Вы не авторизовались

Обрученные холодом бесплатное чтение

Кристель Дабо
Обрученные холодом

* * *

Издание осуществлено в рамках программы содействия издательскому делу «Пушкин» при поддержке Французского института

Cet ouvrage, publié dans le cadre du Programme d’aide à la publication Pouchkine, a bénéficié du soutien de l’Institut français

Предисловие

Вначале мы были единым целым.

Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить. А потом, наскучив этими играми, забывал про нас. Бог был до того жестоким в своем равнодушии, что пугал меня. Но порой Он бывал добрым, и тогда я любил Его так, как не любил никого на свете.

Я думаю, мы все могли бы жить вполне счастливо – Бог, я и остальные, – не будь этой проклятой Книги. Она внушала мне отвращение. Я знал, чтό меня связывает с ней (и как ужасно связывает!). Но в полной мере я осознал это позже, много позже. А тогда я ничего не понимал, я был слишком глуп.

Да, я любил Бога, но ненавидел Книгу, которую Он раскрывал по всякому поводу и без повода. Это Его забавляло. Когда Бог приходил в доброе расположение духа, Он писал. Когда Он гневался, Он тоже писал. А однажды, в ярости, Он совершил чудовищную глупость.

Бог расколол наш мир на куски.

Так появились ковчеги – осколки Земли, летающие в пространстве…

Обручение

Архивариус

О старых домах часто говорят, что у них есть душа. На ковчеге Анима^[1] душой были наделены все здания и предметы. Что касается старых домов, они частенько проявляли свой дурной характер.

К примеру, здание Семейных Архивов постоянно пребывало в скверном настроении. День за днем оно недовольно поскрипывало, покряхтывало и пошатывалось. Оно не любило летних сквозняков, из-за которых громко хлопали двери. Не любило сырость, которая пропитывала стены зимой. Не любило сорняки, которые нагло заполоняли двор каждую весну.

Но больше всего здание Архивов не любило посетителей, пренебрегавших часами его работы.

Вот почему этим ранним сентябрьским утром Архивы поскрипывали, покряхтывали и пошатывались сильнее обычного. Они возмущались вторжением незваного гостя. Ведь было еще слишком рано, чтобы изучать архивы! Хуже того, гость не удосужился даже взойти на крыльцо и позвонить в дверь, как подобает приличному посетителю. Куда там! Он пытался проникнуть внутрь совсем иначе…

Сквозь зеркальную дверцу шкафа, стоящего в вестибюле Архивов, просунулся нос. Следом тут же возникли очки, брови, лоб, рот, подбородок, щеки… Вынырнув из зеркала, голова повернулась вправо, потом влево. Еще миг, и внизу показалось согнутое колено, тащившее за собой остальное тело. Посетитель лез и лез вперед, пока не показался весь, целиком. Он выбрался из зеркала, словно из ванны с водой (если, конечно, ванна может быть вертикальной!). Незваный гость был в серых очках и поношенном пальто. Вокруг шеи обвивался длинный трехцветный шарф.

А под всем этим скрывалась Офелия.

От столь наглого вторжения Архивы разъярились. Шкафы скрипели петлями и топали ножками. Вешалки с громким стуком сталкивались между собой, словно ими играл злой дух-барабанщик.

Однако такой прием не испугал Офелию. Она давно привыкла к обидчивости Архивов.

– Ну, тише, тише, – прошептала она.

Шкафы и вешалки мгновенно успокоились. Здание Архивов узнало девушку.

Офелия вышла из вестибюля, прикрыв за собой дверь. На стене в коридоре висело объявление:

ВНИМАНИЕ: В ЗАЛАХ ХОЛОДНО!

НЕ СНИМАЙТЕ ПАЛЬТО!

Держа руки в карманах и не обращая внимания на волочащийся сзади шарф, Офелия прошла мимо череды шкафчиков с надписями: «Свидетельства о рождении», «Свидетельства о смерти», «Свидетельства об аннуляции кровного родства»… Затем она тихонько открыла дверь читального зала. Ни души. Ставни были закрыты, но сквозь щели пробивались солнечные лучи. Кое-где из полутьмы выступали ряды столов-пюпитров. Из сада доносился щебет дрозда. Невольно хотелось распахнуть все окна и впустить с улицы в ледяной зал и этот щебет, и теплый воздух.

С минуту Офелия неподвижно стояла на пороге, следя за солнечными лучами, медленно скользившими по паркету. Светало. Девушка с удовольствием вдыхала запах старинной мебели и бумаги. Скоро, очень скоро ей придется забыть об этом запахе, овевавшем всё ее детство…

Гостья медленно подошла к каморке архивариуса. Его личные «покои», служившие и кухней, и гостиной, и спальней, и кабинетом для чтения, отделялись от зала обыкновенной занавеской. Несмотря на ранний час, из каморки уже доносились аромат кофе и звук патефона. Офелия кашлянула в шарф, чтобы возвестить о своем приходе, но патефон заглушил кашель. Тогда она тихонько отодвинула занавеску и вошла.

Архивариус сидел на кровати, уткнувшись в какую-то газетку. Седые волосы старика были взъерошены. В глазницу он вставил свою лупу для экспертиз, сквозь стекло которой его глаз казался огромным, размером с яйцо. На руках у него были перчатки, а под пиджаком виднелась мятая белая рубашка.

Офелия снова кашлянула, но старик не услышал ее. Углубившись в чтение, он подпевал бодрой оперной арии, правда, довольно фальшиво. Пыхтела кофеварка, потрескивали дрова в печурке, да и само здание Архивов издавало свои обычные утренние звуки.

Офелия наслаждалась в этой комнатке всем: и фальшивым пением старика, и утренним светом, сочившимся сквозь закрытые ставни, и шорохом осторожно переворачиваемых страниц, и кофейным ароматом, и едва различимым нафталиновым запахом газового рожка. На столике в углу стояла шахматная доска. Фигуры двигались по ней сами собой, словно их переставляли два невидимых игрока.

Как же Офелии не хотелось вторгаться в эту идиллию!

Но делать нечего, нужно было разрушить очарование. Подойдя к кровати, гостья тронула архивариуса за плечо.

– Ох, гос-с-споди! – воскликнул тот, вздрогнув всем телом. – Ты могла бы и предупредить, а не кидаться вот так на людей!

– Да я пыталась, – виновато сказала Офелия.

Она подобрала упавшую на ковер лупу и подала ее старику. Затем сняла пальто, закрывавшее ее от шеи до пят, размотала нескончаемо длинный шарф и бросила всё это на спинку стула. Теперь она представляла собой тоненькую фигурку в прямоугольных очках и старомодном платье, подходившем скорее пожилой даме, чем юной девушке.

– Надеюсь, ты не явилась опять через зеркало в вестибюле, а? – проворчал архивариус, протирая лупу рукавом. Его пышные и невероятно длинные усы подрагивали в такт словам. – Ну что это за мания – являться из зеркала, да еще в неположенное время?! Ты же знаешь, моя лачуга терпеть не может такой бесцеремонности! В один прекрасный день тебе на голову свалится балка, и по заслугам!

Старик еще какое-то время говорил, перейдя на древний диалект, которым только он и владел на Аниме. Занимаясь старинными документами, архивариус и сам жил в прошлом. Даже его газетке было не меньше полувека.

Наконец старик с трудом встал с кровати, взялся за кофейник.

– Выпьешь кофейку, девочка?

Офелия кивнула. Ей было трудно говорить – в горле у нее стоял комок.

Старик разлил по чашкам дымящийся кофе. Он не слишком любил общение с посетителями, но при взгляде на Офелию всякий раз глаза у него – вот как и сейчас – начинали поблескивать золотыми искорками, словно сидр. Он всегда питал слабость к этой своей крестнице, приходившейся ему к тому же внучатой племянницей. В их семье она больше других походила на него – такая же несовременная, такая же скрытная. И такая же одинокая.

– Вчера вечером я говорил по телефону с твоей мамашей, – пробурчал старик себе в усы. – Она была так взбудоражена, что я не разобрал и половины ее трескотни. Но главное понял: похоже, тебя наконец решили окольцевать.

Офелия снова молча кивнула. Старик тут же насупился, сдвинув лохматые брови.

– Только не сиди с такой похоронной миной, сделай милость! Твоя мать нашла тебе жениха, что тут плохого?

Он протянул ей чашку, а сам тяжело плюхнулся на кровать под жалобные стоны пружин.

– Ну-ка, присядь. И давай потолкуем серьезно, как крестный с крестницей.

Офелия придвинула стул к кровати. Глядя на крестного, на его роскошные усы, она будто бы видела сейчас страницу собственной жизни. Страницу, которую у нее на глазах рвали в клочья…

– Твои поникшие плечи, тусклый взгляд, горестные вздохи – все это пора отправить в архив! – объявил старик. – Ты уже отказала двум своим кузенам!^[2] И хотя они были глупы как пробки и противны, как ночные горшки, каждый твой отказ порочил семью. А хуже всего то, что разорвать помолвку тебе помогал я… – Старик вздохнул в усы.

Офелия подняла глаза от своей чашки:

– Не беспокойтесь, крестный. Я пришла вовсе не для того, чтобы просить вас воспротивиться моему браку.

В этот миг патефонная игла застряла в бороздке, и женское сопрано закуковало на всю комнату: «Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю…»

Старик не встал, чтобы вызволить иголку из плена. Он был ошарашен.

– Что ты там бормочешь? Ты не желаешь, чтобы я вмешивался?

– Нет. Единственное, о чем я вас прошу, – это открыть мне доступ в архивы.

– В мои архивы?

– Да, и сегодня же.

«Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю…» – запинался патефон.

Старик скептически приподнял одну бровь и взъерошил усы.

– Значит, ты не ждешь от меня заступничества перед твоей матерью?

– Это бесполезно.

– И не хочешь, чтобы я подвиг на это твоего тряпку-отца?

– Нет. Я выйду замуж за человека, которого они для меня выбрали.

Иголка вдруг подпрыгнула, и пластинка завертелась снова, позволив певице торжественно и громогласно закончить фразу: «Зато тебя люблю я, так берегись любви моей!»^[3]

Офелия приспустила очки и отважно выдержала испытующий взгляд крестного.

– Ну что ж, в добрый час! – со вздохом облегчения сказал он. – Признаюсь, я считал, что ты не способна произнести такие слова. Наверно, парень пришелся тебе по сердцу. Давай-ка, выкладывай все как есть. Но сперва скажи мне, кто он.

Офелия встала, чтобы убрать кофейные чашки. Она собралась помыть их под краном, но раковина была доверху забита грязными тарелками. Обычно Офелия не любила заниматься хозяйством, однако на этот раз сняла перчатки, засучила рукава и начала мыть посуду.

– Вы его не знаете, – произнесла она, помолчав.

Ее ответ растворился в журчании воды. Старик остановил патефон и подошел к раковине.

– Я не расслышал. Что ты сказала, девочка?

Офелия закрыла кран. У нее были слабый, глуховатый голос и плохая дикция, поэтому ей часто приходилось повторять свои слова.

– Вы его не знаете.

– Ты забыла, с кем говоришь! – ухмыльнулся крестный, скрестив руки на груди. – Я, конечно, не вылезаю из архивов и не слишком общителен, зато наше генеалогическое древо изучил лучше всех вас. Нет ни одного твоего близкого или дальнего родственника, от долины до Великих Озер, которого я бы не знал.

– И все-таки вы с ним незнакомы, – упрямо повторила Офелия.

Глядя прямо перед собой невидящими глазами, она машинально терла губкой тарелку. Прикосновения к этой посуде позволяли девушке читать ее историю, мысленно двигаясь от настоящего к прошлому. Она в мельчайших подробностях описала бы все, что ее крестный когда-либо ел с этих тарелок. Офелия была добросовестным специалистом и в обычное время никогда не читала чужие предметы без перчаток, но сейчас не испытывала смущения. Крестный научил ее чтению именно здесь, в этой самой комнате. И теперь ей была досконально знакома каждая вещь в его кухне.

– Этот человек не член нашей Семьи, – сказала она наконец. – Он живет на Полюсе.

Наступила мертвая тишина, нарушаемая только урчанием воды, уходившей в трубу. Офелия вытерла мокрые руки о платье и взглянула на крестного поверх своих прямоугольных очков. Старик внезапно как-то съежился, словно в один миг постарел еще больше. Даже его усы и те повисли уныло, как траурные флаги.

– Это еще что за фокусы? – спросил он сиплым, почти беззвучным голосом.

– Больше я ничего не знаю, – тихо сказала Офелия. – Правда, мама говорит, что это хорошая партия. Но мне неизвестно ни как его зовут, ни как он выглядит.

Старик подошел к кровати, достал из-под подушки табакерку, заложил по щепоти табака в каждую ноздрю и чихнул в платок. Это был его способ собраться с мыслями.

– Тут, верно, какая-то ошибка…

– Мне хотелось бы в это верить, крестный, но, судя по всему, никакой ошибки нет.

И Офелия уронила в раковину тарелку, которая тут же раскололась пополам. Она протянула обе части старику, он сложил их вместе. Половинки мгновенно срослись, и старик поставил тарелку на сушилку.

Крестный Офелии был выдающимся реаниматором. Он обладал способностью чинить вещи одним прикосновением. Самые строптивые, раздражительные предметы становились в его руках кроткими, как голуби.

– Нет, это, конечно, ошибка, – повторил он. – Уж на что я знаток архивов, но мне никогда не встречались упоминания о таких противоестественных браках. Чем меньше жители Анимы будут сталкиваться с этими чужаками, тем лучше. И точка.

– Да, но свадьба все-таки состоится, – прошептала Офелия, снова принимаясь за посуду.

– Господи, какая муха вас укусила – твою мать и тебя?! – Было видно, что старик сердится, но в голосе его звучал страх. – Из всех наших ковчегов у Полюса самая скверная репутация. Они там наделены такими способностями, от которых с ума сойти можно! И вдобавок у них даже нет единой Семьи. Отдельные кланы насмерть грызутся между собой, как собаки! Да знаешь ли ты, что о них рассказывают?

Офелия разбила еще одну тарелку. Старик, обуянный гневом, даже не замечал, как его слова действуют на крестницу. Впрочем, заметить было мудрено: отрешенное лицо Офелии, как обычно, не выдавало ее чувств.

– Я не знаю, что о них говорят, и меня это не интересует, – сдержанно сказала она. – Мне нужно другое – серьезная документация. И доступ к архивам.

Старик реанимировал вторую тарелку и поставил ее на сушилку. В комнате сердито закряхтели потолочные балки: дурное настроение хозяина передавалось зданию.

– Я тебя просто не узнаю! Когда тебе сватали кузенов, ты привередничала вовсю. А теперь, когда тебе предложили какого-то варвара, ты покорно согласилась!

Офелия, с губкой в одной руке и с чашкой в другой, вся сжалась и закрыла глаза. Под опущенными веками было темно. Она заглянула в свое сердце…

Чтобы «покорно согласиться», нужно принять ситуацию, а чтобы принять ситуацию, нужно хоть что-нибудь знать. Тогда как у нее впереди полная неизвестность. Еще несколько часов назад она даже не подозревала, что станет невестой. А теперь ей казалось, будто она больше не принадлежит себе, будто она на краю пропасти. Оглушенная, растерянная, сбитая с толку, она походила сейчас на пациента, которому объявили о том, что он смертельно болен. Но «покорно согласиться»… Да разве это возможно?!

– Нет, я решительно не понимаю, что за кашу вы там заварили! – продолжал старый архивариус. – Во-первых, чем он займется тут, у нас, этот чужак? В чем его интерес? Ты уж не обессудь, девочка, но на нашем генеалогическом древе твой листок – не самый завидный. Я хочу сказать, что музей, которым ты заведуешь, – отнюдь не золотая жила!

Офелия уронила чашку. Не нарочно и даже не от волнения – неловкость была свойственна ей с рождения. Вещи постоянно валились у нее из рук. Крестный давно к такому привык и спокойно восстанавливал все, что она ломала.

– Мне кажется, вы не совсем поняли, – угрюмо произнесла Офелия. – Этот человек вовсе не собирается жить на Аниме. Я должна уехать с ним на Полюс.

Теперь старик сам выронил тарелки, которые пристраивал на сушилке, и выругался на своем древнем диалекте.

Из окна в каморку лился яркий свет, словно поток чистой воды. Солнечные зайчики плясали на спинке кровати, на пробке графина, на корпусе патефона. Офелия не понимала, с чего это солнце так резвится: оно было фальшивой нотой в их разговоре. В его сиянии снегá Полюса казались такими далекими и нереальными, что ей самой в них не верилось.

Офелия сняла очки, протерла их и снова машинально нацепила на нос, словно в надежде яснее увидеть свое туманное будущее. Стекла, ставшие было прозрачными, тотчас вернули себе унылый серый цвет. Эти старенькие очочки всегда подстраивались под хозяйское настроение.

– Я вижу, мама забыла вам сказать самое важное. Меня обручили с этим человеком Настоятельницы. И сейчас только они знают все условия брачного контракта.

– Настоятельницы?! – пролепетал старик.

Его морщинистое лицо исказилось от ужаса. Он наконец осознал, в какую ловушку попала Офелия.

– Дипломатический брак… Если уж в этом замешаны Настоятельницы, тут никто не поможет… – прошептал он и горестно выдохнул: – Несчастная!..

Он снова напихал в нос табак и чихнул так сильно, что ему пришлось поправить съехавшую вставную челюсть.

– Но почему?! – вопросил он, взъерошивая свои поникшие усы. – Почему ты? И почему туда?

Офелия ополоснула руки под краном, надела и застегнула перчатки. Она разбила уже много посуды – пожалуй, на сегодня хватит.

– Кажется, семья этого человека обратилась напрямую к Настоятельницам. Я не знаю, по каким причинам выбрали меня.

– А твоя мать?

– Она в восторге, – горько отозвалась Офелия. – Эта партия превзошла все ее ожидания.

Девушка крепко сжала губы, но тут же продолжила:

– Отвергнуть жениха не в моей власти. Я поеду за ним. Так мне велят долг и честь. Но этим все и ограничится, – решительно заключила она. – Наш брак будет чисто номинальным.

Старик печально взглянул на Офелию:

– Нет, девочка, об этом и не помышляй. Посмотри на себя… Ты ростом не выше стула, а весишь не больше моей подушки… Так вот, как бы ты ни относилась к своему мужу, советую тебе никогда не противиться его воле. А не то он тебя просто сломает.

Офелия повертела ручку патефона, чтобы завести его, и неловко поставила иглу на край пластинки. Комнату снова огласили бодрые звуки «Хабанеры».

Офелия стояла, заложив руки за спину, и отрешенно смотрела на патефон. Вот такой был у нее характер. В ситуациях, когда любая другая девушка плакала бы, жаловалась, кричала и умоляла, она хранила гордое молчание. Ее кузены и кузины в один голос уверяли, что она попросту туповата.

– Послушай, – пробормотал старик, почесывая плохо выбритый подбородок, – а может, не стоит драматизировать? Может, я и перегнул палку, когда говорил тебе о жителях Полюса… Кто знает, вдруг этот парень тебе понравится.

Офелия внимательно вгляделась в крестного. В ярком солнечном свете его черты как будто заострились, а морщины стали глубже. У нее сжалось сердце. Девушка вдруг поняла, что человек, которого она всегда считала крепким, как скала, и неподвластным течению времени, на самом деле дряхлый старик. А она сейчас поневоле состарила его еще больше.

Офелия заставила себя улыбнуться:

– Что мне нужно, так это достоверная информация.

В глазах архивариуса снова затеплились золотые искорки.

– Надевай пальто, девочка, и пошли!

Раскол

Старик спускался по узкой лестнице, слабо освещенной тусклыми лампочками. Офелия, сунув руки в карманы пальто и до самого носа укутавшись в шарф, следовала за ним. С каждой ступенькой становилось всё холоднее. Девушке чудилось, будто она входит в черную ледяную воду.

Она вздрогнула, когда ворчливый голос крестного гулким эхом отозвался от каменных стен:

– Полюс… это же на другом конце света!

Старик резко остановился, обернулся к Офелии:

– Ты ведь умеешь летать сквозь зеркала… Может, тебе удастся иногда навещать нас, хоть ненадолго?

– Нет, крестный, на такое я не способна. Сквозь зеркала можно летать только на маленькие расстояния. А преодолеть пустоту между двумя ковчегами… Нет, об этом и думать нечего.

Старик снова выругался на древнем диалекте и продолжил спуск. А Офелия почувствовала себя виноватой в том, что обманула его надежды.

– Я постараюсь навещать вас почаще, – жалобно сказала она.

– И когда же ты отбываешь?

– В декабре – кажется, так распорядились Настоятельницы.

Крестный опять выругался, и Офелия подумала: «Слава богу, что я не понимаю этот язык!»

– Ну а кто же тебя заменит в музее? – мрачно спросил старик. – Вряд ли найдется человек, способный читать старинные вещи, как ты!

Офелия не нашлась с ответом. То, что ее оторвут от родных, уже казалось трагедией. А расстаться с музеем и вовсе означало для нее потерять себя. Офелии было дано в жизни только одно – умение читать. Стоило лишить ее этого дара, как от нее осталась бы только жалкая оболочка. Больше она ничего не умела: ни заниматься домашним хозяйством, ни вести светские разговоры.

– Ну, я не такая уж незаменимая, – пробормотала она, уткнувшись в шарф.

В подземелье старик сменил обычные перчатки на стерильные. Включив слабенькие электрические лампочки, он стал выдвигать ящики и перебирать архивные документы, сложенные по поколениям. В помещении было не больше десяти градусов, и при каждом выдохе из-под усов архивариуса выбивалось облачко пара.

– Ну, вот они, наши семейные архивы. Только не жди никаких чудес. Я знаю, что один или двое из наших предков побывали на Великом Полюсе, но это случилось в незапамятные времена…

Офелия вытерла капельку под носом. Невольно подумала о том, какая температура может быть в доме ее жениха. Неужели еще ниже, чем в этом архиве?..

– Я бы хотела увидеть наброски Аугустуса, – сказала она.

Аугустус, умерший задолго до рождения Офелии, был великим путешественником и легендой Семьи. В школах детям преподавали географию по его путевым зарисовкам. За свою жизнь он не написал ни одной строки, у него вообще было плоховато с грамотностью, но зато рисунки оказались кладезем информации.

Старик не отвечал, и Офелия подумала, что он ее не расслышал. Она оттянула от лица шарф и повторила громче:

– Я бы хотела увидеть наброски Аугустуса.

– Аугустуса? – пробормотал старик, не поднимая глаз. – Ничего интересного, ровно ничего! Так… всякая мазня…

Офелия недоуменно нахмурилась: ее крестный никогда еще не хулил свои драгоценные архивы.

– Интересно, – промолвила она, – неужели это до такой степени страшно?

Старик с тяжким вздохом оторвался от большого ящика, в котором что-то рассматривал. Лупа, зажатая в глазнице, вдвое увеличивала его глаз.

– Секция номер четыре, слева от тебя, нижняя полка. Только, пожалуйста, не запачкай ничего, надень чистые перчатки.

Офелия прошла между рядами шкафов, опустилась на колени перед нужным ящиком. Здесь хранились оригиналы альбомов Аугустуса. Она нашла три альбома по ковчегу Аль-Андалузия, семь – по ковчегу Ситэ и около двадцати – по Серениссиме. Полюсу был посвящен всего один. Офелия осторожно перенесла альбом на пюпитр и начала бережно его перелистывать.

Белесые равнины, голые утесы, фьорды, скованные льдами, леса с богатырскими елями, дома, утонувшие в снегу… Да, суровые пейзажи, но не такие уж пугающие, какими Офелия их представляла. Природа Полюса была даже по-своему красива… И девушка стала гадать, где в этом белом царстве живет ее жених. На берегу вон той речки с каменистыми берегами? В рыбацком селении, затерянном в ночи? На равнине, среди тундры? До чего же пустынным, почти диким выглядел этот ковчег! И почему в таком случае ее суженый считается прекрасной партией?

Дальше Офелии попался совершенно непонятный рисунок: нечто вроде улья, парящего в небе. Наверно, фантазия художника…

Перевернув еще несколько страниц, она увидела сцену охоты. Мужчина стоял, гордо подбоченившись, на фоне какой-то груды мехов. Рукава его рубашки, засученные до локтей, обнажали сильные, мускулистые руки, сплошь покрытые татуировкой. У охотника были светлые волосы и жесткий взгляд.

Офелия не сразу поняла, что груда мехов за его спиной – шкура всего лишь одного зверя. Это был гигантский волк, величиной с медведя. Офелия перевернула страницу. На сей раз охотник стоял в группе людей. Они позировали перед нагромождением рогатых лосиных голов, и голова каждого лося была размером с человека. Все охотники походили друг на друга: безжалостный взгляд, светлые волосы, одинаковые татуировки до локтей. Никто из них не держал никакого оружия, как будто они убивали лосей голыми руками.

Перелистывая альбом, Офелия обнаруживала тех же охотников, красовавшихся перед другими поверженными животными – моржами, мамонтами, медведями. Все животные отличались невероятными размерами.

Девушка медленно закрыла альбом и положила его на место. Таких гигантских зверей она видела только на картинках в детских книжках… Маленький музей Офелии не подготовил ее к той жизни, о которой рассказывали наброски Аугустуса. Очки у девушки посинели – синий был цветом дурных предчувствий. Больше всего ее поразил взгляд охотников. Жестокий и вызывающий. Так смотрят глаза, привыкшие к виду крови. Офелия очень надеялась, что глаза ее жениха будут иными…

– Ну как? – спросил крестный, когда она подошла к нему.

– Теперь я лучше понимаю вашу неприязнь.

Старик снова начал перебирать документы.

– Сейчас найду тебе еще кое-что, – буркнул он. – Те наброски все-таки сделаны полтора века назад. И, кроме того, на них изображено далеко не всё!

Именно это и беспокоило Офелию: Аугустус чего-то не показал в своем альбоме. Однако она промолчала, вместо ответа пожав плечами. Кто угодно, кроме старого архивариуса, мог бы принять ее пассивность за бесхарактерность. Офелия казалась невозмутимой, и было почти невозможно угадать, что за чувства бушуют в ее груди.

Рисунки Аугустуса напугали девушку. Офелия спрашивала себя: действительно ли за этим она пришла в архив?

Легкий сквозняк пробежал по ее лодыжкам, чуть приподняв подол платья. Холодный воздух шел из лестничного пролета, ведущего ниже, в еще более глубокое подземелье. Офелия бросила взгляд на цепь, преграждавшую проход. На цепи висела табличка:

Посетителям вход запрещен

Сквозняк по-прежнему гулял по архиву, и Офелия расценила его как приглашение. Второе подземелье явно требовало ее присутствия.

Она дернула за рукав крестного, сидевшего на скамеечке и поглощенного чтением документов.

– Вы разрешите мне спуститься?

– Вообще-то, как тебе известно, я не имею такого права, – пробурчал старик из-под усов. – Там личный архив Артемиды, туда допускаются только архивисты. Она доверяет нам, и мы не должны этим злоупотреблять.

– Не волнуйтесь, я ничего не собираюсь читать голыми руками, – пообещала Офелия, кивнув на свои перчатки. – И потом, я прошу у вас разрешения не как родственница, а как директор музея Примитивной истории.

– Ну да, ну да, знаю я эту песню! – вздохнул старик. – Что ж, я сам виноват, слишком много воли тебе давал.

Офелия сняла цепь и спустилась по лестнице, однако лампочки на ее пути не зажглись.

– Свет, пожалуйста! – попросила она, оказавшись в полной темноте.

Ей пришлось повторить это несколько раз. Здание Архивов явно осуждало столь невиданное нарушение правил. Наконец оно неохотно включило несколько слабо мигающих лампочек, дав понять Офелии, что этим и ограничится.

Сверху донесся голос крестного, гулким эхом заметавшийся от стены к стене:

– Ничего там не трогай, слышишь? Я ведь знаю, какая ты безрукая!

Офелия прошла по сводчатому залу, под аркой, на которой был выбит девиз архивистов: «Артемида, мы почтительные хранители твоей памяти!» Теперь перед ней тянулись бесчисленные ряды Реликвий.

Если в жизни Офелия, с ее непослушными волосами, неловкими движениями и робким поведением, временами напоминала неуклюжего подростка, прячущего взгляд за очками, то перед лицом Истории она совершенно преображалась. Все ее кузины обожали балы и прогулки у реки. Но для Офелии самым чарующим местом на свете был этот зал в подземелье Архивов. Здесь, в стеклянных витринах, благоговейно хранилось общее наследие ее Семьи – документы самого первого поколения ковчега. Здесь можно было найти сведения обо всем, что произошло сразу после Раскола.

Раскол… Это стало ее профессиональным наваждением. Иногда ей снилось, что она бежит к линии горизонта, которая неуклонно отдаляется. И вот так, ночь за ночью, она бежала все дальше, но мир по-прежнему оставался бесконечным, круглым и гладким, как яблоко. У себя в музее она собирала вещественные приметы прежнего мира: швейные машинки, двигатели внутреннего сгорания, метрономы… Офелия не испытывала ни малейшей симпатии к молодым людям, своим ровесникам, зато могла часами любоваться каким-нибудь древним барометром.

Она остановила взгляд на первом Реликварии, где под толстым стеклом покоился старинный пергамент. Это был основополагающий документ их ковчега, тот, что связывал Артемиду с ее потомством на Аниме. В соседнем Реликварии хранился первый вариант их законодательства. В нем уже были сформулированы юридические положения, предоставляющие Настоятельницам полную власть над всем сообществом. В третьем Реликварии находился кодекс, содержащий основные обязательства Артемиды перед ее потомками: следить, чтобы все были сыты, имели крышу над головой, получали образование, честно соблюдали законы. Заключительная статья, написанная крупными буквами, гласила:

Артемида не должна покидать ковчег и оставлять на произвол судьбы свою Семью.

Не сама ли Артемида вписала сюда это обязательство, дабы на все грядущие века привязать себя к Аниме, к ее обитателям?!

Офелия переходила от витрины к витрине, чувствуя, как на нее нисходит великий покой. Будущее уже не так тревожило ее. Она забыла жестокие взгляды охотников, забыла свое принудительное обручение и предстоящий отъезд далеко, очень далеко от всего, что было ей дорого…

Чаще всего в Реликвариях хранились особо ценные рукописные документы, такие как карты нового мира или свидетельство о рождении первого ребенка Артемиды, старшего предка всех жителей Анимы. Но были здесь и вполне обычные атрибуты повседневной жизни: парикмахерские ножницы (ныне бесполезные), очки-«хамелеоны», сборник сказок, чьи страницы переворачивались сами собой. Все эти вещи относились к разным периодам, однако Артемида пожелала, чтобы они стали символической частью ее коллекции. Но что именно они символизировали? Артемида уже и не помнила этого.

Ноги сами вынесли Офелию к очередной витрине. Там, под стеклом, лежал полуистлевший список; чернила почти совсем выцвели от времени. В списке значились мужчины и женщины, выжившие при Расколе и примкнувшие к Духу Семьи, чтобы создать новое общество.

Бесстрастный перечень дат и имен… Но при виде его у Офелии дрогнуло сердце. Она поняла, какая сила привела ее сюда. Это было не просто желание ознакомиться с документами, это был возврат к истокам. Ее давние предки своими глазами видели гибель Вселенной. Но разве они покорно уступили смерти? Нет, они выстояли и создали для себя иную жизнь.

Офелия откинула волосы со лба. Ее очки, сохранявшие в последнее время унылый серый цвет, неожиданно посветлели. Сейчас девушка переживала свой личный Раскол. Ее все еще мучил страх, но теперь она знала, что ей следует делать. Она должна была принять вызов судьбы.

Шарф на ее плечах зашевелился.

– С добрым утром! – поддразнила его Офелия.

Шарф, медленно извиваясь, сполз по пальто хозяйки, затем вернулся на место, плотнее обвил ее шею и снова замер. Это был очень старый шарф, он почти все время спал.

– Пойдем-ка наверх, – сказала ему Офелия. – Я нашла то, что искала.

Уже собравшись уходить, она вдруг заметила еще один Реликварий, самый пыльный и самый таинственный из всего наследия Артемиды. Невозможно было уйти, не попрощавшись с ним. Офелия нажала на кнопку, и стеклянные половинки витрины разъехались в стороны. Она приложила руку в перчатке к обложке книги – нет, Книги! – и ощутила то же смятение, что овладело ею, когда она сделала это впервые. Но, как и тогда, ничего не смогла прочесть. И не только по вине перчаток, чья специальная ткань создавала неприступный барьер между чтицей и миром предметов. Просто Книга отказывалась открываться перед ней.

Офелия вынула ее из витрины, погладила обложку. Пролистала веером гибкие страницы, исписанные странными вычурными буквами давно забытого языка. Можно ли было назвать книгой то, что не обладало ни плотностью, ни мягкостью привычной бумаги?.. Страшно подумать, но больше всего это походило на человеческую кожу. Кожу, которой было бессчетное количество лет.

Офелия вспомнила о священных вопросах, коими до нее задавались многие поколения архивистов и археологов. О какой истории повествовал этот загадочный документ? Почему Артемида непременно пожелала включить его в свою личную коллекцию? И что означало послание, выгравированное на цоколе Реликвария: «Не пытайтесь ни под каким предлогом уничтожить Книгу»?

Теперь все эти вопросы Офелия увезет с собой на другой конец света, в другой мир, где не будет ни архивов, ни музеев, ни долга памяти. Словом, ничего из того, что было ей бесконечно дорого.

Из лестничного колодца донесся голос крестного, эхом разлетевшийся под низкими сводами подземелья:

– А ну, поднимайся скорей, я тут кое-что нашел для тебя!

Офелия в последний раз положила руку на Книгу. Закрыла витрину. Она попрощалась с прошлым так, как и было положено.

А теперь вперед, к будущему.

Дневник

«19 июня, суббота. Мы с Родольфом благополучно прибыли к месту назначения. Полюс оказался совершенно не таким, как я себе представляла. Кажется, я никогда еще не испытывала настолько сильного потрясения. Госпожа посол весьма любезно приняла нас в своем имении, где царит вечная летняя ночь. Я просто ослеплена множеством чудес! Здешние жители очень вежливы и гостеприимны, а их свойства превосходят все ожидания…»

– Кузина, можно ненадолго отвлечь вас от работы?

Офелия вздрогнула, и ее очки тоже. Погрузившись в дневник прабабушки Аделаиды, она не заметила появления маленького человечка с оттопыренными ушами. Он широко улыбался, держа в руке шляпу-котелок. На вид посетителю было лет пятнадцать, не больше. Широким жестом он обвел стайку юных весельчаков, гоготавших в углу над старинной пишущей машинкой:

– Я и мои кузены просим вас прочитать несколько безделушек в вашем великолепном музее.

Офелия невольно нахмурилась. Она, конечно, не могла знать лично всех членов Семьи, которые проходили через турникет у входа в ее музей Примитивной истории, но с этими хамоватыми парнями точно никогда не встречалась. К какой же ветви на генеалогическом древе они принадлежат? Шляпники? Портные? Кондитеры? Кем бы они ни были, они явно настроились поглумиться над музеем.

– Я в вашем распоряжении, – ответила она, отставив чашку с кофе.

Ее подозрения укрепились, когда она подошла вплотную к этой компании. Слишком уж весело они скалились.

– Вот главный и уникальный экспонат музея! – проворковал предводитель, многозначительно оглядев Офелию.

Она нашла его иронию довольно бестактной, хотя и сама знала, что не очень-то привлекательна. Растрепанные темные волосы, падавшие на лицо, волочащийся по полу шарф, старомодное парчовое платье, стоптанные ботинки и скверная осанка – все это сразу бросалось в глаза. Вдобавок она уже неделю не мыла голову и надевала первые попавшиеся платья, не заботясь о том, как при этом выглядит.

Нынче вечером Офелии предстояло впервые встретиться с женихом. Он должен был прилететь на Аниму – представиться ее семье, провести здесь несколько недель, а потом забрать Офелию на Великий Полюс. Может, ей повезет и он найдет ее такой непривлекательной, что сразу откажется от женитьбы?

Офелия покосилась на парня с котелком. Он, похихикивая, щупал куртки своих товарищей. Значит, тоже умел читать, хотя, видимо, научился совсем недавно. И желал попользоваться этим для развлечения.

– Хотелось бы увидеть что-нибудь волнующее, – сказал Котелок. – У вас тут, случайно, нет оружия? Или вообще чего-то, что имеет отношение к войне?

Офелия достала из ящика нужный ключ. Войны былого мира неизменно возбуждали интерес современной молодежи, которая не знала ничего, кроме мелких семейных стычек. Очевидно, и эти молокососы желали развлечься. Офелия спокойно относилась к насмешкам над собой, но не терпела пренебрежительного отношения к своему музею. И все же твердо решила до конца вести себя как настоящий профессионал.

– Прошу следовать за мной, – сказала она.

Вся компания поднялась наверх, на галерею. Там Офелия отперла одну из застекленных витрин и вынула крошечный свинцовый шарик, перед этим старательно обернув его платком.

– Вот прекрасный экспонат, который многое расскажет вам о былых войнах, – произнесла она нарочито бесстрастно.

Парень расхохотался, схватив шарик голой рукой.

– Что вы мне впариваете? Карамельку?

Но по мере того как через кончики пальцев до него доходило прошлое шарика, с его лица сползала улыбка. Он побледнел и замер, будто время застыло вокруг него. Сначала при виде такого испуга его приятели захихикали, подталкивая друг друга локтями, но потом встревожились.

– Что за гадость вы ему дали?! – крикнул в панике один из парней.

– Это пуля. Экспонат, высоко ценимый историками, – возразила Офелия сугубо профессиональным тоном.

Из бледного Котелок стал серым.

– Это… это не то… что я просил… – с трудом пробормотал он, выпуская пулю из рук.

Офелия поймала свинцовый шарик в платок и уложила обратно, на красную подушечку в стеклянной витрине.

– Вы хотели прочитать оружие, не так ли? Так вот, я дала вам пулю, которая в свое время разворотила грудь рядового солдата. Это и есть война, – заключила она, поправляя очки. – Люди, которые убивают, и люди, которых убивают.

Котелок держался за живот – похоже, его сильно тошнило, – и Офелия смягчилась. Она понимала, что дала парню слишком суровый урок. Он явился в музей с героическими представлениями о войне, но прочесть оружие было все равно что взглянуть в глаза собственной смерти.

– Это пройдет, – сказала она. – Советую вам выйти на свежий воздух.

Группа направилась к выходу, бросая на Офелию угрожающие взгляды. Один из парней назвал ее «оборванкой», другой – «очкастой кошелкой». Она очень надеялась, что и жених найдет ее именно такой.

– Ах, вот ты где, дорогуша! А я-то тебя ищу, ищу!

Офелия обернулась. К ней направлялась, подхватив юбки и зажав под мышкой зонтик, ослепительная молодая дама. Каблучки ее белых сапожек звонко цокали по плиточному полу. Это была старшая сестра Офелии, Агата. Рыжая, кокетливая и крайне энергичная, она была полной противоположностью темноволосой, замкнутой, неуклюжей Офелии. Две сестры, разные, как день и ночь.

– Ну, и чем ты тут занимаешься? – поинтересовалась Агата.

– Хочу тебе напомнить, что я работаю в своем музее до шести вечера.

Агата театральным жестом схватила сестру за руку.

– Уже не работаешь, глупенькая! – воскликнула она. – Мама велела тебе передать, что теперь ты должна думать только о приготовлениях к свадьбе. – И добавила, всхлипнув и крепко обняв Офелию: – Ох, сестричка моя дорогая! Представляю, как ты взволнована!

– Ну-у-у… – промямлила Офелия, и это было все, что ей удалось из себя выдавить.

Агата тотчас выпустила ее из объятий и зорко осмотрела с головы до ног.

– Господи, когда ты последний раз смотрелась в зеркало? Нет, тебе ни в коем случае нельзя показываться жениху в таком виде. Иначе что он о нас подумает?!

– Вот это меня волнует меньше всего, – отрезала Офелия.

Агата уселась на ее стол и теперь болтала ногами в белых сапожках.

– А у меня есть для тебя новости, притом очень даже интересные! Твой загадочный суженый наконец-то обрел имя!

Офелия подняла на сестру глаза. До официального знакомства с женихом остается несколько часов – самое время узнать, как его зовут! Семья ее будущего мужа, видимо, приняла все меры к тому, чтобы бракосочетание прошло в условиях строжайшей секретности. Настоятельницы были немы как могила – за всю осень они ничего не сообщили о женихе. Мать Офелии, которую тоже не посвятили в тайну, все эти месяцы буквально кипела от возмущения.

– Ну, так как же его зовут? – спросила Офелия, поскольку Агата сделала эффектную паузу.

– Господин Торн!

Офелия вздрогнула под обвивавшим ее шарфом. Торн? Само звучание этого имени уже было неприятно. Оно с трудом сходило с языка – жесткое, отрывистое, почти враждебное. Имя охотника.

– А еще мне известно, дорогая сестричка, что твой будущий супруг ненамного старше тебя. То есть отнюдь не дряхлый старик, неспособный оценить свою молодую жену! Но самое интересное я оставила на закуску! – продолжала Агата, не переводя дух. – Тебе предстоит жить не в какой-нибудь жалкой дыре. Можешь мне поверить, Настоятельницы позаботились о тебе. У господина Торна есть тетушка, сколь красивая, столь же и влиятельная, и она обеспечивает ему высокое положение при дворе Полюса. Ты будешь жить как принцесса!

У Агаты восторженно блестели глаза, а Офелия пришла в ужас. Торн – придворный?! Уж лучше бы он был простым охотником. Чем больше она узнавала о своем будущем супруге, тем сильнее ей хотелось удрать подальше.

– А… откуда все эти сведения?

Агата поправила шляпку, из-под которой выбивались задорные рыжие кудряшки. Ее вишневый ротик растянулся в улыбке.

– Источник самый что ни на есть надежный! Мой деверь Жерар узнал все это от своей прабабки, а та – от своей кузины, сестры-двойняшки одной из Настоятельниц!

И Агата, лихо прищелкнув пальцами, соскочила со стола.

– Считай, что ты выиграла главный приз в брачной лотерее, дорогуша! Подумать только: человек такого круга просит твоей руки! Поедем скорее, нужно придать тебе товарный вид!

– Иди вперед, – прошептала Офелия. – Мне нужно выполнить одну формальность. Последнюю…

Ее сестра в несколько грациозных шажков оказалась у двери.

– Пойду вызову нам фиакр!

Офелия долго стояла у своего стола. Мертвая тишина, воцарившаяся в музее после ухода Агаты, прямо-таки физически давила на уши. Офелия наугад открыла дневник прабабушки Аделаиды. Пробежала глазами строки, написанные изящным, нервным почерком почти век тому назад. Впрочем, она и так знала их почти наизусть:

«6 июля, вторник. Вынуждена признать, что у меня поубавилось восторга. Госпожа посол отбыла в путешествие, оставив меня и брата на своих бесчисленных гостей. Мне кажется, что о нас попросту забыли. Мы проводим дни за карточными играми и прогулками в парках. Брат приспособился к этой праздной жизни лучше моего и даже увлекся какой-то герцогиней. Необходимо призвать его к порядку, ведь мы прибыли сюда с сугубо деловой миссией…»

Офелия была сбита с толку. Дневник Аделаиды и сплетни Агаты не имели ничего общего с рисунками Аугустуса. Теперь Полюс представлялся девушке в высшей степени изысканным местом. Интересно, играет ли Торн в карты? Если он придворный, то просто обязан играть. Может, он посвящает свои дни только этому развлечению?

Офелия уложила дневник в фетровый чехольчик и спрятала к себе в сумку. Затем отперла секретер, стоявший позади ее рабочего стола, и вынула инвентарный журнал.

Девушке часто случалось забывать ключи от музея прямо в двери, терять важные документы и даже ломать уникальные артефакты. Но инвентарный журнал она вела регулярно и аккуратно.

Офелия была превосходной чтицей, одной из лучших в своем поколении. Она могла прочесть историю любого предмета, поэтапно, век за веком: какие руки к нему прикасались, кто им пользовался, кто его любил, кто ломал, а кто чинил. Этот дар позволял ей описывать предмет с невиданной точностью. Там, где ее предшественники мучились, раскапывая подробности биографии хозяев, Офелия безошибочно выявляла всех владельцев вещи, включая создателя.

Инвентарный журнал был для девушки все равно что личный дневник. По обычаю ей следовало бы передать его из рук в руки своему преемнику – новому директору музея. Увы, пока еще на эту должность никто не польстился. Поэтому Офелия вложила в журнал записку для того или той, кто в будущем заменит ее, убрала инвентарную опись в секретер и заперла его на ключ. Потом медленно вернулась к столу, оперлась на него обеими руками и постояла так несколько минут, заставляя себя глубоко дышать и привыкать к мысли о неизбежном. Теперь все кончено. Завтра она уже не откроет свой музей, как делала каждое утро. Завтра ее свяжут с человеком, чье имя она будет носить отныне и до смерти.

Госпожа Торн… Лучше уж сразу смириться с этим.

Офелия в последний раз оглядела музей. Через стеклянный купол лился в зал поток света, украшая золотым ореолом экспонаты, которые отбрасывали на пол причудливые тени. Никогда еще музей не казался Офелии таким прекрасным!

Девушка оставила ключи в каморке привратника и направилась к выходу из музея. Едва она вышла из двери под стеклянный козырек, усыпанный листвой, как сестра уже окликнула ее из дверцы экипажа.

– Влезай скорей! Мы едем на улицу Орфевр!

Кучер картинно щелкнул кнутом, хотя в экипаж не была впряжена ни одна лошадь. Скрипнули колеса, и фиакр двинулся вдоль реки, ведомый лишь силой внушения своего хозяина.

По дороге Офелия смотрела в окошко. Фахверковые дома^[4], рыночные площади, нарядные здания мануфактур выглядели отчужденно. Весь город словно говорил ей: ты уже нездешняя! Между тем люди жили обычной жизнью в золотистом сиянии поздней осени. Молоденькая няня везла коляску с младенцем, краснея от восхищенного свиста маляров, работавших на строительных лесах. Школьники возвращались домой, жуя на ходу теплые жареные каштаны. Рассыльный бежал по тротуару с пакетом под мышкой. И все они были родственниками Офелии, хотя она не знала и половины этих мужчин и женщин.

Офелия взглянула на гору, высившуюся над их Долиной и сплошь исчерченную серпантином тропы. Ближе к вершине виднелся первый снег. Сама же вершина тонула в сером туманном мареве, мешавшем разглядеть обсерваторию Артемиды. Подавленная видом этой холодной скалистой громады, Офелия ощутила себя совсем беззащитной.

Агата щелкнула пальцами перед ее лицом:

– Давай-ка быстренько обсудим план действий! Тебе нужны новые платья, туфли, шляпы, белье, много постельного белья…

– Мне нравятся мои старые платья, – отрезала Офелия.

– Молчи лучше! Ты одеваешься как наша бабушка! – воскликнула Агата и тут же схватилась за перчатки сестры. – Господи боже мой, ну зачем ты таскаешь это старье? Мама же заказала для тебя целую коробку новых у Жюльена!

– На Полюсе не делают перчаток для чтецов, я должна их экономить.

Но Агата осталась глухой к этим доводам. Кокетство и элегантность оправдывали в ее глазах любую расточительность.

– Да встряхнись же ты, наконец! Ну-ка, выпрями спину, втяни живот, выпяти грудь! И, ради бога, смени цвет очков, твой серый просто ужасен! А что касается вот этого, – продолжала Агата, брезгливо приподняв кончиками пальцев темную косу Офелии, – на твоем месте я давно бы отрезала всё под корень! Надо радикально сменить имидж! Жаль, сейчас у нас нет на это времени… Ну давай, выходи скорей, приехали!

Офелия неохотно потащилась за сестрой. При виде каждой новой юбки, каждого корсета, каждого ожерелья она отрицательно мотала головой. После двух скандалов и десятка бутиков девушка дала себя уговорить лишь на покупку новых ботинок вместо стоптанных старых.

В парикмахерском салоне Офелия проявила так же мало энтузиазма. Она и слышать не хотела о щипцах для завивки и бантиках по последней моде.

– С тобой надо железные нервы иметь! – бушевала Агата. – Мне было семнадцать лет, когда меня выдали за Шарля! А маме – на два года меньше, когда она вышла за папу! И вот посмотри, какими мы стали: примерными женами, счастливыми матерями, эффектными женщинами! А тебя просто избаловал наш двоюродный дед. И оказал тебе этим медвежью услугу!

Офелия вдруг увидела в зеркале рыжую головку Агаты, которая прижалась подбородком к ее макушке.

– Офелия, если бы ты захотела, ты могла бы нравиться, – прошептала сестра.

– Нравиться… зачем? И кому?

– Да господину Торну, дурочка! – раздраженно бросила Агата, шлепнув ее по затылку. – Очарование – лучшее оружие женщины, и нужно им пользоваться без зазрения совести. Чтобы покорить мужчину, достаточно пустяка – взгляда, улыбки. Взять хотя бы моего Шарля – я из него веревки вью!

Офелия всмотрелась в свое отражение. Без очков она видела плохо, но все же смогла разглядеть хрупкую белую шею, бледные щеки, невыразительный нос и слишком тонкие губы, не любившие лишних слов. Она попробовала робко улыбнуться, но улыбка выглядела фальшиво. Есть ли у нее очарование? И как его распознать? По мужскому взгляду? Каким же взглядом посмотрит на нее Торн сегодня вечером?

Эта мысль показалась ей такой дикой, что она рассмеялась бы от всего сердца, не будь ее положение столь плачевным.

– Ну, пойдем уже? Кончились мои муки? – спросила она у сестры.

– Почти.

И Агата отвернулась, чтобы попросить у мастерицы шпильки. Офелия только этого и ждала. Она торопливо надела очки, схватила сумку и нырнула головой вперед в зеркало парикмахерской, едва втиснувшись в его узкую раму. Верхняя половина тела уже выбиралась из зеркала в комнате Офелии, в нескольких кварталах отсюда, но Агата успела схватить сестру за лодыжки. Офелия отбросила сумку, уперлась в оклеенную цветастыми обоями стену и напрягла все силы, чтобы вырваться из цепких сестринских рук.

Ей все-таки удалось вывалиться из зеркала в свою комнату, опрокинув попутно табурет и стоявший на нем цветочный горшок. Она растерянно посмотрела на собственную необутую ногу: один новый ботинок остался в руках Агаты. Сестра не умела летать сквозь зеркала, так что короткая передышка Офелии была обеспечена.

Девушка доковыляла до массивного деревянного сундука, стоявшего рядом с двухэтажной кроватью, села на него и огляделась по сторонам. Всюду валялись чемоданы, шляпные картонки… В комнате, где она выросла, всё говорило сейчас о скором отъезде.

Офелия бережно вынула из сумки дневник Аделаиды и задумчиво просмотрела еще несколько страниц.

«18 июля, воскресенье. От госпожи посла все еще никаких известий. Здешние дамы очаровательны: мне кажется, ни одна из моих кузин на Аниме не может сравниться с ними в грации и красоте. Но иногда в их обществе мне как-то не по себе. По-моему, они непрестанно злословят, осуждая мои туалеты, мои манеры и мой способ выражать свои мысли. А может, это мне просто чудится?..»

– Ты почему явилась так рано?

Офелия вздрогнула и взглянула на верхнюю кровать. Ворвавшись в комнату, она и не заметила, что из-под одеяла торчат худенькие ноги в лакированных туфлях! Ноги принадлежали ее младшему брату Гектору, с которым она делила комнату.

Девушка закрыла дневник.

– Я сбежала от Агаты.

– Почему?

– Из-за наших мелких женских проблем. Господин Почемучка желает узнать подробности?

– Еще чего!

Офелия чуть заметно усмехнулась – она с нежностью относилась к брату. Лакированные туфли исчезли, вместо них появились губы, перепачканные чем-то оранжевым, вздернутый нос и пара безмятежных глаз. У Гектора был точно такой же взгляд, как у Офелии без очков, – невозмутимый в любых обстоятельствах. В руке он держал тартинку с абрикосовым джемом.

– Тебе, кажется, запретили полдничать в спальне, – напомнила Офелия.

Гектор пожал плечами и ткнул рукой с тартинкой в дневник, который держала сестра.

– А почему ты перечитываешь эту тетрадку? Ты же ее наизусть знаешь!

– Наверно, чтобы чувствовать себя уверенней, – прошептала Офелия.

Чем чаще она заглядывала в этот дневник, тем ближе ей становилась Аделаида. И все-таки каждый раз, дойдя до последней страницы, Офелия ощущала разочарование:

«2 августа, понедельник. Ну наконец-то я успокоилась! Госпожа посол вернулась из поездки. И Родольф подписал у нотариуса договор с монсеньором Фаруком. Я не имею права распространяться о подробностях, но завтра нам предстоит встреча с Духом Семьи. И, если мой брат представит убедительные доводы, мы станем богачами».

Дневник кончался на этой записи. Аделаида сочла излишним описывать последующие события. Так какой же договор она и ее брат подписали с Фаруком, Духом Семьи Полюса? И действительно ли они разбогатели? По всей видимости, нет – иначе это было бы известно…

– А почему ты его не читаешь руками? – спросил Гектор, флегматично жуя тартинку. – Я бы на твоем месте так и сделал.

– Ты отлично знаешь, что у меня нет такого права.

На самом деле Офелии ужасно хотелось снять перчатки и проникнуть в тайны прабабушки. Но она была слишком честным профессионалом, чтобы заразить этот документ собственными страхами. Крестный был бы очень разочарован, если бы она поддалась соблазну.

С нижнего этажа до них донесся пронзительный женский голос:

– Эта гостевая комната – просто кошмар! Она должна быть достойна придворного, тут нужна роскошь! Что о нас подумает господин Торн?! Ладно, мы постараемся реабилитировать себя вечерним приемом. Розелина, сбегай в ресторан, проверь, как там мои пулярки!^[5] Поручаю тебе организацию ужина!

– Мама, – невозмутимо промолвил Гектор.

– Мама, – так же невозмутимо подтвердила Офелия.

Голос матери не вызывал у нее никакого желания спуститься вниз. Она подошла к окну, чтобы задернуть цветастую штору, и заходящее солнце позолотило ее щеки, нос и очки. На темнеющем небосклоне уже проглядывала луна, похожая на фарфоровую тарелку.

Офелия долго смотрела на склон горы в рыжем осеннем уборе, на фиакры, снующие по улицам вдалеке, на двух своих младших сестер, которые играли в серсо внизу, во дворе, среди палой листвы…

И вдруг девушку захлестнула острая тоска по прошлому. Глаза ее расширились, губы плотно сжались, всегда невозмутимое лицо исказилось. Как ей хотелось побегать вместе с сестрами, беззаботно задирая юбки и швыряя камешки в сад тетушки Розелины! Увы, это время кануло в прошлое, а сегодня вечером…

– Почему ты должна уезжать? Я же тут с тоски помру с нашими занудами!

Офелия обернулась к Гектору. Он так и не слез с верхней кровати – сидел там, облизывая липкие пальцы, и следил за сестрой, глядевшей в окно. В его спокойном тоне проскальзывали укоризненные нотки.

– Ты же знаешь, я тут ни при чем.

– А тогда почему ты не вышла за какого-нибудь кузена?

Этот вопрос обжег Офелию, как пощечина. Гектор был прав: выйди она здесь за первого встречного, ей не пришлось бы оказаться в таком положении.

– Теперь уже поздно жалеть, – прошептала она.

– Берегись! – вдруг шепнул Гектор.

Он торопливо вытер губы рукавом и распластался на кровати. Сильный сквозняк взметнул юбку Офелии. В комнату вихрем ворвалась ее мать с растрепавшейся прической и вспотевшим лицом. За ней следовал кузен Бертран.

– Я переведу сюда девочек, поскольку в их спальне разместится жених. О господи, эти чемоданы загромоздили всю комнату, ну куда мне их девать?! Отнеси вон тот в кладовую, только аккуратно, там хрупкие…

Внезапно мать поперхнулась и замолчала, увидев Офелию в оконном проеме, в лучах заходящего солнца.

– Как… А я думала, ты с Агатой!

И она возмущенно поджала губы, испепеляя взглядом старомодное платье дочери и ее шарф-пылесборник. Значит, Офелия так и не сменила наряд, вожделенной метаморфозы не произошло!

Мать патетическим жестом прижала руку к пышной груди:

– Ты меня убить хочешь?! И это после всех неприятностей, которые ты мне доставила! За что мне такое испытание, дочь моя?!

Офелия только смущенно моргнула за своими очками. Она всегда отличалась дурным вкусом в одежде, с какой же стати ей сейчас отказываться от старых привычек?

– Да ты хоть знаешь, сколько времени?! – возопила мать. – Меньше чем через час мы должны быть в аэропорту! И куда подевалась твоя сестра? А я-то еще не прибрана… Нет, мы точно не успеем!

Она выхватила из корсажа пудреницу, покрыла потный нос облаком розовой пудры, умелой рукой привела в порядок сбившийся рыжеватый шиньон и ткнула наманикюренным пальцем в Офелию:

– Я требую, чтобы ты пристойно оделась! Это относится и к тебе, неряха! – добавила она, обращаясь к верхней кровати. – Ты думаешь, Гектор, я не учуяла запах абрикосового джема?

И, обернувшись, столкнулась нос к носу с кузеном Бертраном, который замер, беспомощно опустив руки.

– Ты до завтрашнего утра будешь так стоять?! Займись чемоданом!

И, взмахнув подолом, вихрь по имени мама умчался из комнаты так же внезапно, как появился.

Медведь

Вечер принес с собой сильный дождь. Капли барабанили по металлической крыше ангара, служившего стоянкой для прибывающих дирижаблей. Этот ангар пятидесятиметровой высоты был самым современным строением в Долине. Он предназначался для приема летательных аппаратов дальнего следования.

Редкие фонари источали слабый свет, еще более тусклый из-за дождя. Насквозь промокший сторож проверял, надежно ли укрыты брезентом ящики с почтой для отправки на другие ковчеги. Наткнувшись на целый лес зонтов, он остановился и изумленно замигал. Под зонтами стояли мужчины в парадных сюртуках, принаряженные дамы и дети с тщательно прилизанными волосами. Все они молча и невозмутимо смотрели в облака.

– Прошу прощения, уважаемые кузены, я могу чем-то помочь? – спросил сторож.

Мать Офелии, чей красный зонт выделялся среди прочих, ткнула пальцем в часы на ближайшем столбе:

– Скажите, любезный, они спешат? Мы уже сорок минут дожидаемся прибытия дирижабля с Полюса!

– Спешат, как всегда, – заверил ее сторож с широкой улыбкой. – Вы ждете грузовой дирижабль с мехами?

– Нет, мой милый, мы ждем гостя, – ответила другая дама из толпы встречающих.

Сторож покосился на нее. У дамы был внушительный нос, похожий на вороний клюв. Одета она была во все черное, от мантильи, прикрывавшей ее седые волосы, до платья из дорогой тафты. Элегантные серебряные галуны на лифе указывали на ее статус Настоятельницы, Первой среди Матерей.

Сторож почтительно снял фуражку.

– Уважаемая госпожа, вы уверены, что не ошиблись? Я работаю здесь с самого детства и никогда не видел, чтобы кто-нибудь с Полюса прилетал к нам в гости! Эти люди не путешествуют просто так – только по делу…

Он взмахнул фуражкой на прощание и побрел дальше, к своим ящикам.

– Скатертью дорога! – прошипела Агата и тут же начала шпынять Офелию, с которой стояла под одним лимонно-желтым зонтом: – Не сутулься и не вылезай под дождь! И улыбнись наконец! Думаешь, господин Торн зарыдает от счастья, когда увидит твою унылую физиономию?

По раздраженному голосу Агаты было понятно, что она так и не простила сестре бегства сквозь зеркало. Однако Офелия ее почти не слушала. Гораздо громче этих слов звучали для нее шелест дождя и стук собственного испуганного сердца…

– Отстань ты от нее! – сердито крикнул Агате Гектор.

Офелия благодарно взглянула на брата, но тот уже снова прыгал по лужам вместе с кузинами и кузенами. Малышей не волновали никакие заботы: они пришли сюда, чтобы посмотреть не на жениха, а на дирижабль. Это редкостное зрелище было для них настоящим праздником.

– Агата права! – объявила мать из-под своего красного зонта. – Моя дочь будет улыбаться, когда прикажут. Не правда ли, мой друг?

Последнее было обращено к отцу Офелии, который пробормотал в ответ нечто утвердительное. Лысоватый, седеющий, преждевременно постаревший, этот бедняга жил под каблуком у своей женушки.

Офелия поискала глазами старика-крестного. Он стоял с мрачным видом, в стороне от сборища зонтиков, чуть ли не до усов подняв воротник темно-синего плаща. Офелия не ждала от него никакого чуда, но его ободряющий кивок хоть немного утешил ее.

Громкие возгласы, раздавшиеся вокруг, поразили ее как удар грома.

– Смотрите!

– Вот он!

– Ну наконец-то!

Офелия, сжавшись от страха, подняла глаза и взглянула в небо. Из облаков с угрожающим рокотом выплывала темная масса, похожая на гигантского кита. Дирижабль снижался. Гул моторов стал невыносимо громким, пропеллеры подняли ветер. Дети восторженно завопили. Дамы подхватили кружевные юбки. Лимонно-желтый зонт Агаты улетел в небо. Зависнув над посадочной площадкой, дирижабль выпустил причальные канаты.

В тот же миг откуда-то из темноты и дождя вынырнули десятки рабочих. Они вцепились в эти веревки и, напрягая все силы, потянули аэростат вниз, чтобы помочь ему приземлиться. Затем они установили его на рельсы, завели внутрь ангара, зафиксировали канаты и приставили к люку металлический трап. Из дирижабля стали выходить члены экипажа, несущие тюки с почтой.

Кузены и кузины, как мухи, облепили вход в ангар. И только Офелия осталась на прежнем месте, поодаль, не обращая внимания на холодный дождь и прилипшие к лицу мокрые волосы. Очки у нее сплошь покрылись дождевыми каплями, и она ничего не видела, кроме неясного скопления платьев, жакетов и зонтов.

Трубный голос ее матери перекрыл общий гомон:

– Ну дайте же ему выйти, пропустите его! Мой дорогой, дорогой господин Торн, добро пожаловать на Аниму! Ах, неужели вы один, без эскорта? О, Великие Предки! Офелия! Ну куда она подевалась, эта растяпа? Агата, сейчас же найди сестру! Бедный мой друг, какая ужасная погода! Прилети вы на час раньше, мы встретили бы вас без этого потопа… Дайте же ему кто-нибудь зонтик!

Офелия оцепенела, не в силах сделать ни шагу. Вот он, ее жених. Человек, разрушивший ее жизнь. Она не хотела ни видеть его, ни говорить с ним.

Но Агата схватила сестру за руку и потащила за собой, расталкивая родственников. Оглушенная гомоном и ливнем, Офелия почти уткнулась в грудь полярного медведя и от растерянности даже не отреагировала на его холодное «здравствуйте», прозвучавшее где-то высоко над ее головой.

– Итак, знакомство состоялось! – объявила мать под шелест вежливых аплодисментов. – А теперь быстро по фиакрам! Не хватает еще подцепить простуду.

Офелию впихнули в один из экипажей. Сухо щелкнул кнут, фиакр содрогнулся и покатил в город. Кучер зажег лампочку, озарившую желтоватым светом лица пассажиров. Дождь по-прежнему звонко барабанил по стеклам. Притиснутая к дверце, Офелия сосредоточилась на этой водяной дроби. Она никак не могла выйти из оцепенения, и лишь через несколько минут до нее дошло, что рядом кто-то оживленно разглагольствует. Это была ее мать, говорившая за десятерых. А где же медведь… он тоже тут?

Офелия приподняла на лоб очки, забрызганные дождем. Первое, что она увидела, был высокий, чуть ли не до крыши фиакра, шиньон ее матери, второе – вороний нос Настоятельницы, сидевшей напротив. И наконец, сбоку от Офелии… Медведь! Он упрямо смотрел в окошко фиакра, время от времени коротко кивая в ответ на болтовню матери и не удостаивая взглядом ни одну из пассажирок.

Успокоенная тем, что не вызывает у жениха интереса, Офелия вгляделась в него. Первое впечатление ее обмануло: Торн вовсе не был медведем. Ей почудилось это из-за огромной белой шкуры с клыками и когтями, накинутой на его плечи. Но сам по себе он оказался не таким уж могучим. Пальцы его рук, скрещенных на груди, были тонкими и заостренными, как клинок шпаги. Однако, при всей своей худобе, он отличался гигантским ростом: его голова упиралась в крышу фиакра, отчего ему приходилось сгибаться в три погибели.

«Великие Предки, – изумленно подумала Офелия, – неужели эта громадина будет моим мужем?!»

Торн держал на коленях красивый ковровый саквояж, который придавал ему чуть более цивилизованный вид, хотя никак не сочетался с медвежьей шкурой. Офелия поглядывала на жениха исподтишка, боясь смотреть пристально – вдруг он почувствует ее интерес… Ей хватило пары коротких взглядов, чтобы изучить его лицо, и от увиденного у нее мороз пробежал по коже. Холодные серые глаза, орлиный нос, грива светлых волос, шрам через висок – весь этот профиль дышал враждебностью. Враждебностью по отношению к ней и ее родным.

И Офелия, в каком-то мгновенном озарении, поняла, что этот человек женится на ней тоже против воли.

– Я привез подарок для госпожи Артемиды.

Офелия вздрогнула. Ее мать поперхнулась и умолкла. Даже Настоятельница, убаюканная ездой, приоткрыла глаза. Торн произнес эту фразу сквозь зубы, через силу, словно заставляя себя обращаться к ним. Каждую согласную он выговаривал жестко, с характерным северным акцентом.

– Подарок для Артемиды? – растерянно пролепетала мать Офелии, но тут же встрепенулась и воскликнула: – О, для нас будет великой честью представить вас Духу нашей Семьи! Если мы сможем доставить вам удовольствие этим визитом, то отправимся к Артемиде завтра же!

– Сейчас.

Ответ Торна прозвучал резко, как щелчок кнута. Мать заметно побледнела.

– Э-э-э… поймите, господин Торн, если мы потревожим Артемиду сегодня вечером, это будет неверно понято. Она не принимает посетителей после заката. И, кроме того, – добавила мать с самодовольно-любезной улыбкой, – на сегодняшний вечер у нас запланирован скромный ужин в вашу честь…

Взгляд Офелии метался между женихом и матерью. Уж она-то знала, что скрывается за этими словами – «скромный ужин»! Затеяв роскошнейший банкет, мать буквально опустошила кладовые дядюшки Юбера, велела зарезать трех поросят, заказала в магазине хозяйственных товаров фейерверки и конфетти и организовала костюмированный бал на всю ночь, до рассвета. Тетушке Розелине, крестной Офелии, было велено завершить все приготовления к их приезду.

– Нет, это срочно! – объявил Торн. – И, кроме того, я не голоден.

– Понимаю, сынок, понимаю, – неожиданно вмешалась Настоятельница и добавила с кислой улыбкой: – Ничего не поделаешь, раз надо, значит, надо.

Офелия растерянно заморгала: уж она-то не поняла ровным счетом ничего. Чем объяснялось такое поведение Торна? Он вел себя настолько грубо, что она, в сравнении с ним, была воплощением хороших манер.

Между тем Торн ударил кулаком в стеклянное окошко передней стенки фиакра, отделявшей кучера от пассажиров. Фиакр тут же остановился.

– Чего желает господин? – спросил возница, прижавшись носом к стеклу.

– К госпоже Артемиде! – приказал Торн со своим жестким акцентом.

Кучер вопросительно глянул на мать Офелии. От испуга она смертельно побледнела, у нее перекосилось лицо.

– Вези нас в Обсерваторию, – подтвердила она сквозь зубы.

Экипаж круто развернулся и пополз вверх по склону, откуда только что съехал. Снаружи послышались протестующие крики родственников.

– Какая муха вас укусила?! – вопила тетушка Матильда из своего фиакра.

Мать опустила стекло и отчеканила:

– Мы едем в Обсерваторию.

– Куда?! – возмутился дядя Юбер. – В такое время? А как же банкет? А бал? У нас всех животы уже подвело!

– Садитесь за стол без нас, празднуйте и расходитесь по домам! – отрезала мать.

Она рывком подняла стекло и махнула кучеру, приказывая ехать дальше. Офелия прикусила краешек своего шарфа, чтобы скрыть улыбку. Этот человек с Севера смертельно оскорбил ее мать. На такое она даже не надеялась!

Торн отвернулся к окну, уделяя внимание только дождю за стеклом. Он явно давал понять, что никак не расположен беседовать с матерью и уж тем более с ее дочерью. Взгляд гостя, острый как клинок, ни на миг не обратился на девушку, с которой ему полагалось любезничать.

Офелия с довольным видом откинула прядь волос, прилипшую к носу. Если так дело пойдет и дальше, возможно, помолвка будет разорвана еще до полуночи.

Мать сидела, плотно сжав губы, и только ее глаза гневно сверкали в полумраке фиакра. Настоятельница снова погрузилась в дрему под своей черной мантильей. Их путь обещал быть долгим…

Фиакр въехал на плохо вымощенную дорогу, которая вилась серпантином по склону горы. Офелия безропотно терпела непрерывную тряску, развлекая себя созерцанием пейзажа. Западный ветер унес грозовую тучу, и в просвете между облаками появилась бледная россыпь звезд. Но ниже, на краю Долины, у самого горизонта, небо еще пылало последними отсветами заката. Лиственничные леса сменились еловыми, и в воздухе разлился терпкий аромат хвои.

Пользуясь сумраком в экипаже, Офелия могла чуть смелее разглядывать согнутую в три погибели фигуру Торна. Теперь, в этой полутьме, его опущенные веки казались голубоватыми. Офелия заметила еще один шрам, рассекавший бровь. Неужели этот человек тоже охотник? Он, конечно, выглядит довольно худым, но у него тот же взгляд, что у людей на рисунках Аугустуса! Можно было бы подумать, что он заснул, утомленный тряской ездой, если бы не гневная морщина, прорезавшая его лоб, и не пальцы, нервно барабанившие по саквояжу.

Внезапно Торн поднял веки, из-под них сверкнул стальной взгляд.

Фиакр затормозил.

– Обсерватория! – объявил кучер.

Обсерватория

Офелии довелось встречаться с Духом Семьи только дважды в жизни.

Первую встречу она не запомнила, да и неудивительно. Это случилось на ее крещении, и она была тогда всего лишь плачущим свертком на руках Настоятельницы.

А вот вторая встреча оставила в ее памяти яркий след. В возрасте пятнадцати лет она одержала победу на конкурсе чтецов, организованном Научным обществом. Офелия сумела на три века назад прочитать историю пуговицы от рубашки. Артемида лично вручила девушке главную премию – ее первые перчатки чтицы. Именно эти перчатки, изношенные вконец, были у нее на руках и сейчас, когда она выходила из фиакра.

Ледяной ветер взметнул полы ее пальто. При виде величественного белого купола, увенчанного телескопом, у Офелии от восторга перехватило дыхание. Обсерватория Артемиды служила не только исследовательским центром в области астрономии, метеорологии и горной механики – она была еще и чудом архитектуры. Этот комплекс, встроенный в горный склон, состоял из десятка корпусов. Над Долиной высился фронтон главного здания, украшенный черно-золотым циферблатом в виде солнечного диска. В сумраке уже поблескивали первые фонари… Офелия протянула руку Настоятельнице, помогая ей сойти с высокой подножки фиакра. Вообще-то это следовало сделать мужчине, но Торн был занят другим: сосредоточенно хмурясь, он рылся в своем саквояже. На женщин почетный гость не обращал никакого внимания.

Налетел новый порыв ветра. На террасе Обсерватории показался какой-то человек с тростью в руке. Он бегал между рядами колонн, пытаясь догнать слетевший с головы цилиндр…

– Прошу нас простить, господин ученый! – окликнула его мать Офелии, придерживая свою великолепную шляпу с перьями. – Вы работаете здесь?

– Совершенно верно! – откликнулся тот.

Внезапно он нахмурился, и его подозрительный взгляд за стеклами пенсне уперся в трех женщин, а затем и в фиакр перед главным входом.

– Что это значит? Что вам угодно?

– Нам нужна аудиенция, сынок, – вмешалась Настоятельница.

– Это невозможно. Совершенно невозможно. Приходите завтра.

И ученый взмахнул тростью, указывая на разгоняемые ветром облака:

– Это первое прояснение за всю неделю! И Артемида совершенно завалена работой, совершенно!

– Мы ненадолго, – прозвучал резкий голос Торна. Гость выбрался из фиакра, держа под мышкой какой-то ящичек.

– Нет-нет, даже если вы попросите одну секунду, я скажу, что это совершенно невозможно. У нас инвентаризация в самом разгаре. Четвертое переиздание каталога «Astronomiae instaurate machanica»^[6]. Это совершенно неотложное дело, совершенно!

«Семь!» – сосчитала про себя Офелия. Она еще никогда не слышала, чтобы слово «совершенно» произнесли столько раз подряд.

Торн в два прыжка одолел ступени и во весь свой огромный рост встал перед ученым. Тот боязливо попятился. Сильный ветер взметнул край белой шкуры, под которой обнаружился висевший на поясе пистолет. Торн сделал резкое движение, и ученый отшатнулся. Но гость всего лишь выхватил карманные часы, которые и сунул бедняге под нос:

– Десять минут, и ни одной больше. Где я могу найти госпожу Артемиду?

Ученый указал тростью на главный купол:

– Она у своего телескопа.

Каблуки Торна звонко простучали по мрамору. Он ринулся вперед, даже не оглянувшись на своих спутниц и не поблагодарив ученого. Лицо матери под огромной шляпой побагровело от ярости. Она отыгралась на Офелии, когда та, оступившись на скользком полу, упала и едва не увлекла за собой Настоятельницу.

– Господи, ты когда-нибудь избавишься от своей косолапости? Вечно позоришь меня!

Офелия ощупью нашла очки на плитах террасы. Когда она их нацепила, перед ней предстали сразу три материнских платья: стекла треснули.

– А этот невежа… даже не подумал нас подождать, – пробурчала мамаша, подбирая юбки. – Господин Торн, пожалуйста, не так быстро!

Но Торн, с ящичком под мышкой, пересек вестибюль, сделав вид, что не слышит. Он воинственно шел вперед, распахивая на ходу, без стука, все двери подряд.

Офелия следовала за ним, закутавшись в шарф. Сквозь треснувшие стекла очков она и Торна видела в трех экземплярах. Со спины он особенно смахивал на белого медведя.

Девушка искренне наслаждалась ситуацией: этот человек вел себя в высшей степени бесцеремонно! «Не слишком ли все прекрасно, чтобы быть правдой?» – размышляла она. Между тем Торн начал подниматься по винтовой лестнице, и Офелия взяла Настоятельницу под руку, чтобы помочь ей одолеть крутые ступени.

– Можно мне задать вам вопрос? – шепнула она.

– Можно, дочка, – с улыбкой ответила Настоятельница.

По лестнице им навстречу спускался еще один ученый. Он толкнул их на ходу и даже не извинился.

– Скажите, сколько еще оскорблений потребуется нашей семье, чтобы разорвать эту помолвку? – спросила Офелия.

Ее вопрос был принят довольно холодно. Настоятельница отстранила руку девушки, на которую опиралась прежде, и надвинула на лоб черную мантилью. Теперь были видны только ее вороний нос и улыбка на сморщенных губах.

– Чем ты недовольна, девочка? Этот молодой человек просто очарователен.

Офелия изумленно оглядела черную сгорбленную фигуру Настоятельницы, осторожно поднимавшейся по крутой лестнице. «Неужели она насмехается надо мной?» – подумала девушка.

Наверху, под куполом, гулко прозвучал голос Торна:

– Госпожа Артемида, меня прислал ваш брат.

Офелии не хотелось пропустить встречу своего жениха с Артемидой. Она торопливо преодолела последнюю ступень и открыла металлическую дверь, на которой еще качалась табличка:

НЕ БЕСПОКОИТЬ! ИДЕТ НАБЛЮДЕНИЕ!

Напряженно щурясь в треснувших очках, девушка пробиралась по темному залу. Рядом с ней что-то шелестело, словно хлопали птичьи крылья. Это ее мать обмахивалась веером, пытаясь охладить вспотевшее лицо. Что касается Торна, Офелия разглядела его шкуру с когтями лишь тогда, когда стали загораться, один за другим, стенные светильники.

– Мой брат? Который из них?

Хриплый полушепот, больше походивший на скрип жернова, чем на женский голос, донесся до пришедших сквозь путаницу сложных металлических конструкций зала. Офелия попыталась определить его источник. Подняв голову, она обвела взглядом мостки, которые шли спиралью по всему куполу, а затем медный ствол телескопа, чей диаметр раз в шесть превосходил ее собственный рост. Здесь-то она и увидела склоненную фигуру Артемиды, глядевшей в объектив.

Ее фигура тоже троилась в глазах девушки. Необходимо как можно скорее починить очки.

Артемида медленно оторвалась от созерцания звезд и так же медленно встала, оказавшись намного выше самого Торна. Она пристально рассматривала незнакомца, который бесцеремонно ворвался к ней, помешав изучать небо. Но тот даже глазом не моргнул под ее тяжелым, неотрывным взглядом.

Внешность Духа Семьи произвела на Офелию столь же гнетущее впечатление, как и много лет назад, когда она приняла перчатки из рук богини.

Артемида отнюдь не была безобразной, но в ее красоте таилось что-то жуткое. Буйные рыжие кудри, напоминающие поток огненной лавы, ниспадали до самого пола, расстилаясь на мраморных плитах. Грациозностью и изяществом Артемида затмевала прелестнейших девушек ковчега. Но она презирала божественную красоту, которой наградила ее Природа. Эта женщина гигантского роста желала носить только мужскую одежду. Вот и нынче вечером на ней был красный бархатный камзол и простые короткие брюки чуть ниже колен.

Однако Офелию смущали вовсе не мужские замашки Артемиды. Ей делалось жутко оттого, что красота Духа Семьи была холодной, бесстрастной, нечеловеческой.

Спустя минуту, показавшуюся вечностью, Артемида приветствовала гостя равнодушной, формальной улыбкой, в которой не было ни тепла, ни враждебности.

– У вас акцент и манеры людей с Севера. Вы потомок Фарука.

С этими словами она медленно откинулась назад. Мраморный пол за ее спиной взметнулся фонтаном и мгновенно превратился в кресло. Никто из жителей Анимы не был способен на такие чудеса.

– Что же угодно моему брату Фаруку? – спросила богиня своим низким голосом.

Настоятельница шагнула вперед, присела в реверансе и ответила:

– Брак, прекрасная Артемида, – вы помните?

Желтые глаза Духа Семьи обратились к женщине в черном, затем к женщине в шляпе с перьями, которая судорожно махала веером, и наконец к Офелии. Под этим пристальным взглядом девушка вздрогнула. Артемида, которую она сейчас видела смутно и вдобавок дробящейся на три части, приходилась ей прапрапрапрапрапрапрабабушкой.

А может, и еще на два «пра» больше.

Однако сейчас было ясно одно: Дух Семьи девушку не узнал. Артемида никогда никого не узнавала. Ей давно уже были безразличны лица потомков, слишком мимолетные для богини, не имевшей возраста. Она не покидала свою обсерваторию и не общалась с ныне живущими на Аниме, передав бразды правления Настоятельницам. Прошлое Артемиды было непроницаемо как для всех, так и для нее самой: она жила в вечном настоящем. Никто не знал, какую жизнь она вела до того, как основала свою династию на этом ковчеге, много веков назад. Но все дела Семьи – и в прошлом, и в настоящем, и в будущем – должны были решаться с ее участием.

Так же всё происходило и на других ковчегах, имевших своих Духов.

Офелия нервно поправила разбитые очки. Иногда она невольно задавалась вопросом: кем были на самом деле Духи Семей и откуда они взялись? Ей плохо верилось, что в ее жилах течет кровь такого загадочного существа, как Артемида…

– Я помню о браке, – изрекла наконец Артемида и вновь посмотрела на девушку: – Как ваше имя, дочь моя?

– Офелия.

Раздалось презрительное фырканье. Офелия взглянула на Торна. Он стоял к ней спиной, и она не видела выражение его лица, но была уверена, что фырканье исходило от него. Ему явно не понравился ее тоненький голосок.

– Офелия, – произнесла Артемида, – примите мои поздравления со вступлением в брак и благодарность за согласие на этот союз, который укрепит сердечную связь между моим братом и мною.

Слова Духа Семьи были стандартной формулой, протокольной, бесстрастной. Торн подошел к Артемиде и протянул ей лакированный ларец. Вид прекрасной богини, способной вскружить головы даже сонму старых ученых, оставлял его совершенно равнодушным.

– Это вам от монсеньора Фарука.

Офелия из-под очков взглянула на мать. Неужели в день прибытия на Полюс ей, невесте, придется так же вручать послание Духу Семьи Торна? Судя по изумленной гримасе, ее мать задавала себе тот же вопрос.

Артемида спокойно приняла подарок. Но едва она коснулась ларца, ее бесстрастное лицо дрогнуло.

– Почему? – спросила она, прикрыв глаза.

– Я не знаю, что в ларце, – с деревянным поклоном ответил Торн. – Мне просто поручено передать его вам.

Артемида задумчиво провела рукой по лакированному ящичку, и ее желтые глаза снова обратились на Офелию. Она как будто хотела ей что-то сказать, но только слегка пожала плечами.

– Вы все можете быть свободны. Мне нужно работать.

Не дожидаясь благословения, Торн круто повернулся и начал спускаться по лестнице. Три женщины торопливо распрощались с Артемидой и поспешили за ним. При его бесцеремонности он вполне мог уехать в фиакре и без них.

– Великие предки! Нет, я отказываюсь выдавать дочь за этого грубияна!

Поскольку разъяренная мать говорила шепотом, Торн ее не услышал.

От неистовой надежды на спасение у Офелии бурно заколотилось сердце… Однако усмешка Настоятельницы разбила ее иллюзии.

– Не спеши радоваться, девочка. Между нашими Семьями заключен договор, и никто, кроме Фарука и Артемиды, не сможет его расторгнуть, не вызвав дипломатического скандала.

– Да, но что мне делать с праздничным ужином?! – возмутилась мать. Ее пышный шиньон сбился на сторону, а острый нос заметно покраснел даже под толстым слоем косметики.

Офелия мрачно уткнулась в шарф. Она и сама не знала, что было в этой истории оскорбительнее всего – поведение жениха, матери или Настоятельницы.

– Если хотите знать мое мнение… – прошептала она.

– Никто его у тебя не спрашивает, – отрезала Настоятельница с той же легкой усмешкой.

В других обстоятельствах Офелия не посмела бы возражать. Она слишком ценила свой душевный покой, чтобы вступать в споры. Но сегодня речь шла о ее будущем.

– И все-таки я скажу, – продолжала она. – Господину Торну этот брак нужен не больше, чем мне. Я думаю, что тут какая-то ошибка.

Настоятельница остановилась. Ее согбенная фигура медленно выпрямилась, стала выше и внушительнее. Теперь перед ними стояла не сутулая старуха, а само воплощение высшей власти на Аниме, достойная представительница Матриархального Совета, Мать среди матерей.

– Никакой ошибки тут нет, – сказала она ледяным тоном. – Господин Торн подал официальное заявление на брак с жительницей Анимы. И мы выбрали из всех девушек на выданье именно тебя.

– Похоже, господин Торн совсем не одобрил ваш выбор, – спокойно сказала Офелия.

– Ему придется удовлетвориться им. Наши Семьи обо всем договорились.

– Но почему именно я?! – воскликнула Офелия, не обращая внимания на испуганное лицо матери. – Вы решили меня наказать?

Девушка была в этом твердо уверена. Слишком долго она отвергала предложения вступить в брак, слишком долго противилась обычаю, резко отличаясь тем самым от всех своих ровесниц, давно уже ставших матерями семейств. Она была среди них белой вороной, и, видимо, Настоятельницы устроили этот брак для устрашения других строптивиц.

Старуха впилась своими выцветшими глазами в очки Офелии, словно и впрямь видела что-то за треснувшими стеклами.

– Мы даем тебе последний шанс. Поддержи честь нашей Семьи, девочка. Если твой брак не удастся, я клянусь, что ты больше никогда не вернешься на Аниму.

Кухня

Офелия открыла глаза. Нос был заложен, и она высморкалась – шумно, будто сыграла гамму на осипшем фаготе. Потом взглянула на решетчатое основание матраса у себя над головой. Неясно было, спит Гектор там, наверху, или уже убежал.

Девушка приподнялась на локте и близоруким взглядом обвела комнату. На ковре, в полном беспорядке, валялись скомканные простыни и подушки-валики – импровизированные постели ее младших сестренок. Сами они наверняка давно уже встали и ушли в школу. На улице совсем рассвело.

Офелия нырнула под пестрое лоскутное одеяло и высморкалась еще раз. Ей казалось, что и нос, и горло, и даже глаза забиты ватой. К простудам она давно привыкла: мгновенно подхватывала насморк от любого сквозняка.

Дотянувшись до туалетного столика, Офелия нащупала очки. Треснувшие стекла уже начали срастаться, но до полного восстановления было далеко. Тем не менее девушка нацепила очки на нос: они придут в норму гораздо быстрее, если почувствуют себя нужными.

Вставать не хотелось. Вчера, после возвращения домой, Офелии с трудом удалось заснуть. И она знала, что не только ей. Торн, буркнув что-то, отдаленно напоминавшее «спокойной ночи», поднялся к себе, заперся и долго шагал взад-вперед по комнате, отчего пол под его ногами, над головой девушки, ужасно скрипел.

Теперь, уткнувшись лицом в подушку, Офелия пыталась разобраться с одолевающими ее противоречивыми чувствами. Ей не давали покоя безжалостные слова Настоятельницы: «Если твой брак не удастся, я клянусь, что ты больше никогда не вернешься на Аниму».

Такой приговор был страшнее смерти. Всеми помыслами, всей душой Офелия была привязана к родному ковчегу. Значит, выбора нет – ей придется выйти замуж за этого медведя.

Дипломатические браки между женихом и невестой из разных ковчегов всегда имели тайную цель. Например, желание «влить свежую кровь», дабы избежать дегенерации, неизбежной при браках между близкими родственниками. Или намерение развить торговые и деловые связи. И крайне редко это был брак по любви.

Офелия инстинктивно чувствовала, что от нее ускользает нечто важное… Торн явно питал отвращение ко всему, что он здесь увидел. Так какую же пользу этот человек надеялся извлечь из их брака?

Она снова уткнулась в клетчатый носовой платок, высморкалась в последний раз и решительно откинула одеяло. Посмотревшись в зеркало, не без удовольствия отметила, что лицо у нее помятое, очки сидят криво, нос красный, а волосы растрепаны. Да, Торн вряд ли захочет видеть на своем ложе такое пугало. Вчера она уже ясно почувствовала его неприязнь – не такую жену он искал для себя. И хотя семьи могли заставить их пожениться, они сами уж позаботятся о том, чтобы этот брак оставался фиктивным.

Офелия накинула старенький халат на ночную рубашку. Будь ее воля, она с удовольствием понежилась бы в постели до полудня. Но мать запланировала безумное количество мероприятий на ближайшие дни, вплоть до торжественного отъезда. Завтрак на траве в Семейном парке. Чаепитие с бабушками Сидонией и Анриэттой. Прогулка по берегу реки. Прием у дяди Бенжамена и его новой жены. Вечером – спектакль в театре, а после него – ужин и танцы. От одного этого перечня Офелии становилось тошно. Она предпочла бы что-нибудь менее бурное для достойного прощания с родным ковчегом.

Девушка решила спуститься вниз, и скрип деревянных ступеней показался ей непривычно громким. В доме было подозрительно тихо.

Оказывается, вся семья собралась на кухне: из-за узкой застекленной двери доносились приглушенные голоса. Но когда Офелия вошла, воцарилось безмолвие.

Все взгляды обратились на девушку. Взгляд матери, хлопотавшей у плиты, был пронзительным. Взгляд отца, вяло привалившегося к столу, – унылым. Тетушка Розелина, уткнувшаяся длинным носом в чашку чая, глядела негодующе. И только старый крестный, у окна листавший газету, смотрел сочувственно. Что касается Торна, то он набивал трубку и даже не повернул головы в сторону вошедшей. Волосы, небрежно откинутые назад, плохо выбритый подбородок, чрезмерная худоба, плохо сшитый камзол и кинжал за отворотом сапога делали его больше похожим на бродягу, чем на придворного. Он выглядел чужаком на этой кухне, среди сияющих медных кастрюль и сладких ароматов.

– Доброе утро, – просипела Офелия.

Ответом ей было неодобрительное молчание. «Да, это не самое веселое утро в кругу семьи», – подумала она, машинально поправила сползающие на нос очки и налила себе полную чашку горячего шоколада. Журчание молока, льющегося из фарфорового кувшинчика, скрежет стула, придвинутого к столу, шмыганье ее простуженного носа… Девушке казалось, что каждый исходивший от нее звук, даже самый тихий, громом разносится по кухне.

Она вздрогнула, услышав голос матери:

– Господин Торн, вы ни крошки не съели с самого приезда. Вас не соблазнят тосты с маслом и чашка кофе?

Сегодня ее тон изменился. Он был ни теплым, ни враждебным – всего лишь учтивым. За прошедшую ночь мать, видимо, поразмыслила над словами Настоятельницы и несколько угомонилась. Офелия вопросительно взглянула на нее, но мать отвела глаза и сделала вид, что ужасно занята у плиты.

Что-то было не так. В воздухе явственно пахло заговором.

Офелия умоляюще посмотрела на крестного, но тот лишь яростно шептал что-то себе под нос. Тогда она устремила настойчивый взгляд на жалкое, нерешительное лицо отца, и тот, как она и думала, сдался:

– Дочка, тут… одно маленькое непредвиденное обстоятельство…

У Офелии екнуло сердце. На мгновение у нее вспыхнула надежда, что помолвка разорвана. Отец исподтишка взглянул на Торна, словно надеялся, что тот опровергнет его слова. Но Торн даже не обернулся и только нетерпеливо постукивал ногой по полу. Офелии казалось, что сейчас, без своей шкуры, он походил не столько на медведя, сколько на хищного, беспокойного ястреба, готового взмыть в воздух.

Она придвинулась к отцу, который ласково похлопал ее по руке.

– Я знаю, что твоя мать напридумывала массу всяких шикарных развлечений на эту неделю…

Он осекся, услышав яростный кашель супруги, потом вздохнул и продолжил:

– Только что господин Торн объяснил нам, что рабочие обязанности срочно призывают его обратно, на Полюс. Первостепенные обязанности, понимаешь? Короче говоря, он не может тратить время на пышные приемы, на развлечения и…

Торн раздраженно прервал его, щелкнув крышкой карманных часов:

– Короче говоря, мы отбываем сегодня, в шестнадцать ноль-ноль, на дирижабле.

Кровь бросилась в лицо Офелии. Сегодня! Ровно в шестнадцать… Ее брат, сестры, племянники и племянницы еще не вернутся из школы. И она не сможет с ними попрощаться. И никогда не увидит, как они растут…

– Что ж, возвращайтесь к себе, господин Торн. Я вас не удерживаю.

Эти слова вырвались у нее непроизвольно. Сказанные осипшим от насморка голосом, они прозвучали еле слышно, но все равно произвели эффект разорвавшейся бомбы. Лицо отца испуганно перекосилось, мать испепелила девушку взглядом, тетушка Розелина захлебнулась чаем, а крестный громко закашлялся. Но Офелия не смотрела ни на кого из них. Ее внимание сосредоточилось на Торне, который впервые с момента встречи оглядел ее всю, с головы до ног.

Офелия ждала вспышки ярости. Но ответ прозвучал глухим шепотом:

– Вы отказываетесь?

– Ну разумеется, нет! – воскликнула мать, выпятив пышный бюст. – Она не имеет права голоса, господин Торн, и поедет с вами, куда вам будет угодно.

– А я тоже не имею права голоса?

Этот вопрос, заданный пронзительным фальцетом, исходил от тетушки Розелины, которая мрачно уставилась в свою пустую чашку.

– И я, видимо, тоже? – из-под усов буркнул крестный, скомкав газету. – По-моему, никто в этой семье уже не интересуется моим мнением!

Мать сердито подбоченилась:

– Замолчите, вы оба, сейчас не время для споров!

Ни Офелия, ни Торн не обратили на них ни малейшего внимания. Они мерили друг друга взглядами: она – сидя перед чашкой горячего шоколада, он – встав на ноги, с высоты своего гигантского роста. Офелия не желала уступать этому человеку, но, подумав, решила не провоцировать его. В такой ситуации самое разумное – промолчать. У нее не было другого выхода.

Опустив глаза, она стала намазывать маслом вторую тартинку. Когда Торн снова сел и выпустил из трубки клуб дыма, все облегченно вздохнули.

– Идите собирать вещи, – коротко сказал он.

Для Торна инцидент был исчерпан. Но не для Офелии. Из-под растрепанных волос она бросила на жениха мрачный взгляд, суливший ему такое же тяжкое существование, на какое он обрек ее.

Серые глаза Торна, холодные, как стальной клинок, снова обратились к ней.

– Идите, Офелия, – добавил он без улыбки.

Казалось, имя невесты жжет ему язык – с таким трудом он его произнес.

Офелия с отвращением сложила салфетку и вышла из-за стола. Поднявшись по лестнице, она заперлась в своей комнате. Девушка застыла, прислонившись к двери, не мигая, не плача, но в груди у нее стоял крик. Мебель спальни, почувствовав гнев хозяйки, начала нервно подрагивать. Но тут Офелия расчихалась вовсю, и чары тотчас рассеялись, мебель замерла.

Девушка даже не подумала причесаться. Она надела самое унылое и строгое из своих платьев – серое, старомодное. Потом села на кровать и стала натягивать ботинки на босые ноги. Тем временем шарф изогнулся, пополз вверх и обвил ее шею.

В дверь постучали.

– Войдите, – прохрипела Офелия. У нее снова заложило нос.

В приоткрывшуюся дверь просунулись усы крестного.

– Можно к тебе, девочка?

Она кивнула, уткнувшись в платок. Тяжелые башмаки архивариуса проложили себе дорогу среди тюфяков, подушек и простынь, валявшихся на ковре. Он поманил пальцем стул – тот охотно подбежал к нему, цокая ножками, – и плюхнулся на сиденье.

– Бедняжка моя, – сказал крестный, вздохнув. – Этот тип – последний из мужей, какого я желал бы тебе.

– Знаю.

– Тебе придется быть мужественной. Так решили Настоятельницы.

– Так решили Настоятельницы, – повторила Офелия.

«Но последнее слово останется не за ними», – подумала она, хотя понятия не имела, на что может надеяться.

К великому изумлению Офелии, старик вдруг рассмеялся, указав на зеркало на стене:

– Помнишь свой первый проход сквозь зеркало? Одна нога дрыгалась снаружи, а все остальное застряло! Мы тогда по твоей милости не спали всю ночь. Думали, ты навечно так и останешься! Тебе еще и тринадцати лет не было…

– Да, у меня осталось несколько шрамов, – со вздохом ответила девушка, глядя на свои руки.

Взгляд крестного внезапно стал серьезным.

– Вот именно. Но это не помешало тебе повторить попытку и снова застрять между зеркалами, и так до тех пор, пока ты не освоила этот трюк. В нашей семье Проходящие сквозь зеркала встречаются редко… И знаешь ли почему, девочка?

Офелия подняла голову.

– Потому что это какой-то особый вид чтения? – предположила она.

Старик фыркнул в усы и широко раскрыл желтые глаза под мохнатыми бровями.

– Ничего подобного! Чтение вещей требует способности частично забыть себя, чтобы освободить место для их прошлого. А чтобы проходить сквозь зеркала, нужно смотреть на себя самого, видеть себя таким, каков ты есть. И это требует большого мужества. Те, кто прячет лицо, те, кто льстит себе и считает себя лучше, чем на самом деле, никогда не смогут этого сделать. Так что поверь мне: таких, как ты, – раз-два и обчелся!

Услышанное поразило Офелию. Она всегда проникала сквозь зеркала чисто интуитивно, вовсе не считая себя такой уж храброй.

Крестный вдруг указал на старый, истершийся от многолетней носки трехцветный шарф, который лениво обвивал ее плечи.

– Это твой первый помощник, верно?

– Да.

– Тот самый, который чуть было не лишил нас твоего общества?

Помедлив, Офелия кивнула. Иногда она забывала, что старый шарф, который она вечно таскала за собой, некогда пытался ее задушить.

– И тем не менее ты продолжала его носить! – громко заявил старик, хлопнув ладонью по колену.

– Я вижу, вы на что-то намекаете, – мягко сказала Офелия. – Только я не понимаю на что.

Старик испустил мрачный вздох.

– Ты далеко не красавица и, верно, поэтому прячешься за волосами и очками, говоришь полушепотом. Но из всего выводка твоей матери ты единственная, кто не пролил ни слезинки, кто ни разу ни на что не пожаловался…

– Вы преувеличиваете, крестный.

Старик, закряхтев, опустился на колени перед кроватью, на которой, ссутулившись, сидела Офелия. Он сжал ее локти и проговорил, легонько встряхивая девушку, словно хотел, чтобы каждое его слово запечатлелось в ее памяти:

– Послушай меня, малышка. Ты самая сильная личность среди всех твоих родных. И запомни мое предсказание: воля твоего мужа разобьется о твою собственную!

Медаль

Сигарообразная тень дирижабля скользила по земле. Офелия приникла к иллюминатору, тщетно пытаясь разглядеть башню аэропорта, возле которой ее родные прощально махали платками. У нее все еще кружилась голова. Сразу же после взлета, как только дирижабль начал закладывать вираж в небе, ей пришлось срочно прервать прогулку по правому борту и бежать в туалет. А когда она вернулась, Долина внизу уже превратилась в темное пятнышко…

Церемония прощания никогда еще не проходила столь неудачно.

– Надо же, у тебя морская болезнь! Твоя мать права, ты всегда найдешь повод отличиться…

Офелия оторвалась от иллюминатора. На другом конце салона, среди ковров и кресел медового цвета, выделялось бутылочно-зеленое платье тетушки Розелины. Старушка орлиным взором изучала карты разных ковчегов, развешанные по стенам. Офелия не сразу поняла, что ее интересуют не сами ковчеги, а качество печати: тетушка была реставратором бумажных документов.

Розелина, сухопарая и жилистая пожилая дама, приходилась Офелии не только теткой, но и крестной. Именно ее, бездетную вдову, избрали на роль компаньонки и наставницы для девушки. Она должна была сопровождать крестницу на Полюс и оберегать там до самой свадьбы.

– Ты заметила, с каким выражением посмотрел на тебя Торн, когда ты стравила свой завтрак и перемазала весь дирижабль? – едко спросила тетушка Розелина, усаживаясь напротив Офелии.

– Тетя, в тот момент мне было как-то не до наблюдений.

Офелия взглянула на Розелину поверх очков. Она плохо знала эту свою родственницу и рядом с ней чувствовала себя неловко. Прежде, на Аниме, они редко виделись и почти не разговаривали. Старая вдова жила только одним – реставрацией бумаг, так же как Офелия – своим музеем.

– Так вот, твой жених чуть не умер от стыда! – продолжала Розелина. – И запомни, милочка, больше никаких представлений! Береги честь семьи!

Тень дирижабля теперь скользила по водам Великих Озер, сверкающим, как ртуть. Предвечерний свет проникал в салон, превращая медовый цвет обивки в коричневый. В аэростате стоял неумолчный шум: громко скрипели металлические конструкции, рокотали пропеллеры. Офелия заставила себя вслушаться в эти звуки, ощутить качку, и ей полегчало – в общем, к полету можно было привыкнуть.

Она вынула из рукава платок в горошек и громко чихнула в него – раз, другой, третий. Глаза за очками слезились. Тошнота прошла, но насморк остался при ней.

– Бедняга Торн! – язвительно сказала она. – Если он боится выглядеть смешным, то сильно ошибся в выборе жены.

Тетушка Розелина побледнела и обвела тесный салон испуганным взглядом, трепеща от мысли, что увидит в одном из кресел белую медвежью шкуру.

– Великие предки! Не смей говорить такие вещи! – прошипела она.

– А что, вы его боитесь? – удивилась Офелия.

Она и сама боялась Торна, но только до момента их встречи. Стоило незнакомцу обрести лицо, как страх бесследно развеялся.

– У меня от него мороз по коже, – призналась тетушка с тяжким вздохом и дрожащей рукой поправила на затылке крошечный пучок, смахивающий на подушечку для булавок. – Ты видела его шрамы? Сильно подозреваю, что когда он не в духе, то способен на любую жестокость. Так что советую тебе вести себя потише, особенно после той утренней сцены. И вообще, постарайся произвести на него хорошее впечатление. Нам ведь предстоит жить рядом с ним… Мне – восемь месяцев, а тебе – всю оставшуюся жизнь.

Офелия бросила взгляд в иллюминатор, и у нее захватило дух. Дирижабль улетал все дальше от Анимы, и она казалась теперь мелким астероидом в окружении облаков. Значит, вот как выглядит родной ковчег в небесном просторе? Трудно даже предположить, что на нем есть луга и озера, леса и города, равнины и горы…

Приникнув к стеклу, Офелия смотрела, как Анима исчезает в клубящихся облаках, и старалась навсегда запечатлеть в памяти эту картину. Она не знала, когда вернется домой – да и вернется ли?

– Ты могла бы взять с собой запасную пару, чтобы не выглядеть как нищенка.

Офелия обернулась к тетке, взиравшей на нее с неодобрением. Она не сразу поняла, что та говорит о ее очках.

– Да они почти зарубцевались, – успокоила ее девушка. – Завтра совсем ничего не будет заметно.

За иллюминатором теперь простиралось только бескрайнее небо. Начали поблескивать первые звезды. В салоне включилось освещение, и иллюминаторы превратились в зеркала, сквозь которые ничего не было видно. Офелия подошла к стене, увешанной картами. Знаменитые географы в мельчайших подробностях изобразили на них двадцать один большой ковчег и сто восемьдесят шесть малых. Также на картах были помечены коридоры ветров, позволявшие дирижаблям беспрепятственно курсировать между ковчегами.

Офелия не сразу нашла Аниму и еще дольше отыскивала Полюс. Сравнив их, она с удивлением осознала, что Полюс почти в три раза крупнее. На рисунке этот ковчег, с его внутренним морем, озерами и источниками, напоминал гигантский таз с водой.

Однако больше всего девушку очаровало изображение Ядра Мира. По орбитам вокруг него вращались ковчеги. Ядро Мира – скопище вулканов, над которыми непрерывно сверкали молнии, – считалось крупнейшим осколком Земли. Жизни на Ядре не было. Его окутывало Море Облаков – плотная завеса пара, сквозь которую никогда не проникало солнце.

В салоне раздался звон колокола.

– Ужин! – со вздохом объявила тетушка Розелина. – Надеюсь, ты сможешь продержаться за столом, не покрыв нас позором?

– Вы хотите сказать, не стравив и ужин? Это будет зависеть от меню.

Когда Офелия и Розелина вошли в столовую, к ним поспешил человек в белом кителе с красными эполетами и двойным рядом золоченых пуговиц.

– Капитан Бартоломе, к вашим услугам! – напыщенно объявил он с широкой улыбкой, блеснув несколькими золотыми зубами. – На самом деле я всего лишь старший помощник, но это неважно. Надеюсь, вы простите нас: мы уже приступили к закускам. Присоединяйтесь, милые дамы, мы будем рады женскому обществу!

И он повел женщин вглубь зала, где за столом уже сидело несколько человек. Среди них Офелия без труда разглядела высокую худощавую фигуру, вид которой не доставил ей никакой радости. Торн сидел к ней спиной, и она видела только длинную спину в дорожном камзоле, гриву светлых волос да локти, двигавшиеся в такт еде. Он и не думал прервать трапезу ради появления дам.

– Боже мой, что вы делаете?! – ужаснулся Бартоломе, заметив, что Офелия собирается сесть рядом с теткой. – За столом мужчин и женщин полагается чередовать!

Он схватил девушку за талию, провальсировал с ней несколько шагов и властно усадил возле последнего человека, которого ей хотелось бы видеть так близко.

Офелия почувствовала, как ее накрыла длинная тень Торна, возвышавшегося над ней. Он сидел в напряженной, деревянной позе. Девушка без особой охоты стала намазывать маслом редиску – аппетита не было. За столом царило молчание, нарушаемое лишь позвякиванием приборов. Присутствующие ели свежие овощи, пили вино, передавали друг другу масло. Офелия опрокинула на скатерть солонку, которую хотела придвинуть к тетке.

Старшего помощника явно угнетало молчание, и он наконец заговорил:

– Ну, как мы себя чувствуем, милая девочка? Эта противная тошнота уже прошла?

Офелия вытерла рот салфеткой. Почему он говорит с ней так, словно ей десять лет?

– Да, благодарю вас.

– Простите, не слышу! – воскликнул Бартоломе, прыснув со смеху. – У вас такой тоненький голосок…

– Да, благодарю вас, – повторила Офелия, напрягая слабые связки.

– Если что, не стесняйтесь, обращайтесь к нашему корабельному врачу. Он мастер своего дела.

Человек с рыжеватыми бакенбардами, сидевший напротив, учтиво и скромно поклонился. Видимо, это и был врач.

За столом вновь воцарилась тишина, которую нарушал только Бартоломе, барабанивший пальцами по тарелке. Офелия высморкалась, стараясь подавить раздражение: юркие глазки старшего помощника так и бегали от нее к Торну и обратно.

– Вы не очень-то разговорчивы, друзья мои! – с усмешкой бросил Бартоломе. – Если я правильно понял, вы путешествуете вместе, не так ли? Две дамы с Анимы и господин с Полюса… честно говоря, редкое сочетание!

Офелия украдкой взглянула на худые длинные руки Торна, который в этот момент разрезал редиску. Значит, членам экипажа неизвестно, что их связывает? И она решила оставить всех в неведении, ограничившись вежливой улыбкой.

Однако тетушка была совсем другого мнения.

– Эти молодые люди помолвлены! – оскорбленно воскликнула она. – Разве вы не знаете?

Офелия заметила, как пальцы Торна судорожно стиснули ручку ножа, а на запястье бешено запульсировала вена. Бартоломе, сидевший во главе стола, снова блеснул золотыми зубами.

– Весьма сожалею, мадам, но я и вправду ничего не знал. Тогда почему же вы молчали, господин Торн? Нужно было сразу сообщить, кем вам приходится это очаровательное дитя! Как я теперь выгляжу?!

«Как человек, смакующий ситуацию», – подумала Офелия.

Однако радостное возбуждение Бартоломе длилось недолго. Его улыбка потухла при виде разъяренного лица Торна. Тетушка Розелина тоже заметно побледнела.

Доктор, который явственно ощутил общую неловкость, поспешил сменить тему.

– Меня крайне интересуют необычные свойства вашей семьи, – сказал он, обратившись к тетушке Розелине. – Ваша власть над самыми обычными предметами просто поражает воображение! Простите мою нескромность, но могу ли я узнать, в чем заключается ваша профессия, мадам?

Тетушка Розелина промокнула губы салфеткой.

– Моя специальность – бумага. Я разглаживаю, реставрирую и восстанавливаю документы.

Она взяла со стола карту вин, бесцеремонно разодрала ее на части, а затем простым прикосновением пальца привела в прежнее состояние.

– Очень интересно! – одобрительно сказал доктор, поглаживая свои крошечные усики. Официанты начали разносить суп.

– Еще бы не интересно! – гордо ответила тетушка. – Я спасла от гибели архивы огромной исторической ценности. Все члены нашей Семьи – специалисты по генеалогии, реставраторы, хранители – состоят на службе у Артемиды.

– И вы тоже? – спросил Бартоломе, послав Офелии сияющую улыбку.

Ей не хотелось уточнять, что все это в прошлом. Но Розелина ответила вместо нее, между двумя ложками супа:

– Моя племянница – великолепная чтица.

– Чтица? – изумленно переспросили в один голос старший помощник и врач.

– Я заведовала музеем, – коротко сказала Офелия.

Она умоляюще взглянула на тетку, давая понять, что не нужно развивать эту тему. Ей было больно говорить о том, что осталось в прежней жизни. Прощальные взмахи платков возле башни аэропорта не давали покоя. Больше всего ей хотелось сейчас доесть суп-пюре и уйти спать.

Но, на ее беду, тетушка Розелина была сделана из того же теста, что и мать Офелии. Недаром же они были сестрами. Старушке ужасно хотелось поразить Торна.

– Нет-нет, не скромничай, музей – это пустяки! Знайте, господа, что моя племянница способна входить в телепатическую связь с предметами, читать их прошлое и проводить в высшей степени точные экспертизы.

– А вот это забавно! – воодушевленно откликнулся Бартоломе. – Может, вы устроите нам маленькую демонстрацию, милая девушка? – Он потянул за золотую цепочку, свисавшую из кармана его парадного кителя, и вытащил прикрепленную к ней медаль. – Вот мой талисман. Человек, подаривший мне эту медаль, сообщил, что она принадлежала одному древнему императору. И мне безумно хочется узнать о ней побольше.

– Я… не могу, – пробормотала Офелия.

Бартоломе был крайне разочарован.

– Не можете? Почему?

– Этика чтецов запрещает мне это. Я ведь восстанавливаю не прошлое предмета, а прошлое его владельцев. Таким образом, я невольно проникну в вашу частную жизнь.

– Да, таковы законы этики чтецов, – подтвердила тетушка Розелина, демонстрируя свои лошадиные зубы. – А чтение частной жизни допускается только с согласия владельца.

Офелия вновь укоризненно взглянула на нее, но та явно решила блеснуть талантами племянницы, чего бы это ни стоило. И добилась своего: нервная рука Торна выпустила ложку и замерла на скатерти. Он внимательно слушал. А может, просто уже не был голоден.

– Ну, в таком случае даю вам свое разрешение! – заявил Бартоломе, как и следовало ожидать. – Я хочу узнать, кто он был, мой император!

И он протянул девушке золотую медаль, такую же блестящую, как его пуговицы и зубы. Сперва Офелия рассмотрела ее через очки, и ей тут же стало ясно, что побрякушка не имеет к древности никакого отношения. Решив скорее покончить с этим, она расстегнула перчатки. Пальцы коснулись медали, и перед глазами замелькали видения. Она впитывала их все – от совсем недавних до самых старых, пока еще не спеша истолковывать.

Сеанс чтения всегда разворачивался именно так, от настоящего к прошлому. Тоска и одиночество в небе, наедине с бесконечностью… Кроткая супруга и малыши, ждущие дома… Они далеко, они почти не существуют… Полеты, один за другим, не оставляют следа в душе… И женщины… И скука, которая сильнее угрызений совести… Внезапный блеск стали на фоне черного плаща – это нож… Чей-то муж мстит за себя… Острое лезвие натыкается на медаль в кармане кителя… Снова скучно… За брелан^[7] противник, в неистовой ярости, выкладывает на карточный стол медаль… Учитель с ласковой улыбкой ставит мальчика на стул и вручает ему награду – блестящий золотой кружок…

– Ну, так как же? – с усмешкой спросил старший помощник.

Офелия надела перчатки и протянула ему талисман.

– Вас обманули, – прошептала она. – Это обыкновенная школьная награда, полученная мальчиком за успехи в учебе.

Золотая улыбка Бартоломе угасла.

– Не может быть, мадемуазель! Вы, наверно, невнимательно читали!

– Это детская медаль, – упрямо повторила Офелия. – Она вовсе не золотая, и ей не больше пятидесяти лет. Человек, которого вы обыграли в покер, вас обманул.

Тетушка Розелина нервно закашлялась: не такого подвига она ожидала от племянницы. Корабельный врач с преувеличенным интересом разглядывал содержимое своей тарелки. Рука Торна выдернула из кармашка часы демонстративным жестом, свидетельствующим об отсутствии интереса к застольной беседе.

Старший помощник выглядел таким убитым, что Офелии стало его жаль.

– Не огорчайтесь, от этого медаль не перестала быть талисманом. Она ведь спасла вас от ревнивого мужа…

– Офелия! – задыхаясь, вскричала Розелина.

Конец ужина прошел в гробовой тишине. Когда все встали из-за стола, Торн первым покинул комнату, даже не буркнув «спасибо».

На следующий день Офелия обследовала весь дирижабль. Закутавшись в шарф, она прошла от носа до кормы, выпила чаю в салоне, потихоньку (с разрешения Бартоломе) осмотрела кабину пилотов, штурманскую каюту и радиорубку. Но чаще всего она заглядывалась на пейзажи за иллюминатором. Иногда это был пронзительно-синий, бескрайний небосвод, по которому проплывали редкие облачка. Иногда – сырой туман, застилавший все кругом. А иногда, если дирижабль пролетал над каким-нибудь ковчегом, – городские колокольни.

Мало-помалу Офелия свыклась со столами без скатертей, с каютами без пассажиров, с креслами без отдыхающих. Никто никогда не садился в их дирижабль, и трапы были не нужны, потому что нигде не случалось остановок. Тем не менее полет был долгим: им приходилось облетать другие ковчеги, чтобы сбрасывать на них мешки с почтой.

Если Офелия и ее шарф разгуливали по всем помещениям, то господин Торн вообще не высовывал носа из каюты. Много дней подряд он не выходил ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину.

Когда в отсеках дирижабля похолодало и стекла покрылись кружевным инеем, тетушка Розелина решила, что племяннице пора серьезно поговорить с женихом.

– Если вы сейчас не наладите отношения, потом будет слишком поздно, – предупредила она девушку, когда они вдвоем прогуливались по палубе.

Стекла иллюминаторов пылали в огне заходящего солнца. Снаружи стоял невообразимый холод. Осколки прежнего мира, слишком мелкие, чтобы стать ковчегами, подернулись инеем и сверкали в небе, как россыпи бриллиантов.

– Какая вам разница, поладим мы с Торном или нет? – вздохнула Офелия, кутаясь в шарф. – Мы ведь все равно поженимся, а это самое главное.

– Ну и ну! Я в твоем возрасте была куда более романтичной невестой!

– Вы – моя дуэнья, – напомнила ей Офелия. – И ваша задача – следить за тем, чтобы со мной не случилось ничего неприличного, а не в том, чтобы толкать меня в объятия этого человека.

– Неприличного… скажешь тоже! – проворчала тетушка Розелина. – В этом смысле ты ничем не рискуешь. У меня такое впечатление, что ты не вызываешь у господина Торна никаких пылких чувств. Да и вообще… я никогда еще не видела мужчины, который бы так шарахался от женщин.

Офелия не смогла сдержать довольной улыбки, которую, на ее счастье, тетка не заметила.

– Вот что: пойди-ка предложи ему травяной отвар, – вдруг решительно сказала Розелина. – Липовый отвар. Липа хорошо успокаивает нервы.

– Тетя, это ведь он хочет на мне жениться, а не наоборот. С какой стати я должна за ним ухаживать?

– Но я же не прошу тебя кокетничать с ним! Мне просто хочется наладить между вами нормальные отношения. Отнеси отвар и постарайся быть полюбезнее!

Рыжий солнечный диск скрылся в тумане. Офелия увидела, как ее тень на полу вытянулась, побледнела и растаяла. Темные очки девушки побледнели, приспосабливаясь к новому освещению.

– Ладно, тетя, я подумаю.

Розелина взяла ее за подбородок, заставив поднять голову.

– Ты должна быть покладистой, слышишь, девочка?

За иллюминаторами стемнело. Офелия замерзла, несмотря на шарф, плотно обвивший ее плечи. В глубине души она признавала правоту тетки. С Торном лучше не ссориться. Ведь они обе понятия не имели, какая жизнь ожидает их на Полюсе…

Предостережение

Тихий стук в металлическую дверь потонул в шуме двигателей. Офелию и ее маленький поднос с дымящейся чашкой окутывала полутьма. Однако светильники в коридоре позволяли различать полосатую обшивку стен, номера кают и вазоны с цветами.

Офелия с бьющимся сердцем постояла еще немного, ловя звуки по другую сторону двери. Тишину нарушал только мерный рокот моторов. Одной рукой ухватив покрепче поднос, другой она еще раз стукнула в дверь. Но никто не открыл.

Ну что ж… Значит, она вернется попозже.

Держа поднос обеими руками, Офелия осторожно развернулась, чтобы уйти. И тут же вздрогнула от толчка в спину. Дверь каюты распахнулась!

На пороге, во весь свой гигантский рост, стоял Торн, устремив на нее безжалостный взгляд. Слабенькие светильники не смягчали, а, наоборот, подчеркивали резкие контуры его лица, шрамы на виске и на лбу.

Офелия подумала: «Нет, он решительно слишком высок для меня».

– Что вам угодно?

Торн произнес это ровным голосом, со своим северным акцентом, четко выделявшим каждую согласную.

Офелия протянула ему поднос:

– Тетя попросила принести вам отвар.

Крестная наверняка осудила бы ее откровенность, но Офелия не умела лгать. Торн, неподвижный как скала, не шевельнул и пальцем, чтобы взять чашку. «Может, он вовсе и не презирает меня? – подумала Офелия. – Может, он просто туго соображает?»

– Это липовый отвар, – добавила она. – Кажется, он успо…

– Вы всегда говорите так тихо? – грубо прервал ее Торн. – Вас едва можно понять.

Помолчав, Офелия ответила еще тише прежнего:

– Всегда.

Наморщив лоб, Торн разглядывал ее так, словно старался найти в этом намеке на женщину хоть что-нибудь достойное интереса. Тяжелые темные волосы, очки, изношенный шарф… Еще несколько секунд они пристально смотрели друг на друга. Офелии показалось, что Торн хочет вернуться в каюту, и она отступила на шаг. Торн развернулся и прошел к себе. А Офелия так и осталась у двери, со своим бесполезным подносом. Казалось, жених начисто забыл о ее присутствии в коридоре. Но при этом хотя бы не захлопнул за собой дверь.

Со своего места Офелия разглядывала его каюту. Мягкий раскладной диванчик, ночью служивший постелью, багажная сетка, в глубине – столик с письменным прибором, вот и вся обстановка. Торн зажег лампу, небрежно сбросил медвежью шкуру на диванчик и оперся обеими руками на столик. Здесь он, видимо, работал – столик был завален альбомами и исписанными листками для заметок. Торн стоял не шевелясь, и Офелия никак не могла понять, чем он занят – читает или размышляет.

Она внимательно изучала его фигуру. Напряженная поза, костлявые запястья, выглядывающие из рукавов, острые лопатки под камзолом, длинные сухощавые ноги. Казалось, будто ему неудобно в этом слишком большом и слишком худом теле.

– Вы еще здесь? – проворчал он, даже не соблаговолив обернуться.

Офелия поняла, что пить ее отвар он не собирается, и стала прихлебывать из чашки сама. Горячий настой приятно согревал.

– Я вас отвлекаю? – прошептала она.

– Вы не выживете.

У Офелии замерло сердце. Она выплюнула отвар в чашку, испугавшись, что поперхнется.

А Торн упрямо стоял к ней спиной. Девушка дорого дала бы, чтобы взглянуть ему в лицо и убедиться, что он не шутит.

– Где именно я не выживу?

– На Полюсе. При дворе. На свадьбе. Пока не поздно, возвращайтесь под крылышко своей матери.

Растерянная Офелия ничего не понимала в этих смутных угрозах.

– Вы меня отвергаете?

У Торна дернулись плечи. Он слегка развернул свое длинное тощее тело и бросил на девушку презрительный взгляд. Офелия не могла понять, от чего кривится его рот: то ли это усмешка, то ли гримаса…

– Отвергаю? – едко переспросил он. – Поистине, у вас слишком идиллические представления о наших нравах.

– Тогда я ничего не понимаю, – прошептала Офелия.

– Заверяю вас, что наш брак мне так же отвратителен, как и вам. Но я принял на себя это обязательство как перед вашей семьей, так и перед моей собственной. И мне придется дорого заплатить, если нарушу клятву. Очень дорого.

До Офелии не сразу дошел смысл его слов.

– Если хотите знать, мне этот брак нужен не больше, чем вам. Но, отказавшись от него без веских оснований, я опозорю семью и буду беспощадно изгнана и проклята.

Торн еще сильнее нахмурил брови, одну из которых рассекал шрам. Казалось, он ждал от Офелии совсем не такого ответа.

– И все же ваши обычаи гораздо мягче наших, – чуть спокойней возразил он. – Я имел возможность лично изучить гнездышко, где вы росли. Оно не имеет ничего общего с миром, в который вам предстоит попасть.

Пальцы Офелии непроизвольно сжали чашку. Торн явно старался ее запугать, и это ей очень не нравилось. Она прекрасно понимала, что не нужна ему, и не сердилась. Но то, что он хотел свалить на нее всю ответственность за разрыв, было похоже на трусость.

– Вы намеренно сгущаете краски, – с упреком сказала она. – Какую пользу обе семьи надеются извлечь из нашего брака, если я рискую не выжить? Либо вы придаете моей особе слишком большое значение, что не соответствует истине…

Она сделала паузу и закончила, внимательно следя за реакцией Торна:

– …Либо скрываете от меня что-то важное.

Стальной взгляд Торна стал еще пронзительнее. Теперь он глядел на девушку не через плечо, сверху вниз, а прямо, испытующе, потирая плохо выбритый подбородок. И нервно мигнул, заметив, что шарф Офелии, спускавшийся до пола, заметался, как хвост раздраженной кошки.

– Чем больше я вас рассматриваю, тем больше убеждаюсь, что мое первое впечатление меня не обмануло, – проворчал он. – Вы слишком слабенькая, слишком вялая, слишком избалованная… Вы не созданы для того места, куда я везу вас. Если вы последуете за мной, то вряд ли переживете зиму. Решайте сами.

Офелия храбро выдержала его вызывающий взгляд. В ее памяти всплыли слова старого крестного, и она с удивлением услышала собственный ответ:

– Вы меня плохо знаете.

Придерживая поднос, она отступила дальше в коридор и медленно, аккуратно закрыла за собой дверь.

Прошло еще много дней, а Офелия так и не увидела Торна ни в столовой, ни на палубе. Их разговор привел девушку в полное недоумение. Ей не хотелось волновать тетку, и она солгала, сказав, что Торн был очень занят и не принял ее. Крестная принялась строить новые планы сближения жениха и невесты. А Офелия лихорадочно размышляла, покусывая кончики своих старых перчаток. (Она делала это от волнения, подобно тому как некоторые люди кусают ногти.) Какую роль в дипломатических интригах отвели ей Настоятельницы? Действительно ли Торн занимает прочное положение при дворе? И о каких опасностях он говорил – о реальных или выдуманных? Может, он просто хотел напугать ее, чтобы заставить вернуться домой?

Настырная Розелина не оставляла племянницу в покое, а Офелия хотела спокойно подумать в одиночестве. Наконец она заперлась в туалете дирижабля, сняла очки и приникла лбом к холодному иллюминатору. Из-за снега, налипшего на стекло, ничего не было видно, но она знала, что снаружи сейчас темно. Солнце, побежденное полярной стужей, не показывалось уже три дня.

Внезапно лампочка на потолке нервно замигала, а пол под ногами Офелии затрясся. Она вышла из туалета. Дирижабль стонал, скрипел, трещал и рвался с причальных канатов под напором жуткого снежного бурана.

– Как, ты еще не готова? – ахнула тетушка Розелина, выйдя в коридор. Она была закутана с головы до ног в пышные меха. – Собирай поскорей вещи и надень шапку, если не хочешь закоченеть еще до выхода!

Офелия натянула на себя две шубы, теплую шапку, рукавицы поверх перчаток и обмотала вокруг шеи свой нескончаемо длинный шарф. В результате она так закуталась, что не могла даже пошевелить рукой.

Экипаж уже начал выгружать пассажирские чемоданы. Ветер, режущий как стекло, врывался в дирижабль через открытый люк, засыпая пол снегом. От жгучего мороза у Офелии на глазах выступили слезы.

Торн, невозмутимый, бесстрастный, в медвежьей шубе, развевающейся на бешеном ветру, без колебаний спустился по трапу. Когда Офелия, в свой черед, вышла в снежную круговерть, ей показалось, что легкие тут же забились льдом. От снега, налипшего на очки, она почти ослепла. Канаты, служившие перилами трапа, скользили под рукавицами. Каждый шаг стоил неимоверных усилий, пальцы ног заледенели в ботинках. Откуда-то сзади, сквозь завывания ветра, до нее донесся голос тетки:

– Смотри, куда ставишь ноги!

Этого окрика было достаточно, чтобы Офелия тут же поскользнулась. Она судорожно вцепилась в канат, чувствуя, что нога повисла над пустотой. Какое расстояние отделяет ее от земли, девушка предпочитала не знать.

– Спускайтесь осторожней, – посоветовал кто-то из экипажа, поддержав ее под локоть. – Ну, вот так!

Офелия ступила на землю, чуть живая от страха. Ветер распахивал ее шубы, вздымал подол платья, потом сорвал шапку, которая мгновенно куда-то улетела, и начал трепать волосы. Девушка попыталась рукавицами смахнуть снег с очков, но тот намертво прилип к стеклам. Ей пришлось снять очки, чтобы оглядеться. Но куда бы ни упал ее близорукий взгляд, вокруг были только мрак и снег. Она даже потеряла из вида Торна и тетку.

– Давайте руку! – прокричал какой-то человек.

Она растерянно протянула ему руку и тут же очутилась в санях, которые прежде не заметила.

– Держитесь крепче!

Девушка вцепилась в бортик саней. Все ее тело, скованное холодом, сотрясалось от толчков.

Над ее головой непрерывно свистел бич, подгоняющий собачью упряжку. Сквозь прищуренные веки Офелия смутно различала светящиеся полосы, которые переплетались между собой во мраке. Это были фонари. Сани мчались по городу, разметая белые вихри по тротуарам и стенам домов. Казалось, эта бешеная гонка в снегах не кончится никогда… Но тут сани наконец замедлили бег.

Упряжка въехала на величественный подъемный мост.

Егерь

– Сюда! – крикнул незнакомец, размахивая фонарем.

Дрожащая, растрепанная, Офелия кое-как выбралась из саней и тут же по щиколотку увязла в снегу. Она понятия не имела, где находится. Перед ней был какой-то двор в окружении каменных стен. Буран уже стих, но ледяной ветер все еще больно хлестал по лицу.

– Удачно съездили, господин Торн? – спросил человек с фонарем, подходя к путешественникам. – Я и думать не думал, что вы так долго будете в отлучке. Уже и беспокоиться начал. Ну и ну, вот так явление!

И он осветил фонарем измученное лицо Офелии. Его акцент был еще более резким, чем у Торна, и девушка с трудом поняла, что он сказал.

– Черт возьми, какая щупленькая! И еле на ногах стоит. Надеюсь, она не отдаст концы прямо тут, у нас на глазах. Они что, не могли вам подыскать девушку попухлявее?

Офелия изумленно слушала его. Но едва человек протянул к ней руку, явно желая коснуться, как ему на голову обрушился сильный удар зонтиком тетушки Розелины.

– Лапы прочь от моей племянницы! И укоротите язык, грубиян! – гневно вскричала она из-под меховой шапки. – А вы, господин Торн, могли бы и запретить ему…

Но Торн воздержался от ответа. Он был уже далеко, и силуэт его огромной медвежьей шкуры четко вырисовывался в освещенном дверном проеме. Офелия, как во сне, пошла за ним. Она старалась идти по его следам, чтобы не увязнуть в снегу.

Наконец девушке удалось добраться до крыльца.

Тепло. Свет. Ковер.

Какой контраст с беснующейся злобной стихией там, снаружи! Почти вслепую Офелия пересекла длинный вестибюль и инстинктивно направилась к печке, которая обдала жаром ее окоченевшие щеки.

Теперь ей стало ясно, почему Торн был уверен, что она не переживет здешнюю зиму. Этот холод не имел ничего общего с холодом ее ковчега. Офелия еле дышала. Грудь, горло и нос болели как обожженные.

Она вздрогнула, когда позади раздался женский голос, еще более зычный, чем голос ее матери:

– Ничего себе ветерок, а? Снимайте-ка свою шкуру, господин Торн, она вся вымокла. Ну как, удачно съездили? Привезли наконец компанию для госпожи? Она, верно, совсем заждалась!

Женщина явно не заметила маленькую дрожащую фигурку, которая съежилась у печки. А Офелия с трудом понимала ее из-за резкого акцента. Что означает «компания для госпожи»? Торн, верный себе, ничего не ответил. Женщина удалилась, пробормотав напоследок:

– Пойду-ка подсоблю мужу.

Офелия медленно осваивалась в новой обстановке. По мере того как оттаивали ее очки, она начинала различать вокруг себя странные предметы. Это были охотничьи трофеи, развешанные по стенам просторной галереи, – звериные головы с оскаленными пастями и застывшими глазами. Прибитые над дверью оленьи рога напоминали развесистую крону дерева. Судя по гигантским головам, убитые звери были просто чудовищами.

В глубине зала вырисовывался силуэт Торна. Он сидел перед огромным камином. У его ног стоял ковровый саквояж.

Соблазнившись жарким огнем камина, Офелия отошла от маленькой печки. При каждом шаге в ботинках у нее хлюпала вода. Платье, влажное от растаявшего снега, стало свинцово-тяжелым. Приподняв подол, Офелия заметила, что мягкая подстилка у нее под ногами – не ковер, а огромная серая шкура. По спине у нее пробежал холодок: каким же великаном был этот зверь, если содранная с него шкура покрыла пол в таком огромном зале?!

Торн уставился на пламя в камине, игнорируя подошедшую Офелию. Его руки были скрещены на груди, как пара сабель, а длинные ноги нетерпеливо подрагивали, словно им не терпелось снова шагать. Он выхватил часы из жилетного кармана, открыл крышку, взглянул на них, закрыл крышку. Щелк-щелк.

Немного согревшись, Офелия обратилась к Торну:

– Должна вам сказать, я плохо понимаю этих людей…

Торн упрямо молчал, и она решила, что не дождется ответа. Но он все же заговорил:

– Для всех посторонних, пока я не решу иначе, вы с вашей родственницей будете считаться компаньонками моей тетки. Я привез вас с другого ковчега, чтобы ее развлечь. И если хотите облегчить мне задачу, прошу держать язык за зубами. Особенно это касается вашей опекунши. А главное – не обращайтесь со мной как равная, – добавил он с принужденной улыбкой. – Это может вызвать подозрения.

Офелия отошла от камина, хотя ей было жалко расставаться с его теплом. Значит, Торн намерен скрывать факт их помолвки? Очень странно… И что за отношения у него со здешними хозяевами? Они величали Торна монсеньором, и за их внешней фамильярностью скрывалось почтение. На Аниме все жители состояли в родстве, и подобные церемонии были им не свойственны. Здесь же явственно проглядывала нерушимая иерархия, смысл которой Офелии был пока непонятен.

– Вы живете здесь? – спросила она, стоя поодаль, еле слышно.

– Нет, – помолчав, соблаговолил ответить Торн. – Это домик егеря.

Офелия облегченно вздохнула. Ей был неприятен едкий запах охотничьих трофеев. Даже запах гари из камина не мог перебить его.

– Мы здесь заночуем?

До сих пор Торн сидел к ней боком, и ей был виден только его четко очерченный профиль. Но при этом вопросе он повернулся, устремив на нее свой ястребиный взгляд. От удивления строгие черты его лица вдруг смягчились.

– Заночуем?! Как вы думаете, который теперь час?

– Видимо, гораздо более ранний, чем я полагала, – вполголоса призналась Офелия.

Полумрак, застилавший небо, ввел ее в заблуждение. Ей хотелось спать, она вся промерзла, но ничего не сказала Торну. Не стоит показывать свою слабость этому человеку, он и без того считает ее слишком хрупкой.

Внезапно в передней раздался грохот. И следом – яростный вопль тетушки Розелины:

– Вандалы! Негодяи безрукие!

Офелия почувствовала, как сжался Торн. В зал шумно ворвалась ее тетка в меховой шапке, багровая от гнева. За ней шла жена егеря. Теперь Офелия смогла ее рассмотреть как следует. Это была розовощекая толстушка с золотистой косой.

– Ну можно ли заявляться к добрым людям с такими штуковинами?! – сердито сказала она. – Герцогиней вы, что ли, себя возомнили?

Розелина заметила Офелию и, воинственно потрясая зонтиком, как шпагой, призвала ее в свидетели:

– Они сломали мою прекрасную, мою замечательную швейную машинку! Как прикажете мне теперь подрубать платья, чинить прорехи?!

– Да так же, как все делают, милая моя, – презрительно ответила женщина. – Возьмете иголку с ниткой и почините!

Офелия вопросительно глянула на Торна, чтобы узнать, как ей держаться. Но ее жениха явно не интересовали разборки с женскими тряпками. Он решительно отвернулся к камину, однако по его застывшей позе девушка догадалась, что он не одобряет поведение Розелины.

А та прямо-таки задохнулась от ярости:

– Моя специальность – реставрация бумаг, а не тканей! Да вы хоть знаете, с кем… с кем…

Офелия схватила ее за руку, призывая к молчанию.

– Успокойтесь, тетя, это всё пустяки.

Жена егеря изумленно переводила глаза с тетки на племянницу и обратно. В ее взгляде на Офелию – бледную, растрепанную, в старомодном промокшем платье – явственно читалось презрение.

– Я надеялась, что для мадам Беренильды подберут что-нибудь повеселей. Желаю ей терпения!

– Позови мужа! – резко приказал Торн. – Пусть запрягает собак. Нам еще ехать и ехать через леса. Я не желаю терять время попусту.

– А вы разве не хотите лететь на дирижабле? – удивленно спросила женщина.

Офелия надеялась услышать «да» – дирижабль все-таки был уютнее, чем сани, – но Торн раздраженно ответил:

– До четверга почты не будет, а я тороплюсь.

– Хорошо, как скажете, – с поклоном ответила женщина.

– А наше мнение вас совсем не интересует, господин Торн?! – возмутилась тетушка Розелина, снова потрясая зонтиком. – Я бы предпочла переночевать в отеле, пока не растает снег!

Торн подхватил саквояж и, не глядя на Офелию и ее крестную, буркнул:

– Он не растает.

Путешественники вышли из дома через просторную крытую террасу. Невдалеке темнел лес. Солнце еще не встало, но на горизонте небо слегка розовело.

Офелия закуталась в шарф, уткнулась носом в платок. Она вздрогнула при виде псов, которых запрягали в сани. Это были лохматые, взъерошенные волкодавы размером чуть ли не с лошадь. Одно дело – рассматривать чудовищ в альбоме Аугустуса, и совсем другое – увидеть их перед собой, живых и клыкастых. Тетушка Розелина едва не упала в обморок от ужаса.

Торн сменил белую медвежью шкуру на серую шубу, не такую просторную и тяжелую. Он стоял с угрюмым лицом, натягивая кучерские рукавицы и рассеянно слушая отчет егеря, который жаловался на браконьеров.

И снова Офелия задалась вопросом: кем же он был для этих людей? Наверно, лес принадлежит ему, раз егерь обязан перед ним отчитываться?

– А наши чемоданы? – строго спросила тетушка Розелина, клацая зубами от холода. – Почему их не грузят в сани?

– Они вас задержат, дамочка, – ответил егерь, жуя табак. – Да вы не волнуйтесь, их скоро доставят к госпоже Беренильде.

Розелина не сразу поняла его из-за акцента и табачной жвачки во рту, и егерю пришлось трижды повторить свои слова.

– Но дамы не могут путешествовать без вещей! – возмутилась она. – Почему же господин Торн взял с собой этот саквояж?

– Ну, тоже мне сравнили! – оскорбленно воскликнул егерь.

Торн сердито прищелкнул языком и спросил, игнорируя рассерженную тетку:

– Где он сейчас?

Егерь взмахнул рукой, неопределенно указывая в небо над деревьями:

– Вроде бы там, над озером, монсеньор.

– Да о ком вы говорите?! – нетерпеливо осведомилась Розелина.

Офелия, спрятавшая лицо в шарф, тоже ничего не понимала. От холода у нее ломило голову и путались мысли. Она пребывала в каком-то забытье…

Сани рванули с места и помчались в темноту. Съежившись на заднем сиденье, содрогаясь от непрерывных толчков, девушка придерживала свои тяжелые волосы, хлеставшие ее по лицу. Торн, сидевший впереди, погонял собак. Его темный силуэт, устремленный вперед, стрелой рассекал ветер. С соседних саней, где ехали егерь и тетушка Розелина, едва доносился звон бубенчиков. Офелии казалось, что дороге не будет конца.

Внезапно лесной полумрак остался позади, и перед ними разверзлась бескрайняя, хрустальная, ослепительная ночь под звездным покровом. Глаза Офелии изумленно расширились за очками. Она выпрямилась, забыв о ледяном ветре. Открывшееся зрелище ошеломило ее почти до потери сознания.

В ночном небе над озером парила гигантская цитадель, нацеленная шпилями башен на Млечный Путь. Казалось, что самая высокая ее башня вонзается в лунный серп. Это было фантастическое, невообразимое зрелище: огромный город, оторванный от ковчега, не соединенный ни с чем на земле, с извилистыми лабиринтами улиц, мостами, зубчатыми парапетами, лестницами, арками… В пустоте поблескивали водяные рвы, окружавшие тройным ледяным кольцом воздушную заснеженную крепость. Она сверкала огнями окон и фонарей, отражаясь тысячами бликов в зеркале озера. «Непостижимо! – подумала Офелия, зачарованная волшебным зрелищем. – Значит, Аугустус запечатлел в своем альбоме именно этот небесный город?»

Торн, сидевший впереди, бросил взгляд через плечо. Его глаза смотрели сейчас живее обычного. Он крикнул:

– Держитесь крепче!

Изумленная Офелия изо всех сил вцепилась в бортик саней. Она чуть не захлебнулась, когда сильный воздушный поток ударил ей в лицо. Собаки и сани взмыли в небо. Туда же, к звездам, полетел и истерический крик тетушки Розелины. А Офелия не могла издать ни звука. Ей казалось, что у нее вот-вот разорвется сердце. Чем выше они взлетали, тем стремительнее двигались сани, тем больнее что-то сжималось у нее внутри. Наконец сани описали большую дугу, такую же нескончаемую, как вопли ее тетки. Полозья так резко опустились на лед, что из-под них брызнул сноп искр. Офелию подбросило вверх, и она чуть не вылетела из саней. Собаки побежали медленнее, и вскоре упряжка остановилась перед монументальными воротами.

– Небоград, – лаконично объявил Торн, выпрыгнув из саней.

И направился к воротам, даже не оглянувшись, чтобы проверить, идет ли за ним невеста.

Небоград

Офелия запрокинула голову в небо. Она не могла отвести изумленного взгляда от гигантского города, вздымавшегося до самых звезд.

Здешняя архитектура была скорее причудливой, нежели красивой. Повсюду виднелись башенки самых разнообразных форм – округлые, вытянутые, прямые, наклонные. Лестницы нависали над пустотой, не вызывая желания ступить на них. Витражные окна расцвечивали ночную тьму палитрой пестрых красок.

– Боже, я чуть не умерла… – раздался голос за спиной Офелии.

– Осторожно, дамочка, по такому катку не в вашей обувке ходить!

Растерянная тетушка Розелина, которую егерь поддерживал под руку, пыталась сохранить равновесие. В тусклом свете фонаря ее лицо казалось еще желтее, чем обычно.

Офелия, в свой черед, опасливо ступила на лед и тут же грохнулась на спину.

Торн выпрягал собак из своих саней и впрягал их в повозку егеря. Его сапоги с рифлеными подошвами прекрасно держались на толстой корке льда.

– Все в порядке, господин Торн? – спросил егерь, наматывая вожжи на запястья.

– Да.

Управляемая егерем упряжка бесшумно сорвалась с места и взмыла в небо. Сидя на льду, Офелия проводила ее глазами. Она с болью подумала о том, что эти сани унесли последнюю надежду на возвращение.

– Помогите мне, – раздался повелительный голос Торна.

Его высокая сухощавая фигура склонилась над пустыми санями. Он явно ждал, чтобы Офелия подошла к нему.

Девушка кое-как поднялась и доковыляла до саней. Торн указал ей на колышек, вбитый в лед:

– Упритесь в него ногой. По моему сигналу толкайте как можно сильнее.

Офелия кивнула, хотя сомневалась в своих силах. Закоченевшие ноги едва слушались. Торн махнул ей, она согнулась и вместе с ним всем телом налегла на сани. Повозка, которая так легко неслась по небу, теперь, казалось, намертво вмерзла в лед.

Наконец полозья поддались. Продолжая толкать сани, Торн и Офелия вместе с семенящей следом тетушкой Розелиной добрались до большого запертого ангара. Ворота, неплотно соединенные толстыми цепями, скрипели на ветру. Торн откинул полу шубы и вынул из сумки на ремне связку ключей. Щелкнул замок, цепи упали. В темном чреве ангара стояли рядами такие же сани. Торн, уже без помощи Офелии, втолкнул повозку внутрь, вынул свой саквояж и знаком велел женщинам следовать за ним вглубь ангара.

– Вы не хотите вести нас через парадную дверь?! – вопросила тетушка Розелина.

Торн обвел спутниц мрачным взглядом.

– Начиная с этого момента, – сказал он угрожающе, – вы будете беспрекословно следовать за мной, без промедления и без шума.

Тетушка оскорбленно поджала губы. Офелия сочла за лучшее промолчать: Торн явно не нуждался в ее мнении. Они должны были войти в город тайком, и, видимо, у него имелись на это причины. Другой вопрос, уважительные или нет…

Торн потянул вбок тяжелую деревянную дверь на полозьях, за которой обнаружился подъемник из кованого железа. Согнувшись, он прошел внутрь, подождал, когда женщины встанут рядом с ним, задвинул сложенную гармошкой предохранительную решетку и нажал на какой-то рычаг. Лифт с металлическим лязгом пополз вверх. По мере подъема воздух становился все теплее. Вскоре жара, поначалу приятная, превратилась в настоящую пытку. Горячий воздух обжигал щеки Офелии, затуманивал очки.

Лифт остановился так резко, что тетушка Розелина с трудом подавила испуганный крик. Торн отодвинул решетку и, вытянув шею, внимательно посмотрел по сторонам.

– Нам направо. Поторопитесь.

Перед ними была мрачная улочка с грязной выщербленной мостовой и старыми рекламными плакатами на стенах домов. В воздухе витал неясный запах сдобы и специй, от которого Офелию замутило.

Торн, с саквояжем в руке, вел их по безлюдным кварталам с потайными проходами и ветхими лестницами. Дважды он поспешно вталкивал спутниц в темные переулки, заслышав приближение фиакра или отдаленный взрыв смеха. Наконец он схватил Офелию за руку, чтобы заставить идти быстрее. На каждый его шаг приходилось несколько ее шажков.

Когда на жениха падал свет уличного фонаря, девушка видела его строгий профиль: стиснутые челюсти, нахмуренный лоб. Она спрашивала себя, насколько законным было его место при дворе, если он действует таким образом.

Наконец они вошли на задний двор неприметной лачуги, спугнув кошку, забравшуюся в помойку. Нервные пальцы Торна выпустили руку Офелии. Он снова настороженно огляделся, втолкнул обеих женщин в какую-то дверь, вошел следом и тут же дважды повернул в замке ключ.

Тетушка Розелина икнула от изумления, а Офелия удивленно раскрыла глаза. Перед ними, в закатном свете, пылал роскошными осенними красками великолепный парк. Никакой тьмы. Никакого снега. Никакого Небограда. Словно по взмаху волшебной палочки, они очутились совсем в другом мире. Офелия обернулась. Дверь, в которую они только что прошли, нелепо стояла сама по себе, ни на что не опираясь, посреди лужайки.

Судя по виду Торна, здесь ему стало гораздо спокойнее, и тетушка Розелина решила, что запрет на разговоры снят.

– Потрясающе! – пролепетала она. Ее вытянутое желтоватое лицо сияло от восхищения. – Куда мы попали?

Торн, не выпуская из руки саквояж, зашагал по аллее, обсаженной вязами и тополями.

– Это имение моей тетки. Буду очень благодарен, если вы отложите на потом все другие вопросы и не станете нас задерживать, – добавил он, заметив, что Розелина готова расспрашивать еще и еще.

Дамы шагали следом за Торном по ухоженной аллее. По обе стороны от нее бежали два ручейка. Тетушка расстегнула шубу, наслаждаясь теплым воздухом.

– Фантастика! – твердила она с улыбкой, обнажая лошадиные зубы. – Просто фантастика!

Офелия вела себя более сдержанно. Она внимательно смотрела на газон у своих ног, на мерцающие ручейки, на листву, шелестевшую от дуновения ветерка, на нежно-розовое закатное небо и никак не могла справиться с ощущением фальши. Здешнее солнце стояло в небе не там, где положено. Трава на лужайке была слишком зеленой. Деревья в осеннем уборе не роняли ни одного листочка. И еще одна странность: тут не было слышно ни птичьего пения, ни жужжания насекомых.

Офелии вспомнилась запись из путевого дневника Аделаиды:

«Госпожа посол весьма любезно приняла нас в своем имении, где царит вечная летняя ночь. Я просто ослеплена таким множеством чудес! Здешние жители очень вежливы и гостеприимны, а их свойства превосходят все ожидания…»

– Не торопитесь снимать шубу, тетя, – шепнула Офелия. – Мне кажется, этот парк – иллюзия.

– Иллюзия? – недоверчиво повторила Розелина.

Торн на миг обернулся – Офелия успела увидеть его шрам на брови и плохо выбритый подбородок. Во взгляде, который он бросил на девушку, промелькнула искорка удивления.

Постепенно парк уступил место великолепным регулярным садам. Наконец за ажурной листвой на пламенеющем фоне заката показалось прекрасное здание. Это был замок, увитый плющом, с черепичной крышей и затейливыми флюгерами.

На каменном крыльце с полукруглыми ступенями стояла старая дама в шали, накинутой на плечи. Казалось, она давно уже поджидает путников, сложив руки на черном переднике. Пока гости поднимались по лестнице, она буквально пожирала их глазами. Глубокие морщины обрамляли ее сияющую улыбку.

– Торн, мальчик мой, как я счастлива тебя видеть!

Забыв об усталости, забыв о насморке, забыв о своих подозрениях, Офелия невольно улыбнулась. В ее глазах Торн был кем угодно, только не «мальчиком». Но она изумленно заморгала, когда Торн бесцеремонно оттолкнул старуху, протянувшую к нему руки.

– Прекратите это, – прошипел он.

И исчез в вестибюле, оставив трех женщин на крыльце.

– Боже, какое бессердечие! – с тяжким вздохом воскликнула Розелина.

Но старуха уже нашла себе новую жертву. Ее сморщенные пальцы жадно, едва не сбивая очки, шарили по лицу Офелии, словно хотели убедиться в его свежести.

– Вот она, новая кровь, которая спасет Драконов, – бормотала она с мечтательной улыбкой.

– Что вы сказали? – пролепетала девушка.

Она не поняла ни слова в этой приветственной фразе.

– У тебя доброе лицо! – радостно воскликнула старуха. – И такое невинное!

«Скорее уж оторопелое…» – подумала Офелия. Она заметила, что дряблые руки женщины покрыты странной татуировкой. Точно такой же, какая была на руках охотников в альбоме Аугустуса.

– Простите, мадам, я вас намочила, – сказала Офелия, откидывая с лица волосы, все еще мокрые от растаявшего снега.

– Великие предки, да вы вся дрожите, милая моя девочка! Входите же, дамы, входите скорее! Скоро подадут ужин.

Драконы

Офелия блаженствовала в горячей воде.

Как правило, девушка избегала пользования чужой ванной – читать эти маленькие интимные пространства всегда было неприятно. Но сейчас она вовсю наслаждалась купанием. Пальцы ног, посиневшие от холода, теперь наконец-то порозовели. Разморенная теплым паром, Офелия сонно оглядывала длинный цветной бордюр по краю ванны, коврик с узором из лилий и красивые фарфоровые вазы в стенных нишах. Каждая вещь здесь была подлинным произведением искусства.

– Знаешь, детка, я и успокоена, и вместе с тем сильно озабочена!

Офелия взглянула сквозь затуманенные очки на силуэт тетушки Розелины, двигавшийся за занавеской, как в детском театре теней. Старушка закалывала шпильками свой скромный шиньон, надевала жемчуга, пудрила нос.

– Успокоена, – продолжала теткина тень, – потому что этот ковчег оказался не таким уж враждебным, как я боялась. Никогда еще я не видела настолько роскошного дома… И хотя акцент этой почтенной бабули режет ухо, она просто душечка!

Розелина отодвинула занавеску и наклонилась к Офелии. Ее светлые волосы, туго стянутые в пучок, излишне сильно благоухали туалетной водой. Она уже облекла свое тощее тело в красивое темно-зеленое платье – подарок «почтенной бабули», компенсацию за сломанную егерем швейную машинку.

– Но я озабочена тем, что человек, за которого ты собираешься замуж, неотесанный грубиян, – прошептала старушка.

Офелия откинула назад тяжелые мокрые волосы и подумала, не рассказать ли крестной о предостережении Торна.

– А ну-ка, вылезай! – приказала тетка, щелкнув пальцами. – Ты уже вся сморщилась, как сушеная слива.

Офелия вынырнула из горячей воды и передернулась от холода. Первым делом она машинально натянула на руки свои перчатки чтицы. Затем с удовольствием закуталась в белую купальную простыню и вышла из ванной в спальню. Бабушка Торна предоставила в ее распоряжение множество платьев. Разложенные на широкой кровати с балдахином, они напоминали томных женщин, соперничавших в красоте и грации. Девушка выбрала самое скромное – жемчужно-серого цвета, приталенное, с пуговицами едва ли не до самого подбородка. Увидев себя в зеркале такой разряженной, да еще и с уложенной на затылке косой вместо свисающих на лицо волос, она почувствовала, как ей не хватает привычной небрежности. Офелия дотянулась до своего шарфа, все еще влажного, и он обвил трехцветным кольцом ее шею, свесившись до самого пола.

– Бедная моя племянница, ты начисто лишена вкуса, – раздраженно сказала Розелина.

В дверь постучали. Девушка в фартучке и наколке горничной сделала почтительный реверанс:

– Ужин готов, не угодно ли дамам следовать за мной?

Офелия внимательно посмотрела на ее хорошенькое личико, осыпанное веснушками, и попыталась – впрочем, безуспешно – угадать степень их с Торном родства. Если это его сестра, то она совсем на него не похожа.

– Благодарю вас, – сказала Офелия, в свою очередь приседая в церемонном реверансе.

Девушка так изумленно взглянула на нее, что Офелии стало ясно: она допустила какую-то оплошность.

– Мне кажется, это простая служанка, – шепнула ей крестная, пока они спускались по лестнице, устланной мягким ковром. – Я слышала о таких, но впервые вижу своими глазами.

Офелия кивнула. Ей приходилось читать ножницы горничной у себя в музее, но она думала, что эта профессия исчезла вместе со старым миром.

Девушка ввела их в просторную столовую. Здесь было темнее, чем в коридоре. Коричневые стены, сводчатый потолок и свинцовые переплеты витражных окон создавали полумрак. На длинном столе слабо горели свечи, пламя которых отбрасывало золотые отблески на столовое серебро.

Посреди всего этого, во главе стола, сидела в резном кресле дама волшебной красоты. Ее гибкое холеное тело было облачено в голубое атласное платье с кремовыми лентами, нежно шуршавшее при каждом ее движении. Молочно-белая шея гордо выступала из пены светлых кружев. Лицо с мягкими чертами, лишенное возраста, озарялось ангельской улыбкой. Раз взглянув на него, невозможно было отвести взгляд. Но Офелия все-таки опустила глаза. Она смотрела на ухоженную руку, которую протянула ей дама. Под полупрозрачной кружевной манжетой виднелась все та же затейливая татуировка.

– Милое мое дитя! – обратилась дама к Офелии томным, чувственным голосом. – Дайте же мне вами полюбоваться!

– Боюсь, я недостойна того, чтобы мной любовались, – вырвалось у Офелии.

Улыбка дамы стала еще шире, сделав заметными ямочки на ее белоснежных щеках.

– Ну, во всяком случае, вы достаточно искренни. Вот чего нам здесь не хватает, не правда ли, мама?

Северный акцент, такой неблагозвучный в устах Торна, придавал голосу этой женщины воркующие интонации и делал ее еще обольстительнее.

Бабушка, сидевшая через два стула от нее, кивнула с добродушной улыбкой:

– Я ведь тебе уже говорила, дочь моя, эта юная особа – воплощение простодушия и невинности!

– О, простите, я забыла свой долг хозяйки и даже не представилась вам! – спохватилась красавица. – Меня зовут Беренильда, я прихожусь Торну тетей. Люблю его как сына и уверена, что скоро полюблю и вас как родную дочь. Прошу вас относиться ко мне как к матери. Садитесь же, милое дитя, и вы тоже, мадам Розелина.

Перед Офелией поставили тарелку супа, и только тут она заметила Торна, сидевшего напротив. Прежде его скрывал царивший в столовой полумрак.

Сейчас Торна трудно было узнать.

Густые светлые волосы уже не походили на гриву – они были коротко острижены. Борода, скрывавшая щеки, исчезла. Толстая дорожная шуба уступила место темно-голубому камзолу со стоячим воротником, из-под обшлагов которого выступали широкие манжеты белоснежной рубашки. В этом наряде Торн уже больше походил на знатного человека, чем на дикого зверя. Пламя свечей играло на его часовой цепочке и запонках.

Однако выражение лица жениха не стало любезнее. Он упрямо смотрел только в свою тарелку с тыквенным супом. Казалось, он молча считает, сколько раз его ложка проделала путь от тарелки до рта и обратно.

– Тебя что-то совсем не слышно, Торн! – заметила красавица Беренильда, поднимая бокал с вином. – А я-то надеялась, что женское присутствие в твоей жизни сделает тебя более разговорчивым.

Торн поднял голову и пристально взглянул – но не на свою тетку, а на Офелию. В его свинцово-сером взгляде блестел все тот же холодный вызов. Два шрама, один на виске, второй поперек брови, никак не вязались со свежевыбритым лицом и аккуратной прической.

Затем Торн медленно повернулся к Беренильде и сказал:

– Я убил человека.

Он произнес это небрежно, как обычную реплику между двумя ложками супа. Очки Офелии побледнели. Тетушка Розелина, сидевшая рядом с ней, поперхнулась супом и чуть не упала в обморок. А Беренильда спокойно поставила бокал на ажурную скатерть и коротко уточнила:

– Где? Когда?

Офелия подумала, что на ее месте спросила бы: «Кого? Почему?»

– В аэропорту, перед отлетом на Аниму, – равнодушно ответил Торн. – Ко мне подослали какого-то оборванца, и тот шел за мной по пятам, явно с преступной целью. В результате я был вынужден ускорить отлет.

– И правильно сделал.

Офелия застыла от изумления. Как… и это все?! «Ты убил человека, и правильно сделал, передай мне, пожалуйста, соль…»

Беренильда почувствовала состояние девушки и грациозным движением положила руку с татуировкой на ее перчатку.

– Вы, наверно, считаете нас ужасными, – сказала она вполголоса. – Я с сожалением констатирую, что мой дорогой племянник верен себе: он не потрудился посвятить вас в подробности.

– Какие еще подробности?! – вопросила тетушка Розелина. – Мы даже вообразить себе не могли, что моя племянница должна выйти замуж за преступника!

Беренильда обратила к ней безмятежный ясный взор:

– Это не имеет ничего общего с преступлением. Мы вынуждены защищаться от врагов. Боюсь, многие знатные особы при дворе сочтут союз между семьями с Полюса и Анимы слишком опасным для себя. То, что делает одних сильнее, ослабляет положение других, – заключила она с очаровательной улыбкой. – Малейшее нарушение равновесия чревато интригами и тайными убийствами.

Офелия была потрясена до глубины души. Значит, вот что такое их двор?! А она-то наивно воображала, что здешние аристократы проводят время, философствуя и играя в карты!

Тетушка Розелина тоже, видимо, лишилась иллюзий.

– Великие предки! Вы хотите сказать, что преспокойно тут убиваете друг друга и вам это ничего не стоит?!

– О нет, все гораздо сложнее, – терпеливо ответила Беренильда.

В зал бесшумно вошли мужчины в черных фраках и белых галстуках. Они молча собрали суповые тарелки, подали рыбу и мгновенно исчезли. Никто из хозяев даже не подумал представить их Офелии. Неужели люди, живущие в замке, не принадлежали к Семье? Значит, это тоже слуги, безмолвные, безымянные призраки?

– Видите ли, – продолжала Беренильда, опершись подбородком на скрещенные пальцы, – наш образ жизни немного отличается от вашего, на Аниме. Одни Семьи пользуются милостями нашего Духа – Фарука, другие их уже лишены, а третьи и вовсе никогда не были их удостоены.

– То есть у вас тут много Семей? – тихо переспросила Офелия.

– Да, дитя мое. Наше генеалогическое древо гораздо сложнее вашего. С момента создания ковчега оно разделилось на несколько совсем разных кланов. Кланы объединяются в случае крайней необходимости, но чаще борются между собой не на жизнь, а на смерть.

– Ну и ну! Какая прелесть! – бросила тетушка Розелина, яростно вытирая губы салфеткой.

Офелия опасливо разделывала свою порцию лососины. Она не умела есть рыбу и вечно давилась костями. Девушка украдкой взглянула на Торна: ей было страшновато видеть его так близко. К счастью, он уделял больше внимания своей тарелке, чем сотрапезницам. Впрочем, рыбу он жевал с таким мрачным видом, словно и еда была ему противна. Неудивительно, что он такой тощий…

Офелия поправила очки и перевела взгляд на сгорбленную фигуру бабушки. Пожилая дама сидела рядом с Торном и поглощала рыбу с отменным аппетитом.

Как там сказала старушка, встретив их на крыльце? «Вот она, новая кровь, которая спасет Драконов!»

– Драконы… – внезапно выдохнула Офелия. – Это имя вашего клана?

Беренильда подняла тонкие брови и удивленно взглянула на Торна:

– Значит, ты ничего им не объяснил? Чем же ты занимался во время путешествия?

С полурассерженной-полушутливой гримаской она встряхнула золотыми кудрями, бросив на Офелию лукавый, искрящийся взгляд:

– Да, милое мое дитя, это имя нашего клана. В настоящее время при дворе правят три клана, в том числе и наш. Драконы очень влиятельны и грозны, но малочисленны. Вам не понадобится много времени, чтобы познакомиться со всеми нами!

Офелии стало не по себе, когда она поняла, что за роль ей отвели в судьбе этого клана. Внести струю новой крови… Плодовитая мать – вот в кого они собирались ее превратить.

И она уже открыто взглянула на Торна. Угрюмое лицо, угловатые жесты, презрительный взгляд, грубые манеры… При одной мысли о близости с этим человеком Офелию бросило в дрожь. Она выронила на пол вилку и нагнулась было, чтобы ее поднять, но из темного угла мгновенно подскочил старик во фраке и подал ей чистую.

– Прошу меня извинить, госпожа Беренильда, – снова заговорила тетушка Розелина. – Неужели вы хотите сказать, что жизнь моей племянницы в опасности из-за глупой неприязни какого-то придворного?

Беренильда ловко управлялась со своей лососиной, продолжая говорить все так же благодушно:

– Увы, милая моя бедняжка! Я всерьез опасаюсь, что попытка устрашения в адрес Торна – всего лишь одно звено в длинной цепи.

Офелия закашлялась в салфетку. Ну вот, так она и знала, что подавится косточкой.

– Но это же просто смешно! – возопила Розелина, бросив на племянницу многозначительный взгляд. – Наша девочка и мухи не способна обидеть, кому она может навредить?!

Торн закатил глаза: ему явно опротивел этот разговор. Офелия прилежно раскладывала рыбьи косточки по краю тарелки.

– Мадам Розелина, – медоточиво произнесла Беренильда, – вы должны понять, что союз, заключенный с другим ковчегом, будет воспринят здесь, в Небограде, как захват власти. Как бы объяснить, не слишком вас шокируя… – мягко продолжала она, щуря свои большие лучистые глаза. – Дело в том, что женщины вашей Семьи славятся своей плодовитостью.

– Славятся… плодовитостью? – растерянно пролепетала тетушка Розелина.

Офелия поправила очки; стоило ей наклониться над тарелкой, как они съезжали на нос.

Ну, вот слово и прозвучало.

Она снова взглянула на Торна, пытаясь прочесть его мысли. Он старательно отводил от нее взгляд, но она увидела на его лице такое же отвращение, какое испытывала сама. Это ее слегка успокоило. Офелия м�

Скачать книгу

* * *

Cet ouvrage, publié dans le cadre du Programme d’aide à la publication Pouchkine, a bénéficié du soutien de l’Institut français

Предисловие

Вначале мы были единым целым.

Бог расколол наш мир на куски.

Так появились ковчеги – осколки Земли, летающие в пространстве…

Обручение

Архивариус

О старых домах часто говорят, что у них есть душа. На ковчеге Анима[1] душой были наделены все здания и предметы. Что касается старых домов, они частенько проявляли свой дурной характер.

Но больше всего здание Архивов не любило посетителей, пренебрегавших часами его работы.

А под всем этим скрывалась Офелия.

Однако такой прием не испугал Офелию. Она давно привыкла к обидчивости Архивов.

– Ну, тише, тише, – прошептала она.

Шкафы и вешалки мгновенно успокоились. Здание Архивов узнало девушку.

Офелия вышла из вестибюля, прикрыв за собой дверь. На стене в коридоре висело объявление:

ВНИМАНИЕ: В ЗАЛАХ ХОЛОДНО!

НЕ СНИМАЙТЕ ПАЛЬТО!

Как же Офелии не хотелось вторгаться в эту идиллию!

Но делать нечего, нужно было разрушить очарование. Подойдя к кровати, гостья тронула архивариуса за плечо.

– Да я пыталась, – виновато сказала Офелия.

Наконец старик с трудом встал с кровати, взялся за кофейник.

– Выпьешь кофейку, девочка?

Офелия кивнула. Ей было трудно говорить – в горле у нее стоял комок.

Офелия снова молча кивнула. Старик тут же насупился, сдвинув лохматые брови.

– Только не сиди с такой похоронной миной, сделай милость! Твоя мать нашла тебе жениха, что тут плохого?

Он протянул ей чашку, а сам тяжело плюхнулся на кровать под жалобные стоны пружин.

– Ну-ка, присядь. И давай потолкуем серьезно, как крестный с крестницей.

– Твои поникшие плечи, тусклый взгляд, горестные вздохи – все это пора отправить в архив! – объявил старик. – Ты уже отказала двум своим кузенам![2] И хотя они были глупы как пробки и противны, как ночные горшки, каждый твой отказ порочил семью. А хуже всего то, что разорвать помолвку тебе помогал я… – Старик вздохнул в усы.

Офелия подняла глаза от своей чашки:

– Не беспокойтесь, крестный. Я пришла вовсе не для того, чтобы просить вас воспротивиться моему браку.

Старик не встал, чтобы вызволить иголку из плена. Он был ошарашен.

– Что ты там бормочешь? Ты не желаешь, чтобы я вмешивался?

– Нет. Единственное, о чем я вас прошу, – это открыть мне доступ в архивы.

– В мои архивы?

– Да, и сегодня же.

«Зато тебя лю… Зато тебя лю… Зато тебя лю…» – запинался патефон.

Старик скептически приподнял одну бровь и взъерошил усы.

– Значит, ты не ждешь от меня заступничества перед твоей матерью?

– Это бесполезно.

– И не хочешь, чтобы я подвиг на это твоего тряпку-отца?

– Нет. Я выйду замуж за человека, которого они для меня выбрали.

Иголка вдруг подпрыгнула, и пластинка завертелась снова, позволив певице торжественно и громогласно закончить фразу: «Зато тебя люблю я, так берегись любви моей!»[3]

Офелия приспустила очки и отважно выдержала испытующий взгляд крестного.

– Вы его не знаете, – произнесла она, помолчав.

Ее ответ растворился в журчании воды. Старик остановил патефон и подошел к раковине.

– Я не расслышал. Что ты сказала, девочка?

– Вы его не знаете.

– И все-таки вы с ним незнакомы, – упрямо повторила Офелия.

– Этот человек не член нашей Семьи, – сказала она наконец. – Он живет на Полюсе.

– Это еще что за фокусы? – спросил он сиплым, почти беззвучным голосом.

– Тут, верно, какая-то ошибка…

– Мне хотелось бы в это верить, крестный, но, судя по всему, никакой ошибки нет.

– Да, но свадьба все-таки состоится, – прошептала Офелия, снова принимаясь за посуду.

Теперь старик сам выронил тарелки, которые пристраивал на сушилке, и выругался на своем древнем диалекте.

– Настоятельницы?! – пролепетал старик.

Его морщинистое лицо исказилось от ужаса. Он наконец осознал, в какую ловушку попала Офелия.

Он снова напихал в нос табак и чихнул так сильно, что ему пришлось поправить съехавшую вставную челюсть.

– Но почему?! – вопросил он, взъерошивая свои поникшие усы. – Почему ты? И почему туда?

– А твоя мать?

– Она в восторге, – горько отозвалась Офелия. – Эта партия превзошла все ее ожидания.

Девушка крепко сжала губы, но тут же продолжила:

Старик печально взглянул на Офелию:

Офелия заставила себя улыбнуться:

– Что мне нужно, так это достоверная информация.

В глазах архивариуса снова затеплились золотые искорки.

– Надевай пальто, девочка, и пошли!

Раскол

Она вздрогнула, когда ворчливый голос крестного гулким эхом отозвался от каменных стен:

– Полюс… это же на другом конце света!

Старик резко остановился, обернулся к Офелии:

– Ты ведь умеешь летать сквозь зеркала… Может, тебе удастся иногда навещать нас, хоть ненадолго?

– Я постараюсь навещать вас почаще, – жалобно сказала она.

– И когда же ты отбываешь?

– В декабре – кажется, так распорядились Настоятельницы.

Крестный опять выругался, и Офелия подумала: «Слава богу, что я не понимаю этот язык!»

– Ну, я не такая уж незаменимая, – пробормотала она, уткнувшись в шарф.

– Я бы хотела увидеть наброски Аугустуса, – сказала она.

Старик не отвечал, и Офелия подумала, что он ее не расслышал. Она оттянула от лица шарф и повторила громче:

– Я бы хотела увидеть наброски Аугустуса.

– Аугустуса? – пробормотал старик, не поднимая глаз. – Ничего интересного, ровно ничего! Так… всякая мазня…

Офелия недоуменно нахмурилась: ее крестный никогда еще не хулил свои драгоценные архивы.

– Интересно, – промолвила она, – неужели это до такой степени страшно?

– Ну как? – спросил крестный, когда она подошла к нему.

– Теперь я лучше понимаю вашу неприязнь.

Старик снова начал перебирать документы.

Рисунки Аугустуса напугали девушку. Офелия спрашивала себя: действительно ли за этим она пришла в архив?

Посетителям вход запрещен

Она дернула за рукав крестного, сидевшего на скамеечке и поглощенного чтением документов.

– Вы разрешите мне спуститься?

– Ну да, ну да, знаю я эту песню! – вздохнул старик. – Что ж, я сам виноват, слишком много воли тебе давал.

Офелия сняла цепь и спустилась по лестнице, однако лампочки на ее пути не зажглись.

– Свет, пожалуйста! – попросила она, оказавшись в полной темноте.

Сверху донесся голос крестного, гулким эхом заметавшийся от стены к стене:

– Ничего там не трогай, слышишь? Я ведь знаю, какая ты безрукая!

Артемида не должна покидать ковчег и оставлять на произвол судьбы свою Семью.

Шарф на ее плечах зашевелился.

– С добрым утром! – поддразнила его Офелия.

– Пойдем-ка наверх, – сказала ему Офелия. – Я нашла то, что искала.

Из лестничного колодца донесся голос крестного, эхом разлетевшийся под низкими сводами подземелья:

– А ну, поднимайся скорей, я тут кое-что нашел для тебя!

А теперь вперед, к будущему.

Дневник

– Кузина, можно ненадолго отвлечь вас от работы?

– Я и мои кузены просим вас прочитать несколько безделушек в вашем великолепном музее.

– Я в вашем распоряжении, – ответила она, отставив чашку с кофе.

Ее подозрения укрепились, когда она подошла вплотную к этой компании. Слишком уж весело они скалились.

– Вот главный и уникальный экспонат музея! – проворковал предводитель, многозначительно оглядев Офелию.

– Прошу следовать за мной, – сказала она.

Парень расхохотался, схватив шарик голой рукой.

– Что вы мне впариваете? Карамельку?

– Что за гадость вы ему дали?! – крикнул в панике один из парней.

– Это пуля. Экспонат, высоко ценимый историками, – возразила Офелия сугубо профессиональным тоном.

Из бледного Котелок стал серым.

– Это… это не то… что я просил… – с трудом пробормотал он, выпуская пулю из рук.

Офелия поймала свинцовый шарик в платок и уложила обратно, на красную подушечку в стеклянной витрине.

– Это пройдет, – сказала она. – Советую вам выйти на свежий воздух.

– Ах, вот ты где, дорогуша! А я-то тебя ищу, ищу!

– Ну, и чем ты тут занимаешься? – поинтересовалась Агата.

– Хочу тебе напомнить, что я работаю в своем музее до шести вечера.

Агата театральным жестом схватила сестру за руку.

– Ну-у-у… – промямлила Офелия, и это было все, что ей удалось из себя выдавить.

Агата тотчас выпустила ее из объятий и зорко осмотрела с головы до ног.

– Вот это меня волнует меньше всего, – отрезала Офелия.

Агата уселась на ее стол и теперь болтала ногами в белых сапожках.

– А у меня есть для тебя новости, притом очень даже интересные! Твой загадочный суженый наконец-то обрел имя!

– Ну, так как же его зовут? – спросила Офелия, поскольку Агата сделала эффектную паузу.

– Господин Торн!

– А… откуда все эти сведения?

И Агата, лихо прищелкнув пальцами, соскочила со стола.

– Иди вперед, – прошептала Офелия. – Мне нужно выполнить одну формальность. Последнюю…

Ее сестра в несколько грациозных шажков оказалась у двери.

– Пойду вызову нам фиакр!

Госпожа Торн… Лучше уж сразу смириться с этим.

– Влезай скорей! Мы едем на улицу Орфевр!

По дороге Офелия смотрела в окошко. Фахверковые дома[4], рыночные площади, нарядные здания мануфактур выглядели отчужденно. Весь город словно говорил ей: ты уже нездешняя! Между тем люди жили обычной жизнью в золотистом сиянии поздней осени. Молоденькая няня везла коляску с младенцем, краснея от восхищенного свиста маляров, работавших на строительных лесах. Школьники возвращались домой, жуя на ходу теплые жареные каштаны. Рассыльный бежал по тротуару с пакетом под мышкой. И все они были родственниками Офелии, хотя она не знала и половины этих мужчин и женщин.

Агата щелкнула пальцами перед ее лицом:

– Мне нравятся мои старые платья, – отрезала Офелия.

– На Полюсе не делают перчаток для чтецов, я должна их экономить.

Офелия вдруг увидела в зеркале рыжую головку Агаты, которая прижалась подбородком к ее макушке.

– Офелия, если бы ты захотела, ты могла бы нравиться, – прошептала сестра.

– Нравиться… зачем? И кому?

– Ну, пойдем уже? Кончились мои муки? – спросила она у сестры.

– Почти.

Офелия бережно вынула из сумки дневник Аделаиды и задумчиво просмотрела еще несколько страниц.

– Ты почему явилась так рано?

Девушка закрыла дневник.

– Я сбежала от Агаты.

– Почему?

– Из-за наших мелких женских проблем. Господин Почемучка желает узнать подробности?

– Еще чего!

– Тебе, кажется, запретили полдничать в спальне, – напомнила Офелия.

Гектор пожал плечами и ткнул рукой с тартинкой в дневник, который держала сестра.

– А почему ты перечитываешь эту тетрадку? Ты же ее наизусть знаешь!

– Наверно, чтобы чувствовать себя уверенней, – прошептала Офелия.

– Ты отлично знаешь, что у меня нет такого права.

С нижнего этажа до них донесся пронзительный женский голос:

– Эта гостевая комната – просто кошмар! Она должна быть достойна придворного, тут нужна роскошь! Что о нас подумает господин Торн?! Ладно, мы постараемся реабилитировать себя вечерним приемом. Розелина, сбегай в ресторан, проверь, как там мои пулярки![5] Поручаю тебе организацию ужина!

– Мама, – невозмутимо промолвил Гектор.

– Мама, – так же невозмутимо подтвердила Офелия.

– Почему ты должна уезжать? Я же тут с тоски помру с нашими занудами!

– Ты же знаешь, я тут ни при чем.

– А тогда почему ты не вышла за какого-нибудь кузена?

– Теперь уже поздно жалеть, – прошептала она.

– Берегись! – вдруг шепнул Гектор.

Внезапно мать поперхнулась и замолчала, увидев Офелию в оконном проеме, в лучах заходящего солнца.

– Как… А я думала, ты с Агатой!

Мать патетическим жестом прижала руку к пышной груди:

И, обернувшись, столкнулась нос к носу с кузеном Бертраном, который замер, беспомощно опустив руки.

– Ты до завтрашнего утра будешь так стоять?! Займись чемоданом!

И, взмахнув подолом, вихрь по имени мама умчался из комнаты так же внезапно, как появился.

Медведь

– Прошу прощения, уважаемые кузены, я могу чем-то помочь? – спросил сторож.

Мать Офелии, чей красный зонт выделялся среди прочих, ткнула пальцем в часы на ближайшем столбе:

– Скажите, любезный, они спешат? Мы уже сорок минут дожидаемся прибытия дирижабля с Полюса!

– Спешат, как всегда, – заверил ее сторож с широкой улыбкой. – Вы ждете грузовой дирижабль с мехами?

– Нет, мой милый, мы ждем гостя, – ответила другая дама из толпы встречающих.

Сторож почтительно снял фуражку.

Он взмахнул фуражкой на прощание и побрел дальше, к своим ящикам.

– Отстань ты от нее! – сердито крикнул Агате Гектор.

Громкие возгласы, раздавшиеся вокруг, поразили ее как удар грома.

– Смотрите!

– Вот он!

– Ну наконец-то!

Трубный голос ее матери перекрыл общий гомон:

1 Анима (лат. anima) – душа. – Здесь и далее примеч. переводчика.

2 Здесь и далее слово «кузены» означает близкое или дальнее родство всех жителей Анимы и других ковчегов.

3 «Хабанера» – ария из оперы Ж. Бизе «Кармен».

4 Фáхверк – тип старинной строительной конструкции, при которой темные скрещенные балки, выполняющие несущую роль, видны на светлом оштукатуренном фасаде дома.

5 Пулярка – жирная откормленная курица, считающаяся изысканным блюдом.

Скачать книгу

Обрученные холодом бесплатное чтение

Кристель Дабо Обрученные холодом

* * *

Предисловие

Обручение

Архивариус

Раскол

Посетителям вход запрещен

Дневник

Медведь

Обсерватория

Кухня

Медаль

Предостережение

Егерь

Небоград

Драконы

Предисловие

Обручение

Архивариус

Раскол

Дневник

Медведь

Кристель Дабо
Обрученные холодом