Сборник рассказов бесплатное чтение

Обращение к читателю

Я сижу у теплой батареи, только что с улицы вернулся, совсем немного промок. Сижу, попивая теплый чай, на подоконнике. За окном струится дождь, и темный, мрачный Петербург будто сказал мне: "Пиши, пока даю тебе эту погоду, она спокойна и свежа в этот вечер". Ты улыбнись и вслушайся, как капли опадают на карниз, и продолжай строчить, предложение за предложением, связывая мысли и погоду. В этот вечер небо такое же чистое и мрачное, как обычно в этом городе. Я так к тебе привык, я благодарен этому городу. Благодарен этому дню и благодарен всей погоде, которая следит за мной. По чуть угловатым крышам стекает дождь, так равномерно и в то же время резко. В квартирах виден свет уже не во многих окнах, я вижу лишь три загоревшихся окна, ну вот и все, осталось лишь их два. Одно окно, в котором видна молодая девушка, по вечерам она всегда открывает окно и будто чувствует связь с этим городом, к ней всегда подлетают голуби, которых она плотно кормит, и видно, как ее грудь то успокаивается, то глубоко вздыхает воздух за окном. И кажется, она понимает немного больше, чем множество людей, что бегают под окнами квартир. Я полюбил ее движения, и смех ее я тоже полюбил, а ведь я даже ее ни разу и не слышал! Она живет всего-то через дом, а я точно знаю, что ближе ведь нельзя. И дождик вот немного утихает, людей все меньше, а мне так хорошо!

Хочу сказать спасибо всем тем, кто меня читает, от самых близких до незнакомых мне людей. Совсем немного я вас задержал и не смею задерживать ни на секунду больше! Что ж, меня ждет очередная ночь с сюжетом. А вам я пожелаю приятного прочтения (хоть я и сам не знаю, что сейчас будет).

Семнадцатилетняя улыбка

Александр Волков сидит за офисным столом и стучит ногой, ожидая скорейшего завершения рабочего дня. Раздается звонок – работа закончена. Быстро скидывая бумаги в папку, Александр быстрым шагом выходит на парковку и садится в машину. Подъезжая к дому, он знает, что сейчас будет очередная ссора с его девушкой Авророй. Зайдя домой, он видит, что её девушка тихо сидит за столом и ужинает. Александр разулся и прошел по тесному коридору. Свирепый взгляд Авроры вскинулся и устремился в самый мозг Александра. В стеснительных движениях он прошел к столу и сел напротив Авроры. Она молчала… Она молчала так громко, что зубы его сжимались всё сильнее с каждой секундой… Он хотел бы что-то сказать, но так страшно: очередная ссора… Очередная история… Слезы… И мучительная ночь в тесной квартирке.

1

Двенадцать лет назад…

Это был прекрасный день выпускников одиннадцатого «А» класса. Все радовались и ликовали, что школа закончена, а к вечеру развернулась яркая и не менее громкая вечеринка в доме Саши. Еще семнадцатилетний Саша наслаждался жизнью, его родители в тот вечер уехали на дачу, и весь огромный загородный дом родителей оказался в его власти. Были приглашены все одиннадцатиклассники. В холодильнике стояло множество банок и бутылок пива, шампанского и виски. На середине огромного круглого стола стоял фонтан, из которого литрами выхлестывал шоколад. А вокруг него лежало множество закусок: бутерброды с икрой, чипсы и снеки. Саша взглянул на время, стрелка указывала на восемь часов вечера, и тут же раздался первый звонок в дверь. Первые пришли его самые близкие друзья. Пять человек были в сборе. После них звонки в дверь не прекращались ни на минуту, все приходили группами. Саша разделял их на три категории: девчонки-недотроги – это те самые, которые ходят всегда вместе, одеваются и носят самые дорогие вещи, какие только могут позволить. Вторая группа людей – это задроты, ничего не видящие, кроме своих учебников, и зачем они притащились на такую взрывную дискотеку, непонятно. Вероятно, чтобы оторваться впервые в своей жизни, а может быть, и в последний раз. Ну и третья группа людей: это самые долбанутые, которые только есть, и в этой группе есть закономерность, называемая шестьдесят на сорок: шестьдесят процентов парней и сорок девчонок, и одни не лучше других.

Родители Саши были очень богатыми и известными людьми. Дом, в котором это все происходило, имел три этажа и множество комнат; легко можно запутаться, находясь в нем в первый раз. Зона дискотеки и музыки находилась на первом этаже, где уже собралось более пятидесяти человек. К десяти часам вечера весь дом был забит подростками, бутылки пустели, а снеки съедались за несколько минут. Саша и его друзья только и успевали менять. Подростки уже обдумывали, с кем они будут танцевать медленный танец, но Саша никак не мог определиться, будто бы и не было той, с кем бы ему хотелось танцевать. Саша спустился на танцпол, и в эту же секунду увидел ее. Аврора сидела за барной стойкой в прекрасном голубом платье, которое свисало до пола. Светлые волосы лежали на ее спине, как камень. Девушки и парни проносились возле нее, но волосы не смели и двинуться, а поза внушала страх, так строго, что Саше стало не по себе. В этот момент он понял, что он будет танцевать либо с ней, либо не с кем. Медленными шагами он подошел к ней.

– Идем танцевать? – хотел сказать Саша, но голос его подвел, и это больше походило на звук, как будто кто-то открывал старую, не смазанную дверь.

– Извини, что? – обернувшись, спросила Аврора.

– Я приглашаю тебя на танец! – с новым и бодрым голоском сказал Саша.

Аврора кивнула в робком молчании и подала свою снежно-белую ручку, обвитую лентами. Саша с поклоном принял ее, и они закружились в танце… Остальную часть вечера они провели вместе, слово за словом, нескончаемыми предложениями и завораживающими лицами друг друга. Им все было мало; в определенный момент они осознали, что сейчас двенадцать часов ночи, а они лежат и болтают на кровати. Им все не хватало друг друга, и Авроре уже нужно было уходить домой, но она не могла отвернуть взгляд от Саши. Они сплелись в поцелуях и провели всю ночь вместе, оба были до краев пьяны и не осознавали происходящего…

На следующее утро они проснулись без памяти и с сухостью во рту такой, что не могли и говорить. В телефоне Авроры висели десятки пропущенных; она, не попрощавшись, накинула платье и убежала домой. В доме был полный бардак: множество пустых бутылок, перевернутые чипсы и закуски, а в доме остался лишь Саша. Перед тем как убираться, он выпил не менее литра воды, чтобы хоть как-то прийти в себя. На его телефон пришло сообщение, что через час приедут его мама и отец. Саша вскочил и не знал, куда деться; на каждом этаже его ждал полный хаос. Он бегал с одного этажа на другой, десятки бутылок скидывались в мусорные мешки, которые он относил раз за разом в уличный бак. Через два часа все было готово, и родители приехали. Унося последний пакет, Саша истекал потом и встретил их в полностью промокшей футболке, объяснив это тем, что решил заняться спортом. Родители поверили; Саша целых семь лет занимался боевыми искусствами. Саша вернулся в свою комнату и расслабился; мысли окунулись в вчерашний день, а в памяти осталась только Аврора. Он не знал, где она живет и когда ушла. Но, подумав, что можно пробить по базе школы, Саша вскочил и сел за компьютер. На протяжении часа Саша выискивал информацию всеми способами, но поскольку его ум не был заточен под программирование, он ничего не нашел; в открытом доступе была лишь ее фотография. Саша расстроился и спустился вниз перекусить. Подходя к столу, Саша замер в напряжении и недоумении, что происходит. За столом сидела его мама и стеснительная Аврора, кидая взгляд из одной стороны в другую. Саша медленно стал подходить к столу; мысли разбегались от того, что Аврора могла делать здесь. Клевета? Суд? Арест? Мысли так и бегали без остановки, а прошла лишь минута.

– О, Сашка, спустился наконец, давай, садись, перекуси с Авророй. А ты чего не рассказывал про нее? Такая милая, хорошая девушка! – Мам, мы познакомились только вчера, – с стеклянными глазами ответил Саша. У Авроры порозовели щеки, и было видно, как ей не по себе в компании его мамы.

– Привет, Саш, – мило улыбнувшись, сказала Аврора и медленно махнула рукой.

– Привет… – колеблющимся голосом ответил Саша, нервно качая головой. – Так, дети, я побежала по делам, завтрак готов, чай налит, все, я убежала, ах да, очень приятно познакомиться, Аврора! (Дверь захлопнулась).

– Ты чего здесь делаешь!? – едва вымолвил Саша.

– Да сумку я у тебя забыла. По крайней мере, я так сказала родителям, ты же понимаешь, что не сумку я у тебя забыла?

– Да знаю, конечно, твое нижнее белье я убрал подальше от маминых глаз в шкафчик. Как так можно его забыть?

– Да, знаешь ли, можно. Я так в жизни еще никогда не торопилась, с самого утра я хожу с чувством вины, я должна была вчера еще вечером вернуться. Ты бы видел, сколько было пропущенных от моего отца.

– Ладно! Ладно!

После завтрака они поднялись наверх в комнату и начали вспоминать и смеяться над вчерашним днем. Половину они не помнили, но от этого было только смешнее и необычнее. Этот день они также провели вместе, как и последующие две недели. Через две недели у Авроры начались проблемы со здоровьем. Она постоянно стала пропадать из сети по причине быстрой утомляемости. По утрам у нее появилась тошнота, а ее эмоциональное состояние оставляло желать лучшего. Саша не понимал, что с ней происходит; тут она хочет нежности и ласки, а через две минуты у нее возникает гнев, и она хочет шоколадку с солеными огурцами… Проходит еще неделя. Аврора беременна. Мама Авроры в гневе ранним утром стучит и звонит в дверь Саши, который ещё ни о чём не подозревает, как и его мама. Когда дверь открывается, мама Авроры устраивает истерику, и доходит до пика панического состояния, когда уже не понятна и неразборчива речь. Мама Саши просит её успокоиться и рассказать, в чём дело. Она успокаивается и садится за стол. Выложив полную картину, мама Саши, как и он сам, сидит с выпученными глазами, не зная, что сказать и какую эмоцию подобрать. Тишина…

Это утро, наполненное непониманием и страхом, оставляет лишь глухой шум в сердцах. Разрозненные души, запертые в своих страхах, так и не находят слов, чтобы справиться с потрясением. Тишина тяжела, как свинец, а взгляд, полный боли и невежества, говорит гораздо больше, чем любые слова.

– Это правда? – спросила мама Саши.

– Кажется, да, мам…

– Вы так не переживайте, пожалуйста, мы обязательно разберёмся, что с этим делать… – в ужасном стыде проговаривает мама Саши.

Мама Авроры в страшно сухой тишине уходит без слов, и дом наполняется такой тишиной, что работникам кладбища стало бы страшно. Такая непривычная тишина для Саши оборачивается ужасом, а в груди стало совсем тесно, тишина его поедала с каждой секундой…

– Я сейчас ухожу на работу, а вечером я тебе скажу, что будет. Ты меня понял, Саша? – строго произнесла мама.

– Да… – сказал Саша, как бы проглотив это слово.

Дверь громко захлопнулась, и Саша побежал писать Авроре. У Саши тряслись руки, он не мог напечатать ни слова, он тут же позвонил Авроре.

– Аврора, почему ты мне не сказала? Алло, ты здесь? Скажи мне хоть что-то.

– Саша, я боюсь. Я сама не знаю, что происходит, я не знаю, что делать. Я боялась, что ты меня бросишь и даже не послушаешь…

– Я люблю тебя, я позабочусь о нас, я пойду работать, всё будет хорошо! – В трубке был слышен облегчённый выдох и чувствовалась улыбка.

После звонка Саше стало спокойнее, и он решил ждать, что скажет ему мама вечером. В последующий оставшийся день он искал работу и понимал, что в университет ему уже не пойти. К вечеру вернулась мама и швырнула сто пятьдесят тысяч на стол…

– Уходи из моего дома, делай, что хочешь со своей проблемой, меня это не заботит, ты меня понял!? Ты мне больше не сын, убирайся от меня! Никогда больше не приходи ко мне, этих денег тебе хватит на первое время, я всё сказала.

Дверь захлопнулась, и в комнате, и в надежде Саши…

Через час Саша собрал все вещи, которые мог унести, и ушёл. Первая ночь вне дома, первая ночь под мостом, первый раз, когда Сашу сильно избили и даже не забрали вещи, что было ещё обиднее – множественные гематомы на голове и теле ни за что. Через два дня Саше удалось снять квартиру, куда через неделю переехала Аврора. Саша устроился на стройку, где и проработал ближайшие двенадцать лет. Вначале казалось, всё таким идеальным: у них есть квартира, деньги, любовь, и совсем скоро должен родиться ребёнок. Но после неудачных родов всё пошло на спад: гнев, ненависть и отвращение в сторону Саши. Первые два года Саша был разбит и пытался хотя бы как-то встать на ноги. Аврора винила во всём Сашу.

2

Неделя после неудачные родов

Саша вернулся с работы, и тут же, с порога, Аврора начала его отчитывать:

– Ты понимаешь, что это ты виноват в том, что я не счастлива!? Это из-за тебя я живу в этой мусорной квартире, это из-за тебя у меня нет ребенка, из-за тебя он умер. Ты никогда не сможешь сделать меня счастливой, ты не способен на такое! Я уйду от тебя, как только найду, к кому тут же сбегу!

Все слова летели с такой ненавистью в лицо, что казалось, вот-вот она взорвется.

– Милая, я тебя очень люблю! Не говори так, пожалуйста. Я знаю, всегда сложнее исправлять, чем сделать сразу правильно. Но разве это не часть любви? Мы ведь сможем все исправить! Поверь мне, я тебя прошу. Поверь, все наладится, я сделаю все для тебя, – чуть ли не шепотом сказал Саша, как бы раскаиваясь и чувствуя свою вину.

– Я тебя умоляю, Саша! Ты всегда будешь безграмотной бездарностью. Я для тебя как ледокол, а ты лишь тонкий лед. Я тебя сломаю и уплыву дальше! Уйди от меня и ничего не говори!

Так проходили годы…

3

Нынешнее время

Александр, как и всегда, заходит в дом после очередной тяжелой смены на стройке, но в этот раз не было ни истерик, ни разговоров, ничего… Вещи стояли у порога. "Все, Саша, я ухожу от тебя, прощай." – "Дорогая, давай обсудим? Мы все можем исправить!" – "Аврора, остановись…" Аврора проводила Сашу сухим взглядом и закрыла дверь. И вот перед Сашей снова закрытая дверь… Он один… Он понимал, что Аврору не остановить и не вернуть. Он вновь остался один, разбитый в старой квартире. Опустошенные внутренние чувства и эмоции исчезли, в сердце царила пустота, а в мыслях только Аврора, милая Аврора, которую он любил без недостатков. Все недостатки он превращал в достоинства, он любил всем сердцем и был готов на всё, если бы она только хотела, если бы она любила его так, как в первый год… Проходили дни, недели, мысли об Авроре не покидали его ни на секунду. Из-за них он не мог работать, не мог есть, он не мог ничего… День за днем он лежал на кровати или в ванной и пил… пил… и пил… Психологическое состояние падало всё ниже. Лежа в очередной раз в ванной, ему пришла мысль о суициде. Он взял в руки бритву и сидел с ней над веной, как в припадке. Все десять минут бритва то приближалась, то отдалялась от вены. Саша бросился в слезы и в гневе кинул бритву в стену, судорожно закричав: "Слабак! Слабак! Слабак!" В истерических слезах Саша лег на спину и погрузился в воду. Чуть не захлебнувшись, он вынырнул из воды и выбежал на кухню. Он открыл окно и смотрел на милые парочки, проходившие по улице. От бессилия он кинулся на кровать и уснул… Месяц за месяцем, но желание и мысли о суициде никуда не уходили. Александр уже обращался к врачам, психологам, к кому только не ходил. Ничего не помогало, гнетущее настроение каждый день убивало его. Но он нашёл в себе силы ходить на работу и как-то продолжал жить… Вскоре пришло приглашение на похороны. Его мама умерла, он собрал всю свою волю и поехал. Людей было немного: пару подружек и два старых знакомых – вот и всё. Когда все ушли, Александр подошёл к могиле: "Дорогая мама, я тебя очень люблю. Возможно, я не могу понять твой поступок, но, наверное, это было правильно. Спасибо тебе за те семнадцать лет, которые ты посвятила мне. Да, я, пожалуй, не лучший сын…" (пауза). "Но я стараюсь, дай мне сил или хотя бы знак, что мне делать дальше…" Он положил яркую красную розу у могилы и попрощался с ней… В этот вечер Александр поднялся на крышу. Он сел и начал думать. В голове проносилась вся прожитая жизнь, и нельзя было её назвать плохой или никчёмной. Холодный бархатистый ветер проскользнул по спине Саши, а листья мчались от деревьев. И вдруг Саша почувствовал какую-то свободу, так было легко на душе… "Так странно," – произнес он вслух. "И почему мне так хорошо?" Возможно, знак, возможно, завершение черной полосы. И снова доброта поселилась в его сердце, и он вновь почувствовал вкус жизни. Такой приятный ветер, аж на губах остался мягко сладкий вкус. И он ощутил, как снял очки – серые, гнусные и жуткие очки. Вокруг всё зацвело, и он наполнился улыбкой, той самой семнадцатилетней улыбкой.

Тело на кровати

Константин Киселёв возвращался рано утром домой после очередной гулянки в баре. Навстречу ему шёл парнишка лет двадцати пяти, не больше. Киселёв его окликнул

– Эй, парнишка, ты это откуда такой?

– Из дому, откуда ещё-то!

– Ха! Забавно, а в руках у тебя что?

– Шар предсказаний, а вам-то что?

– Я захотел да спросил! – резко ответил Константин.

– Извините, я сегодня не в духе, поэтому лучше я пойду. Не будем продолжать бессмысленную беседу…

– Забавный ты! Ну, иди, иди! Константин был по своей натуре резким, или же, правильнее сказать, вспыльчивым человеком. В этом маленьком городке проживало всего тридцать семь человек. И неудивительно, что каждый друг друга знал. Киселёв вернулся домой к своей жене

– Настасья! Настасья, чёрт тебя побери, где ты там!?

– Чего кричишь-то! Пьяница ты дерзкий! Сын твой спит, а ты орёшь как идиот!

– Так пусть просыпается уже. Как говорится, кто рано встаёт, тому бог подаёт! Ха-ха. Константин всё ещё был пьян, и даже очень сильно. Он стоял на пороге и пытался снять с себя обувь и одежду. В соседней комнате спал двенадцатилетний сын. Семья была бедная, Константин был крайне безответственным человеком. Работал на рынке, продавал одежду да обувь. Но практически все деньги пропивал со своими дружками по работе. Но разница лишь в том, что у друзей Киселёва не было семьи. Жена по ночам плакала в истерике. Еды всегда было мало. Настасья бы и пошла работать, но это было невозможно… Главное отличие этого поселения от других в том, что здесь женщины не могут работать, а всем управляют мужчины. И если мужчины решили не работать, значит, и еды не будет ни у жены, ни у кого. Константин наконец разделся и прошёл в кухню пьяными, неосознанными шагами: – Ну, Настасья, давай корми меня!

– Да чем мне тебя кормить-то! Еды нет!

– Совсем что ли дура!?

– Я для кого работаю!

– Да где ты работаешь-то, ты только и делаешь, что пьёшь! У нас сын со вчерашнего вечера ничего не ел!

– А ты не ори на меня! Поняла! Не ори! Ты себя кем возомнила, ты лишь баба, которая только и может рожать и жаловаться! Ты не знаешь, что такое тяжёлый труд. – Киселёв уже начал визжать и махать руками. Он тут же остановился, как увидел сына, выходящего из комнаты

– О, сынок, ну-ка пошли отсюда!

– Пап, зачем? И чего ты кричишь, раннее утро только

– Давай без лишних вопросов, одевайся, идём!

– Костя, нет, не нужно, пусть он останется дома! – воскликнула Настасья. – На улице же холодно, а сын твой в рванье!

– А ты, мать, не ори, он уже мужчина, пусть закаляется. В гневе Киселёв схватил тонкую руку мальчишки и вышвырнул за порог, и сам вышел. Запер дверь, пока Настасья кричала им вслед. На сыне Киселёва была лишь старая рваная рубаха, штаны, которые больше походили на лохмотья, и поршни (низкая обувь, изготовленная из одного куска кожи). Константин Киселёв беспощадно тащил сына в сторону рынка и даже не смотрел на него. У него были стеклянные глаза, уставленные в одну точку. Киселёв притащил сына на рынок и велел ему стоять, пока не продаст десять вещиц. На улице стоял дикий мороз, свистящий ветер пронёсся по телу сына и замедлил кровь. Простоял он там целый час, пока не вернулся отец. Он был ещё пьянее обычного

– Ну что, сынок, сколько продал? Сын стоял с окаменелым телом и алыми дрожащими губами

– Девять вещ… вещей продал…

– Ладно, вижу, что замёрз, пойдём домой! Отец закинул на плечи совсем холодного, побледневшего сына и направился домой. Дома Настасья отругала мужа… Сын совсем чувствовал себя плохо, его охватила дрожь… Горящий в поту лоб матушка старалась остудить мокрыми тряпками. Ничего не помогло, он только слабел с каждой минутой, даже начались припадки. Отец сидел на старом сломанном стуле и глядел, как матушка хлопочет над сыном. Слабые, затуманенные глаза смотрели на отца и мгновенно потухли… – Сильное переохлаждение и смерть… – сказал Константин на бездыханное тело, лежащее на кровати. Константин стоял возле кровати, где лежал сын, он смотрел на него уже целых пять минут. Лезвие… Кровь… Боль… Это всё сразу почувствовал Константин Киселёв. Настасья вонзила нож ему в спину, и Киселёв упал рядом со своим сыном…

Театральная постановка

1

Молодой парень стоит у дорогого ресторана. Парень вышел на лужайку, дабы осветить свои очи этим прекрасным утром. Пред ним – чисто выглаженная, постриженная, яркая трава. В это утро (а если сверяться с часами, то в это мгновение было четыре часа утра). В это утро он встречал свой первый рассвет не школьником. В голове у него проносились воспоминания: за все эти одиннадцать лет ему не удавалось хотя бы с кем-то заговорить. "Неужели я так уродлив?" – шептал он себе тихо, наслаждаясь в одиночестве рассветом и слыша громкие крики с балкона ресторана. Это были его счастливые одноклассники, также провожающие себя со школьной скамьи. Когда рассвет уже показался днём, молодой парень Агап зашёл обратно в залу. Поднявшись на второй этаж, он видел, как девушки в милых шляпках болтают о своём девчачьем, в их пышных платьях. Агап прошёл за стол и сел на самый край. Молодые парни – от самых чудесных мордашек до откровенных уродцев – взяли всю смелость в кулак и стали приглашать ещё совсем юных девиц на танец. Музыка раздалась по залу, и молодое поколение закружилось… Агап всё сидел и тупился в связанную скатерть стола. Родители детей не смогли усидеть и тоже пустились плясать бок о бок со своими дочерями и сыновьями. Через какое-то время музыка замедлилась и стала более мелодичной, как и движения танцующих. Агап громко встал, простучав каблуками по паркетному полу, и вышел, захлопнув дверь. Он молча ушёл. Гости ресторана смутились, смотря ему вслед, но когда Агап скрылся из виду, они тут же про него забыли и продолжали танцевать.

Идя по утреннему проспекту, Агапу стало тошно от всех лиц, мелькавших перед ним все одиннадцать лет; он шёл по узким улочкам к своему опустевшему дому, прилипавшая к туфлям грязь всё больше раздражала его. Вернувшись домой, Агап скинул с себя костюм и упал на кровать… За последние два месяца с ним произошло слишком много событий. Отец уехал на службу по воинской обязанности, мать уехала с ним, не собираясь оставаться без мужа. Дом был красив, но вечно молчаливые комнаты только раздражали Агапа. Через некоторое время Агап подал документы в университет киноиндустрии и актёрского дела. Молодой Агап ещё совсем не знал, чем он хочет заниматься, а его консервативный отец убеждал его о поступлении в военное дело, а мать всё хотела, чтобы он поступил на медика. При поступлении никаких проблем бы не было, у Агапа прекрасные оценки, и такому ученику будут только рады.

В одну из бессонных ночей Агап лежал в кровати в полной тишине, которая его съедала. Отдёрнув штору и всмотревшись в улочки, которые были прекрасно видны летом в Петербурге, Агап привстал и заметил письмоносца, проходившего его дом. В бессилии Агап встал и вышел на улицу, было относительно тихо, только вдали был слышен говор пьяных мужиков. Проверив почту, он заметил два письма. Агап уселся на деревянную скамью у дома и принялся читать. Открыв первое письмо, у Агапа оно вызвало безразличие. Это было зачисление в университет. Но второе письмо было от его родителей:

– Здравствуй, Агап, это я, твой отец Николай. К сожалению или, к счастью, я пробуду вне дома ещё как минимум два года, как и твоя мать. Пишу это я тебе из уважения. Под лестницей лежит тридцать тысяч рублей, они все твои, и постарайся быстро их не тратить, я буду высылать тебе одну четвертую часть своего жалованья, и думаю, на этом стоит закончить, больше тебе знать и не положено. Надеюсь, ты одумаешься и поступишь в престижный университет.

Твой отец Николай Захаров.

Агап свернул письмо и зашёл в дом с оскорблённым лицом. Только под утро ему удалось уснуть. Прошло три месяца лета – скучного, однообразного, серого и тихого. Всё, что сделал Агап, – так это прочёл несколько книжек из подвальной библиотеки и пролеживал часами на кровати в мечтах. Наконец близился сентябрь, которого он так ждал, – завтра первое сентября. Впервые за лето Агап хоть что-то сделал: он выгладил свой тёмный костюм в клетку и сидел перед выбором. Пред ним было шесть вещей: галстук, две бабочки и три пары туфель. Вкусовые предпочтения упали на сей раз в деловой стиль. Крайне деловой стиль! Он примерил тёмно-коричневую бабочку, которая так прекрасно слилась с его коричнево-чёрными туфлями. Агап подошёл к зеркалу и сказал: – Да, это оно! – немного хриплым и высокомерным голосом высказал Агап, глядя в зеркало.

Агап лёг поздно, стояла всё та же гробовая тишина, которую перебивали лишь пьяные мужики и парочка лающих собак. В семь часов утра Агап был уже у своего университета, располагая мысли по порядку, как всё будет. Мысли крутились в голове: – Вот я зайду гордой, ровной походкой, поприветствую учителя и пройду в кабинет, а сяду я на первую же парту, дабы доказать мою намеренность учиться! И никто мне не нужен, мне не нужны родители! Не нужны пустоголовые девушки, мне нужны знания и работа! – С такими чёткими и до блеска отточенными рассуждениями Агап направился в входную дверь.

Зайдя в здание, Агап прошёл на третий этаж, где должно быть его первое занятие. Старые деревянные, местами прогнившие полы истошно скрипели, что вызывало у Агапа отвращение. Он прошёл в двадцать третий кабинет, где находился лишь один учитель. Это был Иван Резников, его называли правая рука директора. Он сидел за столом и заполнял какие-то бумаги, не замечая Агапа. В это утро было непривычно жарко. Как только Агап зашёл, ему стало противно: у Резникова стекал пот по всему лицу, и особенно было противно, как пот стекал по его рыжим хаотичным усам.

Агап громко спросил: – А где все?

Резников медленно повернул голову, обтёр мокрые усы и встал. – А вы, молодой человек, откуда и куда направляетесь? – Ну как, на учёбу. Я Агап Захаров.

–Так секунду… Резников обратно уселся на стул и достал бумажку из стола. -Так-так-так Агап Захаров, где ты у нас, а вот вижу! Ты беги да побыстрей в спортивный зал, вашу группу туда направили. Агап поблагодарил и быстрым шагом направился на первый этаж. Агап зашел в зал и увидел своих однокурсников, которые стояли вокруг по всей видимости преподавателя.

– Здравствуй, я Агап Захаров! – чётко с эхом пронеслось по залу.

– Ну здравствуйте, а почему опаздываем? Мы уже как пять минут занимаемся. Быстро проходи и слушай!

Агап прошёл к кругу молодых людей и уставился на преподавателя. Он разъяснял, как быть на сцене, как выходить из неловких ситуаций и как работать со своими эмоциями. Одному из учеников стало скучно или же тошно – именно такое выражение лица красовалось на нём. Он прошёл к лавочке у края стены и уселся в свободной позе.

В этот момент зал посетила тишина, стало даже стыдно, но не ясно за что. Учитель замолк и показал руками, чтобы студенты разошлись на две линии. Учитель Михаил Поляков уставился на ученика. Тишина… Тишина продлилась более трёх минут…

– Встать! – громко по всему залу раздался истеричный, грубый голос учителя.

Ученик в испуге подорвался, и взгляд устремился в даль.

– Почему ты считаешь, что ты лучше других!? Нет, не отвечай, сейчас я говорю и советую слушать внимательно! Если бы можно было сесть, я бы вам так и сказал, а ты почему вздумал сесть? Может, ты думаешь, все ученики хотят стоять? Или, может, ты думаешь, что после школы можно расслабиться? Ты с первого же дня показал себя, теперь я знаю, что ты не настроен на учёбу, ты ей не горишь! А теперь ответь мне, кто такой актёр театра?

Гневный, разоряющий сердца голос затих, но по залу всё ещё шёл жуткий бас.

– Ну, я… извините, Михаил Поляков! Я никак не думал…

– Не надо думать, надо знать! Не стоит отвечать на вопрос, кто такой актёр театра, вероятно, никто из вас не знает, что это за человек, но вы за этим и пришли, вы пришли учиться, так ведь!?

– Да, Михаил Поляков! – громко и с выражением выказали ученики, то ли от страха, то ли от заряженного преподавателя.

Поляков выровнял свой голос и попросил подойти ближе:

– Дорогие ученики! Я вас никоим образом унизить не хочу, я лишь вас учу. Жизнь не проста, и как вы думаете, если бы я сказал Гордею, сидящему на лавочке: "Встань, пожалуйста," – он бы запомнил это? А? А? Не слышу, ребята!

– Нет! – сказали ученики, одержимо смотря на Михаила.

– Что я вам и хочу донести, иначе я не мог поступить. Я видел похожие лица и на первом курсе, и на третьем, и если таких людей не оживить, они ничего не сделают. Гордей, я надеюсь, ты на меня не в обиде. А теперь я вам расскажу, кто такой актер в профессиональном плане: актер – это не просто человек. Вы когда-нибудь пробовали пародировать других людей? Это не так просто. У него в обязательном порядке должны быть такие навыки, как эмоциональная выразительность, умение общаться, работать в команде и, конечно же, уметь импровизировать. Кто действительно захочет всему этому научиться, слушайте внимательно и вникайте в каждую деталь! Кому не интересно, можете не ходить на мои занятия – я вам автоматом пять ставить буду. Я хочу, чтобы вы учились ради знаний, а не ради какой-то цифры на бумажке! Как только учитель закончил свою речь, прозвенел звонок, и Михаил ушел, оставив своих учеников со своими мыслями и новой информацией. Каждый ученик хлопал в ладоши, провожая Полякова из зала. Первое занятие закончено, и невероятная страсть появилась у Агапа. Вдохновленный словами, он поднялся на второй этаж и отправился на второе занятие…

Все последующие учителя казались Агапу обыкновенными смертными после речи Михаила, слова их были так просты и односложны, и не было ничего особенного. Они, как тучи, томные и медленные, шагали по кабинету и рассказывали обыкновенные темы. Агап чувствовал, что самим им не нравится, чем они занимаются. К трём часам Агап был свободен и уже был знаком с тремя людьми (не считая учителей). Были две миловидные стройные подруги, познакомились с Агапом они на одной из перемен – уж сильно им понравился Агап. Агап попрощался с ними и обещал завтра проводить одну из них до дому. Тем временем, в задумчивом и ошеломительном настроение, Агап вернулся домой и всё думал над словами учителя из зала. Они врезались ему до самой глубины души. Агап разделся, вымыл руки и, усаживаясь, дабы перекусить, вспомнил про библиотеку. Там наверняка есть что-то и для меня! – вылетело из его уст. Агап спустился в подвал, где всюду пылились книги. Мириться с этим он не собирался: второпях он переоделся и принялся всё чистить, мыть и укладывать книги по полкам. Только поздним вечером ему удалось добиться того результата, которого он желал. Как только он закончил, он стал прохаживаться по чистой длинной собственной библиотеке. Прошло прилично времени пред тем, как он нашёл книги по свои предпочтения. Это были три книги про актерское мастерство, игру слова и импровизацию. Агап здорово устал, но, не желая откладывать все книги, он уселся за старенький потрёпанный годами стол и начал читать. Его захватывала каждая информация, представленная в книге, и он не мог пойти лечь спать. Под утро книга была закрыта и прочитана. Агап встал и осознал, что он читал всю ночь и утро. Подойдя к зеркалу, на его лице образовались серые мешки, а глаза облились красными капиллярами. На удивление, никакой усталости он не чувствовал. Он вновь оделся, как вчера, и вышел. И первое занятие у Михаила Полякова, что неизбежно радовало Агапа. В сей раз он не опоздал, и всё время ожидания в зале прокручивал всю информацию, что прочёл совсем недавно. Это была книга «Импровизации». Время для Агапа текло так медленно, ему не терпелось приступить как можно быстрее. Одна за другой ученицы проходили в зал. Сегодня пришли лишь два парня. – Зато отсеялись кто лишний! – подумал про себя Агап. Пришли и две миловидные подруги, усевшиеся прямо возле Агапа.

– Агап, а ты чего это такой бледный сегодня, спал что ли плохо? – спросила Машенька, сидя чуть ближе подруги.

– Мария, ты и не представляешь, что было ночью! Меня как осенило, я жду не дождусь Михаила Полякова! – Подруга Маши посмеялась чуть громче обычного, и голосок натянулся повыше.

– А что же такого случилось в эту ночь!? – спросила Дарья, всматриваясь в свою подругу с завистью.

Дверь хлопнула, и зашёл Михаил.

– Здравствуйте, дорогие ученики, ну что, приступим к нашему второму занятию! Сегодня мы разбираем импровизацию!

У Агапа аж сердце схватило.

– Да быть не может! – вылетело у Агапа, чего он сам не ожидал.

– Агап, в чём дело? Почему это не может?

– Вы извините, Михаил Поляков, я это не специально, вырвалось, прошу меня простить! Вокруг раздался смех, но Михаил быстренько успокоил студентов и продолжил говорить:

– Для начала я бы хотел посмотреть на вас, ребята, мне же нужно знать, с чем я работаю. А пойдёт у нас Дашенька! Давай, выходи, покажи, что умеешь, покажи-ка мне миловидную скромную девушку с лёгкой походкой!

Дарья растерялась и переглянулась со своей подругой Марией, встретившись взглядами, они тут же разорвали контакт, и Дарья пошагала в середину зала, поглядывая на Агапа. Агап с серьёзным выражением лица ждал первой сцены. Дарья вышла, выдохнула и слилась со скромной лёгкой девушкой: шаги её были строгие и в то же время лёгкие, на лице её светилась скромность. Михаил был доволен, а как Дарья закончила, начал хлопать.

– Ай, молодец! Хвалю! Хвалю!

Хлопки в ладоши прекратились, и на сей раз вышел Агап. Ему предстояло показать высокомерного графа, с чем Агап прекрасно справился. Агап был счастлив ещё больше, чем вчера: он ушёл с прекрасным настроением и поскорее хотел вернуться домой, чтобы продолжить читать книги.

На следующем занятии «искусства слова» к Агапу подошла Мария и попросилась сесть с ним. Агап кивнул головой, и Мария с пристрастием села, смотря на свою подругу, у которой явно разыгралась зависть. Всё занятие Мария пыталась привлечь к себе внимание: то пододвигаясь ближе, то как бы случайно касаясь руки. Мария делала милое личико и смотрела на Агапа, которому совершенно не было дела до неё. Мария начала злиться и даже обижаться, но старалась этого не показывать. В какой-то момент она даже закинула свои кудрявые пышные рыжие волосы на плечо Агапа, но Агап был слишком увлечён и, к сожалению для Марии, не ей: он быстрым движением руки скинул волосы, не поворачивая головы, и продолжал слушать. Мария успокоилась и решила ослабить хватку и поговорить после урока…

Прошёл последний урок, Агап вышел на улицу, где его уже поджидала Мария.

– Агап! «А ты можешь меня сегодня проводить?» —тоненьким стеснительным голоском прошептала Мария.

Дарья, выходя из двери, остановилась и услышала разговор. Агап уставшим голосом согласился, и они ушли. Дарья подумала остановить их прогулку вдвоём, но не стала и ушла домой с печальным настроением.

Провожая Марию, Агап молчал, глаза у него постоянно слезились и были залиты кровью усталости. Мария всю дорогу пыталась его разговорить и прям-таки вилась вокруг него. Дойдя до дому, они остановились и замерли на пару секунд.

– А что это у тебя с глазами, ты как неделю не спал!

– Да, Мария, я всю ночь не спал, так что лучше мне пойти и лечь.

– Ну хорошо, до завтра тогда, разреши мне сделать кое-что… – явно смущаясь, сказала Мария.

Агап кивнул. У щеки Агапа раздался резкий, твёрдый, но приятный поцелуй. Агап улыбнулся и попрощался.

Уже как десять минут Агап шагал в сторону дома, ноги не хотели идти, руки слабели и склоняли тело вперёд, мыслей не было. Пустота… Проходя по тропинке, он запнулся о корень дерева и упал без сил под яблоньку, которая уже вот-вот скинет листья и бросит все яблоки наземь. Тело расслабилось, в голове полная пустота. Агап провалился в сон под спокойным солнцем, что так приятно опадало на его лицо через листья…

Сон:

Какой-то театр, деревянная сцена. Что за лица? Я их никогда раньше не видел, но уж до боли знакомые. Почему я за кулисами? Да и что на мне за костюм? Первая сцена началась. Мой выход через… Сейчас! Какая у меня реплика? Черти что! Я вышел перед огромной публикой, мои родители даже явились, так ещё и в первый ряд! Наверняка посмеяться пришли, подумал я, начиная диалог с Марией, всё шло обрывками, а голова совсем не соображала… Последняя сцена – я упал… Агап проснулся и вздрогнул, как от выстрела: весь он был засыпан яблоками и листьями. Совсем сонные глаза потупились в ночное небо и снова на секунду захлопнулись. Привстав, Агап взглянул на карманные часы: они выдавали три часа ночи.

– Да где я, в конце концов? – прошептал сам себе Агап.

Чуть побитые фонари давали жутковато серый оттенок, улочки были пустыми, а звуки издавали только листочки, бьющиеся от прохладного нервного ветра. В каком-то неосознанном, помутнённом состоянии Агап встал и направился домой. Дважды запутавшись, Агап вернулся домой с двумя яркими сладенькими яблочками, которые он с каким-то необычайным предвкушением съел, смотря в окно и думая о сне, что так тяжело ему припоминался. Агап не стал передаваться, сел за учебники и уснул…

Агап проснулся в седьмом часу утра и был необычайно бодр и свеж, пустота в голове наполнилась чем-то не поверхностным… Творческим… Глаза его выглядели здоровыми. Полным сил он вышел из дома и увидел Марию, проходившую мимо. Он хотел было поскорее вернуться в дом, но она уже его заметила.

– Агап! Пойдём вместе?

– Мг, – качнув головой, ответил Агап.

В это утро в мыслях его крутилось многое, а главное – оно было точным, понятным ему самому. Идя по проспекту, Мария никак не могла замолкнуть, а её боязливые глаза начинали раздражать Агапа. Он начал рассуждать: ну, Мария, конечно, красивая, черты лица мне её нравятся, но голосок уж слишком скверный, да и неприятный он мне, лишь черты лица её меня завораживают, но ведь не повод влюбляться, не так ли? Хотя первая любовь – это лишь повод узнать противоположный пол, может, рискнуть? У Агапа никогда даже не было общения с девушками, уж не говоря о романтических отношениях. Странно, для Агапа всё было странным в последние дни, он не был влюблён в Марию, но всё же своими округлыми, мягкими чертами лица она его тянула к себе.

Мария всё шла и что-то говорила, Агап в свою очередь продолжал рассуждать, а Марию он слышал приглушённо, как порой уши закладывает. Подойдя уже практически ко входу, Агап остановился, повернулся к Марии и попросил замолчать:

– Машенька, ты говоришь как ангел! Меня забавляют выражения эмоций на твоём личике, но сейчас немного помолчи и выслушай меня.

Мария напряглась, приклонила голову к нему поближе и нервно кивнула.

– Да, Мария, ты красива, мила и к тому же немало очаровательна. Позволь мне пригласить тебя вечером в парк, он так чудесен по вечерам! И я хотел бы, чтобы ты была непременно в бордовом платьице или же малиновом! Если оно, конечно, имеется. Я буду ждать тебя у парка в восемь часов вечера, но на учёбе, пожалуйста, меня не тревожь, договорились?

Мария подняла голову, глаза искрились, а выражение было в высокой степени искренним, она кивнула головой. Агап провёл рукой по её плечу и, улыбнувшись, ушёл. В этот момент у Машеньки побежали мурашки по всему телу, а гормоны заиграли, что заставило её судорожно дёрнуться. Глаза её подкосились, и она медленно пошагала в сторону входа, ещё чуя запах Агапа, который ей казался запахом любви.

Сегодня учебный день для студентов прошёл не как обычно, скорее инверсивно. Первое занятие было перенесено на последнее место, чему Агап был откровенно не рад: каждый день его завораживали слова Михаила Полякова с самого утра, но, к сожалению, пришлось слушать нудную речь Ольги Ивановны, преподающей историю театра. С одной стороны, темы интересные и материал увлекателен, но Ольга говорила так скучно, что учиться и вовсе не хотелось. Студенты чудом доучились до последнего урока и побежали с нетерпением в зал, где их ждал Михаил.

Занятие было поистине необыкновенно проницательным. Занятие прошло, и Агап уже собирался уходить, но Михаил остановил его и попросил остаться на несколько минут.

– Агап, пойдём ко мне в кабинет, побеседуем, – с добрым выражением лица Михаил указал на кабинет, что был справа от зала.

Агап зашёл, недоумевая, в чём дело.

– Присаживайся, присаживайся, Агап! Я ведь тебя не сечь плетью позвал, а поговорить как учитель и студент! Я вот наблюдаю за тобой, за твоими взглядами, движениями, да и в целом, как ты себя ведёшь. Знаешь, ты поразительный ученик. На моей памяти я встречал лишь одну девушку и паренька, и знаешь, девушка-то далеко пошла – сейчас в Большом театре в Москве выступает, а парнишка-то выгорел. Он, знаешь, был таким добрым, а от одного взгляда – упасть в обморок можно. Понимаешь, к чему это я?

– Никак понять не могу, Михаил Поляков, – в застывшей позе ответил Агап.

– Так я тебе объясню: ты парень видный, красивый, и одеваешься отнюдь не просто. Вижу я, как все девицы в группе только на тебя и смотрят, их-то я понять могу, но главное – ты с этим справься. Тот замечательный паренёк, что выгорел, был изумительным актёром, таким, каким мне никогда не стать, но он столкнулся с дюжинной и больше обворожительных красавиц, он метался от одной к другой и не мог насытиться любовью. Я лишь хочу тебя предостеречь: будь аккуратен, девушки пошли уж слишком вольные, они уж и сами готовы на свидания звать, а актёр выйдет из тебя бесподобный, продолжай заниматься – тебя ждёт большое будущее! Ты ещё вспомнишь мои слова в каком-нибудь Мариинском театре, когда пред тобой будет более полутора тысяч человек! Ну всё, ступай! ступай! А то у меня ещё бумажек на два часа работы, и я уверен, и у тебя дел хватает!

– Спасибо вам огромное, Михаил, я уверен, этот совет многого стоит, я, пожалуй, пойду и задумаюсь над этим.

Агап выглядел растерянным и благодарным, чувствуя теплоту учителя, что заботится о нём как об актёре. После этого разговора самооценка Агапа явно вышла на другой уровень. Идя домой в четвёртом часу, Агап чувствовал себя совсем иначе, никак прежде, никак… никогда!

Зайдя домой, Агап скинул с себя уже немало помятый костюм и улёгся на кровать, думая о всём, что с ним случилось за последнее время, и особенно ему были интересны слова учителя. Кто же этот парень, и как любовь его загубила? Неужели любовь имеет такую разрушительную силу? Но ведь со мной этого никак произойти не может, из всей группы ко мне питает чувства лишь Мария и Дарья, и, кажется, они в ссоре, и, кажется, из-за меня. Дарья завораживает меня своими лёгкими, непредсказуемыми ручками, особенно они красивы, когда она выступает на публику, и её тонкий голосок побуждает меня любить, он как бы идёт изнутри, я даже порой чувствую её прелестный голос в своих венах, природа творит чудеса! Да и наверняка она также непревзойдённо поёт, я бы послушал её, но что делать с Марией, лишь в её чертах личика есть что-то особенное…

Часы прозвенели, а стрелка была на семи. Агап встал и принялся одеваться, уже не думая о встрече, о любви, мысли ушли, как скальпелем срезали кожу. В двадцати минутах до восьми он уже стоял у парка, серый клетчатый костюм и прекрасно уложенные волосы отражались в фонтане, который совсем скоро затухнет до весны. Оставалось десять минут до восьми, и вдалеке через две улицы показалась Мария. Она была одета роскошно, даже слишком, как показалось Агапу. Как и просил Агап, на ней красовалось бордовое платье, или же цвет вина, к тому же ярко-красного – платьице сидело легко, или же непринуждённо. Сверху плечики Марии были оголены, а её бледная кожа светилась как фонарик в этот вечер. Походка была гордой, а взгляд явно боязливый – она чего-то боялась… Её рыжие пышные кудрявые волосы были собраны, и лишь по левой щеке скользили две красиво завитые пряди волос. Она заметила Агапа, и поведение тут же изменилось: походка стала неуверенной, а выражение лица машинально переменилось на счастливо-боязливого ребёнка. Они встретились.

– Здравствуй, Мария, ты чудесно выглядишь, – спокойным размеренным голосом протянул Агап и подал руку. Мария улыбнулась, приняла его руку и поблагодарила. Этот вечер в парке был необыкновенно тихим и столь скромным, что были слышны лишь птички и опадающая вода с фонтана. Неспешным шагом они шли по округлому парку и всё ещё молчали. Мария порывалась что-то сказать, но были слышны только её тревожные выдохи.

– Машенька, я с каждой минутой нашей прогулки замечаю, что ты чего-то боишься, не меня ли?

– Нет, Агап, совсем не тебя. Я чувств своих боюсь и боюсь не сдержаться! Меня накрывает любовь с каждой минутой, проведённой с тобой. Также я боюсь лишнего сказать, потому и молчу.

– Да, кажется, я понимаю, о чём ты говоришь, и ещё мне кажется, что эти прекрасные туфельки, что на тебе надеты, сжимают твои движения, и думается мне, они совсем новенькие и совсем не разношенные. Я думаю, тебе будет куда приятнее, если мы сядем, не так ли?

– Да, Агап, ты совершенно прав, откуда ты такой внимательный!

У Марии блеснули глаза в свете фонаря, что они проходили в очередной раз, и она отвернулась от Агапа в стеснении, и кудрявая прядь слетела из-за ушка и ударила о её наполненную милую щёчку. Агап улыбнулся: в этот вечер Мария была великолепна, это была не та Мария, что стервозно отчитывает свою подругу и имела скверный взгляд. Агап указал рукой на близстоящую лавочку и пригласил присесть. Место и вправду было замечательным: за лавочкой росла пышная, но ещё небольшая рябинка. Она склоняла свои ветви и листочки над лавочкой, где уже сидели Мария и Агап.

– Агап, позволь мне высказаться и рассказать, что я чувствую…

– Да, конечно, – он кивнул и повернул тело к Марии.

– Мне трудно быть с тобой без любви, я никогда ещё такой влюблённой не была, я до глубокой ночи не могу уснуть, я грезила тобой всю эту ночь, и, кажется, ты не разделяешь мои чувства. Я потеряла свою лучшую подругу Дарью, она мне очень близка, на протяжении пяти лет мы были вместе, но твоя красота убила нас обоих. Я лишь хочу узнать – любишь ли ты меня так же, как я тебя?

– Машенька, вопрос очень сложный. Я не могу любить тебя женским сердцем и едва ли могу любить тебя так же, как ты меня, и так же ты не можешь полюбить меня всем сердцем, как это бывает у мужчин. Ты красива, стройна, порой даже обворожительна, но я не чувствую тебя внутри. Нужно время, ты согласна? Мария сидела, затаив дыхание, и смотрела на Агапа прямо в глаза. Агап приблизился и спросил шёпотом на ушко:

– Ты согласна?

Все мысли испарились, слова гудели вдалеке… Маленькие ручки Марии обвили шею Агапа, и первый страстный поцелуй раздался гулом в парке. От переживания вспотели руки, и мозг потух, и был лишь нежный привкус губ. Ветер понемножку стал сильней, что так усилило их страсть… Агапу показалось это мгновение любовью: губы их разъединились, но у Агапа всё ещё оставался тот приятный привкус поцелуя. Глаза их приоткрылись и встретились, соединяя лбы, они взглянули в глаза друг друга и нежно оба улыбнулись. Агап поправил прядь, что вновь упала ей на щёчку, и отдалился, облокотившись на спинку лавки. Агап взглянул вновь в глаза Машеньки и улыбнулся.

– Я влюблён… – прошептал он, хотя и не хотел, чтобы это услышала Мария.

Через минуту они встали, и Агап проводил её до дому.

2

Прошло три недели с того момента, как Агап и Мария были обвиты любовью. Мария даже позабыла свою подругу и думала лишь о нём. Они ловили каждый день осуждающий взгляд Дарьи, но это было так не важно. Агап всё более возлюбил Марию, и каждый день после занятий провожал её домой, прощаясь страстным поцелуем.

Учёба не покидала сердца Агапа, а наоборот, пылала в нём. Он был так счастлив от обстоятельств, что всё сложилось именно так. За три недели он многое узнал об актёрском мастерстве, и практиковался он всегда: когда беседу вёл, когда голодный шёл домой или же в библиотеке перед зеркалом – позировал, рассуждал ораторским голоском. Мария принимала его таким. Она привыкла, что Агап способен пропадать на все выходные, или же что он в беседе может пропасть куда-то вглубь своего сердца и диалог вести с собой. Он необычен, иногда вспыльчив и может даже эгоист слегка, но я его люблю всем сердцем! – говорила Машенька.

Время шло, и страсть всё больше остывала. Агапу всё чаще было скучно и тоскливо с Марией, он вспомнил вдруг, что был влюблён лишь в черты лица её. И вечерком, почти что ночью, Агап зажёг лампадку, что нависала над столом в библиотеке. Он будто стал припоминать и рассуждать, как раньше, он будто был в бреду все эти три недели, туманный разум и лишь черты Марии доносились с разума Агапа.

Всё чаще он сидел один и что-то выписывал на бумаге. А выписывал он мысли. В очередной раз он сел и стал писать:

Мария всё такая же красавица, что раньше, но чувства с каждым днём к ней утихают, и слова её притерлись как мозоли, уже так сложно слышать каждый день одно и то же, хочется чего-то нового! Новой любви! А может, впечатлений… И чувствую, что не люблю её сегодня. Я питаю чувства к Дарье! Ах, как она прекрасна и чудна, а её тонкие, как струнки, ручки не дают мне спать. И я намерен написать письмо Машеньке, нельзя молчать, она меня возненавидит, ровно так же возненавидит, когда узнает, что я влюблён в Дашеньку… Пора ложиться спать, но завтра непременно передам письмо Марии! И завтра же скажу всю правду!

Агап разделся, лёг в кровать. Он уставился задумчивым взглядом в окно, где кружился нервный ветер. Погода была столь непонятна, как и чувства Агапа. Шёл дождь, затем посыпал лёгкий снег, ветер вновь задул, и снег угас. Погода успокоилась, лишь звёзды, горевшие вдали, заставили Агапа сомкнуть глаза, расслабить тело и окунуться в сон глубокий…

К следующему вечеру Агап передал письмо Марии. Он написал всё так, как было на душе: что он не чувствовал любви внутри, что она всё такая же красавица, но любить он её не может. Когда Агап вручил письмо Марии, он попросил открыть его дома и не раньше. Она послушалась его и уже шагала к дому. На сердце её была лёгкость, никакого переживания, она была уверена в нём и ждала тёплых слов от этого письма. Она зашла домой, села за письменный стол и выдохнула. Аккуратными движениями она начала вскрывать письмо, улыбка расползалась по её лицу, и наконец она взяла коротенький листочек и начала читать.

Письмо:

Мария замерла, и взгляд потух, ей стало как-то душно, и в то же время пот выступил на лбу, ей стало тяжело и будто сердце закололо. Она не злилась, а лишь грустила, она не верила глазам, казалось, всё так хорошо… Она сидела в исступлении, и горькие слезинки потекли по её щекам, а хрупкое миловидное тело упало на стол. Она прорыдала как с час, и так и не сумев успокоиться, легла в кровать и хотела лишь уснуть. Тело трясло, сердечко было неспокойным, а заплаканные глаза и щеки выглядели лихорадочными. Она пыталась дышать побольше. Выпила таблетку. Ничего не помогло. Ужасными опухшими и покрасневшими глазами она смотрела на письмо, что лежало на столе, ей становилось только хуже, ей захотелось сжечь письмо. Она всё так же до безумия любила Агапа, но ей было так больно и одиноко в этот час… Так и не успев в полной мере успокоиться, она легла и уснула, хотя тело всё ещё судорожно скулило.

Уже как месяц Агап ходит напряжённый и с чувством вины. Мария так и не появлялась больше после этого письма. Агап хотел исправить, навестить Марию, узнать в чём дело, но стыд съедал его изнутри, и он день за днём возвращался домой с одними и теми же мыслями:

– Что же с ней случилось? Это я виноват! Это я загубил Машеньку…

Но и решиться навестить её он не мог.

Стояла холодная серая зима. Агап, как и всегда, пришёл на занятие к Михаилу Полякову, но сегодня его не было на своём месте. Объявили, что учитель заболел, и просили ждать следующего урока. Агап присел на лавочку в зале, и как-то взгляд его поник. Все ушли на улицу. Но Дарья появилась между дверьми и спросила:

– Всё ли хорошо, Агап?

– Кажется, нет, Дашенька…

– А в чём же дело, что случилось!?

– Только, Дашенька, не притворяйся, что тебя не терзают мысли, где Мария! Ты прекрасно знаешь, что какое-то время мы были вместе, гуляли, проводили много времени, и как с месяц назад я понял, что разлюбил её, я вручил письмо ей в руки, ты только б видела её глаза! Они в то мгновение были так глубоки, даже можно сказать невинны, в общем – влюблённые, счастливые глаза, и вдруг мне стало не по себе, что я не сказал это вживую, и вот она пропала, ни слуху, ни духу, а я и не знаю, что теперь и делать!

Холодная тишина настала в зале, и стало как-то жутко, был лишь слышен ветер за окном, что раздувал так сильно в этот день. Молчание продлилось ещё минуту, и Дарья наконец ответила:

– Агап, я совсем не знала, что и думать, всё это время мне было так плохо! Мне было плохо, когда я видела вас вместе, но мне стало хуже, когда я её вовсе перестала видеть, и я не знала, что и думать, она моя любимая подруга, и я ни капли не злюсь ни на тебя, ни на неё. Я думаю, нам нужно сходить к ней и узнать, в чём дело, у нас ещё до занятий сорок минут! Так идём же!

Агап немного потупился и решился:

– Ты полностью права! Идём. Сейчас же!

Они вскочили и побежали одеваться, их начало трясти, то ли от страха, то ли от холода на улице. Они бегом дошли до дома и, постучавшись, стали ждать… Проходит две минуты… Проходит пять… Ответа нет… И уже собравшись ломать дверь, они услышали тихий-тихий, еле слышный голосок – это была Мария, но голос будто не её, он был так ужасен, он был уставшим, гнусным и сухим, что становилось жутко…

– Мария, можно мы войдём!? – вскричала Дарья.

– За-хо-ди-те, – услышали они. Голосок был никакой.

Они зашли и увидели страшную картину: Мария лежала в грязной, как земля, постели. Тело на первый взгляд как не дышало, взгляд был прикован к потолку, а её ещё недавно прекрасные розовые губки были осушены до кровавых трещин. Она будто умерла, но всё ещё была в сознании…

– Мария, что с тобой, милая, почему ты… Лекаря сюда живо! – истерически, как в припадке, прокричала Дарья, смотря свирепыми глазами на Агапа.

В ужасе Агап застыл, смотря на исхудавшее сухое тело Марии и впалые щеки.

– Быстрей! – вновь вскричала Дарья, толкнув Агапа за плечо.

Агап пришёл в себя и побежал за лекарем, что был совсем недалеко. Агап ушёл, а Дарья начала осматривать Марию – выглядела она поистине ужасно. Антисанитария кружила по всей комнате, и были слышны тяжёлые, хриплые стоны Марии, от чего Дарья расплакалась. Еды совсем не было, один-единственный стакан с водой стоял на столе, и даже он уже давно был не

годен для употребления. Дарья пощупала Марию – она была совсем холодной.

– Машенька! Машенька! Только не отключайся, лекарь уже совсем скоро будет! Всё будет хорошо, я с тобой! Пожалуйста, прости меня, прости меня… прости меня… – простонала Дарья на ушко Марии, пытаясь сдержать слёзы.

Дарья сжала волосы Марии и раскаивалась до тех пор, пока не прибежал Агап с лекарем. Через полчаса Мария была в палате, её состояние смогли стабилизировать, хоть оно и было близко к критическому. У неё была осложнённая простуда. Но, как выяснилось, всё стало куда хуже: через три дня ей поставили туберкулёз первой степени. Врачи уверяли, что к лету Мария будет как новенькая, хоть в это не очень-то и верилось.

День через день Марию навещали Агап и Дарья, умоляя простить их. Ещё слабая Мария отвечала лишь одно:

– Я не держу на вас зла, вы ни в чём не виноваты…

Всё складывалось очень даже хорошо, Мария чувствовала себя всё лучше, а впалые щеки и скелетообразное тело приходили в норму. Как и говорили врачи, к лету Мария поправилась и смогла вновь встать на ноги. Это было двадцать пятое мая, Мария восстановилась, хорошо оделась и отправилась на занятие вместе с Агапом и Дарьей.

Первое занятие. Михаил Поляков чуть не упал в обморок, увидев Марию. Он был осведомлён о ситуации, произошедшей с Марией, и отнёсся крайне аккуратно. Он был рад её возвращению и даже обнял её. Марии предстояло нагнать за две недели всё, что она пропустила, и сдать последнюю сессию. В первый же день на неё накинулись студенты, преподаватели и даже директор. Но Агап с Дарьей крепко объединились и защищали ещё слабую Марию, было видно, что она была растеряна.

Шло время, и трое врагов стали всё больше проводить времени вместе. Агап, Мария и Дарья не заметили, как они стали близкими друзьями: каждый день они оставались у Агапа и подготавливали Марию к сдаче экзаменов. Время летело незаметно. Как пуля просвистел конец мая и июнь. Все трое друзей закончили сессию пусть и не с отличием, но уж точно в выигрыше.

Целое лето они провели вместе, отдыхая, разыгрывая сцены и просто наслаждаясь закатом, дурачась и повторяя светские диалоги из какого-нибудь интереснейшего романа!

3

Четыре года спустя…

Совсем скоро будет выход Агапа. Сегодня все трое друзей выступают в качестве выпускников театрального учреждения. Выходя на сцену и вступая в диалог с Дарьей, ещё нервные и зажатые руки Агапа расслабляются, и голос выравнивается. Каждый из друзей чувствует друг друга – интонацию, движения и взгляды. В зале сидело более трёхсот человек. К этому моменту родители Агапа вернулись домой и посчитали нужным сходить на первое его выступление, хоть отец и противился.

Последняя сцена: Агап подхватывает на руки Дарью и склоняется пред ней, и далее всё ближе и ближе постепенно сближается. Их яркие и пылающие глаза встречаются, и их носы прикасаются. А пышное платье Дарьи стягивается руками Агапа… Шторы задергиваются, и зрители видят страстный поцелуй теней – это то, чего ждала публика всю постановку. Зрители вскакивают и громко хлопают в ладоши, а некоторые зрители и вовсе прослезились…

Отец Агапа встал с ошеломляющим взглядом и не мог поверить, что это его сын. В этот вечер Агап был неотразим, впрочем, как и Мария с Дарьей. Все актёры выходят, делают глубокий поклон и уходят под громкие аплодисменты. Мария, Агап и Дарья уходят за сцену, стоя у гримёрной, куда подошёл отец Агапа.

– Сын, можно с тобой поговорить?

– Да, конечно, пап.

– Ты играл просто превосходно, я не верил своим глазам, я и не думал, что ты так талантлив, а твои движения, глаза! Я просто не мог взгляда оторвать от тебя! Я горд тобой, ты лучший сын, которого только можно было желать, тебе не нужно никакое военное дело, сынок, продолжай этим заниматься, я приложу все усилия, чтобы ты добился того, чего хотел, я вижу, ты горишь этим делом, я не передам словами, как я счастлив и горд, я знаю, ты и не слышал таких слов от меня, но ты достоин звания гордость семейства! Я люблю тебя, сынок, дай же я тебя обниму!

Они слились в объятиях, и крепкая здоровенная рука отца похлопала по спине Агапа.

– Пап, я благодарен тебе за всё, я знаю, что ты желал мне всего самого наилучшего, не брани себя за прошлое, главное, что сейчас всё хорошо! Как там мама?

– У неё всё замечательно, ей также очень понравилось, вот только чувствует она себя сегодня не очень, но также гордится тобой!

– Я рад. Извини, пап, но мне нужно идти, нас ждёт Михаил Поляков!

– Беги, беги, сынок!

Агап развернулся и, обняв Марию с Дарьей, устремился в комнату отдыха. Отец стоял и провожал его взглядом. Тяжёлая, строгая, как и его характер, слезинка медленно скатилась по щеке, и отец скромно улыбнулся и, не пряча свой трогательный взгляд, направился к жене.

Михаил Поляков заранее попросил Агапа, Марию и Дарью зайти в зал отдыха, где он будет их ждать для одного важного разговора. По приходу друзей в зал Михаил уже сидел за письменным столом с какими-то бумажками.

– Здравствуйте, Михаил Поляков! – громко и звонко произнесли друзья, усаживаясь на скамейку.

– Здравствуйте, ребят, я бы хотел произнести отдельно для вас речь, прислушайтесь ко мне в последний раз, может, мы и будем видеться, но думается мне, не так часто. Вы мои самые лучшие ученики за все года моего преподавания, вы невероятно талантливы, меня поражают ваши взгляды, когда вы погружены в персонажа, я видел хороших актёров, которые прекрасно вживаются в роль, но вы! Это совершенно другое дело, вы как бы не вживаетесь, а становитесь этим человеком! Вы невероятные актёры, прекрасные люди, и, как вижу, отличные друзья! А это замечательно. Помнится мне, что на первом ещё курсе я говорил Агапу, что его ждёт большое будущее, но я ошибся! Его ждёт просто огромная актёрская карьера, но не без вас, Мария и Дарья, я заметил, что в сцене, взаимодействуя с вами, он становится полноценным, живым! Так что я могу сказать, что вместе вы можете стать огромными актёрами в этой индустрии, дружите рука об руку, играйте спина к спине и дорожите каждым. Но это не главное, что сейчас я вам хочу поведать. Вижу по лицам – вы возбуждены, и это очень хорошо. Я, как знаете, в своё время тоже выступал и много где, и, соответственно, связи у меня тоже есть, так вот вчерась я покумекал с моим очень хорошим знакомым из одного очень хорошенького театра, и он сегодня был в зале и наблюдал, как вы играете, и знаете что?

– Ну говорите же, не держите нас под камнем ожиданий! – выкрикнула Дарья.

– Вы приняты актёрами в малый зал Мариинского театра!

Друзья нервно задышали, глаза их загорелись, и раздался крик и девчачий визг. Друзья вскочили со скамьи и начали весело прыгать, создав круг.

– Ребятки! Ребятки! Успокойтесь немного, а то ещё подумают, режут кого! Ха-ха. Я за вас безумно рад, присядьте ещё на какое-то время, я договорю, и вы будете полностью свободны. Вы прекрасные люди, прекрасные коллеги, я желаю вам прекрасных людей на вашем пути и творческой реализации! Ах да, и меня уж не забывайте. На этом всё, вы свободны!

– Ура! – раздалось по всему кабинету, и друзья подбежали к Михаилу Полякову, чтобы обнять его и пообещать, что будут навещать его по возможности.

Друзья вышли из театра в совершенстве счастливые. Они побежали по набережной улице Фонтанки. В этот вечер они были счастливы как никогда, они чувствовали себя полностью свободными и умиротворёнными. Всю ночь они гуляли, вспоминая сложные года учёбы, так было приятно всё это вспомнить! На рассвете они крепко обнялись и поклялись быть крепкою опорой друг для друга…

Счастливый идиотизм

И как же мир прекрасен и чудесен, и столько в нем чудного не понятного, как интересно жить мне в этом мире, ну чем заняться мне сегодня? Это были мысли мальчишки по имени Богдан болеющим идиотизмом от рождения. Любава Дмитриевна сидела за столом со своим мужем Евгением. Выглядели они уставшими и тусклыми как день зимою в Петербурге. Они сидели и щелкали орешки пока их сын то ярко вскрикивая, то угасая что-то говорил. Ужасные пронзительные крики заполняли тишину дома, такие яркие звонкие, как звон разбитого стекла. Это никак нельзя понять, это можно только услышать. Евгений ушел на работу, а Матушка, взяв с собой Богдана поехала в школу (необычную школу, эта школа предназначена для таких детей как Богдан). Богдан сидел за партой, и был увлечен в свои мысли, учительница что-то говорила, но это было мимо его ушей. Одутловатое лицо Богдана раскатистое в улыбке плавало то на право, то налево, как и его тело. Когда учителя делали ему много замечаний Богдан затихал сидя в одной неподвижной позе, а глаза у него устремлялись в окно. Но проходило пять минут и раздавался тот же радостный крик и резкие хаотичные движения руками. Дети в этой школе были совершенно разные, но большая часть детей болела идиотизмом. Также были те дети, которые болели болезнью Паркинсона и тремора. В общем учились в этой школе все дети, которым не разрешили учится в обычной. Также стоит упомянуть что дети в столь раннем возрасте не могут болеть классическим Паркинсоном. Правильное название для столь маленький детей:(Ювелирный Паркинсонизм).

К вечеру отец заехал забрать Богдана. Они ехали по длинной дороге в сторону дома, Богдан, ярко вскрикивая и улыбаясь смотрел на дорогу. Было лето. Яркое солнце озаряло поля, которые проезжали отец с сыном. Деревья не навязшего раскачивались от легкого ветра. А отец включил музыку. (Что-то вроде рок-н-ролла шестидесятых). Это было последнее занятие Богдана в школе, (по крайне мере в этом году). Как только Отец и Богдан приехали домой, матушка усадила всех за стол. Не смотря на такую болезнь как идиотизм и что для такой болезни нормально резко изменчивое настроение, резкие вспышки гнева, злости или же радости, Богдан был спокойным ребенком, (в меру адекватности болезни). За столом в этот раз Богдан сидел крайне спокойно даже задумчиво. Он терпеливо старался отделить ножом кусок мяса, выходило у него не сказать, что сразу. Терпения у него было предостаточно. Когда мясо было уже разделено по мелким кусочкам Богдан довольный сам собой не спеша поедал кусочек за кусочком. Родители внимательно смотрели на него и изредка хихикали. Богдан этим вечером был как-то подозрительно спокоен, ни криков, ни хлопков в ладоши, не каких ярких эмоций. Богдан всегда делал резкие движения, без них не обходилось не одно действие. Богдан резко встал из-за стола взял тарелку и таким же резким порывом убрал в раковину. Но было видно, как он старался сделать все мягче и спокойнее. Он ушел в комнату и закрыл дверь. Любава тоже доела свой стейк и принялась мыть посуду.

–Ну как сегодня день прошел родной? Спросила Любава.

–Да неплохо, сегодня я продал аж целых четыре машины, а это много давно такого не было.

–Молодец родной! Я тебе за все благодарна. -Жень я тут задалась вопросом о нашем сыне, и тебя хочу спросить, как ты думаешь врачи смогут вылечить эту ужасную болезнь?

–Знаешь дорогая я много об этом думал, мы всю жизнь Богдана катаемся по больницам, покупаем дорогие таблетки, и уйму всего делаем, и, кажется, это совсем не помогает, я понимаю, что кажется он уже не поправится, но меня это никак не огорчает я люблю тебя и своего сына больше всего на свете! Сказал Евгений в милой искренней улыбке, и обнял жену сзади.

–Да ты прав, Богдан особенный ребенок, мне он кажется таким светлым, я когда на него смотрю, я как в пустое небо смотрю! Он настолько чист и этот его взгляд… такой задумчивый, искренний и такой… такой добродушный! Его светло карие глаза как зеркало души которые указывают мне для чего я живу и встаю каждый день!

–Да я с тобой полностью согласен, и самое главное объяснить это невозможно, и кажется он нас понимает куда больше, чем мы его. Сказал Евгений зевая и целуя жену в щеку. -Я сегодня сильно устал ты не против если я пойду спать? Сказал Евгений.

–Конечно иди я уже почти закончила. Сказала Любава и кивнула головой.

Тем временем Богдан сидел за столом и замирающим взглядом смотрел в темное окно на звезды, с приоткрытым ртом. Он взял лист бумаги и карандаши и начал рисовать звезды. Но для начала он закрасил весь лист синим цветом. Поразительно было то, что у Богдана было по три карандаша каждого цвета, и подобрал он цвет крайне точно. Небо в эту ночь было темно глубокого оттенка, а след пролетающего самолета казался Богдану очерком или же отделением неба и земли. А луна была практически полной, не доставало только одной маленькой полоски. Богдан продолжал рисовать звезды, то устремляясь в небо то на листок, от которого время от времени он отходил и смотрел что у него получилось. Богдан радовался своему результату, он улыбался, смотря на листок и резкими движениями головы вздрагивал от счастья. Богдан по своей неосторожности издал звук со рта, и понимая, что сейчас возможно придет мама убрал свое небо под кровать, и сделал вид что он просто смотрит в окно. В ту же секунду матушка заходит и спящим голосом спрашивает: -Богдаша ты чего не спишь?

– Ааа… ууу… Богдан немного протянул эти буквы и замолчал. Он прекрасно понимал, что его люди не понимают, он предпочитал молчать. Ему совсем не нравилось, что его не понимают. Богдан с тяжестью выдохнул и продолжил смотреть на звезды.

–Богдаша ложись спать. Сказала матушка, медленно проводя по плечам и спине Богдана. Богдан повернулся и кивнул головой. Матушка пожелала спокойной ночи выключила свет и вышла. Богдан лежал в кровати задумчивым взглядом, спать ему не хотелось. Сообразив, что, если он включит свет матушка еще раз придет, а тревожить он ее не хотел. Богдан аккуратно встал открыл шторы, сел за стол и вновь достал листок, и продолжил рисовать. Через час усердного труда Богдан встал из-за стола, и раскатился в радостной улыбке от того, что он сделал. Ему приходилось сдерживать свои эмоции, а зачастую они не контролируются. Он спокойно выдохнул, положил свой рисунок в шкаф с одеждой и лег в кровать. Было уже пол второго ночи, времени он не понимал, но всегда в одно и тоже время у соседа срабатывала авто поливка огорода, и он четко запомнил это и смотря на часы он всегда видел, что стрелка находиться между двойкой и единицей. Богдан уснул в раздумьях о своем рисунке…

Прошла неделя…

Матушка, перебирая вещи на стирку в шкафу увидела рисунок Богдана. Он ее поразил, ничего чудесней она не видела, и вовсе не потому, что это ее сын, рисунок был действительно красив, даже невозможно было догадается что этот рисунок принадлежал восьмилетнему мальчику с идиотией. Любава Дмитриева быстро сфотографировала рисунок и положил обратно пока Богдан не зашел в комнату. Как только матушка забрала грязные вещи и кинула их в стирку она побежала на второй этаж к своему мужу рассказать об этом. Евгений также был крайне удивлен и не понимал откуда может быть такой талант. Сами родители были обычными работягами, ничего кроме бумажек и тяжелого труда. Отец сказал лишь одну фразу…

–Он должен продолжать рисовать.

Любава согласилась, и родители договорились завтра увести Богдана в музей искусства.

Так и произошло, на следующий день вся семья ехала в музей, это было воскресенье, солнце сияло, и шел легкий еле заметный дождь. Богдан даже не догадывался куда он едет. Он не может вспомнить момента, когда они выбирались в воскресенье из дому. И вот вся семья уже была в музее. Богдан робко и с пристрастием подходил к картинам и замирал на пару минут всматриваясь в каждую деталь картины. Богдан повернулся к родителям, он улыбнулся и обнял их так крепко как никогда, и кажется в этот момент Богдан понял, что родители видели его рисунок. Целых четыре часа Богдан ходил от одной картины к другой. Богдан подошел к родителям, и они поняли, что он закончил. Они уже ехали домой, на лице Богдана светилась радостная улыбка истинного счастья и любви, как это бывает у влюбленных…

С того момента как мальчик начал рисовать он стал совсем тихим и спокойным, а на вопросы родителей он отвечал своим лицом, и родители его прекрасно понимали.

Проходили месяцы, родители отказались от школы, и теперь Богдан полностью погрузился в свое творчество, и частенько отец гулял с ним. Отец по-настоящему гордился своим сыном. И родители сделали специальные знаки (азбуку) что бы как-то общаться с сыном, и через год у них вышло. Богдан мог написать практически все если это нужно было.

Прошло четыре года, и Богдан написал более тридцати качественных красивых работ. Но у него пошли осложнения, появились частые судороги, и параличи. Через три месяца ему диагностировали болезнь: Шпильмейера-Фогга-Баттена. Судороги и параличи учащались, а он все больше слабел. Богдана положили в больницу. Врачи не подавали никаких надежд на выздоровление, и это убивало родителей. Матушка каждую ночь плакала, а Евгений всеми силами пытался ее успокоить, хотя ему было ничуть не легче…

Богдану было действительно очень плохо, но он не останавливался и продолжал писать свои картины, не взирая на всю боль что он чувствовал каждый день. Через два месяца он не был похож сам на себя, а через месяц он скончался, и врачи ничего не смогли сделать. Богдан ясно отдавал себе отчет что в скором времени он умрет. Он написал записку, (теми символами, по которым он общался с родителями).

Записка:

([ [) ! ;8 |\ !! / !!! (())(.

Невероятно то что обычному человеку не так просто запомнить все эти символы и знаки, а мальчишка с идиотизмом освоил это за несколько месяцев. Что написано в записке: Каждый человек может найти себя и быть счастливым… За четыре года он написал практически сорок пять картин. Родители плакали от горя каждый день и думали, как им дальше жить. Евгений держал себя в руках как только мог, он собрал все работы Богдана и поехал в музей, тот самый музей, где Богдан нашел себя. Владелец музея и по совместительству художник выслушал Евгения и сказал, что работы Богдана заслуживают быть в этом музее! У отца от гордости прокатилась слеза, он крепко пожал руку художнику и ушел. Через месяц пятнадцать работ Богдана были выставлены в музей. Любава и Евгений часто приезжали в музей что бы пересматривать работы сына. Для работ Богдана была выделена целая стена, в левом углу была история Богдана, а на самом верху висела цитата: Каждый человек может найти себя и быть счастливым…

Сокровище 1962 года

Поезд… Шум… Лес… Километры…

Василий Прохоров вышел из вагона после многочасового пути со своим товарищем Джоном Лукасом из Европы. Василий кратко называл его Джо. Они ехали с севера России, и ехали отнюдь не погостить и не путешествовать. Поезд остановился, и Василий с облегчением сказал:

– Ну, наконец, мы на месте!

– Нет, Джо, мы еще совсем не на месте…

– Как это нет? Ты же говорил…

– Нам еще километров десять идти… – уставшим голосом произнес Прохоров. Оба товарища были голодны; они не ели уже вторые сутки. Джо не выдержал и вскрикнул:

– Все, Прохоров, я так больше не могу! Мы сейчас же идем есть, я с места не сдвинусь, пока не поем!

Василий аж вздрогнул.

– Джо, я не меньше твоего хочу есть, так что сейчас найдем что-нибудь!

Уже через мгновение товарищи сидели за столом. Им подали суп и эль. Джо сидел с довольной харей и жадно выхлебывал суп, поспешно запивая элем. Прохоров не спешил, сидел спокойно и наслаждался едой в субтропическом климате под пальмой. За окном стояла страшная, невыносимая жара. Прохоров попросил у персонала два литра холодной воды.

– Все, Джо, ждать больше нельзя, нужно идти!

– Теперь я только за, – медленно, как сонная муха, произнес Джо, развалившись на табурете.

Джо и Василий были искателями сокровищ – золота и всего, что можно продать за большие деньги. Двенадцать лет поисков не принесли им успеха, но каждый раз они надеялись на что-то весомое. По наводке одного из искателей в десяти километрах от перрона должен был находиться клад или что-то ценное. Джо и Василий ухватывались за любую возможность что-то найти и разбогатеть. Но, как правило, это были лишь мелкие находки (в прямом смысле слова). У берегов им удавалось находить маленькие осколки золота, и это подогревало их страсть к поискам. В этот раз они не надеялись ни на что и даже опустили руки, но вариантов у них было немного – это было единственное, что они умели.

Василий положил два литра холодной воды в рюкзак и уже было хотел вставать.

– Стой! Крикнул Джо

– В чем опять дело?

– Давай еще раз посмотрим на карту!

– Ну ты, как всегда, Джо! По пути нельзя?

– Просто сядь и посмотри со мной карту! Тебе сложно что ли?

Василий сел, и они уткнулись в карту.

– Вот, Василий, видишь, нам нужно пройти шесть километров по дороге, может, и попутку словим! А потом через лес еще четыре километра, и это меня совсем не радует…

– Да что ты, как в первый раз, Джо! Мы с тобой будто и не ходили никуда!

– Нет, Василий, ты совсем не понимаешь, куда мы идем. Это лес не тот, что у тебя на родине. И тварей, которые могут быть здесь, ты в жизни не видел!

– Да это очень драматично, Джон. А теперь, может быть, мы уже пойдем?

– Да идем мы! Идем!

Товарищи без проблем прошли два километра и словили попутку. Их подвез, как говорится, обыкновенный мужик. В четыре часа вечера они уже были у густого, яркого леса, где им нужно было пройти оставшиеся четыре километра. Джон сказал:

– Пройдем два километра и остановимся. Дальше нет смысла идти в потемках.

– Да, я с тобой согласен, – преспокойным голосом ответил Василий. Это было удивительно! Удивительно то, что Василий согласился с Джоном, что происходит крайне редко.

Прошло тридцать минут, и Джон с Василием прошли два километра и остановились. Василий ставил палатку, заколачивания колышки, он косился на своего товарища. А Джо стоял, гордо глядя в даль черного моря. Джо всегда скидывал обязанности на Василия, и это порядком бесило Прохорова.

– Джон, а ты не хочешь мне помочь?

– Да что ты со своей палаткой! Ты только посмотри какая красота!

– Да я не слепой вижу, но по темноте ставить палатку не хочу…

Василий Прохоров замолчал и тяжело вздохнул.

– Эх… Джон, что ты себя как скотина-то ведешь? Я тоже хочу отдохнуть! Ты не один такой, представь себе! В следующий раз на песке или камнях спать будешь если не захочешь помогать!

– Прохоров, ты чего взъелся-то?

Джон повернулся с удивленными глазами и будто не понимал, в чем дело. Василий снова промолчал и ушел на пляж.

Василий Прохоров сидел на одном из камней и смотрел на море. С каждой волной вода приближалась все ближе. Шум воды помог успокоить гнев и недоразумение. Он расслабился и наблюдал, как солнечный свет уходит в этот день. Вдали был виден закат: фиолетовые облака окутали небо, а горизонт освещало уже тусклое солнце мягкого оранжевого цвета.

– Вот оно счастье…

Только успел подумать вслух Василий и тут же насыщенные звуки природы нарушил Джо.

– Вася, а ты это чего тут разлегся? Закат уже, а ты лежишь!

– Джо, ты как обычно, я только расслабился…

Прохоров и Джо ушли в палатку на сон. Но сладкий сон их не ждал. Уже через десять минут возле палатки стало слышно цоканье. Кто-то обнюхивал палатку.

Джо омертвел, застыл, и старался не дышать. Василий видел на лице Джона настоящий страх и прилив адреналина. Картину дополняла ужасная гримаса Джона. – Господи… Тихо скрипя зубами вымолвил Джон.

– Что господи-то? Тебя никто не кусает пока что!

Василий Прохоров сказал это так иронично и спокойно, что у Джона лицо скривилось, будто его парализовало. Через две минуты Василий не выдержал и заявил:

– Все, надоело! Я выйду и посмотрю, кто там!

– Василий, нет! Не делай этого!

Несмотря на предостережение, Василий без какой-либо опаски вышел из палатки и сразу же начал смеяться. Раздался топот, и животное убежало.

– Ха-ха, Джо, выходи, теперь пусто! Что ж ты так пугаешься косули?

– Это была косуля!? Вот напугала, скотина!

Товарищи, наконец, улеглись и уснули до самого раннего утра.

Через тридцать минут они уже шли под палящим солнцем, проходя такие деревья, как кипарис, дуб, пальмы, бук и многое другое. Временами на расстоянии примерно сорока метров проносились косули. По ветвям деревьев скакали белки, время от времени роняя орехи. Василий и Джо также обнаружили лежки – овальные ямы, вырытые в земле кабанами. Искателям весомого оставалось до цели всего ничего. Джо вечно действовал на нервы своим нытьем, как часто повторял Василий.

– Давай отдохнем! – Сказал Джон, тяжело шагая. Он будто специально показывал, как ему тяжело и хочется отдохнуть… Василий к этому уже привык и просто не обращал внимание, он шел и ждал, когда наконец Джо перестанет ныть и возьмёт себя в руки. Они прибыли на место…

Прохоров присел на землю отдохнуть, а у Джо, наоборот, появились силы. Тогда он взял металлоискатель и принялся возить по земле и ходить туда-сюда. Так было всегда: когда нужно было идти до места, тащить что-то тяжелое или раскладывать палатку, это делал Прохоров. А как дело доходило до поиска золота или клада, так Джон всегда был впереди всех. На протяжении часа металлоискатель молчал, лишь иногда издавая еле слышный писк. В этот момент Джо бросался с лопатой в землю и доставал оттуда не больше, чем двухрублевую советскую монету. Он вытащил таких уже восемь штук.

Прохоров встал и взял в руки свой металлоискатель. Через мгновение он начал сильно пищать. Джон быстро подошел и закричал:

– Ну, давай, копай! Ну, скорее же! Наверняка это золото!

– Зачем кричать? Если это золото, оно никуда не убежит, – ответил Василий.

Джо притих и начал помогать копать. Василий воткнул в землю пинпоинтер (детектор, который точно определяет глубину залегания объекта) и взглянул на показатели.

– Вот черт, три метра в глубину!

– Но как же металлоискатель засек такую глубину?

– Да если бы я только знал! Мой рассчитан на глубину не более шестидесяти сантиметров!

– За работу, скорей! – Вскричал Джо, и начал одержимо капать.

Через три часа товарищи выкопали полтора метра в глубину – это было долго и рутинно. Они понимали, что вещица не маленькая. Товарищи копали и в ширину, и в длину, и в глубину одновременно. Прошло практически четыре часа до тех пор, пока лопата ярко прозвенела в руках Джона.

– Ха-ха, богатство наше! Все это было не зря!

Василий стоял над ямой и покусывал хлеб. И уставшим голосом спросил:

– Ну и что же там?

– Пока ничего непонятно… Джон нахмурился и начал разглядывать вещицу, торчащую из земли.

– Да это колесо! Вот видишь, Василий!

– Но очень странный протектор, – задумчиво произнес Джон.

– Может, старенький мотоцикл?

– Может! А, хотя, не похоже…

– В любом случае будем вытаскивать, зря что ли мы здесь торчали!

Василий глубоко вздохнул, положил кусок хлеба на импровизированный столик и спрыгнул в яму. – Как безнадежны наши поиски… – произнес Василий с грустной миной. – Ну вот, мы сейчас вытащим какой-нибудь мотоцикл, и что дальше? Мы не заработаем абсолютно ничего. Меня уже покидают силы, Джон! Я не двадцатипятилетний мальчишка, чтобы бегать за сокровищами…

– Прохоров, я понимаю тебя как никто другой. Мы потратили много лет на это, и я тоже устаю. Уже отчасти не верю в счастливое золотое будущее… Но мы ничего не умеем, кроме как искать клад и рыться в земле. Джон говорил искренне. Он чувствовал внутри себя бессмысленность их жизни, что они потратили лучшие годы, копая в земле. Они жили как кроты. Даже не жили, а выживали…

Товарищи решили передохнуть и выпить чаю. Как только чай появился на столе, они услышали позади себя шорохи листвы. Василий взял нож в руки и приготовился к худшему. Джон стоял за спиной Василия и дрожал, как на морозе. Из-за листвы раздался гул несвязанных разговоров. Через мгновение вышли трое мужчин. Джон расслабился и встал рядом с Василием. Трое мужчин стояли возле ямы и замерли. Джон, будучи крайне разговорчивым человеком, не смог молчать. Он шагнул вперед и сказал:

– Здравствуйте! Что вас сюда привело?

– То же, что и вас, – резко ответил один из мужчин.

– Ха! Но делиться мы не намерены! Мы тут уже не один час!

– А нам пришлось искать эту вещицу больше года! – парировал другой.

Двое других мужчин стояли тихо и неподвижно, даже скромно, можно сказать. Но мужчина по середине был встревоженным и злым. Одержимыми глазами он косился на яму, откуда виднелось лишь колесо.

Трое мужчин вскинули револьверы и начали кричать: «Назад! Назад! Это наша машина!»

– Эта машина? – С удивлением и непониманием спросил Василий.

– А вы что, два идиота, даже этого не знали?

– Мужики! Давайте как-то договоримся? – Взвизгнул от страха Джон.

– Ха! Ну давай! Ты копаешь, а я в тебя целюсь, пойдет такой расклад?

Джон и Василий понимали, что дело плохо, и вариантов у них немного. Они переглянулись и кивнули друг другу головой.

Стало совсем темно. Трое мужчин поставили фонарь над ямой и сказали: «Продолжайте копать! Сон вам только сниться!»

Джон выглядел уставшим и желтым как гнойный прыщ. Василий это видел и шептал ему, чтобы тот копал медленнее. – Я справлюсь, Прохоров, все нормально…

– Побереги силы, Джо, мы не знаем, сколько нам еще копать!

– Я знаю! – Сказал главный из троих мужчин, выходя из палатки. – Вы будете копать до тех пор, пока машина не окажется на поверхности! Давайте хоть поговорим, чтобы вам тут не было так скучно!

Джон и Прохоров промолчали…

– Меня зовут Дмитрий Пискунов, а тех, кто сидит в палатке, звать Егор и Женька! Вы здесь копаете и даже не догадываетесь, какое сокровище вы откапываете! Вы не просто извлекаете машину, это практически автомобиль из золота!

– Из золота!? – дрогнул Джон и покосился на Дмитрия.

– Да-да, из золота! Вы о таком даже не мечтали.

Василию уже было все равно, что они откапывали; он бы не отказался оказаться дома с пустыми руками и отдохнуть хотя бы немного. Василий шатался от усталости, сил у него почти не оставалось…

Дмитрий объявил, что работа на сегодня закончена, и ушел в палатку.

Оба товарища упали на землю, обессиленные, рядом с почти выкопанным автомобилем. Это был старенький маленький «Peel P50» 1962 года, обернутый в пленку. У Джона и Василия не было даже сил выбраться из ямы, и они там уснули.

Вероятно, этот автомобиль был закопан специально каким-то очень богатым человеком, который меньше всего хотел, чтобы его машина была найдена…

Выстрел… Товарищи, лежащие в яме, дрогнули и тут же проснулись. Это был выстрел в воздух. Дмитрий подошел к яме и вымолвил: «Как вам такой будильник? Ха-ха! Продолжайте свою работу, осталось совсем немного!»

Это было раннее утро, только солнце взошло, часов шесть как показалось Василию. Джон совсем был никакой, он много часов не ел, спал на сырой земле. Его мысли затуманены, как и его взгляд. Василий все это видел, и тут же окликнул Дмитрия:

– Дмитрий! Ну что вам? Что? Копать разучились?

– Вы извините, но Джону совсем плохо, пожалуйста отпустите его из ямы и дайте хлебу, я буду работать как за двоих, обещаю! – Джон повернулся к Василию и хотел бы что-то сказать, но речь его была бессвязна. Дмитрий промолчал, но протянул руку Джону. Джон, наконец, выбрался, с жадностью вдыхая солнечные лучи. Они казались ему чем-то особенным: солнце светило ярче обычного, а слабый ветерок казался волшебным. Дмитрий отломил половину булки хлеба и подал Джону, а также поставил стакан с водой. На осушенном горле Джона прокатилась вкуснейшая вода, и это ощущение было для него невероятным. Когда Джон немного пришёл в себя, он отнёс стакан Василию, что было крайне необычно и странно для него. Обычно он выставлял себя эгоистом, но в этот раз проявил настоящую дружескую заботу, даже не подумав выпить всё самостоятельно. Впервые в жизни он пожертвовал тем, что ему дали…

Глаза Василия отражали крайнее удивление и непонимание. Он немного отпил воды и вернул стакан Джону. В ответ Джон слегка улыбнулся и с искренней добротой сказал: «Спасибо». Джон быстро поел и вернулся в яму, прихватив с собой вторую половину булки, которую не стал есть. Он продолжил копать, и его энергия вернулась. Тем временем Василий присел на землю и жадно кусал хлеб, благодарно смотря на Джона.

Практически вся машина уже была видна: краска нигде не peeling, хотя, впрочем, это было неудивительно, ведь автомобиль оказался завернут в пленку трижды. Осталось откопать лишь крышу, что они и сделали в ближайшие тридцать минут. Теперь стоял вопрос, как достать машину, ведь она весила немало. Джон и Василий вышли из ямы и направились к палатке, чтобы позвать Дмитрия. Когда он вышел, на их лицах читалось волнение и радость от находки.

– Ну что, откопали!? – Спросил Дмитрий с азартной идиотской улыбкой.

– Да, откопали, что дальше? – Спросил Василий.

– Ну как, что дальше, вытаскивать будем! У меня есть лебедки, нам повезло, что это место у деревьев, подцепим и будем контролировать, чтобы все прошло гладко. Я еще собираюсь на ней отсюда уехать, так что будем осторожны!

– О, кстати, Джон, или ты Василий, у вас как с математикой?

– Ну неплохо, смотря что считать нужно. Мягко произнес Василий.

– – – Ну и вес, что с того! Вот эта машина в стоковом состоянии весит около шестидесяти килограммов. Сколько она будет весить, если вся будет из золота, если, скажем, это семисот пятидесятая проба?

– Ну, полагаю, килограмм так пятьсот или шестьсот.

– Ух! Придётся использовать все лебёдки! Что ж, идём.

Дмитрий собрал все лебёдки, что у него были, позвал своих товарищей, и все они направились к машине, включая Джона и Василия.

Через некоторое время маленькая красная машина была обвита лебёдочными тросами и зацеплена за четыре близлежащие дерева. Все товарищи были крайне аккуратны, медленно стягивая лебёдку, и крыша уже показалась наружу. Джон и Василий страховали, следя за тем, чтобы ни один трос не слетел. И вот целехонькая машина уже стояла перед ними.

– Ха! Ну вот она, моя машина! – громко и гордо произнёс Дмитрий.

– В каком это смысле «твоя»!? – спросили Егор и Евгений.

И тут же Дмитрий достал два револьвера и направил их на своих друзей. Джон и Василий отшатнулись от испуга и непонимания.

– Вы что, два идиота, думали, я с вами делиться буду? – с каменным безэмоциональным лицом сказал Дмитрий.

– Ты что делаешь? Мы тебе помогали! – вскрикнул Евгений, искажая лицо в гримасе ужас.

– Я делаю то, что должен! Эта машина принадлежит мне! У вас есть пять минут, чтобы убраться отсюда! И это касается всех!

Евгений не выдержал и бросился на Дмитрия с кулаками (револьвер Евгения был в палатке). Пронеслись два мгновенных выстрела; Дмитрий попал Евгению в ногу и в живот. Евгений упал от сильной боли и завопил:

– Ты скотина, Дмитрий! Я тебе доверял! Чёрт, кровь…

Егор подбежал к Евгению и закрыл рукой кровоточащую рану. Он вскинул Евгения на плечо и, не сказав ни слова, ушёл вглубь леса.

Джон и Василий последовали за ними, оставив Дмитрия одного с машиной. Однако Джон с Василием и не думали уходить; они забрались повыше и стали наблюдать, что будет делать Дмитрий. Минуты две он стоял перед машиной и любовался её видом с кривой ухмылкой. Прошло двадцать минут. Дмитрий заправлял в машину масло и бензин. Василий и Джон лежали на немного промокшей листве и следили за каждым его движением.

– Василий, что делать-то будем? – Чуть дрожащим голосом спросил Джо.

– Нам нужно уехать на этой машине! – Тихо, но строго ответил Василий.

– Да как же ты это представляешь, Вась? – Джо впервые так его назвал.

– Василий обернулся, взглянул в глаза Джо и спросил: «Ты мне доверяешь?»

– Да, доверяю! – Без колебаний ответил Джо.

– Раз так, тогда слушай: ты посмотри на Дмитрия внимательно! Он даже по сторонам не смотрит и даже не догадываться, что мы здесь! Палатку он явно не будет здесь оставлять, как только он начнет ее разбирать, мы пойдем к машине. Далее: обрати внимание внутрь кабины: хоть стекла все в земле, я увидел там револьвер, мы аккуратно откроем дверь, запрыгнем в машину и укатим! Во! Слышишь, Дмитрий начал заводить! Есть! Машина завелась, значит, на ходу. На крайний случай у нас есть пистолет.

– План очень рискованный, но я с тобой! – ответил Джон, горя глазами.

Так и случилось. Дмитрий пошёл собирать палатку, а Джон с Василием двинулись к машине.

Василий и его товарищ уже были возле машины, которая тихонько тарахтела. И вот они уже сидели в этом маленьком золотом красавце. Василий передал Джону револьвер и сказал: «В случае чего, стреляй». Он выжал газ, и тут же раздался крик:

– Стойте! Это моя машина!

Дмитрий бросился за машиной, но не смог её догнать и остановился, принявшись стрелять. Хотя у этой крошки был улучшенный двигатель, огромный вес давал о себе знать. Разогнаться выше семидесяти километров в час им не удавалось, а в поворотах они ехали со скоростью около тридцати километров в час.

Они гнали, как могли быстрее, но пули отскакивали от корпуса машины. Они ощущали себя как в танке, только очень маленьком. Прозвучал пятый выстрел: пуля пробила заднее стекло, прошла сквозь кресло и вонзилась в спину Василия. Он вскрикнул от боли и чуть не потерял управление. Джон сразу не понял, что произошло.

– Пуля в спине, Джон! Я не смогу ехать! Быстрее садись за руль! Василий и Джон еле как пересели на места. Василий стонал от боли и ничего не говорил.

– Я тебя спасу, Василий! Только не отключайся! Ты скоро будешь в больнице!

И через пятнадцать минут Джон вбежал в ближайшую больницу на руках с Василием.

– Помогите! Помогите кто-нибудь! Доктора, скорее!

Василия забрали в неотложную помощь, но Джо не пропустили, несмотря, но то, что он рвался как мог, чтобы удостовериться, что с Василием все хорошо…

Джо пробыл в больнице до самого утра, из палаты вышел доктор, и сказал:

– Жить будет, но он побудет какое-то время в больнице, вы можете его навестить, он только проснулся.

Джо забежал в палату, Василий выглядел уставшим и истощённым, потерял много крови и чувствовал себя слабо.

– Вася, как ты?

– Бывало и лучше, Джо, спасибо тебе. – Слабым голосом сказал Василий.

– Джо, пообещай, что мы больше не будем заниматься раскопками и поисками золота!

– Я тебе обещаю, Василий, я продам эту машину, и на эти деньги мы можем куда-то переехать и начать новую жизнь!

– Вот и славно, приходи ко мне завтра, мне будет куда лучше, а сейчас мне нужно поспать…

Джо аккуратно обнял Василия и вышел из палаты.

Через две недели Джо продал машину за семь миллионов в музей и отдал половину Василию, который уже поправился и был выписан из больницы.

Ими было принято решение купить недорогую машину и отправиться по миру в поисках места, где будет спокойно, и где они смогут зарабатывать на жизнь честным трудом, не рискуя своей безопасностью. После этого случая Джо и Василий стали близкими друзьями и остаются ими по сей день.

Послание на похоронах

Владимир – отец семейства, заезжает в гараж и входит в дом, где расторопно его жена Елена копошится с вещами и бегает из одной комнаты в другую, только успевая хвататься за лоб, забывая очередную вещицу в комнате. Из комнат сыновей слышен подростковый истерический смех: "Ха-ха-ха". Да такой, что стены дрожат и пробивает на улыбку всё семейство.

– Леночка, а чего это они смехом заливаются?

– Да, Вовочка, черт их знает! Дети есть дети, сам вспомни, как ты был подростком, ты порой над таким смеялся, что мне лишь приходилось догадываться, с чего это ты так смеешься!

– Да, ха-ха-ха, ты права! Так, а что ж, вещи-то собраны?

– Теперь-то уж собраны, я тут с самого утра круги по комнатам наворачиваю, да и детей тревожить не хочу, уж сильно мне нравится, о чем они беседуют и смеются без устали.

Отец семейства подошел к комнате и постучал в дверь сыновьям. Тук-тук-тук.

– Да, папа, входи! – раздался яркий голос, ещё не успевший оправиться от смеха.

– Привет, дети, вы чего тут с самого утра живот надрываете?

– Ха-ха, да! – ответил старший сын Эдуард Пчелов.

– Это прекрасно! Хороший настрой равняется чему?

– Хороший настрой равняется позитивному взгляду на жизнь и готовности преодолевать любые трудности! – сказали в один голос два брата.

– Я очень рад такому настрою, но нам отплывать через два часа, из которых ехать еще час, поэтому одевайте свои черные костюмы и спускайтесь вниз пить чай!

Сыновья кивнули головой и сказали, что скоро будут. Шестнадцатилетний Эдуард вскочил с кровати и подбежал к шкафу, чтобы взять костюм.

– Савелий, лови твой костюм! – пятнадцатилетний младший брат Эдуарда, как напружиненный, выстрелил к середине комнаты и в последний момент успел поймать идеально выглаженный костюм…

Прошло десять минут, и всё семейство уже сидело за столом, хотя это больше походило на светское общество эдак девятнадцатого века. На мальчишках сидели костюмы строго как с иголки, из полностью черного костюма выбивались лишь снежно-белые бабочки и симметричные каменные запонки. Владимир был одет чуть проще, но лишь для того, чтобы уступить сыновьям. Мама семейства была одета в роскошное пышное платье нежно-розового оттенка с множеством украшений ручной работы, а на голове была небольшая шляпка, которая подходила как нельзя кстати к этому платью и вьющимся рыжим волосикам Елены. Ровно через час всё семейство и приглашенные гости стояли у корабля в ожидании посадки. Через мгновение на борт корабля вышел капитан с пышными усами и в белом костюме.

– Здравствуйте, дорогие гости нашего корабля! Хочу вам сообщить, что посадку я вынужден задержать на двадцать минут. Извините за все неудобства!

Как только капитан развернулся, вся толпа ушла выпивать в ближайший ресторан, но только не братья Савелий и Эдуард. Им совершенно не хотелось сидеть в самом скучном месте в такой чудесный солнечный день, как и их родителям. Владимир предложил прогуляться до соседней пристани, где нет кораблей и людей. Ответа не пришлось долго ждать.

В этот день погода была умиротворённой, голубое море, прозрачное как самая тонкая плёнка, тихо следовало за волнами. На горизонте виднелись рыбаки, а вдоль моря тянулся песчаный пляж, по которому также спокойно прогуливали пары, как бы чувствуя волны и следуя вместе с ними…

Прошло пять часов…

Владимир и вся его семья уже заселились в отель и ждали вечернего события. Братья легли на кровати и начали обсуждать друзей.

– Вот ты мне, Савелий, ответь: как ты общаешься с такими придурками? У тебя же с друзьями нет ничего общего! Ха-ха.

– А вот и нет! По магнитикам на холодильнике можно понять, где отдыхали мои друзья!

– Ха-ха-ха, ладно, шутка зачтена, но всё же тебе не кажется, что твои друзья немного придурошные?

– Да, это так, но мы же стоим друг друга! Я ведь такой же.

– Дети? – раздался милый голосок мамы и стук в дверь.

– Да, сейчас мы уже выходим!

Они вышли на улицу. Это была небольшая деревушка по стандартам островов, повсюду был песок и протоптанные дорожки, небольшие магазинчики были подсвечены неоновыми надписями, а на каждом столбе висели гирлянды, приятные глазу. Чуть дальше были видны люди, весело танцующие под гавайскую музыку, которая шла из старого радио. Семья направилась в открытый ресторан. На протяжении часа семья наслаждалась национальными блюдами, салатами и множественными коктейлями, жаркий ветерок задувал под рубашки и платья, что лишь скрашивало этот вечер. И после прекрасного ужина семья направилась туда, зачем сюда и приехала. Пока они шли, их окружали многочисленные пальмы, приветливые люди и милые скромные домики.

– Так, дети, мы подходим. Ведите себя, пожалуйста, скромно, это очень серьёзное событие! – сказала матушка, поправляя костюмы. Братья кивнули, и они зашли на кладбище, чтобы проводить в последний путь своего кузена. В их жизни он появлялся крайне редко, но всегда эффектно! Если и приезжал, то с подарками и яркой сияющей улыбкой. Как только семья вошла на кладбище, было сразу ясно, где находится могила кузена. Они подошли к могиле, где уже стояло около сорока человек. Семья встала за оградкой могилы и прочитала надпись: "Ваш веселый друг Кеалоха". А ниже на камне была выгравирована цитата: "Живите всем сердцем и радуйтесь! И даже не вздумайте плакать на моей могиле, знаете, в земле не так уж и плохо!"

В этот же момент к семье подошёл забавный мужчина с такой широкой улыбкой, что невозможно было не ответить ему взаимно.

– Здравствуйте! Это вы братья Пчеловы? – спросил мужчина с хрустально-голубыми глазами.

– Да, это мы, – в один голос ответили братья.

– Я очень хороший друг вашего кузена. Меня зовут Кеола, и он просил после смерти передать его дневник вам. Он многое про вас говорил и показывал фотографии, поэтому я вас сразу узнал. Что ж, держите дневник и будьте счастливы! A hui hou (До встречи).

Придя домой, семья узнала, что этот дневник Кеалоха вел в течение двадцати лет, и всё имущество он переписал на мальчишек, которых он так любил. Также он переписал свой «хале» (гавайский домик) на мальчишек. В конце трогательного дневника были такие строчки: "Никогда не продавайте мой хале, это священное место, которое может достаться только вам. Берегите и любите его так же, как я вас".

С любовью, Кеалоха.

Ворон у дерева

1

Мужчина лет сорока брёл по опустевшей туманной улице. Была лёгкая изморось, слышался приглушённый, гулкий лай собак. Осенние листья уже осыпались и в какой-то степени почернели. Мужчина шагал размеренно и явно не понимал куда, да и, впрочем, ему это было не важно. Тяжесть лежала на душе его. Глаза были ярко-красные, как спелые яблочки, но выглядели они болезненно, или же, правильнее сказать, измученно. На лице его не было эмоций: не было страха, не было ни радости, ни горя…

Одет он был простенько: старая бордовая рубаха, изрядно истрёпанный пиджак и туфли – сильно затёртые, истоптанные временем. Ноги у него сильно болели от километров, что он преодолел. Часа три назад он вышел из дому и просто шёл. Теперь вокруг него не было домов, сараев и каких-либо построек – были лишь деревья да тропа, по которой он ступал. Он уже зашёл в глубь леса; усталость накрыла его, и он свалился с ног. Встать он не смог. Мужчина облокотился о высокий толстый дуб и взглянул наверх. Ветви были голые до неприличия, и ветерок сдул последний листочек, что так стойко держался за тоненькую ветку. Мужчина увидел впереди себя сухой, коротенький сук дерева; на нём сидела ворона. Она громко каркнула и слетела, поднимаясь ввысь и оставляя за собой гулкий звук…

Настала тишина. Мужчина задумался о чём-то важном и завёл монолог, что, кажется, был ему так важен.

– Господи, помоги же мне… – первое, что сказал мужчина, закрывая лицо руками в тишине леса.

– Плохой ли я человек? Помог ли я хоть кому-то в своей жизни? Я сильно любил свою дочурку, без остатка любил свою женушку Софушку. Что за напасть нашего века… Никого не осталось, гадкая чахотка всех моих родных унесла. Да пропади оно всё пропадом! На что я теперь здесь? Не нужен я больше здесь. Умереть мне – да и дело с концом: заботиться мне не о ком, никого у меня нет… – сказал мужчина, доставая из внутреннего кармана пиджака маленький бутылёк с молоком и старенький помятый платочек, в котором было завернуто два маленьких кусочка хлеба, граммов пятьдесят, не больше.

Из левого кармана брюк он достал верёвку, достаточно толстую. Он положил её перед собой и откусил кусочек хлеба. Запивая молоком, он всё глядел на верёвку и размышлял; его не страшила мысль о смерти – он расценивал её как выход. Он уже не мог так жить, не видел никакой цели. И всё же маленький кусочек хлеба он оставил и упрятал в карман пиджака. Он ещё раз взглянул в небо, которое всё так же было туманным. Солнца не было – всё было затянуто плотным беспросветным туманом… Он огляделся ещё раз, поднял голову к небу и вновь взглянул на верёвку – уже хотел вставать, дабы свершить то, что задумал. Но тут раздался какой-то шорох, и это был не зверёк – совсем уж не похоже. Мужчина встал и стал оглядываться по сторонам; за спиной он снова услышал этот шум и направился к нему. Подходя ближе, метрах в пятнадцати, он заметил верёвку: она была обвита вокруг дерева, а по ту сторону листья трепетали, создавая шум. Не торопясь, мужчина приближался, не рискуя сказать слово. Когда был совсем рядом, вдруг тишина – звуки прекратились. Мужчина обошёл большой дуб. С той стороны к тяжёлым, на вид лодочным, канатам был привязан мальчишка. Лицо было слишком уж детское, а сам он был весь грязный, одет в разного вида тряпьё; глаза его были закрыты, тело и руки крепко затянуты и привязаны к дереву, ноги вытянуты и тоже связаны у щиколоток.

– И кто же это так? – подумал мужчина.

Мальчик выглядел усталым. Мужчина слегка дотронулся до него, а тот, в свою очередь, дёрнулся от испуга и подогнул ноги, вжимаясь в дерево.

– Мальчик, кто это тебя так?

– Родня моя. Я сирота, один дяденька подобрал меня с улицы, – тихонько ответил мальчик.

– И за что он тебя привязал-то?

– Да я провинился: есть уж сильно хотел, вот и скрал кусочек булочки со стола.

– Тебя как звать-то, малец?

– Ворон, дяденька.

– А меня Витя. Давай помогу тебе, развяжу.

– Нет, дяденька, не надо: за мной придут к утру.

– Может, помочь чем?

– Мне бы покушать: сильно я изголодался, даже подташнивает.

– А-так, сейчас, малец! Есть у меня хлебушка немного.

Дядя Витя проворно полез в карман пиджака, вынул завернутый хлебушек и хотел было дать его в руку мальчишке, как понял, что ручки-то связаны.

– Ничего, я тебя так покормлю, малец.

Было видно, как мальчик, чьё имя Ворон, был сильно голоден, но даже в таком состоянии он нерасторопно кусал маленький кусочек хлеба и тщательно пережёвывал. Мальчишка доел хлеб и с благодарностью кивнул головой.

– Добрый вы, дяденька. Не знаю, как вас благодарить.

– Да что ты! Не нужно. Я, может, впервые в своей жизни дело доброе сделал.

– Вы бы, дяденька, шли, куда хотели, а то придут скоро за мной: нас увидят – чего недоброго бы не подумали.

– А я ещё приду к тебе, Ворон. Когда ты здесь будешь?

– Да как провинюсь – могу хоть завтра.

В метрах ста послышались топот лошадей и яркий свист вожжей. Дядя Витя мигом засобирался и поскорее стал отдаляться.

Дядя Витя был уже далеко, но мысли всё крутились в его голове; он уже и позабыл, что хотел в лесу. Спокойным шагом он пошёл домой и всё шёл и размышлял…

– А я и забыл, зачем же вышел вовсе я из дому. Помню, что мне тошно было и как-то одиноко до греха. Я плохо помню, как шёл, совсем не помню, о чём думал, и как зашёл я в лес – не помню… О господа просил я помощи, да, хотел найти я смысла дальше жить, а тут мальчик Ворон, а я дурак и не помог: ведь мог же развязать верёвки. За последние три дня я съел два кусочка хлеба – да не густо, но я не голоден и холода по ночам не чую, а мальчик Ворон, может, муки претерпевает каждый день? Ну что я за человек? Всё как-то глупо даже и сейчас. Быть может, правильно наведаться в лес завтра? Откуда столько глупых у меня вопросов – и ведь не я их задаю, а что-то там внутри; быть может, душа проснулась. Пора бы мне поспать, а утром и решу, что делать. Две версты – и вот я дома. Когда закончить этот монолог? Наверное, когда я лягу спать.

Дядя Витя продолжал идти, а мысли всё кружили и кружили, как на балу красивые дамы и кавалеры в шикарных платьях и костюмах…

2

Когда дядя Витя дошел до дому, он не смог уснуть надолго – не больше двух часов он проспал и вышел во двор. Он уселся на маленькую лакированную лавочку у дома. Дом был перекошен временем, а с двери слетала краска. Забив табаком свою трубку, он два раза затянулся и, выдыхая едкий дым, снова задумался о мальчишке. Ему стало тоскливо, и вдруг захотел поговорить с ним, даже, возможно, соскучился… С его дома открывался вид на поле – поле, где сейчас паслись коровы; они растянуто мычали, пожёвывая траву. Он вновь услышал лай собак, и ему захотелось отправиться в тот лес.

Он не мог вспомнить, когда он так спокойно сидел у дома, покуривая трубку – всегда были дела, заботы, но сейчас… Не было нужды гулять с дочкой, разговаривать о быту с женой. Не нужно было писать письма. У него никого не осталось… Только он, трубка с половиной скуренного табака, и тот мальчишка, которого, вероятно, уже забрали с лесу. Дядя Витя встал со скамьи и зашел на заднюю сторону двора. В курятнике мельтешили куры, издавая характерные звуки. Витя разбросал им зерна и выдохнул клуб пара.

– Ну и морозно же сегодня, погода шепчет, однако! Пойду прогуляюсь, делать нечего…

Дядю Витю снова потянуло в лес. Пришел он туда только к вечеру. Холодный ветер свистел, и пошел снег поздней осени. Руки его стали замерзать – он растирал свои ладоши и выдыхал теплый воздух со рта. Дядя Витя зашел в лес. Он знал, что мальчишки там нет, но все равно взял с собой кусочек хлеба и засушенное мясо. Тонко уложенный снег похрустывал под его ногами. Он вернулся на то же место – он хорошо его помнил: толстый дуб с отметиной, как от когтей ворона. Мальчишки не было, как он и думал… На душе Дяди Вити стало как-то спокойно.

– Значит, забрали мальца…

– И что же с ним теперь… – пронеслись гулкие басистые слова, а сверху каркнул ворон, который так сильно напоминал мальчишку… Ворон пронесся в глубь леса, язвительно каркнув. И дядя Витя ступил за ним: непонятно, что сподвигало идти дальше, но он шел. Огромные корни дубов громоздились на уже застывшей земле, а более маленькие и незаметные укрывались почти всем телом под землей, о которые дядя Витя изредка спотыкался и мотал головой или же удивленно вздыхал.

– Эх! Лес, лесок, красиво тут у тебя до чертиков! Вот только морозно шибко, а я все иду, и иду! Вот только куда? Хоть знак мне дай, толи домой идти, али погостить еще можно у тебя?

Ветер гулко задул, проносясь через ветви и роняя маленькие клубочки снега. У дяди Вити аж шапка от ветра слетела.

– Ну, ветерком-то ты меня в лес гонишь, как бы мне совсем в край не озябнуть!

Тут все тело Дяди Вити и застыло, и холодный пот проступил по лбу, как от страха…

– Ай-яй-яй! Это же как так можно!

На холодном снегу все также сидел малец. Дерево-то другое, сгубить хотят его. Дядя Витя подорвал и полетел со всех ног к нему. Мальчишка был совсем синий, болезненный, как больной; его босые ноги были укутаны, насколько это возможно, в его тряпье.

– Мальчишка! Мальчишка! Ты как, живой? Что это тебя, не забрали, что ли? Ворон, ты слышь меня?

На кличку «Ворон» мальчишка смог двинуть головой и сказать тоненьким голоском: «Да, Дяинька, заберите меня». Дядя Витя забегал, освободил мальчишку, накинул на него свой сюртук и взвалил на плечо. В одной рубахе Дядя Витя побежал – вот только не знал куда бежать.

– Мальчишка, возьми мяса, пожуй!

– Спа-си-бо, – хрипящим кашлем сказал мальчишка.

Дядя Витя и дорогу вроде как вспомнил. Где-то вдали послышалось гулкое фырканье. Лошади, не иначе… Дядя Витя и побежал за помощью. Мальчишка и хотел что-то сказать, но дядя Витя шибко быстро бежал. Уже подбегая к повозке, мальчик, как от страха, заверещал:

– Бегите, дяденька, это плохие люди!

И тут же мальчишка закашлял.

Уже было поздно… Дядя Витя и мальчишка на плечах были в десяти метрах от повозки. Их заметил один мужик – здоровый, бородатый, с широкими кожаными вожжами в руках и большой меховой шапкой. Мужик кинул вожжи и спрыгнул с повозки. Дядя Витя хотел убежать, да поздно.

– Стой, мужик! Не убежишь – это мой мальчуган, отдай его мне.

– А от чего ж он в лесу-то! Не заботишься ты о нем!

– А это дело не твое – отдай по-хорошему.

Мужик с повозки достал кнут и начал приближаться.

– До смерти же изобью – отдай мальчугана!

– Бей, а мальчишку не отдам! – вскричал Дядя Витя.

– Видишь мужика в повозке? Это полицмейстер, казнит тебя, и все тут, не отвертишься.

– А мне, может, и жить незачем!

Дядя Витя стойко стоял и не собирался отступать, он крепко держал мальчишку, а сердце его колотилось. Мальчишка совсем ослаб, и его маленькие ножки непринуждённо свисали. В воздухе раздался резкий свист: плеть засвистела в воздухе и жгуче ударила махрой о ногу Дяди Вити. Витя застонал, но стоял. Раздался второй свист, и удар пришёлся на вторую ногу. Дядя Витя стоял, и после третьего удара – хромал, стонал, но стоял. Через его ржавого цвета брюки просачивалась кровь, появляясь пятнами. Пятый удар свалил Дядю Витю. Он взял под руку мальчишку и тащил его за дерево.

– И стоило оно того!? – спросил мужик с яростным лицом и кнутом в руке.

Дядя Витя молчал. Он дополз до дерева и спрятал мальчишку за ним. Пока он полз, кнут все свистел, раз за разом ударяя его по спине. Дядя Витя был весь в крови, изредка стоная и тяжело дыша.

– Да, стоило… – ответил ему наконец Дядя Витя.

– И чего же ты добился? Обреченной смерти? Отстоял свои принципы? Или, быть может, тебе нравится меня злить? Тебе нужно было всего отдать мальчишку.

– Никогда, – дрожащим тяжелым голосом прошептал Дядя Витя.

– С тебя хватит – ты все равно здесь сдохнешь, а мальчишку я заберу! Или ты думал, я не посмотрю за дерево? Ха-ха!

Мужик медленно стал обходить дерево, пока окровавленный кнут плелся за ним, окрашивая опавший снег в бордово-красный цвет…