Увечный бог. Том 1 бесплатное чтение

Глава 1

Когда б не ведал ты

Что целые миры в уме сокрыты

Твоя тоска

Была бы невеликой

И мы расстались бы без лишних чувств

Бери же что дают

И отвернись, гримасу пряча

Я не заслуживаю гнева

Каким бы узким ни был пляж

На личном островке твоем

Старайся, и тогда

В глаза я посмотрю

Но стрелы не сжимай в руке

Иначе не поверю я

И самой нежной из улыбок

С тобой мы не встречались в горе

Над раной, исказившей лик земли

На тонком льду не танцевали

И бедам я сочувствую твоим

Без задней мысли

Не желая воздаянья

Так правильно, и всё

Пусть слишком многим

Отныне стали правила чужды

Иным секретам суждено остаться

Секретами, на этом я стою

Закопаны все стрелы, белый пляж

Широк на острове моем

Все личное на алтаре распято

Холодея

Не каплет кровь

Дитя желаний спит

И ум его мирами полон

И слезы розовые горячи

Я ненавижу дни, когда бываю смертен

Я весь в своих мирах

Я в них вовеки жив

И если загорается рассвет

Я возрожденным восстаю...

"Ночи поэта", III, IV "Малазанская Книга Павших", Рыбак Кел Тат

Котиллион вытащил кинжалы. Взор его упал на лезвия. Черненое железо, казалось, бурлит, свинцовые реки бороздок текут среди зазубрин; кончики затупились, ведь доспехи и кости часто мешали им достигать цель. Он различил отражение тошнотворно серого неба. И сказал: - Я ничего не намерен объяснять, черт дери. - Глаза его поднялись. - Понял?

  Стоявший перед ним не умел выражать на лице эмоции. Обрывки гнилых сухожилий, полоски кожи на висках, скулах и челюстях не двигались. В глазах не было ничего, совсем ничего.

  "Лучше", подумал Котиллион, "чем ядовитый скептицизм". Ох, как ему это надоело! - Скажи, - продолжил он, - что ты, как тебе кажется, видишь? Отчаяние? Панику? Упадок воли, неизбежный закат, некомпетентность? Ты веришь в неудачу, Ходящий-По-Краю?

  Существо молчало. Затем раздался скрипучий, мертвый голос: - Ты не можешь быть таким... дерзким.

  - Я спросил, веришь ли ты в неудачу. Потому что я не верю.

  - Даже если вы преуспеете, Котиллион... Превзойдете все ожидания и даже желания... они будут говорить о неудаче.

   Ассасин спрятал кинжалы. - Знаешь, пусть о себе позаботятся.

  Голова склонилась набок, затрепетали жилы. - Дерзость?

  - Компетентность, - бросил Котиллион. - Усомнись, если не боишься.

  - Они вам не поверят.

  - А мне плевать, Ходящий-По-Краю. Вот и всё.

  Он пошел прочь и не удивился, что бессмертный страж двинулся следом. "Не в первый раз". Пыль и пепел взлетали при каждом шаге. Ветер стонал, словно его заперли в склеп.

  - Почти время, Ходящий-По-Краю.

  - Знаю. Тебе не выиграть.

  Котиллион помедлил, оборачиваясь. Улыбка вышла кривой. - Это ведь не значит, что я должен проиграть?

Пыль вилась по ее следу. С плеч свешивались дюжины призрачных цепей: кости, согнутые в неровные звенья, древние кости всех оттенков от белого до темно-бурого. Каждая цепь влачила останки десятков существ - изуродованные черепа с присохшими волосами, выгнутые позвоночники, лязгающие и стучащие бедра. Они тащились за ней, словно наследие тирана, оставляя перепутанные бороздки на истощенной почве. Вокруг на многие лиги простирались пустоши.

  Ее шаги не замедлялись - упорные, как ползущее по небосводу солнце, беспощадные, как всеобъемлющая тьма. Она была равнодушна к самой идее иронии, к горькому привкусу обжигающих нёбо насмешек. Есть лишь необходимость, самая голодная из богинь. Она познала неволю. Воспоминания еще терзали ее, но она думала не о толстых стенах и темных могилах. Да, темнота... но было еще давление. Ужасное, невыносимое давление.

  Безумие - демон, живущий в мире беспомощной нужды, мире тысячи неисполненных желаний, в мире вечной неразрешенности. Безумие, да. Она познала этого демона. Они обменивались монетами боли, и сокровищница никогда не пустела. Что ж, у нее было целое богатство.

  А тьма преследует до сих пор.

  Она шагает, тварь с лысой макушкой, с кожей цвета отбеленного папируса; длинные конечности движутся со зловещей грацией. Вокруг пустой ландшафт, плоский сзади и по бокам - а впереди гряда выветренных холмов, как тупые когти на горизонте.

  Она принесла с собой предков, и они клацают хаотическим хором. Не осталось ни одного позади. Каждый склеп кровной линии стоит пустым, выскобленным, как те черепа, которые она вынимала из саркофагов. Молчание всегда говорит об отсутствии. Безмолвие - враг жизни, и она не признает безмолвия. Они говорят шепотком, хрипло, ее идеальные предки; они стали голосами ее личной песни, что удерживает демона в рамках. Она покончила со всеми сделками.

  Давным-давно, знала она, миры - бледные острова Бездны - кишели разнообразными существами. Мысли их были простыми и глупыми, а за мыслями не было ничего, кроме мути, бездны невежества и страха. Когда первые искры замерцали в бессмысленном сумраке, они быстро разгорелись, став кострами. Но разум не пробудился с мыслью о славе. С мыслью о красоте или даже любви. Его не расшевелил смех торжества. Эти рождающиеся к жизни огни принадлежали одной, всего одной мысли.

  Первым словом сознающего стало слово ПРАВОСУДИЕ. Это слово питает негодование. Слово дарует силу и волю изменить мир и все его жестокие обстоятельства, превратить грубое бесстыдство в царство правопорядка. Правосудие рождалось из черной почвы равнодушной природы. Правосудие связывало семьи, строило города, изобретало и защищало, создавало законы и запреты, заставляло толпу неуправляемых богов выковывать религию. Все предписанные верования поднялись кривыми и толстыми ветвями из одного корня, затерялись высоко в слепящем небе.

  Однако она и ее род оставались привязанными к стволу этого дерева, забытыми и сокрушенными; и там они, скованные корнями и темной землей, стали свидетелями распада правосудия, потери смысла. Измены.

  Боги и смертные, искажая истины, сонмищем деяний запачкали всё, некогда сиявшее чистотой.

  Что же, конец близится."Конец близко, милые мои!" Не будет больше детей, встающих над костями и руинами, чтобы восстановить потерянное. Кто из них не впитал разврат с молоком матери? О, они разжигали внутренние огни, грелись в свете, в теплоте, словно справедливость была их личным достоянием.

  Она была устрашена. Она кипела негодованием. Правосудие пылало в ней, и пламя разгоралось день ото дня, пока гнусное сердце Скованного источало нескончаемые струи крови. Осталось двенадцать Чистых, питающихся кровью. Двенадцать. Возможно, есть и еще, затерянные в далеких странах... но она ничего о таких не знает. Нет, лишь эти двенадцать станут ликами грядущей бури, а она... она, самая значительная, будет в безветренном центре бури.

  Ей дали имя ради этой цели. Так давно назад... Но Форкрул Ассейлы отличаются терпеливостью. Хотя терпеливость - лишь еще одна утраченная добродетель.

  Влача костяные цепи, Тишина брела по равнине, и дневной свет умирал за ее спиной.

  - Бог подвел нас.

  Дрожа и чувствуя тошноту - нечто чуждое, холодное, проклятое плыло по его венам - Арапал Горн сжал челюсти, не позволяя вырваться резкому ответу."Эта месть древнее любой причины, что ты пытаешься придумать. Сколько не повторяй одни и те же слова, Сын Света, ложь и безумие открываются цветами под солнцем. Я вижу перед собой лишь тусклые багровые поля, простершиеся во все стороны".

  Это была не их битва, не их война. "Кто изобрел закон, будто сын обязан подхватывать отцовский меч? Ах, дорогой Отец, неужели ты действительно желал такого? Разве она не покинула консорта, выйдя за тебя? Разве ты не вел нас к миру? Разве не ты сказал, что мы, дети, должны слиться воедино под новым небом вашего брака?

  Какое преступление пробудило нас к такому?

  Не могу припомнить".

  - Ты чувствуешь ее, Арапал? Силу?

  - Чувствую, Кадагар. - Они отошли от прочих, но не столь далеко, чтобы не слышать криков мучительной боли, рычания Гончих, не ощущать спинами проплывающих над ломаными скалами леденящих порывов призрачного ветра. Перед ними вздымался адский барьер. Стена плененных душ. Вечно бьющая волна отчаяния. Он смотрел через мутную завесу на разинутые рты, видел тоскливый ужас в глазах."Вы ведь ничем не отличались от нас? Неловко обращались с наследием, тяжелое лезвие выкручивало руки.

  Почему мы должны платить за чью-то злобу?"

  - Что тебя так тревожит, Арапал?

  - Мы не можем знать причин отсутствия бога, Лорд. Боюсь, говорить о его неудаче - слишком большая дерзость.

  Кадагар Фант молчал.

  Арапал закрыл глаза. Не нужно было и начинать. "Ничему я не учусь. Он пришел к власти по кровавому пути, лужи в грязи все еще блестят багрянцем. Воздух словно боится присутствия Кадагара. Цветы содрогаются на незримых ветрах. Он опасен, ох как опасен".

  - Жрецы говорят о самозванцах и обманщиках, Арапал. - Тон Кадагара был ровным, лишенным эмоций. Так он говорит, когда гневается. - Какой бог позволил бы? Мы брошены. Тропа перед нами не принадлежит никому, лишь нам выбирать.

  "Нам. Да, ты говоришь за всех, а мы ежимся, страшась своих открытий". - Простите меня за эти речи, Лорд. Мне плохо... вкус...

  - Выбора у нас не было, Арапал. Тебя мучит горький вкус его боли. Пройдет. - Кадагар улыбнулся и похлопал его по спине. - Понимаю мгновенную слабость. Мы забудем твои сомнения, да? И больше никогда не будем о них говорить. Мы же друзья, в конце концов; я крайне огорчусь, если придется объявить тебя предателем. Восхождение на Белую Стену... я рыдал бы, друг, стоя на коленях. Если...

  Спазм чуждой ярости охватил Арапала. Он задрожал. "Бездна! Грива Хаоса, я чувствую тебя!" - Повелевайте моей жизнью, Владыка.

  - Лорд Света!

  Арапал и Кадагар повернулись.

  Кровь струилась изо рта подошедшего к ним Ипарта Эруле; широко распахнутые глаза вцепились в Кадагара. - Мой Лорд, Уандал, пивший последним, только что умер. Он... ОН РУКАМИ РАЗОРВАЛ СЕБЕ ГОРЛО!

  - Значит, дело сделано, - отозвался Кадагар. - Сколько?

  Ипарт облизал губы, вздрогнув от привкуса, и сказал: - Вы Первый среди Тринадцати, Лорд.

  Улыбнувшись, Кадагар прошел мимо Ипарта. - Кессобан еще дышит?

  - Да. Но говорят, что кровь может течь сотни лет...

  - Однако кровь стала отныне ядом, - кивнул Кадагар. - Рана должна быть свежей, сила чистой. Тринадцать, говоришь. Превосходно.

  Арапал смотрел на прибитого к склону холма дракона. Громадные копья, пригвоздившие его к земле, стали черными от крови и мяса. Он мог ощутить расходящуюся волнами боль Элайнта. Снова и снова тот пытался поднять голову, сверкая глазами и щелкая пастью, но ловушка оказалась прочной. Четыре выживших Гончих Света кружили в стороне, подняв шерсть и не сводя с дракона глаз. Арапал видел их и содрогался. "Еще одна безумная игра. Еще одна горькая неудача. Лорд Света Кадагар Фант, с внешним миром ты плоховато управляешься!"

  За страшным местом, перед ликом вертикального океана лишенных смерти душ нелепой насмешкой высилась Белая Стена, скрывшая жалкие остатки Города Лиосан, Саренаса. По ней шли тонкие темные полосы, начинавшиеся ниже некоторых из множества бойниц. Все, что остается от братьев и сестер, обвиненных в измене - сухие трупы, а под ними следы крови и прочих жидкостей, запятнавших алебастр стены."Вы сейчас рыдали бы, стоя на коленях, братья и сестры. Не правда ли?"

  Ипарт спросил: - Владыка, мы так и оставим Элайнта?

  - Нет. Я предлагаю нечто более подходящее. Собери остальных. Мы перетечем.

  Арапал вздрогнул, но не обернулся. - Владыка...

  - Отныне мы дети Кессобана, Арапал. Новый отец заменит того, что бросил нас. Оссерк мертв в наших глазах, и так будет всегда. Даже Отец Свет стоит на коленях, сломленный, слепой и бесполезный.

  Арапал не сводил глаз с Кессобана."Произноси такие богохульства достаточно часто, и они станут банальными. Потрясение угаснет. Боги теряют силу, а мы встаем наравне с ними". Древний дракон плачет кровью, и ничего нет в его больших нездешних глазах, кроме гнева. "Наш отец. Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Увы, других мы не понимаем". - А когда мы перетечем?

  - Как же, Арапал? Мы разорвем Элайнта на части.

  Он заранее предугадал ответ, но все же кивнул. "Наш отец.

  Твоя боль, твоя кровь - дары нам. Славь наше рождение, Отче Кессобан, своей смертью. Увы, для тебя возврата не будет".

  "У меня нет ничего для сделки. Что тебя сюда привело? Нет, сам вижу. Мой сломанный слуга не может странствовать далеко, даже в его снах. Изувечен, да - мои славные кости, моя плоть разбросаны по проклятому миру. Видел его стадо? Чем мог бы он благословлять? Как же - ничем, кроме нищеты и страдания; и все же толпы собираются, бормочущие и молящиеся толпы. О, некогда я взирал на них с презрением. Некогда я нежился в их мучениях, в их дурном выборе и горьком невезении. В их глупости.

  Но никому не дано выбирать себе мозги. Они рождены такими, какими рождены. Всего лишь. Через слуг я гляжу им в глаза - когда осмеливаюсь - и они даруют мне взгляд, странный взгляд, взгляд, которого я долго не понимал. Голод, разумеется... но окруженный желанием. Но я Чуждый Бог. Я Скованный. Павший. Мое святое слово - боль.

  Однако глаза умоляют. Теперь я понял. Чего они просят, эти вялые дураки, искаженные страхом лица, от которых отшатнется любой свидетель? Чего они желают? Я отвечу. Они желают моей жалости.

  Видишь ли, они осознают, сколь мало жалких медяков в кошеле их ума. Они знают, что лишены интеллекта, что это наложило проклятие на их жизнь. Они проиграли, их отбросили с самого начала. Нет, не смотри на меня вот так, носитель хитрых и гладких мыслей, не дари сочувствие слишком быстро, гордясь своим превосходством. Я не отрицаю твоей мудрости, я лишь сомневаюсь в твоем сочувствии.

  Они жаждут моей жалости. Они ее получат. Я бог, который отвечает на молитвы - а можешь ли сказать такое ты, да и другие боги? Смотри, как я изменился. Боль, которую я прежде столь самолюбиво держал при себе, теперь тянется вовне, как сломанная рука. Мы тянемся, чтобы понять, мы вздрагиваем при касании. Отныне я один из них.

  Ты удивляешь меня. Я не верил, что это ценные вещи. Сколько стоит сочувствие? Сколько столбиков монет уравновесят чаши? Мой слуга некогда грезил о богатстве. О сокровище в холмах. Сидя на расслабленных ногах, умолял прохожих на улице. А теперь ты смотришь на меня, слишком изломанного, чтобы двигаться, погруженного в дым. Ветер бесконечно шлепает по стенкам палатки. Нет нужды торговаться. Мой слуга и я потеряли всякое желание просить. Желаешь жалости? Даю ее бесплатно.

  Не рассказать ли тебе о моей боли? Смотрю в глаза - и вижу ответ.

  Это последняя игра, но ты и сам понимаешь. Последняя для меня. Если будет неудача...

  Ладно. Никаких секретов. Тогда я скоплю яд. В громе собственной боли, да. Что же еще?

  Смерть? Давно ли смерть стала неудачей?

  Извини за кашель. Я намеревался смеяться. Иди же, раздавай обещания выскочкам.

  В этом вся вера, знаешь? Жалость к душам. Спроси слугу, он ответит. Бог глядит тебе в глаза, бог отшатывается".

  Три дракона, скованные за грехи. Котиллион вздохнул при этой мысли, ощутив уныние. Он стоял в двадцати шагах, ступни погрузились в мягкий пепел. Божественность слишком недалеко ушла от мирской жизни, на его вкус. В горле першит, словно воздух не хочет входить в грудь. Мышцы плеч ноют, в голове глухо стучат молоты. Он поглядел на пленных Элайнтов, таких тощих и зловеще недвижных среди наносов песка, и ощутил себя... смертным. "Возьми меня Бездна, устал!"

  Ходящий-По-Краю встал рядом, молчаливый и призрачный.

  - Одни кости, - пробормотал Котиллион.

  - Не обманывайся, - предупредил Ходящий-По-Краю. - Плоть и кожа - одежды. Они ветшают, их сбрасывают. Видишь цепи? Их пробовали на прочность. Головы поднимаются... чуя запах свободы.

  - Каково это, Ходящий-По-Краю - чувствовать, что все расползается в руках? Неудача приходит, словно стена огня? - Он повернулся, глядя на выходца. - Твое рубище носит следы пожара, если приглядеться. Помнишь миг, в который потерял всё? Отозвался ли мир на твой стон?

  - Если ты решил мучить меня, Котиллион...

  - Нет, я не хочу. Прости.

  - Если же это твои страхи...

  - Нет, не мои страхи. Совсем нет. Это мое оружие.

  Ходящий-По-Краю как будто вздрогнул - или это пепел сдвинулся под ногами в гнилых мокасинах? Краткий миг неустойчивости. Успокоившись, Старший устремил на Котиллиона взор сухих глазниц: - Ты Повелитель Ассасинов, не целитель.

  "Точно. Прошу, хоть кто-то, отделите от меня нерешительность. Сделайте чистый разрез, избавьте от больной ткани. Неведомое иссушает нас, но знание может стать ядом. Но не лучше и плавать между двумя состояниями". - К спасению ведут разные пути.

  - Забавно.

  - Что?

  - Твои слова... сказанные голосом другого, подарили бы слушателю покой и уверенность. Но увы, в твоих устах они способны заморозить душу смертного.

  - Таков уж я.

  Ходящий-По-Краю кивнул: - Таков уж ты. Да.

  Котиллион сделал еще шесть шагов, смотря на ближайшего дракона, на показавшийся среди полос гнилой кожи череп. - Элот, - сказал он, - хочу услышать твой голос.

  - Снова сделка, Узурпатор?

  Голос был мужским, но это же меняется по прихоти. Однако он нахмурился, вспоминая последний разговор. - Кальсе, Эмпелас, для вас тоже будет время. Я говорю сейчас с Элот?

  - Я Элот. Что в моем голосе так тебя тревожит, Узурпатор? Чую подозрение.

  - Я должен удостовериться, - отозвался Котиллион. - Готово. Ты поистине Мокра.

  Новый драконий голос зарокотал смехом в черепе Котиллиона. - Осторожнее, Ассасин, она мастерица обманов.

  Котиллион поднял брови: - Обман? Не надейся, умоляю. Я слишком невинен, чтобы понимать толк в обманах. Элот, я вижу тебя в цепях, но в королевствах смертных слышат твой голос. Кажется, ты уже не такая беспомощная пленница.

  - Сон вырывается из самых тугих цепей, Узурпатор. Мои сны вздымают крылья - и я свободна. Не будешь ли говорить, что это тоже иллюзия? Я подавлюсь недоверием.

  Котиллион поморщился: - Кальсе, о чем грезишь ты?

  - Лед.

  "Почему я не удивлен?" - Эмпелас?

  - Обжигающий дождь, Повелитель Убийц. Далеко в тени. О, что за мрачная тень. Неужели мы должны шептать пророчества? Все мои истины скованы здесь, только ложь летает свободно. Но один сон до сих пор пылает в разуме. Хочешь услышать признание?

  - Моя веревка не так истрепана, как ты думаешь, Эмпелас. Лучше расскажи о своем сне Кальсе. Дарю совет. - Он помедлил, коротко глянул на Ходящего-По-Краю, снова обернулся к драконам. - Ну же, давайте заключим настоящую сделку.

  - Ни к чему, - пробурчал Эмпелас. - Тебе нечего нам дать.

  - Неправда.

  Ходящий-По-Краю резко сказал сзади: - Котиллион...

  - Свобода.

  Молчание.

  Котиллион улыбнулся. - Хорошо для начала. Элот, ты будешь видеть сны для меня?

  - Кальсе и Эмпелас разделили твой дар. Они каменными ликами глядят друг на друга. Была боль. Был огонь. Глаз открылся, он взирает в Бездну. Владыка Ножей, мои скованные сородичи ... огорчены. Владыка, я буду видеть сны для тебя. Говори.

  - А ты слушай внимательно. Вот как всё должно быть.

  Глубины расселин не освещены, проглочены вечной ночью. Так далеко от глади океана. Провалы зияют тьмой смерти, мусор мира падает вниз беспрерывным дождем, течения хлещут бичами, закручивая ил вертикальными завитками, рождая вихри. В окружении рваных утесов и каменных провалов тянется и тянется равнина, а в центре мерцает, разгораясь, тусклый красный огонек, одинокий, совсем потерявшийся в обширности пучины.

  Переложив почти невесомую ношу на другое плечо, Маэл помедлил, вглядываясь в невозможный огонек. И отправился прямо к нему.

  Мертвый дождь падал в глубины, дикие потоки выбрасывали его назад, к свету, туда, где живые создания питаются щедрым супом, чтобы вскоре умереть и опуститься вниз. Что за изящный обмен, живое и мертвое, свет и мрак, мир внизу и мир вверху. Как будто кто-то всё это запланировал.

  Он уже видел сгорбленную фигуру около очага, руки, вытянутые к сомнительному теплу. Крошечные морские существа собрались к красноватому пламени, словно мошки. Огонь появлялся из трещины в дне каньона, поднимались вверх пузыри газа.

  Маэл встал перед сидящим, сбросил с плеча труп в саване. Тот упал, и крошечные падальщики устремились к нему, только чтобы отпрянуть. Облачка ила медленно опускались на глину.

  Голос К'рула, Старшего Бога Садков, донесся из-под капюшона: - Если всё сущее - диалог, почему столь многое остается не высказанным?

  Маэл поскреб обросший подбородок: - Я с собой и ты с собой, и он с собой, но никак мы не убедим мир во врожденной его нелепости.

  К'рул пожал плечами: - Он с собой. Да. Странно, что из всех богов он единственный открыл эту безумную, приводящую к безумию тайну. Грядущая заря... мы оставим ее ему?

  - Ну, - хмыкнул Маэл, - сначала нам нужно пережить ночь. Я принес того, кого ты искал.

  - Вижу. Спасибо, старый друг. Расскажи, как там старая Ведьма?

  Маэл поморщился: - Как прежде. Пытается снова, но ею избранный... скажем так: Онос Т'оолан наделен глубиной, которой Олар не понять. Боюсь, однажды она пожалеет о выборе.

  - Перед ним скачет человек.

  Маэл кивнул: - Перед ним скачет человек. Это... разрывает сердце.

  - "Расколотое сердце, ты страшней абсурда".

  - "Пусть сгинули слова..."

  Пальцы двигались в сумраке. - "...безмолвный разговор..."

  - "...нас оглушает". - Маэл вгляделся в мрачный окоем. - Слепой Галлан и проклятые его стихи. - Армии крабов маршировали по бесцветному дну, устремляясь к нездешнему свету и теплу. - Многие погибли.

  - У Эрастраса были подозрения, а Страннику ничего иного и не нужно. Ужасная неудача, смертельный толчок. Случилось, как она и говорила. Без свидетелей. - К'рул поднял голову, дыра капюшона обратилась в сторону Маэла. - Значит, он выиграл?

  Кустистые брови Маэла поднялись. - Ты не знаешь?

  - Так близко к сердцу Кейминсода садки становятся скопищем ран и безумств.

  Маэл глянул на спеленутое тело. - Брюс там был. Я видел через его слезы. - Он надолго замолк, воскрешая чужие воспоминания. И одернул себя, прерывисто вздохнув. - Во имя Бездны, на этих Охотников за Костями стоило взглянуть!

  Смутное подобие лица появилось во тьме капюшона. Блеснули зубы. - Правда? Маэл - правда?

  Эмоции превратили слова в рычание: - Еще не закончилось. Эрастрас сделал ужасную ошибку. Боги, все они ошиблись!!!

  Не сразу К'рул вздохнул, снова глядя на огонь. Бледные руки повисли над мерцанием горящего камня. - Я не останусь слепым. Дети. Близняшки. Маэл, похоже, придется отказать Таворе Паран в желании остаться неведомой нам, неведомой всем. Что же означает желание действовать без свидетелей? Не понимаю.

  Маэл качал головой: - В ней такая боль... нет, я не решусь подойти ближе. Она стояла перед нами в тронном зале, словно дитя, хранящее страшную тайну. Вина и стыд сверх всякой меры.

  - Возможно, мой гость ответит.

  - Вот зачем он тебе нужен? Просто ублажить любопытство? Играешь в праздного зрителя, К'рул? Врываешься в сердце женщины?

  - Отчасти, - признал К'рул. - Но не из жестокости и страсти к запретному. Сердце останется свободным, неуязвимым к любым атакам. - Бог посмотрел на спеленутый труп. - Нет, плоть его мертва, но душа осталась сильной, она тоже поймана кошмаром вины. Я позабочусь об избавлении.

  - Как?

  - Нужный момент подскажет. Жизнь на смерть, так и будет.

  Маэл тяжко вздохнул. - Значит, все упадет на ее плечи. Одинокая женщина. Армия, уже наполовину перемолотая. Союзники нетерпеливо жаждут войны. Враг поджидает их, враг не сгибающий спину, нечеловечески самоуверенный, азартно расставляющий идеальную ловушку. - Он закрыл лицо руками. - Смертная женщина, не желающая говорить.

  - Однако они идут следом.

  - Идут следом.

  - Маэл, неужели есть шанс?

  Бог морей глянул на К'рула: - Малазанская Империя создала их из ничего. Первый Меч Дассема, Сжигателей Мостов, а теперь и Охотников. Что тут сказать? Они словно родились в иную эпоху, в затерявшемся в прошлом золотом веке. Но они сами этого не понимают. Возможно, поэтому она и хочет избавить от свидетелей все их дела.

  - То есть?

  - Она не хочет напоминать остальному миру, какими прежде были люди.

  К'рул зачем-то внимательно изучал огонь. Потом небрежно бросил: - В таких темных водах не видишь собственных слез.

  Ответ Маэла отдавал горечью: - Как ты думал, почему я живу здесь?

  "Не бросай я вызов себе, не отдавай этому сражению всё, что имею - давно склонилась бы голова перед суждением мира. Но если меня хотят обвинить в излишнем уме - ах, разве такое возможно? - или, избавьте боги, в излишней чувствительности к каждому отзвуку, брошенному в ночь кувыркаться и грохотать ударом меча о край шита - иными словами, меня собираются стыдить в искусственном подхлестывании чувств... что же, тогда нечто возгорается во мне пожаром. Я есмь и я - вот самое подходящее слово! - воспламеняюсь".

  Удинаас фыркнул. Страница была оторвана под этими словами, словно гнев автора ввел его (или ее) в припадочное буйство. Он принялся гадать, какой же настоящий или воображаемый хулитель нападал на автора, и вспомнил времена, давно прошедшие, когда чей-нибудь кулак касался его головы в наказание за слишком быстрый, слишком язвительный ум. Дети умеют такое чувствовать - слишком умных себе на беду мальчиков - и знают, как нужно действовать. "Бейте его, парни. Пусть поучится". Он начал сочувствовать духу давно умершего писателя.

  "Но ведь, старый дурак, они стали прахом, а твои слова живут. Кто смеется последним?"

  Гниющая вокруг него древесина не дала ответа. Вздохнув, Удинаас порвал обрывок и стал смотреть, как хлопьями падают клочки пергамента. - Ох, мне-то что? Уже недолго, да, недолго. - Масляная лампа почти погасла, лишившись топлива, и снова подкрадывался холод. Он не чувствовал рук. Гости из прошлого. Никому не дано сбросить их, этих ухмыляющихся надоед.

  Ульшан Праль предсказывает больше снега, а он привык презирать снег. - Словно умирает само небо. Слышишь, Фир Сенгар? Я почти готов слагать о тебе сказания. Кто мог бы вообразить такое наследие?

  Застонав от боли в ногах, он вылез из трюма и заморгал, встав посреди перекошенной палубы. Ветер ударил в лицо. - Мир белизны, что ты нам говоришь? Наверное, что-то плохое. Что судьба пришла и повела осаду.

  Он привык разговаривать сам с собой. Так никому больше не приходится рыдать, он ведь уже устал от вида мерзлых слез на обветренных лицах. Да, он мог бы растопить слезы пригоршней слов. Но внутренний жар никуда не денется, так? Лучше отдавать его пустому холодному воздуху. Ни одной замерзшей слезы поблизости.

  Удинаас слез по борту корабля, разметая снег высотой по колено, и начал прокладывать новую тропку к стоянке в укрытии скал. Толстые меховые мокасины скользили, когда он натыкался на груду обломков. Он чувствовал запах дыма.

  Затем, на полпути, он заметил эмлав. Два здоровенных кота влезли на высокие скалы, серебристые спины слились с белым небом. Следят за ним. - Итак, вы вернулись. Не к добру. - Он чуял давление их взглядов. Само время замедлилось. Невозможно, но он способен вообразить мир, утонувший в снегах, лишенный зверей, мир, в котором один холодный сезон примерз к другому, не кончаясь никогда. Вообразить, как гибнут шанс за шансом, пока не остается ни единого.

  - Человек на такое способен. Почему бы не целый мир? - Снег и ветер не дали ответа, кроме привычного жестокого равнодушия.

  Здесь, между скал, колючий ветер утих, а дым начал разъедать ноздри. На стоянке царит голод, в округе царит белизна. Но Имассы всё поют песни. - Недостаточно, - пробормотал, рождая плюмажи пара, Удинаас. - Всё не так, друзья. Взгляните правде в лицо: она умирает. Наша милая девочка.

  Он гадал, не было ли известно Сильхасу Руину об этой неизбежной неудаче с самого начала. "В конце концов умирают даже сны. Сны всех людей. Сны - мечты, сны о будущем... рано или поздно наступает холодная, злая заря". Пройдя мимо засыпанных юрт, морщась от вылетавших из-под кожаных пологов пронзительных звуков, он ступил на тропу к пещере.

  Грязный лед облепил зев прохода, словно замерзшая пена. Внутри стало теплее, влажный воздух пахнул солью. Он обстучал снег с мокасин и вошел в извилистый коридор, выставив руки, касаясь пальцами сырого камня. - О, - шепнул он, - какая у тебя холодная утроба.

  Впереди слышались голоса - или, скорее, один голос. "Ну, Удинаас, напряги чувства. Она не склоняется, никогда не склоняется. Похоже, на это способна лишь любовь".

  На каменном полу оставались старые пятна, вечные напоминания о пролитой крови, о жизнях, утраченных в просторном зале. Но почти слышит эхо, лязг меча и копья, отчаянные вздохи."Фир Сенгар, клянусь, твой брат все еще пребывает здесь. Сильхас Руин отступает шаг за шагом, на лице маска, которой он никогда прежде не носил. Ну разве она ему не шла? Очень даже шла".

  Онрек Т'эмлава стоял справа от жены. Ульшан Праль присел в нескольких шагах слева от Кайлавы. Перед ними было кривое, разрушающееся здание. "Умирающий Дом, твой котел треснул. Семя было с пороком".

  Кайлава обернулась, услышав его; темные глаза сощурились, словно у решившей поиграть хищной кошки. - Думала, ты поднял паруса, Удинаас.

  - Карты никуда не ведут, Кайлава Онасс, а лоцман не ориентируется посреди равнины. Интересно, есть ли зрелище унылей разбитого корабля?

  Онрек сказал: - Друг Удинаас, жду твоей мудрости. Кайлава говорит о пробуждении Джагутов, о голоде Элайнтов, о никогда не дрожащей руке Форкрул Ассейлов. Рад Элалле и Сильхас пропали - она их не чует и предполагает худшее.

  - Мой сын жив.

  Кайлава подошла ближе. - Тебе не дано знать.

  Удинаас пожал плечами: - Он взял от матери больше, чем Менандора могла вообразить. Представ перед малазанским колдуном, она решила обрушить на него свою силу... что ж, это был не единственный роковой сюрприз того дня. - Взор его упал на черные пятна. "Что стало с нашим славным подвигом, Фир? С актом спасения, ради которого ты отдал жизнь?

  ""Не бросай я вызов себе, не отдавай этому сражению всё, что имею - давно склонилась бы голова перед суждением мира". Но суждение мира жестоко..."

  - Мы задумываем уход из этого мирка, - сказал Онрек.

  Удинаас глянул на Ульшана Праля: - Ты согласен?

  Воин поднял руку, делая череду текучих жестов.

  Удинаас хмыкнул. "До слова, до песни было вот это. Но рука говорит на ломаном языке. Шифр принадлежит позе. Присел, словно кочевник. Не боится путешествий, открытия нового мира. Возьми Странник, такая невинность ранит душу". - Вам не понравится то, что найдете. Самый яростный зверь этого мира не сравнится с моими сородичами. - Он сверкнул глазами. - Онрек, как ты думаешь, зачем был тот Ритуал, укравший смерть у вашего народа?

  - Слова ранят, но Удинаас говорит правду, - зарычала Кайлава. Она снова поглядела на Азат. - Мы сможем защитить врата. Остановить их.

  - И умереть, - продолжил Удинаас.

  - Нет, - бросила она, резко разворачиваясь. - Ты уведешь моих детей, Удинаас. В свой мир. Я останусь.

  - Я думал, ты сказала "мы", Кайлава.

  - Призови сына.

  - Нет.

  Ее глаза засверкали.

  - Найди кого-нибудь иного для последней битвы.

  - Я встану рядом с ней, - заявил Онрек.

  - Нет, - прошипела Кайлава. - Ты смертный...

  - А ты нет, любимая?

  - Я Гадающая по костям. Я родила Первого Героя, ставшего богом. - Лицо ее исказилось, но лишь отчаяние плескалось в глазах. - Муж, я действительно призову союзников. Но ты, ты должен идти с нашим сыном, как и Удинаас. - Она ткнула когтистым пальцем в летерийца: - Веди их в свой мир. Найди место...

  - Место? Кайлава, они будут походить на зверей в моем мире... МЕСТА НЕ ОСТАЛОСЬ!

  - А ты найди.

  "Слышал, Фир Сенгар? Мне не придется стать тобой. Нет, я стану Халлом Беддиктом, еще одним обреченным братом. "Идите за мной! Слушайте мои обещания! И умирайте". - Ничего нет, - сказал он, и горло сдавило горе. - Во все мире... ничего. Мы не оставили одиноких мест. На веки веков. Имассы могут присвоить себе пустые земли, да, пока кто-то не кинет на них завистливый взор. И не начнет их убивать. Собирать кожи и скальпы. Они отравят вашу пищу. Изнасилуют дочерей. Всё во имя замирения или переселения - что там выплюнут изо ртов эти уклончивые бхедрины. Чем скорее вы умрете, тем лучше: они смогут забыть, что вы вообще существовали. Вина - первый сорняк, который мы выпалываем, чтобы сад был чистым и опрятным. Мы так привыкли, и вам ничего не изменить. Как и прежде. Никому не дано...

  Лицо Кайлавы было слишком спокойным. - Вас можно остановить. И вас остановят.

  Удинаас качал головой.

  - Веди их в мир, Удинаас. Сражайся за них. Я не намерена пропасть здесь. Если вообразил, что я не могу защитить своих детей, тогда ты меня совсем не знаешь.

  - Ты обрекаешь меня, Кайлава.

  - Призови сына.

  - Нет.

  - Тогда ты сам себя обрекаешь, Удинаас.

  - Ты будешь так же спокойна, когда моя участь затронет твоих детей?

  Когда стало очевидным, что ответа не будет, Удинаас вздохнул и отвернулся, направившись наружу, в холод и снег, в белизну замерзающего времени. К его отчаянию, Онрек пошел следом.

  - Друг мой.

  - Прости, Онрек, я не могу сказать ничего утешительного, успокоить твой разум.

  - Но, - прогудел воин, - ты думаешь, что знаешь ответ.

  - Едва ли.

  - И тем не менее...

  "Толчок Странника, это безнадежно. Ох, смотрите на меня: такой решительный шаг. Веди же нас всех, да. Халл вернулся, чтобы повторить сонм преступлений.

  Все еще охотишься на героев, Фир? Лучше отвернись".

  - Ты поведешь нас, Удинаас.

  - Кажется.

  Онрек вздохнул.

  За пастью пещеры на них обрушилась снежная буря.

  Он искал путь наружу. Он выбросил себя из схватки. Но даже сила Азата не разрушит Аграст Корвалайн, и он был сброшен, разум его разбит, куски тонут в море чуждой крови. Оправится? Тишина не знала точно, но решила не дать такого шанса. К тому же скрытая в нем сила остается опасной, угрожает их планам. Ее могут использовать против них. Неприемлемо. "Нет, лучше повернуть оружие, взять в руку и воспользоваться в битве с врагами (знаю, скоро я их встречу). А если не возникнет нужды - убить его".

  Но пока ничего еще не случилось, ей придется сюда вернуться. "И сделать то, что следует. Сделала бы сейчас, если бы не риск. Пробудись он, заставь меня... нет, слишком рано. Мы еще не готовы".

  Тишина стояла над телом, изучая его - угловатые черты, клыки, слабый румянец, намекающий на жар. Потом она сказала предкам: - Возьмите его. Свяжите. Сплетите колдовство - он должен оставаться без чувств. Риск пробуждения слишком велик. Я вскоре вернусь. Возьмите его. Свяжите. - Звенья цепей поползли змеями, вонзаясь в твердую почву, скручивая руки и ноги, захватывая шею и торс, распиная на вершине холма.

  Она видела, что кости трясутся. - Понимаю. Его сила так безмерна - вот почему нельзя дать ему прийти в сознание. Есть еще кое-что, что я могу сделать. - Рука метнулась, пальцы напряглись, острые как ножи, и пробили в боку мужчины глубокую дыру. Она задохнулась, отпрянув - слишком сильно? Она его пробудила?

  Кровь потекла из раны.

  Но Икарий не пошевелился.

  Тишина испустила долгий, прерывистый вздох. - Пусть кровь каплет, - сказала она предкам. - Кормитесь от его силы.

  Выпрямившись, она подняла взор и осмотрела горизонты. Старые земли Элана. Они покончили с этим народом, оставив лишь овальные булыжники, некогда державшие стены шатров и покрытые колдовскими рунами еще более древних времен. Ни одного зверя, домашнего или дикого, не осталось от великих некогда стад. Она видела в новом положении вещей восхитительное совершенство. Без преступников не будет преступлений. Без преступлений не будет жертв. Ветер бормочет, но никто не встает, чтобы дать ответ.

  Идеальное умиротворение, вкус рая.

  "Возрождение. Рай возрожденный. От этой пустой равнины - весь мир. От этого обещания - грядущее.

  Скоро".

  Она пошла, оставив за спиной холм с телом Икария, прикованного к земле костяными цепями. Вернувшись назад, она будет пылать торжеством. Или содрогаться от отчаянной нужды. В первом случае она схватит руками голову и одним резким, ловким поворотом сломает шею этой мерзости.

  Какое решение она ни примет, предки запоют от радости.

  Трон крепости догорал, сброшенный во внутренний дворик, на груду хлама. Серо-черный дым колонной вставал над бойницами, а выше ветер рвал его на полотнища, знаменами проплывавшие над разоренной долиной.

  Полуголые детишки бегали по двору, высокие голоса заглушали лязг и стук подле главных ворот - там каменщики начали исправлять вчерашние повреждения. Происходила смена караулов: Верховный Кулак слышал за спиной слова команд, резкие, словно удары развевающихся на ветру флагов. Он заморгал, избавляясь от грязи в глазах, и осторожно оперся на изъеденный временем уступ; прищурился, обозревая отлично организованный лагерь врага, что заполнял всё дно долины.

  На крыше квадратной башни, справа от него, ребенок лет десяти сражался с повидавшим виды сигнальным змеем, пытаясь поднять его над головой. Наконец, загудев шелковыми крыльями, выцветший дракон взмыл в воздух, крутясь и дергаясь. Ганоэс Паран прищурился еще сильнее. Длинный хвост дракона блистал серебром под солнцем полудня. Тот самый хвост, вспомнил он, что вился над крепостью в день захвата.

  О чем же сигналили тогда защитники?

  "Беда. Помогите".

  Он следил, как змей взбирается всё выше. Пока его не проглотил кружащийся дым.

  Услышав знакомое ругательство, Паран повернулся: Верховный Маг прокладывал путь по лестнице сквозь клубок ребятишек, и лицо его исказилось так, словно это была толпа прокаженных. Зажатая в зубах рыбья кость взволнованно поднималась и опускалась. Он шагал к Верховному Кулаку.

  - Клянусь, их больше чем вчера, но как это возможно? Не выпрыгивают же они из чьего-то лона уже наполовину выросшими?

  - Всё еще вылезают из пещер, - сказал Ганоэс Паран, вновь глядя на вражеские полчища.

  Ното Свар крякнул. - Того не лучше. Кто сочтет пещеры лучшим местом для жизни? Вонь, капель, черви кишат. Будут болезни, помяните мои слова, Верховный Кулак. Как будто Войску уже не досталось.

  - Велите Кулаку Бюд собрать команду для очистки. Какие взводы залезли в хранилище рома?

  - Седьмой, Десятый и Третий. Второй роты.

  - Саперы капитана Чистой Криницы.

  Ното Свар извлек кость изо рта и принялся изучать розовый кончик. Потом отвернулся и сплюнул за стену что-то красное. - Да, сэр. Ее.

  Паран улыбнулся. - Отлично.

  - Да, послужит им уроком. А если разбудят новых паразитов...

  - Это дети, маг. Не крысы. Сироты...

  - Неужели? Эта "белая кость" меня в дрожь вводит, вот я о чем, сэр. - Он вставил рыбий хребет в зубы и снова задвигал ею вверх-вниз. - Скажите еще раз, что это лучше Арена.

  - Ното Свар, как Верховный Кулак я отчитываюсь лишь перед Императрицей.

  Маг фыркнул: - Только вот она мертва.

  - Что означает: я не отчитываюсь ни перед кем. Даже перед вами.

  - Вот и главная проблема, словно гвоздем к дереву прибита. Гвоздем к дереву, сэр. - Как будто удовлетворившись этим заявлением, он резко кивнул и куснул рыбью кость. - Там внизу зашевелились. Очередная атака?

  Паран пожал плечами: - Они очень... огорчены.

  - Знаете, если они решатся назвать вас хвастуном...

  - Кто сказал, что я хвастун, Свар?

  Мужчина куснул кость и поморщился. - Я о том, сэр, что никто не отрицает ваши таланты и так далее, но те два командира... ну, им может надоесть бросать против нас водразов и судимов. Если они явятся самолично, персонально, сэр... вот я о чем...

  - Кажется, я недавно отдал приказ.

  Ното скривился: - Кулак Бюд, да. Пещеры. - Он развернулся, готовясь уйти, но помедлил, оглянувшись: - Видите ли, они вас замечают. Стоите тут день за днем. Дразните.

  - Интересно... - протянул Паран и снова уставился на вражеский лагерь.

  - Сэр?

  - Осада Крепи. Отродье Луны почти опустилось на город. Висело месяцы, годы. Его владыка никогда не показывался, пока Тайскренн не решил, что готов сразиться. Но дело в том, что... если бы он показался? Если бы каждый треклятый день выходил на уступ? Чтобы Однорукий и все остальные замирали, смотрели вверх. Развеваются серебристые волосы, Драгнипур торчит из-за спины - меч, от которого у богов начинается понос...

  Ното Свар чуть поворочал костью. - И что было бы, сэр?

  - Страху, Верховный Маг, нужно время. Настоящему страху, того сорта, что обгладывает храбрость, заставляет слабеть ноги. - Он покачал головой, глянул на Ното Свара. - Но ведь это не было в его стиле, так? Знаете, я скучаю. - Он хмыкнул. - Вообразите себе.

  - По кому? По Тайскренну?

  - Ното, вы понимаете, что я говорю? Хоть иногда?

  - Пытаюсь не понимать, сэр. Без обид. Насчет страха, о котором вы говорите.

  - Не затопчите ребенка на пути вниз.

  - Пусть сами уворачиваются, Верховный Кулак. Нужно же как-то уменьшать их число.

  - Ното.

  - Мы армия, не приют, вот я о чем. Армия под осадой. Окруженная превосходящей силой, смущенная, скучающая, едва страх схлынет. - Он снова вытащил рыбий позвонок и свистнул сквозь зубы. - Пещеры, полные детей - что они с ними делали? Где родители?

  - Ното.

  - Надо их просто передать, вот я о чем, сэр.

  - Если вы не заметили, сегодня они в первый раз ведут себя как нормальные дети. О чем это говорит?

  - Мне - ни о чем, сэр.

  - Кулак Руфа Бюд. Немедленно.

  - Да, сэр. Спешу.

  Ганоэс Паран вернул все внимание лагерю осаждающих. Ровные ряды палаток, словно костяные плитки паркета; крошечные, словно мухи, фигурки вокруг требушетов и Больших Фур. Кажется, мерзкий запах битвы никогда не покидает долину. "Похоже, готовятся снова нас испытать. Нужна новая вылазка? Матток так и буравит меня жадным взглядом. Хочет их достать". Он потер лицо. Борода снова заставила его вздрогнуть. Паран поморщился. "Никто не любит перемен, да? Именно об этом я говорю".

  Шелковый дракон вплыл в поле зрения, влача за собой клубы дыма. Он увидел, что мальчишка на башне с трудом удерживается на ногах. Мелковатый, из тех, что с юга. Судимов. "Когда станет слишком жарко, паренек, постарайся убежать".

  В далеком лагере закипало движение. Блеск пик, скованные рабы тянут Большие Фуры, показались высшие водразы, рассылают гонцов. Пыль медленно поднимается над сдвинувшимися с мест требушетами.

  "Ага, они все еще огорчены".

  - Я знал однажды воина. После ранения в голову он стал считать себя псом, а что такое псы, если не безмозглая верность? Так что я стою, женщина, и глаза полны слез. Я плачу по воину, бывшему мне другом и умершему, считая себя псом. Слишком верный, чтобы отослать его домой, слишком преданный, чтобы убежать самому. Вот один из падших этого мира. Во снах я вижу тысячи. Грызут свои раны. Так что не говори о свободе. Он был прав, полностью. Мы живем в цепях. Умираем в цепях. Вера становится кандалами, клятвы душат горло. Наша участь - клетка смертной жизни. Кого же винить? Я виню богов. И проклинаю их со всем пламенем сердца.

  Когда она придет и скажет, что настало время, я возьму в руку меч. Ты говоришь, что я слишком молчалив, но против моря желаний слова не сильнее песка. Ну же, женщина, снова расскажи о скуке, о днях и ночах вне одержимого трауром города. Я стою перед тобой, глаза мокры от горя по ушедшему другу, а все, что получаю от тебя - осаду тишины.

  Она ответила: - Ты придумал на редкость жалкий способ залезть ко мне в кровать, Карса Орлонг. Ну ладно, входи. Только не сломай меня.

  - Я ломаю лишь то, что мне не нужно.

  - А если дни наших отношений сочтены?

  - Так и есть, - сказал он и ухмыльнулся: - Но вот ночи...

  Колокола далекого города отдавали горестную дань наступлению тьмы; на освещенных синеватыми огнями улицах выли собаки.

  В самой дальней из палат дворца Лорда стояла она в тенях, следя, как он отходит от очага, стряхивая угольки с ладоней. Невозможно было ошибиться в кровном родстве; казалось, бремя, так долго носимое отцом, старым плащом легло на удивительно широкие плечи сына. Никогда не понимала она таких созданий. Готовность стать мучениками. Бремя, в котором они видят меру собственного достоинства. Саван долга.

  Он уселся в кресло с высокой спинкой, вытянул ноги. Свет разбуженного огня мерцал на заклепках, усеивающих его высокие, до колена сапоги. Откинув голову и сомкнув глаза, сказал: - Худ знает, как ты сумела сюда пробраться. Воображаю, как вздыбился сейчас загривок Силанны. Но, если ты не пришла меня убивать, вот вино - на столике слева. Налей сама.

  Скривив губы, она вышла из теней. И комната тут же показалась маленькой - стены угрожающе надвинулись со всех сторон. Так легко отказаться от неба ради тяжкого камня и почерневших бревен... нет, она совершенно не понимает. - Только вино? - Голос отличался хрипотцой, ведь она так давно ни с кем не разговаривала.

  Вытянутые глаза открылись. Он рассматривал ее с неприкрытым любопытством. - Предпочитаешь?..

  - Эль.

  - Извини. Придется идти на кухню, что глубоко внизу.

  - Тогда кобылье молоко.

  Брови его взлетели: - Вниз до ворот, налево и еще полтысячи лиг. И помни: это приблизительный подсчет.

  Дернув плечом, она подошла к очагу. - Дар сопротивляется.

  - Дар? Не понимаю.

  Она указала на пламя.

  - А, - сказал он, кивая. - Что же, ты стоишь в дыхании Матери Тьмы... - Он вздрогнул. - Знает ли она, что ты здесь? Но, - расслабился он, - как она может не знать?

  - А ты знаешь, кто я?

  - Имасса.

  - Я Апсал'ара. В ту ночь в Мече, единственную его ночь, он меня освободил. Нашел время. Для меня. - Она заметила, что дрожит.

  Он не сводил с нее взора. - И потому ты пришла сюда.

  Женщина кивнула.

  - Ты не ожидала от него такого?

  - Не ожидала. Твой отец... ему не о чем было сожалеть.

  Он встал, подошел к столу и налил себе вина. Он стоял с кубком в руках и смотрел на нее сверху вниз. - Знаешь, - пробормотал он, - я совсем не хотел. Нужда сделать... хоть что-то... - Он фыркнул. - Не о чем сожалеть? Что же...

  - Они ищут его в тебе. Понимаешь?

  Нимандер хмыкнул: - Ты найдешь его даже в моем имени. Нет, я не единственный его сын. Даже не любимый... если подумать, он любимчиков вовсе не имел. И все же, - он взмахнул кубком, - я сижу в его кресле у его камина. Дворец кажется... кажется...

  - Его скелетом?

  Нимандер вздрогнул и отвел глаза. - Слишком много пустых комнат, вот и всё.

  - Мне нужна одежда.

  Он рассеянно кивнул: - Я заметил.

  - Мех. Кожа.

  - Ты намерена остаться, Апсал'ара?

  - Рядом с тобой. Да.

  Тут он повернул голову, всматриваясь ей в лицо.

  - Но, - добавила она, - я не буду его бременем.

  Сухая улыбка. - Значит, моим?

  - Назови своих ближайших советников, Лорд.

  Он отпил половину кубка, поставил вино на стол. - Верховная Жрица. Ныне она целомудренна и, боюсь, нам это не на пользу. Скиньтик, мой брат. Десра, сестрица. Корлат и Спиннок, самые доверенные слуги отца.

  - Тисте Анди.

  - Разумеется.

  - А тот, внизу?

  - Тот?

  - Он раньше тоже давал советы, Лорд? Ты стоишь у зарешеченного окна, следишь, как он ходит и бормочет? Ты его пытаешь? Хочу знать мужчину, которому стану служить.

  Она увидела на лице Анди нескрываемый гнев. - Так ты решила стать шутихой? Слышал, при людских дворах есть такая роль. Ты перережешь мне жилы на ногах и будешь хохотать, когда я зашатаюсь и упаду? - Он оскалился. - Если ты - лик моей совести, Апсал'ара, могла бы быть покрасивее.

  Она склонила голову набок, промолчав.

  Гнев его внезапно угас, взор стал уклончивым. - Он сам избрал ссылку. Пробовала замок на двери? Заперт изнутри. Но так и лучше: нам не придется его прощать. Дай же совет. Я владыка, в моей власти миловать виновных. Но ты видела подземелья. Сколько узников корчится под моей железной рукой?

  - Один.

  - И я не могу его освободить. Разве не стоит шутки или сразу двух?

  - Он безумен?

  - Скол? Возможно.

  - Тогда даже ты его не освободишь. Твой отец сковал цепями Драгнипура десятки таких, как этот Скол.

  - Смею сказать, он не звал это свободой.

  - Как и милостью, - подхватила она. - Всё это за пределами власти лорда и даже бога.

  - Тогда мы недостойны их. Мы, слабые дети, подвели владык и богов.

  Она поняла: такому нелегко будет служить. - Он привлекал других, твой отец. Не Тисте Анди. Помню его двор в Отродье Луны.

  Глаза Нимандера сузились.

  Он поколебалась и добавила: - Ваш род слеп ко многому. Тебе нужны другие рядом с собой, Лорд. Слуги не из Тисте Анди. Я не одна из тех шутих. Я не совесть, ведь я так уродлива...

  Он поднял руку: - Прости меня, умоляю. Я хотел ранить и сказал неправду, чтобы увидеть тебя ужаленной.

  - Думаю, владыка, ты сам себя ужалил.

  Он снова поднял кубок и встал, смотря в пламя очага. - Апсал'ара, Повелительница Воров. Ты бросишь прежнюю жизнь, чтобы стать советницей лорда Тисте Анди? Только потому, что мой отец в конце жизни явил тебе милость?

  - Я не обижаюсь за то, что он некогда сделал. Сама напросилась. Он освободил меня не из милости, Нимандер.

  - А почему?

  Она потрясла головой. - Не знаю. И желаю узнать.

  - И поиски ответа привели тебя сюда, в Черный Коралл. Ко ... мне.

  - Да.

  - И долго ли ты будешь оставаться рядом, Апсал'ара, пока я правлю городом, подписываю бумаги, обсуждаю политику? Пока я медленно гнию в тени отца, которого едва знал, даже не надеясь сохранить его наследие?

  Ее глаза широко раскрылись: - Лорд, это не твоя судьба.

  Он взвился: - Неужели? Почему? Прошу, советуй.

  Она вновь склонила голову набок, рассматривая высокого воина, в глазах которого - тоска и горечь. - Вы, Тисте Анди, так долго молились Матери Тьме, прося о любящем взгляде, прося возрождения к жизни. Ища смысла. Он дал вам всё это. Всё. Он сделал то, что должен был сделать - ради вас. Ради тебя, Нимандер, и остальных. И вот ты сидишь здесь, в его кресле, в его городе, среди его детей. И ее святое дыхание объемлет вас. Передать ли тебе мою мудрость? С радостью. Лорд, даже Мать Тьма не сможет навечно задержать дыхание.

  - Она не...

  - Родившись, дитя должно закричать.

  - Ты...

  - Голося, оно входит в мир, ибо ДОЛЖНО войти в мир. А вы, - она скрестила руки на груди, - будете отсиживаться в городе? Я Госпожа Воров, Лорд. Я знаю все тропы. Я прошла по всем путям. Я видела то, что нужно видеть. Скрываясь здесь, вы все умрете. И умрет Мать Тьма. Будьте ее дыханием. Летите!

  - Но мы уже в этом мире, Апсал'ара!

  - Одного мира мало.

  - Что же нам делать?

  - То, чего желал отец.

  - А именно?

  Она улыбнулась: - Давай узнаем?

  - У тебя крепкие нервы, Драконий Хозяин.

  Какой-то ребенок завопил в проходе.

  Ганоэс Паран вздохнул, не оборачиваясь. - Ты снова пугаешь малышей.

  - Слишком слабо. - Окованная железом трость резко постучала по камням. - Но будет и по-другому, хе-хе!

  - Не думаю, что готов одобрить придуманный тобой новый титул, Темный Трон.

  Подобный размытому черному пятну бог встал рядом с Параном. Блестящая головка трости безмолвно скалила серебряные клыки на долину. - Владыка Колоды Драконов. Слишком длинно, чтобы вымолвить. Ты полон... гнусностей. А я так не люблю непредсказуемых людей. - Он снова захихикал. - Людей. Властителей. Богов. Тупоголовых псов. Детей.

  - Где Котиллион?

  - Ты, наверное, уже устал от этого вопроса.

  - Я устал от ожидания ответа.

  - ТАК НЕ СПРАШИВАЙ! - Безумный вопль бога огласил крепость, дико понесся по коридорам и залам, пока эхо не вернулось к ним двоим, стоящим на стене.

  - Наверняка это привлекло их внимание, - заметил Паран, кивнув на далекий курган. Там теперь виднелись две тощие, похожие на скелеты фигуры.

  Темный Трон фыркнул: - Они ничего не видят. - Смех был похож на шипение. - Ослепли от правосудия.

  Ганоэс Паран поскреб в бороде. - Чего ты хочешь?

  - Откуда исходит твоя вера?

  - Прости?

  Трость терзала камни пола. - Ты сидишь с Войском в Арене, не слыша призывов империи. А потом осаждаешь Садки с ЭТИМ. - Он резко кашлянул. - Видел бы лицо императора! От слов, коими он тебя наградил, даже писцов скрючило! - Бог помедлил. - О чем это я? Да, я оцениваю тебя, Драконий Хозяин. Ты гений? Сомневаюсь. Остается лишь заключить, что ты идиот.

  - И всё?

  - Она там?

  - А ты не знаешь?

  - А ты?

  Паран не спеша кивнул: - Теперь понимаю. Вопрос веры. Полагаю, тебе она неведома.

  - Осада лишена смысла!

  - Неужели?

  Темный Трон зашипел; эфирная рука взметнулась, словно он желал поцарапать Парану лицо. Однако она замерла, смутная кисть начала медленно превращаться в кулак. - Ты НИЧЕГО не знаешь!

  - Кое-что знаю, - возразил Паран. - Драконы - порождения хаоса. Не может быть Хозяина у драконов, так что титул лишен смысла.

  - Точно. - Темный Трон протянул руку и сорвал с бойницы спутанный клубок паутины. Принялся изучать спеленутые остатки высосанных мошек.

  "Мерзкий дерьмец." - Вот что я знаю, Темный. Конец начинается здесь. Станешь отрицать? Нет, не станешь, иначе не околачивался бы...

  - Даже ты не сломишь силу, окружающую крепость, - сказал бог. - Ты ослепил себя. Открой врата снова, Ганоэс Паран, и найди другое место для своей армии. Бесполезно. - Он бросил паутину и взмахнул тростью. - Ты не можешь победить двоих, мы оба знаем.

  - А они не знают, так ведь?

  - Они испробуют тебя, рано или поздно.

  - Уже долго жду.

  - Возможно, сегодня.

  - Готов биться об заклад, Темный?

  Бог фыркнул: - У тебя нет ничего, мне нужного.

  - Лжешь.

  - Тогда у меня нет ничего, что тебе нужно.

  - Ну, если говорить...

  - Думаешь, я держу поводок? Он не здесь. Он занят другими делами. Мы союзники, понял? Союз, а не брак, чтоб тебя!

  Паран осклабился: - Странно. Я не о Котиллионе говорю.

  - В любом случает спор бесполезен. Проиграв, ты погибнешь. Или бросишь на гибель армию - хотя я не вижу тебя в таком качестве. Ты ведь не так увертлив, как я. Хочешь спорить? Точно ли? Даже проиграв, я выигрываю. Даже проиграв... выигрываю!

  Паран кивнул: - Ты всегда так играл, Темный. Видишь ли, я знаю тебя лучше, чем тебе кажется. Да, я поспорил бы с тобой об заклад. Они не испытают меня сегодня. Мы отобьем атаку... как и прежде. Погибнут еще водразы и судимы. Мы останемся болячкой, которой им не сковырнуть.

  - Все потому, что ты так веришь? Дурак!

  - Вот условия спора. Готов?

  Фигура бога заколыхалась и на миг пропала из вида; затем трость ударила по вытертому камню парапета. - Согласен!

  - Если ты выигрываешь и я выживаю, - продолжил Паран, - ты получаешь все, чего попросишь. Конечно, если это в моих силах. Если я выигрываю... я получаю, что захочу, от тебя.

  - Если это в моих силах...

  - Точно.

  Темный Трон что-то пробурчал, зашипел. - Отлично. Скажи, чего ты хочешь.

  Паран так и сделал.

  Бог закашлялся. - Думаешь, это в моих силах? Думаешь, Котиллион не станет возражать?

  - Если станет, тебе лучше рассказать ему заранее. Если же всё именно так, как я подозреваю, и твой союзник исчез неведомо куда... Повелитель Теней, ты сделаешь, как я прошу, а ему скажешь потом.

  - Я никому ничего не должен! - Крик снова вызвал эхо.

  Паран улыбнулся. - Что же, Темный Трон, я отлично понимаю твои чувства. А чего ты захочешь от меня?

  - Я хочу узнать исток твоей веры. - Трость дернулась. - Что она там. Что она ищет того же, что ты. Что на Равнине Крови и Цепей ты найдешь ее и встанешь с ней лицом к лицу - словно вы оба запланировали это с самого начала, а я знаю, что нет! Вы друг дружку даже не любите!

  - Темный Трон, я не смогу продать тебе веру.

  - Так солги, проклятый. Только убедительно!

  Он слышал хлопанье шелковых крыльев, слышал треск рвущегося ветра. "Мальчишка со змеем. Драконий Хозяин. Правитель того, чем нельзя управлять. Скачи на воющем хаосе и называй это правлением - кого ты хочешь обмануть? Паренек, кончай. Надоело". Но он не уймется, не знает, как удержать змея.

  "Человек с седеющей бородой смотрит и молчит.

  Беда".

  Он глянул влево, но тень пропала.

  Треск во дворе внизу заставил его повернуться. Трон, ставший сгустком пламени, провалился сквозь груду мусора. Дым взлетел к небу, словно спущенный с цепи зверь. 

Глава 2

Я вижу живых

Что встали камнями

Скованы жутью,

Найденной нами

Была хуже прежних

Последняя ночь?

Угрозы рассвета

Нам не превозмочь?

Рукою взмахнуть -

Вождь, твое право

Но слова горче крови,

Страшнее отравы...

"Песнь о невиданных горестях", Напан Порч

Отныне он не может доверять небу. Альтернатива, как заметил он, осмотрев сухие, прогнившие руки и ноги, вгоняет в уныние. Тулас Отсеченный огляделся, с огорчением поняв, что обзор тут неважный. Вот проклятие всех, обреченных брести по изъеденной поверхности земли. Рубцы, которые он недавно видел с большой высоты, стали грозными препятствиями, полчищем глубоких неровных оврагов, пересекающих выбранный им путь.

  "Она ранена, но не истекает кровью. Пока что. Нет, я вижу. Плоть мертва. Но это место меня притянуло. Почему?" Он неловко взошел на край ближайшей пропасти. Вгляделся вниз. Тьма, дыхание холодное и отдающее гнилью. И... что-то еще.

  Тулас Отсеченный чуть помедлил - и шагнул за край, полетев вниз.

  Полотняная одежда рвалась, хлеща клочьями воздух - тело ударялось о грубые стены, отскакивало, потрепанные конечности дергались, вздымая песок и грязь, задевая за густо облиственные кусты и выдергивая с корнем траву; камни сыпались следом.

  Затрещали кости, когда он ударился о покрытое булыжниками дно расселины. Песок сыпался со всех сторон, шипя словно змеи.

  Некоторое время он не шевелился. Пыль медленно оседала в полумраке. Наконец он присел. Одна нога сломалась прямо над коленом, нижняя часть держалась лишь на полосках кожи и жилах. Он сопоставил концы кости и принялся наблюдать, как они не спеша сплавляются воедино. Четыре сломанных ребра высунулись через кожу правой половину груди, но они ему не особенно мешали - Тулас не стал восстанавливаться, сохраняя силу.

  Вскоре он попробовал встать. Плечи скреблись по камням. На дне ущелья виднелся обычный набор костей, мало чем для него интересных: только обрывки души зверей извивались призрачными червями, не желая отрываться от плоти, колыхаясь под порывами воздушных течений.

  Он пошел, преследуя странный запах, который уловил еще сверху. Здесь он сильнее, да, и каждый шаг по извитому тоннелю рождает уверенность, предвкушение, граничащее с восторгом. Да, уже близко.

  Череп был насажен на древко истлевшего бронзового копья на высоте груди человека. Он загораживал проход. У основания копья грудой лежали прочие части скелета. Каждая кость была тщательно разбита.

  Тулас Отсеченный встал в двух шагах от черепа. - Тартено?

  Однако прогудевший в голове голос произнес на языке Имассов: - Бентракт. Скен Ахл приветствует тебя, Выходец.

  - Твои кости слишком велики для Т'лан Имасса.

  - Да, но мне от этого прока не было.

  - Кто это сделал, Скен Ахл?

  - Ее тело лежит в нескольких шагах, Выходец.

  - Если ты так сильно ее ранил, как она смогла усердно изувечить твое тело?

  - Я не сказал, что она мертва.

  Тулас чуть помедлил и фыркнул: - Нет, здесь нет ничего живого. Или она умерла, или сбежала.

  - Не стану спорить, Выходец. Просто обернись.

  Тулас заинтересованно повернулся. Лучи солнца с трудом пробивались сквозь пыль. - Ничего не вижу.

  - Это привилегия.

  - И не понимаю.

  - Я видел, как она прошла мимо. Слышал, как улеглась наземь. Слышал крик, как от боли, и плач; когда затих плач, осталось лишь дыхание, но и оно затихло. Но... я всё ещё слышу. Поднимается и опускается грудь, с каждым восходом луны - когда ее свет появляется здесь. Сколько раз? Много. Я не считал. Зачем она осталась? Чего хочет? Она не отвечает. Ни разу не ответила.

  Тулас молча прошел мимо черепа на пыльном шесте. Пять шагов - и он замер, смотря вниз.

  - Она спит, Выходец?

  Тулас медленно склонился. Опустил руку, коснувшись хрупких окаменевших ребер в выемке почвы. "Ты рождена под приливом луны, малышка? Ты испустила хоть один вздох? Вряд ли". - Т'лан Имасс, вы закончили охоту?

  - Она была сильна.

  - Джагута. Женщина.

  - Я был последним на ее пути. Я проиграл.

  - И проигрыш так тебя терзает, Скен Ахл? Или тебя изводит она, лежащая позади, скрытая от взора?

  - Разбуди ее! А лучше убей, Выходец! Уничтожь. Нам было известно, что это самая последняя Джагута. Убей ее - и войне конец, и я познаю покой.

  - Нет покоя в смерти, Т'лан Имасс. "Ах, дитя, ночной ветер свистит в косточках, да? Дыхание самой ночи, терзающее его век за веком".

  - Выходец, поверни мой череп. Хочу снова ее увидеть.

  Тулас Отсеченный выпрямился. - Я не стану между тобой и войной.

  - Но ты можешь закончить войну!

  - Не могу. Как и ты, очевидно. Скен Ахл, я должен тебя покинуть. - Он поглядел на крошечные кости. - Вас обоих.

  - Со дня неудачи меня не посетил ни один гость. Ты первый, меня нашедший. Неужели ты так жесток, чтобы обречь меня на вечное прозябание?! Она победила меня. Я смирился. Но умоляю: окажи мне честь, позволь видеть врага.

  - Вот так дилемма, - сказал, чуть поразмыслив, Тулас. - То, что ты считаешь милостью, может ею не оказаться, исполни я просьбу. Но ведь я особенно не склонен к милосердию, Скен Ахл. И тебя не уважаю. Начинаешь понимать, как мне сложно? Я могу протянуть руки, повернуть твой череп - чтобы ты проклинал меня вечно. Или могу избрать недеяние, оставив все как было - как будто не приходил. И заслужить горчайшую твою обиду. Так или иначе, ты увидишь во мне жестокого врага. Нет, я не особенно обижусь. Я не склонен к сантиментам. Но вот в чем суть: насколько жестоким я хочу быть?

  - Подумай о привилегии, о которой я сказал чуть раньше. Простой дар - уметь поворачиваться, чтобы увидеть скрытое за спиной. Оба мы понимаем: увиденное может оказаться неприятным.

  Тулас фыркнул: - Т'лан Имасс, мне известно все о взгляде за спину. - Он вернулся к черепу. - Что же, я стану касанием ветра. Один поворот, открытие нового мира.

  - Она проснется?

  - Вряд ли, - сказал он, вставляя высохший палец в глазницу черепа. - Но ты можешь попытаться разбудить. - Легкое давление, и череп со скрежетом повернулся.

  Т'лан Имасс начал выть за спиной покидающего расселину Туласа.

  "Дары никогда не соответствуют ожиданиям. А карающая рука? Тоже не такова, какой кажется. Да, эти мысли достойны долгого обдумывания. Есть чем заполнить жалкое грядущее.

  Как будто кто-то готов будет меня выслушать".

  Месть зажата в ее руке крепче раскаленного копья и о, как она обжигает. Релата ощущала истязающий жар, и боль стала даром, которым можно питаться. Так охотник склоняется над свежей жертвой. Она потеряла лошадь. Потеряла народ. Все у нее отнято, кроме, может быть, этого последнего дара.

  Разбитая луна стала туманным пятном, почти пропавшим в зеленом свете Чужаков Неба. Свежевательница обратилась лицом к востоку, спиной к курящимся углям костра, и поглядела на равнину, населенную отблесками лунного и нефритового света.

  За ней черноволосый воитель по имени Драконус тихо говорил о чем-то с гигантом - Теблором. На каком-то иноземном языке - летерийском, что ли? Его она не потрудилась выучить. Даже простое торговое наречие вызывает головную боль. Хотя иногда она вроде понимала пару кособоких слов, узнав таким образом, что они обсуждают предстоящий путь.

  Восток. Сейчас ей выгодно идти в их компании, хотя и приходится постоянно отбиваться от неловких приставаний Теблора. Драконус умеет находить добычу даже в бесплодной по видимости земле. Умеет вызывать воду из скал. Не простой воин. Шаман. А в ножнах черного дерева за спиной - волшебный меч.

  Она его хочет. Она его намерена заполучить. Оружие, столь подходящее для долгожданной мести. С таким клинком она сможет убить крылатого губителя сестер.

  В уме она проигрывала варианты. Ножом по горлу, пока он спит, а потом вонзить острие в глаз Теблора. Просто, быстро, и желаемое у нее в руках. Если бы не пустота страны... Если бы не голод и жажда, которые ее ждут - нет, пока что Драконус должен жить. А вот для Аблалы можно устроить несчастный случай, и тогда не придется думать, как от него избавиться в ту ночь, когда она возьмет меч. Но выбор подходящего несчастья для этого олуха - на такой ровной местности - ставил ее в тупик. Ничего, есть еще время.

  - Иди же к огню, любимая, - позвал Теблор, - и попей чаю. В нем целые листья и еще что-то вкусное на нюх.

  Релата помассировала виски и повернулась. - Я тебе не любимая. Я никому не принадлежу. И не буду.

  Увидев полуулыбку на лице подбросившего в огонь очередной ком кизяка Драконуса, Релата скривилась. - Невежливо, - заявила она, плюхаясь у костра и принимая у Аблалы чашку, - говорить на непонятном языке. Может, вы сговариваетесь меня изнасиловать и убить.

  Брови воителя взлетели: - Ну, зачем бы нам, Баргаста? К тому же Аблала за тобой ухаживает.

  - Может прекращать. Я его не хочу.

  Драконус пожал плечами: - Я уже ему объяснял, что самое лучшее ухаживание - просто быть тут. Каждый раз ты поворачиваешься и видишь его, и его компания начинает казаться естественной. "Ухаживание - искусство превращения в нарост на теле возлюбленной". - Он помолчал, поскребывая челюсть. - Не скажу, что это я придумал, но и не помню кто.

  Релата сплюнула в костер, выражая отвращение. - Мы не все похожи на Хетан, знаешь ли. Она говаривала, что оценивает привлекательность мужика, представляя, как он будет смотреться сверху, с красным лицом и выпученными глазами. - Она плюнула еще раз. - Я Свежевательница, убийца, собирательница скальпов. Смотрю на мужика и думаю, каким он будет, если срезать кожу с лица.

  - Она какая-то злая, - пожаловался Аблала Драконусу.

  - А ты старайся.

  - А мне еще больше секса с ней хочется.

  - Так оно и бывает.

  - Это пытка. Мне не нравится. Нет, нравится. Нет, не. Нет, да. Ох, пойду надраю молот.

  Релата удивленно смотрела, как Аблала вскакивает и убегает прочь.

  Драконус пробормотал на языке Белолицых: - Кстати, он говорил буквально.

  Она метнула на него взор, фыркнув: - Знаю. У него мозгов не хватает. - Она колебалась. - А доспехи кажутся дорогими.

  - Они дорогого стоили, да. Он их хорошо носит, я и не надеялся... - Драконус кивнул в ответ своим мыслям, как подумалось ей, и продолжил: - Думаю, когда придет время, он покажет себя молодцом.

  Ей вспомнилось, как воитель убил Секару Злодейку, свернув старухе шею. Легкость движения, то, как он обнял ее, будто мешая упасть, будто умирающее тело должно сохранять какое-то достоинство. Такого человека понять нелегко. - Что вы двое ищете? Идете на восток. Зачем?

   - В мире полно невезучих вещей, Релата.

  Она нахмурилась. - Не понимаю, о чем ты.

  Он вздохнул, глядя в огонь. - Ты когда-нибудь наступала на что-то непреднамеренно? Вышла за порог, а под сапогом что-то хрустнуло. Или кто-то? Жук? Слизняк? Ящерица? - Он поднял голову и уставился на нее. В глазах тускло мерцали отсветы углей. - Не стоит внимания? Таковы причуды жизни. Муравей мечтает о войне, оса пожирает паука, ящерица крадется к осе. Что за драмы! И тут хрусть - и готово. Но что нам до этого? Думаю, ничего. Если у тебя есть сердце, ты отмеряешь им крошечную порцию сочувствия и идешь дальше.

   Она озадаченно покачала головой. - Ты на что-то наступил?

  - Можно и так сказать. - Он пошевелил угли, смотря на взвившиеся к небу искры. - Не важно. Мало муравьев выживает. Но этим мелким тварям все равно нет перевода. Я могу раздавить пяткой сотню гнезд, и что? На деле, так об этом и нужно думать. Лучший способ. - Он снова впился взором ей в глаза. - И я стал холодным? Что оставил я позади, в цепях, вот интересно. Полчище забытых добродетелей так и осталось скованным... Да ладно. У меня теперь странные сны.

  - Я вижу лишь сны о мести.

  - Чем больше ты мечтаешь о чем-то одном, пусть очень привлекательном, Релата, тем скорее оно выцветает. Смотри эти сны почаще, если хочешь избавиться от одержимости.

  - Ты говоришь словно старик, словно баргастский шаман. Загадки и дурные советы. Онос Т'оолан был прав, не слушая их. - Она почти повернулась, чтобы поглядеть через плечо на запад - словно могла увидеть родной народ и Вождя Войны, идущих прямо сюда. Но опомнилась и разом осушила чашку чаю.

  - Онос Т'оолан, - пробормотал Драконус. - Имасское имя. Странный вождь для Баргастов... Релата, ты расскажешь эту историю?

  Женщина хмыкнула: - Я не сказительница. Хетан взяла его в мужья. Он был от Собрания, когда все Т'лан Имассы ответили на призыв Серебряной Лисы. Она вернула ему жизнь, лишив бессмертия, а потом его нашла Хетан. В конце Паннионской войны. Отцом Хетан был Хамбралл Тавр, но он утонул при высадке на берег этого континента...

  - Погоди-ка. Ваши племена не родные здешним землям?

  Она пожала плечами: - Боги-Баргасты пробудились, ощутив какую-то угрозу. Они наполнили головы шаманов паникой, словно мочой. Мы должны вернуться сюда, на древнюю родину, чтобы встретить древнего врага. Больше нам почти ничего не рассказывали. Мы думал, враг - Тисте Эдур. Потом - что это летерийцы или акрюнаи. Но все они были не теми, и теперь нас разбили. Если Секара верно говорила, Онос Т'оолан мертв, как и Хетан. Все мертвы. Надеюсь, боги Баргастов умерли вместе с ними.

  - Не расскажешь ли об Т'лан Имассах подробнее?

  - Они склонили колени перед смертным, человеком. В середине битвы они повернулись спинами к врагу. Я не желаю о них говорить.

  - Но вы решили идти за Оносом Т'ооланом...

  - Он был не из таких. Он один встал перед Серебряной Лисой, костяная нежить, и потребовал...

  Тут Драконус склонился, чуть не угодив лицом в костер. - Костяная нежить? Т'лан - Телланн! Бездна подлая! - Он вдруг вскочил, испугав Релату. Она смотрела, как он мечется взад и вперед; казалось, чернила заструились из ножен на спине воина. У нее защипало глаза. - Эта сука, - тихо зарычал он. - Ах ты самолюбивая, злобой исходящая карга!

  Аблала услышал ругань и внезапно встал в тусклом свете костра; тяжелый боевой молот лежал на плече. - Что она сделала, Драконус? - сверкнул он глазами. - Убить ее? Если она злоболюбивая и самоуходящая... а что такое изнасилие? Что-то вроде секса? Могу я...

  - Аблала, - прервал его Драконус, - я не о Релате говорю.

  Теблор начал озираться. - Больше никого не вижу. Прячется? Кто бы она ни была, ненавижу, если она не красивая. Она красивая? Если так, то всё путем...

  Воитель поглядел на Аблалу. - Лучше лезь под меха, Аблала, и постарайся уснуть. Я постою за тебя в дозоре.

  - Ладно. Хотя я не устал. - Он повернулся и пошел искать постель.

  - Осторожнее с такими проклятиями, - прошипела Релата, вскакивая. - Что, если он сначала ударит, а потом задаст вопросы?

  Он глянул на нее. - Твои Т'лан Имассы были неупокоенными.

  Она кивнула.

  - Она так их и не отпустила?

  - Серебряная Лиса? Нет. Думаю, они просили, но... нет.

  Он вроде бы пошатнулся. Отвернулся, медленно встал на колено. Поза отчаяния или горя - она не была уверена. Сконфуженная Релата сделала к нему шаг и другой, но остановилась. Он говорил что-то на неведомом языке. Одна фраза, снова и снова. Голос грубый, хриплый.

  - Драконус?

  Плечи его поникли. Релата услышала смех - мертвенный, лишенный всякого веселья звук. - А я думал, что мое наказание длилось долго. - Он продолжил, не поднимая головы: - А Онос Т'оолан... он теперь действительно мертв, Релата?

  - Так сказала Секара.

  - Тогда он, наконец, нашел мир. Покой.

  - Сомневаюсь.

  Он резко развернулся. - Почему ты так сказала?

  - Они убили его жену. Убили детей. Будь я Оносом Т'ооланом, даже смерть не помешала бы мне отомстить.

  Он резко выдохнул, словно попавшая на крючок рыбина, и снова отвернулся.

  Ножны истекали темнотой, напоминая открытую рану.

  "О, как я хочу твой меч".

  Желания и нужды могут голодать и умирать, как и любовь. Ничего не значат величественные позы, жесты чести и верности, когда тебя видят лишь трава, ветер и пустое небо. Маппо казалось: лучшие его добродетели медленно чахнут на корню. Сад души, некогда такой пышный, колотит ныне голыми сучьями о каменную стену.

  В чем его предназначение? Где клятвы, произнесенные в юности столь трезво и мрачно, столь сверкающе-значительно, как и подобало широкоплечему юнцу? Маппо ощущал внутри страх, грубым кулаком, опухолью засевший в груди. Ребра ломило от этого давления, но он так долго жил с болью, что она стала частью жизни, рубцом, превосходящим величиной всякую мыслимую рану. "Так вот слово и делается плотью. Так наши кости становятся дыбой наказания, мышцы содрогаются в саване пота, голова мотается, поникнув... Вижу тебя, Маппо. Ты висишь в жалком смирении.

  Его забрали у тебя, как украли бы драгоценность из кошеля. Кража жжет, жжет до сих пор. Ты чувствуешь себя обесчещенным. Изнасилованным. Но не в этом ли гордость и негодование? Не это ли знаки на знаменах войны, не это ли жажда мести? Погляди на себя, Маппо. Ты бормочешь оправдания тиранов, и все разбегаются с дороги.

  Но я хочу получить его обратно. Чтобы был рядом. Я жизнью клялся его оберегать, защищать. Как они посмели лишить меня этого? Слышите вой в пустом сердце? Там яма без света, а на стенах я чувствую лишь зарубки от бессильных когтей".

  Зеленое свечение небес кажется ему гнилым, неестественным, так что гибель луны на этом фоне выглядит мелкой случайностью. "Но миры исцеляются, а вот мы - нет". Туман повис в ночном воздухе, как будто миазмы гниющих вдалеке трупов.

  "Так много было смертей в такой бесполезной стране. Не понимаю. Виной меч Икария? Его ярость? Я должен был почувствовать, но тут и земля еле дышит; словно старуха на смертном одре, она едва содрогается, слыша далекие звуки. Гром и темнота в небе".

  - Идет война.

  Маппо хмыкнул. Они молчали так долго, что он почти позабыл о присутствии Грантла. - Что ты знаешь? - спросил он, отводя взор от восточного горизонта.

  Покрытый полосами татуировок охранник караванов пожал плечами: - Что тут знать? Смерть сбилась со счета. Бойня. Во рту полно слюны. Волосы встали дыбом... даже в таком мраке я вижу отвращение на твоем лице, Трелль, и разделяю его. Война была, война еще будет. Что тут сказать?

  - Тебе не терпится вступить в драку?

  - Сны советуют иное.

  Маппо оглянулся на стоянку. Бесформенные силуэты спящих, более высокая горка свежей могилы с грудой камней. Высохший труп Картограф сидит на валуне, у ног лежит потрепанный волк. - Если идет война, - сказал он Грантлу, - кто выигрывает?

  Мужчина пошевелил плечами - знакомая уже Треллю привычка, словно Смертный Меч Трейка пытается снять никому не видимое бремя. - Всегда вопросы, как будто ответы не важны. А это не так. Солдаты бегут в железную пасть, зеленая трава становится красной грязью, а кто-то на ближнем холме торжествующе поднимает кулак, тогда как кто-то другой улепетывает на белом коне.

  - Готов поспорить, Трейк находит мало удовольствия, узнавая взгляды своего избранного воителя.

  - Поспорил бы, да лень. Тигр - Солтейкен; такие звери не любят компании. Почему бы Трейку ожидать от меня иного? Мы охотники - одиночки. Какой войны мы ищем? Вот ирония, приводящая к неразберихе: Летний Тигр обречен искать идеальную схватку, но никогда не находить. Смотри, как хлещет его хвост.

  "Да, вижу. Но чтобы найти истинный лик войны, повернись и узри скалящих зубы волков". - Сеток, - позвал он тихо.

  - Она тоже видит сны, - сказал Грантл.

  - Традиционно войны, - принялся размышлять Маппо, - разгораются зимой, когда все заперты внутри стен и в руках у людей слишком много свободного времени. Бароны кипят, короли стоят планы, налетчики чертят пути мимо пограничных крепостей. Волки воют зимой. Но, похоже, времена года перевернулись, и лето рождено для буйства клинков и копий, для бешенства тигра. - Он дернул плечами. - Не вижу противоречия. Ты и Сеток, связанные с вами боги - вы отлично дополняете друг друга...

  - Все гораздо сложнее, Трелль. Холодное железо принадлежит Волкам. Трейк - горячее железо, что, по-моему, является гибельным пороком. О, мы храбро держимся в кровавой давке, но кто же задаст вопрос: как мы вообще там очутились?! Ну, мы вообще не думаем. - Тон Грантла был и горьким, и веселым.

  - Значит, сны ведут тебя к видениям, Смертный Меч? Тревожным видениям?

  - Кто же запоминает мирные сны? Да, тревога. Старые, давно умершие друзья бредут по джунглям. Слепо, шаря руками. Рты раскрываются, но я не слышу ни звука. Вижу госпожу пантеру, подругу по охоте, но мельком - она лежит в крови и пыли, тяжело дышит, в глазах тупая боль.

  - В крови?

  - Клыки вепря.

  - Фенера?

  - Как бог войны он не знал равных. Злобней любого тигра, хитрей любой стаи волков. Когда Фенер был Властителем, мы стояли на коленях, склоняя головы.

  - Твоя госпожа умирает?

  - Умирает? Может быть. Я вижу ее и гнев застилает глаза алым потоком. В крови, изнасилованная. Кто-то за это заплатит. Кто-то заплатит.

  Маппо безмолвствовал. Изнасилованная?

  Грантл зарычал не хуже своего бога-покровителя; у Маппо встали дыбом волосы на шее. Трелль сказал: - Утром я уйду из вашей компании.

  - Искать поле боя.

  - Думаю, никому из вас не захочется такое видеть. Понимаешь, он там был. Я чуял его силу. Я найду след. Надеюсь... А ты, Грантл? Куда поведешь отряд?

  - На восток, чуть южнее твоей тропы. Но мне не хочется слишком долго идти рядом с Волками. Сеток говорила о ребенке в городе льда...

  - Хрустальный. - Маппо на миг закрыл глаза. - Хрустальный город.

  - А Чудная Наперстянка верит, что там есть сила, которую она сможет использовать, чтобы вернуть дольщиков домой. У них появилась цель. Но это не моё. Я ищу места с ней рядом, чтобы сражаться. Если меня там не будет, она может действительно погибнуть. Так говорят мои назойливые призраки. Не годится прийти слишком поздно, чтобы увидеть рану ее глаз и узнать, что тебе остается лишь мстить. Не годится, Трелль. Совсем не годится.

  "Рана ее глаз... ты готов на все ради любви? Смертный Меч, болят ли твои ребра? Она ли преследует тебя - кем бы ни была она - или Трейк попросту скармливает тебе сочное мясо? Не годится приходить слишком поздно. О, я знаю: это истина.

  Изнасилована.

  Сломана.

  А теперь мрачный вопрос. Кому выгодно?"

  Финт сжалась под мехами, и ей казалось: ее лигу или две тащили за каретой. Нет ничего хуже сломанных ребер. Хотя если бы она села и увидела на коленях собственную голову, было бы хуже. "Но, если подумать, не было бы боли. Вот такой. Гнусной, ломящей, тысяча требующих внимания уколов - пока все не станет белым, затем красным, затем бордовым. И, наконец, благословенно черным. Где же черное? Я так жду ночи!"

  На закате Сеток подошла ближе и сказала, что Трелль утром уйдет. Откуда она узнала, оставалось лишь гадать: Маппо был не в настроении разговаривать с кем-то, кроме Грантла, ведь тот из мужчин, с которыми легко болтать. Они приглашают к откровенности, словно какой запах распространяют. Видит Худ, и ей хотелось бы...

  Спазм. Она хрипло вздохнула, ожидая судорог боли, и переменила позу. Не то чтобы новая была удобнее всех прежних. Это вопрос терпения. Все позы негодные, к рассвету она готова будет откусить окружающим головы...

  "И Грантл нас тоже покинет. Не сейчас. Но он не останется. Не сможет".

  Итак, вскоре останутся лишь дольщики и варвар Ливень, да еще Сеток с тремя сосунками. Картографа она не считает, как и волка, и лошадей. Хотя лошади и вполне живые. "Не считаю их, и все". Итак, только они. Ну, кто силен, чтобы отразить следующую атаку крылатого демона? Ливень? Он выглядит слишком юным, у него глаза загнанного зайца.

  "И только один брат Бревно остался. Плохо. На беднягу страшно взглянуть. Давайте дадим зарок: больше никого не закапывать. Сможем?"

  Но Наперстянка непреклонна. На востоке ждет свежая сила. Она думает, что сможет с ней кое-что сделать. Открыть садок, вынести их отсюда подальше, хоть к самому Худу. "Не готова спорить. Хотела бы верить. Да уж, наша Чудная сладка как вишенка. Жалеет, что дразнила мужчин, и потому заботится обо всех нас. Неплохо.

  Покататься с Грантлом было бы здорово. Но меня это убьет. К тому же я слишком изуродована шрамами. Косогрудая, ха, ха. Кто захочет уродку, разве из жалости. Будь разумна, не бойся острого суждения. Прошли дни, когда тебе достаточно было поманить пальцем... Найди, женщина, другое хобби. Может, вязание. Сбивание масла... это хобби? Вряд ли.

  Сон тебе не поможет. Гляди беде в лицо. До ночи достойного... сна остаются целые месяцы. Или еще больше.

  Грантл думает, что идет умирать. Не хочет, чтобы мы умерли с ним.

  Спасибо, Сеток, за добрые вести.

  "В Хрустальном Городе есть ребенок... берегись, если он откроет глаза".

  Слушай, милашка, наш ребеночек нуждается в подтирании зада. Близняшки делают вид, что не чуют мерзкого запашка. Верно? Так что бери травку".

  Насколько же лучше была жизнь в карете. Все эти доставки того и сего...

  Финт хмыкнула и задохнулась от боли. "Боги, ты безумна, женщина.

  Давай помечтаем о таверне. Дым, толпа. Отличный стол. Мы все сидим, выпускаем змеек. Квел уткой ковыляет на очко. Бревна строят друг другу рожи и хохочут. Рекканто сломал большой палец и пытается выправить. Гланно не видит бармена. И даже стол перед носом. Полнейшая Терпимость смотрит, словно пухлая кошка с торчащим из пасти крысиным хвостом...

  Еще один кувшин.

  Рекканто поднимает глаза. "А кто платит?"

  Финт осторожно подняла руку, утерла щеки. "Благословенная чернота, ты слишком далеко".

  Ливень открыл глаза, почуяв ложную зарю. Какое-то буйство до сих пор отдается в черепе - сон, хотя все подробности уже исчезли. Он заморгал, сел. Холодный воздух прокрался под одеяло из шерсти родара, на груди застыли капельки пота. Он поглядел на лошадей но животные стояли спокойно, дремали. Фигуры спутников были недвижны в зернистом сумраке.

  Он сел, откинув одеяло. Зеленоватое свечение гасло на востоке. Воин подошел к своей кобыле, поприветствовал тихим бурчанием, положил руку на теплую шею. Сказки о городах и империях, о газе, пылающим голубым пламенем, о невидимых глазу тайных путях через миры... всё это вызывало в нем тревогу, волнение. Непонятно почему.

   Он знал, что Тук пришел из такой империи, из-за далекого океана, что единственный его глаз видел невообразимые для Ливня сцены. Но сейчас вокруг воина-овла более привычный пейзаж, более грубый, чем в Овл'дане, да, но такой же открытый. Просторы под бесконечным небом. Может ли честный человек желать иного места? Есть где разгуляться взору, есть где полетать уму. Для всего простора хватит. Палатка или юрта, чтобы укрыться на ночь, круг камней для костра; пар поднимается над спинами скота, не спеша разгорается заря...

  Ему так хочется увидеть эти сцены, сказать привет всему знакомому. Собаки встают с травяных лежек, дитя кричит в какой-то юрте, пахнет дымом - это пробудились очаги.

  Внезапные переживания вырвали всхлип из горла. "Всё пропало. Почему же я еще жив? Зачем цепляюсь за жалкую, пустую жизнь? Когда ты последний, причин для жизни нет. Вены вскрыты, кровь капает, капает, и нет конца...

  Красная Маска, ты убил нас всех".

  Жду ли его родичи в мире духов? Хотелось бы верить. Хотелось бы, чтобы вера не разбивалась, не погибала под пятой летерийских солдат. Будь духи овлов сильнее, будь все шаманы настоящими шаманами... "мы не умерли бы. Не потерпели бы поражения. Не пали бы никогда". Но духи - если они вообще существуют - слабы, невежественны и беспомощны перед переменами. Они подвешены на тетиве, и когда ее обрезают, мир духов исчезает навеки.

  Он заметил, что проснулась Сеток, поглядел, как она садится, проводит пальцами по спутанным волосам. Утер глаза и отвернулся к лошади, прижался лбом к скользкой коже. "Чую тебя, подруга. Ты не задаешь вопросов о жизни. Ты в ней, ты не знаешь иного места, внешней пустоты. Как я тебе завидую".

  Сеток подошла, похрустывая гравием. Он слышал даже тихий ритм дыхания. Она встала слева, коснулась мягкого носа лошади, давая привыкнуть к запаху. - Ливень, - прошептала она, - кто там?

  Он хмыкнул: - Твоих призрачных волков просто раздирает, да? Испуг, любопытство...

  - Они чуют смерть, но и силу. Такую силу!

  Шкура под его лбом покрылась потом. - Она называла себя Гадающей по костям. Шаманкой. Ведьмой. Ее имя Олар Этиль, и нет пламени жизни в ее теле.

  - Она приходит перед рассветом, вот уже три раза. Но не подходит близко. Прячется как заяц, а когда встает солнце, исчезает. Как пыль.

  - Как пыль, - согласился он.

  - Чего ей нужно?

  Он отступил от лошади, провел рукой по лбу, отвел глаза. - Ничего хорошего, Сеток.

  Она помолчала, стоя рядом, кутаясь в меха. Потом, вроде бы вздрогнула, сказав: - Змеи извиваются в каждой ее руке, но почему-то смеются.

  "Телораст. Кодл. Они танцуют в моих снах". - Они тоже мертвые. Но все еще жаждут... чего-то. - Он повел плечами. - Мы все потерялись. У меня словно кости гниют.

  - Я рассказала Грантлу о своих видениях. Волки и трон, который они охраняют. Знаешь, о чем он спросил?

  Ливень покачал головой.

  - Спросил, видела ли я, как Волк задирает лапу на трон.

  Воин фыркнул, но смех как будто напугал его. "Давно ли я смеялся в последний раз? Духи подлые!"

  - Они так метят территорию, - сухо сказала Сеток. - Они так помечают свое имущество. Я была поражена, но недолго. Они ведь звери. Что же мы восхваляем, поклоняясь им?

  - Я никому уже не поклоняюсь, Сеток.

  - Грантл говорит, поклонение - всего лишь сдача в плен вещам, что лежат вне нашего контроля. Говорит, это лживое утешение, ведь в борьбе за жизнь нет ничего приятного. Он не встает на колени ни перед кем, даже перед Летним Тигром, посмевшим его призвать. - Она помедлила, покачала головой. - Мне будет недоставать Грантла.

  - Он решил нас покинуть?

  - Тысяча человек видит сны о войне, но у всех сны разные. Скоро он пропадет, и Маппо тоже. Ребенок огорчится.

  Лошади вдруг дернулись, заплясали на привязи. Ливень прошел мимо, оскалился: - Этим утром заяц осмелел.

  Чудная Наперстянка зажала рукой рот, подавляя вопль. По нервам словно пробежало пламя. Она вскочила, пинком отбросив подстилку.

  Ливень и Сеток стояли подле лошадей, смотря на север. Кто-то приближался. Земля словно пыталась убежать из-под ее ног, под поверхностью пробегали волны. Наперстянка пыталась унять взволнованное дыхание. Пошла к воину и девушке, склоняясь, словно ей мешало незримое течение. Сзади послышались тяжелые шаги Грантла и Маппо.

  - Осторожнее, Чудная, - сказал Грантл. - Против этой... - Он покачал головой. Покрывавшие тело полосы быстро темнели, в глазах не осталось ничего человеческого. Однако он не вынимал сабель.

  Она поглядела на Треля, но его лицо было непроницаемым.

  "Я не убивала Джулу. Не моя вина".

  Она отвернулась и пошла вперед.

  Шагавшая к ним была поджарой. Старая карга в змеиной шкуре. Оказавшись ближе, Наперстянка заметила, что кожа на лице высохла, глазницы зияют пустотой. Грантл позади зашипел, словно кот. - Т'лан Имасса. Оружия нет, значит, Гадающая. Чудная Наперстянка, не торгуйся с ней. Она предложит силу, ты сможешь сделать что захочешь. Но откажись.

  Она прохрипела, скрипя зубами: - Нам нужно домой.

  - Не этим путем.

  Она потрясла головой.

  Старуха встала в десятке шагов. К удивлению Наперстянки, первым заговорил Ливень.

  - Оставь их, Олар Этиль.

  Карга склонила голову к плечу. Пряди волос разметало, словно клочья паутины. - Только один, воин. Не твое дело. Я пришла, чтобы забрать родича.

  - Чего? Ведьма, это...

  - Ты его не получишь, - заявил Грантл, проходя мимо Ливня.

  - Посторонись, щенок, - предостерегла Олар Этиль. - Погляди на своего бога. Он прячется от меня. - Она ткнула узловатым пальцем в сторону Маппо: - А ты, Трелль, это не твоя битва. Не вмешивайся, и я скажу все, что тебе нужно знать о нем.

  Маппо чуть не пошатнулся. Лицо его исказилось горем. Он сделал шаг назад.

  Наперстянка вздохнула.

  Сеток сказала: - Кто тут твой родич, ведьма?

  - Его зовут Абс.

  - Абс? Тут нет...

  - Мальчик, - рявкнула Олар Этиль. - Приведите сына Оноса Т'оолана!

  Грантл выхватил сабли.

  - Не будь глупцом! - зарычала Гадающая. - Твой же бог тебе помешает! Трич не позволит тебе вот так глупо лишиться жизни. Решил перетечь? Не получится. Я убью тебя, Смертный Меч, уж не сомневайся. Мальчик. Ведите его.

  Теперь проснулись все. Наперстянка обернулась: Абси стоял между сестричками, широко раскрыв сияющие глазки. Баалджагг медленно шел вперед, в сторону Сеток, опустив массивную голову. Амба Бревно остался у могилы брата, молчаливый и замкнутый; юное недавно лицо казалось старым, из глаз исчез всякий проблеск любви. Картограф встал ногой в угли костра, глядя куда-то на восток - на восходящее солнце? - а Полнейшая Терпимость помогала подняться Финт. "Нужно попробовать новое исцеление. Покажу Амбе, что не всегда так слаба. Я могу... нет, думай о том, что творится сейчас! Она так легко ублажила Маппо. Она говорит правду, с ней можно иметь дело". - Наперстянка обратилась к гадающей: - О Древняя, мы из Трайгалл Трайдгилд, мы заблудились. У меня нет силы, чтобы вернуть нас домой.

  - Ты не будешь вмешиваться, если я благословлю твою нужду? - Олар Этиль кивнула. - Согласна. Приведи дитя.

  - Даже не думай, - бросил Грантл. Взор нечеловеческих глаз приморозил Наперстянку к земле. Полоски на голых руках словно затуманились, но тут же обрели четкость.

  Гадающая сказала: - Мальчик мой, щенок, потому что мне принадлежит его отец. Первый Меч снова служит мне. Неужели ты готов помешать воссоединению отца и сына?

  Стави и Стория побежали к ней, комкая слова: - Отец... он жив? Где же он?!

  - Недалеко.

  - Тогда приведи его сюда, - сказал Грантл. - Пусть сам заберет детей.

  - Дочери не его крови. Они мне не нужны.

  - Тебе? Как насчет Т'оолана?

  - Ладно, отдайте и их. Я подумаю, как ими распорядиться.

  Ливень взвился: - Она хочет перерезать им глотки, Грантл.

  - Я такого не говорила, воин, - возразила Гадающая. - Возьму всех троих, вот мое предложение.

  Баалджагг подкрадывался все ближе. Олар Этиль поманила его к себе. - Славный ай, приветствую тебя и приглашаю в свою компа...

  Громадный зверь прыгнул; тяжелые челюсти сомкнулись на правом плече Гадающей. Ай извернулся, роняя Олар Этиль. Защелкали костяные и ракушечные фетиши, замотались полосы змеиных шкур. Волк-великан не ослаблял хватки. Он попятился и мотнул головой, ударив ведьму о землю. Кости хрустели в его челюстях. Тело дергалось, словно беспомощная жертва.

  Баалджагг отпустил измочаленное плечо, ухватил Олар Этиль за голову. Поднял в воздух...

  Левая рука Олар резко ударила по волчьему горлу, пробив сухую кожу, достав до позвоночного столба. Хотя волк подбросил ее вверх, ведьма не ослабила захвата. Скорость движений Баалджагга добавила силы ее удару. Внезапный страшный треск - весь змеящийся позвоночник вылез из горла, сжатый в костлявой руке.

  Гадающая откатилась от волка, тяжело ударившись о землю. Заклацали кости.

  Баалджагг упал. Голова моталась, словно камень в мешке.

  Абси завизжал.

  Не успела Олар Этиль встать, Грантл зашагал к ней, поднимая клинки. Увидев его, она отбросила хребет зверя.

  И начала перетекать.

  Когда он достиг ее, Олар была лишь пятном, готовым вырасти во что-то огромное. Он ударил туда, где миг назад было ее тело; чаши эфесов резко звякнули обо что-то твердое. Превращение внезапно прекратилось. Олар Этиль упала на спину. Лицо ее было размозжено.

  - Плевать мне на бога-тигра, - сказал Грантл, вставая над ней. - Худ побери дурацкие превращения, и твое и мое! - Клинки скрестились прямо у ее челюстей. - Знаешь, Гадающая, если хорошенько ударить, даже кости Т'лан Имассов ломаются.

  - Ни один смертный...

  - Мне нассать. Я тебя на куски порублю. Поняла? На куски. Как у вас делается? Череп на шесте? Или в нише? Развилка дерева? Деревьев тут нет, ведьма, но вот ям в земле - сколько угодно.

  - Ребенок мой.

  - Он тебя не хочет.

  - Почему?

   Ты убила его собачку.

  Наперстянка поспешила к ним. Ее знобило, ноги подгибались. - Гадающая...

  - Я раздумываю, не отозвать ли обещания. Все. Ну, Смертный Меч, уберешь оружие, позволишь мне встать?

  - Еще не решил.

  - Что я должна обещать? Оставить Абса под вашу заботу? Ты будешь охранять его жизнь, Смертный Меч?

  Наперстянка видела, что Грантл колеблется.

  - Я хотела заключить сделки со всеми, - продолжа Олар Этиль. - Честные. Неупокоенный ай был рабом древней памяти, древних измен. О вас такого не скажешь. Смертный Меч, погляди на друзей - кто из них способен защитить детей? Не ты. Трелль только и ждет, когда желанные слова пронесутся по его разуму. Тогда он покинет вас. Воин-овл не лучше щенка, к тому же неблагодарного. А это отродье, Джаг Бревнэд, сломано изнутри. Я намерена отвести детей к Оносу Т'оолану...

  - Он ведь Т'лан Имасс?

  Гадающая замолчала.

  - Единственный путь, на котором он стал бы тебе служить, - продолжал Грантл. - Он умер, как и думали дочери, а ты его возвратила. Сделаешь то же с мальчишкой? Подаришь гибельное касание?

  - Нет, разумеется. Он должен жить.

  - Почему?

  Она помедлила и сказала: - Он надежда моего народа. Он мне нужен - ради армии и Смертного Меча, который ей командует. Дитя, Абс Кайр, станет их надеждой, причиной сражаться.

  Грант, заметила Наперстянка, внезапно побледнел. - Дитя? Причина?

  - Да. Их знамя. Ты не понимаешь... я не могу сдерживать его гнев - гнев Первого Меча. Это мрак, это сорвавшийся с цепи зверь, левиафан - его нельзя отпускать. Не так. Ради снов Бёрн, Смертный Меч, дай мне встать!

  Грантл отвел клинки, пошатнулся, делая шаг назад. Он что-то бормотал себе под нос. Наперстянка уловила лишь несколько слов. На дару. - Знамя... детская рубашка, да? Цвет... сначала красный, потом... черный...

  Олар Этиль неловко встала. Лицо ее было уродливым месивом костей и рваной кожи. Клыки волка оставили глубокие разрезы на висках и у подбородка. Откушенное плечо обвисло, рука болталась бесполезным грузом.

  Когда Грантл сделал еще шаг назад, Сеток отчаянно закричала: - Она победила вас всех? Неужели никто не защитит дитя? Прошу! Прошу!

  Близняшки плакали. Абси встал на колени у высохшего тела Баалджагга, бормоча что-то в странном ритме.

  Картограф простучал костями, встав около мальчика. Ступня его обуглилась, от нее шел дым. - Заставьте его замолчать. Умоляю. Кто-нибудь.

  Наперстянка нахмурилась. Но Гадающая не обратила внимания на просьбы ходячего мертвеца."Да и о чем он вообще?" - Она повернулась к Олар Этили. - Гадающая по костям...

  - Восток, женщина. Там найдете все, что нужно. Я коснулась твоей души. Сделала Майхб, сосуд ожидания. Восток.

  Чудная Наперстянка скрестила руки, закрыла на миг глаза. Хотелось поглядеть на Финт и Полушу, увидеть в их глазах облегчение, благодарность. Однако она знала, что ничего подобного не увидит. Это же женщины. Только что троих детей отдали в руки нежити. "В конце концов они меня поблагодарят. Когда успокоится память, когда мы будем дома, в безопасности.

  Ну... не все. Хотя что тут поделать?"

  Сеток и Ливень одни стояли между Олар и тремя детьми. По лицу Сеток струились слезы; Наперстянке казалось, что овл сгорбился, словно человек, увидевший место своей неминуемой казни. Он вытащил саблю, но глаза стали тусклыми. Однако он не убегает. Среди всех них юный воин единственный не готов сдаться. "Чтоб тебя, Сеток! Хочешь посмотреть на гибель смелого мальчишки?"

  - Нам ее не остановить, - сказала Наперстянка. - Ты и сама понимаешь, Сеток. Ливень, скажи ей.

  - Я отдал последних детей своего народа Баргастам, - прохрипел Ливень. - И теперь все они мертвы. Пропали. - Он покачал головой.

  - Этих ты лучше защитишь? - возмутилась Наперстянка.

  Она как будто дала ему пощечину. Воин отвел взгляд. - Кажется, единственное дело, которое мне хорошо удается - отдавать детей. - Он вложил клинок в ножны, ухватил Сеток за руку. - Идем со мной. Поговорим так, чтобы никто не слышал.

  Сеток дико на него посмотрела, попыталась вырваться, но тут же устало замерла.

  Наперстянка смотрела, как овл уводит ее прочь. "Сломался как тонкая ветка. Что, Чудная, гордишься собой?

  Но тропа наконец свободна".

  Олар Этиль подошла - теперь прихрамывая, скрипя и щелкая суставами - к стоявшему на коленях мальчику. Протянула действующую руку, ухватилась за воротник баргастской рубахи. Подняла и всмотрелась в лицо; да и он тоже смотрел ей в лицо сухими и равнодушными глазами. Гадающая хмыкнула: - Сын твоего отца в порядке. Клянусь Бездной.

  Ведьма повернулась и пошла на север. Мальчик болтался в руке. Через миг близняшки двинулись следом. Ни одна не оглянулась. "Потерям нет конца, да? Снова и снова. Мать, отец, народ. Нет, оглядываться не на что.

   Да и зачем. Мы их подвели. Она явилась, разделила нас, разбросала, словно императрица горсть монет. Купила детей. И наше молчание. Это было легко, ведь мы - ничто.

  Майхб? Что это, во имя Худа?"

  Маппо ушел со стоянки с ужасом в сердце, бросив остальных, повернувшись спиной к страшной заре. Он боролся с желанием побежать. Как будто это помогло бы. Да и если они глядят вослед, совесть их так же нечиста. Утешение? Неужели? "Мы заботимся лишь о своем. Она показала нам наши лица, те, что мы прятали от себя и других. Опозорила нас, обнажив истину".

  Он старался напомнить себе о предназначении, о требованиях долга, о страшных делах, которых от него может потребовать клятва.

  "Икарий жив. Помни. Сосредоточься на этом. Он меня ждет. Я его найду. Я всё исправлю, снова. Наш маленький мир, замкнутый, непроницаемый для окружающих. Мир, в котором нет вызовов, в котором никто не оспаривает наши деяния, наши ненавистные решения.

  Верните мне этот мир, умоляю, прошу.

  Самые драгоценные мои обманы - она их украла. Они увидели...

  Сеток... Благие боги, на твоем лице отразилась моя измена!

  Нет. Я его найду. Защищу от мира. И защищу мир от него. А себя защищу от всего другого - от укоряющих глаз и разбитых сердец. Вы звали это жертвенностью, нерушимой верностью... Там, на Пути Рук, я потряс всех...

  Гадающая по костям, ты украла мою ложь. Поглядите на меня теперь".

  Он знал: его предки ушли далеко, очень далеко. Их кости стали прахом под курганами камней и земли. Он знал, что его давно забыли в родном племени.

  Тогда почему же он слышит стон духов?

  Маппо закрыл уши руками, но это не помогло. Стон длился и длился. На этой пустой равнине он вдруг ощутил себя крошечным, уменьшающимся с каждым шагом. "Мое сердце. Моя честь... съеживается, высыхает... с каждым шагом. Он всего лишь ребенок. Все они. Он спал на руках Грантла. Девочки... они держались за руки Сеток, пели песенки.

  Разве не главная обязанность взрослых - оберегать и защищать детей?

  Я уже не тот, что прежде. Что я наделал?

  Воспоминания. Прошлое. Такое драгоценное... я хочу его назад, хочу всё назад. Икарий, я найду тебя.

  Икарий, прошу, спаси меня".

  Ливень влез в седло. Поглядел вниз, встретил взор Сеток, кивнул.

  Он видел страх и сомнения на ее лице. Хотелось бы найти побольше слов, которые достойно высказать - но он давно истратил слова. Разве недостаточно того, что он намерен сделать? Вопрос, заданный столь откровенно и громко - хотя и в разуме - почти заставил его рассмеяться. Но надо найти слова. Попытаться... - Я их буду защищать. Обещаю.

  - Ты им ничего не задолжал, - возразила она, так крепко обхватив себя руками, что он подумал: она ребра сломает. - Не твоя забота, не моя. Зачем всё это?

  - Я знал Тука.

  - Да.

  - Я думаю: а он что сделал бы? Вот ответ, Сеток.

  Слезы текли по ее лицу. Она сжала губы, словно слова заставили бы высвободить горе, и этого воющего демона никогда больше не удалось бы сковать или отогнать.

  - Однажды я оставил детей на смерть, - продолжал он. - Я бросил Тука. Но в этот раз... - плечи его дернулись, - надеюсь поступить лучше. К тому же она меня знает. Она будет меня использовать, как делала раньше. - Он оглядел остальных. Стоянка была пуста. Финт и Полуша, походившие на двух измученных беженок, уже двинулись в путь. Чудная Наперстянка шагала чуть позади, словно была не уверена, рады ли ее компании. Амба шел отдельно, далеко справа. Он глядел прямо перед собой, шаги были напряженными и какими-то хрупкими. А Грантл, перекинувшись несколькими словами с Картографом (тот сидел на могиле Джулы), пошел в сторону. Плечи его опустились, словно здоровяк страдал от боли в животе. Сам Картограф, похоже, решил остаться на месте. "Мы сошлись лишь для того, чтобы расстаться". - Сеток, твои волки-призраки ее боятся.

  - До ужаса.

  - Ты ничего не смогла бы сделать.

  Глаза ее сверкнули: - Это что, должно помочь? Такими словами ты как будто роешь глубокую яму и приглашаешь в нее прыгнуть!

  Он отвел глаза. - Прости.

  - Иди, догоняй их.

  Он взял поводья, развернул кобылу, ударил пятками по бокам.

  "Ты и это просчитала, Олар Этиль? Будут ли твои приветствия насмешливыми?

  Ладно, наслаждайся пока, ведь ничто не длится вечно. Я не стану возражать. Не бойся, Тук, я не из забывчивых. Ради тебя я это сделаю или умру, пытаясь".

  Он скакал галопом по пустынной земле, пока не заметил Гадающую и ее подопечных. Девочки обернулись и радостно закричали. У Ливня чуть не разорвалось сердце.

  Сеток видела, как юный овл скачет за Олар Этилью, как находит ее. Быстрый обмен словами... они продолжили путь, пока не скрылись за обманчивыми неровностями ландшафта. Тогда он отвернулась. Поглядела на Картографа. - Мальчик плакал от горя. Над мертвым волком. Ты велел его заткнуть. Почему? Что тебя так встревожило?

  - Как вышло, - сказал неупокоенный, вставая с могилы и подбираясь ближе, - что лишь слабейший из нас решился отдать жизнь, защищая детей? Я не хотел ранить тебя словами, Сеток. Я лишь пытаюсь понять. - Иссохшее лицо склонилось, но пустые дыры глазниц не отрывали "взора" от ее лица. - Возможно, ему особенно нечего было терять? - Он неловко подошел к трупу ай, встал.

  - Нет, было что терять, - бросила она. - Жизнь, как ты сам сказал.

  Картограф поглядел на тело Баалджагга. - А у него не было даже этого.

  - Идешь назад, в свой мертвый мир? Уверена, там гораздо проще. Не надо будет удивляться поступкам нас, жалких смертных.

  - Я знаток карт, Сеток. Прислушайся к моим словам. Тебе не пересечь Стеклянную Пустыню. Дойдя до нее, сверни направо, к Южному Элану. Там почти так же плохо, но этого должно хватить. Хотя бы шанс появится.

  "Хватить чего? Еды? Воды? Надежды?" - Ты остаешься. Почему?

  - В этом месте, - взмахнул рукой Картограф, - является мир мертвых. Ты теперь здесь нежеланная гостья.

  Ощутив внезапное потрясение и необъяснимое смущение, Сеток покачала головой. - Грантл сказал, ты был с ним почти с самого начала. Но теперь ты остаешься здесь?

  - Неужели все должны иметь цель? - спросил Картограф. - У меня она была, но с этим покончено. - Голова его повернулась, глядя на север. - Твое общество было... восхитительным. Но я забыл. - Он помедлил; когда она была готова задать вопрос, он продолжил: - Вещи ломаются.

  - Да, - шепнула она слишком тихо, чтобы он мог расслышать. Протянула руку за свертком с пожитками. Выпрямилась, пошла прочь. Потом замедлила шаги, оглянувшись. - Картограф, что тебе сказал Грантл? Там, у могилы?

  - "Прошлое - демон, которого даже смерти не побороть".

  - И о чем это?

  Он пожал плечами, снова глядя на остатки Баалджагга. - Я же ответил: я нашел живых в снах своих, и им не хорошо.

  Она отвернулась и ушла.

  "Пыльные дьяволы" двигались вперед, слева и справа от нее. Мазан Гилани всё отлично знала. Она слышала истории о компании на Семиградье, о том, как Т'лан Имассы Логроса умели исчезать, становиться шепотом ветра над извивами какой-нибудь реки. Им-то просто. Вставай с земли в конце пути, и даже дыхание не сбилось.

  Она хмыкнула. "Дыхание. Да, смешно".

  Ее лошадь стала непослушной. Мало воды, мало корма; она не испражнялась уже больше суток. Долго не протянет, надо полагать, если только ее спутники не сотворят водоем, тюк сена и пару мешков овса. А они такое умеют? Она не знала.

  "Серьезнее, женщина. По ним как будто спящий дракон катался. Умей они создавать вещи из ничего, сами о себе позаботились бы". Ее тоже мучили голод и жажда. Но, если придет нужда, она сможет отворить кровь лошади и напиться до отвала, пока живот не лопнет. "А теперь наполните ее снова, ладно? Спасибо".

  Уже недалеко. По ее расчетам, она к полудню выедет на след Охотников за Костями, а к закату их увидит. Армии такого размера быстро не двигаются. В обозе столько припасов, что можно немалый город полгода кормить. Она глянула на север. Теперь такое часто случается. Ну, невольное побуждение вполне понятно... Не часто гора рождается за день и ночь, да под такую бурю! Она утерла лицо. Пота нет. Плохая новость, особенно учитывая, что еще утро. Да и сплюнуть нечем.

  "Храни один плевок", - любила говорить матушка, - "для морды Худа". Благослови ее, старую толстую корову. "Я хотела вырасти большой. Слышишь, мама? Достичь зрелости. Может, пятидесяти лет. Пять стервозных, щедрых, ужасающих десятилетий. Я хотела быль ЗАМЕТНОЙ. Гром в очах, гром в голосе. Большой вес, подавляющая масса. Нечестно это - окончить дни высохшей в пустыне. Даль Хон, будешь скучать?

  День, когда я снова ступлю на сочную травяную кочку, смету с губ, глаз и носа облако мух... да, в этот день мир снова станет правильным. Нет, не бросай меня здесь, Даль Хон. Это нечестно".

  Она кашлянула, прищурилась. Что-то не так впереди, на тех холмах и долине между ними. Дыры в земле. Пещеры? Кратеры? Склоны как будто чем-то кишат. Она моргнула, гадая, не видится ли всё это. Лишения могут свести с ума. Но нет - почва так и шевелится. Крысы? Нет, ортены.

  Поле битвы. Она различила блеск обглоданных костей, заметила зловещие кучи на гребне справа - несомненно, следы погребальных костров. Сжигать мертвецов - это практично. Хотя бы ради избавления от болезней. Она пнула пятками лошадь, заставив перейти в тяжелый галоп. - Знаю, знаю, милая. Недолго.

  "Пыльные дьяволы" пролетели мимо, направившись к окружающему низину гребню.

  Мазан Гилани поскакала следом, на вершину холма. Натянула поводья, рассматривая груды мусора на дне, зияющие окопы на дальнем склоне. За ними поднимались груды жженых костей.

  В нее медленно просачивался ужас, изгоняя дневной жар.

  Несвязанные Т'лан Имассы материализовались справа, замерев неровной цепочкой, тоже разглядывая представшую сцену. Внезапное их появление после стольких дней в пыли даже обрадовало Мазан. Слишком долго единственной собеседницей была лошадь. - Не то чтобы я готова была вас расцеловать, - сказала она.

  Головы поворачивались к ней. Никто не отвечал.

  "И спасибо Худу". - Моя лошадь умирает, - сообщила она. - Что бы тут ни случилось, это имеет отношение к Охотникам за Костями. И выглядит плохо. Так что, - сверкнула она глазами на немертвых воинов, - если у вас есть утешительные вести или хотя бы просто объяснения, я действительно вас поцелую.

  Тот, кого звали Берок, ответил: - Мы поможем твоей лошади, женщина.

  - Отлично, - бросила она, спешиваясь. - Начинайте. Мне тоже немного воды и жратвы не повредит. Знайте, я ортенов есть не стану. Кому пришла в голову, что скрестить ящерицу с крысой - хорошая идея?

  Один из Т'лан вышел к ней. Она не помнила его имени, но он был больше остальных; тело казалось слепленным из кусков трех - четырех существ. - К'чайн На'рхук, - пророкотал он. - Битва и сбор урожая.

  - Урожая?

  Существо указало на далекие курганы. - Они разделали мясо. Они питаются павшими врагами.

  Мазан вздрогнула. - Каннибалы?

  - На'рхук - не люди.

  - Какая разница? По мне, это каннибализм. Только белокожие варвары с Феннских гор опустились до людоедства. Так я слышала.

  - Они не завершили пир, - сказал большой Т'лан Имасс.

  - О чем ты?

  - Видела новорожденную гору на севере?

  - Нет, - сказала она насмешливо, - сейчас впервые заметила.

  Имассы молча смотрели на нее.

  Мазан Гилани вздохнула: - Да, гора. Буря.

  - Другая битва. Рождение Азата. Отсюда можно заключить, что На"рхук побеждены.

  - О. Мы столкнулись с ними во второй раз? Хорошо.

  - К'чайн Че'малле, - сказал Берок. - Гражданская война, Мазан Гилани. - Воин взмахнул изломанной рукой. - Твоя армия... не думаю, что все погибли. Ваш командир...

  - Тавора жива?

  - Ее меч жив.

  "Ее меч. О, это отатараловое лезвие". - Могу я послать вас вперед? Можете вы найти след, если он вообще есть?

  - Зеник станет разведчиком, - сказал Берок. - Если враги найдут нас, Мазан Гилани, до момента последнего воскрешения, все наши планы падут прахом.

  - Планы? Чего вы хотите?

  - Как же? Освобождения Хозяина.

  Она хотела задать новые вопросы, но не решилась. "Боги подлые, не вас я должна была найти. Это вы хотели найти нас, так? Смола, жаль, что тебя нет. Объяснила бы, что происходит. Но нутром чую: нехорошее происходит. Ваш Хозяин? Не продолжайте". - Хорошо. Давайте уедем отсюда, а потом вы нас накормите. Только хорошей едой, ладно? Я ведь цивилизованная. Даль Хон, Малазанская Империя. Сам Император был родом из Даль Хона.

  - Мазан Гилани, - ответил Берок, - мы не знаем о твоей империи. - Т'лан Имасс помедлил. - Но прошлого императора... его мы знали.

  - Неужели? До или после смерти?

  Пятеро Имассов разглядывали ее. Берок спросил: - Мазан Гилани, какой смысл в твоем вопросе?

  Она моргнула, медленно покачала головой: - Никакого. Никакой задней мысли.

  Другой Т'лан сказал: - Мазан Гилани. Твой старый император.

  - Ну?

  - Он был лжецом?

  Мазан почесала голову, снова прыгнула в седло. - Зависит.

  - То есть?

  - Верите ли вы во все сказки, которые о нем рассказывают. Ну же, уходим отсюда. Поедим, попьем, потом найдем меч Таворы. Пусть улыбнутся Опонны и она по-прежнему окажется к нему пристегнутой.

  Она вздрогнула, когда пятеро Имассов поклонились. Затем они рассыпались пылью и полетели вдаль. - Уважение оказываете? - Она снова оглядела кишащее ортенами поле брани. "Какое уж тут уважение, женщина.

  Нет, пока что держи всё внутри. Ты не знаешь, что тут было. Ничего не знаешь наверняка. Пока что. Держись.

  Самоуважение - в том, чтобы держаться. Как делала мама".

  Запах горящей травы. Влага под щекой, на другой прохладный воздух; где-то рядом треск жучков. Солнечный свет, отфильтрованный опущенными веками. Пыльный воздух, проходящий в легкие и обратно. Вот части его, лежащего. Кусками. Так чувствуется, но это же нелепая идея - он ее отбросил, хотя чувства настаивали на своем.

  Мысли. Радость от того, что они еще есть. Замечательный триумф. Вот если бы он еще смог сложить воедино все куски, особенно отсутствующие. Хотя можно подождать. Вначале он должен отыскать какие-нибудь воспоминания.

  Бабушка. Ну, по крайней мере, старушка. Допущения могут быть опасными. Вроде бы одна из ее поговорок? Как насчет родителей? Да, насчет них? Попробовать вспомнить - трудно ли это? Его родители. Не особенно впечатляющая пара. Непонятные в своей простоте... он всегда гадал, не скрыто ли в них что-то большее. Так должно было быть, а? Тайные интересы, подавленное любопытство. Неужели мать искренне волновало, что сегодня наденет вдова Третьях? Неужели это было пределом ее интереса к миру? Бедная соседка владела всего-то парой туник и платьем до колен, все из простого полотна. Как и подобает женщине, чей муж лежит в песках Семиградья - за монетки на глазах мертвеца в мире живых много не купишь, правда? А тот старик с нижней части улицы, пытавшийся за ней ухаживать... он просто вспоминал былую прыть. Не нужно было насмехаться, мама. Он делал что мог. Мечтал о счастливой жизни, мечтал пробудить хоть что-то в тусклых глазах вдовы.

  Да, пустой мир без надежды.

  И если отец имел привычку без конца насвистывать песенку, иногда прерываясь, отвлеченный мыслью - или, скорее, совершенно пораженный самим фактом ее наличия - что же, человеку в годах есть о чем подумать, не так ли? Кажется, так. Если он сгибался в толпе, не встречаясь ни с кем глазами - что же, многие мужчины забыли, что значит мужество. А может, никогда не знали. Так это его родители? Или чужие?

  Откровения шлепались одно за другим, настоящий оползень. Сколько ему было? Пятнадцать? Улицы Джакаты вдруг сузились перед внутренним взором, дома съежились; здоровенные мужики из квартала стали хвастливыми пучеглазыми комарами.

  Но был совсем другой мир... где-то, снаружи.

  "Бабушка, я видел в твоих глазах блеск. Ты выбивала пыль из золотого ковра, раскатывала передо мной. Ради моих крошечных ножек. Совсем иной мир вовне. Называемый "учением". Называемый "знанием". Называемый "магией"".

  Корни и личинки и скрученные пучки чьих-то волос, маленькие марионетки, куклы с вязаными личиками. Нити из кишок, связки бинтов, кривые когти ворон. Знаки на глиняном полу, пот, капающий со лба. Глина была мучением, язык горел от зализанного стило, и как трепетали свечи, как суетились тени!

  "Бабушка? Ты видишь мальчика, который сам себя растерзал? В его плоть впивались зубы, и эти зубы были его. Снова и снова. Они кусали и кусали. Терзая, вызывая мучительную боль и ярость. Он падал с дымного неба. И взлетал снова, новые крылья, хрустящие суставы. Скользящий кошмар.

  Ты не можешь вернуться. Не после такого.

  Я касался своей слабой плоти, и она была зарыта под трупами, и вязкая кровь текла вниз. Я был залит кровью. Ну, то есть тело, которое я привык считать своим. Назад пути нет.

  Мертвые ноги шевелятся, обмякшие лица поворачиваются, пытаясь глядеть - но не я был тем грубияном, что стащил их сюда. Не надо обвинять меня мертвыми взорами. Какой-то глупец сошел вниз, сюда... может, моя мокрая кожа излучала тепло, но ведь это было лишь тепло остывающих трупов.

  Я не вернулся. Ничего подобного.

  Отец, если бы ты только знал, что я видел. Мать, если бы ты открыла сердце, чтобы благословить бедную вдову из соседней двери.

  Вы объясните глупцу? Это был курган из трупов. Они собирали нас. Друг, тебя вмешиваться не просили. Возможно, они тебя не заметили, хотя не понимаю почему. Твое касание было холодным. Боги, таким холодным!

  Крысы, крадутся все ближе, вынюхали в воздухе мои куски. В мире, где каждый - солдат, никто не замечает тел под ногами, но даже муравьи сражаются злее демонов. Мои крысы. Они трудились, угнездившись в телах. Теплые...

  Они не могли собрать меня всего. Невозможно. Может, они меня вытащили, но неполного.

  Или нет. Бабушка, кто-то привязал ко мне нити. Он ко всему привязал свои нити. К моим Худом клятым крысам. Ох, умный ублюдок этот Быстрый. Умный, умный ублюдок. Весь тут, весь там. Я весь тут. А потом кто-то меня вырыл и унес. А Короткохвостые смотрели так и эдак, словно желая возразить, но все же не возразили.

  Он тащил меня прочь, плавясь на ходу.

  И разделка мяса продолжалась. Они трудились, насвистывая бесконечную песенку, иногда прерываясь, отвлеченные мыслью - или, скорее, совершенно пораженные самим фактом ее наличия. Как-то так.

  Итак, он утащил меня, но где остальные?"

  Куски сложились, и Бутыл открыл глаза. Он лежал на земле, солнце низко висело над горизонтом, роса на желтой траве касалась лица. Пахло прошедшей ночью. Утро. Он вздохнул и медленно сел. Казалось, тело состоит из сплошных зашитых шрамов. Взгляд на человека у костра. "Его касание было холодным. А потом он растаял". - Капитан Рутан Гудд... сэр.

  Мужчина оглянулся и прочесал бороду пальцами. - Думаю, это птица.

  - Сэр?

  Он указал на бесформенные куски мяса, поджаривающиеся над углями. - Это просто упало с неба. Перья успели обгореть. - Он покачал головой. - Но и зубы были. Птица. Ящерица. Как говорят на Боевых островах, в обеих руках по пучку соломы.

  - Мы одни.

  - Пока что. Но мы почти не приблизились - ты стал каким-то тяжелым.

  - Сэр, вы меня несли? "Плавясь. Как-кап". Далеко ли? Сколько дней?

  - Нес? Что я, Тоблакай? Нет, вон там волокуши. Тащить легче, чем нести. Вроде бы. Хотелось бы мне иметь пса. Когда я был ребенком... гм, скажу только, что желание иметь пса показалось бы странным. Но сейчас я разодрал бы глотку богу ради пса.

  - Я уже могу идти, сэр.

  - А тащить волокуши сможешь?

  Нахмурившись, Бутыл оглянулся на приспособление: два длинных копья, обломки копий поперек, почерневшие ремни от упряжи и доспехов. - Сэр, там же нет ничего.

  - А если там буду я, морпех?

  - Ну, я...

  Рутан оторвал кусочек, помахал в воздухе. - Шутка, солдат. Ха, ха. Вот, кажется готовым. Кулинария - искусство превращения знакомого в неузнаваемое и потому съедобное. Когда родился разум, первым делом спросил: "А это можно приготовить?" В конце концов, есть лицо коровы... хотя некоторые.... Ох, ладно. Ты ведь голоден.

  Бутыл подошел к очагу. Рутан стащил тушку с шампуров и разорвал надвое, передав одну порцию морпеху.

  Они ели молча.

  Наконец, высосав и выплюнув последнюю косточку, слизав жир с пальцев, Бутыл вздохнул, глядя на человека напротив: - Я видел, сэр, как вы упали под весом сотни Короткохвостых.

  Рутан потянул себя за бороду. - Да уж.

  Бутыл отвел глаза, снова попытался взглянуть прямо. - Думал, вам крышка.

  - Они не пробили доспехов, хотя я весь покрыт синяками. В-общем, они втаптывали меня в землю, но скоро сдались. - Он поморщился. - Не сразу сумел я выбраться. Тогда от Охотников и союзников не осталось и следа, только трупы. Кажется, хундрилам пришел конец - никогда я не видел столько мертвых лошадей. Окопы были взяты. Летерийцы причинили им некоторый урон... о дальнейшем и гадать не стану.

  - Думаю, я тоже кое-что видел.

  - И я тебя учуял, - сказал капитан, тоже не желавший встречаться с Бутылом глазами.

  - Как?

  - Так. Ты был едва жив, но еще жив. Так что я тебя вырыл.

  - А они просто смотрели.

  - Смотрели? Я и не заметил. - Капитан вытер руки о бедра, встал. - Готов идти, солдат?

  - Думаю, да. Куда мы идем, сэр?

  - Найти оставшихся.

  - А когда была битва?

  - Пять или четыре дня назад.

  - Сэр, вы Бурегон?

  - Дикая волна?

  Бутыл наморщил лоб.

  - Еще шутка, - сказал Рутан Гудд. - Давай разберем волокуши. Там меч, который может оказаться тебе полезным, и еще кое-что.

  - Это всё было ошибкой, так?

  Мужчина бросил на него взгляд. - Рано или поздно всё оказывается ошибкой.

  Хаос мальстримом бушевал внизу, выбрасывая пену. Он встал на краю уступа, всмотрелся. Справа скала наклонялась, показывая край смутно видимой пропасти, а дальше торчал кверху Шпиль, черная уродливая штуковина, палец гиганта. Над рваной смутной вершиной повис зонт белого тумана.

  Вскоре он отвернулся, пересек уступ - двенадцать шагов до отвесной каменной стены и устья тоннеля. Там повсюду валялись разбитые валуны. Он перелез через одну из груд, начал копаться, пока не нашел пыльную промасленную шкуру, прикрывавшую трещину. Сорвал ее, нагнулся, достав потертую суму. Она была такой ветхой, что дно сразу порвалось по швам, вывалив на почву содержимое.

  Покатились монеты, запрыгали и зазвенели всякие безделушки. Однако две вещи большего размера упали без звука, ведь они были завернуты в кожу. Он взял лишь эти две вещи, одну сунув за пояс, вторую развернув.

  Скипетр из гладкого черного дерева, на концах потускневшее серебро. Он еще мгновение смотрел на него, потом пошел к основанию Андийского Шпиля. Порылся в кошеле у бедра, достав комок конских волос; бросил к ногам, а затем размашистым движением описал скипетром круг над черными волосами. И сделал шаг назад.

  Затем он прерывисто вздохнул, полуобернувшись. Тон его слов был извиняющимся: - Ах, Мать, это старая кровь. Не отрицаю. Старая и тонкая. - Он колебался. Потом сказал: - Передай Отцу, я не сожалею о выборе. К чему бы? Да ладно. Двое из нас сделали лучшее, на что я способен. - Он весело хмыкнул. - И ты тоже так можешь сказать.

  Повернулся.

  Тьма выткала перед ним что-то плотное. Он смотрел на это, не тратя слов, хотя сумрачное присутствие становилось все ощутимее, величественнее. - Если он желал слепой покорности, нужно было держать меня в цепях. А ты, Мать, ты должна была навеки оставить меня ребенком, прижимая крылом. - Он неловко вздохнул. - Мы еще здесь, хотя сделали желаемое вами. Мы получили почти всех. Единственное, чего никто из нас не ожидал - насколько это нас изменит. - Он мельком оглянулся. - Да, так и случилось.

  В круге, что был перед ним, открыла алые глаза черная форма. Копыта залязгали, словно секиры по камню.

  Он схватил привидение за полночную гриву, прыгнул на спину зверя. - Береги дитя свое, Мать. - Развернул коня, проскакал к краю утеса, потом снова к устью тоннеля. - Я так давно живу среди них, что данное тобой стало лишь слабым шепотом на дне души. Ты редко смотрела на людей, но теперь всё меняется. Скажу вот что. - Он развернул коня. - Теперь наша очередь. Твой сын открыл путь. А что до ЕГО сына - если хочет Скипетр, пусть придет и возьмет.

  Бен Адэфон Делат крепче ухватился за гриву. - Делай своё, Мать. Пусть Отец делает своё, если хочет, Но основное выпадает нам. Так что... стойте в стороне. Закройте глаза, ибо клянусь: МЫ ВОССИЯЕМ! Когда нас прижимают к стенке, Мать... ты понятия не имеешь, на что мы способны.

  Он вогнал пятки в бока коня. Тварь прыгнула вперед.

  "Ну, милое привидение, это может быть совсем не весело".

  Конь достиг края. Вознесся в воздух и упал в кипящий мальстрим.

  Присутствие, дышащая тьма, не сразу покинуло громадную палату. На черном полу блестела россыпь монет и камней.

  Затем послышался стук трости о камень.

Глава 3

"Вот и время уйти в холодную ночь"

Этот голос морозом жег

Пробудив и заставив застыть

Слышу крики, зовущие в небо лететь

Но крепко держит земля...

Что ж, давно это было, давно

Только стылым утром я крылья

Ощущаю, как тень за спиной

Только звезды роднее, чем прежде

Время близится, чую, страшась - я уйду

Голос тот отыскать, встав у грани

"Вот и время уйти в холодную ночь"

И сухим и усталым был тон

И зачем это всё - не понять

Если сны о полете - последний намек на свободу

На последнем дыханье о крыльях взмолюсь.

"Холодная ночь", Осаждающий

Дым повис в каюте густыми клубами. Все иллюминаторы были открыты, как и дверь, но воздух оставался недвижным; жара горячечным языком лизала полуобнаженную плоть. Откашлявшись, чтобы избавиться от надоевшего зуда в груди, Фелаш, Четырнадцатая Дочь королевы Абрастали, склонила голову на мягкую (хотя сырую и грязную) подушку.

Служанка трудилась над оживлением кальяна.

  - Уверена в дате? - проговорила Фелаш.

  - Да, Ваше Высочество.

  - Ну... полагаю, я должна ощущать волнение. Настал пятнадцатый мой год. Взвейтесь, знамена! Увы, тут ничего виться не станет. - Она закрыла глаза, но вскоре заморгала, открыв их снова. - Это сквозняк?

  - Ничего не чувствую, Ваше Высочество.

  - Не люблю жары. Отвлекает. Шепчет о смертности, навевает отчаяние и вместе с тем непонятную решимость. Если мне суждено умереть, скажу: да будет так.

  - Несварение желудка, Ваше Высочество.

  - А боль пониже спины?

  - Непривычка.

  - Сухость в горле?

  - Аллергия.

  - А ломота во всем теле?

  - Ваше Высочество, эти симптомы хоть иногда пропадают?

  - Хмм. Оргазм. Или если я вдруг нахожу себе занятие.

  Служанка вдохнула жизнь в систему трубок, передала хозяйке мундштук.

  Фелаш закусила серебряный кончик. - Когда я попробовала впервые?

  - Ржавый лист, Ваше Высочество? В шесть лет.

  - Но зачем?

  - Или так, или вы сгрызли бы ногти, насколько я помню.

  - Ах да, детские привычки. Слава богам, я излечилась. Как думаешь, можно выйти на палубу? Клянусь, я ощутила сквозняк. Внушает оптимизм.

  - Ситуация плачевная, Ваше Высочество, - сказала служанка. - Команда выдохлась, работая на помпах, но мы всё равно сильно оседаем. Ни земли поблизости, ни призрака ветра. Риск утонуть весьма серьезен.

  - Но ведь выбора не было?

  - Капитан и старпом с таким выводом не согласны, Ваше Высочество. Потеряны жизни, мы едва держимся...

  - Вина Маэла, - буркнула Фелаш. - Не знала, что ублюдок так жаден.

  - Ваше Высочество, никогда прежде мы не заключали сделок со Старшим Богом...

  - И больше не заключим! Но ведь мать услышала? Точно. Неужели это не оправдывает жертвоприношения?

  Служанка промолчала, принимая медитативную позу.

  Фелаш смотрела на женщину, которая была много старше ее, прищурив глаза . - Отлично. Мнения разошлись. Наконец-то возобладали трезвые головы?

  - Не могу знать, Ваше Высочество. Если я...

  - Нет. Как ты сама сказала, мне пора размяться. Выбери подходящий наряд, что-то милое и щегольское, и притом подобающее внезапно наступившей зрелости. Пятнадцать! Боги, старость близка!

  Шерк видела: ее старпом с трудом управляется на перекошенной палубе. Слишком много потеряно частей тела, предположила она, чтобы сохранить веру в собственную ловкость; однако он движется достаточно резво, хотя и морщится, дергается на каждом шагу. Боль - не самый приятный спутник жизни, особенно когда она присутствует каждый день, каждую ночь, в каждом дыхании.

  - Восхищаюсь тобой, Скорген.

  Он прищурился, поднявшись на мостик. - Капитан?

  - Ты кривишься, и только. Думаю, есть много форм мужества, и большинство нами не замечаются. Не всегда трудно встречать смерть, не так ли? Иногда труднее стоять лицом к лицу с жизнью.

  - Как скажете, капитан.

  - Что доложишь?

  - Тонем.

  Чудно. Она подумала, что некоторое время поплавает, а потом медленно опустится вниз, как вздувшийся мешок с мокрой травой, и найдет дно морское. И пойдет. Но куда? - Думаю, на север.

  - Капитан?

  - "Вечная Благодарность" заслуживала лучшей участи. Снарядите шлюпки. Сколько плыть?

  - Не могу предположить.

  - Почему?

  Здоровый глаз Скоргена дернулся. - Ну, я имел в виду, что не хочется предполагать. Вот невезение.

  - Скорген, мне брать рундук?

  - Хотите взять рундук? Он поплывет? То есть если привязать за шлюпкой. У нас только две годных, да и те повреждены. В команде остается двадцать девять человек, плюс вы, я и гостьи. Десять в шлюпке - и нас потопит первая волна. Не горазд я считать, но кажется, нас многовато. Люди могут держаться на воде. Но недолго, тут ведь акулы шастают. Идеально - восемь на борту. Достаточно скоро идеал воплотится в жизнь. Но ваш рундук... все расчеты мне спутал.

  - Скорген, ты помнишь, как грузил мой рундук?

  - Нет.

  - Потому что его нет. Просто фигура речи.

  - Какое облегчение. К тому же, - вздохнул он, - у вас и времени собираться не будет. На следующем буруне перевернемся, или так мне сказали.

  - Побери меня Странник! Поднять наверх гостей!

  Он указал ей за спину: - Благородная вон вышла, капитан. Уж она поплывет как пробка, поверьте, пока...

  - Спустить шлюпки, разместить команду! - Шерк прошла мимо Скоргена и двинулась навстречу принцессе.

  - Ах, капитан, я действительно не...

  - Времени нет, Ваше Высочество. Берите служанку и одежду, в которой не замерзнете. Судно тонет, нужно садиться по шлюпкам.

  Фелаш озиралась, моргая как сова. - Кажется, это крайность.

  - Неужели?

  - Да. Мне казалось, покидать корабль - самое последнее, чего человек пожелает в море.

  Шерк Элалле кивнула: - Точно, Ваше Высочество. Особенно в море.

  - Неужели нет альтернативы? Паникуете? На вас не похоже.

  - Я кажусь запаниковавшей?

  - Ваша команда...

  - Самую малость, потому что у нас нет места для всех, а значит, некоторым придется погибнуть в челюстях акул. Кажется мне, такая смерть никого не привлекает, и это еще мягко сказано.

  - Боги! Ну, что еще можно сделать?

  - Я жду ваших предложений.

  - Может, ритуал спасения...

  - Что?

  Пухлые пальцы взлетели: - Давайте оценим ситуацию, ладно? Шторм разбил корпус, да?

  - Мы на что-то налетели, Ваше Высочество. Надеюсь, это была голова Маэла. Повреждения не починить, помпы не справляются с течью. Сами видите, правым бортом мы почти касаемся воды. Если бы не штиль, уже перевернулись бы.

  - Значит, трюм полон воды.

  - Верное допущение, Ваше Высочество.

  - Ее нужно...

  Ужасающий скрежет заставил содрогнуться доски под их ногами.

  Глаза Фелаш широко раскрылись: - Ох, что это?

  - Оно самое, Ваше Высочество. Тонем. Ну же, вы упомянули ритуал. Если в него будет вовлечен какой-нибудь Старший Бог... не ручаюсь за ваше благополучие, если команда услышит хоть слово.

  - Неужели? Как тревожно. Что ж, упомянутый ритуал не обязательно должен вовлекать всяческих неприятных персонажей. На деле...

  - Простите, что прерываю, Ваше Высочество, но мне тут пришло в голову, что наше необычайное упражнение в оценке ситуации грозит оборваться самым фатальным образом. Я искренне им наслаждалась, а вот вы, как теперь кажется, стали поистине неосведомленным участником. Хорошо ли вы плаваете? Нам, похоже, не добежать до шлюпок...

  - Ради всего святого. - Фелаш повернулась кругом, оценивая происходящее. Взмахнула рукой.

  "Вечная Благодарность" вздрогнула. Из люков выплеснулась пена. Снасти заскрипели, словно под напором шквала; покатились обломки рухнувшей мачты. Корабль со стоном выровнялся. За бортами кипела вода. Из обеих шлюпок донеслись тревожные крики. Шерк Элалле слышала приказ рубить концы. Через миг спасательные посудины упали на воду - ни в одной не было полного комплекта моряков; оставшиеся, во главе со Скоргеном Кабаном, принялись изрыгать ругательства, повиснув на планшире. Вода омыла палубу.

  Принцесса Фелаш изучила положение корабля, приложив пальчик к пухлым, накрашенным губам. - Нужно осушить трюм, - сказала она, - прежде чем осмелимся поднять его выше. Согласны, капитан? Ведь тяжесть воды способна разломить корпус пополам?

  - Что вы делаете? - крикнула Шерк.

  - Ну, спасаю нас, ясное дело. И ваш корабль - мы еще в нем нуждаемся, несмотря на негодное состояние.

  - Негодное? Он просто прекрасен, чтоб вас! Или был бы, если бы кое-кто...

  - Ну-ну, капитан. Следите за манерами. Я, в конце концов, знатная особа.

  - Разумеется, Ваше Высочество. Прошу спасти мой жалкий кораблик. Потом мы на досуге обсудим все недоразумения.

  - Отличное предложение, капитан.

  - Если вы могли так сделать в любое время, Ваше...

  - Да, могла бы. Но определенно не должна была. Мы вновь имеем дело с ужасными силами. Вновь придется платить. Вполне достаточно для "никогда больше"!

  Шерк Элалле поглядела на старпома и матросов. На палубе под их ногами уже не было воды; из трюма доносился звук сотни работающих помп. "Но у нас нет сотни помп, да и людей там нет!" - Что, снова Маэл?

  Фелаш взмахнула ресницами: - Увы, нет. Трудности, извольте понять, происходят как раз от намеренного избегания нами этой персоны. В конце концов, это его королевство, а он не терпит соперников. Посему мы должны противопоставить силе Маэла иную энергетику.

  - Это монаршее "мы", Ваше Высочество?

  - Ага, вы ощутили, капитан?

  Вокруг корабля начал подниматься густой клубящийся туман - обе шлюпки пропали из видимости, крики команд вдруг затихли, словно все эти мужчины и женщины более не существовали. В наступившем зловещем безмолвии Шерк Элалле, Скорген и еще дюжина матросов сгрудились посреди палубы. Повсюду выпадал иней.

  - Ваше...

  - Какое облегчение после жары, не находите? Но теперь мы должны крепко стоять на своем. Отдать слишком много - это может стать фатальным.

  - Ваше Высочество, - снова заговорила Шерк. - С кем мы будем заключать сделку на этот раз?

  - Оплоты по большей части забыты, особенно давно уснувшие. Вообразите же наше удивление, когда мерзлый труп вновь пробуждается к жизни в царстве льда - после бесчисленных столетий. О, они были жуткими типами, эти Джагуты... но, знаете ли, я все еще взираю на них с симпатией, несмотря на всяческие экстравагантности. Что ж, на севере Болкандо есть гробницы, а их Хранители, гмм...

  - Джагуты, Ваше Высочество? Вы сказали "Джагуты"?

  - Вы точно паникуете, капитан. Эти постоянные и все более грубые вмешательства...

  - Вы сковали нас льдом?

  - Омтозе Феллак, капитан, это Ледяной Трон. Понимаете? Он снова пробудился...

  Шерк подошла ближе. - А в чем сделка, Принцесса?

  - Разберемся, когда...

  - Нет! Будем разбираться прямо сейчас!

  - Не могу сказать, что одобряю столь невежливый тон, капитан Элалле. Поглядите, как надежно стоит корабль. Лед заморозил все трещины корпуса, на палубе сухо, хотя и слишком холодно. К сожалению, от тумана нам не избавиться, ведь вокруг по-прежнему теплая вода. Думаю, течение понесет нас на север, а до берега около трех дней. Ненаселенное побережье с обширной, самой природой защищенной гаванью, где мы сможем починить...

  - Починить? Я только что потеряла больше половины команды!

  - Она нам не нужна.

  Скорген Кабан неуклюже переминался рядом. - Капитан! Мы мертвы? Это Проклятие Маэла? Мы путешествуем в Моря Смерти? Это Река, Лишенная Жизни? Океан Черепов? Мы встали между Рогом Страданий и Рогом Потерь? В Корчах...

  - Боги подлые! Неужели нет конца эвфемизмам? Нельзя было просто сказать "мертвы"?

  - Да, еще Эвфемерные Пучины! Видите ли, у команды возникают вопросы...

  - Расскажи им об оплоте удачи, Скорген. А насчет невезучих на шлюпках - ну, вот что бывает с теми, что не верят в капитана и старшего помощника. Понял?

  - Ох, это им понравится, капитан. Миг назад они ругали себя, что не успели прыгнуть в шлюпки.

  - Клин клином выбивают, старпом. Иди же.

  - Слушаюсь, капитан.

  Шерк Элалле снова поглядела на принцессу. - В мою каюту, если изволите, Ваше Высочество. Сделка.

  - Сделка? Да. Да. Как желаете, но вначале... гм, мне нужно переодеться, чтобы не подхватить простуду.

  - Да поглядит Странник в другую сторону.

  - Он туда и глядит, милочка.

  Шерк смотрела в спину юной женщине, спускающейся в люк. "Милочка? Ну, наверное, она старше чем выглядит.

  Нет, просто снисходительная, надутая принцесса. Ох, будь на борту Аблала, он мигом поставил бы ее на место". Мысль вызвала насмешливое фырканье. - Осторожнее! - посоветовала она себе и нахмурилась: - Ох, понимаю. Я промерзла насквозь. Похоже, в ближайшее время протечек не ожидается. Но нам лучше двигаться. Постоянно. - Она принялась озираться, весьма скованно шевеля головой.

  Да, корабль пришел в движение, увлекаемый течением. На воде качались глыбы льда. Туман облек их, словно частная управляемая туча. "Идем вслепую".

  - Каптен! Команда желает знать: это Белая Дорога?

  - Запасы.

  Дестриант Келиз глянула вбок, на Надежного Щита. - Есть трутни. Днища фургонов - там растет пища. Матрона Ганф Мач о нас заботится. Будем странствовать, как прежде великие стада.

  Рыжебородый встал в стременах Солдата Ве'Гат, выросших из костей и кожи. - Великие стада? Где?

  - Ну, они погибли.

  Буян скривился. - Как погибли?

  - По большей части мы их истребили, Надежный Щит. Эланцы не просто пасли миридов и родаров. Мы еще охотились. Сражались за власть над дикими стадами и переправами, а если проигрывали - что же, мы травили зверя назло врагам. Или разрушали броды, чтобы животные тонули. Мы были едины с землей.

  Геслер фыркнул с другой стороны: - Кто открыл тебе глаза, Келиз?

  Она пожала плечами: - Духи-боги голодали. Что мы сделали не так? Ничего. Мы ничего не меняли. Жили так, как всегда. И губили себя. Дикие звери пропали. Земля высохла. Мы сражались друг с другом, а потом пришли Вершители Правосудия. С востока.

  - Кем они были?

  В ее рту появилась горечь. - Нашими судьями, Надежный Щит. Они изучили наши дела. Проследили ход жизней, все наши глупости. И решили, что полному излишеств правлению пора положить конец. - Она коротко взглянула на мужчину. - Я должна была умереть со всем родом. Но я сбежала. Позволила им умереть. Даже собственным детям.

  - Ужасное дело, - пробормотал Буян. - Но преступниками были Вершители. Вашему народу рано или поздно пришлось бы изменить образ жизни. Нет, кровь на их руках.

  - Расскажи о них побольше, - попросил Геслер.

  Она ехала на Солдате Ве'Гат, как и двое спутников. Стук тяжелых когтистых лап Че'Малле доносился далеко снизу. Она почти не ощущала сотрясения от шагов по твердой почве. Небо было тусклым, вокруг простерся серый пейзаж. За ними двое детей, Гриб и Синн, делили одного Ве"Гат. Они редко когда говорили; Келиз не могла припомнить, чтобы вообще слышала голос Синн, хотя Гриб и признался, что немота ее - скорее привычка, нежели болезнь.

  "Огненные твари. Демонское отродье. Геслер и Буян уже знали их, но даже им нелегко в их присутствии. Нет, они мне не нравятся".

  Келиз заставила себя собраться с мыслями. - Вершители вначале взяли власть в Колансе, - сказала она, чуть помедлив. Ей не хочется вспоминать, не хочется думать обо всем этом... но она заставит себя. - Вначале мы слышали лишь рассказы о них от купцов и караванных охранников. Они говорили нервно, со страхом в глазах. Не люди, рассказывали они. Жрецы. Их культ был основан на Шпиле - это мыс в Коланской бухте - и там они впервые поселились, построив храм, а потом и крепость.

  - Чужеземцы, значит? - спросил Геслер.

  - Да. С какого-то Гиблого Берега. Все это я слышала от случайных людей. Они приплыли на кораблях из кости. Шпиль не был населен - кто захотел бы жить на проклятой земле? Вначале появился один корабль, команда рабов, двенадцать или тринадцать жрецов и жриц. Едва ли король Колансе видел в этом вторжение. Когда они прислали ко двору посланницу, он приветил ее. Местные жрецы были не так добродушны, они предостерегали короля. Он не прислушался. Был назначен прием. Вершительница вела себя дерзко. Говорила о правосудии, словно лишь ее народ был железной рукой закона. Говорят, она ткнула пальцем в сторону короля и предрекла ему падение.

  - Готов спорить, он потерял всё добродушие, - буркнул Буян. - Надеюсь, срубил посланнице голову.

  - Попытался, - ответила Келиз. - Солдаты, потом волшебство - тронный зал стал бойней, и когда битва окончилась, она одна вышла из дворца. А в гавани стояли еще сто костяных кораблей. Так начался ужас.

  Геслер обернулся в седле - вроде бы поглядев на двоих детей. Потом снова посмотрел вперед. - Дестриант, давно ли это было?

  Она пожала плечами. - Пятьдесят или шестьдесят лет назад. Вершители истребили другие культы. Год за годом прибывали все новые их последователи. Их называли водразами. Это те, у кого примесь человеческой крови в жилах. Первые двенадцать были Чистыми. Из провинции Эстобансе - самой щедрой земли Колансе - они распространили власть повсюду, налагая свою волю. Они не желали сражаться с обычными людьми; одним голосом они ставили на колени целые армии. После Колансе они начали рушить одну династию за другой, во всех южных королевствах, окружающих Пеласиарское море. Наконец все земли оказались под их контролем. - Она вздрогнула. - Это были жестокие хозяева. Были засухи. Голод. Они назвали это Веком Справедливости, они позволили людям умереть. Протестовавших казнили, решившихся на бунт уничтожили. Вскоре они дошли до земель моего народа. И раздавили нас как мух.

  - Гес, - сказал, чуть подумав, Буян, - это были нелюди, верно?

  - Келиз, у Вершителей есть клыки?

  - Клыки? Нет.

  - Опиши их.

  - Они были высокими, тощими. Кожа белая как алебастр, а руки и ноги двигались не как у людей. Ниже локтей руки изгибались во все стороны. Говорят, даже тела были на шарнирах, как будто два набора тазовых костей. Они могли стоять как мы или сгибать ноги подобно лошадиным. Ни одно оружие их не брало, а простое касание их пальца ломало кости в теле воина. Магические атаки скатывались с них, словно вода.

  - С водразами было так же, - поинтересовался Геслер, - или это особенности Чистых?

  - Не знаю.

  - Ты видела одного из Вершителей своими глазами?

  Чуть помедлив, она покачала головой.

  - Но твое племя...

  - Мы услышали, что они идут. Мы знали, что они убьют всех. Я сбежала.

  - Дыханье Худа! - пролаял Буян. - Значит, ты не знаешь точно, были...

  - Я прокралась назад через несколько дней, Надежный Щит. - Ей пришлось выдавливать из себя слова. Во рту пересохло, мысли стали холодными, как трупы. - Они работали тщательно."Я прокралась назад. Правда ли? Или это просто сон? Разбитые лица детей, такие спокойные. Муж, невозможно искривленная спина, выкаченные глаза. Мертвые псы, головы шаманов на шестах. И кровь повсюду - даже мои слезы..." - Я бежала. Я последняя из народа.

  - Ты говорила о засухе, - сказал Геслер. - Она началась после прихода Вершителей или до?

  - Эстобансе изобильно источниками. Широкая долина с высокими горами на севере и юге. Море на востоке, возвышенности на западе. Засухи были в южных королевствах и других территориях Колансе. Не знаю, где они начались, Смертный Меч, но даже в сказках, услышанных в детстве, говорилось о горестях, навалившихся на земли оседлых.

  - А равнины Элана?

  Она покачала головой: - Всегда сухие, всегда трудные для жизни - вот почему кланы так много воевали. Нам недоставало всего. Я была девочкой. Дети привыкают к тому, что есть, считают это нормальным. Пока я жила с народом, я чувствовала себя нормально.

  - Так что привлекло Вершителей в страну, уже объятую страданиями? - удивился Геслер.

  - Слабость, - подал голос Буян. - Пройдись по голодающей стране - найдешь жирного короля. Никто не стал рыдать по жертвам бойни в дворцовой зале. Жрецы болтали о правосудии. Должно быть, звучало разумно. По крайней мере вначале.

  - Да, - согласился Геслер. - Но тот Шпиль, где они построили храм - Келиз, ты назвала его проклятым. Почему?

  - Там звезда упала с неба, - объяснила она.

  - Недавно?

  - Нет, очень давно, но вокруг мыса морская вода до сих пор красна как кровь - и ничто не живет в той воде.

  - Что-то изменилось после появления Вершителей?

  - Не знаю. Никогда не видела того места... прошу, я не знаю. Не знаю даже, зачем мы идем в том направлении. На востоке нет ничего... ничего, кроме костей. - Она сверкнула глазами на Геслера: - Где армия ваших союзников? Мертва! Нужно найти другое направление. Нужно... - "где-то спрятаться. Духи предков, простите!" Но нет, ее страхи слишком близки к поверхности. Вопросы словно прорываются сквозь тонкую кожу. "Недолго мне удавалось сдерживаться..."

  - Мы не знаем наверняка, - сказал Буян, зажевав концы усов. Он не желал встречаться с ней глазами.

  "Прости. Я понимаю".

  - Когда Гу'Ралл вернется, - тихо произнес Геслер, - мы узнаем больше. А пока идем куда шли, Дестриант. Нет смысла что-то менять.

  Она кивнула. "Знаю. Простите. Простите нас всех".

  Их сила была темным неспокойным пятном, подобно реке вытекающим из головы большой, змеящейся колонны. Гу'Ралл изучал это явление сверху, скользя под самым пологом туч, что приползли с северо-запада. Раны его исцелились, ассасин уже странствовал далеко, выходя за пределы Пустошей.

  Он заметил потрепанные остатки армий, непомерно большие обозы. К югу от них двигалась иная сила, дисциплинированные, не омытые кровью колонны. Похоже, на редкость эффективная армия. Но, несмотря на приказы Смертного Щита, эти формирования не особенно интересовали Ассасина Ши'гел. Нет, его восхищали другие узлы мощи. Хотя даже они не могли сравниться с потоком силы от двух людских детей, Синн и Гриба, что путешествовали во главе Гнезда Ганф'ен.

  Разумеется, его уже нельзя называть "гнездом". Нет помещения, нет прочного и надежного укрытия для последнего племени К'чайн Че'малле.

  Даже лидерство отдано троим людям. Нет сомнения, без этого Че'малле были бы уничтожены Н"рхук. Три человека, облеченные странными титулами, и двое детей, носящих всего лишь лохмотья.

  Слишком многие жаждут власти. Вот сокрушающая поступь истории, вот истина всех когда-либо существовавших цивилизаций. Гу'Ралл не чувствовал вкуса к власти. Для такого, как он, лучше стоять за троном, чтобы перерезать горло при первых признаках безумных дерзаний. Если достаточно много голов покатится по ступеням столетий, урок будет выучен. Хотя он сомневается в этом.

  "Ассасин не должен умирать. Всегда должна оставаться тень. Мы держим мир под контролем. Мы арбитры разума. Вот наш долг, наше предназначение.

  Я их видел. Видел, на что они способны, видел в их глазах радость от творимого опустошения. Но глотки их мягки. Если придется, я смогу избавить мир от них". Сила была гнилой, оскверненной чем-то мерзким. Она сочилась из равнодушных умов, пачкая сладкие ароматы родичей - радость осознания победы, благодарность Смертному Мечу и Надежному Щиту, любовь к Келиз, Дестрианту К'чайн Че'малле. Веру в новое будущее.

  "А эти дети... Должны умереть. Скоро".

  - Форкрул Ассейлы, - шепнул Гриб на ухо Синн. - Хрустальный Город знает их, даже водразов. Хранит память об них. Синн, они стоят в центре войны, они - те, кого ищет Адъюнкт.

  - Хватит, - прошипела она. - Не болтай. Что, если они слышат?

  Гриб фыркнул: - Думаешь, они не знали? Геслер и Буян? Форкрул Ассейлы, Синн. Но теперь она ранена. Серьезно ранена. Нужно ее остановить, иначе Охотников перебьют...

  - Если они еще остались.

  - Остались. Потянись разумом...

  - Ее меч - барьер, который она не опускает. Отатараловый меч.

  - Значит, она еще жива...

  - Нет, значит, кто-то его несет. Может, Брюс Беддикт, может, Вождь Войны Желч. Мы не знаем, мы даже близко подобраться не можем.

  - Гу'Ралл...

  - Хочет нас убить.

  Гриб вздрогнул. - Да что мы ему сделали? Разве что шкуру спасли.

  - Ему и всем ящерицам. Не важно. Мы могли бы напасть на них, и кто помешал бы?

  - Ты могла бы напасть на них, не я. Значит, тебе помешаю я. Не пробуй, Синн.

  - Мы с тобой заодно, - заверила она.- Партнеры. Я просто болтаю. Вот почему ассасин нас ненавидит. Никто нас не контролирует, кроме нас самих. Взрослые такое ненавидят.

  - Форкрул Ассейлы. Геслер желает соединиться с армией Адъюнкта, ведь таков его план?

  - Откуда мне знать? Наверное.

  - Значит, будем драться с Форкрул Ассейлами.

  Она зловеще ухмыльнулась: - Буду им ножки отрывать, как мухам.

  - Что за девочка?

  Синн закатила глаза: - Опять? Мне уже тошно о ней говорить.

  - Она в Хрустальном Городе. Ждет нас.

  - Она полоумная, вот она кто. Ты сам должен был заметить. Как и я. Нет, давай больше о ней не будем.

  - Ты ее боишься. Потому что она, может, сильнее нас обоих.

  - А ты не боишься? Поскорее начни.

  - Ночью, - сказал Гриб, - я вижу сон. Красные глаза открываются, открываются. И всё.

  - Забудь об этом сне. - Девочка отвернулась.

  Он чувствовал все свои мышцы, напряженные и ноющие; он знал, что в этих объятиях ему долго не выдержать. "Она страшнее ассасина. Ты, в Хрустальном Городе, ты боишься как я?"

  - Глупый сон, - бурчала Синн.

  В полдень Геслер скомандовал отдых. Большая колонна разом встала, трутни вышли готовить обед. Морщась, он высвободился из седла чешуйчатого Ве'Гат, с облегчением заметив: раны на боках зверя исцеляются. Смертный Меч ступил на землю. - Буян, давай ноги разомнем...

  - Я могу отлить без твоей помощи.

  - Потом, идиот.

  Выгнувшись до боли в спине, он отошел от колонны, подчеркнуто не замечая Гриба и Синн, тоже слезавших вниз. Каждое треклятое утро со дня битвы он ожидал увидеть, что они пропали. Он не так глуп, чтобы думать, будто контролирует их. "Зажигали небесные крепости, словно сосновые шишки. Худ спаси нас всех".

  Буян подошел, сплевывая на ладони (так он их мыл). - Гребаный ассасин не желает спускаться. Плохие новости?

  - Вряд ли ему нужно спускаться, чтобы нас огорчить. Нет, просто показывает характер.

  - Как только снизойдет, - пробурчал Буян, - я покажу свой. Кулаком.

  Геслер засмеялся: - Ты до его кривого рыла не дотянешься даже с лесенкой. Куда намерен бить, в колено?

  - Может быть. Почему нет? Спорим, это будет больно.

  Геслер стянул шлем. - Форкрул Ассейлы, Буян. Волосатая мотня Худа!

  - Если она еще жива, то, наверное, передумала. Кто знает, скольких сожрали На'рхук? Похоже, от Охотников осталась лишь горстка.

  - Сомневаюсь. Бывает, что нужно стоять до конца. А бывает, что нужно бежать, собственную задницу подпалив. Она не искала битвы. На'рхук случайно на нее наткнулись. Значит, она сделала все, что могла, чтобы вывести солдат из-под удара. Дело было, похоже, кровавое, но это не полное уничтожение.

  - Как скажешь.

  - Слушай, это отступление с боем до точки, в которой можно разбегаться. Ты сужаешь фронт. Бросаешь тяжелую пехоту против их стены, потом отступаешь шаг за шагом. Наконец приходит время повернуться и бежать. Если летерийцы чего-то стоят, они ослабили давление. В лучшем случае мы потеряли всего тысячу...

  - По большей части тяжелая и морская пехота - основа армии, Гес...

  - Значит, нужно найти новую. Тысячу.

  - А в худшем случае? Ни панцирников, ни морпехов, регулярные роты разбежались перепуганными зайцами.

  Геслер сверкнул глазами: - Кажется, тут я записной пессимист, не ты.

  - Пойди к Матроне, пусть позовет ассасина.

  - Пойду.

  - Когда?

  - Когда сочту нужным.

  Лицо Буяна побагровело. - Знаешь, ты все еще Худом крытый сержант. Смертный Меч? Смертная Жопа, вот так лучше! Боги, думаешь, я по-прежнему буду выполнять твои приказы?

  - Ну, кто лучше подойдет в Надежные Щиты, чем человек с железным лбом?

  Буян застонал, потом сказал: - Есть хочется.

  - Да. Давай пойдем поедим.

  Они двинулись к месту кормежки.

  - Помнишь, когда мы были молодыми? Слишком молодыми. Тот утес...

  - Не надо про треклятый утес, Буян. До сих пор кошмары мучают.

  - Это ты вину чувствуешь.

  Геслер встал. - Вину? Проклятый дурак. Я спас тебе жизнь!

  - Почти что убив? Если бы тот камень упал и ударил по голове...

  - Но ведь не ударил? Нет, только по плечу. Легкое касание, куча пыли, а потом...

  - Дело в том, - прервал Буян, - что мы были дураками. Нужно было учиться, но ни один до сих пор так ничему и не научился.

  - Не в том проблема. Нас тогда разжаловали не без причины. Мы не умеем отвечать за других, вот в чем проблема. Начинаем ругаться, ты начинаешь думать, а это самое плохое. Не думай, Буян. Это приказ.

  - Ты не можешь мне приказывать. Я Надежный Щит, и если я пожелаю думать, так оно и будет.

  Геслер снова зашагал. - Только извести заранее. А пока что хватит бормотать о том и о сём. Изнурительно.

  - Видеть, как ты корчишь из себя Верховного Короля Вселенной - тоже изнурительно.

  - Смотри-ка, снова овсянка. Дыханье Худа, Буян, я уже так ею набит, что сморкаюсь...

  - Это не овсянка, а плесень.

  - Грибы, идиот.

  - А есть разница? Насколько я знаю, трутни разводят их в подмышках.

  - Достал, Буян. Я велел прекратить жаловаться?

  - Отлично. Если я найду причину прекратить жаловаться, сразу прекращу. Но мне же приказано не думать, а как я найду причину, не думая? Ха!

  Геслер скривился: - Боги подлые, Буян! Я себя чувствую стариком.

  Рыжебородый мужлан помолчал. Кивнул. - Да-а. Чертовски глупо. Мне уже кажется, что через месяц помру от старости. Боли и ломота, всё такое. Хочу бабу. Десять баб. Ромовую Бабу и Шпигачку, вот кого хочу - почему гадский ассасин их не захватил? Я был бы счастлив.

  - Тут есть Келиз, - буркнул Геслер.

  - Не могу клеиться к Дестрианту. Не положено.

  - Она вполне привлекательна. Уже была мамашей...

  - При чем тут это?

  - У них отвислые груди, верно? И широкие бедра. Настоящая женщина, Буян. Знает, как надо ворочаться под мехами. И этот взгляд... хватит гавкать, ты понимаешь, о чем я. У женщин, которые родили дитя, такой взгляд - они прошли через самое худшее и вышли по другую сторону. Уж они знают, как делать туда-сюда, а ты знаешь, что они одним взглядом могут тебя превратить в дрожащее мясо. Мамаши, Буян. Давайте мне мамаш, и других баб не надо. Вот так я говорю.

  - Да ты больной.

  - Если бы не я, ты так и висел бы на том утесе. Горстка костей, птицы вьют гнезда в волосах, пауки живут в глазницах.

  - Если бы не ты, я туда не полез бы.

  - Полез бы.

  - Почему это?

  - Потому, Буян, что ты никогда не думаешь.

  Он собирал вещички. Маленькие вещички. Сверкающие камни, осколки кристаллов, сучки с фруктовых деревьев. И нес с собой, а когда мог - садился на пол и раскладывал их, создавая загадочные узоры или не узоры, а просто случайные сочетания. Потом смотрел на них. И всё.

  Этот ритуал, виденный уже десятки раз, по-настоящему тревожил Баделле, хотя она не понимала, почему.

 У Седдика вещички в кошеле

И этот мальчик пробует всё помнить

Хотя я говорила нет

Воспоминания мертвы

Воспоминания - осколки и сучки

Когда их достают из кошелей

Я на ладонях вижу только пыль

Решили мы от памяти уйти

Чтоб сохранить покой внутри голов

Мы были юными

Но ныне мы лишь духи

В снах живущих

Рутт девочку несет в суме

И Хельд запоминает всё

Но не рассказывает никому из нас

Хельд видит сны осколков и сучков

И понимает, что они такое.    

  Она хотела было передать слова Седдику, зная, что он сохранит их в истории, которую рассказывает сам себе, закрыв глаза; но потом ей подумалось, что ему не нужно слышать, чтобы знать, и что рассказываемая им история неподвластна никому. "Я поймана его историей. Я летала по небу, но небо - это изнанка черепа Седдика, и нет пути наружу. Поглядите, как он изучает свои вещички, поглядите, какое у него смущенное лицо. Тонкое. Пустое. Лицо, желающее наполниться - но никому его не наполнить". - Икариас наполняет наши животы, - сказала она, - и лишает нас всего иного.

  Седдик поднял голову, встретил ее взор и отвернулся. Звуки из окна, голоса в сквере. Семьи пускали корни, проникая в хрустальные стены и потолки, полы и залы. Старшие мальчики становились как-бы-отцами, старшие девочки как-бы-матерями; совсем маленькие убегали, но не надолго; они бежали, словно обезумев от возбуждения, только чтобы остановиться через несколько шагов - лица темнели от страха и смущения, и они стремглав мчались назад, в объятия родителей.

  "Вот зло воспоминаний".

  - Мы не можем оставаться здесь, - сказала она. - Кто-то нас ищет. Нужно пойти навстречу. Рутт знает. Вот почему он уходит на край города, смотрит на запад. Он знает.

  Седдик начал собирать вещички. В кошель. Словно мальчик, уловивший что-то уголком глаза, обернувшийся - и ничего не увидевший.

  "Если ты не помнишь, значит, у тебя не было ничего, достойного воспоминаний. Седдик, мы бежим от даров. Не наполняй прошлое". - Мне не нравятся твои безделушки, Седдик.

  Он словно вжался внутрь себя. Он не встречал ее взора, завязывая мешочек и пряча под истлевшую рубашку.

  "Не люблю их. Они жгутся".

  - Хочу отыскать Рутта. Пора готовиться. Икариас убивает нас.

  - Я знала когда-то женщину. В своей деревне. Женатую. Ее муж был человеком, которого можно было хотеть - словно раскаленный камень пылал в твоих кишках. Она шла за ним, на шаг позади, по главной улице между хижин. Она шла - и не отрывала от меня взгляда. Знаешь, почему? Она смотрела на меня, чтобы я не смотрела на него. Мы всего лишь обезьяны, только без волос. Когда отвернется, помочусь ей в гнездо на голове - так я решила. Нет, я сделаю гораздо больше. Соблазню мужа. Сломаю его. Лишу чести, цельности, самоуважения. Сломаю между ногами. И тогда, идя по улице, она не посмеет глядеть мне в глаза. Никогда.

  Сказав так, Целуй-Сюда потянулась за кувшином.

  Вождь племени Гилк, Спакс, хмуро посмотрел на нее. Громко рыгнул. - Значит, любовь так опасна?

  - Кто говорил о любви? - возразила она, лениво взмахнув кувшином. - Речь об обладании. И краже. Вот от чего женщины сочатся, вот от чего у них сверкают глаза. "Берегись темных полос в бабьей душе".

  - У мужиков тоже такие есть, - пробормотал он.

  Она выпила, передала кувшин в ожидающие руки. - Они разные.

  - Почти всегда. Но, может, и нет. - Он сделал глоток, утер бороду. - Обладание ценно лишь для того, кто боится терять. Если ты осел на месте, тебе ни к чему стремиться... но многие ли из нас осели? Клянусь, немногие. Мы беспокойный народ, и чем старше становимся, тем больше беспокоимся. Самое грустное, что старик желает обладать как раз тем единственным, чего лишился навсегда.

  - Чего это?

  - Добавь тому мужику из деревни пару десятков лет - и его жене не придется смотреть в глаза соперницам.

  Она хмыкнула, взяла палку и сунула под лубки на ноге. Яростно почесала. - Что сталось с достойными целителями?

  - Говорят, магия почти что пропала в здешних землях. А ты шустрая?

  - Вполне.

  - Пьяная?

  - Вполне.

  - Вот чего мужик вдвое тебя старше желает услышать от женщины.

  Кто-то появился на фоне света. - Вождь, королева зовет тебя.

  Спакс со вздохом поднялся. Сказал Целуй-Сюда: - Подумай о моих словах.

  - Так не получается. Мы цветочки, но цветение недолго длится. Упустил случай - что же, слишком плохо. Для тебя. Ну, этой ночью.

  - Умеешь ты дразниться, чертова малазанка.

  - Зато ты вернешься.

  Он подумал и фыркнул: - Может быть. Но не рассчитывай.

  - Не сорванный цветок будет преследовать тебя до конца дней, Баргаст.

  - Сомневаюсь, что упустил случай, Целуй-Сюда. Далеко ли ты убежишь?

  - Остер ли мой нож?

  Спакс засмеялся. - Лучше не заставлять их высочество ждать. Оставь мне рома, ладно?

  Она пожала плечами: - Я такая ненадежная.

  Оставшись одна, Целуй-Сюда приуныла. Личный одинокий костерок за пределами бесполезных дозоров, боль в мозолях и раздирающее чувство вины - о, как она тоскует по всему этому. "Неужели? Может, и да. Значит, не все они мертвы. Отлично. Мы прибыли слишком поздно. Плохо. Или нет. А нога, ну, вряд ли это можно назвать уловкой трусихи. Да? Я пыталась скакать с хундрилами, не так ли? По крайней мере думала, что пытаюсь. Так это выглядит. Хорошо".

  Она снова выпила болкандийского рома.

  Спакс - мужчина, любящий женщин. Она всегда предпочитала такую компанию, а не трусливых сосунков, считающих, будто робкое подмигивание может - боли подлые - быть завлекательным. Нет, наглецы лучше. Подмигивание - игры жалких трусов. Все эти неуклюжие слова, ухаживания - к чему? "Если хочешь меня, приди и возьми. Я могу даже согласиться.

  Хотя скорее я просто рассмеюсь. Чтобы увидеть, как тебе больно".

  Они идут к остаткам Охотников за Костями. Кажется, никто не знает, насколько плохи дела - или ей не говорят. Она видела разрывающую горизонт магию, когда подкованные гвоздями сапоги Эвертинского легиона грохотали за спиной. Видела лунное отродье - объятую дымом и пламенем гору в небе.

  "Так было предательство? То, которого боялась Смола? Сестра, жива ли ты?

  Разумеется, я не хочу назад. Не хочу знать. Надо бы высказать то, что думаю. "Иди к Худу, королева. И ты, Спакс. Я скачу на юг". Не хотелось бы мне увидеть лица этих жалких выживших. Весь их шок, ужас, всё то, что вы видите на лицах людей, не понимающих, почему они еще живы, когда многие товарищи погибли.

  Любая армия - котел, и пламя всё сильнее поднимается со всех сторон. Мы варимся, кипим, становясь кусками серого мяса. Королева Абрасталь, аппетит людей вроде тебя не утолить ничем. Вы разеваете рты, мы лезем внутрь. Ох, блевать тянет".

  Когда три дня назад прискакали двое хундрилов, Целуй-Сюда отвернулась. Она как наяву видела нож, которым убивает свое любопытство: быстрый разрез, поток - и тишина. К чему знать, когда знание станет привкусом соли и железа на языке?

  Она тянула ром, радуясь онемению горла. Пожирать огонь стало легко. Все легче.

  Внезапное воспоминание. Первый раз в строю, первый день в морской пехоте. Неровная шеренга. Какой-то кривобокий старший сержант подходит к ним, ухмыляясь не хуже гиены, завидевшей хромую газель. Смола выпрямила спину, пытаясь явить должное старание. Бадан Грук - увидела она, бросив быстрый взгляд - смотрит потерянно. Наверное, впервые понял, куда завела его любовь.

  "Ты, проклятый дурак. Я могла играть. Ты не мог, ведь для таких, как ты, не существует игр. Их нет в Худом обгаженном мире долга и чести".

  "Дюжина, да?" - сказал старший сержант, лыбясь всё сильнее. "Клянусь, трое годятся. Остальные... ну, половину мы закопаем, а другую половину пошлем в регулярную пехоту. Там живут все неудачники".

  "Какая половина", спросила Целуй-Сюда.

  Глаза ящера уставились на нее. "Ты о чем, милашка-кругляшка?"

  "Какая половина того, кто окажется на середине двух ваших половин, пойдет в обычную пехоту? Нижняя половина? Для маршировки сойдет. Но..."

  "Ты из этих, да?"

  "Из каких? Тех, что умеют считать? Девять на два не делится. Конечно", добавила она, широко улыбаясь, "морпехи, может, не нуждаются в умении считать, а старшие сержанты среди них самые тупые. Да, я так и начинаю думать".

  Никогда она не была ближе к тысячам изгнанных с позором. "Дыра в заднице. Людям с такой ухмылкой не хватает чувства юмора. Но в чудеса я не верю".

  Она снова заработала палкой. "Нужно было сломать его между ног. Да, Целуй-Сюда смеется последней. Выигрывает в каждой партии". - В каждой, да. Разве не очевидно?

  Спакс постарался ослабить ремешки своих черепашьих доспехов. Пластины свободно качались, звякая, многочисленные фетиши звенели - он шагал, наслаждаясь переливами звуков. Будь он тощим недоноском, такого эффекта не получалось бы; но он достаточно велик и достаточно громок, чтобы заменять целый взвод. Воинственное привидение, производящее драматическую сцену, даже приходя по банальным поводам.

  Шатер королевы походил на дворец больше всего, что можно было найти в Пустошах. Раздвигая плечами шелковые завесы, бросая тяжелые латные перчатки на стол с картами, он испытывал немалое удовольствие. - Высочество, я здесь.

  Королева Абрасталь расположилась в резном кресле, вытянув ноги и следя за ним из-под опущенных век. Рыжие волосы, недавно вымытые и расчесанные, свисали свободными прядями. Когда Баргаст отмеривал ей ответный небрежный взгляд, у него кое-то зашевелилось в чреслах.

  - Сотри с губ проклятую ухмылку, - проворчала Абрасталь.

  Его брови поднялись. - Что-то не так, Огневласка?

  - Только твои мысли. Я точно знаю, о чем ты сейчас думаешь.

  - Высочество, даже родившись в переулке за кабаком, ты была бы королевой в моих глазах. Осуждай меня за восхищение, если угодно - но сердце мое не изменить.

  Она фыркнула: - Ты пахнешь ромом.

  - Я преследовал загадку, Высочество.

  - О?

  - Женщина с ониксовой кожей. Малазанка.

  Королева закатила глаза. - Боги подлые, ты хуже крокодила в сезон спаривания.

  - Не эту загадку, Огневласка, хотя дай шанс - я и ее разрешу. Нет, что меня удивляет - так это явное отсутствие, э... рвения. Не такого солдата я ожидал.

  Абрасталь повела рукой: - Тут нет загадки, Спакс. Женщина труслива. Такие есть в любой армии, почему бы малазанской чем-то отличаться?

  - Она же морячка, - ответил он.

  - И?

  - Морские пехотинцы почти в одиночку завоевали Летер, Высочество, а она из них. На Генабакисе целые армии могли разбежаться, едва услышав, что против них брошены малазанские морпехи. От них воняет магией и морантскими припасами, и они никогда не сдаются - нужно прикончить всех, до последнего мужчины и женщины.

  - Даже самый суровый солдат имеет предел выносливости, Спакс.

  - Ну, она была пленницей в Летере, так что ты, может, и права. Но чего же хотело ее Высочество от верного вождя?

  - Хочу, чтобы ты был со мной на переговорах.

  - Разумеется.

  - Трезвым.

  - Если настаиваешь. Но предупреждаю: меня терзает то же, что всех моих воинов. Мы жаждем битвы - мы нанялись в Болкандо лишь потому, что ожидали вторжения или сразу двух. Вместо этого мы маршируем, словно треклятые солдаты. Доберись мы до Охотников вовремя...

  - Пожалели бы, скорее всего. - Лицо Абрастали омрачилось.

  Спакс попытался ухмыльнуться: - Ты веришь тем хундрилам?

  - Верю. Особенно после предупреждения Фелаш - хотя и подозреваю, что пророчество Четырнадцатой Дочери относится к чему-то, что еще ждет впереди.

  - Еще гигантские двуногие ящерицы?

  Она пожала плечами, покачала головой. - Нет, не думаю... но увы, всё это лишь внутреннее чувство. Увидим, что мы увидим на переговорах.

  - Малазане не покорили Баргастов Гилка, - сказал Спакс.

  - Боги подлые, если ты покажешься таким ощетинившимся...

  - Избавьте духи, Высочество. При виде их я стану тем единственным зайцем, которого не смог поймать орел. Примерзну к земле, намочу штаны.

  Глаза Абрастали медленно расширялись. - Вождь, - пораженно сказала она, - ты их боишься.

  Он поморщился и кивнул.

  Королева Болкандо резко встала, глубоко вздохнув (глаза Спакса невольно уставились на обширную грудь). - Я встречу их Адъюнкта, - сказала она торжественно. Взор пригвоздил Баргаста к месту. - Если мы действительно вновь найдем гигантских двуногих ящериц с гибельной магией... Спакс, ты снова будешь похваляться смелостью своего народа?

  - Смелость, Высочество? Ты ее получишь. - Он помедлил, потряс головой. - Огневласка, я тоже буду всматриваться в этих солдат, но я заранее боюсь того, что увижу. Они перешли роковую грань.

  - И ты не желаешь видеть эту истину, так?

  Вождь хмыкнул: - Давай скажем так: и хорошо и плохо, что ваши запасы рома почти кончились.

  - Это и была наша измена?

  Танакалиан обдумал сказанное, смотря в глаза суровой, железной женщины так долго, как только смог. - Смертный Меч, вы знаете, что мы просто не могли подойти вовремя. Нас подвели обстоятельства, не верность.

  - Пока что, - ответила она, - вы, сир, говорите мудро. Завтра мы едем в лагерь Охотников за Костями. Подготовьте эскорт в пятьдесят братьев и сестер. Возьмите целителей и самых старших, опытных бойцов.

  - Понимаю, Смертный Меч.

  Она глянула на него, изучая лицо, а потом снова уставилась на озаренное нефритом юго-восточное небо. - Если вы не понимаете, то они поймут.

  "Вы загнали меня в угол, Смертный Меч. Вы заламываете мне руку. Неужели на вашем пьедестале есть лишь одно место? Что вы сделаете, когда встанете лицом к лицу с Адъюнктом? С Брюсом Беддиктом?

  Но, говоря ближе к теме - что вы знаете об измене? Я вижу в грядущем меч. Вижу кровь на его лезвии. Вижу Напасть, стоящую в одиночестве, и шансы ее невозможно малы".

  - На переговорах, - сказала Кругхева, - будете поддерживать мнения нашего совета, сир.

  Он поклонился. - Как пожелаете.

  - Она была ранена, - продолжала Кругхева. - Мы со всей почтительностью сомкнемся для ее защиты.

  - Защиты, сир?

  - Так делают киты-охотники, когда кто-то из их клана болен.

  - Смертный Меч, это же будут переговоры товарищей. Наш клан, если вам угодно так нас называть, не подвергается атаке. Никаких акул. Никаких дхенраби и гарелитов. От кого же ее защищать?

  - От тьмы собственных ее мыслей, не иначе. Не могу быть уверена, но боюсь - она из тех, что грызут рубцы, желая разбередить их, жаждая вкусить кровь.

  - Смертный Меч, как мы сможем защитить ее от нее самой?

  Кругхева помолчала. Вздохнула. - Пусть взор ваш будет твердым. Изгоните всякую тень из ума, закалите решимость в ярчайшем серебре. Мы возвращаемся на путь, не ведая сомнений. Нужно еще разъяснять, Надежный Щит?

  Он снова поклонился.

  - Оставьте меня теперь.

  Танакалиан развернулся и вышел на склон. Ровные ряды костров мерцали в низине, на полотняных стенках шатров играли свет и тени. В пяти тысячах шагов на запад виднелось иное сияние - лагерь Болкандо. "Переговоры товарищей, клан. Или нет? Для Болкандо в этой схеме нет места.

  Говорят, ей сильно досталось, но теперь она оправляется. Говорят, над ее бесчувственным телом, на поле битвы случилось нечто невозможное. Говорят - и пламя пылает в глазах - что Охотники за Костями пробудились в тот день, и сердце армии было там, рядом с лишенным сознания Адъюнктом.

  Уже рождается легенда, но мы не видели ее основы. Не сыграли своей роли. Имя Серых Шлемов Напасти - зияющее отсутствие в перекличке героев".

  Несправедливость произошедшего терзала его. Он Надежный Щит, но его объятия остались пустыми. Отверстая пасть Бездны между руками. "Всё изменится. Я добьюсь этого. И все узрят. Наше время близится.

  Кровь, кровь на мече. Боги, я почти ощущаю ее вкус".

  Она глубоко затянулась завернутой в листья палочкой, чувствуя, как напрягаются все мышцы в шее и челюстях. Выпустив дым из носа и рта, повернулась к охваченным темнотой северным равнинам. Другие, подходя к этому краю укрепленного лагеря, обычно поворачиваются туда, где хорошо видны укрепления малазан. Подходят и смотрят, словно пилигримы перед святым капищем, неожиданным храмом на пути. Она полагала, что в молчании они пытаются вместить в свой мир угрюмый свет костров, двигающиеся вокруг них фигуры, отблески знамен, подобных потрепанной ураганом рощице. Найти место для всего этого вроде бы легко. Но не тут -то было.

  Они могут морщиться от боли в собственных ранах, вспоминать о прорехах в собственных рядах - но всё это кажется тенью чего-то более великого, нежели всё виданное ранее. Есть даже специальное слово... Атри-Цеда Араникт снова затянулась палочкой, скосив глаза на разгоревшийся перед лицом огонек.

  "Одна ученая как-то сравнила это с огнем власти и всем, что он символизирует. Ха. Та ученая трудилась, чтобы обосновать свои привычки. Глупая женщина. Они твои - так наслаждайся, а когда придется оправдываться, держи рот на замке. Философия? Да ладно вам.

  Спросите солдата.

  Солдат знает все насчет дыма. Что входит, что выходит, и есть ли разница в проклятом итоге".

  Летерийцы с честью вели себя на поле той жуткой битвы. Отвлекли врага. Кровью и болью обеспечили удачное отступление малазан... "нет, назовем это правильно. Бегством. Едва прогудели рога, невероятная стена железа превратилась в тростник, вырванный и унесенный диким ветром".

  И даже так. Летерийские солдаты приходят на закате или перед зарей на самый край лагеря, смотрят через заросшие кустами пустоши на малазан. Они не думают об отступлении или бегстве. Они думают о том, что было перед ним.

  Есть особое слово для их чувств.

  "Смирение".

  - Дорогая. - Он встал позади, подойдя легко и робко, как ребенок.

  Араникт вздохнула: - Я забываю, что значит спать.

  Брюс Беддикт встал рядом. - Да. Я проснулся и заметил твое отсутствие, и оно заставило меня думать.

  Когда-то она нервничала в присутствии этого мужчины. Когда-то она воображала запретные сцены, как всякий, сплетающий желания и заранее знающий их невыполнимость. А сейчас уход из постели заставляет его тревожиться. "Несколько дней - и меняется мир". - Думать о чем?

  - Не знаю, стоит ли говорить.

  Его тон был грустным. Она наполнила легкие дымом и медленно выдохнула. - Спорю, что уже слишком поздно, Брюс.

  - Прежде я не любил. Не так. Никогда не ощущал себя столь... беспомощным. Как будто, даже не заметив, отдал тебе всю силу.

  - Детские рассказы о таком молчат, - чуть помедлив, отозвалась Араникт. - Принц и принцесса, героические и сильные, равные в великой завоеванной любви. Сказки кончаются на взаимном обожании.

  - Звучит горьковато.

  - Звучит как поздравление себя, - сказала она. - Все эти сказки - о нарциссизме. Ловкость рук, зеркало героя - принцесса для принца, принц для принцессы - но на деле всё об одном. О самовлюбленности знати. Герои получают лучших любовниц, это награда за смелость и добродетель.

  - И любовницы эти - всего лишь зеркала?

  - Сверкающие серебром.

  Она чувствовала, как внимательно он на нее смотрит.

  - Но, - сказал он вскоре, - тут ведь иное дело? Ты не мое зеркало, Араникт. Ты - нечто иное. Я не отражаюсь в тебе, как и ты во мне. Так что же мы отыскали и почему я готов встать перед ним на колени?

  Кончик палочки засиял новорожденным солнцем - только чтобы погаснуть через мгновение жизни. - Откуда мне знать, Брюс? Я словно вижу тебя под углом, никому не доступным, и нас не разделяет ничто. Фокус со светом, и твои укрепления падают. Ты чувствуешь себя уязвимым.

  Он хмыкнул: - Между Теолом и Джанат не так.

  - Да, я о них слышала, и кажется, им не важно, кто и под каким углом смотрит. Он ее король, она его королева, и остальное просто проистекает. Смею думать, это редчайшая любовь.

  - А у нас не так, Араникт?

  Она промолчала. "Как я посмею? Я чувствую себя раздувшейся, словно проглотила тебя целиком, Брюс. Иду с весом тебя внутри, и никогда такого со мной не было". Она отбросила остаток палочки. - Ты слишком много беспокоишься, Брюс. Я твоя. Пусть так и будет.

  - Но ты также и моя Атри-Цеда.

  Она улыбнулась во тьме. - Именно это и привлекло меня сюда.

  - Почему?

  - Что-то скрывается. Вокруг нас, тонкое как дым. Пока что оно проявилось лишь раз, в битве, среди малазан - там, где Адъюнкт упала и лишилась сознания. Есть скрытая рука, Брюс, и я ей не доверяю.

  - Где Адъюнкт упала? Но, Араникт, случившееся там спасло жизнь Таворы и, возможно, жизни всех оставшихся малазан. На'рхук пятились с того места.

  - Но я все еще этого боюсь, - настаивала она, доставая новую палочку ржавого листа. - Союзники должны понимать друг друга. - Она достала серебряную коробочку смоляного зажигателя. Ночной ветер помешал попыткам высечь искру, она встала за спину Брюса и попыталась снова.

  - Союзники, - сказал он, - имеют каждый своих врагов. Полагаю, показать себя - это риск.

  Вспышка пламени, кончик палочки загорелся. Она шагнула назад. - Думаю, это разумное замечание. Ну, я полагаю, мы всегда подозревали: Адъюнкт ведет не личную войну.

  - Хотя желала бы обратного, - сказал он с каким-то ворчливым уважением.

  - Завтрашние переговоры могут стать весьма разочаровывающими, - заметила Араникт, - если она не перестанет скрытничать. Нам нужно знать то, что знает она. Понимать, чего она ищет. А более всего нам нужно понять, что случилось в день На'рхук.

  Он протянул руку, удивив ее прикосновением к щеке, а потом поцеловал. Она гортанно засмеялась. - Опасность - лучшее стимулирующее зелье, Брюс?

  - Да, - прошептал он, но сделал шаг назад. - Сейчас я обойду периметр, Атри-Цеда, чтобы встретить зарю с солдатами. Ты отдохнешь к началу переговоров?

  - Более-менее.

  - Хорошо. До скорого.

  Она смотрела ему в спину. "Возьми меня Странник! Он выкарабкался".

  - Растяжки останутся растяжками, - проворчала Хенават. - К чему это?

  Шельмеза продолжила втирать масло в обвисший живот женщины. - К тому, чтобы тебе было хорошо.

  - Ну, я подтверждаю, хотя и думаю, тут виновато скорее твое внимание.

  - Именно этого не понимают мужчины, - отозвалась молодая женщина, наконец севшая прямо и начавшая вытирать руки. - В наших душах есть железо. Как же иначе?

  Хенават отвела взгляд, напряглась. - Последнее мое дитя. Единственное.

  На это Шельмеза не нашла ответа. Атака против На'рхук забрала жизни всех детей Хенават. ВСЕХ. "Это жестоко, но гораздо хуже было - оставить жизнь Желчу. Где мать сгибается, отец ломается. Они ушли. Он повел их на смерть, а сам выжил. Духи, что за безумный дар".

  Атака терзала разум самой Шельмезы. Она мчалась сквозь копья молний, тела по сторонам взрывались, люди лопались, поливая ее кипящей кровью. Конское ржание, грохот падающих животных, хруст костей... даже сейчас в памяти оживает жуткий котел, вихрь звуков, желающий вырваться из ушей наружу. Она стоит на коленях в шатре Хенават, содрогаясь от воспоминаний.

  Старшая женщина, похоже, что-то учуяла, ибо протянула морщинистую руку, коснувшись бедра Шельмезы. - Так бывает, - пробормотала она. - Я вижу это во всех выживших. Волна воспоминаний, ужас в глазах. Но я говорю: это пройдет.

  - Для Желча тоже?

  Рука чуть не отдернулась. - Нет. Он Вождь Войны. Ему не будет избавления. Та атака не ушла в прошлое. Он переживает ее снова и снова, миг за мигом. День и ночь. Я потеряла его, Шельмеза. Мы все его потеряли.

  Восемьсот и еще восемьдесят воинов осталось. Она стояла среди них, бродила среди оставленных отступлением обломков, вида то, что видела. "Никогда больше нам не сражаться. Никогда - с прежней доблестью и удалью. Наша военная эффективность, как сказали бы малазанские писцы, подошла к концу". Хундрилы Горячих Слез уничтожены. Не из-за нехватки смелости. По гораздо более страшной причине. "Нас мгновенно сделали бесполезной рухлядью". Что может сильнее сломать дух, чем такие мысли?

  Нужен новый Вождь Войны, но она подозревает: никто не выставит себя. Воля мертва. Ни кусочка не осталось, не собрать.

  - Я буду на переговорах, - сказала Хенават, - и хочу взять тебя, Шельмеза.

  - Твой муж...

  - Лежит в палатке старшего сына. Не принимает ни еды, ни воды. Намерен уморить себя голодом. Вскоре мы сожжем его тело на костре, но это будет лишь формальностью. Я уже начала скорбеть.

  - Знаю... - с сомнением начала Шельмеза, - что вам жилось сложно. Слухи о его склонностях...

  - И это самое горькое, - оборвала ее Хенават. - Желч, он... склонялся во все стороны. Я давно научилась это принимать. Что жалит сильнее всего - мы снова нашли друг друга перед битвой. Пробудились к взаимной любви. Это было... это было счастье. Снова. На короткие мгновения. - Она умолкла, зарыдав.

  Шельмеза придвинулась к ней: - Расскажи о ребенке во чреве, Хенават. Я никогда не был беременна. Скажи, каково это. Чувствуешь себя наполненной? Он шевелится - говорят, они иногда шевелятся.

  Улыбаясь сквозь горе, Хенават сказала: - А, ладно. Каково это? Ты словно проглотила целую свинью. Продолжать?

  Шельмеза засмеялась - короткий, неожиданный всплеск - и кивнула. "Расскажи о чем-то добром. Чтобы заглушить стоны".

  - Дети заснули, - сказала Жастера, вставая на колени рядом с ним. Поглядела в лицо мужчины. - Вижу, как много они взяли от тебя. Твои глаза, твой рот...

  - Замолчи, женщина, - бросил Желч. - Я не лягу с вдовой сына.

  Она отодвинулась. - Тогда ляг хоть с кем-то, ради милостей Худа.

  Он отвернулся, уставился на стену палатки.

  - Зачем ты здесь? - спросила она требовательно. - Пришел в мою палатку, словно призрак всех потерь. Мне недоставало горестей? Чего тебе нужно? Погляди. Я предлагаю свое тело - давай разделим горе...

  - Хватит.

  Она чуть слышно зашипела.

  - Лучше бы ты предложила удар ножом, - сказал Желч. - Сделай так, женщина, и я благословлю тебя на последнем издыхании. Нож. Подари мне боль, порадуйся, увидев, как я страдаю. Сделай это, Жастера, во имя моего сына.

  - Самолюбивый кусок дерьма, почему я должна тебя жалеть? Убирайся. Найди другую дыру и там прячься. Думаешь, внукам приятно тебя видеть таким?

  - Ты не рождена среди хундрилов, - сказал он. - Ты из семкийцев. Не понимаешь нашего образа жи...

  - Хундрилы были внушающими страх воителями. И остаются ими. Ты должен встать еще раз, Желч. Собрать духов - всех - и спасти свой народ.

  - Мы не виканы, - прошептал он, снова вцепившись ногтями в лицо.

  Она яростно выругалась. - Боги подлые, ты действительно думаешь: Колтейн и клятые его виканы управились бы лучше?

  - Он нашел бы путь.

  - Дурак. Не удивляюсь, что даже жена на тебя злится. Не удивляюсь, что все твои любовники отвернулись...

  - Отвернулись? Они все погибли.

  - Найди новых.

  - Кто полюбит труп?

  - Наконец-то разумный вопрос, Вождь. Кто? Ответ лежит перед тобой, старый дуралей. Уже пять дней. Ты Вождь Войны. Встряхнись, очнись, чтоб тебя.

  - Нет. Завтра я передам народ под опеку Адъюнкта. Горячих Слез больше нет. Кончено. Мне конец.

  Лезвие ножа повисло перед глазами. - Этого ты хочешь?

  - Да, - шепнул он.

  - Куда ударить вначале?

  - Сама решай.

  Нож исчез. - Ты сам сказал - я из семкийцев. Что я знаю о милосердии? Найди собственный путь к Худу, Желч. Виканы умерли бы так же, как умерли твои воины. Никакой разницы. Бывают проигранные битвы. Таков путь мира. Но ты еще дышишь. Собери народ - все смотрят на тебя.

  - Уже нет. Никогда не повести мне воинов в битву.

  Она что-то прорычала и ушла, оставив его одного.

  Он смотрел на стенку, слушал свои бесполезные вдохи и выдохи. "Знаю, что это такое. Страх. Всю жизнь он ждал меня в холодной ночи. Я совершил ужасное, и наказание всё ближе. Прошу, поспеши.

  Ибо ночь эта холодна, и подкралась она слишком близко".

Глава 4

Ничего не знали мы,

Но теперь узнали всё.

На глаза не попадись,

В них зияет пустота.

В наши лица посмотри

И пойми нас, если смел.

Мы кожа войны.

Мы кожа войны.

Ничего не знали мы,

Но теперь узнали всё...

"Кожа", Сейярас

"Столько пота, что утонуть можно". Он задрожал под мехами, как и каждую ночь после сражения. Он вскакивает измученный, с колотящимся сердцем. За веками плавают обрывки образов. Кенеб за миг до того, как его разорвало на куски - поворачивается в седле, смотрит на Блистига холодно, понимающе. Между ними десяток шагов. Взоры скрестились. Но это же невозможно. "Знаю, что невозможно. Я был довольно далеко. Он не оборачивался, не оглядывался. Не видел меня. Никак не мог.

  Не стенай в темноте, Кенеб. Не смотри на меня. Я ни при чем. Оставь меня".

  Но эта треклятая армия не умеет сдаваться, не знает, что такое бежать от превосходящих сил врага. Каждый солдат сам по себе - так бывает при бегстве. Но они же ПОДДЕРЖИВАЛИ ПОРЯДОК. "Мы были с вами, Кулак Блистиг. Видите, как стучат наши сапоги. Идем на север, да? Они не преследуют, сэр, и это хорошо. Уже нет его за затылке, сэр - ну вы понимаете, дыхания Худа. Нет на затылке. Мы в полном порядке, сэр. В полном..."

  - Полный порядок, - прошептал он сумраку палатки. - Мы должны были разлететься с ветрами. Найти путь назад. К цивилизации. К здравому рассудку.

  Пот высыхал и впитывался в изнанку меха, уже почти сырого. Его все еще трясло, живот болел от страха."Что со мной? Они смотрят. Там, в темноте. Колтейн. Дюкер. Тысячи за стеной Арена. Смотрят, взирают на меня с крестов. А теперь и Кенеб на коне. Рутан Гудд. Быстрый Бен. Мертвецы ждут. Удивляются, почему я не среди них. Я должен быть там.

  Они знают: мне здесь уже не место".

  Когда-то он был отличным солдатом. Достойным командиром. Достаточно умным, чтобы сохранить жизни гарнизона. Героем, спасшим Арен от Вихря. Но потом прибыла Адъюнкт, и все пошло не так. Она перевела его, вырвала из Арена - где его сделали бы Верховным Кулаком, городским Защитником. Ему дали бы дворец.

  "Она украла мое будущее. Мою жизнь".

  Малаз был еще хуже. Там обнажилось гнилое ядро империи. Маллик Рель, предатель Аренского легиона, убийца Колтейна и Дюкера и всех прочих - нет, никто в том не сомневался, но Джисталь всё же был там, шептал на ушко Императрице, и его мщение виканам далеко не было закончено. "И мщение нам. Ты завела нас в змеиное гнездо, Тавора, и многие снова умерли. Никогда не прощу тебя за все, тобою сделанное".

  Стоя перед ней, он исходил желчью. Каждый раз чуть не трепетал от желания схватить ее за шею, раздавить ей горло, выкрикнуть все обиды, пока свет не покинул мертвые тускнеющие глаза.

  "Когда-то я был хорошим командиром. Достойным солдатом.

  Теперь я живу в ужасе. Что она сделает в следующий раз? И'Гатана было недостаточно. Малаза было недостаточно. И Летера, как выясняется, тоже. На'рхук? Недостаточно. Проклятие тебе, Тавора. Я умер бы за достойное дело. Но это?"

  Такой ненависти он прежде не ведал. Яд полнит его, а мертвецы смотрят через дыры Худова королевства. "Я ее убью? Этого вы требуете? Скажите!"

  Стенки шатра стали светлее. День - и переговоры. Адъюнкт, вокруг кулаки - всё новые, лишь один выжил. "Но кто посмотрит на меня? Кто пойдет за мной? Не Добряк. Не Сорт. Даже не Ребенд со Скенроу. Нет, новые кулаки и их доверенные офицеры смотрят сквозь меня. Я уже призрак, дух, готовый к забвению. Чем я заслужил?!"

  Кенеба больше нет. С Летераса Кенеб единолично занимался командованием Охотниками за Костями. Организовал поход, поддерживал снабжение, дисциплину и порядок. Короче, занимался всем. У некоторых людей есть такой талант. "Управлять гарнизоном было достаточно просто. Наш толстый квартирмейстер совал руку во все карманы, этот улыбчивый олух с острыми глазами, а поставщики так и кишели вокруг. Все, что было нужно - подписать требование. Иногда даже без писанины - только подмигнуть, кивнуть...

  Патрули выходили. Патрули возвращались. Смена вахт, бдительная стража у ворот. Мы поддерживали мир, а мир делал нас счастливыми".

  Но армия на марше - иное дело. Вопросы снабжения успели его измучить, иссушили разум. Слишком о многом нужно думать и заботиться. "Отлично, теперь мы стали легче... ха, как приятно сознавать. Регулярная армия с горсткой панцирников и морпехов. Итак, припасов более чем достаточно, если такое вообще бывает.

  Но не надолго. Она хочет, чтобы мы пересекли Пустоши - а что ждет за ними? Пустыня. Беспроглядная. Нет, нам грозит голод, пусть фуры и перегружены. Голод, жажда.

  Я не возьмусь. И не просите. Не надо".

  Но они ведь не попросят, да? Потому что он не Кенеб. "Нет причин вообще показываться. В их компании я хуже Банашара. Он хотя бы смел, приходит пьяным и смотрит в лицо недовольной Таворе. Особый сорт смелости".

  В лагере стало шумнее, ведь приближается заря. Тихие разговоры, тупая тварь пробуждается к грубым истинам; глаза моргают, души дрожат. "Мы ходячие мертвецы. Чего ты еще хочешь, Тавора?"

  Много чего. Он чувствует это не хуже, чем звериные зубы в теле.

  Тихо зарычав, он откинул одеяла и сел. Шатер Кулака. Много пространства ради ничего. Сырой воздух ждет его героического подъема, блеска богоподобной мудрости. Он натянул одежду, подобрал отсыревшие сапоги, потряс, выгоняя возможных скорпионов и пауков. С трудом всунул ноги. Ему хотелось отлить.

  "Когда-то был отличным офицером".

  Кулак Блистиг развязал веревочку на пологе и вышел наружу.

  Добряк огляделся. - Капитан Ребенд.

  - Кулак?

  - Найдите мне Прыща.

  - Старшего сержанта Прыща, сэр?

  - Прыща любого чина, который он себе присвоил этим утром. Да. Узнаете его по черным глазам. - Добряк помедлил, размышляя. - Хотелось бы знать, кто сломал ему нос. Заслуживает медали.

  - Да, сэр. Спешу, сэр.

  Он услышал стук сапог, оглянулся. Кулак Фаредан Сорт и на шаг позади нее капитан Скенроу. Обе женщины выглядят несчастными. Добряк оскалился: - Такие лица вы намерены показать солдатам?

  Скенроу виновато отвела взор, но глаза Сорт стали тверже кремня. - Ваши собственные солдаты готовы взбунтоваться, Добряк. Не могу поверить - вы приказали...

  - Проверить снаряжение? Почему бы нет? Заставит их отскрести дерьмо от штанов и вообще почиститься. Давно пора.

  Фаредан Сорт долго смотрела на него. - Это не каприз, да?

  - Даю полезный совет, - отозвался Добряк. - Крепость в огне, черная холера убивает поваров, крысы не стали есть ваш суп, а ваша жена, завидев во дворе бродячий цирк, смазывает петли на двери в спальню. Но тут подхожу я, бью в ухо потертым сапогом. Когда очнетесь, о чем будете думать?

  Скенроу ответила: - Буду изобретать особенные способы вас убить, сэр.

  Добряк поддернул пояс. - Солнце расщепило небеса, мои дорогие. Время моей привычной прогулки.

  - Назначить охрану, Кулак?

  - Благородное предложение, капитан, но все будет отлично. О, если покажется Ребенд с Прыщом, произведите моего лучшего сержанта в новый чин. Подойдет Всемогущий Надзиратель Вселенной. Леди.

  Когда кулак ушел, Фаредан Сорт вздохнула, потерла лицо. - Ладно, - пробурчала она, - ублюдок в чем-то прав.

  - Поэтому он и ублюдок, сэр.

  Сорт подняла глаза: - Порочите репутацию Кулака, капитан?

  Скенроу выпрямилась. - Никак нет, Кулак. Констатирую факт. Кулак Добряк - ублюдок, сэр. Был им в капитанах, лейтенантах, капралах и семилетних пацанах. Сэр?

  Сорт внимательно поглядела на Скенроу. Она тяжело, тяжело приняла смерть Рутана Гудда, заставив Сорт подозревать: их связывало не простое товарищество офицеров. А теперь приходится говорить "сэр" той, что недавно была таким же капитаном. "Должна ли я поговорить? Сказать, что мне так же неловко? Есть ли смысл?" Она ведь держится. Как подобает проклятому солдату.

  "И еще Добряк. Кулак Добряк. Спаси всех нас Худ".

  - Врожденное, - сказала она вслух. - Боги подлые. Думаю, пришло время встретиться с моими новыми солдатами.

  - Обычная пехота - там простые люди, сэр. В них нет хитрого упрямства, как в морпехах. Трудностей не ждите.

  - Они разбежались, капитан.

  - Им приказали, сэр. И потому они еще живы. По большей части.

  - Начинаю видеть новую причину для задуманной Добряком проверки снаряжения. Многие ли побросали оружие, потеряли щиты?

  - Отправлены отряды для сбора всего оставшегося позади, сэр.

  - Я не о том. Они бросили оружие. Такое входит в привычку. Говорите, капитан, трудностей не будет? Может, не того рода, о которых вы думаете. Меня беспокоят другие трудности.

  - Понимаю, сэр. Тогда лучше их встряхнуть.

  - Думаю, мне придется стать весьма нелюбезной.

  - Ублюдком?

  - Неправильный род, капитан.

  - Может и да, сэр, но слово правильное.

  Если бы он был тихим. Если бы он пробрался через дым и муть вина прошлой ночи, оттолкнул боль в голове и кислый привкус на языке. Если бы сдержал дыхание, лежа словно мертвый, выражая полнейшую покорность... Тогда он смог бы ее ощутить. Колыхание глубоко внизу потрескавшейся, загрубевшей кожи земли. "Червь шевелится, и ты поистине ее чувствуешь, о жрец. Она - угрызения твоей совести. Она - твой лихорадочный стыд, заставивший покраснеть лицо".

  Его богиня приближается. Конечно, это долгое путешествие. Всё мясо земли в ее распоряжении, только грызи. Кости, чтобы хрустеть в пасти, тайны для пожирания. Но горы стонут, качаясь и склоняясь набок при движении в глубине. Моря бурлят. Леса дрожат. Грядет Осенняя Змея. "Благослови опавшие листья, благослови серые небеса, благослови горький ветер и спящих зверей". Да, Святая Мать, я помню молитвы, Торжествословие Савана. "И усталая кровь оросит почву, и плотные тела падут во чрево твое. И Темные Ветра Осени полетят алчно, ловя высвобожденные души. Пещеры застонут их голосами. Мертвецы повернули спины к надежной земле, к камням и касанию неба. Благослови их дальнейший путь, из коего нет возврата. У душ нет ничего ценного. Лишь плоть кормит живущих. Лишь плоть. Благослови наши глаза, Д'рек, ибо они открыты. Благослови наши глаза, Д'рек, ибо они видят".

  Он перекатился набок. Яд захватывает тело задолго до того, как душа покинет его. Она жестоко отмеряет время. Она - лик неизбежного угасания. Не благословляет ли он ее каждым прожитым днем?

  Банашар закашлялся и медленно сел. Незримые костяшки стучали в стенки черепа. Он знал, что они там. Чей-то пойманный в ловушку кулак, кто-то, желающий выйти. "Вон из моей головы, да. Кто тебя станет укорять?"

  Он устало огляделся. И решил, что сцена слишком цивилизованна. Нечто небрежное, верно, уклончивые шепотки растворения, известная беззаботность. Но ни намека на безумие. Ни единого шепотка ужаса. Обычный порядок, насмешка. Безвкусный воздух, бледное убожество зари, сочащейся сквозь брезентовые стенки, очерчивающей силуэты насекомых: каждая подробность вопиет мирские истины.

  "Но столь многие умерли. Лишь пять дней назад. Шесть, уже шесть. Я все еще могу их слышать. Боль, ярость, все яростные оттенки отчаяния. Если бы я спал снаружи, увидел бы их. Морпехов. Панцирников. Кучей летят в лицо наступающего врага... но эти шершни вступили в заранее проигранный бой - они встретили кого-то куда более опасного, и одного за другим их раздавили, смешали с землей.

  И хундрилы. Боги подлые, бедные Горячие Слезы".

  Слишком цивилизована эта сцена - груды одежды, позабытые на земле пыльные кувшины, придавленная трава, что напрасно пытается поймать полоски ясного солнечного света. Вернутся ли жизнь и свет, или все эти стебельки обречены засохнуть, умереть? Листья не знают. Пока что им приходится просто страдать.

  - Тише, - прошептал он, - мы уходим. Вы вернете себе естественные пути. Снова ощутите свежее дыхание ветра. Обещаю. "Ах, Святая Мать, не твои ли это слова утешения? Свет вернется. Терпите, его сладкий поцелуй всё ближе. Новый день. Тише, мои хрупкие".

  Банашар фыркнул и пошел искать кувшин, в котором хоть что-то осталось.

  Пятеро воинов-хундрилов стояли перед Мертвым Ежом. Выглядели они потерянными, но и целеустремленными - если такое сочетание возможно. Сжигатель Мостов не был уверен. Они боялись поглядеть ему в глаза, но не уходили. - И что я должен с вами делать, во имя Худа?

  Он бросил взгляд через плечо. Сзади встали новые сержанты, остальные солдаты собирались за ними. Эти женщины выглядят как мешки, переполненные дурными воспоминаниями. Лица болезненно-серые, словно они забыли все наслаждения жизни, "словно увидели другую сторону. Но, подружки, всё не так плохо, воняет только при переходе".

  - Командор? - кивнула на хундрилов Шпигачка.

  - Они добровольцы, - поморщился Еж. - Открепились от Горячих Слез, что-то вроде. - Он снова поглядел на пятерых мужчин. - Клянусь, Желч назовет это изменой и потребует их головы.

  Старший из воинов - лицо почти черное от вытатуированных слез - еще сильнее опустил широкие покатые плечи. - Душа Желча Иншиклена мертва. Все его сыновья погибли при атаке. Он видит лишь прошлое. Хундрилов Горячих Слез больше нет. - Он указал на спутников. - Но мы будем сражаться.

  - Почему не среди Охотников?

  - Кулак Добряк нас отверг.

  Другой воин крякнул, сказав: - Назвал нас дикарями. И трусами.

  - Трусами? - Гримаса Ежа стала еще страшнее. - Вы были в атаке?

  - Были.

  - И хотите сражаться дальше? Что тут трусливого?

  Старший сказал: - Он стыдил нас, велел вернуться к народу. Но мы уничтожены. Мы склонились в тени Колтейна, сломленные неудачей.

  - Говорите, все остальные просто... в воздухе растворятся?

  Мужчина пожал плечами.

  Алхимик Баведикт сказал Ежу в спину: - Командор, у нас тоже потери. Это ветераны. Выжившие.

  Еж снова оглянулся. Посмотрел на летерийца. - Как и все мы.

  Баведикт кивнул.

  Вздохнув, Еж снова посмотрел на воинов. Кивнул говорившему: - Твое имя?

  - Беррач. Это мои сыновья. Слег, Гент, Паврал и Райез.

  "Сыновья. Не удивлен, что тебе не рады в лагере Желча". - Отныне вы мои вестовые, разведчики и, когда понадобится, конники.

  - Сжигатели Мостов?

  Еж кивнул: - Сжигатели Мостов.

  - Мы не трусы, - прошипел самый молодой, вроде бы Райез. Лицо его сразу стало свирепым.

  - Будь вы трусами, - сказал Еж, - я послал бы вас в обоз. Беррач, ты теперь капитан нашей Конницы. Запасные кони есть?

  - Уже нет, Командор.

  - И ладно. Мои сержанты проследят, чтобы вас разместили. Свободны.

  В ответ пятеро воинов выхватили сабли и отдали честь невиданным образом. Поставили клинки поперек выступающих кадыков.

  Баведикт хмыкнул сзади.

  "Скажи я "режьте", они так и сделали бы? Боги подлые". - Хватит, солдаты, - произнес он. - Мы, Сжигатели, не поклоняемся Колтейну. Он был просто одним из малазанских командиров. Хорошим, верно; теперь он стоит в тени Дассема Альтора. Среди отличной компании. Возможно, в скором времени среди них появится и Желч.

  Беррач хмурился. - Мы не почитаем их память, сэр?

  Еж оскалил зубы, и отнюдь не в улыбке. - Поклоняйся кому угодно в свободное время, капитан, но свободного времени у тебя больше не будет, ведь ты отныне Сжигатель Мостов, а Сжигатели Мостов поклоняются лишь одному.

  - Кому же?

  - Убийству врагов, капитан.

  Нечто проявилось на лицах воинов. Они дружно спрятали сабли. Беррач, казалось, пытается что-то сказать, но не может. Наконец он подал голос: - Командор Еж, как отдают честь Сжигатели?

  - Никак. А если людям из других частей - вот так.

  Беррач широко раскрыл глаза, увидев неприличный жест Ежа, и ухмыльнулся.

  Еж повернулся к сержантам, чтобы подозвать их - и увидел, что это уже не серые раздутые мешки. Страх пропал с лиц, осталось лишь утомление - но и оно почему-то стало слабее. Шпигачка и Ромовая Баба снова казались почти красивыми.

  "Сжигателей то и дело вколачивают в грязь. А мы встаем. Без геройских поз, просто встаем. Да-а". - Алхимик, - позвал он, - покажи мне новые изобретения.

  - Наконец-то, - воскликнул летериец. - Забавно, правда?

  - Что же?

  - О. Как горсточка хундрилов разбудила вас всех.

  - Сержанты были в шоке...

  - Командор, вы выглядели еще хуже.

  "Ох, возьми меня Худ, не стану спорить". - Тогда говори. Что делают новые долбашки?

  - Ну, сэр, вы рассказывали насчет "барабана"...

  - Я? Когда?

  - Когда напились. Но мне пришло в голову...

  Двое незнакомцев подошли к стоянке взводов. Навстречу поднялись лица, но глаза были тусклыми. Никому не хотелось, чтобы прервали их жалкую печаль. Не сейчас. Бадан Грук неловко встал на ноги. - Восемнадцатый, что ли?

  Сержант, с Генабакиса, глядел на его солдат. - Кто тут остался от Десятого?

  Бадан ощутил холод. Почувствовал внезапно проснувшееся, острое внимание всех на стоянке. И понял. Он не особенно тверд, все это знают... так что чего стараться."Но если бы во мне хоть что-то осталось, я сумел бы". - Не знаю, в каких окопах были вы, но мы встретили первый напор. Чертово чудо, что хоть кто-то выжил. От Десятого осталось двое морпехов, и я догадываюсь, почему вы, сержант с капралом, оказались здесь. Похоже, потеряли всех своих солдат.

  Тут Бадан помедлил, оценивая действие своих слов. Никакого действия. "И о чем это говорит? Ни о чем хорошем". Он чуть развернулся, махнул рукой: - Там. Вон они, из взвода Чопора. Сержант Чопор мертв. И Ловчий, и Неллер, и Мулван Бояка, а капрал Целуй-Сюда пропала... без вести. Вам достанутся лишь Смертонос и Спешка.

  Сержант в сопровождении капрала пошел туда. - Встать, морпехи, - сказал он. - Я сержант Впалый Глаз, а это капрал Ребро. Десятого больше нет. Вы в Восемнадцатом.

  - Что? - удивилась Спешка. - Взвод из четверых?

  Капрал ответил: - Мы заберем двоих из Седьмого и еще двоих из Пятого взвода Девятой роты.

  Досада захромала, встав рядом с Баданом Груком. - Сержант, Смола вернулась.

  Бадан вздохнул и отвел глаза. - Отлично. Она тут разберется. - Ему спинной хребет больше не понадобится. Никто никогда не взглянет на него, ожидая... "ожидая чего? Худ знает. Они просто собирают лохмотья. Чтобы сделать коврик". - Он вернулся к угасающему костру, уселся рядом со своими.

  "Я повидал достаточно. Даже морпехи не сделают всего ради жалованья. Нельзя умирать ради жалованья. Так что сшивайте новые взводы, как вам угодно. Но сколько вообще морпехов остается? Пятьдесят? Шестьдесят? Нет, лучше растворить нас среди обычных подразделений, словно прокисшую кровь. Видит Худ, меня уже тошнит от этих лиц, от недостатка лиц, которых больше не увидеть. Мелоч. Шелковый Ремень. Накипь, Ловчий, все".

  Смола разговаривала с Впалым Глазом, голоса звучали тихо и равнодушно. Вскоре она подошла, присела рядом. - Вести от Горячих Слез. Целуй-Сюда еще не выздоровела. Плохой перелом.

  - Они заберут их?

  - Кто?

  - Тот сержант.

  - Да, хотя не "заберут", а "переместят". Слишком мало нас осталось, далеко не разойдемся.

  Бадан нашел палку, пошевелил золу. - Что она будет делать, Смола?

  - Целуйка?

  - Адъюнкт.

  - Мне откуда знать? Я с ней не беседую. Никто с ней не говорит, как я слышала - кажется, сейчас всем руководят Кулаки.

  Бадан бросил палку, потер лицо. - Нам нужно идти назад, - буркнул он.

  - Такого не будет, - отвечала Смола.

  Он сверкнул на нее глазами: - Мы не можем просто так собраться и пойти дальше.

  - Тише, Бадан. Мы вытащили больше солдат, чем должны были. Нас не так уж размолотили. Рутан Гудд, Быстрый Бен, потом то, что было в авангарде. Все это им помешало. Не говорю уж, что Скрип заставил всех окапываться - без окопов тяжелая пехота не смогла бы...

  - Умереть?

  - Выстоять. Достаточно долго, чтобы летерийцы надавили на них. Достаточно долго, чтобы все мы успели отступить...

  - Отступление, да. Отличное слово.

  Она склонилась ближе, зашипев: - Слушай меня. Мы не умерли. Не все из нас здесь...

  - Да, нет ничего более очевидного.

  - Нет, ты не въехал. Нас победили, Бадан, но мы сумели выкарабкаться даже из этого. Да, может быть, Госпожа и толкала нам удачу со всей дури, может быть, все остальные встали, преградив путь клинкам. Может, они уже успели остыть... как я слышала, Лостара Ииль почти скрылась в облаке крови, и ни одна капля не была ее собственной. Им нужно было подумать. Пауза. Нерешительность. Суть в том, что когда мы начали бежать...

  - Они не пошли следом.

  - Вот, вот. Могло быть гораздо хуже. Погляди на хундрилов. Шесть тысяч пришло, меньше тысячи ушло. Слышала, некоторые выжившие просятся в наш лагерь. Присоединяются к Сжигателям Ежа. Говорят, вождь Желч сломался. Видишь, что бывает, когда ломается командир? Остальные просто осыпаются прахом.

  - Наверное, наш черед.

  - Сомневаюсь. Она ранена, помнишь? И Денал ей не поможет. Ей нужно найти особый путь исцеления. Но ты так и не понимаешь. Не ломайся на части, Бадан. Не уползай в себя. Твой взвод потерял Накипь, и всё.

  - Неп Борозда болен.

  - Он всегда болен. Хотя бы с того дня, как мы ступили в Пустоши.

  - Релико кричит во сне.

  - Не он один. Он и Большик стояли с тяжелой пехотой, верно? Ну.

  Бадан Грук внимательно посмотрел на мертвый костер, вздохнул. - Ладно, Смола. Чего я должен делать, по-твоему? Как мне всё исправить?

  - Исправить? Идиот. Даже не пытайся. Не наше дело. Мы не сводим глаз с офицеров, мы ждем указаний.

  - Я не видел Фаредан Сорт.

  - Потому что ее сделали кулаком. А ты где был? Плевать. Мы ждем Скрипа, вот в чем дело. Когда пройдут переговоры, он созовет нас всех - всех оставшихся из морской и тяжелой пехоты.

  - Он так и остался сержантом.

  - Нет, он капитан.

  Бадан невольно улыбнулся. - Его наверняка трясет.

  - Да уж, его танцуют с самого утра.

  - Итак, мы собираемся. - Он поднял глаза, встретился с ней взглядом. - И мы выслушаем, что он хочет сказать. И потом...

  - Потом... что же, увидим.

  Бадан скосил глаза. Тревога снова охватила его вихрем. "Не такого ответа я ждал". - Смола, не отправиться ли нам за Целуйкой?

  - О, ей это понравилось бы. Нет, пусть эта телка поварится еще немного.

  - Это мы были короткими, - сказала Досада.

  - Т' о чем?

  - Ты понял, Неп. Эти Короткохвостые были слишком высокими. Бить вниз было непросто - им доспехи мешали. Ты же видел нас? Мы быстро учились. Вели войну с лодыжками. Били в пах. Подрезали поджилки. Протыкали чертовы лапы. Мы стали армией мелких псов, Неп.

  - Я те не пса, Доса. Я в'лк. Неп В'лк!

  Релико подал голос: - Тут ты права, Досада. Мы стали драться низко, так? Прилипали к ногам и делали свое дело. - Эбеновое лицо попыталось изобразить усмешку.

  - Я и говорю, - кивнула Досада, зажигая очередную палочку ржавого листа. Она "позавтракала" пятью. Ее руки тряслись. Неровно зашитую рану на ноге ломило. Как и все тело.

  Смола села рядом с Мёдом. Сказала вполголоса: - Им нужно набить руку.

  Лицо Мёда окаменело. - Держащую оружие руку.

  Остальные склонились, чтобы услышать. Смола наморщила лоб: - Да. Капрал Ребро поначалу будет неловким.

  - Значит, сержант, - сказал Оглянись, - нас, вроде как, вставят в другой взвод? Или, может, мы, пара оставшихся морпехов, проглотим новый взвод?

  Смола пожала плечами: - Это еще не решено.

  Мёд сказал: - Не нравится мне, что сделали с Десятым, сержант. Миг - он здесь, еще миг - и его нет. Словно клуб дыма. Неправильно это.

  - Впалый Глаз тот еще урод, - согласилась Смола. - Никакого такта.

  - Лучше бы все умерли, - вздохнул Оглянись.

  - Хватит. Не думай так. Не сейчас. Головы подняли - голов лишились. Потом они навалились на нас. Каждый солдат был сам за себя.

  - Но не Скрип, - буркнул Мёд. - Или капрал Тарр. Или Корабб, Урб. Даже Хеллиан. Они приструнили морпехов. Заставили склонить головы, и люди выжили.

  Смола отвернулась. - Думаю, слишком много тут болтовни. Раздираете себе раны. Это плохо выглядит. - Она уже стояла. - Мне нужно переговорить со Скрипом.

  Сержант Урб подошел к Лизунцу. - Взвод, встать.

  Мужчина поднял голову, со вздохом встал.

  - Собери вещички.

  - Слушаюсь, сержант. Куда идем?

  Не ответив, Урб двинулся прочь; панцирник тяжело топал в двух шагах за спиной.

  Урб знал в лицо почти всех морпехов армии. Его память была отличной. Лица? Легко. Имена? Ни шанса. Ну, сейчас маловато лиц осталось...

  Лагерь тяжелой и морской пехоты в полном беспорядке. Дезорганизованный, небрежный. Взводы оставили прогалины там, где обычно располагались другие, погибшие взводы. Палатки перекосились, веревки провисли. Перевязи, побитые щиты и покрытые трещинами доспехи валялись на земле, среди костей родаров и вываренных позвонков миридов. Мелкие выгребные ямы смердели (солдаты жаловались на какое-то желудочное расстройство, но, скорее всего, это были просто нервы, ужасный остаток напряжения битвы). Кислота выживания прожигает себе путь через глотки...

  Над их головами размеренным безумием повисло утро, как всегда равнодушное. Небо светлеет, кружатся и зудят мошки, приглушенно мычат животные, которых ведут на бойню. Однако кое-чего не хватает. Не слышно болтовни. Солдаты сели, повесив головы и лишь иногда поднимая пустые, отстраненные глаза.

  Все под осадой. На всех давят просветы в кружках, давят груды палаток, скопища ненужных шестов и веревок. Мертвым нечего сказать - но все сидят и прислушиваются к ним.

  Урб подошел к одному из таких разорванных кружков сидящих солдат. Они поставили на угли горшок, из него поднимался тяжелый алкогольный запах. Урб присмотрелся. Двое мужчин, две женщины. - Двадцать Второй взвод?

  Старшая из женщин кивнула, не поднимая головы. Урб ее помнил. Оживленное лицо... было когда-то. Острый язычок. Малаз или Джаката? Островитянка, это точно. - Встали все!

  Он видел на лицах явное недовольство. Вторая, молодая женщина - темная кожа, темные волосы, но удивительно синие глаза - зашлась в ярости: - Отлично, сержант. - Ее акцент был ему не знаком. - Ты только что потерял свой взвод. - Тут она увидела Лизунца, лицо смягчилось. - Панцирник. - Она уважительно кивнула.

  Вторая женщина метнула компаньонке суровый взгляд. - Парни, девочки, вы смотрите на Тринадцатый. Этот взвод и Хеллиан, они пили кровь ящеров. Так что все встали, мать вашу. - Она подала пример. - Сержант Урб, я Пряжка. Пришли собирать нас? Отлично, нам пора собраться.

  Остальные неловко встали. Однако молодая женщина все еще морщилась. - Мы потеряли хорошего сержанта...

  - Который не услышал, как приказали пригнуться, - бросила Пряжка.

  - Всегда куда-то не туда нос совал, - сказал мужчина - картулианец с намасленной бородкой.

  - Любопытство, - заметил другой солдат, коротконогий и широкоплечий фалариец с волосами цвета алого золота. У него был срезан кончик носа, отчего лицо стало уродливым.

  - С элегиями покончено? Отлично. Это Лизунец. Ну, лица я знаю, так что мы знакомы. Назовите имена.

  Картулианец сказал: - Жженый Трос, сержант. Сапер.

  - Леп Завиток, - отозвался фалариец. - Хирург.

  - Целительство?

  - Не рассчитывайте. Не здесь.

  - Грусть, - сказала молодая женщина. - Взводная колдунья. Почти так же бесполезна, как Леп.

  - Арбалеты сохранили? - спросил Урб.

  Все молчали.

  - Значит, первая задача - пойди в арсенал. Потом назад, вычистить эту помойку. Двадцать Второй распущен. Добро пожаловать в Тринадцатый. Лизунец, подружись с ними. Пряжка, ты теперь капрал. Поздравляю.

  Когда все ушли, Урб встал в одиночестве - и долго, не замечаемый никем, смотрел в никуда.

  Кто-то потряс ее за плечо. Она застонала, перекатилась набок. Снова толчок, еще сильнее. - Прочь. Темно еще.

  - Еще темно, сержант, потому что вы завернулись в одеяло.

  - Неужто? Ну-ка, сделайте то же и снова поспим. Иди прочь.

  - Утро, сержант. Капитан Скрипач желает...

  - Он всегда желает. Едва обернутся офицерами, как желают и желают все время. Эй, кто-нибудь, дай кувшин.

  - Кончились, сержант.

  Она выпростала руку, ощупала грубую ткань на лице, стянула за край. Открыла один глаз. - Не может быть. Иди найди где-нибудь там.

  - Найдем, - обещал Увалень. - Как только встанете. Кто-то ходит по взводам, считает. Нам не нравится. Нервничаем.

  - Почему? - Одинокий глаз моргнул. - У меня все восемь моряков...

  - Четверо, сержант.

  - Пятьдесят процентов потерь? Неплохо для вечеринки.

  - Вечеринки?

  Она села. - Прошлой ночью было восемь.

  - Четверо.

  - Правильно, дважды четверо.

  - Это не вечеринка была, сержант.

  Хеллиан пыталась освободить второй глаз. - Не она, гммм? Вот что значит убегать, капрал. Пропустил всё веселье.

  - Да, полагаю так. Мы растопили кусок шоколада - думали, вам понравится.

  - Та штука? Вспоминаю. Болкандшоколад. Ладно, вон из палатки. Я приведу себя в достойный вид.

  - Вы не в палатке, сержант, вы в отхожем месте.

  Она огляделась. - Вот откуда запах.

  - Никто им не пользовался, сержант. Мы видели, что вы тут.

  - Ох.

  Живот снова свело, но рвоты не осталось, так что он сглотнул, подождал, тяжко вздыхая, и снова сел на корточки. - Чопорные соски Полиэли! Если я не буду ничего сдерживать, весь наружу выйду!

  - Уже, Борот, - заметил Горлорез, стоявший неподалеку. Голос его стал сплошным хрипом и сипом. Старые шрамы на шее воспалились; удар в грудь оказался таким сильным, что колечки доспеха впаялись в грудину, и это как-то повлияло на гортань.

  Они отошли от лагеря, встав в двадцати шагах от восточного пикета. Наоборот, Горлорез, Мертвяк и сержант Бальзам. Выжившие Девятого взвода. Пехотинцы скорчились в своих норках, смотрели на них налитыми кровью глазами, но молчали. Это вызов? Жалость? Взводный маг не знал и знать не желал. Утерев рот ладонью, он глянул на Горлореза с Бальзамом. - Ты созвал нас, сержант. Зачем?

  Бальзам стащил шлем, яростно поскреб лысину. - Просто сказать: мы во взводе не сломались, мы не будем брать новых членов. Вот и все.

  Наоборот хмыкнул: - Мы за этим сюда тащились?

  - Не будь идиотом, - прорычал Мертаяк.

  Бальзам встал к ним лицом. - Говорите все. Сначала ты, Горлорез.

  Высокий мужчина вроде бы вздрогнул. - Чего сказать? Нас погрызли. Но Добряк назвал Скрипа - как там? - кровавым гением. У нас теперь новый капитан...

  - В Сорт ничего плохого не было, - вмешался Мертвяк.

  - Никто не говорит. Она решительный офицер, эта баба. Но, может, в том и дело. Скрип плоть от плоти морпех. Был сапером. Сержантом. Теперь капитан того, что от нас осталось. Я только рад. - Он пожал печами, смотря на Бальзама. - Больше сказать нечего.

  - А когда он скажет, что пришло время идти, вы станете скулить и блеять?

  Брови Горлореза поднялись. - Идти? Куда?

  Бальзам прищурился. - Твоя очередь, Мертвяк.

  - Худ мертв. Серые всадники патрулируют врата. Во снах я вижу лица - смутно, но всё же... Малазане. Сжигатели Мостов. Вы просто не можете себе представить, какое это облегчение. Они все там. Думаю, надо благодарить Мертвого Ежа.

  - Ты о чем? - удивился Наоборот.

  - Такое чувство. Словно он, вернувшись, прожег за собой тропу. Шесть дней назад... ну, готов поклясться, они были от нас на расстоянии поцелуя.

  - Потому что мы почти что умерли, - буркнул Горлорез.

  - Нет, они были как осы - но "медом" для них были не смерть и не ящеры. Их привлекло случившееся в авангарде. С Лостарой Ииль. - Глаза его сияли, когда он обводил взглядом товарищей. - Знаете, я сам мельком видел. Видел ее танец. Она сделала то же, что Рутан Гудд, но не пала под клинками. Ящеры отступили - они не знали, что делать, не могли подобраться близко - а те, что смогли... боги, их порубило в куски. Я смотрел на нее и сердце чуть не лопалось.

  - Она спасла жизнь Адъюнкта, - сказал Горлорез. - Так ли это хорошо?

  - Не тебе спрашивать, - ответил Бальзам. - Скрип нас созывает. Ему есть что сказать. Думаю, насчет нее, Адъюнкта. И того, что будет. Мы всё ещё морпехи. Мы по-прежнему морская пехота, и среди нас есть тяжелая пехота - самые упрямые быки, каких я видывал.

  Он повернулся, потому что к ним подошли двое солдат из дозора. Они держали в руках два каравая, сверток с сыром и глиняную бутыль явно родом с Семиградья.

  - Что это? - спросил Мертвяк.

  Солдаты замерли в нескольких шагах. Тот, что справа, заговорил: - Смена вахты, сержант. Нам принесли завтрак. Но мы не особо голодные. - Тут они положили продукты на чистый клочок земли, кивнули и направились в лагерь.

  - Розовое брюхо Худа, - вздохнул Мертвяк.

  - Пригодится, - сказал Бальзам. - Но мы не закончили. Наоборот.

  - Садки больны, сержант. Ты видел, что делается с нами, магами. Есть и новые, садки новые, я имел в виду... только они совсем не ласковые. Хотя я могу попробовать в них нырнуть, когда совсем одурею от своей бесполезности.

  - Ты среди нас лучший арбалетчик, Борот, так что не говори о бесполезности.

  - Может и так, Горлорез, но мне не по себе.

  - Мертвяк, - сказал Бальзам, - ты тут занимался целением.

  - Да, но Борот прав: это не весело. Проблема в том, что я всё ещё как-то привязан к Худу. Даже если он... хм, мертвый. Не знаю, почему, но когда магия ко мне приходит, она холодна как лед.

  Наоборот нахмурился: - Лед? Бессмыслица.

  - Худ был треклятым Джагутом, так что смысл есть. Но смысла нет, потому что он, э... ушел.

  Горлорез сплюнул. - Если он действительно помер, как ты говоришь, он сошел в свое же королевство? И разве он не должен был уже быть мертвым, раз стал Богом Смерти? Это в твоих словах смысла нет, Мертвяк.

  Некромант выглядел несчастным. - Знаю.

  - В следующий раз, как будешь исцелять, - предложил Наоборот, - позволь мне принюхаться.

  - Тебя снова затошнит.

  - И что?

  - О чем ты думаешь, Борот? - поинтересовался Бальзам.

  - Думаю, Мертвяк уже не пользуется садком Худа. Думаю, это должен быть Омтозе Феллак.

  - Мне тоже кажется, - пробубнил Мертвяк.

  - Есть один способ проверить, - сказал Бальзам.

  Наоборот выругался. - Вот. Мы не знаем точно, но ходит слух: у нее сломаны ребра, она кашляет кровью, и у нее сотрясение мозга. Однако с этим отатаралом никто к ней не может подойти.

  - Но Омтозе Феллак - садок Старших. - Мертвяк кивнул. - Что же, идем. Стоит попытаться.

  - Пойдем, - согласился Бальзам. - Но сначала еда.

  - Оставим Адъюнкта страдать?

  - Поедим здесь, - тускло глянул на него Бальзам, - потому что мы морпехи и не швыряем грязь в лица товарищей-солдат.

  - Точно, - сказал Наоборот. - К тому же я голоден.

  Курнос потерял четыре пальца на руке, державшей щит. Чтобы остановить кровотечение, не унявшееся даже после ушивания культей, он сунул пальцы в котелок с кипящей водой. Теперь они выглядели расплавленными, ладони покрылись ожогами. Но кровь остановилась.

  Он готов был признаться в вечной любви Острячке, но пришел сержант Восемнадцатого и забрал Острячку с Поденкой, так что Курнос остался в одиночестве. Последний из бывшего взвода Геслера.

  Он некоторое время посидел, протыкая терновым шипом волдыри и высасывая жидкость. Закончив, снова посидел, следя за угасающим огнем. Во время боя отрезанный палец ящера попал ему за воротник, между кирасой и рубашкой. Когда он его достал, вместе с Поденкой и Острячкой сварил обрубок. Скудные кусочки мяса и жил они разделили между собой, а костяшки привязали к волосам. Так принято среди Охотников.

  Женщины настояли, чтобы он взял самую длинную фалангу, в компенсацию испорченной руке; теперь она свисает с бороды, затмевая прочие костяшки, собранные с летерийских солдат. Она тяжело стучит в грудь, ведь он тронулся в дорогу, вдруг осознав, что остался в одиночестве.

  Запакованные вещи лежали на плече. Через двадцать два шага он оказался в лагере старого взвода Скрипача. Нашел место для палатки, положил мешок и присел с другими солдатами.

  Красивая маленькая женщина справа передала оловянную кружку с чем-то пахучим. Улыбнувшись, он не увидел ответной улыбки и поэтому вспомнил ее имя. Улыба.

  Но это, как показалось ему, лучше одиночества.

  - Соперник, Корабб.

  - Не вижу, - ответил семиградский воин.

  - Курнос желает быть нашим новым кулаком, - объяснил Каракатица.

  - Значит, во взводе будет четыре кулака? Я, капрал Тарр, Корик и Курнос.

  - Я был капралом, не кулаком, - сказал Тарр. - К тому же я не бью, только прикрываюсь.

  Каракатица фыркнул: - Едва ли. Ты шел вперед, как любой ударный кулак, какого я видел.

  - Я шел вперед, сапер, чтобы закрепиться.

  - Отлично, - согласился Каракатица. - Принимаю поправку.

  - Я тут поняла, - вмешалась Улыба. - У нас больше нет сержанта. Или это ты, Тарр? Если так, нужен новый капрал, а раз только у меня есть мозги, им стану я.

  Тарр поскреб в седеющей бороде. - Я думал насчет Корабба.

  - Ему нужен отдельный фургон с оружием!

  - Я сберег летерийский меч, - обиделся Корабб. - Больше ничего не терял.

  - Давайте голосовать.

  - Не будем, Улыба, - сказал Тарр. - Корабб Бхилан Зену'алас, отныне ты капрал Четвертого взвода. Поздравляю!

  - Он едва перестал быть новобранцем! - скривилась на всех Улыба.

  - Молодые сливки слаще, - заявил Каракатица.

  Корик оскалил зубы на Улыбу: - Придется пережить, солдат.

  - Я теперь капрал. Слышал, Курнос? Я теперь капрал.

  Панцирник поднял голову над кружкой. - Что слышал?

  Потеря Бутыла их травмировала. Каракатица по глазам видит. Первая потеря взвода... ну, насколько он может припомнить. Из первоначального состава - точно. Хотя гибель одного солдата - это чертовски хорошо. Большинству взводов досталось сильнее. Некоторых вообще больше не существует. "Некоторых? Скорее почти всех".

  Он уселся на объемистую запасную палатку, исподтишка следя за солдатами. Слушая их жалобы. Корик - конченый человек. Если в нем и был хребет свободы, позволявший держаться прямо - он сломан. Теперь он носит цепи внутри себя, они обмотали даже мозг. Возможно, навеки. Он испил из колодца страха и все время на него оглядывается.

  Та заваруха оказалась жуткой, но Корик зашатался еще раньше. Каракатица гадал, осталось ли хоть что-то от воина, которого он раньше знал. Дикари имеют обыкновение склоняться к самым гнусным порокам цивилизации; и не важно, насколько умен человек - он зачастую слеп к тому, что его убивает.

  Возможно, обычные люди такие же... но, для ума Каракатицы, этот случай особенно трагичен.

  Даже Улыба потихоньку отстраняется от Корика.

  ОНА не изменилась, решил Каракатица. Ни на щепоть. Та же психованная, склонная к убийству тварь - вот она, Улыба. Ее нож рубил жестоко. Она завалила в тот день немало великанов. Уже поэтому она была бы ужасным капралом.

  Тарр остался Тарром. Таким он был, таким он будет вечно. Получится надежный сержант. Может, малость без воображения, но этот взвод уже не нуждается во встрясках. Слишком многое повидал. "И мы встанем за него горой. Этот мужик - стена с шипами, и когда шлем опущен на лоб, даже стадо бхедринов его не собьет. Да, Тарр, ты всё сделаешь как надо".

  Корабб. Капрал Корабб. Идеально.

  И еще Курнос. Сидит как пень, расплющенные волдыри сочатся сукровицей. Пьет кишкодёр, который заварила Улыба, на измученном лице слабая улыбка. "Меня не обманешь, Курнос. Слишком давно я в армии. Ты рад, что у тебя бронированный череп. Как все панцирники. Но я вижу блеск крошечных глазок под веками.

  "Что слышал?" Отличная попытка, но я видел поспешно затушенную искру. Рад быть здесь, да? Хорошо. Счастлив тебя принять.

  А насчет меня - чему я научился? Ничему новому. Мы прошли через многое, но предстоит проходить еще и еще. Тогда и спросите. Тогда и спросите".

  Он поднял голову: появился Скрипач. От скрипки осталась лишь шейка, струны ерзают по спине, словно непокорные волосы. Рыжина почти ушла из бороды. Короткие ножны пусты - оставил клинок в глазнице ящера. Взгляд синих глаз суров, почти обдает морозом.

  - Сержант Тарр, еще ползвона. Потом веди их на место.

  - Слушаюсь, капитан.

  - К нам приехали с юга. Напасть, несколько хундрилов и еще кто-то. Много кого.

  Каракатица наморщил лоб. - Кто это?

  Скрипач пожал плечами: - Переговоры. Скоро все узнаем.

  - Говорят, ты выживешь.

  Хенар Вигальф улыбнулся ей с кровати. Но это была неуверенная улыбка. - Я сделал, что ты просила, Лостара. Наблюдал.

  Ее глаза забегали.

  - Кто ты? - спросил он.

  - Не спрашивай. Я вижу вопрос в каждом взгляде. Все смотрят на меня. И молчат. - Она помедлила, поглядела на руки. - Это был Танец Теней. Это были все Танцы Теней. - Тут она встретила его взор. - Это не я была. Я просто отошла в сторону и, как ты, просто наблюдала.

  - Если не ты, кто?

  - Веревка. Котиллион, Бог-покровитель ассасинов. - Она поморщилась. - Взял верх. Думаю, он такое уже проделывал.

  Глаза Хенара широко раскрылись. - Бог.

  - Яростный бог. Я... никогда я не чувствовала такой ярости. Она прожигала меня насквозь. Она вычистила меня. - Женщина отстегнула пояс, сняла ножны с кинжалом, положила на раненую, закрытую одеялом грудь. - Для тебя, любимый. Но будь осторожен: он очень, очень острый.

  - Одержимость ушла с твоего лица, - сказал Хенар. - Прежде ты была прекрасна, но сейчас...

  - Будь уверен, это непредвиденный дар, - ответила она с неким недоверием. - Боги не славятся милосердием. И сочувствием. Но ни одному смертному не устоять в таком сиянии: он или сгорит до пепла, или возродится.

  - Возродится. Да. Действительно хорошее описание. Моя смелость, - добавил он с печальной гримасой, - пятится от тебя.

  - Не позволяй, - бросила она. - Не хочу мышонка в постели, Хенар Вигальф.

  - Ну, я попробую отыскать прежнего себя.

  - Я буду помогать, но не сейчас - целители с тобой еще далеко не закончили. - Она встала. - Должна тебя оставить. Адъюнкт.

  - Думаю, Брюс обо мне позабыл. Или счел мертвым.

  - Не думаю, что буду ему напоминать. Отныне ты скачешь рядом со мной.

  - Брюс...

  - Едва ли. Думаю, всё решит пара слов с Араникт.

  - Брат короля посажен на цепь?

  - В следующий раз, встретившись, можете сравнить ошейники.

  - Думал, мыши тебе не нравятся, Лостара.

  - О, я жду от тебя попыток сорваться с цепи, Хенар. Оковы и клетки - для тех, чей дух не сломлен.

  - П