Страшные рассказы бесплатное чтение

Жнец из тени

Внутренности усеивали всю комнату, разве что потолок не запятнали красные следы.

Игорь подавил рвотный позыв: за двенадцать лет работы частным детективом он повидал всякое, но не такое, пусть даже на фото.

– Я хочу, чтобы этого ублюдка нашли, – сказала Регина, клиентка. Женщина с резкими чертами лица и уложенными набок чёрными волосами тряхнула головой, придавая словам весомости. – Его нужно наказать, заслуженно и жестоко.

– Боюсь, это не в моей компетенции. – Игорь Воротов развёл руками.

Регина поджала губы.

– Тогда просто найдите его.

Ну что ж, это он мог. Во всяком случае, постараться придётся, поскольку платили ему прилично, очень прилично. В наши дни на каждую услугу найдутся свои торговец и купец. Всё просто.

Убийства начались полгода назад и происходили с пугающим постоянством. У убийцы, похоже, не было чёткого графика, и очередное преступление от предыдущего могли отделять и неделя, и две недели, и месяц. И – никакой видимой связи, кроме одного момента: каждый новый труп оказывался обезображен до неузнаваемости.

Первого несчастного, мужчину, порезали на куски кухонным ножом.

Вторую жертву, даму бальзаковских лет, сожрали аллигаторы в зоопарке.

Третьего несколько раз переехали машиной, пока не превратили в кусок кровоточащей плоти.

На этом мерзавец не остановился – всего убийств насчитывалось семь. С тем, которое поручили расследовать Игорю, – восемь. Мужчину будто бы разорвало изнутри, и останки усеивали комнату в квартире, где ранее жил покойный.

Регина обратилась к Игорю, потому что полицейские не помогли; видимо, раскрыть подобное дело им просто не под силу. Может, они и старались, но неутешная жена требовала немедленного отмщения. Через знакомых она узнала об Игоре Воротове, известном в довольно узких кругах частном детективе, не завалившем пока ни единого расследования. Он просил немало, однако в скором времени предоставлял результаты. Он часто отказывался вести дело. Если же соглашался, выполнял всё в срок и по высшему разряду.

На сей раз ему заплатили почти втрое больше, и немудрено: придётся постараться, чтобы поймать особо жестокого и чертовски умного убийцу. Человека, который будто бы обладал способностью проникать в любые помещения.

Первое, с чего начал Игорь, – обратился к другу, менту Женьке. Конечно, детектив слышал о "питерском крюгере", как его прозвали журналисты, любители штампов, но требовалась более точная и полная информация.

Внимательно просмотрев документы, Игорь не нашёл ничего кардинально нового. Информация об убитых, что никак не складывалась в общую картину, тошнотворные фотографии да три-четыре упоминания о некоей жуткой тени. Последнее не заинтересовало бы Игоря (слишком уж часто люди мистифицируют непознанное), если бы не одно обстоятельство. Описание тени повторялось от случая к случаю, ничуть не меняясь, – естественно, с учётом деталей. То об увиденном успевала рассказать знакомым будущая жертва, то нечто подобное попадалось на глаза родственникам растерзанного. Самое интересно в загадочной тени – то, что она всегда присутствовала рядом с местом преступления, будто бы обозначая его.

Игорь не верил в демонов смерти, призраков, НЛО и прочую, по его мнению, сверхъестественную чушь. Он верил фактам, а факты говорили, что "крылатая фигура, чернее самой ночи" то и дело сопровождает петербургские трагедии. Это мистическое существо или кто оно там перелетает от одного убиенного к другому. Разумеется, такого рода сведения – то есть, по-хорошему, слухи и сплетни – легко списать на массовый психоз, связанный с творящимся беспределом. Впрочем, опытный и вдумчивый частный детектив не спешил выносить вердикт.

Следующее убийство произошло через три дня после смерти мужа Регины.

"Крюгер переходит грань!" – кричали заголовки дружно подхвативших сенсацию газет. А ещё они кричали: "Смертельная наглость", "Питер – дом для душегуба" и прочее, прочее, прочее в том же духе.

Воротов прибыл на место и осмотрел подвал, где убили дворника Саида. Кровавые следы "украшали" стены, пол и потолок подвала. В полумраке, слегка раскрашенном нечастыми солнечными лучами, что всё-таки заглядывали сюда через окошко, картина выглядела особенно страшно и гнетуще. А потом сыщик настоял, чтобы ему показали труп. Полицейские сперва отказывались; потом махнули рукой и пустили Игоря внутрь кареты "скорой помощи". Там-то, в кузове, взрослого мужчину, избравшего в качестве профессии раскрытие самых разных преступлений, и вырвало прямо на медбрата.

Тело представляло собой сущий ужас: истыканное арматурой, оно, казалось, кровоточило всюду. Череп проломлен, кости раздроблены, нутро выворочено, на одежде следы кишок и мозгов. Кто же сотворил подобное?!

Затем, придя в себя, Игорь вернулся к обязанностям и поговорил с бледным, точно смерть, напарником усопшего – Мустафой. На ломаном русском тот рассказал, что пришёл слишком поздно: Саид, обезумев, бросался на арматуру, что держал в руках. Снова и снова, не зная устали и, похоже, совершенно не чувствуя боли, пока не рухнул на пол и не забился в судорогах.

Это было невозможно – и физически, и морально, и… да хоть как! Кроме того, такая трактовка событий ставила под сомнение всё, что удалось выяснить полиции. Дворник в приступе сумасшествия кончает с собой самым невероятным образом. Газетчики, естественно, сделают обёртку для этой конфетки – настоящего медиа-хита.

Игоря же вновь заинтересовало пятно: Мустафа утверждал, и, более того, клялся Аллахом, что во время леденящей кровь сцены смерти видел стоящую напротив его друга фигуру с крыльями. Иссиня-чёрную и какую-то овальную. Фигура пробыла в подвале буквально секунду или две, а после внезапно исчезла. И всё же она там находилась. Так утверждал Мустафа – верить ли ему?

Сменяли друг друга дни.

Звонила Регина, интересовалась ходом дела. Игорь отвечал сжато, главным образом, потому, что отвечать было нечего. Регина слушала, сухо бросала "Хорошо" и прощалась, обещая скоро перезвонить.

А спустя некоторое время Игорь поверил насмерть перепуганному дворнику Мустафе: пришло сообщение о десятой по счёту смерти. Пока Воротов опрашивал очевидцев и близкое окружение убитых, расправились с электриком.

"Юбилейная кончина", – проснулся в детективе любитель "чёрного" юмора. С работёнкой вроде его оставалось надеяться только на спасительную шутку, пускай мрачную и несмешную.

Электрик, мужчина лет пятидесяти, умер, повиснув на оголённом высоковольтном проводе. От бедняги сохранилось лишь воспоминание, присыпанное пеплом да немного костями. Смерть пришла едва ли не мгновенно, а мертвец провисел на источнике электричества ещё неимоверно долго. Происходящее опять попирало всякие законы реальности. Свидетели утверждали, что электрик сам – сам! – поставил к столбу лестницу, забрался по ней и прыгнул на разрыв. Его изжарило чуть ли не в секунды.

И всё равно Игорь не мог согласиться с версией самоубийства; внутренний полицейский настаивал на том, что это преступление. Воротов привык доверять чутью, потому что оно ни разу не подводило.

Не подвело и сейчас.

Игорь спал в своей постели, когда его разбудил громкий стук. Вздрогнув и в испуге проснувшись, частный детектив почти сразу заметил открытую форточку. Но он помнил, как закрывал её…

Проклиная чёртов ветер, а заодно таинственного "крюгера", Игорь подошёл и захлопнул форточку.

Что-то задвигалось за спиной.

Он обернулся. Никого. Не желая рисковать (либо же перестраховываясь, на всякий случай), Игорь вынул из джинсов пистолёт и тихо ступил за дверь. Если маньяк нашёл его, то совершил крупнейшую ошибку.

Снова движение!

Он моментально развернулся… И опешил. В дверном проёме высилась, подпирая потолок, несуразная, словно бы овальная фигура с крыльями. Чёрная настолько, что чудился нереальный, тлетворный ореол вокруг неё. Тёмный ангел или крылатый демон, или тень-хищник, или… галлюцинация?

Пересохло во рту, перехватило дыхание. Почему оно посетило именно его?!

Игорь хотел поднять пистолет и выстрелить. Не успел: фигура беззвучно исчезла из холла.

Тогда, прождав в полной тишине с полминуты, он приставил к виску дуло, нажал на спусковой крючок и вышиб себе мозги.

Тело детектива нашли на следующий день, окоченевшее, с дырой в голове. На полу засохла лужица крови, лежали ошмётки мозгов. Полицию вызвала подруга Игоря, обеспокоенная тем, что возлюбленный не отвечает на звонки.

В течение месяца серия чудовищных случаев пополнилась ещё двумя трагедиями. Столяр кинулся на диск пилы и невозможными усилиями держался на остром краю, пока тот не разрезал его напополам. А в городской больнице врач замучил себя медицинскими инструментами до смерти.

На числе тринадцать череда непонятных зверств неожиданно оборвалась.

Тамагочи

У Оксаны тамагочи появился случайно. Казалось бы, 1998 год, и в Москве, где она жила, – бум электронных зверьков. Тамагочи не было разве что у самых бедных девочек. Мальчикам, и тем нравились компьютерные питомцы. Если родители не покупали им тамагочи, ребята с интересом наблюдали за собачками и кошечками девочек в классе.

Оксане достался очень странный тамагочи. Родители купили его, бродя по блошиному рынку в поисках всякой всячины. И вдруг, наткнувшись на палатку, где буквально задарма продавали японскую игрушку, мама вспомнила долгие разговоры с дочкой на тему популярной новинки. Мать убеждала Оксану, что все эти электроживотные – ерунда, и если дочь хочет завести живность, надо только попросить. Звучали уверения убедительно, однако, не первый год зная отца с матерью, девочка сомневалась, что обойдётся без обычных в такой ситуации сложностей. Мать станет постоянно напоминать о необходимости следить за братом меньшим, а отец начнёт выражать недовольством по любому поводу: чего "новый член семьи" тут бродит… а как он противно мяукает или гавкает… и шерсть повсюду…

В силу возраста (Оксане едва исполнилось 12 лет) девочка не до конца представляла себе грядущие сложности. С тамагочи же подобных проблем возникнуть не должно. И на день рождения родители подарили единственному ребёнку долгожданного любимца.

А тот оказался весьма необычным. Нет, странность не состояла в том, что на брелке, форму которого имел тамагочи, не упомянули страну-производителя. И не в расцветке прибора: резали глаз и совершенно не сочетались ядовито-жёлтый и кислотно-фиолетовый цвета. Самое удивительное выяснилось позже.

Развивался тамагочи с яйца – и у детей в классе из-за этого сразу возникли вопросы. Поклонники тамагочи образовали что-то вроде закрытой группы, где они делились успехами и неприятностями, связанными с своим увлечением. Когда Оксана продемонстрировала экран с большим, точно бы покрытым коростой, пятнистым яйцом, все озадаченно почесали в затылке. Посыпались предположения – то ли шутливые, то ли серьёзные: это больной кот, это пингвин, это дракон…

Не угадал никто. Тамагочи вылупился ночью или под утро, потому что, проснувшись в семь часов по будильнику в школу, Оксана обнаружили на экране поразительное существо. Шестилапое и трёхпалое, с коротким толстым хвостом и рогом на макушке горизонтально вытянутой головы. Из подушечек лап иногда появлялись загнутые толстые когти. Широкая пасть полнилась мелкими клыками, выстроившимися в два ряда, как у акулы. Существо походило на древнее чудовище, на особенно неприглядного динозавра. Будь Оксана постарше, ей, возможно, пришло бы в голову сравнение с генетическим уродом – следствием мутации или гибридизации.

При виде "динозаврика", как его прозвала хозяйка, все в школе ахнули – и не сказать, что лишь в положительном смысле. Оксану это не расстроило; она просто не заметила реакции сверстников, а с родителями о тамагочи говорила всего один раз. На вопрос "Кто вылупится из яйца?" отец что-то невразумительно буркнул, таким образом отмахиваясь от дочки. Он предпочитал пиво и телевизор плотному общению с семьёй. Мама же ограничилась короткой безразличной фразой "Какая-нибудь животинка" и вернулась к тушившемуся на плите мясу. Ну, тамагочи и тамоги, – вероятно, размышляли взрослые. Ребёнку есть чем заняться, и хорошо: будет меньше отвлекать от насущных дел.

А Оксана полностью погрузилась в мир "динозаврика". Столь сильно, что на уроках кормила его, ухаживала за ним, укладывала его спать и следила, когда он проснётся. Остальные заботы, включая учёбу, отошли на второй план.

Первыми, как ни странно, забеспокоились учителя. В дневнике одно за другим появлялись замечания: по математике, по русскому, по литературе… Оксана не показывала дневника родителям, и те далеко не сразу вникли в ситуацию. Потом, взяв у дочки дневник на проверку – просто чтобы занять свободное время, – отец наткнулся на вереницу замечаний и двоек по поведению. Он дождался мать, и с Оксаной провели профилактическую беседу. Было заметно, что взрослые не привыкли воспитывать дочь, которая всегда отличалась послушанием и разумностью.

Но тамагочи продолжал звать её в страну, ровно ничем не похожую на Россию; туда, где живут рогатые шестилапые "динозаврики"… где бы это место ни находилась.

Уделяя внимание пиксельному животному, Оксана опаздывала на уроки. Времени на зверька не хватало. Переборов нерешительность, она принялась пропускать занятия. "Динозаврику" требовался уход, и к прогулам прибавились невыполненные домашние задания. Что ж, вымышленное существо реагировало на заботу: меньше спало и больше ело, росло и крепло.

Родителей вызвали в школу, чтобы найти выход из создавшегося положения. Вернувшись домой, отец накричал на Оксану и отобрал тамагочи. Мать вступилась за дочь – скорее, инстинктивно и рефлекторно, чем продумав действия: она, в свою очередь, забрала игрушку у отца и возвратила дочке. Но наказала впредь никогда не пропускать школу и не забывать делать домашнюю работу, а "динозавриком" заниматься в свободное время. Оксана ничего не произнесла в ответ.

На следующий день девочка, как обычно, первая покинула квартиру, но в школу не пошла. Дождавшись за углом дома, когда уйдут родители, Оксана прибежала обратно. Бросив портфель в коридоре, она плюхнулась на кровать и достала любимый тамагочи…

…Родители вернулись вечером, в районе шести. На дорожке, ведущей к дому, отец встретил мать, и они вдвоём зашли в квартиру. Дёрнув за верёвочку, включили в коридоре свет. Оксана должна была слышать их, однако почему-то не выходила; даже не издала ни звука, никак не выдала своего присутствия.

Отец списал это на обиду.

А вот мать заволновалась. Она зашла в комнату дочери… и через миг выбежала наружу. Истерично вопя, она бросилась на грудь мужу и плакала, плакала, плакала. Из глаз лились слёзы, изо рта вырывались непонятные, бессвязные фразы. Отец, кажется, расслышал "Она… нет… красное…", но сложить кусочки паззла в единую картину не сумел. Да и составных частей головоломки не хватало.

Зато в комнате Оксаны их находилось предостаточно. Стоило ступить за порог, как глаза наткнулись на бурое пятно на ковре. Отец оторопел: кровь! Сердце застучало о кости, намереваясь выпрыгнуть из грудной клетки. Почувствовав наитие, отец присел у кровати на корточки; потянулся к краю свисавшего одеяла и приподнял его. Под кроватью скопилась пыльная темнота. Понадобилось какое-то время, чтобы глаза привыкли к мраку – и разглядели на полу окровавленную голову дочери!

Отец вскочил на ноги, отпрянул, прижался к стене.

На кровати лежал тамагочи ядовитой расцветки. Горел пустой экран.

Медэксперт, приехавший вместе с милицией, установил, что голова девочки была откушена двумя рядами мелких клыков. Как у акулы.

Череп на аватарке

01:37 ночи

Оперативники встали по обе стороны двери. Четыре человека, по два с каждой стороны. Пистолеты – наготове. Среди полицейских был лейтенант Скворцов, которому поручили дело.

Ночь закрыла собой город, принося сон и безмятежность… либо страх и безумие. Лампочки в подъезде работали через одну. Пахло отвратительно, чей-то мочой. Со старой деревянной двери, которую обступили люди с оружием, кусками слезала краска.

Скворцов поднял руку и отсчитал на пальцах три. Затем самый мощный из полицейских, верзила Драгунский, выбил дверь ногой, и они забежали внутрь.

Квартира встретила тишиной, ничем не нарушаемой и словно бы смущенной их визитом. Как будто двухкомнатные апартаменты, расположившиеся на юге, на самом отшибе, были чертовски удивлены вниманием, которое проявили к ним правоохранительные органы. И никто не бегал, не суетился, не кричал, не угрожал и не молил. Кажется, квартира пустовала.

Или…

За неделю до описываемых событий

Жорик Рыхлый, восемнадцатилетний смазливый блондин, чья внешность совершенно не соответствовала звучной фамилии, расположился перед компьютером. Слева от клавиатуры – стакан с кока-колой, справа – пакет чипсов. На экране горела страница социальной сети "ВКонтакте".

Жорик опять захрустел жареной картошкой и потянулся к стакану, когда программа оповестила о новом сообщении. Рыхлый не увидел в синем окошке никаких слов. Удивлённый, он отпил колы, вернул стакан на место и зашёл в "ВК"-ящик.

Так и есть, совершенно пустое сообщение, если не считать трёх иксов. Письмо заинтриговало Жорика. Он щёлкнул на аватарку того, кто ему писал, и на экране развернулась персональная страница. Парень слегка оторопел от увиденного, потому что на аватарке человека находился череп – не компьютерный, не анимационный, а самый настоящий, с потёками крови и кусками мяса. И больше ничего: ни малейших сведений о пользователе, хозяине пугающей "фотки". Жорик не принадлежал к числу впечатлительных людей, но как минимум испытал несильное замешательство.

В этот момент пришло сообщение от знакомого по архитектурному институту, Лёшки Мышина.

"Здорово! Чё делаешь?", – написал Лёшка.

Жорик ответил, что ничего, и дал ссылку на страницу с черепом.

"Этот чувак только что ко мне постучался".

Прошло несколько минут, прежде чем Лёшка ответил. Судя по его словам, он тоже оказался впечатлён авой.

"Странный какой-то тип… Чё пишет?"

"А ничё. ХХХ".

"Да не обращай внимания, придурок очередной. Мало их, что ль, тут".

"Ага. Провели Интернет, вот и сидит".

Напечатав это, Жорик встал из-за компьютерного стола и прошёл на кухню, чтобы выкинуть пустой пакет из-под чипсов и налить колы. Неожиданно вспыхнула ярко-жёлтым, почти белым лампочка и погасла.

"Перегорела", – понял Жорик.

Он вытер руки и сходил в залу; там, в шкафу, лежали запасные лампочки. Затем Рыхлый выключил свет на кухне и, поставив табуретку, забрался на неё. Но едва руки коснулись стекла, в помещение влетел ослепительный голубой вихрь. Электрический разряд, выстрелив из патрона, взорвал лампочку осколками. Жорик пытался оградиться, но безуспешно. Острые осколки впились в лицо, причинив адскую боль. Брызнула и потекла кровь.

Это было только начало.

Второй разряд точно бы сжал парня в кулаке и пресильно встряхнул. Из глаз полетели искры. Жорик рухнул с табуретки на пол, ломая руку. Табуретка отлетела в угол. Рыхлый закричал, однако крик быстро перешёл в стон. А потом из разбитой лампочки вырвался третий разряд – настоящая молния. Она вонзилась в изогнутое на полу тело, сжигая его изнутри и снаружи.

Жорик сопротивлялся энергии немного. Спустя очень короткое время он затих: глаза остекленели, дыхание исчезло, сердце не билось. И, пожалуй, никто бы не распознал в усыпанной горячим пеплом, обугленной фигуре симпатичного студента первого курса.

За пять дней до описываемых событий

Лёшка не рассказал полиции об аватаре с черепом и загадочном письме – просто не придал этому значения. О жуткой смерти приятеля он узнал, когда человек в форме начал задавать вопросы, внезапные и страшные. Потом мент ушёл.

Всё ещё приходя в себя, Лёшка вернулся к компьютеру, на котором играл в 3D-стрелялку. Настроения продолжать не было. Какие игры, когда подлинная трагедия произошла с его хорошим знакомым! К тому же кто-то писал Лёшке; кто – он рассмотреть не успел.

Выйдя из игры, открыл "Личные сообщения" "контакта".

"ХХХ", – висело на самом верху, в первом сообщении. И аватарка, та самая…

Повинуясь скорее рефлексу, чем осознанному желанию, он нажал на иконку, и монитор отобразил страницу пользователя. Да, это она: абсолютно пустая, и с жутким кровавым черепом вместо фотографии.

Лёшку передёрнуло. Нахлынули чувства страха, неясного ожидания и сомнений. Торопливым движением, стараясь не поддаваться нарастающему волнению, он потянулся к мышке, навёл её на крестик и нажал левую кнопку, чтобы удалить письмо.

Монитор мгновенно разлетелся на части. Мышин успел запомнить только невыносимо яркую вспышку и звук взрыва. Осколки не убили его, хотя и изрешетили с головы до груди, – Лёшке оторвало голову.

Мёртвый Лёшка завалился набок, переворачивая вертящийся стул. Громкий стук, и безголовая фигура забилась в конвульсиях на усеянном осколками полу. Кровь пачкала домашнюю майку. Из дыры в мониторе тёк дым.

За три дня до описываемых событий

Дело Рыхлого вёл старший лейтенант Минаев, опытный мент. Не успел он толком разобраться в случившемся – слишком уж густой туман окутывал смерть парня, – как на тебе, ещё один несчастный случай. А может, и что-нибудь иное… В любом случае, спешить не следовало; следовало выяснить, от чего погибли Рыхлый и Мышин. И ещё – как эти два случая вообще могли произойти.

Создавалось впечатление, что первого изжарили до смерти, причём заживо. Второму же снесло голову. Или взорвало, что сути не меняло.

Надо было искать зацепки, факты, которые бы объединили два дела либо же доказали, что связи между ними не существует. Но связь всё-таки обнаружилась: исследуя переписку ребят, Минаев наткнулся на интересное письмо от неизвестного адресата. "ХХХ", – значилось в теле письма, и больше ничего. Написал и отправил сообщение некто с черепом на аватарке, с настоящим черепом, "украшенным" струйками крови и кусками мяса.

Полиция пробила адрес автора письма и передала данные Минаеву. Предстояло навестить этого Черепа, как его прозвал сотрудник УгРо.

Минаев уже сел в служебный автомобиль, когда пискнул его смартфон. Он вытащил "самсунг" из кармана и просмотрел сообщение.

"ХХХ", – писал некто с черепом на аватарке.

Не ожидавший подобного, Минаев на пару секунд растерялся. Предполагаемый преступник знал о планах старлея? Но откуда? И почему рисковал, посылая сообщение? Может, виновный – псих? Или это обычное совпадение? Сомнительно, сомнительно…

Подгоняемый профессиональными интересом и злостью, Минаев убрал смартфон и завёл машину. И вдруг – ярчайшая вспышка! А следом "форд" с синими лампами взлетел на воздух. Покорёженный металл и изжарившаяся плоть разлетелись по стоянке полиции. Жалкие останки автомобиля догорали, сжираемые языками пламени.

01:38 ночи

Разработку дела передали молодому, инициативному и перспективному лейтенанту Кравцову. День потребовался ему на то, чтобы изучить и упорядочить информацию, полученную трагически погибшим Минаевым. И ещё день ушёл на рапорт начальству. Не пришлось даже особенно наседать, чтобы получить ордер на арест Черепа.

– Сначала бы выяснить, кто он, – только и сказал полковник.

– На месте выясним, товарищ полковник, – ответил Кравцов.

– Ну ладно. Работай.

Кравцова убедил начальство в необходимости ночной операции: "у преступника будет меньше шансов уйти". Лейтенанту выделили трёх человек, и в половине первого полицейские выехали на место.

Ночь объяла город чёрным телом. В небесах висела, жёлтая и безразличная, луна. Низкие тяжёлые облака, круглые бока которых купались в рассеянном отражённом свете, неподвижно лежали над землёй. Оперативники выбрались из машины и вызвали по домофону консьержку: код был указан краской под цифровой панелью.

– Алло, – отозвался сонный голос с узбекским акцентом.

– Полиция. Открывайте.

Им открыли. Четверо вооружённых людей вошли в подъезд. Один объяснил появившейся навстречу консьержке, что волноваться не стоит, а остальные двинулись вверх по ступенькам, проигнорировав лифт. Вскоре четвёртый к ним присоединился.

Оперативники стали по обе стороны двери. Затем самый мощный из полицейских, верзила Драгунский, выбил дверь ногой, и они забежали внутрь.

Квартира встретила тишиной, ничем не нарушаемой и словно бы смущенной их визитом. Никто не бегал, не суетился, не кричал, не угрожал и не молил. Кажется, квартира пустовала. Или так, или…

Не опуская пистолетов, опера обошли каждое помещение, заглянули под кровать, осмотрели балкон – никого. Тогда они принялись совещаться. Кравцов хотел было выступить с неким предложением, когда, нарушив все законы логики и мертвенную тишину, раздались отрывистые сигналы: три коротких, два длинных, три коротких. Азбука Морзе, "SMS".

Кравцов сразу определил, откуда исходит звук, – из платяного шкафа. Внутри никто не прятался, они успели в этом убедиться. Теперь пришлось снова открыть дверь и исследовать тёмное нутро, а также висящую одежду в поисках телефона.

Трубка обнаружилась в старых линялых брюках. Кравцов вытащил мобильник, устаревший, кнопочный; на экране светилась надпись – "1 новое сообщение". Молодой полицейский знал, как работает устройство. Большой палец нажал "Ввод", потом "Звёздочку" и следом опять "Ввод". SMS-ка открылась.

"Меня здесь нет", – говорилось в ней.

И в качестве подписи – три икса.

Месяц спустя

В двух тысячах километрах на восток, в небольшой квартирке, кутаясь от холода в свитер – поскольку батареи плохо справлялись со своей задачей, – сидела старушка в очках. Все знакомые, в том числе и такие же старушки, звали её баба Надя. Удобно и привычно расположившись в кресле, баба Надя смотрела "Пусть говорят".

В самый интересный момент, когда гости передачи уже собирались драться, послышалась музыка. Баба Надя поморщилась, но поискала взглядом источник шума. На журнальном столике лежал новомодный телефон, в белом корпусе, почти без кнопок и явно дорогущий. Внук забыл.

Баба Надя потянулась, взяла трубку и, подслеповато щурясь, принялась то жать на кнопки, то водить по экрану. Наконец чудом удалось снять блокировку. На экране светилось оповещение – кто-то написал внуку SMS. Вовсе не думая бороться с любопытством, баба Надя коснулась пальцем экрана, открывая сообщение.

В поле для текста – три повторяющихся символа "Х". И только. А ещё к SMS-ке была прикреплена то ли фотография, то ли рисунок. Баба Надя поднесла ай-фон к глазам, чтобы получше рассмотреть картинку, и аж подпрыгнула на месте. Изображение представляло собой до ужаса реалистичный череп, облепленный кусками плоти и в кровавых потёках.

Хозяин лабиринта

– Наказывать тебя мы не будем, – сказал князь. – И дело не только в том, чьи драгоценности ты пытался украсть. Однако мы поспособствуем правосудию.

С этим словами князь взялся за большой рычаг, подналёг и опустил его.

Крыша лабиринта пришла в движение. Очень неторопливо, сегмент за сегментом, она заскользила в сторону, постепенно лишая Ктара света и надежды на спасение. Тяжёлые металлические пластины вставали в ряд – бух! бух! бух! Намертво, так, что не сдвинуть ни одному человеку. И даже десятку или двум десяткам умелых воинов, к которым относился и Ктар. Наконец с громким стуком легла последняя квадратная пластина, и лабиринт окутала темнота.

Прислушиваясь сквозь затихающий грохот к тому, что творилось снаружи, Ктар под конец всё-таки различил цоканье копыт: князь с охраной и слугами уезжали. Звук доносился недолго и уже через несколько секунд пропал. Беззвучие, гораздо тише, чем ночное, обволокло наказанного.

Первые минуты Ктар не знал, что делать, и потому просто вспоминал. На ум одна за другой приходили картины недавнего прошлого.

Вот он, воспользовавшись украденным пропуском, пробирается к дверям сокровищницы. Стоит глубокая ночь. Ктар отдаёт много денег, чтобы подкупить стражей. Убедившись, что никто не смотрит, стражники отпирают и отворяют врата хранилища – несильно, так, чтобы получилась неширокая щель. Туда-то и проскальзывает Ктар. Ворота закрывают.

Оказавшись внутри, Ктар от кремния зажигает факел – и замирает, не в силах вздохнуть. Вокруг лежат горы и горы драгоценностей: золото, золотые оружие, посуда и украшения, алмазные браслеты и ожерелья, рубины, изумруды, платина… Ктар застывает с раскрытым ртом, не в силах пошевелиться. Некоторое время длится этот удивлённый ступор, а затем воин князя Парала достаёт мешок и, присев у ближайшей кучи, начинает сгребать туда сокровища. Он не может поверить своим глазам и собственному счастью. Первый мешок наполняется; Ктар перевязывает его и достаёт второй.

И тут из-за высоких дверей сокровищницы доносятся подозрительные звуки. Ктар оборачивается и видит, что врата вновь приходят в движение. Загородив свет горящих в коридоре факелов, кто-то ступает внутрь хранилища. Воители князя! Ктар затаивается и старается не дышать. За первой фигурой появляется вторая, потом третья и четвёртая. Определённо, они направляются в его сторону.

Оставив мешок на месте, Ктар вприсядку передвигается к противоположному концу сокровищницы, чтобы оттуда, обогнув самую высокую гору, по параллельной дорожке пробраться к вратам. Не выходит: воины разделились и прочёсывают обе тропинки.

Понимая, что делать нечего, Ктар выхватывает меч и с криком бросается к воротам. Он размахивает оружием и, натолкнувшись на тех, кто его ищет, пускает меч в ход. Удаётся насмерть пронзить одного стражника, однако второй даёт Ктару бой.

Они довольно долго фехтуют, и вор даже ранит княжеского воина. Но, воспользовавшись тем, что их противник отвлёкся, сзади подбегают другие воители. Нечто тяжёлое обрушивается на голову Ктара, лишая его сознания.

Дальше всё развивалось очень быстро и очень банально: темница, суд и приговор. Без возможности обжалования. Подкупленных стражников отправляют на гильотину; его же, Ктара, приговаривают к лабиринту. Лабиринт – самое страшное наказание, уже потому, что он находится во власти неизвестности. Здесь царит некий хозяин, которого никто никогда в глаза не видел. По крайней мере, никто из живых. Только вот живым отсюда не посчастливилось выбраться ни одному человеку…

Глаза понемногу привыкли к концентрированной темноте. Металлические плиты лежали настолько плотно, что не пропускали и лучика дневного света. Оказавшийся под огромной крышкой в многокилометровом лабиринте, Ктар попытался представить расположение секций. Не вышло: никому не дозволялось видеть лабиринт, а оказывались внутри него, похоже, одни лишь приговорённые. Тем не менее, однажды, когда Ктар ещё был на хорошем счету, князь пригласил в его в кабинет, на аудиенцию. Из окна воитель увидел самый краешек лабиринта и, помнится, поразился глубине и широте коридоров. Если они выглядят таковыми издалека, какие же они вблизи? На сколько протянулся лабиринт? Естественно, ответить на эти вопросы Ктар не смог бы, хотя чутьё подсказывало, что ему крайне не повезло.

Сплюнув, Ктар огляделся. Если зрение не обманывало, выбор лежал между двумя путями: впереди и позади. Поверив чутью, а может, положившись на удачу, осуждённый выбрал дорогу вперёд.

Двигался он медленно, прислушиваясь к каждому шагу. Показалось, что где-то капает вода, и, в надежде найти дыру в потолке, через которую пробивается ручеёк, Ктар пошёл на звук. По мере приближения удары капель о землю слышались всё чётче – но в какой-то миг стихли, внезапно и сразу. Ктар стоял на месте и вертелся из стороны в сторону, силясь обнаружить источник звука. А тот, пропав, возник в совершенно ином месте, и мужчине ничего не оставалось, кроме как снова отправиться на поиски.

Это повторилось три или четыре раза, прежде чем Ктар понял: доверяясь слуху, выхода не найти. Лабиринт гораздо хитрее, чем думается. Возможно, людей сбивают с толку потусторонние силы, заставляя кружиться на месте и умирать от голода. Кроме того, ничего не известно о хозяине лабиринта. Кто он таков? Сколько прожил лет? Чем питается? Или кем?..

Отстранившись от мыслей о ручейке, блуждающий выбрал иное решение: он стал продвигаться наугад. Словно бы послушавшись его, звук капающей жидкости прекратился и более не раздавался.

Лабиринт ветвился, опять и опять, то ли уводя Ктара всё дальше, то ли заставляя не сходить с места. Глаза уже различали ровные земляные стенки головоломки, земляной же пол и металлические пластины над головой, но это нисколько не помогало. Прошло, вероятно, часа три, не меньше – время будто украли из этого проклятого места и заменили новой, тягучей, неприятной и непонятной субстанцией.

Ктар выбился из сил и прислонился к стене, чтобы отдохнуть. Неожиданно ноги наткнулись на что-то твёрдое. Он присел на корточки и принялся ощупывать находку, рисуя её мысленный образ. Похоже, то были кости – Ктар нашёл скелет. Нетрудно догадаться, кому он принадлежал: очередному неудачливому путнику, человеку, оступившемуся на жизненном пути, совершившему непростительную ошибку и приговорённому к лабиринту. Зарычав от злости – и на себя, и на ситуацию, и для того, чтобы выпустить пар, – Ктар схватился за крупную кость и дёрнул на себя. Кость осталась в руке, прочее же с шумом посыпалось вниз и раскатилось по полу. Звук, с которым распался на части скелет, уши восприняли как нестерпимо громкий: слишком уж долго их владелец пребывал в давящей тишине.

Борясь с гнетущей тьмой, глаза разглядели вновь приобретённую вещь. Видимо, кость бедра; во всяком случае, объёмистая, тяжёлая и хорошо ложится в руку. Будет чем защищаться, если настанет в том необходимость. Однако с каждой секундой крепла уверенность, что живых существ в лабиринте нет. А хитроумные приспособления? Коварные ловушки? Механизмы-враги?

Или самый главный его враг – собственная фантазия? Разгулявшаяся и разыгравшаяся в непривычной, жуткой обстановке.

– Нет! – задрав голову и обращаясь непонятно к кому, закричал Ктар.

Нет, он не умрёт здесь! Неважно, сколько несчастных до него без вести сгинуло в путанице ходов и выходов. Неважно, можно ли выбраться из лабиринта или же нельзя. Плевать и на отсутствие воды, пищи и света. И на легендарного хозяина лабиринта. Да будь он неладен! Пусть все идут к чёрту! Ктар, сын Рила, не погибнет здесь!

Скрипя зубами и тяжело дыша через ноздри, он рванулся вперёд. Ходы сменялись ходами, туннели – туннелями, а он порывисто двигался, продолжая надеяться. И даже больше – будучи уверен в успехе. Дальше по лабиринту его гнала ярость.

Да, чёрт возьми, он был зол! Почему, ну почему кому-то, как бездельнику князю, достаются сокровища, замок и наложницы, а ему, честному воину, – тесная хибарка, ежедневный суп и любовь к стране? Любовь? Он забыл, что значит это слово, а теперь пришло и осознание, что он никогда никого не любил в жизни. Но ведь имелась причина, и веская: королевство отнимало у него годы молодости, ничего не предлагая взамен. Да, он воевал. Да, получал награды. Но что те награды? Песчинка в пустыне. Тогда как князь и подобные ему приобретали баснословные богатства просто по праву наследования. Вот почему Ктар пошёл на преступление – чтобы заполучить то, что причиталось ему по праву!

Туннели продолжали переходить один в другой, но путаница ходов не обрывалась. Устав от бега, устав от мыслей, устав от темноты с беззвучием, Ктар остановился, чтобы перевести дух. С глаз срывались слёзы обиды, и он смахнул их рукой. Ещё чего! Ему, потомственному воину, не пристало плакать, точно ребёнку, и метаться, будто испуганной скотине. Он найдёт выход, найдёт!

Но выхода, похоже, не было…

И в этот момент ушей достиг незнакомый звук: словно перешёптывание, словно кто-то звал его, обещая показать дорогу. Позабыв об удаче и не веря в успех, Ктар двинулся на мистический шёпот – а что ему было делать?

Ставшие уже привычными однообразные коридоры текли тёмной рекой без конца. Но звук приближался. Приближался! Сначала он походил на шёпот, потом превратился в лёгкое дуновение ветра, а следом – в шквал. Новый поворот, ещё один. Чутьё подсказывало Ктару, что следующий туннель – последний; за ним ждёт разгадка либо повторное разочарование.

Ктар свернул за угол и ринулся было дальше, но вдруг замер. Звук моментально стих. Что-то тут не так, подсказывали все чувства, и он, загнанный, не сразу понял что. А когда догадался, дыхание перехватило. Он стоял в начале огромного круглого помещения, высотой раз в десять превосходившего пройденные коридоры. Купол украшали знакомые пластины из металла, преграждавшие путь дневному свету. И, несмотря на это, он ощущал на себе жёлтые лучики и отблески. Свет попал внутрь лабиринта, но не снаружи; источником ему служила колоссальная сгорбленная фигура. Высотой метров десять, а то и пятнадцать и шириной метра три-четыре, она выдувала свет в виде огненных сполохов.

То был… невероятно… дракон!

– Здравствуй, Ктар, – пророкотал исполинский ящер, и звук его голоса десятками колесниц разнёсся по громадному помещению.

Ктар молчал, не в силах вымолвить и слова.

– Полагаю, ты не ожидал встретить меня, – продолжал дракон. – Конечно, многие считают меня – вернее, нас – выдумкой, которой лишь младенцев пугать. Но для кого тогда лабиринт, хочу тебя спросить? И кто его построил?

Ктар всё ещё пытался прийти в себя.

"Дракон – помощник князя? – метались в голове предположения. – Или даже не помощник, а…"

Он боялся закончить мысль.

– Вижу, ты на верном пути, – пророкотал дракон. Хвост длиной с дерево обвил чешуйчатые ноги-колонны, крылья-паруса сложились за мощной спиной, и зверь произнёс: – Давай я тебе кое-что расскажу. Не волнуйся, это не займёт много времени. Ты ведь дорожишь своим временем? Ты всегда считал себя важной персоной, верно? Важнее, чем прочие. Что ж, я проявлю к тебе уважение.

– Зачем… – выдавил наконец Ктар, – зачем я тебе нужен? – И он сглотнул, чтобы смочить пересохшее горло.

Дракон издал громыхающий звук, который, судя по всему, сходил у его брата за смех.

– Когда-то нас было много, – начал рассказ дракон. – Мы правили планетой и парили в небесах, ходили по земле, плавали в воде. Мы были неописуемо богаты и несказанно счастливы. Но потом реальность воспротивилась и решила уничтожить нас. Выжили немногие, и я среди них. Благо, мы выносливые и живём достаточно долго.

Так, спустя столетия, я застал эру человека. Одним из достойнейших людей стал твой князь Парал, владыка Северных земель. Мы, драконы, обладаем острой интуицией… ну, помимо всего прочего. А потому, когда князь предложил мне сотрудничать, я не раздумывая согласился. Эпоха драконов неизбежно клонилась к закату, и надо было принимать серьёзные и смелые решения.

Я подарил Паралу знания и сокровища; он же расплатился со мной спокойствием и уединением, наиболее ценной для меня монетой. Князь вершил правосудие наверху, в свете, в новорожденном мире. Я – внизу, во тьме, в мире угасающем.

Слушая дракона, Ктар сильнее сжал кость и выставил перед собой подобно оружию.

Ящер опять рассмеялся.

– Твоя "дубина" тебе не поможет, – проговорил он. – Выбрось её.

– Ни за что! – выкрикнул Ктар. – Я тебя не послушаюсь!

– А как думаешь, – спросил дракон, – чем ты занимался то время, пока блуждал по лабиринту?

Ктар промолчал, не зная, что ответить.

– И кто посылал тебе звуки ручья? Кто сгущал вокруг тебя тьму? – принялся перечислять древний исполин. – Кто направил тебя к скелету? Кто зародил в твоей душе страх, сомнение и отчаяние?..

– Замолчи! – взорвался вдруг Ктар. – Я не желаю слушать!

– Всё это творил я, маг и вельможа Древних Времён Йир'Ат. Именно поэтому, – указал дракон, – ты и очутился здесь. Ты не слушал, но хотел, чтоб слушали тебя. Ты завидовал, однако не пытался заслужить лучшей жизни.

– Я не боюсь! – ещё громче прокричал Ктар. – Изыди!

Йир'Ат, словно собака, склонил голову набок.

– Ты и вправду не боишься, – прозвучали его задумчивые слова. – А посему я не имею права лишать тебя жизни. Иные, посетившие мою обитель, с ума сходили от страха, и я вынужден был их умертвить. Ты же по-прежнему уверен в собственной правоте.

– Ну, и что ты сделаешь мне? – зло процедил Ктар. – Давай! Действуй! Хватит болтать!..

Он не успел договорить: многометровая фигура хранившего молчание ящера подёрнулась таинственной дымкой, побледнела, сделалась прозрачной и вовсе исчезла. А через мгновение испарилось и помещение с куполом. Ктар замер посреди круглой земляной площадки, почти доставая головой до потолка. Металлические пластины, что крали наверху солнечный свет, куда-то подевались – их место заняло необъятное чёрное пространство. Кусок неизведанного мира тонул в растёкшейся от пола до потолка чернильной темноте.

Ктар обернулся, посмотрел назад; затем стал озираться по сторонам. Не один, не два, а десятки проходов манили к себе, предлагая призрачную надежду. Однако Ктар понял, что хотел сказать ему дракон. Сейчас бывший воин ни капли не сомневался в своей правоте. Он очутился в самом центре лабиринта – не того, возведённого князем, а совершенно на него не похожего. Это перепутье дорог создал с помощью волшебства один из последних выживших драконов.

Сам же тысячелетний кудесник Йир'Ат, как и прежде, вёл неторопливое, сонное существование в той реальности, где родился и Ктар. А Ктар попал в загадочное место, куда не распространялась великая сила дракона. И даже если летающему магу под силу вызволить преступника отсюда, он никогда этого не сделает.

Любая жизнь – лабиринт. Однако Ктар угодил в самую кошмарную её разновидность.

В лабиринт, откуда попросту не было выхода.

Гоблины и гремлины

Витя знал, что ягоды с огорода воруют вовсе не птицы. И не соседка – тётя Агриппина. Малину с ежевикой обирали те же, кто умыкнул его "лего"-машинку. Да, машинка лежала у него в комнате, и вокруг не скопилось столько пыли, чтобы остались следы. Однако отчего-то Витя был уверен. Редко встречаются дети, знающие слово "интуиция", а тем более, его значение, и сын Рожденковых к их числу не относился. Но именно чутьё руководило дальнейшими поступками мальчика.

Во-первых, он никому не сказал, что машинка пропала. Спроси мама – он ответил бы: "Где-нибудь потерял". Мама же не спрашивала, да и к лучшему. С папой проще: он подобные мелочи не замечал – разве что мама обратила бы его внимание. Сейчас всё складывалось как нельзя более удачно: мама не знает, а значит, папе не расскажет, а значит, никто не помешает планам Вити. Главное, вести себя тихо.

След, который мальчик нашёл в малине, за дачей, был очень странный и даже страшный. Довольно крупный – крупнее, чем, допустим, у вороны. И необычной формы: три треугольных пальца расходились, один немного влево, другой чуть вверх и третий слегка вправо. Последний же смотрел вертикально вниз. Витя стёр след и, на всякий случай, забросал место, где тот находился, опавшими малиновыми листьями.

За обедом и особенно за ужином мальчик с трудом мог усидеть на месте. В голове одна за другой рождались притягательные картинки, аж сердце замирало. От предвкушения он выронил ложку, но родители не придали тому значения: с кем не случается.

После ужина они всей семьёй смотрели вечернюю развлекательную программу. Потом новости, потом сериал, ну а затем папа, наконец, выключил телевизор и задал непонятно кому вопрос:

– Не пора ли спать?

Откликнулась, как всегда, мама:

– Да, давай укладываться.

Они поцеловали на ночь сына и принялись расстилать постель.

У Вити постель была расстелена, надо лишь расправить. Что он и сделал, после чего погасил лампу, забрался в кровать и натянул одеяло до носа. Вскоре перестали тихие шумы в соседней комнате: родители тоже улеглись. Минуты тянулись очень медленно, но вот раздался храп папы – кажется, родные уснули.

Сердце запрыгало в груди Вити; никогда ещё он так не волновался. В том числе и дома, новогодней ночью, когда пытался выследить деда Мороза. Но теперь мальчик не уснёт, ни в коем случае!

Вереница, в которую выстраивались кусочки времени, стала ещё длиннее. Витя отчаянно боролся со сном, лёжа неподвижно, бесшумно, и прислушивался к каждому шороху. Голова постепенно клонилась к подушке. В полудрёме посетила не слишком отчётливая и далеко не приятная мысль, что он провалит и это "задание".

И вдруг… Со стороны двери послышались шаги.

Ступали не торопясь и тихо. Маленькое животное? Но Рожденковы не заводили домашнего питомца. И с улицы зверёк вряд ли пробрался бы: не через затворённое же окно и не через закрытую дверь. Тогда кто? И как?

Пока Витя размышлял, шаги усилили звучание. Происходящее прогнало весь сон. Хотелось выглянуть из-под одеяла, вытянуть голову, однако Витя опасался спугнуть загадочного гостя. И правда ведь, если бы жаждал знакомства, тот не стал бы прятаться.

Сердечко Вити замерло от радости и волнения: что-то вытянутое и чёрное показалось в поле зрения, на самом краешке взгляда. Наверняка это голова таинственного визитёра! Будь Вите под силу, слился бы с кроватью.

Вытянутый предмет повернулся, и снова. И – двинулся мимо кровати, в считанных сантиметрах от затаившегося мальчика. Дыхание перехватило от бури эмоций, но Витя ничем не выдал присутствия.

А это оказалось отнюдь не просто. Когда шагавший сливался с комнатой и выглядел нечётким пятном – ещё ладно. Только вот он, на расстоянии вытянутой руки или ещё ближе, и Витя способен его разглядеть. Не в деталях – коварная темнота скрадывала определённые моменты облика, изменяя лицо и фигуру. И всё же достаточно подробно. Длинная, конусообразная голова-луковица оканчивалась маленькой шеей; сверкали два идеально круглых глаза-копейки. Узкий недовольный рот вроде бы кривился от невысказанного чувства. Ручки-плётки свисали по бокам тощего тельца.

Чудное создание вело себя настолько тихо, что как будто не просто молчало, а скрадывало звук собственного дыхания. В голове Вити опять толпились, сбивая друг друга, вопросы: чем питается удивительное существо? что ему надо? как оно называется?..

Внезапно, точно бы чуть подумав – а может, поразмыслив на самом деле, – ночной гость поднял сухонькую ручонку. Конечность заканчивалась разлапистой кистью: вытянутые треугольные пальцы: три вверху, один внизу. Витя немедленно вспомнил след в малине. Пальцы расположены абсолютно так же! И размеры, с виду, совпадают. Мальчик был готов побиться об заклад, что нижняя часть ноги, скрытая от его взора, ничем не отличается от кисти.

Пока Витя думал и вспоминал, существо прошло на шажок дальше, подняло ручки и принялось шарить на тумбочке. Там лежали комиксы о Бэтмене и робот-трансформер. Секундой позже игрушка очутилась в руках воришки, и он, прижав добычу к груди, направился в обратную сторону.

Витя засомневался: что делать? Попытаться остановить создание и вернуть трансформера? А не опасно ли это?

В тот же самый миг кто-то появился перед человечком. Витя удивлённо приподнял брови и затаился пуще прежнего. Второй человечек, возникнув из ничего, то есть прямо из воздуха, загораживал дорогу первому. И неудивительно: шириной новый гость намного превосходил прежнего. Голова-колобок крепилась к бочкообразному телу без шеи. Большие глаза смотрели сонно; грустно обвисли уголки округлого рта. По бокам – пухлые руки.

Худой вор рванулся вбок, молниеносно и бесшумно. Но толстый визитёр среагировал быстрее, поймав беглеца в цепкие объятья. Худой издал еле слышное "грим-линк" или что-то похожее. Толстяк сильнее прижал к себе пойманного. Сцепились за узкой спиной объёмные руки с короткими широкими пальцами. Толстый не менее тихо проворчал "гом-линс".

Худой вырывался, отталкиваясь всем телом. Тщетно: видимо, хватка была очень мощной. Сквозь занавески на окнах пробился лунный свет и угодил на причудливую парочку. Невесомый бледно-жёлтый ручеёк выхватил из темноты кожу пришельцев – грубую, пупырчатую, землисто-зелёного цвета.

Вороватый "гремлин" снова дёрнулся, и снова неудачно. Робот-трансформер выпал из руки. Игрушка стукнулась об пол, неожиданно громко в наполнившей комнату тиши. И… почти одновременно толстый "гоблин" исчез вместе с пленником.

Витя не мог оторвать завороженного взгляда от сцены событий. Комната опустела, а он боялся, что гремлин с гоблином всё ещё внутри, прячутся в особенно тёмном углу. Или они, или те, кто с ними пришёл. Однако же текли секунды, и никто не бродил по комнате, не шуршал вещами.

Пересилив страх и неуверенность, Витя потянулся к выключателю и зажёг свет. Вспыхнула прикроватная лампа, распространяя вокруг себя яркое пятно. Витя собрался с силами, откинул одеяло и слез с кровати.

Он стоял на том же месте, где буквально только что выясняли отношения два мистических существа. Витя посмотрел на ковёр – кажется, тот не сохранил ни следа. Отчасти облегчённо, отчасти разочарованно вздохнув, мальчик присел на корточки и поднял трансформера. Собираясь вернуть игрушку обратно на тумбочку, мельком глянул на неё. И замер. Взгляд привлекла одна вещь, которой – тут Витя готов был поклясться! – он никогда раньше не видел.

Вдоль пластмассовой красно-белой фигурки, спереди, от руки к ноге, тянулась под углом отчётливо видимая царапина.

Незримый Комитет

Я работаю в Незримом Комитете. Никто меня не видит, никто не знает. Даже коллеги и партнёры по работе не всегда в курсе моих дел. И это правильно, удобно: есть профессии, которые не подразумевают наблюдения… особенно если ты сам наблюдатель.

В тот день два человека переступили грань. Дозволенность содеянного определяю лично я, ни с кем не советуюсь, иначе бы мои поступки потеряли динамичность. Не зря, принимая на должность, те, кто наверху, сказали мне: "Смотри, думай и решай". У каждого свой круг обязанностей – такие, как я, глядят и вмешиваются. Или не вмешиваются, вынося предупреждения. Или пропускают мимо глаз.

В этот раз я не мог не вмешаться.

Приземистый продуктовый магазинчик забился в угол спального района. Ничто не нарушало напряжённой тишины. Люди тут встречались настолько редко, что владелец магазина арендовал помещение почти за бесценок, не стал обновлять облупившуюся зелёную краску и решил не тратиться на неоновую вывеску. Ночью же райончик вымирал полностью.

Этим и воспользовались два грабителя, совершившие налёт на магазинчик. Они не просто забрали деньги из кассы индивидуального предпринимателя. Размахивая пистолетами, люди в масках потеряли контроль и открыли пальбу. Застрелив продавца, они встали над ним и палили в голову до тех пор, пока череп, мозги и кровь не превратились в однородную массу, в кашу. Затем они громили магазин: роняли стенды с товарами, били стекло, раскалывали глину, высаживали в окна. Налётчики думали, что ночь наградила их правами главных. Они забыли, что главных не бывает, – всегда найдётся тот, кто выше и сильнее тебя. Это относится к любому.

Я начал преследовать двух негодяев, когда они покинули перевёрнутое вверх дном помещение. Под конец они облили его всеми горючими смесями, что обнаружили внутри, и подожгли. Привлечённые громким шумом и ярким светом, подошли неизвестно как оказавшиеся здесь парень с девушкой. Свидетели. Мерзавцы не стали церемониться – парня застрелили сразу. С девушкой бугаям удалось справиться очень легко. Удар рукояткой пистолета по голове, и молодая красавица без сознания. Никто не слышал криков и ругани. Девушку бросили в багажник стоящей неподалёку старой "ауди". Потом мотор взревел, и преступники скрылись в ночи.

Полиция и пожарные приехали чересчур поздно.

А потрёпанная "ауди" ехала по пустынной дороге. Ночную тишь нарушал лишь звук ревущего мотора. Светила с неба одноглазая луна, бросая мистические отсветы на пухлые облака. Притормозив, машина свернула в лес. Прыгая на выбоинах и кочках, преодолела ещё пару километров. Появился еле заметный поворот – туда-то и направился автомобиль.

Прямо посреди леса, среди сосен и дубов, торчал прыщом одноэтажный дом. Скорее даже, хижина. Первый из беглецов отнёс в домик мешок с деньгами. Второй вынул из багажника бессознательную девушку, закинул на плечо и тоже скрылся за дверью.

Потайное место встречало знакомо: захламлённостью и неприветливостью. В единственной комнате валялись вещи, самые разные – от грязных носков до пустых бутылок. Стояла тумбочка, на ней – люстра без абажура. В холодильнике со ржавой дверцей дожидались банки пива. Две узкие кровати не заправлены.

Первый положил деньги в угол и повернулся ко второму. Тот повалил девушку на ближайшую кровать. Оба смотрели жадно и похотливо. Первый сходил за пивом, кинул банку подельнику. Зараз осушив по пол-литра, двоица уронила пустые ёмкости – и набросилась на девушку. Они не стали распределять роли и обязанности: вседозволенность застила им глаза…

…Когда всё закончилось – на какое-то время, – они снова достали по пиву. Теперь газированный напиток потягивали медленно, с удовольствием и знанием дела.

Утолив жажду, первый поставил полупустую банку на тумбочку и отправился на тесную кухоньку, жарить мясо. Он разжёг сильный огонь, небрежно опустил на него сковородку. Залив её подсолнечным маслом, шмякнул мясо. В шкафчике над плитой дожидалось виски. Бандит открыл дверцу, вынул бутылку и, отвинтив крышку, присосался к горлышку.

Почёсывая между ногами, пришёл второй; он тоже тянул из горла, правда, водку.

Первый недовольно глянул на друга.

– Осушаешь н/з, – выразил он недовольство.

Второй сплюнул прямо на пол.

– Ну и что?

– Нехорошо.

– Да пошёл ты! Сам надираешься виски, а мне что, стоять смотреть?

Я подлетел и заставил их нервничать и хорохориться чуть выше допустимого. Этого хватило.

Первый сделал новый глоток и отставил бутылку.

– Ты чего бычишься?

– А ничего, мать твою! Я, может, тоже хочу дёрнуть после девчонки.

– Не можешь себя держать в руках – не берись не за своё дело!

Подходящий момент – я подкинул обоим в воспалённый разум нездоровые мысли.

Сработало. Второй воспринял услышанную фразу как личное оскорбление. Он отшвырнул полупустую ёмкость с водкой и заорал:

– А ну пасть захлопни! Драть девку или нет – решать буду сам! И не всяким тупоголовым уродам мне указывать!

Белки первого налились кровью.

– Ах ты сволочь!..

И он набросился на подельника с кулаками.

Пока они били друг друга, кусали до крови и впивались в кожу ногтями, я неслышно закрыл входную дверь на замок.

Второму удалось высвободить руку из захвата первого. Тот размахнулся и врезал соратнику по голове. Первый на несколько секунд оторопел, чем воспользовался лежащий сверху. Он колотил без устали, а как только отключил первого, вынул у того из-за пояса кинжал. Поверженный сильно ударился плечом в плиту, из-за чего сковородка слетела с конфорки. Большая часть горячего масла выплеснулась на лицо первому. Раздался дикий крик. Остаток разогретого подсолнечного масла попал на горящую конфорку. Взметнулось вверх пламя, от которого зажёгся сделанный из дерева шкафчик над плитой. Коротенькие язычки огня лизали ДСП, не предвещая беды.

Разъярённый преступник ничего не замечал. Недолго думая и матерясь так, что срывал голос, он со всего размаху опустил кинжал, направив лезвие в глаз первому. Прекратив сопротивляться, убитый задёргался в конвульсиях. Из раны текла кровь.

Встав на ноги, второй снова выругался. Отряхнувшись, он вернулся в комнату, чтобы выместить обуревавшую его злобу на девушке.

Я дыхнул на разгорающееся пламя, чтобы заставить его объять шкафчик целиком. Затем пламя перекинулось на занавески, с него – на деревянные стены, и так далее.

Второй уже собирался приступить к делу, когда ноздрей коснулся неприятный, резкий запах. Гарь. Проклиная всё на свете, здоровяк двинулся на кухоньку. От выпитого заплетались ноги; мысли, и без того немногочисленные, потонули в мути. А когда грабитель очутился в помещении, объятом огненной стихией, я усилил эффект алкоголя в его теле.

В этот самый момент второй попытался пробраться к занавескам, чтобы сорвать их и потушить. Споткнувшись о несуществующее препятствие, он полетел вперёд. Занавески оторвались от крепежа. Закутавшись в пламенеющее одеяло, второй повалился на пол. Он бешено заорал, силясь выпутаться из того, что могло стать его саваном. Не получилось: я хорошенько затянул обжигающую материю.

Комната полыхала. Длинные языки пламени подобрались к бандиту и охватили его цепкими, раскалёнными "пальцами". Второй кричал до тех пор, пока крик боли не перешёл в истерику, а затем – в предсмертный хрип. Ожоги расходились по коже с невероятной быстротой. Огонь взметнулся над телом ещё живого человека. Но наступило мгновение, когда он перестал быть живым. А жёлто-оранжевый кусака продолжал жрать мясо и испепелять всё вокруг. Добрался он и до трупа, пригвоздённого к полу кинжалом.

Спаслась лишь девушка. Разбудив, я подталкивал несчастную к окну. Прыгать страшно, хотя гораздо страшнее задохнуться и угодить в пасть к безжалостному огню. Схватив пустую бутылку, приткнувшуюся горлышком к низу кровати, девушка разбила ей стекло. Подойдя, подвигала крупные осколки. Какие-то удалось сбросить, какие-то – вытащить. Пленница порезалась, но обращать на это внимание не было времени. Цепляясь за раму, она забралась в оконный проём. В руки впились мелкие остатки стекла, и из ног закапала кровь. Симпатичное личико морщилось от боли и ужаса; на глазах выступили слёзы. Наконец девушка спрыгнула на землю и, оступаясь и постанывая, припустила по освещённой пожаром, наезженной лесной дороге.

Позади разгорался яркими красками потерявший хозяев домик. Вскоре жаркая волна объяла здание с крышей, и оно превратилось в пепел, как совсем недавно – ограбленный магазинчик.

А перед этим я подсказал полиции, как и где искать. Как – по следам шин. Где – в тульском лесу.

У каждого свои ограничения. Однако существуют границы, запретные для любого существа, будь оно человеком, зверем или работником Незримого Комитета. Мы не управляем судьбой – лишь стараемся помочь и подсказать. Подтолкнуть в верном направлении. Впрочем, не стоит уповать на нас одних. Если вы вдруг окажетесь на распутье, подумайте, и наверняка вам удастся решить ситуацию без вмешательства Незримого Комитета.

Но наши сотрудники, конечно, никогда не оставят вас без присмотра. Можете быть в этом уверены.

Погибель в Великой пирамиде

Слово ведающего

События, о которых пойдёт речь далее, вовек не стали бы достоянием не то что рода людского, но даже одного-единственного человека, если бы я, заручившись поддержкой некоего малоизвестного писателя, не решился, вопреки любым ограничениям и пренеприятным возможностям, поведать о случившемся миру. Сам я, в силу обстоятельств непререкаемой важности, не сумел бы передать события на бумаге, посредством пера и чернил; тем лучше, на мой взгляд, для каждого вероятного чтеца сего исторического труда, что отыскался автор, не побоявшийся взглянуть в лицо фактам и изложить их беспристрастно, ярко, реалистично.

Проживал мой помощник в год, на пару столетий вперёд отстоявший от даты, когда и произошла эта удивительная и пугающая, с точки зрения обычного, здравомыслящего человека, история. Писатель, на чьи плечи оказалась возложена задача в высшей степени сложная и противоречивая – хоть он, до поры, и не подозревал того, – обитал в одиноком хилом домике на краю Каира; мы с ним, если позволено будет так выразиться, находились в особого рода соседстве. Придя в его скромную обитель посреди ледяной пустынной ночи, я застал автора лежащим на более чем скромной постели, с глазами, покрасневшими от бессонницы, и избороздившими лоб глубокими морщинами – следами порядком утомившей задумчивости и давнишнего творческого кризиса. Представившись хозяину домика, я, с его добровольного, выраженного с великой охотой согласия, расположился в той же комнате, что и паладин пера и папируса. Два или три часа провели мы в оживлённой, безумно интересной обоим беседе, выведывая друг у друга всё новые и новые новости, кои бы мы никогда не получили, если б не наша неожиданная и счастливая встреча. Впрочем, знакомство двух одиноких и совершенно не похожих личностей представлялось внезапным лишь гостеприимному писателю; я-то прекрасно знал, что совпадения, загадки и преувеличения, где бы люди их ни выискивали, – только отражения, далёкие или близкие, чёткие либо размытые, собственного обманчивого сознания, присущего разумному существу и являющегося его первостепенным свойством.

По истечении длительной вступительной части разговора я перешёл к основному, к тому, что подвигло меня, не поставив никого в известие, на путешествие через коварную, опасную пустыню, путешествие, отнюдь не обещавшее благополучного исхода моей затее. Однако, к огромной радости, моё предложение приняли сходу: то ли причина крылась в банальной скуке держателя маленького, тихого домика, где гости столь же редки, сколь удача наткнуться посреди Сахары на раздольное прохладное озеро; то ли я действовал достаточно разумно и настойчиво, – но, как бы то ни было, согласие предоставить всякую литературную помощь я получил немедля. Писатель сразу же заикнулся и о том, чтобы попытаться распространить в ближайшем городе, а может, и за его пределами будущий итог работы мыслей приглянувшегося собеседника и трудолюбивых рук своих. Это глубочайше вдохновляло; тем не менее, пришлось слегка обуздать творческий порыв владельца дома, объяснив, что сперва следует вслушаться в приготовленные мною факты и перевести их в нужные слова, а после уж задумываться о поиске читателей, точнее, об уместности такого рода деятельности. Несильно и ненадолго грусть отпечаталась на челе увлёкшегося автора, и всё же, успокоившись и приведя чувства в порядок, он признал мою правоту. Я подождал, покуда вновь обретённый друг займёт положенное место за письменным столом, возьмёт с верху толстой стопки листов чистый прямоугольник, достанет чернила, окунёт в них перо, кивнёт, давая знак начинать, – и повёл неторопливый, обстоятельный рассказ.

В центр моей истории помещено, пожалуй, величайшее чудо Египта, произведение искусства родом из далёкой давности, неповторимая в таинственном и мистическом значении, масштабнейшая в мире пирамида – наследие легендарного фараона Хеопса Первого. Годы, десятилетия и века утопали во мраке времён, выстраиваясь в нескончаемую вереницу, по мере того как вознёсшийся прямиком к небу островерхий колосс бережно хранил в бессветном, обложенном гигантскими кирпичами, пыльном чреве секреты, подобных которым не было и нет на Земле. Один из них, неназываемый и неугаданный, несущий разрушение, проявил себя в конце второго тысячелетия, отправив в страну мёртвых, в дорогу без возврата, приезжих исследователей, решивших, вопреки пугающим арабским сказаниям, проникнуть в святая святых громаднейшей гробницы, осеянной вниманием и заботой и находящейся под неусыпной охраной непобедимых, не ведающих гибели и сомнений богов. Амон-Ра, Анубис, Иштар и многие, многие иные – я ведаю об их существовании и потому верю в него; герою же повествования, смелому и отчаянному пришельцу из Америки, в ту забываемую нынче пору ещё только предстояло убедиться в правоте знания, истоки которого несравненно старше, чем неохватная и для взгляда, и для ума, необычайная и восхитительная египетская страна.

Американский историк, солидного вида мужчина лет сорока, со смоляными волосами, нежно опылёнными проседью, и мощными загорелыми руками и ногами, направлялся к земле египетской, юдоли песков и ветров. Учёный муж проделал немалую дорогу, как по сложности, так и по истраченным часам: бесстрашно сражаясь с необъятным солёным простором и его непредсказуемым суровым нравом, он пересёк на триреме Атлантический океан и через половину Европы, пользуясь то ослами, то конями, то верблюдами, тратя немыслимое количество долларов, неизменно подстёгивая себя и других и загоняя зверей – живой транспорт либо тягачей для разнообразных повозок, в течение десятков дней добрался до границы вожделенного Египта. Его встретило, с головой окунув в себя, лето, из-за здешних вольностей природы нестерпимо жаркое, – впрочем, только днём, тогда как ночью тут владычествовали лютые, безжалостные морозы. Пока же бесновалось вокруг разъярившееся тепло, которое будто стремилось выжечь дотла всё и вся вокруг, безразлично что: холодные ли камни, бессчётные крохи-песчинки, редкие, но стойкие и выносливые деревья или путешествующих под палящими лучами на "кораблях пустыни" темнокожих и темноволосых людей.

Точно сметённые с лица планеты невидимой титанической ладонью, оборвались скудные пейзажи с грязными одноэтажными домами, унылыми нечистыми речками и мрачными смуглыми жителями, взирающими на иностранного безумца недобрыми чёрными глазами, а вместо картины печальных окрестных трущоб открылась уводящая в бесконечность и там же теряющаяся, отрезаемая неподъёмным пресиним небосклоном пустыня, священная и дикая. Позже возникали ещё города: и пузатые кляксы на самодельной карте, и меньшего размера неровные круги, и точки-пуговички, и не обозначенные на бумаге, будто вовсе не касающиеся реальности или выпавшие из неё посёлки-лилипуты. Выехав из шумного и цивилизованного Нью-Йорка в компании друзей-учёных, отважный историк постепенно, однако неумолимо остался в одиночестве; по мере приближения к незабываемой пирамиде, средоточию веры и чуда, сбежал последний из попутчиков – охваченный первобытным, сверхъестественным ужасом абориген, узревший в смелости американца не достойную высшей похвалы смелость, а приводящее в трепет полубезумное состояние чрезмерно влюблённого в своё дело специалиста, влюблённого настолько, что грань между взбудораженной нормальностью и экстатическим сумасшествием практически стиралась.

Десять-пятнадцать миль, разделявших его и алкаемую цель, пирамиду Хеопса, искатель преодолевал полностью один; его запасы долларов истощились катастрофически, но храбреца не трогала денежная трагедия – по сравнению с тем, что ожидало в поминутно уменьшающемся числе ярдов, меркли и смерть, и жизнь, и неземные, божественные чудеса, и огненные кары преисподней. За полмили до пирамиды вконец загнанный верблюд разом рухнул, лишившись сил идти дальше и могущий разве что здесь же в неподвижности испустить дух, и путешественник был вынужден пешком бороться с гневным сопротивлением оранжево-жёлтого поля, с его обжигающим песком, пламенным и резким дыханием ветров и зависшим в зените, словно приколоченным к синеве неба беспощадным солнцем.

Достигнув каменного конуса-великана с косыми рёбрами, без боязни утыкающегося "шпилем" в считанные мелкие белые облака, в сторону бессменного жилища богов, американец облокотился о шершавую, почти не нагретую жарой стену и, задрав голову ввысь, сипло выкрикнул слова победы. Если кто и слышал сей отчаянно самозабвенный громкий возглас, смесь безмерной радости и изнуряющей усталости, то только лишь бессменная стражница и предвестница Хеопсовый пирамиды, крылатая Сфинкса, потрёпанная годами и утерявшая в них несколько важных частей тела-гиганта, и в их числе разрушившийся с течением эпохи, до удивительности правдоподобно высеченный нос. Отдышавшись, насколько позволяли порядком износившийся в путешествии организм и своевольная, жестокая природа, он двинулся вдоль тысячелетнего сооружения, отыскивая и глазами, и, что скорее, руками дверь ведущего внутрь хода. Вытоптав вдоль пирамиды узкую кривоватую дорожку протяжённостью около сотни шагов, он, радостный и усталый, начиная теряться в изматывающем пространстве и сбиваться в странно и значимо растянувшемся времени, наконец наткнулся на длинные, полускрытые песком, тёмные прямоугольные линии.

Сняв с пояса лом – наряду с факелом и кремнием, единственное из инструментов и оружия, к счастью, не потерявшееся на изнурительном пути к гробнице Хеопса, – он вставил металлический язычок в одно из вертикальных углублений, разграничивающее три массивные створки всё из того же многолетнего камня. Приналёг, потом надавил, нажал изо всех сохранившихся сил; со лба устремился вниз, в глаза, на щёки и к губам, не только образовавшийся на пятидесятиградусной смертельной духоте, но и вызванный могучими усилиями пот. Минули секунды – будто крохотные вечности; со стуком отлетел назад лом, и створка чуть приоткрылась. Сызнова переведя дух, историк оборотился за потерянной вещью, вернул её в расширенную дыру и, поборовшись, довёл ширину прохода до полуфута, а спрятав лом и уперевшись в многофунтовую створку ладонями – до полуярда. Американец шумно выдохнул, поправил сбившийся набок тюрбан и замер на секунду от какого-то спонтанного, необъясняемого волнения-предчувствия. Когда волна нежданного беспокойства схлынула, пожал плечами, запахнулся в полоскающиеся на ветру одежды и всё-таки заставил себя не мешкать перед столь близкой, манящей финишной чертой – прошмыгнул в плотную искусственную темноту, казавшуюся непроницаемой в ярких лучах беснующегося солнечного желтка.

Сперва ощущения пропали слаженно и мгновенно, точно их заставил растечься и схлынуть водопад непривычных образов, – вот только никаких образов не было, а кругом, застилая взгляд, мешая двигаться, сосредотачиваться и, пуще того, думать, стопоря желания и окуная в томительную неотгаданность, расплылась, расползлась чернильная темень. Он не двигался, тратя удлинившиеся в часы секунды на то, чтобы привыкнуть, успокоить сбитое дыхание, решиться идти вперёд, к цели, и в деталях осмыслить дальнейшие свои поступки. Зрение возвратилось, забирая в небытие непроизвольное волнение перед концентрированным мраком, то есть сыном и наследником ночи-прародетельницы, из которой появились на свет все живые существа; теперь касались взора новые, неизвестные доселе предметы, части обстановки, атмосфера древности и пыльности и словно бы сдавливающая со всех сторон матовая чернь. Кое-что проступало из-под плотной завесы, но слишком малое и слабое, чтобы говорить об оном с уверенностью и позволить страннику продолжить путь. Он достал из небольшой сумочки на поясе кремень и факел, поднёс факел к стене, тускло мерцающей по воле лучей, что пробивались из-за приоткрытой створки, чиркнул о стену кремнием – иначе неудобно, – высек искру и зажёг ей молчащее светило из дерева и соломы. Оно тотчас вспыхнуло, заиграло огнями и бликами, заплясало весёлым густо-оранжевым языком и, раскидав бойкие световые потоки в сковывающие глаза и движения тени, указало гостю с далёкого северо-американского материка спрятанную под угрюмым покровом дорогу.

С удовольствием, изумлением и необходимой любознательностью вертя головой, путник зашагал по хладным плитам, шуршащим мельчайшими осколками камней; он восстанавливал в голове план внутренностей пирамиды, скопированный с карты, принадлежащей одному из исторических музеев США. Копию он потерял – скорее всего, во время сумбурного пересечения границы Египта, когда договаривался со стражами и менял коней на верблюдов; благо, на память искатель приключений не жаловался, и это позволяло ему надеяться на удачный исход рискованной авантюры. Причина же, по которой всё затеялось, маячила где-то рядом, так близко, что сложно было поверить, и он шёл к ней, сопровождаемый пульсирующим полупрозрачным ореолом света, танцующей тьмой и вальяжно, непрерывно тянущимися стенами туннеля.

Чуть погодя он наткнулся на тёмные и от времени ещё более почерневшие, полые металлические трубки на стенах; трубки удерживались вделанными в камень кольцами того же происхождения и цвета. Сюда, в минувшую эпоху, древними египтянами – хранителями Великой пирамиды, помещались для гостей гробницы факелы, толстые деревянные палки с легко воспламеняющимся, собранным из соломы навершием, что прикрепляли проволокой к длинному основанию из дерева и смачивали в масле. Развешанные по всему пути внутрь гробницы и из её чрева, "устройства" дарили свет и чувство простанства, а также ощущение утекающих секунд, минут, часов; они заметно упрощали поиск нужной комнаты, в том числе самой посещаемой из них – царской усыпальницы. Сейчас, увы, держатели пустовали, и тому, кто проник в священные места, оставалось надеяться лишь на собственный факел, свою сообразительность и благоволеющую, переменчивую, строптивую госпожу Удачу.

По-прежнему тёмное до невидимости впереди и позади, рукотворное жерло каменного храма будоражило фантазию, увлекало и настораживало, пугало намёками светотени, правдивыми и выдуманными шорохами, иллюзорными изгибами пола, потолка и тропинки меж ними. Американец, впрочем, не спешил тревожиться – наоборот, жадно во всё вглядывался, схватывая и запоминая элементы небогатой, однако до дрожи впечатляющей обстановки.

Отнюдь не сразу заприметил он рисунки на песчаного цвета стенах, а, вернее, отвлёкся на них, перестав приглядываться, прислушиваться и приноравливаться к окружающему, выныривающему со дна омута великолепию. Застыв на полушаге, обернулся, приблизил пылающий факел и пробежал глазами по резным, простым, но невероятно насыщенным самобытностью и живостью фигуркам; испытав волнение, какое настигает подлинного художника или ценителя пред ликом неоспоримого шедевра, нагнулся к изображению, чтобы в подробностях ухватить абрисы, черты и линии. То, что он увидел, поражало: человеческая фигура с головой крокодила; другой человек, в одеждах фараона, со скипетром в руке; жук, держащий над головой круг солнца; несколько людей пред троном, на котором восседает обожествляемый правитель; череда фигур с главами животных – настоящие боги, равные по величию, уму и силе светлому владыке; последовательность картинок, являющихся подробными воспоминаниями о ритуальных казнях преступников, неверующих и еретиков; восхождение на престол очередного монарха… Американский мореплаватель и исследователь восхищённо покачал головой: сдержать эмоции не удавалось, да и не желалось; бросив взгляд налево и направо, по оси времени, где растекалась рекой предолгая история Египта, полная бурь, войн и свершений, он приказал себе отвернуться и вновь застучал в вековечной тишине сандалиями по гулким плитам коридора, уходя в спавшую до сих пор даль.

Напряжение, вначале мизерное, крепло от минут, если не от секунд; он двигался по вырубленным в бессловесном камне проходам – змеям-гигантам, что непрестанно вытягивались прямо, изворачивались под углами, пересекали друг дружку и уползали куда-то глубоко-глубоко. Хотелось перейти на бег, однако усилием таявшей воли удерживал себя; размеренно, уверенно, терпеливо одолевал он шаг за шагом и не забывал, подсвечивая факелом, окидывать внимательным взором стены и передний край тропки, выглядывая долгожданную арку, каковая не продлит нервного блуждания впотьмах, но приведёт в искомое помещение-склеп с фараоновым саркофагом.

Пыхающий огнём светильник померк, язычки пламени, колеблющегося на его деревянной макушке, укоротились и замедлились, а стародавняя ночь внутри пирамиды опять подступила к историку, когда он с замиранием сердца обнаружил перед собой каменную плиту с надписями и рисунками, скрывающую – он был наикрепчайше в том уверен – последнее пристанище божественного Хеопса. И на сей раз отважный человек применил грубую, но эффективную силу, вставив лом в прогалину между дверью и стеной и нажав посильнее. С шершавым, громогласным шумом отъехав в сторону, препона явила алкающему и восхищённому взору матовую, совсем чёрную ровную прорезь портала, тут же напомнившую раскрытый в беззвучном крике рот. За порогом просматривалась не хитрая путеводная тропка, ставшая уж привычной, – нет, там маячило четырёхугольное помещение, и что-то, кажется, продавливалось сквозь мрак, некое сооружение или больших пропорций предмет. С хрипом выдохнув и снова вдохнув, не веря, что нашёл гроб овеянного мифами Хеопса, совершил настоящий подвиг, претворил в жизнь мечту и закончил месяцы странствий, с ужасом и жаждой мужчина ступил внутрь помещения.

Тот, кто, удалившись в ночь вневременья, ныне отдыхал под тяжкой крышкой саркофага от сиюминутных, жизненых дел, среди прочих, будто равный, когда-то ступал по бренной земле Пустыни и дожил, на счастье своему народу, до лет весьма преклонных, по мнению любого из его подчинённых, которые немалым числом гибли и младенцами, и молодыми людьми, и зрелыми мужчинами и женщинами, не дождавшись старости, неспешной, но и томительной. На самой нижней границе слуха раздался хлопок, и факел погас – темнота мигом заполнила пространства, принуждая к цепким стальным объятиям. Выругавшись, исследователь присел, высек кремнием искру от пола и запалил похудевший "фонарь"; за поясом висело два запасных "светила", но хотелось уже, поскорее, подойти к посмертной обители фараона, а что американец попал в усыпальницу, не вызывало более сомнений.

Посередине помещения возвышался трёх-четырёхъярдовый короб из камня; подступив, искатель повёл факелом, и пламя высветило из мрачного нутра крышку с затейливой, искусной резьбой. Положив сверху, на саркофаг, догорающую головешку, он вынул лом, после недолгих поисков просунул язычок меж крышкой и собственно гробом, упал телом на ручку и стал открывать наводящий на сказочные образы и мистические чувства тайник-хранилище. Плита, прячущая от глаз тело Хеопса-долгожителя, с гулким скрежетом пошевелилась; отчего-то из-за звука пробрало до костей, однако учёный не остановился, отбросил лом, разбудив крепко спавшее эхо, и упёр в тяжеленную крышку ладони, после чего, шаркая сандалиями, отодвинул её, за десяток секунд освободив из плена невидения ссохшуюся мумию.

Американец посветил перед собой факелом, чтобы лучше, во всех подробностях разглядеть забальзамированного фараона, ушедшего к богам по окончании срока, который властители мира отпустили ему для новых и великих дел. Первыми обращали на себя внимание провалы глазниц – мутные моря, в коих плавали по дну хищники начала времён, иногда, за пропитанием, поднимающиеся на поверхность; следующим притягивало взгляд абсолютное отсутствие плоти, потерянной, а может, сгрызенной теми самыми водоплавающими монстрами; потом замечался худой череп, что по форме и излучаемым ощущениям напоминал округлый камень; худенькие, в ошмётках-обрывках бинтов ручки, ножки и туловище. Всё вместе же – будто бы жутковатая, но пародия, достойная жалости копия исследователя-вторженца именем Ллойд Кинг, да-да, именно его, жителя современной, активно растущей и развивающейся Америки; не человек с присущими ему теплом и страстями, а некое бездыханное, бездвижное и безразличное ссохшееся существо или, пожалуй, лишь тонкий намёк на оное. Чудесно! волшебно! ужасно! невообразимо! – метались и смешивались в голове эпитеты; путешественник не мог оторвать глаз от ступавшего вместе с ним по этой богатой всевозможными тайнами и секретами планете, почившего, однако не умершего, как умирают обыкновенные живые создания, человека и бога в едином лице, легенды и реальности.

Нечто, издавая слабый шорох и легковесный перестук, неожидаемо передвинулось позади; он отшатнулся от вскрытого саркофага, поводил факелом, поглядел на стены. Кто это бежал? Скарабей? Другое насекомое? Или какая-то тварь из прочих? А может, померещилось?.. Не разгадав сей тайны, он повернулся было обратно, когда две незримые конечности обхватили снизу ноги и спину и прижали тело историка к саркофагу; бока, туловище и шею сковало, и мужчина оказался не в силах пошевелиться. Тем временем, из глубины фараонова гроба, собираясь по углам и бокам, стекала к телу пузырящаяся, подвижная, переливающаяся фиолетово-серыми бликами тьма; собравшись в солидный ком, она вытянулась вверх, в бугристую трубу. Следом труба завертелась, с каждым оборотом увеличивая скорость вращения, истончилась до предела и распахнула на уровне глаз парализованного человека воронку; то кружил вихрь, пустынный смерч цвета иссине-чёрного, помигивающий оттенками что посветлее и "ростом" три фута.

– Кто?.. Что?.. – попытался произнести американец, стиснутый в железной длани могущественной магической силы.

"Молчи! – донеслось в ответ, отскочило от стен склепа и попало прямиком в разум, словно прошуршал по кронам пальм порывистый ветер. – Молчи, Ллойд Кинг!"

Имя! Откуда оно знает его имя?!

"Ты коварен и алчен, Ллойд Кинг! Ты – незваный гость! Никто не имеет права тревожить сон императора поколений и времён, покуда здесь мы. А пребудем мы тут вовеки веков, соединённые через бренные останки, конструкцию пирамиды и остроносый её пик с прочими людьми. Мы живём в теле внесмертного Хеопса, охраняем фараонов покой, заслуженный делами и страданиями, и приглядываем за сокровищами Великой Пирамиды!"

Сокровища! – это слово на миг врезалось в сознание, но после ум заполонили гораздо более важные вещи: кто говорит с ним? Что им от него надо? Они угрожают или нет? И если грозят, то чем?..

"Мы не предупреждаем о расплате, – продолжал вихрь, – нет смысла предостерегать о том, что свершится неминуемо и вскорости. И всё ж в твоём праве выбрать для себя итог, поскольку мы не возносимся выше свободы людей, наших соседей по планете, – таков вечный закон Вселенной. Лишь для преступников делаем мы исключение".

"Соседей по планете?!".. Происходящее было настолько кошмарно и масштабно, что мозг отказывался верить; да что там – просто воспринимать события.

"Беспамятство, безумие или смерть, – прошелестел смерч. – Выбирай, Ллойд Кинг. Выбирай. Беспамятство, безумие или смерть".

Нет! – подумал он. А затем сказал вслух:

– Нет!

И мысли забегали с неуловимой быстротой. Потерять память? То есть забыть обо всём случившемся, об открытых тайнах колоссальной важности?! Никогда! Безумие? Нет, нет, нет! Даже подумать невыносимо страшно! Смерть? Но он не хотел умирать, не хотел – напротив, истово стремился жить!

"Рассуждая, ты не придёшь к решению, Ллойд Кинг, – "проговорил" трёхфутовый вихрь. – Мы чувствуем это, мы знаем. Совершив преступление, ты боишься расплаты. Потому мы решили за тебя".

И в то же мгновение нижний край смерча мелькнул, вскочив, и воткнулся в макушку американца, в место, где у новорожденных располагается родничок. Через голову, сквозь мозг, внутрь тела, втянулся чёрный хвост ужасающей тени – пришельца, чудовища или кто эта бешено вращающаяся воронка? Последним исчез перевёрнутый конус, а когда это случилось, голова Кинга будто бы вдруг, в крупицу секунды, наполнилась бешено, безумно вращающимися галактиками, галактиками, что сходились и расходились, неумолимо быстро запутывая друг в друге свои белёсые звёздные тела, чьи длина, ширина и высота исчисляются многими световыми годами. Факел пропал из поля зрения – только что-то тихо, приглушённо и неуверенно посвёркивало там, с краю, на тлетворной границе видимого пространства.

Ллойд Кинг схватился руками за голову, сжал её, словно в тисках, и, огласив усыпальницу беснующимся, сумасшедшим криком, поспешно, незряче, болезненно бросился прочь. Он метался во мраке, валился на пол, ударялся о стены, набивал синяки и ссадины, рассекал кожу до крови, нелепо падал в коридоры, дёргался в припадке на морозных плитах из камня, размахивал ногами и руками, доводя себя до изнеможения и окончательного исступления, ломал кости, исходил слюной… В конечном итоге, израненное и жалкое, мёртвое тело застыло на каменном языке коридора, в лабиринте ходов и порталов, – словно незримое, предпоследнее подтверждение беспощадной вселенской правоты, надёжно спрятанное непроглядным мраком.

Поставив точку в предыдущей фразе, от которой, вне всякого сомнения, веет запредельными холодом и страхом, соавтор-писатель, по моей просьбе, предостережёт вас кое о чём и обратится к вам с просьбой. Никогда – слышите? – никогда не покушайтесь на чудеса и загадки, созданные владельцами немыслимого могущества, вашими праотцами и предтечами! Нарушение высочайших неписаных законов, так же как и банальнейшее воровство, каралось из века в век, да будет наказываться и впредь. Мы, в некоем прошлом гости, а ныне жители планеты, названной людьми Землёй, способны навевать на других созданий неискоренимое безумство и мучительную гибель – либо безграничную гениальность и миллионы лет жизни в памяти поклонников. Нас тоже ограничивают преграды, в первую главу, умственного и чувственного свойства, и озадачивают, а порой и пугают – да-да, пугают – невыясненные обстоятельства, опасности вне нашего разумения. В повседневности мы встретимся вряд ли, а коли и так, не станем нести разрушение и гибель, если только вы не нарушите строжайших правил либо кто-то из нашего племени не выйдет за рамки дозволенного. Мы были вынуждены защитить пирамиду-гробницу младого полубога Хеопса и выполнили древнейшее предначертание, договор, заключённый с жителями Древней Страны.

Так и я очутился в ситуации без выбора, в положении, когда выполнял данные миру обязательства, – искал писателя не слишком известного, но и не брошенного всеми; не очень общительного, однако и не полного затворника; живущего на окраине города, и, тем не менее, посещающего иные, людные места. По завершении ночной, плодотворной, творческой беседы, я испарился, возвратившись к братьям и сёстрам в пирамиду; мы не перемещаемся мгновенно и не бессмертны, хоть всё-таки выносливее и здоровее вас, а может, храбрее и честнее тоже.

Если ж пока сомневаетесь и требуете бесповоротного, финального доказательства моих утверждений, то в следующий раз, когда прибудете в благословенный Египет, родину Аменхотепа-отца и наследника его Эхнатона, жены Эхнатоновой Нефертити и сына их Тутанхамона, лучистого Рамзеса и несравненной Клеопатры, и остальных оживших сказаний, отправьтесь с аборигеном, носителем изначального знания, к саркофагу в величайшей из пирамид. Не опасайтесь нашей мести – просто не трогайте крышку саркофага и не заглядывайте внутрь, а посмотрите на роспись стен внутри помещения. Зажжённый факел поможет хорошенько рассмотреть и запомнить рисунки, кои вы встретите только лишь здесь: кукольные фигурки жителей Древнего Египта – фараонов, их рабов, свободных людей и иноземцев – и чёрных вихрей чуть выше половины человеческого роста, парящих вокруг или забирающихся в людские головы, чтобы открыть путь к сведениям неизмеримого масштаба либо же воздать неминуемую кару за свершённое злодеяние.

А помимо того… да, боги. Ваши, земные боги, появившиеся у арабов после знакомства с нами, если и не обладают позаимствованными у нашего брата чертами и признаками, то наверняка изображают чуждых человеку существ, чем-то незаметно, неуловимо схожих со мной и моей семьёй-государством, общим разумом, без устали странствующим по неисчислимым мирам безгранично многоликой Вселенной.

Озёрник

Это случилось в июне.

Озеро располагалось на северо-западе от Москвы, километрах в ста. С правой стороны водоём был отгорожен лесом, с левой упирался в широкое поле. Сельские очень любили здесь купаться, с первых чисел мая и по конец бабьего лета. Они так и называли это место – Озером, не придумывая более изощрённых названий.

Славик с друзьями жили в селе Петровском, что всего в четырёх тысячах метров от Озера. Можно или пройтись пешком, или, если не хочется тратить 45-50 минут, сесть на велики и добраться минут за двадцать. Большую часть дня ребята проводили сами по себе: в школе, во дворе, в соседнем селе, а может, на "их месте" в леске. Десятилетние пацаны и девчонки не чета сверстникам из города – более взрослые и отважные. По крайней мере, с виду. Однако родители всё равно запрещали им плавать, пока вода не нагреется. Все из компании тайком от предков уже в двадцатых числах мая открыли, что называется, купальный сезон. Послушным оказался один Славик.

И вот теперь, 6 июня, в солнечный жаркий день, он крутил педали стального коня, подставлял лицо мягкому ветру и летящим с неба лучам и воображал, как окунётся в прохладные знакомые воды. И проплывёт – до противоположного берега, а потом обратно. Да, непременно! Именно так он и сделает.

Справа подъехал Женька.

– Эй, Славчик, чего замечтался?

Сзади Павлик крикнул:

– Смотри не свались!

Славик отмахнулся одной рукой, а другой продолжал держаться за руль.

Ленка, деловая, считавшая себя чуть ли не главной в их компании, опережала его на два корпуса.

Вот они свернули и почти сразу затормозили: приехали. Ребята ещё собирались в кучу, раздевались и договаривались, кто занырнёт первым, когда Славик разбил рыбкой безмятежную водную гладь.

– Гляди: утонешь! – немного ревниво прокричала Ленка.

Славик не ответил: он знал, что не пройдёт и полминуты – ребята последуют за ним. А связываться с Ленкой себе дороже.

Он плыл в играющей солнечными бликами воде. Сверху нависало чистейшее синее небо, справа щеголял сочными зелёными кронами лес, слева поражало простором салатовое поле. Позади раздалась поочерёдно пара всплесков, одинаковых по громкости; и затем последний, посильнее.

"Ленка с Женькой нырнули, – догадался Славик, не оборачиваясь. – А Павлик, самый толстый, как всегда, прыгнул бомбочкой. Любит выделиться".

– Славчик! – позвал Женька.

– А?

– Куда намылился?

– На тот берег.

– Ну давай, давай. Пловец.

– Смотри, – донёсся вечно недовольный голос Ленки, – чтобы Озёрник не утащил.

Славик слышал историю об Озёрнике. Областную легенду, если угодно.

Озёрник – это малыш, которого утопила собственная мать. Женщине якобы было нечем кормить новорожденного, а аборт она почему-то не сделала: то ли не решилась, то ли денег не хватило, то ли нужного знакомого не нашлось. Когда же ребёнок появился на свет, мать сразу поняла, что не справится с ним. Говорят, он постоянно плакал, будто требовал чего-то. Мать, и без того нервная, дёрганая, взяла и свернула ему шею. А после утопила в Озёре.

Через несколько лет правда просочилась наружу, но женщины найти не удалось. Пошли слухи, что она утонула – в том самом Озере. Стала купаться, плавала себе, плавала – и неожиданно начала тонуть.

"Это мальчик подрос и отомстил ей", – засудачили вокруг.

Так и появилось то, что ребятня называла "Сказкой об озёрнике". Он, мёртвый, словно бы живёт под водой, питается илом и дохлыми рыбами и растёт.

Насколько история правдива, судить сложно. Но не бывает и сезона, чтобы кого-нибудь из купальщиков не пришлось спасать. Озёрник не озёрник, а молва о месте идёт нехорошая.

Впрочем, всё это ни на секунду не смутило ребят. В их возрасте не то что не задумываешься об опасностях – случается, лезешь прямо им в глотку, чтобы доказать себе: я не боюсь!

– Славик, возвращайся! – закричал Женька, когда его друг отплыл уже достаточно далеко.

– Поворачивай, рекордсмен! – присоединилась Ленка.

– Не строй из себя Попова! – добавил Павлик.

Славик повернул в их сторону плотное, щекастое лицо и отмахнулся.

– Там от тины не чистили! – предупредил Павлик. – Утащит!

Ха! Как будто это его пугает!

Славик плыл дальше, чувствуя холод подводных течений, разглядывая синеву неба, наслаждаясь зеленью на берегу. От чувства наступившего лета захватывало дух.

За ногу ухватили резко и очень сильно. Сила, настойчивая, даже требовательная, повлекла пятиклассника вниз. Славик не ожидал такого; он забил по воде руками, задрыгал ногами. Со стороны могло показаться, что неким неведомым образом здесь оказался паренёк, который совсем не умел плавать. Но Павлик умел. Просто что-то неудержимо, повелительно тянуло вниз. Что-то склизкое, леденящее кожу. Раньше, плавая, он цеплял рукой или ногой тину, но никогда она не пыталась утопить его. Столь уверенно, будто имело на это право.

Ребята, не сумевшие докричаться до него, вернулись к играм. Плескаться они прекратили, лишь когда Славик пропал. Никто не пересекал овал Озера в намерении выбраться на противоположном берегу. Они заметили случайно и, ни слова не говоря, тут же, разом кинулись туда, где последний раз виднелась голова с чёрными кучерявыми волосами. Плыли кто брассом, кто кролем, обгоняя друг друга и спеша на помощь. Они не верили, что Славик утонул. Это могло произойти с кем угодно, только не с их другом!

Спустя секунд пять Славик вынырнул на поверхность. Он хрипел и отплёвывался: явно наглотался воды. А ещё он дёргался, точно стараясь освободиться от чего-то. Рывки выходили с каждым разом всё слабее и слабее, паренёк выбивался из сил.

– В тине запутался! – поняла Ленка.

Она снова вырвалась вперёд. Она же первой оказалась рядом, когда Славику каким-то чудом удалось выбраться из хватки того, что неудержимо влекло на дно.

– Хватайся! – не предложила – скомандовала девочка.

Его спасала девчонка! Какой позор! Впрочем, времени сетовать на это не было: он изрядно утомился, борясь с неизвестной угрозой. Ухватившись за спину Ленки, Славик немного расслабился. С боков подплыли Женька и Павлик, с серьёзными, взволнованными лицами. Не последовало никаких шуток; вместо этого двое ребят сопровождали спасительницу и спасённого аж до берега.

Там все четверо, наконец, дали себе передышку.

Славик сидел на траве, пододвинув к груди колени и обхватив их руками. Он дрожал: от страха, волнения, холода… Ветер, казавшийся прежде едва ли не пушистым и ласковым, обдавал хладными волнами.

– Дурак! – беззлобно бросила Ленка. Её голос подрагивал: она тоже не на шутку встревожилась. – Строишь из себя героя! Чего ты кому доказывал?!

Она говорила без обычного апломба, имея целью снять напряжение – не более.

Павлик с Женькой молчали.

– Я… – проронил Славик. Сглотнул и договорил: – Я думал, доплыву.

На этот раз Ленка промолчала.

Вдруг Павлик вскочил с земли и куда-то показал пальцем.

– Смотрите!

Славик сперва не понял, о чём речь. Затем проследил за рукой Павлика. Тот указывал на него, точнее, на его ногу. Славик озадаченно нахмурил брови. Обычная нога. Что в ней могло привлечь внимание Павлика?.. Потом он понял, стоило скользнуть взором пониже.

Тишина безгласной птицей разлетелась по берегу Озера.

На правой ноге Славика, той, что он с таким трудом вырвал из подводного плена, чуть выше пятки находились пять маленьких ранок с запёкшейся на солнце кровью. Точь-в-точь следы от человеческих ногтей.

История о потерянном ключе

Эта история произошла со мной больше двадцати лет назад, но она настолько чётко отпечаталась в памяти, что, сев за компьютер, я воспроизвёл её в точности. Извините, если что, я не писатель – передам как смогу. Расскажу все факты и события, без своих домыслов, чтобы позволить вам сделать собственные выводы.

Итак, стояла холодная ветреная осень. Дождей давно не было, однако выпал первый снег, быстро растаявший, но заявивший о природных правах зимы. Деревья, сбросив листья, стыли под морозными дуновениями и напоминали: на дворе 27 ноября, скоро зима. Да, я абсолютно точно помню дату, потому что ничего похожего со мной никогда не происходило и, наверное, уже не произойдёт.

Я возвращался домой с работы. Работал я водителем автобуса и ездил по 267-му маршруту. Квартира моя находилась в Митино, в достаточно новом, по сравнению с остальными, восьмом микрорайоне, и я добирался до неё всё на том же автобусе. В этот раз, как и всегда, я стоял в очереди к водителю, за билетом, и копался в кармане в поисках мелочи. Взяв в горсть купюры, несколько монет и ключи, принялся перекладывать нужную сумму в левую руку, а правой собирался вернуть остальное в карман, когда кто-то налетел на меня. Больше от неожиданности, чем от силы толчка – он оказался не таким уж мощным, – я выронил из левой руки и деньги, и ключи. Нагнулся, отыскивая связку (бог с ней, с мелочью) и слушая недовольные возгласы пассажиров. Затем же, толкнув действительно резко и сильно, столпившиеся позади люди буквально забросили меня в автобус, а сами сгрудились возле дверей. Переполненный автобус, закрыв двери, поехал к следующей остановке. Московский час пик – безжалостное время: никто ни о ком не заботится и думать не собирается.

Немного потолкавшись локтями, а следом извинившись, я объяснил водителю, что потерял ключи, и попросил затормозить. Естественно, он не мог стать сразу же или сдать назад, поэтому высадил меня на остановке. Протолкнувшись между усталыми и недовольными пассажирами, я выскользнул на улицу и припустил назад. Наверное, дистанцию я пробежал быстрее, чем в студенческие годы, участвуя в легкоатлетических соревнованиях. Вот и знакомая прозрачная будочка с рекламой и квадратным значком, на котором написана буква "А". Подойдя к краю тротуара, я присел на корточки и принялся тщательно осматривать место, где стоял автобус.

Связки я так и не нашёл – очень обидно, поскольку вместе с ключами от домофона и двери в коридор я потерял и ключ от квартиры, а его не восстановить.

Подъехал новый автобус, и надо было что-то решать. Единственное, до чего я додумался, – взять у брата, живущего в Покровском-Стрешнево, ключ и сделать дубликат. И тут кто-то осторожно взял меня за локоток.

Я обернулся и увидел бледнокожего мальчугана лет семи-восьми, с портфелем за спиной.

– Дяденька, вы потеряли? – И вытянул белокожую ручку, такого оттенка, что цвет вен казался нездорово-синим.

Я посмотрел на связку ключей, лежащую на крохотной ладошке.

– Я, – подтвердил. – Спасибо.

– Пожалуйста, – вежливо ответил мальчишка. – Передавайте привет брату.

– Хорошо. А ты кто?

– Меня зовут Слава. Я сын ваших соседей сверху.

Жил я на третьем этаже, а надо мной, на четвёртом, – многодетная семья. Крапивины, кажется. Наверное, их отпрыск. Но почему мальчик гуляет один, да так далеко от дома? Он же первоклашка, ну, либо во второй класс перешёл, но это максимум.

Однако продолжить беседу я не успел: мальчик забежал в маршрутку, тут же закрылась дверь, и машина уехала.

Я глядел вслед удаляющемуся автомобилю. Меня опять начали поторапливать. Я шагнул в автобус – от греха подальше: не дай бог, снова ключи потеряю, ведь закон подлости никто не отменял. Наскрёб денег на поездку, купил билет и прошёл в салон. Взявшись за ручку, я в тесной компании других пассажиров, возвращающихся с работы и из института, доехал до своей остановки.

Мой дом находился с левой стороны по движению автобуса. Едва очутившись на улице и бросив взгляд через дорогу, я тут же почувствовал неладное: во дворе стояла машина полиции. Перешёл по "зебре" и добрался до шлагбаума. Охранник узнал меня, поднял заграждение.

Перед домом, а точнее, перед моим подъездом, собрались люди: полицейские, жильцы, управдом… И припарковали здесь не один, а два полицейских автомобиля.

Я обменялся с управдомом Николаем рукопожатиями и спросил, что стряслось.

– Твою квартиру обокрали, – глядя мне прямо в глаза, ответил тот.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что мне говорят. Потом я переспросил:

– Как? Когда?

Николай пожал плечами и сказал:

– Наверное, только что: преступников застрелили пять минут назад. Они пытались и Крапивиных обчистить, но баба Маша из квартиры рядом заметила их в глазок и набрала "02". Повезло ещё, что полицейские были неподалёку.

– Повезло… – эхом повторил я. – А куда подевались Крапивины?

– Да в отпуске, в Испании.

– Выходит, воры следили за нашими квартирами?

– Выходит, так.

М-да-а, весело же узнавать подобные вещи…

– А где преступники сейчас? – задал вопрос. – Просто полиция же не уехала.

– Куда она уедет, если в твоём подъезде два трупа.

Меня прошиб холодный пот; сердце ёкнуло.

– Так это не воры, а грабители?

– Да.

– Они кого-нибудь ранили или?..

– Одному полицейскому прострелили руку, но ментов было больше, и негодяев уложили. Стреляли недолго, правда, в итоге весь дом на ушах.

Ошарашенный, я молчал.

– Представляю, – продолжал управдом, – что бы с тобой могло приключиться, если бы ты вернулся минут на двадцать пять-тридцать пораньше. Где-то задержался?

Теперь уж перехватило дыхание.

– Задержался, – пробормотал я, попрощался с Николаем и отошёл в сторону.

Отдышавшись, вытащил из кармана смартфон и набрал номер брата – почему-то сейчас захотелось позвонить именно ему, я даже не понимал почему.

– Алло, – отозвался брат.

– Здорово, – слабым голосом поздоровался я.

Родственник немедленно насторожился.

– Что с тобой? Ты какой-то сам не свой.

Я вкратце пересказал события сегодняшнего вечера. На том конце трубки повисла странная тишина.

– Алло, – произнёс я. – Ты там?

– Да-да, – успокоил брат. – Я думал над твоей историей.

– Представляешь, а?

– Ещё бы.

– Кстати, – слегка повеселев, вспомнил я, – тот мальчик передавал тебе привет. Ну, сын Крапивиных.

Брат поцокал языком.

– В этом и дело, – наконец откликнулся он, – у Крапивиных нет сына первоклассника.

– То есть? – Замечание родственника озадачило меня.

– Их сын, очень похожий на того, кого ты описал, умер как раз в восьмилетнем возрасте. Упал с горки на детской площадке и сломал шею.

Не успел я осознать услышанное – подошёл полицейский и попросил разрешения задать пару вопросов и составить протокол. Говоря с ним, я думал лишь о том, что сказал брат…

…С тех пор прошло немало лет. Страх забылся, удивление отчасти истёрлось из памяти, и всё равно не проходит и недели, чтобы я не проснулся посреди ночи, а проснувшись, не стал размышлять о том мальчике. О восьмилетнем мальчугане с бледной кожей. Мертвенно-бледной. И синими-синими венами. Я вспоминаю его слова и худенькую ручку с крошечной ладошкой, на которой лежали потерянные мной ключи. Потерянные ли?

Я думаю и думаю, и с каждой проходящей минутой всё сильнее уверяюсь в мысли: на свете невероятно много непостижимых для нас загадок и секретов. Страшных, странных, сложных. Их гораздо больше, чем ясного и понятного. И, встретившись с новым чудом или кошмаром – как всегда, совершенно внезапно, – остаётся только надеяться на милосердие мира, посвящающего нас в свои великие, запредельные тайны.

Средь пыли и мрака

– Коля, – донёсся молодой и звонкий голос матери, – сходи в подвал за книгой.

Десятилетний мальчуган с забавно вздёрнутым носиком и чёрными кудрями нехотя отложил сборник рассказов, который читал, и с ещё большей неохотой слез с кровати, чтобы спуститься по лестнице вниз.

На кухне его ждала мать. Тридцати с небольшим лет, миниатюрная женщина с крашенными в светлое волосами выглядела очень ухоженной, а потому казалась моложе своего возраста.

– Ма-ам, – заготовленно, но неуверенно запротестовал Коля.

– Ну что опять? – устало раздалось в ответ; впрочем, она уже знала, к чему ведёт сын.

И действительно, тот сказал:

– Внизу живут всякие.

– Нет там никого, – принялась убеждать мать. – Не выдумывай. Ведь ходил в подвал, и пока с тобой ничего не случилось.

– Мам, я чувствую: они внизу, – продолжал настаивать мальчишка.

– Николай, пожалуйста, прекрати фантазировать и принеси книгу рецептов. Между прочим, я просила тебя ещё минут десять назад.

– Да, но…

Она поняла: пора переходить к самому вескому доводу.

– Прошу, давай без "но", – произнесла строго. – У нас завтра праздник по случаю годовщины нашей с папой свадьбы. Я кручусь-верчусь, готовлю еду для гостей, а тебе сложно сходить за какой-то книжкой.

Коля открыл было рот, чтобы снова запротестовать, однако при взгляде на маму догадался: она не отступит, и ей правда была нужна злосчастная книга.

– Ты просто начитался ужастиков, – более мягко, чем минуту назад, проговорила мать. – По, Лавкрафт, Кинг, Сол… это писатели не для твоего возраста.

– Ма-ам, – обречённо протянул Коля.

– Ладно-ладно, читай на здоровье, если нравится. В конце концов, чтение полезно. Только принеси рецепты.

– Хорошо, – сдавшись, покорно произнёс парнишка.

Нога за ногу, он вышел на улицу, обогнул дачу и приблизился к старой, потёртой двери. Потрудившись – защёлка то ли заела, то ли приржавела после очередного дождя, – Коля потянул за металлическую ручку. Тёмный, трачённый пылью проход открылся под аккомпанемент душераздирающего скрипа; у мальчика мурашки поползли по спине.

Вдохнув поглубже для храбрости, он сделал первый шаг. Ступенька под ногами прогнулась, будто резиновая, и даже немного затрещала, отчего показалось: деревяшка сейчас проломится, и Коля улетит в глубокую яму. В никуда.

"И почему папа не повесит лампочку? – завертелась в голове беспокойная мысль. – При свете было бы не так страшно".

Коля ступил на следующую ступеньку, что сохранила воцарившееся молчание – не затрещала и не заскрипела. Тем не менее, отчего-то на душе сделалось тревожнее. Он медленно шагал дальше, снова и снова, будто погружался в огромный котёл с темнотой.

Паренёк обернулся, как бы прося подмоги у дневного света позади, но вьющаяся спиралями пыль скрадывала очертания самого прохода, не говоря уж о деревьях и прочих посадках.

Постояв минуту в нерешительности, Коля обдумал немало мыслей. Все они сводились к тому, что, во-первых, настоящие мужчины, к кому, несомненно, принадлежал и он, не боятся спускаться в пугающие дачные подземелья, тем более что бояться абсолютно нечего. А во-вторых, если стоять на одном месте, до книги он не доберётся никогда.

Он постарался разглядеть что-либо в подвале, но потерпел поражение. Просто надо верить, что через пять-шесть ступенек начинается компактное, знакомое и совершенно нестрашное помещение, ведь пугаться книжных полок и полок с вареньями разумной причины нет. Только на сей раз в игру вступило неразумное, подсознательное. Коля, в силу возраста, вряд ли задумывался о его существовании, вот только легче от этого не становилось.

"Ладно, пойду", – решился-таки он.

Нога аккуратно нащупала следующую ступеньку; спустя секунды вторая нога присоединилась к ней. Коля успел повторить это раза три, прежде чем внимание привлёк странный шум, – словно нечто здоровенное, пузатое и кошмарное выпускало весь воздух из массивных лёгких, а потом втягивало назад. Мальчик задрожал.

"Это фантазии, – увещевал он себя. – Фантазии, и не больше".

Кто-то огромный прекратил дышать.

"Кажется, помогло", – появилась мысль.

Коля спустился на ступеньку, на другую. Неожиданно из темноты вылетело нечто маленькое, юркое, чёрное – и прямиком на "путешественника". Он замахал руками, пригнулся, прикрыл лицо. Противный писк врезался в уши и столь же внезапно, как возник, исчез.

"Летучая мышь, – проскользнула в сознание догадка. – Или?.."

Тут живое воображение ребёнка принялось рисовать картины, каждая новой ужаснее.

– Нет, – заговорил Коля вслух. – Мышь. Я видел обычную летучую мышь. Чего её пугаться? Залетела случайно, а теперь сама струсила, когда я принялся шуметь.

Что ж, помогло, хоть и не слишком.

Чуть ли не приставным шагом он преодолел последние ступеньки и развернулся в поисках лампочки: она висела где-то рядом. Найти бы… Пальцы ощупывали густую, точно бы приобретшую материальность темень, не находя шнурка, зажигающего свет. Кто-то шевельнулся в противоположном углу подвала. Коля затаил дыхание и замер. Движение не повторилось.

Прерывисто дыша, он продолжил исследовать полку. Рука наткнулась на нечто стеклянное и – бр-р! – покрытое паутиной. Он немедленно отдёрнул пятерню и вытер о штанину. Выяснилось, что Коля ошибся, – на полке с этой стороны находились варенья; книги же лежали у той стены.

Точно балансируя на канате, он предельно осторожно продвигался вдоль входа, держа руки перед собой. Вот они коснулись дерева полки, и можно было перевести дух. В прошлый раз, когда ходил за книгой рецептов, Коля поставил её слева, вплотную к стене, чтобы не пришлось идти вглубь подвала.

Пока он нашаривал нужный талмуд, глаза непроизвольно посмотрели в нутро матово-чёрного помещения, покрытого пыльной серебряной присыпкой. Лучик света ворвался снаружи сюда, и в тот же миг пальцы нащупали том. Собрание рецептов почудилось более древним и шершавым, чем раньше, что на мгновение удивило Колю. Но поразмыслить он не успел: вместе с прорвавшим глубокую тьму солнечным лучом открылись и закрылись у дальней стенки громадные ярко-красные дужки без зрачков.

Видение или отсвет, или иная вещь, однако она привела мальчика в невыразимый трепет. Коля схватил книгу, прижал к себе и вылетел прочь быстрее пули, пущенной автоматом Калашникова. Выскочив из подвала, он дрожащей рукой поспешно захлопнул дверь, вернул на место задвижку и понёсся в дом.

Мамы не было на кухне – наверное, отлучилась по делам. Оставив книжку на столе, рядом с приготовленными для салатов овощами, Коля, ни секунды не раздумывая, взбежал по ступенькам на второй этаж. Порывисто закрыв люк, парнишка бросился на кровать и полежал, приходя в себя. Может, улепётывая со всех ног, он и поступил как трус; а если бы в школе узнали, то начали бы над ним подшучивать. И всё же лучше так, чем испытывать на себе дыхание жуткой неизвестности ненавистного подвала!..

Через минуту-другую, возвращая к реальности, снизу раздались привычные шаги мамы: наверняка она зашла на кухню и обнаружила на столе книгу. Конечно, не удивилась, что Коля наверху, потому что сын любил проводить время на втором этаже.

Чувство страха постепенно отступало. Как вдруг послышался голос мамы, и в его звучании пареньку померещилось чужие, невероятно загадочные интонации:

– А это что такое? – удивилась мама непонятно чему. И следом позвала: – Ко-оль.

Против воли, предчувствуя недоброе, он неторопливо отворил люк и спустился по лестнице. Медленно прошёл на кухню.

Мама стояла растерянная и недоумевающая.

– Коль, ты что принёс? – поинтересовалась она, протягивая толстую книгу.

При взгляде на причудливую обложку, парнишке тотчас вспомнилась пара прочитанных рассказов из сборника. Коля готов был поклясться, что обложка сделана из кожи. Из натуральной кожи! А присмотревшись, он разглядел полустёртое слово, написанное крупными буквами на неведомом языке: "NECRONOMICON".

Дракон (Рождённый в ночи)

Попутчик встретился на половине дороги. Он сидел на пеньке и глядел поверх вытянутых зелёных стеблей травы куда-то вглубь леса. Впрочем, предстояла самая трудная часть, и отказываться от случайным и счастливым образом подвернувшейся помощи, как минимум, неблагоразумно.

Сначала они перебирались через крутой овраг. Спускаясь, ещё можно было цепляться за стволы деревьев. Дно встретило чавкающей сыростью, вязкой грязью и перегнившими листьями. Другой бок широкой и глубокой ямы был лыс, словно череп. Оскальзываясь, спотыкаясь и падая, пачкаясь, отряхиваясь и вновь идя вперёд, они наконец преодолели и это препятствие. По чьей воле, следуя какой нездоровой фантазии, природные преграды появлялись на пути в удивительно неожиданном и дьявольски коварном обличии?

Дальше – десятиминутный привал и короткий монолог. Пока Ефим курил, его новый знакомец рассказывал о себе. Приглушённым хрипловатым голосом поведал о своей деревне, о доме, о соседях, жене, жизни и работе, и всё это – медлительно и не произнося ни одного названия. Ефим не говорил. Докурив, он отбросил окурок, выдул дым, посидел минуту-другую и не выдержал – поинтересовался у пожилого мужчины именем. Тот так и не представился; вместо этого странно худой и высокий, под два метра, человек просто предложил: "Пойдём". Не спрашивая, как будто приказывал.

И они двинулись дальше. Ефим проклял сломавшийся грузовик, на котором вёз из ближайшего городка запчасти для трактора. Он проклял погоду, землю, небо, лес и всех, и вся. Попутчик, не прибавляя оптимизма, в основном молчал или коротко бросал: "Сюда… Прыгай… Осторожнее…" Односложно, лениво.

Они прошли через заросли густой крапивы, столь жгучей, что остервенело кусала даже сквозь рубашку.

Они перебрались через покрытое по бокам тиной озерцо – в этом помогла опасно выглядевшая, с "подпалинами" трухи, поваленная толстая берёза.

Они миновали однообразную густую чащу, усеянную, точно нарочно, непонятными кустами с большими и острыми колючками.

Снова подъём, и они опять остановились отдохнуть. Молчаливый мужик выглядел не то чтобы свежим, но не уставшим. Ефим кряхтел и иногда отдувался.

– Туда. – Мужик указал рукой.

Ефим не сдержал удивления:

– В пещеру?

– Здесь темнеет очень быстро.

– Именно здесь?

Похожий на гусеницу попутчик не ответил, а выразился иначе:

– Ночью волки выходят на охоту, которая наступает для них, когда гаснет солнце.

"Гаснет"? Что за выражение такое?

– Кроме того, ты вряд ли захочешь встретиться с голодными лисами и медведями.

Судя по услышанным словам, Ефим попал чуть ли не в параллельный мир, презагадочный и жутко опасный.

Словно бы разом, внезапно, стало значительно темнее. Ефим испугался, хоть и не желал себе в этом признаваться.

Преодолев ещё пару сотен метров, они, объятые густо-красным свечением заката и сопровождаемые яростными криками совы, спрятались в нутре пещеры.

Темнота, скопившаяся между стылых округлых стен, казалась какой-то… концентрированной. И непредсказуемо страшной. Мужик сел прямо на морозный пол пещеры, откинулся на стену и закрыл глаза.

– Отдыхай.

Ефим попробовал повторить его действия. Нет, пол источал тяжёлый, проникающий под одежду холод. Насыщенный кусачей влагой воздух не просто не давал заснуть – мешал банально расслабиться. Встав и обняв себя руками, Ефим приготовился долго ждать.

Стемнело стремительно, закрыв вход в пещеру непроницаемым чёрным покрывалом. Почти тут же раздались пугающие звуки: голоса хищных птиц, чей-то далёкий рёв, неясные шорохи (насекомые?), скрипы (деревья?) и вой осмелевшего ветра.

– В таких пещерах раньше жили драконы, – не размыкая глаз, вымолвил попутчик; на лице – по-прежнему не эмоции.

– Сказки всё это, – храбрясь, заметил Ефим.

– Сказки. Сказки есть всегда. Они никогда не исчезают – только меняют обличие.

Силясь вникнуть во фразу собеседника, Ефим не уловил момента, когда начались изменения.

А потом задвигалось и зашумело позади. Сначала там, а после вокруг и сверху, и снизу; внутри пещеры и снаружи.

Не понимая, что происходит, Ефим повернулся к мужику: как тот мог засыпать или уже дрыхнуть, хотя кругом… а, собственно, что кругом? Ответа не находилось. Пропала и неестественно рослая фигура попутчика. Изумлённый, Ефим глядел на стену, возле которой, секунды назад, сидел брат по несчастью.

Навевая ужас и порождая новые нерешаемые вопросы, стихли шорохи; движение прекратилось.

Что делать? Ждать, пока вернётся таинственным образом исчезнувший человек? Или выбежать из пещеры? Но что творится в ночном и лунном мире? Вдруг советчик был прав, говоря о рыскающих повсюду, изголодавшихся зверях?..

Кто-то глухо рыкнул, вроде бы слева. Сердце запрыгало. Не желая поворачиваться, но не имея сил бороться с любопытством, Ефим повернулся. И замер, и похолодел – немедленно и весь. От ужаса зашевелились волосы на голове, а на спине встали дыбом.

Он попятился спиной назад, к выходу. Спасительному? Обманчивому?

Рык повторился. В глубине каменного грота открылись глаза, тускло освещая пещеру. Момент тишины – а потом очертания неизвестно как тут оказавшихся предметов постепенно проступили сквозь тьму.

Ефим был уже совсем неподалёку от границы, разделявшей пещеру и лес.

В третий раз раздалось рычание, особенно громкое. И завозилось между предметов нечто длинное, несуразное. Чтобы, опережая, метнуться громоздким пятном.

Объятый первобытным ужасом, Ефим выбежал под лучи ночного светила. Шумели на ветру листья, не стихали звуки дикой природы. Всё, положительно всё кричало на незнакомом животном языке словами опасности! Ломая кусты, продираясь сквозь ветви, загоняя себя, Ефим рванул по уводящей в неизвестность дорожке. Вспорхнула с куста и пронеслась перед лицом огромная птица. Донёсся заунывный вой. Ефим бежал и бежал, и бежал; светила луна. Время неслось обезумевшей собакой.

А потом, обессиленный, он упал и часто, прерывисто задышал…

…Появилась машина из расположенной в паре километров деревни. Горели в черноте жёлтые фары. Возможно, водитель и не заметил бы лежащей на обочине неподвижной человеческой фигуры, если бы не сиюминутный каприз искусственного света.

А Ефим, уткнувшись лицом в придорожную грязь, пытался сбросить с себя остатки кошмара. Бесполезно; наверняка, пройдёт немало времени, прежде чем невероятно фантасмагоричные и немыслимо реальные образы покинут голову.

Пузо пещеры. Матовая тьма. Блестящие белым нити. На них – то ли привязанные, то ли запутавшиеся тела. Люди, мертвенно-худые, точно бы сдувшиеся, и другие, обычного сложения. И четвероногое, похоже на помесь кузнечика и паука создание в центре белёсой паутины. Рядом копошились маленькие копии с четырьмя конечностями. Громада родителя застыла на месте. Настоящий хищник, тот, кого стоит бояться. Всамделишний охотник, а не вымышленный дракон. Глаза испускали серебристые лучи. Когда существо открыло зубастый рот и облизнулось чёрно-серым языком, на миг проступило его лицо.

Действительно, не морда, а лицо – со знакомыми непроницаемыми чертами двухметрового молчаливого попутчика.

Монстр в хрущёвке

Увидев перед собой эту мерзкую морду, майор ОМОНа Пятницын даже сделал непроизвольный шаг назад. Действительно, не каждый день такое встретится: большая круглая голова в ворсе, фасетчатые, налитые пурпурным глаза, худое извивающееся тело и восемь одинаковых конечностей с тремя гнущимися тонкими пальцами на каждой. Рот разевался, заполняя половину морды и обнажая треугольные клыки. Крупные острые зубы были испачканы чем-то красным. Наверняка, кровь.

– Вот мерзость, – выругался Пятницын и прибавил кое-что по матери.

Извивающегося монстра повалили на пол. Два амбала из ОМОНа держали по три вёрткие, хлёсткие лапы, а ещё один спец пытался застегнуть на твари наручники.

– Вы что делаете, придурки?! – не сдержался Пятницын. – Может, ещё и права ему зачитаете?!

Омоновцы быстро всё поняли. Кто-то первым вытащил из-за пояса пистолет и пару раз хорошенько, от души приложил чудище по голове. Шар в ворсинках упал на пол; потекла из раны густая, зелёная, дурно пахнущая жидкость.

– Тьфу. – Пятницын сплюнул. – Уберите это с глаз долой.

Двое из ОМОНа, застегнув-таки на бессознательном монстре наручники, подхватили отвратительное тело и выволокли в коридор. Пока они несли его через подъезд и по улице, к машине, за ними с любопытством и каким-то первобытным ужасом наблюдали жители дома. Жильцы выглядывали из окон, иногда вывешиваясь через подоконник чуть ли не целиком, чтобы разглядеть страшную, но интригующую картину. Кто-то из людей потрясённо молчал, кто-то переговаривался, кто-то приглушённо молился.

Всего в квартире было две комнаты. Майор Пятницын, пребывая в задумчивости, зашёл в ближайшую. Здесь поработали его коллеги, отловив выродка. Рваная материя на полу, вся в слизи и цветных пятнах неизвестного происхождения, выдавала логово-лежбище урода. Неподалёку от "постели" валялся огрызок руки. Омерзение на душе усилилось.

В квартире уже вовсю трудились полицейские эксперты.

На кухне Пятницын осмотрелся и не нашёл ничего примечательного. Руководствуясь чутьём, заглянул в холодильник – и немедленно сморщился. На полках лежали оторванные части тела.

"То, что осталось от жены Ростовского", – понял Пятницын.

Но куда делся сам писатель? Что, если ответ где-то поблизости?..

Российский автор хоррора, владелец квартиры, где проходила спецоперация, бесследно исчез около недели назад. Не сумев дозвониться до него в очередной раз, редактор, знакомый Ростовского, набрал "02".

Менты вскрыли квартиру и зашли внутрь. Тут же выскочило из комнаты слева гуттаперчевое чудовище. Полиция открыла огонь, но ранения словно бы не приносили фасетчатому вреда. Поэтому стражи порядка прекратили не давшую толка пальбу, заблокировали выход на лестничную клетку и из хрущёвки; кроме того, они взяли под прицел окна. А после вызвали подкрепление в виде ОМОНа.

Чудище оказалось крайне злобным, сильным, живучим – и глупым. Пока полицейские отстреливались, прибыли ещё более серьёзные ребята. Повезло: монстр, судя по всему, не решился выпрыгнуть с пятого этажа, несмотря на свою живучесть. В легко гнущееся, усеянное короткой шерстью тело попали раза два или три, но это никак не повлияло на мутанта… или кто он там?

Пятницын стоял посреди комнаты, где находилось рабочее место Ростовского.

"Куда же "светоч литературы" мог деться? – размышлял майор. – Не исключено, что его тварюга сожрала первым. Потом поступило сообщение в "02" от друга Ростовского, и сюда приехали сначала менты, а затем мы. К этому моменту фасетчатый успел расчленить жену писателя и приняться за её руку. Ну а дальше мы, с "калашниковыми" наперевес, окончательно перепугали дом автоматными очередями, громогласным матом и жутким топотом сапог… Такая картина. Но, блин, где кровь и хоть какие-то останки Ростовского?.."

Пуще хмуря брови, Пятницын покрутил головой. На кровати валялись обрывки одежды – вероятнее всего, принадлежавшей Ростовскому. С полок попадали или были выброшены книги. Листы бумаги усеивали журнальный столик и пол. Один из трёх плафонов люстры разбит. Штора сорвана.

Пятницын закусил мясистую губу.

"Какого чёрта здесь произошло? Куда девался Ростовский? И откуда, мать его, возникло это грёбаное чудо-юдо?!.."

Медленно ступая по комнате, майор цеплялся взглядом за обстановку, однако ничего нового не находил. Он замер у рабочего стола, со стационарным компьютером. ПК находился в режиме ожидания. Пятницын нажал кнопку на клавиатуре, и на экране появились печатные строчки.

"Новый роман Ростовского, – догадался омоновец. – Который так и не будет дописан".

Он быстро пробежался глазами по тексту. Убийства… трупы… кровь… чудовища… Всё как обычно.

Задумавшись, Пятницын опустил взгляд. На компьютерном столе лежала раскрытая книга. Не трогая улики, майор стал её изучать.

"Солидная", – оценил он.

Колонтитул наверху страницы утверждал: "Стивен Кинг. "Оно"". Произведение раскрыли на предисловии. Одна из строчек подчёркнута. Пятницын чуть наклонился и прочёл выделенные слова:

"Писатель превращается в то, что он пишет".

Так говорил автор знаменитого романа, "король ужасов" С. Кинг.

С минуту майор осмысливал прочитанное, прилагал это к случившемуся и рассуждал о том о сём. Наконец, опять выматерившись, широким шагом покинул квартиру.

Когда Пятницын направлялся от двери подъезда к дожидавшемуся его автомобилю, позади слышались робкие, еле слышные перешёптывания жильцов, что высыпали на улицу и сбивались в группки. Вот и начались пересуды, пока что робкие и неуверенные. Но, учитывая обстоятельства, сомневаться не приходилось: слухи будут разрастаться, усложняться и становиться невероятнее от часа к часу.

"А скорее, от минуты к минуте", – раздражённо подумал Пятницын.

Он забрался в машину, на переднее пассажирское сиденье.

– Что-нибудь нашли, товарищ майор? – спросил водитель, поворачивая ключ в зажигании.

На секунду вспомнилась прочитанная цитата. Вспомнилась, нарисовалась перед глазами – и тут же пропала.

– Ничего, – дежурно буркнул Пятницын. – Поехали.

И авто послушно тронулось с места.

Крик саламандры (Сердце саламандры)

– …Эти существа очень похожи на людей, – звучал в лесной загородной тиши мелодичный голосок Дины. В нём совсем не было мистического или пугающего, но обстоятельства превращали голос девушки в самую загадочную вещь на Земле. – Днём ты не отличишь саламандру от обычного человека, да и ночью тоже. Вернее, большую часть ночей. Когда же небеса заволочёт облаками цвета мокрого от дождя пепла и опустится вязкая потусторонняя мгла, настаёт их час. Что бы ни говорили люди о полнолунии, а наиболее сильна Луна в три-четыре дня посреди цикла. Согласно древним легендам, это время активности злых сил, скованных светом.

Весело трещал походный костёр, разбрасывая вокруг себя яркие искры. Правда, присутствие языков пламени почему-то не радовало, а сковывало и напоминало о холоде ранней осени. Дена и Дину окружала мягкая палая листва, голые и то ли сонные, то ли задумчивые деревья и чистые звёздные небеса. Крутобокий спутник планеты, похожий на зачерствевший сыр и одновременно на фонарь из лавки старьёвщика, превращал проплешину, где очутились парень с девушкой, в жёлтое озерцо посреди чёрного моря.

– Что значит "скованных светом"? – ёжась и кутаясь в спортивную куртку, спросил Ден.

Девушка пожала плечами, подбрасывая в костерок сухих веток.

– Как тебе наверняка известно, – заговорила она, – издавна ведётся борьба света с тьмой. Свет – олицетворение добра, знания, ума, а тьма – юдоль злых, коварных, потусторонних сил. Но дело в том, что некоторые создания, принадлежащие вроде бы свету, на самом деле рождены темнотой. Так и саламандры – дети обманчивого огня. Лишь настоящее добро способно одолеть их.

– Слышал, они не всегда мерцают и плюются огнём. Да?

Дина кивнула.

– Саламандры во всём похожи на людей, кроме одного: в середине цикла Луны власть над ними захватывает огненное начало. Горит их сердце, обманным, злым огнём, и от этого начинает полыхать всё тело. Оказавшийся в объятиях саламандры несчастный погибает мученической смертью, обращаясь горкой серого праха, а чудовище выпивает его жизненную силу, которой хватит, чтобы продержаться в человеческом виде ещё один цикл.

Ден хмыкнул.

– Невесёлая перспективка. Значит, если встретишь такую вот тварюгу, живым не уйдёшь?

– Скорее всего, – понизив голос, таинственно проговорила Дина. – Конечно, их, как и любое создание, можно убить, но для этого нужен особый металл в особых обстоятельствах.

– В смысле?

Но Дина не ответила – она широко зевнула и предложила ложиться спать: по дороге к водопаду им завтра предстояло пройти несколько километров лесом, а под конец преодолеть крутой и глубокий овраг.

– Занесло же нас, – с каким-то даже удивлением произнёс Ден.

Ночь приняла его слова и вернула назад, окутав неясным эхом.

– Сам захотел. – Дина улыбнулась.

– Это точно. Так же как и послушать на сон грядущий о здешних достопримечательностях, которым место в "Секретных материалах" и "Докторе Кто". Уснуть бы теперь. – И Ден подмигнул, намекая, что это была шутка. – Откуда тебе столько известно о всякого рода жути? – спросил он подругу.

– Хорошо училась в универе, – поднимаясь с поваленной сосны, объяснила та.

Затем они достали спальные мешки, улеглись в них и, пожелав друг другу спокойной ночи, уснули под протяжные, похожие на детский плач крики совы.

Ден не смог бы объяснить, что его разбудило: некое еле уловимое ощущение чужого присутствия. Когда ты спишь один в комнате и вдруг понимаешь, что рядом находится кто-то ещё, то испытываешь схожее чувство. Однако сейчас к нему прибавилось нечто такое, отчего мурашки пробежали по спине.

"Что происходит?" – задумался парень, открывая глаза и привыкая к ночной темноте.

А ощущение, между тем, не отступало – наоборот, усиливалось. В поле зрения попал краешек костра, и Дену тут же показалось, что это горящие ветки во всём виноваты. Он поднёс к глазам руку с электронными часами, нажал кнопку, и на циферблате в пучке зеленоватого свечения отобразились цифры "3:27".

Половина четвёртого… И что же ему не спится? Неужели наслушался страшных историй от Дины да разбередил воображение? Вообще-то он всегда был творческой натурой – не зря же учится в художественном. Впрочем, к впечатлительным себя не относил.

Внезапно к непонятному чувству, морозившему кожу, прибавилось осознание неправильности происходящего: где-то рядом творились странные вещи, не характерные для привычного мира. Во всяком случае, именно так чудилось. Или Ден попросту не до конца проснулся?..

Неожиданно он догадался; вмиг озарение забилось внутри черепной коробки птицей, запертой в клетке. Костёр! Они же не подкладывали в него веток – он должен был давным-давно потухнуть!

В следующее мгновение Дена тяжело придавило к земле, буквально пригвоздив на месте. Там, где предмет касался тела, то есть в области груди, зародилось и усиливалось жжение, будто под одежду попал раскалённый уголёк.

Стараясь осмыслить происходящее, Ден завертел головой, и в поле зрения попала отсвечивающая красным и жёлтым фигура. Именно её он принял за костёр. Когда фигура приблизилась, Ден с изумлением и ужасом узнал в ней Дину. Абсолютно голая, нагнувшаяся над ним девушка светилась нереальным огнём. Глаза двумя прожекторами пробивали окружающую туманную дымку. По коже бегали, вспыхивая, исчезая и появляясь вновь, язычки пламени. Руки-ноги и туловище костлявые и какие-то… мазутно-чёрные. Раскрылся рот, обнажив не ровные белые зубки, а длинные острые клыки.

Точно в кошмарном сне, Дена охватило чувство отчаяния и безотчётного страха… вот только всё творилось на самом деле! Он заворочался на месте, пытаясь выбраться из-под того, что оказалось жилистой, монструозной, удивительно сильной рукой. Взгляд случайно зацепил кусок неба: купол мироздания заполонили пузатые, цвета мокрого асфальта облака.

– Ну, как тебе саламандры вблизи? – послышался мерзкий голос, лишь отдалённо напоминавший Динин.

А потом окружающее пространство сотрясло нечто среднее между звериным рыком и оглушительным хохотом.

Тело "Дины" всё больше приобретало в цвете, становясь ярко-оранжевым и уже слепя глаза Дена. Парень задыхался. Он не оставлял попыток вырваться, только всё тщетно.

Вдруг на придавившей его руке вспыхнул огненный колосок и распространился к пальцам и плечу монстра. Жжение в груди стало нестерпимым. Саламандра готовилась испепелить его и выпить жизненные соки!..

Прекратив дёргаться, Ден машинально потянулся к обжигающему грудь предмету; тот располагался под тёплой осенней рубашкой. Саламандра надавила сильнее, и Ден почувствовал, что ему критически не хватает воздуха.

– Скоро… – переходя на почти не различимый, демонический шёпот произнесло дитя тьмы и ночи.

И тогда Ден закричал; в этот звук он вложил весь гнев и всю ярость, всю боязнь смерти и всю жажду жизни, которые усилились стократно. Тысячекратно!

Пальцы Дена сжали предмет, что жёг грудь, и их тоже пронзила резкая, едва переносимая боль. Но пойманному парню было безразлично. Пан или пропал, решил он, а может, что-то за него, некий внутренний, обычно слабоощутимый глас. Рука рванулась из-под куртки и воткнула в пасть саламандры раскалённый предмет.

Голосовые связки твари родили отвратительный полукрик-полухрип. Предмет застрял в глотке саламандры. Та отпустила Дена и отступила. Она пыталась дотянуться до того, что сидело внутри и мешало дышать, взять его, вынуть, но каждый раз, когда изогнутые пальцы с кривыми когтями касались вещи, над ночной землёй проносился новый вопль. Саламандра не могла схватить это.

Минуло около минуты борьбы, однако Дену подумалось, что прошло несоизмеримо больше времени. Открыв пасть до предела, саламандра истошно закричала – и горячий предмет провалился внутри огромной глотки. Ноги чудища подкосились, извивающееся худое тело рухнуло на колени, потом упало на бок и забилось в конвульсиях. Что-то светилось в области тёмного сердца, испепеляя его. Саламандра хрипела. Постепенно огоньки перестали вспыхивать на тёмной коже, и вскоре пламя погасло вовсе; чёрная фигура замерла.

Затаив дыхание, Ден следил за пугающими метаморфозами, которые разворачивались буквально в полуметре от него. Безветрие родило внезапный и притом достаточно сильный порыв ветра. Воздушный язык лизнул замершее, изогнувшееся тело – и развоплотил его: саламандра просто взяла и в единый миг исчезла. Была, а теперь нет.

И лишь звёзды безразлично взирали с прояснившегося небосклона…

Отдышавшись и более-менее придя в себя, Ден поднялся на ноги. Он ощупал грудную клетку, но боли не почувствовал; рука под одеждой также не нашла ни малейших признаков ожога.

Саламандра испарилась, бесследно, не оставив после себя ни пепла, ни плоти, ни кожи – ничего. Однако в сознании остался образ горящего чудища. И Дины в человеческом обличии.

В пожухлой траве, тоже не сохранившей следов огня, лежало его спасение. Ден нагнулся и поднял серебряный крестик. Стиснул в кулаке, прижал к груди, огляделся. Кругом, во вновь правившем бал безветрии, высились неподвижные деревья-тени. Лунный свет падал прямо на него. С небосвода широко раскрытым ртом усмехался вечный спутник Земли.

Ден вспомнил, как далеко забрался от дома, и тяжело вздохнул: ему ещё предстояла обратная дорога. И, наверное, это самое лёгкое, что ожидало уставшего парня в совершенно новой жизни – между светом и тьмой.

Душесос

В понедельник Ефим почувствовал, что к нему присосался кто-то чуждый и злой.

"Ничего себе начало недели", – подумал Ефим.

Он работал кондуктором в трамвае и не сказать чтобы очень любил доставшуюся профессию. По правде говоря, он бы с удовольствием нашёл призвание получше, если б умел что-нибудь другое. Но судьба распорядилась так, что в жизни Ефиму удавались, главным образом, две вещи: вытребовать у людей деньги и отдыхать от этого труда. Смог бы – устроился в налоговую. Только там и своих ефимов хватало. И более компетентных, да к тому же умелых.

Закончились очередные выходные, подводя итог под бессчётной неделью, и предстояло снова заняться не слишком любимым, однако приносящим какие-никакие деньги занятием. На зарплату кондуктора не проживёшь – впрочем, Ефиму почему-то удавалось. Причина крылась, видимо, не в особом таланте (ничем подобным мужчина не обладал), а в многолетней привычке помещать в центр ежедневного рациона водку. Малочисленные продукты – дешёвая колбаса, низкого качества овощи, грубый хлеб – шли в довесок к русскому народному питью. Да и почти невозможно не запить, когда жизненные обстоятельства буквально хором "требуют" этого. Тем не менее, в запойные алкоголики Ефим не скатывался – тоже, вероятно, чудом. Как иначе-то?

А вот присутствие непонятной, невидимой и, абсолютно точно, злой сущности к разряду чудес не относилось. Ни к нему, ни к благу, ни к радости. Оглянись Ефим назад, и, не исключено, согласился бы, что события развивались в строгой, логической последовательности. Логика – вещь безжалостная: либо она есть, либо её нет. А уж когда она проявляла себя пуще прежнего, жди неприятностей.

Проблем Ефим старался избегать. Если получалось – отлично; не удавалось – что ж, стискивал зубы и шёл дальше. Но теперь к обычным, обыденным препонам, так сказать, ямам на дороге жизни прибавились настоящие кратеры. Кто-то коварный и злонамеренный присосался к груди, к самому сердцу, и словно бы высасывал драгоценные жизненные соки. Смелость. Радость. Решительность. Вещи, которыми Бог и без того обделил Ефима. Начать с того, что кондуктор был евреем, и нечто обязательное, генетическое внутри подсказывало: представители его нации крайне редко разменивают себя на столь мелкие должности. Конечно, зарываться не стоило. Но всё-таки: еврей? кондуктор?.. в трамвае?!.. Да ещё и алкоголик. М-да. Ниже разве что дворник.

Возникновение обитающей под кожей, вечно голодной сущности представлялось всё тем же холодным, безразличным, с точки зрения вселенной, развитием обстоятельств. Похоже, Ефим нашёл объяснение. Нашёл, да вот не изменил тем ситуации и себя не взбодрил.

"Чёртова пиявка! – вертелось в голове. – Какого хрена тебе от меня надо?!"

Сущность молчала и продолжала сосать, вцепляясь всё крепче и проникая всё глубже. Ефиму она представлялась большим, безглазым, белёсого оттенка, полупрозрачным червяком с липкими, покрытыми мелкими присосками, мерзостными губами.

Вместо того чтобы искать способ освободиться, Ефим принялся отыскивать предпосылки. Где он подхватил эту заразу? На рыбалке, у подёрнутого тиной озера, на котором, в котором и рядом с которым обитает уйма живности, в том числе паразитов? Или заразил кто-нибудь, ещё один носитель "вируса"? А может, жуткая, отвратительная инопланетная раса выбрала его для ужасного соития? Либо совсем просто: перешагивая пороги судьбы, он, действуя неаккуратно и глупо, угодил в расставленную беспощадным роком ловушку?..

Покуда Ефим забивал и ломал голову, прожорливый паразит высасывал и поглощал без разбора: терпеливость, спокойность, удачливость, понятливость… Иногда кусками, а порою практически целиком.

Проблемы поползли всюду: на работе, дома, в гостях, на увеселительных мероприятиях и встречах с друзьями. Ссоры с женой без причины. Странные, но серьёзные недопонимания между ним и коллегами по "цеху". Приводящие очевидцев в недоумение курьёзы то в ЖЭКе, то в магазине, то где-нибудь ещё…

Ефим винил себя. Почему не ушёл с "недостойной" работы?! Зачем грешил, даже и тогда, когда мог пройти мимо! Отчего не использовал встречавшиеся на пути возможности?

В чём же дело? В чём, в чём, в чём?..

А вдруг высасывающий духовное нутро зверь – расплата за грехи? Ефим перебрал в уме великое множество сцен из прошлого. Какая давала верный ответ? Что открыло портал для душесоса? В голове мелькали варианты. Предал друга… Согрешил с чужой женой… Украл деньги… Оболгал… Обманул… Подставил…

Но… но ведь каждый грешит! Каждый! Почему же он? Почему, господи?!

Точка, окончившая размышления, была поставлена ночью. В чернейшем и густейшем, стискивающим остатки души мраке, во мраке ночи, Ефим двигался от фонаря к фонарю. Дорога, протянувшаяся длинной спящей змеёй назад и вперёд, пустовала. Не горели окна домов; не проносились по трассе машины; не спешили домой люди.

Дойдя до развилки, Ефим, не до конца понимая происходящее, свернул в проулок. Здесь чувство, что его безжалостно, алчно сжирают изнутри, усилилось до предела. Что-то мистическое, плохо различимое обретало плотность перед его глазами. Вначале появились контуры; затвердели. Проступили цвета. Ефим увидел руки, ноги, лицо, глаза. Вот, наконец, фигура протиснулась, продавилась сквозь темноту целиком. Ефим узнал её. О боже, он узнал!..

Ноги подкашивались. Шатаясь из сторону в сторону, точно в стельку пьяный, он добрался до стены. Тупик. Ефим поднял кулаки, приложив для того неимоверное усилие. Энергия стремительно покидала тело, выплёскиваясь через огромное, но неощутимое отверстие. Ударив кулаками в кирпичную стену, Ефим сполз вниз, на колени. Глаза закатились, голова запрокинулась. Он раскрыл рот, захрипел – и рухнул на грязный, никогда не чищенный асфальт. Реальность вокруг будто бы полностью замерла.

Так же как вдруг неимоверно исхудавшее человеческое тело.

Патрульные обнаружили его случайно.

Полицейские на этой улице занимались в основном тем, что гоняли бездомных. Новый бомж, завидев их, скрылся в проулке. Мент приметил беглеца и немедля ткнул напарника, указал пальцем. Напарник кивнул. Два стража направились к неширокому проходу, с одного бока прижатому старым заводом, а с другого стиснутому жилым зданием в двадцать два этажа.

Едва заглянув в проулок, они заприметили бездомного. Но заинтересовал полицейских вовсе не он – а что-то невероятно худое, то ли облачённое в костюм, то ли укрытое им. Забыв про бомжа, менты подступили к странной находке.