Вы не авторизовались

Тайны Полюса бесплатное чтение

Кристель Дабо
Тайны Полюса

Краткое содержание первого тома

После Великого Раскола уцелевшие части планеты Земля стали ковчегами, летающими в пространстве. Офелия счастливо жила вместе с семьей на Аниме, одном из таких ковчегов. Девушка обладала двумя волшебными свойствами: умением читать руками прошлое предметов и проходить сквозь зеркала. Первое свойство позволило ей стать заведующей музеем доисторических вещей, и она очень любила свою работу. А вот второе свойство чуть не стоило Офелии жизни. В детстве, во время своего первого зеркального путешествия, она застряла между двумя зеркалами, и ее едва вызволили оттуда.

Уютный, маленький мир Офелии разлетелся вдребезги, когда девушке пришлось согласиться на дипломатический брак. Торн, таинственный и угрюмый жених Офелии, увез ее с Анимы на свой далекий Полюс.

Дух этого ковчега Фарук – полубог, получеловек. Знатные обитатели Полюса, наделенные разными опасными волшебными свойствами, могли совершить любую подлость, чтобы удостоиться милостей властителя. В довершение несчастий, Торн оказался сыном изгнанницы и вдобавок суперинтендантом Фарука, за что все его ненавидят вдвойне.

В ожидании свадьбы Торн спрятал Офелию – сначала в доме своей тетки Беренильды, а потом в замке Лунный Свет. Там девушка, скрываясь под личиной простого лакея, познакомилась с закулисным миром ковчега, где ее считали нежеланной гостьей. Именно в Лунном Свете она узнала о существовании древнейшего загадочного текста – Книги Фарука, – расшифровка которого стала подлинным наваждением властителя Полюса.

Офелии открылась ужасная правда: Торн собирался жениться на ней лишь ради ее чудесных рук чтицы. После свадьбы ему передастся от жены умение читать вещи, и он сможет расшифровать Книгу!

Оскорбленная Офелия решила больше ни в чем не доверять Торну. Когда обстоятельства все-таки вынудили его показать всем невесту и официально представить ее Фаруку, Офелия поклялась себе: при Дворе она сама найдет свое место.

Предисловие

Вначале мы были единым целым.

Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить. А потом, наскучив этими играми, забывал про нас. Бог был до того жестоким в своем равнодушии, что пугал меня. Но порой Он бывал добрым, и тогда я любил Его так, как не любил никого на свете.

Я думаю, мы все могли бы жить вполне счастливо – Бог, я и остальные, – не будь этой проклятой Книги. Она внушала мне отвращение. Я знал, чтό меня связывает с ней (и как ужасно связывает!). Но в полной мере я осознал это позже, много позже. А тогда я ничего не понимал, я был слишком глуп.

Да, я любил Бога, но ненавидел Книгу, которую Он раскрывал по всякому поводу и без повода. Это Его забавляло. Когда Бог приходил в доброе расположение духа, Он писал. Когда гневался, Он тоже писал. А однажды, в ярости, Он совершил чудовищную глупость.

Бог расколол наш мир на куски.

Post scriptum

Теперь я вспомнил: Бог был за это наказан. В тот день я понял, что Он не всемогущ. С тех пор я Его больше никогда не видел.

Рассказчица

Игра в гусёк^[1]

Офелия была ослеплена. Стоило ей выглянуть из-под зонтика, как солнце осаждало ее со всех сторон. Оно палило с неба, отражалось от лакированных деревянных мостков для прогулок над водой, сверкало искрами на поверхности моря до самого горизонта и на драгоценностях придворных кавалеров и дам. Однако Офелия успела заметить, что ни Беренильды, ни тетушки Розелины поблизости не было.

И ей пришлось признать очевидное: она заблудилась.

Для человека, явившегося ко Двору с твердым решением найти здесь свое место, начало было, скорее, неважное. Ей назначили встречу, чтобы официально представить Фаруку. А если на свете и есть кто-то, кого нельзя заставлять ждать, то это, несомненно, Дух Семьи.

Но где же он? Может, там, в тени высоких пальм? Или в одном из этих роскошных дворцов, что выстроились вдоль морского берега? Или в какой-нибудь из пляжных кабинок?

Офелия опять выглянула из-под зонтика, но тут же стукнулась о фальшивое небо. Потом попыталась нагнуться над парапетом, чтобы высмотреть Фарука хоть где-нибудь. Море оказалось всего лишь огромной колыхавшейся фреской, такой же иллюзорной, как шум волн и запах влажного песка. Офелия поправила сползавшие очки и вгляделась в окружающий пейзаж. Похоже, здесь почти все ненастоящее: фонтаны и пальмы, море и солнце, небо и палящая жара. Даже за фасадами дворцов, наверно, одна только пустота.

Иллюзорный мир…

Да и чего ждать, находясь на шестом этаже башни Фарука, если эта башня возносится над Небоградом, а сам Небоград парит в воздухе над полярным ковчегом?!

Офелия побаивалась всех этих обманок, но еще больше она опасалась тех, кто ими пользовался, чтобы манипулировать остальными. Именно поэтому сейчас ей стало не по себе среди придворных, которые толкали ее на ходу, стараясь обогнать.

Все они были Миражами, мастерами иллюзии.

Офелия – тщедушная, черноволосая, близорукая – чувствовала себя незваной гостьей среди этих рослых людей с их льняными волосами, пронзительными взглядами и татуировками на лицах – знаком клана. Они то и дело пристально смотрели на нее, видимо, недоумевая: кто она, эта девушка, которая так старательно прячет лицо под зонтиком? Но Офелия твердо решила не выдавать себя: она здесь одна и беззащитна; распознай они в ней невесту Торна, самого ненавидимого из всех чиновников ковчега, – никто не дал бы и гроша за ее жизнь. Или за ее рассудок. Хватит и того, что у нее трещина в ребре, синяк под глазом и расцарапанная щека; не стоит усугублять ситуацию.

Но в одном отношении Миражи оказались полезны Офелии. Вглядевшись в даль, куда все они так спешили, она поняла, что яркий блеск на другом конце дорожки исходил от гигантского сооружения из стекла и металла. Значит, эти мостки – не обман зрения, они ведут к настоящему имперскому дворцу.

Скорее всего, Офелия встретится с Фаруком, Беренильдой и тетушкой Розелиной именно там, и нужно идти туда.

Девушка зашагала следом за придворными, стараясь держаться как можно незаметнее. Но ей ужасно досаждал шарф: один его конец обмотался вокруг лодыжки Офелии, а второй волочился следом, по земле, весело извиваясь, – ни дать ни взять влюбленный удав. И хозяйка никак не могла призвать его к порядку. Она, конечно, была очень довольна тем, что они снова встретились после долгой разлуки, но остерегалась подавать голос: ей вовсе не хотелось, чтобы из-за акцента все узнали в ней гостью с Анимы. По крайней мере, до тех пор, пока она не отыщет Беренильду.

И Офелия опустила свой зонтик еще ниже. Но тут ей попался на глаза газетный киоск. Крупные жирные заголовки гласили:

«Конец Драконов!»

«Кто охоты не страшится, тот и головы лишится!»

Офелия сочла это глумлением над мертвыми, притом глумлением весьма вульгарного толка. Драконы были роднёй ее жениха, а значит, и ее собственной, и все они погибли на охоте в лесу, при самых драматических обстоятельствах. Однако в глазах Двора это означало всего лишь исчезновение вражеского клана, не более того.

Офелия прошла в конец дорожки на сваях, и то, что издали выглядело загадочным источником света, преобразилось в архитектурный фейерверк. Дворец оказался намного больше, чем она думала. Его золотой купол, чей острый шпиль вонзался в небо, как молния, соперничал своим блеском с солнцем, хотя был всего лишь кровлей монументального здания, украшенного по углам восточными башенками.

«И все это, – подумала Офелия, обводя взглядом дворец, море и толпу придворных, – все это умещается на одном только шестом этаже башни Фарука!»

Ей и впрямь становилось страшновато.

Однако ее страх перерос в настоящую панику, когда она увидела двух белых псов, громадных, как полярные медведи. Пристально глядя на девушку, они шли прямо на нее. Но Офелию испугали не собаки, а их хозяин.

– Добрый день, мадемуазель. Прогуливаетесь в одиночестве?

Офелия не верила своим глазам: она узнала эти золотистые кудряшки, очки с толстыми стеклами и пухленькое ангельское личико.

Шевалье! Тот самый Мираж, без которого Драконы были бы сейчас живы и здоровы!

Внешне он выглядел обычным маленьким мальчиком – только чуть более упитанным, – но под этой личиной таился безжалостный злодей, с которым не мог совладать ни один взрослый и которого боялась его собственная родня. Как правило, Миражи довольствовались тем, что создавали иллюзии вокруг себя; шевалье же внедрял их прямо в мозг своих жертв. Извращенная власть над людьми была его главным пристрастием. Он воспользовался ею, чтобы свести с ума юную служанку, заключить тетушку Розелину в кокон воспоминаний, натравить на Драконов свирепых зверей во время охоты, – и проделал все это так ловко, что его ни в чем невозможно было уличить.

Офелия никак не могла понять, почему никто из придворных не запретил ему появляться здесь.

– Вы, по-моему, заблудились, – объявил шевалье необычайно учтивым тоном. – Хотите, я буду вашим проводником?

Офелия молчала, не в силах определить, какой из ответов – «да» или «нет» – станет ее смертным приговором.

– Ах, вот вы где! Ну, куда же вы пропали?

К своему великому облегчению, Офелия увидела Беренильду. Грациозно придерживая пышную юбку, та раздвинула толпу придворных и проплыла между ними спокойно и плавно, как лебедь, скользящий по глади озера. Однако, взяв Офелию под руку, красавица изо всех сил прижала к себе ее локоть.

– Здравствуйте, мадам Беренильда, – робко сказал шевалье.

Его щеки вспыхнули багровым румянцем. Он неловко вытер вспотевшие ладошки о свою матроску.

– Нам нужно спешить, моя дорогая, – сказала Беренильда, не удостоив шевалье ни взглядом, ни ответом. – Партия почти окончена. Ваша тетушка следит, чтобы никто не занял наши места.

Выражение глаз шевалье трудно было определить за толстыми линзами, искажавшими его взгляд, но Офелии показалось, будто он растерян. Она не могла постичь этого мальчишку: неужели он рассчитывал, что его похвалят за убийство целого клана?!

– Вы больше не хотите со мной разговаривать, мадам? – спросил он, и в его голосе послышалось беспокойство. – У вас не найдется для меня ни одного словечка?

Беренильда заколебалась, потом взглянула на него с самой сияющей из своих улыбок:

– Ну, если вам так угодно, шевалье, то вот вам от меня целых семь слов: ваш юный возраст недолго будет защищать вас.

Бросив ему это предостережение, сделанное почти бесстрастным тоном, Беренильда направилась к дворцу. Офелия оглянулась и похолодела от того, что увидела: шевалье пожирал ее глазами – именно ее, а не Беренильду, – и его лицо было искажено злобной ревностью. А что, если он натравит на них своих собак?

– Из всех людей, с которыми вы никогда не должны оставаться наедине, шевалье – самый опасный, – прошептала Беренильда, еще сильнее стиснув локоть Офелии. – Неужели вы так и не научились следовать моим советам? Идемте быстрее, – добавила она, ускоряя шаг. – Партия скоро закончится, мы не должны заставлять ждать монсеньора Фарука.

– Какая партия? – задыхаясь, спросила Офелия.

У нее все сильнее болел поврежденный бок.

– Произведите на нашего властителя хорошее впечатление, – приказала Беренильда, не переставая ослепительно улыбаться. – Теперь у нас гораздо больше врагов, чем союзников, и его покровительство станет решающим в этой неустойчивой ситуации. Если вы не понравитесь ему при первой встрече, то погубите нас.

И Беренильда притронулась к животу, словно включая в число будущих жертв ребенка, которого она носила.

Офелия шла, прихрамывая, и это раздражало шарф, обвивавший ее ногу. Слова Беренильды только усугубляли нервозность девушки. Боязнь была тем более сильной, что у нее в кармане лежала телеграмма от родных. Вся семья Офелии – мать и отец, дядья и тетки, брат, сестры и кузены, – встревоженные отсутствием писем, решили ускорить свой приезд на Полюс и прилететь на несколько месяцев раньше условленного срока. Они даже не подозревали, что их безопасность также зависит от доброй воли Фарука.

Офелия и Беренильда вошли в главную ротонду дворца, еще более роскошную внутри, чем снаружи. Из нее расходились в разные стороны пять галерей, и каждая из них выглядела величественной, как церковный неф. Под высоченными стеклянными сводами каждый шепоток или самый тихий шелест платья повторялся оглушительным эхом. Здесь собрался цвет общества: министры, консулы, артисты, художники и их временные музы.

К Беренильде подошел мажордом в расшитой золотом ливрее.

– Нижайше прошу дам следовать за мной в Сад для игры в гусёк. Монсеньор Фарук примет вас по окончании своей партии.

И мажордом повел их по одной из пяти галерей, предварительно освободив Офелию от ее зонтика. Он вознамерился забрать у нее и шарф, но девушка вежливо возразила:

– Простите, я предпочитаю держать его при себе. Поверьте, он не оставляет мне выбора.

Беренильда с тяжким вздохом удостоверилась, что лицо Офелии полностью скрыто кружевной вуалеткой.

– Старайтесь не демонстрировать раны, это признак дурного вкуса. Запомните: если вы сегодня хорошо проявите себя, то сможете считать Парадиз своим вторым домом.

Офелия подумала: а где же мой первый дом на Полюсе? С момента прибытия сюда она успела пожить в замке Беренильды, в посольстве Лунного Света, побывать в интендантстве своего жениха, но нигде не почувствовала себя дома.

Мажордом впустил их в просторный зал, нечто вроде внутреннего сада под стеклянным куполом, в тот самый момент, когда там раздались громкие аплодисменты и крики «Браво!», «Прекрасный ход, монсеньор!». Офелия никак не могла разглядеть сквозь белые кружева своей вуалетки, что происходит между пальмами этой оранжереи. Толпа придворных в высоких париках скучилась на лужайке вокруг какого-то странного лабиринта. Офелии, при ее малом росте, не удавалось выглянуть из-за спин впереди стоящих людей, но Беренильда с легкостью проложила среди них путь в первые ряды: узнавая ее, придворные сами уступали ей дорогу, не столько из учтивости, сколько желая оказаться на безопасном расстоянии. Они предпочитали сперва услышать вердикт Фарука, а уж потом определить собственное отношение к этой особе.

Увидев Офелию вместе с Беренильдой, тетушка Розелина скрыла облегчение за недовольной гримасой.

– Тебе придется объяснить свое поведение, – прошипела она. – Ну как я могу опекать девицу, которая то и дело сбегает от меня?!

Теперь Офелия разглядела игровое поле во всех подробностях. Это был лабиринт, состоявший из пронумерованных плит. На некоторых из них сидели живые гуси, привязанные к колышкам. Тут же, на извилистой дорожке, стояли двое слуг, словно в ожидании приказов.

Офелия посмотрела туда, куда были устремлены в этот момент все взгляды, – на эстраду рядом с лабиринтом. Там, за красивым столиком, белым, как и сама эстрада, сидел игрок. Он что-то сжимал в кулаке и с явным удовольствием медлил, испытывая терпение публики. Офелия узнала его по дырявому цилиндру и наглой усмешке до ушей. Это был Арчибальд, посол Полюса, доверенное лицо Фарука.

Наконец он разжал кулак, и в мертвой тишине зала раздался дробный стук игральных костей.

– Семь! – объявил церемониймейстер.

Тотчас один из слуг передвинулся на семь плит вперед и, к ужасу Офелии, рухнул в открывшийся люк.

– Нашему послу ужасно не везет в игре, – иронически бросил кто-то за спиной Офелии. – Это его третья партия, а ему почему-то все время выпадает люк.

Присутствие Арчибальда отчасти успокоило Офелию. Конечно, у него были свои недостатки, но он явился сюда, что свидетельствовало о его благосклонном отношении к ней, а главное – он принадлежал к клану Паутины. Почти все придворные, за небольшим исключением, были Миражами, и атмосферу зала пронизывала такая враждебность, что впору задохнуться. «Если все они так же коварны, как шевалье, – подумала Офелия, – то мне предстоят поистине веселые деньки».

Но тут придворные впились глазами в другого игрока, сидевшего на эстраде, и девушка посмотрела туда же. Сначала, из-за своей вуалетки, она приняла увиденное за скопище бриллиантов. Но, присмотревшись, поняла, что они украшают многочисленных фавориток, окружавших Фарука: одна расчесывала его длинные белоснежные волосы, другая прильнула к груди, третья примостилась у ног… Фарук сидел, облокотившись на столик, слишком низкий для его роста. Казалось, ему безразличны и ласковые прикосновения дам, и партия, которую он разыгрывал. Во всяком случае, Офелия сделала такой вывод, увидев, как он зевает во весь рот, бросая кости. Со своего места она не могла как следует разглядеть его лицо.

– Пять! – звучно пропел церемониймейстер под громкие аплодисменты присутствующих.

Второй слуга тотчас начал перепрыгивать с клетки на клетку. Всякий раз, как он приземлялся на плиту, занятую гусем, тот яростно шипел и пытался ущипнуть его за ногу, но лакей успевал прыгнуть дальше, пока не достиг последней клетки в центре лабиринта. Придворные приветствовали его радостными криками, точно олимпийского чемпиона. Фарук выиграл партию. Что же до Офелии, то она сочла эту забаву неприличной. И надеялась, что кто-нибудь поскорее займется первым лакеем, вытащив беднягу из люка.

Какой-то человечек в белом костюме воспользовался концом игры, чтобы поднести Фаруку нечто похожее на письменный прибор. Затем с широкой улыбкой он стал что-то нашептывать правителю на ухо. Изумленная Офелия увидела, как Фарук небрежно приложил печать к поданному документу, даже не заглянув в него.

– Берите пример с графа Бориса, – шепнула ей Беренильда. – Он дождался удобного момента, чтобы получить еще одно поместье. Приготовьтесь, сейчас наш выход.

Но Офелия ее не слушала: она во все глаза смотрела на другого человека там же, на эстраде. Он стоял неподвижно и был бы совсем незаметен в своем темном костюме, если бы внезапно не щелкнул крышкой карманных часов. При виде его Офелию охватил жар, от которого у нее даже уши запылали.

Торн.

Его черный мундир с высоким жестким воротом и тяжелыми золотыми эполетами был явно неуместен в душной жаре помещения – конечно, тоже иллюзорной, но вполне ощутимой. А застывшая, несгибаемая, как само правосудие, фигура и молчание призрака противоречили блестящей, беззаботной атмосфере Двора.

Офелия отдала бы все на свете, лишь бы не видеть его здесь. Он верен себе: сейчас возьмет контроль над ситуацией и начнет диктовать ей линию поведения.

– Госпожа Беренильда и дамы с Анимы! – провозгласил церемониймейстер.

Все головы повернулись к Офелии в наступившей тягостной тишине, прерываемой только гусиным гоготом. Девушка сделала глубокий вдох. Вот он, наконец, момент ее вступления в игру.

И она найдет в ней свое место – без Торна, вопреки Торну.

Малышка

Офелия подошла к эстраде, чувствуя на себе взгляды, горевшие таким жгучим интересом, что она подумала: «Как бы мне сейчас не вспыхнуть!» Она сделала вид, будто бы не заметила фамильярное подмигивание Арчибальда, которым он приветствовал ее со своего места игрока, и стала подниматься по белым ступеням, сосредоточившись на одной-единственной мысли: «Мое будущее зависит от того, что будет разыграно здесь и сейчас».

Вероятно, из-за волнения, охватившего ее при виде Торна, из-за кружевной вуалетки, застившей ей глаза, из-за шарфа, обмотавшего лодыжку, и всегдашней своей неуклюжести Офелия споткнулась на последней ступеньке. И наверняка рухнула бы всем телом на пол, если бы Торн не поймал ее на лету, схватив за плечо и силой поставив на ноги. Тем не менее эта оплошность ни для кого не прошла незамеченной: улыбка Беренильды на миг погасла, тетушка Розелина в ужасе закрыла лицо руками, а поврежденное ребро тут же отозвалось яростной, пульсирующей болью.

В игорном зале раздались смешки, но они мгновенно стихли, когда придворные заметили, что сам Фарук вовсе не находит ситуацию забавной. Он не шевельнул и пальцем с момента окончания игры и продолжал сидеть, облокотившись на столик, все с тем же выражением глубокой скуки на лице, словно не замечая фавориток в бриллиантах, так тесно прильнувших к нему, как будто они были естественным продолжением его тела.

Офелия даже забыла про Торна в тот миг, когда Дух Семьи устремил на нее непроницаемый взгляд бледно-голубых, почти белых глаз. И в самом деле, у Фарука все было белым: длинные гладкие волосы, молодая неувядающая кожа, роскошное одеяние, – но в этот момент Офелия видела только его глаза. Духи Семей по самой своей природе поражали воображение. Каждый ковчег, за редким исключением, имел своего властителя. Всемогущие и бессмертные, они были корнями огромного всемирного генеалогического древа, общими прародителями всех больших Семей. В тех случаях, когда Офелия видела на Аниме свою прародительницу Артемиду, она чувствовала себя перед ней жалкой букашкой. Но это было несравнимо с тем ощущением, которое сейчас внушал ей Фарук. Хотя их разделяла протокольная дистанция, мощь Духа Полюса буквально довлела над девушкой, пока он смотрел на нее немигающими глазами статуи.

– Кто это? – вопросил Фарук.

Офелия никак не могла упрекнуть его в забывчивости: во время их единственной встречи она стояла слишком далеко, была переодета лакеем, и они не перемолвились ни единым словом. Но она совсем растерялась, когда поняла, что вопрос касается одновременно и Торна, и Беренильды, на которых Фарук обратил свой бесстрастный взор. Офелия знала, что Духи Семей обладают скверной памятью, но чтобы до такой степени!.. Торн был суперинтендантом Небограда и всех провинций Полюса и в качестве такового отвечал за финансы и основную часть судебной системы. Что же до Беренильды, то она носила ребенка от Фарука.

– Где мой референт?

– Я здесь, монсеньор!

Молодой человек, с виду примерно ровесник Офелии, вынырнул из-за кресла Фарука. Он носил на лбу татуировку Паутины, и его белокурая красота делала честь этому клану.

– Монсеньор, господин посол испросил у вас аудиенцию для вашего интенданта Торна, его тетушки Беренильды и его невесты мадемуазель Офелии.

Референт изъяснялся мягко и терпеливо, поочередно указывая Фаруку на каждую упомянутую особу. Первым к нему подошел Арчибальд – в цилиндре, лихо нахлобученном на взъерошенные волосы. Офелия не сомневалась, что он нарочно побрился так небрежно: чем торжественней был момент, тем более дерзко посол нарушал приличия.

– По какому поводу? – спросил Фарук, явно изнывая от скуки.

– По поводу уничтожения клана Драконов, монсеньор, – с ангельским терпением напомнил референт. – Речь идет о прискорбном несчастном случае, стоившем жизни вашим охотникам. Господин Арчибальд уже докладывал вам об этом сегодня утром. Извольте прочесть, монсеньор, вы сами записали это в вашем ежедневнике.

И референт вручил Фаруку блокнот-памятку с обтрепанными страницами – видно было, что его непрерывно листали. Фарук оторвал локоть от игорного столика и перевернул несколько страниц. Фаворитки приноравливались к каждому движению его тела, отодвигаясь, когда их руки ему мешали, чтобы тут же снова приникнуть к нему. Офелия наблюдала за этой сценой со смесью восхищения и брезгливости. Эти красавицы в бриллиантовых диадемах, бриллиантовых колье и бриллиантовых кольцах мало походили на нормальных женщин.

– Драконы погибли? – спросил Фарук.

– Да, монсеньор, – ответил референт. – Вы записали это на последней строчке.

– «Драконы погибли», – повторил Фарук, на сей раз читая запись. Он помедлил, застыв, как мраморный истукан, затем перевернул страницу. – «Беренильда принадлежит к клану Драконов». Это я записал вот здесь.

Фарук говорил медленно и раздельно, подчеркивая каждый слог. В его устах акцент Севера был подобен голосу урагана. Отдаленному, едва слышному, но от этого не менее грозному. Когда он оторвался от блокнота и поднял глаза, Офелия уловила в них гневные искры, которых не было еще миг назад.

– Где Беренильда?

Не произнеся ни слова, не сделав реверанса, Беренильда подошла к нему и поцеловала в щеку с нежностью любящей супруги. На сей раз Фарук мгновенно узнал ее. Он ответил ей безмолвным взглядом, но Офелия почувствовала, что в их молчании было куда больше смысла, чем во всех речах на свете.

И тут о себе напомнил Торн: он громко щелкнул крышкой часов, разрушив очарование момента. Фарук зашевелился с медлительностью дрейфующего айсберга, взялся за перо, услужливо протянутое референтом, и добавил новую запись в свой блокнот. Офелия подумала: уж не пишет ли он «Беренильда жива», чтобы ненароком не забыть о ней?

– Итак, мадам, – заговорил Фарук, – вы потеряли всю вашу семью. Выражаю вам свои соболезнования.

В его глухом голосе не чувствовалось ни малейшего волнения, как будто он не сознавал, что в этой кровавой бойне погиб целый клан его собственных потомков.

– К счастью, я не единственная выжившая, – поспешила уточнить Беренильда. – Моя матушка в настоящий момент проходит лечение в санатории и ничего не знает об этом прискорбном событии. Что касается моего племянника, то он здесь, с нами, и вскоре собирается жениться. Так что продолжение рода Драконов нам обеспечено.

Офелии стало не по себе. Когда-нибудь позже она попытается объяснить Беренильде, что этот брак будет фиктивным и останется бездетным.

Из толпы придворных, стоявших вокруг эстрады, донесся протестующий ропот; особенно отчетливо прозвучало слово «бастард». Но Торн не снизошел до защиты своей чести. С его лба струился пот, а он пристально смотрел на циферблат часов, словно хотел подчеркнуть, что напрасно теряет время.

– Вот почему я испросил аудиенцию, – с широкой улыбкой сказал Арчибальд. – Хотите вы того или нет, дорогая Беренильда, но ваш племянник никогда не считался своим у Драконов, а ваша матушка очень немолода. Через какое-то время вы останетесь единственной представительницей своего клана. Это ставит под вопрос ваше положение при Дворе. Надеюсь, вы со мной согласны?

Его тирада была встречена тихими аплодисментами. Арчибальд, как достойный представитель посольского сословия, ясно выразил вслух то, о чем втайне думал каждый из присутствующих. Офелия обернулась, услышав за спиной стук пишущей машинки: секретарь фиксировал все, что здесь говорилось.

– Именно по этой причине, – звонко продолжал Арчибальд, – я и предложил мадам Беренильде и мадемуазель Офелии официальное покровительство и дружбу моей семьи.

Это заявление ошеломило аудиторию; аплодисменты тотчас стихли. Прежде Миражам было неизвестно, что Беренильда и клан Паутины заключили союз.

– Разумеется, речь идет о дипломатической дружбе, а не о военном союзе, – уточнил Арчибальд так весело, словно отпускал забавную шутку. – Паутина намерена заботиться о том, чтобы с обеими дамами не случилось ничего дурного, но при этом будет соблюдать политический нейтралитет и обязуется не участвовать во всяких «нечаянных» убийствах из-за угла. Итак, мы официально заявляем, что не намерены посягать ни на чью жизнь или препоручать это третьим лицам.

Офелия была поражена той небрежной легкостью, с которой Арчибальд затронул столь важную тему. И еще она отметила, что он умолчал о главном залоге так называемой дружбы – о том, что Беренильда официально назвала его крестным своего будущего ребенка.

– Однако сила моего клана имеет определенные границы, монсеньор, – объявил Арчибальд, обращаясь к Фаруку. – Не соблаговолите ли вы взять этих дам под свое покровительство здесь, при Дворе?

Фарук едва слушал посла. Он сидел в расслабленной, скучающей позе, вяло перелистывая блокнот и не обращая внимания на окружающих.

Офелия вдруг обнаружила, что не может двинуть рукой; тут же она поняла, что ее плечо крепко сжимает Торн. Он так и не ослабил хватку с того момента, как она споткнулась, и сжал ей плечо еще сильнее, когда Фарук перестал листать блокнот, и его белые брови медленно поползли вверх.

– Чтица. Я написал здесь, что Беренильда приведет мне чтицу. Где же она?

– Она здесь, монсеньор, – сказал референт, указав на Офелию. – Здесь, рядом со своим женихом.

«Вот оно», – подумала Офелия, стиснув руки, чтобы унять их дрожь.

– Так, – сказал Фарук, закрывая блокнот. – Значит, это она.

В оранжерее воцарилась мертвая тишина, когда он подошел к Офелии и присел перед ней на корточки, как взрослый перед маленьким ребенком. Девушка не была готова к такой аудиенции – лицом к лицу.

Фарук бесцеремонно поднял ее кружевную вуалетку. Он долго, внимательно изучал ее черты, а она боролась с желанием вырваться и удрать подальше. Духовная магнетическая мощь Фарука так властно подчинила себе тело и душу девушки, что у нее помутилось в глазах, а голову пронзила дикая боль.

– Она поранена, – разочарованно констатировал он, словно обнаружил изъян в купленном товаре.

Секретарь усердно забарабанил по клавишам машинки, фиксируя эти слова.

– И, кроме того, – продолжал Фарук, – я не люблю таких малышек.

Теперь Офелия начала понимать, почему никто не намекнул Фаруку на беременность Беренильды. И девушка набрала побольше воздуха в грудь: если сейчас она смолчит, все ее будущее окажется под угрозой. Бросив быстрый взгляд на тетушку Розелину, которая знаками приказывала ей говорить откровенно, она посмотрела прямо в лицо Фаруку, в это нечеловечески красивое лицо, заставляя себя не отводить глаза.

– Меня, наверно, нельзя назвать большой, монсеньор, но я уже не малышка.

Тоненький голосок Офелии звучал так слабо, что ей часто приходилось повторять сказанное, но сейчас она напрягла его, сколько хватило сил. Эти слова были обращены не только к Фаруку, но и к Торну, и к Беренильде, и к Арчибальду, ко всем, кто имел скверную привычку обращаться с ней как с неразумной девчонкой.

Фарук задумчиво потер нижнюю губу, потом раскрыл свой блокнот на первых страницах. Офелия стояла достаточно близко, чтобы разглядеть – правда, в опрокинутом виде, – его неуклюжий почерк и великое множество рисунков. Фарук задержался на изображении человечка с тоненькими ручками-палочками, ярко-оранжевыми кудрями и в больших очках.

– Это Артемида, – протяжно пояснил он. – Поскольку она моя сестра и ваш Дух Семьи, вы, видимо, доводитесь мне двоюродной пра-пра-пра-пра-правнучкой. Да, именно так, – заключил он, поглядывая на рисунок, – я полагаю, что вы слегка напоминаете мне ее. Особенно из-за очков.

Офелия подумала: интересно, когда Фарук видел свою сестру в последний раз? Артемида совсем не походила на этот беспомощный рисунок и не носила очки. Духи Семей никогда не покидали свои ковчеги. Вероятно, они провели вместе детство – в давние времена, еще до Раскола – но вряд ли сохранили об этом ясные воспоминания. Они не были наделены памятью – возможно, в силу своего невероятного долгожительства, – и это окружало таинственным ореолом их прошлое, которое было и прошлым всего человечества. Даже Офелия, при всем своем таланте чтицы, ничего не знала об их личной истории. Иногда она спрашивала себя: да были ли у них самих родители в ту древнюю эпоху?

– Итак, малышка Артемида, – продолжал Фарук, – вы умеете читать прошлое вещей?

– К сожалению, это единственное, что я умею делать, монсеньор, – вздохнув, сказала Офелия.

Да, она это умела. А еще умела проходить сквозь зеркала, однако второе было как-то трудно уложить в рамки профессиональных достоинств.

– Вы об этом не пожалеете.

Глаза под нависшими веками Фарука вдруг живо блеснули. Невыносимо медленным движением он сунул руку за пазуху своей роскошной мантии и извлек оттуда книгу в переплете, украшенном драгоценными камнями. В руках Фарука она выглядела крошечной, как записная книжка; в сравнении же с ростом Офелии была огромной, как энциклопедия.

– Значит, вы сможете прочитать мою Книгу.

При виде этого предмета Офелия испытала одновременно и страх, и острое любопытство. Прежде она считала, что существует только одна такая Книга, на Аниме, в личном Архиве Артемиды. Это был столь необычный и древний документ, что лучшим чтецам ковчега, в том числе и Офелии, так и не удалось его расшифровать. Очутившись на Полюсе, девушка обнаружила, что Книги существуют и на других ковчегах. Но она также узнала еще одно: Книга Фарука – главный залог ее брака.

Когда Офелия своими глазами увидела Книгу, от которой зависела ее судьба, руки девушки инстинктивно к ней потянулись. Может быть, раскрыв эту тайну, она вырвется на свободу?

– Нет, не она!

Мрачный возглас прозвучал как похоронный колокол. Торн впервые с самого начала церемонии подал голос. Он словно ждал именно этого момента.

– Не она! Я!

Фарук, все еще сидевший на корточках с Книгой в руках, поднял глаза на Торна, недоуменно мигая, словно внезапно разбуженный человек.

– Я прочту вашу Книгу, – повторил Торн непререкаемым тоном. – И это произойдет, когда мне передастся дар моей жены и когда я научусь им пользоваться. Так записано в нашем договоре.

Торн спрятал свои часы, сунул руку во внешний карман кителя и резким взмахом развернул бумагу с печатью. Вторая его рука по-прежнему крепко сжимала плечо невесты. Офелия знала, что этот жест свидетельствует вовсе не о любви или заботе. Торн недвусмысленно дал понять Фаруку и придворным: он, и только он имеет исключительное право на ее дар чтицы.

Офелия содрогнулась всем телом. Из множества открытий, сделанных ею на Полюсе, это оказалось самым отвратительным. Церемония передачи Дара была частью свадебного ритуала, во время которого супруги обменивались своими волшебными свойствами. Торн сознательно скрывал от Офелии, что организовал их свадьбу с единственной целью – перенять от нее свойство читать вещи и самому выступить перед Фаруком в роли чтеца. От матери он унаследовал сверхъестественную память и надеялся, что она, в сочетании с даром Офелии, поможет ему пройти вспять по времени достаточно далеко, чтобы расшифровать Книгу Фарука.

Торна не интересовала историческая ценность этого документа, он заботился только об удовлетворении собственных амбиций.

– Возьмете ли вы под свое покровительство мою невесту и мою тетку до самого дня свадьбы? – настойчиво повторил Торн. – А также всех жителей Анимы, которые прилетят на Полюс, дабы укрепить добрые дипломатические отношения между нашими ковчегами?

Северный акцент в устах Торна сейчас звучал еще более резко, чем обычно. Чувствовалось, что ему невыносимо трудно просить Фарука о милостях. Беренильда же хранила спокойное молчание. Нужно было уж очень хорошо знать эту женщину, чтобы уловить в ее медовой улыбке скрытую тревогу.

Офелии казалось, что все они вместе разыгрывают комедию на сцене театра, перед публикой, которая только и ждет малейшей оплошности, чтобы освистать их. Каждое слово, каждая интонация, каждый жест приобретали здесь особую значимость. Но на этой театральной сцене Торн был самым главным ее соперником. По его вине она всегда будет выглядеть всего лишь бледной тенью супруга.

Фарук с мрачной миной перечитал статьи договора, который вручил ему Торн, потом спрятал Книгу за пазухой и стал медленно, мускул за мускулом, сустав за суставом, распрямляться, пока не поднялся во весь рост. Уж на что Торн был великаном, но Фарук рядом с ним выглядел гигантом.

– Раз она только и умеет, что читать, а я не могу заставить ее читать, – сказал он раздельно, – то чем она может быть мне полезна? Я держу в своем окружении только тех, кто умеет меня развлекать.

Вот он, решающий момент: теперь или никогда! Офелия шагнула вперед, заставив Торна отпустить ее плечо, и подняла глаза, принуждая себя смотреть Фаруку прямо в лицо. Это причиняло невыносимую боль – ну и пусть, тем хуже!

– Монсеньор, я не умею развлекать, но могу быть вам полезной иначе. На Аниме я заведовала музеем и могу открыть такой же здесь. Музей – это как память, – многозначительно сказала она, подчеркнув последнее слово. – Почти как ваш блокнот.

Офелия не могла видеть выражение лица Торна – он стоял позади нее, – но зато хорошо разглядела лицо Беренильды, с которого сошла улыбка. Попросив девушку произвести хорошее впечатление на Духа Семьи, она уж точно подразумевала не это. Офелия постаралась не обращать внимания на перешептывание шокированных придворных, теснившихся вокруг эстрады. Своим предложением она, вероятно, нарушила добрую половину правил этикета.

– Что это за музей, которым вы заведовали? – спросил Фарук.

– Музей древней истории, – объяснила Офелия, радуясь тому, что разбудила его любопытство. – Все, что имело отношение к прежнему миру. И я, разумеется, могу адаптировать его к вашим историческим источникам.

Фарук и впрямь выглядел заинтересованным, и на какой-то момент Офелия вообразила, что ей удалось завоевать себе музей, независимость и свободу. Она не поверила своим ушам, когда услышала ответ, тотчас запечатленный пишущей машинкой секретаря:

– Значит, истории… Прекрасно, малышка Артемида, вы будете рассказывать мне истории. Такова цена покровительства, которое я согласен вам оказывать – вам и вашей семье. Назначаю вас своей вице-рассказчицей.

Договор

Офелия спустилась с эстрады, волоча за собой шарф, обмотавший ногу, и тут же зажмурилась от яркой вспышки: ее сфотографировали впервые в жизни, причем именно в тот момент, когда она, оглушенная всем случившимся, выглядела вконец растерянной. Фотограф, выскочивший из-за своего черного аппарата, окутанного дымом магния, кинулся ей навстречу. Это был один из Миражей, с лысой, гладкой, как яйцо, головой; он возбужденно пыхтел – ни дать ни взять кипящий котелок.

– Мадемуазель анимистка! Я Чернов, шеф-редактор «Nibelungen», самой читаемой газеты Небограда. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов? Наш монсеньор только что назначил вас вице-рассказчицей, – затараторил он, не дожидаясь согласия Офелии на интервью. – Чувствуете ли вы себя способной соперничать с блистательным Эриком, нашим прославленным рассказчиком? Вам понадобится огромный талант, чтобы выступать на одной сцене с автором таких потрясающих пантомим. За сорок лет представлений никому не удалось затмить этого артиста! Какой же стратегии вы намерены придерживаться, чтобы отвоевать свое место под солнцем?

Офелию тут же бросило в жар. Значит, вдобавок ко всему ей придется выступать на сцене, перед публикой?!

Паника девушки усугублялась еще и тем, что придворные смотрели на нее с холодным презрением, ожидая ответа. Но через минуту, к великому ее облегчению, все они мгновенно утратили к ней интерес: на эстраде Фарук возложил диадему на голову Беренильды, и Миражи приветствовали эту коронацию вежливыми протокольными аплодисментами.

Глядя на Беренильду в сверкающем уборе, с зардевшимся лицом и блестящими глазами, Офелия подумала: она похожа на восточную царицу. Впрочем, на царицу ли? Нет. На фаворитку.

– Мне ее жаль! – объявила тетушка Розелина, которой наконец удалось протиснуться к Офелии сквозь толпу. – Наверно, трудно любить человека, которому требуется обвешать женщину бриллиантами, чтобы не забыть о ней.

– Она согласилась на это ради меня, – прошептала Офелия. – Монсеньор Фарук оградит меня от своих придворных, а Беренильда оградит меня от монсеньора Фарука.

– Честно говоря, тебя я жалею еще больше, чем ее. Я и прежде знала, что господин Торн не очень-то чувствителен, но нужно быть бессердечным истуканом, чтобы видеть в тебе всего лишь пару рук. Ты почему так побледнела? – встревожилась тетушка Розелина. – У тебя болит бок?

Офелия сорвала со шляпы вуалетку: ей надоело смотреть на мир сквозь кружева.

– Нет, у меня болит душа от собственной глупости. Наши родственники должны прилететь со дня на день, а их безопасность будет зависеть от моего выступления на сцене. Вы можете представить меня в роли рассказчицы?

Озадаченная этим вопросом, тетушка Розелина захлопала глазами, а потом схватила Офелию за плечи.

– Давай сбежим от придворных, пока они пялятся на церемонию, и подождем Беренильду где-нибудь снаружи. Только ради бога, смотри, куда ставишь ноги, – твой шарф что-то совсем взбесился.

Офелия бросила последний взгляд на эстраду, куда ринулись придворные, спешившие поздравить Беренильду. Там же стоял и Торн, который, в отличие от всех, не обращал никакого внимания на свою тетку: он тщательно изучал напечатанный протокол, который поднес ему секретарь. Офелия отвернулась, когда Торн поднял глаза, блеснувшие как сталь, и взглянул на нее поверх печатного листа.

– Что-то не похоже на пылкую любовь, не правда ли?

Женщина, проворковавшая эти слова, подошла к Офелии, выйдя из-за пальм оранжереи. Ее массивное тело было окутано полупрозрачным покрывалом с золотыми подвесками, вероятно, ужасно тяжелыми. Офелии стало не по себе, когда она увидела на ее веках татуировку Миражей. И совсем уж она испугалась, когда та бесцеремонно обхватила руками ее лицо и впилась взглядом в ее раны.

– Неужто господин Торн вас так разукрасил, голубка моя?

Офелии очень хотелось ответить, что это единственная вещь на свете, в которой Торн неповинен, но вместо ответа она, не удержавшись, чихнула: от женщины исходил резкий навязчивый запах духов.

– С кем имеем честь? – осведомилась тетушка Розелина.

– Меня зовут Кунигунда, – представилась женщина, не отрывая взгляда от Офелии. – Я просто в восторге от того, что вы попытались сделать на эстраде, голубка моя. Мы с вами очень похожи.

Золотые подвески Кунигунды зазвенели как колокольчики, когда она подняла руку и указала на одного из Миражей, который заметно выделялся в толпе придворных своей дородной фигурой и величественной осанкой. Благодаря умелой иллюзии его редингот^[2] переливался всеми цветами радуги. Офелия легко узнала в нем барона Мельхиора. Она не раз встречала его в коридорах Лунного Света, когда служила там Беренильде под личиной лакея.

– Вам ненавистен господин Торн, – прошипела Кунигунда на ухо Офелии, – а мне – мой братец Мельхиор, барон-золотые-руки! Великий иллюзионист-кутюрье! Министр элегантных искусств! Он даже награжден орденом Искусств и Иллюзий за свои заслуги перед правящей Семьей. Мельхиор всегда был на виду и в почете, тогда как меня вечно задвигали в тень. И знаете почему, голубка моя? Потому что эти господа полагают, что лишь они, и только они способны управлять всем на свете там, наверху.

– И что мы должны сделать, чтобы выйти из тени? – спросила Офелия, пораженная в самое сердце откровениями Кунигунды.

– Объединить наши силы, голубка моя. Ну зачем нам враждовать из-за дурацких клановых различий? Мы прежде всего женщины. Более того, женщины решительные и предприимчивые!

– Ну наконец-то я слышу разумные речи, – вмешалась тетушка Розелина. – Я с вами полностью согласна, милая дама. Я вернулась бы на Аниму со спокойной совестью, если бы знала, что моя племянница способна самостоятельно управляться со своими проблемами. А каким видом искусства занимаетесь вы сами?

Пунцовые губы Кунигунды искривила загадочная усмешка.

– Я владею «Иллюзионами», заведениями развлекательных иллюзий, если это что-нибудь вам говорит. Иллюзии такого рода я называю «приятными усладами». И, поверьте, они предназначены не только для мужчин.

По тому, как испуганно тетушка Розелина вытаращила глаза, Офелия поняла, что Кунигунда уже перестала быть для нее «милой дамой».

– В окружении нашего монсеньора Фарука есть только два вида женщин: те, кто готов оказывать любовные услуги, и те, кто готов на все другие услуги. Если вы не сможете его развлечь, вам здесь не выжить. Могу ли я взглянуть на ваши ручки, голубка моя?

Растерянная Офелия, поколебавшись, сняла перчатки чтицы. Кунигунда провела своими багровыми, острыми, как лезвия бритвы, ногтями по линиям ее ладони.

– Какие маленькие ручки и какие… обыкновенные! Подумать только, ведь они наводят страх на весь Небоград!

– Из-за Книги монсеньора Фарука? – удивилась Офелия.

Кунигунда хитро сощурилась, показав целиком татуировку на веках.

– Для вас ни один предмет не составляет тайны. Иначе говоря, вы способны прочесть все дворцовые секреты, а их тут несметное множество, можете мне поверить.

Теперь Офелия уже внимательней посмотрела на придворных, наполнявших Сад для игры в гусёк: даже издали было заметно, что на нее бросают враждебные взгляды. Особенно нервничали дамы, тревожно проверяя детали своих нарядов, словно какая-нибудь потерянная булавка грозила им разоблачением.

– Я предлагаю вам сделку, голубка моя, – продолжала Кунигунда, сжимая руки Офелии. – Я подарю вам свои лучшие иллюзии и гарантирую зрелища, с которыми не сравнятся даже представления нашего знаменитого рассказчика. А вы за это, – сказала она, понизив голос, – поработаете для меня, когда понадобится, своими волшебными пальчиками.

Кунигунда стояла так близко к Офелии, что у той першило в горле от запаха ее духов, как от серных испарений вулкана.

– Благодарю вас за предложение, – ответила девушка, подавляя кашель, – но я вынуждена его отклонить. Я никогда не читаю предметы без согласия их владельцев.

Усмешка Кунигунды стала еще шире, а ее ногти больно вонзились в ладони Офелии.

– Вы отказываетесь?

– Отказываюсь, мадам.

– Что ж, похоже, я в вас ошиблась. Мне-то показалось, что я видела на эстраде честолюбивую особу. Позвольте дать вам совет, голубка моя. – (Кунигунда еще глубже вонзила ногти в руки Офелии, и встревоженная тетушка Розелина невольно дернулась, чтобы вмешаться.) – Никогда не говорите «нет» Миражам.

– Это что, угроза?

Вопрос исходил от незаметно подошедшего Арчибальда. Он стоял, сунув руки в дырявые карманы своего редингота, в небрежно нахлобученном цилиндре. Его сопровождали две старухи в робронах^[3] с широкими черными юбками, походившими на пару погребальных колоколов.

Кунигунда тотчас выпустила руки Офелии.

– О, нет, всего лишь совет, господин посол, – ответила она, обращаясь больше к старухам, чем к Арчибальду. – Просто совет.

С этими словами Кунигунда удалилась под звон своих подвесок, бросив на Офелию многозначительный взгляд.

– Я смотрю, вы времени даром не теряете, невеста Торна! – со смехом воскликнул Арчибальд. – Не успели явиться ко Двору, а уже нажили себе врага в лице этой дамы. И еще какого врага! На свете нет никого страшнее уязвленной артистки.

Офелия снова натянула перчатки, морщась от боли: Кунигунда безжалостно расцарапала ее ладони своими ногтями.

– Почему уязвленной? – спросила она.

Арчибальд вынул из кармана редингота красивые голубые песочные часы. Офелии уже было знакомо назначение этого предмета, хотя сама она никогда им не пользовалась. Стоило потянуть за колечко, как механизм приходил в действие и переносил владельца часов в райские кущи на все время, что песок сыпался вниз. «Представь себе самые волшебные краски, самые дурманящие ароматы, самые прекрасные видения! – объяснил ей когда-то Ренар. – В общем, царское удовольствие, иллюзия, которой никогда не насладишься сполна, по которой будешь тосковать всю оставшуюся жизнь».

– Дела мадам Кунигунды идут неважно, – объяснил Арчибальд. – Ее «Иллюзионы» разоряются один за другим, с тех пор как наша дорогая Хильдегард ввела в обиход эти голубые часики. Ну какой аристократ рискнет у всех на виду посещать ее сомнительные заведения, если ему достаточно дернуть за колечко незаметно, у себя дома?! А теперь позвольте мне представить вам ваш эскорт, – сказал он, внезапно сменив тему. – Я обещал нашей дорогой Беренильде обеспечить вашу защиту. Вот она!

И Арчибальд театральным жестом указал на пару безмолвных старух, стоявших сзади. Их выцветшие глаза, между которыми красовалась татуировка клана Паутины, были устремлены на Офелию с профессиональным бесстрастием.

– И вот эти дамы будут нас защищать?! – вознегодовала тетушка Розелина. – Разве жандармы не были бы более эффективны?

– Вам предстоит жить в Гинекее^[4], как и всем фавориткам нашего монсеньора. – объяснил Арчибальд. – А мужчинам вход туда запрещен. Не волнуйтесь, мои Валькирии – самые надежные гаранты вашей безопасности.

Офелия во все глаза смотрела на старух. Она слишком долго прожила в Лунном Свете, чтобы не знать о них из разговоров слуг. Эти женщины в обязательном порядке присутствовали в свитах дипломатов: примечали каждую мелочь, внимательно слушали каждое слово. У них была телепатическая связь с другими членами Паутины, и некоторые из этих последних обязаны были бодрствовать круглые сутки, записывая все, что видели и слышали Валькирии. Особы, состоявшие под наблюдением Валькирий, могли чувствовать себя в полной безопасности. Но такой охраны удостаивался далеко не каждый аристократ.

Офелия поправила очки и внимательно посмотрела в глаза Арчибальду. Это было все равно что смотреть через два окошка в лазурное небо.

– Боюсь, что я стала жертвой ужасного недоразумения. Я не способна рассказывать истории. Господин посол, вы предложили мне свою дружбу, так не могли бы вы исправить эту ошибку?

Арчибальд с полуогорченной, полуиронической улыбкой замотал головой. Если забыть о его всклокоченной шевелюре, недобритой щетине и драной, небрежно заплатанной одежде, он был красив до неприличия.

– Простите за выражение, невеста Торна, но – что посеешь, то и пожнешь. Особенно в случае с Фаруком.

– Да я просто не успела объяснить ему все как следует. Если бы я могла подробно рассказать о моих планах…

– О ваших планах? – усмехнулся Арчибальд. – Вы имеете в виду эту смехотворную затею с музеем? Забудьте об этом сию же минуту, вам никогда не удастся заинтересовать наших придворных такой скукотищей.

Тетушка Розелина едва не задохнулась от возмущения:

– Да вы… вы просто неотесанный грубиян!

Арчибальд со смехом повернулся к ней. Оскорбление его только развеселило.

– Нет, тетя, он прав, – сказала Офелия.

В ярком свете оранжереи стал виден налет пыли на ее очках. Она сняла их, вытерла о красивое платье – подарок Беренильды, – не заботясь о том, что помнет этот роскошный наряд, и начала размышлять, кляня себя за глупость. У нее было столько недель, чтобы измыслить новые планы, новые возможности, а она продолжала цепляться за свою прошлую жизнь! Но тут Арчибальд прервал ее размышления.

– Я хотел бы, чтобы вы внимательно взглянули на это, – предложил он. – Я «одолжил» их у церемониймейстера.

Он вынул из кармана две красивые игральные кости, которыми пользовался во время игры в гусёк, и протянул Офелии. Но тетушка Розелина успела выхватить их, прежде чем они попали в руки племянницы. Старушка видела достаточно непристойностей в покоях Арчибальда и не могла допустить, чтобы он коснулся ее хоть пальцем.

Офелия взглянула на кости: на них не было ни одной цифры.

– Теперь понимаете, невеста Торна? Они не настоящие. Церемониймейстер – член клана Миражей, и он сам решает, какие цифры должны появиться на костях, которые бросают игроки.

– Значит, по его вине ваш слуга всякий раз падал в люк? – прошептала Офелия, пораженная этим открытием.

– Фарук всегда выигрывает. Предложи вы ему открыть сырную лавку, он тут же превратил бы ее в кондитерскую.

В эту минуту из оранжереи донесся радостный гомон. Офелия не видела игровую площадку – ее заслоняли фонтаны и пальмы, – но поняла, что игра возобновилась. Новая партия с новыми фальшивыми костями.

– Будь я похитрее, – заметила она, вспоминая маневр графа Бориса, который дождался победы Фарука, чтобы выпросить имение, – мне следовало бы предложить ему прочитать его Книгу, вместо того чтобы просить о музее. А я так глупо позволила Торну обойти меня!

Арчибальд изумленно раскрыл глаза и рот.

– Постойте… неужели вам не рассказали, что случилось с чтецами, которые побывали здесь до вас?

– Мне сообщили, что все они потерпели неудачу и что монсеньор Фарук был очень разгневан. Но я могла бы попытать счастья. Я плохо разбираюсь во многих вещах, но что касается экспертиз, делаю их прекрасно.

– Так вот, откажитесь от этой затеи, – решительно сказал Арчибальд. – Я только что наблюдал за вами там, на эстраде. Вы чуть не упали в обморок от одного лишь взгляда Фарука. А теперь представьте себе, что с вами будет, если он обрушит на вас свой гнев. Я часто видел, как люди истекали кровью и впадали в безумие после того, как разочаровали его. Наш Дух Семьи не способен контролировать свою силу.

Офелия попыталась стряхнуть с ноги шарф, который упрямо обвивал ее лодыжку. Если Арчибальд хотел напугать девушку, то он достиг цели.

– Откажитесь от Книги, – настаивал посол. – Моя семья чуть не разорилась, оплачивая услуги лучших экспертов, призванных ее расшифровать, – филологов, чтецов и всех прочих. Из чего я сделал один, но окончательный вывод: Книга не поддается разгадке. Ее невозможно датировать, поскольку она не сопряжена со временем. Ее невозможно перевести, поскольку ее язык не имеет аналогов.

– Артемида, наш Дух Семьи, хранит такую же Книгу в своей личной коллекции, – вставила Офелия. – Значит, подобными Книгами владеют все Духи Семей?

– Трудно сказать, у каждого ковчега есть свои маленькие секреты, – ответил Арчибальд, загадочно улыбаясь. – Но послушайтесь моего совета: предоставьте Торну сломать себе шею на этой задаче. Из вас получится очаровательная вдовушка.

Несмотря на жаркое искусственное солнце, Офелия содрогнулась. Она поочередно взглянула на каждую из Валькирий, которые с холодным спокойствием, очень внимательно слушали их, и спросила, понизив голос:

– А почему монсеньор Фарук настолько одержим своей Книгой?

Арчибальд разразился таким хохотом, что его цилиндр свалился на лужайку.

– Этот вопрос, невеста Торна, – сказал он, отдышавшись, – вероятно, единственное, что объединяет вас со всеми обитателями Полюса. Книга Фарука – навязчивая идея Фарука. Я уже сказал вам и повторяю еще раз: никогда – вы слышите? – никогда не заговаривайте с ним об этом.

Арчибальд поднял свой цилиндр, повертел его на пальце и нахлобучил на голову шутовским движением клоуна. Тем не менее Офелия отнеслась к его словам вполне серьезно. Пусть он был провокатором или фигляром, но хотя бы говорил с ней искренне.

– Я встретила здесь не так много людей, которые пекутся о моих интересах. Благодарю вас, господин посол.

– О, не спешите с благодарностью. Чем больше я вас просвещаю, тем больше вы мне обязаны. И в один прекрасный день я смогу предъявить вам счет.

– Чем обязана? Какой счет? – удивилась Офелия. – Вы ведь предложили мне свою дружбу.

– Вот именно. А счет дружбы не портит. Но не беспокойтесь: вы получите такое удовольствие от расплаты, что поспешите снова залезть в долги.

Офелия была шокирована: единственная искренняя помощь, на которую можно было рассчитывать при Дворе, исходила от такого корыстного человека! Он проводил время, флиртуя с замужними дамами; не будь Офелия обручена с Торном, он даже не взглянул бы на нее.

– Я тебя предупреждала: берегись сомнительных знакомств! – вскричала тетушка Розелина, пожелтев от возмущения еще больше, чем обычно. – Господин посол, отныне я прослежу за тем, чтобы вы держались подальше от моей племянницы!

Улыбка Арчибальда, словно резиновая, стала еще шире.

– Не хочу вас огорчать, мадам Розелина, ибо я уже оценил ваши достоинства, но вам не всегда удастся быть рядом с этой юной особой. Так же, как и вам, господин интендант.

Офелия обернулась так резко, что у нее перехватило дыхание от боли в поврежденном ребре. Прямо за ее спиной посреди лужайки стоял Торн. Он высился над ней, как монумент; в руке у него был лист бумаги с печатным текстом. Офелия никогда не видела его в благостном настроении где бы то ни было – ни в одном доме, ни за одним столом, ни в одной компании, – но сейчас констатировала, что в этом экзотическом саду он выглядит особенно мрачным. Резкий свет подчеркивал два шрама на его лице, светлые волосы взмокли от пота. Вероятно, он задыхался в своем плотном мундире, но вместо того чтобы разомлеть от жары, напротив, казался застывшим, как лед, с головы до ног.

Торн протянул лист Офелии, высокомерно игнорируя Арчибальда, словно его здесь и не было.

– Я пришел вручить вам ваш договор.

– Только избавьте меня от своих комментариев, – сердито сказала Офелия, почти вырвав бумагу у него из рук.

Она боролась с Торном и позорно проиграла. Теперь ей хватило бы малейшего упрека, малейшей насмешки, чтобы дать волю обуревавшему ее гневу.

Но Торна слова невесты ничуть не смутили.

– Хочу также сообщить вам, что я наладил телеграфную связь с вашими родными. Мне удалось всех успокоить и перенести их приезд на более поздний срок.

Вот это оказалось самой приятной новостью за весь день. Тем не менее Офелия восприняла ее как еще одно оскорбление:

– А вам не пришло в голову, что я была бы счастлива присутствовать на этом сеансе связи? Со дня нашего отъезда мои родные не получили ни одного письма. Вы хоть понимаете, в какой изоляции мы с моей тетей очутились тут по вашей милости?

– Я принял срочные меры, – ответил Торн, по-прежнему не обращая внимания на Арчибальда, который прямо-таки наслаждался перепалкой. – Присутствие ваших родных на Полюсе в настоящий момент было бы крайне опасным как для них, так и для нас. Я прослежу за тем, чтобы в дальнейшем ваши письма доходили по назначению.

– А где же ваш собственный договор? – осведомилась Офелия. – Имею ли я право ознакомиться с ним, или это тоже не мое дело?

Торн и до того говорил, хмурясь, но последний вопрос Офелии заставил его помрачнеть еще больше. Он вынул из внутреннего кармана кителя конверт.

– Я приготовил для вас дубликат. Держите его при себе постоянно и предъявляйте Фаруку при любом удобном случае.

Офелия распечатала конверт, тут же выронила лист бумаги, который в нем лежал, подобрала его с травы и внимательно прочитала. Это была копия договора Торна с Фаруком. В нем было зафиксировано всё: обязательство обручения с чтицей Анимы (имя Офелии там предусмотрительно не указывалось), дата свадьбы (3 августа) и даже запланированная на ноябрь дата чтения Книги. Из этого документа следовало, что невеста, выбранная Торном, не имеет никакого отношения к данному договору. Очки Офелии потемнели, когда она дошла до параграфа «Вознаграждение за чтение Книги»:

«В случае успеха г-н Торн официально получит титул знатной особы, а его статус бастарда будет аннулирован и признан не имевшим места».

У Офелии сжалось сердце. Все амбиции Торна заключались в этих строчках. Он оторвал ее от семьи и подверг ее жизнь опасности лишь для того, чтобы выбиться в аристократы. О Беренильде в контракте не было ни слова: он даже не подумал о своей родной тетке, которая много раз рисковала собственным положением, лишь бы помочь ему добиться успеха.

Торн ни о ком не заботился – что ж, Офелия решила больше не заботиться о нем.

– Когда-нибудь я уплачу по счету, – объявила она Арчибальду. – Дайте мне только время, чтобы выбрать способ отблагодарить вас, и я постараюсь расплатиться сполна.

У Арчибальда имелся в запасе целый набор всяких улыбок, но Офелия никогда еще не видела такой растерянной, словно его крайне смутило ее обещание. Однако это длилось всего один миг, после чего он лихо щелкнул по своему цилиндру.

– Мне не терпится дожить до этого, невеста Торна! А пока позвольте откланяться. Я слишком долго отсутствовал в Лунном Свете, – пояснил он, ткнув пальцем в татуировку на лбу. – А без кота, знаете ли, мышам раздолье.

Под мышами он разумел своих сестер, которых заботливо оберегал от светских соблазнов. Лихо развернувшись, он чуть не сбил с ног тетушку Розелину, стоявшую у него на дороге. Сейчас всё в ней: надменно вздернутый подбородок, суровое выражение длинного лошадиного лица, крошечный пучочек волос, торчащий на макушке, и руки, чопорно сложенные на строгом платье, – делало ее воплощением оскорбленного женского достоинства.

– Господин посол, вы похотливы, как мартовский кот. Я солгала бы, сказав, что питаю расположение к господину Торну, – заявила она, бросив взгляд на означенного господина, который в данный момент интересовался только своими часами, – но он все-таки ее законный жених. Назовите хоть один убедительный довод, чтобы я могла позволить вам встречаться далее с моей племянницей.

– Ручаюсь, что вы позволите мне встречаться с вашей племянницей, – самоуверенно ответил Арчибальд, – более того, вы первая попросите меня об этой встрече.

И пока возмущенная тетушка Розелина подыскивала слова для отпора, он нагнулся и чмокнул ее в щеку. Офелия затаила дыхание. Ее тетка даже поцелуй руки расценивала как непристойность, и уж, конечно, сейчас ответит на такую фамильярность здоровенной пощечиной.

Однако ничего подобного не произошло. Офелия не поверила своим глазам, когда желтое лицо тетушки Розелины окрасил нежный румянец, а суровость сменилась бурным волнением. Она смотрела на Арчибальда так, будто он вознес ее в райские кущи.

Тем временем Арчибальд отдал прощальный поклон тетушке Розелине, Валькириям и Офелии, а затем исчез за пальмами, весело крутя на ходу свои голубые часики на цепочке.

– Тетя, вы… хорошо себя чувствуете? – испуганно спросила Офелия.

И в самом деле, Розелина как будто помолодела сразу лет на двадцать.

– Что? – пробормотала она. – Ну разумеется, я прекрасно себя чувствую, что за глупый вопрос! – И добавила, нервно обмахиваясь веером: – В этой оранжерее задохнуться можно от жары. Давай выйдем.

Офелия растерянно глядела ей в спину. Понятно, что все придворные дамы уступают обаянию Арчибальда, но чтобы ему поддалась ее родная тетка!..

– Я думаю, брать в союзники Арчибальда – плохая идея, – объявил Торн, заводя свои часы.

Офелия подняла голову и спросила, стараясь собрать последние остатки вежливости:

– Предположим. Это все, что вы хотели мне сказать?

– Нет.

Теперь, когда они остались одни, стальной взгляд Торна совсем оледенел. Офелия ждала чего-то подобного. После того как девушка публично, перед самим Фаруком, встала на пути у жениха, она не надеялась избежать упреков и внушений.

– Так объяснитесь же! – нетерпеливо потребовала она. – И давайте сразу покончим с этим.

– Ваш поступок там, на эстраде… – глухо сказал Торн, – был храбрым.

Он сунул часы в карман кителя и ушел, даже не оглянувшись.

Обрывки воспоминаний

Вначале мы были единым целым.

Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить…

Стена. Колеблющийся язычок фонаря. Детские каракули на листках, прикрепленных кнопками к цветным обоям.

Это воспоминание можно назвать довольно четким. Вероятно, он провел десятки часов, не меньше, созерцая стену с рисунками. Зато ему трудно вспомнить, что представляла собой остальная часть комнаты. В настоящий момент для него не существует ничего, кроме той стены, фонаря и детских каракулей.

Огонек внезапно колеблется, потом опять начинает светить ровно. Ему пришлось поставить фонарь на стол, чтобы он продолжал освещать стену. Но нет, стол слишком далеко от нее. Лучше уж стул или кровать. Кажется, он находится в спальне. В своей спальне?

Его тень, сперва огромная и расплывчатая, становится более четкой по мере того, как он подходит к кровати. Что же в них такого интересного, в этих листках, почему они так притягивают его? Особенно один рисунок: разноцветные фигурки, изображающие их вместе, его и остальных. Он осторожно откалывает кнопки, одну за другой.

За рисунком – дыра в стене. Именно в этом месте нет ни обоев, ни штукатурки. Что здесь – тайник?

Он заглядывает в дыру. Там темнота. Он не видит, чтό находится по другую сторону стены. И вдруг слышит собственный шепот:

– Артемида?

Он не узнаёт свой голос – дребезжащий, странно прерывистый, но это его голос, он звучит из его уст. Неужели он именно так говорил прежде?

– Артемида! – повторяет он снова, тихонько стуча в стену.

Еле различимый звук шагов, шорох отодвигаемого кирпича – и наконец-то глаз, мигающий глаз в глубине дыры. Глаз Артемиды?

– Я смотрела на звезды в чердачное окошко. Это интересно. – (Артемида говорит спокойно, монотонно, ее голос звучит глуховато из-за толстой стены.) – Ты должен положить кирпич на место, как я. Вспомни: нам больше не разрешили разговаривать друг с другом.

Конечно, ему хотелось бы вспомнить. Он прекрасно помнит глаз Артемиды, голос Артемиды, слова Артемиды, доносившиеся до него из дыры в стене, но никак не может вспомнить, почему их разлучили. И снова слышит собственный шепот:

– А другие? Ты не знаешь, как они?

– Другие послушнее тебя, – сообщает глаз Артемиды. – Я не говорила через стену с Янусом уже много дней. Он скучал в одиночестве, но, в общем, с ним все в порядке. Янус передал мне новости от стены Персефоны, у нее тоже все хорошо. Ну а ты как? А стена Елены?

– Она никогда не отвечает.

– Да она все слышит, эта Елена, – говорит глаз Артемиды. – Она услышала бы даже мигание века на другом конце дома. И если не отвечает, значит, подчинилась запрету. Давай последуем ее примеру. Иди спать.

На этот раз он не слышит своего ответа. Может, воспоминание ускользнуло от него? Нет, тут что-то другое. Он не ответил глазу Артемиды, потому что ему помешало что-то непредвиденное.

Тень Бога.

Он ясно помнит, как эта тень легла на стену, перекрыв его собственную. Бог находится в его комнате, прямо за его спиной. Глаз Артемиды исчезает в глубине дыры, она торопливо закладывает ее кирпичом.

Вот теперь он вспомнил: это Бог разлучил их – его, Артемиду, Елену, Януса, Персефону и всех остальных. Он вновь явственно ощущает страх и гнев, что охватили его в тот миг, когда он увидел тень Бога на стене. Когда понял, что нужно обернуться, перестать смотреть на стену и взглянуть Богу в лицо.

И вот он, наконец, поворачивает голову, но память упрямо отказывается вернуть ему лицо, силуэт, голос Бога, который медленно подходит к нему.

Здесь воспоминание обрывается.

Nota bene^[5]: «Обуздывай свою силу».

Кто произнес эти слова, и что они означают?

Письмо

Первые недели придворной жизни Офелии протекали совсем не так, как она себе представляла. Девушку вместе с тетушкой Розелиной поселили в Гинекее на седьмом этаже башни, как раз над Парадизом, и с тех пор она ни разу оттуда не выходила. Каждое утро главный камергер открывал позолоченную решетку лифта, разворачивал список и вызывал, одну за другой, придворных дам, избранных для свиты Фарука. Но если имя Беренильды постоянно значилось в списке, то имя Офелии не прозвучало ни разу.

А ведь Гинекей был таким местом, где женщина, забытая Фаруком, считалась самой разнесчастной на свете.

Эта роскошная женская обитель выглядела точным подобием восточных гаремов. Покои фавориток, со множеством ковров, диванчиков и подушек, в полосатом солнечном свете, сочившемся сквозь жалюзи, казались подлинным апофеозом сладостной неги.

Однако сладость эта была весьма обманчивой. Почти все фаворитки, жившие в Гинекее, принадлежали к клану Миражей и весьма враждебно отнеслись к вторжению новых соперниц в их уютное гнездышко. Едва за спиной Беренильды задвигáлась решетка лифта, как начинались боевые действия. Однажды утром Офелия обнаружила, что покрыта с головы до ног прыщами. На следующий день от нее стал исходить мерзкий запах навоза. А еще через день, стоило ей шевельнуться, как у нее начиналась громкая отрыжка. Это были всего лишь иллюзии, которыми коварные обитательницы Гинекея исподтишка награждали девушку; они рассеивались уже через несколько часов, но их разнообразие ясно доказывало, что козням нет и не будет конца.

– Это невыносимо! – взорвалась однажды вечером тетушка Розелина, когда Беренильда вернулась из Парадиза. – К чему нам ваши Валькирии, если каждый может сколько угодно измываться над бедной девочкой?!

И она гневно ткнула пальцем в старух, которые в ответ даже глазом не моргнули. Валькирии, безмолвные и ненавязчивые, как тени, сопровождали Офелию и Беренильду на каждом шагу, ночью спали в одной комнате с ними, ели за одним столом, но никогда не вмешивались в их повседневные дела.

– Ну, пока еще всё это детские игры, – утешила Беренильда Офелию в тот день, когда ее «украсили» свиным рылом. – Главное, сделать так, чтобы эта ситуация не длилась вечно. Я хорошо знаю здешних дам: их попытки запугать вас будут все более и более наглыми, но лишь до того момента, пока наш монсеньор не обратит на вас внимание. Если вы его разочаруете, то нарушите условия вашего договора, а нарушив, лишитесь его покровительства. Я пыталась замолвить ему словцо о вас, но в таком виде вы никогда не попадете в список главного камергера!

Офелия, сидевшая за чайным столиком в гостиной, не ответила: она ломала голову над письмом к родителям. Торн обязался доставлять ее почту на Аниму, но как описать здешнюю жизнь, не напугав их до смерти, – вот в чем заключалась главная задача.

Девушку тревожили не столько иллюзии, которые ее обезображивали, сколько пресловутое назначение вице-рассказчицей. Она понимала, что рано или поздно ей придется выступить в этой роли. В Гинекее не нашлось ни одной книги, из которой Офелия могла бы почерпнуть какой-нибудь интересный сюжет, и она, чтобы не терять времени даром, занялась фонетическими упражнениями, стремясь улучшить дикцию. Ей очень хотелось разузнать, какие именно истории было бы приятно послушать Фаруку. На свою беду, она даже не знала, какие понравились бы ей самой. Наконец Офелия решила написать двоюродному деду, работавшему на Аниме архивариусом:

«Дух Семьи Полюса попросил меня рассказывать ему истории. Не могли бы вы посоветовать мне что-нибудь стόящее?»

Двоюродный дед также приходился Офелии крестным. Она считала старика самым близким человеком, но даже ему не посмела поведать обо всем, что здесь творилось.

Ей все больше и больше не хватало Ренара и Гаэль. Они оказались единственными настоящими друзьями, которых Офелия встретила на Полюсе, но принадлежали к совсем другому миру. Их жизнь и без ее проблем была достаточно трудной. Здесь, в Гинекее, она пользовалась золотым туалетом, пока они чистили и чинили унитазы в Лунном Свете.

Теперь Офелия нередко сожалела о ливрее Мима, которая так долго скрывала ее истинный облик. Особенно она помогла бы ей здесь, в Гинекее, при встречах с Кунигундой. Эта дама поставляла фавориткам соблазнительные иллюзии и знала тут все входы и выходы. Офелия каждый раз вздрагивала, заслышав бренчание подвесок на ее покрывале или ощутив запах ее духов за ближайшим поворотом галереи. Кунигунда больше никогда не заговаривала с девушкой, но не упускала случая пронзить ее красноречивым взглядом, ясно говорившим, что она не забыла оскорбление, нанесенное ей в Парадизе.

Впрочем, если Кунигунда и внушала Офелии боязнь, то это чувство не шло ни в какое сравнение с тем страхом, который охватывал ее при виде шевалье. А видела она его, к сожалению, слишком часто.

В Гинекее существовали специальные часы посещений для детей. Они не являлись прямыми потомками Фарука, но некоторые фаворитки были прежде замужними женщинами и матерями семейств. Шевалье пользовался этой возможностью, чтобы осыпáть Беренильду подарками. Он создавал для нее самые прекрасные иллюзии из цветов и духов, но она упорно отвергала все его подношения.

– Никогда не впускайте его сюда в мое отсутствие, – наставляла она Офелию и тетушку Розелину. – Этому мальчишке впервые кто-то дал отпор, и его реакции могут оказаться непредсказуемыми.

Беренильда и не подозревала, насколько она права. Шевалье был так одержим ею, так уязвлен ее презрением, так болезненно ревнив, что однажды отыгрался на другом мальчике, которому она имела несчастье улыбнуться. Бедняга начал метаться по двору, как безумный; он катался по земле и звал на помощь мать, крича, что его сжигает невидимое пламя. Впрочем, никаких последствий, по крайней мере явных, месть шевалье не имела, а сам он уверял, что сделал это «просто для смеха». Но Офелию увиденное привело в ужас. Каждую ночь она просыпалась и вскакивала с постели: ей мерещился рядом с собой зловещий блеск его толстых очков.

– Не понимаю, как вам удается сдерживать себя, – ворчала тетушка Розелина, нервно выглядывая в окно. – У меня от одного вида этого малолетнего Миража все шпильки на голове встают дыбом. Это же не ребенок, а наказание божье! Кстати, может, вы когда-нибудь объясните мне, почему все величают его «шевалье»?

– Он сам так назвался, – со вздохом ответила Беренильда. – И, что самое смешное, сделал это в мою честь, возомнив себя моим верным рыцарем^[6].

– Да неужели ни один взрослый не способен его обуздать?! Не можем же мы всю жизнь прятаться от него!

– У него есть дядя и опекун – граф Харольд. Но он уже стар, глуховат и редко показывается в обществе. Его больше занимает разведение собак, чем воспитание племянника. Должна признаться, я и сама отчасти виновата в том, что он вырос таким своенравным, – прошептала Беренильда, поглаживая свой округлившийся живот. – Вот он и позволяет себе всё что хочет.

– Чем же вы виноваты? – спросила Офелия.

Беренильда не ответила. В ее прекрасных глазах блеснула печаль, совсем ей не свойственная, что навело Офелию на глубокие размышления. Вероятно, эта история была связана с замком Беренильды, который она унаследовала от родителей шевалье. Офелия хорошо помнила свое удивление при виде этого странного дома, его искусственной осени и таинственной детской, казалось, застывшей в ожидании того, кто здесь некогда жил. У Беренильды были все основания ненавидеть шевалье, но в глубине души она, видимо, побаивалась слишком резко отвергать его.

Во всяком случае, все было именно так – вплоть до того вечера, когда шевалье чересчур близко подобрался к Офелии.

Он проскользнул в Гинекей в неположенное для визитов время и, обнаружив, что дверь не заперта, тихонько вошел в покои Беренильды. В это время Офелия принимала ванну и вдруг с ужасом увидела его на пороге туалетной комнаты, а он с самым невинным видом завел с ней разговор.

К счастью, как раз в этот момент Беренильда вернулась от Фарука. Застав шевалье облокотившимся на край ванны, она побелела от ярости и, не в силах сдержать свое негодование, вышвырнула его в коридор. Когда потрясенный шевалье поднялся с пола, выяснилось, что его толстые очки разбиты.

– Если вы еще раз осмелитесь подойти к этой девушке, – прошипела Беренильда, – я разорву вас на части собственными когтями. Убирайтесь вон, и чтобы ноги вашей здесь больше не было!

Шевалье выбежал из Гинекея, вне себя от горя и злобы. Он не вернулся ни назавтра, ни в последующие дни. Офелия никогда еще не видела Беренильду в таком бешенстве. Эта женщина, которая нередко весьма круто обходилась с ней, сейчас встала на ее защиту, как родная мать.

– Вы поступили великолепно! – одобрила ее тетушка Розелина. – Наконец-то мы сможем жить спокойно!

Однако последующие события опровергли ее уверенность.

Одним апрельским утром в Гинекей пришло письмо. У Офелии заколотилось сердце, когда она увидела на конверте свое имя. Но она тут же поняла, что это не был долгожданный ответ ее родителей:

«Мадемуазель вице-рассказчица,

Ваша свадьба с господином интендантом назначена на 3 августа.

С сожалением извещаю Вас, что Вы умрете гораздо раньше, если не последуете моему совету. Покиньте Полюс как можно скорее и больше никогда сюда не возвращайтесь.

БОГУ НЕУГОДНО ВАШЕ ПРЕБЫВАНИЕ ЗДЕСЬ».

– От кого письмо? – спросила тетушка Розелина.

– Кто-то ошибся адресом, – солгала Офелия, сунув листок в карман. – Так над какой фразой, вы считаете, я должна поработать, чтобы улучшить дикцию – «Дракон дружил с драгуном, драгун дразнил дракона» или «Свиристели на свирели семь секунд в саду свистели»?

Офелия дождалась ночи, чтобы в спальне несколько раз перечитать полученное письмо.

«БОГУ НЕУГОДНО ВАШЕ ПРЕБЫВАНИЕ ЗДЕСЬ».

Она и прежде не раз получала угрозы, но никогда – в таком тоне. Может, это просто шутка? Религия и богословие были на Аниме предметом насмешек, как и на многих других ковчегах, где Духи Семей заменяли собой Богов. Так, может, под «Богом» в этом письме подразумевается Фарук?

Подписи там, конечно, не обнаружилось, а на конверте отсутствовало имя отправителя. Офелия сняла перчатки чтицы, которые всегда надевала на ночь, и прощупала каждый сантиметр бумажного листа. В этом не было ничего предосудительного, поскольку она использовала свои возможности, чтобы прочесть письмо, адресованное ей лично. Тем более что в нем ей угрожали смертью.

Вначале она даже растерялась: письмо ни о чем ей не говорило – никаких сильных ощущений, никаких образов. Оно было напечатано на машинке, но ведь автор обязательно должен был дотронуться до него, так или иначе. Внимательно обследовав конверт и бумагу, Офелия заметила на них крошечные впадинки, словно и то и другое держали пинцетом.

Офелию пробрала ледяная дрожь. Она не могла читать предметы, которых не касались их хозяева. Видимо, неизвестный отправитель прекрасно знал, на что способны и на что не способны ее руки.

Девушку привело в смятение не то, о чем говорилось в письме, а то, о чем там умалчивалось. Почему кто-то хотел любой ценой помешать ей выйти замуж за Торна? Что под этим крылось – обычная война кланов, нескончаемая борьба за власть, ведущаяся вокруг Фарука?

Офелия соскочила с постели и стала рыться в беспорядочно раскиданных вещах, пока не разыскала копию контракта Торна.

Поразмыслив, Офелия решила, что это смехотворное условие. Торн и без того был чиновником высшего ранга, которого все боялись, и знатное положение ничуть не ослабило бы ненависти его врагов. Тогда напрашивался один-единственный вывод: противников беспокоило не возвышение Торна, а само прочтение Книги Фарука.

И тут возникал вопрос: почему?

«Торн, в какую ловушку вы меня заманили?»

Гнев Офелии дошел до предела на следующей неделе, в тот день, когда она твердила очередную скороговорку: «Архиепископ и архиерей сушат архивы свои архаичные, чтобы их высушить поскорей», а заодно развешивала на балконе, с помощью тетушки Розелины, и свое белье, «чтоб его высушить поскорей».

И тут в будуаре зазвонил телефон.

– У меня сообщение для мадемуазель Офелии, – сказал женский голос, когда девушка сняла трубку.

– Э-э-э… это я.

– Вы мадемуазель Офелия?

– Да. С кем имею честь?

– Вас вызывают из интендантства, будьте любезны подождать минуту.

Офелия уже раскрыла рот, чтобы отказаться от разговора – у нее не возникло никакого желания беседовать с кем бы то ни было из интендантства, – но тут ее отвлек какой-то странный перестук, словно горох рассыпался. Оказывается, она уронила коробку с бельевыми прищепками. Девушка начала собирать их, как вдруг в трубке, зажатой между ее плечом и ухом, раздался мрачный голос:

– Алло?

Это был Торн. Один только звук его голоса так взбудоражил Офелию, что она чуть не выронила трубку.

– Алло! – повторил он.

– Вы что, сменили секретаря? – спросила Офелия, сидя на полу среди прищепок.

– Нет. Почему вы спрашиваете?

По этому неприязненному тону Офелия легко могла представить себе нахмуренные брови Торна.

– Со мной только что говорила какая-то женщина.

– Телефонистка на коммутаторе, – объяснил Торн. – Башня Фарука и интендантство пользуются разными телефонными подстанциями, и между ними нет автоматической связи.

Офелия ни слова не поняла в этой зауми. На ее родной Аниме все телефоны прекрасно связывались между собой, вот так-то!

– Что вы хотели мне сообщить?

– Мне кажется, скорее вам следовало бы что-нибудь сообщить мне, – произнес монотонный голос. – Я не получал от вас никаких известий со дня вашего переезда в Гинекей.

Последняя прищепка, которую Офелия клала в коробку, внезапно взбесилась, зараженная гневом хозяйки, и больно прищемила ей палец. Девушка подумала: не рассказать ли Торну об анонимном письме, чтобы он понял, какой опасности ее подвергают он сам и его амбиции? Но что это изменило бы? Торн и прежде знал, чем она рискует, и все-таки не отменил свадьбу.

– Нет ничего такого, что вам следовало бы знать.

– Вы все еще сердитесь на меня, – бесстрастно заключил Торн. – А ведь я думал, что мы с вами поняли друг друга, признали, что оба – и вы, и я – пошли не тем путем.

Офелия закрыла глаза: ее душило возмущение. Бельевая прищепка, совсем распоясавшись, впивалась в ее палец, как разъяренный краб.

– Нет, Торн. Вы признали это один, без меня.

– Но вам следовало бы подумать…

– Слушайте меня внимательно! – оборвала его Офелия. – Я искренне сочувствовала вам, потому что считала, что Беренильда заставила вас жениться на мне и мы были марионетками в ее руках. Но теперь я знаю, что с самого начала в этом деле была всего одна марионетка – я. Вы решили жениться на мне ради моих рук – ладно, с этим я еще могу примириться, потому что вижу, в каком мире вы росли. Но то, что я услышала об этом из чужих уст, – закончила она упавшим голосом, – этого я вам никогда не прощу.

В трубке внезапно наступила мертвая тишина. Офелия задохнулась, не успев излить весь свой гнев. Она сидела, упорно глядя на цветастые обои будуара и стараясь не обращать внимания на прищепку, злобно раздиравшую шов на ее перчатке.

– Вы слышали, что я сказала, Торн, или мне повторить?

– Не стоит.

Северный акцент так искажал голос Торна, что было трудно понять, когда он сердится, а когда спокоен.

– Ладно. У вас ко мне еще что-нибудь, или разговор окончен?

Рука Офелии дрожала так сильно, что она боялась выронить тяжелую, отделанную перламутром трубку.

– Я думаю, вам лучше прийти, – ответил Торн, помолчав. – И желательно одной.

– Что-что?

Слышимость была довольно скверной, в трубке все время что-то потрескивало, и Офелия боялась, что плохо поняла Торна.

– Я назначаю вам встречу. Официальную встречу, как будущий муж будущей жене. Вы меня хорошо слышите?

– Да-да, слышу, – пролепетала Офелия. – Но… зачем нам встречаться? Я ведь вам уже сказала…

– Затем, что мы не можем позволить себе роскошь быть врагами, – отрезал Торн. – Вы сильно усложняете мне жизнь, поэтому мы просто обязаны помириться. Я не имею доступа в Гинекей – приходите ко мне в интендантство. Оскорбляйте меня, награждайте пощечинами, разбейте тарелку об мою голову, если вам угодно, и покончим с этим. Выбирайте любой день. Лично меня устроил бы ближайший четверг, ну, скажем… – (В трубке послышался шелест торопливо переворачиваемых страниц.) – …от одиннадцати тридцати до двенадцати. Итак, я записываю встречу в ежедневник?

Задыхаясь от ярости, Офелия повесила трубку с такой силой, будто разбивала ее об голову Торна.

– Местное солнце – чистое жульничество! – объявила тетушка Розелина, когда девушка вышла на балкон. – Простыни оказались умнее нас, они сразу поняли, что это фальшивка. Так что «архаичные архивы архиепископа» высохнут не скоро.

Бешеный гнев, в котором Офелия пребывала со времени телефонного разговора с Торном, рассеялся в тот вечер, когда слуга доставил в их покои два письма и три посылки. Девушка сперва испугалась, решив, что это новые угрозы, однако тут же увидела на почтовом штемпеле слово «АНИМА».

– Ну что, что там пишут? – жадно спрашивала тетушка Розелина, пока Офелия неловко вскрывала первый конверт.

– Мама пришла в ярость, но потом утешилась, – читала Офелия. – Обвиняет меня в том, что я чуть не убила ее своим молчанием. Просит, чтобы я прислала ей фотографии в ответном письме – из моих описаний она ничего не поняла. Очень удивляется, что у нас такое жаркое солнце в разгар полярной зимы, и спрашивает, не ошиблась ли я ковчегом. Да, вот еще: она прислала мне в подарок новое пальто, но, кажется, оно такое же злющее, как и портниха… наверно, это вон тот большой сверток, который шевелится. И, наконец, она выражает надежду, что я произвела хорошее впечатление на свою новую семью.

– Лучше бы она выразила надежду, что твоя новая семья произвела хорошее впечатление на тебя, – пробурчала тетушка Розелина. – Ну и что дальше?

– А дальше пишет Агата. У нее скоро будет еще один ребеночек.

– Как, уже? Твоя сестра даром времени не теряет.

– Она пишет, что это не помешает ей приехать на мою свадьбу. И что она уже сшила платье под цвет глаз, специально для торжества. Оно приспособлено к ее шестимесячной беременности. А для наших младших сестренок она закажет белые платьица.

– Это все?

– Нет. Еще она упрекает меня в том, что я не прислала им список свадебных подарков. Ей хотелось бы заменить мой старый шарф шалью, но она не знает, какой цвет я предпочту.

– Пальто, платья, шали… – закатив глаза, перечислила тетушка Розелина. – Что дальше?

– Дальше пишет папа. Спрашивает, хорошо ли я поладила со своим женихом и его родными, говорит, что ему не терпится увидеть меня под венцом, и просит у меня…

– Просит что? Повтори, я не расслышала.

Офелия молчала. «Я прошу у тебя прощения» – вот что там было написано. Девушка почувствовала, как у нее сжалось горло, защипало в носу, увлажнились глаза. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы более или менее спокойно продолжать чтение.

– В конце – приписка Гектора. Он спрашивает, почему на Полюсе одновременно и ночь, и светит солнце, почему наш город называется Небоград и почему я пишу обо всем и обо всех, кроме Торна. Он посылает мне волчок, который сам оживил и который вертится не переставая. Наверно, это вон тот жужжащий сверточек.

– Твой братец умнее всех остальных, – заключила тетушка Розелина.

И, пока Офелия распечатывала второе письмо, тетушка потихоньку высморкалась, стараясь сдержать слезы. А Офелия, со своей стороны, крепилась, надеясь, что тетушка не заметит ее дрожащие губы.

– Это от крестного, – радостно улыбнувшись, сказала она. – Он пишет, что по первому моему слову готов сесть в дирижабль и прилететь ко мне на Полюс.

Разумеется, Офелия не собиралась обращаться к нему с такой просьбой. Хватит и того, что она подвергает опасности тетушку Розелину, – больше ни один член ее семьи не должен рисковать жизнью. Однако эти несколько слов принесли ей несказанное утешение.

– Третья посылка от него, только он не пишет, что в ней, – видно, хотел сделать мне сюрприз.

Офелия разорвала плотную обертку и обнаружила довольно толстую книгу с иллюстрациями, слегка пахнувшую плесенью. Заголовок на обложке гласил:

«Сказки о предметах и другие истории Анимы

(вольный пересказ притчей древнего мира)»

На титульном листе, сверху, было написано наклонным почерком крестного: «С надеждой, что тебе это пригодится, девочка. Артемида хранит такую же в своей личной коллекции; может быть, это понравится и ее брату?»

Если бы старый архивариус сейчас оказался рядом с Офелией, она бы его расцеловала от всей души.

– Ваш крестный прислал ее очень кстати.

Это сказала Беренильда: дождавшись, когда Офелия прочтет все письма, она подошла к ней в своем пышном платье и протянула приглашение на глянцевой карточке. Стоило Офелии взять карточку, как у нее перед глазами вспыхнул миниатюрный фейерверк – разумеется, иллюзия.

«Вечер-сюрприз!

Монсеньор Фарук приглашает весь Двор

на представление в Оптическом театре “Сплендид”.

Спектакль состоится сегодня, начало ровно в полночь.»

– Весь Двор, – повторила Офелия. – Как вы думаете, я тоже приглашена?

– А вы дочитайте до конца, – посоветовала Беренильда.

Очки Офелии побледнели у нее на носу, когда она увидела программу вечера:

«Первое отделение:

Оптические пантомимы рассказчика

Второе отделение:

Неизданные истории вице-рассказчицы»

– Это что, шутка?

– Если и шутка, то она начнется ровно через час, – невозмутимо заверила ее Беренильда. – А ведь я только что вернулась из Парадиза! И теперь едва успею переодеться.

Театр

Офелия в двадцатый раз перечитала первую строчку «Сказок о предметах и других историй Анимы», так и не поняв ни слова. Болтовня и смешки окружающих отнюдь не помогали ей сосредоточиться. Лифт, спускавшийся с седьмого этажа Башни на шестой, был набит до отказа. С трудом примостившись на диванчике между робронами обеих Валькирий, еще более суровых и молчаливых, чем обычно, Офелия лихорадочно листала книгу, присланную крестным. Какую сказку ей выбрать – эту? Или вот эту? Девушку непрерывно теребили фаворитки, желавшие ей успеха; в их голосах звучала неприкрытая ирония. Беренильде пришлось призвать на помощь все свое дипломатическое искусство, чтобы оградить Офелию от насмешек.

– Ох уж эти клуши! – выругалась тетушка Розелина. – С самого нашего приезда они не удостоили нас ни единым словом, зато теперь, когда нам нужно собраться с мыслями, кудахчут без умолку. А ты перестань дергаться, – велела она, шлепнув Офелию по руке, – успокойся, выбери какую-нибудь одну сказку и прочти ее целиком несколько раз.

Офелия послушно выполнила приказ тетки. Открыв книгу наугад, она попала на историю под названием «Кукла», прочитала ее всю до последней строчки, не запомнила ни слова и вернулась к началу. Она продолжала читать даже тогда, когда решетка лифта отодвинулась, выпустив всех под ослепительное солнце; когда ее провели в толпе придворных по дорожкам Парадиза; когда у нее развязался шнурок ботинка, грозя ей падением, и когда она поднималась по мраморной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой.

И оторвалась от книги лишь в тот момент, когда мажордом, деликатно кашлянув у нее над ухом, прошептал:

– Мадемуазель вице-рассказчица, благоволите пройти за мной.

Офелия подняла было глаза, но тут же зажмурилась: она стояла в главном вестибюле театра, чьи белые плиты пола и белые статуи искрились, как снег, под слепящим солнечным светом, лившимся в окна. Вокруг нее толпились придворные с бокалами шампанского и с голубыми песочными часами в руках. Здесь собрался весь цвет высшего общества Небограда. Дамы щеголяли узкими сверкающими платьями и длинными жемчужными ожерельями; мужчины вырядились в белые костюмы с черными бабочками и в канотье^[7] с голубыми лентами. Музыкант наигрывал легкую джазовую мелодию на клавесине. Офелия, в своем сиреневом платьице, застегнутом до подбородка, со старым истрепанным шарфом на шее и взлохмаченными волосами, которые забыла уложить в прическу, никогда еще не чувствовала себя такой старомодной.

– Прошу сюда, мадемуазель вице-рассказчица, – терпеливо повторил мажордом и указал ей на низкую дверцу в глубине вестибюля. – По правилам мадемуазель вице-рассказчице следует пройти через артистический вход.

– А монсеньор Фарук здесь?

– Да, монсеньор уже занял свое место. Ему не терпится послушать истории мадемуазель. Простите, мадам, – обратился мажордом к тетушке Розелине, которая вознамерилась пройти следом за Офелией, – публика туда не допускается.

– Что за глупости! – возмутилась старушка. – Это же моя племянница!

– Может быть, но не в «Сплендиде», мадам. Здесь мадемуазель – только вице-рассказчица монсеньора Фарука. Доступ на сцену строго ограничен из соображений безопасности.

– Но послушайте, вы же не думаете, что у меня под платьем спрятана бомба!

– Не волнуйтесь, тетя, все будет хорошо, – заверила ее Офелия, ни минуты не веря в собственные слова. – Постарайтесь найти место поближе к сцене. Если я буду вас видеть, это придаст мне храбрости.

– Ладно, – шепнула тетушка Розелина, сунув расческу в руку племянницы. – Выбери там свободную минутку и приведи в порядок свою гриву.

– А что вы мне посоветуете, мадам? – спросила Офелия, обращаясь к Беренильде.

В улыбке, которой ответила ей красавица-вдова, впервые не было того сладкого притворства, которым она владела, как опытная актриса. Это была слабая, искренняя улыбка на дрожащих губах обеспокоенной матери.

– Постарайтесь быть эффектной, произвести впечатление, – сказала Беренильда, коснувшись щеки Офелии рукой в бархатной перчатке. – Я знаю, вы сможете, вы уже не раз нам это доказали.

Увы, Офелия никак не чувствовала себя «эффектной», когда неуверенно прошла в низкую дверцу, и совсем уж оробела, когда на ее пути встала Кунигунда, грозно ткнув в нее своим длинным багровым ногтем.

– Ну и ну, голубка моя, неужели это весь ваш арсенал? – поинтересовалась она, указав на книгу девушки. – Хочу напомнить, что мое предложение остается в силе: ваши руки в обмен на мои иллюзии. Соглашайтесь, – добавила она воркующим голоском, – и я сегодня же вечером обеспечу вам такие грандиозные эффекты, что они сделают из вас главную рассказчицу Фарука.

– Ваше предложение меня не интересует, – отрезала Офелия.

Кунигунда сокрушенно тряхнула головой, и золотые подвески на ее покрывале зазвенели, словно колокольчики.

– Вы упрямы, как ослица! – бросила она и, нагнувшись к Офелии, прошептала ей на ухо: – Неужели до вас еще не дошла последняя новость? Один из гостей вашего дорогого Арчибальда бесследно пропал в посольской резиденции при самых загадочных обстоятельствах. Подумайте хорошенько: может, вам стоит поменять друзей, голубка моя?

Но Офелия решительно прервала этот разговор, направившись за кулисы. Она знать не знала, что Кунигунда имела в виду, и сейчас это ее волновало меньше всего.

Умирая от страха, с колотящимся сердцем, девушка присела на первый попавшийся стул. И не сразу заметила, что рядом сидит старик, заботливо протирающий платком расписную стеклянную пластину. На его веках чернела татуировка Миражей.

– Добрый вечер, – шепнула она ему. – Меня зовут Офелия. А вы, наверно, господин Эрик, главный рассказчик?

Старик неторопливо развернулся на стуле и взглянул на Офелию. Для своего возраста он был еще вполне крепок и мускулист. Его волосы и борода, окрашенные в голубой цвет, сплетались в длинную, почти до пола, косу. Какое-то мгновение он удивленно смотрел на голову Офелии – видимо, на ее растрепанную шевелюру, – а потом, насупив брови, также окрашенные голубым, ответил рокочущим басом:

– Надеюсь, вы очень вдохновенная рассказчица, мадемуазель. Ибо что касается меня, я приложу все усилия к тому, чтобы наши имена никогда больше не фигурировали вместе на пригласительных билетах.

С этими словами он взял в одну руку коробку со стеклянными пластинами, в другую – «волшебный фонарь»^[8] и направился в дальний конец закулисья.

Офелия осталась одна, если не считать ее верного спутника – взволнованного шарфа, и тут у нее затряслись коленки. Она была совершенно не готова к выступлению, начисто забыв половину истории о кукле, но чувствовала, что просто сойдет с ума, если еще хоть раз перечитает ее. Ей вспомнилась головная боль, испытанная в ту минуту, когда Фарук удостоил девушку взглядом на эстраде Парадиза. Интересно, что же бывает с людьми, вызвавшими его разочарование? И что ждет Офелию в случае неудачи: дадут ли ей второй шанс, или все ее будущее окажется под угрозой?

Она провела расческой тетушки Розелины по своим густым волосам, лишь бы чем-то занять руки, но от расчески сразу же отломился один зубец.

– Выпейте это!

Офелия недоуменно воззрилась на стакан, появившийся перед самым ее носом. Его держал Арчибальд, со своей неотразимой улыбкой.

– Напрасно беспокоились, – буркнула девушка, отвернувшись.

Вообще-то у нее пересохло горло, но Беренильда так долго перечисляла ей все виды ядов, имевших хождение при дворе, что Офелия усвоила главное: никогда ничего не пить из чужих рук. А посла девушка почти не знала, хотя провела достаточно много времени в Лунном Свете.

– Клянусь вам, что это просто вода, – сказал он вкрадчиво. – Смотрите, я отпиваю из стакана.

И он подтвердил свои слова действием, нарочито громко втянув в себя воду, после чего снова протянул стакан Офелии. На сей раз она его приняла, но по-прежнему упорно не смотрела на Арчибальда.

– Что вы здесь делаете? – холодно спросила она. – Публике запрещен вход за кулисы.

Арчибальд развернул стул, на котором только что сидел старый Эрик, и сел на него задом наперед, опершись локтями на спинку.

– Не зря же я состою в ранге посла! Именно поэтому я вхож почти во все двери. И, кроме того, мне кажется, вы должны быть в курсе…

– В курсе чего?

Арчибальд взял небольшое зеркало, прислоненное к стене, стер с него рукавом пыль и театральным жестом протянул Офелии. После приезда в Гинекей девушке ни разу не довелось летать сквозь зеркала, но сейчас ей безумно захотелось нырнуть в это, протянутое ей Арчибальдом, – нырнуть и никогда больше не возвращаться назад.

Ее голову украшала пара больших ослиных ушей.

Она попыталась сорвать их с макушки, но ее рука прошла сквозь них, как сквозь дым. Ну разумеется, очередная иллюзия. «Вы упрямы как ослица», – сказала ей Кунигунда. Одни только Миражи умели претворять свои слова в такие вот видения.

Арчибальд пристально разглядывал Офелию, судорожно сжимавшую в руке стакан.

– Вы у меня вызываете непонятное любопытство, невеста Торна. Это какое-то новое чувство, я такого еще никогда не испытывал.

Он наклонился вперед вместе со стулом и вытянул шею, стараясь поймать взгляд Офелии. При слабеньком огоньке свечи она успела разглядеть его вкрадчивую улыбку, большие небесно-голубые глаза и всклокоченные белокурые волосы, но тут же резко отвернулась, заслонив рукой свои очки.

– Мне почудилось, или вы и вправду боитесь смотреть на меня? – прыснув со смеху, осведомился Арчибальд.

– Я не знаю, какими способами вы очаровываете здешних дам, но у меня нет никакого желания попасть в их число. Особенно нынче вечером.

Со времени происшествия в Парадизе тетушка Розелина густо краснела при любом упоминании об Арчибальде. Офелия не раз пыталась выяснить, в чем дело, но та всякий раз уклонялась от объяснений.

– Здесь не очень-то удобно обсуждать такие вещи, – благодушно заметил Арчибальд.

– А я вообще ничего не желаю обсуждать. Вы меня отвлекаете.

Арчибальд с ловкостью жонглера подхватил на лету стакан, который выронила Офелия.

– Вот именно, отвлекаю. Отвлекаю от вашего страха. Жаль, что я могу вас отвлечь только беседой, и ничем больше, – вздохнул он. Затем поставил стакан на ближайшую консоль, подцепил свой цилиндр, нахлобучил его и, прихлопнув сверху, опустил до самого носа. – Ну, вот теперь вы можете не бояться моего взгляда.

Он выглядел так забавно, со своими шутовскими манерами и пучками волос, торчавшими из-под дырявого цилиндра, что Офелия невольно улыбнулась.

– Ну побудьте же хоть минуту серьезным, господин посол. Зачем вы сюда пожаловали? Ведь не только для того, чтобы принести мне стакан воды?

Арчибальд опустил подбородок на руки, скрещенные на спинке стула. Теперь из-под полей цилиндра была видна лишь его широкая улыбка.

– Я ведь уже признался вам, невеста Торна: из любопытства. Или я должен напомнить, что вы официально признали меня своим другом? Я с самого начала наблюдал за вами, вначале не очень регулярно – так, время от времени, желая убедиться, что вам не грозит смертельная опасность, ну а потом… потом я вошел во вкус. Ваша работа над дикцией, ваши неуклюжие ухватки, ваши анимистские привычки, ваша стойкость в любых испытаниях и даже ваша тетушка – все эти части вашего повседневного существования мне очень симпатичны. А уж от недавнего чтения вашей корреспонденции у меня прямо-таки сердце защемило.

Офелия пришла в изумление, но не от слов Арчибальда, а от собственной глупости. Валькирии! Как она могла упустить из вида, что эти старухи связаны с каждым членом Паутины, включая Арчибальда?! Все это время Офелия разговаривала, ела и спала на виду у целой толпы. Девушка так расстроилась, что почти забыла о зрительном зале, где все громче гомонили придворные, занимавшие свои места.

– Но это же очень нескромно!

– Почему? – удивленно спросил Арчибальд из-под цилиндра.

– А вас разве не смущает тот факт, что вы никогда не остаетесь наедине с собой и разделяете все увиденное, все сделанное вами с остальными членами вашей семьи?

Арчибальд беззастенчиво ухмыльнулся, все так же вслепую раскачиваясь на стуле.

– Таким способом мы экономим на телефонных разговорах. Но я развею ваше заблуждение, невеста Торна. Вам, вероятно, кажется, что даже в настоящий момент вся Паутина жадно слушает наш разговор? Нет, все происходит несколько иначе… как бы вам объяснить… Ага, знаю! Представьте себе, что вы и вся ваша семья сидите в одной комнате, и каждый из вас занят своим делом, отчего там стоит неумолчный шум и неразбериха, понимаете? И если вам захочется узнать, что делает в этот момент ваша матушка или сестра, вам придется повернуть голову и присмотреться. Но тогда вы не сможете проследить за другими членами семьи. Вот примерно нечто подобное и происходит у нас в Паутине!

– Но монсеньор Фарук… – прошептала Офелия, пораженная неожиданной мыслью. – Разве он не обладает всеми способностями своих потомков? Я хочу сказать… разве он не может слушать все ваши разговоры? А что, если он сейчас слышит нас с вами?

– Его способности? Да они слова доброго не стоят, – презрительно бросил Арчибальд. – Он не способен уследить даже за самой невинной беседой. Поверьте мне, я уже побывал на множестве других ковчегов и нигде еще не встретил Духа Семьи, так мало достойного собственной власти.

Что ж, если нынешнее выступление Офелии грозило ей провалом, она, по крайней мере, узнала кое-что новое, хотя это было слабое утешение. И она, внезапно решившись, сказала:

– Я получила анонимное письмо.

– Какого рода письмо?

– Угрожающее. Я думаю, это связано с Книгой Фарука.

– Что ж, у нас тут угрозы в моде. Держитесь поближе к Валькириям.

Нахлобученный цилиндр скрывал от Офелии взгляд Арчибальда, но она могла бы поклясться, что он весь напрягся на своем стуле, хотя и продолжал улыбаться. И тут девушке вспомнилось то, что шепнула ей Кунигунда.

– А правда ли то, о чем сейчас говорят? Что вы… гм… лишились одного из своих гостей?

– Я не способен лгать, – сказал Арчибальд. – Так что позвольте мне не отвечать на этот вопрос.

Послышались три удара жезла, возвестивших о начале представления; гомон в зрительном зале постепенно утих.

– Монсеньор! Дамы и господа! Настала полночь! – объявил торжественный голос. – Спектакль начинается!

Внезапно театр погрузился в непроницаемую тьму. Один только слабый огонек свечки на консоли рядом с Арчибальдом позволял различать контуры предметов за кулисами.

Офелия затаила дыхание, услышав бас старого Эрика, провозгласившего под звуки аккордеона:

– Монсеньор, сегодня вы узнаете о том, как один кривой бродяга изменил судьбу трех героев!

В его голосе по-прежнему звучало рокочущее «р», но тон разительно отличался от того, которым он угрожал Офелии. Теперь это был голос талантливого рассказчика: внушительный, звучный, завораживающий, он располагал к себе с первого же слова. Слушая его, Офелия охотно выпила бы второй стакан воды, чтобы прочистить собственное горло. Встав со стула, она на цыпочках подошла к театральному занавесу и увидела в узкую щелку между черными полотнищами кусочек сцены.

То, что предстало ее взгляду, ясно доказывало, как был прав старый Эрик. Идея объединить в одном спектакле его и ее рассказы была в чистом виде оскорблением этой профессии.

Огромный белый экран на сцене скрывал от девушки бόльшую часть зала. Эрик расхаживал перед экраном, виртуозно играя на аккордеоне и продолжая свое повествование, а яркий луч стоявшего неподалеку «волшебного фонаря» посылал со стеклянной пластины на экран иллюзорную анимацию. Высокий герой в плаще пробирался в пещеру, где карлик ковал меч. Офелия, затаив дыхание, восхищенно отмечала всё новые и новые невероятно правдоподобные детали: искры, вылетающие из-под молота малютки-кузнеца, радужные блики на ледяных стенах грота, колыхание плаща одноглазого бродяги. Трудно было поверить, что все это лишь плоское, двумерное изображение.

Девушка попыталась разглядеть ту часть зрителей, которых не заслонял экран. То, что она увидела в полутемном зале, привело ее в полное недоумение. Ни один из придворных не смотрел на сцену. Люди, сидевшие сзади, аплодировали, восклицали и смеялись лишь в тех случаях, когда аплодировали, восклицали и смеялись в первых рядах. Это напоминало круги на воде, расходившиеся от брошенного камня, и эпицентром такого странного явления был, несомненно, Фарук, сидевший в первом ряду. Офелия не видела его из-за экрана, но была уверена, что он находится именно там. Все происходило в точности как на Весенней опере: публика зевала, когда зевал Фарук, и аплодировала, когда он аплодировал.

Офелия зачарованно наблюдала, как старый Эрик меняет свои пластины с иллюзиями, не прерывая при этом игры на аккордеоне и своей героической эпопеи, где сражались монстры и гиганты, где мертвецы и живые встречались в единой мрачной фантасмагории, где герои в бесконечной череде волнующих эпизодов мстили за поруганную честь, за отвергнутую любовь и за убитых друзей.

Теперь Офелия понимала, как убого она будет выглядеть на этом фоне со своей сказочкой о кукле и вдобавок с ослиными ушами.

– Он великолепен, – прошептала девушка, вернувшись к своему стулу. – Просто великолепен!

– Ну разумеется, это же главный придворный рассказчик, – со смехом ответил Арчибальд, – а вы чего ожидали?

Он по-прежнему сидел верхом на стуле, в цилиндре до самого носа, но теперь уже не казался Офелии шутом. Она покосилась на обложку своих «Сказок о предметах и других историй Анимы» так, словно все еще уповала на чудо, и призналась:

– Мне никогда в жизни не было так страшно, как сейчас. Разве я могу сравниться с господином Эриком?!

– Да, вы правы, – ответил Арчибальд со свойственной ему откровенностью.

– Оставьте меня одну, господин посол! – взмолилась Офелия. – Пожалуйста, прошу вас!

Арчибальд встал, так и не приподняв цилиндр, потом наклонился к Офелии и прошептал с широкой, как у огородного пугала, улыбкой:

– Да, вы не сможете сравниться с Эриком. Но вы должны отличиться от него.

Офелия смотрела, как Арчибальд ощупью, с протянутыми руками, пробирается к выходу: ни дать ни взять чучело в дурацкой шляпе.

Кукла

– Отличиться, – повторила Офелия, ласково поглаживая надпись крестного на титульной странице книги. После ухода Арчибальда девушка мысленно составила список всех различий между собой и старым Эриком – увы, ни одно из них не свидетельствовало в ее пользу. История о кукле была далеко не такой увлекательной, а голос рассказчицы – далеко не таким завораживающим, как у него; кроме того, она не умела играть на аккордеоне и пользоваться «волшебным фонарем».

А вдобавок (спасибо Кунигунде) ее голову украшали ослиные уши.

Услышав громкие аплодисменты, Офелия почувствовала, как у нее скрутило внутренности. Сколько же пластин Эрику осталось показать? И словно в ответ на этот немой вопрос, из-за кулис выглянул мажордом:

– Через десять минут очередь мадемуазель!

Офелия обвела свой закуток паническим взглядом в надежде отыскать хоть что-то, способное ее подбодрить. На ближайшей консоли она увидела только свечку, пустой стакан и несколько газет – вероятно, старый Эрик заворачивал в них свои пластинки. Офелия жадно схватила одну из них. Это был номер «Nibelungen», вышедший несколько недель назад:

«Внимание: тараканы!

Они вездесущи. Они проникают повсюду: в наши жилища, в нашу жизнь, в самое сердце нашей власти. Они могут принимать человеческий облик. Кто такой наш суперинтендант? Бастард. Кто такая его тетка? Представительница жалкого клана, близкого к исчезновению. И вот теперь еще одна такая особь – безграмотная девица с Анимы – проникла в святая святых, добившись представления ко Двору! Не доверяйте ее невинному виду – эта интриганка вполне способна усыпить вашу бдительность и, улучив подходящий момент, прочитать своими цепкими ручонками ваши вещи. Запомните, дорогие читатели: чужаки подобны тараканам. Впустите к себе хоть одного, и вскоре они заполонят весь дом. Но мало того, эти вредоносные твари вознамерились добиться равенства с нами! Неужто они забыли ошибки своих собственных родичей?! Так давайте же сплотимся и будем держать тараканов подальше от нашего сияющего Небограда!»

К статье была приложена карикатура на Торна. Художник бессовестно утрировал худобу его ног, длину носа и горькую линию рта. Подпись гласила:

«Напоминаем, что мать господина интенданта, ныне одна из Отверженных, еще недавно считалась самой гнусной из заговорщиц. Видно, яблочко от яблони недалеко падает: какова мамаша, таков и сынок».

Офелия яростно изорвала газету в клочья. Она была так возмущена, что начисто забыла о страхе. «Жалкий клан, бастард, вредоносные твари»… да по какому праву в этой газетенке смеют так охаивать людей?! Офелия ничего не знала об Отверженных, она никогда их не встречала, но хорошо помнила слова Беренильды, объяснявшей ей устройство здешнего мира: «Одни кланы пользуются милостями нашего Духа – Фарука, другие их уже лишены, а третьи и вовсе никогда не были их удостоены». Офелии и самой довелось увидеть, как легко лишиться милостей Фарука и как легко их добиться.

Значит, Фарук желает послушать какую-нибудь историю? Хорошо же, он ее услышит.

– Мадемуазель вице-рассказчица! Кхе… кхе… Мадемуазель вице-рассказчица! – повторял мажордом.

– Что, уже? Иду!

Зажав под мышкой книгу крестного, Офелия шагнула в проем между черными занавесями и… столкнулась со старым Эриком, несшим свой «волшебный фонарь» и аккордеон. Его длинная голубая коса взмокла от пота.

– Ваш чер-р-ред, – презрительно бросил он, форсируя свое «р».

Офелия вышла на авансцену, и ее страх бесследно испарился. Как ни странно, она больше вообще ничего не чувствовала, словно все эмоции остались за кулисами. Белый экран убрали, и теперь девушка могла оглядеть целый зал, от партера до балконов. Интересно, присутствовал ли здесь автор того письма с угрозами?

Выход Офелии был встречен возмущенным перешептыванием, несомненно, вызванным ее ослиными ушами. Появление девушки приветствовал аплодисментами только один человек: Офелия его не видела, но знала, что это хлопает тетушка Розелина, игнорируя многозначительные покашливания окружающих. Больше никто не осмелился хоть как-то выразить рассказчице свою симпатию – все ждали реакции Фарука.

«Они хотят внушить ему, что это он кукловод, – подумала Офелия. – А он всего лишь их марионетка».

Девушка подошла к краю сцены. Как она и предполагала, Фарук сидел в первом ряду. Хотя слово «сидел» было не совсем точным: он скорее лежал на шести стульях сразу. Голова властителя покоилась на коленях у Беренильды, которая с материнской нежностью гладила его волосы. Глаза Фарука были прикрыты, словно он дремал, большая белая рука вяло держала стакан с молоком, грозившим вот-вот выплеснуться на пол. Другие фаворитки примостились как попало к его гигантскому телу, так что он выглядел идолом, усыпанным бриллиантами. Кроме Беренильды, которая подбодряла Офелию, неслышно шевеля губами, все остальные смотрели на нее с презрением.

«Отличиться…»

Офелия опустилась на колени, задула несколько свечей на рампе и под негодующий ропот публики неловко уселась на край сцены, свесив ноги, как на качелях. Фарук – вот кто был единственным ее зрителем, и она хотела быть как можно ближе к нему.

– Добрый вечер, – сказала девушка так громко, как только позволял ее слабый голос. – Я принесла с собой сборник сказок Анимы, который недавно получила по почте, и успела прочесть только одну из них, поэтому мой рассказ будет коротким и не очень точно соответствующим оригиналу. Заранее прошу меня за это извинить.

Офелия устремила пристальный взгляд на колени Беренильды, вернее, на зрителя в первом ряду, на его сонное лицо, на слегка приподнявшиеся веки, под которыми блеснула едва заметная искорка – свидетельство того, что ее слушают, – и начала свою историю:

– У одной девочки жила-была кукла – самая обыкновенная кукла, каких много на Аниме. Она открывала и закрывала глаза, поднимала руки или вертела головой по желанию своей хозяйки.

Из последних рядов, где было совсем темно, какая-то зрительница крикнула: «Громче!»

– Как и многие игрушки на Аниме, эта кукла с течением времени стала проявлять свой собственный характер. Она закрывала глаза, когда хотела, чтобы ее оставили в покое. Она махала ручками, когда ее платьице пачкалось. Она мотала головой, когда была с чем-то не согласна. И даже научилась самостоятельно ходить на своих шарнирных ногах.

– Громче! – донеслось из другого конца зала.

– Но в один прекрасный день кукле надоело быть куклой. Ей стало неуютно на своей полке. Она больше не желала быть игрушкой девочки. У нее появилась мечта. Ее собственная мечта. Она захотела стать актрисой.

– Громче! – закричали хором многие зрители, ободренные молчанием Фарука.

– И вот однажды ночью кукла спрыгнула со своей полки и ушла из комнаты, ушла из дому. И побрела по дороге куда глаза глядят на своих шарнирных ногах. Она мечтала только об одном: стать настоящей актрисой. И спустя какое-то время ей встретился бродячий театр марионеток.

Теперь крики «Громче!» неслись со всех концов зала, так что Офелия едва слышала собственный голос. В довершение этой суматохи тетушка Розелина встала со своего места в середине партера и начала бурно аплодировать.

Но Офелия твердо решила, что не позволит себя сбить: она еще не донесла послание искорке в глазах Фарука.

– Владельцы театра ужасно обрадовались: они уже предвкушали роскошное представление, которое даст такая умная кукла, и богатую выручку. Они вовсю льстили кукле, убеждали ее, что она прирожденная актриса и что они помогут ей осуществить мечту. И кукла поверила им. Ей было невдомек, что именно сейчас она стала обыкновенной марионеткой в чужих руках.

Офелия замолчала. Она редко произносила такой длинный монолог и безумно устала. Теперь уже весь зал кричал: «Громче!»

Фаворитки, льнувшие к Фаруку, присоединились к этому хору. Беренильде уже не удавалось скрывать под улыбкой смятение. И когда Офелия увидела, как погасла искорка под упавшими, точно занавес, веками Фарука, она поняла, что проиграла эту битву.

«Громче! Громче! Громче!»

Но тут случилось два происшествия. Сначала фаворитки в первом ряду посыпались на пол, как бриллиантовый дождь. Затем над головами зрителей пролетел стакан, забрызгав молоком орущие лица в задних рядах. И все это произошло так быстро, что Офелия не сразу поняла, что именно случилось.

Фарук стоял во весь рост, возвышаясь над зрителями, как гигантский монумент. Офелия видела со сцены только спину в длиннейшей царственной мантии, чей белый мех был неотличим от белоснежных волос Духа Семьи. Она и представить себе не могла, что Фарук способен так быстро двигаться. И, услышав громовые раскаты его голоса, порадовалась, что не сидит в зале:

– Посмейте только еще раз прервать ее, и я…

Фаруку не понадобилось продолжать: мертвая тишина, мгновенно воцарившаяся в театре, была прямо-таки оглушительной. Обрызганные молоком зрители даже не смели отряхнуться.

Голова Фарука с какой-то завораживающей медлительностью повернулась к сцене, при том что его тело оставалось в прежней позиции, спиной к ней. Одному лишь Духу Семьи были под силу такие повороты, при которых обычный человек сломал бы себе шею. Когда Офелия полностью увидела лицо Фарука, она нашла его таким же бесстрастным, как обычно. Но едва его взгляд остановился на Офелии, как девушке показалось, что ей в голову ударила молния.

– Что же случилось с куклой?

Офелию так поразила реакция Фарука, что она напрочь забыла продолжение истории. Все эмоции, оставленные за кулисами, разом нахлынули на нее. Она испытала изумление, смешанное со страхом и лихорадочной дрожью. Шарф, напуганный не меньше хозяйки, почти душил ее, судорожно обвившись вокруг шеи.

– Продолжение я расскажу вам в следующий раз, монсеньор.

Фарук нахмурился. Офелия не могла определить, что это означает – недовольство или размышление, – но в томительно долгой тишине, которая за этим последовала, ее сердце едва не выпрыгнуло из груди. Если она добьется «следующего раза», значит, ей удалось одержать свою первую победу.

– Ваша история… – промолвил наконец Фарук, медленно выговаривая каждое слово, – я не уверен, что она мне так уж понравилась.

– Но вы все-таки желаете услышать конец, монсеньор. Вам ведь хочется узнать, останется ли кукла марионеткой, не правда ли?

Офелия надеялась, что дрожь в ее голосе не слишком заметна окружающим. Она по-прежнему всем телом ощущала враждебность публики, но теперь никто не смел крикнуть «Громче!».

Фарук двинулся к сцене такой неторопливой поступью, что чудилось, будто время на его пути остановилось и застыло. Чем ближе он подходил, тем сильнее Офелию мучила ужасная головная боль. Он остановился вовремя: боль уже пронизывала все тело девушки острыми, невыносимыми приступами.

– Нет, я не хочу знать продолжение. Мне не нравится эта сказка. Но вы, – добавил он задумчиво, – вы говорили искренне.

По изумленным шепоткам, донесшимся из зала, Офелия заключила, что это было нечто вроде комплимента.

– Я назначаю вас вице-рассказчицей, – объявил Фарук.

– Но я и есть вице-рассказчица, монсеньор.

– Ах, так? Прекрасно, значит, мы избежим лишней бумажной волокиты.

Офелия из последних сил вцепилась обеими руками в свою книгу: Фарук причинял ей такую дикую боль, что она уж было собралась умолять его говорить побыстрее и отойти подальше. Он поднял руку небрежным жестом, который Офелия поняла лишь тогда, когда к нему подскочил юный референт с блокнотом-памяткой. Фарук обмакнул перо в чернильницу, протянутую тем же референтом, вставшим на цыпочки, и начал что-то прилежно записывать.

– Завтра вечером вы расскажете мне другую историю, мадемуазель вице-рассказчица.

Офелия и ее шарф вздрогнули, когда на них обрушился шквал аплодисментов из зала. Люди, только что вопившие «Громче!», встали с мест, приветствуя ее криками «Браво!» и воздушными поцелуями.

В зале начали медленно зажигаться газовые лампы, но Офелия уже не видела ни Фарука, лениво закрывавшего свой блокнот, ни Беренильду, которая спешила к ней, грациозно придерживая пышные юбки, ни тетушку Розелину, восторженно махавшую ей зонтиком.

Она видела только одного человека – Торна, в парадном черном мундире, в самой глубине зала, в ложе, ограждавшей его от нескромных взглядов. Он не аплодировал.

Сказки

Перемены в жизни Офелии начались с почтового ящика. Каждый божий день «мадемуазель вице-рассказчица» получала пригласительные песочные часы всех цветов радуги. Костюмированный бал иллюзий, место в ложе на очередном спектакле, литературный салон, и прочее, и прочее – колокольчик почтового ящика звенел не переставая.

Офелия глубоко уважала Матушку Хильдегард, но ей очень не нравились часы-приглашения, изобретенные старой дамой.

Однако это устройство было не лишено достоинств: потянув за колечко, включавшее отсчет времени, человек тут же переносился в желаемое место развлечений, которые длились до тех пор, пока весь песок не пересыпался из верхней колбочки в нижнюю. Размеры часов и количество песка соответствовали рангу приглашаемого лица: утехи могли длиться от нескольких минут до многих дней.

Возможно, Офелия и примирилась бы с таким количеством приглашений, если бы не голубые часы. Их присылали так много, что она опасалась нечаянно задеть колечко. А если она чего-то и хотела избежать, то именно этого. При дворе голубых часов было великое множество: на подносах лакеев, на столиках с бокалами шампанского, в автоматах. Сколько раз Офелия видела, как придворные вдруг исчезают из виду, а спустя несколько минут возникают на том же месте в состоянии полного экстаза. Но когда она спрашивала, куда их уносят эти голубые часики, ответ был один: «Ну конечно, в рай!» – что отнюдь не вселяло доверия.

– Я больше не хочу отвечать на приглашения! – объявила она как-то утром, решив не вставать, а почитать в постели сказки крестного. – Мне нужно готовиться к выступлению, а все эти празднества выбивают меня из колеи.

Но едва она раскрыла книгу, как Беренильда захлопнула ее и заставила девушку подняться, сказав:

– Напротив, я вам советую все приглашения принимать.

– Зачем? Я себя чувствую там не на своем месте. Мне кажется, я должна в первую очередь угодить монсеньору Фаруку.

– Я согласна с девочкой, – вмешалась тетушка Розелина. – Эти часы обслуживают лишь одного человека, а она тут единственная, кто их получает. Как же мы сможем охранять ее в таких условиях, скажите на милость?

– Я знаю, – со вздохом ответила Беренильда. – Но дело в том, что Офелия прибыла на Полюс в рамках дипломатического соглашения. И, отклоняя любезные авансы наших придворных, она нанесет им глубокое оскорбление, а за каждое оскорбление рано или поздно приходится платить. Впрочем, вы напрасно волнуетесь, – заверила она Офелию самым своим бархатным тоном, – сейчас на вас мода, но эта мода быстро пройдет. А пока нашему монсеньору будут нравиться ваши сказки, никто не посмеет вам вредить.

Офелия поневоле признала, что, вопреки опасениям, она нашла в лице Фарука самого благодарного слушателя. При каждом своем выступлении девушка боялась, что оно станет последним, что Фарук заметит, насколько она бесталанна. Однако ее страхи были напрасны: он каждый вечер требовал все новых и новых сказок.

На его мраморном лике никогда не отражались никакие эмоции; он не улыбался, слушая забавные истории, не хмурился, если они были грустными. А когда Офелия закрывала книгу в знак того, что выступление окончено, никак его не комментировал и не задавал никаких вопросов. Он просто распрямлял свое гигантское тело и, перед тем как уйти, медленно и раздельно объявлял:

– Завтра вечером вы поведаете мне новую историю, мадемуазель вице-рассказчица.

И только после этого зал, как хорошо смазанный механизм, взрывался аплодисментами.

– Никак не могу понять, действительно ли монсеньор Фарук получает удовольствие от моих сказок, – призналась Офелия тетке. – Да и слушает ли он меня вообще?

– Не знаю, слушает ли он тебя, – ответила та, – но факт остается фактом: он на тебя смотрит.

Вот именно это и смущало Офелию. Она всей кожей чувствовала взгляд, которым Фарук, сидевший в первом ряду, пожирал ее во время выступления. Это не имело ничего общего с жадными взглядами собственника, которые он устремлял на Беренильду, или с тяжелыми скучающими взглядами на всех остальных. Нет, его взгляд, обращенный к Офелии, был одновременно и отрешенным, и пронизывающим, словно он пытался изучить все стороны этого нового существа, обнаружить в ней кого-то другого. Девушке страстно хотелось внушить правителю ковчега, что в его Семье не все ладно. Но стоило ли прилагать такие усилия, если он ее не слушал? Однажды вечером Офелия два раза подряд рассказала одну и ту же историю – в надежде, что он хоть как-то отреагирует, – но он ровно ничего не заметил.

Единственной сказкой, которая произвела на него впечатление, была «Кукла», но он почему-то больше не желал ее слушать.

«Чего же именно Фарук ждет от меня?» – спрашивала себя Офелия ночь за ночью, лежа без сна и поглаживая шарф, свернувшийся клубочком на ее подушке.

Возможно, она заблуждалась, но ее почему-то преследовала мысль, что он ищет в ней то же, что прежде надеялся найти с помощью своей Книги. Любопытно, что он больше никогда не упоминал о ней в присутствии Офелии, как будто начисто забыл о ее существовании.

А вот Офелия не забыла.

Прошел уже месяц после получения того странного письма с угрозами, а девушка все еще ломала голову над этой загадкой: почему некоторые люди так боятся, что Книгу расшифрует Торн? Артемида владела такой же Книгой, но, насколько Офелия знала, никто на Аниме не был убит из-за попытки прочитать ее. Так что же делало Книгу Фарука такой особенной и такой опасной? Может быть, в ее загадочном тексте крылись какие-то разоблачения? И, может быть, Фарук некогда знал это, но теперь был неспособен вспомнить?

«Мне достаточно предложить ему свою помощь один раз, – думала Офелия, барабаня пальцами по одеялу. – Всего один только раз…»

Она была чтицей – и сгорала от профессионального любопытства. Она была невестой – и сгорала от желания взять верх над Торном.

– Я вице-рассказчица, – объявила она наконец своему шарфу. – Поэтому моя главная задача – сконцентрироваться на историях и при этом остаться в живых. А там будь что будет!

На ее беду, господин Чернов, шеф-редактор «Nibelungen», не упускал случая пропечатать ее имя крупными буквами на первых страницах своей газетенки.

И нынешнее майское утро не стало исключением:

«Вице-сказительница или вице-обличительница?»

– Вы затеяли опасную игру, моя милая, – сказала Беренильда, прочтя всю статью. – Ваша уловка никого не обманула. Вы используете свои сказки, чтобы обличать Двор, и наши аристократы этого не потерпят.

– Но я обращаюсь не к аристократам, а к монсеньору Фаруку, – ответила Офелия.

– Вы надеетесь перевоспитать Духа Семьи?

Казалось, Беренильда, в своем розовом шелковом пеньюаре, не столько сердится на эту ситуацию, сколько забавляется ею. По своему обыкновению, она с утра расположилась в кресле, чтобы просмотреть газеты, пока тетушка Розелина сооружала прическу из ее великолепных золотистых волос. Беренильда уже не могла скрывать от посторонних свою беременность, и тетушка Розелина теперь ревностно опекала ее: конфисковала сигареты, ликеры и запретила участвовать в новомодных буйных танцах, которые считала слишком опасными в ее положении.

– Если уж вы так расхрабрились, – продолжала Беренильда, – то метили бы лучше в моего племянника. Вы под любыми предлогами избегаете телефонных разговоров с ним: вчера у вас болело горло, позавчера – уши… Вам не кажется, что у бедного мальчика слишком много других забот, чтобы бегать за вами?

Офелия съежилась. Ее последний разговор с Торном отбил у нее охоту повторять этот опыт.

– Вот именно. У него теперь столько забот, что я не хотела бы докучать ему своими.

И тут она была права. Со времени гибели Драконов Небоград переживал тяжелый продуктовый кризис. Лишившись опытных охотников, Двор остался без дичи, и кладовые опустошались с опасной скоростью. Миражи попытались было освоить искусство охоты, но это закончилось плачевно: привыкшие к своим невинным забавным иллюзиям, далеким от суровой действительности, все они едва не погибли от когтей свирепых хищников. Гипнотические чары Миражей не действовали на зверей Полюса. Эти горе-охотники только еще больше разъярили их. В результате интендантство призвало общественность, пока не будет найден выход, туже затянуть пояса.

– Хочу вас предупредить, – добавила Беренильда, благодушно поглядывая на Офелию поверх газеты, – если вы разобьете то, что заменяет моему племяннику сердце, я вас растерзаю.

Офелия поперхнулась и пролила кофе на скатерть. Она знала, что это не пустая угроза: Беренильда уже не раз «выпускала когти» за ее куда более легкие прегрешения.

– О, только не стройте такую скорбную мину! – потребовала Беренильда. – Поверьте, что жизнь в обществе уроженок Анимы тоже далеко не сахар, особенно для беременной женщины. Двери растворяются сами собой, часы показывают любое время, только не реальное, вода бьет из кранов, стоит подойти к раковине, а уж это пальто, Великие предки, это пальто – предел всему! – воскликнула она, негодующе глядя на упомянутый предмет одежды, яростно извивавшийся на вешалке. – Мне иногда кажется, что мы живем в доме с привидениями!

В последнем пункте Офелия была с ней согласна: мать прислала ей пальто с мерзейшим характером. Как только с него сняли обертку, оно стало отбиваться как сумасшедшее. Тетушке Розелине пришлось схватить его за ворот и хорошенько встряхнуть, чтобы повесить на крючок. И теперь все обитательницы покоев, включая Валькирий, взяли за правило обходить угол комнаты, где пальто злобно размахивало тяжелыми рукавами с пуговицами.

Офелия выбрала «Nibelungen» из пачки газет, стараясь не смотреть на многочисленные карикатуры, изображавшие в нелепом виде ее и Торна. В этой газетенке трудно было найти материалы, достойные внимания: шеф-редактор Чернов довольствовался тем, что без конца печатал статьи, дышащие ненавистью к семействам, попавшим в опалу, к иностранным «выскочкам» и всем прочим, кто не принадлежал к клану Миражей. Его любимой мишенью стала Матушка Хильдегард: на каждой странице он призывал читателей объявить бойкот ее голубым часам, пряностям, апельсинам и новым архитектурным творениям.

Наконец Офелии попалась на глаза статья, в которой не было ни карикатур, ни антирекламы. Она вполголоса прочитала ее:

«Браконьерство: снова эти Отверженные!

В то время как голод уже стоит у ворот нашего прекрасного Небограда, Отверженные торжествуют, занимаясь браконьерством. Они присваивают мясо, предназначенное для наших столов, и раздают его незнатному люду. Такие наглые манипуляции преследуют лишь одну цель – разукрасить свой поблекший герб. Отверженные объявили, что они заполнят пустоту, образовавшуюся в наших кладовых после гибели охотников, но мы не поддадимся на провокации этих самозванцев!»

– Господи, сколько злобы! – сердито заметила Офелия, сложив газету. – Отверженным удалось то, чего не сумели сделать придворные охотники. Хотела бы я услышать о них и что-нибудь доброе…

– Да чем же вас заинтересовали эти ничтожные люди? – раздраженно спросила Беренильда. – Они принадлежат прошлому, а мы – будущее Полюса.

– Но ведь они отчасти и мое будущее, – возразила девушка. – Некоторые из них скоро станут членами моей семьи. Вы как-то сказали мне, что мать Торна принадлежала к клану Летописцев и после стала одной из Отверженных. А я так ничего о них и не знаю.

Беренильда опасливо покосилась на Валькирий, которые сидели на диване гостиной и, как всегда, молча, но внимательно слушали: она явно считала неудобным вести разговор при таких свидетелях.

– Отверженные, моя милая, – это знатные люди, совершившие тяжкие проступки. Настолько тяжкие, что были осуждены вместе со всеми потомками на вечное изгнание. Их лишили привилегий, имений и доступа в города.

– Иными словами, – нахмурившись, подхватила Офелия, – они обречены на жизнь в первобытном состоянии, рядом со зверями, даже не имея права охотиться на них? Но ведь это попросту смертный приговор!

– О, не беспокойтесь, – сказала Беренильда с иронической усмешкой, поднося к губам чашку чая. – Они прекрасно умеют выживать даже в таких условиях.

– И моя будущая свекровь тоже?

Улыбка Беренильды мгновенно погасла. Она резко отставила чашку, словно чай показался ей горьким.

– Разговоры о вашей будущей свекрови строго запрещены. Одно лишь упоминание ее имени на публике может сильно повредить репутации Торна.

– Но почему? – настаивала Офелия. – Ведь не могут же потомки вечно расплачиваться за грехи предков. Что такого ужасного она совершила?

– Торн скоро станет вашим мужем, и все свои вопросы вы будете задавать ему, – отрезала Беренильда.

Офелия не скучала по Торну. Зато ужасно скучала по зеркалам.

И в один прекрасный день она твердо решила отказаться от голубых песочных часов, переполнявших почтовый ящик. Ей уже достаточно хорошо были известны места, где собирались аристократы и где висели зеркала. Поэтому она быстро восстановила свою способность использовать их как средство передвижения и нередко вызывала переполох среди придворных кокеток и кавалеров, когда высовывалась из зеркала, в котором они любовались своим отражением.

Эта свобода доставляла Офелии такую радость, что она забыла об осторожности. Полет из одного зеркала в другое требовал, чтобы человек одновременно был предельно собран и находился в гармонии с самим собой. Так что Офелия, из-за регулярных недосыпаний, непрерывных празднеств и боязни попасть не туда, изрядно рисковала во время своих путешествий.

И вот случилась беда: однажды днем, в начале июня, она застряла между зеркалами.

Ее голова и правая рука высунулись из зеркала в каком-то зале, а все остальное отказалось за ними следовать. Девушка попыталась вернуться назад, туда, где ее правая нога все еще стояла на цыпочках, но левая нога и левая рука уже барахтались в непонятном новом пространстве. Офелия не сразу поняла, что ее конечности угодили в разные зеркала. И тщетно она рвалась вперед – ей не удавалось продвинуться ни на один сантиметр.

Застыв в нелепой позе, девушка стала звать на помощь, и ей показалось, что прошла целая вечность, пока кто-то наконец не подошел и не потянул ее за руку. Она изо всех сил старалась содействовать неведомому спасителю, пересиливая боль и чувствуя, как ее вырывают из разных миров. Миг спустя Офелия вывалилась на паркет.

В полуобмороке девушка едва видела вокруг себя смутные силуэты, издававшие крики ужаса и разъяренный лай. Она стала шарить по полу в поисках очков; какая-то добрая душа протянула их ей и помогла встать на ноги. Но неуверенное «благодарю вас» замерло на ее губах, когда она узнала в своем благодетеле Торна.

– Что вы здесь делаете?

Это был первый вопрос, который пришел ей в голову. Торн, высившийся над ней, сурово нахмурился, отчего его мрачное лицо не стало приветливей. Он держал под мышкой пачку бумаг, и они вполне ясно означали, что он занят работой.

– Уж скорее я должен вас спросить, что ваша рука делала в зеркале, – буркнул он. – Наши дамы привыкли к самым экстравагантным выходкам, но от такого их чуть удар не хватил.

Только тут Офелия заметила, что приземлилась в самом центре собачьей выставки. Толпа старых аристократок с лорнетами и упитанные собаки, разукрашенные бантами, возмущенно взирали на незваную гостью.

– Простите меня, сударыни, я нечаянно застряла в зеркале, – пробормотала она, откинув с лица длинные пряди, выбившиеся из ее пучка. – Со мной давно ничего подобного не случалось.

В подростковом возрасте Офелия застряла между двумя зеркалами. В результате у нее полностью нарушилась координация – она забыла, где у нее левая рука, где правая. Она даже не помнила, что побудило ее проделать этот зеркальный путь среди ночи, но зато у нее остались в памяти долгие сеансы реабилитации. Ее неуклюжесть была следствием именно того прискорбного случая, и сейчас она очень надеялась, что вторая оплошность не сделает ее совсем уж ни на что не годной.

Торн с размеренной точностью автомата повернулся к старым аристократкам.

– Прошу прощения, – заявил он тоном, в котором не было и намека на просьбу. – Благоволите заполнить бланки, я вернусь за ними через пять минут.

С этими словами жених бесцеремонно взял Офелию за плечо и повел в пустую переднюю, где между иллюзорными лианами порхали иллюзорные экзотические птицы.

– Итак, – произнес Торн своим бесстрастным бухгалтерским тоном, – когда мадемуазель вице-рассказчица осчастливит своим присутствием все праздники на Полюсе, не согласится ли она наконец уделить мне немного своего драгоценного времени?

Офелии показалось, что в его волосах, как всегда, тщательно зачесанных назад, поблескивают нити седины. И даже стальной взгляд стал каким-то тусклым. Может, это было следствием продуктового кризиса?

– Что ж, раз вы мне помогли выбраться из зеркала, я полагаю, что смогу уделить вам минутку.

– Не здесь и не сейчас, – возразил Торн, метнув подозрительный взгляд на дверь. – Приходите завтра в интендантство. В любое время, я отменю все встречи.

– Хорошо, я поговорю с Беренильдой, – вздохнула Офелия. – Мы постараемся…

– Мне не нужна ни моя тетка, ни ваша, – отрезал Торн. – Вы придете одна. Так продолжаться больше не может; я требую, чтобы вы со мной помирились.

Офелии очень не понравился этот категорический тон. И если бы у Торна не было такого измученного лица, она наверняка отказала бы ему.

– А чем вы занимались там, на выставке? – полюбопытствовала она, взяв у него из рук бланки.

– Я организовал перепись всех домашних животных на Полюсе.

Офелия чуть не рассмеялась, представив себе, как Торн пересчитывает пуделей, но когда она поняла цель этой переписи, то с ужасом взглянула на него.

– Но вы же не думаете всерьез, что…

– Я рассматриваю все возможности избежать голода, – заявил он, взглянув на свои часы. – Будь моя воля, я бы в первую очередь выбрал самых жирных министров, но людоедство, к сожалению, запрещено даже на Полюсе.

Офелия выглянула в полуоткрытую дверь передней и увидела старых аристократок, которые то и дело отрывались от заполнения бланков, чтобы причесать и приголубить своих огромных собак.

– А эти дамы знают, чего вы от них ждете?

– Не знают, но узнают, когда мы с вами договоримся. Итак, пять минут истекли, я могу услышать ваш ответ? Вы придете ко мне? Да или нет?

Офелия взглянула на него со смесью отвращения и жалости.

– Не хотела бы я оказаться в вашем положении…

Торн так умело скрывал свои эмоции, что Офелия сперва приняла его скованную позу за ожидание; но, увидев, что он пристально, затаив дыхание, смотрит на нее, поняла: на самом деле он просто потрясен.

– Согласен, мое положение и в самом деле незавидно, – изрек он после долгого молчания. – Даже более чем незавидно. – (Он ощупал высокий ворот своего кителя, словно проверяя, все ли пуговицы на месте, хотя мундир был в полном порядке, затем пригладил волосы, и без того аккуратно причесанные, завел часы, которые и так показывали точное время, и откашлялся.) – Итак, из нашей беседы я заключаю, что ваш ответ – нет. Вы позволите?

И он протянул руку, чтобы забрать у девушки свои бланки, таким профессиональным механическим движением, что Офелия, как ни странно, почувствовала себя виноватой. И невольно признала правоту Беренильды: она пряталась от жениха не столько из-за злости на него, сколько из-за трусости.

Протянув Торну бланки, она посмотрела ему прямо в глаза.

– Вы правы, мы не можем избегать друг друга до конца жизни. Нам нужно вместе найти какой-то разумный компромисс. Завтра я приду в интендантство перед началом своего выступления. И приду одна.

Нужно было быть очень зорким наблюдателем, чтобы заметить почти неуловимое облегчение на мрачном лице Торна.

– Итак, до завтра, – сказал он.

Забытый

Подобно ветру, свистящему в вышине, Офелия облетала прежний мир. Это была нетронутая земля – такой она, вероятно, выглядела в древности, перед тем как необъяснимо раскололась на части. С небесной высоты девушка озирала ее города и селения, ее леса и моря там, далеко внизу, куда ей не было доступа. Насколько она помнила, ей часто снился этот сон. Но на сей раз он окончился совсем неожиданно: облака превратились в ковры, и едва Офелия ступила на них, как прежний мир бесследно растаял вместе со своими морями, городами и равнинами. Теперь она очутилась в комнате. Но не просто в комнате – это была ее детская на Аниме. Офелия стояла перед настенным зеркалом, глядя на свое помолодевшее отражение: домашний халатик, вьющиеся, еще рыжеватые волосы, обрамляющие лицо. Что она тут делает посреди ночи? Ее что-то разбудило, но что именно? Только не сестра Агата – та крепко спала на верхней кровати, – и не мебель, которая иногда потихоньку бродила туда-сюда по комнате. Нет, тут было другое. Тут было зеркало.

Офелия внезапно проснулась и широко открыла глаза. Сердце взволнованно колотилось у нее в груди. Она с недоумением посмотрела на полосатого котенка, который играл с ее шарфом. Он отскочил подальше, когда девушка выпрямилась на стуле. Оказывается, она заснула прямо за завтраком, перед своей книгой сказок.

– Мне привиделся странный сон, – сказала она тетушке Розелине.

– Если ты видела котенка, то это был не сон. Он забрался к нам через окно. Беренильда заперлась в ванной, пока его не выгонят. Она терпеть не может животных.

– Нет… то есть я видела котенка, но не во сне. Мне почудилось… сама не знаю… будто я что-то слышу, – пробормотала Офелия. (Теперь, когда она уже очнулась, сон становился расплывчатым, неопределенным. Она уже и не могла вспомнить, что ее так взволновало.) – Наверно, это из-за вчерашнего случая с зеркалом. Он навеял мне воспоминания…

– Да-да, об этом уже пишут в газетах, в разделе «Происшествия», – вздохнула тетушка Розелина.

И она положила на стол свежий номер «Nibelungen» с крупным ироническим заголовком:

«Иностранка разбрасывает свои конечности по чужим покоям!»

– На прошлой неделе они писали о матрасах, застрявших в лифте, – заметила Офелия, небрежно перелистывая газету. – Пора уже перестать читать эту бессмыслицу.

И девушка попыталась сосредоточиться на стопке писем и груде песочных часов, заваливших поднос со свежей почтой. Перед ней стояла непростая задача: улучить момент свободы между двумя приглашениями так, чтобы об этом не узнали ни Беренильда, ни тетушка Розелина.

Распечатав один из конвертов, она торопливо, едва не поперхнувшись, выпила кофе, заложила книгу сказок шарфом и встала так резко, что опрокинула стул.

– Извините, тетя, я должна идти. Пускай Беренильда спокойно принимает ванну, вы ее известите, когда она выйдет.

– Как это?! Куда?.. Почему?.. – испуганно пролепетала тетушка.

Оставив вопросы без ответа, Офелия подошла к двум Валькириям в пышных черных платьях, восседавшим на своем привычном диванчике. Старухи были такими же чопорными, молчаливыми и бдительными, как и в первый день своей службы.

– Арчибальд! – позвала Офелия, наклонившись к ним. – Арчибальд, если вы меня слышите, знайте, что через минуту я подойду к вашему кабинету в замке Лунный Свет. И если вы не хотите, чтобы меня арестовали жандармы, встретьте меня там, у дверей. Приходите вместе с управляющим, я все вам объясню на месте. Заранее благодарю.

Валькирии нахмурили брови и переглянулись, явно шокированные тем, что их приняли за телефонный коммутатор.

– Да какая муха тебя укусила?! – вскричала тетушка Розелина, поспешая за племянницей с кофейником в руках.

Вместо ответа Офелия протянула ей записку с несколькими торопливо написанными словами, которую только что извлекла из конверта:

«Р. попал в беду. Ты его должница, выручай.

Г.»

– Кто это – Р.? И кто такой Г.?

– Мои друзья из Лунного Света, – ответила Офелия, поспешно одеваясь.

До сих пор девушка твердо держалась правила никогда и ни с кем не говорить о Ренаре и Гаэль. Она была уверена, что ее интерес к слугам принесет им больше вреда, чем пользы. В Башне дружеские отношения с простыми людьми запрещались, и репутация слуг пострадала бы куда больше, чем ее собственная. Однако в тот момент, как Офелия прочитала послание Гаэль, ее словно огнем опалило. Она была неспособна хладнокровно взвешивать последствия своих слов и поступков. Ренар помогал ей, как никто в Лунном Свете. И для Офелии уже не существовало приглашений, песочных часов, придворного этикета и правил приличия, осталось одно – страстное желание отплатить ему добром за добро.

Стоя посреди коридора, тетушка Розелина поочередно смотрела то на записку Гаэль, то на свою племянницу, то на дверь ванной, где Беренильда распевала арию из последней новомодной оперы.

– Мы пойдем вместе. Даже речи быть не может, чтобы ты разгуливала одна в логове этого развратника.

Офелия не могла не заметить румянец, проступивший на желтых щеках тетки. Ее смятение было более убедительным, чем любые предосторожности: общаться с Арчибальдом значило играть с огнем.

– Нет, тетя. Вы ведь не умеете летать сквозь зеркала, а лифты ходят слишком медленно. Мой друг нуждается в помощи, притом, может быть, срочной, – объяснила она, пресекая все попытки ее уговорить. – Я не запрещаю вам идти за мной следом, но прошу вас, не задерживайте меня.

Тетушка Розелина растерянно заморгала, потом с грохотом поставила кофейник на консоль.

– Я уж постараюсь как можно скорее добраться туда. А пока я не подоспею, не позволяй господину послу обольщать себя.

Не теряя ни минуты, Офелия головой вперед нырнула в большое зеркало на туалетном столике. И вынырнула наружу в зеркале коридора, ведущего в личный кабинет Арчибальда.

Не успела девушка ступить на пушистый голубой ковер этой галереи с позолоченными стенами и красивыми лампами, как увидела жандарма-охранника. Он грозно сдвинул брови под своей треуголкой и направился к ней строевым шагом. Посольство недаром считалось самым охраняемым местом Небограда.

– Вернитесь… на свой пост! Мадемуазель… приглашена… к господину послу!

Это выкрикнул человек, показавшийся в дальнем конце коридора. Офелия узнала Филибера, управляющего Лунным Светом, которого слуги прозвали Папье-Маше из-за его блеклой сморщенной кожи. Все в этом человеке – и бескровное лицо, и серый костюм, и манера держаться – было таким неприметным, что в обычное время он полностью сливался с обстановкой. Однако сейчас его багровые щеки и съехавший набок парик издали бросались в глаза. Он бежал, спотыкаясь и сипло дыша от напряжения.

– Мадемуазель! – еле выговорил он, подбежав к девушке. – Я… я примчался, как только господин посол мне позвонил. Он просил… сопроводить вас в его кабинет. Сам он обещал прибыть… очень скоро.

Офелия вошла в кабинет Арчибальда и уселась на предложенный ей стул. Она выпрямила спину, вздернула подбородок, чинно, по всем правилам сложила руки на коленях и изобразила спокойствие, хотя отнюдь его не чувствовала. Девушка впервые старательно следовала урокам хорошего тона, которыми Беренильда бесконечно изводила ее. Если для спасения Ренара требовалось изобразить идеальную светскую даму, она и на это была готова.

– Господин управляющий! – позвала Офелия, ища его глазами.

– Что угодно мадемуазель?

Филибер жался у двери, со своим журналом под мышкой. Теперь, когда он перевел дух и его лицо обрело всегдашний землистый цвет, он опять сливался с обстановкой.

– Лакей Рено состоит в штате слуг Лунного Света, не так ли?

– Я не совсем понимаю мадемуазель, – монотонно ответил Филибер. – Мадемуазель угодно пожаловаться на плохое обслуживание во время своего пребывания в нашей резиденции?

– Я ни на что не собираюсь жаловаться. Напротив, я высоко оценила манеры этого слуги и просто хочу узнать, как его дела. Обслуживает ли он по-прежнему мадам Клотильду?

– Ах, это печальная тема, мадемуазель, – пустился в объяснения Филибер, с виду нисколько не опечаленный. – Как ни прискорбно, дражайшая мадам Клотильда покинула нас много недель назад. Разве мадемуазель не присутствовала на похоронах?

Офелия лишилась дара речи. Она знала, что бабушка Арчибальда не отличалась крепким здоровьем, но все же эта новость сильно поразила ее.

– А Рено? Что с ним стало?

Теперь уже поразился Филибер. Чтобы гостья Лунного Света уделила больше внимания какому-то лакею, нежели кончине знатной дамы, – это, по его мнению, было верхом неприличия.

– Ну, если мадемуазель настаивает… – (Он надел очки в тонкой золотой оправе и открыл журнал, с которым никогда не расставался.) – Означенный Рено в настоящее время содержится в наших темницах.

У Офелии побледнели очки.

– А что случилось?

– В графе «Причина» я записал «Отсутствие ключа». Ключи у нас служат удостоверением личности. И жандармы ежедневно проверяют наличие ключей у слуг, из соображений безопасности. Ведь это вопрос престижа нашего посольства, мадемуазель.

– Послушайте, но это же нелепо! – возмутилась Офелия. – Этот лакей уже много лет работает в Лунном Свете. Как же вы могли бросить его в тюрьму лишь за то, что он забыл предъявить свой ключ?!

– Он не забыл его предъявить, мадемуазель, – возразил Филибер, разглядывая Офелию с возрастающим удивлением. – Согласно тому, что здесь записано, у него не оказалось при себе ключа. – (Управляющий повнимательней вгляделся в свои записи, словно он сам не верил в исключительность такого проступка.) – Ага, теперь я понял: после кончины мадам Клотильды Рено, согласно правилам, сдал ключ от ее покоев. Но до того как он получил новую должность и новый ключ, его проверили жандармы. Вот уж действительно, не повезло, – равнодушно заключил Филибер.

– Вы хотите сказать, что он гниет в вашей темнице лишь потому, что вы опоздали с его новым назначением?!

– Приговор может вынести только господин посол. А господин посол ужасно занят, мне до сих пор не удалось переговорить с ним по этому поводу. В любом случае мы больше не нуждаемся в услугах Рено, наш штат и без того полон. Да и слуга, побывавший в темнице, оскорбил бы своим присутствием нашу резиденцию.

Офелия была возмущена до глубины души. Она едва удержалась, чтобы не отнять у Филибера его журнал и не изорвать его в клочья. Арчибальд занят? Да это смеху подобно! Двадцать три года Ренар служил этому семейству верой и правдой, и вот благодарность – с ним обошлись хуже, чем с драной бельевой корзиной!

– А вы горазды на сюрпризы, невеста Торна!

Арчибальд вошел в свой кабинет с полусонной улыбкой разбуженного человека, в неизменном цилиндре и дырявой пижаме в красно-черную полоску. Сейчас он был еще более растрепан и небрит, чем всегда. Офелия, даже надень она платье наизнанку, выглядела бы куда пристойней, чем он.

– Я вас, кажется, разбудила, – вежливо сказала она.

И действительно, в спешке она совершенно упустила из виду, что явилась так неприлично рано, но даже не подумала извиняться. Впервые девушка разгневалась на кого-то другого, кроме Торна.

– Да, и притом разбудили, нарушив правила, – хохотнул Арчибальд, упав в свое персональное кресло. – Я отдал вас под наблюдение Валькирий не для того, чтобы вы использовали их в личных целях. – (Он потянулся, шумно зевнул и, облокотившись на ручку кресла, устремил на Офелию насмешливый взгляд.) – Спуститься так низко, в Небоград, да еще без сопровождения ваших дуэний… Вы рискуете запятнать свою репутацию.

– Я пришла просить вас о срочной услуге. И обещаю отплатить за беспокойство чем угодно.

Арчибальд ответил ей ликующей улыбкой.

– Непредсказуемая, мятежная и вдобавок предприимчивая! Берегитесь, как бы я вдруг не влюбился в вас. Так какую же услугу я могу оказать невесте Торна?

Офелия сделала глубокий вдох и постаралась согнать с очков противный багровый цвет гнева, заволакивающий стекла.

– Нам не хватает прислуги в Гинекее, и я пришла просить вас одолжить надежного человека из вашего штата. Я была бы вам очень благодарна, – добавила она после минутного колебания, со всей вежливостью, на какую была сейчас способна.

Арчибальд изумленно воззрился на Офелию:

– И вы вытащили меня из постели в шесть утра, чтобы решить проблему со слугами?!

– Я уже обсудила это с вашим управляющим. У вас есть незанятый лакей, который стал жертвой формальной ошибки. Я хотела бы взять его к нам, с вашего позволения.

– Речь идет о Рено, господин посол, – уточнил Филибер со своей бесстрастной педантичностью. – Он обслуживал вашу покойную бабушку.

Арчибальд пожал плечами, поигрывая домашней туфлей на кончике ноги.

– Хоть убейте, не помню, но верю вам на слово. Что ж, я не вижу никаких препятствий, давайте уступим его невесте Торна. Но с одним условием, – добавил он, с ухмылкой глядя на Офелию. – Вы обещали мне награду, и я хочу получить ее сейчас же.

Офелия стиснула заметавшийся шарф, пытаясь унять свое и его смятение. Она из последних сил сохраняла осанку и вежливую улыбку хорошо воспитанной девицы. Нужно поддерживать это впечатление о себе до тех пор, пока Ренара не выпустят из темницы.

– Вы застали меня врасплох. Может, не сейчас, а несколько позже…

– Нет, сейчас, – возразил Арчибальд с пугающей мягкостью.

Он вскочил с кресла, сделал эффектный пируэт и галантно протянул руку, чтобы помочь своей гостье подняться с места. Офелии и без того было не по себе, но идти неведомо куда, под ручку с господином в дырявой пижаме и тапочках… это было уж слишком.

– Боюсь, у меня нет с собой ничего, что могло бы вас заинтересовать.

– Не волнуйтесь, – объявил Арчибальд, дружески потрепав ее по волосам. – Вы здесь, и это предел моих желаний! Следуйте за мной, невеста Торна, а мой управляющий тем временем сделает все необходимое для вашего лакея.

«Что значит „тем временем“?» – спросила себя Офелия. Но Арчибальд уже вывел ее из кабинета, обняв за плечи с нежной и в то же время властной фамильярностью.

– Чего вы хотите от меня, господин посол?

– Не бойтесь, я уверен, что вы будете в восторге.

Офелия, которая в этом сильно сомневалась, отвернулась, чтобы не видеть небесно-голубые глаза Арчибальда. Однажды она уже стала свидетельницей того, как от этой лазури растаяла тетушка Розелина, и не хотела быть следующей жертвой. Посол осторожно отворил какую-то дверь и впустил девушку в бильярдную. Здесь все было зеленым: сукно бильярдных столов, бархатная обивка диванчиков, тяжелые узорчатые шторы, обои и абажуры светильников. Когда Офелия поняла, что они здесь одни, она заслонила руками очки.

– Ну и ну! – расхохотался Арчибальд. – Вы опять за свое?

– А вы можете мне обещать, что не опробуете на мне свои чары? Прошу вас, господин посол, обещайте! Это меня успокоит, и мы продолжим беседу.

Наступила долгая пауза. Офелия не отнимала рук от очков.

«Я и не подозревал, что вы меня так боитесь».

Эта фраза не принадлежала ее собеседнику, она возникла в голове у самой Офелии. Девушка забыла, что Арчибальд способен внушать ей свои мысли, и ужасно испугалась: вдруг он таким же окольным путем заставит ее поддаться его колдовским чарам.

– Пожалуйста, господин посол!..

– Вы глубоко заблуждаетесь, невеста Торна, у меня нет ни власти, ни желания завладевать сердцами женщин. Если они мне уступают, то не потому, что влюбляются, а потому, что страдают от одиночества.

Глаза Офелии широко раскрылись от удивления. На сей раз она явственно слышала голос Арчибальда извне, но тон был какой-то необычный, почти серьезный.

– Вы мне не верите? Моя семья получила от Фарука дар мысленного взаимопроникновения. Вы, вероятно, сочтете эту способность нескромным посягательством на личность человека, но зато, пока мой клан будет существовать, я никогда не почувствую себя одиноким. А этим несчастным замужним дамам я предлагаю лишь краткий миг чистого слияния, где стирается граница между их и моим «я». Мне не хочется давать вам обещание, о котором мы оба можем когда-нибудь пожалеть. Родство душ… это скорее романтично, не правда ли?

Разумеется, Офелия нашла это не романтичным, а в высшей степени бесстыдным, куда более бесстыдным, чем она себе представляла. И мысль о том, что он пытался этим способом обольстить ее тетку, приводила девушку в ярость. Он утверждал, что спасает женщин от одиночества, – какое там, он просто-напросто тешил свой эгоизм. Офелии не терпелось высказать ему все без обиняков, но она заставила себя смолчать. Нельзя было оскорблять хозяина этого дома: она пришла сюда ради спасения друга. И потому не воспротивилась, когда Арчибальд развел ее руки, чтобы посмотреть ей в лицо. Криво надетый цилиндр и бесстыжая улыбка никак не сочетались с его серьезным тоном.

– Хочу вам напомнить, невеста Торна: вы обещали меня отблагодарить. О, я начинаю понимать… Вы подумали: он привел меня сюда, чтобы обольстить! Нет-нет, если это и случится, то не сегодня. В данный момент мне хватает других проблем, так что успокойтесь. Мы здесь потому, что кое-кого ждем.

Офелия так изумилась, что позабыла о своем гневе.

– Кого?

– Меня!

И перед девушкой предстало кошмарное видение.

Трубка

Офелия растерялась вконец, узнав Матушку Хильдегард. В этом беспорядочном уродливом сочетании жира и костей, бигуди и сигар (она курила две разом) даже трудно было сразу распознать, кто перед тобой – мужчина или женщина. Ее кожу густо усеивали коричневые старческие пятна. Кто бы мог подумать, что под дряхлой оболочкой человеческой руины скрывается гениальный архитектор, знаменитая изобретательница песочных часов, женщина, способная моделировать пространство, как если бы оно было из пластилина?! Одни только крошечные черные глазки выдавали своим пронзительным блеском ее острый, незаурядный ум.

– Меня нельзя назвать ранней пташкой, – хрипло, с сильным акцентом буркнула Матушка Хильдегард. – Я пришла лишь потому, что это ты меня позвал, Огюстен.

– Арчибальд, мадам Хильдегард, Арчибальд. Но я просил, чтобы вы пришли одна.

Только теперь Офелия заметила – и тут у нее взволнованно забилось сердце, – маленькую женщину, сопровождавшую Матушку Хильдегард. Она была одета в спецовку механика, а плоская фуражка безуспешно пыталась скрыть ее темные кудрявые волосы и поразительные глаза: правый – ярко-голубой, левый – невидимый за черным моноклем.

Гаэль!

Неужели она решилась покинуть подвалы Лунного Света лишь для того, чтобы увидеть Офелию?! Но ведь это чистое безумие! Гаэль, которая была такой же работницей, как Офелия – аристократкой; Гаэль, единственная выжившая из Нигилистов – клана, по силе превосходившего все остальные кланы на Полюсе!.. Только черный монокль позволял ей ослабить действие своего «дурного глаза», как она его называла. Выходя на люди, Нигилистка рисковала быть разоблаченной и разделить судьбу погибших родичей. Ах, если бы Офелия могла объяснить Гаэль, что нельзя втягивать голову в плечи и прятать лицо под козырьком фуражки – одно это уже давало повод присмотреться к ней повнимательней…

– Она моя внучка, – объявила Матушка Хильдегард. – Все, что касается меня, касается и ее.

Офелия знала по собственному опыту, что старая дама вполне может солгать во имя спасения других людей. По скептической усмешке Арчибальда девушка поняла, что и он к этому привык.

– Да будь она даже вашей дочерью, это никак не меняет тот факт, что ее присутствие нежелательно. Но раз уж вы здесь, мадемуазель механик, – обратился он к Гаэль, – не могли бы вы проверить туалет на втором этаже? Мне доложили, что там барахлит спуск.

– Да, señor, – пробормотала Гаэль с тем же акцентом, что и Матушка Хильдегард, как будто они и впрямь состояли в родстве.

Она бочком вышла из кабинета, сунув руки в карманы и бр�

Скачать книгу

Краткое содержание первого тома

Предисловие

Вначале мы были единым целым.

Бог расколол наш мир на куски.

Post scriptum

Рассказчица

Игра в гусёк[1]

И ей пришлось признать очевидное: она заблудилась.

Иллюзорный мир…

Все они были Миражами, мастерами иллюзии.

Скорее всего, Офелия встретится с Фаруком, Беренильдой и тетушкой Розелиной именно там, и нужно идти туда.

«Конец Драконов!»

«Кто охоты не страшится, тот и головы лишится!»

Ей и впрямь становилось страшновато.

– Добрый день, мадемуазель. Прогуливаетесь в одиночестве?

Шевалье! Тот самый Мираж, без которого Драконы были бы сейчас живы и здоровы!

Офелия никак не могла понять, почему никто из придворных не запретил ему появляться здесь.

– Вы, по-моему, заблудились, – объявил шевалье необычайно учтивым тоном. – Хотите, я буду вашим проводником?

Офелия молчала, не в силах определить, какой из ответов – «да» или «нет» – станет ее смертным приговором.

– Ах, вот вы где! Ну, куда же вы пропали?

– Здравствуйте, мадам Беренильда, – робко сказал шевалье.

Его щеки вспыхнули багровым румянцем. Он неловко вытер вспотевшие ладошки о свою матроску.

Беренильда заколебалась, потом взглянула на него с самой сияющей из своих улыбок:

– Какая партия? – задыхаясь, спросила Офелия.

У нее все сильнее болел поврежденный бок.

И Беренильда притронулась к животу, словно включая в число будущих жертв ребенка, которого она носила.

К Беренильде подошел мажордом в расшитой золотом ливрее.

– Простите, я предпочитаю держать его при себе. Поверьте, он не оставляет мне выбора.

Беренильда с тяжким вздохом удостоверилась, что лицо Офелии полностью скрыто кружевной вуалеткой.

Увидев Офелию вместе с Беренильдой, тетушка Розелина скрыла облегчение за недовольной гримасой.

Наконец он разжал кулак, и в мертвой тишине зала раздался дробный стук игральных костей.

– Семь! – объявил церемониймейстер.

Тотчас один из слуг передвинулся на семь плит вперед и, к ужасу Офелии, рухнул в открывшийся люк.

– Пять! – звучно пропел церемониймейстер под громкие аплодисменты присутствующих.

Торн.

– Госпожа Беренильда и дамы с Анимы! – провозгласил церемониймейстер.

И она найдет в ней свое место – без Торна, вопреки Торну.

Малышка

– Кто это? – вопросил Фарук.

– Где мой референт?

– Я здесь, монсеньор!

– По какому поводу? – спросил Фарук, явно изнывая от скуки.

– Драконы погибли? – спросил Фарук.

– Да, монсеньор, – ответил референт. – Вы записали это на последней строчке.

– Где Беренильда?

– Итак, мадам, – заговорил Фарук, – вы потеряли всю вашу семью. Выражаю вам свои соболезнования.

– Чтица. Я написал здесь, что Беренильда приведет мне чтицу. Где же она?

– Она здесь, монсеньор, – сказал референт, указав на Офелию. – Здесь, рядом со своим женихом.

«Вот оно», – подумала Офелия, стиснув руки, чтобы унять их дрожь.

– Так, – сказал Фарук, закрывая блокнот. – Значит, это она.

– Она поранена, – разочарованно констатировал он, словно обнаружил изъян в купленном товаре.

Секретарь усердно забарабанил по клавишам машинки, фиксируя эти слова.

– И, кроме того, – продолжал Фарук, – я не люблю таких малышек.

– Меня, наверно, нельзя назвать большой, монсеньор, но я уже не малышка.

– Итак, малышка Артемида, – продолжал Фарук, – вы умеете читать прошлое вещей?

– К сожалению, это единственное, что я умею делать, монсеньор, – вздохнув, сказала Офелия.

– Вы об этом не пожалеете.

– Значит, вы сможете прочитать мою Книгу.

– Нет, не она!

– Не она! Я!

– Что это за музей, которым вы заведовали? – спросил Фарук.

Договор

Офелию тут же бросило в жар. Значит, вдобавок ко всему ей придется выступать на сцене, перед публикой?!

Офелия сорвала со шляпы вуалетку: ей надоело смотреть на мир сквозь кружева.

Озадаченная этим вопросом, тетушка Розелина захлопала глазами, а потом схватила Офелию за плечи.

– Что-то не похоже на пылкую любовь, не правда ли?

– Неужто господин Торн вас так разукрасил, голубка моя?

– С кем имеем честь? – осведомилась тетушка Розелина.

Золотые подвески Кунигунды зазвенели как колокольчики, когда она подняла руку и указала на одного из Миражей, который заметно выделялся в толпе придворных своей дородной фигурой и величественной осанкой. Благодаря умелой иллюзии его редингот[2] переливался всеми цветами радуги. Офелия легко узнала в нем барона Мельхиора. Она не раз встречала его в коридорах Лунного Света, когда служила там Беренильде под личиной лакея.

Пунцовые губы Кунигунды искривила загадочная усмешка.

– Какие маленькие ручки и какие… обыкновенные! Подумать только, ведь они наводят страх на весь Небоград!

– Из-за Книги монсеньора Фарука? – удивилась Офелия.

Кунигунда хитро сощурилась, показав целиком татуировку на веках.

Усмешка Кунигунды стала еще шире, а ее ногти больно вонзились в ладони Офелии.

– Вы отказываетесь?

– Отказываюсь, мадам.

– Это что, угроза?

Вопрос исходил от незаметно подошедшего Арчибальда. Он стоял, сунув руки в дырявые карманы своего редингота, в небрежно нахлобученном цилиндре. Его сопровождали две старухи в робронах[3] с широкими черными юбками, походившими на пару погребальных колоколов.

Кунигунда тотчас выпустила руки Офелии.

С этими словами Кунигунда удалилась под звон своих подвесок, бросив на Офелию многозначительный взгляд.

Офелия снова натянула перчатки, морщась от боли: Кунигунда безжалостно расцарапала ее ладони своими ногтями.

– Почему уязвленной? – спросила она.

– Вам предстоит жить в Гинекее[4], как и всем фавориткам нашего монсеньора. – объяснил Арчибальд. – А мужчинам вход туда запрещен. Не волнуйтесь, мои Валькирии – самые надежные гаранты вашей безопасности.

– Простите за выражение, невеста Торна, но – что посеешь, то и пожнешь. Особенно в случае с Фаруком.

– Да я просто не успела объяснить ему все как следует. Если бы я могла подробно рассказать о моих планах…

Тетушка Розелина едва не задохнулась от возмущения:

– Да вы… вы просто неотесанный грубиян!

Арчибальд со смехом повернулся к ней. Оскорбление его только развеселило.

– Нет, тетя, он прав, – сказала Офелия.

– Я хотел бы, чтобы вы внимательно взглянули на это, – предложил он. – Я «одолжил» их у церемониймейстера.

Офелия взглянула на кости: на них не было ни одной цифры.

– Значит, по его вине ваш слуга всякий раз падал в люк? – прошептала Офелия, пораженная этим открытием.

– Фарук всегда выигрывает. Предложи вы ему открыть сырную лавку, он тут же превратил бы ее в кондитерскую.

Арчибальд изумленно раскрыл глаза и рот.

– Постойте… неужели вам не рассказали, что случилось с чтецами, которые побывали здесь до вас?

– А почему монсеньор Фарук настолько одержим своей Книгой?

Арчибальд разразился таким хохотом, что его цилиндр свалился на лужайку.

– Я встретила здесь не так много людей, которые пекутся о моих интересах. Благодарю вас, господин посол.

– Чем обязана? Какой счет? – удивилась Офелия. – Вы ведь предложили мне свою дружбу.

Улыбка Арчибальда, словно резиновая, стала еще шире.

Торн протянул лист Офелии, высокомерно игнорируя Арчибальда, словно его здесь и не было.

– Я пришел вручить вам ваш договор.

– Только избавьте меня от своих комментариев, – сердито сказала Офелия, почти вырвав бумагу у него из рук.

Но Торна слова невесты ничуть не смутили.

Торн ни о ком не заботился – что ж, Офелия решила больше не заботиться о нем.

– Тетя, вы… хорошо себя чувствуете? – испуганно спросила Офелия.

И в самом деле, Розелина как будто помолодела сразу лет на двадцать.

– Я думаю, брать в союзники Арчибальда – плохая идея, – объявил Торн, заводя свои часы.

Офелия подняла голову и спросила, стараясь собрать последние остатки вежливости:

– Предположим. Это все, что вы хотели мне сказать?

– Нет.

– Так объяснитесь же! – нетерпеливо потребовала она. – И давайте сразу покончим с этим.

– Ваш поступок там, на эстраде… – глухо сказал Торн, – был храбрым.

Он сунул часы в карман кителя и ушел, даже не оглянувшись.

Обрывки воспоминаний

Вначале мы были единым целым.

Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить…

Стена. Колеблющийся язычок фонаря. Детские каракули на листках, прикрепленных кнопками к цветным обоям.

За рисунком – дыра в стене. Именно в этом месте нет ни обоев, ни штукатурки. Что здесь – тайник?

– Артемида?

– Артемида! – повторяет он снова, тихонько стуча в стену.

– А другие? Ты не знаешь, как они?

– Она никогда не отвечает.

Тень Бога.

Здесь воспоминание обрывается.

Nota bene[5]: «Обуздывай свою силу».

Кто произнес эти слова, и что они означают?

Письмо

А ведь Гинекей был таким местом, где женщина, забытая Фаруком, считалась самой разнесчастной на свете.

– Он сам так назвался, – со вздохом ответила Беренильда. – И, что самое смешное, сделал это в мою честь, возомнив себя моим верным рыцарем[6].

– Да неужели ни один взрослый не способен его обуздать?! Не можем же мы всю жизнь прятаться от него!

– Чем же вы виноваты? – спросила Офелия.

– Вы поступили великолепно! – одобрила ее тетушка Розелина. – Наконец-то мы сможем жить спокойно!

Однако последующие события опровергли ее уверенность.

«Мадемуазель вице-рассказчица,
Ваша свадьба с господином интендантом назначена на 3 августа.
С сожалением извещаю Вас, что Вы умрете гораздо раньше, если не последуете моему совету. Покиньте Полюс как можно скорее и больше никогда сюда не возвращайтесь.
БОГУ НЕУГОДНО ВАШЕ ПРЕБЫВАНИЕ ЗДЕСЬ».

– От кого письмо? – спросила тетушка Розелина.

Офелия дождалась ночи, чтобы в спальне несколько раз перечитать полученное письмо.

«БОГУ НЕУГОДНО ВАШЕ ПРЕБЫВАНИЕ ЗДЕСЬ».

И тут возникал вопрос: почему?

«Торн, в какую ловушку вы меня заманили?»

1 Гусёк – старинная игра на прохождение маршрута. Расстояние, на которое игрок мог передвинуть по игровому полю свои фишки, определялось бросанием игральных костей. – Здесь и далее примеч. переводчика.

2 Редингóт – длинный сюртук широкого покроя.

3 Робрóн (ист.) – женское платье с очень широкой юбкой на обручах.

4 Гинекéй (ист.) – в Древней Греции – женская половина в задней части дома, закрытая для всех мужчин, кроме хозяина.

5 Nota bene (лат.) – возьми на заметку. Пометка, служащая для того, чтобы обратить внимание на какую-либо особо примечательную часть текста.

6 Шевалье (фр. chevalier – рыцарь, кавалер) – старинный дворянский титул для младших сыновей в знатных семьях.

Скачать книгу

Тайны Полюса бесплатное чтение

Кристель Дабо Тайны Полюса

Краткое содержание первого тома

Предисловие

Post scriptum

Рассказчица

Игра в гусёк[1]

Малышка

Договор

Обрывки воспоминаний

Письмо

Театр

Кукла

Сказки

Забытый

Трубка

Краткое содержание первого тома

Предисловие

Рассказчица

Игра в гусёк[1]

Малышка

Договор

Обрывки воспоминаний

Письмо

Кристель Дабо
Тайны Полюса

Игра в гусёк^[1]