Маскарад бесплатное чтение

Тери Пратчет
Маскарад

С благодарност на хората, които ми показаха, че операта е още по-странна, отколкото можех да си представя. Най-добрият израз на моята признателност е да премълча имената им.

Вятърът виеше. Бурята трещеше из планината. Светкавиците опипваха зъберите, както старец се мъчи да изчовърка заседнало семенце на къпина от изкуственото си чене.

Между избуялия храсталак от прещип гореше огън, поривите подмятаха пламъците насам-натам.

Неземен глас се издигна във вой:

— И кога ние… двете… ще се срещнем пак?

Затътна гръмотевица.

Доста по-обикновен глас отвърна:

— И що ти трябваше да крещиш, а? Заради тебе си изтървах филийката в огъня.

Леля Ог си седна на мястото.

— Извинявай, Есме. Сторих го заради… нали се сещаш… доброто старо време… Ама не ме бива много.

— Тъкмо ставаше хрускава и кафявичка.

— Извинявай.

— Бездруго няма що да викаш.

— Извинявай, де.

— Тоест искам да ти река, че не съм оглушала. Можеше да ме попиташ, както си е редно. И щях да ти отговоря: „Идната сряда.“

— Извинявай, Есме.

— Няма нищо, само ми отрежи друга филийка.

Леля Ог кимна и се обърна.

— Маграт, отрежи на Баба др… Ох! Отплеснах се за минутка. Май аз ще я отрежа.

— Ха! — изсумтя Баба Вихронрав, вторачена в огъня.

Замалко не се чуваха други звуци освен рева на стихията и шума от усилията на Леля Ог да отреже филийката. Справяше се горе-долу като човек, решил да разполови дюшек с трион.

— Помислих си, че ще те развеселя, като те доведа тука — отбеляза тя по някое време.

— Тъй, значи…

Не прозвуча като въпрос.

— Да се поразсееш, таквиз ми ти работи… — продължи Леля, като наблюдаваше внимателно приятелката си.

— Ъ-ъм? — обади се Баба, без да откъсва поглед от огъня.

„Олеле — сепна се Леля, — туй не биваше да го казвам…“

Да, обаче… ами проблемът беше, че Леля се тревожеше. И то много. Изобщо не беше сигурна, че нейната приятелка не е започнала… ами… тъй, де… дето има една приказка… такова… да навлиза в мрака…

Знаеше, че понякога се случва с най-могъщите. А Баба Вихронрав имаше стъписваща сила. В момента сигурно беше по-изтъкната вещица и от печално известната Черната Алис, а всеки знаеше как е свършила онази. Две хлапета я бутнали в собствената й печка и всеки казал, че са направили страхотна добрина, макар че после се наложило цяла седмица да лъскат фурната отвътре.

Но до деня на печалния си край Алис всявала ужас у останалите обитатели на планините Овнерог. Такова майсторство постигнала в магията, че в главата й нямало място за нищо друго.

Разказваха, че никакво оръжие не можело да я прониже. Сабите отскачали от кожата й. Налудничавият й кикот се чувал от два километра. Разбира се, той открай време си влизаше в похватите на вещиците при съответните затруднени обстоятелства, но нейният бил от смахнатия налудничав кикот, тоест от най-лошия вид. Взела да превръща хората в пандишпанени сладкиши и си направила къщичка от жаби. Накрая било много гадно. Винаги така става, когато вещицата се преметне към злото.

Е, понякога не тръгват в тази посока, а просто… се отнасят нанякъде.

Умът на Баба имаше нужда от заетост. Тя не понасяше леко скуката. Предпочиташе да си полегне и да пренесе съзнанието си чрез Заемане в главата на някоя горска твар, за да слуша с ушите й и да вижда с очите й. И това, общо взето, не беше зле, само че Баба се справяше прекалено добре. Леля Ог не беше чувала друга да е имала способността да остава извън тялото си толкова дълго.

И почти нямаше съмнение, че някой ден не би си направила труда да се върне… А сега беше най-неподходящият сезон — гъските крякаха и профучаваха по небето всяка нощ, есенният въздух подканяше с хладната си свежест. Страшно изкушение.

Леля Ог смяташе, че знае причината за проблема.

Прокашля се.

— Оня ден видях Маграт — подхвана, като следеше с ъгълчето на окото си Баба.

Никаква реакция.

— Добре изглеждаше. Подхожда й да е кралица.

— Хъм?

Леля изпъшка безмълвно. Щом Баба дори не се заяде, значи Маграт наистина й липсваше.

Колкото и да не й се вярваше на Леля отначало, но Маграт се оказа права до болка за едно нещо, макар че иначе си беше същинска мокра кокошка през поне половината време.

Три беше най-естествената бройка за вещиците.

Те обаче загубиха една. Е, не буквално. Маграт вече беше кралица и не е лесно да забуташ подобна особа някъде, та да не можеш да я намериш. Но… това означаваше, че сега са само две, а не три.

Когато са три, едната е на разположение вечно да сдобрява останалите две, щом се сдърпат. Маграт си имаше дарба за това. Без нея Леля Ог и Баба Вихронрав взаимно си лазеха по нервите. А с нея трите успяваха да лазят по нервите на всеки друг в целия свят, което си беше далеч по-забавно.

Но не можеха да си върнат Маграт… е, най-точно казано, поне засега.

Защото макар три да е чудесно число за вещиците… трябваше да са подобаваща тройка. Да са от подходящите… типажи.

Леля Ог се усети, че й е неудобно дори да мисли за това, което беше необичайно, защото смущението й прилягаше, колкото и безкористната жертвоготовност на някой котарак.

Естествено като вещица тя не вярваше в никакви окултни глупости. Има обаче една-две истини, вкоренили се в самата основа на душата, които не можеш да пренебрегнеш. И сред тях беше именно тази история с… хъм, девицата, майката и… онази, другата.

Ето. Най-сетне си го каза.

Разбира се, не беше нищо повече от овехтяло суеверие и принадлежеше на старите времена, затънали в невежество, когато определенията „девица“, „майка“ и… така, де, другата… обхващали всички жени над дванадесет години освен в някои периоди от живота им, траещи по девет месеца. А напоследък всяко момиче, надарено с достатъчно схватливост, за да брои правилно и да се вслушва в съветите на Леля Ог, можеше да отложи задълго поне едно от тези състояния.

И все пак… беше старо суеверие — по-древно от книгите, дори от писмеността. А такива вярвания приличат на тежести върху гумения лист на човешкия опит и имат свойството да придърпват хората към себе си.

Маграт пък беше омъжена от три месеца. Би трябвало вече да е излязла от първата категория. Поне — влакът на мисълта в главата на Леля кривна по странична линия — се очакваше да е така. Младият Верънс бе поръчал да му доставят един полезен наръчник. С картинки, на които разните части на тялото бяха номерирани. Леля знаеше този факт, защото веднъж им отиде на гости и се вмъкна в кралската спалня. Просвещаваше се десетина минути, докато рисуваше мустаци и очила на някои от фигурите на картинките. Не й се вярваше, че дори Маграт и Верънс не биха успели да… Не, не, трябва всичко да си е тръгнало по реда, макар че както Леля чу, Верънс подпитвал откъде би могъл да си купи фалшиви мустаци. Значи не оставаше много време, докато Маграт премине във втората категория, ако ще и двамата съпрузи да имат затруднения с четенето.

Разбира се, Баба Вихронрав превръщаше във внушително представление своята независимост и навика да разчита само на себе си. Само че имаше една тънкост — трябва да се навърта някой около теб, за да му се фукаш колко си независим. Хората, които нямат нужда от други хора, всъщност имат нужда от хора, за да се убеждават непрекъснато, че нямат никаква нужда от тях.

Същото е и с отшелниците. Безсмислено е да ти мръзнат всякакви крайници и израстъци на висок планински връх, докато си общуваш с Безкрая, ако не се надяваш начесто да те навестяват ококорени млади дами, които да ахкат и да възклицават.

… Непременно трябваше пак да станат три. Наставаха всякакви вълнения, когато бяха три. Имаше скандали, приключения и поводи Баба да се вбесява, а тя можеше да бъде щастлива само когато е разярена. Всъщност на Леля й се струваше, че Баба наистина е Баба единствено когато се гневи.

Да. Трябваше да са три.

Иначе… сиви криле в нощта или затръшната врата на фурна…

Ръкописът се разпадна, щом господин Гоутбъргър се опита да го вземе в ръце.

Дори не беше написан на прилична хартия, а на стари кесии от захар, на гърба на пликове и листчета от отдавнашни календари.

Той изсумтя и награби сноп от мухлясалите хартии, за да ги хвърли в огъня.

Погледът му обаче се спря на една дума.

Прочете я и очите му проследиха изречението до края.

После стигна до края на страницата, като се връщаше към някои абзаци просто защото не му се вярваше, че ги е прочел правилно.

Обърна на следващата страница. И се върна на предишната. После продължи нататък. По едно време извади линийка от чекмеджето и се вторачи замислено в нея.

След това отвори барчето. Бутилката подрънкваше весело по ръба на чашата, докато той се мъчеше да си сипе едно питие.

Позяпа през прозореца към Операта отсреща. Дребна фигурка премиташе стъпалата отпред.

— Олеле… — промълви господин Гоутбъргър. Отвори вратата и повика: — Господин Кропър, би ли дошъл за малко?

Старшият печатар влезе, понесъл дебела пачка коректури.

— Налага се да поискаме от господин Крипслок отново да гравира страница 11 — съобщи той печално. — Успял е да напише думата „глад“ с пет букви…

— Прочети това — прекъсна го Гоутбъргър.

— Тъкмо се канех да изляза за обяд…

— Прочети го.

— Но според правилата на гилдията…

— Прочети го и ще видим дали още ще ти се яде.

Господин Кропър седна кисело и плъзна поглед по първата страница.

Премина на втората.

След малко отвори чекмеджето, извади линийката и се вторачи замислено в нея.

— Значи току-що прочете за Изненадващата банананова супа? — провери Гоутбъргър.

— Да!

— Почакай, ще стигнеш и до Петнистия тиквеник…

— Е, старата ми баба често правеше Петнист тиквеник…

— Не и по тази рецепта — убедено изрече Гоутбъргър.

Кропър порови още малко в листовете.

— Брей, да пукна! Мислиш ли, че нещо от тези измишльотини наистина върши работа?

— На кого му пука? Тичай в гилдията и наеми всички свободни гравьори. Предпочитам да са от по-възрастните.

— Ама аз още се занимавам с предсказанията в „Алманаха“ за юни, груни, август и спун…

— Зарежи ги. Сложи някои от старите.

— Хората ще забележат.

— Досега не се е случвало — напомни господин Гоутбъргър. — Знаеш си урока — „Изумителен дъжд от къри в Клач“, „Стъписваща гибел на серифа на Ий“, „Напаст от оси в Хоуондаленд“… Това е по-важно. — Застана пред прозореца, но не се взираше в гледката навън. — Много по-важно.

Осени го мечтата на всички, които се занимават с издаване на книги — да има толкова злато в джобовете си, че да наеме двама души специално да крепят панталона му, за да не се свлече.

Огромната, натъпкана с колони и обитавана от водоливници фасада на анкх-морпоркската Опера се извисяваше пред Агнес Нит.

Тя спря. Или поне по-голямата част от Агнес спря. Защото физическото присъствие на Агнес беше изобилно. Минаваше време, докато и някои по-външни области от тялото й прекратят движението си.

Е, това е то. Най-сетне. Можеше да влезе или да се махне. Хората май го наричаха житейски избор. Никога досега не я бе сполетявал.

И накрая, след като постоя достатъчно дълго, за да се замисли един гълъб може ли да кацне върху нейната черна, провиснала, доста жалка шапка, тя изкачи стъпалата.

Някакъв човек ги премиташе, поне на теория. Всъщност само местеше мръсотията насам-натам, като й даваше възможност да види нови гледки и да срещне нови приятели. Той носеше дълго палто, възтесничко в раменете, и имаше черна барета, нелепо кацнала върху сплъстената на клечки коса.

— Извинете… — подхвана Агнес.

Сякаш го порази със светкавица. Той се завъртя на място, оплете си ходилата и се стовари върху метлата.

Тя притисна длан към устните си за миг, после се наведе.

— О, толкова съжалявам!

Ръката му се отличаваше с лепкава влажност, която те кара веднага да закопнееш за сапун. Той побърза да се дръпне, махна мазните кичури от очите си и й се усмихна уплашено. Леля Ог наричаше лица като неговото „недоправени“ — беше с някак гумени очертания и твърде бледо.

— Няма нищо, госпожице!

— Добре ли сте?

Той се надигна трескаво, успя да си оплете коленете в дръжката на метлата и пак се тръшна.

— Ъ-ъ… искате ли аз да държа метлата? — услужливо предложи Агнес.

Тя измъкна дръжката от бъркотията. Мъжът стана след два несполучливи опита.

— В Операта ли работите? — осведоми се тя.

— Да, госпожице!

— Ъ-ъ… а бихте ли могъл да ме упътите къде да отида на прослушване?

Той се озърна диво.

— Вратата към сцената! Ще ви покажа!

Избълва думите, сякаш се налагаше да ги подрежда на опашка и да ги изстреля наведнъж, преди да са се разотишли.

Взе си метлата от ръцете й и тръгна косо по стъпалата към ъгъла на зданието. Имаше неподражаема походка — изглеждаше, че някой влачи тялото му напред, а краката подтичват, за да не изостанат, стъпвайки където сварят. Беше не толкова ходене, колкото незнайно докога отлагано падане.

Хаотичните му стъпки стигнаха до някаква врата отстрани. Агнес го последва вътре.

До самия праг бе разположено подобие на навес с тезгях, така че седящият вътре да наблюдава удобно входа. А създанието зад тезгяха сигурно принадлежеше към човешката раса, защото моржовете не носят палта. Странният човек с метлата се изгуби някъде в мрака по-нататък.

Агнес се огледа отчаяно.

— Да, госпожице? — подкани я мъжът-морж.

Мустаците му наистина бяха грамадни и май събираха в себе си цялата способност на тялото му за окосмяване.

— Ъ-ъ… дойдох за… прослушването. Видях обява, че ще провеждате прослушване…

Тя си позволи лека безпомощна усмивка. Но лицето на портиера я увери, че той е виждал и обръгнал на повече неуверени усмивки, отколкото са ястията, погълнати дори от туловище като нейното. Извади бележник и огризка от молив.

— Трябва да се подпишете тук.

— А кой беше… господинът, с когото влязох?

Мустаците трепнаха, намеквайки за усмивка под изобилната растителност.

— Всеки познава нашия Уолтър Плиндж.

Явно нямаше намерение да споделя повече информация с нея.

Агнес стисна молива.

Сега най-важният въпрос гласеше: как да се представи? Собственото й име несъмнено притежаваше достойнства, но не излизаше от устата особено звучно. По-скоро отскачаше от небцето и цъкаше между зъбите.

Уви, не можеше да измисли нещо по-отекващо.

Дали да не е Кетрин?

Или… Пердита. Защо да не опита пак с Пердита? В Ланкър бе престанала да използва името от срам. Беше загадъчно, намекваше за мрак и интриги, както впрочем и за доста кльощава притежателка. Дори си бе съчинила второ име — Кс., което трябваше да означава „особа с много свежарски и вълнуващ инициал“.

Не постигна желания ефект. Хората в Ланкър бяха потискащо устойчиви срещу свежарски начинания. Просто започнаха да я наричат „оная Агнес, дето сама си вика Пердитаксъ“.

Дори не бе дръзнала да спомене пред някого, че й се иска цялото й име да бъде Пердита Кс. Мечтана. Изобщо нямаше да го проумеят. Щяха да подмятат: „Като си мислиш, че туй име ти приляга, що още имаш в стаята си два рафта с плюшени играчки?“

Е, тук можеше да започне на чисто. Имаше дарба. Знаеше, че има дарба.

Все пак едва ли би се надявала да се сдобие с фамилията Мечтана.

Май цял живот щеше да търпи Нит.

Леля Ог обикновено си лягаше рано. В края на краищата беше възрастна жена. Понякога толкова подраняваше, че се пъхаше в леглото около шест часа сутринта.

Дъхът й застиваше пред устата, докато бродеше из гората. Листата пукаха под ботушите й. Вятърът бе стихнал, оставяйки небето чисто и открито за първия скреж през сезона — жулещ цветчетата, спаружващ плодовете лек мраз, който ясно показва защо хората наричат Природата майка…

Трета вещица.

Три вещици някак… разпределят товара помежду си.

Девицата, майката и… дъртофелницата. Ето, изплю камъчето.

За жалост Баба Вихронрав съчетаваше и трите в едно лице. Още беше девица, доколкото Леля Ог знаеше, и поне бе навлязла в подходящата възраст за дъртофелница. Колкото до третата роля, хъм… ядосай Баба в ден, когато е вкисната, и ще се почувстваш тъкмо като цветче под скреж.

Трябваше обаче да се намери кандидатка за свободния пост. В Ланкър имаше няколко момичета, на които тъкмо им идваше времето.

Уви, младежите в Ланкър също бяха осведомени по въпроса. Леля редовно обхождаше полята през лятото, отгоре на всичко се отличаваше с остър, макар и благосклонен взор, както и със слух, за който дори хоризонтът не е пречка. Вайълит Фротидж излизаше с Хитроумен Коларов или поне вършеше нещо в положение, отклоняващо се под прав ъгъл от изправеното. Бони Куорни бе ходила да бере плодове през май с Уилям Прост и нямаше на свой ред да се сдобие с плод през февруари само защото предвидливо потърси някой и друг съвет от Леля Ог. Можеше да се очаква, че майката на Милдрид Калайджийска скоро ще си поприказва насаме с баща й, който пък ще си побъбри със своя приятел Покриварски, а той пък ще си има задушевна беседа със своя син Хоб. Значи щеше да има сватба, уредена по подобаващия цивилизован начин, ако не броим едно-две насинени очи¹. „Няма как да е иначе“ — рече си Леля Ог със замечтан поглед. През горещото лято в Ланкър невинността беше тъкмо онова състояние, в което е най-лесно да изгубиш невинността си.

Изведнъж едно име изплува от множеството. О, да. Защо ли не се сети веднага? Ами защото помислиш ли за младите момичета в Ланкър, нейното име не ти идва на ум. После се сепваш: „Да, бе. Тъй, тъй, има чудесен характер. И хубава коса, разбира се.“

Беше схватлива и можеше да се похвали с какви ли не дарби. Например с гласа си. В това й беше силата, която намираше начин да се прояви пред света. Естествено трябваше да бъде споменат отново и чудесният й характер. Значи нямаше особено голям шанс да загуби… хъм, подходящото качество за овакантената длъжност.

Е, значи всичко ще се нареди. Баба много ще се ободри, щом отново може да тормози и стряска още една вещица, за което Агнес ще й бъде благодарна… след време.

Леля Ог си отдъхна. За сборище са нужни най-малко три вещици. Две са само една безкрайна разпра.

Отвори вратата на къщата си и изкачи стъпалата към леглото.

Нейният котарак Грибо се бе проснал на юргана като локва от сива козина. Дори не се събуди, когато Леля го повдигна с две ръце, за да се вмъкне под завивките.

За да не допусне лошите сънища в главата си, тя отпи юнашки от шише, което вонеше на ябълки и щастлива мозъчна смърт. После нагласи възглавниците с няколко юмручни удара, повтори си: „Да, тя ще е…“, и се унесе.

По някое време Грибо се събуди, протегна се с прозявка и безшумно скочи на пода. После този най-свиреп и лукав куп козина, на когото му стигаше умът да чака на хранилката за птици с отворена уста и коричка хляб на муцуната си, изфуча през прозореца.

Няколко минути по-късно петлето в съседната градина подаде глава да поздрави свежия нов ден и умря насред първото „Кукурррр…“.

Пред Агнес хем се откри огромна мрачна пустота, хем почти я заслепяваха светлини. Току под сцената гигантски плоски свещи се полюшваха в дълъг улей с вода и излъчваха силно жълтеникаво сияние, доста по-ярко от мъждукането на маслените лампи, с които бе свикнала. А отвъд тази светла ивица залата чакаше като зейналата паст на великански и твърде гладен звяр.

Откъм тъмата прозвуча глас:

— Госпожице, започнете, когато се почувствате готова.

Не че гласът звучеше недружелюбно. Само че искаше тя да не се помайва, ами да изпее каквото е решила и да си върви.

— Аз… ъ-ъ… подготвих една песен, тя е…

— Дадохте ли партитурата на госпожица Праудлит?

— Ами всъщност няма акомпанимент, защото…

— О, значи народна песен?

В мрака си зашепнаха и някой се засмя тихичко.

— Добре, да ви чуем… Пердита. Нали така се казвате?

Агнес подхвана „Песента за таралежа“ и към седмата дума долови, че е сбъркала в избора си. За тази песен подхождаше кръчма, където хората се хилят и тропат с халби по масите. А гигантската ярка пустота просто я засмукваше и правеше гласа й колеблив и пронизителен.

Спря в края на третия куплет. Усещаше как изчервяването започва някъде около коленете й. Щеше да мине време, докато стигне до лицето й, защото имаше да покрие немалко кожа, но пък щеше и да добие ягодов оттенък.

Чуваше как долу си шепнеха. В неясното шушукане се открои думата „тембър“, след това — Агнес изобщо не се изненада — и „внушително присъствие“. Да, знаеше, че е твърде внушителна. Досущ като сградата на Операта. Не беше повод да се почувства по-добре.

Първият глас заговори по-ясно.

— Скъпа, доколкото разбирам, нямате почти никаква подготовка, нали?

— Нямам.

Самата истина, разбира се. Единствената изтъкната певица в Ланкър беше Леля Ог, която се отнасяше към песните като към упражнение по балистика. Просто прицелваш гласа си в края на куплета и го запращаш с все сила.

Шепот, пак шепот.

— Скъпа, попейте ни малко гами.

Изчервяването се издигаше към гърдите й, напредваше гръмовно по обширните извивки…

— Гами ли?

Шепот. Приглушен смях.

— До-ре-ми, скъпа, сещате ли се? Като започнете ниско. Ла-ла-лааа, нещо подобно.

— О, да…

Армията на притеснението нападна шията й, но Агнес настрои гласа си колкото можа по-ниско и даде всичко от себе си.

Съсредоточи се в тоновете, като упорито се изкачваше от морското равнище към планинските върхове. Изобщо не обърна внимание, че в началото един стол на сцената се разтресе, а накрая някъде се счупи стъкло и няколко прилепа изпопадаха от тавана.

В голямата пустота пред нея бе настъпила тишина, чу се само тупването на последния прилеп и мек звън на раздробено стъкло.

— Девойче, това ли е… целият ти диапазон?

Зад кулисите се трупаха хора и я зяпаха.

— Не.

— Не, значи…

— Ако стигна до по-високите тонове, хората припадат — обясни Агнес. — Ако пък сляза още по-ниско, всички казват, че се чувствали зле.

Шепот, пак шепот. И отново шепот.

— А нещо… ъ-ъ, друго…

— Мога да пея в терца сама със себе си. От Леля Ог знам, че не всекиму се удавало.

— Моля?

— Ами като… до-ми, но едновременно.

Шепот.

— Я да чуем.

— Лаааааа!

Хората от двете страни на сцената бърбореха развълнувано.

Долу шепнеха. После онзи от тъмнината се обади:

— А постановката на гласа…

— О, това ли! — сряза го Агнес, на която взе да й писва. — Къде искате да го поставя?

— Моля? Говорех за…

Агнес заскърца със зъби. Знаеше, че има дарба. Ей сега ще им даде да се разберат…

— Тук ли?

— Или тук?

— А може би там?

Мина й през ума, че фокусът не е нищо особено. Е, можеше да бъде и смайващ, ако сложиш звуците в устата на някоя кукла наблизо, както го правеха разни пътуващи артисти, но все пак не успяваше да запрати гласа надалеч и в същото време да заблуди многолюдна публика.

Очите й вече свикваха с мрака и видя как седящите в залата хора се озъртат озадачено.

— Скъпа, как ти е името, че забравих?

Гласът, който в един момент си бе позволил намек за пренебрежение, определено звучеше смачкано.

— Аг… Пер… Пердита. Пердита Нит. Пердита Кс… Нит.

— Скъпа, ще трябва да помислим с какво да я сменим тази твоя фамилия.

Вратата към дома на Баба Вихронрав се отвори сама.

Джарги Тъкачев се подвоуми. Е, тя все пак беше вещица. Бе чувал от неколцина, че ставали и такива неща.

Тази работа не му харесваше. Не харесваше обаче и състоянието на гърба си, особено когато и гърбът не го харесваше. Сериозно си закъсал, когато собствените ти прешлени се сговарят против теб.

Помъкна се напред, разкривил лице, като се подпираше на двата бастуна.

Вещицата седеше на люлеещ се стол с гръб към вратата.

Джарги се поколеба.

— Влез, Джарги Тъкачев — подкани го Баба Вихронрав, — за да ти дам нещо, от което на тоя твой гръб ще му олекне.

От потрес той се изопна в цял ръст и го порази някакъв нажежен до бяло взрив в кръста.

Баба Вихронрав изви очи към тавана и въздъхна.

— Можеш ли да седнеш?

— Не, госпожо. Ама мога да се свлека по корем на стола.

Тя извади малко черно шише от джоба на престилката си и го разклати усърдно. Очите на Джарги зейнаха.

— Ама туй за мен ли го приготвихте?

— Да — правдиво отвърна Баба.

Отдавна се бе примирила с факта, че хората очакват да получат шишенце с нещо смахнато оцветено и лепкаво вътре. Само че не лекарството вършеше работата. По-скоро лъжицата… в известен смисъл.

— Туй е смес от редки билки и тям подобни — осведоми го вещицата. — Сложила съм още захароза и аква.

— Леле-мале! — слиса се Джарги.

— Я си пийни веднага.

Той се подчини. Течността имаше лек дъх на отвара от женско биле.

— Още веднъж ще глътнеш от туй преди лягане — продължи с наставленията Баба. — После ще обиколиш три пъти някой кестен.

— … три пъти някой кестен…

— И… и ще пъхнеш под сламеника чамова дъска. Ама внимавай да е от двайсетгодишно дърво.

— … двайсетгодишно дърво… — повтори Джарги. Стори му се, че трябва да има и свой принос в разговора. — А, значи чворовете от гърба ми да влязат в дъската, тъй ли?

Баба се стресна. Този образец на народни глупости беше толкова възмутителен, че си струваше да го запомни и да го изтърси по подходящ повод.

— Много точно си ме разбрал.

— Туй ли е всичко?

— Ти още нещо ли искаше?

— Ами… помислих си, че има разни танци, напеви и такива ми ти работи.

— Свърших с тях, преди да влезеш — съобщи Баба.

— Брей… Аха. Ъ-ъ… сега такова, за плащането…

— О, не ща да ми плащаш — отсече вещицата. — Ще си навлека лош късмет, ако вземам пари.

— А-а, тъй ли… — ободри се Джарги.

— Но може би… ако жена ти има стари дрехи, да речем, аз нося дванайсети размер и предпочитам черно… или пък вземе да опече някой сладкиш, нека е без сливи, щото от тях ми се подува коремът… или отдели някое шише медовина… а ако ще колите свиня, аз си падам по плешката, да знаеш, може и малко шунка и крачета… само каквото ви е излишно, де. Без да се чувствате задължени. Хич не би ми хрумнало да задължавам някого само щото съм вещица. Инак вкъщи всичко ви е наред, нали? И сте в добро здраве, надявам се. — Тя помълча, за да схване той внушението. — Я сега да ти помогна да излезеш — добави след малко.

Тъкачев така и не проумя какво се случи. Баба обикновено стъпваше твърде уверено, но този път като че се спъна в единия бастун, залитна назад, стиснала раменете му, а едното й коляно някак се заби в гръбнака му и тя се завъртя настрани, нещо изпращя…

— А-а-а-ах!

— Олеле, извинявай!

— Гръбчето ми! Гръбчето ми!

„Е, тя си е стара жена — разсъждаваше по-късно Джарги. — Може вече да е станала непохватна, пък и открай време си е завеяна, ама много я бива по отварите.“ Несъмнено помагаха дяволски бързо. Още преди да доближи дома си, той носеше бастуните си под мишница.

Баба го изпрати с поглед и поклати глава.

Хората са толкова слепи! Предпочитат да вярват в щуротии вместо в чекръкчийството.

Да, де, и така не беше зле. Предпочиташе да охкат и да ахкат, когато тя познаваше кой идва към къщата й, вместо да се замислят, че същата тази къща е удобно разположена над завоя на пътеката. А пък номерът с резето и черния конец в сумрачната кухня…²

Но какво стори току-що? Надхитри един доста тъповат старец.

Бе се опълчвала срещу магьосници, чудовища и елфи… а сега се кефеше, че заблуди Джарги Тъкачев, който два пъти не успя да заеме дори мястото на селския идиот, защото се намираха по-способни от него за тази работа.

Ето ти я наклонената плоскост. „Докато се усетя, ще почна да се кискам, да бръщолевя и да подмамвам дечица във фурната.“ А тя дори не харесваше деца.

Години наред Баба Вихронрав се бе задоволявала с предизвикателствата, които животът може да предложи на една селска вещица. После по принуда тръгна на пътешествие, видя малко свят и започна да не я свърта… особено през този сезон, когато гъските прелитаха в небето, а първият скреж тормозеше невинните листа в по-усойните долини.

Тя огледа кухнята. Нуждаеше се от метене. Имаше и натрупани дрехи за пране. Стените й се сториха мърляви. Май се бе събрала толкова работа, че не й се искаше да я подхваща.

Далеч над главата й се разнесе крякане и неравен клин от гъски мина бързо над поляната.

Местеха се към топлите страни, за които Баба Вихронрав само бе слушала.

Какво изкушение…

Комисията по подбора седеше около масата в кабинета на господин Рядко Ведър, новия собственик на Операта. Освен него присъстваха музикалният директор Салзела и хормайсторът доктор Подкоп.

— И така — промълви господин Ведър, — стигнахме до… да видим… да, Кристина… Прекрасно сценично присъствие, нали? И фигурата й е хубава.

Той намигна на доктор Подкоп.

— Да, извънредно симпатична — безизразно потвърди хормайсторът. — Само че не може да пее.

— Вие, хората с художествени наклонности, не разбирате, че живеем във Века на Плодния прилеп — увери го Ведър. — Операта е продукция, а не само поредица от песни.

— Както кажете. И все пак…

— Като гледам, представата за сопрано с петдесетина декара бюст и рогат шлем на главата остава в миналото.

Салзела и Подкоп се спогледаха. Значи към такъв собственик трябваше да се приспособяват…

— За съжаление — кисело отбеляза Салзела — представата, че сопраното трябва да има и поносим певчески глас, още не е останала в миналото. Да, хубава фигура. Тя определено има… излъчване. Но не може да пее.

— Няма ли как да я научите? — учуди се Ведър. — Няколко годинки в хора и…

— Да, ако упорствам в продължение на няколко години, тя ще започне да пее само много зле — заяви Подкоп.

— Ъ-ъ… господа — запъна се Ведър. — Хъм. Добре, де. Да сложим картите на масата, а? Аз съм си простодушен човек. Не увъртам, говоря направо, всичко си го наричам с истинското име…

— Моля ви, споделете с нас откровено позицията си — поощри го Салзела.

„Ами да, именно от онзи тип собственици. Човек, който сам си е издялал място в обществото и много се гордее със сръчността си. Бърка прямотата и честността с грубостта. Спокойно ще се обзаложа на един долар, че според него може да познае характера на човек по здравината на ръкостискането и по погледа му.“

— Минах през мелницата, тъй да се каже — подхвана Ведър, — и така станах какъвто съм сега…

„Значи самонабухващо тесто?“ — подсмихна се Салзела.

— … но трябва да си призная, че… ъ-ъ, се съобразявам и с финансовия си интерес. Таткото на момичето… ъ-ъ, ми даде назаем доста тлъста пачка, за да купя Операта. И ме помоли от цялото си бащинско сърце да угодя на дъщеря му. Ако не ме подвежда паметта, точните му думи бяха… ъ-ъ… „Не ме карай да ти потроша краката.“ Не се и надявам вие, творческите натури, да ме разберете. Това си е бизнес. Боговете помагат на онези, които си помагат сами, това е моето верую.

Салзела пъхна ръце в джобовете на жилетката си, облегна се удобно и си засвирука тихо.

— Ясно — промълви Подкоп. — Е, не се случва за пръв път. Само че обикновено става дума за балерини.

— О, нищо подобно няма — припряно го увери Ведър. — Но заедно с парите трябваше да понеса и онази Кристина. Признайте въпреки всичко, че изглежда добре.

— О, чудесно — съгласи се Салзела. — Пък и Операта си е ваша, не оспорвам това. Стигнахме до… Пердита?…

Спогледаха се усмихнати.

— Пердита! — прихна Ведър с облекчение, че са оставили зад гърба си тази история с Кристина и отново може да бъде прям и откровен.

— Пердита Кс. — поправи го Салзела.

— Какво ли още ще измислят тези момичета?

— Според мен тя ще се окаже ценно попълнение — вметна Подкоп.

— Да, ако решим да поставим на сцената онази опера със слоновете.

— Но диапазонът й… какъв диапазон само…

— Именно. Забелязах как я зяпаше.

— Салзела, говоря за нейния глас. Тя ще внесе мощ в звученето на хора.

— Тя самата е цял хор. Можем да изритаме всички останали. О, богове, дори може да пее в съзвучие със самата себе си! Но нима си я представяш в главна роля?

— Как пък не! Ще ни скъсат от подигравки.

— Съвсем вярно. Тя обаче ми се стори много… сговорчива.

— Да, и аз си казах, че има чудесен характер. И хубава коса, разбира се.

Изобщо не бе очаквала да стане толкова лесно…

Агнес слушаше като вцепенена, докато разни хора й говореха за надници (пестеливо), за репетиции (словоохотливо) и настаняване (хористите живееха в сградата на Операта, почти под самия покрив).

После, общо взето, престанаха да й обръщат внимание. Застана зад кулисите и погледа как на сцената кандидатите за слава в балета започнаха изящните си стъпки.

— Ти наистина имаш изумителен глас! — рече й някой.

Обърна се. Както Леля Ог си позволи да отбележи веднъж, тази гледка си струваше да се види. Краката на Агнес бяха достатъчно пъргави, но инерцията на по-външните части от тялото й отначало ги объркваше накъде трябва да се завъртят.

А момичето пред нея беше слабичко дори в сравнение с нормата, освен това се бе постарало да изглежда още по-кльощаво. Имаше дълга руса коса и щастлива усмивка на момиче, което знае, че е слабичко и има дълга руса коса.

— Аз се казвам Кристина! — възкликна момичето. — Не е ли вълнуващо да сме тук?!

Отличаваше се с глас, който успяваше и въпроса да превърне във възклицание. Май в тона й бе вклинено завинаги леко развълнувано писукане.

— Ъ-ъ… да — отвърна Агнес.

— Очаквам този ден от години!

Агнес го очакваше от около едно денонощие, тоест откакто видя обявата на входа на Операта. Но да я вземат мътните, ако си признае…

— Къде си се обучавала?! — попита Кристина. — Аз прекарах три години при мадам Вентури в Куирмската консерватория!

— Ъ-хъм. Аз бях… — Агнес се позапъна и обмисли наново напиращото на езика й изречение. — … обучавах се при… мадам Ог. Но тя си няма консерватория³, защото е доста трудно да се закара толкова стъкло в планината.

Кристина изглежда не забеляза нищо учудващо в това изявление. Каквото й се стореше прекалено трудно за разбиране, просто го забравяше.

— Заплащането в хора не е особено добро, нали?! — продължи тя.

— Не е.

Плащаха по-малко, отколкото за миене на подове. Причината се криеше във факта, че когато обявиш място за чистачка, не се явяват стотици кандидати за славата.

— Но аз цял живот съм искала да правя само това! Пък и професията е престижна!

— Да, предполагам.

— Отидох да надникна в стаите, които са ни определили! Възтеснички са! Коя стая ти дадоха?!

Агнес замаяно сведе поглед към ключа, който й връчиха заедно с недопускаща неподчинение заповед „Никакви мъже“, а изражението на директорката на хора ясно натъртваше: „Точно на теб нямаше защо да го казвам.“

— Ами… Седемнадесета.

Кристина плесна с ръце.

— О, колко хубаво!!!

— Моля?

— Толкова се радвам!!! Значи са те настанили до мен!!!

Агнес се стъписа. Открай време се бе примирила, че я избират последна в голямата отборна надпревара на Живота.

— Е… да, щом казваш…

— Такава си късметлийка!!! Имаш величава фигура, точно като за операта!!! И каква прекрасна коса, особено както я вдигаш нагоре!!! И между другото черното много ти подхожда!!!

„Величава“ — повтори мислено Агнес. Тази дума просто никога не би й хрумнала. А и винаги отбягваше бялото, защото с бели дрехи приличаше на простряно пране във ветровит ден.

Тръгна с Кристина.

В ума й се мярна мисълта, както трополеше по стъпалата след момичето, че ако прекараш прекалено много време в една стая с Кристина, ще се наложи да отвориш прозореца, за да не се удавиш във възклицателни знаци.

Изобщо не подозираше, че някой ги наблюдава някъде зад сцената.

Хората обикновено посрещаха с радост Леля Ог. Умееше да ги предразположи така, че да се почувстват като у дома си… в собствените си домове.

Но тя си оставаше вещица, иначе казано — ненадмината майсторка да се появява веднага след изпичането на сладкишите или пърженето на наденичките. Леля Ог почти винаги си носеше торбичка, в случай че — както обясняваше — някой реши да й подари нещичко.

— Е, госпожо Нит — подхвана тя след третия резен сладкиш и четвъртата чаша чай, — как е напоследък тая твоя дъщеря? Питам за Агнес, де.

— А, ти не чу ли вече, госпожо Ог? Отпраши към Анкх-Морпорк, щяла да става певица.

Леля Ог посърна.

— А, браво на нея… Помня, помня, чуден глас за песни има. Естествено и аз й подсказах туй-онуй. Чувах я да си пее из горите.

— Трябва да е от тукашния въздух — допусна госпожа Нит. — Агнес винаги е дишала с пълни гърди.

— Ами да. С туй е известна. Значи… ъ-ъ… вече не е тук?

— Нали я знаеш нашата Агнес. Не приказва много. Мисля си, че всичко наоколо й се виждаше скучничко.

— Скучничко ли? — изненада се Леля Ог. — В Ланкър?

— Ами и аз все същото й набивах в главата — сподели госпожа Нит. — Какви хубави залези си имаме, пък и всяка година се провежда панаир…

Леля Ог се замисли за Агнес. Човек имаше нужда от широко скроени мисли, за да я вмести цялата.

В Ланкър винаги се раждаха яки и дейни жени. Местните стопани имаха нужда от съпруги, които без да им мигне окото, пребиват до смърт вълк с престилката си, ако им досажда при събирането на дърва. И макар че целувките отначало сякаш са по-привлекателни от гозбите, тъповатите ланкърски момци обикновено помнеха поучението на бащите си — огънят на целувките гасне полека, затова пък готварското изкуство само̀ се усъвършенства с годините. И накрая насочваха вниманието си към семействата, на които им личеше, че хапват с удоволствие.

Леля преценяваше, че Агнес е доста хубавичка, ако ти допада големият мащаб. Можеше да се каже, че е типично въплъщение на младата ланкърска женственост. Тоест побираше женственост в двойна доза.

Леля помнеше добре и че момичето изглеждаше умислено и притеснено, сякаш се опитваше да намали пространството, което заемаше.

Затова пък открай време си личеше, че е подходяща за Занаята. Чувството, че не можеш да се нагодиш към света, най-добре упражнява магическите заложби. Поради същата причина и Есме беше толкова ненадмината във вещерството. При Агнес дарбата се прояви като склонност да носи достойни за съжаление черни дантелени ръкавици и много блед грим, както и да се нарича Пердита с още някакъв непроизносим инициал. Леля обаче очакваше щуротиите бързо да се изпарят от главата й, щом се заеме със сериозно вещерство.

Но трябваше по-рано да познае какво ще стане заради тази история с музиката. Силата си намира излаз по какви ли не пътища…

Музиката и магията имат много общи черти. Например започват с една и съща буква. Освен това са несъвместими.

По дяволите! А Леля толкова разчиташе на момичето.

— Поръчваше си листове с музика от Анкх-Морпорк — вметна госпожа Нит. — Ето, виж.

Подаде на Леля няколко купчинки хартия. В Овнерог нотните листове не бяха непознати, а и общите спявки заемаха трето място в класацията за любими занимания през дългите тъмни вечери. Но личеше, че това не е обичайната за тукашните хора музика. Нотите бяха прекалено сгъчкани.

— Cosi fan Hita — прочете тя на глас. — Die Meistersinger von Scrote.

— Туй е чужбинско — гордо я осведоми госпожа Нит.

— Няма спор — съгласи се Леля.

Госпожа Нит я гледаше въпросително.

— Какво? — попита Леля и се сепна. — А-а, да…

Погледът на госпожа Нит се стрелна към празната чаена чаша.

Леля Ог въздъхна и остави нотните листове.

Понякога споделяше мнението на Баба Вихронрав. Хората очакваха твърде малко от вещиците.

— Да, ясно, де — усмихна се малко насила. — Я да видим какво ни съобщава съдбата чрез тия изсушени парченца от листа.

Нагласи лицето си в подобаваща окултна гримаса и се вторачи в чашата.

Която след секунда се пръсна на парченца, защото падна на пода.

Стаята беше малка. Всъщност дори беше половинка от малка стая, преградена с тънка стена. Младшите членове на хора заемаха доста по-ниско положение от започващите чиракуването си сценични работници.

Имаше място за легло, гардероб, тоалетна масичка и незнайно как озовало се тук огромно огледало, високо колкото вратата.

— Внушително е, нали?! — заяви Кристина. — Опитаха се да го извадят, но то като че е вградено в стената!!! Сигурна съм, че добре ще ми послужи!!!

Агнес си замълча. В нейната половинка от другата страна на преградата нямаше огледало. Зарадва се на липсата. Не смяташе огледалата за свои естествени съюзници. Не само заради нейните отражения в тях. Долавяше нещо… смущаващо… в огледалата. Открай време беше настроена така. Те сякаш отвръщаха на погледа й. А Агнес мразеше да я зяпат.

Кристина пристъпи в малкото свободно място насред стаичката и се завъртя на пръсти. Беше някак приятно да я гледаш. Сигурно заради искрящия й нрав. Нещо в нея будеше представата за пайети.

— Не е ли чудесно?!

Да не харесваш Кристина беше все едно да не обичаш малки пухкави животинки. Тя напомняше тъкмо за тях. Може би за зайче. Несъмнено беше невъзможно да напъха в главата си някоя по-голяма мисъл наведнъж. Налагаше се да я сдъвче на малки хапки.

Агнес пак се обърна към огледалото. И отражението й я зяпна. В момента имаше нужда от време насаме със себе си. Всичко се случи прекалено бързо. А от това място се наежваше. Щеше да се почувства много по-добре, ако можеше да остане сама.

Кристина престана да се върти.

— Добре ли си?!

Агнес кимна.

— Моля те, разкажи ми за себе си!!!

— Ъ-ъ… ами… — Въпреки всичко Агнес беше поласкана. — Аз съм от един планински край, за който сигурно нищичко не си чувала…

Млъкна. Нещо май прещрака в главата на тъничкото момиче. Агнес осъзна, че въпросът не е бил зададен заради отговора, а само за да каже нещо Кристина. Затова продължи:

— … и баща ми е император на Клач, а майка ми е малък поднос с малинови пастички.

— Колко интересно! — отбеляза Кристина, взирайки се в отражението си. — Как мислиш, тази прическа отива ли ми?!

Ето какво би споделила Агнес, ако Кристина имаше способността да слуша внимателно повече от две-три секунди:

Една сутрин се събуди с ужасното прозрение, че е обременена с чудесен характер. Просто и ясно. А, да, имаше и хубава коса.

Тормозеше я не толкова собственият й характер, колкото неизменното „но“, добавено от хората. „Но пък тя има чудесен характер.“ А най-много я вбесяваше пълната липса на избор. Никой не я бе попитал, преди да се роди, дали желае да има чудесен характер или предпочита, да речем, гаднярски нрав, обаче в тяло като за дрехи девети размер. А вместо това се мъчеха да й внушат, че красотата била повърхностно свойство. „Че кой ли мъж и без това се заглежда по-навътре от кожата?“ — искаше й се да отвърне.

Тя предусещаше бъдещето, което имаше намерение да й се натрапи.

Хвана се, че казва „Да му се не види!“, когато на устата й напира сочна псувня, и е започнала да пише на розова хартия.

Излезе й име, че е невъзмутима и умее да се справя и с напечени положения.

Сигурно скоро щеше да надмине майка си в масленките и ябълковите сладкиши и тогава не би й останала никаква надежда.

Затова извика на помощ Пердита. Бе чула от някого лафа, че у всяка дебелана живеела стройна жена, която напира да се прояви⁴, затова я нарече Пердита. И така се сдоби с превъзходно хранилище за всички онези мисли, които самата Агнес не би могла да си позволи заради чудесния си характер. Пердита би използвала и черна хартия, ако имаше кой да я изтърпи, освен това би се отличавала с прекрасна бледност вместо червенината на притеснението. Пердита искаше да бъде интересна погубена душа и да използва червило с цвят на сливи. Но понякога Агнес започваше да подозира, че Пердита е не по-малко досадна от нея.

Нима единственият й шанс бяха вещиците? Бе доловила техния интерес, макар и да не знаеше точно как. Все едно усещаше, че някой я зяпа, макар че и с очите си забелязваше как Леля Ог я наблюдава придирчиво, сякаш оглежда не особено породиста кобила.

Знаеше, че наистина притежава донякъде присъщата им дарба. Понякога познаваше какво ще се случи, но достатъчно объркано, така че знанието не можеше да й послужи предварително. Имаше и гласа си. Съзнаваше, че не е съвсем нормален. Откакто се помнеше, обичаше да пее, а гласът й някак успяваше да прави всичко, което поискаше от него.

Само че виждаше как живеят вещиците. О, Леля Ог не беше противна, всъщност я смяташе за много симпатична стара чанта. Но другите бяха чудати, сякаш се бяха наместили напреки на света, вместо да заемат общоприетото успоредно с него положение като всички останали… Например Стара майка Дизмас, която прозираше в миналото и бъдещето, но беше напълно сляпа за настоящето. Или Мили Дървоскок, която заекваше и от ушите й все нещо течеше. А Баба Вихронрав…

Как пък не! Значи това било най-доброто занятие на света? Да стане вкисната старица без нито една близка душа?

Те упорито търсеха смахнати като самите тях.

Само че напразно щяха да дирят Агнес Нит.

Писна й да живее в Ланкър, писна й от вещиците и преди всичко й писна да бъде Агнес Нит, затова… избяга.

Леля Ог наглед нямаше подходящо телосложение за тичане, но крачките й се оказаха неподозирано пъргави, а ботушите й разхвърляха цели облаци от окапали листа.

Над главата й се разнесе крякане. Още едно ято диви гъски профуча с такъв балистичен устрем към избягалото лято, че крилете на птиците почти не помръдваха.

Къщата на Баба Вихронрав й се стори опустяла, направо празна.

Изприпка към задния вход, нахълта вътре, изтрополи нагоре по стълбата, зърна слабата фигура върху леглото, направи мигновено умозаключение, докопа каната от мраморната поставка, притича към леглото…

Една ръка се стрелна и сграбчи китката й.

— Само съм задрямала — осведоми я Баба и отвори очи. — Гита, кълна се, че от цял километър те усетих как препускаш насам…

— Трябва бързичко да сварим чаша чай! — задъхано настоя Леля и едва не се свлече от облекчение.

Баба Вихронрав беше твърде схватлива, за да задава излишни въпроси.

Но добре направеният чай не допуска припряност. Леля Ог подскачаше от крак на крак, докато огънят се разгоря, малките жабки бяха извадени от кофата, водата кипна, а сухите листенца се накиснаха.

— Нищичко няма да ти кажа — заяви тя и най-сетне седна на стола. — Ти просто си налей една чаша.

Общо взето, вещиците презираха гадаенето по чаени листа, които според тях не са специално облагодетелствани в знанията за бъдещето. Всъщност служат само за отмора на очите, докато съзнанието си свърши работата. На практика всичко останало би могло да ги замести — боклучетата в локвата, коричката на крем-карамела… Леля Ог успяваше да види бъдещето и в пяната на пълна халба бира. Неизменно познаваше, че й предстои да се порадва на освежаващо питие и е почти сигурно, че ще й излезе без пари.

— Помниш ли младата Агнес Нит? — подхвърли на Баба, която още се чудеше къде е дянала млякото.

Баба се подвоуми.

— Агнес, дето се нарича Пердитаксъ ли?

— Пердита Кс. — поправи я Леля, която поне зачиташе правото на хората да се стремят към промяна.

Баба вдигна рамене.

— Дебело момиче. С буйна коса. Ходи с пръстите навън. Пее си в гората. Гласът й си го бива. Чете книги. Казва „Да му се не види!“, вместо да ругае. Изчервява се, когато някой я погледне. Носи черни дантелени ръкавици без пръсти.

— Нали помниш как веднъж си приказвахме, че може и да има нещо такова… че е подходяща, де.

— О, да, в душата й си я има оная завъртулка, права си — потвърди Баба Вихронрав. — Но туй е… много злополучно име.

— Баща й се казваше Окончателен — замислено промълви Леля Ог. — Бяха трима братя — Първоначален, Междинен и Окончателен. Боя се, че в тяхното семейство отдавна си имат проблеми заради образованието.

— Не, говоря ти за Агнес — натърти Баба. — Все ми напомня за нещо рунтаво и къдраво.

— Дали пък затуй не се е прекръстила на Пердита? — предположи Леля.

— Тъй е още по-зле.

— Е, виждаш ли я вече в ума си?

— Ами да, предполагам.

— Добре. Сега ги погледни тия чаени листа.

Баба сведе поглед.

Не се случи нищо особено драматично, може би тъкмо защото Леля постепенно нажежаваше обстановката. Все пак Баба изсъска през зъби.

— Брей, да видиш ти. Какво нещо…

— Виждаш ли го? Виждаш ли го, а?

— Ъхъ.

— Като… череп ли е?

— Ъхъ.

— А ония очи? Едва не се подм… Много се изненадах от очите, да ти река направо.

Баба внимателно остави чашата на чинийката.

— Нейното мамче ми показа писмата, дето е пращала на домашните си — продължи Леля. — Донесох ги. Тревожа се, Есме. Може да налети на нещо лошо. Ама тя е от Ланкър. Наше момиче. Трябва да направиш всичко по силите си, щом е за някой от своите, тъй си мисля аз.

— Чаените листа не могат да предсказват бъдещето — невъзмутимо отбеляза Баба. — Всеизвестно е.

— Ама чаените листа не знаят, че не могат.

— Е, кой ще е толкова загубен, че да каже нещо на стиска изсушени листенца?

Леля Ог се загледа в писмата на Агнес. Бяха написани със старателно закръгления почерк на човек, когото са научили в детството да пише, като подражава на образец, и не е имал достатъчно практика, за да промени стила си. Авторът усърдно бе разчертал листовете на бледи линийки с молив, преди да се захване със самите писма.

Мила мамо, надявам се, че писмото ще те завари в същото добро здраве, на което се радвам и аз. Ето ме вече в Анкх-Морпорк и всичко е наред, засега никой не ми е налитал!!! Отседнах в номер 4 на Шосето на петмезената мина, много е приятно и…

Баба взе друг лист.

Мила мамо, надявам се, че си добре. При мен всичко е чудесно, но тук парите направо изтичат между пръстите. Уреждам се да пея в кръчмите, но не изкарвам много. Затова отидох в Гилдията на шивачките да говоря за работа, взех някои бродерии да им ги покажа, но ако ти разкажа какво чух, направо ЩЕ СЕ СМАЕШ…

Още едно…

Мила мамо, най-после добри новини. Идната седмица ще има прослушване в Операта…

— Какво е туй опера? — попита Баба Вихронрав.

— Нещо като театър, ама с пеене — просвети я Леля Ог.

— Ха! Театър… — мрачно изсумтя Баба.

— Нашичкият Нев ми обясни. Пеели само на чужбински езици. Нищичко не разбрал.

Баба остави писмата на масата.

— Да, де, ама твоят Нев много неща не разбира. Впрочем какво е търсил в тоя оперен театър?

— Отмъквал оловото от покрива — весело призна Леля.

Не беше кражба, щом го вършеше някой от рода Ог.

— По писмата не се познава кой знае какво, освен че е подхванала някакво образование — заяви Баба. — А пътят дотам е дълъг…

Някой почука колебливо на вратата. Беше Шон Ог, най-младият син на Леля, който въплъщаваше всички обществени служби в Ланкър. В момента носеше значката си на пощальон. Местните пощенски услуги се състояха в сваляне на чувала от пирона, където го оставяха от дилижанса, и разнасянето на кореспонденцията до по-далечните махали. Между другото мнозина жители на Ланкър имаха навика да се отбиват при чувала и да ровичкат, докато не си харесат някое писъмце.

Шон се обърна към Баба и почтително докосна шлема си.

— Мамо, много писма има — подхвърли на Леля. — Ъ-ъ… Всички са адресирани до… ъ-ъ, ами… мамо, по-добре виж сама.

Леля Ог взе дебелото снопче.

— „До Ланкърската вещица“ — прочете на глас.

— Значи са за мен — безпрекословно отсече Баба Вихронрав и й отне писмата.

— Аха. Е, аз вече ще си вървя… — смънка Леля и отстъпи заднешком към вратата.

— Хич не проумявам защо хората ще седнат да ми пишат — отбеляза Баба и сряза първия плик. — Ама нещо може и да се е разчуло тук-там… — Съсредоточи се в редовете. — „Скъпа вещице, само искам да знаеш колко ми хареса рецептата за Прочутия пай с моркови и стриди. Съпругът ми…“

Леля Ог успя да пробяга пътеката до половината, преди ботушите й да натежат прекалено, за да ги отлепи от земята.

— Гита Ог, тутакси се връщай тука!

Агнес опита отново. Всъщност нямаше познати в Анкх-Морпорк, а имаше нужда да си поприказва с някого, ако ще и този някой да не я слуша.

— Като си помисля, дойдох преди всичко заради вещиците…

Кристина се обърна към нея, ококорена и смаяна. Устата й зейна. Така приличаше на хубавичка топка за боулинг.

— Вещици ли?! — повтори, останала без дъх.

— О, да — уморено потвърди Агнес.

Хората винаги се захласваха, щом помислеха за вещици. „Защо ли не опитат да поживеят по-близичко до тях…“

— Правят ли заклинания, фучат ли насам-натам, яхнали метли?!

— О, да.

— Тогава не се чудя, че си избягала!

— Какво? А-а… не… не ме разбра. Тоест те не са лоши. Всъщност е… още по-зле.

— Още по-зле ли?!

— Те си въобразяват, че знаят кое е добро за другите.

Челото на Кристина се набръчка, както май ставаше всеки път, щом й се наложеше да решава по-сложен проблем от въпроса „Как се казваш?“.

— Това не ми звучи особено зле…

— Те… се бъркат в живота на хората. Представят си, че щом са прави, значи всичко е наред! Ами че те дори не се занимават с истинска магия. Само залъгват хората и се смятат за много хитри! Вършат каквото си поискат!

Дори Кристина се втресе от силата на чувствата й.

— Олеле! Да не са поискали от теб да правиш нещо?!

— Искаха да се превърна в нещо. Но няма да им угодя!

Кристина се вторачи в нея. После автоматично забрави какво бе чула току-що.

— Хайде да разгледаме всичко тук!

Леля Ог се мъчеше да запази равновесие върху стола, докато сваляше нещо правоъгълно, увито в хартия.

Баба я гледаше сурово, скръстила ръце на гърдите си.

— А бе, виж сега — бърбореше Леля под лазерния й поглед, — помня как веднъж покойният ми съпруг изтърси след вечеря: „Ей, майчице, голяма срамота ще е, ако всичко, дето го знаеш, си отиде заедно с тебе. Що не запишеш туй-онуй?“ И взех да драскам по някое редче, като ми остане време. После ми хрумна, че ще е хубаво, ако го направят както си е редно. Пратих всичко на ония, дето издават „Алманаха“ в Анкх-Морпорк, съвсем евтино ми излезе. И наскоро ми донесоха ей туй — според мене чудничко са го изработили, направо да се шашнеш колко равно подреждат буквите…

— Измъдрила си книга — установи Баба.

— Да, ама е готварска — смирено промълви Леля като престъпник, който твърди, че това му е първото нарушение на закона.

— Ти пък какво разбираш от туй? Почти не ти се е случвало да готвиш — сряза я Баба.

— Приготвям специалитети — оправда се Леля.

Баба погледна оскърбителното томче.

— „Радостта от снакса“ — прочете на глас. — „Съчинено от Ланкърската вещица.“ Ха! И що не си написа името, а? Книгите трябва да си имат автор, та всеки да знае кой е виновникът.

— Туй ми е псевдоним — заяви Леля. — Оня господин Гоутбъргър, дето се занимава с „Алманаха“, ми написа, че тъй щяло да е по-тайнствено.

Пробойният поглед на Баба се плъзна към долния край на натъпканата с текст корица, където дребни буквички твърдяха: „Сто двадесет и седма допечатка. Продадени над двадесет хиляди екземпляра! Долар и половина.“

— Значи си им пратила пари, за да ти я отпечатат, тъй ли? — провери пак.

— Само два долара — похвали се Леля. — А пък свършиха отлична работа. А и те после ми върнаха парите, ама трябва нещо да са се объркали, щото бяха с три долара повече.

Баба Вихронрав понасяше с неохота факта, че е грамотна, но с числата се справяше безцеремонно. Тя се придържаше към убеждението, че всичко написано вероятно е лъжа, което важеше и за числата. От тях се възползват само хората, които се опитват да ти извъртят номер.

Замисли се и устните й се размърдаха беззвучно.

— Охо… — промълви накрая. — И нищо друго ли нямаше? Ти не му ли писа пак?

— За нищо на света няма да го сторя. Ей, туй са си три долара. Хич не ми се ще да си ги поиска.

— Ясно ми е — увери я Баба, която още витаеше в света на числата.

Чудеше се колко ли струва изработването на една книга. Едва ли беше прекалено скъпо, нали си имаха някакви печатарски машини за това.

— В края на краищата човек може да си купи какво ли не с три долара — упорстваше Леля.

— Права си — съгласи се Баба. — Случайно да имаш молив, щом си такваз съчинителка?

— Имам дъсчица и тебеширче — сети се Леля.

— Я ми ги подай.

— Държа си ги подръка, щото може да се събудя посред нощ и да ми хрумне още някоя рецепта.

— Ъхъ… — разсеяно смънка Баба.

Тебеширчето скърцаше по сивата дъска. „Хартията все пак струва пари. Пък и трябва да остане нещичко за оня, дето продава книгата…“ Ъгловати цифри прескачаха от колона в колона.

— Да направя още по чаша чай, а? — предложи Леля от облекчение, че разговорът май вървеше към мирен край.

— Хъм? — промърмори Баба, вторачи се в сумата и тегли две черти под нея. — Значи ти хареса, тъй ли? — подвикна към кухнята. — Писането, де.

Леля Ог подаде глава от вратата.

— О, да. Не съм ламтяла за парите.

— Никога не те е бивало в смятането, а? — подхвърли Баба и очерта кръгче около сумата.

— Есме, нали си ме знаеш? — отвърна весело Леля. — Не мога да извадя и една пръдня от чиния боб.

— Ами добре тогаз, щото според мене излиза, че оня господин Гоутбъргър ти дължи доста повече парици, ако изобщо има правда на тоя свят.

— Есме, парите не са най-важни. Открай време казвам, че щом сме здрави…

— Та както рекох, ако има правда — невъзмутимо продължи Баба, — той има да ти дава към четири-пет хиляди долара.

Нещо падна и се счупи в кухнята.

— Затуй се радвам, че парите не са важни за тебе — неумолимо нареждаше Баба. — Иначе щеше да е същински ужас. Толкоз много пари, и то важни.

Пребледнялото лице на Леля Ог пак се показа откъм кухнята.

— Ама той…

— Може и да са повечко — довърши я Баба.

— Ама те…

— Просто трябва да събереш и да умножиш, после да разделиш, не е нищо особено.

Леля Ог зяпна стреснато собствените си пръсти.

— Ама туй е…

Млъкна. Сещаше се само за думата „богатство“, която не се оказа особено точна. Вещиците нямаха досег с паричния оборот. Общо взето, обитателите на Овнерог не се оплитаха в сложностите на капитала. Тук и петдесет долара бяха цяло богатство. А пък сто долара бяха… ами две богатства, какво друго да кажеш…

— Много пари са туй — немощно смънка Леля. — Леле, какво ли не бих могла да направя с толкоз пари?

— Де да знам — вметна Баба. — Какво направи с трите долара?

— Пуснах ги в кутийка и ги закътах в комина.

Баба кимна с одобрение. Ей такова боравене с парите най-много й допадаше.

— Ама изобщо не мога да вдяна що хората ще се претрепват да четат готварска книга — отбеляза след малко. — Не е чак толкоз…

В стаята се спусна тишина. Леля Ог пристъпи от крак на крак.

А гласът на Баба натежа от подозрение, което само добиваше острота от факта, че още не беше ясно точно какво подозира.

— Готварска книга е, нали?

— Да, бе, да — припряно потвърди Леля, но отбягваше погледа й. — Ами да. Рецепти и тям подобни. Да.

Баба я изгледа втренчено.

— Само рецепти ли?

— Да, да. И… малко готварски смешки. Тъй, де.

Погледът на Баба не трепваше.

И Леля се предаде.

— Ъ-ъ… Погледни Прочутия пай от моркови и стриди. На двайсет и пета страница.

Баба прелисти книгата. Устните й шаваха, докато четеше. Накрая изсумтя:

— Ясно. Друго има ли?

— Ъ-ъ… Пръстчетата с канела и ружа… на седемнайсета страница…

Баба се запозна с рецептата.

— А друго?

— Ъ-ъ… Изумителната целина… десета страница.

Баба се зачете.

— Хъ, нищо изумително не виждам. Друго?

— Ъ-ъ, ами… почти всичко в Смешните украси за пудинги и кексове. Цялата шеста глава. Сложих и рисунки.

Баба обърна на шеста глава. Наложи се два-три пъти да завърти книгата.

— Какво зяпаш сега? — не се стърпя Леля Ог, като всеки автор очакващ читателски отзив.

— Ягодовия треперко.

— А, на него винаги се смеят.

Не личеше Баба да е развеселена. Тя внимателно затвори книгата.

— Гита… Сега ще те питам нещо. Има ли поне една страница в тая твоя книга, поне една рецепта, дето не намеква с нещичко за разни… шашарми?

Със зачервено като ябълките в градината й лице Леля Ог се замисли задълго.

— Овесената каша — промълви по някое време.

— Сериозно?

— Да. Ъ-ъ… Не. Излъгах, щото съм добавила и специалната смес с мед.

Баба пак погледна корицата. „Радостта от снакса…“

— И ти от самото начало ли си беше намислила да…

— Не, бе, самичка се извъртя натам.

Баба Вихронрав не се бе сражавала в любовни турнири, но като просветена зрителка познаваше правилата на играта. Вече не се учудваше, че книгата се е продавала като топъл хляб. Питаше се само как страниците не са се опърлили от срам.

А корицата обявяваше, че книгата е написана от „Ланкърската вещица“. Баба Вихронрав скромно съзнаваше, че светът е наясно коя е вещицата в Ланкър. Самата тя.

— Гита Ог…

— Кажи, Есме.

— Гита Ог, гледай ме в очите.

— Извинявай, Есме.

— Тука е написано „Ланкърската вещица“.

— Не беше нарочно, Есме.

— Чуй сега — ще отидеш да си поприказваш с господин Гоутбъргър, та да се сложи край на туй, разбра ли? Не ща хората да се озъртат подир мене и да си мислят за Изненадващата банананова супа. Ами че аз дори не я харесвам тая супа. Хич не ми се ще да ходя по улиците и да слушам как хората пускат разни шегички за банани.

— Да, Есме.

— А аз ще дойда с тебе да се уверя, че си ме послушала.

— Да, Есме.

— И ще си поговорим с оня човек за твойте пари.

— Да, Есме.

— Между другото можем да навестим младата Агнес, та да видим дали всичко е наред с нея.

— Да, Есме.

— Ама ще го направим малко по-дипломатично. Хич не ни трябва хората да си рекат, че си пъхаме гагите където нямаме работа.

— Да, Есме.

— Никой не може да натяква, че се меся, където не ме щат. От никого няма да чуеш, че съм натрапница.

— Да, Есме.

— Туй нали означаваше: „Да, Есме, от никого няма да чуя, че си натрапница“?

— О, да, Есме.

— Сигурна ли си?

— Да, Есме.

— Тъй бива.

Баба вдигна поглед към мътносивото небе и умиращите листа, но изведнъж почувства как, тъй да се каже, соковете заструиха нагоре от корените й. Допреди ден бъдещето й се струваше болезнено посърнало, а сега съзираше в него изненади, ужасии и разни премеждия…

Стига тя да се намеси, разбира се.

А в кухнята Леля Ог се хилеше тайничко.

Агнес бе понаучила нещичко за театъра. Една пътуваща трупа навестяваше Ланкър от време на време. Сцената им беше колкото две събрани врати, а „гримьорните“ се състояха от парче зебло, зад което обикновено някой мъж се мъчеше да си пъхне краката в панталона и в същото време да си смени перуката, а друг, предрешен като крал, набързо пушеше цигара.

Сградата на Операта се мереше по големина с двореца на Патриция и беше далеч по-величествена. Заемаше поне десетина декара. Конюшните побираха двадесет коня, а в подземието имаше дори два слона. Агнес се застоя при тях, защото бяха насърчително по-едри от нея.

А зад сцената видя толкова големи помещения, че там се пазеха неразглобени декори. Някъде в зданието се помещаваше цяла балетна школа. В момента няколко от момичетата репетираха на сцената, грозни в дебелите си вълнени чорапогащи.

Вътрешността на Операта или поне онази нейна част зад кулисите твърде много напомняше за часовника, който братът на Агнес разглоби, за да научи какво тиктака вътре. Беше не толкова сграда, колкото машина. Декори, завеси и въжета висяха в мрака като страхотии в запустял зимник. Сцената се оказа малко парченце от цялото, дребно правоъгълниче от сияние насред необятната сложна тъма, претъпкана с важни и необходими механизми…

Облаче прах падна полека от чернилката високо горе. Агнес го изтръска от дрехите си.

— Стори ми се, че чух някого там — посочи тя.

— Може да е Призрака!!! — заяви Кристина. — Имаме си и такъв тук, да знаеш! Колко вълнуващо!

— Мъж, чието лице е закрито с бяла маска — изтърси Агнес.

— О?! Вече си чула за него?!

— Какво? За кого?

— За Призрака!!!

„Да му се не види…“ Пак й се случваше. А тъкмо си бе помислила, че остави всичко това зад гърба си. Научаваше разни неща, без да е наясно как ги е узнала. Хората се втрисаха. Особено самата тя.

— А, сигурно… някой е споменал и съм чула… — успя да смънка.

— Промъква се незабелязано из Операта, така разправят! В един миг е някъде по балконите, а след малко — зад сцената!!! Никой не знае как го прави!

— Нима?

— Казват, че гледа всяко представление!!! Затова никога не продават билети за Осма ложа! Ти не знаеше ли?!

— Осма ложа ли? — повтори Агнес. — Какво е ложа?

— Ами ложа! Не се ли сещаш?! Където сядат най-видните особи! Ела, ще ти покажа!

Кристина пристъпи напето към ръба на сцената и грациозно размаха ръка към празната зала.

— Ето ти ги ложите! Ей там! А горе са балконите!

Гласът й ехтеше от стените.

— От балконите не се ли вижда най-добре? Не сядат ли там видните особи?

— О, не! Те винаги са в ложите! Или поне в партера!

Агнес посочи.

— А кой седи долу? Те виждат всичко съвсем отблизо…

— Не говори глупости! Това е за оркестъра!

— Е, подходящо е за музиканти. Ъ-ъ… А точно къде е Осма ложа?

— Не знам! Но се говори, че ако някога продадат билети за нея, ще се случи страшна трагедия! Не е ли романтично?!

Незнайно защо практичният поглед на Агнес се прикова в огромния полилей, увиснал над залата като приказно морско чудовище. Дебелото му въже се губеше в плътния мрак под тавана.

Стъкълцата му прозвънваха.

И поредният проблясък на онази дарба, която Агнес потискаше неуморно при всеки повод, коварно вмъкна видение в ума й.

— Ето ти готова злополука… — промърмори тя.

— Уверена съм, че е абсолютно безопасно! — изчурулика Кристина. — Сигурна съм, че не биха допуснали…

Избоботи акорд и разтърси сцената. Полилеят звънна в съзвучие и се посипа още малко прахоляк.

— Това пък какво беше? — учуди се Агнес.

— Органът!!! Толкова е голям, че е разположен зад сцената!!! Хайде, ела да погледнем!!!

И други от персонала се завтекоха натам. До органа се въргаляше обърната кофа, около която се разливаше локва от зелена боя.

Един дърводелец се пресегна покрай лакътя на Агнес и взе плика, оставен върху скамейката на органиста.

— Туй е за шефа.

— А когато аз имам писмо, пощальонът само чука на вратата — подсмихна се една балерина.

Агнес погледна нагоре. В прашната тъма се полюшваха въжета. Стори й се, че зърна нещо бяло, но то изчезна след миг.

Едва различи омотания във въжетата силует.

Нещо лепкаво пльокна на клавишите.

Хората вече крещяха, когато Агнес протегна ръка, потопи върха на показалеца си в новата локвичка и го подуши.

— Кръв! — възкликна дърводелецът.

— Кръв е, нали? — ахна някакъв музикант.

— Кръв!!! — изпищя Кристина. — Кръв!!!

Ужасната участ на Агнес беше да запазва хладнокръвие в критични моменти. Тя пак помириса показалеца си.

— Терпентин — установи накрая. — Ъ-ъ… Съжалявам. Това нередно ли е?

Фигурата сред въжетата изстена.

— Няма ли да го свалим най-после? — предложи тя.

Кандо Режи беше скромен дървар. Отличаваше се със скромност не защото беше дървар. Щеше да си бъде същият и ако притежаваше пет гатера. Такъв си беше по природа.

Тъкмо най-смирено подреждаше няколко окастрени трупи там, където Ланкърският път и главният път през планините се събираха, и видя една селска каруца да спира. От нея слязоха две възрастни жени в черни дрехи. Всяка носеше в едната си ръка метла, а в другата — пътна торба.

Спореха за нещо. Не беше скандал на висок тон, а несекващ раздор, който несъмнено водеше началото си в по-отдавнашно минало и явно щеше да заеме поне остатъка от десетилетието.

— Ти както щеш, ама отиваме да се разправяме за мойте три долара, тъй че не виждам що да не кажа как ще пътуваме.

— Много си ми харесва да летя.

— Есме, аз пък ще ти река, че по туй време е твърде ветровито върху метлите. Продухва ме и на места, за които хич не ми се приказва.

— Сериозно? Че откога взе да си стискаш толкоз устата?

— Стига, де, Есме!

— Не ми пробутвай номера с туй „Стига, де, Есме“! Не съм измисляла аз Забавния сватбен сладкиш със Специалните порести пръстчета.

— Грибо бездруго не обича да се качва на метлата. Много му е нежно стомахчето.

Кандо Режи забеляза, че едната торба помръдва мързеливо.

— Гита, виждала съм го да изяжда наведнъж половин пор, тъй че не ми приказвай за нежното му стомахче — отсече Баба, която по принцип не понасяше котки. — Впрочем… той пак го направи.

Леля Ог размаха ръце нехайно.

— О, прави го само понякога, ако е притеснен.

— Миналата седмица беше върху курника на старата госпожа Гроуп, която излезе да види каква е тая врява, и той го направи пред очите й. Тя трябваше да си полегне, та да се успокои малко.

— А, той сигурно е бил по-уплашен и от нея — защити любимеца си Леля.

— Ей таквиз неща стават, като прихванеш разни чудати измишльотини из чужбинските краища — отсъди Баба. — Сега си имаш котарак, дето… Да, какво има?

Кандо Режи ги бе доближил смирено и стоеше в присвитата поза на човек, който желае да му обърнат внимание и в същото време се старае да остане незабелязан.

— Госпожи, вие да не чакате бързата карета?

— Да — отвърна по-високата дама.

— Ъ-хъм, ама се боя, че следващата карета не спира тука, а чак при Крилските извори.

Те го изгледаха снизходително.

— Благодаря — промълви високата и пак се обърна към събеседницата си. — И тя се стресна лошо. Направо ме е страх да си помисля на какво ли ще се научи Грибо тоя път.

— Много се умърлушва, когато ме няма. И не ще от никого да вземе храна.

— Ами щото се мъчат да го отровят. Разбирам ги.

Кандо Режи тъжно завъртя глава и се върна при дънерите си.

Каретата се появи само след пет минути, изскочи на скорост иззад завоя. Изравни се с жените…

… и спря. Тоест конете се помъчиха да застанат на едно място, а колелата се хлъзнаха.

Не беше пързаляне, по-скоро въртене. Сложното движение спря постепенно петдесетина метра по-нататък, а кочияшът се озова в клоните на близкото дърво.

Жените се запътиха полека към каретата, без да прекратят препирните си.

Едната ръгна кочияша с метлата си.

— Два билета до Анкх-Морпорк, моля.

Той тупна на пътя.

— Как тъй два билета до Анкх-Морпорк? Каретата не спира тук!

— Като гледам, спряла е.

— Вие ли направихте нещо?

— Кой, ние?!

— Слушайте, госпожо, дори да спирахме тук, билетът дотам щеше да ви излезе четирийсет проклети долара!

— Охо…

— И защо носите метли, а? — разкрещя се кочияшът. — Да не сте вещици?

— Да. Имате ли специални отстъпки за вещици?

— Какво?! За дърти досадници, които си пъхат гагите където нямат работа ли?!

Кандо Режи реши, че е пропуснал част от разговора, защото до ушите му стигнаха следните думи:

— Та какво каза, младежо?

— Два безплатни билета до Анкх-Морпорк, госпожо. Няма никакъв проблем.

— Искаме места вътре. Ние не пътуваме на покрива.

— Непременно, госпожо. Извинете, ей сега ще коленича в калта, за да стъпите на гърба ми, като се качвате.

Кандо Режи кимна доволен, когато каретата се отдалечи. Зарадва се, че все още има възпитани и учтиви хора на този свят.

Трудно, с много викове и разплитане на въжетата високо горе успяха да спуснат фигурата на сцената.

Човекът беше подгизнал от боя и терпентин. Множащата се тълпа от безделничещ в момента персонал и кръшкачи от репетициите се струпа около него.

Агнес приклекна, разхлаби яката му и се опита да размотае въжето, което се бе увило около шията и едната му ръка.

— Някой познава ли го?

— Това е Томи Крипс — представи го някакъв музикант. — Рисува декори.

Томи изпъшка и отвори очи.

— Видях го! — изфъфли. — Беше страшно!

— Какво видяхте? — не разбра Агнес.

Веднага й се стори, че се е натрапила в чужд разговор, защото наоколо се надигна врява.

— И Гизела каза, че го е видяла миналата седмица!

— Той е тук!

— Пак се започна!

— Всички ли сме обречени?! — изписука Кристина.

Томи Крипс се вкопчи в ръката на Агнес.

— Има лице като смъртта!

— Кой?

— Призрака!

— Какъв при…

— Само бяла кост! И няма нос!

Две балерини припаднаха, но много внимателно, за да не си изцапат дрехите.

— Тогава как… — подхвана Агнес.

— И аз го видях!

Всички се озърнаха като по даден знак.

Застаряващ мъж крачеше по сцената. Носеше вехта театрална шапка и чувал на едното си рамо, а със свободната си ръка правеше ненужно подчертаните жестове на човек, който разполага с потресаващи сведения и гори от нетърпение да смрази с тях всички наоколо. В чувала като че имаше нещо живо, защото се мяташе насам-натам.

— Видях го! О-о-о-о, да! С широкото му черно наметало и бялото лице без очи, само с две зейнали дупки! О-о-о-о! И…

— Маска ли е носил? — уточни Агнес.

Старецът се запъна и я стрелна с отровния поглед, запазен за всички досадници, които упорстват да натрапват здравомислие тъкмо когато всичко става интересно смахнато.

— И нямаше нос! — продължи, сякаш не я чуваше.

— Ами аз точно това казах — промърмори доста раздразнено Томи Крипс. — Обясних им. Те знаят.

— Ако е нямал нос, как е помири… — започна Агнес, но никой не я слушаше.

— Ти спомена ли за очите? — попита старецът.

— Ей сега щях да кажа и за тях! — сопна му се Томи. — Да, имаше очи като…

— Все пак за някаква маска ли си говорим? — намеси се отново Агнес.

Този път всички се вторачиха в нея, както някои зяпат уфолозите, изтърсили: „Ей, ако си засенчите очите с длан, ще видите, че това все пак е ято гъски!“

Мъжът с чувала се прокашля и подхвана нова атака.

— Да, бяха те като огромни дупки… — Личеше обаче, че са му развалили удоволствието. — Ами като огромни дупки — повтори кисело. — Това видях. И нямаше нос, бих добавил, благодаря за вниманието.

— Значи пак е Призрака! — възкликна един сценичен работник.

— Изскочи иззад органа — вметна Томи Крипс. — Докато се опомня, въжето се омота около врата ми и увиснах с главата надолу!

Трупата впи погледи в стареца с чувала, сякаш очакваха да надцака тази изява с по-силен коз.

— Грамадни, черни, зейнали дупки — заинати се той.

— Добре, добре, какво става тук?

Някой излезе властно иззад кулисите. Дългата черна коса бе сресана старателно, за да добие небрежно артистичен вид, но лицето под нея имаше деловото изражение на изпечен организатор. Той кимна на човека с чувала.

— Какво зяпате, господин Хаван?

Старецът сведе поглед.

— Господин Салзела, знам аз какво видях. Много неща забелязвам, всеизвестно е.

— Да, стига да се виждат през дъното на бутилката. В това не се съмнявам, стар окаянико. Какво е сполетяло Томи?

— Беше Призрака! — отвърна Томи възрадван, че е приковал пак вниманието. — Връхлетя ме ненадейно, господин Салзела. И май кракът ми е счупен — добави припряно, защото внезапно осъзна шанса да изкрънка почивка.

Агнес очакваше новодошлият да прихне: „Призраци ли? Те не съществуват.“ Такова лице имаше.

Но той промълви:

— Пак ли вилнее? И къде изчезна после?

— Не видях, господин Салзела. Просто тъй се отнесе нанякъде!

— Искам неколцина от вас да пренесат Томи в бюфета — нареди Салзела. — И някой да повика лекар…

— Кракът му не е счупен — намеси се Агнес. — Но въжето му е ожулило лошо кожата на шията, пък и си е залял едното ухо с боя.

— Госпожице, вие пък какво разбирате от тия неща? — троснато попита Томи, който беше наясно, че пълното с боя ухо не му открива светлите перспективи на счупения крак.

— Аз… ъ-ъ… съм се обучавала — смотолеви Агнес и побърза да добави: — Но шията му е много лошо ожулена. Разбира се, може и да страда от закъснял шок.

— В такива случаи се дава бренди, нали? — живна Томи. — Няма ли да сипете малко насила през стиснатите ми устни?

— Благодаря ти, Пердита — рече Салзела. — Останалите вървете да си вършите работата.

— Големи черни дупки — заяви господин Хаван. — Големи и черни.

— Да, господин Хаван, благодаря и на теб. Ще помогнеш на Рон да заведе господин Крипс в бюфета, нали? Пердита, ела насам. И ти, Кристина.

Двете момичета пристъпиха към музикалния ръководител.

— А вие видяхте ли нещо? — попита Салзела.

— Видях огромна твар с грамадни плющящи криле и зейнали дупки вместо очи!!! — осведоми го Кристина.

— Опасявам се, че само зърнах нещо бяло под тавана — промълви Агнес. — Съжалявам.

Тя се изчерви, защото й се стори, че не е помогнала с нищо. Пердита би трябвало да види загадъчна фигура, загърната в наметало, или поне нещо… интересно…

Салзела й се усмихна.

— Тоест виждаш само онова, което го има пред очите ти, така ли? Скъпа, вече ми е ясно, че за пръв път навлизаш в света на операта. Но си позволявам да споделя, че ми е много приятно тук да се появи и здравомислещ човек…

— О, не! — разнесе се вопъл.

— Призрака!!! — автоматично изпищя и Кристина.

— Ъ-ъ… не, това е младежът зад органа — поправи я Агнес. — Съжалявам.

— И здравомислеща, и наблюдателна — похвали я Салзела. — А ти, Кристина, ще се впишеш бързо в живота тук, както виждам. Какво те мъчи, Андре?

Светлокос млад мъж надникна иззад тръбите на органа.

— Господин Салзела, някой е тръгнал да троши всичко наред — съобщи печално. — Пълна съсипия. Убеден съм, че и един верен тон не бих могъл да извлека от органа. А той е безценен…

Салзела въздъхна.

— Ясно, ще уведомя господин Ведър. Благодаря на всички.

Кимна мрачно на Андре и се махна от сцената.

— Не е редно да постъпваш тъй с хората — подхвърли Леля Ог някак нехайно, когато каретата набра скорост.

Тя огледа с широка приветлива усмивка доста разтърсените обитатели на пътническия салон.

— Добрутро — рече им и се захвана да рови в торбата си. — Аз съм Гита Ог, имам петнайсет деца, туй е мойта приятелка Есме Вихронрав, отиваме в Анкх-Морпорк, а някой иска ли сандвич с варено яйце? Приготвих повечко, за всички ще има. Е, котаракът е спал върху тях, ама нищичко им няма, вижте — само да натиснете филийките и се изправят. Не щете ли? Вие си знаете. Я да видим още какво имаме… А, някой носи ли си отварачка за бира?

Мъж в единия ъгъл потвърди с кимане, че може и да разполага с тази принадлежност.

— Чудесно — одобри Леля Ог. — А някой има ли в какво да сипем бирата?

Друг мъж кимна с надежда.

— Браво — похвали го Леля. — Сега да видим кой си носи и бира.

Баба се възползва, че поне в момента не е център на вниманието, защото всички ужасени очи се бяха вторачили в Леля Ог и нейната торба. Зае се да разгледа другите пътници.

Бързата карета минаваше през Овнерог и шаренията от дребни държавици след планините. Щом пътят от Ланкър струваше четиридесет долара, значи тези хора бяха платили доста повече. Кой пилее пари, с които други изкарват по два месеца, за да пътува бързо и неудобно?

Кльощавият, който се бе вкопчил в чантата си, вероятно беше шпионин, реши Баба. Дебелакът, предложил чашата си, май продаваше някакви неща. Лицето му имаше неприятния цвят на редовното пиене и нередовното хранене.

Тези двамата се бяха притиснали неловко на седалката, защото остатъка й заемаше мъжага с размерите на магьосник. Изглежда спирането на каретата не го бе събудило. Носна кърпа закриваше лицето му. Хъркаше равномерно като гейзер и като го погледне, човек би предположил, че може би се тревожи само от склонността на дребни предмети да попадат в орбита около устата му.

Леля Ог продължаваше да рови унесено в торбата си и както ставаше в подобни случаи, устата й се свърза с очите, без мозъкът да се намесва.

Досега почти винаги бе пътувала на метлата си. Дългото пътешествие по земя се оказа ново преживяване за нея, затова се бе погрижила да е подготвена.

— … тъй… книжка с главоблъсканици за дълги пътувания… възглавничка… пудра за крака… капанче за комари… разговорник… кесийка за драйфане… олеле…

Публиката, колкото и да е невероятно, успя да се отдалечи още малко от Леля по време на монолога й. Очакваше продължението с уплаха и любопитство.

— Какво има сега? — обади се Баба.

— Как мислиш, често ли спира тая карета?

— Мъчи ли те нещо?

— Трябваше да се облекча, преди да потеглим. Извинявам се. От друсането е. Някой да знае има ли клозет в туй чудо? — попита тя бодро.

— Ъ-ъ… — започна вероятният шпионин — … ние обикновено чакаме до следващата спирка или…

Млъкна навреме. Щеше да добави „отваряме прозореца“ — една от мъжествените алтернативи по неравните селски пътища. Спря го страшното подозрение, че тази ужасна старица би могла сериозно да обмисли идеята.

— Малко по-нататък е Охлюън — напомни Баба, която искаше да подремне. — Просто почакай.

— Тази карета не спира в Охлюън — услужливо напомни шпионинът.

Баба Вихронрав вдигна глава.

— Досега не спираше, де — добави той.

Господин Ведър седеше в кабинета си и се стараеше да открие някакъв смисъл в счетоводството на Операта.

Липсваше какъвто и да е смисъл. Струваше му се, че не по-зле от всеки друг би могъл да разгадае числата в един баланс, но тези хартийки имаха същото отношение към счетоводството, каквото и мръсотията към часовниковите механизми.

Господин Рядко Ведър винаги бе харесвал операта. Тъй и не успя да вникне в нея, но той не можеше да разбере и океана, което изобщо не му пречеше да го харесва. Покупката му се стори приемлив начин хем да се оттегли от бизнеса, хем да се занимава с нещо. Предложението беше твърде изкушаващо, за да му устои. А напоследък в търговията на едро с млечни изделия играта взе да загрубява и той предвкусваше как ще си отдъхне в тихия свят на изкуството.

Предишните собственици поставяха на сцената хубави представления. Колко жалко, че вдъхновението не ги бе осенило и във воденето на сметките. Тук май бяха вземали пари според нуждите си. Счетоводната система се състоеше предимно от бележки на късчета хартия, например: „Взех $30, за да платя на К. Ще се видим в понеделник. Р.“ Кой ли е К.? Ами Р.? За какво е било платено? В света на сиренето подобно нехайство никому не би се разминало безнаказано.

Вдигна глава, когато вратата се отвори.

— А, Салзела… Благодаря ти, че дойде. Случайно да знаеш кой е К.?

— Не, господин Ведър.

— Ами Р.?

— Опасявам се, че не знам.

Салзела си придърпа стол.

— Рових в книжата цяла сутрин, за да установя, че плащаме над хиляда и петстотин долара годишно за балетни пантофки — заяви Ведър, размахвайки някаква хартийка.

— Да — кимна Салзела, — палците доста бързо се износват.

— Ама това е нелепо! Още нося чифт ботуши, които е купил баща ми!

— Но балетните пантофки, сър, са по-скоро като ръкавици за ходилата.

— Вече знам! Струват по седем долара чифта и сякаш веднага се късат! Изхвърлят ги след броени представления! Нима няма някакъв начин да пестим?…

Салзела се вторачи хладнокръвно и задълго в новия си работодател.

— Защо не помолим момичетата да прекарват повече време във въздуха? Да речем, с няколко допълнителни grands jetes?

Ведър май се озадачи.

— Това ще помогне ли? — попита недоверчиво.

— Е, няма съмнение, че по-рядко ще стъпват на сцената, нали? — подхвърли Салзела с тона на човек, който съзнава колко по-умен е от останалите присъстващи.

— Уместна забележка. Да, уместна. Поговорете с балетмайсторката, моля ви.

— Разбира се. Убеден съм, че предложението ще й допадне. Току-виж, така с един удар намалите разходите наполовина.

Ведър грейна.

— Икономията ще е много навременна — продължи Салзела. — Всъщност дойдох да обсъдим друг проблем…

— Слушам те.

— Става дума за органа, който имахме.

— Имахме ли? Как тъй имахме?! — Ведър поумува и добави: — Сега ще ми изтърсиш колко скъпо ще ни струва, нали? С какво разполагаме в момента?

— С много тръби и няколко реда клавиши. Всичко останало е натрошено.

— Натрошено ли? От кого?

Салзела се облегна удобно. Не беше особено склонен да се весели и все пак съзнаваше колко добре се забавлява в момента.

— Кажете ми, моля… Когато господин Пнигеус и господин Кавай ви продадоха Операта, споменаха ли нещо… свръхестествено?

Ведър се почеса по темето.

— Ами… да. След като подписах договора и им платих. Прозвуча ми като шега: „А, между другото хората твърдят, че някакъв мъж във вечерно облекло витаел из това място, ха-ха, смешно е, но тези артисти са същински дечица, ха-ха, и може би ще се убедите, че е по-лесно да се спогодите с тях, ако не пускате никого в Осма ложа по време на премиера, ха-ха.“ Твърде добре си спомням думите им. Раздялата с тридесет хиляди долара силно изостря паметта. После те отпътуваха. И като се замисля, бяха избрали карета с особено бързи коне.

— Аха… — Салзела едва не се усмихна. — Е, мастилото на договора вече е изсъхнало и се питам дали не бих могъл да ви запозная с някои подробности…

Пееха птички. Вятърът потракваше с изсъхналите семенници на цветята по планинските ливади.

Баба Вихронрав оглеждаше канавките за интересни билки.

Високо над хълмовете един мишелов кръжеше с пронизителни крясъци.

Каретата чакаше до канавката, макар че по това време трябваше да се намира трийсетина километра по-напред по маршрута си.

Най-сетне на Баба й дотегна и тя се запъти към гъсто избуялия прещип.

— Как си, Гита?

— А, много съм си добре.

— Само че кочияша взе да не го свърта на едно място.

— Не можеш да припираш природата — възрази Леля Ог.

— Е, не съм виновна. Нали ти разправяше, че на метлата щяло да те продухва?

— Есме Вихронрав — обади се гласът откъм храстите, — свърши нещо полезно и виж дали не се намира малко лапад наоколо, ще ти бъда много благодарна.

— Билки ли искаш? Какво ще ги правиш?

— Ами веднага ще река: „Брей, какви хубави широки листа, тъкмо такива исках.“

Малко по-надалеч от храстите, където Леля Ог си общуваше с природата, под есенното небе се бе ширнало спокойно езеро.

А в тръстиките умираше лебед. Или по-скоро му беше дошло времето да умре.

Появи се обаче една непредвидена пречка.

Смърт седеше на брега.

— ВИЖ КАКВО, ОСВЕДОМЕН СЪМ КАК ТРЯБВА ДА ПРОТЕЧЕ СЛУЧКАТА. ЛЕБЕДИТЕ ПЕЯТ САМО ВЕДНЪЖ, И ТО ПРЕКРАСНО, ТЪКМО ПРЕДИ ДА УМРАТ. ЗАТОВА СЕ Е ПОЯВИЛ И ИЗРАЗЪТ „ЛЕБЕДОВА ПЕСЕН“. МНОГО ТРОГАТЕЛНО. А СЕГА ДА ОПИТАМЕ ПАК…

Извади камертон от сенчестите дълбини под наметалото си и го чукна в острието на косата си.

— ДАДОХ ТИ ТОН…

— Няма да стане — завъртя глава лебедът.

— ЗАЩО СЕ ИНАТИШ?

— Тук ми харесва — заяви птицата.

— ТОВА НЯМА НИЩО ОБЩО С ВЪПРОСА.

— Известно ли ти е, че мога да счупя ръката на човек с един удар на крилото си?

— КАКВО ЩЕ КАЖЕШ АЗ ДА ЗАПОЧНА НЯКОЯ ПЕСЕН? НАПРИМЕР „ЗАЛИВ ПОД ЛУНАТА“?

— Такива мелодийки си тананикат бръснарите! Аз съм лебед, ако не си забравил!

— ТОГАВА „МАЛКАТА КАФЯВА КАНА“? — Смърт се прокашля. — „ХА-ХА-ХА, ХИ-ХИ-ХИ МАЛКАТА…“

— И това ми било песен?! — Лебедът изсъска гневно и пристъпи от единия си ципест крак на другия. — Хич не те знам кой си, господинчо, ама ние имаме по-изтънчен вкус за музика.

— НИМА? БИ ЛИ ПОЯСНИЛ С ПРИМЕР?

— Няма да стане!

— ПО ДЯВОЛИТЕ…

— Мислеше си, че ме изпързаля, а? — присмя се лебедът. — Че ме мина с хитър номер? Че най-баламски ще ти изпея два-три такта от „Песента на амбулантния търговец“ в Lohenshaak?

— ТАЗИ НЕ Я ЗНАМ.

Лебедът мъчително си пое дъх.

— Ами тя започва така: „Schneide meinen eigenen Hals…“

— МНОГО ТИ БЛАГОДАРЯ — изрече Смърт и замахна с косата.

— Мамка му!

Миг по-късно лебедът излезе от тялото си и размаха своите донякъде прозрачни криле.

— И сега какво?

— ОТ ТЕБ ЗАВИСИ. ВИНАГИ ЗАВИСИ ОТ ТЕБ.

Господин Ведър седеше на скърцащото кожено кресло със затворени очи, докато Салзела не млъкна.

— Така… — промълви накрая Ведър. — Я да видим правилно ли те разбрах. Значи си го имаме този Призрак. Щом някой загуби чук, станало е заради Призрака. Щом някой изпее и една нота фалшиво, пак е заради Призрака. Но освен това когато някой си намери нещо, също е заради Призрака. И щом някой се представи блестящо, значи е заради Призрака. Той някак си е част от сградата досущ като плъховете. Нерядко се случва някой да го зърне, но не задълго, защото се мярка и изчезва подобно на… ами на призрак. И както се оказва, позволяваме му да седи безплатно в Осма ложа на всяка премиера. И ти твърдиш, че хората го харесват?!

— „Харесване“ не е най-подходящата дума — уточни Салзела. — По-правилно е да кажем, че… е, това си е най-обикновено суеверие, разбира се, но те смятат, че им носи късмет. Поне доскоро смятаха.

„А ти изобщо не можеш да си го втълпиш, невежо дребнаво сиренарче — добави Салзела мислено. — Сиренето си е сирене. Млякото си се вкисва съвсем естествено. Не си принуден да го постигаш, като караш няколкостотин човека да си опъват нервите до скъсване…“

— Късмет, значи — безизразно повтори Ведър.

— Късметът е много важен — увери го Салзела с глас, в който измъченото търпение подскачаше като ледени кубчета. — Допускам, че в предишния ви бизнес темпераментът не е бил особено важен…

— Да, повече разчитахме на сирището — потвърди Ведър.

Салзела въздъхна.

— Както и да е, но трупата смята, че Призрака носи… късмет. Преди пращаше на някои хора кратки насърчителни бележки. И след по-сполучливо изпълнение водещото сопрано намираше в гримьорната си кутия шоколадови бонбони или нещо подобно. И незнайно защо — букет от мъртви цветя.

— Мъртви цветя ли?

— Ами дори не бяха цветя, ако сме съвсем точни. Само букет от сухи стъбла на рози, но без цветовете. Беше нещо като отличителен знак на Призрака. И това се смята за добра поличба.

— Значи мъртвите цветя носят късмет?

— Вероятно. Но няма съмнение, че на сцената живите цветя означават ужасен провал. Някои певци дори не позволяват да ги има и в гримьорните им. Затова… бихме могли да кажем, че мъртвите цветя са безопасни. Странно, но е така. И хората не се тревожеха, защото вярваха, че Призрака е на тяхна страна. Е, допреди половин година…

Господин Ведър отново стисна клепачи.

— Разкажи ми.

— Имаше… злополуки.

— Какви?

— Ами от онези злополуки, които предпочитате да наричате… злополуки.

Очите на Ведър си останаха затворени.

— Както… Редж Пленти и Фред Чизуел работеха през нощта при казаните за подсирване и после се разбра, че Редж си уреждал срещички с жената на Фред… — Ведър преглътна на сухо. — Фред каза, че Редж някак се подхлъзнал и цопнал…

— Не познавам споменатите господа, но… да, говоря за подобни злополуки. Именно.

Ведър въздъхна.

— Впрочем не сме правили по-добра партида „Селско орехово“ от онази…

— Да ви опиша ли нашите злополуки?

— Сигурен съм, че бездруго ще го сториш.

— Една от шивачките се приши към стената. Един от заместниците на театърмайстора беше намерен прободен с меч от реквизита. Не бихте искали и да чуете какво сполетя мъжа, който отваряше сценичния люк. Пък и цялото олово от покрива изчезна загадъчно, но лично аз не съм склонен да приписвам това произшествие на Призрака.

— Значи всички… наричат това… злополуки?

— И вие искахте да си продадете сиренето, нали? Трудно ми е да си представя нещо по-потискащо за трупата от новината, че мъртъвци падат като мухи от тавана. — Салзела извади плик от джоба си и го остави на масата. — Призрака обича да оставя малки послания. Имаше едно и до органа. Един от художниците по декорите зърнал Призрака и… замалко не претърпял злополука.

Ведър подуши плика. Вонеше на терпентин.

Вътре намери лист със знака на Операта. Равните, почти калиграфски изписани редове гласяха:

Ахахахахаха! Ахахахаха! Аахахаха! Треперете!!!!!

Искрено ваш,

Призрака на операта

— Що за тип — търпеливо продължи Салзела — би седнал да изпише с букви маниакалния кикот? А забелязахте ли всички тези възклицателни знаци? Пет са, нали? Сигурен признак за човек, който носи гащите си на главата. Операта причинява и това на хората. Нека поне претърсим сградата. Подземията се точат сякаш в безкрая, там ще имам нужда от лодка…

— Лодка ли? В подземията?

— О-о… Значи не са ви казали и докъде продължават подземията?

Ведър го озари със сияйната напрегната усмивка на човек, която също доближава до поне три възклицателни знака наведнъж.

— Не, нищичко не споменаха за подземията. Защото бяха твърде заети да не ми обяснят как някой изтребва оперната трупа. Изобщо не помня някой да е казвал: „Впрочем тук умират доста хора и между другото от мазето се просмуква влага…“

— Там е направо наводнено.

— О, чудесно!!! — зарадва се Ведър. — С какво? С потоци от кръв ли?

— Не сте ли слизал да надникнете?

— Казаха ми, че в подземията всичко било наред!

— И вие им повярвахте?

— Е, шампанското се лееше в изобилие…

Салзела въздъхна и Ведър като че се засегна.

— Впрочем аз се гордея, че разпознавам човешките характери. Погледни някого в очите и му стисни здраво десницата — това стига, за да научиш всичко важно за него.

— Да, разбира се — промърмори Салзела.

— Ох, ще се пръсна!… Сеньор Енрико Базилика ще пристигне тук вдругиден. Мислиш ли, че нещо би могло да го сполети?

— Едва ли ще пострада много. Прерязано гърло, нищо повече.

— Какво?! Наистина ли си убеден в това?

— Откъде да знам всъщност?

— Е, що да сторя според теб? Да затворя Операта ли? Доколкото виждам, бездруго от нея не се печелят пари! Защо никой не е съобщил на Стражата?

— Щеше да стане по-зле — възрази Салзела. — Навсякъде да се тътрят грамадни тролове в ръждиви ризници, да се пречкат на всекиго и да задават тъпи въпроси… Щяха да ни закрият.

Ведър преглътна и смотолеви:

— О, не можем да допуснем това. Не може да… изнервят всички тук.

Салзела като че се поуспокои.

— Да ни изнервят ли? Господин Ведър, ние сме в опера. Всички са изнервени във всеки момент. Да сте чувал някога за кривата на катастрофите?

Рядко Ведър напрегна интелекта си до краен предел.

— Ами знам, че има един ужасен завой по пътя към…

— Кривата на катастрофите, господин Ведър, е начинът на живот във всяка опера. Представленията се случват, защото огромен брой дреболии изумително не успяват да ги провалят. Справяме се благодарение на омраза, любов и изопнати нерви. И то през цялото време. Това не е сирене, а опера. Ако сте искал мирно занимание, господин Ведър, не биваше да купувате Операта. Трябваше да се захванете с нещо по-безопасно. Например да поправяте зъбите на алигатори.

Леля Ог се отегчаваше лесно, но и не се затрудняваше да си намира развлечения.

— Няма спор — призна тя, — и тъй е интересно да се пътува. Човек може да разгледа разни нови места.

— Да — потвърди Баба. — На всеки десет километра, струва ми се.

— Хич не знам какво ме прихвана.

— Като гледам, конете все едно са се влачили ходом през цялото време.

Вече бяха останали сами в салона, компания им правеше само огромният хъркащ мъж. Другите двама се присъединиха към пътниците на покрива.

Причината се криеше в Грибо. С безпогрешния си котешки усет за хората, които никак не обичат котки, той скочи тежко в скута им и ги подложи на изтезанието „О, младият господар се завърна в плантацията!“. Принуди ги да търпят покорно, после се настани за сладък сън. Ноктите му не стискаха достатъчно силно, за да пуснат кръв, но намекваха, че и това ще стане, ако някой посмее да мръдне или дори да вдиша. Щом се увери, че двамата са се примирили с положението, той се разсмърдя.

Никой не знаеше на какво се дължи вонята. Не можеше да се установи конкретен източник в тялото на котарака. Само че след петминутна дрямка въздухът около Грибо неизменно добиваше тягостната миризма на ферментирал килим.

Сега прилагаше номерата си на мъжагата. И нищо не постигаше. Най-сетне Грибо се сблъска с непукизъм, който спокойно се мереше с неговия. Пък и от неспирното друсане започваше да му призлява.

Хъркането още повече тресеше салона.

— На тоя да не му се изпречиш, като тръгне да напира към трапезата — отбеляза Леля Ог.

Баба гледаше през прозореца. Поне лицето й беше обърнато натам, но очите й сякаш се бяха фокусирали в безкрая.

— Гита?

— Кажи, Есме.

— Имаш ли нещо против да ти задам един въпрос?

— Обикновено не почваш толкоз отдалече.

— Не се ли умърлушваш, че хората хич не мислят както трябва?

„Охо-о!… — възкликна безмълвно Леля. — Май тъкмо навреме я измъкнах да се поразкара из света. Добре, че се захванах с книжнина.“

— Как тъй? — престори се, че не разбира.

— Ами щото много се разсейват.

— Есме, аз не съм умувала много-много над туй.

— Ами… да речем, Гита Ог, че къщата ти се е подпалила. Кое нещо ще докопаш първо, за да го измъкнеш навън?

Леля си прехапа устните замислено.

— Туй е от ония въпроси, отговорите на които разкриват характера, нали?

— Позна.

— Значи ще се мъчиш да налучкаш каква съм по мойте приказки…

— Гита Ог, цял живот те познавам, знам те каква си. Няма нужда да налучквам. Ама ти все пак ми отговори.

— Като си помисля, ще взема Грибо.

Баба кимна.

— Щото туй показва колко съм добра и грижовна — продължи Леля.

— Не, туй показва, че си от хората, дето се мъчат да познаят какъв е правилният отговор — възрази Баба. — Лукава си. По-подходящ за вещица отговор и аз няма да измисля. Хитруваш.

Леля я погледна гордо.

Хъркането се промени в звуци от рода на „блърт-блърт“ и носната кърпа върху лицето на мъжагата затрепка.

— … пудинг с меласа и много яйчен крем…

— Ей, той каза нещо — сепна се Леля.

— Говори насън — осведоми я Баба Вихронрав. — Чувах го от време на време.

— Аз пък не съм го чула!

— Щото все се случваше да си извън каретата.

— А-а…

— При последното спиране спомена палачинки с лимон. И картофено пюре с масло.

— Като слушам таквиз приказки, огладнявам — сподели Леля. — Имам пирог със свинско някъде из торбата…

Хъркането секна изведнъж. Една ръка дръпна кърпата. Лицето под нея се оказа дружелюбно, брадато и малко. То се обърна със свенлива усмивка към вещиците, после погледът се впи в пирога със свинско.

— Да ви отрежа ли, господине? — попита Леля.

— Май си нося и горчица.

— О-о, бихте ли ме почерпила, скъпа госпожо? — с леко писукащ глас заговори мъжагата. — Не помня откога не съм хапвал пирог със свинско… уф, майчице…

Изкриви лице, като че бе изтърсил нещо крайно неуместно, но тутакси се успокои.

— Имам и бутилка бира, ако искате някоя глътка — добави Леля.

Тя беше от жените, които почти толкова обичат да гледат как другите ядат, колкото и сами да се наслаждават на храната.

— Бира? — промълви мъжът. — Бира ли казахте? Знаете ли, те не ми позволяват да пия бира. Ха, уж пораждала неподходящо настроение. Бих дал какво ли не за чаша бира…

— И едно „благодаря“ ми стига — увери го Леля и му връчи чашата.

— А кои са „те“, дето ги споменахте? — обади се Баба.

— То аз съм си виновен, като помисля — сподели мъжът, пръскайки трохи. — Оставих се да затъна…

Отвън долитаха нови звуци. Виждаха се светлините на някакъв град, каретата забави ход.

Мъжът натъпка остатъците от пирога в устата си и намокри залъка с пяната от дъното на чашата.

— О-о, беше прекрасно! — въздъхна, облегна се и закри лицето си с кърпата. После повдигна едно ъгълче. — Не споменавайте пред никого, че съм говорил с вас, но вие току-що станахте приятелки на Хенри Дембел.

— А ти, Хенри Дембел, с какво се занимаваш? — сдържано попита Баба.

— Ами аз… такова, работя на сцената…

Каретата спря. Захрущяха камъчета под подметките на слизащи от покрива хора. Вратата се отвори.

Баба зърна цяла тълпа, надничаща развълнувано в салона на каретата, и по навик вдигна ръка да намести шапката си. Но няколкото промушени вътре ръце се протегнаха към Хенри Дембел, който седна напрегнато, усмихна се нервно и се остави да го изведат. Неколцина крещяха и някакво име, но не звучеше като Хенри Дембел.

— Кой ли е тоя Енрико Базилика? — учуди се Леля.

— Де да знам — призна си Баба. — Може да е оня, от който толкоз се плаши господин Хенри Дембел.

Странноприемницата се оказа схлупена постройка само с две спални за пътници. Като безпомощни старици, пътуващи сами, вещиците се настаниха в едната, защото иначе животът на всички наоколо щеше да стане доста тежък.

Господин Ведър гледаше измъчено.

— За теб може да съм продавач на едро на сирене, може и да ме смяташ за някакъв си твърдоглав търгаш, който няма да познае културата, ако ще и да му я сипят в чая. Но аз от много години съм редовен посетител и на тукашната, и на други опери. Мога да напявам едва ли не целия репертоар на…

— Убеден съм, че сте гледал и слушал много представления — прекъсна го Салзела. — Но… какво знаете за самите постановки?

— Бил съм зад кулисите на кой ли не театър…

— О, театърът ли… Изобщо не е същото. Операта не е театър с добавени песни и танци. Операта си е опера. Дори да си представяте, че постановката на Lohenshaak е буря от страсти, тя е като детски игри в пясъчника в сравнение със ставащото зад кулисите. Всички певци се мразят и в червата помежду си, хорът пък презира солистите, вокалистите вкупом ненавиждат оркестъра и всички треперят пред диригента. Сценичните работници от едната страна не си говорят с онези от другата страна. Танцьорите бездруго са превъртели от диети и глад. Но това далеч не е всичко, защото всъщност…

Някой почука на вратата, но на мъчително неравни интервали, сякаш стоящият пред прага трябваше да се съсредоточи, за да извърши това действие.

— Влез, Уолтър — подкани Салзела.

Уолтър Плиндж се затътри вътре, понесъл две кофи.

— Господин Ведър, дойдох да ви сипя въглища за печката.

Ведър му махна да си върши работата и пак се вторачи в музикалния ръководител.

— Та какво казваше?

Салзела зяпаше унесено Уолтър, който внимателно нареждаше буците въглища една по една.

— Салзела?…

— Какво? О, извинете… Какво щях да кажа?

— Че това далеч не било всичко.

— Моля? А, да. Да… Ами вижте, актьорите са си добре. Има предостатъчно роли и за старците. В театъра можеш да си прекараш целия живот. И ставаш все по-добър. Но когато дарбата ти е в пеенето или танца… Времето винаги те дебне зад гърба. То е като отрова. Постойте зад сцената някоя вечер и ще видите как танцьорите се зяпат във всяко огледало, покрай което минат, все търсят издайническите първи признаци. Наблюдавайте и певците. Всеки е на нокти, защото знае, че това може да е последната му безупречна вечер, а утре да е началото на края. Затова всички се тревожат за късмета, разбирате ли? Нали помните какво ви казах за живите цветя, които носели лош късмет? Така е и със зеления цвят. И с истинските бижута на сцената. И с истинските огледала пак на сцената. И с подсвиркването на сцената. И с надничането към публиката между спуснатите завеси. И с използването на нов грим преди премиера. И с плетенето на сцената, ако ще и да е само репетиция. Жълт кларинет в оркестъра носел страхотно лош късмет. Не питайте мен защо. А пък да спреш представлението преди края… по-лошо не може да има. По-добре човек направо да седне под стълба и да се захване с трошене на огледала.

Зад Салзела усърдният Уолтър сложи последната буца въглища в кофата до печката и старателно издуха праха от нея.

— Брей… — промълви накрая Ведър. — А аз си въобразявах, че в бизнеса със сирене било трудно. — Посочи пренебрежително купчината хартийки и подобието на счетоводни книги. — Платих трийсет хиляди долара за това място. Ами че то е в самия център на града! Първокласна недвижимост! И си мислех, че съм се пазарил упорито!

— Вероятно са щели да се съгласят и на двадесет и пет хиляди.

— Обясни ми пак за тази Осма ложа. Значи позволявате на Призрака да я заема?

— Да, Призрака смята, че е негова на всяка премиера.

— И как влиза?

— Никой не знае. Толкова отдавна търсим тайни входове…

— Той наистина ли не плаща?

— Да.

— Това са петдесет долара на представление!

— Ще си имаме неприятности, ако продавате билети за ложата — предупреди Салзела.

— Ама че работа, та ти си образован човек! Как можеш да си седиш преспокойно и да се примиряваш с това безумие? Някаква твар с маска върши каквото си поиска, заема една от най-скъпите ложи, убива хора, а ти ми разправяш, че тепърва сме щели да си имаме неприятности?!

— Казах ви вече — шоуто трябва да продължи.

— Защо?! Никога не сме казвали „Сиренето трябва да продължи“! Какво му е особеното на това шоу?

Салзела се усмихна.

— Доколкото разбирам, онази… сила в основата на шоуто, неговата душа, целият вложен в него труд, наречете го както искате… то се просмуква и прониква навсякъде. Затова дърдорят, че „шоуто трябва да продължи“. Защото трябва. Повечето хора в трупата дори не биха разбрали на какво всъщност се чудите.

Ведър впи отровен поглед в онова, което в Операта минаваше за финансов архив.

— Убедих се, че нищичко не разбират и от счетоводство! Кой се занимава със сметките?

— Всъщност всички ние — осведоми го Салзела.

— Всички ли?

— Оставят се пари, вземат се пари… — смътно обясни Салзела. — Има ли значение?

Ченето на Ведър увисна.

— Как тъй „Има ли значение“?

— Защото — невъзмутимо продължи Салзела — от опера не се печелят пари. Никога.

— За бога, човече! Имало ли значение?! Ще ми се да знам какво ли бих постигнал в търговията със сирене, ако разправях, че парите нямат значение?

Салзела се усмихна невесело.

— И в момента на сцената има хора, които биха казали, че щяхте да правите по-вкусно сирене. — Той се облегна на бюрото. — Вижте какво, от сирене наистина се печелят пари. А от опера — не. В операта парите се харчат.

— Но… какво получаваме в замяна?

— Получавате опера. Сещате ли се? Влагате пари и накрая имате опера — уморено промълви Салзела.

— Значи няма печалба?

— Печалба… печалба… — промърмори музикалният ръководител и се почеса по темето. — Не вярвам тази дума да се споменава при нас.

— И как оцеляваме в такъв случай?

— Май се оправяме все някак.

Ведър се хвана за главата.

— Аз… такова… — замънка по-скоро на себе си — … бях наясно, че тук не се печели много. Мислех си, че е защото мястото не се управлява добре. Залата се пълни с публика! Направо дерем кожи с тези цени на билетите! Сега пък научавам, че тук щъка някакъв си Призрак, убива хора, а ние дори нямаме печалби!

Салзела засия насреща му.

— Ах, тази опера…

Грибо се промъкваше по покривите.

Повечето котки губят спокойствието си, когато ги изведат от тяхната територия. Може би затова в наръчниците съветват лапичките им да бъдат мазани с масло. Вероятно неспирното хлъзгане и блъскане в стените не би оставило време на животинчето да размишлява точно къде се намират тези стени.

Грибо обаче понасяше добре пътешествията. Просто защото целият свят не беше за него нищо повече от едно голямо сандъче с пясък.

Тупна тежко върху един клозет и се прокрадна към отворено прозорче.

Освен всичко друго Грибо се отличаваше с котешки подход към въпросите на собствеността. Не вярваше, че нещо годно за ядене може да принадлежи другиму.

От прозорчето се разнасяха различни ухания, сред тях на пирог със свинско и сметана. Котаракът се вмъкна и стъпи върху рафт в килера.

Разбира се, понякога го хващаха. Тоест понякога го заварваха…

Да, имаше сметана. Грибо се настрои делово.

Преполовяваше паницата, когато вратата се отвори.

Ушите му прилепнаха към главата. Единственото му здраво око отчаяно затърси път за бягство. Прозорчето остана високо горе, а запълнилата рамката на вратата фигура носеше дълга рокля, която не допускаше стария номер „между краката“ и… и… и нямаше изход…

Ноктите му задраскаха по пода…

О, не… пак се случваше…

Нещо прескочи в морфогенетичното поле на тялото му. Сблъскваше се с проблем, който котешката форма не беше способна да реши. Е, какво пък, знаем и друг начин…

Съдове се разхвърчаха и се пръскаха на пода наоколо. Лавици се цепеха с издигането на главата му към тавана. Чувал с брашно се разпиля в бял облак, за да направи място на все по-широките му рамене.

Готвачката се опули в него. И погледна надолу. После пак се вторачи нагоре. Но погледът й, сякаш дърпан с невидимо въже, се спусна отново надолу.

Тя се разпищя.

И Грибо се разпищя.

Посегна припряно към една паница, за да прикрие онази част от тялото си, чието излагане на показ изобщо не го притесняваше в битието му на котарак.

И отново изпищя, защото се заля с гореща свинска пача.

Шарещите му пръсти напипаха голяма медна форма за желе. Притисна я до слабините си, изфуча от килера, прелетя през кухнята, прекоси залата с клиенти, изскочи от кръчмата и изчезна в нощта.

Шпионинът, който вечеряше с пътуващия търговец, опря ножа си на чинията.

— Е, такава гледка не може да се види често.

— Моля? — не разбра търговецът, който седеше с гръб към мимолетното зрелище.

— Беше от онези старовремски форми за желе, и то медна. Вече са антики и цената им доста се вдигна. Леля ми имаше чудесен екземпляр.

Поднесоха пълна чаша на изпадналата в истерия готвачка, а неколцина от персонала излязоха в мрака навън, за да проверят какво става.

Откриха само формата за желе, захвърлена на двора.

У дома Баба Вихронрав спеше на отворени прозорци и без да заключва вратата. Успокояваше я увереността, че разните нощни твари в Овнерог биха предпочели сами да си излапат ушите, отколкото да нахлуят в къщата й. В опасно цивилизованите страни обаче тя прилагаше друг подход.

— Есме, сериозно ти говоря, че няма нужда да подпираме вратата с леглото — повтори Леля Ог, хванала единия край на въпросното ложе.

— Предпазливостта никога не е излишна — напомни Баба. — Ами ако някой мъж рече да опита дръжката на вратата посред нощ?

— Няма как да стане на нашите години — печално възрази Леля.

— Гита Ог, ти си най…

Прекъсна я шуртене на вода. Чуваше се откъм едната стена и се проточи.

Спря и започна отново — силна струя, която полека отслабваше. Леля се ухили.

— Някой да не пълни вана? — предположи Баба.

— Е, може и да беше от пълнене на вана — допусна Леля.

Чу се звук от изливане и на трета кана, после нечии стъпки се отдалечиха. След няколко секунди се отвори врата и някой влезе много по-тежко. Скоро се разнесоха плацикане и сумтене.

— Да, някакъв мъж се накисна във ваната — установи Баба. — Гита, какви ги вършиш?

— Гледам дали няма чворове в тия дъски — съобщи Леля. — Аха, ето един…

— Я ела тук!

— Извинявай, Есме.

Тогава започна пеенето. Заслушаха се в много приятния тенор, чийто тембър беше обогатен от екота в банята.

— „Покажи ми пътя към дома, уморен съм и копнея за леглото…“

— Кефи се човекът — поклати глава Леля.

— „… и където и да бродя…“

Някой почука на вратата на банята и певецът без запъване превключи на друг език:

— „… per via di terra, mare o schiuma…“⁵

Вещиците се спогледаха.

Обади се приглушен глас:

— Господине, донесох ви грейката.

— Многгго благггодаррря — отвърна къпещият се с тежък акцент.

Стъпките отново затихнаха в коридора.

— „… Indicame la strada…⁶ да се завърнеш у дома.“ — Плисък на вода. — „Добра ви вечер, приятели моииии…“

— Брей, брей — промърмори под носа си Баба. — Нашият господин Дембел бил таен полиглот. Когато мърмори насън и си пее насаме в банята, приказва като нас, ама щом си мисли, че го слушат, става същински чужденец.

— Сигурно иска да забълбука оня Базилика — предположи Леля.

— О, аз си мисля, че двамата с Базилика направо са неразделни. Дори вече знам, че са един и същ…

На тяхната врата потропаха тихо.

— Кой е там? — властно попита Баба.

— Аз съм, госпожо. Слот. Съдържателят.

Вещиците избутаха леглото настрана и Баба открехна вратата.

— Какво има? — попита недоверчиво.

— Ъ-ъ… кочияшът каза… че сте вещици…

— Е, и?

— Дали не бихте искали… да ни помогнете?

— Какво не е наред?

— Ами моето момче…

Баба отвори вратата широко и видя жената, застанала зад господин Слот. Стигаше само да погледне лицето й. Жената държеше в ръцете си увито детенце.

Баба се отдръпна.

— Внесете го вътре, за да го прегледам.

Взе бебето от жената, седна на единствения стол в стаята и разгърна пелените. Леля Ог надничаше над рамото й.

— Хъм… — произнесе Баба след малко.

Озърна се към Леля, която почти незабележимо завъртя глава.

— Прокълната е тази къща, от това е всичко — промълви господин Слот. — И най-хубавата ми крава се поболя, няма да се оправи.

— О, имате краварник, значи? — сепна се Баба. — Много добро място за болник е краварникът. Щото е топло. Я ми покажете къде е.

— Долу ли искате да свалите момчето?

— И то тутакси.

Мъжът се озърна към жена си и вдигна рамене.

— Е, вие знаете най-добре. Минава се оттук.

Поведе вещиците надолу по задната стълба, минаха през двора и влязоха в сладникав задух. Една крава се бе проснала на сламата. Диво извъртя едното си око към тях и се опита да измучи.

Баба огледа всичко и постоя замислена. После отсъди:

— Ще свърши работа.

— От друго имате ли нужда? — попита Слот.

— Само от тишина и спокойствие.

Той се почеса по главата.

— Аз си представях, че правите заклинания или забърквате някаква отвара, нещо такова…

— Понякога и туй се случва.

— Ами аз знам къде да намеря жаба…

— Донесете ми само свещ — прекъсна го Баба. — Предпочитам нова.

— Това ли е всичко?

— Да.

Господин Слот се умърлуши. Колкото и да беше угрижен, пролича си, че според него Баба Вихронрав не е съвсем истинска вещица, щом няма да си послужи с жаба.

— Искам и кибрит — добави Баба, щом забеляза унинието му. — Може да ми потрябва и тесте карти.

— А аз имам нужда от три студени агнешки пържоли и точно две халби бира — вмъкна Леля.

Мъжът закима. Желанията им не заместваха напълно жабата, но бяха по-добри от нищо.

— Ти пък защо го крънкаш? — изсъска Баба, щом Слот излезе забързано. — Бездруго се натъпка на вечеря.

— А, винаги съм готова да хапна нещичко допълнително. Ти няма да ме искаш тука и ще ми стане скучно.

— Казала ли съм, че не искам да останеш?

— Е… дори аз веднага видях, че момченцето е в несвяст, а пък кравата я е налегнала червена треска, ако не бъркам. Тя също е зле. Затуй си мисля, че си намислила да пипаш… грубичко.

Баба само вдигна рамене.

— В такива случаи вещицата трябва да остане сама — добави Леля. — Но ти внимавай какво правиш, Есме Вихронрав.

Настаниха детето на едно одеяло колкото се може по-удобно. Съдържателят и жена му се върнаха с поднос.

— Госпожа Ог ще извърши необходимото с подноса в стаята си — високомерно съобщи Баба. — А на мен позволете да остана тук цялата нощ. И никой да не влиза, ясно? Каквото ще да става.

Майката се поклони притеснено.

— Аз се чудех дали да не надникна към полунощ, за да…

— Никой, казах. Сега си вървете.

Щом ги изпроводи благо, но непреклонно, Леля Ог пак подаде глава.

— Есме, какво си намислила?

— Гита, седяла си често при умиращи, нали?

— О, да, то си е… — Лицето на Леля се изопна. — Ох, Есме… нали няма да…

— Гита, хапни си с удоволствие.

Баба затвори вратата.

До някое време пренареждаше бурета и сандъци, за да си направи подобие на маса и да има къде да седне. Топлият въздух лъхаше на кравешки газове. Начесто проверяваше как са двамата й пациенти, макар че си знаеше и без това.

В другия край на двора странноприемницата притихна постепенно. Накрая звънна метал, когато съдържателят заключи вратите. Тя го чу как пристъпи към вратата на краварника, но спря разколебан. После той се качи по стълбата.

Баба сложи картите на масата от неодялани дъски и се опита да нареди пасианс, за който все не й стигаше търпение.

Свещта намаляваше. Баба остави картите и се загледа в пламъчето.

След незнайно колко време то трепна. Ако човек не се взираше упорито в него, нямаше да забележи.

Тя дълбоко си пое дъх и…

— Добро утро — изрече Баба Вихронрав.

— ДОБРО УТРО — отвърна глас до ухото й.

Леля Ог отдавна се бе справила с пържолите и бирата, но още не си лягаше. Просна се с дрехите на покритото легло, пъхна длани под главата си и се загледа в тавана.

След малко някой подраска по кепенците. Тя стана и отвори прозореца.

Огромно туловище скочи в стаята. За миг лунните лъчи осветиха лъскави мускули и разпиляна черна коса. После създанието се гмурна под леглото.

— Ох, леле-мале — въздъхна Леля.

Почака и взе кокал от подноса. По него имаше още месо. Опря го в пода.

Една ръка се протегна и сграбчи кокала.

Леля пак се облегна на възглавницата.

— Горкичкият ми…

Единствено спрямо Грибо острият усет за действителността изменяше на Леля. За нея той си оставаше уголемена версия на пухкавото котенце, каквото беше някога. Всеки друг го смяташе за обсипана с белези топка от изобретателно злонравие.

А от известно време му се налагаше да се бори с проблем, какъвто котките срещат рядко. Преди около година вещиците го превърнаха в човек, защото тогава им се струваше, че няма друг изход. Вложиха много усилия и морфогенетичното му поле се възстанови след няколко часа, от което всички наоколо си отдъхнаха искрено.

Но магията никога не е проста, колкото и хората да се заблуждават по въпроса. Тя се подчинява на някои всеобщи закономерности. И една от тях гласи, че колкото ще да е трудно нещо, щом бъде направено дори веднъж, става далеч по-лесно и ще се повтаря често. Дори когато някой грамаден планински връх бъде покорен от яки мъже след векове на провалени изкачвания, броени десетилетия по-късно престарели баби ще изкачват върха, за да си пият чая горе, и ще се мотаят напред-назад да си търсят очилата.

В пълно съгласие с тази закономерност душата на Грибо откри, че има още една възможност, когато някой го приклещи в ъгъла (освен обичайния котешки набор от „бягай, бий или се насери, може и едновременно“) — да се превърне в човек.

Ефектът от промяната изчезваше след време, което Грибо обикновено прекарваше в търсене на панталон.

Изпод леглото се разнесе хъркане. На Леля й олекна, когато звуците преминаха в мъркане.

Но тя изведнъж седна сковано. Беше на немалко разстояние от краварника, обаче…

— Той е тук.

Баба издиша полека.

— Ела да седнеш където ще те виждам. Заради добрите обноски. И ще ти река веднага, че хич не ме е страх от тебе.

Високата фигура в черно наметало се премести върху удобно разположено буре и облегна косата си на стената. После отметна качулката на наметалото.

Баба скръсти ръце и се вторачи хладнокръвно право в очните кухини на новодошлия.

— ПОРАЗИТЕЛНО.

— Тъй е, щото имам вярата си.

— НИМА? И В КОЕ КОНКРЕТНО БОЖЕСТВО ВЯРВАШ?

— А, не в тях.

— ТОГАВА В КАКВО?

— Ами просто вярвам. Изобщо.

Смърт се наклони към нея и светлината на свещта хвърли други сенки по черепа му.

— ЛЕСНО Е ДА СИ СМЕЛА НА СВЕТЛО. ПОДОЗИРАМ, ЧЕ ВЯРВАШ В ТОВА ПЛАМЪЧЕ.

Той се ухили.

Баба наведе глава и духна свещта. После пак скръсти ръце и се вторачи сурово напред.

След малко гласът прозвуча в мрака:

— ДОБРЕ, ДЕ, ДОКАЗА МИ КАКВОТО ИСКАШЕ.

Баба драсна кибритена клечка и черепът срещу нея се очерта. Не беше помръднал.

— Значи се разбираме — отбеляза тя и запали отново свещта. — Нали не щем да седим цяла нощ? За колцина от тях си дошъл?

— ЗА ЕДИН.

— Не за кравата, тъй ли?

Смърт завъртя глава.

— Ама можеше и да е за кравата.

— НЕ. ТОВА БИ ОЗНАЧАВАЛО ДА ПРОМЕНЯ ИСТОРИЯТА.

— Историята си е пълна с неща, дето се променят.

— НЕ.

Баба се облегна.

— Тогаз те предизвиквам да играем. Туй си е традиция. Позволено е.

Смърт помълча.

— ПРАВА СИ.

— Добре.

— НАПЪЛНО ДОПУСТИМО Е ДА МЕ ПРЕДИЗВИКАШ ЧРЕЗ ИГРА.

— Аха.

— САМО ЧЕ… НАЯСНО ЛИ СИ, ЧЕ ЗА ДА СПЕЧЕЛИШ ВСИЧКО, ТРЯБВА И ДА ЗАЛОЖИШ ВСИЧКО?

— Двойно или нищо, а? Знам.

— НО НЯМА ДА ИГРАЯ ШАХ.

— И аз не понасям шаха.

— НИТО ПЪК НА САКАТИЯ ГОСПОДИН ЛУКЧО. НЕ УСПЯХ ДА СХВАНА ПРАВИЛАТА.

— Тъй да бъде. Какво ще речеш за едно раздаване на покер? Всекиму по пет карти, без допълнително теглене. С внезапна смърт, дето има една приказка.

Смърт пак поумува.

— ПОЗНАВАШ ЛИ ТОВА СЕМЕЙСТВО?

— Не.

— ТОГАВА ЗАЩО?…

— Ще си бъбрим ли или ще играем?

— КАКТО ИСКАШ.

Баба взе тестето и започна да разбърква картите, без да си гледа в ръцете, като се усмихваше на Смърт. Раздаде по пет карти и посегна към своите…

Костеливи пръсти хванаха китката й.

— ПЪРВО, ГОСПОЖО ВИХРОНРАВ… ЩЕ СИ РАЗМЕНИМ КАРТИТЕ.

Той смени местата на двете купчинки и кимна.

— Е, ГОСПОЖО?

Баба Вихронрав си погледна картите и ги хвърли на масата.

— ЧЕТИРИ ДАМИ. ХЪМ. МНОГО СИЛНА РЪКА.

Смърт също си погледна картите, после срещна нетрепващия взор на нейните сини очи.

Никой от двамата не помръдваше.

Накрая Смърт остави картите на масата.

— ЗАГУБИХ. ИМАМ САМО ЧЕТИРИ АСА.

Пак се взря за миг в очите на Баба. Дълбоко в кухините на черепа му просветваше синьо сияние. И може би за недоловима частица от секундата, незабележимо дори за най-внимателния наблюдател, едната синя точица примига.

Баба кимна и протегна ръка.

Гордееше се със своята способност да преценява хората по погледа и ръкостискането, което в този случай беше доста смразяващо.

— Вземи кравата — промълви тя.

— ТЯ Е ЦЕННО ЖИВОТНО.

— А кой знае какво ще излезе от туй дете?

Смърт стана и посегна да си вземе косата.

— ОХ…

— А, да — подхвърли Баба, щом атмосферата се поразведри малко, — нямаше как да не забележа, че доста предпазливо боравиш с тая ръка.

— Е, НАЛИ ЗНАЕШ КАК СТАВА — ПОВТАРЯЩИ СЕ ДВИЖЕНИЯ И ТЯМ ПОДОБНИ…

— Може да загазиш сериозно, ако си небрежен.

— КОЛКО СЕРИОЗНО?

— Искаш ли да погледна?

— ЩЕ БЪДЕШ ЛИ ТАКА ДОБРА? НАИСТИНА ВЗЕ ДА МЕ НАБОЛЯВА В ПО-СТУДЕНИТЕ НОЩИ.

Баба се изправи и понечи да опипа ръката, но пръстите й минаха направо през костта.

— Виж какво, вземи да се направиш по-веществен, ако искаш да помогна с нещо…

— ВЕРОЯТНО КАТО МИ ПРЕДПИШЕШ ШИШЕНЦЕ ЗАХАРОЗА И АКВА?

— Захар и вода ли? Знаеш, че те са за по-твърдоглавите, на които им е трудничко да мислят. Хайде, дръпни тоя ръкав по-нагоре. Не се дръж като голямо дете. Какво лошо бих могла да ти сторя?

Ръцете й докоснаха гладка кост. Бе попадала и в по-лошо положение. По тези кости поне никога не бе имало плът.

Опипа, поумува, стисна и завъртя…

Чу се щракане.

— ОХ!

— Сега опитай да я вдигнеш над рамото.

— Ъ-Ъ… ХЪМ… ДА. НАИСТИНА МИ СЕ СТРУВА, ЧЕ СЕ ДВИЖИ МНОГО ПО-СВОБОДНО. НЯМА СЪМНЕНИЕ. ИСКРЕНО СЪМ ТИ БЛАГОДАРЕН.

— Ако пак започне да те мъчи, знаеш къде живея.

— БЛАГОДАРЯ ТИ. МНОГО ТИ БЛАГОДАРЯ.

— Ти знаеш къде живее всеки. Във вторник сутрин ще е по-удобно. Тогаз обикновено съм си вкъщи.

— ЩЕ ЗАПОМНЯ. БЛАГОДАРЯ ТИ.

— Но в твоя случай ще искам предварителна уговорка. Без да се обиждаш.

— БЛАГОДАРЯ.

Смърт си тръгна. След миг кравата изохка немощно. Само звукът и лекото провисване на кожата отбелязаха прехода от живото същество към изстиващото месо.

Баба взе детето на ръце и пипна челото му.

— Вече няма треска.

— ГОСПОЖО ВИХРОНРАВ… — обади се Смърт от прага.

— Слушам, господине.

— ТРЯБВА ДА ЗНАМ ЕДНО НЕЩО. КАКВО ЩЕШЕ ДА СЕ СЛУЧИ, АКО НЕ БЯХ… ЗАГУБИЛ?

— На карти ли?

— ДА. КАКВО ЩЕШЕ ДА НАПРАВИШ?

Баба внимателно остави бебето на одеялото и се усмихна.

— Ами като за начало… щях да ти строша проклетата ръка.

Агнес остана будна до късно просто заради новата обстановка. В Ланкър повечето хора си лягаха — съгласно поговорката — с кокошките и ставаха с петлите⁷. Но тя изгледа вечерното представление, после наблюдаваше как изпълнителите се разотиват, а младшите хористи се прибират по стаичките си в разни ъгълчета на сградата. Накрая не остана никой освен Уолтър Плиндж и майка му, които се заеха да пометат.

Тя се закатери по стълбата. Май зад кулисите нямаше нито една запалена свещ, но малкото останали в залата стигаха, колкото да откроят някоя и друга сянка в тъмата.

Стълбата беше прилепена до стената и само неустойчивият парапет предотвратяваше падане отвисоко. Освен че водеше към таваните и складовете на горните етажи, тя беше и единственият път към галериите и потайните площадки, откъдето мъже с плоски шапки и сиви гащеризони вършеха театралните магии, обикновено с помощта на макари…

Върху един от крановете над сцената се мярна силует. Агнес го зърна само заради лекото движение. Фигурата коленичи, за да се вгледа в нещо. И то в непрогледния мрак.

Тя отстъпи назад и стъпалото изскърца.

Силуетът се обърна рязко. В тъмата се появи квадрат от жълтеникаво сияние и лъчът сякаш я прикова към тухлената стена.

— Кой е там? — подвикна тя, вдигнала ръка, за да заслони очите си.

— Кой е там? — като ехо отвърна фигурата и се запъна. — А… Ти си Пердита, нали?

Светлият квадрат се заклатушка към нея.

— Андре? — неуверено попита тя.

Би се дръпнала, ако тухлите имаха желание да я пропуснат.

Изведнъж той се озова на стълбата — съвсем обикновен човек, а не сянка. Държеше голям фенер.

— Какво правиш тук? — попита органистът.

— Ами… тъкмо щях да си лягам.

— О, да. — Той се поотпусна. — Вярно, някои от вас, момичетата, имате стаи тук. Управата реши, че е по-безопасно, отколкото да се прибирате нощем.

— А ти какво правиш тук горе?

Агнес внезапно осъзна, че са само двамата на стълбата.

— Аз… оглеждах мястото, където Призрака се опита да обеси господин Крипс.

— Защо?

— Исках да се уверя, че вече всичко е наред, разбира се.

— Сценичните работници не се ли качиха да проверят?

— Е, нали ги знаеш какви са… Реших, че е по-добре да съм сигурен.

Агнес пак погледна фенера.

— Никога не съм виждала такъв. Как го запали толкова бързо?

— Ъ-хъм… Това е затъмнен фенер. Има си подвижно капаче, виж, за да светва и угасва за миг…

— Предполагам, че ти е от полза, когато си търсиш четвъртинките и осминките по петолинията…

— Не ми се присмивай. Просто не искам повече неприятности тук. Ще се усетиш как започваш да се озърташ, когато…

— Лека нощ, Андре.

— Ами лека нощ.

Тя изкачи забързано остатъка от стълбата и се шмугна в стаичката си. Никой не я подгони.

Когато се успокои — а за това беше необходимо немалко време, — тя се съблече, навлече подобната на просторна палатка червена бархетна нощница, мушна се в леглото и отпъди изкушението да се завие презглава.

Зяпна тъмния таван.

„Що за тъпотия — реши накрая. — И той беше на сцената тази сутрин. Никой не може да се мести толкова бързо…“

Тъй и не разбра успяла ли е да поспи или само е задрямала, но някой почука плашливо на вратата.

— Пердита?!

Само една от познатите й би успяла да възкликне шепнешком.

Агнес стана и открехна вратата, за да провери, но Кристина едва не тупна в стаята.

— Какво става?

— Уплаших се!!!

— От какво?

— От огледалото!!! То ми говори!!! Може ли да спя в твоята стая?!

Агнес се огледа. Беше достатъчно тясно и както стояха прави.

— Значи огледалото говори?

— Да!!!

— Сигурна ли си?

Кристина вече се гмуркаше в леглото и се завиваше презглава.

— Да!!! — потвърди малко неясно.

Агнес си стърчеше сама в тъмнината.

Хората неизменно смятаха, че тя ще се справи, сякаш способностите нарастваха заедно с телесната маса — подобно на гравитацията. Вероятно не би имало полза да се сопне „Глупости, огледалата не говорят!“, особено щом другата участничка в диалога се свиваше под завивките.

Тя отиде опипом в другата стая и си удари палеца в крака на леглото.

Все някъде трябваше да има кибрит. Зашари с ръка по мъничкото нощно шкафче с надеждата да чуе тракането на клечки.

През прозореца се просмукваше мъждукането на нощния град. И огледалото сякаш просветваше.

Седна на леглото, което изскърца застрашително под тежестта й.

Добре, де… Все едно е на кое легло ще бъде…

Вече се канеше да се просне по гръб, когато в мрака нещо… звънна.

Беше звук на камертон.

И нечий глас изрече:

— Кристина, слушай ме внимателно.

Тя се вдърви, както седеше, и се вторачи в тъмата.

Тогава се сети. Нали им бяха казали „никакви мъже“. Втълпяваха им го много строго, сякаш операта е нещо като религия. Агнес не виждаше проблем да спазва забраната, поне в смисъла, който влагаха тук, но за момиче като Кристина… Нали казват, че любовта винаги намира начин, а това важи и за някои свързани с нея дейности…

Ох, да му се не види. Усети как се изчервява. В този мрак! Що за реакция?

Бъдещето се откри пред мисления взор на Агнес. Не й се струваше вероятно да я очакват много вълнения. Затова пък й предстояха година след година справяне с проблеми и прояви на чудесен характер. Почти сигурно беше, че в живота й ще има далеч повече шоколад, отколкото секс. Опитът не й позволяваше да прави правдиви сравнения, но макар че един шоколад можеше да й стигне за цял ден, липсата на избор не изглеждаше особено справедлива.

Налегнаха я същите чувства както у дома. Понякога стигаш до критичната точка, когато неправедното деяние май е единствената правилна постъпка.

Няма значение в коя посока ще тръгнеш. Има случаи, когато просто трябва да закрачиш.

Тя впи пръсти в чаршафа и повтори мислено говора на новата си приятелка. Леко поемане на въздух, задъхан звън в тона, който показва, че поне през половината време умът ти се рее някъде заедно със създанията от приказките. Опита го първо в главата си, после задейства и гласните си струни.

— Да?! Кой е там?!

— Твой приятел.

Агнес придърпа завивките към шията си.

— Посред нощ?!

— За мен е все едно дали е нощ. Аз принадлежа на нощта. И мога да ти бъда полезен.

Приятният глас като че се носеше откъм огледалото.

— С какво да ми бъдете полезен?!

— Не искаш ли да бъдеш най-добрата оперна певица?

— О, Пердита е толкова по-надарена от мен!!!

След кратко мълчание гласът отвърна:

— Не мога да я науча да изглежда и да се движи като теб, но теб мога да науча да пееш като нея.

Агнес впи поглед в тъмата, а потресът и унижението я изпълниха като пара под налягане.

— Утре ще пееш в ролята на Йодина. А аз ще те науча как да я изпълниш съвършено…

Сутринта на другия ден вещиците бяха, общо взето, сами в салона на каретата. Новини като Грибо се разнасят бързо. Но и Хенри Дембел — ако това наистина беше името му — седеше вътре до изискано облечен кльощав дребосък.

— Ето ни пак — отбеляза Леля Ог.

Хенри се усмихна изнервено.

— Онуй пеене снощи беше хубаво — продължи Леля.

Лицето му застина в дружелюбна гримаса. А в очите му безмерният ужас размахваше бяло знаменце.

— Госпожо, опасявам се, че господин Базилика не говори морпоркски — намеси се кльощавият. — Но аз ще ви превеждам, ако желаете.

— Какво?! — слиса се Леля. — А тогаз как… Ау!

— Извинявай — рече й Баба Вихронрав. — Лакътят ми май се хлъзна.

Леля Ог си разтри хълбока.

— Та щях да кажа, че той беше… Ау!

— Леле-мале, пак ли го направих? — учуди се Баба. — Тоя господин ни казваше, Гита, че неговият приятел не говори нашия език.

— Ъ? Но… Какво? А-а… Но… Аха. Сериозно? Ами… Добре. Да, бе. Ама хапва от нашия пирог, когато… Ау!

— Извинете приятелката ми — промълви Баба, — от възрастта е. Обърква се. Хареса ни как той пееше. Чухме го през стената.

— Имали сте голям късмет — превзето ги увери кльощавият. — Понякога хората чакат с години, за да чуят сеньор Базилика…

— … може би щото го чакат първо да си довърши вечерята… — промърмори неясен глас.

— … а миналия месец неговият глас разплака десет хиляди души, изпълващи докрай „Ла Скалда“ в Генуа.

— … ха, туй и аз го мога, хич не виждам какво му е особеното…

Погледът на Баба не се отделяше от лицето на Хенри Дембел, същият и „сеньор Базилика“. Изражението му подсказваше неизразимо облекчение, вгорчено донякъде от страшната увереност, че няма да трае дълго.

— Сеньор Базилика е прочут надлъж и нашир — надуто изрече мениджърът.

— … че какво ли друго да чакаш от него? — мърмореше Леля. — Сигурно се е прославил как излапва всеки чужд пирог. Е, да, сега е прекалено важен за таквиз като нас. Май се пъчи, щото е единственият, дето можеш да го откриеш и на географска карта… Ау!

— Виж ти… — Усмивката на Баба би изглеждала най-невинна в очите на всеки друг освен Леля. — В Генуа е топло и приятно. Предполагам, че сеньор Базилика тъгува по родината си. А вие с какво се занимавате, млади господине?

— Аз съм негов мениджър и преводач. Ъ-ъ… На вашите услуги, госпожо.

Баба кимна.

— И по нашите краища си имаме свестни певци — заинати се Леля.

— Нима? А откъде сте, уважаеми госпожи? — осведоми се мениджърът.

— От Ланкър.

Човекът учтиво се опита да открие Ланкър в мисления си атлас на големите музикални средища.

— Там имате ли консерватория?

— Че как иначе — опърничаво заяви Леля и за да го довърши, добави: — Само да видите какви буркани с домати си консервирам.

Баба изви очи към небето.

— Гита, никаква консерватория нямаш. Само затваряш по малко зимнина.

— Да, ама стига за цялото… Ау!

— И сеньор Базилика ли пътува за Анкх-Морпорк? — попита Баба.

— Ние — високомерно сподели мениджърът — позволихме на Операта да ни наеме до края на сезона… — Гласът му измени за миг. Той се вторачи в рафтовете за багаж. — Какво е това?

Баба също погледна нагоре.

— А, туй е Грибо.

— И не давам господин Базилика да го яде! — отсече Леля.

— Но какво представлява?

— Котарак.

— Този котарак ми се хили. — Мениджърът се размърда неловко на седалката. — И май надушвам нещо.

— Чудна работа — подхвърли Леля. — Аз пък нищичко не надушвам.

Навън тропотът на копитата се промени и каретата се заклатушка при спирането.

— Ами… — някак притеснено започна мениджърът — аз… виждам, че ще сменим конете. И денят е… хубав. Струва ми се, че предпочитам да проверя дали няма място на покрива.

Излезе и когато каретата потегли, не се бе върнал в кабината.

— Брей, брей — подхвана Баба, щом пак се заклатиха по пътя, — май си останахме тука двечките, Гита. И ще седим със сеньор Базилика, дето не говорел нашия език. Тъй ли е, господин Дембел?

Хенри Дембел извади кърпа от джоба си, за да попие своето препотено лице.

— Дами! Скъпи дами! Умолявам ви, проявете милост…

— Да не си сторил някоя злина, господин Дембел? — заяде се Леля. — Натрапил си се на жени, дето не са те искали, а? Или си отмъкнал нещо? (Без да броим оловото по покривите и разни други дреболийки, дето никому не липсват.) Да не си утрепал някого, дето не е заслужавал?

— Не!

— Есме, той истината ли казва?

Хенри се загърчи под погледа на Баба Вихронрав.

— Да.

— Е, тогаз всичко е наред — отсъди Леля. — Аха, разбрах… Самата аз не съм принудена да плащам данъци, ама знам, че други хора гледат как да се отърват от тая тегоба.

— О, причината не е в това, уверявам ви — забърбори Хенри. — Имам си хора, които се грижат за плащането на моите данъци…

— Ей, хитро си се уредил — похвали го Леля.

— Господин Дембел обаче си служи с още по-ловък номер — намеси се Баба. — Аз май го знам. Същото е като захарта и водата в шишенцето.

Хенри размаха ръце смутен.

— Ако те научат, че аз…

— Всичко става по-добро, ако е от далечната чужбина — продължи Баба. — Туй е цялата тайна.

— Това е… да, отчасти сте права — призна Хенри. — Защото никой не иска да слуша певец с фамилията Дембел.

— Хенри, ти откъде си? — сети се Леля.

— Ама наистина — натърти Баба.

— Израснах в Гъмжилото, а то е насред Сенките в Анкх-Морпорк. Ужасно сурово свърталище. Имаше само три начина да избягаш оттам. Или да пееш несравнимо, или да се биеш несравнимо.

— Ами третият начин? — настоя Леля.

— Човек можеше да се изсули по късата пресечка, която излиза на улица „Тихата стъпка“, а оттам да се озове на Шосето на Петмезената мина — обясни Хенри. — Който обаче избираше третия начин, никога нищо не постигаше в живота. — Той въздъхна. — Събрах някой и друг грош с пеене по кръчмите, но щом се опитах да си пробия път нагоре, веднага ме попитаха „Как ти е името?“. Аз отвърнах „Хенри Дембел“ и те се разкикотиха. Чудех се дали да не си измисля друго име, но всички в Анкх-Морпорк ме познаваха. Никой не искаше да слуша човек с фамилията Дембел.

Леля закима.

— Същото е при фокусниците. Никой от тях не се казва Фред Някойси. Винаги е нещо като Великия Изумителен, току-що пристигнал от двора на Краля на Клач заедно с асистентката си Гладис.

— Тъй всички го забелязват — добави Баба. — Ама много внимават да не се питат като е бил в кралския двор на Клач, що прави фокуси с карти в Резена, дето има седем жители.

— Да, номерът е навсякъде да си чужденец — съгласи се Хенри Дембел. — После пък се прочух и…

— И вече нямаше как да се отървеш от Енрико — довърши Баба вместо него.

Той кимна.

— Исках само да припечеля повечко парици. После щях да се върна и да се оженя за моята малка Анджелина…

— Коя е тя? — прекъсна го Баба.

— А, едно момиче, с което израснах — не пожела да навлиза в подробности Хенри.

— Ясно, въргаляли сте се в една и съща канавка в задните дворове на Анкх-Морпорк — предположи Леля.

— Канавка ли?! — изсумтя Хенри. — В онези времена чакахме по списък пет години, докато ни дойде редът за канавка. Смятахме онези в канавките за тузари. А ние се свирахме в отходен канал. С още две семейства. Имаше и един мъж, който жонглираше със змиорки. — Той въздъхна отново. — Но аз си тръгнах оттам и винаги трябваше да пътувам към следващия град, а в Бриндизи хората ме харесаха… и… и…

Издуха си носа в кърпата, сгъна я прилежно и извади друга от джоба си.

— Нямам нищо против равиолите и октоподите. Е, поне ги понасям… Но там не можеш да изкрънкаш халба свястна бира нито с умилкване, нито с пари. Сипват зехтин във всяко ядене, а от доматите се изприщвам. Отгоре на всичко в цялата страна не можеш да намериш вкусно твърдо сирене. — Пак си избърса лицето с кърпата и подхвана: — Хората обаче са толкова мили! Надявах се да похапна малко бифтек, когато съм на турне, но където и да отида, приготвят лазаня или спагети специално за мен. С доматен сос! Понякога дори е препържен! А като си помисля какво правят с октоподите… — Хенри потръпна. — После се усмихват до ушите и гледат как ям. Мислят си, че ми допада! Ех, какво не бих дал за чиния, пълна с чудесно агнешко печено и кнедлички…

— Че що просто не си кажеш? — учуди се Леля.

— Енрико Базилика яде равиоли и лазаня — вдигна рамене Хенри. — Вече нищо не мога да сторя. Госпожо Ог, вие интересувате ли се от музика?

Тя кимна гордо.

— От всяка измишльотина мога да изкарам верен тон, само ми дай пет минутки да порепетирам. Нашичкият Джейсън свири на цигулка, нашичкият Кев надува тромбон, всичките ми деца пеят добре, а Шон дори изкарва с пръдня всяка песен, дето се сетиш.

— Виждам, че сте много надарено семейство — отбеляза Енрико. Порови в джоба на жилетката си и извади две правоъгълничета от тънък картон. — Моля ви, дами, приемете това като дребен знак на признателност от човека, който изяжда чуждия пирог. Нека си остане наша малка тайна, а? — Намигна отчаяно на Леля. — Това са покани за Операта.

— Да се смае човек — възкликна Леля, — щото ние бездруго щяхме да… Ау!

— О, много благодаря — подхвана Баба и взе поканите. — Толкоз си любезен. Непременно ще дойдем.

— А сега моля да ме извините — промълви Енрико, — но трябва да си наваксам със съня.

— Че ти кога успя да се разсъниш? — невинно вметна Леля.

Певецът се намести на седалката, сложи кърпата на лицето си и след няколко минути се разнесе щастливото хъркане на изпълнил дълга си човек, който с малко късмет би избегнал новите срещи с тези вгорчили спокойствието му възрастни жени.

— Да, отнесе се — установи Леля малко по-късно и се взря в поканите, които Баба още държеше. — Значи искаш да отидем в Операта?

Баба рееше поглед в пространството.

— Попитах те дали искаш да отидем в Операта?

И Баба се загледа в поканите.

— Подозирам, че онуй, което искам, май няма значение.

Леля Ог кимна.

Баба Вихронрав беше непоколебима противничка на измишльотините. Животът си е достатъчно труден, без наоколо да се размотават разни лъжи и да объркват главите на хората. А понеже в театъра лъжите намираха въплъщение, тя го ненавиждаше най-силно. Но… тъкмо в думата ненавист беше уловката. Тя също привлича. Ненавистта е любов, която само е обърнала гръб.

Баба не се гнусеше от театъра, иначе щеше да страни от него. А тя вече се възползваше от всеки шанс да гледа представленията на пътуващия театър, който навестяваше Ланкър. Седеше, вдървено изпружила гръб, на първия ред и гледаше свирепо. Дори по време на детските пиески я виждаха сред невръстните зрители и я чуваха да мърмори троснато „Не е вярно!“ или „Тъй ли трябва да се държите, а?“. Заради нея Ланкър се прочу навсякъде из равнините Сто с трудната за покоряване публика.

Но наистина не беше важно какво тя искаше. Ако ще и да не им харесва, вещиците се подчиняват на притеглянето към точките на сблъсък. Влече ги към врати, покрайнини, граници, порти, огледала, маски…

… и сцени.

В столовата на Операта поднасяха закуската към девет и половина. Хората на сценичните изкуства не са прочути с навика да стават рано.

Агнес понечи да зарови лице в чинията с яйца и бекон, но се спря навреме.

— Добро утро!!!

Кристина сложи подноса си на масата и Агнес без никаква изненада видя на него стръкче зеленина, една стафидка и не повече от супена лъжица мляко. Момичето се наведе към Агнес и лицето му за миг изрази загриженост.

— Ти да не си зле?! Бузите ти са малко хлътнали!!!

Агнес се въздържа да не захърка.

— Чувствам се отлично, само съм уморена…

— О, чудесно!!! — Кристина изтощи запасите си от висши мозъчни функции и пак премина на автоматичен режим. — Харесва ли ти новата ми рокля?! Не е ли сладка?!

Агнес огледа премяната.

— Да. Много е… бяла. Много дантелена. И много прилепваща.

— И знаеш ли още какво се случи?!

— Не знам. Какво?

— Вече имам таен обожател!!! Не е ли възхитително?! Впрочем всички велики певици са ги имали!!!

— Таен обожател, значи…

— Да!!! Тази рокля!!! Донесоха я при задния вход преди малко!!! Не е ли вълнуващо?!

— Направо изумително — кисело смънка Агнес. — Пък ти дори още не си пяла. Ъ-ъ… От кого е?

— Не е известно, разбира се!!! Нали обожателят трябва да е таен!!! Вероятно ще ми изпраща цветя и ще поиска да пие шампанско от обувката ми!!!

— Нима? — намръщи се Агнес. — Наистина ли хората правят и това?

— Дори е традиция!!!

Кристина, кипяща от весела бодрост, бе дошла да споделя…

— О, ти наистина изглеждаш много уморена! — заяви тя и дланта й литна да закрие устата й. — О!!! Нали си разменихме стаите!!! Държах се толкова глупаво!!! Знаеш ли… — подхвана тя с някак куха хитрост, най-доброто подобие на лукавство, което можеше да постигне — … бих могла да се закълна, че чух пеене посред нощ… Някоя май опитваше как звучи гласът й в различните тоналности, нещо такова!…

Агнес бе възпитана да казва само истината. Знаеше какво би трябвало да отговори: „Съжалявам, аз като че се вмъкнах в живота ти по грешка. Случи се малко недоразумение…“

Напомни си обаче, че я възпитаха и да прави каквото й бъде наредено, да не се самоизтъква, да почита по-възрастните и да не изрича по-лоши ругатни от „Да му се не види“.

Какво й пречеше замалко да вземе назаем по-интересно бъдеще? За не повече от една-две нощи. Можеше да се откаже, когато й хрумне.

— Колко странно — промълви тя, — бях в стаята до теб, а не чух нищо.

— Така ли?! Ами добре тогава!!!

Агнес позяпа нищожните ястия върху подноса на Кристина.

— Това ли е цялата ти закуска?

— О, да! Иначе ще се надуя като балон, скъпа!!! Ти си късметлийка, можеш да ядеш каквото си поискаш!!! И не забравяй, че имаме репетиция след половин час!

Тя отпърха от столовата.

„Главата й е пълна с

Ветер завывал. Горы раскалывались под напором бури. Молния беспорядочно тыкалась в утесы, словно старческий палец, выковыривающий из вставной челюсти смородиновое зернышко.

В шумно колыхающихся на ветру зарослях дрока вспыхнул неверный под порывами ветра огонек.

– Когда мы вновь увидимся… вдвоем? – возопил чудной, жутковатый голосок.

Над землей в очередной раз прокатился раскат грома.

– И зачем было орать? – ответил другой голос, наделенный гораздо более привычными уху модуляциями. – Из-за тебя я уронила тост в костер.

Нянюшка Ягг уселась обратно на свое место.

– Прости, Эсме. Я, это… как бы объяснить… уважение к прежним временам, традиции… Но согласна, звучит не ахти, как-то неправильно.

– А я только его поджарила как надо, только он стал таким золотистым…

– Ну прости.

– …И тут ты орать.

– Извини.

– Я к тому, я ведь не глухая. Что мешало спросить нормально? И я бы ответила, что, мол, в следующую среду и увидимся.

– Прости.

– Отрежь мне еще кусочек.

Кивнув, нянюшка Ягг обернулась.

– Маграт, отрежь-ка матушке Ветровоск еще… О… Это я по привычке, все забываю. Ну да ничего, сама отрежу.

– Ха! – откликнулась матушка Ветровоск, не сводя глаз с пылающего огня.

Некоторое время не было слышно ничего, кроме завывания ветра и странных звуков – нянюшка Ягг резала хлеб. По своей результативности это ее действие могло соперничать разве что с попытками распилить циркулярной пилой пуховую перину.

– Я надеялась, если мы сюда придем, тебя это немножко взбодрит… – через некоторое время произнесла нянюшка.

– Да ну. – Это был не вопрос.

– Вроде как поможет развеяться, – продолжала нянюшка, внимательно следя за выражением лица подруги.

– М-м? – Матушка все так же хмуро таращилась в костер.

«Ой-ей, – подумала нянюшка. – А вот этого говорить не следовало…»

Дело в том, что… в общем, дело в том, что нянюшка Ягг была встревожена. Очень встревожена. Ей казалось… всего-навсего казалось, но и это уже знак… что ее подруга… даже подумать страшно… что она в некотором роде начала… не к ночи будет помянуто… одним словом, начала чернеть…

Такое порой случается – с самыми могущественными ведьмами. А матушка Ветровоск была чертовски могущественной ведьмой. Сейчас она, наверное, еще сильнее, чем была в свое время Черная Алиса. Эта самая Алиса стяжала себе очень дурную славу, а что с ней сталось в конце, все знают: пара ребятишек затолкала Черную Алису в ее же собственную печку. Все тогда так радовались этому, так радовались… Хотя печку потом неделю было не отчистить.

Но Алиса до самого своего последнего дня, вплоть до самой своей страшной кончины, терроризировала Овцепики. Она настолько преуспела в ведьмовстве, что только о нем одном и думала.

Говорят, никакое оружие ее не брало. Мечи отскакивали от ее кожи. А еще говорят, будто бы от ее безумного хохота волосы вставали дыбом у всей округи. Разумеется, в некоторых обстоятельствах без такого хохота, именно безумного – обязательной части ведьмовского профессионального инвентаря, – не обойтись. Однако ее хохот был абсолютно чокнутым, самым что ни на есть наихудшим. Кроме того, Черная Алиса превращала людей в пряники, а дом у нее был из лягушек. И чем дальше, тем больше – ближе к концу стало совсем гадко. Так всегда бывает, когда добрая ведьма превращается в злую.

Конечно, добрые ведьмы не всегда превращаются в злых. Иногда они просто… куда-то уходят.

Интеллект матушки жаждал действия. И матушка боролась со скукой изо всех сил. Обычно она ложилась у себя в хижине и, вселившись в какую-нибудь лесную зверушку, слушала ее ушами, смотрела ее глазами. В этом нет ничего плохого – наоборот, это очень даже познавательно. Но слишком уж она в этом преуспела. В другом существе матушка могла пребывать очень долго, дольше, чем кто-либо другой из тех, кого знала нянюшка Ягг.

Когда-нибудь она не вернется из своих странствий, в этом можно было не сомневаться… Просто не захочет. Как раз сейчас самое опасное время года: дикие гуси каждую ночь перечеркивают небо, сопровождая свой полет зазывным курлыканьем, а холодный осенний воздух так свеж и сладок… Есть в этом какой-то страшный соблазн.

Нянюшка Ягг, кажется, догадывалась, в чем крылась проблема.

Она кашлянула.

– На днях видела Маграт, – рискнула сообщить она, искоса посмотрев на матушку.

Никакой реакции.

– Выглядит прекрасно. Королевствование пошло ей на пользу.

– Гм-м?

Нянюшка испустила внутренний стон. Матушка даже не удосужилась съязвить – значит, ей и вправду не хватает Маграт.

Поначалу нянюшка Ягг отказывалась в это верить, но Маграт Чесногк, хоть и ходила бо́льшую часть суток сырая, как губка, в одном была абсолютно права.

Тройка – самое естественное число для ведьм.

А их стало меньше. Одну свою товарку они потеряли. Ну, не совсем потеряли. Маграт теперь в королевах, а королева не такая вещь, которую можно по ошибке затолкать не на ту полку, забыть и потерять. Но… все равно из трех осталось только двое.

Когда есть трое, стоит подняться шуму-гвалту, как третий быстренько примиряет поссорившиеся стороны. У Маграт это очень хорошо получалось. Без Маграт нянюшка Ягг и матушка Ветровоск действовали друг другу на нервы. Тогда как с ней троица действовала на нервы всем остальным обитателям Плоского мира, а ведь это гораздо веселее.

И похоже, Маграт не собирается возвращаться… по крайней мере, Маграт пока не собирается возвращаться.

Да, тройка – отличное число, самое то для ведьм, но помимо всего тройка должна быть правильной. В смысле, три ведьмы должны быть совместимы.

С некоторым удивлением нянюшка Ягг вдруг поняла, что ей как-то неловко даже думать об этом. Хотя в обычных обстоятельствах смущение было так же свойственно нянюшке, как кошкам – альтруизм.

Будучи ведьмой, она не верила ни в какие оккультные бредни. Но там, на самом дне души, скрывалась пара-другая истин, и спорить с этими истинами было очень трудно. Особенно с истиной, касающейся, так сказать, девы, матери… ну и этой, третьей.

Вот оно. Она наконец облекла правду в слова.

Разумеется, все это не более чем древние предрассудки. В такое верили только темные, непросвещенные люди; раньше словами «дева», «мать» или… ну, этим, оставшимся словом… описывали каждую женщину старше двадцати и на протяжении всей ее жизни, за исключением, быть может, определенных девяти месяцев. Тогда как сейчас любая девушка, умеющая считать и обладающая достаточным благоразумием, чтобы прислушаться к совету нянюшки, могла на вполне приличное время отложить свой переход во вторую стадию.

И все равно… суеверие это очень старое, старше книг, старше письменности. Подобные предрассудки тяжким бременем ложатся на тонкую резиновую ткань человеческого существования и тянут за собой людей.

Кроме того, Маграт уже три месяца как замужем. Это означает, что к первой категории она больше не принадлежит. По крайней мере – поезд мыслей нянюшки слегка дернуло, и он сошел на боковую ветку, – скорее всего не принадлежит. Нет, даже наверняка не принадлежит. Молодой Веренс выписал себе самое современное пособие. С картинками, и каждая стадия обозначена номерочком. Нянюшка знала об этом, потому что однажды, во время очередного визита вежливости, проскользнула в опочивальню и провела очень поучительные девять минут, пририсовывая к картинкам в книжке усы и очки. Не может быть, чтобы у Маграт и Веренса что-то не получилось… Они все преодолели и справились – хотя до нянюшки доходили слухи, что совсем недавно Веренс осторожно наводил справки, нельзя ли где прикупить пару фальшивых усов. В общем, пройдет совсем немного времени, и Маграт с полным правом будет причислена ко второй категории: все-таки картинки в книжке – великое дело.

Разумеется, матушка Ветровоск очень величественно изображает независимость. Из нее так прямо и прет, что никтошеньки ей для счастья не нужен. Однако тут есть одна загвоздка: своей независимостью и самодостаточностью надо кичиться перед кем-то. Люди, которые ни в ком не нуждаются, нуждаются в том, чтобы люди вокруг видели, что они абсолютно ни в ком не нуждаются.

Это как с отшельниками. Чтобы пообщаться с Вечностью, вовсе не обязательно лезть на высоченную гору и морозить там свое хозяйство. Нет, тут все дело во впечатлительных дамочках, которых периодически приводят к вам на экскурсию, чтобы они нарушали ваше гордое уединение своими восторженными ахами-охами.

…Нужно опять стать троицей. Когда трое собираются вместе, жизнь начинает бить ключом. Да, случались ссоры и приключения, и было на что матушке позлиться, но ведь ей лишь в удовольствие, позлиться-то. По сути дела, подумала нянюшка, матушка Ветровоск только тогда и бывает самой собой, когда злится.

Да. Надо опять стать троицей.

Иначе… взмахнут в ночи серые крылья или лязгнет заслонка печи…

Рукопись всячески сопротивлялась прочтению, так и норовя рассыпаться.

Собственно говоря, это была и не рукопись вовсе, а собрание старых мешочков из-под сахара, конвертов, салфеток и клочков древних отрывных календарей.

Издав недовольное мычание, господин Козлингер сгреб в охапку заплесневелые записки и собрался было бросить их в камин.

Но тут взгляд его привлекло некое слово.

Он прочел, и взгляд потянулся дальше, пока не достиг конца предложения.

Потом господин Козлингер дочитал страницу, при этом несколько раз возвращаясь к уже прочитанному. Ему даже не верилось, что он читает то, что читает.

Он перевернул страницу. А потом опять вернулся к предыдущей. И так он читал все дальше и дальше. В какой-то момент господин Козлингер вытащил из ящика письменного стола линейку и окинул ее задумчивым взглядом.

Затем открыл буфет, где содержались те напитки, что покрепче. Бутылка, сжимаемая неуверенной рукой, весело зазвенела о край бокала.

Господин Козлингер посмотрел в окно, на здание Оперы, которое высилось на противоположной стороне улицы. Маленькая фигурка подметала лестницу.

– О боги… – пробормотал он себе под нос, после чего решительным шагом направился к двери. – Господин Стригс, не мог бы ты зайти на минутку? – позвал он.

Главный печатник вошел в кабинет, сжимая в руке пачку гранок.

– Придется заставить господина Резника выгравировать одиннадцатую страницу заново, – похоронным голосом сообщил он. – Он считает, что слово «голод» состоит из шести букв…

– Прочти вот это, – сказал Козлингер.

– Я как раз собирался пойти пообедать…

– Прочти.

– Но согласно правилам Гильдии у меня есть право…

– Прочти – и посмотрим, что станет с твоим аппетитом.

Господин Стригс неуклюже уселся и взглянул на первую страницу.

Отложил ее в сторону.

Через некоторое время он открыл ящик письменного стола и вытащил линейку, на которую долго и задумчиво смотрел.

– Ты прочел о Банановом Изумлении? – осведомился Козлингер.

– Да!

– Подожди, ты еще не знаешь, что такое Биг Смак.

– Вообще-то, моя бабушка отлично готовила, так что пальчики оближешь…

– Это не то, что ты думаешь. – В тоне Козлингера звучала абсолютная уверенность.

Стригс принялся листать дальше.

– С ума сойти! Неужели это действительно можно приготовить?

– Какая разница? Немедленно отправляйся в Гильдию и найми всех гравировщиков, которые сейчас не заняты. Чем старше возрастом, тем лучше.

– Но еще не отлиты предсказания на грюнь, июнь, август и сплюнь для следующего «Ещегодника»…

– Забудь. Всегда можно использовать старые гранки.

– А если читатели заметят?

– С чего бы вдруг? До сих пор не замечали, – возразил господин Козлингер. – Ты же знаешь, как все делается, не мне тебя учить. В Клатче пройдут Поразительные Аджиковые Дожди и случится Загадочная Гибель Серифа, Осиная Чума грозит Очудноземью. Ну и так далее. Нет, вот это поважнее будет.

Он опять невидящим взором уставился в окно.

– Куда важнее…

И господин Козлингер предался любимой мечте всех издателей. В этой мечте фигурировали штаны, карманы которых были доверху набиты золотом, и двое слуг, нанятых специально, чтобы поддерживать штаны.

Гигантский, с колоннами, усаженный горгульями фронтон анк-морпоркской Оперы величественно возвышался над Агнессой Нитт.

Агнесса остановилась. По крайней мере, бо́льшая ее часть. Агнессы было много. Более удаленным от эпицентра регионам, чтобы остановиться, требовалось некоторое время.

Ну вот. Наконец-то. Теперь она может войти, а может уйти прочь. Это и называется «сделать выбор, который, быть может, изменит всю вашу жизнь». С проблемой выбора Агнесса сталкивалась впервые – раньше всегда выбирали за нее.

На размышления у Агнессы ушло довольно много времени – сидящий неподалеку голубь даже всерьез задумался, а не пристроиться ли на ночевку на огромной и довольно-таки унылой черной шляпе с обвисшими полями. В конце концов Агнесса решительно направилась вверх по ступенькам.

Ступеньки подметал какой-то паренек. То есть теоретически он должен был их подметать. На самом же деле он с помощью метлы перемещал мусор с одного места на другое, видимо, считая, что смена обстановки еще никому не вредила, – и кроме того, какая прекрасная возможность завести новых друзей. На пареньке было надето длинное, слегка маловатое для него пальто, а топорщащуюся шевелюру украшал не совсем уместный черный берет.

– Прошу прощения… – окликнула Агнесса.

Эффект был подобен удару молнии. Паренек обернулся, одна его нога заплелась вокруг другой, и он с грохотом рухнул на свою метлу.

Испуганно прижав ладошку ко рту, Агнесса поспешно наклонилась к пострадавшему.

– О, прости, я не хотела!..

Ладонь паренька была холодной и очень липкой – подержав такую руку, потом мечтаешь как можно быстрее подержать кусок мыла. Паренек быстро отдернул пальцы, откинул со лба сальные волосы и улыбнулся Агнесс испуганной улыбкой. Его лицо было из тех, что нянюшка Ягг называла «недоделанными», – бледное и с какими-то неопределенными чертами.

– Никаких проблем госпожа!

– Ты в порядке?

Он неловко поднялся, но метла умудрилась запутаться у него между коленей, и он резко сел обратно на ступеньки.

– Э-э… может, я помогу? – услужливо предложила Агнесса.

Она выдернула метлу из завязавшихся узлом конечностей. После пары фальстартов паренек сумел-таки подняться.

– Ты работаешь в Опере? – спросила Агнесса.

– Да госпожа!

– В таком случае не подскажешь ли, где тут у вас проходят прослушивания?

Паренек с диким видом заозирался по сторонам.

– Конечно! – воскликнул он. – Вход на сцену! Сейчас покажу!

Слова выскакивали из него с невероятной скоростью, как будто ему пришлось выстроить их в очередь и выдать одним залпом, пока они не разбрелись кто куда.

Выхватив метлу из рук Агнессы, паренек сбежал вниз по ступенькам, направляясь к углу здания. Походка у него тоже была исключительной, прямо-таки уникальной: словно бы его тело тащила вперед неведомая сила, а ноги болтались где-то позади, отчаянно поспешая следом и ступая куда придется. Это была не столько ходьба, сколько отложенное на неопределенное время падение.

Тем не менее паренек успешно доставил Агнессу к незаметной дверце в боковой стене здания.

Сразу за дверцей обнаружилось нечто вроде небольшой будки со стойкой, расположенной так, что находящийся внутри будки человек мог наблюдать за дверью. Существо за стойкой, скорее всего, относилось к роду человеческому, потому что моржи ливрей не носят. Странный паренек моментально скрылся в сумрачных глубинах Оперы.

Агнесса в отчаянии огляделась.

– Да, госпожа? – произнес человек-морж.

Усы у него были и впрямь впечатляющие. Казалось, они высосали из организма своего владельца всю способность к росту.

– Э-э… Я пришла… на прослушивание, – ответила Агнесса. – Прочла объявление – там говорилось, вы проводите прослушивания…

Она улыбнулась слабой, беспомощной улыбкой. На лице привратника было большими буквами написано, что таких вот улыбок он повидал больше, чем Агнесса съела за всю свою жизнь горячих обедов. Он равнодушно вытащил большой блокнот и огрызок карандаша.

– Записываются на прослушивание тут, – сообщил человек-морж.

– А кто был этот… паренек, что привел меня сюда?

Усы шевельнулись – очевидно, приведенные в движение скрытой под ними улыбкой.

– Уолтер Плюм. Его тут все знают.

На более подробный ответ рассчитывать не приходилось.

Агнесса вцепилась в карандаш.

Самый важный вопрос: как назваться? Ее имя обладает массой достоинств, и лишь одного качества ему явно недостает: сладкозвучности. Оно горчит на нёбе и пересыпается песком на зубах, но сладости, произнося его, не ощущаешь.

Как назло, в голову не приходило ни одного имени, обладающего достаточным ротационным потенциалом.

Может, сказаться Катериной?

Или… Пердитой. Да, можно еще разок попробовать Пердиту. Однажды она уже использовала это имя – в Ланкре, но тогда как-то не сложилось… Такое таинственное имя наводит на мысль о сумраке, интриге и, кстати, о ком-то очень стройном. Она даже добавила себе инициал – «Икс». «Х» – сколько интересных, будоражащих воображение подсмыслов кроется в этой букве!

Бесполезно. Жители Ланкра наотрез отказывались будоражиться – они стали называть ее Агнессой, которая почему-то подписывается Пердитихой.

А уж самой заветной своей мечтой Агнесса не осмеливалась поделиться ни с одним человеком. И мечта эта заключалась в том, чтобы ее полное имя звучало как Пердита ХХХ. Так будет совершенно загадочно… и волнующе. Впрочем, обычным людям и с одним-то «иксом» не справиться. «Совсем обиксела, – скажут они. – У самой две полки битком набиты мягкими игрушками, а она тут имена себе выбирает!»

А здесь… здесь можно начать с чистого листа. Она ведь талантливая. У нее и правда талант.

Хотя Три Икса, наверное, и тут не пройдут.

Придется как-то уживаться с Нитт.

Нянюшка Ягг обычно ложилась рано. В конце концов, она ведь уже немолода. Поэтому иной раз отправлялась спать еще до рассвета, часиков этак в пять.

Она шагала по лесу. Дыхание вырывалось в воздух облачками пара. Под башмаками хрустели сухие осенние листья. Ветер затих, небо очистилось и словно бы расширилось, готовясь к первым осенним заморозкам. Когда представляешь, что первый морозец сотворит с оставшимися цветами и плодами, начинаешь понимать, почему Природу кличут матерью…

Третья ведьма.

Три ведьмы могут… вроде как поделить ношу.

Дева, мать и… старая карга. Полный набор.

Проблема заключалась в том, что матушка Ветровоск объединяла в себе все три ипостаси. Насколько знала нянюшка, матушку вполне можно было причислить к девам. Вместе с тем она вписывалась и в третью категорию – по крайней мере по возрастному цензу. Ну а что касается оставшегося второго пункта… Попадись матушке Ветровоск под горячую руку – и на собственной шкуре испытаешь, каково приходится осеннему цветочку, когда суровая Природа, мать, напускает на него первые ноябрьские заморозки.

Однако кандидатка на свободную вакансию объявится непременно. В Ланкре есть парочка девиц, достигших подходящего возраста.

Беда в том, что юношам Ланкра тоже известно об их существовании. Летом нянюшка регулярно прогуливалась по полям. Глаз у нее был зоркий (хотя она умела не видеть того, что не надо было видеть), а слух настолько острый, что стены не были ему помехой. Фиолетта Пеннидж гуляла с молодым Хитрюгой Возчиком – правда, гуляли они, как правило, недолго, слишком уж быстро уставали и всё норовили прилечь. Бонни Кварней весь май собирала орехи с Вильямом Простаком, и, если бы не ее предусмотрительность и своевременная подсказка нянюшки, собирать бы Бонни в феврале еще один урожай. И уже довольно скоро мать Милдред Жестяннингс поговорит с отцом Милдред Жестяннингс, а тот, в свою очередь, поговорит со своим другом Прутоплетсом, а тот – со своим сыном Хобом, после чего случится свадьба, все будет прилично и цивилизованно, пара-другая фингалов не в счет[1]. «Да уж, – подумала нянюшка с мечтательной улыбкой, – что ни говори, а жаркое ланкрское лето такая штука… И невинность только способствует потере этой самой невинности».

Вдруг из десятков имен всплыло одно. Ну точно! Как же можно было о ней-то забыть? Да очень просто: взяла и забыла. Когда начинаешь думать о девушках Ланкра, ее имя не сразу приходит в голову. А потом говоришь: «Ах да, и она тоже, само собой. Разумеется, очень примечательная девушка. И прическа оригинальная».

Но она умная и, самое главное, небесталанная. Во всех смыслах. Возьмем, к примеру, голос. Через него проявляется сила. И опять-таки весьма примечательная внешность, поэтому вряд ли стоит опасаться, гм, дисквалификации…

Ну что ж, в таком случае решено. Новая ведьма, которую можно задирать и на которую можно производить впечатление, – это несколько взбодрит матушку, а Агнесса потом только спасибо скажет.

Нянюшка Ягг с облегчением вздохнула. Шабаш – это минимум три ведьмы. А две ведьмы – это свара.

Отворив дверь в хижину, она по невысоким ступенькам поднялась в свою спальню.

На пуховом одеяле покоилось озерцо серой шерсти – это был принадлежащий нянюшке кот, здоровущий котяра по кличке Грибо. Перед тем как залезть в постель, нянюшка, уже облаченная в ночную сорочку, переместила своего любимца в ноги – признаться, не без некоторого труда. Грибо даже не проснулся.

Чтобы отогнать дурные сны, она хлебнула из бутылки, пахнущей яблоками и счастливой кончиной головного мозга. Затем взбила подушки, подумала еще раз: «Она… решено!» – и отбыла в страну сновидений.

Некоторое время спустя Грибо проснулся, потянулся, зевнул и бесшумным прыжком переместился на пол. После чего этот зловреднейший и коварнейший меховой шар, достаточно умный, чтобы, разинув пасть и уложив себе на нос кусочек хлеба, усаживаться под кормушкой для птиц, вспрыгнул на подоконник и исчез в оконном проеме.

А еще несколькими минутами спустя соседский петух, собираясь встретить новое утро, вытянул шею – и безвременно скончался прямо посередине «кукареку».

Перед Агнессой простиралось гигантское пространство темноты. Одновременно ее слепил яркий свет. У самого края сцены, в длинном, наполненном водой желобе, плавали гигантские плоские свечи. Они-то и давали яркий желтый свет, совсем не такой, как от масляных ламп, к которым она привыкла дома. Там, за световой стеной, ждал зритель – громадное и чрезвычайно голодное животное, жадно разинувшее пасть.

– Будь добра, милочка, сообщи нам, когда будешь готова, – донеслось откуда-то из-за световой стены.

В этом голосе не было какой-то особой зловредности. Просто его обладатель хотел, чтобы она побыстрее начинала, чтобы поскорее отпела свое и освободила сцену.

– Я… э-э… приготовила одну песню, это…

– А ты предупредила госпожу Надмену? Она знает мелодию?

– Э-э… вообще-то, мой номер исполняется без аккомпанемента, это такая…

– Так это народная песня?

Во мраке зашептались. Кто-то тихонько засмеялся.

– Ну что ж… Пердита, если не ошибаюсь? Мы внимательно слушаем.

Судорожно выдохнув, Агнесса запела «Песню про ежика». И примерно к слову этак седьмому поняла, что совершила большую ошибку. Такую песню надо петь в таверне, где на тебя бросают плотоядные взгляды и где слушатели громко сдвигают кружки в такт. А эта огромная сверкающая пустота буквально засасывала ее голос, заставляла его дрожать и взлетать на несвойственную ему визгливую высоту.

В конце третьего куплета Агнесса замолчала. Она почувствовала, что краснеет – начиная примерно с коленок. Площадь предстояло покрыть немалую, поэтому красноте потребуется некоторое время, чтобы добраться до лица, зато потом вся Агнесса, с ног до головы, станет приятного клубничного оттенка.

До нее донеслось приглушенное шушуканье. Вроде бы прозвучала какая-то ремарка насчет тембра, а потом кто-то сказал: «Зато внушительно». Последнее высказывание ее вовсе не удивило. Агнесса знала, что и в самом деле сложена внушительно. Под стать зданию Оперы. Нельзя сказать, чтобы она особо гордилась этим.

Затем тишину разорвал громкий вопрос:

– Судя по всему, милочка, пению ты нигде не училась. Я прав?

– Не училась, – подтвердила Агнесса.

Это целиком и полностью соответствовало действительности. Единственной стоящей упоминания певицей Ланкра была нянюшка Ягг, которая применяла к песням чисто баллистический подход. Это когда нацеливаешься голосом в конец куплета, а дальше бьешь из всех орудий.

В зале снова зашушукались.

– А теперь, милочка, продемонстрируй нам парочку гамм.

Краснота уже добралась до груди. Подобно грозе, она поднималась вверх по крутым склонам…

– Парочку гамм?

Опять шушуканье. Приглушенный смешок.

– До-ре-ми? Слышала о таком, милочка? Начинаем с самого низа. Ля-ля-ля?

– О да, конечно.

Не обращая внимания на армию смущения, успешно штурмующую ее шею, Агнесса взяла как можно более низкую ноту и, подобно нянюшке, вдарила из всех орудий.

Концентрируясь на нотах, она флегматично протаранивала себе путь от уровня моря к горным вершинам. И она не замечала ничего – ни того, что стул, вибрируя, запрыгал по сцене (это было вначале), ни того, что где-то неподалеку лопнул стакан (это уже ближе к концу), а со стропил в оркестровую яму свалилась парочка летучих мышей.

Наконец Агнесса замолкла. Раздался глухой стук – это брякнулась еще одна мышь, – после чего воцарилась тишина, нарушаемая лишь негромким потрескиванием стекла.

– Это… это весь твой диапазон, милочка? – вопросила большая пустота.

В проходах замелькали изумленные лица.

– Нет.

– Нет?

– Если я беру выше, люди начинают падать в обморок, – ответила Агнесса. – А если ниже… Говорят, это очень неприятно.

Шу-шу-шу. Шу-ШУ-шу.

– Назад!

– Э-э… может, ты?..

– А еще я умею петь сама с собой терциями. Нянюшка Ягг говорит, такое не всякий может.

– Прошу прощения, сама с собой – это как?

– Ну, вроде… До-Ми. Одновременно.

Шу-шу-шу, шу-шу-шу.

– Продемонстрируй-ка, милочка.

– Лаааааа!

Слушатели, скопившиеся по обеим сторонам сцены, возбужденно переговаривались.

Шу-шу-шу, шу-шу-шу.

Затем голос из темноты произнес:

– Ну что же, относительно направленности твоего голоса…

– Это я тоже могу, – перебила Агнесса. Происходящее уже начало ей надоедать. – Куда вы хотите, чтобы я его направила?

– Что-что? Да нет, я имел в виду…

Агнесса скрипнула зубами. Она знала, что талантлива, ничуть в этом не сомневалась. Ну, сейчас она им покажет…

– Туда!

– Сюда!

– Вперед!

Это не так уж и сложно, подумала она. Бродячие артисты частенько демонстрируют подобные номера: берут деревянную куклу и заставляют ее говорить. Но кукла обязательно должна быть рядом: на далеких расстояниях этот фокус не работает, зритель сразу тебя раскусит. То есть считается, что на расстоянии этот фокус не работает.

Теперь, когда ее глаза несколько привыкли к темноте, Агнесса увидела, как слушатели в растерянности завертелись на своих местах.

– Прошу прощения, милочка, как-как тебя зовут? – Голос, в котором прежде сквозили нотки снисхождения, теперь звучал несколько неуверенно.

– Аг… Пер… Пердита, – произнесла Агнесса. – Пердита Нитт. То есть Пердита Икс Нитт.

– Слушай, милочка, Нитт – это никуда не годится!

Дверь дома матушки Ветровоск отворилась сама собой.

Джарг Ткач в нерешительности застыл. Ну разумеется, она же ведьма. Его предупреждали, чтобы он ничему не удивлялся.

Джаргу это не нравилось. Но куда больше ему не нравилось, как ведет себя его спина – особенно в те дни, когда его спине не нравился он сам. Позвоночник умеет испортить человеку жизнь.

Морщась от боли и с трудом балансируя на двух палках, на которые опирался, Джарг проковылял в дверь.

Ведьма восседала в кресле-качалке, спиной к нему.

Джарг снова остановился.

– Заходи, Джарг Ткач, не стесняйся, – поприветствовала его матушка Ветровоск. – Сейчас я подыщу что-нибудь от твоей спины.

Джарг был настолько потрясен, что даже попытался выпрямиться, но жуткая боль, раскаленным добела шаром взорвавшаяся в районе пояса, мигом привела его в чувство.

Закатив глаза, матушка Ветровоск вздохнула.

– Ты сесть можешь? – спросила она.

– Нет, матушка. Но я могу упасть в кресло.

Из кармана своего фартука матушка извлекла черный пузырек и энергично им потрясла. Глаза Джарга расширились.

– Так ты… это… знала, что ли?

– Ага, – кивнула матушка.

И ничуточки не солгала. Она давным-давно смирилась с фактом, что люди приходят к ней не за настоящим лечением, а за пузырьком с чем-нибудь липким и противно пахнущим. Главным тут было не лекарство, а, так сказать, ложка.

– Это смесь редких трав и еще кое-чего, – провозгласила матушка. – Плюс цукроза и аква.

– Ого… – потрясенно промолвил Джарг.

– Глотни-ка.

Джарг безмолвно повиновался. Снадобье слегка отдавало лакрицей.

– Сегодня на ночь глотнешь еще раз, – продолжила матушка. – А затем трижды обойдешь вокруг каштана.

– …Трижды вокруг каштана…

– И положи под матрац сосновую доску. Только не забудь: сосна должна быть двадцатилетней, не младше!

– …Двадцатилетней… – тихим эхом откликнулся Джарг. – Понимаю, – многозначительно кивнул он, решив внести в разговор свою лепту. – Это чтоб узлы с моего позвоночника перешли в сосну!

Матушка была потрясена. Этот перл народной смекалки следовало запомнить – пригодится для похожих случаев.

– Тут ты угодил в самую точку, – подтвердила она.

– И все?

– А тебе мало?

– Ну, я думал… будут пляски, заклинания, все такое…

– Этот ритуал я проделала до твоего прихода.

– Ну надо же! Ага. Гм. А как… насчет оплаты?

– О, я плату не беру, – успокоила его матушка. – Деньги, они ведь только несчастья приносят.

– А-а! Точно-точно. – Лицо Джарга просветлело.

– Разве что, быть может… если у твоей жены завалялись какие-нибудь старые тряпки, то у меня двенадцатый размер, а цвет я предпочитаю черный. Или, может, она любительница печь, тогда мне бы пирожков… А медку у вас горшочек нигде не застоялся? Или вдруг как раз сегодня вы собрались резать свинью, так вот, я люблю вырезку со спины… Впрочем, ляжечка тоже сойдет, да и свиные ребрышки – м-м, объеденье! В общем, все подойдет, что вам самим не нужно. Хотя это вовсе не обязательно. Я ведь не люблю накладывать на людей обязательства. Ну и что, что я ведьма? Это ничегошеньки не значит. У вас ведь в доме все хорошо? Все здоровы?

Она с удовольствием наблюдала, как до Джарга постепенно доходит смысл ее слов.

– А теперь давай я помогу тебе выйти, – добавила матушка.

Джарг Ткач так никогда и не смог объяснить себе последовавшие за этим события. Матушка, обычно твердо стоявшая на ногах, вдруг споткнулась об одну из его палок и начала падать назад, цепляясь за его плечи, а ее колено взлетело высоко в воздух, как-то неудачно вывернулось и угодило ему прямо в какую-то точку в позвоночнике, раздался громкий щелк…

– Арррргхх!

– Ой, извини!

– Моя спина. О, моя спина!

«Впрочем, все мы стареем, – чуть позже думал Джарг. – И ведьмы тоже. С возрастом человек становится неловким, а матушка всегда была немного того, хотя это не мешает ей готовить хорошие снадобья. Причем такие, что чертовски быстро действуют!» Подходя к своей хижине, Джарг Ткач уже не опирался на палки, а нес их под мышкой.

Матушка, качая головой, проводила его взглядом.

«Люди слепы, все до одного, – в свою очередь думала она. – Предпочитают верить во всякую чепуху, а не в старую добрую хиропрактику».

Разумеется, ей это только на руку. Пусть себе восторженно охают-ахают, ломают головы: и как это она узнала, кто к ней идет? А то, что из матушкиной хижины, расположенной на самом повороте тропинки, прекрасный обзор и видно любого путника, лучше пусть останется в тайне. Как и фокус со щеколдой и привязанной к ней черной ниткой…[2]

И разве она сделала что-то плохое? Всего-то навсего обвела вокруг пальца глуповатого старика.

Матушка много кого повидала на своем веку: встречалась и с волшебниками, и с чудовищами, и с эльфами… а сейчас сидит и радуется: как ловко она надула Джарга Ткача, человека, дважды не получившего звание Деревенского Идиота только потому, что его сняли с соревнований по причине полного, абсолютного идиотизма.

Она катится по наклонной. Что дальше? Скоро она начнет зловеще хихикать, бормотать всякую чушь и жарить в печке детишек? До этого осталось совсем недалеко, тем более что детей матушка всегда недолюбливала.

Матушка Ветровоск уже многие годы служила деревенской ведьмой. А потом сложилось так, что ей пришлось отправиться в путешествие, она поглядела мир, и с тех пор у нее внутри что-то непрерывно зудит – особенно в это время года, когда по бледному небу пролетают гусиные клинья, а невинные зеленые листочки в долинах скукоживаются от первых заморозков.

Она окинула взглядом кухню. Надо бы подмести. Неплохо бы вымыть посуду. Стены кое-где тронуты плесенью. Все надо делать, все. Дел столько, что руки опускаются и не хочется ни за что браться.

Сверху донеслись гусиные клики. Она посмотрела в небо. Высоко, меж облаками, гуси клином устремлялись в путь.

Летят в теплые страны, о которых матушка Ветровоск только слышала и в которых никогда не бывала.

Как заманчиво…

Члены избирательного комитета расселись вокруг стола в кабинете господина Нечаста Бадьи, нового хозяина Оперы. По обе руки от него расположились Зальцелла, главный режиссер, и доктор Поддыхл, управляющий хором.

– Следующим пунктом, – произнес господин Бадья, – у нас идет… ну-ка, посмотрим… ах да, Кристина… Потрясающе смотрится на сцене, правда? И фигурка что надо. – Он подмигнул доктору Поддыхлу.

– Фигура отличная, – бесстрастно согласился доктор Поддыхл. – Жаль, что фигурой не поют.

– Вот они, творческие натуры… Неужели вы не понимаете, на дворе век Летучей Мыши! – воскликнул Бадья. – Опера – это коммерческое предприятие, а песенки можно распевать и на улице.

– Это вы так считаете. Однако…

– Представление о сопрано как о дамочке пятнадцати акров в обхвате и в рогатом шлеме давным-давно устарело.

Зальцелла с Поддыхлом переглянулись. Значит, вот какой у них новый хозяин…

– К сожалению, – язвительно откликнулся Зальцелла, – по-прежнему актуально представление о сопрано как о певице с приемлемым певческим голосом. У нее хорошая фигура, это верно. И она не без… искорки. Однако петь она не умеет.

– Но ее ведь можно научить! – возразил Бадья. – Несколько лет в хоре и…

– Да, быть может, после нескольких лет в хоре, если я, конечно, столько протяну, она станет вполне посредственной певичкой, – отозвался доктор Поддыхл.

– Э-э, господа… – Бадья взмахнул рукой. – Гм-м. Ну ладно. Значит, карты на стол, так вы хотите? Хорошо. Я человек простой. Вокруг да около не хожу, говорю все напрямую, черное называю черным, а белое…

– Да-да, мы очень хотели бы познакомиться с вашим взглядом на вещи, – перебил его Зальцелла.

«Вот, значит, какой хозяин нам теперь достался… – снова подумал он. – Выбрался из грязи в князи и страшно горд своими достижениями. Путает грубоватое добродушие и честность с обыкновенным хамством. Рискну поставить доллар, он считает, будто бы ему ничего не стоит распознать человека, внимательно посмотрев тому в глаза и пожав ему руку…»

– Я прошел через мельницу жизни, – продолжал Бадья, – и сам замесил свою судьбу…

«Может, ему лучше было какую-нибудь пекарню купить?» – уныло подумал Зальцелла.

– …Но я должен поставить вас в известность, что здесь замешаны некоторые… э-э… финансовые интересы. Ее отец, он… э-э… одолжил мне в свое время изрядную сумму на покупку этого заведения. Тогда же он выразил обеспокоенность судьбой своей дочери. Искреннюю отцовскую обеспокоенность. Если мне не изменяет память, то дословно он выразился так: «Смотри, не вынуди меня потом переломать тебе ноги». Я, конечно, не рассчитываю, что вы, творческие натуры, это поймете. Это ведь бизнес. Но мой девиз таков: береженого боги берегут.

Зальцелла засунул руки поглубже в карманы жилета, откинулся в кресле и принялся тихонько насвистывать.

– Понятно, – произнес Поддыхл. – Что ж, такое случается не впервые. Хотя, вообще-то, больше проблем с балеринами.

– Нет-нет, это тут совершенно ни при чем. Чисто деловые отношения, – поспешно уверил Бадья. – Просто к деньгам, как бы сказать, прилагалась эта девушка, Кристина. И вы ведь не станете отрицать, со внешностью у нее действительно все в порядке.

– Нам-то что? – пожал плечами Зальцелла. – Это ведь ваша Опера. А как насчет… Пердиты?..

Они улыбнулись друг другу.

– Ах да, Пердита! – Скинув с плеч вопрос о Кристине, Бадья испытал огромное облегчение. Теперь можно было опять стать честным и прямодушным руководителем.

– Пердита Икс, – поправил его Зальцелла.

– Я даже думать боюсь, что за имечко придумает себе следующая певичка!

– Уверен, эта Пердита еще себя покажет, – заметил Поддыхл.

– Ага, если когда-нибудь у нас дойдут руки до той оперы, ну, помните, со слонами.

– Но какой диапазон… Какой охват! У нее потрясающий охват…

– Во-во. Я видел, как ты на нее таращился.

– Я говорил о голосе, Зальцелла. Своим голосом она обогатит звучание хора.

– Она сама как целый хор. Всех остальных можно смело вышвыривать на улицу. О боги, она может петь сама с собой! Но разве можно представить ее в главной роли?

– Только не это. Зрители попадают под стулья от смеха.

– Согласен. Но характер у нее, похоже… сговорчивый.

– Чудесная девушка, я так сразу и подумал, как увидел ее. И волосы, кстати, хорошие.

Она никогда не думала, что все получится так легко…

Словно в трансе, Агнесса слышала, как ей говорят о жалованье (очень маленьком), о необходимости учиться (очень много), о жилье (хористы проживали в самом здании Оперы, под крышей).

А потом о ней более или менее забыли. Она стояла и смотрела, как по сцене легкими шажками двигаются будущие звезды балета. Сейчас, исполненные надежд, они выполняли свои ежедневные упражнения.

– У тебя и в самом деле поразительный голос!! – воскликнул кто-то у нее за спиной.

Она обернулась. Как однажды верно подметила нянюшка Ягг, зрелище поворота Агнессы существенно расширяло ваш кругозор. Ноги двигались достаточно быстро, но из-за инерции, присущей некоторым щедрым участкам тела, после фактического совершения движения какая-то часть Агнессы еще некоторое время словно бы соображала, куда, собственно, нужно двигаться.

Обратившаяся к Агнессе девушка была, даже согласно обычным стандартам, весьма хрупкого телосложения. Более того, судя по всему, на достигнутом она не останавливалась и прикладывала немалые усилия, чтобы стать еще стройнее. У нее были длинные белокурые волосы, и улыбалась она счастливой улыбкой девушки, которая прекрасно знает: она стройна и у нее длинные белокурые волосы.

– Меня зовут Кристина!! – представилась она. – Ну разве не здорово?!

И голос у нее был из таких, что превращают каждую фразу в восклицание. Как будто ей в горло ввинтили взволнованно пищащую машинку.

– М-м, да, – туманно ответила Агнесса.

– Этого момента я ждала столько лет!!

Сама Агнесса ждала этого момента двадцать четыре часа – с той самой минуты, как увидела на стене Оперы объявление о наборе. Но признаваться в этом было бы рискованно.

– А где ты училась?! – воскликнула Кристина. – Я провела три года в Щеботанской консерватории, и меня учила сама госпожа Вентури!!

– М-м. А меня… – Агнесса запнулась, выстраивая соответствующий ответ. – А меня учила… сама нянюшка Ягг. Вот только консерватории у нее нет, в горах трудно консервировать, со стеклянной посудой там сложно.

Вдаваться в дальнейшие расспросы относительно прошлого своей новой знакомой Кристина не стала. Все слишком трудное для понимания она просто-напросто игнорировала.

– В хоре ведь не очень хорошо платят?! – продолжала она.

– Гм, не очень.

«Даже за мытье полов и то платят больше, – подумала Агнесса. – А все потому, что, если повесить объявление, мол, требуется девушка для мытья полов, на него вряд ли откликнутся сотни исполненных надежд претенденток».

– Но я всегда хотела заниматься именно этим!! Кроме того, это ведь определенный статус!!

– Да, наверное, так.

– Я уже посмотрела наши комнаты!! Они очень тесные!! А тебе какую комнату дали?!

Агнесса тупо посмотрела на ключ в руке. Его вручили ей, присовокупив множество резких указаний насчет того, что никаких мужчин. Указания сопровождались крайне неприятным выражением на лице хоровой матроны, которое можно было расшифровать как «тебя, впрочем, об этом можно и не предупреждать».

– Э… семнадцатую.

– О-о, как прекрасно!! – захлопала в ладошки Кристина.

– Прошу прощения?

– Я так рада!! Мы с тобой соседки!!

Агнесса опешила. Она уже давно смирилась с тем, что в великой командной игре под названием Жизнь ее выводят на поле последней.

– Ну что ж… Да, видимо… – пробормотала она.

– Тебе так повезло!! У тебя такая величественная фигура, как раз для оперы!! И такие дивные волосы, ты их так чудесно взбиваешь!! И черное, кстати, тебе идет!!

«Величественная…» – повторила про себя Агнесса. Никогда, никогда в жизни ей не приходило в голову это слово. А белого цвета она всегда чуралась, потому что в белом становилась похожа на бельевую веревку в ветреный день.

«Человек, проводящий с Кристиной много времени в одном помещении, должен время от времени открывать окно, чтобы не задохнуться от восклицательных знаков», – думала Агнесса, следуя за новой подругой в их совместную комнатку.

С задников сцены, никем не замеченный, некто провожал их взглядом.

Как правило, люди были рады видеть нянюшку Ягг. Что она действительно умела, так это дать человеку почувствовать себя как дома – в его же собственном доме.

А еще она была ведьмой и потому обладала невероятной способностью появляться в тот самый момент, когда подходили пироги или жарилась курица. Отправляясь куда-то, нянюшка Ягг обычно заталкивала под резинку панталон авоську – на тот случай, как она это объясняла, «если кто захочет вдруг поделиться со мной чем-нибудь вкусненьким».

– Ну-с, госпожа Нитт, – заметила она примерно на третьем пироге и четвертой чашке чая, – как поживает твоя дочка? Это я про Агнессу.

– О-о, госпожа Ягг, а ты разве не слышала? Агнесса-то отправилась в Анк-Морпорк, чтоб певицей там стать.

Сердце нянюшки Ягг упало.

– Очень мило, – отозвалась она. – Как же, как же, помню, у нее ведь хороший певческий голос. Само собой, я ей тоже дала пару полезных советов. Я, бывало, слышала, как она поет в лесу.

– В лесу много места, – кивнула госпожа Нитт. – А грудь у нее всегда была такая хорошая, широкая.

– Гм, в самом деле. Этим она и примечательна. Так, значит… э-э… Агнесса, стало быть, не здесь?

– Ты ведь ее знаешь, нашу Агнессу. Особо много она не говорит. Но, по-моему, тут ей было скучновато.

– Скучновато? В Ланкре? – переспросила нянюшка Ягг.

– Вот и я ей о том же, – отозвалась госпожа Нитт. – Бывало, говорю ей: посмотри, какие у нас красивые закаты, заглядишься. А каждую мясленицу ярмарка…

Нянюшка Ягг задумалась об Агнессе. Не всякая мысль способна была вместить в себя всю Агнессу зараз.

Ланкр всегда славился сильными, умелыми женщинами. Ланкрскому фермеру нужна жена, которой ничего не стоит забить фартуком волка, когда она отправится в лес по дрова и бедолага невзначай ей там повстречается. И хотя поцелуи поначалу обладают большим очарованием, чем, допустим, стряпня, все же средний ланкрский парень, когда ищет невесту, не забывает наставления, данные мудрым отцом: поцелуи в конце концов приедаются, а стряпня с годами нравится все больше и больше. Поэтому самое пристальное внимание парни уделяют девушкам из таких семей, которые славятся своими кулинарными традициями и умением наслаждаться едой.

А вообще Агнесса выглядит очень даже неплохо, подумала нянюшка. Особенно издалека – взгляду есть где разгуляться. Чудесный образчик юной женственности Ланкра. Женственности в Ланкре было по меньшей мере вдвое больше, чем в остальных городках Плоского мира.

Еще нянюшка вспомнила, что Агнессу всегда отличали задумчивость и некоторая робость, как будто тем самым девушка пыталась хоть немножко уменьшить занимаемый ею объем мирового пространства.

Однако она демонстрировала все признаки пригодности к ведьмовскому ремеслу. И неудивительно. Ничто так не стимулирует древние магические струны, как чувство отличности от других людей. Именно поэтому Эсме настолько преуспела в ведьмовском деле. Агнесса любила носить сентиментальные черные кружевные перчатки, лицо она пудрила бледной пудрой, да к тому же называла себя Пердитой плюс странная буква с хвоста алфавита. Все это говорило о том, что у девушки есть перспектива. Ну а наносное… Оно быстро испарилось бы, стоило только Агнессе познакомиться с ведьмовством поближе.

Нужно было повнимательнее отнестись к этому ее увлечению пением. Сила, таящаяся в людях, пробивается наружу самыми разными способами…

У музыки и магии много общего. Во-первых, они начинаются с одной буквы. А во-вторых, невозможно заниматься одновременно и тем и другим.

Проклятье… Нянюшка серьезно рассчитывала на эту девушку.

– Она выписывала ноты из самого Анк-Морпорка, – прервала ее размышления госпожа Нитт. – Вот, полюбуйся.

Она передала нянюшке несколько бумажных стопок.

Нянюшка просмотрела листки. В Овцепиках песенники были довольно широко распространены, и распевание песен считалось третьим самым популярным занятием, которому хорошо предаваться долгими зимними вечерами. Но на этих листках были записаны не просто песенки. Таких длинных песен не бывает.

– «Так паступают все Гиты», – прочла нянюшка. – «Скротские мейстерзингеры».

– Это все ненашенские песни. Заграничные, – гордо прокомментировала госпожа Нитт.

– Ненашенские – это точно… – задумчиво кивнула нянюшка.

В устремленном на нее взгляде госпожи Нитт читалось ожидание.

– Что? – нахмурилась нянюшка.

Госпожа Нитт посмотрела на ее пустую чашку, а потом снова перевела взгляд на нянюшку.

– А, ну да, – догадалась нянюшка.

Вздохнув, она отложила странные песенники в сторону. И все-таки матушка Ветровоск права. Они ведьмы, и этим сказано все. А людям от ведьм только одно и нужно.

– Что ж, пора и за дело… – Нянюшка попыталась улыбнуться. – Давай теперь посмотрим, что уготовила нам судьба, коварно принявшая обличье этих высохших чаинок.

Придав лицу положенное оккультное выражение, она заглянула в чашку.

Которая буквально секунду спустя ударилась о пол и разлетелась на сотни осколков.

Это была маленькая комнатка, которую разделяла на две половинки тонкая переборка. В негласном оперном табеле о рангах младшие хористы шли следом за рабочими сцены и их подмастерьями.

В этой полкомнатке места хватало только для кровати, небольшого шкафчика, туалетного столика и довольно неуместного здесь огромного, размером с дверь, зеркала.

– Внушительно, а?! – воскликнула Кристина. – Зеркало пытались вынести, но оно, по-видимому, вделано в стену!! Здорово, что его не вынесли, правда?! Оно мне еще очень пригодится!!

Агнесса промолчала. В ее половинке комнаты зеркала не было. И это ее только радовало. Она с настороженностью относилась к зеркалам, и вовсе не потому, что ей не слишком нравилось отражаемое в них. Просто зеркала как-то… гм… беспокоили ее. Порой ей казалось, что они ее рассматривают. Изучают. Агнесса терпеть не могла, когда на нее таращились.

Кристина встала на свободный пятачок посреди комнатки и закрутилась волчком. Словно какая-то искорка, подумала Агнесса, невольно залюбовавшись. Что-то в Кристине наводило на мысль о блестках.

– Ну разве не мило?! – воскликнула та.

Не любить Кристину было все равно что не любить маленьких пушистых зверюшек. Кристина именно такой и была – маленький пушистый зверек. Может, кролик. Любую мысль она воспринимала в несколько приемов, словно грызла ее, как морковку, откусывая по кусочку.

Агнесса опять поглядела на зеркало. Отражение ответило ей усталым взглядом. Хочется побыть одной. Все произошло так быстро. Да, нужно немножко побыть одной, освоиться на новом месте, а то все как-то не так…

Кристина перестала кружиться.

– С тобой все в порядке?!

Агнесса кивнула.

– Так расскажи мне о себе, наконец!!

– Э-э… ну… – Агнесса неожиданно для себя ощутила, что ей приятно внимание новой подружки. – Родом я из одного местечка в горах, о котором ты, наверное, никогда даже не слышала…

Внезапно она умолкла. Огонек в глазах Кристины потух, и Агнесса вдруг поняла, что целью вопроса было вовсе не получение ответа: Кристина задала вопрос только потому, что молчать она не могла.

– Мой отец – император Клатча, а мать – смородиновое желе, – продолжила Агнесса.

– Как интересно!! – воскликнула Кристина, вертясь перед зеркалом. – Как ты думаешь, у меня волосы красиво лежат?!

Но умей Кристина слышать кого-либо, кроме себя, Агнесса рассказала бы ей вот что.

Однажды утром она проснулась с четким и ужасным осознанием того факта, что на одном чудесном характере далеко не уедешь. Ах да, а еще у нее красивые волосы.

И дело даже не в характере, а в слове «зато», которое люди всегда добавляют, когда говорят о ней: «Зато у нее замечательный характер». Выбора Агнессе не предоставили. Перед тем как ей появиться на свет, никто не спросил у нее, хочет ли она родиться с чудесным характером или предпочтет, скажем, отвратительный характер и тело, которое легко влезет в платье девятого размера. А теперь ей твердят, что красота – это все наносное, поверхностное. Как будто мужчинам есть дело до красивых почек!

Будущее грозило вот-вот раздавить ее.

Периодически она ловила себя на том, что когда хочет выругаться, то восклицает «дрянь!» или «ах, чтоб тебя!», а письма пишет на розовой бумаге.

Она приобрела репутацию спокойной, правильной девушки, на которую всякий может положиться в трудную минуту.

Агнесса знала, что ее ждет впереди. Очень скоро она научится готовить песочное печенье не хуже, чем это делает ее мать, и тогда все – на каких-либо надеждах можно будет ставить крест.

Так и появилась на свет Пердита. Где-то Агнесса слышала, что внутри каждой толстухи живет стройная красавица[3]. Этой красавице она и дала замечательное имя Пердита. Пердита делала то, на что сама Агнесса никогда не осмелилась бы по причине чудесного характера. Свои письма Пердита писала на черной бумаге – ну, или писала бы, если бы такое сошло ей с рук. И Пердита не краснела на каждом шагу. Совсем напротив, ее отличала загадочная бледность. Пердита была так интересна в своей заблудшести. Так привлекательна в своей греховности! И красилась она темно-вишневой губной помадой! Лишь изредка Агнессе приходило в голову, что Пердита, быть может, такая же дура, как и она сама.

Неужели единственной альтернативой было присоединиться к ведьмам? Порой она ощущала, хоть и смутно, их интерес. Ну, это как будто чувствуешь на себе чей-то испытующий взгляд, но не видишь, кто на тебя смотрит. Хотя один раз она заметила, как нянюшка Ягг критически рассматривает ее – примерно так же разглядывают подержанную кобылу.

Агнесса и сама осознавала, что какой-то талант у нее есть. Иногда она предвидела то, что должно произойти, хотя знание это было весьма путаным, а следовательно, бесполезным – оно обретало четкую форму, только когда событие уже произошло. А еще у нее был голос. Необычный голос. Она всегда с удовольствием пела, и голос был полностью послушен ей. Он делал все, что она хотела.

Но как живут ведьмы? О, нянюшка Ягг очень милая старушка – этакий вечно бодрый живчик. Зато все прочие ведьмы какие-то ненормальные: они двигаются поперек мира, а не параллельно ему, как обычные люди… Взять, к примеру, старую мамашу Дипбаж, для которой прошлое и будущее – открытая книга, зато в настоящем она слепа как крот. Или вот Милли Хорош из Ломтя: она заикается, а из ушей у нее течет. А уж что до матушки Ветровоск…

О да. Самая прекрасная профессия в мире? Все ведьмы – брюзгливые старухи, у которых нет ни друзей, ни подруг.

И они вечно рыщут в поисках таких же ненормальных, как они сами.

Но с Агнессой Нитт им не обломится.

Она сыта по горло жизнью в Ланкре. И ведьмами. И жизнью Агнессы Нитт. Поэтому она… сбежала.

С виду ни за что нельзя было сказать, что нянюшка Ягг – прирожденная бегунья. Тем не менее она передвигалась с обманчивой быстротой, разбрасывая тяжелыми башмаками кучи листьев.

С неба доносились гусиные клики. Небосклон пересекла еще одна стая. Птицы так торопились успеть за летом, что в баллистической спешке их крылья были почти неподвижны.

У хижины матушки Ветровоск был заброшенный вид. От домика веяло пустотой.

Обежав дом, нянюшка ворвалась в заднюю дверь, затопала вверх по ступенькам, увидела исхудалое тело на постели, мгновенно сделала соответствующие выводы, схватила с мраморного умывальника кувшин с водой, ринулась назад…

Резко взметнувшись вверх, матушкина рука схватила ее за запястье.

– Я всего-навсего решила вздремнуть. – Матушка открыла глаза. – А твой топот, Гита, разбудил бы даже медведя в спячке.

– Надо срочно заварить чай! Ты сама должна увидеть… – выдохнула нянюшка. От облегчения она едва не осела на пол.

Матушка Ветровоск была достаточно умна, чтобы не задавать лишних вопросов.

Однако чашка хорошего чая не готовится в спешке. Нянюшка Ягг нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, пока матушка раздувала огонь, вылавливала из ведра с водой лягушат, кипятила воду и настаивала сухие листья.

– Я не буду делать никаких выводов, – произнесла нянюшка, наконец усаживаясь на табурет. – Просто налей чашку чая и сама погляди.

В целом ведьмы довольно-таки пренебрежительно относились к гаданию по чайным листьям. Ну что чаинки могут знать о будущем? Они не более чем объект, на котором успокаивается взгляд. А всю работу делает ум. В качестве такого «успокоительного» подойдет практически что угодно. Пылинки на поверхности лужи, кора ветки… в общем, что угодно. Например, нянюшка Ягг хорошо предсказывала будущее по пене в пивной кружке. Пена неизменно показывала, что нянюшке вот-вот предстоит насладиться освежительным напитком, и почти наверняка бесплатно.

– Помнишь молодую Агнессу Нитт? – спросила нянюшка, пока матушка Ветровоск разыскивала молоко.

Матушка нахмурилась.

– Ту Агнессу, которая еще называет себя Пердитихой?

– Пердитой Икс, – поправила нянюшка.

Человек имеет право поменять свою жизнь, и нянюшка это право уважала.

Матушка пожала плечами.

– Толстуха. С копной волос. Когда ходит, ноги выворачивает наружу. Часто слоняется по лесу и поет. Хороший голос. Любит читать. Самое крепкое словцо, что я от нее слышала, – «дрянь». Стоит кому-то на нее посмотреть, заливается краской. Носит черные перчатки с отрезанными пальцами.

– А помнишь, мы как-то говорили, что она, быть может… подойдет?

– Гм, ты права, в ней есть что-то этакое, – согласилась матушка. – Вот только… имя неудачное.

– Ее отца звали Послед, – задумчиво произнесла нянюшка Ягг. – Их было три сына: Перед, Серед и Послед. С фантазией в этом семействе всегда были проблемы.

– Я говорила про Агнессу, – ответила матушка. – Лично мне это имя напоминает бахрому на коврике.

– Наверное, поэтому она и назвала себя Пердитой.

– Это еще хуже.

– Ты сосредоточилась? – спросила нянюшка.

– Да, пожалуй, сосредоточилась.

– Отлично. А теперь посмотри на чаинки.

Матушка заглянула в чашку.

Драматический эффект вышел не особо ярким – наверное, из-за того, что нянюшка несколько переборщила с напряжением. И все же матушка тихонько присвистнула.

– М-да. Вижу, – произнесла она.

– И ты тоже?

– Угу.

– Похоже на… череп?

– Угу.

– А глазищи? Лично я чуть не обо… я очень удивилась, когда увидела эти глазищи.

Нянюшка аккуратно поставила чашку на блюдце.

– Ее мамаша показала мне письма, которые она пишет родным, – продолжала она. – Я их прихватила с собой. Холодок по коже идет, когда читаешь эти письма, Эсме. Ее ждет что-то очень плохое. Но она девушка из Ланкра. Одна из наших. А мы, ланкрцы, своих в беде не бросаем.

– Чаинки не умеют предсказывать будущее. – Голос матушки звучал спокойно. – Это всем известно.

– Кроме самих чаинок.

– Ну да, надо быть совсем слабоумным, чтобы пытаться спорить с чайной заваркой.

Нянюшка Ягг перевела взгляд на пачку писем Агнессы. Детский, округлый почерк – такой почерк обычно свойствен человеку, который в детстве честно и прилежно копировал буквы в прописях, но, повзрослев, редко брал в руку перо, а потому почерк его так и не изменился. Кроме того, автор писем аккуратно разлиновал бумагу тонкими карандашными линиями.

«Дарогая мамачка, надеюсь, это письмо благаполучно дайдет до тебя, патаму што я его тебе пасылаю. Я в Анк-Морпорке, и у меня все харошо. Меня еще не изнасиловали!! Жыву я по адресу улица Паточной Шахты, 4, место хорошее, и…»

Матушка взяла в руки следующее письмо.

«Дарогая мамачка, надеюсь, у тебя все харошо. У меня все атлично, толька деньги тают. Для заработка я пою в тавернах, но мне неочень много платят. Паэтому я пошла в Гильдию Белашвеек, штобы взять какоенибудь шытье. Штобы показать, што я умею, я прихватила коекакие сваи вышывки. И ты ПАРАЗИШСЯ, другова слова не найти…»

А вот еще одно послание…

«Дарогая мамачка, наканец у меня есть харошие новости. На следущей неделе в Опере будут правадить слушания…»

– Что такое «опера»? – осведомилась матушка Ветровоск.

– Это как театр, только там все время поют.

– Ха! Театр! – мрачно прокомментировала матушка.

– Это мне мой Невчик как-то рассказывал. Говорит, там все время распевают на иностранных языках. А еще он сказал, что за все представление не понял ни слова.

– Твой Невчик много чего не понимает. И что, интересно, он делал в Опере?

– Отбивал черепицу с крыши, – довольным голосом ответила нянюшка.

Воровство, совершенное кем-то из представителей семейства Ягг, воровством не считалось.

– Из этих писем не много-то почерпнешь. Девушка приехала в город, образовывается там. – Матушка задумчиво наклонила голову набок. – Однако этого слишком мало для…

Раздался неуверенный стук в дверь. Это был Шон Ягг, младший сын нянюшки и единственный представитель всех общественных служб Ланкра. На данный момент к его лацкану был приколот значок почтальона; процесс доставки почты в Ланкре заключался в том, что Шон снимал мешок с письмами с гвоздя, куда его вешал возчик почтовой кареты, и потом, когда у него появлялось свободное время, разносил почту по домам. Хотя многие ланкрцы сами являлись к мешку и брали себе то письмо, которое понравится.

Приветствуя матушку Ветровоск, Шон уважительно прикоснулся к шлему.

– Сегодня много писем, мам, – произнес он, обращаясь к нянюшке Ягг. – Э-э… И все они адресованы… Э-э… В общем, ты лучше сама посмотри, мам. – Он протянул нянюшке кипу конвертов.

– Ланкрской Ведьме, – громко прочитала она.

– Стало быть, это мне, – твердо заявила матушка Ветровоск и взяла письма.

– Гм. Мне, пожалуй, пора. – Нянюшка попятилась к двери.

– Ума не приложу, и кому это пришло в голову писать мне, – произнесла матушка, вскрывая один из конвертов. – Но слава такая штука, быстро разносится по земле…

Матушка сосредоточилась на тексте.

– «Дарагая Ведьма, – прочла она, – пишу, штобы сказать тебе, как мне панравился рицепт Знаменитаго Марковноустричново Пирога. Мой муж…»

Нянюшка Ягг успела преодолеть только половину расстояния до тропинки, как вдруг ее башмаки налились страшной тяжестью, пригвоздив нянюшку к земле.

– Гита Ягг, а ну, немедленно вернись!

Агнесса предприняла еще одну попытку. В Анк-Морпорке она никого не знала, а ей нужно было хоть с кем-то поговорить, пусть даже ее при этом не будут слушать.

– Наверное, самое главное, почему я уехала оттуда, так это из-за ведьм, – начала она.

Кристина повернулась к ней. Глаза девушки расширились, губки изумленно приоткрылись. Наверное, именно так должен выглядеть очаровательный шар для боулинга.

– Из-за ведьм?! – выдохнула она.

– Ну да, – утомленно произнесла Агнесса.

Вот так всегда. На упоминание о ведьмах люди всегда реагируют одинаково – с изумленным восхищением. Ведьмы? Вот здорово! Ага, здорово, попробовали бы пожить с ними рядом…

– Из-за самых настоящих ведьм?! Которые творят заклинания и летают на помеле?!

– Творят и летают.

– Ничего удивительного, что ты сбежала!!

– Что? А… нет… я не о том. Принято считать, будто бы ведьмы все до одной плохие, злые, коварные и так далее, но тут все гораздо хуже…

– То есть они, ведьмы, на самом деле куда хуже?!

– Понимаешь, они почему-то уверены, что все-все на свете знают. И могут решать за человека, что хорошо для него, а что – нет!

На маленьком лобике Кристины собрались морщинки. Это с ней случалось в тех редких случаях, когда она задумывалась над вещами более сложными, чем, к примеру, вопросы типа: «Как тебя зовут?»

– Но разве это так уж пло…

– Они… повсюду суют свои носы. Считают, будто бы тем самым творят добро! А их хваленое ведьмовство? Да нет никакого ведьмовства. Все их чары – это элементарное надувательство! Самые умные нашлись! Думают, им все можно!

Кристина даже пошатнулась – с такой силой были произнесены последние слова.

– О, дорогая!! – воскликнула она. – Значит, они чего-то хотели от тебя?! Чтобы ты что-то сделала?!

– Они хотят, чтобы я кое-кем стала. Но я не пойду у них на поводу!

Кристина ошеломленно уставилась на нее. После чего чисто автоматически выкинула из своей очаровательной головки все ненужное.

– Ну и ладно!! – весело кивнула она. – А теперь, по-моему, нам пора познакомиться с нашим новым домом!!

Взгромоздившись на скрипучий табурет, нянюшка Ягг сняла с верхней полки продолговатый, завернутый в бумагу предмет.

Матушка, скрестив руки на груди, следила за ее действиями суровым взглядом.

– Дело-то в том, – щебетала нянюшка, чувствуя, как этот взгляд пронизывает ее насквозь, – что мой последний муж, он однажды, как сейчас помню, это было после обеда, так вот, однажды он и говорит мне: «Знаешь, мать, а ведь стыдно было бы, если бы все твои знания ушли вместе с тобой – то есть когда ты уйдешь. Почему бы тебе не перенести что-нибудь на бумагу?» И с тех пор время от времени я что-то калякала на бумажках, а потом вдруг подумала: неплохо бы сделать все это красиво – ну и отослала свои записи в Анк-Морпорк, там есть такие специальные люди, которые возятся с ещегодниками, и прикинь, взяли с меня всего ничего, а недавно прислали вот это, лично мне нравится, на славу постарались, ты сама посмотри, какие аккуратненькие получились буквочки…

– Так ты, стало быть, книжку написала! – не ослабляя интенсивности взгляда, прокомментировала матушка.

– О, это так, сборничек рецептов, – откликнулась нянюшка смиренней некуда. Таким голосом обычно просят у суровых судий о снисхождении.

– Да что ты смыслишь в стряпне? Ты ведь в жизни ничего не готовила.

– Неправда, у меня тоже есть фирменные блюда.

Матушка перевела свой испепеляющий взор на здоровенный том, что возлежал теперь у нее на руках.

– «Радость Домовводства», – громко прочла она. – Автор – Ланкрская Ведьма. Ха! А почему ты собственное имя на обложку не поставила? На книгах надо ставить имя настоящего автора, чтобы все знали, кто написал этот бред.

– Это мой псевдотический ним, – объяснила нянюшка. – Господин Козлингер, ну, тот самый, главный по ещегодникам, сказал, что так будет гораздо таинственнее, а людям нравится таинственность.

Матушка перевела взгляд-буравчик на надпись внизу обложки. Там очень маленькими буквами было написано: «CXXVIIое Пириздание. Продано Более Двацати Тысятч Икзимпляров! Мы Исдаем Синсации. Пол Доллара».

– И ты послала им деньги, чтобы они напечатали эту чушь?

– Так, пустяки, пару долларов, – махнула рукой нянюшка. – Но ты посмотри, работа какая! А кроме того, деньги мне потом вернули. Даже с лихвой – они обсчитались на три доллара в мою пользу.

Матушка Ветровоск инстинктивно не доверяла книгам, но цифрам не доверяла еще больше. Она пребывала в глубоком убеждении, что все написанное, скорее всего, чистое вранье, а стало быть, и цифры грешат тем же самым. Кроме того, именно к цифрам обычно прибегают люди, вознамерившиеся вас обсчитать.

Беззвучно шевеля губами, матушка размышляла о цифрах.

– О, – наконец сказала она очень тихим и спокойным голосом. – И на этом все? Больше ты этому Козлингеру не писала?

– Боги упаси. Иначе мне бы пришлось отдавать лишнее. Целых три доллара, не забывай! А их бы обязательно потребовали взад.

– Ну да, ну да, понимаю…

Матушка все еще пребывала в мире цифр. Она пыталась сообразить, сколько это может стоить – сделать такую книжку. Вряд ли особо много: есть ведь нечто вроде печатных мельниц, они и выполняют за вас всю работу.

– В конце концов, три доллара – это тебе не хухры-мухры, – нарушила ход ее размышлений нянюшка.

– С этим я абсолютно согласна, – ответила матушка. – У тебя случайно не найдется карандаша? Ты ведь у нас грамотная, книжки строчишь!

– У меня есть грифельная доска.

– Давай сюда.

– Просто держу ее под рукой. Вдруг увижу во сне какой-нибудь особый деликатес, чтобы тогда проснуться и сразу записать рецепт. Ха-ха.

– Ха-ха, – неопределенно откликнулась матушка.

Грифель заскользил по серой досточке. Бумага тоже должна что-то стоить. И наверняка продающему книгу надо заплатить пару пенни… На доске принялись выстраиваться столбики угловатых цифр.

– Давай я еще чайку приготовлю, а? – предложила нянюшка, явно испытывая облегчение от того, что все так благополучно закончилось.

– Гм-м-м? – промычала матушка. Внимательно изучив результат, она дважды подчеркнула его. – Но ты ведь получила удовольствие? – вдруг спросила она. – Ну, то есть от своей писанины?

Из-за двери, ведущей в буфетную, высунулась радостная голова нянюшки Ягг.

– О да! – воскликнула нянюшка. – Деньги для меня не важны.

– А считать ты никогда не умела? – с той же задумчивостью продолжала матушка, обводя итоговую цифру в кружок.

– Эсме, ты ведь меня знаешь, – весело чирикнула нянюшка. – Терпеть не могу эти задачки. Сколько будет, если от двух фартингов отнять одну миску с бобами…

– Ну и хорошо. Потому что, согласно моим расчетам, господин Козлингер должен тебе гораздо больше, чем три доллара. Это если по-честному.

– Не в деньгах счастье, Эсме. Главное – здоровье, а остальное все…

– Итак, согласно моим расчетам и если по-честному, он должен тебе от четырех до пяти тысяч долларов, – так же спокойно произнесла матушка.

В буфетной что-то грохнуло.

– В общем, хорошо, что для тебя счастье не в деньгах, – рассуждала матушка Ветровоск. – Иначе тебе было бы совсем кисло. Ну, то есть если бы для тебя деньги что-то значили.

Из-за края двери вынырнуло бледное лицо нянюшки Ягг.

– Не может быть!

– Четыре-пять тысяч – это очень приблизительно. Скорее всего, даже больше.

– Да быть того не может!

– Просто берешь цифры, складываешь, вычитаешь, делишь…

Нянюшка Ягг, охваченная благоговейным ужасом, взирала на собственные пальцы.

– Но это ведь целое…

Она прервалась. «Состояние» – единственное слово, которое сейчас приходило ей на ум, но оно несколько не соответствовало ситуации. Ведьмы не оперируют понятиями рыночной экономики. И, честно говоря, не только ведьмы – все население Овцепиков живет себе поживает и даже не подозревает о том, что где-то существует такая штука, как экономика. Пятьдесят долларов тут уже считаются целым состоянием. А сто долларов – это, это… это два состояния.

– В общем, это очень много денег, – слабым голосом закончила нянюшка. – Что бы я стала делать с такими деньжищами?

– Откуда мне знать? – пожала плечами матушка Ветровоск. – А с тремя долларами ты что сделала?

– Положила в копилку на камине, – ответила нянюшка Ягг.

Матушка одобрительно кивнула. Подобную финансовую политику она одобряла.

– Честно говоря, ума не приложу, и чего столько шуму из-за какой-то поваренной книги, – добавила она. – Обычный сборник рецептов, ничего осо…

В комнате воцарилась тишина. Слышно было лишь, как нянюшка Ягг переминается с ноги на ногу.

– Гита, это ведь самый обычный сборник рецептов? – наконец произнесла матушка голосом, исполненным подозрительности и еще более зловещим от того, что матушка сама еще не совсем поняла, что именно тут не так.

– О да! – поспешила ответить нянюшка, упорно избегая матушкиного взгляда. – Да. Обычные рецепты и все такое. Да.

Матушка буравила ее взглядом.

– Только рецепты?

– Да. Конечно. О да. Ну и… кое-какие кулинарные анекдотцы.

Матушка не сводила с нее глаз.

В конце концов нянюшка сдалась.

– Э-э… Посмотри рецепт под названием Знаменитый Морковно-Устричный Пирог, – произнесла она. – Двадцать пятая страница.

Матушка зашелестела страницами. Ее губы начали беззвучно проговаривать буквы. А потом:

– Понятно. Что-нибудь еще?

– Э-э… Алтеевые Пальчики с Корицей… Семнадцатая страница.

Матушка прочла и этот рецепт.

– И?

– Э-э… Сельдереевый Восторг… Десятая страница.

Матушка ознакомилась и с этим.

– Лично меня этот твой рецепт в восторг не привел, – произнесла она. – Дальше.

– Э-э… Ну, еще Забавные Пудинги и Натортные Украшения. Они все собраны в главе шестой, там можно читать подряд. Я их даже проиллюстрировала.

Матушка обратилась к шестой главе. Пару раз ей пришлось перевернуть книгу вверх ногами.

– Ты про что сейчас читаешь? – поинтересовалась нянюшка Ягг.

Как-никак, она ведь была автором, а нет на свете такого автора, который бы не жаждал поскорее узнать реакцию читателей.

– Про Клубничную Выкрутку.

– А-а! Очень смешная штука.

Однако матушке, судя по всему, было не смешно. Она аккуратно закрыла книгу.

– Гита, – сказала она, – ответь мне на очень важный вопрос. Есть ли в этой книге хоть одна страница, хотя бы один рецепт, который так или иначе не был бы связан с… известным процессом?

Нянюшка Ягг, красная, как яблоко, надолго задумалась.

– Овсянка, – наконец произнесла она.

– Неужели?

– Да. Э-э… Хотя, пожалуй, нет, туда ведь надо добавлять мою специальную медовую смесь, а поэтому…

Матушка перекинула пару страниц.

– А что ты скажешь на это? Невинные Пампушки?

– Ну-у-у, готовить ты их начинаешь как самые невинные пампушки, – нянюшка снова начала переминаться с ноги на ногу, – но потом они превращаются в Искусительные Булочки.

Матушка опять принялась рассматривать обложку. «Радость Домовводства»…

– И ты все это собрала и послала в Анк-Морпорк?

– Как-то само собой получилось, честно.

Нельзя сказать, что матушка Ветровоск была ветераном на полях любовных сражений. Скорее она выступала в роли стороннего зрителя, внимательно наблюдавшего за происходящим со стороны, и поэтому была в курсе всех правил. Ничего удивительного, что книжонка идет нарасхват, как пирожки с пылу с жару. Какой рецепт ни открой, везде говорится, как этого пылу-жару поддать. Странно, что страницы не жгутся.

И автором значится некая «Ланкрская Ведьма». А дольнему миру – и нечего тут скромничать – прекрасно известно, кто есть Ланкрская Ведьма. Стало быть, книгу написала матушка Ветровоск.

– Гита Ягг, – зловеще произнесла она.

– Да, Эсме?

– Гита Ягг, посмотри мне в глаза.

– Прости меня, Эсме.

– Здесь написано «Ланкрская Ведьма».

– Я не подумала, Эсме.

– Ты немедленно отправишься в город, встретишься с господином Козлингером и прекратишь это безобразие, ясно? Я не хочу, чтобы люди смотрели на меня и думали о Банановом Изумлении. Более того, я не верю в Банановое Изумление. А еще мне бы очень не хотелось, чтобы, когда я иду по улице, вслед мне неслись всякие скользкие шуточки о бананах.

– Да, Эсме.

– Поэтому для верности я отправлюсь с тобой.

– Хорошо, Эсме.

– И мы поговорим с этим человеком о твоих деньгах.

– Ладно, Эсме.

– Заодно заглянем к молодой Агнессе, посмотрим, все ли у нее в порядке.

– Конечно, Эсме.

– Но действовать нужно дипломатично. Нам ни к чему, чтобы люди думали, будто мы суем нос в чужие дела.

– Разумеется, Эсме.

– Я никогда не совала свой нос в чужие дела, в этом меня никто не упрекнет.

– Нет, Эсме.

– Ты хотела сказать: «Нет, Эсме, в этом тебя никто не упрекнет»? Я правильно поняла твою реплику?

– О да, Эсме.

– Ты уверена?

– Абсолютно уверена, Эсме.

– Отлично.

Матушка выглянула в окно, окинула взглядом умирающие листья, серое небо и с удивлением почувствовала, что ее тоска куда-то подевалась. Всего лишь накануне будущее казалось мрачной бездной одиночества. А сегодня оно сулит множество изумления (пусть даже и бананового), ужасы, всякие опасности…

Разумеется, не матушке Ветровоск, кому-то другому.

Нянюшка Ягг, снова скрывшись в буфетной, тихонько улыбнулась сама себе.

Агнесса кое-что знала о театре. В Ланкр периодически заезжала одна бродячая труппа. Сцена у них была раза в два больше положенной на землю двери, а «кулисы» состояли из куска мешковины, за которым один актер обычно пытался переодеть штаны и парик одновременно, в то время как второй актер, скажем, в обличье короля, торопливо дымил самокруткой.

Здание Оперы было почти таким же большим, как дворец патриция, но гораздо более роскошным. Оно занимало площадь в добрых три акра. При нем была конюшня для двадцати лошадей, а в подвале жили два слона; Агнесса любила проводить там время, потому что по сравнению с ней слоны были просто огромными, и это придавало ей уверенности.

За сценой располагались комнаты с высокими потолками, где хранили декорации для множества спектаклей. А еще где-то в здании размещалась балетная школа. Как раз в эту самую минуту на сцене несколько девочек в уродливых шерстяных гамашах выполняли ежедневные упражнения.

Внутреннее устройство здания Оперы – по крайней мере, устройство задника сцены – наводило Агнессу на мысли о будильнике, который ее брат однажды разобрал в надежде найти заветный тик-так. Это было уже почти и не здание вовсе, а некая машина. Декорации, занавеси, веревки свисали из мрака, напоминая ужасных существ, что поселились в заброшенном подвале. Сцена была лишь крошечной частью этой машины, пятачком света в огромном, запутанном, мрачном лабиринте, полном сложных и важных механизмов…

Откуда-то сверху, из темноты, покачиваясь на воздушных волнах, приплыл клок пыли и упал ей на плечо. Агнесса смахнула его.

– По-моему, я слышала чей-то голос, – произнесла она.

– Это, наверное, Призрак!! – воскликнула Кристина. – У нас ведь есть свой Призрак, ты знаешь?! О, ты заметила, я сказала «у нас»!! Ну разве это не чудесно?!

– Человек в белой маске, – кивнула Агнесса.

– О?! Так ты, значит, слышала о нем?!

– Что? О ком?

– О Призраке?!

Вот дрянь, подумала Агнесса. Она опять попалась. Думала, что ее прошлое осталось позади… и попалась. Надо быть осторожнее. Она знала некоторые вещи, а откуда – сама не знала, просто знала, и все. Такое зачастую выводит людей из равновесия. И это определенно выводило из равновесия ее.

– О, я просто… наверное, кто-то сказал мне… – пробормотала она.

– Говорят, он невидимка и разгуливает по Опере!! То его замечают на галерке, а потом – вжик, и он уже за кулисами!! И никто не знает, как это у него получается!!

– В самом деле?

– А еще говорят, он смотрит каждое представление!! Поэтому в восьмую ложу никогда не продают билеты!!

– В восьмую ложу? – переспросила Агнесса. – А что такое ложа?

– Ну, ложи!! Ты что, не знаешь?! Это где сидят самые важные зрители!! Пойдем, я покажу!

Приблизившись к краю сцены, Кристина грациозно помахала пустому зрительному залу.

– Ложи!! – воскликнула она. – Вот там!! А вон там, высоко, раёк!!

В огромном зале ее голосу вторило звучное эхо.

– А почему самые важные зрители не сидят в райке? Судя по названию, там должно быть лучше всего.

– О нет!! Самые важные люди всегда сидят в ложах!! Или в партере!!

– А там кто сидит? – показала пальцем Агнесса. – Оттуда тоже, наверное, хорошо видно…

– Ты что, совсем дура?! Это же оркестровая яма!! Для музыкантов!!

– Ну, в этом есть смысл. Э-э… А которая ложа восьмая?

– Не знаю!! Но говорят, что, если когда-нибудь в эту ложу продадут билеты, случится ужасное!! Ну разве это не романтично?!

По непонятной причине взгляд практичной Агнессы как магнитом притягивала к себе огромная люстра, нависающая над зрительным залом, словно фантастическое морское чудовище. Толстая веревка исчезала во мраке под потолком.

Послышался тихий звон стеклянных подвесок.

Очередная вспышка предвидения (с которыми Агнесса все время безуспешно боролась) высветила в ее сознании предательский образ.

– Эта люстра… Мне кажется, скоро тут что-то случится. Что-то плохое, – пробормотала Агнесса.

– Да что ты!! Такого не может быть!! – всплеснула ладошками Кристина. – Я абсолютно уверена, тут все предусмотрели и…

Вдруг по залу прокатился мощный аккорд, заставивший сцену вздрогнуть. Люстра недовольно зазвенела, откуда-то сверху посыпалась штукатурка.

– Что это было? – испуганно спросила Агнесса.

– Дурочка, ты что, никогда органа не слышала?! Он такой большой, что установлен за сценой!! Пошли, посмотрим!!

Подбежав к органу, они обнаружили, что вокруг него уже толпятся другие работники Оперы. Неподалеку валялось перевернутое ведро, прямо посреди озерца зеленой краски.

Один из плотников, стоявших рядом с Агнессой, протянул руку и взял конверт, который лежал на стуле у органа.

– Это послание нашему боссу, – произнес он.

– А вот когда мне приходит письмо, почтальон просто стучит в дверь, – высказалась какая-то балеринка и захихикала.

Агнесса посмотрела вверх. В затхлом мраке лениво покачивались веревки. На какое-то мгновение ей почудилось, будто там, наверху, мелькнуло что-то белое. Мелькнуло и тут же пропало.

А потом она вдруг увидела, что под потолком, запутавшись в канатах, дергается какая-то фигура.

Сверху капнуло что-то влажное и липкое и разбрызгалось по клавишам органа.

Вокруг уже вовсю вопили, когда Агнесса вытянула руку, коснулась быстро расширяющейся лужицы и понюхала палец.

– Это кровь! – заорал плотник.

– Точно кровь? – воскликнул музыкант.

– Кровь!! – заверещала Кристина. – Кровь!!

«Такова моя судьба, – грустно подумала Агнесса. – Сохранять хладнокровие, пока все вокруг орут и бегают». Она опять понюхала палец.

– Э-э, прошу прощения… – робко сказала она. – Но вообще-то это скипидар.

Запутавшаяся в канатах фигура скорбно застонала.

– Может, нам снять его оттуда? – добавила Агнесса.

Карло Резакофф был скромным резчиком по дереву. Но скромным его делала вовсе не профессия. Он оставался бы таким же скромным, даже если бы ему принадлежали пять лесопилок. Он от природы был скромным.

Итак, со свойственной ему непритязательностью Карло Резакофф складывал бревна на перекрестке дороги, ведущей к Ланкру, и главного горного тракта, когда к этому же самому перекрестку с грохотом подкатила деревенская телега и высадила двух старушек в черном. В одной руке каждая из старушек держала помело, а в другой – котомку.

Старушки яростно спорили. Причем это была не какая-нибудь скоротечная ссора типа «поругались, и хватит». Пререкания, судя по всему, начались не вчера, обрели хроническую форму и грозили затянуться как минимум на ближайшее десятилетие.

– Все, конечно, очень здорово, но ведь три доллара-то мои! Почему ты должна решать, как мы туда отправимся?

– Мне нравится летать.

– А я тебе говорю, Эсме, в это время года на помеле продует насквозь. Сквозняк заберется тебе в такие места, о которых ты даже не подозреваешь.

– Да ну? Так просвети меня, что же это за места такие?

– О, Эсме!

– И нечего на меня о-эсмекать! Это не я изобрела Восхитительные Свадебные Трюфеля со Специальными Губчатыми Пальчиками.

– Вот и Грибо не любит летать на помеле. У него очень чувствительный желудок.

Резакофф вдруг заметил, что одна из котомок лениво шевелится.

– Гита, он у меня на глазах сожрал полскунса и не подавился. Так что не рассказывай мне сказки про его чувствительный желудок, – поморщилась матушка, у которой коты в принципе вызывали антипатию. – А кроме того… он опять занимался Этим.

Нянюшка Ягг ответила ей беззаботным взмахом руки.

– О, Этим он занимается только иногда, когда уж совсем припрет.

– Он занимался Этим не далее как на прошлой неделе, в курятнике старушки Общипец. Та отправилась посмотреть, что там за шум, так этот наглец даже не потрудился скрыться, а так и продолжал заниматься Этим прямо у нее на глазах. Она потом долго отлеживалась.

– Бедняжка, он, наверное, испугался еще больше ейного, – встала на защиту своего любимца нянюшка.

– Ты же сама знаешь, какая опасная штука эти заграницы. Они разлагающе действуют на неокрепшие умы, – нахмурилась матушка. – Вот ты таскала за собой повсюду этого своего котяру, и теперь посмотри, что он… Да, что такое?

К ним робко приближался Резакофф – в полуприседе, характерном для человека, который, с одной стороны, пытается привлечь к себе внимание и в то же время не хочет лезть в чужие дела.

– Прошу прощения, дамы, вы не дилижанс случаем ждете?

– Его самого, – обрубила та, что повыше.

– Гм, боюсь, следующий дилижанс тут не останавливается. Он едет прямиком до Рыбьих Ручьев.

Старушки наградили его парой вежливых взглядов.

– Большое спасибо, – ответила высокая и опять повернулась к своей компаньонке. – О чем я? А, да. Старушка Общипец долго не могла оправиться от потрясения. Я даже думать боюсь, чему он научится в этой нашей поездке.

– Без меня он чахнет. Он принимает пищу только из моих рук.

– Да. Потому что все остальные уже не раз пытались его отравить. И знаешь, я этих людей понимаю!

Резакофф печально покачал головой и вернулся к своим бревнам.

Через пять минут из-за поворота показался дилижанс. Лошади мчались во весь опор. Вот он поравнялся со старушками…

…И остановился. То есть его колеса вдруг заклинило, а лошади ни с того ни с сего встали как вкопанные.

Это было не столько торможение, сколько вращение вокруг своей оси, постепенно сошедшее на нет ярдов через пятьдесят. Возница к тому времени очутился на дереве.

Старушки, не прекращая своего спора, дружно двинулись к дилижансу.

Одна из них ткнула помелом в возницу.

– Два билета до Анк-Морпорка, пожалуйста.

Тот приземлился на дорогу.

– Что значит два билета до Анк-Морпорка? Дилижанс здесь не останавливается!

– По-моему, он сейчас стоит.

– Так это ваших рук дело?

– Наших?

– Послушай, госпожа, даже если бы я здесь останавливался, билеты стоят по сорок, дьявол их раздери, долларов каждый!

– О.

– И почему вы с метлами? – вдруг заметил возница. – Вы что, ведьмы?

– Да. А что, для ведьм у вас особые правила? Или, может, отношение особое?

– Отношение самое обычное! У нас ведьм считают «старыми вешалками, которые любят совать нос не в свои дела»!

На некоторое время воцарилась тишина, а потом, почти сразу, разговор снова продолжился, но уже в совершенно ином ключе. Просто из него как будто бы пропала пара-другая реплик.

– Так как ты сказал, молодой человек?

– Два пригласительных билета до Анк-Морпорка. Для нашей компании это большая честь.

– А места будут внутри? На крыше мы не поедем.

– Само собой, госпожа, конечно, внутри. Прошу прощения, тут лужа, я сейчас на колени встану, а вы с моей спины переберетесь прямо в дилижанс. И ножек не замочите.

Дилижанс тронулся. Провожая его взглядом, Резакофф довольно улыбнулся. Оказывается, люди еще не забыли, что такое хорошие манеры, и это приятно.

С огромными трудностями, после громких криков и долгого распутывания канатов под крышей, таинственного незнакомца наконец опустили на сцену.

Бедняга насквозь пропитался краской и скипидаром. Его сразу окружила стремительно растущая толпа из свободного на данный момент персонала и актеров, увиливающих от репетиции.

Опустившись на колени, Агнесса расстегнула пострадавшему ворот рубахи и ослабила веревку, перетянувшую ему шею и грудь.

– Кто-нибудь его знает? – спросила она.

– Да это же Томми Крипс, – узнал один из музыкантов. – Он красит декорации.

Застонав, Томми открыл глаза.

– Я видел его! – пробормотал он. – Это ужасно!

– Видел кого? – спросила Агнесса.

Она огляделась, и у нее вдруг возникло такое ощущение, будто она только что вмешалась в чужой разговор. Со всех сторон доносились голоса.

– Жизель говорила на прошлой неделе, что тоже видела его!

– Он здесь!

– Опять началось!

– Значит, мы все обречены?! – пискнула Кристина.

Томми Крипс схватил Агнессу за запястье.

– У него лицо как у Смерти!

– У кого?

– У Призрака!

– Какого при…

– Белый череп! И совсем без носа!

Пара балеринок хлопнулись в обморок – но осторожно, чтобы не испачкать сценические костюмы.

– Как же он тогда… – начала было Агнесса.

– И я тоже его видел!

Все как один дружно повернулись.

По сцене шел пожилой человек в древней оперной шляпе, через плечо – котомка. Свободной рукой он выразительно (даже чересчур выразительно) крутил в воздухе, словно знал нечто ужасное и с нетерпением предвкушал ту минуту, когда по всем спинам в радиусе ста метров побегут огромные холодные мурашки. Котомка, по-видимому, содержала в себе что-то живое, поскольку дергалась и подпрыгивала на плече у незнакомца.

– Я видел его! Ооооооооодаа! В огромном черном плаще! Лицо без глаз, а вместо глаз черные дыры! Ооооооо! И…

– На нем что, маска была? – осведомилась Агнесса.

Старик прервался и одарил ее мрачным взглядом. Очевидно, этот свой взгляд он приберегал для тех людей, кто упорно пытается привнести толику здравомыслия, как раз когда ситуация приобретает столь заманчиво-депрессивную окраску.

– И носа у него тоже не было! – возопил он, не удостоив ее ответом.

– Это я уже сказал, – с заметной досадой пробормотал Томми. – И очень громко. Так что это все уже знают.

– Если у него нет носа, как же он ню… – снова засомневалась Агнесса, но никто ее не слушал.

– А про глаза ты говорил? – деловито осведомился старик.

– Только-только собирался, – отрезал Томми. – Да, так вот, а глаза у него, как…

– Вы ведь описываете какую-то маску? – громко спросила Агнесса.

Теперь уже все вокруг посмотрели на нее с выражением, которое обычно свойственно уфологам, услышавшим фразу: «Эй, а ведь если присмотреться, то видно, что это всего лишь стая гусей».

Человек с котомкой звучно откашлялся.

– Как бездонные бездны, вот какие у него были глаза, – сообщил он, правда уже без прежнего вдохновения. Удовольствие было испорчено. – Бездонные бездны, – кисло повторил он. – Сам видел. А носа, повторюсь, не было. На этом все, спасибо за внимание.

– Ну точно, самый что ни на есть Призрак! – воскликнул один из рабочих сцены.

– Он выпрыгнул из-за органа, – поведал Томми Крипс. – А в следующую секунду вокруг моей шеи уже обвилась веревка и я висел вверх ногами!

Присутствующие перевели взгляды на человека с котомкой. Интересно, чем он пойдет в ответ на это?

– Гигантские черные дыры, – выдавил тот, очевидно предпочитая держаться уже изведанной территории.

– Та-ак, что здесь у нас происходит?

По боковому проходу приближалась внушительная фигура. У вновь прибывшего были волнистые черные волосы, тщательно уложенные таким образом, чтобы придать им вид легкой взъерошенности, как будто от дуновения беззаботного ветерка. Но лицо под шевелюрой было лицом организатора. Мужчина кивнул старику с котомкой.

– Что это ты на меня так уставился, а, господин Хвать? – осведомился он.

Старик тут же опустил глаза.

– Я говорю только то, что видел, господин Зальцелла, – произнес он. – Я много чего вижу, вот так-то…

– И все через донышко бутылки. Уж меня-то тебе не обмануть, старый бездельник. Ну, что случилось с Томми?

– Это был Призрак, господин Зальцелла! – воскликнул Томми в восторге от шанса опять выйти на авансцену. – Он на меня ка-ак набросился! И по-моему, у меня сломана нога, – быстро добавил он тоном человека, который вдруг осознал некоторые неприятные последствия случившегося.

По идее, на слова Томми вновь прибывший должен был отреагировать какой-нибудь репликой типа: «Призрак? Никаких призраков не бывает». Во всяком случае, Агнессе показалось, что у господина Зальцеллы лицо человека, который на подобные суеверия реагирует именно так. Но вместо этого он сказал:

– Значит, опять появился? И куда он делся потом?

– Я не видел, господин Зальцелла. Набросился на меня – и тут же куда-то скрылся!

– Эй, кто-нибудь, помогите Томми добраться до буфета, – приказал Зальцелла. – И позовите доктора…

– Нога у него не сломана, – произнесла Агнесса. – Но на шее серьезный ожог от веревки, а в ухо ему налилась краска.

– Да кто ты такая, госпожа, чтобы судить, что у меня сломано, а что нет? – возмутился Томми.

Сломанная нога – это куда благороднее, чем какая-то краска, залившая ухо. Куда больше возможностей.

– Я… э-э… я немного училась, – замялась Агнесса и поспешила добавить: – Но ожог очень тяжелый и чреват посттравматическим шоком.

– В таких случаях очень помогает бренди, правда ведь? – сразу согласился Томми. – Может, кто-нибудь попробует влить сквозь мои крепко сжатые губы пару-другую капель?

– Огромное спасибо, Пердита. Так, – Зальцелла обвел взглядом собравшихся, – ну, что мы здесь толпимся? Все по местам и работать.

– Огромные черные дыры, – упорно твердил Хвать. – Гигантские и пустые.

– Да-да, Хвать, и тебе спасибо. А теперь помоги Рону отвести Крипса в буфет. Пердита, ты иди сюда. И ты, Кристина, тоже.

Обе девушки послушно вытянулись перед главным режиссером.

– Вы сами что-нибудь видели? – спросил Зальцелла.

– Лично я видела огромное существо с огромными хлопающими крыльями и гигантскими черными дырами вместо глаз!! – мгновенно воскликнула Кристина.

– А я только видела, как под потолком мелькнуло что-то белое, – пожала плечами Агнесса. – Извините…

Сказав это, она покраснела. Опять от нее никакого толку. Вот Пердита на ее месте увидела бы таинственную фигуру в плаще или еще что-нибудь… интересное.

Зальцелла улыбнулся.

– Насколько я понял, ты видишь вещи такими, какие они есть? – произнес он. – Сразу видно, дорогуша, ты в Опере совсем недавно. Однако должен заметить, что для разнообразия приятно встретить здесь уравновешенного, здравомыслящего человека…

– О нет! – снова раздался чей-то вопль.

– Призрак!! – автоматически взвизгнула Кристина.

– Э-э, не совсем. Это крикнул молодой человек, он за органом, – поправила Агнесса. – Извините…

– К тому же еще и наблюдательного, – прокомментировал Зальцелла. – В то время как ты, Кристина, насколько я могу судить, прекрасно вписываешься в обстановку. Ну, Андре, в чем дело?

Из-за органных труб высунулась белокурая шапка волос.

– Кто-то тут неплохо порезвился, господин Зальцелла, – скорбно произнес юноша. – Меха, струны, педали… Все приведено в негодность. Инструмент сломан. Мне не извлечь из него даже простенькой мелодии. А ведь этот орган бесценен.

Зальцелла вздохнул.

– Отлично. Я поставлю в известность господина Бадью, – сказал он. – Всем спасибо.

И, хмуро кивнув Агнессе, зашагал прочь.

– Зря ты так с людьми… – неопределенно посетовала нянюшка Ягг, когда дилижанс начал набирать скорость.

Дружелюбно улыбаясь во весь рот, она окинула взглядом остальных путешественников, еще не пришедших в себя после неожиданной остановки.

– Утречко доброе, – произнесла она, роясь в мешке. – Меня зовут Гита Ягг, у меня пятнадцать детей, а это моя подружка Эсме Ветровоск, мы едем в Анк-Морпорк. Может, кто-нибудь хочет сэндвич с яйцом? Я с собой много прихватила. На них, правда, спал котик, но с ними ничегошеньки не случилось, вот, смотрите, их только разогнуть – и ешь на здоровье! Нет? Ну, как вам будет угодно. Так, посмотрим, что у нас там еще… Ага! Ни у кого открывалки для пива нет?

Мужчина в углу подал знак, означающий, что у него может найтись указанный предмет.

– Отлично, – довольным тоном промолвила нянюшка Ягг. – А из чего мы будем пить? Посуда какая-нибудь есть?

Тут же кивнул еще один мужчина, готовый внести свою лепту в предстоящее пиршество.

– Вот и ладненько, – одобрила нянюшка Ягг. – А теперь самое главное: бутылки пива ни у кого не найдется?

Все путешественники в ужасе взирали на нянюшку и ее мешок, а поэтому матушка невольно оказалась как-то в стороне от происходящего. Воспользовавшись этим, она решила повнимательнее разглядеть попутчиков.

Путь дилижанса лежал через Овцепики и дальше – по лоскутному одеялу равнин с заплатками-деревушками. Сорок долларов стоило только выбраться из Ланкра – во сколько же обойдется дальнейшая дорога? И что это за люди, которые согласны потратить бо́льшую часть двухмесячного жалованья на то, чтобы путешествовать быстро и без удобств?

Тощий типчик, вцепившийся в свой мешок, скорее всего, шпион, заключила матушка. Толстяк, предложивший стакан под пиво, смахивал на какого-нибудь торговца; у него был неприятный цвет лица, свидетельствующий о том, что этот человек не просто любил приложиться к бутылке, но практически не выпускал ее из своих объятий.

«Шпион» и «торговец» жались на одном конце скамьи, потому что другую ее часть занимал некто, своими пропорциями весьма смахивающий на волшебника. Лицо его было прикрыто носовым платком, и он испускал храпы с регулярностью гейзера – даже внезапная остановка дилижанса, судя по всему, его не разбудила. В целом выглядел «волшебник» так, как будто единственное, что ему порой досаждало в жизни, это тенденция мелких предметов притягиваться к нему, ну и периодические приливы-отливы.

Нянюшка Ягг все продолжала увлеченно копаться в своем мешке, а в подобных случаях нянюшкин рот, минуя мозг, подключался напрямую к глазным яблокам.

А еще нянюшка привыкла путешествовать на помеле. Наземное путешествие на большое расстояние было ей в новинку, поэтому она тщательно подготовилась.

– …Нукыся… сборник кроссвордов для долгих путешествий… подушечка… тальк… капкан на комаров… разговорник… пакет, в который рвать… о-о!

Аудитория, которая за время этой литании умудрилась вопреки всем физическим законам ужаться так, чтобы оказаться еще дальше от нянюшки, внимала ее речам с расширившимися от потрясения глазами.

– Что такое? – осведомилась матушка.

– Как ты думаешь, эта телега часто делает остановки?

– А в чем дело?

– Нужно было сходить кой-куда на дорожку. Прошу прощения. Это все от качки. Кто-нибудь знает, в этой коробке есть туалет? – бодро спросила нянюшка.

– Э-э, – произнес предполагаемый шпион, – обычно мы ждем до следующего города, ну а в самых крайних случаях…

Он вовремя прикусил язык, чуть было не добавив: «И окно сойдет». Для мужчины, путешествующего по ухабистым деревенским дорогам, это действительно был выход. Однако «шпиона» остановило ужасное предчувствие, что сидящая рядом с ним кошмарная старушка может отнестись к его предложению всерьез.

– До Охулана совсем недалеко, – пробормотала матушка, тщетно пытавшаяся чуть-чуть подремать. – Подожди капельку.

– Этот дилижанс в Охулане не останавливается, – подсказал «шпион».

Матушка Ветровоск подняла голову.

– Раньше не останавливался, – поправила она «шпиона».

Господин Бадья сидел в своем кабинете, пытаясь разобраться в бухгалтерских отчетах Оперы.

Но тщетно. Раньше у него никогда не возникало трудностей с бухгалтерскими документами, однако эти бумажки были родственны бухгалтерии примерно в той же степени, в какой песок родствен часовому механизму.

Нечаст Бадья всегда любил оперу. Он, правда, ничего в ней не понимал, но океан, к примеру, он тоже не понимал, и что ж теперь, ему нельзя любить океан? Оперу он рассматривал как дело, которым вполне можно заняться, скажем, на пенсии. Кроме того, предложение было слишком выгодным, чтобы упустить его. В бизнесе, которым он занимался до сих пор (оптовая продажа сыра, молока и их производных), наступили суровые времена, поэтому Нечаст Бадья и решил пуститься в более спокойные воды мира искусств.

Предыдущие владельцы поставили несколько очень даже неплохих опер. Жаль, что их гений не распространялся на бухгалтерскую отчетность. Создавалось впечатление, что деньги снимались со счетов в любой момент, когда возникала потребность в наличных средствах, а система финансовой отчетности главным образом состояла из записок на клочках бумаги типа: «Взял тридцатку, чтобы заплатить К. Верну в понедельник. Р.». Кто такой Р.? А К. кто такой? И зачем он взял деньги? В мире сыров и молочных продуктов такие штучки никому не сходят с рук.

Дверь отворилась. Бадья оторвался от записей.

– А, Зальцелла, – приветствовал он. – Спасибо, что заглянул. Ты случайно не знаешь, кто такой К.?

– Нет, господин Бадья.

– А Р.?

– Боюсь, что и его я не знаю. – Зальцелла пододвинул себе стул.

– У меня на это ушло все утро, но в конце концов я все-таки подсчитал, что за пуанты мы платим более полутора тысяч долларов в год, – с этими словами Бадья помахал бумажным листком.

Зальцелла кивнул.

– Да, на кончиках пальцев они здорово протираются.

– Но это же нелепо! Я до сих пор ношу башмаки отца!

– Только пуанты – это не башмаки вашего отца. Скорее они похожи на перчатки для ног, и очень тонкие, – объяснил Зальцелла.

– Да ну? Ничего себе перчаточки! Стоят семь долларов пара и снашиваются мгновенно! За несколько представлений! Должен же быть какой-то способ сэкономить…

Зальцелла смерил нового работодателя долгим, холодным взором.

– Может, нам стоит попросить балерин проводить побольше времени в воздухе? – наконец предложил он. – Ну, подкинут их в несколько раз больше, с них ведь не убудет.

Лицо Бадьи приняло озадаченный вид.

– А что, это сработает? – подозрительно спросил он.

– Если балерин все время будут швырять туда-сюда, им не придется ходить. А значит, пуанты будут меньше изнашиваться, правильно? – ответил Зальцелла тоном человека, которому точно известно, что в этой комнате он самый умный из присутствующих.

– А ведь и верно. Точно. Поговори с главной по балету, хорошо?

– Обязательно. Уверен, она с восторгом отнесется к нашему предложению. Ну надо же, одним махом вы урезали расходы наполовину.

Бадья просиял.

– Что очень кстати, – продолжал Зальцелла. – Поскольку есть один вопрос, который мне хотелось бы с вами обсудить…

– Да-да?

– Помните, у нас раньше был орган?

– Был? В каком это смысле был? – воскликнул Бадья. – Судя по всему, речь пойдет об очень дорогостоящих вещах. Ладно, выкладывай. Что у нас имеется?

– У нас имеются много-много трубок и кое-какие клавиши, – отрапортовал Зальцелла. – Все остальное восстановлению не подлежит.

– Но что случилось? Кто посмел?

Зальцелла откинулся на спинку стула. Вообще-то, человек он был незлобивый, но сейчас Зальцелла неожиданно ощутил, что получает немалое удовольствие от происходящего.

– А скажите, господин Бадья, – спросил он, – когда господа Пнигус и Кавалья продавали вам Оперу, они случаем не упоминали ни о чем… гм… сверхъестественном?

Бадья поскреб в затылке.

– Э-э… вроде упоминали. После того как я подписал договор и выложил денежки. Они вроде как пошутили. Сказали: «О, кстати, ходят слухи, что в Опере водится призрак, причем не просто призрак, а в смокинге, ха-ха, смех да и только, ох уж эти творческие натуры, ну прям как дети малые, ха-ха, но на всякий случай, чтобы не столкнуться с настоящим бунтом, никогда не продавайте на премьерах билеты в восьмую ложу, ха-ха». Я хорошо помню эти их слова. Когда платишь тридцать тысяч долларов, память как-то вдруг обостряется. А потом Пнигус и Кавалья сразу убыли. На довольно быстром экипаже, как мне теперь припоминается.

– О! – Зальцелла почти улыбался. – Ну что ж, теперь, когда чернила уже давно просохли, пожалуй, стоит просветить вас относительно небольшой детали…

Птички пели. Ветер, словно погремушками, играл сухими коробочками вереска. Поднеси ухо к одной из них – и слышно, как внутри перекатываются и погромыхивают семена.

Матушка Ветровоск обследовала кюветы в поисках интересных трав.

Высоко над холмами сарыч издал пронзительный крик и ушел в вираж.

Дилижанс стоял на обочине – хотя на самом деле должен был вовсю нестись по дороге по крайней мере в двадцати милях отсюда.

Наконец матушке надоело. Она бочком придвинулась к скоплению кустов дрока.

– Эй, Гита, ты там как?

– Прекрасно, прекрасно, – откликнулся приглушенный голос.

– По-моему, возница начал проявлять легкие признаки нетерпения.

– Природу торопить бесполезно, – последовал философский ответ.

– Ну, я-то здесь ни при чем. Это ведь ты сказала, что на помеле слишком дует.

– Слушай, Эсме Ветровоск, лучше сделай кое-что полезное, – послышалось из-за кустов. – Буду очень тебе обязана, если ты нарвешь мне щавеля или лопухов.

– Щавеля и лопухов? И что ты намерена с ними делать?

– Я намерена сказать: «О, какое счастье, большие листья, как раз то, что мне нужно!»

На некотором расстоянии от кустарника, в котором нянюшка Ягг приобщалась к природе, раскинулось безмятежное под тихим осенним небом озеро.

В камыше умирал лебедь. По крайней мере, ему пришло время умереть.

Однако возникла непредвиденная заковыка.

Смерть, утомившись, присел на бережку.

– ПОСЛУШАЙ, – сказал он. – Я ЗНАЮ, ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК. ЛЕБЕДИ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ ПОЮТ. ПОЮТ ВСЕГО ОДИН РАЗ В ЖИЗНИ – И КАК РАЗ ПЕРЕДО МНОЙ. ИМЕННО ОТСЮДА И ПОШЛО ВЫРАЖЕНИЕ «ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ». ТАК ТРОГАТЕЛЬНО. ДАВАЙ ПОПРОБУЕМ ЕЩЕ РАЗ.

Из тенистых закоулков своего одеяния он извлек камертон и слегка тронул его косой.

– ВОТ НУЖНАЯ НОТА…

– Не-ка! – ответил лебедь, качая головой.

– ПОЧЕМУ? ТЕБЕ ЧТО-ТО НЕ НРАВИТСЯ?

– Наоборот, мне тут очень нравится, – сообщил лебедь.

– УВЫ, НИЧЕГО НЕ МОГУ ПОДЕЛАТЬ.

– А тебе известно, что я ударом крыла легко ломаю человеку руку?

– МОЖЕТ, Я НАЧНУ, А ТЫ ПОДПОЕШЬ? ЗНАЕШЬ «СЕРЕНАДУ СОЛНЕЧНОЙ ДОЛИНЫ»?

– Дрянь из слюнявых фильмов! Я, между прочим, лебедь!

– ТОГДА, МОЖЕТ, «КОРИЧНЕВЫЙ КУВШИНЧИК»? ХА-ХА-ХА, ХЕ-ХЕ-ХЕ, ЗВЯК-ЗВЯК-ЗВЯК…

– И это называется песня? – Лебедь разгневанно зашипел и, качнувшись всем телом, переступил с одной перепончатой лапы на другую. – Не знаю, откуда ты родом, мужик, но в наших местах в музыке разбираются куда лучше.

– В САМОМ ДЕЛЕ? ТАК, МОЖЕТ, ПРОДЕМОНСТРИРУЕШЬ МНЕ?

– Не-ка.

– ПРОКЛЯТЬЕ.

– Думал поймать меня? – произнес лебедь. – Хотел нагреть? Думал, я расслаблюсь и исполню тебе пару тактов песни коробейника из «Лоэнлебдя», да?

– НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛ. ЧТО ЗА ПЕСНЯ КОРОБЕЙНИКА ТАКАЯ?

Лебедь сделал глубокий, усердный вдох.

– Ну, та самая, она еще начинается: «Ты резать мой горло, битте шён…»

– С УДОВОЛЬСТВИЕМ, – произнес Смерть.

Коса рассекла воздух.

– Вот гадство!

Мгновением спустя лебедь вышел из своего тела и взъерошил перья на белоснежных, но теперь уже слегка прозрачных крыльях.

– Ну и что дальше? – спросил он.

– ТЕБЕ РЕШАТЬ. ЭТО ВЫ ДОЛЖНЫ РЕШАТЬ САМИ.

Откинувшись на спинку кожаного кресла, Нечаст Бадья сидел с закрытыми глазами, пока главный режиссер не закончил свой рассказ.

– Итак, – произнес Бадья, – посмотрим, правильно ли я тебя понял. Имеется Призрак. Каждый раз, когда кто-нибудь в этом здании теряет молоток, делается вывод, что молоток украл Призрак. Кто-то сфальшивил – тоже из-за Призрака. Но вместе с тем, если потерянное находится, благодарят за это того же Призрака. Если спектакль прошел хорошо, то, само собой, Призрак постарался. Он идет бесплатным приложением к зданию, как крысы. То и дело попадается людям на глаза, но видят его недолго, потому что он приходит и уходит, как… как Призрак. Кроме того, каждую премьеру он бесплатно пользуется восьмой ложей. И ты утверждаешь, народ его любит?

– «Любит» не совсем верное слово, – поправил Зальцелла. – Правильнее было бы сказать, что… конечно, это чистой воды суеверие, но считается, что он приносит удачу. Во всяком случае, так всегда считалось.

«Только тебе этого не понять, неотесанный сыродел, – добавил он про себя. – Сыр есть сыр. Молоко скисает естественным образом. Тебе не надо заставлять его скисать, вздрючивая несколько сотен человек, пока у них нервы не натянутся как струны…»

– Приносит удачу… – без всякого выражения повторил Бадья.

– Удача очень важна. – В голосе Зальцеллы кубиками льда плавало страдальческое долготерпение. – Наверное, в сыроделии темперамент не самый важный фактор?

– Мы больше полагаемся на сыворотку.

Зальцелла вздохнул.

– Так или иначе, в Опере считается, что Призрак… приносит удачу. Раньше, бывало, он посылал людям короткие ободряющие записки. После по-настоящему удачного представления сопрано находили в своих гримерных коробки шоколадных конфет, его подарки. А еще он любит дарить мертвые цветы.

– Мертвые цветы?

– Даже не цветы. Просто букеты розовых стеблей, без бутонов. Это нечто вроде торговой марки Призрака. Считается, что такой его подарок тоже приносит удачу.

– Мертвые цветы приносят удачу?

– Очевидно. А вот живые цветы в опере уж точно к ужасному невезению. Некоторые певицы даже в гримерку их никогда не принесут. Ну а мертвые цветы вполне безопасны. Конечно, охапка цветочных стеблей – несколько странное зрелище, зато ничем тебе не угрожает. И появление таких букетов никого не тревожило. Наоборот, это был знак того, что Призрак вас поддерживает. По крайней мере, истолковывалось это именно так. До некоторых пор. Но шесть месяцев назад…

Бадья опять прикрыл глаза.

– Рассказывай, – промолвил он.

– Произошло несколько… несчастных случаев.

– Каких именно?

– Иногда подобные несчастные случаи называют трагическими случайностями.

Нечаст Бадья по-прежнему не открывал глаз.

– Есть такое определение… – задумчиво произнес он. – В моей практике был трагический случай, когда Рэг Множ и Фред Сырвар вечером чинили цистерны с сывороткой, а как раз перед этим выяснилось, что Рэг встречается с женой Фреда, так вот каким-то образом, – Бадья сглотнул, – каким-то образом Рэг, по словам Фреда, оступился и упал прямо в…

– Я не знаком с господами, о которых вы говорите, но… да, такого рода несчастные случаи. Именно.

Бадья вздохнул.

– В тот раз «Аромат Деревни» особенно удался!..

– Так мне рассказывать о наших несчастных случаях?

– По-моему, именно это ты и собрался сделать. Не важно, понравится это мне или нет.

– Портниха пришила себя к стенке. Потом заместителя главного декоратора нашли с картонным мечом в груди. А о том, что случилось с рабочим, который открывал люк в сцене, лучше вообще не упоминать. А еще с крыши таинственным образом исчезло все свинцовое покрытие. Хотя насчет последнего я не уверен – вряд ли это работа Призрака.

– И что, вы… упорно называете это… несчастными случаями?

– Ну вы же, например, хотели и дальше продавать свой сыр, верно? Так и у нас. Вряд ли наших работников обрадовало бы известие, что Опера действует на людей, как мухомор на мух.

Вынув из кармана конверт, Зальцелла положил его на стол.

– Призрак любит оставлять небольшие сообщения, – сказал он. – Вот это было на органе. Первым послание прочел маляр, и… с ним едва не приключился несчастный случай.

Бадья понюхал конверт. Бумага отдавала скипидаром.

Внутри оказался фирменный бланк Оперы, а на листке каллиграфическим почерком было написано:

«Ахахахахаха! Ахахахахаха! Ахахахахаха!

БЕРЕГИТЕСЬ!!!!!

Искренне ВашПризрак Оперы».

– Каким же человеком надо быть, – терпеливо продолжал Зальцелла, – чтобы отправлять письмом свой маниакальный хохот? Я не говорю уже об этих восклицательных знаках. Вы обратили внимание? Целых пять штук! Верный признак, что написавший это послание вместо шляпы носит подштанники. Впрочем, Опера еще и не такое с людьми творит. Послушайте, давайте, по крайней мере, обыщем здание. Подвалы тут те еще. Но на лодке мы вполне…

– На лодке? В подвалах?

– О! Так о подвалах вам тоже не рассказывали?

Бадья улыбнулся радостной, полубезумной улыбкой человека, который и сам уже приближался к состоянию двойных восклицательных знаков.

– Нет, – покачал головой он. – О подвалах мне тоже не сообщили. Предыдущие владельцы все наши встречи только и делали, что не рассказывали мне о загадочном убийце и о том, что люди здесь мрут как мухи. И никаких подозрительных фраз типа: «О, кстати, в последнее время в Опере участились смертельные случаи, а еще в подвалах повысился уровень влажности…»

– Там настоящий потоп.

– Замечательно! – отозвался Бадья. – И чем их затопило? Кровью?

– А вы разве не осматривали помещения?

– Предыдущие владельцы сказали, что подвалы в отличном состоянии!

– И вы поверили?

– Ну, после всего того шампанского, что мы вместе выпили…

Зальцелла вздохнул.

Бадья воспринял этот вздох как личное оскорбление.

– Я, между прочим, весьма горжусь своей способностью распознавать характер человека с первой же встречи, – уведомил он. – Загляни человеку в глаза и крепко пожми ему руку – и сразу будешь все о нем знать.

– Воистину так, – согласился Зальцелла.

– О, проклятье… Послезавтра сюда прибудет сеньор Энрико Базилика. Как ты думаешь, ему тоже грозит какая-нибудь опасность?

– Ну, если и грозит, то небольшая. Максимум перережут глотку, делов-то…

– Как-как ты сказал? Глотку? Но с чего ты это взял?

– Просто выдвинул предположение. Однако есть и другие варианты развития событий.

– Так что же мне делать? Закрыть заведение? Насколько я понял, вряд ли мне удастся сделать деньги на этом похоронном бюро. И почему никто не сообщил о происходящем Городской Страже?

– Это лишь усугубило бы положение, – покачал головой Зальцелла. – Сюда ворвались бы здоровущие тролли в ржавых доспехах, они бы топали повсюду, всем лезли под руку и задавали глупые вопросы. Нет, только троллей нам в Опере не хватало. Это стало бы последней каплей.

Бадья сглотнул.

– Ты прав, этого мы допустить не можем, – произнес он. – Все и так на нервах. Нельзя допускать, чтобы люди… окончательно были на нервах.

Зальцелла откинулся на спинку стула и, такое впечатление, немного расслабился.

– На нервах? Господин Бадья, – улыбнулся он, – это опера. Здесь на нервах все и всегда. Вы когда-нибудь слышали о кривой катастрофичности?

Нечаст Бадья напряг все свои умственные способности.

– Ну, насколько мне известно, на пути к Щеботану есть место, где дорога ужасным образом изгибается…

– Кривая катастрофичности, господин Бадья, – это именно та кривая, по которой движется оперная жизнь. И опера удается благодаря тому, что невероятное множество вещей чудесным образом не случается. Опера живет на ненависти, любви и нервах. И так все время. Это не сыр, господин Бадья. Это опера. Если вам хотелось спокойного времяпрепровождения, лучше бы вы не покупали Оперу, а приобрели что-нибудь более мирное, спокойное, навроде стоматологического кабинета для крокодилов.

Нянюшка Ягг любила вести активный образ жизни, поэтому заставить ее скучать ничего не стоило. Зато и развеселить ее никакого труда не составляло.

– Интересный способ путешествовать… – заметила она. – Знакомишься с новыми местами.

– Ага, – ответила матушка. – Примерно каждые пять миль ты с ними и знакомишься.

– Правда, иногда бывает скучновато.

– По-моему, эти клячи еле плетутся.

К данному моменту в дилижансе не осталось никого, кроме ведьм и огромного толстяка, что продолжал храпеть под своим платком. Все остальные предпочли присоединиться к путешествующим на крыше.

Главной причиной этого стал Грибо. Руководствуясь безошибочным кошачьим инстинктом выбирать людей, которые терпеть не могут кошек, он тяжело прыгал на чьи-нибудь колени и устраивал путешествующему веселую жизнь типа: «Ура-ура, молодой масса вернулся на плантации!» Таким способом он приводил свою жертву в состояние безропотной покорности, а потом засыпал, с когтями не настолько глубоко запущенными в кожу, чтобы пошла кровь, но достаточно, чтобы жертва понимала: вздумай она вздохнуть или пошевелиться – и эта кровь немедленно прольется. После чего, убедившись, что человек полностью смирился с ситуацией, Грибо начинал вонять.

Откуда исходил запах, было совершенно непонятно. Во всяком случае, не из какого-либо видимого отверстия. Просто минут через пять кошачьего «сна» воздух над Грибо насыщался всепроникающим ароматом унавоженных ковров.

В данный момент нянюшкин кот обрабатывал толстяка. Однако ничего не получалось. Первый раз в жизни Грибо нашел брюхо, слишком большое даже для него. Кроме того, от беспрерывных волнообразных подъемов и спусков его уже начинало подташнивать.

Раскаты храпа сотрясали дилижанс.

– Да, не хотела бы я оказаться между ним и его пудингом, – заметила нянюшка Ягг.

Матушка смотрела в окно. По крайней мере, матушкино лицо было обращено в ту сторону, тогда как глаза ее сосредоточились на бесконечности.

– Гита?

– Что, Эсме?

– Можно задать тебе один вопрос?

– Обычно ты не спрашиваешь моего разрешения, – удивилась нянюшка.

– Тебя не удручает, что люди не умеют думать как следует?

«О-хо-хо, – подумала нянюшка. – Похоже, я вовремя выдернула ее из привычной среды обитания. Да здравствует литература».

– Ты это о чем?

– О том, что люди постоянно отвлекаются.

– Честно говоря, Эсме, не могу сказать, что когда-либо всерьез задумывалась над этим.

– Например… ну, например, если бы я спросила тебя: Гита Ягг, вот представь, в твоем доме пожар, какую вещь первым делом ты кинешься спасать из огня?

Нянюшка закусила губу.

– Это что, ну, как его, один из личностёвых вопросов-ловушек?

– Именно.

– То есть из моего ответа ты хочешь узнать, что я за человек…

– Гита Ягг, я знаю тебя всю свою жизнь и знаю тебя как облупленную. Твои ответы меня не особо интересуют. Но все же ответь.

– Пожалуй, я бросилась бы спасать Грибо.

Матушка кивнула.

– Потому что это показывает, какая я добрая, заботливая и вся из себя ответственная, – продолжала нянюшка.

– Вовсе нет, – отрезала матушка. – Это как раз показывает, что ты относишься к людям, которые стараются дать наиболее правильный, положительный ответ. Тебе вообще нельзя верить. Это самый что ни на есть ведьмовской ответ. Уклончивый и лукавый.

На лице нянюшки появилось горделивое выражение.

Храп перешел в быстрое хлюпанье. Носовой платок зашевелился.

– …Пудинг из патоки, пжлста, и побольше перчицы…

– Эй, он что-то говорит, – подняла палец нянюшка.

– Разговаривает во сне, – ответила матушка Ветровоск. – Он давно уже болтает.

– Надо ж, а я ни разу не слышала!

– Ты большей частью отсутствовала в дилижансе.

– О.

– На последней остановке он говорил о блинчиках с лимоном, – сказала матушка. – И о картофельном пюре с маслом.

– От твоих описаний у меня слюнки потекли, – ответила нянюшка. – Слушай, где-то в мешке должен был заваляться пирог со свининой…

Храп резко оборвался. Вверх взлетела рука, отбросившая носовой платок в сторону. Открывшееся лицо оказалось дружелюбным, бородатым и… маленьким. Человек одарил ведьм робкой, намекающей на свиной пирог улыбкой.

– Желаешь кусочек, господин хороший? – предложила нянюшка. – У меня и горчичка найдется.

– О, неужели, милая дама? – визгливым голосом отозвался толстяк. – Ну надо ж, уж и не припомню, когда последний раз ел пирог со свининой. Ой…

Толстяк скорчил гримасу, как будто сказал что-то не то, но тут же его лицо снова радостно расплылось.

– А еще есть бутылка пива, если хочешь промочить горло.

Нянюшка принадлежала к той категории людей, которым зрелище того, как едят другие, доставляет почти такое же удовольствие, как и сама еда.

– Пиво? – отозвался мужчина. – Пиво? Знаете, обычно мне пиво не позволяется. Якобы оно мне вредит. А на самом деле я бы отдал что угодно за бутылочку пива…

– Простого «спасибо» будет достаточно. – Нянюшка передала ему бутылку.

– И кто ж тебе не позволяет пить пиво? – полюбопытствовала матушка.

– По сути, я сам виноват, – донеслось сквозь облако крошек. – Сам угодил в эту ловушку…

Звуки снаружи изменились. Мимо замелькали огни города. Дилижанс замедлил ход.

Толстяк судорожно затолкал в горло последний кусок пирога и влил туда же остатки пива.

– О, чудо… – произнес он, после чего откинулся на спину и снова закрыл лицо носовым платком.

Но тут же отогнул один уголок.

– Только никому не говорите, что я с вами разговаривал, – предупредил он. – Однако знайте: отныне и вовек Генри Лежебокс ваш верный друг.

– И чем же ты занимаешься, Генри Лежебокс? – осторожно осведомилась матушка.

– Я… ну, можно сказать, я работаю горлом.

– Понятно. Мы так и подумали, – кивнула нянюшка Ягг.

– Нет, я имел в виду…

Дилижанс остановился. Захрустел гравий – с крыши дилижанса полезли вниз путешественники. А затем дверь открылась и…

Взору матушки предстала огромная толпа. Люди взволнованно таращились в дилижанс. Рука матушки автоматически потянулась поправить шляпу, но в этот самый момент несколько других рук протянулись к Генри Лежебоксу. Тот сел, нервно улыбаясь, и безропотно предоставил вывести себя наружу. Несколько раз толпа начинала скандировать некое имя. Но это было не имя Генри Лежебокса.

– А кто такой Энрико Базилика? – спросила нянюшка Ягг.

– Понятия не имею, – ответила матушка. – Может быть, это человек, которого так боится наш толстяк?

Постоялый двор представлял собой полуразвалившуюся хижину с двумя гостевыми спаленками. Как беспомощным, путешествующим в полном одиночестве старушкам, ведьмам выделили одну из комнат. Очень разумное решение, иначе последствия были бы непредсказуемы.

Лицо господина Бадьи обиженно вытянулось.

– Может, для всех вас я просто какая-то шишка из сырного мира, – сказал он. – Вы, наверное, считаете, что я самый обычный тупоголовый деляга, который не распознает культуру, даже если она будет плавать в его чае. Но я много лет подряд покровительствовал оперным театрам. И могу почти целиком пропеть…

– Я абсолютно не сомневаюсь, что вы посещали Оперу не раз и не два, – перебил Зальцелла. – Но… много ли вам известно о нашем производственном процессе?

– Я бывал за кулисами многих театров…

– Вот именно. Театров. – Зальцелла вздернул голову. – Но театр даже близко не похож на оперу. Опера – это не просто театр, где поют и танцуют. Опера – это опера. Вам может показаться, что пьеса вроде «Лоэнлебдя» полна страсти. Но по сравнению с тем, что происходит за сценой, это так, детские шалости. Все певцы не переносят друг друга на дух, хор презирает певцов, и те и другие ненавидят оркестр, и все вместе боятся дирижера; суфлеры с одной стороны сцены не разговаривают с суфлерами противоположной стороны, танцоры, вынужденные поддерживать форму, сходят с ума от постоянного недоедания, и это только цветочки, а вот ягодки начинаются, когда…

В дверь постучали. Серии стуков были мучительно нерегулярными, как будто стучащему приходилось изо всех сил концентрироваться, чтобы выполнить свою задачу.

– Уолтер, ты можешь зайти, – отозвался Зальцелла.

Подволакивая ноги, вошел Уолтер Плюм. В каждой руке у него болталось по ведру.

– Пришел наполнить ведерко для угля, господин Бадья!

Бадья неопределенно помахал рукой и вернулся к разговору с главным режиссером.

– Так на чем мы остановились?

Зальцелла, не отрываясь, следил за движениями Уолтера, пока тот аккуратно, кусок за куском, перекладывал уголь из одного ведерка в другое.

– Зальцелла?

– Что? О! Прошу прощения… так о чем я говорил?

– Что-то насчет цветочков и ягодок.

– Гм? Ах да. Да. Так вот… видите ли, обычные актеры очень отличаются от актеров оперы. В обычной театральной постановке и млад и стар найдет себе соответствующую роль. Главное – талант. Поэтому театральным актером можно быть всю жизнь. И с возрастом человек лишь оттачивает свое мастерство. Но если ваш талант кроется в танцах или пении… Время крадется за тобой, как вор, все… – Он развел руками, подыскивая подходящее слово, но, так и не обнаружив оного, неловко закончил: – Все время. Время – это яд. Зайдите однажды вечером за кулисы и понаблюдайте. Вы увидите, что танцовщицы постоянно крутятся перед зеркалами, выискивая первые признаки грядущего возраста, а следовательно, несовершенства. Понаблюдайте за певцами и певицами. Все постоянно на взводе, каждый знает, что сегодняшнее выступление может стать последним идеальным выступлением и завтра все будет по-другому. Именно поэтому все так ищут удачи. Понимаете? Все эти разговоры о живых цветах, которые приносят несчастье, они из той же серии. То же самое с зеленым цветом. И с ношением настоящих драгоценностей на сцене. И настоящими зеркалами на сцене. И свистом на сцене. Оттуда же пошло это подглядывание за зрителями через дырку в главном занавесе. И использование только новых коробочек с гримом в вечер премьеры. И вязание на сцене, даже во время репетиций. Желтый кларнет в оркестре – это к несчастью, и не спрашивайте меня почему. А если представление еще до своего окончания вдруг прервалось – хуже этого и быть не может. Лучше разбить тысячу зеркал или несколько месяцев просидеть под лестницей.

За спиной Зальцеллы Уолтер аккуратно положил в ведерко последний кусок угля и тщательно обмел его щеточкой.

– О боги, – выдохнул Бадья. – Я думал, с сыром было трудно, а тут!..

Он махнул рукой в сторону кипы бумажек и того, что выдавало себя за бухгалтерские отчеты.

– Я заплатил за это заведение тридцать тысяч! – воскликнул он. – Здание в самом центре города! Первоклассное место! Я думал, что отлично сторговался!

– Полагаю, предыдущие владельцы согласились бы и на двадцать пять.

– Да, а что там с этой восьмой ложей? Стало быть, формально она принадлежит Призраку?

– Да. И в дни премьер ее лучше не занимать.

– Но как он туда пробирается?

– Этого не знает никто. Мы много раз обыскивали ложу в поисках каких-нибудь потайных дверей, но…

– И этот Призрак не платит нам ни цента?

– Ни единого цента.

– Тогда как место в ложе стоит пятьдесят долларов за представление!

– Но если в премьерную ночь вы его продадите, то будет беда.

– Боже мой, Зальцелла, ты ведь образованный человек! Как ты можешь спокойно сидеть на этом вот стуле и мириться с подобным безумием? Какое-то создание в маске правит бал в Опере, занимает лучшую ложу, убивает людей, а ты тут разговариваешь о какой-то беде!

– Есть одно непреложное правило: шоу должно продолжаться.

– Но откуда это глупое правило взялось? Мы же никогда не говорим, к примеру: «Сыр должен продолжаться»! Что такого особенного в этом вашем вечно продолжающемся шоу?

Зальцелла улыбнулся.

– Насколько я понимаю, – сказал он, – сила шоу, душа представления, все вложенные в него усилия, называйте как угодно… но это просачивается повсюду. Именно потому и твердят, что «шоу должно продолжаться». Оно должно продолжаться. Большая часть тех, кто работает в Опере, даже не поймут, как вообще можно задаваться подобным вопросом.

Бадья воззрился на то, что здесь сходило за финансовые отчеты.

– В бухгалтерии местные работники точно ничего не понимают! Кто ведет бухгалтерские книги?

– Мы все.

– Все?

– Ну да. Деньги попадают в кассу, потом их оттуда забирают… – туманно произнес Зальцелла. – А разве это важно?

У Бадьи отвисла челюсть.

– Важно ли это?

– Опера ведь, – мягко продолжал Зальцелла, – совсем не приносит прибыли. И никогда ее не приносила.

– О чем ты говоришь? Важно ли это? Как ты думаешь, удалось ли бы мне достигнуть успеха в сырном бизнесе, если бы я считал, что деньги не важны?

Зальцелла улыбнулся, но в его улыбке совсем не было юмора.

– Там, на сцене, прямо в этот самый момент, наверняка найдутся люди, которые скажут, что лучше бы вам и дальше заниматься производством сыров. – Он вздохнул и перегнулся через стол. – Видите ли, – продолжал он, – сыр приносит прибыль. А опера – нет. На оперу деньги тратят.

– Но… что же тогда вы с нее имеете?

– Мы имеем оперу. Все очень просто: вы вкладываете деньги – и получается опера, – несколько утомленно произнес Зальцелла.

– А дохода нет совсем?

– Доход… доход, – пробормотал главный режиссер, потирая лоб. – Пожалуй что нет, за всю свою жизнь я ни разу не сталкивался с этим явлением.

– Так как же тогда выживать?

– Ну, мы как-то балансируем.

Бадья обхватил голову руками.

– Ну надо же, – пробормотал он, наполовину обращаясь к самому себе, – а я ведь с самого начала знал, что это заведение большой прибыли не приносит. Но упорно считал, что во всем виновато неправильное управление. У нас такая аудитория! Мы весьма прилично просим за билеты! Теперь же мне сообщают, что по зданию бегает Призрак и убивает людей, а кроме того, прибыли нет и не будет!

Зальцелла просиял.

– О, это и есть настоящая опера, – сказал он просветленно.

Грибо горделиво прогуливался по крыше постоялого двора.

В большинстве случаев кошки нервничают, когда их увозят с привычной территории. Именно поэтому в руководствах по уходу за кошками советуют при переезде смазывать кошачьи лапы маслом: предполагается, что, если животное периодически, поскользнувшись, врезается в стену, это несколько отвлекает его от размышлений на тему, в какую именно стену оно опять врезалось – в свою или чужую.

Но Грибо путешествовал без проблем, поскольку считал само собой разумеющимся, что весь мир – его большая уборная.

Тяжело приземлившись на крышу сарая, он мягко двинулся к небольшому открытому окошку.

Грибо обладал еще одним свойством, а именно: он своеобразно и чисто по-кошачьи подходил к вопросу собственности. Его кредо можно было выразить следующим образом: на съедобные вещи право личной собственности не распространяется – еда принадлежит тому, кто первым наложит на нее свою лапу.

Окно источало самые разнообразные ароматы, включающие в себя запах пирогов с мясом и сливок. Протиснувшись сквозь окошко, Грибо приземлился на полку кладовки.

Разумеется, иногда он попадался. То есть его заставали на месте преступления.

Это и в самом деле сливки. Он направился к цели.

Грибо был уже на полпути к миске, когда дверь отворилась.

Уши Грибо прижались к черепу. Здоровый глаз принялся отчаянно искать пути к отступлению. Но окно находилось слишком высоко, а существо, открывшее дверь, было в длинном платье, которое перекрывало путь старому доброму «нырнуть между ног» и… и… и… выхода не было…

И тут когти его впились в половицы.

О нет… неужели опять началось?..

В морфическом поле Грибо что-то щелкнуло. Налицо была проблема, с которой в личине кота справиться было невозможно. Что ж, тогда изменим подход…

С грохотом посыпалось столовое серебро. Под напором поднимающейся все выше головы полки по очереди ломались. Затем лопнул мешок с мукой, рассыпая белую пыль и уступая место стремительно расширяющимся плечам.

Повариха в ужасе взирала на происходящее. Затем опустила глаза. Потом опять посмотрела вверх. После чего, как будто ее взгляд тащили лебедкой, снова вниз.

А потом она завопила.

И Грибо завопил.

Быстро схватив тазик, он прикрыл ту часть тела, которую в бытность свою котом потребности прикрывать никогда не испытывал.

И завопил опять – на этот раз потому, что облил себе все ноги теплой свиной подливкой.

Лихорадочно шаря пальцами, он нащупал большую медную форму для желе и, прижав ее к паховой области, рванул напролом. Прочь из кладовки, через кухню, через столовую, – и в ночь, на свободу.

Шпион, который как раз ужинал в компании с путешествующим торговцем, положил нож на стол.

– М-да, такое не часто увидишь, – заметил он.

– Что? – Торговец уже давно разучился удивляться.

– Подобную медную форму для желе. В наше время она стоит приличных денег. У моей тетушки такая была.

Бившейся в истерике поварихе дали выпить хорошую порцию бренди. Несколько работников отправились во мрак искать причину суматохи, но нашли лишь форму для желе, которая одиноко валялась посреди двора.

Дома матушка Ветровоск спала с открытыми окнами и незапертой дверью. Она знала, что беспокоиться не о чем: разнообразные существа, населяющие Овцепикские горы, скорее съедят собственные уши, чем посмеют ворваться к ней. Однако в опасно цивилизованных землях она придерживалась иной политики.

– Эсме, мне и вправду не кажется, что так уж необходимо припирать дверь кроватью, – произнесла нянюшка Ягг, подтаскивая свой конец.

– Осторожность никогда не бывает излишней. И переборщить с ней нельзя, – резонно возразила матушка. – А что, если какой-нибудь мужчина вдруг решит покрутить ручку нашей двери прямо посреди ночи?

– Увы, мы уже не в том возрасте… – печально вздохнула нянюшка.

– Гита Ягг, ты самая…

Ее гневная отповедь была прервана странным водянистым звуком. Он донесся откуда-то из-за стены и продолжался некоторое время.

Потом прервался, а спустя полминуты опять возобновился – непрерывный плеск, постепенно переходящий в звук сочащейся тонкой струйкой жидкости. Нянюшка заухмылялась.

– Кто-то набирает ванну? – предположила матушка.

– …Ну, или кто-то набирает ванну. Одно из двух, – согласилась нянюшка.

Послышались звуки, сопровождающие опустошение третьего кувшина. Затем раздались шаги. Судя по ним, человек вышел из комнаты. Несколько секунд спустя за стенкой открылась дверь и опять послышались шаги – на этот раз более тяжелые. Еще через краткий промежуток времени загадочный сосед издал целый ряд всплесков и довольно заурчал.

– Ну да, какой-то мужчина принимает ванну, – произнесла матушка. – Эй, Гита, чем это ты там занимаешься?

– Да вот смотрю, нет ли тут щелки в стене, – откликнулась нянюшка. – А, вот, есть одна…

– Прекрати сейчас же!

– Прости, Эсме.

А затем до ушей двух ведьм донеслось пение. Это был очень приятный тенор – тем более ванная придавала дополнительный нежный тембр.

– О, покажи мне путь домой, я так устал, хочу забыться…

– Кто-то с немалой приятностью проводит время, – констатировала нянюшка.

– …И где б я ни броди-и-ил…

Ведьмы услышали, как в дверь ванной комнаты постучали. После этого певец мягко перешел на другой язык:

– …Пер виа ди терра…

Приглушенный голос произнес:

– Э-э, господин, я грелку принес, – сообщил чей-то приглушенный голос.

– Большшшспэсибб, – с внезапным жутким акцентом отозвался принимающий ванну.

Шаги затихли в отдалении.

– …Индикаме ла страда… возвращаюсь домой. – Всплеск, всплеск. – Добрый ве-е-е-е-ечер, друзья-а-а-а-а-а…

– Однако, однако, – произнесла матушка, больше обращаясь к самой себе. – Похоже, наш знакомый господин Лежебокс – скрытый полиглот.

– Надо же, как ты его раскусила! А ведь даже в щель не смотрела, – восхищенно произнесла нянюшка.

– Гита, есть хоть что-нибудь в этом мире, чему ты не в состоянии придать сальный оттенок?

– До сих пор ничего такого не встречала, Эсме, – бодро отозвалась нянюшка.

– Я имела в виду, что когда господин Лежебокс бормочет во сне или поет в ванной, то говорит в точности как мы. Но если существует хоть малейшая вероятность, что его кто-нибудь может услышать, он тут же становится с ног до головы заграничным.

– Наверное, чтобы сбить со следа этого подозрительного Базилику.

– Гм, почему-то мне кажется, этот Базилика очень близок с Генри Лежебоксом, – усмехнулась матушка. – Более того, у меня создается такое впечатление, что господин Базилика и господин Лежебокс – один и тот же…

Ее речь была прервана негромким стуком в дверь.

– Кто там? – громко и решительно спросила матушка.

– Это я, госпожа. Господин Взрезь. Хозяин таверны.

Ведьмы отодвинули кровать, и матушка слегка приоткрыла дверь.

– Да? – подозрительно вопросила она.

– Э-э… возница говорит, вы… ведьмы?

– И что?

– Может быть, вы могли бы… помочь нам?

– А что случилось?

– Да вот, у моего сына…

Матушка распахнула дверь шире. За спиной господина Взрезя стояла женщина. Одного взгляда на ее лицо было достаточно. В руках она держала сверток.

Матушка шагнула назад, уступая дорогу.

– Заходите. Я осмотрю его.

Приняв ребенка из рук женщины, матушка Ветровоск уселась в единственное имевшееся в комнате кресло и откинула уголок одеяла. Нянюшка, перегнувшись через ее плечо, тоже поглядела на мальчика.

– Гм-м-м-м, – через некоторое время протянула матушка.

И бросила быстрый взгляд на нянюшку. Та почти незаметно для постороннего глаза отрицательно качнула головой.

– На нашем доме проклятье, вот в чем дело, – сокрушенно произнес господин Взрезь. – Моя лучшая корова тоже слегла и, похоже, скоро отдаст концы.

– О? Так тут есть коровник? – произнесла матушка. – Лучше коровника места для лечебницы не найти. Там так тепло. Проведи-ка меня туда.

– Госпожа, а мальчика что, тоже брать с собой?

– И немедленно.

Посмотрев на жену, хозяин постоялого двора пожал плечами.

– Ну что ж, тебе, наверное, лучше знать, – сказал он. – Идите за мной.

Господин Взрезь провел ведьм по задней лестнице, через двор, и вскоре они уже очутились в сладковато-зловонном хлеву. На соломе лежала распростершись корова. При их появлении она безумно закатила глаза и попыталась что-то промычать.

Матушка втянула носом воздух. Некоторое время она стояла, погрузившись в глубокие раздумья.

– Да, это подойдет, – наконец решила она.

– Вам что-нибудь понадобится? – спросил господин Взрезь.

– Только тишина и спокойствие.

Хозяин таверны поскреб в затылке.

– А я думал, вы будете читать заклинания или приготовите какую-нибудь там настойку… Или еще какую гадость, – сказал он.

– Иногда мы так и поступаем.

– Это я к тому, если надо, я знаю, где можно найти жабу и…

– Мне понадобится только свеча, – прервала его матушка. – Большая цельная свеча.

– И все?

– Да.

Господин Взрезь выглядел несколько сбитым с толку. Как он ни старался это скрыть, что-то в выражении его лица неуловимо свидетельствовало, что, по его мнению, матушка Ветровоск не такая уж ведьма, раз ей не нужна жаба.

– А еще спички. – От внимания матушки не ускользнуло изменение в поведении хозяина таверны. – И колода карт тоже может пригодиться.

– А мне понадобятся три холодных телячьих окорока и ровно две пинты пива, – добавила нянюшка Ягг.

Господин Взрезь кивнул. Требования, конечно, не слишком жабьи, но все ж лучше, чем ничего.