Ветер сквозь замочную скважину бесплатное чтение

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Переведено на сайте www.notabenoid.com, 2012 г. http://notabenoid.com/book/29285v. А/1.0 (о замеченных пунктуационных, орфографических или стилистических ошибках прошу написать на [email protected], и они будут исправлены в следующей версии).

ПРЕДИСЛОВИЕ

Многие из людей, держащих эту книгу, следят за приключениями Роланда и его команды — его ка-тета — годами, а некоторые из них даже с самого начала. Остальные — и, я надеюсь, их много — и вновь пришедшие, и мои Постоянные Читатели — могут задать вопрос: Понравится ли мне эта история, если я не читал остальные книги из цикла «Темная башня»? И мой ответ — да, если вы запомните некоторые вещи.

Во-первых, Срединный Мир находится рядом с нашим миром и они часто накладываются друг на друга. Между двумя мирами кое-где есть двери, а кое-где — истончившиеся, пористые участки, где два мира практически сливаются. Трое из ка-тета Роланда — Эдди, Сюзанна и Джейк — были по отдельности затянуты из своих беспокойных жизней в Нью-Йорке прямо в Роландовы приключения в Срединном Мире. Их четвертый компаньон — ушастик-путаник Ыш — золотоглазое существо из Срединного Мира. Срединный Мир очень старый и лежит в руинах, наполненных монстрами и магией, которой нельзя доверять.

Во-вторых, Роланд Дешейн из Галаада — стрелок — один из тех немногих, кто пытается сохранить порядок в мире разрастающегося беззакония. Если вы представите стрелков Галаада, как диковинную смесь странствующих рыцарей и шерифов с Дикого Запада, то будете недалеки от истины. Большинство из них, хотя и не все, происходят из рода старого Белого Короля, известного как Артур Эльдский (я говорил вам, что миры накладываются друг на друга).

В-третьих, всю жизнь Роланд нес бремя страшного проклятия. Он убил свою мать, у которой был роман, скорее всего против её воли и уж точно против её здравого смысла, с человеком, которого вы встретите на страницах этой книги. Хотя произошло это по ошибке, он считает себя виновным, и смерть злополучной Габриэль Дешейн преследует его с юных лет. Более подробно эти события описаны в цикле «Темная Башня», но я считаю, что сейчас это всё, что вам необходимо знать.

Давние читатели могут поставить ее на полку между «Колдуном и кристаллом» и «Волками Кальи»… что, пожалуй, означает, что ее можно назвать «Темная Башня 4.5».

Что касается меня, я был рад вновь обнаружить, что моим старым друзьям ещё есть, что сказать. Это был чудесный подарок — найти их снова, через годы после того, как я решил, что их история уже рассказана.

— Стивен Кинг

14 Сентября 2011

ЛЕДОВЕЙ

После того, как они покинули Изумрудный дворец, находившийся, как оказалось, вовсе не в Стране Оз, — и ставший теперь могилой весьма неприятного типа, известного ка-тету Роланда под именем Тик-Так, — мальчик Джейк стал все дальше и дальше уходить вперед от Роланда, Эдди и Сюзанны.

— Ты за него не волнуешься? — спросила Сюзанна у Роланда. — Он же там совсем один.

— С ним там Ыш, — сказал Эдди, подразумевая ушастика-путаника, признавшего в Джейке своего лучшего друга. — Мистер Ыш замечательно ладит с хорошими ребятами, но для плохих у него припасен полный рот острых зубов. В чем, к своему собственному сожалению, уже убедился этот Гашер.

— А ещё у Джейка есть пистолет его отца, — добавил Роланд. — И он знает, как из него стрелять. Очень хорошо знает. И не сойдет с Пути Луча, — Стрелок указал вверх искалеченной рукой. Небо, тяжело нависшее над ними, было почти неподвижно, за исключением одной полосы облаков, плывших на юго-восток. К землям Тандерклепа, если верить записке, которую оставил им некто, подписавшийся «РФ».

К Темной Башне.

— Но почему… — начала Сюзанна, как в этот момент её кресло во что-то врезалось. Она повернулась к Эдди: — Смотри, куда катишь меня, сладенький.

— Прости, — сказал Эдди. — В последнее время Дорожные службы не торопятся ремонтировать этот участок автострады. Видать, проблемы с бюджетом.

Это, конечно, была не платная автомагистраль, но это была дорога… или когда-то была: две едва заметные колеи и изредка попадающиеся полуразрушенные лачуги указывали путь. Ранним утром они даже миновали давно не работающий магазин с едва читаемой вывеской: «Провинциальный магазин Тука». Они обследовали помещение в поисках какой-нибудь провизии — Джейк и Ыш тогда еще были с ними — не найдя ничего, кроме пыли, древней паутины да скелета животного, которое при жизни могло быть крупным енотом или маленькой собакой, или даже ушастиком-путаником. Ыш бегло обнюхал кости, а потом помочился на них, вышел из магазина и уселся на холмике посреди дороги, обернув вокруг себя свой хвост-закорючку. Он повернулся в ту сторону, откуда они пришли и стал принюхиваться.

Роланд уже не в первый раз замечал за Ышем такое, но ничего не сказал, а лишь задумался над причиной его поведения. Возможно, кто-то их преследует? Вряд ли, но поза ушастика — нос вздернут, уши торчком, хвост закорючкой — вызывала у Роланда какие-то давние воспоминания, которые он никак не мог ухватить.

— Почему Джейк хочет быть сам по себе? — спросила Сюзанна.

— Тебя это тревожит, Сюзанна из Нью-Йорка? — вопросом ответил Роланд.

— Да, Роланд из Галаада, меня это тревожит, — она вполне дружелюбно улыбнулась, но в глазах её блеснул давний злой огонёк. Это в ней пробудилось что-то от Детты Уокер, подумал Роланд. Она никогда полностью не исчезнет, и он не жалел об этом. Без этой блудницы, которую Сюзанна когда-то спрятала в своем сердце как осколок льда, она была бы просто красивой темнокожей женщиной, у которой ниже колен нет ног. А с Деттой внутри себя, она была той, с которой нужно считаться. Она была опасной. Была стрелком.

— Джейку надо о многом поразмыслить, — спокойно проговорил Эдди. — Он через многое прошел. Не каждый ребенок возвращается назад из мертвых. И как говорит Роланд: «Если кто-то попытается осадить его, то сильно об этом пожалеет», — Эдди перестал толкать инвалидное кресло, вытер пот со лба и взглянул на Роланда: — Жив ещё кто в этом районе глуши, Роланд? Или они все давно ушли в мир иной?

— О, кто-то еще остался, я смекаю.

И не просто смекал: несколько раз кто-то на них поглядывал, пока они держали свой путь по Тропе Луча. Однажды это была напуганная женщина, которая обнимала двух своих детей и еще одного младенца несла в перевязи на шее. Другой раз за ними следил старый фермер — полумутант — у которого из уголка рта свисало подёргивающееся щупальце. Эдди и Сюзанна никого из них не заметили. Не почувствовали они и присутствия других, которые (Роланд в этом не сомневался) из зарослей деревьев и высокой травы следили за их продвижением. Эдди и Сюзанна должны были ещё многому научиться.

Но кое-чему полезному они все-таки научились, потому что Эдди спросил стрелка: — Это их чует Ыш у нас на хвосте?

— Я не знаю, — Роланд хотел было добавить, что в странном маленьком умишке путаника скрывается нечто другое, но потом передумал. Стрелок долгие годы провел без ка-тета, и у него вошло в привычку сохранять свои выводы в тайне. От привычки этой придется избавиться, если он хочет, чтобы тет оставался сильным. Но не сейчас, не этим утром.

— Идём дальше, — сказал он. — Думаю, что Джейк ждёт нас где-то там впереди.

Двумя часами позже, незадолго до полудня, они взошли на холм и остановились передохнуть. Перед ними, внизу, простиралась широкая река, которая медленно несла свои серые, словно олово, воды, такого же цвета, как небо над ними. На северо-западном берегу — там, где находились они — располагалось некое подобие сарая, выкрашенного в такой яркий зеленый цвет, что, казалось, он кричит в этот безмолвный день. Вход в него был прямо на воде, на сваях, таких же зеленых. Рядом, привязанный к этим сваям толстыми канатами, покачивался плот, размером почти в девяносто футов в длину и ширину, раскрашенный чередующимися красными и желтыми полосами. В центре плота возвышался длинный деревянный шест, напоминавший мачту, но без единого намека на парус. Перед шестом стояло несколько плетеных кресел, развернутых к берегу, на котором находились путники. На одном из них сидел Джейк. Рядом расположился старик в широкополой соломенной шляпе, мешковатых зеленых штанах и высоких сапогах. Его торс покрывало тонкое белое одеяние — что-то вроде майки, которую Роланд называл слинкам. Джейк со стариком, вроде бы, ели приличных размеров бутеры. От их вида у Роланда потекли слюнки.

Позади них, на краю по-цирковому выкрашенного плота, сидел Ыш и увлечённо разглядывал своё отражение в реке. А может, он смотрел на отражение стального троса, соединявшего берега.

— Это Зачемь? — спросила Сюзанна.

— Да.

Эдди улыбнулся:

— Ты спрашиваешь, Зачемь? А я отвечаю: «Затемь», — Эдди замахал рукой над головой, — Джейк! Эй, Джейк! Ыш!

Джейк помахал в ответ, и хотя до плота у берега реки было еще четверть мили, глаза их были одинаково остры, и все они увидели, как мальчик обнажил в улыбке белые зубы.

Сюзанна сложила руки рупором и прокричала:

— Ыш! Ыш! Ко мне, сладенький! Иди к мамочке!

С радостным визгом, который больше всего походил у него на лай, Ыш помчался по плоту, исчез в здании, похожем на сарай, и вышел сбоку от них. Он ринулся к ним по тропе — уши прижаты к голове, глаза с золотым ободком радостно блестели.

— Тише, тише, милый, у тебя же сердце выскочит! — крикнула смеясь Сюзанна.

Заслышав крик, Ыш припустил еще быстрее. Не прошло и двух минут, как он прибежал к креслу Сюзанны, запрыгнул к ней на колени, потом спрыгнул и радостно обвел их взглядом. — Олан! Эд! Сюз!

— Хайл, сэр Трокен, — сказал Роланд, использовав древнее слово. Так называли ушастиков в книжке «Трокен и Дракон», которую когда-то читала ему мать.

Ыш поднял ногу, пометил пучок травы, затем повернулся мордой туда, откуда они пришли, и понюхал воздух, всматриваясь в горизонт.

— Почему он все время это делает, Роланд? — спросил Эдди.

— Я не знаю, — но он знал. Почти. Что-то из какой-то старой сказки, но не «Трокен и Дракон», а какой-то другой, похожей. Так думал Роланд. На мгновение в голове возник образ настороженных зеленых глаз в темноте, и по телу прошла небольшая дрожь — не от страха, нет (хотя в какой-то мере и от него), а от узнавания. Но образ тут же исчез.

Захочет бог — будет и вода, подумал Роланд и понял, что произнес эти слова вслух, когда Эдди сказал: «А?»

— Неважно, — ответил Роланд, — давайте побеседуем с новым другом Джейка. Может, у него осталась еще пара бутеров.

Эдди, уже уставший от жесткого пайка, который они называли «буррито по-стрелковски», тут же оживился:

— Ха, еще бы! — сказал он, взглянув на воображаемые часы на загорелом запястье. — Бог ты мой, да уже полжринадцатого!

— Заткнись и толкай, заинька, — сказал Сюзанна.

Эдди заткнулся и затолкал.

Пока они шли к лодочному сараю, старик сидел, когда же вышли к реке — уже стоял. Он увидел револьверы, которые носили Роланд и Эдди — большие, стальные, с рукоятками из сандалового дерева — и его глаза расширились. Он пал на одно колено. День выдался тихий, и Роланд услышал, как хрустнули при этом кости.

— Хайл, стрелок, — сказал он, и приложил опухший от артрита кулак ко лбу, — приветствую тебя.

— Поднимайтесь, друг, — сказал Роланд, надеясь, что старик и правда друг. Видимо, Джейк и правда так думал, а Роланд привык доверять его инстинктам, не говоря уже про ушастика-путаника. — Ну же, вставайте.

Старику было трудно это сделать, поэтому Эдди поднялся на плот и поддержал его.

— Спасиба, сынок, спасиба. Ты тоже стрелок или подмастерье?

Эдди взглянул на Роланда. Тот ничего не ответил, и Эдди снова повернулся к старцу, пожал плечами и усмехнулся:

— Всего понемножку, наверно. Я Эдди Дин из Нью-Йорка. Это моя жена Сюзанна. А это Роланд Дешейн из Галаада.

Глаза речника расширились:

— Из того самого Галаада? Да неужто?

— Из того самого, — подтвердил Роланд и почувствовал, как его сердце заполняет непривычная печаль. Время — лицо на воде. Как и великая река, перед которой они стояли, время может только течь.

— Что ж, проходите на борт. И добро пожаловать. Мы с этим молодым человеком быстро подружились, — Ыш ступил на большой плот и старик наклонился, чтобы погладить голову ушастика. — И с тобою тоже, не так ли, приятель? Ты помнишь моё имя?

— Бикс! — тут же отозвался Ыш и снова повернулся на северо-запад, задрав мордочку. Его обведенные золотом глаза зачарованно смотрели на двигающуюся колонну облаков, обозначавшую Путь Луча.

— Есть будете? — спросил у них Бикс. — Мои запасы бедны и жестковаты, но какие уж есть, я буду счастлив разделить их с вами.

— С благодарностью, — сказала Сюзанна. Она взглянула на кабель над головой, который по диагонали тянулся через реку. — Это переправа, не так ли?

— Да, — ответил Джейк. — Бикс сказал мне, на другой стороне есть люди. Не близко, но и не особо далеко. Он думает, что они — фермеры, выращивающие рис, но они не часто здесь показываются.

Бикс слез с плота и вошел в лодочный сарай. Эдди подождал, пока старик не начал громко возиться внутри, а затем нагнулся к Джейку и прошептал:

— Он как, в порядке?

— В порядке, — ответил Джейк, — нам надо на другую сторону, и он с радостью поможет нам перебраться. Сказал, что мы первые за долгие годы.

— Думаю, так оно и есть, — согласился Эдди.

Бикс вновь появился с плетеной корзиной, которую Роланд забрал у него — в противном случае старик мог споткнуться и упасть в реку. Вскоре все они сидели в плетеных креслах и жевали бутеры с начинкой из какой-то розовой рыбы. Рыба со специями была исключительно вкусная.

— Ешьте сколько влезет, — сказал Бикс. — Бычков в реке полно, и в основном хороших. А мутантов, тех я бросаю обратно. Раньше у нас был приказ — плохую рыбу бросать на берег, чтобы больше не плодилась, и я поначалу так и делал, но теперь… — он пожал плечами. — Живи и жить давай другим, вот что я вам скажу. Я сам уже столько прожил, что имею право это сказать.

— Сколько вам лет? — спросил Джейк.

— Сто двадцать уж давно минуло, а с тех пор я и счет потерял. Время по эту сторону двери коротко.

По эту сторону двери. У Роланда снова шевельнулось воспоминание о какой-то старой истории, но потом пропало.

— Вы вдоль этого идете? — старик указал на полосу облаков, плывущих в небе.

— Да.

— В Кальи или дальше?

— Дальше.

— К великой тьме? — Бикс выглядел одновременно обеспокоенным и очарованным этой идеей.

— Мы идем своим путем, — сказал Роланд, — сколько возьмешь за переправу, сай паромщик?

Бикс рассмеялся. Скрипуче, но бодро:

— Деньги мне ни к чему — тратить их все равно не на что. Скота у вас нет, и ясно, как божий день, что еды у меня больше, чем у вас. А если захотите, то всегда можете меня заставить под дулом револьвера.

— Ни за что, — сказала потрясенная Сюзанна.

— Я знаю, — отмахнулся Бикс, — разбойники могут, а в награду еще и плот мой сожгут, как только попадут на тот берег, — но настоящие стрелки — ни за что. И женщины тоже. Вы, миссус, вроде не вооружены, но с женщинами никогда не знаешь наверняка.

Сюзанна в ответ слабо улыбнулась и промолчала.

Бикс повернулся к Роланду:

— Я знаю, вы пришли из Лада. Я бы послушал про Лад и то, как там идут дела. Это был изумительный город. В моё время он рушился и сходил с ума, но оставался изумительным.

Они вчетвером переглянулись. Это был ан-тет — та особая телепатия, существовавшая между ними. Этот взгляд был так же омрачен шарамом — это старинное слово на языке Срединного Мира означало стыд, но также и печаль.

— Что? — спросил Бикс. — Что я такого сказал? Если я прошу о невозможном, то молю простить меня.

— Вовсе нет, — ответил Роланд — но Лад…

— Лад — пыль на ветру, — продолжила Сюзанна его слова.

— Ну… — Эдди помедлил, — не совсем пыль.

— Пепел, — сказал Джейк. — Тот, что светится во тьме.

Бикс обдумал это, затем медленно кивнул:

— Я все равно выслушаю, по крайней мере столько, сколько вы успеете рассказать за час. Столько времени займет переправа.

Бикс ощетинился, когда они предложили помочь ему с приготовлениями. Это его работа, сказал он, и он ещё мог её делать — не так быстро, как когда-то, когда по обе стороны реки были фермы и несколько мелких магазинчиков.

В любом случае, работы было немного. Он принес из домика табурет и большой болт из железного дерева с кольцом в головке. Залез на табурет, привинтил болт к верхушке мачты и пропустил трос через кольцо. Затем старик унес табурет обратно и вернулся с большой Z-образной металлической рукоятью. Её он положил с некоторой торжественностью около жилища, на дальнем конце плота.

— Если, не дай Бог, кто-нибудь из вас уронит ее за борт, то я никогда не вернусь домой.

Роланд опустился на корточки, чтобы изучить её. Затем сделал знак Эдди и Джейку, и они присоединились к нему. Он указал на надпись, отчеканенную на самом длинном отрезке зигзага.

— Тут написано то, что я думаю?

— Ага, — сказал Эдди. — Северный Центр Позитроники. Наши старые приятели.

— С каких пор у вас эта штука, Бикс? — спросила Сюзанна.

— Да лет девяносто или больше, так, навскидку. Там есть одно такое место под землей… — он махнул рукой куда-то в сторону Изумрудного города, — оно тянется на много миль, и там полно вещей Древних — лежат как новенькие. И странная музыка льется откуда-то сверху, вы такой и не слышали никогда. Думать мешает. Долго там оставаться нельзя, а то покроешься болячками, начнешь блевать и терять зубы. Я всего раз там был, и хватит с меня. Уж было думал, что помру.

— Вы и волосы вместе с зубами потеряли? — спросил Эдди.

Бикс удивленно взглянул на него, потом кивнул.

— Ну да, потерял маленько, но они потом снова отросли. А рукоятка эта — она полезная.

Эдди покумекал над этим несколько секунд. Безусловно, штуковина была очень полезная. Потом он понял, что ослышался, и старик говорил «железная».

— Ну что, готовы? — спросил их Бикс. Глаза его блестели почти так же, как у Ыша. — Можно отчаливать?

Эдди лихо отсалютовал:

— Так точно, капитан! Курс на острова сокррровищ!

— Поможешь мне с этими канатами, Роланд из Галаада?

Роланд помог, и с радостью.

Плот не спеша двигался вдоль диагонального троса, влекомый медленным течением реки. Рыба прыгала вокруг плота, а ка-тет Роланда рассказывал старику о городе Лад и о том, что с ними там приключилось. Некоторое время Ыш наблюдал за рыбами, упершись лапами в боковой край плота. Затем снова поднял мордочку и устремил взгляд туда, откуда пришли путники.

Когда они рассказали, как им удалось покинуть обреченный город, Бикс крякнул:

— Блейн Моно, говорите. Помню такой. Скорый поезд. Был еще один, да, вот только имя его я призабыл…

— Патриция, — напомнила Сюзанна.

— Точно. Красивые стеклянные стенки у нее были, да. Так что, город, говорите, разрушен?

— Полностью, — ответил Джейк.

Бикс опустил голову:

— Жаль.

— И мне, — Сюзанна взяла его руку и легонько пожала. — Срединный мир — грустное место, хотя иногда оно бывает очень красивым.

Они добрались до середины реки. Легкий, на удивление теплый бриз ерошил волосы. Они все сняли тяжелую верхнюю одежду и развалились в плетеных пассажирских креслах, поворачивавшихся во все стороны, — наверно, чтобы любоваться видами. Большая рыба, — может быть, такая же, как те, которыми они набили животы в жринадцать часов, — запрыгнула на плот и затрепыхалась у ног Ыша. Хотя обычно ушастик не оставлял в живых ни одну мелкую тварюшку, попавшуюся на его пути, рыбу он, похоже, даже не заметил. Роланд спихнул ее назад в воду обшарпанным сапогом.

— Ваш трокен знает, что приближается, — заметил Бикс и взглянул на Роланда: — Вы уж поосторожнее, ладно?

На миг Роланд потерял дар речи. Отчетливое воспоминание всплыло у него в мозгу: одна из десятка раскрашенных гравюр в старой и любимой книжке. Шесть ушастиков, сидящих на упавшем дереве в лесу под полумесяцем луны, все с поднятыми мордами. Эту книгу, «Волшебные сказки Эльда», он любил больше всех, когда был совсем малышом, а мать читала ему на ночь в его спальне в высокой башне, под песнь осеннего ветра, призывающего зиму. «Ветер сквозь замочную скважину» — так называлась история, к которой относился рисунок; и была она страшной и в то же время чудесной.

— Ох, боги с горки, — сказал Роланд и стукнул себя по лбу искалеченной правой рукой. — Как же я сразу не понял! Хотя бы по тому, как тепло было в последние дни.

— Так ты что, не понял? — спросил Бикс. — И еще говоришь, что ты из Внутреннего Мира? — сказав это, он прицыкнул.

— Что такое, Роланд? — спросила Сюзанна.

Роланд не ответил. Он переводил взгляд с Бикса на Ыша и обратно:

— Ледовей идет.

Бикс кивнул:

— Ага. Так говорит трокен, а насчет ледовеев они никогда не ошибаются. Это да разговора чуток — вот и вся их искра.

— Искра? — спросил Эдди.

— Талант, то бишь, — ответил Роланд. — Бикс, ты знаешь какое-нибудь место на другой стороне, где мы сможем его переждать?

— Знаю, да, — старик указал в направлении поросших деревьями холмов, которые полого спускались к дальнему берегу Зачеми. Там тоже стояли пристань и лодочный сарай (на этот раз неокрашенный и гораздо меньших размеров). — На другой стороне продолжите путь по тропке, которая раньше была дорогой. Она идет вдоль Луча.

— А как же, — сказал Джейк, — ведь все служит Лучу.

— Правильно, молодой человек, все так. Вам как объяснять, в колесах или в милях?

— И так, и так, — ответил Эдди, — но большинству из нас мили ближе.

— Понятно. Идите по старой дороге Кальи пять миль, или шесть и вы придете в покинутую деревню. Почти все дома там деревянные, а потому уже непригодны, но ратуша выстроена из камня и будет вам в самый раз. Вам будет отлично там. Я бывал внутри, там есть хороший большой камин. Вам захочется проверить трубу, конечно, так как вам будет нужна хорошая тяга на те день — два, которые вы должны будете пересидеть. Что касается дров, вы можете использовать то, что осталось от домов.

— А что за ледовей? — спросила Сюзанна. — Шторм такой?

— Да, — ответил Роланд, — я уже много лет их не видел. Нам повезло, что Ыш с нами. Хотя без Бикса я бы не догадался, — он пожал плечо старика. — Спасибо, сай. Спасибо от всех нас.

Лодочный сарай на юго-восточном берегу был на грани разрушения, как и многое другое в Срединном Мире. Со стропил свисали вниз головой летучие мыши, а по стенам шныряли жирные пауки. Все с радостью вышли оттуда на свежий воздух. Бикс пришвартовал плот и присоединился к ним. Они по очереди обняли его, стараясь не сжимать слишком сильно, чтобы не повредить его старые косточки.

Потом старик вытер глаза, наклонился и погладил Ыша по голове:

— Береги их, ладно, сэр Трокен?

— Ыш! — повторил ушастик. И добавил: — Бикс!

Старик выпрямился, и они снова услышали, как хрустнули кости. Он положил ладони на поясницу и поморщился.

— Ты сможешь добраться до своего берега? — спросил Эдди.

— А как же, — ответил Бикс. — Весной — другое дело: Зачемь не такая спокойная, когда тает снег и начинаются дожди. А сейчас — как два пальца обоссать. До бури еще далеко. Немного покручу рукоять против течения, потом закреплю болт, чтобы не унесло обратно, передохну и еще покручу. Может, это займет часа четыре, а не час, но я доберусь. Всегда же добирался. Жаль только, что больше нечего вам дать из еды.

— С нами все будет в порядке, — сказал Роланд.

— Хорошо тогда. Хорошо, — старик, казалось, не хотел их оставлять. Он переводил взгляд с лица на лицо c серьезным видом, а потом улыбнулся, обнажив беззубые десны. — Мы хорошо встретились на пути, не так ли?

— Получается, что да, — согласился Роланд.

— И если вы будете возвращаться этой же дорогой, то загляните ненадолго к старому Биксу и расскажите о своих приключениях.

— Обязательно зайдем, — сказала Сюзанна, хотя и знала, что они никогда не пойдут больше по этой дороге. Это знали они все.

— И помните про ледовей. С ним шутки плохи. Но у вас в запасе еще день, а может, и два. Он же пока не вертится вкруг своей оси, верно, Ыш?

— Ыш! — подтвердил ушастик-путаник.

Бикс тяжело вздохнул:

— Теперь идите своим путем, — сказал он, — а я пойду своим. Нам всем довольно скоро придется залечь в укрытие.

Роланд со своим тетом тронулся в путь.

— И еще вот что! — крикнул Бикс им вдогонку, и они обернулись. — Если встретите этого чертова Энди, скажите ему, что не надо мне никаких песенок, и чтоб не читал мне больше свой проклятый хорра-скоп!

— А кто такой Энди? — крикнул Джейк.

— Да неважно, скорее всего, вы его даже не встретите.

Это были последние слова старика, и ни один из них не вспомнил о них, хотя они в самом деле встретили Энди в сельской общине Калья-Брин-Стерджис. Но это было уже после шторма.

До заброшенной деревни было всего пять миль, и они добрались до нее менее чем за час после того, как сошли с парома. А рассказ Роланда о ледовее занял и того меньше.

— Обычно они обрушивались на Великий лес к северу от Нью-Ханаана раз или два в год, но у нас, в Галааде, не было ни одного. Видимо, они к тому времени поднимались слишком высоко. Но я помню, что однажды видел нагруженную замороженными телами телегу на галаадской дороге. Думаю, это были фермеры и их семьи. Где были их трокены — их ушастики — я не знаю. Возможно, они подхватили какую-нибудь болезнь и умерли. В любом случаем, без ушастиков, которые могли бы предупредить их, те люди были неподготовлены. Ледовеи налетают внезапно, смекаете. Только что тебе было жарко, как в парилке — погода перед штормом всегда теплеет — и вдруг он налетает на тебя, словно волк на стадо ягнят. Единственное предупреждение — это шум деревьев, когда ледовей проносится над ними. Такой гулкий звук, словно граната в грязи взорвалась. Звук, который издаёт живое дерево, когда оно все враз сжимается, так я думаю. И к тому времени, как услышишь его, для тех, кто в полях, будет уже слишком поздно.

— Холодная, должно быть, штука, — пробормотал Эдди. — Насколько холодная?

— Температура может упасть до сорока рисок ниже замерзания меньше, чем за час, — мрачно ответил Роланд. — Водоемы замерзают мгновенно и звук такой, будто по оконному стеклу бьют пули. Птицы превращаются в ледовые статуи и падают на землю. Трава превращается в стекло.

— Ты преувеличиваешь, — сказала Сюзанна. — Ведь так?

— Нисколько. Но холод — это еще не все. Есть еще ветер ураганной силы, который ломает деревья как соломинки. Такие бури могут прокатиться на три сотни колес, прежде чем исчезнуть в небе так же внезапно, как прилетели.

— А как о нем узнают ушастики? — спросил Джейк.

Роланд только покачал головой. Он никогда особенно не задавался вопросами «как?» и «почему?».

Они подошли к обломку указателя, лежащего на тропе. Эдди поднял его и прочитал выцветшие остатки единственного слова:

— Прекрасное описание Срединного Мира, — сказал он. — Загадочно, и в то же время смешно до колик, — он повернулся к ним, держа на уровне груди доску. На ней большими неровными буквами было выведено: ГУК.

— Гук — это глубокий колодец, — сказал Роланд. — Закон Общины гласит, что любой путешественник может пить из него без разрешения, не опасаясь штрафа.

— Добро пожаловать в Гук, — сказал Эдди, бросая знак в придорожные кусты. — А мне нравится. Я хочу наклейку на бампер: «Я переждал ледовей в Гуке».

Сюзанна засмеялась, а Джейк — нет. Мальчик показывал на Ыша, который начал крутиться на одном месте, будто пытаясь поймать свой хвост.

— Нам бы надо поторопиться, — сказал мальчик.

Лес остался позади, и они вышли на то место, где когда-то была главная деревенская улица. Сама по себе улица являла собой печальное скопление покинутых строений, расположенных по обе ее стороны на протяжении примерно четверти мили. Одни из них когда-то были домами, другие — лавками, но теперь уже нельзя было понять, где что. Их осевшие каркасы смотрели пустыми темными глазницами, в которых когда-то, может быть, было стекло. Единственным исключением был дом в южной части деревни. Здесь заросшая главная улица раздваивалась, обтекая приземистый дом, похожий на блиндаж, выстроенный из серого булыжника. Он стоял по пояс в кустарнике, частично заслоненный молодыми елочками, выросшими там с тех пор, как Гук оказался заброшенным. Их корни уже начали врастать в фундамент зала собраний. С течением времени они могли завалить здание, а время было единственной вещью, которую Срединный Мир имел в изобилии.

— Насчет дров он был прав, — заметил Эдди. Он подобрал старую доску и положил поперек подлокотников Сюзанниного кресла, как столик. — Их здесь хватает, — Эдди взглянул на пушистого друга Джейка, который снова начал вертеться на месте, — Если, конечно, нам хватит времени их набрать.

— Мы этим займемся, как только убедимся, что в том каменном доме никого нет, — сказал Роланд. — Давайте побыстрее.

В зале собраний было холодно, и птицы — для нью-йоркцев они были ласточками, а для Роланда ржавками, — гнездились на втором этаже, но больше в доме действительно никого не было. Оказавшись под крышей, Ыш, похоже, избавился от необходимости смотреть на северо-восток либо кружиться и немедленно стал прежним любопытным зверьком — направился по шаткой лестнице на доносившиеся сверху шорох крыльев и воркование. Он яростно затявкал, и вскоре члены тета увидели, как ржавки опрометью понеслись прочь, в менее населенные места Срединного Мира. Хотя если Роланд прав, подумал Джейк, то те из них, что полетели к Зачеми, скоро превратятся в мороженых ласточек.

Первый этаж занимала одна большая комната. Столы и скамьи были сдвинуты к стенам. Роланд, Эдди и Джейк отнесли их к окнам, которые, на их счастье, были маленькими, и закрыли ими отверстия. Окна с северо-западной стороны они загородили снаружи, чтобы ветер еще крепче запечатал их.

Тем временем Сюзанна заехала на кресле в топку очага — для этого ей не пришлось даже пригибаться. Она взглянула вверх, ухватилась за свисавшее оттуда ржавое кольцо и потянула. Раздался адский скрежет… пауза… и затем большая черная туча сажи с глухим шумом обрушилась на нее. Последовавшая реакция была мгновенной, цветистой и полностью в духе Детты Уокер.

— Поцелуй меня в зад и сдохни! — взвизгнула она, — Ебаный членосос! Вы только гляньте, блядь, на этот бардак!

Она откатилась назад, кашляя и размахивая руками перед лицом. Колеса её тележки оставили следы на саже. Приличная куча лежала у нее на коленях. Она стряхнула её рукой в несколько резких взмахов, больше похожих на удары.

— Блядский дымоходишка! Манда немытая! Ублюдочный, мерзкий…

Но тут повернулась и увидела Джейка, вытаращившегося на неё с отвисшей челюстью. За ним, на лестнице, Ыш изобразил то же самое.

— Извини, сладенький, — сказал Сюзанна, — меня немного занесло. Злиться мне надо только на себя. Я же ведь росла среди таких вот печей и каминов. Поумнее надо быть.

— Ты знаешь больше ругательств, чем мой отец, — в голосе Джейка звучало глубочайшее уважение, — а я-то думал, что его никому не переплюнуть.

Эдди подошел к Сюзанне и начал вытирать ей лицо и шею. Она отмахнулась от его руки:

— Ты только хуже размажешь. Пойдем лучше поищем этот гук, или как его там. Может, там еще осталась вода.

— Осталась, если будет на то Божья воля, — сказал Роланд.

Она резко обернулась и уставилась на него сузившимися глазами:

— Умничаем, Роланд? Не советую тебе умничать, когда я сижу тут как миссис Смоляное Чучелко.

— Нет, сай, даже в уме не держал, — сказал Роланд, но левый уголок его рта дернулся — совсем чуточку. — Эдди, попробуй достать воду из гука, чтобы Сюзанна могла привести себя в порядок. А мы с Джейком начнем собирать дрова. Вы должны присоединиться к нам как можно скорее. Надеюсь, наш друг Бикс успел переправиться на свою сторону, потому что времени меньше, чем он думал.

Городской колодец был по другую сторону зала собраний. Эдди подумал, что это, скорей всего, была общинная земля. Веревка давным-давно исчезла с барабана под гниющим навесом колодца, но это было не страшно. В их ганна завалялся моток крепкой веревки.

— Вопрос в том, — сказал Эдди, — что мы привяжем к концу веревки? Наверное, седельная сумка Роланда как раз…

— А это что там, котеночек? — Сюзанна указывала на заросли высокой травы и ежевики слева от колодца.

— Не вижу… — но тут он увидел. Поблескивание ржавого металла. Стараясь как можно меньше царапаться о колючки, Эдди засунул руку в заросли и, кряхтя от усилия, вытащил ржавое ведро с плетью сухого плюща на дне. У ведра даже была ручка.

— Дай я взгляну, — сказала Сюзанна.

Он вытряс плющ и передал ведро ей. Сюзанна дернула за ручку, и та сразу же отломилась, — не с треском, а с тихим чваканьем. Она виновато взглянула на него и пожала плечами.

— Ничего, — сказал Эдди. — Лучше сейчас, чем когда оно будет в колодце, — он отбросил ручку в сторону, отрезал кусок их веревки, расплел концы, чтобы сделать их потоньше, и продел в ушки, на которых держалась прежняя ручка.

— Неплохо, — сказала Сюзанна. — Для белого парня ты ничего так, рукастый, — она заглянула за край колодца: — Я вижу воду. До нее и трех метров не будет. Ух, холодная небось!

— Трубочистам выбирать не приходится, — сказал Эдди.

Ведро плюхнулось в колодец, накренилось, и в него начала набираться вода. Как только оно скрылось под поверхностью, Эдди вытянул его наверх. Из нескольких проеденных ржавчиной дырок текла вода, но течи были небольшие. Он снял рубашку, обмакнул в ведро и начал вытирать Сюзанне лицо.

— О Господи! — воскликнул он. — Да это, оказывается, девушка!

Она забрала у него скомканную рубашку, сполоснула, выжала и начала протирать руки:

— Хорошо, я хоть открыла эту чертову вьюшку. Ты набери еще воды, пока я с себя сотру хотя бы часть этой пакости, и когда разожжем огонь, я смогу помыться теплой…

Далеко на северо-западе послышался глухой, тяжелый удар. После паузы раздался второй. За ним последовало еще несколько, а потом — настоящая канонада. Шум приближался, словно топот марширующих ног. Пораженные, они переглянулись.

Голый до пояса Эдди зашел за спинку коляски:

— Давай-ка поторопимся.

Вдалеке — но неумолимо приближаясь к ним — раздавался такой грохот, будто в битве сошлись две армии.

— Похоже, ты прав, — согласилась Сюзанна.

Когда они вернулись, то увидели, как Роланд и Джейк бегут к залу заседаний, держа в руках разный подгнивший хлам и доски. Пока еще далеко за рекой, но уже ближе, чем раньше, продолжались глухие взрывы — деревья на пути ледовея схлопывались, взрывались внутрь, по направлению к своей нежной сердцевине. Ыш кружил и кружил в центре заросшей главной улицы.

Сюзанна вытряхнулась из инвалидного кресла, точно приземлилась на руки и поползла к залу собраний.

— Какого черта ты вытворяешь? — поинтересовался Эдди.

— В кресле ты увезешь больше дров. Накладывай сколько получится. Я попрошу у Роланда кремень с огнивом и разведу огонь.

— Но…

— Слушай, что я говорю. Дай мне помочь, чем могу. И надень рубашку. Я знаю, что она мокрая, но в ней ты хоть не поцарапаешься.

Он послушался, потом развернул кресло, поставил на задние колеса и повез к ближайшему месту, где можно было набрать растопку. Проходя мимо Роланда, он передал стрелку слова Сюзанны. Роланд кивнул и побежал дальше, выглядывая из-за своей охапки дров.

Все трое передвигались взад-вперед молча, запасая дрова, чтобы спастись от холода, в этот странно теплый вечер. Путь Луча в небе временно пропал, так как все облака начали беспорядочное движение в направлении юго-востока. Сюзанна разожгла огонь, и он взревел в трубе как зверь. В центре большой комнаты на первом этаже была навалена куча досок. Из некоторых торчали ржавые гвозди. Пока что никто из них не порезался и не поцарапался, но Эдди был уверен, что это лишь вопрос времени. Он попытался вспомнить, когда ему в последний раз делали прививку от столбняка, и не смог.

Что до Роланда, подумал он, то его кровь, наверно, убьет любого микроба, посмевшего просунуть голову в эту дубленую шкуру, которую он зовет своей кожей.

— Ты… чего… улыбаешься? — с трудом выговорил запыхавшийся Джейк. Его закатанные рукава были покрыты грязью и прилипшими к ней щепками; на лбу красовалась темная полоса.

— Да ничего, маленький герой. Смотри не оцарапайся ржавым гвоздем. Еще по охапке, и заканчиваем. Буря уже близко.

— Ладно.

Стуки уже раздавались на их берегу, и хотя воздух пока оставался теплым, он странным образом сгустился. Эдди в последний раз нагрузил Сюзаннино кресло и покатил его к залу собраний. Джейк и Роланд опередили его. Он чувствовал, как из открытой двери вырывается жар. Надеюсь, что похолодает, подумал он. Не то мы там изжаримся нафиг.

Пока он ждал, чтобы Роланд с Джейком развернулись и занесли свои охапки внутрь, к треску и буханью взрывающихся деревьев добавился тонкий, пронзительный вой. От этого звука волоски на затылке Эдди встали дыбом. Приближающийся к ним ветер казался живым существом, бьющимся в агонии.

В воздухе снова началось шевеление. Сначала он был теплым, потом — достаточно прохладным, чтобы пот у него на лице высох, и наконец стал холодным. Все это произошло в считанные секунды. К жуткому вою ветра присоединился хлопающий звук, напомнивший Эдди о пластиковых флажках, которыми огораживают стоянки с подержанными машинами. Хлопанье перешло в стрекот, и с деревьев начали облетать листья, — сначала гроздьями, потом сплошным потоком. Деревья махали ветвями на фоне облаков, которые темнели на глазах, пока он смотрел на них разинув рот.

— Черт! — воскликнул он и покатил кресло к двери. Впервые за десять ездок оно застряло. Доски, которые он навалил на подлокотники, были слишком длинные. Если бы это была другая охапка, концы досок просто обломились бы с тихим, почти виноватым звуком, как ручка ржавого ведра, но только не в этот раз. Нет, только не сейчас, когда буря уже почти дошла до них. А разве в этом Срединном мире когда-нибудь было легко? Он потянулся через спинку кресла, чтобы сбросить самые длинные доски, и тут Джейк завопил:

— Ыш! Ыш остался снаружи! Ыш! Ко мне!

Ыш не отреагировал. Он уже перестал вертеться. Теперь он сидел, задрав мордочку в сторону надвигающейся бури, не сводя с нее задумчивых глаз, обведенных золотистыми ободками.

Джейк, ни о чем не думая и не заботясь о гвоздях, торчащих из Эддиной охапки досок, вскарабкался на нее и спрыгнул. Он врезался в Эдди, и тот отшатнулся назад. Пытаясь устоять на ногах, Эдди споткнулся и шлепнулся на задницу. Джейк упал на одно колено, но тут же поднялся, — с вытаращенными глазами и длинными волосами, летящими по ветру спутанной копной.

— Джейк, нет!

Эдди потянулся к нему, но сумел ухватить только обшлаг рукава.

Истончившийся от многочисленных стирок в многочисленных ручьях, обшлаг оторвался.

Роланд стоял в дверях. Он отбросил слишком длинные доски в обе стороны, не обращая внимания на торчащие гвозди, как и Джейк. Стрелок рывком втащил коляску в дверь и прорычал:

— Иди в дом!

— Джейк…

Либо с Джейком все будет в порядке, либо нет, — Роланд схватил Эдди за руку и рывком вздернул на ноги. Штанины их старых джинсов развевались на ветру, хлопая, как пулеметные очереди. — Он сам справится. Заходи.

— Нет! Да пошел ты!

Роланд не стал спорить, а просто втащил Эдди внутрь. Эдди распластался на полу. Сюзанна смотрела на него во все глаза, стоя на коленях у очага. По ее лицу струйками тек пот, а рубашка из оленьей шкуры спереди промокла насквозь.

Роланд стоял в дверях, с мрачным видом следя за Джейком, который бежал к своему другу.

Джейк почувствовал, как мгновенно похолодало. Ветка отломилась с сухим треском и просвистела мимо его головы. Он едва успел пригнуться. Ыш не шевельнулся, пока Джейк не сгреб его в охапку. Только тогда ушастик оглянулся с безумным видом, скаля зубы.

— Кусайся, если хочешь, — сказал Джейк, — но я тебя не отпущу.

Ыш не укусил его, хотя Джейк все равно вряд ли почувствовал бы укус. Лицо у него онемело. Он повернулся к дому собраний, и ветер превратился в огромную ледяную руку, подталкивающую его в спину. Он снова побежал, чувствуя, что передвигается огромными прыжками, как космонавт в фантастическом фильме, бегущий по лунной поверхности. Один прыжок… два… три…

Но в третий раз он не опустился на землю. Ветер унес его вперед вместе с Ышем, которого Джейк держал на руках. Раздался глубинный, ухающий звук взрыва, когда один из старых домов сдался перед ветром и пал, разлетаясь в направлении юга градом осколков. Он увидел, как лестничный пролет вместе с куском грубых дощатых перил, крутясь на ходу, понесся вслед за летящими по небу облаками. Мы — следующие, подумал он, и потом рука, без двух пальцев, но еще сильная, схватила его выше локтя.

Роланд развернул его к двери. На мгновение все повисло на волоске: ветер преграждал им путь к безопасности. Затем стрелок рванулся вперед, в дверной проем, по-прежнему вцепившись в Джейка уцелевшими пальцами. Давление ветра внезапно исчезло, и оба упали на спину.

— Слава Богу! — воскликнула Сюзанна.

— Потом будешь его благодарить! — Роланд силился перекричать всепроникающий рев бури. — Толкайте! Все толкайте эту чертову дверь! Сюзанна, ты — снизу! Изо всех сил! А ты запри дверь, Джейк! Ты понял? Заложи засов в скобы! Не мешкай!

— За меня не волнуйся, — огрызнулся Джейк. Что-то хлестнуло его по виску, и по лицу бежала тоненькая струйка крови, но глаза его были ясными и уверенными.

Давайте! Толкайте! Толкайте, если вам дорога жизнь!

Дверь медленно качнулась, закрываясь. Они не могли держать ее долго — а только секунды — но им это было и не нужно. Джейк опустил толстый деревянный засов, и когда они осторожно отступили, ржавые скобы смогли его удержать. Они взглянули друг на друга, тяжело дыша, потом на Ыша, который коротко и весело тявкнул и пошел поджаривать бока у очага. Похоже, чары, наложенные на него приближающимся ураганом, развеялись.

Вдали от камина в большой комнате становилось уже холодно.

Зря ты не дал мне схватить мальчишку, Роланд, — сказал Эдди. — Он мог там погибнуть.

— Джейк отвечает за Ыша. Он должен был затащить его в дом раньше. Привязать его к чему-нибудь, если иначе никак. Или ты не согласен, Джейк?

— Согласен, — Джейк уселся рядом с Ышем, одной рукой поглаживая густой мех ушастика, а второй вытирая кровь с лица.

— Роланд, — сказала Сюзанна, — он же еще ребенок.

— Уже нет, — сказал Роланд. — Прошу прощения, но… уже нет.

В первые два часа урагана они сомневались, сможет ли выстоять даже каменный дом собраний. Ветер выл, и деревья трещали. Одно упало на крышу и проломило ее. Холодный воздух проник через пролом. Сюзанна и Эдди обнялись. Джейк заслонил Ыша — тот теперь смирно лежал на спине, раскинув короткие лапки на все четыре стороны, — и взглянул на клубящееся облако высохшего птичьего дерьма, просочившегося сквозь трещины в потолке. Роланд спокойно продолжал готовить им скромный ужин.

— Что ты думаешь, Роланд? — спросил Эдди.

— Я думаю, что если это здание выстоит еще час, все будет в порядке. Холод усилится, но ветер немного утихнет, когда стемнеет. Он еще больше стихнет к завтрашнему рассвету, а послезавтра наступит штиль, и станет намного теплее. Не так тепло, как было перед бурей, но то тепло было противоестественным, и мы все это понимали.

Он посмотрел на них с полуулыбкой. Она странно выглядела на его лице, обычно неподвижном и серьезном.

— А пока что у нас есть огонь, — его не хватит, чтобы обогреть всю комнату, но если сидеть рядом с ним, то согреться вполне можно. И есть немного времени на отдых. Нам ведь здорово досталось, правда?

Да, — сказал Джейк. — Не то слово.

И впереди нас еще много чего ждет, это уж точно. Опасности, тяжелый труд, горести. Может, и смерть. Так что мы будем сидеть у огня, как в старые добрые времена, и наслаждаться, пока можем, — он оглядел их все с той же легкой улыбкой. В отсветах огня одна половина его лица казалась странно молодой, а вторая — дряхлой. — Мы — ка-тет. Мы — единство из множества. Будьте благодарны за тепло, кров и друзей, с которыми можно пережить бурю. Другим могло повезти меньше.

— Будем надеяться, что им повезло, — сказала Сюзанна. Она думала о Биксе.

— Идите сюда, — пригласил Роланд. — Поешьте.

Они подошли, устроились вокруг своего дина и стали есть то, что он им подал.

Сюзанна проспала час или два, но сны — об отвратительной, кишащей червями еде, которую она почему-то должна была есть, — пробудили ее. Снаружи по-прежнему выл ветер, хотя его звук был уже менее равномерным. Иногда, казалось, он стихал, потом снова усиливался, издавая долгие леденящие душу вопли, закручиваясь холодными вихрями вокруг карнизов и заставляя каменный дом содрогаться до самых своих старых костей. Дверь ритмично билась об удерживающий ее засов, но, как и потолок над ними, сам засов и ржавые скобы пока что держались. Она подумала: а что бы случилось с ними, если бы деревянный брусок оказался таким же прогнившим, как дужка ведра, которое они нашли у гука?

Роланд не спал. Он сидел у очага. С ним был Джейк. Ыш спал между ними, прикрыв нос одной лапкой. Сюзанна присоединилась к ним. Дрова немного прогорели, но на таком расстоянии огонь приятно согревал ей лицо и руки. Она взяла доску, хотела было разломить пополам, но решила, что это может разбудить Эдди, и бросила ее в огонь целиком. Искры устремились в дымоход, закружившись в подхватившем им потоке воздуха.

Она напрасно осторожничала, потому что не успели улечься искры, как она почувствовала, что чья-то рука гладит ее по шее, чуть ниже волос. Ей незачем было смотреть на него. Это прикосновение она узнала бы где угодно. Не оборачиваясь, она взяла эту руку, поднесла к губам и поцеловала в ладонь. В белую ладонь. Даже сейчас, когда Сюзанна прожила с ним так долго и столько раз занималась любовью, она с трудом в это верила.

Но вот поди ж ты. По крайней мере мне хоть не придется знакомить его с родителями, подумала она.

— Не спится, сладенький?

— Поспал чуть-чуть. Мне снилась какая-то ерунда.

— Ветер приносит эти сны, — сказал Роланд. — В Галааде вам это любой скажет. Но мне нравится шум ветра. И всегда нравился. Он приносит покой в мое сердце и напоминает о прежних временах.

Он отвел глаза, словно смутившись, что сказал так много.

— Никто не может заснуть, — сказал Джейк. — Расскажи нам историю.

Роланд какое-то время смотрел на огонь, потом на Джейка. Стрелок снова улыбался, но глаза его смотрели откуда-то издалека. В очаге выстрелила шишка. За каменными стенами ярился ветер, словно злился, что не может попасть внутрь. Эдди обнял Сюзанну за талию, а она положила голову ему на плечо.

— Какую историю ты хочешь услышать, Джейк, сын Элмера?

— Любую, — он помолчал. — О прежних временах.

Роланд посмотрел на Эдди и Сюзанну:

— А вы? Вы тоже хотите послушать?

— Да, пожалуйста, — ответила Сюзанна.

Эдди кивнул:

— Да. Ну то есть, если ты не против.

Роланд задумался:

— Может статься, я расскажу вам две истории, потому что до рассвета далеко, и завтра мы можем спать хоть весь день, коли захотим. Эти две истории как бы вложены одна в другую. Но в обеих дует ветер, и это хорошо. Ничего нет лучше истории в ветреную ночь, когда людям удалось найти теплое местечко в холодном мире.

Он взял обломок деревянной панели, помешал им мерцающие угли и бросил в огонь:

— Одна история — правдивая, я это точно знаю, потому что прожил ее всю со своим другом Джейми Декарри. Другую, «Ветер сквозь замочную скважину», читала мне мать, когда я был малышом. Старые истории бывают полезными, и я должен был ее вспомнить сразу же, как увидел, что Ыш нюхает воздух. Но это было давно, — он вздохнул. — Былые дни.

В темноте, куда не доставал свет очага, ветер завыл еще сильнее. Роланд подождал, пока он немного стихнет, и начал. Эдди, Сюзанна и Джейк слушали его, как зачарованные, всю эту долгую и неспокойную ночь. Они забыли про Лад, про человека по имени Тик-Так, про поезд Блейн Моно, про Изумрудный Город, про всё. Даже Темная Башня оказалась ненадолго забыта. Остался только голос Роланда, звучавший то громче, то тише.

Совсем как ветер.

— Это случилось вскоре после смерти моей матери, которая, как вы знаете, умерла от моей руки…

ОБОЛОЧНИК (Часть 1)

Через некоторое время после смерти моей матери, которая, как вам известно, погибла от моей руки, мой отец — Стивен, сын Генри Высокого — вызвал меня в свой рабочий кабинет в северном крыле дворца. Это была маленькая, холодная комната. Я помню вой ветра в оконных щелях. Я помню высокие, сурово смотрящие на тебя полки с книгами — стоили они целое состояние, но их никто не читал. По крайней мере, не мой отец. Помню и траурный черный воротничок на его шее — такой же, как у меня. Все мужчины в Галааде носили такие воротнички или повязки на рукавах, а женщины — черные сетки на волосах. Траур должен был продлиться шесть месяцев после того, как Габриэль Дешейн опустили в могилу.

Я приветствовал его, приложив ко лбу кулак. Он не оторвал взгляда от бумаг на столе, но я знал, что он это видел. Мой отец видел все, и видел очень хорошо. Я ждал. Он подписывал бумаги, а снаружи выл ветер, и грачи кричали во внутреннем дворике. Камин являл собой мертвую глазницу. Он редко приказывал разжечь его, даже в самые холодные дни.

Наконец он поднял глаза.

— Как дела у Корта, Роланд? Как поживает твой бывший учитель? Ты наверняка знаешь, потому что, как мне сообщают, ты проводишь большую часть времени в его лачуге — кормишь его и так далее.

— В некоторые дни он меня узнаёт, — ответил я. — А в некоторые — нет. Он еще немного видит одним глазом. А второй… — договаривать не было нужды. Второго глаза не было. Его выклевал мой ястреб, Давид, когда я проходил испытание на зрелость. Корт, в свою очередь, лишил Давида жизни, но это было его последнее убийство.

— Я знаю, что произошло с его второй гляделкой. Это правда, что ты его кормишь?

— Да, отец, это правда.

— Ты моешь его, когда он ходит под себя?

Я стоял перед его столом, как школьник, вызванный к директору, и примерно так себя и чувствовал. Но многие ли из школьников, которым делают выговор, убили свою мать?

— Отвечай мне, Роланд. Я тебе не только отец, но и дин, и я получу от тебя ответ.

— Иногда, — вообще-то это было не вранье. Иногда я менял его грязные тряпки три или четыре раза в день, а иногда, если выпадал хороший день, — всего раз, а то и ни разу. Он мог и до сортира дойти, если я ему помогал. И если он вспоминал, что ему надо отлить.

— Разве к нему не приходят белые амми?

— Я их отослал, — ответил я.

Он посмотрел на меня с неподдельным любопытством. Я искал на его лице презрение, — где-то глубоко в душе я хотел его обнаружить, — но не находил:

— Для того ли я вырастил тебя стрелком, чтобы ты стал амми и нянчил изувеченного старика?

Я почувствовал прилив гнева. Корт воспитал множество мальчиков в традициях Эльда и наставил их на путь стрелка. Тех, кто был недостоин, он побеждал в поединке и отправлял на Запад без всякого оружия, не считая остатков их разума. Там, в Крессии и в еще более глухих уголках бунтующих королевств, многие из этих сломленных мальчиков вступали в армию Фарсона, Доброго Человека. Того, кто со временем разрушит все, за что боролись предки моего отца. Фарсон-то их вооружал, а как же. У него были стволы, и у него были планы.

— А ты бы выбросил его на свалку, отец? И это была бы его награда за все годы службы? И кто тогда следующий? Ваннай?

— Никогда в жизни, как ты прекрасно знаешь. Но что сделано, то сделано, Роланд, и это ты знаешь. И ты возишься с ним не из любви. И это ты тоже знаешь.

— Я ухаживаю за ним из уважения!

— Если бы дело было только в уважении, ты бы, наверно, навещал его, и читал ему, — ведь ты хорошо читаешь, твоя мать всегда это говорила, и в этом она была права, — но ты бы не убирал за ним дерьмо и не менял ему постель. Ты наказываешь себя за смерть матери, в которой ты не виноват.

Какая-то часть моей души знала, что это правда. Другая часть отказывалась в это верить. Официальная версия ее смерти была проста: «Габриэль Дешейн Артенская умерла, одержимая демоном, который смущал ее дух». Так всегда писали, когда кто-то из высокородных совершал самоубийство, и так представили и историю ее смерти. Ее приняли без сомнений, даже те, кто, тайно или не столь уж и тайно, связал свою судьбу с Фарсоном. Потому что стало известно, — бог знает, откуда; не от меня и не от моих друзей, — что она стала наложницей Мартена Броадклока, придворного мага и главного советника моего отца, и что Мартен бежал на Запад. Один.

— Роланд, слушай меня очень внимательно. Я знаю, что ты считаешь, что королева-мать тебя предала. Я тоже так считал. Я знаю, что какая-то часть тебя ненавидела ее. Я могу то же сказать о себе. Но ведь мы оба и любили ее, и продолжаем любить. Ты был отравлен игрушкой, которую привез из Меджиса, и обманут ведьмой. По отдельности это могло и не привести к тому, что случилось, но розовый шар и колдунья, вместе взятые… Да.

— Риа, — я почувствовал, что слезы щиплют мне глаза, и сдержал их усилием воли. Я не мог разрыдаться перед отцом. Больше никогда. — Риа с Кооса.

— Да, она самая, блядь с черным сердцем. Это она убила твою мать, Роланд. Она превратила тебя в пистолет… и нажала на курок.

Я промолчал.

Наверное, он увидел, как я страдаю, потому что снова зашуршал бумагами, время от времени ставя свою подпись. Наконец он снова поднял голову:

— Какое-то время за Кортом придется присмотреть амми. Я отправляю тебя и одного из твоих товарищей по ка-тету в Дебарию.

— Что? В «Благодать»?

Он засмеялся:

— Убежище, где жила твоя мать?

— Да.

— Нет, совсем не туда. «Благодать» — что за горькая шутка! Эти женщины — черные амми. Они с тебя живьем шкуру сдерут, если ты только переступишь их священный порог. Большинство сестер, которые там обитают, предпочитают мужчине дрючок.

Я понятия не имел, о чем он говорит, — не забывайте, я был тогда очень молод и невинен во многих отношениях, несмотря на все, через что прошел:

— Я не уверен, что готов к новому заданию, отец. Не говоря уж про экспедицию.

Он холодно взглянул на меня:

— Это уж мне судить, к чему ты готов, а к чему нет. Кроме того, это совсем не то месиво, в которое ты вляпался в Меджисе. Там может быть опасно, дело может даже дойти до стрельбы, но по сути это просто работа, которую надо выполнить. Отчасти для того, чтобы сомневающиеся убедились, что Белизна все еще сильна и истинна, но в основном потому, что нельзя допустить беззакония. Кроме того, как я уже сказал, ты поедешь не один.

— Кто будет со мной? Катберт или Алан?

— Ни тот, ни другой. Для Весельчака и Топотуна у меня есть работа здесь. Ты поедешь с Джейми Декарри.

Я обдумал это и решил, что буду рад, если со мной отправится Джейми Красная Рука. Хотя я предпочел бы Катберта или Алена. О чем мой отец, несомненно, знал.

— Ты поедешь без возражений или будешь и дальше докучать мне в день, когда у меня и без того полно дел?

— Я поеду, — сказал я. На самом деле было бы неплохо уехать из дворца с его затененными комнатами, шепотками и интригами, с всепроникающим ощущением, что надвигаются темнота и анархия, и ничто не сможет их остановить. Мир сдвинулся с места, но Галааду не суждено было двигаться вместе с ним. Этот прекрасный сверкающий пузырь скоро должен был лопнуть.

— Вот и славно. Ты хороший сын, Роланд. Может быть, я никогда тебе этого не говорил, но это так. Я ни в чем не могу тебя упрекнуть. Ни в чем.

Я опустил голову. Когда этот разговор наконец закончится, я пойду куда-нибудь и дам волю своему сердцу, но не сейчас. Не тогда, когда я стою перед ним.

— Через десять или двенадцать колес после женского чертога — «Благодати», или как там они его называют, — находится сама Дебария, на краю щелочных полей. Вот уж в Дебарии никакой безмятежности ты не найдешь. Это пыльный, провонявший шкурами железнодорожный тупик, откуда поставляют скот и каменную соль на юг, восток и север — во все стороны, кроме той, где плетет свою паутину этот ублюдок Фарсон. Сейчас пригонного скота там стало меньше, и я думаю, довольно скоро Дебария усохнет и загнется, как и многие другие городки Срединного Мира. Но пока что это оживленное место, где полно салунов, развратных домов, игроков и мошенников. Как ни трудно в это поверить, там даже есть и хорошие люди. Один из них — старший шериф Хью Пиви. Вы с Декарри явитесь к нему. Покажете свои пистолеты и сигул, который я вам дам. Пока что тебе все понятно?

— Да, отец, — ответил я. — Но что там случилось такого ужасного, что необходимо присутствие стрелков? — я слегка улыбнулся, что со мной редко случалось после смерти матери. — Пусть даже таких стрелков-сосунков, как мы?

— В докладах, которые мне прислали, — он взял со стола несколько бумаг и помахал ими передо мной, — там у них орудует оболочник. Я в этом сомневаюсь, но не сомневаюсь в том, что народ перепуган.

— Я не знаю, что это, — сказал я.

— Что-то вроде оборотня, если верить старым сказкам. От меня ты пойдешь к Ваннаю. Он собирал сообщения.

— Хорошо.

— Выполни задание, найди этого безумца, который бегает, завернувшись в шкуры животных, — скорее всего к этому все и сводится, — но не задерживайся. Тут намечаются дела посерьезнее этого. И я хочу, чтобы ты был здесь, — ты и твой ка-тет, — до того, как грянет буря.

Через два дня мы с Джейми подвели своих коней к вагону-конюшне двухвагонного поезда, приготовленного специально для нас. Когда-то Западная Линия тянулась на тысячу колес или даже больше, до самой пустыни Мохэйн, но в годы перед падением Галаада она доходила только до Дебарии. За ней многие железнодорожные пути были размыты наводнениями или разрушены землетрясениями. Другие были захвачены налетчиками или бродячими бандами, называвшими себя сухопутными пиратами, потому что вся эта часть мира была охвачена кровавой смутой. Мы называли эти земли на дальнем западе «Наружный Мир», и они прекрасно подходили для целей Джона Фарсона. Он ведь по сути и сам был сухопутным пиратом. Только с претензиями.

Поезд был чуть побольше паровой игрушки; галаадцы называли его Малыш-Гуделка и посмеивались, глядя, как он пыхтит по мосту к западу от дворца. Верхом мы доехали бы быстрее, но поезд позволял не утомлять лошадей зря. К тому же пыльные плюшевые сиденья раскладывались в кровати, что нам очень нравилось. Ну, то есть, пока мы не попытались на них поспать. Один раз, когда поезд встряхнуло особенно сильно, Джейми вылетел из своей импровизированной постели прямо на пол. Катберт посмеялся бы, а Ален бы выругался, но Джейми Красная Рука просто поднялся с пола, снова улегся на постель и заснул.

В первый день мы мало разговаривали, — только смотрели в волнистые слюдяные окна, как зеленые, лесистые земли Галаада сменились грязным кустарником, немногочисленными бедствующими фермами и пастушьими хижинами. По пути было несколько городков, где жители — многие из них мутанты — разинув рот следили, как Малыш-Гуделка медленно катил мимо. Некоторые указывали на середину лба, словно бы на невидимый глаз. Это означало, что они на стороне Фарсона, Доброго Человека. В Галааде таких людей посадили бы в тюрьму за измену, но Галаад остался позади. Меня тревожило то, как быстро развеялась их верность, которую когда-то принимали как данность.

В первый день нашего путешествия, неподалеку от Бисфорда-на-Артене, где еще жили родственники моей матери, какой-то толстяк бросил в поезд камнем. Он отскочил от закрытой двери конюшни, и я услышал, как лошади удивленно заржали. Толстяк заметил, что мы смотрим на него. Он ухмыльнулся, обеими руками схватился за ширинку и поковылял прочь.

— Кое-кто неплохо кушает в этих нищих краях, — заметил Джейми, глядя, как его ягодицы колышутся под заплатанными брюками.

На следующее утро, после того, как слуга подал нам холодный завтрак — овсянку и молоко, Джейми сказал:

— Наверно, лучше, чтобы ты мне рассказал, в чем дело.

— А ты можешь мне сперва ответить на один вопрос? Если сможешь, конечно.

— Само собой.

— Мой отец сказал, что женщины из приюта в Дебарии предпочитают мужчине дрючок. Ты не знаешь, что он имел в виду?

Джейми некоторое время молча смотрел на меня — как будто хотел убедиться, что я его не разыгрываю, — а потом уголки его губ дернулись. В случае Джейми это было все равно, как если бы кто-то другой катался по полу, схватившись за живот, и завывал от смеха. Катберт Олгуд, несомненно, именно так бы и поступил:

— Наверное, это то, что городские шлюхи называют «палка-трахалка». Теперь понял?

— Правда? И они… Что, они ей приходуют друг друга?

— Ну, так говорят. Но люди много что говорят. Ты знаешь о женщинах больше, чем я, Роланд. Я ни с одной еще не спал. Ну ничего. Придет время и для меня. Расскажи мне, зачем мы едем в Дебарию.

— Оболочник якобы наводит там страх на добрых людей. На злых, наверно, тоже.

— Человек, который превращается в какое-то животное?

На самом деле в этом случае все было немного сложнее, но суть он ухватил. Дул сильный ветер, швыряя пригоршни щелочи в стенки вагона. После особенно сильного порыва вагон накренился. Наши миски из-под овсянки поехали по столу. Мы поймали их раньше, чем они упали. Если бы мы не умели делать такие вещи, даже не задумываясь, мы были бы недостойны наших револьверов. Не то чтобы Джейми предпочитал револьверы. Если бы у него был выбор (и время, чтобы его сделать), он бы схватился либо за свой лук, либо за ба.

— Мой отец в это не верит, — сказал я. — Но Ваннай верит. Он…

И в этот момент нас бросило на передние сиденья. Старый слуга, шедший по проходу, чтобы забрать наши миски и чашки, отлетел назад к двери, ведущей в его кухоньку. Передние зубы вылетели у него изо рта и упали к нему на колени, заставив меня вздрогнуть.

Джейми пробежал по проходу, который теперь здорово перекосило, и склонился над ним. Когда я подошел к ним, Джейми поднял зубы, и я увидел, что они сделаны из крашеного дерева и держатся на крошечном, почти незаметном зажиме.

— С вами все в порядке, сай? — спросил Джейми.

Старик медленно поднялся, взял свои зубы и вставил в дыру под верхней губой:

— Я-то в порядке, но эта сучка опять сошла с рельсов. Больше никаких рейсов в Дебарию! У меня есть жена. Она — старая ведьма, и я твердо намерен ее пережить. А вы, молодые люди, лучше проверьте, как там ваши лошади. Если вам повезло, может, ни одна не сломала ногу.

Так и оказалось, но лошади нервничали и били копытами, стремясь выйти на свободу. Мы опустили пандус и привязали их к сцепке между вагонами, где они и стояли, опустив головы и прижав уши под порывами горячего песчаного ветра с запада. Потом мы залезли обратно в пассажирский вагон и собрали свои ганна. Машинист, широкоплечий, кривоногий, вылез из своего покосившегося поезда со старым слугой на буксире. Подойдя к нам, он указал на то, что мы и сами прекрасно видели.

— Вон там, по тому гребню, идет дорога на Дебарию. Видите столбы? До того женского приюта и часу пути не будет. Только даже не пытайтесь ничего просить у этих сук. Все равно не дадут, — он понизил голос. — Они мужиков-то ведь едят, вот что я слыхал. И это не просто для красного словца говорится. Они… едят… мужиков!

Мне было легче поверить в оболочника, чем в это, но я промолчал. Было видно, что машинист выбит из колеи, а одна рука у него была такая же красная, как у Джейми. Но у машиниста на руке был всего лишь ожог, который скоро пройдет. А рука Джейми осталась красной, даже когда его опустили в могилу. Казалось, что ее обмакнули в кровь.

— Может, они начнут вас звать, обещать всякое. Может, даже титьки покажут, — они знают, что молодому парню трудно оторвать от них глаза. Не обращайте внимания! Отверните свои уши от их обещаний, а глаза — от их титек, и все. Езжайте себе к городу. На лошади это будет еще с час пути, даже меньше. Нам нужна бригада, чтобы поставить на рельсы эту рябую шлюху. Рельсы в порядке, я проверил. Только засыпаны этой чертовой щелочной пылюкой. Вам небось нечем будет им заплатить, но если вы умеете писать, — а я думаю, что такие благородные господа, уж конечно, это умеют, — можете им дать гарантийную записку или как ее там…

— Деньги у нас есть, — сказал я. — Хватит, чтобы нанять маленькую бригаду.

Глаза инженера расширились. Наверно, они бы расширились еще больше, если бы я сказал ему, что отец дал мне двадцать золотых, которые я носил в потайном кармане, пришитом к жилету с изнанки.

— А волы? Волы нам тоже нужны, если они у них есть. Или лошади, на худой конец.

— Мы сходим в конюшню и посмотрим, что там есть, — сказал я, садясь на коня. Джейми приторочил лук к одной стороне седла, потом обошел коня и засунул самострел в кожаный чехол, который смастерил его отец специально для этой цели.

— Не бросайте нас здесь, молодой сай, — сказал инженер. — У нас ни лошадей нет, ни оружия.

— Мы про вас не забудем, — сказал я. — Только не выходите из поезда. Если сегодня не соберем команду, то завтра пришлем повозку, чтобы забрать вас в город.

— Спасибо. И держитесь подальше от этих баб! Они… едят… мужиков!

День был жаркий. Сначала мы пустили лошадей в галоп, потому что они хотели размяться после долгого пути, а потом перешли на шаг.

— Ваннай, — сказал Джейми.

— Прошу прощения?

— Перед тем, как поезд сошел с рельсов, ты сказал, что твой отец не верит в оболочника, а Ваннай верит.

— Он сказал, что трудно было не поверить, после того как он прочитал доклады, присланные старшим шерифом Пиви. Знаешь, что он говорит на каждом уроке: «Когда говорят факты, мудрый человек слушает». Двадцать три погибших — это не так мало фактов. Причем не застреленных, не зарезанных, — порванных на куски.

Джейми охнул.

— В двух случаях — семьи целиком. Причем большие, почти что кланы. В домах все перевернуто вверх тормашками и залито кровью. Руки и ноги у трупов оторвали и унесли. Некоторые из них нашли полусъеденными, некоторые — нет. На одной из этих ферм шериф Пиви и его помощник нашли голову младшего мальчика насаженной на столб изгороди. Ему проломили череп и вытащили мозги.

— Свидетели?

— Несколько. Пастух, возвращаясь с отбившимся от стада скотом, увидел, как атаковали его напарника. Он был на соседнем холме. Две собаки, бывшие с ним, побежали спасать своего второго хозяина, и их тоже разорвали на части. Это существо начало подниматься по склону к другому пастуху, но отвлеклось на овец, так что парню повезло, и он выжил. Он сказал, что это был волк, бежавший на задних лапах, как человек. Потом была еще женщина с игроком. Его поймали на шулерстве, когда он играл в «Будь начеку» в одном местном притоне. Им обоим выдали волчий билет и велели покинуть город до ночи под страхом порки. Они направлялись к маленькому городку возле соляных шахт, когда на них напали. Мужчина сопротивлялся. Это дало женщине возможность убежать. Она спряталась среди каких-то валунов, пока существо не ушло. Она говорит, что это был лев.

— На задних лапах?

— Если и так, она не стала задерживаться, чтобы это увидеть. И наконец, два погонщика скота. Они сделали привал у речки Дебария, недалеко от пары молодоженов-манни в свадебном путешествии. Правда, об этом загонщики узнали, только когда услышали их вопли. Поехав на звук, они увидели убийцу, уносившегося прочь с голенью женщины в зубах. Это был не человек, но они поклялись всем святым, что он бежал на задних лапах, как человек.

Джейми перегнулся через шею своего коня и сплюнул:

— Не может быть.

— Ваннай говорит, что может. Он сказал, что такое случалось и раньше, только много лет назад. Он считает, что это какая-то мутация, постепенно развившееся отклонение.

— Все эти люди видели разных животных?

— Да, гуртовщики сказали, что это был тигр. Полосатый.

— Львы и тигры бегают вокруг, как дрессированные звери из бродячего цирка. Здесь, в этой глуши. Ты уверен, что нам не морочат голову?

Я был слишком молод и мало в чем уверен, но я знал, что времена слишком отчаянные, чтобы отправлять молодых стрелков даже всего лишь в Дебарию ради розыгрыша. Хотя Стивена Дешейна едва ли можно было назвать шутником даже в хорошие времена.

— Я только пересказываю слова Ванная. Эти парни с лассо, которые привезли в город все, что осталось от молодых манни, никогда в жизни не слыхали о тигре. И тем не менее они его точно описали. У меня есть их показания: зеленые глаза и все такое. Я вытащил два мятых листа бумаги, переданных мне Ваннаем, из внутреннего кармана

— Хочешь взглянуть?

— Я не очень-то хороший чтец, — сказал Джейми. — Как ты и сам знаешь.

— Ладно. Тогда поверь мне на слово. Их описание в точности похоже на картинку из старой книги про мальчика, попавшего в ледовей.

— А что это за книга?

— Про Тима Отважное Сердце — «Ветер в замочной скважине». Ладно, проехали. Я знаю, что гуртовщики могли быть пьяными. Они обычно пьяные, если поблизости есть город, где подают выпивку. Но если они говорят правду, то это существо — не просто оборотень: оно меняет облики. Так считает Ваннай.

— Двадцать три убитых, говоришь. Ого…

Порыв ветра поднял в воздух клубы щелочи. Лошади шарахнулись, а мы подтянули платки повыше, закрыв рты и носы.

— Жара адская, — сказал Джейми. — И эта чертова пыль.

Потом он умолк, словно решив, что слишком разговорился. Я не возражал, потому что мне было о чем подумать.

Чуть меньше чем через час мы оказались на вершине холма и увидели внизу сверкающую белую гасиенду. Она была размером с баронский особняк. За ней к узкой речушке спускался большой сад и что-то вроде виноградника. При виде него у меня потекли слюнки. В последний раз я ел виноград, когда у меня подмышками еще не росли волосы.

Стены у гасиенды были высокие, угрожающе усеянные битым стеклом, но деревянные ворота стояли нараспашку, словно приглашая войти. Перед ними на чем-то вроде трона восседала женщина в белом муслиновом платье и чепце из белого шелка, охватывавшем ее голову, как чаячьи крылья. Когда мы подъехали ближе, я увидел, что трон был из железного дерева. И никакое другое кресло, кроме разве что металлического, не выдержало бы ее вес, потому что это была самая большая женщина, какую я в жизни видел, — великанша, которая была бы подходящей партнершей для легендарного принца-разбойника Дэвида Шустрого.

На коленях у нее лежало рукоделье. Может быть, она вязала одеяло, но на фоне огромного, как бочка, тела и грудей, под каждой из которых мог бы спрятаться от солнца ребенок, вязанье выглядело не больше носового платка. Она заметила нас, отложила работу и встала. В ней было футов шесть с половиной, а может, и больше. Здесь, в низине, ветра было поменьше, но его хватало, чтобы юбка затрепетала вокруг ее длинных ног. Ткань хлопала, как парус, развеваемый бризом. Я вспомнил слова машиниста — «они едят мужиков», но когда она поднесла большой кулак к широкой равнине лба и приподняла свободной рукой край платья, деля реверанс, я все же потянул за поводья.

— Хайл, стрелки, — воскликнула она. Голос у нее был звучный, почти мужской баритон. — Приветствую вас от имени «Благодати» и всех женщин, что здесь обитают. Да будут долгими ваши дни на этой Земле.

Мы тоже поднесли кулаки ко лбу и пожелали ей вдвое больше дней.

— Вы прибыли из Внутреннего Мира? Думаю, да, потому что для здешних мест ваши одежки слишком чистые. Но они такими не останутся, если вы задержитесь дольше, чем на день, — и она засмеялась. Смех прозвучал негромким раскатом грома.

— Задержимся, — сказал я. Было ясно, что Джейми говорить не собирается. И всегда-то немногословный, сейчас он впал в полное безмолвие. Тень женщины возвышалась позади нее на стене, огромная, как лорд Перт.

— Вы приехали из-за оболочника?

— Да, — ответил я. — Он вам встречался, или вы только слышали разговоры? Если так, то мы поблагодарим вас и отправимся дальше.

— Не «он», дружок. Даже не думай так.

Я молча смотрел на нее. Ее глаза, когда она встала, оказались почти на одном уровне с моими, хотя я сидел на Молодом Джо, хорошем, большом коне.

— Оно, — сказала она. — Чудовище из Глубоких Расселин, это так же верно, как то, что вы оба служите Эльду и Белизне. Может, когда-то оно и было человеком, но теперь уже нет. Да, я видела его, и видела его работу. Оставайтесь на месте, никуда не двигайтесь, и вы тоже увидите его работу.

Не дожидаясь ответа, женщина вошла в открытые ворота. В своем белом муслине она была похожа на баркас, подгоняемый ветром. Я взглянул на Джейми. Он пожал плечами и кивнул.

— ЭЛЛЕН! — завопила она. Когда она кричала в полный голос, казалось, что голос раздается из электрического мегафона. — КЛЕММИ! БРИАННА! НЕСИТЕ ПОЕСТЬ! НЕСИТЕ МЯСО, И ХЛЕБ, И ЭЛЬ — СВЕТЛЫЙ, НЕ ТЕМНЫЙ! ПРИНЕСИТЕ СТОЛ, ДА СМОТРИТЕ НЕ ЗАБУДЬТЕ ПРО СКАТЕРТЬ! И ПРИШЛИТЕ КО МНЕ ФОРТУНУ! ПОЖИВЕЕ! ШЕВЕЛИТЕСЬ!

Отдав эти приказания, она вернулась к нам, деликатно придерживая подол, чтобы на него не попадала щелочь, летящая из под здоровенных черных кораблей, в которые она была обута.

— Леди-сай, спасибо за предложение гостеприимства, но нам правда надо…

— Поесть — вот что вам надо, — сказала она. — Мы посидим здесь, у дороги, чтобы не портить вам аппетит. Потому что я знаю, что рассказывают о нас в Галааде, да-да, все мы это знаем. Думается мне, мужчины говорят такое про каждую женщину, которая решается жить сама по себе. Это заставляет их усомниться, так ли многого стоят их молоты.

— Мы не слышали никаких…

Она засмеялась, и грудь ее заколыхалась, как море:

— Это очень вежливо с твоей стороны, юный стрелок, и очень умно, но меня не вчера отлучили от груди. Мы вас не съедим, — ее глаза, такие же черные, как башмаки, лукаво блеснули. — Хотя закуска из вас, пожалуй, вышла бы знатная, — что из одного, что из обоих. Я — Эверлинн из «Благодати». Аббатиса милостью Божьей и Человека-Иисуса.

— Роланд из Галаада, — сказал я. — А это Джейми, оттуда же.

Джейми поклонился, сидя в седле.

Она снова сделала книксен, на этот раз склонив голову, так что крылья шелкового чепца на миг закрыли ее лицо, как занавес. Пока она вставала, в открытые ворота проскользнула крошечная женщина. А может быть, она была нормального роста. Возможно, она казалась крошкой только на фоне Эверлинн. Ее платье было не из белого муслина, а из грубого серого хлопка; руки она скрестила на плоской груди, а ладони спрятала глубоко в рукава. Чепца на ней не было, но все равно видна была только одна половина ее лица. Вторая половина скрывалась под толстой повязкой. Она сделала нам книксен, а потом спряталась во внушительной тени своей аббатисы.

— Подними голову, Фортуна, и покажи юным джентльменам, что ты хорошо воспитана.

Когда она наконец посмотрела на нас, я понял, почему она держала голову опущенной. Бинты не могли полностью скрыть ущерб, нанесенный ее носу; с правой стороны в нем не хватало большого куска. На его месте остался только обнаженный красный носовой ход.

— Хайл, — прошептала она. — Да будут долгими ваши дни на этой земле.

— А ваши вдвое дольше, — ответил Джейми, и я увидел по страдальческому взгляду ее единственного видимого глаза, что она надеется, что его пожелание не исполнится.

— Расскажи им, что произошло, — сказала Эверлинн. — Ну или хотя бы то, что ты помнишь. Я знаю, что это не так много.

— Это обязательно, матушка?

— Да, — ответила та, — потому что они пришли положить этому конец.

Фортуна с сомнением глянула на нас — всего лишь быстрый взгляд украдкой — а потом снова на Эверлинн:

— А они смогут? С виду они совсем молодые.

До нее дошло, что ее слова могли прозвучать невежливо, и краска залила ту щеку, которая была нам видна. Она слегка пошатнулась, и Эверлинн обвила ее рукой. Было ясно, что она сильно пострадала, и тело ее еще не оправилось окончательно. Крови, прилившей к ее лицу, предстояло немало поработать, чтобы исцелить другие части ее тела. Главным образом под бинтами, полагал я, но одежды на ней были такие просторные, что трудно было сказать, где еще она покалечена.

— Может быть, им еще год или больше не придется бриться чаще раза в неделю, но они — стрелки, Форти. Если они не наведут порядок в этом пруклятом городе, то никто не сможет. И потом, тебе это пойдет на пользу. Страх — это червь, которого лучше исторгнуть из себя, пока он не начал размножаться. Ну, расскажи им.

Она рассказала. Пока она говорила, вышли другие Сестры Благодати. Две несли стол, остальные — еду и напитки, чтобы поставить их на него. Провизия, судя по виду и запаху, тут была получше, чем то, чем мы угощались на Малыше-Гуделке, но к тому времени, как Фортуна завершила свой короткий, но ужасный рассказ, я уже не был голоден. И Джейми тоже, как я понял по его виду.

Это случилось на закате, две недели и один день тому назад. Она и еще одна женщина, Долорес, вышли запереть ворота и набрать воды для вечерних дел. Ведро несла Фортуна, и поэтому в живых осталась она. Как только Долорес начала закрывать ворота, эта тварь их распахнула, схватила ее и откусила голову своими огромными челюстями. Фортуна сказала, что хорошо ее разглядела, потому что в небе стояла полная Луна Коробейника. Существо было ростом выше человека, покрыто чешуей, и по земле за ним тащился длинный хвост. На плоской голове светились желтые глаза с узкими темными зрачками. Пасть была похожа на капкан, полный зубов длиною с мужскую ладонь. С них стекала кровь Долорес. Тварь уронила ее все еще подергивающееся тело на брусчатку двора и побежала на коротких лапах к колодцу, где стояла Фортуна.

— Я развернулась, чтобы бежать… оно схватило меня… и больше я ничего не помню.

— Я помню, — мрачно сказала Эверлинн. — Я услышала крики и выбежала из дома с нашим ружьем. Оно длинное, тонкое, с раструбом на конце ствола. С незапамятных времен оно хранится заряженным, но никто и никогда из него не стрелял. Оно вполне могло разорваться у меня в руках. Но я увидела, как тварь разрывает лицо бедной Форти, а потом еще кое-что. И когда я это увидела, то уже не думала о риске. Я даже не подумала, что могу убить и ее, бедняжку, вместе со зверем, если ружье выстрелит.

— Лучше бы вы меня убили, — сказала Фортуна. — О, как бы я этого хотела, — она села на один из стульев, которые поставили у стола, и слезы хлынули из ее глаз. Во всяком случае, из единственного уцелевшего глаза.

— Никогда так не говори, — сказала ей Эверлинн и погладила ее по волосам с той стороны, где не было повязки. — Это святотатство.

— Вы попали в него? — спросил я.

— Задела. Наше старое ружье выстрелило, и одна пуля — а может, и не одна — сбила у него с головы несколько чешуек. Оттуда потекло что-то черное, вроде смолы. Мы потом видели следы на брусчатке и засыпали их песком, не трогая руками, потому что боялись, что оно отравит нас через кожу. Чертова тварь бросила ее, и мне показалось, что она почти решилась наброситься на меня. Тогда я наставила на нее ружье, хотя из такого ружья можно выстрелить только раз. Потом его надо заряжать через дуло, засыпать в него порох и пули. Я сказала твари, пусть попробует. Сказала, что подожду, пока она подойдет поближе, чтобы все пули попали в одно место, — она откашлялась и сплюнула в пыль. — Наверно, какие-то мозги у нее есть, даже когда она не в человеческом облике, потому что она услышала меня и побежала прочь. Но прежде чем скрыться за стеной, она обернулась и посмотрела на меня. Как будто хотела запомнить. Ну и пусть себе. У меня больше нет зарядов для ружья, и не будет, если их не окажется у торговца. Зато у меня есть вот что.

Она задрала юбки до колена, и мы увидели мясницкий нож в кобуре из сыромятной кожи, пристегнутой ремнем к икре снаружи.

— Так что пусть приходит к Эверлинн, дочери Розеанны.

— Вы сказали, что видели что-то еще, — напомнил я.

Она изучающе посмотрела на меня своими яркими черными глазами, затем повернулась к женщинам:

— Клемми, Брианна, подавайте на стол. Фортуна, помолись, и не забудь попросить у Бога прощение за свое святотатство и поблагодарить Его, что твое сердце до сих пор бьется.

Эверлинн взяла меня за руку повыше локтя и повела за ворота к тому месту, где фортуна оказалась так неблагосклонна к несчастной Фортуне. Мы остались одни.

— Я видела его член, — сказала она, понизив голос. — Длинный, изогнутый, как ятаган. Он подергивался и был полон той черной дряни, которая сходит у этого существа за кровь… во всяком случае, когда оно в этом обличье. Оно хотело убить ее, как Долорес, да, это верно, но оно и трахнуть ее хотело. Трахать ее, пока она умирала бы.

Мы с Джейми поели с ними — даже Фортуна что-то поклевала — а потом сели на коней, чтобы скакать в город. Но прежде чем мы уехали, Эверлинн подошла к моей лошади и снова заговорила со мной.

— Когда закончишь свои дела, возвращайся повидать меня. Я тебе кое-что отдам.

— Что бы это могло быть, сай?

Она покачала головой:

— Сейчас еще не время. Но когда грязная тварь будет мертва, приезжай сюда, — она взяла меня за руку, поднесла ее к своим губам и поцеловала. — Я знаю, кто ты. Разве отсвет твоей матери не живет на твоем лице? Приезжай ко мне, Роланд, сын Габриэль. Непременно приезжай.

Она отошла, прежде чем я успел промолвить хоть слово, и проплыла мимо меня в ворота.

Главная улица Дебарии была широкая и мощеная, хотя мостовая во многих местах была разбита до основания, и жить ей оставалось недолго. Торговля тут шла довольно оживленно, и судя по звукам, доносившимся из салунов, те тоже не пустовали. Но у коновязей мы увидели всего несколько лошадей и мулов. В этих краях скот предназначался для торговли и для еды, а не для езды.

Женщина, выходившая из лавки с корзинкой на локте, увидела нас и уставилась во все глаза. Она вбежала обратно, и из лавки вышло несколько человек. К тому времени, как мы добрались до конторы старшего шерифа — деревянной пристройки к гораздо большему каменному зданию городской тюрьмы — по обеим сторонам улицы выстроились зеваки.

— Вы приехали, чтобы прикончить оболочника? — крикнула нам женщина с корзинкой.

— Да эти мальчишки и бутылку хлебной водки не смогут прикончить, — откликнулся мужчина, стоявший перед заведением с вывеской «Салун и Кафе „Веселые ребята“». Эта острота вызвала всеобщий смех и одобрительные шепотки.

— Похоже, городок довольно оживленный, — сказал Джейми, спешиваясь и оглядываясь на сорок-пятьдесят мужчин и женщин, оторвавшихся от своих дел (и развлечений), чтобы поглазеть на нас.

— Это только пока солнце не сядет, — отозвался я. — Как раз в это время такие твари, как этот оболочник, и выходят на дело. Так, во всяком случае, говорит Ваннай.

Мы вошли в контору. Хью Пиви оказался пузатым мужчиной с длинными седыми волосами и вислыми усами. Лицо у него было морщинистое и измученное. При виде наших револьверов он явно обрадовался. Но, присмотревшись к нашим безбородым лицам, поумерил радость. Он вытер перо ручки, которой писал, поднялся и протянул руку. Подносить кулак ко лбу шериф явно не собирался.

Когда мы пожали его руку и представились, он сказал:

— Не хочу вас обижать, молотые люди, но я надеялся увидеть самого Стивена Дешейна. И, возможно, Питера Макврайса.

— Макврайс умер три года назад, — ответил я.

Пиви был поражен:

— Вон оно что! А ведь он был отменный стрелок. Да, отменный!

— Он умер от лихорадки, — весьма вероятно, вызванной ядом, но это старшему шерифу округа Дебария было знать необязательно. — Что до Стивена, то он занят другими делами и поэтому прислал меня. Я его сын.

— Ну да, ну да, слышал я твое имя и кое-что о твоих приключениях в Меджисе. К нам ведь сюда новости тоже доходят. Есть у нас и проволочный дит-да, и даже джинг-джанг, — он указал на штуковину на стене. Под ней на кирпичах было написано: «НЕ ТРОГАТЬ БЕЗ РОЗРЕШЕНИЯ». — Раньше линия доходила до самого Галаада, а сейчас — на юг до Салливуда, на север до Джефферсона, и до деревушки у подножия холмов — Малая Дебария называется. У нас даже несколько фонарей горит. И притом не газовых, не керосиновых, а с настоящим током! Народ думает, что это отпугнет тварь, — он вздохнул. — А я вот в этом не уверен. Плохи наши дела, ребята. Иногда мне кажется, что весь мир сорвался с якоря.

— Так и есть, — сказал я. — Но то, что сорвалось, можно и привязать обратно, шериф.

— Тебе видней, — он откашлялся. — Не сочтите это за неуважение — я знаю, что вы те, кем назвались — но мне был обещан сигул. Если вы его привезли, я бы его забрал, потому что эта штука мне дорога.

Я раскрыл походную сумку и вынул из нее то, что мне было вручено: деревянную коробочку с крышкой на шарнирах, на которой была оттиснута печать моего отца — буква Д и вписанная в нее С. Пиви взял ее, и мимолетная улыбка тронула уголки его рта под усами. Мне показалось, что улыбка вызвана воспоминанием, и от нее он сразу помолодел.

— Ты знаешь, что там, внутри?

— Нет, — меня не просили смотреть.

Пиви открыл коробочку, заглянул в нее, затем перевел взгляд на нас с Джейми:

— Когда-то, когда я был еще помощником шерифа, Стивен Дешейн вывел меня, тогдашнего шерифа и еще шестеро человек против Вороньей банды. Твой отец когда-нибудь рассказывал тебе о Воронах?

Я покачал головой.

— Не оболочники, нет, но работенки с ними было немало. Они грабили все, что можно, не только в Дебарии, но и на всех окрестных ранчо. И на поезда нападали, если кто-нибудь им шепнет, что этот поезд стоит остановить. Но в основном они похищали людей ради выкупа. Занятие для трусов, конечно, — говорят, Фарсон любит это дело, — зато прибыльное.

Твой папа явился в город на следующий день после того, как они выкрали жену владельца ранчо, Белинду Дулин. Ее муж позвонил по джинг-джангу, как только они уехали и он сумел развязаться. Вороны не знали про джинг-джанг, и это их сгубило. Нам, конечно, повезло, что в то время стрелок был в патруле в наших краях; в те дни они умели появляться там и тогда, где их ждали.

Он внимательно посмотрел на нас:

— Может, и сейчас умеют. Короче, мы выехали с ранчо, когда следы еще были свежие. Местами любой из нас потерял бы след — земля там, на севере, очень твердая, — но у твоего отца глаза были острые, как не знаю что. Ястреб с ним и рядом не стоял, сынок, да и орлы тоже.

Я знал об остром глазе моего отца и его даре идти по следу. Знал я и о том, что эта история скорее всего не имеет отношения к нашему поручению, и надо бы попросить шерифа перейти к делу. Но отец никогда не рассказывал о своей молодости, и я хотел услышать эту историю. Я жаждал ее услышать. Как оказалось, она была связана с нашим поручением в Дебарии сильней, чем я поначалу думал.

— След вел к шахтам — в Дебарии их называют соляными домами. В те дни они стояли заброшенными, это было еще до того, как двадцать лет назад нашли новую пробку.

— Пробку? — переспросил Джейми.

— Месторождение, — объяснил я. — Он имеет в виду новое месторождение.

— Да, оно самое. Но тогда шахты стояли заброшенными, и чертовы Вороны нашли там надежное пристанище. С равнин след шел через валуны, а дальше — к Нижним Пустошам, это луга у подножия холмов за соляными шахтами. На этих самых Пустошах недавно погиб пастух, на которого напала тварь, похожая…

— На волка, — закончил я. — Это нам известно. Продолжайте.

— Вижу, вы в курсе дела. Что ж, это хорошо. Так о чем бишь я? А, ну да. Эти валуны теперь называют в народе «Аройо Засады». На самом деле это не аройо — никакого сухого русла там нет, — но, наверно, людям просто нравится красивое слово. Вот туда и уходили следы, но Дешейн хотел пойти в обход и зайти с востока. С Верхних Пустошей. Тогдашний шериф, Пи Андерсон, был против. Ему не терпелось, как птице, которая уже положила глаз на червяка. Он сказал, что обход займет три дня, и женщину к тому времени могут убить, а Вороны отправятся куда глаза глядят. Он сказал, что пойдет напрямик, и пойдет один, если никто не захочет составить ему компанию. «Или если вы не запретите мне это именем Галаада», — говорит он твоему папаше.

«И не подумаю», отвечает Дешейн. «Дебария — твоя епархия, а у меня есть своя».

Ребята пошли с ним. Я остался с твоим отцом. Шериф Андерсон обернулся ко мне, сидя в седле, и сказал: «Надеюсь, Хьюи, на фермах нужны работники, потому что тебе уж больше не носить бляху на жилете. Нам с тобой теперь не по пути».

Это были последние его слова, сказанные мне. Они тронулись в путь. Стивен Галаадский присел на корточки, и я присел рядом с ним. С полчаса мы посидели в тишине, а может, и дольше, и тогда я говорю: «Мы же вроде в обход собирались? Или вам тоже со мной не по пути?»

«Нет», говорит он. «Твоя должность меня не касается, помощник шерифа».

«Тогда чего же мы ждем?»

«Выстрелов», отвечает он. И не прошло и пяти минут, как мы их услышали. Выстрелы и крики. Это длилось недолго. Вороны видели, как мы подъезжали, — может, им хватило отблеска солнца на набойке чьего-нибудь сапога или на отделке седла, потому что Папаша Ворон был человек дотошный, — и отступили. Они поднялись повыше по валунам и начали поливать свинцом Андерсона и его людей. В те дни оружия было больше, и у Ворон в хозяйстве его водилось немало. Даже парочка скорострелов у них была.

В общем, пошли мы в обход. Заняло это всего два дня, потому что Стивен Дешейн расслабляться не давал. На третий день мы заночевали на склоне и поднялись до зари. Вряд ли вы знаете, да и откуда бы вам знать, что соляные дома — это просто пещеры, прорытые в скале. В них жили целые семьи, не только сами шахтеры. Из их дальней части в глубину земли уходили туннели. Но, как я уже говорил, в те дни все они были пусты. И все-таки из дымохода одного из них валил дым, все равно как если бы ярмарочный зазывала стоял перед палаткой и указывал на представление, которое дают внутри, — яснее ясного.

«Идти надо сейчас», говорит Стивен, «потому что всю прошлую ночь напролет они пили, убедившись, что им ничего не грозит. А теперь отсыпаются с похмелья. Ты пойдешь со мной?»

«Да, стрелок, я пойду», отвечаю.

Сказав это, Пиви бессознательно распрямил спину. Он выглядел моложе.

— Последние пятьдесят-шестьдесят ярдов мы крались очень осторожно. Твой папа держал оружие наизготовку, на случай, если они выставили часового. Они-то выставили, но это был молодой парнишка, и он спал крепким сном. Дешейн сунул револьвер в кобуру, тюкнул его камнем и вырубил напрочь. Я потом видел этого паренька, когда он стоял на виселице, весь в слезах, с обгаженными штанами и веревкой на шее. Ему и четырнадцати не было, но он не пропустил свою очередь побаловаться с миссис Дулин — с похищенной женщиной, которая ему в бабушки годилась, — как и все остальные. Так что я не заплакал, когда веревка оборвала его крики о пощаде. Сколько соли берешь, за столько и платишь, как вам скажет любой в этих краях.

Стрелок прокрался внутрь, я — за ним. Они валялись вповалку и храпели как псы. Черт возьми, ребята, псы они и были! Белинда Дулин была привязана к столбу. Она увидела нас, и ее глаза расширились. Стивен Дешейн указал на нее, потом на себя, потом сложил ладони домиком и снова указал на нее. «Вы в безопасности», — вот что он хотел сказать. Я никогда не забуду выражение благодарности на ее лице, когда она кивнула ему, что все поняла. «Вы в безопасности» — вот в каком мире мы выросли, молодые люди. И этого мира, считай, уже нет.

И тут Дешейн говорит: «Вставай, Аллан Ворон, если не хочешь попасть на пустошь в конце тропы с закрытыми глазами. Все просыпайтесь».

Они проснулись. Он не собирался брать их всех живыми — это было бы безумием, сами понимаете, — но и перестрелять всех во сне он тоже не хотел. Они проснулись, кто совсем, кто отчасти, — но ненадолго. Стивен выхватил револьверы так быстро, что я и не заметил. Молния ему в подметки не годилась. В одну секунду эти револьверы со здоровенными сандаловыми рукоятями были у него в руках, а в следующую он уже палил направо и налево, и выстрелы гремели как гром в этой пещере. Но это не помешало мне вытащить свое ружье. Это был старый дульнозарядник, доставшийся мне еще от деда, но двоих я им уложил. Первые два человека, которых я в своей жизни убил. С тех пор их было много, как это ни грустно.

Единственным, кто пережил этот первый обстрел, был сам Папаша Ворон — Аллан Ворон. Он был старик, скрюченный, пол-лица у него было парализовано после удара или уж не знаю почему, но двигался он шустро как дьявол. На нем были кальсоны, а пистолет его был засунут в сапог, стоявший в ногах его тюфяка. Он схватил его и наставил на нас. Стивен пристрелил его, но старый ублюдок успел выпустить одну очередь. В белый свет, конечно, но…

Пиви, который в те дни был не старше двух юнцов, стоявших перед ним, откинул крышку коробочки, мгновение смотрел на ее содержимое, а потом перевел взгляд на меня. Та улыбка воспоминания все еще оставалась в углах его рта.

— Ты когда-нибудь видел шрам у отца на руке, Роланд? Вот тут? — он коснулся места чуть выше сгиба локтя, там, где начинается бицепс.

Тело моего отца было покрыто шрамами, как географическая карта, но эту карту я знал хорошо. Шрам повыше сгиба локтя был похож на ямку, вроде тех, которые появлялись под усами шерифа Пиви, когда тот улыбался.

— Последняя пуля папаши Ворона попала в стену повыше столба, к которому была привязана женщина, и срикошетила об нее. — Он повернул коробку и протянул ее мне. Внутри была расплющенная пуля, большая, крупнокалиберная. — Я вырезал ее из руки твоего отца своим свежевальным ножом и отдал ему. Он поблагодарил и сказал, что когда-нибудь вернет ее мне. Вот и вернул. Ка — это колесо, сай Дешейн.

— Вы кому-нибудь рассказывали эту историю? — спросил я. — Потому что я ее слышу впервые.

— О том, что я вынул пулю из тела прямого потомка Артура? Эльда из Эльдов? Нет, никогда. Да и кто бы поверил?!

— Я верю, — сказал я, — и я говорю вам спасибо. Он мог отравиться.

— Ну нет, — со смешком ответил Пиви. — только не он. Кровь Эльда слишком сильна. А если бы я замешкался… или струсил… он бы сделал это сам. Так или иначе, он позволил мне взять на себя большую часть заслуги в поимке банды Воронов, и с тех пор я — шериф. Но недолго мне им оставаться. Эта история с оболочником меня доконала. Я навидался достаточно крови, и загадки меня не радуют.

— Кто займет ваше место? — спросил я.

Вопрос, казалось, его удивил.

— Наверно, никто. Шахты через несколько лет снова закроются, и на этот раз уж навсегда. Да и то, что осталось от железнодорожных путей, тоже долго не продержится. Эти две вещи положат конец Дебарии, хоть во времена ваших дедов она и была симпатичным городишком. Этот священный курятник, — вы ведь его проезжали по дороге, верно? — вот он останется, и всё на этом.

Джейми явно забеспокоился.

— А до тех пор что?

— Пускай себе ранчеро, кнуты, сутенеры и игроки идут к чертям тем путем, каким им угодно. Мне до этого дела нет, или скоро не будет. Но я не уйду, пока не покончу с этим делом, так или иначе.

Я сказал:

— Оболочник напал на одну женщину из «Благодати». Она сильно изуродована.

— Ага, так вы там побывали?

— Женщины страшно напуганы, — Я подумал и вспомнил нож, пристегнутый к бедру толщиной с молодую березку. — Все, кроме аббатисы.

Он хмыкнул.

— Эверлинн. Эта дьяволу в рожу плюнет, не задумавшись. А если тот уволочет ее в Нис, через месяц она там будет всем заправлять.

Я сказал:

— У вас есть предположения, кем может быть оболочник, когда он в человеческом обличье? Если да, скажите нам, прошу вас. Потому что, как сказал мой отец вашему шерифу Андерсону, это не наша епархия.

— Имени я вам не назову, если вы про это, но кой-чем помочь могу. Идемте.

Он провел нас через проход позади его стола, ведущий в т-образную тюрьму. Я насчитал восемь больших камер вдоль центрального прохода и дюжину маленьких в поперечном коридоре. Все они пустовали, кроме одной из маленьких, где на соломенном тюфяке похрапывал пьяница. Дверь в его камеру была открыта.

— Когда-то в саббот и воскресье все эти камеры были заполнены, — сказал Пиви. — Забиты пьяными пастухами и работниками с фермы, сами понимаете. А теперь народ в основном по вечерам сидит дома. Даже в саббот и воскресье. Ковбои в своих бараках, работники — в своих. Никто не хочет ночью пьяным ковылять домой и напороться на оболочника.

— А шахтеры? — спросил Джейми. — Их вы тоже сажаете под замок?

— Не часто, у них ведь в Малой Дебарии есть свои салуны. Аж два. Нехорошие это местечки. Когда здешние шлюхи из «Веселых ребят», «Злосчастья» или «Тюремной пташки» становятся слишком старыми или больными, чтобы на них нашлись охотники, они перебираются в Малую Дебарию. Когда солевики зальют глаза «Белым бельмом», то им уже неважно, отвалился ли у шлюхи нос, был бы ее пирожок на месте.

— Чудесно, — пробормотал Джейми.

Пиви открыл одну из камер побольше.

— Идите-ка сюда, ребятки. Бумаги у меня нет, зато мел имеется, а тут есть хорошая гладкая стена. И никто нас не подслушает, разве что старина Соленый Сэм проснется. А это с ним обычно не случается до заката.

Из кармана саржевых штанов шериф извлек приличный кусок мела и нарисовал на стене нечто вроде длинного прямоугольника с зубцами наверху.

— Вот это вся Дебария, — пояснил Пиви. — А это железнодорожная ветка, по которой вы приехали, — шериф нарисовал параллельные линии и, пока он украшал их поперечными штрихами, я вспомнил про машиниста и старика, который прислуживал нам в поезде.

— Малыш-Гуделка сошел с рельсов, — сказал я. — Вы можете отправить туда людей, чтобы поставить его на место? У нас есть деньги, чтобы им заплатить, и мы с Джейми с радостью поработаем вместе с ними.

— Не сегодня, — рассеянно ответил Пиви. Он изучал свою карту. — Машинист все еще там, да?

— Да. И с ним еще один человек.

— Я пошлю Келлина и Викку Фрая с баккой. Келин лучший мой помощник — от двух других толку немного, — а Викка — его сын. Они их привезут в город до темноты. Время еще есть, дни-то сейчас длинные. А теперь слушайте внимательно, ребятки. Вот пути, а вот «Благодать», где покалечили ту бедную девочку, про которую вы говорили. На Верхней Дороге, сами видите. — Он нарисовал прямоугольничек — «Благодать» и поставил внутри крест. К северу от женского приюта, ближе к зубцам вверху его карты, шериф поставил еще один крест. — А здесь убили пастуха, Йона Карри.

Слева от этого креста, но примерно на той же высоте — иначе говоря, под зубцами, — он поставил еще один.

— Ферма Алора. Семеро погибших.

Еще левее и чуть выше он изобразил еще один крест.

— Это ферма Тимберсмит на Верхних Пустошах. Девять убитых. Там мы нашли голову мальчика на колу. А вокруг — куча следов.

— Волк? — спросил я.

Он покачал головой:

— Да нет, какая-то большая кошка. Поначалу. До того, как мы потеряли след, лапы успели превратиться в копыта. А потом… — Он мрачно взглянул на нас. — Следы ног. Сначала больших — почти что великанских, а потом все меньше и меньше, пока не стали размером с обычную мужскую ступню. Короче, на твердой земле мы сбились со следа. Твой отец, может, и не потерял бы его, сай.

Он стал размечать карту дальше, а когда закончил, отступил в сторону, чтобы нам было лучше видно.

— У вашего брата обычно мозги работают не хуже, чем руки, так мне говорили. Так что вы об этом скажете?

Джейми прошел вперед между рядами тюфяков (эта камера, похоже, была рассчитана на много клиентов, скорее всего, арестованных за пьяные бесчинства) и провел пальцем по ряду зубцов вверху карты, слегка их размазав.

— Соляные дома находятся здесь? На нижних склонах холмов?

— Да. Соляные Горы — так эти холмы называются.

— А где Малая Дебария?

Пиви нарисовал еще один прямоугольник, изображающий городок соледобытчиков. Он был рядом с крестиком, изображавшим место убийства женщины и игрока… потому что они направлялись в Малую Дебарию.

Джейми еще немного поизучал карту, затем кивнул:

— Похоже, оболочником может быть один из шахтеров. Вы тоже так думаете?

— Ага, солевик. Хотя парочку из них тоже порвали на куски. Это логично — если только в таком сумасшедшем деле может быть какая-то логика. Новая пробка намного глубже старых, а все знают, что в недрах земли водятся демоны. Может, один из шахтеров наткнулся на демона, разбудил его и попался к нему в лапы.

— В земле есть и кое-какие вещи, оставшиеся от Великих Древних, — сказал я. — Не все они опасны, но некоторые — да. Может, одна из этих штук… Как их там называют, Джейми?

— Артифаксы, — ответил он.

— Да, точно. Может, один из них всему виной. Возможно, этот парень сможет нам это сказать, если мы возьмем его живым.

— Это уж навряд ли, — прорычал Пиви.

Я считал, что это вполне возможно. Если мы сможем его вычислить и подобраться к нему днем, конечно.

— И сколько там этих солевиков? — спросил я.

— Не так много, как в былые времена, потому что сейчас-то пробка только одна, сами понимаете. Пожалуй, не больше, чем… две сотни.

Я взглянул в глаза Джейми и увидел в них проблеск иронии:

— Не волнуйся, Роланд, — сказал он. — Я уверен, что к Жатве мы их всех опросим. Если поторопимся.

Он, конечно, преувеличивал, но мы легко могли застрять в Дебарии на несколько недель. Мы могли допросить оболочника и все равно не раскусить его, — потому ли, что он искусный лжец, или потому, что не чувствует за собой вины. Его дневное «я» могло и не подозревать о том, чем занимается ночное. Мне не хватало Катберта, который мог взглянуть на не связанные между собой вещи и заметить между ними связь, и мне не хватало Алена, с его умением касаться чужого разума. Но Джейми тоже был неплох. В конце концов, он заметил то, что должен был увидеть я сам, что было у меня прямо перед носом. В одном отношении я был полностью согласен с шерифом Хью Пиви: я тоже ненавидел загадки. И за всю мою долгую жизнь ничего в этом отношении не изменилось. Я плохо их разгадываю; голова у меня никогда не была к этому приспособлена.

Когда мы вернулись в офис, я сказал:

— Я должен задать вам несколько вопросов, шериф. Первый — если мы будем с вами откровенны, вы отплатите нам тем же? Второй…

— Второй — вижу ли я вас теми, кто вы есть, и принимаю ли то, что вы делаете. Третий — нужна ли мне помощь и поддержка. Шериф Пиви отвечает: да, да и да. А теперь, ради всех богов, включайте мозги и за работу, ребятки, потому что минуло уже больше двух недель с тех пор, как эта тварь появилась в «Благодати», и в тот раз ей не удалось плотно поужинать. Скоро она снова выйдет на дело.

— Она охотится только по ночам, — сказал Джейми. — Вы в этом уверены?

— Да.

— А луна на нее как-то действует? — спросил я. — Потому что советник моего отца — он был и нашим учителем — говорит, что в некоторых из старых легенд…

— Слышал я эти легенды, сай, но в этом они ошибаются. По крайней мере, насчет этой самой твари. Иногда она нападала на людей при полной луне — в «Благодать» она явилась в Полнолуние Бродяги, вся покрытая чешуей и желваками, как аллигатор из Долгих Соляных Болот, — но в Тимберсмите тварь сделала свое дело в безлунную ночь. Рад бы я сказать, что это не так, да не могу. Я бы был так же рад покончить с этим делом до того, как придется собирать еще чьи-нибудь кишки по кустам или снимать с забора голову еще какого-нибудь мальчишки. Вас прислали сюда нам помочь, и я чертовски сильно надеюсь, что вам это по плечу… хоть и есть у меня в том сомнения.

Когда я спросил Пиви, есть ли в Дебарии хороший отель или пансион, он фыркнул.

— Последний пансион держала вдова Брайли. Два года назад какой-то пьяный бродяга попытался ее изнасиловать в собственном сортире во дворе, когда она там сидела. Но Брайли всегда была неглупой женщиной. Она заметила, как бродяга на нее поглядывает, и взяла с собой нож, на всякий случай, спрятав под фартуком. Ну и перерезала бедолаге глотку, когда тот полез к ней. Стринги Боден, был нашим местным судьей, пока не решил попытать счастья, разводя лошадей в Полумесяце, объявил этот случай самообороной и в пять минут вынес оправдательный приговор. Но эта леди решила, что сыта Дебарией по горло, и уехала на поезде в Галаад, где проживает, думаю, и по сей день. Через два дня после ее отъезда какой-то пьяный клоун сжег ее дом дотла. А отель работает и сейчас. Он называется «Прекрасный вид». Вид оттуда вовсе не прекрасный, молодые люди, а в постелях полно клопов размером с жабий глаз. Я бы не лег в такую кровать без полного рыцарского доспеха Артура Эльда.

Так что свою первую ночь в Дебарии мы провели в большой камере для пьяных буянов, под нарисованной Пиви картой. Соленого Сэма выпустили на волю, так что тюрьма была в нашем полном распоряжении. Снаружи задул сильный ветер со щелочных равнин к западу от города. Стонущий звук, с которым он огибал карнизы, снова напомнил мне о сказке, которую мать читала мне, когда я и сам был лишь малышом-гуделкой, — историю о Тиме Отважное Сердце и о ледовее, с которым Тиму пришлось побороться в Великих Лесах к северу от Нового Ханаана. Мысль о мальчике, в одиночку идущем по этим лесам, всегда холодила мне сердце, так же, как храбрость Тима всегда его согревала. Те истории, которые мы слышим в детстве, запоминаются на всю жизнь.

Когда особенно сильный порыв — ветер в Дебарии был теплый, а не ледяной, как ледовей, — налетел на стену тюрьмы, задувая щелочную пыль в зарешеченное окно, Джейми заговорил. Вообще-то он редко первым начинал разговор.

— Я ненавижу этот звук, Роланд. Из-за него мне не сомкнуть глаз всю ночь.

А мне он нравился; шум ветра всегда навевал мне мысли о хороших временах и дальних краях. Хотя, признаюсь, без щелочи я бы легко обошелся.

— Как же нам отыскать эту тварь, Джейми? Надеюсь, ты знаешь как, потому что я — нет.

— Нам придется поговорить с шахтерами. С этого можно начать. Может, кто-то видел парня, который пробирался назад в барак, залитый кровью. Пробирался туда голышом. Потому что в одежде он возвращаться не может, разве что если снимает ее заранее.

Это дало мне какую-то надежду. Хотя если тот, кого мы ищем, знал, кто он такой, то он мог раздеваться, почуяв приближение приступа, прятать одежду, а позже возвращаться за ней. Но если он не знал…

Это была тоненькая ниточка, но иногда — если быть осторожным и не порвать ее — можно потянуть за тонкую ниточку и распутать весь клубок.

— Спокойной ночи, Роланд.

— Спокойной ночи, Джейми.

Я закрыл глаза и подумал о матери. В том году я часто это делал, но в кои-то веки мысли мои были не о том, как она выглядела мертвой, а о том, как красива она была в моем раннем детстве, сидя возле меня на кровати в комнате с окнами из цветных стекол и читая мне книгу.

«Посмотри-ка, Роланд», — говорила она, — «это ушастики-путаники, сидят рядком и принюхиваются к воздуху. Они-то знают, верно?»

«Да», отвечал я, «ушастики знают!»

— А что они такое знают? — спрашивала женщина, которую мне предстояло убить. — Что они знают, мой хороший?

— Они знают, что приближается ледовей, — отвечал я. К тому времени веки мои успевали отяжелеть, и несколько минут спустя я погружался в сон под музыку ее голоса.

Как погрузился и сейчас, под звуки ветра, усиливавшегося до ураганного.

Я проснулся с первыми лучами солнца от громких звуков: ДРЫНН! ДРЫНН! ДРРРЫНН!

Джейми все еще лежал, раскинувшись на спине, и похрапывал. Я вытащил один из револьверов из кобуры, вышел из камеры через открытую дверь и потащился в сторону, откуда раздавался этот мощный звук. Это был джинг-джанг, которым шериф Пиви так гордился. Ответить на звонок было некому: шериф ушел ночевать домой, и офис был пуст.

Голый до пояса, с револьвером в руке и одетый лишь в подштанники и слинкам, в которых спал, — в камере было жарко, — я снял со стены слуховой раструб, засунул узкий конец в ухо и наклонился поближе к говорильной трубке:

— Да? Алло?

— Это еще кто такой? — проорали мне в ухо так громко, что в голову вонзился гвоздик боли. В Галааде были джинг-джанги, — пожалуй, не меньше сотни еще работали, — но ни один не говорил так четко. Сморщившись, я отодвинул раструб подальше, но голос, вырывавшийся из него, все равно был хорошо слышен.

— Алло! Алло! Проклятая богами хреновина! АЛЛО!

— Я слышу тебя, — сказал я. — Говори тише, ради твоего отца.

— Кто это?

Говорящий понизил голос настолько, что я смог поднести раструб чуть ближе к уху. Но не засунуть внутрь; второй раз я не собирался совершать эту ошибку.

— Помощник шерифа, — мы с Джейми Декарри были кем угодно, только не помощниками, но обычно чем проще, тем лучше. Даже всегда лучше, полагаю я, если надо успокоить запаниковавшего человека по джинг-джангу.

— Где шериф Пиви?

— Дома, со своей женой. Еще, наверное, нет и пяти утра. А теперь скажи, кто ты, откуда говоришь и что случилось.

— Это Канфилд с Джефферсона. Я…

— С какого Джефферсона? — я услышал позади шаги и обернулся, наполовину вскинув револьвер. Но это был всего лишь Джейми, с всклокоченными со сна волосами. Он тоже держал в руке револьвер и успел натянуть джинсы, хотя и был босиком.

— С ранчо Джефферсона, ты, идиот полоротый! Пошли к нам сюда шерифа, да поживее. Тут все мертвые! Джефферсон, его семья, повар, все пастухи. Вся ферма в кровище!

— Сколько? — спросил я.

— Может, пятнадцать человек. Может, двадцать. Кто их знает? — Канфилд из Джефферсона начал рыдать. — Они все в кусках. Тот, кто это над ними сотворил, не тронул собак, Рози и Мози. Они были в доме. Нам пришлось их пристрелить. Они лакали кровь и ели мозги.

Езды туда было колес десять, строго на север в сторону Соляных холмов. С нами поехали шериф Пиви, Келлин Фрай — хороший помощник — и сын Фрая Викка. Машинист, которого, как оказалось, звали Тревис, тоже отправился с нами, потому что он ночевал у Фраев. Мы нещадно подгоняли лошадей, но все равно день был уже в разгаре, когда мы добрались до ранчо Джефферсона. Хорошо хоть ветер, продолжавший усиливаться, дул нам в спину.

Пиви предположил, что Канфилд — «кнут», то есть бродячий ковбой, не приписанный к какому-то конкретному ранчо. Некоторые из них шли в бандиты, но большинство были честными ребятами, просто им не сиделось на одном месте. Когда мы въехали в широкие ворота для скота с надписью «ДЖЕФФЕРСОН» большими белыми буквами, с ним были еще два ковбоя, его товарищи. Все трое сгрудились у изгороди из жердей, отгораживавшей загон для лошадей рядом с большим домом. В полумиле к северу или около того на небольшом возвышении стоял барак. С такого расстояния можно было разглядеть только две необычных вещи: дверь в южной стене барака стояла нараспашку, раскачиваясь туда-сюда под порывами щелочного ветра, и трупы двух больших черных собак лежали распростертыми на земле.

Мы спешились, и шериф Пиви пожал руки ковбоям, которые явно были страшно нам рады:

— Да, Билл Канфилд, вижу тебя, кнут ты этакий!

Самый высокий из трех снял шляпу и прижал ее к рубашке:

— Я уже больше не кнут. А может, и кнут, кто его теперь знает. Но какой-то срок я побыл Канфилдом с Джефферсона, так я и говорил каждому, кто звонил по этой чертовой говорилке, потому как в прошлом месяце я подписал уговор с хозяином. Старик Джефферсон сам поставил за меня отметку на стене, да только теперь он мертвый, как и все остальные.

Он сглотнул, и его кадык задвигался. Щетина на его лице казалась очень темной на фоне белой кожи. На груди его рубашки виднелась подсыхающая блевотина:

— Его жена и дочки тоже отправились на пустошь в конце тропы. Их можно узнать по длинным волосам и по… по… О, Человек-Иисусе, когда такое увидишь, так пожалеешь, что не родился слепым, — он закрыл лицо шляпой и зарыдал.

Один из товарищей Канфилда сказал:

— Это что, стрелки, шериф? Что-то они больно молоды, чтобы таскать стволы, а?

— Забудь про них, — ответил Пиви. — Расскажите мне, как вы здесь оказались.

Канфилд опустил шляпу. Из его покрасневших глаз текли слезы:

— Мы втроем были в Пустошах. Загоняли лошадей, что отбились от табуна, и устроились там на ночлег. Потом мы услышали на западе крики. Они нас пробудили от крепкого сна, потому что мы здорово устали. Потом выстрелы — два или три. Они стихли, и снова начались крики. И что-то… что-то большое — оно рычало и ревело.

Другой ковбой сказал:

— Похоже было на медведя.

— Да нет, — возразил третий. — Вовсе не похоже.

Канфилд продолжал:

— Мы знали, что крики идут с ранчо, что бы это ни было. До нас оттуда было колеса с четыре, может, и шесть, но вы же знаете, на Пустошах далеко слышно. Мы поехали к ранчо, но я добрался сюда быстрее этих двоих, потому что я же был на постоянке, а они — кнуты.

— Не понял, — сказал я.

Канфилд повернулся ко мне:

— У меня же была лошадь с ранчо, так? Хорошая лошадка. А у Снипа и Арна — всего лишь мулы. Он их загнали туда, к остальным, — он указал на загон. В этот момент налетел сильный порыв ветра, неся щелочную пыль, и животные галопом поскакали прочь от него, будто унесенные отливом.

— Они до сих пор перепуганы, — сказал Келлин Фрай.

Глядя в сторону барака, машинист — Тревис — отозвался:

— И не они одни.

К тому времени как Канфилд, самый новый из «хлыстов» — то есть наемных работников — на ранчо Джефферсона, добрался до дома, крики уже затихли. Прекратился и рев зверя, хотя рычание продолжалось. Это рычали две собаки, дерущиеся из-за останков. Канфилд знал, с какой стороны хлеб намазан медом, и миновал барак — и рычащих в нем собак — направившись к большому дому. Входная дверь была распахнута, в прихожей и в кухне горели керосиновые лампы, но никто не откликнулся на его зов.

Он нашел леди-сай Джефферсон в кухне. Тело ее лежало под столом, а полусъеденная голова откатилась к двери кладовой. Следы вели к двери на веранду, хлопавшей на ветру. Одни были человеческие, другие — следы чудовищно огромного медведя. Медвежьи следы были кровавыми.

— Я взял лампу с мойки, где ее оставили, и пошел по следам на двор. Две девочки лежали на земле между домом и сараем. Одна обогнала сестренку на три-четыре десятка шагов, но все равно обе лежали мертвые, ночные рубашки с них были сорваны, а спины распаханы до самого позвоночника, — Канфилд медленно покачал головой, не сводя больших глаз — глаз, переполненных слезами, — с шерифа Пиви. — Не хотел бы я увидеть когти, которые на такое способны. Никогда, никогда, ни за что на свете. Я видел, что они сотворили, и с меня хватит.

— А барак? — спросил Пиви.

— Ну да, туда я потом и пошел. Можете сами взглянуть, что там внутри. И на женщин тоже — я их оставил там же, где нашел. Я с вами не пойду. Может, Снип с Арном…

— Не я, — сказал Снип.

— И не я, — отозвался Арн. — Хватит с меня и того, что мне это все теперь будет сниться.

— Провожатый нам, пожалуй, не нужен, — сказал Пиви. — Вы трое оставайтесь здесь.

Шериф Пиви направился к большому дому. По пятам за ним следовали Фраи и Тревис-машинист. Джейми положил руку Пиви на плечо и заговорил почти извиняющимся голосом, когда старший шериф обернулся:

— Не затопчите следы. Они могут оказаться важными.

Пиви кивнул:

— Ага. Мы про них не забудем. Особенно про те, которые ведут в сторону, куда ушла эта тварь.

Женщины оказались там, где Канфилд и говорил. Видеть кровь мне не впервой — да, повидал немало в Меджисе и в Галааде — но никогда я не видел ничего подобного. Джейми тоже. Он побледнел не меньше Канфилда, и я мог только надеяться, что он не упадет в обморок и не опозорит своего отца. Но волновался я зря: вскоре он уже стоял на коленях на кухне и внимательно рассматривал огромные, с кровавой окантовкой, следы животного.

— Это медвежьи следы, — сказал он, — но, Роланд, такого огромного я нигде и никогда не видел. Даже в Бескрайнем лесу.

— И все-таки, друг, прошлой ночью один такой тут побывал, — сказал Тревис. Он посмотрел на жену ранчера и вздрогнул, хотя она, как и ее несчастные дочери, была накрыта одеялами, принесенными кем-то со второго этажа. — Буду рад вернуться в Галаад, где такое бывает только в сказках.

— Видишь что-то еще? — спросил я Джейми. — Хоть что-нибудь.

— Да. Сначала оно забралось в барак рабочих, и там основательно… поело. Шум, конечно же, разбудил и четверых домочадцев… или их было больше? Шериф?..

— Ага, — сказал Пиви. — У них ещё двое сыновей, но Джефферсон, видимо, послал их на ярмарку в Галаад, я так думаю. Ох и хлебнут они горя, когда вернутся.

— Ранчер оставил своих женщин и бросился к бараку. Должно быть, выстрелы, которые слышали Канфилд с товарищами, были его.

— Помогло это ему — дальше некуда, — пробормотал Викка Фрай. Отец стукнул его по плечу и приказал заткнуться.

— Потом тварь ворвалась сюда, — продолжал Джейми. — Думаю, леди-сай Джефферсон и обе девочки спустились к тому времени на кухню. И думаю, что сай приказала дочерям бежать со всех ног.

— Ага, — сказал Пиви. — И она, конечно же, попыталась задержать тварь как можно дольше, чтобы дать девочкам уйти. По всему выходит, что так и было. Да только не сработало это. Если б они находились в передней части дома — если б видели, какая эта тварь огромная — сай бы повела себя по-другому, и мы нашли бы их троих там, в пыли. — Он тяжело вздохнул. — Давайте, парни, посмотрим, что там в бараке. Нечего тянуть — легче от этого не станет.

— Думаю, я лучше подожду с погонщиками около загонов, — сказал Тревис. — Я уже насмотрелся вдоволь.

— А можно мне тоже, па? — выпалил Викка Фрай.

Келлин взглянул на перепуганного сына и сказал, что да, можно. Прежде чем отпустить мальчика, он поцеловал его в щеку.

Футов за десять до барака голая земля превратилась в кровавое месиво, покрытое следами сапог и когтистых лап. Неподалеку, в зарослях зубчатки, валялся старый короткоствольный четырёхзарядник с погнутым дулом. Джейми указал на путаницу следов, на оружие, на открытую дверь барака. Потом он поднял брови в безмолвном вопросе: понял? Я понял, еще бы не понять.

— На этом месте это существо — оболочник в личине медведя — встретилось с хозяином ранчо, — сказал я. — Тот выстрелил несколько раз, потом уронил ружье…

— Нет, — сказал Джейми. — Тварь его отобрала. Потому и дуло погнуто. Может, Джефферсон попытался убежать. А может, стал защищаться. Так или иначе, это ему не помогло. Его следы здесь закачиваются. Значит, тварь подхватила его и забросила в барак через открытую дверь. Потом она направилась к большому дому.

— Стало быть, мы идем по его следу задом наперед, — сказал Пиви.

Джейми кивнул:

— Но очень скоро мы пойдем следом за ним, — сказал он.

Тварь превратила барак в бойню. В результате список мясника пополнился восемнадцатью жертвами: шестнадцать хлыстов, погибший у своей печи повар в изорванном и окровавленном фартуке, саваном накрывшем ему лицо, и сам Джефферсон, у которого не осталось ни одной конечности. Его оторванная голова пялилась на стропила, показывая в жуткой ухмылке только верхние зубы. Нижнюю челюсть вырвал оболочник. Келлин Фрай нашел ее под одной из коек. Один из работников попытался использовать седло в качестве щита, но из этого ничего не вышло: тварь когтями разодрала седло на две части. Одной рукой ковбой-неудачник все еще держался за луку седла. Лицо исчезло — тварь просто сжевала его с черепа.

— Роланд, — выдавил Джейми так, будто его горло сжалось до размеров соломинки. — Мы должны найти эту тварь. Должны.

— Давай посмотрим, что покажут следы снаружи, пока ветер не стер их, — ответил я.

Мы оставили Пиви и остальных у барака, а сами обогнули большой дом и подошли к накрытым одеялами телам девочек. По краям и вокруг вмятин от когтей следы начали терять четкость, но все равно их трудно было не заметить даже тем, кому не посчастливилось иметь в учителях Корта из Галаада. Оставившая их тварь весила никак не меньше восьмисот фунтов.

— Смотри, — сказал Джейми, встав на колени перед одним из следов. — Спереди след глубже, видишь? Она бежала.

— И на задних ногах, — добавил я. — Как человек.

Следы проходили мимо насосной, в которой теперь царил сущий хаос, будто бы тварь походя отыгралась на ней из чистой злобы. Дальше следы вели на север по поднимающейся в гору тропе, к неокрашенному строению, которое служило либо складом конской упряжи, либо кузницей. К северу от строения, на протяжении двадцати колес протянулась скалистая пустошь, а за ней — соляные холмы. Мы могли видеть дыры, ведущие в отработанные шахты. Выглядели они как пустые глазницы.

— Дальше можно не продолжать, — сказал я. — Мы и так знаем, куда ведут следы — наверх к домам солевиков.

— Подожди, — сказал Джейми. — Посмотри сюда. Такого ты еще никогда не видел.

Следы начали меняться: когти сливались во что-то наподобие неподкованных копыт.

— Медвежью оболочку она поменяла на… на что? На бычью?

— Похоже на то, — сказал Джейми. — Давай пройдем чуть дальше. У меня есть идея.

Приближаясь к длинному сараю, следы копыт превратились в следы лап. Бык обернулся какой-то чудовищной кошкой. Эти следы были сперва большими, потом стали уменьшаться, как будто тварь на бегу съеживалась от размеров льва до пумы. Когда след увел нас с дороги на тропку, отходящую к седельному сараю, мы обнаружили большой вытоптанный участок травы-зубчатки. Сломанные стебли были перепачканы кровью.

— Оно упало, — сказал Джейми. — Я думаю, оно упало… а потом начало кататься, — он отвел взгляд от примятой травы. Лицо его было задумчиво. — Похоже, ему было больно.

— Хорошо, — сказал я. — Теперь сюда посмотри, — я указал на дорожку, хранившую следы множества копыт. Да и другие знаки там были.

Отпечатки босых ног вели к дверям флигеля, ездившим по ржавым металлическим рельсам.

Джейми обернулся ко мне, широко раскрыв глаза. Я поднес палец к губам и вытащил один револьвер. Джейми сделал то же самое, и мы двинулись к сараю. Я махнул ему, чтобы он отошел подальше. Он кивнул и передвинулся влево.

Я стоял перед открытой дверью, подняв револьвер, и ждал, пока Джейми доберется до другого конца сарая. Ничего подозрительного не было слышно. Когда я решил, что мой партнер уже на месте, то наклонился, подобрал свободной рукой приличных размеров камень и бросил его внутрь. Он упал со стуком и покатился по деревянному полу. Больше по-прежнему ничего не было слышно. Я ворвался в сарай, пригибаясь, с револьвером наизготовку.

Внутри вроде бы никого не было, но среди множества теней трудно было сказать с уверенностью. В сарае уже было тепло, а к полудню он должен был превратиться в духовку. Я увидел пару пустых стойл по обе стороны, маленькую наковальню рядом с ящиками, полными ржавых подков и не менее ржавых гвоздей, пыльные банки со всякими мазями и притирками, тавра в жестяном чехле и большую кучу старой упряжи, которую следовало либо починить, либо выбросить. Над парой верстаков висел разномастный инструмент, в основном ржавый, как подковы и гвозди. Несколько деревянных крюков для привязи. Цементное корыто с насосом. Воду в корыте не меняли уже давно. Когда мои глаза попривыкли к темноте, я смог увидеть клочья соломы, плавающие на поверхности. Я смекнул, что когда-то это был не просто сарай для седел и сбруи, а целая мастерская, в которой обслуживали лошадей, принадлежащих ранчо. Наверное, и коновал свой имелся. Лошадей заводили с одного конца, занимались ими, а потом выводили через другой. Но теперь вид у мастерской был ветхий и запущенный.

Следы твари, которая к тому времени стала человеком, вели по центральному проходу из одного конца в другой. Я шел за ними:

— Джейми? Это я. Ради твоего отца, не подстрели меня.

Я вышел наружу. Джейми вернул револьвер в кобуру, а потом указал на большую кучу лошадиного помета.

— Он знает, кто он и что он, Роланд.

— И тебе об этом рассказало конское дерьмо?

— Ты удивишься, но да.

Он не сказал, как именно, но через пару секунд я сам все увидел. Наверное, эту мастерскую забросили потому, что построили другую, поближе к большому дому. Но помет-то был свежим:

— Если он приехал на лошади, то приехал человеком.

— Ну да. И ушел тоже.

Я присел на корточки, чтобы хорошенько подумать. Джейми свернул самокрутку и не мешал. Когда я взглянул на него снизу вверх, на лице его играла слабая улыбка.

— Понимаешь, что это значит, Роланд?

— Две сотни солевиков, плюс минус, — я хоть и не самый смекалистый, но в конце концов добираюсь до сути.

— Ага.

— солевиков, заметь, а не кнутов или хлыстов. Дружат с киркой, а не с лошадьми. Как правило.

— Согласен.

— Как думаешь, у скольких из них есть лошади? Сколько из них хоть раз сидели в седле?

Улыбка стала шире:

— Думаю, человек двадцать-тридцать.

— Уже лучше, чем две сотни, — сказал я. — Гораздо лучше. Поднимемся туда, как только…

Я так и не договорил, потому что услышал стоны. Шли они из седельного сарая, который я посчитал пустым. Как же я обрадовался, что в эту минуту с нами не было Корта. Он бы точно ухватил меня за ухо и швырнул оземь. По крайней мере, в свои лучшие годы.

Мы испуганно переглянулись и побежали внутрь. Стоны не прекратились, хотя сарай по-прежнему выглядел пустым. И вдруг та самая куча старой сбруи — хомуты, уздечки, поводья — начала вздыматься и опускаться, будто бы дыша. Горы спутанной кожи раздались в стороны, и из-под них показался мальчик. Светлые его волосы торчали во все стороны. Одет он был в джинсы и старую рубашку, расстегнутую и незаправленную. На первый взгляд он был цел и невредим, но в полутьме всего не углядишь.

— Оно ушло? — спросил он дрожащим голосом. — Пожалуйста, саи, скажите, что ушло. Пожалуйста.

— Ушло, — сказал я.

Мальчишка начал выбираться из груды упряжи, но полоска кожи опутала ему ногу, и он завалился вперед. Я поймал его, и в меня вперились глаза, ярко голубые и совершенно безумные от ужаса.

А потом он отключился.

Я поднес его к поилке для лошадей. Джейми снял Бандану, окунул в воду и начал вытирать испачканное грязью лицо мальчика. Ему могло быть одиннадцать, а может, на год-два меньше — худоба мешала определить точный возраст. Вскоре его веки затрепетали он открыл глаза. Мальчик переводил взгляд с меня на Джейми и обратно:

— Кто вы? — спросил он. — На ранчо я вас не видел.

— Мы друзья ранчо, — ответил я. — А ты кто?

— Билл Стритер, — сказал он. — Погонщики зовут меня юным Биллом.

— Юным Биллом, ага. А папа твой, значит, Старый Билл?

Мальчик сел, взял Бандану Джейми, окунул ее в поилку и выжал себе на худую грудь.

— Не, Старый Билл — это мой дед, но он ушел в пустошь два года назад. А папку зовут просто Биллом, — произнеся имя отца, мальчик округлил глаза. Он схватил меня за руку:

— Он же не мертв, правда? Ведь правда же, сай?!

Мы с Джейми переглянулись, и это напугало его еще больше.

— Скажите, что он не умер! Пожалуйста, скажите! — мальчик заплакал.

— Тише, тише, успокойся, — сказал я. — Что делает твой папа? Он погонщик?

— Да нет же — он повар. Скажите, что он жив, пожалуйста!

Но мальчик знал правду. Я видел это в его глазах так же четко как и повара с наброшенным на лицо окровавленным фартуком в бараке.

У большого дома росла ива, и под ней я, Джейми и Шериф допросили юного Билла Стритера. Остальных мы отправили посидеть возле барака — посчитали, что слишком много народа только огорчит и испугает мальчика еще больше. Так вышло, что от него мы не узнали почти ничего важного.

— Папа сказал мне, что ночь будет теплой и что мне стоит пойти на пастбище по другую сторону загона и спать под открытым небом, — рассказал нам юный Билл. — Сказал, что там прохладней и лучше спится. Но на самом деле я знал, почему: Элрод снова достал где-то бутылку и успел нализаться.

— Элрод Наттер, так? — спросил шериф Пиви.

— Ага, он самый. Парнями заправляет — бригадир ихний.

— Старый знакомый, — сказал Пиви. — Не я ли сажал его в кутузку полдюжины раз? Джефферсон его держит только потому, что тот всадник от бога и с лассо управляется — дай бог каждому, но когда нажрется, то просто звереет. Ведь так, юный Билл?

Тот с готовностью закивал и смахнул с глаз прядь длинных волос, все еще пыльных от сбруи, в которой прятался:

— Да сэр, он когда напивается, начинает ко мне цепляться, и отец это знал.

— Ты был помощником повара, так? — спросил Пиви. Был… Я понимал что Пиви пытался выказать участие, но ему стоило получше следить за своим ртом.

Но мальчик, кажется, ничего не заметил:

— Нет, не повара. Помогаю по бараку, — он повернулся ко мне с Джейми. — Койки заправляю, веревки сматываю, скатываю спальные мешки, полирую седла, запираю ворота в конце дня, когда лошадей загоняют в стойла. Кроха Брэддок научил меня делать лассо и неплохо его метать. Роско учит стрелять из лука. Фредди Два Шага говорит, что осенью покажет мне, как клеймят скот.

— Неплохо, — сказала я и похлопал себя по горлу.

Это заставило его улыбнуться:

— В основном, парни они неплохие, — улыбка сползла с лица будто солнце, зашедшее за тучи. — Кроме Элрода. Когда трезвый он просто хмурый, но когда напьется, начинает подтрунивать. Зло подтрунивать, понимаете?

— Еще как, — сказал я.

— Ну вот, а если ты не смеешься и не превращаешь все в шутку — даже если он выкручивает тебе руку или таскает за волосы по полу — его это только подстегивает. Поэтому когда папа сказал мне спать на воздухе, я взял одеяло, взял тряпицу и пошел. Умный все поймет с полуслова, как говорит мой папа.

— Что еще за тряпица? — спросил Джейми шерифа.

— Кусок брезента, — ответил тот. — От дождя не спасет, а вот от росы — вполне.

— И где ты устроился? — спросил я мальчика.

Он указал на место позади загона. Усиливающийся ветер никак не давал успокоиться лошадям. Над нами и вокруг нас вздыхала и танцевала ива. Приятно слышать, еще приятнее — смотреть:

— Думаю, мои одеяло и тряпица все еще там.

Указанное мальчиком место, седельный сарай, в котором мы его нашли и барак образовывали треугольник со сторонами примерно в четверть мили длиной и с загоном в центре.

— Как ты добрался с места ночлега до той груды упряжи, Билл? — спросил шериф Пиви.

Мальчик некоторое время смотрел на него, не произнося ни слова. Из глаз потекли слезы. Он закрыл глаза руками, пряча слезы:

— Я не помню, — сказал он. — Ничего я не помню, — мальчик даже не опустил руки, а уронил их на колени, будто ему вдруг стало не по силам держать их на весу. — Я хочу к папе!

Джейми поднялся и отошел, глубоко засунув руки в карманы. Я попытался произнести нужные слова и не смог. Не забывайте, что хотя мы с Джейми уже носили револьверы, но это пока еще не были большие револьверы наших отцов. Мне уже никогда не суждено было быть таким молодым, каким я был до того, как встретил Сюзан Дельгадо, полюбил ее и потерял навеки, но я все еще был слишком молод, чтобы сказать этому мальчику, что его отца разорвало на куски чудовище. Поэтому я взглянул на шерифа Пиви. Я взглянул на взрослого.

Пиви снял свою шляпу и отложил в сторону на траву. Потом он взял мальчика за руки:

— Сынок, — сказал он, — я должен тебе сообщить плохую новость. Набери побольше воздуха и постарайся принять ее как мужчина.

Но за плечами у юного Билла Стритера было всего девять или десять весен, самое большее — одиннадцать, и он пока ничего не мог принять как мужчина. Он завыл, и я увидел бледное мертвое лицо своей матери так ясно, как будто она лежала рядом со мной под этой ивой, и это было невыносимо. Я чувствовал себя трусом, но это не помешало мне встать и уйти.

Парень плакал до тех пор, пока то ли не уснул, то ли не впал в забытье. Джейми бережно перенес его в жилой дом и уложил на одной из кроватей наверху. Он был всего лишь сын повара из барака, но теперь в этих кроватях все равно некому было спать. Шериф Пиви позвонил по джинг-джангу в свою контору, где одному из помощников похуже было велено ждать его звонка. Очень скоро владелец похоронного бюро Дебарии — если таковой там имелся — должен организовать небольшую колонну фургонов, для того, чтобы забрать мертвых.

Шериф Пиви прошел в маленькую контору Джефферсона и плюхнулся в кресло на колесиках:

— Что дальше, ребятки? — спросил он. — Солевики, надо полагать. И лучше вам попасть к ним до того, как этот ветер превратится в самум. А этого не миновать, — он вздохнул. — От парнишки вам толку не будет, это точно. То, что он увидел, было такое ужасное, что у него все вышибло из головы.

Джейми начал:

— Роланд умеет…

— Я не уверен, что делать дальше, — сказал я. — Я бы хотел посоветоваться с партнером. Пожалуй, мы прогуляемся до сарая.

— Следы, наверно, уже сдул ветер, — сказал Пиви, — но делайте, как вам угодно, — он покачал головой. — Ох, как тяжко это было — рассказать все этому парнишке. Очень тяжко.

— Вы всё правильно сделали, — сказал я.

— Да? Правда? Что ж, спасибо. Бедный парнишка. Думаю, некоторое время он побудет у нас с женой, пока не придумаем, что с ним дальше делать. Вы, парни, обговорите все что нужно, а я пока посижу здесь и постараюсь успокоиться. Сейчас-то спешить уже некуда — адская тварь вдоволь напировалась в эту ночь, поэтому на охоту она выйдет еще не скоро.

Мы с Джейми два раза обошли загон и сарай, пока говорили, а ветер все крепчал, бил по штанинам и развевал наши волосы.

— Он правда ничего не помнит, Роланд?

— А ты как думаешь? — спросил я.

— Нет, — сказал он. — Потому что «Оно ушло?» было первым, что он спросил.

— И он знал, что его отец погиб. Даже когда он задал этот вопрос, ответ читался в его глазах.

Джейми какое-то время шел молча, опустив голову. Мы оба завязали платками рты и носы — от пыльного ветра. Бандана Джейми еще не обсохла после поилки:

— Когда я начал говорить шерифу, что ты умеешь добывать сведения, зарытые в памяти людей, ты меня прервал, — сказал он наконец.

— Нечего ему об этом знать, потому что работает это не всегда.

Со Сьюзан Дельгадо сработало, но тогда часть ее безумно хотела рассказать, что же Риа, ведьма с Кооса, хотела скрыть от ее верхнего разума, в котором наши мысли звучать очень четко. Хотела рассказать, потому что мы любили друг друга.

— Но ты же попытаешься? Ты попытаешься, да?

Я не отвечал до тех пор, пока мы не начали обходить загон во второй раз. Приводил свои мысли в порядок, а как я уже, наверное, говорил, у меня такая работа идет медленно.

— солевики в шахтах больше не живут — у них теперь свой лагерь в нескольких колесах к западу от Малой Дебарии. Келлин Фрай рассказал мне об этом по пути сюда. Я хочу, чтобы ты взял Фраев и Пиви и съездил туда. Канфилда тоже, если тот захочет. Думаю, что захочет. Те двое погонщиков — Канфилдова свита — могут остаться здесь и ждать гробовщика.

— А ты отвезешь мальчика в город?

— Да, и хочу это сделать сам. Я тебя отсылаю к солевикам не потому, что хочу избавиться от тебя и остальных. Если поскачешь быстро и если у них есть ремуда, то может ты успеешь заметить лошадь, которую крепко гнали.

— Сомневаюсь, — мне показалось, что лицо под банданой озарила улыбка.

Я тоже сомневался. Если бы не ветер, который Пиви называл самумом, шансы были бы повыше. Ветер высушит пот на лошади, даже если незадолго до этого ее чуть ли не загнали. Джейми сможет заметить лошадь, запыленную больше остальных, с репеями и сорняками в хвосте. Но если мы не ошиблись, и оболочник действительно себя осознает, то он тщательно почистит лошадь от гривы до копыт, как только вернется.

— Кто-то мог увидеть его на входе в лагерь.

— Да… если только он не поскакал сначала в Малую Дебарию, почистился и в лагерь вернулся уже оттуда. Умный так бы и поступил.

— Даже если и так, вы с шерифом сможете узнать, у скольких из них есть лошади.

— И сколько из них умеют сидеть с седле, даже если своей лошади у них нет, — сказал Джейми. — Это мы сможем, ага.

— Соберите их всех, — сказал я Джейми, — по крайней мере всех, кого сможете, и приведите их в город. А если кто запротестует, напомни ему, что он помогает поймать монстра, который держит в страхе Дебарию, Малую Дебарию и вообще все баронство. Нет нужды объяснять, что на того, кто все-таки откажется, будут смотреть косо. Это любой идиот поймет.

Джейми кивнул и ухватился за ограду, когда по нам ударил особенно сильный порыв ветра. Я повернулся и посмотрел ему в лицо.

— И еще одно. Ты провернешь кое-какой трюк, и как инструмент используешь Викку, Келлинова сына. Они там будут уверены, что пацан язык за зубами не удержит и все разболтает, даже если ему запретили. Особенно если запретили.

Джейми молча ждал, но в глазах читалась тревога, и я был уверен, что он уже знает, какими будут мои следующие слова. Сам бы он ничего такого не сделал даже если бы подобная мысль и пришла ему в голову. Именно поэтому отец и назначил меня главным в этой поездке. Не потому, что я преуспел в Меджисе — да и вряд ли то было успехом — и не потому, что я его сын, хотя это, наверное, сыграло какую-то роль. Мой разум был такой же как и его: холодный.

— Скажешь солевикам, которые понимают в лошадях, что у резни на ранчо был свидетель. Назвать, понятное дело, ты его не можешь — можешь лишь сказать, что тот видел оболочника в его человечьем облике.

— Ради твоего отца, Роланд, ты же не знаешь наверняка, что юный Билл видел его. Даже если и видел, то лица, скорее всего, не разглядел — он же прятался в груде упряжи!

— Это так, но оболочник этого знать не будет. Зато он будет знать, что это может быть правдой, потому что ранчо он покинул уже человеком.

Я пошел дальше. Джейми пристроился сбоку.

— И тут в дело вступает Викка. Он отобьется от вашей группы и шепнет какому-нибудь мальчику его возраста, что свидетель — это сын повара по имени Билл Стритер.

— Парнишка только что потерял отца, а ты хочешь его использовать как наживку…

— Возможно, до этого дело и не дойдет. Если слух попадет в нужные уши, тот, кого мы ищем может попытаться бежать еще по дороге в город. И тогда ты будешь знать, что к чему. Если же оболочника среди солевиков нет, тогда и бояться нечего. А его вполне может и не быть, сам понимаешь.

— А что если мы правы, но парень не сломается и не побежит?

— Приведем их всех в тюрьму. Мальчика я запру в камере, а ты проведешь солевиков-лошадников мимо нее одного за другим. Я попрошу юного Билла молчать, пока все они не пройдут. Ты прав — он может и не узнать преступника, даже если я помогу ему вспомнить некоторые подробности этой ночи. Но опять же, тот, кого мы ищем этого знать не будет.

— Опасно это… — сказал Джейми. — Опасно для мальчика.

— Риск невелик, — ответил я. Дело будет днем, да и оболочник будет в человечьем облике. И Джейми… — я схватил его за руку. — Я тоже буду в камере, и ублюдку придется пройти через меня, чтобы добраться до мальчика.

Пиви мой план понравился больше, чем Джейми. Меня это нисколько не удивило. В конце концов, это был его город. А что за дело ему было до юного Билла? Сын мертвого повара. Мелочь в общей картине мироздания.

Как только наша маленькая партия отправилась в Соляной Городок, я разбудил мальчика и объявил ему, что мы едем в Дебарию. Он согласился, не задав ни одного вопроса. Мальчик пребывал в каком-то оцепенении. Время от времени он протирал глаза кулаками. По дороге к загону он снова спросил меня, точно ли его папа мертв. Я сказал, что да. Мальчик глубоко вздохнул, повесил голову и уперся руками в колени. Я переждал немного и спросил, оседлать ли ему лошадь.

— Если разрешите мне ехать на Милли, так ее я и сам могу оседлать. Я ее кормлю, и мы с ней вроде как друзья. Говорят, будто у мулов ума немного, но Милли не такая.

— Ну посмотрим, сумеешь ли ты с ней справиться так, чтобы она тебя не лягнула, — сказал я.

Как оказалось, сумел, и преотлично. Усевшись на Милли, он сказал:

— Я вроде как готов, — он даже попытался улыбнуться мне. Смотреть на это было тяжело. Я сожалел, что приходится действовать по такому плану, но достаточно было подумать о бойне, которую мы оставили позади, и об изуродованном лице сестры Фортуны, чтобы вспомнить, что стоит на кону.

— Она не будет шарахаться от ветра? — спросил я, кивая на маленькую, ладненькую мулицу. Сидя на ней верхом, юный Билл почти доставал ногами до земли. Через годик он уже будет слишком велик для нее. Хотя, конечно, через годик он скорее всего окажется далеко от Дебарии — еще один путник на дорогах увядающего мира. А Милли станет лишь воспоминанием.

— Милли? Нет, — отозвался он. — Она крепкая, как дромадер.

— Вот как? А кто такой дромадер?

— Откуда мне знать? Просто па всегда так говорит. Я как-то раз его спросил, но он тоже не знает.

— Тогда поехали, — сказал я. — Чем быстрей доберемся до города, тем быстрей избавимся от этой пыли. Но я собирался сделать по крайней мере одну остановку по дороге к городу. Надо было кое-что показать мальчику, пока мы оставались наедине.

На полдороге от ранчо к Дебарии я увидел заброшенный пастуший сарай и предложил передохнуть там немного и перекусить. Билл Стритер довольно охотно согласился. Он потерял отца и вообще всех, кого знал, но все же это был мальчик, который быстро рос, и со вчерашнего ужина у него не было ни крошки во рту.

Мы привязали лошадь и мула, спрятав их от ветра, и уселись на пол сарая, прислонившись спинами к стене. У меня в седельной сумке было сушеное мясо, завернутое в листья. Мясо было соленое, но бурдюк у меня был полон. Мальчик съел с полдюжины ломтей, откусывая огромные куски и запивая их водой.

Сильный порыв ветра сотряс сарай. Милли издала протестующий звук и затихла.

— К ночи самум разыграется по полной, — сказал юный Билл. — Точно говорю.

— Мне нравится шум ветра, — сказал я. — Он навевает мне мысли об истории, которую читала мне мама, когда я был мальцом. — Называется она «Ветер сквозь замочную скважину». Ты ее знаешь?

Юный Билл покачал головой:

— Мистер, а вы правда стрелок? Не врете?

— Правда.

— Можно мне немного подержать ваши револьверы?

— Никогда в жизни, — сказал я, — но ты можешь посмотреть вот на это, — я снял патрон с пояса и протянул его мальчику.

Он пристально рассматривал его, начиная с латунного основания и до самого кончика:

— Ух ты, тяжелый! Если попадете таким в кого-нибудь, он точно уже не встанет.

— Да, патрон — штука опасная, но он может быть и интересным тоже. Хочешь увидеть трюк, который я с ним проделываю?

— Еще бы.

Я взял у него патрон и принялся вертеть его между пальцами. Пальцы поднимались и опускались, поднимались и опускались будто волны. Юный Билл смотрел, раскрыв широко глаза:

— Как вы это делаете?

— Так же как все делают любые вещи, — сказал я. — Практикуются.

— Покажете, как это делается?

— Если присмотришься поближе, то сам увидишь, — ответил я. — Вот он есть… а вот его нет, — я молниеносно спрятал патрон под ладонью, думая при этом о Сьюзан Дельгадо, как, наверное, буду думать всегда, выполняя этот трюк. — А вот и снова он.

Патрон танцевал: сначала быстро… медленнее… опять быстрее.

— Следи за ним Билл, и попытайся понять, как я заставляю его исчезать. Не спускай с него глаз, — я понизил голос до убаюкивающего шепота, — смотри сюда… смотри… смотри. Тебе хочется спать?

— Немного, — он медленно прикрыл глаза, с трудом приоткрыл, — я мало спал прошлой ночью.

— Правда? Следи за патроном. Вот он есть… а вот его нет. Опять он. Танцует быстрее.

Патрон вертелся туда-сюда. А ветер все шумел, убаюкивая меня так, как мой голос убаюкивал мальчика.

— Спи, если хочешь, Билл. Слушай ветер и спи. Но и мой голос слушай тоже.

— Я слышу тебя, стрелок, — глаза его закрылись и в этот раз такими и остались. Руки его расслабленно лежали на коленях. — Слышу очень хорошо.

— Ты видишь патрон, так? Даже с закрытыми глазами.

— Да… но он стал больше. И засверкал, как золото.

— Правда?

— Да.

— Нырни глубже, Билл, но слышь мой голос.

— Я слышу.

— Я хочу, чтобы твой разум вернулся к прошлой ночи. Твои разум, глаза и уши. Ты это сделаешь?

Он нахмурился:

— Я не хочу.

— Это не опасно. Все уже случилось и к тому же, с тобой я.

— Вы со мной. И у вас револьверы.

— Правильно. Пока ты слышишь мой голос, с тобой ничего не случится, потому что мы вместе. Ты под моей защитой, понимаешь?

— Да.

— Твой папа наказал тебе идти спать под звездами, так?

— Ага, сказал, что ночь будет теплой.

— Но причина была не в этом, правильно?

— Не в этом. Дело в Элроде. Однажды он схватил кошку за хвост, повертел ее и выкинул. Она так и не вернулась. Иногда он тягает меня за волосы и поет «Парень, который любил Дженни». Папа его остановить не может, потому что Элрод больше и сильнее. А еще он держит нож в сапоге. Мог и зарезать. Но чудовище он зарезать не смог, так ведь? — сцепленные руки мальчика дрожали. — Элрод мертв, и мне радостно. Мне жалко остальных… и моего папу, не знаю, что мне без него делать… но я рад, что Элрод погиб. Больше он меня цеплять не будет. Не будет пугать. И я все видел, ага.

Значит все-таки он знает больше, чем лежит на поверхности его разума.

— Сейчас ты на пастбище.

— На пастбище…

— Ты завернулся в одеяло и лоскут.

— В тряпицу.

— В одеяло и тряпицу. Ты пока еще не спишь, может, смотришь на звезды… На Древнюю Звезду и Древнюю Мать.

— Нет, нет, я сплю, — сказал Билл. — Но крики будят меня. Крики из барака. И звуки борьбы. Что-то ломается. Слышен рев.

— И что делаешь ты, Билл?

— Иду туда. Мне страшно, но мой па… мой па там. Заглядываю в крайнее окно. Оно из вощеной бумаги, но видно неплохо. Лучше, чем мне бы хотелось. Потому что вижу… вижу… мистер, можно мне проснуться?

— Пока нет. Помни, что я с тобой.

— Вы достали револьверы, мистер? — мальчик дрожал.

— Достал. Чтобы защитить тебя. Что ты видишь?

— Кровь. И чудовище.

— Какое? Можешь описать?

— Это медведь. Такой огромный, что касается потолка. Он идет между койками, понимаете, на задних лапах… хватает парней и разрывает на части длиннющими когтями, — из-под сомкнутых век мальчика просочились слезы и потекли по щекам. — Последним был Элрод. Он побежал к задней двери, с поленницей снаружи… и когда понял, что до нее ему не добраться, он обернулся и приготовился к борьбе. В руках держал нож. Попробовал ткнуть чудовище…

Медленно, словно под водой, правая рука мальчика поднялась с колен. Он сжал ее в кулак и выкинул вперед, будто делая удар ножом.

— Медведь схватил руку Элрода и оторвал у самого плеча. Элрод заорал. Однажды я видел лошадь, которая вступила в гомпью нору и сломала ногу. Она кричала так же. А тварь… она ударила Элрода в лицо его же рукой. Кровь летела во все стороны. Жилы свисали из раны и стегали по коже, будто веревки. Элрод привалился к двери и начал съезжать на пол. Медведь схватил его и впился ему в шею… звук был… мистер, он просто откусил Элроду голову. Я хочу проснуться. Пожалуйста.

— Уже скоро. И что ты сделал?

— Я побежал. Думал бежать к большому дому, но сай Джефферсон… он… он…

— Что он?

— Он выстрелил в меня! Не думаю, что он это нарочно. Наверное, просто увидел меня уголком глаза и подумал… Я услышал, как пуля просвистела мимо меня. ЩЩЩЩух! — так близко она пролетела. Ну я передумал и побежал к загону. Пока бежал, услышал еще два выстрела, а потом еще крики. Я не повернулся, чтобы посмотреть, но знал, что на этот раз кричал сай Джефферсон.

Эту часть рассказа мы знали по следам и останкам жертв: тварь вырвалась из барака, схватила четырёхзарядник Джефферсона и согнула ему дуло. Потом выпустила тому кишки и швырнула в барак, к погонщикам. Этот выстрел спас юному Биллу жизнь. Если бы не он, мальчик побежал бы прямиком к большому дому и погиб бы вместе с домочадцами Джефферсона.

— Ты вбегаешь в седельный сарай, в котором мы тебя и нашли.

— Ага, точно. И прячусь под кучей упряжи. И я слышу, что оно… приближается, — мальчик заново переживал события той ночи. Слова произносил все медленнее.

Речь его прервали рыдания. Я знал, что ему больно — так всегда бывает с воспоминаниями о страшном — но продолжал давить. Ничего другого мне не оставалось: то, что произошло в том заброшенном сарае, играло важную роль, а юный Билл был тому единственным свидетелем. Дважды он пытался просто пересказывать события, а не заново переживать их. Это означало, что он старается вырваться из транса, и мне пришлось послать его глубже. В конце концов я узнал все, что хотел.

Узнал об ужасе, который сковал его при звуках рычащей и сопящей твари, которая неумолимо приближалась. О том, как звуки стали меняться и превратились в вой какой-то огромной кошки. Юный Билл рассказал, что от этого воя он не выдержал и обмочился. Просто не смог сдержаться. Он ждал, что кошка войдет в сарай, зная, что она быстро найдет его по запаху мочи, но она все не входила. Потом стало тихо… еще тише… и снова крики.

— Поначалу это крик кошки, но потом он сменяется человеческим. Сперва высокий, словно кричит женщина, потом начинает грубеть и становится мужским. Крики не стихают. Мне самому хочется кричать. Мне показалось…

— Тебе кажется, — сказал я, — тебе кажется, Билл, кажется сейчас, потому что сейчас все и происходит. Но я здесь, чтобы защитить тебя. И со мной револьверы.

— Мне кажется, что у меня расколется голова. И тут крики стихают… и оно входит.

— Оно идет по проходу до другой двери, так?

Мальчик покачал головой:

— Не идет — тащится, еле ноги передвигает. Будто бы оно ранено. Проходит мимо меня. Думаю, можно назвать его «он» — это мужчина. Он почти что падает, но успевает ухватиться за дверь стойла и идет дальше. Уже немного лучше.

— Увереннее?

— Да.

— Ты видишь его лицо? — думаю, я уже знал ответ на этот вопрос.

— Нет, только ноги. Через щели в упряжи. Луна взошла, и я вижу их очень хорошо.

Может и так, но не будет же он узнавать оболочника по ногам… Я уже открыл рот, чтобы начать выводить его из транса, но тут он заговорил снова.

— У него кольцо на лодыжке.

Я наклонился вперед, словно мальчик мог меня видеть, хотя если он погрузился достаточно глубоко, то, возможно, мог, даже с закрытыми глазами:

— Что за кольцо? Металлическое, как у кандалов?

— Я не знаю, что это.

— Может такое, какое быкам в нос вставляют? Знаешь, о чем я?

— Нет. Такое, как у Элрода на руке, только у Элрода там голая женщина и ее почти не видно.

— Билл, ты говоришь о татуировке?

Мальчик — все еще в трансе — улыбнулся:

— Ага, о ней. Только там не картинка, а просто синее кольцо вокруг лодыжки. Синее кольцо на коже.

«Теперь ты наш», — подумал я. — «Ты, оболочник, об этом еще не знаешь, но ты наш».

— Мистер, могу я уже проснуться? Я хочу проснуться.

— Что-нибудь еще вспомнил?

— Белую отметину? — как бы спросил он себя.

— Что за белая отметина?

Мальчик медленно покачал головой, и я решил, что с него хватит.

— Иди на звук моего голоса. А когда пойдешь — оставишь позади все, что случилось прошлой ночью, потому что все кончилось. Иди, Билл. Иди.

— Я иду, — его глаза вращались под сомкнутыми веками.

— Ты в безопасности. Все, что случилось на ранчо, осталось в прошлом. Ясно?

— Да.

— Где мы сейчас?

— На дебарийском тракте. Мы едем в город. Я там был только один раз. Папа купил мне сладостей.

— Я тоже тебе куплю, — сказал я, — ты это заслужил, юный Билл с ранчо Джефферсона. А теперь открой глаза.

Так он и сделал, но поначалу смотрел как бы сквозь меня. Потом глаза его прояснились, и он неуверенно улыбнулся:

— Я заснул.

— Да. А теперь нам надо попасть в город прежде чем ветер станет слишком сильным. Сдюжишь, юный Билл?

— Ага, — сказал он, а встав, добавил: — Мне снились сладости.

Два бестолковых помощника были в офисе шерифа, когда мы вошли туда, один из них — толстяк в высокой черной шляпе с безвкусной лентой из кожи гремучей змеи — развалился за столом Пиви. Увидев мои револьверы, он мигом поднялся.

— Вы — стрелок, верно ведь? — спросил он. — Добро пожаловать, добро пожаловать, говорим вам мы оба. А где второй?

Не отвечая, я провел Юного Билла через арку в помещение тюрьмы. Мальчик рассматривал камеры с интересом, без страха. Пьяница, Соленый Сэм, давно ушел, но в воздухе еще витал его аромат.

Второй помощник окликнул меня сзади:

— И что это вы там делаете, молодой сай?

— Мое дело, — сказал я. — Вернись в офис и принеси мне связку ключей от камер. И побыстрее, если можно.

В маленьких камерах на нарах не было матрасов, так что я ввел Юного Билла в помещение для пьяных буянов, где мы с Джейми провели предыдущую ночь. Пока я стелил один соломенный тюфяк на другой, чтобы мальчику было поудобнее, — после того, что Билл пережил, он имел право на все возможные удобства, думалось мне, — он разглядывал нарисованную мелом на стене карту.

— Что это, сай?

— Ничего интересного для тебя, — ответил я. — А теперь послушай. Я тебя запру, но ты не бойся, ты ведь ничего плохого не сделал. Это только для твоей же безопасности. У меня есть одно неотложное дело, а как только я с ним покончу, то приду к тебе.

— И запрете дверь, — сказал он. — Лучше нам запереться. А то вдруг оно вернется.

— Ты его вспомнил?

— Кое-что, — ответил он, опустив глаза. — Это был не человек… а потом стал человек. Оно убило моего папу, — он закрыл глаза руками. — Бедный па…

Помощник в черной шляпе вернулся с ключами. Второй шел за ним следом. Оба пялились на мальчика, как на двухголового козла в ярмарочном балагане.

Я взял ключи:

— Хорошо. А теперь возвращайтесь-ка в контору. Оба.

— Похоже, вы любите распоряжаться, молодой человек, — сказал Черная Шляпа, а второй — коротышка с выступающей нижней челюстью — яростно закивал.

— Идите, — повторил я. — Мальчику надо отдохнуть.

Они осмотрели меня с ног до головы и вышли. И это был правильный поступок. Единственно возможный, собственно. Уж очень у меня было плохое настроение.

Мальчик не отрывал руки от глаз, пока стук их сапогов не затих за аркой:

— Вы его поймаете, сай?

— Да.

— И убьете?

— А ты хочешь, чтобы я его убил?

Он подумал и кивнул:

— Ага. За то, что он сделал с моим па, и с саем Джефферсоном, и с остальными. Даже за Элрода.

Я закрыл дверь в камеру, нашел нужный ключ и повернул его в замке. Связку ключей я надел на запястье, потому что в карман она не помещалась:

— Я даю тебе обещание, Юный Билл, — сказал я. — Клянусь именем моего отца. Я не убью его, но ты увидишь, как его вздернут, и я своей собственной рукой дам тебе хлеб, чтобы ты рассыпал крошки под его ногами.

В конторе два помощника похуже уставились на меня недовольно и настороженно. Но мне это было нипочем. Я повесил ключи на гвоздь рядом с джинг-джангом и сказал:

— Я вернусь через час, может, чуть меньше. Пока меня не будет, в тюрьму никто не должен входить. Вас это тоже касается.

— Довольно самоуверенно для безусого юнца, — заметил тот, что с торчащей челюстью.

— Не подведите меня, — сказал я. — Это было бы неразумно. Вы поняли меня?

Черная Шляпа кивнул.

— Но шериф узнает о том, как вы с нами обращались.

— Тогда вам стоит постараться сохранить рот в рабочем состоянии до его возвращения, — сказал я и вышел.

Ветер продолжал крепчать, поднимая между домами тучи песка и пыли с привкусом соли. Дебарийский тракт был полностью в моем распоряжении, за исключением нескольких стоящих на привязи лошадей: зады подставлены ветру, головы угрюмо опущены. Свою лошадь и Милли, мула мальчика, я здесь оставлять не собирался и отвел их в платную конюшню, стоящую в дальнем конце улицы. Конюх был безумно рад принять их, особенно после того как я отстегнул ему ползолотого из мешочка, который я носил в жилетке.

Нет, — ответил он на мой первый вопрос, — в Дебарии ювелира нет и на его памяти никогда не было. Ответом на второй вопрос было «да», и он указал на мастерскую кузнеца на другой стороне улицы. Сам кузнец стоял на входе, его кожаный, полный инструментов фартук развевался на ветру. Я подошел к нему:

— Хайл, — сказал кузнец, приложив ко лбу кулак.

Я поприветствовал в ответ и рассказал ему, что мне нужно (о том, что это может мне понадобиться, сказал мне Ваннай). Кузнец внимательно слушал, потом взял протянутый ему патрон. Тот самый патрон, с помощью которого я ввел в транс юного Билла. Кузнец поднес его к свету:

— Сколько в нем гранов пороха, сказать можете?

А как же:

— Пятьдесят семь.

— Так много? Боги! Просто чудо, что дуло вашего револьвера не разрывает, когда нажимаете на курок!

Револьверы моего отца, те, которые когда-нибудь перейдут ко мне, требовали патронов на семьдесят шесть гранов, но этого я не сказал: он, наверное, все равно бы не поверил:

— Сможете выполнить мою просьбу, сай?

— Думаю, да, — кузнец поразмыслил еще немного, потом кивнул. — Точно смогу, но не сегодня. Не люблю растапливать горн на таком ветру. Один уголек — и весь город вспыхнет, как спичка. А пожарной службы у нас не водится с тех пор как мой па был пацаном.

Я вытащил мешочек с золотыми и вытряс на ладонь две штуки. Поразмыслил и прибавил еще один. Кузнец жадно уставился на них, а смотрел он на свой двухгодичный заработок.

— Сегодня, — сказал я.

Кузнец растянул рот в улыбке, в рыжей бороде мелькнули зубы потрясающей белизны. — Экий вы дьявол-искуситель! Да за такую плату я на все пойду, пусть даже сам Галаад выгорит дотла. К закату закончу.

— Закончите к трем.

— Дык а я о чем? К трем и не минутой позже.

— Хорошо. Теперь скажите, где тут у вас ресторан с лучшей жрачкой?

— У нас их всего два, и ни в одном из них вас не заставят вспомнить мамочкины пироги, хотя и не отравят. Наверное, Кафе Рейси все-таки получше.

Этого мне было достаточно: такой растущий паренек, как Билл Стритер, всегда готов променять качество на количество. Я направился к кафе, идя навстречу ветру. К ночи самум разойдется по полной, — сказал мне мальчик, и, судя по всему, он был прав. Ему пришлось пройти через многое, поэтому пусть отдохнет. Теперь, когда я знал про татуировку на лодыжке, Билл мог мне и не понадобиться, но оболочнику об этом не узнать. В камере мальчик будет в безопасности. По крайней мере, я на это надеялся.

Я готов был поклясться, что похлебка вместо соли приправлена щелочной пылью, но мальчик выхлебал все до конца и доел мою порцию, как только я ее отставил. Один из помощников похуже сварил кофе, и мы выпили его из жестяных кружек. Трапезничали мы прямо в камере, сидя на полу по-турецки. Я ждал звонка джинг-джанга, но тот молчал. Это меня не удивляло. Даже если Джейми со старшим шерифом и добрались до аппарата, провода скорее всего оборвал ветер.

— Ты, наверно, все знаешь про эти ветра, которые у вас называют самумами, — обратился я к Биллу.

— Ну, да, — ответил он. — Сейчас как раз сезон. Хлысты их ненавидят, а кнуты — еще больше, потому что когда они на пастбищах, им приходится спать под открытым небом. А костер ночью, понятно, развести нельзя, потому что…

— Из-за угольков, — сказал я, вспомнив кузнеца.

— Из-за них самых. А похлебка уже вся?

— Да, но у нас еще кое-что есть.

Я передал ему маленький мешочек. Он заглянул внутрь и просиял:

— Конфеты! Сосалки и крученки! — он протянул мешочек мне. — Нате. Вы первый.

Я взял одну шоколадную крученку и отодвинул мешочек:

— Остальное можешь доедать. Если, конечно, не боишься, что живот разболится.

— Не-а, не боюсь, — ответил он и принялся за конфеты. Смотреть на него было приятно. Сунув третью крученку в рот и запихнув за щеку, будто белка, мальчик спросил:

— А что со мной дальше будет, сай? Теперь, когда папы не стало…

— Не знаю, но если Бог захочет, то и вода будет, — я уже знал, где эту воду найти. Если мы покончим с оболочником, некая леди-великанша по имени Эверлинн будет у нас в долгу. Да и сомневаюсь я, что Билл Стритер будет первым беспризорником, которого она приютит.

Я вернулся к самуму:

— Сколько еще он будет крепчать?

— К ночи станет ураганом, может, после полуночи. А завтра днем стихнет.

— Ты знаешь, где живут солевики?

— Ага, я у них даже был. Один раз с папой, когда мы ездили смотреть скачки, которые они иногда проводят и еще раз — с погонщиками, поискать отбившихся от табуна лошадей. Солевики их находят, а мы потом платим им галетами за каждую с клеймом Джефферсонов.

— Мой напарник поехал туда с шерифом Пиви и еще с парой человек. Думаешь, у них есть шанс вернуться до наступления ночи?

Я был уверен, что он скажет «нет», но мальчик меня удивил:

— Ну, учитывая, что от Соляной Деревни дорога идет все время под гору, я бы сказал, что есть. Если поскачут быстро.

Значит, правильно я сделал, что сказал кузнецу поторапливаться, хотя и понятно, что не стоит полностью полагаться на оценку простого паренька.

— Слушай сюда, юный Билл. Когда они вернутся, то приведут с собой нескольких солевиков. Может, дюжину, а может, человек двадцать. Скорее всего нам с Джейми придется провести их через тюрьму мимо твоей камеры, но ты не бойся: дверь камеры будет заперта. И тебе не надо будет ничего говорить — просто смотреть.

— Если вы думаете, что я укажу на того, кто убил моего папу, то зря. Я даже не помню, видел ли я его.

— Возможно, тебе вообще ни придется на них смотреть, — сказал я, искренне в это веря. Мы будем заводить их по трое в контору шерифа и прикажем приподнять штанины. А найдем человека с синим кольцом на лодыжке — сразу повяжем. Да это, наверное, и не человек уже.

— Хотите еще крученку, сай? Осталось три штучки, а я уже не могу.

— Оставь на потом, — сказал я и поднялся.

Лицо мальчика помрачнело:

— Вы вернетесь? Я не хочу оставаться здесь один.

— А как же, — я вышел из камеры, запер дверь и через прутья решетки бросил ему кольцо с ключами. — Впустишь меня, когда вернусь.

Толстого помощника в черной шляпе звали Строттер, а того, что с челюстью, — Пикенс. Они смотрели на меня с опаской и недоверием, что я почел за удачное сочетание. Опаска и недоверие — да, с этим я мог работать.

— Если я спрошу вас о человеке с синим кольцом, вытатуированном на щиколотке, это вам о чем-нибудь скажет?

Они переглянулись, и Черная Шляпа — Строттер — сказал:

— Каторга.

— И что же это за каторга? — Все это мне сразу не понравилось.

— Бильская каторга, — уточнил Пикенс, глядя на меня как на круглейшего из круглых идиотов. — Ты что, не знаешь ее? А еще стрелок.

— Городок Били — это же на запад отсюда, верно? — спросил я.

— Был когда-то, — сказал Строттер. — Теперь это Били, город-призрак. Пять лет назад через него прошли бандиты. Говорили, будто это люди Джона Фарсона, но я в это не верю. Куда там! Самые обычные бандиты, грош за дюжину. Когда-то там был аванпост ополчения — в те времена, когда у нас еще было ополчение, — и Бильской каторгой тоже заправляли они. Туда мировой судья отправлял воров, убийц и шулеров.

— И еще ведьм с колдунами, — вставил Пикенс. У него было выражение лица человека, вспоминающего старые добрые времена, когда поезда ходили по расписанию, а джинг-джанг, без сомнения, звонил куда чаще и из самых разных мест. — Тех, кто практиковал черную магию.

— А один раз поймали людоеда, — добавил Строттер. — Он свою жену съел, — он сопроводил сообщение дурацким смешком, хотя неясно было, что именно его развеселило — сам факт поедания или отношения людоеда с жертвой.

— Этого-то парня повесили, — сказал Пикенс. Он откусил кусок жевательного табака и принялся его перемалывать своей внушительной челюстью. Взгляд его по-прежнему туманили воспоминания о прекрасном прошлом. — В те дни на Бильской каторге много кого вешали. Мы с папашей и мамашей несколько раз ездили посмотреть. Мамаша всегда брала с собой перекусить, — он неторопливо, задумчиво кивнул. — Да, много их было, много. И народу съезжалось полно. Там были балаганы и разные штукари, которые показывали хитрые штуки, вроде жонглирования. Иногда собачьи бои устраивали. Но главное-то, конечно, была виселица, — он захихикал. — Помню одного парня — он такую каммалу там сплясал, когда от падения его шея не…

— И какое отношение это имеет к татуировкам?

— А, — сказал Строттер, вспомнив, с чего начался разговор. — Их делали всем, кто трубил срок в Били, вот в чем тут дело. Я уж позабыл, то ли это делалось в наказание, то ли как опознавательный знак, на случай, если кто сбежит из рабочего отряда. Десять лет назад все это закончилось, и каторга закрылась. Вот почему бандиты смогли разгуляться там как следует: потому что ополчения-то там уже не было и каторга закрылась. Теперь нам приходится со всей этой швалью разбираться самим, — он смерил меня с ног до головы вызывающим взглядом. — Теперь Галаад не больно-то нам помогает. От Джона Фарсона толку было бы больше, и кое-кто уже готов отправить к нему на запад посланцев, — наверно, он что-то увидел в моих глазах, потому что подобрался в кресле и добавил: — Не я, само собой. Это уж нет. Я верю в честный закон и династию Эльда.

— Как и мы все, — присоединился к нему Пикенс, яростно кивая.

— А можете вы сказать, не отсидел ли кто из шахтеров на Бильской каторге до того, как та закрылась? — спросил я.

Строттер задумался ненадолго и сказал:

— Да есть такие. Не больше четверых из каждого десятка, так я скажу.

Позже я научился держать лицо, но то было в давние годы, и он, наверно, увидел мое уныние. И оно вызвало у него улыбку. Сомневаюсь, понимал ли он, чего ему могла стоить эта улыбочка. Последние два дня выдались для меня нелегкими, и мысль о мальчике грузом давила мне на душу.

— А кто, по-твоему, согласится за гроши вырубать соль из этой вшивой дырки в земле? Образцовые граждане? — спросил Строттер.

Похоже было на то, что юному Биллу придется-таки взглянуть на нескольких солевиков. Оставалось надеяться, что тот, кого мы ищем, не в курсе, что мальчик видел только его татуировку в виде кольца.

Когда я вернулся к камере, юный Билл лежал на тюфяках. Я подумал, что он спит, но при звуке моих шагов он сразу привстал. Глаза его покраснели, а щеки были влажными. Он не спал — скорбел. Я вошел, сел подле него и приобнял за плечи. Далось это мне нелегко — сострадание мне не чуждо, но выказывать его я никогда не умел. И я знал, каково это, потерять родных — в этом у юного Билл и юного Роланда было много общего.

— Доел конфеты? — спросил я.

— Нет, не хочу больше, — вздохнув, сказал он.

Ветер взвыл так, что от его порывов задрожало все здание. Потом слегка поутих.

— Ненавижу этот звук, — сказал мальчик. Джейми Декарри говорил то же самое, и это заставило меня улыбнуться. — И это место. Из-за него мне кажется, что я сделал что-то плохое.

— Это не так, — сказал я.

— Может и нет, но мне уже кажется, что пробыл здесь всю жизнь. Взаперти. А если они не вернутся к ночи, сидеть мне придется дольше, так ведь?

— Я побуду с тобой. Если у кого-нибудь из помощников есть колода карт, мы можем поиграть в Быстрого Джека.

— Это для мелюзги, — мрачно ответил он.

— Ну тогда в Будь Начеку или в покер. Знаешь эти игры?

Мальчик покачал головой и стал тереть щеки, по которым опять катились слезы.

— Я тебя научу. Будем играть на спички.

— Я лучше послушаю ту историю, о которой вы говорили в хижине пастуха. Не помню уже, как она называется.

— «Ветер сквозь замочную скважину», — сказал я, — но она длинная, Билл.

— Время у нас есть, так ведь?

С этим не поспоришь:

— И в ней есть страшные моменты. Мне это было в самый раз, когда мальчиком я лежал в кровати, а возле меня сидела мама, но тебе-то пришлось пройти через многое…

— Плевать, — сказал он, — истории заставляют людей забыться. Конечно, если это хорошие истории. А эта хорошая?

— Да. По крайней мере, я всегда так думал.

— Тогда рассказывайте, — он слабо улыбнулся, — я вам даже отдам две из трех крученок.

— Они все твои, а себе я сверну папиросу, — я думал, с чего начать. — Знаешь такие истории, которые начинаются со слов «Однажды, когда дед твоего деда еще не появился на свет…»?

— Они все так начинаются. По крайней мере те, которые рассказывал мой па. До того, как сказал, что я уже слишком взрослый для историй.

— Человек никогда не бывает слишком взрослым для историй, Билл. Мужчина, мальчик, девочка, женщина — никогда. Ради них мы живем.

— Правда?

— Да.

Я вытащил табак и папиросную бумагу. Скручивал медленно, потому что в те дни для меня это еще было в новинку. Когда результат меня удовлетворил (то есть, отверстие для затяжек стало не больше игольного ушка), я зажег спичку о стену. Билл сидел, скрестив ноги, на соломенных тюфяках. Взял одну из шоколадок, покрутил между пальцами — точь-в-точь как я, когда скручивал папиросу — и засунул ее за щеку.

Начал я медленно и неуклюже, потому что в те дни истории тоже пока не стали для меня обычным делом… хотя со временем я в них поднаторел. Пришлось, как приходится всем стрелкам. И чем дальше, тем легче и естественнее давались мне слова, потому что я начал слышать голос своей матери. Он изливался через меня, со всеми его подъемами, падениями и паузами.

Я видел как мальчик погружается все глубже и глубже, и меня это порадовало. Я будто бы снова вводил его в транс, но уже другим, лучшим способом. Более честным. Но больше всего меня радовал голос матери — я как бы снова обрел ее внутри себя. Конечно, голос причинял и боль тоже. Со временем я понял, что все лучшее зачастую сопряжено с болью. На первый взгляд, это странно, но, как говорили старики, мир — странное место и всему когда-нибудь приходит конец.

— Однажды, когда дед твоего деда еще не появился на свет, у края неведомой глуши, называемой Бескрайним Лесом, жил мальчик Тим со своей мамой, Нелл, и папой, Большим Россом. Были они бедны, но до поры до времени жили счастливо втроем…

ВЕТЕР СКВОЗЬ ЗАМОЧНУЮ СКВАЖИНУ

Однажды, задолго до того как дед твоего деда появился на свет, у края неведомой глуши, называемой Бескрайним Лесом, жил мальчик по имени Тим с мамой Нелл и папой, Большим Россом. Были они бедны, но до поры до времени жили счастливо втроем.

— Я смогу передать тебе лишь четыре вещи, — говорил Большой Росс сыну, — но четырёх достаточно. Сможешь их перечислить, сынок?

Тим хоть и перечислял их уже не раз, но всегда был рад повторить:

— Топор, счастливая монета, надел и дом, который не хуже, чем жилище любого короля или стрелка в Срединном Мире, — тут мальчик обычно делал паузу и добавлял, — и, конечно же, моя мама. Значит, их пять.

Большой Росс смеялся и целовал сына в лоб. Мальчик уже лежал в кровати, потому что ритуал этот проводился обычно в конце дня. За ними, в дверях, стояла Нелл в ожидании минуты, когда и она сможет оставить свой поцелуй поверх отцовского.

— Ага, — говорил Большой Росс, — маму забывать никак нельзя — нам без нее никуда.

Тим засыпает, зная, что его любят, что у него есть свое место в мире. Вокруг дома шуршит ветер, и его таинственное дыхание доносит до мальчика разные запахи: сладкий запах цветуниц, растущих на краю Бескрайнего Леса и едва различимый, кисловатый, но все равно приятный запах железных деревьев, которые растут там, куда решаются ступить только самые смелые.

Хорошие то были годы, но как мы знаем — из сказок и из жизни — хорошие годы не длятся вечно.

Однажды, когда Тиму было одиннадцать, Большой Росс и его партнер, Большой Келлс, гнали свои телеги по Главной дороге к тому месту, где Железная тропа вливалась в лес. Так они делали каждое утро, за исключением каждого седьмого, когда вся деревенька Листва отдыхала. Но вернулся в тот день только Большой Келлс. Кожа его была покрыта сажей, а куртка опалена. В левой штанине домотканых штанов зияла дыра. Сквозь нее проглядывала обожженная и покрытая волдырями кожа. Сам Большой Келлс ссутулившись сидел на облучке, не в силах выпрямиться.

— Где Большой Росс?! Где мой муж?! — закричала Нелл, подбежав к двери своего дома.

Большой Келлс медленно покачал головой — с волос на плечи посыпался пепел. Он произнес только одно слово, но и его хватило, чтобы превратить колени Тима в желе. Мама зарыдала.

А слово было «дракон».

Никому из ныне живущих не доводилось видеть ничего похожего на Бескрайний Лес, потому что мир сдвинулся с места. Он был сумрачный, полный опасностей. Дровосеки Листвы знали это лучше, чем кто угодно другой в Срединном мире, но даже им ничего не было известно о том, что обитало или росло за десять колес от места, где кончались купы цветуниц и начинались железные деревья — эти высокие мрачные часовые. Чаща леса была тайной, полной диковинных растений и еще более диковинных зверей, вонючих чудь-болот и, поговаривали, следов Древних, зачастую смертоносных.

Жители Листвы боялись Бескрайнего Леса, и недаром. Большой Росс был не первый лесоруб, который ушел по Железной Тропе и не вернулся. Но они и любили его, потому что ведь это железное дерево кормило и одевало их семьи. Они понимали (хоть вслух никто бы об этом не сказал), что лес был живой. И, как всем живым существам, ему нужна была пища.

Представь, что ты — птица, летящая над этими дикими просторами. Сверху они могли показаться великанским зеленым платьем, темным почти до черноты. Внизу платья ты увидел бы кайму посветлее. Это были рощи цветуниц. А под самыми цветуницами, в дальнем конце Северного Баронства, стояла деревушка Листва. Это было последнее поселение на границе тогдашнего цивилизованного мира. Как-то раз Тим спросил отца, что такое «цивилизованный».

— Налоги, — ответил Большой Росс и засмеялся, да только как-то невесело.

Большинство лесорубов не заходило дальше цветуничных рощ. И даже там можно было столкнуться с опасностью. Хуже всего были змеи, но встречались и ядовитые грызуны — вервелы, размером с собаку. Много людей погибло в цветуницах за долгие годы, но все же цветуницы того стоили. Это была хорошая древесина, с тонкими волокнами, золотистого цвета, такая легкая, что разве в воздухе не парила. Из нее строили хорошие посудины для плавания по рекам и озерам, но для морских она не годилась; даже не очень сильный шторм быстро разломал бы на куски цветуничное судно.

Для мореплавания требовалось железное дерево, и за это дерево Ходиак, баронский закупщик, приезжавший на лесопилку Листвы дважды в год, платил хорошие деньги. Это железное дерево придавало Бескрайнему Лесу его зеленовато-черный оттенок, и только самые храбрые лесорубы отваживались за ним отправиться, потому что на Железной тропе — которая, надо сказать, была лишь царапиной на шкуре Бескрайнего леса, — таилось множество опасностей, по сравнению с которыми змеи, вервелы и пчелы-мутанты из цветуничных рощ казались пустяками.

Драконы, к примеру.

Вот так и случилось, что на двенадцатом году жизни Тим Росс потерял отца. Не было теперь ни топора, ни счастливой монеты, висевшей на серебряной цепочке у Большого Росса на мощной шее. А вскоре могло не оказаться и надела с домом, ибо приближалось время Широкой Земли, а значит визит баронского сборщика податей уже не за горами. При нем был пергаментный свиток, который содержал фамилии всех семейств Листвы. Напротив каждой фамилии — число. Оно означало сумму налога. Если ты мог заплатить — четыре, шесть или восемь серебряников, а в случае самых крупный хуторов — целый золотой, то все было в порядке. Если же нет, то Баронство забирало твой надел и пускало тебя по миру. Никакие протесты не принимались.

Обычно Тим проводил полдня в доме вдовы Смак, которая вела школу. Платили ей едой — обычно овощами, но иногда и мясом. Давным-давно, когда половину ее лица еще не сожрали кровавые язвы (дети перешёптывались об этом, хотя наверняка ничего не знали), вдова была важной леди и жила далеко-далеко в баронских поместьях (об этом уже шептались взрослые, но опять же, правды не знал никто). Теперь же вдова носила вуаль и учила смышленых мальчишек, а иногда и девчонок, читать и постигать сомнительное искусство под названием матьматика.

Вдова была страшно умной. Она готова была учить детей днями напролет, но болтовню на уроках пресекала нещадно. И в основном дети ее любили, несмотря на ее вуаль и на ужасы, которые могли под ней скрываться. Но иногда вдову начинала бить дрожь, и она кричала, что у нее раскалывается голова и ей надо прилечь. В такие дни она отпускала детей по домам и иногда наказывала им передать родителям, что она ни о чем не жалеет и меньше всего — о своем прекрасном принце.

Один из таких приступов случился у сай Смак через месяц после того, как дракон обратил в пепел Большого Росса. Когда Тим вернулся домой (дом звали Красавцем), он заглянул в кухонное окно и увидел, что мама плачет, опустив голову на стол.

Тим бросил свою грифельную доску с задачками по матьматике (на этот раз — деление столбиком, которого он боялся, но которое оказалось всего лишь умножением наоборот) и ринулся к маме. Увидев сына, мама попыталась улыбнуться. Растянутые в улыбке губы так не сочетались с плачущими глазами, что мальчику самому захотелось плакать. Выглядела мама так, будто что-то в ней вот-вот оборвется.

— Что случилось, мам? Что не так?

— Просто думала о папе. Я так по нему скучаю. А почему ты так рано?

Он уж было начал рассказывать, но заметил кожаный кошель с тесемкой наверху. Мама прикрыла его рукой, а когда увидела, куда смотрит Тим, то смела его со стола к себе на колени.

Тим был совсем не глупым мальчиком, поэтому прежде всего он приготовил чаю. Хотя сахара оставалось уже на донышке, чай он сделал сладким, и мама, отпив немного, слегка успокоилась. Только после этого Тим спросил, что еще не так.

— Не понимаю, о чем ты.

— Зачем ты считала деньги?

— Было бы, что считать, — горько ответила она, — пройдет Праздник Жатвы, а сборщик податей уже тут как тут. Даже не будет ждать, пока все костры погаснут. И что тогда? В этом году он запросит шесть серебряников, а может и все восемь, потому что, говорят, налоги поднялись. Наверное, нужны деньги на очередную дурацкую войну далеко отсюда. Солдаты маршируют, знамена развеваются — все чинно-благородно, ага.

— И сколько у нас есть?

— Четыре с мелочью. Скота у нас нет, а с тех пор, как твой папа умер, железного дерева — ни бревнышка. Что нам делать? — она заплакала, — что же нам делать-то?

Тим боялся не меньше нее, но ведь рядом не было мужчины, чтобы ее успокоить, поэтому свои слезы он придержал, обнял маму и попытался успокоить ее, как мог.

— Если б у нас остались его топор и монета, я бы продала их Дестри, — сказала она наконец.

Тим пришел в ужас, хотя и топор, и монета сгинули там же, где их жизнерадостный и добродушный хозяин.

— Ты бы никогда такого не сделала!

— Сделала бы, чтобы сохранить надел и дом. За них папа переживал больше всего. За меня и тебя тоже, конечно. Если бы он был здесь, то сказал бы: «Продавай на здоровье, Нелл», потому что деньги у Дестри есть, — она вздохнула, — но в следующем году сборщик приедет снова… и через два года тоже… — она закрыла лицо руками. — О, Тим, нас пустят по миру, а я ничем не могу этому помешать. Разве можешь ты?

Тим с радостью пожертвовал бы тем немногим, что у него было, чтобы ответить «да», но понимал, что это капля в море. Он мог лишь спросить, когда сборщик податей появится в Листве на своей огромной, черной как смоль лошади, сидя в седле, которое стоит больше, чем Большой Росс заработал за все двадцать пять лет, рискуя жизнью на Железной тропе.

Она показала четыре пальца:

— Через столько недель, если погода будет хорошей, — потом, показав еще четыре, — а через столько, если погода задержит его в деревнях Срединья. Восемь — это большее, на что мы можем надеяться. А потом…

— До того, как он приедет, что-нибудь да случится, — сказал Тим, — па всегда говорил, что лес воздает тем, кто его любит.

— На моей памяти он лишь забирал, — ответила Нелл и снова закрыла лицо руками. Тим попытался обнять ее, но она покачал головой.

Он поплелся наружу за своей доской. Никогда он не чувствовал себя таким грустным и испуганным.

«Что-нибудь да случится», — думал он, — «пожалуйста, пусть что-нибудь случится и все изменит».

Штука в том, что иногда желаниям свойственно исполняться.

Знатной выдалась в Листве Полная Земля. Это признала даже Нелл, хоть ей и больно было смотреть на созревающий урожай. Возможно, в следующем году им с Тимом придется кочевать от поля к полю с брезентовыми мешками за плечами, удаляясь все дальше и дальше от Бескрайнего Леса. И думы эти омрачали летнюю красоту. Лес был ужасным местом — он забрал ее мужчину — но кроме него она ничего не знала. По ночам, когда ветер дул с севера, он любовником вкрадывался к ней в постель сквозь открытое окно спальни, принося неповторимый, горько-сладкий аромат леса. Словно кровь, смешанная с земляникой. Иногда ей снились его густые покровы и потайные тропки, и солнечный свет, такой рассеянный, что казалось, будто его пропустили через толстое зеленое стекло.

Запах леса, который приносит северный ветер, порождает видения, говорили старики. Нелл не знала, правда ли это, или просто треп у очага, но знала, что запах Бескрайнего Леса — это смешанный запах жизни и смерти. И она знала, что Тим любит этот запах, как любил его отец. Как и она сама, хоть иногда ей этого и не хотелось.

Нелл втайне боялась того дня, когда мальчик станет сильным и высоким и начнет ходить по опасной тропе со своим отцом. Теперь же она лишь сожалела, что этот день никогда не настанет. Сай Смак со своей матьматикой — это замечательно, но Нелл знала, чего по-настоящему хотел ее сын, и она ненавидела дракона, вставшего у него на пути. То, наверное, была самка, вставшая на защиту яйца, но Нелл все равно ее ненавидела. Она надеялась, что чешуйчатая желтоглазая сука подавится своим же огнем и взорвется. В старых сказках такое бывало.

Через несколько дней после того, как Тим пришел домой и застал маму в слезах, к ней пришел Большой Келлс. Тим получил двухнедельную работу на ферме Дестри, помогая тому с сенокосом, поэтому Нелл была в саду одна. Она стояла на коленях и выпалывала сорняки. Увидев друга и партнера своего покойного мужа, она поднялась и вытерла руки о фартук из мешковины, который иногда в шутку называла своим свадебным платьем.

Одного взгляда на его чистые руки и подстриженную бороду было достаточно, чтобы понять, зачем он пришел. Когда-то, еще детьми, Нелл Робертсон, Джек Росс и Берн Келлс были большими друзьями. Просто-таки щенки из одного помета, говорили иногда жители деревни при виде этой троицы. В те дни были они не разлей вода.

Юношами оба парня ухаживали за Нелл, и хотя любила она обоих, с ума сходила именно по Большому Россу. За него она вышла замуж и пустила в свою постель (правда, никто не знал, в таком ли порядке все произошло, да и не заботило это никого). Билл Келлс принял удар, как мужчина. На свадьбе он стоял рядом с Россом и повязал шелковую веревку вокруг молодых, когда те шли обратно по проходу после речи проповедника. В дверях Келлс веревку снял (хотя, как говорят, молодоженам от нее уже не избавиться), поцеловал молодых и пожелал им жизни, полной долгих дней и приятных ночей.

День, когда Келлс застал Нелл в саду, выдался жарким, но на нем была курка из черного сукна. Из кармана он достал кусок шелковой веревки. Нелл это предчувствовала, как предчувствовала бы любая женщина на ее месте, даже после долгих лет брака. Ведь сердце Келлса с тех пор осталось все тем же.

— Ты согласна? — спросил он. — Если да, то я продам свой дом и свою землю старику Дестри — он уже давно на них глаз положил, потому что они граничат с его восточным полем — и переберусь к тебе. Скоро появится сборщик податей, Нелли, и протянет руку. А сможешь ли ты ее наполнить без мужчины?

— Ты знаешь, что нет, — ответила она.

— Тогда скажи, повяжем ли мы веревку?

Нелл все вытирала руки о фартук, хотя их оставалось только сполоснуть в воде из ручья:

— Я… я подумаю.

— О чем тут думать? — он достал бандану, которая в этот раз лежала сложенной в кармане вместо того, чтобы быть свободно повязанной на шее, как это обычно и делают лесорубы. Промокнул лоб. — Выбор у тебя небольшой. Ты либо соглашаешься и мы остаемся жить в Листве. Парнишке я подыщу какую-нибудь работу, чтобы помогал семье. В лес ему пока еще рано — слишком мал. Либо вы идете по миру. Пойми, я могу поделиться тем, что у меня есть, но отдавать просто так не могу, как бы мне этого не хотелось. У меня есть лишь один дом, который можно продать.

«Он пытается подкупить меня, чтобы согреть ту сторону постели, на которой когда-то спала Миллисент», — думала Нелл. Но мысль эта казалась недостойной мужчины, которого она знала еще до того, как он им стал. Того мужчины, который работал бок о бок с ее любимым мужем в опасных зарослях на конце Железной тропы. Один — чтоб рубить, второй — чтоб спину прикрыть, говорят старики. Всегда вместе и никогда — порознь. Теперь, когда Джека Росса не стало, Берн Келлс просил ее быть вместе с ним. И это нормально.

И все же она колебалась.

— Завтра приходи в это же время, если не передумаешь, — сказал ему Нелл, — и я дам тебе ответ.

Нелл видела, что ответ ему не понравился. Заметила по глазам, как замечала и раньше, когда еще была зеленой девчонкой, за которой, подругам на зависть, ухаживали два чудесных парня. Именно глаза заставили ее повременить с ответом, хотя на первый взгляд казалось, что это бог послал ей ангела, предлагающего вытащить ее и Тима из глубокой ямы, в которой они оказались после смерти Большого Росса.

Келлс опустил глаза. Возможно, понял, что заметила в них Нелл. Некоторое время он изучал свои ноги, а когда вновь поднял взгляд, на лице его сияла улыбка. Она сделала его почти таким же красивым, каким он был в молодости… но все равно не таким, как Джек Росс.

— Завтра, значит… Но не позже, дорогая моя. Есть у них на западе одна присказка: «На предложенное долго не смотри, ибо все ценное имеет крылья и может улететь».

Сполоснувшись, Нелл немного постояла на берегу ручья, вдыхая кисло-сладкий аромат леса, потом пошла в дом и прилегла. Лежать в кровати еще до захода солнца? Для Нелл это было неслыханным делом, но ей надо было о многом подумать и повспоминать о тех временах, когда два юных лесоруба соревновались за ее поцелуи.

Даже если бы ее сердце и потянулось к Берну Келлсу (в те дни он еще не стал Большим, хотя отец его успел погибнуть в лесу от когтей вурта или какой-то другой кошмарной твари), Нелл сомневалась, что смогла бы повязать веревку с ним, а не с Джеком Россом. На трезвую голову Келлс был добродушным, много смеялся и был спокоен, как песок в песочных часах, но когда напивался, то становился злобным и частенько распускал кулаки. А в те дни пьянствовал он много, особенно после свадьбы Росса и Нелл, когда его запои становились все длиннее. Не раз и не два Келлсу приходилось очухиваться в тюрьме.

Джек терпел это некоторое время, но после выпивки, где Келлс разрушил большую часть мебели в салуне, прежде чем отключиться, Нелл сказала мужу — что-то должно быть предпринято. Большой Росс неохотно согласился. Он вытащил своего партнера из тюрьмы — как это делал ранее много раз — но в этот раз он с ним дружески переговорил, вместо того, чтобы просто сказать Келлсу залезть в ручей и оставаться там, пока его голова не прояснится.

— Слушай сюда, Берн, и слушай внимательно. Мы дружим еще с младенчества, а работаем в паре с тех пор, как нам разрешили оставить цветуницы и ходить за железными деревьями. Ты прикрывал мне спину, а я прикрывал твою. Когда ты трезвый, на свете нет никого, кому я доверял бы больше. Но стоит тебе залить в глотку пойло — ты становишься не надежнее трясины. Один я в лес ходить не могу, и все, что у меня есть — все что есть у нас обоих — пойдет псу под хвост, если я не смогу тебе доверять. Мне очень не хочется искать нового партнера, но запомни: у меня есть жена, а скоро будет и ребенок, и ради них я на все пойду.

Келлс напивался и куролесил еще несколько месяцев, словно делая назло своему другу (и его молодой жене). Большой Росс уже был готов искать нового партнера, но тут случилось чудо. Чудо было чуть больше пяти футов ростом, и звали его Миллисент Рэдхаус. И если ради Большого Росса Келлс успокаиваться не собирался, ради Милли он был готов на все. Шесть сезонов спустя Миллисент умерла при родах. Ребенок скончался сразу за ней, еще до того, как успели остыть раскрасневшиеся от схваток щеки несчастной, — тайком рассказала Нелл повитуха.

— Теперь Келлс снова примется за выпивку, и только бог знает, чем это кончится, — мрачно говорил Росс.

Но ко всеобщему удивлению Келлс оставался трезвым, и когда ему случалось проходить мимо Салуна Гитти, он перебирался на другую сторону улицы. Говорил, что это была предсмертная просьба Милли, и если он поступит иначе, то оскорбит ее память.

— Я умру прежде, чем пропущу еще стаканчик, — говорил он.

Обещание Келлс держал… но иногда Нелл ловила на себе его взгляд. Даже не иногда, а часто. Изредка он к ней прикасался, но прикосновения эти не были ни откровенно интимными, ни даже двусмысленными, а поцеловать мог только в разгар Праздника Жатвы. Но вот его взгляд… Не тот, которым мужчина смотрит на друга или на жену друга, а тот, которым мужчина смотрит на женщину.

Тим пришел домой за час до заката усталый, но довольный. Ко всем видимым местам его потной кожи прилипла солома. Фермер Дестри заплатил ему распиской для деревенской лавки. Сумма вышла приличной, а к ней жена фермера добавила мешок со сладким перцем и помидорами. Нелл взяла у мальчика расписку и мешок, наградила добрым словом и поцелуем, сделала ему здоровенный бутер и отправила к ручью искупаться.

Тим стоял в холодной воде, а впереди него тянулись в направлении Внутреннего мира и Галаада подернутые дымкой поля. Слева, меньше, чем в колесе от него, начинался лес, в котором, как говорил папа, даже днем стояли сумерки. При мыслях об отце, радость Тима от сегодняшнего (почти как у взрослого мужчины) заработка куда-то ушла, высыпалась, словно зерно из дырявого мешка. Грусть находила на него часто, но всегда как-то неожиданно. Некоторое время Тим сидел, подобрав колени к груди и положив голову на руки. Погибнуть от драконьего огня так близко к краю леса… Как же это несправедливо! Но такое случалось и раньше — отец не был первым, не будет и последним.

Через поля до Тима донесся голос мамы, зовущий его домой на настоящий ужин. Тим бодро отозвался, затем наклонился и промочил холодной водой глаза, которые почему-то опухли, несмотря на то, что он не плакал. Тим быстренько оделся и побежал вверх по склону. Спустились сумерки, и мама зажгла лампы, которые теперь отбрасывали прямоугольники света на ее маленький сад. Усталый, но вновь счастливый — ибо мальчишки переменчивы, как флюгера на ветру — Тим поспешил к манящему свету дома.

Когда с ужином было покончено, а посуду вымыли, Нелл сказала:

— Тим, я хочу поговорить с тобой как мать с сыном… и не только. Ты у меня уже большой, даже вон начал подрабатывать, а скоро вообще расстанешься с детством — скорее, чем мне бы хотелось — и у тебя есть право не свое мнение.

— Ты о сборщике податей, мама?

— И о нем тоже но… дело не только в этом.

«Боюсь, дело не только в этом», чуть ли не вырвалось у нее, но с чего бы? Да, решение было важным и очень непростым, но чего бояться-то?

Нелл пошла в гостиную. Тим за ней. Гостиная была такой маленькой, что если Большой Росс стоял в центре, то почти что дотягивался до противоположных стен. И там, сидя у нерастопленного очага (ночь в ту Полную Землю выдалась теплой), она рассказала Тиму обо всем случившемся между ней и Большим Келлсом. Тим слушал со все нарастающим беспокойством.

— Ну, — закончив, спросила Нелл, — что ты думаешь? — Тим еще не успел ответить, но по лицу она увидела, охватившую мальчика тревогу, которую чувствовала она сама.

— Он хороший человек, папе он был как брат, — затараторила она, — я уверена, он волнуется за меня и за тебя.

«Как бы не так», — думал Тим, — «я — это так, лишнее барахло в седельной сумке. Он даже никогда не смотрит на меня. Только если со мной был папа. Или ты».

— Мам, я не знаю…, — от мысли о том, как Большой Келлс бродит по дому, как он лежит рядом с мамой на месте папы, мальчику сделалось нехорошо, будто бы ужин неудачно устроился в желудке. По правде говоря, он уже рвался наружу.

— Пить он перестал, — продолжала Нелл. Казалось, она увещевает саму себя, а не сына. — Давно уже. Юношей он бывал чересчур бурным, но твой папа нашел на него управу. Миллисент тоже, конечно.

— Может и так, но их с нами уже нет, — отметил Тим, — и, ма, никто по-прежнему не хочет быть его напарником на Железной тропе. Он идет и работает один, а это же так опасно!

— Ну, прошло не так уж и много времени, — ответила она, — Келлс партнера найдет, потому что Келлс сильный и знает самые лучшие места. Твой папа показал ему, как их находить, когда они еще только становились лесорубами. Они застолбили неплохие участки у конца тропы.

Тим знал, что это правда, но он не был так уверен, что Келлс найдет нового напарника. Другие лесорубы сторонились его. Они, казалось, делали эти непроизвольно, как хорошо знакомый с лесом человек обходит куст иглояда, заметив его лишь уголком глаза.

«А может, мне это только кажется», — подумал Тим.

— Я не знаю, — снова сказал он, — веревку, повязанную в церкви уже не развязать.

— И где, во имя Полной Земли, ты это услышал? — Нелл нервно рассмеялась.

— Ты сама говорила, — ответил Тим.

Она улыбнулась:

— Может и я, да. Рот у меня не закрывается, а язык — как помело. Давай уже идти спать. Утро вечера мудренее.

Но спалось им плохо. Тим лежал в кровати и думал, каково это, иметь Большого Келлса к качестве отчима. Будет ли он хорошо к ним относиться? Будет ли он брать с собой в лес Тима и обучать своему ремеслу? Было бы неплохо, думал Тим, но согласится ли на это мама? Ведь работа эта забрала у нее мужа… А может быть, она захочет, чтобы он всю жизнь оставался к югу от Бескрайнего леса и стал фермером?

«Дестри — хороший дядька», — думал Тим, — «но я никогда не буду фермером, как он. Ведь Бескрайний лес так близок, а в мире еще столько интересного!»

Через стену от него лежала Нелл, погруженная в свои собственные невеселые мысли. В основном, думала она о том, какой станет их жизнь, если она откажет Келлсу и их с Тимом пустят по миру, оторвав от единственного знакомого им места в этом мире. Какой станет их жизнь, когда баронский сборщик податей прискачет на своей огромной черной лошади, а им нечего будет ему дать.

Следующий день выдался еще жарче, но Келлс пришел все в той же куртке из черного сукна. Лицо его раскраснелось и блестело от пота. Нелл пыталась себя убедить, что от него не разило граффом, а если и разило, то что с того? Ведь это всего лишь крепкий сидр, и каждый мужчина на его месте выпил бы пару стаканчиков перед тем, как идти к женщине за ответом. К тому же, она все уже для себя решила. Ну, почти.

Не успел Келлс снова задать свой вопрос, как Нелл, набравшись храбрости, сказала:

— Мой мальчик напомнил мне, что веревку, повязанную в церкви, уже не развязать.

Большой Келлс нахмурился. Раздосадовало ли его упоминание Тима или брачной петли, Нелл сказать не могла.

— Ну, и что с того?

— Будешь ты относиться к нам по-доброму?

— Ага, насколько смогу, — он нахмурился еще больше. Нелл не поняла, сердится ли он или просто озадачен. Она надеялась, что озадачен. Мужчины, способные рубить деревья в опасной глуши и не боящиеся жутких тварей, частенько теряются в таких вот деликатных делах. Нелл это знала, и замешательство Келлса заставило ее открыться.

— Даешь слово? — спросила она.

Лоб Келлса слегка разгладился. Он улыбнулся — в старательно подстриженной бороде сверкнули белые зубы:

— Даю, получи и распишись.

— Тогда я говорю «да».

Вот так они и поженились. На этом месте заканчиваются многие истории, но наша, к сожалению, только начинается.

На свадьбе тоже подавали графф и для мужчины, который зарекся прикасаться к спиртному, Большой Келлс залил в себя немало. Тим смотрел на это с тревогой, а вот мама, казалось, ничего не замечала. Еще Тима беспокоила то, как мало лесорубов пришло на свадьбу, хотя было воскресье. А будь он девчонкой, то заметил бы кое-что еще: несколько женщин, которых Нелл считала своими подругами, смотрели на нее со старательно скрываемой жалостью.

В ту ночь, уже далеко за полночь, Тим проснулся от какого-то стука, за которым последовал крик. Он мог посчитать это сном, да только звуки доносились из-за стены, из комнаты, которую мама теперь делила (в это все еще было трудно поверить) с Большим Келлсом. Тим лежал и слушал. Он уж было начал снова проваливаться в сон, но тут из-за стены послышался тихий плач. За плачем последовал голос новоиспеченного отчима, низкий и сердитый: «Заткнись, а? Тебе же не больно, даже вон крови нет, а мне вставать с ранними пташками».

Плач прекратился. Тим поприслушивался еще немного, но разговоров больше не было. Вскоре после того, как послышался храп Большого Келлса, мальчик заснул. На следующее утро, когда мама стояла у плиты и готовила яичницу, Тим заметил синяк на внутренней стороне руки чуть повыше локтя.

— Это ерунда, — сказала Нелл, когда заметила, куда он смотрит, — я просто вставала ночью сходить по нужде и ударилась о стойку кровати. Теперь, когда я снова не одна, мне надо заново учиться находить путь в темноте.

«Да, вот этого-то я и боюсь», — подумал Тим.

На второе воскресье своей семейной жизни Большой Келлс взял с собой Тима в дом, принадлежавший теперь Лысому Андерсону, второму богатому фермеру Листвы. Они поехали в лесовозке Келлса. Без тяжелых кругляшей или досок железного дерева в повозке мулы ступали легко; в этот раз в фургоне оставалось лишь несколько кучек опилок. И, конечно же, кисло-сладкий запах — запах лесной чащи. Старый дом Келлса стоял печальный и заброшенный, с закрытыми ставнями, заросший некошеной травой по самые занозистые доски крыльца.

— Вот заберу свои ганна, а там пусть Лысый хоть на дрова его распилит, — проворчал Келлс. — Мне-то что?

Как оказалось, ему понадобились только две вещи во всем доме — старая грязная скамеечка для ног и здоровенный кожаный сундук с ремнями и медным замком, стоявший в спальне. Келлс погладил его, словно сундук был домашним животным:

— Это-то я тут не оставлю, — сказал он. — Ни за что. Это папашин сундук.

Тим помог его вытащить, но в основном поработать пришлось Келлсу. Сундук оказался тяжеленный. Поставив его в повозку, Келлс наклонился и оперся ладонями о колени своих свежезаштопанных (и весьма аккуратно заштопанных) брюк. Наконец, когда на его щеках начали бледнеть фиолетовые пятна, он снова погладил сундук, да с такой нежностью, с какой пока что не прикасался к матери Тима:

— Все мои пожитки — в этом сундуке. А что до дома — скажешь, честную цену заплатил мне Лысый? — он взглянул на Тима с вызовом, словно ожидая возражений.

— Не знаю, — осторожно ответил Тим, — люди говорят, сай Андерсон скуповат.

Келлc хрипло расхохотался:

— Скуповат?! Скуповат?! Да выбить из него грош сложнее, чем трахнуть девственницу. Знаю я, знаю, что вместо целого куска получил сущие крохи, ведь он понимал, что ждать я не могу. Давай-ка привяжем заднюю доску. И поторопись.

Тим поторопился. Он привязал свой край доски быстрее Келлса, хотя узел у того получился не в пример неряшливее. Папа бы рассмеялся, увидев такой. Закончив, Келлс вновь любяще погладил сундук.

— Все в нем, все, что у меня есть. Лысый знал, что к Широкой Земле мне позарез нужно серебро, так ведь? Скоро приедет старый добрый Сам Знаешь Кто и протянет руку, — Келлс сплюнул себе промеж изношенных сапог, — а виновата во всем твоя ма.

— Моя ма? Почему? Разве ты сам не хотел на ней жениться?

— Попридержи язык, пацан, — Келлс глянул вниз и, казалось, удивился, увидев кулак там, где за секунду до этого была ладонь. Разжал пальцы. — Мал ты еще, ничего не понимаешь. Когда подрастешь, поймешь, как бабы мужиками вертят. Давай возвращаться.

На полпути к сиденью возницы он остановился и посмотрел на мальчика поверх сундука:

— Я люблю твою маму. Пока это все, что тебе надо знать.

А когда мулы затопали по главной улице деревни, добавил: «Папку твоего я тоже любил. Как же я по нему скучаю. Скучаю по нашей работе в лесу. По Мисти и Битси, на которых он ехал впереди меня по тропе. Без него все уже не то.

При этих словах сердце Тима, хоть и с неохотой, потянулось к этому большому, ссутуленному человеку с поводьями в руках, но не успело это чувство окрепнуть, как Большой Келлс снова заговорил.

— Хватит тебе ходить к этой Смак, с ее цифрами и книгами. Странная она. Вуаль, припадки и все такое. Как она умудряется задницу подтирать, когда посрет, для меня загадка.

Сердце у Тима в груди словно бы захлопнулось. Он любил учиться, и он любил вдову Смак, вместе с вуалью и со всеми припадками. Его возмутило, что отчим говорит о ней так жестоко.

— А что тогда я буду делать? Ездить с вами в лес? — он представил себя в папиной повозке, запряженной Мисти и Битси. Это было бы неплохо. Совсем неплохо.

Келлс коротко хохотнул.

— Ты-то? В лес? Да тебе еще двенадцати нет.

— Мне будет двенадцать в следующем м…

— Да даже когда ты будешь вдвое старше, то все равно не сможешь рубить дерево на Железной тропе, потому как ты пошел в мать, и быть тебе Малышом Россом всю твою жизнь.

Он снова хохотнул, и Тим почувствовал, как при звуке этого смеха у него загорелось лицо.

— Нет, парень, я уговорился, чтобы тебя взяли на лесопилку. Складывать доски в штабель — на это у тебя силенок хватит. Начнешь работу сразу после жатвы, до того, как выпадет снег.

— А мама что говорит? — Тим постарался, чтобы в его голосе не прозвучало смятение, но это ему не удалось.

— А ее мнение никого не волнует. Я ее муж, стало быть, и решать мне, — он хлестнул вожжами по спинам еле бредущих мулов. — Н-н-но!

Три дня спустя Тим отправился на деревенскую лесопилку с одним из мальчишек Дестри. Парня звали Виллем, а за бесцветные волосы его прозвали Соломой Виллемом. Обоих наняли складывать доски, но еще некоторое время мальчишкам работы не найдется, да и потом, на первых парах, работать они будут самое большее полдня. Тим взял с собой папиных мулов, которым не помешало бы размяться, и домой они с Виллемом бок о бок ехали верхом.

— Ты ж вроде говорил, что твой новый отчим не пьет, — сказал Виллем, когда они проезжали Салун Гитти. Днем его наглухо закрывали, и над салунным пианино никто не издевался.

— Не пьет, — сказал Тим, но вспомнил свадебную вечеринку

— Точно? Тогда, кажись, вчера ночью чей-то другой отчим выполз на рогах из вон той уклеечной. Рэнди, брат мой старший, видел, как тот блевал у привязи для лошадей. Нализался, видать, как стрекозел — сказав это, Виллем щелкнул подтяжками, как делал всегда, когда считал, что отмочил отменную шутку.

«Надо было отправить тебя домой пешком, чертов дебил», — подумал Тим.

Той ночью мать разбудила его снова. Тим потянулся в кровати, скинул ноги на пол и замер. Голос Келлса был тихим, но и стена между комнатами была тонкой.

— Заткнись, женщина. Если ты разбудишь пацана и он придет сюда, я тебе еще больше наваляю.

Ее плач прекратился.

— Я просто сорвался, только и всего. Ошибка вышла. Я зашел с Меллоном выпить имбирного эля и послушать про его новый участок, а кто-то поставил передо мной стакан джакару. Я его и опрокинул — даже понять не успел, что пью, ну, и понеслось… Больше такого не будет. Даю слово.

Тим снова улегся, надеясь, что это правда.

Он смотрел на невидимый в темноте потолок, слушал уханье совы и ждал, когда придет сон или наступит рассвет. Ему казалось, что если в брачную петлю с женщиной становится не тот человек, то из петли она превращается в удавку. Он молился, чтобы это оказался не их случай. Он уже знал, что не сможет хорошо относиться к новому мужу матери, не говоря уж про то, чтобы полюбить его, но, возможно, его матери под силу было и то, и другое. Женщины — они другие. У них сердца больше.

Тим все еще перебирал эти тягучие мысли, когда рассвет окрасил небо, и его наконец сморило. В тот день синяки обнаружились на обеих маминых руках. Похоже, столбики кровати, которую она теперь делила с Большим Келлсом, совсем распоясались.

Полная Земля, как водится, уступила место Широкой Земле. Тим и Виллем-Солома пошли работать на лесопилку, но только на три дня в неделю. Десятник, порядочный сай по имени Руперт Венн, сказал им, что они смогут работать подольше, если зима выдастся не сильно снежная, и зимний улов будет хорошим, — он имел в виду стволы железного дерева, которые привозили Келлс и другие лесорубы.

Синяки у Нелл сошли, а улыбка вернулась на ее лицо. Тим решил, что улыбка эта стала более сдержанной, чем раньше, но лучше уж такая, чем никакой. Келлс запрягал своих мулов и ездил по Железной тропе, и хотя участки, которые они с Большим Россом застолбили, были хорошие, партнер для него все никак не находился. Поэтому и древесины он привозил меньше, но железное дерево есть железное дерево, и за него всегда можно было взять хорошую цену, к тому же кусками серебра, а не бумажками.

Иногда Тим думал — чаще всего в то время, как катил доски в один из длинных сараев лесопилки, — насколько лучше была бы жизнь, если бы его отчим напоролся на змею или вервела. А то, может, и на вурта — этих злющих летучих тварей называли еще «птица-пуля». Одна такая прикончила отца Берна Келлса — пробила в нем дыру насквозь своим твердокаменным клювом.

Тим с ужасом гнал от себя эти мысли, в изумлении обнаружив, что в его сердце есть уголок — темный, мрачный уголок, — для таких вещей. Отцу было бы за него стыдно — в этом Тим не сомневался. Может, ему и есть стыдно: ведь кое-кто говорит, что те, кто достиг пустоши в конце тропы, знают все тайны, которые живые скрывают друг от друга.

По крайней мере, от его отчима больше не несло граффом, и никто — ни Виллем-Солома, ни еще кто-нибудь — не рассказывал ему, как Большой Келлс вываливается из забегаловки, когда старик Гитти уже запирает двери.

«Он дал слово, и он его держит», — думал Тим. — «И столбик маминой кровати перестал безобразничать, потому что синяков у нее больше нету. Жизнь налаживается — вот о чем надо помнить».

Когда он возвращался с лесопилки в свои рабочие дни, ужин уже стоял на плите. Большой Келлс приходил позже, останавливался у источника между домом и сараем, чтобы смыть опилки с рук и шеи, потом поглощал свой ужин. Ел он помногу, просил добавки не по одному разу, и Нелл шустро ее приносила. Делала она это молча, а если и заговаривала с мужем, то в ответ слышала только мычание. Потом он уходил в гостиную, усаживался на свой сундук и курил.

Иногда Тим поднимал глаза от грифельной доски, где решал задачи по матьматике, которыми его по-прежнему снабжала вдова Смак, и видел, что Келлс пристально смотрит на него сквозь дым от своей трубки. От его взгляда Тиму становилось не по себе, и он начал выходить со своей доской во двор, хотя в Листве становилось холодно, и темнело с каждым днем все раньше.

Как-то раз его мать вышла из дома, присела рядом с ним на крыльцо и обняла его за плечи:

— На будущий год ты вернешься в школу к сай Смак, Тим. Это я тебе обещаю. Я уж его уговорю.

Тим улыбнулся и поблагодарил ее, но он знал, что ничего этого не будет. На будущий год он по-прежнему останется на лесопилке, только к тому времени подрастет и сможет не только складывать доски в штабеля, но и таскать их, и времени на задачки у него будет меньше, потому что работать он будет пять дней в неделю, а не три. Может, даже шесть. А еще через год он будет не только носить доски, но и строгать их, а потом — орудовать подвесной пилой, как взрослый. Пройдет еще несколько лет, и он в самом деле станет взрослым, и домой будет возвращаться таким усталым, что на книжки вдовы Смак не останется сил, даже если она все еще будет готова ему их давать, а премудрости матьматики выветрятся у него из головы. Этому взрослому Тиму Россу, может быть, будет хотеться только одного — проглотить кусок мяса с куском хлеба и завалиться спать. Он начнет курить трубку и, возможно, пристрастится к граффу или пиву. Он будет наблюдать, как улыбка матери становится все бледнее; он увидит, как из ее глаз пропадут искорки.

И за все это надо будет сказать спасибо Большому Келлсу.

Прошла жатва. Луна-Охотница бледнела, всходила снова, натягивала лук. С запада приносились первые ветры, предвещая своим воем скорое наступление Широкой Земли. И вот, когда жителям уже казалось, что этого не произойдет, с одним из этих холодных ветров в деревню внесся на своей черной лошади баронский сборщик податей. Худ он был, как Том-Костлявая Смерть, его черный плащ развевался на ветру крыльями летучей мыши. Под широкополой шляпой (такой же черной, как и плащ) светилось бледное лицо. Оно неустанно поворачивалось туда-сюда, подмечая все изменения: там сделали новый забор, а вон к тому стаду добавилась парочка коров. Жители поворчат немного, но заплатят, а если заплатить им будет нечем, их землю отберут именем Галаада. Наверное, даже в те стародавние времена люди роптали от такой несправедливости, что, мол, налоги слишком высоки, что Артур Эльд (если такой и был когда-то) давно скончался, и что Соглашение уже оплачено сторицей как кровью, так и серебром. Возможно, некоторые из них уже с нетерпением ждали Доброго Человека, который поможет им сказать: «Хватит с нас, довольно, мир сдвинулся с места».

Может и так, но в тот год ничего подобного не случилось, как и во многие последующие.

После полудня, когда пузатые тучи медленно переваливались по небу, а в саду Нелл шуршали и пощелкивали, будто зубы, стебли кукурузы, сай сборщик въехал на своей черной лошади в ворота, которые Большой Росс сделал своими руками (Тим стоял рядом и наблюдал, а если было нужно, то и помогал тоже). Медленно и торжественно лошадь подошла к ступенькам крыльца. Остановилась, кивая головой и пофыркивая. Большой Келлс хоть и стоял на крыльце, но ему все равно пришлось поднять голову, чтобы взглянуть в лицо незваному гостю. Шляпу Келлс с силой прижимал к груди. Его редеющие черные волосы (среди которых появились первые седые пряди — ведь Келлсу было уже под сорок, а значит, старость уже дышала в затылок) разметались на ветру. Позади него в дверях стояли Нелл с Тимом. Нелл крепко обняла мальчика за плечи, будто боясь (материнская интуиция, наверное), что сборщик может его похитить.

Некоторое время стояла тишина, за исключением хлопающего на ветру плаща гостя и завывающего под крышей ветра. Затем сборщик податей наклонился вперед и вперился в Келлса своими темными немигающими глазами. Тим отметил его губы, такие красные, что они казались накрашенными, как у женщины. Из недр плаща он достал не книгу, а огромный свиток пергамента. Развернув, сборщик поизучал его, а потом сложил и вернул обратно в тот внутренний карман, из которого достал. Взгляд его снова упал на Келлса — тот вздрогнул и уставился себе под ноги.

— Келлс, правильно? — от этого грубого и хриплого голоса Тим покрылся гусиной кожей. Сборщика он видел и раньше, но только издали: папа всегда ухитрялся отправлять мальчика подальше от дома, когда сборщик наносил свой ежегодный визит. И теперь Тим понимал, почему. Подумал, что страшные сны этой ночью ему обеспечены.

— Келлс, ага, — ответил тот нарочито бодрым, но дрожащим голосом, — добро пожаловать, сай. Долгих дней…

— Да-да, приятных ночей и все такое, — прервал его сборщик взмахом руки. Его темные глаза устремились куда-то за спину Келлсу. — И… Росс, так? Теперь, говорят, только двое вместо трех, потому как с Большим Россом случилось несчастье, — голос был размеренным, чуть ли не монотонным. «Как будто глухой пытается спеть колыбельную», — подумал Тим.

— Да, все так и есть, — ответил Келлс, и Тим услышал, как он громко сглотнул. — Мы с Россом были в лесу, понимаете, на одном из наших маленьких участков у Железной тропы — их у нас четыре или пять, все помечены нашими именами — и так там все и осталось, потому что в моей душе он все еще мой напарник и всегда таким останется, — залепетал Келлс, — так вот, как-то так случилось, что мы разделились, а потом я услышал шипение. Шипение это ни с чем не спутаешь, такое больше никто не издает, кроме драконьей самки, когда та готовится к….

— Цыц, — сказал сборщик, — когда я хочу послушать историю, я хочу, чтобы она начиналась с «Однажды…»

Келлс уж было залепетал что-то еще (может, хотел попросить прощения), но передумал. Сборщик оперся рукой о выступ седла и смотрел на него:

— Я так понимаю, сай Келлс, что свой дом ты продал Руперту Андерсону.

— Ага, и он меня облапошил, но я…

— Налога с тебя девять кусков серебра или один кусок родита, которого, как я знаю, в этих местах не водится, но я все равно обязан тебе сказать, ибо так написано в Соглашении. Один кусок за сделку и восемь — за дом, у которого ты теперь отсиживаешь зад на закате и в котором ночью разминаешь свою сарделину.

— Девять? — Большой Келлс задохнулся. — Девять? Это же…

— Что? — спросил сборщик своим грубым, монотонным голосом, — и поосторожней с ответом, Берн Келлс, сын Матиаса, внук Хромого Питера. Поосторожней, потому что хоть шея у тебя толстая, думаю, мы ее растянем, если понадобится. Ты уж поверь.

Келлс побледнел, хотя до сборщика ему все равно было далеко.

— Я лишь хотел сказать, что все честно и справедливо. Уже несу.

Он зашел в дом и вернулся с кошелем из оленьей кожи. Это был тот самый кошель, над которым, еще в Полную Землю, плакала мама. Кошель Большого Росса. В те дни жизнь казалась светлее, хоть Большого Росса уже и не было в живых. Келлс отдал кошель Нелл, подставил руки и приказал отсчитывать ему драгоценные куски серебра.

Все это время гость молча взирал на них со своей черной лошади, но когда Келлс собрался спуститься с крыльца, чтобы передать ему налог (то есть почти все, что у них было — даже скромный заработок Тима пошел в общий котел), сборщик покачал головой.

— Стой на месте. Я хочу, чтобы мальчик принес его мне, ибо он красив, а в лице его я вижу черты его отца. Вижу отчетливо, да.

Тим взял две пригоршни серебряников (таких тяжелых!) из рук Большого Келлса, который прошептал ему на ухо: «Поосторожней с ними, бестолочь, не урони».

Тим спустился с крыльца, будто во сне. Поднял сложенные лодочкой руки, но прежде, чем он успел понять, что произошло, сборщик схватил его за запястья и затащил на лошадь. Тим увидел, что лука седла украшена вязью серебряных рун: луны, звезды, кометы, чаши, из которых изливался холодный огонь. В то же время Тим понял, что каким-то чудесный образом сборщик успел забрать серебряники, но, хоть убей, не помнил, когда это случилось.

Нелл вскрикнула и ринулась вперед.

— Поймай ее и держи! — голос сборщика оглушительно прогремел над самым ухом у мальчика.

Келлс схватил жену за плечи и грубо оттащил. Она споткнулась и упала на доски крыльца, вокруг щиколоток разметались юбки.

— Мама! — закричал Тим. Он попытался спрыгнуть с седла, но сборщик с легкостью его удержал. Пахло от него жареным на костре мясом и застарелым холодным потом.

— Сиди спокойно, юный Тим Росс, она же совсем не пострадала. Вон, смотри, как ловко она поднимается, — потом обратился к Нелл, которая и вправду уже успела подняться на ноги: — Не волнуйся, сай, я всего лишь перекинусь с ним парой слов. Разве смогу я навредить будущему налогоплательщику?

— Если навредишь, я убью тебя, дьявольское отродье, — ответила она.

Келлс поднес ей к лицу кулак:

— Заткни пасть, женщина! — но Нелл не отпрянула. Видела она сейчас только Тима, сидящего на черной лошади перед сборщиком, который сплел руки на груди ее сына.

А сборщик лишь улыбался, глядя на них: один уже занес кулак для удара, у второй текли слезы по щекам.

— Нелл и Келлс! — провозгласил он. — Какая счастливая пара!

Коленями заставив лошадь развернуться, он медленно прошествовал к воротам. Тим чувствовал крепко обхватившие его руки, а щеку ему обдавало зловонное дыхание сборщика. Уже в воротах, тот коленями заставил лошадь остановиться:

— Ну что, юный Тим, как тебе нравится твой новый отчим? Говори правду, но говори тихо. Это наш разговор и только наш — тем двоим до него дела нет, — в ухе Тима все еще звенело, но шепот он услышал отчетливо.

Тим не хотел поворачиваться, не хотел, чтобы бледное лицо сборщика приблизилось еще больше, но у него был секрет, который пожирал его изнутри. Так что он провернулся и прошептал на ухо сборщику податей:

— Когда он напивается, то бьет мою маму.

— Правда? Что ж, меня это не удивляет. Разве отец его не бил его мать? А то, что мы видим детьми, остается с нами на всю жизнь.

Взметнулась рука в перчатке, и оба они оказались под полой тяжелого черного плаща словно под одеялом. Тим почувствовал как другая рука засовывает что-то твердое и маленькое в карман его штанов:

— Я кое-что тебе дарю, юный Тим. Это ключ. И знаешь ли ты, что делает его особенным?

Тим покачал головой.

— Это волшебный ключ. Он открывает все, что угодно, но только один раз. После этого, он бесполезен, как мусор, так что будь осторожен, используя его! — он засмеялся так, как будто это была самая смешная шутка, которую он когда-либо слышал. От его дыхания Тима замутило.

— Мне… — он сглотнул, — мне нечего отпирать. В Листве нет замков, кроме как в кабаке да в тюрьме.

— О, я думаю, тебе известен еще один, разве нет?

Тим поглядел в пугающе веселые глаза сборщика и ничего не сказал. Тем не менее, тот кивнул, словно бы получив ответ.

— Что ты там говоришь моему сыну?! — закричала с крыльца Нелл. — Не заливай его уши ядом, дьявол!

— Не обращай на нее внимания, юный Тим, скоро она сама все узнает. Знать будет, да не увидит, — сборщик ухмыльнулся. Зубы у него было очень большими и очень белыми. — Ну так что, отгадал загадку? Нет? Ничего, отгадаешь со временем.

— Иногда он открывает его, — пробормотал Тим будто бы во сне, — достает точильный камень, чтоб топор поточить. Потом снова запирает. По вечерам он сидит на нем, как на стуле, и курит.

Сборщик податей даже не спросил, о чем это он:

— И он его поглаживает каждый раз, когда проходит мимо, правильно? Как хозяин поглаживает свою старую, но любимую собаку. Ведь так, юный Тим?

Все это было правдой, но Тим ничего не сказал. Да и не нужно было ничего говорить: Тим чувствовал, что нет такого секрета, который можно было бы скрыть от разума, таящегося за этим бледным лицом.

«Он играет со мной, — думал Тим, — я же для него всего лишь забава в этот унылый день, в этой унылой деревеньке, которую он скоро оставит позади. Только вот свои игрушки он любит ломать. Стоит только взглянуть на его улыбку, чтобы понять это».

— Я проеду пару колес по Железной тропе и разобью лагерь, — сказал сборщик своим хриплым, без интонаций, голосом, — целый день в седле, да и утомился я от всей той болтовни, которой мне пришлось сегодня наслушаться. В лесу полно вуртов, вервелов и змей, но зато они не болтают.

«Ты никогда не устаешь, — подумал Тим, — нет, только не ты».

— Приходи ко мне в гости, если хочешь, — на этот раз сборщик не ухмыльнулся, а хихикнул, как девчонка-проказница, — и если духу хватит, конечно. Но приходи ночью, потому что твой, хе-хе, покорный слуга любит поспать днем, когда ему выдается свободная минутка. Или оставайся здесь, если кишка тонка. Мне-то что? Пшла!

Последнее относилось к лошади, которая медленно вернулась к крыльцу. Нелл все еще стояла, заламывая руки, а Большой Келлс гневно смотрел на нее. Руки сборщика снова сомкнулись, как наручники, на тонких запястьях Тима и подняли его. Мгновение спустя он уже стоял на земле и смотрел на бледное, с красными улыбающимися губами, лицо. Ключ жег его карман. Где-то в вышине над домом послышался раскат грома. Пошел дождь.

— Баронство благодарит вас, — сказал сборщик податей, приложив палец к своей широкополой шляпе. Потом развернул лошадь и ускакал в дождь. Когда плащ сборщика на мгновение приподнялся на ветру, Тим успел увидеть нечто очень странное: к ганна его была привязана какая-то большая металлическая штуковина, похожая на таз для умывания.

Большой Келлс сбежал с крыльца, ухватил Тима за плечи и снова принялся его трясти. Его редеющие волосы промокли под дождем и облепили щеки, с бороды текла вода. В тот день, когда они с Нелл ступили в круг из шелковой веревки, борода эта была черной, а теперь в ней появилась заметная проседь.

— Что он тебе говорил? Про меня, небось? Чего он тебе набрехал? Отвечай!

Тим не мог отвечать. Голова его так болталась взад-вперед, что зубы громко клацали.

Нелл поспешно сбежала по ступеням:

— Перестань! Пусти его! Ты же обещал, что никогда…

— Не лезь в то, что тебя не касается, женщина! — сказал он и ткнул ее кулаком. Мама Тима упала в грязь, где проливной дождь заполнял следы, оставленные копытами лошади сборщика податей.

— Скотина! — завопил Тим. — Не смей бить мою маму! Никогда!!!

Когда Келлс тем же манером ткнул кулаком и его, он не сразу почувствовал боль, но перед глазами у него все озарилось белым светом. Когда вспышка померкла, он обнаружил, что лежит в грязи рядом с матерью. Он был оглушен, в ушах звенело, а ключ по-прежнему жег его, как горячий уголек.

— Нис вас обоих побери, — бросил Келлс и зашагал прочь под дождем. Выйдя за ворота, он повернул направо, в сторону маленькой главной улочки Листвы. К Гитти отправился — в этом у Тима сомнений не было. Келлс не прикасался к выпивке всю Широкую Землю — по крайней мере, насколько Тиму было известно, — но в эту ночь он не удержится. Тим видел по печальному лицу матери — мокрые волосы липли к краснеющей на глазах, забрызганной грязью щеке, — что и она это знала.

Тим обнял мать за талию, а она его — за плечи. Они медленно поднялись по ступеням в дом.

Она не столько уселась на свой стул у кухонного стола, сколько рухнула на него. Тим налил воды из кувшина в таз, смочил полотенце и осторожно приложил к ее щеке, начинавшей раздуваться. Немного подержав полотенце у щеки, мать молча протянула его Тиму. Чтобы ее не огорчать, он взял его и тоже приложил к лицу. Оно приятно холодило пульсирующую жаром щеку.

— Хорошенькие дела, а? — спросила она, силясь улыбнуться. — Жену побил, пасынка отколотил и отправился в кабак.

Тим не придумал, что на это ответить, и промолчал.

Нелл подперла голову ладонью и уставилась на стол.

— Я много чего не так в жизни делала, — проговорила она. — А тогда, я испугалась до полусмерти, но нет мне оправдания. Знаешь, Тим, лучше нам, пожалуй, было оставаться одним, без него, как бы туго не пришлось.

И уехать отсюда? От их участка? Разве мало того, что отцовский топор и счастливая монетка пропали? Но в одном она была права: они попали в переплет.

«Но у меня есть ключ», — подумал Тим, и его рука скользнула в карман, чтобы снова его ощупать.

— Куда он ушел? — спросила Нелл. Тим знал, что она говорит не о Берне Келлсе.

«На колесо-другое по Железной тропе. Там он будет меня ждать» — подумал Тим, но вслух сказал:

— Не знаю, мама, — насколько он помнил, он солгал ей впервые в жизни.

— Зато уж куда Берн пошел — это мы знаем, верно? — она засмеялась и поморщилась от боли. — Он обещал Милли Рэдхаус покончить с выпивкой, и мне обещал, но человек он слабый… Или… Может, во мне дело? Как ты думаешь, может, это я его довела?

— Нет, мама, — но Тим не был уверен, что это не так. Не в том смысле, который она вкладывала в эти слова, — пилежкой, беспорядком в доме, отказом в том, чем мужчины и женщины занимаются в постели в темноте, — но как-то по-другому. Здесь таилась загадка, и, может быть, ключ в его кармане мог помочь ее раскрыть. Чтобы удержаться и не потрогать его еще раз, он встал и пошел в кладовую. — Чего бы ты сейчас съела? Яичницу? Я могу поджарить.

Она слабо улыбнулась:

— Спасибо, сынок, я не голодная. Пойду прилягу, — она поднялась, не вполне твердо держась на ногах.

Тим помог ей дойти до спальни. Там он притворялся, что разглядывает за окном что-то страшно интересное, пока она переодевалась из перепачканного грязью платья в ночную рубашку. Когда Тим обернулся, она уже лежала в постели. Мать похлопала рукой по кровати рядом с собой, как делала, когда он был малышом. В те дни в кровати рядом с ней, бывало, лежал отец в длинных кальсонах лесоруба и покуривал самокрутку.

— Я не могу его выгнать, — сказала она. — Могла бы — выгнала бы, но ведь мы повязаны брачной петлей, и дом этот скорее его, чем мой. Закон бывает жесток к женщине. Раньше мне не приходилось про это думать, а вот теперь… Взгляд ее потух, стал далеким. Скоро она заснет, и это, наверно, к лучшему.

н поцеловал ее в щеку, на которой не было синяка, и хотел было подняться, но она остановила его:

— Что тебе сказал сборщик податей?

— Спросил, как мне мой новый отчим. Не помню, что я ему ответил. Я напугался.

— И я напугалась, когда он накрыл тебя своим плащом. Думала, он ускачет вместе с тобой, как Красный Король в старой сказке, — она прикрыла глаза, потом снова открыла — медленно-медленно. Что-то такое было в этих глазах — быть может, ужас? — Я помню, как он приезжал к моему папе, когда я сама была малышкой, только-только из пеленок. Черный конь, черные перчатки и плащ, седло с серебряными сигулами. Его белое лицо мне потом снилось в страшных снах — такое длинное… И знаешь что, Тим?

Он медленно покачал головой.

— К седлу у него привязана все та же серебряная чаша, потому что я и в тот раз ее видела. Двадцать лет минуло с тех пор — да, двадцать лет с хвостом и кисточкой — а он все такой же Не постарел ни на единый день!

Она снова закрыла глаза и больше уже не открывала, и Тим крадучись вышел из комнаты.

Убедившись, что мать заснула, Тим прошел через прихожую туда, где стоял, накрытый одеялом, сундук Большого Келлса — у самой двери в сени. Когда он сказал сборщику податей, что знает в Листве всего два замка, тот ответил: «Думается мне, ты знаешь еще один».

Он убрал одеяло, и его взгляду открылся сундук отчима. Сундук, который тот иногда поглаживал, как любимую собаку; на котором часто сидел вечерами, попыхивая трубкой и пуская дым в приоткрытую заднюю дверь.

Тим поспешил обратно в переднюю — в носках, чтобы не разбудить маму, — и выглянул в окно. Двор был пуст, и на мокрой от дождя дороге не видно было никаких признаков Большого Келлса. Тим ничего другого и не ждал. Келлс наверняка был у Гитти — старался влить в себя как можно больше выпивки, прежде чем свалится без памяти.

«Надеюсь, что ему всыпят как надо, дадут вдоволь его же снадобья. Я бы сам это сделал, будь я постарше».

Он вернулся к сундуку, по-прежнему в носках, встал перед ним на колени и вынул ключ из кармана. Это был маленький кусочек серебра размером в пол-монетки, до странности теплый, словно бы живой. Скважина в медной опояске сундука была намного больше его. «Ключ, который он мне дал, ни за что его не откроет», — подумал Тим. Потом он вспомнил слова сборщика податей: «Этот ключ — волшебный. Он откроет что угодно, но только один раз».

Тим вставил ключ в замок, и тот легко скользнул в скважину, словно бы для нее его и сделали. Когда Тим надавил, ключ так же легко повернулся, но в то же мгновение теплота ушла из него. Теперь в руке мальчика был просто холодный, мертвый металл.

— После этого толку от него будет не больше, чем от мусора, — прошептал Тим и обернулся, наполовину уверенный, что увидит за спиной Большого Келлса с мрачной миной и сжатыми кулаками. Сзади никого не было, так что он расстегнул ремни и откинул крышку. От скрипа петель он дернулся и снова оглянулся. Сердце у него стучало как бешеное, и хотя в этот дождливый вечер было отнюдь не жарко, Тим чувствовал выступившую на лбу испарину.

Сверху оказались рубахи и штаны, набросанные как попало, многие — изношенные до предела. Тим подумал (с горькой неприязнью, какой ему прежде не случалось испытывать): «Ну конечно — мама постирает их, и заштопает, и аккуратненько сложит, когда он ей прикажет. Интересно, чем он ее отблагодарит — ударит по плечу, по шее, по лицу?»

Он вытащил одежду и обнаружил под ней то, что придавало сундуку тяжесть. Отец Келлса был плотник, и здесь хранился его инструмент. Тиму не надо было спрашивать взрослых, чтобы догадаться, что стоит все это немало, потому что инструменты были из кованого металла. «Он бы мог их продать, чтобы заплатить налог. Он ведь их в руки не берет; небось, и не знает, с какой стороны за них взяться. Так продал бы тому, кто знает, — хоть бы и Хаггерти Гвоздю, — уплатил бы налог, и еще осталось бы».

Для такого поведения было свое название, и Тим его знал, благодаря вдове Смак. Скупость — вот как это называется.

Он попытался вытащить ящик с инструментами, но не смог. Тот был слишком тяжел для него. Тим выложил молотки, отвертки и шлифовальный брусок на одежду и вытащил опустевший ящик. Под ним оказалось пять головок от топора, при виде которых Большой Росс крякнул бы в изумлении и отвращении. Драгоценная сталь была изъедена ржой, и Тиму не надо было пробовать лезвия пальцем, чтобы убедиться, что они затупились. Муж Нелл изредка точил топор, которым сейчас пользовался, но к запасным он явно давно не прикасался. К тому времени, как они ему понадобятся, скорее всего, они уже никуда не будут годиться.

В углу сундука обнаружился мешочек из оленьей шкуры и что-то завернутое в тонкую замшу. Тим развернул сверток и обнаружил портрет женщины с милой улыбкой. Густые темные волосы спадали ей на плечи. Тим не помнил Миллисент Келлс — ему было всего-то года три-четыре, когда она ушла на пустошь, куда все мы со временем прибудем, — но он знал, что это она.

Он снова завернул портрет, положил на место и взялся за мешочек. В нем прощупывался только один предмет — маленький, но довольно тяжелый. Тим распустил завязки и перевернул мешочек. Новый удар грома заставил его дернуться от неожиданности, и предмет, скрывавшийся на самом дне сундука Келлса, выпал на ладонь Тима.

Это была счастливая монета его отца.

Тим сложил все обратно в сундук, кроме вещи, принадлежавшей его отцу: вернул на место инструменты, сверху навалил Келлсову одежду, закрыл сундук и затянул ремни. Все прошло хорошо, но когда Тим вставил ключ в замок сундука, тот лишь свободно провернулся, не задев механизма.

Бесполезен, как мусор.

Оставив попытки запереть сундук, Тим вновь накинул на него старое одеяло и долго с ним возился, пока, наконец, ему не показалось, что оно лежит точь в точь, как раньше. Тим часто видел, как отчим поглаживает сундук и сидит на нем, но открывал его он редко и то лишь для того, чтобы достать точильный камень. Так что хотя его маленькое преступление могло еще долго оставаться незамеченным, Тим понимал, что это не навсегда. Когда-нибудь настанет день — может быть аж в следующем месяце, но скорее всего, на следующей неделе (или даже завтра!), когда Большой Келлс решит достать свой точильный камень или вспомнит, что у него есть еще одежда кроме той, которую он когда-то принес с собой в сумке. А увидев, что сундук не заперт, он тотчас же кинется за мешочком из оленьей кожи и поймет, что монеты в нем уже нет. И что тогда? Тогда жене и пасынку крепко влетит. Очень крепко.

Тим боялся этого, но чем больше он смотрел на знакомую красновато-золотую монету с продетой сквозь нее серебряной цепочкой, тем больше злился. Злился по-настоящему, впервые за свою жизнь. Это была не бессильная мальчишечья злоба, но ярость мужчины.

Тим уже спрашивал у старика Дестри про драконов и про то, что они могут сделать человеку. Было ли папе больно? Остались ли от него какие-нибудь… части? Фермер понимал, что у мальчика горе. Он мягко положил руку ему на плечи и сказал: «Нет и нет. Драконий огонь — самый горячий в мире, даже горячее, чем жидкий камень, который вытекает из щелей в земле далеко к югу отсюда. Так говорится во всех историях. Человек, который попадает под залп драконьего огня, в одну секунду превращается в пепел. Одежда, обувь, пряжка на ремне — все. Так что если ты боишься, что твой папа страдал — выкинь это из головы. Для него все кончилось в один миг».

«Одежда, обувь, пряжка на ремне — все». Вот только монета папина даже не испачкалась, и все звенья на серебряной цепочке были целехоньки. А ведь он не снимал ее даже когда шел спать. Так что же приключилось с Большим Джеком Россом? И как монета оказалась у Келлса в сундуке? Тиму в голову пришла ужасная мысль и он, кажется, знал кто может сказать, правильная она или нет. Но для этого требовалось собраться с духом.

«Приходи ночью, потому что твой, хе-хе, покорный слуга любит поспать днем, когда ему выдается свободная минутка».

А ночь уже наступала.

Мама все еще спала. Тим оставил подле нее свою грифельную доску, на которой написал: «ЗА МЕНЯ НЕ ВОЛНУЙСЯ. СКОРО ВЕРНУСЬ».

Конечно, ни один мальчик на свете не в состоянии понять, насколько бесполезно обращать к матери такую просьбу.

Тим не хотел связываться с мулами Келлса — уж очень они были норовистые. А та пара, которую его отец растил с самого рождения, была совсем другая. Мисти и Битси были «молли» — невыхолощенные мулицы, которые могли бы иметь потомство, но Росс держал их не ради этого, а за покладистый нрав. «И думать об этом забудь, — сказал он Тиму, когда тот достаточно подрос, чтобы задаться этим вопросом. — Таким животинам, как Мисти с Битси, размножаться ни к чему. У них почти никогда не бывает нормального потомства».

Тим выбрал Битси, которая всегда была его любимицей. Провел ее до конца дорожки за уздечку, а там уселся верхом. Его ноги, которые едва доставали до середины Битсиных боков, когда отец впервые усадил его к ней на спину, теперь болтались почти у самой земли.

Поначалу Битси топала, грустно опустив уши, но когда гром прекратился, а дождь поутих, она приободрилась. Она хоть и не привыкла быть на открытом воздухе ночью, но слишком уж много времени они с Битси проводили в загоне с тех пор, как Большого Росса не стало. Поэтому, Битси, казалось, нравилось…

«А может, он не погиб».

Мысль эта пулей ворвалась в голову мальчику и на некоторое время ослепила его надеждой. Может быть, Большой Росс все еще жив и бродит где-то по Бескрайнему лесу…

«Ага, а луна из зеленого сыра сделана, как любила говорить мама, когда я был маленьким».

Погиб. Сердце мальчика знало это, как знало бы, если бы Большой Росс был все еще жив. «Мамино сердце тоже бы знало, и она никогда не вышла бы замуж за этого… этого…»

— Этого ублюдка.

Битси дернула ушами. Сейчас они проезжали мимо дома вдовы Смак, который стоял в конце главной улицы, и здесь запахи леса уже чувствовались сильнее: терпкий, но мягкий аромат цветуниц, а поверх него — тяжелый запах железный деревьев. Конечно, идти по тропе ночью, не имея даже топора для защиты — сущее безумие. Тим это понимал, но все равно двигался вперед.

— Этого драчливого ублюдка.

Голос получился таким низким, что походил на рык.

Битси знала путь и не сбавила ход, когда деревенская дорога сузилась у края цветуничных рощ. Не колебалась ни секунды и тогда, когда она сузилась еще больше на пороге железных зарослей. Когда Тим понял, что они и в самом деле в Бескрайнем лесу, он притормозил мула. Порылся в рюкзаке и достал газовую лампу, которую стащил из сарая. В жестяном основании лампы топлива хватало, и Тим подумал, что его хватит на час, а то и на два, если тратить бережно.

Он зажег спичку о ноготь (этот трюк показал ему папа), повернул вентиль в том месте, где от основания лампы отходила длинная, узкая шейка и поднес спичку к отверстию. Лампа загорелась бело-голубым светом. Тим поднял ее и ошеломленно раскрыл рот.

Несколько раз отец брал его с собой в эту часть Леса, но только днем, и поэтому то, что он увидел, показалось таким страшным, что заставило Тима подумать о возвращении. Так близко к деревне самые лучшие стволы уже были спилены, но те, что остались, зловеще нависали над мальчиком и его маленьким мулом. Высокие, стройные и мрачные, как старейшины Манни на похоронах (Тим видел картинку в одной из книг вдовы Смак), деревья терялись где-то в вышине, там, куда не доставал жалкий свет лампы мальчика. Первые футов сорок стволы деревьев были абсолютно гладкими, а растущие дальше ветви тянулись ввысь и переплетаясь, набрасывали на узкую тропу паутину теней. Снизу стволы казались широкими черными колоннами. При желании, между ними можно было найти проход, но было это сродни желанию камнем перерезать себе горло: тот глупец, который попытается выйти за пределы Железной тропы, очень быстро затеряется в этом лабиринте и умрет от голода, так и не найдя выхода (если, конечно, его самого до этого никто не съест). Как бы в подтверждение, где-то во тьме какая-то тварь издала звук, похожий на хриплое хихиканье.

Тим спросил себя, что он здесь делает, когда в домике, где он вырос, его ждет теплая постель с чистыми простынями. Потом он коснулся отцовской счастливой монетки (теперь она висела на его шее), и его решимость окрепла. Битси оглянулась, словно спрашивая: «Ну? Куда теперь? Вперед или назад? Вообще-то хозяин у нас ты».

Тим сомневался, что у него хватит храбрости загасить лампу, пока она сама не прогорит и не оставит его в темноте. Хотя он уже не видел железных деревьев, но чувствовал, как они обступают его со всех сторон.

И все-таки — вперед.

Он сжал коленями бока Битси, прищелкнул языком, и мулица пошла. По ее ровному аллюру он догадался, что она держится правой колеи, а по ее спокойствию — что она не чует опасности. По крайней мере, пока. Но, собственно, что могут мулы знать об опасности? Предполагается, что он ее от всего защитит. Он ведь, в конце концов, хозяин.

«Ох, Битси, — подумал он. — Знала бы ты…»

Далеко ли он заехал? Много ли еще оставалось? Сколько он, в конце концов, проедет, прежде чем откажется от безумной затеи? Его матери больше некого любить в этом мире, не на кого надеяться, кроме него, — так сколько же он еще проедет?

Казалось, что с тех пор, как он оставил позади аромат цветуниц, они с Битси проскакали уже колес десять, а то и больше, но он знал, что это не так. Так же, как знал, что шорох в высоких ветвях — это ветер Широкой Земли, а не какой-нибудь зверь, крадущийся позади и причмокивающий в предвкушении вечерней трапезы. Он прекрасно это знал, но почему же шум ветра казался так похожим на дыхание?

«Сосчитаю до ста и разверну Битси», — пообещал он себе, но когда счет дошел до ста, а в непроглядной темноте по-прежнему не было никого, кроме него самого и его храброй маленькой «молли» («и того зверя, который крадется за нами и подходит все ближе», — с готовностью добавил предательский голос в мозгу), он решил досчитать до двухсот. На ста восьмидесяти семи Тим услышал хруст ветки. Он зажег лампу и развернулся кругом, высоко подняв ее в руке. Мрачные тени сперва будто бы отступили, а потом прыгнули вперед, чтобы вцепиться в него. И не попятился ли кто-то от света? Не видел ли он блеск красных глаз?

Нет, конечно, но…

Тим со свистом выпустил воздух сквозь зубы, прикрутил фитиль у лампы и щелкнул языком. Ему пришлось проделать это дважды. Битси, до того вполне безмятежная, теперь явно не рвалась вперед. Но, будучи добрым и смирным животным, она все же послушалась команды и затрусила дальше. Тим снова принялся считать и вскоре добрался до двухсот.

«Я сосчитаю задом наперед до нуля, и если не увижу его, то правда поверну назад».

Он досчитал до девятнадцати, когда увидел красно-оранжевый отблеск впереди по левой стороне. Это был свет костра, и у Тима не было сомнений в том, кто его разжег.

«Зверь, который на меня охотится, вовсе не крался сзади, — подумал он. — Он ждет впереди. Может, этот свет и от костра, но он же — и глаз, который я видел. Красный глаз. Надо возвращаться, пока еще можно».

Потом он коснулся счастливой монетки, висящей у него на груди, и прибавил ходу.

Он снова зажег лампу и поднял ее. От главной тропы отходило много коротких тропок, которые называли обрубками. Впереди, прибитая в скромной березке, висела дощечка, указывающая на одну из таких тропок. «КОСИНГТОН-МАРЧЛИ» — вывели на ней черной краской. Тим знал эти имена: Питер Косингтон (на долю которого в тот год выпала своя доля несчастий) и Эрнест Марчли были лесорубами, которые частенько приходили с семьями к Россам на ужин, а Россы в свою очередь много раз гостили у них.

«Хорошие они парни, но далеко в Лес зайти не решатся, — говорил Большой Росс сыну после одного из таких визитов, — да, сразу за цветуницами осталось еще немало железных деревьев, но настоящее сокровище — самая плотная, безупречная древесина — скрывается глубоко, ближе к концу тропы, на краю Фагонарда».

«Получается, я прошел всего одно-два колеса, но ведь в темноте все так меняется…»

Тим завернул Битси на обрубок Косингтон-Марчли и минутой позже выехал на поляну, где у бодро потрескивающего костра на бревне сидел сборщик податей:

— О, да это же юный Тим, — сказал он. — А у тебя есть яйца, пусть даже волосы на них вырастут только через год, а то и через три. Присядь-ка, поешь похлебки.

Тим сомневался, что ему хочется попробовать то, что этот странный тип приготовил себе на ужин, но своей еды у него не было, а запах, который исходил от висящего над огнем котелка, был довольно соблазнительным.

— Да не бойся ты, не отравлю, — прочитал сборщик мысли мальчика с пугающей точностью.

— Я и не боюсь, — ответил Тим… но теперь, после упоминания яда, он уже ни в чем не был уверен. Тем не менее, Тим разрешил сборщику положить в жестяную тарелку хорошую порцию и взял предложенную ему ложку, хоть и побитую, но чистую.

В еде не оказалось ничего волшебного: говядина, картошка, морковка и лук плавали во вкусной подливке. Тим сел на корточки и начал есть, наблюдая за Битси, которая опасливо подошла к черной лошади хозяина. Та лишь слегка притронулась к носу скромной мулицы и отвернулась (довольно презрительно, подумал Тим), переключив свое внимание на овес, который рассыпал для нее сборщик, предварительно отчистив землю от опилок. Опилки, понятное дело, оставили после себя саи Косингтон и Марчли.

Пока Тим ел, сборщик податей не пытался с ним заговорить — только раз за разом бил землю каблуком, проделав уже небольшую ямку. Возле нее стояла та самая чаша, которую раньше Тим видел привязанной к ганна чужака. Трудно было поверить, что мама оказалась права и чаша действительно сделана из серебра — ведь она бы стоила целое состояние — но выглядела она и вправду серебряной. Сколько же кусков серебра пришлось бы расплавить, чтобы сделать такую?

Каблук сборщика наткнулся на корень. Достав из-под плаща нож размером с предплечье мальчика, тот одним махом перерубил его. Каблук застучал снова: тук-тук-тук.

— Зачем вы копаете? — спросил Тим.

Сборщик на мгновение приподнял голову и наградил мальчика тонкой улыбкой:

— Может, и узнаешь. А может, и нет. Думаю, узнаешь. Закончил с едой?

— Ага, и говорю вам спасибо, — Тим три раза похлопал себя по горлу. — Было вкусно.

— Хорошо. Стряпня — не поцелуи, остается надолго. Так говорят Манни. Я смотрю, тебе нравится моя чаша. Красивая, правда? И очень древняя. Еще из Гарлана. В Гарлане действительно жили драконы, а целые их огневья, я уверен, до сих пор живут в глубине Бескрайнего леса. Ну вот, юный Тим, ты и узнал кое-что новое: у львов — прайды, у ворон — смертья, у ушастиков — трокты, у драконов — огневья.

— Огневье драконов, — проговорил Тим, словно пробуя слова на вкус. И тут до него дошел весь смысл сказанного сборщиком. — Если драконы живут только в глубине Бескрайнего леса…

Но не успел он закончить свою мысль, как сборщик податей прервал его:

— Так-так-так-так-так. Оставь свои мысли на потом. А пока что возьми чашу и принеси мне воды. Воду найдешь на краю поляны. И возьми лампу, потому что свет костра туда не достанет, а на одном из деревьев расположился страхозуб. Он хоть и распух — нашел недавно, чем поживиться — но поверь, тебе не хочется набирать воду прямо под ним, — он снова улыбнулся. Жестоко улыбнулся, подумал Тим, но чему тут удивляться? — Хотя, конечно, мальчик, у которого хватило смелости зайти в Бескрайний лес с одним только папиным мулом, может поступать, как хочет.

Чаша и вправду оказалась серебряной — слишком уж она была тяжелой. Тим неуклюже засунул ее под мышку, взяв в свободную руку лампу. Приближаясь к дальнему краю поляны, Тим почувствовал какой-то мерзкий запах и услышал чавкающий звук, будто множество маленьких ртов чавкали одновременно. Остановился.

— Не надо бы вам пить эту воду, сай. Она тухлая.

— Не рассказывай мне, что надо, а что не надо, юный Тим. Наполни чашу, и все. И про страхозуба не забывай, очень тебя прошу.

Мальчик опустился на колени, поставил чашу перед собой и посмотрел на лениво текущий ручеек. Вода кишела жирными белыми жуками. Глаза на стебельках торчали из слишком больших для их размера голов. Они смахивали на водяные личинки и, похоже, воевали друг с другом. Понаблюдав за ними немного, Тим увидел, что жуки поедают друг друга. Похлебке явно разонравилось у него в животе.

Сверху раздалось шуршание, будто кто-то провел рукой по длинному куску наждачной бумаги. Он поднял лампу повыше. С нижней ветки железного дерева слева от него свисала кольцами огромная красноватая змея. Ее заостренная голова, размером побольше, чем самая большая мамина кастрюля, была повернута к Тиму. Янтарные глаза с вертикальными черными зрачками сонно созерцали его. Из пасти появилась раздвоенная ленточка языка, потрепетала в воздухе и втянулась обратно с влажным хлюпаньем.

Тим постарался как можно быстрей набрать в чашу вонючей воды, но поскольку он смотрел в основном на нависшую над ним тварь, то подцепил несколько жуков, которые немедленно принялись кусать его за руки. Он стряхнул их, приглушенно вскрикнув от боли и отвращения, и понес чашу назад к костру. Он шел медленно и осторожно, чтобы не пролить на себя ни капли гнилой воды, кишевшей жизнью.

— Если вы хотите ее пить или мыться ей…

Сборщик податей смотрел на него, склонив голову набок, и ждал продолжения, но Тим не смог ничего сказать. Он поставил чашу рядом со сборщиком, который, похоже, закончил копать свою бесполезную яму.

— Не пить и не мыться, хотя если захотим — можем сделать и то, и другое.

— Вы шутите, сай! Она же грязная!

— Весь мир грязный, юный Тим, но мы же как-то с этим справляемся, а? Дышим его воздухом, едим его пищу, делаем его дела. Да. Делаем. Ладно, неважно. Сядь на корточки.

Сборщик указал ему место, а сам принялся рыться в своих ганна. Тим смотрел, как жуки пожирают друг друга, не в силах оторваться от отвратительного зрелища. Интересно, они так и будут продолжать, пока не останется один, самый сильный?

— А, вот ты где! — его гостеприимный хозяин извлек стальной прут с белым набалдашником, похожим на слоновую кость, и присел на корточки лицом к нему по другую сторону кипящей жизнью чаши.

Тим уставился на стальной прут в руке, одетой в перчатку.

— Это волшебная палочка?

Сборщик податей словно бы призадумался:

— Пожалуй, да. Хотя она начала свою жизнь в качестве рычага переключения передач в «Додже-Дарт». Это машина эконом-класса в Америке, юный Тим.

— Что такое Америка?

— Королевство идиотов, любящих игрушки. К нашей беседе оно отношения не имеет. Но знай и расскажи своим детям, если судьба тебя ими накажет: в правильных руках любой предмет может стать волшебным. А теперь смотри!

Сборщик налогов отбросил плащ назад, чтобы освободить руки, и провел волшебной палочкой над чашей с грязной, мутной водой. На глазах у изумленного Тима жуки замерли… всплыли на поверхность… исчезли. Сборщик провел палочкой еще раз, и муть тоже исчезла. Теперь вода казалась пригодной для питья. Тим увидел в ней свое собственное изумленное лицо.

— О Боги! Как?..

— Тихо, глупый мальчишка! Если ты хоть чуть-чуть потревожишь воду, то ничего не увидишь!

Сборщик податей провел над водой своей самодельной волшебной палочкой в третий раз, и отражение Тима исчезло так же, как исчезли до этого жуки и муть. Вместо него Тим увидел дрожащий образ своего домика. Увидел маму и Берна Келлса. Вот Келлс на неверных ногах входит в кухню из прихожей, где стоит его сундук.

Нелл стоит между плитой и столом. На ней все та же ночная рубашка, в которой Тим видел ее в последний раз. Глаза Келлса опухшие и воспаленные. Волосы прилипли ко лбу. Тим знал, что если бы он сам находился в кухне в эту минуту, то без сомнения бы почувствовал запах джакару, туманом окружающий Келлса. Он открыл рот, и по губам его Тим прочитал: «Как ты открыла мой сундук?»

«Нет! — хотел закричать Тим. — Это не она, это я!» — Но голос отказывался его слушаться.

— Ну, как тебе? — прошептал сборщик. — Нравится представление?

Нелл сначала прижалась к двери кладовой, потом попыталась бежать, но не успела: одной рукой Келлс схватил ее за плечо, второй вцепился в волосы. Он тряс ее туда-сюда, будто Тряпичную Салли, потом швырнул об стену. Келлс качался перед ней вперед-назад, словно вот-вот готов был рухнуть. Но он не упал, а когда Нелл снова попробовала бежать, взял стоявший у раковины тяжелый глиняный кувшин — тот самый, из которого Тим раньше наливал воду, чтобы облегчить маме боль — и со всей силы обрушил его на лоб Нелл. Кувшин разлетелся вдребезги, так что в руках у Келлса осталась только ручка. Он отбросил ее в сторону, схватил свою новую жену и принялся наносить ей удар за ударом.

— Нет!!! — закричал Тим.

Дыхание его потревожило воду, и образы исчезли.

Тим вскочил на ноги и рванулся к Битси, смотревшую на них в изумлении. В его мыслях сын Джека Росса уже несся назад по Железной тропе, пришпоривая Битси, пока она не помчалась со всех ног. В реальности же Сборщик податей перехватил его прежде, чем он успел пробежать три шага, и оттащил обратно к костру.

— Но-но-но, юный Тим, не так шустро! Наша беседа началась хорошо, но она еще далека от окончания!

— Пустите меня! Она умирает, если он еще ее не прикончил! Или… это было наваждение? Ваша шуточка? — если так, подумал Тим, то это самая жестокая шутка, какую можно сыграть с парнем, любящим свою мать. Но он все же надеялся, что это так. Надеялся, что Сборщик податей засмеется и скажет: «Ну что, в этот раз мне таки удалось тебя провести, а, юный Тим?»

Сборщик податей качал головой:

— Нет, это не шутка и не наваждение, ибо чаша никогда не лжет. Боюсь, что это уже произошло. Просто подумать страшно, что может сделать с женщиной пьяный мужчина, верно? Но взгляни еще раз. Быть может, в этот раз ты найдешь в чаше утешение.

Тим упал на колени перед чашей. Сборщик податей взмахнул своей палочкой над водой. Над ней словно бы пронесся туман… а может, глаза Тима, наполненные слезами, сыграли с ним шутку. Так или иначе, дымка рассеялась. Теперь в мелкой чаше он увидел крыльцо их домика и женщину, как ему показалось, без лица, склонившуюся над Нелл. Очень медленно, с помощью этой женщины, Нелл сумела подняться на ноги. Женщина без лица развернула ее к двери, и Нелл мучительно заковыляла в этом направлении.

— Она жива! — вскричал Тим. — Моя мама жива!

— Так и есть, юный Тим. Окровавленная, но несломленная. Ну… может, самую чуточку сломленная, — он захихикал.

На этот раз крик Тима пронесся над чашей, а не был направлен в нее, и видение не исчезло. До него дошло, что женщина, помогавшая его матери, показалась ему безлицей потому, что на ней была вуаль. А ослик, которого можно было разглядеть на самом краю колышущегося изображения, был Лучик. Он много раз кормил и поил Лучика и гулял с ним. То же делали и другие ученики маленькой школы Листвы: это была часть «платы за обучение», как называла ее их учительница. Но Тим никогда не видел, чтобы она ездила на нем верхом. Он полагал, что скорей всего она и не смогла бы — из-за своих приступов.

— Это же вдова Смак! А она-то что делает у нас дома?

— Наверное, лучше спросить об этом ее, юный Тим.

— Это вы ее туда как-то отправили?

Сборщик податей с улыбкой покачал головой:

— У меня много хобби, но спасение прекрасных дам, попавших в беду, не входит в их число.

Он наклонил к чаше лицо, затененное полями шляпы.

— Ах, боже мой! Пожалуй, она и сейчас в беде. И неудивительно: избили-то ее не в шутку. Говорят, что можно прочитать правду по глазам. Но я всегда говорю: смотрите на руки! Посмотри на руки своей мамы, юный Тим!

Тим наклонился ближе к воде. С помощью вдовы Нелл пересекла крыльцо, держа перед собой растопыренные руки, и направлялась к стене вместо двери, хотя крыльцо было неширокое, и дверь была прямо перед ней. Вдова мягко исправила ее курс, и обе женщины вошли в дом.

Сборщик податей поцокал языком:

— Плохо дело, юный Тим. Иногда удары по голове — паршивая штука. Даже если они не убивают, то могут наделать много бед. И беды эти — надолго, — говорил он серьезно, но в его глазах мелькали искорки невыразимого веселья.

Тим едва слушал его:

— Мне надо ехать. Я нужен маме.

Он снова рванулся к Битси. На этот раз он успел сделать полдюжины шагов до того, как Сборщик податей его остановил. Пальцы его были как стальные стержни:

— Прежде чем ты уйдешь, Тим, — разумеется, с моим благословением, — тебе нужно сделать еще одну вещь.

У Тима было такое чувство, будто он сходит с ума. «Может быть», подумал он, «я лежу в постели с клещевой лихорадкой, и все это мне снится».

— Отнеси мою чашу обратно к ручью и опорожни ее. Только не там, где набирал воду, потому что этот страхозуб что-то чересчур заинтересовался окружающим.

Сборщик податей взял керосиновую лампу Тима, открутил фитиль до предела и поднял ее повыше. Змея свисала с ветки уже почти во всю длину. Однако верхние три фута, заканчивающиеся заостренной головой, стояли торчком и покачивались из стороны в сторону. Янтарные глазки живо вперились в голубые глаза Тима. Змея высунула язык — хлюп! — и Тим на мгновение увидел два длинных изогнутых зуба, сверкнувшие в свете лампы.

— Иди влево от него, — посоветовал Сборщик. — Я пойду с тобой и постою на страже.

— А вы не можете просто сами вылить воду? Я хочу поехать к маме! Мне надо…

— Я позвал тебя сюда не из-за твоей матери, юный Тим, — Сборщик словно бы стал выше ростом. — Делай как я сказал!

Тим подхватил чашу и пошел по поляне влево. Сборщик, по-прежнему высоко подняв лампу, держался между ним и змеей. Страхозуб развернулся в их сторону, но не делал попытки последовать за ними, хотя железные деревья были так близко, а их нижние ветви так переплетены, что он мог бы сделать это с легкостью.

— Эта поляна — часть делянки Косингтона-Марчли, — непринужденно начал Сборщик налогов. — Ты, возможно, прочел табличку.

— Ага.

— Мальчик, умеющий читать, — большая ценность для Баронства, — Теперь Сборщик шел так близко от Тима, что у мальчика бежали мурашки по коже. — Когда-нибудь ты будешь платить немалый налог — конечно, если не погибнешь в Бескрайнем лесу сегодня ночью… или завтра… или послезавтра. Но зачем высматривать бури, которые пока что за горизонтом, верно?

Ты знаешь, чей это участок, но я знаю немного больше. Услышал об этом во время своего обхода, заодно с известиями про сломанную ногу Фрэнки Саймонса, про молочницу у ребенка Вайландов, про сдохших у Риверли коров — ну, про это-то они врут сквозь немногие оставшиеся зубы, если я знаю свое дело, а я его знаю, — и с разными прочими интересными сплетнями. Люди любят поговорить! Но вот в чем тут дело, юный Тим. Я обнаружил, что недавно на Полную Землю Питера Косингтона придавило деревом, упавшим не туда, куда требовалось. Иногда с деревьями такое случается, особенно с железными. Я верю, что железные деревья в самом деле умеют думать, отсюда и традиция просить у них прощения каждый день перед началом рубки.

— Я знаю про то, что случилось с саем Косингтоном, — сказал Тим. Несмотря на все его беспокойство, новый поворот беседы его заинтересовал. — Моя мама послала им супу, хотя сама в то время была в трауре по папе. Дерево придавило его поперек спины, но не точно поперек, иначе ему бы не выжить. А что такое? Ему вроде уже лучше.

Они уже подошли к воде, но вонь здесь была слабее, и Тим не слышал шороха чертовых жуков. Это было хорошо, но страхозуб по-прежнему следил за ними голодным и любопытным взглядом. Плохо.

— Ну да, дружище Коси вернулся к работе, и все мы говорим «спасибо». Но пока он лежал в постели, — две недели до того, как твой папа повстречался с драконом, и шесть недель после, — этот участок и все прочие на делянке Косингтона-Марчли стояли пустыми, потому что Эрни Марчли не таков, как твой отчим. Другими словами, без напарника он не сунется в Бескрайний лес. Но, конечно, — опять же, в отличие от твоего отчима, — у тупицы Эрни есть напарник.

Тим вспомнил о монете, холодившей ему кожу, и о том, зачем он вообще-то пустился в это безумное предприятие:

— Не было никакого дракона! Если бы он был, то сжег бы вместе с папой и его счастливую монетку! И почему она была в сундуке Келлса?

— Вылей воду из моей чаши, юный Тим. Думаю, здесь никакие жуки тебя не побеспокоят. Нет, только не здесь.

— Но я хочу знать…

— Заткни фонтан и вылей воду из моей чаши, потому что ты не уйдешь с этой поляны, покуда она полна.

Тим встал на колени, чтобы сделать, как велено, мечтая только поскорей выполнить поручение и уйти. Его не интересовал «дружище Коси», и он сомневался, что тот интересует и человека в черном плаще. «Он меня дразнит или мучает. Может быть, он и разницы-то не понимает. Но как только эта проклятая чаша опустеет, я вскочу на Битси и понесусь домой во весь опор. И пусть попробует меня остановить. Пусть только по…»

Мысли Тима оборвались так же резко, как ломается сухой прутик под каблуком. Он выпустил из рук чашу, и она упала вверх дном на густую траву. Жуков в воде действительно не было, насчет этого сборщик был прав. Ручей был чистый, как вода из источника возле их дома. В шести-восьми дюймах от поверхности под водой лежал труп. Одежда его превратилась в лохмотья, струящиеся по течению. Век у утопленника не было, как и большей части волос. Лицо и руки, когда-то покрытые густым загаром, стали белыми как алебастр. Но в остальном тело Большого Росса прекрасно сохранилось. Если бы не пустота этих глаз, лишенных век и ресниц, Тим мог бы поверить, что сейчас отец встанет и заключит его в мокрые объятия.

Страхозуб издал свое голодное хлюпанье.

Что-то сломалось в Тиме при этом звуке, и он начал кричать.

Сборщик пытался протолкнуть что-то в рот Тиму. Тим сопротивлялся, но безуспешно: сборщик схватил его за волосы, а когда мальчик закричал от боли, протолкнул ему меж зубов горлышко фляги. В горло полилась обжигающая жидкость. Не алкоголь, нет, потому что от нее он не опьянел, а успокоился. Более того, он почувствовал себя холодным и расчетливым чужаком в своей собственной голове.

— Через десять минут все выветрится, и я отпущу тебя на все четыре стороны, — сказал сборщик податей. Его давешняя шутливость пропала, и больше он не называл мальчика юным Тимом. Не называл вообще никак. — А теперь прочисти уши и слушай. В Таваресе, в сорока колесах отсюда, до меня впервые донесся слух о лесорубе, которого поджарил дракон. Об этом говорили все. Самка, размером с дом, говорили они. Я сразу понял, что это полная чушь. Может, где-то в лесу и завелся тигр, — губы сборщика на мгновение дернулись в ухмылке, — но дракон? Никогда. Так близко к цивилизации не видели ни одного уже лет сто, а уж размером с дом — так тем более. Мне стало любопытно. Не потому, что Росс платит или, вернее, платил налоги, хотя именно это я бы и ответил беззубой черни, будь у нее достаточно мозгов или храбрости на подобные вопросы. Нет, было это любопытством ради любопытства, ибо страсть к раскрытию тайн всегда была моей слабостью. Думаю, когда-нибудь она меня погубит.

Прошлой ночью, перед тем, как начать свой обход, я тоже ночевал на Железной тропе, но тогда я дошел до ее конца. И на дощечках к нескольким последним обрубкам, у самой границы Фагонардских топей, написаны имена Росса и Келлса. Я наполняю свою чашу в последнем чистом по эту сторону топей ручье, и что я вижу в воде? А вижу я дощечку с надписью «Косингтон-Марчли». Пакую я свои ганна, прыгаю на Блэки и возвращаюсь сюда, чтобы посмотреть, что да как. Обращаться к чаше мне больше не понадобилось: я сам увидел то место, к которому не хотел приближаться страхозуб, и которое не загажено жуками. Хотя жуки эти и ненасытные падальщики, но, как говорят старые матроны, к плоти праведного человека они не притронутся. Старушки частенько ошибаются, но в этом, судя по всему, они правы. Холодная вода сохранила тело, а видимых ран нет, потому что убийца накинулся на него сзади. Когда я его перевернул, то увидел, что ему раскроили затылок, поэтому и вернул все, как было, чтобы избавить тебя от этого зрелища, — сборщик запнулся, а потом добавил: «И чтобы он увидел тебя, если, конечно, дух его все еще поблизости. На этот счет мнения старушек расходятся. Ты как, в порядке? Или дать еще нэну?»

— В порядке, — так врать Тиму еще не доводилось.

— Я был вполне уверен, что знаю, кто убийца — как, наверное, знаешь ты — а все мои последние сомнения развеялись в салуне Гитти, моей первой остановке в Листве. Когда приходит время налогов, на местный кабак всегда можно рассчитывать: состричь можно дюжину серебряников, а то и больше. Там я и узнал, что Берн Келлс повязал веревку с вдовой своего мертвого напарника.

— Все из-за вас, — проговорил Тим монотонным, словно бы чужим, голосом, — все из-за ваших проклятых налогов.

Сборщик податей приложил руку к груди:

— Обижаешь! Сгорать в постели все эти годы его заставляли явно не налоги. Даже когда рядом с ним еще лежала женщина, чтобы потушить его факел.

Сборщик все говорил и говорил, но действие нэна уже начинало слабеть, и Тим потерял нить разговора. Внезапно вместо холода его обуял жар, а в животе замутило. Мальчик поплелся к остаткам костра, упал на колени и выблевал свой ужин в ту самую яму, которую сборщик до этого выкопал каблуком.

— Вот видишь! — радостно воскликнул человек в черном плаще. — Я знал, что когда-нибудь она понадобится!

— А теперь возвращайся к матери, — сказал сборщик Тиму, который, выблевав весь свой ужин, сидел у затухающего костра с опущенной головой и со свесившимися на глаза волосами, — ты же у нас примерный сын. Но у меня есть для тебя кое-что еще. Погоди минутку. Нелл Келлс это уже не поможет — для нее все уже случилось.

— Не называйте ее так! — выкрикнул Тим с ненавистью.

— Да ну? Разве она не замужем? Со свадьбой поспешишь — всю жизнь просвистишь, говорят старики, — сборщик присел на корточки у своих ганна, плащ вздулся вокруг него, словно крылья большой и грозной птицы, — а еще они говорят, что веревку, повязанную однажды, уже не развязать. И это правда. Такое забавное понятие как развод существует на некоторых уровнях Башни, но не в этом очаровательном уголке Срединного мира. Так, давай-ка посмотрим… где же оно….

— Я не понимаю, почему Широкий Питер и Копуша Эрни его не нашли, — угрюмо сказал Тим. Чувствовал он себя опустошенным, будто из него выпустили весь воздух. Где-то в глубине все еще шевелилось какое-то чувство, но описать его мальчик бы не смог. — Это же их делянка… их участок… и они работают тут с тех пор, как Косингтон поправился и снова смог работать.

— Ну да, они рубят железку, но не здесь. У них полно других участков. А этот пока стоит заброшенный. Знаешь, почему?

Тим, пожалуй, знал. Широкий Питер и Копуша Эрни были хорошие, добрые ребята, но не самые храбрые из всех, кто когда-либо брался за топор. Обычно они не заходили в лес намного глубже этих мест.

— Они ждали, пока страхозуб уйдет, так я смекаю.

— Мудрое дитя, — одобрительно сказал Сборщик податей. — Верно смекает. А как ты полагаешь, каково было твоему отчиму знать, что этот древесный червяк может в любое время сняться с места, и тогда эти двое вернутся? Вернутся и обнаружат следы его преступления, если только он не наберется духу и не оттащит тело поглубже в лес?

Новое чувство еще сильнее застучало в сердце Тима. И он был этому рад. Всё лучше, чем беспомощный ужас, который он ощущал при мысли о матери:

— Надеюсь, что ему плохо. Надеюсь, что он потерял сон, — и затем, внезапно осененный: — Вот почему он снова начал пить.

— В самом деле мудрое дитя, мудрое не по… Ага! Вот он где.

Сборщик податей повернулся к Тиму, который уже отвязывал Битси, готовясь на нее усесться. Он приблизился к мальчику, пряча что-то под плащом:

— Он, наверное, сделал это под влиянием минуты, а потом впал в панику. Иначе почему бы он состряпал такую дурацкую историю? Другие лесорубы в ней сомневаются, уж будь уверен. Он разложил костер и наклонился к огню так близко, как только посмел, и сидел так столько, сколько вытерпел, чтобы опалить себе одежду и кожу. Я это знаю, потому что я разжигал костер на его кострище. Но сначала он забросил ганна своего мертвого напарника за ручей, подальше, насколько у него хватило сил. Кровь твоего отца еще не успела высохнуть у него на руках, держу пари. Я перешел ручей и нашел их. В основном это бесполезный хлам, но одну вещицу я для тебя сберег. Он был ржавый, но мне удалось неплохо его отчистить пемзой и точильным бруском.

Он извлек из-под плаща топор Большого Росса. Блеснула свежезаточенная кромка. Тим, уже сидевший на Битси, поднес топор к губам и поцеловал холодную сталь. Потом он засунул топорище за пояс, лезвием от себя, как учил его когда-то давным-давно Большой Росс.

— Я вижу у тебя на шее родитовый дублон. Это отцовский?

Сидя верхом, Тим был почти одного роста со Сборщиком:

— Нашел в сундуке этого ублюдка-убийцы.

— У тебя его монета; теперь у тебя есть еще и его топор. Интересно, во что ты его вонзишь, если ка даст тебе такую возможность?

— В его голову. — Новое чувство — чистая ярость — вырвалось из его сердца, как птица с пылающими крыльями. — Сзади или спереди — это мне без разницы.

— Достойный ответ! Люблю людей с готовым планом. Езжай со всеми богами, каких знаешь, и с Человеком-Иисусом в придачу, — и, накрутив мальчика до предела, он занялся своим костром. — Я, возможно, пробуду в Железном лесу еще одну-две ночи. Интересные дела творятся в Листве на эту Широкую Землю. Держи курс на зеленую сайю, мой мальчик! Она сияет — такие дела!

Тим не ответил, но Сборщик был уверен, что мальчик услышал его.

Так всегда бывает, если их накрутить до предела.

Вдова Смак, наверное, смотрела в окно, потому что не успел Тим подвести стершую копыта Битси к крыльцу (несмотря на нарастающие беспокойство, последние полмили он прошел пешком, чтобы мулице было полегче), как она выбежала ему навстречу.

— Слава богам, слава богам! Твоя мать уже на три четверти уверилась, что тебя нет в живых. Идем в дом! Скорее. Дай ей услышать твой голос и ощупать тебя.

До Тима не сразу дошло в полной мере значение этих слов. Он привязал Битси рядом с Лучиком и торопливо поднялся по ступеням:

— Как вы догадались прийти к ней, сай?

Вдова повернулась к нему лицом (хотя лица-то и не было видно за вуалью):

— Ты уж не головой ли повредился, Тимоти? Ты проскакал мимо моего дома, подгоняя мулицу изо всех сил. Я не могла понять, куда это ты направился так поздно, да еще и в сторону леса, вот и пришла узнать у твоей матери. Но идем же, идем! И постарайся говорить веселым тоном, если ты ее любишь.

Вдова провела его через гостиную, где тускло горели две керосиновые лампы. В комнате его матери на тумбочке у кровати стояла еще одна, и в ее свете он увидел Нелл, лежащую в постели. Лицо ее было наполовину закрыто бинтами; еще один бинт, пропитанный кровью, обвивал ее шею, как воротник.

При звуке его шагов она села в кровати с безумным выражением на лице:

— Если это Келлс — не подходи! Ты и так уже натворил дел!

— Это я, Тим, мама.

Она повернулась к нему и распахнула объятия:

— Тим! Иди ко мне, иди!

Он встал на колени у кровати, покрыл поцелуями свободную от бинтов половину ее лица, обливаясь слезами. Она была все в той же ночной рубашке, но ее воротник и перед задубели от засохшей крови. Тим видел, как отчим со страшной силой обрушил на нее глиняный кувшин, а потом принялся обрабатывать ее кулаками. Сколько ударов он видел? Тим не знал. А сколько еще ударов досталось его несчастной матери после того, как видение в серебряной чаше растворилось? Достаточно, чтобы он понял, что ей повезло вообще остаться в живых, но от одного из этих ударов — скорей всего, удара кувшином — она ослепла.

— Удар вызвал сотрясение, — сказала вдова, которая сидела в кресле-качалке в спальне Нелл. Тим сидел на кровати и держал маму за левую руку. Два пальца на правой были сломаны. Вдова, на долю которой выпало немало работы с момента ее такого своевременного визита, наложила на них шины из лучин и лоскутов, которые срезала с одной из ночных рубашек Нелл. — Я уже видела такое раньше. В мозгу образовался отек. Возможно, когда он спадет, ее зрение вернется.

— Возможно, — уныло проговорил Тим.

— Захочет Бог — будет и вода, Тимоти.

«Наша вода уже отравлена, — подумал Тим, — и ни один из богов тут ни при чем». Он уж было открыл рот, чтобы сказать это, но вдова покачала головой:

— Она заснула. Я дала ей травяной настой, не очень крепкий — побоялась после всех этих ударов по голове — но хватило и такого. Могло и не хватить.

Тим наклонился и посмотрел маме в лицо: такое бледное, с брызгами крови, все еще подсыхающими на коже там, куда не достали бинты вдовы. Потом перевел взгляд на учительницу:

— Она же проснется, так ведь?

— Захочет Бог — будет и вода, — повторила та. За вуалью ее призрачные губы слегка приподнялись в некоем подобии улыбки. — А в этом случае, я думаю, вода будет. Твоя мама сильная.

— Можно с вами поговорить, сай? Мне нужно с кем-то поговорить, иначе взорвусь.

— Конечно. Давай выйдем на крыльцо. Я останусь сегодня у вас, если ты не против. Не против? Если нет, то, пожалуйста, отведи Лучика в стойло.

— Нет, конечно, — ответил Тим и от облегчения даже улыбнулся, — и я говорю вам «спасибо».

Стало еще теплее. Сидя в кресле-качалке, которое было любимым местом Большого Росса в летние вечера, вдова сказала:

— Кажется, ледовей не за горами. Назови меня чокнутой — не ты первый, не ты последний — но такое у меня предчувствие.

— А что это, сай?

— Не бери в голову. Ерунда это, скорее всего… если, конечно, ты не увидишь, как Сэр Трокен танцует при свете звезд, или поднимает мордочку и смотрит на север. В этих краях ледовея не было с тех пор, как я была малюткой, а было это давным-давным-давно. У нас же есть еще, о чем поговорить. Тревожит ли тебя только то, что это чудовище сделало с твоей мамой, или же у тебя что-то еще на душе?

Тим вздохнул, не зная, с чего начать.

— Я вижу, у тебя на шее монета, которую, кажется, я видела раньше на шее твоего отца.

Начни с этого, но сперва нам нужно обсудить еще кое-что: как нам защитить твою маму. Я бы послала тебя к констеблю Говарду и плевать, что уже поздно, но когда я проезжала около его дома по дороге сюда, то увидела, что свет не горит, а все ставни закрыты. Ничего удивительного: все же знают, что когда в Листву приезжает сборщик податей, Говард Тасли всегда найдет предлог, чтобы потихоньку смыться. Я уже старуха, а ты все еще ребенок. И что мы будем делать с Берном Келлсом, вздумай он явиться сюда, чтобы завершить начатое?

Но Тим больше не считал себя ребенком. Он коснулся своего пояса:

— Сегодня я нашел не только папину монету, — сказал Тим и показал вдове топор Большого Росса, — это тоже принадлежало папе, и если Келлс вздумает вернуться, то я всажу его ему в голову. Там ему самое место.

Вдова начала было возражать, но выражение глаз мальчика заставило ее отвести взгляд:

— Рассказывай, — сказала она, — все до последнего слова.

Когда Тим закончил, рассказав все до последнего слова, как и наказывала вдова, он передал ей слова матери о неизменности человека с серебряной чашей. Некоторое время старая учительница сидела молча… хотя от ночного ветерка шаль ее зловеще колебалась и казалось, что вдова все время кивает.

— А ты знаешь, она права, — произнесла вдова наконец, — этот таинственный человек не постарел ни на один день. И сбор налогов для него не работа, а хобби. Он у нас человек многих хобби, знаешь ли. Многих увлечений, — она подняла руку и казалось изучала ее сквозь вуаль. Вернула на колени.

— А вы не дрожите, — робко заметил Тим.

— Нет, сегодня нет, и это хорошо, ведь мне же сидеть всю ночь у кровати твоей мамы. А ты, Тим, устроишься за дверью на тюфяке. Будет неудобно, но если твой отчим вернется, тебе придется подкрасться к нему сзади, чтобы у тебя был шанс одолеть его. Не очень-то похоже на Храброго Билла из сказок, а?

— Этот ублюдок большего и не стоит. Ведь так он поступил с моим папой, — Тим сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

Вдова взяла его руку в свою и мягко ее раскрыла:

— Он, наверное, уже не вернется. А если посчитал, что покончил с ней — так и подавно. Ведь было столько крови.

— Ублюдок, — проговорил Тим сдавленным и глухим голосом.

— Он скорее всего лежит где-то пьяный. Завтра пойдешь к Широкому Питеру Косингтону и Копуше Эрни Марчли, ведь твой папа лежит сейчас на их делянке. Покажи им свою монету и расскажи, где ты ее нашел. Они наберут еще людей и отправятся на поиски Келлса, а когда найдут, отведут в тюрьму и посадят под замок. Не думаю, что поиски займут много времени, а когда он протрезвеет, то будет утверждать, что ничего не помнит. И это может быть правдой, ибо иногда спиртное накрывает разум мужчины черной пеленой.

— Я пойду с ними.

— Нет, нечего мальчику там делать. Хватит и того, что сегодня ночью тебе придется стоять на страже с папиным топором. Сегодня ты должен быть мужчиной. Завтра ты снова будешь мальчиком, а самое место для мальчика, маму которого сильно покалечили — это у ее кровати.

— Сборщик податей сказал, что будет ночевать на Железной тропе еще день или два. Может, мне стоит….

Рука, которая успокаивала мгновениями раньше, вцепилась в запястье Тима, да так, что стало больно:

— Даже не думай! Тебе мало того, что он уже натворил?

— О чем вы? Разве все случилось из-за него? Ведь это Келлс убил папу и избил маму!

— Но именно Сборщик дал тебе ключ, и неизвестно, что он сделал еще. Или сделает, представься ему такой шанс, ибо там, где ступает его нога, он сеет раздор, разруху и плач. Сеет так давно, что трудно себе представить. Думаешь, люди боятся его только из-за того, что он пустит их по миру, если им нечем будет платить налоги? Нет, Тим, нет.

— Вы знаете его имя?

— Нет, да и не нужно, потому что я знаю его сущность. Это живая погибель. Однажды, после того, как он сотворил здесь кое-что такое, о чем мальчику рассказывать нельзя, я пообещала себе узнать о нем все, что смогу. Я написала письмо важной леди, которую я знала когда-то в Галааде, женщине на редкость благоразумной и красивой. Заплатила курьеру кругленькую сумму серебром, чтобы тот отвез его и привез ответ… который моя подруга по переписке умоляла меня сжечь. Она рассказала, что когда Сборщик податей из Галаада не развлекается сбором податей — работой, которая сводится к тому, чтобы слизывать слезы с лица рабочего люда — он служит советником группы дворцовых лордов, которые называют себя Советом Эльда, хотя о своем кровном родстве с Эльдом заявляют лишь они сами. Он слывет великим магом, и что-то, наверное, в этом есть, ибо ты сам видел эту магию в действии.

— Видел, — согласился Тим, думая о чаше. И о том, как сай Сборщик казался выше, когда гневался.

— Моя осведомительница рассказала, что ходят слухи, будто бы это сам Мерлин, тот самый Мерлин, который был придворным магом у самого Артура Эльда, ибо говорят, Мерлин вечен и идет по времени вспять, — вдова фыркнула под своей вуалью, — от самой мысли об этом голова раскалывается, ведь это противоречит всем законам природы.

— Но легенды говорят, что Мерлин был белым магом.

— Те, кто утверждают, что под личиной Сборщика скрывается Мерлин, говорят, что его обратила ко злу Колдовская Радуга, доверенная ему в те дни, когда Эльдово королевство еще не пало. Другие считают, что в дни своих странствий после падения королевства, он наткнулся на некие артефакты Древних, которые сперва очаровали его, а потом очернили его душу. Говорят, случилось это в Бескрайнем лесу, где он живет и поныне в доме, в котором остановилось время.

— Что-то не верится, — сказал Тим… хотя мысль о волшебном доме, где в настенных часах не двигаются стрелки, а в песочных не падает песок, его завораживала.

— Хрень, ясное дело! — а увидев шок в глазах мальчика, вдова добавила: — Ты уж прости, но иногда только грубость и выручает. Даже Мерлин не может быть в двух местах сразу. Ну не может он одновременно бродить по Бескрайнему лесу на одном краю Северного баронства и служить советником лордов и стрелков в Галааде на другом. Нет, Сборщик не Мерлин, но он маг, и притом темный. Так сказала леди, которую я когда-то учила, и я этому верю. Вот почему тебе больше не следует к нему приближаться. Какого бы добра он тебе ни предложил — все ложь.

Тим поразмышлял немного, а потом спросил:

— Сай, а вы знаете, кто такие сайи?

— Конечно. Сайи — это феи, которые, говорят, живут в глубине лесов. Этот темный человек говорил о них?

— Нет, просто история, которую рассказал мне Солома-Виллем на лесопилке.

«И зачем, спрашивается, я соврал?»

Но в глубине души Тим знал.

В ту ночь Берн Келлс, к счастью, не вернулся… Тим собирался оставаться начеку, но он был все-таки еще мальчик, причем страшно уставший. «Я закрою глаза на секундочку, чтобы дать им отдохнуть», — вот что он сказал себе, укладываясь на соломенную подстилку, которую устроил себе под дверью, и ему показалось, что и вправду прошло несколько секунд. Но когда он снова открыл глаза, домик наполнял утренний свет. Отцовский топор лежал рядом с ним на полу, там, куда выпал из его ослабевшей руки. Он поднял его, заткнул за пояс и поспешил в спальню к матери.

Вдова Смак крепко спала в таваресском кресле-качалке, придвинутой к кровати Нелл. Ее храп мерно приподымал вуаль. Глаза Нелл были широко раскрыты, и они повернулись на звук шагов Тима:

— Кто идет?

— Это Тим, мама, — он сел рядом с ней на кровать. — Зрение не вернулось? Хоть чуть-чуть?

Она попыталась улыбнуться, но распухшие губы смогли лишь слегка шевельнуться:

— Пока что все темно, к сожалению.

— Ничего, — он приподнял ее здоровую руку и поцеловал ее. — Наверно, просто еще рано.

Их голоса разбудили вдову:

— Он прав, Нелл.

— Прозрею я или нет, но через год нас отсюда выставят, и что мы тогда будем делать?

Нелл отвернулась к стене и заплакала. Тим посмотрел на вдову, не зная, что делать дальше. Она сделала ему знак выйти:

— Я дам ей что-нибудь успокоительное — у меня есть в сумке. А тебе надо кое с кем повидаться, Тим. Иди прямо сейчас, пока они не уехали в лес.

Тим все равно мог бы упустить Питера Косингтона и Эрни Марчли, если бы Лысый Андерсон, один из самых крупных фермеров Листвы, не остановился поболтать у сарая, в котором те держали мулов и инструменты. Лесорубы уже запрягали мулов и готовились к рабочему дню. В мрачной тишине все трое выслушали рассказ мальчика, а когда Тим закончил, сказав, что и в это утро мама все еще слепа, Широкий Питер схватил его за предплечье:

— Положись на нас, парень. Мы подымем всех лесорубов в деревне, как цветуничников, так и тех, кто рубит железку. Рубка сегодня отменяется.

— Своих парней я пошлю к фермерам. А еще к Дестри и на лесопилку, — сказал Андерсон.

— А как же констебль? — спросил, слегка взволнованно, Копуша Эрни.

Андерсон наклонил голову, сплюнул себе промеж ботинок и вытер подбородок ладонью:

— Слышал, он поехал в Таварес то ли браконьеров отлавливать, то ли к бабе своей тамошней. Неважно. От Говарда Тасли пользы не больше, чем от пятого колеса в телеге. Сами все сделаем. Повяжем Келлса еще до того, как Тасли вернется.

— А будет артачиться — руки переломаем, — добавил Косингтон, — он никогда спокойным не был, когда напивался. Раньше-то Большой Росс мог его приструнить, а теперь поглядите, как оно все обернулось! Избил Нелл Росс до слепоты! Большой Келлс давно на нее запал, и единственным, кто этого не знал, был…

Андерсон локтем заставил его замолчать, а потом, положив руки на колени, наклонился к Тиму:

— Труп твоего папы нашел Сборщик, так?

— Ага.

— И ты сам видел тело.

— Да, видел, — в глазах Тима стояли слезы, но голос не дрожал.

— На нашей делянке, — вставил Эрни, — в конце одного из обрубков. Там, где устроился страхозуб.

— Ага.

— Я бы только за это его убил, — сказал Косингтон, — но мы возьмем его живым, если сможем. Эрни, мы с тобой поедем и привезем эти… ну… останки перед тем, как присоединимся к поискам. Сможешь сам разнести слух, Лысый?

— Ага. Соберемся у лавки. Вы, ребята, когда будете ехать по тропе, тоже его высматривайте, но думаю, эта сволочь валяется пьяной где-то в деревне, — а потом добавил, скорее себе, чем остальным: — Никогда не верил в историю с драконом.

— Сперва поищите за салуном Гитти, — сказал Копуша Эрни, — он там не раз отсыпался после попоек.

— Ладно, — Лысый Андерсон посмотрел на небо, — не нравится мне что-то эта погода, скажу я вам. Слишком тепло для Широкой Земли. Надеюсь, урагана не назревает, и молюсь всем богам, чтобы не было ледовея. Иначе все накроется медным тазом, и нам нечем будет заплатить Сборщику в следующем году. А ведь если мальчишка говорит правду, то он вроде как оказал нам услугу, указав на гнилое яблоко в корзине.

«Но не моей маме, — подумал Тим, — если бы он не дал мне ключ и если бы я им не воспользовался, то мама сейчас была бы зрячей».

— Иди домой, — сказал Марчли Тиму, мягким, но не терпящим возражений тоном, — заскочи к нам и скажи жене, что у вас там нужны женщины. Вдове Смак надо отдохнуть, ведь она уже не молода и не здорова. И еще…, — он вздохнул, — скажи жене, что позже они понадобятся в похоронном доме Топкинса.

На этот раз Тим оседлал Мисти, а эта скотинка останавливалась подкрепиться у каждого куста. К тому времени, как он добрался до дома, его обогнали два фургона и одна запряженная пони двуколка. И во всех них сидело по паре женщин, готовых помочь его матери в трудное время.

Не успел он поставить Мисти в конюшню рядом с Битси, как на крыльце появилась Ада Косингтон и сообщила ему, что он должен отвезти домой вдову Смак:

— Можешь взять мою двуколку. Постарайся не попадать в ямы, потому что бедняжка еле жива.

— На нее напала трясучка, сай?

— Нет, похоже, у нее просто нет сил трястись. Она была здесь тогда, когда это было нужнее всего, и. может быть, спасла твоей маме жизнь. Никогда не забывай об этом.

— А мама уже начала снова видеть? Хоть немножко?

Тим прочел ответ по лицу сай Косингтон раньше, чем она открыла рот:

— Пока нет, сынок. Молись.

Тим подумал, не повторить ли ей то, что иногда говорил его отец: «Молись о дожде сколько хочешь, но не забывай при этом копать колодец», — но в конце концов решил промолчать.

Они долго ехали к дому вдовы, привязав ее ослика сзади к двуколке Ады Косингтон. По-прежнему стояла жара не по сезону, и кисло-сладкий ветерок, обычно дующий из Бескрайнего леса, совсем стих. Вдова пыталась сказать Тиму что-нибудь ободряющее о Нелл, но скоро сдалась. Тим подозревал, что ее слова звучали для ее собственных ушей так же фальшиво, как для его. На середине главной улицы он услышал справа от себя булькающие звуки. Тим встревоженно обернулся и тут же успокоился. Вдова заснула, уронив подбородок на свою цыплячью грудку. Край вуали лежал у нее на коленях.

Когда они добрались до дома вдовы на окраине деревни, Тим предложил проводить ее в дом:

— Нет, помоги мне только подняться по ступенькам, а там уж я сама справлюсь. Я хочу только выпить чаю с медом и сразу в постель — так я устала. А ты сейчас должен быть с матерью, Тим. Я знаю, что к твоему возвращению там будет половина женщин деревни, но нужен-то ей ты.

Впервые за те пять лет, что он у нее проучился, она заключила Тима в объятия, суровые и энергичные. Он чувствовал, как под платьем ее тело ходит ходуном. Видно, не так уж она устала, чтобы не было сил трястись. И не настолько, чтобы не быть в силах утешить мальчика — испуганного, рассерженного, сбитого с толку и очень нуждающегося в этом утешении.

— Иди к ней. И держись подальше от этого черного человека, если он к тебе явится. Он весь состоит из лжи, от макушки до подошв ботинок, а его проповеди не принесут ничего, кроме слез.

По дороге назад Тим встретил Солому-Виллема и его брата Хантера, прозванного Рябым Хантером за свои веснушки. Братья хотели присоединиться к поисковой группе, которая вышла из деревни по Листвяной дороге:

— Они собираются прочесать все обрубки и участки у Железной тропы, — выпалил Рябой Хантер, — мы его найдем.

Значит, в деревне Келлса все-таки не нашли, и Тим чувствовал, что на Железной тропе его тоже не найдут. Он не мог бы объяснить, почему, но предчувствие было сильным. А еще Тим чувствовал, что Сборщик пока с ним не закончил. Человек в черном плаще позабавился неплохо… но хотел большего.

Мама спала, но тут же проснулась, когда Ада Косингтон ввела Тима в комнату. Остальные женщины были в гостиной, но и они не сидели сложа руки, пока Тим отсутствовал. Кладовая чудесным образом наполнилась — полки ломились от мешков и бутылок, и хотя Нелл была прекрасной хозяйкой, Тим никогда не видел, чтобы в доме все так блестело. Даже потолочные балки были очищены от копоти.

От Берна Келлса не осталось и следа. Ужасный сундук вынесли и засунули под заднее крыльцо, где компанию ему теперь составляли жуки, пауки и мыши.

— Тим? — Нелл протянула руку и облегченно вздохнула, когда Тим вложил в нее свою. — Все в порядке?

— Да, мама, все хорошо, — ответил Тим, но они понимали, что это далеко не так.

— Мы и раньше знали, что папа погиб, так ведь? Но утешения в этом мало: чувство такое, будто его убили снова, — из незрячих глаз потекли слезы. Тим тоже плакал, но старался делать это потише. Нечего маме слышать его плач — лучше ей от этого не станет. — Они отнесут его в маленький похоронный зал за кузницей Топкинса. Эти добрые женщины пойдут к нему и подготовят к погребению, но, Тимми, сможешь ли ты пойти к нему первым? Сможешь ли ты выразить ему свою и мою любовь? Ведь я не могу. Мужчина, за которого я по глупости вышла замуж, так меня покалечил, что я почти не могу ходить… и ничего не вижу. Какой же я оказалась ка-май, и какую же цену мне пришлось заплатить!

— Ш-ш-ш. Я люблю тебя, мама. И я пойду к нему.

Время у него еще было, поэтому Тим отправился в сарай (на его вкус, в доме было слишком много женщин), соорудил себе постель из сена и старой мульей попоны и почти сразу заснул. В три его разбудил Широкий Питер. К груди он прижимал шляпу, на лице царила скорбная серьезность.

Тим приподнялся, протирая глаза:

— Нашли Келлса?

— Нет, парень, но мы нашли твоего папу и принесли его в деревню. Твоя мама говорит, что ты отдашь ему последние почести за вас обоих. Это так?

— Ага, так, — Тим поднялся, стряхивая солому с рубашки и штанов. Ему было стыдно, что его застали спящим, но ведь всю эту ночь его терзали кошмары и спал он плохо.

— Тогда поехали. Поедем на моей телеге.

Деревенский похоронный зал за кузницей был единственным, что могло сойти за морг в те времена, когда большинство селян сами заботились о своих усопших, хороня их на своей земле и ставя деревянный крест или грубо отесанную каменную плиту над могилой. У дверей стоял Дастин Топкинс, которого, понятное дело, окрестили Горячим Топкинсом. Вместо обычной для кузнеца кожи на нем были белые хлопковые штаны. Над штанами вздувалась огромная белая рубашка, достававшая кузнецу до самых колен, словно платье.

Глядя не него, Тим вспомнил, что по обычаю в белое одеваются ради мертвых. В это мгновение он понял все, понял так, как не понял даже тогда, когда смотрел в открытые глаза мертвого отца в ручье. Колени его подкосились.

Широкий Питер подхватил Тима сильной рукой:

— Выдержишь, парень? Ведь если нет, то стыдиться тебе нечего. Это твой папа, и я знаю, что ты его очень любил. Как и все мы.

— Выдержу, — ответил Тим. Ответил шепотом, потому что воздух в легкие не шел.

Горячий Топкинс приложил кулак ко лбу и поклонился. Впервые в жизни Тима поприветствовали, как мужчину:

— Приветствую тебя, Тим, сын Джека. Ка его ушло в пустошь, но то, что осталось, все еще здесь. Желаешь ли ты зайти и увидеть?

— Да, пожалуйста.

Широкий Питер остался позади, и теперь уже Топкинс взял мальчика за руку. Не тот одетый в кожаные штаны Топкинс, который, ругаясь, раздувал мехами огонь в горне, но Топкинс, облаченный в церемониальные белые одежды. Топкинс, который ввел его в маленькую комнату со стенами, расписанными лесными пейзажами. Топкинс, который подвел его к пьедесталу из железного дерева в центре, месту, которое испокон веков символизировало пустошь в конце тропы.

Большой Росс тоже был облачен в белое, но это был саван из тонкого полотна. Взгляд безвеких глаз устремлен в потолок. У одной из стен стоял гроб, и от него по всей комнате разносился кисловатый, но довольно приятный запах, ибо он также был сделан из железного дерева и сохранит свое скорбное содержимое на долгие тысячелетия.

Топкинс отпустил руку Тима, и тот прошел вперед уже один. Упал на колени. Просунул руку под полотняный саван и нащупал папину руку. Была она холодной, но Тим, не колеблясь ни секунды, сплел свои теплые и живые пальцы с папиными, как они делали всегда, когда Тим еще был маленьким и едва мог ходить. В те дни мужчина, шедший рядом в ним, казался вечным, а ростом был все двенадцать футов.

Тим стоял на коленях у пьедестала и смотрел отцу в лицо.

Когда Тим вышел, его напугало то, какими косыми стали лучи солнца. Получается, что он пробыл внутри больше часа. Косингтон и Топкинс стояли за кузницей у большой, в человеческий рост, ясеневой поленницы и курили самокрутки. О Большом Келлсе по-прежнему ничего не было слышно.

— Он, кажись, прыгнул в реку и утоп, — предположил Топкинс.

— Давай, залезай в телегу, сынок, — сказал Косингтон, — я отвезу тебя обратно к маме.

— Я лучше пройдусь, если вы не против.

— Нужно время поразмышлять, а? Что ж, хорошо. А я пойду к себе. Обед хоть и холодный, но я с радостью поем и такой. В такие времена никто твоей маме в помощи не откажет, Тим. Никто.

Тим невесело улыбнулся.

Косингтон взобрался на облучок, взял поводья, а потом, словно бы что-то вспомнив, наклонился к Тиму:

— Высматривай Келлса по дороге домой, хотя не думаю, что днем ты его увидишь. А ночью вас будут охранять трое крепких парней.

— Спасибо, сай.

— Не, не надо этого. Зови меня просто Питером. Ты уже взрослый, так что все в порядке, — он протянул руку и сжал Тимову ладонь. — Мне так жаль твоего папу. Ужасно жаль.

Тим шел по Листвяной дороге. Справа от него краснело заходящее солнце. Чувствовал он себя опустошенным и ко всему безразличным, да это и к лучшему, по крайней мере, на некоторое время. Мама ослепла, а без мужчины, который бы содержал семью, какое их ждало будущее? Друзья-лесорубы Большого Росса помогут, насколько смогут, но у них полно своих собственных забот. Папа считал, что дом всегда будет принадлежать их семье, но теперь Тим понимал, что ни один дом, ферма или клочок земли в Листве на самом деле селянам не принадлежат. Ведь в следующем году Сборщик приедет снова и достанет свой свиток. И через два года. И через три. Внезапно Тим возненавидел этот далекий Галаад, который всегда (то есть, в те редкие минуты, когда он о нем вообще думал) казался ему запредельным, полным чудес местом. Если б не было Галаада, не было бы и налогов, и тогда бы они почувствовали себя по-настоящему свободными.

На юге поднялось облако пыли, казавшееся кровавым туманом в свете заходящего солнца. Тим знал, что это едут женщины, которые были у них дома. На своих тележках и двуколках они направлялись в похоронный дом, который Тим недавно покинул. Там они омоют тело, уже омытое водами ручья, в который его когда-то бросили. Вотрут в него масла. Положат в правую руку покойного кусок бересты с написанными на нем именами его жены и сына. Поставят синюю точку у него на лбу и положат в гроб, который забьет Горячий Топкинс. Удар за ударом, один ужаснее другого в своей необратимости.

Женщины будут выражать Тиму свои соболезнования, и хотя будут они от чистого сердца, Тим все равно не хотел их. Не знал, сможет ли выдержать их, не сломавшись. Он уже устал от рыданий. С этими мыслями, Тим свернул с дороги и направился к небольшому журчащему ручейку, известному как Стременной ручей, который в скором времени приведет его к своему истоку: чистому роднику между домом Россов и сараем.

Тим плелся будто бы в полусне, думая о Сборщике, о ключе, который можно использовать лишь однажды, о страхозубе, о маминых руках, протянутых на звук его голоса…

Тим так погрузился в свои мысли, что едва не пропустил какую-то штуковину, которая торчала посреди бегущей вдоль ручья тропки. Это был стальной стержень с белым, вроде бы из слоновой кости, набалдашником. Тим присел на корточки, широко раскрыв глаза от удивления. Он вспомнил, как спросил Сборщика, волшебная ли это палочка. Вспомнил и загадочный ответ: «Когда-то он был ручкой переключения передач в Додже Дарте».

Стержень вогнали на полдлины в твердую почву, что потребовало, наверное, недюжинной силы. Тим протянул к нему руку, заколебался, но потом приказал себе не быть дураком: это же не стархозуб, который парализует его своим укусом и сожрет заживо. Тим вытащил стержень и внимательно его осмотрел. Стальной. Сталь очень хорошая, такую умели делать лишь Древние. Штуковина, конечно же, очень ценная, но вот волшебная ли она? На взгляд Тима, она ничем не отличалась от любой другой стальной вещи — такая же мертвая и холодная.

«В умелых руках, — прошептал сборщик податей, — любая вещь может быть волшебной».

Тим заметил лягушку, которая прыгала себе по гнилой березе на другой стороне ручья. Он направил на нее набалдашник и произнес единственное известное ему заклинание: абра-ка-дабра. В душе надеялся, что лягушка упадет замертво или превратится в…. ну, во что-нибудь. Но лягушка отказалась умирать или превращаться. Что она сделала, так это спрыгнула с бревна и исчезла в зарослях травы у ручья. Но в том, что стержень оставлен специально для него, мальчик не сомневался. Каким-то образом Сборщик знал, что он пройдет здесь. И когда именно.

Тим снова повернул на юг и увидел всполохи красного света. Шли они откуда-то между домом и сараем. Несколько мгновений Тим просто стоял и смотрел на это алое свечение. Потом побежал. Сборщик подарил ему ключ, Сборщик оставил ему волшебную палочку. Теперь же, рядом с родником, в котором они набирали воду, он оставил ему свою серебряную чашу.

Ту самую, с видениями.

Да только это была не чаша, а мятое жестяное ведро. Тим разочарованно сгорбился и поплелся к сараю, чтобы покормить мулов, прежде чем идти в дом. Но вдруг он остановился и развернулся кругом.

Ведро-то ведро, но не из их хозяйства. То было меньше, сделано из железного дерева, с ручкой из цветуницы. Тим вернулся к источнику и поднял ведро. Он стукнул рукояткой палочки Сборщика податей по его стенке. Ведро откликнулось глубокой, звенящей нотой, заставившей Тима отпрыгнуть назад. Ни одна жестянка не смогла бы издать такой гулкий звук. Опять же, если подумать, то и заходящее солнце не могло бы так четко отразиться в старом жестяном ведре.

«Ты думал, я отдам свою серебряную чашу такому недоростку, как ты, Тим, сын Джека? А зачем, если любая вещь может стать волшебной? И кстати о волшебстве: разве я не дал тебе свою собственную волшебную палочку?»

Тим понимал, что голос Сборщика податей порожден его воображением, но он полагал, что человек в черном плаще, окажись он сейчас здесь, сказал бы примерно то же самое.

Потом в его голове прозвучал новый голос. «Он весь состоит из лжи, от макушки до подошв ботинок, а его проповеди не принесут ничего, кроме слез».

Этот голос он заглушил в себе и наклонился, чтобы наполнить оставленное ему ведро. Когда вода набралась, Тима снова одолели сомнения. Он попытался вспомнить, делал ли Сборщик какие-нибудь пассы над поверхностью воды — вроде бы это непременная часть волшебства? — но не смог. Все, что он помнил, — это как человек в черном сказал ему, что если он взбаламутит воду, то ничего не увидит.

Сомневаясь не столько в волшебной палочке, сколько в своей способности ей воспользоваться, Тим помахал палочкой над водой. Сначала ничего не происходило. Он уже хотел сдаться, когда поверхность воды затянула дымка, местами скрывшая его отражение. Дымка рассеялась, и он увидел Сборщика податей, глядевшего прямо на него. Там, где находился Сборщик, было темно, но странный зеленый огонек с ноготок порхал у него над головой. Он поднялся повыше, и в его свете Тим увидел дощечку, прибитую к стволу железного дерева. «РОСС-КЕЛЛС», гласила она.

Зеленый огонек взмыл вверх по спирали и оказался под самой поверхностью воды в ведре. Тим ахнул. Внутри огонька обнаружилось живое существо — крошечная зеленая женщина с прозрачными крылышками на спине.

«Это же сайя, из волшебного народца!»

Убедившись, что привлекла его внимание, сайя упорхнула, мимолетно присела на плечо сборщика, а потом, кажется, спрыгнула с него. Теперь она зависла между двумя столбиками с поперечиной, с которой свисала еще одна табличка. Как и а надписи, отмечающей границу делянки Росса-Келлса, Тим узнал ровные печатные буквы отца. «ЗДЕСЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ТРОПА», гласила надпись. «ДАЛЬШЕ ЛЕЖИТ ФАГОНАР». А ниже буквами покрупнее и пожирнее: «ПУТЕШЕСТВЕННИК, БУДЬ НАСТОРОЖЕ!»

Сайя порхнула обратно к Сборщику податей, сделала вокруг него два круга, оставляя за собой переливающийся, быстро тающий зеленоватый след, потом поднялась выше и скромненько зависла в воздухе возле его щеки. Сборщик смотрел прямо на Тима; его фигура подергивалась рябью (как очертания фигуры отца Тима, когда мальчик смотрел на его тело в воде) и все-таки казалась абсолютно реальной, телесной. Он описал одной рукой полукруг над головой, шевеля двумя растопыренными пальцами, как ножницами. Этот знак Тим прекрасно понимал, потому что все в Листве им иногда пользовались: «Торопись, торопись!»

Сборщик податей и его волшебная спутница померкли и исчезли, и Тим увидел свое собственное изумленное лицо. Он снова провел палочкой над ведром, едва замечая, как она вибрирует в его руке. Снова появилась дымка, словно бы ниоткуда. Она заклубилась и исчезла. Теперь Тим увидел высокий дом с множеством фронтонов и труб. Он стоял на поляне, окруженной такими мощными и высокими железными деревьями, что в сравнении с ними деревья у Железной тропы казались карликами. «Наверно», подумал Тим, «верхушками они достают до облаков». Он понимал, что дом стоит где-то в самой чаще Бескрайнего леса, намного дальше, чем отваживались заходить даже самые смелые лесорубы Листвы. Многочисленные окна были украшены каббалистическими узорами, и благодаря им Тим понял, что смотрит на дом Мерлина Эльда, где время стоит на месте или даже течет в обратную сторону.

В ведре появилась маленькая, колеблющаяся фигурка Тима. Он подошел к двери и постучал. Дверь открылась. Из нее вышел улыбающийся старик, в чьей длинной, до пояса, белой бороде сверкали драгоценные камни. На голове у него была островерхая шляпа, желтая, как солнце на Полную Землю. Водяной Тим о чем-то серьезно заговорил с Водяным Мерлином. Водяной Мерлин поклонился и вернулся в дом… который, казалось, постоянно менял очертания (хотя, возможно, виной тому была вода). Маг вернулся Теперь он держал в руках черную ткань, похожую на шелк. Он поднял ткань на уровень глаз, демонстрируя ее назначение: повязка. Маг протянул ее Водяному Тиму, но прежде чем тот успел ее взять, над водой снова появилась дымка. Когда она рассеялась, Тим не увидел ничего, кроме собственного лица да птицы, пролетавшей у него над головой и, несомненно, торопящейся попасть в свое гнездо до заката.

Тим в третий раз провел палочкой над ведром. Теперь, несмотря на возбуждение, он чувствовал, как тот гудит в его руке. Когда туман рассеялся, он увидел Водяного Тима, сидящего у кровати Водяной Нелл. Черная повязка была на глазах его матери. Водяной Тим снял ее, и лицо Водяной Нелл осветила изумленная радость. Она, смеясь, прижала к себе сына. Водяной Тим тоже смеялся.

Туман затянул и это видение, как два предыдущих, но вибрация в стальном пруте прекратилась. «Бесполезный, как мусор», подумал Тим. И так оно и было. Когда туман исчез, вода в жестяном ведре не показала ему ничего более чудесного, чем последние отблески заката. Он несколько раз пытался поводить над ведром палочкой Сборщика податей, но ничего не произошло. Ничего страшного. Тим знал, что ему делать.

Он поднялся на ноги, взглянул на дом и никого не увидел. Но скоро здесь появятся мужчины, которые обещали нести караул. Надо действовать быстро.

Зайдя в сарай, он спросил Битси, не хочет ли она еще раз отправиться на вечернюю прогулку.

Та непредвиденная работа, которую пришлось переделать вдове Смак для Нелл Росс, утомила ее чрезвычайно, но ведь была она больной и старой, а эта странная, не по сезону теплая погода беспокоила ее куда больше, чем она согласилась бы признать. Поэтому, несмотря на то, что Тим не осмелился стучать громко (хватит уже того, что он вообще отважился постучать после заката), вдова сразу же проснулась.

Вдова взяла лампу, и когда в ее свете она увидела, кто стоит в дверях, сердце ее упало. Если бы прогрессирующая болезнь не отняла у ее единственного глаза способность слезиться, она бы расплакалась при виде этого юного лица, полного глупой и смертельной решимости.

— Возвращаешься в лес, — сказала она.

— Ага, — ответил он тихим, но твердым голосом.

— Вопреки всему, что я тебе говорила.

— Ага.

— Очаровал он тебя. Но зачем? Ради выгоды? Нет, только не он. Он просто увидел яркий огонек во тьме этого богом забытого захолустья, и для него нет ничего слаще, чем затушить его.

— Сай Смак, он показал мне…

— Что-то про твою маму, так я смекаю. Знает, за какие ниточки дергать, знает лучше, чем кто бы то ни было. К каждому сердцу у него есть свой волшебный ключик. Я понимаю, что словами тебя не остановить — достаточно и одного глаза, чтобы прочитать это в твоем лице. И я знаю, что не могу удержать тебя силой, как знаешь и ты. Так почему же ты пришел сейчас именно ко мне?

Эти слова заставили Тима смутиться, но решимости в нем не поубавилось, и тут вдова поняла, что мальчик по-настоящему для нее потерян. Хуже — потерян, вероятно, для себя самого.

— Чего же ты хочешь?

— Только чтобы вы послали весточку моей маме, если вам не трудно. Скажите ей, что я ушел в лес и вернусь с чем-то, что поможет вернуть ей зрение.

Несколько секунд вдова не произносила ни слова, только смотрела на него сквозь вуаль. При свете лампы, Тим мог разглядеть руины ее лица гораздо лучше, чем ему бы хотелось:

— Жди здесь. И не вздумай улизнуть без моего ведома, а не то я посчитаю тебя трусом. И наберись терпения, ибо ты знаешь, как я медлительна, — сказала она наконец.

Тим ждал, хотя ему и не терпелось поскорее отправиться в путь. Секунды казались минутами, минуты — часами, но в конце-концов вдова вернулась:

— А я уж думала, тебя и след простыл, — сказала она, и эти слова старой женщины ранили Тима больше, чем если бы она отхлестала его по лицу.

Вдова протянула ему лампу:

— Чтобы путь освещать, ибо я вижу, что своей у тебя нет.

И то правда: в своем стремлении поскорее отправиться в дорогу Тим напрочь забыл о лампе.

— Спасибо, сай.

В другой руке вдова держала полотняный мешок:

— Здесь каравай хлеба. Понимаю, что этого мало, да и самому хлебу уже два дня, но это все, что я могу дать.

Горло Тима на мгновение сжалось и не дало ему произнести ни слова, поэтому он просто три раза по нему похлопал. Протянул руку к мешку, но вдова попридержала его.

— В мешке есть еще кое-что, Тим. Принадлежало моему брату, который погиб в Бескрайнем лесу почти двадцать лет назад. Мой брат купил это у бродячего коробейника, а когда я отругала его, назвав наивным дурачком, он отвел меня в поле к западу от деревни и показал, как оно работает. Ох и шуму-то было, прости господи! У меня потом несколько часов звон в ушах стоял!

Из мешка она достала оружие.

Тим ошалело уставился на него. В книгах вдовы он видел картинки, а у старика Дестри в гостиной висел в рамке рисунок штуковины, называемой ружьем, но он и помыслить не мог, что когда-нибудь увидит такое по-настоящему. В фут длиной, с деревянной ручкой, курок и стволы из тусклого металла. Все четыре ствола стянуты вместе латунными, на первый взгляд, лентами. Дырки на концах стволов, из которых при выстреле что-то там вылетало, были квадратными.

— Брат испробовал его два раза перед тем, как показать мне, а после шанс пострелять ему уже не представился, потому что вскоре он погиб. Не знаю, исправна ли эта штука сейчас, но я держала ее в сухости, а раз в год, в день его рождения, я смазываю ее, как он мне и показывал. Все четыре патронника заряжены, а в запасе есть еще пять снарядов, которые называются пулями.

— Булями? — спросил Тим, нахмурившись.

— Да нет же, пу-ля-ми. Смотри сюда.

Вдова протянула Тиму мешок, чтобы освободить шишковатые руки, потом повернулась в дверном проеме:

— Джошуа говорил никогда не направлять оружие на человека, если только ты не хочешь его убить, ибо в оружии, говорил он, бьется жадное сердце. Или, может быть, коварное? После стольких лет, я уж и не помню. Есть тут на одной стороне рычажок… вот здесь…

Послышался щелчок, и пистоль открылся. Вдова показала Тиму четыре квадратные латунные пластиночки. Когда она вытащила одну, Тим увидел, что на самом деле это основание снаряда. Пули.

— После выстрела латунная часть остается, — сказал вдова, — ты должен будешь ее вытащить и зарядить следующую. Понял?

— Ага, — Тиму очень хотелось подержать пули самому, а еще больше ему хотелось взять оружие, нажать на курок и услышать, как бабахнет выстрел.

Вдова закрыла пистоль (снова послышался смачный щелчок) и показала его Тиму со стороны рукоятки. Тим увидел четыре маленьких штучки, которые нужно оттягивать назад большим пальцем.

— Это бойки. Каждый боек отвечает за выстрел из одного из стволов… если, конечно, эта треклятая штуковина все еще стреляет. Понимаешь?

— Ага.

— Оружие поэтому называется четырёхзарядником. Джошуа говорил, что если все четыре бойка не взведены, то никакой опасности нет, — вдова слегка покачнулась, словно у нее закружилась голова. — Господи, что ж это я делаю? Даю ребенку оружие! Ребенку, который направляется ночью в Бескрайний лес на встречу с дьяволом! Но что же мне еще делать? А затем, уже самой себе: — Но он не ожидает, что у ребенка будет оружие, так? Может, в мире еще осталась Белизна, и одна из этих древних пуль окажется в его черном сердце. Давай, клади его в мешок.

Вдова протянула Тиму пистоль рукояткой вперед. Тим чуть его не уронил. Просто невероятно, что такая маленькая на вид вещь может быть такой тяжелой! И казалось, что она вибрирует, как завибрировала волшебная палочка Сборщика, когда Тим провел ею над ведром с водой.

— Запасные пули завернуты в вату. Всего их у тебя девять, включая те, которые в пистоле. Пусть они сослужат тебе хорошую службу и надеюсь, что в пустоши меня не ждет проклятие за то, что я их тебе дала.

— Спа… спасибо, сай! — выдавил Тим и засунул пистоль в мешок.

Вдова обхватила голову руками и горько усмехнулась:

— Ты глупец, но и я не лучше. Вместо того, чтобы дать тебе братов четырёхзарядник, мне следовало принести метлу и огреть тебя по голове, — снова этот горький смешок, — но, конечно, пользы бы от этого не было, с моими-то старческими силенками.

— Так вы отправите утром весточку маме? Ведь на этот раз я не остановлюсь на середине Железной тропы, а пойду дальше, до конца.

— Да, и разобью ей сердце, — вдова наклонилась к Тиму, вуаль мерно покачивалась. — Об этом ты подумал? По лицу вижу, что да. Так зачем же ты это делаешь, если знаешь, какой камень взваливаешь ей на душу?

Тим покраснел до корней волос, но отступать отказался. В эти мгновения он стал очень похож на покойного отца:

— Я собираюсь вернуть ей зрение. Магия, которую оставил мне Сборщик, показала мне, как это сделать.

— Черная магия! Лживая черная магия! Лживая, Тим Росс!

— Я вас слышу, — Тим выпятил челюсть, совсем, как его отец, — но про ключ он не соврал — ключ сработал. Не соврал про побои — побои были. Не соврал, что моя мама ослепла — она и вправду ослепла. А про папу… вы уже знаете.

— Ага, — ответила вдова с таким деревенским акцентом, которого Тим ни разу не слышал, — ага, и что вся эта правда тебе сделала? Только боль причинила да в ловушку заманила.

На это Тим поначалу ничего не ответил. Он лишь опустил голову и изучал носки своих изношенных ботинок. Во вдове уж было проснулась надежда, но тут он поднял голову, посмотрел ей в глаза и сказал:

— Я привяжу Битси сразу за участком Косингтона и Марчли. Не хочу оставлять ее на том обрубке, где нашел своего папу, потому что там на деревьях страхозуб. Когда пойдете к моей маме, сможете попросить сая Косингтона привести Битси домой?

Женщина помоложе могла бы продолжить увещевания, может, даже заумоляла бы. Но не вдова.

— Что-нибудь еще? — спросила она.

— Две вещи.

— Выкладывай.

— Поцелуете маму за меня?

— Да, с радостью. А вторая?

— Благословите меня на дорогу?

Вдова подумала. Покачала головой:

— Что до благословений, то братов четырёхзарядник — лучшее, что я могу тебе дать.

— Что ж, значит так тому и быть, — Тим шаркнул ножкой и приложил кулак ко лбу. Развернулся, спустился по ступенькам и направился к своей маленькой мулице.

Тихим, едва слышным (но все-таки слышным) голосом вдова проговорила:

— Благословляю тебя именем Гана. Теперь дело за ка.

Луна уже зашла, когда Тим слез с Битси и привязал ее к кусту возле Железной тропы. Перед тем как покинуть сарай, он набил карманы желудями и теперь разложил их перед ней на земле — так же, как Сборщик податей для своей лошади прошлой ночью.

— Не волнуйся, сай Косингтон утром за тобой придет, — сказал Тим. В его мозгу ярко вспыхнула картина: Широкий Питер находит Битси мертвой, с зияющей дырой в брюхе, проделанной кем-нибудь из лесных хищников (может, тем самым, чье присутствие он чувствовал за спиной во время своего «променада» по Железной тропе). Но что ему оставалось делать? Битси была добрая, но недостаточно умная, чтобы самостоятельно найти дорогу домой, сколько бы раз она ни проходила по этому самому маршруту.

— Все у тебя будет хорошо, — сказал он, проведя рукой по ее гладкому носу. Будет ли?.. А может, вдова Смак была права во всем, и это только первое тому доказательство? Но Тим отогнал от себя эту мысль.

«Про все остальное он сказал мне правду. Значит, и об этом, конечно же, не соврал».

К тому времени, как Тим прошел три колеса по Железной тропе, он начал в это верить.

Не забывайте, что ему было всего одиннадцать лет.

В эту ночь он не увидел костра. Вместо гостеприимного оранжевого пламени горящего дерева Тим, дойдя до конца Железной тропы, заметил холодный зеленый огонек. Он дрожал и временами исчезал, но всегда возвращался, достаточно яркий, чтобы отбрасывать тени, клубившиеся у него под ногами как змеи.

Тропа — теперь еле заметная, потому что она была проделана только колесами фургонов Большого Росса и Большого Келлса, — свернула влево, огибая старое железное дерево со стволом больше самого большого дома в Листве. Шагов через сто после этого изгиба тропа вышла на поляну. Там стояли столбики с перекладиной и табличкой. Тим мог прочесть все до последнего слова, потому что над табличкой, так быстро взмахивая крылышками, что их почти не было видно, висела сайя.

Он подошел ближе, забыв обо всем от восторга перед этим экзотическим видением. Сайя была не больше четырёх дюймов ростом, нагая и прекрасная. Трудно было понять, такое же ли у нее зеленое тело, как свет, который оно испускало, потому что свет этот был слишком ярок. Но он видел ее приветливую улыбку и знал, что она его прекрасно видит, хотя ее чуть раскосые миндалевидные глаза были лишены зрачков. Крылышки издавали ровный тихий гул.

Сборщика податей нигде не было видно.

Сайя игриво описала круг в воздухе и нырнула в куст. Тима уколола тревога: он представил, как колючки разрывают в клочья воздушные крылышки. Но сайя появилась снова, невредимая, взмыла по головокружительной спирали футов на пятьдесят — до первых обращенных вверх ветвей железных деревьев — и снова нырнула вниз, прямо на него. Тим увидел ее стройные руки, отведенные назад, как у девочки, ныряющей в пруд. Он пригнулся, и когда сайя пролетела над самой его головой, чуть взъерошив волосы, услышал ее смех похожий на звон далеких колокольчиков.

Тим осторожно выпрямился и увидел, что она возвращается — на этот раз выделывая в воздухе сальто. Сердце у него в груди колотилось как сумасшедшее. Он подумал, что никогда не видел ничего столь красивого.

Сайя замерла над перекладиной с табличкой, и в ее зеленоватом свете он разглядел едва видную, заросшую тропу, ведущую дальше в Бескрайний лес. Она подняла руку и поманила его пальчиком, светящимся зеленым огнем. Очарованный ее нездешней красотой и приветливой улыбкой, Тим без колебаний поднырнул под перекладину, даже не взглянув на последние три слова, написанные рукой его отца: ПУТЕШЕСТВЕННИК, БУДЬ НАЧЕКУ.

Сайя оставалась на месте, пока он не подошел так близко, что почти мог коснуться ее рукой. Тогда она порхнула дальше, вдоль заросшей тропы. Там она снова зависла в воздухе, маня и улыбаясь. Волосы, разбросанные по плечам, то закрывали ее крошечные груди, то их отбрасывал вверх ветерок от крыльев.

Приблизившись к ней во второй раз, Тим окликнул ее — но очень тихо, опасаясь, что слишком громкий голос разорвет ее миниатюрные барабанные перепонки:

— Где Сборщик податей?

Ответом ему был еще один серебряный смешок. Она дважды перекувырнулась через голову, подтянув колени к самым плечам, и понеслась дальше, останавливаясь только, чтобы убедиться, что Тим следует за ней. Так она заводила очарованного мальчика все дальше и дальше вглубь Бескрайнего леса. Тим не заметил, как жалкие остатки тропы исчезли, и он оказался среди стволов железных деревьев, виденных лишь немногими людьми, да и то давно. Не заметил он и того, как кисло-сладкий запах железного дерева сменился куда менее приятным духом стоячей воды и гниющей растительности. Железные деревья закончились. Впереди их было еще множество, бессчетные лиги, — но не здесь. Тим достиг края огромного болота, известного под именем Фагонар.

Сайя, снова сверкнув своей дразнящей улыбкой, летела дальше. Теперь ее сияние отражалось в мутной воде. Что-то — не рыба — всплыло из пены, уставилось на воздушную нарушительницу границ лишенным ресниц глазом и снова ушло под воду.

Тим ничего не заметил. Он смотрел на кочку, над которой теперь трепетала сайя. Кочка была далековато, но не шагнуть на нее он не мог. Сайя ждала его. На всякий случай он прыгнул — и еле дотянулся до кочки. Зеленое свечение было обманчиво: предметы в его свете казались ближе, чем на самом деле. Он зашатался, размахивая руками. Сайя еще больше ухудшала дело (ненамеренно — в этом Тим был уверен; она просто хотела поиграть), описывая быстрые круги вокруг его головы, слепя его своим свечением и наполняя уши колокольцами своего смеха.

Дело висело на волоске (а Тим еще не видел чешуйчатой головы, которая всплыла на поверхность у него за спиной, разевая острозубые челюсти), но Тим был молод и ловок. Он удержал равновесие и вскоре стоял на верхушке кочки.

— Как тебя зовут? — спросил он мерцающую фею, которая теперь висела в воздухе прямо над кочкой.

Он не был уверен, несмотря на ее смех-колокольчик, что она умеет говорить, а даже если и умеет — что ответит ему, хоть низким стилем, хоть высоким. Но она ответила, и Тим решил, что это самое прекрасное на свете имя, прекрасно подходящее к ее воздушной красоте.

— Арманита! — отозвалась она и снова полетела вперед, смеясь и кокетливо оглядываясь на него.

Следуя за ней, он забирался все дальше вглубь Фагонара. Иногда кочки были так близко друг к другу, что он мог просто перешагивать с одной на другую, но чем дальше они заходили, тем чаще и тем дальше ему приходилось прыгать. Но Тим не боялся. Напротив, он был переполнен восторгом и эйфорией и смеялся каждый раз, когда терял равновесие. Он не видел следовавших за ним треугольных теней, взрезавших гладь воды легко, как ножницы портнихи — шелковую ткань; сначала тень была одна, потом три, потом — полдюжины. Его кусали жуки-кровососы, и он смахивал их, не чувствуя боли, оставляя на коже пятнышки крови. Не видел он и сгорбленных, но явно прямоходящих фигур, которые шли за ним с одной стороны, не сводя с мальчика мерцающих в темноте глаз.

Несколько раз он тянулся к Арманите. восклицая: «Иди ко мне, я тебя не обижу!» Она каждый раз ускользала от него, однажды — пролетев у него между пальцев и пощекотав их своими крылышками.

Сайя закружила вокруг кочки покрупнее остальных. На ней ничего не росло, и Тим решил, что это на самом деле камень — первый, увиденный им в этих местах, где жидкого было явно больше, чем твердого.

— Я так далеко не прыгну! — крикнул он Арманите. Он поискал другую опору и не нашел. Чтобы добраться до следующей кочки, сначала надо было прыгнуть на камень. И сайя манила его.

«А может, я и допрыгну, — подумал он. — Она думает, что я смогу — иначе зачем бы меня подзывала?»

На кочке, на которой он сейчас стоял, не было места для разбега, так что Тим согнул колени и оттолкнулся, вложив в прыжок всю свою силу. Он пролетел над водой, понял, что не допрыгнет до камня — почти, но не совсем — и вытянул руки. Он приземлился грудью и подбородком — ударившись им так, что звезды замелькали перед глазами, и так полуослепленными сиянием сайи. У него был всего миг, чтобы осознать, что он цепляется не за камень — разве только если камни могут дышать, — и тут сзади послышался громоподобный и гнусный рев. За ним последовал всплеск, окативший спину и затылок Тима теплой, кишащей мошками водой.

Он вскарабкался на камень, который был вовсе не камнем, понимая, что потеряла лампу вдовы Смак, но сохранил мешок. Он бы и мешок упустил, если бы не обвязал его горловину вокруг запястья. Хлопковая ткань мешка намокла, но не промокла насквозь. Во всяком случае, пока.

И как раз когда он почувствовал, что его преследователь приближается, «камень» начал подниматься. Он стоял на голове какого-то существа, мирно спавшего в грязи и иле. Теперь оно проснулось и было недовольно. Существо издало рев, и из его пасти вырвалось зелено-оранжевое пламя, опалив камыши, торчавшие из воды перед ним.

«Не такой большой, как дом, — наверное, нет, но это дракон, настоящий дракон, и, боги, я стою у него на голове!»

Драконье пламя ярко осветило эту часть Фагонара. Тим увидел, как существа, преследовавшие его, удирают от пламени в разные стороны, всколыхнув камыши. Увидел он и еще одну кочку. Она была чуть побольше той, от которой он оттолкнулся, чтобы попасть на нынешнее — весьма опасное — место.

Некогда было беспокоиться о том, что его сожрет гигантская рыба-людоед, если он не допрыгнет, или что дракон превратит его в угольного мальчика следующим выдохом, если он достигнет кочки. С беззвучным криком Тим оттолкнулся от своей опоры. Так далеко он еще ни разу не прыгал — и чуть не переборщил, едва успев ухватиться обеими руками за меч-траву, чтобы не перелететь через кочку прямиком в воду. Острая трава резала пальцы. Местами она еще и дымилась после залпа разъяренного дракона, но Тим все равно держался за нее. Он и думать не хотел о том, что его ожидает, если он свалится с этого крошечного островка.

Нельзя сказать, чтобы он и сейчас был в безопасности. Он взобрался на кочку коленями и оглянулся в сторону, откуда пришел. Дракониха — теперь он разглядел у нее на голове розовый «девичий гребень» — поднялась из воды и встала на дыбы. Нет, она была поменьше дома, но побольше Вороного, жеребца Сборщика податей. Дракониха дважды взмахнула крыльями, рассыпав вокруг брызги и подняв ветер, сдувший потные волосы со лба Тима. Звук напоминал хлопанье на ветру простыней, сушащихся на веревке.

Она смотрела на него небольшими глазками в красных прожилках. Нити горячей слюны свисали с ее челюстей и шипели, попадая в воду. Тим видел трепещущую жаберную щель между ее грудных пластин, через которую она набирала воздух, чтобы раздуть топку у себя в чреве. Он успел подумать, как странно, — и даже немного забавно, — что ложь его отчима обернулась правдой. Только вот зажариться живьем предстояло Тиму.

«Боги, наверно, смеются, — подумал Тим. — А если нет, то Сборщик податей — уж точно».

Без всяких логических размышлений Тим упал на колени и протянул руки к драконихе (с правого запястья по-прежнему свисал мешок):

— Прошу вас, миледи! — вскричал он. — Прошу вас, не сжигайте меня, потому что меня сбили с пути, и я молю вас о прощении!

Несколько мгновений дракониха пристально смотрела на него, продолжая раздувать жабры. Огненная слюна по-прежнему с шипением капала у нее из пасти. Потом, медленно — буквально по дюйму, как показалось Тиму, — она начала погружаться обратно. Наконец, над водой осталась только ее макушка… и эти страшные, внимательные глаза. Казалось, они сулили в следующий раз не проявить милосердия, если он опять осмелится ее побеспокоить. Потом исчезли и они, и то, что осталось на виду, снова можно было бы принять за камень.

— Арманита? — он обернулся в поисках зеленоватого свечения, уже зная, что не увидит его. Она завела его вглубь Фагонара, туда, где впереди больше не было кочек, а позади был дракон. Сайя сделала свое дело.

— Ничего, кроме лжи, — прошептал Тим.

Вдова Смак была во всем права.

Тим уселся на холмике, думая, что сейчас расплачется, но слезы не шли. Оно и к лучшему: плачем-то чего он добьется? Его одурачили, вот и все. В следующий раз он будет умнее…. если будет он, этот следующий раз. Сидя во мраке под пепельным светом спрятанной за зарослями луны, Тим думал, что следующего раза могло и не быть. Нырнувшие было вглубь твари вернулись. Водный будуар драконихи они обплывали стороной, но у них все равно оставалось достаточно места для маневра, и не было сомнений в том, что объектом их пристального внимания был островок, на котором сидел Тим. Он мог лишь надеяться, что это какие-то рыбы, и что если они выберутся на сушу, то погибнут. Но Тим понимал, что твари, способные жить в такой густой и мутной воде, скорее всего могут дышать как под водой, так и над ней.

Тим смотрел на кружащих тварей и думал: «Они набираются храбрости для атаки».

Тим понимал, что смотрит в лицо смерти, но ведь ему было всего одиннадцать, поэтому несмотря ни на что он проголодался. Вытащил каравай, увидел, что только один край остался сухим и откусил несколько кусочков. Потом отложил хлеб, чтобы повнимательнее изучить четырёхзарядник при неровном свете луны и фосфоресцентном сиянии болотной воды. Пистоль выглядел сухим. Запасные патроны вроде бы тоже, и Тим знал, что надо сделать, чтобы они такими и оставались. Из сухой части каравая он выковырял кусок мякиша, засунул в дырку патроны, заткнул ее и положил хлеб обратно в мешок. Тим надеялся, что мешок высохнет, хотя не был в этом уверен: воздух-то влажный, и….

И тут две твари стрелами ринулись к его островку. Тим вскочил и выкрикнул первое, что пришло ему в голову:

— Зря вы это! Зря вы это, ребятки! Перед вами стрелок, истинный сын Галаада и потомок Эльда, так что бегите, пока можете!

Тим сомневался, что эти твари с их мозгами-горошинами понимали, что он кричит (да если бы и понимали, то, наверное, наплевали бы), но звук его голоса напугал их, и они убрались.

«Поосторожнее, не разбуди вон ту огненную деву, — подумал Тим, — а не то она встанет и поджарит тебя — лишь бы заткнулся».

Но какой у него был выбор?

Когда эти живые подводные корабли бросились к нему снова, мальчик не только закричал, но и захлопал в ладоши. Будь у него под рукой полое бревно, он бы и по нему постучал, и На'ар с ним, с драконом. Тим подумал, что если до этого дойдет, то смерть от огня будет гораздо милосерднее, чем та, которой он подвергнется в челюстях этих страхолюдин. И уж конечно более быстрой.

Интересно, прячется ли Сборщик где-то поблизости, наблюдая и смакуя происходящее? Тим решил, что это так, но наполовину: наблюдает, да, но вряд ли он захочет мочить сапоги в этой вонючей топи. Наверное, сидит сейчас в приятном и сухом месте и смотрит представление через свою серебряную чашу на пару с Арманитой. Может даже она сидит у него на плече, подперев крошечными ручками подбородок.

К тому времени, когда грязный утренний свет начал продираться сквозь кроны нависающих деревьев(шишковатых, покрытых мхом монстров, каких Тим никогда в жизни не видел), вокруг его кочки кружила дюжина силуэтов, самый короткий их которых был в десять футов длиной. Остальные были гораздо длиннее. Крики и хлопки их уже не пугали. Скоро они до него доберутся.

Казалось бы, хуже уже некуда, но не тут-то было: в сочащемся сквозь зеленую крышу свете Тим увидел, что у его будущей смерти с последующим пожиранием появились зрители. Тим был рад, что пока еще не было достаточно светло, чтобы различить их лица. Хватит уже их грузных, получеловеческих очертаний. Стояли они на берегу, в семидесяти-восьмидесяти ярдах от Тима. Тим мог различить с полдюжины, но чувствовал, что их еще больше — в тусклом свете было не разобрать. Плечи опущены, косматые головы выдвинуты вперед. С тел свисали лохмотья: может быть, остатки одежды, а может, клочья лишайника вроде тех, которые свисают с ветвей. Тиму они казались племенем грязь-людей, восставшим со дна болота только, чтобы посмотреть, как снующие туда-сюда твари сначала поиграют, а потом разорвут свою жертву.

«Да какая разница? Все равно мне крышка, будут они смотреть или нет».

Одна из снующих рептилий отделилась от стаи и поплыла к кочке, хвост бьет по воде, доисторическая башка приподнята, пасть раззявлена в оскале, который казался шире, чем туловище мальчика. Она ударила под тем местом, где стоял Тим, ударила так, что вся кочка затряслась, будто желе. На берегу несколько грязь-людей заулюлюкали. Словно зрители на травбольном матче в субботний день, подумал Тим.

Мысль эта так его разозлила, что страх улетучился, а его место заняла ярость. Рано или поздно водяные твари до него доберутся, так? Тим не видел ничего, что могло бы им помешать. Но если четырёхзарядник вдовы Смак не пострадал, Тим сможет заставить хотя бы одну из тварей дорого заплатить за свой завтрак.

«А если он не выстрелит, то я буду бить их рукоятью по голове, пока мне не оторвут руку».

Тварь уже выползала из воды, вырывая когтями передних лап клочья травы и оставляя черные борозды, которые тотчас же заполнялись водой. Хвост твари — черно-зеленый сверху и белый, словно живот мертвеца, снизу — проталкивал ее вверх и вперед, шлепая по воде и расплескивая во все стороны потоки грязной жижи. Над мордой твари виднелась россыпь глаз, которые пульсировали и пучились, пульсировали и пучились, не отрываясь от лица Тима ни на секунду. Длиннющие челюсти скрежетали, словно трущиеся друг о друга камни.

А на берегу — в семидесяти ли ярдах или в тысяче колес, какая разница? — грязь-люди снова загоготали, словно подбадривая тварь.

Тим открыл полотняный мешок. Руки его не дрожали, а пальцы работали четко, несмотря на то, что тварь уже наполовину вылезла из воды, и только лишь три фута отделяли промокшие Тимовы ботинки от ее клацающих зубов.

Тим оттянул один из бойков, как показывала ему вдова, обнял пальцем курок и опустился на одно колено. Теперь он был вровень с надвигающимся чудовищем. Тим чувствовал удушающий запах падали и мог глубоко заглянуть в розовую глотку. Но он улыбался. Чувствовал как растягиваются губы и радовался. Как же хорошо было улыбаться в свои последние мгновения. Хотелось только одного: чтобы вместо этой твари из воды выбирался сборщик податей со своей маленькой зеленой дьяволицей на плече.

— Давай посмотрим, как тебе это понравится, приятель, — пробормотал Тим и нажал на курок.

Грохнуло так, что поначалу Тим подумал, не разорвалось ли оружие у него в руках. Но разорвалось не оружие, а россыпь глаз рептилии. Из раны брызнул гной. Чудище мучительно взрыкнуло и выгнулось назад, его короткие передние лапы били по воздуху. В агонии оно упало в воду и перевернулось кверху брюхом. Вокруг наполовину погруженной головы расплывалось красное облако. Голодную, древнюю пасть свело смертельным оскалом. Высоко в деревьях бесцеремонно разбуженные птицы хлопали крыльями и злобно кричали.

Все еще окутанный в эту отрешенную холодность (и улыбаясь, хотя он этого и не осознавал), Тим открыл четырёхзарядник и вытащил дымящуюся, теплую на ощупь гильзу. Схватил хлеб, выхватил зубами пробку из мякиша, вытащил запасной заряд и засунул его в патронник. Захлопнул пистоль и выплюнул пробку, у которой был теперь маслянистый привкус.

— Ну?! — крикнул он возбужденно плавающим туда-сюда рептилиям (холм драконьей башки куда-то исчез). — Хотите еще?! Налетай!

И не бравировал: ему на самом деле хотелось, чтобы они наступали. Никогда и ничего — даже топор его отца у него за поясом — не казалось Тиму таким священно-праведным, как тяжелый четырёхзарядник в его левой руке.

С берега послышался звук, которого Тим поначалу не понял. Не потому, что звук был таким уж незнакомым, а потому, что он никак не вязался со всеми представлениями Тима о его зрителях. Грязь-люди хлопали в ладоши.

Когда Тим повернулся к ним, все еще держа в руках дымящийся пистоль, они упали на колени, приложили кулаки ко лбам и произнесли единственное слово, на которое, казалось, были способны. Слово было «хайл» — «здравься», одно из немногих, которые звучат одинаково как на низком, так и на высоком слоге, то самое, которое Манни называют фин-Ган или первым словом, то самое, которое заставило мир завертеться.

«А вдруг….»

Тим Росс, сын Джека, перевел взгляд со стоящих на коленях грязь-людей на древнее (но очень эффективное) оружие у себя в руках.

«А вдруг они думают…»

Да, это возможно. Более чем.

Эти фагонарцы посчитали его стрелком.

Сначала он пошевельнуться не мог от потрясения. Он смотрел на них с кочки, где только что боролся за свою жизнь (и пока еще не победил); они преклонили колени в высоких зеленых камышах ярдах в семидесяти от него, касаясь кулаками косматых голов, не сводя с него глаз.

Наконец рассудок начал потихоньку возвращаться к Тиму, и он сообразил, что этой их верой надо воспользоваться, пока не поздно. Он лихорадочно перебирал истории, которые ему рассказывали мама и папа, и те, которые читала ученикам вдова Смак из своих драгоценных книг. Но все они не совсем подходили к ситуации, пока он не вспомнил обрывок рассказа Гарри-Занозы, одного из ребят, работавших на лесопилке неполный день. Старина Заноза был полудурком — то наставит на тебя палец, притворяясь, что стреляет из пистолета, то лопочет какую-то чушь, якобы на высоком наречии. А больше всего он любил поговорить про людей из Галаада, носивших при себе большие револьверы и отправлявшихся на поиски приключений.

«Ох, Гарри, надеюсь, это ка подтолкнуло меня поближе к тебе в тот полуденный перерыв».

— Хайл, мои подданные! — крикнул он грязь-людям. — Я вижу вас очень хорошо! Поднимитесь с колен с любовью и верностью!

Долгое время ничего не происходило. Потом они поднялись и уставились на него своими глубоко посаженными и нечеловечески усталыми глазами. Скошенные челюсти у всех отвисли почти до груди в одинаковом изумлении. Тим заметил, что некоторые вооружены примитивными луками: у других ко впалым грудям были приторочены переплетенными лозами дубинки.

«Что мне теперь говорить?»

Иногда, подумал Тим, годится только чистая правда.

— Заберите меня с этого сраного острова! — завопил он.

Поначалу грязь-люди только пялились на него. Потом собрались в кружок и засовещались с помощью хрюков, цоканья и жутковатых рыков. Тим уж было начал верить, что совещание продлится вечно, но тут несколько членов племени отделились от основной группы и куда-то убежали. Еще один, самый высокий, повернулся к Тиму и вытянул вперед обе руки, почти нормальных, за исключением слишком большого числа пальцев и какой-то зеленой, похожей на плесень субстанции, покрывающей ладони. В смыле жеста трудно было ошибиться: Оставайся на месте.

Тим кивнул и плюхнулся на кочку («прям как Леди Пряник плюхнулась на задик», подумал он) и принялся за остатки хлеба, не забывая при этом посматривать на воду в поисках очередных тварей. Четырёхзарядник он из рук не выпускал. Мухи и какие-то мелкие жучки садились ему на кожу, напивались потом и улетали прочь. Тим сидел и думал, что если в скором времени ничего не произойдет, то он сам прыгнет в воду только, чтобы избавиться от этих назойливых созданий, слишком быстрых, чтобы их прихлопнуть. Да только кто знает, что там еще таится в этой мутной жиже или ползет по дну?

Проглотив последний кусок хлеба, Тим услышал ритмичный стук, который разнесся в утренней болотной хмари, распугивая птиц. Некоторые из них были на удивление большими, с розовыми хохолками и перепончатыми ногами, которыми они били при взлете по воде. Птицы громко кричали и улюлюкали. Тим подумал, что такие крики могли издавать свихнувшиеся дети.

«Кто-то бьет по полому бревну, которого раньше мне так не хватало», — Тим устало улыбнулся.

Стук продолжался еще минут пять, потом прекратился. Чудики на берегу стояли и смотрели в направлении, откуда пришел Тим. Каким же он был тогда молодым и глупым, с диким хохотом погнавшись за коварной феей по имени Арманита! Грязь-люди руками прикрыли глаза от солнца, которое теперь нещадно светило сквозь нависающие заросли, прогоняя болотную хмарь. Начинался еще один необычайно жаркий день.

Тим услышал всплеск, а вскоре из болотной дымки вынырнула какая-то странная и бесформенная лодка. Она была сбита из бог знает откуда добытых обломков досок, сидела в воде почти по самые борта и тащила за собой длинные космы мха и водорослей. Была на ней и мачта, но без парусов. Вместо дозорного к ней была прибита кабанья голова, вокруг которой тучами роились мухи. В руках четырёх болотников были весла из какого-то оранжевого, неведомого Тиму, дерева. На носу лодки стоял пятый. На голове у него красовался черный шелковый цилиндр с лентой, которая спускалась ему на плечо. Он всматривался вперед, указывая то влево, то вправо. Гребцы исполняли указания безукоризненно с легкостью, свидетельствующей о длительной практике: лодка ловко огибала кочки, по которым Тим и попал в эту передрягу.

Когда лодка подошла к месту, где до этого в черной стоялой воде сидела дракониха, рулевой нагнулся, а потом с видимым усилием выпрямился. В руках он держал сочащийся кровью кусок туши, который, по мнению Тима, не так давно принадлежал тому же кабану, что и голова на мачте. Рулевой прижал кусок к телу, не обращая внимания на кровь, пачкавшую его волосатую грудь и руки. Всмотрелся в воду. Потом издал резкий крик, за которым последовало несколько быстрых щелчков. Гребцы подняли весла на борт. Лодка по инерции продолжала плыть к Тимовой кочке, но рулевой не обращал на это никакого внимания. Он все еще смотрел в воду, словно в экстазе.

В тишине, которая казалась громче и страшнее, чем любой всплеск, из воды высунулась лапа с наполовину сомкнутыми когтями. Сай Рулевой вложил кусок кабаньей туши в эту требовательную длань, словно мать, кладущая в колыбельку ребенка. Когти сомкнулись вокруг мяса, в воду закапала кровь. Затем лапа исчезла так же бесшумно, как и появилась, унося принесенную ей жертву.

«Теперь ты знаешь, как умиротворить дракона», — подумал Тим. Ему вдруг пришла мысль, что он накопил чудесный запас историй, которые заставят раскрыть рот не только старика Занозу, а вообще всю Листву. Вот только доведется ли ему их рассказать?

Плоскодонка уткнулась в кочку. Гребцы склонили головы и поднесли кулаки ко лбам. То же сделал и рулевой. Он жестом пригласил Тима залезть в лодку, и свисавшие с его руки длинные коричневые и зеленые нити заколыхались. Такая же поросль имелась у него на щеках и на подбородке. Даже ноздри, казалось, были закупорены какой-то растительностью, так что ему приходилось дышать ртом.

«Никакие они не грязь-люди», подумал Тим, забираясь в лодку. Это люди-растения. Мутанты, постепенно становящиеся частью болота, в котором они живут.

— Я говорю вам спасибо, — обратился Тим к Рулевому и тоже коснулся лба боковой стороной кулака.

— Хайл! — ответствовал Рулевой. Его губы растянулись в улыбке, обнаружив при этом немногочисленные зеленые зубы. Но улыбка от этого не стала менее обаятельной.

— Добрая встреча, — сказал Тим.

— Хайл! — повторил Рулевой, и остальные подхватили так, что болото загудело: «Хайл! Хайл! Хайл!»

На берегу (если постоянно дрожащую и сочащуюся землю можно назвать берегом) племя собралось вокруг Тима, окружив его своим землистым, ядреным запахом. Тим все еще держал в руках четырёхзарядник, но не потому, что хотел застрелить кого-то или даже просто пригрозить, а потому, что члены племени очень уж хотели на него поглядеть. Если бы кто-то протянул руку, чтобы до него дотронуться, Тим тотчас же положил бы его в мешок. Но никто не пытался. Они лишь прихрюкивали, размахивали руками, по-птичьи щелкали, но кроме слова «хайл» Тим ничего разобрать не мог. И все же, когда Тим заговорил с ними, он не сомневался, что его понимают.

Насчитал он как минимум шестнадцать особей: все муты и все мужчины. Кроме растений, их тела носили на себе грибковые образования, которые, по мнению Тима, выглядели, как плоские грибы, растущие из стволов цветуниц. Он такие часто видел на лесопилке. А еще муты страдали от множества волдырей и гнойных язв. В Тиме росла уверенность, что где-то там, в их поселении, есть и женщины, но детей нет, ибо племя это умирало. Скоро Фагонар заберет его словно дракониха, забравшая жертвенный кусок кабаньей туши. Но пока что члены племени смотрели на Тима, и в глазах их он видел выражение, знакомое ему по лесопилке: так смотрят мальчишки на главного работника, когда одна работа уже выполнена, а другая еще не назначена.

Племя фагонарцев посчитало его стрелком. Смех да и только — ведь он же всего лишь ребенок, но что есть, то есть. И пока что, пусть и на короткое время, Тим мог повелевать ими. Им-то легко, но Тим ведь никогда начальником не был и даже не помышлял о таком. Что же ему нужно? Если он попросит их отвезти его обратно к южному краю болота, они, без сомнения, сделают это. Тим был уверен, что оттуда он уже найдет путь к Железной тропе, которая в свою очередь приведет его обратно в деревню.

Домой.

Тим понимал, что своя логика в этом есть, но когда он вернется, мама по-прежнему будет слепа, и даже поимка Большого Келлса этого не изменит. Получается, что все опасности, через которые ему пришлось пройти, ни к чему не приведут. Даже хуже: в своей серебряной чаше Сборщик увидит его позорное отступление на юг и засмеется. И наверное, вторить ему будет его мерзкая фея.

Раздумывая об этом, Тим вспомнил кое-что, о чем говорила вдова Смак в те счастливые деньки, когда он был простым учеником, а единственной его заботой было закончить все домашние дела к приходу папы: «Самый глупый вопрос, ребятки, это незаданный вопрос».

— Я отправился на поиски Мерлина, великого волшебника, — нарочито медленно заговорил Тим, ни на что особо не надеясь, — мне сказали, что он живет в Бескрайнем лесу, но человек, который мне об этом рассказал, оказался… — ублюдком, лжецом, обманщиком, который развлекается тем, что дурачит детей, — …ненадежным, — закончил он. — Слышали ли о Мерлине вы, фагонарцы? Он, возможно, носит высокую шляпу цвета солнца.

Тим ожидал, что они закачают головами в непонимании. Вместо этого члены племени сгрудились в плотный, галдящий круг. Длилось все это минут десять, и местами обсуждение становилось довольно жарким. Наконец спорщики снова повернулись к Тиму, выталкивая вперед старого-доброго рулевого своими изъязвленными пальцами. Был он приземист и широкоплеч. Если бы он не вырос в этом замшелом и сыром гадюшнике, называемом Фагонаром, то вполне мог бы считаться симпатичным. Глаза его светились умом. На груди, над правым соском дрожала, пульсировала и сочилась заразой огромная язва.

Он поднял палец. Тим узнал жест: так вдова Смак призывала учеников к вниманию. Тим указал двумя пальцами правой руки (той, что не держала пистоль) себе в глаза, как учила вдова.

Рулевой (видимо, слывший в племени лучшим актером) кивнул в ответ, а затем провел рукой под зарослями щетины и пучков травы у себя под подбородком.

— Борода? Да, у него есть борода! — возбужденно воскликнул Тим.

Рулевой провел рукой у себя над головой, сжав кулак, словно изображая не просто шляпу, а коническую шляпу.

— Да, это он! — Тим даже рассмеялся.

Рулевой улыбнулся, но улыбка, на взгляд Тима, получилась довольно настороженной. Несколько других болотников все еще что-то тараторили и чирикали. Жестом приказав им замолчать, Рулевой снова повернулся к Тиму. Но не успел он продолжить свою пантомиму, как язва над его правым соском раскрылась в фонтане кроваво-гнойных брызг. Из нее вылез паук размером с яйцо малиновки. Рулевой схватил его, раздавил и отбросил в сторону. С брезгливым благоговением Тим наблюдал, как он одной рукой отворачивает края раны, а другой залезает внутрь и вытаскивает склизкую массу слегка пульсирующих яиц. Небрежно, словно ничего из ряда вон выходящего не произошло, Рулевой смахнул яйца с ладони. Так мог смахнуть сопли человек, высморкавшись в ладонь морозным утром. Никто из племени на это внимания не обратил. Они лишь хотели, чтобы представление продолжилось.

Разобравшись с язвой, Рулевой встал на четвереньки и с рыком изобразил серию хищных бросков из стороны в сторону. Остановился и посмотрел на Тима. Тот лишь покачал головой. Живот его нещадно мутило, но он держался: все-таки эти люди спасли ему жизнь, и блевать перед ними было бы невежливо.

— Этого я не понимаю, сай. Уж простите.

Пожав плечами, Рулевой поднялся на ноги. Косматая поросль у него на груди была теперь испачкана кровью. Снова он изобразил бороду и коническую шляпу. Снова упал на четвереньки, зарычал и закидался из стороны в сторону. На этот раз к нему присоединились остальные. Племя превратилось в стаю опасных животных, хотя смешки и откровенно хорошее настроение слегка портили впечатление.

Тим снова покачал головой, чувствуя себя при этом довольно глупо.

Рулевой, однако, не веселился. На лице его читалось волнение. Он немного поразмышлял, положив руки на бедра. Потом подозвал одного из соплеменников, высокого, лысого и беззубого. Довольно долго они о чем-то шептались, а затем высокий куда-то убежал. Бежал он быстро, но из-за невероятно кривых ног переваливался, словно лодчонка на штормовых волнах. Рулевой подозвал еще двоих. Вскоре убежали и они.

Рулевой снова упал на четвереньки и возобновил свою животную пантомиму, а закончив, уставился на Тима чуть ли не с мольбой.

— Собака? — рискнул предположить он.

Болотники весело рассмеялись.

Рулевой поднялся и похлопал Тима по плечу своей шестипалой рукой, словно бы говоря, чтобы тот слишком себя не корил.

— Скажите мне только одно, — попросил Тим, — Мерлин…. сай, он правда существует?

Рулевой обдумал вопрос, а потом воздел руки к небу в преувеличенном делахе. Любой житель Листвы понял бы этот жест без труда: «Кто ж знает?»

Те двое, которые куда-то бегали, вернулись с плетенной из камыша корзиной на веревочной лямке. Они поставили ее к ногами Рулевого, повернулись к Тиму, поприветствовали его и, широко улыбаясь, отступили назад. Рулевой присел на корточки и жестом пригласил Тима последовать его примеру.

Мальчик понял, что в корзине, еще до того, как Рулевой ее открыл. Он учуял запах свежеприготовленного мяса, и ему пришлось вытереть рукавом потекшие слюнки. Двое мужчин (а может, их жены) собрали для него фагонарский вариант обеда лесоруба. Ломти свинины были переложены кружочками какого-то овоща оранжевого цвета, похожего на кабачок. И все это было завернуто в зеленые листья, так что вышло что-то вроде бутеров без хлеба. Была там и земляника, и черника — ягоды, которые в Листве давно уже отошли.

— Спасибо, сай! — Тим трижды постучал пальцами по горлу. Это рассмешило болотников, и они тоже принялись хлопать себя по горлу.

Вернулся высокий болотник. На одном плече у него висел бурдюк. В руках он нес маленькую торбочку из тончайшей гладкой кожи. Торбочку он отдал Рулевому, бурдюк протянул мальчику.

Тим не осознавал, как ему хочется пить, пока не ощутил тяжесть бурдюка и не сдавил ладонями его раздутые, легко поддающиеся бока. Он вытащил пробку зубами, приподнял сосуд на локте, как делали мужчины в его деревне, и начал пить. Он думал, что вода будет противной на вкус (а может, еще и с жуками), но она оказалась холодной и вкусной, такой же, как в источнике между его собственным домом и сараем.

Болотники засмеялись и захлопали в ладоши. Тим увидел, что нарыв на плече Верзилы готовится исторгнуть своего обитателя, и с облегчением обернулся, когда Рулевой похлопал его самого по плечу.

Он протягивал ему торбочку. Посередине ее проходило что-то вроде металлического шва. Когда Рулевой потянул за язычок, прикрепленный к шву, торбочка, как по волшебству, раскрылась.

Внутри был матовый металлический диск величиной с небольшую тарелку. На нем была надпись, которой Тим не мог прочитать. Под надпись находились три кнопки. Рулевой нажал одну из них, и из диска с жужжанием вылезла короткая палочка. Болотники, собравшиеся полукругом перед ними, снова засмеялись и захлопали. Они явно были в полном восторге. Тим, утоливший жажду и оказавшийся на твердой (ну, или почти твердой) почве, решил, что ему, в общем, тоже сейчас неплохо.

— Это от Древних людей, сай?

Рулевой кивнул.

— В наших местах считается, что такие штуки опасны.

Сначала рулевой его, видимо, не понял — как и его соплеменники, судя по их озадаченным лицам. Потом он засмеялся и широким жестом указал на все окружающее — небо, воду, сочащуюся водой землю, на которой они стояли. Словно хотел сказать: всё опасно.

«Пожалуй что здесь и вправду всё опасно», подумал Тим.

Рулевой ткнул Тима в грудь, потом пожал плечами, словно извиняясь: «Извини, но будь внимательней».

— Ладно, — сказал Тим, — буду смотреть, — указал на свои глаза двумя растопыренными пальцами, отчего болотники снова захихикали и начали подталкивать друг друга локтями, будто это было невесть как остроумно.

Рулевой нажал вторую кнопку. Диск запищал, и зрители одобрительно забормотали. Под кнопками загорелся красный свет. Рулевой начал медленно поворачиваться вокруг своей оси, держа диск в вытянутых руках, как приношение. Когда он развернулся на три четверти, прибор снова запищал, и красный огонек сменился зеленым. Рулевой вытянул поросший зеленью палец в ту сторону, в которую теперь указывал прибор. Насколько Тим мог судить по почти невидимому солнцу, это был север. Рулевой взглянул на Тима, чтобы убедиться, что он все понял. Тим полагал, что понял, но оставалась одна проблема.

— В той стороне вода. Я умею плавать, но… — он оскалил зубы и щелкнул ими, указывая на кочку, где он чуть было не стал завтраком для чешуйчатой твари. Все закатились смехом, а пуще всех — Рулевой, которому пришлось согнуться пополам и ухватиться за свои заросшие мхом колени, чтобы не упасть.

«Ага, — подумал Тим, — жуть как смешно. Меня чуть живьем не съели».

Когда приступ смеха прошел и Рулевой снова смог выпрямиться, он указал на утлую лодчонку.

А, — сказал Тим. — Я забыл.

«Туповатый из меня вышел стрелок», — подумал он.

Рулевой посадил Тима в лодку и занял свое привычное место под мачтой с кабаньей головой. Гребцы тоже расселись по местам. Не забыли взять и еду с водой, а кожаный чехол с компасом (если это действительно был компас) Тим положил в полотняный мешок вдовы Смак. Четырёхзарядник Тим заткнул за пояс с левой стороны, где он теперь уравновешивал топор, подвешенный с правой.

Некоторое время прощающиеся говорили друг другу «хайл», а затем к лодке подошел Верзила, который, по мнению Тима, на самой деле был Старостой(хотя за всех по большей части отдувался Рулевой). Стоял на берегу и серьезно смотрел на Тима. Потом растопырил два пальца и указал себе в глаза: смотри внимательно.

— Вижу вас очень хорошо, — сказал Тим, и хотя это было так, веки у него уже начинали слипаться. Он не помнил, когда в последний раз спал. Явно не этой ночью.

Покачав головой, Староста снова указал пальцами себе в глаза, на этот раз энергичнее, и где-то там у Тима в голове (а может, и в душе, этом крошечном, сияющем кусочке ка) вроде бы послышался шепот. Впервые ему пришла мысль, что болотники, возможно, понимали не его слова.

— Высматривать?

Староста кивнул, остальные согласно забурчали. На этот раз ни смеха, ни веселья не было — выглядели они печальными и по-детски беззащитными.

— Высматривать что?

Староста упал на четвереньки и заходил быстрыми кругами. Теперь вместо рыка он издавал какие-то тявкающие звуки, словно собака. Изредка он останавливался, поднимал голову и смотрел на север, раздувая свои забитые растительностью ноздри, будто принюхиваясь. Наконец он поднялся и вопросительно посмотрел на Тима.

— Ладно, — сказал Тим. Он не понял, что Староста хотел до него донести, и почему все они вдруг так резко погрустнели, но он запомнит. И узнает, когда увидит своими глазами. Может быть, даже поймет смысл.

— Сай, вы читаете мои мысли?

Староста кивнул, как и все они.

— Тогда вы знаете, что я никакой не стрелок. Я всего лишь пытался быть храбрым.

Староста покачал головой и улыбнулся, словно все это ерунда. Он снова жестом приказал Тиму смотреть внимательно, потом обхватил руками свое покрытое язвами тело и принялся преувеличенно дрожать. Остальные — даже те, кто сидели в лодке — последовали его примеру. Подрожав, Староста плюхнулся на землю, которая хлюпнула и прогнулась под его весом. Остальные сделали то же самое. Тим пораженно смотрел на эту кучу-малу. Вскоре Староста поднялся. Посмотрел в глаза Тиму, спрашивая, понял ли он. К своему ужасу, Тим понял.

— Неужели вы…

Тим закончить не смог, по крайней мере, не вслух. Ведь это так страшно.

(«Неужели вы говорите, что все умрете»)

Медленно, все еще мрачно глядя Тиму в глаза, но при этом слегка улыбаясь, Староста кивнул. И тут Тим разом доказал всем, что он никакой не стрелок. Он заплакал.

Длинной жердью Рулевой оттолкнулся от берега. Гребцы с левой стороны повернули лодку, а когда они достигли открытой воды, Рулевой двумя руками приказал грести всем. Тим присел на корме и открыл корзинку с едой. Немного поел, потому что желудок его был голоден, но лишь немного, потому что настроения не было. Когда он предложил пустить корзинку между гребцами, они благодарно улыбнулись, но отказались. Вода была гладкой, а размеренный ритм весел убаюкивал. Вскоре Тим закрыл глаза. Ему снилась мама, которая трясла его ранним утром и говорила не быть лежебокой, если он хочет пойти и помочь папе запрячь мулиц.

«Так значит он жив?» — спросил Тим, и вопрос был таким нелепым, что Нелл засмеялась.

Кто-то его на самом деле тряс, но не мама. Открыв глаза, Тим увидел нагнувшегося над ним Рулевого. От него так разило потом и гниющими овощами, что Тим еле сдержался, чтобы не чихнуть. Да и не утро уже, а совсем наоборот: солнце уже заходило, его красный свет продирался сквозь заросли странных, шишковатых деревьев, растущих прямо из воды. Этих деревьев Тим не знал, а вот деревья, росшие на склоне недалеко от берега, к которому причалила лодка, ему были хорошо знакомы. Железные деревья, да какие огромные! У подножья их стволов ковром росли какие-то оранжевые и золотистые цветы. Мама бы в обморок упала от их красоты, подумал Тим, а потом вспомнил, что она их даже увидеть не сможет.

Они добрались до края Фагонара. Дальше начиналась настоящая лесная глушь.

Рулевой помог Тиму выбраться из лодки, а двое гребцов вытащили корзинку с едой и бурдюк. Когда все ганна были собраны у ног Тима — на земле, которая теперь не тряслась и не сочилась — Рулевой жестом попросил Тима открыть полотняный мешок вдовы. Тим открыл. Рулевой пискнул, вызвав одобрительные смешки у своей команды.

Тим достал кожаный чехол, в котором лежал металлический диск и попытался передать его Рулевому. Тот лишь покачал головой и указал на Тима. Понятно. Тим потянул застежку, раскрыл шов и вытащил устройство. Тонкое, но на удивление тяжелое, оно было до невозможности гладким.

«Только не урони, — сказал себе Тим. — Когда-нибудь я им его верну, как вернул бы тарелку или инструмент соседям в деревне, то есть таким, каким оно было, когда мне его дали. И если у меня получится, то я найду их целыми и невредимыми».

Болотники желали удостовериться, что он помнит, как пользоваться устройством. Тим нажал на первую кнопку: выдвинулась коротенькая палочка. Потом на вторую: устройство пискнуло и на нем загорелся красный огонек. На этот раз не было ни смеха, ни улюлюканья — дело становилось серьезным, может, даже делом жизни и смерти. Тим начал медленно поворачиваться, а когда повернулся лицом в проходу между деревьями, который когда-то мог быть тропой, красный огонек сменился зеленым и устройство пискнуло второй раз.

— Опять север, — сказал Тим, — оно показывает путь даже после захода солнца, так? Даже если деревья закрывают Древнюю звезду и Древнюю мать?

Рулевой кивнул, похлопал Тима по плечу… а затем, наклонившись, быстро и мягко поцеловал Тима в щеку. Встревоженно отступил, словно испугался своей собственной смелости.

— Все хорошо, — сказал Тим, — все в порядке.

Рулевой упал на одно колено. Остальные выбрались из лодки и последовали его примеру. Приложили руки ко лбам и прокричали «Хайл!»

— Встаньте, подданные… если вы сами себя такими считаете. Встаньте и примите мою любовь и благодарность.

Они встали и забрались обратно в лодку.

Тим поднял металлический диск с надписью на нем:

— Я вам его верну! Целехоньким! Обещаю!

Медленно и, что почему-то показалось Тиму самым ужасным, все еще улыбаясь, Рулевой покачал головой. Одарив мальчика последним долгим и любящим взглядом, он оттолкнул от берега их ветхую лодчонку в направлении той хрупкой и неустойчивой части мира, которую они называли домом. Тим смотрел, как лодка неспешно продвигается на юг и помахал рукой, когда команда подняла в прощальном жесте мокрые весла. Смотрел, пока лодка не превратилась в призрак в красном мареве закатного солнца. Вытирая текущие из глаз горячие слезы, Тим едва сдерживался, чтобы не окликнуть их и не вернуть назад.

Когда лодка наконец исчезла из виду, Тим взвалил ганна на свои худые плечи, повернулся в указанном устройством направлении и двинулся вглубь леса.

Стемнело. Сначала в небе была луна, но к тому времени, как она спустилась к горизонту, ее свет превратился в неверный отблеск, а потом исчез и он. Тропа где-то была, в этом он был уверен, но с нее легко было сбиться. Первые два раза ему удалось не врезаться в дерево, а в третий — нет. Он думал о Мерлине и о том, что очень может быть, что его вообще не существует, и врезался грудью в ствол железного дерева. Серебристый диск он сумел удержать, но корзинка с едой упала, и ее содержимое рассыпалось.

«Теперь придется ползать тут на карачках и собирать все наощупь, а если я не останусь тут до утра, то все равно не найду…»

— Включить свет, путник? — спросил женский голос.

Потом Тим говорил себе, что вскрикнул от неожиданности — все мы склонны подправлять воспоминания так, чтобы они отражали наши лучшие стороны, — но на самом деле все было несколько иначе. Он завопил от ужаса, уронил диск, вскочил на ноги и уже готов был бежать куда глаза глядят (и плевать, если при этом он пересчитает головой несколько деревьев), но тут вмешалась часть его натуры, отвечающая за выживание. Если бы он удрал, то, скорей всего, никогда не нашел бы еду, рассыпанную у тропы. И диск, который он обещал беречь и вернуть в целости и сохранности.

«Это был голос диска».

Идиотская мысль. Даже крошечная фея вроде Арманиты не втиснулась бы в эту тонкую металлическую пластину…. Но разве в этом больше идиотизма, чем в мальчике, в одиночку пробирающемся через Бескрайний лес в поисках мага, который мертв уже несколько веков? А если он и жив, то, скорее всего, находится в тысячах колес к северу, в той части света, где снег никогда не тает?

Он поискал зеленое свечение и не нашел. С колотящимся в груди сердцем Тим встал на колени и начал шарить по земле. Нашел россыпь завернутых в листья бутеров, нашел маленькую плетенку с ягодами (большая часть просыпалась на землю), нашел саму корзину. Серебряного диска не было.

В отчаянии он сокликнул:

— Да где ты, Нис тебя дери?!

— Здесь, путник, — откликнулся женский голос. Тон был абсолютно спокойный. Голос исходил слева. По-прежнему на четвереньках, Тим повернулся в ту сторону.

— Где?

— Здесь, путник.

— Пожалуйста, продолжай говорить!

Голос послушался:

— Здесь, путник. Здесь, путник, здесь, путник.

Он потянулся на звук, и его пальцы сомкнулись на драгоценном предмете. Перевернув его, он увидел зеленый огонек. Тим прижал диск к груди, обливаясь потом. Он подумал, что никогда в жизни он не чувствовал ни такого страха — даже когда стоял на голове дракона, ни такого облегчения.

— Здесь, путник. Здесь, путник. Здесь…

— Я нашел вас, — сказал Тим, чувствуя себя глупо и в то же время совсем не глупо. — Можете, кхм, замолчать.

Серебряный диск умолк. Тим сидел неподвижно, наверно, минут пять, прислушиваясь к звукам леса — менее угрожающим, чем на болоте, во всяком случае, пока что, — и стараясь взять себя в руки. Потом он сказал:

— Да, сай, свет бы мне не помешал.

Диск издал то же тихое жужжание, как и когда выпускал палочку, и внезапно из него вырвался белый свет, такой яркий, что Тим на время ослеп. Из темноты на него словно выпрыгнули деревья, а какое-то существо, бесшумно подкравшееся поближе, отскочило назад, ошарашенно вякнув. Глаза Тима все еще не привыкли к свету, и он плохо его разглядел — ухватил только впечатление покрытого гладкой шерстью тела и — кажется — закорючки хвоста.

Из диска вылезла вторая палочка. На ее конце маленькая выпуклость, прикрытая колпачком, и испускала этот яростный свет. Он был похож на горящий фосфор, только, в отличие от фосфора, не сгорал. Тим не представлял, как в таком тонком диске помещаются палки и огоньки, и это его не волновало. Зато волновало другое.

— Насколько его хватит, госпожа?

— Твой вопрос неконкретен, путник. Перефразируй.

— На сколько хватит огня?

— Батарея заряжена на восемьдесят восемь процентов. Прогнозируемое время работы — семьдесят лет, плюс-минус два года.

«Семьдесят лет, — подумал Тим. — Должно хватить».

Он начал подбирать и упаковывать заново свои ганна.

Теперь, когда тропу освещал яркий свет, ее было даже легче разглядеть, чем на окраине болота. Но она постоянно шла в гору, и к полуночи (если это была полночь — узнать время Тиму было неоткуда) мальчик устал, несмотря на то, что выспался в лодке. По-прежнему стояла душная, противоестественная жара, и это тоже не помогало делу, как и тяжесть корзины и фляги. Наконец он сел, положил диск рядом с собой, раскрыл корзинку и принялся жевать один из бутеров. Он оказался необыкновенно вкусным. Тим подумывал съесть второй, но напомнил себе, что неизвестно, на сколько дней придется растянуть запасы. Кроме того, ему пришло в голову, что яркое сияние, исходящее от диска, видно всем существам, которые могут оказаться поблизости, и необязательно дружелюбным.

— Вы не могли бы выключить свет, госпожа?

Он не был уверен, что получит ответ — за последние четыре-пять часов он не раз пробовал завести разговор, но все без толку, — но свет выключился, оставив его в полной темноте. Тиму сразу же показалось, что он чует вокруг живых существ: кабанов, древесных волков, вуртов, может, парочку страхозубов, — и ему пришлось сдерживать себя, чтобы не попросить снова зажечь свет.

Казалось, что железные деревья, несмотря на неестественную жару, знали, что сейчас Широкая Земля, и щедро усыпали сброшенными иголками не только растущие у их подножий цветы, но и все вокруг. Тим нагреб достаточно, чтобы устроить себе ложе и улечься с комфортом.

«Я джиппанулся», подумал он — так в Листве говорили о тех, кто сошел с ума. Но он не чувствовал себя джиппанутым — скорее сытым и довольным, хотя ему недоставало фагонарцев, и он беспокоился о них.

— Я собираюсь поспать, — сказал он. — Вы разбудите меня, если здесь кто-нибудь появится, сай?

Она ответила, но ответ оказался непонятным для Тима:

— Директива номер девятнадцать.

«Это где-то между восемнадцатой и двадцатой», подумал Тим, закрыл глаза и сразу же начал уплывать в сон. Он хотел было задать бестелесному голосу еще один вопрос: «А с болотниками ты разговаривала?», но не успел — заснул.

В самый глухой час ночи в уголок Бескрайнего Леса, где уснул Тим Росс, прокрались маленькие существа. Внутри сложного устройства, маркированного «Портативный навигационный модуль Северного Центра позитроники ДАРИЯ, NCP— 1436345— AN», дух в машине отметил приближение этих созданий, но промолчал, не обнаружив опасности. Тим продолжал спать.

Трокены — числом шесть — собрались вокруг спящего мальчика в полукруг. Некоторое время они наблюдали за ним своими странными глазами в золотистых ободках, но потом повернулись к северу и подняли мордочки вверх.

Над самыми северными пределами Срединного мира, где никогда не тает снег и куда никогда не приходит Новая Земля, начала формироваться огромная воронка, вращаясь в недавно пришедшем с юга слишком теплом воздухе. Дыша, как гигантское легкое, она всосала снизу холодный воздух и завертелась быстрее, образовав самоподдерживающийся энергетический насос. Вскоре ее внешние края нашли Путь Луча, который Портативный модуль Дария считывала электронным способом, а Тим Росс видел как смутную тропу, ведущую через лес.

Луч попробовал бурю на вкус, одобрил ее и всосал. Ледовей начал двигаться на юг — сначала медленно, затем быстрее.

Тим проснулся под пение птиц и протер глаза. Поначалу не понял, где он вообще очутился, но при взгляде на корзинку и на зеленоватые солнечные лучи, продирающиеся сквозь кроны железных деревьев, он все вспомнил. Тим встал, чтобы сойти с тропы по утренней нужде, но внезапно остановился. На земле, около того места, где он пристроился на ночлег, валялись плотные маленькие кучки помета. Кто же это приходил ночью его проведать?

«Слишком мелкие для волков, — подумал Тим, — и на том спасибо».

Тим расстегнул ширинку и принялся за дело. Когда закончил, привел в порядок корзинку, удивившись при этом, что ночные гости ее не разорили, сделал пару глотков из бурдюка и поднял серебристый диск. Взгляд его упал на третью кнопку. В голове послышался голос вдовы Смак и попросил оставить кнопку в покое, но Тим решил пропустить этот совет мимо ушей. Если б он прислушивался к дельным и благоразумным советам, его бы сейчас тут не было. Конечно, мама тогда не потеряла бы зрение… но зато Большой Келлс по-прежнему был бы его отчимом. Тим подумал, что вся жизнь полна таких вот обменов.

Он нажал кнопку, надеясь, что эта чертова штуковина не взорвется.

— Здравствуйте, путник! — сказал женский голос.

Тим уж было начал отвечать на приветствие, но голос, не удостоив его вниманием, продолжил:

— Вас приветствует ДАРИЯ, навигационная служба Северного Центра Позитроники. В данный момент вы находитесь на Луче Кота, также известном как Луч Льва или Луч Тигра. Кроме того, вы находитесь на Пути Птицы, известном под именами Пути Орла, Пути Ястреба и Пути Стервятника. Все служит Лучу!

— Ага, есть такое, — согласился Тим. От ошеломления он едва осознавал, что говорит. — Хотя никто и не знает, что это значит.

— Вы оставили позади Точку Девять в Фагонарских топях. В Фагонарских топях нет Догана, но есть зарядная станция. Если вам нужна зарядная станция, скажите «да», и я проложу маршрут. Если зарядная станция вам не нужна, скажите «продолжить».

— Продолжить, — сказал Тим. — Госпожа…. Дария…. я ищу Мерлина…

— Следующий Доган на данном маршруте находится на Северолесном Кинноке, известном также как Северное Гнездо. Зарядная станция у Догана на Северолесном Кинноке не работает. Помехи на Луче свидетельствуют о присутствии магии в упомянутом районе. Также возможно присутствие Измененной Жизни в упомянутом районе. Рекомендуется объезд. Для объезда скажите «объезд» и я просчитаю необходимые изменения. Если вы хотите посетить Доган на Северолесном Кинноке, также известном как Северное Гнездо, скажите «продолжить».

Тим задумался. С одной стороны, если Дария предлагает объезд, значит этот Доган, наверное, опасен. С другой стороны, разве не на поиски магии он отправился с самого начала? Магии или чуда? На драконьей голове он уже стоял, так насколько опаснее может быть этот самый Доган на Северолесном Кинноке?

«Может, и намного», признал Тим… но у него были папин топор, папина счастливая монета и подаренный вдовой четырёхзарядник. Последний работал и уже успел пролить первую кровь.

— Продолжить, — сказал он.

— До Догана на Северолесном Кинноке пятьдесят миль или сорок пять целых и сорок пять сотых колес. Рельеф местности умеренный. Погодные условия…

Дария запнулась. Послышался громкий щелчок, а потом:

— Директива Девятнадцать.

— Что такое Директива Девятнадцать, Дария?

— Для обхода Директивы Девятнадцать скажите пароль. Возможно, придется произнести по буквам.

— Я не понимаю.

— Вы уверены, что не хотите проложить объездной маршрут, путник? Я засекла серьезные помехи на Луче, которые указывают на присутствие сильной магии.

— Белой или черной? — спросил Тим, хотя на самом деле хотел задать вопрос, который голос из диска скорее всего не понял бы: Это Мерлин или тот человек, который втравил меня и маму в эту передрягу?

Десять секунд устройство молчало, и Тим подумал, что ответа ему уже не получить (очередное повторение Директивы Девятнадцать за ответ не считалось). Но ответ, хоть и бесполезный, все-таки последовал.

— Обеих, — сказала Дария.

Тропа продолжала идти вверх, а жара все не убывала. К полудню Тим слишком устал и проголодался, чтобы двигаться дальше. Несколько раз он пытался завязать разговор с Дарией, но безуспешно — говорить она отказывалась. Нажатие третьей кнопки тоже не помогало, хотя свою навигационную функцию Дария, казалось, выполняла безупречно: когда Тим нарочно отклонялся вправо или влево от ведущей вглубь леса (и все время вверх) тропы, зеленый огонек сменялся красным, а при возвращении снова загорался зеленый.

Поев из корзинки, Тим улегся вздремнуть. Проснулся он уже после полудня, когда стало уже немного прохладнее. Закинул заметно полегчавшую котомку за спину и взвалив на плечи бурдюк, Тим двинулся дальше. Свет быстро мерк, и сумерки почти сразу перешли в ночь. Тим теперь боялся гораздо меньше, ведь одну ночь он уже пережил, а когда он попросил Дарию зажечь свет, та беспрекословно повиновалась. После дневной жары ночная прохлада очень освежала.

Тим прошагал довольно много часов, прежде чем снова начал уставать. Когда он собирал листья для подстилки, на которой собирался проспать до рассвета, Дария заговорила:

— Впереди есть возможность полюбоваться на красивый пейзаж, путник. Для согласия скажите «продолжить», для отказа скажите «нет».

Тим как раз собирался положить корзинку на землю, но теперь передумал, заинтригованный:

— Продолжить, — сказал он.

Яркий свет диска потух, но после того, как его глаза привыкли к темноте, Тим увидел свет где-то впереди. Всего лишь лунный свет, но был он гораздо ярче, чем тот, который сочился через кроны нависающих над тропой деревьев.

— Пользуйтесь зеленым навигационным сенсором, — сказала Дария, — двигайтесь тихо. До пейзажа одна миля или восемь десятых колеса, на север от вашей текущей позиции.

Сказав это, Дария со щелчком замолчала.

Тим двигался так тихо, как только мог, но самому себе он казался донельзя шумным. В конце-концов, это ни на что не повлияло. Тропа вышла на первую большую поляну, какую видел Тим с тех пор, как зашел в лес. Существа на ней не обращали на него никакого внимания.

На поваленном стволе железного дерева сидели шесть ушастиков-путаников, мордочки подняты к висящему в небе полумесяцу. Глаза их сверкали, словно бриллианты. В те дни трокены в окрестностях Листвы были большой редкостью, и увидеть хотя бы одного считалось большой удачей. Тим, например, не видел ни одного. Несколько друзей утверждали, что видели, как они резвятся в полях или в цветуничных рощах, но Тим подозревал, что все это сказки. Теперь же перед ним сидело полдюжины зверьков! Целых полдюжины!

Тим думал, что они гораздо красивее коварной Арманиты, потому что единственной их магией была простая магия живых существ. «Так вот кто приходил ко мне этой ночью!»

Тим подкрадывался к ним, словно во сне, зная, что скорее всего он их испугает, но оставаться на месте был не в силах. Ушастики не двигались. Тим протянул руку, чтобы погладить одного, не обращая внимания на унылый голос (вроде бы, вдовы Смак) у себя в голове, который предупреждал, что его, конечно же, укусят.

Ушастик не укусил, но почувствовав пальцы Тима в густой шерстке под нижней челюстью, он, казалось, проснулся. Спрыгнул с бревна. Остальные последовали за ним. Они принялись играть в догонялки вокруг Тимовых ног, слегка покусывая друг друга и громко тявкая. Тим рассмеялся.

Один из ушастиков повернулся, посмотрел на него… и кажется засмеялся в ответ.

Наконец, ушастики оставили Тима и ринулись к центру поляны. Там они забегали кольцом в лунном свете, их бледные тени танцевали и переплетались. Вдруг все они разом остановились и встали на задние лапки, вытянув вперед передние. Выглядели они точь-в-точь, как пушистые люди. Под холодной улыбкой полумесяца все они повернулись на север, вдоль Тропы Луча.

— Какие же вы чудесные! — воскликнул Тим.

Ушастики повернулись к нему, их сосредоточенность улетучилась.

— Десные, — сказал один из них… а потом все они устремились в лесную чащу, да так быстро, что Тим почти поверил, что все это ему привиделось.

Почти.

Той ночью он расположился на поляне в надежде, что ушастики вернутся. И уже погружаясь в сон, Тим вспомнил слова вдовы Смак про не по сезону жаркую погоду: «Ерунда это, скорее всего…. если, конечно, ты не увидишь, как Сэр Трокен танцует при свете звезд, или поднимает мордочку и смотрит на север».

А ведь он увидел, как не один, а целая полдюжина ушастиков делала и то, и другое.

Тим приподнялся. Вдова сказала, что эти танцы служат предвестником чего-то, но чего? Ветровея? Похоже, но не совсем.

— Ледовея, — сказал он, — ледовея, да.

— Ледовей, — сказала вдруг Дария, напугав Тима так, что о сне на некоторое время он позабыл, — быстродвижущийся ураган огромной силы. К его признакам относятся резкое понижение температуры, сопровождаемое сильными ветрами. Вызывал огромные потери жизней и имущества в цивилизованных частях мира. В примитивных областях уничтожались целые племена. Это определение ледовея предоставлено Северным Центром Позитроники.

Тим снова прилег на свою подстилку из листьев, сложил руки под головой и уставился на видимые с его поляны звезды. Предоставлено Северным Центром Позитроники, так? Что ж, может быть. Ему пришла мысль, что определение было предоставлено самой Дарией. Удивительная машинка (хотя Тим подозревал, что она является чем-то большим), но есть вещи, о которых ей запрещено ему рассказывать. Тиму все же казалось, что на кое-что она намекает. А может, она водит его за нос, как вели до этого Сборщик и Арманита? Тим с неохотой признал, что такое возможно, но на самом деле в это не верил. А верил он в то (может, потому, что был всего лишь глупым ребенком, готовым поверить чему угодно), что очень и очень долгое время Дарии было не с кем поговорить, и она просто прониклась к нему симпатией. Одно Тим знал наверняка: если этот ужасный ураган и в самом деле не за горами, то ему стоит побыстрее разобраться со своими делами и найти укрытие. Но где же он будет в безопасности?

Мысли эти вернули Тима к племени фагонарцев. Они-то точно не будут в безопасности и знали это… ведь разве не они тогда изобразили для него ушастиков? Тим тогда пообещал себе, что непременно узнает то, что ему пытались показать, когда увидит его своими глазами. Так и случилось. Шторм — ледовей — уже надвигался. Племя узнало об этом, может быть, от тех же ушастиков, и ждало своей гибели.

Тим думал, что такие тяжкие мысли еще долго не дадут ему заснуть, но пять минут спустя он уже исчез из этого мира.

Снились ему ушастики, танцующие в лунном свете.

Он начал воспринимать Дарию как свою спутницу, хотя говорила она мало, а когда заговаривала — Тим не всегда понимал, почему (и какого На'ара она имеет в виду). Один раз она начала называть какие-то цифры. В другой раз сообщила ему, что уходит в «офлайн», потому что «проводит поиск спутника», и предложила ему остановиться. Он послушался, и с полчаса диск казался мертвым — ни огоньков, ни звуков. Только когда он начал думать, что она и вправду умерла, зеленый огонек снова загорелся, появилась маленькая палочка, и Дария объявила, что «восстановила связь со спутником».

— Поздравляю от всей души, — ответил Тим.

Несколько раз она предлагала рассчитать обходной путь. Тим продолжал отклонять это предложение. А однажды, к концу второго дня после того, как Тим покинул Фагонар, она продекламировала кусочек стихотворения:

Если даже он доживет до ста лет, думал Тим (а это вряд ли, учитывая его нынешнее безумное путешествие), он никогда не забудет то, что видел в эти три дня, пока они с Дарией потихоньку поднимались в гору, по-прежнему на страшной жаре. Тропинка из едва заметной превратилась во вполне отчетливую, и на протяжении нескольких колес по бокам ее высились осыпающиеся каменные стены. Как-то раз целый час над тропой в небе, как по коридору, летели на юг тысячи огромных красных птиц, словно направляясь в теплые края. «Наверное», подумал Тим, «они прилетели в Бескрайний лес отдохнуть». Потому что над Листвой таких птиц отродясь не видывали. А в другой раз четыре синих оленя высотой меньше двух футов пересекли перед ним тропу, даже не заметив потрясенного мальчика, который стоял и таращился на этих карликов-мутантов. А еще как-то раз они набрели на поле гигантских желтых грибов высотой в четыре фута, со шляпками размером с зонтик.

— Их можно есть, Дария? — спросил Тим, потому что продукты в корзинке заканчивались. — Ты не знаешь?

— Нет, путник, — ответила Дария. — Они ядовитые. Если даже пыльца с них попадет на твою кожу, ты умрешь в корчах. Советую тебе быть крайне осторожным.

Этому совету Тим последовал и даже задержал дыхание, проходя мимо этой убийственной рощицы, таящей коварную, солнечную на вид смерть.

К концу третьего дня он очутился на краю узкой расселины, в которой виднелась бездна глубиной с тысячу футов или более. Он не видел дна, потому что его заслоняли парящие в воздухе белые цветы. Их было так много, что сначала он принял их за упавшее на землю облако. Снизу к нему поднимался невероятно сладостный аромат. Через бездну был перекинут каменный мост, на противоположном конце проходящий через водопад, в котором отражался кроваво-красный закат.

— И я должен по нему перейти? — слабым голосом спросил Тим. Мост на вид был не шире амбарной балки… а в середине — и ненамного толще.

Ответа от Дарии не последовало, но ровно горящий зеленый огонек сам по себе был ответом.

— Может, лучше утром, — сказал Тим. Он знал, что не заснет, думая об этом мосте, но не хотел рисковать и идти по нему в конце дня. Сама мысль о том, чтобы преодолевать последнюю часть опасного пути в темноте, внушала ужас.

— Я советую перейти сейчас, — откликнулась Дария, — и продолжать путь к Догану Северолесного Киннока с возможно большей скоростью. Обходной путь уже невозможен.

Глядя на пропасть и ненадежный мостик, Тим и без голоса из диска понимал, что обходной путь уже невозможен. Но все же…

— Почему нельзя подождать до утра? Уж конечно, это будет безопаснее.

— Директива номер девятнадцать. — Диск издал щелчок, громкостью превосходивший все звуки, которые Тим до сих пор от него слышал, и Дария добавила, — Но я советую поспешить, Тим.

Он несколько раз просил ее называть его по имени, а не «путником». Сейчас она впервые исполнила его просьбу, и это его убедило. Тим оставил корзинку болотников, — не без сожаления, — потому что боялся, что она помешает ему сохранять равновесие. Он засунул последнюю пару бутеров под рубашку, закинул бурдюк за спину, потом убедился, что четырёхзарядник и топор его отца на своих местах, на обоих его бедрах. Мальчик подошел к каменному мостику, взглянул вниз на облака белых цветов и увидел, что их коснулись первые вечерние тени. Он представил, как делает неверный шаг, которого уже не поправишь; увидел, как размахивает руками в бесплодных попытках удержать равновесие; почувствовал, как ноги сперва соскальзывают с камня, а потом бегут по воздуху; услышал свой крик, когда падение началось. У него будет несколько мгновений, чтобы пожалеть о той жизни, которую он мог бы прожить, а потом…

— Дария, — спросил он тихо и устало, — а без этого никак?

Ответа не последовало; это и был ответ. Тим сделал первый шаг над пропастью.

Каблуки его башмаков громко стучали по камню. Ему не хотелось смотреть вниз, но выбора не было; если он не будет смотреть, куда идет, — он обречен. В начале каменный мост был шириной с деревенский проселок. Но к тому времени, как Тим достиг середины, — как он и боялся, хотя надеялся, что глаза его подвели, — мост сузился до ширины его ботинок. Он попытался идти, раскинув руки, но ветер снизу, из пропасти, раздул его рубашку так, что Тим почувствовал себя воздушным змеем, готовым подняться в воздух. Он опустил руки и пошел дальше, ставя ноги одна впереди другой, покачиваясь из стороны в сторону. Он уверился, что сердце его отстукивает свои последние мгновения, а в его мозгу проносятся последние отрывочные мысли.

«Мама так никогда и не узнает, что со мной случилось».

На середине мост был уже всего и тоньше всего. Тим чувствовал ступнями его хрупкость и слышал, как ветер играет на дудке-камертоне под его выветренным исподом. Теперь каждый раз, делая шаг, он вынужден был переносить ногу над пропастью.

«Не замирай», говорил он себе, но знал, что если заколеблется, то как раз это и сделает. Потом он увидел краем глаза какое-то движение внизу — и заколебался.

От цветов поднимались длинные кожистые щупальца. Сверху они были синевато-серые, а с изнанки — розовые, как обожженная кожа. Они тянулись вверх, к нему, танцуя и извиваясь, — сначала два, потом четыре, потом восемь, потом целый лес.

Дария повторила:

— Я советую поспешить, Тим.

Он принудил себя двигаться дальше. Сначала медленно, но тем быстрее, чем ближе были щупальца. Уж конечно, ни один зверь не мог дотянуться до него за тысячу футов, каким бы чудовищно огромным ни было тело, скрывающееся за цветами, но когда Тим увидел, как щупальца утончаются и тянутся еще выше, он заторопился. А когда самое длинное добралось до обратной стороны моста и поползло по нему вверх, он побежал.

Водопад — теперь уже не красный, а блеклый розовато-оранжевый — грохотал впереди. Холодные брызги усеяли его разгоряченное лицо. Тим почувствовал, как что-то коснулось его ботинка в поисках добычи, и бросился вперед, в воду, с нечленораздельным криком. На секунду он ощутил ледяной холод, обнявший его тело, как перчатка, — и оказался по другую сторону водопада, снова на твердой земле.

Одно из щупалец просунулось следом. Оно встало дыбом, как змея, роняя капли воды… и уползло обратно.

— Дария, с тобой все в порядке?

— Я водонепроницаемая, — ответила Дария, и в ее голосе прозвучало что-то подозрительно похожее на самодовольство.

Тим поднялся и огляделся. Он был в маленькой каменистой пещере. На одной стене краской, когда-то, возможно, красной, но с годами (или веками) вылинявшей до тусклой ржавчины, была нанесена загадочная надпись:

ИОАНН 3:16

БОЙСА АДА НАДЕЙСА НА РАЙ

ЧЕЛОВЕК-ИИСУС

Впереди него была короткая каменная лестница, освещенная тускнеющим закатным светом. По одну сторону от нее были свалены жестянки и обломки сломанных механизмов — пружинки, проволока, битое стекло, куски зеленых досок, покрытые металлическими загогулинами. По другую сторону лестницы был ухмыляющийся скелет с чем-то похожим на древнюю флягу на груди. «Привет, Тим!», казалось, говорила его ухмылка. «Добро пожаловать на край света. Хочешь глоточек пыли? У меня ее полным-полно!»

Тим поднялся по лестнице, прошмыгнув мимо скелета. Он прекрасно знал, что тот не оживет внезапно и не попытается схватить его за ногу, как щупальца из цветов; мертвое мертво. И все-таки прошмыгнуть показалось ему безопаснее.

Поднявшись, Тим увидел, что тропа снова уходит в лес, но ненадолго. Впереди, не очень далеко, гигантские деревья расступались, и длинный, длинный подъем заканчивался поляной, куда больше той, на которой танцевали путаники. На поляне вздымалась в небо огромная башня из металлических балок. На ее верху мигал красный свет.

— Ты почти достиг места назначения, — сказала Дария. — Доган Северолесного Киннока находится в трёх колесах впереди, — снова раздался этот щелчок, еще громче, чем раньше. — Тебе правда надо поспешить, Тим.

Пока Тим разглядывал башню с ее мигающим светом, снова налетел ветер, который так напугал его на каменном мосту. Только на этот раз он дохнул на Тима холодом. Мальчик взглянул на небо и увидел, что облака, лениво тянувшиеся к югу, теперь неслись как бешеные.

— Дария, это же ледовей, да? Ледовей идет.

Дария не ответила, но Тиму и не нужен был ответ.

Он пустился бежать.

Когда Тим, наконец, достиг поляны, на которой стоял Доган, он уже еле дышал и вместо бега шел быстрым шагом, несмотря на то, что время поджимало. Ветер все крепчал и бил ему в спину, а где-то в вышине зашептались ветви железных деревьев. Пока что было тепло, но Тим думал, что долго это не продлится. Ему позарез нужно было найти укрытие, и он надеялся найти его в этом самом Догане.

Но выйдя на поляну, Тим едва удостоил взглядом круглое, с металлической крышей, здание, стоявшее у подножья этой костлявой башни с мерцающим огнем на вершине. Внимание Тима привлекло кое-что другое, да так, что ему осталось только затаить дыхание.

«Глазам своим не верю… Неужели мне это не мерещится?»

— О, боги, — прошептал он.

Пересекавшая поляну тропа была вымощена каким-то темным и гладким материалом, таким блестящим, что в нем отражались танцующие на ветру деревья и красноватые от закатного солнца облака над головой. Заканчивалась тропа скалистым обрывом. Казалось, что там заканчивается весь мир и начинается снова в ста колесах оттуда. А в промежутке зияла огромная бездна в которой порывы ветра носили туда-сюда опавшие листья. Носились в ней и ржавки: их нещадно терзали воздушные вихри и потоки. Некоторые ржавки были явно мертвы — ветер вырвал крылья из их маленьких тел.

Но не бездна и не мертвые птицы приковали внимание Тима. Слева от металлической тропы, футах в трёх от того места, где мир обрывался в бездонное ничто, стояла круглая клетка со стальными прутьями. Перед ней валялось перевернутое жестяное ведро, которое Тиму было очень уж хорошо знакомо.

В центре клетки была дыра, а вокруг нее медленно прохаживался огромный тигр.

Завидев уставившегося на него с открытым ртом мальчика, тигр подошел к прутьям. Глаза у него были размером с мячи для травбола, но не синие, а блестящие и зеленые. На шкуре темно-оранжевые полосы сменялись полуночно-черными. Уши встопорщены. Пасть раскрыта в оскале, обнажившем длинные белые зубы. Тигр взрыкнул. Звук получился низким и тихим, как если бы разрывали по шву шелковую рубашку. Возможно, было это приветствием, но Тим почему-то в этом сомневался.

Шею тигра обвивал серебряный ошейник, с которого свисали два предмета. Один походил на игральную карту, второй — на странной, искривленной формы ключ.

Тим понятия не имел, сколько времени от так простоял под взглядом этих сказочных изумрудных глаз, и сколько еще простоял бы, если бы нависшая над ним опасность не напомнила о себе серией глухих взрывов.

— Что это?

— Деревья по другую сторону Большого Каньона, — ответила Дария, — быстрые и резкие изменения температуры заставляют их взрываться. Ищи укрытие, Тим.

Ледовей, не иначе:

— Когда он будет здесь?

— Меньше, чем через час, — снова послышался громкий щелчок, — мне, возможно, придется отключиться.

— Нет!

— Я нарушила Директиву Девятнадцать. В свое оправдание могу сказать, что прошло слишком много времени с тех пор, как я в последний раз с кем-то разговаривала, — послышалось громкое «клик!», а потом тревожное и зловещее «кланк!».

— А что делать с тигром? Он — Страж Луча? — Тим ужаснулся, как только произнес эту мысль вслух. — Я не оставлю Стража Луча на расправу ледовею!

— Этот конец Луча охраняет Аслан, — сказала Дария, — Аслан — лев, и если он все еще жив, то находится далеко отсюда, в стране вечных снегов. А тигр… Директива Девятнадцать! — с громким щелчком Дария преодолела Директиву (чего ей это стоило, Тим не знал).

— Этот тигр — магия, о которой я говорила. Забудь. Ищи укрытие! Удачи, Тим. Ты был моим др…

На этот раз вместо щелчков и лязгов послышался жуткий хруст. Из диска повалил дым и зеленый огонек погас. — Дария!

Тишина.

— Дария, вернись!

Но Дария не вернулась.

Звуки канонады раскалывающихся деревьев все еще слышались издалека, из-за того огромного разрыва в ткани мира, но они, без сомнения, приближались. А ветер все крепчал и становился холоднее. Высоко в небе проносились последние облака. За ними начиналась жуткая фиолетовая гладь, на которой появлялись первые звезды. Шепот ветра в ветвях железных деревьев перерос в хор тяжких вздохов, словно бы они знали, что их долгие жизни подходят к концу. Великий дровосек приближался, размахивая своим ветряным топором.

Тим еще раз взглянул на тигра, который возобновил свою неторопливую прогулку, словно бы говоря, что особого внимания Тим не стоит. Потом ринулся к Догану. Маленькие круглые окошки из настоящего (и очень толстого на вид) стекла шли по его периметру на уровне головы Тима. Дверь была металлической. Ни ручки, ни засова, только лишь маленькое, словно узкий рот, отверстие. Над ним на ржавой стальной табличке было написано:

OOO СЕВЕРНЫЙ ЦЕНТР ПОЗИТРОНИКИ

Северолесной Киннок

Узловой Квадрант

АВАНПОСТ 9

Уровень доступа: низкий

ИСПОЛЬЗУЙТЕ КЛЮЧ-КАРТУ

Тим с трудом прочитал надпись, потому что сделана она была на странной смеси высокого и низкого слогов. А вот то, что было накарябано ниже, Тим понял без труда: Здесь все мертвы.

На пороге двери лежал ящичек, похожий на тот, в который мама Тима складывала всякую всячину, но только металлический, а не деревянный. Тим попытался его открыть, но он был заперт. На нем были выгравированы какие-то непонятные Тиму буквы. Была еще замочная скважина в форме буквы , но без ключа. Тим попытался поднять ящичек, но не смог — его, похоже намертво прибили к земле.

В лицо Тиму ударила мертвая ржавка. В бурлящих потоках воздуха проносились другие. Некоторые врезались в Доган и падали у ног мальчика.

Тим еще раз прочитал последние слова на табличке: «ИСПОЛЬЗУЙТЕ КЛЮЧ-КАРТУ». Даже если до этого он толком не знал, что это такое, узкая щель в двери служила достаточной подсказкой. И Тим, кажется, знал, как эта ключ-карта выглядит, потому что вроде бы видел ее рядом с ключом, который явно подходил к замочной скважине в форме буквы Высокого Слога на металлическом ящичке. Два эти ключа — и возможное спасение — висели на шее у тигра, который мог сожрать мальчика в три укуса, а поскольку еды Тим в клетке не видел, то вполне мог обойтись и двумя.

Все это начинало казаться Тиму шуткой, над которой может посмеяться только очень жестокий человек. Например, такой, который воспользуется коварной феей, чтобы заманить мальчика в опасные топи.

Что же делать? Может ли он вообще сделать хоть что-нибудь? Тиму так хотелось спросить Дарию, но он жутко опасался, что его дисковая подруга — фея добрая, в отличие от злой феи Сборщика — погибла в борьбе с Директивой Девятнадцать.

Тим медленно подошел к клетке, пригибаясь от бьющего ему в лицо ветра. Тигр заметил его, обошел дыру в центре и встал у двери. Опустил голову и вперил в мальчика свои мерцающие глаза. Ветер ерошил его мех, отчего казалось, что полосы на шкуре извиваются и меняются местами.

Жестяное ведро, которое давным-давно должен был унести ветер, так и валялось на земле. Казалось, что его, как и ящичек, пригвоздили к месту.

«То самое ведро, которое он оставил мне дома, чтобы показать мне лживые видения и заставить меня поверить в них».

Да, все это оказалось шуткой, и под ведром Тим найдет, в чем же ее соль, какую-нибудь фразочку вроде «Я ж не могу виловать сено ложкой» или «Ну я ее перевернул и разогрел с другого боку», от которой люди хохотали бы до упаду. Но если уж все кончено, то почему бы и нет? Можно и посмеяться напоследок.

Тим поднял ведро. Думал, что обнаружит под ним волшебную палочку Сборщика, но не тут-то было. Шутка оказалась еще смешнее: под ведром лежал ключ, на этот раз большой и с красивыми узорами. Как и сборщикова чаша с видениями и тигриный ошейник, ключ был серебряным. А еще к нему привязали ниткой какую-то записку.

За пропастью деревья продолжали ухать и кряхтеть. Из бездны повалили гигантские тучи пыли, которые тотчас же разносились на ветру, словно дым.

Записка Сборщика была краткой:

Здравствуй, смелый и находчивый юноша! Добро пожаловать в Северолесной Киннок, который когда-то называли Вратами Внешнего Мира. Здесь я оставил тебе страшно неудобного и ОЧЕНЬ голодного Тигра! Но, как ты уже догадался, ключ к УБЕЖИЩУ висит у него на шее. Также ты, наверное, догадался, что ключ у тебя в руках открывает клетку. Воспользуйся им, если осмелишься! Передавай привет Маме (которую ОЧЕНЬ СКОРО навестит ее новый муж). Все еще твой покорный слуга!

РФ/МБ

Человека (да и человека ли?), оставившего Тиму эту записку, трудно было чем-то удивить, но он, наверное, удивился бы, завидев улыбку на лице мальчика, когда тот поднялся с ключом в руке и отфутболил ведро. Ведро поднялось в воздух, и его унес ветер, ставший к тому времени почти ураганом. Дело свое оно сделало, и теперь вся магия из него улетучилась.

Тим посмотрел на тигра. Тигр посмотрел на него. Казалось, он не обращает никакого внимания на назревающий шторм и лишь медленно махает туда-сюда хвостом.

— Он думает, что я сгину в урагане или умру от холода прежде, чем решусь приблизиться к твоим зубам и когтям, но вот этого, он, похоже, не учел. — Из-за пояса Тим достал четырёхзарядник. — Против тварей в болоте он сработал, и я уверен, что сработает и против тебя тоже, сай Тигр.

Вновь Тим поразился, как правильно и естественно оружие сидит в его руке. Роль его проста и понятна: оно хотело лишь стрелять. И сейчас, держа его в руках, Тим тоже хотел только этого.

Хотя…

— Да нет, знает он про оружие, — сказал Тим и улыбнулся еще шире, еле чувствуя, как раздвигаются уголки рта, потому что кожа на его лице начала неметь от холода. — Знает прекрасно. Знал ли он, что я зайду так далеко? Наверное, нет. А если знал, то подумал ли, что я застрелю тебя, чтобы выжить? Почему бы и нет? Он бы так и сделал. Но зачем посылать мальчика? Зачем, если сам он перевешал тысячи людей, перерезал сотни глоток и пустил по миру бог знает сколько несчастных вдов, таких, как моя мама? Сможете ответить, сай Тигр?

Но тигр лишь смотрел на него, голова опущена, хвост медленно мотается из стороны в сторону.

Одной рукой Тим вернул за пояс четырёхзарядник, а второй засунул украшенный узорами серебряный ключ в замок на двери клетки:

— Сай Тигр, я предлагаю сделку. Дайте мне воспользоваться ключом на вашей шее, чтобы открыть дверцу вон того убежища, и мы оба выживем. Но если вы меня разорвете в клочья, то мы оба погибнем. Смекаете? Если смекаете, дайте знать.

Тигр не дал. Он просто продолжал смотреть.

Но Тим особо и не надеялся, да и не важно это. Захочет бог — будет и вода.

— Я люблю тебя, мама, — сказал он и повернул ключ. Со стуком отодвинулись древние засовы. Тим рывком открыл дверь. Заскрипели петли. Тим сделал шаг назад, положив руки на пояс.

Несколько мгновений тигр стоял на месте, словно раздумывая. Затем вышел из клетки. Они рассматривали друг друга под лиловым небом, пока вокруг них выл ветер, а взрывы подбирались все ближе. Они рассматривали друг друга, как стрелки. Тигр пошел вперед. Тим сделал шаг назад, но понял, что если сделает еще один, то нервы его не выдержат и он бросится наутек. Поэтому он остался там, где стоял.

— Идите сюда. Я Тим, сын Большого Джека Росса.

Вместо того, чтобы разорвать ему глотку, тигр присел и поднял голову, обнажив свой ошейник и висящие на нем ключи.

Тим не колебался. Позже он сможет позволить себе роскошь поудивляться, но не сейчас. Ветер крепчал с каждой секундой, и если он не поторопится, то ураган подхватит его и бросит на деревья, где, скорей всего, насадит на ветку, как на кол. Тигр потяжелее его, но скоро и он разделит его судьбу.

Ключ, похожий на карточку, и ключ, похожий на , были припаяны к серебряному ошейнику, но расстегнуть его было нетрудно. Тим нажал на вмятины, и ошейник упал. Мальчик еще успел заметить, что тигр остался в ошейнике — из розовой шкуры, на которой вытерлась вся шерсть, — но в следующий миг он уже спешил к металлической двери Догана.

Он вставил карточку в щель. Ничего не произошло. Он перевернул ее и попытался вставить другим концом. Снова ничего. Порыв ветра, как гигантская холодная рука, впечатал Тима в дверь, разбив ему нос. Он отступил, перевернул карточку вверх ногами и попробовал снова. По-прежнему ничего. Тим внезапно вспомнил, что сказала Дария — неужели это было всего три дня назад? «Зарядная станция у Догана на Северолесном Кинноке не работает». Пожалуй, теперь Тим понял, что это значило. Хотя огонь еще вспыхивал на металлической башне, но здесь, внизу, питавшие Доган искры иссякли. Он не побоялся тигра, и тигр его не съел, но Доган был заперт. Им все равно предстояло здесь умереть.

Шутка закончилась, и где-то далеко человек в черном смеялся.

Тим обернулся и увидел, что тигр толкает носом металлическую коробку с гравировкой наверху. Зверь взглянул на него и снова ткнулся в коробку.

— Ладно, — сказал Тим. — Почему бы нет?

Он наклонился и оказался так близко к тигру, что почувствовал теплое дыхание зверя на своей замерзшей щеке. Он попытался вставить ключ в виде буквы. Ключ вошел в замок как по маслу. На мгновение ему ясно вспомнилось, как он вставлял ключ, данный ему Сборщиком податей, в сундук Келлса. Потом он повернул тот ключ, что держал в руке, услышал щелчок и поднял крышку, надеясь найти там спасение.

Вместо этого он обнаружил три предмета, которые показались ему абсолютно бесполезными: большое белое перо, маленькую коричневую бутылочку и простую хлопковую салфетку вроде тех, которыми застилают длинные столы позади зала собраний в Листве на ежегодных обедах в честь Жатвы.

Сила ветра уже превзошла ураганную. Проходя через пересекающиеся балки металлической башни, он издавал призрачные стенания. Перышко взлетело над коробкой, но прежде чем его унесло бы ветром, тигр вытянул шею и ухватил его зубами. Он повернулся к мальчику, протягивая ему перо. Тим взял его и, не задумываясь, засунул за пояс рядом с отцовским топором. Он начал отползать от Догана на четвереньках. Налететь на дерево и быть пронзенным веткой — не самая приятная смерть, но все же это лучше (или хотя бы быстрее), чем оказаться прижатым к стене Догана, чтобы смертоносный ветер по капле выдавливал из него жизнь, пробираясь через кожу к внутренностям и обращая их в лед.

Тигр зарычал, будто кто-то медленно рвал шелковую тряпицу. Тим начал было оборачиваться и снова врезался в Доган. Он пытался вдохнуть, но ветер продолжал запечатывать его рот и нос.

Теперь тигр держал в зубах салфетку. Сумев, наконец, набрать в легкие воздуха (обжегшего ему глотку холодом), Тим увидел нечто удивительное. Сай Тигр держал салфетку за уголок, и она увеличилась в размерах вчетверо.

«Этого не может быть».

Но он видел это своими глазами. Если глаза — из которых теперь текли слезы, замерзающие на щеках, — его не обманывали, салфетка в зубах тигра выросла до размеров полотенца. Тим протянул к ней руку. Тигр не отпускал салфетку, пока не убедился, что Тим надежно ее ухватил. Вокруг них ревел ураган. Теперь он был так силен, что даже шестисотфунтовому тигру приходилось прилагать усилия, чтобы удержаться на ногах, но салфетка, превратившаяся в полотенце, безжизненно висела в руках Тима, как будто вокруг царил штиль.

Тим уставился на тигра. Тот тоже смотрел на него, явно пребывая в совершеннейшем мире с собой и беснующимся миром вокруг него. Мальчик поймал себя на мысли о жестяном ведре, которое для видений оказалось не менее подходящим, чем серебряная чаша Сборщика податей. «В правильных руках», как сказал тот, «любая вещь может стать волшебной».

Может быть, даже простая хлопковая тряпка.

Она по-прежнему была сложена вдвое — по меньшей мере вдвое. Тим снова развернул ее, и полотенце превратилось в скатерть. Он держал ее перед собой, и хотя по обе стороны от него продолжал яриться ураган, между его лицом и свисающей тканью царил полный штиль.

И тепло.

Тим взял в обе руки скатерть, бывшую салфетку, встряхнул ее, и она снова развернулась. Теперь это была простыня, и она спокойно лежала на земле, хотя по обе стороны от нее ураган нес пыль, прутья, мертвых ржавок. Все эти ганна стучали в изогнутую стену Догана, как град. Тим начал было заползать под простыню, но заколебался, глядя в яркие зеленые глаза тигра. Он посмотрел и на толстые заостренные зубы, не до конца прикрытые губой, и приподнял уголок волшебной ткани.

— Давай, залезай. Там нет ни ветра, ни холода.

«Но ты об этом и так знал, сай Тигр. Правда ведь?»

Тигр припал к земле, выпустил свои достойные восхищения когти и пополз на брюхе, пока не оказался под простыней. Он заворочался, устраиваясь поудобнее, и Тим почувствовал, как его руку задело что-то похожее на клубок проволоки: усы. Он содрогнулся. Длинное, покрытое мехом тело зверя прижалось к его боку.

Тигр был очень большой, и половина его тела не помещалась пот тонким белым покрывалом. Тим приподнялся, борясь с ветром, набросившимся на его голову и плечи, как только он высунул наружу, и снова встряхнул простыню. Она снова развернулась с шуршанием, на этот раз, оказавшись размером с большой парус. Теперь ее край почти доставал до подножия тигриной клетки.

Мир бушевал вокруг них, но под тканью было тихо. Если не считать бешеного стука сердца Тима. Когда он начал успокаиваться, то почувствовал, как о его грудную клетку бьется другое сердце. И услышал тихое, низкое урчание. Тигр мурлыкал.

— Тут же безопасно, да? — спросил его Тим.

Тигр мгновение смотрел на него, потом закрыл глаза. Этот ответ Тима вполне устроил.

Пришла ночь, и с ее приходом ледовей набрал полную силу. Вне покрова могущественного волшебства, сначала казавшегося скромной салфеткой, холод стремительно усиливался под действием ветра, вскоре достигшего скорости больше ста колес в час. Окна Догана затянулись бельмами изморози толщиной в дюйм. Железные деревья позади него сначала схлопнулись под давлением ветра, потом сломались, потом полетели вперед смертоносным облаком ветвей, щепок и целых стволов. Возле Тима мирно посапывал его компаньон. Чем глубже становился его сон, тем вольготнее он раскидывался, оттесняя Тима к краю их укрытия. В какой-то момент мальчик обнаружил, что пихает тигра локтем, как это делает человек, с которого сосед по кровати перетянул все одеяло на себя. Тигр издал гортанное рычание и выпустил когти, но слегка подвинулся.

«Спасибо, сай», прошептал Тим.

Через час после заката — а может, и через два; Тим утратил чувство времени, — к вою ветра присоединился ужасный скрежет. Тигр открыл глаза. Тим осторожно отогнул верхний край ткани и выглянул. Башня над Доганом начала крениться набок. Он смотрел, словно зачарованный, как крен перерос в наклон. Потом в один неуловимый миг башня рассыпалась в прах. Только что она была на месте, а в следующий момент превратилась в летающие в воздухе стальные бруски и копья, которые ветер понес вдоль широкой просеки, еще вчера бывшей лесом железных деревьев.

«Теперь и Доган рассыплется», подумал Тим, но ошибся.

Доган устоял, как стоял уже тысячи лет.

Эту ночь он помнил всегда, но такой необычайно странной она была, что описать ее он не мог… не мог и вспомнить в подробностях, как мы помним о будничных событиях нашей жизни. Только в снах возвращалось к нему полное осознание, и ледовей снился ему до конца жизни. Но не в кошмарах. То были хорошие сны. Сны о защищенности.

Под тканью было тепло, а разлегшийся рядом товарищ по койке еще больше согревал Тима. В какой-то момент он немного отогнул покрывало и увидел триллион звезд, рассыпанных по небесному куполу, — столько он не видел никогда в жизни. Казалось, ветер продул маленькие дырочки в этом надмирном мире и превратил его в сито. Через отверстия просвечивала сияющая тайна мироздания. Может быть, такие вещи не были предназначены для людских глаз, но Тим был уверен, что получил особое разрешение на просмотр, потому что он лежал под волшебным покровом, а рядом с ним находилось существо, которые даже самые легковерные жители Листвы сочли бы мифическим.

Глядя на звезды, он испытывал благоговение и в то же время — глубокое и непреходящее удовлетворение, какое чувствовал ребенком, просыпаясь среди ночи в тепле и безопасности своей постели, в полусне — полубодрствовании, слушая, как ветер поет свою одинокую песнь об иных краях и иной жизни.

«Время — замочная скважина, — подумал он, глядя на звездное небо. — Да, я думаю, так. Иногда мы наклоняемся, чтобы заглянуть в нее одним глазком. И ветер, который мы чувствуем на своих щеках, — ветер, дующий из замочной скважины, — это дыхание всей живой вселенной».

Ветер ревел в пустом небе, мороз крепчал, но Тим Росс лежал в тепле и безопасности, рядом со спящим тигром. Наконец и сам он соскользнул в глубокий, блаженный, не потревоженный сновидениями сон. Засыпая, он чувствовал себя очень маленьким, летящим на крыльях ветра, дующего в замочную скважину. Прочь от края Великого Каньона, над Бескрайним Лесом и Фагонаром, над Железной тропой, мимо Листвы — крошечного и бесстрашного скопления огоньков, которое он покинул, оседлав ветер, — и дальше, дальше, о, в какие дали, через все просторы Срединного Мира туда, где тянулась к небесам огромная черная Башня.

«Я пойду туда! Когда-нибудь я туда пойду!»

Это была последняя мысль Тима перед тем, как сон одолел его.

Утром вой ветра перешел в мерное гудение. Тиму очень хотелось писать. Он отбросил простыню и выполз наружу. На поляне ледовей соскоблил всю почву до скалистого основания. Тим спешно обогнул Доган, дыхание его вырывалось изо рта облачками пара, которые тут же уносило ветром. Эта часть Догана находилась с подветренной стороны, но ему было холодно, очень холодно. От мочи исходил пар, а когда он закончил, то увидел, что лужица на земле стала замерзать.

Тим начал возвращаться, борясь с ветром за каждый шаг и весь дрожа. Когда он, наконец, забрался под волшебную простыню и почувствовал благословенное тепло, зубы его стучали. Не задумавшись ни на секунду, он обнял мускулистое тело тигра, и на мгновение испугался, когда тот открыл глаза и раскрыл пасть. Из пасти высунулся язык размером с коврик, а цветом походил на розу в Новую Землю. Он лизнул Тима в лицо, и тот вздрогнул, но не от страха: он вспомнил, как по утрам папа терся о его лицо перед тем, как набрать воды и гладко выбриться. Говорил, что никогда не отрастит бороду, как его напарник, потому что она ему не пойдет.

Тигр опустил голову и задышал Тиму в воротник. Усы щекотали шею, и Тим рассмеялся. Тут он вспомнил, что у него осталось еще два бутера:

— Я поделюсь, — сказал он, — хотя мы знаем, что вы могли бы слопать оба, если бы захотели.

Он отдал один бутер тигру. Тот сразу же его заглотил, а потом терпеливо наблюдал, как Тим доедает свой. Тим старался есть как можно быстрее, а то вдруг сай Тигр передумает. Затем накинул на себя простыню и снова уснул.

Когда Тим проснулся во второй раз, то решил, что уже полдень. Ветер поутих, и когда Тим высунул голову наружу, то почувствовал, что слегка потеплело. Тем не менее, он понимал, что обманчивое лето, которому сай Смак так не доверяла (и была права), ушло. Как и вся его еда.

— Что же вы тут ели? — спросил Тим тигра. Из первого вопроса вытек второй: — Сколько вы просидели в клетке?

Тигр встал, прошел немного по направлению к клетке и потянулся: сначала одна задняя нога, потом вторая. Дошел до края каньона, где справил нужду. Когда закончил, подошел к клетке и обнюхал прутья, потом отвернулся, словно она его больше не интересовала, и вернулся к Тиму, который лежа наблюдал за ним, подперев голову локтем.

Тигр мрачно, как показалось Тиму, уставился на него своими зелеными глазами, затем опустил голову и носом отодвинул защитившую их от ледовея простыню. Под ней лежал тот самый металлический ящичек. Тим не помнил как забрал его, но если бы он остался на прежнем месте, то его, скорее всего, унесло бы ветром. И тут Тим вспомнил про перо. Оно по-прежнему торчало у него из-за пояса. Тим вытащил его и внимательно рассмотрел, чувствуя пальцами его плотную мягкость. Перо вполне могло сойти за ястребиное… если, конечно, вдвое его уменьшить, а белого ястреба Тим никогда не видел.

— Это же орлиное перо, так? — спросил Тим. — Орлиное, разрази меня Ган!

Но тигр пером не заинтересовался, хотя тем вечером он с готовностью спас его от урагана. Огромная, с желтым мехом морда наклонилась и пододвинула ящичек к ноге Тима. Вновь тигр выжидательно уставился на мальчика.

Тим открыл ящик. На дне его остался лишь коричневый пузырек, в каких обычно держат лекарства. Тим взял пузырек и тут же почувствовал покалывание в пальцах. Он чувствовал такое же, когда проводил волшебной палочкой сборщика податей над жестяным ведром.

— Открыть его? Ведь вы же не можете.

Тигр сидел, не отрывая взгляд от маленького пузырька. Глаза его, казалось, светились изнутри, словно бы сам его мозг пылал магией. Тим осторожно открутил крышечку. Под ней обнаружилась прозрачная пипетка.

Тигр раскрыл пасть. Намек понятен, но…

— Сколько? — спросил Тим. — Я вас ни за что не отравлю.

Но тигр лишь продолжал сидеть, голова слегка приподнята, пасть раскрыта. Выглядел он, как птенчик, который ждет, когда мама положит ему в клювик червяка.

После нескольких попыток — до этого он никогда не пользовался пипеткой, хотя ему доводилось видеть более крупную и примитивную её версию, которую Дестри ещё звал бычьей спринцовкой, — Тим набрал немного жидкости в миниатюрную колбочку. Она всосала из пузырька почти всю субстанцию, которой там и так оставалось немного. Тим поднес пипетку к тигриной пасти с гулко стучащим сердцем. Ему казалось, он знает, что сейчас произойдёт. Он слышал немало историй про оболочников, но не мог поверить, что тигр — это заколдованный человек.

— Я буду цедить по капельке, — сказал он тигру, — если захотите, чтобы я прекратил до того, как жидкость закончится, закройте пасть. Дайте знать, если вы меня поняли.

Но, как и раньше, тигр не шелохнулся. Он лишь сидел и ждал.

Одна капля… две… три… пипетка уже наполовину опустела… четыре… пя…

Внезапно шкура тигра пошла рябью и запузырилась, будто бы там внутри проснулись какие-то существа и старались выбраться. Внешняя часть морды растаяла, обнажив частокол зубов, затем вернулась, да так, что пасть оказалась запечатанной. Послышался сдавленный рык (боли или ярости), который, казалось, сотряс всю поляну.

Тим в ужасе подался назад, елозя задницей по земле.

Зеленые глаза выпучивались и западали, словно на пружинках. Бьющий по сторонам хвост втягивался внутрь и появлялся снова. Тигр шатнулся в сторону, на этот раз в направлении обрыва на краю Великого Каньона.

— Стойте! — закричал Тим. — Вы же упадете!

Тигр пьяно зашатался вдоль края обрыва, одна его лапа высунулась над пропастью, вниз посыпались камешки. Прошелся позади своей клетки, полоски на шкуре сначала расплылись, затем растаяли. Голова тигра тоже меняла форму. Появились белые пятна, а над ними, там, где когда-то была морда, выступили ярко-желтые. До Тима доносился хруст перестраивающихся костей.

На дальней стороне клетки, тигр вновь зарычал, но вскоре рык этот сменился криком, очень уж похожим на человеческий. Нечеткая, все время меняющаяся фигура встала на задние лапы, да только это уже были не лапы: на их месте Тим увидел пару древних черных сапог. Когти превратились в серебряные сигулы: луны, кресты, спирали.

Желтая верхушка тигриной головы продолжала расти, пока не обернулась конической шляпой, которую видел Тим в жестяном ведре. То, что у тигра раньше было белой манишкой, превратилось в бороду, засверкавшую в холодном солнечном свете. Засверкала она потому, что украшали ее россыпи рубинов, изумрудов, сапфиров и бриллиантов.

Тигр исчез окончательно, а на его месте перед ошарашенным Тимом предстал сам Мерлин Эльдский.

Мерлин не улыбался. В видении было по-другому… но, конечно, то было ложное видение, которое наслал Сборщик, чтобы довести Тима до погибели. Настоящий Мерлин смотрел на Тима с серьезной добротой. Его одеяния из белого шелка развевались на ветру вокруг худого, как скелет, тела.

Тим упал на одно колено, склонил голову и приложил ко лбу дрожащий кулак. Попытался сказать «Здравься, Мерлин», но голос подвел его, и с губ сорвался только сдавленный хрип.

— Встань, Тим, сын Джека, — произнес маг, — но сначала закрой пузырек. Думаю, там осталось еще несколько капель, которые тебе понадобятся.

Тим поднял голову и вопросительно посмотрел на высокую фигуру, стоявшую рядом с клеткой, которая еще недавно была ее тюрьмой.

— Для мамы, — сказал Мерлин. — Для глаз твоей матери.

— Правда? — прошептал Тим.

— Как Черепаха, которая держит на себе наш мир. Ты прошел долгий путь и проявил большую храбрость. Глупости тоже было немало, но это ничего, ибо зачастую идут они бок о бок, особенно у молодых. Ты избавил меня от формы, в которую меня заточили давным-давным-давно, и за это будет тебе награда. Закрой же пузырек и встань на ноги.

— Спасибо, — ответил Тим. Руки его дрожали, а глаза наполнились слезами, но все же он смог закрыть пузырек, не пролив ни капли. — Я думал, что вы Страж Луча, правда, но Дария сказала, что нет.

— И кто же такая Дария?

— Тоже узница, как и вы. Ее заперли в маленьком механизме, который дали мне фагонарцы. Думаю, она умерла.

— Сочувствую тебе, сынок.

— Она была моим другом.

— Мир полон грусти, Тим Росс. Что до меня, так заключить меня в тело большой кошки было его маленькой шуткой. Ведь это же Луч Льва. Но даже он не смог обратить меня в Аслана: такая магия ему не подвластна… как бы ему этого не хотелось, ага. Он бы с радостью убил Аслана и других Стражей, чтобы рухнули все Лучи.

— Сборщик податей, — прошептал Тим.

Мерлин откинул голову назад и расхохотался. При этом шляпа с головы не упала, что уже само по себе показалось Тиму магией:

— Нет, нет, не он. Немного волшебства да длинная жизнь — вот все его способности. Нет, Тим, есть кое-кто помогущественней, чем этот тип в широком плаще. Когда Великий в своих чертогах манит пальцем, Броадклок бежит к нему на задних лапках. Но не по воле Красного Короля ты здесь оказался, и тот, кого ты называешь Сборщиком Податей, дорого заплатит за свою глупость, ты уж поверь. Убить он его не убьет — слишком ценен — а вот наказать? Причинить боль? Это как пить дать.

— И что он ему сделает, этот Красный Король?

— Лучше и не знать, но в одном ты можешь быть уверен: больше в Листве его никто не увидит. Податей ему больше не собирать.

— А моя мама… она правда снова будет видеть?

— Да, ибо ты сослужил мне хорошую службу. И я далеко не последний, кому ты поможешь в своей жизни, — Мерлин указал на пояс Тима. — Это лишь твой первый пистоль, и притом самый легкий.

Тим посмотрел на четырёхзарядник, но из-за пояса вытащил папин топор:

— Оружие — это не для меня, сай. Я ведь всего лишь деревенский мальчик. Я буду лесорубом, как мой папа. Мое место в Листве, и в ней я и останусь.

Старый маг хитро посмотрел на него:

— Так ты говоришь с топором в руке, но скажешь ли ты то же самое, будь у тебя в руках револьвер? Скажет ли то же самое твое сердце? Не отвечай, ибо я вижу правду в твоих глазах. Ка заведет тебя далеко от Листвы.

— Но я же люблю ее, — прошептал Тим.

— Ты в ней еще поживешь, так что не волнуйся. А теперь слушай внимательно и делай так, как я скажу.

Положив руки на колени, Мерлин наклонил к Тиму свое длинное, худое тело. Борода его развевалась на утихающем ветру, драгоценные камни в ней горели огнем. На лице, таком же худом, как и у Сборщика Податей, была торжественная серьезность вместо злобной веселости последнего. Вместо жестокости — доброта.

Когда вернешься домой — на этот раз путь будет короче и безопаснее — пойдешь к маме и закапаешь ей в глаза последние капли из пузырька. Потом ты отдашь ей топор отца. Понял меня? Монета останется с тобой на всю жизнь — на смертном одре она будет висеть у тебя на шее — но топор отдай матери. Сразу же.

— П-почему?

Мерлин нахмурил кустистые брови, уголки рта его опустились. Внезапно доброта сменилась пугающей непреклонностью:

— Не задавай вопросов, юноша. Когда приходит ка, оно приносится стремительно, словно ветер. Словно ледовей. Так послушаешься ли ты меня?

— Да, — испуганно ответил Тим, — я отдам ей топор.

— Хорошо.

Маг повернулся и поднял руки над простыней, под которой они спали. Ближний к клетке конец простыни зашуршал и поднялся в воздух. Внезапно она оказалась сложенной вдвое. Потом вчетверо, став размером со столовую скатерть. Тим подумал, что женщины в Листве не отказались бы от такой магии при застилке кроватей, и тут же испугался, а не кощунство ли это.

— Нет-нет, я уверен, ты прав, — рассеянно сказал Мерлин. — Но если она выйдет из-под контроля, будет шабаш. Магия полна загадок, даже для такого старикана, как я.

— Сай… Это правда, что вы живете вспять во времени?

Мерлин всплеснул руками в показном раздражении, рукава его одеяния сползли вниз, обнажив белые и тонкие, словно березовые ветви, руки:

— Все так думают, а если я скажу иначе, то что изменится? Я живу так, как живу, Тим, и, по правде говоря, я уже почти отошел от дел. Слышал ли ты, что у меня в лесу есть волшебный дом?

— Ага!

— А если бы я тебе сказал, что живу в пещере, в которой только стол да соломенный тюфяк на полу? Думаешь, тебе бы поверили?

Тим подумал над этим. Покачал головой:

— Нет. Не поверили бы. Думаю, люди не поверят, что я вас вообще видел.

— Это их дело. А что до тебя… готов двинуться в обратный путь?

— Можно еще один вопрос?

— Но только один. Я уже насиделся достаточно вон в той клетке, которая, как ты видишь, не сдвинулась ни на дюйм, несмотря на разбушевавшийся ураган. И срать в дыру мне тоже надоело. Жизнь аскета — это прекрасно, но всему есть предел. Давай, спрашивай.

— Как вас поймал Красный Король?

— Самолично он никого поймать не может, ибо сам он пойман и заточен на вершине Темной Башни. Но у него есть силы, и есть агенты. Тот, с кем имел дело ты, далеко не самый грозный из них. Ко мне в пещеру пришел человек. Он меня одурачил, заставив поверить, что он бродячий коробейник, ибо магия его сильна. Магия, данная ему Королем, как ты понимаешь.

— Даже сильнее, чем ваша? — рискнул спросить Тим.

— Нет, но… — Мерлин вздохнул и уставился на утреннее небо. Тим ошеломленно понял, что волшебнику стыдно. — Я был пьян.

— А… — пискнул Тим. Ничего другого в голову не пришло.

— Довольно разговоров, — сказал маг. — Садись на диббин.

— На…

Мерлин указал на то, что сперва было салфеткой, потом простыней, а сейчас пребывало в виде скатерти:

— Вот это. И не бойся испачкать его ботинками. Он видал куда более запыленных странствиями путников.

Тим действительно как раз об этом и думал, но встал на скатерть и затем уселся на нее.

— Теперь перо. Возьми его в руки. Оно из хвоста Гаруды — орла, охраняющего другой конец этого Луча. Во всяком случае, так мне рассказывали. Хотя мне рассказывали, когда я сам был еще ребенком, — да, когда-то и я был ребенком, Тим, сын Джека, — рассказывали мне когда-то, что детей находят среди капусты в огороде.

Тим едва слушал его. Он взял перо, которое тигр не дал унести ветру, и сжал в руках.

Мерлин взглянул на него из-под своей высокой желтой шляпы:

— Когда ты вернешься домой, что ты сделаешь прежде всего?

— Закапаю снадобье маме в глаза.

— Хорошо, а потом?

— Отдам ей папин топор.

— Не забудь, — старик наклонился и поцеловал Тима в лоб. На мгновение весь мир вспыхнул в глазах мальчика ярко, как звезды в зените ледовея. На мгновение все словно оказалось в фокусе. — Ты — смелый мальчик с отважным сердцем. Люди увидят это и так и будут тебя называть. А теперь отправляйся с моей благодарностью. Лети домой.

— Л-л-лететь? Как?

— А как ты ходишь? Просто подумай об этом. Подумай о доме. — Старик просиял улыбкой, и от уголков его глаз разбежались тысячи морщин. — Потому что, как сказал кто-то из великих, нет места лучше, чем родной дом. Представь его! Представь его очень ясно.

И Тим подумал о домике, в котором вырос, о комнате, где засыпал всю свою жизнь, прислушиваясь к ветру, который рассказывал ему об иных местах и другой жизни. Он подумал о сарае, где стояли в стойлах Мисти и Битси, и о том, кто их сейчас кормит. Может быть, Виллем-Солома. Он подумал о ручье, из которого перетаскал столько ведер воды. А больше всего он думал о матери: о ее крепкой, широкоплечей фигуре, о каштановых волосах, о ее глазах в те минуты, когда они были полны веселья, а не горя и забот.

Он подумал: «Как я о тебе скучаю, мама»… и в это мгновение скатерть оторвалась от каменистой земли и зависла над своей собственной тенью.

Тим ахнул. Ткань покачалась немного, потом развернулась. Теперь он оказался выше шляпы Мерлина, и волшебнику приходилось задирать голову.

— А если я упаду? — крикнул Тим.

Мерлин рассмеялся:

— Рано или поздно всем нам это суждено. А пока что крепче держись за перо! Диббин тебя не уронит, так что просто держись за перо и думай о доме!

Сжимая перо, Тим подумал о Листве: главная улица, кузня, похоронное бюро между ней и кладбищем, фермы, лесопилка у реки, коттедж вдовы Смак, а главное — его собственный участок и дом. Диббин поднялся выше, на несколько мгновений завис над Доганом (как будто в нерешительности), а потом направился к югу, по следу, оставленному ледовеем. Сначала он летел медленно, но когда его тень упала на искореженный, покрытый инеем бурелом, еще недавно бывший миллионами акров девственного леса, диббин ускорил ход.

Ужасная мысль осенила Тима: а что если ледовей прокатился над Листвой, заморозив ее и погубив в ней всех, включая Нелл Росс? Он обернулся, чтобы прокричать свой вопрос Мерлину, но того уже не было. Тим увидел его еще однажды, но когда это произошло, он и сам уже был стариком. И это история для другого дня.

Диббин поднимался, пока мир под ним не стал похож на географическую карту. Но магия, защищавшая Тима и его мохнатого товарища от урагана, никуда не делась, и хотя он слышал, как со всех сторон свистят последние порывы ледовея, он нисколько не мерз. Тим сидел на своем диббине, скрестив ноги, как юный мохайнский принц на элефанте, и держа перед собой перо Гаруды. Он и чувствовал себя как Гаруда, паря над гигантским лесом, похожим на зеленое платье великанши — такое темное, что оно казалось почти черным. Но его пересекал серый шрам, как будто платье взрезали ножом, обнажив грязную нижнюю юбку. Ледовей уничтожил все, чего коснулся, хотя лес в целом пострадал очень мало. Полоса разрушений была не больше сорока колес шириной.

Но сорока колес оказалось достаточно, чтобы уничтожить Фагонар. Черная болотная вода превратилась в желтовато-белые бельма льда. Серые, узловатые деревья, торчавшие из этой воды, оказались повалены. Кочки уже не были зелеными; теперь они стали похожи на клубки из молочного стекла.

На одном из них лежала на боку лодка болотников. Тим вспомнил Рулевого, Старосту и всех остальных и залился горькими слезами. Если бы не они, он бы лежал, обледенелый, на одной из этих кочек в пяти сотнях футов под ним. Болотный народ накормил его и дал ему Дарию, его добрую фею. Нечестно, нечестно, нечестно! Так кричало его детское сердце, а потом частица его детского сердца умерла. Потому что так устроен мир.

Прежде чем Тим оставил трясину позади, его глазам предстало еще одно печальное зрелище — гигантский почерневший участок, на котором растаял лед. Покрытые сажей куски льда плавали вокруг гигантского чешуйчатого тела, лежащего на боку, как та выброшенная на сушу лодка. Это была дракониха, которая пощадила его. Тим мог представить, — о да, слишком хорошо, — как она пыталась победить холод своим огненным дыханием, но, в конце концов, ледовей одолел ее, как одолел всё в Фагонаре. Теперь здесь царила ледяная смерть.

Над Железной тропой диббин начал снижаться. Он скользил и скользил вниз, и, добравшись до участка Косингтона-Марчли, опустился на землю. Но прежде чем Тим утратил более широкий угол обзора, он успел увидеть, что след ледовея, раньше направлявшийся строго на юг, начал загибаться к западу. И ущерба он вроде бы нанес меньше, как будто ураган начал подниматься выше. И это давало надежду, что деревня уцелела.

Он задумчиво осмотрел диббин, потом взмахнул над ним руками. «Сложись!», приказал он, чувствую себя немного глуповато. Диббин не шелохнулся, но когда Тим наклонился, чтобы его сложить, тот перевернулся раз, другой, третий, с каждым разом становясь меньше — но не толще. За несколько мгновений он снова обернулся небольшой салфеткой, лежащей на тропе. Однако вряд ли кто-то захотел бы положить ее себе на колени за обедом, потому что посередине ее красовался след ботинка.

Тим засунул ее в карман и пошел пешком. А когда добрался до цветуничных рощ (где большая часть деревьев осталась стоять, как стояла), он перешел на бег.

Город он обогнул, потому что не хотел задерживаться из-за расспросов — даже на несколько минут. Хотя вряд ли у кого-то нашлось бы для него время. В общем и целом ледовей пощадил Листву, но Тим видел, как люди лечат скотину, чудом спасенную из разрушенных сараев, и осматривают поля на предмет повреждений. Лесопилку сдуло в Листву-реку. Ее обломки уплыли по течению, и от строения остался только каменный фундамент.

Он пошел вдоль ручья Стейп, как в тот день, когда нашел волшебную палочку Сборщика податей. Их источник, замороженный ледовеем, уже начал оттаивать, и хотя ветер посрывал с крыши дома часть цветуничной дранки, сама постройка устояла. Похоже, мать Тима была одна, потому что перед домом не видно было ни повозок, ни мулов. Тим понимал, что после такого урагана людям, прежде всего, хочется заняться своими участками, и все-таки разозлился. Оставить слепую, избитую женщину на милость буре… Это было неправильно. Не так было принято между соседями в Листве.

«Кто-то отвел ее в безопасное место», подумал он. «Скорей всего в Зал собраний».

Потом он услышал из сарая ржание, непохожее на голос одной из их мулиц, и улыбнулся. Лучик, ослик вдовы Смак, привязанный к столбику, жевал сено.

Тим сунул руку в карман и ощутил укол паники, не нащупав драгоценной бутылочки. Потом он обнаружил ее, спрятавшуюся за диббином, и у него гора упала с плеч. Тим поднялся на крыльцо (знакомый скрип третьей ступеньки заставил его почувствовать себя мальчиком из сна) и открыл дверь. В доме было тепло, потому что вдова Смак развела в очаге жаркий огонь, и он только теперь прогорел до толстого слоя серого пепла и розовых угольков. Она спала в кресле его отца, спиной к нему и лицом к очагу. Как Тим ни рвался к матери, он все же остановился, чтобы скинуть башмаки. Вдова пришла сюда, когда здесь никого не было; она развела огонь, чтобы в домике было тепло; даже в минуту, когда деревне, казалось, грозило разрушение, она не забыла свой соседский долг. Тим ни за что на свете не хотел бы ее разбудить.

Он на цыпочках подошел к открытой двери спальни. Его мать лежала в постели — сжатые руки на покрывале, невидящий взгляд направлен на потолок.

— Мама? — прошептал Тим.

В первое мгновение она не пошевелилась, и в сердце Тима вонзилось холодное копье страха. Он подумал: «Я опоздал. Она лежит там мертвая».

И тут Нелл приподнялась на локтях, закрывая подушку водопадом волос, и повернулась к нему. На ее лице была написана безумная надежда:

— Тим? Это ты, или мне это снится?

— Ты не спишь, — ответил он.

И рванулся к ней.

Мамины руки заключили его в крепкие объятия, и она покрыла его лицо искренними поцелуями, какими может награждать только мать:

— Я думала, ты погиб! О, Тим! А когда нагрянула буря, я уверилась в этом, и мне тоже хотелось умереть. Где же ты был? Как ты мог так разбить мне сердце, плохой мальчишка? — и снова посыпались поцелуи.

Тим таял в ее руках, улыбаясь и радуясь ее чистому и такому знакомому запаху. Но тут он вспомнил слова Мерлина: «Что ты сделаешь, как только вернешься домой?»

— Где же ты был? Рассказывай!

— Я все тебе расскажу, Мама, но сначала ляг на спину и открой пошире глаза. Как можно шире.

— Но зачем? — руки ее продолжали ощупывать его глаза, нос, рот, словно она все никак не могла удостовериться, что вот он, Тим, прямо перед ней. Глаза, которые Тим так надеялся вылечить, смотрели на него… и сквозь него. У них уже появился молочный оттенок. — Зачем, Тим?

Ему не хотелось отвечать — вдруг обещанное исцеление не состоялось бы. Он не думал, что Мерлин стал бы ему лгать — это скорее было бы в духе Сборщика податей, — но волшебник мог и ошибаться.

«Пожалуйста, пусть окажется, что он не ошибся!»

— Неважно. Я принес лекарство, но его совсем мало, так что лежи тихо и не двигайся.

— Я не понимаю.

Услышав ответ сына, Нелл, погруженная в темноту, подумала, что это мог бы сказать скорее не живой сын, а покойный отец:

— Ну, просто знай, что я далеко ходил и много что пережил, чтобы добыть это снадобье. А теперь лежи смирно!

Она поступила так, как он велел, глядя на него своими слепыми глазами. Ее губы дрожали.

Дрожали и руки Тима. Он приказал им прекратить, и они, как ни странно, послушались. Тим набрал побольше воздуха, задержал дыхание и отвинтил крышечку с драгоценного пузырька. Он набрал все его содержимое в пипетку — его было совсем немного. Жидкость не заполнила короткую тонкую трубочку даже до середины. Он склонился над Нелл.

— Пообещай, что будешь лежать неподвижно, мама! Потому что капли, может быть, жгутся.

— Даже не шелохнусь, — прошептала она.

Одна капля в левый глаз:

— Ну что? — спросил он. — Жжется?

— Нет, — ответила она. — Прохладно и приятно. Пожалуйста, закапай и во второй глаз.

Тим капнул в правый глаз, потом сел, кусая губы. То ли молочный туман начал исчезать из ее глаз, то ли ему просто хотелось это увидеть.

— Видишь что-нибудь, мама?

— Нет, но… — тут у нее сперло дыхание, — я вижу свет, Тим! Свет!

Она попыталась было подняться на локтях, но Тим помешал ей. Закапал в глаза еще по капле. Оставалось лишь надеяться, что этого хватит, потому что пипетка опустела. Оно и к лучшему: когда Нелл вскрикнула, Тим от испуга уронил пипетку на пол.

— Мама! Мама, что с тобой?!

— Я вижу твоё лицо! — закричала она, прижав ладони к щекам. Глаза её наполнились слезами, но Тим этому только порадовался, ведь теперь они смотрели прямо на него, а не куда-то вдаль. И сияли они как никогда. — О, Тим, о, мой милый, я вижу твоё лицо, вижу очень хорошо!

А потом последовали минуты, которые в описаниях не нуждаются, ибо некоторые мгновения счастья и радости описать невозможно.

«Ты отдашь ей отцовский топор».

Тим покопался за поясом, достал топор и положил на кровать рядом с матерью. Она посмотрела на топор (увидела по-настоящему, что все еще казалось чудом им обоим) и притронулась к рукояти, гладкой от долгих лет работы. Вопросительно посмотрела на Тима.

Тим лишь покачал головой, улыбаясь:

— Человек, который дал мне капли, сказал отдать его тебе. Вот и все.

— Кто, Тим? Что за человек?

— Это долгая история, и лучше ее рассказать за завтраком.

— Яичница! — воскликнула она, поднимаясь. — Из дюжины яиц, а то и больше! И окорок из кладовой!

Все еще улыбаясь, Тим взял ее за плечи и мягко вернул на кровать:

— Яичницу с мясом я поджарю. Я даже их тебе принесу, — тут Тим вспомнил про вдову. — Пусть сай Смак позавтракает с нами. Просто удивительно, что все наши крики ее не разбудили.

— Она пришла, когда налетел ветер, и была на посту, пока не закончился буря: подкладывала поленья в огонь, — сказала Нелл. — Мы думали, ураган разрушит дом, но он устоял. Она, видно, так устала! Разбуди её, Тим, но только осторожно.

Тим поцеловал маму в щеку и вышел из комнаты. Вдова спала у огня в кресле-качалке покойного Джека Росса, опустив на грудь подбородок и даже не посапывая от усталости. Тим легонько потряс ее за плечо. Голова вдовы замоталась из стороны в сторону и вернулась в исходное положение.

Жуткая догадка пронзила Тима. Он обошел кресло и стал перед вдовой. Увиденное отняло у него все силы, и он упал на колени. Вуаль сорвали. Изуродованное, но когда-то такое красивое лицо вдовы безжизненно обмякло. Оставшийся глаз без всякого выражения вперился в Тима. Платье на груди было залито высохшей уже кровью: вдове перерезали горло от уха до уха.

Тим уж было собрался закричать, но тут чьи-то сильные руки схватили его за горло.

Берн Келлс прокрался в большую комнату из прихожей, где сидел на своем сундуке и пытался вспомнить, зачем убил старуху. Скорее всего, из-за камина. Он две ночи трясся от холода под копной сена в амбаре Глухого Ринкона, а эта старая кошка, которая забивала голову его пасынку дурацкой ученостью, все это время сидела в тепле и уюте. Нечестно.

Он видел, как мальчик прошел в комнату матери. Слышал, как Нелл кричала от радости, и каждое ее восклицание вонзалось в него, как гвоздь. Не имела она права кричать ни от чего, кроме как от боли. В ней была причина всех его несчастий; это она околдовала его высокой грудью, тонкой талией, длинными волосами и смеющимися глазами. Он думал, что с годами ее власть над ним уменьшится, но этого не случилось. Наконец ему просто пришлось ей завладеть. А иначе, зачем бы он убил своего лучшего и самого давнего друга?

А теперь еще явился этот мальчишка, из-за которого на него открыли охоту. И сучка-то была плоха, а щенок ее — еще хуже. И что это у него там за поясом? Боги, уж не револьвер ли? Где он раздобыл эту штуку?

Келлс душил Тима, пока мальчик не перестал отбиваться и не обвис, хрипя, в сильных руках лесоруба. Потом он вытащил пистоль из-за ремня Тима и отбросил в сторону.

— Больно много чести — стрелять в щенка, лезущего в чужие дела, — сказал Келлс. Его рот был прижат к самому уху Тима. Отстраненно — как будто все ощущения отступили куда-то вглубь его тела — Тим почувствовал, как борода отчима колет его кожу. — И ножа, которым я перерезал глотку той старой суке, ты не заслуживаешь. Огонь — вот что тебе полагается, щенок. Углей в очаге еще много. Хватит, чтобы поджарить тебе глаза и обуглить кожу на…

Раздался тихий, но увесистый звук, и внезапно душившие его руки исчезли. Тим повернулся, хватая ртом воздух, обжигавший его как огонь.

Келлс стоял возле кресла Большого Росса и с изумлением смотрел поверх головы Тима на очаг из серого бутового камня. Кровь капала на правый рукав его фланелевой рубашки лесоруба, на которой еще висели клочья сена после ночей, проведенных в сарае Глухого Ринкона. Над правым ухом у него торчало топорище. Нелл Росс стояла за ним, и ее ночная рубашка спереди была забрызгана кровью.

Медленно-медленно Большой Келлс развернулся к ней лицом. Он дотронулся до лезвия топора, всаженного в его голову, и протянул к ней горсть, полную крови.

— Я разрубила веревку, будь ты проклят! — прокричала Нелл ему в лицо, и, как будто сраженный этими словами, а не топором, Берн Келлс рухнул на пол мертвым.

Тим провел руками по лицу, будто пытаясь стереть память об этом ужасном видении… хотя уже в тот момент знал, что оно будет с ним до конца жизни.

Нелл обняла его за плечи и вывела на крыльцо. Утро выдалось солнечным, поля уже начинали оттаивать, в воздухе висела туманная дымка.

— Как ты, Тим? — спросила она.

Тим глубоко вздохнул. В горле все еще было жарко, но оно уже не горело:

— В порядке. А ты?

— За меня не волнуйся, — ответила Нелл. — У нас все будет хорошо. Смотри, какое чудесное утро и радуйся, что мы живы и можем его увидеть.

— Но вдова… — Тим заплакал.

Они сидели на крыльце и смотрели на двор, куда не так давно въехал Сборщик податей на своей черной лошади. «Черная лошадь, черное сердце», подумал Тим.

— Мы помолимся за Арделию Смак, — сказала Нелл, — и вся деревня придет отдать ей последние почести. Не скажу, что Келлс оказал ей услугу — убийство услугой никак не назовешь — но бедняжка так страдала в последние три года, да и жить ей в любом случае оставалось недолго. Надо бы нам пойти и посмотреть, вернулся ли из Тавареса констебль. А по пути ты все мне расскажешь. Поможешь запрячь Мисти и Битси?

— Да, мама. Но сначала мне надо кое-что взять. Ее подарок.

— Ладно. Только не слишком глазей на то, что там сейчас творится.

Тим и не глазел. Он лишь поднял пистоль и засунул его за пояс…

ОБОЛОЧНИК (Часть 2)

— Она его просила не глазеть по сторонам — на тело отчима, смекаешь — и он сказал, что не будет. Он и не глазел — только поднял пистоль и засунул его за пояс.

— Четырёхзарядник, который дала ему вдова? — спросил юный Билл Стритер. Он сидел напротив решётки, под нарисованной мелом картой Дебарии, опустив подбородок на грудь, и, по правде говоря, казалось, что он заснул, а я рассказывал эту историю самому себе. Но, похоже, он выслушал все до конца. Снаружи завывания самума перешли в громкий визг, а затем снова стали тихими глухими стонами.

— Ага, юный Билл. Он поднял его, заткнул за пояс у левого бедра, и носил его следующие десять лет жизни. Потом он уже носил револьверы побольше — шестизарядные. — Это была история, и я закончил её точно так же, как моя мама заканчивала все истории, что читала мне, когда я был маленьким и лежал в кроватке в своей комнате. Мне было грустно слышать эти слова слетающими с моих собственных губ. — Так все и произошло, однажды, за долго до того, как родился твой пра-пра-пра-прадедушка.

Снаружи день начал угасать. Я всё же думал, что делегация, отправившаяся в предгорья за шахтерами, умеющими сидеть на лошади, вернётся только на следующий день. Да и какая разница? Особенно после одной неприятной мысли, пришедшей мне в голову, пока я рассказывал Юному Биллу историю Юного Тима. Будь я оболочником, и приди ко мне шериф с делегатами (уж не говоря о молодом стрелке из самого Галаада) с вопросами, могу ли я взбираться на лошадь, держаться в седле и скакать, я бы ответил? Навряд ли. Нам с Джейми стоило сразу об этом догадаться, но, разумеется, мы были еще новичками на поприще стражей закона.

— Сай?

— Да, Билл.

— А Тим стал стрелком? Ведь стал, да?

— Когда ему исполнился двадцать один год, через Листву проезжали трое мужчин с большими револьверами. Они направлялись в Таварес и надеялись собрать вооруженный отряд, но Тим был единственным, кто решился поехать с ними. Они прозвали его Пистоль-левша, за то, как он его носил.

— Он поехал с ними и хорошо зарекомендовал себя, так как был бесстрашным и метким. Его называли Тет-фа — другом Тета. И настал день, когда он создал свой Ка-тет — единство из множества среди очень-очень малого числа настоящих стрелков из рода Эльда. Хотя, кто знает? Разве не говорят, что у Артура было много сыновей от трёх жён, и в два раза больше тайно-рожденных.

— Я не знаю, что это значит.

Я мог его понять. Еще два дня назад сам не знал, что такое «дрючок».

— Не важно. Сначала его знали, как Левшу Росса, затем — после великой битвы у озера Каун — как Тима Отважное Сердце. Его мать закончила свои дни в Галааде знатной дамой, по крайней мере, так говорила моя мама. Но все эти события — они…

— История для следующего дня, — закончил Билл. — Так обычно говорит мой папа, если я прошу рассказать еще, — его лицо скривилось и уголки рта задрожали, когда он вспомнил барак, полный крови, и повара, умершего в своём фартуке, задравшемся на лицо. — Говорил.

Я снова обнял его за плечи, на этот раз немного естественней, и подумал о том, чтобы взять его с собой в Галаад, если Эверлинн из Благодати откажется принять его… но она ведь не откажется. Он хороший мальчик.

Ветер за стенами скулил и завывал. Я был начеку, чтобы не пропустить звонок джинг-джанга, но он молчал. Линия точно где-то оборвалась.

— Сай, сколько времени Мерлин был тигром в клетке?

— Я не знаю, но уж точно очень долго.

— А ел он что?

Катберт тут же нашёлся бы с ответом, но я запнулся.

— Если он гадил в дыру, он должен был что-то есть, — настаивал Билл, причем довольно обоснованно. — Если ты не ешь, ты же не срёшь.

— Я не знаю, что он ел, Билл.

— Может, у него даже в тигровом виде еще было волшебство, чтобы создать себе завтрак? Ну, типа, прямо из воздуха.

— Да, наверно так и было.

— Тим дошел до Башни? Ведь есть и такие истории, да?

— Прежде чем я успел ответить, пришёл Строттер — помощник-жирдяй в шляпе со змеиной лентой. Он увидел мою руку на плечах мальчика и ухмыльнулся. Я подумал о том, что надо бы стереть эту усмешку с его лица, но напрочь забыл об этом, когда тот заговорил.

— Всадники едут. Должно быть, много и с подводами, раз мы слышим их даже сквозь гребанный ветер. Люди выходят в щелочной вихрь, чтобы посмотреть.

— Я встал и вышел из камеры.

— Могу я выйти? — спросил Билл.

— Лучше если ты посидишь здесь еще чуть-чуть, — ответил я и закрыл его. — Я не долго.

— Мне здесь тошно, сай!

— Я знаю, — сказал я. — Но скоро все кончится.

Надеялся, что так и будет.

Когда я вышел из конторы шерифа, налетевший ветер заставил меня пошатнуться, а щелочная пыль обожгла щеки. Несмотря на начинающуюся бурю, на тротуарах главной улицы было тесно от зевак. Мужчины завязали банданами рты и носы, женщины прикрывались платками. Одна леди-сай напялила чепец задом наперед; выглядело это странно, но наверняка хорошо защищало от пыли.

Слева от меня из беловатых щелочных клубов начали появляться лошади. Шериф Пиви и Канфилд из Джефферсона сидели в фургоне, низко надвинув шляпы и подтянув повыше шейные платки, так что видны были только глаза. За ними ехали три длинных подводы, открытых всем ветрам. Они были выкрашены в синий цвет, но борта и пол побелели от соли. У всех трех на боку было выведено желтой краской: «ДЕБАРИЙСКИЙ СОЛЯНОЙ КОМБИНАТ». В каждой сидело шесть-восемь парней в комбинезонах и соломенных рабочих шляпах, которые назывались «клобберы» (а может, и клампеты, — не помню). По одну сторону от этого каравана ехали верхом Джейми Декарри, Келлин Фрай и сын Келлина Викка. По другую — Снип и Арн с ранчо Джефферсона и здоровенный дядька с подкрученными вверх соломенными усами и в желтом пыльнике им под цвет. Как оказалось, он служил констеблем в Малой Дебарии… по крайней мере, когда не был занят игрой в фараон или «Берегись».

Ни один из новоприбывших не выглядел особенно счастливым, а меньше всех — шахтеры. Легко было отнестись к ним с подозрением и неприязнью; мне пришлось напомнить себе, что только один из них — чудовище (если, конечно, оболочнику не удалось вообще выскользнуть из нашей сети). Остальные, наверно, по большей части приехали сюда добровольно, когда им сказали, что это может помочь положить конец убийствам.

Я вышел на улицу и поднял руки над головой. Шериф Пиви осадил коня прямо передо мной, но я пока что смотрел не на него, а на шахтеров, теснившихся в подводах. Быстрый подсчет обнаружил, что всего их двадцать один. Это было на двадцать подозреваемых больше, чем мне нужно, но гораздо меньше, чем я опасался увидеть.

Я повысил голос, чтобы перекричать ветер:

— Вы приехали нам помочь, и от имени Галаада я говорю вам «спасибо!»

Расслышать их было легче, потому что ветер дул от них в мою сторону. «В жопу твой Галаад», сказал один. «Соплежуй несчастный», сказал другой. «Отсоси-ка от имени Галаада», сказал третий.

— Я могу им вправить мозги хоть сейчас, только скажите, — предложил человек с подкрученными усами. — Потому что я констебль в той сраной дыре, откуда они приехали. А они, стало быть, мне подчиняются. Уилл Вегг, — он мимоходом приложил кулак ко лбу.

— Ни в коем случае, — сказал я и снова повысил голос. — Ребята, кто из вас хочет выпить?

Их ворчание засохло на корню и сменилось радостными криками.

— Тогда вылезайте и станьте в строй! — проорал я. — По два, будьте любезны. — Тут я осклабился, глядя на них. — А не будете любезны — катитесь ко всем чертям, и притом с сухими глотками!

Большинство солевиков это рассмешило.

— Сай Дешейн, — сказал Вегг, — плохая это затея — заливать в этих ребят выпивку.

Но я так не считал. Я поманил к себе Келлина Фрая и сунул ему в руку два золотых. Его глаза расширились.

— Вы — погонщик этого стада, — сказал я ему. — Этого должно хватить на две порции каждому, если брать маленькие порции; а больше им и не надо. Возьмите с собой Канфилда и еще вон того, — я указал на одного из кнутов. — Это ведь Арн?

— Снип, — ответил он. — Арн — это второй.

— Пусть так. Снип, ты будешь на одном конце бара, Канфилд — на другом. Фрай, вы встанете за ними, у дверей, и будете их подстраховывать.

— Я не поведу своего сына в «Злосчастье», — возразил Келлин Фрай. — Это притон со шлюхами, вот что это такое.

— И не надо. Викка пойдет к задней двери со вторым кнутом, — я ткнул пальцем в сторону Арна. — Вам надо будет только следить, чтобы ни один шахтер не попытался выбраться через черный ход. А если попытается — поднимайте крик и бегите прочь, потому что, скорее всего это будет наш оболочник. Поняли?

— Угу, — кивнул Арн. — Пошли, паренек. Может, если я спрячусь от этого ветра, то смогу, наконец, прикурить.

— Погодите, — сказал я и подозвал мальчика к себе.

— Эй, стрельчонок! — проорал один из шахтеров. — Ты нас до ночи будешь на ветру держать? У меня, блядь, глотка пересохла!

Остальные поддержали его.

— Заткни хлебало, — сказал я. — Тогда и промочишь свою глотку. А если еще раз разинешь пасть, когда я занят своим делом, то так и будешь сидеть в своей повозке и лизать соль.

Это их утихомирило, и я склонился к Викке Фраю:

— Ты должен был кое-что кое-кому сказать, пока был в Солт-Рокс. Сказал?

— Ага, я… — отец так ткнул мальчишку локтем, что он чуть было не свалился с ног. Паренек вспомнил о хороших манерах и начал заново, на этот раз приложив кулак ко лбу. — Да, сай, с вашего позволения.

— С кем ты разговаривал?

— С Паком Делонгом. Я с ним познакомился на ярмарке на Жатву. Он просто шахтерский мальчишка, но мы маленько погуляли вместе и вместе участвовали в беге парами. Его папка — десятник в ночной смене. Ну, то есть Пак так говорит.

— И что ты ему сказал?

— Что это Билли Стритер видел оболочника в человеческом обличье. Я сказал, что Билли спрятался под грудой старых железяк и потому уцелел. Пак знал, про кого я говорю, потому что Билли тоже был на ярмарке. Билли тогда выиграл Гусиную гонку. Вы знаете, что такое Гусиная гонка, сай стрелок?

— Да, — сказал я. Я и сам участвовал не в одной такой гонке на ярмарках на Жатву, и было это не так уж давно.

Викка Фрай с трудом сглотнул, и его глаза наполнились слезами:

— Биллин папка так орал, когда Билли пришел первым, что чуть глотку не сорвал, — прошептал он.

— Ну еще бы. Как ты думаешь, этот Пак Делонг пересказал кому-нибудь эту историю?

— Откуда мне знать? Я бы на его месте пересказал.

Я решил этим удовлетвориться и хлопнул Викку по плечу:

— Ну, беги. И если кто-нибудь попытается выйти, кричи. И кричи погромче, чтобы ветер не заглушил.

Они с Арном направились к переулку, который вел к задней двери «Злосчастья». Солевики даже не взглянули на них; их интересовала только передняя дверь салуна и пойло, которое за ней скрывалось.

— Парни! — гаркнул я. И когда они обернулись, продолжил: — Налетай!

Это вызвало новую волну радостных воплей, и они устремились к салуну. Но шагом, а не бегом, и по-прежнему парами. Хорошо их вымуштровали. Я подозревал, что жизнь шахтера мало чем отличается от рабства, и был благодарен, что ка направило меня по другому пути… Хотя, если задуматься, так ли сильно раб шахты отличается от раба револьвера? Пожалуй, только одним: у меня над головой всегда было небо, и за это я говорю спасибо Гану, Человеку-Иисусу и всем богам, какие только есть.

Я перешел на другую сторону улицы и подозвал Джейми, шерифа Пиви и новоприбывшего, Вегга. Мы стояли под навесом у конторы шерифа. Строттер и Пикенс, никудышные помощники, стояли в дверях и пялились на нас.

— Вы двое, возвращайтесь внутрь, — сказал я им.

— Не тебе нам приказывать, — высокомерно, словно какая-то герцогиня, бросил Пикенс. С возвращением босса он резко осмелел.

— Возвращайтесь внутрь и дверь закройте, — сказал Пиви, — вы что, два идиота, так и не поняли, кто здесь сейчас командует парадом?

Те отшатнулись. Пикенс гневно уставился на меня, Строттер — на Джейми. Дверь хлопнула так, что задрожали стекла. Некоторое время мы вчетвером стояли и смотрели на тучи щелочной пыли, иногда такие густые, что полностью скрывали телеги солевиков. Но времени на размышления не было: скоро наступит ночь, и тогда, возможно, один из солевиков в «Злосчастье» перестанет быть человеком.

— Кажется, у нас есть проблема, — сказал я. Обращался я ко всем, но смотрел на Джейми. — Сдается мне, что перевертыш, который знает, кто он и что он, вряд ли признает, что умеет ездить верхом.

— Я тоже думал об этом, — ответил Джейми, и повернул голову к констеблю Веггу.

— Мы привели всех лошадников, — сказал Вегг. — Уж поверьте, сай. Я ж их всех перевидал своими глазами.

— Сомневаюсь, что всех до единого, — сказал я.

— Нет, думаю, он прав, — сказал Джейми. — Послушай его, Роланд.

— В Малой Дебарии есть один богатый парень по имени Сэм Шант, — начал Вегг. — Шахтеры кличут его Сукой Сэмом. Оно и неудивительно, потому что Сэм всех их крепко держит за яйца. Комбинат принадлежит не ему, а какой-то там шишке в Галааде, но вот все остальное он к рукам прибрал: бары, шлюх, халупы…

Я посмотрел на шерифа Пиви.

— Бараки такие в Малой Дебарии, в которых спят некоторые шахтеры, — пояснил тот. — Не бог весть что, но лучше, чем под землей.

Я вновь посмотрел на Вегга, который держался за отвороты своего пыльника, очень собой довольный.

— Сэмми Шант владеет комбинатским магазином, а это значит, что все шахтеры у него в руках, — он улыбнулся, а увидев, что мне не до улыбок, отпустил отвороты и воздел руки к небу. — Так уж устроен мир, юный сай, и мы в этом не виноваты.

— Так вот, Сэмми у нас большой любитель всяческих игр… если, конечно, на них можно наварить пенни-другой. Четыре раза в год он устраивает шахтерам состязания. Бег там или бег с препятствиями, где они перепрыгивают через деревянные барьеры или через наполненные грязью ямы. Самое смешное — это когда они в эти ямы падают. Шлюхи тоже приходят поглазеть и ржут, как ненормальные.

— Давай, закругляйся, — прорычал Пиви. — Чтобы прикончить два стаканчика этим парням много времени не понадобится.

— Скачки он тоже проводит, — продолжил Вегг, — но дает им только старых кляч, чтоб, если какая-нибудь сломает ногу, не жалко было пристрелить.

— А если ногу ломает шахтер, его тоже стреляют? — спросил я.

Вегг расхохотался, хлопая себя по бедру, словно бы я отмочил неплохую шутку. Катберт мог бы ему сказать, что я вообще-то никогда не шучу, но Катберта с нами не было. А Джейми в основном предпочитает помалкивать.

— Умно, юный стрелок, очень умно! Не, их-то на ноги ставят, если это вообще возможно. Сэмми Шант приплачивает парочке шлюх, чтобы те ублажали солевиков после его маленьких состязаний. А они и не против.

Само собой, взимается плата за участие, которая вычитается из их заработков. Таким образом Сэмми покрывает все расходы. Что до шахтеров, то победителю в каждом из состязаний — спринте, беге с препятствиями, скачках — прощается его годовой долг в комбинатской лавке. Сэмми сдирает с других такие проценты, что никаких убытков от этого не несет. Ну что, поняли расклад? Ловко придумано, а?

— Дьявольски ловко, — ответил я.

— Точно! Так что, когда дело доходит до езды на клячах по небольшому ипподрому, который для этого соорудил Сэмми, все, кто умеет скакать, скачут. Просто умора наблюдать, как они там себе отбивают задницы, точно говорю! За последние семь лет я не пропустил ни одних скачек и помню всех, кто в них участвовал. Так что все наши лошадники там, в салуне. Был еще один, но на скачках, которые Сэмми организовал на Новую Землю, этот крот соляной свалился с лошади и отбил себе все кишки. Промучился день или два, а потом загнулся. Так что, я думаю, он не ваш клиент, так?

При этих словах Вегг расхохотался. Пиви смотрел на него с некой растерянностью, Джейми — с удивленным презрением.

Поверил ли я этому человеку, что он собрал всех солевиков, умеющих ездить верхом? Я решил, что поверю, если он ответит утвердительно на один мой вопрос.

— А сам ты делаешь ставки на этих скачках, Вегг?

— В прошлом году сорвал неплохой куш, — гордо ответил тот. — Шант, конечно, платит бумажками — тот еще скупердяй — но на шлюх и виски хватает. Блядей я люблю молодыми, а виски — старым.

Пиви посмотрел на меня поверх Вегга и пожал плечами: «Он — это все, что у них есть там наверху, ты уж меня не вини».

Я и не винил.

— Вегг, жди нас в конторе. Джейми, шериф Пиви, идемте со мной.

Пока мы переходили улицу, я все им объяснил. Много времени это не заняло.

— Лучше, чтобы вы сказали им, чего мы хотим, — обратился я к Пиви, когда мы оказались у входа в салун. Я говорил тихо, потому что за нами по-прежнему наблюдал весь город, — хотя зеваки, стоявшие у салуна, отпрянули от нас, как будто боялись чем-нибудь заразиться. — Они вас знают.

— Не так хорошо, как Вегга, — ответил шериф.

— Как вы думаете, почему я велел ему остаться на той стороне?

Он хмыкнул и прошел сквозь раскачивающиеся дверцы. Мы с Джейми последовали за ним.

Завсегдатаи отступили к игорным столам, оставив бар на милость солевиков. Снип и Канфилд охраняли их с флангов: Келли Фрай стоял, прислонившись к дощатой стене и скрестив руки на груди поверх жилета из овчины. В салуне был и второй этаж — отведенный под бордель, как я предположил, — и толпа не особенно прекрасных дам разглядывала шахтеров сверху, с балкона.

— Эй, вы! — сказал Пиви. — А ну повернулись все ко мне!

Они выполнили его приказ, и быстро. Кем он был для них, если не очередным десятником? Некоторые еще держали в руках недопитые стаканы, но большинство уже прикончили свое виски. Они явно оживились, и щеки их раскраснелись уже от выпивки, а не от пронизывающего ветра, преследовавшего их от самых подножий холмов.

— Теперь вот что, — сказал Пиви. — Сейчас вы все сядете на барную стойку — все до последнего маминого сына — и скинете обувь, чтобы мы могли посмотреть на ваши ноги.

Его слова вызвали ропот неодобрения:

— Если хотите узнать, кто из нас был на Бильской каторге, так и говорите! — крикнул шахтер с седой бородой. — Я вот, к примеру, был; и что с того? Я украл буханку хлеба для своей старухи и двоих малых. Да только малым она не помогла — все равно померли.

— А если мы не разуемся? — спросил шахтер помоложе. — Стрельцы эти нас пристрелят? Да мне как-то поровну. Тогда мне хоть больше не придется лезть в эту дыру.

Послышалось одобрительное бурчание. Кто-то сказал что-то про «зеленый свет».

Пиви взял меня за руку и вытащил вперед:

— Вот этот стрелок устроил вам сегодня выходной, да еще и выпивкой угостил. А если вы не те, кого мы ищем, так какого же хрена вам бояться?

На это откликнулся паренек не старше меня:

— Сай шериф, мы всегда боимся.

Это была непривычно смелая для них истина, и в «Злосчастье» воцарилось полное молчание. Снаружи рыдал ветер. Щелочная пыль стучала по тонким дощатым стенам, как град.

— Ребята, послушайте меня, — сказал Пиви, слегка сбавив тон и добавив уважительности. — Эти стрелки могут силком вас заставить делать то, что им надо, но я этого не хочу, да и вам оно ни к чему. Считая тех, кто погиб на Джефферсоновом ранчо, у нас в Дебарии больше трех дюжин убито. У Джефферсона убили трех женщин, — Он помолчал. — Нет, вру. Одна там была женщина, а две — просто девочки. Я знаю, жизнь у вас тяжелая, и за доброе дело вы ничего хорошего не получите. Но я все равно прошу вас нам помочь. А почему нет-то? Только одному из вас есть что скрывать.

— Ладно, хер с ним, — сказал седобородый.

Он нащупал за спиной стойку, подпрыгнул и уселся на нее. Наверно, он в этой команде был за старшего, потому что остальные последовали его примеру. Я следил, не замешкается ли кто из них, но ничего не увидел. Теперь шахтеры решили воспринимать все это дело как шутку. Скоро все они сидели рядком на стойке, с грохотом сбрасывая башмаки на пол, посыпанный опилками. О боги, я и сейчас слышу вонь от их ног.

— Ну нет, с меня хватит! — сказала одна из шлюх, и, подняв глаза, я увидел, как наша публика покидает балкон в вихре перьев и кружев. Буфетчик отошел к игорным столам, зажимая нос. Спорить готов, что в тот день в кафе Рейси за ужином было заказано не так много бифштексов; этот запах надежно отбивал аппетит.

— Поддерните штанины, — сказал Пиви. — Дайте взглянуть на ваши щиколотки.

Теперь, когда все уже началось, они повиновались без возражений. Я вышел вперед:

— Тот, на кого я укажу, — сказал я, — слезает со стойки и отходит к стене. Можете взять башмаки, но не трудитесь обуваться. Вам придется только улицу перейти, дойдете и босиком.

Я пошел вдоль строя вытянутых ног. Почти все они были жалкими и тощими, и у всех, кроме самых молодых шахтеров, на ногах вздулись багровые вены.

— Ты… ты… и ты…

Всего обнаружилось десять человек с синими кольцами, свидетельствами пребывания на Бильской каторге. Джейми перебрался поближе к ним. Револьверы он не вытащил, но демонстративно засунул большие пальцы в перекрещенные кобуры, так что ладони легли у самых рукоятей.

— Буфетчик! — сказал я. — Налей тем, кто остался, еще по маленькой.

Шахтеры без каторжных татуировок радостно загомонили и принялись натягивать башмаки.

— А мы как же? — спросил седобородый. Кольцо татуировки на его лодыжке поблекло, превратившись в собственный призрак. Ступни у него были узловатые, как кора на старом пне. Как он на них ходил, — а уж тем более работал, — для меня было загадкой.

— Девять из вас получат выпивку, притом большие порции, — сказал я, и уныние исчезло с их лиц. — Десятый получит кое-что другое.

— Петлю, — тихо сказал Канфилд из Джефферсона. — И после того, что я видел на ранчо, я ему желаю поплясать на веревке подольше.

Мы оставили Снипа и Канфилда приглядывать за одиннадцатью шахтерами, оставшимися пить в баре, а сами отправились через дорогу с остальными десятью. Седобородый шел впереди, быстро перебирая своими узловатыми ногами-сучками. Дневной свет вылинял до странного желтоватого оттенка, какого я никогда прежде не видел, и скоро должно было стемнеть. Дул ветер, поднимая пыль. Я следил за шахтерами, надеясь, что кто-то из них попытается сбежать, избавив ждущего в тюрьме мальчика от неприятностей, — но этого не произошло.

Джейми нагнал меня:

— Если он здесь, то наверняка надеется, что паренек не видел ничего, кроме его щиколоток. Он рассчитывает выйти сухим из воды, Роланд.

— Знаю, — сказал я. — И паренек, в самом деле, только их и видел, так что ему скорей всего это удастся.

— Что тогда?

— Запрем их всех вместе, наверно, и будем ждать, пока один из них не начнет менять шкуру.

— А что если это у него не одержимость? Вдруг он может силой удержать себя от превращения?

— Тогда не знаю, — ответил я.

В конторе Вегг, Пикенс и Строттер играли в Будь Начеку по пенни за очко. Я ударил кулаком по столу — служившие для подсчета очков спички разлетелись во все стороны:

— Вегг, вы с шерифом проводите этих людей в тюрьму. Но только через несколько минут. Надо еще кое о чем позаботиться.

— А что там, в тюрьме? — спросил Вегг, с сожалением глядя на разбросанные спички. Похоже, он выигрывал. — Мальчишка этот?

— Да, мальчик и конец этого грустного действа, — ответил я увереннее, чем чувствовал на самом деле.

Я взял седобородого под локоть (мягко) и отвел его в сторону:

— Как ваше имя, сай?

— Стег Лука. А вам-то что? Думаете, это все моих рук дело?

— Нет, — ответил я, и правда в это верил. Без особой причины — просто предчувствие. — Но если вы знаете, кто убийца — или только думаете, что знаете — лучше вам мне рассказать. Там в камере сидит мальчик, запертый для своего же блага. Он видел, как нечто, похожее на огромного медведя, убило его отца, и мне совсем не хочется причинять ему лишнюю боль. Он хороший мальчик.

Седобородый подумал, затем уже он взял меня под локоть… поистине железной рукой. Отвел меня в угол:

— Не могу сказать, стрелок, ведь мы все были глубоко в новом забое и видели это.

— Видели что?

— Щель в соляной стенке, через которую лился зеленый свет. Яркий, а потом тусклый. Яркий. Снова тусклый. Как удары сердца. И… он говорит с твоей головой.

— Не понимаю.

— Я и сам не понимаю. Знаю только, что мы все видели и чувствовали одно и то же. Он говорит с твоей головой и зовет внутрь. В нем чувствуется горечь.

— В свете или в голосе?

— В обоих. Я уверен, это что-то от Древних. Мы рассказали Бандерли — десятнику, то бишь — и он сам туда спустился. Сам все увидел. И почувствовал. Ну и что, закрыл он тот участок? Куда там! Ему ж перед своими боссами отвечать придется, а те знают, что на этом участке соли еще до черта. Ну он и приказал парням просто заделать дыру камнями, что они и сделали. Я это точно знаю, потому что был одним из них. Да только камни завсегда можно вытащить. И кто-то так и сделал, клянусь: вытащил их, а потом вернул, но уже по-другому. Кто-то побывал там внутри, стрелок, и что бы там ни было с другой стороны… оно его изменило.

— Но вы не знаете, кто.

Лука покачал головой:

— Могу лишь сказать, что произошло это между полночью и шестью утра, потому что в это время в шахте никого не бывает.

— Возвращайтесь к своим товарищам, я говорю вам спасибо. Скоро будет вам выпивка, — выпить саю Луке уже не довелось. Но ведь будущее нам неведомо, так?

Он вернулся к остальным, и я снова окинул их взглядом. Лука, без сомнения, был самым старым. Большинство было среднего возраста, но была и парочка молодых. Все они выглядели не испуганными, а скорее возбужденными и заинтересованными. Я их прекрасно понимал: в животах их плескалось по паре стаканчиков выпивки, да и рады они были хоть как-то отвлечься от своей унылой рутины. Никто не смущался и не казался виноватым. В общем, совершенно обыденное зрелище: просто солевики из умирающего шахтерского поселка у конца путей.

— Джейми, — позвал я. — Надо поговорить.

Я отвел его к двери и тихонько зашептал на ухо. Дал ему задание, наказав выполнить его как можно быстрее. Он кивнул и выскользнул в послеполуденную бурю. А может, уже и вечернюю.

— Куда это он? — спросил Вегг.

— Не твое дело, — сказал я и повернулся к мужчинам с синими татуировками на щиколотках. — Пожалуйста, постройтесь в шеренгу. Старшие спереди.

— А если я не знаю, скока мне лет? — спросил лысеющий мужик с часами на запястье. Ремешок часов заржавел и кое-где был подвязан шнурком. Некоторые засмеялись и согласно закивали.

— Уж постарайтесь как-нибудь, — сказал я.

Возраст их меня не интересовал, но разговоры занимали какое-то время, и мне это было на руку. Если кузнец выполнил мой заказ, все будет нормально. Если нет, то придется импровизировать. Стрелку без этого не выжить.

Шахтеры засуетились, словно дети, играющие в музыкальные стулья. Наконец им удалось построиться более или менее по возрасту. Шеренга начиналась у двери в тюрьму и заканчивалась у двери на улицу. Первым стоял Лука. Хозяин часов стоял где-то в середине. Примерно моего возраста парень — тот, который сказал, что солевики все время боятся — стоял в конце.

— Шериф, запишите их имена? — спросил я. — А я пока поговорю с юным Стритером.

Билли стоял у решетки камеры-вытрезвителя. Он слышал наш разговор и явно был им напуган:

— Он здесь? — спросил он. — Оболочник?

— Наверное, да, — ответил я, — но точно мы не знаем.

— Сай, мне немного страшно.

— Здесь нечего стыдиться. Но камера на замке, а прутья сделаны из доброй стали. Он не сможет до тебя добраться, Билли.

— Вы не видели его, когда он был в медвежьем обличье, — прошептал Билли. Его неподвижные расширенные глаза блестели. Я видал такие глаза у людей, которым как следует врезали по челюсти. Такой взгляд у них появляется как раз перед тем, как подкосятся колени. Снаружи ветер выл под тюремной крышей.

— Тиму Отважное Сердце тоже было страшно, — сказал я. — Но он все равно не отступил. Надеюсь, и ты не отступишь.

— А вы тоже здесь будете?

— Ага. И мой напарник Джейми.

И, как будто я призвал его этими словами, дверь конторы открылась, и торопливо вошел Джейми, отряхивая с рубашки щелочную пыль. Я рад был его видеть. Сопровождавшее его амбре грязных ног порадовало меня меньше.

— Ну что, принес? — спросил я его.

— Да. Неплохая штуковина. А вот список имен.

Джейми вручил мне и то, и другое.

— Ты готов, сынок? — спросил он Билли.

— Наверно, — сказал Билли. — Я притворюсь, будто я — Тим Отважное Сердце.

Джейми серьёзно кивнул:

— Отличная идея. Ты уж постарайся.

Налетел особо сильный порыв ветра. Струйки едкой пыли ворвались в камеру для буянов сквозь щели закрытых ставень. Карнизы вновь сотряс жуткий скрежет. Свет всё угасал, угасал. В моей голове пронеслась мысль, что лучше бы — безопаснее — запереть ожидающих шахтеров в камерах и оставить эту часть работы на завтра, но ведь девять из них невиновны. Как и мальчик. Так что лучше уж с этим покончить. Если вообще получится.

— Послушай, Билли, — сказал я. — Я буду проводить их мимо тебя медленно, по одному. Может, ничего еще и не случится.

— Л-ладно, — пробормотал он севшим голосом.

— Не хочешь сначала попить воды? Или пописать?

— Нет, у меня все в порядке, — сказал он, но не похоже было, что у него все в порядке. Вид у Билли был перепуганный насмерть. — Сай… У скольких из них на ногах синие кольца?

— У всех, — ответил я.

— Тогда как…

— Они не знают, что именно ты видел. Просто смотри на каждого, кто будет проходить мимо тебя. И отойди немного назад, хорошо? — так, чтобы тебя нельзя было схватить через решетку — вот что я имел в виду, но не захотел произнести вслух.

— Что мне говорить?

— Ничего. Если, конечно, не увидишь что-нибудь такое, что подтолкнет твою память, — на это я почти не надеялся. — Веди их, Джейми. Шериф Пиви пусть идет впереди, Вегг — замыкающим.

Он кивнул и вышел. Билли потянулся ко мне сквозь прутья решетки. Секунду я не мог сообразить, чего он хочет, потом понял и ненадолго сжал его руку:

— Теперь отойди назад, Билли. И помни лицо своего отца. Он смотрит на тебя с пустоши.

Мальчик послушался. Я пробежал глазами список имён (написанных, скорее всего, неправильно и ни о чем мне не говоривших). Моя свободная рука лежала на кобуре правого револьвера, в котором теперь был очень особый заряд. Как говорил Ваннай, есть только один верный способ убить оболочника: пронзить его священным металлом. Кузнецу я заплатил золотом, но пуля, которую он мне отлил — та, что ляжет под ударник затвора при первом взводе курка, — была из чистого серебра. Возможно, это сработает.

А если нет, то за серебром последует свинец.

Дверь распахнулась. Вошел шериф Пиви. В правой руке он держал двухфутовую дубинку, намотав ее ремень из сыромятной кожи петлей вокруг запястья. Рабочим концом он похлопывал по левой ладони. Шериф нашел глазами побледневшего мальчика в камере и улыбнулся.

— Привет, Билли, сын Билла, — сказал он. — Мы с тобой, и все хорошо. Ничего не бойся.

Билли попытался улыбнуться, но похоже было, что он боится всего.

Следующим вошел Стег Лука, передвигаясь вперевалочку на своих сучковатых ногах. За ним шел шахтер почти его лет, с облезлыми седыми усами и спадавшей на плечи седой гривой грязных волос, зловеще прищуривавший глаза. А может, он просто плохо видел. В списке он значился как Бобби Фрейн.

— Идите медленно, — сказал я. — Дайте мальчику хорошенько вас разглядеть.

Они пошли. Билл Стритер напряженно вглядывался в лицо каждого.

— Доброго тебе вечера, сынок, — сказал Лука, проходя мимо камеры. Бобби Фрейн приподнял воображаемую шляпу. Один из молодых шахтеров — Джейк Марш, согласно списку, — высунул язык, желтый от табака. Остальные просто молча шаркали себе вперед. Пара человек прошла, низко опустив головы, так что Веггу пришлось рявкнуть, чтобы они выпрямились и смотрели парнишке в глаза.

На лице Билла ни разу не забрезжило узнавание — только смесь страха и озадаченности. Хоть сам я старался сохранять непроницаемый вид, надежда начала меня покидать. С чего бы оболочнику сорваться? Он ничего не терял, продолжая играть свою роль, и наверняка знал об этом.

Оставалось уже только четверо шахтеров… потом двое… наконец, только тот парнишка, что сказал в «Злосчастье», что они всего боятся. Я увидел, что в лице Билли что-то изменилось, когда тот проходил мимо, но потом понял, что он просто признал ровесника.

Последним шел Вегг, отложивший свою дубинку и надевший на обе руки медные кастеты. Он одарил Билли Стритера довольно нелюбезной улыбкой:

— Ну что, малец, не нашел товара себе по вкусу? Не сказать, чтоб я уди…

— Стрелок! — окликнул меня Билли. — Сай Дешейн!

— Что, Билли? — я оттер Вегга плечом и встал перед камерой.

Билли облизнул верхнюю губу:

— Проведите их еще раз, пожалуйста. Только пускай в этот раз задерут штанины. Я не вижу колец.

— Билли, кольца все одинаковые.

— Нет, — сказал он. — Не одинаковые.

Ветер в этот момент стих, и шериф Пиви услышал его:

— Развернитесь-ка, ребятки, и марш назад. Только теперь подтяните штанины.

— Может, хватит уже? — проворчал шахтер со старыми часами на запястье. В списке он значился как Олли Анг. — Нам вообще-то выпивку обещали. Большие порции.

— Какая тебе разница, дорогуша? — спросил его Вегг. — Тебе ведь так и так назад идти, нет? Или тебя мамка на голову уронила?

Шахтеры поворчали, но направились обратно по коридору к конторе. На этот раз молодые шли впереди, а старые сзади, и все поддернули штаны. Мне все татуировки казались одинаковыми. Сначала я думал, что и мальчику — тоже. Потом я увидел, как его глаза расширились, и он отступил от решетки еще на шаг, но ничего не сказал.

— Шериф, задержите-ка их на минутку, пожалуйста, — сказал я.

Пиви загородил собой дверь в контору. Я подошел к решетке и тихо спросил:

— Билли, ты что-то увидел?

— Отметина, — сказал он. — Я видел отметину. Это был тот, у кого кольцо разорвано.

Я ничего не понимал… и вдруг понял. Я вспомнил, как Корт говаривал, что я «туговато фурычу повыше бровей». Он и остальным говорил такие вещи, а то и почище, но, стоя в коридоре Дебарийской тюрьмы среди завываний самума, я подумал, что он был прав. Тугодум я и есть. Всего несколько минут назад я думал, что если бы Билли помнил что-то еще, кроме татуировки, я бы вытащил это из него под гипнозом. Теперь я осознал, что я и так это вытащил.

«Больше ничего?», — спросил я его, уже уверенный, что больше ничего нет, желая только пробудить его от транса, который его явно расстраивал. И когда он сказал «белая отметина» — с сомнением, будто спрашивал сам себя — бестолковый Роланд пропустил это мимо ушей.

Шахтеры начали роптать. Олли Анг — парень с ржавыми часами — говорил, что они сделали все, о чем их просили, и он хочет вернуться в «Злосчастье» за своей выпивкой и своими чертовыми ботинками.

— Который? — спросил я у Билли?

Он наклонился вперед и прошептал свой ответ.

Я кивнул и повернулся к кучке людей в конце коридора. Джейми пристально следил за ними, держа руки на рукоятях револьверов. Шахтеры, наверно, что-то увидели по моему лицу, потому что перестали ворчать и молча смотрели на меня. Теперь слышен был только вой ветра и непрерывный шорох пыли, ударяющейся о стенку здания.

То, что случилось потом, я прокручивал в голове много раз и думаю, что мы никак не могли этого предотвратить. Мы не знали, как быстро происходит превращение; думаю, что этого не знал и Ваннай, иначе он бы нас предупредил. Даже мой отец сказал то же самое, когда я закончил свой доклад и стоял, под суровым взглядом всех этих книг, ожидая, когда он вынесет свой приговор по моим действиям в Дебарии — не как мой отец, а как мой дин.

За одно я благодарен судьбе: я чуть было не попросил Пиви вывести вперед человека, которого назвал Билли, но передумал. Не потому, что Пиви когда-то помог моему отцу, а потому, что Малая Дебария и соляные шахты были не его епархией.

— Вегг, — сказал я. — Олли Анга ко мне, пожалуйста.

— Это который будет?

— Тот, что с часами на руке.

— Э, чего это? — запротестовал Олли Анг, оказавшись в железных руках констебля Вегга. Для шахтера он был мелковат, смахивал скорее на ученого малого, но на его руках вздувались мускулы, и я видел, что под его полотняной рубашкой тоже мышц хватает. — Чего это? А чо я сделал? Нечестно это — хватать меня из-за того, что какой-то пацан хочет выпендриться!

— Закрой хлебало, — сказал Вегг, вытаскивая его из группки шахтеров.

— Подними-ка штанины еще раз, — велел я.

— Иди в жопу, сопляк! Вместе с лошадью, на которой приехал!

— Подними, а то я тебе помогу.

Он поднял руки, сжатые в кулаки:

— Попробуй! Рискни!

Джейми встал у него за спиной, вытащил один из револьверов, подбросил в воздух, поймал за дуло и обрушил рукоять на голову Анга. Удар был хорошо рассчитан: он не вырубил шахтера, но заставил опустить кулаки. Вегг подхватил его под мышки, когда его ноги подкосились. Я задрал ему правую штанину комбинезона, и пожалуйста: синяя татуировка Бильской каторги, перерезанная — «разорванная», как сказал Билли, — широким белым шрамом, поднимавшимся к самому колену.

— Вот что я видел! — выдохнул Билли. — Вот что я видел, когда лежал под теми железяками.

— Он сочиняет, — сказал Анг. Виду у него был обалделый, и язык ворочался с трудом. Тоненькая струйка крови стекала по лицу от места, где удар Джейми слегка раскроил ему кожу.

Я знал, что это не так. Билли говорил о белой отметине задолго до того, как увидел Олли Анга в тюрьме. Я открыл рот, чтобы велеть Веггу бросить его в камеру, но тут старейшина шахтеров рванулся вперед. В его глазах было запоздалое прозрение. И не только оно — еще и ярость.

Прежде чем я, Джейми или Вегг успели его остановить, Стег Лука сгреб Анга за плечи и швырнул спиной на решетку камеры напротив вытрезвителя:

— Как это я не додумался! — заорал он. — Как я не додумался давным-давно, ах ты скотина, шкура двуличная! Убийца сраный! — он ухватил руку со старыми часами, — Где ты это взял, если не в той трещине с зеленым светом? Ну где? Убийца проклятый, перевертень!

Лука плюнул в ошалелое лицо Анга и повернулся к нам с Джейми, не отпуская руки шахтера:

— Говорил, что нашел их в яме возле старой пробки у подножия холма. Говорил, мол, это, наверно, остатки добра, что награбила банда Кроу, а мы, дураки, ему и поверили! Даже ходили по выходным покопаться там — может, и мы что отыщем!

Он снова повернулся к ошарашенному Олли Ангу. Точнее, нам он казался ошарашенным, но кто знает, что творилось у него в голове?

— А ты, небось, хихикал в свой сраный кулак, пока мы там копались! Нашел-то ты его в дыре, ага, да только не в старой пробке это было! Ты залез в расщелину! В зеленый свет! Это был ты! Ты! Ты…

Лицо Анга скрутилось. Нет, я не имею в виду, что он скорчил рожу — лицо именно скрутилось, как белье, которое выжимает невидимая рука. Глаза поползли вверх, пока один не оказался почти точно над другим, и из голубых стали черными, как уголь. Кожа сначала побледнела, потом позеленела. Она вспучивалась, как будто изнутри в нее упирались кулаки, и трескалась, покрываясь чешуей. Одежда свалилась с его тела, потому что это уже не было человеческое тело. И не медвежье, и не волчье, и не львиное. К этому мы еще могли бы быть готовы. Может, даже аллигатор не застал бы нас врасплох — такой, как тот, что напал на несчастную Фортуну из «Безмятежности». Хотя к аллигатору эта тварь была ближе всего.

За три секунды Олли Анг превратился в змею ростом с человека. В страхозуба.

Лука, продолжая держаться за руку, которая втягивалась в толстое зеленое тело, завопил, но осекся, когда удлиняющаяся голова змеи — на ней все еще болтался клок человеческих волос — с размаху влетела к нему в рот. Раздался влажный хлопок, и нижняя челюсть Луки оторвалась от суставов и сухожилий, скрепляющих ее с верхней. Я увидел, как его жилистая шея раздулась и разгладилась, когда тварь — все еще преображаясь и все еще стоя на остатках человеческих ног — ввинтилась в его глотку как бур.

Из начала коридора, где сгрудились остальные шахтеры, послышались вопли ужаса. Я не обратил на них внимания. Я увидел, как Джейми обхватил руками раздувающееся тело змеи в бесплодной попытке вытащить ее из горла умирающего Стега Луки, и увидел громадную голову рептилии, прорвавшую кожу на шее Луки и высунувшуюся наружу, то втягивая, то высовывая красный язык. Эта чешуйчатая голова была покрыта каплями крови и ошметками плоти.

Вегг обрушил на нее, надетый на кулак кастет. Змея легко увернулась и сделала выпад, обнажив гигантские, продолжающие удлиняться клыки: два вверху и два внизу. Со всех четырёх капала прозрачная жидкость. Змея вцепилась в руку Вегга, и тот закричал.

— Жжет! О боги, как же оно жжет!

Лука, насаженный на змею, как на кол, словно бы затанцевал, когда страхозуб вонзил клыки в отбивающегося констебля. Во все стороны летели капли крови и клочья мяса.

Джейми смотрел на меня безумными глазами. Револьверы он держал наготове, но во что было стрелять? Страхозуб извивался между двумя умирающими. Нижняя часть его тела, теперь уже безногая, обвилась вокруг Луки тугими кольцами и сдавливала его. Верхняя часть продолжала выползать через дыру в шее старика.

Я шагнул вперед, ухватил Вегга за шиворот жилета и оттащил его. Укушенная рука уже почернела и раздулась вдвое. Он уставился на меня выскочившими из орбит глазами, а с его губ закапала белая пена.

Где-то кричал Билли Стритер.

Змея вытащила клыки.

— Жжет, — тихо проговорил Вегг и больше уже ничего не смог сказать. Горло его раздулось, и язык вывалился наружу. Он упал на пол в предсмертных судорогах. Змея уставилась на меня, подрагивая раздвоенным языком. Глаза ее были черные, змеиные, но в них светилось человеческое сознание. Я поднял револьвер с особым зарядом. У меня была всего одна серебряная пуля, а голова дергалась из стороны в сторону, но я не сомневался, что попаду. Для этого и созданы такие люди, как я. Змея ринулась на меня, сверкнули клыки, и я спустил курок. Выстрел попал в цель, и пуля вошла прямо в разинутую пасть. Голова змеи разлетелась на красные ошметки, которые начали белеть еще до того, как попали на решетку и пол коридора. Мне и раньше случалось видеть такую мучнистую плоть. Это были мозги. Человеческие мозги.

Внезапно изуродованное лицо Олли Анга уставилось на меня из дыры в затылке Луки — человеческое лицо на змеином теле. Между чешуек на этом теле начал пробиваться черный мех, как будто умирающая внутри него сила утратила контроль над обличьями, которые он принимал. За мгновение до того, как тело рухнуло на пол, уцелевший голубой глаз пожелтел и превратился в волчий. Потом существо рухнуло, увлекая за собой несчастного Стега Луку. На полу коридора умирающий оболочник переливался и горел, извивался и изменялся. Я слышал хлопки рвущихся мышц и скрежет преображающихся костей. Появилась босая нога, превратилась в покрытую шерстью лапу, потом снова стала человеческой ступней. Останки Олли Анга содрогнулись и наконец замерли.

Мальчик все еще кричал.

— Иди к своему тюфяку и ляг, — велел я ему. Мой голос звучал довольно твердо. — Закрой глаза и скажи себе, что все кончилось, потому что так оно и есть.

— Я хочу к вам! — прорыдал Билли, бредя к тюфяку. Его щеки были забрызганы кровью. Я сам был весь залит кровью, но он этого не видел. — Идите сюда, ко мне! Пожалуйста, сай, ну пожалуйста!

— Я приду к тебе, как только смогу, — пообещал я. И выполнил обещание.

Этой ночью мы спали втроем, сдвинув вместе соломенные подстилки в вытрезвителе: Джейми — слева, я — справа, юный Билл — посередине. Самум уже начал стихать, и до самого поздна с улицы доносились звуки веселья: кончину оболочника праздновала вся Дебария.

— Что будет со мной, сай? — спросил Билли перед тем, как окончательно погрузился в сон.

— Все будет хорошо, — ответил я, полагаясь на то, что Эверлинн из Благодати не обманет моих ожиданий.

— Оно мертво? Оно правда умерло, сай Дешейн?

— Правда.

Но перестраховаться надо было в любом случае. После полуночи, когда ветер ослабел до легкого ночного ветерка, а Билл Стритер забылся усталым сном да таким крепким, что до него не добирались даже кошмары, мы с Джейми присоединились к шерифу Пиви на пустыре за тюрьмой. Там мы облили тело Олли Анга керосином. Держа в руках спичку, я спросил, хочет ли кто-нибудь забрать себе его часы в качестве сувенира. Каким-то чудом в борьбе они не пострадали, и секундная стрелка все еще двигалась.

Джейми покачал головой.

— Только не я, — сказал Пиви, — может, в них злой дух! Давай, Роланд. Если можно так тебя звать.

— Конечно можно, — сказал я, чиркнул спичкой и бросил её. Мы стояли и смотрели, пока от дебарийского оболочника не осталось ничего, кроме костяных головешек, да оплавившейся глыбки металла — некогда его наручных часов.

На следующее утро мы взяли нескольких человек (которые проявили недюжинное рвение) и пошли к железке. А там уже поставить Малыша Гуделку на рельсы было делом нескольких часов. Тревис, наш механ, руководил операцией. Я же завел кучу друзей, сказав, что в полдень все пообедают у Рейси за мой счет, а после забесплатно напьются в «Злосчастье».

Вечером намечались городские гулянья, на которых мы с Джейми будем почетными гостями. Я бы с удовольствием обошелся и без них — хотел поскорее вернуться домой, да и многолюдные компании меня не прельщают — но по большому счету это тоже часть работы. Одно хорошо: там будут женщины, и некоторые, без сомнения, будут симпатичными. От них я не откажусь, да и Джейми, думаю, понравится. Ему еще многое предстоит узнать о дамах, и Дебария для этого ничем не хуже других мест.

Мы стояли и наблюдали, как Малыш Гуделка пыхтя разворачивается в направлении Галаада.

— По пути в город заглянем в Благодать? — спросил Джейми. — Узнаем, хотят ли они принять мальчика?

— Ага. Настоятельница сказала, что у нее кое-что для меня есть.

— И ты знаешь, что?

Я покачал головой.

В Благодати Эверлинн, эта женщина-гора, ринулась к нам через весь двор, широко раскинув руки. Меня так и подмывало пуститься наутек: на нас словно бы мчался один из тех здоровенных грузовиков, которые когда-то ездили по нефтяным полям возле Куны.

Но она нас не смела, а заключила в свои грудастые объятия. От нее исходил сладкий аромат: смесь корицы, чабреца и выпечки. Она поцеловала Джейми в щеку — тот весь зарделся. А меня наградила смачным поцелуем в губы. Некоторое время мы видели вокруг себя только ее затейливые развевающиеся на ветру одеяния да ее шелковый капюшон. Наконец она отступила, лицо ее сияло.

— Какую же огромную услугу вы оказали городу! Мы все говорим спасибо!

Я улыбнулся:

— Сай Эверлинн, вы слишком добры.

— Глупости какие! Вы же пообедкаете с нами, да? И вина попьете, но только немножко — не сомневаюсь, что вечером выпивки будет вдосталь, — она проказливо подмигнула Джейми, — но поосторожнее там со всеми этими тостами. Выпив лишнего, мужчина уже не такой уж и мужчина, да и кое-какие минуты потом в памяти не останутся, — она запнулась, а затем на лице ее заиграла понимающая улыбка, которая не очень-то сочеталась с ее одеяниями. — Хотя… может, оно и к лучшему.

Джейми покраснел еще сильнее, но промолчал.

— Мы увидели, что вы идете к нам, — сказала Эверлинн, — и кое-кто еще здесь хочет вас поблагодарить.

Она отошла в сторону, и мы увидели миниатюрную сестру благодати по имени Фортуна. Она все еще была в бинтах, но уже не так походила на злого духа, как в прошлый раз, а незабинтованная сторона лица светилась радостью и облегчением. Сестра робко ступила вперед.

— Я снова могу спать. А иногда меня даже не беспокоят кошмары.

И тут она подобрала свою серую рясу и упала перед нами на колени, чем очень меня смутила:

— Я, сестра Фортуна, бывшая Энни Клей, благодарю вас. Как и мы все, но я хочу поблагодарить вас лично, от всего сердца.

Я мягко взял ее за плечи:

— Встань, женщина. Не преклоняйся перед такими, как мы.

Она посмотрела на меня сияющими глазами и поцеловала в щеку той стороной рта, которая все еще была способна целовать. Потом побежала через весь двор к какому-то строению. Наверное, к кухне, потому что из той части гасьи до нас доносились чудесные запахи.

Эверлинн проводила ее любящей улыбкой, а затем повернулась ко мне.

— Есть такой мальчик… — начал я.

Она кивнула:

— Билл Стритер. Знаю я его и все, что с ним приключилось. В город мы не ходим, но иногда город приходит к нам. Ворона прилетает и на хвосте приносит, если вы понимаете, о чем я.

— Понимаю прекрасно, — ответил я.

— Приводите его завтра, когда головы ваши уменьшатся до нормального размера, — сказала она. — Мы тут все женщины, но всегда будем рады приютить сироту… по крайней мере, до тех пор, пока у него не вырастет достаточно волос на верхней губе. Ведь после женщины начнут бередить разум и тело мальчика, и лучше для него здесь не оставаться. А пока что мы научим его цифрам и буквам… если, конечно, он достаточно смекалистый для этого. Что скажешь, Роланд, сын Габриэль?

Я как-то не привык, чтобы в моем имени упоминали мать, а не отца, но звучало это довольно приятно:

— Весьма смекалистый.

— Вот и хорошо. А когда придет время ему нас покинуть, мы найдем для него другое место.

— Надел и дом, — сказал я.

Эверлинн рассмеялась:

— Ага, именно так! Как в истории про Тима Отважное Сердце. А теперь давайте же преломим хлеб и выпьем вина за молодых героев.

Мы ели, мы пили и вообще очень весело проводили время. Когда сестры начали убирать со столов, настоятельница Эверлинн отвела меня в свое жилище, которое состояло из спальни и большого кабинета. В кабинете стоял огромный дубовый письменный стол. В лучах солнца на столе спала кошка, удобно устроившись среди залежей бумаг.

— Мужчины здесь почти не бывают, Роланд, — сказала она, — но одного ты, возможно, знаешь. Бледное лицо, черные одежды. Понимаешь, о ком я?

— Мартен Броадклок, — ответил я. В моем желудке хорошая еда прокисла от ненависти. И от ревности, я думаю, тоже, но не только из солидарности с отцом, которого Габриэль Артенская наградила ветвистыми рогами. — Он виделся с ней?

— Требовал этого, да, но я ему отказала и послала прочь. Поначалу уходить он не хотел, но я показала ему свой нож и сказала, что в Благодати найдется еще оружие и женщины, которые умеют им пользоваться. Есть и револьвер, сказала я ему. Напомнила, что он глубоко в недрах гасьи и что лучше бы ему поостеречься, если только он не умеет летать. Он понял меня, но перед тем, как уйти, проклял меня и это место, — некоторое время она молчала, поглаживая кошку, потом снова посмотрела на меня, — одно время я думала, что оболочник — это его работа.

— Не думаю, — сказал я.

— Я тоже нет, но вряд ли мы когда-нибудь будем знать наверняка, так ведь? — кошка попыталась было взобраться на обширные колени настоятельницы, но та прогнала ее. — В одном я уверена: он все-таки умудрился с ней поговорить, может, через окно кельи, а может, и в ее снах. Нам уже не узнать, ибо секрет этот она забрала с собой в пустошь. Бедная женщина.

На это я не ответил. Когда ты в смятении и на душе тяжело, лучше вообще ничего не говорить, потому что в таком состоянии правильных слов не подобрать.

— Твоя леди-мать прервала свое пребывание здесь вскоре после того, как мы прогнали этого типа в плаще. Сказала, что ей надо исполнить свой долг и многое искупить. Сказала, что сюда придет ее сын. Я спросила ее, откуда ей это знать. «Потому что ка — это колесо, и оно не перестает вращаться», ответила твоя мать. Она для тебя кое-что оставила.

Эверлинн выдвинула один из ящиков стола и достала конверт. На конверте было мое имя, и рука, написавшая его, была мне очень хорошо знакома. Только мой отец знал ее лучше. Когда-то эта рука переворачивала страницы книги с историей «Ветер сквозь замочную скважину». И со многими другими тоже, да. Истории я любил, но больше всего я любил эту переворачивающую страницы руку. И голос, который их мне рассказывал под дующий ветер за окном. В те дни она еще не запуталась в паутине измен и интриг, которые и подвели ее под револьвер в чужой руке. Под мой револьвер, в моей руке.

Эверлинн поднялась, разглаживая фартук:

— А теперь мне надо пойти и посмотреть, как идут дела в моем маленьком королевстве. До свидания, Роланд, сын Габриэль. Когда будешь выходить, закрой за собой дверь. Запрется она сама.

— Не боитесь вот так меня оставлять среди своих вещей?

Она улыбнулась, обошла вокруг стола и снова поцеловала меня:

— Стрелок, я готова доверить тебе свою жизнь, — произнесла Эверлинн и вышла из комнаты. Она была такой высокой, что ей пришлось пригнуться, чтобы не удариться головой о косяк.

Я долго сидел и смотрел на последнее послание Габриэль Дешейн. В сердце моем бурлили ненависть, любовь и сожаление — они преследуют меня до сих пор. Я уже подумывал, а не сжечь ли мне его, не читая, но в конце-концов открыл конверт. Внутри лежал бумажный листок. Строчки были неровными, а во многих местах стояли чернильные кляксы. Думаю, писавшая эти стоки женщина всеми силами старалась держаться за последние обрывки рассудка. Немногие поймут ее слова, но я понял. Я уверен, что отец тоже понял бы, но я ему не показал это письмо и даже ни словом о нем не обмолвился.

Яства на пиру оказались гнилью

дворец обернулся тюрьмой

я словно горю в огне, Роланд

Я подумал о Вегге, умирающем от укуса змеи.

Если я вернусь и расскажу все, что знаю

все, что подслушала,

Галаад, быть может, погибнет на несколько лет позже

как и ты,

и твой отец, хоть ему я почти безразлична

Слова «хоть я ему почти безразлична» были заштрихованы, но я все равно смог их разобрать.

он говорит, я не осмелюсь

он говорит «Оставайся в Благодати, пока смерть не найдет тебя».

он говорит «Если вернешься, смерть найдет тебя быстро».

он говорит «Смерть твоя уничтожит того единственного,

которым ты дорожишь в этом мире»

он говорит «Хочешь ли ты умереть от руки своего отпрыска и

увидеть,

как все хорошее,

все доброе,

все мысли о любви

выльются из него, словно вода из черпака?

ради Галаада, которому на тебя плевать

и которому все равно суждено погибнуть?»

Но я должна вернуться. Возвращение видится

мне во всех моих медитациях и молитвах

и я слышу голос, говорящий мне одни и те же слова:

ЭТОГО ТРЕБУЕТ КА

Дальше было еще несколько слов, которые я перечитывал снова и снова во время моих странствий после провальной битвы на Иерихонском холме и падения Галаада. Я перечитывал их, пока бумага не развалилась, и я не отдал ее на милость ветру, ветру, дующему через замочную скважину времени, смекаете? В конце-концов, ветер уносит все, ведь так? И почему нет? Почему должно быть иначе? Если бы сладость наших жизней не покидала нас, сладости бы не было вообще.

Я оставался в кабинете Эверлинн до тех пор, пока не взял себя в руки. Потом положил письмо матери — моей ушедшей матери — в кошель и ушел, удостоверившись, что дверь заперлась. Я нашел Джейми, и мы поехали в город. Той ночью были огни, и музыка, и танцы. Много разных вкусностей и много спиртного, чтобы их запить. Женщины тоже были, и той ночью Тихоня Джейми расстался со своей девственностью. А на следующее утро…

КОНЕЦ БУРИ

— В ту ночь, — сказал Роланд, — были огни, и музыка, и танцы, много вкусной еды и много выпивки.

— Бухло, — вздохнул Эдди полусерьезно-полукомически. — Я помню его хорошо.

Это были первые слова, которые кто-то из них произнес за очень долгое время, и они разрушили чары, сковывавшие их всю эту долгую и ветреную ночь. Они зашевелились, как люди, пробуждающиеся от глубокого сна. Все, кроме Ыша, который лежал на спине перед очагом, растопырив короткие лапки и смешно вывалив набок кончик языка.

Роланд кивнул:

— Там были и женщины, и в ту ночь Молчун Джейми лишился девственности. На следующее утро мы снова сели на Малыша-Гуделку и вернулись в Галаад. Вот что случилось в давние времена.

— Задолго до того, как родился дедушка моего дедушки, — тихо проговорил Джейк.

— Ну, этого я не знаю, — сказал Роланд, слегка улыбнувшись, и отхлебнул воды. Горло у него сильно пересохло.

На мгновение воцарилась тишина. Ее нарушил Эдди:

— Спасибо, Роланд. Это была бомба.

Стрелок приподнял одну бровь.

— Он хочет сказать, что история была чудесная, — сказал Джейк. — И это правда.

— Я вижу свет в щелях между досками, которыми мы закрыли окна, — сказала Сюзанна. — Он слабый, но он есть. Ты проговорил всю ночь напролет, Роланд. Видно, не такой уж ты сильный молчаливый тип в духе Гэри Купера, а?

— Я не знаю, кто он такой:

Она взяла его за руку и коротко пожала ее.

— Неважно, солнышко.

— Ветер немного улегся, но все равно дует очень сильно, — заметил Джейк.

— Мы подбросим дров в огонь и ляжем спать, — откликнулся стрелок. — Сегодня вечером достаточно потеплеет, чтобы можно было выйти и набрать еще дров. А уж завтра…

— Снова в путь, — докончил Эдди.

— Все верно, Эдди.

Роланд засунул остатки дров в угасающий огонь, дождался, пока тот снова ожил, а потом улегся и закрыл глаза. Спустя несколько секунд он уже спал.

Эдди сгреб Сюзанну в объятия, потом взглянул через плечо на Джейка, сидевшего по-турецки и смотревшего на огонь:

— Пора придавить подушку, маленький бродяжка.

— Не называй меня так. Ты знаешь, что я этого не люблю.

— Ладно, ковбой.

Джейк показал ему средний палец. Эдди улыбнулся и закрыл глаза.

Мальчик поплотней завернулся в одеяло. «Моя тряпица», подумал он и улыбнулся. Снаружи все еще завывал ветер — голос, лишенный тела. Джейк подумал: «Он по другую сторону замочной скважины. А что там, откуда он приходит? Вечность. И Темная башня».

Он думал о мальчике, которым был Роланд Дешейн бессчетные годы тому назад, лежащем в круглой спальне наверху каменной башни. Закутанный в одеяло, мальчик слушал, как мама читает ему старые сказки, а снаружи ветер несся над темной землей. Засыпая, Джейк увидел лицо женщины и подумал, что оно не только красивое, но и доброе. Его мать никогда не читала ему сказок. В его мире это было обязанностью домработницы.

Потом он закрыл глаза и увидел ушастиков-путаников, танцующих в лунном свете на задних лапках.

Джейк заснул.

Роланд проснулся после обеда, когда ветер ослаб до шепота и в комнате стало значительно светлее. Эдди и Джейк все еще крепко спали, но Сюзанна уже проснулась, залезла в каталку и убрала доски, которые закрывали окна. Теперь она сидела, подперев рукой подбородок, глядя наружу. Роланд подошел к ней и положил руку на ее плечо. Сюзанна обхватила и похлопала по ней, не поворачиваясь.

— Ураган прошел, сладкий.

— Да. Надеюсь, второго такого мы никогда не увидим.

— А если увидим, надеюсь, найдем такое же хорошее укрытие. А остальная часть деревни Гук… — она покачала головой.

Роланд наклонился, чтобы выглянуть в окно. То, что он увидел, его не удивило, но Эдди сказал бы об этом «потрясно». Главная улица осталась на месте, но была завалена ветками и сломанными деревьями. Окаймлявшие ее здания исчезли. Остался только каменный зал собраний.

— Нам повезло, верно?

— Везение — так люди с трусливой душой называют ка, Сюзанна из Нью-Йорка.

Она молча обдумала его слова. Последние дуновения стихающего ледовея проникали в дыру на том месте, где когда-то было окно, и слегка шевелили копну ее волос, будто невидимая рука гладила ее по голове. Потом она повернулась к нему:

— Она покинула «Благодать» и вернулась в Галаад — твоя мать, королева.

— Да.

— Несмотря на то, что тот сукин сын предсказал, что она умрет от руки своего сына?

— Я сомневаюсь, что он именно так сказал ей об этом, но… да.

— Неудивительно, что она была в полубезумном состоянии, когда писала то письмо.

Роланд молчал, глядя через окно на разрушения, которые принес ураган. Вовремя они нашли убежище. Хорошее убежище от урагана.

Она взяла в обе руки его трехпалую кисть:

— Что она написала в конце? Какие слова ты перечитывал снова и снова, пока письмо не рассыпалось в прах? Ты можешь мне сказать?

Он долго не отвечал. И когда она уже думала, что ответа не будет, Роланд заговорил. В его голосе — почти неразличимо, но все же, несомненно, — чувствовалась дрожь, которой Сюзанна никогда раньше не слышала:

— До последней строки она писала на низком наречии. А эти слова написала на Высоком, красиво выведя каждую букву: «Я прощаю тебе все». И еще: «Можешь ли ты простить меня?»

Сюзанна почувствовала, как одна-единственная слеза, теплая и абсолютно человеческая, скатилась по ее щеке:

— И ты смог, Роланд? Ты простил?

По-прежнему глядя в окно, Роланд Галаадский — сын Стивена и Габриэль Артенской — улыбнулся. Улыбка осветила его лицо, как первый рассветный луч — горный ландшафт. Он произнес лишь одно слово, прежде чем вернуться к своим ганна и заняться их послеполуденным завтраком.

И слово было «Да».

Они провели еще одну ночь в зале собраний. Дружеские беседы были в этой ночи, но историй больше не было. На следующее утро они собрали свои ганна и отправились дальше по Пути Луча — к Калье-Брин-Стерджис, к приграничным землям, к Тандерклепу и к Темной башне, стоящей за ними. Вот как случилось однажды в давние времена.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Вот как выглядит последнее послание Габриэль Дешейн к сыну написанное Высоким Слогом:

Два самых прекрасных слова на любом языке — это : «Я прощаю».