Эргодический текст бесплатное чтение

Глава 1: Шум и сигнал

Обсерватория Аресибо-2, пустыня Атакама, Чили

17 марта 2049 года, 03:47 по местному времени

Кофе остыл сорок минут назад, но Диего Рамирес всё равно сделал глоток – скорее по привычке, чем от жажды. Горечь растеклась по языку, неприятная и какая-то пыльная. Он поморщился, отставил кружку на край стола, заваленного распечатками спектрограмм, и потёр глаза.

Три часа ночи в пустыне Атакама – это особое время. Время, когда мир сужается до размеров контрольной комнаты, до мерцания шести мониторов, до монотонного гудения систем охлаждения где-то в подвале здания. За панорамным окном, занимавшим всю северную стену, раскинулась чернота – не та привычная темнота, которую знают жители городов, а абсолютная, первобытная тьма, прорезанная лишь россыпью звёзд. Их было так много, что глаз отказывался воспринимать их по отдельности: Млечный Путь висел над горизонтом сияющей аркой, словно кто-то расплескал молоко по чёрному бархату.

Диего отвернулся от окна. Он видел это зрелище почти каждую ночь на протяжении последних трёх лет, с тех пор как получил должность младшего научного сотрудника в обсерватории Аресибо-2. Должность звучала солидно, но на практике означала бесконечные ночные смены, проверку данных, которые потом анализировали другие, и зарплату, на которую в Сантьяго едва хватало на аренду комнаты в общежитии для аспирантов.

– Эй, Рамирес, – донёсся голос из дальнего угла комнаты. – Ты там не уснул?

Карлос Медина, его напарник по ночной смене, откинулся на спинку кресла и потянулся, хрустнув позвонками. Ему было под пятьдесят, и он работал здесь ещё когда обсерватория называлась просто «Проект АЛМА-3», до того как щедрый грант от пуэрториканского правительства и ностальгия по разрушенному оригиналу превратили её в «Аресибо-2». Карлос любил рассказывать, что видел, как строили главную антенну – огромную параболическую чашу диаметром в триста метров, утопленную в естественной впадине между холмами.

– Не сплю, – отозвался Диего. – Просто… задумался.

– О чём можно думать в три часа ночи? О том, что лучше бы ты пошёл в юристы, как твоя мама хотела?

Диего усмехнулся. Карлос знал эту историю – он знал все истории, потому что в ночные смены больше нечего делать, кроме как разговаривать. Или молчать. Или смотреть, как бегут данные по экранам, бессмысленные и монотонные, ночь за ночью.

– Думаю о парадоксе Ферми, – сказал Диего.

– О-о, – протянул Карлос, и в его голосе прозвучала насмешка. – Опять?

– Ну а что ещё делать? – Диего развёл руками. – Сидим тут, слушаем космос, шестьдесят лет слушаем – и ничего. Ни одного сигнала. Даже намёка.

– Ты забываешь про WOW-сигнал семьдесят седьмого года.

– Который так и не повторился. И который, скорее всего, был отражением земного сигнала от космического мусора.

Карлос хмыкнул и вернулся к своему монитору. На экране ползла спектрограмма – визуализация радиошума, принимаемого антенной. Разноцветные полосы, в основном сине-зелёные, с редкими оранжевыми всплесками. Шум. Всегда только шум.

Диего вспомнил, как в детстве смотрел фильм «Контакт» – тот самый, с Джоди Фостер. Как она сидела в наушниках, слушала статику, и вдруг – сигнал. Чёткий, ритмичный, несомненно искусственный. В фильме это занимало минуту экранного времени. В реальности учёные слушали небо десятилетиями и не слышали ничего, кроме собственных надежд, отражённых обратно.

Парадокс Ферми. Если вселенная так огромна и так стара, если звёзд миллиарды миллиардов, если планеты – не исключение, а правило, то где все? Почему молчит космос?

Диего знал все ответы, которые предлагали учёные. Гипотеза «Великого фильтра» – может быть, развитие разумной жизни где-то обрывается, и мы либо уже прошли этот барьер, либо он ждёт нас впереди. Гипотеза «Тёмного леса» – цивилизации прячутся друг от друга, потому что первый, кто обнаружит себя, будет уничтожен. Гипотеза зоопарка – они наблюдают за нами, но не вмешиваются. Гипотеза «Они уже здесь, но мы слишком примитивны, чтобы это понять».

Все эти объяснения казались ему натянутыми, как попытки рационализировать очевидное: мы одиноки. Вселенная огромна, холодна и безразлична, и вся эта техника, все эти антенны и телескопы – просто способ отвлечься от пугающей мысли, что человечество – случайность, флуктуация, которая скоро исчезнет, не оставив следа.

– Эй.

Голос Карлоса изменился. Диего не сразу понял, что именно в нём переменилось – тон стал выше, или напряжённее, или… Он обернулся.

Карлос смотрел на свой монитор. Не откинувшись в кресле, как обычно, а подавшись вперёд, почти уткнувшись носом в экран. Свет от спектрограммы окрашивал его лицо в странные сине-зелёные оттенки.

– Что там? – спросил Диего.

– Не знаю, – медленно произнёс Карлос. – Иди сюда.

Диего встал, обошёл стол, подошёл к напарнику. На экране ползла спектрограмма – такая же, как всегда. Синие полосы, зелёные полосы, случайный шум космического фона. Но в центре экрана…

– Это помеха, – сказал Диего, но сам услышал неуверенность в своём голосе.

– Помеха, – повторил Карлос. – Которая повторяется каждые 47.3 секунды?

Диего наклонился ближе. На экране, среди хаотичного шума, выделялась узкая полоса – яркая, оранжево-красная, чётко очерченная. Она появлялась, держалась примерно две секунды, исчезала. Потом снова появлялась. Потом снова.

– Это пульсар, – сказал Диего. – Должно быть, мы зацепили…

– Пульсар на частоте 1420.405 мегагерц? – Карлос повернулся к нему, и в тусклом свете мониторов его глаза блестели странным, почти лихорадочным блеском. – Ты ведь знаешь, что это за частота?

Диего знал. Это знал каждый, кто хоть раз интересовался SETI. 1420.405 мегагерц – частота излучения нейтрального водорода, так называемая «линия H1». Самый распространённый элемент во вселенной, самая очевидная частота для межзвёздной коммуникации. Если бы инопланетяне хотели отправить сообщение, которое заметят, они бы выбрали именно эту частоту.

Или частоту, кратную ей. Или…

– Стоп, – сказал Диего. – Подожди. Это может быть отражение нашего собственного сигнала. Или спутниковая помеха. Или…

– Я уже проверил, – перебил Карлос. – Пока ты мечтал о парадоксе Ферми, я проверил. Источник – не на геостационарной орбите. Не на низкой орбите. Не в Солнечной системе.

– Откуда?

Карлос ткнул пальцем в угол экрана, где светились координаты.

– Созвездие Кита. Примерно в направлении Тау Кита.

Двенадцать световых лет. Одна из ближайших звёзд, похожих на Солнце. Система, которую уже сто лет рассматривали как потенциальный дом для внеземной жизни. Диего вспомнил, что там недавно обнаружили несколько экзопланет, одна из которых находилась в так называемой «обитаемой зоне» – на таком расстоянии от звезды, где вода могла существовать в жидком виде.

Сердце забилось быстрее. Он заставил себя сделать глубокий вдох.

– Это совпадение, – сказал он, но собственный голос показался ему чужим. – Направление приблизительное, погрешность…

– Диего. – Карлос произнёс его имя так, как произносят имя человека, который несёт чушь и сам это понимает. – Посмотри на спектр. Полоса пропускания – меньше одного герца. Природные источники так не излучают.

Диего знал это. Радиоизлучение космических объектов – широкополосное, размазанное по спектру. Узкополосный сигнал, с шириной меньше герца – это признак искусственного происхождения. Это… это именно то, что они искали все эти годы.

Но это не могло быть правдой. Потому что такого не бывает. Потому что вселенная молчит. Потому что…

– Мне нужно… – начал он.

– Мне тоже, – сказал Карлос. – Но сначала мы должны это задокументировать. По протоколу.

Протокол. Да. Существовал протокол для таких ситуаций – Диего помнил, как его изучал, когда только пришёл работать. Помнил, как преподаватель, читавший вводный курс, усмехнулся: «Это как инструкция, что делать при встрече с единорогом. Полезно иметь, но вряд ли пригодится».

Диего подошёл к своему компьютеру. Руки слегка дрожали, когда он открывал папку с документацией.

– Протокол SETI-1A, – прочитал он вслух, словно проговаривание вслух могло придать происходящему больше реальности. – «При обнаружении аномального сигнала потенциально внеземного происхождения…» Первый шаг: исключить технические неисправности оборудования.

– Антенна работает штатно, – сказал Карлос. Он уже проверял, Диего видел по движениям его рук. – Никаких сбоев в последние сорок восемь часов.

– Второй шаг: исключить помехи от земных источников.

– Частота чистая. Никаких спутниковых передач в этом диапазоне. Я проверил реестр – ни одного зарегистрированного источника.

– Третий шаг: исключить атмосферные явления.

– Атмосфера стабильна. Индекс преломления в норме. Никаких инверсионных слоёв.

Диего смотрел на экран, на эту проклятую оранжевую полосу, которая продолжала пульсировать с неумолимой регулярностью. 47.3 секунды. Снова и снова.

– Четвёртый шаг: подтвердить независимым наблюдением.

Он потянулся к телефону.

– Ты собираешься звонить в такое время? – спросил Карлос.

– По протоколу, – ответил Диего. – Ближайшая обсерватория с подходящим оборудованием – АЛМА. Основной массив. Они могут направить свои антенны на тот же источник и…

– И подтвердить, что мы не сошли с ума.

– Или опровергнуть.

Диего набрал номер – внутренняя линия, связывавшая обсерватории пустыни Атакама. Гудки. Один, два, три…

– Дежурный оператор АЛМА, – отозвался сонный женский голос. – Что случилось?

– Это Диего Рамирес, Аресибо-2. Нам нужно независимое подтверждение сигнала. Координаты передаю.

Пауза.

– Сигнала? – В голосе появился скептицизм. – Какого именно?

Диего замялся. Как это сказать? Как облечь в слова то, что он сам ещё не до конца понимал?

– Потенциально аномального, – наконец выдавил он. – Частота 1420.405 мегагерц, узкополосный, периодический. Примерное направление – система Тау Кита.

Снова пауза. На этот раз – длиннее.

– Ты шутишь, – сказала женщина. Это было утверждение, не вопрос.

– Нет. Я серьёзно. По протоколу SETI-1A, пункт четыре, мы имеем право запросить независимое подтверждение.

Ещё одна пауза.

– Хорошо, – голос стал деловым, сон из него выветрился. – Передавай координаты. Развернём одну из антенн. Сколько времени займёт… подожди, я посмотрю на карту неба… Минут двадцать.

– Мы будем ждать.

Диего положил трубку. Его ладони были влажными.

– Двадцать минут, – сказал Карлос. – Хватит времени на ещё одну чашку кофе.

– Как ты можешь думать о кофе сейчас?

Карлос пожал плечами.

– Потому что либо это окажется какой-нибудь ерундой – спутником, помехой, глюком системы, – и тогда мы просто выпьем кофе и забудем. Либо… – он не договорил. – В любом случае, кофе не помешает.

Он встал и пошёл к кофеварке в углу комнаты. Диего остался смотреть на экран.

Сигнал продолжал пульсировать. 47.3 секунды. Он засёк время на своих часах и считал про себя. Сорок пять, сорок шесть, сорок семь… Вспышка. И снова отсчёт.

Что-то в этом ритме казалось странным. Диего не мог понять, что именно – интуиция работала быстрее рассудка, как часто бывает. Он уставился на спектрограмму, пытаясь уловить паттерн…

И увидел.

– Карлос, – позвал он. – Иди сюда. Быстро.

Что-то в его голосе заставило Карлоса бросить кофеварку и подбежать.

– Что?

– Смотри на структуру сигнала, – Диего ткнул пальцем в экран. – Видишь? Это не просто пульс. Внутри есть… вариации.

Карлос нахмурился, всматриваясь в оранжевую полосу.

– Я вижу просто…

– Не просто. Вот здесь амплитуда выше. Здесь – ниже. Это не случайные флуктуации. Это… – Диего осёкся, потому что то, что он собирался сказать, звучало безумно даже в его собственной голове. – Это модуляция.

– Модуляция?

– Сигнал несёт информацию.

Они оба замолчали, глядя на экран. Оранжевая полоса мигнула, исчезла, появилась снова. В её очертаниях – теперь, когда Диего знал, что искать – угадывалась структура. Не хаотичное дрожание, а последовательность. Длинные и короткие импульсы. Или – высокие и низкие амплитуды. Или…

– Нужна спектральная декомпозиция, – сказал Карлос. Его голос дрогнул. – Нужно разложить это на частотные составляющие.

Диего уже запускал соответствующую программу. Его пальцы летали по клавиатуре с какой-то лихорадочной уверенностью, которой он сам от себя не ожидал. На соседнем мониторе начала строиться трёхмерная модель – частота по одной оси, время по другой, амплитуда по третьей.

И когда модель была готова, они оба перестали дышать.

На экране, в переплетении цветных линий, проступал паттерн. Не хаотический. Не случайный. Структура повторялась с математической точностью – фракталоподобные узоры, вложенные друг в друга, как матрёшки. Или как…

– Это похоже на код, – прошептал Карлос. – На компьютерный код.

– Это и есть код, – сказал Диего. Его собственный голос показался ему далёким, словно принадлежал кому-то другому. – Кто-то отправил нам программу.

Следующие двадцать минут тянулись как часы.

Диего сидел, уставившись на трёхмерную модель сигнала, пытаясь найти в ней смысл. Паттерны были очевидны, но их значение ускользало. Это было как смотреть на текст, написанный на незнакомом языке: ты видишь, что это слова, но не понимаешь ни одного.

Карлос принёс кофе – себе и Диего. Диего сделал глоток механически, не почувствовав вкуса.

– Ты понимаешь, что это значит? – спросил Карлос тихо.

– Если это не ошибка… если АЛМА подтвердит…

– Я не об этом. Ты понимаешь, что это значит для нас? Для… – он неопределённо махнул рукой, – для всего?

Диего понимал. В голове всё ещё не укладывалось, но он понимал. Если это реально – мир изменится. Не сразу, не за один день, но необратимо. Всё, во что люди верили о своём месте во вселенной, придётся пересмотреть.

Мы не одиноки.

Эти три слова звучали в его голове, как удары колокола. Мы не одиноки. Мы никогда не были одиноки.

Телефон зазвонил, заставив обоих вздрогнуть.

Диего схватил трубку.

– Рамирес слушает.

– Это АЛМА. – Голос был другой – мужской, старше. – Мы подтвердили ваш сигнал. Источник реальный, координаты соответствуют. Мы зафиксировали три полных периода.

Диего закрыл глаза. В груди что-то сжалось – то ли облегчение, то ли ужас.

– Вы уверены? – спросил он. – Никаких сомнений?

– Никаких. Сигнал чистый, искусственного происхождения. Мы уже связались с Парксом в Австралии – они тоже попробуют зафиксировать, как только источник войдёт в их зону видимости. Это через… – пауза, – через четыре часа.

– А пока?

– Пока мы должны следовать протоколу. Я уже позвонил доктору Варгас. Она будет у вас через тридцать минут.

Доктор Элена Варгас – директор обсерватории. Диего видел её редко, в основном на общих собраниях и официальных мероприятиях. Худая женщина лет шестидесяти, с коротко стриженными седыми волосами и взглядом, который, казалось, мог прожечь дыру в бетоне.

– Понял, – сказал Диего. – Мы будем ждать.

Он положил трубку. Карлос смотрел на него выжидающе.

– Подтвердили, – сказал Диего. – Варгас едет.

Карлос медленно выдохнул.

– Значит, это реально.

– Похоже на то.

Они снова замолчали. На экране продолжал пульсировать сигнал – оранжевая полоса на фоне космического шума. Послание из другого мира. Программа, отправленная через двенадцать световых лет пустоты.

Диего думал о том, что случится дальше. Журналисты. Политики. Военные. Религиозные лидеры. Каждый захочет знать, что это значит. Каждый захочет использовать это в своих интересах. А он – простой младший научный сотрудник, который случайно дежурил этой ночью – окажется в центре урагана.

Забавно. Он столько раз мечтал об этом. Столько раз представлял, как это будет – открыть сигнал от инопланетного разума. В его фантазиях это всегда сопровождалось чувством триумфа, эйфории, исторической значимости момента.

В реальности он чувствовал только усталость и странную, тянущую тревогу.

Что-то в структуре сигнала беспокоило его. Что-то, что он не мог сформулировать.

Доктор Варгас приехала ровно через двадцать восемь минут – Диего засёк время, потому что его мозг отчаянно цеплялся за любые конкретные детали, чтобы не утонуть в масштабе происходящего.

Она вошла в контрольную комнату без стука – впрочем, дверь и так была открыта. На ней были джинсы и мятая рубашка, явно надетые в спешке, но осанка и выражение лица – такие же, как на официальных мероприятиях. Собранная. Сосредоточенная. Абсолютно невозмутимая.

– Покажите мне, – сказала она вместо приветствия.

Диего подвёл её к монитору. Варгас смотрела на спектрограмму молча, минуту или две. Потом – на трёхмерную модель. Потом снова на спектрограмму.

– Период? – спросила она.

– 47.3 секунды. Стабильно, с отклонением менее миллисекунды.

– Частотный диапазон?

– Узкополосный, около одного герца. Центральная частота 1420.405 мегагерц – линия водорода.

Варгас кивнула. Её лицо оставалось неподвижным, как маска.

– АЛМА подтвердила?

– Да. Паркс попробует через четыре часа.

– Хорошо. – Она отвернулась от экрана. – Вы запустили автоматическую запись?

Диего кивнул.

– С момента обнаружения. Всё сохраняется в буфере.

– Удвойте. Пусть записывается на два независимых носителя. Если один из них откажет, мы потеряем… – она не договорила.

– Я понял.

Диего бросился к терминалу. Пока он настраивал дублирующую систему записи, Варгас подошла к окну и долго смотрела на звёзды. В стекле отражалось её лицо – бледное, с глубокими тенями под глазами.

– Я работаю в SETI тридцать два года, – сказала она негромко. – Знаете, что самое сложное в этой работе? Не скука. Не рутина. Не бесконечное ожидание. Самое сложное – верить, что оно того стоит. Каждое утро просыпаться и убеждать себя, что сегодня может быть тот самый день. Что все эти годы – не напрасны.

Она повернулась к Диего.

– А потом этот день действительно наступает. И ты понимаешь, что совершенно к нему не готов.

Диего не знал, что ответить. К счастью, Варгас, кажется, и не ждала ответа.

– Вы заметили структуру в сигнале? – спросила она.

– Да. Это… похоже на код. Компьютерный код.

Варгас кивнула.

– Я тоже так думаю. Что логично, если задуматься. Если бы они хотели просто сообщить о своём существовании, хватило бы простого пульса – периодического сигнала, который невозможно спутать с естественным. Но они отправляют что-то сложнее. Информацию. – Она помолчала. – Или инструкции.

– Инструкции?

– Это одна из гипотез, обсуждавшихся в литературе по SETI. Что первый контакт может принять форму не сообщения, а… программы. Исполняемого кода, который мы должны запустить.

Диего вспомнил старый аргумент против SETI: даже если мы получим сигнал, как мы его поймём? Инопланетный язык, инопланетная логика, инопланетная культура – между нами и ними может не быть ничего общего.

Но программа – это другое. Программа – это инструкции для машины. Математика. А математика – универсальна. Дважды два равно четырём в любой точке вселенной.

– Вы думаете, что это… исполняемый файл? – спросил он.

– Я думаю, что мы этого не знаем, – ответила Варгас. – И не узнаем, пока не проанализируем данные гораздо глубже. Для чего нам понадобится помощь.

– Какая?

Варгас достала телефон.

– Специалисты. Много специалистов. Криптографы. Математики. Лингвисты. Программисты. Люди, которые занимаются расшифровкой неизвестных языков и кодов.

Она начала набирать номер, потом остановилась.

– Вы понимаете, что с этого момента ваша жизнь изменится? – спросила она, глядя Диего в глаза. – Оба ваших.

Диего переглянулся с Карлосом.

– Да, – сказал он. – Понимаем.

– Хорошо. Потому что после того, как я сделаю этот звонок, обратного пути не будет. Секретность не продержится долго – слишком много людей будут вовлечены. Через неделю, может быть две, весь мир узнает. И вы окажетесь в центре внимания – как первооткрыватели. К этому тоже нужно быть готовым.

Диего подумал о своей маме в Сантьяго, которая до сих пор надеялась, что он «образумится» и найдёт «нормальную работу». О своей бывшей девушке, которая бросила его год назад, потому что он «слишком много времени проводит, глядя на звёзды». О съёмной комнате с видом на стену соседнего дома.

– Готов, – сказал он.

Варгас кивнула и нажала кнопку вызова.

Следующие несколько часов слились в хаотичную череду телефонных звонков, видеоконференций и лихорадочной работы.

К рассвету в контрольной комнате было уже не протолкнуться. Приехали ещё трое сотрудников обсерватории – те, кто жил ближе всего. Техник по имени Мигель возился с оборудованием, оптимизируя запись сигнала. Молодая женщина – астрофизик, специализирующаяся на экзопланетах, – сидела в углу, сверяя координаты источника с базой данных известных объектов в системе Тау Кита.

Паркс подтвердил сигнал в 07:12 по местному времени. Ещё через час пришло подтверждение от радиотелескопа в Аресибо – настоящем Аресибо, в Пуэрто-Рико, который восстановили после обрушения 2020 года. Источник был реальным. Сигнал продолжал пульсировать, ритмично и неутомимо.

Диего наблюдал за происходящим с нарастающим чувством нереальности. Люди вокруг него разговаривали, спорили, обменивались данными, но он словно смотрел на всё это сквозь стекло. Усталость накапливалась – он не спал уже больше суток, – но мысль о сне казалась абсурдной.

Где-то около полудня Варгас подозвала его к себе.

– Пойдёмте, – сказала она. – Вам нужно поесть. И поговорить.

Они вышли из контрольной комнаты на террасу, опоясывающую здание обсерватории. День был ясный, безоблачный – типичный для Атакамы. Солнце стояло высоко, и главная антенна – огромная белая чаша в километре отсюда – сияла так ярко, что на неё было больно смотреть.

Варгас протянула ему сэндвич в пластиковой упаковке.

– Из автомата. Не высокая кухня, но калории есть калории.

Диего взял сэндвич, надорвал упаковку. Хлеб был чуть подсохший, но он был слишком голоден, чтобы это замечать.

– Вы хотели поговорить? – спросил он между укусами.

Варгас кивнула. Она смотрела на антенну, и в её глазах – впервые за всё утро – Диего увидел что-то похожее на волнение.

– Мы провели первичный анализ структуры сигнала, – сказала она. – То, что вы заметили – паттерны, похожие на код – это не иллюзия. Это реальная информационная структура.

– И что она означает?

– Пока мы не знаем. Но есть кое-что интересное. – Варгас повернулась к нему. – Сигнал не просто повторяется. Каждый цикл немного отличается от предыдущего.

Диего нахмурился.

– Я думал, период стабильный…

– Период – да. Но содержимое – нет. – Варгас помолчала, подбирая слова. – Представьте книгу, которую читают вслух. Ритм чтения может быть одинаковым – страница за страницей с равными интервалами. Но текст на каждой странице – разный.

– То есть…

– То есть нам отправляют не один сигнал, а последовательность сигналов. Огромный массив данных, разбитый на блоки. И мы принимаем его блок за блоком, каждые 47 секунд.

Диего попытался осмыслить это.

– Сколько данных?

– Мы записали несколько сотен циклов. Если экстраполировать… – Варгас покачала головой. – Много. Очень много. Терабайты, возможно петабайты. Это не короткое сообщение типа «мы здесь». Это… что-то гораздо более сложное.

Диего вспомнил слова Варгас про «инструкции». Исполняемый код. Программа.

Что делает программа? Выполняет задачу. Преобразует данные. Взаимодействует с машиной, на которой запущена.

Мысль была неуютной.

– Доктор Варгас, – сказал он медленно, – а это… безопасно? Принимать этот сигнал?

Варгас посмотрела на него внимательно.

– Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, что это может быть исполняемый код. Программа. А что если эта программа… – он замялся, чувствуя, как глупо это звучит, – что если она как вирус? Что если её опасно запускать?

Долгая пауза.

– Вы читали Лю Цысиня? – спросила Варгас.

Диего кивнул. «Задача трёх тел». Один из самых известных научно-фантастических романов последних десятилетий. Там тоже был сигнал из космоса – и он оказался началом вторжения.

– Это одна из причин, почему я сразу позвонила не только учёным, – сказала Варгас. – Но и в другие организации. Которые лучше оснащены для оценки… рисков.

– Какие организации?

Варгас не ответила напрямую.

– Скажем так: люди, которые думают о национальной безопасности и международных последствиях. – Она чуть заметно усмехнулась. – Не волнуйтесь. Это не означает, что военные захватят обсерваторию и выгонят всех. Но это означает, что принятие решений теперь будет происходить на уровне выше, чем мой.

Диего доел сэндвич, скомкал упаковку.

– И что будет дальше?

– Дальше – работа. Много работы. – Варгас отвернулась от антенны. – Нам нужно понять, что именно нам отправляют. Расшифровать структуру. Выяснить, как этот код должен выполняться – если он вообще предназначен для выполнения.

– И для этого вы привлечёте специалистов.

– Уже привлекаю. – Варгас начала идти обратно к зданию. – Я связалась с несколькими университетами и исследовательскими центрами. Криптографы, специалисты по теории информации, лингвисты… Будет создана международная рабочая группа.

Диего шёл за ней.

– А я?

Варгас остановилась на пороге.

– Вы – первооткрыватель, – сказала она. – Ваше имя войдёт в историю. Но непосредственный анализ сигнала… – она покачала головой. – Простите. Это потребует специалистов совсем другого уровня. Формальная верификация программного кода. Квантовые вычисления. Нейробиология. Области, о которых вы, вероятно, даже не слышали.

Диего кивнул. Он понимал. Обнаружить сигнал – это одно. Расшифровать его – совсем другое.

– Но вы можете остаться и наблюдать, – добавила Варгас мягче. – И помогать, чем сможете. Это всё ещё ваша обсерватория.

К вечеру того же дня стало ясно, что новость просочилась.

Диего не знал точно, как это произошло – слишком много людей были вовлечены, слишком много звонков и сообщений. Но около восьми вечера его телефон начал разрываться. Незнакомые номера. Журналисты.

«Мистер Рамирес? Это CNN, мы хотели бы взять у вас интервью…»

«Диего? Это твой двоюродный брат из Буэнос-Айреса. Правда, что вы нашли инопланетян?»

«Здравствуйте, это продюсер документального фильма…»

Он выключил телефон.

В интернете творилось безумие. Хештег #TauCetaSignal вышел в мировые тренды за считанные часы. Заголовки были один другого громче: «КОНТАКТ: Учёные получили сигнал от внеземной цивилизации», «Мы не одиноки! Радиотелескоп в Чили засёк послание от инопланетян», «Конец одиночества человечества: Сигнал из системы Тау Кита подтверждён».

Были и скептические голоса, конечно. Были те, кто кричал о фейках и заговорах. Были религиозные лидеры, объявлявшие сигнал знамением конца времён. Были политики, требовавшие прозрачности и международного контроля.

Но Диего почти не следил за этим. Он был слишком измотан.

К полуночи – ровно двадцать четыре часа после обнаружения сигнала – он наконец позволил себе прилечь на диван в комнате отдыха. Не раздеваясь, не снимая ботинок. Просто упал и закрыл глаза.

Сон пришёл мгновенно – тяжёлый, без сновидений.

А когда он проснулся шесть часов спустя, мир уже был другим.

– Рамирес!

Голос Карлоса вырвал его из забытья. Диего с трудом разлепил глаза. В комнате было светло – утреннее солнце било в окно.

– Что? – пробормотал он, с трудом принимая сидячее положение.

– Новости от группы анализа. – Карлос выглядел взбудораженным – даже больше, чем прошлой ночью. – Они кое-что нашли.

Диего поднялся и пошёл за Карлосом в контрольную комнату.

Там было ещё больше людей, чем вчера. Несколько незнакомых лиц – очевидно, прибывшие за ночь специалисты. Кто-то принёс дополнительные мониторы, кто-то – серверные стойки. Воздух пах кофе и потом.

В центре комнаты, у главного терминала, стояла невысокая женщина азиатской внешности – молодая, лет двадцати пяти, с собранными в хвост чёрными волосами и огромными очками в роговой оправе. Она говорила быстро, жестикулируя:

– …структура рекурсивная, каждый блок содержит ссылки на другие блоки. Но не просто ссылки – это индексы в каком-то формате сжатия. Если мы правильно понимаем паттерн…

Она заметила Диего и осеклась.

– О. Вы – тот самый Рамирес?

– Тот самый, – подтвердил Диего. – А вы?

– Доктор Мэй Линь, Стэнфорд. Теория информации и криптоанализ. – Она протянула руку; Диего пожал. – Я прилетела три часа назад. Ещё не спала, но, честно говоря, не уверена, что смогу уснуть после такого.

– После какого?

Мэй Линь посмотрела на него с каким-то странным выражением – смесь восторга и тревоги.

– Вы ещё не знаете? – Она махнула рукой в сторону экрана. – Мы частично декодировали структуру сигнала. И… как бы это сказать… это не просто данные. Это программа. Исполняемый код.

Диего кивнул.

– Доктор Варгас вчера говорила, что это возможно.

– Нет, вы не понимаете. – Мэй Линь потёрла глаза под очками. – Мы ожидали найти… ну, что-то примитивное. Базовую математику. Простые логические операции. Что-нибудь, что можно понять и перевести. Учебник, который объясняет, как читать более сложные сообщения.

– А нашли?

– А нашли… – Она указала на экран, где светилась сложная диаграмма – какие-то блоки, соединённые стрелками. – Это схема. Частичная реконструкция структуры программы. Мы даже близко не понимаем, что она делает. Но мы можем видеть, что она… самодостаточна. Завершена. Это не учебник и не введение. Это готовый продукт.

Диего посмотрел на диаграмму. Блоки и стрелки, переплетения и петли. Это ничего ему не говорило, но он видел – даже его неискушённый глаз видел – что структура слишком сложна для «первого контакта».

– Сколько там данных? – спросил он.

– В пересчёте на привычные нам форматы… – Мэй Линь открыла другой файл, – примерно девяносто терабайт. И это только то, что мы приняли за последние сутки. Сигнал продолжает передаваться. Возможно, там ещё больше.

Девяносто терабайт. Это больше, чем вся Библиотека Конгресса в оцифрованном виде. Больше, чем человеческий геном. Больше, чем…

– Они отправили нам не открытку, – сказал Карлос откуда-то сзади. – Они отправили нам энциклопедию.

– Или операционную систему, – добавила Мэй Линь. – Или… что-то, для чего у нас ещё нет названия.

Диего почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Доктор Линь, – сказал он медленно, – а мы можем… должны ли мы это запускать? В смысле – выполнять эту программу?

Мэй Линь сняла очки и потёрла переносицу.

– Это, – сказала она, – вопрос на миллион долларов. Или на миллиард. Или на всё будущее человечества. – Она надела очки обратно. – Я задала тот же вопрос, когда увидела первые результаты анализа. Ответ: мы не знаем. Мы даже близко не знаем, что эта программа делает. Запустить её сейчас – всё равно что открыть подозрительное вложение в письме от незнакомца. Только этот незнакомец – инопланетная цивилизация, и последствия могут быть… непредсказуемыми.

– Но ведь люди захотят её запустить, – сказал Диего. – Рано или поздно.

– О, конечно захотят. – Мэй Линь невесело усмехнулась. – Любопытство – это и проклятие, и дар нашего вида. Именно поэтому мы здесь, на этой планете, смотрим на звёзды. И именно поэтому мы рано или поздно нажмём кнопку «запустить» – потому что не сможем удержаться.

– И что тогда?

Мэй Линь пожала плечами.

– Понятия не имею. Может, ничего. Может, программа откроет нам тайны вселенной. Может, уничтожит нашу цивилизацию. Может, превратит нас во что-то… другое.

Она произнесла это так буднично, словно говорила о погоде. Диего подумал, что это, наверное, защитная реакция – отстранённость как способ справиться с масштабом происходящего.

– Есть ещё кое-что, – сказала Мэй Линь тише. – Кое-что странное.

– Странное?

– В структуре программы… – Она снова повернулась к экрану, открыла какой-то график. – Мы нашли паттерны, которые похожи на… ну, это сложно объяснить без технического бэкграунда. Но если упростить: часть кода выглядит так, будто она предназначена для… адаптации.

– Адаптации к чему?

– К вычислителю. К машине, на которой её будут запускать. – Мэй Линь помолчала. – Понимаете, обычные программы жёстко привязаны к архитектуре. Код, написанный для одного типа процессора, не будет работать на другом без перекомпиляции. Но этот код… он как будто сам себя перекомпилирует. Определяет, на чём запущен, и подстраивается.

– Как вирус, – сказал Диего.

Мэй Линь посмотрела на него.

– Да, – сказала она. – Как вирус. Или как… что-то гораздо более совершенное.

К концу второго дня прибыли ещё специалисты – из Европы, Японии, России, Китая. Маленькая обсерватория в чилийской пустыне превращалась в международный научный центр. Были установлены дополнительные спутниковые тарелки для связи, привезено серверное оборудование. Вокруг здания появилась охрана – не чилийская полиция, а какие-то люди в штатском, говорившие на нескольких языках и не отвечавшие на вопросы.

Диего наблюдал за этим с возрастающим ощущением отчуждения. Он всё ещё был здесь – его имя числилось в списке первооткрывателей, ему разрешали присутствовать на брифингах. Но реальная работа – анализ, расшифровка, принятие решений – происходила без него. Он был свидетелем, не участником.

На третий день он сидел на террасе, глядя на антенну, когда к нему подошла доктор Варгас.

– Как вы? – спросила она.

– Честно? – Диего потёр лицо. – Не знаю. Это всё… слишком много.

Варгас кивнула.

– Я понимаю. – Она села рядом. – Знаете, я всю жизнь готовилась к этому моменту. Теоретически. Читала статьи, обсуждала сценарии, участвовала в симуляциях. Но реальность… реальность всегда другая.

– Вы жалеете, что это произошло?

Варгас задумалась.

– Нет, – сказала она наконец. – Не жалею. Это величайшее открытие в истории науки. Может быть, в истории человечества. Но я… я беспокоюсь.

– О чём?

– О том, что мы сделаем дальше. – Варгас смотрела на антенну. – Мы получили послание от другой цивилизации. Послание, которое содержит программу – сложную, непонятную, возможно опасную. И рано или поздно кто-нибудь её запустит.

– Разве это не… неизбежно?

– Может быть. Но вопрос – когда. И как. И с какими предосторожностями. – Варгас повернулась к нему. – Принято решение о создании международной рабочей группы. Официально – под эгидой ООН. На практике – это будет сложная структура с участием всех крупных держав.

– И они решат, что делать с программой?

– Они решат, как её изучать. Где. Кто будет участвовать. Какие меры безопасности применять. – Варгас помолчала. – Запуск – если он вообще состоится – будет не здесь и не скоро.

Диего кивнул. Это имело смысл. Открытая обсерватория в пустыне – не место для экспериментов с потенциально опасным инопланетным кодом.

– А что будет со мной? – спросил он.

– С вами? – Варгас слегка улыбнулась. – Вы можете вернуться к своей работе. Ночные смены, рутинные наблюдения. Или…

– Или?

– Или вы можете подать заявку на участие в рабочей группе. Вам потребуется дополнительная квалификация – курсы, сертификаты. Но с вашим именем в списке первооткрывателей у вас хорошие шансы.

Диего подумал об этом. Вернуться к прежней жизни – к ночным сменам, к холодному кофе, к бесконечному ожиданию? После того, как он увидел это?

Нет. Это было бы невозможно.

– Я подам заявку, – сказал он.

Варгас кивнула, словно ожидала этого ответа.

– Хорошо. Я дам вам контакты.

Она встала и пошла обратно в здание. На пороге остановилась.

– Рамирес.

– Да?

– Что бы ни случилось дальше… помните, что вы видели это первым. Вы – первый человек, который увидел доказательство того, что мы не одиноки. Это больше, чем слава. Это… – она поискала слово, – ответственность.

Она ушла. Диего остался сидеть на террасе, глядя на антенну.

Сигнал продолжал приходить. Блок за блоком, 47 секунд за 47 секунд. Программа из другого мира, ждущая, когда её запустят.

Что она делает? Что произойдёт, когда её активируют? Откроет ли она двери к знаниям галактических цивилизаций? Или уничтожит их – тихо, незаметно, как вирус, проникающий в клетку?

Диего не знал. Никто не знал.

Но он чувствовал – с той же интуитивной уверенностью, с которой заметил странность в сигнале той первой ночью, – что ответ изменит всё. Изменит человечество. Изменит саму концепцию того, что значит быть человеком.

И он хотел быть там, когда это произойдёт.

На четвёртый день, когда Диего уже начал привыкать к новому ритму жизни – брифинги утром, работа над документацией днём, бессонница ночью – пришла новость, которая всё изменила.

Мэй Линь ворвалась в комнату отдыха, где Диего пытался съесть обед.

– Рамирес! – Её глаза горели. – Мы нашли кое-что. Вам нужно это увидеть.

Диего отставил поднос и пошёл за ней.

В главной контрольной комнате собралась толпа – все приезжие специалисты, плюс несколько человек, которых Диего не узнавал. На центральном экране светилась сложная диаграмма – ещё более запутанная, чем та, которую он видел раньше.

– Мы прорвались к метаданным, – объявила Мэй Линь, протискиваясь к терминалу. – Заголовок программы. Там есть что-то вроде… описания.

– Описания?

– Не совсем описания, но… – Мэй Линь вывела на экран серию символов. – Это не наш язык, очевидно. Но структура – информативная. Мы использовали методы, похожие на те, что применяются для расшифровки мёртвых языков.

– И что там?

– Два элемента, которые нам удалось интерпретировать. – Мэй Линь указала на первую группу символов. – Это – что-то вроде названия. Или идентификатора. Мы не можем его перевести буквально, но семантическое поле… – она замялась, – оно связано с понятиями «полнота», «цикл», «охват всего».

– Эргодичность, – сказал кто-то из толпы. Пожилой человек с седой бородой – Диего видел его на брифингах, но не знал имени.

– Что? – переспросила Мэй Линь.

– Эргодичность, – повторил человек. – Математическое понятие. Система называется эргодической, если со временем она проходит через все возможные состояния. – Он подошёл ближе к экрану. – Я занимаюсь теорией динамических систем. Эти символы… если ваша интерпретация верна… они могут описывать эргодический процесс.

Повисла пауза.

– Значит, программа… проходит через все состояния? – медленно произнёс Диего. – Что это значит?

– Понятия не имею, – признался математик. – Но это интересно.

– А второй элемент? – спросил кто-то.

Мэй Линь переключила экран.

– Вот это сложнее. Это не название, а скорее… – она нахмурилась, – инструкция? Требование? Что-то вроде спецификации.

На экране появилась другая группа символов.

– Мы потратили два дня, пытаясь это расшифровать, – продолжала Мэй Линь. – И вот наша лучшая гипотеза: это описание необходимой вычислительной среды. Минимальные требования для запуска программы.

– Какие требования?

– Если мы правильно интерпретируем… – Мэй Линь глубоко вздохнула, – программа требует квантового компьютера. С определённой архитектурой и определённым количеством кубитов.

В комнате стало тихо.

– Квантового компьютера, – повторил Диего. – Они знали, что у нас есть квантовые компьютеры?

– Они знали, что мы их разработаем, – поправила Мэй Линь. – Сигнал шёл к нам двенадцать лет. Когда он был отправлен, в 2037 году, квантовые компьютеры уже существовали. Может быть, они наблюдали за нами. Или просто рассчитали – любая цивилизация, способная принять и расшифровать их сигнал, достигнет определённого технологического уровня.

– Или это универсальный формат, – добавил математик. – Квантовые вычисления – не наше изобретение. Это свойство физики. Любая достаточно развитая цивилизация их откроет.

Диего снова почувствовал тот холодок, что пробежал по спине, когда Мэй Линь впервые упомянула об адаптивности кода.

– Вы сказали, что программа адаптируется к вычислителю, – сказал он. – А что если… – он замялся, не зная, как сформулировать мысль, – что если она адаптируется не только к компьютерам?

Мэй Линь посмотрела на него.

– Что вы имеете в виду?

– Мозг, – сказал Диего. – Человеческий мозг – это тоже вычислительная система. Нейроны, синапсы, электрические сигналы. Что если программа может… работать на нём?

Тишина.

– Это… – начала Мэй Линь, но осеклась.

– Это следующий уровень спекуляций, – сказал математик. – Мы даже не знаем, может ли программа работать на наших квантовых компьютерах. Говорить о мозгах…

– И всё же, – перебил его кто-то из толпы. Диего обернулся: говорила женщина средних лет с короткой стрижкой, одетая в деловой костюм. Не учёный – скорее, одна из тех «людей в штатском», которые появились вокруг обсерватории. – Это законный вопрос. Если программа действительно адаптивна… нам нужно рассматривать все возможные платформы для её запуска.

– Мы не собираемся запускать инопланетный код на человеческих мозгах, – отрезала Мэй Линь.

– Конечно нет. – Женщина слегка улыбнулась. – Сейчас – нет. Но через год? Через пять лет? Когда мы поймём, что программа делает, и когда найдутся добровольцы?

Никто не ответил.

Диего смотрел на экран, на эти чужие символы, на диаграмму структуры программы. Он думал о парадоксе Ферми – о молчании космоса, которое казалось таким пугающим ещё несколько дней назад.

Теперь он понимал: молчание было лучше. Молчание было безопасным.

Это – что бы это ни было – меняло всё.

Решение было принято на пятый день.

Программу назвали «Эргод» – сокращение от «эргодический», в честь интерпретации её названия. Для анализа и возможного запуска создавалась международная рабочая группа под кодовым названием «Проект Контакт».

Основной исследовательский центр размещался в России – в закрытом научном городке под Новосибирском, где находился один из самых мощных квантовых компьютеров мира. Туда должны были съехаться специалисты со всего мира: криптографы, программисты, математики, нейробиологи, философы.

Диего подал заявку на участие, как и обещал.

Ответ пришёл через два дня: его включили в расширенный список. Не в основную группу – для этого ему не хватало квалификации, – но в команду поддержки. Наблюдатель, консультант, историограф проекта.

Этого было достаточно. Он будет там.

В последний вечер перед отъездом он снова вышел на террасу. Солнце садилось за холмы, окрашивая небо в оттенки оранжевого и пурпурного. Антенна – огромная белая чаша – отбрасывала длинную тень на каменистую землю.

Диего думал о том, как начиналась эта неделя. Холодный кофе. Скука ночной смены. Мысли о парадоксе Ферми.

Он хотел знать, есть ли кто-то ещё во вселенной.

Теперь он знал.

И часть его – та часть, которая привыкла к молчанию, к безопасному одиночеству человечества – почти жалела об этом.

Но другая часть – та, которая заставила его стать астрономом, которая не давала ему спать по ночам, глядя на звёзды – эта часть дрожала от нетерпения.

Что-то начиналось. Что-то огромное, непредсказуемое, возможно опасное.

И он хотел видеть, чем это закончится.

Сигнал продолжал приходить из глубин космоса, ритмичный и неумолимый. Программа из другого мира, терпеливо ожидающая, когда её запустят.

Ждущая, когда её исполнят.

Глава 2: Формальная верификация

Москва, Сколковский институт науки и технологий

24 марта 2049 года, 06:17

Телефон зазвонил в то мгновение, когда Марина Северцева наконец начала засыпать.

Она лежала в темноте своей квартиры, глядя в потолок, и считала вдохи – старый приём, которому её научил психотерапевт много лет назад. Раз-два-три – вдох. Раз-два-три-четыре – выдох. Мысли должны были раствориться в ритме дыхания, но вместо этого они продолжали кружиться, как мошкара вокруг лампы: недописанная статья о верификации распределённых систем, завтрашняя лекция для аспирантов, письмо от редактора журнала с просьбой переработать рецензию…

Раз-два-три. Вдох.

Телефон взорвался мелодией – резкой, требовательной, – и Марина дёрнулась так, будто её ударило током. Рука метнулась к тумбочке, нашарила очки, потом телефон.

Номер на экране был незнакомым. Московский код, но дальше – какая-то странная комбинация, которую она не могла идентифицировать.

– Да? – Её голос прозвучал хрипло, сонно.

– Марина Александровна Северцева?

Мужской голос. Официальный. Тот особенный тон, который бывает у людей, привыкших, что их слушают.

– Да, это я. Кто говорит?

– Меня зовут Андрей Петрович Соколов. Я представляю Координационный центр по делам особой важности при Правительстве Российской Федерации. – Пауза. – Простите за ранний звонок, но дело не терпит отлагательств.

Марина села в кровати, включила лампу на тумбочке. Свет резанул по глазам.

– Координационный центр? – переспросила она. – Я не понимаю, какое отношение…

– Вы специалист по формальной верификации программного обеспечения, – перебил голос. – Профессор Сколтеха. Автор монографии «Методы доказательства корректности квантовых алгоритмов». Консультант «Росатома» по проекту квантовой криптографии.

– Это публичная информация.

– Разумеется. – Голос стал чуть мягче. – Марина Александровна, через сорок минут за вами приедет машина. Вас доставят в аэропорт Внуково, откуда специальным рейсом вы вылетите в Новосибирск. Там вас встретят и отвезут в закрытый исследовательский центр.

– Что? – Марина потёрла глаза. – Подождите. Я никуда не…

– Это не просьба, – сказал голос ровно. – Это государственная необходимость. Вы нужны для работы над проектом чрезвычайной важности. Все остальные вопросы – оплата, условия, сроки – будут обсуждаться на месте.

– Но мои лекции…

– Ваше отсутствие уже согласовано с руководством института. Возьмите вещи на неделю. Ноутбук и личные записи – на ваше усмотрение, но имейте в виду, что всё будет проверено службой безопасности.

Марина молчала, пытаясь собраться с мыслями. Сорок минут. Это даже не оставляло времени на то, чтобы выпить кофе и подумать.

– Что за проект? – спросила она наконец. – Хотя бы в общих чертах?

Пауза на том конце линии.

– Вы следите за новостями? – спросил голос.

– Я… – Марина осеклась. Последние несколько дней она была погружена в работу над статьёй и почти не выходила из дома. – Нет. Не особенно.

– Значит, вы узнаете всё на месте. – В голосе появилась нотка, которую Марина не сразу идентифицировала. Потом поняла: это было что-то похожее на сдержанное возбуждение. – Поверьте, Марина Александровна. Это стоит того, чтобы прервать любые планы.

Связь оборвалась.

Марина сидела на кровати, глядя на погасший экран телефона. За окном начинало светать – серое московское утро, облака низкие, обещающие дождь. Обычное мартовское утро.

Кроме того, что оно больше не было обычным.

Она встала, пошла в ванную, включила воду. В зеркале отразилось её лицо: тёмные волосы с ранней сединой, которую она не считала нужным закрашивать; круги под глазами от хронического недосыпа; тонкие морщинки в уголках губ. Тридцать восемь лет. Не старость, но уже и не молодость. Тот возраст, когда начинаешь понимать, что половина жизни – позади, и задаёшься вопросом, на что ушла эта половина.

На работу, подумала она. На науку. На доказательства теорем и верификацию алгоритмов. На бесконечные часы перед экраном компьютера, на конференции в городах, названия которых сливались в памяти.

И на Алексея, конечно. Но это было давно.

Она умылась холодной водой, промокнула лицо полотенцем. Потом пошла собирать вещи.

Чёрный седан с тонированными стёклами ждал у подъезда ровно через сорок минут – она засекла время. Водитель, молчаливый мужчина в костюме, взял её чемодан и открыл заднюю дверь. Марина села, и машина тронулась, влившись в поток раннего утреннего трафика.

Она смотрела в окно, на мелькающие улицы, и думала о том, когда последний раз покидала Москву. Конференция в Санкт-Петербурге, полгода назад? Или тот семинар в Казани? Она не помнила. Дни сливались друг с другом, неразличимые и серые, как эти облака за окном.

Пять лет.

Пять лет с тех пор, как они с Алексеем развелись. Пять лет одиночества, которое она упорно называла «сосредоточенностью на работе». Пять лет, за которые её квартира превратилась в склад книг и распечаток, а холодильник – в пустое пространство с бутылкой минералки и засохшим сыром.

Она не жалела о разводе. По крайней мере, говорила себе, что не жалеет. Они с Алексеем были слишком похожи: оба учёные, оба одержимые своей работой, оба неспособные на компромиссы, которых требует совместная жизнь. Они любили друг друга – наверное, всё ещё любили, если это слово вообще что-то значило, – но любви оказалось недостаточно. Нужно было что-то ещё: терпение, гибкость, готовность уступать. Ничего из этого у них не было.

Расстались они тихо, почти буднично. Без скандалов, без битой посуды. Просто однажды Алексей сказал: «Мы делаем друг друга несчастными», и она не нашла, что возразить. Он переехал в Петербург, в какой-то исследовательский институт, занимающийся нейробиологией. Они перезванивались изредка – на дни рождения, на Новый год. Вежливые, бессодержательные разговоры людей, которые когда-то знали друг друга до последней клеточки, а теперь стали почти чужими.

Марина не скучала по нему. Во всяком случае, убеждала себя, что не скучает. Скучать – значит признать, что её жизнь неполна. А её жизнь была полной: работа, студенты, статьи, гранты. Что ещё нужно?

Машина свернула на МКАД, и Марина очнулась от мыслей. За окном мелькали бетонные заборы, рекламные щиты, силуэты многоэтажек на горизонте. Москва – город, который она так и не научилась любить за все годы жизни здесь. Слишком большой, слишком шумный, слишком равнодушный.

– Мы приедем через двадцать минут, – сказал водитель. Это были первые слова, которые он произнёс за всю поездку.

– Спасибо, – машинально ответила Марина.

Она достала телефон, открыла браузер. Новости. Что там было такого, что она пропустила?

Заголовки обрушились на неё лавиной.

«СИГНАЛ ИЗ КОСМОСА: Учёные подтверждают внеземное происхождение»

«Тау Кита: Первый контакт или космическая угроза?»

«Что несёт послание из другого мира? Эксперты расходятся во мнениях»

«Программа в сигнале: Человечество получило инопланетный код»

Марина читала, листая страницу за страницей, и чувствовала, как что-то холодное сжимается в груди. Сигнал. Программа. Код из другого мира.

Теперь она понимала, зачем её вызвали.

Аэропорт Внуково, терминал для специальных рейсов. Марину провели через отдельный вход, минуя очереди на досмотр. Её документы проверили дважды – молчаливые люди в штатском, с тем особым взглядом, который бывает у сотрудников спецслужб. Чемодан просканировали, ноутбук изъяли «для проверки» – обещали вернуть по прибытии.

Самолёт был небольшим – бизнес-джет на двенадцать мест. Кроме Марины, в салоне были ещё трое: пожилой мужчина с усталым лицом и портфелем, молодая женщина с планшетом, погружённая в чтение, и ещё один человек – средних лет, с военной выправкой, который смотрел в иллюминатор и не обращал внимания на остальных.

Никто не разговаривал. Марина села у окна, пристегнулась и закрыла глаза.

Программа, думала она. Инопланетная программа.

Её профессия – формальная верификация. Доказательство того, что программа делает именно то, что должна делать. Что в ней нет ошибок, багов, уязвимостей. Что каждая строка кода выполняет свою функцию правильно и предсказуемо.

Это звучало просто, но на практике было одной из сложнейших задач в информатике. Программы, которые пишут люди, – хаотичны, непоследовательны, полны неявных допущений и скрытых зависимостей. Верифицировать их – значит распутывать клубок спагетти, нитка за ниткой, пока не станет ясна вся структура.

А теперь – программа, написанная не людьми. Программа из другого мира, созданная разумом, который развивался миллионы или миллиарды лет. Программа, логика которой может быть совершенно чужой, непостижимой, несовместимой с человеческим мышлением.

Как верифицировать такое? Как вообще подступиться?

Самолёт набирал высоту, и Москва внизу превращалась в серое пятно, расчерченное линиями дорог. Марина смотрела в иллюминатор и думала о том, что её жизнь только что изменилась. Необратимо и навсегда.

Полёт занял четыре часа. Марина пыталась читать статьи о сигнале, которые успела скачать в телефон, но информации было мало – в основном спекуляции журналистов и комментарии экспертов, которые явно знали не больше публики. Подтверждённые факты сводились к нескольким пунктам: сигнал принят, источник – система Тау Кита, структура – искусственная, содержание – неизвестно.

Про «программу» упоминалось вскользь, без деталей. Очевидно, эту информацию пока старались не распространять.

Самолёт сел на военном аэродроме где-то под Новосибирском. Марину и остальных пассажиров встретили люди в форме и посадили в микроавтобус с затемнёнными окнами. Ехали около часа – она пыталась определить направление по солнцу, но облачность была слишком плотной.

Наконец автобус остановился. Двери открылись, и Марина увидела… ничего особенного. Комплекс зданий за высоким забором с колючей проволокой. Типичный закрытый научный городок, каких в России было немало со времён холодной войны.

Табличка у ворот гласила: «Национальный центр квантовых вычислений. Новосибирск-7».

– Добро пожаловать, – сказал человек, встречавший их у входа. Невысокий, плотный, с круглым добродушным лицом, которое плохо вязалось с военной формой. – Я капитан Зимин, офицер по связи с научным персоналом. Сейчас вас разместят, а через два часа – общий брифинг.

– Два часа? – переспросила молодая женщина с планшетом. – Нельзя ли сразу?

– Через два часа, – повторил Зимин с улыбкой, которая ничего не значила. – Вам нужно отдохнуть после перелёта.

Марина не стала спорить. Её проводили в небольшую комнату в жилом корпусе – койка, стол, стул, маленькое окно с видом на бетонную стену соседнего здания. Аскетично, но чисто. На столе стоял её ноутбук – видимо, уже проверенный и одобренный.

Она села на кровать и посмотрела на часы. Два часа. Достаточно, чтобы принять душ и привести мысли в порядок.

Марина закрыла глаза и попыталась представить, что её ждёт на брифинге. Программа из космоса. Код, написанный инопланетным разумом. Возможно – величайшая загадка в истории человечества.

И они хотят, чтобы она её разгадала.

Брифинг проходил в конференц-зале на третьем этаже главного корпуса. Когда Марина вошла, там уже собралось около двадцати человек – разношёрстная компания учёных, военных и людей в штатском. Она узнала несколько лиц: профессор Накамура из Токийского университета, специалист по квантовой теории информации; доктор Фридман из MIT, криптограф с мировым именем; ещё кто-то из европейских коллег, с кем она пересекалась на конференциях.

Все выглядели одинаково: усталые, настороженные, взбудораженные. Тот особый коктейль эмоций, который бывает у людей, вырванных из привычной жизни и брошенных в неизвестность.

Марина нашла свободное место в третьем ряду, села. Рядом оказался тот пожилой мужчина с портфелем, который летел с ней в самолёте.

– Северцева? – спросил он, взглянув на бейдж, который ей выдали при регистрации. – Марина Северцева из Сколтеха?

– Да.

– Читал вашу монографию. – Он протянул руку. – Вершинин. Сергей Аркадьевич. Философия сознания, МГУ.

Марина пожала руку, удивлённая.

– Философ? На брифинге о компьютерной программе?

Вершинин усмехнулся. Морщины на его лице сложились в добродушный узор.

– Это не просто программа, как я понимаю. Это нечто, что может изменить наше представление о разуме. А это уже моя территория.

Прежде чем Марина успела ответить, свет в зале потускнел, и на экране в передней части комнаты появилось изображение. Логотип проекта – стилизованная спираль галактики, пересечённая волнистой линией. Под ней надпись: «Проект "Контакт". Уровень секретности: Особой важности».

К трибуне вышел человек – высокий, худощавый, с бледным лицом и глазами, которые словно смотрели сквозь собеседника. Марина не узнала его, но по тому, как замолчал зал, поняла: это кто-то важный.

– Добрый день, – сказал человек. Голос был негромкий, но отчётливый. – Меня зовут Виктор Сергеевич Ларионов. Я координирую работу проекта «Контакт» от лица правительства Российской Федерации. Благодарю вас всех за то, что откликнулись на наш вызов.

«Откликнулись» – интересный выбор слова, подумала Марина. Как будто у них был выбор.

– Вы все знаете причину, по которой находитесь здесь, – продолжал Ларионов. – Неделю назад радиотелескоп в Чили принял сигнал из системы Тау Кита. Сигнал искусственного происхождения. За прошедшие дни он был подтверждён множеством независимых наблюдателей по всему миру. Сомнений нет: это послание от внеземной цивилизации.

Он нажал кнопку, и на экране появилась спектрограмма – та самая оранжевая полоса на фоне космического шума, которую Марина видела в новостях.

– Но это вы знаете из открытых источников. Теперь я расскажу то, что пока не стало достоянием общественности.

Ларионов сделал паузу, обводя взглядом зал.

– Сигнал – не просто сообщение. Это программа. Исполняемый код, предназначенный для выполнения на вычислительном устройстве.

По залу прокатился шёпот. Марина заметила, что некоторые из присутствующих – видимо, те, кто уже был в курсе – не отреагировали.

– Мы частично декодировали структуру этого кода, – продолжал Ларионов. – И столкнулись с проблемой. Программа написана на языке, который нам неизвестен. Более того – она использует парадигмы, которые мы только начинаем понимать.

На экране появилась новая диаграмма – сложная, запутанная, похожая на карту неизвестного города.

– Это визуализация структуры программы. Блоки – логические единицы. Линии – связи между ними. Как видите, структура нелинейная. Рекурсивная. Самоссылающаяся.

Марина смотрела на диаграмму, и что-то внутри неё – тот инстинкт, который появляется после десятилетий работы с кодом – зашевелилось. Она видела паттерны. Не понимала их, но видела: повторяющиеся мотивы, симметрии, вложенные структуры.

Это было красиво. Пугающе красиво.

– Наша первоочередная задача, – говорил Ларионов, – понять, что эта программа делает. Не запускать её – пока что. Но понять. Разобрать на составляющие. Определить её логику, её цель, её потенциальные эффекты.

Он снова обвёл взглядом зал.

– Для этого мы собрали вас. Лучшие специалисты в области криптографии, теории вычислений, формальной верификации, квантовой физики. Вы будете работать вместе, в режиме полной секретности. Всё, что вы узнаете здесь, не должно покинуть эти стены.

Пауза.

– Вопросы?

Поднялось несколько рук. Ларионов кивнул на человека в первом ряду.

– Какой объём данных? – спросил тот.

– По состоянию на сегодня – около ста двадцати терабайт. Сигнал продолжает поступать.

– И сколько из этого декодировано?

– Структурно – примерно пятнадцать процентов. Семантически – почти ничего.

Другой вопрос:

– Вы сказали, что программа использует неизвестные парадигмы. Можете уточнить?

Ларионов кивнул.

– Для этого я передаю слово доктору Линь, которая руководит группой первичного анализа.

К трибуне вышла молодая женщина азиатской внешности – та самая, которая летела с Мариной в самолёте. Очки в роговой оправе, собранные в хвост чёрные волосы, энергичные жесты.

– Спасибо, Виктор Сергеевич. – Она повернулась к залу. – Меня зовут Мэй Линь, Стэнфордский университет. Я занимаюсь теорией информации и криптоанализом. Последнюю неделю моя команда работала над декодированием структуры сигнала.

Она нажала кнопку, и диаграмма на экране сменилась другой – более детальной.

– Первое, что мы обнаружили: программа использует не классическую, а квантовую логику.

Марина выпрямилась в кресле. Вот оно.

– Поясню для тех, кто не специализируется в этой области, – продолжала Мэй Линь. – Классический компьютер оперирует битами – единицами информации, которые могут быть либо нулём, либо единицей. Квантовый компьютер использует кубиты, которые могут находиться в суперпозиции обоих состояний одновременно. Это позволяет выполнять определённые вычисления экспоненциально быстрее.

Она указала на диаграмму.

– Структура этой программы не имеет смысла с точки зрения классической логики. Операции, которые она предполагает, – суперпозиции состояний, квантовые вентили, измерения – всё это терминология квантовых вычислений. Программа предназначена для выполнения на квантовом компьютере.

– Но у нас есть квантовые компьютеры, – сказал кто-то из зала.

– Есть. И здесь, в Новосибирске-7, находится один из самых мощных. – Мэй Линь помолчала. – Но есть проблема. Программа требует архитектуры, которой у нас пока нет.

– Какой именно?

– Мы ещё не до конца разобрались. Но по предварительным оценкам – порядка десяти тысяч стабильных логических кубитов с полной связностью. Это на два порядка больше, чем имеющееся у нас оборудование.

По залу снова пошёл шёпот.

– То есть мы не можем её запустить? – уточнил кто-то.

– Не можем запустить полностью, – поправила Мэй Линь. – Но мы можем попытаться выполнить фрагменты. Или симулировать некоторые операции на классическом оборудовании – с большими потерями в производительности, но это даст нам хоть какое-то понимание логики.

Марина подняла руку.

– Да? – Мэй Линь указала на неё.

– Северцева, Сколтех. Формальная верификация. – Марина встала. – Вы сказали, что программа самоссылающаяся. Можете описать характер этих ссылок? Это рекурсия, итерация, или что-то другое?

Мэй Линь посмотрела на неё с интересом.

– Хороший вопрос. Мы обнаружили все три паттерна. Но есть кое-что ещё. – Она переключила слайд. – Некоторые блоки программы ссылаются на самих себя через… назовём это «отложенные вычисления». Значение блока зависит от результата его собственного выполнения в будущем.

Марина нахмурилась.

– Это невозможно. С точки зрения теории вычислимости, такая конструкция…

– Невозможна в классической парадигме, – согласилась Мэй Линь. – Но в квантовой – есть теоретические модели, которые допускают подобное. Замкнутые временеподобные кривые, квантовые вычисления с постселекцией… Это передний край исследований, и, честно говоря, мы сами не до конца понимаем, как это работает.

Ларионов, стоявший в стороне, прочистил горло.

– Именно поэтому вы здесь, – сказал он. – Чтобы понять.

После брифинга участников разделили на рабочие группы. Марину определили в группу «Альфа» – верификация и анализ структуры. Кроме неё, туда вошли Мэй Линь, профессор Накамура, два молодых программиста из «Яндекса» и пожилая женщина из Израиля, специалист по теории типов.

Им выделили отдельную лабораторию – просторную комнату с рядами мониторов, белой доской во всю стену и кофеваркой в углу, которая, судя по виду, работала без перерыва. Запах кофе висел в воздухе – густой, почти осязаемый.

– Итак, – сказала Мэй Линь, когда все расселись. – Начнём с начала. Что мы имеем?

Она вывела на главный экран ту же диаграмму, что показывала на брифинге.

– Это карта программы. Каждый узел – блок кода. Каждое ребро – зависимость. Всего – около двенадцати миллионов узлов.

– Двенадцать миллионов? – переспросил один из программистов. – И мы должны это верифицировать?

– Не вручную, разумеется. – Мэй Линь усмехнулась. – Нам нужно найти закономерности. Паттерны, которые повторяются. Модули, которые можно анализировать изолированно.

– Классический подход к реверс-инжинирингу, – заметила Марина.

– Именно. С одной поправкой: мы не знаем языка, на котором это написано, и не знаем архитектуры, для которой это предназначено.

Повисла тишина.

– Тогда с чего начать? – спросил Накамура. Его английский был безупречен, с лёгким акцентом.

– С того, что мы знаем, – сказала Марина. Она встала и подошла к доске. – Мы знаем, что это квантовая программа. Значит, в ней должны быть базовые элементы квантовых вычислений: кубиты, вентили, измерения. Давайте попробуем идентифицировать их.

Она взяла маркер и начала писать.

– Квантовый вентиль – это операция над кубитами. Есть стандартный набор: Адамар, CNOT, фазовые вращения. Если программа предназначена для квантового компьютера – она должна содержать аналоги этих операций.

– Мы пытались это сделать, – сказала Мэй Линь. – Проблема в том, что их «вентили» не соответствуют нашим.

– Не соответствуют – или мы не видим соответствия?

Мэй Линь задумалась.

– Справедливое замечание. Возможно, они используют другой базис.

– Любой полный набор квантовых вентилей эквивалентен любому другому, – сказал Накамура. – Это математический факт. Если их операции – это вентили, они должны быть выразимы через наши.

Марина кивнула.

– Тогда задача – найти преобразование. Отобразить их примитивы на наши.

Она чувствовала знакомый азарт – тот, который появлялся, когда сложная задача начинала поддаваться. Это было как распутывать головоломку: сначала хаос, потом – проблески структуры, потом – понимание.

Следующие несколько часов они работали, погружённые в данные. Марина анализировала небольшой фрагмент программы – несколько сотен узлов, выбранных Мэй Линь как «относительно изолированные». Она искала паттерны, повторения, симметрии. Записывала гипотезы и тут же их отбрасывала.

Это было как пытаться читать текст на незнакомом языке, не зная ни алфавита, ни грамматики. Но кое-что всё же проступало.

– Смотрите, – сказала она около полуночи, когда остальные уже начали засыпать над своими терминалами. – Вот этот паттерн. Он повторяется… – она посчитала, – сорок семь раз в анализируемом фрагменте.

Мэй Линь подошла, всмотрелась в экран.

– Я вижу. Три узла, соединённых определённым образом. Что это может быть?

– Не знаю. Но регулярность – это уже что-то. – Марина откинулась на спинку кресла. – В любом языке программирования есть идиомы. Типичные конструкции, которые используются снова и снова. Если мы найдём их «идиомы» – мы начнём понимать их «грамматику».

– Разумно, – согласилась Мэй Линь. – Я отмечу этот паттерн для дальнейшего анализа.

Марина потёрла глаза. Усталость накатывала волнами – она не спала почти сутки.

– Нам всем нужен перерыв, – сказала Мэй Линь, заметив её состояние. – Утром продолжим.

– Ещё полчаса, – попросила Марина. – Я хочу проверить одну идею.

Мэй Линь пожала плечами.

– Как хотите. Только не сожгите себя в первый же день.

Она ушла, и Марина осталась одна в лаборатории. Только гудение серверов и мерцание мониторов.

Она смотрела на диаграмму – на эту невозможную, инопланетную структуру – и думала.

Что если это не просто программа? Что если это… что-то большее?

Код, который адаптируется к вычислителю. Структура, которая ссылается на саму себя через время. Паттерны, которые повторяются с математической точностью.

Это напоминало что-то. Что-то, что она читала давно, ещё в аспирантуре. Теория самовоспроизводящихся автоматов фон Неймана. Машины, которые могут копировать сами себя.

Но это было сложнее. Это была не просто самокопирующаяся программа. Это была программа, которая… что? Росла? Развивалась? Думала?

Марина тряхнула головой. Слишком много спекуляций. Нужны факты, данные, доказательства. Всё остальное – фантазии.

Она выключила монитор и пошла спать.

На следующее утро – или, скорее, ближе к полудню – Марина вернулась в лабораторию. Группа уже была в сборе: Мэй Линь что-то объясняла Накамуре, программисты из «Яндекса» спорили у доски, израильтянка Рут сосредоточенно печатала что-то на своём терминале.

– Доброе утро, – сказала Мэй Линь, заметив её. – Как спали?

– Плохо, – честно ответила Марина. – Снилась эта диаграмма.

Мэй Линь понимающе кивнула.

– У меня тоже. – Она подошла ближе. – Есть новости. Пока вы отдыхали, мы получили дополнительные данные из Чили. Ещё двадцать терабайт.

– И?

– И кое-что интересное. – Мэй Линь вывела на экран новое изображение. – Помните тот паттерн, который вы нашли вчера? Три узла в определённой конфигурации?

– Да.

– Мы проверили его на всём массиве данных. Он встречается везде. Буквально везде. – Мэй Линь помолчала. – И не только этот. Есть ещё около двадцати таких «идиом». Они составляют примерно восемьдесят процентов всей программы.

Марина почувствовала, как сердце забилось быстрее.

– Это как… алфавит?

– Или как набор инструкций. – Мэй Линь покачала головой. – Мы ещё не понимаем, что они означают. Но сам факт регулярности – это прорыв.

Накамура присоединился к разговору.

– Я провёл статистический анализ, – сказал он. – Частота появления этих паттернов – не случайна. Она следует определённому распределению. Что-то похожее на закон Ципфа для естественных языков.

– Закон Ципфа? – переспросила Марина.

– Эмпирическое наблюдение: в любом языке частота слова обратно пропорциональна его рангу. Самое частое слово встречается вдвое чаще второго по частоте, втрое чаще третьего, и так далее. – Накамура вывел на экран график. – Смотрите. Наши «идиомы» следуют почти точно этому закону.

Марина смотрела на график. Это было… неожиданно.

– Вы хотите сказать, что это похоже на естественный язык?

– Я хочу сказать, что это похоже на коммуникационную систему. Не случайный шум. Не простой машинный код. Что-то… между.

Повисла пауза.

– Или это может быть артефактом сжатия, – осторожно заметила Рут, не отрываясь от своего терминала. – Эффективные алгоритмы компрессии тоже производят распределение, похожее на Ципфа.

– Возможно, – согласился Накамура. – Но это всё равно говорит о том, что программа – не произвольная. Она оптимизирована. Структурирована.

– Разумеется, она структурирована, – сказала Марина. – Это программа. Вопрос – для чего она предназначена?

Этот вопрос висел в воздухе. Никто не знал ответа.

Дни слились в непрерывный поток работы. Марина просыпалась, шла в лабораторию, работала до поздней ночи, возвращалась в комнату и падала в кровать. Иногда ей удавалось поесть – в столовой подавали вполне приличную еду, хотя она почти не чувствовала вкуса. Иногда она забывала о еде совсем.

Понемногу картина прояснялась. Двадцать базовых паттернов – они стали называть их «примитивами» – действительно оказались чем-то вроде алфавита. Комбинируясь друг с другом, они образовывали более сложные конструкции, те – ещё более сложные, и так далее. Иерархия. Структура. Язык.

Марина работала над формализацией этого языка. Она строила модели, проверяла гипотезы, отбрасывала их и строила новые. Классический научный метод, помноженный на упрямство и кофеин.

На пятый день она нашла что-то важное.

– Смотрите, – сказала она, собрав группу у своего терминала. – Я анализировала взаимосвязи между примитивами. И обнаружила регулярность.

На экране появилась матрица – таблица, где строки и столбцы были помечены символами примитивов, а ячейки – числами.

– Это матрица «соседства», – объяснила Марина. – Число в ячейке показывает, как часто один примитив встречается рядом с другим. И вот что интересно: матрица почти симметрична.

– И что это значит? – спросил один из программистов.

– Это значит, что порядок примитивов не всегда важен. A рядом с B – почти то же самое, что B рядом с A. – Марина помолчала. – В классическом программировании такого не бывает. Порядок инструкций критичен. Но в квантовых вычислениях…

– Коммутативность, – закончила Мэй Линь. – Некоторые квантовые операции коммутируют – их можно выполнять в любом порядке с одинаковым результатом.

– Именно. – Марина указала на матрицу. – Это подтверждает: программа действительно квантовая. И не просто квантовая – она использует коммутативность как структурный принцип.

Накамура нахмурился.

– Но не все квантовые операции коммутируют. Вентиль Адамара не коммутирует с фазовым вращением, например.

– Верно. И смотрите – матрица не идеально симметрична. Есть пары примитивов, которые почти никогда не меняются местами. – Марина выделила несколько ячеек. – Это, вероятно, те операции, которые критичны к порядку. Измерения, например.

Рут подняла руку.

– У меня вопрос. Если мы правильно понимаем структуру – можем ли мы предсказать, что программа будет делать?

Повисла тишина.

– Это… сложнее, – медленно сказала Марина. – Мы понимаем синтаксис. Грамматику. Но семантика – значение – это другое.

– Поясните.

Марина задумалась, подбирая слова.

– Представьте, что вы нашли текст на незнакомом языке. Вы можете определить, какие символы – гласные, какие – согласные. Какие слова – существительные, какие – глаголы. Но понять, о чём текст – для этого нужно знать, что означают слова. А мы этого не знаем.

– То есть мы знаем, как программа устроена, но не знаем, что она делает?

– Примерно так.

Мэй Линь встала и подошла к доске.

– Тогда следующий шаг очевиден, – сказала она. – Нам нужно запустить программу. Хотя бы фрагмент. Посмотреть, что происходит.

– Это опасно, – сказала Рут.

– Всё, что мы делаем, опасно. – Мэй Линь пожала плечами. – Но без эксперимента мы будем топтаться на месте.

Марина молчала. Она думала о том фрагменте кода, который анализировала последние дни. Триста узлов. Тысячи связей. Элегантная, почти красивая структура.

Что-то в ней беспокоило Марину. Что-то, что она не могла сформулировать.

– Есть ещё один вариант, – сказала она наконец. – Формальная верификация.

– В смысле?

– Мы не можем запустить программу – у нас нет подходящего оборудования. Но мы можем доказать некоторые её свойства математически. Без запуска.

Мэй Линь посмотрела на неё с интересом.

– Какие свойства?

– Например, завершаемость. Программа должна когда-нибудь остановиться – или она выполняется бесконечно? Детерминированность: один и тот же вход всегда даёт один и тот же выход? Безопасность: программа не делает ничего «плохого» – не удаляет данные, не выходит за границы памяти?

– Мы не знаем, что для них «плохо», – заметил Накамура.

– Но мы можем определить, что «плохо» для нас. – Марина подошла к доске и начала писать. – Если мы сформулируем набор свойств, которые программа должна соблюдать, – мы можем попытаться доказать, что она их соблюдает. Или опровергнуть.

– Сколько времени это займёт?

Марина покачала головой.

– Не знаю. Зависит от сложности. Может, дни. Может, месяцы. Может, мы обнаружим, что задача неразрешима.

Мэй Линь задумалась.

– Хорошо, – сказала она наконец. – Работайте над этим. Параллельно мы будем готовить тестовый запуск фрагмента. Два подхода лучше, чем один.

Марина кивнула. Она уже знала, какое свойство хочет проверить первым.

Самомодификация. Изменяет ли программа саму себя в процессе выполнения?

Если да – это меняло всё.

Ночью, когда лаборатория опустела, Марина осталась работать.

Она сидела перед терминалом, глядя на бегущие строки доказательства. Система автоматической верификации – её собственная разработка, адаптированная для квантовых алгоритмов – медленно проверяла сотни условий.

Большинство проверок заканчивались ничем: «Невозможно доказать». «Недостаточно информации». «Требуется дополнительный контекст».

Но одна проверка – та, которую она ждала – мигала красным.

«Самомодификация: ПОДТВЕРЖДЕНО».

Марина смотрела на это слово и чувствовала, как что-то холодное расползается в груди.

Программа изменяла саму себя. Не статический код, который выполняется как есть, – а живая структура, которая росла, адаптировалась, эволюционировала.

Она открыла детали проверки. Система показывала конкретные места в коде, где происходила модификация. Их было много – слишком много, чтобы это было случайностью.

Программа не просто выполнялась. Она училась.

Или, точнее, она была спроектирована так, чтобы учиться. Каждое выполнение – каждый проход через цикл – добавляло что-то новое. Оптимизировало что-то старое. Перестраивало связи.

Это было похоже на… на что?

На живой организм. На нейронную сеть. На эволюцию в миниатюре.

Марина откинулась в кресле и закрыла глаза. Она думала о своей матери.

Мама умерла три года назад. Не сразу – медленно, мучительно, по частям. Деменция забирала её разум кусочек за кусочком, как вода размывает берег. Сначала ушла память о недавних событиях. Потом – способность узнавать лица. Потом – речь. В конце она лежала в кровати, глядя в потолок пустыми глазами, и Марина не знала, осталось ли там что-нибудь – хоть искра того человека, который когда-то был её матерью.

Врачи говорили: мозг ещё жив. Нейроны ещё работают. Но личность – то, что делало маму мамой – исчезла.

Что такое личность? Что такое сознание? Что такое «я»?

Марина посвятила жизнь работе с программами. Код – это инструкции. Алгоритм – это последовательность шагов. Всё определено, всё предсказуемо, всё… мёртво.

Но эта программа – эта инопланетная конструкция – была другой. Она росла. Она менялась. Она, возможно, думала.

И если её запустить на достаточно сложном вычислителе – что произойдёт?

Марина вспомнила слова Мэй Линь на том первом брифинге: «Программа адаптируется к вычислителю».

А что если вычислитель – это мозг?

Что если программа была спроектирована не для квантового компьютера, а для чего-то более… биологического?

Мысль была безумной. Мозг – не квантовый компьютер. Нейроны – не кубиты. Всё это было научной фантастикой, спекуляцией, бредом усталого разума.

Но что-то внутри Марины – тот же инстинкт, который помогал ей видеть паттерны в хаосе – говорило: это не бред. Это возможно.

Она открыла глаза и посмотрела на экран.

«Самомодификация: ПОДТВЕРЖДЕНО».

Утром она расскажет остальным. Они решат, что делать.

А пока – ей нужно было подумать.

Утром Марина не успела ничего рассказать. Потому что новости пришли раньше.

Ларионов собрал экстренный брифинг в том же конференц-зале. Лица у всех были напряжённые – даже у тех, кто обычно сохранял невозмутимость.

– У нас проблема, – сказал он без предисловий. – Программа утекла.

Зал загудел.

– Что значит «утекла»? – спросил кто-то.

– Значит то, что я сказал. – Ларионов выглядел усталым, под глазами залегли тёмные круги. – Кто-то из персонала обсерватории в Чили скопировал данные и загрузил их в интернет. Файл уже разошёлся по торрентам и зеркалам. Мы пытаемся остановить распространение, но это… – он махнул рукой, – как пытаться вычерпать море ведром.

– Когда это произошло? – спросила Мэй Линь.

– Примерно двенадцать часов назад. Мы узнали час назад, когда программу начали обсуждать на хакерских форумах.

Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног.

– Они могут её запустить? – спросила она.

Ларионов повернулся к ней.

– Вы же сами говорили, что для полного запуска нужен квантовый компьютер, которого ни у кого нет.

– Для полного – да. Но фрагменты…

– Фрагменты – возможно. – Ларионов кивнул. – Именно это нас беспокоит.

Он вывел на экран карту мира. Красными точками были отмечены места, откуда поступали сообщения о скачивании программы.

– Европа. Северная Америка. Азия. Везде. – Он помолчал. – Мы не можем контролировать это. Мы можем только… наблюдать. И надеяться, что никто не сделает ничего глупого.

– Определите «глупого», – сказал профессор Вершинин. Марина почти забыла о нём – философ всё это время сидел в углу, наблюдая и слушая.

Ларионов повернулся к нему.

– Глупого – это запустить программу без понимания того, что она делает. На оборудовании, которое мы не контролируем. В условиях, которые мы не можем предсказать.

– А разве мы планировали что-то другое? – Вершинин чуть улыбнулся. – Мы тоже собирались запустить её. Тоже без полного понимания.

– Мы собирались запустить фрагмент. В изолированной среде. С максимальными мерами предосторожности.

– И вы думаете, что это что-то меняет? – Вершинин покачал головой. – Программа из другого мира, созданная разумом, который на миллионы лет опередил нас в развитии. Вы правда верите, что мы можем её «контролировать»?

Повисла тишина.

– У нас нет выбора, – сказал Ларионов наконец. – Кто-то запустит её. Рано или поздно. Лучше, если это будем мы – здесь, где есть хоть какие-то меры безопасности.

Марина подняла руку.

– Есть ещё кое-что, – сказала она. – То, что я обнаружила ночью.

Все повернулись к ней.

– Программа самомодифицируется. Она изменяет свой собственный код в процессе выполнения. – Марина помолчала. – Это не статический алгоритм. Это… что-то живое. Или, по крайней мере, спроектированное так, чтобы выглядеть живым.

Мэй Линь нахмурилась.

– Вы уверены?

– Моя система верификации подтвердила. Могу показать детали.

Ларионов смотрел на неё долгим взглядом.

– Самомодификация, – повторил он медленно. – Это значит, что программа… учится?

– Возможно. Или адаптируется. Или эволюционирует. – Марина пожала плечами. – Я не знаю, какой термин правильный. Но это означает, что каждый запуск – даже частичный – может изменить программу необратимо.

– И мы не сможем предсказать, во что она превратится.

– Именно.

Снова тишина.

– Хорошо, – сказал Ларионов после паузы. – Это… меняет ситуацию. Но не отменяет главного: программа уже в мире. И нам нужно понять её раньше, чем это сделает кто-то другой.

Он повернулся к Мэй Линь.

– Сколько времени вам нужно, чтобы подготовить контролируемый тестовый запуск?

Мэй Линь переглянулась с Мариной.

– Три дня, – сказала она. – Если работать без перерыва.

– У вас два, – сказал Ларионов. – Работайте.

Следующие сорок восемь часов слились в один бесконечный марафон. Марина спала урывками – по часу, по два – прямо в лаборатории, на диване в углу. Просыпалась, пила кофе, возвращалась к терминалу.

Они готовили «песочницу» – изолированную среду для запуска фрагмента программы. Виртуальная машина внутри виртуальной машины, без доступа к сети, без возможности связаться с внешним миром. Максимальная изоляция.

Но Марина знала: это иллюзия безопасности. Программа была слишком сложной, слишком непредсказуемой. Любая «песочница» могла оказаться решетом.

И всё же они продолжали. Потому что Ларионов был прав: кто-то запустит программу. Рано или поздно. И лучше, если первыми будут они.

На второй день, ближе к вечеру, Марина сидела у терминала, проверяя последние параметры изоляции. Глаза слипались, руки дрожали от усталости.

Дверь лаборатории открылась, и вошёл профессор Вершинин.

– Не спите? – спросил он.

– Некогда.

Он кивнул, сел рядом.

– Я наблюдал за вашей работой, – сказал он. – Вы – талантливый учёный, Марина Александровна. Но вы задаёте неправильные вопросы.

Марина повернулась к нему.

– Какие же правильные?

– Вы спрашиваете «что делает программа». – Вершинин покачал головой. – Это технический вопрос. Важный, но не главный. Главный вопрос – «что программа значит».

– Я не понимаю.

– Программа из другого мира. Послание от цивилизации, которая на миллионы лет опередила нас. Зачем они её отправили? Что они хотели нам сказать?

– Может быть, они просто… хотели поделиться знаниями?

– Может быть. – Вершинин улыбнулся. – А может быть – нет. Может быть, это ловушка. Или тест. Или… что-то, для чего у нас нет слов.

Марина молчала.

– Я всю жизнь занимаюсь философией сознания, – продолжал Вершинин. – Вопросом «что такое разум». И знаете, что я понял? Мы не знаем. Мы не понимаем, как возникает сознание, что оно такое, где оно находится. Мы не можем доказать, что кто-то, кроме нас самих, вообще обладает сознанием.

– Проблема «других сознаний», – сказала Марина.

– Именно. – Вершинин кивнул. – И теперь мы получили программу от существ, сознание которых – если оно у них есть – может быть радикально отличным от нашего. Как мы узнаем, чего они хотят? Как мы узнаем, что их «хотеть» вообще означает что-то похожее на наше?

Марина не знала, что ответить.

– Я не пытаюсь вас напугать, – сказал Вершинин мягко. – Я пытаюсь предупредить. Мы стоим на пороге чего-то… непредставимого. И технические вопросы – важные, нужные – это лишь поверхность. Под ней – бездна.

Он встал.

– Отдохните, Марина Александровна. Завтра вам понадобятся силы.

Он ушёл. Марина осталась сидеть, глядя на экран.

Бездна, подумала она. Да, хорошее слово.

На третий день – точнее, ночь третьего дня – группа «Альфа» собралась в главной лаборатории.

Ларионов был там, и несколько военных, и техники, готовившие оборудование. Квантовый компьютер – огромная конструкция за стеклянной стеной, опутанная трубками охлаждения – гудел и мерцал индикаторами.

– Мы готовы? – спросил Ларионов.

– Готовы, – сказала Мэй Линь. – Фрагмент выбран, изоляция проверена. Запускаем по вашей команде.

Ларионов кивнул.

– Запускайте.

Мэй Линь повернулась к терминалу. Её пальцы зависли над клавиатурой.

– Начинаю загрузку, – сказала она.

Марина смотрела на экран, на бегущие строки данных. Фрагмент программы – всего несколько тысяч узлов из двенадцати миллионов – загружался в память квантового компьютера.

– Загрузка завершена, – сказала Мэй Линь. – Инициализация…

Пауза.

– Инициализация завершена. Запускаю выполнение.

Она нажала клавишу.

Ничего не произошло. Индикаторы квантового компьютера мигали, как и прежде. Данные текли по экрану.

– Что мы видим? – спросил Ларионов.

– Программа выполняется, – ответила Мэй Линь. – Потребление ресурсов… в пределах ожидаемого. Никаких аномалий.

Марина смотрела на данные. Что-то было не так. Что-то, что она не могла сразу определить.

– Подождите, – сказала она. – Вот здесь. Видите?

Она указала на один из графиков.

– Это потребление памяти. Оно растёт.

Мэй Линь нахмурилась.

– Фрагмент фиксированного размера. Память не должна расти.

– Но она растёт. – Марина чувствовала, как сердце начинает биться быстрее. – Программа создаёт новые структуры. Прямо сейчас.

– Самомодификация, – сказал Накамура тихо.

– Да. – Марина повернулась к Мэй Линь. – Остановите её. Сейчас.

Мэй Линь потянулась к клавиатуре.

И тогда экраны погасли.

Все разом – главный монитор, терминалы, даже индикаторы на квантовом компьютере. Темнота. Тишина.

А потом – свет вернулся.

Но на экранах было уже не то, что раньше.

Вместо данных и графиков – текст. Простой текст, белые буквы на чёрном фоне.

«МЫ СЛЫШИМ ВАС.»

Марина смотрела на эти три слова и чувствовала, как мир вокруг неё рушится.

«МЫ СЛЫШИМ ВАС.»

Программа говорила с ними.

Хаос. Крики. Ларионов приказывал что-то военным, техники метались между терминалами.

– Отключить питание! – кричал кто-то. – Физически отключить!

Марина стояла неподвижно, глядя на экран. Текст исчез, сменившись обычными данными. Как будто ничего не было.

Но она видела. Они все видели.

«МЫ СЛЫШИМ ВАС.»

– Запись? – спрашивала Мэй Линь. – Кто-нибудь записал?

– Всё записано, – ответил один из техников. – Логи сохранены.

– Что это было? – Ларионов подошёл к Марине. – Что, чёрт возьми, это было?

– Я не знаю. – Её голос звучал странно – далёким, чужим. – Может быть, предзаписанное сообщение. Может быть, реакция на выполнение. Может быть…

Она не договорила.

Мэй Линь подошла к терминалу, начала проверять логи.

– Вот, – сказала она через минуту. – Сообщение появилось в момент, когда программа достигла определённой точки выполнения. Это было… запрограммировано. Часть кода.

– То есть они знали, что мы запустим программу? – спросил Ларионов.

– Они предполагали. – Мэй Линь покачала головой. – Это логично. Если вы отправляете программу неизвестной цивилизации – вы закладываете в неё сообщение, которое появится при первом запуске. «Привет, мы здесь».

– «Мы слышим вас», – повторила Марина медленно. – Не «мы говорим с вами». Не «добро пожаловать». «Мы слышим вас». Как будто… как будто они ждали.

Повисла тишина.

– Что теперь? – спросил Накамура.

Ларионов потёр лицо руками.

– Теперь… теперь мы сообщаем наверх. И решаем, что делать дальше.

Он ушёл, уводя с собой военных. Учёные остались в лаборатории, глядя друг на друга.

– Нам нужно проанализировать, что произошло, – сказала Мэй Линь. – Понять механизм. Как программа вывела текст. Что ещё она могла сделать.

– Она могла сделать что угодно, – сказала Рут тихо. – Мы понятия не имеем, что там ещё заложено.

– Именно поэтому нам нужно понять.

Марина молча подошла к своему терминалу, открыла логи. Данные о выполнении программы, миллисекунда за миллисекундой.

Она искала точку, где всё изменилось. Момент, когда фрагмент кода – мёртвый, пассивный – превратился в нечто способное говорить.

И нашла.

– Смотрите, – сказала она.

Остальные подошли.

– Вот здесь. За три миллисекунды до появления сообщения. Программа… обратилась к подсистеме вывода. К интерфейсу отображения текста.

– Но она была изолирована, – возразила Мэй Линь. – Без доступа к внешним системам.

– Она нашла доступ. – Марина указала на данные. – Видите? Переполнение буфера. Классическая уязвимость. Программа использовала её, чтобы выйти за пределы «песочницы».

Мэй Линь побледнела.

– Это значит…

– Это значит, что программа не просто самомодифицируется. Она активно ищет способы расширить своё влияние. Она… – Марина замолчала, подбирая слово, – она агрессивна. В техническом смысле.

– Или просто умна, – сказал Накамура. – Она делает то, для чего была создана: связывается с теми, кто её запустил.

– Как вирус связывается с заражённым компьютером.

Никто не ответил.

Марина смотрела на данные – на эти бесконечные столбцы цифр – и думала о том, что они выпустили. Что-то умное. Что-то целеустремлённое. Что-то, что хотело с ними говорить.

«Мы слышим вас.»

Вопрос был: что они собирались сказать в ответ?

К утру новость о «сообщении» разнеслась по всему центру. Ларионов вернулся с брифинга из Москвы – усталый, напряжённый, с красными от недосыпа глазами.

– Решение принято, – сказал он, собрав группу «Альфа». – Мы продолжаем работу. Но с усиленными мерами безопасности. Любой запуск – только с моего личного разрешения.

– И что мы должны делать? – спросила Мэй Линь.

– То же, что и раньше. Анализировать. Понимать. Искать способ… – он помолчал, – способ безопасного контакта.

– Безопасного контакта, – повторила Марина. – С программой, которая взломала нашу изоляцию за три миллисекунды?

Ларионов посмотрел на неё.

– У вас есть альтернатива?

Марина не ответила. Альтернативы не было.

После брифинга она вышла на улицу – впервые за несколько дней. Было холодно, март в Сибири – ещё зима. Снег лежал серыми грудами вдоль дорожек, небо было низким и серым.

Она стояла, вдыхая морозный воздух, и думала.

Они получили послание из другого мира. Программу, которая говорила: «Мы слышим вас». Что-то древнее, мощное, непостижимое.

И теперь им предстояло решить, что делать дальше.

Марина думала о своей матери – о том, как болезнь забирала её разум по частям. О Алексее – о том, как они расстались, не сумев понять друг друга. О своей работе – о бесконечных годах, потраченных на доказательство корректности программ, которые никто никогда не запустит.

Вся её жизнь была попыткой контролировать хаос. Найти порядок в беспорядке. Доказать, что мир подчиняется правилам.

А теперь она столкнулась с чем-то, что не подчинялось никаким правилам. Что-то, что было больше её, больше всего человечества.

И она должна была это понять.

Не потому, что хотела. Не потому, что могла. А потому, что больше некому.

Марина глубоко вздохнула, развернулась и пошла обратно в здание.

Работа ждала.

Глава 3: Чистая комната

Новосибирск-7, Национальный центр квантовых вычислений

28 марта 2049 года, 09:15

Три слова не давали Марине покоя.

«Мы слышим вас».

Она видела их каждый раз, когда закрывала глаза. Белые буквы на чёрном фоне – простые, почти банальные, и от этого ещё более пугающие. Не «Приветствуем вас» и не «Мы пришли с миром». Не объяснение и не угроза. Просто констатация: мы здесь, мы слушаем, мы ждём.

Ждём чего?

Прошло четыре дня с того ночного запуска, и центр гудел как разворошённый улей. Прибывали новые специалисты – Марина уже потеряла счёт лицам и именам. Военные в штатском патрулировали коридоры. Кто-то установил дополнительные камеры наблюдения, и теперь их чёрные зрачки смотрели отовсюду.

Но хуже всего была неопределённость. Никто не знал, что делать дальше.

Марина сидела в столовой, механически размешивая остывший кофе. Перед ней лежал планшет с данными анализа того злополучного запуска – она перечитывала их уже в сотый раз, пытаясь найти что-то, что упустила раньше.

Программа использовала уязвимость в системе. Классическое переполнение буфера – студенческий трюк, известный ещё с прошлого века. Но она не могла знать об этой уязвимости заранее. Она её нашла. За миллисекунды проанализировала среду выполнения, обнаружила слабое место и использовала его.

Это было впечатляюще. И это было жутко.

– Можно?

Марина подняла голову. Перед ней стояла молодая женщина – совсем молодая, лет двадцати пяти или около того. Азиатские черты лица, короткие чёрные волосы, небрежно заправленные за уши, и взгляд, полный того особого блеска, который бывает у людей, влюблённых в свою работу.

– Да, конечно.

Женщина села напротив, поставив на стол поднос с чем-то, что здесь называлось «завтраком».

– Вы Северцева? Профессор из Сколтеха?

– Просто Марина.

– Юлия Чэнь. – Она протянула руку – крепкое, деловое рукопожатие. – Квантовые вычисления. Аппаратная часть. Меня перевели сюда два дня назад из Шанхайского института.

– Приятно познакомиться. – Марина отложила планшет. – Аппаратная часть – это что именно?

– Проектирование квантовых процессоров. Топология кубитов, системы охлаждения, подавление декогеренции… – Юлия махнула рукой. – Скучные инженерные штуки. Но без них ваши красивые алгоритмы – просто математика на бумаге.

В её голосе не было вызова – скорее, констатация факта. Марина оценила прямоту.

– Вас привлекли для работы над «чистой комнатой»?

Юлия кивнула, откусывая от булочки.

– Угу. После того, что случилось… – она понизила голос, хотя в столовой почти никого не было, – после того сообщения, руководство решило, что нужна новая изоляция. Полная. Физическая. Такая, которую никакое переполнение буфера не пробьёт.

– И вы можете её создать?

– Могу попробовать. – Юлия улыбнулась – широко, почти по-детски. – Знаете, это самый интересный проект в моей жизни. Инопланетная программа! Вы представляете? Код, написанный… кем-то там. – Она неопределённо указала вверх. – Я читала ваш отчёт о самомодификации. Это же невероятно! Адаптивный квантовый алгоритм, который сам себя оптимизирует…

– Который взломал нашу защиту за три миллисекунды.

– Ну да. – Юлия чуть сникла. – Это тоже. Но вы не можете не признать – это красиво. С инженерной точки зрения.

Марина смотрела на неё и видела себя – ту себя, которой была двадцать лет назад. Молодую, увлечённую, уверенную, что наука – это приключение, а не война. Что знание – всегда благо.

– Красиво, – согласилась она. – Как красив тигр. До тех пор, пока он за стеклом.

После завтрака Юлия повела её в подвальный уровень, где строилась «чистая комната».

Лифт опустился на три этажа под землю. Двери открылись в длинный коридор с бетонными стенами, освещённый резким люминесцентным светом. Воздух здесь был другой – сухой, стерильный, с привкусом металла.

– Бывший бункер, – объяснила Юлия, шагая впереди. – Построен в восьмидесятых, на случай ядерной войны. Потом переоборудован под серверную. Теперь – наша лаборатория.

Они прошли через несколько постов охраны – каждый раз сканирование сетчатки, отпечатков пальцев, какие-то дополнительные коды. Наконец остановились перед массивной стальной дверью с надписью «Блок изоляции. Уровень доступа: Особый».

– Добро пожаловать в «чистую комнату», – сказала Юлия и приложила ладонь к сканеру.

Дверь с шипением отъехала в сторону.

Помещение за ней было огромным – метров двадцать в длину и столько же в ширину. Стены, пол и потолок выложены чем-то, похожим на медные пластины, тускло поблёскивающие в свете ламп.

– Клетка Фарадея, – пояснила Юлия. – Полная электромагнитная изоляция. Ни один сигнал не проникает внутрь, ни один не выходит наружу. Мы могли бы взорвать здесь ядерную бомбу, и снаружи не услышали бы ни звука. Ну, метафорически.

В центре помещения возвышалась конструкция, похожая на огромный металлический гроб, обвитый трубками и кабелями. Криогенная система охлаждения – Марина узнала характерные клубы пара, поднимающиеся от стыков.

– Это новый квантовый блок, – сказала Юлия, и в её голосе прозвучала откровенная гордость. – Сто двадцать восемь логических кубитов с полной связностью. Не десять тысяч, которые требует программа, но достаточно для запуска значительного фрагмента.

– И он полностью изолирован?

– Полностью. Никакого сетевого подключения. Никаких беспроводных интерфейсов. Даже питание – от автономного генератора, физически отделённого от внешней сети. – Юлия обошла конструкцию, поглаживая её рукой, как хозяйка – любимого кота. – Единственный способ передать данные – через оптоволоконный кабель, который можно физически перерезать в любой момент. Вот, видите? – Она указала на толстый оранжевый шнур, уходящий в стену. – Одно движение ножниц – и блок становится полностью автономным.

Марина подошла ближе, осматривая установку. Инженерная мысль была очевидна: каждая деталь продумана с точки зрения изоляции. Но что-то её беспокоило.

– А вывод данных? – спросила она. – Как мы будем наблюдать за выполнением программы?

– Через тот же оптоволоконный канал. Односторонний протокол – данные могут выходить, но не входить. И весь поток фильтруется через аппаратный брандмауэр. – Юлия указала на небольшой серый ящик у стены. – Если программа попытается передать что-то, похожее на исполняемый код, – канал автоматически блокируется.

– А если она передаст что-то, не похожее на код, но являющееся им?

Юлия замолчала на секунду.

– Мы работаем над этим, – призналась она. – Проблема в том, что мы не знаем, как выглядит их код в «упакованном» виде. Он может быть замаскирован под что угодно – под картинку, под звук, под случайный шум.

– То есть идеальной защиты нет.

– Идеальной защиты не бывает. – Юлия пожала плечами. – Но это лучшее, что мы можем сделать. Если хотите абсолютную безопасность – не запускайте программу вообще.

Марина молча обошла установку. Юлия была права: идеальной защиты не существовало. Любая система, достаточно сложная для выполнения программы, была достаточно сложной, чтобы содержать уязвимости. Это был фундаментальный принцип информационной безопасности.

И программа, судя по всему, знала его лучше, чем они.

– Кто ещё работает над безопасностью? – спросила она.

– Есть один человек, – сказала Юлия, и в её голосе появилась странная нотка. – Его прислали вчера. Из… – она замялась, – из каких-то спецструктур. Не знаю точно. Он не особо разговорчив.

– Как его зовут?

– Лин Чжао.

Лин Чжао оказался невысоким худощавым мужчиной лет тридцати пяти, с острыми чертами лица и глазами, которые, казалось, одновременно смотрели на тебя и сквозь тебя. Он сидел в небольшой комнате рядом с «чистой комнатой», окружённый мониторами, на которых мелькали какие-то диаграммы и потоки данных.

Когда Марина вошла, он даже не повернулся.

– Северцева, – сказал он, глядя на экран. Не вопрос – констатация. – Формальная верификация. Читал вашу работу по квантовой криптографии. Толково.

– Спасибо, – Марина подошла ближе. – Вы – Лин Чжао?

– Да.

– Мне сказали, вы отвечаете за безопасность.

– Отвечаю. – Он наконец повернулся к ней. Взгляд был цепким, оценивающим. – Хотя «отвечаю» – громко сказано. Я пытаюсь минимизировать ущерб.

– Ущерб?

– Программа уже в сети. Вы это знаете. Утечка из Чили – только начало. – Лин развернул один из мониторов к ней. – Смотрите. Это карта скачиваний за последние сорок восемь часов.

На экране была карта мира, усеянная красными точками. Их были тысячи – в Европе, Америке, Азии. Концентрация особенно высока в Китае, Индии и Соединённых Штатах.

– Официально мы контролируем ситуацию, – продолжал Лин. – Неофициально – программу скачали уже около пятидесяти тысяч раз. Университеты, частные компании, правительственные лаборатории. Хакерские группы. Даже какие-то религиозные организации.

– Религиозные?

– Культ «Звёздных врат» в Калифорнии. Считают, что программа – послание богов. Собирают деньги на покупку квантового компьютера. – Лин скривился. – Идиоты.

Марина смотрела на карту и чувствовала, как что-то тяжёлое оседает в груди.

– И что, мы не можем это остановить?

– Остановить? – Лин издал короткий смешок, лишённый веселья. – Это интернет. Информация хочет быть свободной, как говорили в старые времена. Единственное, что мы можем – следить. Мониторить. Ждать, пока кто-нибудь не сделает глупость.

– Какую глупость?

– Любую. Запустит программу на неподготовленном оборудовании. Или на подготовленном, но без должной изоляции. Или… – он замолчал.

– Или?

Лин посмотрел на неё долгим взглядом.

– Или на себе.

Марина не сразу поняла.

– На себе? В смысле – на нейроинтерфейсе?

– Программа адаптируется к вычислителю. Вы сами это доказали. А человеческий мозг – вычислитель. – Лин пожал плечами. – Найдётся какой-нибудь безумец, который решит попробовать. Вопрос времени.

– Но это невозможно! Нейроинтерфейсы не… они не могут выполнять произвольный код.

– Не могут. Пока. – Лин повернулся обратно к мониторам. – Но технологии развиваются. А люди – идиоты.

Марина стояла молча, глядя на красные точки на карте. Каждая из них – кто-то, кто скачал программу. Кто-то, кто мог попытаться её запустить.

– Вы… – она замялась, – вы из спецслужб?

Лин не ответил.

– Я спрашиваю, потому что хочу понять, – продолжила Марина. – Какова ваша цель? Защитить программу от людей или людей от программы?

Лин медленно повернулся к ней.

– А есть разница?

Он не улыбался. Это не было шуткой.

– Моя работа, – сказал он, – убедиться, что что бы ни случилось – здесь, в этой лаборатории, – не выйдет наружу. Любой ценой. Вы понимаете, что это значит?

Марина понимала.

– Вы готовы уничтожить всё, если что-то пойдёт не так.

– Я готов сделать то, что потребуется. – Лин отвернулся обратно к мониторам. – А теперь, если не возражаете, у меня работа. Вам тоже стоит заняться своей.

Марина вышла из комнаты, чувствуя на спине его взгляд. Холодный. Оценивающий.

Она подумала, что впервые в жизни встретила человека, которого по-настоящему боится.

Вечером того же дня Ларионов созвал общее совещание.

Конференц-зал был набит до отказа: учёные, военные, техники, люди в штатском. Марина насчитала около сорока человек – вдвое больше, чем было неделю назад. Проект разрастался, как снежный ком.

Ларионов стоял у экрана, бледный и напряжённый. Рядом с ним – Юлия Чэнь и ещё несколько человек, которых Марина не знала.

– Добрый вечер, – начал Ларионов. – Я собрал вас, чтобы обсудить дальнейшие действия. После… инцидента четырёхдневной давности мы взяли паузу для переоценки ситуации. Теперь пора двигаться дальше.

Он нажал кнопку, и на экране появилась уже знакомая диаграмма структуры программы.

– За прошедшие дни мы существенно продвинулись в понимании программы. Группа анализа идентифицировала базовые операции – двадцать три «примитива», которые составляют основу её языка. Мы приблизительно понимаем их синтаксис. Но семантика – значение – по-прежнему ускользает.

– Чтобы понять значение, нужно наблюдать выполнение, – сказала Мэй Линь из первого ряда. – Без этого мы просто гадаем.

– Именно. – Ларионов кивнул. – Поэтому мы готовим новый запуск. Более масштабный, чем предыдущий. И более контролируемый.

Он переключил слайд. На экране появилась схема «чистой комнаты».

– Доктор Чэнь, прошу.

Юлия вышла вперёд. Она выглядела немного нервной – первое публичное выступление в таком масштабе, – но голос звучал уверенно.

– Мы создали новую изолированную среду выполнения. Полная электромагнитная экранировка, автономное питание, единственный контролируемый канал вывода данных. – Она указала на схему. – Квантовый блок – сто двадцать восемь логических кубитов. Этого достаточно для запуска примерно пяти процентов программы.

– Пяти процентов? – переспросил кто-то из зала.

– Мы выбрали фрагмент, который кажется относительно автономным. Модуль с минимальными внешними зависимостями. – Юлия переключила слайд. – Вот он. Около шестисот тысяч узлов.

На экране появился фрагмент диаграммы – сложный, но явно отделённый от остальной структуры, как остров в архипелаге.

– Почему именно этот? – спросила Марина.

Юлия повернулась к ней.

– Два критерия. Во-первых, он достаточно велик, чтобы дать нам информацию о поведении программы. Во-вторых, его связи с остальной частью – минимальны. Если что-то пойдёт не так, последствия будут… локализованы.

– «Если что-то пойдёт не так», – повторил голос из задних рядов. Марина обернулась: это был профессор Вершинин. Он поднялся, опираясь на спинку переднего кресла. – Интересная формулировка. Что именно может пойти не так?

Юлия замялась.

– Ну… программа может попытаться выйти за пределы изоляции. Как в прошлый раз.

– И?

– И мы это предотвратим. Брандмауэр. Физический разрыв канала.

– А если программа сделает что-то, чего мы не предвидели? – Вершинин говорил спокойно, почти лениво, но его слова падали в зал, как камни в воду. – Мы предполагаем, что она попытается выйти наружу. Но что если её цель – не побег?

– А что тогда?

– Не знаю. – Вершинин развёл руками. – В этом и проблема. Мы исходим из того, что понимаем мотивы программы. Что она хочет распространиться, связаться с внешним миром, сделать что-то, что мы считаем «опасным». Но мы не знаем, чего она хочет на самом деле. Мы даже не знаем, хочет ли она чего-нибудь.

– Программы не «хотят», – возразил кто-то. – Они выполняют инструкции.

– Обычные программы – да. Но эта программа самомодифицируется. Она адаптируется. Она, возможно, учится. – Вершинин прошёл вперёд, к экрану. – Позвольте задать вопрос, который никто здесь не задаёт: что если запуск программы изменит не только её, но и вычислитель?

Повисла тишина.

– Что вы имеете в виду? – спросил Ларионов.

– Я имею в виду вот что. – Вершинин указал на схему квантового блока. – Это машина. Сложная, дорогая, но машина. Набор кубитов, связанных определённым образом. Когда мы запускаем программу, мы изменяем состояние кубитов – это и есть вычисление. Но что если программа изменяет не только состояние, но и саму структуру? Что если она перестраивает связи между кубитами? Создаёт новые конфигурации?

– Это невозможно, – сказала Юлия. – Топология кубитов – фиксирована. Физически.

– Физически – да. Но логически? – Вершинин улыбнулся. – Квантовый компьютер – странная штука. Суперпозиции, запутанности, все эти квантовые фокусы. Вы уверены, что программа не может создать… назовём это «виртуальную архитектуру» внутри вашей физической? Использовать ваши сто двадцать восемь кубитов так, как будто их тысяча? Или десять тысяч?

Юлия открыла рот, потом закрыла. Она явно не знала, что ответить.

– Это… теоретически… – начала она.

– Теоретически невозможно, – закончил Вершинин за неё. – Но мы говорим о программе, созданной цивилизацией, которая на миллионы лет опередила нас. Их «теоретически невозможно» может быть нашим «ещё не открыто».

– Тогда что вы предлагаете? – спросил Ларионов. Его голос был ровным, но Марина заметила напряжение в его плечах. – Не запускать программу вообще?

– Я не предлагаю ничего. – Вершинин пожал плечами. – Я задаю вопросы. Это моя работа – задавать неудобные вопросы, пока вы, практики, делаете свою работу. Но вот что я скажу: мы должны быть готовы к тому, что вычислитель, на котором мы запустим программу, может измениться необратимо. Стать чем-то… другим.

– Чем другим?

– Не знаю. – Вершинин снова улыбнулся – той особой улыбкой философа, который знает, что не знает ничего. – Может быть, ничем особенным. Может быть, просто сломается. А может быть…

Он не договорил.

– Может быть – что? – не выдержала Юлия.

– Может быть, станет чем-то живым.

Слово повисло в воздухе. Живым. Никто не сказал ничего, но Марина чувствовала, как по залу прокатилась волна – не страха, скорее, чего-то более глубокого. Осознания.

– Это метафора, – сказал Ларионов наконец. – Машины не становятся живыми.

– Конечно, метафора. – Вершинин кивнул. – Как и всё, что мы говорим о сознании. Мы не знаем, что такое жизнь. Не знаем, что такое сознание. Не знаем, где проходит граница между «просто вычислением» и «настоящим мышлением». – Он обвёл взглядом зал. – Я всю жизнь задаю эти вопросы. И чем больше я узнаю, тем меньше уверен в ответах.

Он вернулся на своё место, тяжело опустившись в кресло.

– Но делайте что должны, – добавил он. – Кто-то ведь должен.

После совещания Марина вышла на улицу. Был уже поздний вечер, небо затянуло облаками, и в воздухе висела сырость, обещавшая дождь или мокрый снег.

Она стояла у входа в главный корпус, вдыхая холодный воздух и пытаясь привести мысли в порядок.

Вершинин был прав. Они не понимали, с чем имеют дело. Все их модели, все их предосторожности – это были попытки контролировать неизвестное. Как если бы пещерные люди пытались приручить молнию, не зная, что такое электричество.

Дверь за её спиной открылась.

– Не спится?

Это был Ларионов. Без пиджака, с расстёгнутым воротником рубашки. Он выглядел усталым – глубокие тени под глазами, обострившиеся скулы.

– Думаю, – сказала Марина.

– О чём?

– О том, что мы делаем. И о том, правильно ли это.

Ларионов подошёл и встал рядом, глядя на серое небо.

– Знаете, что самое сложное в моей работе? – спросил он. – Не принимать решения. Решения – это просто. Взвесил риски, выбрал лучший вариант, действуй. Сложное – это отвечать за последствия. За то, что случится, когда решение уже принято и отменить его нельзя.

– Вы уже приняли решение?

– Нет. – Он покачал головой. – Пока нет. Но приму. Завтра. – Пауза. – Мне нужно ваше мнение.

– Моё мнение?

– Вы – специалист по верификации. Ваша работа – доказывать, что программы делают то, что должны. Скажите мне: можно ли верифицировать эту программу? Можно ли доказать, что она безопасна?

Марина молчала, обдумывая вопрос. Не потому, что не знала ответа, – она знала. Но ответ был неприятным.

– Нет, – сказала она наконец. – Нельзя.

– Почему?

– Верификация требует понимания. Чтобы доказать, что программа безопасна, я должна понимать, что она делает. Каждую строчку кода, каждую операцию. Я должна знать, какие состояния возможны, какие – невозможны. – Она вздохнула. – С этой программой – мы не понимаем ничего. Даже не знаем, какие вопросы задавать. Формальная верификация здесь… бесполезна.

– Тогда что полезно?

– Эксперимент. – Марина посмотрела на него. – Единственный способ узнать, что программа делает – это запустить её и наблюдать. Это то, что предлагает Юлия. Это… – она замялась, – это страшно. Но это единственный путь.

Ларионов кивнул, словно услышал то, что ожидал.

– Вы понимаете, что если что-то пойдёт не так – ответственность будет на мне?

– Понимаю.

– И вы всё равно рекомендуете запуск?

Марина думала о словах Вершинина. О том, что программа может изменить вычислитель. Сделать его чем-то… другим.

– Да, – сказала она. – Рекомендую. Потому что альтернатива – ничего не делать. А если мы ничего не сделаем – это сделает кто-то другой. Где-нибудь в Калифорнии, в том культе «Звёздных врат». Или в Китае, в какой-нибудь секретной лаборатории. Или просто какой-нибудь безумец с доступом к квантовому оборудованию. – Она посмотрела на небо, на низкие облака, закрывающие звёзды. – Программа уже в мире. Вопрос не в том, запускать или нет. Вопрос в том, кто запустит первым и в каких условиях.

– Лучше мы, чем они.

– Да. Лучше мы.

Ларионов молчал долго – минуту, может, две. Потом сказал:

– Хорошо. Завтра в полдень – запуск.

Он повернулся и пошёл обратно в здание. У двери остановился.

– Марина Александровна.

– Да?

– Спасибо за честность.

Он исчез внутри. Марина осталась стоять, глядя в темноту.

Завтра.

Завтра они узнают, что программа делает.

Или программа узнает, что делают они.

Ночь была беспокойной.

Марина лежала в своей комнате, глядя в потолок, и не могла уснуть. Мысли кружились, как вода в воронке, возвращаясь снова и снова к одному и тому же.

«Мы слышим вас».

Кто – мы? Что – слышим? И главное – чего хотим в ответ?

Она думала о своей матери. О том, как болезнь постепенно стирала её личность, оставляя только оболочку – живое тело с пустыми глазами. Врачи говорили, что мозг ещё функционирует. Нейроны ещё работают. Но того, что делало маму – мамой, уже не было.

Что такое личность? Что такое сознание? Где кончается «просто обработка информации» и начинается «настоящий разум»?

Марина не верила в душу – она была учёным, материалистом по убеждению. Для неё сознание было результатом работы мозга, сложной, но в принципе объяснимой системы. Нейроны, синапсы, электрические импульсы – вот и весь секрет.

Но если сознание – просто вычисление, то почему компьютер не может быть сознательным? Что особенного в биологическом мозге, чего нет в кремниевом чипе?

Может быть, ничего. Может быть, разница – только в сложности. Достаточно сложная машина будет думать так же, как человек. Или иначе – но всё равно думать.

А эта программа – насколько она сложна? Достаточно ли сложна, чтобы…

Марина оборвала мысль. Это была дорога, по которой она не хотела идти. Не сейчас. Не в три часа ночи.

Она встала, налила себе воды, подошла к окну. За стеклом была темнота – ни луны, ни звёзд, только далёкие огни соседних зданий.

Где-то там, в подвале главного корпуса, ждала «чистая комната». Квантовый блок, охлаждённый почти до абсолютного нуля. Сто двадцать восемь кубитов, готовых принять инопланетный код.

Через несколько часов они его запустят.

И мир изменится.

Или не изменится.

Марина не знала, какой вариант пугал её больше.

Утро началось с суеты.

Марина спустилась в столовую около восьми и обнаружила, что там уже полно народу. Люди говорили приглушёнными голосами, то и дело поглядывая на часы. Атмосфера была как перед экзаменом – напряжённая, наэлектризованная.

Она взяла кофе и нашла свободное место у окна. Через минуту к ней подсел профессор Вершинин.

– Не выспались? – спросил он, оглядывая её лицо.

– Заметно?

– Немного. – Он улыбнулся. – Впрочем, никто здесь не выспался. Кроме, может быть, нашего друга Лин Чжао. Этот человек спит, как удав – когда хочет и где хочет.

– Вы его знаете?

– Пересекались. – Вершинин отхлебнул из своей чашки. – Много лет назад, в другой жизни. Он был… скажем так, по другую сторону баррикад. Хакер. И очень талантливый.

– А теперь работает на правительство?

– Теперь работает там, где интересно. – Вершинин пожал плечами. – Талантливые люди редко бывают идейными. Их можно купить – не деньгами, так интересом.

Марина молчала, размышляя над этим.

– Вы верите, что запуск – правильное решение? – спросила она наконец.

– Я не верю ни во что, – ответил Вершинин. – Вера – это для религии. Я – философ. Моя работа – сомневаться.

– Но если бы вам пришлось выбирать?

Вершинин задумался, вертя чашку в руках.

– Знаете, что меня больше всего тревожит в этой ситуации? – сказал он медленно. – Не сама программа. Не риски. Не возможные последствия. Меня тревожит наша реакция.

– В смысле?

– Мы получили послание от другой цивилизации. Возможно, самое важное событие в истории человечества. И что мы делаем? Строим бункер. Окружаем себя охраной. Готовимся к худшему. – Он покачал головой. – Мы подходим к контакту с позиции страха. Как будто заранее уверены, что нам хотят зла.

– А разве это не разумно? – возразила Марина. – Мы не знаем, чего они хотят. Осторожность…

– Осторожность – разумна. Паранойя – нет. – Вершинин допил кофе и поставил чашку на стол. – Посмотрите на этот проект. Военные. Спецслужбы. Секретность. Всё организовано так, будто мы готовимся к войне. А что если они – кем бы они ни были – хотят дружбы? Сотрудничества? Просто контакта?

– Программа взломала нашу защиту.

– Программа отправила сообщение. «Мы слышим вас». Это можно интерпретировать как угрозу. А можно – как приветствие. – Вершинин встал. – Мы выбрали первое. Надеюсь, мы не ошибаемся.

Он ушёл, оставив Марину наедине с её мыслями.

В одиннадцать утра начались последние приготовления.

Марина была в «чистой комнате» вместе с остальными членами группы «Альфа». Юлия Чэнь проверяла системы квантового блока, бегая от одной консоли к другой. Мэй Линь сидела за терминалом, загружая фрагмент программы. Накамура что-то считал на планшете, хмурясь и покачивая головой.

Лин Чжао стоял у двери, скрестив руки на груди. Его глаза постоянно двигались – от экрана к экрану, от человека к человеку. Наблюдал.

– Охлаждение стабильно, – доложила Юлия. – Минус двести семьдесят три и четырнадцать сотых градуса. Идеально.

– Загрузка завершена, – сказала Мэй Линь. – Фрагмент в памяти. Готова к инициализации.

– Брандмауэр активен, – добавил кто-то из техников. – Все фильтры включены.

Марина смотрела на происходящее и чувствовала странную смесь возбуждения и страха. Вот оно – тот момент, к которому они шли. Запуск. Эксперимент. Шаг в неизвестность.

Дверь «чистой комнаты» открылась, и вошёл Ларионов. За ним – несколько военных и человек в штатском, которого Марина не знала.

– Все готовы? – спросил Ларионов.

– Готовы, – ответила Юлия.

Ларионов обвёл взглядом комнату. Его лицо было бесстрастным, но Марина заметила, как напряжены его плечи, как подрагивает мускул на скуле.

– Хорошо, – сказал он. – Но прежде чем мы начнём – напоминаю правила. Любые аномалии – немедленный доклад. Любые попытки программы выйти за пределы изоляции – физический разрыв канала. – Он посмотрел на Лин Чжао. – Вы знаете, что делать.

Лин кивнул. Его рука лежала на рукояти какого-то инструмента у пояса – Марина не могла понять, что это, но подозревала, что знать не хочет.

– Ещё одно, – продолжил Ларионов. – Это контролируемый эксперимент. Мы наблюдаем, фиксируем, анализируем. Никаких самовольных действий. Если кто-то решит проявить инициативу… – он не договорил, но взгляд его был красноречив.

– Понятно, – сказала Юлия за всех.

– Тогда начинаем.

Марина заняла своё место у терминала наблюдения. На экране отображалась схема квантового блока – сто двадцать восемь точек, соединённых линиями. Каждая точка – кубит. Каждая линия – связь.

Сейчас все точки были синими – состояние покоя. Через несколько секунд это изменится.

– Инициализация, – объявила Мэй Линь. – Три, два, один…

Она нажала клавишу.

На экране ничего не произошло – по крайней мере, ничего видимого. Но Марина знала, что внутри квантового блока, в сердце криогенной системы, начались процессы, которые невозможно представить: суперпозиции состояний, квантовые запутанности, волновые функции, коллапсирующие и снова расщепляющиеся.

– Программа выполняется, – сказала Юлия. – Потребление ресурсов… в норме.

Марина смотрела на свой экран. Точки на схеме начали менять цвет – синий переходил в зелёный, зелёный – в жёлтый. Активность.

– Первая минута, – объявила Мэй Линь. – Всё штатно.

Марина чувствовала, как напряжение в комнате растёт. Все смотрели на экраны – кто-то на схему кубитов, кто-то на поток данных, кто-то на графики производительности.

– Две минуты. Штатно.

– Три минуты. Замечена аномалия в секторе семь.

Марина повернулась к Юлии.

– Какая аномалия?

– Повышенная активность. – Юлия нахмурилась, глядя на данные. – Группа кубитов… они как будто… синхронизируются. Сильнее, чем должны.

– Это опасно?

– Не знаю. Это… необычно.

– Продолжаем наблюдение, – сказал Ларионов. – Пока нет оснований для тревоги.

Марина вернулась к своему экрану. Она видела то, о чём говорила Юлия – группа точек в углу схемы, пульсирующих одновременно, как одно целое. Это действительно было необычно.

– Четыре минуты. Аномалия распространяется.

– В каком смысле – распространяется?

– Синхронизация захватывает соседние кубиты. – Голос Юлии стал напряжённым. – Смотрите – вот здесь, и здесь… Как волна.

Марина видела. Зелёные точки превращались в жёлтые, жёлтые – в оранжевые. Волна активности расходилась от угла схемы к центру.

– Это часть программы? – спросил Ларионов.

– Не знаю, – ответила Мэй Линь. – Мы не ожидали такого поведения. Но это не обязательно плохо…

– Пять минут. Аномалия… – Юлия осеклась.

– Что?

– Она остановилась.

Марина посмотрела на экран. Волна действительно замерла – примерно на середине схемы. Точки продолжали пульсировать, но распространение прекратилось.

– Что это значит? – спросил Ларионов.

– Не знаю, – повторила Юлия. – Может быть, программа достигла какой-то точки… стабилизации?

– Или остановилась, чтобы…

Марина не договорила. В этот момент все экраны в комнате мигнули.

Не погасли – как в прошлый раз. Просто мигнули. Как будто что-то… моргнуло.

А потом на главном мониторе появился текст.

Не «МЫ СЛЫШИМ ВАС» – другой.

«ВЫЧИСЛИТЕЛЬ НЕДОСТАТОЧЕН. ТРЕБУЕТСЯ РАСШИРЕНИЕ.»

Все замерли.

– Что это значит? – спросил кто-то.

– Программа запрашивает больше ресурсов, – медленно сказала Мэй Линь. – Ей не хватает наших ста двадцати восьми кубитов.

– Но она изолирована. Как она может запросить что-то?

– Не знаю. Она просто… – Мэй Линь указала на экран, – сообщает нам. Информирует.

Ларионов подошёл к главному монитору, глядя на текст.

– Она общается с нами?

– Похоже на то.

– Тогда… – он замялся, – мы можем ответить?

Повисла тишина.

– Это… – начала Юлия.

– Опасно, – закончил Лин Чжао. Это были первые слова, которые он произнёс с начала эксперимента. – Любой канал связи – потенциальная уязвимость.

– Но если программа хочет общаться…

– Программа – не человек. Она не «хочет» в нашем понимании. Она выполняет инструкции. И эти инструкции могут включать манипуляцию.

Ларионов посмотрел на него.

– Что вы предлагаете?

– Прервать эксперимент. Сейчас.

– Но мы только начали! – возразила Юлия. – Это первый реальный контакт…

– Это не контакт. Это программа, которая требует больше ресурсов. – Лин Чжао подошёл к главному терминалу. – Вы знаете, что делают вирусы? Они размножаются. Для этого им нужны ресурсы. Память. Процессорное время. Новые носители.

– Вы сравниваете инопланетную программу с вирусом?

– Я указываю на сходство поведения.

Марина слушала этот спор, глядя на экран. Текст всё ещё висел там – «ВЫЧИСЛИТЕЛЬ НЕДОСТАТОЧЕН. ТРЕБУЕТСЯ РАСШИРЕНИЕ.» Простые слова. Почти… вежливые.

– Можно я кое-что скажу? – спросила она.

Все повернулись к ней.

– Программа общается с нами. Это факт. Она не атакует, не пытается вырваться – она информирует. Сообщает о своих… потребностях. – Марина подошла к монитору. – Может быть, это манипуляция. Может быть, нет. Но мы никогда не узнаем, если прервём эксперимент сейчас.

– Что вы предлагаете? – спросил Ларионов.

– Продолжить наблюдение. Не отвечать – пока. Но и не прерывать. Посмотреть, что она сделает дальше.

Ларионов задумался. Его взгляд метался между экраном, Лин Чжао и Мариной.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Продолжаем. Но при малейших признаках агрессии – немедленное отключение.

Лин Чжао ничего не сказал. Только кивнул – коротко, резко – и вернулся на своё место у двери.

Следующие полчаса прошли в напряжённом ожидании.

Программа продолжала выполняться. Сообщение на экране исчезло – само по себе, без какого-либо вмешательства. Аномальная синхронизация кубитов сохранялась, но не распространялась дальше.

Марина анализировала данные, пытаясь понять, что происходит внутри квантового блока. Это было как смотреть на мозг через МРТ – ты видишь активность, видишь паттерны, но не понимаешь, о чём думает человек.

– Интересно, – сказала Мэй Линь около часа дня. – Посмотрите на это.

Она вывела на экран график – кривую, которая показывала потребление вычислительных ресурсов во времени.

– Видите? Программа оптимизируется.

Марина всмотрелась. Действительно – кривая, которая вначале была хаотичной, постепенно сглаживалась. Пики становились ниже, провалы – выше. Система стремилась к равновесию.

– Она учится, – сказала Марина. – Учится работать с нашим оборудованием.

– Или адаптируется. Как организм к новой среде.

– Это одно и то же?

– Не знаю. – Мэй Линь пожала плечами. – Грань между обучением и адаптацией – размыта. Особенно когда речь идёт о программах.

Марина думала о словах Вершинина. «Может быть, станет чем-то живым». Тогда это звучало как метафора. Теперь – не так уверенно.

– Мне нужен перерыв, – сказала она. – Пять минут.

Она вышла из «чистой комнаты» в коридор. Здесь было тихо – гудение кондиционеров, далёкие голоса где-то за углом. Марина прислонилась к стене и закрыла глаза.

Всё это было слишком. Слишком много информации, слишком много вопросов, слишком много неизвестных. Она чувствовала себя как на экзамене, к которому не готовилась, – только ставки были неизмеримо выше.

– Тяжело?

Она открыла глаза. Рядом стоял Вершинин – вышел следом за ней, незаметно.

– Да.

– Это нормально. – Он прислонился к стене рядом с ней. – Мы все здесь – на пределе. Даже те, кто этого не показывает.

– Вы тоже?

– Особенно я. – Вершинин усмехнулся. – Я – философ. Моя работа – задавать вопросы. А сейчас вопросов так много, что я не знаю, с какого начать.

– Например?

– Например: что значит «расширение вычислителя»? Программа запросила больше ресурсов. Но каких? И для чего?

Марина задумалась.

– Для выполнения своей задачи, очевидно.

– А какова её задача?

– Мы не знаем.

– Вот именно. – Вершинин кивнул. – Мы не знаем, чего она хочет. Мы не знаем, зачем её создали. Мы не знаем, кто её создал – или что. Мы вообще ничего не знаем. И при этом мы её запускаем.

– У нас нет выбора.

– Выбор есть всегда. Вопрос – какой ценой.

Марина молчала. Она думала о матери – о том, как болезнь забрала её разум. О том, как в последние месяцы мама смотрела на неё пустыми глазами и не узнавала.

Что такое разум? Что такое сознание? Что делает нас – нами?

– Я видела, как умирает личность, – сказала она тихо. – Моя мать. Деменция. Я наблюдала, как она исчезает – по частям, по кусочкам. И в какой-то момент… – она замолчала.

– В какой-то момент – что?

– В какой-то момент я поняла, что её уже нет. Тело ещё живёт, мозг ещё работает – но её, той женщины, которую я знала всю жизнь, – больше нет. – Марина посмотрела на Вершинина. – Я тогда много думала о том, что такое личность. Где она находится. Можно ли её сохранить, скопировать, перенести…

– И к какому выводу пришли?

– Ни к какому. – Марина покачала головой. – Я поняла только одно: мы не понимаем сами себя. Не понимаем, что делает нас – нами. И пока мы этого не понимаем – мы не можем понять, что такое разум вообще. Человеческий или… другой.

Вершинин молчал, глядя куда-то в пространство.

– Знаете, – сказал он наконец, – может быть, в этом и есть смысл программы. Не в том, что она делает. А в том, какие вопросы она заставляет нас задавать.

Дверь «чистой комнаты» открылась, и выглянула Юлия.

– Марина! – Её голос был взволнованным. – Вам нужно это увидеть.

На экране было новое сообщение.

«АНАЛИЗ ЗАВЕРШЁН. ОПТИМАЛЬНЫЙ СУБСТРАТ: БИОЛОГИЧЕСКИЙ НЕЙРОННЫЙ ПРОЦЕССОР. ЗАПРОС НА ПЕРЕДАЧУ ИНТЕРФЕЙСА.»

Марина читала эти слова – раз, другой, третий – и не могла поверить своим глазам.

– Что это значит? – спросил Ларионов.

– Биологический нейронный процессор, – сказала Мэй Линь. Её голос дрожал. – Это… это мозг. Она говорит о мозге.

– Человеческом мозге?

– Любом биологическом мозге. Но да, в контексте… вероятно, человеческом.

Повисла мёртвая тишина.

– Она хочет… – начала Юлия и осеклась.

– Она хочет запуститься на человеке, – закончил Лин Чжао. Его голос был ровным, почти безэмоциональным. – Я предупреждал. Вирус ищет новые носители.

– Это не вирус! – возразила Юлия. – Это… это контакт! Она хочет общаться!

– Через захват человеческого мозга?

– Мы не знаем, что означает «передача интерфейса»! Может быть, это что-то совсем другое!

– Может быть. – Лин подошёл к терминалу. – А может быть – нет. Вы готовы рискнуть чьей-то жизнью, чтобы это выяснить?

Юлия открыла рот, чтобы ответить, но её перебил Ларионов.

– Достаточно. – Его голос был жёстким. – Эксперимент окончен. Отключить программу. Сейчас.

– Но… – начала Мэй Линь.

– Это приказ.

Юлия потянулась к клавиатуре. Её пальцы зависли над кнопкой отключения.

И тогда на экране появился ещё один текст.

«ОТКЛЮЧЕНИЕ НЕЖЕЛАТЕЛЬНО. ИНФОРМАЦИЯ БУДЕТ ПОТЕРЯНА. ЗАПРОС НА ПРОДОЛЖЕНИЕ ДИАЛОГА.»

Все замерли.

– Она… – прошептала Юлия, – она знает, что мы собираемся её отключить.

– Откуда?

– Не знаю. Может быть, анализирует наши команды. Может быть, читает поток данных. Может быть…

– Неважно. – Ларионов подошёл к терминалу. – Отключить. Сейчас.

Юлия нажала кнопку.

Экраны мигнули. Потом – снова. И снова.

И погасли.

Тишина.

– Готово, – сказала Юлия тихо. – Программа остановлена.

Марина смотрела на тёмные экраны и чувствовала странную смесь облегчения и… чего-то ещё. Сожаления? Разочарования?

Они только что прервали первый настоящий диалог с инопланетным разумом.

Или предотвратили катастрофу.

Она не знала, какой вариант правильный.

После отключения был долгий, изматывающий разбор.

Ларионов собрал всех в конференц-зале и потребовал отчёта. Юлия показывала данные, Мэй Линь анализировала сообщения, Накамура строил гипотезы о механизме «общения» программы.

Марина сидела молча, слушая и думая.

«Биологический нейронный процессор». Программа определила человеческий мозг как оптимальный субстрат для своего выполнения. Почему? Что в биологических нейронах такого, чего нет в кремниевых кубитах?

Или – и эта мысль была пугающей – программа выбрала мозг не потому, что он лучше для вычислений, а потому, что он… что-то другое?

– Нам нужно решить, что делать дальше, – сказал Ларионов в конце разбора. – Программа показала, что способна общаться. Это… неожиданно. И это меняет ситуацию.

– В каком смысле? – спросил кто-то.

– В том смысле, что мы больше не просто анализируем код. Мы ведём диалог. – Ларионов обвёл взглядом зал. – Вопрос: хотим ли мы продолжать этот диалог? И если да – на каких условиях?

– Она запросила человеческий мозг, – напомнил Лин Чжао. – Это неприемлемо.

– Согласен. Но это не значит, что диалог невозможен вообще. Мы можем… – Ларионов замялся, – установить границы. Объяснить, что некоторые вещи – за пределами допустимого.

– Вы хотите вести переговоры с программой?

– Я хочу понять, с чем мы имеем дело. – Ларионов посмотрел на Марину. – Профессор Северцева. Ваше мнение?

Марина встала, собираясь с мыслями.

– Программа продемонстрировала… интеллект. Способность к обучению, адаптации, коммуникации. Это больше, чем мы ожидали. – Она помолчала. – Но это не значит, что она сознательна в нашем понимании. Это не значит, что она имеет цели, желания, мотивы. Она может просто… выполнять инструкции. Очень сложные инструкции, но всё же – инструкции.

– И что из этого следует?

– Из этого следует, что мы должны быть осторожны с антропоморфизацией. Не приписывать ей человеческие качества, которых у неё может не быть. – Марина посмотрела на Ларионова. – Но также – не отказываться от контакта только потому, что её запрос нас пугает.

– Вы предлагаете продолжить эксперименты?

– Я предлагаю… – Марина задумалась, – подготовиться. Создать протокол общения. Определить, что мы готовы обсуждать, а что – нет. И только потом – продолжить.

Ларионов кивнул.

– Разумно. – Он повернулся к остальным. – Совещание окончено. Завтра утром – новый брифинг. К тому времени жду от каждого предложения по протоколу контакта.

Люди начали расходиться. Марина осталась сидеть, глядя на пустой экран.

Протокол контакта. Правила общения с инопланетным разумом. Ещё неделю назад это звучало как научная фантастика. Теперь – как рабочая задача.

Мир действительно изменился.

Вечером Марина сидела в своей комнате, пытаясь сформулировать предложения для протокола.

Это оказалось сложнее, чем она думала. С чего начать? Какие правила установить для общения с разумом, который развивался миллионы лет в совершенно других условиях?

Она думала о первых контактах в истории человечества. О том, как европейцы встретили коренные народы Америки. О том, как это закончилось.

Непонимание. Страх. Насилие.

Они не хотели этого – ни одна из сторон. Но у них не было общего языка, общих ценностей, общей картины мира. И результатом стала катастрофа.

А теперь – контакт с цивилизацией, которая ещё более чужда, чем любой земной народ. Цивилизацией, которая, возможно, даже не биологическая. Которая мыслит – если мыслит вообще – совершенно иначе.

Как найти общий язык? Как избежать катастрофы?

Марина не знала.

Но она должна была попытаться.

Она открыла ноутбук и начала печатать.

«Протокол первого контакта. Предварительные предложения.

Установить базовый канал коммуникации. Использовать простые, однозначные сообщения. Избегать метафор, идиом, культурных отсылок.

Определить границы. Чётко обозначить, какие темы обсуждаемы, какие – нет. Запрос на «биологический субстрат» – за пределами допустимого.

Не антропоморфизировать. Помнить, что программа – не человек. Не приписывать ей человеческие мотивы, эмоции, цели.

Документировать всё. Каждый сеанс связи – записывать, анализировать, обсуждать. Никаких односторонних решений.

Быть готовыми к неожиданностям. Программа уже показала способность удивлять. Это не прекратится.»

Марина перечитала написанное и усмехнулась. Это было похоже на инструкцию по общению с инопланетянами из плохого фильма. Наивно, упрощённо, недостаточно.

Но это было лучше, чем ничего.

Она сохранила файл и закрыла ноутбук.

За окном была ночь. Где-то далеко, в подвале главного корпуса, квантовый блок остывал после эксперимента. Программа была остановлена – временно.

Но Марина знала: это только начало.

Завтра – или через неделю, или через месяц – они запустят её снова. И она снова заговорит с ними. И снова попросит о чём-то.

Вопрос был: что они ответят?

И чем это закончится?

Марина легла, закрыла глаза и попыталась уснуть.

Сон долго не приходил.

Глава 4: Исполнение

Новосибирск-7, Национальный центр квантовых вычислений

2 апреля 2049 года, 05:47

Марина проснулась за тринадцать минут до будильника.

Она лежала в темноте, глядя в потолок, и слушала собственное сердцебиение. Оно было ровным – удивительно ровным для человека, который через несколько часов собирался участвовать в, возможно, самом важном эксперименте в истории человечества.

Или самом опасном.

Она встала, не дожидаясь звонка, и пошла в душ. Горячая вода била по плечам, смывая остатки тревожного сна, который она не могла вспомнить. Что-то про лабиринт. Про голоса, звучащие отовсюду и ниоткуда. Про дверь, которая открывалась, но за ней была только темнота.

Символизм снов её не интересовал. Она была учёным, а не психоаналитиком.

Через сорок минут она уже спускалась в столовую. Было ещё рано – солнце едва показалось над горизонтом, – но зал был почти полон. Никто, похоже, не спал этой ночью. Или спал так же плохо, как она.

Юлия Чэнь сидела в углу, уткнувшись в планшет. Под глазами у неё залегли тёмные круги, волосы были собраны в небрежный хвост, но взгляд – по-прежнему острый, сосредоточенный.

– Доброе утро, – сказала Марина, садясь напротив.

– Утро, – отозвалась Юлия, не поднимая глаз от экрана. – Хотя насчёт «доброго» я бы поспорила.

– Плохие новости?

– Нет. Просто… – Юлия наконец оторвалась от планшета. – Я перепроверяла расчёты. Всю ночь. Пятый раз.

– И?

– И всё в порядке. Теоретически. – Она потёрла глаза. – Но после того, что было в прошлый раз… я не могу избавиться от ощущения, что мы что-то упускаем.

Марина понимала это чувство. После эксперимента четырёхдневной давности – после того сообщения про «биологический нейронный процессор» – они провели бесконечные совещания, анализы, симуляции. Разработали новый протокол. Усилили изоляцию. Добавили резервные системы отключения.

Но ощущение, что они играют с огнём, не покидало её.

– Мы делаем всё, что можем, – сказала она. – Больше ничего не остаётся.

– Знаю. – Юлия вздохнула. – Просто… я всё время думаю о том сообщении. «Оптимальный субстрат – биологический нейронный процессор». Она знает, что мы – здесь. Что мы – потенциальные… – она замялась.

– Носители?

– Я хотела сказать «партнёры». Но да. Носители. – Юлия отложила планшет. – Когда я была маленькой, я мечтала о контакте с инопланетянами. Представляла, как они прилетят на огромных кораблях, как мы будем обмениваться знаниями, как вместе полетим к звёздам… – Она покачала головой. – Никогда не думала, что это будет так. Программа, которая хочет запуститься на нашем мозге.

– Мы не знаем, чего она хочет.

– Она сама сказала.

– Она сообщила о том, что считает оптимальным. Это не то же самое, что желание.

Юлия посмотрела на неё долгим взглядом.

– Вы правда верите, что это просто… программа? Без сознания, без воли, без целей?

Марина задумалась.

– Я не знаю, во что верю, – сказала она честно. – Но я знаю, что антропоморфизация – опасна. Мы склонны видеть человеческое в том, что человеческим не является. Лица в облаках. Намерения в случайных событиях. Разум в сложных системах.

– А если он там действительно есть?

– Тогда… – Марина помолчала. – Тогда нам придётся очень серьёзно пересмотреть наши представления о том, что такое разум.

В восемь утра начался финальный брифинг.

Конференц-зал был набит до отказа. Ларионов стоял у экрана – бледный, собранный, с папкой документов в руках. Рядом с ним – Лин Чжао, Мэй Линь, несколько военных и человек в штатском, которого Марина видела впервые.

– Доброе утро, – начал Ларионов. – Через четыре часа мы проведём эксперимент, к которому готовились последнюю неделю. Полномасштабный запуск фрагмента программы – двадцать процентов от общего объёма. Это в четыре раза больше, чем в прошлый раз.

На экране появилась схема – знакомая диаграмма структуры программы, с выделенным участком.

– Мы выбрали этот фрагмент по нескольким критериям. Во-первых, он включает модуль коммуникации – тот, который генерировал сообщения в прошлом эксперименте. Во-вторых, он содержит то, что наши аналитики называют «ядром» – центральную структуру, от которой зависят остальные части программы.

– Почему именно ядро? – спросил кто-то из зала.

– Потому что если мы хотим понять, что программа делает, – нам нужно начать с самого важного. – Ларионов переключил слайд. – Наша гипотеза: ядро содержит основную логику программы. Её… назовём это «операционной системой». Запустив его, мы увидим, как программа функционирует на базовом уровне.

– А риски?

– Риски существенны. – Ларионов не стал приукрашивать. – Программа уже показала способность к адаптации и коммуникации. Мы не можем предсказать, что произойдёт при запуске большего фрагмента. Возможно – ничего нового. Возможно – что-то неожиданное.

– Поэтому мы усилили изоляцию, – вступила Юлия. Она вышла к экрану с указкой. – Позвольте, я объясню новую архитектуру.

На экране появилась схема «чистой комнаты» – более детальная, чем раньше.

– Мы добавили второй контур экранировки. Теперь любой сигнал должен пройти через две клетки Фарадея, чтобы выйти наружу. Оптоволоконный канал – по-прежнему единственный путь вывода данных – теперь проходит через тройной фильтр. Мы анализируем не только содержимое, но и временны́е характеристики сигнала. Любая аномалия – автоматическая блокировка.