Когда тигр спустился с горы бесплатное чтение

Предисловие переводчика

Перевод обеих книг Нги Во из цикла «Поющие Холмы» уже был закончен и сдан в издательство, когда стало известно, что первая из них, «Императрица соли и жребия», удостоилась престижной премии «Хьюго» как лучшая повесть, написанная в жанре фэнтези. Безусловно, автор и ее работа заслуживали этой высокой награды, разве что объем текста оказался досадно невелик, но возник вопрос: почему не наградили весь цикл? Вторая повесть этого цикла, «Когда тигр спустился с горы», ничем не уступает первой — тот же вымышленный, хоть и отчасти узнаваемый и тщательно проработанный мир, тот же основной персонаж, то же удивительное сплетение магии с восточным колоритом.

Мотивы тех, кто выносил решение, неизвестны, но можно предположить, что повесть «Когда тигр спустился с горы» благодаря одной из двух ее основных тем была воспринята скорее как пародия, если не сатира. Речь идет о государственных экзаменах на звание чиновника, подготовиться к которым, успеть на них вовремя и с честью сдать их — дело всей жизни и чреватый опасностями квест для одного из персонажей книги.

Система государственных экзаменов в Китае просуществовала 1300 лет, ее аналоги действовали в Корее и Вьетнаме. Предназначенная для того, чтобы выявлять наиболее сведущих, умных и достойных, чтобы те занимали должности чиновников и управляли государством, она считалась и в некоторой степени была средством от множества бед. Благодаря системе экзаменов была ослаблена власть кланов, высокие посты гораздо реже передавались по наследству, закладывались основы меритократии, обеспечивалась социальная мобильность. Кандидаты, успешно сдавшие экзамены, пользовались настолько широкими привилегиями, что об их статусе говорили, что «у дворцовых ворот появлялись списки сдавших экзамен, а в селениях сокращались налоговые списки».

Подготовка к такому экзамену была делом не только дорогостоящим, поскольку учеников обычно готовили, а то и натаскивали наставники, но и длительным и нудным — главным образом потому, что под приобретением знаний зачастую подразумевалось заучивание наизусть многочисленных и пространных классических трудов. И даже при условии прилежания и достаточной состоятельности соискателя экзамен оставался суровым испытанием, который можно было так и не выдержать ни с первого, ни с десятого раза.

В итоге с первых лет его проведения существовала практика пользования услугами «подменных экзаменующихся» — умельцев, писавших экзаменационное сочинение за плату вместо соискателя. Были люди, за плату занимающие для соискателей наиболее удобные, читай — пригодные для списывания места там, где проводился экзамен, особенно если речь шла об общем зале. Массово выпускались шпаргалки специально для экзаменов, в том числе представляющие собой мелко исписанные нижние рубашки.

Экзамен был настолько важным этапом в жизни человека, желающего стать чиновником, что вокруг него сложилось множество историй о старательных и усердных школярах, занимающихся, чтобы не терять ни единой минуты, при свете собранных светлячков и свежевыпавшего снега и подвязывающих собственные волосы к потолочной балке, чтобы ни в коем случае не задремать над книгами. Вместе с тем народ, уставший от того, что трудолюбие будущих чиновников ставят ему в пример, породил немало забавных историй о лентяях, пользующихся подготовкой к экзаменам как предлогом, чтобы бездельничать и вволю спать, и раз за разом возвращающихся с экзаменов ни с чем.

Персонаж повести «Когда тигр спустился с горы», которому предстоит сдать государственный экзамен, — девушка.

В реальном мире женщины к сдаче экзаменов не допускались, а если и сдавали их, то этот факт не афишировали, и удачливые соискательницы, скорее всего, вели жизнь Джеймса Бэрри — английского военного хирурга, только после смерти которого его коллегам стал известен его биологический пол. Лишь во время восстания тайпинов (1850–1864 гг.), к тому времени, как экзамены проводились уже более тысячи лет, впервые было выдвинуто требование о допущении к ним женщин. Первая за всю историю Китая женщина успешно сдала экзамен в 1853 году.

Перед героиней повести Нги Во не стоит задача добиться, чтобы ей разрешили сдавать экзамен, — ей с детства известно, что она должна его пройти, исполнив мечту длинной вереницы ее предков, которым стать чиновниками помешали те или иные обстоятельства. И она, осиротев, старательно готовится — до тех пор, пока не заканчиваются деньги для уплаты учителю, прилежно зубрит, считая, что еще недоучила то и недоработала это. Потом налегке, одна и почти без денег идет в далекую столицу, где проводятся экзамены, — чуть ли не через всю страну, напоминающую Китай периода Сражающихся царств, когда одни и те же земли утром принадлежат одному царству, а вечером того же дня — уже другому. Едва не погибает, сначала встретив более чем странную родственную душу, а затем чуть не сгинув в могильнике лис-оборотней, и наконец успевает на экзамен в последний час перед тем, как на ближайшие годы закроются ворота.

Но когда она слышит традиционный вопрос привратника — согласна ли она в случае успешной сдачи полностью отвергнуть всю прежнюю жизнь и вести новую, подобающую чиновнику, — она вспоминает, как по пути в Зал экзаменов видела сразу двоих таких ученых мужей, «ранга которых надеялась достичь». Впечатление было не из приятных: чиновники встретились и не смогли разъехаться на узкой улочке — каждый громким криком отстаивал свои права, поражая зрительницу «удивительным сходством с петухами, готовностью драться насмерть за горстку червяков или право первым проехать». И девушка, попытавшись представить, как сама будет вопить на всю улицу, когда тоже станет чиновником, не смогла и не захотела этого и бежала с вожделенного экзамена, от такой желанной и привилегированной должности, решив предпочесть всем этим благам близкого, пусть даже и не человека.

Неправдоподобно? Или слишком узнаваемо и нелестно. Так или иначе, жанр — фэнтези, мир — вымышленный, все совпадения, как говорится, случайны.

Что же касается второй основной темы — как рождаются, обрастают самыми невероятными подробностями, меняются в зависимости от отношения и личности сочинителя и рассказчика легенды — обо всем этом с проницательностью и мягкой иронией рассказала автор повести: читайте ее, и вы узнаете о том, что порой случается, стоит тигру спуститься с горы.

Ульяна Сапцина, переводчик

Посвящается Мереди Мари Шипп

Глава 1

Харчевня представляла собой всего лишь шатер из вощеной парусины, покосившийся в южную сторону под порывами горного ветра. За грубо сколоченной стойкой стояла женщина с тонкими прозрачными усиками в форме заостренных крылышек. Тии записывали историю ее рода, а на улице спорили мамонтовые дозорные.

— Ты случайно не состоишь в родстве с семьей Дун из Баолиня? — спросили Тии. — В голодные годы они отправили несколько своих детей на запад, и у них в семье есть такое же предание об охоте властителя Кана, как то, что ты мне рассказала.

Женщина по имени Дун Чинь нахмурилась, покачала головой, потом пожала плечами.

— Может, и так, — ответила она, — тогда, стало быть, это мои родичи с отцовской стороны, только ведь их чуть не всех сожрало проклятие бродячего пса.

— Постой, а что за?..

Прежде чем Тии успели спросить, а Чинь — ответить, полотнище, заменявшее в шатре дверь, откинулось и вошли двое дозорных. Старший, Хацзюнь, мужчина с глубокими хмурыми морщинами на лице, по северным меркам был рослым и худым. Младшая, Сыюй, была ниже ростом, почти квадратного сложения, с гладким, как прибрежная галька, лицом и блестящими, словно полированное медное зеркало, глазами. На обоих были долгополые овчинные тулупы, меховые унты и мешковатые кожаные штаны, подбитые шелком, — одежда, которую в здешних краях носили практически все. От местных обоих отличали лишь нашитые на плечи спирали из заплетенных рыжих волос.

— Ладно, — сказал старший дозорный, — вопреки всем доводам моего рассудка, а еще потому, что в отличие от большинства южан тебе хватило ума одеться как следует, я решил позволить моей племяннице отвезти тебя через перевал.

— Пожертвование семян дурмана еще никому не вредило, — жизнерадостно заметила Сыюй, и Тии понимающе протянули бумажный пакет, набитый мелкими черными семенами. На юге они встречались часто, как гашиш, но выше границы снегов достать их было непросто.

Хацзюнь принял семена, сунул за пазуху и кивнул Сыюй:

— Ладно, чтоб до завтра обернулась туда и обратно, и не болтайся по дороге на стоянках, поняла? Нам надо снова выехать в дозор, и чем раньше, тем лучше, тем более что приближается метель.

Сыюй скорчила гримасу вслед удаляющемуся дяде, подхватила пику и повернулась к Тии.

— Ну что, служитель, готовы в путь?

В тот момент на служителя Тии ничуть не походили. Туго свернутые одеяния темно-синего цвета лежали на дне их единственной сумы. Под капюшоном с ворсистой шерстяной подкладкой обычно бритая голова покрылась короткой и колкой темной порослью. В Поющих Холмах предписания насчет одежды и прочие ограничения были не столь строгими, как у других орденов, но перед возвращением домой Тии понадобится заглянуть в цирюльню.

— Полностью. Скоро выезжаем?

— Раз готовы, тогда прямо сейчас. И если повезет, успеем до темноты добраться до стоянки.

Вслед за Сыюй Тии вышли на сухой жгучий холод и невольно поежились. Ветер вгрызался в кости, вызывал непривычное ощущение болезненности и сонливости, и они поплотнее запахнули свой тулуп.

— А разве вы не должны иметь при себе запоминающую птичку? — спросила Сыюй.

Они шагали по единственной улице поселка между шатких строений. Такие поселки были рассыпаны вдоль всей границы — крошечные, захудалые, выросшие как грибы после дождя пять лет назад, когда здесь обнаружили золото. За три года золотоносная жила иссякла, и теперь все окрестности имели призрачный и запустелый вид.

— Да, у меня есть нэйсинь по имени Почти-Блистательная, — вздохнули Тии. — Сейчас она высиживает кладку, и в любом случае такой холод она бы не вынесла.

Мысленно они вознесли Тысячерукой краткую молитву, прося даровать Почти-Блистательной покой и защиту. В нынешних странствиях Тии мучительно недоставало необычайной памяти нэйсиня, но дело было не только в ней. Без колких замечаний и добрых советов Почти-Блистательной путешествие в большом мире казалось прямо-таки неестественным.

— Надеюсь, когда ее птенцы вырастут, она снова пожелает сопровождать меня. Мы с ней не разлучались с тех самых пор, как мне вручили мое первое предписание.

— Да будет на то воля Повелителя Небес, — откликнулась Сыюй. — Я всегда мечтала увидеть нэйсиня.

Они подошли к загону — грубо сколоченному из дерева, с виду неспособному сдержать даже напор небольшого стада равнодушных валунов. А за тонкими жердями…

Тии и прежде видели их издалека, а благодаря истории северных стран, долгой и богатой событиями, описывать этих существ для обители не было нужды. Однако Тии, разумеется, все равно это сделают.

Мамонты в промерзшем загоне были мелкой породы — ниже ростом, с более тонкими ногами и короткими хоботами, чем их благородная родня. Этот табун принадлежал в основном заводчику, разводившему их на востоке, на одном из тамошних форпостов, и мамонты в нем были большей частью рыжие, и лишь некоторые — с белыми ногами и белым крапом на хохолке шерсти над бровями.

Тии показалось, что на ограду мамонты взирают с добродушной снисходительностью. Даже самый мелкий из них мог бы разметать жерди в два счета, если бы захотел. Однако они предпочитали вести себя послушно и прилично, дремать стоя и время от времени забрасывать в рот корм, загребая его хоботами из корыт, стоящих под навесом.

Благородные мамонты глубокого ржаво-рыжего окраса, размерами вдвое крупнее этих более пятидесяти лет назад обратили в бегство воинов Аньской империи, но именно малые мамонты завершили начатое их сородичами: они устремились в атаку по заснеженному полю боя, поставив маленькие уши торчком и яростно трубя.

— Не спешите дивиться этими, — последнее слово Сыюй выговорила с презрением. — Приберегите восхищение для Пылук.

Она дважды свистнула, и мамонт размером чуть меньше остальных, напористо растолкав маленький табун, направился к Сыюй, ждущей его с распростертыми объятиями. Пылук, как отметили Тии, была темнее остальных, без единого белого пятнышка, с почти черными кончиками длинных шерстинок.

— Вот она, моя крошка. Ведет свой род от сестры великой Хо-шу, — объяснила Сыюй, и подвижный тяжелый хобот Пылук дружески обвился вокруг ее плеч, словно в знак согласия.

— По дороге объяснишь, что это означает, — усмехнулись Тии. — Она красавица.

— Т-с-с, не хвалите ее при остальных. Они заревнуют и тогда наотрез откажутся слушаться, пока не похвалишь всех. Хвалить мамонта можно, только когда вы с ним наедине и вас никто не слышит.

— Я внесу это в свои записи, а когда вернусь в обитель, эти слова будут переписаны дважды во всех фолиантах, которые хранятся в Поющих Холмах. Так что будь как можно осторожнее в том, что говоришь мне, а не то войдешь в историю как лгунья, — шутливо предупредили Тии.

— А кто лжет? Давайте-ка я покажу, как садиться верхом на мамонта, и тогда вам придется представить меня в лучшем свете.

Сыюй вскарабкалась по боку Пылук на спину так стремительно, что поначалу Тии решили, будто дозорная просто хваталась за длинную шерсть мамонта и подтягивалась на руках. Но присмотревшись, Тии заметили, что с седла на загривке Пылук свисают две кожаных петли — длинная и короткая.

— Рукой за короткую, ногу в длинную, да, вот так, правильно, а теперь ждите пинка.

— Постой, какого пинка?..

Пылук лягнула ногой — довольно бережно для такого крупного животного, — и Тии внезапно подбросило вверх, отчего они невольно вскрикнули. Они рухнули бы лицом в густую шерсть мамонта, но Сыюй схватила их за плечи и затащила наверх.

— Сколько же в тебе силы! — изумились Тии, а Сыюй рассмеялась.

— Много! Я бы поиграла мускулами, да вы все равно не увидите их через тулуп. Ну вот, садитесь, как я…

Спереди на седле торчал вырезанный из кости рог, который Сыюй обхватила согнутой в колене ногой, свесив другую ногу с седла. За ее спиной находился второй рог, покороче, и Тии неуклюже повторили позу дозорной.

— Только в другую сторону, мы же не хотим, чтобы она накренилась.

Широкое седло помещалось на плечах Пылук, за ее на удивление тонкой шеей. Сесть в это седло ногами врозь было невозможно, так что вся кавалерия северян ездила боком. Тии сменили ногу, и Сыюй пикой с длинным стальным наконечником направила Пылук к окраине поселка.

Пока они ехали мимо шатких строений, Тии поражались тому, как Пылук возвышается над ними. Они сидели не так высоко, как на благородном мамонте, но коньки крыш едва доставали им до коленей, и Тии ощутили, как где-то в глубине живота возникает головокружительная легкость.

— Если будет тошнить, наклонитесь в сторону, — не оглядываясь, предупредила Сыюй. — А то придется вам сегодня вечером вычесывать Пылук.

— Тошнить меня не будет, но все равно покажи, как ее вычесывать, — отозвались Тии. — А со мной все хорошо.

К тому моменту, как они покинули поселок и стали подниматься по дороге к перевалу, Тии уже почувствовали жжение в бедрах и пояснице. Сыюй сидела свободно, как дома на подушке, а мышцам Тии были привычнее долгие пешие переходы, и если уж совсем начистоту, поездки на попутных повозках, запряженных волами.

Хорошо еще, Почти-Блистательной нет рядом, некому потешаться надо мной.

Крутую и широкую дорогу через перевал Кихир с обеих сторон окаймляли густые таежные леса. В них водились призраки, которые не особенно заботили Тии, и разбойники, внушавшие больше тревоги. За время своего служения Тии довелось беседовать со множеством разбойников, но сейчас времена были голодные, и рисковать не хотелось. Однако людям, едущим на мамонте, не будут докучать ни люди, ни призраки, к тому же путешествовать таким способом Тии еще не случалось. Какой смысл быть служителем Поющих Холмов, если нельзя при случае прокатиться на мамонте?

Ощущение новизны постепенно улетучилось, но изумление не пропадало, и Тии, не обращая внимания на нарастающую боль в колене и пояснице, смотрели с высоты на окружающий мир, слушали, как звякают железные бубенцы на сбруе Пылук, и ежились, прячась за спиной Сыюй от ветра, дующего в лицо.

Ближе к полудню, или к тому моменту, который Тии по робкому серому свету определили как полдень, Сыюй остановила Пылук возле укрытия в густом сосняке, устланном валежником. Тии вздохнули с облегчением, предвкушая возвращение на землю, — но тут же встревожились, увидев, как Сыюй просто соскользнула прямо по боку мамонта и приземлилась с негромким возгласом на обе ноги.

— Мне тоже так надо? — спросили Тии, и Сыюй усмехнулась.

— Надо, если хотите поесть и пописать.

Тии хотели, поэтому с глубоким вздохом перебросили ноги на одну сторону, оттолкнулись и съехали по плечу Пылук. От удара об землю у Тии согнулись колени, их бросило вперед — прямо в ждущие руки Сыюй.

— Ну вот и умница! — жизнерадостно воскликнула Сыюй, а Тии застонали:

— Обращайся со мной как с ребенком сколько хочешь, только не отпускай!

Сыюй послушно повела Тии к укрытию, заслоненному от ветра деревьями. К счастью, вскоре ноги у Тии немного окрепли, и они смогли самостоятельно справиться с опорожнением и омовением, а потом вернуться к Сыюй, которая сидела на вощеной парусине, растянув ноги в почти безупречный шпагат.

— Мне тоже надо так сделать?

— Не повредит.

Тии удалось не рухнуть, а плавно опуститься на землю; боль колола колено, которым они цеплялись за рог на седле, и пронзала тело насквозь. Сыюй, конечно, была гибче, но Тии думали, что у них тоже неплохо получается, пока не увидели такую картину: дозорная повернулась всем туловищем назад, совершив почти полный оборот, и подтянула к себе сумку. Тии вздохнули, обессиленно обмякнув на парусине, и приняли у Сыюй пергаментный мешочек.

— Долго пришлось вырабатывать такую гибкость? — спросили Тии, пожевывая вяленную тонкими ломтиками отбитую оленину из мешочка.

— У меня она с детства сохранилась. Моя семья служила в мамонтовых войсках со времен Мэйань.

— То есть еще при династии Сюнь, так?

Сыюй пожала плечами.

— Мы не ведем счет от аньских правителей, — надменно заявила она. — Это было примерно двести лет назад.

Но на самом деле они долго придерживались аньской системы летоисчисления, а изменилось все лишь шестьдесят лет назад, когда пали оборонительные укрепления южан и мамонты северян устремились по горным перевалам. Империя навязывала северу свое видение времени, но вскоре после тех событий север напрочь забыл его.

Но Тии об этом не обмолвились ни словом, лишь с любопытством склонили голову:

— Это ведь долгий срок для военной службы, правда?

— Очень, — с удовольствием подтвердила Сыюй.

— И тебе не хотелось бы стать… ну, не знаю — чиновником во дворце, судьей, ученым?

Сыюй фыркнула.

— Вы что, лазутчик из Ингруска? Нет, не хотелось бы. Зачем, если у меня есть Пылук и я получу также первую дочь, которой она отелится?

О кавалерии на мамонтах ходили легенды, и именно поэтому, в числе прочих причин, ее воинам запрещалось держать государственные экзамены какого-либо рода или занимать посты выше окружных до тех пор, пока не пройдет три поколения после службы в мамонтовых войсках последнего из их дальних родственников. Северные пределы полнились историями об убийствах, совершенных мамонтами, однако никто не отважился бы сказать, что повторно слушать эти истории скучно.

Наконец Сыюй с завидной легкостью поднялась и подала руку служителю. Уже направляясь к Пылук, дозорная вдруг остановилась и повернулась к Тии.

— Постойте-ка, а разве вам не положено быть вегетарианцами? Всем служителям-южанам…

— О, в Поющих Холмах за этим следят не очень строго, — туманно ответили Тии. — Нам разрешено принимать любую милостыню, где бы мы ее ни нашли. Отвергнуть искреннее благодеяние гораздо хуже, чем ненадолго отказаться от ограничений своего ордена — так меня учили.

— Вообще-то у меня есть еще соленый сушеный ягель для…

— Я люблю мясо, а все, кто мог бы остановить меня, сейчас слишком далеко, — напрямик заявили Тии, и Сыюй усмехнулась.

— Это я запомню.

Потянувшись к седельной петле, Тии невольно застонали, но все же у них получилось забраться в седло, вызвав всего один смешок у Сыюй, что можно было считать победой.

Ветер кусал кожу Тии над высоким воротником овчинного тулупа. Это была изнурительная разновидность холода, и к тому времени, как солнце спустилось ниже верхушек сосен, Тии начали дрожать. Дозорная предложила пристегнуть их к седлу, но Тии отказались: не хотелось перетягивать тело ремнем, и даже если бы Сыюй позволила им упасть, на спине мамонта было не так уж и высоко.

Чем темнее становилось небо, тем больше набирал силу и злость ветер, и теперь, казалось, прорывался сквозь швы одежды. Тии вспомнилась особая горячка, порожденная холодом в заснеженных степях, которая заставляет человека раздеваться, чтобы облегчить боль от почудившихся ему ожогов. Краем глаза они улавливали краткие проблески света, вспыхивающие, словно искры от костра, прежде чем исчезнуть.

— Так высоко в горах есть светлячки?

— Кто?

— Маленькие насекомые. Они светятся, когда летают.

— Нет. Вы, наверное, увидели малый призрак. Они светятся, как костерки в чаще, потом всплывают в воздух, и их съедают звезды.

— Они…

— Вон там, впереди!

Снегопад почти прекратился, но Тии не сразу поняли, о чем говорит Сыюй. А потом разглядели покосившуюся крышу путевой станции и слабый свет фонаря в единственном окне, заклеенном промасленной бумагой.

Словно уловив воодушевление всадников, Пылук всхрапнула и заспешила вперед.

— Обычно в такое время на страже Баосо, — объяснила Сыюй. — Он друг моей матери, раньше ездил с кавалерией, пока колени не начали подводить. Он вам понравится.

Тии уже собирались заверить, что в этом нет никаких сомнений, но тут слева от них, а потом и справа послышалось низкое раскатистое рычание. Потом гулко и прерывисто заворчало сзади, словно что-то прорвало туго натянутую выскобленную кожу, разделявшую мир плоти и мир духов. Пылук тревожно затрубила, Сыюй выругалась.

Казалось, мамонт, на котором они ехали, был целым миром, и этот мир застыл под ними от страха как вкопанный.

Но тут пика Сыюй взметнулась, огрела Пылук по боку, и мамонт ринулся вперед.

Глава 2

— Держитесь, возвращаться за вами я не стану! — вопила Сыюй, и Тии съежились у нее за спиной, изо всех сил ухватив свою спутницу за пояс. Сведенными судорогой ногами Тии держались за седло так крепко, как только могли. И внезапно пожалели, что не стали пристегиваться ремнем.

Что бы ни было там, за спиной…

— Тигр, — нараспев выговорила Сыюй. — Тигр, тигр, тигр…

И не один, поняли Тии, заметив тускло-оранжевую полосу сначала с одной стороны, затем с другой.

«Они же не стайные животные, они не охотятся вместе», — мелькнула у них мысль, а потом Пылук перевалила через последний холм на пути к стоянке.

— Вон сарай, мы укроемся там, а Баосо…

Тии уже видели скат крыши за полустанком, но тут заметили, что на земле между двумя зданиями маячит чей-то силуэт — нет, два силуэта.

На спине, раскинув руки, словно в попытке удержать равновесие, лежал Баосо, его лицо скрывал капюшон овчинного тулупа. Над ним склонялась коренастая голая женщина, занеся над его животом руку в небрежном хозяйском жесте и не обращая внимания на жгучий холод. Ладонь Баосо дрогнула, и женщина потянулась к ней так, словно намеревалась ее взять в свою.

Тии закаменели от ужаса, но Сыюй только еще раз с силой ударила взвизгнувшую Пылук, посылая ее вперед. Мамонт мчался во весь опор и походил на гору, сошедшую с места. Тому, на кого надвигалась эта гора, было все равно, насколько быстро она движется, — вероятно, та же мысль мелькнула и у голой женщины, потому что в два прыжка она отскочила в сторону и затерялась в темноте.

Сыюй вдруг бросилась головой вниз вдоль бока мамонта, рискуя забрызгать собственным мозгом дорогу, и Тии вскрикнули, но вдруг поняли, что смотрят на ее подошву, а сама Сыюй болтается у мамонта на боку. Кожаная петля, прикрепленная к седлу, удерживала ногу дозорной, не давая ей упасть.

Время словно замедлилось. Благодаря своей выучке Тии заметили, что подошвы сапог Сыюй прошиты выцветшими жилами, некогда окрашенными в зеленый цвет. Наклонившись, они увидели, как Сыюй подхватила мужчину с земли, изо всех сил держась сама и выкрикнув какой-то приказ Пылук. Мамонт повернул голову, взмахнул мускулистым хоботом, и Тии вздрогнули, увидев, как тот задел Сыюй. Им показалось, что этот удар сбил на землю дозорную и ее ношу, но всего на одно мгновение: тут же стало понятно, что хобот забросил Сыюй в седло. Она по-прежнему держала пугающе неподвижного мужчину.

— Хватайте его! — завопила Сыюй. — Служитель, помогите!

Этот крик вывел Тии из оцепенения. Они помогли подтащить мужчину — на удивление легкого, словно вязанка хвороста в овчинном тулупе, — повыше на спину мамонта. Как-то так вышло, что он упал лицом вниз на колени Тии. Седельный рог больно вдавился бы ему в живот, будь он в сознании, но он впал в беспамятство. Сыюй подхлестнула Пылук, направляя ее к сараю, и мамонт припустил еще быстрее, не переставая трубить.

Тии вздрагивали, чувствуя, как передергивается под ними Пылук, как на бегу поворачивает голову то в одну, то в другую сторону — навстречу рычанию, наполняющему сумерки. Пальцы Тии ныли, держать спасенного Сыюй человека было тяжело, но ослабить хватку было нельзя. Как и упасть.

Бревенчатый сарай был просторным, с большим проемом в одной из стен. Места внутри хватало, чтобы Пылук могла там свободно разместиться, а высоты — чтобы седокам не пришлось слезать при входе: достаточно было лишь слегка пригнуться. Мамонт несся к сараю сломя голову, разведя уши в стороны и яростно визжа.

Тии увидели, как мелькнули в темноте светящиеся круглые глаза, а потом тигр вылетел из са-рая, припав к земле, как удав, и едва увернувшись от широких ступней Пылук.

— Встретиться в открытом бою с Пылук или любым другим мамонтом они не решатся, — сказала Сыюй. — Не посмеют. Будь с нами еще двое дозорных, мы были бы защищены надежно, как яйца кеппи. Хватило бы даже дяди с его Найхи, и они ни за что бы не напали.

Быстрый приказ побудил Пылук развернуться с поразительным проворством и ловкостью — так быстро, что зазвенели железные бубенцы на сбруе и взметнулась длинная шерсть. Тии, ростом чуть выше Сыюй, не успели пригнуться под потолочной балкой. В виске вспыхнула тошнотворная боль, а потом остался лишь холод, влажность и дурманящая решимость держаться из последних сил.

Мгновение спустя все замерло, мир перед сараем стал пустым и безмолвным. Мягкий посвист поползня вернул сумеркам странно-обыденную атмосферу, и Тии разом сглотнули панику.

Разумеется, это обыденная ситуация. Ведь тигры ужинают каждый вечер, когда выпадает возможность, разве нет?

Сыюй выждала минуту, и поскольку тигры, а вместе с ними и опасность, больше не появлялись, кивнула. Она подалась так вперед, что Тии уж думали, что она все-таки свалится, но дозорная только схватила Пылук за ухо и что-то пошептала в него.

Мир под ними покачнулся, и пальцы Тии машинально сжались на тулупе Баосо, но это просто Пылук садилась — сначала на задние ноги, потом вытянула перед собой передние, согнув колени так, что круглые ступни ровно встали на землю.

Сыюй съехала с седла, и Тии со всей возможной осторожностью помогли ей спустить следом мужчину, который до сих пор был в беспамятстве. Служителя била крупная дрожь, так что понадобилось несколько раз глубоко вдохнуть, прежде чем разогнуть ногу, которая цеплялась за рог седла, и начать спускаться на землю. Освободившись от седла, Тии с облегчением вздохнули, но тут краем глаза заметили промелькнувшую оранжевую полосу, потом еще одну в кустах за сараем. Через полчаса, а то и раньше, стемнеет полностью, и они не смогут увидеть даже этого.

— Они все еще здесь, — прошипели Тии, прижавшись к шерстистому боку Пылук, и та беспокойно заерзала.

— Пока все в порядке. Ну, не совсем в порядке, но они не бросятся на нас, пока Пылук лежит головой к входу.

Сыюй держалась довольно спокойно, и Тии, тоже решив успокоиться, опустились на колени напротив Сыюй с другой стороны от простертого пожилого мужчины.

Даже в угасающем свете было видно, что его кожу покрывает пергаментная бледность, а губы болезненно скривились. На секунду Тии подумали, что Сыюй выполняла все эти рискованные трюки ради трупа, но потом заметили, что грудь мужчины слегка поднимается и опадает. Дыхание его было прерывистым, его судорожность вызвала у Тии тревогу, но этот человек все еще был жив.

— Хвала небесам, о, хвала небесам, — забормотала Сыюй, сложив ладони перед губами. Капюшон свалился с ее головы, и теперь она казалась очень юной, даже слишком.

— Что с ним случилось? — шепотом спросили Тии.

— Проще сказать, чего с ним не случилось. Череп цел. Живот не вспорот.

Сыюй испустила длинный дрожащий вздох и выпрямилась, поплотнее надев на голову Баосо капюшон.

— Он дышит. Пока он дышит, можно считать, что он поправится.

Тии слегка улыбнулись.

— Вот это была скачка.

— Если бы только ее оказалось достаточно.

— Что ты?..

Сыюй кивнула в сторону открытого входа в сарай, и когда Тии повернулись посмотреть, дыхание застряло у них в горле, угрожая задушить.

Возле сарая, под меркнущими в небе последними отблесками света, ждали три тигра, и самый крупный из них засмеялся.

Глава 3

Тии помнили предание, в котором говорилось, что услышать смех тигра — к большой беде, но не могли вспомнить почему. Может, это табу? Или проклятие? Или просто все дело в том, что для тигров убивать и пожирать людей — потеха? Хорошо бы все-таки вспомнить. И перестать трястись. А еще — чтобы тигры просто взяли и ушли.

Ни одно из их желаний не исполнилось. Пылук тяжело поднялась на ноги, фыркая и мотая головой из стороны в сторону. Сыюй тоже встала рядом с мамонтом, крепко сжимая пику, но Тии видели, что дозорную трясет.

— Они не нападут на Пылук в открытую, — повторяла она. — Они трусы, они ни за что не приблизятся к ней спереди…

— Ошибочность твоих слов может подтвердиться в любую минуту, — перебил самый крупный тигр, и в том, как слова вылетали из тигриного горла, было что-то настолько нечеловеческое, что Пылук ударила ногой об землю, тревожно затрубила, и Сыюй пришлось оттащить Тии назад, чтобы раскачивающийся хобот Пылук не сбил их с ног.

— Прекрати! — закричала Сыюй. — Перестань говорить как разумное существо!

«Нет-нет, тигр и вправду разумное существо. Просто это разумное существо, способное сожрать нас, если мы окажемся слишком близко», — мысленно возразили Тии, но прежде чем успели выразить свою мысль, тигр издал странный пыхтящий звук, такой же страшный, но менее неестественный.

На миг воздух между сараем и тигром странно уплотнился, стал густым, словно студень или сильный туман, а потом на месте тигра возникла женщина — та самая, которую Тии успели заметить рядом с простертым телом Баосо.

Женщина была среднего роста, ее густые черные волосы были заплетены в косу, уложенную на голове многочисленными петлями и закрепленную деревянным гребнем. Ее совершенно обнаженное тело выглядело сильным и плотным, маленькая грудь — высокой, а живот, разделенный пополам толстой складкой, слегка отвисал вниз, к мощным ляжкам. Женщина была хороша собой, только по-звериному бесстрастные глаза и слишком крупные, выпирающие изо рта зубы придавали ей зловещий вид: тигрица в ней ждала, затаившись под человеческой кожей.

— Так, — заговорила она, — а теперь принесите того человека нам с сестрами на съедение.

Сыюй издала глухой рык, Тии судорожно сглотнули, прежде чем заговорить. Шанс был невелик, но он все же был — шанс выкрутиться без серьезных потерь.

— Прошу прощения, Ваше Величество, но нашими законами это не допускается, — осторожно произнесли они.

— Ваше Величество? — эхом повторила Сыюй, но Тии увидели, как понимающе тигры на миг прижали уши.

Нагая женщина с лишенным выразительности лицом, неспособная отозваться на услышанное движениями усов или ушей, кивнула и вздохнула.

— А-а. Ты, похоже, знаешь толк в приличиях, и мне, полагаю, придется относиться к тебе соответственно.

— Мы были бы признательны, госпожа, — уважительным тоном отозвались Тии, и тигрица удалилась в темноту, хотя две ее сестры остались на страже, как львы-хранители.

— Вы отправили их прочь? — быстро прошептала Сыюй, и Тии покачали головой.

— Нет. Скоро ли твой дядя хватится тебя и отправится на поиски?

— Завтра ближе к вечеру, — кусая губу, ответила Сыюй. — Может, завтра после захода солнца. А если метель начнется рано… тогда лишь после того, как она закончится.

— Ясно. Тогда будем надеяться, что он приедет завтра днем. Тигрицу, которая говорит, называй «Ваше Величество», когда обращаешься к ней в первый раз, и «госпожа» в дальнейшем. Ее сестры — важные особы. Только не перепутай их…

— Но почему мы разговариваем с тиграми?

— Потому что они разговаривают с нами, — объяснили Тии, подавив нервозный смешок. — Они умеют говорить, и теперь они убедились, что и мы умеем. Это значит… что они будут относиться к нам как к людям.

— Но все равно есть вероятность, что они нас съедят.

— О, да. Просто некоторые люди более… съедобны с точки зрения тигра.

Сыюй вытаращила глаза, но тут женщина вернулась. Отблеск костра играл на нитях гранатов, которыми была расшита ее плотная черная туника — с высоким воротником, как аньские халаты, но длиной почти до украшенных сверкающими камнями туфелек и с разрезами по бокам до самой талии. На ногах у нее были широкие штаны из белого шелка, с мочек ушей свисали необработанные рубины, губы она выкрасила в красный цвет. Но кристаллы льда не таяли в волосах этой прекрасной, по-летнему одетой женщины, указывая, что она отнюдь не человек.

Но разумное существо и царица, и если мы не будем забывать об этом, все может сложиться удачно.

Тигрица устроилась на земле у входа в сарай, чувствуя себя непринужденно, словно правительница в своем дворце. Минуту погодя две ее сестры улеглись по обе стороны от нее, и она вытянулась между ними, положив ноги на живот одной и закинув руку другой на шею.

— Я Хо Синь Лоан, а это мои сестры Синь Хоа и Синь Кам. Я царица Кабаньих Хребтов и окрестностей до самой Зеленой горы. Назовите мне свои имена.

У народа Сыюй горы, где они сейчас находились, назывались по-другому, но Тии далеко не в первый раз сталкивались с различиями в топонимике. Насколько Тии могли судить, тигрица только что заявила свои права на всю горную цепь и большую часть территории, известную на севере как Огай. Огайцы удивились бы, обнаружив, что ими правит тигрица, — впрочем, она явно не требовала уплаты налогов и исполнения воинской повинности.

— Ваше Величество, я Сыюй, дочь Халаня, потомка рода Журавля из Исая. А это Пылук от Киеан из Лотука.

Тигрица кивнула и выжидательно перевела взгляд на Тии.

— Госпожа, я служитель Тии из обители Поющие Холмы. Я здесь затем…

— Чтобы стать ужином, полагаю, — любезно закончила тигрица. — Вы им станете, все трое. А мамонт может отправляться домой, если хочет.

— Этот мамонт… — вспыльчиво начала Сыюй, но получила толчок локтем в бок от Тии и умолкла.

— Боюсь, нашими законами это не допускается, — повторили Тии. — Госпожа, на самом деле я здесь, чтобы послушать ваши рассказы и прославить ваше имя.

— Лесть, служитель, — отозвалась тигрица, — не слишком хороша на вкус, и желудок она не наполнит.

— История, госпожа, — с надеждой ответили Тии. — История и ваше место в ней. Нам известно о Хо Донг Винь, Хо Тхи Тхао и…

— Хо Тхи Тхао?

Голос тигрицы прозвучал резко, обе ее сестры выпрямились, прищурились и воинственно встопорщили усы.

— Служитель, что вы натворили? — сухо спросила Сыюй, и Тии подавили желание отпрянуть при виде настолько хищного интереса.

— Что ты знаешь о Хо Тхи Тхао? — спросила тигрица.

— Ну, моя работа — скорее выяснить, что знаете вы, — спохватившись в последнюю минуту, Тии не стали улыбаться. Улыбка обнажает зубы, а Тии знали, что их зубы не идут ни в какое сравнение с тигриными. — В Поющих Холмах ведут архивы и занимаются исследованиями, и мне точно известно, что нам очень хотелось бы получить ваше описание свадьбы Хо Тхи Тхао.

— «Наше описание», — передразнила тигрица. — Ты имеешь в виду — истинное.

— Разумеется, — жизнерадостно согласились Тии.

— Нет, вряд ли.

— В таком случае…

— Нет, думаю, это ты расскажешь нам то, что тебе известно, — решила Синь Лоан.

— А мы укажем, в чем ты ошибаешься, — резко зарычала Синь Хоа, и ее голос напоминал грохот падающих камней. — Мы тебя поправим.

— Так что лучше тебе ошибаться пореже, — посоветовала Синь Кам голосом, подобным бурлению опасных вод.

— Что вы творите? — прошипела Сыюй.

— Рассказываю историю, — объяснили Тии, жалея, что рядом нет Почти-Блистательной и некому отчитать их за безрассудную выходку.

Тигрицы терпеливо ждали, пока Сыюй и Тии разводили костер, Синь Кам даже ненадолго обернулась человеком, чтобы принести охапку дров из-за путевой станции. Она была моложе Синь Лоан; Тии предположили, что моложе не только она, но и Синь Хоа, увидев, как обе тушуются перед сестрой. Принимая дрова, Тии заметили, что лицо Синь Кам совершенно неподвижно, словно она не привыкла к человеческому облику, и что от нее пахнет глиной, холодом и чистым мехом.

Пока Тии подбрасывали дрова в костер, Пылук издала тревожный стон и переступила с ноги на ногу, как взволнованный ребенок. Она тихонько толкнула Тии хоботом, словно пытаясь обратить ее внимание на трех хищниц, расположившихся у входа в сарай.

— Знаю, детка, — отозвались Тии. — Ничего.

— Может, и так, — пробормотала Сыюй и встала со своего места рядом с Баосо. — Он ненадолго пришел в себя и успел сказать только несколько слов и попросить воды. Состояние у него так себе, но он продержится. Если нас всех не съедят.

— Так ведь могло быть гораздо хуже, — весело откликнулась Синь Лоан. — Сейчас его сердце бьется ровно, а не скачет, как заяц на празднике солнца.

Сыюй скривилась, а Тии напомнили себе, насколько острый у тигров слух.

Наконец костер с ревом разгорелся. Его сложили с таким расчетом, чтобы огня хватило на всю ночь, — если они сами продержатся эту ночь. Сидеть хоть и у костра, но на земле было зябко, и Тии с благодарностью приняли у Сыюй лишнее одеяло.

Пылук улеглась. Она все еще похныкивала время от времени, но уже не так беспокойно: Сыюй подтащила Баосо поближе и сама села рядом с мамонтом.

Тии посмотрели сквозь языки пламени на уставившиеся на них три пары голодных глаз, сделали глубокий вдох и заговорили.

Глава 4

Много лет назад жила одна начитанная и образованная женщина по имени Дьеу. Она усердно училась восемнадцать лет, и наконец ее наставник счел, что она готова сдавать имперские экзамены в Аньфи.

В те времена Аньфи был величайшим городом всего мира — от берегов Матери-Моря до сухих пустошей, где среди дюн из черного песка рыщут драконы-полукровки. Для того чтобы добиться хоть сколько-нибудь заметного успеха, следовало родиться в столице, в одной из шести прославленных семей, предпочтительно физически крепким старшим сыном, лучше всего без единой отметины на коже и без пристрастия к тайным магическим искусствам и крайним политическим течениям. И поскольку большинство жителей столицы даже на такую малость не были способны, им оставалось лишь преуспеть на имперских экзаменах, которые проводились каждые четыре года в Зале жестокого нефрита.

В отличие от экзаменов на уровне провинций и округов, проходивших раз в два года, сложность имперских экзаменов была зубодробительной, соперничество на них — обостренным и опасным, и Зал жестокого нефрита, где на протяжении восьми поколений случались загадочные смерти, населяло немало призраков. Соискатели съезжались со всей империи, и престиж, богатство и власть имперских постов означали, что никто из зашедших так далеко не собирался довольствоваться ничем, кроме высших оценок.

Прадед Дьеу нечестным путем добился пропуска на имперские экзамены, но был убит прежде, чем успел им воспользоваться. Ее бабушка попала бы на экзамены, но отвлеклась, ведя преступный образ жизни на высокогорных перевалах. Из отца Дьеу вышел бы прекрасный ученый, вот только он умер молодым вместе со своей женой одной страшной осенней ночью, когда оба перебирались через реку вброд, спасаясь бегством от врагов.

Так что из всей семьи осталась одна Дьеу, живущая в крохотном домишке в округе Хюэ и воспитанная чередой добросовестных наставников и добросердечных служанок. Перед домом рос боярышник, за домом был разбит маленький садик, и ветер с севера приносил столько же вреда, сколько и блага. Дом Дьеу снимала, так что, в сущности, ей принадлежали лишь несколько драгоценных книг, длинное и овальное, словно зернышко риса, личико, слишком редко улыбавшиеся губы да маленькая нефритовая табличка, дававшая право попасть на имперские экзамены.

Девушкой Дьеу была даже слишком серьезной, годы учебы допоздна долгими хюэсскими ночами оставили о себе память в виде легкой сутулости. Если бы не она, Дьеу была бы рослой, а если бы не привычка щуриться, приобретенная по той же причине, могла бы считаться миловидной.

Зато Дьеу поражала начитанностью, умением переводить и писать сочинения и была сведущей в многочисленных законах страны. Когда ей исполнилось двадцать восемь лет, ее наставник кивнул и собрал денег на добротную дорожную одежду, изрядную карту, несколько бумажных оберегов и вышитый мешочек на плетеном шнурке, чтобы носить в нем на шее нефритовую табличку.

— Что ж, я научил тебя всему, чему только мог, — сказал он Дьеу однажды прохладным осенним утром. — Ты готова, как любой другой человек, способный войти в Зал жестокого нефрита и выйти оттуда высокопоставленным чиновником, а не в виде пучка костей, перевязанных твоими собственными кишками…

— О! — воскликнула Синь Кам и в удивлении выпрямилась. — Именно! «Пучок костей, перевязанный кишками их обладателя» — это мы так говорим.

— Это тигриное выражение? — уточнили Тии. — Мне казалось, так расправляются призраки зала экзаменов с теми соискателями, которые нарушили правила обряда жертвоприношения…

— Нет, это наше, — любезно ответила Синь Лоан. — Так мы называем тех, кто обманул ожидания. Потому что именно в такой пучок костей мы их и превращаем. Прошу, продолжай.

— Разумеется.

— Сомневаюсь, что я уже готова, — возразила Дьеу. — Мне надо еще заучить наизусть малые хрестоматии, и, пожалуй, предстоит еще много работы со списком замеченных неточностей в больших. К тому же мой виньский все еще…

— Знание малых хрестоматий больше не проверяют, — с уверенностью заявил ее наставник, — и вообще, кто в наше время говорит на виньском?

— К примеру, виньцы…

— Я ничуть не сомневаюсь, что ты добьешься таких же успехов, каких ждали от твоего прадеда. Ты из хорошей семьи, ты упорна, обожаешь хитросплетения классических трудов и то, как они сводят весь мир к собранию законов, и в любом случае деньги кончились, вот и твоей учебе пришел конец.

По крайней мере это Дьеу поняла и удрученно кивнула, но не забыла выразить надлежащее уважение наставнику и поблагодарить его, прежде чем он отбыл в неизвестном направлении.

Затем она вернула ключи от домишки с боярышником в округе Хюэ потерявшему терпение домовладельцу, бросила последний продолжительный взгляд на город, который не покидала ни разу за всю свою жизнь, и пустилась в долгий путь на восток.

— О, а мы ничего этого о Дьеу не знали, — пробормотала Синь Кам, а Синь Лоан задумчиво кивнула. На их лицах отразилось схожее любопытство, которое странно было видеть и у женщины, и у тигрицы. Синь Хоа положила голову на огромные лапы и сонно моргала, глядя на огонь.

— Нет ничего удивительного в том, что им больше известно о книжнице Дьеу, — наконец заключила Синь Лоан, разглядывая свои аккуратно подпиленные ногти. — Ведь при всех ее достоинствах и красоте Дьеу была не кем иным, как человеком. А теперь говори о Хо Тхи Тхао.

Синь Лоан села прямо, напомнив своей позой кошку в тот момент, когда она аккуратно укладывает хвост вокруг лапок.

— Прошу, продолжай.

Тии сглотнули, напоминая себе, что улыбаться нельзя, и подчинились.

Глава 5

В те времена Ань был не великой империей, в какую превратился в дальнейшем, а одним из шестнадцати воюющих государств, каждое из которых объявило себя наследником могущественной и обреченной династии Гу. У одних имелись справедливые притязания, у других — многочисленное войско, и истинный наследник Гу стал известен лишь следующему поколению.

Через эти разоренные войной и оспариваемые территории и шла Дьеу и порой начинала утро на землях, которыми владел Ин, днем обходила стороной поле битвы между войсками Ин и Фулань, а вечером пила чай на берегу реки, принадлежавшей Винь.

Странствия давались ей легче, чем она думала, — по крайней мере ее не сожрали голодные призраки и ее череп не утащили лисы-оборотни. Шагая в гору, она часто останавливалась перевести дух, но еще в самом начале пути твердо усвоила, что нельзя проходить мимо жрицы или придорожного святилища, не оставив подношения, пусть даже всего лишь мелкой монеты, булочки или молитвы.

Вскоре после того, как Дьеу сделала крюк, огибая поле битвы при Киршане — то самое, где генерал Пэйжун был убит разъяренным быком, впоследствии оказавшимся правителем Киршаня, — за поворотом дороги она увидела маленькое святилище богини Сань-хуэй. Стоячий шкаф за железной решеткой содержал атрибуты богини — жезл и закупоренный горшочек с целебной мазью, а перед святилищем спала особа, меньше всего похожая на когда-либо виденных Дьеу жриц.

Это была коренастая и приземистая женщина, одетая в тунику-безрукавку, несмотря на поздний весенний снегопад, босая и вместо штанов облаченная в юбку из синевато-серой дубленой шкуры теленка. Ее распущенные волосы спутались, жрицу в ней выдавало лишь ожерелье из необработанного янтаря на шее, с которого свисала сама богиня Сань-хуэй, вырезанная из дерева.

— О! — воскликнула Синь Кам. — Это же Хо Тхи Тхао!

— Знаем, — терпеливо откликнулась Синь Лоан.

— А юбку из телячьей шкуры она носила потому, что украла у солнца одного из священных телят.

— Знаем, — повторила Синь Лоан, и Тии слегка выпрямились.

— Вообще-то это обстоятельство мне не было известно, — с намеком признались они.

— Зато теперь известно, — подхватила довольная Синь Кам.

Синь Лоан вздохнула, протянула руку и потрепала младшую сестру по ушам.

— Да, так она и сделала, — сказала царица. — Когда Хо Тхи Тхао была совсем маленькой, мать сказала, что ей суждено всю жизнь питаться объедками. И что Хо Тхи Тхао так мала, что не идет ни в какое сравнение даже с соснами, которые равнодушны ко всему, что приятно на вкус или быстро бегает.

— Какая жестокость со стороны матери, — не удержалась Сыюй, и вместо того, чтобы рассердиться, Синь Лоан наклонила гордую голову.

— Верно. И в доказательство, что ее почтенная мать ошибается, Тхи Тхао пробралась в поместье солнца, убила и съела двух спящих пастухов, а потом задрала и поглотила одного из самых любимых телят солнца. Потом она вернулась домой, съела все сосны в долине Чжо, всех людей, своих сестер и наконец свою мать.

— Ой… — тихонько выговорила Сыюй, а Синь Лоан, коротко улыбнувшись ей, перевела взгляд на Тии.

— Вот и пополнение для твоих книг, служитель. Запиши, чтобы его нашли после того, как мы тебя съедим. Прошу, продолжай.

Дьеу подошла, чтобы положить монету в миску, стоявшую у ног жрицы, та с ворчанием пробудилась и схватила Дьеу за руку, не дав закончить поклон.

— Что это ты делаешь, скажи на милость? — потребовала ответа жрица.

— Подношение, — ответила Дьеу и только теперь заметила то, что ускользало от ее взгляда раньше. Она увидела пятна засохшей крови на тунике жрицы и ее ногти — толстые и белые. Обычно от жриц пахло воздержанием и дешевыми благовониями, а не сырой землей и полным брюхом, и Дьеу стоило немалых усилий не пытаться высвободить руку из ее пальцев.

— Посмотрим, что у тебя за подношение, — сказала женщина и скривилась, увидев монетку. — А, так у него нет никаких достоинств.

— Это монетка… достоинством в один сэн, или четыре фи, — указала Дьеу, но ее собеседница покачала головой.

— Ничего она не стоит, — объявила она и шлепнула Дьеу по руке так, что монетка упала на землю и покатилась прочь. — Что ты мне дашь вместо нее?

— Эм-м… могу прочитать молитву о скорбящих и страждущих мира…

— Нет, не хочу. Что еще у тебя есть?

От женщины все еще пахло сытостью, но что-то в ее голосе указывало, что это временное состояние, а в ее глазах, круглых и очень красивых, вдруг отразился острый голод.

— У меня… у меня есть лепешки из рисовой пасты.

— О! — удивленно воскликнула женщина. — Тогда хорошо. Доставай их.

Только этими рисовыми лепешками Дьеу и предстояло питаться следующие два дня, но она рассудила, что шансов прожить эти два дня у нее прибавится, если сейчас она поделится своей единственной едой. И, достав их по одной из сумки, она отдала их женщине.

К ее удивлению, женщина заставила ее сесть рядом с ней перед святилищем, отпустила ее руку и разделила лепешки между ними.

— Можешь сбежать, если хочешь, — сказала женщина сухо…

— Нет, она сказала это добродушно, — пробурчала Синь Хоа, хотя Тии думали, что она дремлет.

— Что, простите?

— В ее словах не было злости, — сонно пояснила Синь Хоа. — Это любезность. Позволение. Знак внимания.

— Я запомню, — пообещали Тии и продолжали.

— Можешь сбежать, если хочешь, — добродушно сказала женщина, — а можешь остаться и поесть.

Дьеу, которая ничего не ела с самого рассвета, посмотрела на протянувшуюся перед ней длинную дорогу, потом на рисовые лепешки. Рассудок советовал ей бежать, живот — съесть хотя бы одну лепешку, пока можно, а за время странствий живот Дьеу научился выражаться очень громко и убедительно.

Поплотнее запахнувшись в свой дорожный соломенный плащ, Дьеу деликатно откусывала от одной рисовой лепешки, пока женщина расправлялась с остальными, пережевывая их с отрешенным выражением на лице. Пока они ели, Дьеу все отчетливее понимала, что рисовые лепешки женщину нисколько не прельщают, зато она с живым интересом поглядывает на нее, Дьеу, изучает ее от верха шерстяной шапочки до обернутых тряпьем пальцев ног, обутых в сандалии.

Наконец на лежащем между ними пятнистом вощеном листе, в который были завернуты лепешки, осталась всего одна, и обе сотрапезницы задумчиво уставились на нее.

— Что ж, — немного погодя произнесла женщина. — Вот…

Дьеу удивленно моргнула, увидев, как женщина взяла последнюю лепешку и разломила ее надвое. Потом придирчиво изучила обе части и наконец протянула Дьеу ту, что была побольше. Дьеу протянула руку, но женщина поднесла половинку лепешки к ее губам, будто ребенку.

Нерешительно, только потому, что она не хотела обидеть незнакомку и вдобавок была очень голодна, Дьеу открыла рот и позволила накормить ее рисовой лепешкой.

— Вот и все, — удовлетворенно сказала женщина и встала.

Оказалось, что ростом она ниже Дьеу, едва достает ей до подбородка, но в толщину превосходит ее вдвое, если не больше. Глядя на нее сверху вниз, Дьеу точно так же не чувствовала себя в безопасности, как и раньше, сидя рядом с ней на земле и ужиная рисовыми лепешками.

— Вот и все, — эхом повторила Дьеу, и женщина кивнула без улыбки, только зажмурилась на миг.

— Мое имя Хо Тхи Тхао. Твое имя я спрошу, когда буду уверена, что хочу знать его.

— А ты захочешь? В смысле, знать? — растерянно спросила Дьеу.

— Ну, это мы еще поглядим. А сейчас пойдем со мной.

— Ну и ну! — по лицу Синь Лоан прошла легкая тень возмущения. — Хочешь сказать, она не знала?

Услышав тон, которым тигрица задала вопрос, Тии подняли брови.

— Она знала, что сидит рядом с тем, кто способен съесть ее, госпожа, — учтиво отозвались они.

Синь Кам раздраженно пряднула ушами.

— Она так и не поняла, что Хо Тхи Тхао заигрывает с ней! Та повела себя так мило и романтично, а Дьеу даже не оценила этого!

— Как так? — удивились Тии и достали письменные принадлежности, потому что тигрицы были правы: даже если они не выживут, в обители Поющих Холмов непременно придут в восторг, узнав такие подробности. Может, Тии даже удостоятся личной таблички в зале самых достойных. Не то чтобы утешение, но мысль приятная. И они открыли чистую страницу, придвинувшись поближе к костру.

— Так полагается начинать ритуал ухаживания, — чопорным тоном разъяснила Синь Лоан. — А наша прародительница была образцом благопристойности и страстности. В нынешние не столь славные времена для тигра обычное дело заключить брачный союз с первой мало-мальски подходящей тварью, встреченной где-нибудь на лесной тропе.

Она протянула руку и дернула Синь Хоа за хвост, вызвав у сонной тигрицы ворчание, а у Синь Кам — ухмылку. Тии заметили, что чем дольше они беседуют, тем непринужденнее звучат голоса тигриц, тем меньше в них сыплющихся камней и угрозы.

— Разделив предложенную Дьеу еду, она проявила… нежные чувства и заинтересованность. Назвав свое имя и не спросив имени Дьеу, она открыла путь.

— Открыла путь — к чему? — спросили Тии, невольно увлекаясь.

Синь Лоан взмахнула полной рукой.

— К чему угодно. К ухаживанию. К единственной ночи любви. К тому, что продлится гораздо дольше. К возможности узнать ее лучше и полнее. К большему.

— К участи ужина, — нахмурившись, подсказала Сыюй, а Синь Лоан рассмеялась.

— Разумеется, или ты отказываешь себе в праве подать неприятного тебе гостя на стол?

Сыюй что-то невнятно буркнула, но как всадница мамонтовой кавалерии она наверняка знала историю своего народа и помнила: северная знать не отказывала себе в подобных привилегиях, когда решала, что всему надо знать меру.

— Вы не могли бы подробнее рассказать мне о возможностях, на которые намекала Хо Тхи Тхао? — спросили Тии. — Нам так мало известно о…

— Так и было задумано, — перебила Синь Лоан. — Зато теперь ты знаешь, что незваные гости и любопытные могут стать желанным ужином, верно?

— Да, теперь знаю, — кивнули Тии. — Продолжим.

Глава 6

Хо Тхи Тхао жила в пещере, подобно народу, населявшему Расписные Скалы в Анваре. Эта древняя пещера, настоящее чудо природы, простиралась в самую глубину горы, а освещалась с помощью хитроумного сочетания узких колодцев и зеркал. А там, куда не достигал этот свет, были расставлены масляные светильники, чей мерцающий отблеск падал на низкие лавки, заваленные мехами и шелковыми подушками, сундуки, в которые не вмещались связки золотых слитков, нефритовые и бирюзовые таблички и царские доспехи, достойные оружия, развешанного по стенам.

— О, это оружие твоих предков? — учтиво осведомилась Дьеу.

— Нет, мои предки отняли это оружие у тех, кто покрыл бы его позором, — ответила Хо Тхи Тхао.

Дьеу, которая, как-никак, всю свою жизнь училась, чтобы стать исследователем, узнала некоторые реликвии, висящие на стене. Там был щит Вэй Лиланя, пропавшего без вести около ста лет назад, пара одинаково отделанных кинжалов, отнятых у главы Общества жгучей крапивы, со временем превратившегося в одиозную сестринскую общину, и тигроубийственный меч генерала Чук Куи. Само собой, генерал Куи убивала тигров до тех пор, пока тигры не убили ее, и до Дьеу наконец дошло, за каким демоном она последовала в его логово.

— А что еще? — возбужденно перебила Синь Кам.

Тии, которых тревожила строчка после «логова демона», растерянно моргнули.

— «Что еще»? То есть?

— Что еще висело на стене у Хо Тхи Тхао? Что она показала Дьеу?

— В наших записях упомянуто лишь три предмета — щит, кинжалы и тигроубийственный меч…

— Да это вроде снаряжения, в которое великая Хо-шу облачалась, прежде чем вместе с Чжоун отправилась побеждать Царь-Кита, — неожиданно сообщила Сыюй.

Она устроила Баосо так близко к костру, как только отважилась, и сама сидела, прислонившись к передней ноге Пылук, хобот которой обвивался вокруг ее руки и время от времени легонько раскачивал ее.

— Да? — отозвались Тии.

— И сказитель всякий раз обязан уточнить, какой была упряжь Хо-шу и откуда взялись эти вещи. Стремена всегда были привезены из Пари-кье, откуда я родом.

— Да, именно об этом и речь, — дружелюбным тоном подтвердила Синь Лоан. — И конечно, служитель Тии, твой долг — позаботиться о том, чтобы в будущих пересказах этой истории упоминалось, что на стене в пещере Хо Тхи Тхао висели также перчатки Великого Мясника Икджи. Знаешь, его ведь победил в бою тигр из Кабаньих Хребтов.

— Непременно позабочусь, — пообещали Тии, делая записи. Если эти материалы каким-то образом попадут в Поющие Холмы, Божество будет несказанно довольно, тем более что записанное отчасти проливает свет на участь охотника-северянина, прозванного Великолепным Икджи и пропавшего бесследно около двухсот лет назад.

Всех присутствующих вновь захватило ощущение напряженного ожидания, все прислушивались — кроме Баосо, впавшего в беспамятство, и Синь Хоа, которая явно спала. Небо за сараем уже стало непроглядно-черным, поглотило силуэты деревьев и все остальное, кроме припорошившего землю снега, искрящегося в тусклом отблеске костра. Холод проникал повсюду, пронизывал собой все вокруг, и Тии поежились, кутаясь в свой овчинный тулуп и пряча руки во внутренние карманы рукавов.

— Продолжение выглядит несколько странно, — признались они.

— Вот как? — отозвалась Синь Лоан, а Синь Кам запыхтела, прикрыв нос лапой. Не зная, с кем имеют дело, Тии решили бы, что та хихикает.

— Да. Предание о тигрице Хо Тхи Тхао и книжнице Дьеу дошло до нас спустя долгое время после смерти обеих, от странствующего актера, который поведал его своему ученому знакомому. Искажения, накопившиеся за пятьдесят лет, влияние прирожденного сказителя и монаха из округа Уэ могли быть значительными…

— И что же? — перебила Синь Лоан.

— Ну, так и быть: в том виде, в котором этот текст дошел до меня, он гласит…

Итак, Хо Тхи Тхао показала Дьеу все свои сокровища, а под конец — место, где спала. Ложе было застелено роскошным вышитым одеялом с изображением водяного буйвола, вилорога, коз, кроликов и людей — все они бежали, а над ложем в виде полога была растянута великолепная шкура громадного тигра.

— А это, — гордо объявила Хо Тхи Тхао, — шкура моей матери, которую я убила.

Синь Лоан прищурилась, Синь Кам в удивлении вскинула голову.

— Зачем ты это сделала? — спросила Дьеу.

— Затем, что хотела то, что принадлежало ей, и затем, что все, что существует, — мое. Иди сюда, я покажу тебе всех тварей, которых я убила, вышитых на моей постели.

Дьеу принялась слушать рассказы тигрицы обо всем, что она убила, и к следующему утру, когда тигрица ушла охотиться, на Дьеу не было ни единой царапины.

— М-да… — голос Синь Лоан зазвенел, как туго натянутая струна циня. — Значит, вот что произошло, согласно их рассказам?

— Да, — ответили Тии и заметили, что Сыюй поднялась, снова взяв в руки пику.

— Какой ужас! — Синь Кам покачала головой. — Как они могли, ведь это самое-самое, а они все испортили, все же было совсем не так.

Она вскочила, вынудив раздраженную Синь Лоан выпрямиться, и принялась вышагивать туда-сюда, время от времени хватая ртом морозный воздух, будто желая избавиться от неприятного привкуса.

— Пожалуйста, госпожа, расскажите мне, как все было на самом деле, — почтительно попросили Тии. — Я могу передать историю только так, как ее мне изложили.

— Даже если ее исказили и испортили? — холодно уточнила Синь Лоан. — Даже если, по твоим собственным словам, тебе известно, что она далека от совершенства?

Некая первичная частица разума Тии настоятельно советовала им бежать немедленно, но они не слушали. Вместо этого они сделали глубокий вдох, потом еще один, потому что Синь Лоан считала их разумным существом и предупредила бы, прежде чем убить. Наверное.

— Это единственный известный мне вариант истории, — объяснили Тии. — Расскажите мне другой, и я буду излагать его вместо своего.

— Или сохранишь в этих ваших архивах оба и будешь считать, что и тот, и другой хорош, — неожиданно подала сиплый со сна голос Синь Хоа. — Что ничем не лучше.

— Я не смогу сделать ничего, пока вы не объясните мне, что не так, — возразили Тии и тут же прикусили язык.

Тигрицы провели между собой нечто вроде сложных трехсторонних переговоров. При этом Синь Лоан излучала холодную ярость; если выражение тигра можно описать как надутое, то Синь Кам свирепо надулась; Синь Хоа выглядела сонной, но, может быть, таким ее вид был всегда.

— Значит, они съедят нас из-за вашего рассказа? — спросила Сыюй. — Если вас это утешит, мне показалось, что до сих пор вы рассказывали неплохо.

— Может, съедят, — ответили Тии и добавили, зная, что тигрицы слушают их, пусть даже краем уха, — а может, и нет и вместо этого объяснят, как все было на самом деле.

Наконец Синь Кам и Синь Хоа снова устроились на земле, Синь Лоан села прямо, расправив плечи и поблескивая глазами в отсвете костра.

— Ладно, служитель. Обо всем случившемся будет тебе добросовестно рассказано. И если мы позволим тебе вернуться в Поющие Холмы, надеюсь, и ты столь же добросовестно расскажешь поведанное тебе.

С гордостью тигра, сожравшего одного из священных телят солнца, Хо Тхи Тхао взяла Дьеу за руку и повела по своему дому, показывая сокровища, добытые благодаря зубам более длинным, когтям более острым и брюху более вместительному, чем у ее врагов.

Среди тигров той эпохи Хо Тхи Тхао была одной из величайших, гордых и алчных, и накопила немало сокровищ, достойных похвальбы. Должно быть, она уже в немалой степени благоволила книжнице Дьеу, потому что не только показала ей сосуд с костями руки великана и зубы последнего из говорящих медведей Кабаньих Хребтов, но и провела в глубь своего жилища, в самое сердце горы, освещенное лишь жиром мертвых китов.

Пологом над постелью Хо Тхи Тхао служила шкура гигантского тигра размером чуть ли не с теленка вон той дозорной. Лапы свисали, все еще увенчанные серебристыми когтями, оранжевые полосы были яркими и живыми, черные — непроглядными и мертвыми.

— Кем он был? — спросила Дьеу, и Тхао улыбнулась.

— Это шкура Того, Кто Прыгает и Прыгает, убитого моим дедом в честном поединке, — ответила она. — Кое-кто считает, что он существовал лишь в рассказах, что его кости были словами, а глаза — смехом, но нет. Он был настоящим и алчным, и теперь его шкура растянута надо мной, как небо, когда я сплю.

— А ты этого достойна? — спросила Дьеу.

Если бы тот же вопрос задал кто-нибудь менее заманчивый, не так приятно пахнущий и не столь красивый, Хо Тхи Тхао убила бы его на месте и, оскорбленная, оставила труп на съедение мелким падальщикам. Но эти слова произнесла книжница Дьеу, и поэтому Хо Тхи Тхао лишь улыбнулась.

— Пойдем посмотрим, — сказала она, потянув Дьеу под шкуру Того, Кто Прыгает и Прыгает. — Я тебе покажу.

На ложе Хо Тхи Тхао Дьеу провела три ночи, а утром третьего дня проснулась в одиночестве, поэтому оделась и спустилась с горы, и на ее теле не было ни единой нежелательной отметины.

— Благодарю вас, госпожа, — произнесли Тии, обозначая поклон в сидячем положении. — Ваш рассказ записан, и если мне доведется вернуться в Поющие Холмы, его перепишут в точности для хранения в архивах.

— Или даже если твои записи вернутся туда без тебя, — сонно уточнила Синь Хоа.

— Ты неправильно рассказала, — недовольно упрекнула сестру Синь Кам, но Синь Лоан пропустила ее слова мимо ушей, только аккуратно сложила руки на коленях и кивнула Тии.

— Продолжай.

— Разумеется, госпожа.

Глава 7

С горы Улай Дьеу спустилась к берегу реки Оань — широкой и вольной, мирной, как водяной буйвол, если не считать тех мест, где она взбрыкивала и бурлила в странных и неожиданных приступах безумия. Дьеу нашла у подножия горы плоскодонную лодку с длинным шестом, закрепленным на одном борту, но вместо перевозчика в лодке лежала, растянувшись, довольная тигрица.

Дьеу посмотрела налево и направо, а тигрица, жмурясь, заговорила голосом Хо Тхи Тхао.

— В пяти днях пути на север есть мост, в семи днях пути на юг — паромная переправа, — сообщила она. — Это к твоему сведению.

Дьеу нервно покусывала губу.

— У меня не осталось еды, — призналась она. — Я намеревалась остановиться в деревне Нэй после того, как переправлюсь через реку.

— Да мне как-то все равно, — отозвалась тигрица, и Дьеу подавила внезапное желание подобрать с речного берега камень и с силой запустить им в круглую тигриную физиономию.

— Ты съела перевозчика? — спросила она, и тигрица открыла один глаз.

— Нет, но могла бы, если бы ты захотела. Он куда-то удрал.

— Нет, я хочу не этого. А переправиться через реку.

— Вот если бы у тебя была лодка.

— Да, если бы!

Тигрица, насколько могла, придала своей морде сочувственное выражение.

— Похоже, у меня есть как раз такая лодка, моя маленькая книжница. Почему бы тебе не попросить меня перевезти тебя через реку?

Дьеу сделала глубокий вдох.

— Пожалуйста, Хо Тхи Тхао, перевези меня через реку.

— А что ты мне за это дашь?

Дьеу сердито разложила на берегу свои скудные пожитки. Их было немного — только смена одежды, какие-то вышитые тряпичные туфли и несколько книг, которые ей с трудом удалось спасти от тех, кому задолжала ее семья.

Тигрица вышла на берег, внимательно оглядела все эти вещи, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Равнодушно понюхала книги и одежду и наконец покачала головой.

— Так у тебя нет ничего ценного?

— Есть, конечно, — возразила Дьеу. — Смотри, вот это «Песни вечной скорби», стихи, которые поэт Люй Би писал, когда его жена сошла в могилу, опередив его.

Она выдержала паузу.

— Если хочешь, я почитаю их тебе. Если этого хватит в уплату за то, что ты перевезешь меня через реку.

— Хм… Дай-ка попробовать их на вкус, и если они хороши, я разрешу тебе дочитать остальное. А потом буду править этой лодкой и перевезу тебя в ней через реку.

Немного удивленная такой удачей, Дьеу села у реки и раскрыла тонкий томик на коленях. Первую главу она пропустила, потому что в ней не содержалось ничего, кроме восхвалений императора тех времен, первые несколько страниц второй главы пролистала, потому что на них было лишь описание земли мертвых — прекрасное на свой лад, но отнюдь не заманчивое.

— Так ты и вошла в мой дом на мягких лапках, котенком в середине зимы, под шепот твоих черных кос, обметающих твои каблучки, и так же втихомолку завладела моим сердцем. Почему же с таким страшным шумом ты вырвалась из моих рук и удалилась — под громогласно трубящие горны, под рокот барабанов? В нашем доме мы всегда хранили сладчайшее молчание, его нарушало лишь падение катушки алых ниток или тихий возглас, сорвавшийся с твоих губ ранним утром. А теперь твоя кончина грохочет, словно гром, и балки дома трясутся со всей силой пространства, брошенного тобой.

Это были любимые строки Дьеу, она боялась поднять взгляд и увидеть, какое впечатление они произвели на тигрицу. Когда показываешь другим что-то горячо любимое, невыносимо больно обнаружить, что у объекта твоей любви могут быть недостатки.

Но тигрица кивала головой, на ее круглой морде застыло выражение величайшей сосредоточенности.

— Да, это хорошо. Прочитай мне все, а потом еще раз, и я перевезу тебя через реку.

— Я не говорила, что прочитаю дважды, — пробормотала Дьеу, но еле слышно, потому что читать она умела и любила. — Хочешь, чтобы я прочитала все целиком или только…

Тигрица издала утробное рычание, ее глаза приобрели твердость камня — яшмы или сердолика, в ярком блеске которых нет ничего живого.

— Я хочу услышать все, — настойчиво заявила она, — притом дважды.

— Хорошо, — сказала Дьеу, открыла книгу с самого начала и прочитала ее дважды, а тигрица внимательно слушала. Во время второго чтения тигрица повторяла слова вместе с Дьеу, почти не ошибаясь, а потом сама прочла стихи по памяти так безупречно, словно смотрела в книгу.

— Ладно, — наконец произнесла она. — Садись в лодку, и я перевезу тебя через реку.

Тии сделали паузу.

— Как вам эта часть? — спросили они, и тигры ненадолго задумались. По крайней мере задумались Синь Лоан и Синь Кам. Синь Хоа, вероятно, спала, хотя теперь Тии не поручились бы за это.

— Хорошо, — оценила Синь Кам. — В целом так мы об этом и рассказываем. Но почему Хо Тхи Тхао не съела перевозчика? Это ведь гораздо лучше, чем просто прогнать его.

— Потому что люди не считают хорошими те истории, где их поедают совершенно незаслуженно и как попало, — слегка удивив Тии, объяснила Синь Лоан. — А они, полагаю, рассказывают эту историю преимущественно людям.

— И все равно из наших уст она звучала бы иначе, — не открывая глаз, вмешалась Синь Хоа.

— Как же она бы тогда звучала? — вдруг послышался голос Сыюй.

Тии удивленно взглянули на нее. Дозорная наконец-то слегка успокоилась и переводила взгляд с Тии на тигриц и обратно, словно сомневаясь, стоит ли верить какому-либо из рассказов, и если да, то какому.

Синь Лоан зевнула и передернула полными плечами.

— Существенная разница в том, что Хо Тхи Тхао съела книгу после того, как прослушала ее дважды.

Однажды Тии довелось совершенно неподвижно сидеть на кладбище округа Уэ, притворяясь молодым призраком, чтобы послушать истории, которые мертвецы рассказывали друг другу, вставая из могил на праздник Розовой Луны. Если бы служителя разоблачили, их разорвали бы пополам, но случись им услышать от мертвецов то же, что они услышали сейчас, скорее всего, они не сдержались бы точно так же, как и теперь. Тии в ужасе ахнули и уставились на тигрицу во все глаза.

— Да зачем же ей это понадобилось? — выпалили Тии и тут же прикрыли рот ладонью, густо покраснев.

Синь Лоан улыбнулась торжествующе, будто подловила на чем-то Тии. В сущности, так и было. В Поющих Холмах Тии годами оттачивали искусство сохранять бесстрастное выражение лица и позу внимательного слушателя, а невольным возгласам и неучтивым взглядам в упор были подвержены лишь очень юные служители.

— Вот и книжница Дьеу задала тот же вопрос, — сказала Синь Лоан. — Слушай.

Пока солнце созревало и начинало клониться к горизонту, Дьеу читала стихи, а Хо Тхи Тхао проникалась мыслью, как прекрасна эта женщина. Три ночи в постели она была прекрасна, что тоже важно, и прекрасна сейчас, когда злилась, обнаружив на своем пути препятствие. Хо Тхи Тхао поняла, что не прочь узнать, какой еще прекрасной может быть книжница, а также выяснить, когда она безобразна и при этом все равно пленительна и желанна.

Хо Тхи Тхао позволила голосу Дьеу убаюкать ее, привести в полудремотное состояние, волны плескались о бока лодки, а потом, причем слишком быстро, Дьеу захлопнула книгу и поднялась.

— Я расплатилась, а теперь ты должна выполнить условие сделки, — объявила Дьеу.

— Конечно. Дай мне книгу.

Дьеу протянула книгу, и, как и сказала моя сестра, Хо Тхи Тхао вспорола ее одним взмахом лапы и двумя огромными кусками проглотила раненые страницы.

Тогда Дьеу вскочила с криком боли, будто это ее закогтили, а когда она топнула ногой, сама река колыхнулась в берегах, так велик был этот гнев.

— Зачем ты это сделала? — выпалила она. Слезы срывались с ее лица, Хо Тхи Тхао озадаченно уставилась на нее.

— Я же сказала тебе, что хочу ее, — ответила она, — и теперь она моя.

В ответ Дьеу подхватила камень с берега реки и запустила его в бедную Хо Тхи Тхао с такой силой, что от удара откололся один из ее великолепных клыков.

— И это тоже твое, — зло выпалила Дьеу. — А теперь выполняй свою часть сделки и перевези меня через реку.

Боль в зубе на миг вызвала у Хо Тхи Тхао желание сорвать голову исследовательницы с плеч, но потом ей на ум пришло, как слова приходили редко, слово «прекрасная», и Дьеу заслуживала его.

Вместо того чтобы убить ее, Хо Тхи Тхао лишь смиренно склонила голову и приняла человеческий облик, чтобы взяться за весла и грести так же искусно, как любой человек, выросший на реке.

Они переплыли реку Оань молча, а когда достигли противоположной стороны, Дьеу собрала свои вещи и направилась по берегу прочь — ни разу не оглянувшись и унося прикованные к спине глаза Хо Тхи Тхао.

Тии кашлянули.

— Да, в переносном смысле, — терпеливо подтвердила Синь Лоан.

Тии кивнули, продолжая делать записи. В некоторых историях, услышанных ими от упырей в ночь Розовой Луны, это выражение имело буквальный смысл.

— Так вот, удалившись от реки, Дьеу вышла к дому клана Чэн из Западной Чжоу.

Глава 8

Клан Чэн из Западной Чжоу находился весьма далеко от Западной Чжоу.

Члены этого клана были изгнаны за то, что по ошибке оказали поддержку не тому принцу, какому следовало. В то время он казался самым добродетельным из сыновей прежнего императора Чжоу и имел немало шансов на победу, тем более что его мать пользовалась поддержкой клана Ки. К несчастью, более добродетельным оказался его брат, вдобавок он искуснее обращался с большими запасами яда из медвежьей желчи.

Поэтому в клане Чэн воцарился некоторый хаос, а затем то, что осталось от клана, бежало в дальнюю провинцию, приобрело дом в чаще леса, населенного нечистью, и предоставило призракам, упырям и чудищам защищать их так, как не могли защитить добродетель, приличия и вооруженная до зубов стража.

Полагаться на защиту упырей и чудищ было столь же неудачной затеей, как оказывать поддержку наименее добродетельному из сыновей императора, и в конце концов семейство Чэн усвоило эту истину, хоть и было уже слишком поздно.

Разумеется, ничего этого не знала Дьеу, на закате подошедшая к воротам дома Чэн. Весь день она чувствовала, что тигрица крадется за ней на расстоянии, которое Дьеу мысленно называла почтительным, — следует за ней увлеченно и от этого неловко, но книжница не обращала на нее внимания.

Дьеу позвонила в железный колокол на прочной двери дома Чэн, объяснила старому слуге, что идет сдавать экзамены в Аньфи и что ее шансы сдать их весьма велики, после чего ее впустили и поспешно заперли за ней дверь.

Древний род Чэн служил предыдущему императору, его первой жене, его второй жене, его второму сыну и его малолетней дочери. Еще совсем недавно семейство Чэн было более многочисленным, и Дьеу мысленно взяла себе на заметку не выяснять причины пробелов в семейных рядах. Она скромно опустилась на колени рядом со столом, на который хозяева дома подали ей всевозможные изысканные яства своей родины: ломтики филе фазана, разложенные веером и сбрызнутые юдзу и имбирем, «рыбу удачи» целиком, уложенную на тарелке с солью так, будто она плывет, полоски свиного сердца, вымоченные в простокваше и обжаренные в кунжутном масле. Перед Дьеу поставили миску чисто белого риса, присыпанного рубиновой солью и семенами кунжута, слева — миску бульона такой прозрачности, что была видна фигурка бегущей лисы на дне миски, а справа положили пару нефритовых палочек для еды, соединенных вверху изящной золотой цепочкой.

Этот пир, достойный принцессы, закатили в честь довольно-таки оборванного ученого, но Дьеу была так голодна, что просто ела все, что перед ней ставили. Никогда в жизни она еще не ела так вкусно и много, а патриарх семейства Чэн тем временем мудро кивал, сидя во главе стола, а две его жены поддерживали искрометную и увлекательную беседу, оживленные и смышленые, будто и не покидали императорский двор.

Дьеу почти насытилась, когда приметила мисочку ягод боярышника рядом с самой младшей из девочек. Красные ягоды поблескивали, посыпанные крупными кристаллами леденцового сахара; на виду у Дьеу девочка протянула руку, забросила две ягодки в рот и радостно проглотила их. Заметив, что Дьеу наблюдает за ней, девочка схватила еще две ягодки и смущенно протянула гостье.

— Вот, — сказала она, — ты тоже возьми.

Первым побуждением Дьеу было бросить ягодки в рот, но перед ее мысленным взором вдруг всплыл покинутый дом и боярышник, росший в пятнадцати шагах от двери. Дьеу ушла еще до того, как это дерево оделось в листву, не говоря уже о цветах или плодах, а эти прекрасные красные ягоды имели осеннюю спелость, чуть не лопались от терпкого сока и слегка сминались в пальцах.

— А-а, — вырвалось у Дьеу, и она оглядела остальные блюда, которыми был уставлен стол. В здешних лесах водились белые куропатки, но фазаны попадались гораздо реже, да и морской окунь не плавал в местных реках. Вдруг Дьеу заметила, что взгляды всего семейства устремлены на нее.

— Что же ты не ешь? — спросила вторая жена патриарха Чэна. — Если откажешься, малышка Цзя приучится остерегаться великодушия незнакомых людей.

— Вообще говоря, известно немало изречений, которые учат нас, что не следует злоупотреблять гостеприимством тех, кто впустил нас в дом, — отозвалась Дьеу. — Я могла бы зачитать некоторые…

Она потянулась за своей сумкой, понимая, что слишком разболталась. Но в сумке лежали бумажные обереги, купленные по настоянию учителя. Однако прежде, чем она отыскала их, второй сын — красавец с бровями, точно нарисованными углем, и лицом белым и миловидным, как девичье, — накрыл ладонью ее руку.

— О, почему бы тебе не помолчать — не помолчать, пока я пью за твою красоту? — спросил он, и глаза его стали совсем черными.

Дьеу сидела не шелохнувшись.

— Да, — ободряюще подхватила вторая жена, — помолчи, помолчи и останься с нами. Мы будем кормить тебя самыми любимыми твоими кушаньями, укладывать на льняные простыни и укрывать шелковыми одеялами.

— Останься с нами, — благосклонно молвила первая жена. — Помолчи, помолчи и выйди за нашего сына, ведь для ребенка от второй жены он не так уж плох, и подари нам мальчика, чтобы в этих покоях зазвенел смех.

— О, пожалуй, нет, — отозвалась Дьеу, зная, что жена и мать получится из нее хуже, чем имперский чиновник, и попыталась встать, но второй сын не отпустил ее руку. А малышка Цзя встала напротив нее, и пока Дьеу пыталась высвободиться, забросила ягоду боярышника ей в рот так быстро и решительно, что Дьеу проглотила ее, прежде чем успела опомниться.

«О-о… семена ядовиты», — мелькнула у нее смутная мысль, пока она вставала и следовала за вторым сыном в дальние комнаты дома.

Как странно, думала она, что стены в доме такой зажиточной семьи совсем потемнели и поросли плесенью, но еще удивительнее было то, что в коридорах ей пришлось то и дело отмахиваться от всевозможных насекомых и носком туфли отбрасывать с дороги червей.

— Об этом не тревожься, — сказал второй сын. — В моей комнате мягко и тепло, и если ты помолчишь, помолчишь, то сможешь остаться там навсегда.

Он открыл дверь своей спальни, и на миг Дьеу увидела там скорбную осевшую могилу, провалившуюся в середине, и со спокойствием, едва прикрывающим панику, к ней явилась мысль: «О, а я должна буду лечь сверху», а потом ее зрение затуманилось, и оказалось, что в комнате стоит только самая мягкая с виду кровать, какая когда-либо попадалась Дьеу, с длинными занавесками из прозрачной ткани, с вышитыми на них шелком…

На занавесях полагалось вышивать заклинания, отпугивающие упырей и другую нечисть, но когда Дьеу склонила голову набок, она увидела, что с заклинаниями вышивка не имеет ничего общего. Поначалу она решила, что в начертанных символах просто недостает штриха-другого — прискорбное и чреватое бедами явление, конечно, но весьма распространенное, — но потом ей стало ясно, что здесь что-то не так, что искажена вся строка, возможно, даже целая строфа, и она резко протянула руку, чтобы схватиться за прозрачную ткань.

— Погодите, эти слова мне знакомы, здесь ошибка… — начала она, но поскольку грации ей недоставало, она потянула занавеску слишком сильно, и та упала на Дьеу и на ее новоиспеченного жениха, и сразу обнаружилось, что в руках у нее истлевший, прелый хлопок, постель все-таки оказалась могилой, а сам жених…

О-о… да это же труп, это мертвый человек, и умер он уже давно, потому что волосы у него выпали, зубы вывалились, и что-то сидит в глазницах, где раньше были глаза, но я понятия не имею, что это…

Она уже хотела завизжать, как вдруг зазвонил колокол над дверью, и труп рядом снова стал молодым красавцем, благоухающим маслом камелии, но теперь она знала, что на самом деле он труп, а может, и труп, и человек. Он ободряюще улыбнулся ей.

— Это просто кто-то заглянул в гости, — объяснил он. — Не о чем беспокоиться, моя дражайшая, моя милая.

— Нам… нам надо посмотреть, кто это, — выговорила она с трудом, так сильно пересохло в горле. — Не следует нашему союзу начинаться с неуважения к гостям.

Она видела, что он колеблется, почти читала его мысли — о том, что лучше было бы просто толкнуть ее в могилу и обвить жилистыми руками, — но поняла, что для него это не игра. Если она невеста, то он жених, а не кошмар. Если она блюдет приличия, то и он должен следовать ее примеру.

Он улыбнулся, показав безупречные белые зубы, и кивнул.

— В таком случае пойдем посмотрим, кто пришел, — сказал он.

К тому времени, как они вернулись в зал пиршеств, Хо Тхи Тхао уже была там — вольготно разлеглась на месте, не так давно освобожденном Дьеу, пачкала босыми ногами чистые полы и лениво ковырялась пальцем в фазаньем мясе. Семейство Чэн сидело неподвижно, словно примерзло к местам, особенно патриарх, чье лицо выглядело так глупо, словно его вырезали из репы.

— А вот и ты, — сказала Хо Тхи Тхао. — Я зашла посмотреть, как у тебя дела.

Дьеу сделала глубокий вдох. Выбор между тигрицей и трупом мог показаться нелегким, но он, разумеется, таковым не был.

— Мне нужна помощь, — призналась она, и когда пальцы мертвого второго сына семьи Чэн сжались на ее руке, приглушенного рычания тигрицы хватило, чтобы заставить его отступить в сторону.

— Правда? — спросила тигрица. — Ни одна из оставшихся у тебя книг интересной не выглядит.

— У меня… у меня еще есть немного денег, и… несколько оберегов, которые могли бы…

— Нет, они мне ни к чему, — отказалась тигрица.

— Можешь взять мое имя, — предложила Дьеу, и тигрица сморщила нос.

— Какой в нем для меня прок?

Трупы переглянулись, и у Дьеу возникло ощущение, будто ее кожа, покрытая мурашками, пытается уползти прочь с тела. Ее передернуло.

— Можешь… забрать мои волосы, — ей вспомнилось, как поразили тигрицу черные косы жены автора «Песен вечной скорби». — Правда, мои каблуки они не обметают, но они красивы.

— Мне они больше нравятся у тебя на голове, — ответила тигрица. — Попробуй еще раз, пока мне не надоело.

Дьеу с трудом сглотнула и вдруг к ней пришла мысль. «Песни вечной скорби» она утратила, но это была ее любимая книга, она сохранилась в ее памяти и в сердце.

— Из самой глубины Желтого источника[1] я взываю к тебе, дорогой мой супруг…

— Я же здесь, — удивленно подал голос второй сын Чэна, и тигрица рыкнула:

— Тебя никто не спрашивал.

— Мои глаза вечно открыты, мой рот вечно пуст, и всегда моя душа будет тянуться к тебе. В земле мертвых есть лишь черные дрозды, и я посылаю одного из них к тебе в надежде, что ты еще помнишь меня. Зажги мне курительную свечу, и пока она горит, позволь мне вновь посидеть в комнате возле твоей спальни. Пока она не погаснет…

— Позволь мне остаться и быть ради тебя, — заключила тигрица, потом встала и прогнала прочь призраков дома Чэн.

— О! — широко раскрыв глаза, воскликнула Синь Кам. — О, вот это мне нравится! Повтори эти стихи еще раз, последние строки.

Тии открыли рот, чтобы исполнить просьбу, но Синь Лоан решительно покачала головой.

— Отвратительно, служитель, совершенно отвратительно. Все было совсем не так.

— Да, но так мне нравится больше, — воодушевленно возразила Синь Кам. — А стихи были… о-о!

Она оскорбленно взвизгнула: Синь Лоан дернула ее за ухо.

— Тебе такое нравиться не должно, — упрекнула она. — Это неправильно.

Синь Кам полизала лапу и принялась рьяно намывать пострадавшее ухо.

— Если мне так хочется, имею право, — строптиво и угрюмо заявила она.

— Само собой, но лишний раз не болтай, а то служитель подумает, что можно и дальше рассказывать об происшедшем вот так.

— Пусть рассказывает и так, и сяк, — настойчиво потребовала Синь Кам, и Синь Хоа, вновь разбуженная возней, положила лапищу на плечо сестры и принялась сонно вылизывать ее.

— Не сможет, пока не узнает, как надо, — невнятно пробурчала Синь Хоа. — Сестра?..

— Безусловно, — с достоинством ответила Синь Лоан.

Рот Хо Тхи Тхао изнывал от боли, но она все еще чуяла запах гнева Дьеу, восхитительный на ее вкус, и следовала за ней через лес, стараясь погромче хрустеть ветками и отпинывать камешки на ходу, потому что как иначе Дьеу узнала бы о ее присутствии?

Хо Тхи Тхао уже достигла границы своей территории, хотя о том, что это ее территория, свидетельствовало лишь ее присутствие здесь, и она не сразу поняла, что Дьеу предпочла остановиться в лисьем могильнике.

Семья Чэн из Западной Чжоу поселилась здесь, изгнанная и злополучная, и меньше чем через год их сожрали местные лисы, которые в дальнейшем с удовольствием поселились в доме Чэн, пользуясь им, прекрасными манерами из Чжоу, одеждой хозяев дома и, конечно, их черепами. Патриарха Чэн убили воины, но лисы вырезали подобие его головы из репы и насадили на палку. Когда старик должен был с достоинством кивать или неодобрительно качать головой, кто-нибудь из находящихся поблизости лис протягивал лапу и тряс палку соответствующим образом.

Все это Хо Тхи Тхао увидела, когда снесла ударом ворота, а затем вломилась в зал пиршеств, где мать-лиса сидела вместе со своим репоголовым супругом, сестрой и лисятами. Столом им служила прелая крышка колодца, на которую подали требуху — любимое кушанье лис, а также полусгнивших кротов, плесневый лиловый ямс и выложенные горками личинки термитов, выкопанные из-под трухлявых деревьев.

До всего увиденного Хо Тхи Тхао не было дела. А до чего было, так это до Дьеу, сидящей рядом со старшим лисенком. На голове Дьеу красовался истлевший белый саван, изображающий головной убор невесты.

— М-м, похоже на свадьбу, — с некоторым удивлением сказала тигрица, не ожидавшая, что книжница Дьеу так несерьезно отнесется к ее чувствам.

— Свадьба и есть, и тебя не приглашали, — тявкнула мать-лиса.

— Я тигрица, я приглашена всюду, куда мне вздумается прийти, — ответила Хо Тхи Тхао.

— Я приглашаю ее, — вдруг сказала Дьеу, поднялась со своего места рядом с женихом и взяла Хо Тхи Тхао за руку.

Усевшись за стол, Хо Тхи Тхао увидела, что перед Дьеу стоят три чарочки рисового вина — настоящего, поскольку какие-никакие понятия о приличиях у лис все-таки имелись. Две из этих чарочек Дьеу уже опустошила, и если бы выпила вино из третьей, тогда даже тигрица ничего не смогла бы поделать: это означало бы, что Дьеу вышла замуж в лисий могильник и обратного пути у нее нет.

— Я хочу уйти немедленно, — сказала Дьеу, спокойствие которой, несмотря на ее незавидную участь, впечатляло. — Ты можешь мне помочь?

— Я могла бы, — отозвалась Хо Тхи Тхао, все еще немного уязвленная тем, как быстро Дьеу нашла себе мужа. — А что ты мне дашь?

— Мои волосы, — Дьеу помнила, как Хо Тхи Тхао вновь и вновь принималась гладить их в ту первую ночь.

— Они больше нравятся мне на твоей голове, так что нет, — отказалась Хо Тхи Тхао.

— Тогда я отдам тебе свою правую руку, — предложила Дьеу, вспомнив их вторую ночь.

— Ее хватило бы мне всего на один укус, и опять-таки она больше нравится мне как единое целое с тобой. Так что нет.

Хо Тхи Тхао задумалась.

— Отдай мне ту маленькую зеленую табличку, которую ты носишь на шее. Я вижу, ты постоянно вертишь ее в руке, вот и отдай мне.

К ее удивлению, Дьеу покачала головой.

— Ее отдать не могу, — сказала она, и Хо Тхи Тхао страшно разозлилась.

— Сдается мне, ты не прочь остаться здесь и выйти за лисенка, — рявкнула Хо Тхи Тхао. — Прекрасно.

Она поднялась, чтобы уйти, но Дьеу удержала ее.

— Если ты выведешь меня отсюда, я поделюсь с тобой любой едой, какая у меня только будет. Я дам тебе отведать первой из каждой миски и отпить первой из каждой чаши.

После таких слов Хо Тхи Тхао можно было сбить с ног даже перышком: ее сердце забилось, как охотничьи барабаны великого клана Кьеу, глаза раскрылись широко, как озаренные луной озера в чаще леса.

— О-о… — только и выговорила она. — О-о.

— Ты не вправе так поступить! — запричитала старшая из сестер-лис. — Всем известно, как вспыльчивы тигры, какие они азартные игроки! Будешь вечно ходить избитая!

— Она засадит тебя нянчиться с ее детенышами, а сама умчится кутить куда-нибудь в летающие дворцы призраков, — подхватила младшая. — И оставлять тебя будет одну-одинешеньку все время, а лис никогда бы так с тобой не поступил.

Репоголовый патриарх затряс головой, выражая согласие, но его сын лишь нервно озирался по сторонам, так как почти не питал иллюзий насчет того, каким мужем он будет, и тем более — насчет того, как успешно он способен противостоять тигру в брачном поединке.

— Ты это всерьез — то, что сейчас сказала? — спросила Хо Тхи Тхао, и когда Дьеу кивнула, дотянулась до савана у нее на голове и сорвала его.

— Ладно, — добавила тигрица. — Закрой глаза.

Дьеу подчинилась, поэтому лишь услышала, но не увидела, как были убиты лисы, как младший из лисят был сожран целиком, а старшие сестры рухнули со сломанными хребтами и оторванными головами. Сын семейства удрал и в дальнейшем досаждал тигру с гор Ожерелья, но это, конечно, совсем другая история.

Как чуткая натура, Хо Тхи Тхао не желала шокировать свою невесту видом пролитой крови. Правда, кровь забрызгала одежду Дьеу и безнадежно испортила ее обувь, но Хо Тхи Тхао с удовольствием отметила, что глаза книжницы оставались зажмуренными, хоть она и дрожала, как сосна на сильном ветру.

— Ладно, — подала голос тигрица. — Пойдем, я подыщу нам место для ночлега получше этого.

Она вывела Дьеу из лисьего могильника, привела к мягкой земле под раскидистой красной сосной и там сняла с Дьеу одежду и обувь, потому что они ведь все равно теперь никуда не годились. Потом тигрица сходила на охоту, добыла жирного поросенка, позволила Дьеу опалить его, как ей больше нравится, и приняла лучшие куски, причитающиеся ей, из нежных пальчиков своей молодой жены.

— Вот это мне нравится больше, — неожиданно одобрила Сыюй.

— Не люблю льстивую еду, — холодно обронила Синь Лоан, но Сыюй покачала головой.

— А я не люблю стихи. Слова, конечно, красивые, но… А вот первый кусок от каждого блюда, которое съест Дьеу, — это хорошо. Так старые воины, которые не тратят лишних слов, говорят о любви. Мой дед до сих пор говорит моей бабке: «Я всегда буду отдавать тебе первый кусок моего ужина, несносная ты женщина». Не знала, что это же выражение в ходу у тигров.

— Вы, должно быть, переняли его у нас, — с чопорной гордостью заметила Синь Лоан. — Да, говорить так принято у тигров, и… что, служитель? У тебя озадаченный вид.

— Значит, в этот момент истории Дьеу сочеталась браком с тигрицей?

— Разумеется. Мало того, именно она сделала предложение, чем и было отягощено ее последующее предательство.

— Она могла не знать, что именно делает, — возразили Тии. — Ведь она не тигр и не росла в кругу тигров. Она знала классическую литературу, умела сочинять стихи, читать наизусть отрывки из великих книг, но…

— Ну, а что еще может означать, когда кто-то предлагает делиться с тобой каждой своей трапезой и позволять тебе есть из его тарелки и пить из его чашки? — резонно спросила Синь Кам, и Тии помедлили.

— В этом случае ответов может оказаться больше, чем вы думаете. — Тии не спешили с продолжением, потому что ответов и впрямь было много, но они видели, что для тигров имеет значение всего один. И они внесли соответствующую пометку в записи.

Стало еще холоднее, снег валил не переставая. Тии встали, чтобы размяться и подбросить дров в костер, и в это же время Синь Хоа бесшумно удалилась в темноту. Спустя поразительно краткое время она вернулась с тощей тушкой свежеубитого зайца-беляка. Эта добыча пришлась бы тигру на один укус, но Синь Хоа с точностью врача вспорола зайцу живот и уронила его в подставленные руки Тии.

— Ешьте, — благосклонно велела тигрица. — Не в наших обычаях морить голодом людей, которые рассказывают нам истории.

Тии с трудом подавили в себе желание спросить, не означает ли этот поступок, согласно закону или традициям, что они теперь связаны с сестрами-тигрицами. Если и означает, выяснить это можно было позже.

Сыюй забрала у Тии зайца и, прежде чем освежевать его, вытащила потроха, отрезала крошечное сердце и печень размером чуть побольше и протянула их Тии.

— Выберите что-нибудь одно, — сказала она. — А я возьму то, что останется.

Тии с любопытством выбрали сердце, а когда Сыюй сунула в рот печень, сделали с сердцем то же самое.

Сердце было еще теплым, и острые зубы Тии аккуратно рассекли упругую мышцу, чтобы удобнее было жевать ее. Она имела вкус в основном железа и крови, непривычный для Тии, но они сдержали первый порыв выплюнуть сердце и быстро пережевали его, ощутив почти головокружительный прилив тепла и довольства. С тех пор, как минувшим днем они ели оленину, прошло много часов, рассвет был уже близок.

— Ну вот, теперь мы состоим в браке, — торжественно заключила Сыюй, а Тии вздрогнули, возмущенно уставились на нее и увидели, что она смеется.

— Могла бы вести себя посерьезнее, — упрекнули они, а Сыюй пожала плечами.

— Нам же сказали, что Пылук отпустят даже при наихудшем исходе из возможных, Баосо все еще дышит, и нас не съедят, пока не закончится ваш рассказ. Чего мне сейчас остерегаться?

— Высмеивания наших брачных традиций? — подсказала Синь Лоан.

— Я высмеиваю свои, и в этом ничего такого нет, — возразила Сыюй, и до Тии стало доходить, почему семья Сыюй прослужила в мамонтовых войсках двести лет. Видимо, потому, что отпускать их оттуда было просто небезопасно.

Тигры терпеливо ждали, пока Сыюй варила зайца в котелке над костром, терпеливо ждали, пока Сыюй и Тии ели, и лишь слегка забеспокоились, когда Сыюй отошла убедиться, что Пылук устроилась удобно. Пылук тревожно качала туда-сюда хоботом, наклонив голову. Ее черные глазки щурились, будто глядя на то, чего Тии не видели, изредка она ворчала — с закрытым ртом, но свирепо. Сыюй протянула ей горсть фуража из корыта, и он был решительно отвергнут. Дозорная нахмурилась:

— Она взволнована. От корма она не отказывается почти никогда.

— Почему, хотелось бы знать? — невинным тоном вопросила Синь Лоан, и Сыюй сердито повела глазами.

Наконец тянуть время было больше некуда, и Тии уселись у костра, чтобы продолжить рассказ.

Глава 9

До отвала насытившаяся во время расправы с мстительными призраками клана Чэн тигрица даже не пошевелилась, когда утром Дьеу покинула их временное пристанище.

Дьеу продолжала шагать в Аньфи по дорогам, которые становились все более нахоженными и широкими и все менее безопасными. Некоторое время ее спутниками были канатоходцы и акробаты, потом — женщина с широко раскрытыми глазами, нарисованными на веках, которая ощупала голову Дьеу и предсказала ей будущее: странные постели, но достойные плотские утехи. Потом эта женщина предположила, что постель на верхнем этаже постоялого двора можно счесть достаточно странной, но Дьеу вежливо отклонила предложение, полагая, что ее жизнь и без того излишне сложна.

Не упрощало ее и то, что тигрица, как вскоре поняла Дьеу, следует за ней. Действовать так же смело и открыто, как в горах или в лесах, тигрица не могла, и теперь шла за Дьеу, приняв человеческий облик, на двух ногах вместо четырех, и питалась подобно людям.

К Дьеу она не подходила и не заговаривала с ней, но чаще всего после пробуждения Дьеу находила у своего изголовья кусок-другой поджаренного мяса, завернутого в листья и оставленного рядом незадолго до того, как она проснулась. С некоторой тревогой Дьеу осознала, что тигрица влюблена в нее, как только может быть влюблен дикий зверь, и эта мысль наполнила ее страхом.

Она надеялась, что со временем тигрице наскучит преследовать ее, а может, внушат беспокойство возделанные поля юга и частые встречи с воинами, охотниками и магами. Порой тигрица не напоминала о себе несколько дней, но когда Дьеу уже вздыхала с облегчением, краем глаза она вдруг замечала оранжевый проблеск или слышала тихое пыхтение, когда просыпалась, чтобы найти очередное подношение — подгоревшего кролика или расколотые и запеченные в костре мозговые кости.

Больше тигрица ничего не предпринимала, и когда они вместе прошли через тройные ворота Аньфи в столицу, Дьеу вдруг охватил ужас при мысли о появлении хищника в таком людном месте.

В те времена столица была последним уцелевшим оплотом династии Гу, закатом их славы, гробницей их угасающего чародейства. В приходящей в упадок империи только здесь можно было послушать певцов Миду, которые просили богов даровать им вторые уста в горле. Только здесь можно было узнать свою судьбу, обратившись к предсказателям из гонимой и неприступной секты Кан Лань, которые рассекали камни и читали будущее по прожилкам хрусталя и вкраплениям руд, найденным внутри. Львиные знамена Аньфи щелкали на ветру, как пальцы вельмож, заказывающих вон то убийство или вот это лакомство, а за решетками на окнах в кварталах цветов и воды красавицы со всего мира интриговали, строили козни и порождали тысячи рассказов о смерти и честолюбии.

Было невозможно определить, находится ли Аньфи на последнем издыхании или возвысится вновь — своими силами или как старая кожа поверх новых и чуждых костей. Город и его судьба вращались вихрем, как юбки танцующего юноши, и Дьеу знала, что во всей этой мешанине тигрица неотступно следит за ней.

Пусть сердце Дьеу и трепетало при мысли о вступлении в Зал жестокого нефрита, на протяжении последних восемнадцати лет она действительно изучала классические тексты и их уроки. И знала не только законы земли, но и писаные законы небес, а они недвусмысленно заявляли: у людей свое место, у зверей — свое.

Император живет в дворце, купец — при складе товара, земледелец — возле поля, ученый — в обители знаний, а мертвец — в могиле. Животные, которых закон признает дружелюбными, — петух, корова, собака, овца — живут в мире людей, будь то дворец или хлев. Животные, которых закон считает дикими, живут в лесах или в горах. Единого мнения насчет некоторых животных, таких как кошки, козы и кролики, не существовало, но если речь шла о тигре, никаких разногласий быть не могло.

Дьеу опасалась, что рано или поздно тигрица совершит что-нибудь ужасное. Убьет ребенка, как убила младшего из призраков, или сочтет своей территорией павильон какого-нибудь сановника, или, хуже того, польстится на его жену. И тогда…

Единственно верным действием в этом случае окажется убийство дикого зверя за нарушение границ территории, объявленной для него запретной, и Дьеу это понимала, но как-никак эта тигрица спасла ей жизнь.

Дьеу приняла решение: на последние деньги сняла комнату в благоустроенной чайной и заказала мяснику четырех жирных поросят. Вместо того, чтобы приготовить мясо, она лишь дополнила его пряными травами и сама спустила кровь на порог.

Когда в Аньфи зашло солнце и зажглись фонари, разгоняя темноту полной призраков ночи, явилась тигрица и одобрительно огляделась по сторонам.

— Что ж, полагаю, в городской жизни тоже есть что-то хорошее, — заметила она и позволила Дьеу усадить ее за стол, нарезать мелкими кусочками мясо со спинок и брюшек поросят и класть эти кусочки ей в пасть.

За ширмой смышленый юноша перебирал струны юэциня — «лунной лютни», тигрица раскинулась на шелковых подушках и, не желая есть сама, тыкалась в руки Дьеу, чтобы та продолжала кормить ее. Дьеу улыбалась, не обращая внимания на кровь, испачкавшую ее рукава, и кормила тигрицу до тех пор, пока на столе не остались лишь кости, а тигрица не насытилась и не положила голову на колени Дьеу.

— Поживем в городе годик, — сонно говорила тигрица. — Потом проведем год в горах и решим, что нам больше нравится…

Дьеу ничего не отвечала, только обхватила пальцами ее запястье, чувствуя, как сердце тигрицы бьется все медленнее.

Наконец тигрица уснула, а юноша с юэцинем вышел взглянуть на нее.

— Ну, этого мака хватило бы даже чтобы свалить молодого мамонта, — заметил он.

— Ни в коем случае не причиняй ей вреда, — забеспокоилась Дьеу. — Она никого не убила… по крайней мере с тех пор, как пришла в город. И не сделала ничего плохого…

— Да я скорее брошусь в медвежью яму, — фыркнул смышленый юноша — будущий знаменитый следователь Вэнь Цзилун. — Нет, мы посадим ее в клетку и увезем на побережье.

— А-а, — отозвалась Дьеу. — А ей там ничто не угрожает?

Юноша странно посмотрел на нее.

— Там она окажется далеко за пределами столицы, так что нам-то уж точно ничто не угрожает. А когда она очнется в Ланьлине, скорее всего, не уйдет, пока не уничтожит полностью весь район, и, как всем известно, в Ланьлине нет ни лучников, ни хоть сколько-нибудь стоящих охотников. С ней ничего не случится.

И прежде чем Дьеу успела ответить, вошедшие люди усмирили тигрицу амулетами и цепями, и вскоре Дьеу осталась одна — с официальным письмом с благодарностью за ее службу столичному городу Аньфи и кучей дочиста обглоданных свиных костей.

Тии сделали паузу.

— Если Дьеу пообещала отдавать первые куски своих трапез Хо Тхи Тхао, полагаю, нет ничего странного в том, что Хо Тхи Тхао не заподозрила ее…

К их удивлению, выражение лица Синь Лоан стало почти снисходительным.

— Ты ведь понимаешь, конечно, насколько глуп твой рассказ?

— Я передаю его вам таким, каким поведали его мне, — ответили Тии. — И у меня никогда не было привычки говорить людям, что их рассказ глуп.

— И у тебя он не вызвал сомнений? Ни разу?

— Мне его рассказали в детстве. Сомневаться в таких рассказах нам не свойственно.

— Так усомнись сейчас, — посоветовала Синь Лоан тоном, напомнившим Тии служителя Жучжао — наставника у послушников на четвертом и пятом годах обучения. Правда, служитель Жучжао в случае оплошности могли разве что задать им написать несколько лишних строк. От Синь Лоан следовало ожидать гораздо более сурового наказания.

Пока Тии размышляли, длинный хвост Синь Кам, положившей подбородок на передние лапы, метался туда-сюда.

— Я могу почуять твое смятение и тревогу, — горделиво объяснила младшая из сестер. — Могу почуять, что у дозорной есть любовник из рудокопов Суина. Могу почуять, что мамонт хочет спать, но считает, что ей нельзя терять бдительности…

— И Хо Тхи Тхао наверняка почуяла мак в количестве, способном свалить молодого мамонта, — подхватила Сыюй. — Она точно знала, чем Дьеу ее кормит.

— А-а… — Тии задумались. — В таком случае, полагаю, она была всем сердцем влюблена в Дьеу.

Синь Лоан недовольно хлопнула в ладоши.

— И что же это означает в жалкой байке, которую мы слушаем? — требовательным тоном осведомилась она. — Что великая тигрица Хо Тхи Тхао настолько прикипела сердцем к тощей и ученой любительнице поэзии, что позволила одурманить себя, как какого-нибудь водяного буйвола? И что та оценила ее любовь так дешево, что отправила ее в Ланьлин, наводить ужас на местных корабелов? О чем все это говорит?

— Что эта история рассказана людьми, которые никогда не слышали ее из уст тигра, госпожа, — ответили Тии и замерли в ожидании.

Синь Лоан смерила их негодующим взглядом, потом с неподражаемым достоинством выпрямилась.

— Прекрасно. Но поверь: если эту историю расскажут мне точно так же во второй раз, я не только не захочу слушать ее, но и непременно съем рассказчика.

Тии хотели возразить, что любой истории требуется время, чтобы распространиться, но тут Синь Лоан вновь заговорила, и ее голос приобрел напевность, как у старшей сестры, развлекающей рассказами младших.

Хо Тхи Тхао провела с Дьеу под раскидистой красной сосной неделю, пока однажды утром не увидела, как книжница отстирала со своей одежды лисью кровь и вновь оделась. Прошла всего неделя, а в одежде Дьеу выглядела так непривычно, что Хо Тхи Тхао засомневалась, что ей это нравится.

— Да сними ты эти тряпки, — предприняла она попытку. — Вернись сюда, а я поджарю тебе кролика точно так, как ты любишь. Сначала ты покормишь меня, а потом я буду кормить тебя, пока ты не станешь сонной и вновь готовой к моим поцелуям.

— Не могу, — с сожалением отозвалась Дьеу. — Мне надо идти в Аньфи.

— А-а, — сказала тигрица. — Тогда я пойду с тобой.

И она проделала вместе с исследовательницей весь путь до Аньфи, города клеток у моря. Аньфи был детищем Панъэра, утонувшего в волнах, и этой поздней дочери великого города недоставало родительских изящества и красоты. В Аньфи пахло так, словно десять тысяч человек, собравшихся в одном месте, намазались пионовым маслом, чтобы скрыть запах своего тела, и зажгли на окнах светильники с ворванью, чтобы вытеснить честную ночь. Тысяча тысяч вещей, которые можно съесть, насчитывалось в Аньфи, — от овец и лошадей до морских свинок и бобров, но Хо Тхи Тхао думала, что не сможет съесть ни куска, не ощутив неприятный привкус, явственно свидетельствующий о том, что этот город умирает и что перерождение дастся ему нелегко.

Вместе они пришли к дому с запахом хорошего чая и небольшой доли вероломства, и Хо Тхи Тхао позволила Дьеу поселить ее здесь. Четырех поросят, которых перепуганные слуги подали им на стол, было более чем достаточно, и Хо Тхи Тхао, которая позволила себе с удовольствием наесться до отвала пищей из рук ее прелестной жены, осталась довольна этим миром.

— Поживем в столице годик, — сказала она, — а потом я заберу тебя обратно в горы на год. Так мы и поймем, что нам больше нравится, но я могу заранее сказать, что это будут горы.

Однако ее молодая жена была пугливой и непривычной к повадкам тигров. Наверное, она взглянула на острые когти Хо Тхи Тхао и испугалась, или вспомнила про зловещие клыки Хо Тхи Тхао и задумалась.

Как бы там ни было, на следующий день Хо Тхи Тхао проснулась в одиночестве и вместо жены, с которой накануне легла в постель, застала в дверях комнаты лишь незнакомую кривляку — та дрожала, как лист зимой, стоя на коленях.

— Ваша супруга заплатила за комнату, — еле слышным, замирающим голосом сказала она. — Вас накормят и окажут все полагающиеся вам почести…

— А сама-то она где? — перебила Хо Тхи Тхао, а женщина покачала головой.

— Ушла записываться на экзамены в Зал жестокого нефрита, — голос женщины дрогнул. Чем сильнее злилась Хо Тхи Тхао, тем труднее ей было сохранять человеческий облик. Она становилась крупнее и мощнее, ее речь напоминала скорее рычание, чем слова.

— И не оставила мне ничего съестного? И не удосужилась разбудить меня, чтобы я ее проводила?

В ответ женщина лишь застонала, и этот стон так раздосадовал Хо Тхи Тхао, что она убила незнакомку одним ударом, сломав ей шею и положив конец мерзкому звуку.

Она должна была стать завтраком, но Хо Тхи Тхао свирепо зарычала: есть она стала бы, только если бы Дьеу покормила ее с рук, а Дьеу нигде поблизости не было. В ярости переступив через лежащую у ее ног женщину, Хо Тхи Тхао вышла в город, искать свою жену.

Глава 10

Тии дрожали, но не только от холода. Они не давали костру угаснуть, подбрасывая дров в огонь, но чем дольше шла ночь, тем меньше от него было толку. Тии подобрались к костру так близко, как только осмелились, Сыюй прижалась к ним и придвинула к себе с другой стороны Баосо.

Синь Лоан холодно улыбалась.

— Тебя пугает мысль о том, что голодная тигрица могла совершить в большом городе, каким тогда был Аньфи? — спросила она. — Ты думаешь обо всех людях, которых она могла убить?

— Да, — кивнули Тии. Их учили, что там, где нельзя опереться на мастерство и пытливость, сослужить хорошую службу может честность. — Хо Тхи Тхао рассердилась и обиделась. Аньфи был крупнейшим городом тех времен, где она не могла бы пройти и пяти шагов, чтобы не встретить еще кого-нибудь и не причинить ему вред.

Синь Кам покачала головой.

— Нет, она не обиделась, точнее, не только обиделась. Ее сердце было разбито.

— И она намеревалась выместить злобу на каждом человеке, который попадется на ее пути? — возмущенно воскликнула Сыюй. — Это же кошмар!

— А что сделала ты, когда в прошлый раз тебе разбили сердце? — проницательно осведомилась Синь Кам.

— Разоралась! Записалась во все дальние дозорные поездки, куда только могла, и изводила в этих поездках своих напарников. Вычесывала Пылук до тех пор, пока шерсти не набралось на валяный тулупчик для моей маленькой сестренки. Но людей я не убивала.

— Но тебе, возможно, хотелось? — спросила Синь Кам голосом, в котором сквозила убежденность.

Сыюй медлила, Тии зачарованно ждали.

— Она порвала со мной и приняла назначение в Ингруск, даже не дав мне объясниться, — наконец сказала Сыюй. — Пожалуй, хотелось.

— Но ты не стала бы, — подхватила Синь Кам. — И я тоже. И Хо Тхи Тхао, вероятно, тоже этого не сделала.

— Сделала, — сухо вмешалась Синь Лоан. — Конечно же.

— Справедливости ради, сестра, вряд ли она так поступила, — возразила Синь Хоа. — Иначе ее череп до сих пор висел бы над воротами в Ань. Она не стала.

— Стала, конечно, — заявила Синь Лоан и устремила немигающий взгляд на Тии. — Служитель, постарайся записать эту историю так, как ее рассказала я, а не мои юные и глупые сестрицы.

Тии кивнули, потому что для этого и существовали сноски. Они глубоко вздохнули, глядя, как заклубился на фоне костра пар их дыхания. От усталости их трясло, глаза обильно слезились.

— Мне продолжать? — спросили они.

Синь Хоа снова уснула, Синь Кам горячо закивала, а Синь Лоан после длительной паузы выразила согласие взмахом широкой ладони.

После всего случившегося Дьеу осталось только готовиться к экзаменам. Теперь, прибыв в столицу, она как никогда приблизилась к имперским ученым, ранга которых надеялась достичь. Двоих из этих ученых она увидела на улице: они ехали под навесом запряженных волами повозок, и когда их сопровождающие сошлись, поднялся невероятный крик. Никто не кричал громче самих почтенных ученых, одетых в красные халаты с черной подкладкой, которые имели право носить только они, и размахивающих длинными рукавами, как возмущенные петухи.

Они поразили Дьеу удивительным сходством с петухами, готовностью драться насмерть за горстку червяков или право первым проехать по улице. Дьеу попыталась представить, как выглядела бы в красном она сама, как вопила бы на всю улицу, и не смогла, а может, и не захотела.

Наконец достигнув Зала жестокого нефрита, Дьеу чувствовала себя так, будто входила в логово тигра, и от ее внимания не ускользнуло, что даже в логово тигра она вошла, не испытав такого острого страха и тревоги.

«Ради этого я и создана», — думала Дьеу, отгоняя мысли о петухах и тиграх.

Она вошла в зал последним из соискателей. Еще один поворот водяных часов — и дверь закрылась бы перед ней, чтобы открыться вновь лишь через четыре года.

У дверей ее встретил мужчина с осунувшимся лицом, в темно-оранжевом халате экзаменатора, окинувший ее дорожную одежду и не самый опрятный вид взглядом осторожного, не слишком старательно скрытого пренебрежения. Ее нефритовую табличку он тщательно изучил через сложенные стопкой линзы и, как показалось Дьеу, был разочарован, убедившись, что она подлинная. Причин прогонять ее, спустив ждущих рядом собак, у него не нашлось, и он вернул ей табличку и задал три вопроса, на которые полагалось ответить каждому ученому, входящему в зал.

Дьеу, разумеется, знала эти вопросы назубок, точно так же, как знала, что должна утвердительно ответить на каждый из них, чтобы ее впустили. Как говорил ее наставник, это самые легкие из вопросов, какие ей зададут, так что ими надо успеть насладиться, прежде чем последует продолжение.

Экзаменатор у ворот не удосужился подняться из-за стола, меряя Дьеу утомленным взглядом. За один только тот день он уже задал эти вопросы не меньше восьмидесяти раз.

— Ты входишь в Зал жестокого нефрита добровольно и без какого-либо принуждения?

— Да, — сказала Дьеу, потому что это была правда. За ней не стояли родственники, прибивавшие ее косу к стене за ее спиной, чтобы ее голова не клонилась от усталости над книгами. У нее не было любимого, которого удерживали в заложниках, пока она не выйдет из Зала, получив достойные отметки. Она пришла к воротам не по чьей-либо чужой, а лишь по собственной воле.

— Ты клянешься чтить правила Зала жестокого нефрита?

— Да, — ответила Дьеу, потому что не желала, чтобы ее убили экзаменаторы или разъяренные призраки ученых былых времен, заподозрив в мошенничестве. Экзаменаторов еще можно вразумить, а может, если слухи не соврали, даже подкупить, но умерших учеников — ни за что.

— Если ты выйдешь с экзаменов с триумфом, примешь ли ты место на небесах империи, под властью и покровительством императора и знати?

Дьеу хотела было ответить «да» и тут вдруг поняла, что с чистой совестью дать этот ответ не сможет. Ей вспомнилось созвездие, в котором она обреталась, которое стерегло ее сон и которому она уже отдала сердце, и никакого императора в нем было. Только проблеск оранжевого и черного и медленное мерцание нефритовых глаз.

— Нет, — к собственному изумлению ответила она. — Нет, я не могу. Не могу.

Круто повернувшись, она покинула Зал жестокого нефрита, не обратив внимания, как выругался за ее спиной экзаменатор, как дверь захлопнулась и была заперта на засов, стукнув глухо, словно топор палача. Этот стук отделил ее от жизни, планы на которую она строила, и, переходя на бег, Дьеу вдруг поняла, что это ее, в сущности, не тревожит, нисколько не тревожит.

Она бежала всю дорогу до пристани, где целая команда матросов пыталась погрузить разъяренного зверя на корабль. Действие мака закончилось, тигрица кидалась с оскаленными клыками и выпущенными когтями на каждого, кто пытался приблизиться.

— Я помогу! — закричала Дьеу. — Я справлюсь вместо вас!

Капитан с сомнением окинул взглядом ее сутулые плечи и худое тело.

— Тебя ей даже на один зуб не хватит, — возразил он.

— Да нет же, — настаивала Дьеу. — Послушайте, я умею усмирять тигров. Просто слушайте, и все.

Матросы остановились, потому что не желали вновь испытывать на себе остроту тигриных клыков и когтей, и слегка попятились.

— Слушай, — еще тише произнесла Дьеу и уставилась тигрице прямо в глаза, что было опасно делать в любых условиях. — Просто слушай. Моя любовь покинула меня, и больше мне уж никогда не смеяться. Моя любовь покинула меня и унесла с собой весь свет.

Тигрица умолкла, гневно глядя из клетки, матросы скептически переглядывались.

— Я сижу в павильоне для любования луной, мой рукав насквозь промок от слез, я не в силах видеть, ибо горе украло мои глаза, я не в силах говорить, ибо горе украло мой язык.

Тигрица издала рык, низкий и утробный, а Дьеу подошла ближе. Она сознавала присутствие матросов на причале и шум большого города за ее спиной, но ничто не имело для нее больше значения, чем зверь в клетке перед ней.

— Я сижу и плачу — безглазый и безъязыкий, лишенный смеха и света. Я сижу и жду ответа, который способна дать лишь моя жена.

Наконец тигрица заговорила, и ее слова были тихими, как летний ветерок, ласковыми и нежными, как речи самой Дьеу.

— Я принадлежу тебе, и я буду твоим смехом и светом. Я принадлежу тебе, так открой глаза, чтобы взглянуть на меня, открой рот, чтобы мне поцеловать его. Я принадлежу тебе, я с тобой и больше не уйду никогда.

Вся пристань ошеломленно умолкла, услышав слова поэта из уст тигрицы, и тогда Дьеу открыла клетку.

Она выпустила тигрицу, и та первым прыжком вылетела из клетки, на втором забросила к себе на спину Дьеу, а третьим прыжком унесла ее прочь, и с тех пор их больше никто не видел.

Такова история книжницы Дьеу, повествующая о том, как она заключила брачный союз с тигрицей Хо Тхи Тхао, и как…

— Нет. Этого довольно, — резко перебила Синь Лоан. — Я ненавижу эту историю, и если ты ее закончишь, возненавижу и тебя.

— Мне бы этого не хотелось, — не задумываясь, отозвались Тии и под пристальным взглядом Синь Лоан слегка кашлянули. — Это просто история в том виде, в каком она была рассказана, записана, а потом передана мне.

Синь Кам покачала головой.

— Нет, мне это совсем не по душе, — наконец высказалась она. — Поэзию я люблю, но… Но не думаю, что все было именно так. Мне не нравится представлять Хо Тхи Тхао в клетке. Не нравится, что она ждала, когда Дьеу придет освободить ее, потому что выбраться сама она не могла. Совсем не нравится.

— Потому что это неправда, — рявкнула Синь Лоан. — Все это глупые людские выдумки. Подумать только — чтобы какая-то жалкая книжница сумела укротить тигрицу стихами и несколькими ночами любви! Что за бред!

— Госпожа… — начали Тии, и всего на миг особое напряжение плеч Синь Лоан и целеустремленность в ее травянисто-зеленых глазах указали, что тигрица решила покончить с рассказами раз и навсегда.

Но тут заговорила Сыюй — спокойно, будто и не видела убийственный взгляд тигрицы и не слышала, как фыркает Пылук, мотая хоботом из стороны в сторону и переступая на широких подошвах.

— Ну так что же? Как все было на самом деле?

Синь Лоан гневно перевела взгляд на нее и зло кивнула.

— Ладно. Только чтобы вы не умерли, веря в несусветную чепуху.

Три дня и три ночи Хо Тхи Тхао бродила по улицам Аньфи, и к концу этого времени все двери были закрыты перед ней, а в животе у нее стало пусто, как в барабане. Она убивала, потому что злилась, и не ела то, что убила, потому что на сердце у нее лежала тяжесть.

Двигалась она все медленнее, уставала все сильнее, и голова у нее кружилась от едких насмешек призраков и ярких огней. Тигры не могут долго обходиться без еды, голодная юность Хо Тхи Тхао осталась в далеком прошлом. Она изнывала от голода, и огонь, живший у нее в сердце, мало-помалу начинал угасать.

Наконец однажды поздно ночью она нашла Дьеу, которая вновь заключила брачный союз — была наряжена в красные одеяния с черной отделкой, ее лицо казалось бледным, как снег при свете луны. От нее пахло несчастьем, пахло раскаянием, и она стояла в золотой клетке, отгораживающей ее от городской суеты.

— Надо же, каких высот ты достигла! — злобно процедила Хо Тхи Тхао. — Только посмотри, сколько народу собралось на твою свадьбу! А ты-то как счастлива!

— Я вовсе не счастлива, — возразила Дьеу, на лице которой отражалась безграничная скорбь. — Я совершила ужасную ошибку.

— И что же это была за ошибка? — спросила Хо Тхи Тхао, желая услышать все самое плохое, что только можно сказать о новом супруге Дьеу.

— Я скверно обошлась с тобой, — к изумлению Хо Тхи Тхао ответила Дьеу. — Не надо было мне бросать тебя. Не надо было морить тебя голодом. Если ты позволишь мне кормить тебя, я пойду с тобой в горы, и единственным именем, которое я стану повторять в ночи, будет твое имя.

— А я твоего имени даже не знаю, — надменно произнесла Хо Тхи Тхао. — Я не спрашивала его.

— Так спроси сейчас, — взмолилась Дьеу, но, несмотря на голод, Хо Тхи Тхао обуяла страшная гордыня.

— Не стану я спрашивать имя женщины, на которой свадебный наряд, — с достоинством заявила Хо Тхи Тхао.

— Прекрасно, — отозвалась Дьеу и, к ужасу и любопытству всех гостей, принялась раздеваться в золотой клетке. Первым был сброшен роскошный красный халат с черной отделкой, затем — бледно-зеленый нижний халат, такой тонкий, что мог порваться от дуновения. Потом Дьеу сбросила юбку и отшвырнула ее ногой, потом избавилась от вышитого пояса, охватывающего грудь.

— Разуваться я не стану, — предупредила она.

— Да мне все равно, — сказала Хо Тхи Тхао, водя по ней взглядом сверху вниз и снизу вверх.

— А теперь спроси, как меня зовут.

— Я слишком голодна, чтобы думать об этом, — Хо Тхи Тхао чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. — И есть стану только из твоих рук.

Дьеу не стала колебаться. Она поднесла ладонь ко рту, и хотя ее зубы были мелкими и прискорбно-человеческими, она впилась ими в мякоть ладони так, что потекла кровь, и Хо Тхи Тхао чуть не лишилась чувств от голода и любви.

Дьеу просунула окровавленную руку между прутьями клетки, и Хо Тхи Тхао алчно слизнула с нее кровь и на миг сжала руку Дьеу в зубах, но тут же опомнилась. Когда она отпустила руку, голова у нее кружилась уже от счастья, на Дьеу она взглянула с улыбкой блаженства на лице.

— Спроси мое имя, — велела Дьеу, и Хо Тхи Тхао послушно кивнула.

— Назови мне свое имя, — попросила она. — Теперь я хочу его.

— Мое имя — Чынг Дьеу, — объявила Дьеу, и тогда тигрица одним ударом разбила ее клетку и унесла свою супругу прочь под крики ее несостоявшегося мужа и его семьи.

Вместе они проделали обратный путь до самых Кабаньих Хребтов, и все оставшиеся им вечера Хо Тхи Тхао ела с рук жены и целовала сначала шрам на ее ладони, а потом покрывала поцелуями ее всю. Они жили в сытости и довольстве, пока не стали костями, и даже их кости были счастливы, становясь белыми и острыми, как зубы в лунном свете.

Глава 11

Все шестеро — или семеро, если считать вместе с Пылук, — молчали, Синь Лоан закончила рассказ. Тии гадали, действительно ли небо за тигрицами слегка посветлело, воздух потеплел и дышать стало легче.

— Безмерно благодарю за вашу историю, госпожа, — произнесли Тии, разминая руку, которой писали. — Какая удача, что вы решили поведать ее нам.

— Еще бы ты не удача! — резко ответила Синь Лоан. — Надеюсь, тебе удалось записать все в точности, потому что теперь мы тебя съедим.

— Ой, не надо! — воскликнула Синь Кам, и старшая сестра в досаде обернулась к ней.

— Я голодна, и ты наверняка тоже…

— Я схожу и принесу нам корову из какого-нибудь хлева в долине, — пообещала Синь Кам, — а если не найду корову, вернусь с местным крестьянином. Но я хочу послушать еще какую-нибудь историю служителя.

— Новая история будет не лучше этой, — возразила Синь Лоан.

— И тогда мы ее поправим, — живо подхватила Синь Кам, но Синь Лоан покачала головой.

— Я устала от исправлений, — сказала она. — Мне скучно, сидеть жестко, я голодная, и если у вас есть хоть крупица здравого смысла, вы бы тоже…

Разговор на повышенных тонах разбудил Синь Хоа, которая попыталась дать шлепка наугад, до какой сестры дотянется. Но, к несчастью, дотянулась не до Синь Кам, а до Синь Лоан, получила ответную затрещину по носу, заворчала и наконец начала просыпаться.

Сыюй наклонилась к Тии, схватив их за руку.

— Так, когда я подам знак, бегите под ноги к Пылук.

Тии не хватило времени спросить, каким будет знак: Сыюй издала пронзительный свист — две высокие ноты и последняя с плавным снижением высоты.

В ответ Пылук громко зафыркала и сделала три шага назад, упершись широким задом в угол сарая и набычив голову так, что вперед выставились короткие бивни, готовые наносить удары.

«А, так это и был знак», — мелькнуло в голове у Тии, и они вслепую бросились куда-то под ноги мамонта. Сыюй следовала за ними по пятам, и когда Тии рухнули на колени, ничего не видя в свисающей шерсти Пылук, то чудом обернулись как раз вовремя, когда на них толкнули Баосо.

— Тащи, тащи его! — кричала Сыюй. Скрипнув зубами, Тии вцепились в тулуп Баосо и потащили его за собой как можно дальше. Шерсть мамонта лезла в глаза, под этой рыжей шубой было так жарко, что сразу бросило в пот, вдобавок Пылук непрестанно топала наводящими ужас ножищами.

«Их приучают ставить ноги точно на одно и то же место», — в отчаянии пытались успокоить себя Тии, прижимая к себе неподвижного Баосо как можно крепче, чтобы удержать его в тесном пространстве прямо под брюхом Пылук.

— Ну что, давайте! — кричала Сыюй. Ее голос слышался сверху, и Тии вдруг сообразили, что Сыюй снова забралась в седло. И теперь громко стучала пикой по потолочным балкам. — Надоело мне слушать разговоры о том, что вы нас съедите! Идите сюда и съешьте, если считаете, что это вам под силу.

— Нет, лучше не надо, — забормотали Тии. Оторопь и усталость мешали им пылко выразить свое мнение.

В просвете между передними ногами Пылук Тии видели уже не двух тигриц и женщину, а трех зверей. Они казались громадными, как тяжеловозы, и даже если две тигрицы поменьше не решатся напасть, третья настолько велика и голодна, что с легкостью возместит эту потерю.

— Если считаете, дозорная? Я не просто считаю — я знаю. А вот на что рассчитываешь ты — с этой палочкой в руке и визжащим теленком? Я же говорила, что отпущу мамонта, когда съем тебя, но если он пострадает, пытаясь тебя защитить, мне все равно.

Одна из младших сестер, — Тии предположили, что Синь Хоа, — вдруг сорвалась с места и метнулась влево так быстро, что Тии увидели лишь промелькнувшие зеленые глаза и яростные складки на бархатной морде. Ее охотничий клич сменился визгом: по приказу Сыюй Пылук взмахнула хоботом и ударила бивнями, и тигрица, получив увесистого пинка под зад, ринулась наутек.

Синь Хоа отступила, зато Синь Лоан сделала шаг вперед, пригнув голову и едва касаясь лапами земли.

— Ну и сколько ты рассчитываешь продержаться? — спросила она так, словно ответ ее страшно интересовал. — Один мамонт, одно копье, один полумертвый мужчина и один безоружный служитель с дрянными историями…

К изумлению Тии, Сыюй рассмеялась — радостно и неистово.

— О, я бы сказала — совсем недолго, госпожа, — отозвалась она. — Еще чуть-чуть…

И тут раздался он — низкий, накатывающий волнами рев, который словно ударился о светлеющее небо и отскочил обратно, вблизи казался стеной, а издалека — сокрушительной тяжестью. Пылук яростно завизжала, затопала передними ногами, Тии закричали в панике, а потом мамонт затрубил в ответ, и этот звук был более высоким и менее мощным, чем первый зов, но разносился так же далеко.

Тии разразились бы радостными воплями, но тут вскрикнула Сыюй, потом Пылук с визгом отпрянула в панике, а оранжево-черный мохнатый комок скатился по ее спине, с глухим стуком ударился об землю, и за ним сразу же свалилась Сыюй, выронив копье.

Только тогда Тии сообразили, что Синь Кам, должно быть, взобралась по тюкам сена, сложенным у стены, чтобы спрыгнуть с балки. Синь Кам быстро оправилась от падения и на глазах у оцепеневших Тии вцепилась зубами в спину Сыюй. Не успели Тии опомниться, как Пылук ринулась вперед, но теперь ей противостояли сразу два тигра. Тии распластались на земле как раз вовремя, чтобы увернуться от сокрушительного удара одной из задних ног Пылук, а когда подняли голову, успели увидеть, как мамонт сбрасывает Синь Кам с поваленной Сыюй.

Синь Лоан, узнать которую было несложно из-за размеров, взревела и кинулась вверх, к седлу Пылук. Если она зацепится, если сумеет добраться до загривка мамонта…

В этот миг послышался низкий рокочущий грохот, и еще два мамонта — один классического ржаво-рыжего окраса, другой с серыми пятнами вокруг глаз — появились в обозримом пространстве, заполнив его телами и голосами. Выругавшись, Тии потащили простертого Баосо обратно в угол, потому что быть растоптанными ничуть не лучше, чем быть съеденными. А когда обернулись, то услышали финальные вопли тигров, и вдруг наступила тишина.

«Меня еще не покинула жизнь, — с удивлением подумали Тии. — И не покинет, если сердце сейчас не выскочит из груди…»

— Есть кто живой? Поглядим… да это, никак, Пылук? Сыюй, детка! Сыюй, где ты?

Последовавшая пауза так затянулась, что Тии уже боялись не услышать ответа из-за упавших тюков сена и похожих на древесные стволы ног.

— Здесь! Здесь, рядом… черт, Хюньли, отведи Малли в сторону, пока она не перепугала Пылук окончательно!

Услышав негодующий голос Сыюй, Тии обессиленно привалились спиной к стене сарая, позволили себе немного расслабиться, чего им так хотелось с тех пор, как начался этот кошмар. Им казалось, что они буквально обливаются потом, и все силы, благодаря которым им удавалось сидеть прямо и беседовать с тиграми, внезапно покинули их.

Когда они в следующий раз подняли взгляд, какой-то сосредоточенный мужчина склонялся над Баосо, а крепкая и рослая женщина стояла рядом и протягивала руку. Тии взялись за нее не задумываясь и чуть не рухнули в объятия женщины, прежде чем сумели выпрямиться. Сыюй с усмешкой похлопала их по плечу.

— Небось уже не чаяли выбраться? — спросила она.

Прежде чем Тии ответили, мужчина, который склонялся над Баосо, поставил его, подхватив под плечо. К удивлению Тии, Баосо был в сознании, и хотя его глаза оставались немного затуманенными, их взгляд стал осмысленным.

— Надо показать его врачу и жрецу — чтобы убедиться, что в него ничто не вселилось, пока он лежал без чувств.

Рослая женщина закивала, а Тии, несмотря на изнеможение, с любопытством отметили, что спирали из шерсти мамонта, нашитые на плечо незнакомки, унизаны резными бусинами из моржовой кости, а у Сыюй на таких же спиралях бус нет.

— Хорошо, что мы как раз сопровождали Великую Звезду до Борсуна. На закате мы собирались устроить привал, но Малли вся издергалась, останавливаться никак не желала, а ты же знаешь: если Малли против, то и Суни тоже.

Сыюй, успокаивающая Пылук, с усмешкой обернулась.

— К счастью для всех нас. Спасибо за спасение. Я уж боялась, что у служителя не хватит историй до того момента, как вы подоспеете, но этих историй оказалось в самый раз.

— Но как, скажи на милость, ты узнала, что они едут сюда? — спросили Тии, и Сыюй засмеялись.

— Это не я, а Пылук. Некоторое время назад она заволновалась. С кем-то разговаривала, а она у меня совсем не дурочка, верно? — заворковала Сыюй, подняла руку и похлопала Пылук по плечу. Мамонт покачнулся с явно самодовольным видом и толкнул хоботом всадницу в бок.

— А она как узнала? — озадаченно спросили Тии.

— По звукам, которые мы не слышим, — объяснила Хюньли. — Ну, это я так думаю.

— А дядя говорит, это родственные узы. Мамонты всегда могут поговорить со своей родней, как бы далеко они ни находились друг от друга. А Пылук — троюродная сестра Малли с материнской стороны. Наверное, в этом все дело.

— Еще твой дядя считает, что на каждое солнцестояние им надо давать мясо. А это неправильно.

Вдруг обе, похоже, вспомнили о том, что рядом Тии. И смутились — то ли оттого, что посторонний услышал, как они препираются, то ли что чуть не выдали секреты своего ремесла. Так или иначе, Хюньли сразу сменила тему.

— А вы, служитель… что скажете про себя?

— Мне надо было попасть на другую сторону перевала, а затем на юг, в Кефи. Сыюй любезно согласилась доставить меня до путевой станции, а тут… тигры.

Хюньли рассмеялась, ее глаза утонули в жизнерадостных морщинах.

— «А тут тигры» — в самую точку. Наверное, те трое, вести о которых передавали по цепочке. Будем смотреть в оба. Скорее всего, вскоре Ингруск назначит награду за их шкуры.

При этих словах Тии ощутили невольный укол сожаления. Не то чтобы они не знали, что за преступников-людей назначают награду так же, как и за тигров, но было в этом что-то… пожалуй, печальное. Если череп Синь Лоан повесят на ледяной стене Ингруска, живой она останется лишь в архивах Поющих Холмов.

— Ну, Борсун немного в стороне от вашего пути, но там вы наверняка найдете желающих вас подвезти, — заявила Хюньли, принимая решение.

— Но… мы ведь сначала немного поспим, да? — жалобно спросили Тии, а Хюньли добродушно хлопнула их по плечу.

— Конечно, мы же не дикари какие-нибудь. Так что давайте, прикорните в доме. Вид у вас такой, будто по вам мамонт потоптался.

Тии повернулись и сразу попали в объятия Сыюй.

— Для служителя с юга вы держались неплохо, — весело похвалила она. — Идите поспите. И пусть вам приснится мясо.

Ноги Тии так тряслись, что они всерьез опасались не дойти до двери путевой станции. Земля будто кренилась под ними, по краям поля зрения мерещились оранжевые и черные пятна.

Они чуть было не уснули на ходу, как вдруг что-то заставило их повернуть голову, и они вытаращили глаза.

По краю поляны вышагивал гигантский самец, поставив уши торчком и покачивая головой. Он не был оседлан, но его изогнутые бивни заканчивались наконечниками из блестящей полированной стали. По предположениям Тии, его спина находилась чуть ли не вровень с крышей путевой станции, он был гораздо крупнее самок, тяжелее и массивнее.

«Благородный мамонт, — подсказала память Тии. — Это они форсировали переправы Ко-анама. Один из таких исполинов выломал ворота Дворца лучезарного света, впуская зиму в Ань…»

Тии стояли, словно заледенев, пока самец, которого Хюньли назвала Великой Звездой, — должно быть, его сопровождают на спаривание в борсунский питомник, интересно, позволят ли мне посмотреть, — сделал еще шаг по краю поляны, фыркнул и неторопливо направился к Тии. Они застыли неподвижно, когда благородный мамонт приблизился, хоботом сбросил с них капюшон и с любопытством обнюхал голову Тии. Прикосновение оказалось удивительно бережным, и теперь Тии разглядели отростки хобота — один над раздувающимися ноздрями, другой под ними, и эти отростки были достаточно подвижными, чтобы обвивать ветки, хватать и щипать. Вблизи размеры мамонта ошеломляли — настоящая стена прочных мышц и шерсти, способная растоптать целую империю.

— Привет, — тихонько произнесли Тии. — Как бы мне хотелось, чтобы тебя увидела Почти-Блистательная…

Мамонт внезапно решил, что с Тии все в порядке, и снова двинулся в обход по краю поляны, а Тии, оглядевшись и убедившись, что поблизости нет тигров, направились к путевой станции.

Благодарности

В первую очередь спасибо непревзойденному редактору Жоси Чэнь, которая приняла мою работу как немногие и не уставала оказывать мне поддержку, и моему редактору Диане Фокс, которая неизменно подбадривала меня, пробуждая во мне лучшее и наименее скованное «я».

Сотрудники издательства Tordotcom Publishing чудесны, я так благодарна вам, Лорен Хоуген, Мордикай Ноде, Кэролайн Перни, Аманда Мелфи, Санаа Али-Вирани, Кристина Фольцер, Лорен Анеста и Ирен Галло!

Алисса Уайненс, разумеется, вновь превзошла саму себя, создавая обложку для этой книги, и когда я увидела ее в первый раз, я не сразу смогла отвести от нее взгляд и невольно заулыбалась.

Как всегда, спасибо вам, Крис Чингва, Виктория Кой, Ли Колман, Эми Лепке и Мереди Шипп!

И конечно, вновь спасибо Шейн Хохштетлер, Грейс Палмер и Кэролин Малрони. Лучшей компании себе в помощь я не могла бы пожелать.

Жизнь удивительна и с каждым днем становится все удивительнее. Я так признательна за то, что веду ее в кругу достойных людей.

Об авторе

Нги Во родилась в центральной части Иллинойса и сохранила разумную долю уважения и любви к лабиринтам на кукурузных полях, к пугалам и наводнениям раз в пятьдесят лет. Сейчас она живет на берегах озера Мичиган — не просто озера, а скорее внутреннего моря, звездный час которого наверняка еще впереди.

Проза Нги Во публиковалась в журналах Strange Horizons, Uncanny Magazine, PodCastle, Lightspeed и Fireside, а ее рассказ «Ни ведьма, ни фея» (Neither Witch nor Fairy) вошел в почетный список Премии Типтри (Otherwise Awars) в 2014 году. Нги пишет в основном о еде, смерти и семье, а иногда, в качестве отступления, — о крови, любви и красноречии. Она верит в ритуал губной помады, власть историй и право передумать.

Над книгой работали

Руководитель редакционной группы Анна Неплюева.

Ответственный редактор Валентина Люсина.

Арт-директор Вера Голосова.

Иллюстрации Анна Коноваленко.

Корректор Надежда Лин.

В оформлении обложки использованы изображения по лицензии Shutterstock.com

ООО «Манн, Иванов и Фербер».

mann-ivanov-ferber.ru