Ключ от королевства бесплатное чтение

Марина и Сергей Дяченко
Ключ от Королевства

Глава 1
Оберон

Всё началось в ноябре, тёмным дождливым вечером. Вернее, это был ещё не совсем вечер — всего каких-нибудь пять часов! Летом в такое время ещё можно загорать. А тут — темнотища, холод, и с неба сыплется не то морось, не то снежная крупа.

А у меня за плечами — тяжеленный школьный рюкзак, потому что сегодня было семь уроков и ещё я взяла в библиотеке две книжки. И весит рюкзак килограммов десять, как у туриста. Разогнуться невозможно.

И я решила подъехать домой на троллейбусе.

Ждать пришлось долго. Проходили маршрутки, но все переполненные — люди в них стояли, скрючившись под низкой крышей. Собралась толпа, я уже стала жалеть, что не отправилась сразу пешком. И тут подошёл троллейбус — набитый, как бочка с селёдками.

В троллейбусе был скандал.

Я так и не узнала точно, что произошло. Там ехала цыганка с цыганчатами — может, они обидели эту тётку, или тётка сама на них взъелась, но когда открылась дверь, цыганчата посыпались, как из мешка, а тётка выскочила на тротуар и закричала не своим голосом:

— Заберите этих щенков! Чтобы они сдохли! Чтобы вы все повыздыхали!

У меня всегда мурашки по коже, когда кто-нибудь так кричит. Вот у нас биологичка тоже… Когда она начинает орать, мне хочется не то убежать и спрятаться, не то вообще исчезнуть и не жить на свете. Ненавижу биологию.

А эта тётка кричала стократ хуже биологички. И мне захотелось не спрятаться, а… Сама не знаю. Подойти и встряхнуть её за воротник? Так я и до воротника не дотянусь, она здоровенная, а я — от горшка два вершка.

Вся толпа от этой тётки брызнула в разные стороны. А я наоборот. Я к ней подскочила, и…

Мне расхотелось её трясти. Она же только пуще разозлится. Поэтому я просто посмотрела ей в глаза и сказала:

— Нельзя так злиться. Нельзя!

И провела рукой, как будто вытирая запотевшее стекло.

И вот тут меня мурашки пробрали от затылка до пяток и в голове что-то сжалось. Сама не знаю, как так вышло. Тётка перестала кричать: глаза у неё раньше были мутные от ненависти, а теперь стали нормальные. И она заморгала, будто проснулась. Будто с неё сдёрнули чёрное непрозрачное полотнище, и она увидела фонари вокруг, людей, меня…

Тогда я быстренько повернулась и, чтобы не видеть здесь никого и чтобы меня не видели, побежала по улице домой. Подумаешь — две остановки.

Сердце во мне колотилось как бешеное: я всегда, когда влезаю в какой-нибудь скандал, потом жалею. Ну что мне было нужно от этой тётки? Она же не на меня кричала?

С неба по-прежнему что-то сыпалось, и я постепенно начала остывать. Фонари отражались в мокром асфальте, получалось два ожерелья огней — одно в небе, другое под ногами. И я совсем было успокоилась, как вдруг заметила, что он за мной идёт.

Сперва почувствовала — что-то не в порядке. Оглянулась раз — идёт. Два — идёт, не отстаёт.

Тогда я нарочно перешла улицу и заглянула в хозяйственный магазин. Долго ходила там вдоль прилавков, спрашивала, что сколько стоит, уже всем продавцам надоела. Прошло минут двадцать. Я выхожу…

Опа! А он стоит у ларька напротив и делает вид, что минеральную воду покупает.

Сначала я испугалась. А потом глубоко вдохнула и подумала: ну чего мне бояться? Ещё не поздно, улица людная, народу кругом полно, вон менты на машине поехали. Что он мне сделает, старикашка?

Ему с виду было лет сорок. Плечистый, высокий, но не качок. Бородка аккуратная, коротко подстриженная. Пуховая куртка. Так посмотришь — вроде приличный человек. Ну чего он ко мне привязался?

К тому времени у меня плечи устали — сил нет. И живот потихоньку начал болеть от голода. Я за весь день только и съела, что бутерброд с сыром и «Чупа-чупс» в столовой.

И ноги озябли в сырых ботинках. Надо было идти домой, тем более что в шесть часов придёт мама и, если меня не будет, закатит скандал.

С другой стороны, фонарь у нас во дворе третий день не горит. Подъезд может оказаться пустой. И лифт. Что, если этот дядька за мной в лифт полезет?

Может, подождать маму у гастронома на углу?

И тут меня зло взяло. Ну с какой это радости усталый, измученный, голодный человек, у которого ещё уроки не сделаны, должен полчаса торчать под дождём потому только, что за ним увязался незнакомый хмырь?

Я развернулась и пошла ему навстречу. Думала, он отведёт глаза и пройдёт мимо — так нет же, смотрит прямо на меня!

— Чего надо, дядя? — спросила я довольно грубо. А как с ним ещё прикажете разговаривать?

Думала, он сделает большие глаза, мол, что такое, с чего ты взяла, иду, мол, по своим делам… Но он даже притворяться не стал:

— Поговорить надо.

От такой наглости я опять немножко струхнула. А в следующую секунду он как схватит меня за локоть, как дёрнет куда-то — я еле на ногах устояла. А может, и шлёпнулась бы, если бы он меня не держал.

А в это время мимо проскочил троллейбус на полной скорости, в лужу колёсами — плюх! И то место, где я только что стояла, обдало грязной водой, будто из поливальной машины.

Этот дядька меня отпустил.

— Пойдём? — говорит.

Я поправила рюкзак — он уже к тому времени килограммов сто, наверное, весил. Ну что делать в такой ситуации?

И побрели мы рядышком. Вернее, я пошла, как ни в чём не бывало, домой, а он со мной — шаг в шаг. Не отстаёт. Молчит.

Я не выдержала.

— Ну говорите, — говорю.

— Что?

— Говорите. Начинайте.

— Да я не знаю, с чего начать…

Как-то очень по-честному он это сказал. Когда наша классная говорит: «Я даже не знаю, что тебе сказать», — это полемический приём, другими словами, враньё. Прекрасно она знает: такая, растакая, школьный пиджак не надела, на физкультуру без формы, с биологичкой опять поругалась…

А этот дядька и в самом деле не знал, что мне сказать. Зачем тогда увязался, спрашивается?

— Тогда зачем вы за мной… идёте?

— Потому что очень важно, чтобы ты мне поверила.

— А чего это мне вам верить? Я вас в первый раз вижу!

И я на него покосилась — снизу вверх. Он, конечно, не похож на тех злодеев, которыми нас в школе пугают. С другой стороны, настоящий злодей и должен выглядеть приятно — чтобы не вызывать подозрений. Чтобы своим видом завораживать жертву.

— Ну, — заговорил он снова, — если я начну с того, что меня зовут Оберон… Ты мне, конечно, не поверишь.

— Оберон… Аргон, неон, криптон, ксенон, — пробормотала я себе под нос. У нас в кабинете физики таблица Менделеева висит, здоровенная, во всю стену. Я её со скуки наизусть выучила. Из тамошних названий имена хорошие получаются. Командир космического корабля Барий Рубидиевич… достойно звучит.

— Скажи, пожалуйста… а что ты сделала на остановке?

У меня опять мурашки по спине побежали.

— Когда? На какой остановке?

— С женщиной, которая кричала.

— Я ничего не сделала. Я просто ей сказала, что так нельзя. И ушла. А вы видели, что ли?

— Я видел… Ты ей не просто сказала. Иначе бы она ещё хуже разоралась бы. Ты не просто сказала — ты сделала. Осознанно? Или случайно?

— Случайно, — сказала я. — И ничего я не делала. Я её пальцем не коснулась. Если вы видели, то вы и должны…

— Погоди. Ты её коснулась не руками.

— А чем же?

И я начала смеяться. Не потому, что мне сделалось смешно, — боже упаси, у меня зуб на зуб не попадал. Просто надо же было показать этому человеку, что я его не боюсь и все его домыслы — ерунда на постном масле.

— Ты меня испугалась?

Опять он очень честно спросил. И честно удивился. А как же: в темноте увязывается за девчонкой здоровенный мужик, бородатый, почти старый. Называется Обероном. Задаёт дурацкие вопросы. И ещё удивляется, что мне чуть-чуть не по себе.

— Не бойся, — сказал он. — Я же не затем, чтобы тебя ругать. Наоборот, я давно ищу кого-нибудь похожего на тебя. Который умеет то, что ты сделала сегодня на остановке.

— Да я ничего не умею! Это было случайно, понимаете? Мне просто… всегда плохо, когда кто-то орёт, ссорится. Я хотела, чтобы она замолчала!

Я запнулась. Выходило так, что я оправдываюсь. А с какой стати?

Мы шли всё медленнее и медленнее и наконец остановились перед витриной гастронома. Налево, во двор, второй подъезд, восьмой этаж; только я ни за что не пошла бы туда со странным дядькой на хвосте. Дураков нет.

— Ты бы хотела попасть в Королевство?

— В Англию, что ли?

— Почему в Англию?

— Потому что Великобритания — Соединённое Королевство.

— Нет. Не в Англию. В Королевство.

— Нет, спасибо. Лучше вы сами.

— Ладно. — Он не обиделся. — Я тебе дам одну вещь. Когда решишься — бросишь её на землю. Я буду ждать.

И сунул мне тёплый шарик в ладонь.

— Ну, до свидания…

Он уходил по улице, всё дальше и дальше, а я смотрела ему вслед. Надо же убедиться, что он в самом деле ушёл и не сможет за мной погнаться.

Огляделась — не следит ли кто-нибудь ещё?

Нырнула во двор. Взлетела по лестнице в парадное. Бегом проскочила в лифт.

И там уже разжала ладонь.

На другой день у меня было особенное настроение с самого утра. Пускай не выспалась, пускай скандал случился ни свет ни заря: за столом Петька кидался кашей в Димку, а Димка бил ложкой Петьку по голове. Я отвесила подзатыльники обоим, чтобы не орали. Пришла мама и отвесила подзатыльник уже мне — потому что я, видите ли, взрослая и должна следить за порядком, а не драться. Я схватила бутерброд со стола и так, с бутербродом в одной руке и рюкзаком в другой, выскочила на лестничную площадку. Поставила рюкзак на перила, сунула руку в карман куртки…

Он был стеклянный и немного светился изнутри. Внутри шарика стекло колыхалось, как студень, и в этом студне плавал ключ — с виду медный, с зелёными пятнышками на бородке, он замирал, когда я прямо на него смотрела. А когда я отводила взгляд и косилась исподтишка — он начинал медленно поворачиваться и мерцать, как далёкая звёздочка.

Ключ от Королевства.

Я будто разделилась надвое: одна моя половина прекрасно понимала, что шарик — просто красивый сувенир, а вчерашний дядечка — в лучшем случае мирный сумасшедший.

Но у меня было особенное настроение с самого утра. Потому что вторая половина уже вовсю играла в Королевство. Где зубчатые скалы, замок на горе и лес вокруг. Потому что невозможно всерьёз принимать этот ноябрь, этот дождь и вечную темень. Можно же верить во что-то красивое…

Я мечтала три урока подряд. На перемене между третьим и четвёртым заявилась в столовую — и наскочила там на трёх идиоток из десятого «Б».

— А кто это такой? — очень громко спросила Зайцева у Лозовой. — Почему эта девочка из второго класса пришла в столовую на взрослой перемене? Время малышей — между вторым и третьим уроком. Я права?

Лозовая заржала. Хворостенко захихикала, Эта Хворостенко живёт в нашем подъезде и, когда встречает меня в лифте, смотрит в сторону — просто не замечает. А когда рядом Зайцева — проходу не даёт, всё ищет, к чему прикопаться. Это проверено.

— Девочка, девочка, в каком ты классе?

Зайцева знает, в каком я классе. Ей просто кажется очень смешным, что я маленького роста. Ей кажется это настолько забавным, что она всякий раз придумывает новенькую шутку — всё на ту же нестареющую тему.

А я расту. Я почти каждый день отмечаю свой рост на дверном косяке. Я в самом деле становлюсь больше, просто мои одноклассники растут тоже, и у них получается быстрее…

— Девочка, а девочка, а может, ты карлик?

У меня в руке был стакан с яблочным соком. Р-раз — и Зайцева оказалась мокрой с головы до ног: и лицо, и пиджак, и волосы.

— Ах ты, гадина!

Я не успела отскочить. Мокрая Зайцева заехала мне кулаком по физиономии, так что в глазах на секунду стало светло-светло. Лозовая вцепилась в волосы — хорошо, что у меня короткие волосы, не так-то просто удержать…

Я запустила в Зайцеву стаканом. Стакан отлетел от её живота и разбился на полу; полетели в разные стороны осколки.

Хворостенко заверещала.

Кто-то налетел и вцепился в меня сзади; я, не глядя, лягнула каблуком.

Оказалось, это биологичка.

— Если тебя обидели словесно — ну так и отвечай словесно! Что это за дикость — жидкостью в лицо?! Что это за хамство — драться? Ты посмотри на себя! От горшка два вершка, а агрессивная, как уголовник!

Завучиха возвышалась передо мной, будто айсберг — меньшая часть над столом, большая — невидимая, под столом на стуле. Завучихе легко и просто сказать мне, что я — от горшка два вершка. А если я скажу ей, что она — жирная корова…

Ой, что будет!

Или хуже всё равно уже ничего не будет? И можно спокойно сказать, что думаешь?

В этот момент завучиха меня ненавидела. Не за яблочный сок, и не за разбитый стакан, и даже не за синяк на ноге биологички. Она готова была меня убить за всё плохое, что было в её жизни. Как вчерашняя тётка ненавидела цыганчат — не за то, что они грязные и попрошайки, а за то, что у тётки был тяжёлый, серый день — один из многих, и так до самой смерти.

Глядя в поцарапанный линолеум, я снова вспомнила всё, что было на остановке. Как я будто отодвинула чёрную пелену, тётка замолчала, захлопала глазами, лицо её из остервенелого вдруг стало нормальным, даже добрым…

Может, и с завучихой так получится?

Я подняла глаза.

Нет, не получится. Я поскорее снова потупилась — в пол смотреть безопаснее.

— Ты знаешь, что с четырнадцати лет наступает уголовная ответственность?

Мне ещё только тринадцать исполнилось. Вон у Зайцевой уголовная ответственность давно наступила — и что?

— Ступай домой — немедленно. Приведи мать — немедленно.

— Она на работе.

— Значит, ступай на работу… Или я сама к ней пойду!

Было ещё светло. Ещё даже уроки не закончились.

Зайцева, Лозовая и Хворостенко преспокойно сидели на какой-нибудь географии и перемигивались со своими мальчишками. Героини.

Мой рюкзак остался в учительской. И даже лучше: не надо таскать на спине такую тяжесть.

Я села на скамейку возле школьных ворот. Идти к маме на работу — полное безумие. Во-первых, у себя в конторе она всегда занята, ей даже звонить можно только в крайнем случае. Во-вторых…

Я даже не стала додумывать эту мысль до конца. А просто вытащила из кармана куртки стеклянный шарик с плавающим ключом.

Теперь он не казался волшебным. И всё особенное настроение, которое было у меня с утра, испарилось. Ключ от Королевства… вот вам ключ от Королевства, в Королевстве город…

Идите вы все в баню со своими сказками!

Я со злостью размахнулась и забросила шарик в кусты.

Надо было пойти вчера с этим дядькой. Пусть бы он оказался маньяком, заманил меня в лес и убил. И сегодня завучиха, вместо того чтобы шипеть на меня, трагическим голосом объявила бы на школьном собрании о моей смерти. И целый месяц в школе только и было бы разговоров, что обо мне — какая я была, в сущности, неплохая девчонка…

Я рассмеялась. И опять не потому, что мне было смешно, — а потому, что это самая глупая малышовая мысль: пусть я умру, и они все попляшут. Детский сад, честное слово. Почему я должна умирать? Из-за Зайцевой?

Мне стало жалко шарик. Всё-таки он был прикольный. Его можно подарить Петьке и Димке… Правда, они из-за него подерутся. Ладно, можно объявить между ними соревнование: кто будет лучше себя вести — тому дам шарик ненадолго поиграть.

Вот так примерно размышляя, я поднялась со скамейки, подошла к голым кустам и, наклонившись, стала высматривать на земле шарик.

Шарика не нашлось — в раздражении я очень далеко его зашвырнула. Но кусты были не особенно густые, поэтому я, присев на корточки, потихоньку в них залезла.

Шарика не было. Я посмотрела направо и налево; на земле, голой и гладкой, имелся фантик от конфеты и размокший окурок. Куда же, ёлки-палки, я его забросила?

И я продвинулась ещё немного вперёд. Кусты уже должны были закончиться — за ними газон, где летом водятся кузнечики. Может быть, шарик на газоне?

Я полезла вперёд, как медведь сквозь чащу. Газона не было! Я обернулась — дорожка тоже скрылась за сплетёнными ветками. Куда ни посмотришь — кусты, кусты, кусты…

Тогда я выпрямилась. Был, конечно, риск, что меня увидят из окна учительской, и тогда ко всем моим провинностям прибавится ещё и «разорение зелёных насаждений»…

Я огляделась вокруг — и почти сразу тихо заорала.

Глава 2
Аудиенция

— Вот, ваша милость, мальчишка забрался в королевский сад. Наша вина, недоглядели. Хотя, лопни мои глаза, как он пролез? Изгородь вроде цела…

«Ваша милость» был высокий старик, одетый в чёрное. Глядя на него, я поняла, что наша завучиха — милейшей души женщина и красавица к тому же.

Тот, что меня поймал, и сейчас ещё держал мои руки заломленными за спину. В жизни никто со мной так не обращался — даже Зайцева.

— Пусти!

— Ишь ты, ещё дёргается. Так вам его оставить, ваша милость? Или уж по-простому, отодрать кнутом да отпустить?

Я задёргалась сильнее, но мужичок так крутанул мне локти, что пришлось успокоиться.

— Не выйдет по-простому, — сказала «милость» скрипучим, как ржавые петли, голосом. — Мальчишка-то непростой, издали видать… А ну, говори, стервец, чего тебе в саду надо было?

— Меня пригласили! — О том, что я вообще-то девчонка, страшно было и заикаться. — Мне дали ключ!

— Ключ от сада?

— Ключ от Королевства!

— Вот как? — Крючковатый нос «милости» описал в воздухе сложную фигуру. — Кто?

(Неон? Криптон? Ксенон? Как его звали-то?!)

— Оберон. — Я обрадовалась, что помню его имя.

Хватка того, что держал меня за локти, чуть-чуть ослабла. Видно, Оберона тут знали.

— Врёшь, — предположила крючконосая «милость». — Сторож, яблок-то он много натрусить успел?

— Не нужны мне ваши яблоки! Я к ним не прикаса… лся. Я из другого мира, у меня редкие способности, Оберон меня специально пригласил!

— Тронутый мальчонка, — с сочувствием сказал сторож и наконец-то выпустил меня. «Милость» молчала, уставив жёлтые круглые глаза.

Я посмотрела на свои руки. Остались красные вмятины от пальцев сторожа — наверное, будут синяки. Но всё это ерунда по сравнению с кнутом, который мне скоро светит!

— Я говорю правду, — сказала я, стараясь не зареветь.

Вокруг было темно и гулко. Горели факелы, продетые в крепления на стенах. Высокий потолок был закопчён до черноты. Ну где же, где наша милая учительская? Где полки с классными журналами, где наглядные материалы на верёвочных петельках?

Какого лешего мне понадобилось в этом проклятом «королевстве»?!

— Я говорю пра… хотите, спросите у Оберона… ну пожалуйста.

— И как, — спросила «милость» после долгого неприятного молчания, — как спросить о тебе, сопляк?

— Скажите, Лена Лапина…

«Милость», кажется, поперхнулась. И я поперхнулась тоже. Я вспомнила, что там, на ноябрьской дождливой улице, Оберон не спросил, как меня зовут! А вздумай спросить — я бы не сказала. Не говорю я своего имени незнакомцам.

— Как есть тронутый, ваша милость, — заступился за меня сторож. — Видно же — не в себе. Давайте, я его кнутом — так, для порядку только… И пусть себе идёт…

— Отведи в каземат, — скучным голосом сказала «милость». — Дело непростое.

Я вообще-то люблю животных. И даже мышей и крыс. Но тут их было как-то слишком много, и они вели себя нагло.

Я с ногами залезла на деревянную скамейку, она шаталась и скрипела подо мной, грозя обрушиться. В темнице не было факела, только светилось маленькое окошко. Крысы сновали вдоль стен, и казалось, что пол шевелится. А в дальнем тёмном углу лежала куча тряпок, от неё вела цепь, как шнур от телевизора, только не к розетке, разумеется, а к большому кольцу в стене. Эта куча лежала так неподвижно, что уже через полчаса напряжённого сидения то на корточках, то на коленях мне было совершенно ясно: это истлевший труп предыдущего узника.

Хорошенькие дела творятся в вашем Королевстве!

Хочу домой, мысленно взмолилась я. Хочу в кабинет директора — «на ковёр». Хочу скандал с мамой. Пусть орут Петька и Димка, пусть отчим для виду уговаривает маму быть помягче, а на деле ещё больше против меня настраивает. Даже если меня отдадут в школу для неисправимых малолетних преступников — хуже, чем в этом подземелье, наверняка не будет…

И когда я шёпотом пообещала прилюдно попросить прощения у Зайцевой — заскрипела дверь. От этого скрипа у меня слиплись в комок внутренности и очень захотелось в туалет.

На грязный пол упала полоса света. Крысы неторопливо разошлись по норам — будто для приличия. Некоторые даже не спрятались совсем: там и тут было видно, как торчат из щелей острые усатые морды.

— Выходи, — сказали снаружи.

Кроме одетого в чёрное старика («его милости»), у входа в темницу обнаружились два стражника в коротких малиновых штанах, в полосатых не то кафтанах, не то камзолах. У них были такие суровые лица, что я совершенно уверилась: ведут меня либо на плаху, либо в камеру пыток.

— Можно в туалет?

— Что?

— Ваша милость, — от отчаяния я решила подлизаться, — можно мне в туалет?

Я не ждала, что мне ответят, но процессия («милость» впереди, я между двух стражников позади) замедлила ход.

— Отведи, — сказал старик усатому стражнику (второй был без усов, зато с бородкой клинышком).

Тот взял меня за плечо — правда, не больно, а так, «для порядку», — и повёл по лабиринту коридоров.

Я потихоньку оглядывалась. Бежать тут было некуда — заплутаешь в два счета. Некоторые коридоры походили больше на щели, и стражнику приходилось протискиваться в них боком. Между прочим, мой малый рост и малый вес могли бы сослужить мне службу: на открытом месте кот всегда догонит мышь. А в лабиринте узких ходов — фиг вам!

Правда, стражник наверняка знает этот лабиринт как свои пять пальцев. В отличие от меня.

— Пришли. Смотри не провались.

Он подтолкнул меня к низкой двери и подсветил факелом.

Даже мне пришлось пригнуться — а такие, как он, должны были чуть ли не на четвереньках входить сюда.

Шумела вода. Глухо. Еле слышно. Далеко внизу. Я подождала, пока глаза привыкнут к полумраку…

И это называется туалет?!

Довольно просторная комната, и в центре её — дыра. Я осторожно, очень осторожно, подошла, заглянула…

Внизу текла речка. Натуральная река — полноводная, как Днепр. А я находилась над ней на высоте, наверное, стоэтажного дома. И вниз уходили отвесные стены — вниз, вниз…

Мне сразу расхотелось пользоваться этим туалетом. Мне вообще всего расхотелось, кроме одного — немедленно заплакать.

— Эй! Ты долго там?

Я выбралась через низкую дверцу, прищурилась от света факела. Пусть уж ведут меня, куда знают. Пусть.

Зал, в который меня втолкнули, оказался величиной с наш стадион, а высотой, наверное, с десятиэтажку — если в ней поломать перегородки между этажами. И в этом зале наконец-то были окна; в окна светило солнце, это был нормальный человеческий свет, даже радостный какой-то — не осенний, не зимний. Лето или поздняя весна.

Посреди зала стоял трон и спинкой почти доставал до потолка. Тот стражник, что водил меня в туалет, наклонил мою голову к полу — небольно, но решительно.

— Благодарю за службу, — послышался голос непонятно откуда. — Теперь оставьте нас.

Затюкали железные каблуки по каменному полу. Чуть слышно хлопнула дверь. И стало тихо, а я всё смотрела на свои ботинки — не решаясь поднять голову.

Кто-то прошёл мне навстречу. Остановился рядышком:

— Лена?

Я сначала узнала его голос и только потом отважилась на него посмотреть.

…Ну почему, почему он мне сразу не сказал, что он король?!

Даже если не считать золотой короны на голове, мантии из горностая и всего прочего, во что он был одет. У него было такое королевское лицо…

— Здрасьте, — сказала я и заплакала.

— Ты, наверное, случайно вошла, — сказал Оберон. — Иначе бы я тебя встретил.

Он не обращал внимания на мои слёзы — будто не замечал их. От этого мне легче было успокоиться.

— Я вообще никуда не входила. Я бросила шарик в кусты… А потом полезла искать…

— Ну, понятно. — Он положил мне руку на плечо. — Извини, что так вышло. У нас есть теперь две возможности: либо я тебя сразу же отправлю домой…

— Да! Да!

— …Либо всё равно отправлю домой, только сперва мы с тобой посидим, поговорим, я тебе расскажу…

— Нет! Ничего мне не надо! Только домой!

Он, кажется, огорчился:

— Ты уверена? Я понимаю, ты устала, голодная, но здесь же есть вкусная еда, тёплая вода, если ты хочешь помыть руки…

— Я хочу домой, и всё.

— Не бойся. Ты в полной безопасности. Я обещал тебя вернуть — и я верну. Один шаг, и ты будешь дома, но всё-таки подумай…

Не слушая его больше, я шагнула.

Это был самый длинный шаг в моей жизни.

Я сидела на скамейке у школьных ворот, и все мои проблемы никуда не делись. Рюкзак с книжками и тетрадками — в учительской, мама — на работе, синяк — под глазом и большой скандал — не за горами.

Глава 3
Королевство отправляется в путь

Вы можете похвастаться, что у вас есть знакомый король?

А король в золотой короне? В мантии? С аккуратно подстриженной бородой?

А у меня был знакомый король. Был — но я добровольно отказалась от этого знакомства.

Надо ли говорить, как страшно я жалела?

Что мне стоило хотя бы выслушать его? Ведь что-то он хотел же мне предложить? Может, ему нужна была принцесса? Или кто там ещё может понадобиться королю — в волшебном-то Королевстве?

«Очень важно, чтобы ты мне поверила». Так он говорил в первую нашу встречу. Я помнила тот разговор до мельчайшей подробности, до единого слова. И всё пыталась понять: от чего же я так по-глупому отказалась?

С мамой мы не разговаривали почти месяц. Она хотела, чтобы я первая пришла мириться, чтобы попросила прощения. А за что? Конечно, в темнице, где крысы и чей-то скелет в углу, захочешь мириться даже с Зайцевой. А так… Ну должно же быть на свете хоть немножко справедливости!

Каждый день (ну, почти каждый, когда мне не мешали) я лазала в тех кустах напротив лавочки. Разумеется, шарика с ключом не нашла. Разумеется, кусты были самые обыкновенные — с одной стороны асфальтированная дорожка, с другой — газон. Ни королевского сада (а я его как следует даже не рассмотрела), ни замка (а какой он красивый!), ни намёка на другую жизнь.

— Лапина, что ты там делаешь? Перестань ломать кусты немедленно!

Так я и жила, кусая локти, пока не выпал снег. А новый снег — это немножко новая жизнь: кажется, теперь всё будет лучше и интереснее.

Уже приближался Новый год, а значит, каникулы. А значит, контрольные. Новая полоса препятствий: только с мамой помирились — и заново повод для ссоры. Вообще-то я круглой идиоткой в классе не считалась, задачи нормально решала и писала почти без ошибок, но вот водилась за мной особенность: как ни контрольная — так провал. Волнение тому виной, или невезение, или ещё что-то, только учителя мне сами признавались: у тебя, говорят, в табеле оценки на порядок ниже, чем ты обычно заслуживаешь. Не умеешь ты писать контрольные. Учись, мол, сосредотачиваться, жизнь нас судит по экзаменам, и так далее.

И вот все витрины в гирляндах, ёлки то там, то здесь, Новый год на носу… А я иду домой на другой день после контрольной по алгебре.

С оценкой в дневнике.

Снег пошёл… Мохнатый такой. Хлопьями. А у меня настроение — хоть садись в сугроб и засыпай до весны.

Заворачиваю я к себе во двор и вижу: на скамейке рядом с подъездом кто-то сидит. Ничего особенного: там вечно то старушка отдыхает, то парень девушку ждёт. А тут сидит мужчина в пуховой куртке, в шапке, и давно сидит — снег уже сугробами на плечах.

Прохожу я мимо, к подъезду, гляжу под ноги, читаю следы на снегу… Полозья — кто-то тяжёлые санки протащил… Рифлёные ботинки… Коньки — это Катька, соседка, на коньках по снегу катается… дура… Иду — и на мужчину этого искоса, ради любопытства — зырк!

А это Оберон.

У меня ноги так к снегу и примёрзли.

Обозналась, думаю. Вдруг это совсем другой человек, просто похожий?!

И сразу же понимаю: не переживу такого разочарования.

Но это он, точно он. Бородка аккуратно подстрижена. Глаза внимательные. И лицо королевское. Без короны, без мантии, но посмотри внимательно — и всё поймёшь.

Я стояла перед ним минуты три. Снежинки щеки касались — и таяли сразу, такая у меня была горячая физиономия.

Наконец он скамейку рядом с собой от снега отряхнул — голыми руками, без перчаток, без варежек.

— Здравствуй, Лена. Присядешь?

— Здравствуйте…

Я подошла, но садиться сразу не стала. Вот здорово мечтать о чуде, а когда оно приходит, всё-таки страшно. Если честно — дыхание перехватывает.

— Здравствуйте, — сказала я громче (вдруг он первый раз не слышал?), — ваше величество…

— Садись.

И я села с ним рядышком.

Мы сидели на виду у всего дома. Если бы кто-то из соседей сейчас выглянул в окно, а потом спросил бы меня, с кем это я разговаривала… Я бы соврала, наверное, что это мой учитель. Или отец подружки.

Ни за что, никому я не сказала бы, что это король-волшебник.

А мне так хотелось! Так хотелось, чтобы они об этом знали!

— Ну, как у тебя дела? — спросил Оберон.

Я хотела сказать сразу: «Плохо». Учителя придираются, алгебра уродская, контрольную завалила. Заберите, мол, меня в Королевство…

А потом подумала: как я ему, королю, буду признаваться в собственной глупости, скулить о какой-то «паре»?!

— Хорошо дела. Спасибо. А как у вас?

— У нас похуже. — Оберон рассеянно стряхнул снег с плеча. — Мы отправляемся в путь… Это опасно.

Я растерялась:

— Вы куда-то уезжаете?

— Да. И далеко.

— Вы бросаете замок, сад… Вы бросаете своё Королевство?!

— Нет. Я веду Королевство — на новые земли… А замок и сад бросаю, да. Они живут своей жизнью. Они мне надоели.

Я поводила подошвами по снегу, будто шлифуя. Оберон говорил непонятно, и я, честно говоря, ждала совсем другого.

Я ждала, что он пригласит меня в замок. Лучше на бал. Или нет — лучше на турнир… Да всё равно, лишь бы в Королевство. И пусть все ему кланяются, а он мне, вот так, запросто: заходи, мол, Лена…

И, будто услышав мои мысли, он вдруг сказал:

— Пойдём?

Хлопья завертелись у меня перед глазами. Я шлифовала и шлифовала снег под скамейкой, уже до асфальта протёрла и всё не могла понять: почему же мне так страшно? Ведь я хотела, мечтала, ждала… Дождалась — и трусливо хочу удрать. Нырнуть от него в подъезд. Чтобы все было снова скучно, плохо, трудно…

Обыкновенно.

— А меня мама ждёт, — сказала я и покраснела ещё больше. Потому что знала, что мама на работе и будет к шести. Пусть я пудрю мозги учителям, но как я посмела соврать королю Оберону?!

— То есть она будет ждать, — поправилась я. — Если меня не будет… к шести.

— У Королевства есть закон, — он смотрел мне прямо в глаза и говорил, как обычно, очень спокойно и по-честному, — если человек входит в него из вашего мира, он возвращается обратно в ту же точку. В тот же час. То же самое верно наоборот: я перешёл в ваш мир, когда мой канцлер начал: «Путеше…» Я успел погулять по городу, подождать тебя здесь на скамейке. А когда вернусь — канцлер скажет «..ствие» и преспокойно продолжит свой доклад. Да что я рассказываю: ты ведь помнишь, как было в прошлый раз?

Я, конечно, помнила.

— А вы потом вернёте меня обратно?

— Слово.

Если бы наши мальчишки умели вот так сказать: «Слово», и чтобы сразу, безо всяких клятв, стало ясно: этот не предаст!

Но это что же получается? У меня совсем-совсем не осталось оправданий для трусости? Мама не будет волноваться. В Королевстве я навечно не застряну. Экскурсия — туда и назад. Лучшее в мире развлечение…

Развлечение?

— Простите, ваше величество… А зачем я вам всё-таки нужна?

Здесь не было зимы. Так что я сразу сбросила и куртку, и шапку, и шарф. И сняла бы ботинки, если бы не колготы под брюками. Ходить в колготах по траве — что может быть глупее?

Но и жарко не было. Воздух… В прошлый раз я его как следует не разнюхала. А в нём плыли одновременно запахи и леса, и моря, и дождя.

На этот раз Оберон вышел меня встречать, и слуги у ворот замка замерли в поклоне. Конечно, они кланялись королю. А так выходило, будто и мне немножко.

— Ты не запыхаешься, если по лестнице долго подниматься?

Я помотала головой. Не очень люблю лестницы — серые, унылые, с бесконечными одинаковыми пролётами. А по этой шла бы и шла до самого неба: она вилась внутри замка, то пряталась в башню, то снаружи лепилась к стене, и тогда захватывало дух, потому что лестница была без перил.

Чем выше мы поднимались, тем шире становился окружающий мир. С одной стороны горизонта высились зубчатые скалы; с другой — лес без конца и края, с третьей — город под красными крышами, с флюгерами и узкими улочками, и за городом снова лес. А с четвёртой — море, на море цветные паруса и далёкий остров на горизонте.

— Это Королевство, да? Всё это — Королевство?!

От восторга я потеряла осторожность; Оберон взял меня за локоть и аккуратно отодвинул от края лестницы:

— Я всё тебе расскажу. Сюда…

Вслед за ним я вошла в полукруглую арку. Он пригнулся в проёме, я — нет.

За нашими спинами задвинулась портьера.

Я огляделась.

Круглая комната. Письменный стол — не такой, конечно, как у нашей завучихи, а королевский, дубовый. Резной трон — точная копия того, что в тронном зале, только поменьше. И книги, книги, какие-то свитки, бумаги, у стен — мраморные плиты с непонятными символами. Гадкая маска на стене, сделанная из очень некрасивой кожи, полуистлевшей, полуобгоревшей. Я решила на неё не смотреть.

Стеклянные пирамидки и шарики на верёвочках, солнце светит сразу в три окна, по деревянному потолку прыгают солнечные зайчики. А на полу песок. Толстенный слой, как на самом чистом пляже. Тёплый — я рукой потрогала. Оберон прошёл по песку к своему трону — осталась цепочка следов. И следы эти почти сразу стали изглаживаться, таять, как будто дует сильный ветер (а ветра в комнате не было), как будто проходят годы и годы, века…

Мне стало не по себе. Я где стояла, там и села прямо на песок. Даже куртку не подстелила.

— Тебе здесь нравится?

— Да, — сказала я. И на всякий случай вежливо добавила: — Ваше величество.

Он сидел передо мной за письменным столом — такой, каким я встретила его на скамейке во дворе. Куртка (расстёгнутая), из кармана торчит свёрнутый клетчатый шарф. Ни короны. Ни мантии. А вокруг, за окнами — скалы, лес, паруса…

— Так вот. Это не Королевство.

Вот тебе и на.

Мне показалось, что он говорит ерунду. Очень обидную, вредную ерунду. Будь он учителем — я бы огрызнулась…

А так мне только и оставалось, что жалобно спросить:

— А что?

Он мельком просмотрел какие-то бумаги. Захлопнул огромную книгу — пыль поднялась столбом, закружилась в солнечном свете. Вздохнул. Вышел из-за стола, уселся, как и я, на песок.

— Королевство, Лена… Это я, да мой сын — принц, да шесть его невест. Комендант — ты с ним знакома, у него нос крючком. Канцлер. И ещё примерно сотня людей — слуги, глашатаи, повара, конюхи, стража, придворные маги, егеря, музыканты. Вот это Королевство. Мы странствуем по свету, как цыганский табор или бродячий цирк. И однажды находим нетронутое место, где высокие горы с зубчатыми скалами, или дремучий лес, или и то и другое вместе. Где стоит на обрыве брошенный замок. Впрочем, замок мы можем выстроить и сами…

Он говорил и пересыпал песок из ладони в ладонь. Я тоже зачерпнула пригоршню — и чуть не вскрикнула от боли. Что-то кольнуло меня в мизинец. Я присмотрелась — из песка торчала пика. Маленькая. Пика солдатика; я откопала его. Он был тяжёлый — наверное, оловянный.

— И вот мы поселяемся там, — продолжал Оберон, поглядывая на меня из-под опущенных век. — Мы основываем новое Королевство. В садах живут феи, в озере — русалки. В лесу — лешие или чего похуже. В скалах гнездятся драконы… Потому что мы изменяем тонкий мир. Сама земля вокруг нас становится Королевством. А это очень притягательно для людей… И понемногу они к нам сходятся отовсюду: крестьяне распахивают пашни, ремесленники ставят мастерские, купцы привозят товар, устраивают торги. Строятся дома, мосты, мельницы, кузницы, лесопильни. В горах закладываются шахты и рудники. Изобретаются новые способы обработки металлов, окраски тканей и удобрения полей. Появляются и крепнут экономика, финансы, внешняя и внутренняя политика, судопроизводство. На Королевстве нарастает броня — броня толстого мира, весомого, настоящего, очень важного и нужного для людей… И когда броня становится слишком толстой — Королевство теряет подвижность, теряет власть над тонким миром, гибнет… Тебе интересно?

— Да! — Я подпрыгнула. К тому времени в песке отыскались пять оловянных солдатиков и развалины маленького каменного дома. В нём могли бы жить люди ростом с мой ноготь на большом пальце. А может, и жили когда-то?

Оберон помолчал. Под его взглядом я перестала копаться в песке — не ребёнок.

— Да, Лена, — сказал Оберон, когда я чинно сложила руки на коленях. — Я, может, многого от тебя хочу… Но мне нужна не маленькая девочка, а солдат. Помощник, от которого в один прекрасный день будет зависеть судьба Королевства. Боевой маг, которому многое позволено, но с которого потом сурово спросится. Вот кем я тебя вижу… А ты?

— А я слушаю, — сказала я честно и захлопала глазами.

Оберон усмехнулся:

— Так вот… Когда груз толстого мира, наросший на Королевстве, становится неподъёмным, мы всё бросаем и снова пускаемся в странствия. Через хаос. Через неоткрытые земли, населённые чудовищами. Через моря, через снега, мимо вулканов, по воздуху, под землёй. Мы должны найти новое место для Королевства. А его с каждым разом всё труднее найти.

— Но почему? — Я покосилась за окно. Море волновалось, валы пены отсюда, сверху, казались совсем маленькими, но я видела, как болтаются на волнах корабли. — Если здесь так хорошо… А дорога такая опасная… Почему вы не можете остаться?

Оберон провёл рукой по волосам. В комнате задрожал воздух…

Пропала куртка, пропали вытертые джинсы, пропал клетчатый шарф. Он сидел передо мной в мантии, в камзоле и коротких полосатых штанах, в ботфортах выше колен. А на голове его блестела корона.

Это было странное зрелище — король, который сидит на песке по-турецки. Будто почувствовав эту странность, Оберон поднялся — не касаясь пола руками. Будто взлетел.

Я тоже встала. Я просто не могла перед ним сидеть!

— Потому что мы Королевство, — сказал он совсем другим, низким и суровым, властным голосом. — И заботимся не о своих удобствах, а обо всём мире. Ты думаешь, в этих скалах остался хоть один дракон? Ты думаешь, хоть одна русалка выбирается на берег лунной ночью? Мир завоёван людьми, отдан людям, и это правильно. Но правильно и другое: завтра в полдень, ни минутой позже, Королевство уйдёт отсюда на поиски новой земли. Так решил король.

— А я ничего не говорю, — залепетала я, перепугавшись. — Только… А как же я? Я-то что должна делать?

Он снова уселся за стол. Улыбнулся. Сказал теперь уже обычным своим голосом:

— А ты ничего не должна, Лена. Дело обстоит вот каким образом: ты по натуре — маг. Ты можешь изменять то, что я называю тонким миром, а большинство людей даже не знает о его существовании… Сейчас у нас в Королевстве очень не хватает магов. В дороге они необходимы. Я один не смогу присматривать за всем караваном, вовремя замечать все опасности, помогать всем, кто нуждается в помощи… Есть ещё Ланс, мой старший ученик, и Гарольд, мой младший ученик. Этого мало. Чем больше магов в караване — тем безопаснее путь, тем больше вероятность, что все доберутся до нового места живыми и невредимыми. Я предлагаю тебе поступить в Королевство на должность младшего мага дороги. Ты либо соглашаешься — и тогда завтра идёшь вместе с нами. Либо не соглашаешься — один шаг, и ты дома. Но в этом случае я никогда уже больше за тобой не приду… Ты сразу скажешь или дать тебе время на размышление?

— Но, Оберон, — у меня вдруг затряслись коленки, — я же ничего не умею. И с чего вы взяли… Это из-за того случая на остановке, да? Так я с тех пор пыталась это снова сделать, но у меня не выходило. Если я даже маг, я… у меня не получится. Мне же только тринадцать лет! Может, потом, когда я вырасту…

Я говорила и говорила, а уши у меня горели всё ярче и ярче. И мне хотелось провалиться в этот песок под ногами. Пусть бы Оберон никогда меня не встречал, пусть не приводил бы в Королевство, и тогда не случился бы со мной такой позор. Вот этот самый миг я буду вспоминать, конечно, до старости — какая я была трусиха и дура…

Оберон вытащил что-то из ящика стола и подбросил на ладони. Я избегала смотреть ему в глаза, но на руки посмотрела — он держал здоровенный кинжал с тонким лезвием.

И в следующую секунду, почти не замахиваясь, метнул кинжал в меня!

Остриё нацелилось мне в левый глаз.

Как только я умудрилась не запачкать штаны? Честно говоря, ещё чуть-чуть — и стать бы моему позору неотвратимым…

А так — я просто заорала как бешеная и оттолкнула этот проклятый кинжал… я так и не поняла — чем. Клинок на мгновение завис прямо перед лицом, а потом аккуратненько раскололся вдоль, на две половинки: правую и левую. И обе половинки кинжала беззвучно упали в песок к моим ногами.

У меня мурашки пробежались от затылка до пяток и в голове что-то стиснулось. Может, мозги мои куриные решили сжаться в кулак?

— А ты говоришь, не получается, — очень серьёзно сказал Оберон. — Врождённые данные у тебя хорошие. Но если не развивать — так и пропадут годам к восемнадцати.

Я подумала: может, возненавидеть его на всю жизнь?

Зареветь?

Пусть немедленно домой возвращает?

Реветь я не стала. Только спросила с упрёком:

— Вы же меня могли убить?

— Ерунда. — Он даже улыбнулся. — Смотри…

Вытащил из ящика ещё один кинжал и, прежде чем я успела испугаться, метнул прямиком в гадкую маску. Миг — и кинжал вернулся к нему в руку. Я не успела понять, как это произошло, но только маска висела невредимая, всё такая же отвратительная, как прежде.

— Это такой кинжал?

— Нет, это я так бросаю… И ты так сможешь. Когда научишься.

— Правда? А что ещё могут маги?

— Усмирять чужой гнев. Слышать и видеть тайное. Чувствовать опасность. Строить воздушные замки. Летать. Убивать взглядом. Зависит от степени мастерства.

Я задумалась. И мне страшно захотелось научиться… нет, не убивать взглядом. Хотя в случае с Зайцевой было бы очень кстати. Захотелось летать — так захотелось, что подушечки пальцев зачесались и я даже стала, кажется, немножко легче.

— Оберон…

— Да?

— Если я соглашусь идти с вами, то вы потом вернёте меня домой?

— Как только обоснуемся на новом месте. Один шаг — и ты дома. Только и всего.

— А если, — я запнулась, — если я передумаю… по дороге? И захочу вернуться?

— Не выйдет. Мы можем ходить между мирами только тогда, когда они существуют и устоялись. А странствующее Королевство — нестабильная структура. Так что лучше и не пытаться.

— А, — во рту у меня пересохло, — странствия… это… сколько?

Он пожал плечами. Мол, как считать. Мол, не слишком ли долго приходится тебя уговаривать?

Я представила себе: один шаг — и я дома. Там зима, снег идёт. Можно взять санки, покататься с горы… Вернуться домой, получить по ушам за контрольную по алгебре… И за несделанные уроки… И за невытертую пыль… И вот так жить, жить и знать, что была в Королевстве и сама — сама! — от него отказалась.

А главное — знать, что Оберон меня презирает.

С другой стороны, я ведь потом вернусь в то же самое время. В ту же секунду. И успею покататься на санках, получить по ушам… И встретить Новый год…

— Оберон…

— Да?

— А вы умеете убивать взглядом?

— Да. А что?

— Ничего. — Я с трудом сглотнула. — А вы вообще суровый король?

— Ты хочешь знать, не казнят ли тебя на площади за какую-нибудь провинность? — Его глаза смеялись.

Я смутилась:

— Нет, я о таком не думала… Но в пути — там же опасности? Вы говорили — чудовища?!

— Да.

— Значит, там можно погибнуть?

Он опустил подбородок на сплетённые пальцы:

— Знаешь, Лена… Я не могу гарантировать полную сохранность твой жизни. Как жизни любого из моих подданных. Но я могу обещать, что буду сражаться за тебя, как за себя самого. Как за любого из нас. Вот так. Теперь решай.

Глава 4
У зла нет власти

— На вот, выбери себе. — Гарольд бросил передо мной на стол ворох одежды, в основном кожаной. Чистоты она была средней, и запах от неё был так себе. Я двумя пальцами взяла большую чёрную куртку с железными заклёпками:

— А может, оставить моё? Брюки…

Гарольд окинул меня взглядом:

— Там, куда мы идём, такое не носят.

Ему было лет семнадцать, и он здорово походил на тех десятиклассников, что дружили с Лозовой и Зайцевой. Нахальный тип. И мне очень не понравилось, когда Оберон вызвал его к себе в кабинет, поставил меня перед ним и сказал: «Гарольд, это наш новый маг дороги. Поступает к тебе в обучение».

Я-то думала, что учить меня будет Оберон!

— Ну, выбирай. Штаны там, рубаху, сапоги. Или тебе платье с кринолином? — Он теперь уже явно издевался.

Пришлось мне всё-таки разбираться в этой груде. Почти вся одежда была пошита на взрослых, и, пока я отыскала небольшие штаны и сносную куртку, выбора у меня не осталось.

— Слушай, Гарольд… А куда мы идём?

— Отучаемся говорить «Слушай, Гарольд». Учимся говорить: «Скажите, мастер».

Я подумала, что раньше у него в подчинении никого не было. Мне предстояло быть первой подопытной свинкой.

— Э-э-э… мастер. А Оберон говорил…

Он насупился всерьёз:

— Ещё раз скажешь «Оберон», и я тебе нос расквашу. Говори «его величество».

Я покрепче сжала зубы. Ладно-ладно. Ещё неизвестно, кто кому первый расквасит нос.

Переодеваться пришлось здесь же, на складе, за штабелем потёртых сёдел (по-моему, сёдла были не для лошадей. Слишком большие). Поверх своих колготок и футболки я натянула штаны, рубаху и слишком длинную, не по росту, куртку. Сунула ноги в сапоги: наши модницы, наверное, подрались бы за такие ботфорты… если бы они были хоть чуть-чуть новее.

Гарольд осмотрел меня (чучело чучелом, если честно) и остался доволен.

— Урок первый. — Он заложил руки за спину и отставил ногу, чтобы казаться солиднее. — Маг дороги должен уметь защищать себя от зла. Иначе как он сможет защитить других?

Он круто развернулся, из его руки вылетела железная стрелка и воткнулась в глазную прорезь тяжёлого шлема, ржавевшего на стойке вместе с доспехом. В пустой голове у «рыцаря» полыхнуло, изо всех щелей доспеха повалил дым.

Я разинула рот. Наблюдая за мной краем глаза, Гарольд слепил прямо из воздуха дрожащий струйчатый шарик, подбросил к потолку. Шарик взорвался, на нас посыпались искры, по потолочным балкам размазалась чёрная клякса копоти.

Веснушчатый нос моего учителя поднялся к этой кляксе, будто указка.

— Маг дороги ничего не боится. Скажи: «У зла нет власти!»

— У зла нет власти, — послушно повторила я.

— Уже хорошо. Сейчас мы с тобой пойдём в город… и там потренируемся. Только смотри, от меня ни на шаг!

Зря он это сказал: я и так боялась отойти от него хоть на полшага. Один раз даже ухватила его за рукав — правда, тут же опомнилась и убрала руку. Ещё подумает, что я трусиха!

Прежде мне казалось, что в Королевстве очень мало людей. А их здесь было столько, что могли затоптать в два счета. Мужчины почти все бородатые, длинноволосые, похожие не то на разбойников, не то на рок-музыкантов. А женщины разные — и высокие, и маленькие, побогаче одетые и победнее, то чистенькие и аккуратные, а то такие чучела в лохмотьях — с виду настоящие ведьмы. И все одновременно говорят: зовут кого-то, ссорятся, мирятся, зазывают в лавочки, смеются, поют…

А улицы? Разве это улицы? У нас в школе коридоры и то шире. А мостовая? Горбатая, щербатая, с выбоинами, деревянные башмаки по ней — цок-цок-цок! Кованые сапоги — бах-бах-бах! И тут же лошади… Я бы, например, запретила на лошадях ездить в таком тесном месте. Ещё наступят кому-нибудь копытом на ногу.

А запахи!

То дымом потянет. То свежим хлебом. То вонища шибанёт, хоть нос затыкай. Я попробовала дышать ртом, но тут же закашлялась: пыль оседала в глотке. И в этот самый момент вонищу сдуло ветром. Повеяло удивительным запахом с моря: он был такой… прекрасный и ужасный, как этот город.

Мне сделалось страшно и весело.

А толпа вокруг кружила. Я не успевала всего рассмотреть, потому что надо было следить за Гарольдом, чтобы не отстать. И потому перед глазами у меня замирали будто фотографии: деревянная лодочка в сточной канаве… Подкова на мостовой… Кузнец работает прямо на улице (а грохоту! Искры летят!), мальчишки играют под ногами толпы, и никто на них не наступает, вот что удивительно. Мы спускались ниже, ближе к морю, ближе к порту, и всё свежее делался ветер и гуще — толпа. А потом Гарольд взял меня за локоть и втянул в переулок — сквозь низкую арку в глинобитной стене.

Здесь почти никого не было. Толстая женщина выплеснула помои из тазика в канаву, равнодушно посмотрела на нас, ушла. Брели по улице двое мужчин, в обнимку, пошатываясь, пьяные, что ли? Завернули за угол, скрылись из глаз…

Все окна деревянных домов были закрыты ставнями. Три собаки лежали у низкого порожка — а над порожком была вывеска: «Трактир „Четыре собаки“.

— А где четвёртая собака?

Гарольд нахмурился:

— Что?

— Здесь написано…

Он посмотрел на вывеску, на собак, понял и нахмурился ещё сильнее:

— Не отвлекайся по пустякам. Значит, так. Сейчас мы зайдём в трактир. Там собираются всякие… ну, нехорошие люди. Но нам они сегодня не нужны.

— Лично мне они вообще не нужны…

— Не болтай! В дальнем углу на тряпочке сидит нищий. Ты к нему подходишь, останавливаешься прямо перед ним, делаешь глубокий вдох и кладёшь монету в его шляпу. — Гарольд протянул мне тусклый кругляшок. — Он начинает на тебя орать. А ты говоришь: «У зла нет власти». И делаешь вот так, — он провёл рукой перед моим лицом, — сметаешь поток зла со своей дороги. Потом поворачиваешься и выходишь. Мы идём в замок, и я говорю Оберону, какой ты талантливый ученик. Ну?

Я переступила с ноги на ногу. Оказывается, слишком большие сапоги уже натёрли мне пятки.

— Э-э-э… Скажите, мастер. А почему он будет на меня орать, если я ему дам монету? Он же для этого там сидит, для денег, в смысле?

Гарольд засопел:

— Он злой потому что! Деньги ему не нужны, его там и так кормят. И вообще, не задавала бы ты лишних вопросов. Идём.

Я не двинулась с места.

— Скажите, мастер… А если у меня не получится?

Гарольд рассердился всерьёз. У него даже щёки втянулись.

— «Если у меня не получится» — ещё раз услышу, излуплю как козу! Никаких «если»! Должно получиться. Вперёд!

И мы вошли в трактир «Четыре собаки».

Вы знаете, как выглядит гнусный притон? Вот и я до этого времени не знала.

Во-первых, там воняло стократ хуже, чем на улице. Во-вторых, едкий дым заставлял глаза слезиться и моргать. В-третьих, за грязными столами там сидели такие страшные рожи, что, будь я стражником Королевства, просто перехватала бы всех подряд и посадила в темницу на веки вечные.

Они сидели и пили что-то из грязных кружек. Когда мы вошли, покосились на нас мутными своими глазищами — будто решая, мы вкусные или нет и как нас лучше готовить. Я задрожала; а рожи тем временем зырк-зырк — и равнодушно так отвернулись. Как будто нарочно давая нам понять, что мы им неинтересны; я вспомнила волка из сказки: «Я передумал! Я не буду есть этих худосочных поросят!» И я поняла, что они только делают вид, что им на нас наплевать, а вот когда мы поверим, перестанем ждать нападения — тут они ка-ак…

— Добрый день, Гарольд, мой мальчик…

Я еле удержалась, чтобы не взвизгнуть на весь трактир. Из-за стойки вышел человек с повязкой на полголовы. Как будто у него болели одновременно зубы, ухо, шея, затылок и нос. Или будто он был мумией, только не до конца обработанной.

— А это кто у нас? Будем есть, пить, безобразничать?

— Это новый маг дороги, — мрачно сказал Гарольд.

Человек-мумия меня оглядел. Правый его глаз был ничего себе, нормальный, зато левый смотрел сквозь прорезь в бинтах. Меня мороз продрал по коже.

— Это? — спросил человек-мумия. С таким видом, будто ему подсунули таракана и говорят, что вот, мол, собака ротвейлер.

— Приказ короля.

— А-а-а, — сказал человек-мумия совсем другим голосом. — Его величеству — поклон и привет… Заходите.

Гарольд взял меня за руку и потащил через весь трактир, мимо столов и сидящих за столами разбойников, мимо печки, возле которой возилась та самая толстая женщина, что выливала помои. Потащил в самый дальний угол. И я увидела, что там на самом деле сидит нищий — лысый, как картошка, грязный и, кажется, немножко горбатый.

— Ну, — Гарольд наклонился к моему уху. — У зла. Нет. Власти. Запомнила?

— Ага, — ответила я трясущимся голосом.

— Иди!

И он подтолкнул меня в спину.

Нищий сидел, скрестив тонкие ноги. Между его коленями лежала на полу соломенная шляпа с широкими полями. Я подошла, зажав монетку в кулаке. Нищий на меня не смотрел — он, кажется, спал сидя.

Не доходя до нищего трёх или четырёх шагов, я прицелилась. Уж по физкультуре-то у меня всегда отличные оценки — я и бегаю быстро, и в баскетбольную корзину попадаю с середины поля. Меня бы в школьную команду взяли, если бы не рост…

И вот я прицелилась — и бросила монету в корзину… то есть в шляпу. Монета ударилась о соломенную стенку и скатилась на дно. Есть!

Не успела я обрадоваться, как нищий разлепил веки и посмотрел на меня. И ноги мои прилипли к грязному полу.

— Чтобы вы все сдохли, — сказал нищий. И в его проклятии была такая сила, что я вдруг поняла: оно сбудется. Оно погубит не только меня, но и весь этот город, Гарольда, Оберона… Потом оно просочится в наш мир и погубит маму, Петьку и Димку, даже отчима, даже завучиху и весь наш класс…

А нищий, видя мой страх, ухмыльнулся беззубым ртом и заорал во весь голос:

— Чтобы вы все сдохли! Чтобы! Вы! Все!

— У зла нет власти, — забормотала я сквозь подступающие слезы. — У зла нет власти…

И провела рукой, как показывал Гарольд, но даже дым не разогнала.

Нищий выпрямился, горб его пропал, весь он стал выше и толще, рот разинулся чёрной дырой.

— Сдохли! Сдохли!

— У зла нет власти! — Я уже ревела. Потому что ясно же: «волшебные» слова — враньё, у зла есть власть, да ещё какая!

— У зла нет власти, — сказал кто-то за моей спиной.

Нищий вдруг заткнулся на полуслове. Посмотрел поверх моей головы; потом съёжился, как мочёный помидор, который прокололи вилкой. И стало ясно: всё, что он говорил, — всего лишь болтовня старого, злобного, выжившего из ума человека. У этого беззубого зла действительно нет власти ни над чем…

Нищий снова закрыл глаза и моментально заснул. Или притворился, что спит.

А у меня за спиной стоял Гарольд. Бледный-бледный. И губы у него тряслись.

И всю обратную дорогу, до самого замка, он не сказал мне ни слова.

— Ну скажи, что я сделала неправильно?

— Ты всё сделала неправильно! Ты вообще ничего не сделала! Вместо того чтобы остановить зло, ты стала подкармливать его своим страхом. Я тебя об этом просил?

В большой и очень уютной комнате горел камин, пахло свежим деревом, дымком и сеном. Вдоль стен тянулись лавки с тюфяками, ложись себе — и отдыхай, слушай тишину за распахнутыми окнами, мечтай о полётах…

Как бы не так.

Я, скрючившись, сидела на лавке, а Гарольд, чёрный как туча, расхаживал из угла в угол. И это у него получалось так свирепо, что любой тигр в клетке позавидовал бы.

Мой страх улёгся. Осталась только обида.

— А о чём ты меня просил? Подойти и сказать слова! Я подошла? Сказала? А что вышло не так — так ты меня не научил, как надо!

Он бросил на меня такой взгляд, что я отодвинулась назад на своей лавке. Ещё драться полезет, чего доброго. Ну, пусть попробует, я его до крови укушу.

— Знаешь, — сказал он в сердцах, — если бы его величество… сам не сказал, что у тебя есть талант, — я бы…

И он замолчал.

— Что? — спросила я ехидно. — Не поверил бы? Королю бы не поверил, да?

Гарольд ничего не ответил. Ещё раз прошёлся из угла в угол.

— А знаешь, — сказал вдруг спокойно. — Давай спать. Завтра рано в поход… Если ты не передумаешь, конечно. А то ведь, пока не протрубит труба, можно попросить его величество вернуть тебя обратно… откуда взяли. Ты только скажи…

Он отошёл в дальний угол и там улёгся на соломенный тюфяк. Укрылся клетчатым шерстяным одеялом и вскоре засопел.

Глава 5
Когда протрубит труба

Разумеется, я не заснула.

Пусть тюфяк был чистый и в меру мягкий, пусть огонёк в камине так уютно потрескивал, пусть снаружи за окном потихоньку пели ночные птицы и светили огромные, ненатуральные, сказочные звёзды. Пусть всё было хорошо — но мне-то было плохо.

Во-первых, стыдно и страшно было вспоминать моё первое «магическое» задание и как я его провалила. Это вам не контрольная. Если бы Гарольд не вступился — прямо и не знаю, что со мной стало бы.

Во-вторых… меня страшно обидели слова Гарольда. Он не верил, что я маг. Он хотел, чтобы я струсила и сбежала в свой мир. Он прямо мечтал об этом. Тогда бы он сказал Оберону с притворной грустью: «К сожалению, ваше величество, она всего лишь девчонка, да ещё и маленькая для своих лет. Я очень хотел научить её магии. И я бы её научил, конечно, если бы она не перепугалась…»

И когда я воображала Гарольда, который говорит всё это Оберону и сокрушённо качает головой, мне хотелось грызть одеяло.

С другой стороны, мне очень хотелось домой. Прямо-таки до слёз. Отсюда, из Королевства, все домашние беды казались маленькими и ненастоящими.

Гарольд сопел во сне. Как-то очень громко, ненатурально сопел. Я вдруг подумала: а так ли просто ему заснуть? Ведь если я провалила первое задание — то и он провалился как учитель. А Оберон ведь ему доверяет…

Будто в ответ на мои мысли Гарольд засопел громче и перевернулся с боку на бок. И захрапел так, чтобы всем было ясно: спит человек.

Камин догорал. Скоро в комнате стало совсем темно.

Открываю глаза — а в окна бьёт солнце. На полу соломинки блестят, как золотые. В дальнем углу комнаты сидит Гарольд и натягивает сапоги.

— Подъём. Иди умывайся.

— Доброе утро, — сказала я вежливо.

В коридоре был рукомойник, я ещё вчера запомнила, где он стоит. И только я задумалась, как половчее себе на руки слить из ковша — как появилась женщина в переднике, кругленькая, веснушчатая, приветливая. Мне показалось, что я её где-то раньше видела.

— С добрым утречком, новый маг дороги! Давайте-ка пособлю… Отхожее место, — она понизила голос, — нашли уже?

Отхожее место я нашла ещё ночью. Просто горшок в закоулке, и всё.

— Умывайтесь, собирайтесь, скоро выступаем… — Она лила мне воду в ладони, вода была холодная, тугая, с меня сразу же слетели остатки сна. — Нате вот, — протянула чистое полотенце. — Тут вам одёжку прислали из мастерской — по особому заказу… Гарольд! — крикнула она в комнату. — Его величество велел поторопиться!

— Сейчас, — глухо отозвался мой учитель. Женщина бесцеремонно сунула нос за дверь:

— И чтобы ты мне старую куртку не бросал здесь, а с собой взял. Она теплее новой, а в горах будет мороз.

— Ну чего ты, ма, у меня и так сумка лопается…

— Ты слышал, что я сказала?

— Ну, слышал…

— Давай-давай, уже трубачи к воротам поехали. Через час выступаем.

И она убежала куда-то, на ходу одарив меня улыбкой. Я поняла, на кого она похожа: тот же веснушчатый нос, длинные бесцветные ресницы, каштановые волосы. Только Гарольд был тощий и костлявый, а мать его — круглая, как мячик.

На лавке, где я спала, лежал объёмистый мешочек. Одежда?

— Это кому? — Я была уверена, что вчерашние обноски так со мной и останутся на весь поход.

— Тебе, — ответил Гарольд, не глядя. — Мне, что ли?

Я протянула руку, осторожно раскрыла мешок…

Ух ты!

Полотняные рубашки, как раз моего размера, три штуки. Нитяные штаны — две штуки. Жилет с нашитыми на него стальными пластинками, но всё равно не очень тяжёлый. Кожаная куртка — скроенная точно по мерке, красивая и мягкая, на железных застёжках, с отворотами на рукавах. Штаны — тоже из кожи тончайшей выделки. Тёплый плащ — кажется, шерстяной, темно-синий, с гербом. Пояса, платки, ещё какие-то замечательные мелочи и — внимание! — сапоги. Если бы Зайцева увидела меня в этих сапогах, да в школе…

Она бы умерла от зависти. Упала бы на пол и умерла на месте. Вот какие это были сапоги.

— Это всё мне? Это мне? Это всё-всё мне?!

Гарольд смотрел на меня удивлённо и немножко презрительно. Под этим взглядом я, как могла, умерила радость: всё-таки я маг дороги, а не девчонка в универмаге.

— И вот ещё. — Он вытащил со дна мешка странную штуку, похожую на вышитую серебром косынку. — Повязываешь на голову, чтобы узел был как раз над правым ухом. Это знак мага дороги.

Я взяла «косынку» в руки…

И радость моя исчезла, как не бывало. Разве я настоящий маг? Разве я имею на все это право — на такой плащ, куртку… на королевский герб с буквой О и драконом?

Гарольд заметил, что я скисла.

— Ну что? — спросил с фальшивым сочувствием. — Решила остаться с нами? Или сомневаешься?

Я подумала: могу же я надеть всё это хоть раз? Хоть единственный разочек в жизни?

У ворот замка ко мне подвели коня. Батюшки-светы! Я ведь только мечтала научиться ездить верхом, а сама если и пробовала, то только на соседском сенбернаре!

Серый конь был такой высокий, что я могла. только чуть пригнувшись, пройти у него под брюхом. И, конечно, нечего были и мечтать залезть на него без посторонней помощи. Я представила, как мне к седлу привязывают складную лестницу…

Если бы на мне была в это время моя обычная одежда или вчерашние обноски — я бы сделала вид, что оказалась тут случайно. Но к тому времени на мне был полный наряд королевского мага, сапоги до колен, плащ с гербом, на голове — чёрный с серебром платок. И потому я не стала дожидаться помощи, а влезла сначала на створку ворот (она была фигурная, решётчатая, со стальными ветками и листьями), а уже оттуда перебралась в седло.

Мне показалось, что я сижу на слоне и что земля внизу далеко-далеко. Конь переступил ногами — я вцепилась в луку седла. Конь медленно двинулся вперёд; я ничего не видела и не слышала, у меня была одна цель: не свалиться.

— Ноги засунь в стремена…

Гарольд, оказывается, ехал рядом. Сидел в седле пряменько и расслабленно, как принц.

— Ноги в стремена, говорю. Пятку вниз. Носок вверх и в сторону. Иначе ступни провалятся внутрь, лошадь испугается и понесёт, а ты будешь волочиться сзади…

Я поняла, что всё, хватит, время отсюда сматывать. Походили в красивой одежде, похвалились гербом, покатались верхом, возомнили себя королевским магом — пора и честь знать. Пока меня здесь не прикончили — домой!

Стремена оказались подогнанными под мой рост. Я кое-как последовала совету учителя — растопырила носки, опустила пятки. Мой конь медленно и плавно шёл за лошадью Гарольда, и я смогла наконец-то оторвать глаза от земли и посмотреть вокруг.

А вокруг народу! Народу!

Стражники стояли цепью. Серьёзные, усатые, с пиками наперевес. За этими пиками толпились горожане — бывшие обитатели Королевства, которые теперь оставались сами по себе.

— Ура! Ура! Слава!

Что-то пролетело по воздуху. Шлёп лошадь по шее! Цветы. Букетик фиалок. Он упал в пыль, и вслед за ним полетели розы, гвоздики, ещё какие-то огромные и непонятные цветы, они пролетали у меня над головой, над головой Гарольда, падали под ноги лошадям…

А лошади и ухом не вели. Шли себе и шли. Торжественно выступали.

Откуда-то играла музыка, и она становилась все громче.

— Слава королю!

— Прощай, Королевство!

— Слава Оберону!

— Слава магам дороги!

Мои щёки становились всё горячее и горячее. Я выпрямилась в седле, подражая Гарольду. Навернулись слёзы — то ли от ветра, то ли оттого, что я понимала: это последние минуты моего триумфа. Больше никто никогда не назовёт меня магом дороги и не бросит букет под копыта моей лошади…

Вслед за Гарольдом я выехала на площадь. Здесь уже выстроились караваном лошади и повозки, кареты и всадники: это и было странствующее Королевство, и оно показалось мне неожиданно маленьким.

Серый конь — вот умница! — безо всякого моего участия встал на положенное место, рядом с лошадью Гарольда. За нашими спинами стражники покрикивали на толпу, которая хотела всё видеть и потому напирала и напирала.

— Гарольд… Гарольд…

Молчание.

— Скажите, мастер…

— Чего тебе?

— Что сейчас будет?

— Выйдет мэр. Скажет пару слов. Потом Оберон… его величество отдаст ему символические ключи от города. Протрубит труба… Кстати, ты не передумала?

Я промолчала.

Толпа заволновалась сильнее.

— Мэр!

— Где?

— Там! Смотрите!

— Слава господину мэру! Слава Королевству!

Из седла мне было всё отлично видно: на укрытое ковром возвышение поднялся толстенький человек, эдакая бочка на ножках. Он был разодет в парчу и бархат, но шляпу держал в руках. Ветер тормошил редкие вьющиеся волосы вокруг розовой от волнения лысины.

И почти сразу толпа отпрянула от кордона сомкнутых копий. Я сама подскочила в седле.

Оберон взялся будто бы ниоткуда. Он возвышался надо всеми — над пешими, и над всадниками, и над мэром, взобравшимся на помост. Под королём был белый конь с очень длинной и гибкой шеей. Я присмотрелась и обмерла: морда королевского коня была похожа скорее на морду крокодила, зубы торчали вверх и вниз. Шёлковая белая грива то открывала, то снова закрывала от меня это зубастое рыло…

И всё равно этот крокодилоконь был красивый в каждом своём движении. Казалось, он парит над землёй. А может, так оно и было?

Король сидел в седле, чуть отведя руку с большой белой палкой, на конце которой мерцал красно-зелёный шар. Наверное, это был волшебный посох. Я хотела спросить Гарольда, но тут горожане опомнились и завопили так, что даже коняга подо мной, уж на что спокойный, вздрогнул.

— Обер-рон!

— Слава королю!

— Слава!

В этом рёве и гвалте потонули слова мэра — тот обращался к Оберону и кланялся, приложив руку к сердцу. А король сидел в седле и смотрел на него так же спокойно и внимательно, как смотрел ещё недавно на меня…

Я покосилась на Гарольда. Он не сводил с Оберона глаз и был непривычно бледный, даже веснушки пропали. Я подумала: а ведь для Гарольда всё это, как и для меня, в первый раз. В первый раз на его памяти Королевство бросает насиженное место и уходит в никуда, и неизвестно, что там, впереди, ждёт.

Интересно, он взял с собой старую куртку, как велела ему мать?

Пока я об этом раздумывала, мэр закончил свою речь. Оберон коротко кивнул ему и обвёл площадь глазами. И сказал одно слово — будто бы негромко, но голос его перекрыл гул толпы:

— Прощайте.

И протянул мэру большой ключ, вроде как из спектакля про Буратино. Люди вокруг заревели, завопили, в воздух полетели шапки, шляпы, свёрнутые платки…

А меня будто булавкой кольнули: значит, сейчас уже протрубит труба? И у меня не будет пути к отступлению?!

Я повернула голову. Гарольд смотрел прямо на меня:

— Ну что? Твой последний шанс вернуться. Давай.

Он изо всех сил старался говорить равнодушно, но на последнем слове голос его выдал. Мой учитель очень хотел, чтобы я ушла восвояси и унесла с собой его хлопоты.

Оберон на своём крокодилоконе медленно ехал вдоль каравана — от хвоста, где стояли хозяйственные повозки, к голове, где было его место. Иногда останавливался и перекидывался с кем-то парой слов.

Вот он всё ближе к нам… всё ближе… И времени на решение у меня всё меньше… меньше…

Его конь был совсем близко, когда я увидела, что к бокам чудовища (и к коленям Оберона) прижаты перепончатые крылья, а из ноздрей немножко вылетает дым.

— Привет, Лена.

Я выпрямила спину, как могла.

— Добрый день, ваше величество, — и попыталась улыбнуться.

Оберон был серьёзен:

— Ну что же, решай. Ты идёшь с нами — или возвращаешься к себе?

— А вы знаете, у меня ничего же не получается…

(Что я делаю? Вся площадь на нас смотрит, каждая секунда на счету, сейчас протрубит труба…)

— Разве я нужна вам, ваше величество? Я маленькая…

Гарольд засопел, еле слышно постанывая.

— Конечно, ты нужна нам. — Оберон и бровью не повёл. — Итак?

К полудню мы въехали в другой город, поменьше. Здесь тоже набежала толпа, и тоже стражники с копьями стояли вдоль дороги, и тоже кричали «Слава» и «Прощайте». Я к тому времени так устала, что готова была вывалиться из седла. Гарольд молчал всю дорогу. Он был неимоверно разочарован, прямо-таки убит.

Я уже ничего вокруг не замечала и смотрела вниз, на свои руки с уздечкой. Мой конь не нуждался в командах — он был значительно умнее меня и сам шёл в строю, то ускоряя, то замедляя шаг. Я краем уха слушала приветственные крики, а сама думала: долго ещё? Когда же привал? Когда это кончится?

Даже когда радостные вопли вокруг стали совсем уж оглушительными, я не сразу поняла, в чём дело. А потом вдруг оглянулась — рядом с моим конём, шаг в шаг, плыл белый крокодилоконь Оберона.

— Устала?

— Нет, — сказала я, пытаясь выпрямиться в седле. Спину ломило — сил нет.

— Хочешь, что-то покажу?

— Хочу, конечно…

— Перебирайся. — Он протянул руку.

Я не поняла даже, что он задумал, всё получилось само собой. Только что сидела на своём послушном коньке — и вот уже в седле Оберона, на спине «белого крокодила». Прямо передо мной — длиннющая шея, развивается на ветру молочная грива, косит через плечо глаз — карий, умный, почти человеческий.

— Смотри. — Оберон сидел за моей спиной, я видела только его руки. — Видишь всех этих людей?

— Вижу…

— А теперь погляди сюда…

Он поднёс к моему лицу ладонь. Я посмотрела в щёлочку между его пальцами…

Никого не было! Пустая дорога, вдоль дороги — дома, ползёт караван. Гарольда вижу, он смотрит в сторону… Всадника перед Гарольдом вижу… А там, смотрите-ка, мой знакомец, крючконосый комендант замка, «его милость». А где же люди вдоль обочин?

Оберон убрал руку, и я снова всех их увидела. Мальчишки на крышах и на деревьях. Малыши на плечах отцов. Женщины размахивают платками, шляпами, цветами…

Посмотрела ещё раз сквозь пальцы Оберона — пусто. Караван идёт по пустой дороге.

— Почему это так?

— Обычным взглядом ты видишь два мира сразу. Сочетание двух миров. А я тебе показываю только то, что видно «тонким взглядом». Это Королевство. И ты ему принадлежишь.

— А… можно ещё раз?

Его рука была белой и тёплой. На этот раз я увидела, что на дороге, кроме растянувшегося каравана, есть ещё одна женщина — высокая, прямая, в длинном плаще. Стоит в отдалении. Не кричит, не машет руками. Просто смотрит.

— А это кто?

— Где?

Он быстро глянул в сторону женщины («обычным взглядом» я её не видела, она пряталась за спинами толпы).

— А-а-а… это… она решила остаться.

— Разве так можно?

— У неё серьёзная причина.

— Какая?

— Ну, Лена, это как-нибудь потом.

Секунда — и меня пересадили обратно на спину моего коняги. Крокодилоконь Оберона выгнул шею — и вот он уже далеко впереди, во главе каравана.

— Когда говоришь с королём, — Гарольд по-прежнему не глядел на меня, — не забывай, пожалуйста, добавлять «ваше величество». Если Обе… если его величество не делает тебе замечания, это не значит, что он твоей наглости не видит, поняла?

Так я стала частицей Королевства.

Это здорово.

Но, наверное, мне не раз ещё придётся об этом пожалеть.

Глава 6
Цветы и змеи

Едва только закончились поля, едва только по обе стороны дороги потянулись луга и рощи, как в голове колонны сыграли «привал». Раньше я никогда не слышала такого сигнала (два трубных звука один за другим, высокий и низкий), но подозревала, что теперь он станет моим любимым.

Я сумела без посторонней помощи сползти с седла. Конёк стоял смирно, глядел сочувственно — он мне всё больше и больше нравился, мой серенький. Хорошо всё-таки иметь в Королевстве ещё какого-нибудь друга, кроме Оберона.

Засуетились люди, забегали, запылали костры, запахло вкусненьким. Оказалось, мне не надо ни хворост собирать, ни бутерброды нарезать, как на школьных пикниках. Мне одной из первых поднесли миску каши с мясом, да кружку бульона, да ещё кружку не то морса, не то компота, ягодного и очень сладкого (я с него, собственно, обед и начала). Да, ещё ломоть хлеба — ржаного, вкуснющего, с дымком. И когда я это всё с удовольствием сжевала и выпила, ощущение непоправимой ошибки, которую я совершила, выбрав Королевство и не вернувшись домой, стало таять, таять, пока не растаяло совсем.

А когда потом обнаружилось, что мне не надо даже мыть посуду… Что в обозе едут слуги, которые для того и приставлены, чтобы нас, магов дороги, кормить, поить и обихаживать…

Вот здорово!

Я отошла в сторону, улеглась на травке и стала смотреть в небо. А небо было такое синее, как в нашем мире не бывает, и облака белые-белые, и ласточки.

Я подумала: вот я и в Королевстве. Король — мой друг и в обиду не даст. Разве что надо, в самом деле, приучиться звать его «ваше величество». А то дружба дружбой, а вежливость вежливостью.

А где, интересно, принц? Он ведь тоже где-то здесь, а я его ещё ни разу не видела. А невесты принца? Оберон говорил, их несколько, шесть, что ли? Зачем так много? Надо будет спросить…

И я, наверное, ненадолго заснула. Потому что ночью очень мало спала — урывками. И вот я задремала, и снится мне, как я лечу без крыльев — всё выше и выше, в этом синем небе, и ласточки вокруг водят хороводы…

— Ну, разлеглась! Учиться кто будет?

Я с перепугу так и села. Гарольд стоял рядом, решительный и мрачный.

— А ты меня будешь учить?

— Нет, смотреть я на тебя буду! Быстро вставай. У нас полчаса всего.

Нечего делать — пришлось мне подниматься с тёплой травки и идти за учителем. Он привёл меня на опушку рощицы, поставил среди поросших травой кочек и дал в руки палку с утолщением на конце.

— Это посох. Урок первый: маг дороги должен чувствовать опасность.

— Ты же в прошлый раз говорил, что урок первый…

— В прошлый раз не считается! И не перебивай. Итак: маг дороги должен чувствовать опасность. Под одной из этих кочек в норе — ядовитая змея. Определи, под какой.

— Змея?

— Да! И хватит переспрашивать!

— А как определить? Потыкать палкой?

Гарольд закатил глаза к небу, как покойник. Мне даже страшно стало.

— Ну что ты злишься? Ты же не объясняешь — как!

— Вот так! — Он изо всех сил сдерживал себя. — Берёшь посох правой рукой. Пеленгуешь, то есть водишь туда-сюда, пока не чувствуешь… такое особое ощущение в ладони. Ну, будто ты посохом чувствуешь опасность.

— А как я могу посохом чувствовать…

— Можешь, если ты в самом деле маг! Действуй!

Я послушно взяла палку у него из рук. Поводила туда-сюда… Ничего не случилось. Гарольд стоял над душой, поедал меня глазами, и весь его вид говорил: чтобы тебя змея живьём проглотила. Бестолочь.

— Я что-то делаю неправильно?

— Ты всё делаешь неправильно. Ты должна ловить посохом тонкие сигналы, понимаешь?

— Как антенной?

— Как посохом! Давай ещё раз.

Я снова поводила палкой. Присмотрелась к кочкам: в двух из них темнели круглые дырки. Норы? А в третьей вроде бы ничего не было.

— Вот здесь змея. — Я наугад ткнула пальцем по направлению одной из дыр.

— Нет. Змея не там. И ты ничего не почувствовала. Ты даже не стараешься.

— Я стараюсь.

— Тогда ищи змею!

Моя палка ходила туда-сюда, как «дворник» на стекле машины.

— Змея там. — Я показала на другую кочку.

— Нет!

— Может быть, здесь вообще нет никаких змей?

— Есть! Здесь совсем рядом сидит очень ядовитая и страшная змея. Её укус убивает в несколько минут… в страшных муках. Она прокусывает насквозь сапоги. И даже доспехи. Это жутко и опасно, понимаешь? Думай об опасности. О том, что может с тобой случиться через несколько секунд!

Он переборщил.

Он хотел, чтобы я посохом нашла «тонкий» сигнал об опасности, вместо этого я перепугалась так, что чуть не намочила новые штаны. Я отпрыгнула, хлестнула палкой по высокой траве…

Это в самом деле была очень страшная змея. Гораздо крупнее гадюки, чёрная с зелёными разводами. Удивительно, как подробно я успела её разглядеть. Змея, разозлённая моим ударом, прыгнула (да-да, клянусь! Прыгнула!) по посоху вверх и сжала челюсти на моем запястье.

Больно не было. Я тряхнула рукой — змея свалилась и уползла в траву. Моментально.

На руке остались две красные точки. И они очень быстро превратились в две синие точки.

— Ой, — сказала я.

Тут меня схватили за шиворот и поволокли. Я, конечно, споткнулась и упала; тогда меня подхватили на руки, забросили через плечо (это очень неудобно, висеть вниз головой) и потащили куда-то со страшной скоростью, только трава запрыгала. Свалился с головы чёрный с серебром платок. Замелькали сапоги Гарольда — раз-два-три…

Потом у меня ненадолго потемнело в глазах, а когда темнота разошлась, я увидела прямо перед собой огромный шёлковый шатёр, белый и с зелёными узорами. У входа в шатёр стоял стражник.

— Пропусти! — сдавленно пискнул Гарольд.

Стражник отодвинулся, и Гарольд втащил меня в шатёр на руках.

— …переход границы. Если бы это было зимой — я первый сказал бы, что не стоит и пытаться. Но сейчас весна, и довольно сухая…

Люди сидели на складных стульях, изучали карту, расстеленную на полу, и говорили, судя по их лицам, о чём-то серьёзном. Гарольд, ни слова не говоря, сгрузил меня прямо на карту перед Обероном, который восседал здесь же и внимательно слушал собеседников.

— Это в долинах весна сухая, — сказал король, ни на секунду не прерывая разговора. — А за горами, между прочим, вполне себе льёт, и я не уверен, что ледяной фонтан в этих условиях — лучшее место для перехода…

Он взял мою руку в свою, поддёрнул рукав (я увидела, на что стала похожа моя кисть, и тут только испугалась). Потянулся за посохом, приложил к следу укуса изумрудно-рубиновое навершие.

— …Давайте не принимать скороспелых решений. У нас ещё неделя спокойного пути как минимум, а вас, канцлер, я попрошу очень подробно расписать все достоинства вашего предложения… и недостатки, разумеется, какими вы их видите.

Моя ладонь из синей и толстой на глазах становилась белой и щуплой, как раньше. Боли я по-прежнему не чувствовала.

— Вас, господа советники, я попрошу заняться разведчиками, меня смущает недостоверность новых сведений…

Он выпустил мою руку:

— Гарольд, я тобой недоволен.

Бедный Гарольд! Мне даже стало его жалко. Он выбрел из шатра, еле волоча ноги. Чтобы ободрить учителя, я догнала его и сказала как могла весело:

— А я не испугалась.

Он посмотрел на меня, и я отстала. Не нужно ему было моё ободрение. Ему нужно было, чтобы я провалилась сквозь землю, и чем скорее, тем лучше.

— Гарольд! — от одной из хозяйственных повозок его окликнула мать. — Что случилось?

— Ничего, ма. Всё прекрасно.

В голосе его был такой траур, что мать забеспокоилась всерьёз:

— Ты был у короля?

— Я занят, ма!

И, чтобы показать матери, что действительно не находит ни минутки свободной, Гарольд взял меня за шиворот и потащил туда, где бродили, пощипывая травку, наши кони.

Я молчала и не сопротивлялась. Видно же, что человек не в себе.

Он выпустил мой воротник. Я чуть не упала.

Он отошёл в сторонку и сел на поваленный ствол ко мне спиной.

— Зачем ты била по траве посохом? — спросил бесцветным голосом.

— Потому что испугалась. Ты меня испугал.

— Я испугал, — повторил он с горькой иронией.

— Послушай, Гарольд… То есть, скажите, мастер… А Оберон… то есть его величество, он может любые раны вот так, не глядя, исцелять?

Он так долго молчал, что я уже думала — не ответит.

— Нет. Только те раны, что нанесены обыкновенными, немагическими… животными. Ну и людьми из «толстого» мира. А когда мы перейдём границу… Слушай, ты в самом деле такая тупая?

— От идиота слышу, — сказала я холодно.

И мы поругались навеки.

Заночевали на берегу реки, на холме, где поддувал ветерок и комары почти не кусались. Лошади паслись в темноте, тихонько пофыркивали. По всему лагерю горели костры. Люди бродили от огня к огню — бывало, что стражник подсаживался к поварам, а егерь — к музыкантам. Кто-то пел, и очень здорово пел, прямо за душу брало. Почти везде смеялись — путешественники ещё не устали, у них было легко на сердце, они без сожаления бросили всё, что было в прошлом, и с надеждой шли теперь в будущее…

Мне неохота было сидеть у костра рядом с насупленным Гарольдом, и я пошла прогуляться. Спустилась к реке; здесь было очень шумно от лягушачьего кваканья. Потрогала рукой воду — нет, купаться рано, ещё холодная.

Хотя кто-то купался.

Плескался, нырял на самой середине реки. Покрякивал от удовольствия. Мужчина. Мне стало неудобно: ясно же, что он голый, а я будто бы подглядываю. И, чтобы не оказаться в неловком положении, я быстро пошла наверх, к лагерю.

Дорожка потерялась в темноте. Хорошо, что на мне были высокие сапоги: ни роса не страшна, ни крапива. Я спотыкалась о кочки, ругалась про себя и думала, что настоящий волшебник сейчас взлетел бы. Поднялся к луне, повисел над водой, раскинув руки… Нет, неужели я никогда не научусь летать?!

Я забралась в колючие кусты и долго искала способ из них выбраться. А когда нашла наконец дорожку, то…

— Ой!

— Извините.

Я на него почти налетела. Он был одет в тёмное, а я зазевалась.

— Это вы извините, — сказала я, вспомнив, что надо быть вежливой. — Просто я не вижу в темноте.

— Правда? А я думал, что вы маг дороги…

Ну вот. Хотел бы он нарочно мне досадить — горшего издевательства придумать трудно.

— Ну конечно, я маг дороги. Только не вижу в темноте. Чего тут странного?

— Ничего. — Он удивился. — Ну… вы идёте наверх? Может, вас проводить?

— Не надо, — сказала я довольно грубо. — Просто идите, а я за вами.

Он шёл быстро — ноги длинные. Я запыхалась. Когда мы поднялись на холм, стало светлее от разожжённых повсюду костров. Я заметила, что волосы у моего случайного спутника мокрые.

— Это вы купались?

— Я.

— А разве не холодно?

— Холодно.

Я разглядела его лицо. Молодое. Довольно-таки симпатичное. У нас был такой учитель географии — он, правда, месяц всего проработал. Получше должность нашёл. А жаль: мы его любили…

— А вы пойдите к костру и погрейтесь, — сказала я.

— А вы составите мне компанию?

Я растерялась:

— Зачем?

— Например, затем, что мне хочется послушать про мир, откуда вы родом. — Он улыбнулся.

— А вы знаете, что я из другого мира?

— Конечно.

Я не сразу сообразила, куда он меня ведёт. А когда сообразила — было поздно.

Шесть девиц! Шесть разодетых в длинные платья, с накидками и шалями на плечах, завитые (в походных условиях!), с подкрашенными глазами. Одна похожа на Мальвину, только волосы не голубые, а золотистые. Ещё одна рыжая, в веснушках. Одна немного напоминает Зайцеву, если её облагородить. Ещё трёх я не рассмотрела, только заметила, что они красивые, гораздо красивее меня. И все сидят на складных стульчиках вокруг костра, разговаривают и хихикают.

— Ваши высочества, позвольте представить вам Лену, нашего нового мага дороги.

— Здрасьте, — пробормотала я себе под нос. Эти девицы ещё и высочества, оказывается.

Невесты принца!

Оглянулась я на своего провожатого…

— Ну и где тебя носило? — спросил Гарольд. Маленький костерок, возле которого он коротал вечер, давно прогорел.

— Да так. Беседовала с принцем, — сказала я небрежно. — Рассказывала ему о нашем мире… Тебя же это не интересует?

Он не ответил. А я вытянулась на тюфячке, который специально для меня расстелили, посмотрела в звёздное небо и размечталась.

…А принц симпатичный. И купается в холодной воде.

Конечно, эти его невесты… никто мне так и не объяснил, зачем их шесть штук. Они, конечно, принцессы и так далее. Но с другой стороны — я же маг дороги!

Ладно, пусть будущий маг.

Конечно, им всем лет по восемнадцать, а мне только тринадцать. Но зато когда они растолстеют и им стукнет двадцать пять, я как раз подрасту!

И я заснула под звёздами. Снился мне бал в королевском дворце, принц и я сама — только не в кожаных штанах, а в длинном платье. И прямо во время нашего танца я начала взлетать, взлетать к потолку, тянуть его за собой…

— Вставай. Нечего разлёживаться. Да просыпайся же ты!

Только что рассвело. Мой тюфяк, и одеяло, и вообще всё было мокрым от росы.

— Гарольд… Который час?

— Вставай, пожалуйста, Лена.

От такого обращения сон с меня слетел, как по команде.

Гарольд сидел надо мной и улыбался. Очень старательно и немножко неестественно. Улыбался, кивал, всем своим видом показывал, как рад меня видеть.

— Вставай, пожалуйста. У нас мало времени. Нам надо тебя выучить хоть чему-то прежде, чем мы перейдём границу.

— Ты уверен?

Мне стало не по себе. Болели руки и ноги, от сырости колотил озноб, а кроме того, этот новый вежливый Гарольд собирался меня учить. А я уже знала по собственному опыту, что ничем хорошим это кончиться не может.

— А что мы будем… э-э-э… делать?

— Я тебе всё объясню. Пойдём.

Лагерь спал, только костры кашеваров уже горели вовсю. Гарольд отвёл меня к обрыву. При свете нового дня я увидела место, где вчера встретилась с принцем: колючие кусты, в которых заблудилась, дорожку…

Над водой стелился туман.

— Я всё понял, — бормотал Гарольд. — Я понял свои ошибки. Я учил тебя, как мальчишку, и не учёл, что у девчонок другие, эти… особенности. Теперь всё получится… Смотри сюда.

Гарольд указал вниз. Я присела на корточки. Среди травы рос одинокий цветок, похожий на тюльпан, но только очень большой и фиолетовый. У цветка явно были неприятности: он склонился головкой к земле. Не исключено, что вчера на него наступили.

— Урок первый, — волнуясь, начал Гарольд, и я не посмела перечить. — Маг дороги должен быть готов отдать часть своих сил тому, кто в этом нуждается. Кто ослабел и… это… деморализован. Что значит — пал духом. Вот вы, девочки, любите цветы… зверушек… Ты бы не могла помочь этому цветочку?

— А как? — спросила я еле слышно.

Гарольд улыбнулся шире:

— Очень просто. Протяни над ним ладонь, правую. И скажи: «Оживи». Если ты в самом деле захочешь, чтобы он снова раскрыл свои лепестки навстречу новому дню, чтобы пчёлка прилетела… э-э-э… и всё такое. Ты скажи вот так ласково: «Оживи», и он оживёт.

Я протянула над цветком выпачканную землёй ладонь:

— Оживи.

Как и следовало ожидать, цветок не шевельнулся.

— Оживи! — сказала я громче. — Оживи!

— Ничего, — сказал Гарольд, улыбаясь из последних сил. — Я же тебя не тороплю. У всех не выходит сразу. Нужно ещё пробовать. Передай ему свои силы. Вот ты свежая, выспалась… А цветочек сдох совсем… Жалко цветочек… Давай.

— Оживи! — заорала я во всю глотку. — Оживи! Оживи!

Сидя на корточках, я так низко склонилась над цветком, что потеряла равновесие и упала вперёд.

Хрясь!

Никогда уже пчёлки не прилетят на этот цветочек. В поисках опоры я пополам переломила и без того вялый стебель.

— Гарольд, я…

Он уже уходил, не оглядываясь.

Глава 7
Буря

В седло я взбиралась минут тридцать. Уехал Оберон, уехали стражники и принц с невестами, укатилась карета, вереницей потянулись всадники. Уже и обозные телеги тронулись в путь, проехали мимо нас и пристроились в хвост уходящему каравану. Луг, покрытый чёрными пятнами прогоревших костров, совсем опустел — а я всё пыталась вскарабкаться на спину бедному животному, приспосабливая для этого камни, кусты и кочки, прыгая с разбега и на месте, цепляясь за седло и гриву.

Гордость не позволяла мне позвать на помощь Гарольда. А бросить меня ему не позволял долг. Потому он следил за моими попытками, жуя травинку и время от времени похлопывая по шее свою нервную рыжую кобылу.

Я выбилась из сил и замучила животное. Гарольд ждал. Время шло; неизвестно, что было бы дальше (или нет, известно: я бы скорее сдохла на месте, чем попросила учителя подсадить меня). Но тут в траве нашёлся берёзовый чурбачок — наверное, на нём сидели у костра, а потом забыли или бросили. Подставив чурбачок под ногу, мне удалось сначала лечь на седло животом, потом усесться лицом к хвосту и только потом — наконец! — занять подобающее всаднику положение.

Гарольд, увидев меня в седле, ничего не сказал — только вспорхнул на спину своей Рыжей, будто птичка на веточку. И, не оглядываясь, тронул кобылу с места.

Мой конёк без напоминания пристроился Рыжей в хвост.

Гарольд поторопил кобылу пятками — он, конечно, хотел догнать караван. И мой конь перешёл на рысь.

Я изо всех сил вцепилась в него руками и ногами. Лошадиная спина прыгала — это было страшно…

Но это было и весело.

Мышцы болели уже не так сильно. Даже то место, на котором сидят, скоро притерпелось к жёстким хлопкам седла. Или я научилась наконец-то пружинить ногами?

Мой серенький бежал весело — ему было легко. Сколько там во мне килограммов? Неслась назад трава, летели кусты, вставало солнце — всё выше, выше… И все светлее и светлее, всё ярче и ярче становилось вокруг.

Мой серенький обогнал кобылу Гарольда. Я бы с удовольствием обернулась и показала учителю язык, но побоялась, что не удержусь. Ветер бил в лицо. Мне захотелось петь, и я запела ту песню, которой когда-то учил меня дед:

Серый перешёл в галоп. Я быстренько сжала зубы, чтобы не откусить язык. Меня подбрасывало и шмякало о седло, снова подбрасывало и шмякало, а я вцепилась в переднюю луку, растопырила ступни пятками вниз, носками наружу и от ужаса закрыла глаза.

Серому, видно, понравилось, как я пою. Потому что когда песня оборвалась — он почти сразу сбавил скорость, перешёл опять на рысь и потом на шаг. И вовремя: я готова была свалиться, как груша.

Подскакал Гарольд, злой, как оса:

— Сдурела?

— А что, нельзя?

Он пробормотал что-то под нос и поехал вперёд.

— Скажите, мастер, а у нас сегодня будет первый урок?

Дело было во время дневного привала, я уже высмотрела себе очень удобный камень для взбирания на лошадь и потому чувствовала себя уверенно. А Гарольд, услышав мой вопрос, покраснел как свёкла и уткнулся в свою миску, делая вид, что оглох.

Я давно заметила: в школе дразнят обычно тех, кто очень обижается на дразнилки. Когда Зайцева доводит меня — я на стенку лезу от обиды. И тут же, на следующей перемене, могу сама мучить Батона. Он противный, честно говоря, он давит жуков просто для удовольствия, бьёт собак ногами, и ещё он ябеда. Его полезно дразнить: он, может быть, перевоспитается. И приятно, когда он ревёт от обиды, — такой ведь гад.

При мысли о Батоне что-то в моей душе царапнулось. Как-то расхотелось дальше об этом думать. Ну, задразнили ябеду до слез — и задразнили…

Я обхватила руками колени. Гарольд давно доел свою кашу, его миска была пуста, но он зачем-то водил по дну ложкой — как будто ему нравился противный звук, который при этом получался.

А может, во мне и нет никаких магических способностей?

Я расколола летящий нож Оберона на две части — взглядом. Вернее, это он мне так объяснил. А может, сам Оберон его и располовинил? Чтобы я поверила в себя?

Как-то странно — разве может король врать? Возмутительно даже так думать. И потом, зачем ему это?

Гарольд отставил миску в сторону. Он был жалкий, красный, растрёпанный, он казался младше своих лет. Это от обиды: на обиженных, говорят, воду возят.

А если во мне нет магических способностей, что будет? На площади голову не отрубят — Оберон обещал. А вот отправить в обоз к поварам, чистить картошку, мыть посуду — это запросто.

И это не так уж плохо, кстати. Дома я только и делаю, что чищу картошку и мою посуду. Все наши разговоры с мамой с этого начинаются: Лена, ты почистила? Убрала?

Но всё-таки обидно. Неудобно перед принцем. Одно дело — маг дороги, другое дело — какая-то девчонка на побегушках.

— Скажите, мастер, — начала я очень вежливо и даже льстиво.

— Да?

Я продолжала, преданно глядя ему в глаза:

— А если в день проводить по три первых урока, в неделю это сколько будет? Трижды семь — двадцать один первый урок. А в месяц?

Он покраснел ещё больше:

— Заткнись.

— Можно подумать, мастер, вы не умеете считать. А я же знаю, что умеете. Это скромность в вас говорит. А если постараться, то запросто можете двадцать один умножить на четыре…

Он завёлся. Лицо пошло пятнами. Кулаки стиснулись — и бессильно разжались снова. Как говорила наша завучиха, «если тебя обидели словесно, ну так и отвечай словесно!».

— …Двадцать на четыре — восемьдесят, да плюс четыре, — продолжала я очень серьёзно, будто раздумывая, — да плюс ещё девять — это тот «хвостик», три дня… Вот и выходит в месяц девяносто три первых урока. Неплохо для нача…

Ноги мои забились в воздухе. Гарольд поднял меня за шиворот — воротник впился в шею.

— Идиот! Пусти!

У него было взрослое, очень злое лицо. А глаза — те вообще старческие, сумасшедшие. Он ненавидел меня в этот момент — сильнее, чем завучиха. Даже, может быть, сильнее, чем тот ненормальный нищий в харчевне «Четыре собаки». Ему хотелось бить меня головой о землю, бить и бить, пока я не умру.

За то, что я опозорила его перед Обероном. За то, что я тупица, деревяшка, безмозглая балда и он ничему не сможет меня научить никогда-никогда. А Оберон велел меня научить. А Гарольд не может, потому что я тупее поварёшки. А Оберон велел. А Гарольд не может, потому что я пустоголовее овцы. А Оберон велел! И это замкнутый круг, из него нет выхода…

Я испугалась: ведь он маг, хоть и младший. И я не знаю точно, умеет ли он убивать взглядом; если умеет — мне точно конец.

И, ни о чём не думая, а только желая спастись, я провела рукой перед его лицом и прошептала:

— У зла нет власти…

Получилось, будто я стёрла пыль со стекла. На самом деле, конечно, никакого стекла между нами не было — но лицо Гарольда вдруг изменилось, просветлело. Он перестал буравить меня глазами и заморгал, как от яркого света. И почти сразу меня выпустил.

Я быстренько отползла в сторону. Оглянулась: видел ли кто? Придут ли ко мне, в случае чего, на помощь?

Гарольд стоял и смотрел на меня — как будто впервые видел. Смотрел, смотрел…

— У тебя есть магические способности, — сказал одними губами.

Повернулся и куда-то ушёл.

Часов в пять вечера (время я определяла наугад), когда солнце было ещё высоко, труба в голове колонны сыграла сигнал, которого я раньше не слышала. Оказывается, он означал надвигающуюся бурю.

Началась суета.

Посреди чиста поля составили телеги и кареты — кольцом. В центр собрали людей и лошадей, соорудили навесы. Я видела, как Оберон на своём крокодилоконе объезжает лагерь, и навершие его белого посоха смотрит то в землю, то в низкое, быстро темнеющее небо.

Мимо нас с Гарольдом прошёл принц. Улыбнулся мне:

— Лена, если вечером вам станет скучно и вы захотите поболтать… Мы с высочествами будем в большом шатре. Заходите по-простому.

Я кивнула, не глядя на Гарольда.

Стемнело слишком рано. Налетел ветер. Тучи ползли такие свинцовые, такие жуткие в них закручивались смерчи, что страшно было смотреть.

— Если ты идёшь в большой шатёр, — сказал Гарольд, — то лучше сейчас. А то потом смоет.

— А если не иду?

Гарольд помолчал.

— Тогда залезем под телегу. Моя мать нам поужинать даст.

Он всё ещё смотрел в сторону. С обеда — с того самого момента, как обнаружились мои магические способности, — он не решался посмотреть мне в глаза.

— Ну, полезли, — сказала я неуверенно.

На земле под телегой было не очень чисто, зато душисто и мягко от рассыпанного сена. Справа и слева свисали опущенные борта, почти не пропускали ветер. Я так устала за этот день, что просто растянуться на куче соломы казалось королевским, неслыханным удовольствием.

Сверкнула молния. Даже под телегой на какое-то мгновение сделалось светло.

— Гарольд… А что Оберо… его величество делал? Зачем этот круг?

— Защита лагеря. Дождик промочит, но ни молния, ни смерч, ни смырк не пробьются.

— А что такое смырк?

— Ты не знаешь, что это такое?

Он не издевался. Он в самом деле удивился, как можно не знать таких простых вещей.

— У нас их нет, — сказала я осторожно. На самом деле я не была уверена. Я ведь не всё на свете знаю. Может быть, у нас где-то есть и смырки.

— Ну… это такая тварь, зарождается в грозовом фронте… Ты знаешь, что такое грозовой фронт?

— По географии учили.

— Ну… вот. На самом деле смырк — это как огромная тонкая рука, на ней сто пальцев или больше, они все перепутаны. Падает с молнией и хватает человека в горсть.

— И что? — спросила я напряжённо.

— И всё. Представь, что ты на сильном ветре держишь пепел в горсти… Его уносит. Вот так же и с человеком.

Снова ударила молния.

— Опа, — сказала я потрясённо.

— Да не бойся… Здесь их мало. Считай, почти и нет. А вот когда мы перейдём границу…

Мы помолчали. Снаружи пошёл дождь. Телега поскрипывала, сверху сыпался песок — там кто-то сидел под навесом, негромко переговаривался. Потом женский голос стал громче:

— Гарольд! Вы с Леной кашу будете, которая с обеда осталась?

— И вино, — мрачно сказал Гарольд. — Горячее.

— А я не пью вина, — пробормотала я тихонько.

— Ну, глотнёшь один раз. Чтобы согреться.

— А мне не холодно…

Я сказала это и сразу же начала дрожать.

— Я сейчас подогрею, — сказал Гарольд. Он вытащил нож, проковырял в земле дырку, воткнул туда нож кверху лезвием. Лезвие сперва засветилось белым, потом на глазах начало краснеть. От него шёл неяркий свет — и тепло, как от электрического обогревателя.

— Здорово. Научишь?

У него сделалось такое лицо, что моментально пожалела о своём вопросе.

Приподнялся борт телеги. Я увидела небо, серо-чёрное, и тонкую радужную плёнку, вроде как мыльный пузырь, между нами и этим небом.

— Что это?

— Каша, — сказала милая женщина, мать Гарольда, подсовывая нам деревянный поднос с едой. — И вино. И хлебушек. Ешьте.

Борт снова опустился.

— Что это было? Такое… разноцветное?

— Да Оберонова защита, — сказал Гарольд равнодушно. — Он поставил видимую, чтобы лошади не боялись. Ну и для тебя, наверное…

— Для меня?

— Ты же его любимица, — заявил Гарольд неожиданно зло. Взял с подноса кружку с вином, отвернулся.

— И зачем я в большой шатёр не пошла? — спросила я сама себя — вслух.

— Так иди. Там принц с высочествами. Иди.

Мне захотелось надеть ему на голову тарелку с кашей. Его жалеешь, понимаешь, к нему проявляешь чуткость, а он…

— Ну что ты всё сначала? Как будто я виновата.

Он молчал и сопел.

— Хочешь, я пойду к Оберону и скажу, что ты прекрасный учитель, просто я тупая ученица? И не могу поэтому учиться?

Снаружи грохнул гром и страшно взвыл ветер.

Остриё ножа перестало светиться. Под телегой сделалось темно.

— Ты вот что, — сказал Гарольд. — Ты… запомни. Мне Оберон велел тебя выучить. И значит, я или выучу тебя, или сдохну прямо на уроке. Причём если я сдохну — это будет означать, что я не справился… И не вздумай ничего говорить его величеству, иначе я тебя убью!

Глава 8
Хрустальный грот

Под утро я так задубела под телегой, что даже зубами стучать не могла. Очень кстати оказались бы магические умения Гарольда. Но когда я поинтересовалась, как мне согреться, — он, такой же синий и продрогший, посоветовал:

— Побегай.

И я принялась нарезать круги по мокрой траве.

Вот удивительное дело: дома я после такой ночи слегла бы с воспалением лёгких. А тут ничего: поднялось солнышко, я согрелась и за весь день даже ни разу не чихнула. Вот это настоящее волшебство!

И ещё: дома я бы ни за что не продержалась столько часов в седле. А тут едем и едем, и хоть ноги, конечно, побаливают (а место, откуда они растут, тем более), но особенных каких-то страданий на мою долю не выпало.

А дорога на третий день нашего пути вышла сказочная. Караван спускался в низины и поднимался на вершины холмов, и всякий раз перед нами открывались то чёрный лес с острыми верхушками, то озеро с изумрудной водой, то развалины города — дух захватывало. Мы с Гарольдом по-прежнему держались в середине колонны. Оберон ехал впереди. Приподнявшись в стременах, я могла видеть навершие его белого посоха.

Когда мы проезжали мимо развалин, из-под камня у самой дороги метнулось что-то зелёное, похожее на обрывок бархатной тряпки, взлетело на высоту трёх человеческих ростов и пропало за остатками городской стены. Я от неожиданности натянула поводья так, что серый конёк обиделся.

— Что это?

— Да не обращай внимания, — сказал Гарольд с ноткой раздражения. — Он просто летает.

— Кто? — Я выпрямилась в седле. Не люблю, когда меня считают трусихой.

— Хватавец.

— Кто-кто?!

— Ну, когда их много, несколько сотен, они налетают на путника со всех сторон, облепляют так, чтобы не было щёлочки, и… в общем, до свидания. Но когда он один — ерунда. Просто летает.

— А ты почём знаешь, что он один? Что он не полетел звать на помощь своих знакомых и родственников?!

Гарольд улыбнулся — вот, мол, какие простые вещи приходится объяснять.

— Семьи хватавцев даже средненький маг отслеживает за три версты. Вот я могу. А если король повёл сюда караван — как ты думаешь, можно доверять его величеству?

Я насупилась. Вышло так, что я не доверяю Оберону.

— Учить меня будем? — спросила я, чтобы стереть с лица Гарольда снисходительную улыбочку.

Вышло даже лучше, чем я ожидала. Он не просто перестал улыбаться — он перестал на меня глядеть. Отвернулся.

После полудня мы поднялись на очередной гребень, выше всех прочих, и я зажмурилась.

Перед нами было море. И выход к морю — неглубокое ущелье между двумя старыми, разрушившимися хребтами. Правый был каменный. Левый — я присмотрелась и ахнула — был натуральный хребет, как в зоологическом музее. Костяк чудовища размером с гору лежал здесь, поросший молодым ельником.

— Гарольд! Что это?

— Город тысячи харчевен, — похвалился мой спутник, на время забыв печаль. — Мы тут останемся дня на два… Ух и наедимся всяких вкусностей!

Я проследила за его взглядом и увидела в самом деле городок у моря, маленький и аккуратный, будто сложенный из песка.

— Да нет, не это! Вот эти кости, чьи они?

— А-а-а, — Гарольд пожал плечами, — ну, дракон упал и околел от старости. Последний, наверное, дракон в этих землях… Слушай, я есть хочу. А ты?

Скелет дракона лежал головой к морю. Его череп возвышался над городом, в пустых глазницах день и ночь горели огни — сигналы для заблудившихся в море судов. Ни за что на свете не согласилась бы здесь жить, под таким-то страшилищем!

А сам город был приветливый и маленький. И очень мокрый: он лежал, оказывается, в устье подземной реки, и потому отовсюду здесь били родники. Почти на каждом перекрёстке булькал фонтан со статуей: каменная женщина с каменным тазиком в руках давала напиться коленопреклонённому человеку в лохмотьях (тоже каменных или слепленных из глины, это как уж скульптор постарался). Оказывается, это местная легенда. Раньше здесь было сухо. Какой-то дядька заблудился на берегу и не мог найти воды, чтобы напиться. Ему встретилась женщина с тазиком (откуда она там взялась?) и в ответ на его просьбу напоила его. С тех пор здесь и днём, и ночью журчит вода: открылись родники под каждым камнем. Потому здесь и построили город — город тысячи харчевен.

— Чем ближе к морю, тем перчёнее еда. В портовых харчевнях вообще жрать невозможно — проще горячие угли глотать. На улице Хлебников вкуснющие сыры, но зато нет мяса… Если любишь кислятину, то это к Молочным Братьям, мы туда не пойдём — фу, гадость. Пойдём на западную окраину, там целая площадь таких заведений, что ты пальцы проглотишь!

Мой учитель держался приветливо, но я-то понимала, что он притворяется. Я была для него вроде гири на ногах или, может быть, петли на шее. Гарольд делал вид, что ничего не происходит, — а сам тонул, погибал на моих глазах, потому что время, отведённое Обероном на моё учение, истекало.

А Гарольд, как маленький, не хотел даже говорить со мной об уроках! Как будто от того, что о проблеме забудешь, она сама собой исчезнет…

Караван вошёл в город под приветственные крики здешних обитателей, которые брызгали на дорогих гостей водой. Так велел местный обычай, не очень вежливый, как по мне. Белый плащ Оберона, которого поливали особенно охотно, вымок до нитки, но его величество всё равно улыбался. Что значит королевская выдержка!

Королевство разместилось на нескольких постоялых дворах. Люди торопились отдохнуть, помыться, выспаться. Что до Гарольда — он давно мечтал пройтись по городским харчевням, и желательно без меня.

Я ему не навязывалась, честное слово. Я готова была сидеть в той клетушке, что мне отвели под ночлег, и питаться дорожной кашей, которая, надо сказать, приелась. Гарольд ушёл — якобы проведать наших лошадей; я легла животом на деревянный подоконник и выглянула наружу со второго этажа.

Фу! Пахло навозом. Я сморщилась и хотела было закрыть окно, но тут во дворе появился Оберон.

Уж не знаю, куда он девал своего крокодилоконя. Сапоги короля ступали по прелой соломе так же уверенно, как по белому мрамору. Слуги и конюхи низко кланялись. Я подумала: прилично окликать короля из окна? Или неприлично? И в тот момент, когда я задалась этим вопросом, Оберон поднял голову:

— Привет, Лена. Как дела?

Как будто мы снова встретились на скамейке возле моего дома!

— Нормально… ваше величество.

— Как учёба?

— Нормально… ваше величество.

— Та история со змеёй тебя не очень огорчила?

— Нет… ваше величество.

— Ну, передавай Гарольду от меня привет…

И он ушёл куда-то по своим королевским делам, а я осталась торчать в окне, совершенно не обращая внимания на запах навоза. Через минуту или две во двор вышел Гарольд, кислый, как угощения Молочных Братьев. Под мышкой у него была серая сучковатая палка, в которой я не без труда узнала магический посох.

— Ну ты идёшь? Сколько можно ждать?

Я не заставила себя упрашивать. Страшно хотелось побродить по городу тысячи харчевен.

— Его величество передавал тебе привет, — сказала я, выскочив во двор и прыгая на одной ножке, чтобы повыше натянуть сапог.

Он покосился на меня, как волк на капусту:

— Знаю. Я его встретил.

И вот теперь мы шли с ним по улице, он рассказывал о секретах местной кухни и делал вид, что ничего не происходит.

— А почему ты с посохом? — как бы невзначай спросила я, разглядывая узловатую деревяшку.

— Его величество велел, — сухо отозвался Гарольд. — Приграничье… Так вот. Площадь пятиугольная, на одном углу пекарня, на другом коптильня, потом ещё одна пекарня, потом кабачок одного моряка — если он ещё не умер, конечно. А на пятом углу — «Пятый угол», ты увидишь, там подают птицу, запечённую…

— Гарольд, — сказала я, обрывая его безо всякой вежливости. — Когда ты думаешь учить меня волшебству?

Он так горько и укоризненно посмотрел, будто я посреди весёлого пира напомнила о его неизлечимой болезни.

— Гарольд, — сказала я твёрдо. — У меня два младших брата. Я пыталась их учить читать. Это ужасно. Проще убить.

Он отвёл глаза.

— А потом они пошли в школу, и ничего — читают, пишут… Значит, их всё-таки можно было научить?

— Это не твоего ума дело, — сказал он хрипло. — Я обещал тебя выучить — и выучу. Будь спокойна.

— Когда?

— Завтра!

— Почему не сегодня?

— Слушай… что ты пристала? Давай спокойно поедим хотя бы… Мы в этом городе никогда уже не будем, понимаешь, никогда! Перейдём границу — и тю-тю, обратно дороги нет…

Я замолчала. Он был по-своему прав. Весь город прорезан был ручьями, через них вели горбатые мостики. Кое-где с каменных крыш струились водопады. Вертелись мельничные колеса — и мололи на мельницах не только муку. Один квартал насквозь пропах корицей, в другом я расчихалась от перца. Вода журчала так, что звенело в ушах. В круглых озёрцах плавали утки, а кое-где, присмотревшись, можно было разглядеть спину огромной рыбины…

— Гарольд! Дружище!

Я подняла голову. Навстречу нам шагал по улице человек в одежде матроса; у него были такие широкие плечи и такие длинные руки, что, когда он открыл объятия, улица оказалась полностью перегороженной.

— Дядя Щук!

Гарольд по-настоящему обрадовался. Моряк обхватил его вместе с посохом, помял, потискал и отпустил. Я на всякий случай отошла в сторону: меня так тискать нельзя. Сломаюсь.

— Лена, — Гарольд почувствовал неловкость, — это старый приятель моего отца… дядя Щук. Дядя, это Лена — наш новый маг дороги, — последние слова Гарольд произнёс совсем тихо, себе под нос.

— Искал тебя! — закричал дядя Щук на всю улицу (не то он был глуховат, не то морские штормы приучили его разговаривать во всю мощь лёгких). — Сказали, пошёл в «Пять углов»! Гарольд, мальчик, да разве «Пять углов» дело? Пошли в «Хрусталь»! Угощаю!

Гарольд на секунду растерялся:

— Дядя, у меня, это, деньги есть, что же я буду… неудобно выходит…

— В последний раз видимся! — рявкнул дядя Щук так, что я отпрыгнула ещё на полшага. — Сына моего друга — в «Хрусталь»! Будет о чём вспомнить!

— Но я же не один.

— Друга сына моего друга, нового мага дороги — угощаю!

Оказывается, дядя вовсе не был глухим. Только как бы ему объяснить, что «Лена» — имя девочки?

И стоит ли объяснять?

Этот «Хрусталь», честно говоря, стоил того, чтобы на него посмотреть. Я вошла — и разинула рот.

Хрустальный грот. Хрустальные колонны. Свечи в хрустальных шарах плавают в круглом озерце с хрустально-прозрачной водой. И потолок прозрачный! Видно — хоть и искажённое — небо, и дым поднимается вверх по прозрачному дымоходу… Одна стена тоже наполовину прозрачная, мутноватая, правда, как толстый лёд, вся в трещинках и мелких цветных прожилках. За стеной горели огни — получалось очень красиво.

Людей было совсем немного — в одном углу трое горожан жевали, хлебали, негромко переговаривались. В другом ужинала супружеская пара с мальчиком. Перед пацаном на столе высилась цветная башенка с зубцами, флажками, с лепестками и листьями — десерт? Мороженое?

И я такое хочу!

Дядя Щук усадил нас с Гарольдом за столик под хрустальной гроздью винограда. Свет дробился в каждой виноградинке, переливался красным, зелёным, бирюзовым. Даже Гарольд, кажется, забыл о своих бедах и заулыбался, предвкушая отличнейший вечер.

— Видишь его? — Дядя Щук склонился ко мне, ткнул пальцем в Гарольда. — С отцом его сто морей прошёл. Вот это был друг! На дне успокоился. Из наших был, из простых. А сын уродился в Королевство… И вот теперь — прощайся. Жили-были — все, уходят, а чего им не сидится? Сидели бы… Несёт их нелёгкая по таким местам, что не за столом будь сказано. Неймётся. А почему?

— Дядя! — Гарольд нахмурился. Посох его, непрочно прислонённый к спинке стула, упал. Гарольд поставил его снова — посох заново грохнулся.

— Да пристрой его где-нибудь, — печально посоветовал дядя Щук. — Я понимаю. Король сказал — в поход, значит, в поход. Ну, коли в последний раз за человеческим столом сидите… Какого тебе, Гар? Сладкого?

— Да. — Гарольд пристроил свой посох в углу. — И ей, — кивнул на меня, — тоже.

— Так ты девчонка? — Дядя Щук если и удивился, то не очень. — Ох, времена пошли, у Оберона в магах дороги девчонка служит… Сейчас принесут.

Он встал и удалился за хрустальную стену. Стена была неровная: дядина тень плыла, делаясь то больше, то меньше, будто отражение в комнате кривых зеркал, и наконец встретилась с другой тенью. Послышался неразборчивый шёпот: кажется, дядя заказывал для нас ужин.

— Здесь всё дорогое, да?

— Ага. — Гарольд улыбался. — Сейчас вино принесут. Сладкое. Тебе тоже можно.

— А у тебя отец был моряком?

— Да.

— А чего ты не рассказывал?

— А тебе разве интересно?

Я замолчала, раздумывая: обидеться?

Две тени за хрустальной стеной разошлись. Дядя Щук вернулся, и почти сразу нам принесли поднос с тремя большими стаканами. Один дядя пододвинул Гарольду, другой поставил передо мной, третий взял себе.

— Ну, дети мои, — он вдруг подмигнул мне, как будто мы сто лет были знакомы, — лёгкой вам дороги через земли неоткрытые, через тьму, через мрак…

Мы чокнулись. Мне не понравился запах красного напитка. Какой-то слишком приторный, противный.

Я коснулась губами края стакана. Пусть дядя думает, что я пью. Не жаловаться же, что в самом их роскошном ресторане вино несъедобное.

Гарольд отпил половину от своего стакана. Блаженно улыбнулся. Я вспомнила, как мы на дне рождения Ритки пили шампанское — потом, правда, Лёшка опрокинул Риткин аквариум с рыбами, но шампанское, по крайней мере, вкусное. И пахнет приятно. В отличие от этой бурды.

В зал вошли новые посетители, заняли стол напротив; а ведь мне будет скучно, подумала я. Как бывало скучно с гостями отчима — вроде бы все довольны, еды на столе полно (весь день готовили), и говорят, говорят, смеются, а скучно — хоть под стол лезь.

— Сейчас, — сказал дядя Щук. — Сейчас овощи принесут, потом горяченькое, потом сладенькое — для зрения полезно… Пойду-ка гляну, как они там.

И опять ушёл за прозрачную стену. И опять я увидела, как его тень встретилась с другой тенью.

— Гарольд…

Он задумчиво допивал своё вино. И все улыбался. Рот его расползался шире, шире…

— Гарольд?

— А?

— Нет, ничего… Ты не пьяный?

— Маги не пьянеют.

— Да ну?

Он глядел в свой стакан, будто любовался пустеющим донцем. От нечего делать я обвела взглядом хрустальный зал.

Те, что были с ребёнком, поднимались, чтобы уходить. Новые посетители, трое в одинаковых тёмных одеждах, о чём-то совещались, сдвинув головы. Один из них будто мельком глянул в нашу сторону…

Меня пот прошиб. Взгляд был не случайный. А тот, кто его бросил, коренастый мужчина с лицом таким бледным, что в свете хрусталя оно казалось синим, показался мне очень нехорошим человеком.

Может быть, он вообще вампир. Только у вампиров бывают такие одутловатые белые лица и тёмные, почти чёрные губы. А глаза, наоборот, светлые, желтоватые.

— Гарольд…

— У?

Мой учитель сидел перед пустым стаканом, упирался руками в стол и явно старался не упасть носом в столешницу. Глаза у него были бессмысленные, круглые, стеклянные.

Почему я не завопила от страха? Откуда я поняла, что надо вести себя тихо?

Быстро глянула за хрустальную стену. Дядя-тень совещался с неизвестной тёмной тенью. Прозвучали разборчивые слова в этом шёпоте — или мне померещились?

— Как условлено. Получишь. Делайте, а меня оставьте. Привёл — и всё. Нет, ты погоди…

У Гарольда в глазах был страх. С ним явно творилось неладное, он не ждал такого подвоха от простого стакана вина.

— Твой дядя привёл нас в ловушку, — прошептала я одними губами.

Он всё-таки упал лицом в стол, и я подумала, что в стакане был яд, что всё пропало. Как выбираться? Мимо синелицых, что сидят и зыркают? И как мне выбираться одной — бросать Гарольда?!

Он упал — но сразу же поднялся. На лице у него было напряжение штангиста, который вот-вот провалит очередную попытку.

— Ле…на… беги.

Я громко рассмеялась и потрепала его по плечу — чтобы синелицые, зыркавшие на нас по очереди, не поняли, что происходит.

— Куда я убегу? — спросила я, не переставая по-дурацки хихикать. — Думай, что делать… У тебя же есть посох…

Гарольд снова упал, лбом расколол пустой стакан, осколок врезался в бровь. Дядя и тот, с кем он беседовал за стенкой, разошлись; дядя Щук вышел в грот и двинулся к нашему столику. Лицо у него было напряжённое, глаза так и шныряли. Он увидел лежащего Гарольда и осколки пустого стакана.

— А ты что же не пьёшь, девочка?

Я поднялась, держа в правой руке свой стакан, полный до краёв. Улыбнулась дяде Щуку…

Как всё повторяется в жизни!

Я с размаху выплеснула вино в широкую матросскую рожу. И прежде, чем дядя протёр глаза, успела схватить посох Гарольда, стоявший в углу.

Это я, Лена Лапина. Новый маг дороги. Ничегошеньки не умею, но дядя Щук об этом не знает!

Он и вправду не знал. Увидев посох, направленный ему в грудь, прекратил ругаться и отступил на два шага.

— Э-э-э… Ты… девочка… я-то при чём?

Развернулся и бросился за хрустальную стену, только башмаки загрохотали!

А синелицые за столиком напротив уже не сидели и не зыркали. Они стояли, плечом к плечу, и смотрели на меня оценивающе.

— Гарольд… Гарольд!

— Цве…ток, — пробормотал он, не поднимая головы. Я решила, что он бредит.

Так, что я могу этой палкой? Прежде чем её вырвут у меня из рук? Могу разбить хрустальную виноградную гроздь над столиком… Могу сбить пару светильников, но толку-то?!

— Цветок, — стонал Гарольд, пытаясь подняться. В этом ненужном сейчас слове был для него какой-то важный смысл. Он пытался мне передать… Подсказать…

Цветок — это такая штука с лепестками. Иногда пахнет. Иногда его рвут, плетут веночки… Но что имеет в виду мой непутёвый учитель?!

Синелицые двинулись на нас — медленно, осторожно, по-прежнему плечом к плечу, и тут я поняла.

«Очень просто. Протяни над ним ладонь… И скажи: „Оживи“. Если ты в самом деле захочешь, чтобы он снова раскрыл свои лепестки навстречу новому дню, чтобы пчёлка прилетела… и всё такое. Ты скажи вот так ласково: „Оживи“, и он оживёт…»

Я перебросила посох в левую руку. Правую протянула над Гарольдом:

— Оживи!

Разумеется, ничего не случилось. Разве что синелицые задвигались быстрее.

— Оживи! Оживи ты! Ну, ОЖИВИ!

Мне как утюг приложили к ладони. На мгновение. На долечку секунды. Рука подпрыгнула сама собой, будто её подбросили воздушным потоком.

И Гарольд вскочил. И схватил посох, который я и так чуть было не выронила. Синелицые были близко, я увидела, как блеснуло в хрустальном свете лезвие ножа..

Мой учитель грянул посохом о пол. Так Дед Мороз на школьных утренниках «включает» ёлку. Но ни одному Дед Морозу не добиться такого эффекта: из навершия посоха вырвался луч и ударил в хрустальный потолок. И пошли трещины, трещины, исчезла прозрачность, полетели осколки, кто-то завопил: «Спасайся!»

Я отлично помню хрустальную виноградную гроздь на каменном полу. Все «виноградинки» расколоты. На трещинах дробится гаснущий свет.

Глава 9
Первый бой

По неопытности я «перелила» Гарольду почти все свои силы подчистую. Не потому, что такая щедрая, а потому что не умела ещё отмеривать. Что там было в «Хрустале», как меня Гарольд вытащил из-под развалин — не помню.

А очнулась я оттого, что кто-то брызгал на меня водой. Открываю глаза — а это мой учитель, весь изрезанный и поцарапанный, плещет мне на лицо из сложенных лодочкой ладоней. Оказалось, мы сидим на краю обычного фонтана с обычной здешней статуей (каменная женщина поит каменного бродягу), а вокруг — ни души. То ли оттого, что вечер, то ли потому, что попрятались.

Первым делом я потрогала нос — не отрезало ли падающей хрустальной сосулькой? Нет, цел пока нос. И уши на месте. Значит, ничего страшного. Только сил нет, как после болезни. Даже хуже.

— Оберон меня убьёт, — сказал Гарольд шёпотом.

— За что?

— Да есть за что… Ну, пошли.

Легко сказать. Я на ноги подняться не могу — будто на катке в первый раз. Только встану — и шлёп назад.

— Залезай на спину.

Ну, на спине кататься — другое дело; я уселась на моего учителя верхом, ухватилась за плечи, и он пошёл — потихоньку, опираясь на посох. Видно, всех моих сил было недостаточно, чтобы окончательно его, такого взрослого, оживить.

— Гарольд… Это был яд?

— Нет… Пыльца скныря. Отбирает силы.

— А что такое скнырь?

— Я потом расскажу…

Гарольд остановился, поднял посох и поводил им, как антенной, справа налево, слева направо. Оглянулся, «послушал» посохом, что там сзади.

— И как?

— Сзади опасно. Кто-то идёт за нами. Впереди чисто, справа и слева — чисто…

— Гарольд, — я завозилась у него на спине, устраиваясь поудобнее, — ты не можешь быстрее идти?

— Могу. Сейчас.

И в самом деле пошёл быстрее. И молчал, только носом сопел всё громче и громче. А потом задышал ртом. Нам физкультурник вечно говорил: ртом дышите только в крайнем случае…

— Гарольд? А кто это такие вообще, чего им от нас надо?

Он промычал что-то на ходу — мол, не до разговоров мне. Помолчи.

Быстро темнело. Мы двигались сейчас от моря к горам; прямо перед нами светились в вышине два огненных глаза. Это горели костры-маяки в пустых глазницах древнего дракона.

— Гарольд…

Я хотела сказать, что мне страшно, но в последний момент удержалась.

— Слушай, может, кого-то позвать? Оберона?

— Сами справимся.

На очередном перекрёстке он остановился и снова «запеленговал» посохом опасность: по кругу.

— Ну что?

— Сзади. И справа опасность. Впереди нет.

— А слева?

— Какая разница?

— Может, я сама пойду? — предложила я несмело.

Он тут же с облегчением сгрузил меня на мостовую. Я заковыляла, спотыкаясь и цепляясь за его локоть, а он и сам, кажется, едва держался на ногах.

Город будто вымер. Редко-редко светились огоньки в окнах. В темноте шипели фонтаны. Горбатые мостики оказались очень неудобными — слишком крутыми, слишком скользкими, а некоторые ещё и без перил.

Когда я почувствовала, что вот-вот упаду, Гарольд остановился и ещё раз повёл посохом.

— Ну?

Он молчал. Я и сама чувствовала, что ночь вокруг нас сжимается враждебным кольцом.

— Меня надо убить, — сказал Гарольд похоронным голосом. — За то, что я такой болван.

— Нас окружили, да?

Гарольд ударил в мостовую посохом. Как тогда, в «Хрустале», из навершия вырвался луч и высоко в тёмном небе взорвался синими искрами. Это было похоже на фейерверк, только беззвучный и бесконечный: искры кружили, как стая голубей, меняли цвет с сине-фиолетового через жёлто-зелёный к темно-красному и обратно. Я разинула рот: сколько видела салютов, но такого — никогда!

По всему городу прошёл будто ветер. Захлопали ставни. Засветились свечки. Кажется, Гарольд сделал что-то по-настоящему значительное — но при этом потратил последние силы. Засопел, навалился на посох, как древний старик: казалось, выдерни у него опору — упадёт.

— Ленка…

— Что?

— Прости меня. Ты хороший товарищ…

Он говорил, будто прощался навеки. Честно говоря, в этот момент я сильно струсила.

— Эй-эй! Мы бежим — или как?

— Нам некуда бежать…

Я огляделась. Искры в небе гасли одна за другой. Справа был тупик — улица упиралась в каменную стену. Слева — кривенький переулок с далёким огнём в глубине. Улица уходила вперёд, в полумраке там угадывался мостик, и что за мостиком — не было видно. А сзади приближались шаги, мерцали огни — будто люди несли свечи в руках или, к примеру, фонари.

— Сюда…

Волоча за собой едва живого Гарольда (откуда только силы взялись?), я кинулась в переулок. Поворот, ещё один поворот — и снова тупик. На этот раз дорогу преградила стена, сложенная из серых гладких валунов. По стыкам, замазанным глиной, скатывались струйки воды — здесь пробивался ручей.

— Приехали…

Я оглянулась. За поворотом не было видно огней, но я точно знала, что они там. Наши преследователи, кем бы они ни были, уже свернули в переулок, и бежать теперь на самом деле некуда.

— Дай мне посох.

— Что?

— Учи меня, как драться посохом! Должно же быть какое-то заклинание. Молнией их поразить, ослепить хотя бы. Давай учи!

— Это высшая боевая магия!

— А я маг дороги! И я… я хочу вернуться домой!

Гарольд сидел на земле. В темноте я не видела его лица. Он сопел.

Уже можно было разобрать грохот башмаков и приглушённые голоса.

— Значит, так, — сказал Гарольд спокойно и немножко сварливо, как он обычно со мной говорил. — Урок первый. Поражаем врага боевым заклятием. Возьми посох двумя руками, навершие — вперёд, на врага. В животе, на месте солнечного сплетения, почувствуй горячий клубок — это твоё желание остаться в живых и вернуться домой. Усилием воли сожми клубок потуже, подними вверх, в грудь, через сердце и левую руку передай в посох, он усилит твою волю… И выбрасывай вперёд, врагу в лицо!

В этот момент из-за поворота показались огни. Это были факелы — лоскуты огня на палочках. В их свете я увидела синие рожи, здорово изрезанные, исполосованные хрусталём. Блестели зубы. Блестели клинки. Один «вампир» держал перед собой какую-то штуку, кажется, арбалет…

Я ощутила, что у меня в животе действительно ворочается тугой горячий клубок!

Не знаю точно, где у меня сердце. Мышцы живота заболели; усилием воли я подняла клубок в горло, поперхнулась, снова уронила вниз, подняла на этот раз правильно — почувствовала, как затрясся посох в руках. Левая ладонь сделалась горячей, а правая — ледяной. И вот когда самый главный синелицый поднял свою стреляющую штуку — я плюнула ему в лицо огнём из посоха.

Бабах!

Перед глазами на мгновение сделалось белым-бело. Меня швырнуло к стене. Я стукнулась затылком, но посоха не выпустила. Свободной рукой протёрла глаза: видят ли?

Враги в переулке исчезли. На земле валялись два факела, валялись и горели.

Вз-з! — просвистела стрела. Тюкнулась в камень за моей спиной.

— Ложись! — крикнул Гарольд. Я упала на землю рядом с ним. Перекатилась на правый локоть, выставила посох перед собой.

— Они вернутся, — сказал Гарольд.

— Пусть возвращаются! — хвастливо предложила я.

Ох, напрасно я хвалилась. Второй раз поразить врагов у меня не вышло — посох только плюнул синими искрами. Враги, правда, отшатнулись, но тут же снова перешли в наступление. Их было пятеро или шестеро. Они подобрались так близко, что я почувствовала их запах — отвратительно кислый, вонючий дух.

Неужели я никогда больше не увижу маму?!

Неужели не вернусь домой, не стану наряжать ёлку с Петькой и Димкой?

Посох выбросил сноп огня — конечно, не такой сильный, как в первый раз. Но и враги на этот раз были ближе. Обожжённые, они завопили, заругались на непонятном языке и отступили за угол.

— Гарольд, ну чего они пристали? Что им от нас надо?!

Мой учитель не отвечал. Только вздыхал тяжело и с присвистом: как будто и дышать ему было трудно. Я прицелилась.

Теперь я знала, как выталкивать огонь из посоха. И знала, как много сил на это требуется. И чувствовала, как с каждым «выстрелом» меня становится всё меньше и меньше. Я будто таяла, худела и слабела. Глаза слезились, плохо видели, приходилось полагаться на слух. Враги старались двигаться бесшумно, но битый камень под их подошвами скрипел со страшной силой.

Бабах!

Успели увернуться. Отскочили за угол.

Бабах!

Один, кажется, упал. Другой ругается. Значит, попала.

Уйдут они когда-нибудь?!

Бабах!

Я видела, как огненная струя вырывается из посоха. Как летит, освещая землю и даже низкие облака. Но вместо того, чтобы ударить во врага, мой огонь вдруг отразился, будто от зеркала, и ровной струёй ушёл вверх, в небо. А посох в руках затрясся, задёргался, затрещал — и вдруг переломился пополам!

— Ай! Гарольд! Ай!

— Тихо, Лена, — донёсся из переулка знакомый голос. — Свои.

И я увидела Оберона.

По рассказу моего учителя выходило, будто лучшее, что может сделать сейчас король, — отрубить ему, Гарольду, голову при большом стечении народу — или хоть при малом, лишь бы поскорее. Оберон слушал его так серьёзно, что я испугалась: а вдруг сейчас возьмёт да и отрубит?!

Гарольд брал на себя вину в том, что пошёл, как дурачок, со старым знакомым в трактир, дал себя напоить вином с «пыльцой скныря», подверг меня смертельной опасности и вместо того, чтобы сразу же, едва вырвавшись из «Хрусталя», звать короля на помощь, — решил скрыть происшествие, понадеялся на собственные силы и опять-таки подверг меня смертельной опасности. Я поначалу пыталась вставить в его рассказ объяснения от себя — но Оберон один раз искоса на меня взглянул, и я замолчала.

Гарольд закончил свой рассказ. Оберон ни о чём не стал переспрашивать, только сказал, как ни в чём не бывало:

— Иди умойся.

И Гарольд, понурив голову, вышел. Он в самом деле выглядел ужасно: царапины затянулись, но лицо было сплошь вымазано кровищей, и волосы слиплись сосульками.

Оберон перевёл взгляд на меня.

— Вы же не отрубите Гарольду голову? — выпалила я.

— Я похож на человека, который рубит головы верным людям и отличным бойцам?

Мне стало неудобно.

Мы сидели в королевском шатре, раскинутом посреди самой большой городской площади. Здесь было тепло и спокойно; снаружи мерно стучали шаги — расхаживала стража. Не верилось, что какой-нибудь час назад я лежала в грязи на пузе и прощалась с жизнью.

— Испугалась? — спросил Оберон.

— Да, — призналась я. — Очень.

— Понимаю. — Оберон кивнул, будто снимая с моей души груз. — Я в тебе не ошибся, Лена.

— Мы там один ресторанчик разнесли вдребезги, — сказала я извиняющимся тоном.

— Поужинать хоть успели?

— Нет, — призналась я и поняла, что до этой минуты есть мне совсем не хотелось.

Оберон сдёрнул салфетку с тарелки на низком столике. Без слов пододвинул ко мне. Ломтики мяса и ломтики теста остыли, но, когда я вонзила в них зубы, во рту моем образовался вкус праздника.

— К сожалению, — сказал Оберон, — сегодня ты испугалась не в последний раз. Это как штормовое предупреждение — путь на новое место будет очень трудным. Может быть, самым трудным за всё время существования Королевства.

— А… кто эти люди? — спросила я, жуя. — Чего им надо было?

— Лишить нас, магов, дороги.

— Зачем?

— Чтобы Королевство, заблудившись в неоткрытых землях, никогда не нашло нового пристанища. Никогда не основало нового мира.

— Зачем?

Король по-особенному на меня посмотрел. Я перестала жевать.

— Ваше с Гарольдом приключение, — сказал Оберон, — не единственное происшествие сегодня. Было ещё кое-что… Доешь и ступай-ка спать. Завтра утром — первый большой совет магов дороги.

Глава 10
Совет магов

Думала, не засну. Ага, как же. Как упала на хлипкую гостиничную кровать, так и продрыхла всю ночь без снов. Только под утро приснилась какая-то муть, и то потому только, что меня трясли за плечо:

— Лена… вставай.

— Ну ма-а… Ну ещё пять минут… Ну я успе…

Я села рывком. Передо мной стоял Гарольд, немного бледный, но в целом живой и бодрый.

— Тьфу ты, — сказала я виновато. — Что… уже пора?

Старшего мага дороги, Ланса, я до сих пор видела только издали. Он мне казался сердитым и неразговорчивым дядькой. На правой руке у него не хватало среднего пальца, и это тоже немножко пугало. А больше всего пугали его глаза: он смотрел очень холодно и пристально. Будто не просто умел убивать взглядом, но любил это делать при каждом удобном случае.

Когда Гарольд привёл меня к королевскому шатру, Ланс стоял у входа и внимательно разглядывал свой посох — желтовато-белый, костяной, украшенный резьбой сверху донизу.

— Доброе утро, Гарольд. Доброе утро, Лена.

Он поздоровался со мной, как с равной! Оберон позвал нас в шатёр. И пока мы рассаживались кружком в раскладных креслах, мне приходилось изо всех сил сдерживать губы. Они так и расползались к ушам: меня позвали на совет магов! Наравне со взрослыми! Наравне с Гарольдом и даже этим суровым Лансом! Ура! Ура! Вот это жизнь!

Так получилось, что Оберон сидел прямо напротив меня. Он казался, как обычно, спокойным, но морщинки между его бровями пролегли чуть глубже, чем обычно.

Мы расселись. Несколько минут никто ничего не говорил, в шатре стояла тишина, и только снаружи доносилось фырканье лошадей, шелестение воды, далёкие крики не то торговцев, не то зазывал каких-нибудь. Уж не знаю, о чём они там кричали.

Суровый Ланс всё рассматривал свой посох, как будто впервые видел. Гарольд сидел, низко опустив голову, недовольный тем, что её так и не отрубили. Оберон смотрел по очереди на каждого из нас, и под его взглядом я потихоньку перестала улыбаться.

— Итак, — сказал наконец Оберон, — вчера Королевство подверглось первой атаке. Ланс, будь добр, расскажи молодым людям, что случилось вчера с тобой и с высочествами.

Я навострила уши. С высочествами мы не виделись с того самого вечера, когда, сидя с принцем у костра, я рассказывала об обычных в нашем мире вещах — троллейбусах, самолётах, жевательной резинке… Три дня назад — как это было давно! Принц слушал внимательно, но его невесты, кажется, ревновали. Между ними и так шла скрытая война — ведь принц уделял каждой из них одну шестую часть свободного времени, а это до обидного мало, я понимаю…

Суровый Ланс крепко сжал губы, и без того будто склеенные. Положил посох на колени и, не глядя на нас с Гарольдом, начал свой рассказ.

Он, как старший маг дороги, отвечал за личную безопасность принца и его невест. Вчера трём девушкам (а именно Алисии, Эльвире и Ортензии) захотелось осмотреть город, в то время как остальные три (Филумена, Стелла и Розина) решили остаться в гостинице, принять ванну и отдохнуть.

Его высочество принц поначалу тоже решил остаться, но в последний момент передумал и присоединился к экскурсантам. Ланс пересчитал подопечных по головам (интересно, он заставлял их становиться парами и браться за руки?), после чего вся компания двинулась в пешую прогулку по городу, причём экскурсоводом вызвался быть хозяин той самой роскошной гостиницы, где поселились принцессы.

Поначалу всё шло гладко. Принцессы умывались из фонтанов, восторгались живописными улочками и великолепным видом, который открывался с Черепа Дракона. Чтобы они не слишком утомились в пути, Ланс незаметно «подпитывал» их — ну и, разумеется, на всякий случай поглядывал по сторонам.

Первый раз он засёк опасность, когда принц затащил девушек в оружейную лавку — его заинтересовал необычный меч на витрине, и он решил поболтать с хозяином о премудростях заточки. Ланс заподозрил оружейника, однако опасность исходила не от него: что-то странное творилось в городе ближе к порту, причём сразу в нескольких местах.

Тогда Ланс, который был опытнее Гарольда раз в двадцать, без лишних слов сообщил высочествам, что экскурсия окончена и они возвращаются в гостиницу. Девушки давно знали старшего мага дороги и потому хоть и оскорбились, но спорить не стали. Зато принц вдруг повёл себя необъяснимо: он заявил, что ничего не боится, не верит страхам Ланса и продолжит прогулку в одиночестве.

Ланс соображал моментально. Уговаривать принца он не стал, применять силу — тоже; он велел экскурсоводу (то есть хозяину гостиницы) без промедления отвести барышень домой. А сам остался с принцем.

Причём так, что его высочество Ланса не видел.

Принц, никем из горожан не узнанный, побрёл по улочкам наугад: казалось, он не знает, куда идти. Прогулка его ни капельки не радовала — похоже, его высочество настоял на ней только затем, чтобы показать свою независимость. Ланс крался за ним; опасность то обнаруживалась, то снова пропадала, но Лансу не нравилось, что всякий раз она возникает чуть ближе.

Потом его высочество встретил женщину. Это была красивая, богато одетая, молодая, но вовсе не юная дама, присевшая отдохнуть на камень возле большого фонтана.

Принц уселся рядом, на соседний камень.

— Вы устали? — спросила дама. — Вы тоже чужой в этом городе?

— Я чужой везде, — печально ответил принц.

— Хотите пить? — спросила дама.

Сняла с головы плоскую шляпку, по форме напоминающую тазик, и зачерпнула воды из фонтана. Ланса поразило, как точно она скопировала жест, запечатлённый во всех статуях города: женщина даёт напиться страннику из мелкой круглой посудины. И принц, рассмеявшись, принял игру: встал на колени и прикоснулся к воде губами…

Нервы Ланса были напряжены, но ничего не случилось. Принц поднялся, отряхнул штаны и пригласил даму вместе зайти в харчевню. Дама согласилась. Ланс, никем не замеченный, проследовал за ними, занял столик в тёмном углу и велел слуге принести себе стакан молодого вина.

Вино было отравлено пыльцой скныря. Ланс определил это, едва поднеся стакан ко рту. (В этом месте рассказа Гарольд, слушавший, вытянув шею, снова сгорбился и чуть не застонал: опытный Ланс легко избежал ловушки, в которую мой учитель угодил с потрохами.)

Едва учуяв отраву, Ланс отбросил всякую деликатность и прицельным ударом посоха вышиб стакан из рук его высочества. Дама, нимало не удивившись, исчезла из-за стола — и тут же возникла снова за спиной Ланса.

Случился бой, подробности которого Ланс описывал тщательно и даже занудно, но пользовался при этом такими словами, что я ничего не поняла:

— Чередуя появления, исчезновения и фантомную атаку, противник намеревался рассеять моё внимание. В такой ситуации показано веерное трассирование, но ввиду того, что его высочество находился в зоне поражения, я вынужден был переменить тактику и рискнуть…

Гарольд слушал так напряжённо, что у него даже пот на лбу заблестел. Он тоже, кажется, не всё понимал, но изо всех сил старался разобраться.

— Убедившись, что поле боя на время очищено, я подал установленный сигнал о помощи, взял принца, к тому времени обездвиженного, и с ним покинул поле боя. Время — восемь часов четыре минуты. Видимость — ограниченная. Его величество пришёл ко мне на помощь через три с половиной минуты и осмотрел место схватки, но противник удалился, не оставив следов…

Я вдруг сообразила, что всё это было почти одновременно с нашим бегством из «Хрусталя»! Интересно, что опытный Ланс не постеснялся позвать Оберона на помощь. В отличие от Гарольда, который тянул до последнего; я потихоньку покосилась на моего учителя. Гарольд сидел красный, насупленный и на мой взгляд не ответил.

— Собственно, это всё, что я могу сообщить, ваше величество, — сказал Ланс и снова взялся за посох. Правая рука его, четырёхпалая, ласково погладила костяное навершие.

— Спасибо, Ланс. — Оберон кивнул. — Итак, господа маги дороги…

Гарольд быстро поднял голову. А я и так смотрела на короля во все глаза.

— Итак, вы все уже поняли… а кто не понял, я объясню: Королевству объявлена война. Здесь, в границах «толстого» мира, наш враг действует подкупом, ядом, силой и хитростью. Когда мы пересечём грань, отделяющую привычный мир от неоткрытых земель, сила нашего врага возрастёт стократно. Я, король, и вы, маги дороги, — мы вчетвером стоим между нашими людьми и лютой смертью. Мы, четверо, отделяем будущее Королевства от хаоса без будущего. Тебе ясно, Лена?

Я подпрыгнула в кресле. Почему именно я? Я что, тупая? Как мне может быть не ясно?

Ланс, который всё разглядывал навершие посоха, кивнул, как ни в чём не бывало. Как будто речь шла о чистке зубов или там о сосисках. Гарольд, из красного сделавшийся бледным, сильнее сдвинул брови.

Оберон встал. Прошёлся по шатру, откинул крышку длинного сундука, вытащил оттуда что-то завёрнутое в чёрную ткань. Развернул; это был посох полированного дерева, тёмный, с красноватым отливом.

— Возьми, пожалуйста, Гарольд, вместо того, что я сломал вчера у Лены в руках…

Гарольд вскочил, опустился перед королём на одно колено, принял посох со склонённой головой, встал, огляделся, будто не зная, куда девать себя и громоздкую вещь в руках. Сел на своё место, прижимая посох к груди.

Король неторопливо перебирал вещи в сундуке. Я поняла, что, если и мне сейчас не дадут посох — всё равно какой, пусть старый, пусть некрасивый, — я умру от обиды, не вставая с этого кресла.

— Лена…

Я подскочила. Оберон смотрел на меня через плечо, будто раздумывая. Будто прикидывая, достойна ли я, от горшка два вершка, носить боевое оружие мага дороги.

— Ну-ка, встань.

Я поднялась, стараясь казаться выше. Ну что за унижение мой рост, вот и новые учителя всегда смотрят с недоверием, как будто я припёрлась сюда из младшего класса безо всяких на то оснований…

Оберон внимательно смерил меня взглядом. А потом вытащил из сундука что-то длинное, завёрнутое в кожу.

Оно было почти с меня ростом!

— Лена, — сказал Оберон спокойно и буднично. — Благодари своего учителя — за несколько дней ты усвоила больше, чем я считал возможным. Поэтому я считаю, что ты достойна носить посох. Возьми.

И развернул кожу.

Батюшки-светы!

Я забыла, что надо опуститься на одно колено. Я вообще обо всём забыла. В руках у Оберона был его собственный посох! Белый, тонкий и длинный, с двуцветным навершием — наполовину изумрудным, наполовину рубиновым!

— Разве мне такое можно?!

Гарольд больно ткнул меня в спину костяшками пальцев. Оберон ждал, как ни в чём не бывало. Я быстро плюхнулась на одно колено, протянула перед собой трясущиеся ладони, и Оберон положил в них посох — неожиданно лёгкий. Только навершие тянуло к земле.

Я села на пятки, да так и осталась сидеть. Гарольд возмущённо зашипел за моей спиной, но Оберон сказал ему просто:

— Оставь её в покое.

И меня в самом деле оставили в покое — минут на десять, а может, на пятнадцать. Что-то бормотал скучным голосом Ланс. Громко и быстро говорил Гарольд. Потом Оберон сказал: «Делайте», и они оба вышли; я с трудом поднялась на ноги, всё ещё держа посох перед собой. Мне тоже надо было уйти; мне теперь предстояло доказывать, что я достойна этой замечательной, восхитительной, волшебной штуки…

— Лена, присядь на секундочку.

Я быстро села на своё место. Я испугалась, что король будет меня за что-то ругать. Скоренько перебрала в голове: не соблюдаю этикет; не говорю «ваше величество»; болтаю глупости, да и в учёбе, если честно, вовсе не так преуспела, как думает король. «Усвоила больше, чем я считал возможным»… Получается, я его обманываю, что ли?

Посох лежал у меня на коленях. Я стиснула его двумя руками:

— Ваше величество, я…

И запнулась. Опять по-дурацки получилось: по этикету мне надо сидеть и слушать, что скажет король, а не лезть со своими разговорами. От стыда я втянула голову в плечи, как перед этим Гарольд.

Оберон уселся напротив:

— Лена, во-первых, я знаю, что ты ещё не самый лучший на свете маг. Если я сейчас попрошу тебя повторить то, что ты делала вчера в переулке, — ты не повторишь. Но главное не в этом: вчера в переулке ты сражалась с людьми, которые были много тебя сильнее. Ты знала, что скорее всего проиграешь, но дралась за победу — до конца. Вот это качество настоящего мага дороги, и теперь я окончательно понимаю, что не ошибся в тебе.

Уши мои как вспыхнут красным огнём — р-раз!

Слёзы как брызнут из глаз — буль! И на посох: кап-кап-кап…

А Оберон продолжал, как ни в чём не бывало:

— Разумеется, главные трудности у нас впереди, и особенно радоваться пока нечему. Завтра утром выступим из города, заночуем на границе ведомых земель и послезавтра с рассветом перейдём её. Я просил Гарольда отработать с тобой несколько приёмов… Тебе хочется о чём-то спросить?

Я к тому времени кое-как подобрала сопли. Неприлично — зарёванный маг дороги.

— Ваше величество, а кто наш враг? Кто была та женщина, про которую рассказывал Ланс? И эти, с синими лицами, — они вампиры?

— Нет, они не вампиры. Они живут в подводном посёлке неподалёку отсюда — знаешь, под водой наполненные воздухом купола, эти люди там живут и промышляют в море. От свежего воздуха они пьянеют, их легко подкупить, уговорить на что угодно… Не всех, конечно, хотя разбойников среди них необычайно много. Они такие же люди «толстого» мира, как любой крестьянин или купец: если бы ты посмотрела на них вот так, — он поднёс ладонь к глазам, глянул на меня сквозь щёлку между пальцами, — ты бы их не увидела…

— А женщина?

— С женщиной хуже. Собственно, та женщина — один из обликов нашего врага… Она принадлежит к тонкому миру. Она, в какой-то степени, его королева.

— Королева?! А вы?

— У меня есть Королевство. А у неё — только туман над пропастью, только студень неоткрытого мира… Она там живёт. Всегда. Мы готовимся вступить в её владения.

У меня мурашки побежали по спине — от затылка к пяткам.

— А… чего она от нас хочет?

— Ничего особенного. Она хочет, чтобы нас не было.

— Почему? Что мы ей сделали?

— Мы связываем тонкий мир — и «толстый». А она разделяет их навсегда. Если нас не будет — ей будет вольготно.

— Как это?

— Ни одно новое Королевство не будет основано. Ни одна новая песня не будет придумана. Ни один влюблённый не подумает: «Её глаза как звёзды». Он подумает просто: «У неё богатый папа, женюсь-ка я и проживу жизнь безбедно».

— Не может быть, — пробормотала я.

— Может. И будет. Если мы не сделаем то, что должны. У тебя есть ещё вопросы?

Я секунду раздумывала — может, хватит злоупотреблять королевским временем и уйти, пока Оберон добрый? С другой стороны, когда ещё я смогу с ним вот так спокойно поговорить…

— Ваше величество… А почему у принца шесть невест? У него что, будет гарем?

— Нет, что ты. Считается, будто шесть невест нужны, чтобы выбрать одну.

— Ну, это как-то… унизительно. — Я смутилась. — Получается, они перед ним как на ярмарке… Как на прилавке, а он долго выбирает…

— Я сказал «считается». На самом деле всё сложнее… В Королевстве не может быть просто случайных людей, зевак или прохожих. Ты — маг дороги. Мать Гарольда — повариха и нянька. Я — король. Людо — канцлер, Говард — комендант… А они — принцессы. Из них только одна происходит из Королевства — Ортензия. Другие пришли к нам ещё девочками, босиком, с узелком за плечами, со свидетельством на гербовой бумаге, что отец их — король далёких стран… Таков обычай. Мы приняли их, и они стали принцессами-невестами, частью нашего Королевства. Понятно?

— М-м-м, — я честно пыталась разобраться во всех этих сложностях, — а что с ними будет потом?

— Потом, на новой земле, они выйдут замуж за кого-то из местных. Остепенятся, освоятся, нарожают детишек, станут частью «толстого» мира.

— И я перестану их видеть, если буду смотреть вот так? — Я приложила ладонь к глазам.

— Перестанешь. Но в этом нет ничего страшного, просто «толстый» мир живёт по своим законам.

— А принц?

Оберон чуть нахмурился:

— Что принц?

Я смутилась:

— Ну… почему он сказал той женщине у фонтана, что он чужой везде?

Оберон молчал довольно долго.

— Лена, — сказал он наконец. — Не хочу врать… Можно, я пока тебе не отвечу?

Глава 11
Новые обстоятельства

До обеда я упражнялась с новым посохом, а Гарольд меня учил. Честно говоря, толку было немного: мой наставник всё время забывал, что вещи, для него понятные и простые, для меня — новые и сложные.

— Ну ты что, совсем не соображаешь? Или ты нарочно отключила голову?

Он раздражался от каждой мелочи. Если бы не доверие Оберона, если бы не слова, которые король сказал мне утром в шатре, — я не сдержалась бы, да и огрела Гарольда посохом по шее. Батюшки! Это какое же ангельское терпение у школьных учителей, если они день за днём повторяют одно и то же, одно и то же, а когда кричат — то не беспрерывно ведь. Хоть паузы делают.

Наконец моего наставника позвали по какому-то делу. Мы оба обрадовались: он — потому что можно наконец дать горлу передышку. Я — потому что от его воплей уже звенело в ушах. Гарольд ушёл, и тренировка пошла на лад: я подавала в небо сигналы, и растягивала над собой едва заметную «защитную сеточку», и катала по земле маленький камень, не прикасаясь к нему, и чем больше пробовала — тем лучше у меня получалось. Посох сам меня учил: он был такой удобный, такой послушный и лёгкий, как будто Оберон передал мне вместе с посохом частицу своего могущества…

Наконец затрубили на обед.

Во дворе гостиницы под открытым небом был накрыт большой стол. За ним сидели слуги, конюхи, музыканты, стражники, егеря и портные. Я шла мимо, и каждый из них — каждый! — провожал глазами мой посох.

Я подошла к другому столу, где ещё были свободные места. С посохом возникла заминка: лёжа у меня на коленях, он занимал два стула справа и слева, а будучи поставлен торчком, норовил упасть. В конце концов я приспособилась: зажала посох между коленками, положила верхней частью на плечо (навершие при этом оказалось много выше моей головы), и так, скособочившись, стала есть.

Гарольд задерживался. Оберон обедал у себя в шатре. Прошёл по двору Ланс, взял со стола ломоть хлеба и, задумчиво жуя, удалился. Мать Гарольда, веснушчатая, кругленькая, заботливо выбрала для меня лучший кусочек:

— После хорошей работы — хороший обед, это уж закон, кушайте на здоровье…

Голодная, как сто волков, я смолотила две порции, тщательно вытерла руки салфеткой и, по-прежнему держа посох на виду у всех (оно и понятно — как бы я такую громадину спрятала?), побрела обратно — на задний двор.

Я шла и раздумывала: браться за тренировки сразу же? Или всё-таки устроить себе «тихий час»? Сытое брюхо к ученью глухо, как говорил наш физик. Что будет, если я залезу на сеновал и полчасика поваляюсь?

И я совсем уже решила устроить себе маленький отдых, когда из дверей гостиницы вышел мне навстречу его высочество принц. Вышел и остановился, заглядевшись так, как будто я была не я, а невиданное чудо в перьях.

— Добрый день, ваше высочество, — сказала я скромно.

— Лена! У вас посох Оберона!

Сегодня все смотрели мне вслед с уважением, но принц, казалось, был потрясён до глубины души.

— Да, — сказала я ещё скромнее. — Его величество отдал мне свой посох. Всё-таки, вы понимаете, время неспокойное, послезавтра границу переходить…

— Что же вы сделали? Что совершили? Отец никогда никому не выказывал такого доверия…

Опять пришлось удерживать губы — чтобы не расползались в глупую улыбку до ушей.

— Знаете, я так рад, что он достался именно вам, — сказал принц искренне. — Если бы отец доверил посох Лансу…

И он состроил такую физиономию, что сразу стало ясно: старший маг дороги не заслуживает посоха ни в коем случае.

— У Ланса есть свой, — сказала я, чтобы хоть немножко соблюсти справедливость.

— А знаете, Лена, — принцу, кажется, пришла идея. — Вы уже обедали?

— Да. Только что из-за стола.

— Тогда поднимитесь ко мне в комнату, а? Мне так нравится слушать рассказы о вашем мире…

Я колебалась недолго. В конце концов, мой план по тренировкам на сегодня уже перевыполнен.

Я не давала королю обещания держать в тайне всё, что услышала на утреннем совете. Но чутьё (а вместе с посохом у меня, кажется, появилось настоящее чутьё!) подсказывало, что болтать не следует. Тем более что в рассказе Ланса принц выглядел не лучшим образом: сперва заупрямился, доказывая свою независимость, потом путался у мага под ногами, не давая применить «веерное трассирование»…

Я рассказала принцу, как устроены пылесос и паровое отопление. Он слушал внимательно, а сам всё поглядывал на мой посох и качал головой, будто никак не мог поверить моему счастью.

— Лена, — сказал он, когда я закончила. — Признайтесь. Что вы сделали? Если отец дал вам посох — значит, что-то было, что-то очень важное…

— Ничего особенного, — сказала я, стараясь казаться невозмутимой. — Вчера мы с Гарольдом оказались вдвоём против целой шайки разбойников. Гарольд был… э-э-э… плохо себя чувствовал. Пришлось мне брать его посох и отбивать атаку…

— И вы отбили?!

— Почти, — призналась я. — В самый нужный момент пришёл Оберон… э-э-э, то есть его величество, и немножечко мне помог.

— Завидую вам, — с горечью сказал принц. — Я бы тоже хотел быть магом дороги.

— Но, — пробормотала я неуверенно, — ведь быть принцем — тоже неплохо, да?

Он опустил глаза.

Послеполуденное солнце било в высокое окно, освещая большую комнату со множеством зеркал и гобеленов. В этом свете я разглядывала принца, не стесняясь — он всё равно не видел моего взгляда. Прежде он казался мне много старше Гарольда, я думала, ему лет двадцать с небольшим. А теперь обнаружилось, что его высочеству не больше восемнадцати: просто в отличие от моего учителя, который хоть и задирал нос, но не умел вести себя солидно, принц держался и говорил как серьёзный, много повидавший человек. Сейчас он

Глава 1

Оберон

Все началось в ноябре, темным дождливым вечером. Вернее, это был еще не совсем вечер – всего каких-нибудь пять часов! Летом в такое время еще можно загорать. А тут – темнотища, холод, и с неба сыплется не то морось, не то снежная крупа.

А у меня за плечами – тяжеленный школьный рюкзак, потому что сегодня было семь уроков и еще я взяла в библиотеке две книжки. И весит рюкзак килограммов десять, как у туриста. Разогнуться невозможно.

И я решила подъехать домой на троллейбусе.

Ждать пришлось долго. Проходили маршрутки, но все переполненные – люди в них стояли, скрючившись под низкой крышей. Собралась толпа, я уже стала жалеть, что не отправилась сразу пешком. И тут подошел троллейбус – набитый, как бочка с селедками.

В троллейбусе был скандал.

Я так и не узнала точно, что произошло. Там ехала цыганка с цыганчатами – может, они обидели эту тетку, или тетка сама на них взъелась, но когда открылась дверь, цыганчата посыпались, как из мешка, а тетка выскочила на тротуар и закричала не своим голосом:

– Заберите этих щенков! Чтобы они сдохли! Чтобы вы все повыздыхали!

У меня всегда мурашки по коже, когда кто-нибудь так кричит. Вот у нас биологичка тоже… Когда она начинает орать, мне хочется не то убежать и спрятаться, не то вообще исчезнуть и не жить на свете. Ненавижу биологию.

А эта тетка кричала стократ хуже биологички. И мне захотелось не спрятаться, а… Сама не знаю. Подойти и встряхнуть ее за воротник? Так я и до воротника не дотянусь, она здоровенная, а я – от горшка два вершка.

Вся толпа от этой тетки брызнула в разные стороны. А я наоборот. Я к ней подскочила, и…

Мне расхотелось ее трясти. Она же только пуще разозлится. Поэтому я просто посмотрела ей в глаза и сказала:

– Нельзя так злиться. Нельзя!

И провела рукой, как будто вытирая запотевшее стекло.

И вот тут меня мурашки пробрали от затылка до пяток и в голове что-то сжалось. Сама не знаю, как так вышло. Тетка перестала кричать: глаза у нее раньше были мутные от ненависти, а теперь стали нормальные. И она заморгала, будто проснулась. Будто с нее сдернули черное непрозрачное полотнище, и она увидела фонари вокруг, людей, меня…

Тогда я быстренько повернулась и, чтобы не видеть здесь никого и чтобы меня не видели, побежала по улице домой. Подумаешь – две остановки.

Сердце во мне колотилось как бешеное: я всегда, когда влезаю в какой-нибудь скандал, потом жалею. Ну что мне было нужно от этой тетки? Она же не на меня кричала?

С неба по-прежнему что-то сыпалось, и я постепенно начала остывать. Фонари отражались в мокром асфальте, получалось два ожерелья огней – одно в небе, другое под ногами. И я совсем было успокоилась, как вдруг заметила, что он за мной идет.

Сперва почувствовала – что-то не в порядке. Оглянулась раз – идет. Два – идет, не отстает.

Тогда я нарочно перешла улицу и заглянула в хозяйственный магазин. Долго ходила там вдоль прилавков, спрашивала, что сколько стоит, уже всем продавцам надоела. Прошло минут двадцать. Я выхожу…

Опа! А он стоит у ларька напротив и делает вид, что минеральную воду покупает.

Сначала я испугалась. А потом глубоко вдохнула и подумала: ну чего мне бояться? Еще не поздно, улица людная, народу кругом полно, вон менты на машине поехали. Что он мне сделает, старикашка?

Ему с виду было лет сорок. Плечистый, высокий, но не качок. Бородка аккуратная, коротко подстриженная. Пуховая куртка. Так посмотришь – вроде приличный человек. Ну чего он ко мне привязался?

К тому времени у меня плечи устали – сил нет. И живот потихоньку начал болеть от голода. Я за весь день только и съела, что бутерброд с сыром и «Чупа-чупс» в столовой.

И ноги озябли в сырых ботинках. Надо было идти домой, тем более что в шесть часов придет мама и, если меня не будет, закатит скандал.

С другой стороны, фонарь у нас во дворе третий день не горит. Подъезд может оказаться пустой. И лифт. Что, если этот дядька за мной в лифт полезет?

Может, подождать маму у гастронома на углу?

И тут меня зло взяло. Ну с какой это радости усталый, измученный, голодный человек, у которого еще уроки не сделаны, должен полчаса торчать под дождем потому только, что за ним увязался незнакомый хмырь?

Я развернулась и пошла ему навстречу. Думала, он отведет глаза и пройдет мимо – так нет же, смотрит прямо на меня!

– Чего надо, дядя? – спросила я довольно грубо. А как с ним еще прикажете разговаривать?

Думала, он сделает большие глаза, мол, что такое, с чего ты взяла, иду, мол, по своим делам… Но он даже притворяться не стал:

– Поговорить надо.

От такой наглости я опять немножко струхнула. А в следующую секунду он как схватит меня за локоть, как дернет куда-то – я еле на ногах устояла. А может, и шлепнулась бы, если бы он меня не держал.

А в это время мимо проскочил троллейбус на полной скорости, в лужу колесами – плюх! И то место, где я только что стояла, обдало грязной водой, будто из поливальной машины.

Этот дядька меня отпустил.

– Пойдем? – говорит.

Я поправила рюкзак – он уже к тому времени килограммов сто, наверное, весил. Ну что делать в такой ситуации?

И побрели мы рядышком. Вернее, я пошла, как ни в чем не бывало, домой, а он со мной – шаг в шаг. Не отстает. Молчит.

Я не выдержала.

– Ну говорите, – говорю.

– Что?

– Говорите. Начинайте.

– Да я не знаю, с чего начать…

Как-то очень по-честному он это сказал. Когда наша классная говорит: «Я даже не знаю, что тебе сказать», – это полемический прием, другими словами, вранье. Прекрасно она знает: такая, растакая, школьный пиджак не надела, на физкультуру без формы, с биологичкой опять поругалась…

А этот дядька и в самом деле не знал, что мне сказать. Зачем тогда увязался, спрашивается?

– Тогда зачем вы за мной… идете?

– Потому что очень важно, чтобы ты мне поверила.

– А чего это мне вам верить? Я вас в первый раз вижу!

И я на него покосилась – снизу вверх. Он, конечно, не похож на тех злодеев, которыми нас в школе пугают. С другой стороны, настоящий злодей и должен выглядеть приятно – чтобы не вызывать подозрений. Чтобы своим видом завораживать жертву.

– Ну, – заговорил он снова, – если я начну с того, что меня зовут Оберон… Ты мне, конечно, не поверишь.

– Оберон… Аргон, неон, криптон, ксенон, – пробормотала я себе под нос. У нас в кабинете физики таблица Менделеева висит, здоровенная, во всю стену. Я ее со скуки наизусть выучила. Из тамошних названий имена хорошие получаются. Командир космического корабля Барий Рубидиевич… достойно звучит.

– Скажи, пожалуйста… а что ты сделала на остановке?

У меня опять мурашки по спине побежали.

– Когда? На какой остановке?

– С женщиной, которая кричала.

– Я ничего не сделала. Я просто ей сказала, что так нельзя. И ушла. А вы видели, что ли?

– Я видел… Ты ей не просто сказала. Иначе бы она еще хуже разоралась бы. Ты не просто сказала – ты сделала. Осознанно? Или случайно?

– Случайно, – сказала я. – И ничего я не делала. Я ее пальцем не коснулась. Если вы видели, то вы и должны…

– Погоди. Ты ее коснулась не руками.

– А чем же?

И я начала смеяться. Не потому, что мне сделалось смешно, – боже упаси, у меня зуб на зуб не попадал. Просто надо же было показать этому человеку, что я его не боюсь и все его домыслы – ерунда на постном масле.

– Ты меня испугалась?

Опять он очень честно спросил. И честно удивился. А как же: в темноте увязывается за девчонкой здоровенный мужик, бородатый, почти старый. Называется Обероном. Задает дурацкие вопросы. И еще удивляется, что мне чуть-чуть не по себе.

– Не бойся, – сказал он. – Я же не затем, чтобы тебя ругать. Наоборот, я давно ищу кого-нибудь похожего на тебя. Который умеет то, что ты сделала сегодня на остановке.

– Да я ничего не умею! Это было случайно, понимаете? Мне просто… всегда плохо, когда кто-то орет, ссорится. Я хотела, чтобы она замолчала!

Я запнулась. Выходило так, что я оправдываюсь. А с какой стати?

Мы шли все медленнее и медленнее и наконец остановились перед витриной гастронома. Налево, во двор, второй подъезд, восьмой этаж; только я ни за что не пошла бы туда со странным дядькой на хвосте. Дураков нет.

– Ты бы хотела попасть в Королевство?

– В Англию, что ли?

– Почему в Англию?

– Потому что Великобритания – Соединенное Королевство.

– Нет. Не в Англию. В Королевство.

– Нет, спасибо. Лучше вы сами.

– Ладно. – Он не обиделся. – Я тебе дам одну вещь. Когда решишься – бросишь ее на землю. Я буду ждать.

И сунул мне теплый шарик в ладонь.

– Ну, до свидания…

Он уходил по улице, все дальше и дальше, а я смотрела ему вслед. Надо же убедиться, что он в самом деле ушел и не сможет за мной погнаться.

Огляделась – не следит ли кто-нибудь еще?

Нырнула во двор. Взлетела по лестнице в парадное. Бегом проскочила в лифт.

И там уже разжала ладонь.

* * *

На другой день у меня было особенное настроение с самого утра. Пускай не выспалась, пускай скандал случился ни свет ни заря: за столом Петька кидался кашей в Димку, а Димка бил ложкой Петьку по голове. Я отвесила подзатыльники обоим, чтобы не орали. Пришла мама и отвесила подзатыльник уже мне – потому что я, видите ли, взрослая и должна следить за порядком, а не драться. Я схватила бутерброд со стола и так, с бутербродом в одной руке и рюкзаком в другой, выскочила на лестничную площадку. Поставила рюкзак на перила, сунула руку в карман куртки…

Он был стеклянный и немного светился изнутри. Внутри шарика стекло колыхалось, как студень, и в этом студне плавал ключ – с виду медный, с зелеными пятнышками на бородке, он замирал, когда я прямо на него смотрела. А когда я отводила взгляд и косилась исподтишка – он начинал медленно поворачиваться и мерцать, как далекая звездочка.

Ключ от Королевства.

Я будто разделилась надвое: одна моя половина прекрасно понимала, что шарик – просто красивый сувенир, а вчерашний дядечка – в лучшем случае мирный сумасшедший.

Но у меня было особенное настроение с самого утра. Потому что вторая половина уже вовсю играла в Королевство. Где зубчатые скалы, замок на горе и лес вокруг. Потому что невозможно всерьез принимать этот ноябрь, этот дождь и вечную темень. Можно же верить во что-то красивое…

Я мечтала три урока подряд. На перемене между третьим и четвертым заявилась в столовую – и наскочила там на трех идиоток из десятого «Б».

– А кто это такой? – очень громко спросила Зайцева у Лозовой. – Почему эта девочка из второго класса пришла в столовую на взрослой перемене? Время малышей – между вторым и третьим уроком. Я права?

Лозовая заржала. Хворостенко захихикала, Эта Хворостенко живет в нашем подъезде и, когда встречает меня в лифте, смотрит в сторону – просто не замечает. А когда рядом Зайцева – проходу не дает, все ищет, к чему прикопаться. Это проверено.

– Девочка, девочка, в каком ты классе?

Зайцева знает, в каком я классе. Ей просто кажется очень смешным, что я маленького роста. Ей кажется это настолько забавным, что она всякий раз придумывает новенькую шутку – все на ту же нестареющую тему.

А я расту. Я почти каждый день отмечаю свой рост на дверном косяке. Я в самом деле становлюсь больше, просто мои одноклассники растут тоже, и у них получается быстрее…

– Девочка, а девочка, а может, ты карлик?

У меня в руке был стакан с яблочным соком. Р-раз – и Зайцева оказалась мокрой с головы до ног: и лицо, и пиджак, и волосы.

– Ах ты, гадина!

Я не успела отскочить. Мокрая Зайцева заехала мне кулаком по физиономии, так что в глазах на секунду стало светло-светло. Лозовая вцепилась в волосы – хорошо, что у меня короткие волосы, не так-то просто удержать…

Я запустила в Зайцеву стаканом. Стакан отлетел от ее живота и разбился на полу; полетели в разные стороны осколки.

Хворостенко заверещала.

Кто-то налетел и вцепился в меня сзади; я, не глядя, лягнула каблуком.

Оказалось, это биологичка.

* * *

– Если тебя обидели словесно – ну так и отвечай словесно! Что это за дикость – жидкостью в лицо?! Что это за хамство – драться? Ты посмотри на себя! От горшка два вершка, а агрессивная, как уголовник!

Завучиха возвышалась передо мной, будто айсберг – меньшая часть над столом, большая – невидимая, под столом на стуле. Завучихе легко и просто сказать мне, что я – от горшка два вершка. А если я скажу ей, что она – жирная корова…

Ой, что будет!

Или хуже все равно уже ничего не будет? И можно спокойно сказать, что думаешь?

В этот момент завучиха меня ненавидела. Не за яблочный сок, и не за разбитый стакан, и даже не за синяк на ноге биологички. Она готова была меня убить за все плохое, что было в ее жизни. Как вчерашняя тетка ненавидела цыганчат – не за то, что они грязные и попрошайки, а за то, что у тетки был тяжелый, серый день – один из многих, и так до самой смерти.

Глядя в поцарапанный линолеум, я снова вспомнила все, что было на остановке. Как я будто отодвинула черную пелену, тетка замолчала, захлопала глазами, лицо ее из остервенелого вдруг стало нормальным, даже добрым…

Может, и с завучихой так получится?

Я подняла глаза.

Нет, не получится. Я поскорее снова потупилась – в пол смотреть безопаснее.

– Ты знаешь, что с четырнадцати лет наступает уголовная ответственность?

Мне еще только тринадцать исполнилось. Вон у Зайцевой уголовная ответственность давно наступила – и что?

– Ступай домой – немедленно. Приведи мать – немедленно.

– Она на работе.

– Значит, ступай на работу… Или я сама к ней пойду!

* * *

Было еще светло. Еще даже уроки не закончились.

Зайцева, Лозовая и Хворостенко преспокойно сидели на какой-нибудь географии и перемигивались со своими мальчишками. Героини.

Мой рюкзак остался в учительской. И даже лучше: не надо таскать на спине такую тяжесть.

Я села на скамейку возле школьных ворот. Идти к маме на работу – полное безумие. Во-первых, у себя в конторе она всегда занята, ей даже звонить можно только в крайнем случае. Во-вторых…

Я даже не стала додумывать эту мысль до конца. А просто вытащила из кармана куртки стеклянный шарик с плавающим ключом.

Теперь он не казался волшебным. И все особенное настроение, которое было у меня с утра, испарилось. Ключ от Королевства… вот вам ключ от Королевства, в Королевстве город…

Идите вы все в баню со своими сказками!

Я со злостью размахнулась и забросила шарик в кусты.

Надо было пойти вчера с этим дядькой. Пусть бы он оказался маньяком, заманил меня в лес и убил. И сегодня завучиха, вместо того чтобы шипеть на меня, трагическим голосом объявила бы на школьном собрании о моей смерти. И целый месяц в школе только и было бы разговоров, что обо мне – какая я была, в сущности, неплохая девчонка…

Я рассмеялась. И опять не потому, что мне было смешно, – а потому, что это самая глупая малышовая мысль: пусть я умру, и они все попляшут. Детский сад, честное слово. Почему я должна умирать? Из-за Зайцевой?

Мне стало жалко шарик. Все-таки он был прикольный. Его можно подарить Петьке и Димке… Правда, они из-за него подерутся. Ладно, можно объявить между ними соревнование: кто будет лучше себя вести – тому дам шарик ненадолго поиграть.

Вот так примерно размышляя, я поднялась со скамейки, подошла к голым кустам и, наклонившись, стала высматривать на земле шарик.

Шарика не нашлось – в раздражении я очень далеко его зашвырнула. Но кусты были не особенно густые, поэтому я, присев на корточки, потихоньку в них залезла.

Шарика не было. Я посмотрела направо и налево; на земле, голой и гладкой, имелся фантик от конфеты и размокший окурок. Куда же, елки-палки, я его забросила?

И я продвинулась еще немного вперед. Кусты уже должны были закончиться – за ними газон, где летом водятся кузнечики. Может быть, шарик на газоне?

Я полезла вперед, как медведь сквозь чащу. Газона не было! Я обернулась – дорожка тоже скрылась за сплетенными ветками. Куда ни посмотришь – кусты, кусты, кусты…

Тогда я выпрямилась. Был, конечно, риск, что меня увидят из окна учительской, и тогда ко всем моим провинностям прибавится еще и «разорение зеленых насаждений»…

Я огляделась вокруг – и почти сразу тихо заорала.

Глава 2

Аудиенция

– Вот, ваша милость, мальчишка забрался в королевский сад. Наша вина, недоглядели. Хотя, лопни мои глаза, как он пролез? Изгородь вроде цела…

«Ваша милость» был высокий старик, одетый в черное. Глядя на него, я поняла, что наша завучиха – милейшей души женщина и красавица к тому же.

Тот, что меня поймал, и сейчас еще держал мои руки заломленными за спину. В жизни никто со мной так не обращался – даже Зайцева.

– Пусти!

– Ишь ты, еще дергается. Так вам его оставить, ваша милость? Или уж по-простому, отодрать кнутом да отпустить?

Я задергалась сильнее, но мужичок так крутанул мне локти, что пришлось успокоиться.

– Не выйдет по-простому, – сказала «милость» скрипучим, как ржавые петли, голосом. – Мальчишка-то непростой, издали видать… А ну, говори, стервец, чего тебе в саду надо было?

– Меня пригласили! – О том, что я вообще-то девчонка, страшно было и заикаться. – Мне дали ключ!

– Ключ от сада?

– Ключ от Королевства!

– Вот как? – Крючковатый нос «милости» описал в воздухе сложную фигуру. – Кто?

(Неон? Криптон? Ксенон? Как его звали-то?!)

– Оберон. – Я обрадовалась, что помню его имя.

Хватка того, что держал меня за локти, чуть-чуть ослабла. Видно, Оберона тут знали.

– Врешь, – предположила крючконосая «милость». – Сторож, яблок-то он много натрусить успел?

– Не нужны мне ваши яблоки! Я к ним не прикаса… лся. Я из другого мира, у меня редкие способности, Оберон меня специально пригласил!

– Тронутый мальчонка, – с сочувствием сказал сторож и наконец-то выпустил меня. «Милость» молчала, уставив желтые круглые глаза.

Я посмотрела на свои руки. Остались красные вмятины от пальцев сторожа – наверное, будут синяки. Но все это ерунда по сравнению с кнутом, который мне скоро светит!

– Я говорю правду, – сказала я, стараясь не зареветь.

Вокруг было темно и гулко. Горели факелы, продетые в крепления на стенах. Высокий потолок был закопчен до черноты. Ну где же, где наша милая учительская? Где полки с классными журналами, где наглядные материалы на веревочных петельках?

Какого лешего мне понадобилось в этом проклятом «королевстве»?!

– Я говорю пра… хотите, спросите у Оберона… ну пожалуйста.

– И как, – спросила «милость» после долгого неприятного молчания, – как спросить о тебе, сопляк?

– Скажите, Лена Лапина…

«Милость», кажется, поперхнулась. И я поперхнулась тоже. Я вспомнила, что там, на ноябрьской дождливой улице, Оберон не спросил, как меня зовут! А вздумай спросить – я бы не сказала. Не говорю я своего имени незнакомцам.

– Как есть тронутый, ваша милость, – заступился за меня сторож. – Видно же – не в себе. Давайте, я его кнутом – так, для порядку только… И пусть себе идет…

– Отведи в каземат, – скучным голосом сказала «милость». – Дело непростое.

* * *

Я вообще-то люблю животных. И даже мышей и крыс. Но тут их было как-то слишком много, и они вели себя нагло.

Я с ногами залезла на деревянную скамейку, она шаталась и скрипела подо мной, грозя обрушиться. В темнице не было факела, только светилось маленькое окошко. Крысы сновали вдоль стен, и казалось, что пол шевелится. А в дальнем темном углу лежала куча тряпок, от нее вела цепь, как шнур от телевизора, только не к розетке, разумеется, а к большому кольцу в стене. Эта куча лежала так неподвижно, что уже через полчаса напряженного сидения то на корточках, то на коленях мне было совершенно ясно: это истлевший труп предыдущего узника.

Хорошенькие дела творятся в вашем Королевстве!

Хочу домой, мысленно взмолилась я. Хочу в кабинет директора – «на ковер». Хочу скандал с мамой. Пусть орут Петька и Димка, пусть отчим для виду уговаривает маму быть помягче, а на деле еще больше против меня настраивает. Даже если меня отдадут в школу для неисправимых малолетних преступников – хуже, чем в этом подземелье, наверняка не будет…

И когда я шепотом пообещала прилюдно попросить прощения у Зайцевой – заскрипела дверь. От этого скрипа у меня слиплись в комок внутренности и очень захотелось в туалет.

На грязный пол упала полоса света. Крысы неторопливо разошлись по норам – будто для приличия. Некоторые даже не спрятались совсем: там и тут было видно, как торчат из щелей острые усатые морды.

– Выходи, – сказали снаружи.

Кроме одетого в черное старика («его милости»), у входа в темницу обнаружились два стражника в коротких малиновых штанах, в полосатых не то кафтанах, не то камзолах. У них были такие суровые лица, что я совершенно уверилась: ведут меня либо на плаху, либо в камеру пыток.

– Можно в туалет?

– Что?

– Ваша милость, – от отчаяния я решила подлизаться, – можно мне в туалет?

Я не ждала, что мне ответят, но процессия («милость» впереди, я между двух стражников позади) замедлила ход.

– Отведи, – сказал старик усатому стражнику (второй был без усов, зато с бородкой клинышком)

Тот взял меня за плечо – правда, не больно, а так, «для порядку», – и повел по лабиринту коридоров.

Я потихоньку оглядывалась. Бежать тут было некуда – заплутаешь в два счета. Некоторые коридоры походили больше на щели, и стражнику приходилось протискиваться в них боком. Между прочим, мой малый рост и малый вес могли бы сослужить мне службу: на открытом месте кот всегда догонит мышь. А в лабиринте узких ходов – фиг вам!

Правда, стражник наверняка знает этот лабиринт как свои пять пальцев. В отличие от меня.

– Пришли. Смотри не провались.

Он подтолкнул меня к низкой двери и подсветил факелом.

Даже мне пришлось пригнуться – а такие, как он, должны были чуть ли не на четвереньках входить сюда.

Шумела вода. Глухо. Еле слышно. Далеко внизу. Я подождала, пока глаза привыкнут к полумраку…

И это называется туалет?!

Довольно просторная комната, и в центре ее – дыра. Я осторожно, очень осторожно, подошла, заглянула…

Внизу текла речка. Натуральная река – полноводная, как Днепр. А я находилась над ней на высоте, наверное, стоэтажного дома. И вниз уходили отвесные стены – вниз, вниз…

Мне сразу расхотелось пользоваться этим туалетом. Мне вообще всего расхотелось, кроме одного – немедленно заплакать.

– Эй! Ты долго там?

Я выбралась через низкую дверцу, прищурилась от света факела. Пусть уж ведут меня, куда знают. Пусть.

* * *

Зал, в который меня втолкнули, оказался величиной с наш стадион, а высотой, наверное, с десятиэтажку – если в ней поломать перегородки между этажами. И в этом зале наконец-то были окна; в окна светило солнце, это был нормальный человеческий свет, даже радостный какой-то – не осенний, не зимний. Лето или поздняя весна.

Посреди зала стоял трон и спинкой почти доставал до потолка. Тот стражник, что водил меня в туалет, наклонил мою голову к полу – небольно, но решительно.

– Благодарю за службу, – послышался голос непонятно откуда. – Теперь оставьте нас.

Затюкали железные каблуки по каменному полу. Чуть слышно хлопнула дверь. И стало тихо, а я все смотрела на свои ботинки – не решаясь поднять голову.

Кто-то прошел мне навстречу. Остановился рядышком:

– Лена?

Я сначала узнала его голос и только потом отважилась на него посмотреть.

…Ну почему, почему он мне сразу не сказал, что он король?!

Даже если не считать золотой короны на голове, мантии из горностая и всего прочего, во что он был одет. У него было такое королевское лицо…

– Здрасьте, – сказала я и заплакала.

– Ты, наверное, случайно вошла, – сказал Оберон. – Иначе бы я тебя встретил.

Он не обращал внимания на мои слезы – будто не замечал их. От этого мне легче было успокоиться.

– Я вообще никуда не входила. Я бросила шарик в кусты… А потом полезла искать…

– Ну, понятно. – Он положил мне руку на плечо. – Извини, что так вышло. У нас есть теперь две возможности: либо я тебя сразу же отправлю домой…

– Да! Да!

– …Либо все равно отправлю домой, только сперва мы с тобой посидим, поговорим, я тебе расскажу…

– Нет! Ничего мне не надо! Только домой!

Он, кажется, огорчился:

– Ты уверена? Я понимаю, ты устала, голодная, но здесь же есть вкусная еда, теплая вода, если ты хочешь помыть руки…

– Я хочу домой, и все.

– Не бойся. Ты в полной безопасности. Я обещал тебя вернуть – и я верну. Один шаг, и ты будешь дома, но все-таки подумай…

Не слушая его больше, я шагнула.

Это был самый длинный шаг в моей жизни.

* * *

Я сидела на скамейке у школьных ворот, и все мои проблемы никуда не делись. Рюкзак с книжками и тетрадками – в учительской, мама – на работе, синяк – под глазом и большой скандал – не за горами.

Глава 3

Королевство отправляется в путь

Вы можете похвастаться, что у вас есть знакомый король?

А король в золотой короне? В мантии? С аккуратно подстриженной бородой?

А у меня был знакомый король. Был – но я добровольно отказалась от этого знакомства.

Надо ли говорить, как страшно я жалела?

Что мне стоило хотя бы выслушать его? Ведь что-то он хотел же мне предложить? Может, ему нужна была принцесса? Или кто там еще может понадобиться королю – в волшебном-то Королевстве?

«Очень важно, чтобы ты мне поверила». Так он говорил в первую нашу встречу. Я помнила тот разговор до мельчайшей подробности, до единого слова. И все пыталась понять: от чего же я так по-глупому отказалась?

С мамой мы не разговаривали почти месяц. Она хотела, чтобы я первая пришла мириться, чтобы попросила прощения. А за что? Конечно, в темнице, где крысы и чей-то скелет в углу, захочешь мириться даже с Зайцевой. А так… Ну должно же быть на свете хоть немножко справедливости!

Каждый день (ну, почти каждый, когда мне не мешали) я лазала в тех кустах напротив лавочки. Разумеется, шарика с ключом не нашла. Разумеется, кусты были самые обыкновенные – с одной стороны асфальтированная дорожка, с другой – газон. Ни королевского сада (а я его как следует даже не рассмотрела), ни замка (а какой он красивый!), ни намека на другую жизнь.

– Лапина, что ты там делаешь? Перестань ломать кусты немедленно!

Так я и жила, кусая локти, пока не выпал снег. А новый снег – это немножко новая жизнь: кажется, теперь все будет лучше и интереснее.

Уже приближался Новый год, а значит, каникулы. А значит, контрольные. Новая полоса препятствий: только с мамой помирились – и заново повод для ссоры. Вообще-то я круглой идиоткой в классе не считалась, задачи нормально решала и писала почти без ошибок, но вот водилась за мной особенность: как ни контрольная – так провал. Волнение тому виной, или невезение, или еще что-то, только учителя мне сами признавались: у тебя, говорят, в табеле оценки на порядок ниже, чем ты обычно заслуживаешь. Не умеешь ты писать контрольные. Учись, мол, сосредотачиваться, жизнь нас судит по экзаменам, и так далее.

И вот все витрины в гирляндах, елки то там, то здесь, Новый год на носу… А я иду домой на другой день после контрольной по алгебре.

С оценкой в дневнике.

Снег пошел… Мохнатый такой. Хлопьями. А у меня настроение – хоть садись в сугроб и засыпай до весны.

Заворачиваю я к себе во двор и вижу: на скамейке рядом с подъездом кто-то сидит. Ничего особенного: там вечно то старушка отдыхает, то парень девушку ждет. А тут сидит мужчина в пуховой куртке, в шапке, и давно сидит – снег уже сугробами на плечах.

Прохожу я мимо, к подъезду, гляжу под ноги, читаю следы на снегу… Полозья – кто-то тяжелые санки протащил… Рифленые ботинки… Коньки – это Катька, соседка, на коньках по снегу катается… дура… Иду – и на мужчину этого искоса, ради любопытства – зырк!

А это Оберон.

* * *

У меня ноги так к снегу и примерзли.

Обозналась, думаю. Вдруг это совсем другой человек, просто похожий?!

И сразу же понимаю: не переживу такого разочарования.

Но это он, точно он. Бородка аккуратно подстрижена. Глаза внимательные. И лицо королевское. Без короны, без мантии, но посмотри внимательно – и все поймешь.

Я стояла перед ним минуты три. Снежинки щеки касались – и таяли сразу, такая у меня была горячая физиономия.

Наконец он скамейку рядом с собой от снега отряхнул – голыми руками, без перчаток, без варежек.

– Здравствуй, Лена. Присядешь?

– Здравствуйте…

Я подошла, но садиться сразу не стала. Вот здорово мечтать о чуде, а когда оно приходит, все-таки страшно. Если честно – дыхание перехватывает.

– Здравствуйте, – сказала я громче (вдруг он первый раз не слышал?), – ваше величество…

– Садись.

И я села с ним рядышком.

Мы сидели на виду у всего дома. Если бы кто-то из соседей сейчас выглянул в окно, а потом спросил бы меня, с кем это я разговаривала… Я бы соврала, наверное, что это мой учитель. Или отец подружки.

Ни за что, никому я не сказала бы, что это король-волшебник.

А мне так хотелось! Так хотелось, чтобы они об этом знали!

– Ну, как у тебя дела? – спросил Оберон.

Я хотела сказать сразу: «Плохо». Учителя придираются, алгебра уродская, контрольную завалила. Заберите, мол, меня в Королевство…

А потом подумала: как я ему, королю, буду признаваться в собственной глупости, скулить о какой-то «паре»?!

– Хорошо дела. Спасибо. А как у вас?

– У нас похуже. – Оберон рассеянно стряхнул снег с плеча. – Мы отправляемся в путь… Это опасно.

Я растерялась:

– Вы куда-то уезжаете?

– Да. И далеко.

– Вы бросаете замок, сад… Вы бросаете свое Королевство?!

– Нет. Я веду Королевство – на новые земли… А замок и сад бросаю, да. Они живут своей жизнью. Они мне надоели.

Я поводила подошвами по снегу, будто шлифуя. Оберон говорил непонятно, и я, честно говоря, ждала совсем другого.

Я ждала, что он пригласит меня в замок. Лучше на бал. Или нет – лучше на турнир… Да все равно, лишь бы в Королевство. И пусть все ему кланяются, а он мне, вот так, запросто: заходи, мол, Лена…

И, будто услышав мои мысли, он вдруг сказал:

– Пойдем?

Хлопья завертелись у меня перед глазами. Я шлифовала и шлифовала снег под скамейкой, уже до асфальта протерла и все не могла понять: почему же мне так страшно? Ведь я хотела, мечтала, ждала… Дождалась – и трусливо хочу удрать. Нырнуть от него в подъезд. Чтобы все было снова скучно, плохо, трудно…

Обыкновенно.

– А меня мама ждет, – сказала я и покраснела еще больше. Потому что знала, что мама на работе и будет к шести. Пусть я пудрю мозги учителям, но как я посмела соврать королю Оберону?!

– То есть она будет ждать, – поправилась я. – Если меня не будет… к шести.

– У Королевства есть закон, – он смотрел мне прямо в глаза и говорил, как обычно, очень спокойно и по-честному, – если человек входит в него из вашего мира, он возвращается обратно в ту же точку. В тот же час. То же самое верно наоборот: я перешел в ваш мир, когда мой канцлер начал: «Путеше…» Я успел погулять по городу, подождать тебя здесь на скамейке. А когда вернусь – канцлер скажет «..ствие» и преспокойно продолжит свой доклад. Да что я рассказываю: ты ведь помнишь, как было в прошлый раз?

Я, конечно, помнила.

– А вы потом вернете меня обратно?

– Слово.

Если бы наши мальчишки умели вот так сказать: «Слово», и чтобы сразу, безо всяких клятв, стало ясно: этот не предаст!

Но это что же получается? У меня совсем-совсем не осталось оправданий для трусости? Мама не будет волноваться. В Королевстве я навечно не застряну. Экскурсия – туда и назад. Лучшее в мире развлечение…

Развлечение?

– Простите, ваше величество… А зачем я вам все-таки нужна?

* * *

Здесь не было зимы. Так что я сразу сбросила и куртку, и шапку, и шарф. И сняла бы ботинки, если бы не колготы под брюками. Ходить в колготах по траве – что может быть глупее?

Но и жарко не было. Воздух… В прошлый раз я его как следует не разнюхала. А в нем плыли одновременно запахи и леса, и моря, и дождя.

На этот раз Оберон вышел меня встречать, и слуги у ворот замка замерли в поклоне. Конечно, они кланялись королю. А так выходило, будто и мне немножко.

– Ты не запыхаешься, если по лестнице долго подниматься?

Я помотала головой. Не очень люблю лестницы – серые, унылые, с бесконечными одинаковыми пролетами. А по этой шла бы и шла до самого неба: она вилась внутри замка, то пряталась в башню, то снаружи лепилась к стене, и тогда захватывало дух, потому что лестница была без перил.

Чем выше мы поднимались, тем шире становился окружающий мир. С одной стороны горизонта высились зубчатые скалы; с другой – лес без конца и края, с третьей – город под красными крышами, с флюгерами и узкими улочками, и за городом снова лес. А с четвертой – море, на море цветные паруса и далекий остров на горизонте.

– Это Королевство, да? Все это – Королевство?!

От восторга я потеряла осторожность; Оберон взял меня за локоть и аккуратно отодвинул от края лестницы:

– Я все тебе расскажу. Сюда…

Вслед за ним я вошла в полукруглую арку. Он пригнулся в проеме, я – нет.

За нашими спинами задвинулась портьера.

Я огляделась.

Круглая комната. Письменный стол – не такой, конечно, как у нашей завучихи, а королевский, дубовый. Резной трон – точная копия того, что в тронном зале, только поменьше. И книги, книги, какие-то свитки, бумаги, у стен – мраморные плиты с непонятными символами. Гадкая маска на стене, сделанная из очень некрасивой кожи, полуистлевшей, полуобгоревшей. Я решила на нее не смотреть.

Стеклянные пирамидки и шарики на веревочках, солнце светит сразу в три окна, по деревянному потолку прыгают солнечные зайчики. А на полу песок. Толстенный слой, как на самом чистом пляже. Теплый – я рукой потрогала. Оберон прошел по песку к своему трону – осталась цепочка следов. И следы эти почти сразу стали изглаживаться, таять, как будто дует сильный ветер (а ветра в комнате не было), как будто проходят годы и годы, века…

Мне стало не по себе. Я где стояла, там и села прямо на песок. Даже куртку не подстелила.

– Тебе здесь нравится?

– Да, – сказала я. И на всякий случай вежливо добавила: – Ваше величество.

Он сидел передо мной за письменным столом – такой, каким я встретила его на скамейке во дворе. Куртка (расстегнутая), из кармана торчит свернутый клетчатый шарф. Ни короны. Ни мантии. А вокруг, за окнами – скалы, лес, паруса…

– Так вот. Это не Королевство.

Вот тебе и на.

Мне показалось, что он говорит ерунду. Очень обидную, вредную ерунду. Будь он учителем – я бы огрызнулась…

А так мне только и оставалось, что жалобно спросить:

– А что?

Он мельком просмотрел какие-то бумаги. Захлопнул огромную книгу – пыль поднялась столбом, закружилась в солнечном свете. Вздохнул. Вышел из-за стола, уселся, как и я, на песок.

– Королевство, Лена… Это я, да мой сын – принц, да шесть его невест. Комендант – ты с ним знакома, у него нос крючком. Канцлер. И еще примерно сотня людей – слуги, глашатаи, повара, конюхи, стража, придворные маги, егеря, музыканты. Вот это Королевство. Мы странствуем по свету, как цыганский табор или бродячий цирк. И однажды находим нетронутое место, где высокие горы с зубчатыми скалами, или дремучий лес, или и то и другое вместе. Где стоит на обрыве брошенный замок. Впрочем, замок мы можем выстроить и сами…

Он говорил и пересыпал песок из ладони в ладонь. Я тоже зачерпнула пригоршню – и чуть не вскрикнула от боли. Что-то кольнуло меня в мизинец. Я присмотрелась – из песка торчала пика. Маленькая. Пика солдатика; я откопала его. Он был тяжелый – наверное, оловянный.

– И вот мы поселяемся там, – продолжал Оберон, поглядывая на меня из-под опущенных век. – Мы основываем новое Королевство. В садах живут феи, в озере – русалки. В лесу – лешие или чего похуже. В скалах гнездятся драконы… Потому что мы изменяем тонкий мир. Сама земля вокруг нас становится Королевством. А это очень притягательно для людей… И понемногу они к нам сходятся отовсюду: крестьяне распахивают пашни, ремесленники ставят мастерские, купцы привозят товар, устраивают торги. Строятся дома, мосты, мельницы, кузницы, лесопильни. В горах закладываются шахты и рудники. Изобретаются новые способы обработки металлов, окраски тканей и удобрения полей. Появляются и крепнут экономика, финансы, внешняя и внутренняя политика, судопроизводство. На Королевстве нарастает броня – броня толстого мира, весомого, настоящего, очень важного и нужного для людей… И когда броня становится слишком толстой – Королевство теряет подвижность, теряет власть над тонким миром, гибнет… Тебе интересно?

– Да! – Я подпрыгнула. К тому времени в песке отыскались пять оловянных солдатиков и развалины маленького каменного дома. В нем могли бы жить люди ростом с мой ноготь на большом пальце. А может, и жили когда-то?

Оберон помолчал. Под его взглядом я перестала копаться в песке – не ребенок.

– Да, Лена, – сказал Оберон, когда я чинно сложила руки на коленях. – Я, может, многого от тебя хочу… Но мне нужна не маленькая девочка, а солдат. Помощник, от которого в один прекрасный день будет зависеть судьба Королевства. Боевой маг, которому многое позволено, но с которого потом сурово спросится. Вот кем я тебя вижу… А ты?

– А я слушаю, – сказала я честно и захлопала глазами.

Оберон усмехнулся:

– Так вот… Когда груз толстого мира, наросший на Королевстве, становится неподъемным, мы все бросаем и снова пускаемся в странствия. Через хаос. Через неоткрытые земли, населенные чудовищами. Через моря, через снега, мимо вулканов, по воздуху, под землей. Мы должны найти новое место для Королевства. А его с каждым разом все труднее найти.

– Но почему? – Я покосилась за окно. Море волновалось, валы пены отсюда, сверху, казались совсем маленькими, но я видела, как болтаются на волнах корабли. – Если здесь так хорошо… А дорога такая опасная… Почему вы не можете остаться?

Оберон провел рукой по волосам. В комнате задрожал воздух…

Пропала куртка, пропали вытертые джинсы, пропал клетчатый шарф. Он сидел передо мной в мантии, в камзоле и коротких полосатых штанах, в ботфортах выше колен. А на голове его блестела корона.

Это было странное зрелище – король, который сидит на песке по-турецки. Будто почувствовав эту странность, Оберон поднялся – не касаясь пола руками. Будто взлетел.

Я тоже встала. Я просто не могла перед ним сидеть!

– Потому что мы Королевство, – сказал он совсем другим, низким и суровым, властным голосом. – И заботимся не о своих удобствах, а обо всем мире. Ты думаешь, в этих скалах остался хоть один дракон? Ты думаешь, хоть одна русалка выбирается на берег лунной ночью? Мир завоеван людьми, отдан людям, и это правильно. Но правильно и другое: завтра в полдень, ни минутой позже, Королевство уйдет отсюда на поиски новой земли. Так решил король.

– А я ничего не говорю, – залепетала я, перепугавшись. – Только… А как же я? Я-то что должна делать?

Он снова уселся за стол. Улыбнулся. Сказал теперь уже обычным своим голосом:

– А ты ничего не должна, Лена. Дело обстоит вот каким образом: ты по натуре – маг. Ты можешь изменять то, что я называю тонким миром, а большинство людей даже не знает о его существовании… Сейчас у нас в Королевстве очень не хватает магов. В дороге они необходимы. Я один не смогу присматривать за всем караваном, вовремя замечать все опасности, помогать всем, кто нуждается в помощи… Есть еще Ланс, мой старший ученик, и Гарольд, мой младший ученик. Этого мало. Чем больше магов в караване – тем безопаснее путь, тем больше вероятность, что все доберутся до нового места живыми и невредимыми. Я предлагаю тебе поступить в Королевство на должность младшего мага дороги. Ты либо соглашаешься – и тогда завтра идешь вместе с нами. Либо не соглашаешься – один шаг, и ты дома. Но в этом случае я никогда уже больше за тобой не приду… Ты сразу скажешь или дать тебе время на размышление?

– Но, Оберон, – у меня вдруг затряслись коленки, – я же ничего не умею. И с чего вы взяли… Это из-за того случая на остановке, да? Так я с тех пор пыталась это снова сделать, но у меня не выходило. Если я даже маг, я… у меня не получится. Мне же только тринадцать лет! Может, потом, когда я вырасту…

Я говорила и говорила, а уши у меня горели все ярче и ярче. И мне хотелось провалиться в этот песок под ногами. Пусть бы Оберон никогда меня не встречал, пусть не приводил бы в Королевство, и тогда не случился бы со мной такой позор. Вот этот самый миг я буду вспоминать, конечно, до старости – какая я была трусиха и дура…

Оберон вытащил что-то из ящика стола и подбросил на ладони. Я избегала смотреть ему в глаза, но на руки посмотрела – он держал здоровенный кинжал с тонким лезвием.

И в следующую секунду, почти не замахиваясь, метнул кинжал в меня!

Острие нацелилось мне в левый глаз.

Как только я умудрилась не запачкать штаны? Честно говоря, еще чуть-чуть – и стать бы моему позору неотвратимым…

А так – я просто заорала как бешеная и оттолкнула этот проклятый кинжал… я так и не поняла – чем. Клинок на мгновение завис прямо перед лицом, а потом аккуратненько раскололся вдоль, на две половинки: правую и левую. И обе половинки кинжала беззвучно упали в песок к моим ногами.

У меня мурашки пробежались от затылка до пяток и в голове что-то стиснулось. Может, мозги мои куриные решили сжаться в кулак?

– А ты говоришь, не получается, – очень серьезно сказал Оберон. – Врожденные данные у тебя хорошие. Но если не развивать – так и пропадут годам к восемнадцати.

Я подумала: может, возненавидеть его на всю жизнь?

Зареветь?

Пусть немедленно домой возвращает?

Реветь я не стала. Только спросила с упреком:

– Вы же меня могли убить?

– Ерунда. – Он даже улыбнулся. – Смотри…

Вытащил из ящика еще один кинжал и, прежде чем я успела испугаться, метнул прямиком в гадкую маску. Миг – и кинжал вернулся к нему в руку. Я не успела понять, как это произошло, но только маска висела невредимая, все такая же отвратительная, как прежде.

– Это такой кинжал?

– Нет, это я так бросаю… И ты так сможешь. Когда научишься.

– Правда? А что еще могут маги?

– Усмирять чужой гнев. Слышать и видеть тайное. Чувствовать опасность. Строить воздушные замки. Летать. Убивать взглядом. Зависит от степени мастерства.

Я задумалась. И мне страшно захотелось научиться… нет, не убивать взглядом. Хотя в случае с Зайцевой было бы очень кстати. Захотелось летать – так захотелось, что подушечки пальцев зачесались и я даже стала, кажется, немножко легче.

– Оберон…

– Да?

– Если я соглашусь идти с вами, то вы потом вернете меня домой?

– Как только обоснуемся на новом месте. Один шаг – и ты дома. Только и всего.

– А если, – я запнулась, – если я передумаю… по дороге? И захочу вернуться?

– Не выйдет. Мы можем ходить между мирами только тогда, когда они существуют и устоялись. А странствующее Королевство – нестабильная структура. Так что лучше и не пытаться.

– А, – во рту у меня пересохло, – странствия… это… сколько?

Он пожал плечами. Мол, как считать. Мол, не слишком ли долго приходится тебя уговаривать?

Я представила себе: один шаг – и я дома. Там зима, снег идет. Можно взять санки, покататься с горы… Вернуться домой, получить по ушам за контрольную по алгебре… И за несделанные уроки… И за невытертую пыль… И вот так жить, жить и знать, что была в Королевстве и сама – сама! – от него отказалась.

А главное – знать, что Оберон меня презирает.

С другой стороны, я ведь потом вернусь в то же самое время. В ту же секунду. И успею покататься на санках, получить по ушам… И встретить Новый год…

– Оберон…

– Да?

– А вы умеете убивать взглядом?

– Да. А что?

– Ничего. – Я с трудом сглотнула. – А вы вообще суровый король?

– Ты хочешь знать, не казнят ли тебя на площади за какую-нибудь провинность? – Его глаза смеялись.

Я смутилась:

– Нет, я о таком не думала… Но в пути – там же опасности? Вы говорили – чудовища?!

– Да.

– Значит, там можно погибнуть?

Он опустил подбородок на сплетенные пальцы:

– Знаешь, Лена… Я не могу гарантировать полную сохранность твой жизни. Как жизни любого из моих подданных. Но я могу обещать, что буду сражаться за тебя, как за себя самого. Как за любого из нас. Вот так. Теперь решай.

Глава 4

У зла нет власти

– На вот, выбери себе. – Гарольд бросил передо мной на стол ворох одежды, в основном кожаной. Чистоты она была средней, и запах от нее был так себе. Я двумя пальцами взяла большую черную куртку с железными заклепками:

– А может, оставить мое? Брюки…

Гарольд окинул меня взглядом:

– Там, куда мы идем, такое не носят.

Ему было лет семнадцать, и он здорово походил на тех десятиклассников, что дружили с Лозовой и Зайцевой. Нахальный тип. И мне очень не понравилось, когда Оберон вызвал его к себе в кабинет, поставил меня перед ним и сказал: «Гарольд, это наш новый маг дороги. Поступает к тебе в обучение».

Я-то думала, что учить меня будет Оберон!

– Ну, выбирай. Штаны там, рубаху, сапоги. Или тебе платье с кринолином? – Он теперь уже явно издевался.

Пришлось мне все-таки разбираться в этой груде. Почти вся одежда была пошита на взрослых, и, пока я отыскала небольшие штаны и сносную куртку, выбора у меня не осталось.

– Слушай, Гарольд… А куда мы идем?

– Отучаемся говорить «Слушай, Гарольд». Учимся говорить: «Скажите, мастер».

Я подумала, что раньше у него в подчинении никого не было. Мне предстояло быть первой подопытной свинкой.

– Э-э-э… мастер. А Оберон говорил…

Он насупился всерьез:

– Еще раз скажешь «Оберон», и я тебе нос расквашу. Говори «его величество».

Я покрепче сжала зубы. Ладно-ладно. Еще неизвестно, кто кому первый расквасит нос.

Переодеваться пришлось здесь же, на складе, за штабелем потертых седел (по-моему, седла были не для лошадей. Слишком большие). Поверх своих колготок и футболки я натянула штаны, рубаху и слишком длинную, не по росту, куртку. Сунула ноги в сапоги: наши модницы, наверное, подрались бы за такие ботфорты… если бы они были хоть чуть-чуть новее.

Гарольд осмотрел меня (чучело чучелом, если честно) и остался доволен.

– Урок первый. – Он заложил руки за спину и отставил ногу, чтобы казаться солиднее. – Маг дороги должен уметь защищать себя от зла. Иначе как он сможет защитить других?

Он круто развернулся, из его руки вылетела железная стрелка и воткнулась в глазную прорезь тяжелого шлема, ржавевшего на стойке вместе с доспехом. В пустой голове у «рыцаря» полыхнуло, изо всех щелей доспеха повалил дым.

Я разинула рот. Наблюдая за мной краем глаза, Гарольд слепил прямо из воздуха дрожащий струйчатый шарик, подбросил к потолку. Шарик взорвался, на нас посыпались искры, по потолочным балкам размазалась черная клякса копоти.

Веснушчатый нос моего учителя поднялся к этой кляксе, будто указка.

– Маг дороги ничего не боится. Скажи: «У зла нет власти!»

– У зла нет власти, – послушно повторила я.

– Уже хорошо. Сейчас мы с тобой пойдем в город… и там потренируемся. Только смотри, от меня ни на шаг!

* * *

Зря он это сказал: я и так боялась отойти от него хоть на полшага. Один раз даже ухватила его за рукав – правда, тут же опомнилась и убрала руку. Еще подумает, что я трусиха!

Прежде мне казалось, что в Королевстве очень мало людей. А их здесь было столько, что могли затоптать в два счета. Мужчины почти все бородатые, длинноволосые, похожие не то на разбойников, не то на рок-музыкантов. А женщины разные – и высокие, и маленькие, побогаче одетые и победнее, то чистенькие и аккуратные, а то такие чучела в лохмотьях – с виду настоящие ведьмы. И все одновременно говорят: зовут кого-то, ссорятся, мирятся, зазывают в лавочки, смеются, поют…

А улицы? Разве это улицы? У нас в школе коридоры и то шире. А мостовая? Горбатая, щербатая, с выбоинами, деревянные башмаки по ней – цок-цок-цок! Кованые сапоги – бах-бах-бах! И тут же лошади… Я бы, например, запретила на лошадях ездить в таком тесном месте. Еще наступят кому-нибудь копытом на ногу.

А запахи!

То дымом потянет. То свежим хлебом. То вонища шибанет, хоть нос затыкай. Я попробовала дышать ртом, но тут же закашлялась: пыль оседала в глотке. И в этот самый момент вонищу сдуло ветром. Повеяло удивительным запахом с моря: он был такой… прекрасный и ужасный, как этот город.

Мне сделалось страшно и весело.

А толпа вокруг кружила. Я не успевала всего рассмотреть, потому что надо было следить за Гарольдом, чтобы не отстать. И потому перед глазами у меня замирали будто фотографии: деревянная лодочка в сточной канаве… Подкова на мостовой… Кузнец работает прямо на улице (а грохоту! Искры летят!), мальчишки играют под ногами толпы, и никто на них не наступает, вот что удивительно. Мы спускались ниже, ближе к морю, ближе к порту, и все свежее делался ветер и гуще – толпа. А потом Гарольд взял меня за локоть и втянул в переулок – сквозь низкую арку в глинобитной стене.

Здесь почти никого не было. Толстая женщина выплеснула помои из тазика в канаву, равнодушно посмотрела на нас, ушла. Брели по улице двое мужчин, в обнимку, пошатываясь, пьяные, что ли? Завернули за угол, скрылись из глаз…

Все окна деревянных домов были закрыты ставнями. Три собаки лежали у низкого порожка – а над порожком была вывеска: «Трактир „Четыре собаки“.

– А где четвертая собака?

Гарольд нахмурился:

– Что?

– Здесь написано…

Он посмотрел на вывеску, на собак, понял и нахмурился еще сильнее:

– Не отвлекайся по пустякам. Значит, так. Сейчас мы зайдем в трактир. Там собираются всякие… ну, нехорошие люди. Но нам они сегодня не нужны.

– Лично мне они вообще не нужны…

– Не болтай! В дальнем углу на тряпочке сидит нищий. Ты к нему подходишь, останавливаешься прямо перед ним, делаешь глубокий вдох и кладешь монету в его шляпу. – Гарольд протянул мне тусклый кругляшок. – Он начинает на тебя орать. А ты говоришь: «У зла нет власти». И делаешь вот так, – он провел рукой перед моим лицом, – сметаешь поток зла со своей дороги. Потом поворачиваешься и выходишь. Мы идем в замок, и я говорю Оберону, какой ты талантливый ученик. Ну?

Я переступила с ноги на ногу. Оказывается, слишком большие сапоги уже натерли мне пятки.

– Э-э-э… Скажите, мастер. А почему он будет на меня орать, если я ему дам монету? Он же для этого там сидит, для денег, в смысле?

Гарольд засопел:

– Он злой потому что! Деньги ему не нужны, его там и так кормят. И вообще, не задавала бы ты лишних вопросов. Идем.

Я не двинулась с места.

– Скажите, мастер… А если у меня не получится?

Гарольд рассердился всерьез. У него даже щеки втянулись.

– «Если у меня не получится» – еще раз услышу, излуплю как козу! Никаких «если»! Должно получиться. Вперед!

И мы вошли в трактир «Четыре собаки».

Вы знаете, как выглядит гнусный притон? Вот и я до этого времени не знала.

Во-первых, там воняло стократ хуже, чем на улице. Во-вторых, едкий дым заставлял глаза слезиться и моргать. В-третьих, за грязными столами там сидели такие страшные рожи, что, будь я стражником Королевства, просто перехватала бы всех подряд и посадила в темницу на веки вечные.

Они сидели и пили что-то из грязных кружек. Когда мы вошли, покосились на нас мутными своими глазищами – будто решая, мы вкусные или нет и как нас лучше готовить. Я задрожала; а рожи тем временем зырк-зырк – и равнодушно так отвернулись. Как будто нарочно давая нам понять, что мы им неинтересны; я вспомнила волка из сказки: «Я передумал! Я не буду есть этих худосочных поросят!» И я поняла, что они только делают вид, что им на нас наплевать, а вот когда мы поверим, перестанем ждать нападения – тут они ка-ак…

– Добрый день, Гарольд, мой мальчик…

Я еле удержалась, чтобы не взвизгнуть на весь трактир. Из-за стойки вышел человек с повязкой на полголовы. Как будто у него болели одновременно зубы, ухо, шея, затылок и нос. Или будто он был мумией, только не до конца обработанной.

– А это кто у нас? Будем есть, пить, безобразничать?

– Это новый маг дороги, – мрачно сказал Гарольд.

Человек-мумия меня оглядел. Правый его глаз был ничего себе, нормальный, зато левый смотрел сквозь прорезь в бинтах. Меня мороз продрал по коже.

– Это? – спросил человек-мумия. С таким видом, будто ему подсунули таракана и говорят, что вот, мол, собака ротвейлер.

– Приказ короля.

– А-а-а, – сказал человек-мумия совсем другим голосом. – Его величеству – поклон и привет… Заходите.

Гарольд взял меня за руку и потащил через весь трактир, мимо столов и сидящих за столами разбойников, мимо печки, возле которой возилась та самая толстая женщина, что выливала помои. Потащил в самый дальний угол. И я увидела, что там на самом деле сидит нищий – лысый, как картошка, грязный и, кажется, немножко горбатый.

– Ну, – Гарольд наклонился к моему уху. – У зла. Нет. Власти. Запомнила?

– Ага, – ответила я трясущимся голосом.

– Иди!

И он подтолкнул меня в спину.

Нищий сидел, скрестив тонкие ноги. Между его коленями лежала на полу соломенная шляпа с широкими полями. Я подошла, зажав монетку в кулаке. Нищий на меня не смотрел – он, кажется, спал сидя.

Не доходя до нищего трех или четырех шагов, я прицелилась. Уж по физкультуре-то у меня всегда отличные оценки – я и бегаю быстро, и в баскетбольную корзину попадаю с середины поля. Меня бы в школьную команду взяли, если бы не рост…

И вот я прицелилась – и бросила монету в корзину… то есть в шляпу. Монета ударилась о соломенную стенку и скатилась на дно. Есть!

Не успела я обрадоваться, как нищий разлепил веки и посмотрел на меня. И ноги мои прилипли к грязному полу.

– Чтобы вы все сдохли, – сказал нищий. И в его проклятии была такая сила, что я вдруг поняла: оно сбудется. Оно погубит не только меня, но и весь этот город, Гарольда, Оберона… Потом оно просочится в наш мир и погубит маму, Петьку и Димку, даже отчима, даже завучиху и весь наш класс…

А нищий, видя мой страх, ухмыльнулся беззубым ртом и заорал во весь голос:

– Чтобы вы все сдохли! Чтобы! Вы! Все!

– У зла нет власти, – забормотала я сквозь подступающие слезы. – У зла нет власти…

И провела рукой, как показывал Гарольд, но даже дым не разогнала.

Нищий выпрямился, горб его пропал, весь он стал выше и толще, рот разинулся черной дырой.

– Сдохли! Сдохли!

– У зла нет власти! – Я уже ревела. Потому что ясно же: «волшебные» слова – вранье, у зла есть власть, да еще какая!

– У зла нет власти, – сказал кто-то за моей спиной.

Нищий вдруг заткнулся на полуслове. Посмотрел поверх моей головы; потом съежился, как моченый помидор, который прокололи вилкой. И стало ясно: все, что он говорил, – всего лишь болтовня старого, злобного, выжившего из ума человека. У этого беззубого зла действительно нет власти ни над чем…

Нищий снова закрыл глаза и моментально заснул. Или притворился, что спит.

А у меня за спиной стоял Гарольд. Бледный-бледный. И губы у него тряслись.

И всю обратную дорогу, до самого замка, он не сказал мне ни слова.

* * *

– Ну скажи, что я сделала неправильно?

– Ты все сделала неправильно! Ты вообще ничего не сделала! Вместо того чтобы остановить зло, ты стала подкармливать его своим страхом. Я тебя об этом просил?

В большой и очень уютной комнате горел камин, пахло свежим деревом, дымком и сеном. Вдоль стен тянулись лавки с тюфяками, ложись себе – и отдыхай, слушай тишину за распахнутыми окнами, мечтай о полетах…

Как бы не так.

Я, скрючившись, сидела на лавке, а Гарольд, черный как туча, расхаживал из угла в угол. И это у него получалось так свирепо, что любой тигр в клетке позавидовал бы.

Мой страх улегся. Осталась только обида.

– А о чем ты меня просил? Подойти и сказать слова! Я подошла? Сказала? А что вышло не так – так ты меня не научил, как надо!

Он бросил на меня такой взгляд, что я отодвинулась назад на своей лавке. Еще драться полезет, чего доброго. Ну, пусть попробует, я его до крови укушу.

– Знаешь, – сказал он в сердцах, – если бы его величество… сам не сказал, что у тебя есть талант, – я бы…

И он замолчал.

– Что? – спросила я ехидно. – Не поверил бы? Королю бы не поверил, да?

Гарольд ничего не ответил. Еще раз прошелся из угла в угол.

– А знаешь, – сказал вдруг спокойно. – Давай спать. Завтра рано в поход… Если ты не передумаешь, конечно. А то ведь, пока не протрубит труба, можно попросить его величество вернуть тебя обратно… откуда взяли. Ты только скажи…

Он отошел в дальний угол и там улегся на соломенный тюфяк. Укрылся клетчатым шерстяным одеялом и вскоре засопел.

Глава 5

Когда протрубит труба

Разумеется, я не заснула.

Пусть тюфяк был чистый и в меру мягкий, пусть огонек в камине так уютно потрескивал, пусть снаружи за окном потихоньку пели ночные птицы и светили огромные, ненатуральные, сказочные звезды. Пусть все было хорошо – но мне-то было плохо.

Во-первых, стыдно и страшно было вспоминать мое первое «магическое» задание и как я его провалила. Это вам не контрольная. Если бы Гарольд не вступился – прямо и не знаю, что со мной стало бы.

Во-вторых… меня страшно обидели слова Гарольда. Он не верил, что я маг. Он хотел, чтобы я струсила и сбежала в свой мир. Он прямо мечтал об этом. Тогда бы он сказал Оберону с притворной грустью: «К сожалению, ваше величество, она всего лишь девчонка, да еще и маленькая для своих лет. Я очень хотел научить ее магии. И я бы ее научил, конечно, если бы она не перепугалась…»

И когда я воображала Гарольда, который говорит все это Оберону и сокрушенно качает головой, мне хотелось грызть одеяло.

С другой стороны, мне очень хотелось домой. Прямо-таки до слез. Отсюда, из Королевства, все домашние беды казались маленькими и ненастоящими.

Гарольд сопел во сне. Как-то очень громко, ненатурально сопел. Я вдруг подумала: а так ли просто ему заснуть? Ведь если я провалила первое задание – то и он провалился как учитель. А Оберон ведь ему доверяет…

Будто в ответ на мои мысли Гарольд засопел громче и перевернулся с боку на бок. И захрапел так, чтобы всем было ясно: спит человек.

Камин догорал. Скоро в комнате стало совсем темно.

* * *

Открываю глаза – а в окна бьет солнце. На полу соломинки блестят, как золотые. В дальнем углу комнаты сидит Гарольд и натягивает сапоги.

– Подъем. Иди умывайся.

– Доброе утро, – сказала я вежливо.

В коридоре был рукомойник, я еще вчера запомнила, где он стоит. И только я задумалась, как половчее себе на руки слить из ковша – как появилась женщина в переднике, кругленькая, веснушчатая, приветливая. Мне показалось, что я ее где-то раньше видела.

– С добрым утречком, новый маг дороги! Давайте-ка пособлю… Отхожее место, – она понизила голос, – нашли уже?

Отхожее место я нашла еще ночью. Просто горшок в закоулке, и все.

– Умывайтесь, собирайтесь, скоро выступаем… – Она лила мне воду в ладони, вода была холодная, тугая, с меня сразу же слетели остатки сна. – Нате вот, – протянула чистое полотенце. – Тут вам одежку прислали из мастерской – по особому заказу… Гарольд! – крикнула она в комнату. – Его величество велел поторопиться!

– Сейчас, – глухо отозвался мой учитель. Женщина бесцеремонно сунула нос за дверь:

– И чтобы ты мне старую куртку не бросал здесь, а с собой взял. Она теплее новой, а в горах будет мороз.

– Ну чего ты, ма, у меня и так сумка лопается…

– Ты слышал, что я сказала?

– Ну, слышал…

– Давай-давай, уже трубачи к воротам поехали. Через час выступаем.

И она убежала куда-то, на ходу одарив меня улыбкой. Я поняла, на кого она похожа: тот же веснушчатый нос, длинные бесцветные ресницы, каштановые волосы. Только Гарольд был тощий и костлявый, а мать его – круглая, как мячик.

На лавке, где я спала, лежал объемистый мешочек. Одежда?

– Это кому? – Я была уверена, что вчерашние обноски так со мной и останутся на весь поход.

– Тебе, – ответил Гарольд, не глядя. – Мне, что ли?

Я протянула руку, осторожно раскрыла мешок…

Ух ты!

Полотняные рубашки, как раз моего размера, три штуки. Нитяные штаны – две штуки. Жилет с нашитыми на него стальными пластинками, но все равно не очень тяжелый. Кожаная куртка – скроенная точно по мерке, красивая и мягкая, на железных застежках, с отворотами на рукавах. Штаны – тоже из кожи тончайшей выделки. Теплый плащ – кажется, шерстяной, темно-синий, с гербом. Пояса, платки, еще какие-то замечательные мелочи и – внимание! – сапоги. Если бы Зайцева увидела меня в этих сапогах, да в школе…

Она бы умерла от зависти. Упала бы на пол и умерла на месте. Вот какие это были сапоги.

– Это все мне? Это мне? Это все-все мне?!

Гарольд смотрел на меня удивленно и немножко презрительно. Под этим взглядом я, как могла, умерила радость: все-таки я маг дороги, а не девчонка в универмаге.

– И вот еще. – Он вытащил со дна мешка странную штуку, похожую на вышитую серебром косынку. – Повязываешь на голову, чтобы узел был как раз над правым ухом. Это знак мага дороги.

Я взяла «косынку» в руки…

И радость моя исчезла, как не бывало. Разве я настоящий маг? Разве я имею на все это право – на такой плащ, куртку… на королевский герб с буквой О и драконом?

Гарольд заметил, что я скисла.

– Ну что? – спросил с фальшивым сочувствием. – Решила остаться с нами? Или сомневаешься?

Я подумала: могу же я надеть все это хоть раз? Хоть единственный разочек в жизни?

* * *

У ворот замка ко мне подвели коня. Батюшки-светы! Я ведь только мечтала научиться ездить верхом, а сама если и пробовала, то только на соседском сенбернаре!

Серый конь был такой высокий, что я могла только чуть пригнувшись, пройти у него под брюхом. И, конечно, нечего были и мечтать залезть на него без посторонней помощи. Я представила, как мне к седлу привязывают складную лестницу…

Если бы на мне была в это время моя обычная одежда или вчерашние обноски – я бы сделала вид, что оказалась тут случайно. Но к тому времени на мне был полный наряд королевского мага, сапоги до колен, плащ с гербом, на голове – черный с серебром платок. И потому я не стала дожидаться помощи, а влезла сначала на створку ворот (она была фигурная, решетчатая, со стальными ветками и листьями), а уже оттуда перебралась в седло.

Мне показалось, что я сижу на слоне и что земля внизу далеко-далеко. Конь переступил ногами – я вцепилась в луку седла. Конь медленно двинулся вперед; я ничего не видела и не слышала, у меня была одна цель: не свалиться.

– Ноги засунь в стремена…

Гарольд, оказывается, ехал рядом. Сидел в седле пряменько и расслабленно, как принц.

– Ноги в стремена, говорю. Пятку вниз. Носок вверх и в сторону. Иначе ступни провалятся внутрь, лошадь испугается и понесет, а ты будешь волочиться сзади…

Я поняла, что все, хватит, время отсюда сматывать. Походили в красивой одежде, похвалились гербом, покатались верхом, возомнили себя королевским магом – пора и честь знать. Пока меня здесь не прикончили – домой!

Стремена оказались подогнанными под мой рост. Я кое-как последовала совету учителя – растопырила носки, опустила пятки. Мой конь медленно и плавно шел за лошадью Гарольда, и я смогла наконец-то оторвать глаза от земли и посмотреть вокруг.

А вокруг народу! Народу!

Стражники стояли цепью. Серьезные, усатые, с пиками наперевес. За этими пиками толпились горожане – бывшие обитатели Королевства, которые теперь оставались сами по себе.

– Ура! Ура! Слава!

Что-то пролетело по воздуху. Шлеп лошадь по шее! Цветы. Букетик фиалок. Он упал в пыль, и вслед за ним полетели розы, гвоздики, еще какие-то огромные и непонятные цветы, они пролетали у меня над головой, над головой Гарольда, падали под ноги лошадям…

А лошади и ухом не вели. Шли себе и шли. Торжественно выступали.

Откуда-то играла музыка, и она становилась все громче.

– Слава королю!

– Прощай, Королевство!

– Слава Оберону!

– Слава магам дороги!

Мои щеки становились все горячее и горячее. Я выпрямилась в седле, подражая Гарольду. Навернулись слезы – то ли от ветра, то ли оттого, что я понимала: это последние минуты моего триумфа. Больше никто никогда не назовет меня магом дороги и не бросит букет под копыта моей лошади…

Вслед за Гарольдом я выехала на площадь. Здесь уже выстроились караваном лошади и повозки, кареты и всадники: это и было странствующее Королевство, и оно показалось мне неожиданно маленьким.

Серый конь – вот умница! – безо всякого моего участия встал на положенное место, рядом с лошадью Гарольда. За нашими спинами стражники покрикивали на толпу, которая хотела все видеть и потому напирала и напирала.

– Гарольд… Гарольд…

Молчание.

– Скажите, мастер…

– Чего тебе?

– Что сейчас будет?

– Выйдет мэр. Скажет пару слов. Потом Оберон… его величество отдаст ему символические ключи от города. Протрубит труба… Кстати, ты не передумала?

Я промолчала.

Толпа заволновалась сильнее.

– Мэр!

– Где?

– Там! Смотрите!

– Слава господину мэру! Слава Королевству!

Из седла мне было все отлично видно: на укрытое ковром возвышение поднялся толстенький человек, эдакая бочка на ножках. Он был разодет в парчу и бархат, но шляпу держал в руках. Ветер тормошил редкие вьющиеся волосы вокруг розовой от волнения лысины.

И почти сразу толпа отпрянула от кордона сомкнутых копий. Я сама подскочила в седле.

Оберон взялся будто бы ниоткуда. Он возвышался надо всеми – над пешими, и над всадниками, и над мэром, взобравшимся на помост. Под королем был белый конь с очень длинной и гибкой шеей. Я присмотрелась и обмерла: морда королевского коня была похожа скорее на морду крокодила, зубы торчали вверх и вниз. Шелковая белая грива то открывала, то снова закрывала от меня это зубастое рыло…

И все равно этот крокодилоконь был красивый в каждом своем движении. Казалось, он парит над землей. А может, так оно и было?

Король сидел в седле, чуть отведя руку с большой белой палкой, на конце которой мерцал красно-зеленый шар. Наверное, это был волшебный посох. Я хотела спросить Гарольда, но тут горожане опомнились и завопили так, что даже коняга подо мной, уж на что спокойный, вздрогнул.

– Обер-рон!

– Слава королю!

– Слава!

В этом реве и гвалте потонули слова мэра – тот обращался к Оберону и кланялся, приложив руку к сердцу. А король сидел в седле и смотрел на него так же спокойно и внимательно, как смотрел еще недавно на меня…

Я покосилась на Гарольда. Он не сводил с Оберона глаз и был непривычно бледный, даже веснушки пропали. Я подумала: а ведь для Гарольда все это, как и для меня, в первый раз. В первый раз на его памяти Королевство бросает насиженное место и уходит в никуда, и неизвестно, что там, впереди, ждет.

Интересно, он взял с собой старую куртку, как велела ему мать?

Пока я об этом раздумывала, мэр закончил свою речь. Оберон коротко кивнул ему и обвел площадь глазами. И сказал одно слово – будто бы негромко, но голос его перекрыл гул толпы:

– Прощайте.

И протянул мэру большой ключ, вроде как из спектакля про Буратино. Люди вокруг заревели, завопили, в воздух полетели шапки, шляпы, свернутые платки…

А меня будто булавкой кольнули: значит, сейчас уже протрубит труба? И у меня не будет пути к отступлению?!

Я повернула голову. Гарольд смотрел прямо на меня:

– Ну что? Твой последний шанс вернуться. Давай.

Он изо всех сил старался говорить равнодушно, но на последнем слове голос его выдал. Мой учитель очень хотел, чтобы я ушла восвояси и унесла с собой его хлопоты.

Оберон на своем крокодилоконе медленно ехал вдоль каравана – от хвоста, где стояли хозяйственные повозки, к голове, где было его место. Иногда останавливался и перекидывался с кем-то парой слов.

Вот он все ближе к нам… все ближе… И времени на решение у меня все меньше… меньше…

Его конь был совсем близко, когда я увидела, что к бокам чудовища (и к коленям Оберона) прижаты перепончатые крылья, а из ноздрей немножко вылетает дым.

– Привет, Лена.

Я выпрямила спину, как могла.

– Добрый день, ваше величество, – и попыталась улыбнуться.

Оберон был серьезен:

– Ну что же, решай. Ты идешь с нами – или возвращаешься к себе?

– А вы знаете, у меня ничего же не получается…

(Что я делаю? Вся площадь на нас смотрит, каждая секунда на счету, сейчас протрубит труба…)

– Разве я нужна вам, ваше величество? Я маленькая…

Гарольд засопел, еле слышно постанывая.

– Конечно, ты нужна нам. – Оберон и бровью не повел. – Итак?

* * *

К полудню мы въехали в другой город, поменьше. Здесь тоже набежала толпа, и тоже стражники с копьями стояли вдоль дороги, и тоже кричали «Слава» и «Прощайте». Я к тому времени так устала, что готова была вывалиться из седла. Гарольд молчал всю дорогу. Он был неимоверно разочарован, прямо-таки убит.

Я уже ничего вокруг не замечала и смотрела вниз, на свои руки с уздечкой. Мой конь не нуждался в командах – он был значительно умнее меня и сам шел в строю, то ускоряя, то замедляя шаг. Я краем уха слушала приветственные крики, а сама думала: долго еще? Когда же привал? Когда это кончится?

Даже когда радостные вопли вокруг стали совсем уж оглушительными, я не сразу поняла, в чем дело. А потом вдруг оглянулась – рядом с моим конем, шаг в шаг, плыл белый крокодилоконь Оберона.

– Устала?

– Нет, – сказала я, пытаясь выпрямиться в седле. Спину ломило – сил нет.

– Хочешь, что-то покажу?

– Хочу, конечно…

– Перебирайся. – Он протянул руку.

Я не поняла даже, что он задумал, все получилось само собой. Только что сидела на своем послушном коньке – и вот уже в седле Оберона, на спине «белого крокодила». Прямо передо мной – длиннющая шея, развивается на ветру молочная грива, косит через плечо глаз – карий, умный, почти человеческий.

– Смотри. – Оберон сидел за моей спиной, я видела только его руки. – Видишь всех этих людей?

– Вижу…

– А теперь погляди сюда…

Он поднес к моему лицу ладонь. Я посмотрела в щелочку между его пальцами…

Никого не было! Пустая дорога, вдоль дороги – дома, ползет караван. Гарольда вижу, он смотрит в сторону… Всадника перед Гарольдом вижу… А там, смотрите-ка, мой знакомец, крючконосый комендант замка, «его милость». А где же люди вдоль обочин?

Оберон убрал руку, и я снова всех их увидела. Мальчишки на крышах и на деревьях. Малыши на плечах отцов. Женщины размахивают платками, шляпами, цветами…

Посмотрела еще раз сквозь пальцы Оберона – пусто. Караван идет по пустой дороге.

– Почему это так?

– Обычным взглядом ты видишь два мира сразу. Сочетание двух миров. А я тебе показываю только то, что видно «тонким взглядом». Это Королевство. И ты ему принадлежишь.

– А… можно еще раз?

Его рука была белой и теплой. На этот раз я увидела, что на дороге, кроме растянувшегося каравана, есть еще одна женщина – высокая, прямая, в длинном плаще. Стоит в отдалении. Не кричит, не машет руками. Просто смотрит.

– А это кто?

– Где?

Он быстро глянул в сторону женщины («обычным взглядом» я ее не видела, она пряталась за спинами толпы).

– А-а-а… это… она решила остаться.

– Разве так можно?

– У нее серьезная причина.

– Какая?

– Ну, Лена, это как-нибудь потом.

Секунда – и меня пересадили обратно на спину моего коняги. Крокодилоконь Оберона выгнул шею – и вот он уже далеко впереди, во главе каравана.

– Когда говоришь с королем, – Гарольд по-прежнему не глядел на меня, – не забывай, пожалуйста, добавлять «ваше величество». Если Обе… если его величество не делает тебе замечания, это не значит, что он твоей наглости не видит, поняла?

Так я стала частицей Королевства.

Это здорово.

Но, наверное, мне не раз еще придется об этом пожалеть.

Глава 6

Цветы и змеи

Едва только закончились поля, едва только по обе стороны дороги потянулись луга и рощи, как в голове колонны сыграли «привал». Раньше я никогда не слышала такого сигнала (два трубных звука один за другим, высокий и низкий), но подозревала, что теперь он станет моим любимым.

Я сумела без посторонней помощи сползти с седла. Конек стоял смирно, глядел сочувственно – он мне все больше и больше нравился, мой серенький. Хорошо все-таки иметь в Королевстве еще какого-нибудь друга, кроме Оберона.

Засуетились люди, забегали, запылали костры, запахло вкусненьким. Оказалось, мне не надо ни хворост собирать, ни бутерброды нарезать, как на школьных пикниках. Мне одной из первых поднесли миску каши с мясом, да кружку бульона, да еще кружку не то морса, не то компота, ягодного и очень сладкого (я с него, собственно, обед и начала). Да, еще ломоть хлеба – ржаного, вкуснющего, с дымком. И когда я это все с удовольствием сжевала и выпила, ощущение непоправимой ошибки, которую я совершила, выбрав Королевство и не вернувшись домой, стало таять, таять, пока не растаяло совсем.

А когда потом обнаружилось, что мне не надо даже мыть посуду… Что в обозе едут слуги, которые для того и приставлены, чтобы нас, магов дороги, кормить, поить и обихаживать…

Вот здорово!

Я отошла в сторону, улеглась на травке и стала смотреть в небо. А небо было такое синее, как в нашем мире не бывает, и облака белые-белые, и ласточки.

Я подумала: вот я и в Королевстве. Король – мой друг и в обиду не даст. Разве что надо, в самом деле, приучиться звать его «ваше величество». А то дружба дружбой, а вежливость вежливостью.

А где, интересно, принц? Он ведь тоже где-то здесь, а я его еще ни разу не видела. А невесты принца? Оберон говорил, их несколько, шесть, что ли? Зачем так много? Надо будет спросить…

И я, наверное, ненадолго заснула. Потому что ночью очень мало спала – урывками. И вот я задремала, и снится мне, как я лечу без крыльев – все выше и выше, в этом синем небе, и ласточки вокруг водят хороводы…

– Ну, разлеглась! Учиться кто будет?

Я с перепугу так и села. Гарольд стоял рядом, решительный и мрачный.

– А ты меня будешь учить?

– Нет, смотреть я на тебя буду! Быстро вставай. У нас полчаса всего.

Нечего делать – пришлось мне подниматься с теплой травки и идти за учителем. Он привел меня на опушку рощицы, поставил среди поросших травой кочек и дал в руки палку с утолщением на конце.

– Это посох. Урок первый: маг дороги должен чувствовать опасность.

– Ты же в прошлый раз говорил, что урок первый…

– В прошлый раз не считается! И не перебивай. Итак: маг дороги должен чувствовать опасность. Под одной из этих кочек в норе – ядовитая змея. Определи, под какой.

– Змея?

– Да! И хватит переспрашивать!

– А как определить? Потыкать палкой?

Гарольд закатил глаза к небу, как покойник. Мне даже страшно стало.

– Ну что ты злишься? Ты же не объясняешь – как!

– Вот так! – Он изо всех сил сдерживал себя. – Берешь посох правой рукой. Пеленгуешь, то есть водишь туда-сюда, пока не чувствуешь… такое особое ощущение в ладони. Ну, будто ты посохом чувствуешь опасность.

– А как я могу посохом чувствовать…

– Можешь, если ты в самом деле маг! Действуй!

Я послушно взяла палку у него из рук. Поводила туда-сюда… Ничего не случилось. Гарольд стоял над душой, поедал меня глазами, и весь его вид говорил: чтобы тебя змея живьем проглотила. Бестолочь.

– Я что-то делаю неправильно?

– Ты все делаешь неправильно. Ты должна ловить посохом тонкие сигналы, понимаешь?

– Как антенной?

– Как посохом! Давай еще раз.

Я снова поводила палкой. Присмотрелась к кочкам: в двух из них темнели круглые дырки. Норы? А в третьей вроде бы ничего не было.

– Вот здесь змея. – Я наугад ткнула пальцем по направлению одной из дыр.

– Нет. Змея не там. И ты ничего не почувствовала. Ты даже не стараешься.

– Я стараюсь.

– Тогда ищи змею!

Моя палка ходила туда-сюда, как «дворник» на стекле машины.

– Змея там. – Я показала на другую кочку.

– Нет!

– Может быть, здесь вообще нет никаких змей?

– Есть! Здесь совсем рядом сидит очень ядовитая и страшная змея. Ее укус убивает в несколько минут… в страшных муках. Она прокусывает насквозь сапоги. И даже доспехи. Это жутко и опасно, понимаешь? Думай об опасности. О том, что может с тобой случиться через несколько секунд!

Он переборщил.

Он хотел, чтобы я посохом нашла «тонкий» сигнал об опасности, вместо этого я перепугалась так, что чуть не намочила новые штаны. Я отпрыгнула, хлестнула палкой по высокой траве…

Это в самом деле была очень страшная змея. Гораздо крупнее гадюки, черная с зелеными разводами. Удивительно, как подробно я успела ее разглядеть. Змея, разозленная моим ударом, прыгнула (да-да, клянусь! Прыгнула!) по посоху вверх и сжала челюсти на моем запястье.

Больно не было. Я тряхнула рукой – змея свалилась и уползла в траву. Моментально.

На руке остались две красные точки. И они очень быстро превратились в две синие точки.

– Ой, – сказала я.

Тут меня схватили за шиворот и поволокли. Я, конечно, споткнулась и упала; тогда меня подхватили на руки, забросили через плечо (это очень неудобно, висеть вниз головой) и потащили куда-то со страшной скоростью, только трава запрыгала. Свалился с головы черный с серебром платок. Замелькали сапоги Гарольда – раз-два-три…

Потом у меня ненадолго потемнело в глазах, а когда темнота разошлась, я увидела прямо перед собой огромный шелковый шатер, белый и с зелеными узорами. У входа в шатер стоял стражник.

– Пропусти! – сдавленно пискнул Гарольд.

Стражник отодвинулся, и Гарольд втащил меня в шатер на руках.

– …переход границы. Если бы это было зимой – я первый сказал бы, что не стоит и пытаться. Но сейчас весна, и довольно сухая…

Люди сидели на складных стульях, изучали карту, расстеленную на полу, и говорили, судя по их лицам, о чем-то серьезном. Гарольд, ни слова не говоря, сгрузил меня прямо на карту перед Обероном, который восседал здесь же и внимательно слушал собеседников.

– Это в долинах весна сухая, – сказал король, ни на секунду не прерывая разговора. – А за горами, между прочим, вполне себе льет, и я не уверен, что ледяной фонтан в этих условиях – лучшее место для перехода…

Он взял мою руку в свою, поддернул рукав (я увидела, на что стала похожа моя кисть, и тут только испугалась). Потянулся за посохом, приложил к следу укуса изумрудно-рубиновое навершие.

– …Давайте не принимать скороспелых решений. У нас еще неделя спокойного пути как минимум, а вас, канцлер, я попрошу очень подробно расписать все достоинства вашего предложения… и недостатки, разумеется, какими вы их видите.

Моя ладонь из синей и толстой на глазах становилась белой и щуплой, как раньше. Боли я по-прежнему не чувствовала.

– Вас, господа советники, я попрошу заняться разведчиками, меня смущает недостоверность новых сведений…

Он выпустил мою руку:

– Гарольд, я тобой недоволен.

* * *

Бедный Гарольд! Мне даже стало его жалко. Он выбрел из шатра, еле волоча ноги. Чтобы ободрить учителя, я догнала его и сказала как могла весело:

– А я не испугалась.

Он посмотрел на меня, и я отстала. Не нужно ему было мое ободрение. Ему нужно было, чтобы я провалилась сквозь землю, и чем скорее, тем лучше.

– Гарольд! – от одной из хозяйственных повозок его окликнула мать. – Что случилось?

– Ничего, ма. Все прекрасно.

В голосе его был такой траур, что мать забеспокоилась всерьез:

– Ты был у короля?

– Я занят, ма!

И, чтобы показать матери, что действительно не находит ни минутки свободной, Гарольд взял меня за шиворот и потащил туда, где бродили, пощипывая травку, наши кони.

Я молчала и не сопротивлялась. Видно же, что человек не в себе.

Он выпустил мой воротник. Я чуть не упала.

Он отошел в сторонку и сел на поваленный ствол ко мне спиной.

– Зачем ты била по траве посохом? – спросил бесцветным голосом.

– Потому что испугалась. Ты меня испугал.

– Я испугал, – повторил он с горькой иронией.

– Послушай, Гарольд… То есть, скажите, мастер… А Оберон… то есть его величество, он может любые раны вот так, не глядя, исцелять?

Он так долго молчал, что я уже думала – не ответит.

– Нет. Только те раны, что нанесены обыкновенными, немагическими… животными. Ну и людьми из «толстого» мира. А когда мы перейдем границу… Слушай, ты в самом деле такая тупая?

– От идиота слышу, – сказала я холодно.

И мы поругались навеки.

* * *

Заночевали на берегу реки, на холме, где поддувал ветерок и комары почти не кусались. Лошади паслись в темноте, тихонько пофыркивали. По всему лагерю горели костры. Люди бродили от огня к огню – бывало, что стражник подсаживался к поварам, а егерь – к музыкантам. Кто-то пел, и очень здорово пел, прямо за душу брало. Почти везде смеялись – путешественники еще не устали, у них было легко на сердце, они без сожаления бросили все, что было в прошлом, и с надеждой шли теперь в будущее…

Мне неохота было сидеть у костра рядом с насупленным Гарольдом, и я пошла прогуляться. Спустилась к реке; здесь было очень шумно от лягушачьего кваканья. Потрогала рукой воду – нет, купаться рано, еще холодная.

Хотя кто-то купался.

Плескался, нырял на самой середине реки. Покрякивал от удовольствия. Мужчина. Мне стало неудобно: ясно же, что он голый, а я будто бы подглядываю. И, чтобы не оказаться в неловком положении, я быстро пошла наверх, к лагерю.

Дорожка потерялась в темноте. Хорошо, что на мне были высокие сапоги: ни роса не страшна, ни крапива. Я спотыкалась о кочки, ругалась про себя и думала, что настоящий волшебник сейчас взлетел бы. Поднялся к луне, повисел над водой, раскинув руки… Нет, неужели я никогда не научусь летать?!

Я забралась в колючие кусты и долго искала способ из них выбраться. А когда нашла наконец дорожку, то…

– Ой!

– Извините.

Я на него почти налетела. Он был одет в темное, а я зазевалась.

– Это вы извините, – сказала я, вспомнив, что надо быть вежливой. – Просто я не вижу в темноте.

– Правда? А я думал, что вы маг дороги…

Ну вот. Хотел бы он нарочно мне досадить – горшего издевательства придумать трудно.

– Ну конечно, я маг дороги. Только не вижу в темноте. Чего тут странного?

– Ничего. – Он удивился. – Ну… вы идете наверх? Может, вас проводить?

– Не надо, – сказала я довольно грубо. – Просто идите, а я за вами.

Он шел быстро – ноги длинные. Я запыхалась. Когда мы поднялись на холм, стало светлее от разожженных повсюду костров. Я заметила, что волосы у моего случайного спутника мокрые.

– Это вы купались?

– Я.

– А разве не холодно?

– Холодно.

Я разглядела его лицо. Молодое. Довольно-таки симпатичное. У нас был такой учитель географии – он, правда, месяц всего проработал. Получше должность нашел. А жаль: мы его любили…

– А вы пойдите к костру и погрейтесь, – сказала я.

– А вы составите мне компанию?

Я растерялась:

– Зачем?

– Например, затем, что мне хочется послушать про мир, откуда вы родом. – Он улыбнулся.

– А вы знаете, что я из другого мира?

– Конечно.

* * *

Я не сразу сообразила, куда он меня ведет. А когда сообразила – было поздно.

Шесть девиц! Шесть разодетых в длинные платья, с накидками и шалями на плечах, завитые (в походных условиях!), с подкрашенными глазами. Одна похожа на Мальвину, только волосы не голубые, а золотистые. Еще одна рыжая, в веснушках. Одна немного напоминает Зайцеву, если ее облагородить. Еще трех я не рассмотрела, только заметила, что они красивые, гораздо красивее меня. И все сидят на складных стульчиках вокруг костра, разговаривают и хихикают.

– Ваши высочества, позвольте представить вам Лену, нашего нового мага дороги.

– Здрасьте, – пробормотала я себе под нос. Эти девицы еще и высочества, оказывается.

Невесты принца!

Оглянулась я на своего провожатого…

* * *

– Ну и где тебя носило? – спросил Гарольд. Маленький костерок, возле которого он коротал вечер, давно прогорел.

– Да так. Беседовала с принцем, – сказала я небрежно. – Рассказывала ему о нашем мире… Тебя же это не интересует?

Он не ответил. А я вытянулась на тюфячке, который специально для меня расстелили, посмотрела в звездное небо и размечталась.

…А принц симпатичный. И купается в холодной воде.

Конечно, эти его невесты… никто мне так и не объяснил, зачем их шесть штук. Они, конечно, принцессы и так далее. Но с другой стороны – я же маг дороги!

Ладно, пусть будущий маг.

Конечно, им всем лет по восемнадцать, а мне только тринадцать. Но зато когда они растолстеют и им стукнет двадцать пять, я как раз подрасту!

И я заснула под звездами. Снился мне бал в королевском дворце, принц и я сама – только не в кожаных штанах, а в длинном платье. И прямо во время нашего танца я начала взлетать, взлетать к потолку, тянуть его за собой…

– Вставай. Нечего разлеживаться. Да просыпайся же ты!

Только что рассвело. Мой тюфяк, и одеяло, и вообще все было мокрым от росы.

– Гарольд… Который час?

– Вставай, пожалуйста, Лена.

От такого обращения сон с меня слетел, как по команде.

Гарольд сидел надо мной и улыбался. Очень старательно и немножко неестественно. Улыбался, кивал, всем своим видом показывал, как рад меня видеть.

– Вставай, пожалуйста. У нас мало времени. Нам надо тебя выучить хоть чему-то прежде, чем мы перейдем границу.

– Ты уверен?

Мне стало не по себе. Болели руки и ноги, от сырости колотил озноб, а кроме того, этот новый вежливый Гарольд собирался меня учить. А я уже знала по собственному опыту, что ничем хорошим это кончиться не может.

– А что мы будем… э-э-э… делать?

– Я тебе все объясню. Пойдем.

Лагерь спал, только костры кашеваров уже горели вовсю. Гарольд отвел меня к обрыву. При свете нового дня я увидела место, где вчера встретилась с принцем: колючие кусты, в которых заблудилась, дорожку…

Над водой стелился туман.

– Я все понял, – бормотал Гарольд. – Я понял свои ошибки. Я учил тебя, как мальчишку, и не учел, что у девчонок другие, эти… особенности. Теперь все получится… Смотри сюда.

Гарольд указал вниз. Я присела на корточки. Среди травы рос одинокий цветок, похожий на тюльпан, но только очень большой и фиолетовый. У цветка явно были неприятности: он склонился головкой к земле. Не исключено, что вчера на него наступили.

– Урок первый, – волнуясь, начал Гарольд, и я не посмела перечить. – Маг дороги должен быть готов отдать часть своих сил тому, кто в этом нуждается. Кто ослабел и… это… деморализован. Что значит – пал духом. Вот вы, девочки, любите цветы… зверушек… Ты бы не могла помочь этому цветочку?

– А как? – спросила я еле слышно.

Гарольд улыбнулся шире:

– Очень просто. Протяни над ним ладонь, правую. И скажи: «Оживи». Если ты в самом деле захочешь, чтобы он снова раскрыл свои лепестки навстречу новому дню, чтобы пчелка прилетела… э-э-э… и все такое. Ты скажи вот так ласково: «Оживи», и он оживет.

Я протянула над цветком выпачканную землей ладонь:

– Оживи.

Как и следовало ожидать, цветок не шевельнулся.

– Оживи! – сказала я громче. – Оживи!

– Ничего, – сказал Гарольд, улыбаясь из последних сил. – Я же тебя не тороплю. У всех не выходит сразу. Нужно еще пробовать. Передай ему свои силы. Вот ты свежая, выспалась… А цветочек сдох совсем… Жалко цветочек… Давай.

– Оживи! – заорала я во всю глотку. – Оживи! Оживи!

Сидя на корточках, я так низко склонилась над цветком, что потеряла равновесие и упала вперед.

Хрясь!

Никогда уже пчелки не прилетят на этот цветочек. В поисках опоры я пополам переломила и без того вялый стебель.

– Гарольд, я…

Он уже уходил, не оглядываясь.

Глава 7

Буря

В седло я взбиралась минут тридцать. Уехал Оберон, уехали стражники и принц с невестами, укатилась карета, вереницей потянулись всадники. Уже и обозные телеги тронулись в путь, проехали мимо нас и пристроились в хвост уходящему каравану. Луг, покрытый черными пятнами прогоревших костров, совсем опустел – а я все пыталась вскарабкаться на спину бедному животному, приспосабливая для этого камни, кусты и кочки, прыгая с разбега и на месте, цепляясь за седло и гриву.

Гордость не позволяла мне позвать на помощь Гарольда. А бросить меня ему не позволял долг. Потому он следил за моими попытками, жуя травинку и время от времени похлопывая по шее свою нервную рыжую кобылу.

Я выбилась из сил и замучила животное. Гарольд ждал. Время шло; неизвестно, что было бы дальше (или нет, известно: я бы скорее сдохла на месте, чем попросила учителя подсадить меня). Но тут в траве нашелся березовый чурбачок – наверное, на нем сидели у костра, а потом забыли или бросили. Подставив чурбачок под ногу, мне удалось сначала лечь на седло животом, потом усесться лицом к хвосту и только потом – наконец! – занять подобающее всаднику положение.

Гарольд, увидев меня в седле, ничего не сказал – только вспорхнул на спину своей Рыжей, будто птичка на веточку. И, не оглядываясь, тронул кобылу с места.

Мой конек без напоминания пристроился Рыжей в хвост.

Гарольд поторопил кобылу пятками – он, конечно, хотел догнать караван. И мой конь перешел на рысь.

Я изо всех сил вцепилась в него руками и ногами. Лошадиная спина прыгала – это было страшно…

Но это было и весело.

Мышцы болели уже не так сильно. Даже то место, на котором сидят, скоро притерпелось к жестким хлопкам седла. Или я научилась наконец-то пружинить ногами?

Мой серенький бежал весело – ему было легко. Сколько там во мне килограммов? Неслась назад трава, летели кусты, вставало солнце – все выше, выше… И все светлее и светлее, все ярче и ярче становилось вокруг.

Мой серенький обогнал кобылу Гарольда. Я бы с удовольствием обернулась и показала учителю язык, но побоялась, что не удержусь. Ветер бил в лицо. Мне захотелось петь, и я запела ту песню, которой когда-то учил меня дед:

• Наверх вы, товарищи, все по местам,
• Последний парад наступа-ает!
• Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
• Пощады никто не жела…

Серый перешел в галоп. Я быстренько сжала зубы, чтобы не откусить язык. Меня подбрасывало и шмякало о седло, снова подбрасывало и шмякало, а я вцепилась в переднюю луку, растопырила ступни пятками вниз, носками наружу и от ужаса закрыла глаза.

Серому, видно, понравилось, как я пою. Потому что когда песня оборвалась – он почти сразу сбавил скорость, перешел опять на рысь и потом на шаг. И вовремя: я готова была свалиться, как груша.

Подскакал Гарольд, злой, как оса:

– Сдурела?

– А что, нельзя?

Он пробормотал что-то под нос и поехал вперед.

* * *

– Скажите, мастер, а у нас сегодня будет первый урок?

Дело было во время дневного привала, я уже высмотрела себе очень удобный камень для взбирания на лошадь и потому чувствовала себя уверенно. А Гарольд, услышав мой вопрос, покраснел как свекла и уткнулся в свою миску, делая вид, что оглох.

Я давно заметила: в школе дразнят обычно тех, кто очень обижается на дразнилки. Когда Зайцева доводит меня – я на стенку лезу от обиды. И тут же, на следующей перемене, могу сама мучить Батона. Он противный, честно говоря, он давит жуков просто для удовольствия, бьет собак ногами, и еще он ябеда. Его полезно дразнить: он, может быть, перевоспитается. И приятно, когда он ревет от обиды, – такой ведь гад.

При мысли о Батоне что-то в моей душе царапнулось. Как-то расхотелось дальше об этом думать. Ну, задразнили ябеду до слез – и задразнили…

Я обхватила руками колени. Гарольд давно доел свою кашу, его миска была пуста, но он зачем-то водил по дну ложкой – как будто ему нравился противный звук, который при этом получался.

А может, во мне и нет никаких магических способностей?

Я расколола летящий нож Оберона на две части – взглядом. Вернее, это он мне так объяснил. А может, сам Оберон его и располовинил? Чтобы я поверила в себя?

Как-то странно – разве может король врать? Возмутительно даже так думать. И потом, зачем ему это?

Гарольд отставил миску в сторону. Он был жалкий, красный, растрепанный, он казался младше своих лет. Это от обиды: на обиженных, говорят, воду возят.

А если во мне нет магических способностей, что будет? На площади голову не отрубят – Оберон обещал. А вот отправить в обоз к поварам, чистить картошку, мыть посуду – это запросто.

И это не так уж плохо, кстати. Дома я только и делаю, что чищу картошку и мою посуду. Все наши разговоры с мамой с этого начинаются: Лена, ты почистила? Убрала?

Но все-таки обидно. Неудобно перед принцем. Одно дело – маг дороги, другое дело – какая-то девчонка на побегушках.

– Скажите, мастер, – начала я очень вежливо и даже льстиво.

– Да?

Я продолжала, преданно глядя ему в глаза:

– А если в день проводить по три первых урока, в неделю это сколько будет? Трижды семь – двадцать один первый урок. А в месяц?

Он покраснел еще больше:

– Заткнись.

– Можно подумать, мастер, вы не умеете считать. А я же знаю, что умеете. Это скромность в вас говорит. А если постараться, то запросто можете двадцать один умножить на четыре…

Он завелся. Лицо пошло пятнами. Кулаки стиснулись – и бессильно разжались снова. Как говорила наша завучиха, «если тебя обидели словесно, ну так и отвечай словесно!».

– …Двадцать на четыре – восемьдесят, да плюс четыре, – продолжала я очень серьезно, будто раздумывая, – да плюс еще девять – это тот «хвостик», три дня… Вот и выходит в месяц девяносто три первых урока. Неплохо для нача…

Ноги мои забились в воздухе. Гарольд поднял меня за шиворот – воротник впился в шею.

– Идиот! Пусти!

У него было взрослое, очень злое лицо. А глаза – те вообще старческие, сумасшедшие. Он ненавидел меня в этот момент – сильнее, чем завучиха. Даже, может быть, сильнее, чем тот ненормальный нищий в харчевне «Четыре собаки». Ему хотелось бить меня головой о землю, бить и бить, пока я не умру.

За то, что я опозорила его перед Обероном. За то, что я тупица, деревяшка, безмозглая балда и он ничему не сможет меня научить никогда-никогда. А Оберон велел меня научить. А Гарольд не может, потому что я тупее поварешки. А Оберон велел. А Гарольд не может, потому что я пустоголовее овцы. А Оберон велел! И это замкнутый круг, из него нет выхода…

Я испугалась: ведь он маг, хоть и младший. И я не знаю точно, умеет ли он убивать взглядом; если умеет – мне точно конец.

И, ни о чем не думая, а только желая спастись, я провела рукой перед его лицом и прошептала:

– У зла нет власти…

Получилось, будто я стерла пыль со стекла. На самом деле, конечно, никакого стекла между нами не было – но лицо Гарольда вдруг изменилось, просветлело. Он перестал буравить меня глазами и заморгал, как от яркого света. И почти сразу меня выпустил.

Я быстренько отползла в сторону. Оглянулась: видел ли кто? Придут ли ко мне, в случае чего, на помощь?

Гарольд стоял и смотрел на меня – как будто впервые видел. Смотрел, смотрел…

– У тебя есть магические способности, – сказал одними губами.

Повернулся и куда-то ушел.

* * *

Часов в пять вечера (время я определяла наугад), когда солнце было еще высоко, труба в голове колонны сыграла сигнал, которого я раньше не слышала. Оказывается, он означал надвигающуюся бурю.

Началась суета.

Посреди чиста поля составили телеги и кареты – кольцом. В центр собрали людей и лошадей, соорудили навесы. Я видела, как Оберон на своем крокодилоконе объезжает лагерь, и навершие его белого посоха смотрит то в землю, то в низкое, быстро темнеющее небо.

Мимо нас с Гарольдом прошел принц. Улыбнулся мне:

– Лена, если вечером вам станет скучно и вы захотите поболтать… Мы с высочествами будем в большом шатре. Заходите по-простому.

Я кивнула, не глядя на Гарольда.

Стемнело слишком рано. Налетел ветер. Тучи ползли такие свинцовые, такие жуткие в них закручивались смерчи, что страшно было смотреть.

– Если ты идешь в большой шатер, – сказал Гарольд, – то лучше сейчас. А то потом смоет.

– А если не иду?

Гарольд помолчал.

– Тогда залезем под телегу. Моя мать нам поужинать даст.

Он все еще смотрел в сторону. С обеда – с того самого момента, как обнаружились мои магические способности, – он не решался посмотреть мне в глаза.

– Ну, полезли, – сказала я неуверенно.

На земле под телегой было не очень чисто, зато душисто и мягко от рассыпанного сена. Справа и слева свисали опущенные борта, почти не пропускали ветер. Я так устала за этот день, что просто растянуться на куче соломы казалось королевским, неслыханным удовольствием.

Сверкнула молния. Даже под телегой на какое-то мгновение сделалось светло.

– Гарольд… А что Оберо… его величество делал? Зачем этот круг?

– Защита лагеря. Дождик промочит, но ни молния, ни смерч, ни смырк не пробьются.

– А что такое смырк?

– Ты не знаешь, что это такое?

Он не издевался. Он в самом деле удивился, как можно не знать таких простых вещей.

– У нас их нет, – сказала я осторожно. На самом деле я не была уверена. Я ведь не все на свете знаю. Может быть, у нас где-то есть и смырки.

– Ну… это такая тварь, зарождается в грозовом фронте… Ты знаешь, что такое грозовой фронт?

– По географии учили.

– Ну… вот. На самом деле смырк – это как огромная тонкая рука, на ней сто пальцев или больше, они все перепутаны. Падает с молнией и хватает человека в горсть.

– И что? – спросила я напряженно.

– И все. Представь, что ты на сильном ветре держишь пепел в горсти… Его уносит. Вот так же и с человеком.

Снова ударила молния.

– Опа, – сказала я потрясенно.

– Да не бойся… Здесь их мало. Считай, почти и нет. А вот когда мы перейдем границу…

Мы помолчали. Снаружи пошел дождь. Телега поскрипывала, сверху сыпался песок – там кто-то сидел под навесом, негромко переговаривался. Потом женский голос стал громче:

– Гарольд! Вы с Леной кашу будете, которая с обеда осталась?

– И вино, – мрачно сказал Гарольд. – Горячее.

– А я не пью вина, – пробормотала я тихонько.

– Ну, глотнешь один раз. Чтобы согреться.

– А мне не холодно…

Я сказала это и сразу же начала дрожать.

– Я сейчас подогрею, – сказал Гарольд. Он вытащил нож, проковырял в земле дырку, воткнул туда нож кверху лезвием. Лезвие сперва засветилось белым, потом на глазах начало краснеть. От него шел неяркий свет – и тепло, как от электрического обогревателя.

– Здорово. Научишь?

У него сделалось такое лицо, что моментально пожалела о своем вопросе.

Приподнялся борт телеги. Я увидела небо, серо-черное, и тонкую радужную пленку, вроде как мыльный пузырь, между нами и этим небом.

– Что это?

– Каша, – сказала милая женщина, мать Гарольда, подсовывая нам деревянный поднос с едой. – И вино. И хлебушек. Ешьте.

Борт снова опустился.

– Что это было? Такое… разноцветное?

– Да Оберонова защита, – сказал Гарольд равнодушно. – Он поставил видимую, чтобы лошади не боялись. Ну и для тебя, наверное…

– Для меня?

– Ты же его любимица, – заявил Гарольд неожиданно зло. Взял с подноса кружку с вином, отвернулся.

– И зачем я в большой шатер не пошла? – спросила я сама себя – вслух.

– Так иди. Там принц с высочествами. Иди.

Мне захотелось надеть ему на голову тарелку с кашей. Его жалеешь, понимаешь, к нему проявляешь чуткость, а он…

– Ну что ты все сначала? Как будто я виновата.

Он молчал и сопел.

– Хочешь, я пойду к Оберону и скажу, что ты прекрасный учитель, просто я тупая ученица? И не могу поэтому учиться?

Снаружи грохнул гром и страшно взвыл ветер.

Острие ножа перестало светиться. Под телегой сделалось темно.

– Ты вот что, – сказал Гарольд. – Ты… запомни. Мне Оберон велел тебя выучить. И значит, я или выучу тебя, или сдохну прямо на уроке. Причем если я сдохну – это будет означать, что я не справился… И не вздумай ничего говорить его величеству, иначе я тебя убью!

Глава 8

Хрустальный грот

Под утро я так задубела под телегой, что даже зубами стучать не могла. Очень кстати оказались бы магические умения Гарольда. Но когда я поинтересовалась, как мне согреться, – он, такой же синий и продрогший, посоветовал:

– Побегай.

И я принялась нарезать круги по мокрой траве.

Вот удивительное дело: дома я после такой ночи слегла бы с воспалением легких. А тут ничего: поднялось солнышко, я согрелась и за весь день даже ни разу не чихнула. Вот это настоящее волшебство!

И еще: дома я бы ни за что не продержалась столько часов в седле. А тут едем и едем, и хоть ноги, конечно, побаливают (а место, откуда они растут, тем более), но особенных каких-то страданий на мою долю не выпало.

А дорога на третий день нашего пути вышла сказочная. Караван спускался в низины и поднимался на вершины холмов, и всякий раз перед нами открывались то черный лес с острыми верхушками, то озеро с изумрудной водой, то развалины города – дух захватывало. Мы с Гарольдом по-прежнему держались в середине колонны. Оберон ехал впереди. Приподнявшись в стременах, я могла видеть навершие его белого посоха.

Когда мы проезжали мимо развалин, из-под камня у самой дороги метнулось что-то зеленое, похожее на обрывок бархатной тряпки, взлетело на высоту трех человеческих ростов и пропало за остатками городской стены. Я от неожиданности натянула поводья так, что серый конек обиделся.

– Что это?