Синяя лилия, лилия Блу бесплатное чтение

© Сергеева В.С., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Лоре, белому рыцарю

Я ищу то лицо,

Что носил до сотворения мира.

Уильям Батлер Йейтс, «До сотворения мира»

Будем благодарны за то, что зеркала отражают только нашу внешность.

Сэмюэл Батлер, «Едгин»

Пролог

Персефона стояла на голой вершине горы. Кремовое платье с оборками трепалось вокруг ног, масса светлых кудрявых волос развевалась за спиной. Она была полупрозрачной, нематериальной – нечто загнанное ветром меж камней и случайно зацепившееся за один из них. Здесь, наверху, где деревья не служили ему преградой, ветер дул яростно. Лежавший внизу мир был ослепительно осенним.

Рядом с Персефоной, сунув руки в карманы запачканных машинным маслом брюк, стоял Адам Пэрриш. Вид у него был усталый, но глаза смотрели ясно – яснее, чем во время последней встречи. Поскольку Персефону интересовали только самые важные вещи, она уже давно не задумывалась о том, сколько ей лет, но, глядя на Адама, вдруг сообразила, что он довольно… новый. Беззащитное выражение лица, юношески сутулые плечи, бешеный разлив энергии внутри…

«Сегодня подходящий день», – подумала она. Было прохладно и пасмурно, не мешали ни солнце, ни фазы луны, ни шум с ближайшей стройки.

– Это дорога мертвых, – сказала Персефона, приводя свое тело в соответствие с незримой линией.

Она тут же почувствовала, как что-то внутри ее одобрительно загудело – это ощущение очень походило на удовольствие, которое испытываешь, расставив по порядку книги на полке.

– Силовая линия, – уточнил Адам.

Она спокойно кивнула.

– Найди ее сам.

Он немедленно ступил на линию и устремил взгляд вдоль нее столь же естественным образом, как цветок поворачивается к солнцу. Персефоне понадобилось гораздо больше времени, чтобы отточить этот навык, но, впрочем, в отличие от своего юного ученика, она не заключала сделок с волшебными лесами. Она вообще не особо любила сделки. В целом командная работа не была ее сильной стороной.

– Что ты видишь? – спросила Персефона.

Веки у него затрепетали, пыльные ресницы коснулись щек. Будучи Персефоной (к тому же в подходящий день), она увидела то же, что и он. Это не было что-то связанное с силовой линией. Персефона увидела кучу разбитых безделушек на полу очаровательного особняка. Официальное письмо, напечатанное на бланке с печатью. Друга, который корчился в конвульсиях у ног Адама.

– Выйди за пределы себя, – негромко напомнила Персефона.

Она сама видела столько событий и возможностей на дороге мертвых, что ее ничего особенно не удивляло. Как экстрасенс Персефона была сильнее в присутствии двух своих подруг, Моры и Каллы. Калла помогала разобраться в полученных впечатлениях, а Мора – поместить их в контекст.

Адам, очевидно, обладал потенциалом по этой части, хотя и был слишком молод, чтобы заменить Мору, – нет, не надо так думать, сказала себе Персефона, друга нельзя заменить. Она попыталась подобрать подходящее слово. Не «заменить».

«Спасти». Да, конечно, вот как мы поступаем с друзьями. Но нуждалась ли Мора в спасении?

Будь она здесь, на этой горе, Персефона, возможно, нашла бы ответ. Но будь Мора здесь, на этой горе, Персефоне не понадобилось бы его искать.

Она вздохнула.

В последнее время она часто вздыхала.

– Я вижу разное. – Брови Адама выражали то ли сосредоточенность, то ли неуверенность. – И не одно. Похоже… на животных в Амбарах. Я вижу, как они… спят.

– Грезят, – поправила Персефона.

Как только он привлек ее внимание к спящим, они вышли на первый план в ее сознании.

– Трое, – добавила она.

– Что?

– В частности, трое, – пробормотала Персефона. – Которых надо разбудить. Ой, нет. Нет. Двое. Одного будить не следует.

Персефона зачастую затруднялась с определениями «правильного» и «неправильного». Но в данном случае будить третьего спящего уж точно было НЕПРАВИЛЬНО.

Несколько минут она и мальчик – его звали Адам, напомнила себе Персефона (было очень трудно считать данные при рождении имена чем-то важным) – так вот, они оба стояли там, чувствуя ногами течение силовой линии. Персефона осторожно и безуспешно пыталась нащупать яркую нить Моры среди спутанных прядей энергии.

Адам, стоя рядом с ней, вновь ушел в себя – как всегда, его главным образом интересовало то, что оставалось для него непознанным. Собственная душа.

– То, что за пределами тебя, – напомнила Персефона.

Адам не открывал глаз. Его слова звучали так тихо, что ветер почти заглушал их.

– Не сочтите за грубость, но я не понимаю, почему должен этому учиться.

Персефона удивилась: с чего он взял, что такой разумный вопрос может быть невежливым.

– Почему ты учился говорить, когда был маленьким?

– И с кем я сейчас учусь общаться?

Персефоне понравилось, что он сразу же ухватил основную мысль.

Она ответила:

– Со всем.

Калла была потрясена тем, сколько хлама скопилось в комнате у Моры, в доме номер 300 на Фокс-Вэй. Она так и сказала Блу.

Блу не ответила. Сидя у окна и задумчиво склонив голову, она разбирала бумаги. В этой позе она как две капли воды походила на мать – небольшая, крепкая, устойчивая. Она обладала странной прелестью, хотя и заколола свои темные волосы как попало вокруг всей головы и сидела в футболке, по которой прошлась культиватором. А может, именно благодаря этому. Когда она успела стать такой хорошенькой и взрослой? Причем не увеличившись в росте. Наверное, так всегда бывает с девочками, которые питаются одним только йогуртом.

Блу спросила:

– Ты это видела? Клевые штуки.

Калла не знала, на что смотрела Блу, но охотно поверила ей. Блу была не из тех, кто расточает фальшивые комплименты, даже собственной матери. Она была доброй, но не старалась быть любезной. И слава богу, потому что любезные люди раздражали Каллу.

– Твоя мать одарена многими талантами, – проворчала она.

Этот бардак состарил ее на несколько лет. Калла любила вещи, на которые можно положиться. Шкафы с ящичками, тридцать один день в месяце, лиловую губную помаду. А Мора любила хаос.

– Например, у нее талант бесить меня.

Калла взяла подушку, и на нее нахлынули ощущения. Она сразу же узнала, где эта подушка была куплена, и как Мора подкладывала ее валиком под шею, и сколько слез пролилось на наволочку, и что ей снилось в течение пяти лет.

В соседней комнате зазвонил телефон горячей линии. Калла дернулась и утратила концентрацию.

– Блин, – сказала она.

Калла обладала даром психометрии: одного прикосновения зачастую хватало, чтобы узнать происхождение той или иной вещи и одновременно – чувства владельца. Но этой подушкой так часто пользовались, что она содержала слишком много воспоминаний. Разобраться в них было невозможно. Будь здесь Мора, Калла с легкостью сумела бы отделить важное.

Впрочем, будь здесь Мора, ей это и не понадобилось бы.

– Блу, иди сюда.

Блу театральным жестом хлопнула женщину по плечу. Ее природный усиливающий дар немедленно обострил способности Каллы. Она увидела, как надежды не дают Море спать. Ощутила отпечаток небритой щеки мистера Грея на подушке. Перед ней раскрылось содержание последнего сна Моры – озеро, похожее на зеркало, и какой-то смутно знакомый человек.

Калла ухмыльнулась.

Артемус. Давно пропавший возлюбленный Моры.

– Есть что-нибудь? – спросила Блу.

– Ничего полезного.

Блу быстро убрала руку, зная, что Калла способна ловить ощущения не только от подушек, но и от девушек. Но Калла не нуждалась в экстрасенсорных способностях, чтобы догадаться, что рассудительное и вежливое выражение лица Блу противоречило тому огню, который пылал внутри. Приближалась школа, любовь витала в воздухе, а мать Блу больше месяца назад исчезла, отправившись в какую-то загадочную экспедицию по личным мотивам и покинув своего новоиспеченного возлюбленного – наемного убийцу. Блу напоминала ураган, зависший неподалеку от берега.

«Ах, Мора! – подумала Калла и почувствовала, как у нее в животе все скрутилось. – Я просила тебя не уходить».

– Потрогай это, – Блу указала на большую черную гадальную миску.

Она, накренившись, лежала на коврике. Никто не трогал ее с тех пор, как Мора пропала.

Калла не очень любила гадания, магию с зеркалами и все остальное, что предполагало проникновение в мистический эфир пространства и времени, чтобы повалять дурака на той стороне. Теоретически, заглядывать в будущее было неопасно – просто смотришь на гладкую поверхность и медитируешь. Но на практике этот процесс зачастую предполагал отделение души от тела. А душа – хрупкий странник.

Когда Калла, Персефона и Мора в последний раз занимались зеркальной магией, то случайно заставили исчезнуть сводную сестру Моры, Нив.

Допустим, Калле она никогда не нравилась.

Но Блу была права. Гадальная миска, возможно, содержала ответы.

Калла сказала:

– Ладно. Но не прикасайся ко мне. Не хочу, чтобы ты сделала эту штуку еще сильнее, чем она есть.

Блу подняла руки, словно показывая, что оружия у нее нет.

Калла неохотно коснулась края миски, и перед ее мысленным взором тут же разлилась темнота. Она спала. Грезила. Бесконечно падала сквозь черную воду. Ее зеркальная версия летела наверх, к звездам. Металл врезался в щеку. Волосы прилипли к губам.

Где же Мора?

В голове у Каллы запел незнакомый голос – скрипучий, насмешливый, монотонный:

И вдруг она сосредоточилась.

Вновь стала Каллой.

Теперь она видела то же, что и Мора, – трех спящих. Свет, тьму и нечто в промежутке. Она знала, что Артемус под землей. Что никто не выходит из этих пещер, разве что его извлекут. Что Блу и ее друзья были частью чего-то большего, чего-то огромного, медленно пробуждавшегося, потягивавшегося…

– БЛУ! – закричала Калла, догадавшись, отчего ее попытка внезапно оказалась столь успешной.

Разумеется, та касалась ее плеча и усиливала… все.

– Привет.

– Я же велела не трогать меня.

Блу явно ни о чем не сожалела.

– Что ты видела?

Калла все еще путалась в чужих ощущениях. Она не могла отбросить мысль о том, что готовилась к битве, в которой – каким-то образом – уже однажды участвовала.

К сожалению, она не помнила, удалось ли ей в прошлый раз победить.

У Моры Сарджент было непреходящее ощущение, что время остановилось. Не то чтобы оно перестало функционировать. Просто перестало бежать вперед – в том виде, который она привыкла считать «обычным». Когда минуты складываются с минутами, создавая часы, дни и недели.

Она начала подозревать, что, возможно, проживает одну и ту же минуту снова и снова.

Кого-то это, наверное, обеспокоило бы. Некоторые бы просто не заметили. Но Мора была не «кто-то». Она с четырнадцати лет видела будущее во сне. Со своим первым духом она побеседовала в шестнадцать. В девятнадцать воспользовалась отдаленным зрением, чтобы заглянуть на другой край мира. Время и пространство были бассейнами, в которых она плескалась.

Поэтому Мора знала, что на свете есть невозможные вещи, но понятия не имела, что в их число входит пещера, в которой время не движется. Сколько она тут провела? Час? Два? День? Четыре дня? Двадцать лет? У нее не успели сесть батарейки в фонарике.

«Но если время здесь не движется, они и не сядут, так ведь?»

Пробираясь по туннелю, она водила фонариком вверх-вниз. Мора не хотела разбить голову о камень, но не желала и свалиться в бездонную трещину. Она уже наступила в несколько глубоких луж, и ее поношенные ботинки стали мокрыми и холодными.

Хуже всего была скука. Бедное детство в Западной Вирджинии наделило Мору достаточной самостоятельностью, высокой терпимостью к неудобствам и черным юмором.

Но эта скука!..

Невозможно рассказать анекдот, если ты одна.

Единственным намеком на то, что время все-таки двигалось куда-то, служило то, что иногда Мора забывала, кого ищет тут, внизу.

«Моя цель – Артемус», – напоминала она себе. Семнадцать лет назад она позволила Калле убедить себя, что он просто сбежал. Возможно, она хотела, чтобы ее в этом убедили. Но в глубине души Мора знала, что он был частью чего-то большего. Она не сомневалась, что и сама была частью чего-то большего.

Возможно.

Но до сих пор она не обрела под землей ничего, кроме сомнения. Это место было не из тех, что выбрал бы любивший солнце Артемус. Скорее место, где человек вроде Артемуса умер бы. Мора начала сожалеть о записке, которую оставила дома. Она была короткой и гласила: «Глендауэр под землей. Я тоже».

В ту минуту Мора гордилась собой: эта записка предназначалась для того, чтобы взбесить и вдохновить, в зависимости от того, кто прочел бы ее. Разумеется, она написала это, полагая, что вернется на следующий день.

Теперь она мысленно составила новую записку: «Отправляюсь в пещеру, где нет времени, на поиски бывшего любовника. Если будет похоже, что я пропущу выпускной Блу, присылайте помощь. PS: пироги – это не еда».

Мора продолжала идти. Впереди стояла непроглядная тьма, сзади тоже. Луч фонарика выхватывал из мрака детали. Неровный потолок, утыканный сталактитами. Блестящие от воды стены.

Но она не заблудилась, потому что вариант с самого начала был только один: глубже и глубже.

Мора еще не испугалась. Требовалось немало, чтобы напугать человека, который плескался в пространстве и времени, как в бассейне.

Ухватившись за скользкий от грязи сталагмит, Мора протиснулась в узкое отверстие. Открывшееся перед ней зрелище смутило ее. Потолок был усеян каменными шипами, пол тоже; он тянулся без конца, и пересечь его было невозможно.

Но тут крошечная капля воды мгновенно разрушила иллюзию, заставив рябь разбежаться во все стороны. Это было подземное озеро. Темная поверхность отражала золотые сталактиты на потолке, превращая их в аналогичное количество сталагмитов, якобы торчащих со дна.

Но настоящее дно оставалось скрытым от глаз. Озеро могло быть глубиной в пять сантиметров или полметра. Оно вообще могло быть бездонным.

Ага. Наконец-то. Вот оно. Мора видела его во сне. Она по-прежнему не боялась, но сердце у нее неуютно запрыгало.

«Вернуться домой несложно. Я знаю дорогу».

Но если мистер Грей охотно рисковал жизнью ради того, что ему было нужно, разумеется, и она могла проявить не меньшую храбрость. Мора задумалась, жив ли он. И сама удивилась собственной отчаянной надежде на то, что жив.

Она мысленно подправила записку:

«Отправляюсь в пещеру, где нет времени, на поиски бывшего любовника. Если будет похоже, что я пропущу выпускной Блу, присылайте помощь.

PS: пироги – это не еда.

PPS: не забудьте, что в машине надо сменить масло.

PPPS: ищите меня на дне зеркального озера».

На ухо ей кто-то зашептал. Из будущего или из прошлого. Некто мертвый, живой или спящий. Мора поняла, что это не вполне шепот. Просто хриплый голос. Голос того, кто долго звал и не получал ответа.

Мора умела внимательно слушать.

– Что ты сказал? – переспросила она.

Голос повторил: «Найди меня».

Это был не Артемус, а кто-то другой, кто сбился с пути – или сбивался с него прямо сейчас – или собирался сбиться. В этих пещерах время представляло собой не линию, а зеркальное озеро.

PPPPS: Не будите третьего спящего.

1

– Думаешь, это все настоящее? – спросила Блу.

Они сидели среди молодых дубов, под краденым летним солнцем. Сквозь влажную землю вокруг пробивались корни и камни. Подернутый дымкой воздух совершенно не напоминал пасмурную холодную осень, которую они только что оставили позади. Они тосковали по лету, и Кабесуотер устроил им лето.

Ричард Ганси Третий лежал на спине, глядя в расплывчатую теплую синеву меж ветвей. Растянувшийся на земле, в бриджах защитного цвета и в ярко-желтом свитере, он выглядел праздным, растрепанным, чувственно красивым наследником волшебного леса.

– А что вообще настоящее?

Блу сказала:

– Может, мы все приходим сюда, засыпаем и видим один и тот же сон.

Она знала, что это неправда, но было одновременно приятно и жутко представлять, что они так тесно связаны и что Кабесуотер показывал им то, о чем они все думали, стоило закрыть глаза.

– Я могу разобраться, когда бодрствую, а когда сплю, – заявил Ронан Линч.

Если в Ганси все было сглаженным по краям, органичным, слегка выцветшим и однородным, то Ронан был резким, темным, негармоничным, рельефно выделявшимся на фоне леса.

Адам Пэрриш, который лежал на земле, свернувшись, в потрепанном, испачканном смазкой комбинезоне, спросил:

– Правда?

Ронан издал неприятный звук, то ли презрительный, то ли радостный. Он напоминал Кабесуотер – творец снов. Если Ронан и не видел разницы между сном и бодрствованием, то только потому, что она не имела для него значения.

– Может, я приснил тебя, – сказал он.

– В таком случае, спасибо за хорошие зубы, – ответил Адам.

Вокруг них Кабесуотер гудел и полнился жизнью. Над головой хлопали крыльями птицы, которых не существовало за пределами леса. Где-то рядом вода текла по камням. Деревья были огромными и старыми, густо поросшими мхом и лишайником. Возможно, так было потому, что Блу знала: Кабесуотер разумен. Но ей казалось, что он и выглядит мудрым. Если она позволяла мыслям забрести далеко, то буквально чувствовала, как лес прислушивается к ней. Это было трудно объяснить; все равно что ощущение, которое испытываешь, когда кто-то водит рукой над твоим телом, не притрагиваясь к коже.

Адам сказал:

– Нам нужно завоевать доверие Кабесуотера, прежде чем идти в пещеру.

Блу не понимала, что значила для Адама столь тесная связь с этим лесом, обещание быть глазами и руками Кабесуотера. Она подозревала, что иногда Адам тоже этого не понимал. Но, следуя его совету, компания снова и снова возвращалась в лес, гуляла среди деревьев, осторожно исследовала Кабесуотер и ничего не уносила. Они бродили вокруг пещеры, в которой, возможно, находился Глендауэр. И Мора.

«Мама».

В записке, которую та оставила больше месяца назад, ни слова не говорилось о том, когда Мора рассчитывала вернуться. И собиралась ли она вообще возвращаться. Поэтому было невозможно понять, почему она не появилась до сих пор – то ли потому, что попала в беду, то ли потому, что не торопилась домой. Может, у других людей матери тоже исчезают в подземных пещерах, когда переживают кризис среднего возраста?

– А я не вижу снов, – сказал Ной Черни. Он был мертв, так что, вероятно, он никогда и не спал. – Поэтому, наверное, это все настоящее.

Настоящее, но для них и только для них.

Еще несколько минут, или часов, или дней – что такое время в Кабесуотере? – они бездельничали.

Чуть в стороне от компании младший брат Ронана, Мэтью, радостно болтал со своей матерью, Авророй. Они оба были золотоволосыми и ангелоподобными, оба выглядели как порождение Кабесуотера. Блу хотелось возненавидеть миссис Линч – за ее происхождение (Аврору в буквальном смысле придумал собственный муж) и за то, что объем внимания и интеллект у нее были щенячьи. Но, по правде говоря, Аврора была бесконечно добра и жизнерадостна, так же безыскусно очаровательна, как и ее младший сын.

Она не бросила бы родную дочь на пороге выпускного класса.

Сильнее всего в исчезновении Моры Блу бесило то, что она не знала, следовало ли ей испытывать гнев или тревогу. Она бешено металась между двумя этими эмоциями, время от времени выгорая дотла и не чувствуя вообще ничего.

«Как мама могла поступить так со мной именно сейчас?»

Блу прислонилась щекой к камню, поросшему теплым мхом, и постаралась прийти в спокойное, приятное настроение. Ее дар, усиливавший чужое ясновидение, также обострял и загадочную магию Кабесуотера, и Блу не хотела вызвать очередное землетрясение или паническое бегство животных.

Вместо этого она принялась беседовать с деревьями.

Она подумала про пение птиц – подумала, или пожелала, или захотела, или пригрезила. Это была мысль, повернутая боком, дверь в сознании, оставленная приоткрытой. Блу теперь лучше понимала, когда все делала правильно.

Странная птица тонко и фальшиво пропела над ней.

Блу подумала (пожелала, захотела, представила) шелест листьев.

Деревья над головой зашуршали, издавая еле различимые тихие слова. «Avide audimus».

Блу подумала про весенний цветок. Лилия. Синяя.

На голову ей бесцельно упал синий лепесток. Еще один свалился на тыльную сторону руки, скользнув по запястью, как поцелуй.

Ганси открыл глаза, когда ему на лицо посыпались легкие лепестки. Его губы удивленно раздвинулись, и лепесток упал точно на них. Адам вытянул шею, чтобы полюбоваться благоуханным цветочным дождем, который шел вокруг – как будто медленно порхали синие бабочки.

Сердце Блу взорвалось от бешеной радости.

«Это все на самом деле, на самом деле…»

Ронан, прищурившись, посмотрел на Блу. Она не отвела взгляд.

В эту игру они порой играли с Ронаном Линчем: кто первым отведет глаза?

До сих пор была ничья.

Он изменился за лето, и теперь Блу в меньшей степени чувствовала свое неравенство в этой компании. Не потому что она лучше узнала Ронана – просто она понимала, что, быть может, Ганси и Адам теперь знают его хуже. Он заставил их всех постигать себя заново.

Ганси приподнялся на локтях. Лепестки посыпались с него, как будто он проснулся после долгого сна.

– Ладно. Думаю, пора. Линч?

Ронан поднялся и молча встал рядом с матерью и братом. Мэтью, который размахивал руками как дрессированный медведь, замер. Аврора погладила Ронана по руке. Тот стерпел.

– Шевелись, – велел он Мэтью. – Нам пора.

Аврора ласково улыбнулась детям. Она должна была остаться здесь, в Кабесуотере, и делать то, что делали сны, когда никто за ними не наблюдал. Блу не удивилась бы тому, что Аврора, покинув лес, немедленно погрузилась бы в сон; было невозможно представить ее в реальном мире. Впрочем, еще меньше она представляла, каково вырасти с такой матерью.

«Моя мать не ушла бы навсегда. Так ведь?»

Ронан взялся обеими руками за голову Мэтью, придавив светлые кудри, и заставил брата взглянуть на себя.

– Иди и жди в машине, – сказал он. – Если мы не вернемся к девяти, позвони Блу домой.

Лицо Мэтью было приятным и бесстрашным, а глаза – такие же синие, как у Ронана, но гораздо более невинные.

– Откуда я возьму номер?

Ронан продолжал крепко держать брата за голову.

– Мэтью. Сосредоточься. Мы об этом говорили. Подумай и скажи сам: откуда ты возьмешь номер?

Младший брат негромко рассмеялся и похлопал себя по карману.

– Ладно, ладно, он забит у тебя в мобильном. Я помню.

– Я побуду с ним, – немедленно предложил Ной.

– Слабак, – неблагодарно отозвался Ронан.

– Линч, – одернул его Ганси. – Отличная идея, Ной, если ты чувствуешь себя в силах.

Ною, который был привидением, требовалась внешняя энергия, чтобы оставаться видимым. И Блу, и силовая линия служили мощными аккумуляторами сверхъестественной энергии; сидя в машине, припаркованной вблизи от линии, он получил бы достаточную подпитку. Но иногда Ною недоставало не энергии, а храбрости.

– Он не подведет, – сказала Блу, слегка стукнув его в плечо.

– Я не подведу, – повторил Ной.

Лес ждал, слушая и шурша. Край неба был серее, чем синева над головой, как будто Кабесуотер настолько сосредоточился на них, что реальный мир стал способен пробиться в волшебный лес.

Стоя в устье пещеры, Ганси произнес:

– De fumo in flammam.

– Из огня да в полымя, – перевел Адам для Блу.

Пещера. Пещера.

Все здесь было волшебным, но эта пещера – особенно, поскольку ее не существовало, когда они впервые обнаружили Кабесуотер. А может быть, она существовала, но где-то в другом месте.

Ганси сказал:

– Проверим снаряжение.

Блу вытряхнула содержимое своего потрепанного рюкзака. Шлем (велосипедный, старый), наколенники (для роликов, старые), фонарик (маленький, старый). Кроме перечисленного выпал и розовый складной нож. Пока она снаряжалась, Ганси тоже опорожнил сумку. Она содержала спелеологическую каску (старую), спелеологические наколенники (старые), фонарик (фирменный, старый), а еще несколько мотков новой веревки, обвязку и некоторое количество крепежных болтов и металлических карабинов.

Блу и Адам дружно уставились на поношенное снаряжение. Казалось невероятным, что Ричард Кэмпбелл Ганси Третий решился приобрести хоть что-то не с иголочки.

Не обращая на них внимания, Ганси играючи привязал карабин к веревке великолепным узлом.

До Блу дошло на секунду раньше, чем до Адама. Снаряжение было поношенным, потому что Ганси им пользовался.

Иногда она забывала, что до знакомства с ними он прожил целую жизнь.

Ганси принялся разматывать длинный страховочный трос.

– Давайте повторим, о чем мы говорили. Мы свяжемся вместе. Три рывка, если вас начнет беспокоить хоть что-то. Сверим часы.

Адам посмотрел на запястье.

– Мои не работают.

Ронан глянул на свои дорогие черные часы и покачал головой.

Хотя все это было вполне предсказуемо, Блу тем не менее пришла в замешательство. Она чувствовала себя оторвавшимся воздушным змеем.

Ганси нахмурился, словно вполне разделял ее мысли.

– И мой телефон тоже. Ну, Ронан, давай.

Ронан проорал что-то на латыни, и Адам прошептал Блу перевод:

– С нами ничего не случится, если мы войдем?

«И моя мама еще там?»

Ответ пришел в виде шелестения листвы и какого-то гортанного царапанья, более энергичного, чем голоса, которые Блу слышала до того. «Greywaren simper est incorruptus».

– Всегда безопасно, – быстро перевел Ганси, желая доказать, что по части латыни он не полный бездарь. – Грейуорен всегда безопасен.

Грейуореном был Ронан. Как бы этот лес ни воспринимал их, Ронан всегда был для него чем-то большим.

Адам задумчиво произнес:

– Incorruptus. Никогда не думал, что этим словом можно обозначить Линча.

У Ронана сделался довольный вид, как у гремучей змеи.

«Что ты хочешь от нас? – подумала Блу, когда они вошли в пещеру. – Какими ты нас видишь? Мы всего лишь четверо подростков, которые крадутся по древнему лесу».

Устье пещеры представляло собой необычно тихую комнату с земляным полом. Стены состояли из пыли и камней, корней и мела – цвета кожи и волос Адама. Блу коснулась осторожно свернувшегося папоротника – последнего зеленого растения на границе солнца и тьмы. Адам повернул голову, прислушиваясь, но не было ничего, кроме обычного приглушенного звука шагов.

Ганси включил фонарик на каске. Луч едва пробился сквозь тьму сужающегося туннеля.

Кто-то из парней слегка дрожал. Блу не знала, кто это, Адам или Ронан, но чувствовала, как у нее на поясе подрагивает трос.

– Жаль, что мы не взяли с собой Ноя, – коротко сказал Ганси. – Ну, заходим. Ронан, не забудь оставлять метки по пути. Мы на тебя рассчитываем. И не надо на меня смотреть. Если понял, кивни. Хорошо. Знаешь что? Отдай маркеры Джейн.

– Что? – судя по голосу, Ронан решил, что его предали.

Блу взяла маркеры – круглые пластмассовые диски с нарисованными стрелками. Она сама не понимала, насколько волнуется, пока они не оказались у нее в руках. Было приятно иметь какое-то конкретное задание.

– Свисти или напевай, Ронан, и следи за временем, – сказал Ганси.

– Не надо со мной шутить, – предупредил Ронан.

Ганси посмотрел в туннель.

– Ты знаешь уйму песен от начала до конца и способен каждый раз петь их в одинаковом темпе и ничего не пропуская. Потому что тебе приходилось заучивать кучу мелодий для конкурсов ирландской музыки.

Блу и Адам обменялись восхищенными взглядами. Приятно было видеть, что Ронана отличают от остальных, но еще приятнее было видеть, как его отличают. И заставляют бесконечно напевать ирландскую джигу.

– Пошел ты, – сказал Ронан.

Ганси не обиделся. Он просто ждал.

Ронан покачал головой, а потом, злобно ухмыльнувшись, затянул:

– Стукни раз, стукни два…

– НЕТ, – хором сказали Ганси и Адам.

– Я не собираюсь слушать это три часа, – добавил Адам.

Ганси стоял, устремив на Ронана указательный палец, пока тот не принялся насвистывать какой-то веселенький рил.

И они пошли дальше.

Глубже.

Солнце исчезло. Камни сменились сталактитами. Пахло сыростью и чем-то знакомым. Стены блестели, как живые. Время от времени Блу и остальным приходилось вброд преодолевать ручейки и лужи – узкая, неровная тропа была выбита водой, которая по-прежнему продолжала свой труд.

После каждых десяти повторений рила Блу оставляла маркер. По мере того как уменьшалась стопка в ее руке, она задумалась, насколько далеко им придется забраться и как они поймут, что приближаются к цели. Трудно было поверить, что здесь, внизу, мог быть спрятан какой-то король. Еще труднее было представить, что здесь могла находиться ее мать. Это место не особо подходило для жизни.

Блу попыталась успокоиться. Никаких землетрясений. Никакого панического бегства.

Она пыталась не тосковать, не надеяться, не думать, не звать Мору. Меньше всего девушка хотела, чтобы Кабесуотер выдал ей копию матери. Блу была нужна только настоящая Мора. Только правда.

Склон стал круче. Темнота была утомительна сама по себе; Блу тосковала по свету, простору, небу. Она чувствовала себя погребенной заживо.

Адам поскользнулся и сумел выправиться, вытянув руку.

– Эй! – сказала Блу. – Не касайся стен.

Ронан перестал свистеть и спросил:

– Пещерные бактерии?

– Это мешает росту сталактитов.

– О господи…

– Ронан! – не поворачиваясь, позвал Ганси, шагавший во главе; его канареечный свитер казался светло-серым в свете головных фонариков. – Не отвлекайся.

Свист возобновился, а Ганси вдруг исчез.

– Что такое? – спросил Адам.

И тут пол ушел у него из-под ног. Он упал и поехал дальше на боку, оставляя пальцами борозды на земле.

Блу не успела даже понять, что случилось, когда почувствовала, как Ронан обхватил ее сзади. Веревка на поясе туго натянулась, угрожая сбить с ног и Блу. Но Ронан надежно упирался ногами и до боли стискивал плечи девушки.

Адам все еще лежал, но, по крайней мере, перестал скользить.

– Ганси! – позвал он, и это слово скорбно прозвучало в обширной пустоте. – Ты в порядке там, внизу?

Ганси не просто исчез, он провалился в дыру.

«Хорошо, что мы связаны друг с другом», – подумала Блу.

Ронан по-прежнему держал ее, обхватив руками, и она чувствовала, как они дрожат. То ли от напряжения, то ли от страха. Ронан ни на мгновение не задумался, прежде чем схватить Блу.

«И я не позволю себе об этом забыть».

– Ганси? – повторил Адам, и в его голосе послышалась легкая нотка тревоги.

Он слишком старался замаскировать волнение уверенностью, а потому оно осталось на виду.

Три рывка. Блу почувствовала, как они дрожью передались от Адама к ней.

Адам, с явным облегчением, коснулся щекой пола.

– Что там? – спросил Ронан. – Где он?

– По ходу, висит, – ответил Адам, от волнения позволяя прорваться местному акценту («висить»). – Веревка меня сейчас пополам перережет. Я не могу подобраться ближе. Тут скользко… он просто утащит меня вниз.

Высвободившись из хватки Ронана, Блу осторожно шагнула к тому месту, где исчез Ганси. Веревка между ней и Адамом провисла, но он не покатился к краю. Девушка медленно произнесла:

– Думаю, ты можешь работать противовесом, если не будешь двигаться. Ронан, оставайся там… ты сумеешь удержаться, если что-нибудь случится и я начну скользить?

Луч фонарика осветил покрытый грязью каменный столб. Ронан кивнул.

– Так, – сказала Блу. – Сейчас подойду поближе и загляну вниз.

Она медленно пробралась мимо Адама. Он бессмысленно цеплялся пальцами за скользкий склон.

Блу чуть не свалилась в пропасть.

Неудивительно, что Ганси ее не заметил. Каменный карниз, а потом сразу – пустота. Блу поводила фонариком туда-сюда и осветила лишь непроглядный мрак. Пропасть была слишком широка, чтобы увидеть противоположный край. Слишком глубока, чтобы увидеть дно.

Впрочем, был виден страховочный трос, темный от грязи. Он вел в расселину. Блу направила луч фонарика в темноту.

– Ганси?

– Я тут!

Голос Ганси звучал ближе, чем она думала. Впрочем, и тише, чем она ожидала.

– Я… кажется, у меня приступ паники.

– У тебя приступ паники?! Новое правило: четыре рывка, прежде чем внезапно исчезнуть. Ты ничего не сломал?

Долгая пауза.

– Нет.

И что-то в том, как он произнес это коротенькое слово, немедленно убедило Блу, что Ганси вовсе не шутил насчет приступа паники.

Блу сомневалась, что умение убеждать относится к ее сильным сторонам, особенно теперь, когда она сама нуждалась в ободрении, но все-таки она попробовала.

– Все будет хорошо. Мы тут надежно держимся. Тебе нужно просто вскарабкаться наверх. Ты не упадешь.

– Дело не в этом, – чуть слышно отозвался Ганси. – По мне кто-то ползает, и это похоже на…

Он не договорил.

– Это вода, – сказала Блу. – Или грязь. Она тут повсюду. Скажи что-нибудь, чтобы я могла направить на тебя фонарик.

Она не слышала ничего, кроме дыхания, рваного и полного страха. Блу снова поводила лучом.

– Или москиты. Тут полно москитов, – бодро продолжала она.

Ганси молчал.

– Существует более полутора десятков видов пещерных насекомых, – добавила она. – Я почитала об этом сегодня, прежде чем ехать сюда.

– Осы, – прошептал Ганси.

И у нее дрогнуло сердце.

Ощутив взрыв адреналина, Блу принялась себя успокаивать. Да, оса может убить Ганси одним укусом, но нет, в пещерах не бывает ос. И сегодня не тот день, в который Ганси должен был умереть, потому что она знала, как он выглядел, когда умер. Привидение было одето в мокрый от дождя школьный джемпер. Не в бриджи защитного цвета и ярко-желтый свитер.

Наконец ей удалось его осветить. Ганси неподвижно висел на страховке, опустив голову и зажав уши руками. Лучом фонарика Блу провела по тяжело вздымающимся от дыхания плечам. Они были испачканы грязью и пылью, но никаких насекомых на них она не заметила.

Блу перевела дух. И приказала:

– Посмотри на меня. Никаких ос тут нет.

– Знаю, – произнес Ганси. – Именно поэтому я сказал, что, кажется, у меня паническая атака. Я в курсе, что ос тут нет.

Они оба знали, что Кабесуотер слушает очень внимательно.

А значит, Ганси нужно было перестать думать об осах.

– Как ты меня бесишь, – сказала Блу. – Адам из-за тебя роет носом грязь, а Ронан собирается домой.

Ганси беззвучно засмеялся.

– Продолжай говорить, Джейн.

– Я не хочу. Я хочу, чтобы ты схватился за веревку и вылез по ней, поскольку знаю, что ты на это вполне способен. Что толку от моих разговоров?

Тогда он посмотрел на нее. Грязное лицо Ганси казалось неузнаваемым.

– Просто что-то такое шуршит внизу подо мной, а твой голос заглушает этот звук.

По спине Блу прополз неприятный холодок.

Кабесуотер умел очень хорошо слушать.

– Ронан, – негромко позвала она через плечо. – Новый план: мы с Адамом сейчас быстренько вытянем Ганси наверх.

– Что? Блин, эта идея никуда не годится, – заявил Ронан. – С какой стати?

Блу не хотелось объяснять вслух.

Адам, впрочем, внимательно слушал; он произнес, негромко и отчетливо:

– Est aluquid in foramen. Не знаю. Apes? Apibus? Forsitan.

Кабесуотер понимал латынь; они просто хотели пощадить Ганси.

– Нет, – сказал Ронан. – Ничего подобного. Это не оно там, внизу.

Ганси закрыл глаза.

«Я его видела, – подумала Блу. – Я видела его дух, и он был одет по-другому. Это произойдет не так. Не сейчас. Позже, позже…»

Ронан продолжал, уже громче:

– Нет. Ты слышишь, Кабесуотер? Ты обещал беречь меня. Кто мы для тебя? Никто? Если ты позволишь ему умереть, то не сдержишь обещание. Понимаешь? Если они умрут, я тоже умру.

Теперь и Блу услышала какое-то гудение, доносившееся из трещины.

Адам заговорил приглушенным голосом, по-прежнему утыкаясь в грязь:

– Я заключил с тобой договор, Кабесуотер. Я – твои руки и глаза. Что, по-твоему, я увижу, если он умрет?

Шелест нарастал. Он становился многочисленным.

«Это не осы, – подумала, пожелала, захотела, вообразила Блу. – Кто мы для тебя, Кабесуотер? Кто я для тебя?»

Вслух она произнесла:

– Мы делаем линию сильнее. Мы делаем сильнее тебя. И мы по-прежнему будем помогать тебе, но и ты должен помочь нам…

Тьма, поднимаясь из недр пропасти, поглотила свет фонарика. Шум усилился. Это был гул… это были крылья. Они наполнили расселину, скрыв Ганси из вида…

– ГАНСИ! – закричала Блу, а может быть, Адам, а может быть, Ронан.

Что-то, хлопнув, задело ее по лицу, потом еще раз. Что-то отскочило от стены. От потолка. Лучи фонариков разлетелись на тысячу мерцающих осколков.

Шум крыльев. Шум.

Не осы.

Летучие мыши?

Нет.

ВОРОНЫ.

Вороны не живут в таких местах и не ведут себя так. Но они вылетали и вылетали из пропасти, из-под ног Ганси. Стая все не кончалась. У Блу возникло ошеломляющее ощущение, что так было всегда – вороны летали вокруг, перья касались ее щек, когти скребли по шлему. Затем вдруг птицы начали кричать, перекликаясь между собой. Их крик становился все более монотонным – и превратился в слова.

Rex Corvus, parate Regis Corvi.

«Король Воронов, дорогу Королю Воронов».

Птицы устремились к выходу из пещеры. Перья посыпались дождем. У Блу чуть не разорвалось сердце от того, каким огромным было это мгновение – и никакое другое.

Потом настала тишина – во всяком случае, достаточная, чтобы расслышать стук собственного колотящегося сердца. В грязи рядом с Адамом трепетали перья.

– Держите крепче, – сказал Ганси. – Я вылезаю.

2

Адаму Пэрришу было одиноко.

Для одиночества нет хорошего антонима. Можно сказать – «общение» или «радость». Но сам факт, что оба эти слова – общение и радость – обозначают вещи, не связанные друг с другом, доказывает: одиночеству нельзя дать точное определение. Оно не равно ни уединению, ни заброшенности, ни затворничеству, хотя может содержать в себе то, другое и третье.

Одиночество – это такое состояние, когда ты отделен от остальных. Когда ты другой. Отъ-единенный.

Адам не всегда был один, но всегда был одинок. Даже в компании он постепенно оттачивал умение держаться особняком, что было не так уж сложно: друзья ему в этом не мешали. Адам знал, что отличается от других, с тех самых пор, как летом тесно связал себя с силовой линией. Он оставался собой, но стал сильнее. И сделался менее человеком.

На их месте Адам бы тоже молча наблюдал, как он отстраняется.

Так было лучше. Он уже очень давно ни с кем не ссорился. Давно не злился.

И теперь, на следующий день после экспедиции в пещеру воронов, Адам ехал на своей маленькой убогой машине прочь от Генриетты, по делам Кабесуотера. Сквозь подошвы ботинок он ощущал медленное биение силовой линии. Если он переставал на ней сосредотачиваться, с линией бессознательно синхронизировалось его сердце. Было нечто приятное и тревожное в том, как она теперь вилась в нем; Адам уже не мог точно сказать, была ли силовая линия просто его могущественным другом – или она стала им.

Он подозрительно взглянул на манометр и подумал: хватит на обратную дорогу, если не придется заезжать слишком далеко в осенние горы. Он еще толком не знал, что ему предстоит сделать. Нужды Кабесуотера являлись Адаму во время бессонных ночей и мучительных дней, медленно становясь зримыми, как нечто всплывающее на поверхность озера. Нынешнее ощущение – неотвязное чувство неполноты – еще не вполне прояснилось, однако скоро должны были начаться уроки, и Адам надеялся со всем разобраться до наступления учебного года. Тем утром он выстелил раковину в ванной фольгой, налил в нее воды и попытался для уточнения заглянуть в будущее. Но ему удалось лишь приблизительно определить место.

«Увижу остальное, когда подберусь ближе. Возможно».

Впрочем, вместо этого, подъехав ближе, Адам упорно начал вспоминать голос Ганси накануне в пещере. Звучавшую в нем дрожь. Страх – такой искренний, что Ганси не мог заставить себя вылезти из расселины, хотя физически ему ничто не препятствовало.

Адам и не знал, что Ричард Ганси Третий способен трусить.

Он вспомнил, как сидел, скорчившись, на полу в кухне, в родительском трейлере, и убеждал себя последовать столь часто повторяемому совету Ганси. Уехать. «Просто положи в машину то, что тебе нужно, Адам».

Но он остался висеть в пропасти отцовского гнева. Он тоже трусил.

Адам подумал, что в свете этого нового знания нужно переосмыслить все прежние разговоры с Ганси.

Когда впереди показался въезд в национальный парк Шенандоа, его мысли резко переключились на Кабесуотер. Адам никогда не бывал в этом парке, но, проведя всю жизнь в Генриетте, знал, что он тянется вдоль Голубого хребта, со сверхъестественной точностью следуя маршруту силовой линии. Три полосы шоссе вели к трем приземистым коричневым будочкам. Перед ними стояла небольшая очередь машин.

Взгляд Адама упал на доску, где была указана плата за въезд. Он и не знал, что за это надо платить. Пятнадцать долларов.

Хотя он не мог в точности указать место, куда его гнал Кабесуотер, но не сомневался, что оно находится по ту сторону будочек. Никакого другого способа попасть в парк не было.

Но также Адам знал и содержимое собственных карманов, и пятнадцати долларов там не набралось бы.

«Приеду в следующий раз».

Адаму так надоело откладывать на следующий раз, придумывать другой способ, выгадывать подешевле, ждать, когда Ганси ему поможет. По идее он должен был сделать это сам; именно его способности – магические способности – содержались в силовой линии.

Но линия не помогла бы ему миновать кассу.

Будь здесь Ганси, он бы небрежно бросил купюры из окна «Камаро». Даже не задумавшись.

«Когда-нибудь. Когда-нибудь».

Ожидая своей очереди, он нашел бумажник, не набрал там достаточно денег и принялся рыться под сиденьями в поисках мелочи. Бывали минуты, когда в присутствии Ганси, Ронана и Блу было одновременно проще и тяжелее. Потому что тогда приходилось договариваться об уплате долгов, имущие уверяли, что возвращать необязательно, а неимущие настаивали, что наоборот.

Но поскольку здесь и сейчас был только Адам, одинокий Адам, он просто молча смотрел на скудную сумму, которую ему удалось наскрести. Двенадцать долларов тридцать восемь центов.

Он не стал бы упрашивать, чтобы его пустили. Адаму недоставало всего, за исключением проклятой гордости, и он не мог заставить себя протянуть эту жалкую мелочь через окно.

Значит, придется приехать в другой раз.

Он не разозлился. Злиться было не на кого. Адам просто позволил себе на мгновение прислониться виском к стеклу, а затем вырулил из ряда и отъехал к обочине, чтобы развернуться.

В этот момент он обратил внимание на машины, продолжавшие стоять в очереди. Две выглядели предсказуемо – минивэн, в котором сидела молодая семья, и седан со смеющейся парочкой студенческого возраста. Но третья машина была какой-то не такой. Ее взяли напрокат – Адам заметил наклейку со штрихкодом в углу ветрового стекла. Ничего странного, конечно, – прилетел какой-нибудь турист и решил осмотреть парк. Но на приборной доске лежал предмет, хорошо знакомый Адаму, – датчик электромагнитных частот. Рядом виднелся еще один прибор, хотя Адам не был точно уверен, что это такое. Возможно, геофон.

Приборы, которыми пользовался Ганси и остальные, исследуя силовую линию. Приборы, которыми они пользовались, когда искали Кабесуотер.

Адам моргнул, и приборная доска опустела. Она изначально была пустой. Перед ним была просто взятая напрокат машина, в которой сидела скучающая семья.

Месяц назад Адам не понял бы, почему видит то, чего нет на самом деле. Но теперь он знал Кабесуотер лучше – и догадался, что увиденное им было реальным. Просто в другом месте или в другое время.

Кто-то еще приехал в Генриетту искать силовую линию.

3

– Роже димся иже, – сказала Блу, – чтобы посмотреть, как далеко оно тянется.

– Что – оно? – уточнил Ганси.

Он покрутил ее слова в голове, но они оставались бессмыслицей.

– Линч, выключи.

Прошло несколько дней после путешествия в пещеру с воронами, и сейчас они ехали в аэропорт, чтобы встретить доктора Роджера Мэлори, международного специалиста по силовым линиям, престарелого наставника Ганси. Ронан развалился на пассажирском сиденье. Адам прислонился к окну сзади, приоткрыв рот, – сам того не сознавая, он заснул от утомления. Блу сидела позади Ганси и цеплялась за подголовник его кресла в попытке быть услышанной.

– Эта чертова машина… – в отчаянии произнесла она.

Ганси знал, что для этой поездки стоило предпочесть надежный огромный «Шевроле», но он хотел, чтобы именно старый «Камаро», а не дорогой внедорожник, было первое, что увидел бы профессор. «Камаро» символически обозначал человека, которым Ганси стал, и сильнее чем когда-либо ему хотелось, чтобы Мэлори почувствовал, что этот человек стоил дальнего путешествия. Профессор никогда не летал, но ради него он одолел три тысячи миль. Ганси понятия не имел, как отплатить ему за доброту, особенно учитывая обстоятельства, при которых профессор покинул Англию.

– Может, просто спустимся по веревке в эту яму, которую ты так своевременно обнаружил. – Голос Блу боролся с шумом мотора и агрессивной электронной музыкой Ронана. Казалось чудом, что Адам способен спать.

– Я не… Ронан. У меня кровь из ушей идет.

Ронан выключил музыку.

Ганси заговорил опять:

– Я не могу взять в толк, с какой стати людям Глендауэра было так заморачиваться и спускать его в эту пропасть. Просто не представляю, Джейн.

При одной лишь мысли о пропасти у него в горле жгуче заклокотал давний яд; Ганси без всяких усилий вызвал в памяти предостерегающе-полосатую окраску насекомых, шныряющих по коже между пальцами. Он уже почти забыл, как страшно и захватывающе было переживать этот момент.

«Следи за дорогой, Ганси».

– Может, пропасть возникла недавно, – предположила Блу. – Просто провалилась крыша нижней пещеры.

– Если так, нужно ее пересечь, а не лезть туда. Нам с Ронаном придется карабкаться по стенам, как паукам. Если только у вас с Адамом нет опыта скалолазания, о котором мне неизвестно.

За окнами машины приближался Вашингтон. Ярко-синее небо становилось все меньше. На расширявшемся шоссе вырастали отбойники, фонари, «БМВ», аэропортные такси. В зеркальце заднего вида Ганси заметил краешек лица Блу. Ее широко раскрытые глаза уцепились за что-то быстро мелькнувшее снаружи; девушка вытянула шею, чтобы посмотреть. Как будто она попала в другую страну.

Примерно так оно и было. Ганси, как обычно, чувствовал себя неохотно возвращавшимся эмигрантом. Он ощутил боль, страстное желание бежать – и сам удивился. Много времени прошло…

Блу сказала:

– Ронан может приснить для нас мост.

Ронан издал великолепный презрительный звук.

– Не надо на меня фыркать! Объясни, почему нет. Ты – волшебное существо. Разве ты не можешь творить чудеса?

Ронан с ядовитой аккуратностью объяснил:

– Во-первых, мне придется заснуть прямо там, возле пропасти, потому что я должен коснуться того предмета, который хочу вынести из сна. И мне надо знать, что́ на той стороне, чтобы представлять, какого рода мост нам нужен. А еще – даже если все вышеперечисленное удастся – если я вынесу из сна нечто настолько большое, это истощит силовую линию, возможно, даже заставит Кабесуотер снова исчезнуть, на сей раз вместе с нами, и мы окажемся в какой-нибудь Нетляндии с пространственно-временно́й фигней, откуда не сумеем выбраться. Я-то полагал, что после летних событий это самоочевидно, вот почему я позволил себе…

Он повторил свой великолепный презрительный звук.

– Спасибо за необыкновенно внятную альтернативную версию, Ронан Линч. На Страшном суде твой вклад соответственно зачтется, – сказала Блу, повернулась к Ганси и настоятельным тоном спросила: – Тогда что? Это наверняка что-то важное, иначе Кабесуотер не показал бы нам пещеру.

«То есть, – подумал Ганси, – мы предполагаем, что цели Кабесуотера совпадают с нашими». Вслух он произнес:

– Мы найдем другой вход. Который позволит нам оказаться на той стороне пропасти. Поскольку это не обычная пещера – она вся связана с силовой линией – может быть, Мэлори что-нибудь придумает.

Ему не верилось, что Мэлори и правда здесь. Он почти год общался с профессором – в норме Ганси никогда не оставался так долго на одном месте. Тогда ему начало казаться, что всю жизнь он только и будет заниматься поисками. И теперь он смотрел в сужавшуюся могилу, и где-то там, в необъятной черноте, скрывался Глендауэр – и конец пути.

Ганси чувствовал себя выбитым из колеи; время нервно неслось вперед, словно его перематывали.

В зеркальце заднего вида он случайно перехватил взгляд Блу. Как ни странно, на ее лице Ганси увидел отражение собственных чувств – волнение, возбуждение и испуг. Убедившись, что Адам еще спит, Ганси осторожно, чтобы не заметил Ронан, свесил руку между дверцей и водительским сиденьем ладонью вверх и вытянул пальцы в сторону Блу.

Это было запрещено.

И Ганси это знал – он сам установил правила. Он не позволил бы себе выбирать любимчика между Ронаном и Адамом; с Блу тоже нельзя было играть в эту игру. Он подумал: она не заметит его движения. И проигнорирует, даже если заметит. Сердце у Ганси пело.

Блу коснулась кончиков его пальцев.

Слегка.

Он легонько сжал пальцы девушки, всего на секунду, а потом убрал руку и вновь положил ее на руль. В груди у него сделалось тепло.

Это было запрещено.

Ронан ничего не видел, Адам по-прежнему спал. Пострадал только пульс.

– Вот наш терминал, урод! – рявкнул Ронан.

Ганси принялся торопливо рулить. Адам заморгал, просыпаясь. Ронан выругался. Ганси почувствовал, как сердце перезапустилось.

«Следи за дорогой».

Профессор Мэлори не ждал их за дверью терминала, как они договаривались, и не отвечал на звонки. Наконец они обнаружили его возле багажной ленты, в обществе какой-то болтливой компании, груды чемоданов и недовольной служебной собаки в жилете. Мэлори выглядел именно так, как помнил Ганси. В его облике было нечто черепашье. Второй подбородок ждал своей очереди; нос и уши казались вырезанными, как попало, из резины; круглые мешочки под глазами идеально соответствовали круглым темным бровям. Вид у профессора был озадаченный.

– Мистер Мэлори! – радостно воскликнул Ганси.

– Господи, какой он старый, – негромко произнес Ронан.

Адам пихнул его, избавляя Ганси от хлопот.

– Ганси, – сказал Мэлори, пожимая ему руку, – какое счастье.

– Простите, что заставил вас ждать… я звонил!

– Чертов телефон. Не аккумулятор, а хлам. Это просто какой-то заговор – продавать людям барахло. Наверно, сговорились поставщики сердечных лекарств. А что, в самолетах всегда так? Столько народу?

– Боюсь, что да, – ответил Ганси.

Краем глаза он заметил, что Адам разглядывает Мэлори не вполне на свой обычный лад. Он стоял, наклонив голову набок, и смотрел задумчиво и сосредоточенно. Слегка растерявшись, Ганси продолжал:

– Позвольте представить вам моих друзей. Ронан, Адам Пэрриш и Джейн.

Адам сосредоточился. Выражение его лица сделалось привычнее. Он моргнул, глядя на Ганси.

– Блу, – поправила Блу.

– Это фамилия? – спросил Мэлори. – Как вас зовут? Джейн? Так это та юная особа, с которой я говорил по телефону? Надо же, какая она маленькая. Вы уже перестали расти?

– Слушайте… – начала Блу.

Ганси решил, что пора ехать.

– Где тут ваши вещи? – спросил он.

– Это все мои вещи, – трагическим тоном ответил Мэлори.

Ронан изо всех сил пытался многозначительно перехватить взгляд Ганси, но тот уклонялся. Ребята собрали чемоданы и сумки. Собака-поводырь встала.

Блу, любившая всех представителей семейства псовых, сказала:

– Эй, эй, дружок, ты останешься здесь.

– Нет-нет, – возразил Мэлори. – Это Пес. Он мой.

Они уставились на Пса. На нем был аккуратный синий жилет, гласивший, что это полезное животное, но без подробностей.

– Ну ладно, – сказал Ганси.

Он избежал еще одного многозначительного взгляда Ронана. Выйдя из терминала, они остановились, чтобы Мэлори мог снять с Пса жилет, а потом понаблюдали, как Пес облегчился на стойку такси.

Ронан поинтересовался:

– Зачем он вообще нужен?

Черепаший рот Мэлори сжался.

– Это служебная собака.

– И какую службу она исполняет?

– Я попрошу, – заметил Мэлори.

Ганси избежал третьего многозначительного взгляда – одновременно от Адама и Мэлори.

Они добрались до машины, которая ничуть не увеличилась с той минуты, как они въехали в терминал. Ганси терпеть не мог сталкиваться настолько в лоб с последствиями собственной глупости. «Дамы и господа, сейчас я возьму этот «Камаро» образца 1973 года…»

Вытащив из багажника запаску, Ганси оставил ее у фонарного столба. Цена визита Мэлори.

«…и вмещу в него пять человек, собаку и чертову уйму багажа».

Совершив этот фокус, он забрался за руль. Пес тревожно пыхтел. Ганси знал, каково ему.

– Можно его погладить? – спросила Блу.

– Да, – ответил Мэлори. – Но ему не понравится. Он очень нервничает.

Ганси позволил себе обменяться с Блу многозначительными взглядами в зеркале заднего вида, пока выруливал на шоссе.

– Кормили в самолете просто ужасно. Удивительно, что экипаж еще не поумирал от язвы желудка, – сказал Мэлори.

Он так внезапно хлопнул Ганси по плечу, что тот подпрыгнул от неожиданности. Пес тоже.

– Ты слышал про гобелен, который англичане захватили в Мауддви?

– Гобелен. А… О… На нем были вышиты женщины с красными руками. Наверное, англичане решили, что это флаг, – сказал Ганси.

– Да, да, тот самый. Ты умница!

Ганси подумал, что это не более чем результат упертой семилетней учебы, но тем не менее оценил комплимент. Он повысил голос, чтобы включить в разговор заднее сиденье.

– На самом деле это очень интересно. Англичане преследовали людей Глендауэра, и, хотя тем удалось скрыться, противнику достался этот кусок старинной ткани. Флаг или что-то такое. Красные руки вызывают особый интерес, потому что есть такая штука – Мэб Дароган, легендарный титул. Так называли короля Артура, Левеллина Великого и, разумеется, Оуэна Лаугоха…

– Ну конечно, – саркастически отозвался Ронан. – Конечно, Оуэн Лаугох.

– Прекрати, – сказал Адам.

– Полоса кончается, – заметила Блу.

– Да, – ответил Ганси и повернул. – Короче говоря, Мэб Дароган – это такой валлийский «Сын Судьбы».

Мэлори перебил:

– Чертовы поэты. Гораздо проще втянуть людей в восстание, если внушить им, что сражаются на стороне полубога или избранного. Никогда не доверяйте поэтам. Они…

– Флаг был уничтожен, кажется? – вмешался Ганси. – Ох, простите, я вас перебил.

– Пустяки, – сказал Мэлори – видимо, все и правда было в полном порядке.

Это выдергивание нитей из тугой ткани истории объединяло их. Ганси с облегчением осознал, что их дружба осталась нетронутой, просто она покоилась на совершенно ином основании, нежели отношения с теми, кто сидел сейчас на заднем сиденье. Когда мимо пронеслась какая-то «Хонда» и ее пассажиры показали Ганси средний палец, профессор продолжал:

– Действительно, флаг считался уничтоженным. Точнее, сменившим назначение. Скидмор писал, что из него нашили ночных рубашек для Генриха Четвертого, хотя я не нашел, откуда он это взял.

– Ночных рубашек! – воскликнула Блу. – Почему?

Ганси ответил:

– Для большего посрамления.

– Ганси, никто здесь не знает, что это такое, – заметил Адам.

– Позор, – объяснил Мэлори. – Унижение. Все равно что летать на самолете. Но вообще-то этот гобелен обнаружили не далее чем на прошлой неделе.

Ганси конвульсивно дернул руль.

– Да вы шутите!

– Он в ужасном состоянии – ткани вообще плохо сохраняются, как тебе известно. Ученым потребовалось много времени, чтобы разобраться, что это такое. Остановись вон там, Ганси, и я тебе покажу. Благодаря счастливому стечению обстоятельств ткань нашли под каким-то сараем в Киртлинге. Наводнение проточило широкий проход в пахотном слое, и обнажился край старого фундамента. Пришлось снять несколько метров почвы.

Адам спросил:

– И вода не уничтожила флаг?

Профессор повернулся к нему.

– В том-то и дело! Физика сделала финт ушами, и вода не наполнила фундамент, а почему-то пробила себе русло чуть выше по холму. Отвечаю на ваш незаданный вопрос: да! Сарай стоит на силовой линии.

– Именно это я и хотел спросить, – заявил Ронан.

– Ронан, – сказала Блу, – прекрати.

Ганси краем глаза заметил в зеркальце, что Адам смеется.

Он остановился на парковке у задрипанной бензоколонки. Мэлори достал откуда-то старый цифровой фотоаппарат и принялся перебирать снимки.

– Теперь говорят, что наводнение случилось из-за сильнейшей грозы и все такое. Но люди, которые были там, говорят, что стены сарая источали слезы.

– Слезы! – воскликнула Блу.

Трудно было понять, в восторге она или в ужасе.

– А вы как думаете? – спросил Ганси.

В ответ Мэлори просто вручил ему фотоаппарат. Ганси взглянул на экран.

– О, – сказал он.

На фотографии был полусгнивший кусок ткани с тремя женщинами в простых платьях, какие носили задолго до Глендауэра. Они стояли в одинаковых позах, воздев руки с кроваво-красными кистями на уровень головы, и, видимо, приветствовали великого короля.

И у каждой было лицо Блу Сарджент.

«Невероятно».

Но нет. В последнее время вероятно было все. Ганси увеличил фотографию, чтобы рассмотреть получше. На него глянули большие глаза Блу. Стилизованные, да, но, тем не менее, сходство было разительное: ее сомневающиеся брови, ее любопытный рот. Ганси прижал к губам костяшку пальца. В ушах у него гудели осы.

На Ганси вдруг нахлынули чувства – этого не случалось уже давно. Он вспомнил голос, который звучал у него в голове в тот день, когда он спасся. «Ты будешь жить благодаря Глендауэру. Кто-то сейчас умирает на силовой линии, хотя не должен, а ты будешь жить, хотя не должен». Ганси переполняло желание увидеть Глендауэра своими глазами, коснуться руки короля, встать перед ним на колени, поблагодарить его, быть им…

С заднего сиденья потянулись руки; Ганси не знал, чьи именно. Он отдал фотоаппарат.

Блу пробормотала нечто неразборчивое. Адам прошептал:

– Она похожа на тебя.

– Которая?

– Все.

– Блин, – произнес Ронан, озвучив общее мнение.

– Отличная фотография, – наконец сказал Ганси. – Качество превосходное.

– Конечно, – ответил Мэлори. – Вы что, не поняли? Этот сарай стоит рядом с моим загородным домом. Я лично видел слезы. Гобелен нашла моя команда.

Ганси отчаянно пытался сложить два и два.

– А как вам пришло в голову заглянуть туда?

– В том-то и дело, Ганси. Я вообще ничего не искал. У меня был заслуженный отпуск. После адского лета, когда я боролся с проклятым соседом и его забитой канализацией, мне страшно хотелось уехать хоть ненадолго. Уверяю, мое присутствие в Киртлинге было чистым совпадением.

– Совпадение, – с сомнением повторил Адам.

Что это было, такое огромное? Предвкушение и страх оживляли Ганси. Происходящее, в его громадности, напоминало черную пропасть в пещере. Он не видел ни дна, ни противоположного края.

– Кстати, Ганси, – бодро объявил Мэлори, – мне не терпится познакомиться с твоей силовой линией.

4

В ту ночь Блу не могла заснуть. Она ждала, что вот-вот откроется входная дверь. Какая-то глубоко укоренившаяся, глупая часть ее сознания не желала верить, что мать не вернется домой до завтра, когда начнутся уроки. У Моры всегда был ответ на любой вопрос, пусть даже неверный, и Блу принимала как должное, что мама остается неизменной, в то время как все остальное становится с ног на голову.

Блу скучала по ней.

Она вышла в коридор и прислушалась. В другой комнате Орла проводила полуночное очищение чакр с несколькими рьяными клиентами. Внизу сердитая Калла смотрела в одиночестве телевизор. На втором этаже стояла тишина. Тишина… а потом из комнаты Персефоны, в дальнем конце коридора, донеслось несколько коротких и решительных вздохов.

Когда Блу постучала, Персефона произнесла своим еле слышным голоском:

– И тебе тоже можно.

Лампа в комнате освещала лишь убогий маленький столик и край высокой старомодной кровати. Персефона, скрестив ноги, сидела в викторианском кресле. Огромное облако кудрявых волос казалось золотым в свете одинокой лампочки. Персефона чинила старый свитер.

Когда Блу вскарабкалась на старый матрас, несколько катушек подкатились к ней и уткнулись в босые ступни. Она натянула непомерно большую футболку на колени и несколько минут наблюдала за Персефоной. Та зачем-то удлиняла рукава, пришивая к ним не подходящие по цвету манжеты. То и дело она вздыхала, досадуя то ли на себя, то ли на свитер.

– Это твое? – спросила Блу.

– Мое – что? – Персефона проследила ее взгляд. – А. Нет. Был. Раньше. Ты же видишь, что я его переделываю.

– Для кого-то с гигантскими руками?

Персефона приподняла свитер, чтобы убедиться, как обстоит дело.

– Да.

Блу медленно разложила нитки по цвету на кровати рядом с собой.

– Думаешь, мама отправилась искать Орешка?

– Твоего отца. Артемуса, – поправила Персефона. Или уточнила.

Отца Блу вообще-то звали не Орешек – это было шутливое прозвище, которое Мора дала ему «в старые добрые времена».

– Пожалуй, ты чересчур упрощаешь. Но – да, это одна из причин, по которым она ушла.

– А я думала, она неровно дышит к мистеру Грею.

Персефона задумалась.

– Проблема с твоей матерью, Блу, заключается в том, что она никак не успокоится. Мы объяснили ей, что Артемус остался в прошлом. Я сказала, что он сделал свой выбор задолго до твоего рождения. Но нет, она все время об этом вспоминала. Как можно исцелиться, если постоянно ковырять рану?

– Зна-ачит… она… отправилась… чтобы… вернуть его?

– Нет! – усмехнувшись, произнесла Персефона. – Сомневаюсь, что… Нет. Как ты сама сказала, она неровно дышит к мистеру Грею. Неужели молодежь все еще так выражается?

– Я так выражаюсь. Я и есть молодежь.

– Ты просто молодо выглядишь.

– Тебе интересно знать или нет? Либо ты принимаешь мой авторитет в этом вопросе, либо давай поговорим о другом.

– Давай. Но, сама понимаешь, если она хочет его найти, это ее право. Море никогда не удается побыть одной, а это ее шанс хоть ненадолго уединиться.

Блу никогда не считала Мору человеком, любящим уединение, но, возможно, в том-то и заключалась проблема.

– Иными словами, ты хочешь сказать, что не надо ее искать.

– Откуда мне знать?

– Ты ясновидящая! Ты берешь с людей деньги, чтобы заглянуть в их будущее! Ну так давай, загляни!

Персефона смотрела на Блу своими угольно-черными глазами, пока та не устыдилась своей вспышки. Затем она проговорила:

– Мора отправилась в Кабесуотер. Это не будущее. И потом, если бы ей требовалась помощь, она бы попросила. Наверное.

– Если бы я была твоим клиентом, – опасным тоном произнесла Блу, – то немедленно потребовала бы деньги обратно.

– В таком случае, хорошо, что ты мне не платила. Как по-твоему, ровно? – спросила Персефона, поднимая свитер.

Рукава совершенно не походили друг на друга.

Громко фыркнув, Блу спрыгнула с кровати и выскочила из комнаты. В коридоре до нее донесся голос Персефоны:

– Сон – пища для мозгов!

Это не утешило Блу. Состоявшийся разговор совершенно не производил впечатления осмысленного обмена репликами с человеческим существом.

Вместо того чтобы вернуться в спальню, она прокралась в тусклую Телефонную/ Кошачью/Швейную комнату и села возле телефона горячей линии, подобрав под себя босые ноги. Из приоткрытого окна струился морозный воздух. Уличный фонарь, скрытый листвой, отбрасывал знакомые живые тени на шкатулки со швейными принадлежностями. Схватив с кресла подушку, Блу положила ее на ноги, покрывшиеся мурашками от холода, и взяла трубку. Она прислушалась, чтобы убедиться, что в ней нормальные гудки и на другом конце никто не занимается ясновидением.

А потом позвонила Ганси.

Два, три гудка – а потом:

– Алло.

Голос у него был мальчишески звонкий и самый обычный. Блу спросила:

– Я тебя разбудила?

Она услышала, как Ганси на ощупь ищет очки.

– Нет, – соврал он. – Я не спал.

– И вообще, я набрала тебя случайно. Я хотела позвонить в Конгресс, но твой номер отличается всего одной цифрой.

– Правда?

– Да, потому что он заканчивается на 6-6-5… – она помолчала. – Дошло?

– О господи.

– 6-6-5. Одна цифра отличается. Понимаешь?

– Да, я понял… – он на минуту замолк, хотя Блу слышала, как он дышит. – А я и не знал, что можно позвонить в ад.

– Туда – можно, – сказала Блу. – А вот оттуда – проблематично.

– Наверно, можно написать.

– Не хватит марок.

– Ну так послать факс, – предположил Ганси. – Предположим, что я не имел в виду письма. Факсы прикольнее.

Блу засмеялась в подушку.

– Ладно. Это все.

– Что «все»?

– Все, что я хотела сказать.

– Я узнал много нового. Хорошо, что ты ошиблась номером.

– Это нетрудно, – заверила Блу. – Могу ошибиться еще разок.

Долгая, долгая пауза. Она открыла рот, чтобы прервать молчание, а потом передумала. Блу снова начала дрожать, хотя с подушкой на ногах ей не было холодно.

– Мне не стоило бы так говорить, – наконец сказал Ганси. – Но я на это надеюсь.

5

На следующее утро Ганси и Мэлори отправились исследовать силовую линию. Адам согласился присоединиться к ним. Ганси это удивило. Они не были в ссоре. Они именно что… не ссорились. И не разговаривали. Вообще ничего. Ганси шел тем же путем, что и всегда, а Адам свернул на развилке.

Но, по крайней мере, сейчас они двигались в одном направлении. Цель: найти второй вход в пещеру воронов. Способ: проследить маршруты прочих искателей силовой линии. Ресурс: Роджер Мэлори.

В это время года Генриетта выступала в наилучшем свете. Город и его окрестности напоминали коробку с красками. Зеленая трава, золотые поля пшеницы, желтые платаны, оранжевые дубы, сиреневые горы, лазурное безоблачное небо. Черная дорога, покрытая свежим асфальтом, змеилась и звала. Воздух был свеж и приятен, он требовал действия.

Все трое двигались быстро, пока ничто не привлекло внимания Мэлори и не удержало их на четвертой остановке за утро – у горы Массануттен. Это было не самое мистическое место в округе. На склонах густо стояли дома, вершину венчал лыжный курорт. Ганси считал Массануттен вульгарным пастбищем для туристов и студентов, но, если бы он сказал это вслух, Адам немедленно перегрыз бы ему глотку за снобизм.

Они стояли на обочине, избегая взглядов притормаживавших водителей. Мэлори, сгорбившись за своей треногой, читал лекцию – то ли Адаму, то ли самому себе.

– Охота за силовой линией в Штатах – совсем другое дело! В Англии настоящая линия должна иметь по крайней мере один расположенный на ней элемент – церковь, курган, стоячий камень – через каждые две мили, иначе это просто совпадение. Но здесь, в колониях… – оба юноши добродушно улыбнулись, – все объекты находятся гораздо дальше друг от друга. Более того, здесь не было римлян, строивших в точности по прямой. Жаль. Их тут недостает.

– Мне так точно, – сказал Ганси, просто чтобы увидеть ухмылку Адама – и тот ухмыльнулся.

Мэлори наставил нивелир на просвет в деревьях, ориентируясь на широкую долину внизу.

– Хотя ваша линия сейчас пробуждена и полна сил – безусловно, полна, – дополнительная линия, которую мы ищем сегодня… проклятье!

Он споткнулся о Пса.

Пес посмотрел на Мэлори. На морде у него было написано: «Старомодный тип».

– Дай мне карандаш, – Мэлори взял у Адама карандаш и что-то отметил на карте. – Иди и сиди в машине!

– Простите? – вежливо и потрясенно уточнил Адам.

– Не ты! Пес!

Пес мрачно удалился. Еще один водитель притормозил, чтобы поглазеть. Мэлори что-то тихонько пробормотал. Адам рассеянно постукивал пальцем по запястью, и этот жест отчего-то смущал Ганси. Он казался потусторонним. Вокруг жужжали насекомые; чьи-то крылья коснулись щек Ганси.

«Наверное, пчела. Я могу умереть через минуту прямо здесь, на обочине дороги, прежде чем Мэлори найдет в машине мобильник, а Адам поймет, что случилось».

Он не стал отгонять насекомое. Оно улетело, но сердце у Ганси по-прежнему колотилось.

– Объясните мне, что вы делаете, – попросил он. И оговорился: – Нам. Объясните нам.

Мэлори заговорил профессорским тоном:

– Ваша пещера связана с силовой линией, и у нее нет фиксированного местоположения. Следовательно, если мы ищем пещеру, чтобы подключиться к ней, нет смысла искать обычный вход. Нам нужен только тот, который расположен на силовой линии. Поскольку твоя карта дает понять, что вы двигались перпендикулярно линии, а не вдоль нее, я полагаю, что эта система пещер в своей совокупности существует на нескольких линиях сразу. Значит, мы ищем перекресток! Объясни мне, что это такое?

Он ткнул в нечто на карте, которую Ганси, будучи моложе, сплошь исписал пометками. Повзрослевший Ганси приподнял палец Мэлори, чтобы заглянуть под него.

– Спрус-Ноб, самая высокая вершина в Западной Вирджинии. Четыре с половиной тысячи футов или вроде того.

– Самая высокая вершина в Вирджинии?

– Западной, – одновременно уточнили Ганси и Адам.

– Западной Вирджинии, – повторил Ганси, старательно избегая зрительного контакта с еще одним притормозившим водителем. – Шестьдесят миль к западу отсюда. Или семьдесят.

Мэлори провел своим квадратным пальцем вдоль одной из многочисленных троп, обведенных маркером.

– А это что?

– Куперс-Маунтин.

Мэлори постучал по ней.

– Что это за пометка? «Могила Великана».

– Второе название горы.

Профессор поднял мохнатые брови.

– Нетипично для Нового Света.

Ганси вспомнил, какое волнение испытал, узнав старое название Куперс-Маунтин. Когда он наткнулся на него в старом судебном акте, то почувствовал себя героем увлекательного детективного расследования. И еще приятнее было выяснить, что гора сама по себе достаточно странная: она стояла в одиночестве среди отлогих полей, в двух милях от основной цепи.

– А чем оно интересно? – спросил Адам.

Ганси пояснил:

– В британской мифологии короли часто отличаются гигантским ростом. Много британских топонимов, связанных с королями, содержат в себе слово «великан», ну или сами эти места выглядят соответственно. В Уэльсе есть гора… как ее, Идрис? Доктор Мэлори, подскажите.

Мэлори почмокал губами.

– Кадар Идрис.

– Да. Это означает «трон Идриса». Он был королем и великаном, поэтому его кресло на горе тоже огромное. Я получил разрешение побродить по Могиле Великана – ходили слухи, что там есть могилы индейцев, но ничего не нашел. Ни могил, ни пещеры.

Мэлори продолжал вести пальцем по линии на карте.

– А это?

– Моул-Хилл. Бывший вулкан. Стоит посреди поля. Там тоже нет пещер, зато полно студентов-геологов.

Мэлори постучал по последней точке.

– А мы здесь, так? Мас-са-нут-тен. Ох уж эта ваша линия. Я всю жизнь мечтал увидеть нечто подобное. Необыкновенно! Послушай, но ведь здесь наверняка лазают и другие искатели?

– Да, – немедленно ответил Адам.

Ганси посмотрел на него. Это «да» не оставляло места для сомнений; «да», рожденное не паранойей, а опытом.

Чуть понизив голос – обращаясь к Ганси, а не к Мэлори, – Адам добавил:

– Мистер Грей.

Ну разумеется. Мистер Грей приехал, чтобы найти некую волшебную штуковину, но его наниматель, Колин Гринмантл, так ее и не получил. Тогда он наводнил город людьми, разыскивавшими мистера Грея. Глупо было надеяться, что все они убрались.

Но Ганси решил, что побудет глупым.

– Неудивительно! – воскликнул Мэлори и хлопнул его по плечу. – К счастью для вас обоих, у этого молодого человека слух потоньше, чем у большинства людей. Он услышит вашего короля задолго до того, как кто-нибудь другой хотя бы поймет, что надо прислушаться. Ну, давайте уедем из этого вульгарного места, пока его совсем не замусолили. Вот сюда! На Спрус-Ноб. Заодно навестим две другие шишки.

По старой привычке Ганси собрал нивелир, навигатор и лазерную указку, а Мэлори залез в машину. Адам отошел подальше в лес, чтобы справить нужду – действие, которое всегда заставляло Ганси жалеть, что он слишком закомплексован, чтобы последовать примеру приятеля.

Вернувшись, Адам сказал:

– Я рад, что мы не в ссоре. Глупо было тянуть так долго.

– Да, – ответил Ганси, стараясь не выдавать облегчения, усталости и радости. Он боялся сказать слишком много, чтобы не испортить эту минуту, которая и без того казалась нереальной.

Адам продолжал:

– Насчет Блу. Мне надо было сообразить, что не стоит встречаться с ней, раз уж она… ну, ты понимаешь… в компании с нами. Как-то так.

Ганси вспомнил прикосновение пальцев Блу. Каким глупым был этот поступок. Ведь он с таким трудом добился равновесия.

Он предпочитал быть глупым. Но долго так продолжаться не могло.

Оба посмотрели на долину сквозь просвет в деревьях. Где-то прогремел гром, хотя на небе не было ни облачка. Впрочем, не было и ощущения, что он доносится с неба. Казалось, он слышался из-под земли, с силовой линии.

Лицо Адама было яростным и довольным; Ганси одновременно гордился тем, что знает его, и сомневался в этом.

– Просто не верится, – сказал он.

Адам ответил:

– А мне верится.

6

Это была ненастоящая жизнь.

Прислонившись к стене возле кабинета школьного консультанта, Блу гадала, когда начнет вновь думать о школе как о чем-то важном. После необыкновенного лета, полного древних правителей и исчезающих матерей, трудно было воспринимать всерьез ежедневное хождение на уроки. Да и какую роль это будет играть через два года? Никто здесь не вспомнит о ней. А она будет помнить лишь одно: что той осенью исчезла ее мать.

Это был год Глендауэра.

Она посмотрела на часы, висевшие в дальнем конце выстланного линолеумом коридора. Через час Блу предстояло вернуться домой, в реальную жизнь.

«Но ты придешь сюда завтра, – напомнила она себе. – И послезавтра».

Школа казалась сном в большей мере, чем Кабесуотер.

Блу коснулась ладони пальцами другой руки и подумала про флаг, который нашел Мэлори, с тремя нарисованными женщинами. У них были красные руки и ее лицо. А еще она подумала о том, что парни отправились в экспедицию без нее.

Блу ощущала присутствие Ноя. Сначала она просто почувствовала, что он тут, а потом, когда задумалась, каким образом ей стало об этом известно, поняла, что он стоит рядом, ссутулившись, в своей мятой школьной форме.

– Здесь? – поинтересовалась Блу, хотя на самом деле ей было приятно. – Ты здесь, а не в пещере смерти?

Ной пожал плечами, виновато и смутно. Рядом с ним Блу делалось холодно: он выкачивал энергию из нее, чтобы оставаться видимым. Он моргнул, глядя на двух девочек, которые шли мимо, толкая тележку. Они, очевидно, не заметили его, но трудно было сказать почему – то ли потому, что для них он оставался невидим, то ли потому, что Ноя вообще редко замечали.

– Наверное, я скучаю, – сказал он. – По началу учебного года. Это ведь оно?

– Первый день, – подтвердила Блу.

– Да-а… – Ной откинулся к стенке и сделал глубокий вдох. – Хотя нет, подожди. Что-то не так. Я забыл. На самом деле я ненавижу, когда начинается учеба.

Блу не питала к началу учебного года столь сильных чувств: если ненавидишь, значит признаешь, что это происходит на самом деле.

– Ты чего тут стоишь? – спросил Ной.

Она протянула ему буклет, хотя ей было и слегка неловко. Все равно что показать письмо для Санта-Клауса.

– Хочу обсудить с консультантом вот это.

Ной читал так, как будто слова были написаны на иностранном языке.

– «И-зу-чи раз-лич-ные ти-пы ле-сов на А-ма-зон-ке. Эко-ло-гическая шко-ла пред-по-ла-гает обу-чение за гра-ни-цей…» Нет. Ты никуда не можешь уехать.

Блу прекрасно сознавала, что он, вероятно, прав.

– Спасибо за доверие.

– Люди увидят, что ты разговариваешь с пустым местом, и решат, что ты ненормальная.

Это его явно забавляло.

А Блу не забавляло и не тревожило. Она прожила восемнадцать лет, будучи дочерью городской ясновидящей, и к выпускному классу успела услышать по этому поводу все возможные мнения. Ее избегали и охотно принимали, травили и улещали. Она попадет в ад. Она на прямом пути к нирване. Ее мать мошенница, ее мать колдунья. Блу одевалась как бомж, Блу одевалась как законодательница мод. Она была недосягаемо остроумной. Она была унылой стервой, не умеющей дружить. Со временем все это слилось в монотонный шум на заднем плане. Обескураживающим и тоскливым результатом стало то, что Блу Сарджент считалась самым странным человеком в стенах старшей школы Маунтин-Вью.

Ну, за исключением Ноя.

– Ты видишь других мертвецов? – спросила она.

Имелось в виду: «Ты видишь мою мать?»

Ной передернулся.

Из-за облупленной двери послышался голос:

– Блу? Заходи, детка.

Ной проскользнул в кабинет впереди нее. Хотя он выглядел материальным и вполне живым в ярком солнечном свете, который лился в окно, школьный консультант смотрела прямо сквозь него. Невидимость Ноя казалась поистине чудесной, когда он сел на пол перед металлическим столом и принялся радостно подслушивать.

Блу устремила на него испепеляющий взгляд.

Люди делились на две категории – те, кто видел Ноя, и те, кто нет. Блу обычно ладила только с первой.

Школьный консультант – мисс Шифтлет – появилась в Маунтин-Вью недавно, хотя в Генриетте ее хорошо знали. Раньше она работала на почте. Мисс Шифтлет была из тех безукоризненно одетых немолодых женщин, которые любят, когда все делается с первой попытки. Она сидела безупречно прямо в кресле, созданном для того, чтобы в нем разваливались, и выглядела крайне неуместно за дешевым столом, заставленным разнородными безделушками.

Мисс Шифтлет внимательно взглянула на экран компьютера.

– Кажется, кое у кого недавно был день рождения.

– У тебя? – поинтересовался Ной.

Блу пришлось напрячься, чтобы адресовать ответ мисс Шифтлет, а не ему.

– Что?.. А. Да.

Это случилось две недели назад. Обычно Мора готовила неуклюжее шоколадное печенье, но ее не было. Персефона изо всех сил постаралась воссоздать ее полусырой шедевр, но печенье чисто случайно получилось аккуратным, идеальным, с кружевными узорами из сахарной пудры. Калла, похоже, боялась, что Блу рассердится – и девушку это удивило. С какой стати ей сердиться на них? Она хотела закатить оплеуху Море.

Или обнять ее.

– С ума сойти, ты не сказала нам, – проворчал Ной. – Мы бы поели мороженого.

Ной не мог есть, но ему нравилось местное кафе-мороженое – по непостижимым для Блу причинам.

Мисс Шифтлет склонила голову, не изменяя безупречной осанки.

– Я вижу, ты беседовала с мистером Торресом, до того как он ушел. Он оставил запись о каком-то инциденте в…

– Это уже улажено, – перебила Блу, избегая взгляда Ноя.

Она положила брошюру на стол.

– Давайте сделаем вид, что ничего не было. Теперь я бы хотела знать, можно ли из моего нынешнего положения достичь этого.

Мисс Шифтлет, очевидно, тоже хотелось сменить тему и не говорить ни о чем, что могло быть классифицировано как «инцидент». Она заглянула в брошюру.

– О-о, обезьяны! Так ты интересуешься дикой природой? Я сейчас найду информацию об этом колледже…

Ной потянулся к Блу.

– Ты бы видела ее туфли. У них острые носы.

Блу проигнорировала его.

– Я бы хотела заниматься чем-нибудь связанным с речными системами или лесами…

– О, в этот колледж ОЧЕНЬ строгий отбор, – мисс Шифтлет была слишком деятельна, чтобы позволить Блу закончить фразу. – Позволь, я покажу тебе средний балл учащихся, которых туда принимают.

– Грубо, – заметил Ной.

Мисс Шифтлет развернула экран, чтобы Блу увидела довольно-таки деморализирующий график.

– Ты видишь, что принимают далеко не всех. И стипендию тоже дают не каждому. Ты будешь подавать заявку?

Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос, но мисс Шифтлет была права. Блу училась в старшей школе Маунтин-Вью. Никто здесь не мог позволить себе большую плату за обучение. Большинство ровесников Блу выбирали местный колледж. Если вообще выбирали.

– Я не знаю, обсуждал ли мистер Торрес с тобой типы учебных заведений, которые тебе нужны, – мисс Шифтлет говорила так, как будто подозревала, что он этого не сделал – и осуждала его за неэффективность. – У тебя есть три варианта. Колледж, куда надо стремиться, колледж, который тебе по плечу, и колледж формата «безопасная гавань». То, что ты выбрала – прекрасный образец «стремления». Но пора добавить в твой список и некоторые другие. Колледжи, куда ты точно способна поступить и которые в состоянии себе позволить. Это простое благоразумие.

Мисс Шифтлет написала на карточке слова «стремление», «твой уровень», «безопасность». Подчеркнув слово «безопасность», она протянула карточку Блу. «Я должна оставить ее себе?» – подумала та.

– Ты уже послала запрос об освобождении от оплаты?

– Четыре штуки. Я прочитала в Сети, что можно четыре.

Такая эффективность явно понравилась миссис Шифтлет.

– То есть, очевидно, ты уже поняла, что это очень высокая планка! Значит, теперь пора выстроить благоразумный запасной план.

Блу так устала от компромиссов. Устала быть благоразумной.

Ной поскреб ногтями ножку стола. Этот звук – очень неприятный – заставил мисс Шифтлет нахмуриться.

Ной сказал:

– Я бы вел себя гораздо оптимистичнее, будь я школьным консультантом.

– Если я все-таки поступлю, – сказала Блу, – я смогу взять кредит и попросить стипендию, чтобы покрыть расходы?

– Давай произведем некоторые подсчеты, – предложила мисс Шифтлет. – Комиссия государственной финансовой помощи студентам заплатит определенный ПРОЦЕНТ, в зависимости от твоей ПОТРЕБНОСТИ. Сумма варьируется.

Блу не могла ожидать никакой помощи из скудного семейного бюджета. Она подумала про свой банковский счет, который медленно пополняла.

– И сколько останется? Примерно?

Мисс Шифтлет вздохнула. «Примерное» уж точно лежало вне сферы ее интересов. Она снова повернула к Блу экран, чтобы показать ей размер платы за обучение.

– Если будешь жить в общежитии, то, скорее всего, придется платить десять тысяч в год. Твои родители, конечно, могут взять кредит. Я произведу подсчеты, если угодно.

Блу отшатнулась. Сердце у нее ушло в пятки. Разумеется, это было нереально. Нереально с самого начала – и оставалось навеки таковым. Просто общение с Ганси и остальными внушило ей мысль, что невозможное возможнее, чем казалось раньше.

Мора всегда говорила дочери: «Посмотри, какой потенциал у тебя внутри».

Этот потенциал, впрочем, служил другим. Не Блу.

Не стоило плакать из-за того, что она и так давно знала. Просто в довершение ко всему остальному…

Блу сглотнула. «Я не стану плакать перед этой теткой».

Ной вдруг вылез из-под стола. Он вскочил на ноги. Что-то было не так – слишком быстро, слишком вертикально, слишком бурно для неживого человека. И он продолжал подниматься, хотя уже встал. Когда Ной вытянулся до потолка, карточка, на которой было написано «стремление», «твой уровень» и «безопасность», взмыла в воздух.

– Ой, – произнесла мисс Шифтлет.

Впрочем, в ее голосе даже не было удивления.

Блу почувствовала, что холодеет. Вода в стакане мисс Шифтлет скрипнула.

Визитница распахнулась, карточки разлетелись по столу. Компьютерные колонки упали. В воздухе закружились бумаги. Чья-то семейная фотография взлетела к потолку.

Блу вскочила. Она не знала, как остановить Ноя, но, вытянув руки, поняла, что его тут нет.

Только буря салфеток, конвертов и визитных карточек, бешеный торнадо, постепенно теряющий скорость.

Все свалилось обратно на стол.

Блу и мисс Шифтлет уставились друг на друга. Бумаги, шурша, успокаивались. Перевернутые колонки загудели; один кабель оказался выдернут.

Температура в кабинете медленно повышалась.

– Что это было? – спросила мисс Шифтлет.

У Блу заколотилось сердце.

Она искренне ответила:

– Понятия не имею.

7

Блу приехала на Монмутскую фабрику раньше остальных. На всякий случай она постучалась, а потом вошла. И сразу же ее окутал приятный запах жилой комнаты – приглушенное библиотечное благоухание старых книг, прохладный аромат мяты, плесень и пыль вековых кирпичных стен и древних труб, нотка грязного белья, брошенного у стены.

– Ной? – Ее голос казался совсем тихим в этом огромном помещении.

Блу бросила рюкзак на стул.

– Ты здесь? Все нормально. Я не сержусь. Можешь воспользоваться моей энергией, если надо.

Ответа не было. Комната делалась серой и синей: над горами сердито клокотала одна из этих странных гроз, и огромные, от пола до потолка, окна бывшего склада наполнялись тучами. Резкие вечерние тени, отбрасываемые пачками, двигались и рассеивались. Было тяжело и сонно.

Блу всмотрелась в темноту, собиравшуюся у далекого потолка.

– Ной! Я просто хочу поговорить о том, что произошло.

Она заглянула в спальню Ноя. Сейчас там лежали вещи Мэлори. В комнате пахло мужчиной и хвоей. Один чемодан был открыт, и Блу заметила, что он набит книжками. Ей показалось, что это непрактично и совершенно в духе Ганси; тогда она стала капельку благожелательней к Мэлори.

Ноя там не было.

Блу заглянула в ванную, которая служила также прачечной и кухней. За дверью ютилась компактная стиралка, на раковине лежали носки, то ли повешенные для просушки, то ли просто брошенные. В опасной близости от туалета стоял маленький холодильник. На куске резинового шланга над грязным стоком, как удавленник, болтался душ, занавеска висела на леске. Блу смутило количество пакетов с чипсами на расстоянии вытянутой руки от унитаза. Темно-красный галстук на полу змеился в сторону двери.

Какой-то чужеродный импульс требовал, чтобы Блу убрала часть беспорядка, сделала хоть что-нибудь, чтобы улучшить картину.

Она этого не сделала. И, пятясь, вышла.

Комната Ронана была запретной зоной, но все-таки Блу туда заглянула. Дверца вороньей клетки, безупречно и неуместно чистой, была приоткрыта. Комнату заполняла не столько грязь, сколько хлам: в углу стояли рядом лопаты и рапиры, у стены валялись колонки и принтеры, а в промежутке какие-то странные предметы – старый чемодан, из которого торчали виноградные лозы, деревце в горшке, которое как будто тихонько напевало, одинокий ковбойский сапог посреди комнаты… Высоко на стене висела маска с огромными глазами и разинутым ртом. Она почернела, словно от огня, и по краям была покрыта зазубринами, как будто от пилы. Поперек одного глаза, казалось, проехало колесо. При виде этой маски в сознании Блу возникли два слова – «выжить» и «уничтожить».

Ощущение ей не понравилось.

Какой-то треск за спиной заставил девушку подпрыгнуть, но это всего лишь открылась входная дверь. Нечистая совесть преувеличила шум.

Блу пулей вылетела из комнаты Ронана. Ганси и Мэлори неторопливо вошли, продолжая разговор. Пес угрюмо тащился следом, исключенный из беседы как не владеющий английским.

– Конечно, Йоло Гоха имело смысл взять с собой как спутника, – говорил Ганси, сбрасывая пиджак. – Его или, скажем, Граффада Лвида. Но… нет, невозможно. Он умер в Уэльсе.

– Мы в этом уверены? – спросил Мэлори. – Мы знаем, где он похоронен? Он вообще был похоронен?

– Или, может, его перешили на ночные рубашки – вы это имеете в виду?

Тут Ганси заметил Блу и вознаградил ее своей лучшей улыбкой – не светской, а глуповатой, которая означала радостное возбуждение.

– Привет, Джейн. Скажи мне, с чем у тебя ассоциируется Йоло Гох.

Блу оторвалась мыслями от маски Ронана, Ноя и школы.

– С бронхитом.

– Это был придворный поэт Глендауэра, – сообщил Ганси. – Очень забавный.

– Ты что-нибудь нашел? – спросила Блу.

– Абсолютно ничего, – ответил он, но довольно бодро.

Мэлори грузно опустился на кожаную кушетку. Пес улегся на него. Было, видимо, не очень удобно: Пес повис на профессоре, как покрывало, брошенное на спинку стула. Но Мэлори закрыл глаза и погладил собаку с неожиданной нежностью.

– Ганси, я до смерти хочу чаю. Такого рода вещи здесь водятся? Я вряд ли переживу расстройство биоритма без чашки чаю.

– Я купил чай специально для вас, – сказал Ганси. – Сейчас принесу.

– Только, пожалуйста, воду не из-под крана! – крикнул вдогонку Мэлори, не открывая глаз. Пес продолжал лежать на нем.

На одно ошеломляющее мгновение Блу испугалась, что не удержится и спросит, зачем нужен Пес. Но вместо этого она пошла вслед за Ганси на кухню (она же ванная и прачечная).

Он рылся на заваленных полках.

– Мы обсуждали, как технически было возможно привезти сюда Глендауэра. В книгах говорится, что он путешествовал с магами – может, именно они погрузили его в сон? Он хотел этого? И он заснул до того, как покинул Англию, или уже здесь?

Блу подумала, что это очень грустно – быть похороненным за морем, вдали от родины. Все равно что быть запущенным в космос.

– Йоло Гох тоже был магом?

– Нет, поэтом. Ты же слышала, что говорил Мэлори. Валлийцы были поэ… поли… тической нацией, – Ганси рассмеялся собственной оговорке. – Поэты и были политиками. Нет, это не скороговорка. Я весь день слушал Мэлори. Политика. Поэты. Йоло сочинял очень лестные стихи о прошлых подвигах Глендауэра, о его доме и владениях. О его семье. И так далее. Так, что я вообще ищу?

Он не сразу обнаружил крохотную микроволновку. Изучил внутренность кружки, прежде чем налить воды. Достал из кармана листок мяты и пожевал его, а потом, ожидая, пока вода нагреется, заговорил:

– Если Глендауэр был Робин Гудом, то Йоло Гох – тем, вторым парнем…

– Девой Мэрион, – подсказала Блу. – Маленьким Джоном.

Ганси устремил на нее палец.

– Или как Бэтмен и Робин. Но он умер в Уэльсе. Неужели Йоло Гох вернулся в Уэльс, оставив Глендауэра здесь? Нет. Отказываюсь верить.

Блу обожала этого педантичного ученого Ганси, слишком увлеченного фактами, чтобы задуматься о том, как он выглядит. Она спросила:

– У Глендауэра была жена?

– Умерла в лондонском Тауэре.

– Братья?

– Обезглавлены.

– Дети?

– Целая куча, но многие были заключены в тюрьму и умерли. Или просто погибли. Во время восстания он потерял всю семью.

– Значит, поэт.

Ганси спросил:

– Ты слышала – говорят, если вскипятить воду в микроволновке, она взорвется, стоит ее тронуть?

– Это должна быть чистая, дистиллированная вода, – ответила Блу. – Обычная вода не взорвется – из-за того что в ней минералы. Не стоит верить всему, что читаешь в Интернете.

Их прервал какой-то рев, внезапный и оглушительный. Блу испугалась, а Ганси просто посмотрел наверх.

– Это просто дождь на крыше. Видимо, ливануло.

Он повернулся, с кружкой в руке, и вдруг они с Блу оказались в паре сантиметров друг от друга. Она чувствовала запах мяты у него изо рта. Видела, как двигалось горло Ганси, когда он сглотнул.

Блу злилась на собственное тело, которое предавало ее, на то, что он нравился ей совсем не так, как другие парни. На то, что она отказывалась верить самой себе, когда мысленно твердила, что они просто друзья.

– Как прошел первый день в школе, Джейн? – спросил Ганси другим тоном.

«Мама пропала. Ной взорвался. Я не поступлю в колледж. Я не хочу идти домой, где все слишком странно, и не хочу возвращаться в школу, где все слишком нормально».

– Ну, сам знаешь, школа есть школа, – сказала она, избегая его взгляда. Блу сосредоточилась на шее Ганси, которая находилась у нее прямо на уровне глаз… на воротничке, который не желал лежать ровно, потому что мешал кадык. – Мы целый день смотрели мультики.

Она хотела съязвить, но, видимо, не получилось.

– Мы ее найдем, – сказал Ганси, и у Блу в груди вновь что-то дернулось.

– Не знаю, хочет ли она, чтобы ее нашли.

– Ты права. Джейн, если… – Ганси замолчал и поболтал чай в кружке. – Надеюсь, Мэлори пьет без молока. Про молоко я совсем забыл.

Она жалела, что не может пробудить в себе прежнюю Блу, которая его презирала. Что не может предугадать, будет ли страдать Адам. И сделает ли борьба с этим чувством менее разрушительной для нее предсказанную смерть Ганси.

Она закрыла микроволновку. Ганси вышел.

Мэлори, сидя на кушетке, уставился на чай взглядом человека, читающего свой смертный приговор.

– Что-нибудь еще? – любезно спросил Ганси.

Мэлори спихнул с себя Пса.

– Новую берцовую кость. И погоду получше. И… неважно. Это твой дом, а я тут чужак, поэтому не собираюсь читать тебе нотации и нарушать границы. Но, тем не менее, знаешь ли ты, что кто-то прячется под…

Он указал в непроглядную темноту под бильярдным столом. Прищурившись, Блу заметила там чей-то силуэт.

– Ной, – сказал Ганси. – Вылезай сейчас же.

– Нет, – отозвался тот.

– Ладно, я вижу, что вы знакомы, значит, все в порядке, – сказал Мэлори тоном человека, который вышел без зонтика и почувствовал приближение грозы. – Пойду поврачую свой биоритм.

Когда он ушел, Блу раздраженно произнесла:

– Ной! Я же тебя звала!

Ной по-прежнему сидел под столом, обвив себя руками. Он выглядел значительно менее живым, чем раньше: глаза были невнятными, весь облик расплывчат. Блу с трудом понимала, где заканчивался Ной и начиналась тень. Горло у нее сжалось от какого-то неприятного ощущения, когда она попыталась понять, что не так с его лицом.

– Мне надоело, – сказал Ной.

– Что надоело? – мягко спросил Ганси.

– Разлагаться.

Он плакал. Вот что такое происходило с его лицом. Ничего сверхъестественного.

– Ной… – сказала Блу, присев на корточки.

– Чем я могу помочь? – спросил Ганси. – Мы. Чем мы можем помочь?

Ной расплывчато пожал плечами.

Блу вдруг страшно испугалась, что Ной, возможно, хочет умереть окончательно. Ведь большинство привидений вроде как хотят именно этого – покоиться в мире. Какая ужасная мысль – расставание навсегда. Эгоизм в душе Блу боролся с остатками этических норм, которые она усвоила от родственниц.

Черт возьми. Она должна это сказать.

Блу спросила:

– Ты хочешь, чтобы мы каким-то образом, э, упокоили…

Прежде чем она успела договорить, Ной затряс головой и плотнее подтянул к себе ноги.

– Нет. Нет, нет, нет, нет.

– Не надо этого стыдиться, – сказала Блу, – потому что так сказала бы Мора.

Мать наверняка добавила бы несколько утешительных слов насчет загробного существования, но в ту минуту Блу была не в состоянии это сделать – она сама отчаянно нуждалась в утешении. Девушка неуклюже закончила:

– И не надо бояться.

– Ты ничего не знаешь! – почти истерически воскликнул Ной. – Не знаешь!

Она вытянула руку.

– Послушай…

Ной повторил:

– Ты не знаешь!

– Давай поговорим, – предложил Ганси, как будто проблему разлагающегося призрака могла решить беседа.

– Ты не знаешь! Не знаешь!

Ной встал. Это было невозможно, поскольку под столом не хватало места, чтобы встать в полный рост. Но каким-то образом он появился сразу по обе стороны, окружив Ганси и Блу. Карты на стенах затрепетали. Из-под стола вылетело облако пыли и понеслось по улицам миниатюрной Генриетты. Мигнула настольная лампа.

Температура понизилась.

Блу увидела, как за облаком пара округлились глаза Ганси.

– Ной, – предупредила она.

У нее закружилась голова: Ной вытягивал из нее энергию. Как ни странно, она почувствовала запах старого ковра в кабинете школьного консультанта, а потом – живой зеленый аромат Кабесуотера.

– Это не ты!

Ветер усиливался, шелестя бумагой и переворачивая стопки книг. Из-за закрытой двери бывшей комнаты Ноя слышался лай Пса. Кожа Блу покрылась мурашками, руки и ноги отяжелели.

– Ной, прекрати, – велел Ганси.

Тот не останавливался. Загремела входная дверь.

Блу сказала:

– Ной, я очень тебя прошу.

Он не слушал – а может быть, некому было слушать.

Стоя на подгибающихся ногах, Блу прибегла ко всем защитным визуализациям, которым ее научила мать. Она представила себя внутри непробиваемого стеклянного шара: ей все было видно, но никто не мог ее тронуть. Она представила белый свет, пронизывающий грозовые облака, крышу, внутреннюю тьму Ноя… этот свет находил Блу и защищал ее.

А потом она отключила Ноя от аккумулятора по имени Блу Сарджент.

В комнате настала тишина. Бумаги перестали шуршать. Лампа мигнула еще раз и загорелась ровно. Блу услышала тихое рыдание, и опять стало тихо.

Ганси был в шоке.

Ной сидел посреди пола, среди разбросанных бумаг, и держал в руках выдернутую из горшочка мяту. Он горбился и не отбрасывал тени – зыбкий, нечеткий, вообще еле видимый. Он снова плакал.

Чуть слышно Ной произнес:

– Ты сказала, я могу пользоваться твоей энергией.

Она опустилась на колени перед ним и хотела обнять его, но Ноя почти что не было. Без ее энергии он был тоньше бумаги. Оболочка. Воздух в форме Ноя.

– Да, но не так.

Он прошептал:

– Прости.

– И ты меня.

Он закрыл лицо руками и исчез.

Ганси сказал:

– Вот это было круто, Джейн.

8

Тем вечером Блу сидела, прислонившись к раскидистому буку на заднем дворе; она смотрела на звезды и касалась пальцами холодного гладкого корня. Свет кухонной лампы, пробивавшийся сквозь стеклянную дверь, казался таким далеким.

«Это было круто, Джейн».

Хотя Блу прекрасно знала о позитивных эффектах своей способности, до сих пор она никогда не задумывалась об обратном. Но Ной разгромил бы Монмутскую фабрику, если бы она не отключила его.

Сквозь листву подмигивали звезды. Блу читала, что новые звезды склонны создавать пары. Двойные звезды, находящиеся поблизости друг от друга, становятся одинокими лишь в том случае, если партнера уничтожит другая пара бешено вращающихся новых звезд. Если напрячься, Блу могла представить множество пар, цепляющихся друг за друга в смертоносном и созидательном притяжении своих созвездий.

«Круто».

Она и сама была немного впечатлена. Не тем, как отключилась от мертвого Ноя, – это было грустно. Нечем хвастаться. Но Блу сегодня узнала о себе кое-что новое – а она-то думала, что больше нечего открывать.

Звезды – масса вероятностей – медленно двигались над ней, и впервые за долгое время Блу почувствовала, как они отражаются в ее душе.

Калла открыла заднюю дверь.

– Блу?

– Что?

– Если ты перестала валять дурака, я воспользуюсь твоим телом, – сказала Калла. – У меня сеанс.

Блу подняла брови. Мора просила ее помощи только во время важных сеансов – а Калла не просила никогда, точка. Любопытство, а не послушание заставило Блу подняться.

– Так поздно? Сейчас?

– Я прошу именно сейчас, не так ли?

Калла засуетилась по гадальной и столько раз позвала Персефону, что Орла возмущенно потребовала тишины – некоторые, мол, пытаются говорить по телефону. Джими крикнула:

– Я чем-нибудь могу помочь?

От всей этой суматохи Блу, как ни странно, занервничала. В доме номер 300 на Фокс-Вэй сеансы происходили так часто, что обычно они казались формальными и совершенно не магическими. Но сейчас… вокруг царил хаос. Как будто что-то могло случиться.

В дверь позвонили.

– ПЕРСЕФОНА, Я ТЕБЕ СКАЗАЛА! – проорала Калла. – Блу, открой. Я буду в гадальной. Приведи его туда.

Открыв дверь, Блу обнаружила в свете фонаря на крыльце юношу в форме Агленби. Вокруг его головы порхали мотыльки. Оранжевые брюки, белые мокасины, идеальная кожа, растрепанные волосы.

Когда глаза Блу привыкли к темноте, она поняла, что он слишком взрослый для «вороненка». И даже весьма взрослый. Трудно было понять, отчего она хоть на секунду сочла его школьником.

Блу хмуро посмотрела на обувь гостя, потом в лицо. Хотя все в нем было рассчитано на то, чтобы поражать окружающих, она, в общем, осталась равнодушной. Пару месяцев назад впечатление было бы гораздо сильнее.

– Здорово, – ответил он, бодро улыбнувшись и продемонстрировав предсказуемо ровные зубы. – Я хотел бы заглянуть в будущее. Я не опоздал, кажется?

– В самый раз, моряк. Заходите.

В гадальной к Калле присоединилась Персефона. Они сидели за столом бок о бок, как присяжные. Молодой человек встал напротив и лениво забарабанил пальцами по спинке стула.

– Сядьте, – нараспев произнесла Калла.

– На любой старый стул, – негромко добавила Персефона.

– Не на любой старый стул, – поправила Калла и указала: – На этот.

Клиент уселся напротив и обвел ясными глазами всю комнату. Его тело непрерывно двигалось. Он походил на человека, который «берет и делает». Блу никак не могла решить, правда ли он красив или эту мысль ей внушили его манеры.

Он спросил:

– Ну, как это будет? Деньги вперед, или вы определите сумму после того, как увидите, насколько запутанно мое будущее?

– Как вам угодно, – сказала Персефона.

– Нет, – возразила Калла. – Сейчас. Пятьдесят.

Он легко расстался с деньгами.

– А можно чек? Деловые издержки. Кстати, у вас там потрясающий портрет Стива Мартина. Его взгляд так и следует за тобой по комнате.

– Блу, выпиши счет, – попросила Персефона.

Блу, стоявшая у двери, пошла за визиткой, чтобы написать на ней сумму. Когда она вернулась, Персефона говорила Калле:

– Придется пользоваться только твоими, моих у меня нет.

– Нет твоих! – недоверчиво воскликнула Калла. – Куда они делись?

– Я их отдала парню с кока-колой.

Громко фыркнув, Калла достала свою колоду Таро и объяснила гостю, как ее перетасовать. Она добавила:

– Потом верните карты мне, рубашкой кверху, и я вытащу несколько штук.

Он начал тасовать.

– Пока тасуете, думайте о том, что вам хотелось бы узнать, – негромко подсказала Персефона. – Это поможет прояснить картинку.

– Хорошо, хорошо, – ответил гость, энергично мешая колоду.

Он посмотрел на Блу. А затем внезапно перевернул карты картинками вверх, раздвинул их веером и стал рассматривать.

Калла ему этого не велела.

Отчего-то Блу напряглась.

– Значит, если мой вопрос – «как добиться того, чего я хочу», – сказал он, вытаскивая одну карту и выкладывая ее на стол, – это неплохое начало, не так ли?

Настала мертвая тишина.

На столе лежала тройка мечей. На карте было изображено истекающее кровью сердце, пронзенное упомянутыми тремя мечами. По клинкам стекала кровь. Мора называла эту карту «разбитым сердцем».

Не нужно было дара предвидения, чтобы ощутить исходящую от нее угрозу.

Ясновидящие уставились на гостя. У Блу в животе сжалось что-то холодное; девушка поняла, что этого они не предусмотрели.

Калла прорычала:

– Что за шутки?

Он продолжал улыбаться – так же бодро и искренне.

– Второй вопрос – где еще одна? Та, что похожа на нее.

Он указал на Блу, и у той снова все перевернулось внутри.

«Мама».

– Иди к черту! – вспыхнула Калла.

Он кивнул.

– Я так и думал. Как, по-вашему, она скоро вернется? Я бы очень хотел с ней поболтать.

– К черту, – повторила Персефона. – Я полностью согласна. В буквальном смысле, то есть вы сейчас встанете и пойдете.

«Каким образом этот тип связан с мамой?»

Блу лихорадочно запоминала приметы гостя, на тот случай, если впоследствии понадобится его описать.

Мужчина встал и взял со стола тройку мечей.

– Знаете что? Я это сохраню. Спасибо за информацию.

Когда он повернулся к двери, Калла двинулась было за ним, но Персефона коснулась одним-единственным пальцем ее руки и остановила подругу.

– Нет, – тихо сказала она.

Входная дверь закрылась.

– Этого трогать нельзя.

9

Адам читал и перечитывал расписание на первую четверть, когда на стул рядом с ним плюхнулся Ронан.

Они сидели вдвоем в классе с синим ковром на полу; Адам приехал в Борден-хаус рано. Казалось неправильным, что начало учебного года эмоционально заряжено ничуть не меньше, чем тревожный день в пещере воронов, но Адам не мог отрицать, что радостное предвкушение, струившееся по его жилам, было столь же несомненным, как в те волнующие минуты, когда вокруг них пели птицы.

Еще один год – и это закончится.

Первый день, конечно, был несложным. Еще толком ничего не началось – уроки, спорт, школьные ужины, консультации по поводу колледжа, экзамены, очередной кредит. Вечерние подработки и сидение за учебниками до трех часов утра еще его не убили.

Он перечитал расписание. Куча обязательных и внешкольных занятий. Выглядело как нечто невозможное. Учиться в Агленби было трудно – а для Адама труднее вдвойне, поскольку он должен был держаться на первом месте.

В прошлом году в этом самом классе перед ними стоял Баррингтон Пуп и учил их латыни. Потом он умер. Адам точно знал, что видел смерть Пупа, хотя не помнил, как конкретно она выглядела. Хотя, приложив некоторые усилия, он мог представить, что это было такое.

На мгновение Адам закрыл глаза. В тишине пустого класса он слышал шуршание листьев о листья.

– Не понимаю, – сказал Ронан.

Адам открыл глаза.

– Что?

Очевидно, Ронану не сиделось. Он подошел к доске и начал писать. Яростным почерком.

– Мэлори. Вечно он жалуется на больные ноги, глаза, правительство… и эта собака. Но он же не слепой и не инвалид.

– И почему он не завел какое-нибудь нормальное животное? Типа ворона.

Ронан пропустил его слова мимо ушей.

– И он три раза вставал за ночь, чтобы отлить. Наверно, у него опухоль.

Адам сказал:

– У тебя же все равно бессонница.

– Нет.

Маркер протестующе пискнул: Ронан буквально вбивал в доску латинские слова.

Хотя Ронан не улыбался, а Адам узнавал не все слова, он был уверен, что это грязная шутка. Несколько секунд он наблюдал за другом и пытался представить, что перед ним не Ронан, а учитель. Невозможно. Адам сам не мог понять, в чем дело – в том, как Ронан засучил рукава, или в его апокалиптической манере повязывать галстук.

– Он все знает, – как бы мимоходом заметил Ронан.

Адам ответил не сразу, хотя и понял, что́ тот имел в виду. Всеведение профессора смущало его самого. Задумавшись об источнике этого неприятного ощущения – а источником была мысль о том, что пятнадцатилетний Ганси прообщался с Мэлори целый год, – Адам вынужденно признал: это не паранойя, а ревность.

– Мэлори старше, чем я думал, – заметил он.

– Да он вообще суперстар, – отозвался Ронан, как будто ждал реплики Адама. – И он жует с открытым ртом.

Хрустнула половица. Ронан немедленно отложил маркер. Невозможно было открыть входную дверь Борден-хауса, не заставив заскрипеть половицы по всей длине коридора. Оба поняли, что это значило: школа оживала.

– Так, – зло и скорбно сказал Ронан, – началось, ковбой.

Вернувшись на свое место, он задрал на парту ноги. Это, разумеется, запрещалось. Ронан скрестил руки на груди, откинул голову назад, закрыл глаза. Момент непослушания. Это был Ронан, которого знала школа, его старший брат Диклан – и иногда Ганси.

Ронан утверждал, что никогда не врет, но у него было лицо записного лжеца.

Стали появляться ученики. Раздавались такие знакомые звуки – скрежет парт по полу, шуршание пиджаков о спинку стула, шлепанье тетрадями об стол, – что Адам даже с закрытыми глазами мог бы видеть всю сцену в деталях. Одноклассники были болтливы, ненавистны и слепы. «Куда ездил летом, чувак? На Кейп, как всегда, куда еще. Скучно. В Вейл. Мать сломала лодыжку. О, а мы мотнулись в Европу бэкпекерами. Дед сказал, мне надо нарастить мускулы, а то я стал совсем похож на гея. Ну, он по-другому выразился. К слову о геях, вот и Пэрриш».

Кто-то стукнул Адама по затылку. Он моргнул. Посмотрел направо, потом налево. Обидчик стоял со стороны глухого уха.

– А, – сказал Адам.

Это был Тед Каррузерс, чей главный недостаток заключался в том, что Адам его не любил, а Тед этого не понимал.

– А, – беззлобно передразнил Тед, как будто безразличие Адама ему понравилось.

У Адама возникло отчаянное мазохистское желание, чтобы Тед спросил у него, где он провел лето. Но вместо этого Тед повернулся к Ронану, который по-прежнему сидел с закрытыми глазами и задрав ноги на парту. Он поднял руку, чтобы хлопнуть и его по затылку, но не решился и остановил ее на лету. Тед просто побарабанил пальцами по парте Ронана и пошел дальше.

Адам чувствовал биение силовой линии в своих жилах.

Школьники продолжали заходить. Адам продолжал наблюдать. Он хорошо это умел – наблюдать за другими. Только самого себя он не видел и не понимал. Как же он ненавидел их и как хотел быть таким же. Какими бессмысленными считал каникулы в Мэне и как о них мечтал. Какой неестественной находил речь одноклассников и как старался усвоить эту ленивую монотонность. Адам понятия не имел, как все перечисленное может соединяться.

В дверях появился Ганси. Прижав палец к нижней губе, красиво нахмурив брови, он разговаривал с каким-то учителем, стоявшим в коридоре. Школьная форма сидела на Ганси с безыскусным изяществом. Он шагнул в класс, расправив плечи, и на мгновение вновь сделался чужаком – высокомерным и непостижимым наследником вирджинской аристократии.

Адам почувствовал себя задетым. Как будто он отчего-то перестал дружить с Ганси, но до сих пор об этом не вспоминал. Как будто Ганси собирался сесть ближе к Ронану, а не к Адаму. Как будто прошлого года не было, и Адаму вновь предстояло в одиночку противостоять всем этим перекормленным хищникам.

А потом Ганси со вздохом сел впереди Адама. И обернулся.

– Господи, я вообще не спал.

Он вспомнил про хорошие манеры и сжал кулак. Когда они с Адамом стукнулись костяшками, тот ощутил огромный прилив облегчения и любви.

– Ронан, опусти ноги.

Ронан опустил.

Ганси вновь повернулся к Адаму.

– Значит, Ронан рассказал тебе про «Кабана».

– Ронан мне ничего не рассказал.

– Только про отлить, – заметил Ронан.

Адам не ответил ему.

– А что с машиной? – спросил он.

Ганси обвел взглядом класс, как будто ожидал, что школа изменилась за лето. Разумеется, нет: синий ковер повсюду, слишком рано включенное отопление, полки, забитые элегантно потрепанными книгами на латыни, греческом и французском. Запах любимой старой тетушки, которая тебя обнимает.

– Вчера вечером мы поехали купить еще хлеба, варенья и чая, и отключилось рулевое управление. Потом радио и свет. Господи. Ронан всю дорогу пел эту свою кошмарную песню – и едва успел допеть до середины, когда отрубилось все. Пришлось выталкивать «Кабана» на обочину.

– Опять генератор, – заметил Адам.

– Да, да, именно. Я открыл капот и увидел, что ремень просто висит, весь изорванный. Нужно было достать другой, и мы чуть не рехнулись, пока нашли его в продаже – такое ощущение, что за ремнями конкретного размера вчера буквально охотились. Разумеется, надеть его было уже нетрудно.

Ганси выговорил это небрежно, как будто ему ничего не стоило взять и поменять ремень генератора. Но некоторое время назад, совсем недавно, Ричард Ганси Третий обладал лишь одним навыком по части машин – вызвать механика.

Адам сказал:

– А ты молодец, что сообразил.

– Да ерунда, – ответил Ганси, но было видно, что он гордится собой.

Адам чувствовал себя так, словно помог птенцу выбраться из яйца.

«Слава богу, мы не в ссоре, слава богу, мы не в ссоре, слава богу, мы не в ссоре, что́ я могу сделать, чтобы этого не произошло опять…»

Ронан сказал:

– Давай-давай. После выпуска можешь стать автомехаником. Об этом обязательно напишут в школьном ежегоднике.

– Ха… – начал Ганси и тут же развернулся, чтобы посмотреть на нового латиниста, который вошел в класс.

На него смотрели все.

В бардачке Адам держал вырезанную из журнала фотографию – для вдохновения. На ней была изящная серая машина, выпущенная счастливыми немцами. Прислонившись к дверце и подняв воротник от ветра, стоял молодой человек в длинном черном шерстяном пиджаке, самоуверенный и самодовольный, как всемогущий ребенок – сплошь густые темные волосы и белые зубы. Руки у него были сложены на груди, как у боксера.

Вот так и выглядел их новый учитель латинского языка.

Адам впечатлился. В плохом смысле.

Новый учитель сбросил темный пиджак, разглядывая творчество Ронана на доске. Затем повернулся к сидевшим ученикам с точно таким же уверенным видом, как у парня на той фотографии.

– Посмотрите на себя, – произнес он. Его взгляд задержался на Ганси, Адаме и Ронане. – Американская молодежь. Пока не могу понять, вы – лучшее или худшее из того, что я видел здесь. Это чья работа?

Все знали, но никто не наябедничал.

Учитель сцепил руки за спиной и посмотрел повнимательнее.

– Словарный запас впечатляющий, – заметил он и постучал костяшкой пальца по некоторым словам. Он вообще был очень подвижен. – Но что тут творится с грамматикой? А здесь? Здесь нужно сослагательное наклонение. «Боюсь, они могут этому поверить» – а здесь должен быть вокатив. Я-то понимаю, что тут сказано, потому что знаю эту шутку, но любой носитель языка посмотрит на вас как на идиотов. Это непригодная к употреблению латынь.

Адаму не нужно было поворачиваться, чтобы почувствовать, что Ронан кипит.

Новый латинист повернулся – быстрый, ловкий, внимательный.

– Но это и неплохо, иначе мне нечего было бы здесь делать. Так, недомерки. Джентльмены. В этом году я веду у вас латынь. В общем, я интересуюсь языками не из любви к языкам как таковым. Меня интересует исключительно их применение. И я не вполне учитель латинского. Вообще-то я историк. Иными словами, латынь интересует меня лишь как средство… рыться в заметках мертвецов. Есть вопросы?

Ученики подозрительно смотрели на него. Это был первый урок первого учебного дня, и ничто не могло сделать занятие по латыни чуть менее насыщенным латынью. Яростная энергия нового учителя бессмысленно тонула в замшелых камнях.

Адам поднял руку.

Учитель указал на него.

– Miserere nobis, – сказал Адам. – Timeo nos horrendi esse. Сэр.

«Сжальтесь над нами… боюсь, мы ужасны».

Улыбка учителя расширилась при слове «сэр». Но он наверняка знал, что ученики были обязаны обращаться к учителям «сэр» или «мэм» в знак уважения.

– Nihil timeo, – ответил он. – Solvitur ambulando.

Нюансы первой фразы – «я ничего не боюсь!» – ускользнули от большинства, а вторая – устойчивое выражение, говорящее о пользе упражнений, – пролетела мимо.

Ронан лениво улыбнулся. Не поднимая руки, он произнес:

– Хэх. Noli prohicere maccaritas ad porcos.

«Не мечите жемчуг перед свиньями».

Он не прибавил «сэр».

– Так вы свиньи? – поинтересовался учитель. – Или люди?

Адаму не хотелось наблюдать, как кто-либо из них – Ронан или новый латинист – дойдет до ручки. Он быстро вмешался:

– Quod nomen est tibi, сэр?

– Меня зовут, – сказал мужчина, углом губки стирая бо́льшую часть неудачной грамматики Ронана и на освободившемся месте выводя аккуратные буквы, – меня зовут Колин Гринмантл.

10

– Мы живем среди провинциалов!

Колин Гринмантл высунулся из окна. Снизу на него посмотрело стадо коров.

– Пайпер, погляди на этих коров. Эта так и уставилась на меня. Она как будто говорит: «Да, Колин, ты теперь действительно живешь в деревне».

Пайпер отозвалась:

– Я в ванной.

Впрочем, ее голос доносился из кухни. Его жена (впрочем, Гринмантлу не нравилось использовать слово «жена», поскольку оно наводило на мысль, что он разменял четвертый десяток… допустим, и правда разменял, но все-таки не хотел, чтобы ему об этом напоминали; и в любом случае выглядел он очень моложаво – кассирша в магазине заигрывала с ним не далее чем вчера вечером, и пусть даже причиной, возможно, было то, что он ошеломляюще разоделся для выхода за печеньем, Гринмантл, тем не менее, полагал, что дело в его аквамариновых глазах, в которых она буквально купалась) – так вот, жена восприняла переезд в Генриетту лучше, чем он ожидал. До сих пор единственным актом неповиновения со стороны Пайпер было разбить взятую напрокат машину – она гневно въехала на ней в указатель торгового центра, чтобы продемонстрировать, насколько она не приспособлена для жизни в таком месте, где невозможно ходить по магазинам пешком. Возможно, Пайпер сделала это не намеренно, но она вообще мало что делала случайно.

– Просто чудовища, – добавил Гринмантл, хотя думал сейчас в основном не о коровах, а о новых учениках. – Живут подачками, но сожрут тебя в момент, если у них будет соответствующее настроение.

Они только что въехали в свое «историческое» съемное жилище на скотной ферме. Гринмантл, который много занимался историей, сомневался в претензиях данной фермы на «историчность», но выглядела она довольно мило. Ему нравилась идея сельского хозяйства; в базовом лингвистическом смысле он сам был теперь фермером.

– Они придут за твоей кровью в пятницу, – крикнула Пайпер.

Коровы любопытно замычали. Гринмантл ради эксперимента показал им неприличный жест. Их выражение не изменилось.

– Они уже здесь.

– Не коровы. Я оформляю еще одну страховку для тебя, и им нужна твоя кровь. В пятницу. Будь дома.

Гринмантл втянул голову обратно в окно и зашагал на кухню. Пайпер стояла за столом в розовом лифчике и трусах и резала манго. Светлые волосы занавеской свешивались вокруг лица. Она даже не взглянула на мужа.

– В пятницу у меня уроки, – сказал он. – Подумай о детях. И вообще, сколько страховок нам нужно?

– Я привыкла к определенному уровню жизни и не желаю от него отказываться, если посреди ночи с тобой случится что-нибудь ужасное.

Она ткнула в сторону Гринмантла ножом, когда тот стянул ломтик манго. Он избежал раны только благодаря собственному проворству, а вовсе не из-за того, что Пайпер плохо целилась.

– Приезжай сразу после уроков. Не шляйся нигде, как ты это обычно делаешь.

– Я не шляюсь, – возразил Гринмантл. – Я как раз действую очень целенаправленно.

– Да, да, мстишь, доказываешь, что ты мужик, и все такое.

– Можешь присоединиться, если хочешь. Ты гораздо лучше ориентируешься на местности.

Пайпер не сумела скрыть, что обращение к самолюбию ей польстило.

– До воскресенья – не могу. В среду у меня брови. Линия бикини в четверг. В субботу лучше не приезжай. Шляйся в субботу. Здесь будет ритуал очищения.

Гринмантл стянул еще кусочек манго, и нож на сей раз мелькнул ближе.

– Это что такое?

– Я видела объявление. Обещают избавить дом от негативной энергии. А тут ее полно.

– Это всего лишь твое присутствие.

Она бросила нож в раковину, где ему предстояло оставаться до самой смерти. Пайпер не любила заниматься хозяйством. Набор умений у нее был весьма ограниченный. Она зашагала по коридору, намереваясь принять ванну, вздремнуть или развязать войну.

– Только смотри, чтоб нас не убили.

– Никто не собирается нас убивать, – уверенно сказал Гринмантл. – Серый Человек знает правила. А остальные…

Он сполоснул нож и убрал его.

– Остальные – что?

Он и не заметил, что Пайпер еще не ушла.

– Я просто вспомнил, что сегодня увидел одного из сыновей Ниалла Линча.

– Он тоже незаконный? – поинтересовалась Пайпер.

Ниалл Линч нес ответственность за семь умеренно неприятных и четыре просто отвратительных месяца их совместной жизни.

– Возможно. Но, боже мой, выглядит он точь-в-точь как этот ублюдок Ниалл. Жду не дождусь, когда провалю его. Интересно, знает ли он, кто я такой. Может, стоит ему сказать?

– Ты садист, – беззаботно отозвалась Пайпер.

Он постучал костяшками пальцев по столу.

– Пойду посмотрю, на какой челюсти у коров растут зубы.

– На нижней. Я по телику видела.

– Все равно схожу.

Пока он пытался вспомнить, какая дверь ведет в прихожую, Пайпер что-то сказала ему вдогонку, но Гринмантл не разобрал. Он уже набрал номер бельгийского знакомого, который разыскивал пряжку от пояса пятнадцатого века, по слухам, насылавшего на своего обладателя дурные сны. У бельгийца ушла уйма времени, чтобы ее обнаружить. Жаль, что Гринмантл не мог отправить за ней Серого Человека; он был лучшим в своей области. Пока не предал Гринмантла, разумеется.

Гринмантл задумался, сколько времени пройдет, прежде чем Серый Человек явится к нему.

11

Когда Ганси и Ронан после уроков приехали на Фокс-Вэй, на Каллу в гостиной нападал человек, одетый полностью в серое. Блу, Персефона и мебель жались к стенам. Мужчина стоял в идеальной бойцовской стойке – ноги чуть шире плеч, одна ступня выдвинута вперед. Он крепко держал Каллу за руку. В другой руке та держала коктейль, который старалась не разлить.

Серый Человек тонко улыбался. У него были превосходные зубы.

Юноши вошли без стука, как старые знакомые, и Ганси, бросив сумку на покоробившиеся половицы, встал в дверях гостиной. Он не знал, требует ли ситуация вмешательства. Серый Человек был наемным убийцей (предположительно, ушедшим на покой). Шутить с ним не стоило.

Но в любом случае, если бы Калла нуждалась в помощи, она бы поставила бокал. И Блу не уплетала бы йогурт.

– Покажи еще раз, – потребовала Калла. – Я не поняла.

– Я повторю посильнее, – сказал Серый Человек, – но не хочу сломать тебе руку по-настоящему.

– Не бойся, не сломаешь, – заверила Калла. – Давай, не бойся.

Она отхлебнула коктейль. Серый Человек ухватил ее за руку (по сравнению с Каллой он казался совсем бледным) и снова потянул, а потом быстро выкрутил. Плечо Каллы резко дернулось вниз; она чуть не выронила бокал и хихикнула.

– Вот теперь я почувствовала.

– Теперь повтори то же самое со мной, – велел Серый Человек. – Я подержу бокал.

Сунув руки в карманы, Ганси прислонился к косяку. Он инстинктивно сознавал, что ужасные новости, которые он принес, были из тех, которые становятся только хуже, если ими поделиться. И он позволил себе минуту удовольствия перед бурей. Атмосфера этого дома оказывала на него обычное влияние. В отличие от Монмутской фабрики, дом номер 300 на Фокс-Вэй был битком набит странными людьми и причудливыми предметами. Он полнился разговорами, музыкой, телефонными звонками, старой электроникой. Ганси никогда не забывал, что все эти женщины были подключены к прошлому, имели доступ к будущему и ощущали свою связь более чем с одним миром.

Ганси не столько ходил в гости, сколько погружался.

Ему это нравилось. Ему хотелось быть частью дома номер 300 на Фокс-Вэй, хотя он и понимал, что по бесчисленному множеству причин это невозможно. Блу была естественным порождением своей семьи – уверенная, странная, доверчивая, любопытная. А он… невротичный, слишком сложный. Продукт совершенно иной среды.

– Что еще? – спросила Калла.

– Могу показать, как вывихнуть мне челюсть, если угодно, – добродушно произнес мистер Грей.

– О да – а вот и Ричард Ганси Третий, – сказала Калла, заметив гостей. – И змея. Где кока-кола?

– Работает, – ответил Ганси. – Не смог отпроситься.

Персефона слабо помахала, держа в руке высокий бокал, полный светло-розовой жидкости. Блу не стала махать. Она заметила выражение лица Ганси.

– Имя Колин Гринмантл вам о чем-то говорит? – спросил он у мистера Грея, хотя и так знал ответ.

Передав Калле бокал, Серый Человек вытер ладони о брюки. Превосходные зубы исчезли.

– Колин Гринмантл – мой бывший наниматель.

– Он наш новый учитель латыни.

– О боже, – произнесла Персефона. – Хочешь выпить?

Ганси понял, что она обращается к нему.

– Нет, спасибо.

– А я хочу, – сказала она. – Сейчас принесу и вам, мистер Грей.

Тот отошел к окну. Его машина, неизящный белый «Мицубиси» с огромным спойлером, стояла во дворе. Они с Ронаном задумчиво посмотрели на нее. После долгого молчания Серый Человек сказал:

– Это тот, кто попросил меня убить отца Ронана.

Ганси знал, что не стоит обижаться на бесстрастность интонации: мистер Грей был киллером, Ниалл Линч – его жертвой, в то время они с Ронаном еще не дружили, и с этической точки зрения профессия мистера Грея, пожалуй, не так уж отличалась от профессии наемника. Но это не отменяло того факта, что отец Ронана погиб. Ганси напомнил себе, что Серый Человек был просто равнодушным орудием. Рукой, направившей его, был Гринмантл.

Ронан, до сих пор молчавший, сказал:

– Я убью его.

И Ганси вдруг увидел ужасную картину: испачканные кровью руки Ронана, пустые, непонятные глаза, труп у ног. От этого безумного и жестокого образа он никак не мог избавиться, тем более что уже видел все фрагменты порознь – и в точности знал, как они будут выглядеть, если сложить их воедино.

Серый Человек быстро повернулся.

– Нет, – сказал он, с неслыханной прежде силой. – Ты меня слышишь? Не убьешь.

– Да неужели? – поинтересовался Ронан. Его голос звучал негромко и опасно, и в нем заключалось куда больше угрозы, чем если бы Ронан крикнул.

– Колин Гринмантл неприкасаем, – сказал Серый Человек. Он широко растопырил пальцы и продолжал: – Он – паук, висящий на паутине. Каждая ножка касается нити, и если с пауком что-нибудь случится, начнется ад.

Ронан ответил:

– Я уже жил в аду.

– Ты и понятия не имеешь, что такое ад, – заверил Серый Человек, хотя довольно добродушно. – Думаешь, ты первый, кто хочет отомстить за отца? Или твой отец – первый, кого убил Гринмантл? И тем не менее он жив и невредим. Потому что мы все знаем, как это работает. Прежде чем приехать сюда из Бостона, он присоединил шестнадцать ниточек к разным людям вроде меня, к компьютерным программам, к банковским отчетам. Паук умирает, паутина дергается – и внезапно твои счета пустеют, младший брат становится инвалидом, старшего расстреливают за рулем машины в Вашингтоне, предвыборная кампания миссис Ганси терпит крах из-за поддельных скандальных фото, Адам лишается стипендии, Блу теряет глаз…

– Перестаньте, – сказал Ганси. Он подумал, что сейчас его вырвет. – Господи. Пожалуйста, хватит.

– Я просто хочу, чтобы Ронан понял: он не имеет права наделать глупостей, – объяснил Серый Человек. – Убить Гринмантла – значит положить конец своей жизни, в ее привычном виде. Да и что хорошего принесет тебе месть?

– Это говорит киллер, – прорычал Ронан. Он явно обиделся.

– Говорит киллер, да… но я профи, – напомнил мистер Грей. – Даже если бы Гринмантл не был гениальным пауком, ты хотел бы сесть в тюрьму ради удовольствия убить его?

Без единого слова Ронан вышел и захлопнул дверь. Ганси не последовал за ним. Он разрывался между двумя желаниями – умерить боль друга или оставить его обиженным, зато предупрежденным. Жестокость была болезнью, которую, по мнению Ганси, он не мог подцепить. Но все вокруг – его друзья – медленно заражались ею.

Персефона принесла Серому Человеку коктейль, и себе тоже. Они дружно выпили.

– Хочешь? – спросила Блу.

Она наклонила стаканчик с йогуртом, показывая, что остались только кусочки фруктов на дне. Ганси не кивнул, но она все равно отдала ему стаканчик и ложку. Эффект был потрясающий – удивительно скользкая черника, удар сахара по пустому желудку, мысль о том, что этой ложки только что касались губы Блу.

Та посмотрела, как он проглотил первую порцию, и быстро повернулась к мистеру Грею.

– Это Гринмантл приходил вчера на сеанс, так?

– Да, – ответил мистер Грей. – Как я и думал. А теперь он преподает ребятам латынь.

– Почему? – спросил Ганси. – Почему мы?

– Не вы, – сказал мистер Грей. – Я. Разумеется, он не поверил, что я смылся с Грейуореном. Он явился сюда в поисках Моры, поскольку считает, что она для меня значима. Он проник в школу, поскольку выяснил, что мы с вами знакомы. Он хочет, чтобы я знал, что он знает, что я по-прежнему здесь, – а еще, чтобы я знал, как много ему известно о моей теперешней жизни.

– И что нам делать? – спросил Ганси.

Он чувствовал себя так, как будто этот день был ошибкой; настоящее начало учебного года должно было выглядеть как-то иначе. Лучше бы он остался в постели до завтра и попробовал еще разок.

– Это не ваша проблема, а моя, – кратко ответил мистер Грей.

– Он приезжает в мою школу. Каждый день. Ронану придется смотреть ему в лицо. Каждый день. По-вашему, это не моя проблема?

Мистер Грей сказал:

– Но ему нужен не ты. Я все улажу. Твоя забота – позволить мне все уладить.

Ганси опустился на кушетку. Он верил в намерения мистера Грея, но не в слова. Если за последний год он чему-то и научился, так это тому, что Генриетта представляет собой сплошной клубок.

Калла ухватила мистера Грея за запястье и медленно сделала вид, что ломает ему руку. Слегка покачав головой, он снова обернулся к ней, взял одной рукой за кисть, другой за запястье и повернул – неторопливо и четко. Несколько раз, чтобы Калла поняла, как это происходит. Отчего-то приятно было наблюдать за тем, как он со знанием дела изображает жестокость. Это напоминало танец. Нечто абсолютно контролируемое и прекрасное. Его аккуратное мускулистое тело и аккуратные, полностью осознаваемые движения гласили: «У меня все под контролем». И правда – все.

Как же Ганси хотелось, чтобы Гринмантл и правда был проблемой одного Серого Человека. Но он вновь увидел сужающийся черный туннель и пропасть, а на ее дне могилу.

Калла выругалась и схватилась за плечо.

– Извини, – сказал мистер Грей. И повернулся к Ганси: – Я выясню, чего он хочет.

– Только смотрите, чтоб вас не убили, – немедленно сказала Блу.

– Обязательно.

Наконец заговорила Персефона – как всегда, очень тихо:

– Пожалуй, хорошо, что вы уже почти нашли своего короля.

Ганси понял, что она обращается к нему.

– Да?

– Конечно, – сказала Калла. – И ты еще долго провозился.

12

В тот вечер, вскоре после возвращения с работы, Адам услышал стук в дверь своей квартирки. Открыв, он с удивлением обнаружил, что человек на пороге абсолютно реален. А потом удивился дополнительно: это был Ганси, а не Ронан.

– О, – сказал он. – Уже поздно.

– Знаю, – Ганси был в пальто и очках с металлической оправой; до тех пор он явно пытался заснуть, но тщетно. – Извини. Ты сделал задание по алгебре? Я не понимаю четвертый номер.

Он не произнес слова «Гринмантл». Говорить было нечего, пока они не получили известий от мистера Грея.

– Да, можешь посмотреть.

Адам впустил Ганси, по пути засунув письмо – то самое – под шкафчик у двери. В отличие от Ронана, Ганси в этой квартире выглядел неуместно. Низкий потолок словно давил его, трещины в штукатурке выступали яснее, практичные пластмассовые корзины, в которых лежали вещи Адама, казались еще более лишенными эстетического обаяния. Ганси отлично сочетался со старыми вещами, но эта обстановка была не старой, а просто дешевой.

Он спрятал письмо? Да. Адам буквально видел раскаленный контур конверта под шкафчиком. Ганси пожалел бы друга, нанял адвоката, и Адам почувствовал бы себя полным дерьмом, и тогда они бы поссорились…

«Мы не поссоримся».

Ганси сбросил пальто – под ним оказались футболка и штаны от пижамы, возможно самый символический наряд, какой Адам только мог вообразить для своего друга, разве что Ганси умудрился бы надеть под футболку еще одно пальто, а под него опять футболку и штаны от пижамы и так далее, и так далее, бесконечная матрешка – и плюхнулся на кровать.

– Мама звонила, – сказал Ганси. – Не хочу ли я встретиться с губернатором на следующих выходных, потому что было бы здорово, если бы я согласился, и не хочу ли пригласить друзей. Нет, мама, вообще-то не хочу. Но там будет Хелен! Да, мама, я так и подумал, но для меня это не плюс – я боюсь, она похитит Адама. Ладно, ладно, ты не обязан, я знаю, что ты занят, но бла-бла-бла и так далее, и так далее. О. Я забыл. Я принес плату за вторжение.

Он подтянул к себе пальто за рукав и достал из кармана два шоколадных батончика. Один он бросил на колени Адаму, а второй развернул.

Адаму страшно хотелось шоколадку, но он отложил ее, чтобы съесть завтра вечером на работе, во время перерыва.

– Это не даст мне заснуть.

Ему польстил намек на то, что изящная старшая сестра Ганси сочла его привлекательным. Недостижимость Хелен превращала эти слова в приятное поглаживание самолюбия.

– Так ты едешь?

– Не знаю. Если да, поедешь со мной?

Адам ощутил инстинктивную тревогу. Мышечную память того последнего раза, когда он побывал на политическом мероприятии в доме Ганси.

– Лучше пригласи Блу. Она устроила мне разнос за то, что ее не позвали в прошлый раз.

Ганси моргнул. Его глаза за стеклами очков стали испуганными.

– За то, что я ее не позвал?

– Нет, я. Но она захочет поехать. Поверь. Она меня реально напугала.

– Верю. Господи, я представил, как Блу знакомится с губернатором. И какие вопросы задает.

Адам ухмыльнулся.

– Он все это заслужил.

Ганси провел карандашом по тетрадке, сверяя свое домашнее задание с заданием Адама, хотя тот видел, что Ганси и сам выполнил номер четвертый вполне верно. Адам взглянул на шоколадный батончик и потер руки. Каждую зиму они шелушились, что бы он ни делал, и уже начали пересыхать. Он понял, что постукивание карандаша прекратилось, поднял голову и обнаружил, что Ганси сидит, хмуро уставившись в пространство.

– Все говорят: «Просто найди Глендауэра», – вдруг произнес он, – но вокруг меня рушатся стены пещеры.

Рушились не стены. После того как Адам в пещере услышал тревогу в голосе Ганси, он мгновенно уловил ее появление теперь. Он отвел глаза, чтобы дать Ганси возможность собраться с духом, а потом спросил:

– Что Мэлори советует делать дальше?

– Его по какой-то непонятной причине приводит в восторг Могила Великана, – Ганси действительно воспользовался моментом, который предоставил ему Адам, и вернул себе спокойствие; тревога преобразилась в ироническое порицание (это был давно отработанный ритуал). – Профессор говорит о внешних знаках, об уровне энергии, о том, как все указывает на эту гору. Он твердит, что обожает нашу силовую линию. У него просто глаза горят.

– У тебя тоже горели, – напомнил Адам.

У них обоих. Какими же неблагодарными они стали. Теперь им хотелось чудес покруче.

Ганси постучал карандашом, молча соглашаясь.

В тишине до Адама донесся шепот со стороны ванной. По опыту он знал, что этот звук исходил от воды, которая капала из крана. Язык оставался ему непонятен. Ронан, возможно, опознал бы слово-другое – у него была коробка-головоломка, которая переводила разные древние языки. Но Адам продолжал слушать, ожидая, когда голоса начнут нарастать или утихать. То ли энергия силовой линии прибывала, то ли Кабесуотер пытался выйти на связь…

Он понял, что Ганси, нахмурившись, смотрит на него. Адам сам не знал, что означало это выражение и как долго он сидел, сосредоточившись на том, что Ганси не мог расслышать. Судя по лицу друга – некоторое время.

– Мэлори целый день торчит на Монмутской фабрике? – быстро спросил Адам.

Лицо Ганси прояснело.

– Я дал ему «Шевроле», чтоб он мог поездить по окрестностям. Храни нас бог, водит он так же, как ходит. Ох, кажется, Монмутская фабрика ему не нравится.

– Изменник, – сказал Адам, поскольку знал, что это польстит Ганси (и правда польстило). – А где Ронан?

– Сказал, что поехал в Амбары.

– Ты ему веришь?

– Пожалуй. Он взял с собой Бензопилу, – ответил Ганси. – Вряд ли он станет связываться с Гринмантлом – мистер Грей был очень настойчив. Во что еще Ронан способен ввязаться? Кавински мертв, так что… господи, послушай меня.

Стены пещеры осыпались еще немного; ритуал был проведен недостаточно. Ганси откинулся назад и закрыл глаза. Адам видел, как он сглотнул.

И вновь он услышал голос Ганси, висящего в пропасти.

– Все нормально, – сказал Адам. Его не волновало, что Джозеф Кавински умер, но он радовался, что Ганси было не все равно. – Я понимаю, что ты имеешь в виду.

– Нет. Это отвратительно, – ответил Ганси, не открывая глаз. – Все стало каким-то жутким. Так не должно было быть.

Для Адама все и начиналось жутко, но он понимал Ганси. Его благородный, оптимистичный, полный неведения друг постепенно открывал глаза и видел мир как есть – грязный, жестокий, грубый, несправедливый. Адаму всегда казалось, что он хотел именно этого – чтоб до Ганси дошло. Но теперь он сомневался. Ганси не походил на остальных – и внезапно Адам подумал, что, наверное, он и не хочет, чтобы тот на кого-то походил.

– Так, – сказал Адам, встал и схватил задание по истории. – Читай. Вслух. Я буду записывать.

Так прошел час. Ганси читал вслух своим милым старческим голосом, Адам делал пометки своим чрезмерно аккуратным почерком. Закончив, Ганси закрыл учебник и положил на перевернутое пластмассовое ведро, которое служило Адаму тумбочкой.

Он встал и надел пальто.

– Я думаю, – сказал он, – что если – когда – мы найдем Глендауэра, я попрошу его вернуть Ною жизнь. Как по-твоему, Глендауэр согласится?

Это настолько не вытекало из предыдущего разговора, что Адам не сразу подобрал ответ. Он просто смотрел на Ганси. Что-то в нем стало другим; он изменился, пока Адам сидел к нему спиной. Складка меж бровей? Манера опускать подбородок? Или, мож, жестко стянутые губы, как будто их уголки опустились под грузом ответственности.

Адам уже не помнил, почему они так долго ссорились летом. Ганси, его лучший друг. Его глупый, добрый, прекрасный лучший друг.

Он сказал:

– Нет. Но, по-моему, спросить стоит.

Ганси кивнул. Один раз. Дважды.

– Прости, что не даю покоя. До завтра?

– Обязательно.

Когда Ганси ушел, Адам достал спрятанное письмо. В нем стояла новая дата судебного слушания. Какая-то часть души Адама с удивлением поняла, что при виде слов «Роберт Пэрриш» в животе у него все тоскливо и тошнотворно свернулось.

«Смотри вперед, Адам». Скоро это останется в прошлом. Скоро учебный год закончится. Скоро они найдут Глендауэра, скоро все станут королями. Скоро, скоро.

13

На следующий день после школы Блу сидела за столом, с ложкой в одной руке и «Лисистратой» в другой (эту пьесу ей нужно было разобрать к уроку литературы).

Серый дождик заглядывал в окна тесной кухоньки.

Блу не думала о «Лисистрате». Она думала о Ганси и Сером Человеке, о Море и пещере воронов.

Вдруг на стол упала тень, которая по форме и размеру в точности совпадала с ее кузиной Орлой.

– Я понимаю, что Моры нет, но это не значит, что нужно прятаться от всего света, – сказала Орла вместо «привет». – Кстати, когда ты в последний раз ела что-нибудь, кроме йогурта?

Иногда Блу не переносила Орлу. И сейчас был именно такой случай. Не глядя на кузину, она ответила:

– Не лезь.

– Черити рассказала мне, что Ти-Джей сегодня позвал тебя на свидание, а ты просто уставилась на него.

– Что?

– Ти-Джей пригласил тебя на свидание. А ты просто уставилась на него. Дошло?

Орла уже давно окончила школу, но по-прежнему поддерживала дружеские отношения со всеми своими бывшими одноклассниками и кавалерами, а совокупные усилия их младших братьев и сестер позволяли ей быть в курсе нынешней школьной жизни Блу. Хотя бы отчасти.

Блу пришлось изрядно задрать голову, чтоб посмотреть на рослую кузину.

– В столовке Ти-Джей подошел ко мне и пририсовал член единорогу у меня на тетрадке. Черити имела в виду именно этот инцидент?

– Не изображай тут Ричарда Ганси Третьего, – ответила Орла.

– Потому что если она имела в виду именно это, то – да, я просто уставилась на него. Я не поняла, что это было приглашение на свидание из-за члена.

Орла величественно раздула ноздри.

– Хочешь совет? Иногда люди просто пытаются быть дружелюбными. Нельзя требовать, чтобы они все время говорили о глубоких вещах. Они просто общаются.

– Я тоже общаюсь, – возразила Блу.

Инцидент с Ти-Джеем не расстроил ее, хотя она предпочитала не знать, какого пола ее единорог. После случая в столовке Блу лишь почувствовала себя старше всех в школе.

– Ты не возражаешь? Я хочу дочитать, пока не приехал Ганси. («О боги! Как мучительно!»)

– С людьми можно просто дружить, – настаивала Орла. – Мне кажется ненормальным то, насколько ты влюблена сразу во всех своих «воронят».

Орла, конечно, не ошиблась. Но она не понимала, что Блу и «воронята» все были влюблены друг в друга. Она ничуть не меньше была помешана на них, чем они на ней и друг на друге. Они анализировали каждый разговор и каждый жест, превращали каждую шутку в долгоиграющий прикол, проводили вместе каждую минуту, ну или думали о том, когда наконец встретятся. Блу прекрасно сознавала, что дружба может быть не настолько всепоглощающей, ослепляющей, оглушающей, сводящей с ума, возбуждающей. Просто теперь, когда у нее была именно такая дружба, она не хотела иной.

Орла щелкнула пальцами между Блу и книгой.

– Эй. Именно об этом я и говорю.

Блу заложила книжку пальцем, чтобы не потерять страницу.

– Я не просила совета.

– Да, и напрасно, – сказала Орла. – Что, по-твоему, произойдет через год? Все твои парни отправятся в крутые колледжи, а где будешь ты? Здесь, в Генриетте, с людьми, с которыми ты раньше не удосуживалась поболтать.

Блу открыла рот и закрыла. Глаза Орлы победоносно сверкнули. Она знала, что дошла до сути.

На улице послышалось знакомое ворчание старого «Камаро», и Блу вскочила. Она бросила ложку в раковину.

– Мой шофер приехал.

– Временный шофер.

Блу взорвалась и запустила стаканчиком из-под йогурта в мусорное ведро.

– Орла, что это? Зависть? Или что? Ты не хочешь, чтобы я к ним привязывалась, потому что… пытаешься уберечь меня от душевной боли? А ты знаешь, что́ еще временно? Жизнь.

– Ой, пожалуйста. По-моему, ты говоришь…

– Возможно, мне следовало распространить свою любовь сразу на нескольких матерей! – Блу схватила жакет и затопала по коридору к двери. – Если бы я не любила ее так сильно, то, наверное, не страдала бы, когда она ушла! У меня были бы запасные родители, и каждому принадлежал бы крошечный кусочек моей любви, и если бы один из них пропал, я бы даже не заметила! А может, вообще не следует никого и ничего любить! Ведь так гораздо проще, честное слово! Нет любви – нет и разочарований. Я заключу свое сердце в башню!

– Да успокойся, блин, – сказала Орла, вышагивая за ней в сабо на платформе. – Я не это имела в виду.

– Знаешь, что мне кажется, Орла? Что ты надо мной просто издеваешься… – и тут Блу врезалась в Ганси, который вошел в прихожую.

На мгновение она ощутила запах мяты и твердость его груди, а потом резко отстранилась.

Ганси высвободил часы из вязаного жакета Блу, за который они зацепились.

– Привет. А, Орла.

– «А, Орла», – нелюбезно передразнила та.

Ганси не знал, что грубость предназначалась не ему. Он поморщился.

Калла крикнула сверху:

– Заткнулись все!

– Ты еще припомнишь этот разговор и извинишься передо мной, – сказала Орла. – Не забывай, кто ты такая.

Она развернулась с максимальным изяществом, насколько позволяли ей длинные ноги и массивные сабо.

Ганси был слишком деликатен, чтобы допытываться о причине ссоры.

– Увези меня отсюда, – попросила Блу.

Снаружи был унылый день, мокрый и холодный – поздняя осень наступила слишком рано. Мэлори сидел на переднем сиденье «Кабана»; Блу одновременно пожалела и обрадовалась, что он тут. Он не позволил бы им совершить какую-нибудь глупость.

Она сидела рядом с Псом и смотрела в окно, пока они проезжали мимо Моул-Хилл по пути к Куперс-Маунтин. Блу чувствовала, как ее дурное настроение растворялось в хмари снаружи. Кусок мира за окнами сильно отличался от Генриетты. Местность была сельская, вполне окультуренная. Больше коров, меньше лесов. И очень бедно. Дома, стоявшие вдоль шоссе, размером уступали трейлерам.

– Я не очень на это надеюсь, – сказал Ганси, обращаясь к Мэлори.

Он потрогал плечо: дождь проникал в машину, даже несмотря на закрытое окно. Капало и на приборную панель под зеркальцем заднего вида. Мэлори стряхнул воду с карты, которую держал в руках.

– Я исползал эту гору год назад и не нашел никакой пещеры, – продолжал Ганси. – Если она там есть, это чей-то секрет.

Блу подалась вперед, и Пес тоже. Она сказала:

– Есть один очень хитрый способ, с помощью которого здешние обитатели выясняют чужие секреты. Мы спросим.

Ганси встретился в зеркале заднего вида взглядом с ней, а потом с Псом.

– Ну, секреты Адама узнать нетрудно.

– Я не имею в виду людей типа Адама.

Блу знала, что с сельским населением данной части штата Вирджиния связаны два отчетливых стереотипа – добрые соседи, которые одалживают друг у друга сахар и знают все обо всех, и грубые работяги, которые стоят на крыльце с ружьем и ругают черных, когда напиваются. Поскольку сама она до мозга костей принадлежала первой категории, Блу до подросткового возраста не верила в существование второй. Школа научила ее, что в одной семье два типа почти никогда не встречаются.

– Слушайте, – сказала она. – Когда приедем, я покажу домá, куда имеет смысл постучать.

Куперс-Маунтин оказалась скорее горкой, чем настоящей горой; впечатляла она в основном за счет своего внезапного появления посреди скудно населенной равнины. На склоне располагалось небольшое поселение. Остальное пространство занимали разбросанные далеко друг от друга фермы. Блу направила Ганси мимо первого ко вторым.

– Люди, которые живут в деревне, обычно не знают никого за ее пределами, – пояснила она. – А пещер в деревнях не бывает. О, вот это – то, что нужно. Ты, пижон, лучше подожди в машине.

Ганси слишком хорошо сознавал собственное пижонство, чтобы спорить. Он направил машину по длинной гравиевой дорожке, которая упиралась в белый фермерский дом. Косматый пес безо всякой породы – или всех пород сразу – выскочил откуда-то и залаял, когда Блу вылезла из машины под дождь.

– Эй, – сказала ему Блу, и пес немедленно убрался под крыльцо.

На стук открыла пожилая женщина с журналом в руках. Вид у нее был дружелюбный. Впрочем, по опыту Блу, каждый, кто жил на уединенной старой ферме, обычно выглядел дружелюбно – вплоть до того момента, когда переставал.

– Чем могу помочь?

Блу заговорила, старательно подделываясь под местный акцент:

– Честное слово, я ничем не торгую. Меня зовут Блу Сарджент, я живу в Генриетте. Мне задали проект по геологии. Я слышала, где-то поблизости здесь есть пещера. Вы не могли бы указать, где она?

Она улыбнулась, как будто уже получила помощь. Если Блу чему-то и научилась, работая официанткой, выгуливая чужих собак и будучи дочерью Моры Сарджент, так это тому, что люди обычно становятся такими, какими тебе хочется их видеть.

Женщина задумалась.

– Что-то такое я слышала, только не припомню… спроси лучше Уэйна Бауэра. Он хорошо знает округу.

– А где он живет?

Женщина указала по диагонали через шоссе.

Блу показала большой палец. Женщина пожелала ей удачи.

Уэйна Бауэра не было дома, а его жена ровным счетом ничего не знала про пещеру, зато посоветовала Блу спросить у Джимми, который живет вон там, дальше по дороге: он копает канавы, а в канаве, сами знаете, чего только не найдешь. Джимми тоже ничего не знал, однако вспомнил, что Глория Митчелл что-то такое говорила в прошлом году. Глории они не застали, зато застали ее старшую сестру, которая уточнила:

– Это, стало быть, вам нужна пещера Джесса Диттли?

– Не надо так задаваться, – сказал Ганси, когда Блу пристегивалась.

– Надо, – ответила та.

Ферма Диттли стояла прямо у подножия Куперс-Маунтин.

Дом с просевшей крышей был окружен полуразобранными машинами и старыми диванами, погрузившимися в заросли. Брошенные покрышки и разбитые кондиционеры вселили в Блу такое же чувство, как тесная кухня, она же ванная, она же прачечная на Монмутской фабрике – желание прибраться и навести порядок.

Вылезая из машины, она крутила в голове имя Джесса Диттли. Что-то такое сидело у нее в глубинах памяти, но она не могла вспомнить, что именно. Старый друг семьи? Сексуальный маньяк из газеты? Персонаж из детской книжки?

На тот случай, если Джесс Диттли оказался бы вариантом номер два, Блу нащупала в кармане розовый выкидной нож. Она сомневалась, что ей на самом деле придется кого-нибудь ранить, но предпочитала приготовиться.

Она взошла на покосившееся крыльцо с четырнадцатью пустыми молочными бутылками и десятью кошками и постучала. Прошло немало времени, прежде чем дверь открылась – и изнутри вырвался клуб табачного дыма.

– БЛИН! ТЫ КТО?

Блу задрала голову. Джесс Диттли посмотрел на нее сверху вниз. В нем было больше двух метров росту, и он носил гигантскую белую майку – Блу повидала их немало, но такую встретила впервые. Лицо у него было доброе, хотя и удивленное, а оглушительный голос (подумала Блу) являлся результатом вместимости грудной клетки, а вовсе не злых намерений. Он уставился на футболку гостьи, которую та смастерила из лент и колечек от банок с газировкой, потом на ее лицо.

– Я очень рада с вами познакомиться, – сказала Блу и заглянула мимо него в дом.

Там стояло столько кресел, сколько она не видела никогда в жизни (хотя повидала немало). Но ничто не намекало на то, где она могла раньше слышать это имя.

– Вы Джесс Диттли?

– Я ДЖЕСС ДИТТЛИ. А ТЫ ЧТО, СОВСЕМ НЕ ЕЛА ОВОЩИ В ДЕТСТВЕ?

Блу действительно была ростом всего метр пятьдесят – и не ела овощи – зато она произвела кое-какие изыскания и выяснила, что то и другое не связано. Она сказала:

– Мне просто не повезло с генами.

– ЭТО ВЕРНО.

– Я приехала, поскольку в округе говорят, что у вас есть пещера.

Он задумался. Почесал грудь. Наконец посмотрел на мокрый «Камаро», стоявший на изрытой ямами подъездной дорожке.

– А ЭТО КТО?

– Мои друзья, – ответила Блу, – которые тоже интересуются пещерой. Если она существует.

– СУЩЕСТВУЕТ, – Джесс громоподобно вздохнул. – СКАЖИ ИМ, ЧТОБ НЕ СИДЕЛИ ПОД ДОЖДЕМ.

Они и так, теоретически, не сидели под дождем – во всяком случае, правое плечо Ганси было от него защищено, но Блу не стала спорить и жестом велела остальным зайти.

Внутри было примерно так же, как снаружи. Полуразобранные механизмы, мертвые растения в пересохших горшках, пыльные одеяла, валяющиеся по углам, кошки, выглядывающие из раковин. Пасмурная погода делала комнаты серыми, бесцветными и мрачными. Дом оставлял какое-то странное впечатление – то ли коридоры были слишком узки, то ли шли под уклон, то ли что-то еще в них было слегка не так.

Джесс Диттли. Это знакомое имя сводило Блу с ума.

В гостиной Мэлори опустился в коричневое кресло, не моргнув и глазом. Ганси остался стоять. Кажется, его слегка мутило.

Блу села на пуфик. Джесс Диттли остался стоять у карточного стола, уставленного пустыми стаканами. Он не предложил гостям выпить.

– ЧТО ВЫ ХОТИТЕ ЗНАТЬ ПРО ПЕЩЕРУ?

Прежде чем они успели ответить, он мрачно добавил:

– ОНА ПРОКЛЯТА.

– Ого, – отозвался Мэлори.

– Проклятья меня не особенно смущают, – сказал Ганси. И его утонченный вирджинский акцент прозвучал изящно и вычурно по сравнению с выговором Джесса. – Она где-то здесь, поблизости?

– ПРЯМО ТУТ, – сказал Джесс.

– О! А вы не знаете, какой она длины? – спросил Ганси – и в ту же секунду Блу дружелюбно поинтересовалась:

– А какое на ней проклятие?

– В НЕЙ ПОГИБ МОЙ ОТЕЦ. И ОТЕЦ МОЕГО ОТЦА. И ОТЕЦ ОТЦА МОЕГО ОТЦА. ОНА, МОЖЕТ, И ВОВСЕ ТЯНЕТСЯ БЕСКОНЕЧНО. А ТЫ, ЗНАЧИТ, ИЗ АГЛЕНБИ?

– Да, – коротко ответил Ганси.

– ПСИНА ХОЧЕТ ПИТЬ?

Все посмотрели на Пса. Тому на вид было слегка нехорошо.

– Если вам нетрудно, – сказал Мэлори.

Джесс пошел за водой. Ганси и Блу переглянулись.

– Как-то это неожиданно зловеще.

– Ты правда думаешь, что тут проклятие? – спросила она.

– Конечно, – ответил Мэлори. – Пещера расположена на силовой линии. Привидения, молнии, черные зверюги, провалы во времени.

– Для нас – просто силовая линия. Для остальных – проклятие, – озадаченно закончил Ганси. – Ну конечно.

Джесс вернулся с выщербленной стеклянной миской, полной воды. Пес принялся жадно лакать. В «Камаро» плохо работала выхлопная труба, отчего все, кто в нем ехал, мучились от жажды.

– А ЗАЧЕМ ВАМ МОЯ ПЕЩЕРА? В ОКРУГЕ ПОЛНО ПЕЩЕР И БЕЗ ПРОКЛЯТИЯ.

Ганси ответил:

– Мы исследовали подземную систему и в какой-то момент не смогли пробраться дальше. Теперь мы пытаемся найти другой вход. Может быть, через вашу пещеру удастся пройти.

Правда отлично сработала.

Джесс вывел их через заднюю дверь, и они погрузились в туман.

Снаружи хозяин казался еще больше, чем думала Блу. Ну или теперь было проще сравнить его размеры с размерами дома и убедиться, что дому недоставало масштаба. Шагая через обширное коровье пастбище, Джесс не прятал лицо от дождя. Эта невозмутимость показалась Блу благородной, хотя оказалось трудно следовать его примеру, если дождь капает у тебя с ушей.

– Эта погода напоминает мне ту жуткую гору, куда я лазил с одним парнем по имени Пелэм, – проворчал Мэлори, раскрывая зонтик и держа его над собой и Блу. – Четырнадцать километров пешком, и все ради какого-то камня, который с определенного ракурса напоминал собаку. Этот Пелэм не умолкая болтал про футбол и про свою девушку – ужасно, ужасно.

Широко шагая под уклон, Джесс привел их к забору, увитому колючей проволокой. По ту сторону забора, на скалистом склоне холма, торчало разрушенное каменное строение неопределенного возраста. Оно было без крыши, площадью метров в шесть. Хотя в нем остался всего один этаж, и тот обвалился, отчего-то оно производило впечатление высокого, как будто раньше было больше. Блу попыталась представить его изначальное назначение. Крохотные окна казались малоподходящими для жилого дома. Будь это не Вирджиния, а какое-нибудь место постарше, Блу решила бы, что перед ней развалины каменной башни.

– ВОТ ОНА.

Блу и Ганси переглянулись. Лицо Ганси гласило: «Мы же объяснили ему, что ищем пещеру?» Лицо Блу ответило: «Однозначно».

Джесс палкой притянул к земле верхний ряд колючей проволоки, чтобы они могли через нее перебраться – все, кроме Пса, который трусливо остался позади. Затем, поскальзываясь на мокрых листьях, они полезли на холм. С задней стороны здания в старую дверную коробку была вделана относительно новая дверь, запертая на замок. Джесс достал ключ, который протянул Блу.

– Я? – удивилась та.

– Я ВНУТРЬ НЕ ПОЙДУ.

– Очень благородно, – заметила Блу.

Она не то что волновалась; просто с утра она как-то не приготовилась к тому, что ей придется иметь дело с проклятием.

– ОНА УБИВАЕТ ТОЛЬКО ЛЮДЕЙ ИЗ НАШЕГО РОДА, – уверил ее Джесс. – РАЗВЕ ЧТО В ТЕБЕ ТЕЧЕТ КРОВЬ ДИТТЛИ.

Блу сказала:

– Вряд ли.

Она сунула ключ в замок, и дверь открылась.

Внутри росли молодые деревца и валялись камни – а посреди всего этого была дыра. Она ничуть не напоминала заманчивое отверстие пещеры в Кабесуотере. Она была меньше, чернее, обрывистее, с неровными краями. Подходящее место для тайны.

– Посмотри на эту пещеру, Ганси, – сказал Мэлори. – Интересно, кто сказал вам, что она тут есть?

– Оставьте самодовольство для Джейн, – посоветовал Ганси.

– Не лезь туда, – предупредила Блу, пробираясь среди обломков. – Вдруг там осиные гнезда.

– С ВИДУ ОНА СТРАШНАЯ, – сказал Джесс, пока Блу всматривалась в темноту. Внутри царил полный мрак, который казался еще непрогляднее в пасмурный день. – НО ОБРЫВА ТАМ НЕТ. ТОЛЬКО ПРОКЛЯТИЕ.

– Откуда вы знаете, что дальше нет обрыва? – спросила Блу.

– Я ТУДА ЛАЗИЛ ЗА ПАПАШИНЫМИ КОСТЯМИ. ПРОКЛЯТЬЕ НЕ ЗАБЕРЕТ ЧЕЛОВЕКА, ПОКА НЕ ПОДОШЛО ВРЕМЯ.

С такой логикой трудно было спорить.

– Нам можно туда зайти? – спросил Ганси. – Не сейчас, а потом, когда мы вернемся с нужным снаряжением.

Джесс посмотрел на него, затем на Мэлори и, наконец, на Блу.

– ВЫ МНЕ НРАВИТЕСЬ, ТАК ЧТО…

Он покачал головой:

– НЕТ.

– Простите, вы сказали «нет»? – уточнил Ганси.

– Я ПО ВСЕЙ СОВЕСТИ НЕ МОГУ ВАС ТУДА ПУСТИТЬ. НУ, ВЫХОДИТЕ. Я ЗАПРУ ДВЕРЬ.

Он взял ключ из застывших от удивления пальцев Блу.

– Мы будем очень осторожны, – пообещала она.

Джесс закрыл дверь, как будто не расслышав ни слова.

– Мы могли бы заплатить за беспокойство, – осторожно предложил Ганси, и Блу пнула его по лодыжке – достаточно сильно, чтобы оставить грязный след на брюках. – Господи, Джейн!

– НЕ ПРОИЗНОСИ ИМЯ ГОСПОДНЕ ВСУЕ, – предупредил Джесс. – ВЫ, РЕБЯТА, ЛУЧШЕ ПОЛАЗАЙТЕ ГДЕ-НИБУДЬ В ДРУГОМ МЕСТЕ.

– Но…

– КОРОТКАЯ ДОРОГА ДО ШОССЕ – ЧЕРЕЗ ПОЛЕ НАПРЯМИК. ХОРОШЕГО ДНЯ.

Их прогоняли. Невероятно, но их прогоняли.

– Ну и ладно, – сказал Мэлори, пока они шагали по мокрому полю, уныло ссутулившись. – Не больно-то и хотелось умереть в пещере.

– Что дальше? – спросила Блу.

– Сейчас нам, видимо, надо поторапливаться. Ну, скорей, скорей, – сказал Ганси. – Полагаю, мы найдем способ его убедить. Или нарушим границу владений.

Когда он забрался в машину, Блу вдруг поняла, что на нем школьный свитер, а плечи забрызганы дождем, совсем как у призрака, который она видела на дороге мертвых. Ганси мог умереть на этом поле – и ее, типа, предупредили. Но она даже не задумалась об этом.

Невозможно обратить время вспять.

14

– Здесь написано «органический сыр чеддер из Новой Зеландии», – сказал Гринмантл, закрывая за собой дверь.

В отсутствие света снаружи в пустом коридоре тут же стало темно. Поднеся сверток к лицу, чтобы разглядеть этикетку, и говоря громко, чтобы его было слышно в доме, Гринмантл продолжал:

– «Неострый сыр чеддер сделан из свежего фермерского органического молока. Ингредиенты: молоко коровье, соль, закваска – типа, Дэйв Брубек, Уорхол и все такое, – коагулирующий фермент». О, это уже мейнстрим.

Он бросил пиджак на стул у входной двери, а потом, немного подумав, и брюки. Сексуальное влечение у Пайпер напоминало медвежий капкан, брошенный в лесу. Почти невозможно найти, если ищешь нарочно, но стоит быть готовым на тот случай, если наступишь случайно.

– Надеюсь, твое молчание означает, что ты достаешь печенье, – сказал Гринмантл, заходя на кухню.

Но причиной молчания Пайпер было вовсе не печенье. Она стояла у стола, с очень обиженным видом, в розовых штанах для йоги и с пистолетом, приставленным к голове.

Упомянутый пистолет держал в руке бывший сотрудник Гринмантла, Серый Человек. Они с Пайпер вырисовывались силуэтами на фоне окна, выходившего на пастбище. Серый Человек выглядел неплохо – здоровый, загоревший – как будто жизнь в Генриетте и бунт пошли ему на пользу. Пайпер явно злилась – не на Серого Человека, а на Гринмантла.

Серый Человек появился позже, чем ожидал Гринмантл.

Но, по крайней мере, наконец он пришел.

– Тогда, наверное, я сам достану печенье, – сказал Гринмантл, кладя сыр на стол. – Простите за неподобающий вид.

– Не двигайтесь, – сказал Серый Человек, подбородком указав на пистолет.

Он был черный, грозный на вид, хотя Гринмантл понятия не имел, что это за модель. Серебристые казались ему куда менее опасными, хотя он подозревал, что это заблуждение может навлечь на него неприятности.

– Не двигайтесь.

– Да брось, – раздраженно сказал Гринмантл и повернулся, чтобы взять с другого стола доску. – Ты не застрелишь Пайпер.

– Ты уверен?

– Да, я так думаю.

Гринмантл достал печенье, тарелку и нож и поудобнее разложил их на столе. Прищурив один глаз, он отрезал ломтик сыра.

– Как по-твоему, это правильный размер? Или надо тоньше? А вот печенье, с которым нам придется его есть.

– Это не кусок, а кирпич какой-то, – сказала Пайпер.

– Извини, нож не очень острый. Мистер Грей, я серьезно. Пистолет. Вам не кажется, что это чересчур драматично?

Серый Человек не опустил оружие. Оно продолжало выглядеть опасно, как и тот, кто его держал. Он отлично умел запугивать одним своим видом, но, в любом случае, самой устрашающей вещью в этой комнате была суть его профессии.

Мистер Грей спросил:

– Зачем вы здесь?

Танец начался.

– Зачем я здесь? – повторил Гринмантл. – Меня гораздо сильнее удивляет, зачем вы здесь. Тем более что вы внятно сказали мне, что украли мое имущество и сбежали в Вест-Палм-Спрингз.

День выдался отвратительный – сначала он пообщался с Ломоньером, затем проклятые перуанские ткани застряли на таможне, прежде чем он успел хотя бы взглянуть на них, а потом еще приперся Серый Человек.

– Я с самого начала сказал вам правду. Этого оказалось недостаточно.

Гринмантл яростно отсек еще кусок сыра.

– Ах да… правду. Напомните, которую? Ну конечно. Когда вы сказали мне, что артефакт, который, по слухам, находился здесь больше десяти лет и который можно было довольно-таки уверенно проследить вплоть до злополучного Ниалла Линча, вообще не существует. Помнится, эту правду я отверг. Интересно почему? Мое сокровище, ты не помнишь, почему я решил, что это вранье?

Пайпер прищелкнула языком.

– Потому что ты не полный идиот?

Гринмантл ткнул ножом в сторону жены. Супруги. Возлюбленной. Партнерши.

– Да. Именно. Теперь я припоминаю.

Серый Человек произнес:

– Я сказал вам, что это не артефакт, и продолжаю на этом настаивать. Грейуорен – не вещь, а феномен.

– Не пудрите мне мозги, мистер Грей, – любезно заметил Гринмантл. Он сунул в рот крекер с сыром и, жуя, продолжал: – Как вы думаете, откуда я узнал, как называется эта штука? Мне сказал Ниалл Линч. Чертов бахвал. Он считал себя неуязвимым. Налить вам вина? Я привез с собой то негуманное красное. Настоящий шедевр.

Серый Человек невозмутимо посмотрел на него. Фирменным взглядом убийцы. Гринмантлу всегда хотелось быть загадочным наемным убийцей, но карьера киллера неизбежно бледнела по сравнению с возможностью иметь надежное алиби, внушать восхищение своей репутацией, водить «Ауди» с особой табличкой, на которой стояли буквы ГРНМНТЛ, и ездить за сыром в те страны, где гласные буквы наряжали в шапочки, вот так: ê.

– Чего вы хотите от меня? – спросил мистер Грей.

Гринмантл ответил:

– Будь у нас машина времени, я бы велел вам отмотать назад и сделать то, о чем я просил с самого начала, но, увы, этот корабль ушел и уже не вернется. Не откроете вино? Я его всегда затыкаю пробкой. Нет? Ладно. Наверно, вы понимаете, что вам придется послужить примером.

Он пересек кухню и сунул печенье с сыром в рот Пайпер. Второе он предложил Серому Человеку, который отказался – и не опустил пистолет. Гринмантл продолжал:

– Ну, что подумают другие, если я позволю вам уйти безнаказанным? Ничего хорошего не выйдет. Поэтому, хоть мне и приятно было с вами работать, полагаю, что вас в конце концов все-таки придется уничтожить.

– Ну так застрелите меня, – бесстрашно сказал Серый Человек.

Этот тип был настоящим произведением искусства. Наемный убийца, портрет в интерьере. Но все его благородство лишь подтвердило то, что Гринмантл и так уже знал: в городе были вещи, которые Серый Человек считал более важными, чем собственная жизнь.

– Ох, мистер Грей. Дин. Ну зачем? Мертвых никто не помнит. Уж вы-то знаете, как это работает, – сказал Гринмантл и откусил еще сыра. – Сначала я просто поболтаюсь здесь. Поизучаю. Полюбуюсь видами. Выясню, где тут лучшие кафе, осмотрю достопримечательности, понаблюдаю за тем, как вы спите, разузнаю обо всем, что имеет для вас значение, найду женщину, в которую вы влюбились, придумаю наилучший способ уничтожить все вышеперечисленное публично и самым мучительным способом. И так далее, и тому подобное.

– Дай еще печеньку, только сыра поменьше, – попросила Пайпер.

Он дал.

Серый Человек сказал:

– Если вы собираетесь разрушить мою жизнь в любом случае, у меня нет никаких поводов не застрелить вас и Пайпер прямо сейчас.

– А, вы заговорили грубо, – произнес Гринмантл. – Как в старые добрые времена. Есть, конечно, еще один вариант, мистер Грей. Вы можете передать мне Грейуорен, как я и просил, потом мы снимем короткое видео о том, как вы отрубаете себе указательный палец, и поставим точку.

Он простер руки, словно богиня правосудия, держа в одной руке нож, а в другой кусок сыра.

– Или – или.

– А если Грейуорена нет?

Гринмантл сказал:

– Мы возвращаемся к варианту публичного уничтожения всего, что вам дорого. Второй вариант – американская мечта.

Серый Человек, казалось, задумался. Любой другой человек к этому моменту уже перепугался бы, но, возможно, у Серого Человека просто не было эмоций.

– Мне надо подумать.

– Конечно, – сказал Гринмантл. – Я дам вам неделю. Нет, девять дней. То есть три плюс три плюс три. А пока вы думаете, я продолжу изучать город. Спасибо, что заглянули.

Серый Человек отошел от Пайпер, не опуская пистолет, и исчез за дверью позади нее.

Некоторое время стояла тишина.

– Разве там не кладовка? – поинтересовался Гринмантл.

– Нет, придурок, это дверь гаража, – с привычной нежностью ответила Пайпер. – Из-за тебя я пропустила йогу. Что я скажу тренеру? Господи, в меня целились из пистолета. Кроме того, я давным-давно велела тебе выкинуть эти трусы. Они совсем растянулись.

– Да, – сказал Гринмантл. – Угадай почему.

Пайпер ушла, и на кухне остался только ее голос.

– Я устала от твоих хобби. Это худший отпуск в моей жизни.

15

Адам был в мастерской один.

Поскольку дождь шел весь вечер, внутри стемнело раньше времени. Углы гаража скрылись во мраке, который не могли рассеять флуоресцентные лампы. Адам, впрочем, провел тут столько времени, что его руки сами находили нужные предметы, даже если глаза их не видели.

Он стоял, нагнувшись над мотором старого «Понтиака», и компанию ему составляло грязное радио на полке. Бойд велел Адаму заменить прокладку головки, а потом запереть мастерскую. Ужинать, по словам Бойда, имели право старики – такие, как он. А монотонная возня с головкой предназначалась для юнцов типа Адама.

Работа была нетрудная, и Адам отчасти об этом жалел, поскольку ничем не занятый мозг продолжал лихорадочно работать. Даже когда он мысленно перечислил основные события американской истории двадцатых годов, повторяя материал к контрольной, у Адама осталось еще достаточно сил, чтобы подумать о том, что от стояния крючком болит спина, в ухо забилась смазка, этот заржавленный винт его бесит, скоро судебное слушание, остальные сейчас на силовой линии…

Адам задумался, правда ли Ганси и остальные отправились в такую погоду исследовать Куперс-Маунтин. Отчасти он надеялся, что нет, хотя изо всех сил пытался подавить недостойные чувства, которые испытывал в отношении друзей: позволяя им резвиться на свободе, он завидовал Ронану, завидовал Блу и ревновал Ганси к каждому из двух упомянутых лиц. Любая комбинация, которая не включала Адама, могла вызвать большую или меньшую степень дискомфорта, стоило ему дать себе волю.

Он не собирался этого делать.

«Не ссорься с Ганси. Не ссорься с Блу. Не ссорься с Ганси. Не ссорься с Блу».

Не было смысла напоминать себе, что не надо ссориться с Ронаном. Они бы непременно поссорились, просто потому что Ронан еще дышал.

Снаружи дул ветер, забрызгивая дождем маленькие, покрытые потеками окна мастерской. Сухие листья шуршали о стены и летели прочь. Стояло такое время года, когда могло быть и жарко и холодно. Ни лето ни осень. Промежуточное, пограничное время. Рубеж.

Переступив с ноги на ногу, чтобы дотянуться до мотора, Адам ощутил внизу дуновение холодного ветра, забравшегося под отворот штанины. Руки болели. Они облупились еще сильнее. В детстве Адам лизал тыльную сторону ладоней, не понимая, что в перспективе они делались только шершавее. От этой привычки трудно было отделаться. Даже сейчас он с трудом подавлял желание облегчить боль хоть на секунду.

Снаружи снова задул ветер, и листья зашелестели о стекло. В мастерской что-то зашевелилось и защелкало. Возможно, оседал мусор в ведре.

Адам потер плечо о щеку – и обнаружил, что она в смазке. Впрочем, не было смысла вытирать лицо, пока он не закончил работу.

В мастерской снова послышался какой-то щелчок. Адам замер, занеся гаечный ключ над мотором и касаясь затылком открытого капота. Что-то было не так, но он не мог понять, что именно.

Радио молчало.

Адам подозрительно взглянул на старый приемник. Он стоял в нескольких метрах от него, по ту сторону «Понтиака», пикапа и маленькой «Тойоты». Лампочка не горела. Возможно, приемник наконец умер.

Тем не менее Адам окликнул пустой гараж:

– Ной?

Обычно Ной никого не хотел пугать намеренно, но в последнее время он стал сам не похож на себя. Он был меньше Ноем и больше мертвым.

Что-то треснуло.

Адам не сразу понял, что это фонарь, который он повесил на край капота. Свет погас.

– Ной, ты здесь?

У Адама вдруг возникло ужасное смутное ощущение, что кто-то стоит у него за спиной и наблюдает сзади. Достаточно близко, чтобы дунуть холодом ему на ноги. Кто-то достаточно большой, чтобы отчасти заслонить свет, исходивший от лампочки у двери…

Это был не Ной.

На улице внезапно грянул гром. Адам не выдержал. Он вылез из-под капота и резко развернулся, прижавшись спиной к машине.

В мастерской не было ничего, кроме бетонного пола, календарей, инструментов, плакатов на стенах. Но один ключ слегка покачивался на гвозде. А дальний угол гаража был темнее, чем помнил Адам.

«Уходи, уходи…»

Что-то коснулось сзади его шеи.

Он закрыл глаза.

И до Адама сразу дошло. Кабесуотер пытался до него достучаться. Персефона работала с Адамом, чтобы наладить их взаимопонимание. В норме он каждое утро, раскладывая карты Таро или набирая воду в раковину, спрашивал у Кабесуотера, что ему нужно. Но с тех пор как начались уроки, Адам перестал спрашивать.

И теперь Кабесуотер заставлял его слушать.

«Кабесуотер – не твой хозяин», – сказала некогда Персефона, тихо и строго.

Что-то загремело на столе у противоположной стены.

Адам сказал:

– Подожди!

Он полез за сумкой, а в мастерской продолжал сгущаться мрак. Под руку попадались тетради, учебники, конверты, ручки, забытый шоколадный батончик. Что-то упало на пол – совсем близко. Задохнувшись от страха, Адам вдруг подумал, что забыл колоду в квартире.

«Он не причинит мне вреда. Будет стремно, но он не тронет меня…»

Но больно бывает и от ужаса.

«То, что он закатывает истерику, не делает его правым», – сказала Персефона.

Карты. Сидя на корточках над сумкой, Адам наконец схватил бархатный мешочек и вытащил колоду. Персефона научила его самым разным способам медитации, но сейчас медитировать было некогда. Дрожа, Адам стал тасовать колоду, а машинное масло на поддоне под «Понтиаком» заходило волнами, как миниатюрный океан.

Он выложил три карты на бетонный пол. Смерть, Императрица, Дьявол.

«Думай, Адам, думай, копни поглубже…»

Ближайшая флуоресцентная лампа резко загудела и сделалась ослепительно-яркой, а потом столь же внезапно погасла.

Подсознание Адама пронеслось сквозь сознание Кабесуотера – оба они были связаны странной сделкой, которую заключили.

Смерть, Императрица, Дьявол. Трое спящих – да, да, он знал это, но они искали только одного, и в любом случае, какая разница Кабесуотеру, кто спит на силовой линии? Чего он хотел от Адама?

Он мысленно сосредоточился на мысли-ветке, прошел вдоль нее к стволу, спустился к корням, под землю. В темноте, среди почвы и камней, Адам увидел силовую линию. Наконец он обнаружил и связь и разрыв – и понял, что́ именно должен был исправить. Адама охватило облегчение.

– Я понял, – произнес он вслух, откинувшись назад и схватившись за холодный бетон. – Я сделаю это на неделе.

И в мастерской немедленно все стало как раньше. Радио заиграло – Адам пропустил момент, когда оно вновь заработало. Хотя средства коммуникации, к которым прибегал Кабесуотер, могли выглядеть жутко – призраки, черные псы, воющий ветер, лица в зеркале – на самом деле он никого не хотел напугать. Адам это знал. Но трудно было об этом помнить, когда качались стены, по внутренней стороне окон текла вода, а над ухом рыдали незримые женщины.

Кабесуотер всегда успокаивался, как только Адам понимал, в чем проблема. Он в принципе хотел только одного: чтобы его поняли.

Адам, сидя над разложенными картами, громко выдохнул. Пора было возвращаться к работе.

Но.

Он что-то услышал. Кабесуотер должен был затихнуть, новой волны Адам не ожидал…

Но что-то скреблось в дверь. Звук был сухой и тонкий, как будто рвалась бумага. Коготь. Гвоздь.

Но он же все понял. Он обещал, что выполнит просьбу.

Адаму хотелось сказать себе, что это просто опавший лист или ветка. Нечто вполне обычное.

Но Генриетта перестала быть обычным местом. Он сам перестал быть обычным человеком.

– Я же сказал, что понял, – повторил Адам. – Понял. Я все сделаю в пределах недели. Или надо раньше?

В мастерской никакой реакции не последовало, зато снаружи, за окном, высоко от земли, мелькнуло нечто легкое и страшное. Света как раз хватило, чтобы разглядеть чешую.

Чешуя.

У Адама зачастил пульс, сердце забилось до боли быстро.

Разумеется, Кабесуотер верил ему; Адам никогда раньше его не подводил. Правил не существовало, зато было доверие.

Снаружи послышалось: тк-тк-тк-тк.

Дверь мастерской распахнулась, загрохотав в пазах, как грузовой поезд.

В вечерних сумерках, на фоне сине-черной пелены дождя, возникло бледное чудовище. Адам увидел тонкие, как иглы, когти и жестокие клювы, рваные крылья и грязную чешую. Оно настолько выбивалось из реальной жизни, что трудно было даже разглядеть его как следует.

Адамом овладел ужас. Древний ужас, тот, который содержал не только страх, но еще и замешательство, и ощущение, что его предали.

Он все сделал правильно. Почему кошмар продолжался, если он все сделал правильно?

Чудовищная тварь, скребя когтями по полу, скользнула к Адаму.

– Кыш, ты, урод, – сказал Ронан Линч.

Он вышел из-под дождя и шагнул в мастерскую; куртка и черные джинсы до сих пор скрывали его в темноте. За плечо Ронана цеплялась Бензопила. Ронан поднял руку, словно командуя кораблю отчалить. Белая тварь откинула голову назад, и расположенные рядом клювы приоткрылись.

– Катись, – бесстрашно сказал Ронан.

Тварь взлетела.

Это было не просто чудовище, а личный монстр Ронана Линча. Кошмар, обретший жестокую жизнь. Он парил во тьме, странно грациозный – если не обращать внимания на лицо.

– Твою мать, Ронан, – выдохнул Адам. – О господи. Ты меня до полусмерти напугал.

Ронан ухмыльнулся. Он не понимал, что у Адама правда чуть сердце не разорвалось. Адам обхватил голову руками и свернулся клубочком на бетоне, ожидая, когда пройдет ощущение, что он вот-вот умрет.

Он услышал, как дверь мастерской снова захлопнулась. Как только ветер остался снаружи, тут же стало теплее.

Ботинок потолкал Адама в колено.

– Вставай.

– Придурок, – буркнул Адам, по-прежнему не поднимая головы.

– Вставай. Он бы тебя не тронул. Я не понимаю, чего ты перепугался.

Адам выпрямился. К нему медленно возвращались силы, и он теперь мог не только бояться, но и злиться. Он рывком поднялся на ноги.

– В мире есть не только ты, Линч.

Ронан повернул голову вбок, чтобы взглянуть на карты.

– Что это?

– Кабесуотер.

– Блин, что такое с твоим лицом?

Адам не ответил.

– Почему эта тварь явилась с тобой?

– Я был в Амбарах. Она увязалась за машиной.

Ронан обошел вокруг «Понтиака», бросив незаинтересованный взгляд профана на происходивший внутри процесс. Бензопила хлопнула крыльями, села на блок двигателя и наклонила голову.

– Не ешь, – предупредил Ронан. – Это ядовито.

Адам хотел спросить, чем таким Ронан занимался в Амбарах целыми днями, но не стал торопить события. Амбары были семейным делом, а семейные дела – это глубоко личное.

– Я увидел твое ведро на стоянке, когда ехал обратно, – сказал Ронан. – И подумал: что угодно, только бы не пересекаться с Мэлори еще некоторое время.

– Трогательно.

– Как тебе идея – немного изучить паутину Гринмантла? Реально? Нереально?

– Все возможно.

– Тогда давай, сделай это – для меня.

Адам недоверчиво засмеялся.

– Для тебя! У некоторых, между прочим, есть еще уроки.

– Уроки! Какой в них смысл?

– Переводные оценки? Выпускные экзамены?

Ронан выругался. Видимо, все вышеупомянутое его не интересовало.

– Ты пытаешься меня разозлить? – поинтересовался Адам.

Ронан взял втулку с верстака рядом с «Понтиаком». Он принялся изучать ее с таким видом, словно оценивал потенциал втулки как оружия.

– Для людей типа нас Агленби не имеет смысла.

– Что это за «люди типа нас»?

– Я не собираюсь использовать школу как стартовую площадку, чтобы получить пижонскую работу, – сказал Ронан и, свесив голову, изобразил удавленника. – А ты можешь сделать так, чтобы силовая линия приносила тебе пользу, раз уж ты с ней договорился.

Адам отрезал:

– Что, по-твоему, я делаю прямо сейчас? Где мы находимся?

– Лично я нахожусь оскорбительно близко к этой старой «Тойоте».

– Я работаю. Через два часа я отправлюсь на следующую подработку и вернусь домой за полночь. Если ты хочешь убедить меня, что мне не нужна Агленби – после того как я год убивался ради нее, – ты тратишь время зря. Катись по наклонной, если хочешь, но не тащи меня с собой только для того, чтобы поднять себе настроение.

Ронан бесстрастно взглянул на него поверх «Понтиака».

– Ну и ладно, – сказал он. – Иди ты на хрен, Пэрриш.

Адам испепеляюще посмотрел на Ронана.

– Учи уроки.

– Короче, я пошел.

Когда Адам наклонился, чтобы взять тряпку и вытереть машинное масло с уха, Ронан уже исчез. Как будто он забрал с собой весь шум в мастерской: ветер стих, и листья перестали шуршать. У радио сбились настройки, так что сквозь музыку прорывались помехи. В гараже стало безопасно, зато одиноко.

Адам вышел в вечернюю сырую прохладу и зашагал к своей маленькой убогой машине. Усевшись за руль, он обнаружил, что на сиденье уже что-то лежит.

Он достал эту вещь и поднес к тусклой лампочке. Это оказалась маленькая белая пластмассовая баночка. Адам снял крышку. Внутри была бесцветная мазь, которая пахла туманом и мхом. Нахмурившись, он закрыл баночку и покрутил ее в руках, ища какое-нибудь описание.

На дне почерком Ронана было написано одно слово: manibus

«Для рук».

16

– Я совершенно не хочу показаться невежливым, – сказал Мэлори, откинувшись на спинку стула, – но ты не в состоянии заварить чай ни за страх, ни за совесть.

Ночь за окнами была черной и сырой, огни Генриетты как будто двигались, когда перед ними качались от ветра темные деревья. Ганси сидел на полу перед моделью города и медленно трудился над очередным зданием. На творчество не хватало времени; просто он урывками исправлял ущерб, который нанесли миниатюрной Генриетте летом. Чинить было далеко не так приятно, как создавать.

– Сам не знаю, что я делаю не так, – признал Ганси. – Казалось бы, это несложный процесс.

– Если бы мне было не страшно находиться в этом сортире, который ты называешь кухней, я бы дал тебе совет-другой, – сказал Мэлори. – Но, боюсь, однажды я войду туда и просто не выйду.

Ганси приклеил на место крошечную картонную лестницу, поднял голову и заметил, что Пес, прищурившись, наблюдает за ним. Пес не ошибся: Ганси приделал лестницу криво.

Он поправил ее и спросил:

– Теперь лучше?

– Не обращай на него внимания, – сказал Мэлори. – Он нервничает. А меня, Ганси, удивляет, что ты совсем не задумываешься о том, какого рода действие понадобилось, чтобы усыпить Глендауэра на шестьсот лет.

– Я задумываюсь, – возразил Ганси. – Ну… строю догадки. Не могу ничего доказать или опровергнуть. И потом, это интересно, но совершенно не важно.

– Как ученый я скажу, что не согласен. И тебе бы не следовало так считать.

– Правда?

– По твоему собственному предположению, Глендауэр прибыл сюда по силовой линии. Абсолютно прямой маршрут через море. Это не очень-то просто. Слишком много возни, чтобы спрятать принца. Почему было не укрыть его где-нибудь на силовой линии в Уэльсе?

– Англичане не успокоились бы, пока не нашли его, – ответил Ганси. – Для такой тайны Уэльс слишком мал.

– Да? Мы ведь ходили по Уэльсу. Хочешь сказать, в тамошних горах нет места, где его можно было бы спрятать?

Нет, Ганси не имел это в виду.

– Так зачем плыть за три тысячи миль, в Новый Свет, где никто даже не в состоянии приготовить приличный чай? – спросил Мэлори и зашагал к разложенным на бильярдном столе картам.

Когда Ганси присоединился к нему, старик провел пальцем по морю, от Уэльса до крошечной Генриетты.

– Зачем браться за почти невыполнимое дело – плыть по абсолютно прямой линии через море?

Ганси молчал. На этой карте не было пометок, но он не мог перестать видеть все те места, где уже побывал. За окном коротко завывал ветер. Он облеплял стекла мокрыми мертвыми листьями.

– Силовые линии, дороги мертвых, doodwegen, как говорят голландцы – вот как мы носим наших покойников, – продолжал Мэлори. – Гроб несут по погребальной дороге, чтобы сохранить душу нетронутой. Пойти кривой тропой значит встревожить мертвеца и породить привидение, или еще хуже. Значит, они везли Глендауэра по прямой линии, потому что с ним нужно было обращаться как с мертвым.

– То есть он уже спал, когда они отплыли, – сказал Ганси, хотя «спал» казалось теперь неподходящим словом.

У него мелькнуло воспоминание – хотя это было не вполне воспоминание, а видение, посетившее Ганси в Кабесуотере. Глендауэр в гробу – руки сложены на груди, с одной стороны меч, с другой чаша. Занеся ладонь над шлемом, Ганси одновременно боялся и с восторгом ждал возможности наконец увидеть лицо короля – спустя шесть сотен лет.

– Они сохранили его душу в теле.

– Именно. И теперь, когда я приехал сюда и увидел твою линию… я полагаю, что они проделали такой путь, потому что искали это место, – Мэлори постучал по карте.

– Вирджинию?

– Кабесуотер.

Это слово повисло в комнате.

– Если не конкретно Кабесуотер, то что-то типа его, – продолжал Мэлори. – Возможно, они просто следовали за энергией, пока не нашли место, где ее было достаточно, чтобы погрузить душу в состояние покоя на шестьсот лет. Или, во всяком случае, на больший срок, чем рассчитывали прожить спутники Глендауэра.

Ганси обдумал услышанное.

– Ясновидящие сказали, что есть трое спящих. Не только Глендауэр, но и еще двое. Пожалуй, то, что вы сказали, объясняет, каким образом они могли там оказаться. Не потому, что никого не пытались погрузить в сон в другом месте, а потому, что больше нигде это не удавалось.

У Ганси возникла до дрожи неприятная мысль: он представил, каково это – когда тебя пытаются усыпить и случайно обрекают на верную неожиданную смерть.

Оба несколько минут смотрели на карту. Наконец Мэлори сказал:

– Я пойду спать. Мы завтра куда-то собираемся, или я могу съездить в ту, другую Вирджинию на разведку?

– Другую?.. А. В Западную Вирджинию. Думаю, мы выберемся с вами после уроков.

– Превосходно.

Мэлори оставил свою неудовлетворительную чашку чая на бильярдном столе и ушел вместе с Псом.

Ганси стоял, не двигаясь с места, после того как за ними закрылась дверь. Стоял так долго, что почувствовал себя сбитым с толку – возможно, прошла минута, возможно час. Он не исключал даже, что целый год. Ганси был такой же частью этой комнаты, как телескоп и стопки книг.

Неизменный. Не способный измениться.

Ганси не мог понять, то ли он просто устал, то ли устал ждать.

Он не знал, куда делся Ронан.

Он не позвонил Блу.

– Смотри, что я нашел.

Ганси подпрыгнул – и в ту же самую секунду узнал голос Ноя. Мертвый мальчик сидел, скрестив ноги, на матрасе в середине комнаты. Ганси с облегчением увидел, что Ной выглядел материальнее, чем в прошлый раз. В руках он держал комок темно-серой глины, из которой вылепил маленького темного снеговика.

– Снеговик-голем, – удовлетворенно произнес Ной. – Я взял это в комнате Ронана. Смотри, она тает.

Усевшись по-турецки, совсем как Ной, Ганси взглянул на глину повнимательнее.

– Он принес ее из сна?

– Скорее, с автозаправки. В ней металлические опилки или что-то типа того, – сказал Ной. – Смотри, она ползет к магниту. А скоро она его втянет и сожрет.

Они стали наблюдать. Долго наблюдали. Глина двигалась так медленно, что прошла целая минута, прежде чем Ганси убедился, что в конце концов эта металлизированная смесь, вероятно, и вправду поглотит магнит.

– Это что, игрушка? – поинтересовался Ганси.

– Для детей старше шести лет.

– Ничего хуже я в жизни не видел.

Ной ухмыльнулся и сказал:

– Да пошел ты.

Оба оглушительно расхохотались, когда слова Ронана слетели с уст Ноя.

Нижняя часть глиняной фигурки полностью скрыла магнит, а Ганси даже не заметил какое-либо движение.

– Как там эта поговорка? – спросил Ной. – Про то, что не надо торопиться.

– Спешка нужна при ловле блох, – сказал Ганси. – Ной, не исчезай. Я должен кое о чем спросить. И я не хочу, чтобы ты пропал, как всегда.

Мертвый мальчик поднял голову и встретился с ним взглядом. Хотя он вовсе не был прозрачным и в принципе не отличался от живого, Ной выглядел как-то непреднамеренно тревожно. Что-то такое было в его неморгающих глазах.

«На его месте мог быть я. На его месте должен был оказаться я».

– Ты его слышал? Когда… когда умер, – Ганси уже пожалел, что спросил, но все-таки продолжал: – Ты тоже слышал голос?

Пальцы Ноя коснулись грязной щеки, хотя он, казалось, этого не заметил. Он покачал головой.

Если Ганси и Ной умирали на силовой линии в одно и то же время, почему Ганси подарили жизнь, а Ною пришлось умереть? Как ни крути, гибель Ноя была менее справедливой: его убили вообще безо всякой причины. А Ганси ужалила смерть, которая больше десяти лет ходила за ним по пятам.

– Я думаю… Кабесуотер хотел проснуться, – сказал Ной. – Он знал, что я не справлюсь, а ты сделаешь то, что нужно.

– Он не мог этого знать.

Ной снова покачал головой.

– Многое становится понятно, когда время идет не прямо, а кругами.

– Но… – начал Ганси.

Впрочем, он не знал, чему хотел возразить. Факт был один – медленная смерть Ноя, и здесь не было никого, к кому он мог бы обратить свой протест. Ганси коснулся уха; ему казалось, что по нему ползают призраки тех ос.

– Когда мы найдем Глендауэра, я попрошу его помочь тебе. В награду.

Ему не понравилось, как это прозвучало; не потому что он говорил неискренне, а потому что они не знали в точности, что представляет собой дар и работает ли он вообще. Ганси не хотел давать пустых обещаний.

Ной потыкал своего голема. В общем, фигурка уже не напоминала человечка; только потому что Ганси видел ее раньше, он еще мог угадать определенные очертания в этом бесформенном комке.

– Знаю. Это… очень любезно с твоей стороны.

– Но?..

– Не бойся, – неожиданно сказал Ной.

Он отнял руку Ганси от уха. Тот даже не сознавал, что продолжает его касаться. Подавшись вперед, Ной подул ему на ухо своим холодным мертвым дыханием.

– Там ничего нет. Ты просто устал.

Ганси слегка вздрогнул.

И, поскольку это был Ной и никто другой, он признался:

– Я не знаю, что сделаю, если найду Глендауэра. Не знаю, чем буду, если перестану его искать. Понятия не имею, как снова стать прежним.

Ной вложил глину ему в руки.

– Именно так я чувствую себя при мысли о том, что мог бы снова стать живым.

17

– Предскажи мне будущее, – сказала Блу в тот вечер, усевшись на стул перед Каллой, которая обложила квитанциями весь стол в гадальной.

В доме номер 300 на Фокс-Вэй стоял оглушительный шум. У Орлы была группа клиентов, у ее матери Джими тоже. Вдобавок Тринити – сестра Джими, или кузина, или подруга – привела в гости тысячу маленьких племянников, чтобы показать им, как варят мыло. В гадальной было тише всего.

– Скажи, стану ли я сиротой.

– Уйди, – велела Калла, нажимая кнопки на калькуляторе.

Они с Морой обычно занимались домашними финансами вместе – Калла, как положено взрослому человеку, управлялась с калькулятором, а Мора сидела по-турецки на ближайшем столе. Но теперь Моры не было.

– Я занята.

– То есть ты не знаешь, – сказала Блу. – Вот, наверное, в чем дело. Вы с Персефоной притворяетесь мудрыми, типа, «Блу сама должна найти дорогу в жизни» и все такое, но на самом деле вы просто понятия не имеете, что происходит.

– У меня расчеты, – заявила Калла. – А ты зануда. Отвали.

Блу схватила пригоршню бумажек и швырнула ей в лицо.

Калла взглянула на нее сквозь разлетающиеся счета и не тронулась с места.

Бумаги упали обратно на стол.

Блу и Калла смотрели друг на друга.

– Извини, – отступив, произнесла Блу. – Мне правда стыдно.

Она начала подбирать бумаги, но Калла схватила ее за руку.

– Не надо.

Блу совсем поникла.

Калла сказала:

– Послушай. Нам всем нелегко. Ты права. Мы никогда не могли заглянуть в Кабесуотер, а теперь нам еще труднее, потому что остались только двое. Нелегко прийти к согласию, когда нет арбитра, особенно когда весь смысл заключается именно в нем… – у нее изменилось лицо. – Вот что я тебе скажу: есть трое спящих.

– Ты это уже говорила. Все это говорили.

– Я думаю, твоя задача – разбудить одного из них. А задача Моры – НЕ разбудить другого.

– Две задачи, а спящих трое.

– Мы с Персефоной слегка расходимся во мнении по поводу существования третьей задачи.

Блу спросила:

– О каких задачах вообще идет речь? И что будет, когда мы их выполним? Наши фотографии наклеят на Доску почета в волшебном лесу и подпишут «Самые ценные сотрудники»?

– Нет. В конце концов все вернется к равновесию, и мы будем жить долго и счастливо.

– Круто звучит, но, во-первых, что делать с лишним спящим, и во-вторых, нельзя выполнить запрет. Как мама узнает, что ей удалось не разбудить кого не надо? В-третьих, по-прежнему предполагается, что Ганси скоро умрет? Потому что, в-четвертых, я представляю себе счастливый финал как-то иначе.

– Я жалею, что вообще об этом заговорила, – сказала Калла и принялась складывать счета стопкой.

– В-пятых, я больше не хочу ходить в школу.

– Ты ее не бросишь. Сожалею.

– Я не сказала, что бросаю школу. Просто у меня сейчас очень низкий уровень удовлетворения от того, что я делаю. Мораль упала. Войска не хотят штурмовать местный колледж.

Калла нажала еще одну кнопку на калькуляторе. Губы у нее приобрели весьма недовольный вид.

– Войскам не следует жаловаться человеку, который работал как проклятый, чтобы поступить в местный колледж.

– Тяжелое детство, игрушки, прибитые к полу, ага. Если ты имеешь в виду это, тогда…

– Нет, я имею в виду, что ты, Блу Сарджент, могла бы и задуматься, правда ли тебе все должны.

Пристыженная Блу фыркнула и встала.

– Ладно. Где список, который мы составили на дежурстве у церкви?

– От этого Ганси не станет менее мертвым.

– Калла.

– Кажется, в коробке на холодильнике.

Блу, глубоко разочарованная, выскочила из комнаты и подтащила к холодильнику стул сквозь толпу детишек, занятых приготовлением мыла. Разумеется, она нашла нужные записные книжки в коробке на самом верху. Забрав их все, Блу снова протолкалась через скопище трудолюбивых детей и вышла на задний двор.

Немедленно стало тише. Двор был пуст, не считая нескольких хризантем, ожидавших посадки, и огромного бука с раскидистой желтой кроной. И Серого Человека.

Он так тихо сидел на одном из шезлонгов, что Блу не заметила его, пока не собралась сесть на соседний.

– О! Извините. Вы хотите побыть один? Я могу уйти.

Лицо у него было задумчивое. Он указал почти полной бутылкой пива на второй шезлонг.

– Нет, это я пришел без разрешения. Мне следовало спросить, не против ли ты видеть здесь чужих.

Блу смущенно отмахнулась и села. Вечер пах лисами и сыростью, дождем и тлеющими кострами, в которых жгли листья. Некоторое время оба сидели молча – Блу листала записные книжки, а Серый Человек медитативно покачивал в руках пиво. Дул прохладный ветерок; Серый Человек безо всяких церемоний скинул пиджак и протянул его Блу.

Когда она набросила его на плечи, он спросил:

– Что это у тебя? Надеюсь, сонеты.

Блу побарабанила пальцами по страницам, размышляя, как бы объяснить.

– В мае мы ходим дежурить к церкви и видим духи людей, которые умрут в течение года. Мы спрашиваем, как их зовут. Если впоследствии они приходят на сеанс, мы даем им знать, что видели их мертвыми, чтобы они успели привести дела в порядок. Это список имен.

– Ничего не случилось?

– Нет, просто ресничка попала, – сказала Блу, вытирая правый глаз. – А что значит ваше выражение лица?

– Шок от обилия этических и духовных последствий.

– Да? – Блу нашла последний по времени список и подняла его над головой, чтобы на страницу упал свет из кухни. – О.

– Что?

Она обнаружила то, что искала: Джесси Диттли.

С ошибкой, но тем не менее.

Блу откинулась на спинку.

– Мы с Ганси встретили одного человека, и его имя показалось мне знакомым.

– И он в списке.

– Да. Проблема в том, что я не знаю, почему он умрет. То ли потому что мы вмешаемся в его жизнь, то ли потому что не вмешаемся. Или в любом случае.

Серый Человек оперся шеей на спинку шезлонга и посмотрел на низкие облака, в которых отражался свет городских огней.

– Судьба против простого предчувствия? Наверное, ты лучше разбираешься в том, как работает ясновидение.

Блу плотнее запахнула на себе пиджак, когда ветер взъерошил листья бука.

– Я знаю только то, что мне рассказали.

– И что тебе рассказали?

Ей нравилось, как он задавал вопросы. Он не столько нуждался в информации, сколько наслаждался ее обществом. Странно, но, сидя здесь с ним, а не с Каллой или Персефоной, Блу совершенно не ощущала одиночества или смущения.

Девушка почувствовала, что ей вновь попала в глаз ресничка.

– Мама говорит, это как воспоминание. Вместо того чтобы смотреть назад, смотришь вперед. Вспоминаешь будущее. Потому что время – оно не вот такое… – Блу нарисовала в воздухе линию. – Оно такое, – она начертила круг. – Наверное, если держать это в голове, понимаешь, что изменить будущее нельзя. Когда видишь будущее, оно уже отражает изменения, которые ты можешь внести на основании того, что видишь будущее. Не знаю. Не знаю! Мама всегда говорит людям, что ее видения – это обещание, а не гарантия. А обещание можно нарушить.

– Гарантию иногда тоже, – иронически заметил Серый Человек. И вдруг добавил: – Мора есть в списке?

Блу покачала головой.

– Она родилась в другом штате. А мы видим только духи людей, родившихся здесь.

Или заново родившихся, как в случае Ричарда Ганси Третьего.

Мистер Грей спросил:

– Можно посмотреть?

Блу протянула ему список и уставилась на медленно шевелившиеся листья над головой. Как она любила этот бук. В детстве она часто приходила сюда, чтобы прикоснуться к прохладной гладкой коре или посидеть среди изогнутых обнаженных корней. Однажды она написала буку письмо, которое положила в пенал и спрятала под корнями. С тех пор они выросли, совершенно скрыв его из виду. И теперь Блу жалела, что не может перечитать письмо – она помнила о его существовании, но забыла содержание.

Мистер Грей замер. Он осторожно спросил:

– Ганси?

Последнее имя на последней странице.

Блу молча прикусила губу.

– Он знает?

Она чуть заметно покачала головой.

– Ты знаешь, сколько ему осталось?

Она снова покачала головой.

Серый Человек посмотрел на нее тяжелым взглядом – а потом просто вздохнул и кивнул. Их объединяло то, что они оба были покинуты. И обоих не было в списке.

Наконец мистер Грей сказал:

– Люди часто нарушают обещания, Блу.

Он отхлебнул пива. Блу загнула листок, скрыв имя Джесса Диттли, затем развернула его. В темноте она спросила:

– Вы любите мою мать?

Мистер Грей посмотрел на небо сквозь темное кружево листвы. Потом кивнул.

– Я тоже.

Мистер Грей согнул и разогнул указательный палец.

– Я не хотел подвергать вашу семью опасности, – нахмурившись, сказал он.

– Знаю, что не хотели. И никто вас не винит.

– Мне надо принять решение, – произнес он. – Или придумать план. Надеюсь, к воскресенью разберусь.

– А что будет в воскресенье?

– Оно всегда имело для меня особый смысл, – ответил Серый Человек. – А еще это самый подходящий день, чтобы сделаться человеком, которым, по мнению твоей матери, я могу стать.

– Надеюсь, что человек, которым, по мнению моей матери, вы можете стать, – это тот, кто умеет находить пропавших матерей.

Он встал и потянулся.

– Helm sceal cenum, ond a pæs heanan hyge hord unginnost.

– Это значит «я буду супергероем»?

Серый Человек улыбнулся и ответил:

– «Сердце труса ничего не стоит, но доблестный муж достоин своего сияющего шлема».

– Ну, я так и сказала.

– По сути – да.

18

Ганси не спал.

Поскольку у Блу не было мобильника, он не мог нарушить правила и позвонить ей. Поэтому он каждую ночь лежал в постели, закрыв глаза, с телефоном в руках, и ждал, не позвонит ли она ему из дома.

«Перестань, – твердил он себе. – Перестань желать этого…»

Телефон загудел.

Ганси поднес его к уху.

– Ага, это по-прежнему не Конгресс.

Он мгновенно проснулся.

Бросив взгляд на закрытую дверь комнаты Ронана, Ганси взял очки и тетрадь и вылез из постели. Он заперся в кухне/ванной/прачечной и сел на пол напротив холодильника.

– Ганси?

– Я здесь, – понизив голос, ответил он. – Что тебе известно о синекрылом чирке?

Пауза.

– Это вы обсуждаете в Конгрессе за закрытыми дверями?

– Да.

– Это утка?

– Динь-динь! Один – ноль в пользу Фокс-Вэй. Праздничная толпа ликует! А ты знаешь, что летом они на целый месяц перестают летать, потому что сбрасывают все маховые перья сразу?

Блу поинтересовалась:

– Разве не все утки так себя ведут?

– Правда?

– В том-то и проблема с Конгрессом.

– Не умничай, Сарджент, – сказал Ганси. – Джейн. А ты знаешь, что в это время синекрылому чирку нужно съесть сто граммов протеина, чтобы возместить потерю шестидесяти граммов оперения?

– Теперь знаю.

– Это примерно тридцать одна тысяча беспозвоночных.

– Ты читаешь по книжке?

– Нет, – Ганси закрыл тетрадь.

– Спасибо, очень познавательно.

– Всегда к твоим услугам.

– Здо́рово.

Снова стало тихо, и Ганси понял, что Блу положила трубку. Он прислонился к холодильнику и закрыл глаза, чувствуя муки совести, удовольствие, безумие и полную власть над собой. Через двадцать четыре часа он снова будет ждать этой минуты.

«Не надо не надо не надо».

– Блин, что такое? – спросил Ронан.

Ганси распахнул глаза в ту секунду, когда тот включил свет. Ронан стоял на пороге, с наушниками на шее. Бензопила, набычившись, как миниатюрный бандит, сидела у него на плече. Ронан нашел взглядом телефон, лежавший на полу, но не стал задавать вопросов, а Ганси ничего не сказал. Ронан сразу распознал бы ложь, а сказать правду Ганси не мог. Ревность пожирала Ронана целых семь месяцев после того, как в компании появился Адам. А эта история ранила бы его еще сильней.

– Мне не спалось, – честно сказал Ганси. И добавил: – Ты ведь не собираешься покушаться на Гринмантла?

Ронан вздернул подбородок. Его улыбка была злой и невеселой.

– Нет. Я придумал вариант получше.

– Я хочу знать, что это? Ты признал бессмысленность мести?

Улыбка расширилась и обострилась.

– Это не твоя забота, Ганси.

Когда Ронан не злился, он был еще опаснее.

И он не ошибался: Ганси не хотел этого знать.

Ронан открыл холодильник, отодвинув Ганси дверцей. Он достал банку газировки и протянул Бензопиле холодный хот-дог. Потом снова взглянул на Ганси и сказал:

– Я нашел клевую песню.

Ганси пытался не обращать внимания на звуки, которые издавал ворон, пожиравший хот-дог.

– Хочешь послушать?

Ганси и Ронан редко совпадали в музыкальных вкусах, но тем не менее Ганси пожал плечами в знак согласия.

Ронан снял наушники с шеи и нацепил их на Ганси. Они слегка пахли пылью и перьями от близости с Бензопилой.

Из наушников вырвалось:

– Стукни раз…

Ганси сдернул их, а Ронан разразился безумным смехом, к которому, хлопая крыльями, присоединилась и Бензопила. Оба были ужасны и веселы.

– Гад, – яростно сказал Ганси. – Ты гад. Обманул мое доверие.

– Это лучшая песня на свете, – ответил Ронан, корчась от смеха. Наконец он совладал с собой. – Ладно, птичка, пошли, пусть поест в одиночестве.

Уйдя, он выключил свет и оставил Ганси в темноте. Тот услышал, как Ронан насвистывает припев по пути к себе в комнату.

Он поднялся на ноги, подобрал телефон и тетрадь и тоже вернулся в постель. Муки совести и тревога совершенно ушли к тому моменту, когда его голова коснулась подушки. Осталась только радость.

19

Ганси и забыл, сколько времени отнимает школа. Возможно, потому что теперь у него было больше дел за пределами Агленби, или потому что он не мог не думать о школе, даже когда не сидел на уроках.

«Гринмантл».

– Дик! Ганси! Парень! Ричард Ганси Третий!

Упомянутый Ганси шагал по коридору вместе с Ронаном и Адамом, направляясь в директорский кабинет. Хотя крик смутно донесся до него, в голове у Ганси было слишком шумно, чтобы разобрать отдельные слова. Отчасти мозг был занят Гринмантлом, отчасти исчезновением Моры, отчасти Мэлори, который исследовал перпендикулярную силовую линию, отчасти пещерой воронов, отчасти мыслью о том, что через семь часов Блу, возможно, позвонит ему. И последняя часть, тревожная – и все разрастающаяся – думала о цвете осеннего неба, о листьях на земле, о том, что время проходит и его уже не вернуть. Что оно истекает и стремится к концу.

В честь победы школы на региональной викторине ученикам разрешили прийти на занятия без формы, и отсутствие единообразия отчего-то еще больше усилило тревогу Ганси. Его однокашники болтались по историческому кампусу в стеганых жилетках, клетчатых брюках, стильных пуловерах. И это напоминало ему, что он существует сейчас, а не в иное время. Прочие школьники безошибочно опознавались как принадлежность этого века, этого десятилетия, этого года, этого сезона, этого социального класса. Своего рода, человеческие часы. Только когда они надевали одинаковые синие свитера, Агленби выскальзывал из времени, и все эпохи начинали казаться, по сути, одной.

Иногда Ганси думал, что последние семь лет жизни провел в поиске мест, которые вселяли в него это ощущение.

«Гринмантл».

Каждое утро на этой неделе начиналось с Гринмантла, который стоял у доски и неизменно улыбался. Ронан перестал приходить на первый урок. Завалив латынь, он ни за что не сдал бы выпускной экзамен, но разве Ганси мог его винить?

Стены сыпались.

Адам спросил, зачем Ганси нужно к директору. Тот солгал. Ему надоело ссориться с Адамом Пэрришем.

– Га-а-а-анси-и-и!

Вчера вечером мистер Грей сказал Ронану: «Присни мне Грейуорен, и я отдам его Гринмантлу».

Ронан ответил: «Вы хотите, чтобы я отдал этой твари ключи от Кабесуотера? Вы об этом просите?»

То есть они зашли в тупик.

– ГАНСИ! ДИК!

Ронан развернулся и зашагал обратно, навстречу крикуну. Он широко раскинул руки.

– Не сейчас, Чень. Король немного занят.

– Я не к тебе обращаюсь, Линч. Мне нужен живой человек.

Свет, отразившийся в оскале Ронана, привлек внимание Ганси и вернул его в реальность. Он остановился и взглянул на часы, а затем обернулся и подошел к Генри, который сидел за складным столиком меж двух колонн. Его волосы напоминали черное пламя.

Юноши обменялись товарищеским рукопожатием через стол. Их кое-что объединяло – до прошлой весны Ганси был капитаном гребной сборной, а Генри однажды записался в команду за завтраком, прежде чем вычеркнуть свою фамилию к обеду. Ганси был в Эквадоре; Генри однажды участвовал в модельной фотосессии вместе со скаковой лошадью по кличке «Эквадор в любви». Ганси однажды убили осы; отец Генри занимался созданием дронов-«шмелей».

Они были в приятельских отношениях, хотя и не дружили. Генри тусил с ребятами из Ванкувера, а Ганси – с мертвыми валлийскими королями.

– Чем могу помочь, мистер Чень? – поинтересовался Ганси любезно.

Генри ткнул рукой в его сторону.

– Видишь, Ронан? Вот как надо говорить с людьми. Спасибо, что спросил, Ганси. Слушай, мне правда нужна твоя помощь. Подпиши вот это.

Ганси обозрел «это». Формулировки были довольно официальными, но, судя по всему, Чень составил петицию об организации ученического совета, избираемого самими учащимися.

– Ты хочешь, чтобы я голосовал за право голосовать?

– Ты ухватил суть моей идеи гораздо быстрее, чем все остальные. Неудивительно, что о тебе вечно пишут в школьном бюллетене.

Генри протянул ему ручку; Ганси ее не взял. Генри достал фломастер, затем карандаш.

Но Ганси не спешил подписывать; он пытался понять, не обязуется ли тем самым пожертвовать некоторым количеством свободного времени.

Rex Corvus, parate Regis Corvi.

– Ганси, давай, – поторопил Генри. – Тебя послушают. Твой голос считается за два, потому что ты красивый европеоид. Золотой мальчик Агленби. Еще круче ты станешь только в одном случае – если твоя мама пройдет в Конгресс.

Ронан ухмыльнулся, глядя на Адама. Ганси потер пальцем нижнюю губу, с мукой сознавая, что Генри сказал чистую правду. Он никогда не знал, чего добился честно, а что получил только благодаря позолоченной родословной. И это всегда немного его беспокоило.

А сейчас довольно сильно.

– Я подпишу, но никуда выдвигаться не стану, – предупредил Ганси, взяв ручку. – Мне некогда.

Генри потер руки.

– Конечно, старик. Пэрриш?

Адам покачал головой. Отстраненно и холодно, так что Генри не стал переспрашивать.

– Линч?

Ронан перевел взгляд с Адама на Генри.

– Ты, кажется, сказал, что я – не живой человек.

В ту минуту он совсем не походил на ученика Агленби – бритоголовый, в черной байкерской куртке и дорогих джинсах. Он казался совсем взрослым. Как будто минувшим летом время несло Ронана чуть быстрее, чем остальных.

«Кто эти двое? – задумался он. – И что мы делаем?»

– Похоже, политика уже разрушила мои принципы, – сказал Генри.

Ронан взял самый большой маркер и наклонился над петицией. Он огромными буквами вывел «АНАРХИЯ» и швырнул маркером в Генри.

– Эй! – воскликнул тот, когда маркер отскочил от его груди. – Ну ты и урод.

– Демократия – фарс, – ответил Ронан, а Адам улыбнулся – чуть заметно и, в общем, только для своих. Эту манеру он вполне мог усвоить от Ронана.

Ганси с сожалением взглянул на Генри.

– Извини. Он сегодня не набегался. Ну или съел что-то не то. Сейчас я его заберу.

– Когда меня выберут президентом, – сказал Генри Ронану, – я объявлю твое лицо вне закона.

Ронан улыбнулся – тонко и мрачно.

– Суд – это фарс.

Когда они вновь зашагали по сумрачной галерее, Ганси спросил:

– Ты когда-нибудь задумывался над тем, что, вероятно, вырастешь полным придурком?

Ронан пнул камушек. Он заскакал по плитам впереди них и скатился на поросший травой двор.

– Ходят слухи, что отец подарил ему на день рождения «Фискер», а он боится на нем ездить. Хотел бы я посмотреть на эту машину. Говорят, он прикатил в школу на велике.

– Из Ванкувера? – уточнил Адам.

Ганси нахмурился, когда через двор пробежали двое невероятно юных девятиклассников – неужели он сам когда-то был таким же маленьким?

Он постучал в директорскую дверь. «Я правда это делаю?» Да.

– Подождете меня здесь?

– Нет, – сказал Ронан. – Мы с Пэрришем покатаемся.

– Вот как? – спросил Адам.

– Хорошо, – сказал Ганси.

Он обрадовался, что они будут чем-то заняты, вместо того чтобы думать о директоре и гадать, ведет ли себя Ганси как Ганси.

– Тогда увидимся.

И, прежде чем они успели что-нибудь еще сказать, он вошел в кабинет и закрыл дверь.

20

Ронан повез Адама в Амбары.

Со времен злополучной вечеринки в честь Четвертого июля Ронан начал регулярно навещать родительский дом, возвращаясь на Монмутскую фабрику поздно и без объяснений. Адам никогда не любопытствовал – секрет есть секрет, – но не мог отрицать, что ему было любопытно.

И вот теперь, видимо, Адаму предстояло выяснить, в чем дело.

Амбары всегда приводили его в замешательство. Фамильная недвижимость Линчей, возможно, не обладала обаянием роскоши, как особняк Ганси, зато вполне искупала отсутствие блеска клаустрофобической густотой истории. Утыканные сараями поля напоминали остров. Отделенный от остальной долины, засеянный воображением Ниалла Линча и населенный его снами.

Это был другой мир.

Ронан вел машину по узкой дороге. Она прорезала путаницу скрюченных деревьев. Вишнево-красные листья ядовитого плюща и кровавые шипастые плети ежевики мелькали меж стволов. Все остальное было зеленым – густой полог листвы, заслоняющий вечернее солнце, трава, пробивающаяся на обочинах, сырой и липкий мох.

Они миновали лес и увидели обширные огороженные поля. Здесь цвета были еще насыщенней – зеленые и золотые пастбища, красные и белые сараи, тугие небрежные осенние розы, которыми были сплошь увешаны кусты, лиловые сонные горы, наполовину скрытые деревьями. Желтые яблоки, яркие как масло, выглядывали меж ветвей с одной стороны дороги. Какие-то синие цветы – невероятные, фантастические – бушевали в траве с другой стороны. Все было диким и безыскусным.

Как сами Линчи.

Ронан шикарно развернулся в конце подъездной дорожки – Адам лишь молча протянул руку, чтобы схватиться за ручку на потолке – и «БМВ» медленно и небрежно въехал на гравиевую стоянку перед главным домом.

– Однажды ты снесешь стенку, – сказал Адам, вылезая из машины.

– Конечно, – согласился Ронан.

Выбравшись наружу, он посмотрел на сливовые деревья, которые росли рядом с площадкой. И Адам в очередной раз убедился, что Ронан целиком и полностью принадлежал этому месту. Привычная поза, в которой он стоял, ища спелые сливы, наводила на мысль, что Ронан проделывал это много раз. Нетрудно было понять, что он вырос здесь – и здесь состарится. Нетрудно увидеть, что изгнать его отсюда – значило лишить души.

Адам на мгновение попытался вообразить себя, выросшего среди этих полей, а не в пыльном поселке трейлеров на окраине Генриетты – себя, которому позволялось хотеть этот дом. Но это было так же невозможно, как представить Ронана в виде школьного учителя.

Он не понимал, каким образом Ронан научился ярости в безопасных Амбарах.

Ронан нашел две черно-лиловые сливы по своему вкусу. Одну он бросил Адаму и движением подбородка велел ему следовать за собой.

Отчего-то Адам был уверен, что все те разы, когда Ронан ездил в Амбары, он готовил дом для себя и Мэтью. Эта идея казалась Адаму такой убедительной, что он удивился, когда Ронан повел его вокруг дома, в сторону одного из многочисленных сараев.

Этот просторный длинный амбар, вероятно, предназначался для коз или коров. Но вместо скота в нем был всякий хлам. При внимательном рассмотрении оказалось, что это хлам из снов, приблизительно датируемый по пыли и ржавчине.

Ронан ловко двигался по полутемному сараю, подбирая с пола то часы, то фонарь, то кусок странной ткани, на которую Адаму почему-то было больно смотреть. Наконец Ронан нашел нечто вроде призрачного огонька на ремне; он повесил его на плечо, чтобы забрать с собой. Сливу он уже слопал.

Адам стоял в дверях, наблюдая за ним сквозь облако пыли и стараясь, чтобы сливы хватило подольше.

– Твоя работа?

– Нет, это все отец, – ответил Ронан, подобрав какой-то маленький струнный инструмент.

Он повернул его, чтобы показать Адаму струны – из чистого золота.

– Ты посмотри.

Адам подошел поближе. Хотя ему еще нужно было сделать уроки и позаботиться о Кабесуотере, торопиться совершенно не хотелось. В сарае царило сонное вневременное ощущение, и было очень приятно копаться в чудесах и прихотях. В том числе там нашлись и механизмы, которые по-прежнему двигались каким-то загадочным образом, и существа, в которые Ниалл Линч, очевидно, вдохнул жизнь, поскольку теперь они спали. Среди хлама Адам и Ронан обнаружили спящих птиц, и спящего кота, и старомодного плюшевого медведя, который, очевидно, когда-то тоже был живым, поскольку его грудь вздымалась и опускалась. Ниалл Линч умер, и их невозможно было разбудить – разве что, как Аврору Линч, вернуть в Кабесуотер.

Пока они двигались по старому сараю, Адам чувствовал, как Ронан то смотрел на него, то отводил взгляд; безразличие было хорошо натренированное, но неполное. Адам задумался, заметил ли это кто-нибудь еще. Отчасти ему хотелось, чтоб заметили, но тут же он устыдился. Не стоило поддаваться тщеславию. «Смотрите, Адам Пэрриш кому-то нужен, к нему привязались, и не кто попало, а Ронан, который мог бы обратить внимание на Ганси или на кого угодно, но его ненасытные глаза выбрали Адама».

Возможно, он ошибался. Он вполне мог ошибиться.

«Я непостижим, Ронан Линч».

– Хочешь посмотреть, где тут моя работа? – спросил Ронан. Самым небрежным тоном.

– Конечно, – ответил Адам. Самым небрежным тоном.

Остановившись на мгновение, чтобы повесить фонарик на столб забора, Ронан повел Адама по мокрым полям к амбару, в который они уже когда-то заходили. Еще до того как Ронан открыл тяжелую ржавую дверь, Адам знал, что увидит внутри – и, разумеется, там было большое стадо коров, всех возможных цветов. Как и остальные живые существа в амбарах, они спали. Ждали.

Свет в сарае был тусклым, коричневым, он пробивался сквозь заросшие грязью окна под высоким потолком. Пахло чем-то теплым, живым, знакомым – шерстью, навозом, влажностью. Кем надо быть, чтобы приснить целое стадо? Неудивительно, что Кабесуотер не появлялся, пока Ниалл не умер. Даже беспечное состязание Ронана и Кавински истощило силовую линию настолько, что лес исчез. А это были безделушки, машины.

Но не целые поля, полные животных. Не выдуманная долина.

Вот почему они не могли отдать Гринмантлу даже поддельный Грейуорен. Жестокий Кабесуотер был в то же время на удивление хрупким.

Ронан открыл внутреннюю дверь; за ней находилась потрепанная комнатка. Повсюду лежала пыль, такая густая, что она уже превратилась в слой земли. На столе желтели ветеринарные справки и счета за корм. В мусорном ведре лежали старые банки из-под колы. На стенах висели всякие вырезки и распечатки – флаер на концерт какой-то ирландской фолк-группы в Нью-Йорке, картинка с изображением детей, бегущих по далекому старинному пирсу в какой-то далекой старинной стране. Все это настолько не походило на вещи, которые вешал над своим рабочим местом отец Адама, что Адам вновь задумался о чувствах Ронана. Такой человек, как он, считал такого человека, как Адам, кем-то достойным…

Ронан споткнулся и выругался. Он нашел выключатель, и над головой зажегся приятный флуоресцентный свет. Плафон был полон дохлых мух.

Когда стало немного светлее, Адам увидел протоптанные в пыли дорожки, которые вели от стола к стулу у стены. На стуле лежало одеяло – не пыльное – и он без труда вообразил силуэт молодого человека, спящего на нем. В этой картине было нечто удивительно грустное.

Ронан оттащил от стены железный ящик из-под инструментов и с ужасающим грохотом откинул крышку.

– Я пытаюсь разбудить папины грезы.

– Что?

– Они не умерли. Они спят. Если переправить их всех в Кабесуотер, они проснутся и пойдут себе. И вот я задумался – а если перенести Кабесуотер к ним?

Адам сам не знал, чего ожидал в качестве откровения, но точно не этого.

– К коровам.

– У некоторых людей есть родственники, Пэрриш.

Аврора была заключена в Кабесуотере. Разумеется, Ронан хотел, чтобы она могла приходить сюда. Адам, устыдившись, ответил:

– Извини. Я понял.

– И дело не только в этом. Мэтью… – Ронан очень красноречиво замолчал, и Адам понял. Еще один секрет, который тот пока не был готов открыть.

Покопавшись в ящике, Ронан повернулся. В руках он держал прозрачный стеклянный шар. Воздух внутри туманно поблескивал. Шар был красивый, вроде тех, что висят в саду или на кухне у какой-нибудь старой дамы. Адаму пришло на ум слово «безопасно». Совсем не в духе Ронана.

Тот поднес шар к свету. Воздух внутри перекатился от одной стенки к другой. Возможно, это был не воздух, а жидкость. Адам видел, как она отражалась в синих глазах друга. Ронан сказал:

– Это моя первая попытка.

– Ты его приснил.

– Естественно.

– Хм. А Кабесуотер?

Ронан как будто оскорбился.

– Я спросил разрешения.

Он спросил. Так просто. Словно ему не стоило никакого труда общаться с этой сущностью, которая появлялась перед Адамом исключительно с помощью шикарных и жестоких жестов.

– Во сне тут была заключена частичка Кабесуотера, – продолжал Ронан и произнес нараспев: – Если работает во сне, работает и в реале.

– А он работает? Дай короткую версию.

– Придурок. Нет. Не работает. Ни хрена не делает.

Ронан сунул шар обратно в ящик и стал вытаскивать другие неудавшиеся попытки. Все они выглядели загадочно. Сверкающая лента, клочок травы, продолжавший расти на куске торфа, раздвоенная веточка. Он позволил Адаму подержать кое-что в руках; на ощупь эти вещи казались странными. Слишком тяжелыми, словно притяжение действовало на них сильнее, чем обычно. И пахли они знакомо. Ронаном. Кабесуотером.

Если задуматься – или, точнее, не задумываться, – Адам чувствовал биение силовой линии в каждом из этих предметов.

– Мешок с песком у меня тоже был, – сказал Ронан, – но я его рассыпал.

Целые часы грез. Каждый день он ездил в Амбары, чтобы поставить машину, свернуться в кресле и в одиночестве заснуть.

– Почему именно здесь? Зачем ты ездишь за этим сюда?

Ронан бесстрастно ответил:

– Иногда мне снятся осы.

И тогда Адам это представил: Ронан просыпается на Монмутской фабрике, держа в руке принесенный из грез предмет, по одеялу ползают осы, а ничего не подозревающий Ганси спит в соседней комнате.

Нет, он не смог бы безудержно грезить на Монмутской фабрике.

«Одиночество».

– А ты не боишься, что как-нибудь повредишь себе? – спросил Адам.

Ронан фыркнул. Когда это он боялся за собственную жизнь? Но все-таки в его глазах было что-то такое. Рассматривая собственные руки, он признал:

– Я приснил ему пачку инъекторов. Во сне я постоянно изобретаю средства от укусов. Они у меня всегда с собой. Я кладу их в машину. Оставляю на Монмутской фабрике.

Адам ощутил яростную и жестокую надежду.

– А они работают?

– Не знаю. Нет способа проверить, пока не случится ЧП. И реванша не будет.

Ронан взял из ящика два каких-то предмета и встал.

– Так. Сейчас будет полевая практика. Пошли в лабораторию.

Одной рукой он прижимал к себе ярко-синее флисовое одеяло. Через другую Ронан перебросил лоскут мха, как официант – полотенце.

– Хочешь, я что-нибудь понесу? – спросил Адам.

– Блин, не надо.

Адам придержал для него дверь.

Выйдя из комнатки, Ронан некоторое время бродил между коровами, иногда останавливаясь, чтобы посмотреть на них повнимательнее, или наклоняясь, чтобы разглядеть клеймо. Наконец он добрался до коровы шоколадного цвета, с неровной полосой на дружелюбной морде. Он потолкал ее неподвижное тело мыском ботинка и объяснил:

– Работает лучше, если животное… ну, не знаю… чем-то отличается. Если похоже на то, что я мог бы приснить сам.

Корова для Адама выглядела совершенно как корова.

– А что с этой не так?

– Она выглядит слишком дружелюбно. Заколдованный, блин, мальчик.

Ронан расстелил одеяло на полу. Осторожно. Потом велел:

– Пощупай пульс. Да не пялься на нее. Пульс. На морде. Там. ТАМ. Адам, господи. Там.

Адам неловко водил пальцами по коровьей морде, поросшей короткой шерстью, пока не ощутил медленное биение.

Ронан поднес лоскут мха к холке коровы.

– А теперь?

Адам не знал, что ему полагается увидеть. Он не чувствовал ничего, ничего, ничего – а потом… Пульс коровы слегка ускорился. И опять Адам представил себе Ронана здесь, в одиночестве, внезапно уловившего еле заметную разницу и исполнившегося надежды. Адам и не думал, что Ронан Линч способен трудиться с такой самоотдачей.

«Одиночество».

Он спросил:

– Это максимум, что у тебя получается?

Ронан усмехнулся.

– Думаешь, я притащил бы тебя сюда ради такой ерунды? Нет, есть кое-что еще. Может, сначала сходишь в туалет?

– Ха.

– Я серьезно.

– Все нормально.

Ронан повернулся к другому предмету, который принес с собой. Главным оказалось не синее одеяло, как думал Адам, а нечто завернутое в него. То, что лежало внутри, было не больше обувной коробки или толстой книги. Оно не выглядело тяжелым.

И, если глаза не обманывали Адама, Ронан боялся этой вещи.

Он сделал глубокий вдох.

– Ладно, Пэрриш.

И развернул одеяло.

Адам посмотрел.

И отвернулся.

И посмотрел еще раз.

Он подумал, что это книга. И тут же усомнился. Потому что это была птица. Нет, планета. Зеркало.

Ни то, ни другое, ни третье. Это было слово. Ронан бережно держал в руке слово, которое хотело быть сказанным, а Ронан хотел ему помешать, или нет, не хотел…

Адам снова отвернулся, потому что больше не мог за этим наблюдать. Он почувствовал, что сходит с ума, пытаясь дать этой штуке название.

– Что ты такое сделал? – спросил он.

Ронан окинул взглядом то, что держал в руке, но искоса, слегка отвернувшись. Он выглядел младше, чем обычно – неуверенность и осторожность смягчили его черты. Иногда Ганси рассказывал, каким был Ронан раньше, до того как погиб Ниалл; и теперь, глядя на друга, терзаемого сомнениями, Адам подумал, что, кажется, способен ему поверить.

Ронан сказал:

– Это кусочек Кабесуотера. Кусочек сна. Вот о чем я просил. И это… это… Наверное, так оно должно выглядеть.

Адам почувствовал, что он прав. Этот ужасный, невозможный и прекрасный предмет выглядел как сон, которому некуда вселиться. Кем надо быть, чтобы увидеть во сне – СОН, в конкретном воплощении? Неудивительно, что Ронан скучал в школе.

Адам еще раз посмотрел на то, что Ронан держал в руке. И отвернулся.

Он спросил:

– Оно работает?

Лицо Ронана сделалось резче. Он поднес «сон» к коровьей морде. От «сна» исходил свет, или нечто вроде света, озаряя подбородок и щеку Ронана и делая его суровым, красивым, пугающим, незнакомым. Затем Ронан подул на «сон». Его дыхание прошло сквозь слово, зеркало, ненаписанную строчку…

Адам услышал шепот. Что-то задвигалось и зашевелилось в его душе. Ресницы Ронана мрачно затрепетали.

«Что мы делаем…»

Корова шевельнулась.

Слегка. Но ее голова склонилась чуть вбок, одно ухо дернулось. Словно она во сне согнала с него муху. Возле позвоночника дрогнул мускул.

Глаза у Ронана были широко открыты, и в них пылал огонь. Он снова дохнул – и корова опять дернула ухом. Напрягла губы.

Но не проснулась. И не встала.

Ронан отступил, скрыв «сон» от обезумевшего взгляда Адама.

– Кое-чего все-таки недостает, – произнес он. – Объясни мне, чего именно.

– Может, просто нельзя разбудить чужой сон.

Ронан покачал головой. То, что это было невозможно, его не смущало. Он все равно собирался это сделать.

Адам не выдержал:

– Энергия. Нужно много энергии. Когда я латаю силовую линию, то в основном делаю именно это – налаживаю связь, чтобы энергия текла нормально. Может, ты найдешь способ отвести кусок линии сюда.

– Я уже об этом думал. Это неинтересно. Я не хочу строить клетку побольше. Я хочу открыть дверцу.

Они посмотрели друг на друга. Адам – светловолосый и осторожный, Ронан – темный и мятежный.

Адам спросил:

– Зачем? Назови мне настоящую причину.

– Мэтью… – начал Ронан и снова замолчал.

Адам ждал.

Ронан сказал:

– Мэтью мой. Один из.

Адам не понимал.

– Я его приснил, Адам!

Ронан злился: кроме радости, он знал только одну эмоцию – гнев.

– А значит, когда… если что-то случится со мной, он станет… таким, как они. Как мама.

Все воспоминания о Ронане и его младшем брате обрели в сознании Адама новую форму. Бесконечная привязанность Ронана. Сходство Мэтью и Авроры – еще одного существа из грез. Неизменная позиция Диклана как чужака. Ни сновидец, ни сон…

Только половина из уцелевших родичей Ронана была настоящей.

– Мне сказал Диклан, – продолжал Ронан. – Две недели назад.

Диклан уехал в вашингтонский колледж, но по-прежнему проделывал четырехчасовой путь каждое воскресенье, чтобы сходить в церковь вместе с братьями. Это был такой великодушный жест, что даже Ронан, видимо, признал его добрым поступком.

– Ты не знал?

– Мне было три года. Что я мог знать?

Ронан отвернулся, полуприкрыв глаза, с непонятным выражением лица. Это было бремя человека, которого родили, а не сотворили.

«Одиночество».

Адам вздохнул и сел рядом с коровой, прислонившись к ее теплому боку и приподнимаясь от медленного дыхания. Через несколько секунд Ронан уселся рядом, и они оба посмотрели на спящих животных. Адам почувствовал, как Ронан взглянул на него и отвел глаза. Их плечи почти соприкасались. Дождь вновь начал стучать по крыше – налетела еще одна внезапная гроза. Возможно, они ее вызвали. Возможно, нет.

– Гринмантл, – коротко сказал Ронан. – Паутина. Намотать бы ее ему на шею.

– Но мистер Грей прав. Не надо его убивать.

– Я и не хочу его убивать. Я хочу сделать с ним то, что он грозит сделать с мистером Греем. Дать понять, что я могу превратить его жизнь в ад. Если я сумел приснить это, – Ронан подбородком указал на одеяло, в которое был завернут «сон», – то почему бы не приснить что-нибудь, чем можно шантажировать Гринмантла.

Адам задумался. Насколько легко подставить человека, если тебе под силу создать какие угодно улики? Получится ли проделать это так, чтобы Гринмантл не вывернулся и не стал для них вдвое опаснее?

– Ты умнее, – сказал Ронан. – Вот и соображай.

Адам недоверчиво фыркнул.

– Ты, кажется, просишь меня посвятить все свободное время расследованию?

– Да, а теперь я объясняю почему.

– Но почему я?

Ронан вдруг рассмеялся. Этот звук – странный, радостный и ужасный, как сон, который он держал в руке – вполне мог разбудить спящих животных, если уж им не помогло ничто другое.

– Я слышал – если хочешь волшебства, обратись к волшебнику, – сказал он.

21

Было уже довольно поздно, когда Блу позвонила – прошло много времени, после того как на Монмутскую фабрику вернулись «Шевроле» и «БМВ», Мэлори и Ронан.

Все спали.

– Ганси? – сказала Блу.

И тревога в нем улеглась.

– Расскажи сказку, – попросила Блу. – Про силовую линию.

Он сразу же ушел на кухню, двигаясь как можно тише и по пути думая, о чем бы рассказать. Сев на пол, Ганси негромко начал:

– Когда я был в Польше, то встретил парня, который буквально пропел себе путь через всю Европу. Он сказал, что никогда не собьется «с дороги», пока поет.

Голос Блу в трубке тоже звучал тихо.

– Очевидно, ты имеешь в виду дорогу мертвых, а не федеральное шоссе?

– Мистическое шоссе… – Ганси почесал голову, припоминая. – Я прошел с ним миль двадцать. У меня был навигатор, а у него песня. Он не врал. Я мог миллион раз развернуть его на месте и миллион раз сбить с пути, но он упорно возвращался на силовую линию. Как намагниченный. Пока он пел.

– Он пел одну и ту же песню? Неужели «Стукни раз»?

– О господи.

Половицы холодили ему босые ноги. Почему-то это ощущение казалось глубоко чувственным. Оно приводило Ганси в смятение, напоминая о коже Блу. Он закрыл глаза.

– Пока мир не знал об этой песне, жить было проще. Просто уму непостижимо, до какой степени она привязалась к Ронану и Ною. Ронан собирается заказать футболку с надписью. Ты представляешь его в такой футболке?

Блу хихикнула.

– А что стало с тем поляком?

– Наверное, сейчас он уже шагает по России. Он движется слева направо. С запада на восток, я имею в виду.

– А какая из себя Польша?

– Красивей, чем можно подумать. Очень славная.

Она помолчала.

– Однажды я бы хотела туда съездить.

Ганси не дал себе времени усомниться в разумности того, что он хотел сказать. Он ответил:

– Я знаю, как туда смотаться, если тебе понадобится компания.

После долгого молчания Блу произнесла – другим голосом:

– Пойду пропою себе дорогу ко сну. До завтра. Если понадобится компания.

Телефон замолчал. Общения с Блу всегда было слишком мало. Но хоть что-то. Ганси открыл глаза.

Ной сидел, прислонившись к дверному косяку. Ганси вдруг подумал, что, возможно, Ной просидел тут уже долго.

Ничего постыдного в случившемся не было, но Ганси горел от стыда, возбуждения, желания и смутного ощущения, что его по-настоящему понимают. Это все было у него внутри – и только на внутреннюю сторону Ганси Ной всерьез обращал внимание.

Выражение лица у Ноя было понимающее.

– Не говори остальным, – попросил Ганси.

– Я мертвый, а не тупой.

22

– Я очень на тебя сердита, – сказала Пайпер с обидой в голосе.

Гринмантл лежал на крыше машины, скрестив руки на груди и подтянув колени. Он думал о раннесредневековой погребальной позе.

– Знаю, – ответил он, открыв глаза. Небо над головой было издевательски синим. – Почему теперь?

– Сегодня приезжали люди из страховой компании, а тебя не было. Я же просила.

– Я был.

Целый час после возвращения домой Гринмантл провел, лежа ничком. Таким образом хоронили незначительный процент средневековых покойников; историки полагали, что это были самоубийцы или ведьмы, хотя, честно говоря, они просто тыкали пальцем в небо. И в первую очередь сам Гринмантл.

– Ты не ответил, когда я звонила!

– Но это не меняет того факта, что я был дома.

– Я что, должна была искать тебя на крыше машины? Зачем ты вообще туда залез?

– У меня творческий кризис.

– По поводу?

Он перекатился на бок и взглянул на Пайпер. Она стояла рядом с машиной, в платье, для снятия которого, судя по виду, требовалось утомительное количество действий. Еще она держала на руках какое-то маленькое животное в блестящем ошейнике. Оно было лысым, не считая длинного, шелковистого пучка на голове, такого же оттенка, как светлые волосы Пайпер.

– Что это? – поинтересовался Гринмантл.

Он всерьез заподозрил, что это физическое воплощение его дурного настроения.

– Отто.

Он сел. Взятая напрокат машина шумно вздохнула.

– Это кошка? Грызун? Что это за животное?

– Отто – китайский хохлатый.

– Китайский хохлатый кто?

– Не будь идиотом.

Поскольку роль существ, которые следовали за Гринмантлом с безмозглой преданностью, вывалив язык, всегда исполняли люди, у него никогда не было желания завести собаку, но в молодости он иногда представлял себе пса с пушистым хвостом и мохнатыми лапами. Ну, такого, который плавает за утками, как он там называется.

Отто выглядел так, как будто утка запросто могла сплавать за ним.

– Он еще вырастет? Покроется шерстью? Откуда ты его вообще взяла?

– Заказала.

– По Интернету?

Пайпер при виде такой наивности закатила глаза.

– Так почему у тебя творческий кризис?

– Я хочу найти ясновидящую подружку мистера Грея, но, оказывается, никто не знает, где она. Она исчезла именно тогда, когда он меня надул.

Гринмантл слез с машины. Осторожно. От погребальной позы у него онемели руки и ноги.

– Как я могу уничтожить то, что ему дорого, если оно и так уже исчезло? Ее объявили в розыск и все такое. Я выкрал полицейский отчет. Она якобы сообщила своей семье, что находится под землей.

Гринмантл не крал отчет. Он нанял для этого человека. Но с ним самим в главной роли история выглядела лучше.

Пайпер уточнила:

– Под землей? Ясновидящая? Это имеет отношение к моим интересам.

– Каким образом?

– Пока ты где-то шлялся, я занималась делом, – ответила она. – Иди сюда.

Она провела Гринмантла в дом через дверь в гараже, о существовании которой он не подозревал до появления мистера Грея. В коридоре возле спальни показалась лестница. Пайпер спросила:

– Ты читал отчеты мистера Грея?

Он уставился на нее, давая понять, что не понял вопрос.

Пайпер произнесла медленно, как будто разговаривала со слабоумным:

– Когда он был здесь и искал для тебя ту ерундовину. Ты читал отчеты, которые он тебе присылал? О ходе поисков?

– Ах, это. Нет, конечно.

– Тогда зачем ты просил их присылать? Там целая куча накопилась!

– Я просто хотел, чтобы он не расслаблялся и помнил, что за ним наблюдают. Нет ничего лучше бумажной работы, чтобы человек почувствовал себя под колпаком. А что?

Пайпер открыла кладовку и показала груду свертков, снабженных почтовыми ярлыками с ее фамилией. Возможно, в одном из них прибыл Отто.

– Я читала их в ванной. Потом прочитала и другие, от тех полуграмотных головорезов, которых ты нанимал. Затем почитала новости.

Гринмантла не взволновала мысль о том, что она читала письма от Серого Человека, будучи обнаженной. Он открыл один сверток и заглянул внутрь.

– Что это?

– Наколенники, – сказала Пайпер и надела их, чтобы продемонстрировать. Она была непристойно довольна собой. – Этот ужасный человек писал о сверхъестественной подземной энергии, которая мешала ему в поисках, потому что она очень сильная. Я подумала: чем сильнее, тем лучше. А еще я подумала – вот бы узнать, что это за линия такая и насколько трудно ее найти. Потому что мне тут до смерти скучно. Тогда я заказала эти штуки.

– Наколенники?

– Мне совершенно не хочется сломать коленную чашечку, лазая под землей. Тебе не кажется, Колин, что эта чокнутая баба, подружка Серого Человека, может находиться в том же месте, где проходит сверхъестественная линия? Скажи спасибо – я купила наколенники и для тебя.

Он был впечатлен ее находчивостью. Не стоило, впрочем, так удивляться, поскольку Пайпер отличалась изобретательностью. Просто в норме она не использовала свои способности во благо – а когда использовала, то обычно не ради него. В общем, он сомневался, что она его любит.

Поскольку Пайпер столь вызывающе любовалась собой, у Гринмантла недостало душевных сил сказать ей, что для подземных поисков подружки Серого Человека он бы предпочел кого-нибудь нанять. А у платья, как выяснилось, была потайная молния, поэтому снять его оказалось совсем нетрудно. Наколенники Пайпер оставила.

Постфактум Гринмантл понял, что совершенно забыл о присутствии собаки, и это было как-то неприятно.

– Значит, будешь спелеологом, – сказал он.

– Это кто?

– Человек, который исследует пещеры. В буквальном лингвистическом смысле слова, ты будешь пещерной женщиной.

– Не важно. Ты пойдешь со мной.

23

Блу была не столько плохим водителем, сколько робким. Поскольку она, как заметил Джесс Диттли, «мало ела овощей», ей приходилось опускать водительское сиденье почти вплотную к педалям. Она цеплялась за руль с грацией циркового медведя. Приборная панель буквально вопила, требуя внимания. Светофор? Газу! Дует в лицо? Дует в ноги? Бензин, масло, мотор! Странный символ, похожий на беконную нарезку?

Она ехала очень медленно.

И хуже всего было то, насколько это ее бесило. В самом процессе вождения ничто не казалось Блу слишком сложным или несправедливым. Она прекрасно сдала экзамен на права. Она знала, для чего нужны все кнопки (кроме символа, похожего на беконную нарезку). Дорожные знаки не смущали Блу, право проезда было вполне логичным. Она уступала дорогу, как настоящий профи. Дайте ей сорок минут – и она припаркует свой «фордик» в любом заданном месте на Фокс-Вэй!

Но Блу не могла забыть, что она – крошечный пилот в орудии убийства весом в несколько тысяч фунтов.

– Просто ты еще недостаточно тренировалась, – великодушно сказал Ной.

Впрочем, за ручку он цеплялся с такой силой, которая казалась совершенно излишней для того, кто уже умер.

Разумеется, она практиковалась недостаточно. В доме номер 300 на Фокс-Вэй имелась только одна машина, поэтому спрос на нее был большой. Блу могла доехать на велосипеде до школы, работы и Монмутской фабрики, поэтому автомобиль обычно доставался тем, кто работал за пределами города или ездил со срочными поручениями. При той скорости, с какой она набиралась опыта, Блу предполагала, что будет уютно чувствовать себя за рулем годам к пятидесяти.

В тот день, впрочем, ей удалось завладеть машиной на пару часов. Ее единственным спутником во время этой экспедиции был Ной – Ганси занимался чем-то положенным «вороненку», Адам работал или отсыпался после работы, Ронан растворился в эфире, как обычно.

Они направлялись к Джессу Диттли.

– Мы едем так медленно, – заметил Ной, вытянув шею, чтобы обозреть неизбежный хвост машин позади. – Кажется, нас только что обогнал трехколесный велосипед.

– Не хами.

После продолжительного путешествия Блу свернула на ухабистую подъездную дорожку Джесса Диттли. При солнечном свете ферма выглядела не такой загадочной, мрачной и про́клятой, зато грязной и запущенной. Поставив машину на ручной тормоз («Мы ведь не на склоне!» – запротестовал Ной), Блу вылезла и зашагала к крыльцу.

Она постучала.

Понадобилось несколько попыток, прежде чем хозяин открыл. Увидев Джесса, Блу опять поразилась его вышине. Он снова был в белой майке, возможно той же самой. Из-за разницы в росте трудно было разобрать выражение лица.

– А, ЭТО ТЫ.

– Да, – сказала Блу. – Вот мои условия: вы позволяете нам исследовать пещеру, а я приберу у вас во дворе. У меня хорошие рекомендации.

Он пригнулся, а Блу встала на цыпочки. Джесс взял визитки, которые Блу распечатала и вырезала сама, чтобы убедить соседских старушек платить ей за вскапывание клумб. Пока Джесс читал написанное на карточках, Блу изучала его лицо и тело, ища признаки скрытой болезни, какой-нибудь патологии, которая впоследствии могла его сразить. Что-нибудь помимо проклятой пещеры. Но она не увидела ничего, кроме роста… и еще раз роста.

Наконец Джесс ответил:

– ТЫ ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, ЧТО ТЕБЕ НЕ НРАВИТСЯ, В КАКОМ ВИДЕ У МЕНЯ ДВОР?

– Любому двору не помешают цветы, – сказала Блу.

– В ТОЧКУ, – отозвался он и закрыл дверь у нее перед носом.

Ной, который незаметно стоял рядом с Блу, спросил:

– Ты на это и рассчитывала?

Нет. Но, прежде чем Блу успела придумать новый план, Джесс вновь открыл дверь. На сей раз на нем были резиновые сапоги камуфляжной расцветки. Он вышел на крыльцо.

– СКОЛЬКО ТЕБЕ НУЖНО ВРЕМЕНИ?

– До вечера.

– И ВСЕ?

– Я очень проворная.

Он спустился с крыльца и обозрел двор. Возможно, Джесс пытался понять, справится ли Блу за полдня, ну или гадал, не будет ли скучать по своему бардаку, как только тот исчезнет.

– МОЖЕШЬ СКЛАДЫВАТЬ БАРАХЛО В КУЗОВ ВОТ ТОГО ФУРГОНА.

Блу проследила его взгляд и увидела ржавый коричневый грузовичок, который по ошибке приняла за металлолом.

– Круто, – сказала она, и вполне искренне.

Она сэкономила бы кучу времени, если бы ей не пришлось медленно ехать до свалки четыре раза.

– Значит, договорились?

– ЕСЛИ СПРАВИШЬСЯ ЗА СЕГОДНЯ.

Блу показала большой палец.

– Ладно. Тогда я приступаю. Не хочу тратить время зря.

Джесс как будто взглянул на Ноя, но затем его взгляд снова устремился на Блу. Он открыл рот, и на мгновение девушке показалось, что он действительно увидел Ноя и собирается что-то сказать по этому поводу. Но в итоге Джесс сказал лишь:

– Я ПОСТАВЛЮ ВОДУ ДЛЯ ТЕБЯ НА КРЫЛЬЦО. СМОТРИ, ЧТОБ СОБАКИ НЕ ПИЛИ.

Собак в поле зрения не было, но, возможно, они прятались под какой-нибудь сломанной кушеткой во дворе. В любом случае Блу это тронуло.

– Спасибо, – ответила она. – Вы очень любезны.

Эти слова, видимо, придали Джессу уверенности, которой ему недоставало раньше, чтобы высказать свое мнение. Почесав грудь, он с прищуром взглянул на девушку в рваной футболке, линялых джинсах и армейских ботинках.

– ТЫ ТАКАЯ КРОХА. УВЕРЕНА, ЧТО СПРАВИШЬСЯ?

– Это предубеждение. Потому что вы ели овощи в детстве. Но я больше, чем кажусь. У вас есть бензопила?

Джесс хлопнул глазами.

– БУДЕШЬ ВАЛИТЬ ДЕРЕВЬЯ?

– Нет. Пилить кушетки.

Пока он искал в доме бензопилу, Блу надела перчатки и принялась за работу. Сначала она сделала самое простое – подобрала куски железа размером с два кулака и треснутые пластмассовые ведра, сквозь которые проросли сорняки. Потом оттащила доски с торчавшими гвоздями и разбитые раковины, наполненные дождевой водой. Когда Джесс Диттли появился с бензопилой, Блу надела огромные розовые солнечные очки, чтобы защитить глаза, и принялась крошить остальной хлам на фрагменты приемлемого размера.

– ОСТОРОЖНО, ЗМЕИ, – предупредил Джесс Диттли с крыльца, когда Блу остановилась, чтобы перевести дух.

Она не поняла, о чем речь, пока он зловещим жестом не указал на сорняки вокруг крыльца.

– Со змеями я неплохо лажу, – заверила Блу.

Большинство животных не опасно, если не нарушать их границы. Блу провела тыльной стороной ладони по потному лбу и выпила стакан воды, который принес ей Джесс.

– Вам необязательно за мной присматривать. Я справлюсь.

– ТЫ ТАКАЯ СТРАННАЯ КРОХА, – решил наконец Джесс Диттли. – ПРЯМО КАК МУРАВЕЙ.

Блу запрокинула голову, чтобы взглянуть на него.

– Почему вы так думаете?

– НУ, ТЕ МУРАВЬИ, КОТОРЫХ ПО ЯЩИКУ ПОКАЗЫВАЛИ. КОТОРЫЕ В ЮЖНОЙ АМЕРИКЕ, ИЛИ В АФРИКЕ, ИЛИ В ИНДИИ. ОНИ НОСЯТ ГРУЗ В ДЕСЯТЬ РАЗ БОЛЬШЕ СОБСТВЕННОГО ВЕСА.

Блу была польщена, но сказала сурово:

– Если не ошибаюсь, все муравьи могут носить груз в десять раз больше собственного веса. Нормальные муравьи.

– НУ А ЭТИ ЕЩЕ КРУЧЕ НОРМАЛЬНЫХ МУРАВЬЕВ. ЖАЛКО, НЕ ПОМНЮ, ЧЕГО ОНИ ДЕЛАЛИ. Я БЫ ТЕБЕ РАССКАЗАЛ.

– Вы хотите сказать, что я – улучшенный вид муравья?

Джесс Диттли покраснел.

– ТЫ ПОПЕЙ ВОДЫ.

Он убрался в дом. Ухмыльнувшись, Блу вернулась к работе. Ной возился в кузове машины; она взвалила туда несколько пакетов мульчи и какое-то количество растений, и еще одну кучу сложила на заднем сиденье. Ной наполовину вытащил пакет с мульчей, разорвал его и рассыпал деревянные опилки по дорожке.

– Салют!

– Ной, – сказала Блу.

– Да, да, – и он принялся скрупулезно подбирать каждый кусочек.

Блу продолжала разгребать хлам.

Работа была трудная, но приносящая удовлетворение, вроде уборки пылесосом. Приятно было сразу видеть результат. Блу умела трудиться до пота и не обращать внимания на ноющие мышцы.

Солнце снижалось, во дворе становилось темнее, и редкие деревья казались ближе. В их присутствии Блу невольно чувствовала, что за ней наблюдают. Она знала, что в основном это из-за Кабесуотера. Она никогда не забыла бы, как звучит речь дерева, – как не забыла бы тот день, когда обнаружила, что ее со всех сторон окружают разумные, но чуждые существа. А эти деревья, скорее всего, были самыми обычными.

Впрочем, Блу теперь сомневалась, что существует такая вещь, как обычное дерево. Возможно, в Кабесуотере они разговаривали внятно благодаря силовой линии. Возможно, здешние деревья были просто лишены голосов.

«Но я же работаю как батарейка», – подумала Блу. Она вспомнила, как отключила от себя Ноя. И задумалась, можно ли обратить процесс в другую сторону.

– Тяжеловато, – заметил Ной.

Он не ошибся. После дежурства у церкви, в апреле, когда десятки духов питались ее силой, Блу совершенно исчерпалась. Значит, нужно было найти золотую середину.

Так это разговаривали деревья или просто дул ветер?

Блу перестала утрамбовывать пакеты с мульчей и качнулась с мыска на пятку. Подняв голову, она посмотрела на деревья, окружавшие ферму Диттли. Дубы, терн, багряник, кизил.

– Вы разговариваете? – шепотом спросила она.

Ответом было то же, что и раньше. Шуршание листвы, легкое движение под ногами. Как будто шевелилась трава. Трудно было в точности определить, откуда исходило это шевеление.

Блу показалось, что она услышала нечто – слабый, тонкий звук…

tua tir e elintes tir e elintes

…но, возможно, это был просто ветер, пронзительно и неумолимо свистящий среди ветвей.

Блу вновь прислушалась, но тщетно.

Скоро должны были наступить сумерки, и Блу совсем не радовала перспектива медленно ехать обратно в город в темноте. По крайней мере, они наконец приступили к самой приятной части работы – сажать цветы. Двор обретал законченный вид. У Ноя хватало сил, чтобы помогать в этом, и он дружелюбно стоял на коленках рядом с Блу, копая пальцами ямки в земле – для корней.

Впрочем, в какой-то момент она взглянула на него в меркнущем свете и заметила, как он сунул в ямку растение целиком и засыпал его землей вместе с цветками.

– Ной! – воскликнула Блу.

Он взглянул на нее. Выражение лица у Ноя было какое-то пустое. Правой рукой он нагреб еще одну пригоршню земли поверх лепестков – автоматическим жестом, словно его рука была не связана с телом.

– Не так, – сказала Блу, сама не зная, что говорит. Главным было сохранять добродушную интонацию и не выказывать страха. – Ной, следи за тем, что делаешь.

Его глаза стали бесконечно черными; он так пристально смотрел на нее, что у Блу встали дыбом волоски на шее. Рука Ноя насыпала очередную порцию земли поверх цветка.

Он стал ближе, хотя Блу и не заметила, как он двигался. Ной не сводил с нее черных глаз. Его голова вдруг дернулась совершенно нечеловеческим образом. В нем было нечто… Точнее, в нем не было Ноя.

Деревья задрожали.

Солнце уже почти скрылось; отчетливо видимой оставалась лишь мертвенная белизна кожи Ноя. И вмятина на лице, куда пришелся смертельный удар.

– Ты, – сказал он.

Она облегченно вздохнула.

Но тут же он добавил:

– Лилия.

– Ной…

– Синяя лилия.

Она встала. Очень медленно. Но ей по-прежнему не удавалось отстраниться от него. Ной встал одновременно с девушкой, в точности копируя ее движения и не сводя с Блу глаз. Она ощутила ледяной холод.

«Создай защиту», – велела себе Блу. И представила вокруг себя пузырь, непроницаемую стену…

Но, казалось, Ной был в этом пузыре вместе с ней, еще ближе, чем раньше. Нос к носу.

Даже прямую агрессию Блу перенесла бы легче, чем его пустые глаза, черные, похожие на зеркало, в котором отражалась лишь она.

Внезапно на крыльце вспыхнул фонарь, залив Ноя светом и пронзив его насквозь. Ной сделался клетчатым.

Входная дверь со стуком распахнулась. Джесс Диттли зашагал по ступенькам, так что загремело все крыльцо. Огромный как башня, он подошел к Блу и резко выбросил руку вперед. Девушке показалось, что он хочет ударить ее или Ноя – но Джесс поместил нечто плоское между нею и мертвым мальчиком.

Зеркало.

Блу видела неровную заднюю сторону зеркала. Ной смотрел на отражение.

Его глаза потемнели и углубились. Он закрыл руками лицо и закричал:

– Нет!

Как от ожога.

– НЕТ!

Ной попятился прочь от Джесса, Блу и зеркала, по-прежнему прижимая руки к лицу. Он издавал ужасный вой, который казался еще ужаснее оттого, что теперь Ной вновь стал похож на самого себя.

Он споткнулся о цветочный горшок, упал, стукнувшись спиной оземь, и остался лежать, не отнимая ладоней от лица. Плечи у него тряслись.

– Нет…

Ной не отрывал рук от глаз, и Блу, внезапно устыдившись, поняла, что она этому рада. Она тоже дрожала. Она подняла голову (выше, выше) и посмотрела на Джесса Диттли, который высился рядом с ней, держа зеркало, казавшееся в его руке маленьким, игрушечным.

Он сказал:

– Я РАЗВЕ ТЕБЕ НЕ ГОВОРИЛ, ЧТО ТУТ ПРОКЛЯТИЕ?

24

Пока Джесс разогревал две миски спагетти, Блу сидела на странной штуке, которая была одновременно столом и стулом. В тесной кухне Джесс выглядел настоящим великаном; вся мебель по сравнению с ним казалась кукольной. К стеклу над раковиной у него за спиной прижимался зловещий мрак. Блу радовалась, что оказалась в этом желтоватом оазисе. Она была не готова ехать домой в такую ночь, особенно теперь, в одиночестве. Ной исчез, и, честно говоря, Блу сомневалась, что хотела в обозримом времени увидеть его вновь.

Микроволновка пискнула. Поставив перед Блу миску, Джесс объяснил, что проклята не сама пещера, а что-то внутри.

– И эта штука убивает людей из рода Диттли, – сказала Блу, – и мучает моего друга.

– ТВОЕГО МЕРТВОГО ДРУГА, – поправил Джесс, садясь напротив за крохотный откидной столик. Зеркало лежало между ними, стеклом вниз.

– Он в этом не виноват. Почему вы не сказали, что видите его?

– Я И ПРО ТЕБЯ ЭТОГО НЕ СКАЗАЛ.

– Но я не мертвая, – заметила Блу.

– ЗАТО ОЧЕНЬ МЕЛКАЯ.

Та промолчала и принялась за спагетти. Было не супервкусно, но из вежливости следовало поесть.

– А что там такое в пещере?

– СПЯЩИЕ, – ответил Джесс.

Блу навострила уши.

– ПОД ЭТИМИ ГОРАМИ СПЯТ РАЗНЫЕ СУЩЕСТВА. НЕКОТОРЫМ ЛУЧШЕ БЫ НЕ ПРОСЫПАТЬСЯ.

– Правда?

Он кивнул.

– А почему?

Джесс продолжал поглощать спагетти.

– Только не говорите, что я пойму, когда вырасту. Я уже достаточно взрослая.

– ТЫ РАЗВЕ НЕ ВИДЕЛА СВОЕГО ПРИЯТЕЛЯ?

Видела. О, видела.

Со вздохом Джесс достал большой альбом с фотографиями – семейный альбом Диттли. Блу всегда казалось, что это приятно и интригующе – тайком бросить проницательный взгляд на чужое прошлое.

Она ошиблась. Это было очень скучно. Но из рассказов про дни рождения, которые проходили именно так, как ожидаешь, и про выезды на рыбалку, которые завершались, как положено, выплыла другая история: о семье, живущей неподалеку от пещеры, в которой спало нечто весьма беспокойное. Оно выглядывало из зеркал и из чужих глаз, шумело в динамиках, иногда заставляло детей сдирать обои со стен, а женщин – рвать на себе волосы. На протяжении очередного поколения этот беспокойный спящий становился все громче и громче, пока какой-нибудь Диттли не отправлялся в пещеру и не приносил себя в жертву тьме. Затем родные выносили его останки и наслаждались несколькими десятилетиями покоя и тишины.

А в альбоме снова появлялись фотографии членов семьи Диттли, строящих гараж.

– И вы должны стать следующим? – спросил Блу. – А кто примет вахту после вас?

– МОЙ СЫН, Я ТАК ДУМАЮ.

Блу умолчала о том, что не заметила в доме никаких следов присутствия иных людей. Но Джесс, видимо, догадался, поскольку добавил:

– ЖЕНА И ДЕТИ УЕХАЛИ ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД. НО ОНИ ВЕРНУТСЯ, КОГДА ПРОКЛЯТИЕ НАСЫТИТСЯ.

Блу так это напугало, что она съела все спагетти, даже не задумываясь о них.

– Я еще не встречала другого человека с проклятием.

– А ТВОЕ КАКОВО?

– Если я поцелую своего любимого, он умрет.

Джесс кивнул, словно хотел сказать: «Да, неплохо».

– Так. Но почему вы просто не можете уехать отсюда? Продайте ферму, и пусть кто-нибудь другой разбирается с обоями и прочим.

Он пожал плечами – очень могуче.

– ТУТ МОЙ ДОМ.

– Да, но его нетрудно перенести на другой конец Генриетты, – упорствовала Блу. – Вы всегда можете проехать мимо и сказать: «О-о, привет, старый дом с кровоточащими стенами, до встречи!» Все, проблема решена.

Джесс взял ее миску и поставил в раковину. Он не обиделся, но явно не согласился с Блу, а потому не собирался это дальше обсуждать.

– И когда… – начала Блу, но тут же ее прервал громкий стук.

Он как будто исходил отовсюду. Проклятие? Ной? Блу вопросительно указала на зеркальце.

Джесс покачал головой и ответил:

– ДВЕРЬ.

Он вытер руки о посудное полотенце, которое, в свою очередь, не мешало бы обо что-то вытереть, и направился к двери. Блу услышала, как щелкнул замок. До нее донеслись приглушенные голоса.

На пороге кухни показались двое, а за ними Джесс. Как ни странно, это были Ганси и Калла. Блу лишь с некоторым усилием могла представить, как они куда-то едут вместе, и еще с большим – осознать, что они действительно стоят здесь, на кухне у Джесса Диттли.

Они не сводили глаз с Блу.

Джесс размашистым жестом указал на нее.

– ВИДИТЕ?

Перескочив через порог, Калла протянула руку ладонью вверх. Она буквально источала яд.

– Ключи. Сейчас же. Не сядешь за руль, пока тебе не стукнет восемьдесят. Немедленно. Давай сюда ключи.

Блу уставилась на нее.

– Что? Что?!

– Думаешь, можно просто исчезнуть и не звонить?

– Ты сама сказала, что машина сегодня никому не нужна!

– И ты решила, что, значит, можно не звонить?

Блу уже собиралась ответить, что она взрослый ответственный человек и что совершенно незачем было беспокоиться о ее местонахождении, но тут она увидела за спиной Каллы лицо Ганси. Глядя в никуда, он слегка касался пальцами виска и скулы. Несколько месяцев назад Блу не сумела бы расшифровать это, но теперь она достаточно хорошо знала Ганси и понимала, что он испытывает облегчение. В его душе ослабла тугая спираль тревоги. Ганси выглядел скверно. Блу напугала их обоих. Всерьез.

– …полдесятка человек ищут тебя повсюду, мы уже начали подозревать, что ты лежишь мертвая где-то в кювете… – говорила Калла.

– Подожди. Что? Вы меня искали?

– Уже десять вечера! Ты уехала шесть часов назад, и не на работу. Мы понятия не имели, где ты. Я собиралась звонить в полицию второй раз!

Она сделала многозначительную паузу после «второй раз». Блу не смотрела на Ганси и Джесса.

– Я позвоню Ронану, – негромко произнес Ганси, – и скажу, чтоб возвращался на Монмутскую фабрику.

Неужели и Ронан ее искал? Если бы она и правда оказалась в опасности, это согрело бы ей душу.

– Я… – но, не успев еще договорить до конца, Блу поняла, что спорить не о чем: они были правы, а она ошибалась. Она неуклюже закончила: – Я не думала, что кто-то заметит мое отсутствие.

– Ключи, – повторила Калла. – Ключи от машины.

Блу покорно отдала их.

– И я больше не желаю садиться в его ужасную машину, – заявила Калла, указав на Ганси. – Можешь ехать обратно с ним, потому что я слишком зла, чтобы видеть твое лицо. Я наверняка скажу то, о чем пожалею.

Она двинулась к выходу и остановилась рядом с Джессом, раздув ноздри. Их руки соприкасались; она явственно производила психометрию.

Калла сказала:

– А, это был ты.

Он наклонил голову и добродушно взглянул на нее. Калла, без дальнейших любезностей и объяснений, скрылась за поворотом коридора.

– Э… – произнесла Блу, поднимаясь на ноги. – Извините.

– НЕ СТОИТ.

– Спасибо за макароны. Так как насчет пещеры?

– ТЫ ВСЕ ЕЩЕ ХОЧЕШЬ В НЕЕ ЗАЙТИ?

– Вы же сказали, она убивает только людей из рода Диттли.

– ПРОКЛЯТИЕ УБИВАЕТ ТОЛЬКО ДИТТЛИ. А ПЕЩЕРА МОЖЕТ УБИТЬ КОГО УГОДНО.

– И все-таки я готова рискнуть, если вы готовы нас впустить.

Джесс снова поскреб грудь.

– УГОВОР ЕСТЬ УГОВОР.

Они пожали руки. Ладонь Блу казалась крохотной в его лапище.

– ТЫ ОТЛИЧНО ПОРАБОТАЛА, МУРАВЬИШКА, – сказал он.

Ганси шагнул за порог, аккуратно убирая телефон в карман и доставая ключи от машины. Выражение лица у него по-прежнему оставалось натянутым. Он выглядел примерно так же, как в пещере, – беспокойно и незнакомо. Было настолько странно видеть его на публике без маски Ричарда Кэмпбелла Ганси Третьего, что Блу не могла отвести взгляд. Нет, дело было не в лице. Дело было в том, как он стоял. Согнув плечи, опустив голову и неуверенно глядя на Блу из-под бровей.

– С НЕЙ ВСЕ НОРМАЛЬНО, – уверил Джесс.

– Умом я это понимал, – ответил Ганси. – А душой нет.

25

– Поверить не могу, что ты не лежишь где-то мертвая, – сказал Ронан. – Ты должна лежать мертвая!

Ганси, очевидно, был очень раздражен: он даже не одернул Ронана.

– Спасибо за заботу, – ответила Блу.

Кухня в доме номер 300 на Фокс-Вэй была буквально битком набита. Мэлори, Ганси, Ронан и Адам сидели за кухонным столом. Персефона маячила возле раковины. Калла мрачно оперлась на стол. Орла то и дело показывалась в дверях, чтобы украдкой кинуть взгляд на Ронана, пока ее не прогнали. Этот клаустрофобический, полный неотложности вечер напомнил Адаму другой, много месяцев назад. Тогда, когда они обнаружили, что Ной мертв, Ганси сломал палец и чуть не получил пулю. Тогда все только начало меняться.

Адам украдкой взглянул на часы. Чтобы успеть встретиться с остальными, он попросил разрешения приехать на фабрику трейлеров на два часа позже и теперь хотел убедиться, что не опаздывает.

Блу спросила:

– Профессор Мэлори, хотите чаю?

Мэлори с облегчением ответил:

– О да, с удовольствием.

– Фруктовый или, э, подножный? – спросила она. – Если предпочитаете то и другое в форме чая.

Мэлори задумался.

– Подножный.

– Смелый выбор, – сказала Блу. – Есть еще желающие?

Несколько человек покачали головами. Адама и Ганси уже изводили напитками в доме 300 на Фокс-Вэй. Чаи здесь выращивали на заднем дворе или покупали на фермерском рынке, резали и смешивали вручную, затем раскладывали в пакетики, на которые наклеивали ярлыки с указанием основных ингредиентов или предполагаемого эффекта. Одни из них было проще пить ради удовольствия, другие сложнее.

Калла сказала:

– Лично я уже взялась за красное.

Они с Персефоной чокнулись.

Когда Блу заварила чай и налила воды Псу, Ганси сказал:

– Так. Значит, имеем следующее. Мы нашли другую пещеру, и, по некоторым данным, в ней кто-то спит. Пора понять, что делать.

– Нечего решать, – сказал Ронан. – Пойдем в пещеру.

– Ты так говоришь, потому что не видел сегодня Ноя, – заметила Блу, ставя кружку перед Мэлори. – У этого чая нет галлюциногенного эффекта, но возможна некоторая эйфория.

Ганси произнес:

– Из того, что я пил здесь, ничто не вселяло в меня ощущение эйфории.

– Конкретно этот чай ты никогда не пробовал, – сказала Блу. – Короче. Ной сегодня выглядел очень стремно. Джесс – человек, которому принадлежит пещера, – говорит, что она проклята.

Она подчеркнула последнее слово.

– А почему он просто не переедет? – поинтересовался Адам.

– Из родного дома? – спросил Ронан – сердито и серьезно.

– Дом – это сильно сказано, – заметил Ганси. – Я его видел.

– Ты, – сказала Блу, ткнув в него пальцем. – Заткнись, пока не успел ляпнуть что-нибудь оскорбительное. И вот что еще вам надо знать. Одна из женщин в этом доме весной предсказала смерть Джесса. Они не знакомы, но она узнала его имя.

Адам вскинул голову. Не потому что это откровение его шокировало, но потому что голос Блу слегка изменился, а Калла и Персефона поспешно опорожнили бокалы, старательно не глядя друг на друга. Адам, таинственное существо, с особой остротой ощущал чужие тайны. Он не вполне понимал, что такого секретного в предсказанной смерти постороннего человека, но твердо знал, что Блу Сарджент говорит правду лишь отчасти.

– Подожди, подожди, – потребовал Ганси. – То есть ты хочешь сказать, что этот самый Джесс Диттли не просто верит в проклятие, но что вообще-то он прав и скоро умрет?

– Или он умрет из-за того, что сделаем мы, – сказала Блу. – Вот почему я об этом заговорила. Мы должны принять решение ответственно.

– Вы составляете списки будущих покойников? – поинтересовался Ронан. – Черт, как готично. А я там есть?

– Однажды, надеюсь, окажешься, – ответила Блу.

– Можно посмотреть? – спросил Адам.

– Что?

– Можно посмотреть список?

Блу отвернулась, чтобы налить себе чаю.

– У меня его нет. Мама забрала список с собой. Я просто запомнила одно имя. Я вообще думала, что это женщина, потому что было написано «Джесси». Но фамилию Диттли я запомнила твердо.

Калла подняла тонкую бровь, но ничего не сказала.

«Ага, – подумал Адам с мрачной и внезапной уверенностью. – Вот в чем дело. Значит, кто-то из нас в списке».

– Ладно, проехали, – сказал Ганси. – Мы тратим время зря, а Адаму скоро уходить. Значит, завтра идем в пещеру?

«Который из нас?»

Мэлори вскинул голову.

– Полагаю, сейчас самое время заявить, что лично я ни в какую пещеру не пойду. Я охотно буду оказывать вам поддержку, сидя там, куда достигают солнечные лучи.

– Разумеется, мы пойдем в пещеру, – сказал Ронан. – Почему нет?

– Это рискованно, – ответил Ганси. – Вы не представляете, насколько мне неохота подвергать опасности кого-либо из здесь присутствующих.

– А еще, зайчатки, не забывайте, что спящих больше одного, – напомнила Калла. – Их трое. Одного разбудить нужно, а другого – нет.

– А третьего? – спросил Ронан.

Персефона, как всегда тихо, ответила:

– Просто такие штуки всегда лучше выглядят в виде троицы.

– Джесс тоже сказал, что там есть кто-то, кого не стоит будить, – добавила Блу, старательно не позволяя Адаму перехватить ее взгляд. – Поэтому – да, мы рискуем.

«Больше одного из нас?»

– Мы ходили в пещеру в Кабесуотере, – сказал Ронан. – Риск был точно таким же. Или даже больше, потому что в тот раз мы ничего не знали.

«Возможно, – подумал Адам, – умереть должна сама Блу. Возможно, поэтому она скрывает список ото всех».

– Я согласна с Ронаном, – сказала Блу, – но мне трудно судить объективно, потому что я хочу найти маму, и для меня это оправдывает любой риск.

Адам подумал про свои занятия с Персефоной. Стала бы она возиться с ним, если бы знала, что он скоро умрет? Сейчас Персефона смотрела на него неподвижным взглядом черных глаз, словно подначивая раскрыть все тайны.

– Мы должны обсудить кое-что еще, – неохотно начал Ганси. – А именно – что делать, если это правда Глендауэр. Если он нас одарит, когда мы его разбудим. Я не знаю точно, будет это один дар или несколько, но нам нужно точно знать, что́ мы скажем при любом развитии событий. Необязательно решать прямо сейчас, но тем не менее подумайте.

Некогда Адам только и думал об этом легендарном даре. Но теперь до окончания школы был всего год, и он наконец уехал от родителей, и вполне мог пробить себе дорогу и без помощи Глендауэра. Единственное, что оставалось, – попросить освобождения от Кабесуотера.

А он сомневался, что хотел этого.

Ганси и Ронан о чем-то вполголоса беседовали, Мэлори то и дело встревал, но Адам больше не мог сосредоточиться на разговоре. Он понял причину скрытности Блу. С той же степенью уверенности он знал, кто именно будил его посреди ночи и куда надо ехать, чтобы в очередной раз починить силовую линию. Он знал это… как истину.

Адам посмотрел на часы.

– Если мы обо всем договорились, мне пора.

Он мог не спешить. У него еще оставалось немного времени в запасе. Но дело не ждало. Одно предположение не давало Адаму покоя.

– Уже? – спросил Ганси, хотя и без тени сомнения. – Черт, жаль. Ну ладно.

– Да, – сказал Адам. – Но я взял отгул на эти выходные и еще на несколько дней. Блу, поможешь мне вытащить ту штуку из машины?

– Какую?

Он солгал быстро и привычно:

– Ну, ту, которую ты просила. Ты что, забыла? Эту, как ее… сетку.

Персефона не сводила с них глаз.

Блу покачала головой, но обращаясь не к нему, а к себе – она сожалела о провале в памяти. Она встала, а он стукнулся кулаками с Ганси и кивнул Мэлори и Ронану. Адам изо всех сил старался держаться спокойно, хотя удерживаемый секрет буквально наэлектризовывал его. Они с Блу вместе вышли и зашагали по темной дорожке к машине, стоявшей у обочины рядом с блистательным «Камаро».

На улице было тихо и прохладно, сухие листья шелестели так, как будто кто-то шикал, успокаивая толпу.

– Я не пом… – начала Блу и тут же замолчала, когда Адам схватил ее за руку и подтащил ближе.

– Который из нас?

– Эй, не трогай!

Она вырвала руку, но не отступила.

– Кто из нас в этом списке?

Блу уставилась в темноту, на какую-то машину на дальнем перекрестке. Она не ответила, но и не оскорбила Адама, сказав, что он не прав.

– Блу…

Она не смотрела на него.

Адам обошел вокруг, чтобы она не могла отвести взгляд.

– Блу, кто из нас?

Ее лицо казалось незнакомым и очень печальным. Блу не плакала. Впрочем, было бы лучше, если бы плакала. Адам задумался, как долго она несла это бремя. Сердце у него колотилось. Он все правильно понял. Одному из них грозила смерть.

«Я не хочу умирать, только не сейчас…»

– Блу.

Она предупредила:

– Ты не сможешь об этом забыть.

– Я должен знать, – сказал Адам. – Разве ты не понимаешь? Именно в этом будет заключаться дар. То, о чем я попрошу Глендауэра. Я должен знать. И если дар окажется только один, мы все попросим…

Она просто удержала его взгляд.

– Ганси, – произнес Адам.

Блу закрыла глаза.

Ну конечно. Конечно, его должны забрать у них.

В памяти Адама мелькнула картинка: Ганси, весь в крови, корчится на земле, рядом с ним сидит обезумевший от горя Ронан… Прошло много времени с тех пор, как Кабесуотер показал ему это видение, но Адам о нем не забыл. И не забыл, что в той версии именно он был виноват в смерти Ганси.

Сердце Адама представляло собой могилу.

«Если это твоя вина, – подумал он, – ты можешь поставить точку».

26

Блу проснулась сердитая.

Она не помнила, что ей снилось – только то, что сон был про Мору, – а проснувшись, захотела что-нибудь пнуть. Блу вспомнила, как однажды летом пришла в гости к Адаму и он пнул коробку. Примерно так сердита была и она. Только теперь пинать что-либо было незачем, потому что никто этого не видел.

Блу лежала и приказывала себе заснуть, но вместо сна разозлилась еще сильнее. Ей надоело, что Персефона, Калла и родная мать что-то от нее утаивали только потому, что Блу – не ясновидящая. Надоело, что она небогата и ей нельзя мечтать о крутых колледжах. Надоело, что она не в состоянии взять Ганси за руку – из опасения ранить чувства Адама; не в состоянии поцеловать Ганси в губы – из опасения его убить.

Надоело знать, что он скоро умрет, и бояться, что Моры тоже не станет.

Снова и снова Блу слышала голос Адама, угадавшего правильный ответ: Ганси.

Она сбросила одеяло, сердито оделась и сердито влетела в комнату с телефоном.

Там сидела Орла и красила ногти. В час ночи.

Блу застыла на пороге – намерение было написано у нее на лице.

– Что? – спросила Орла. – Заходи.

Блу не двигалась.

– Слушай, я не собираюсь тебе мешать. Я просто пыталась уберечь тебя от разбитого сердца, но, ради бога, валяй, – сказала Орла.

Блу зашагала через комнату, взяла трубку и вновь с подозрением уставилась на Орлу. Кузина принялась рисовать на ногтях крошечные мандалы. Она не притворялась, что не подслушивает, но в остальном вид у нее был безмятежный.

Блу позвонила Ганси.

Он сразу же ответил.

– Я не спал.

– Знаю, – сказала она. – Приезжай за мной.

В нем было что-то странное, когда он подъехал к дому. Ярость в глазах, намек на оскал в слабой улыбке. Нечто лихорадочное и беспокойное во всем облике. Блу встала на краешек этой улыбки и заглянула на ту сторону.

Перед ней был не тот Ганси, которого она видела на кухне несколько часов назад; это был Ганси, которому она тайком звонила по ночам.

Он не спросил, куда она хотела поехать. Им не позволялось об этом говорить, поэтому они не сказали друг другу ни слова.

Мотор «Камаро» работал вхолостую на тихой ночной улице. Блу залезла в машину и захлопнула дверь.

Ганси – беспечный, безумный Ганси – включил вторую скорость, едва они покинули квартал. Он заставлял машину метаться от светофора к светофору, а затем, оказавшись на пустом шоссе, стиснул рычаг в кулаке и позволил «Кабану» бешено набирать скорость.

Они ехали на восток, к горам.

Блу включила радио и стала крутить, пока не нашла нечто достойное того, чтобы звучать громко. Затем она опустила окно, так что вокруг нее завизжал ветер. Для этого, пожалуй, было холодновато, но Ганси тут же потянулся на заднее сиденье, не сводя глаз с дороги, и достал оттуда пальто. Блу надела его и вздрогнула, когда холодная шелковая подкладка коснулась ее голых ног. Воротник пах Ганси.

Они не разговаривали.

Радио запнулось, словно танцуя вальс. Мотор ревел. В салоне буянил ветер. Блу положила руку поверх руки Ганси и сжала ее побелевшими пальцами. На дороге не было ни души, кроме них.

Они ехали в горы – выше, выше, через перевал.

Вершины казались черными и негостеприимными в тусклом свете фар, а когда «Кабан» достиг высшей точки перевала, пальцы Ганси напряглись под ладонью Блу: он сбросил скорость и лихо развернул машину носом туда, откуда они приехали.

Они помчались обратно в Генриетту, мимо зловеще пустых магазинных парковок, мимо тихих домов, мимо Агленби, мимо делового центра… мимо Генриетты. На другом конце города Ганси повернул на новую, еще не открытую объездную дорогу. Четыре девственных, окаймленных фонарями полосы шоссе вели из ниоткуда в никуда.

Там он остановился, забрал у Блу пальто, и они поменялись местами. Девушка подняла сиденье как можно ближе к рулю и заглушила мотор. Потом еще раз заглушила. Ганси положил руку ей на колено, коснувшись пальцами голой кожи – спасательный трос, покоящийся у нее на коленной чашечке, – и не дал Блу выжать сцепление слишком быстро. Мотор взревел – сильно и уверенно. Машина рванулась вперед.

Они не разговаривали.

Полосы света от уличных фонарей проникали сквозь ветровое стекло. Блу проехала по одной стороне улицы, развернулась и покатила обратно, снова и снова. Машина одновременно пугала и покорялась – слишком много, слишком быстро, все сразу. Рычаг переключения скоростей стучал под рукой у Блу, когда они стояли; педаль газа залипала, а затем резко дергалась, когда они ехали. Воздух из вентиляционного отверстия под приборной доской, шепча, обдувал ночной прохладой ее голые ноги, жар от гудящего мотора обжигал верх ступней.

Звук… он сам по себе был чудовищем. Он усиливался – и она чувствовала его вибрацию, – дергал руль, ревом отдавался в ногах.

Блу боялась его, пока не нажала на газ, а потом ее сердце заколотилось так сильно, что забыло о страхе.

«Камаро» напоминал сегодняшнего Ганси – пугающего и восхитительного, готового исполнить любую ее просьбу.

С каждым поворотом Блу смелела. Несмотря на шум и прочие спецэффекты, «Кабан» был щедрым наставником. Он не возражал, что за рулем сидела миниатюрная девушка, которая раньше никогда не водила машину с механической коробкой передач. «Камаро» очень старался.

Блу не могла забыть руку Ганси на своем колене.

Она подъехала к обочине.

И подумала, что несложно было избегать поцелуев, когда она общалась с Адамом. Раньше ее тело не знало, что делать. А теперь знало. И ее губы не желали помнить, что они прокляты.

Она повернулась к Ганси.

– Блу… – предупредил он, но как-то хаотично.

На столь близком расстоянии от его горла пахло мятой, шерстяным свитером и виниловым сиденьем. Пахло Ганси, просто Ганси.

Она сказала:

– Я хочу притвориться. Притвориться, будто могу.

Он выдохнул.

Что такое поцелуй без поцелуя?

Скатерть, выдернутая из-под посуды на столе.

На несколько хаотических моментов все смешалось. Пальцы, запущенные в волосы, руки, касающиеся шей, губы, скользящие по щекам и подбородкам в опасной близости…

Они остановились, прижавшись друг к другу носами в странной позе, которой требовала эта близость. Блу чувствовала во рту дыхание Ганси.

– А может быть, ничего не случится, если я тебя поцелую, – прошептал Ганси. – Может, это опасно, только если ты поцелуешь меня.

Оба одновременно сглотнули, и чары спали. Они рассмеялись, опять одновременно, дрожащими голосами.

– И мы никогда больше не станем об этом говорить, – сказал Ганси, передразнивая самого себя, и Блу страшно обрадовалась, поскольку снова и снова мысленно повторяла сказанные в тот вечер слова и хотела верить, что он тоже это делал.

Он осторожно заправил ей волосы за уши – напрасный труд, потому что они изначально там не лежали и не пожелали бы оставаться на одном месте. Но Ганси повторил это несколько раз, а затем достал два листика мяты и один сунул в рот, а второй вложил в губы Блу.

Она не знала, то ли было уже очень поздно, то ли стало очень рано.

А потом катастрофическая радость схлынула, и Блу вернулась в реальность. Теперь она понимала, что Ганси выглядел почти совсем как в ту ночь, когда она видела его на церковном дворе.

«Скажи ему».

Она покатала языком листик мяты. И задрожала от холода и усталости.

– Ты когда-нибудь думал о том, чтобы прекратить поиски? – спросила она.

Ганси явно удивился.

– Не делай такое лицо, – предупредила Блу. – Я знаю, что ты должен найти Глендауэра. И я не спрашиваю почему. Я все понимаю. Но это становится все рискованней… так вот, ты когда-нибудь думал о том, чтобы прекратить?

Он удержал ее взгляд, но глаза у него стали задумчивыми и словно подернулись дымкой. Ганси, возможно, взвешивал этот вариант – на одной чаше цена поисков, на другой неутолимое желание увидеть своего короля. Затем он вновь сосредоточился на Блу.

И покачал головой.

Блу откинулась на спинку и вздохнула – так тяжело, что получилось «прррр».

– Ну ладно.

– Тебе страшно? Ты это имеешь в виду?

– Не говори глупостей.

– Ты имеешь полное право бояться, – заверил Ганси. – Это только мое дело, в конце концов, и я не требую, чтобы кто-то еще…

– Не. Говори. Глупостей.

Это было просто смешно; она даже не знала, убьют ли его в конце концов именно поиски Глендауэра. Хватило бы одного дурацкого шершня. И Блу не могла сказать ему правду. Мора была права – это знание лишь отравило бы Ганси оставшиеся дни. Адам тоже был прав. Оставался один вариант: найти Глендауэра и попросить у него жизнь Ганси. Но как можно было знать такую важную вещь о нем и не сказать?

– Надо возвращаться.

Ганси выдохнул, но не стал спорить. Часы в машине не работали, но было уже до ужаса близко к утру. Они поменялись местами; Блу вновь закуталась в пальто и задрала ноги на сиденье. Подняв воротник, чтобы прикрыть рот и нос, она позволила себе представить, что это место принадлежит ей по праву. Что Ронан и Адам уже обо всем знают – и не сердятся. Что ее губы не несут никакой угрозы. Что Ганси не умрет, что он не уедет учиться в Йель или Принстон, что нет ничего важнее этого пальто, у которого воротник пах пшеницей и мятой.

На обратном пути в город они заметили у обочины блестящую машину, несомненно принадлежавшую какому-то «вороненку». В свете фонарей она сверкала и казалась каким-то астрономическим объектом.

Уродливое ощущение реальности вновь охватило Блу.

– Что это? – спросил Ганси.

– Кто-то из ваших, – ответила та.

Ганси остановился рядом и жестом попросил Блу открыть окно.

За рулем той, другой машины сидел лощеный черноволосый парень столь же астрономического вида.

– Ух ты. Девочка, – озадаченно произнес он, увидев Блу.

– Пять баллов, – отозвалась та с некоторым усилием. – Даже шесть, мне не жалко, потому что время позднее, и я великодушна.

– А, Чень. Что случилось? – спросил Ганси, наклоняясь к окну, мимо Блу.

Его голос немедленно изменился, когда он обратился к этому «вороненку», и Блу внезапно разозлилась оттого, что ее увидели рядом с Ганси. Как будто гнев, который она испытывала раньше, не угас полностью; чтобы он вспыхнул заново, было достаточно всего лишь осознания того, что она – девушка, которая сидит в машине с принцем Агленби.

Генри Чень выскочил и прислонился к окну «Камаро». Находиться столь близко к его острым скулам Блу было крайне неприятно.

Он сказал:

– Не знаю. Машина остановилась.

– Как остановилась? – уточнил Ганси.

Генри ответил:

– Она зашумела. И я остановился. Она как будто рассердилась. Не знаю. Я не хочу умирать. Впереди у меня целая жизнь. Ты, случайно, не разбираешься в машинах?

– Только не с электрическим приводом. А что за звук она издала?

– Тот, который я не желаю слышать вторично. Если я сломал машину, это конец! Прошлую я разбил, и отец дико разозлился.

– Тебя подвезти?

– Нет, лучше дай телефон. Мой разрядился, а пешком вдоль шоссе я не пойду – не хочу, чтоб меня изнасиловали местные.

Генри стукнул коленом в бок «Камаро» и сказал:

– Чувак, вот это круто. Настоящая американская тачка, которую за милю слышно. А я эти ваши англосаксонские штуки не очень понимаю. Ты, конечно, просто чемпион – только, по-моему, все делаешь наоборот. С девочками надо тусить днем, а с парнями ночью. Так говорила моя бабуля.

В этом обмене репликами было нечто ужасное. Блу не могла понять почему – то ли потому что разговор не предполагал ее участия, то ли потому что его вели двое непомерно богатых парней. Или потому, что это было зримое напоминание о собственном правиле, которое она нарушила (держись подальше от ребят из Агленби). Блу чувствовала себя пыльным и ненужным аксессуаром. Или еще хуже. Она чувствовала себя… дрянью.

Она молча протянула через окно телефон Ганси.

Когда Генри уселся в свой блестящий космический аппарат, чтобы позвонить, Блу сказала Ганси:

– К твоему сведению, мне не нравится, когда ты говоришь таким тоном.

– Каким?

Блу знала, что это невежливо, но ее губы сами произнесли:

– Фальшивым.

– Прошу прощения?

– Ну, каким ты обычно разговариваешь с ними. С другими богатенькими придурками из Агленби.

– Генри нормальный парень, – сказал Ганси.

– «Чтоб меня изнасиловали местные»?

– Это же шутка.

– Ха-ха. Ха. Ха. Ха. Да, это шутка – если шутит человек типа Генри, которому на самом деле не надо волноваться о таких вещах. Как типично…

– Я не понимаю, откуда эта неприязнь. На самом деле, Генри в чем-то похож на тебя…

Блу фыркнула.

– Ага, конечно.

Она знала, что перегибает палку, но не могла остановиться. Что-то в этих красивых лицах, красивых волосах, красивых машинах и безыскусной самоуверенности не давало ей покоя.

– Знаешь, хорошо, что мы не можем… что мы никогда…

– Да? – опасно вежливым тоном спросил Ганси. – Почему же?

– Просто мы живем в разных мирах. У нас разные приоритеты. Мы слишком далеки друг от друга. Ничего не получится.

– Две секунды назад мы чуть не поцеловались, – напомнил Ганси, – а теперь все кончено, потому что мы остановились и разрешили какому-то парню воспользоваться моим телефоном?

– Ничего и не начиналось!

Прежний гнев вспыхнул в душе Блу. Он стал еще сильнее.

– Потому что я не согласился, что Генри придурок? Я пытаюсь смотреть на вещи с твоей точки зрения, но сейчас мне это нелегко. Значит, у меня что-то с голосом не так?

– Проехали. Забудь. Просто отвези меня домой, – велела Блу.

Теперь она по-настоящему сожалела… обо всем. Она сама не знала, куда ее завела ссора. Блу понимала только, что отмотать назад уже невозможно.

– Когда он вернет тебе телефон.

Ганси внимательно взглянул на нее. Блу ожидала увидеть на его лице отражение своего гнева, но оно вдруг очистилось. Ганси, конечно, не был счастлив, но, казалось, справился с замешательством. Он спросил:

– Когда ты объяснишь мне, в чем дело?

Блу издала тяжелый дрожащий вздох. На грани слез.

– Никогда.

27

Ганси проснулся в ужасном настроении. Он совсем не отдохнул – несколько часов сна он потерял, прокручивая в памяти события, случившиеся в машине, и пытаясь понять, был ли он прав, не прав, и вообще имело ли все это значение. Шел мелкий дождь, Мэлори насвистывал, Ной гонял бильярдные шары, Ронан сыпал кукурузные хлопья из коробки себе в рот, от любимого желтого свитера Ганси чересчур пахло псиной, чтобы надеть его еще раз, «Кабан» не желал заводиться, и вот теперь он ехал за Блу и Адамом в бездушном «Шевроле» – и в коричневом свитере, который выглядел так, как Ганси себя чувствовал.

И пещера наверняка оказалась бы просто пещерой, как все остальные, поэтому Ганси предпочел бы проспать на Монмутской фабрике еще несколько часов и отправиться в экспедицию в другой день.

– В такую погоду здесь прямо как в Уэльсе, – сказал Мэлори, явно без особого удовольствия.

Адам, сидя рядом с ним, молчал, и на лице у него читалась тревога, которой Ганси уже давно не видел.

Блу тоже дулась и молчала, и под глазами у нее, как и у Ганси, были синяки. Вчера вечером воротник пальто пах ее волосами; теперь Ганси то и дело поворачивал голову в надежде уловить запах Блу, но в этот злополучный день все казалось невнятным и пыльным.

Приехав на ферму Диттли, Мэлори и Пес устроились в доме (Мэлори, безнадежно: «Я так понимаю, чая у вас нет?» Джесс: «ЭРЛ ГРЕЙ ИЛИ ДАРДЖИЛИНГ?» Мэлори: «Господи помилуй!»), а молодежь зашагала через мокрое поле к пещере.

Адам спросил:

– Ты правда потащишь свою птицу туда?

– Да, Пэрриш, – ответил Ронан. – Однозначно.

Не было никакой возможности расспросить Блу про минувшую ночь.

Ганси сегодня был слишком туп, чтобы анализировать ситуацию. Он просто хотел знать. Они еще в ссоре?

Скверное настроение не покинуло его, когда они надели снаряжение, проверили и перепроверили фонарики. Блу достала где-то поношенный комбинезон, и попытки не смотреть на нее в этом облачении лишили Ганси остатков концентрации.

Он подумал: это должно было случиться иначе. Не в такой пасмурный, не по сезону влажный день. Поход в пещеру не следовало втискивать между школьными делами и мамиными поручениями. Ему следовало хорошенько выспаться, чтобы как следует ощущать происходящее. Буквально все вокруг было таким, каким, по мнению Ганси, не должно было быть.

Даже пещера – подумал Ганси, пока они спускались, – выглядела не так, как следовало. Конечно, Глендауэр находился под землей – и Ганси, разумеется, знал, что короля погребли, – но отчего-то он полагал, что будет светлее. А пещера представляла собой просто дыру в земле, как и все остальные. Земляные стены подступали близко; они были стесаны и обрублены в тех местах, где оказались слишком узкими, чтобы пропустить гроб. Вниз по кроличьей норе…

В его видении – в тот день, когда он стоял в дупле дерева, в Кабесуотере – все это выглядело иначе. Но, возможно, тогда ему показали неправду.

Правда крылась здесь. Они видели ее.

– Хватит, Линч, – сказал Адам.

Он шел последним, а Ронан перед ним.

– Что хватит?

– Перестань.

Ронан не ответил, и они пошли дальше. Но всего через несколько шагов Адам произнес:

– Ронан, хорош.

Вся цепочка затормозила. Остановился Адам, и это вынудило остановиться Ронана, отчего, в свою очередь, остановилась Блу, и, наконец, Ганси. Бензопила взлетела, касаясь крыльями стен пещеры. Затем она вернулась на плечо Ронана, подозрительно наклонила голову и принялась лихорадочно чистить клюв о хозяйскую футболку.

– Что? – спросил Ронан, щелкая пальцами перед клювом Бензопилы.

– Хватит петь, – потребовал Адам.

– Я не пою.

Адам прижал пальцы к уху.

– Я понял… это не ты.

– Ты так думаешь?

– Нет, не думаю, – тихо ответил Адам. – Я знаю, потому что слышу это глухим ухом.

Ганси ощутил холодок.

– А что за песня? – спросила Блу.

Клюв Бензопилы приоткрылся. Дрожащим негромким голосом, совершенно не похожим на обычное хриплое карканье, она запела:

– Девы прекрасные, слушайте отцов…

– Хватит! – крикнул Ронан.

Не Бензопиле, а пещере.

Но это был не Кабесуотер. Пещера не слушалась Ронана Линча.

Бензопила продолжала петь – и оттого, что она не закрывала клюв, это выглядело еще ужасней. Как будто она просто работала рупором для того, что звучало внутри ее.

– Все в той земле заветы чтили…

Ронан снова крикнул:

– Кто бы ты ни был, прекрати! Она МОЯ!

Бензопила рассмеялась.

Это был высокий хитрый смех, который казался частью песни.

– О господи, – произнес Ганси, чтобы скрыть звук, с которым все волоски на теле вставали дыбом, а яйца поджимались от страха.

– Бензопила! – резко сказал Ронан.

Тогда ее внимание переключилось на него. Она посмотрела на Ронана, наклонив голову набок, незнакомым и очень внимательным взглядом. Бензопила сделалась огромной, черные перья у нее на горле взъерошились, клюв стал выразительно жестоким. Всем сразу стало очевидно, что на самом деле она – существо из мира грез, а не настоящий ворон, и что в голове у нее какие-то загадочные представления самого Ронана Линча – или Кабесуотера. На мгновение – так быстро, что он ничего не успел сказать, – Ганси показалось, что Бензопила сейчас ударит Ронана своим страшным клювом.

Но она просто щелкнула им и полетела по коридору вперед.

– Бензопила! – позвал Ронан, но птица исчезла в темноте. – Блин. Отвяжите меня!

– Нет, – одновременно ответили Адам и Блу.

– Нет, – повторил Ганси, еще тверже. – Я даже не знаю, стоит ли нам идти дальше. Мне вовсе не хочется скормить нас пещере.

Дезертирство Бензопилы тоже казалось чем-то неправильным. Планы полетели к черту – или вывернулись наизнанку. Все казалось непредсказуемым, что само по себе выглядело странно: как будто до сих пор все было предсказуемо!

Нет… неизбежно.

А теперь могло случиться вообще что угодно.

Ронан по-прежнему не сводил взгляда с темного коридора – глазами он искал Бензопилу и не находил. Он презрительно произнес:

– Можете оставаться здесь, если боитесь.

Ганси слишком хорошо знал Ронана, а потому эти слова его не уязвили.

– Я боюсь не за себя, Линч. Усвой это.

– Мне кажется, «оно» просто хочет нас напугать, – рассудительно заметила Блу. – Если бы оно желало причинить нам вред, то уже причинило бы.

Ганси вспомнил клюв Бензопилы, совсем рядом с глазом Ронана.

– Адам! – позвал он. – Твое мнение?

Адам молча взвешивал варианты. В резком свете головного фонарика Ганси его лицо казалось странным и изящным. Быстро и без объяснений он вытянул руку и коснулся стены. Хотя Адам и не был существом из грез, но он стал одним из существ Кабесуотера – и трудно было не понять этого, видя, как пальцы Адама ползли по стене, как его глаза, сделавшись черными, смотрели в никуда.

Блу сказала:

– Он тоже…

«Одержим?»

Никто не желал произносить это слово вслух.

Ронан поднес палец к губам.

Адам как будто слушал стены – «кто этот человек, он по-прежнему твой друг, что он отдал Кабесуотеру, чем он стал, почему без солнца страх растет так быстро», – а затем осторожно произнес:

– Я за то, чтобы идти дальше. Похоже, всякая жуть – это просто побочный эффект, а не намерение. Я думаю, Бензопила должна была увлечь нас дальше.

И они пошли дальше.

Вниз, вниз… тропа здесь была кривее, чем в пещере в Кабесуотере. Ту явно проточила вода, а этот подземный коридор казался искусственным, вырезанным или вырубленным, но не естественно возникшим. Впереди каркнула Бензопила. Этот будничный звук странно было слышать в темноте.

– Бензопила? – хрипло позвал Ронан.

– Керау! – долетел ответ – явно не издалека. Это было особое имя, которым Бензопила называла Ронана.

– Слава богу, – сказала Блу.

Ганси, идущий во главе цепочки, заметил птицу первым – она сидела на каменном карнизе, скребя по нему одной лапой и слегка хлопая крыльями, чтобы удержать равновесие. Бензопила не улетела, когда Ганси приблизился; когда он вытянул руку, она тяжело приземлилась на нее. Казалось, временная одержимость никак не отразилась на вороне.

Ганси обернулся.

– Вот твоя птица, Линч.

Ронан отозвался – странным голосом:

– А это твоя гробница, Ганси.

Он глядел ему за спину.

Ганси повернулся. Они стояли возле каменной двери. За ней могло находиться что угодно, но находилось нечто вполне определенное. Это была резная дверь склепа – каменный рыцарь в броне, с руками, сложенными на груди. Его голова покоилась на двух воронах, ноги – на гербовых лилиях. Он держал щит. Щит Глендауэра, с тремя воронами.

Но это было как-то неправильно.

Неправильно не потому, что Ганси представлял себе гробницу Глендауэра иначе. А потому что все должно было случиться по-другому, не в этот день, когда глаза у него болели от недосыпа, когда снаружи шел дождь, когда они находились в пещере, которую обнаружили буквально только что…

Он думал, что они найдут зацепку, потом еще одну, потом еще.

Он не думал, что через полчаса ходьбы они обнаружат вход в гробницу. Так просто.

Но они его обнаружили.

– Быть того не может, – наконец произнес Адам из хвоста цепочки.

– И мы просто… откроем ее? – спросила Блу.

В голосе девушки тоже звучала неуверенность. Процесс пошел как-то не так. Суть была в поисках, а не в находке.

– Очень необычно, – в конце концов сказал Ганси. – Странно, что здесь нет никаких… церемоний.

«Надо радоваться».

Остальные подошли ближе, и он вновь повернулся к двери. Достав телефон, Ганси сделал несколько снимков. Потом, немного подумав, записал и координаты.

– О господи, – произнес Ронан, но от этого у Ганси чуть-чуть поднялось настроение.

Он осторожно коснулся шва вокруг изваяния рыцаря. Камень был прохладным, прочным, настоящим; на пальцах осталась пыль. Ему не мерещилось.

– Сомневаюсь, что она закрыта наглухо. Кажется, дверь просто втиснута. Наверное, нужен рычаг…

Адам провел пальцем вдоль края.

– Да не особо. Она прилегает неплотно.

Он подумал про трех спящих, одного из которых нужно было разбудить, а другого не трогать. Поймут ли они, если перед ними окажется тот, кого нельзя беспокоить? Конечно – ведь если задачей Моры было не разбудить этого спящего, в гробнице наверняка остались какие-то следы ее пребывания…

Но Адам ничего не знал. И не мог узнать.

Этот день от начала до конца был окрашен неуверенностью и неопределенностью.

Внезапно стена рухнула.

В воздухе закружилась пыль, и они, кашляя, шарахнулись. Блу воскликнула:

– РОНАН ЛИНЧ!

Ронан стоял в центре медленно оседающего облака пыли; он просто вышиб дверь гробницы пинком.

– Это, – произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь, – за то, что забрал мою птицу.

– Ронан, может, взять тебя на поводок? Я ведь это сделаю, – сказал Ганси.

Ронан тут же усмехнулся, однако Ганси ткнул в него пальцем.

– Я серьезно. Дело касается не одного тебя. Если это гробница, здесь кто-то похоронен, и ты будешь относиться к нему с уважением. И не заставляй. Меня. Просить. Дважды. И вообще, если кто-то из нас полагает, что не сумеет сдержаться, значит, мы развернемся и придем сюда в другой раз, ну или часть группы подождет снаружи.

Ронан кипел.

– Нет, Линч, – продолжал Ганси. – Я занимаюсь этим семь лет, и впервые мне придется оставить после себя следы своего пребывания. Не заставляй меня жалеть, что я пришел с тобой.

Видимо, эти слова пробились сквозь стальную броню к сердцу Ронана. Он опустил голову.

И они вошли.

Им показалось, что они вернулись в прошлое.

Зал был покрыт резьбой и росписями. Краски не выгорели от солнца. Ярко-синий, насыщенный фиолетовый, кроваво-красный. Резьба копилась в сводчатых нишах (или окнах), окруженных лилиями и воронами, столбами и колоннами. Сверху вниз взирали святые, зоркие и величественные. Мучеников пронзали копьями и стрелами, жгли, доводили до экстаза. Вырезанные из камня гончие преследовали зайцев, которые, в свою очередь, гнались за гончими. На стене висели латные рукавицы, шлем и нагрудник.

Это было как-то слишком.

– Боже, – выдохнул Ганси.

Он вытянул руку, чтобы коснуться нагрудника, и понял, что не может. Он отдернул руку.

Ганси был не готов к тому, чтобы все это закончилось.

Он был готов к тому, чтобы все это закончилось.

В центре комнаты стоял каменный гроб, высотой по пояс, густо покрытый резьбой. На крышке лежало каменное изваяние Глендауэра. Голова в шлеме покоилась на трех высеченных из камня воронах.

«Помнишь, как ты спас мне жизнь?»

Блу сказала:

– Посмотри на этих птиц.

Она провела лучом фонарика по стенам и гробу. И повсюду луч натыкался на перья. Крылья украшали гроб. Клювы срывали плоды. Вороны дрались над щитами.

Свет упал на лицо Адама. Его прищуренные глаза были полны осторожности. Ронан, стоя рядом с ним, выглядел необыкновенно враждебно. Бензопила нахохлилась у него на плече. Блу достала из кармана у Ганси телефон и стала фотографировать стены, гроб, самого Ганси.

Он вновь взглянул на гроб. Гроб Глендауэра.

«Нам не мерещится?»

Все шло не так. Напоминало отражение в зеркале. Он представлял это по-другому…

Ганси спросил:

– Что мы делаем?

– Думаю, все вместе мы могли бы приподнять крышку, – сказал Адам.

Но Ганси имел в виду другое. «Что мы делаем? Именно мы?»

Издав короткий невеселый смех, Блу сказала:

– У меня руки вспотели.

Они встали плечом к плечу. Ганси, чуть дыша, досчитал до трех, и они напрягли мускулы. Но тщетно. Как будто они пытались сдвинуть с места саму пещеру.

– Она даже не шевелится, – заметил Ганси.

– Давайте попробуем с другой стороны.

И они встали с другой стороны и потянули, едва находя опору для пальцев. Крышка не двигалась, и Ганси невольно вспомнил старые сказки. Он подумал, что крышку удерживает на месте не тяжесть; скорее, они недостойны. Они каким-то образом не проявили себя, и Глендауэр по-прежнему для них недоступен.

Почему-то Ганси испытал облегчение. По крайней мере, это не казалось неправильным.

– Но у них не было крана, – заметил Ронан.

– Зато могли быть веревки и блоки, – сказала Блу. – Или много людей. Подвинься, я ухвачусь второй рукой.

– Сомневаюсь, что это как-то изменит ситуацию, – сказал Ганси, однако они все стали потеснее. Тело Блу прижималось к нему. Ронана сплющило между ним и Адамом.

Стояла тишина, не считая их дыхания.

Блу сказала:

– Один, два…

И на счет «три» они потянули.

Крышка внезапно поднялась, оказавшись почти невесомой. Она сдвинулась и начала быстро соскальзывать.

– Держите ее! – ахнула Блу. А когда Ганси кинулся вперед, крикнула: – Нет, подожди, не надо!

Раздался мучительный скребущий звук: крышка по диагонали съехала с гроба и устремилась к полу. Она упала с негромким, но каким-то разрушительным стуком, как будто кулак ударил о кость.

– Она треснула, – сказал Адам.

Они подошли ближе. Грубая ткань закрывала внутренность гроба от посторонних глаз.

«Это неправильно».

И вдруг Ганси ощутил смертельное спокойствие. То, что он видел, было настолько противоположно картинам, рисовавшимся ему в воображении, что всякая тревога прошла. Ничего не осталось.

Он сдернул ткань.

Поначалу Ганси не понял, что перед ним такое. Это совершенно не напоминало человека, и он не мог сложить картинку воедино…

– Он лежит лицом вниз? – неуверенно предположила Блу.

Конечно, именно так – все стало ясно, как только она это сказала. Фигура в темном сюрко, то ли фиолетовом, то ли красном, лежала, обращенная к ним лопатками. Ганси увидел гриву темных волос – гуще и темнее, чем он ожидал. Руки покойника были связаны за спиной.

Связаны?

Связаны.

И внутри у Ганси зашевелилась тревога.

Не так. Не так, не так, не так.

Адам провел фонариком вдоль гроба. Задранное сюрко обнажало бледные ноги. Они были связаны в коленях.

Ничком, руки связаны, ноги связаны. Так хоронили ведьм. Самоубийц. Преступников. Заключенных. Рука Ганси зависла в воздухе. Не то чтобы его покинула смелость; его покинула уверенность.

Все это должно было случиться иначе.

Адам снова посветил.

Блу сказала:

– А…

И передумала.

Волосы шевельнулись.

– Твою ж мать, – произнес Ронан.

– Крысы? – предположил Адам, и это была такая ужасная мысль, что Ганси и Блу вздрогнули от отвращения. Потом волосы шевельнулись снова, и из гроба донесся ужасный звук. Крик?

Смех.

Плечи дернулись, поворачивая тело. Человек, лежавший в гробу, взглянул на них. Как только Ганси увидел лицо, сердце у него бешено заколотилось – и замерло. Он испытал одновременно облегчение и ужас.

Это был не Глендауэр.

Ганси сказал:

– Это женщина.

28

Она не стала дожидаться, пока они ее освободят.

Когда они отпрянули, она принялась извиваться и крутиться – а потом рухнула на пол, по-прежнему связанная по рукам и ногам. Она приземлилась рядом с Ронаном и с безумным смехом попыталась укусить его за ботинок.

Они с Бензопилой дружно шарахнулись.

Блу в растерянности взглянула на Адама.

И тогда женщина запела:

Она вновь издала истерический смех – точно такой же, какой недавно вырвался у Бензопилы. Перекатившись на спину, чтобы взглянуть в искаженное отвращением лицо Ронана, она проворковала:

– Развяжи меня, принц воронов.

– Господи, – произнес он, – ты кто?

Она вновь рассмеялась.

– О! Мой спаситель прискакал на белоснежном коне и сказал: моя леди, не сомневайтесь во мне…

У Ронана сделалось почти такое же выражение лица, как в тот день, когда они ездили встречать Мэлори в аэропорт.

– Она ненормальная.

Ганси очень спокойно произнес:

– Не прикасайся к ней.

Раньше, когда они думали, что это Глендауэр, Ганси пребывал в сильнейшем шоке, но теперь вполне оправился. Сердце Блу не переставало дико колотиться с той самой секунды, когда с гроба упала крышка и женщина выбралась наружу. Не то чтобы Блу хотела, чтобы Ганси ей командовал, но она была рада, что он, по крайней мере, овладел ситуацией здесь и сейчас, пока она пыталась успокоиться.

Он обошел вокруг гроба, направляясь к лежавшей на полу женщине.

Теперь, когда она повернулась лицом вверх, Блу увидела, что она молода, чуть за двадцать, наверное. Волосы у нее были необыкновенно густые, черные, как вороново крыло, распущенные, а кожа бледная, как у мертвеца. Невероятнее всего выглядело сюрко – совершенно настоящее. Оно не напоминало средневековый костюм. Оно походило на настоящий предмет одежды, потому что и было настоящим предметом одежды.

Ганси наклонился и спросил – вежливым и властным тоном:

– Кто вы?

– Одного было недостаточно! – взвизгнула женщина. – Они подослали другого! Сколько молодых людей в моих покоях? Пожалуйста, скажите, что трое. Это божественное число. Ты развяжешь меня? Неучтиво держать женщину связанной на протяжении двух, трех или семи поколений.

Ганси заговорил еще спокойнее – а может быть, его голос оставался неизменным. Просто он казался спокойным по сравнению с ее истерическими интонациями.

– Это ты вселилась в нашего ворона?

Она улыбнулась и пропела:

– Девы прекрасные, слушайте отцов…

– Я так и думал, – сказал Ганси и выпрямился.

Он взглянул на остальных.

– По-моему, развязывать ее – не самая разумная мысль.

– А! Ты боишься? – насмешливо воскликнула та. – Ты слышал, что я ведьма? У меня три груди! У меня есть хвост и рога! Я великанша из пещеры! Я бы на твоем месте тоже боялась, юный рыцарь. Я могу сделать тебе ребенка. Беги! Беги!

– Давайте бросим ее здесь, – предложил Ронан.

Ганси ответил:

– Если бы мы бросали людей в пещерах только потому, что они сумасшедшие, ты бы остался в Кабесуотере. Дай нож.

Ронан ответил:

– Я его потерял.

– Но как… ладно.

– У меня есть, – сказала Блу, радуясь тому, что оказалась полезной.

Она достала свой розовый выкидной нож. Женщина закатила серые глаза, чтобы взглянуть на нее. Блу боялась, что та начнет петь, но женщина просто улыбнулась – широко и понимающе.

– Я думал, эти штуки запрещены, – сказал Ганси, опустившись на колени рядом с ней.

Теперь он казался таким спокойным, словно имел дело с обыкновенным диким животным. Он разрезал путы на ногах женщины, но оставил руки связанными.

– Запрещены, – подтвердила Блу, не отводя глаз от лица женщины.

Та по-прежнему улыбалась, улыбалась, как будто ждала, что Блу сдастся и отведет взгляд. Но Блу благодаря Ронану неплохо в этом натренировалась. Поэтому она продолжала хмуро смотреть в ответ. Она хотела спросить у женщины, откуда та так хорошо знает английский, и кто она вообще, и как чувствует себя после долгого пребывания в гробу, но незнакомка не производила впечатления человека, готового отвечать на вопросы.

– Я помогу тебе встать, – сказал Ганси, – но если ты меня укусишь, я положу тебя обратно в гроб. Ты понимаешь?

– Ах ты маленький забияка, – ответила женщина. – Ты похож на моего отца. И это скверно.

Ронан продолжал в ужасе смотреть на женщину, поэтому Блу сама поспешила на помощь Ганси. Женщина оказалась одновременно теплее и материальнее, чем казалось девушке. Она была очень высокой – видимо, в детстве ела много овощей. Когда Блу приподняла ее, держа за локоть, огромное вертикальное гнездо черных волос защекотало ей лицо. От них пахло землей и металлом. Женщина напевала песенку про дары, королей и внутренние органы.

– Так, Ганси, – с подозрением произнес Адам, – какой теперь у тебя план?

– Мы, разумеется, заберем ее отсюда, – ответил Ганси и повернулся к женщине. – Разве что ты предпочтешь остаться.

Она откинула голову назад, так что ее волосы упали ему на плечо. Их лица почти соприкасались.

– Солнце еще не умерло?

Ганси сдвинул ее голову со своего плеча, осторожно взяв за волосы.

– Во всяком случае, было живо два часа назад.

– Тогда возьмите меня с собой! Возьмите!

Адам качал головой.

– Мне просто не терпится услышать, как ты будешь объяснять это Мэлори, – сказал Ронан.

Тучи разошлись, когда они выбрались из пещеры. Небо было таким синим, ясным и жгуче-ветреным, что всем пришлось наклонить головы, чтобы глаза не засорило песком. Ветер дул яростно: пряди волос болезненно захлестали Блу по щекам. Высоко над головой летела стая ворон или воронов; птиц швыряло во все стороны. Ронан прижимал Бензопилу к груди, как птенца, и защищал от ветра.

Пока они шагали обратно к ферме Диттли, наклоняясь навстречу ветру, с безоблачного неба непрерывно моросил дождь. Адам поднял руку, чтобы вытереть влагу со щеки, и Блу сказала:

– Адам, твое лицо…

Адам опустил руку – кончик пальца был красным. Блу поймала еще одну случайную каплю. Красную.

– Кровь, – сказал Ронан, скорее констатируя факт, чем тревожась.

Блу содрогнулась.

– Чья?

Ганси взглянул на красное пятнышко у себя на плече, приоткрыв рот от удивления.

– Ганси, – сказал Адам и куда-то показал. – Смотри.

Они остановились в середине примятого дождем поля и уставились в ясное небо. На горизонте что-то ярко блестело, как солнце, отражающееся от высоко летящего самолета. Блу заслонила глаза ладонью и заметила, что у этой штуки есть огненный хвост. Она никак не могла понять, что это такое, столь хорошо видимое при дневном свете…

– Самолет падает? – спросила она.

– Комета, – уверенно заявил Ронан.

– Комета? – эхом повторил Адам.

Блу испугалась сильнее, чем в пещере, когда им грозила непосредственная опасность. Что они делали?..

– Начинается! – закричала женщина. – Снова начинается! Кругами, кругами и кругами!

Она закружилась по полю, по-прежнему со связанными за спиной руками. В солнечном свете ее величественная красота стала еще очевиднее: довольно крупный нос, очень приятной формы, округлые щеки и лоб, темные загадочные брови и, конечно, невероятно длинные волосы, которые змеились вокруг тела. Фиолетово-красное одеяние напоминало пятно яркой краски посреди поля.

Ганси наблюдал, как небесный объект медленно прожигает след в синеве. Он сказал:

– Приметы и предзнаменования. Комету видели в 1402 году, когда Глендауэр начал мятеж.

– Ха! – воскликнула женщина. – Мятеж, мятеж, мятеж! Много крови было тогда, много крови пролили все!

И это тоже прозвучало как строчка из песни.

Адам схватил женщину за плечо, остановив вращение. Она вывернулась у него из рук, как пьяная, и устремила на юношу безумный взгляд.

– Ты, – сказала она, – нравишься мне меньше всех. Ты напоминаешь одновременно человека и пса, которого я никогда не любила.

– Я запомню, – произнес Адам. – А как насчет подарка? За то, что мы тебя разбудили.

«Конечно, – смущенно подумала Блу. – Конечно, нам нельзя было об этом забывать». По легенде, все спящие, не только Глендауэр, делают подарки. С ума сойти, это никому не пришло в голову. Но все, что казалось очевидным в теории, на практике было мутным, громким и пугающим.

Женщина издала крик, похожий на карканье, потом еще раз – Блу не сразу поняла, что это смех.

– Подарок! За то, что вы меня разбудили! Безродный щенок! Я и не спала.

Адам уставился на нее, обиженный и окаменевший. Одно-единственное слово – «щенок» – дошло буквально до костей.

Вмешался Ганси – пугающе вежливый:

– Мы были с тобой исключительно добры. Его зовут Адам Пэрриш, и именно так к нему следует обращаться.

Она эффектно поклонилась Ганси, припав на одно колено, по-прежнему со связанными руками, и издевательски выговорила:

– Простите, мой лорд.

Он пренебрежительно поджал губы.

– В каком смысле – ты не спала?

– Спать ложись, моя малютка, – ласково сказала женщина. – И во сне увидишь битву. Только я не спала. Не могла. Я всегда страдала от бессонницы! – она приняла драматическую позу, расставив ноги, чтобы сохранить равновесие. Капля крови скатилась по ее щеке, как слеза. Пронзительным голосом она закричала:

– Помогите! Помогите! Я не сплю! Вернитесь! Вернитесь!

И тише:

– Вы что-нибудь слышали? Только шум крови, бьющейся в моем мужском естестве! Идемте!

Ронан скривил губы.

Блу была практически уверена, что слышала этот звук в коридорах собственной школы. Она спросила:

– Ты хочешь сказать, что пролежала без сна шестьсот лет?

– Плюс-минус двести, – пропела женщина.

– Неудивительно, что она рехнулась, – сказал Ронан.

– Ронан… – начал Ганси, но явно не смог придумать хорошей отповеди. – Ладно, пошли.

Джесс Диттли уставился на гостью. Она была почти одного роста с ним.

– ЭТО КТО?

– Ваше проклятие, – ответил Ганси.

Джесс явно сомневался. Он обратился к женщине:

– НУ-КА СКАЖИ – ЭТО ТЫ ЗАСТАВЛЯЛА СТЕНЫ МОЕГО ДОМА ПЛАКАТЬ?

– Раза три – или пять, – ответила та. – Это кровь твоего отца заставила меня замолчать?

– ТЫ УБИЛА КОШКУ МОЕЙ ЖЕНЫ?

– А это, – пропела она, – был просто несчастный случай. А перед тем пролилась кровь твоего дедушки?

– УВЕДИТЕ ЕЕ ОТСЮДА, – попросил Джесс. – ПОЖАЛУЙСТА.

Когда парни вывели женщину через другую дверь, и за ними спешно последовали Мэлори и Пес, Блу задержалась. Она стояла рядом с Джессом, который отдернул потрепанную занавеску, чтобы понаблюдать, как женщину убеждают сесть в машину. Блу заметила, что она укусила Пса.

Теперь, когда эту женщину увели, Блу было не так страшно. Хотя она не могла отогнать жуткое воспоминание о том, как зловеще раскрывался клюв Бензопилы во время мнимого пения, и о том, как вздрогнуло у нее сердце, когда тело шевельнулось в гробу в первый раз. Это странное колдовство ничуть не походило на естественную магию Кабесуотера.

– ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ.

Блу сказала:

– Она провела без сна несколько веков. Когда кто-либо из Диттли умирал в пещере, это, очевидно, ее на некоторое время утихомиривало. Она и была проклятием. Теперь вам необязательно ходить в пещеру и умирать там.

Джесс отпустил занавеску.

– ТЫ ДУМАЕШЬ, ТАК ЛЕГКО ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ПРОКЛЯТИЯ?

– Возможно. Наверное. Она и правда пробыла там очень долго, – сказала Блу. – Не меньше, чем прожил тут ваш род. Вы слышали – она сама призналась во всем.

– НО ЧТО ВЫ СОБИРАЕТЕСЬ С НЕЙ ДЕЛАТЬ?

– Не знаю. Что-нибудь, – Блу похлопала его по руке. – А вы позвоните жене. Или позовите собаку.

Джесс поскреб грудь.

– ТЫ РЕАЛЬНО ОЧЕНЬ СЛАВНЫЙ МУРАВЬИШКА.

Они пожали друг другу руки.

Блу видела, как он смотрел на них из окна, когда они уезжали.

Они, разумеется, отвезли женщину в дом номер 300 на Фокс-Вэй, где обнаружили совершенно равнодушную Каллу, довольно-таки встревоженную Джими и потрясенную Орлу. Персефона бросила на гостью один взгляд, решительно кивнула и исчезла наверху. Мэлори пил подножный чай в гадальной. Адам и Ронан маячили в коридоре и подслушивали – столкнуться лицом к лицу с яростью Каллы они попросту боялись.

А Калла была воистину в прекрасной форме. Она рявкнула:

– Помнишь, я сказала, что есть трое спящих, и задача Моры – не разбудить одного из них, а твоя – разбудить другого? Кажется, об оставшемся я ничего не говорила. И я не имела в виду – притащить ее ко мне на кухню!

Блу ощутила в равной мере облегчение и досаду. Первое – поскольку боялась, что эта женщина окажется спящим, которого не следовало будить. Второе – поскольку у них возникли проблемы.

Она спросила:

– А варианты? Мама велела бы привезти ее сюда.

– У твоей матери нет здравого смысла! У нас тут не перевалочный пункт.

Калла подошла к женщине, которая осматривала кухню с каким-то странным выражением лица – нечто среднее между изумлением и величественным безумием.

– Как тебя зовут?

– Так же, как и всех женщин, – ответила гостья. – Печаль.

Судя по одной из бровей, Калла на мгновение задумалась, не стукнуть ли ее.

Она спросила:

– Почему вы просто не оставили ее на месте?

Ронан торжествующе взглянул на Ганси из коридора.

– Слушайте, я понимаю, что она не может жить здесь, – ответил тот. – Но она явно больше похожа на вас, чем…

Калла обратилась в вулкан.

– Чем на кого, сэр? Чем на тебя, Ричард Ганси? Ты это хочешь сказать? Типа, она заразит своим безумием тебя, а у нас иммунитет? Подумай-ка хорошенько.

Ганси быстро заморгал.

На лице женщины медленно расплылась улыбка.

– Он не так уж не прав, ведьма.

Из глаз Каллы хлынула лава.

– Как ты назвала меня?

Женщина засмеялась и пропела:

– Синяя лилия, лилия синяя, ты и я.

Блу и Калла нахмурились, услышав зловеще знакомые слова. Очевидно, эта женщина овладела Ноем, точно так же, как Бензопилой. Блу надеялась, что ее умения распространяются только на птиц и мертвых мальчиков.

– Еще не поздно запихнуть ее обратно, – заметил Ронан.

– ВЫ ДВОЕ, – прогремела Калла.

Адам и Ронан вздрогнули.

– Идите в магазин и купите ей что-нибудь.

Адам и Ронан круглыми глазами посмотрели друг на друга. Лицо Адама гласило: «В каком смысле?» Ронан ответил: «Понятия не имею, давай смоемся отсюда, пока она не передумала». Ганси нахмурился, когда они заспешили к двери.

Затем появилась Персефона, неся свитер с разными рукавами. Она оценивающе взглянула на женщину; в любом другом исполнении это выглядело бы грубо. Женщина ответила тем же самым, чудовищно вытаращив глаза.

Персефона, казалось, была удовлетворена. Она протянула гостье свитер.

– Я связала тебе вот это. Примерь… о! Почему они до сих пор тебя не развязали?

– Мы думали, она… может быть опасна, – неуклюже объяснил Ганси.

Персефона взглянула на него, наклонив голову набок.

– И ты решил, что связанные руки ей помешают?

– Я… – он повернулся к Блу, ища помощи.

– Она не очень-то охотно с нами сотрудничает, – заявила та.

– С гостями так не обращаются, – с легким упреком сказала Персефона.

Калла отозвалась:

– Я как-то не поняла, что она – наша гостья.

– Ну а я ее ожидала, – сказала Персефона, помолчала и добавила: – Наверное. Сейчас посмотрим, подойдет ли свитер.

Ганси быстро глянул на Блу; та покачала головой.

– Освободи меня, маленькая лилия, – сказала женщина, обращаясь к Блу. – Своим маленьким лилейным ножиком. Это будет правильно. Все вернется на круги своя.

– Почему? – подозрительно спросила Блу.

– Потому что меня связал твой отец. Ох, мужчины.

Блу вдруг словно очнулась. Она и до тех пор не утрачивала бдительности, но теперь начала воспринимать все настолько острее, что предыдущее состояние казалось сном.

Ее отец.

Женщина внезапно взглянула ей прямо в лицо, по-прежнему стоя со связанными за спиной руками.

– О да. Он сказал – это соразмерное наказание. Артемуссссс… – она рассмеялась, глядя на потрясенные лица вокруг. – Ох, сколько всего я знаю! Смотрите, как оно сияет в кругу воды, во рву, в пруду, в любом кругу воды!

Несколько месяцев назад, вскоре после знакомства с ребятами из Агленби, Блу пережила момент, когда ее искренне поразило осознание того, насколько она втянулась в их запутанную жизнь. Теперь она поняла, что ее никуда не втягивало. Все это время она была здесь, с незнакомкой из пещеры, с другими обитательницами дома на Фокс-Вэй, может быть даже с Мэлори и Псом. Они не создавали хаос. Они всего лишь медленно выясняли его форму.

Нахмурившись, Блу достала нож. Действуя осторожно, чтобы не ранить себя и не порезать белую кожу женщины, она рассекла истертую веревку у нее на запястьях.

– Ладно. Теперь говори.

Женщина вытянула руки вперед и вверх, с восторгом на лице. Она закружилась, сшибая стаканы со стола и ударяясь кистями о разнообразные светильники, висящие над столом. Она спотыкалась о чью-то обувь и продолжала вращаться и хохотать – все истеричней.

Когда она остановилась, глаза у нее были полны электричества. Они смотрели безумно.

– Меня зовут Гвенллиан, – сказала она.

– О, – тихо произнес Ганси.

– Да, юный рыцарь, я так и думала, что ты знаешь.

– Что ты знаешь? – подозрительно уточнила Калла.

На лице Ганси отразилось волнение.

– Ты дочь Оуэна Глендауэра.

29

– Ума не приложу, что купить. Конуру? – спросил Ронан.

Адам не ответил. Они стояли в большом сияющем магазине и смотрели на туалетные принадлежности. Он взял бутылку шампуня и поставил ее обратно. Его одежда была по-прежнему забрызгана кровью после апокалипсического дождя, а душа уязвлена репликой насчет безродного щенка. Гвенллиан – Ганси написал Ронану, как ее зовут – провела в пещере шесть веков и немедленно угадала, чего он стоит. Но как?

Ронан взял бутылку шампуня и бросил в тележку, которую катил Адам.

– Четырнадцать долларов, – заметил тот.

Невозможно было отключить ту часть мозга, которая подсчитывала стоимость покупок. Наверно, именно это Гвенллиан прочитала в складке у него меж бровей.

Ронан даже не обернулся.

– Так, что еще? Блошиный ошейник?

– Ты уже пошутил насчет собаки. Про конуру.

– Да, Пэрриш, – и Ронан двинулся дальше по проходу, расправив плечи и высокомерно вскинув голову.

Он выглядел вовсе не так, как будто пришел за покупками. Он походил на человека, совершающего кражу. Ронан бросил в тележку несколько тюбиков зубной пасты.

– Какая щетка? Та, что побыстрее.

Он швырнул ее к прочим покупкам.

Обнаружение Гвенллиан как-то странно подействовало на мозг Адама. Сомнения давным-давно должны были его покинуть – после всего, что произошло с силовой линией и Кабесуотером, – но после экспедиции в пещеру Адам понял, что ему по-прежнему не верилось, будто Глендауэр спит где-то под горой. Но вот они нашли Гвенллиан, похороненную легендарным образом. И Адам лишился последних остатков скепсиса.

– Что теперь? – спросил он.

– Купим вольер. Блин. Ты прав. Не могу придумать другую тему для шуток.

– Во всяком случае, теперь, когда с нами Гвенллиан.

Ронан издал звук, который давал понять, что эту тему он не находит интересной.

– Будем делать то же, что и раньше. Она не играет никакой роли.

– Все играет роль, – заметил Адам, вспоминая уроки Персефоны.

Он подумал, не положить ли в тележку дезодорант, но засомневался, что имеет смысл покупать такую вещь для человека, который родился задолго до ее изобретения.

– Ганси нужен Глендауэр. А она – не Глендауэр, – начал Ронан и замолчал.

Он бросил в тележку пену для бритья, хотя не положил бритву. Возможно, это он взял для себя, а не для Гвенллиан.

– Но, может, пора остановиться, раз все так хорошо идет. У нас есть Кабесуотер. Зачем нам Глендауэр?

Адам вспомнил свое видение: Ганси, умирающий на земле.

Он сказал:

– Мне нужен подарок.

Ронан так резко остановился посреди прохода, что Адам чуть не врезался в него тележкой. Шесть лежавших в ней предметов покатились по дну.

– Да брось, Пэрриш. Ты до сих пор считаешь, что он тебе нужен?

– Я же не ставлю под сомнение то, что мотиви…

– Ля-ля-ля. Ладно. Я понял. Эй, глянь сюда, – сказал Ронан.

Оба посмотрели на красивую женщину, стоявшую в отделе садоводства в окружении трех работников магазина. Тележка у нее была полна рулонов полиэтилена, машинок для стрижки изгороди и разнообразных предметов, которые при желании можно было легко превратить в оружие. Мужчины держали лопаты и колья, которые не влезли в тележку. Им, видимо, очень хотелось помочь.

Это была Пайпер Гринмантл. Адам сухо сказал:

– По-моему, она не в твоем вкусе.

Ронан прошипел:

– Это жена Гринмантла.

– Откуда ты знаешь, как она выглядит?

– Я тебя умоляю. Вот о чем нам сейчас надо думать. Ты еще ничего не разузнал о нем?

– Нет, – ответил Адам – и солгал.

Он не умел игнорировать вопросы, после того как их задали, а Гринмантл был очень серьезным вопросом. Адам признался:

– Кое-что узнал.

– То есть много, – перевел Ронан, и не ошибся, потому что, как ни странно, ему было хорошо известно, как действовал Адам. Вполне возможно, что и Адам всегда это сознавал, но предпочитал считать свою натуру – особенно самые неприглядные ее части – непроницаемой.

Бросив последний взгляд на супругу Гринмантла, они направились к кассе. Ронан достал карточку, даже не глянув на сумму – «когда-нибудь, когда-нибудь, когда-нибудь», – а затем они вышли на залитую вечерним солнцем улицу. До Адама дошло, что он по-прежнему толкает тележку, в которой лежит один-единственный пакет. Он подумал – наверное, надо было купить что-то еще. Но ему в голову не приходило, что именно.

Ронан ткнул в тележку.

– Залезай.

– Что?

Ронан продолжал указывать в тележку.

Адам сказал:

– Отвяжись. Это магазинная парковка.

– Не порти мне настроение, Пэрриш.

Когда мимо них прошла какая-то старушка, Адам вздохнул и забрался в тележку. Чтобы поместиться в ней, ему пришлось подтянуть колени к груди. Он прекрасно сознавал, что дело, скорее всего, закончится ссадинами.

Ронан ухватился за ручку с упрямой концентрацией мотогонщика и прикинул расстояние между ними и «БМВ», стоявшим в дальнем углу парковки.

– Как по-твоему, какой тут наклон?

– На троечку с плюсом. Может, на четверку. Не знаю. Градусов десять, – Адам ухватился за бока тележки, а потом передумал и обхватил руками себя.

Жестоко улыбнувшись, Ронан оттолкнулся от тротуара и побежал к «БМВ». Когда тележка набрала скорость, он выкрикнул веселое и ужасное ругательство и сам запрыгнул внутрь. Они неслись в сторону «БМВ», и Адам понял, что Ронан, как обычно, не намерен останавливаться до того, как произойдет что-то ужасное. Он заслонил нос ладонью – в ту самую секунду, когда тележка отскочила от бока машины. Она покачнулась раз, другой, а затем потерпела крушение и завалилась на бок. Она продолжала скользить по асфальту, и пассажиры скользили вместе с ней.

Наконец все трое остановились.

– О боже, – произнес Адам, щупая ссадину на локте. Впрочем, все закончилось не так скверно. – Боже, боже. Мне чуть зубы не вышибло.

Ронан лежал на спине, в нескольких шагах от него. У него на груди покоился тюбик зубной пасты, рядом валялась перевернутая тележка. Он казался абсолютно счастливым.

– Расскажи мне, что ты выяснил насчет Гринмантла, – потребовал Ронан, – и тогда я начну видеть сны.

Адам встал, пока его не переехали.

– Когда?

Ронан ухмыльнулся.

30

– Прелестный дом. Столько стен. Очень, очень много стен, – сказал Мэлори, когда Блу вошла в гостиную.

Подушки на кушетке с благодарностью поглотили его. Пес неподвижно лежал на полу рядом, скрестив лапы, и взирал на мир с осуждением.

За закрытой дверью гадальной на мгновение послышался голос Ганси, а затем его заглушила Калла. Они спорили с Персефоной, ну или разговаривали, в то время как она сидела в той же комнате. Трудно было понять разницу.

– Спасибо, – сказала Блу.

– Где эта безумная женщина?

Блу только что закончила стаскивать с матраса на чердаке все пожитки Нив, чтобы устроить там Гвенллиан. От рук девушки по-прежнему пахло, во-первых, травами, которые Нив использовала для прорицаний, а во-вторых, травами, которые использовала Джими, чтобы изгнать запах трав, которые использовала Нив.

– Там, на чердаке. Вы правда думаете, что она дочь Глендауэра?

– Не вижу повода этому не верить, – сказал Мэлори. – И на ней действительно платье соответствующего периода. Конечно, нелегко это осмыслить. Как жаль, что нельзя напечатать статью в журнале! То есть, наверное, можно, будь я готов к тому, что моя карьера однозначно завершится.

– И почему она не может изъясняться прямо? – спросила Блу. – Гвенллиан говорит, это мой отец связал ее и уложил спать… но она уверяет нас, что не спала. Но это невозможно, так ведь? Как можно оставаться шесть столетий живой и бодрствующей?

Пес бросил на Блу иронический взгляд – судя по всему, лично он полагал, что Гвенллиан дошла до своего нынешнего состояния именно так.

– Не исключаю, что этот Артемус заодно усыпил и Глендауэра, – сказал Мэлори. – Не хочу показаться невежливым, но идея, что он также был твоим отцом, кажется мне немного неправдоподобной.

– Немного, – эхом отозвалась Блу.

Ее, во всяком случае, это не задевало эмоционально: отец всегда был для Блу незнакомцем, и, если бы он оказался еще и шестисотлетним психом, ничего бы не изменилось. Да, интересные совпадения: Гвенллиан связал и уложил в гроб некто по имени Артемус; этот Артемус, очевидно, очень походил на Блу; по словам Моры, отца Блу также звали Артемус. Но все вышеперечисленное «интересное» не помогало найти Мору.

– Хотя, учитывая гобелен… – произнес Мэлори.

Старый гобелен из затопленного амбара. Блу вновь увидела его – три своих лица, красные руки…

– Учитывая что?

– Не знаю. Она поживет здесь?

– Да, наверное. Пока. Возможно, она убьет нас всех во сне, что бы там ни говорила Персефона.

– Думаю, это мудрое решение, – сказал Мэлори. – Здесь для нее самое подходящее место.

Блу моргнула. Хотя чудаковатый профессор вырос в ее глазах с тех пор, как они впервые встретились, она уж точно не назвала бы его человеком, способным задумываться о других настолько, чтобы замечать всякие межличностные тонкости.

– Хочешь знать, зачем мне нужен Пес? – спросил он.

Казалось, это не имело никакой связи с предыдущими словами, но Блу пожирало любопытство. С некоторым усилием она ответила:

– Ну… я не хочу, чтобы вам было неловко.

– Мне всегда неловко, Джейн, – ответил Мэлори. – Вот для чего нужен Пес. Это – собака-психолог. Пес обучен таким образом, что если он чувствует мою тревогу, то старается разрядить ситуацию. Садится рядом со мной, ложится на грудь, берет руку в пасть.

– А вы часто испытываете тревогу?

– Глупое все-таки слово – «тревога». Ассоциируется с ломанием рук, истерикой, тугими корсетами. Скорее, меня просто не особо волнуют люди, потому что они… господи, что у них там творится?

Из соседней комнаты донесся вопль Каллы:

– И НЕ НАДО СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ ПУСТЫМИ ГЛАЗАМИ МАЛЬЧИКА-МАЖОРА!

До сих пор Блу радовалась, что не принимает участия в дискуссии, но теперь она уже в этом сомневалась.

Мэлори продолжал:

– Мне выдали Пса непосредственно перед этой поездкой, и, надо сказать, я не представлял, что путешествовать с собакой настолько нелегко. Проблема не только в том, что трудно найти место, где Пес сможет облегчиться. Но он постоянно пытался лечь мне на грудь, пока мы стояли в этой ужасной очереди на досмотр!

Пес, казалось, ничуть не раскаивался.

Мэлори продолжал:

– Меня тревожит не внешний вид людей, а их внутренний облик. С самого детства я умел видеть ауру и всякое такое. Личность. А если человек…

– Погодите, вы сказали, что умеете видеть ауру?

– Джейн, уж тебе-то точно не следует меня осуждать.

Блу знала, что такое аура – энергетическое поле, которое якобы окружает любое живое существо. В подростковом возрасте Орла пережила период, когда приставала ко всем подряд и истолковывала их ауру. Она сказала Блу, что аура не обещает ей высокого роста. Орла была несносным подростком.

– Я не осуждаю, – заверила Блу. – Я просто уточняю. Это связано с Псом, потому что…

– Потому что когда люди подходят слишком близко ко мне, наши ауры соприкасаются; а если чужих аур слишком много, я теряюсь и ощущаю то, что врачи называют этим глупым словом «тревога». Врачи! Идиоты они. Не знаю, рассказывал ли тебе Ганси, что мою мать убила система британского здравоохранения…

– Рассказывал, – поспешно соврала Блу.

Ей очень хотелось узнать, каким образом Мэлори видит ауры, поскольку эта тема находилась в сфере ее интересов, и гораздо меньше – послушать про смерть чьей-то матери, поскольку эта тема определенно лежала вне сферы ее интересов.

– Это кошмарная история, – сказал Мэлори с облегчением.

А потом, увидев то ли лицо Блу, то ли ее позу, рассказал все целиком. И закончил словами:

– Я видел, как ее аура медленно гаснет. Иными словами, именно так я и понял, что Гвенллиан лучше всего будет здесь.

Блу с усилием вернула себе хоть какое-то выражение лица.

– Погодите. Что? Я здесь чего-то не понимаю.

– Ее аура – совсем как твоя… она синяя, – сказал Мэлори. – Аура ясновидения!

– Да?

Блу подумала, что страшно разозлится, если узнает, что именно поэтому ее так и нарекли. Это же все равно что назвать щенка «Пушок».

– Такой цвет ауры присущ тем, кто способен приподнять завесу!

Блу хотела сказать, что как раз она на это не способна, но решила не удлинять без нужды разговор.

– Вот почему меня изначально привлек Ганси, – продолжал Мэлори. – Несмотря на внешнюю взбалмошность, у него очень приятная нейтральная аура. Рядом с ним я совсем не ощущаю присутствие чужого человека. Он ничего не отнимает у меня. В последнее время Ганси стал немного громче, но не особенно.

У Блу были лишь самые отдаленные представления о том, что такое взбалмошность, и они тщетно пытались примениться к Ганси. Она спросила:

– А каким он был… раньше?

– О, то были прекрасные дни, – ответил Мэлори и, помолчав, добавил: – Ну, не всегда, конечно. Тогда он был меньше.

То, как он произнес это слово, дало понять, что Мэлори не имел в виду рост; Блу подумала, что знает, о чем речь.

Мэлори продолжал:

– Ганси пытался доказать, что у него не просто галлюцинации. Он по-прежнему был одержим самим событием. Кажется, теперь он перерос это ощущение – к счастью.

– Событие… то есть укусы ос? Смерть?

– Да, Джейн, смерть. Он все время ломал голову над тем, что произошло. Постоянно рисовал пчел, ос и так далее. С воплем просыпался от кошмаров. Ему пришлось нанять отдельное жилье, поскольку я не мог ночевать с ним в одном доме, как ты понимаешь. Иногда эти приступы случались и днем. Мы мирно шагали по какой-нибудь конной тропе в Лестершире – и вдруг он валился наземь и корчился, царапая себе лицо, как ненормальный. Я, впрочем, его не трогал, и приступ проходил, и Ганси поднимался, как ни в чем не бывало.

– Какой ужас, – прошептала Блу.

Она вспомнила небрежную улыбку, которую Ганси научился надевать на свое истинное лицо. Она со стыдом вспомнила, как однажды задумалась, что заставило парня вроде Ганси – человека, обладавшего всем на свете, – выработать у себя такое умение. Как несправедливо было с ее стороны предполагать, что любовь и деньги устранили из его жизни боль и трудности. Она с долей раскаяния вспомнила об их ссоре в машине накануне ночью.

Мэлори, казалось, не слышал ее.

– Впрочем, Ганси прекрасный исследователь. Какое чутье на всякие скрытые штуки! Этому нельзя научиться. С этим надо родиться.

Она вспомнила голос Ганси в пещере, чуть слышный и полный страха: «ОСЫ».

И вздрогнула.

– Конечно, в один прекрасный день он ушел, – задумчиво произнес Мэлори.

Блу поспешно сосредоточилась.

– Что?

– Не стоило так удивляться, – небрежным тоном продолжал профессор. – Я знал, что он великий путешественник. Но мы, как мне казалось, не проводили настоящих исследований. Так себе, тяп-ляп на скорую руку. Но однажды утром он просто исчез.

– Как исчез?

Пес вскарабкался на грудь Мэлори и лизнул старика в подбородок. Тот не стал отгонять собаку.

– Ну… исчез. Вместе с вещами, со всеми сумками. Многое он оставил – то, в чем не нуждался. И так и не вернулся. Прошло несколько месяцев, прежде чем Ганси позвонил, как будто ничего не произошло.

Блу с трудом могла представить Ганси, который что-то вот так взял и бросил. Он окружал себя исключительно вещами, за которые отчаянно цеплялся.

– Он даже не оставил записки?

– Просто уехал, – ответил Мэлори. – Потом его родители иногда звонили мне и пытались выяснить, где он.

– Родители? – Блу показалось, что ей рассказывают о каком-то совершенно другом человеке.

– Да. И я, конечно, сообщал им, что мог. Но, в общем, я и сам не знал. Перед тем как приехать ко мне, Ганси побывал в Мексике, а потом, прежде чем вернуться в Штаты, кажется, отправился в Исландию. Я до сих пор и половины не знаю. Он собрался и уехал так легко и быстро. Он уже много раз такое проделывал, Джейн, для него это привычная вещь.

В голове Блу медленно связывались воедино прежние разговоры, обретая новые оттенки смыслов. Она вспомнила ту заряженную электричеством ночь на склоне горы, когда они смотрели на Генриетту, похожую на сказочную деревушку. «Дом», – сказал Ганси таким тоном, как будто это слово причиняло ему боль. Как будто он не мог в это поверить.

История, которую рассказал Мэлори, не противоречила тому, что Блу знала о Ганси. Просто Ганси, которого она видела, был лишь отчасти правдой.

– Нет, это трусость и глупость, – сказал Ганси с порога.

Он стоял, облокотившись о косяк и сунув руки в карманы, по своему обыкновению.

– Я не любил прощаться, поэтому просто устранился и не подумал о последствиях.

Блу и Мэлори уставились на него. Интересно, как долго он успел простоять там?

– Очень великодушно с вашей стороны, – продолжал Ганси, – не сказать мне ничего об этом. Я не заслужил такого отношения. Но, поверьте, я очень сожалел.

– Ну… – произнес Мэлори. Ему, кажется, было очень неловко.

Пес отвел глаза.

– Ладно. Каков вердикт касательно вашей пещерной женщины?

Ганси сунул мяту в рот; невозможно было не думать о прошлой ночи, когда он положил точно такой же листок в рот Блу.

– Пока что она останется здесь. Это решил не я, а Персефона. Я предложил привести в порядок первый этаж Монмутской фабрики. Возможно, в конце концов, именно так мы и поступим.

– Кто она вообще? – спросила Блу.

Она попробовала выговорить: Гвенллиан. Блу произносила его неправильно: двойные «л» звучали совсем не так, как выглядели.

– У Глендауэра было десять детей от его жены, Маргарет. И еще как минимум четверо… не от нее, – с отвращением произнес Ганси; было ясно, что эту часть биографии он считал неподобающей герою. – Гвенллиан – одна из четырех незаконных детей, о которых известно. Это патриотичное имя. Были две очень известные Гвенллиан, которые ассоциировались у валлийцев с борьбой за свободу.

Он явно хотел сказать что-то еще, но не стал. Очевидно, что-то неприятное или некрасивое. Блу потребовала:

– Колись, Ганси. Ну?

Он произнес:

– То, как ее погребли… На двери склепа был изображен Глендауэр, и на крышке гроба тоже. Не Гвенллиан. Конечно, мы можем спросить, хотя от нее нелегко получить достоверную информацию. Но лично мне кажется вероятным, что это ложное погребение.

– То есть?

– Иногда, если хоронят очень богатого или значимого человека, где-нибудь поблизости делают вторую гробницу, которую проще найти, чтобы расхитителям было чем поживиться.

Блу возмутилась:

– Его родная дочь?!

– Незаконная, – напомнил Ганси без особого удовольствия. – И потом, ты же ее слышала. Это было в наказание за что-то. Очень неприятная история. И я умираю от голода. А куда пошли Пэр… Адам и Ронан?

– Купить минимум необходимого для Гвенллиан.

Ганси посмотрел на свои громадные красивые часы и озадаченно нахмурился.

– Давно они уехали?

Блу поморщилась.

– Ну… так.

– И что теперь? – поинтересовался Ганси.

Калла прокричала из-за стенки:

– СЪЕЗДИ И КУПИ НАМ ПИЦЦУ! И ПОБОЛЬШЕ СЫРУ, СЛЫШИШЬ, БОГАТЕНЬКИЙ РИЧИ?

Блу сказала:

– Кажется, ты начинаешь ей нравиться.

31

Ронан вернулся к церкви Святой Агнессы. Адам думал, что тот хочет зайти к нему, в квартирку на втором этаже над приходской канцелярией, но когда они вышли из машины, Ронан развернулся и направился к церковной двери.

Хотя Адам и жил буквально над церковью, он не бывал внутри с тех пор, как перебрался на новое место. Пэрриши никогда не отличались благочестием; хотя Адам полагал, что Бог, возможно, и существует, он всегда считал, что это неважно.

– Линч, – сказал он, когда Ронан открыл дверь в неосвещенный храм. – Я думал, мы хотели поговорить.

Ронан окунул пальцы в чашу со святой водой и коснулся лба.

– Здесь пусто.

Но церковь не казалась пустой. На Адама накатила клаустрофобия от запаха ладана, ваз с чужеземными лилиями, складок белой ткани, измученного взгляда скорбящего Христа. Все здесь полнилось историями, которых он не знал, ритуалами, которые он никогда не совершал, связями, которые не разделял. Здесь неумолчно звучала история, и у Адама закружилась голова.

Ронан толкнул его ладонью в плечо.

– Пошли.

Он прошагал вдоль задней стены тусклого помещения и открыл дверцу, за которой оказалась крутая лестница. Взобравшись наверх, Адам оказался на потайном балкончике, где стояли две скамьи и орган с трубами. Статуя Девы Марии – наверное – протягивала к нему руки, но это только потому, что не знала, кто он такой. Но, с другой стороны, она обращалась и к Ронану, а уж его-то она знала. У ее ног горело несколько маленьких свечек.

– Здесь сидит церковный хор, – объяснил Ронан, садясь у органа.

Без предупреждения он вдруг взял несколько пугающе громких и удивительно глубоких нот.

– Ронан! – зашипел Адам.

Он посмотрел на Марию, но ту, казалось, ничего не смутило.

– Я же сказал, тут никого нет.

Видя, что Адам ему не поверил, Ронан пояснил:

– Сегодня в Вудвилле исповедь, священник уехал туда. Обычно в этот день Мэтью приходил сюда учиться играть на органе, чтоб никто не слышал, как он лажает.

Адам наконец сел на скамью. Прижавшись щекой к гладкой спинке, он посмотрел на Ронана. Как ни странно, Ронан и здесь выглядел абсолютно естественно, совсем как в Амбарах. Эта шумная и богатая религия вылепила его в той же мере, что и мир отцовских грез. Казалось невероятным, что все, составлявшее Ронана, умещалось в одном человеке. Адам начал понимать, что совершенно не знает Ронана. Или, точнее, он знал его только отчасти – и полагал, что больше ничего нет.

Мимо пронесся запах Кабесуотера – аромат деревьев после дождя – и Адам понял, что, пока он смотрел на Ронана, тот смотрел на него.

– Итак, Гринмантл, – произнес Адам, и Ронан отвел взгляд.

– Блин. Да.

– В тот первый вечер я просмотрел все, что было в доступе.

Ронану было бы нетрудно порыться в Интернете самому, но, очевидно, он знал, что Адаму понравится эта занимающая мозги головоломка.

– Две докторских степени, дом в Бостоне, три штрафа за превышение скорости за последние полтора года. И все такое.

– Как насчет паутины?

– Неважно, – сказал Адам.

Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы получить легкодоступную версию биографии Колина Гринмантла. И еще чуть-чуть, чтобы понять, что это не та биография, в которой они нуждались. Адам не собирался распутывать паутину – возможно, он и не сумел бы это сделать. Он должен был сплести новую.

– Разумеется, важно. Все важно.

– Нет, Ронан, смотри… иди сюда.

Адам принялся писать в пыли, покрывавшей скамью. Ронан подошел и присел рядом.

– Это что?

– То, что нам понадобится, – ответил Адам.

Он все продумал и держал в уме. Было бы гораздо проще записать, но он не решился. Не стоило оставлять ни бумажных, ни компьютерных следов. А взломать файл в голове Адама мог только Кабесуотер.

– Это – разные улики, которые тебе придется приснить. И как мы их закопаем.

Некоторые из них нужно было закопать буквально. План получился аккуратным в теории, но не на практике: подставить человека – грязное дело, а убийство предполагает трупы. Или, по крайней мере, их части.

– Конечно, многовато, – признал Адам (и правда, после того как он все записал в пыли, стало казаться, что улик слишком много). – Наверное… да. Но в основном они маленькие…

Ронан дочитал план до конца. Он слегка отвернулся от этого кошмара, точно так же как отворачивался от «сна», и сказал:

– Но… этого же не было на самом деле. Гринмантл ничего такого не делал.

Ронану необязательно было говорить: «Это ложь».

Адам мог бы догадаться, что здесь возникнет проблема. Он попытался объяснить:

– Знаю, что не делал. Но очень трудно доказать, что он убил твоего отца. Это слишком тонко. Слишком много деталей, которые я не знаю. Он может опровергнуть любое из наших доказательств чем-нибудь вполне реальным, например предоставить полный отчет о том, что он делал в тот день. Он может разрушить все, что мы ему предъявим. Но если я выдумаю убийство, то проконтролирую все фрагменты.

Ронан молча смотрел на него.

– Слушай, это должно быть что-то реально ужасное, то, за что он не захочет попасть в тюрьму, – продолжал Адам.

Он чувствовал себя немного подло и не мог понять, чем было вызвано заметное отвращение на лице Ронана – природой преступления, которое он предложил, или тем, что Адам в принципе оказался способен придумать такое преступление. Но он настаивал, потому что было слишком поздно отступать.

– Мы хотим, чтобы он перепугался, чтобы ему в голову не пришло открыть рот или нанести ответный удар. Если Гринмантла в этом хотя бы обвинят, он погибнет – и он это знает. А если его осудят, то с людьми, которые совершают преступления против детей, в тюрьме обращаются плохо, и это он тоже знает.

Адам видел, как две половины души Ронана спорят. Невероятно, но он понимал, что ложь проигрывает.

– Всего один раз, – быстро сказал Адам. – Только раз. Я бы мог все переделать так, чтобы это касалось твоего отца, но тогда у нас не будет железных доказательств. И тебе придется выступать в суде. И Мэтью.

Адам тут же устыдился, хотя ни словом не солгал. Он знал, что это будет последняя капля. Так и случилось.

– Ладно, – горестно произнес Ронан.

Он посмотрел на план, начерченный в пыли, и нахмурился.

– Ганси бы не одобрил.

Потому что это была грязь как она есть. Короли не пачкают подолы мантий в дерьме.

– И поэтому мы ему не скажем.

Адам ожидал, что Ронан и тут возразит, но тот просто кивнул. Они были согласны в двух вещах: защитить хрупкие чувства Ганси и солгать, прибегнув к умолчанию.

– А ты сумеешь это приснить? – спросил Адам. – Тут куча подробностей.

Это было нереально. Никто не смог бы приснить хоть одну из этих вещей, а уж тем более все. Но Адам видел, на что способен Ронан. Он читал принесенное из мира грез завещание, ездил в выдуманном «Камаро» и боялся чужого кошмара.

Вполне возможно, что в этой церкви присутствовали два бога.

Ронан снова присел рядом со скамьей, изучая список и задумчиво касаясь пальцами щетины на подбородке. Когда он не пытался выглядеть сволочью, его лицо становилось совсем другим – и на долю секунды Адам ощутил пугающее неравенство их отношений: Ронан знал Адама, но знал ли Адам Ронана?

– Я это сделаю сейчас, – наконец сказал Ронан.

– Сейчас? – недоверчиво повторил Адам. – Здесь? Сейчас?

Ронан самоуверенно ухмыльнулся, явно довольный такой реакцией.

– Нет лучше времени, чем настоящее, Пэрриш. Сейчас. Все, кроме телефона. Сначала мне надо глянуть, какой у него мобильник, прежде чем я его присню.

Адам обвел глазами безмолвную церковь. Она по-прежнему казалась населенной. Хотя умом он верил Ронану, что в церкви никого нет, но в душе ему казалось, что вокруг полно… чего-то вероятного. Однако на лице Ронана был написан вызов, и Адам не собирался отступать. Он сказал:

– Я знаю, какой у Гринмантла телефон.

– Недостаточно просто назвать модель. Я должен его увидеть, – ответил Ронан.

Адам помедлил – а потом спросил:

– А если я попрошу Кабесуотер показать тебе его мобильник во сне? Я знаю, какой он.

Он думал, что Ронан поколеблется или удивится странностям Адама, но тот просто выпрямился и потер руки.

– Да. Ладно. Хорошо. Слушай, тебе, наверное, лучше уйти. Иди к себе, а я приду, когда закончу.

– Почему?

Ронан сказал:

– Не все в моей голове здорово и прекрасно, Пэрриш, поверь. Я тебе говорил. И когда я приношу что-нибудь из сна, иногда не удается ограничиться чем-то одним.

– Я рискну.

– Тогда двинься.

Адам отошел и сел рядом с Марией, а Ронан вытянулся на скамье, стерев сомнительный план штанинами джинсов. Его неподвижность и погребальное освещение напомнили Адаму изваяние Глендауэра, которое они видели в гробнице. Спящий король. Адам, впрочем, и представить не мог то странное и безумное королевство, которым правил бы Ронан.

– Перестань на меня смотреть, – потребовал тот, хотя глаза у него были закрыты.

– Как хочешь. Я попрошу Кабесуотер насчет телефона.

– Увидимся на той стороне.

Пока Ронан укладывался поудобнее, Адам перевел взгляд на свечи у ног Марии. В пламя было труднее смотреть, чем в черную воду, но свечи служили той же цели. Когда перед глазами у Адама повис туман, он почувствовал, как сознание освобождается и отделяется от тела – и за мгновение до того, как выйти за пределы себя, Адам попросил Кабесуотер дать Ронану телефон. «Попросил» – не вполне подходящее слово. Скорее, показал. Он показал Кабесуотеру то, что ему было нужно, – образ телефона, появляющегося перед Ронаном.

Когда он действовал на той стороне, невозможно было следить за временем.

Рядом – но что такое рядом? – Адам услышал какой-то резкий звук, похожий на карканье, и вдруг понял, что сам не знает, смотрел ли он на свет минуту, или час, или целый день. Его собственное тело казалось похожим на огонь, мерцающий и хрупкий; он погрузился слишком глубоко.

Пора возвращаться.

Адам побрел обратно, вступая в собственные кости. Он почувствовал, как сознание вновь вошло в тело. И открыл глаза.

Ронан корчился перед ним.

Адам живо поджал ноги, убираясь за пределы досягаемости того кошмара, который происходил перед ним. Руки Ронана были покрыты кровью, кисти истыканы мелкими, но глубокими и злыми ранами. Джинсы почернели. Ковер на полу блестел от влаги.

Но ужаснее всего была выгнувшаяся спина Ронана. Его рука, прижатая к горлу. Его дыхание – хрип, задушенная попытка что-то выговорить. Его пальцы, которые тряслись, поднесенные ко рту. Его глаза, слишком широко распахнутые, слишком яркие, обращенные к потолку. Они видели одну только боль.

Адам не хотел двигаться. И не мог. Он никак не мог сделать это. Этого на самом деле не было.

Но, оказывается, мог. И это было.

Он пополз вперед.

– Ронан… о господи.

Приблизившись, он понял, что тело Ронана представляло собой сплошную рану. Ничем помочь было нельзя. Ронан умирал.

«Я виноват… это моя идея… он даже не хотел…»

– Ну, ты доволен? – спросил Ронан. – Ты этого добивался?

Адам в ужасе подскочил. Голос исходил откуда-то из другого места. Адам поднял голову и увидел, что Ронан сидит на скамье, скрестив ноги, и внимательно за ним наблюдает. Одна рука у него тоже была в крови, но, очевидно, в чужой. Когда Ронан взглянул на своего умирающего двойника, в его лице мелькнуло нечто темное. Тот, другой Ронан заскулил. Это был кошмарный звук.

– Что… что происходит? – спросил Адам.

Он ощутил головокружение. Он бодрствовал… но спал.

– Ты сам сказал, что хочешь остаться и посмотреть, – прорычал Ронан, не сходя с места. – Ну так наслаждайся зрелищем.

Теперь Адам понял. Настоящий Ронан не двигался; он проснулся там же, где и заснул. Умирающий Ронан был просто копией.

– Зачем ты его приснил? – поинтересовался Адам.

Он пытался поверить, что умирающий в муках Ронан был ненастоящим, но сходство получилось стопроцентным. Адам одновременно видел корчившегося в агонии Ронана Линча – и другого Ронана Линча, который отстраненно наблюдал за происходящим. Оба были реальными – хотя оба были невероятны.

– Я хотел приснить сразу много зараз, – сказал Ронан.

Он говорил коротко, словно обрубая слова. И старался не подавать виду, что ему неприятно наблюдать за собственной смертью. Может, Ронану и правда было все равно. Может, это происходило постоянно. Не стоило Адаму думать, будто он знает хоть что-то о Ронане Линче.

– Это все не такие вещи… не такие, которые мне обычно снятся, и Кабесуотер заволновался. Появились кошмары. Потом осы. Я мог притащить их с собой. И проснулся бы вот так. Поэтому я приснил копию себя, чтобы отдать им, а потом… проснулся. И вот я здесь. И еще раз здесь. Вот это круто. Блин, как круто.

Тот, другой Ронан умер.

Адам почувствовал себя точно так же, как в ту минуту, когда увидел мир снов. Реальность скручивалась и изгибалась. Ронан был здесь – мертвый, но Адам не мог плакать о нем, потому что Ронан был здесь – живой и невозмутимый.

– На, – сказал Ронан. – Вот тебе твоя фигня. Вранье, которое ты хотел.

Он сунул Адаму огромный, битком набитый коричневый конверт – очевидно, там лежали улики, способные испортить жизнь Гринмантлу. Адам не сразу понял, что Ронан хочет, чтобы он его взял, – и еще секунда понадобилась ему, чтобы вспомнить, как это делается. Адам велел себе вытянуть руку, и та неохотно повиновалась.

«Соберись, Адам».

На конверте была кровь, и Адам испачкал пальцы.

Он спросил:

– Ты добыл все?

– Все там.

– Даже…

– Все там.

Невероятно, чудесно и страшно. Дрянной план, выдуманный дрянным мальчишкой, обрел свое безобразное воплощение. Из сна – в реальность. И как логично было, что Ронан, предоставленный самому себе, создавал прекрасные машины, прекрасных птиц и любящих братьев, а Адам, получив волшебную силу, изобрел отвратительную цепочку извращенных убийств.

Адам спросил:

– Что теперь? Что будем делать с…

– Ничего, – прорычал Ронан. – Ты ничего не будешь делать. Нет, сделай то, о чем я уже просил. Уйди.

– Что?

Ронан дрожал. Не от яда, как тот, другой Ронан, а от какого-то подавляемого чувства.

– Я сказал, что не хочу, чтоб ты был здесь – мало ли что произойдет. И вот оно произошло. Посмотри на себя.

Адам подумал, что справился довольно неплохо, учитывая обстоятельства. Ганси к этому времени уж точно упал бы в обморок. Адам не понимал, каким образом его присутствие усугубило ситуацию. Впрочем, он ясно видел, что Ронан Линч злился, поскольку хотел злиться.

– Не сходи с ума. Я не виноват.

– Я не сказал, что ты виноват, – произнес Ронан. – Я сказал: вали, блин, отсюда.

Они уставились друг на друга. И это до жути походило на все их предыдущие ссоры, пусть даже на сей раз между ними, свернувшись, лежал неотличимый от Ронана труп, залитый кровью. Ронан просто хотел поорать там, где кто-нибудь мог его услышать. И у Адама лопнуло терпение – не потому что Ронан злился на него, а потому что ему самому надоела привычка считать крик единственным способом показать свое недовольство.

Адам сказал:

– Ну, хватит. Что дальше?

– Пока. Вот что.

– Ладно, – сказал Адам и направился к лестнице. – В следующий раз умирай один.

32

Вернувшись к себе, Адам долго стоял под душем. В кои-то веки часть мозга, подсчитывавшая, сколько стоит долгий горячий душ, молчала. Он стоял под струей воды, пока та не сделалась чуть теплой. Когда Адам вылез и оделся, до него с запозданием дошло, что Ронан, возможно, был выбит из равновесия самим сном, а не зрелищем собственной смерти. Он погрузился в сон, намереваясь получить доказательства убийства, и проснулся с кровью на руках. Адам знал, что ночные ужасы посещали Ронана, только когда ему снился кошмар. Ронан наверняка знал, что его ожидало, но тем не менее охотно бросился с головой в омут, когда Адам попросил.

Наверное, нужно было убедиться, что Ронан в порядке. Адаму следовало остаться с ним.

Но он сидел дома и думал о том, другом Ронане. О мертвом. Самым странным было, что он уже видел это, стоя в дупле дерева в Кабесуотере, только наоборот. Умирал не Ганси, а Ронан. Значит, видение ошиблось? Или Адам изменил свое будущее? Или то, что он видел, еще не произошло?

В дверь постучали.

Наверное, Ронан. Хотя, конечно, для него было бы очень нетипично первым признать свою ошибку.

Снова раздался стук, уже настойчивей.

Адам осмотрел руки, чтобы убедиться, что на них не осталось крови, и открыл дверь.

Там стоял его отец.

Он открыл дверь.

Там стоял его отец.

Он открыл дверь.

Там стоял его отец.

– Ты меня не впустишь? – спросил он.

Тело не повиновалось Адаму; он словно со стороны, с легким удивлением, наблюдал за тем, как отступил на шаг, позволив Роберту Пэрришу войти.

Каким узкоплечим он казался рядом с этим человеком. Только посмотрев внимательно на их лица, можно было догадаться, что они родственники. Тогда становилось ясно, что у Роберта Пэрриша – тонкие красивые губы, как у Адама. И точно такие же светлые волосы, вьющиеся от пыли, и складка меж бровей, которую породила подозрительность. Вообще-то было не так уж сложно понять, что один из них произошел от другого.

Адам забыл, о чем думал до того, как открыл дверь.

– Значит, тут ты живешь, – произнес Роберт Пэрриш.

Он взглянул на убогую полку, самодельную тумбочку, матрас на полу. Адам был еще одним предметом мебели, который стоял на пути.

– Похоже, нам скоро предстоит свидание, – сказал отец.

Он остановился, встав прямо перед Адамом.

– Ты будешь смотреть мне в глаза, когда я говорю с тобой, или будешь разглядывать полку?

Адам продолжал смотреть на полку.

– Ладно. Слушай, я понимаю, что мы поругались, но, по-моему, ты мог бы поставить точку. Твоя мать страшно расстроена, и в день суда все это будет выглядеть просто нелепо.

Адам практически не сомневался, что его отцу нельзя было здесь находиться. Он не помнил всего, что произошло после того, как он подал в суд, но Адам был уверен, что предполагался и судебный запрет. В то время, помнится, он с удовольствием об этом думал, но теперь мысленно назвал себя дураком. Отец избивал его много лет, пока не попался, и удар был более серьезным преступлением, чем нарушение запрета. Адам, конечно, мог позвонить в полицию и сообщить о нарушении; он сомневался, что отца накажут, но взрослая часть его души полагала, что если Роберта Пэрриша возьмут на заметку – это будет уже неплохо.

Впрочем, с полицией он свяжется потом, спустя несколько минут, которые ему еще предстоит пережить…

Адам не хотел, чтобы его ударили.

Это было странное осознание. Не то чтобы Адам успел привыкнуть к побоям. Боль в этом смысле была чем-то удивительным: она всегда действовала. Но в прошлом, живя дома, он привык к самой идее столь близкого насилия. С тех пор, впрочем, прошло достаточно времени, и Адам перестал ожидать боли. Поэтому внезапная возможность побоев казалась еще невыносимее.

Он не хотел, чтобы его ударили.

Он был готов сделать все необходимое, чтобы его не ударили.

Руки у Адама дрожали от предвкушения.

«Кабесуотер не господин тебе», – сказал голос Персефоны.

– Адам, я стараюсь вести себя как приличный человек, но ты очень сильно испытываешь мое терпение, – произнес отец. – По крайней мере, притворись, что ты меня слышал.

– Я слышал, – сказал Адам.

– Ну ты и наглец.

«Если он скандалит, это не значит, что он прав».

Обращаясь к шкафу, Адам произнес:

– Я думаю, тебе лучше уйти.

Он чувствовал себя трусливым и бесхребетным.

– Значит, вот так?

Да, вот так.

– Учти, в зале суда ты будешь выглядеть полным идиотом, Адам, – сказал Роберт Пэрриш. – Люди меня знают. Они знают, что я за человек. Мы с тобой оба понимаем, что это просто жалкая попытка привлечь к себе внимание. И все остальные тоже это поймут. Достаточно только посмотреть на тебя – сразу ясно, что ты за дерьмо. Не думай, что я не в курсе, откуда ветер дует. Ты всюду расхаживаешь с этими богатенькими мразями.

Отчасти Адам находился там, вместе с отцом, но большая – и лучшая – его часть отстранилась. Адам-маг покинул эту комнату. Он шел среди деревьев, проводя рукой по покрытым мхом камням.

– Суд это сразу поймет. И знаешь, что тогда будет? Во всех газетах пропечатают, что ты хотел засадить своего работягу-отца за решетку.

Листья шелестели, близко и покровительственно, прижимались к ушам, сворачивались в кулаках. Они не хотели напугать Адама. Они просто пытались говорить на понятном языке, привлечь его внимание. Кабесуотер был не виноват, что к тому времени, когда Адам заключал сделку, его уже переполнял страх.

– Думаешь, они посмотрят на тебя и увидят бедного избиваемого мальчика? Да ты вообще знаешь, что такое побои? Судья умный человек. Он сразу раскусит вранье. И глазом не моргнет.

Ветви тянулись к Адаму, покровительственно обвивая его, – чаща, повернувшаяся шипами наружу. Раньше Кабесуотер обволакивал сознание, но теперь знал, что надо окружить тело. Адам хотел существовать отдельно – и Кабесуотер прислушался. «Я знаю, ты не такой, как он, – сказал Адам. – Но в моей голове все так перепутано. Я сломан».

– Так. Мы снова вернулись к тому, с чего начали. Ты можешь отменить слушание в любой момент, когда захочешь, и вся эта ерунда закончится.

Дождь стучал по листьям, поворачивая их изнанкой наверх, и капал на Адама.

– Слушай, ты. Я к тебе обращаюсь. Ты что, репетируешь выступление в суде? По крайней мере, хоть сделай вид, что я не со стенкой разговариваю. Да какого черта…

Резкий отцовский возглас швырнул Адама обратно в реальность. Одна рука Роберта Пэрриша висела в воздухе, как будто он хотел коснуться сына – или уже коснулся и теперь отступал.

В мясистой части ладони торчал маленький шип. Из ранки текла струйка крови, необыкновенно яркой.

Выдернув шип, отец посмотрел на Адама. На свое творение. Он долго молчал, а затем на его лице что-то отразилось. Не вполне страх. Неуверенность. Перед ним стоял его сын, которого Роберт Пэрриш не знал.

«Я непознаваем».

Роберт Пэрриш начал говорить, но тут же замолчал. Он увидел нечто в лице или в глазах Адама – или что-то ощутил в колючке, которая вонзилась ему в ладонь, а может быть, как и Адам, почуял в квартире запах сырой лесной земли.

– В суде ты выставишь себя идиотом, – наконец произнес отец. – Ты ничего не хочешь сказать?

Адам ничего не хотел сказать.

Отец ушел и захлопнул за собой дверь.

Адам долго стоял так. Он провел ладонью по правому глазу и по щеке, затем вытер руку о штаны.

А потом лег на матрас и закрыл глаза, прижав кулаки к груди. От них пахло туманом и мхом.

Кабесуотер ждал его.

33

– Меня удивляет, – вслух размышлял Гринмантл, – что есть люди, которые действительно занимаются этим на досуге. Люди, которые жертвуют отпуском ради такого опыта. Честное слово, я чего-то не понимаю. Кстати, я понятия не имею, где мы. Но, полагаю, ты бы сказала что-нибудь, если бы мы заблудились и/или должны были умереть здесь внизу.

Гринмантлы находились в пещере – муж, жена, собака. Американская пещерная семья. Пайпер обнаружила, что Отто, оставшись один, прогрызает насквозь двери ванных, поэтому теперь он семенил впереди. В пещере было темно и пахло подмышками. Гринмантл кое-что почитал о пещерах в Интернете, прежде чем они пустились в путь. Он узнал, что пещеры могут быть вместилищами нетронутой природной красоты.

Оказалось, что это просто дыры в земле.

Он решил, что пещеры чересчур разрекламированы.

– Мы не умрем здесь, – заявила Пайпер. – У меня во вторник заседание книжного клуба.

– Книжный клуб! Ты прожила здесь всего две недели – и уже вступила в книжный клуб!

– А что еще мне делать, пока ты где-то бродишь? Просто слоняться по дому и толстеть? И не говори «общаться по телефону со своими маленькими друзьями», иначе я воткну тебе кирку в правый глаз.

– Что хоть за книга?

Пайпер указала фонариком на потолок, затем на мокрый пол. И луч фонарика, и губы Пайпер были презрительно изогнуты.

– Не помню названия. Что-то про цитрусы. Это художественные мемуары девушки, которая живет на апельсиновой плантации, и все это на фоне войны и смертоубийственной классовой борьбы, с возможными религиозными подтекстами, ну и так далее. Не говори «я бы умер».

– Я ничего не говорю, – парировал Гринмантл, хотя он действительно обдумывал эту реплику в качестве продолжения разговора.

Он предпочитал шпионские боевики, где действовали ослепительные мужчины чуть за тридцать, которые бросались в высокотехнологичные приключения, носились на быстрых машинах и звонили важным людям. Гринмантл поднял датчик, который держал в руке, чтобы посмотреть, не изменится ли интенсивность вспышек.

Ничего не изменилось.

Отто остановился, чтобы облегчиться. Пайпер достала бумажный пакетик.

– Послушай, зачем? Эй, ты положила дерьмо в сумку?

– Я слышала в одной передаче, что экотуризм разрушает пещеры, – сказала Пайпер. – Ну и лицо. Лицо, которое у тебя сейчас. Это проблема. Ты – проблема.

Дыры в земле, по мнению Гринмантла, были самыми подходящими местами, чтобы сбрасывать в них собачьи какашки. Он провел вдоль стен датчиком и геофоном. Но с тем же успехом это могли быть факел и укулеле.

– Лично я собираюсь сделать вот что – нанять миллиард шестерок, которые будут искать эту женщину в пещерах, а если не найдут, я просто выпотрошу на глазах у Серого Человека ее дочь.

– Шестерки! Я не желаю, чтобы миллиард шестерок топтался здесь. Я хочу исследовать свои парапсихологические связи без их вечного сопения.

– Твои парапсихологические связи!

Гринмантл чувствовал ее гневный взгляд – у него буквально плавилась кожа на затылке.

– Хорошо. Я велю им быть деликатнее.

– Знаешь что? Отряди со мной двоих, они помогут мне в моих жизненных целях.

– В смысле?

– Я могу позвонить им и представиться тобой. «Привет, громила, это Колин, окажи мне одну услугу», – она довольно верно изобразила его голос, правда, чересчур гнусаво и самовлюбленно.

Пайпер резко остановилась – ноги слегка расставлены, светлые волосы развеваются, как на фотосессии. На долю секунды Гринмантлу показалось, что он нашел ее в пещере и вел обратно к свету; но тут он вспомнил пакетик с собачьим дерьмом и то, как они вообще здесь оказались. Он подумал, что в пещере наверняка полно угарного газа. Возможно, он умирал.

Пайпер спросила:

– Ты слышал?

– То, как ты надо мной издеваешься?

Она не ответила. Пайпер хмуро смотрела вперед, вскинув подбородок и сдвинув брови, как будто к чему-то прислушивалась. Гринмантл подумал про спящих. И про то, что их можно разбудить.

– Звук моей любви? – предположил он.

Она не отвечала. Она по-прежнему слушала.

– Или звук того, как ты пугаешь меня до чертиков?

Впрочем, он сам себя пугал.

Наконец Пайпер повернулась к нему. И вид у нее был вовсе не такой, как будто она услышала звуки его любви.

Она сказала:

– Мне определенно нужны две твои шестерки. Давай вернемся туда, где есть мобильная связь.

Он с радостью повиновался. Ему не хотелось больше видеть пещеры.

34

Хотя Гвенллиан нашел Ганси, жить с ней приходилось именно Блу. А точнее, всем женщинам в доме номер 300 на Фокс-Вэй. И это было все равно что существовать бок о бок с ураганом, или ребенком-маугли, или ребенком-ураганом.

Во-первых, Гвенллиан не спала. Она крикнула Калле, что выспалась на тысячу жизней вперед и что остаток нынешней намерена провести бодрствуя. Так оно и пошло. На рассвете Блу просыпалась и слышала, как Гвенллиан топает у нее над головой.

А ее манера одеваться! Сверхъестественное бодрствование в гробнице дало Гвенллиан достаточно возможностей ознакомиться с меняющимся внешним миром, чтобы не пугаться машин и не вставать в тупик перед английским языком, но не настолько, чтобы усвоить социальные нормы. Поэтому она носила, что хотела (Блу, по крайней мере, с уважением относилась к мотиву, если не к результату), и это всегда было платье, иногда два или три, надетые поверх друг друга. Иногда задом наперед. Зачастую Гвенллиан просто таскала вещи из чужих шкафов. Блу это минуло только потому, что она была намного ниже.

С едой тоже возникли проблемы. Любое время суток Гвенллиан считала временем обеда. У нее, очевидно, не было ни чувства насыщения, ни вкуса, и она, как правило, поглощала пищу в таких сочетаниях, которые Блу сочла бы проблематичными. Блу полагала, что не стоит учить людей жить (ну, разве что самую капельку), но трудно было просто стоять и смотреть, как Гвенллиан намазывала арахисовое масло на холодный хот-дог.

А еще ее безумие. Сорок процентов издаваемых Гвенллиан звуков были песнями, а остальное представляло собой смесь заклинаний, крика, насмешек и жуткого шепота. Она забиралась на крышу, разговаривала с деревом на заднем дворе, влезала на мебель. Она часто прятала всякие мелочи себе в волосы, а потом забывала, где они. За очень короткое время ее огромная спутанная шевелюра превратилась в вертикальное хранилище карандашей, листьев, салфеток и спичек.

– Можно отрезать ей волосы, – однажды предложила Орла.

Персефона сказала:

– Сомневаюсь, что это решение, которое один человек может принять за другого.

Орла поинтересовалась:

– Даже если этот другой человек выглядит как бомж?

Тут Блу и Орла сходились во мнении.

Хуже всего было то, что Ганси предложил забрать Гвенллиан, – и он упорно предлагал это сделать, а Персефона настаивала, что Гвенллиан должна остаться на Фокс-Вэй.

– Двух дней недостаточно, чтобы исправить многовековые повреждения, – сказала она.

– За эти два дня мы сами получим многовековые повреждения, – заметила Калла.

– Гвенллиан очень способная ясновидящая, – кротко отозвалась Персефона. – В конце концов она сможет окупать свое содержание.

– И оплачивать работу моего психолога, – ввернула Блу.

– Пять баллов, – сказала Орла.

Чтобы вознаградить Блу за меткую реплику, она выкрасила ей ногти в цвет «Кабана» – по ее словам, этот оттенок назывался «воинственная конфетка».

Ганси по-прежнему пытался поговорить с Гвенллиан, но та неизменно относилась к нему с издевательской почтительностью, когда он появлялся в доме.

В довершение всего, у Ганси были какие-то школьные обязательства, о которых он говорил уклончиво, Ронан и Адам то и дело куда-то вместе исчезали, а Ной не мог – или не хотел – появиться в доме на Фокс-Вэй.

Временами Блу казалось, что она попала в психушку.

«Мама, давай ты уже вернешься домой».

Серый Человек приехал в середине недели, к ее большому облегчению.

– Это я, – крикнул он из коридора.

Блу увидела его из-за кухонного стола, где делала уроки; в серой рубашке и брюках он выглядел опрятно и опасно. Вид у Серого Человека был оптимистичнее, чем в прошлый раз.

Гвенллиан, которая включила пылесос и теперь его изучала, тоже заметила гостя.

– Здравствуй, прекрасный меч! Ты кого-нибудь убил сегодня?

– Мечи узнают друг друга, – негромко ответил он, убирая в карман ключи от машины. – А ты кого-нибудь убила?

Гвенллиан пришла в такой восторг, что выключила пылесос, и громче всего в коридоре зазвучала ее безумная улыбка.

– Мистер Грей, оставьте ее в покое и выпейте чаю, – сказала Блу с кухни. – Иначе она опять запоет.

Серый Человек последовал совету Блу; заходя на кухню, он посмотрел на Гвенллиан через плечо. Через несколько минут ему удалось отыскать чай, который с большей вероятностью способствовал полнокровию, а не производил слабительный эффект.

– Я был занят с твоими друзьями, мистером Пэрришем и мистером Линчем, – произнес он, усаживаясь напротив Блу.

«Вот, значит, куда делись эти двое!»

Он стучал пальцем по одной из алгебраических задач, пока Блу не подтащила тетрадку к себе и не переписала решение.

– У них есть план насчет Гринмантла, и выглядит он многообещающе.

– И какой же?

– Я бы предпочел тебе не рассказывать: чем меньше людей о нем знают, тем лучше. И потом, это не застольная беседа, – произнес мистер Грей. – Но у меня есть вопрос. О твоей проклятой пещере. Как по-твоему, она подойдет, чтобы спрятать труп? Ну или его часть.

Блу прищурилась.

– В этой пещере хватит места для чего угодно. А чей труп? И какая часть?

Гвенллиан немедленно появилась на кухне, таща за собой пылесос, как упрямую собаку на поводке.

– А как же проклятие, лилия?

– Я думала, ты и есть проклятие, – сказала Блу.

– Возможно, – беззаботно отозвалась Гвенллиан. – Что еще, если не я? Я известна валлийцам свободным, о прекрасная Гвен, прекрасная Гвен, от Гауэра от Ангсли, прекрасная Гвен, ах, мертвая Гвен!

Блу сказала:

– Я же предупредила, что она начнет петь.

Но Серый Человек лишь приподнял бровь.

– Оружие и поэзия идут рука об руку.

Гвенллиан словно очнулась.

– Какое ты хитрое оружие. Именно из-за поэта я оказалась в той пещере.

– Это хорошая история? – спросил Серый Человек.

– Самая прекрасная.

Блу с легким восхищением наблюдала за их обменом репликами. Где-то здесь крылось нечто важное.

Серый Человек отхлебнул чаю.

– Так спой ее для нас.

Невероятно, но Гвенллиан начала.

Она спела гневную маленькую песню о поэте Глендауэра, Йоло Гохе, о том, как он нашептал войну на ухо ее отцу (она прошептала эти строки на ухо Блу), и вот, когда кровь впиталась в землю Уэльса, Гвенллиан попыталась его убить.

– Он спал? – спросил с профессиональным интересом Серый Человек.

Гвенллиан смеялась целую минуту. Затем ответила:

– Это было за ужином. Какое дивное блюдо вышло бы из него!

Она плюнула в чай Серому Человеку, но, видимо, причина была в Йоло Гохе, а не в мистере Грее.

Он вздохнул и отодвинул чашку.

– Значит, тебя обрекли на заточение в пещере.

– Либо так, либо виселица! И я выбрала виселицу, поэтому меня похоронили в фальшивой гробнице.

Блу, прищурившись, взглянула на Гвенллиан, пытаясь представить, какой она была шестьсот лет назад. Молодая женщина, возраста Орлы, дочь знатного человека, ведьма – в ту эпоху, когда к ведьмам относились не лучшим образом. Окруженная войной, она изо всех сил пыталась ее остановить.

Блу задумалась, хватило бы у нее духу пырнуть кого-нибудь ножом, если бы она полагала, что это спасет много жизней.

Гвенллиан, не простившись, поволокла пылесос обратно в коридор.

– Гвенллиан и пылесос, уйти по-английски, – сказала Блу.

Серый Человек отодвинул чай еще дальше.

– Скажи, не нашлось бы у тебя времени, чтобы показать мне пещеру, из которой вы ее вытащили? Просто чтоб я знал, где она находится. На всякий случай.

Мысль об уходе из дому показалась Блу необыкновенно притягательной. Опять-таки, было бы неплохо еще раз повидать Джесса. Хотя Блу злилась, что Адам и Ронан не поделились с ней планами касательно Гринмантла, девушке все-таки хотелось помочь.

– Возможно. А вы меня покормите?

– И даже не стану туда плевать.

Блу предупредила Каллу, что уезжает из дому с наемным убийцей; затем мистер Грей отвез ее в кафе и угостил сэндвичем с тунцом («Лучшие в городе сэндвичи с тунцом!»). Потом они покатили прочь из Генриетты. Машина с гудением рассекала темноту – казалось, она не вполне повиновалась рукам мистера Грея.

– Просто ужас, а не машина, – сказала Блу.

Это не выходило за рамки дозволенного, потому что, в общем, машина принадлежала не Серому Человеку. Это был подержанный белый «Мицубиси», из тех, что обычно водят молодые люди с большими мечтами и раздутым самолюбием. На бампере красовалась табличка, буквы на которой складывались в слово ВОР.

– Она в тебя буквально врастает, – сказал мистер Грей. Он помолчал и добавил: – Как рак.

– Ба-дам-па!

Блу и мистер Грей оба охотно посмеялись, а потом ненадолго замолчали, когда поняли, что уже давно не находились в обществе человека с точно таким же чувством юмора. Этим человеком была Мора Сарджент. На заднем плане тихо играли «Кинкс» – звук души мистера Грея.

– Я жду, когда жизнь станет нормальной, – признала Блу. – Но теперь знаю, что этого не будет, даже когда мама вернется.

Она хотела сказать «если», но сказала «когда».

– Я бы не назвал тебя большой поклонницей нормы, – заметил Серый Человек.

Он слегка сбросил скорость, когда в свете фар появились глаза трех оленей, стоявших на обочине.

Было приятно, что ее настолько знают. Блу сказала:

– В общем, да, но, наверное, я просто привыкла. Это скучно, но, по крайней мере, не страшно. А вам бывает страшно? Или вы для этого слишком отмороженный?

Серый Человек как будто развеселился, но он действительно выглядел отморозком, когда тихо и уверенно сидел за рулем.

– По моему опыту, – сказал Серый Человек, – отморозки как раз самые напуганные. Я просто стараюсь не шарахаться сверх меры.

Блу подумала, что это разумная цель. Помолчав, она проговорила:

– Знаете, вы мне нравитесь.

Он взглянул на нее.

– Мне тоже.

– Я вам или вы себе? Это как-то неопределенно сказано.

Оба вновь посмеялись и насладились присутствием человека с точно таким же чувством юмора.

– Вот оно, – сказала Блу. – Не проскочите мимо.

На ферме Диттли было почти темно, когда они подъехали к дому – светилось только одно кухонное окно. На мгновение Блу подумала, что Джесс, возможно, отправился за женой, сыном и собакой. Но потом она увидела его массивный силуэт – Джесс отодвинул занавеску и смотрел на фары, приближавшиеся к дому.

Он сразу же открыл дверь.

– Здрасте, – сказала Блу. – Я приехала вам докучать, а заодно показать мистеру Грею пещеру, если вы не против.

Джесс впустил их.

– ОТ ТЕБЯ ПАХНЕТ ТУНЦОМ.

– Надо было и вам прихватить сэндвич?

– Я ЕМ ТОЛЬКО СПАГЕТТИ.

Джесс пожал руку Серому Человеку, который представился как мистер Грей. Потом Джесс наклонился, а Блу привстала на цыпочки, и они обнялись: это казалось самым правильным приветствием.

– Я ТОЛЬКО ЧТО ДОСТАЛ ИЗ ХОЛОДИЛЬНИКА СКАУТСКОЕ ПЕЧЕНЬЕ.

– Не беспокойтесь, – заверила Блу. – Как вы правильно учуяли, мы уже поели.

– Я не откажусь, – вмешался Серый Человек. – Если оно с мятой.

Джесс достал печенье.

– А ТЕБЕ, МУРАВЬИШКА?

Блу сказала:

– Стакан воды и увлекательный рассказ о том, как прекрасна ваша жизнь теперь, когда мы забрали сумасшедшую из пещеры.

– ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА, – признал Джесс. – НО ПЕЩЕРА… ВЫ В САПОГАХ? ТАМ ГРЯЗНО.

Блу и мистер Грей заверили его, что нынешняя обувь их вполне устраивает. Принеся фонарик для Блу и захватив большой фонарь и ружье для себя, Джесс повел их через темное поле к строению, стоявшему над пещерой. Когда они подошли ближе, Блу показалось, что она уловила знакомый запах. Это был не земляной запах мокрого поля, не дымный запах осеннего вечера. Нечто металлическое, близкое, сырое и застоявшееся. Блу сообразила, что так пахло в пещере воронов.

– ИДИТЕ ОСТОРОЖНЕЙ.

– Иначе что? – уточнил мистер Грей.

– ХОРОШИЙ ВОПРОС.

Джесс мелкими шагами (насколько это было возможно для мужчины из рода Диттли) подошел к двери. Он протянул фонарик Блу и снял замок.

– ОТОЙДИ.

Она шагнула назад.

– ЕЩЕ ДАЛЬШЕ.

Блу отошла дальше. Серый Человек встал перед ней. Достаточно, чтобы отразить нападение, но не перекрыть обзор.

Джесс Диттли ударил в дверь ногой. Медленно, потому что нога была очень длинная – получилась внушительная пауза между тем моментом, когда Джесс размахнулся, и тем, когда его сапог коснулся двери. Блу задумалась, как называется этот прием. Удар наотмашь, или как-то так.

Дверь открылась.

– АГА, – сказал Джесс, когда что-то метнулось к нему.

Это было ужасное «что-то».

Блу всегда казалось, что она человек широких взглядов, сознающий, сколь многое лежит за пределами ее опыта и понимания. Она теоретически знала: не все, что выглядит жутко, желает тебе навредить.

Но это «нечто» желало ей навредить.

Им двигала даже не злая воля. Просто иногда кто-то на твоей стороне, а иногда нет – и в данном случае был второй вариант. Оно противостояло людям в принципе.

Чувство уничтожения ошеломило их – а потом «что-то» вылетело за порог.

Серый Человек достал из куртки огромный черный пистолет и выстрелил трижды – по разу в каждую из голов. Тварь упала наземь. От голов почти ничего не осталось.

– ЭТО КАК-ТО СЛИШКОМ, – заметил Джесс.

– Да, – признал Серый Человек.

Блу обрадовалась, что тварь умерла, а потом ей стало стыдно собственной радости. Было гораздо проще относиться к ней с великодушием теперь, когда тварь не пыталась лишить Блу смысла существования.

Джесс закрыл дверь и вновь ее запер.

– ВОТ КАК Я ПРОВЕЛ НЕДЕЛЮ.

Блу взглянула на странное, лишенное суставов существо, смутно напоминающее червя. Оно блестело радужными чешуйками в свете фонарика. Девушка не могла понять, красиво оно или уродливо – или просто непохоже на все то, что она видела раньше.

– Их было много?

– ДОСТАТОЧНО.

– А вы уже видели их раньше? – спросил мистер Грей.

– НЕТ. И ОНИ НЕ ВСЕГДА ВЫГЛЯДЯТ ИМЕННО ТАК. НЕКОТОРЫЕ ВОВСЕ НЕ КРОВОЖАДНЫЕ. НЕКОТОРЫЕ ПРОСТО СТАРЫЕ. НО ОНИ ПРОБИРАЮТСЯ В ДОМ.

– Почему они вылезают? – спросила Блу.

– Я ЖЕ ГОВОРИЛ, ЧТО ПЕЩЕРА ПРОКЛЯТА.

– Но мы забрали ту женщину!

– ВОЗМОЖНО, ИМЕННО ОНА ИХ И СДЕРЖИВАЛА. ПЕЩЕРА ЛЮБИТ ЖЕРТВЫ.

Несколько долгих минут они смотрели на труп.

Мистер Грей сказал:

– Наверное, надо от него избавиться?

– ЗАБЕЙТЕ. ТО, ЧТО ОСТАЛОСЬ, СКЛЮЮТ ВОРОНЫ.

Блу сказала:

– Как-то скверно все это.

Она хотела помочь, но что они могли сделать? Привести Гвенллиан обратно?

Серый Человек спрятал пистолет. Этот поворот событий, видимо, его раздосадовал. Блу подумала: он, видимо, хотел спрятать части какого-то тела в пещере, которая и без того оказалась полна тел. Потом она подумала: возможно, он представил Мору в пещере, среди этих тварей. Как только она вообразила это сама, лицо у нее сделалось такое же, как у Серого Человека.

– НУ, НУ, МУРАВЬИШКА, – сказал Джесс. – Я ДУМАЮ, ОНА СТЕРЕГЛА ПЕЩЕРУ, СКОЛЬКО ЕЙ БЫЛО ПОЛОЖЕНО. ТЕПЕРЬ МОЯ ОЧЕРЕДЬ.

35

В ту ночь смех Гвенллиан возвестил ее появление на пороге комнаты Блу. Время она выбрала неподходящее: настроение у Блу совсем испортилось, потому что Мора уже должна была вернуться, ну или она сама – пойти за ней… или что-нибудь еще. Блу бы сама отправилась в пещеру воронов. Она бы сразилась с чудовищами в пещере Диттли и дошла бы до центра земли, чтобы найти мать. Блу строила планы, отказывалась от них, переделывала – каждую секунду что-то новое.

Гвенллиан засмеялась вновь – очень многозначительно. Она таким образом предупреждала о своем присутствии. Блу, вздохнув, перекатилась на бок. Она увидела, что Гвенллиан осторожно держит в руке ложку, полную чего-то, до ужаса напоминавшего майонез.

– Ты убегаешь, маленькая синяя лилия?

– Пока нет, – ответила Блу и, прищурившись, взглянула на Гвенллиан, чтобы понять, не скрыт ли в ее словах более глубокий смысл.

На заднем плане слышались звуки ссоры Каллы и Персефоны. Точнее, ссорилась Калла, а Персефона молчала. Блу продолжала:

– Вежливой формулировки здесь быть не может, поэтому я спрошу напрямик: как ты думаешь, твое безумие в обозримом времени закончится? Потому что у меня много вопросов про своего отца и про исчезнувшую мать, и то, что приходится вести расследование в форме спевки, меня уже напрягает.

– Ты начинаешь говорить, как твой юный принц, маленькая лилия, – сказала Гвенллиан. – Я сомневаюсь, что твое место здесь. Иными словами, продолжай. Я всегда обожаю женщин, захватывающих власть.

Блу решила пропустить это мимо ушей. Гвенллиан уже доказала, что с необыкновенной ловкостью умеет находить чужую слабость, а затем время от времени в нее тыкать.

– Я просто хочу вернуть мать. И, пожалуйста, перестань называть меня так. Мое имя Блу.

– Лилия, – возразила Гвенллиан.

– Пожалуйста…

– Лилия.

– …хватит.

– Синяя, – торжествующе договорила Гвенллиан.

И доела то, что лежало в ложке. Возможно, это был шампунь.

– Пойдем ко мне, и я докажу, что мы с тобой – одно и то же, ты и я, я и ты.

Блу со вздохом выбралась из постели и поднялась вслед за Гвенллиан на тусклый чердак. Даже сейчас, после того как солнце село, наверху было на несколько градусов теплее, чем в доме, поэтому чердак казался маленьким и тесным, как пиджак.

Блу убрала почти все следы пребывания Нив, а Персефона и Калла подчистили остатки. Единственными заметными свидетельствами ее присутствия были два больших зеркала, которые стояли у окна, друг напротив друга.

Гвенллиан подвела Блу прямо к ним, стараясь не оказаться между зеркалами. Она пригладила волосы девушки обеими руками, словно поправляла парик, а потом повернула голову Блу к левому зеркалу.

– Вот я, – сказала она. И повернула лицо Блу направо: – Это vous.

– Объясни.

– Была я мечом, была я ударом молнии, была я сгоревшей кометой, была я словом, была я зер-р-р-ркалом!

Блу подождала, пока та не перестала распевать.

– Ты хочешь сказать, что ты – зеркало.

– Самого темно-синего оттенка, – шепнула Гвенллиан ей на ухо.

Она откинулась назад и обвела пальцами в воздухе силуэт Блу.

– Блу, Блу, Блу, Блу. Вот так. И я тоже. Вот что мы делаем…

– О. Наша аура? Да. Конечно. Но Персефона говорит, что ты ясновидящая. А я – точно нет.

Гвенллиан, со скучающим видом, драматически вытянула руки. Обе они указывали на зеркала.

– Зеркала! Вот что мы делаем, говорю тебе.

Блу почувствовала, как ее что-то неприятно кольнуло. Она посмотрела на зеркала. Нив, по словам Каллы, использовала их для прорицания. Она становилась между ними и видела бесчисленные варианты самой себя, которые тянулись по обе стороны…

Мора всегда доставала из колоды пажа кубков и показывала Блу: «Это ты. Посмотри, какой потенциал!»

– Да, – пронзительным голосом сказала Гвенллиан. – Ты понимаешь. Они используют тебя, синяя лилия? Просят держать их за руки, чтобы яснее видеть будущее? Ты помогаешь им говорить с мертвыми? И уходишь из комнаты, когда голоса становятся слишком громкими для них?

Блу ошалело кивнула.

– Зеркала… – напевно произнесла Гвенллиан. – Вот кто мы такие. Если поднести свечку к стеклу, разве в комнате не станет вдвое светлее? Вот так и мы, синяя лилия, лилия синяя.

Она прыгнула на матрас.

– Как удобно! Прекрасное дополнение к конюшне. Как конь Гвитира, Гвардура, Кунина и Лье… – она прервала песню, покачала головой и произнесла нормальным голосом: – Нет, не Лье. Но все остальные.

Блу поверить не могла, что наконец встретила человека, похожего на себя. Она и не думала, что это возможно.

– А что такое синяя лилия? Откуда это название?

Гвенллиан бросилась к зеркалам и замерла, чуть-чуть не влетев между ними. Затем она развернулась и остановилась в нескольких сантиметрах от Блу.

– Ведьмы, моя маленькая цветастая подушечка. Вот кто мы такие.

Восхитительный темный трепет охватил Блу при этом слове. Не то чтобы она мечтала стать ведьмой; но она так долго пробыла безымянным инструментом, что восхитительной казалась сама идея о том, что можно обрести имя, стать кем-то.

Восхитительной и ошибочной.

– Ты – возможно, – сказала Блу. – Но лучшее, что могу делать я, – это не помогать людям. Иногда.

Она вспомнила, как отключила Ноя на Монмутской фабрике, но не смогла этого сделать на ферме Джесса Диттли. Блу поняла: потому что там была Гвенллиан.

– Люди! – Гвенллиан торжествующе засмеялась. – Люди! Мужчины? С чего ты взяла, что ты друг мужчинам?

Блу подумала, что с этим можно и поспорить – она была им не только другом, но решила не углубляться в опасную тему.

– Кому надо говорить с людьми! – Гвенллиан широким жестом указала на зеркала. – Иди! Встань здесь! Встань!

Калла в свое время дала ясно понять, что не желает вставать между зеркалами. Она намекнула, что это действие, возможно, как-то связано с исчезновением Нив.

Блу тоже не хотела вставать между зеркалами.

Тогда Гвенллиан толкнула ее.

И Блу полетела к ним, размахивая руками. Она увидела вспыхивающий на поверхности зеркал свет. Девушка запнулась. И остановилась, чуть-чуть не дойдя.

– Так. Я… – начала она.

Гвенллиан пихнула ее еще раз.

Блу подвинулась всего на шаг, но этого было достаточно, чтобы оказаться точно между зеркалами.

Она ожидала, что сейчас превратится в пар.

Что появятся чудовища.

Но ничего не произошло.

Блу медленно перевела взгляд налево, потом направо, затем посмотрела на собственные руки. Они по-прежнему были материальны – и это было любопытно, поскольку Блу не отражалась ни в одном из зеркал. Зеркала отражали только друг друга, снова и снова. Выглядело это мрачно и слегка зловеще, но не более.

– Где я? – спросила Блу.

Гвенллиан рассмеялась и запрыгала вокруг, с восторгом хлопая в ладоши.

– Не сожалей о своей глупости! Магия зеркал не вредит зеркалам.

Блу воспользовалась этой возможностью, чтобы поскорее шагнуть в сторону. Она отошла подальше.

– Не понимаю.

– Я тоже, – беззаботно отозвалась Гвенллиан. – И от этой пустой болтовни я страшно проголодалась.

Она зашагала вниз по лестнице.

– Подожди! – крикнула вдогонку Блу. – Ты расскажешь мне про моего отца?

– Нет, – ответила Гвенллиан. – Я пошла за майонезом.

36

Первым сверхъестественным артефактом, который приобрел Гринмантл, была одушевленная кукла. Он купил ее на «eBay» за пятьсот долларов (включая стоимость двухдневной перевозки морем). В описании говорилось, что последние две недели эта кукла пролежала в подвале у прежнего хозяина, рыча и закатывая глаза. Иногда – гласило описание – из ее ушей выползали скорпионы. Хозяин предупреждал, что это не детская игрушка – и предлагалась она только для сатанистских и тому подобных нетривиальных ритуалов.

Покупая ее, Гринмантл был в равной мере полон сомнения и надежды. К его досаде – но не к удивлению, – кукла по прибытии оказалась ничем не примечательна. Она не рычала. Глаза у нее открывались, только когда куклу наклоняли. Никаких насекомых тоже не обнаружилось.

Пайпер – в те времена его девушка – и Гринмантл провели целый вечер, поедая суши и бросая соевые бобы в куклу в попытке вызвать хоть какую-то демоническую активность.

Потом Пайпер сказала:

– Если бы у нас был щенок, он бы подобрал бобы.

Гринмантл ответил:

– А потом мы бы принесли его в жертву и использовали кровь, чтобы оживить куклу.

– Ты женишься на мне? – спросила она.

Он задумался.

– Больше всего я люблю себя. Ты не против быть всегда второй?

– Та ж фигня, – ответила Пайпер.

А потом порезала палец и размазала кровь по лбу куклы. Такого уровня личной вовлеченности Гринмантл еще не достиг.

Кукла так и не зарычала и никого не укусила, но в тот вечер Гринмантл оставил ее в коробке в гостевой спальне, а утром она лежала лицом вниз у входной двери. Он ощутил подобающий трепет, страх и восторг.

– Убого, – сказала Пайпер, переступая через нее по пути в свой женский фехтовальный клуб или на занятия выпечкой без одежды. – Найди мне что-нибудь получше.

И он нашел.

Точнее, нанял людей, которые нашли кое-что получше. Теперь, несколько лет спустя, Гринмантл владел многими сверхъестественными артефактами – почти все они были гораздо интереснее, чем непредсказуемо двигавшаяся кукла. Он по-прежнему предпочитал, чтобы они были слегка мистическими; Пайпер нравилось, когда они были темными.

Что-то произошло с ней здесь, в Генриетте. Что-то, связанное не только с уроками йоги.

Зря он привез Пайпер сюда.

Гринмантл вошел в дом.

– Пайпер! – позвал он.

Ответа не было. Он остановился на кухне, чтобы отрезать себе сыра и взять виноградину.

– Пайпер, если тебя удерживает мистер Грей, пролай один раз.

Ее не удерживало ничто, кроме зеркала. Она стояла в ванной и смотрела на себя – и не откликнулась на зов Гринмантла. В этом не было ничего удивительного, поскольку Пайпер с легкостью вводило в транс собственное отражение. Он пошел на кухню и налил себе вина. Пайпер использовала все бокалы и не вымыла их, поэтому Гринмантл налил себе отвратительного итальянского вина в кружку с эмблемой Агленби.

Потом вернулся в ванную. Пайпер по-прежнему неотрывно смотрела на себя.

– Ты отключилась, – заметил он, оттягивая ее от зеркала. И заметил карту Таро – тройку мечей, лежащую на краю раковины. – Пора взглянуть на меня.

Пайпер продолжала смотреть в никуда, поэтому он несколько минут грубо щелкал пальцами у нее перед носом, а затем, уже слегка заволновавшись, окунул пальцы жены в кружку с вином и сунул ей в рот.

Пайпер очнулась.

– Чего тебе надо? Почему у меня во рту пальцы? Ты извращенец.

– Я просто хотел поздороваться. Привет, детка, я дома.

– Прекрасно. Ты дома. А я занята.

И она захлопнула дверь ванной у него перед носом. Изнутри до Гринмантла донеслось пение. Голос не походил на Пайпер, хотя больше петь было некому.

Гринмантл подумал, что, наверное, пора заканчивать и выметаться отсюда.

Или просто выметаться.

37

Иногда Ганси забывал, как ему нравится учиться и как хорошо у него это получается. Но в такие утра он не мог этого забыть – когда осенний туман поднимался над полями и висел перед горами, когда «Кабан» был дерзок и громок, когда Ронан выбирался с пассажирского сиденья и, сверкая зубами, барабанил кулаком по крыше (покрытая росой трава мочила черные носы его ботинок, а сумка висела поверх свитера), когда Адам, прищурившись, стукался с ним костяшками при встрече, а ребята вокруг смеялись, перекликались и уступали им троим дорогу, потому что уже давно было так: Ганси-Линч-Пэрриш. Такие утра предназначались для воспоминаний.

И ничто не разрушило бы их хрупкое совершенство, если бы не присутствие Гринмантла и отсутствие Моры. Если бы не Гвенллиан, не руки Блу и не мрачные пещеры, полные обещаний и угроз. Если бы не все на свете. Этим двум мирам было так сложно сосуществовать.

Утренние вороны и рабочие на лесах перекликались друг с другом через кампус, пока Ганси, Адам и Ронан вместе шли по школьной лужайке. Звук молотков эхом отражался от стен: рабочие чинили крышу. Леса была завалены шиферной черепицей.

– Ты посмотри, – сказал Ронан.

Он подбородком указал на Генри Ченя, который стоял с плакатом в углу школьной лужайки.

– «Измени мир: после выпуска», – прочел Ганси, когда они приблизились к Ченю. – Господи, ты что, всю ночь тут простоял?

Ботинки у Генри блестели от росы, плечи съежились от холода. Нос был ярко-розовым. Но его волосы, которые обычно торчали гигантскими победоносными колючками, оставались таковыми по-прежнему: Генри не собирался поступаться принципами. В цветочном горшке торчал еще один плакат. Он гласил: «Подумай хорошенько… но не про Аглинби».

– Не-а. С шести. Но пусть они думают, что я стоял тут всю ночь.

Адам неуверенно поднял бровь.

– Кто «они»?

– Преподы, естественно, – ответил Генри.

Ганси достал из рюкзака ручку и аккуратно переправил «и» на «е» в слове «Аглинби».

– Это все из-за школьного совета?

– Они полностью проигнорировали мою петицию, – ответил Генри. – Фашисты. Я должен был что-то предпринять. Буду стоять здесь, пока они не согласятся.

– Похоже, ты ступил на верный путь к исключению, – заметил Ронан.

– Кто бы говорил.

Адам прищурился. В нем что-то изменилось. Ну или просто он слишком сильно отличался от Генри. Тот был обычным парнем. А Адам…

Ганси не знал.

Адам спросил:

– На каком основании они проигнорировали твою петицию?

Генри сделал паузу, чтобы проорать через лужайку:

– Чень-второй, если ты купил кофе себе, принеси и мне, пожалуйста! Спасибо! Пожалуйста!

Чень-второй, стоя в отдалении, приветственно воздел стакан и прокричал в ответ:

– Извини, извини! – и исчез в одном из учебных корпусов.

– Никакого уважения, – буркнул Генри и, повернувшись к Адаму, произнес: – Они сказали, понадобится слишком много административных ресурсов, чтобы учредить и мониторить совет.

– Вполне разумная причина, – ответил Адам, глядя на учебный корпус. – И вообще, что ты собирался там обсуждать? Школьное меню?

Ронан нелюбезно ухмыльнулся.

Чень передернулся от холода и сказал:

– От тебя, Пэрриш, одни проблемы.

– Я принесу тебе кофе, – Ганси посмотрел на часы. – Я успею.

– Ганси, – простонал Ронан.

– Встретимся в классе.

Чень сказал:

– Ты принц среди людей, Дик Ганси.

– Скорее человек среди принцев, – пробормотал Адам. – У тебя семь минут, Ганси.

Ганси оставил их болтать с Ченем и отправился в преподавательскую. В общем и целом, учащимся не позволялось туда ходить, но на практике Ганси был исключением – благодаря банальному фаворитизму. Он стер сырую траву с ботинок о коврик у входа и закрыл за собой дверь. Старые половицы прогнулись под тяжестью традиций, поэтому требовался увесистый привычный толчок, чтобы дверь закрылась; Ганси сделал это машинально.

Комната была просторной, продуваемой сквозняками, в ней пахло древесным дымом и бубликами. Она обладала комфортом старинной тюрьмы – деревянные скамьи у стен, историческая роспись на штукатурке, паукообразная люстра, тощий завтрак, разложенный на покоробившемся старом столе. Ганси остановился у кофейника. У него возникло странное ощущение провала во времени, которое он часто ловил на кампусе – ощущение, что он всегда стоял в этой старой комнате, в этом старом здании, ну или стоял кто-то другой, и все времена и все люди были одними и теми же. В этом бесформенном месте Ганси испытывал безмерную благодарность судьбе за Ронана и Адама, которые ждали его снаружи, за Блу и ее родных, за Ноя и Мэлори. Он был страшно благодарен за то, что наконец нашел их всех.

Он вспомнил пропасть в пещере воронов.

И на долю секунды Ганси показалось, что он знает… что-то. Ответ.

Но он не задал вопрос, а потом оно исчезло – и вдруг он понял, что до него доносятся какие-то звуки. Крик, треск, имя Адама…

Он не помнил свое решение сойти с места, но ноги сами бегом понесли его к двери.

Двор напоминал мизансцену из какой-то пьесы: два десятка учеников стояли на лужайке, но никто не шевелился. Между ними, медленно оседая, двигалось светлое облако. Все смотрели на тот конец лужайки, где расположился Генри Чень.

Но Ганси слышал имя Адама.

Он увидел, что верхняя площадка строительных лесов висела под углом; рабочие, стоя на крыше, глядели вниз. Пыль. Вот что такое было это облако. Что-то свалилось с лесов. Куча шифера.

«Адам».

Ганси пробился сквозь толпу. Сначала он увидел Генри, потом Ронана, целого и невредимого, но засыпанного пылью, как жертвы Помпеи. Он мельком взглянул на Ронана – «ты в порядке?» – и не узнал его лица.

А еще там стоял Адам.

Очень спокойно, вытянув руки по швам. Подбородок у него был вздернут каким-то настороженным и беззащитным движением, прищуренные глаза смотрели в никуда. В отличие от Ронана и Генри, на нем не было ни пылинки. Ганси заметил, как вздрагивала грудь Адама, поднимаясь и опускаясь.

Вокруг валялись сотни разбитых шиферных черепиц. Они разлетелись метров на десять и впились в траву, как осколки снарядов.

Но вокруг Адама лежал идеальный круг обнаженной земли.

И на этот круг – невозможный круг – смотрели другие ребята. Некоторые фотографировали на телефон.

Все молчали. Ганси без труда понял причину: Адам в ту минуту не походил на человека, с которым можно заговорить. В нем было что-то гораздо более пугающее, чем в загадочном круге. Внешне Адам совсем не выглядел странным – как и голая земля сама по себе. Но в контексте, в окружении этих кирпичных стен, он просто… сюда не вписывался.

– Пэрриш, – сказал Ганси, подойдя ближе. – Адам. Что случилось?

Глаза Адама скользнули по нему, но голова не повернулась. И эта неподвижность делала его настолько… иным.

У себя за спиной Ганси услышал голос Ронана:

– Потрясающе. Вы, уроды, сначала подумали про Инстаграм, а потом про аптечку. Давайте валите отсюда.

– Нет, подождите, – вмешался Генри. – Сообщите кому-нибудь из учителей, что на крыше люди, на которых нужно подать в суд.

– Леса сломались, – тихо произнес Адам.

На его лице наконец возникло выражение, но незнакомое: Адам был удивлен.

– Все упало…

– Ты самый везучий человек в школе, – сказал Генри. – Почему ты не погиб, Пэрриш?

– Это все твои гребаные плакаты, – сказал Ронан, на вид совершенно не встревоженный. – Они создали гребаное силовое поле.

Ганси наклонился, и Адам притянул его ближе, крепко ухватив за плечо. Он прошептал прямо в ухо Ганси – с недоверием в голосе:

– Я не… я просто попросил… просто подумал…

– О чем подумал? – уточнил Ганси.

Адам отпустил его. Он не сводил глаз с круга.

– Об этом. И оно случилось.

Круг был идеален. За его пределами – пыль, внутри – ни соринки.

– Ты чудесное создание, – сказал Ганси, потому что больше сказать было нечего.

Совсем недавно он подумал, что эти два мира не могут сосуществовать, но вот перед ним стоял Адам, соединявший их. Живой благодаря им.

Вот что они делали. Вот что. Душа Ганси представляла собой зияющую бездну возможностей. Полную страха, благоговения, восторга.

Ронан сверкнул острой улыбкой. Теперь Ганси понял выражение его лица – высокомерие. Он не боялся за Адама. Он знал, что Кабесуотер его спасет. Не сомневался в этом.

Ганси подумал: как странно знать Адама и Ронана – и в то же время совсем их не знать. Оба стали настолько сложнее и настолько лучше с того дня, когда они впервые встретились. Неужели это сделала с ними жизнь? Вытесала из них более прочную и правдивую версию самих себя?

– Я же говорил, – сказал Ронан. – Маг.

38

Наконец.

После всех отсрочек, после нескольких месяцев ожидания наконец настал день судебного слушания.

Адам встал, как обычно вставал в школу, но вместо школьной формы надел приличный костюм, который по совету Ганси купил в прошлом году. Тогда он не позволил другу за него заплатить. Но галстук, который он сейчас повязал… это был рождественский подарок от Ганси, и Адам принял его, потому что уже успел купить себе свой, а значит, не чувствовал себя облагодетельствованным.

Теперь это казалось глупой принципиальностью, абсолютно лишенной смысла. Адам задумался: он что, обречен каждый год вспоминать о том, как глупо вел себя в прошлом году?

Он решил, что сначала нужно позавтракать, а потом одеться – на всякий случай, чтобы ничего не пролить на костюм, но из этой идеи ничего не вышло. Он бы все равно не смог съесть ни куска.

Слушание было назначено на десять часов, после того как начинались уроки, но Адам отпросился на целый день. Он знал, что не сумеет скрыть причину своего отсутствия от Ганси и Ронана, если уйдет в середине дня, – и в равной мере было бы трудно отвертеться, вернувшись в школу сразу после заседания.

Отчасти ему хотелось, чтобы остальные были рядом. Неожиданное желание, поскольку всего пару недель назад Адама встревожила сама мысль о том, что Ганси может узнать про суд.

Но теперь – нет. Он по-прежнему не желал, чтобы друзья помнили об этой части его биографии. Он хотел, чтобы они видели нового Адама. Персефона сказала ему, что никто не обязан знать его прошлое, если он сам того не захочет.

И он не хотел.

Поэтому Адам подождал, пока Ганси, Ронан и Блу не отправились на занятия. Им предстоял самый обычный день. Во время первого урока Адам сидел на краю матраса и раздумывал над планом шантажа Гринмантла. Во время второго он рассматривал параграф в учебнике биологии и думал про круг земли у себя под ногами. Потом он поехал в суд.

Его манил Кабесуотер, но он не мог отступить. Нужно было это выдержать.

Каждый шаг был событием, которое забывалось, как только успевало произойти. Парковка, металлоискатель, дежурный, лестница вместо лифта, еще один дежурный, мельком замеченная комната с низким потолком и скамьями, как в церкви, по обе стороны прохода… церковь для мирских дел, храм тех, кто заявлял о своей невиновности.

Адам пытался успокоиться, внушая себе, что люди работают здесь каждый день, что для них тут нет ничего необычного, что это здание вообще не отличается от остальных. Но застарелый запах клея и плесени, протертый ковер под ногами, болезненный, неровный свет флуоресцентных ламп – все это казалось чужеродным. Буквально все обременяло органы чувств и твердило, что этот день не похож на остальные. Адам подумал, что ему станет дурно. Он упадет в обморок.

Интересно, отец уже приехал?

Дела несовершеннолетних слушались в особом зале, и единственными присутствующими были служащие суда – секретари, адвокаты, приставы.

Адам прокрутил в голове возможные результаты. Если он проиграет, то, теоретически, суд не заставит его вернуться домой. Ему исполнилось восемнадцать, он мог идти куда вздумается и жить собственной жизнью, удачно или нет, отдельно от семьи. Но не ляжет ли пятно на его репутацию? Парень, который по сомнительному поводу потащил отца в суд. Как уродливо это будет выглядеть. Как подло. Он представил себе, что скажет Ганси: семейная склока низших классов. «Вот почему низшие остаются низшими». Драки и пьянство, телевизор и скидки в магазине.

Впрочем, Адам не мог от души настроиться и на победу, поскольку сам не знал, как она будет выглядеть. Вполне возможно, что отец отправится в тюрьму. Если так, сможет ли мать платить по счетам?

Адаму не следовало об этом беспокоиться. Но перестать он не мог.

Ему казалось, что он, в своем приличном костюме, просто самозванец.

«На самом деле ты – один из них, белая рвань в бриллиантах».

Он увидел отца.

Тот явился в куртке с логотипом какой-то местной фирмы на спине, в рабочей рубашке. Адам молился о ясности, о том, чтобы видеть отца таким, каким его видели все остальные… а не «папа, это я, Адам».

– У тебя еще есть время сказать правду, – произнес Роберт Пэрриш.

Мать не приехала.

У Адама онемели пальцы.

«Даже если я проиграю, – слабея, подумал он, – он не сможет вернуть меня домой, поэтому никакой разницы нет. Час унижения – и все закончится».

Он пожалел, что затеял это.

– Так, – сказал судья.

Его лицо было воспоминанием, которое исчезло, как только Адам моргнул.

На одну блаженную секунду Кабесуотер похитил его, окружил листвой, а затем отпустил. Как отчаянно Адаму хотелось уцепиться за Кабесуотер. При всей своей странности тот был знакомым – и на стороне Адама.

Он совершил ошибку, придя сюда в одиночку. Что страшного, если бы Ганси и Ронан увидели это? Они и так знали. Они знали все про него. «Непознаваемый» – это ложь. Единственным, кто не знал Адама, был сам Адам.

«Ты просто гордый идиот, Адам Пэрриш».

– Есть свидетели? – спросил судья.

Их не было.

Адам не смотрел на отца.

– Тогда, пожалуй, мы начнем.

Со стороны пристава, сидевшего рядом с судьей, послышалось какое-то шипение – голос по рации. Пристав наклонил голову, прислушиваясь, и что-то пробормотал в ответ. Придвинувшись к судье, он сказал:

– Ваша честь, пристав Майли говорит, что снаружи ждут свидетели по этому делу, если еще не слишком поздно их впустить.

– Дверь, кажется, уже закрыта?

– Да.

Судья посмотрел на часы.

– А они точно явились по делу Пэрриша?

– Пристав Майли полагает, что так.

Судья улыбнулся чему-то – это была давняя шутка, которой он не собирался делиться с посторонними.

– Не смею сомневаться в его словах. Пусть войдут, и я решу, допустить их или нет.

Адам с тоской задумался, кто из соседей решил явиться для поддержки Роберта Пэрриша.

«Через час все закончится. Тебе больше никогда не придется через это проходить. Нужно только одно – пережить это».

Дверь открылась. Адам не хотел смотреть, но все-таки посмотрел.

В зале стоял Ричард Кэмпбелл Ганси Третий, в школьной форме, пальто, шарфе и перчатках, похожий на существо из иного мира. За ним маячил Ронан Линч, в кои-то веки в правильно повязанном галстуке и заправленной рубашке.

В душе Адама воевали между собой унижение и радость.

Ганси зашагал по проходу. Отец Адама уставился на него. Ганси подошел к столу и остановился прямо перед судьей. Теперь, когда он стоял бок о бок с Адамом, тот заметил, что Ганси слегка запыхался. И Ронан тоже. Значит, они бежали.

Ради него.

Сняв перчатку с правой руки, Ганси пожал руку судье.

– Здравствуйте, судья Гаррис, – добродушно сказал он.

– Мистер Ганси, – произнес тот. – Ну, вы нашли этого своего короля?

– Пока нет. А вы уже достроили террасу?

– Тоже пока нет, – ответил Гаррис. – Каким образом вас сюда занесло?

– Ронан Линч присутствовал при этом инциденте, – сказал Ганси. – Мне показалось, что его свидетельство может оказаться небесполезным. А я дружу с Адамом с самого первого моего дня в Генриетте – и я рад, что эта злополучная история заканчивается. Я бы хотел дать характеристику обвиняемому, если позволите.

– Звучит разумно, – произнес Гаррис.

– Я возражаю! – воскликнул Роберт Пэрриш.

Наконец Ганси повернулся к Адаму. Он по-прежнему носил величественную маску Ричарда Кэмпбелла Ганси Третьего, белого рыцаря, но в глазах читалась неуверенность. «Все нормально?»

Нормально? Адам отверг десятки предложений помощи от Ганси. Деньги за учебу, деньги на еду, деньги на оплату жилья. «Жалость и благотворительность», – думал он.

Он так долго хотел, чтобы Ганси смотрел на него как на равного; но, возможно, единственным, кто должен был усвоить эту мысль, был сам Адам.

Теперь он понимал, что Ганси предлагал не благотворительность. А правду.

И еще кое-что – непоколебимую дружбу. Дружбу, которой можно поклясться. Которая может разрушиться почти до основания, но в конце концов оказаться крепче прежнего.

Адам протянул правую руку, и Ганси схватил ее и пожал, как будто они были взрослыми мужчинами. Они и были мужчинами.

– Так, – сказал Гаррис. – В таком случае, начинаем.

39

Адам в норме никого не брал с собой, когда выполнял задания Кабесуотера. Он полагался на свои умения только наедине. И на свои эмоции. В пустой комнате он никому не мог повредить. И никто не мог повредить ему.

Он был непознаваем.

За тем исключением, что не был.

Поэтому он позвал Блу Сарджент с собой, когда наконец отправился выполнять поручение, полученное от Кабесуотера несколько недель назад. Адам не сказал ей этого – на тот случай, если ничего не выйдет, – но подумал, что, если взять Блу с собой, Кабесуотер, возможно, поможет им найти Мору.

И теперь он ждал в машине на потрепанной заправке на окраине Генриетты. И сам не знал, что бьется в его руках – пульс или силовая линия.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – отозвался с заднего сиденья Ной.

Он висел на подголовнике пассажирского кресла, как свитер, в котором осталось тело. Адам почти забыл о присутствии Ноя, потому что не приглашал его. Не потому что не хотел видеть – просто потому что Ной был мертвым, а от покойника трудно ожидать, что он появится в определенный момент.

– Ты только что ответил на мои мысли?

– Вряд ли.

Адам не помнил, говорил ли он вслух. Он в этом сомневался.

Машина качнулась, когда мимо прокатил фермерский грузовик. Все здесь было каким-то поношенным. Бензоколонка представляла собой обломок многолетней давности, с жестяными указателями в окне и жареными цыплятами на продажу. Ферма через дорогу была вылинявшей, но милой, как старая пожелтевшая газета.

Адам покрутил в голове угрожающее письмо Гринмантлу. Оно должно было быть сверхнадежным. Адам ничего не говорил Ганси; он ничего не говорил Блу. Он убедил Ронана и втянул Серого Человека, но в итоге, если бы Гринмантл взорвался, пострадал бы только Адам.

– Кажется, готово, – сказал Ной.

– Перестань. Прекрати. Это стремно.

Он мельком взглянул на Ноя в зеркальце заднего вида и пожалел об этом: мертвый мальчик в отражении выглядел еще более пугающе. Гораздо менее живым.

Снаружи послышался голос Блу:

– Как вы бы себя чувствовали, если бы я свела вас к вашим ногам?

Адам и Ной вытянули шеи и уставились в заднее окно.

Голос Блу раздался вновь:

– Нет, нет. Посмотрите на это с моей стороны. Может, не стоит считать меня объектом и вдобавок объяснять мне, что это комплимент и я должна радоваться?

Рот Ноя превратился в букву «о».

– Да, – согласился Адам, вылезая из машины.

Блу стояла в нескольких шагах от него – в просторной футболке, сине-зеленых шортах, армейских ботинках и гольфах. На виду оставались всего четыре дюйма кожи, но это были очень милые четыре дюйма.

Ее собеседник – старик в бейсболке сказал:

– Девочка, однажды ты будешь с удовольствием вспоминать те времена, когда мужчины хвалили твои ножки.

Адам приготовился к взрыву.

– Вспоминать… с удовольствием? Ох, мне бы ваше блаженное неведение. Какое счастье! В мире есть девушки, которые кончают с собой из-за того, что считают себя некрасивыми, а вы…

– Какие-то проблемы? – вмешался Адам.

Старик явно испытал облегчение. Людям всегда было приятно видеть чистенького, сдержанного, почтительного Адама – воплощенный голос разума.

– Твоя подружка – настоящая бомба.

Адам уставился на старика. Блу уставилась на Адама.

Он хотел сказать ей, что не стоит тратить силы – он вырос среди таких людей и знал, что они необучаемы, но тогда она запустила бы термосом ему в голову и, возможно, закатила бы старику пощечину. Просто удивительно, что Блу и Ронан не сошлись еще ближе, ведь они были разными версиями одной и той же невероятной модели.

– Сэр, – начал Адам – и брови у Блу встали под углом, – по-моему, ваша мама не учила вас, как надо разговаривать с женщинами.

Старик покачал головой, в знак сочувствия.

Адам добавил:

– И она не моя подружка.

Блу метнула на него ослепительный взгляд одобрения и села в машину, оглушительно хлопнув дверью – Ронан бы это одобрил.

– Слушай, парень, – начал старик.

Адам перебил:

– Кстати, у вас бензобак открыт.

Он залез в свою старую маленькую поганую машину, которую Ронан окрестил «хондаета». Адам почему-то чувствовал себя героем. Блу продолжала кипеть праведным гневом, пока они выезжали со стоянки. Несколько минут слышалось только усиленное пыхтение мотора.

Потом Ной сказал:

– А у тебя правда красивые ноги.

Блу замахнулась на него. Адам беспомощно прыснул и получил тычок в плечо.

– Ты, по крайней мере, достала воды? – спросил он.

В качестве ответа она поболтала термосом.

– И купила гагат. Это хорошая защита при гадании.

– А мы будем гадать? – спросил Ной и немедленно выпрямился.

Адам попытался объяснить:

– Кабесуотер говорит на одном языке, а я на другом. Общее представление я могу получить, разложив карты. Но гораздо труднее понять, как именно починить линию. Поэтому я читаю по воде. Постоянно. Это эффективное средство, Ной.

– Да, отличный способ отдать силам чистого зла свою беззащитную душу, – сказал Ной.

Блу и Адам переглянулись.

– Я не верю в силы зла.

Ной ответил:

– Им все равно, веришь ты в них или нет.

Блу повернулась, чтобы посмотреть на него.

– В принципе я не люблю говорить, что ты стремный. Но сейчас именно тот случай.

Мертвый мальчик отодвинулся к спинке сиденья, и в машине слегка потеплело.

– Адам сегодня уже говорил, что я стремный.

– Объясни про починку линии, – потребовала Блу, обращаясь к Адаму. – Почему Кабесуотер хочет этого от тебя.

– Какая разница?

Блу издала раздраженный звук.

– Даже если оставить в стороне все мистические соображения или… или… мифологические, или еще какие-нибудь – ты манипулируешь огромным источником энергии, который, очевидно, общается непосредственно с твоим сознанием на непонятном языке. И лично мне кажется, что у меня возникла бы куча вопросов, будь я на твоем месте!

– Я не хочу об этом говорить.

– А я хочу. Ты тащишься неизвестно куда и даже не спрашиваешь почему?

Адам не ответил, потому что ответ прозвучал бы невежливо.

Впрочем, молчание было еще хуже. Блу резко сказала:

– Если ты не собирался разговаривать, я не понимаю, зачем ты предложил мне поехать!

– Может, и зря.

– В самом деле, кому нужен спутник, с которым думаешь хором.

Адам с усилием овладел собой. Допустив лишь одну колючую нотку в голосе, он сказал:

– Я просто хочу сделать дело.

– Высади меня здесь. Я пойду обратно пешком.

Адам ударил по тормозам.

– Не думай, что не высажу.

– Ну так давай! – она уже схватилась за ручку.

– Ребята! – простонал Ной.

Лучшее и худшее в Блу Сарджент заключалось в том, что она всегда говорила искренне; она действительно пошла бы пешком обратно, если бы Адам сейчас ее высадил. Он скривился. Она тоже.

«Не ссорься с Блу. Не ссорься с Ганси».

Вздохнув, Адам нажал на газ.

Блу успокоилась и включила радио.

Адам даже не знал, что эта древняя кассетная штуковина работала, но после нескольких секунд шипения из динамиков понеслась мелодия. Ной сразу же принялся подпевать.

– Стукни раз, стукни два…

Адам потянулся к радио одновременно с Блу. Кассета выскочила с такой силой, что долетела до Ноя.

– Эта песня. Что она делает в твоей машине? – спросила Блу. – Ты слушаешь ее в свободное время? Как она вообще выбралась за пределы Интернета?

Ной хихикнул и показал им кассету. На ней красовался самодельный ярлычок, подписанный рукой Ронана: «Для размышлений в «хондаете». На обороте: «Подпевай в развалюхе».

– Включи! Включи! – весело потребовал Ной, размахивая магнитофонной лентой.

– Ной. Ной! Блу, отбери у него эту штуку, – попросил Адам.

Впереди маячил въезд в парк. На сей раз Адам был готов – когда они подъехали к будочке, он открыл кошелек. Внутри лежало ровно пятнадцать долларов.

Блу протянула пятерку.

– Моя доля.

Пауза.

Адам взял деньги.

Он протянул их совместный вклад в окно и получил карту, которую отдал Блу. Въехав на пологую парковку, находившуюся почти сразу за воротами, Адам неуверенно исследовал свою гордость на предмет повреждений и, к своему удивлению, не обнаружил ни одного.

– Это нужное место? – спросила Блу. – Тебе вернуть твою карту за пятнадцать долларов?

Адам сказал:

– Сейчас пойму. Давайте выйдем.

Перед ними земля резко обрывалась в бездонную пропасть; позади мрачно вздымались горы. В воздухе висел приятный и грозный запах древесного дыма: где-то, на одной из этих осенних гор, был пожар. Адам прищурился и нашел источник – дым окутывал далекую вершину. На таком расстоянии он казался скорее волшебным, чем угрожающим.

Блу и Ной скакали вокруг, пока Адам извлекал колоду Таро. Расставив ноги, чтобы лучше чувствовать пульс силовой линии, он наугад выложил карту на теплый капот и обвел рассеянным взглядом картинку – черный рыцарь на коне, с обвитым виноградными лозами жезлом в руке. Адам начал превращать ее в нечто бессловесное, сонное. Зрелище сменилось ощущением. Головокружительным ощущением дороги, подъема, чего-то правильного.

Он накрыл рыцаря ладонью и подождал, пока зрение не вернулось. Потом убрал карту.

– Рыцарь жезлов? – спросила Блу.

Но Адам уже не мог вспомнить, какую карту, собственно, достал.

– Да?

– Ну и кто тут теперь стремный? – поинтересовался Ной.

Адам надел на плечи рюкзак и зашагал к началу тропы.

– Пошли. Нам сюда.

Каменистая узкая дорожка была засыпана опавшими листьями. С одной стороны склон круто обрывался, с другой точно так же резко вздымался. Адам с особой остротой замечал массивные валуны, торчавшие посреди тропы. Покрытые ярко-зеленым мхом, похожим на мех, они казались спокойными и живыми, естественными проводниками силовой линии. Адам вел Ноя и Блу вперед и вверх, пока они не добрались до хаоса валунов. Адам сошел с тропы и полез по ним, ставя ноги на выпирающие камни и сучья. Большие синие валуны громоздились друг на друга, словно тут поиграл какой-то великан.

«Да, вот оно».

Он заглянул в расщелину, куда вполне мог пролезть человек.

Блу спросила:

– Змеи? Гнезда? Медведи?

– Охраняемый национальный парк, – сказал Ной с мрачным юмором. И добавил с неожиданной отвагой: – Я пойду первым. Мне ничто не причинит вреда.

Размытый и нематериальный, он скользнул внутрь. Настала тишина.

Тишина.

Блу прищурилась и позвала:

– Ной!

Из расселины что-то вылетело, громко шурша. Это была огромная куча дубовых листьев, напугавшая и Блу и Адама.

Следом появился Ной. Он вытащил четыре с половиной сухих листка из взъерошенных волос Блу и сдул сухие крошки с переносицы Адама.

– Все в порядке.

Адам радовался, что позвал их с собой.

Внутри было тускло, но не темно; свет падал снаружи, а еще пробивался снизу, сквозь щели между неплотно прилегавшими друг к другу камнями. Посредине этой маленькой пещерки лежал огромный валун размером со стол или алтарь. Поверхность была потертой, с углублением в виде чаши.

Адам вспомнил или узнал его – это видение посетило его в гараже.

Он ощутил легкую дрожь волнения… или предвкушения. Странно было делать это в присутствии зрителей. Он понятия не имел, как выглядит извне.

– Налей туда воды, Блу.

Блу провела рукой по камню, чтобы смахнуть мусор.

– О!

Достав из кармана черный камушек, она положила его в углубление. Потом медленно наполнила ямку водой.

В неглубокой лужице отражался потолок.

Ной отошел подальше, чтобы не отражаться в воде. Его страх высосал все тепло в пещерке. Блу протянула ему руку, но он покачал головой.

И она осталась рядом с Адамом, плечо к плечу, и Адам понял, что и этому он тоже рад. Он не помнил, когда в последний раз кто-то прикасался к нему; чужое присутствие, как ни странно, помогало обрести опору. Через несколько секунд он понял, что это, возможно, тоже проявление способностей Блу, усиливающей любую часть Кабесуотера, с которой он был связан.

Они посмотрели на воду. Адам и раньше это делал, но никогда еще вот так, в окружении камней. Казалось, в пещерке есть кто-то, кроме них. Адам не хотел признавать, что темная лужица уже пугает его – до того как произошло нечто сверхъестественное. Несколько минут все молчали.

Наконец Блу прошептала:

– Это как если бы ты надел школьную форму и кто-нибудь сказал бы тебе «классный свитер, чувак».

– Что?..

– Я просто хочу, чтоб ты знал, почему я разозлилась на того старика. Я долго думала, как тебе объяснить. Ты не понимаешь. Но… вот почему.

Он действительно не понял причину шума на заправке – ну, помимо самого факта, что Блу расстроилась (а он не хотел, чтобы она расстраивалась). Но насчет свитера она была права. Люди постоянно судили по внешности, если видели перед собой школьную форму Агленби; Адам и сам так себя вел. До сих пор.

– Я понимаю, – шепнул он в ответ.

Адам не знал, отчего они перешептывались, но ему и правда стало лучше. Нормальнее. Они были тут главными.

– Это упрощение.

– Именно, – Блу сделала глубокий вдох. – Так. Что теперь?

– Я посмотрю внутрь и сосредоточусь, – сказал Адам. – Возможно, я отключусь.

Ной захныкал.

А Блу заговорила практичным тоном:

– Что мы будем должны сделать, если ты отключишься?

– Не думаю, что вам нужно что-то делать. Я даже не знаю, как это будет выглядеть со стороны. В общем, положитесь на здравый смысл, если вдруг вас что-то смутит.

Ной обхватил себя руками.

Наклонившись над камнем, Адам увидел в воде свое лицо. Он не задумывался о том, что не похож на остальных, пока не перешел в старшую школу, где это начали замечать все. Он не знал, красив он или нет – только что он другой. Считать ли его странное лицо красивым или безобразным – это был вопрос интерпретации.

Он ждал, когда отражение исчезнет, растворится в ощущении. Но перед ним продолжало маячить лицо, покрытое пылью Генриетты, с тонким ртом и опущенными вниз углами губ. Адам жалел, что в нем зримым образом сочетались родительские гены.

– Кажется, не работает, – сказал он.

Но Блу не ответила – и через долю секунды Адам понял, что в отражении его рот не двигался, когда он говорил. Лицо просто смотрело на него, брови были тревожно и подозрительно подняты.

В нем заклубились мысли, похожие на ил, затуманивающий воду. Человеческая жизнь шла по кругу: люди снова и снова переживали медленные циклы радости и горя и ничему не учились. Каждый урок во вселенной надлежало преподать миллиард раз, и все равно напрасно. «Как самонадеянно с нашей стороны, – подумал Адам, – производить на свет детей, которые не способны ходить, разговаривать, добывать пропитание. Как мы уверены, будто ничто не погубит их, прежде чем они смогут сами о себе позаботиться». Какие они хрупкие, с какой легкостью ими пренебрегают, бросают их, избивают, ненавидят. У тех, кто становится добычей хищников, – врожденный страх.

Адам не знал, каково с ним родиться, но он научился бояться.

Может, это и неплохо, что люди забывают все полученные уроки, все хорошее и плохое, победы и поражения. Что эти знания умирают с каждым поколением. Возможно, культурная амнезия – знак милосердия. Если бы они все помнили, возможно, умерла бы надежда.

«Выйди за пределы себя», – напомнил ему голос Персефоны.

Было трудно оторваться; но он испытывал странное и жуткое утешение, стачивая углы своей души.

С некоторым усилием Адам позвал Кабесуотер. Он ощупал энергетическое поле в своем сознании. Где-то тут был обрыв или пробоина… недуг, который он мог исцелить.

Да. Ниже по силовой линии он обнаружил протечку. Сосредоточившись, Адам понял причину: в гору врезалось шоссе, выдолбив камень и нарушив естественное течение энергии. И теперь она неровно искрила, пробиваясь под и над шоссе. Если бы Адам переставил несколько заряженных энергией камней на вершине горы, это вызвало бы цепную реакцию, которая в конце концов заставила бы силовую линию пройти под землей. Тогда разорванные концы соединились бы.

Он спросил:

– Почему ты хочешь этого от меня? Rogo aliquem aliquid.

Он, в общем, не ожидал ответа, но услышал бормотание, совершенно не различимое, кроме одного слова: Грейуорен.

Ронан, который свободно говорил на языке Кабесуотера. Не Адам, которому это удавалось с трудом.

Но не на школьной лужайке. Там он не боролся за понимание. Там не было никакого особенного языка. Только он и Кабесуотер.

– Не Ронан, – сказал Адам. – Я. Именно я делаю это для тебя. Скажи мне. Покажи мне.

На него нахлынули образы. Узлы, брызжущие энергией. Вены. Корни. Двойные молнии. Притоки рек. Ветки. Лозы, обвивающиеся вокруг деревьев, как змеи, стада животных, сливающиеся воедино капли воды.

«Не понимаю».

Сплетенные пальцы. Плечо, опирающееся о чужое плечо. Кулак, стукающийся о кулак. Рука, поднимающая Адама с земли.

Кабесуотер безумно перебирал собственные воспоминания Адама и вспышками показывал ему. Перед ним мелькали Ганси, Ронан, Ной и Блу – так быстро, что Адам не успевал спохватиться.

Потом мир озарила молния – пылающая сеть энергии.

Адам по-прежнему не понимал… а затем до него дошло.

Кабесуотеров было больше одного. Во всяком случае, таких… существ или мест, как Кабесуотер.

Сколько? Адам не знал. Они были абсолютно живыми? Этого он тоже не знал. Умел ли Кабесуотер мыслить, был ли чем-то чужеродным, мог ли умереть, представлял ли собой нечто доброе и благое? Он не знал. Но Адам понимал, что Кабесуотеров больше одного, и тот, с которым он имел дело, вытягивал пальцы как можно дальше в отчаянной попытке дотянуться до соседа.

Громадность мира росла и росла внутри Адама, и он понятия не имел, сумеет ли ее вместить. Он был просто человеком. Предназначалось ли это знание для него?

Они уже преобразили Генриетту, пробудив силовую линию и укрепив Кабесуотер. Как будет выглядеть мир, если проснутся и другие леса? Может быть, он разорвется на части от электрических разрядов и магии? Или это – взмах маятника, результат сотен лет, проведенных во сне?

Сколько существует спящих королей?

«Я не могу. Слишком много. Я не предназначен для этого».

Адама вдруг охватило мрачное сомнение. Оно было материальным, обладало весом, туловищем, ногами…

«Что?» Адаму показалось, что он произнес это вслух, но он уже не помнил, насколько «сделать» отличается от «вообразить». Он слишком далеко вышел за пределы собственного тела.

И вновь он почувствовал, что к нему тянется это воплощенное сомнение, разговаривает с ним. Оно не верило в его силу. Оно знало, что он самозванец.

Адам уцепился за слова. «Ты Кабесуотер? Ты Глендауэр?» Но слова казались здесь неверным средством. Они предназначались для ртов, а у Адама больше не было рта. Он тянулся через весь мир и не мог найти дорогу обратно в пещеру. Он был в море и тонул.

Не считая этого существа, Адам был один; он думал, что оно ненавидит его, или желает его, или то и другое. Ему нестерпимо хотелось увидеть своего собеседника; но это было бы самое страшное.

Адам затрепыхался в темноте. Все направления выглядели одинаково. Что-то ползло по коже.

Он находился в пещере. Сидел, пригнувшись. Потолок был низким, сталактиты касались спины. Когда Адам протянул руку, чтобы дотронуться до стены, на ощупь она оказалась совершенно реальной. Ну или она была реальной, а он нет.

«Адам».

Он повернулся на голос и увидел женщину, которую узнал, но не мог вспомнить. Он находился слишком далеко от собственных мыслей.

Хотя Адам был уверен, что это она обратилась к нему, женщина не смотрела на него. Она сидела рядом с ним, сосредоточенно сдвинув брови и прижав к губам кулак. Возле нее на коленях стоял какой-то мужчина, но его сложенное пополам, долговязое тело намекало, что он тоже не общался с женщиной. Они, не двигаясь, смотрели на дверь, высеченную в камне.

«Адам, иди».

Дверь велела Адаму прикоснуться к ней. Она описывала, как приятно будет, когда под его пальцами повернется ручка. Она сулила постижение внутренней тьмы.

Энергия пульсировала в нем – голод, все возрастающее желание…

Он никогда и ничего так страстно не желал.

Адам стоял перед дверью. Он не помнил, как пересек пещеру, но каким-то образом он это сделал. Дверь была темно-красной, ее украшала резьба в виде корней, узлов, корон. Черная ручка масляно блестела.

Он так далеко ушел от своего тела, что теперь не мог даже представить, как пуститься в обратный путь.

«Нужны трое, чтобы открыть дверь».

«Иди».

Адам сидел, согнувшись, без движения, вцепившись пальцами в камень. Его наполняли желание и страх.

Он чувствовал, как где-то далеко его тело делается старше.

«Адам, иди».

«Не могу, – подумал он. – Я заблудился».

– Адам! Адам. Адам Пэрриш.

Он очнулся от острой боли. Лицо у него было мокрым, рука тоже, вены, казалось, были переполнены кровью.

Послышался голос Ноя:

– Зачем ты так глубоко его порезала!

– Я не рассчитала! – ответила Блу. – Адам, придурок, скажи хоть что-нибудь.

Боль делала все возможные ответы грубее. Вместо слов Адам зашипел и выпрямился, схватившись одной рукой за другую. То, что находилось вокруг, начало медленно проявляться; он и забыл, что они забрались в пещерку между валунами. Ной сидел, скорчившись, в шаге от Адама, не сводя с него глаз. Блу стояла чуть позади.

Фрагменты начали складываться. Адам с особой остротой ощущал собственные пальцы, рот, кожу, глаза, самого себя. Он никогда еще так не радовался возможности быть Адамом Пэрришем.

Его взгляд сфокусировался на розовом выкидном ноже в руке у Блу.

– Ты ранила меня? – спросил он.

Услышав голос друга, Ной с облегчением обмяк.

Адам взглянул на свою руку. На тыльной стороне кисти виднелся аккуратный порез. Ранка сильно кровоточила, но причиняла боль, только если Адам шевелил рукой. Нож, видимо, был очень острый.

Ной дотронулся до края раны ледяным пальцем, и Адам шлепнул его по запястью. Он попытался припомнить, что говорил ему голос, но слова уже ускользали из головы, как сон.

А это вообще были слова? С чего он решил, что это слова?

– Я не знала, что еще сделать, чтобы ты вернулся, – признала Блу. – Ной велел ранить тебя.

Нож смутил Адама. Он как будто символизировал какую-то другую сторону Блу – сторону, о существовании которой Адам не подозревал. Его мозг чуть не отказал, когда он попытался вписать это знание в известный ему образ Блу.

– Почему ты вообще вмешалась? Что я делал?

Она сказала «ничего» в ту самую секунду, когда Ной ответил:

– Умирал.

– У тебя стало такое пустое лицо, – продолжала Блу. – А потом глаза просто… остановились. Они не моргали. Не двигались. Я пыталась тебя вернуть.

– И вдруг ты перестал дышать, – подхватил Ной. Он поднялся на ноги. – Я же говорил. Говорил, что это плохая идея, но никто никогда меня не слушает. «Все будет в порядке, Ной, ты просто паникер», – а потом человек вдруг попадает в плен к смерти. Никто никогда не говорит: «Знаешь, Ной, ты был прав, спасибо, что спас мою жизнь, потому что быть мертвым так паршиво». Все всегда…

– Помолчи, – перебил Адам. – Я пытаюсь припомнить, что случилось.

Было что-то очень важное… трое… дверь… женщина, которую он узнал…

Видение меркло. Исчезло все, кроме ужаса.

– В следующий раз я оставлю тебя умирать, – сообщила Блу. – Когда ты, Адам, начинаешь считать себя прекрасной и уникальной снежинкой, то забываешь, где я выросла. Есть одно волшебное слово, которое надо сказать, если кто-то помог тебе во время ритуала или сеанса. «Спасибо». Не надо было звать нас с собой, если ты хотел проделать это в одиночку.

Адам вспомнил: он заблудился.

И если бы он приехал сюда один, то сейчас был бы мертв.

– Простите, – сказал он. – Я вел себя как дурак.

Ной ответил:

– Я не имел это в виду.

– А я имела, – сказала Блу.

Потом они влезли на вершину горы и там, под палящим солнцем, нашли камни, которые Адам видел в гадальном озерце. Понадобились их совместные усилия, чтобы сдвинуть камни всего на несколько дюймов. Адам не знал, как справился бы с этим без помощи. Возможно, до сих пор он ошибался, а это как раз и было правильное, настоящее поведение мага.

Он оставил на камне кровавые отпечатки пальцев, но и в этом было нечто приятное.

«Я был здесь. Я существую. Я живой, потому что у меня идет кровь».

Он непрестанно был благодарен за свое тело. «Привет, потрескавшиеся руки Адама Пэрриша, я счастлив, что вы у меня есть».

Они безошибочно поняли, в какой момент связь восстановилась, потому что Ной вдруг сказал: «О!» – и вытянул руки. Несколько минут его силуэт рисовался на фоне синевато-серого неба, и не было никакой разницы между Ноем, Блу и Адамом. Он ничем не отличался от живых людей.

Стоя под ударами ветра, Ной дружески обнял одной рукой Блу, а другой Адама и притянул обоих к себе. Потом они побрели обратно по тропе. Рука Блу лежала на спине Ноя, а пальцами она цеплялась за футболку Адама, как будто они были единым целым, пьяным шестиногим животным. В ране на руке Адама отдавалось биение сердца. Пускай он мог истечь кровью на пути вниз с горы, но совершенно не возражал.

И вдруг, сделавшись сильнее втрое от присутствия Ноя и Блу, Адам вспомнил женщину, которую видел в воде.

Он сразу понял, кто она такая.

– Блу, – сказал он, – я видел твою мать.

40

– Это одно из моих любимых мест, – сказала Персефона, сидя в качалке и отталкиваясь от пола босой ногой. Волосы каскадом спадали ей на руки. – Здесь так уютно.

Адам пристроился на краешке кресла-качалки рядом с ней. Ему здесь не так уж нравилось, но говорить этого он не стал. Персефона попросила встретиться с ней тут, хотя в норме никогда не назначала место для встречи; она предоставляла выбор Адаму, и это всегда казалось очередным испытанием.

Они сидели на крыльце странного древнего магазина, из тех, что вымерли почти везде, но в окрестностях Генриетты встречались нередко. Снаружи эти магазины обычно выглядели именно так: низкое длинное крыльцо с креслами-качалками, обращенными лицом к дороге, изрытая гравиевая парковка, окна, облепленные объявлениями о продаже сигарет и наживки. Внутри обычно продавались продукты первой необходимости: тех марок, о которых никто никогда не слышал, – футболки, которые Адам не стал бы носить, рыболовные принадлежности, игрушки десятилетней давности, а иногда – чучело головы оленя. Сюда ходили люди, которых даже деревенщина Адам считал неотесанными.

Хотя Ганси, наверное, здесь понравилось бы. В этих местах время как будто не имело никакого знания, особенно в такой вот вечер, когда сквозь листву падали пятна света, скворцы кричали, сидя на телефонных проводах, а мимо медленно проезжали старики в древних машинах. Все это с таким же успехом могло происходить двадцать лет назад.

– Три – очень сильное число, – сказала Персефона.

Занятия с Персефоной всегда были непредсказуемы. Приходя, Адам никогда не знал, чему научится. Иногда он не понимал этого даже после окончания урока.

Сегодня он хотел спросить ее о Море, но трудно было задать Персефоне вопрос и получить ответ, когда ты того хотел. Лучше всего получалось, если ты задавал вопрос в ту самую секунду, когда она сама собиралась на него ответить.

– Типа, трое спящих?

– Конечно, – ответила Персефона. – Или три рыцаря.

– Какие три рыцаря?

Она вытянула палец, привлекая его внимание к огромной вороне – или во́рону, – которая медленно скакала по другой стороне дороги. Адам не понял, считала ли Персефона это зрелище значимым или просто забавным.

– Когда-то были. А еще – три Христа.

До Адама не сразу дошло.

– О господи. В смысле, Бог, Иисус и Святой Дух?

Персефона покрутила маленькой рукой.

– Вечно я забываю имена. Есть и три богини. Одну зовут Война, если не ошибаюсь, другая еще мала… ох, подробности вылетают из головы. Короче, три – это важно.

Теперь Адам умел играть в эти игры лучше, чем раньше. Лучше угадывал связи.

– Ты, Мора и Калла.

Может быть, теперь самое время заговорить о…

Персефона кивнула, или качнулась, или то и другое.

– Это устойчивое число – три. Пятерки и семерки – тоже хорошо, но три – самое лучшее. Все всегда разрастается до трех или сокращается до трех. Лучше всего начать именно с тройки. Два – ужасное число. Два – это соперничество, ссора, убийство.

– Или брак, – подумав, добавил Адам.

– То же самое, – ответила Персефона. – Вот тебе три доллара. Иди и купи мне вишневую колу.

Он повиновался, не переставая думать, каким образом спросить о своем видении и о том, как использовать его для поисков Моры. С Персефоной было возможно все; Адам не исключал, что с самого начала они обсуждали именно это.

Вернувшись, Адам внезапно спросил:

– Это последний раз, да?

Продолжая качаться, Персефона кивнула.

– Сначала я думала, что ты заменишь одну из нас, если что-то случится.

Не сразу до Адама дошел смысл этих слов, а когда наконец дошел, от удивления он на целую минуту утратил дар речи.

– Я?

– Ты очень хорошо умеешь слушать.

– Но я… я… – он сам не знал, как закончить фразу, и наконец сказал: – Я же уеду.

И тут же понял, что имел в виду другое.

Но Персефона своим тихим голосом произнесла:

– Теперь я вижу, что этого не может статься. Ты похож на меня. Мы не похожи на остальных.

«Остальные – это кто? Люди?»

«Ты непознаваем».

Он вспомнил ту минуту на вершине горы, с Блу и Ноем. Или в суде, с Ронаном и Ганси.

Адам уже ни в чем не был уверен.

– Нам лучше всего в обществе себе подобных, – продолжала Персефона. – Другим иногда бывает с нами трудно – когда они не могут нас понять.

Она пыталась сказать ему что-то, провести параллель, но Адам не понимал какую.

– Только не говори, что Мора мертва.

Персефона продолжала качаться. А потом она остановилась и взглянула на него своими черными-пречерными глазами. Солнце опускалось за деревья, так что листья казались черным кружевом, а волосы Персефоны – белым.

У Адама перехватило дыхание. Он негромко спросил:

– А ты можешь увидеть собственную смерть?

– Каждый ее видит, – спокойно ответила Персефона. – Большинство людей, впрочем, заставляют себя не смотреть.

– А я не вижу, – сказал Адам.

И тут же ощутил, как в него изнутри впился острый угол. Он все знал. Это происходило сейчас, это приближалось, это уже произошло. Где-то, когда-то – он умирал.

– Видишь, – проговорила Персефона.

– Но я же не знаю как.

– А ты не сказал как.

Что он хотел сказать – но не сумел, потому что Персефона не поняла бы, – так это что ему страшно. Адама пугали не странности. А мысль о том, что однажды он не сможет увидеть ничего другого. Настоящего. Обыденного. Человеческого.

«Мы не похожи на остальных».

Адам подумал, что, может, он все-таки похож. И даже наверняка. Потому что его сильно заботило исчезновение Моры и еще сильнее – смерть Ганси, и теперь, когда он об этом знал, ему хотелось что-нибудь сделать. Он должен был что-нибудь сделать. Он был Кабесуотером, который тянулся к другим.

Адам с трудом перевел дух.

– Ты знаешь, как умрет Ганси?

Персефона выставила язык – совсем чуть-чуть. Она, казалось, сама этого не заметила. Потом она сказала:

– Вот тебе еще три доллара. Иди и купи себе вишневую колу.

Адам не взял деньги. Он ответил:

– Я хочу знать, как давно тебе известно про Ганси. С самого начала? Да. С самого начала. Ты все поняла, когда он пришел к вам на сеанс. Ты собиралась нам об этом сказать?

– Не понимаю, с какой стати. Иди и купи колу.

Адам не повиновался. Ухватившись за подлокотники качалки, он сказал:

– Когда я найду Глендауэра, я попрошу его оставить Ганси в живых. И все.

Персефона молча смотрела на него.

Перед мысленным взором Адама дрожал и извивался Ганси, покрытый кровью. Только теперь у него было лицо Ронана. Ронан уже умер, Ганси предстояло умереть – где-то, когда-то. Это правда происходило?

Адам не хотел знать. Он хотел знать.

– Ну так скажи мне! – потребовал он. – Скажи, что делать!

– Что ты хочешь, чтобы я сказала?

Адам вскочил так резко, что кресло бешено закачалось.

– Скажи, как спасти его!

– Надолго? – спросила Персефона.

– Хватит! – воскликнул Адам. – Прекрати! Прекрати быть такой… такой отстраненной. Я не могу постоянно все видеть в перспективе – иначе в чем смысл? Просто объясни мне, что я должен сделать, чтобы не убить его!

Персефона наклонила голову набок.

– С чего ты взял, что ты убьешь его?

Адам уставился на нее. И пошел в магазин за вишневой колой.

– Жарко? – поинтересовалась продавщица, когда Адам протянул деньги.

– Ту я купил для друга, – сказал Адам, хотя и сомневался, что у Персефоны были друзья.

– Для друга? – уточнила продавщица.

– Наверное.

Адам вышел и обнаружил пустое крыльцо. Его качалка еще слегка колебалась. Рядом стояла бутылка вишневой колы.

– Персефона?

Охваченный внезапными опасениями, он подбежал к качалке, на которой недавно сидела Персефона, и положил ладонь на сиденье. Оно было прохладным. Адам пощупал свою качалку. Теплая.

Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, не вернулась ли Персефона в машину. Но там никого не было. На парковке стояла тишина, даже птица замолчала.

– Нет, – сказал Адам, хотя никто не мог его услышать.

Его сознание – сознание, которое странным образом изменил Кабесуотер, – бешено влеклось прочь от всего, что он знал и чувствовал, от всего, что сказала Персефона, от всего, что случилось с той минуты, когда он приехал сюда. Солнце заползло за деревья.

– Нет, – повторил Адам.

Продавщица стояла у двери и запирала магазин на ночь.

– Подождите, – сказал Адам. – Вы видели мою знакомую? Или… я приехал сюда один?

Женщина удивленно подняла бровь.

– Простите, – сказал Адам. – Я понимаю, что это звучит глупо. Но, пожалуйста, скажите. Я был один?

Продавщица помедлила, явно ожидая какого-то розыгрыша. Затем кивнула.

Адаму показалось, что его сердце сделалось бездонным.

– Дайте телефон. Пожалуйста, мэм. На минуточку.

– Зачем?

– Случилась беда.

41

– Я здесь, – сказала Блу, вбегая в дверь дома номер 300 на Фокс-Вэй.

Она вспотела, была раздражена и нервничала, разрываясь между надеждой на ложную тревогу и на то, что случившееся достаточно важно, чтобы оправдать ее спешный уход в разгар смены в «Нино».

Калла встретила Блу в коридоре, когда девушка бросила сумку у двери.

– Иди сюда и помоги Адаму.

– А что случилось с Адамом?

– Ничего, – ответила Калла. – Все как обычно. Он ищет Персефону!

Они зашли в гадальную. Адам сидел во главе стола. Очень неподвижно, с закрытыми глазами. Перед ним стояла черная гадальная миска из комнаты Моры. Свет исходил лишь от трех мерцающих свечей. В животе у Блу что-то неприятно сжалось.

– Сомневаюсь, что это хорошая идея, – сказала она. – В последний раз…

– Знаю. Он мне рассказал, – перебила Калла. – Но он готов рискнуть. И будет лучше, если мы поучаствуем втроем.

– А почему он ищет Персефону?

– Он думает, с ней случилось что-то плохое.

– Где она? Она сказала тебе, куда пошла?

Калла устремила на Блу испепеляющий взгляд. Ну конечно. Персефона никогда никому ничего не говорила.

– Ладно, – сказала Блу.

Калла закрыла за ними дверь гадальной и жестом велела Блу сесть рядом с Адамом.

Тот открыл глаза. Блу не знала, о чем его спросить, а он просто слегка качнул головой, как будто сердился на себя, или на Персефону, или на весь мир.

Калла уселась напротив и взяла Адама за руку. Она приказала Блу:

– Возьми другую. Я буду его удерживать, а ты усиливать.

Блу и Адам переглянулись. Они не держались за руки со времен разрыва. Блу положила руку на стол, и Адам сплелся с ней пальцами. Осторожно. Ненавязчиво.

Блу сжала их.

Адам сказал:

– Я…

И замолчал. Он смотрел в гадальную миску краем глаза, не напрямую.

– Ты – что? – уточнила Калла.

Он договорил:

– Я вам доверяю.

Блу стиснула его руку чуть крепче. Калла сказала:

– Мы тебя не оставим.

Миска замерцала, и он посмотрел в нее.

Адам смотрел и смотрел, свечи мигали, и Блу уловила момент, когда его тело выпустило душу, потому что в ту секунду отражение свечей в миске сделалось странным, а пальцы Адама обмякли в ее руке.

Блу внимательно посмотрела на Каллу, но та продолжала сидеть, как прежде, держа светлую руку Адама в своей темной, вскинув подбородок и устремив на юношу внимательный взгляд.

Его губы двигались, словно он говорил сам с собой, но с них не слетало ни звука.

Блу задумалась, каким образом усиливает его транс, заставляя Адама погружаться глубже в эфир. Адам теперь блуждал, оторвавшись от своего тела и разматывая нить, которая прикрепляла душу к оболочке. Калла цеплялась за конец этой нити, а Блу гнала Адама дальше.

Он нахмурился. Его губы разомкнулись, глаза сделались совершенно черными – черными, как зеркальная поверхность миски. То и дело в них появлялись три изогнутых язычка пламени, отражавшиеся в воде. Но иногда в одном глазу их было два, а в другом только один, или три в одном и ничего в другом, или по три в обоих… а потом темнота.

– Нет, – шепотом сказал Адам.

Его голос звучал непривычно. Блу со страхом вспомнила ту ночь, когда наткнулась на Нив, гадавшую среди корней бука.

И вновь она посмотрела на Каллу.

Но та по-прежнему оставалась спокойна и внимательна.

– Мора? – позвал Адам. – Мора?

Он произнес это голосом Персефоны.

«Я не выдержу», – вдруг подумала Блу. Ее душа не могла этого вынести. Она боялась.

Свободной рукой Калла потянулась через стол и сжала руку Блу. Теперь они сомкнулись в кольцо вокруг гадальной миски.

Адам дышал рывками, медленно.

«Только не это».

Блу почувствовала, как шевельнулась Калла, крепче стискивая руку Адама.

– Нет, – повторил он, уже своим собственным голосом.

Пламя в его глазах стало огромным.

Затем они снова почернели.

Он не дышал.

Мгновение в комнате стояла тишина. Две секунды. Три.

Свечи в гадальной миске погасли.

– ПЕРСЕФОНА! – закричал Адам.

– Давай! – велела Калла, выпустив руку Блу. – Отпусти его!

Блу разжала пальцы, но ничего не произошло.

– Рви! – рыкнула Калла. – Я знаю, ты это умеешь. А я притащу его обратно!

Она прижала большой палец свободной руки к середине лба Адама, а Блу принялась отчаянно вспоминать, каким образом она отключила Ноя, там, на Монмутской фабрике. Но одно дело – выдернуть вилку из розетки, когда Ной швырялся разными вещами. И другое – когда она смотрела на неподвижную грудь и пустые глаза Адама. Совсем другое – когда его плечи обмякли, а лицо уткнулось в подставленные руки Каллы, не позволившей ему упасть в гадальную миску…

«Он доверяет нам. Он никому не доверяет, но доверяет нам. Он доверяет тебе, Блу».

Она вскочила и возвела стены. Чтобы укрепить их, она попыталась представить яркий свет, льющийся сверху, но в присутствии безжизненно распростертого на другом конце стола тела Адама это было трудно. Калла хлопнула его по щеке.

– Очнись, сукин сын! Вспомни свое тело!

Блу повернулась к ним спиной.

Закрыла глаза.

И сделала это.

Настала тишина.

Потом включилась лампа над головой, и голос Адама произнес:

– Она здесь.

Блу развернулась.

– Что значит «здесь»? – спросила Калла.

– Здесь, – повторил Адам, оттолкнулся и встал. – Наверху.

– Но мы искали в ее комнате, – сказала Калла.

– Не в комнате, – Адам нетерпеливо помахал рукой. – Выше… какое тут самое высокое место?

– Чердак, – ответила Блу. – Но что ей там делать? Гвенллиан?..

– Гвенллиан на дереве на заднем дворе, – сказала Калла. – Общается с птицами, которые ее ненавидят.

– На чердаке есть зеркала? – спросил Адам. – Какое-то место, куда она могла отправиться на поиски Моры?

Калла выругалась.

Она распахнула дверь чердака и влетела туда первая. Адам и Блу следовали за ней. Остановившись на пороге, Калла сказала:

– Нет.

Блу проскочила мимо нее.

В промежутке между зеркалами она увидела груду кружев, ткани и…

Персефону.

Адам бросился к ней, но Калла схватила его за руку.

– Нет, идиот. Не вздумай оказаться между ними! Блу, стой!

– Я рискну, – ответила та.

И опустилась на колени рядом с Персефоной. Нельзя было нарочно упасть так, как лежала она – на коленях, с заведенными назад руками и задранной головой (ее подбородок покоился на ножке зеркала). Черные глаза смотрели в никуда.

– Мы ее вернем, – сказал Адам.

Но Калла уже плакала.

Блу, совершенно не заботясь о внешнем достоинстве, подхватила Персефону под мышки и потащила прочь легкое, не сопротивляющееся тело.

Они вернут ее. Как и сказал Адам.

Калла упала на колени и закрыла лицо руками.

– Хватит, – дрогнувшим голосом велела Блу. – Иди сюда и помоги.

Она взяла Персефону за руку. Та была холодной, как стены пещеры.

Адам стоял, обхватив себя руками, с вопросом в глазах.

Блу уже знала ответ, но не могла его выговорить.

Калла сказала:

– Она умерла.

42

До тех пор Блу не верила в смерть.

Не верила всерьез.

Это случалось с другими людьми, другими семьями, в других местах. В больницах, автомобильных катастрофах, зонах боевых действий. Это происходило (Блу вспомнила слова Ганси, сказанные у гробницы Гвенллиан) с церемониями. Смерть как-то оповещала о себе.

Она не могла наступить просто так, на чердаке, солнечным днем, пока они сидели в гадальной. Она не могла взять и наступить за одну-единственную секунду – необратимую секунду.

Этого не могло случиться с людьми, которых Блу знала всю жизнь.

Но случилось.

И теперь, отныне и навсегда, стало две Блу. Одна, которая была раньше, и вторая, которая появилась теперь. Та, которая не верила, и та, которая знала.

43

Ганси приехал в дом номер 300 на Фокс-Вэй после того, как уехала «Скорая», не потому что недостаточно спешил, а из-за проблем связи. Понадобилось двадцать четыре звонка от Адама на мобильник Ронану, прежде чем Ронан удосужился взять трубку, а потом ему потребовалось некоторое время, чтобы разыскать Ганси на кампусе. Мэлори где-то странствовал с Псом, исследуя Вирджинию; впрочем, профессору пока необязательно было об этом знать.

Персефона умерла.

Ганси не мог в это поверить не потому, что не верил в близость смерти – он не мог перестать в нее верить, – но потому что не ожидал, что Персефона поступит настолько по-человечески. Возьмет и умрет. В трех обитательницах дома на Фокс-Вэй было нечто неизменное – Мора, Персефона и Калла напоминали ствол, от которого отходили все остальные ветки.

«Мы должны найти Мору», – подумал он, вылезая из «Камаро» и шагая по дорожке. Ронан брел за ним, сунув руки в карманы; Бензопила мрачно перепархивала с дерева на дерево, следуя за Ронаном. «Потому что если Персефона умерла, значит, ничто не помешает умереть и Море».

Адам сидел в тени крыльца. Глаза у него были пустые, меж бровей – складка. Миссис Ганси обычно касалась большим пальцем лба Ричарда Ганси Третьего и разглаживала морщинку; она до сих пор делала так с Ганси Вторым.

Ему сильно захотелось разгладить лоб Адама, но тот поднял голову и сказал:

– Я нашел ее. И что толку?

Адам ждал, что Ганси его успокоит, и, пусть радоваться было нечему, тот собрался с силами и произнес:

– Ты сделал все, что мог. Калла мне позвонила и рассказала. Она гордится тобой. Легче сейчас не будет, Пэрриш. Не надейся.

Адам, освободившись, горестно кивнул и уставился на ноги.

– Где Блу?

Адам хлопнул глазами. Очевидно, он не знал.

– Я зайду, – сказал Ганси, а Ронан сел на ступеньку рядом с Адамом. Закрывая за собой дверь, Ганси услышал голос Адама:

– Я не хочу говорить.

И ответ Ронана:

– Блин, а я что, собираюсь?

Он нашел Каллу, Джими, Орлу и двух других молодых женщин, которых не узнал, на кухне. Ганси хотел начать со слов «примите мои соболезнования» или с еще какой-нибудь вежливой фразы, которая имела бы смысл за пределами этой кухни, но в данном контексте все вежливые фразы выглядели фальшивее, чем обычно.

И тогда он сказал:

– Я иду в пещеру. Мы идем.

Это было невозможно, но какая разница? Невозможным было все. Он ожидал, что Калла возразит, но она молчала.

Отчасти Ганси хотелось, чтобы она попыталась их отговорить; это была та его часть, которая чувствовала ползущие по шее маленькие ножки.

«Трус».

Он потратил много времени, учась загонять эту мысль в глубины сознания, и теперь одержал верх.

– Я иду с вами, – сказала Калла, крепко сжимая в руке бокал. – Хватит этой самодеятельности. Я так зла, что могу…

Она швырнул бокал на пол, и он разбился у ног Орлы. Орла уставилась на осколки, потом на Ганси – лицо у нее было виноватое, но Ганси долго прожил бок о бок с горем Ронана и мог опознать его с первого взгляда.

– Вот! – крикнула Калла. – Вот, пожалуйста. Я его просто разбила безо всякой причины!

– Я за пылесосом, – сказала Джими.

– Я за успокоительным, – сказала Орла.

Калла вылетела на задний двор.

Ганси отступил и прокрался вверх по лестнице в телефонную (швейную, кошачью) комнату. Это было единственное место на втором этаже, куда его приглашали, и единственное, где, как он знал, имело смысл поискать Блу. Впрочем, там он ее не нашел – как и в соседней комнате, которая, очевидно, служила ей спальней. Ганси обнаружил Блу в конце коридора, в каморке, которая явно принадлежала Персефоне; там пахло ею, и все было странно и умно.

Блу сидела у кровати, яростно царапая лак на ногтях. Она посмотрела на Ганси. Вечерний свет резко и ярко падал на матрас у нее за спиной, заставляя девушку щуриться.

– Отчего так долго? – спросила она.

– У меня был отключен телефон. Прости.

Она соскребла на косматый коврик еще кусочек лака.

– Конечно, в любом случае не было смысла торопиться.

«Ох, Блу».

– Мистер Грей здесь? – спросила она.

– Я его не видел. Слушай, я сказал Калле, что мы собираемся в пещеру. Чтобы найти Мору… – и он поправился: – Твою маму.

– Ради бога, не говори со мной тоном Ричарда Ганси! – огрызнулась Блу, а потом вдруг заплакала.

Это было против правил, но Ганси присел рядом, коснувшись одним коленом ее спины, а другим ног, и обнял Блу. Она прижалась к нему, положив стиснутые руки на грудь Ганси. Он почувствовал, как горячая слеза упала в ямочку над ключицей. Ганси закрыл глаза от солнца, лившегося в окно, – ему было жарко в свитере, нога немела, в локоть впивалась металлическая рама кровати, Блу Сарджент лежала у него на груди, и он не двигался.

«Помогите», – подумал он. И вспомнил слова Гвенллиан: «Оно начинается». Он чувствовал это. Что-то раскручивалось, все быстрее и быстрее, как катушка, подхваченная ветром.

«Начинается, начинается…»

Он сам не знал, кто кого утешает.

– Я – часть бессмысленного нового поколения, – наконец сказала Блу, уткнувшись в него.

Желание и страх жили рядом друг с другом в его сердце и обострялись от такого соседства.

– Компьютерное поколение. Все время кажется, что можно нажать кнопку перезагрузки и обновиться.

Ганси отстранился и поморщился от колотья в ноге, а потом дал Блу листик мяты и прислонился к спинке кровати. Подняв голову, он обнаружил, что на пороге стоит Гвенллиан. Ганси понятия не имел, сколько времени она там провела. Она стояла, вытянув одну руку и ухватившись за косяк, словно боялась, что ее впихнут в комнату.

Она подождала, пока не убедилась, что Ганси смотрит на нее, а затем запела:

– Ты пытаешься меня разозлить? – спросил Ганси.

– А ты злишься, маленький рыцарь? – нежно ответила Гвенллиан. Положив щеку на руку, она принялась качаться туда-сюда. – Мне часто виделась смерть. Я много раз пропела все песни, какие знала, пока лежала ничком в том ящике. Каждый глаз! Каждый глаз, к которому можно было обратиться, я умоляла посмотреть на меня. И – ничего в ответ, кроме тупости и слепоты!

– Как ты пользовалась чужими глазами, если ты такая же, как я? – поинтересовалась Блу. – Если у тебя нет собственных магических способностей.

Рот Гвенллиан приобрел самые презрительные очертания.

– Этот вопрос! Все равно что спросить, как можно вбить гвоздь, если ты не молоток.

– Ладно, – сказала Блу. – Проехали. Мне, в общем, дела нет.

– Меня учил Артемус, – продолжала Гвенллиан. – Когда не пытался опорочить моего отца. Вот тебе загадка, моя любовь, моя любовь, моя любовь, что растет, моя любовь, моя любовь, моя любовь, из темноты, моя любовь, моя любовь, моя любовь, в темноту, моя любовь, любовь, моя любовь.

Блу сердито поднялась на ноги.

– Хватит игр.

– Дерево ночью, – ответил Ганси.

Гвенллиан перестала раскачиваться на косяке и уставилась на него, по-прежнему сидевшего на полу.

– Многое от моего отца, – сказала она. – Многое от моего отца вижу в тебе. Артемус, дерево ночью. Твоя мать ищет его, синяя лилия? Тогда разыщи моего отца. Артемус будет рядом с ним, как можно ближе, если только ему ничего не помешает. Лучше говорить шепотом.

Она плюнула на пол рядом с Ганси.

– Я и ищу его, – сказал Ганси. – Мы спустимся под землю.

– Прикажи мне сделать что-нибудь для тебя, маленький принц, – проговорила Гвенллиан. – Покажи свой королевский нрав.

– Таким образом и твой отец заставлял других ему служить? – спросил Ганси.

– Нет, – ответила Гвенллиан с легкой досадой. – Он просил.

Хотя все это было неправильно и невероятно, ее слова согрели душу Ганси. Да, так: Глендауэр правил прося, а не приказывая. Это был король, которого Ганси искал.

– Ты пойдешь с нами? – спросил он.

44

Когда Колин Гринмантл вышел на крыльцо исторической фермы и посмотрел на поле, он обнаружил вдалеке стадо коров, а поблизости – двух молодых людей.

Точнее сказать, Адама Пэрриша и Ронана Линча.

Он посмотрел на них сверху вниз.

Они посмотрели на него снизу вверх.

Обе стороны молчали. Парни выглядели как-то тревожно – в частности, у Адама Пэрриша было интересное лицо. Не в том смысле, что он был интересным человеком. Скорее, что-то необычное крылось в его чертах. Он был чужаком, красивым образчиком представителей Западной Вирджинии – тонкие, как перья, скулы, впалые щеки, светлые, чуть заметные брови. Дикий и костлявый, как портреты времен Гражданской войны. «Брат убивал брата, а их фермы превращались в руины…»

А Ронан Линч походил на Ниалла Линча – иными словами, выглядел той еще сволочью.

Ох, молодость.

Поэтому Гринмантл первым разбил лед. Он спросил:

– Вы принесли домашнюю работу?

Они продолжали стоять там как пара близнецов из ужастика – один светлый, другой темный.

Адам Пэрриш слегка улыбнулся и сразу помолодел на два года. Зубов у него был полный набор.

– Я знаю, кто вы.

Это было интересно.

– И кто же?

– А вы не знаете? – безмятежно спросил Адам Пэрриш.

Гринмантл прищурился.

– Мы играем в какую-то игру, мистер Пэрриш?

– Возможно.

Игры, по крайней мере, были одной из специальностей Гринмантла. Он прислонился к перилам.

– В таком случае, я тоже знаю, кто вы.

Ронан Линч передал Адаму Пэрришу здоровенный коричневый конверт.

– Сомневаюсь, – ответил Адам.

Гринмантлу не понравилось бесстрашие, написанное на его лице. Нет, даже не бесстрашие – это было отсутствие выражения в принципе. Гринмантл задумался, что в конверте. «Признания юного социопата».

Он сказал:

– Знаете, что не позволяет беднякам подняться, мистер Пэрриш? Отнюдь не отсутствие дохода. Скудость воображения. Обитатели трейлеров грезят о домике в пригороде, обитатели домика в пригороде грезят о большом городе, большой город грезит о звездах и так далее, и тому подобное. Бедняк может представить себе трон, но он понятия не имеет, как вести себя по-королевски. Бедность воображения. Но вы… вы – кукушонок, проникший в чужое гнездо. Вы – мистер Адам Пэрриш, Энтитем-лейн, двадцать один, Генриетта, штат Вирджиния, и у вас хорошее воображение, но все равно вы – самозванец.

Парень был молодцом. Кожа вокруг глаз у него натянулась лишь самую малость, когда Гринмантл назвал адрес.

– Поверьте, ничего не стоит швырнуть вас наземь, – добавил Гринмантл, на тот случай, если Пэрриш еще недостаточно нервничал. – Вы бы с тоской вспоминали дни, проведенные в трейлере.

Адам Пэрриш смотрел на него. И Гринмантл вдруг понял, что Пэрриш пугает его точно так же, как Пайпер, когда он застал ее перед зеркалом.

Адам перевернул пухлый конверт, и Гринмантл увидел коричнево-красное пятно. Это всегда был плохой знак. Адам сказал:

– Если не уберетесь из Генриетты к пятнице, все, что лежит в этом конверте, станет правдой.

Ронан Линч тоже улыбался, и его улыбка была вроде ножа.

Они оставили конверт и ушли.

– Пайпер! – крикнул Гринмантл, когда они скрылись.

Но она не ответила. Невозможно было понять, где она – дома, но в трансе, или ушла искать нечто, о чем ей напели зеркала.

Генриетта. Проклятая Генриетта. Да пусть подавятся.

Гринмантл спустился с крыльца и нашел калитку, которая вела наружу. Он открыл конверт. Коричнево-красным истекала отрубленная гниющая рука. Маленькая. Детская. Кроме нее, в конверте лежал заклеенный полиэтиленовый пакет, испачканный кровью, а в нем – бумаги и фотографии.

Каждая по отдельности была отвратительна.

Все вместе они были убийственны.

Содержимое конверта повествовало о Колине Гринмантле, хитром массовом убийце и закоренелом извращенце. Там были описания мест, где находились тела и части тел. Скриншоты изобличающей переписки и фотографии с мобильника – а когда Гринмантл достал собственный телефон, то обнаружил их на нем, во всем своем ужасающем блеске. Там были письма, домашнее видео, фотографии… груда улик.

Все это было неправдой.

Все это было выдумано.

Но какая разница? Выглядело вполне достоверно. Правдивее правды.

Грейуорен существовал на самом деле, и эти двое мальчишек обладали им, но что толку? Они были неприкасаемы – и знали это.

Проклятая молодость.

На самом дне конверта, полного мерзостей, нашелся клочок бумажки. Почерком, который настолько походил на почерк Ниалла Линча, что мог принадлежать лишь его сыну, было написано: Qui facit per alium facit per se.

Гринмантл знал эту пословицу.

«Тот, кто действует через другого, действует сам».

45

– Так. Мы уезжаем, – сказал Гринмантл. – Срочные семейные дела. Возвращаемся в Бостон. Собирай вещи. Позвони друзьям. Я избавил тебя от книжного клуба.

Пайпер взяла сумочку.

– Нет, я собираюсь кое-куда с парнями.

– С парнями!

– Да, – сказала Пайпер. – Этот ужасный Серый Человек водит белую машину? Такую, на которых любят гоняться мальчишки. Ну, знаешь, с большим крылом сзади. Это, видимо, должно означать, что у водителя большой член? У меня такое ощущение, что кто-то из них за мной ездит. Я имею в виду, ха, чаще обычного, потому что сам понимаешь, – и она встряхнула волосами.

– Я не желаю говорить про Серого Человека, – сказал Гринмантл. – Я говорю с тобой про твои вещи.

– Я не стану собираться. Кажется, я кое-что нашла, – заявила Пайпер.

Гринмантл показал ей конверт.

Она впечатлилась далеко не так сильно, как он. Она сказала:

– Ради бога. Если я нашла именно то, что думаю, мы запросто избавимся от всех проблем. И дадим детишкам по рукам. Извини. О, это я неудачно пошутила, – она расхохоталась. – Ладно, я пошла.

«С парнями». Гринмантл встал.

– Я поеду с тобой. И по пути уговорю тебя поехать со мной обратно в Бостон.

Пайпер никоим образом не могла найти нечто, способное перевесить целый конверт компромата. Единственное, что Пайпер могла найти, – это очередной дурацкий мастер-класс и лысую собачонку.

– Как хочешь. Надевай сапоги.

Оказалось, что Пайпер собиралась встретиться с двумя громилами, которых нанял Гринмантл. Вообще-то они были не такие брутальные, как он думал. Одного звали Моррис, и на преступный путь его толкнула проблема с алиментами. Второго звали Зверь… ну, хотя бы он выглядел именно так, как думал Гринмантл.

И они оба смотрели на Пайпер, как будто она знала, о чем говорила.

– Покажите, что у вас есть, – велела она.

Когда село солнце, Моррис и Зверь отвели их к убогой ферме. Даже в свете фар было нетрудно понять, что эта ферма видала лучшие дни. Крыльцо просело. Кто-то попытался улучшить облик дома, высадив перед ним ряд веселеньких цветочков.

Зверь и Моррис повели Пайпер и Гринмантла по полю. У них было с собой всякое снаряжение. У Пайпер тоже. У Гринмантла были сапоги. Он чувствовал себя четвертым колесом в транспортном средстве, которое вообще-то не планировалось четырехколесным.

Он посмотрел через плечо, чтобы убедиться, что Серого Человека, вечно стоящего у него за плечом, на самом деле там нет.

– У меня мало практического опыта по части преступлений, – сказал Гринмантл, пока они шагали через поле, – но разве нам не следовало оставить машины в каком-нибудь конспиративном месте? Укромном, – пояснил он для Зверя.

– Здесь никто не живет, – буркнул Зверь.

Гринмантла одновременно напугал и впечатлил его утробно-низкий голос.

Моррис, у которого голос был гораздо цивильнее, добавил:

– Мы съездили заранее и проверили.

Два спецсотрудника – громилы – громила и Моррис – привели их к какому-то каменному строению. Гринмантлу показалось, что у него нет крыши, но спустя несколько секунд его глаза привыкли к темноте, и он понял, что это каменная башня, уходящая в ночь. Он сам не знал, почему сначала счел ее развалиной. Бог весть каким образом она оказалась в самом сердце вирджинского захолустья, но как минимум это было интересно, а Гринмантл любил интересное.

– Там пещера, – сказал Моррис.

На двери висел замок, но он уже был взломан, возможно, клыками Зверя.

– И эта пещера соответствует описанию, которое я вам дала? – уточнила Пайпер.

– Откуда у тебя описание пещеры? – поинтересовался Гринмантл.

– Заткнись, пока не повредило, – любезно сказала та.

– Да, – ответил Моррис. – Я не видел никаких дверей типа той, что вы описали, но мы не заходили далеко.

Он толкнул дверь, а Зверь включил массивный фонарь.

Он осветил огромного мужчину, сидевшего у входа в пещеру. На коленях у него лежало ружье.

– К ВАШЕМУ СВЕДЕНИЮ, ПЕЩЕРА ПРОКЛЯТА, – сообщил он. – И ЛУЧШЕ ВАМ УЙТИ СЕЙЧАС ЖЕ. КОРОТКАЯ ДОРОГА – ЧЕРЕЗ ПОЛЕ.

Пайпер посмотрела на Морриса и Зверя.

– Этот тип сидел здесь, когда вы приезжали в прошлый раз?

– Нет, мэм, – ответил Моррис. – Эй, дружище, мы войдем в пещеру. Есть простой вариант, есть сложный. Так?

При этом он бросил взгляд на Пайпер.

– Так, – ответила та. – В любом случае спасибо за предупреждение.

Огромный лоб незнакомца нахмурился.

– ТАМ ВНУТРИ ЕСТЬ ТО, ЧТО НЕЛЬЗЯ БЕСПОКОИТЬ.

Гринмантл, опасаясь, что впоследствии этот человек его опознает, тактично отступил в тень, чтобы скрыть лицо.

И стукнулся спиной о чью-то грудь.

– Колин, – произнес Серый Человек. – Я разочарован. Ты разве не изучил содержимое конверта?

– Господи боже мой, – заскулил Гринмантл. – Я вообще не хотел сюда ехать!

– ТЫ, – сказала Пайпер.

– Да, – ответил Серый Человек.

Странно, но он был экипирован не хуже Пайпер, как будто тоже собирался спуститься в пещеру.

– Мистер Диттли, как дела?

– НОРМАЛЬНО.

Серый Человек сказал:

– А всем остальным лучше уйти.

– Нет, знаете что? – возразила Пайпер. – Мне страшно надоело, что вы являетесь и всюду суете свой нос. Я приехала сюда первая, и у меня свои планы. Мужчины, ведите же себя по-мужски!

Гринмантл понятия не имел, что это значит, но Моррис и Зверь немедленно шагнули к Серому Человеку. Диттли встал.

За обескураживающие две секунды Серый Человек отправил Зверя в могилу или в больницу. А Моррис внезапно оказался неплохим противником. Они дрались молча, тяжело сопя и выдыхая от полученных ударов. Джесс Диттли отложил ружье и ухватил Гринмантла за обе руки, как капризного ребенка.

– А теперь все бросьте всё, – велела Пайпер.

Она целилась из пистолета в голову Серого Человека. Из серебристого. Гринмантл по-прежнему сомневался, что серебристые пистолеты выглядят опаснее черных. Зато явно не сомневались остальные. Серый Человек прищурился, но Морриса выпустил.

Пайпер явно была довольна собой. Она сказала Серому Человеку:

– Ну, как ощущения? Круто? Помнишь, ты приставил к моей голове пушку? Да. Это было мерзко.

Выражение лица у Серого Человека не изменилось. Вполне возможно, опция «страх» у него просто отсутствовала.

– Откуда ты это взяла? – спросил у жены Гринмантл. – А для меня не прихватила?

Пайпер испепеляюще взглянула на него и вздернула подбородок.

– Возьми вон то.

Она имела в виду ружье Джесса Диттли, которое тот отложил, чтобы схватить Гринмантла. И Гринмантл подумал, насколько бессмысленно милосердие. Если бы Джесс Диттли выстрелил, Гринмантл теперь не держал бы его под прицелом.

Он направил ружье в грудь Джессу Диттли. Все это ему страшно не нравилось. Гринмантл не любил что-либо делать сам. Он предпочитал нанимать других. Предпочитал оставлять отпечатки пальцев при себе.

Он не хотел в тюрьму.

Во всем была виновата Пайпер.

– Уйди с дороги, – сказал он и тут же пожалел, что не придумал фразу поинтереснее.

– Я ВАМ ЭТОГО НЕ ПОЗВОЛЮ.

Гринмантл взглянул на Джесса Диттли. С ума сойти, такой рост нужно объявить вне закона.

– Честное слово, ты без необходимости усложняешь дело.

Джесс Диттли просто покачал головой – очень медленно.

Гринмантл сделал еще одну попытку:

– Отвали!

В кино это срабатывало мгновенно. Ты направляешь на человека ствол, и он спешно убирается с дороги. Он не должен стоять, глядя на тебя.

Джесс Диттли сказал:

– ЭТО НЕ ТВОЯ ПЕЩЕРА.

И тогда Пайпер выстрелила.

Три раза, быстро. Три черных пятна появились у него на футболке и на голове.

Когда все пришли в себя и взглянули на нее, она уже держала под прицелом Серого Человека.

Гринмантлу просто не верилось, каким… невероятно мертвым был этот великан. Однозначно мертвым, простреленным. В нем были дырки. Гринмантл не мог отвести от них взгляда. Возможно, пули прошли насквозь…

– Пайпер, – сказал он. – Ты только что убила человека.

– Потому что остальные ничего не делали. Нашли время мериться длиной, – сказала Пайпер. И обратилась к Серому Человеку: – Тащи его в пещеру!

– Нет, – ответил тот.

– Нет? – и у Пайпер сделалось лицо убийцы – впрочем, такое лицо у нее было всегда.

– Не стреляй, – вмешался Гринмантл.

Пульс у него так и прыгал. Он думал только о том, насколько убедительно будут выглядеть документы из конверта в сочетании с событиями нынешнего вечера. Разве Пайпер не знала, что преступление предполагает тщательное планирование и заметание следов? Самое трудное – не стрельба, а уничтожение улик.

– Я не собираюсь таскать трупы без перчаток, – произнес Серый Человек ледяным тоном, ясно давая понять, каким образом он достиг таких высот в своем ремесле. – Я бы и стрелять в него без перчаток не стал. Глупо оказаться в тюрьме из-за отпечатков и порохового осадка на руках.

– Спасибо за совет, – сказала Пайпер. – Моррис, ты в перчатках. Тащи этого парня, и пошли.

– А с ним что? – спросил Моррис, глядя на Серого Человека.

– Свяжи его. Прихватим с собой. Колин, что ты стоишь как столб?

– Вообще-то, – сказал Гринмантл, – я, пожалуй, лучше пережду.

– Ты издеваешься.

Нет, он не издевался – более того, его тошнило. Не нужно было жениться. Не нужно было уезжать из Бостона. Нужно было жить в Бостоне и не жениться. Он двинулся к двери. Гринмантл хотел обеспечить себе хоть какое-нибудь прикрытие на тот случай, если Пайпер разозлится и решит пальнуть и в него.

– Я просто… пойду обратно. Пойми меня правильно. Ты потрясающе выглядишь с пистолетом, но…

– Вот так всегда. Ты говоришь: «Мы будем делать это вместе, ты и я», но кто в конце концов вынужден трудиться? Я. А ты идешь и начинаешь что-нибудь новенькое. Прекрасно. Иди. Но не думай, что я побегу за тобой.

Он встретился глазами с Серым Человеком. Тому как раз связывали руки за спиной. Надежно, кабельной стяжкой.

Серый Человек посмотрел на тело Джесса Диттли и на мгновение закрыл глаза. Невероятно, но лицо у него было злое. Значит, все-таки он обладал какими-то чувствами.

Гринмантл помедлил.

– Или делай, или вали отсюда, – резко сказала Пайпер.

– Идите, Колин, – произнес Серый Человек. – Вы бы избавили нас обоих от массы неприятностей, если бы вообще не приезжали сюда.

Гринмантл воспользовался возможностью и ушел. Он заблудился, пока брел через поле – он всегда был топографическим кретином – но, как только он оказался в машине, дорога стала очевидна. Прочь отсюда. В любую сторону. Все дороги вели прочь.

46

Блу Сарджент было страшно.

Есть много хороших антонимов к слову «страшно».

Бесстрашно, безбоязненно, бестрепетно.

Еще можно сказать – «храбро» или «отважно».

Но Блу Сарджент храбрилась именно потому, что ей было страшно.

Если умерла Персефона, значит, кто угодно мог умереть. Мора. Ганси. Без всякой церемонии, без предзнаменований.

В одну секунду.

Они снова отправились в Кабесуотер. С Каллой, но без Мэлори (он все еще был вне зоны доступа). И без мистера Грея – он просто исчез без объяснений. И без Ноя, который возник утром лишь в виде краткого шепота над ухом у Блу.

Они снова запаслись необходимым снаряжением и касками, но на сей раз первыми шли Адам и Ронан. Это была идея Адама, которую поспешно поддержал Ронан. Кабесуотер не позволил бы Адаму умереть – благодаря сделке, а Ронана он защищал по каким-то неведомым причинам.

Было темно. Фары двух машин, «БМВ» и «Камаро», лишь на несколько шагов проникали в туман, поднимавшийся над мокрым полем на опушке Кабесуотера. Казалось невероятным, что Персефона умерла не далее чем сегодня. Почему некоторые дни бывают такими долгими?

Стоя возле машин, Блу попросила Каллу:

– Пожалуйста, останься здесь и последи за временем вместе с Мэтью.

– Ни за что, детка. Я пойду с вами, – ответила та. – Я не позволю вам делать это самим.

– Ну пожалуйста, – повторила Блу. – Я же не одна. И я не выдержу, если…

Она не договорила. Не сумела произнести: «Если и ты умрешь».

Калла обхватила ладонями голову Блу, приглаживая непослушные волосы. Девушка знала: Калла чувствует все, что она не в силах сказать. Но Блу это не смущало. Иногда слова невозможны.

Калла взглянула ей в глаза. Ее пальцы исследовали душу Блу.

«Пожалуйста, поверь мне, пожалуйста, останься здесь, пожалуйста, поверь мне, пожалуйста, останься здесь, пожалуйста, не умирай».

Наконец Калла сказала:

– Так. Я хорошо умею держаться за реальность. Я останусь здесь и буду вас заземлять.

– Спасибо, – прошептала Блу.

В Кабесуотере клубился туман и… туман. Ронан поздоровался с деревьями. Он двигался в расплывчатом кругу света от фонаря, который создал во сне и прихватил с собой из Амбаров. Адам называл его призрачным огоньком – вполне уместно.

Ронан почтительно просил дать им пройти.

Блу подумала, что это похоже на молитву.

Деревья зашелестели в ответ, невидимые листья задвигались в темноте.

– Что они сказали? – вдруг спросил Ганси. – Они ведь не просто попросили нас быть осторожнее?

– Третий спящий, – ответил Ронан. – Они предупредили, что не надо его будить.

Они зашли в пещеру.

По пути вниз, к пропасти, Гвенллиан запела песню о том, что нужно доказать свое право быть королем.

Они шли все дальше.

Гвенллиан продолжала петь, теперь уже об испытаниях, сложных задачах и рыцарях-претендентах. В движущихся лучах света от головных фонарей руки Адама то сжимались в кулаки, то разжимались.

– Пожалуйста, замолчи, – сказала Блу.

– Мы на месте, – сказал Ронан.

Гвенллиан замолчала.

Адам встал рядом с Ронаном у края пропасти. Оба смотрели в нее, как будто могли разглядеть дно. Свет вокруг них был странным, золотистым – он исходил не только от фонарей в руках и на касках, но и от призрачного огонька.

Адам что-то негромко сказал Ронану. Тот покачал головой.

– Дна по-прежнему нет? – донесся из конца цепочки голос Ганси.

Ронан снял с плеча фонарь, висевший на ремне, как сумка, и привязал его к страховочному тросу.

Блу было страшней, чем раньше. Она гораздо меньше боялась, когда сама делала что-то жуткое.

– Опусти фонарь, – велел Ронан Адаму. – Давай посмотрим, что там внизу.

Они стояли там несколько бесконечных минут, раскачивая призрачный огонек в пропасти. Полосы света бешено метались туда-сюда по стенкам. Видимо, результаты не удовлетворили парней. Адам наклонился вперед, Ронан крепко схватил его за руку, а потом оба повернулись к остальным.

– Ничего не видно, – сказал Адам. – Вариантов нет, только лезть.

– Пожалуйста… – начал Ганси и замолчал. – Осторожнее.

Адам и Ронан переглянулись, затем посмотрели на расщелину. Вид у них был очаровательный и храбрый – они доверяли Кабесуотеру, ну или друг другу. Они не боялись, поэтому Блу боялась за них.

– Скажи это, – потребовал Ронан.

– Что? – уточнил Ганси.

– «Эксцельсиор».

– Это значит «вперед и вверх», – сказал Ганси. – То есть подъем. А мы собираемся спускаться.

– Ну и ладно, – ответил Ронан. – Стукни раз, стукни два…

Он исчез в дыре. Его голос продолжал доноситься снизу.

Адам крикнул:

– Я не буду подпевать! – и последовал за ним.

Ронан пел и пел, а потом вдруг замолчал.

Настала тишина.

Полная тишина, какая бывает только в пещере.

Послышался стук, словно катились мелкие камушки.

И снова тишина.

– Господи, – сказал Ганси, – я этого не выдержу.

– Тревога есть слабость, король, – ввернула Гвенллиан.

Тишина.

Потом раздался короткий хриплый крик, непонятно чей. Это мог быть Адам, Ронан или вообще кто-то третий.

Ганси издал ужасный звук и прижался лбом к стене. Блу поспешно схватила его за руку и крепко сжала. Она тоже не могла этого вынести, но сделать ничего было нельзя – только терпеть. Внутри ее разрастался черный ужас – осознание того, что смерть может прийти в любую секунду и к кому угодно. Ронан и Адам могут умереть, и от этого не произойдет землетрясения. Никаких фанфар не будет.

Страх, словно кровь, наполнял ее желудок.

Они доверяли Кабесуотеру?

В том-то и вопрос.

Может, пещера находилась за пределами влияния Кабесуотера?

Это был второй вопрос.

– Я не переживу, – сказал Ганси. – Если что-то случилось.

– Ты никогда не станешь королем, – заявила Гвенллиан. – Ты разве не знаешь, что такое война?

Но горечь ее слов предназначалась не Ганси; эта насмешка была адресована тому, кто похоронил Гвенллиан или был погребен вместе с ней много лет назад.

И вдруг снизу послышался голос:

– Ганси!

– Адам! – закричал Ганси. – Адам?

– Мы возвращаемся, – ответил тот. – Сейчас покажем вам, как спуститься!

47

Они нашли долину скелетов.

Пропасть была не бездонной, зато обширной и глубокой. Ее дно оказалось узким и наклонным – оно заслонило Адама и Ронана от Ганси и остальных, когда они внезапно заскользили и скрылись из глаз. В рассеянном свете призрачного огонька Адам заметил какие-то странные гнезда, прилепившиеся к стене. Он замахал руками, пытаясь замедлить падение. Входы в гнезда были облеплены чем-то черным и подвижным, но Адам не разглядел, что это такое. Это вполне могли быть насекомые, но тут он услышал Ронана, который скользил впереди и что-то быстро говорил на латыни. Катясь мимо, Адам увидел, как странные гнезда превратились в обычные птичьи.

Он подумал: в этом и заключалась их задача. Они могли сделать дорогу безопасной для остальных. Вот что они пообещали – быть магами Ганси.

И они скользили вниз, и шептали, и спрашивали, и вместе убедили Кабесуотер превратить гнезда в нечто безвредное. Во всяком случае, на время.

А потом склон закончился, и их выбросило в пещеру.

Теперь к ним присоединились остальные – и все смотрели на подземную долину.

От самого входа и до далекой противоположной стены там стояли скелеты. Это была армия костей, трагедия костей. Они видели оленьи и лошадиные скелеты, крошечные кошачьи скелеты, изгибистые скелеты хорьков. Все животные были обращены в одну сторону, словно смерть застигла их на бегу, и все смотрели на людей, стоявших у входа.

Почему-то Блу испытала не ужас, а благоговение.

Сама по себе пещера тоже была чудом. Она напоминала огромную чашу, в длину вдвое больше, чем в ширину. Божественные лучи света струились сквозь дыры в потолке, в сотнях футов над головой. В отличие от пещеры, которую они только что покинули, эта каменная долина не была бесцветной. Здесь росли папоротники и мхи, которые тянулись к недосягаемому солнцу.

– Облака, – прошептала Блу.

Она была права – крыша пещеры находилась так высоко, что под ней висел туман, пронзенный сталактитами.

Адаму показалось, что он попал в сон Ронана.

Гвенллиан начала смеяться и хлопать в ладоши. Этот смех, звучавший как песня, эхом отражался от потолка.

– Заткните ее, кто-нибудь, – сказал Ронан. – Иначе я заткну.

– Что это за место? – спросила Блу.

Адам первым шагнул вперед.

– Осторожно, – предупредил Ганси.

Гвенллиан танцующей походкой двинулась следом.

– Чего вы боитесь? Каких-то костей?

Она пнула скелет кошки; кости разлетелись. Адам поморщился.

– Не делай этого! – предупредила Блу.

– Мертвые останутся мертвыми, останутся мертвыми, – ответила Гвенллиан, подобрала чью-то бедренную кость и сокрушила очередной скелет.

– Не всегда, – сказал Ганси. – Будь осторожна.

– Да, отец! – и Гвенллиан размахнулась, чтобы нанести следующий удар.

– Ронан, – резко сказал Ганси, и Ронан остановил Гвенллиан, заломив ей руки за спину – без злобы и без малейшей брезгливости.

Адам остановился возле одного из скелетов, которые стояли у входа. В холке он был выше Адама, череп поднимался еще выше, а над ним ветвились рога, которые казались массивными даже в сравнении с гигантским туловищем. Этот зверь был прекрасен.

Совсем рядом послышался голос Блу:

– Ирландский олень.

Адам повернулся и увидел ее рядом. Она прикасалась к огромной белой кости лося. Блу провела по ней пальцем так бережно, словно это было что-то живое.

– Они вымерли, – сказала она. – И я всегда жалела, что не увижу ни одного. Посмотри, сколько их тут.

Адам огляделся. Действительно, их было много. Но смотреть на них значило смотреть сквозь них, а смотреть сквозь них значило вновь поразиться зрелищу всех этих костей. Тысячи животных, застывших на бегу. Это что-то напоминало Адаму, хотя он не мог понять, что именно.

Он вытянул шею, чтобы посмотреть в сторону входа, а потом взглянул на Ронана и Гвенллиан. Ганси двигался среди скелетов, как во сне, и на его лице читались удивление и осторожность. Он почтительно коснулся изогнутой шеи какого-то животного, и Адам вспомнил, как Ганси сказал Ронану, что стремится оставить любое место в изначальном виде. Тогда Адам понял, что благоговение Ганси и Блу изменило эту пещеру. Ронан и Адам, возможно, считали ее волшебной, но изумление Ганси и Блу сделало ее священной. Она стала собором костей.

Они медленно шли по пещере, осматриваясь в поисках ответов и подсказок. Никакого другого выхода не было. Только это обширное пространство – и все. Ручей тек по полу пещеры и терялся под скалой.

– И в чем смысл?

– Фокусы и фокусы, – прорычала Гвенллиан. – Все храбрые, молодые, красивые… все благородные и честные…

– Кто вытащит меч из камня, – пробормотал Ганси.

Блу кивнула.

– Это испытание.

– Мы разбудим их, – внезапно сказал Ронан и выпустил Гвенллиан. – Вот что надо сделать. Так?

– Это не мое испытание, храбрый сэр рыцарь, – произнесла Гвенллиан. – Твоя очередь, – и она изобразила пальцами пистолеты.

Блу не сводила глаз с ирландского оленя; она была им просто зачарована.

– Как можно разбудить кости?

– Так же, как разбудить спящего, – проворковала Гвенллиан, обращаясь к Ронану. – Если ты не способен разбудить эти кости, как ты надеешься призвать моего отца? Но что я вижу на твоих плечах? О, тебя облекает неудача… она подходит по цвету к твоим глазам. Ты уже пробовал сделать это и раньше, сновидец-недоучка, но страсти у тебя больше, чем аккуратности, не так ли?

– Хватит, – потребовал Ганси.

Он сказал это так, что они все замолчали и посмотрели на него.

В голосе Ганси не было гнева или обиды. Он стоял рядом с двумя крупными оленьими скелетами, расправив плечи, с очень серьезным видом. На мгновение Адам, кроме настоящего, увидел сразу и прошлое, и будущее – они простирались перед ним, как в ту минуту, когда Персефона поощрила его увидеть собственную смерть. Он видел Ганси здесь и сейчас, но также здесь и всегда, готового покинуть эту секунду, входящего в нее, проживающего ее…

Потом его мысли толчком двинулись дальше, и время вновь пошло вперед.

– Перестань дразнить их, Гвенллиан, – сказал Ганси. – Думаешь, ты тут единственная, кто имеет право плеваться ядом? Ты умеешь заглядывать внутрь – так почему бы тебе не вдохновить нас, вместо того чтобы обескураживать?

– Хотела бы я увидеть, что происходит внутри у этих молодых людей, – произнесла Гвенллиан. – Можешь первым попросить моего внимания, если угодно.

Ганси закатил глаза и фыркнул самым нецарственным образом.

– Не обращайте на нее внимания. Адам, дай мне какую-нибудь идею.

Адама всегда вызывали к доске, даже когда он не поднимал руку. Он подумал о том, что уже не удалось совершить Ронану, вспомнил приключение на вершине горы с Блу и Ноем, а потом наконец слова Персефоны о силе тройки. И тогда Адам сказал:

– Ронан, ты принес ту штуку?

Ронан жестом указал на сумку, висевшую на плече ниже фонаря.

– Это что? – спросила Блу.

Адам отмахнулся: объяснять было некогда.

– Помнишь Амбары? Попытайся разбудить их, как коров, Ронан. Я попробую перенаправить силовую линию, чтобы дать тебе побольше энергии. Блу ее усилит. А Ганси может… таскать камни.

Ганси одобрительно кивнул. Он не понял плана, но и не нуждался в этом: он доверял решению Адама.

Ронан снял с плеча сумку и осторожно вынул нечто, завернутое в довольно грязную флисовую куртку. Он почти целиком скрыл эту вещь от чужих глаз, а Адам присел и прижал пальцы к камню. Едва коснувшись его, он понял, что они уже не в Кабесуотере, а ниже. Силовая линия, впрочем, была здесь; если передвинуть несколько камней, он, возможно, сумеет направить ее на скелеты…

– Блу, Ганси, помогите, – сказал он.

Гвенллиан наблюдала за ним, поджав губы.

– Ты тоже можешь помочь, – сказал ей Адам.

– Нет, – ответила она. – Не могу.

Она не сказала, что не может помочь именно ему, но это было понятно. Ганси даже не удосужился упрекнуть ее на сей раз. Он просто трудился вместе с Блу и ворочал камни, на которые указывал Адам. Потом они вернулись к зверю, стоявшему у самого входа.

Ронан ждал со своим «сном», ни на кого не глядя. Затем, когда они встали вокруг, он подышал на него, как в Амбарах.

Его дыхание прошло сквозь «сон» и коснулось скелета.

Стояла тишина.

Но Адам все чувствовал. Эта обширная подземная долина была заряжена энергией. Она пульсировала жизнью. Энергия эхом отзывалась от стен. Она перескакивала от кости к кости, от скелета к скелету. Они хотели вскочить и бежать; они вспомнили, что такое жизнь. Они вспомнили свои тела…

Но вокруг по-прежнему стояла тишина.

Адам ощутил мощь силовой линии, которая дрожала и билась в нем, усиленная даром Блу. Она не разрушала его, но рассеивала. Он был не самым надежным вместилищем для этой энергии – и не мог слишком долго удерживать ее в фокусе.

Блу стояла, сжав губы, и Адам знал, что она чувствует то же самое.

Почему не получается?

Наверно, здесь было так же, как в Амбарах. Они подобрались близко, но недостаточно. Возможно, Гвенллиан не ошиблась – они были недостойны.

Гвенллиан пятилась от них, вытянув руки по швам и переводя взгляд со скелета на скелет, словно ждала, что один из них сейчас сорвется с места, и ничего не хотела упустить.

Ганси, сдвинув брови, смотрел на стада и стаи скелетов, на Гвенллиан, на струящийся сверху свет, на своих друзей, застывших в незримой схватке.

Адам не мог перестать видеть своего несовершенного короля, висящего в пещере воронов.

Ганси осторожно коснулся нижней губы. А затем опустил руку и сказал:

– Просыпайтесь.

Он произнес это так же, как недавно сказал «хватит». Голосом, который Адам слышал бесчисленное множество раз. Голосом, который невозможно было не слушать.

И звери проснулись.

Олени, лошади, львы, ястребы, козы, единороги и незнакомые Адаму существа.

Только что они были скелетами – и вдруг стали плотью. Адам упустил момент преображения. Примерно так же и Ной из расплывчатого призрака превращался в мальчика, из невозможного в возможное. Каждое животное было живым, блестящим и красивым – настолько, что Адам даже не мог себе этого представить.

Они вставали на дыбы, кричали, ржали, прыгали.

Адам видел, как грудь Ганси поднялась от тяжелого вздоха.

Они совершили чудо. И продолжали совершать.

– Нам надо уходить! – крикнула Блу. – Смотрите!

Все животные мчались прочь. Не как одно, но как сотня отдельных сознаний с единой целью, и этой целью был туннель, который появился в дальнем конце пещеры. Он напоминал открытый рот, который, впрочем, медленно закрывался. Он должен был скоро исчезнуть.

Но люди не умеют бегать так быстро.

– Скорей! – крикнула Блу и запрыгнула на спину ирландскому оленю.

Он взметнул огромными рогами и дернулся, но она держалась крепко.

Адам глазам своим не верил.

– Да-а! – воскликнул Ронан.

Он схватился за одного оленя, потом за другого, и наконец ему удалось уцепиться за шею первобытного зверя и подтянуться.

Впрочем, сказать было проще, чем сделать. Звери оказались быстрыми и норовистыми, и Адам только надрал полные пригоршни шерсти. В нескольких шагах от себя он увидел Ганси, тоже раздосадованного, который показал ему покрытую шерстью ладонь. Гвенллиан смеялась и бежала за животными, хлопая в ладоши и подгоняя их.

– Бегите, зверятки, бегите! Бегите!

Адам внезапно полетел носом вперед, чувствуя жгучую боль в плече – кто-то перескочил через него. Он покатился по полу, заслоняя голову. Его ударило еще одно копыто, и он вспомнил покойного учителя латыни, которого насмерть затоптали в Кабесуотере.

Разница заключалась в том, что Кабесуотер не позволил бы Адаму умереть.

Но он мог причинить ему боль. Адам отполз с дороги и поднялся на ноги.

– Адам, – сказал Ганси, вытягивая руку.

И Адам посмотрел туда, куда он показывал: звери, на которых сидели Ронан и Блу, проскочили в уменьшающийся туннель за мгновение до того, как он исчез совсем.

48

Блу оказалась в странной пещере с низким потолком, неопределенного размера. Падавший сзади свет освещал пол, наклонно идущий вниз и обрывающийся в яму, усеянную камнями.

Нет. Это был не пол, а отражение потолка.

Блу смотрела на большое спокойное озеро. Вода в точности отражала усаженный сталактитами потолок, скрывая подлинную глубину этого мертвого озера. В нем было что-то беспокойное. На другой стороне виднелся еще один туннель, едва заметный в тусклом свете.

Блу содрогнулась. Плечо, которым она ударилась при падении, болело, и пятая точка тоже.

Девушка отвернулась от озера – осторожно, ибо кто знает, что может таить в себе зеркало – и осмотрелась, ища остальных. Она увидела своего огромного белого зверя, который стоял равнодушно и неподвижно, как каменное изваяние. Потом тропу, которая вела в ту сторону, откуда она прискакала.

– Вот и ты, – с облегчением сказала Блу: она увидела Ронана.

Это его призрачный огонек, висевший на плече, озарял пещеру.

Выйдя из темноты, он встал так же неподвижно, как олень. Глаза у него были подозрительными, темными, чужими. Кроме того, Блу нигде не видела животного, на котором он приехал.

Внезапно охваченная опасениями, она выхватила нож.

– Ты правда Ронан?

Он фыркнул.

– Я серьезно.

– Да, малявка, – сказал он и осмотрелся по сторонам так же неуверенно, как и она. Тогда у Блу слегка отлегло от сердца. Нервничать ее заставляло озеро, ну или что-то, крывшееся в нем.

– Ты что, ни на ком не ехал?

– Ехал. Оно убежало.

– Убежало? Куда?

Ронан подошел ближе, а затем наклонился, подобрал валявшийся на земле камень и метнул его в озеро. Послышалось нечто вроде порыва ветра, и камень исчез. Блу увидела, как он ударился о поверхность и скрылся – не в воде, а… нигде.

Ряби не было.

– Знаешь, что это? – спросил Ронан. – Магия. Гребаная магия. Пошло оно все…

Блу медленно подошла к кромке воды.

– Эй, ты что, не слышала? Не делай глупостей. Оно сожрало моего оленя.

– Я просто посмотрю, – сказала Блу.

Она подошла так близко, насколько хватило храбрости, и заглянула, надеясь увидеть дно.

И снова она увидела золотистое отражение потолка, и черноту воды, и собственное лицо – странное, с провалами глаз.

Оно как будто поднималось из воды навстречу ей, становясь все ближе и ближе, бледнее и тусклее, и тут Блу поняла, что это вовсе не ее лицо.

Это была Мора.

С мертвыми глазами, обвисшим ртом, впалыми, намокшими щеками. Она плавала под самой поверхностью. Сначала лицо, потом торс… а ноги терялись в темноте.

Блу почувствовала, что начинает дрожать. На нее нахлынуло все, что она испытала после смерти Персефоны. Сейчас девушку испепеляло горе.

– Нет, – сказала она вслух. – НЕТ. НЕТ.

Но лицо матери продолжало плавать перед ней, становясь все мертвее и мертвее, и у Блу вырвался тонкий ужасный звук.

«Будь благоразумна». Но Блу не могла с собой справиться. «Вытащи ее».

Внезапно она почувствовала, как чьи-то руки обхватили ее и рывком оттащили от края. Эти руки тоже дрожали, но они были крепкими, как железо, от них пахло потом и мхом.

– Это ненастоящее, – тихо сказал Ронан. – Блу, она ненастоящая.

– Я ее видела! – возразила Блу и услышала в своем голосе рыдание. – Там моя мама.

Он сказал:

– Знаю. Я видел там отца.

– Но она была ТАМ…

– Мой отец мертв и лежит в земле. А Адам видел твою мать дальше. Это озеро – ложь.

Некоторое время они стояли не двигаясь – положив щеку ей на плечо, Ронан держал Блу так же крепко, как держал бы брата Мэтью. Каждый раз, когда Блу думала, что ее уже можно отпустить, она вновь видела мертвое лицо матери.

Наконец она отстранилась, и Ронан выпрямился. Он отвел взгляд, но Блу успела увидеть, как он смахнул с подбородка слезинку.

– Да пошло оно, – повторил он.

Блу изо всех сил старалась говорить нормальным тоном.

– Почему оно нам это показывает? Если это все ненастоящее, почему Кабесуотер показывает нам такие ужасные вещи?

– Это уже не Кабесуотер, – ответил Ронан. – Мы – под ним. Озеро принадлежит кому-то другому.

Оба посмотрели направо и налево, ища какой-нибудь способ перебраться на ту сторону. Но в этой пустой, апокалипсического вида пещере не было ничего, кроме их самих и огромного оленя, который по-прежнему стоял неподвижно, как камень.

– Я еще раз взгляну, – наконец сказала Блу. – Может, пойму, какой оно глубины на самом деле.

Ронан не возразил, но и не пошел с ней. Блу подошла к краю, пытаясь не дрожать при мысли о том, что она снова увидит мать – или что-нибудь пострашнее. Она подобрала камень, подошла к самому краю и сразу бросила его в воду, не дожидаясь, когда появится отражение.

Камень исчез, как только коснулся поверхности воды.

И снова никакой ряби не было.

Неподвижная вода опять принялась создавать для Блу видение, поднимавшееся из глубины.

Охваченная ужасом, Блу вдруг вспомнила слова Гвенллиан.

«Магия зеркал не вредит зеркалам».

Если мертвое озеро показало ей Мору, а Ронану – его отца, значит, оно ничего не создавало. Оно использовало и отражало их мысли.

Это была просто огромная гадальная чаша.

Блу начала возводить в себе стену, как в те разы, когда отключила Ноя и Адама. Мертвое лицо медленно всплыло навстречу ей, но она проигнорировала его и продолжала.

Она сама была зеркалом.

Ее взгляд вновь сосредоточился на воде. Не было никакого трупа. Не было лица. Не было вообще никакого отражения, точно так же, как в зеркалах Нив. Была только спокойная стеклянная поверхность воды. А еще, если прищуриться и не обращать внимания на отражавшийся в озере потолок пещеры, виднелось неровное песчаное дно.

Всего несколько сантиметров глубины. Безупречная иллюзия.

Она коснулась нижней губы – совсем как Ганси – и остановилась.

– Я его перейду, – сказала Блу.

Ронан горько рассмеялся.

– Ты серьезно?

– Серьезно, – ответила Блу. И поспешно добавила: – А тебе не надо. Боюсь, ты растворишься, как тот камень, если коснешься воды.

– А ты нет?

Блу посмотрела на воду. Потрясающе. Она что, собиралась положиться на слова сумасшедшей?

– Скорее всего, нет. Из-за того, какая я.

– Даже если предположить, что ты права, – сказал Ронан, – ты что, пойдешь дальше одна?

– Не уходи с этого берега, – попросила Блу. – Ну… не сиди тут вечно, разумеется. Но… пообещай, что побудешь здесь какое-то разумное время. Я просто посмотрю, что там на другой стороне.

– Если не растворишься, конечно.

Ее новообретенной смелости это вовсе не укрепило.

– Ронан, прекрати.

Он устремил на нее тяжелый взгляд – тот, которым обычно принуждал Ноя к повиновению.

– Если она там… – начала Блу.

– Да. Ясно, – огрызнулся Ронан. – Ладно. Держи.

Нагнув голову, он снял призрачный фонарь и повесил ей на плечо.

Блу не стала говорить: «Ты же останешься в темноте». Или: «Если я исчезну в озере, тебе придется выбираться отсюда вслепую». Потому что Ронан уже принял к сведению то и другое, прежде чем отдать ей фонарь.

Она просто сказала:

– А ты не такой уж и придурок.

– Ошибаешься, – ответил Ронан. – Именно такой.

Повернувшись к воде, Блу позволила себе небольшую слабость – закрыла глаза и покачала головой, сознавая весь ужас того, что ей предстояло сделать.

А потом шагнула в озеро.

49

Озеро было мокрое, и это потрясло Блу.

Отчего-то она думала, что если труп ненастоящий, то и вода, наверно, тоже. Оказалось, что – по крайней мере, сантиметров на пять – она абсолютно настоящая, холодно плещущая в ботинках.

Блу не исчезла.

Она оглянулась и увидела, что Ронан сидит на земле, в нескольких шагах от воды, обхватив колени руками, и ждет, когда темнота поглотит его. Встретившись взглядом с Блу, он без улыбки салютовал ей. Она отвернулась.

Блу осторожно брела через озеро, не сводя глаз с настоящего дна, потолка и стен – она ничему не доверяла в этом месте, особенно когда в ней начал расцветать страх, становясь все сильнее и сильнее.

Ей не хотелось думать о том, что Ронан остался там, в темноте.

Но Блу продолжала идти вперед, одна, и, когда девушке показалось, что она больше не выдержит тьмы в своей душе, она достигла берега и увидела перед собой туннель.

Она ступила на камень и несколько секунд стояла неподвижно, позволяя страху стечь.

«Почему я должна делать это одна?»

Блу подумала, что это несправедливо. А потом поправила фонарь и пошла вперед.

Блу знала, что идет правильно, поскольку начала ощущать слабый зов третьего спящего. Как и сказал Адам, это был голос в голове. Если не обращать на него особого внимания, он не отличался от собственного голоса Блу.

Но Блу обращала.

До зала, который описал Адам, оказалось недалеко. Блу лезла по темному туннелю, чувствуя, как голос у нее в голове говорит: «Иди ближе, ближе, ближе», – в то время как настоящий внутренний голос намекал, что надо бежать.

Все было так, как он описал. Маленькая, выдолбленная в скале пещера, настолько низкая, что Блу пришлось пригнуться, чтобы войти. Ей не нравилось ползти на карачках – Блу чувствовала себя неприятно уязвимой.

«Как будто я стою на коленях».

Но эти слова в ее голове произнес не настоящий голос – это был поддельный голос третьего спящего.

Блу так не хватало присутствия ребят, Каллы, мамы или… ох, было столько людей, которых она всегда принимала как данность. Раньше она никогда не испытывала настоящего страха. Рядом постоянно была рука, за которую она могла ухватиться, ну или хотя бы взяться, если они падали вместе.

Блу проползла в пещеру. Призрачный огонек Ронана озарил тесное помещение. Блу вздрогнула, когда чуть не наткнулась на какого-то коленопреклоненного мужчину. Он находился в шаге от нее – гибкий, чем-то знакомый, совершенно неподвижный.

Он не спал, как существо из мира грез, и не был мертв, как скелеты в долине. Он неподвижно, внимательно, неотрывно смотрел на темно-красную дверь с блестящей черной ручкой.

«Открой».

Блу отвела от нее глаза.

«Я зеркало, – подумала она. – Посмотри на себя, пока я изучаю местность».

Она обошла вокруг застывшего мужчины, пытаясь собраться с духом и приготовиться к тому, что ей предстояло увидеть. Пытаясь защититься от худшего, от коварной надежды, которая была страшнее, чем шепот третьего спящего в голове.

Но ничего не помогло. Потому что по ту сторону неподвижного мужчины Блу обнаружила Мору Сарджент.

Она не двигалась и сидела, сунув руки под мышки, но явственно была жива.

Жива, жива, жива, и это была Мора, и Блу любила ее, и нашла ее.

Блу не знала, чувствует та что-нибудь или нет, но девушка подобралась к ней и что есть силы обвила шею Моры руками. Было так приятно, и очень походило на маму, потому что это и была мама.

К огромному удивлению Блу, Мора слегка шевельнулась в ее объятиях и прошептала:

– Не давай мне двигаться!

– Что?

– Я не удержусь и открою дверь – теперь, когда нас трое!

Блу взглянула на мужчину. Он нахмурился еще сильнее.

– Надо идти, – сказала Блу. – Как ты перебралась через озеро?

– Обошла, – шепотом ответила Мора. – Поверху.

– Значит, есть и другой путь?

Теперь, когда Блу поняла, что Мора жива, в ее душе освободилось место для других эмоций, например для злости. Она обвела глазами пещеру и увидела маленькое отверстие между низкой стеной и потолком – и в то же мгновение заметила, что мужчина ползет к двери.

Блу не успела задуматься. Согнувшись пополам, она метнулась к нему и выхватила нож.

– Нет, нет. Иди-ка сюда.

Он, видимо, предпочитал напороться на лезвие, чем отодвинуться от двери. Но в конце концов он отполз на полшага. Потом еще чуть-чуть. Блу поискала, чем бы связать ему руки, но не было ничего, кроме фонаря. Тогда она сняла его с плеча и сказала:

– Ничего личного, кто бы ты ни был, но я тебе не доверяю, пока у тебя заколдованное лицо.

Она зажала рукоятку ножа зубами, чувствуя себя супергероем, и ремнем от фонаря скрутила мужчине руки за спиной. Он не протестовал, и его брови слегка расслабились, выражая благодарность. Лишившись возможности открыть дверь, он опустился на колени, обмяк и испустил дрожащий вздох.

Сколько они провели здесь, борясь с зовом того, что спало за дверью? Неужели все это время?

– Ты Артемус? – спросила Блу.

Мужчина измученно взглянул на нее – в знак подтверждения.

Так вот почему он показался ей знакомым. У Блу не было ни длинного лица, ни глубоких морщин на щеках, но рот и глаза… она всю жизнь видела их в зеркале.

«Ох. Привет, папа». И тут же Блу подумала: «Честное слово, с такими генами я могла бы быть и повыше».

Она посмотрела на второе отверстие, то, которое находилось вверху стены. Оно выглядело не самым располагающим образом, но у Моры, насколько Блу знала, не имелось никакого опыта скалолазания, а значит, эта дорога вряд ли была хуже, чем та, которой пришла она.

На раздумья времени не было. Не разгибаясь, Блу двинулась к туннелю, которым пришла. Она крикнула в темноту:

– Ронан!

Ее голос разлился в пространстве. Поглощенный темнотой, он звучал глухо.

Пауза. Где-то капала вода. Потом донесся ответ:

– Сарджент?

– Я ее нашла! И тут есть выход! Ты можешь выбраться тем путем, которым мы пришли?

Пауза.

– Ага.

– Тогда иди!

– В смысле?

– Что толку сидеть, если ты не можешь перейти озеро!

Ронану гораздо опаснее было находиться там, в темноте и неизвестности, а Блу не сумела бы переправить тем же путем мать и Артемуса.

«Мои родители, – подумала она. – Я не могу переправить тем же путем своих родителей».

От этой мысли она нахмурилась.

И повернулась к Море.

– Вставай. Ты можешь двигаться, не пытаясь открыть дверь. Мы уходим.

Но Мора, казалось, не слушала ее. Она опять смотрела на дверь и морщила лоб.

В темноте, неожиданно для Блу, прозвучал голос Артемуса:

– Как ты это выдерживаешь?

Он говорил… с акцентом. Блу сама не знала, отчего так удивилась. Он говорил вроде бы по-английски, но отрывисто, словно это не был его родной язык.

Она подумала, не связать ли Море руки; потом прикинула, сможет ли силой заставить ее уйти. Ужасно, если придется драться с собственной матерью…

– Типа, я зеркало. Я просто обратила эту штуку саму на себя.

– Но это невозможно, – сказал Артемус.

– Допустим, – ответила Блу. – Допустим, я делаю что-то другое, и тебе лучше знать. А теперь, если не возражаешь, я попробую вытащить свою мать из этой пещеры.

– Мать? Этого не может быть!

Блу поняла, что расположена к отцу гораздо меньше, чем надеялась все эти годы.

– Слушайте, сэр, у вас много предположений, которые вы считаете фактами, и, пожалуй, на досуге вам следует хорошенько обдумать все то, что, по вашему мнению, правда. А сейчас скажите мне, могу ли я вытащить ее отсюда вон через ту дыру. Это ведь выход?

Он покрутил руками, так что фонарь осветил Блу.

– Вообще-то ты и правда немного на нее похожа.

– Господи боже мой, – сказала Блу. – Давай сменим тему. Знаешь, на кого еще я похожа? На тебя. Подумай об этом пока, а я сама разберусь.

Артемус замолчал. Он сидел со связанными за спиной руками, и вид у него был задумчивый. Блу понятия не имела, действительно ли он размышляет о ее внешности или его опять опутал своими чарами третий спящий.

Она взяла мать за руку и потянула.

– Пошли.

Рука Моры напряглась, противясь не Блу, но самой идее движения. Когда Блу выпустила ее, Мора немедленно протянула руку к двери.

Блу оттолкнула ее. И повернулась к двери.

– Отпусти!

Чей-то голос попытался пробиться сквозь защиту. «Открой дверь, и вы все окажетесь в безопасности и к тому же получите подарок. Разумеется, ты хочешь спасти жизнь того юноши».

Третий спящий знал свое дело.

Пусть даже Блу знала, что не откроет дверь и не примет его помощь, эти слова гвоздями вонзились ей в сердце.

Интересно, что третий спящий нашептал Море?

Блу стянула свитер. Она взяла Мору за руки – та сопротивлялась – и связала их как можно крепче, обмотав рукавами свитера. Девушка старалась не думать о том, что свитер наверняка растянется и будет испорчен, но его связала для Блу Персефона, и это было страшно, как и все остальное. Тревоги и радости стали одинаковыми, их уравнял между собой ужас.

Блу взяла под локти Артемуса и Мору и потянула обоих вверх. Настолько, насколько это можно было сделать в маленькой пещере. Толкая их друг об друга и то и дело поднимая с коленей, Блу начала понемногу оттаскивать родителей от двери и направлять к выходу из пещеры. Она не беспокоилась, что оба, когда выберутся, будут покрыты синяками и ссадинами – лишь бы они выбрались.

И тут вдруг сквозь дыру ввалился клубок тел.

50

Пещера исходно не была большой – и показалась еще меньше, когда Блу пошатнулась и плюхнулась на пятую точку. Количество людей в пещере внезапно увеличилось вдвое. У человека, появившегося первым, были роскошные светлые волосы и пистолет, у следующего – узкие ноздри и пистолет, а последний…

– Мистер Грей! – радостно воскликнула Блу. От радости она никак не могла поверить, что он настоящий.

– Блу? – спросил мистер Грей. – О нет.

«О нет»?

И тут она заметила, что руки у него связаны за спиной.

– Что? – спросила блондинка с пистолетом. Она направила фонарь в лицо Блу, на мгновение ослепив ее. – Ты настоящая?

– Конечно, настоящая! – с негодованием ответила Блу.

Женщина нацелила на нее пистолет.

– Пайпер, нет! – крикнул Серый Человек и толкнул женщину так сильно, что она выронила фонарик. Он ударился о камень и немедленно погас. Теперь свет исходил только от призрачного огонька за спиной у Артемуса.

– Супер, мистер Грей, – сказала Пайпер, моргая; она взглянула на призрачный фонарь, потом снова на Серого Человека. – Я не собиралась в нее стрелять. Но, возможно, настало время пристрелить вас. Как думаешь, Моррис? Полагаюсь на твое профессиональное суждение.

– Пожалуйста, не надо, – попросила Блу. – Пожалуйста, пожалуйста.

– Можем и ее пристрелить, – ответил Моррис. – Никто сюда не полезет и не найдет их.

За спиной у Блу с потолка – или еще откуда-то – скатились несколько камушков. Блу со смутной тревогой подумала, что, возможно, они вывели из равновесия пещеру, позволив носиться по ней стаду животных.

Пайпер указала на Мору и Артемуса, наконец удостоив их своего внимания.

– А они тоже настоящие? Почему они так выглядят?

– Мора, – сказал Серый Человек, лишь теперь отведя взгляд от Пайпер и Блу. В его обычно отрывистом голосе прозвучало волнение. – Блу… как случилось…

Он нахмурился – так знакомо, – и Блу поняла, что он услышал третьего спящего, который нашептывал ему сомнения и обещания.

На пол скатился еще один камушек.

– Ладно, проехали, – сказала Пайпер. Ее глаза, ясные, внимательные, уверенные, были устремлены на дверь. Блу не сомневалась, что эта женщина пришла, чтобы разбудить спящего. – Сейчас подумаю. Блин, у меня здесь начинается клаустрофобия. Знаете что? Ты, странная девочка, можешь идти. Я не возражаю. Просто сделай вид, что ты никогда нас не видела.

– Я не брошу здесь мистера Грея, – сказала Блу. Она тут же подумала, что это очень смелый поступок; но ведь она ничуть не покривила душой, хоть ей и было жутко.

– Очень трогательно, но… нет, – ответила Пайпер. – Он никуда не пойдет. Пожалуйста, не заставляй меня просить невежливо.

Серый Человек, с заведенными назад руками, весь согнулся, чтобы поместиться в пещеру. Камни и пыль зловеще текли по стенам у него за спиной. Он сказал, обращаясь к Блу:

– Послушай меня. Забирай их и иди. Я это заслужил. Так я жил, и это закономерный итог. Ты ничего не сделала, чтобы умереть вот так, и твоя мать тоже. Сейчас самое время побыть героем.

– Послушай его, – подтвердила Пайпер. – Когда он говорит, что заслужил это, то имеет в виду, что он приставил пистолет к моей голове, в моем собственном доме. И он прав.

«Думай, Блу, думай…» Голова у нее кружилась и была как в тумане. Возможно, из-за угла сознания выглядывал третий спящий. Или ужас мертвого озера полз по туннелю. Или причина была в растущей уверенности, что здесь вот-вот произойдет нечто страшное. Камень побольше скатился из дыры, через которую пробрались остальные. Эта пещера и без того была очень маленькой; казалось вполне вероятным, что она вот-вот обвалится.

– Извини, можно побыстрее? – сказала Пайпер. – Никому не хочется первому говорить: «Смотрите, эта поганая пещера рушится», но я вынуждена на это указать, чтоб придать нашим действиям некоторую поспешность.

– Вы прямо как Колин, – заметил Серый Человек.

– Скажи это еще раз, и я отстрелю тебе яйца, – ответила Пайпер и повернулась к Блу. – Ты уходишь или что?

Блу прикусила губу.

– А можно… можно я обниму его на прощанье? Пожалуйста.

Она съежилась и обхватила себя руками, с очень несчастным видом. Это было нетрудно.

– Ты хочешь обнять его? Ну и цирк, – сказала Пайпер. – Ладно.

Она со скучающим видом помахала пистолетом; Блу скользнула к Серому Человеку.

– Ох, Блу, – сказал он.

Она вытянула руки и заключила мистера Грея в крепкие объятия, на которые он не мог ответить. Прижавшись щекой к его щетинистому подбородку, она шепотом произнесла:

– Жаль, что я не помню ту фразу про героя. На древнеанглийском.

Серый Человек повторил.

– Звучит, как будто кошка блюет, – заметила Пайпер. – Что это значит?

– «Сердце труса ничего не стоит, но доблестный муж достоин своего сияющего шлема».

– Я стремлюсь к этому, – сказала Блу, двигая спрятанным в ладони ножом. Она незаметно разрезала стяжку у него на запястьях и отступила. Серый Человек по-прежнему стоял согнувшись, с руками за спиной. Но он посмотрел на Блу и поднял бесцветную бровь.

– Ладно, выметайся отсюда. Брысь. Прощай, – сказала Пайпер, когда одна из стен пугающе задвигалась, и почти вся ее поверхность осыпалась пылью на пол. – Здесь малявкам делать нечего.

Блу отчаянно надеялась, что Серый Человек что-нибудь сейчас предпримет.

Проблема заключалась в том, что Мора и Артемус не стали бы мобильнее, даже если бы Блу взаправду решила бросить Серого Человека в пещере. Единственное, что ей оставалось, – толкать и тащить их к выходу. Происходящее напоминало болезненный сон, с той разницей, что это не у нее ноги налились свинцом. Мора и Артемус двигались чудовищно медленно.

Пайпер терпела секунд тридцать, а затем сказала: «Это просто немыслимо», – и щелкнула предохранителем.

– Блу, ложись! – крикнул Серый Человек.

Он сорвался с места.

Видимо, мистер Грей ударил Пайпер или Морриса, потому что несколько тел врезались сначала в Артемуса, а затем в Блу. Можно ли сказать, что ты упала, если ты уже стоишь на коленях?

Над ухом выстрелил пистолет, и на долю секунды все затихло. Все звуки разбивались о стены крошечной пещерки и превращались просто в звон. Вокруг того места, куда вонзилась пуля (или откуда она отскочила), клубилась пыль. Еще несколько камней, сорвавшись, съехали вниз. Они упали на плечи Блу – рушился потолок.

Блу не знала, чьи это руки и что ей следует делать – увертываться, бить кулаками, тыкать ножом. Она знала лишь одно: кто-то в любой момент мог здесь умереть. В полумраке висела угроза смерти.

Моррис душил Серого Человека. Блу хотела броситься на помощь – возможно, она сумела бы… Но тут она увидела Пайпер: та пробиралась между брыкавшимися ногами к своему пистолету, который, очевидно, уронила. Блу, быстро посмотрев вокруг, заметила чей-то пистолет. Она попыталась схватить его и промахнулась совсем чуть-чуть, когда мимо, сцепившись, прокатились Серый Человек и Моррис. Один из них ударил по пистолету ногой, и тот, стуча по камням, улетел в черноту туннеля.

Другой пистолет – неизвестно в чьих руках – выстрелил. От грохота все мысли вылетели у Блу из головы. В кого попали? Кто стрелял? И выстрелит ли еще?

Настал момент тишины, и Блу увидела, что Моррис по-прежнему держит Серого Человека за горло. Она ткнула его ножом в руку, прямо в мясистую часть. Ей было далеко не так стыдно, как в тот раз, когда она ранила Адама.

Моррис немедленно выпустил мистера Грея. Тот подхватил его, поднял и принялся колотить о потолок.

– Так. Стоп, – сказала Пайпер. – Иначе я ее убью.

Все обернулись. Пайпер стояла, приставив пистолет к виску Моры. Она встряхнула головой, отбрасывая светлые волосы с лица, затем сдула несколько прядей с губ.

– Чего ты хочешь, Пайпер? – спросил Серый Человек.

Он опустил Морриса наземь. Моррис остался лежать.

– Я хочу того, о чем просила, – сказала Пайпер. – Помнишь, я отпустила женщин и детей, чтобы не чувствовать себя преступницей? Вот чего я хотела. Но, боюсь, никто из нас сейчас этого не получит.

Артемус, у нее за спиной, моргнул, и это было неожиданно, потому что до сих пор он не моргал. Плечо у него кровоточило – судя по всему, он получил пулю. Капли крови сливались и текли ручейком среди обвалившихся камней, по направлению к красной двери.

Вверх по наклонному полу.

Все замерли и стали смотреть.

Взгляд Пайпер проследил кровавый ручеек до двери. Потом она взглянула на ручку, и ее розовые, как жевательная резинка, губы слегка раздвинулись.

Тогда Артемус размахнулся связанными руками и ударил ее фонарем.

Фонарь угодил по пистолету. Они столкнулись с отчетливым щелчком. Свет погас, и все оказались в абсолютной темноте.

Никто не двигался – а если двигался, то беззвучно. Никто, кроме Пайпер, не знал, направлен ли по-прежнему пистолет на голову Моры.

Стояла абсолютная тишина, не считая потрескивания камней на потолке. Но самым страшным звуком был тот, который раздался сверху – или вокруг. Нечто вроде хриплого рева. Камни у них над головой задвигались. С пола послышался стон; Блу подумала, что это, наверное, Моррис.

У нее вдруг перехватило дыхание, словно в пещере закончился воздух. Она знала, что это за ощущение. Паника.

И тут все сорвались с места.

Сначала послышалось шарканье – там, где стояли Пайпер, а может быть, Артемус и Мора, а потом, очевидно, шаги Серого Человека. Все так смешалось, что невозможно было понять, кто есть кто. Блу убрала нож, опасаясь пырнуть того, кого не надо. Она принялась ощупывать пол в поисках упавшего фонарика. Возможно, его просто было нужно завинтить, чтобы он начал работать…

Голос Моры вдруг произнес:

– Не открывай дверь! Не открывай!

Блу даже не могла определить, где дверь. Отовсюду доносилось шарканье.

Но теперь она слышала и голос третьего спящего. Как будто слитные шепоты у всех в голове сделались такими громкими, что хлынули в пещеру. Они не трогали Блу, но бурлили в темноте и оседали на руках. Стекали с пальцев.

Блу подумала, что, кажется, знает, каким образом возникло зеркальное озеро…

– ОСТАНОВИТЕ ЕЕ!

Было невозможно определить, чей это голос. Блу услышала, как рядом участилось чье-то дыхание.

Ее пальцы сомкнулись вокруг фонарика. «Ну же, давай, давай…»

Внезапно раздался глухой удар и оборвавшийся крик.

Фонарик зажегся как раз вовремя, чтобы осветить Пайпер, которая, свернувшись, сидела возле красной двери и держалась за затылок.

– Уходим, – сказал Серый Человек и бросил наземь окровавленный камень. – Немедленно.

Камни дождем сыпались вокруг, крупнее прежнего.

– Выбираемся отсюда. Прямо сейчас, – продолжал Серый Человек – бодро и деятельно. Он повернулся к Артемусу. – Так. У тебя идет кровь. Дай посмотреть. А, ничего страшного. Блу, ты в порядке?

Та кивнула.

– Мора?

У той была глубокая царапина на подбородке. Мора неотрывно смотрела в пол, сидя со связанными за спиной руками. Серый Человек бережно отвел грязные пряди с ее лба и заглянул в лицо.

– Надо оттащить маму от двери, – сказала Блу. – И… что делать с остальными?

Она имела в виду Пайпер и Морриса. Оба лежали на земле. И Блу не хотела чересчур об этом задумываться.

На лице мистера Грея не было ни на йоту доброты.

– Если только у тебя нет скрытых ресурсов, которые ты не истратила по пути сюда, мы не сможем тащить одновременно Пайпер и Мору. И я знаю, кого из них предпочту. Нам пора.

И, словно в подтверждение его слов, туннель, которым пришла Блу, обрушился, взметнув тучу камней и пыли.

Они схватились за руки. Блу с фонариком первой пролезла сквозь маленькое отверстие под потолком пещеры. Она проползла несколько метров и остановилась, пересчитывая идущих следом.

Раз (Артемус), два (Мора), три (Серый Человек), четыре…

Четыре?

Пайпер, почти неузнаваемая от пыли, появилась в отверстии. Она не спешила вылезать – просто стояла в дыре, как в раме. И держала в дрожащей руке пистолет.

– Ты… – произнесла она и замолчала, как будто ничего больше не могла придумать.

– Вперед! – крикнул Серый Человек. – Вперед, Блу, быстро, унеси свет!

Блу заторопилась дальше по туннелю.

За спиной у нее снова грянул выстрел. Но стенки туннеля остались неподвижными.

– Не останавливайся! – донесся до Блу голос Серого Человека. – Все в порядке!

Послышался короткий пронзительный крик, слишком хриплый, чтобы его можно было назвать визгом, а потом – оглушительный грохот. Пещера обрушилась.

Услышав этот крик, Блу захотела остановиться. Неважно, что там был человек, который только что пытался убить ее мать. Она никак не могла убедить себя, что это перевешивает все остальное.

Но остановиться она тоже не могла – и просто продолжала лезть, выводя остальных из пещеры.

Когда они выбрались, снаружи было темно, но по сравнению с мраком крошечной пещеры ночь казалась светлой. И ничто не пахло так приятно, как трава, деревья и даже асфальт на соседнем шоссе.

Выход представлял собой просто полузаваленную дыру на склоне холма. Трудно было понять, где они оказались. Просто – где-то. Артемус пьяно привалился к склону, осторожно щупая рану.

Блу развязала мать. Мора обвила дочь руками и крепко прижала к себе.

– Прости, прости, – сказала она через некоторое время. – Мне очень, очень, очень жаль. Я куплю тебе машину, расширю твою комнату, и мы все будем питаться одним только йогуртом, и…

Она не договорила. Наконец они выпустили друг друга из объятий.

Серый Человек стоял рядом. Мора обернулась и поморщилась, а затем коснулась его поросшего щетиной лица.

– Мистер Грей…

Он молча кивнул. Деловито, спокойно и очень нежно он провел пальцем по брови Моры и взглянул на Блу.

– Давайте найдем остальных, – сказала она.

51

Адам Пэрриш бодрствовал.

Противоположность бодрствования – это теоретически сон, но большую часть последних двух лет своей жизни Адам провел, делая то и другое сразу, или не делая ни того, ни другого. Если хорошенько подумать, вряд ли до сих пор ему было известно, что такое «бодрствовать» на самом деле.

Он сидел на заднем сиденье «Камаро» вместе с Ронаном и Блу, смотрел, как мимо катятся огни Вашингтона, и чувствовал в себе слабеющее биение силовой линии – по мере того как он все дальше отъезжал от Генриетты. Прошла неделя с тех пор, как они побывали в пещере скелетов, и жизнь постепенно приходила в норму.

Нет.

Ничего нормального не было.

Мора вернулась в дом номер 300 на Фокс-Вэй, а Персефона нет. Мальчики вернулись в школу, а Гринмантл нет. Все газеты писали о смерти Джесса Диттли. Кто-то даже намекнул, что долина становится опасным местом для жизни. Ниалл Линч, Джозеф Кавински, Джесс Диттли, Персефона Полдма.

Все удивились, узнав, что у Персефоны была фамилия.

– Вы получили все, что хотели? – спросил Ганси у Мэлори.

Мэлори и Пес оторвались от созерцания посадочных талонов.

– Больше. Намного больше. Слишком много. Не сочти это за оскорбление для себя и своей компании, Ганси, но я очень рад на некоторое время вернуться к своей скромной тихой линии.

Адам ковырял царапину на руке, самую маленькую из тех, что заработал, когда лез в пропасть, а потом выбирался обратно. Наиболее болезненной раной была незримая, зато незаживающая. Мысль о смерти Персефоны неумолчно гудела в душе Адама, как пульс силовой линии.

Персефона сказала, что есть трое спящих. Одного нужно разбудить, другого нет. И один в остатке. Прочие думали, что этот лишний спящий – Гвенллиан, но та никогда и не спала.

Адам не знал, правда это или нет, но ему отчасти хотелось верить, что третий спящий – он сам.

– Обязательно приезжай в гости, – говорил Мэлори. – Покажу тебе гобелен. Побродим по старым тропам, вспомним прежние времена. Пес будет рад, если и Джейн приедет.

– Спасибо за приглашение, – вежливо ответил Ганси.

Как будто он и правда собирался приехать. Но не приехал бы. Мэлори, возможно, этого не понял, зато понял Адам. Ганси хотел остаться здесь и искать Глендауэра.

Накануне ночью Адам, пытаясь уснуть, прибег к старому трюку – он прокручивал в уме различные формулировки просьбы, пытаясь найти нужную, ту, которая не растратила бы дар Глендауэра зазря и исправила бы все, что пошло не так. Но в процессе Адам понял, что не может вкладываться в это всерьез. Просить успеха он не желал: он собирался дожить до конца школы и рассчитывал получить стипендию как минимум в одном из намеченных колледжей. Адам привык думать, что использует подарок Глендауэра, чтобы освободиться от Кабесуотера, но теперь эта идея казалась странной. Все равно что желать освобождения от Ганси или Ронана.

И тогда Адам понял, что единственное, для чего ему нужен королевский подарок, – это спасение Ганси.

– Приехали, – сказал Мэлори, глядя на терминал.

Пес впервые за все время завилял хвостом.

– Пожелай своей маме удачи во время выборов. Ох, американская политика! Опасней, чем силовая линия.

– Я передам, – сказал Ганси.

– Не лезь в политику, – строго произнес Мэлори, когда машина остановилась.

– О, это вряд ли.

Его голос по-прежнему казался Адаму встревоженным, хотя в самом разговоре ничего тревожного не было. Просто настало время найти Глендауэра. Они все это знали.

Ганси поставил «Кабана» на ручник и сказал:

– Как только я провожу профессора, кто-нибудь из желающих может сесть вперед. Адам? Если он не спит.

– Нет, – ответил Адам. – Не сплю.

Эпилог

Не то чтобы Пайпер пролежала без сознания несколько часов. В боевиках, которые Колин ненавидел, а она обожала, герои всегда вырубали приспешников злодея, вместо того чтобы пристрелить их. Именно так можно отличить хорошего парня от плохого. Злодеи стреляли во второстепенных лиц, а герои давали им по башке. Потом, через пару часов, они приходили в себя и продолжали жить своей жизнью. Пайпер однажды прочитала пост в Интернете, где говорилось, что это на самом деле невозможно: если ты пролежал без сознания дольше нескольких минут, значит, у тебя поврежден мозг. Этот пост написал какой-то врач или человек, утверждавший, что раньше был врачом, ну или как минимум жена врача, поэтому Пайпер подумала, что, скорее всего, так оно и есть. Во всяком случае, выглядело убедительно.

Лежа в пещере, она думала про всех этих стукнутых на голову злодеев там, в Голливуде, которых пощадили блистательные герои, решившие, что оглушить их – гуманнее, чем убить.

Пайпер не лежала в отключке постоянно, но она провела на земле много часов – или даже дней. Она то погружалась в сон, то просыпалась. То и дело она слышала в пещере чей-то стон. Возможно, это был Моррис, а может быть, она сама. Иногда Пайпер приоткрывала глаза и думала, что, наверное, пора встать, но тут же решала, что это слишком утомительно, и оставалась лежать.

Наконец, впрочем, она перестала жать на кнопку «сон» и собралась с силами. Выглядело это нелепо. Пайпер, с гудящей головой, села и подождала, когда глаза привыкнут к темноте. Она сама не понимала толком, откуда проникает свет. Вокруг были камни и вода. Пайпер внезапно вспомнила, что Колин свалил, бросив ее умирать в этой пещере, которую вообще-то изначально хотел исследовать сам. Ну разумеется. Он всегда и все делал только для себя, а притворялся, что ради них обоих.

Вдруг до Пайпер дошло, откуда исходит свет – от старомодного на вид фонаря, похожего на шахтерскую лампу. По другую сторону этого фонаря виднелись руки, сложенные вместе. Пухлые, красивые руки. Они крепились к туловищу. Туловище принадлежало женщине. Она смотрела на Пайпер, не двигаясь и не моргая.

– Ты настоящая? – спросила Пайпер.

Женщина спокойно кивнула. Пайпер, впрочем, не сочла этот кивок гарантией реальности. Пещера не походила на место, где ни с того ни с сего могла появиться какая-то женщина.

– Тебя парализовало? – добродушно спросила та.

– Нет, – ответила Пайпер. И задумалась. – Да. Нет.

Одна нога не слушалась, но это вряд ли считалось параличом. Пайпер подумала, что, наверное, сломала ее. Ситуация постепенно переставала ей нравиться.

– Это мы поправим, – сказала женщина. – Если ты его разбудишь.

Обе посмотрели на дверь гробницы.

– Если мы разбудим его, он сделает нам подарок, – объяснила женщина. – Нас здесь трое, но это ненадолго.

Она помахала рукой в том направлении, где слышался стон Морриса.

Пайпер, которую в первую очередь волновало собственное благополучие, немедленно исполнилась подозрений.

– А почему ты просто не разбудила его сама?

– Скучно быть королевой в одиночестве, – ответила женщина. – Втроем было бы лучше, однако придется обойтись двумя. Два – не так надежно, как три, но лучше, чем один.

Пайпер совершенно не интересовала магия чисел. Теперь, когда она задумалась об этом, то поняла, что нога действительно болит. А еще из нее текла кровь. Происходящее начало бесить Пайпер.

– Ладно. Ладно.

Женщина подняла лампу и помогла Пайпер встать. Та произнесла слово, которое обычно поднимало ей настроение; оно не помогло. Зато, по крайней мере, теперь она убедилась, что эта женщина – не призрак: незнакомка крепко сжимала туловище Пайпер.

– Ты вообще кто?

– Меня зовут Нив.

Ковыляя к двери, Пайпер заметила:

– Дурацкое имя.

– Пайпер тоже, – кротко произнесла Нив.

В конце концов не понадобилось никакой церемонии. Они просто уперлись руками в дверь и толкнули. Ничего магического в ней не оказалось – просто кусок дерева.

Гробницу что-то освещало изнутри. Света было не больше, чем от фонаря, который Нив поставила возле ног. Вообще-то – как убедилась Пайпер – только от него он и исходил.

Женщины вошли. Они увидели стоявший на возвышении гроб. Крышка уже была приоткрыта.

Внутри спал… не человек. Пайпер сама не знала, почему надеялась увидеть человека. Но в гробу лежало нечто маленькое, черное, блестящее, с неожиданно большим количеством ножек. Мощное.

Нив сказала:

– Мы должны сделать это одновременно, чтобы получить пода…

Пайпер протянула руку, прежде чем Нив успела двинуться.

– Просыпайся.