Убийца без лица бесплатное чтение

ВВЕДЕНИЕ

Иногда человек становится страшнее, когда его лицо невозможно вспомнить.

Ты вроде бы видел его совсем рядом, отчётливо, на расстоянии дыхания…

Но попытаешься описать и образ распадается.

Меняется. Плывёт.

Как будто память подменили.

В моей работе такое встречается часто.

Страх дорисовывает детали, стирает одни лица и создаёт другие.

Но есть случаи, в которых искажение слишком точное, слишком продуманное, чтобы быть случайностью.

Когда три человека видят трёх разных преступников,

а нападение совершил один —

это не ошибка восприятия.

Это чей-то метод.

И именно с этого начинается история, в которую мне не стоило бы входить.

Но я уже услышала её шаги.

ГЛАВА 1. Описание, которое распадается

Вечером город звучит иначе.

Днём шум скрывает страхи.

Ночью – страх прорывается в каждом шаге, особенно если улица пустая, холодная и плохо освещённая.

Марина Ильичёва возвращалась домой быстрыми, уверенными шагами. Она была из тех женщин, которые никогда не показывают усталость. На работе её уважали, соседи здоровались первыми, двери лифта она всегда придерживала даже для тех, кто не торопился. Но сегодня она шла иначе – будто старалась убедить себя, что всё в порядке.

Фонарь над тротуаром мигнул один раз, другой. Она подняла голову, бросив взгляд на дрожащий свет, и в этот момент услышала сзади движение.

Не шаг.

Не хлопок.

Просто… смещение воздуха.

Марина обернулась резко – слишком резко для обычного человека. Но за спиной никого не было.

Она встряхнула головой, подняла воротник пальто и ускорила шаг. Дом был всего в трёх кварталах. Она знала маршрут наизусть: пройти мимо аптечного киоска, свернуть за сиреневый дом, перейти через маленький двор, где стояли три одинаковых автомобиля.

Но на третьем шаге она снова замерла.

Позади, почти впритык, прозвучал короткий, глухой звук, как будто подошвой задели камушек.

Марина обернулась и увидела мужчину.

Фигура в тёмной одежде, капюшон, высокий рост. На лице – ничего, что можно запомнить. Ни усов, ни бороды, ни особых черт. Только глаза – холодные и спокойные, как будто он просто идёт своей дорогой.

Марина открыла рот, пытаясь сказать что-то вроде «вам помочь?», но звук застрял, а человек сделал шаг вперёд. Не угрожающий, не резкий, просто шаг, как будто решил сократить расстояние.

И тут же – чёрная пустота.

Короткая, жгучая.

Как будто кто-то выключил свет внутри головы.

Марина очнулась уже сидя на асфальте. Руки дрожали, дыхание рвалось. Мужчина исчез, улица была пустой. На месте атаки – ни души. Она сорвалась на бег и, вбежав в ближайший подъезд, только там вызвала полицию.

Кин приехал первым.

Он вышел из машины, бросив быстрый взгляд на двор. Снег под фонарём блестел свежим слоем – никаких следов. Он нахмурился. Ненавидел, когда сцена была «чистой». Это всегда означало одно: или преступник слишком осторожен, или жертва видела то, чего не было.

Марина сидела на ступеньке у подъезда, обнимая себя за плечи. Ее пальто было грязным, волосы растрёпанными, но глаза – ясными. Не истерика, не шок. Напугана – да. Но говорит она чётко.

– Опишите, – попросил Кин, присев на корточки. – Рост, одежда, лицо, движения. Всё, что помните.

– Высокий. Очень высокий, – Марина глотнула воздух. – Тёмная одежда. Капюшон. И… взгляд.

– Какой?

– Холодный.

Кин поднялся, сделал знак патрульным. Те отвели женщину в машину, чтобы оформить показания.

Появился первый свидетель – мужик лет сорока, в спортивной куртке, с пакетом из магазина. Он говорил быстро, словно боялся забыть детали.

– Я его видел. Он пробежал мимо, – сообщил он.

– Как выглядел? – спросил Кин.

– Ну… рост где-то метр семьдесят. Невысокий. Щуплый. Куртка светлая, кажется. Лицо не разглядел – повернулся спиной.

Кин замер на секунду.

Марина описывала ГИГАНТА.

Свидетель – щуплого.

– Вы уверены?

– Да. Он быстро шёл. Как будто спешил.

Кин отметил детали, но внутри что-то уже зашлось. Несовпадения – обычное дело. Но не настолько же.

Он отправил свидетеля к патрульным, собираясь возвращаться к Марине, как услышал тихое:

– Простите… я тоже видела.

Молодая девушка лет двадцати, худенькая, с рюкзаком. Даже не похожа на ту, кто захочет встревать в полицейские дела. Но она стояла с решимостью.

– Он был… лысый, – сказала девушка.

– Лысый? – переспросил Кин.

– Да. Лысый, в очках. И невысокий. Может метр шестьдесят пять. В пальто.

Кин потер переносицу.

ТРИ свидетеля.

ТРИ разные версии.

И ни одной малейшей совпадающей детали.

– Так не бывает, – выдохнул он тихо, почти себе под нос.

Когда оперативники завершили сбор данных, Кин принял решение: подключить Викторию. Её не любят многие в отделе – слишком тонкая, слишком внимательная, слишком спокойная для работы, в которой кровь иногда важнее чувств. Но Кин доверял ей. Она видела то, что другие упускали.

Виктория приехала через пятнадцать минут, не задавая лишних вопросов. Подошла к Марине, посмотрела в глаза. Не медицинским взглядом. Не психологическим. Просто взглядом человека, который слушает не слова, а паузы между ними.

– Вы не лжёте, – сказала она спокойно. – Вы действительно видели высокого мужчину.

Марина облегчённо выдохнула.

– Но свидетели тоже не лгут, – добавила Виктория.

Кин нахмурился:

– Ты хочешь сказать, что они все правы?

– Нет, – Виктория покачала головой. – Я хочу сказать, что их память ведёт себя… неправильно. Как будто кто-то вынул оттуда деталь и вставил другую.

Она провела пальцем по воздуху перед собой, будто рисуя линию.

– Словно есть разрыв. Не в их словах. В том, как мозг сохранил момент.

Кин хотел возразить, но передумал. Он знал, что когда Виктория говорит «разрыв», это не эзотерика. Это про тонкую психологию. Про смещения внимания, про стресс, про то, что мозг иногда «подстраивает» картинку под страх.

Но здесь…

Слишком много несовпадений.

И слишком явных.

– Знаешь, что это значит? – спросил он хрипловато.

Она посмотрела на него спокойно.

– Да. Кто-то умеет управлять тем, что люди запоминают. Или тем, чего они боятся.

На секунду Кин почувствовал холод, который не объяснить ветром.

Случай оказался не странным.

А опасным.

Виктория провела ладонью по воздухе ещё раз, словно нащупывая контуры пустоты.

– Этот человек… – она замолчала, прислушиваясь к тому, что почувствовала. – Он не прячется. Он, наоборот, хочет, чтобы его заметили. Но каждый – по-своему.

– Тогда что мы ищем? – спросил Кин.

Она ответила не сразу.

– Мы ищем того, у кого нет лица.

И улица в этот момент показалась им обоим слишком тихой.

Слишком пустой.

Слишком внимательной.

ГЛАВА 2. Жертва, которая помнит слишком много

Больничная палата была слишком светлой для такого вечера.

Белые стены, белое бельё, белый свет ламп – всё это не успокаивало, а скорее подчёркивало: здесь собирают последствия того, что не получилось предотвратить.

Марина лежала на кровати у окна, подложив под спину подушку. Вид у неё был не «жертвы нападения», а женщины, которую внезапно выдернули из привычной жизни и поставили на паузу. Она держалась прямо, только руки выдавали напряжение: пальцы всё время искали край простыни, будто за что-то нужно было уцепиться.

Виктория вошла без халата, в своём обычном спокойном стиле – тёмные брюки, мягкий свитер, собранные волосы. Она не любила растворяться в больничной эстетике. Её задача была другая – вернуть человеку ощущение себя, а не сделать вид, что они «обе здесь надолго».

– Марина? – спросила она, чуть приблизившись.

– Да, – женщина подняла взгляд. – Вы… врач?

– Психолог, – ответила Виктория. – Меня попросили с вами поговорить. Неофициально. Не протокол, не допрос. Просто разговор.

Марина вздохнула, как человек, который за последние пару часов уже устал рассказывать одну и ту же историю и каждый раз чувствовал себя всё менее убедительно.

– Я уже всё сказала полиции, – тихо произнесла она. – Толку-то…

– Я знаю, – мягко кивнула Виктория. – Но они спрашивают о фактах. Меня интересует другое. То, что осталось у вас внутри.

Марина помолчала, затем чуть кивнула в сторону стула:

– Садитесь.

Виктория села, не доставая блокнот. Она могла запомнить. И Марине сейчас было важно видеть не писаря, а собеседника.

– Расскажите, пожалуйста, ещё раз, – попросила Виктория. – Только не спешите. Можно не подряд, можно кусками. Как вспомнится.

Марина пожала плечами, опустила взгляд на свои руки.

– Я шла домой. Рано ещё было, не ночь, – начала она. – Я часто так хожу, мне недалеко… Я не чувствовала опасности. Совсем.

Она нахмурилась, словно проверяя себя.

– Потом… я услышала что-то сзади. Как будто кто-то идёт. Не сразу близко, сначала где-то… на расстоянии. Я подумала, что просто кто-то торопится.

Повернула голову – никого.

Голос оставался ровным, но в паузах слышалось: она возвращалась туда, в тот момент.

– А потом? – мягко подсказала Виктория.

– Потом… – Марина на секунду зажмурилась. – Был… звук. Как если бы человек перешагнул с бордюра на асфальт. И… я обернулась и увидела его.

– Его – это кого? – уточнила Виктория, не меняя интонации.

Марина сжала пальцы.

– Сначала мне показалось, что это он, – тихо сказала она. – Мой брат.

Виктория едва заметно приподняла бровь.

– Брат?

– Старший. Он умер три года назад. В аварию попал.

Она сказала это ровно, как будто фразу повторяла много раз. Но мышцы у рта чуть дрогнули.

– Вы были близки? – осторожно спросила Виктория.

Марина замялась.

– По-разному. В детстве – да. Потом… меньше. Но он всегда… – она поискала слово, – был фигурой. Знал, как надо жить, что я делаю не так. Возможно, он был прав.

Она чуть усмехнулась, но улыбка вышла сухой.

– В тот момент, когда вы обернулись, – вернула её Виктория к событию, – вы увидели его?

– Мне так показалось, – кивнула Марина. – Я увидела лицо… очень похожее. Те же скулы, тот же взгляд. Он стоял, смотрел на меня… и я подумала, что схожу с ума.

Она осеклась.

– А потом… что-то поменялось, – подсказала Виктория.

Марина открыла глаза шире, словно только сейчас позволяла себе это вспомнить честно.

– Да. Секунду… буквально секунду. Он как будто… сдвинулся. Я не могу объяснить.

Он сделал шаг и лицо стало другим. Не брат… а… мой бывший муж.

В палате на секунду стало тише. Далёкий звук тележки в коридоре, голос медсестры – всё ушло на задний план.

– Бывший муж – это человек, которого вы боитесь? – спросила Виктория.

– Я… не боюсь его физически, – подумав, ответила Марина. – Но да. Он для меня – унижение. Про то, что я недостаточно… – она запнулась. – Короче, да. Эмоционально – это страшный персонаж.

– И вы увидели его лицо?

– Да. Очень отчётливо. Его взгляд. Его подбородок. Его манера… так смотреть, знаете, как будто ты уже виновата, а он ещё не сказал в чём.

Марина крепче сжала простыню.

– И в этот момент я поняла, что это невозможно. Что за одну секунду человек не может превратиться из одного в другого.

Она переводила взгляд с одной точки на другую, словно пыталась поймать ту самую секунду.

– И что вы почувствовали, когда поняли это? – спросила Виктория.

– Паника, – честно сказала Марина. – Не страх – паника. Будто земля исчезла. Всё, что я знаю, всё, чему верю… всё сломалось. И…

Она прикрыла лицо ладонями.

– Дальше я уже не помню. Просто – пустота. А потом – я на лестнице, я звоню, руки не слушаются… и всё.

Наступила короткая пауза.

Виктория не спешила её заполнять.

– Полиции вы рассказывали про… одного? – тихо спросила она. – Про брата или про мужа?

Марина засмеялась – коротко, нервно.

– Про брата сначала, – призналась она. – Потом мне стало стыдно. Как это звучит? «Меня напал мёртвый родственник». Они и так смотрели уже… с сомнением.

Про мужа сказала только краем. А про то, что он будто менялся… – она махнула рукой. – Знаете, иногда лучше промолчать. Чтобы совсем в дурку не записали.

– Вы не сумасшедшая, – спокойно сказала Виктория. – У вас просто нервная система получила слишком сильный удар.

Марина вздохнула.

– Это вы так говорите, потому что вам за это платят, – устало сказала она. – А я… Я сама себе больше не верю.

Эта фраза прозвучала важнее всех предыдущих.

Виктория чуть подалась вперёд.

– Вы сами себе не верите где? В том, что это случилось? В том, кого вы видели? Или в том, что имеете право бояться?

Марина удивлённо посмотрела на неё.

– Во всём сразу, – сказала она после паузы. – Мне всё время хочется… подправить историю, чтобы она была нормальной. Чтобы её было не стыдно рассказывать.

Она подняла глаза к потолку.

– Может, там вообще был какой-то обычный мужик. А мозг дорисовал братца, потом мужа, потом… неизвестно кого.

– Вы говорили «потом – незнакомец», – напомнила Виктория.

Марина вздрогнула, словно её поймали на чём-то, что она хотела забыть.

– Да. Был момент… – она замолчала, собирая слова. – Когда он сделал ещё один шаг, лицо стало… пустым. Вроде черты были, но… ничего цепляющего. Как на манекене.

И это было почему-то страшнее всего.

Она обхватила себя руками.

– Я поняла, что если он подойдёт ещё ближе, я вообще перестану понимать, кто передо мной. И вот это…

Она замолчала и чуть хрипло добавила:

– Это было хуже, чем видеть любого из них.

Когда Виктория вышла из палаты, Кин ждал её в коридоре, прислонившись к подоконнику. В руках – пластиковый стаканчик с кофе из автомата. Оно всегда было одинаково отвратительным, но он пил его как воду.

– Ну? – коротко спросил он.

Виктория остановилась рядом, на секунду посмотрела в окно. На улице уже стемнело, жёлтые пятна фонарей ложились на снег, как не слишком уверенные круги на воде.

– Она не врёт, – сказала Виктория. – И не придумывает ради внимания.

Кин хмыкнул:

– Это я уже понял. Психосоматика у неё не того типа.

– У неё другое, – кивнула Виктория. – Она действительно видела… несколько лиц. Брата. Бывшего. И в конце – что-то вроде пустой маски.

– Фантазия?

– Нет, – она покачала головой. – Память под влиянием шока ведёт себя по-своему. Но здесь слишком чёткая структура. Она не путается в последовательности. Она путается в источнике.

Кин отпил глоток, поморщился.

– Переведи с психологического, – попросил он. – На человеческий.

– Хорошо, – спокойно согласилась она. – Представь, что твой мозг – это человек, который отвечает за безопасность. Его задача – предупредить тебя об опасности. Самым быстрым способом.

Если он видит что-то странное, что не укладывается в привычную картину, он начинает искать знакомый образ. Что-то, что уже помечено: «опасно».

Она развела ладони.

– У Марины таких образов два – брат и бывший муж. Один – про контроль, другой – про унижение. Когда она столкнулась с ситуацией, которую не смогла объяснить, её мозг подставил туда то, что уже знает. Сначала одного, потом другого.

– А этот третий – пустой? – уточнил Кин.

Виктория на секунду задумалась.

– Это… интересное место, – медленно сказала она. – Похоже на уровень, где у человека заканчиваются слова. Там, где остаётся только чистое ощущение угрозы.

Без истории. Без биографии. Просто факт: «это опасно».

Кин провёл пальцем по краю стаканчика.

– То есть, по-твоему, нападал не брат, не муж и не манекен. Нападал какой-то… обычный мужик. А её мозг дорисовал всех остальных?

– Если бы это был обычный мужик, – спокойно возразила Виктория, – у нас не было бы трёх свидетелей с трёмя разными описаниями.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Здесь, скорее всего, человек, который умеет чувствовать чужой страх и подстраиваться под него так, чтобы мозг жертвы сам дорисовал нужное лицо.

– Это уже звучит как цирковой номер, – мрачно заметил он. – «Читаю ваши страхи и примеряю их на себя».

– Не цирковой, – тихо сказала она. – Опасный.

Потому что такие люди редко останавливаются на одном случае.

Кин отставил стаканчик на подоконник.

– Ты хочешь сказать, что он выбирает тех, у кого богатый набор страшных физиономий в памяти?

– Я хочу сказать, – ответила она, – что он выбирает тех, чью реакцию ему интересно наблюдать. Тех, у кого страх живой, не заторможенный.

Она коротко вздохнула.

– И ещё одно.

– Что?

– Она сказала важную фразу. Что ей всё время хочется подправить историю, чтобы её было «не стыдно рассказывать».

Это значит, что часть картины она уже отредактировала. Не для себя – для слушателя.

– Для нас, – уточнил Кин.

– Да. Так делают многие. Но здесь это важно. Значит, нападение ударило не только по её страху, но и по её самооценке. Это не просто «мне было страшно». Это «я не имею права быть такой напуганной».

Она посмотрела в конец коридора, где медсестра перекладывала папки.

– Такие жертвы удобны. Они будут молчать о странных деталях. Они будут сглаживать. До тех пор, пока кто-то не задаст слишком правильный вопрос.

– Ты задала? – спросил он.

– Да, – спокойно кивнула она. – И она выдала нам всё: и брата, и мужа, и пустую маску.

– Ну хоть кто-то из вас двоих честен, – буркнул он.

Она чуть усмехнулась.

– Моя честность тебе ещё не раз встанет поперёк протокола, – заметила она. – Готовься.

– Я уже, – ответил он сухо. – С того дня, как тебя назначили консультантом.

Когда они вышли из больницы, воздух был ледяным – такой бывает только в промежутке между лёгким снегом и настоящим морозом. Люди спешили по своим маршрутам, каждый в своём коконе.

– Что мы имеем? – спросил Кин, когда они подошли к машине.

– Жертву, которая видела сразу три лица, – перечислила Виктория. – Трёх свидетелей с тремя версиями. И ощущение, что все они описывают не столько человека, сколько свой собственный страх.

– То есть лицо нам не поможет? – уточнил он.

– Лицо – нет, – кивнула она. – А вот страх – да.

Он посмотрел на неё с тем самым выражением, в котором раздражение и уважение перемешивались в странном равновесии.

– Ты только что выбросила половину наших стандартных методов, – заметил он.

– Зато у тебя есть я, – спокойно ответила она. – А я умею работать с тем, что у вас обычно идёт под строчкой «эмоциональное состояние».

Он вздохнул, открыл дверцу машины.

– Ладно. Будем делать вид, что это расширяет наш инструментарий, а не рушит систему, – сказал он. – Завтра поедем к следующей пострадавшей. Посмотрим, кого она видела.

– Я бы обратила внимание не только на «кого», – тихо сказала Виктория. – А на то, чего она боится сейчас. Не в момент нападения – сейчас.

– Почему?

Она посмотрела вдоль улицы, как будто прислушиваясь к звуку чужих шагов.

– Потому что те, кто умеет работать с чужим страхом, редко исчезают после одного случая, – ответила она. – Они возвращаются. Хотя бы мысленно. И это всегда оставляет след.

Кин сел в машину, не ответив.

Но, завёл двигатель, он поймал себя на том, что тоже прислушивается к пустой улице, к шагам прохожих, к коротким паузам между звуками.

И впервые за долгое время ему показалось, что дело, которое он ведёт, будет не просто сложным.

Оно будет личным.

ГЛАВА 3. Мозг дорисовывает страх

Виктория любила, когда город был ещё не совсем проснувшимся.

Утро, в котором кофейни только включают свет, машины идут редкими струйками, люди ещё не успели полностью надеть свои дневные маски. Это время было похоже на промежуток между вдохом и выдохом – там, где легче всего подглядеть, как устроены привычные формы.

Кабинет встретил её знакомым запахом бумаги, слабого цитруса от диффузора и характерным щелчком выключателя. Она поставила кружку на стол, не включая сразу ноутбук. Ей нужно было не написать отчёт – ей нужно было увидеть картину.

На тумбе у стены лежали три папки.

Три женщины.

Три нападения.

Три разных лица.

Витя из отдела собрал материалы быстро, почти без лишнего шума. На каждой папке – аккуратный штамп с датой. Виктория провела пальцем по корешкам, будто знакомилась с содержимым тактильно, и взяла первую.

Марина Ильичёва.

Официальная формулировка: «нападение неустановленного лица, причинение лёгкого вреда здоровью, психологический шок».

Неофициально: женщина, которая видела своего мёртвого брата, бывшего мужа и пустое лицо неизвестного.

Виктория положила папку на стол, поверх – блокнот.

Потом взяла вторую.

Ирина Строева.

Атака у подъезда, поздний вечер, неполный контакт – преступник не успел сделать ничего, кроме как приблизиться и заставить её поверить, что она сейчас встретит своего отца.

Того самого, с которым в детстве боялась заходить в лифт.

Третья папка была тоньше.

Мила Козина.

Студентка. Атака в светлое время суток, около торгового центра. Она видела женщину средних лет, похожую на учительницу, которая много лет назад перед всем классом разобрала её на части за одну ошибку в тетради.

Три женщины.

Разный возраст, разный образ жизни, разные районы.

Но внутри – что-то общее.

Виктория взяла маркеры, подошла к белой доске у стены. Она не всегда пользовалась ею, но в сложных делах предпочитала видеть всё перед собой: крупно, разложено, без скрытых перекрёстков.

В верхнем левом углу она написала:

ЖЕРТВЫ

И под ним, столбиком:

Марина – брат / бывший муж / пустое лицо

Ирина – отец / лифт

Мила – учительница / публичное унижение

Рядом – ещё один столбик:

возраст

Марина – 42

Ирина – 35

Мила – 21

семейное положение

Марина – разведена

Ирина – замужем, один ребёнок

Мила – не замужем

На этом список общих черт закончился.

Не было стереотипного «один тип внешности», «один тип образа жизни», «один тип района». Всё разное.

Она поставила маркер, задумчиво прикусила губу и вернулась к первой строке.

Кого они видят? – это был важный вопрос.

Но гораздо важнее, что именно в этих лицах для них было страшным.

Она открыла папку Марины и достала свои вчерашние записи.

«Брат – фигура контроля.

Бывший муж – фигура унижения.

Пустое лицо – чистая угроза без истории».

Потом раскрыла папку Ирины.

Официальный протокол говорил: «Нападавший – мужчина средних лет, рост выше среднего, одежда тёмная».

Но в разговоре один на один Ирина призналась: в момент, когда он приблизился, она увидела лицо своего отца. Не потому, что он был на него похож – просто мозг подставил его туда.

– Когда я была маленькой, – тихо сказала Ирина, – он любил пугать меня этим лифтом. Знаете, у нас старый дом, кабина скрипела, лампа иногда мигала…

Она тогда засмеялась, рассказывая, но пальцы сжимали кружку так, что ещё чуть-чуть и раздавят.

– Он заходил со мной, останавливал лифт между этажами и говорил: «А вдруг он сейчас провалится?» И смеялся. А я стояла и думала, что… всё.

Она отвела взгляд.

– Когда этот человек зашёл в подъезд и дверца лифта открылась… я увидела не его. Я увидела то же лицо, тот же взгляд.

– И как вы решили объяснить себе то, что он не мог оказаться в лифте с вами? – спросила тогда Виктория.

– Никак, – честно ответила Ирина. – Я просто перестала думать. А потом поняла, что я на полу, мне холодно и пахнет железом.

Виктория подвела маркером стрелку от имени Ирины к словам:

детский страх / лифт / падающий пол / незащищённость.

Потом снова открыла папку Милы.

Её разговор стоял перед глазами иначе – в нём было много порывистых фраз, смеха, попыток обесценить собственный опыт.

– Да бросьте, я просто впечатлительная, – махала руками Мила. – Ну да, я увидела нашу классную. Точнее, не её, а какую-то женщину, которая смотрела так же.

– Как? – спросила тогда Виктория.

– Как будто я уже всё сделала неправильно, ещё даже не начав, – фыркнула девушка. – Знаете такой взгляд? Ты ещё не открыла рот, а тебя уже стыдят.

– Вы часто встречали такой взгляд во взрослой жизни?

– Да сплошь и рядом. Начальница в магазине, преподаватель в универе, соседка… Но сильнее всего – вот та, школьная. Она как будто… въелась.

Виктория отметила это и её описание самой ситуации:

Удар по самооценке, страх выглядеть глупой, страх «опозориться».

На доске постепенно возникло нечто, больше похожее не на таблицу, а на карту: имена, лица, стрелки к словам «контроль», «унижение», «стыд», «детский страх», «фигура авторитета».

И чем больше она на это смотрела, тем отчётливее понимала:

Преступник не выглядит как кто-то конкретный.

Он становится тем, кого подсознание жертвы уже пометило как угрозу.

Она обвела маркером слова:

СТРАХ + ФИГУРА ВЛАСТИ / КОНТРОЛЯ

ЛИЦО ПОДСТАВЛЯЕТ МОЗГ

Позвонил телефон.

На экране – «Кин».

– Да? – она включила громкую связь и положила телефон на стол, не отвлекаясь от доски.

– Ты в кабинете? – спросил он.

– Да. Уже немного разобрала.

– Порадуй меня, – устало произнёс он. – Скажи, что хотя бы кто-то из них способен описать нам реального мужика с нормальным, реальным лицом.

– Порадовать не получится, – спокойно ответила Виктория. – У меня складывается впечатление, что они вообще не видели его лица. Только своё.

– В смысле – своё? – с подозрением уточнил Кин. – У нас и так хватает зеркал с трещинами, ты хочешь сказать, что мы теперь ловим отражение?

– Почти, – она взяла другой цвет маркера. – Послушай.

Она подошла ближе к доске, хотя он всё равно её не видит. Это был её способ структурировать мысли.

– У Марины – брат и бывший муж, – начала Виктория. – Оба мужчины – фигуры контроля. Один – «знай, как жить», второй – «ты всё делаешь неправильно».

– Да, ты говорила, – буркнул Кин.

– У Ирины – отец, который любил её пугать, лишая опоры. Страх в закрытом пространстве, в лифте, где ты зависишь не от себя.

– Угу.

– У Милы – учительница, которая публично разбила её самооценку при всех. Страх – быть выставленной идиоткой, потерять лицо.

– И? – спросил он.

– И в каждом случае мозг не выдержал столкновения с чем-то необъяснимым, – спокойно продолжила Виктория. – А когда мозг не выдерживает, он достаёт из памяти то, что уже подписано как «опасно».

Брат. Отец. Учительница.

Она провела три линии к одному слову и выделила его:

СТРАХ ПЕРЕД ВЛАСТЬЮ / ОЦЕНКОЙ / ПОТЕРЕЙ КОНТРОЛЯ

– Этого много у кого, – заметил Кин. – Ты описала половину населения.

– У кого-то это фон, – согласилась она. – А у кого-то – открытая рана. Наши трое – из таких.

И кто-то это чувствует. Прямо в момент контакта.

Повисла короткая пауза.

– Ты хочешь сказать, что преступник – не фокусник, а эмоциональный хакер? – с иронией бросил он.

– Если тебе легче, можешь пока так называть, – ответила она. – Смотри: он не меняет свою внешность сотни раз. Он создаёт ситуацию, в которой мозг жертвы сам дорисовывает «подходящее» лицо.

– Как?

– У него, судя по последствиям, очень высокая чувствительность к реакциям людей.

Она взяла лист бумаги и начала писать, не отрываясь от разговора:

наблюдение → реакция → настройка дистанции → усиление триггера.

– Он подходит на такую дистанцию, на такой скорости, с таким направлением тела… что человек уже чувствует угрозу. Но ещё не осознаёт её, – пояснила она. – В этот момент мозг судорожно ищет объяснение. Не факт, а объяснение.

И подсовывает то, что лучше всего соответствует внутреннему страху.

– А голос? – напомнил Кин. – Одна говорила, что он звучал как отец, другая – как бывший…

– Голос – то же самое, – спокойно сказала Виктория. – Ты знаешь, что мозг дорисовывает не только картинку, но и звук?

– Для меня звук – это конкретная частота, – сухо ответил он. – А не игра воображения.

– Для нервной системы – это прежде всего ассоциация, – возразила она. – Вспомни: в стрессовом состоянии у людей часто «слышатся» знакомые голоса, хотя вокруг их нет. Это не галлюцинации. Это мозг достаёт самый быстрый маркер опасности.

Она поставила на полке кружку, которая уже начинала остывать.

– Наш “убийца без лица” не существует как конкретный образ в их памяти, – продолжила она. – Он существует как пусковой механизм. Он нажимает в нужный момент на их внутреннюю кнопку.

– И как ты предлагаешь его искать, если каждое его «описание» – это на самом деле портрет чужого страха? – раздражённо бросил Кин.

Она подумала секунду.

– Может быть, нам и не нужно пока его описание, – сказала она. – Нам нужно понять, кого он выбирает и зачем.

– Ты же сама сказала – тех, у кого рана. Таких много.

– Не совсем, – возразила Виктория. – Рана – это одно. Доступ к ней – другое.

Она вернулась к доске и обвела ещё одну группу слов:

ОТКРЫТОСТЬ / ГОТОВНОСТЬ ПОДСТРОИТЬСЯ / ОТВЕТСТВЕННОСТЬ «Я САМА ВИНОВАТА»

– У всех троих есть ещё одна общая черта, – пояснила она. – Они склонны винить себя. Марина думает, что сама виновата в разводе и смерти брата; Ирина – что сама не вышла из токсичного сценария; Мила – что сама «недотянула» до ожиданий.

– И?

– Это люди, которые скорее согласятся, что их восприятие «неправильное», чем признают, что с ними поступили как с жертвами.

На другом конце провода послышался выдох.

– Такие действительно удобны, – признал Кин. – Они не будут качать права, не напишут десять жалоб и не будут требовать отчётов.

– Именно, – сказала Виктория. – Для человека, который хочет наблюдать страх в чистом виде, они идеальны. Их можно довести до точки паники, и они потом сами обесценят своё переживание. Скажут: «Мне показалось».

Она отступила от доски. Картина складывалась всё яснее.

– Ты сказала «человек, который хочет наблюдать страх», – повторил Кин. – Ты уверена, что тут нет мотивов попроще? Деньги, месть, старый знакомый?

– Я не исключаю этого, – ответила она. – Но на данном уровне у нас нет ни одного признака того, что он хочет получить что-то материальное или социальное. Он не грабит. Не шантажирует. Не мстит именно этим женщинам за что-то конкретное.

Она подчеркнула маркером строку:

ЦЕЛЬ: РЕАКЦИЯ – НЕ РЕЗУЛЬТАТ

– Его интересует момент, – продолжила она. – Миг, когда человек перестаёт доверять своей реальности. Когда всё, что он знал о себе и мире, на секунду рассыпается.

И да – это звучит как маньяк-эстет.

Но, боюсь, к этому и идёт.

На линии повисла тишина.

Кин не любил слово «маньяк», особенно когда оно пока не подкреплено фактами. Но внутреннее ощущение у него и так было не самым радужным.

– Ладно, – наконец сказал он. – Допустим, я принимаю твою версию, что он работает чужой головой. Что дальше? Как она нам помогает?

Виктория посмотрела на доску ещё раз и неожиданно улыбнулась краем губ.

– Очень просто, – сказала она. – Если он работает чужими страхами, значит, нам нужно искать не того, кто не оставляет следов, а того, кто слишком хорошо знает страхи.

– Психологи, – мрачно предположил он.

– Иногда, – согласилась она. – Психологи, психиатры, тренеры, духовные гуру, успешные манипуляторы, некоторые преподаватели, медиа-специалисты, да даже опытные продавцы.

Она развела руками.

– Люди, которые годами наблюдают реакции. Которые знают, как выглядит человек, когда ему стыдно, страшно, одиноко. Которые могут по микродвижению плеч догадаться, какие у тебя отношения с отцом.

– Прекрасный список, чтобы перерыть весь город, – проворчал он. – Ты не могла сузить круг до двух–трёх подозреваемых?

– Могу, но позже, – спокойно ответила она. – Сейчас нам нужно другое: научиться замечать, как он подбирает жертв.

Если мы поймём его алгоритм, то сможем предсказать, где он появится в следующий раз.

– Ты уверена, что он появится? – спросил Кин.

Виктория посмотрела в окно. За стеклом шёл редкий снег. Люди спешили по своим делам, каждый в своей маленькой истории.

– Люди, которые используют чужой страх как источник контакта, не останавливаются сами, – тихо сказала она. – Это не разовая акция. Это их способ… почувствовать себя живыми.

Она сделала паузу.

– Он вернётся. Вопрос только – к кому и когда.

– Прекрасно, – сухо бросил Кин. – Тогда давай хоть попробуем быть там раньше, чем он.

Он отключился.

Виктория ещё немного постояла у доски. Вся система, которую она выстроила, была не про лица и не про внешность. Она была про то, что обычно никто не записывает в протоколы: про стыд, контроль, детские страхи, сломанные границы.

Она взяла маркер и внизу доски крупно написала:

ОН НЕ МЕНЯЕТ ЛИЦО

ОН МЕНЯЕТ ТО, ЧТО ВИДИТ МОЗГ

А ниже добавила почти для себя:

ОРУЖИЕ: ЧУЖОЕ ВОСПРИЯТИЕ

И в этот момент ей стало по-настоящему не по себе.

Потому что среди всех людей, которые умеют работать с чужим восприятием,

неизбежно были и те, кто однажды захочет посмотреть,

что увидит она.

ГЛАВА 4. Ефим делает первый “шаг”

Утро выдалось странно тихим.

Даже телефон, обычно напоминающий о себе уведомлениями, сегодня молчал. Это не означало, что мир стал безопаснее. Это означало, что опасность пока не нашла способ постучаться.

Виктория сидела за столом, прислонившись плечом к спинке кресла. На экране ноутбука был открыт документ с пометкой: «Предварительный психологический анализ по делу №…» – номер она ещё не дописала. Любые цифры на этой строке казались преждевременными. Система требовала оформить происходящее в отчёт, а её нервная система всё ещё сопротивлялась такой упрощённости.

На столе, рядом с клавиатурой, лежала флешка из отдела, блокнот с её собственными заметками и маленькая керамическая фигурка совы, которую когда-то подарила клиентка. «Чтобы вы всегда видели в темноте», – сказала она тогда. Виктория не верила в магические свойства предметов. Но в символы – да.

Она откинулась на спинку, закрыла глаза и снова мысленно развернула перед собой ту же карту, что вчера висела на доске.

Лица, страхи, фигуры власти, разрывы в памяти.

Мозг преступника, похоже, работал не по прямой линии.

Скорее по спирали.

Он приближался к людям не фронтально, а через их собственные тени.

Лёгкий стук в дверь вернул её в комнату.

– Открыто, – отозвалась она автоматически, даже не сразу осознав, что это не привычный будничный шум отделения, а её личный кабинет.

Дверь приоткрылась мягко, без характерного толчка, которым чаще всего открывают двери мужчины из отдела – быстро, решительно, «чтобы не тратить время». Здесь входили иначе, словно уже этим хотели послать сигнал: «Я не опасен».

– Надеюсь, я не вовремя, – спокойный бархатистый голос не задавал вопрос. Скорее, констатировал очевидное.

Ефим Соколов вошёл так, будто всегда здесь бывал. Не суетясь, не изучая обстановку глазами, но это ощущение у Виктории почти всегда возникало рядом с ним. Как будто он считывал пространство быстрее, чем успевал повернуть голову.

Сегодня на нём была тёмно-зелёная рубашка в мелкую клетку, сверху – лёгкий серый пиджак. Очки в тонкой золотистой оправе сидели на переносице так естественно, что казалось, он родился уже в них. Светлые волосы были чуть взъерошены – не небрежно, а как у человека, который зачесался рукой, задумавшись.

– У вас, кажется, был очень насыщенный вечер, – сказал он, окинув взглядом стол. – Не решился звонить. Подумал, что лучше заглянуть утром. Если позволите.

Виктория на секунду напряглась.

Ей не нравилось, когда люди из «внешнего» мира знали о её делах больше, чем должно.

– Вы следите за сводками? – спокойно уточнила она.

– Город невелик, – усмехнулся он, не приближаясь без приглашения. – А люди, умеющие слушать, достаточно быстро узнают, где происходят интересные вещи.

Она чуть склонила голову, рассматривая его. В его голосе не было прямолинейного любопытства. Скорее – интеллектуальный азарт. Это делало его одновременно приятным собеседником и плохой новостью.

– Проходите, – всё-таки сказала она. – Раз вы уже здесь.

Он зашёл, аккуратно прикрыв дверь. Под мышкой – тонкая книга в тёмном переплёте. Виктория заметила её только сейчас.

– Принёс кое-что, – сказал Ефим, прежде чем она успела спросить. – Вчера, когда появился первый шум вокруг вашего… нового дела, я вспомнил одну старую вещь. Подумал, что вам может быть интересно.

Он положил книгу на стол, не слишком близко к ноутбуку – на ту самую границу, где чужая вещь ещё не воспринимается как вторжение, но уже заявляет о себе.

На обложке было лаконично:

«Восприятие. Иллюзии. Память. Клинические наблюдения».

Автор – когда-то известный, сейчас почти забытый психиатр.

Книга была издана лет тридцать назад.

– Старая работа, – прокомментировал Ефим. – Но местами пугающе актуальная. Про то, как наши чувства обманывают нас, когда мы слишком уверены в том, что видим.

Виктория коснулась переплёта пальцами – легонько, не открывая.

– Спасибо, – сказала она. – Вы решили, что мне сейчас этого не хватает?

– Я решил, – он чуть наклонил голову, – что вы как никто другой умеете ценить такие совпадения.

Его взгляд задержался на её лице на долю секунды дольше, чем положено в нейтральном общении.

Не навязчиво.

Но достаточно, чтобы почувствовать: он не просто принёс книгу и не просто «зашёл поздороваться».

– Совпадения, – медленно повторила она, – это то, чем обычно оправдывают хорошую подготовку.

Он тихо рассмеялся.

– Возможно. Но иногда совпадения – просто точки, которые кто-то свёл вместе. Вы же тоже этим занимаетесь, Виктория? Собираете отдельные фрагменты, пока не увидите общую картинку.

– Я стараюсь, – ответила она. – Хотя иногда картинка оказывается такой, что лучше бы её не видеть.

Он чуть приподнял брови.

– Значит, вы уже что-то увидели.

Не вопрос.

Констатация.

Она осознала, что разговор начинает уходить туда, куда ей пока не хотелось его вести.

– Вы пришли ко мне как… кто именно? – спокойно спросила она. – Как старый знакомый отдела? Как антиквар, который любит сложные истории? Как человек, которого интересуют механизмы восприятия?

Она выдержала паузу.

– Или как свидетель?

Ефим улыбнулся. Не широко. Но эта улыбка была странным образом искренней.

– Как человек, которому с вами интересно, – сказал он. – Всё остальное – составные части.

Она не ответила сразу. Слова «интересно с вами» часто звучали от мужчин на растяжке между флиртом и попыткой подвести разговор к личному. Но сейчас это звучало иначе. Без… телесного подтекста. Больше – как научный интерес.

И это было гораздо опаснее.

– Вы слишком много слушаете, – сказала она в итоге. – Для человека, который просто продаёт старые вещи.

– Антиквар, если он действительно антиквар, – мягко возразил Ефим, – всегда работает с историями.

Он сел на край стула напротив, не отодвигая его громко.

– Вещи сами по себе ничего не стоят. Ценится то, что с ними связано. А чтобы понять, что с ними связано, нужно иногда услышать немного больше, чем говорят вслух.

– Это касается и людей? – спросила она.

– Людей – особенно, – кивнул он. – Я много лет наблюдаю, как они ведут себя, когда прикасаются к памяти.

Он чуть наклонился вперёд.

– Вы, например. Когда берёте в руки чужой предмет, вы меняетесь. Совсем немного. Но достаточно, чтобы это было видно.

Виктория почувствовала, как внутри поднимается тонкая волна раздражения. Не потому, что он был неправ, а потому, что был слишком точен.

– Вы наблюдали? – почти нейтрально уточнила она.

– Я всегда смотрю, – спокойно ответил он. – Такая работа.

На секунду она увидела его в лавке не как милого интеллигентного мужчину в очках, а как фиксированный взгляд из темноты зала, где кто-то привык стоять в стороне и наблюдать за реакциями других.

– И что вы видите? – спросила она, не отводя взгляда.

Его глаза на мгновение стали серьёзнее.

– То, что, прикасаясь к чужой истории, вы очень часто ставите свою между строк, – сказал он. – Это редкий навык. Многие специалисты прячутся за методиками, терминами, безопасной дистанцией.

Он чуть улыбнулся.

– А вы… вы видите больше, чем вам положено. И не отводите глаза.

В кабинете стало тише. Даже шум из коридора как будто отдалился.

– Это комплимент? – спросила она.

– Это констатация, – ответил он тем же тоном, что до этого Кин по телефону. – Но если хотите, можете считать это комплиментом.

Он на секунду замолчал, потом добавил:

– Таких людей немного.

И, опуская взгляд на книгу:

– И именно поэтому мне стало… интересно, как вы воспримете эту ситуацию, где память людей ведёт себя так необычно.

Он произнёс «интересно» почти бесцветно. Но у Виктории от этого слова внутри тоном ниже стало: тревожно.

– Вы уже знаете о том, что память ведёт себя необычно? – уточнила она.

– Я слышу, – мягко сказал он. – И город, и людей. Я же живу среди них.

Он в этот момент ничем не отличался от обычного внимательного собеседника. Но именно это – отсутствие явной угрозы и давило сильнее.

Он тоже наблюдает, – подумала Виктория. – Не так, как наш “убийца без лица”. Но слишком внимательно.

Она уловила в себе желание подняться, пройтись по кабинету, отвлечься, сменить конфигурацию пространства. Вместо этого взяла книгу и открыла наугад.

Подчёркнутый кем-то давно фрагмент гласил:

«…в момент угрозы мозг не стремится к точности, он стремится к скорости.

Он приносит на "передний план" то, что уже подсвечено опытом, даже если это не связано напрямую с текущей реальностью.

Так рождаются иллюзии, которые человек будет защищать, пока не рухнет его вера в собственную память».

– Любите своевременные цитаты? – спросила она.

– Люблю, когда старые тексты совпадают с современностью, – ответил он. – Меньше иллюзий насчёт того, что мы «что-то новое открыли».

Он аккуратно поправил манжету рубашки.

– Вы ведь тоже любите смотреть на повторяющиеся узоры? – добавил он. – Страхи, которые повторяются из раза в раз. Сценарии, которые люди тащат из детства во взрослую жизнь. Места, где что-то давно сломано, а они делают вид, что это «просто особенности характера».

– Это моя работа, – коротко сказала она.

– И часть вашей природы, – не споря, добавил он.

Она решила сменить ракурс.

– Хорошо, – сказала она. – Допустим, вы принесли мне книгу не только потому, что любите совпадения. Что ещё вы хотели этим сказать?

Он улыбнулся чуть заметнее.

Этот вопрос ему явно нравился.

– Проверить, как вы отреагируете, – честно сказал он. – Ваша реакция всегда интереснее ваших слов.

Виктория внутренне усмехнулась.

Ну конечно.

Его честность в таких местах только усиливала ощущение, что рядом – не мягкий книжный человек, а хищник, который просто не использует зубы.

– И как я отреагировала? – спросила она.

Он прищурился. Не в игре, а в оценке.

– Вы насторожились, – спокойно сказал он. – Но не отшатнулись. Почти не удивились, что вам принесли именно это. Взяли в руки и не стали спорить с тем, что оно вам нужно. Признали совпадение как факт.

На секунду между бровей появились складки – значит, вы уже связали это с текущим делом.

И ещё… – он замялся, будто решая, говорить дальше или нет.

– Вы проверили меня. Вопросом «как вы пришли ко мне?». Это не вопрос про вежливость. Это вопрос про границы.

Она тихо выдохнула.

– Вы всё это подмечаете автоматически? – спросила она. – Или это тоже часть вашей работы с «историями»?

– Это часть того, как я устроен, – сказал он. – Я всегда замечаю, когда кто-то начинает защищаться.

Пауза.

– Или когда кому-то становится страшно.

Слова прозвучали так мягко, что от этого стало только холоднее.

В этот момент дверь открылась резко, без стука.

– Тут у нас, значит, приём по записи? – раздался знакомый, сухой голос.

Кин вошёл, как обычно, одним движением. На нём была тёмная куртка, джинсы, в руках – папка. Он остановился на пороге, взглядом отметив книгу на столе, Ефима, расстояние между ним и Викторией.

– Не знал, что ты уже не только консультируешь, но и лекции читаешь, – бросил он в сторону Ефима.

Тот повернул голову, не меняя позы.

– Я здесь как частное лицо, – спокойно сказал он. – Решил поделиться материалом, который может пригодиться в сложной работе.

– Материалом, который неизвестно откуда у вас появился и который вы приносите в кабинет к человеку, работающему по делу, о котором, по идее, не должны знать, – сухо отметил Кин. – Очень по-граждански.

– Я читаю не только книги, но и новости, – возразил Ефим всё так же спокойно. – А город у нас маленький. События не спрячешь.

Между ними повисла невидимая нить напряжения. Не открытый конфликт, но что-то, очень похожее на осторожное примеривание.

– У нас нет подписки на антикварную этику, – сказал Кин, глядя на Викторию. – Так что я всё равно спрошу: он тебе мешает?

Виктория на секунду почувствовала, как внутри поднимается раздражение, уже на Кина. Ей никогда не нравилось, когда её превращали в объект опеки.

– Нет, – ответила она. – Мы просто разговаривали.

Она перевела взгляд на Ефима.

– Спасибо за книгу. Я посмотрю. Если будет что обсудить, дам знать.

Он поднялся без лишних движений.

– Я буду рад, – сказал он. – И, пожалуйста, не воспринимайте мой визит как вмешательство. Я действительно уважаю вашу работу, Виктория.

Он задержал взгляд на долю секунды.

– Вы видите больше, чем остальные. Это… талант.

С этими словами он повернулся к Кину.

– А вы, – добавил он уже ровнее, – займитесь своей. Я уверен, вы в ней тоже достаточно хороши.

Это прозвучало почти как нейтральная похвала. Но Кин воспринял его не как комплимент.

– С этим у нас всё в порядке, – отрезал он.

Ефим слегка кивнул, вышел из кабинета и тихо прикрыл за собой дверь.

Вместе с ним из комнаты словно ушла часть воздуха – та, в которой висела недосказаннось.

Кин поставил папку на стол, посмотрел на книгу.

– Он тебе кто? – без обиняков спросил он.

– Антиквар, – ответила она. – И человек, который умеет слишком внимательно наблюдать.

– Мне он не нравится, – честно сказал Кин. – Слишком мягкий. Такие обычно оказываются либо святыми, либо…