Полночные тайны бесплатное чтение

Holly Race

A Gathering Midnight

© 2021 by Holly Race

© Т. В. Голубева, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство АЗБУКА®

Посвящается 126 000, и тем, кто такими считается, и тем, кто заботится о них

Нет большего стыда для человека, чем жестокость…

Эдмунд Спенсер. Королева фей

Пролог

Много лет назад, во времена, ставшие легендой…

Кузнечный горн горел сапфирами в свете многочисленных солнц Аннуна. Металл, который не был металлом, истекал вспышками инспайров в мерцающий воздух, обретая форму. Феи склонялись над их изделием, по очереди опуская молоты на лезвие. Мерлин, старший и сильнейший, сунул обнаженные руки в огонь, чтобы вылепить из тающих кристаллов эфес.

– Уже готово? – Голос прозвучал из темноты в глубине помещения.

– Скоро, – ответила Андраста[1], поднимая голову, чтобы перевести дыхание.

Морской ветер со свистом врывался в открытые двери холла. Острый привкус соленой воды и водорослей проник в горло Андрасты. Она бросила взгляд на своего возлюбленного, ожидавшего в тени.

– Осталось всего одно, – сказал Мерлин, когда эфес и лезвие с шипением соединились. – Ты уверен, что хочешь этого?

– Уверен, – ответил тот, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Мерлин кивнул и положил на эфес морщинистую руку. Феи последовали его примеру. Андраста была последней. Ей бы следовало радоваться, делая это для него. Богиня и смертный. До этого она любила многих мужчин и женщин в Итхре, но никогда у нее не было такого, как он. Так почему ее терзает неуверенность? Почему ее кости – вернее, некое их подобие – дрожат при виде этого дара?

– Я в долгу перед вами, – сказал он, обращаясь как бы ко всем сразу.

Мерлин, конечно, подумал, что это относится к нему, но Андраста знала, что эти слова сказаны только для нее. Его голос прозвучал так искренне, что она отбросила свои опасения как сомнения гордой женщины. Она исполнила его приказы – согнула свою волю, чтобы сделать это. Кузнечная работа была самой легкой частью.

Они работали как единое целое, распутывая истории, что соединяли их, и находя общие нити. От Мерлина, перворожденного, взяли коварство. Нить Нимуэ[2] была более изысканной: сила духа. Нить Пака была яркой: он дал желание. Двойняшка Андрасты бог Луг дал силу. Дар Андрасты был множественным, и это была власть. Были и другие дары, помельче, от мириад фей: память, предвидение, обаяние… И каждый дар истекал из фей блистающим инспайром, прежде чем погрузиться в меч. Андраста ощущала, как ее собственная сила уменьшалась, когда она вжимала свой дар в металл. «Это ничего не значит, – думала она, – потому что, когда все будет сделано, для нас всех появятся истории».

Наконец, увидев, что все в порядке, феи отступили. Андраста подошла к возлюбленному и прижалась к его лбу своим блестящим от жары лбом. Он посмотрел ей в глаза тем взглядом, который ее восхищал: он говорил ей, что знает ее так, как никогда не знал ни один смертный.

– Готово, любимый, – произнесла она.

Он поцеловал ее в щеку, а потом шагнул мимо нее, чтобы посмотреть на то, что они сделали. Остальные, вся семья Андрасты, тяжело дышали. Свет инспайров, окружавший их, стал тусклым. Все они ослабели от усилий творения. И смотрели, как он достал оружие из огня. Оно зашипело, обжигая его ладонь, но он не обратил внимания на боль. Он взмахнул рукой, и инспайры потекли по его мышцам, исцеляя сожженную кожу.

А он пристально всмотрелся в меч.

– Он безупречен, – заверила его Андраста.

Она никогда не создавала ничего столь прекрасного и столь могучего. Нити фей вплелись фиолетовым с золотом рисунком в хрустальный эфес и в лезвие. Когда он поворачивал меч, свет, падавший в открытые двери, отражался на лицах окружавших разноцветными пятнами.

– Да, – наконец-то улыбнувшись, произнес он. – И вправду хорош.

То, как он это произнес, заставило Андрасту замереть. Она потянулась было к нему, но он небрежно отклонился, шагая к выходу.

– Мы свою часть сделки выполнили, – прохрипел Мерлин. – Ты у нас в долгу.

– Мы все получим свои истории, так или нет? – спросила Нимуэ. Ее высокий голос разнесся под сводами.

– Мы проголодались! – заявил Пак, подлетая к Андрасте. – Когда нас накормят?

Но Андраста промолчала. Она следом за возлюбленным вышла на свежий воздух. Снаружи с одной стороны перед ними расстилались волнистые равнины Дивнайнта. С другой – холмы Суморсэта подступали к морю, согретому солнцем.

– Мы собирались вместе восстановить Аннун, – грустно произнесла Андраста.

На лугах внизу резвились бесенята-импы и пикси. Вдали какой-то гигант затаился в тени, стараясь поймать морских духов.

– Это всё творения дьявола, – мягко произнес он, так что его могла услышать лишь Андраста. – Я не подвергну опасности моих подданных.

– Пожалуйста, милорд, – кивнула Андраста.

Но он отвернулся от нее, высоко поднимая меч. Он взревел – Андраста никогда не слышала ничего подобного ни от одного человеческого существа. И в то мгновение она окончательно поняла, что главная любовь всего ее бессмертного существования предала ее. Сердце Андрасты разбилось, и она поклялась, что однажды, пусть через много лет, она все исправит.

1

Теперь, во времена, когда легенды забыты…

– Пригнись, Ферн! – рявкнул Олли и, не трудясь проверить, услышала ли я его, швырнул свой чакрам[3] прямо над моей головой.

Я уклонилась вовремя и почувствовала, как лезвия просвистели прямо по концам моих волос. Глухой удар сказал мне, что Олли поразил свою цель.

Я уже готова была обругать брата, когда жуткий вопль предупредил нас о появлении другого кошмара. На этот раз им оказалась женщина с ввалившимися щеками и спутанными волосами. Она напомнила мне бездомных, которые обитают у автобусных остановок в Стратфорде, рядом с моим домом. Но сейчас я не могла о них думать. Я развернула Лэм на месте, нажав лодыжками на ее бока, и ударила кошмар ятаганом в грудь. Лезвие прошло насквозь, и женщина вспыхнула, снова превращаясь в инспайра.

В наушниках моего шлема раздался голос Рейчел:

– Бедеверы, по переулку движутся еще такие же. С востока, поспешите.

Потом прозвучал голос Самсона. Он находился рядом с нами, мы едва ли не касались коленями, сидя верхом на лошадях, но я услышала его через шлем:

– Кантабрийское кольцо!

В ответ на его приказ мы должны были повернуть лошадей, выстроившись на улице в круг, лицом наружу. Мы находились неподалеку от больших музеев Кенсингтона, в пределах слышимости арий, звучавших в Альберт-холле, в нескольких кварталах от нас. Когда я только еще присоединилась к рыцарям, эти улицы были заполнены уличными музыкантами, сфинксами и редкими стаями яростных вервольфов. Теперь здесь бродили бесформенные инспайры, ожидая, когда кто-нибудь из тех, у кого еще осталось воображение, придаст им конкретный вид.

Наш патруль предположительно должен был пройти вокруг Трафальгарской площади в лабиринты Сохо, но полк гэвейнов подвергся нападению, так что Самсон вызвался закрыть оба маршрута. Многих это заставило недоуменно вскинуть брови, но я могу понять Самсона: он же командир рыцарей, а мы с Олли самый ценный актив танов[4], и если кому-то и следовало взять на свои плечи лишний груз, так это нам.

Топот ног по асфальту становится громче – наши харкеры точно определили ситуацию. Но теперь это становится все труднее. Прежде кошмары было легко засечь. Они обычно бывали великанами, или эльфами, или огромными жуками… А теперь почти каждый кошмар имеет человеческий облик. Не то чтобы их невозможно было обнаружить, но это делает работу харкеров – и нашу собственную – сложнее с каждым днем.

Слышатся крики – вой и бормотание помесей людей и монстров. Лэм тихонько ржет, и я прижимаю ладонь к ее шее, стараясь успокоить лошадку.

Потом оглядываюсь на Олли:

– На этот раз я предпочла бы услышать предупреждение заблаговременно – ты едва не снес мне голову!

Олли в насмешливом салюте поднимает свой чакрам и усмехается, но это уже не та усмешка, какой он одарял меня год назад. Я строю гримасу, Вьен и Линнея позади меня хихикают. Это привычно для нас – так мы привносим немного легкости в темную работу, которую сейчас выполняем.

Первый из кошмаров стремительно выбегает из переулка, и мы создаем обработанную формацию. Эти кошмары имеют вид людей, но ведут они себя не по-человечески. Некоторые подпрыгивают и раскачиваются на фонарных столбах, другие скачут на четвереньках.

Мы принимаемся за дело по большей части молча, стараясь не обращать внимания на то, что у нас возникает ощущение, будто мы убиваем людей, а не ночные кошмары.

– Нужна помощь! – слышу я крик Линнеи.

Ее окружили кошмары, за ее спиной стена, а ее оружие – булава – лежит далеко, ей до него не дотянуться.

– Иду! – говорю я в шлем.

Прямо из седла я взлетаю в воздух, уворачиваясь на несколько мгновений от когтей привязанных к земле кошмаров. Вызывать мою силу, Иммрал, теперь становится легче, но все равно это требует немалого сосредоточения, а мне его не достичь, находясь в центре схватки. Знакомое потрескивание в затылке появляется быстро, и я бросаю всю силу на кошмары, окружившие Линнею. Они сопротивляются. Я ощущаю, как сотни воображений поддерживают их форму, волна страха и предубеждений придает им силу. Я чувствую инспайров, что тянутся сквозь кости, и мышцы, и кожу кошмаров, и мысленно выдергиваю их, складывая, как оригами. Головы к ногам, потом к поясу. Руки кошмаров слабеют и скручиваются, суставы лопаются. Это ужасно, но действенно. Линнея отпрыгивает в сторону, хватает свою булаву и присоединяется к схватке.

Было время, когда последний удар по стае кошмаров стал бы поводом к ликованию. Но теперь, когда Самсон подстреливает последний сон – старика с растрепанными волосами и еще более растрепанной бородой, – никто не радуется. Мы этого не говорим, но чувствуем. Эти кошмары обозначают огромные перемены в умах сновидцев. Их воображение сжалось, оно не в состоянии представить ничего более страшного, чем некто, похожий на них, но все-таки другой.

– Зовите команду чистильщиков, – говорит в свой шлем Самсон.

И через несколько мгновений улицы заполняются аптекарями и венеурами. Это нечто новое. Становится все труднее не задевать сновидцев во время таких схваток, поэтому нужны аптекари. А венеуры – это попытка хотя бы немного изменить умы ближайших сновидцев, дать им дружественный посыл, оттолкнуть от узконаправленного мышления, которое в последнее время становится преобладающим. Теперь стало обычным делом увидеть какого-нибудь морригана[5], клюющего сновидца, или венеура, уводящего сновидца, чтобы удалить страх и гнев, въевшиеся в него, как оспины. Или как семена.

– Ты в порядке, старушка? – спрашивает у Лэм один из венеуров, возвращая меня к реальности.

На его плече сидит морриган с колпачком на голове и копается клювом в волосах венеура. Кого-то другого это определенно могло бы напугать – ведь морриганы питаются воображением и воспоминаниями, так что держать их подальше от собственных мозгов казалось бы наиболее разумным. Но этот венеур ничуть не тревожится.

– Эй, не называй мою малышку старухой, Брендон! – говорю я ему, стараясь сделать строгое лицо.

– Да она не против, правда, древнее существо? – откликается венеур, поглаживая морду Лэм. – О! – Он изумленно смотрит на меня. – Она меня куснула!

– Я предупреждала.

– Меня за всю жизнь не кусало ни одно животное!

– Лэм у нас особенная, – говорит Самсон, подъезжая к нам. – Думаю, ты нужен вон тому спящему, Брендон.

– Слушаюсь!

Брендон еще раз нежно поглаживает Лэм.

Лошадь настороженно поворачивает к нему уши. Я догадываюсь, что она относится к нему так же, как я: Брендон может раздражать, но в общем он просто щенок, и потому вполне сносен.

– Готова возвращаться? – спрашивает меня Самсон.

– И даже очень.

Возвращаясь в Тинтагель, мы куда тише, чем бывали когда-то. И нас преследуют не только кошмары. А еще и тишина. Аннун обычно наполнял шум. Это была настоящая какофония птичьих голосов, рева драконов, болтовни, криков и шепота миллионов спящих. Все это гудело в ушах и раздражало, а иногда просто невозможно было услышать собственные мысли. Но это было энергией. Жизнью.

Теперь мы слышим только стук копыт наших лошадей по булыжникам или горестный вой одинокого тюленя на берегу Темзы. И постоянным остается лишь тихое бормотание тысяч сновидцев: «Один голос. Один голос. Один голос».

Наш маршрут снова приводит нас к реке. Лишь несколько месяцев назад ее воды были наполнены дельфинами, а из обломков кораблей к нам взывали сирены. Теперь вода спокойна. Акул и водяных духов не видно с июля. И остальной Лондон выглядит не лучше. Улицы, по которым мы проезжаем, некогда были забиты торговцами и усталыми женщинами, делавшими покупки, да еще медведями и собаками, что сбежали от злых хозяев, заставлявших их драться. А здания менялись от простых бетонных конструкций Итхра семидесятых годов до тех, что были на их местах прежде, – бревна и штукатурка, камень и солома… Сейчас все представляет собой просто копию Итхра, если не считать того, что здания кажутся более серыми, чем в реальном мире.

– Иногда мне хочется, чтобы можно было просто взорвать все кошмары, с которыми мы встречаемся, – говорит Неризан, когда мы едем уже по Стрэнд. – Избавило бы нас от трудов. Вот было бы здорово!

– Говори за себя, – возражает Олли. – Некоторым тут нравится приносить пользу.

– Вот только Ферн не железная.

Самсон оглядывается на нас и одаряет меня редкой улыбкой. Они с Олли единственные в полку бедеверов, кто знает, как меня раздражает многое. Я должна беречь силы для по-настоящему опасных моментов, учитывая то, что я по-прежнему не могу пользоваться своим Иммралом, не зарабатывая при этом пульсирующую головную боль и кровотечение из носа. И мне неприятно, когда во мне видят нечто вроде всесильной богини всевозможных инспайров. Это лишь напоминает мне о моих недостатках.

– Нелегко это – быть Избранной? – шутит иной раз Олли.

И хотя я заставляю себя при этом улыбаться, мне бы хотелось вернуться к моему прежнему сварливому «я» и огрызнуться.

Да что ты можешь знать? У тебя лишь половина силы. А на меня все смотрят с надеждой!

И если я выгляжу унылой и раздраженной, так это потому, что я именно такова. Каждый раз, когда я вхожу в Аннун, то вспоминаю о своей слабости. Я люблю этот мир, но он умирает, и все потому, что я недостаточно сильна, чтобы спасти его.

2

Когда мы приближаемся к Тинтагелю, рееви на стенах останавливаются, чтобы приветствовать нас. Камни на этой части замка осыпаются многие месяцы, и это первый знак слабости, проявленный с тех пор, как он был построен в правление короля Артура. Теперь ремонт – ежедневное занятие, и ослабевшие камни становится все труднее укреплять.

– Нам может вскоре понадобиться твоя помощь! – кричит мне один из рееви, когда мы проезжаем мимо.

Я напряженно киваю.

– Попросите лорда Элленби, – говорит им Самсон. – Я не могу позволить себе надолго потерять одного из моих лейтенантов.

– Мы не можем позволить себе потерять никого, – слышу я голос одного из рыцарей-бедеверов, Майлоса. – Самайн[6] не наступит скорее положенного.

Он абсолютно прав. Две наши битвы с трейтре Мидраута[7] безнадежно обессилили нас, и не только рыцарей. Другие подразделения присоединились ко второй битве в прошлом году и были сурово за это наказаны – в конце концов, они ведь не были бойцами, так что оказались легкими мишенями для монстров. Мы видели, что ни один трейтре не рисковал приблизиться к Олли или ко мне, потому что мы теперь знали, как сокрушить их, нащупав их величайший страх. Но у нас по-прежнему не было достаточно людей, чтобы проводить регулярные и полные патрулирования Лондона. Нашей единственной надеждой оставался праздник Самайн, когда мы могли рекрутировать много новых танов.

Когда мы обогнули стены замка и подъехали к воротам, подъемный мост опустился, чтобы мы смогли проехать. Пес, окруженный голубым свечением инспайра, залаял при виде нас, но его мягко отогнали, когда он попытался побежать навстречу лошадям. В замке уже хватало животных, потерявших своих хозяев, – венеурам не хотелось брать под опеку еще одного. Во дворе аптекари занимались группой сновидцев, приведенных паломидами. Раньше меня потрясал их вид, но теперь это стало обычным делом – отсутствие ртов, дыры в затылках, через которые изгонялись независимые мысли… Работа Мидраута: часть его неустанных усилий подчинить всех его собственному видению будущего.

Мы отвели своих лошадей в конюшни и обтерли их, прежде чем отпустить пастись на лужайках замка.

– Только не ешь сирень! – предупредила я Лэм, на прощанье похлопывая ее по крупу. – Аптекари здорово отругали меня за это в прошлый раз. Сирень им нужда для морриганов.

Лэм повернула ко мне уши, словно говоря: «Ладно, ладно, как скажешь», и я посочувствовала ей, как никому другому.

Самсон присоединился ко мне, когда я шла от конюшен к замку. Так не терпелось очутиться в рыцарском зале, где меня ждало мое привычное кресло рядом с ревущим огнем камина. Это прекрасное бодрящее средство перед ночным патрулем.

– Ты в порядке? – спросил Самсон, переходя на мою сторону дорожки, чтобы пропустить толпу рееви.

Его рука задела мою руку, и мои щеки вспыхнули. «Боже, Ферн, – подумала я, – держи себя в руках!»

– А ты? – отозвалась я.

Он чуть заметно улыбнулся при моем отказе отвечать на вопрос.

– Я прежде терпеть не мог просыпаться и возвращаться в Итхр.

– А сейчас?

– Нет, мне все равно этого не хочется. – Он улыбнулся. – Но мне и в Аннун приходить противно.

– Да… – протянула я. – Это похоже на то, что тебе приходится наблюдать за тем, как медленно умирает кто-то любимый.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты их поддерживаешь, это ясно, но на самом деле тебе хочется лишь помнить, какими они были, когда были по-настоящему живыми. Я сделаю что угодно, чтобы защитить Аннун, что угодно. Но мне хочется вернуться в тот Аннун, каким он был, когда я только стала рыцарем.

– Вот именно, Ферн. Именно. Иногда… – Он немного помолчал, словно не будучи уверен, что следует в этом признаваться. – Наверное, это ужасно, что мне иногда хочется, чтобы вместо Райфа умер я. Нет-нет, – быстро добавил он, уловив мою тревогу, – нет, я не склонен к самоубийству или чему-то в этом роде. Я просто… Это как раз то, что ты сказала. Мне нравится помнить Аннун прежним, а не таким, какой он сейчас.

Поднимаясь по лестнице, мы погрузились в молчание. Самсон распахнул дверь и пропустил меня вперед. Внутри Тинтагеля все было так же шумно и суетливо, как всегда. Как в улье, все негромко гудело активностью и целенаправленностью. Справа от меня находился госпиталь, где аптекари занимались сновидцами и танами, врачуя их. Слева Майси, капитан харкеров, склонилась над Круглым столом. На первый взгляд ничего не изменилось. Но страх и тревога висели в замке устойчивым облаком.

– И к тому же, – сказала я Самсону, когда мы снова пошли рядом, – не думаю, чтобы Райфу так уж понравилась эта идея. Как и мне.

Это было самой большой дерзостью, какую только я ему говорила. И мое сердце громко застучало, испугавшись, что я сделала ложный шаг, неправильно истолковав наши чисто профессиональные отношения. Но Самсон улыбнулся.

– Все в порядке, Ферн. Я не из тех, кто отступает. Я увижу все до конца.

– Это не так утешает, как тебе может казаться, – ответила я.

Рейчел, харкер моего возраста, вскинула руку, когда мы проходили по галерее, где она работала.

– Хорошие отчеты сегодня! – крикнул ей Самсон.

Она не ответила, снова склонившись над записями. Я вопросительно посмотрела на Самсона. Совсем недавно Рейчел просияла бы даже при таком маленьком комплименте капитана рыцарей. И как минимум попыталась бы вовлечь нас в разговор: она называла нас ее полком, как будто не была харкером, а мы не были рыцарями.

– Значит… – попробовала я вернуться к разговору, но Самсон остановил меня, коснувшись моего плеча.

– Иди вперед, ладно, Ферн? – сказал он и повернул назад.

Я задержалась посреди галереи, наблюдая за тем, как он подходит к Рейчел. И мне стало стыдно. Вот почему лидер – Самсон, а не я. Я инстинктивно отметила странное поведение Рейчел, но пошла дальше, – меня это не касалось, пусть даже я полагала, что мы считаемся подругами. Но Самсон… Самсона это обеспокоило.

Вот почему ты никогда ему не понравишься.

Я развернулась на пятках и быстро зашагала к рыцарскому залу. Мне и не нужно нравиться Самсону. Я не хочу ему нравиться. Да и в любом случае у него ведь есть подруга. Он сам мне это сказал несколько месяцев назад.

В рыцарском зале я оставляю ятаган в своем шкафчике и сдвигаю кресла в некое подобие круга в одном из углов зала. Сажусь в одно из них и жду, когда вернутся из патруля другие лейтенанты. Приходит Олли вместе с Наташей, командиром гэвейнов. Следом – Амина, командир ланселотов.

– Спасибо, что помогла сегодня, – говорит Наташа, устраиваясь рядом со мной. – В Сохо трудно оказалось.

Олли занимает место по другую сторону от меня и легонько пинает меня под столом.

– Нет проблем. Просто маленькая услуга.

– Это не так, – возражает Наташа, сжимая мою руку. – Я же знаю, что это не так. Правда, спасибо тебе.

Командиры дневных патрулей присоединяются к нам, держа кружки с теплым, молочного цвета соком лотоса, готовясь к трудной смене, и разговор переходит на сравнение докладов ночных патрулей. Как обычно в случаях, когда рядом нет Самсона, чтобы поддерживать порядок, мы тут же увлекаемся другой темой. Мидраут…

– …Я действительно думаю, что нам необходимо обратиться к духам…

– …Ты видел, что он на днях сделал с той группой сновидцев? Он как будто пытался воткнуть что-то в их головы. Один из аптекарей сказал мне…

– …Моя сестра вчера забыла имя своей воображаемой подруги. Я понимаю, это может показаться глупым, но я невольно думаю, что и это как-то связано с Мидраутом…

– Можем мы сосредоточиться? – перебивает нас Самсон, становясь рядом с нами.

Когда я смотрю на него под таким углом, то замечаю, что он выглядит совсем по-другому. Это не усталость, такое описание не подходит. Это… тревога? Страх? Разочарование? Возможно, все вместе. Я могла бы спросить Олли, что он думает, но он лишь как-то странно мне улыбнулся бы и спросил, почему меня так интересуют эмоции Самсона.

Я готова уже заняться записями о сегодняшнем патруле, когда одна из рееви заглядывает в зал.

– Ферн? Тебя вызывают.

– Вот повезло! – усмехается Наташа.

Вставая, строю ей гримасу.

– Хочешь поменяться? Я в любой момент готова поменять Джин на отчет.

– Желаю повеселиться! – кивает Олли, хватая мою авторучку и бумагу.

– Мне всегда весело, – сладким тоном отвечаю я, заставляя всех вокруг стола и даже рееви фыркнуть.

Рееви ведет меня в путаницу коридоров рядом с госпиталем, к комнате, что спрятана в конце одного из них. Я неохотно стучу и вхожу, не ожидая ответа. Внутри комната тесная и темная, единственный источник света в ней – маленькое, высоко расположенное окно. Два кресла стоят лицом друг к другу. Одно из них занято одной из самых моих нелюбимых особ в мире. Список, вообще-то, длинный, но она в самом начале.

У Джин тонкое лицо и тонкие губы, и на первый взгляд она совсем не похожа на аптекаря. Она сидит выпрямившись, хотя кресло располагает к расслабленности.

– Снова заблудилась? – спрашивает Джин. – Я думала, твой Иммрал должен приводить тебя туда, куда нужно.

– Не-а. Я все еще обычный человек.

– Ладно, садись.

Мы с Джин смотрим друг на друга с едва скрытой ненавистью, когда я падаю в кресло и поджимаю под себя ноги, прямо в ботинках, просто чтобы позлить ее. Эти сеансы проходят еженедельно, или почти еженедельно, и я прилагаю все свои силы, чтобы избежать их. Но это обязательная терапия для рыцарей и харкеров, сражавшихся с трейтре. Вот только в часах, проведенных с Джин, нет ничего терапевтического.

– Итак, тебя все еще мучают головные боли? – спрашивает Джин.

Я пожимаю плечами, это мой обычный ответ на любой из ее вопросов.

– Хорошо. – Она, вскинув брови, смотрит в свои записи. – А как насчет последних новостей в Итхре? Хочешь чем-нибудь поделиться?

– Я не смотрю новости, – говорю я.

– В самом деле? Ты не следишь за деятельностью Мидраута?

– Не-а.

– И тебе не кажется, что это немного небрежно? Слегка неуважительно по отношению к твоей силе?

Я смотрю ей в глаза.

– Нет, это тебе так кажется.

Джин поджимает губы. Потом наклоняется – нет, качается – вперед.

– Я не смогу тебе помочь, Ферн, если ты не откроешься.

– Я в порядке, – отвечаю я. – Мне не нужно, чтобы кто-то вроде тебя копался в моей голове.

Джин превращается в воплощение презрения и насмешки.

– Ох, конечно, только иммралам позволено такое!

Я встаю.

– Это все?

На этот раз плечами пожимает Джин, и я принимаю это за подтверждение. Я уже проскакиваю половину коридора, когда дверь за моей спиной громко хлопает. Вырвавшись на свежий воздух Аннуна, я иду к платформе, с которой лежит мой путь обратно в мою спальню в Итхре. Другим нравится дразнить меня из-за моей вражды с Джин, но, честно говоря, она сама все начала.

Я была немножко взволнована перед первым сеансом с ней. Наташа говорила мне, что ей Джин принесла немалую пользу. А мне так многое нужно было выпустить наружу. Но, войдя в одну из тех комнат, я мгновенно наткнулась на сильнейшую неприязнь с ее стороны. То, как она смотрела на меня, то, как задавала вопросы о том, чувствую ли я, что сделала все возможное, чтобы спасти от смерти моих друзей… Сначала я растерялась, мне было больно, но вскоре я нашла способ вернуться в свою зону комфорта – туда, где я могла огрызаться на людей, защищаясь знанием того, что им ничего не должна.

Иногда я скучала по той прежней особе. Это ведь так утомительно – понимать других и заботиться о том, что они думают. Утомительно постоянно испытывать чувство, что я вроде как подвожу людей, которые стали мне нравиться, которых я даже полюбила. И в этом смысле, полагаю, Джин действительно помогает мне. Куда больше, чем сама осознает.

3

Просыпаясь в Итхре, я чувствую себя такой усталой, словно вовсе не спала. Когда меня только приняли в рыцари, я просыпалась бодрой, пусть даже ночь была тяжелой. Такая летаргия становится делом обычным, и не только для меня. У моего папы темные круги под глазами. Наверное, это само собой разумеется, потому что мы с Олли теперь обрели привычку то и дело отправляться в госпиталь с кровотечением из глаз и ушей, но не думаю, что причина только в этом. Наверное, это еще и потому, что Аннун теперь не то место, которое помогает сновидцам справиться со всем тем, за что они цепляются в Итхре. Мидраут превращает его в нечто серо-стальное, как его собственная душа. А серость никого не вдохновляет.

Я тащусь на завтрак прямо в пижаме. Это тоже новое явление. Обычно я оставалась в спальне до последнего момента, но теперь мы с Олли жуем свои хлопья в дружеском молчании. Болтовня осталась позади – по крайней мере, в Итхре, где многое из того, что нам хочется обсудить, касается Аннуна. И все же кое-что я могу сказать брату, пусть даже в слегка скрытой форме.

– Я вечером собираюсь на Боу, – говорю я, наливая молоко в хлопья «Уитабикс».

Олли бросает взгляд на папу, который жует тост с ореховым маслом, слушая утренние новости.

– Сегодня не могу, – отвечает он. – Я иду на «Ди-Эс».

Я делаю большие глаза.

– Ну, тогда дома увидимся.

«Ди-Эс» – такая же глупость, как и название. «Друзья спящих». Множество таких групп возникло после всех смертей несколько месяцев назад. Психологические сеансы для друзей и родных тех, кого нашли мертвыми в постели, умерших, судя по всему, во сне. Конечно, мы с Олли знаем, что настоящей причиной были трейтре Мидраута, убившие тех людей, но это не та информация, которой мы могли бы поделиться.

Я, вообще-то, ходила с Олли на первое собрание, на которое он отправился, – в подвале паба, гудевшем от игравшей наверху музыки. Группа тогда была невелика. Каждый знал кого-то из умерших, но пока они говорили о том, как они любили ушедших, я могла думать только о том, что слишком лицемерно быть свидетелем их горя, когда я точно знала, что произошло на самом деле.

Поэтому этим вечером, пока Олли говорит о своих чувствах с незнакомыми людьми, я надумала поделиться своими с другом. А пока я должна добраться до школы целой и невредимой. Вы могли бы подумать, что это просто, но при моей внешности в том мире, который создает Мидраут… Никаких шансов.

– Хватит смотреть телик, папа, он тебе мозги испортит! – говорю я нашему отцу, вешая на плечо сумку и наматывая на шею шарф.

Я не была честной с Джин, сказав, что никогда не слушаю новости. Отчасти я их смотрю и слышу, потому что папа теперь почти постоянно за ними следит. А это непрерывный поток политиков, знаменитостей, журналистов, и, на мой нетренированный взгляд, они вроде бы говорят одно и то же, только с разной громкостью. И эффект от этого такой же, как в Аннуне: поглощение еще некоторого количества красок из нашего мира.

Это нечто вроде какого-то паразита. Он везде, и он размножается.

– Чудачка, – шипят люди, когда я прохожу мимо.

– Дьявол! – слышу я бормотание в метро.

Какой-то мужчина злобно косится на меня, когда я выхожу из вагона, и поднимается следом за мной наверх. Но я уже привыкла к подобному, и быстро подхожу к одной из служащих метро и спрашиваю о каком-то направлении. Ее присутствия достаточно, чтобы отогнать мужчину. Но я знаю, что если не сумею вскоре остановить Мидраута, то это уже не спасет меня.

Лондон всегда был городом, где ты мог бы расхаживать полуголым, и никто не обратил бы на тебя внимания, разве что-то кто-нибудь смущенно отвел бы взгляд. Но теперь видны резкие различия между теми, кто подчинился Мидрауту, и теми, кто пока еще держится. Вокруг преобладает некое неуловимое сходство в одежде, преобладает с такой силой, о какой модный дом Кенсингтона мог бы лишь мечтать.

Везде, куда я ни смотрю, люди одеты в нечто однотонное. На деловых людях серые костюмы в тонкую полоску, на женщинах скромные платья с юбками до колен. Несколько раз я заметила людей, которые по пути на работу отчаянно пытались замазать гримом татуировки, стыдясь того, что некогда любили настолько, что запечатлели имена на своей коже.

Те же, кто не «приведен в соответствие», выделяются. Олли много раз уговаривал меня носить контактные линзы, чтобы замаскировать мои глаза. Будь я разумнее, я бы так и поступила. Мои шрамы до сих пор выделяют меня из толпы, но они все же более приемлемы, чем красные радужки.

– Это как раз то, чего хочет Мидраут, – говорю я брату, но на самом деле все куда сложнее.

Я бы чувствовала себя лицемеркой, действуя против Мидраута в Аннуне, но притворяясь его сторонницей в Итхре. У меня возникло бы ощущение, что я бросила тех, кто достаточно силен, чтобы противостоять ему.

– Ты чертова моралистка! – заявляет Олли, когда я начинаю рассуждать об этом.

– А что, мораль… – пожимаю плечами я.

– Ну да, выше внешности, знаю, знаю!

Когда-то это прозвучало бы как оскорбление. Но теперь скорее походит на боль.

Но не только в одежде произошли изменения. Изогнутые стены станций метро всегда были оклеены множеством ярких рекламных листков. Прекрасные книжные обложки, веселые объявления для скучающих, пестрые предложения курсов гимнастики и диет. Это я заметила не так быстро, как одежду. Олли показал мне на стены, но сразу после этого я не могла не смотреть на них постоянно. Объявления стали тусклыми, и не только по цвету. Сегодня, поднимаясь на эскалаторе, я заметила, что все они отпечатаны одним и тем же шрифтом. Слоганы исчезли, остались лишь простые перечисления того, что нам предлагали купить.

Я и не думала прежде, что буду скучать по примитивному юмору и напыщенности таких рекламок, но теперь скучала.

Шагая по улице к школе, я гадала, какую еще чертовщину приготовил сегодняшний день. Колледж Боско недолго был истинным раем. Может, я и не завела друзей, но хотя бы обрела покой и защиту учителей. А теперь даже эти профессиональные узы трещали. И вряд ли стоило этому удивляться, полагала я, учитывая, что Себастьян Мидраут регулярно посещал нашу школу, потому что в ней училась его дочь.

Лотти Мидраут стала для меня еще одним источником страданий. Несколько месяцев назад я буквально пытала ее в Аннуне, надеясь добыть сведения о планах ее отца. В Итхре она могла и не помнить о том, что я сделала, но могу сказать, где-то в глубине души она знала, что я опасна. В Боско разлетались слухи обо мне. В женском туалете на стенах красовались надписи: «Ферн Кинг должна умереть!»

Сегодня я села за свой стол и нашла на нем записку. Красной авторучкой было неряшливо нацарапано: «Мерзкая, мерзкая, мерзкая!» Когда я нахожу подобные записки, что-то во взгляде Лотти подсказывает мне, что она причастна по крайней мере к одной из них. В записках нет настоящих оскорблений, что вполне в духе Лотти. И они вряд ли худшее, что со мной происходит. Лотти должна была как-то быть связана и со шрамом от ожога, случившегося по вине Дженни. Ну, как бы то ни было, я заслужила все то, что Лотти мне адресует, пусть даже она сама не до конца это осознает. Мне приходится куда больше беспокоиться из-за других.

К счастью, никто в Боско пока что не дошел до настоящей жестокости, но они уже приближаются к ней. Это мелочи, которые можно не замечать: толчок локтем в ребра в шумном коридоре, или кто-то наступит мне на ногу, или дернет за волосы… Когда я достаю из сумки ноутбук и карандаш, кто-то сзади резко дергает мой стул, так что я ударяюсь лбом о стол. Я оглядываюсь, но все уже мирно сидят на местах. И никто не смотрит на меня.

Все это может показаться мелочами по сравнению с тем, через что приходится проходить моим друзьям-«чудакам», но я знаю, как легко все это может перерасти в настоящую жестокость. Трут уже наготове. Нужна только спичка.

4

Обычно перемены и обеденный перерыв я тратила на свою рыцарскую книгу – маленький блокнот, заполненный сведениями об Аннуне. Но больше не могу. Ночи патрулирования в Аннуне так напряженны, так наполнены печалью, что у меня не остается сил ни на что, когда я бодрствую.

И вместо того чтобы погрузиться в свои записи, я делаю то, что делала всегда, когда нуждалась в убежище: рисую.

Класс рисования находится в старом крыле Боско. В нем стоят старые столы, которым предназначено заканчивать свой век перемазанными красками. Землистый запах глины успокаивает меня. Раньше, когда я приходила сюда, здесь обычно находились несколько человек – в основном одиночки вроде меня, и они тихо работали. Но теперь я одна.

– Тебе следует поспешить, чтобы занять место, – шутит учитель рисования, когда я вхожу.

Мистер Нолан – милый, неловкий мужчина, он носит усы, которые выглядят так, словно им не хочется здесь быть. Он моет кисти, пока я достаю из шкафа свой альбом. Листы в нем покрыты рисунками лиц умерших. Рамеш и Феба, такие, какими я запомнила их в Аннуне: веселые, спокойные, стремящиеся к цели.

– Они кажутся добрыми, – говорит мистер Нолан, заставляя меня подпрыгнуть.

– Они и были такими, – отвечаю я.

– А… Спящие?

Я киваю. Этот вопрос стал стандартным сокращением, когда говорят о тех, кто умер во сне. Я его ненавижу. И это не потому, что я знаю: они не просто заснули и не проснулись, это потому, что это осквернение чего-то положительного. Мне ведь теперь известно, какими могучими могут быть сны. Я видела, что случается, когда люди это отрицают. И использование безобидного слова «спящие», банальность, заменяющая массовое истребление, вызывает у меня желание закричать во все горло.

Я перебираю листы своего альбома. Мои последние работы резко отличаются от остальных. Шесть квадратов окружают лист, в каждом другой рисунок: на одном пламя цвета жженого сахара, на другом – геометрические фигуры, пурпурные и серебряные. Я теперь тружусь над третьим – он заполнен мятным и травяным зеленым.

Большинству людей это может показаться просто каракулями, но это самое важное из моих произведений. Это мой ответ махагоновой шкатулке – загадке Себастьяна Мидраута. Той, что наполнена планами уничтожения Аннуна и Итхра. Эти квадраты – первые наброски для моей собственной шкатулки. Конечно, в моей не могут в буквальном смысле храниться мои мысли – в таком случае они были бы не слишком симпатичными, учитывая то, что основное пространство моего ума занято презрением к Мидрауту. И в Итхре это было бы просто пустячком. Каждый квадрат представляет собой что-то такое, что я люблю в Аннуне. Огонь – это сила, которую я нахожу там в себе. Пурпур и серебро – это Тинтагель и таны. Зелень – это красота самого Аннуна и всего того, что там растет. И все это служит напоминанием мне о том, что Аннун умирает и что я должна его спасти.

– Знаешь, если тебе нужно с кем-то поговорить… – начинает мистер Нолан, снова заставляя меня подпрыгнуть на месте.

– Я в порядке. Спасибо, – отвечаю я.

Количество людей, которые за последние месяцы старательно убеждают меня поговорить с абсолютно незнакомыми, заставляет думать, что они вообще меня не знают. По правде говоря, я не нуждаюсь в мистере Нолане, или Джин, или еще ком-то, потому что мне уже есть с кем разговаривать. Это идеальные слушатели – они не могут отвечать.

И после школы я отправляюсь к ним.

Боу всего в одной остановке до Стратфорда, где я обычно выхожу, возвращаясь домой. Дорожка к этому кладбищу теперь так же мне знакома, как тропа к могиле мамы. Место, которое мне нужно, в глубине, где находятся десятки свежих могил: здесь лежат те, кто умер во сне в этой части Лондона за несколько последних месяцев, все они похоронены бок о бок. Иногда мне нравится воображать, что, если бы Мидраут вдруг осмелился (или соблаговолил) прийти сюда, беззаконие его дел заставило бы тела вырваться из мягкой земли и утащить его вниз.

Этот могильный камень поставлен всего несколько недель назад. На могиле все еще лежат свежие цветы, на углу надгробия висит розовый цветочный венок.

«Райанш Халдар, – написано на камне. – Любимый сын и брат. Мы каждый день тоскуем по тебе. Покойся с миром».

Да, уже прошло немало времени с тех пор, как Райанш – или Рамеш, как мы его звали, – был убит в Аннуне, но мне до сих пор его не хватает. Фебу похоронили где-то неподалеку от Бристоля, я не смогла попасть на ее похороны, поэтому могила Рамеша стала местом, где я разговариваю с ними обоими.

– Ты бы мог подумать, что мы уже привыкли не слышать в залах твоего громкого голоса, – говорю я ему. – Но без тебя и Фебы стало так тихо! Я теперь лейтенант. Ну, то есть мы с Олли лейтенанты. Мы бы стали вашими командирами. Могу поспорить, вам бы понравилось.

Я обрываю с зеленых камней леерсию, успевшую вырасти на могиле. Рамеш погиб до того, как мы с Олли снова стали настоящими друзьями. Я думаю о той записке, которую Олли написал Рамешу после его смерти: «Ты знал, кто я на самом деле, и все равно я тебе нравился». Да, в Рамеше это было – он умел добираться до чужих тайн, а потом хранил их, используя лишь для того, чтобы сделать человека лучше. Он и меня знал по-настоящему – он знал худшее во мне, – и все равно я ему нравилась. Я гадала, что мог сказать ему Олли. Может быть, рассказал, что сделал со мной.

– Я пытаюсь подпустить к себе людей, – продолжаю я. – Чувствую, что теперь вроде есть люди, которым я могу доверять. Лорд Элленби, возможно. И… и Самсон…

Я умолкаю. Я не могу коснуться того, что происходит между мной и Самсоном. Никогда не умела читать людей, так что, может быть, я вижу в его поведении то, чего там нет. Иногда я ощущаю напряжение, когда мы едем рядом верхом. Иногда его взгляд устремляется в мою сторону в рыцарском зале, когда он вроде должен бы читать рапорты. Я ощущаю каждый такой взгляд, как толчок в спину, как жар на щеках. Но в глубине души я лишь начинаю все это исследовать.

– Прости, это глупо.

Я улыбаюсь могиле. Мы с Рамешем никогда не говорили о таком – нам и без того было чем заняться, вроде спасения человечества от кошмаров. Разговор об увлечении выглядел мелочью. Наверное, я просто защищаю Самсона. В конце концов, у него есть девушка в Итхре. Да если бы и не было, кто бы увлекся чудачкой вроде меня?

Боковым зрением я улавливаю что-то на другой стороне кладбища. Вдали у круглого мемориала с перечнем имен умерших во время мировой войны поднимается какая-то тень. Может, это просто шутка моего сознания, но какое-то мгновение мне кажется, что мемориал и тень испускают слабый голубой свет. Свет инспайра.

Я иду в ту сторону. Да, там, рядом с монументом едва заметный призрак. Ну, это призрак для непосвященных. А для тех, кто знает об Аннуне, это сон. Сон, сбежавший через портал между мирами. В последнее время такое случается все чаще и чаще. И я не в первый раз вижу такой сон. Даже газеты уже отметили странные явления.

Один из служащих кладбища проходит мимо с метлой, бросая на меня подозрительный взгляд. Когда я снова поворачиваюсь к мемориалу, призрак и голубой свет уже растаяли. Сны не могут долго существовать в Итхре: физика этого мира не такая, как в Аннуне. Я снова иду к могиле Рамеша, но прежде чем возобновляю разговор с ним, слышу чей-то голос.

– Ты кто?

Этот голос я слышала на похоронах Рамеша. Потом она стояла перед церковью и бешено смотрела на собравшихся, возмущаясь их горем. У нее такая же смуглая кожа, как у Рамеша, и такой же подбородок, но в выражении ее лица есть жесткость, какой никогда не было у Рамеша, – его глаза всегда были добрыми, даже когда он разочаровывался во мне.

Я отступаю, но она идет за мной.

– Ты что тут делала?

– Я была другом Рам… Райанша, – говорю я, слегка пугаясь, хотя я и старше нее.

– У него не было друзей! – заявляет она.

Я вздрагиваю, мне хочется защитить Рамеша, хотя он и не может ее слышать. Но мне не хочется отвечать. Мне не хочется лгать сестре моего друга.

– Возможно, ты знала его не так хорошо, как тебе казалось.

Это плохой ответ девушке, которая все еще горюет по своему брату, но я не могу удержаться. Я раздражена ее присутствием здесь, хотя у нее куда больше прав на это, чем у меня, и мне не нравится, что у нее было так мало веры в брата.

– О чем это ты? – спрашивает она, и сквозь лед ее тона просачивается капля удивления.

– Не важно.

– Погоди… – говорит она, когда я проскакиваю мимо нее. – Я тебя помню. Ты приходила на похороны…

– Сожалею о твоей потере, – бросаю я через плечо.

Уже выходя с кладбища, я оглядываюсь. Она все еще смотрит мне вслед, стоя в одиночестве на фоне рядов и рядов свежих могил.

5

– Как там дела? – шепотом спрашивает Олли, когда вечером мы ждем, пока папа и Клемми накроют стол к ужину.

Я пожимаю плечами. Мне не слишком хочется упоминать о столкновении с сестрой Рамеша. Мне уже стыдно из-за того, как я обошлась с ней, и я знаю, что Олли заставит меня почувствовать себя еще хуже.

– А как «Ди-Эс»?

– Тебе же неинтересно.

– Точно.

Но даже мое безразличие не портит настроения Олли.

– Что на тебя нашло? – спрашиваю я, толкая его ногой.

– Ничего.

– Но что-то случилось, – настаиваю я. – Почему ты такой созерцательный?

Брат строит гримасу.

– Я медитировал.

– Нет, не может быть.

– Курил травку.

– Прекрати!

– Даже не знаю, что тебе сказать, Ферн. Просто я по природе счастливый человек.

Я фыркаю и на время оставляю эту тему. Ясно, что правды от брата мне не добиться. Щеки у него горят, глаза сверкают – такого не было уже много лет. Меня охватывает нехорошее предчувствие. Мне кажется, я знаю, что́ все это значит. Не то чтобы я ревновала… Просто это напоминает мне о Дженни и о странной дружбе с ней Олли. И посмотреть только, куда это завело его… завело нас.

– Ночь ведь не отменяется? – спрашиваю я, и мне самой противна беспомощность в моем тоне.

– Ни за что не пропущу! – быстро отвечает Олли, и мы оба умолкаем, когда папа с шумом ставит на стол перед нами миску с дымящейся запеканкой.

Клемми водружает на середину стола блюдо картофельного пюре и садится на свое место. Я продолжаю наблюдать за Олли, пока мы болтаем ни о чем, но он не смотрит мне в глаза. А я отвлеклась настолько, что не сразу осознаю, как разговор за столом перешел на другую тему.

– Я всегда готова понять… но это была настоящая провокация, – говорит Клемми.

– Какая провокация? – спрашиваю я.

Олли, глянув на меня, качает головой.

– Никто не заслуживает такого избиения, – говорит папа.

Клемми только пожимает плечами, потом поворачивается ко мне.

– Прошлым вечером в Ромфорде была драка.

– Почему?

– О… – Клемми небрежно взмахивает рукой и кладет себе еще порцию запеканки. – Там было человек шесть с одной стороны и столько же с другой.

Что-то в том, как она это произносит, и выражение лиц моих родных заставляет меня насторожиться.

– И кто дрался? – спрашиваю я.

– Да просто компания идиотов, выступавших против собрания «Одного голоса». А сторонникам «Одного голоса» не понравилось, что им помешали. И все вышло из-под контроля.

– Они напали на протестующих?

– Да, – бурчит папа.

– Ну, вообще-то, там ведь было просто тихое собрание, – продолжает Клемми, явно раздраженная тем, что не получила ожидаемой поддержки. – Разве люди уже не могут обсуждать свои взгляды без того, чтобы на них наорали?

– И как сильно они избили протестующих? – тихо спрашивает Олли.

Клемми фыркает и снова сосредотачивается на ужине.

Я смотрю на Олли, вскинув брови. Мы оба понимаем, что́ происходит. Власть Мидраута над умами дотянулась до Клемми. Стремясь поскорее вырваться из ледяной атмосферы, воцарившейся на нашей кухне, я мгновенно доедаю свою порцию.

– Домашнее задание, – поясняю я и бросаюсь наверх.

В тишине своей спальни я ищу сообщения о той драке, уверенная, что Клемми исказила события. Почти мгновенно выскакивает множество заметок. К одной прикреплено фото группы «Одного голоса». Их одежда и прически настолько одинаковы, словно они надели униформу. Протестующие одеты по-разному – тут и джинсы, и куртки с капюшонами, и футболки, – но когда я смотрю на фото двух групп, они сливаются для меня в одно. Если смотреть на выражение их лиц, оно одинаково. Лица искажены, зубы оскалены, глаза холодны.

Стараясь избавиться от чувства, что я несправедлива к протестующим, читаю статью: «Говорят, трое членов протестной группы „Кричи громче“ находятся в критическом состоянии… Партия Себастьяна Мидраута „Один голос“ в последние годы восстала из безвестности, чтобы бросить вызов позиции премьер-министра…»

Я сосредотачиваюсь на фотографии основателя «Кричи громче» Константина Хэйла. При таком затейливом имени выглядит он так, словно не меньше половины жизни прожил на пособия.

«Хэйл проклинает насилие, – говорится в статье. – Мы мирно протестовали против партии с коварными и опасными убеждениями…»

Ну, по крайней мере, это он понял.

Еще немного поисков – и я нахожу видео случившегося. Уже через несколько секунд мне хочется, чтобы я этого не видела. Две группы выкрикивают оскорбления в адрес друг друга, слова теряются в общем шуме. Потом кто-то – я даже не могу сказать, это кто-то из «Одного голоса» или из протестующих, – внезапно бросается вперед. И начинается: кулаки бьют в головы, зубы впиваются в руки, колени колотят в животы, ноги – в ребра… Это какое-то безумие. Я останавливаю видео, но успеваю услышать треск ломающихся костей.

Снизу доносится пронзительный смех Клемми. Я думаю о ее словах – «Это была настоящая провокация» – и морщусь. Она думает, что протестующие заслужили избиения. Я никогда не была особенно привязана к Клемми, но это не значит, что на свой лад она мне не нравилась. Она всегда казалась такой безобидной. А папа… он по крайней мере не согласился с тем, что сотворили сторонники «Одного голоса». Он даже сейчас что-то неодобрительно проворчал, выражая недовольство своей подругой, – это было слышно сквозь отголоски беспечного разговора.

Я невольно гадаю, могла ли я что-то сделать, чтобы привлечь Клемми и папу на свою сторону. И высказываю свои тревоги Олли, когда мы той ночью прибываем в Аннун.

– Как ты думаешь… если бы я была подобрее с Клемми… – начинаю я.

Олли пожимает плечами, что не успокаивает меня, как я надеялась.

– Ну же, – нажимаю я. – Ты ведь читаешь мысли.

– Я не знаю, – вздыхает Олли. – Может быть. Понимаешь, я могу прочитать мысли Клемми только в Аннуне, но возможности не было. Вероятно, она могла бы стать более сочувственной, или больше похожей на папу, если бы ты держалась с ней иначе. Но я думал, что она мне друг, хотя она вроде бы и не делает ничего особенного.

– Но ты выглядишь нормально, – говорю я. – У нее нет причин плохо к тебе относиться.

Тогда Олли смотрит на меня – и это странный, беспокойный взгляд, – а потом снова отворачивается.

– Да, – вздыхает он. – Я нормальный. Отлично.

Мы не идем прямиком к конюшням, а заглядываем сначала в рыцарский зал в надежде поймать Самсона. Конечно же, он там, вместе с Наташей и Неризан. Они приветствуют нас.

– Готовы к маршруту вдоль реки? – спрашивает нас с Олли Самсон. – У Неризан есть одна идея…

– Вообще-то, – перебивает его Олли, – как ты думаешь, мы могли бы догнать вас позже?

Улыбка Самсона гаснет.

– Только до заката, – быстро говорю я. – Мы быстро, обещаю.

– Конечно, – отвечает Самсон, и Неризан кивает.

– Я могу оседлать для вас Лэм и Балиуса, прежде чем отправлюсь с гэвейнами, – предлагает Наташа. – Это вам сбережет время.

– Спасибо, – киваю я, стараясь выглядеть как можно более искренне.

– Идем!

Олли хватает меня за руку, но я чувствую, что необходимо сказать что-то еще.

– Видите ли… – начинаю я, но Самсон кладет руку мне на плечо.

– Тебе незачем объяснять, Ферн, – говорит он. – Вы, ребята, определенно должны в чем-то разобраться, но вы еще не готовы этим делиться. Мы вам верим. Скажете нам, когда – и если – сможете. А до того мы будем вас прикрывать, ладно?

Я, поддавшись порыву, обнимаю его за шею, стараясь не затянуть объятие. А потом резко отодвигаюсь и запрещаю себе оглядываться, когда следом за Олли выхожу из зала. Мы с братом обходим главный холл и спешим по задней лестнице на нижний этаж, где находятся тюрьма и архив. Мы прижимаемся к стене, и я бросаю свой Иммрал за угол, ощущая, что в вестибюле находятся несколько рееви.

– Готов? – шепчу я брату.

– Делай свое дело, – отвечает он и протягивает руку.

Я сжимаю ее, не обращая внимания на электрический удар, который всегда сопровождает соединение двух наших половин Иммрала. Я погружаюсь в свою силу, заставляю инспайров сгуститься вокруг нас вуалью – тот, что отражается от стены за нами, прикрывает нас от чужих взглядов. Мою голову покалывает, словно иголками, когда я тяну Олли вперед. Я не хочу тратить всю мою энергию на эту иллюзию, когда впереди нас ждет патрулирование. Мы проскакиваем мимо рееви и снов и наконец оказываемся у стены рядом с дверью архива. Я тяну вперед руку, уверенная, что вуаль инспайров все еще скрывает меня, и дергаю ручку.

Заперто. Ну, это ненадолго.

Используя усики инспайров, я поворачиваю механизм пыльного замка. Слышится глухой звук, когда замок отпирается, и один из рееви поворачивается в нашу сторону, пытаясь понять, что это за шум. Под прикрытием вуали Олли поднимает свободную руку. И я через наши сплетенные пальцы ощущаю короткий приступ резкой боли, когда брат заглядывает в ум рееви, шарит в нем, пока не находит нужную точку, на которую нужно нажать. Тогда рееви слегка растерянно качает головой и отворачивается. Олли виновато смотрит на меня – ни одному из нас не нравится прилагать свою силу к товарищам, но прямо сейчас куда важнее секретность.

Убедившись, что никто не смотрит в нашу сторону, я поворачиваю ручку, открываю дверь, и мы с братом проскальзываем в пустой архив.

Воздух здесь спертый, как будто миллионы записей и книг, иным из которых тысячи лет, на самом деле дышащие существа и ждут пробуждения. Я позволяю вуали инспайров рассыпаться, уверенная, что мы тут одни.

– Вон туда, – говорит Олли, и мы спешим по проходу к концу стеллажей.

– Стой! – говорю я, показывая на табличку на одной из самых высоких полок. – Это здесь.

Олли раздвигает немного стеллажи, создавая узкий проход между ними. Я иду за ним, глубоко дыша, мои пальцы скользят по табличкам, считывая информацию, и останавливаются на одной из них.

Экскалибур.

6

Мы с Олли несколько месяцев обсуждали мамино письмо.

Я оставила тебе подарок в Аннуне. Меч короля Артура – Экскалибур. Я нашла его и припрятала, чтобы ты им воспользовалась, когда придет время. Если ты обнаружила это письмо, то нашла и первую подсказку и уже на пути.

Первым порывом моего брата было желание рассказать обо всем лорду Элленби, но я попросила его этого не делать. Сначала меня взволновала мысль о том, чтобы найти легендарный меч, но шло время, и я поняла, что тревожусь о другом: не станет ли Экскалибур еще одним способом отделить меня от других танов? Еще одним грузом, свалившимся мне на плечи? И возможно, таким, который окончательно меня раздавит. Поэтому я просила Олли подождать, придержать пока что мамино письмо в тайне.

А потом тот факт, что мы вместе хранили это, сблизил нас с братом. Я стала ценить как драгоценности те моменты, когда мы вместе шли в школу или встречались в парке, чтобы обсудить наши планы по поиску Экскалибура. Но как только мы расскажем об этом кому-то еще, наша близость нарушится. А я этого не хотела.

В последний раз, наведавшись в архив, я незаконно искала сведения о моей матери и наткнулась на ее портрет, написанный женщиной, которая впоследствии ее и убила. Этот портрет до сих пор хранится в моем шкафчике в рыцарском зале. Тот факт, что он написан убийцей, не тревожит меня так сильно, как следовало бы, – возможно, это потому, что я понимаю: то, что моя мама сделала для Эллен, привело ко всему тому, что случилось впоследствии. Но иногда это меня тревожит. Может быть, если бы мама не решилась на эксперимент с морриганами, Эллен не превратилась бы в трейтре, и Мидрауту пришлось бы здорово постараться, чтобы найти другого для осуществления своей мести, и никто не стал бы настолько предан ему, чтобы подготовить еще несколько сотен трейтре за следующие пятнадцать лет. После действий мамы продолжали разбегаться круги, так что если бы я винила Эллен, то должна была бы винить и маму тоже.

– Ты начинай с того конца, а я начну с этого, – говорит мне Олли, протискиваясь глубже в проход.

Я провожу ладонью по переплетам, на каждом из них – наклейка с аккуратной надписью, которая мерцает и расплывается, но становится четче, когда я ее читаю. Я уже привыкла прислушиваться к моему Иммралу, ощущая в каждой надписи вес истории. Эта легкая, как хлопковый шарик, написана всего несколько лет назад. Эта тяжелая, как кусок угля, – ей несколько веков. Я вытаскиваю самые старые, надеясь, что они дадут мне толчок, и опускаюсь на пол на колени, чтобы прочитать все.

– Что такое «Великое предательство»? – шепчет Олли с другого конца прохода.

– Не знаю, – пожимаю плечами я. – А что?

Он протягивает мне огромный том. На кожаном переплете – название: «Великое предательство».

– Ну, мало ли что… ты ведь можешь прочитать, чтобы выяснить?

Олли косится на меня, но открывает книгу. Потом переворачивает страницу. И продолжает листать.

– А ты быстро читаешь, – замечаю я.

Олли смотрит на меня:

– Здесь ничего нет.

– Что?

Я вскакиваю, чтобы посмотреть, о чем он говорит. Первая страница книги пуста, на ней нет даже слабых следов чернил. Олли листает страницы. Все они абсолютно пусты.

– Это странно… – качаю головой я.

– Более чем странно, – хмурится Олли. – Я что-то ощущаю, но…

Он умолкает, когда в другом проходе, неподалеку от нас, раздается какой-то звук. Мы испуганно переглядываемся. Мы ведь думали, что мы одни. Я прижимаю палец к губам, а Олли смотрит на меня так, словно говорит: «Не идиот же я!» Я прижимаю руку к стеллажу, ближайшему к источнику звука, и закрываю глаза, посылая свою силу сквозь страницы книг, стараясь уловить за ними какое-то движение. Какая-то дверь, о которой я не подозревала, бесшумно открывается – вижу ее контур, обрисованный инспайрами. И тут же в дверь заглядывает какой-то человек… Я не могу рассмотреть лицо.

Подаю Олли знак отодвинуться в тень прохода и призываю еще несколько инспайров, чтобы скрыть нас новой вуалью. Человек, кем бы он ни был, крадется через архив, как кошка. Он явно не желает, чтобы его здесь поймали. Потом фигура заполняет пространство в конце нашего прохода, читает наклейки на корешках – и тут я вижу, кто это.

Рейчел.

Мы с Олли растерянно переглядываемся, когда Рейчел направляется к стеллажам с этикеткой «Экскалибур». Вблизи она выглядит осунувшейся, веснушки ярко выделяются на ее бледной коже. Она дергает себя за косу, начиная снимать с полки папки и тома. Я передаю вынутые книги Олли, и мы пятимся, надеясь, что она не заберется так далеко или не заметит пустые места на полках.

Рейчел начинает открывать книгу за книгой. Первая тоже пустая, как та, которую нашел Олли. Но Рейчел не удивлена. Она просто ставит книгу на место и открывает стоящую рядом с ней. В ней собраны документы с наклейкой «Использование Иммрала в девятнадцатом столетии». Там полно записей от руки. Рейчел достает из кармана блокнот и садится на пол, чтобы переписать некоторые из страниц.

Олли легонько толкает меня и кивает в сторону двери. Он прав. Рейчел, похоже, задержится здесь надолго, а нам никак не узнать, что она ищет прямо рядом с нами. Я сгущаю вуаль вокруг нас и использую рыцарский сигнал, чтобы сообщить Олли мой план. Он кивает и хватает меня за руку. Искра инспайров, всегда обозначающая объединение наших сил, не может быть видна сквозь вуаль, но слышится легкий треск, и Рейчел вскакивает.

– Эй? – шепотом окликает она.

Я тяну Олли вверх, и мы проплываем над головой Рейчел, поджав ноги, чтобы не задеть ее. Она смотрит вверх, но с опозданием на пару мгновений, и мы опускаемся на пол достаточно далеко, чтобы она нас уже не слышала. Последнее, что я вижу, когда Олли тащит меня к главному входу в архив, – это то, что Рейчел вернулась к своему занятию.

– Что она там делала? – говорит Олли, когда мы уже едем на Лэм и Балиусе через сад и перелетаем через стены с башнями, чтобы избежать встречи с харкерами у подъемного моста.

Я не отвечаю. Меня грызет беспокойство. Рейчел изучала Иммрал, она явно занималась этим достаточно давно, раз ее не удивили пустые страницы в книге. Это значит, что она, возможно, искала что-то связанное с Олли и мной… Или она хотела найти способ самостоятельно сокрушить Мидраута? Она что, не верила, что у меня хватит сил противостоять ему? То есть у меня их действительно мало, мы все это знаем, но обнаружить, что некто, кто, как ты думал, поддерживает тебя, не слишком в тебя верит… ну, это было точно удар кулаком в зубы.

– Куда важнее другое, – продолжает Олли. – Мы-то сами ничегошеньки полезного не нашли насчет Экскалибура.

– Ну, вроде как нашли, – возражаю я. – Мы выяснили, что со всеми теми записями что-то случилось. До того, как пришла Рейчел, ты ведь сказал, что ощущаешь там что-то?

– Недостаточно для того, чтобы действительно понять, что произошло, – качает головой Олли. – Там много гнева. Может быть, если бы у меня было больше времени, я смог бы прочитать воспоминания на тех страницах, но…

Мы уже видим остальных бедеверов. Кто-то из аптекарей занимается раной на плече Линнеи. По другую сторону дороги сразу несколько аптекарей хлопочут около Самсона, а тот держится за голову. Брендон перевязывает серьезный порез на ноге лошади Самсона.

– Что случилось?! – кричу я, спрыгивая на землю и подбегая к ним.

Вокруг не видно никаких пострадавших сновидцев, и я не чувствую недавней активности инспайров.

– Ее спроси, – шипит Майлос, показывая на Линнею.

– Что? – спрашивает Олли, подходя к ней. – Что происходит?

– Я все видел, – говорит Брендон, и его всегда радостное лицо теперь выглядит мрачным. – Линнея скакала рядом с Самсоном, а потом вдруг просто потянулась к нему и попыталась ударить ножом по голове.

– Да все в порядке, – говорит Самсон, хотя кровь, льющаяся из его раны, предполагает нечто противоположное. – А Линнея в порядке?

– Да с чего ты о ней заботишься? – сердится Вьен.

– Ферн! – окликает меня Олли. – Ты нужна здесь.

Я подхожу к нему и Линнее. Она пустыми глазами смотрит прямо перед собой, пока аптекарь смазывает место, где Неризан обожгло поводом, за который та дернула, чтобы оттащить Линнею от Самсона. Олли положил одну руку ей на предплечье, а другую протягивает ко мне. Я беру ее, закрываю глаза и сосредотачиваюсь на том, что слышит Олли.

Один голос. Один голос. Один голос.

Я отшатываюсь. Название политической партии Мидраута, которое произносит его собственный тихий, уверенный голос. Он пронизывает вибрациями все тело Линнеи, проникая в кости, в мозг.

– Нет, – шепчу я. – Он не может…

Я мимо Олли тянусь к Линнее, сжимаю плечи рыцаря. Я не слишком хорошо знаю Линнею – это просто обычное знакомство тех, кто по ночам убивает кошмары, – но она прежде никогда не проявляла никаких признаков подчинения Мидрауту. Она дружила с Райфом и Эмори, убитыми в прошлом году. Я вообще не могу вообразить, чтобы Линнея добровольно присоединилась к Мидрауту. Я посылаю в нее мой Иммрал в поисках источника голоса.

Некий вкус – металлический, бензиновый, – наполняет мой рот. Если у меня и оставались еще сомнения, теперь их нет – это дело рук Мидраута. Я посылаю свои мысли в вены Линнеи, следуя за пульсацией этих слов, гимном звучащих в ее душе. Да, и в ее сердце, и в ее груди, и в шее, и…

– Это в ушах, – говорю я. – Прямо внутри них.

Когда я отхожу от Линнеи, один аптекарь достает из своей сумки фонарик и заглядывает ей в ухо.

– Ты права, – говорит он. – Там что-то есть.

Он с помощью пинцета вытаскивает из уха нечто клиновидное. Я не поняла, что это такое, глядя на штуковину, – могла лишь сказать, что это и есть источник звука.

– Думаю… – шепчет аптекарь. – Да. Можете позвать сюда вон того венеура, пожалуйста?

Олли оглядывается.

– Эй, Брендон!

– Что такое? – на ходу спрашивает тот, спеша к нам через дорогу.

– Тебе подарочек. – И аптекарь показывает некое насекомое.

Это таракан или что-то на него похожее, вот только этот таракан обладает особым хоботком, устроенным так, чтобы проникнуть сквозь барабанную перепонку и влезть прямо в голову Линнеи.

– Ух! – выдыхает Олли, и это отражает то, что думают все.

А я наблюдаю за Линнеей. В ее пустой взгляд возвращается мысль.

Сначала она сбита с толку.

– Что случилось? У меня что-то запуталось в волосах, а потом…

– К нему что-то прицеплено, – говорит аптекарь, когда они с Брендоном рассматривают тварь.

Мы все наклоняемся поближе, чтобы посмотреть.

В животе жука просверлена дырочка. Из нее тихо раздается: «Один голос. Один голос. Один голос…» Механический оратор, связанный с инспайром, который управляет тараканом, наделяя его единственной целью, соединенный с его формой.

– Что же он с тобой сделал, несчастное существо? – сокрушается Брендон.

7

Позже, когда мы возвращаемся в конюшни, Олли тихо говорит мне:

– Мы должны найти Экскалибур. Если мы найдем Экскалибур…

– То что? – спрашиваю я. – Это меч, Олли, только и всего.

– Нет, не просто меч, если мама хотела, чтобы ты владела им.

Мне незачем это слышать. Я не могу избавиться от воспоминания о лице Линнеи, когда ей объяснили, что случилось и что она сделала с Самсоном и его лошадью. Она сейчас в госпитале, и Наташа не отходит от нее. Пусть таракана Мидраута вытащили из ее уха, но лорд Элленби не желает рисковать.

– Ты думаешь, если у меня окажется меч, это помешает Мидрауту изготавливать таких жуков? – шепчу я.

– Я не знаю, Ферн, но ведь это единственное, что мы можем сейчас сделать! – огрызается Олли.

Да, мой брат прав. У нас нет возможности выяснить, что готовит Мидраут, пока он не нападет на нас, – все наши попытки заслать шпионов в его крепости терпели неудачу с тех пор, как мы с Самсоном стащили его шкатулку-загадку. Мне отвратительно постоянно защищаться. Мы должны приобрести преимущество, и Экскалибур – единственная вещь, которая, как я думаю, может нам его дать. Пусть даже он не более чем символ, но ведь символы тоже обладают собственной силой.

– Может, нам следует рассказать лорду Элленби… – начинает Олли.

– Нет, – возражаю я. – Не сейчас. Послушай, давай еще немного попытаемся сами? Скажем, месяц, и если за это время мы ничего не найдем, то расскажем ему, обещаю.

– За месяц многое может случиться, – предостерегает меня Олли.

– Знаю. Пожалуйста, Олли!

Он пристально смотрит на меня, но уступает.

– Ладно, месяц.

Но по мере того, как идут дни, я вынуждена признать, что все больше и больше становится похоже на то, что нам понадобится помощь. Нам с Олли не удается еще раз проникнуть в архив, хоть втайне, хоть как. Линнея пока еще остается в госпитале, а аптекари проводят всякие исследования, проверяя, можно ли ей вернуться к своим обязанностям, а это лишает бедеверов одного из рыцарей.

– Да хочет ли кто-то на самом деле, чтобы она вернулась в строй? – как-то вечером вопрошает Майлос, когда мы собираемся в рыцарском зале.

– Конечно, – тут же заявляю я. – Линнея хороший боец. И она не виновата в том, что тот жук до нее добрался.

– Неплохо сказано, – кивает Наташа, бросая на стол свой шлем. – И так можно сказать о любом из нас. О ком-нибудь из твоих друзей, Майлос.

Майлосу хватает ума устыдиться. Наташа права – это ведь мог оказаться любой из нас, и в любое время. Потому что небо Аннуна заражено летающими жуками Мидраута. Чаще всего мы находим их в ушах сновидцев, и их так много, что аптекари первым делом всех проверяют после выходов из замка. Но иногда, и очень даже часто, мы гадаем, не предназначены ли жуки именно нам. Рыцари, аптекари, харкеры – жуки не слишком привередливы, им все равно, на кого напасть, но если поблизости от жука окажутся разом тан и сновидец, можно не сомневаться, что он выберет тана.

– Что ты об этом думаешь, Себастьян? – ворчит как-то ночью лорд Элленби после того, как два аптекаря из подразделения ланселотов вернулись с жуками в ушах.

– Разве это не очевидно, сэр? – говорит Брендон. – Он пытается всех нас убить.

– Если бы он хотел нас убить, он бы соорудил жуков, которые нас убивают, – возражаю я. – Он что-то другое пытается здесь сделать.

– Мисс Кинг в очередной раз права, – кивает лорд Элленби, рассматривая тварей, которых вытащили из ушей аптекарей.

Линнея наконец возвращается к бедеверам, и Майлос теперь от нее не отстает. Я не знаю, то ли он хочет загладить недостаток веры в нее, то ли просто считает теперь своей личной миссией присматривать за ней.

Дни текут, а мы с Олли роемся в своих мозгах, пытаясь найти способ отыскать Экскалибур. Я по большей части после патрулирования сижу где-нибудь в углу, закончив отчет, и снова и снова перечитываю мамино письмо.

Если ты обнаружила это письмо, то нашла и первую подсказку и уже на пути.

Понимая, как мне кажется, маму, я думаю, что здесь есть скрытый смысл, вот только мне не хватает ума его обнаружить. Я ни разу не показывала это послание Олли – оно слишком личное, предназначено для меня одной, – но наконец сдаюсь и протягиваю ему письмо. Может быть, он увидит что-то такое, чего не увидела я…

Когда Олли читает мамины слова, выражение его лица становится таким, что у меня горло сжимается от стыда и чувства вины. Он старается сохранять бесстрастность, но я уже начинаю понимать своего брата. Его глаза останавливаются на словах о любви, которые мама оставила мне, а не ему. Он в письме даже не упомянут. Я представляю, что он должен чувствовать… что бы чувствовала я, если бы такое письмо получил Олли, а не я.

Я бы чувствовала себя преданной, одинокой, нелюбимой. И я именно такой себя и ощущала все те годы, когда мы с Олли были врагами, только на этот раз все должно быть еще хуже… ну, она ведь была нашей мамой. Предполагается, что матери одинаково любят своих детей. Разве не так? Разве это не то, что должно быть?

– Это же очевидно, – говорит наконец Олли. – Подсказка там, где мы нашли это письмо.

– Ты думаешь, в той дыре еще что-то спрятано?

Олли пожимает плечами.

– Может быть, это что-то такое, что только ты сможешь увидеть, раз уж она хотела, чтобы именно ты это нашла.

– Может ли все быть так просто? – задумчиво бормочу я.

– Не переоценивай это, Ферн, – говорит Олли. – Мама, может, и считала себя умной, но это не помешало ей упустить то, что происходило прямо у нее перед носом.

Резкость в его голосе не ускользает от меня, но у нас нет времени в этом разбираться. Мы сразу возвращаемся к конюшням. Лэм явно не слишком нравится так быстро вновь оказаться под седлом, и она дает мне понять это, фыркая и не желая двигаться иначе, чем ленивой рысью. Я пытаюсь умаслить лошадь с помощью похлопываний и морковки, но поскольку ей не нужно проводить целый день в школе, а потом делать домашнее задание, я не слишком благодушна.

Олли всю дорогу молчит, да и я, по правде говоря, не склонна к болтовне. Мы оба думаем о маме и о том, что можем найти в нашем доме. Мы там не были с той ночи, когда нашли ее записи и это письмо. Но когда мы оказываемся у дома, мне, как ни странно, не хочется входить внутрь.

– Идем же! – от двери зовет меня Олли. – Без тебя мне не вернуть дому прежний вид.

Мы оставляем Лэм и Балиуса в палисаднике, преобразуем дом из того вида, который он сейчас имеет в Итхре, в ту версию, которую должны были найти по желанию мамы.

Заканчиваем мы наверху, в комнате, которая должна бы быть моей спальней. В Аннуне она совершенно пуста, если не считать цветастых занавесок.

– Нам бы очень помогло, если бы мы знали, что ищем, – замечаю я, поднимая одну доску пола и заглядывая в пространство под ней.

Я пытаюсь заполнить пустоту, что возникла между Олли и мной, но не жду ответа, да его и нет. Олли, всматриваясь в дыру, где мы нашли письмо, сует в нее руку, шарит внутри.

– Ничего, – сообщает он.

Я наклоняюсь ниже.

– Там темно. Может быть…

Я создаю на своей ладони шарик инспайра, превращаю его в яркую лампочку. Сунув ее в темное пространство, поворачиваю так и эдак, и вот…

– Посмотри-ка! – говорю я брату.

Я замечаю что-то в нижнем углу, почти неразличимое на неровной поверхности древесины и совершенно невидимое без света моего Иммрала. Занавески качаются на сквозняке, бросая пестрые тени на непроницаемое лицо Олли. За окном щебечут птицы. И в свете Иммрала мы видим маленький символ, вырезанный на дубовой доске.

– Не могу разобрать, – бормочет Олли, жарко дыша мне в ухо.

– Это орхидея, – отвечаю я. – Любимый мамин цветок. Она оставила нам первую подсказку.

8

– Обои в гостиной разрисованы орхидеями, – вспоминает Олли.

Мы, спотыкаясь, бежим вниз по лестнице в комнату, которая в Итхре превратилась в спальню Олли. Сейчас здесь нет никакой мебели, только голые стены, а та, что находится напротив выходящего на улицу окна, оклеена винтажными обоями с рисунком из экзотических цветов. Олли проводит по ней ладонями, его глаза закрыты, он читает воспоминания. Когда он отступает от стены, у него из носа сочится кровь.

– Под обоями, – говорит он мне.

Мы беремся за углы – я за нижний, он за верхний. Олли отрывает широкую полосу обоев, и мое нежное сердце художника страдает от такого осквернения.

Постепенно открываются буквы, написанные на штукатурке. Это мамин почерк, но выглядит он небрежнее обычного, как будто мама очень спешила закончить работу. Вскоре все обои сорваны, мамино послание предстает перед нами целиком.

Три задачи лежат перед тобой, искатель меча,

Три испытания, чтобы доказать, что ты его достоин.

Великий предатель использовал Экскалибур для разрушения,

Ты должен использовать меч для исцеления.

Первое – испытание силы.

Второе – испытание веры.

Третье испытание, самое трудное из всех,

Это испытание смирения.

Всего их пять, и пять в целом.

Иди вперед, защити нас

И не позволь мечу попасть в руки другого Артура.

– Вау! – восклицаю я в тишине комнаты. – Спасибо, мама, это нам поможет.

– Да, но ближе к Экскалибуру нас не подводит, – вздыхает Олли.

– Должно быть что-то еще, – говорю я, отдирая еще кусок обоев. – Она не могла оставить нам только это.

– Для тебя, – подчеркнуто произносит Олли. – Давай не будем приукрашивать. Она хотела, чтобы ты нашла меч, не я.

– Это не важно, – возражаю я, хотя мы оба знаем, что это важно.

Может быть, не для поисков Экскалибура, но для всего остального – для хрупкого мира, что воцарился между нами… это имеет решающее значение.

Олли теперь тоже подходит к стене, ощупывает ее в поисках воспоминаний, пытаясь найти нечто упущенное нами.

– Может быть, что-то на орхидеях… – бормочу я, роясь в обрывках обоев под ногами.

Но тут мне в голову приходит кое-что еще… это связано с замечанием Олли. Я не знаю, следует ли говорить это вслух. Мне не хочется рисковать, причиняя брату лишнюю боль, когда я знаю, что он и так уже получил слишком много душевных царапин. Но если это поможет нам найти Экскалибур…

– Она написала это не для меня.

– Ее письмо…

– Смотри! – Я показываю на верхнюю строчку сообщения. – «Искатель меча». Не «Ферн» и не «дочь». Это может быть буквально любой, обладающий Иммралом.

– Но она написала, что оставила его для тебя.

Я ищу объяснений.

– Может, она имела в виду, что я должна только найти его, но не могла сказать об этом прямо?

– И почему бы?

Я смотрю на куски обоев, стараясь понять соображения нашей матери. Я достаточно узнала о ней, чтобы понимать: все, что она делала, имело какую-то цель. Она любила меня, и подозреваю, она догадывалась о том, что я обладаю Иммралом. Возможно, это причина того, что я не упомянута в данном послании.

И тут у меня падает сердце. Я ведь и еще кое-что знаю о моей маме, нечто такое, что я пытаюсь скрыть от себя самой. Она была беспощадна. И если я права, если мама знала о моем Иммрале, то она никому об этом не сказала.

– Возможно, мама действовала с кем-то еще, – говорю я, – но они не знали, что она хочет, чтобы я нашла меч.

– В этом есть смысл, – кивает Олли. – И это может объяснить еще кое-что, о чем я думал.

– И что это?

– Мы мало знаем об Экскалибуре, но мы знаем, что Артур был единственным, кто мог с ним справиться. Это заставляет предположить, что пользоваться мечом может только тот, кто обладает Иммралом, иначе почему бы маме самой не взять его, когда она его нашла?

Я начинаю понимать, к чему ведет Олли.

– Значит, ты думаешь, она действовала с кем-то, обладающим Иммралом, но кто не знал, что она хочет, чтобы меч нашла я?

– А мы знаем только одного человека, кто в то время был рядом с ней и имел Иммрал, и вряд ли она хотела ему довериться.

Мы оба думаем о Мидрауте. Мама содействовала его падению шестнадцать лет назад. Я не могу представить, что они работают вместе, словно партнеры в каком-то школьном проекте.

– Давай еще поищем, – говорю я.

И Олли снова начинает исследовать стену. Я уже собираюсь выйти из комнаты и снова пойти наверх, чтобы еще раз заглянуть в ту дыру, когда Олли тихо ругается себе под нос.

– Что-то нашел? – спрашиваю я.

– Да… – мрачно отвечает Олли. – У нас проблема.

– Еще одна? Замечательно!

Несмотря на сарказм, у меня тяжелеет в желудке, словно я уже знаю, чего ждать. Я берусь за протянутую руку Олли, а другую он прижимает к стене. Знакомая искра инспайра проносится между нами, и я впускаю в себя воспоминания, закрывая глаза, чтобы лучше их видеть.

Появляется женщина, но это не моя мать. Я невольно присвистываю. Это Хелен Корди, или Эллен Кассел, как ее звали в Аннуне. Убийца моей матери, ассасин, некогда попавшая под чары Мидраута. Она выглядит моложе, намного моложе, чем когда я видела ее несколько месяцев назад. Полагаю, на шестнадцать лет моложе. Примерно в то время она убила нашу мать.

Эллен бродит по дому, надолго задерживается наверху. Когда она снова спускается вниз, то долго и пристально смотрит на обои. И в одно мгновение превращается в золотого трейтре, убившего в прошлом году множество моих друзей. Если бы Олли не сжимал так крепко мою руку, я бы инстинктивно бросилась бежать или сражаться.

Трейтре когтем разрезает обои, аккуратно, на полосы. И снова превращается в Эллен Кассел, и та так же аккуратно снимает эти полосы со штукатурки, чтобы увидеть послание под ними. Олли отшатывается от меня, нарушая связь, и воспоминание исчезает.

– Там есть еще, – говорит мне Олли. – После пришел Мидраут и приклеил обои на место.

Мы смотрим друг на друга, тяжесть открытия обрушивается на нас.

– Так он знает… – шепчу я.

– И он нас опережает, – добавляет Олли. – На шестнадцать лет.

– Думаю, пришло время рассказать лорду Элленби, – произношу я после долгого молчания. – Нам понадобится вся помощь, какая только найдется.

9

Лорд Элленби воспринимает новость именно так, как и предполагалось. Он молчит, пока я, запинаясь, рассказываю ему о письме мамы и наших поисках Экскалибура. Потом Олли говорит о том, как увидел Эллен и Мидраута. Мне очень редко приходилось видеть, чтобы лорд Элленби кричал в гневе, но в тот момент он испускает гортанный рев разочарования. Но тут же берет себя в руки, хотя его грудь тяжело поднимается, а кулаки сжаты.

– Извините, – бормочет он. – Мне не следовало…

– Простите, что не рассказали вам раньше, – говорит Олли. – Мы не хотели пробуждать надежды.

– Это я не хотела, – перебиваю я брата. – И просила Олли ничего вам не говорить.

Лорд Элленби кивает, но, несмотря на его слова, я вижу, что на самом деле он зол на меня.

– Да, я понимаю, Ферн. Но мне бы хотелось… Ну, что есть, то есть.

Я понимаю его гнев – конечно, нужно было разобраться во всем, и я была готова к его реакции. Но все равно поневоле тревожусь, что лорд Элленби – и Олли тоже – винит за это маму. Как-то раз, когда мы возвращались в Тинтагель, Олли сказал:

– Разве она не могла просто оставить его для тебя в Тинтагеле? Все равно ведь никто из нас не мог бы им воспользоваться, а Мидраут не проник бы в замок.

Я подавила желание броситься на защиту мамы, потому что, честно говоря, и сама думала о том же. Почему она постаралась устроить все так сложно? Наверняка были другие способы сделать так, чтобы Экскалибур не попал в руки Мидраута, даже если мама действовала вместе с кем-то еще и не могла рассказать им о своих истинных намерениях.

Глядя теперь на лорда Элленби, я гадаю, что он думает о своей давней подруге. Предполагаю, что и сама я на его месте чувствовала бы себя преданной. Почему мама не дала ему хотя бы одну из подсказок, вместо того чтобы связывать его загадками и клятвами? Выглядит так, словно она ему не доверяла.

– Как вы думаете, сэр, каким должен быть наш следующий ход? – спрашивает Олли.

Но лорд Элленби не отвечает. Вместо того он открывает встроенный в стену шкаф, за которым скрывается нечто, что можно описать только как святилище. Он никогда прежде не казался мне религиозным человеком, так что я не в силах сдержать любопытство. В центре я вижу группу фигур, окруженных свечами самых разнообразных размеров. Когда лорд Элленби зажигает каждую из них, комнату наполняет пьянящий запах – ладан, розы и яблоки. И все вокруг – резкий свет, голоса аптекарей, копающихся в грядках под окном, – приглушается.

Когда лорд Элленби возвращается к своему письменному столу, чтобы написать что-то на листке бумаги, я подхожу к алтарю. Фигурки сделаны из стекла, воска и железа. Их лица неопределенны, и тем не менее в них ощущается нечто знакомое. Как в старой кукле, извлеченной из глубин чулана.

– Прости меня, Ферн, – тихо произносит лорд Элленби.

Он держит листок в руке. Я не могу рассмотреть, что там написано, просто наблюдаю, как он подносит листок к одной из свечей и тот загорается.

– Посмотрим, что они могут сказать, – бормочет лорд Элленби, потом поворачивается к Олли и ко мне. – Что ж, я рад, что теперь вы решили прийти сюда. Ясно, что мы должны найти Экскалибур раньше Мидраута. И что более срочно, нам необходимо выяснить, почему Уна думала, что для тебя так важно его иметь, Ферн.

– А вдруг Мидраут его уже нашел? – спрашиваю я, озвучивая свои самые глубинные страхи.

– Нет, – отвечает лорд Элленби. – Думаю, если бы меч был у него, мы так или иначе узнали бы об этом. А это значит, что у нас остается шанс.

Он отправляет меня и Олли обратно в Итхр, обещая, что к нашему следующему патрулированию придумает первые шаги плана.

– А пока что никому ни слова об Экскалибуре, не обсуждайте его ни с кем, кроме меня, хорошо? – ворчит он.

Учитывая то, что мы держали все в тайне все эти месяцы, задача не слишком трудна, но я отчасти разочарована. Я надеялась, что лорд Элленби хотя бы своим капитанам сообщит о том, что происходит.

– Но ведь трудно будет удержать все это в тайне от Самсона? – спрашиваю я как можно более безразлично, когда мы с Олли идем к платформе, уводящей из Аннуна.

– Вообще-то, нет, – пожимает плечами Олли. – Лорд Элленби ведь именно это нам говорил.

– Да, но Самсон…

Я хотела сказать «друг», но это не отражало всего полностью. Я без труда не стала бы ничего выбалтывать Наташе или Рейчел. Так почему же с Самсоном все совсем иначе?

– Он наш командир, – убедительно произношу я. – Потому это и странно.

Олли смотрит на меня с веселым недоумением:

– Ну, как скажешь, сестренка.

Впервые за много месяцев я вдруг начинаю листать мою рыцарскую книгу в Итхре. Я читаю свои записи за прошлый год. Они создают для меня нечто вроде дорожной карты моего путешествия. Дело не только в том, что я узнала об Аннуне и о том, как работают наши умы, когда мы спим, но и в том, как я вижу эти миры.

Поначалу мои записи сосредоточены на практической стороне рыцарства. Я пишу о том, как летать, какие формирования лучше всего для конкретных видов кошмаров. Но потом я начинаю записывать дополнения к тому, что узнала. «Потому ли это, что они не могут избавиться от гнева?» Это рядом с описанием кошмара какого-то охотника. Потом, через несколько страниц, перед началом описания одного из патрулирований: «Может, это и безумие, но тот сновидец кажется мне очень похожим на Олли. Кроме того, что он явно по-настоящему одинок и напуган. А Олли ведь этим не страдает?»

Мое горло сжимается от подступивших слез, я быстро возвращаюсь к началу книги. Я не могу плакать в классе. Потом я замечаю дату наверху одной из первых страниц. Это сегодняшнее число. Как я могла забыть? Этой ночью Самайн.

Среди всего, что происходило в последнее время, тот факт, что уже прошел год с тех пор, как я узнала о танах, ускользнул от меня. Я забыла о той Ферн, что стояла в гостиной своего дома в Итхре и наблюдала, как ее брата-близнеца окружал странный свет, о той Ферн, которая отправилась в Аннун, собираясь просто узнать, что случилось с ее матерью; которая и не думала заводить друзей. Да разве это могла быть та самая Ферн, что сейчас сидела за своим письменным столом?

Когда я прибыла в Тинтагель, новых сквайров еще не собрали. Я иду в рыцарский зал, чтобы взять свой костюм и ятаган, но перед залом меня ждет один из рееви.

– Лорд Элленби хочет видеть тебя и Олли, – говорит он. – Он сказал Самсону, чтобы тот не рассчитывал на вас в патруле.

Лорд Элленби говорил нам, что придумает какой-нибудь план, и он явно его составил. Иногда я гадаю, а есть ли у лорда Элленби жизнь помимо Аннуна и танов? Чем он занимается в Итхре? Он менеджер в банке? Или агент по недвижимости? И как он справляется с напряжением обычной работы и одновременно с тем, что происходит здесь?

Рееви ведет меня к башне венеуров, и мой энтузиазм гаснет. Когда я в последний раз поднималась в эту башню, мы гнались за убийцей моей матери, когда та задумала совершить самоубийство. И присутствие морриганов, их гнезд высоко над нами ощущается даже у основания башни – это давит, удушает, отчего у меня сжимается горло. И я испытываю облегчение, когда я замечаю лорда Элленби, ждущего на полпути наверх, и Олли рядом с ним.

– Хорошо, – вот все, что произносит лорд Элленби.

И без дальнейших объяснений стучит четыре раза по изъеденной древоточцами двери – «тук-тук-тук-тук…», и через несколько секунд дверь открывается.

Джин. Ну конечно, это и должна была быть Джин, та самая аптекарша, которая так откровенно показывала, что я ей не нравлюсь.

– Ох, – произносит Джин так, словно не ожидала нас. – Здравствуйте, сэр.

Джин бросает на меня непонятный взгляд, когда я вхожу следом за лордом Элленби и Олли, а потом сразу закрывает дверь.

– Уверен, вы уже встречались с Джин, – говорит лорд Элленби. – А это Иаза.

Рееви, ростом выше Самсона, с длинными светлыми волосами, в зеленом тюрбане в тон тунике, молча протягивает руку. Пока Олли болтает с Джин и Иазой, я рассматриваю комнату. Мы в круглой башне, и это отражается в обстановке. В центре комнаты стоит стол, заваленный папками и коробками, и он круглый. Полки и шкафы, что выстроились по краю комнаты, сделаны по линиям стен. Напротив двери одинокое окно, сквозь которое я замечаю похожее на нож строение, известное как Шард, – оно поблескивает янтарем в лучах заката.

– А теперь, – говорит лорд Элленби тоном, который означает «заткнитесь», – не начнем ли?

10

– Мы все знаем, чему мы противостоим, – начинает лорд Элленби, когда мы все усаживаемся, – или думаем, что знаем. Мы знаем, как силен Себастьян Мидраут. Или думаем, что знаем. Полагаю, что на самом деле мы понятия не имеем о том, на что Мидраут способен. Но в этом году Ферн и Самсон обнаружили нечто, что дало нам важное понимание того, к чему он стремится в Аннуне и Итхре. Олли помог нам расшифровать это.

Лорд Элленби открывает какую-то коробку. В ней – маленький деревянный кубик, выложенный полосками красного дерева, которые змейками вьются по его поверхности. Олли откидывается на спинку стула. Он лучше кого бы то ни было знает, насколько опасен этот предмет.

– В этой коробке Мидраут хранит все свои честолюбивые цели. Это его эндшпиль, его окончательный план. Вы теперь знаете, каков он. Уничтожение всех проявлений свободной воли и независимых мыслей. Всего отличающегося или необычного. Один голос. Вот чего он хочет: чтобы все до единого думали и действовали с одной целью – его целью. По его воле. Можете сами рассказать мне, как успешно он действует.

Я оглядываю мрачные лица сидящих за столом. Догадываюсь, что каждый из нас в Итхре представляет собой нечто необычное – нечто такое, что по определению Мидраута выделяет нас из узких рамок приемлемого. Для Иазы и Джин это может быть цвет их кожи. Я… ну, тут и объяснять нечего. Лишь Олли и лорд Элленби не имеют четких меток того, что вызвало бы гонения.

– Но нам также выпала счастливая возможность, – продолжает лорд Элленби. – Я не хочу чрезмерно давить на Ферн и Олли, потому что, видит бог, они и так уже получили достаточно. Но при том, насколько могуч Иммрал Мидраута, объединенная сила Ферн и Олли – одна из тех немногих удач, что спасли нас и многие тысячи сновидцев от полного уничтожения в Белтейн[8]. И еще мать Ферн, мой друг Уна, оставила где-то в Аннуне дар для своей дочери. Экскалибур.

– Меч короля Артура? – вырывается у Джин.

– Я думал, это просто легенда, – хмурится Иаза.

– Это и есть легенда, – соглашается лорд Элленби. – Но когда это означало, что он не может быть реальным?

Рееви склоняет голову.

– В любом случае, – продолжает лорд Элленби, – есть какая-то причина к тому, что Уна хотела, чтобы этот меч нашла Ферн. Предполагаю, она знала о силе Ферн и думала, что он ей понадобится.

– Но нет никаких записей о том, что Экскалибур представляет собой нечто особенное, кроме того, что он был мечом Артура, – замечает Джин.

– Возможно, сам по себе он и не имеет особого значения, – говорит лорд Элленби. – Но я предполагаю, что Уна узнала о нем что-то еще. То, что означает: Экскалибур был не просто оружием.

– Так вы хотите, чтобы мы выяснили, чем он отличается? – спрашивает Иаза.

– Отчасти да. Если мы узнаем, где Уна его спрятала, нам захочется узнать, как его использовать. Но еще я хочу, чтобы вы помогли Ферн с загадками ее матери.

– С подсказками нашей матери, – вставляю я, чувствуя, как Олли пошевелился рядом со мной.

– Да, конечно, – кивает лорд Элленби. – Ферн и Олли понадобится ваша помощь, чтобы расшифровать эти подсказки. Потому-то я и выбрал вас двоих. Командир лоре сказал мне, что вы надежны, умны и, что важнее всего, осмотрительны.

Мы все переглянулись. Перед нами встают призраки Линнеи и жуков-передатчиков.

Лорд Элленби смотрит в окно, где солнце начинает первый из тех циклов, которые оно пройдет за ночь.

– Сейчас мне нужно идти. В этих папках всего несколько из множества упоминаний об Экскалибуре, которые есть в архивах, это вам для начала поисков. Ферн и Олли расскажут вам все, что сами узнали до сих пор.

Тут лорд Элленби умолкает и окидывает нас куда более серьезным взглядом, чем до этого момента.

– Не думаю, что необходимо это повторять, но на всякий случай повторю. Вы докладываете обо всем мне, но, кроме меня и этой вашей группы, никому ни слова; вы должны все держать в строжайшем секрете.

Мы бормочем что-то в знак согласия, и лорд Элленби выходит из комнаты. Он закрывает за собой дверь, и дальше следует неловкий момент, когда мы слышим, как он запирает замок снаружи. Мы заперты здесь вместе, пока кто-нибудь не решит снова выпустить нас.

– Все в порядке, – кивает Иаза. – При запертом замке эта комната становится звуконепроницаемой. Он это делает, чтобы никто не мог нас подслушать.

От этого мне не становится уютнее. Как будто лорд Элленби, вопреки собственным словам, все же не доверяет нам полностью. Да и я… я же ничего не знаю об Иазе, а Джин… ну, ясно, что преданность Джин на меня не распространяется. Так почему я должна доверять ей? Я все еще размышляю об этом, когда осознаю, что все смотрят на меня.

– Если вы хотите, чтобы моя сестра взяла на себя инициативу, придется немного подождать, – насмешливо заявляет Олли.

Джин улыбается, а Иаза вскидывает брови.

– Ну, это ваш поиск, мы просто помогаем, – говорит он.

Я неловко верчусь на месте. Я представляла себе другую командную работу, во главе с лордом Элленби. А я была бы просто мускульной силой, как обычно. Но он прав: мама оставила меч мне, и я знаю главную часть информации. И если я хочу успеха, мне лучше хотя бы сделать вид, что я понимаю, что делаю.

– Что вы хотите знать?

– Начало – традиционная точка всего, – замечает Джин, и мне приходится проглотить ехидный ответ.

Но Иаза опережает меня, я не успеваю заговорить.

– Почему бы тебе не рассказать нам о своей матери, Ферн? Чем лучше мы ее узнаем, тем скорее, наверное, сумеем помочь тебе разгадать ее подсказки.

Раньше меня начинает Олли:

– Мы в этом году прочитали все ее заметки…

И он начинает. Это действительно правильно, твержу я себе, пока Олли нудно рассказывает об исследованиях мамы, о ее дружбе с Эллен Кассел и лордом Элленби в то время, когда она была рыцарем, – правильно, что ее историю рассказывает именно мой брат. Он старается, он говорит о той малой части мамы, которую знает. Конечно, трудно понимать, что кто-то из родителей любит твоего близнеца больше, чем тебя… Разве я не вижу каждый день напоминания об этом, глядя на папу?

Проблема в том, что, слушая Олли, я осознаю, что совершенно не понимаю маму. И для меня это нечто абсолютно неведомое, потому что обычно именно я умею проникать в чужие головы, хотя мой брат умеет буквально читать умы. Он ощущал чувства мамы через ее вещи. Но вот он говорит о том, что она делала и говорила, вместо того чтобы рассказать о том, кем она была.

Джин бесцеремонно наблюдает за мной, на ее лице отражаются разные эмоции. Бо́льшую их часть я не в силах прочитать, но уверена, что та, что я узнала, – разочарование. Я вскидываю голову. Ее выражение не задело бы меня так сильно, если бы я не испытывала разочарования в самой себе. Но никто, кроме Олли и меня, не понимает сложности наших отношений и того, как мы осторожно разбирались в чувствах друг друга, как мы годами ненавидели друг друга. И если теперь мы кажемся друзьями, то лишь потому, что оба очень долго и тяжело работали над этим.

– Это действительно интересно, Олли, – обрывает поток моих мыслей Иаза. – А ты можешь вспомнить что-то еще, Ферн? В принципе, я уже узнал обо всем, что делала ваша мама, будучи рыцарем, но у меня не возникло чувства… – Он забавно машет пальцами в воздухе. – Ощущения ее, понимаешь?

Джин смотрит на меня, вскинув брови, – это вызов.

И это снова заставляет меня закрыться.

– Нет, Олли сказал все, что стоило сказать.

Я отгоняю навязчивую мысль о том, что, потакая брату, я предаю маму.

– Ну и с чего мы тогда начнем поиски? – спрашивает Джин, перелистывая бумаги в первой коробке.

– Думаю, отличным началом была бы разгадка той головоломки, которую мама нам оставила, – отвечаю я.

Я достаю листок бумаги, на котором Олли записал ее послание, и выкладываю на середину стола. Джин и Иаза склоняются над ним.

Три задачи лежат перед тобой, искатель меча,

Три испытания, чтобы доказать, что ты его достоин.

Великий предатель использовал Экскалибур для разрушения,

Ты должен использовать меч для исцеления.

Первое – испытание силы.

Второе – испытание веры.

Третье испытание, самое трудное из всех,

Это испытание смирения.

Всего их пять, и пять в целом.

Иди вперед, защити нас

И не позволь мечу попасть в руки другого Артура.

– А тебе не приходило в голову, что твоей маме на самом деле не хотелось, чтобы ты нашла Экскалибур? – спрашивает Джин.

– А тебе не приходило в голову, что лорду Элленби хотелось, чтобы ты помогала мне, вместо того чтобы язвить?! – огрызаюсь я.

– Прекратите! – возмущается Олли. – Прекратите.

Мы с Джин через стол обливаем друг друга ненавистью, а Иаза пытается разрядить напряжение.

– Почему бы тебе не оставить это нам ненадолго? Мы с Джин посмотрим на все свежим взглядом. И заодно прочитаем записи об Экскалибуре. Посмотрим, есть ли там хоть что-то полезное.

– Конечно, – соглашается Олли. – Спасибо.

Он стучит по двери, и ожидающий снаружи рееви выпускает нас. Олли ведет меня вниз по лестнице. Я уже готова спросить, почему он не заступился там за меня, когда брат негромко бормочет:

– Как, черт побери, она стала аптекарем?!

И это слегка меня успокаивает. Потом, когда мы выходим в главный холл, все мысли о Джин вылетают из моей головы. К нам спешит Самсон.

– Ферн, ты…

Он ненадолго умолкает, и в первый раз с тех пор, как я его знаю, по его уверенному лицу пробегает тень неуверенности.

– Есть нечто такое, что, как я думаю, тебе захочется увидеть.

Я внезапно вспоминаю, какой нынче день. Самайн. Значит, это как-то должно быть связано с новыми сквайрами.

– Пошли? – спрашиваю я Олли.

– Встретимся дома, – качает он головой. И почему-то усмехается.

Я поспешно бегу за Самсоном, когда тот направляется к восточному крылу.

– Каковы новые рекруты? – спрашиваю я.

– Увидишь, – отвечает Самсон, но в его голосе не слышится особой радости.

Мы всегда смотрим на эту дату как на нечто вроде жизненно важного момента. День, когда мы наконец получаем новое вливание сил – новых рыцарей, которые займут места павших.

Мы с Самсоном идем через холл замка под огромным сводом крыши к одной из учебных комнат. Кучка танов уже собралась перед дверью, они заглядывают в замочную скважину, стараясь что-то рассмотреть сквозь цветные стекла в верхней части двери.

– Мне казалось, в прошлом году классов было три? – вспоминаю я о том, что говорил мне Рамеш в ту первую ночь.

– Было, – соглашается Самсон.

Когда мы приближаемся к классу, я улавливаю настроение стоящей перед ним группы. Никто не улыбается. Некоторые покачивают головами и что-то мрачно бормочут товарищам. Несколько харкеров выходят из комнаты, чтобы вернуться за свои столы, и, когда они проходят мимо нас, я слышу чей-то шепот:

– …вряд ли будет какой-то толк…

Я прибавляю шаг, в животе у меня тяжелый ком страха. Когда мы подходим к танам, те, кто нас заметил, освобождают нам путь – это побочный эффект моего положения в Тинтагеле, мне больше не нужно стоять в очередях. Я легонько толкаю того, кто пригнулся перед замочной скважиной, отгоняя его с дороги, и Самсон может теперь встать рядом со мной. Я прижимаюсь лицом к стеклу.

– Ты ведь знаешь, как работает Самайн? – спрашивает Самсон, когда я пытаюсь рассмотреть происходящее внутри.

– Конечно, – отвечаю я. – У людей к их пятнадцатому Самайну развивается самое сильное воображение и способность пожертвовать собой, что и призывает их в Аннун.

Я различаю несколько теней, но неотчетливо. Пытаюсь посмотреть под другим углом.

– Это лишь часть всего, – говорит Самсон. – Артур устроил все так, что число людей, призываемых в Аннун, может меняться каждый год.

– Меняться? На основе чего?

И тут я нахожу то, что надо, – кусочек простого стекла, что позволяет мне как следует заглянуть в класс. И тогда я вижу, что комната, которая в прошлом году с трудом вмещала лишь треть новеньких, сейчас почти наполовину пуста. Какая-то жалкая горсточка сквайров – ошеломленных, взволнованных, оцепеневших – сидит на скамьях, глядя на лорда Элленби, который рассказывает им об Аннуне.

– Это зависит от количества инспайров здесь, в Аннуне, – поясняет Самсон. – Логика короля Артура была такова: чем больше здесь инспайров, тем более опасным может быть Аннун. Меньше инспайров – меньше опасности, меньше нужда в новых танах.

Лорд Элленби, продолжая говорить, слегка поворачивает голову и замечает мой глаз. Мой первый порыв – отодвинуться, я боюсь, что он рассердится на то, что я подсматриваю. Но в его взгляде нет гнева. Только растерянность. Он вскидывает брови, глядя на меня, и я повторяю его жест. Мы обмануты. Мы могли бы точно так же просто сдаться, даже не начиная бой.

11

Я поворачиваюсь к собравшимся перед дверью. Каждый из них ждет моей реакции, предполагая увидеть подтверждение своего страха. Мне это ненавистно – и это как раз то, что в Итхре делает мою жизнь намного легче, потому что там моим мнением никто не интересуется. А здесь люди следуют за мной…

– Мы же до сих пор справлялись, – пожимаю я плечами.

Некоторые из танов уходят, но другие более настойчивы. Рейчел хватает меня за рукав.

– Но хватит ли нам рыцарей для всех патрулей? – спрашивает она. – Никто из вас не будет в безопасности при таком малом количестве…

– Не знаю, – говорю я, повышая голос так, чтобы меня услышали другие таны. – Но, беспокоясь об этом, мы ничего не изменим. Или ты готова сдаться лишь потому, что появилось не так много людей, как тебе хотелось?

– Это совсем не то, что я… – Она краснеет.

– И все это от меня не зависит?! – почти рычу я. – И почему все продолжают таращиться на меня в ожидании ответа? Я не глава танов!

– Ферн! – обиженно восклицает Рейчел. – Это уж…

Но я стремительно ухожу к платформе, которая вернет меня в Итхр. К тому времени, когда я добираюсь до своей спальни, я уже чувствую себя виноватой, и прихожу в себя только тогда, когда Олли входит без стука в мою спальню.

– Я могла переодеваться! – возмущенно восклицаю я.

Но Олли рявкает:

– Тебе незачем было ей грубить, Ферн!

И хотя я уже думала о том, чтобы извиниться перед Рейчел, агрессивность Олли вынуждает меня обороняться.

– Меня уже тошнит от того, что все таращатся на меня как на кого-то вроде мессии!

– Они в отчаянии! – шипит Олли. – Они в отчаянии и они испуганы. Ты разве не думаешь о том, что и в Итхре на них теперь сваливается более тяжкий груз? Как и на нас?

– Ты хочешь сказать, как на меня. Я что-то не вижу, чтобы кого-то раздражало твое абсолютно нормальное лицо!

– Они просто хотят знать, виден ли конец всему этому!

– Но мы этого не знаем, – отвечаю я, опуская свое зеркало-портал в ящик комода. – Даже вместе мы не настолько сильны, чтобы свалить Мидраута. И кто знает, где мама спрятала этот чертов меч? Мы можем не найти его никогда!

– Да, мы вроде как приговорены… думаешь, они этого не понимают? Они просто хотят иметь немного надежды.

– Отлично, но почему они должны получить ее от меня?

– Ты знаешь почему.

– Я не из тех, кто способен поднять дух, Олли, – говорю я уже почти умоляющим тоном. – Чувства – это твоя область, так всегда было.

– Я могу сделать лишь немногое, – возражает Олли, садясь на пол рядом с моей кроватью. – Я умею только читать эмоции, но не умею их изменять. Это твоя часть силы.

– А я никогда не умела справляться с чувствами.

– Ты никогда друзей не имела, и с людьми общаться не умела, – возражает он. – Но теперь…

– Рейчел может даже работать на Мидраута! Мы ведь до сих пор не знаем, чем она занималась в архиве.

Олли фыркает. Я думаю о выражении лица Рейчел в тот момент, когда я огрызнулась на нее. Нет, невозможно, чтобы она работала на Мидраута. Я падаю на кровать.

– Эх, все было куда как легче, когда мне не нужно было заботиться о других людях!

И дело не в вежливости, которую мне не оказывали в Итхре. На самом деле я начинаю осознавать, что множество людей вообще перестали видеть во мне человека. Этим утром меня отпихнули в сторону, когда подходил поезд метро. Само по себе в часы пик это привычно, но сила, с которой это было сделано, напомнила мне о том, как иногда намеренно пинают собаку.

И я выхожу из себя во время дневного перерыва в колледже Боско. Я стою в очереди в туалет, читая свои записи по античной истории, готовясь к тесту, когда подходит Лотти Мидраут, видит меня – и проскакивает мимо, как только открывается дверь кабинки. Ничего другого я от нее и не ждала бы, но я устала от того, что меня не замечали и унижали целый день из-за моей внешности.

– Извини, но я первая, – говорю я.

Она лишь пожимает плечами и распахивает дверь. Но прежде чем она успевает запереться, я отпихиваю дверь локтем и перекрываю вход, скрестив руки на груди.

– Ты что, еще и лесбиянка заодно? – злобно шипит Лотти.

Яд в ее голове принадлежит не ей. Это яд ее отца.

– Моя очередь. Попрошу тебя выйти.

– Если бы ты мне не мешала, я бы уже вышла! – рычит она.

У меня разгораются лицо и руки. Это не гнев, но вроде того. Во мне назревает взрыв.

– Я… буду стоять… здесь, – произношу я тихо, но очень выразительно.

Лотти теряется. На ее лице появляется странное выражение. А потом она молча выскакивает из кабинки мимо меня, и за ней следует волна лимонного аромата. И только когда она уже открывает дверь в коридор, к ней возвращается голос.

– Держись от меня подальше, ведьма! – рявкает она.

Дверь со стуком закрывается за ней.

Я в тот вечер рассказываю Олли об этой стычке с Лотти, когда мы идем по галерее замка. Но я не упоминаю о странной волне жара, нахлынувшей на меня. Я на самом деле не понимаю, что произошло, и еще мне не нравятся те ощущения, которые у меня тогда возникли.

– Думаю, с ней происходит что-то странное, – говорю я брату.

– Не удивляюсь, – отвечает он. – Ты видела, что делает Мидраут. Он, наверное, в ярости от всего. И на ней это отражается.

Мы огибаем главный холл, где капитаны лоре пытаются загнать новых сквайров в портал, который перенесет их к Стоунхенджу для турнира.

– Бедолаги, – бормочет себе под нос Олли.

Я с ним согласна – в прошлом году нам едва хватало места в круге. А в этом его столько, что даже самые необщительные сквайры могут чувствовать себя комфортно.

– Думаю, нам следует спросить лорда Элленби, не следует ли нам снова ее поискать, – говорю я.

Лотти не было видно в Аннуне с той ночи, когда я ее мучила. Мидраут явно защищал ее от нас. Защищал ее – или экспериментировал над ней.

– Да, в прошлый раз нам это помогло, – кивает Олли. – Но неужели нам не хватает забот, чтобы добавлять к списку что-то еще?

И он кивает в сторону портала, откуда доносится глухой удар, говорящий, что портал активирован.

– Справедливо, – отвечаю я.

Но все-таки не дело, что мы не знаем, что Мидраут делает с собственной дочерью. Но я откладываю эту мысль на потом и обещаю себе внимательнее следить за Лотти в школе.

– А ты вообще можешь себе такое вообразить? – качает головой Олли. – В Итхре с ней обращаются как с настоящей принцессой. Сверхпопулярная, сверхсообразительная. А в Аннуне она просто кукла своего отца, она даже снов не видит. Этого достаточно, чтобы застрять у тебя в голове?

– Да, верно.

Я вдруг поражена тем, насколько различаемся мы с Лотти. Мы противоположности. Она популярна в Итхре, но подвержена унижениям в Аннуне, я вторая по важности, приходя в Аннун, но в Итхре я ведьма. Олли прав. Это создает путаницу в голове. Может быть, именно поэтому я постоянно в напряжении. Или же я слишком много об этом думаю, у меня ведь и так хватает забот, чтобы прибавлять к общей куче что-то еще.

Когда мы идем мимо столов харкеров, я отстаю от Олли и подхожу к Рейчел. И снова она утыкается в свои бумаги.

– Извини, – начинаю я. – За вчерашнее. Я была слишком груба.

Рейчел рассеянно смотрит на меня.

Не хочу просто извиниться, мне нужно, чтобы она поняла: я не могу тащить на своих плечах всеобщие надежды. Люди могут полагать, что надежда – легкий груз, но это не так. Когда все возлагают на одного человека, это свинцовая тяжесть.

– Все в порядке, – говорит Рейчел. – Мне не следовало так паниковать.

Она снова берется за документы. Это лучше. Извинения, судя по всему, приняты. Но я не могу избавиться от чувства, что она как-то слишком легко к этому отнеслась.

– Что ты пишешь? – спрашиваю я, придвигаясь ближе.

– О! Это не важно, – отвечает Рейчел, прикрывая работу ладонью, чтобы я не могла ничего прочитать.

– Извини, – говорю я, отступая и внутренне проклиная себя за бесцеремонность.

Вот поэтому я и не могу говорить с людьми без необходимости – я всегда делаю что-то не так.

– Нет, – качает головой Рейчел, – не то чтобы я не хотела…

Она смотрит на пачку бумаг, потом протягивает мне какой-то лист. Там ее аккуратным ровным почерком записан ряд вопросов.

Могли ли мы остановить атаку трейтре?

Как нам увидеть трейтре до того, как они трансформируются?

Можем ли мы изменить Круглый стол или шлемы харкеров так, чтобы замечать трейтре?

– Я начала думать об этом после… после Рамеша, – нервно произносит Рейчел, – и продолжала думать после нападения на Тинтагель. Мне кажется, способ может найтись, Ферн.

– Но мы знаем, как повергнуть трейтре, – говорю я. – Мы с Олли…

– Да, знаю, вы оба были великолепны, – кивает она. – Но, прости… вы ведь не всегда оказываетесь рядом. И даже если вы поблизости, мы все равно, скорее всего, потеряем нескольких рыцарей до того, как вы сможете вычислить слабость трейтре. – Ее немножко кроличье лицо выглядит еще более ранимым, чем обычно. – Я понимаю, для вас это… но мне же пришлось слушать…

И я вдруг вижу, каким должно было быть первое нападение с точки зрения Рейчел. Слышать через шлемы, что бедеверов уничтожают… слышать крики и стоны, когда обезглавили Рамеша… слышать грохот оружия и треск костей, когда трейтре швыряли нас через улицу, как кукол… И она ничего не могла сделать.

– Понимаю, – киваю я, возвращая ей лист. – Но я даже не знала, что Круглый стол можно изменить.

– Многие из нас об этом говорили. – Рейчел смотрит на меня. – Некоторые из рееви помогали нам в поисках, но все так загружены, что просто трудно найти на это время.

Я открываю рот, чтобы ответить, у меня в горле набухает ком. Но прежде чем я успеваю что-то сказать, слышен стук шагов по камню, капитан рееви, с красным лицом, подбегает к нам и несвязно бормочет:

– Я так рад, что нашел тебя… ты не успела уйти в патруль… Ферн, ты срочно нужна.

– Разве вы не должны быть на турнире, сэр? – спрашивает Рейчел.

– Должен, – кивает капитан рееви. – Но тут… – Он понижает голос и подходит ближе ко мне. – Я не хочу никого тревожить, но мы не можем активировать турнир, Ферн. Может, ты сумеешь помочь…

– О чем вы? – спрашиваю я, направляясь вместе с ним к порталу.

– Феи… они уже не так сильны. А без них мы не можем заставить все работать.

12

– Поосторожнее, – говорит капитан рееви, помогая мне пройти сквозь свет, а потом через колонну.

Теперь я знаю, как легко двигаться вверх по этой колонне – или вдоль нее, – и с помощью рееви могу сделать это куда более изящно, чем в прошлом году. И вскоре мы стоим в солнечном свете Стоунхенджа Аннуна. Вдали сквайры выстроились вдоль внутреннего круга сооружения. Капитаны танов стоят по внешней стороне.

Но я хочу видеть лишь одну персону. Ту женщину, что привела меня в этот мир. Я отчаянно скучаю по ней, пусть даже теперь я окружена друзьями. Она была первой, кто боролся за меня, она заставила меня верить, что я могу найти здесь свое место. Когда другие говорят о том, что хотят, чтобы их родители гордились ими, я думаю именно о ней.

Андраста.

Феи, как и в день моего турнира, держатся за руки в самом маленьком внутреннем круге. Даже если бы меня не предупредили, я бы сумела заметить: что-то идет не так. Я замечаю Андрасту, и у меня перехватывает дыхание. И дело не в том, что ее шрамы сочатся гноем и кровью или что она сгибается, словно ее кости слишком ослабели, чтобы поддерживать тело. Дело в страхе в ее глазах. Я никогда не видела такого прежде. Она воин – это ее сущность, страх должен быть для нее чем-то чужеродным.

Лорд Элленби провожает меня к центральному кругу, где задыхается Мерлин. Когда они говорят между собой, то понижают голос. Они не хотят, чтобы их услышали сквайры.

– У нас проблема, – говорит лорд Элленби. – Похоже, феи теперь не так сильны, как были некогда, и им не удается установить поле, необходимое для наших сквайров, чтобы те прошли испытание.

Мерлин хмурится.

– Мы всё так же сильны… – возражает он, но мы все понимаем, что он лжет.

– Вы думаете, я смогу помочь? – спрашиваю я.

Лорд Элленби кивает:

– Для поля требуется особая сила фей… ну, полагаю, лучшим словом здесь будет «магия». Это не Иммрал, но и не слишком отличается. Я думаю, что ты можешь добавить ту силу, которая им нужна.

– Поняла, – отвечаю я и иду к Андрасте, не подавая вида, насколько испуганной я себя чувствую.

Десятки глаз наблюдают за мной – капитаны лоре, которые знают, что стоит на кону, сквайры, которых нужно убедить в том, что этот чужой мир – их настоящее место…

– Спасибо, – выдыхает Андраста, когда я подхожу к ней.

Я мягко беру ее за руку. Что-то подсказывает мне, что на публике более откровенное выражение привязанности со стороны смертной может быть унизительным. Кожа Андрасты холодная, несмотря на лучи солнца, что льются на нас, и я ощущаю каждую косточку под ее кожей. Она резко задыхается от боли – даже легкое нажатие моей руки срывает часть ее кожи. Под кожей на самом деле нет костей, нет нервов, лишь комочек инспайра, который тут же растворяется.

– Прости… – шепчу я.

Андраста улыбается мне. Думаю, она хочет меня успокоить, но у нее получается нечто вроде гримасы.

– Попробуем это сделать? – говорит она, кивая на круг фей.

Легко удерживая ее за руку одной рукой, вторую я протягиваю ее двойняшке, фее-воину, известному как Луг. И сразу ощущаю силу, текущую между ними. Это не совсем то, что я ощущаю, используя свой Иммрал, – молниеносное тяготение инспайров, исходящее из задней части моего мозга. Эта сила не вибрирует и не тянет меня, как Иммрал. Она более мягкая и устойчивая. Более постоянная. Вес многих тысяч лет человеческой фантазии, что создала всех этих богов и богинь, – это некий якорь. Рядом с ним мой Иммрал ощущается как непослушный жеребенок.

Я стараюсь утихомирить свою силу, чтобы она более соответствовала силе фей. Посылаю свой Иммрал вверх и в круг, передавая от руки к руке. И тогда я чувствую это. Прорехи в их силе. Как будто сила фей – это древняя, осыпающаяся стена. В этой крепости дыры, и сила утекает сквозь них. Я сосредотачиваюсь на этих прорехах, пульсация в моей голове усиливается. Я вливаю в дыры свой Иммрал, затыкаю их, укрепляю стену, и постепенно круг приобретает другую энергию. И как всегда в тех случаях, когда я в Аннуне прилагаю свою силу к другим, связь двусторонняя – вкус каждой из фей наполняет мой рот. Железистый вкус Мерлина, лавандовый – Нимуэ, нечто более острое – Андраста… это сложная смесь пряностей. Я не пытаюсь подражать тому, что делают их силы. То, как двигаются их инспайры, слишком неуловимо, чтобы я могла это понять, не говоря уж о подражании. Иногда я улавливаю их намерения, но как будто слышу незнакомый язык: ощущаю приливы и отливы этой силы вместе со сквайрами в центре каменного круга, ее энергия пульсирует вокруг площадки при их движении. Когда дорогие предметы трансформируются, феи как будто начинают дышать в такт друг другу, и их действия вынуждают меня делать то же самое, так что инспайры, работающие между нами, распухают.

А за всем этим кроется моя все нарастающая головная боль и понимание, что я недостаточно сильна, чтобы удерживать все это долго. Я пытаюсь отвлечься, наблюдая за состязанием. У меня есть одно преимущество перед феями: они должны войти в транс, чтобы сотворить арену, а я – нет. Одна девушка держит пару сережек, которые превращаются в компас, его стрелки украшены рубинами, и он помогает ей выбраться из лабиринта. Ее направляют к харкерам. Один мальчик воображает какую-то пожилую леди с аккуратно причесанными голубоватыми волосами – на нее нападает мужчина с ножом. Мальчик без колебаний встает между женщиной и нападающим, и нож погружается в его грудь. Мальчик кажется еще более встревоженным, когда нож исчезает вместе с набором медалей, которые он держит. Это поступок того, кто искренне заботится о других, но не скрывает жестокости в своей душе.

– Без сомнения, этот – аптекарь! – восклицает лорд Элленби, пожимая руку ошеломленному мальчику и отправляя его к группе в белых туниках.

Я смотрю на других сквайров. Их осталось немного, но я не знаю, сколько еще смогу продержаться. И феи тоже устают. Андраста сутулится, оседает, и я подвигаю к ней ногу, чтобы она могла опереться о мое бедро. Разрывы в силе фей расширяются, значит я должна теперь использовать больше Иммрала, чтобы заполнить их. Проблема в том, что я не понимаю тончайшего механизма их силы и того, что́ они делают, чтобы создать эту арену, я не могу точно ее копировать, и это начинает брать свое. Один из сквайров начинает свой бой, но при этом отчетливо видит и слышит танов, наблюдающих за ним за пределами арены. Это выбивает его из игры, он едва не гибнет вместе с нападающим – огромным медведем, истекающим вонючей кровью. И что тревожит еще сильнее, следующий сквайр, девушка, чуть не остается без оружия – она принесла брошь, и та трансформируется с трудом. Я чувствую, как феи бросают вперед всю свою энергию, чтобы помочь ей, и делаю, что могу, поддерживая их, – но инспайры уже не так охотно откликаются на призыв, как прежде. Это их опустошает.

Другие сквайры обретают свое оружие, и поток энергии, который для этого требуется, разрывает мой мозг. У меня течет кровь из носа. Но я отираю ее подолом туники и снова сосредотачиваюсь. Лорд Элленби подходит ко мне.

– Остался всего один, Ферн, – сообщает он. – Все будет в порядке?

Я киваю, не в силах ответить.

Последний сквайр, девушка, проходит на арену мимо меня. Что-то в ней кажется мне знакомым. Темные короткие волосы… Когда она заговаривает с лордом Элленби, ее голос звучит резко и отрывисто. У меня все переворачивается внутри. Потом она протягивает ему ладонь, на которой лежит ее самая дорогая вещь. Чернильная авторучка, матово-черная, с золотым пером. На ней выгравирована надпись, но мне не нужно наклоняться к ней, чтобы прочитать слова. Я уже их знаю, потому что видела эту авторучку прежде. Ее двойник лежит теперь в янтарном памятнике погибшим, неподалеку от Тинтагеля. Это была авторучка Рамеша. А теперь – его сестры́.

13

Я недостаточно быстро наклонила голову. Сестра Рамеша увидела меня. Я закрываю глаза из-за боли, пронизавшей мое сердце. Всего несколько недель назад я встречалась с этой девушкой в Итхре, рядом с могилой Рамеша. И я была жестока с ней. А теперь она здесь. Мне и в голову не приходило, что она окажется призванной. Но ведь братья, сестры и дети танов регулярно приходят к нам – может быть, что-то кроется в их генах или в том, как их воспитывали… Но я не думала, что так произойдет и в этом случае. Прежде всего, эта девушка казалась намного жестче Рамеша. Но на самом деле во мне просто сработал защитный рефлекс. Мне просто невыносимо было думать об этом, видеть кого-то, так похожего на него, видеть каждую ночь, в раю, избранном мной для себя. А я ведь каждый день горевала по моему другу. Если эта девушка будет здесь, горе станет более глубоким, как бы я его ни прятала, – потому что какое я имею право оплакивать Рамеша публично, когда здесь его сестра?

Наконец я почувствовала прилив энергии, которая сопровождает превращение драгоценных предметов в оружие, и рискнула открыть глаза. Все расплылось из-за нараставшей мигрени, но я смутно видела, как авторучка Рамеша превратилась в копье. Девушка яростно вонзала его в некую фигуру, что висела над лежащим на земле телом. Мне незачем было всматриваться, чтобы понять: это тело Рамеша. Наконец один из ее ударов оказался удачным, тень рассыпалась. Девушка стояла, задыхаясь, глядя на лежащего брата, а он тоже рассыпался на инспайры. Энергия, текущая по кругу фей, угасла, как только они разорвали связь. У Андрасты подогнулись ноги, но я подхватила ее до того, как она упала на землю, капли крови из моего носа смешались с кровью, сочащейся из ее шрамов.

– Что мы за парочка! – прошептала я, и она устало улыбнулась.

– …рыцарь! – услышала я голос лорда Элленби.

Я подняла голову как раз в тот момент, когда сестра Рамеша проходила мимо меня. Я знаю, что она видела меня до начала своего испытания, но на этот раз она на меня не посмотрела. Но могу утверждать, что она заметила мое присутствие, – это было видно по тому, как сжались ее кулаки, как ее взгляд устремился прямо вперед. Самсон пожал ей руку, но он не улыбался. Он наклонился к ней и что-то сказал ей на ухо. Потом Самсон поймал мой взгляд, и я знаю, что мы оба подумали одно и то же: это ужасно.

Когда новые таны возвращаются в Тинтагель, я задерживаюсь с лордом Элленби и феями. Все они отвратительно себя чувствуют. Нимуэ отчаянно дрожит, под ее кожей заметно пульсируют вены. Луг снимает плащ, непослушными пальцами накидывает его на фею и застегивает у горла. Она кутается в него, но потом плачет от боли. Простое прикосновение ткани обдирает ее нежную кожу. Хлопья этой кожи осыпаются с ее рук, оставляя кое-где кровавые следы, а в других появляется серое ничто.

– Ты не ответил на мои послания, – говорит лорд Элленби Мерлину. – Но, милорд, мы лишь просим информации…

– Мы никогда не используем помощь иммралов! – огрызается Мерлин, бросая взгляд в мою сторону.

– О, отлично! – говорю я, делая вид, что даже не понимаю, о чем они спорят. – Но вы ведь не против того, что я пользуюсь своей силой, чтобы помочь вам сделать свое дело. И если вам это подходит, все в порядке.

– Ферн… – начинает лорд Элленби.

– Мы не должны были связываться с этим турниром! – визжит Мерлин. – Ваш предатель-король заставил нас дать клятву, а мы своих клятв не нарушаем!

– Мне Артур не король, – возражаю я. – Я ненавижу все, за что он выступал. И Мидраута. Почему вы этого не видите?

Мерлин отворачивается и, прихрамывая, выходит из Стоунхенджа. Феи следуют за ним, но на этот раз некоторые из них неуверенно посматривают на меня. Андраста признает то, что я сделала, сжав мое плечо и улыбнувшись. И только Нимуэ останавливается.

– В знак благодарности, – говорит она и протягивает мне пояс со своего платья.

– Благодарность? – повторяю я.

Этот пояс сплетен из пяти полосок ткани разных оттенков золота. Нимуэ как-то странно улыбается мне и плотнее закутывает свое хрупкое тело в плащ Луга.

Тащась назад, к порталу у Тинтагеля, я верчу в руках странный подарок Нимуэ. Я так внимательно изучаю ткань, что не сразу замечаю: за мной кто-то идет. Почти надеясь, что это Андраста, я оглядываюсь – но это всего лишь лорд Элленби.

– Простите, что огрызнулась на Мерлина, сэр.

– Незачем извиняться, – отвечает он. – Ни мы, ни феи не заблуждались. Артур был ужасным человеком, но он основал нечто великое. – Лорд Элленби протягивает мне платок, чтобы я вытерла нос. – Тебе нужно время, чтобы прийти в себя?

Да!

– Нет, сэр, я в порядке. Я вернусь в патруль.

Но турнир явно продолжался дольше, чем мне казалось, потому что к тому времени, когда я прихожу в Тинтагель, ночные патрули уже возвращаются. Олли спрыгивает с Балиуса и подбегает ко мне.

– Ты как? – спрашивает он, заметив кровь, что все еще капает из моего носа. – Рейчел сказала, что тебя куда-то вызвали, и мне пришлось самому возглавить патруль.

Я отвожу его в сторонку. Ни к чему, чтобы многие узнали о том, что в Стоунхендже что-то было не так, – вдруг бы они запаниковали? И выкладываю ему все, но потом чувствую: к нам кто-то приближается. Это новая грань моего Иммрала, которую я лишь недавно начала осознавать, – инспайры двигаются и вибрируют так, что я сразу могу сказать, когда кто-то оказывается рядом, пусть даже я никого не вижу.

– Это ведь была ты? В тот день?

Сестра Рамеша. Мне не хочется разговаривать с ней. Я устала, мне больно, а она сделает все еще больнее. Но я в долгу перед Рамешем и должна вести себя с ней правильно, хотя понятия не имею, в чем это состоит.

– Привет, – говорю я. – Я Ферн.

Я протягиваю руку, и она с явной неохотой принимает ее.

– Сайчи.

– Неплохо для вступления в рыцари.

Я чувствую, как Олли мысленно устанавливает связь между ней и ее братом.

– А он был?..

У Сайчи прерывается голос, но я знаю, что она имеет в виду.

– Да, – киваю я.

– Но его имени нет на тех колоннах, – замечает она.

– Оно есть.

Я веду ее обратно в замок, туда, где на колоннах бесконечно тянутся имена танов, погибших при исполнении долга, и рядом обозначен год. Имена 2020 года идут долго, но наконец я показываю на его имя.

– Твой брат был здесь под другим именем, не как в Итхре. В Аннуне мы знали его как Рамеша, а не как Райанша.

– Но… – Сайчи растеряна, а еще задета и смущена. – Но зачем ему было делать это?

– Так часто случается, – говорит ей Олли, подошедший следом за нами. – И это никак не связано с его чувствами к родным в Итхре.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает Сайчи.

– Это вроде как мой дар, – поясняет Олли. – Я умею читать мысли. Кстати, я Олли.

– Мне искренне жаль, – говорю я Сайчи, немножко раздраженная появлением Олли.

Это ведь мой момент поступить честно, а Олли вмешивается. Сайчи по очереди на нас смотрит, оценивая. Я внимательнее вглядываюсь в нее. В последний раз я видела ее у могилы Рамеша, но потом мы держались подальше друг от друга. А теперь я вижу, что она даже больше похожа на брата, чем мне казалось, – такой же слабый подбородок, такие же глаза… И не думаю, что есть какая-то разница между тем, как она выглядит в Аннуне и в Итхре, что само по себе уже говорит мне кое о чем. Сайчи точно знает, кто она. Она чувствует себя абсолютно уверенной в своем теле. А когда она всматривается в меня, я осознаю, что в Итхре я совершенно другая – здесь у меня нет шрамов от ожога. В Аннуне никто об этом не знает, кроме Олли, и я предпочитаю, чтобы все так и оставалось. Но, учитывая то, как смотрит на меня Сайчи, я думаю, что пора с этим разобраться.

– А он тоже по-другому выглядел? – спрашивает она меня, не обращая внимания на Олли.

– Немножко, – отвечаю я.

Потом, надеясь, что это заставит ее промолчать о моих шрамах, добавляю:

– Иногда ты просто не управляешь тем, как выглядишь при переходе в другой мир. Иногда же это шанс… придумать себя заново. Или, по крайней мере, отказаться от того, за что тебя отвергают в Итхре.

Сайчи немного думает, потом кивает, смотрит на меня так, словно говорит: она сохранит тайну о моих шрамах. И я чувствую, что во мне возникает теплое чувство к этой жесткой молодой версии Рамеша.

– Как он умер? – быстро спрашивает Сайчи.

Я ожидала этого вопроса, но я ведь не знаю, что сказали сквайрам о Мидрауте. Мы узнали о нем лишь через несколько месяцев тренировок. И я не представляю, как мы сможем умалчивать об этом, разговаривая с новичками, но точно так же я не могу и вообразить, что лорд Элленби в первую же ночь подробно объясняет им, во что они ввязались… в конце концов, мы не можем позволить кому-то из них сразу решить, что они не хотят быть танами. Но на самом деле я не могу и обманывать ее, когда речь идет о гибели ее родного брата.

– Он погиб, защищая людей, – с заминкой отвечаю я.

Правда тут в том, что на самом деле у Рамеша не было ни единого шанса кого-то защитить. Он не заметил приближения трейтре. По сути, его смерть была абсолютно бессмысленной, куда более бесполезной, чем смерть других моих товарищей, погибших за несколько последних месяцев. Я думаю, Сайчи поняла, что я ее обманываю, она смотрит на меня с таким презрением, что я съеживаюсь.

– Чушь собачья! – шипит она и уходит.

Я не иду за ней. Да, я сказала не то, что нужно, но не представляю, что можно было бы сказать, причинив ей меньше боли.

– Наверное, это к лучшему, – замечает Олли.

– Она будет невыносимой? – говорю я.

– А, ты имеешь в виду, что она будет страдать и гневаться, и считать, что все мы – ее враги? – предполагает Олли. – Да, возможно. Ох, погоди, это же о тебе!

Я бешено таращусь на него.

– Я была другой!

– Была ли? – беспечно бросает Олли. – Ну, не важно, я думаю, что она изменится. Как и ты. У таких крутых особ всегда в итоге оказывается мягкая начинка.

Мы оба суем руки в карманы, не спеша шагая к рыцарскому залу.

– Ни слова правды нет в таком определении, – говорю я наконец, подталкивая брата локтем. – И еще… ну…

14

Несмотря на все наши усилия, слух о том, что феи слабеют, разлетается по замку быстрее, чем самый стремительный кошмар. Некоторые сквайры упомянули о том, как я помогала во время испытания, а остальные без труда сложили два и два.

Большинство ударились в настоящую панику, но кто-то расценил это как вызов. Одним из таких оказался венеур Брендон. Он всегда любил своих животных – не зря он попал в такое лоре, – но новости принимал близко к сердцу.

– Ничего ведь с вами не случится, верно? – говорит он своему морригану, скармливая ему маленькую мышку-сон. – Я не позволю им тебя рассеять!

Кроме него, новость подействовала на Рейчел. Она удваивает свои усилия по поиску возможностей изменить Круглый стол. И я в итоге после патрулей трачу больше времени с ней, чем с другими рыцарями. Это становится нашим постоянным занятием – закончив записи о патруле, я задерживаюсь, чтобы поболтать с ней. Рейчел задает мне вопросы, а я интересуюсь, что она нашла.

– Дело в том, – говорит она мне как-то ночью, – что Круглые столы изменились с тех пор, как король Артур их создал, но лишь поверхностно. Мы довольно легко можем менять карты на их столешницах, но вот внутреннюю механику… Нет, никак.

– А что такого особенного в их механике? – спрашиваю я. – Они ведь вроде как магические.

– Трудность тут та, что о времени правления короля Артура слишком мало сведений… – Рейчел умолкает, сообразив, что я вроде как не должна знать о ее тайных походах в архив.

Я делаю резкий ход, завоевывая доверие:

– Ты хочешь сказать, что в папках его времени вся информация исчезла?

Глаза Рейчел расширяются, и от этого становятся более заметными темные круги под ними.

– Ты об этом знаешь? – шепчет она.

Я лишь киваю, остро чувствуя, что мы окружены харкерами и рееви.

– Я искала и искала, но сумела найти только кое-что о том, как Артур создал Круглые столы. Это единственное, что я обнаружила… ну, посмотри.

Рейчел роется в своих записях и пододвигает ко мне какую-то диаграмму. Это набросок Круглого стола в разрезе. Колышки и колеса изображены во всех подробностях.

– Вот это. – Рейчел показывает на какую-то платформу прямо под столешницей. – Это сенсор. Он связан с картой, но также и с соответствующими частями Аннуна. Где бы инспайры ни создавали сон или кошмар, это оживляет сенсор, а он потом отражает движение инспайра на карте наверху.

– Значит, ты искала, можно ли изменить сенсор, чтобы заставить его опознавать трейтре?

Но на самом деле я не слушаю ответа Рейчел. Кое-что другое привлекает мое внимание.

– Да, я на это надеялась, но не понимаю, как это сделать.

– А это что? – спрашиваю я, показывая на часть диаграммы под сенсором. Тут некая черная тень, похожая на дождевую тучу, грозящую громом, она как бы всплывает из темноты.

– Не знаю, – отвечает Рейчел. – В том-то и проблема. В записях нет ничего, что объясняло бы эту тень или какой вообще силой обладают Столы. А если я не могу этого понять, то не смогу и найти способ изменить.

– Мы разберемся, – заверяю ее я, хотя совсем не уверена в этом.

Я уже знаю, что многое в истории танов покрыто завесой тайны. И к нашей ли это пользе или к чьей-то еще, я не уверена.

И еще я не уверена в команде Экскалибура. Мои сеансы терапии с Джин, к счастью, уже отменены. Она слишком занята исследованиями Экскалибура – по крайней мере, так она говорит лорду Элленби, а я бесконечно рада получить предлог не видеться с ней в той душной комнате в боковом крыле госпиталя.

Вместо того мне приходится встречаться с Джин в тесной комнатушке в башне венеуров. Она все так же враждебна, но Иаза, похоже, готов служить посредником между нами.

– Я изучал вещи твоей мамы, – как-то вечером говорит мне Иаза. – И думаю, ты должна взглянуть на это.

Он протягивает мне серебряную коробочку, вроде тех, в каких матушка моего отца держала свои пилюли. Крышка покрыта геометрическим рисунком, а когда я поднимаю ее, то вижу написанные внутри строки.

Когда все люди увидели эту внезапную перемену всего,

То даже смертные враги дружески согласились,

Ради мимолетной радости, которую приносит такое великое чудо,

Они так громко закричали, что зазвенели все небеса.

В коробочке лежала лишь одна простая серебряная монета. Я взяла ее. На одной ее стороне имелся орнамент – пять кристаллов, выложенные звездой: четыре прозрачных, один голубой.

– Думаю, это связано с тем текстом – «Всего их пять, и пять в целом…» – начал было Иаза.

– Но что все это значит? – перебиваю его я, и снова во мне вспыхивает раздражение из-за маминых причуд.

– Мы выясним, – обещает Иаза. – Но вряд ли это будет легко, Ферн, иначе кто угодно мог бы уже найти Экскалибур и мы оказались бы в серьезной опасности.

Мне хочется ему верить.

Если мы и воображали, что появление новых сквайров снимет часть груза с наших плеч, то скоро поняли, что ошибались. По традиции сквайров обучали отставные таны, отдававшие свое время обучению в обмен на то, что им не стирали память об Аннуне с помощью морриганов. Но некоторые из учителей предпочли вовсе уйти из танов.

– Если мне суждено умереть, я хочу умереть в неведении, так что большое спасибо, – сказал один из них, произнося прощальную речь.

Другая проблема состоит в том, что множество тех, кто умел тренировать рыцарей, погибли в схватке с трейтре Мидраута. И в результате те немногие, что остались, выбиваются из сил, а действующим танам приходится затыкать прорехи. Лорд Элленби изо всех сил старается уменьшить нашу нагрузку, назначая нас то в патрули, то на тренировки. И все же это дополнительное напряжение, без которого мы могли бы и обойтись.

Я занимаюсь со сквайрами по несколько часов каждую неделю и внезапно начинаю по-другому смотреть на своих учителей в колледже Боско. Учить людей моего возраста очень трудно. В этом году всего четырнадцать новых сквайров, и они то пытаются произвести впечатление друг на друга, то изо всех сил стремятся поразить меня, то, как в случае с Сайчи, стараются не производить на меня впечатление. Предположительно я должна помогать им обращаться с оружием, но это намного труднее оттого, что их так мало. Когда я начинала учиться в прошлом году, сквайров хватало для того, чтобы они парами сражались друг с другом разными видами оружия. Я заставляю их по очереди действовать моим ятаганом, и время от времени привлекаю кого-то из товарищей для демонстрации. Это всегда вызывает визг наиболее пылких сквайров, которым нравится видеть, как действует Вьен. Я стараюсь делать то, что в прошлом году делал Райф, – попутно объясняю, как мы выбираем стратегию.

– Наблюдайте за тем, как Самсон уходит от моего нападения, – выдыхаю я, чувствуя себя полной дурой, когда гонюсь за Самсоном через сад.

Самсон одной из своих стрел хлопает меня по плечу, проскакивая мимо. Сквайры смеются, даже Сайчи слегка улыбается. Все было бы намного легче, если бы я могла использовать свой Иммрал.

Самсон тоже это знает – его глаза светятся озорством, он понимает, что это его единственный шанс победить меня в схватке. Меня наполняет редкое веселье: это и мой шанс тоже, осознаю я, – шанс сражаться без страха получить рану. И возможно, произвести впечатление на Самсона.

Замедлив движение, я уклоняюсь, когда одна из стрел Самсона пролетает над моей головой, делаю вид, что споткнулась при этом и хлопаюсь на землю. Парочка сквайров болеет за Самсона – те, кому хочется подлизаться к капитану, не зная его достаточно хорошо, чтобы понять: его совсем не интересуют подобные похвалы или обожание.

– Если бы Ферн была кошмаром, каким она иногда бывает, – кричит Самсон, – у меня сейчас был бы шанс повергнуть ее!

Я слышу, как он быстро идет ко мне, и слабо размахиваю рукой, сдаваясь.

– Эй, ты в порядке? – с искренним беспокойством спрашивает Самсон.

На долю секунды мне становится стыдно того, что я собираюсь сделать… но это проходит, и я выбрасываю вперед ногу. Удивление не мешает ему перевернуться, падая, – но этого достаточно, чтобы я получила преимущество. Я высоко подпрыгиваю и падаю на него верхом, мой ятаган в нескольких дюймах от его лица, наши тела сплетены так, как мне мечталось уже многие месяцы. Самсон таращится на меня, на его лице отражаются и восхищение, и возмущение предательством. А в воздухе вскипает энергия, на которую я не рассчитывала. Некий удвоенный пульс колотится между нами.

– Никогда не теряйте бдительности, – говорю я сквайрам, не сводя глаз с Самсона. – Это то, чему мы научаемся слишком поздно.

Вот так. Выражение лица Самсона меняется, и то странное, что промелькнуло между нами, улетучивается. «Вот и хорошо, – внушаю я себе. – Пусть между нами все будет проще». Но я лучше кого бы то ни было должна знать, что доверять людям, начинать любить их – никогда, никогда не бывает просто.

15

И только когда мы заканчиваем тренировку, я осознаю, какую большую ошибку совершила в той схватке. Сайчи ждет меня, когда я покидаю площадку.

– Он вот так погиб? – спрашивает она, подстраиваясь в ногу со мной. – Те трейтре обманули его?

– Нет, это было не совсем так…

Я умолкаю. Черт! Это не поможет. Я не готова. Не знаю, как говорить об этом. Сквайрам лишь в общих чертах рассказали о случившемся в прошлом году и о вмешательстве Мидраута. Они, без сомнения, уже начинают полностью разбираться во всем – в конце концов, нельзя было не заметить сообщений о тысячах внезапных смертей.

Я оглядываюсь вокруг в поисках помощи. Самсон идет за нами.

– Сайчи, – начинает он, прибавляя шагу, чтобы догнать нас. – Прости, но сейчас не время, я понимаю, как…

– Не понимаешь! – огрызается она. – Никто из вас не понимает, каково это. Вы не понимаете, что я… я вижу…

Она переводит взгляд с Самсона на меня и умолкает. А потом бежит вперед, смахивая со щек слезы.

Я смотрю на Самсона:

– Спасибо.

– Нам ведь все равно придется вскоре им обо всем рассказать, – вздыхает он.

– Думаешь, это плохо?

– И да и нет. – Самсон закидывает свой лук на плечо. – Рассказать нужно, но я не хочу, чтобы они… Мне хочется, чтобы они любили Аннун, как я любил его долгие годы. Я не хочу, чтобы происходящее сейчас перечеркнуло для них все.

Я смотрю вверх, на башни Тинтагеля, где некогда витали ангелы. Окидываю взглядом стены замка, где огромные деревья конского каштана роняли плоды размером с мой кулак. Все исчезло или умирает.

– Но что более важно? – спрашиваю я. – Дать им романтическую картину этого места или убедиться, что они понимают, что́ стоит на кону?

– Это ты мне скажи, – предлагает Самсон. – Это ведь ты теперь приносишь в Аннун больше всего радости.

Он произносит это как бы между прочим, и я не знаю, как это понимать. Должно быть, он имеет в виду, что мой Иммрал способен создавать веселье?

– Может, нам лучше просто рассказать им все и покончить с этим? – говорю я. – А потом они могут присоединиться к нам, не на шутку пугаясь, когда будут слышать имя Мидраута в Итхре.

– Да это все равно не в наших силах, – улыбается Самсон. – Это общее решение – все таны разных областей согласны в том, что не следует рассказывать сквайрам подробности прошлого. Полагаю, они просто боятся потерять новичков еще до того, как те пройдут через Остару…[9]

Как бы я ни была не согласна с тем, что от новичков скрывают правду, я могу понять, почему принято такое решение. Итхр теперь так уныл, что таны делают все возможное, чтобы сохранить часть магии Аннуна для тех, кто не знал его по-настоящему магическим.

Все чаще и чаще в Боско я оказываюсь в комнате для рисования. Я скрываюсь там в каждый перерыв. Рисунок моей собственной шкатулки-загадки завершен. Теперь мне нужно только сделать ее. Коробка Мидраута изготовлена из смеси дерева и металла. Твердые, негибкие материалы. Моя будет сделана из глины, что означает, что на нее не потребуется много времени. Глина высохнет быстро, а мне хочется, чтобы орнаменты и текстура были безупречны. Поэтому я делаю модель из картона, складывая квадраты вместе разными способами, чтобы рассчитать, какой способ сработает лучше.

Как-то в обеденный перерыв я сижу на скамье, пытаясь решить, будет ли зеленый рядом с синим выглядеть лучше, чем оранжевый, когда мимо проходит Лотти, видит, чем я занимаюсь, и застывает на месте.

– В чем дело, Лотти? Я занята.

Она смотрит на меня во все глаза, ее обычно собранное лицо как-то обвисает, а потом она выпаливает:

– Пандора!

– Нет, меня зовут Ферн.

– Ты собираешься… – Она как будто пытается понять собственные мысли. – Ты хочешь зарезать… потом выпустить наружу…