нашей жизни – это либо испытание, либо наказание, либо подарок судьбы.

Вчера я этим словам не придала особого значения, а вот сейчас смотрю на тебя, на подарок для испытания или в наказание?

–Хлопец ты из себя вроде подходящий для женитьбы, но пойми, Кароль, ты – мужик, грязный, вонючий мужик,– Лиза сорвалась почти на крик.– Извини, все мужики вонючие и противные. И вообще, как ты себе представляешь нашу совместную жизнь? Я не могу и не хочу копаться в огороде, дергать за сиськи коров, я не переношу запах навоза.

Кароль встал со стула и направился к выходу, она преградила ему дорогу, минуту молча стояла перед ним с распростертыми руками, потом, опустив руки и склонив голову, подошла к нему почти вплотную и тихо сказала:

–Прости меня, пожалуйста, мне очень тяжело, прости, мне стыдно за свое поведение, такое было со мной впервые.

Я таких неприличных слов никогда вслух не произносила. Кароль слышал ее дыхание, слышал стук ее разволновавшегося сердца, стоял растерянный своей беспомощностью, стоял, не зная, что сказать, что делать нужно ему в данный момент. Принять извинения, обнять и успокоить, сказать

чтото ласковое и нежное или послать ее к черту. Но, он молча отступил от Лизы, и, поставив на пол бидон с молоком, на цыпочках, вышел из дома.

После этого свидания, Король с Лизой не встречался до тех пор, пока однажды зимним вечером в дом Митрофана нежданно и незвано пришел Прикота. Он был, что не присуще ему, сильно взволнован. В доме были только Кароль с матерью. Прикота снял шляпу, поклонился и, не ожидая приглашения, сел у стола.

–Выручайте, Ксения,– обратился он к жене Митрофана,– по какому-то недоразумению и или чьему-то наговору, над моей семьей сгущаются черные тучи. Я не знаю, когда это произойдет, завтра, через месяц или позже. Дай Бог все обойдется, но предчувствие у меня дурное. Вы уж тоже понаслышаны, что стали исчезать «бывшие» несмотря на их верную службу новой власти. Я-то больше вашего знаю, сколько и куда уже увезли, забирая по ночам целыми семьями. От судьбы не убежишь, но я хочу попытаться хоть что-то предпринять,– он глубоко вздохнул, расстегнул пальто,– по большому счету все равно где жить, только б жить. Зачем я пришел? Сыновья уже живут самостоятельной жизнью. Они далеко, вестей давно от них не получал, но я уверен, что у них все хорошо. А вот с дочерью сложнее. Ой, боюсь, сорвется, и себя погубит.

Я пришел просить, да, просить тебя, Кароль, взять в жены мою дочь Лизу. Только так мы ее спасем, и, может быть, даже вашей женитьбой спасем всю мою семью,– он встал, подошел к оторопевшему от такого развития событий Каролю, взял его за плечи.

–Я пришел к вам потому, что знаю и доверяю вашей семье. Мы часто с Лизой говорим о вашей семье, и могу искренне сказать тебе, что ты ей тоже не безразличен. Подумай, а я завтра заскочу,– пан поклонился Ксении, и, застегивая на ходу пальто, вышел из дома.

Разговора после неожиданного визита Прикоты у Кароля с матерью не получалось. Дождавшись со смены Митрофана, поделившись новостью, жена стала убеждать мужа и особенно сына дать согласие на предложение пана.

–Девка – красавица, грамотная, ну, по хозяйству не умеет, научим, покажем, освоится, привыкнет, а главное вы вспомните, благодаря кому мы из нищеты выбрались. Не дури, Кароль, такую невесту нам Бог послал, грех отказывать….

Митрофан кроме своего «так-то оно так» ничего не говорил. Кароль сидел, подперев голову кулаками, изредка пытался возразить матери.

Через неделю, пригласив только самых близких родственников, сыграли нешумную свадьбу.

Строптивая Лиза оказалась спокойной и покладистой женой. Она без особых возражений приняла условия крестьянского быта и со временем освоила нехитрые премудрости ведения домашнего хозяйства. Свекор со свекровью и муж поначалу самую грязную работу старались выполнять сами. Весной Лиза родила первого ребенка, девочку назвали Машей.

Отцу Лизы, вскоре дали новое назначение, куда-то в Сибирь. Она тяжело переживала, тем-более, что это произошло в период ее первой беременности. Единственное письмо пришло от них года через два, в котором отец сообщил скорбную весть о смерти Лизиной мамы. Впоследствии, на протяжении многих лет Лиза неоднократно предпринимала попытки получить хоть какую-то информацию о своих близких, но, к сожалению, она так ничего и не узнала об их судьбе. Митрофана и его жену почти одновременно похоронили перед самой войной. С сестрами Кароль виделся редко, у каждого свои заботы, да и жили они все, кроме одной, за сотни километров. Так что остались они с Лизой без родни и близких. После Маши у них родились еще две дочери и сын Сережа.

Тяжелейшим испытанием стала война с фашистами. Кароля на фронт не успели забрать, немцы были в городе уже на третий день войны. Он остался без работы, мельница была разрушена. Старшую Машу угнали в Германию. Тяжело заболел сын, в котором Кароль и Лиза души не чаяли, да и сестры его любили не меньше родителей. Больница не работала, врачей не найти, Лиза отчаявшись пошла к немецкому военному доктору. Она просила, умоляла, ползала на коленях, ей грубо отказали и вытолкали вон.

Сережу хоронили в лютый мороз. Лиза была в легкой кофте с накинутым поверх черным платком. Кароль и дочери пытались надеть ей пальто, но она его сбрасывала, продолжая неистово причитать над гробом:

–Сыночек, миленький, я не хочу жить без тебя, я не буду жить без тебя, я скоро приду к тебе и снова будем вместе…..

На следующий день Лиза не смогла встать с постели, жуткая лихорадка, надрывный кашель, отрешенный взгляд, а к вечеру потеря сознания.

Через три недели, придя в себя, исхудавшая до неузнаваемости Лиза стала умолять мужа.

–Не трать на меня, Кароль, время, я уже не жилец на этом свете, спаси хотя бы дочек.

Кароль почти год выхаживал жену. Это был самый кошмарный, казалось, беспросветный период в его жизни. От бессонницы, усталости и голода назойливо сверлило мозги желание наложить на себя руки. Но видя, с какой любовью и надеждой маленькие дочери, особенно младшенькая, ухаживают за больной мамой, он выбрасывал из головы эти дурные мысли и уходил добывать пропитание для детей и снадобья для больной жены.

Ну, уж точно, беда не приходит одна. Не успела Лиза толком оклематься от болезни, немцы за связь с партизанами сожгли десятки домов на окраине города. Сгорел и дом Кароля, из вещей спасли только часть одежды, посуду и маленький Лизин сундучок, с неизвестным даже для Кароля содержимым.

Прямо на пепелище из обгоревших бревен соорудил Кароль землянку, в которой семья и дождалась прихода Советской Армии.

Вскоре после победы вернулась из Германии дочь, тощая, с клеймом на руке, но безмерно счастливая, что пешком, но дошла до родного дома. Возращение дочери облегчило и родительские сердца от страшной неизвестности.

Каролю власти предложили возглавить строительство новой мельницы. Он согласился с условием, что после завершения стройки он будет работать простым мельником. Потихоньку соорудили небольшую хатку на три комнаты, сарай, хозяйственные постройки, купили корову, завели свиней и птицу. Голодная и холодная жизнь осталась в прошлом, о котором помнили постоянно, и поэтому жили бережно, на грани скупости, но не жадности.

В городе восстановили церковь, и по воскресеньям Лиза стала регулярно посещать службу. В церковь она наряжалась в самую лучшую свою одежду, даже черную шляпку с вуалью из своего секретного сундучка доставала. Соседи подсмеивались, Кароль попытался сделать ей замечание, но услышав: – не твоего ума, смерд,– больше эту тему не поднимал. Слава Богу, что соседи не знают о других странностях жены, иначе и проходу бы не дали без насмешек. Лиза, придя из церкви, не снимая верхней одежды и обуви, ложилась на кровать, доставала из-под подушки книжку на иностранном языке. Этот ритуал продолжался немногим более часа. Никто, ни муж, ни дети не имели права заходить в комнату, или не дай Бог чтото спросить или попросить. Закончив чтение, Лиза прятала книжку и шляпку в свой сундучок, переодевалась в свою заношенную крестьянскую одежду и шла копаться в огороде или ухаживать за скотиной. И так каждое божье воскресение.