Волшебные сказки Азерота бесплатное чтение

Волшебные сказки Азерота

Gart Nix, Catherinne M. Valente, Chrisitie Golden, Kami Garcia and others

WORLD OF WARCRAFT. FOLKS & FAIRYTALES OF AZEROTH

Печатается с разрешения компании Blizzard Entertainment International.

© 2021 by Blizzard Entertainment, Inc. All Rights Reserved. Folk & Fairytales of Azeroth, Overwatch, Diablo, StarCraft, Warcraft, World of Warcraft and Blizzard Entertainment are trademarks or registered trademarks of Blizzard Entertainment in the U.S. and/or other countries. All other trademarks are the property of their respective owners

© Т. Ратькина, перевод на русский язык

© В. Юрасова, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Предисловие

Думаю, искра воображения теплится в каждом человеке. В детстве мы слушаем сказки на ночь, а потом – особенно в дождливые дни – грезим наяву; играем в героев, злодеев и даже драконов. Скорее всего, именно фантазия и любовь к игре когда-то привели нас в Азерот, бескрайний мир Warcraft. Там мы по клику мыши переносились в ледяные цитадели, подводные империи и проклятые земли. Снова выбирали свой путь, постигали ценность чести и героизма, улаживали конфликты и заводили друзей. Мы поняли, что воображение, любовь к историям и игре не исчезают с годами.

И узнали, что мир Warcraft может поведать много историй. Речь не о Пылающем Легионе, Короле-Личе или кознях Древних богов: мы были участниками масштабных событий, связанных со всеми ними. Но сколько менее важных, но не менее увлекательных историй прошло мимо нас? Страшные сказки, которые рассказывают непослушным детям. Предания о славе, укрепляющие боевой дух воинов перед сражением. Романы, которые становятся утешением для любящих сердец, истерзанных разлукой. Эти истории обрастают все новыми подробностями по мере того, как, передаваясь из уст в уста, распространяются от Калимдора до Восточных королевств – и дальше, в земли на другой стороне планеты. Эти истории помогают понять, как играет в драконов простой народ Азерота.

Чтобы уловить и зафиксировать их прихотливую сущность, команда World of Warcraft прибегла к помощи самых ярких звезд современного фэнтези. Вместе мы провели много часов, изучая предания вселенной Warcraft, описывая места и людей, которые, как нам казалось, заслуживали особого внимания. Мы ничего не отвергали – и были вознаграждены. Странные, легкомысленные сюжеты сработали лучше, чем мы ожидали (кто не хочет услышать страшилку для гоблинов?). Мифы реального мира протянули нам руки, став для авторов источником вдохновения; бесчисленные чашки кофе давали силы для мозговых штурмов, ночных бдений и потрясающих разговоров.

В историях, которые вам предстоит прочесть, осколки мира Warcraft трансформируются в живые, дышащие легенды; они тесно связаны со множеством культур Азерота, но не исчерпываются ими, проникая в самые отдаленные уголки вселенной Warcraft. Авторы следовали моим советам и учитывали мнение специалистов команды Warcraft, что не помешало им самостоятельно и свободно исследовать Азерот. В итоге кто-то создал произведения, укорененные в каноне, а кто-то ограничился небылицами, которые рассказывают заезжие гости.

Хорошая сказка всегда провозглашает простые истины или преподает моральные уроки; сказки, собранные в этой книге, не исключение. Они рассчитаны на взрослых читателей, но заинтересуют и юных фанатов Warcraft. И вообще всех любителей захватывающего фэнтези!

Писатели и художники, создавшие эти произведения, продемонстрировали разнообразие игры Warcraft, которое мы в Blizzard так любим и ценим. Мы счастливы поделиться с вами прекрасной антологией! Ведь для того, чтобы познакомиться с целой вселенной, недостаточно услышать один голос или прочесть одну сказку.

Итак, приготовьтесь: снимите доспехи и вложите меч в ножны. Если хотите, прочтите несколько историй вслух. Откройте для себя легенды и мифы Азерота. Давайте играть в драконов вместе!

Эллисон Айронс, редактор

Глаза Матери-Земли

АВТОР Л. Л. Маккинни

ИЛЛЮСТРАТОР Кори Годби

В незапамятные времена, когда Азерот не знал ни солнечного света, ни ночной тьмы, Мать-Земля бродила по бескрайним просторам вселенной. Ее не пугали ни зловещие тени, ни доносившийся из темных глубин шепот. Она слышала лживые посулы Древних, но не верила им.

Лишь одно тревожило Матерь-Землю: она была беременна и понимала, что во время родовых схваток будет беззащитна перед бездной. Она искала место, свободное от гниения и порчи; только там могла она дать жизнь свету своего сердца. Но Мать-Земля не нашла такого убежища. Тогда она решила создать его сама. Так началось формирование мира.

Мать-Земля сложила ладони чашей – и появилась суша; выгнула спину – и возникли горы. Она тут же дотронулась до их вершин. Там, где ногти Матери-Земли коснулись камней, в воздух взмыли столпы пламени. Она провела пальцами по суше – и в образовавшихся бороздах потекли первые реки. Вскоре перед Матерью-Землей простирались бескрайние моря и океаны. Они рвались обрушиться на скалы и пылающее на берегу пламя. Вода, земля и огонь вступили в противоборство, и ни одна из стихий не хотела уступать.

Обозрев свои творения, Мать-Земля рассмеялась. Ее смех стал ветрами. Они пронеслись над равнинами, поднимая свежую пыль.

«Аккуратнее!» – предупредила Мать-Земля. Но ветры были слишком нетерпеливы. Тогда она наклонилась, чтобы показать, как касаться молодого мира.

«Вот так!» – Она подула на отдыхавший на полях туман, который тут же закрутился спиралью и поднялся в небо. Легкий и белоснежный у земли, на высоте он стал густым и серым. Туман превратился в тучи. Вскоре небеса разверзлись и пролились дождем. Земля жадно пила бесценный дар. В благодарность она породила траву, кусты, деревья и леса, болота и непроходимые джунгли. Ветры быстро усвоили урок. Теперь они беспечно играли ветвями деревьев и весело скользили над цветущими полянами.

Мать-Земля в изумлении рассматривала свои новые творения и нежно шептала их имена. Она дала названия новорожденным рекам. Играла в догонялки с ветрами. Ложилась рядом с еще совсем юными горами, чтобы посекретничать с камнями. И как же она любила протягивать руки к небу и чувствовать, как звезды целуют пальцы! Как прекрасен ее мир, ее исполненное покоя святилище! «Вы обязательно подружитесь с моими детьми», – улыбнулась она стихиям.

Мать-Земля любила свои создания, и они отвечали ей взаимностью. Чтобы согреть ее, горы извергали свои раскаленные сердца. Когда ей было жарко, проливались дожди. Когда хотелось послушать музыку, реки журчали, а огонь мелодично трещал. Все вокруг сияло новизной. Творения Матери-Земли были до краев переполнены ее сущностью; мраку и злу не было доступа в этот мир.

«Теперь, – решила она, – я могу родить детей».

Мать-Земля преклонила колени на золотых равнинах. Почва окутала ее тело. Реки охлаждали ее чело. Скалы укрыли ее от непогоды, а огонь отгонял от нее тьму. Окруженная заботой, она мучилась родами. Наконец из ее утробы вырвался луч света, яркий и искрящийся. За ним последовал второй, мягкий и теплый.

«Ан’ше! – обратилась Мать-Земля к своему первенцу. – Сын мой! Ты будешь дарить жизнь, кипящую и радостную. А ты, Му’ша, – сказала она второму ребенку, – моя любимая дочь, будешь приносить исцеляющий покой».

Быстрые и усердные ветры разнесли весть о рождении детей по суше и морю. Вскоре все создания Матери-Земли собрались у колыбели младенцев, ликуя и наслаждаясь излучаемым ими светом.

Новорожденных звали Ан’ше и Му’ша. Но стихии называли их Солнце и Луна.

Время шло, и двойняшки все больше сближались с творениями своей матери. Ан’ше пользовался теплом огня как своим собственным. Му’ша танцевала с приливами и отливами. Ан’ше сдружился с горами, а Му’ша секретничала с ветрами. Солнце и Луна становились все могущественнее: они научились воздействовать на стихии, с которыми были неразрывно связаны, и присваивать их силу. Двойняшки создали себе оружие для состязаний и игр. У Ан’ше был обоюдоострый меч. У Му’ши – лук и стрелы.

Радость Матери-Земли была бесконечной. Направляя детей нежными словами и ласковыми прикосновениями, она вела их по жизни. Открывала двойняшкам секреты юной вселенной и восхищалась тем, как они играют друг с другом и с ее творениями.

Мать-Земля видела, что это прекрасно.

И все же она всегда была внимательна, даже осторожна. Ее милые дети еще так малы и уязвимы для скрывавшейся в бездне порчи! Элементы вселенной усердно отгоняли мрачные тени, но Мать-Земля тревожилась. Она беспрестанно следила за двойняшками: не спала и не отвлекалась, ни на секунду не упускала их из виду, даже если другие ее создания охраняли детей.

Сотворение мира, рождение Солнца и Луны и забота о них утомили Матерь-Землю. Она измучилась и понимала, что должна отправиться на покой. Но страх не отступал. Как защитить детей во сне? Как уберечь их от мрачной бездны?

Наконец Мать-Земля приняла решение: чтобы спасти двойняшек, она вдавит их в свои глаза. Когда она проделала это с Ан’ше, дневной свет померк. Так мир познал ночь. Тишина и покой, наполнившие вселенную, заглушили тревогу Матери-Земли.

«Солнце и Луна. День и Ночь. Теперь я всегда буду видеть вас, дети мои!» – прошептала она. Когда Мать-Земля вобрала в себя Му’шу, свет любви вновь засиял в ее глазах. Теперь ее дети в безопасности.

«Позаботьтесь об этом мире, – попросила Мать-Земля свои творения, прежде чем погрузиться в забытье. – Ограждайте его от тьмы, пока я не проснусь».

Мать-Земля спала, не переставая заботиться о Солнце и Луне, – так же, как когда-то дремала, вынашивая их. Она всегда оставляла один глаз открытым: сила Солнца и Луны была так велика, что Мать-Земля не могла держать в себе весь излучаемый ими свет. И все же ее полудрема лишила вселенную тепла, которым обладал Ан’ше. Холод прокрался в мир. Вершины гор покрылись снежными шапками, реки начали замерзать. Дожди превратились в первый снег. Без присмотра Му’ши, всегда танцевавшей с ними, ветры превратились в шторма и ураганы.

Когда Мать-Земля пробудилась, ее взору предстал новый мир. Заметив, как сильно изменились элементы вселенной, она с трудом сдержала слезы. Но вскоре все вошло в привычную колею. Мать-Земля теперь держала глаза открытыми, и связь двойняшек с миром восстановилась. С возвращением Солнца и Луны холода прекратились, а бури утихли.

Творения Матери-Земли утешали ее, доказывая, что в мире появилось много хорошего. Они показали ей растения и животных, благоденствующих среди тающего снега. Тогда Мать-Земля дала названия временам года – тем, когда она бодрствовала, и тем, когда отдыхала.

Она научила детей обращаться с элементами мироздания в разные сезоны. Показала, как окрашивать листья в яркие цвета перед тем, как они опадут; как удобрять поля, чтобы в них прорастали семена. Вскоре Ан’ше и Му’ша настолько освоились, что стали менять времена года по собственному желанию.

«Хорошо! – сказала Мать-Земля повзрослевшим детям. – Вы продемонстрировали свою мощь и доказали свою силу. Вы сможете противостоять тьме. Мир ваш. Я создала его для вас. Присматривайте за ним. Берегите всех, кто считает его своим домом. Но вы не должны выходить из моих глаз. Только здесь вы будете в безопасности».

С тех пор, когда Мать-Земля уходила на покой, Ан’ше и Му’ша сквозь ее прикрытые веки взаимодействовали с миром. Они были достаточно сильны, чтобы обеспечить чередование времен года и подготовить все уголки вселенной к связанным с ним переменам. Двойняшки жили в голове Матери-Земли; их свет всегда струился из-под ее ресниц. Солнце и Луна никогда не расставались. Когда Мать-Земля просыпалась, сияние ее детей наполняло все уголки вселенной радостью.

Видеть и чувствовать, как Ан’ше и Му’ша взрослеют и набираются сил, было счастьем для матери. Ее переполняли ликование и любовь. Однажды Мать-Земля решила поделиться своей радостью с двойняшками. Отходя ко сну, она растянулась на земле, превратив золотые равнины в уютную колыбель. Биение ее сердца глубоко проникло в почву, пропитав ее жаждой жизни. Проснувшись, Мать-Земля обнаружила, что под ее грудью зародилась новая жизнь.

«Идите сюда! – обратилась она к детям равнин. – Посмотрите, сколько прекрасного ожидает вас в этом мире!»

Почувствовав новую жизнь, Ан’ше и Му’ша начали мерцать и изумляться.

«Их так много!» – прошептала Му’ша.

«Как мы их назовем?» – спросил Ан’ше.

Мать-Земля собрала пшеницу с золотых равнин и осыпала ею свое потомство. «Шу’хало, – пробормотала она. – Вы – воплощение моей любви. Я вдохнула в вас жизнь, чтобы познакомить со своими детьми. Ан’ше и Му’ша, мои Солнце и Луна! Вы должны научить шу’хало всему, что узнали от меня. Тогда они смогут заботиться о мире и взывать к его стихиям. Тогда они почувствуют мою любовь в вас и во всех моих творениях».

Ан’ше и Му’ша научили шу’хало (их еще называют тауренами) всему, что знали сами. Как обращаться к элементам мироздания, принимать дары земли, строить дома и добывать пищу, петь, танцевать и бродить по полям, как пересекать реки и охотиться за лесными зверями. Шу’хало благодарили и почитали элементы, Луну и Солнце, а главное, Матерь-Землю, создательницу всего сущего.

На время во вселенной воцарилась гармония.

Пока все были поглощены заботой о тауренах, Древние боги наблюдали за миром из темных глубин. И ждали. Их терпение было безграничным, как сама вселенная. Теперь Солнце и Луна стали независимыми и сильными; они могли сами позаботиться о себе. А вот таурены были еще совсем юными и беззащитными.

Когда Мать-Земля снова погрузилась в сон, а энергия Солнца и Луны, просачиваясь сквозь ее прикрытые веки, подготавливала смену времен года, Древние начали устанавливать свою власть над миром. Медленно и почти незаметно в щели земли вползли тени. Потом, осмелев и набравшись сил, они простерлись над равнинами и, наконец, отравили сердца тауренов своим ядовитым дыханием. Древние Боги хотели преподать шу’хало собственные уроки. Тихо, но неустанно шептали они о ненависти. Злости. Жадности. Разочарованиях. И о войне. Этот шепот соблазнил многих тауренов. Встав на сторону зла, они обратились против своих соплеменников, принесли разрушение и горе на земли, которые считали своим домом. Свет погас в их душах. Тьма проникла в их сознание. Они потеряли себя, превратившись в комок противоречивых мыслей и жестоких намерений.

Ан’ше и Му’ша беспомощно наблюдали за тем, как хаос поглощает шу’хало. Они не знали, что делать, ведь мать только упоминала о тенях, но не рассказывала детям о том, какие страдания эти злые силы могут принести.

Обезумев от горя, они закричали, чтобы разбудить Матерь-Землю. Вместо воды из облаков пролилась кровь. Пожары обратили леса в пепел. Ветры завывали, перерастая в свирепые ураганы. Земля сотрясалась от гнева, горы раскалывались, и поверхность мира покрылась шрамами. Вселенная пришла в упадок. Таурены враждовали между собой и впервые стали убивать друг друга, втянув в эту войну даже стихии.

– Что это? – воскликнула Мать-Земля. – Что случилось?

– Что-то темное… – простонал Ан’ше.

– Поднялось из глубин, – со слезами закончила Му’ша.

Мать-Земля пришла в отчаяние, но проронила лишь одну слезу. Мир, который она так старательно и долго создавала (она заставила сушу простираться равнинами и вздыматься горами, научила элементы мироздания заботиться о лесах, показала шу’хало красоту золотых полей!), был испорчен. Пришла тьма, и Мать-Земля не могла ограничить ее власть над вселенной. Зло пропитало мир, и теперь все в нем могло погибнуть.

Значит, и сама Мать-Земля перестала быть надежным убежищем для двойняшек. Она так тесно связана со своим творением, что не сможет его покинуть. Возможно, рано или поздно она тоже падет под натиском гниения и тьмы. Что тогда станет с Ан’ше и Му’шой?

Опустошенная, Мать-Земля смахнула слезу – и вырвала свои глаза. Теперь свет Солнца и Луны навсегда покинет ее.

– Простите меня, дети! У нас нет другого выхода! – крикнула она.

Двойняшки тщетно пытались утешить мать. Окаменев от горя, она распростерлась на земле. Больше она не могла видеть ни свои творения, ни своих любимых детей. Она не двигалась и почти не дышала.

– Мы должны остановить это! – сказал Ан’ше сестре.

Му’ша согласилась. Вместе они отправились в путь. Двойняшки бродили по земле, ища то, что совратило тауренов и повергло в отчаяние их мать.

Ветры разнесли слух о горе Матери-Земли и странствиях Солнца и Луны по всей вселенной. Узнали об этом и таурены. Вскоре двойняшки встретились с ними.

– Будь осторожен! – предупредила Му’ша брата. – Мы не знаем, впали ли эти шу’хало в безумие.

Когда таурены подошли ближе, Солнце и Луна поняли, что, хоть тьма и коснулась их, она еще не завладела их существом.

– Им можно доверять, – с облегчением сказала Му’ша, опуская лук.

Женщина, возглавлявшая процессию тауренов, обратилась к Солнцу и Луне с приветствием:

– О, сияющее Солнце и светозарная Луна! Мы узнали о страданиях Матери-Земли. Эта весть наполнила наши сердца печалью. Мы пришли, чтобы предложить вам помощь!

Ан’ше в изумлении посмотрел на сестру:

– Мать не захочет, чтобы они рисковали. После всего, что случилось… Наш долг – защищать их!

Женщина-вождь вновь обратилась к двойняшкам:

– Прошу вас, услышьте меня. Как и вы, мы дети Матери-Земли. Мы живем на ее равнинах. Ветры доносят до нас ее стоны. Мы чувствуем ее любовь. И мы хотим защитить нашу семью!

Когда таурены расступились, Ан’ше и Му’ша увидели повозку. Они склонились над ней, чтобы рассмотреть дар шу’хало, но тут же в недоумении отшатнулись.

На подстилке из травы лежал ребенок. Он излучал синий свет жизни; в младенце мерцала искра, родственная той, что горит в Солнце и Луне.

– Мы нашли дитя в полях, – объяснили таурены. – Мы остановились у берега реки, чтобы отдохнуть. Но прежде, чем мы успели напиться, вода отступила и мы увидели колыбель с младенцем.

В эту минуту ребенок открыл глаза и заплакал.

Его крик проник в сердца двойняшек и напомнил о горе, в которое погрузилась их мать. Тут они поняли, кем был этот младенец: единственная слеза, пролитая Матерью-Землей, упав на золотую равнину, породила новую жизнь.

Му’ша взяла ребенка на руки, и он затих.

– Это свет нашей матери. Наш родственник… – сказала она брату.

– Как мы его назовем? – спросил Ан’ше.

– Мать знает. Нужно отнести его к ней.

– А как же тени?

Как только прозвучало это слово, все вокруг замерло. Наступила неестественная тишина.

Ан’ше обнажил меч. Му’ша подняла лук.

Они настороженно прислушивались, готовые защищать тауренов и младенца.

Атака теней не заставила себя ждать.

Тьма напоминала ползучую тварь, бесшумно подкрадывающуюся к жертве, чтобы разорвать ее в клочья. Ан’ше был непоколебим, как скала, и сражался яростно, как пламя. Му’ша была быстрее ветра и ускользала от теней, как вода. Таурены воззвали к элементам мироздания, прося их помощи в смертельной битве.

Сияющий меч Солнца рассеивал тени. Там, где падали мерцающие стрелы Луны, стихал зловещий шепот. Солнце и Луна заставили тьму отступить, а элементы мироздания загнали ее во впадины и щели.

– Мы побеждаем! – воскликнул Ан’ше, воздев к небу меч.

Он не заметил приближения коварной тени. Она набросилась на Солнце, стремясь поразить его в самое сердце.

– Брат! – воскликнула Му’ша, выпуская стрелу.

Стрела достигла цели и разодрала тень надвое, но та успела ранить Ан’ше. Схватившись за бок, он упал; между пальцев струилась кровь.

Му’ша кинулась к брату и попыталась перевязать его рану, призвав на помощь ветры и воду. Но что бы она ни делала, кровотечение не останавливалось.

– Рана слишком глубокая. Я не могу ее залечить. Может, наша мать…

– Не оставляй меня, сестра! – взмолился Ан’ше.

– Не оставлю!

Му’ша осталась с братом, поручив ветру передать Матери-Земле мольбу о помощи.

Услышав об угрозе, нависшей над двойняшками, Мать-Земля разорвала оковы печали. Хоть ее скорбь и была велика, любовь к детям оказалась сильнее. Ослепленная, Мать-Земля не знала, куда идти. Но волны морей и рек шептали ее имя, и она шла на зов. Ветры поддерживали ее под руки, аккуратно направляя туда, где двойняшки боролись с тьмой.

– Ан’ше! Му’ша! – кричала она.

– Мама! – Луна потянула мать за собой. – Ан’ше ранен.

Мать-Земля встала на колени рядом с сыном и провела пальцами по его лицу. На ее руках остались следы крови.

– Я не могу залечить рану! – плакала Му’ша.

– Но ты поддерживаешь в нем жизнь!

Мать-Земля обняла детей, радуясь тому, что нашла их, и удивляясь, что они не одни.

– Шу’хало нашли младенца на равнине, – объяснила Му’ша. – Кажется, он родился из твоей слезы.

Мать-Земля взяла ребенка на руки, и радость вновь осветила ее:

– Не отчаивайся, Ло’Шо!

Убаюкивая дитя, она спросила у двойняшек, что стало с тьмой.

– Нам удалось ее оттеснить, – ответил Ан’ше.

– Но таурены до сих пор в опасности. Тьма может вернуться в любой момент! Что нам делать, мама? – воскликнула Му’ша. – Ан’ше ранен, а я не могу сражаться. Ведь если мой исцеляющий свет перестанет падать на брата, он погибнет.

Мать-Земля повернулась к Солнцу и Луне. Она больше не видела, но прекрасно помнила обширность и красоту своего творения, искрящееся чудо жизни и разрушительную силу теней, стремившихся погубить все сущее.

– Увы! – произнесла она наконец. Сердце Матери-Земли исполнилось тоски, ведь она приняла непростое решение. – Шу’хало, мои шу’хало, свободны, но затронуты порчей. Они будут привлекать тьму, если я не найду, где заточить ее.

– Мама, не надо! – запротестовали двойняшки, но Мать-Земля успокоила их, как когда-то элементы мироздания:

– Я должна. А вы должны вернуться на небо. И остаться там навсегда. Оттуда вы увидите всю вселенную. Оттуда сможете преследовать и рассеивать тени, которые я не сумею сдержать. Ан’ше, не отдаляйся от сестры. Она должна видеть тебя, чтобы исцелять твои раны. Му’ша, будь рядом с ним. Ты его тайная сила. Вот!

На миг Мать-Земля прижалась лицом к младенцу, а потом передала его Му’ше.

– Возьмите его с собой. Он еще совсем юн, и тьма не коснулась его. Учите его, дети мои. Учите так, как я учила вас. Пусть заботится о шу’хало и об этом мире. Пусть знает, что я люблю его. Как и всех вас.

Мать-Земля в последний раз обняла и поцеловала своих детей.

– Заботьтесь друг о друге. И будьте сильными! – прошептала она, когда двойняшки начали всхлипывать. – Помните, что я с вами. Я со всеми своими творениями. Всегда!

Солнце и Луна вернулись на небо, забрав с собой младенца.

С тяжелым сердцем и непоколебимой уверенностью в правильности принятого решения Мать-Земля призвала элементы мироздания.

Призвала ярость огня. Силу ветра. Твердость камня. Мощь воды. И вновь распростерлась над миром. Мать-Земля в последний раз обняла равнины. Широко раскинула руки, чтобы проложить дороги для шу’хало. Прислушалась к ветрам, которые доносили до нее мольбы детей. Приникнув к земле, позволила ударам своего сердца еще глубже проникнуть в ее недра.

Здесь она и останется; здесь будет стоять на страже гармонии и света, отражать атаки теней и заглушать зловещий шепот. Мать-Земля отдала всю себя своим творениям. Она больше не сможет подняться и никогда не отправится бродить по миру. Зато ее дети будут в безопасности!

Когда Му’ша поняла, какую великую жертву принесла Мать-Земля, ее сердце было разбито. Но Луна не утратила мужества. Она приказала легкому бризу донести напутствия матери до шу’хало. Потом притянула к себе приливы и ветра, чтобы они слышали каждое ее слово и исполняли ее волю. Ан’ше без устали освещал равнины, чтобы на них не прокрались тени. Двойняшки оберегали мир, а юный Ло’Шо наблюдал за ними, впитывая мудрость Матери-Земли. Вот какие уроки преподали младенцу старшие брат и сестра:

– В мире есть мгла. Но мы – свет; мы останавливаем нашествие теней. Не беспокойся и не бойся! В каждом творении ты найдешь Матерь-Землю. Она всегда с нами. Вместе мы становимся сильнее, и ты никогда не останешься один.

Освещенная Солнцем или двумя Лунами (Ло’Шо, или Синий Карлик, со временем превратился во вторую Луну), Мать-Земля крепко прижимает к себе мир, следя за всем, что в нем происходит. Своим телом она ограждает вселенную от мглы. Своей любовью делает ее безопасной. Хоть свет и погас в ее глазах, тепло ее сердца никогда не иссякнет.

Шу’хало уже не те, что были в момент творения, но Мать-Земля никогда не покинет их. Ее любовь и мудрость будут направлять их до скончания веков.

О маленькой клыкаррке

АВТОР Гарт Никс

ИЛЛЮСТРАТОР Джастин Жерар

– И это весь твой улов? – спросил Онаака.

На крепких широких плечах юного клыкарра лежал огромный королевский лосось. Под головой рыбы виднелось отверстие от копья – удар был нанесен искусно.

Кровь тонкой струйкой стекала вдоль грудного плавника и просачивалась за воротник сального жилета, пачкая скрытый под ним белоснежный мех.

– Иди первой, – добавил он. – Чтобы взвесить мою добычу, учителю ловли придется позвать помощника.

Тарука не сказала Онааку, что его драгоценный мех в опасности. Она надеялась, что кровь пропитает всю спину и отмыть ее будет невозможно. Онаака всегда старался унизить Таруку. Может, потому, что она – самый маленький калу’ак (так называют себя клыкарры), взваливший на себя тяжкое бремя рыбной ловли, которое позволяет выжить и семье, и всему роду. Онаака и Тарука родились в один день, под одним созвездием, но были отличны во всем. Онаака стремился прославиться. Тарука мечтала, чтобы ее просто замечали.

Она выступила вперед и положила на ледяную глыбу связку пятнистого желтохвоста. Тарука поймала семь рыб, но все вместе они весили в четыре раза меньше, чем гигантский лосось Онаака. Каттик Укушенный Акулой (он не рыбачил с тех пор, как потерял глаз, руку и ногу в схватке с акулой) фыркнул и кивнул. При свете закатного солнца его клыки казались слишком желтыми. «Напрасно он не чистит их, как остальные калу’аки… – подумала Тарука. – Пожелтели настолько, что символы семьи и рода не разглядишь».

Учитель ловли поднял связку желтохвоста, чтобы оценить вес, потом снова положил ее на лед и выбрал разноцветную веревку Таруки (синий-синий-зеленый-красный-желтый) из тридцати веревок, каждая из которых принадлежала рыбаку общины. В ознаменование сегодняшнего улова Каттик завязал на веревке Таруки один узел. Всего на ней было четыре узла – меньше, чем на большинстве других.

– Всего один узел? – спросила Тарука, пытаясь скрыть разочарование.

Клыкарры делили пищу поровну, но за большой улов получали узлы, которые обменивали на предметы роскоши, новые инструменты, оружие. И даже на монеты, необходимые для торговли с другими общинами. Тарука хотела собрать пять узлов. За них старый барахольщик Варрак обещал ей рулон материи для воздушного змея, о котором мечтала младшая сестра Таруки Унка. Она была очень активным ребенком и давно пыталась починить и запустить старого змея Таруки.

– Один узел, – подтвердил Каттик. – Рыбы маленькие; у трех уже появилась жаберная гниль. Они сгодятся разве что на суп.

Тарука остолбенела. Укушенный Акулой не мигая смотрел на нее уцелевшим левым глазом, темным и глубоко посаженным. На месте правого глаза зияла красноватая рана, которая только начала зарубцовываться. Широкие брови были кустистее и гуще, чем у других клыкарров. У Каттика все было непомерным: брови, усы, клыки… и чувство собственной значимости.

– Покажи мне жаберную гниль! – сказала Тарука, указывая на рыбу и надеясь, что никто не заметит, что она поднялась на цыпочки. Чешуя желтохвостов еще отливала серебром, ведь их вынули из воды всего полчаса назад: Тарука тащила рыбу в сети, привязанной к лодке. Красные жабры, чистые глаза. Ни одного тусклого волокнистого нароста – признака жаберной гнили.

– Один узел, – повторил Каттик. – Может, когда-нибудь ты получишь больше. Но не сегодня.

Тон учителя ловли не оставлял сомнений в том, что, по его мнению, больше узлов Тарука не получит никогда. Он жестом приказал ей пропустить Онаака.

Тарука кипела от злости, но ничего не могла поделать. Она забрала свой улов и направилась к другой массивной глыбе льда, где Ларати разделывала рыбу. Очищенные тушки она кидала помощницам, которые посыпали их льдом и укладывали в корзины из тюленьей кожи. Община собиралась в Камагуа – один из главных городов килу’аков, где племя всегда останавливалось во время кочевых странствий. Матерям, подросткам и детям предстояло долгое путешествие по заснеженным равнинам; нужно было запастись едой – на случай задержки, связанной с погодой, или других неприятных сюрпризов. Провизию укладывали на сани, которые тащили тюлени. Что касается рыбаков, то они добирались до Камагуа на лодках, добывая пропитание по дороге. На это уходило всего несколько дней.

– Каттик сказал, что у рыбы жаберная гниль. Так что ее нельзя есть, – проворчала Тарука.

Ларати отвлеклась от обезглавливания, потрошения и филетирования. Она с силой вонзила нож в колоду, и в воздух взлетела ледяная стружка.

– Каттик похож на древний валун, – улыбнулась Ларати. – Он не меняется. И терпеть не может все молодое и независимое. А в тебе соединились оба этих качества. Может, поработаешь со мной? Приятная компания. И никаких проблем.

– Он дал мне один узел. Всего один! – возмущалась Тарука.

– Каттик воняет хуже, чем тюлений помет весной… Когда начинает оттаивать, – сказала Ларати достаточно громко, чтобы ее услышал Укушенный Акулой.

Потом он, конечно, отомстит и унизит ее в ответ; между ними так заведено уже много лет.

– Но… никто не дал бы тебе больше. От другого учителя ловли ты бы не получила ни одного узла, – добавила Ларати другим тоном.

Тарука по-клыкаррски вздохнула: со свистом выпустила воздух через сжатые губы – и опустила плечи. Потом поправила рыболовную сеть, которая норовила соскользнуть с плеча, и добавила:

– Знаю. Надо ловить больше рыбы. Огромной рыбы!

Ларати кивнула без особого энтузиазма и снова взялась за нож из китового уса. Через секунду она отсекла голову очередной рыбы, незаточенной частью клинка сбросила ее в корзину и начала разделывать тушку. Тарука устало поплелась прочь. Даже ее подруга Ларати не верит, что она может поймать больше. Все против нее! Тарука ниже и легче других клыкарров. А значит, не может управлять большими лодками. Долго грести Таруке трудно – не хватает сил. Поэтому она почти все время идет под парусом. У такого способа передвижения, конечно, есть свои достоинства. И недостатки.

В довершение всех бед, отец не научил Таруку рыбачить. Просто не успел. Он умер вскоре после того, как они впервые вышли в море. Не вернулся с рыбалки. Через неделю к берегу прибило мачту его лодки – без парусов и такелажа, с расщепленными концами. Прошли годы, и Тарука, укоротив мачту, приспособила ее для своего крошечного суденышка. От отца ей досталась еще одна вещь… И, конечно, воспоминания о том единственном дне, когда они вместе рыбачили. Отец дал ей леску и крючок, но за целое утро она так ничего и не поймала. Она хотела порыбачить с копьем или сетью, но не могла их даже поднять.

– Тарука! Настоящему рыболову нужны не крючок, сеть или копье, а терпение…

Через час она поймала огромного солнечника; пытаясь удержать его, Тарука чуть не вывалилась из лодки, и смеющийся отец втащил назад и дочь, и рыбу.

На следующий день друзья позвали Таруку запускать воздушного змея, и отец вышел в море один. Он так и не вернулся. Тарука научилась рыбачить сама, наблюдая за окружающими, прислушиваясь к разговорам, пробуя и ошибаясь. В самом начале ошибок было очень много. Другие клыкарры не рассказывали ей об опасных течениях или местах, где нерестилась рыба. Все считали, что учить молодого калу’ака рыбачить может и должен только отец. Лишь несколько клыкарров ободряли Таруку и давали советы, больше похожие на туманные намеки.

– Я поймаю огромную рыбу! – убеждала Тарука сама себя. – Обязательно поймаю!

Она повторяла эту мантру, пробираясь по подтаявшему снегу к лагерю, который расположился в укромной долине недалеко от гавани. Вдруг сзади послышались шаги. Тарука решила, что это Онаака преследует ее, чтобы в очередной раз похвастаться своим уловом, и заторопилась, опустив голову и высоко поднимая ноги. Клыкарры не умели бегать, но миниатюрность позволяла Таруке перемещаться быстрее.

– Эй! Детеныш, подожди меня!

Это был не Онаака. Тарука остановилась и обернулась, узнав скрипучий голос Харуки. Однажды старая клыкаррка чуть не утонула; с тех пор ее голос трудно было с чем-то спутать. Харука была одним из самых опытных рыболовов.

– Стой! – крикнула она, пытаясь отдышаться.

У Харуки были голубые усы и загадочные символы на клыках. Тарука никогда таких не видела; они были совсем не похожи на знаки семьи и рода, вырезанные на клыках других калу’аков. Тарука знала, что Харука удостоилась символов за великие свершения, но не решалась спросить, что именно та совершила. Ведь Харука могла смертельно ранить не только копьем, но и острым словцом.

– Тебя уже предупредили насчет пролива Ликуокк?

– Нет, – ответила Тарука.

Харука злобно заворчала, но юная клыкаррка чувствовала, что гнев старейшины направлен не на нее. Харука тяжело опустилась на колено, вынула из-за пазухи нож для разделки рыбы – тонкую пластину тщательно заточенного китового уса, – очистила от снега участок земли и стала чертить на нем карту: тонкую береговую линию от теперешней стоянки до Камагуа и большой остров на юго-западе. Потом Харука убрала нож и пальцем в перчатке провела еще одну линию: она шла от стоянки до северной части материка, огибая остров.

– Никто не сказал тебе, что надо плыть дальним путем? Вот так, огибая остров Праак. Ты знаешь, что нельзя идти через пролив Ликуокк?

– Нет. Мне никто не сказал. Но почему?

– Там смерть. Остерегайся ее! – ответила Харука.

Она встала, отдуваясь так, что усы чуть не прилипли к глазам, потрепала Таруку по плечу и стала медленно спускаться с холма в гавань.

Тарука задумчиво провожала ее взглядом. Неужели Харука искренне хочет помочь? Или другие клыкарры специально подослали ее, чтобы обмануть Таруку? Знали, что юная клыкаррка поверит старейшине… Чем дольше она размышляла, тем недоверчивее становилась. Скорее всего, в проливе Ликуокк полно рыбы. Если она послушает Харуку, остальные придут в Камагуа на лодках, переполненных свежим уловом, на день раньше нее. Они просто хотят избавиться от Таруки, избежать даже намека на соперничество.

– Я еще покажу им всем! – прошептала она. – Я поймаю много рыбы! Самой большой!

Ужин с сестрой и матерью, как это часто бывало, не принес Таруке радости. Унка дулась, не получив нового воздушного змея, а Макуша не проглотила ни кусочка, пока не закончила вышивать изящный узор на нижней рубашке. Она сидела, вплотную придвинувшись к лампе с китовым жиром, и ничего не говорила. Впрочем, все было понятно без слов. За вышивку тоже можно получать узлы, но эта работа требует больше времени. Через неделю Макуша доделает нижнюю рубашку, и Унка наконец получит воздушного змея. Мать научила Таруку шить; хоть дочь и не была такой мастерицей, как Макуша, вдвоем они могли бы вышивать по рубашке за два-три дня.

Меньше уважения от общины, почитавшей прежде всего рыбаков. Но больше стабильности.

– Я поймаю много рыбы по пути в Камагуа, – ответила Тарука на невысказанный упрек матери. – Ты, Унка, получишь своего змея, а маме я подарю мазь для чистки клыков, которая ей так нравится.

Унка с головой зарылась в меховую шкуру и притворилась спящей. Макуша издала звук, который можно было расценить и как поощрение, и как признак недоверия (второе, впрочем, было более вероятным), и продолжила шить. Тарука фыркнула, открыто выражая неудовольствие, и вышла из палатки.

Небо стало пурпурно-красным с оранжевыми прожилками (здесь, на севере, никогда не бывает совсем темно). Тарука заметила двух разноцветных воздушных змеев; наверное, их запустили подростки, не измученные дневными заботами.

Клыкаррка направилась к саням, чтобы проверить поклажу. Все было в порядке; завтра сани без труда пристегнут к тюленю или другим саням. У общины было всего шесть ездовых тюленей, так что каждый тащил несколько саней.

Один предмет, как обычно, привлек внимание Таруки. Он занимал почетное место поверх других вещей и не мог остаться незамеченным. Это были длинные (больше самой Таруки) ножны из превосходной тюленьей кожи, украшенные пуговицами из китовых костей. В них лежало единственное наследство, доставшееся семье от отца (если, конечно, не считать выброшенной на берег мачты), – меч, который его владелец, впрочем, почти не использовал. Меч был древним и таинственным. Много лет назад, когда Тарука была младше Унки, отец сказал ей: «Если меня будет подстерегать опасность, Оача’ноа велит взять меч с собой».

– Да! – раздался голос.

Он прозвучал у самого уха Таруки, но в то же время словно доносился издалека. Усы юной клыкаррки встали дыбом, а клыки заныли. Она изумленно обернулась, пытаясь понять, откуда доносится звук.

Вокруг не было ни души – только подростки в долине запускали воздушных змеев. Лагерь затих; все ужинали и ложились спать.

– Неужели мне почудилось? – подумала Тарука. Но она была уверена, что слышала голос. К тому же он ответил на вопрос… который она, кажется, не задавала. Или задала? В тот момент, когда вспомнила рассказ отца о мече и богине мудрости Оача’ноа.

Вдруг над равниной пронесся порыв ветра; он смахнул с саней снежинки и, покружив их в воздухе, опустил на меховые сапоги Таруки. Она инстинктивно посмотрела туда, где реяли воздушные змеи. Такой сильный ветер мог легко оборвать стропы. Но змеи едва шелохнулись. Как будто там было совсем тихо…

Тарука опустила взгляд. Снежинки сложились в фигуру, напоминавшую спрута.

Знак Оача’ноа!

– Мне нужно взять с собой меч? – спросила Тарука еле слышно, чувствуя себя ребенком, выпрашивающим у взрослых сладости.

Очередной порыв ветра разметал снежинки и тут же затих. Воздух снова был неподвижен.

Тарука потянулась к саням и забрала меч.

Ранним утром она отправилась в путь. Макуша и Унка еще крепко спали; на улице не было ни души. Рассвет едва забрезжил, но дорогу в гавань можно было найти без труда.

Утро выдалось морозным, но густой мех и жилет хорошо защищали Таруку. Подходя к гавани, она даже вспотела и немного ослабила шнуровку на перчатках и сапогах. Лодку юная клыкаррка, как обычно, подготовила накануне; теперь в нее предстояло уложить меч и рыболовную сеть. Тарука не стала вынимать меч из ножен – это казалось ей преждевременным. Она закрепила его у верхней кромки левого борта, рядом с ножом, которым пользовалась постоянно.

День обещал быть удачным. С юго-востока дул легкий бриз; к вечеру он должен усилиться. Тарука оттолкнула свое суденышко от пристани и аккуратно провела его между стоявших на якоре огромных лодок. Потом подняла передний и гротовый паруса, поставила их по ветру и взяла курс на север. Устраиваясь у штурвала, она обернулась. Несколько клыкарров, в том числе Онаака, готовились к отплытию. Он что-то крикнул ей вслед, но ветер унес слова прочь.

Тарука огибала берег, ни на секунду не теряя его из виду. Скорость лодки она определяла по проносившимся мимо ее бортов льдинам. Айсберги пока не представляли угрозы. Все изменится весной, когда море на севере вскроется ото льда и гигантские глыбы поплывут на юг.

Ближе к полудню Тарука увидела на горизонте очертания юго-западного побережья острова Праак. Если следовать совету Харуки, сейчас нужно взять курс на Праак. Несколько минут Тарука сомневалась, а потом решительно легла на другой галс и направила лодку в пролив Ликуокк.

Она высматривала признаки скопления рыбы: круги на воде – словно от невидимого дождя, или серебристые блики у самой поверхности, или стаи птиц. Но море не подавало никаких сигналов. Перед Тарукой расстилалось бескрайнее полотно воды, кое-где разрываемое хребтами волн, с которыми играл ветер. Он усилился и, надув паруса, плавно нес лодку вперед. Задуй он еще сильнее, Таруке пришлось бы брать рифы или даже спускать паруса. Но пока это был прекрасный ветер. Идеальный для путешествия в Камагуа.

Через час, когда, по подсчетам Таруки, она должна была достичь середины пролива, налетел резкий порыв. Это показалось юной клыкаррке странным: в небе ни облачка, нет характерного движения воды… Тарука спустила и свернула передний парус. У нее захватывало дух и от набранной скорости, и от беспокойства из-за внезапно разбушевавшейся стихии.

Тарука все еще не видела признаков скопления рыбы. Клыкаррка оглядывалась, не обращая внимания на ледяные брызги. Море становилось все неистовее; легкую зыбь сменили ершистые гребни.

Вдруг Тарука заметила что-то по левому борту. Она протерла глаза тыльной стороной перчатки и снова уставилась на воду. К лодке приближалась огромная тень. Она была в шесть раз длиннее и в три раза шире утлого суденышка Таруки. Тень двигалась стремительно, оставаясь полностью под водой.

Тарука сразу поняла, что предупреждение Харуки было правдивым и искренним. Но сожалеть о своих глупых подозрениях ей было некогда. Тень уже поравнялась с лодкой. Тарука судорожно дергала за веревки, которыми крепился к борту отцовский меч. Наконец она отвязала его и вырвала клинок из ножен; пуговицы разлетелись в разные стороны. В ту же секунду лодка содрогнулась и остановилась, словно налетев на скалу. Таруку швырнуло вперед. Она с грохотом упала на слань перед мачтой.

Лодка подпрыгнула и поднялась в воздух; с бортов лилась вода. Пару мгновений судно оставалось в горизонтальном положении. Потом корма начала опускаться, а нос подниматься. Тарука уцепилась за мачту левой рукой и с трудом встала. Отшвырнув ножны, она крепко зажала меч в правой руке, готовясь к схватке. В отличие от оружия клыкарров, клинок ее отца был не из обточенной кости, а из черного вулканического стекла.

Лодка поднималась все выше. Доски отчаянно скрипели… Вдруг судно заскользило кормой вперед. Тарука посмотрела за борт и увидела гигантское морское чудовище. Сейчас лодка съезжала по его чешуйчатой шкуре. Тарука не знала, что это за существо. Точно не кит. У китов не бывает такой мерцающей сине-черной чешуи.

Левиафан вытянул шею, и лодка покатилась быстрее. Тарука высоко подняла меч, перегнулась через борт и со всей силы вонзила его в тело чудовища.

Меч с лязгом отскочил, словно ударившись о камень. У клыкаррки задрожали руки. Значит, чешуя была броней. Такой мощной, что даже легендарный клинок отца не мог ее пробить.

Корма лодки врезалась в морскую гладь. Судно накренилось. Тарука подскочила и потеряла равновесие. Она тщетно искала ногами опору. Вдруг клыкаррка заметила зазор между двумя чешуйками на шкуре чудовища. Она просунула туда левую руку, пытаясь удержаться. Тем временем монстр поднял хвост – длинный, заостренный и юркий, как угорь. Тарука разжала пальцы и заскользила по чешуе чудовища к его голове.

Тарука промокла под дождем. Хотя нет, это был не дождь, а шлейф брызг, вырывавшихся из дыхала чудовища. Как и дыхательное отверстие кита, оно располагалось в центре головы, но, в отличие от китового, выпирало, как карбункул, имело коническую форму и было покрыто все той же непробиваемой сине-черной чешуей. Голову монстра обрамляли плавники с торчащими по краям острыми шипами.

Глаза чудовища были больше глаз кита и смотрели вперед. Почти как у рыбы-звездочета, которую Тарука как-то поймала на глубоководный шнур. На этом сходство с глазами любой виденной клыкарркой рыбы, впрочем, заканчивалось. Глаза левиафана больше напоминали глаза чайки – огромные, желтые с красной каймой. Но даже здесь нашлось отличие. Зрачки чудовища – мрачные и жесткие прямоугольники – были напрочь лишены круглой мягкости птичьих глаз.

Тарука больше не пыталась за что-то ухватиться. Она перевернулась на живот, зажала меч локтем и ногами скорректировала направление движения, нацелившись в глаз чудовища. Левый глаз.

Зияющая пасть приблизилась, и дождь прекратился. Тарука гневно вскрикнула, когда левиафан вытянул шею и ее скольжение замедлилось. Она отчаянно толкалась ногами и цеплялась свободной рукой за чешую, понимая, что это бесполезно. Если она не наберет скорость, то никогда…

Вдруг чудовище начало погружаться под воду, наклонив голову и вытянув хвост. Таруку снова понесло вперед. Море готово было поглотить ее… Тут ей вспомнились слова отца: «Настоящему рыболову нужны не крючок, сеть или копье, а терпение».

За секунду до того, как волны сомкнулись над Тарукой и она полностью потеряла ориентацию, клыкаррка вонзила меч в глаз чудовища. Сила удара была велика. Продолжая скользить по шее левиафана, Тарука все глубже загоняла клинок в темноту зрачка. Итак, все было кончено.

Из глаза монстра брызнула струя крови. В ту же секунду гигантская волна смыла Таруку с его головы. Клыкаррка выпустила клинок, который достиг мозга чудовища и застрял в нем. Двигаясь по инерции и не зная, что жизнь покинула его, массивное туловище уходило под воду.

Таруку затянуло в водоворот. Но она была клыкарркой! А значит, могла выжить в ледяной воде, которая мгновенно убила бы любого другого обитателя Азерота. К тому же калу’аки редко тонули. Тарука освободилась от жилета и отчаянно барахталась, пытаясь всплыть на поверхность. Наконец она показалась на гребне волны, сплевывая соленую воду и хватая ртом воздух. Тарука сняла ботинки, восстановила дыхание и осмотрелась.

Клыкаррка понимала, что, несмотря на выносливость и силу, долго не протянет. Истощение или переохлаждение рано или поздно доконают ее. Но она могла хотя бы отсрочить неизбежный конец. Если она увидит берег, то поплывет к нему. Если всплывут весла, за них можно будет уцепиться и немного отдохнуть. И тогда…

Лодка. Тарука моргнула и протерла глаза; с бровей стекала ледяная вода. Клыкаррка подождала, пока следующая волна поднимет ее на гребень, чтобы убедиться, что зрение ее не обмануло.

Да, это правда! Лодка не утонула, только перевернулась. Корпус наполовину погрузился в воду, но киль возвышался над морем на высоту вытянутой руки. Мачта дрейфовала неподалеку. Хоть и поломанная, лодка все еще оставалась на плаву.

Тарука добралась до нее и, дрожа, залезла на перевернутый корпус. Ей стало еще холоднее, и клыкаррка понимала, что нужно как можно скорее выбираться из ледяной воды. К счастью, солнце ярко светило, а ветер утих.

Тарука оценила ситуацию. Когда мех высохнет, она сможет согреться. Если опять не начнется шторм и волны не станут заливать судно, если оно не утонет, то ее шуба просохнет через пару часов. У нее есть нож и несколько кусочков вяленой рыбы. К мачте, которая дрейфует неподалеку, привязан свернутый парус. Ткань может пригодиться.

Однако Тарука не может управлять лодкой. Ей остается только дрейфовать и надеяться, что кто-нибудь придет на помощь. Или лодку прибьет ближе к берегу, и Тарука сможет доплыть до голых камней на горизонте. Оба варианта не внушали оптимизма.

Тарука снова заметила какое-то движение: в глубине мелькнула тень. Клыкаррка вздрогнула. Неужели она только ранила чудовище, и оно вернулось, чтобы отомстить? Она сжала нож, понимая, что спасения нет, и постаралась взять себя в руки.

Тень становилась все больше. Наконец со странным звуком, напоминающим плеск брошенного в воду валуна, чудовище всплыло на поверхность. Тарука смотрела на него, ожидая, что массивный острый хвост взлетит в воздух, удлиненные челюсти с острыми зубами широко раскроются и монстр проглотит ее вместе с остатками лодки.

Лишь через несколько секунд Тарука осознала, что видит всего лишь мертвую рыбу. Клыкаррка была опытным рыболовом и не могла ошибиться, но разуму понадобилось еще некоторое время, чтобы преодолеть приступ паники и уверенность, что на этот раз ей точно конец.

Наконец Тарука убедилась в том, что чудовище погибло. Она глубоко, но прерывисто вздохнула и рассмотрела дрейфующую тушу левиафана. Та высоко поднималась над водой; значительно выше туши мертвой рыбы. «Наверное, внутри много воздуха», – подумала Тарука. Тут ей пришла идея.

Может, есть шанс…

Тарука соскользнула с лодки и нырнула. Через пару минут она всплыла, держа в руках весло, – к счастью, его не оторвало от судна и не унесло в море. Устроившись рядом с килем, Тарука стала подгребать к туше. Добравшись до нее, клыкаррка привязала лодку к хвосту, залезла на монстра и направилась к его голове. Нагнувшись, заглянула в пасть и рассмотрела длинную, выступающую верхнюю челюсть. «Совсем как бушприт корабля», – подумала Тарука.

Она вернулась к лодке, обрезала оплетавшие мачту веревки и потащила ее на спину чудовища. Эта мачта уже пережила два несчастливых плавания. Придется ей послужить еще, на новом «судне»…

Тарука воткнула мачту в пасть. Она плохо держалась, и клыкаррка укрепила конструкцию обломками древесины. Для этого ей пришлось еще немного поплавать, но, придумав план, Тарука уже не так мерзла. К тому же у дыхала чудовища мех высыхал быстрее. Она закрепила бакштаг на извилистом хвосте монстра. Рукоятка меча продолжала торчать из его глаза; у Таруки не хватило сил вырвать ее, но она быстро сообразила, что рукоятка и обрамляющие голову чудовища шипы станут прекрасным крепежом для вант.

Оснастка была далека от идеала, но, когда Тарука подняла гротовый парус, ее «судно» начало двигаться, хоть и медленно. Им можно было управлять, хоть и не без труда. Для этого Тарука перемещала перевернутую лодку вдоль хвоста чудовища и аккуратно приспускала парус.

Кроме того, Тарука достала из лодки сеть. Вокруг мертвого левиафана вились падальщики, на них охотились хищники… Таруке удалось поймать много рыбы. Она ела свой улов и пила кровь, чтобы не погибнуть от истощения и жажды во время трехдневного путешествия.

Ее возвращение было триумфальным, хотя несколько сотен ярдов до гавани Камагуа Таруку тащили на буксире: ветер стих, сделав финал путешествия крайне утомительным. Все хотели помочь, так что странное «судно», которое одновременно было уловом Таруки, тащили лодки разных семей и кланов и даже байдарки детей. С берега поднялись десятки воздушных змеев, возвещая о великом и чудесном событии.

Онаака одним из первых предложил помощь с буксировкой. Тарука согласилась и не стала хвастаться удачным уловом. Он смотрел на нее внимательно и тихо, с каким-то новым выражением. И наконец произнес – так тихо, что только она могла услышать:

– Это хороший… Очень хороший улов.

Учителя ловли всех родов, которые собрались в Камагуа, выстроились у дамбы. За ними толпились десятки клыкарров. Всем хотелось увидеть ожившую сказку. Тарука увидела Макушу и Унку и помахала им. В ответ ей помахали все.

Клыкаррка стала на край пасти чудовища и взобралась на верхушку мачты. В толпе на берегу она высматривала Каттика. Он почему-то казался ниже ростом.

– Эй, Каттик! – крикнула Тарука Победительница Чудовищ, как ее уже успели прозвать в общине. – Что бы это ни было, вряд ли у него есть жаберная гниль. Сколько узлов ты дашь мне за улов?

Пристанище моих костей

АВТОР Алисса Вонг

ИЛЛЮСТРАТОР Линдси Буркар

В ту ночь, когда я украл Стонущую кость, я лежал в своей походной постели и ждал, пока остальной караван уснет, притворяясь, что не слышу мерного кап, кап, кап воды, стучавшей по парусиновой крыше фургона. Мои родители храпели в конце фургона, их усы трепетали на каждом выдохе.

Они спали, повернувшись друг к другу спинами; их большие, пушистые хвосты были гневно скручены в сторону друг от друга и плотно прижаты к их туловищам. Они снова поругались, как ругались каждую ночь на протяжении последних нескольких недель.

Я выскользнул из-под одеяла и, стараясь никого не разбудить, прокрался мимо моих младших братьев и сестер, спавших вповалку. Их было пятеро – еще совсем маленькие лисята с огромными лапами и чересчур большими остроконечными ушками. Когда я посмотрел на них, мое сердце сжалось. Я был самым старшим, без году взрослым, и проводил много времени, присматривая за ними. Даже сейчас, во тьме, они выглядели уставшими. Нам уже давно не удавалось хорошо выспаться – поспишь тут, когда рядом постоянно капает вода.

Я раздвинул холщовые полы тента и посмотрел на небо. Оно было чистым, и на нем ярко горели звезды. Песок пустыни под фургоном был сух.

Кап. Кап. Кап.

Мои уши дернулись.

Я направился к фургону старейшины Кулен, которая остановилась во главе каравана, и влажное, непрекращающееся капанье последовало за мной. Я без труда тихонько приподнял одну тяжелую полу – в ней уже было больше заплаток, чем шкуры, – и с еще большей легкостью проскользнул внутрь. Пока старейшина Кулен вяло ворочалась во сне, я неслышно подошел к резному деревянному сундуку, стоявшему у дальней стенки. Большинство пожитков нашего каравана использовалось для различных целей. Этот сундук был редким исключением, и предназначался он для одной-единственной вещи. Медленно, осторожно я приподнял крышку.

Внутри, на ложе из прозрачной ткани, лежала Стонущая кость. Единственная фамильная реликвия нашего каравана, старее самого старого из наших фургонов. Она была длиной с мое предплечье и толщиной с запястье. На ее поверхности было вырезано древнее стихотворение. Немногие могли прочесть письмена, но все знали это стихотворение наизусть:

Когда я посмотрел на Стонущую кость, у меня внутри все перевернулось. Даже тьма не могла скрыть того, что Стонущая кость переломилась надвое. Две половинки были сложены вместе, но между ними виднелась уродливая неровная щель.

Старейшина Кулен всхрапнула, и я замер. Мои лапы повисли над деревянным сундуком. Но старейшина лишь перевернулась и тихонько засопела, а я смог спокойно выдохнуть. Я наклонился и, чуть помедлив, прикоснулся к кости.

Негромкий, настойчивый стук капель стих, и внезапно меня затянуло под воду, в речной поток. Воздух вышибло из легких. Голова наполнилась ревом бегущей воды. Горло сжалось. Я боролся, пытаясь вдохнуть, и начал задыхаться, когда ничего не получилось. Я почувствовал, будто сзади мои плечи схватили две когтистые лапы, и призрачный голос прорычал мне в ухо:

– ТЕБЕ НЕ ВИДАТЬ ПОКОЯ. НИКОГДА.

У меня получилось отдернуть лапу. В тот же миг леденящая хватка исчезла и ревущий шум стих. Вместо него я снова услышал мягкое кап, кап, кап, преследовавшее караван весь последний месяц. Я содрогнулся. Хватать кость лапами явно было глупой затеей. Но сегодняшняя ночь уже была полна глупых затей. Одной больше, одной меньше – какая разница?

Осторожно, стараясь больше не притрагиваться к Стонущей кости, я завернул половинки в прозрачную ткань. Сунув сверток себе за пазуху, я выскользнул из фургона. Потом тихонько вывел свою верховую гиену, Ишу, из загона, стащил ее упряжь, и вместе мы помчались по песку в пустыни Вол’дуна.

Караван отдалялся и становился все меньше, а капающий звук продолжал эхом раздаваться в ушах. Под рубахой Стонущая кость билась о мои ребра, словно предостерегая от чего-то.

Никто по-настоящему не верил в Стонущую кость. Она была глупой сказкой для лисят, одной из тех традиций, которым подыгрывают взрослые, чтобы дать старейшинам каравана почувствовать свою важность.

Старейшина Риву был первым, кто рассказал мне легенду о Стонущей кости. Я тогда был еще совсем маленьким.

– Первые вульперы были порождены магией пустыни, – говорил он, садясь у лагерного костра и собрав рядом всех детишек.

Сказки Риву были самыми яркими моментами нашего кочевого детства. Иногда он даже показывал нам лапами театр теней.

– Наш народ всю жизнь проводит в странствии, но, когда мы умираем, пустыня призывает наши останки туда, откуда мы произошли. Чтобы помочь духам завершить их путешествие на ту сторону завесы, мы следуем за Стонущей костью.

– А куда мы за ней следуем? – спросил Сий, мой любимый кузен.

Он был на два года старше меня и уже начал расти и становиться нескладным, в то время как я оставался мелким, как шарик дикого кактуса. Мы боролись, и смеялись, и играли настолько часто, насколько могли. Сий был умным и озорным, а я хотел стать таким же, и потому повсюду ходил за ним хвостом.

Риву добродушно улыбнулся. Он десятилетиями возглавлял караван, в целости и сохранности водя нас по пустыне Вол’дуна.

– Мы следуем всюду, Сий, куда бы ни указала Стонущая кость. Порой путешествие занимает один день. Порой оно может занять недели. Путь труден и требует большого терпения, но, когда Стонущая кость издает плач, мы понимаем, что нашли последнее пристанище того, кто дорог нашему сердцу. Когда-нибудь настанет ваш черед взять в лапы Стонущую кость и отправить мой дух домой.

– А что, если она не заплачет? – тихо спросил я. Риву и Сий оба посмотрели на меня. Я нечасто говорил, но на этот раз подал голос. – Тогда нам придется скитаться вечно?

– Надеюсь, что нет, Хава, – ответил Риву, которого позабавил мой вопрос. Огонь костра бросал на песок танцующие отблески, отражавшиеся в его ярких глазах. – Вечность – это слишком долго.

– Где тебя носит? – прошипел Сий.

Мой кузен ждал меня на краю каньона, сжимая поводья своей гиены. Он бросил подозрительный взгляд мне за спину, словно ожидал, что за мной гонится весь остальной караван. Под его глазами виднелись темные круги, а его золотистый мех был всклокочен. Самолюбивый Сий обычно следил за собой, но сейчас он выглядел так, будто несколько недель гонялся по дюнам за дичью и забыл взять с собой расческу.

Если честно, я знал, что и сам-то выгляжу не намного лучше. От недосыпа я стал медлительнее и глупее.

– Если ты так торопишься, то сам бы и крал Стонущую кость, – огрызнулся я, спрыгивая со спины Иши.

Песок под моими лапами был прохладным. По ночам жар пустыни уступал место холодным камням и сухим ветрам. Когда скорость становилась важнее безопасности, лучшего времени для путешествия было не найти.

Сий подошел ближе.

– Ты ее достал? – негромко спросил он.

Я вытащил сверток. Сий схватил его и начал рвать ткань.

– Сий, подожди, – сказал я, пытаясь одернуть его, но он лишь стряхнул мою лапу. – Сий! Не трогай ее! Она…

Едва Сий коснулся Стонущей кости, его глаза широко распахнулись. С его губ сорвался сдавленный крик, но он прозвучал неестественно, приглушенно, словно Сий вопил под водой. Он весь обмер, его когтистые пальцы мертвенной хваткой сомкнулись на кости. Я попытался его встряхнуть, но он не шелохнулся.

Времени думать не было. Я с силой толкнул Сия плечом, и мы оба рухнули на песок. Стонущая кость пролетела мимо нас, и два ее обломка отскочили в разные стороны.

Сий жадно вдохнул воздух и перевернулся на живот. С трудом он поднялся на четвереньки и исторг изо рта на землю поток воды. Воды было много; я никогда не видел, чтобы Сий пил столько за раз, или даже за целый день. Она изливалась из него как река, полная мелких камушков и тины. Наконец Сия скрутило в последний раз, и вода иссякла. В мокрой грязи между его передними лапами трепыхалось несколько крошечных серебристых пескарей.

Сий все еще давился. Из его рта безвольно свисало что-то длинное и спутанное. Я ухватился за это что-то и потянул, вытаскивая из его горла все больше и больше склизких нитей. Это оказались речные водоросли, такие длинные, что их можно было несколько раз обернуть вокруг моего пояса. Свежие и влажные, все еще ярко-зеленые, они завершались паутиной корней. Сий с ужасом посмотрел на меня.

– Я же тебе говорил, не трогай ее, – трясущимся голосом сказал я.

Поднявшись на ноги, я собрал обломки Стонущей кости, стараясь не обращать внимания на неестественное, ужасное капанье воды, раздававшееся вокруг меня; на звук, у которого не было источника. Звук, который три недели назад пришел вслед за мной и Сием к нашему дому и после так никуда и не делся.

Кап. Кап. Кап.

– Сегодня нужно заставить это капанье остановиться, – сказал Сий. Его голос звучал хрипло. Он сплюнул на землю, и еще один камушек со стуком присоединился к остальным. – Я не могу так дальше жить, Хава. Я так умру. Я почти не сплю, а когда у меня все-таки получается уснуть, мне снятся кошмары.

Мне они тоже снились. Целыми днями и ночами я слышал стук капель, подтачивавший мой рассудок подобно потоку воды, вымывающей углубление в скале. Я слышал его даже во сне. Когда я спал, мне снилась вода; она поднималась, заливалась мне в уши и рот, пока я не начинал задыхаться и тонуть. Мне снился старейшина Риву, его размякший в реке, прогнивший труп. Он выл мое имя и гнался за мной по пустыне. В этих снах Сий, тяжело дыша, бежал рядом со мной, пока его лапы не стирались в кровь. Каждое утро я просыпался, чувствуя себя еще более уставшим, чем вчера.

Мне не хотелось этого признавать, но Сий был прав. Я когтями разорвал мягкую, прозрачную ткань на две полоски. Первую я обернул вокруг одного из обломков Стонущей кости, прикрыв зазубренную часть и соорудив что-то похожее на рукоятку. Я протянул обломок Сию, который уставился на него так, словно я давал ему живую змею.

Впрочем, это было пострашнее змеи.

– Бери, – нетерпеливо сказал я.

Он с опаской обернул пальцы вокруг кости, завернутой в самую тонкую защиту во всей пустыне… и мы оба затаили дыхание.

Сий медленно покачал головой. Ничего. Ни воды, ни голосов, и никто не начал тонуть.

От облегчения мне стало чуть проще дышать. Я быстро завернул вторую часть Стонущей кости и крепко сжал ее. Зазубренный край сквозь ткань вонзился мне в ладонь.

Сий и я вместе повернулись к маячившему впереди каньону. Его огромный зев прочерчивал пустыню подобно огромной открытой скалистой ране. Где-то внутри, промеж камней, сверкая в лунном свете, вилась река, похожая на кривой хвост скорпиона, разлившаяся и все еще напитанная весенними дождями.

Мы оставили гиен и начали спускаться, направившись к расщелине каньона. Когда Сий последовал за мной, Стонущая кость в моей лапе задрожала.

В одном старейшина Риву оказался прав. Когда его не стало, караван доверил Стонущую кость Сию и мне. Поскольку родни у Риву не было, а мы уже считались почти взрослыми, нам поручили нести кость во главе каравана. Мы сидели на месте погонщика фургона Риву и по очереди передавали друг другу Стонущую кость, указывая ею на пустыню и медленно водя из стороны в сторону, прислушиваясь и стараясь различить хоть малейший звук.

Поначалу мы воодушевились. Мы впервые увидели Стонущую кость вне ее футляра, и, ощутив ответственность, я почувствовал себя важным. Но куда бы ни направился наш караван, как далеко бы он ни зашел, кость отказывалась издавать плач. Все измучились и устали ждать, в том числе Сий и я. Наши лапы болели от того, что мы столько недель держали их вытянутыми перед собой. Тело старейшины Риву лежало в его фургоне позади нас, завернутое в промасленную парусину с пустынными цветами и травами, и медленно разлагалось под палящим зноем. Запах был удушающим, и даже растения не могли его заглушить.

Когда внезапно начался ливень и по сухой, растрескавшейся земле пронесся паводок, я отчасти надеялся, что он смоет и фургон Риву. Увы, нам не повезло – наши фургоны были крепкими и умело сработанными, способными выдержать бурный натиск воды. Никогда в жизни я не испытывал к ним такой ненависти.

Когда я пожаловался Сию, он задумчиво сощурил глаза.

– Неподалеку отсюда есть каньон, – сказал он. – Русло реки в нем обычно пересыхает, но дождь наверняка его наполнил. Если бросим тело Риву в реку, течение сделает все за нас. Оно наверняка отнесет его к последнему пристанищу, и никто об этом не узнает.

Я оглянулся на прикрытые полы фургона, чувствуя, как в мою грудь закрадываются ужас и надежда.

– Кость узнает.

– Разве? – возразил Сий. – Это же кость. Мы даже не знаем, работает она или нет.

– Я, видимо, все еще не выглядел убежденным, потому что он выпрямился, навострил вперед уши с кисточками и надменно повел из стороны в сторону пушистым хвостом.

– Слушай, Хава. Даже если река не сможет отнести его в нужное место, она все равно будет сносить его вниз по течению после каждого дождя. Стонущая кость решит, что он все еще путешествует с караваном и ищет свое последнее пристанище. Поверь мне, это блестящая идея.

Конечно же, я доверился ему. Умный Сий всегда был прав, даже когда ошибался. Я сомневался в его затее, но ужасно устал бродить по пустыне и хотел, чтобы все закончилось. Всю свою жизнь я шел за Сием, так что в ту ночь поехал за ним в каньон, привязав к седлу тело старейшины Риву. Лишь звезды видели, как мы подтащили его к берегу реки и швырнули в поток.

Но едва тело старейшины Риву коснулось воды, Стонущая кость завопила. Это был не низкий душераздирающий плач, а жуткий, пронзительный вой, от которого моя шерсть встала дыбом. Сий и я повернулись, и на наших глазах Стонущая кость треснула и разломилась надвое. Драгоценная реликвия нашего каравана лежала на берегу реки, разломанная на две половинки, которые, подобно пальцам, с упреком указывали на нас.

Остаток ночи прошел как в тумане. Я помню, как мы спешно вернулись к каравану, как сказали моим родителям, что услышали зов Стонущей кости и сами отправились к последнему пристанищу старейшины Риву; что похоронили его среди скал. Сий с жаром объяснил, что мы сделали это ради наших родных, поскольку видели, как сильно они устали от длительного путешествия. Я помню, как тщательно завернул сломанную Стонущую кость и сунул ее обратно в сундук. Остальной караван облегченно вздохнул, и мы все улеглись на заслуженный отдых. Но ночная тишина и покой ускользнули от нас, когда раздался медленный, зловещий стук капающей воды. Никто не мог обнаружить его источник или прекратить его.

Лишь Сий и я знали, что наше преступление вернулось домой вместе с нами.

Но этой ночью все будет иначе. Этой ночью мы все исправим.

Мы шли по знакомой тропе в каньон, и я сверлил взглядом затылок Сия. Я настолько устал, что едва мог сосредоточиться; стиснув зубы, я не сводил глаз с кузена.

Вокруг нас высились стены каньона из красного песчаника, и мы наконец подошли к реке. Недавно в каньоне произошел паводок, и река еще была глубокой. Я приподнял кончик моего обломка Стонущей кости и указал им на воду.

– Сий, ты это чувствуешь?

Он посмотрел на меня, повернув одно ухо.

– Что?

– Кость загудела, когда мы подошли к воде.

Я шагнул еще ближе к реке, почти ступив на берег. Даже отсюда поток казался смертельно стремительным. Хватит ли его силы на то, чтобы оторвать брошенное тело от дна и смыть его вниз по течению?

– Подойди сюда и послушай.

Сий подошел ко мне, медленно водя своим обломком Стонущей кости над водой, словно магическим жезлом.

– Я ничего не слышу, – сказал он, глядя на камни на противоположной стороне реки. – Похоже, моя половинка Стонущей кости не издает никаких звуков.

Конечно же, она их не издавала. Моя тоже молчала. Я обеими лапами стиснул свою часть Стонущей кости и шагнул Сию за спину, выйдя из поля его зрения. Затем я размахнулся изо всех сил.

Стонущая кость со страшным хрустом врезалась Сию в затылок. Он ахнул и осел на землю. Я навис над кузеном, глядя ему в лицо. Мой ближайший друг. Тот, кто придумал бросить старейшину Риву в реку и таким образом проклял всех нас.

– Хава, – выдохнул Сий.

– Молчи, – трясущимся голосом сказал я.

Я поднял кость и снова с силой опустил ее. Сий был крупнее меня, но, когда я закончил, он уже не мог двигаться. Он не мог даже дать мне отпор, когда я подхватил его под лапы и потащил в реку.

Сий начал сопротивляться лишь тогда, когда я опустил его под воду. Его окровавленные когти процарапали мои запястья. Но я прижал Стонущую кость к его горлу и толкнул глубже под воду. Мои лапы горели от натуги, по морде текли слезы, но я держал. Казалось, прошла целая вечность, но вот лихорадочные пузырьки воздуха перестали всплывать на поверхность, и Сий затих.

Когда я отпустил, тело Сия должно было всплыть. Вместо этого оно начало тихо опускаться в воду, и пустые глаза Сия смотрели на меня, пока он не исчез в глубине. Я стоял по пояс в воде и тяжело дышал, стараясь сдержать слезы и рвотные позывы. В каждой лапе я держал по обломку безмолвной Стонущей кости. Впервые за долгое время я не слышал стука капель, и накатившее на меня облегчение было намного сильнее ужаса и чувства вины, царивших в моем сердце.

– Вот и все! – закричал я. – Ты довольна? Ты довольна? Это была его затея! Забери его и оставь нас в покое!

На миг повисла тишина.

А затем Стонущая кость рассмеялась.

Когтистые лапы схватили меня за лодыжки, дернули, и я свалился с лап. Брыкаясь, я рухнул под воду. Что-то еще схватило меня за запястье, и передо мной появилось бледное, сморщенное лицо. Старейшина Риву, раздувшийся за три месяца под водой, оскалился, глядя на меня. Я попытался закричать, но лишь начал захлебываться водой.

Половинки Стонущей кости горели в моих лапах. «На протяжении многих поколений твой караван отдавал своих усопших мне». Я услышал в своей голове голос, такой же ясный, как небо после грозы. Голос был тот же, что я слышал, когда взял кость из сундука всего несколько часов – целую вечность – назад. «Они исполняли свой долг – я знаю, насколько он тягостен. Взамен я даровала их духам покой. Я находила их последнее пристанище. Тысячи вульпера шли за моим плачем, но ты оставил своего старейшину и бросил его в эту реку, где его телу никогда не суждено обрести покой и где ему придется в одиночку бороться с течением».

Еще чьи-то пальцы ухватили меня за лапу, и разбитое тело Сия вцепилось в меня. Они утаскивали меня все глубже под воду. Я пытался бороться, но они были невероятно сильны. Пока я брыкался, мои легкие горели от нехватки воздуха, и я слабел. «Я должен умереть не здесь», – отчаянно подумал я, глядя вниз, на разбитое лицо кузена. Его глаза были пусты.

«Разве нет? Я уже оплакала тебя в ту первую ночь», – прошептала Стонущая кость. Я увидел себя и Сия, как мы бросаем старейшину Риву в воду и как воет Стонущая кость. «А теперь ты пришел за мной сюда, к своему последнему пристанищу».

Риву и Сий вместе потащили меня вниз. Я опускался в реку все глубже и глубже, пока вода не стала ледяной и последние звезды не погасли.

Впрочем, вы ведь уже тысячу раз слышали эту историю, верно? О двух непослушных лисятах, пренебрегших своим долгом и сломавших Стонущую кость; и о проклятии, которое преследовало их до самой смерти.

Но кое о чем ваши родители вам не расскажут.

Через год после моей смерти мои кости выбросило на берег у входа в каньон. Мои родители нашли их и принесли обратно к каравану. Они забрали и кости Сия, точнее, те из них, что смогли найти – его останки истерлись о камни и развалились на части. Они принесли меня старейшине Кулен, и она вырезала на мне то страшное, знакомое стихотворение.

Теперь, когда кто-нибудь умирает, я веду караван через пески. Я чувствую зов пустыни, и я плачу, и стенаю, и кричу. Никто не слышит меня, пока мы не находим место, где мертвые могут упокоиться.

Но я слышу все.

Я слышу, как ты устал скитаться с телом твоей бабушки. Ты уже провел много недель в пути, но конца все не видно, и караван начинает терять терпение. Ты совсем не чувствуешь, как я шевелюсь в твоих лапах. А я слышу досаду в твоем голосе, когда ты вопрошаешь, долго ли это будет продолжаться. И я слышал, как ты говорил Энне о том, что можно просто спрятать твою бабушку в неглубокой могиле под скалами.

Да, это просто. Но на твоем месте я бы поостерегся. Если вздумаешь валять дурака, помни: тех, кто пренебрегает своим долгом, всегда настигают последствия.

И каравану всегда нужна Стонущая кость.

Незваный гость

«Всякое великое гоблинское изобретение появилось на свет из-за необходимости, жвачки или случайности».

Гоблинская пословица

АВТОР Ками Гарсия

ИЛЛЮСТРАТОР Марк Гиббонс

Одним темным вечером три маленьких гоблина играли на рынке, пока их родители торговались, пытаясь сбить цену на детонирующие шнуры и взрыватели. Немного подурачившись, дети начали спорить:

– У меня есть четыре железные монеты, – сказал нахальный мальчишка.

– Это ерунда! – сказал мальчишка со скверным характером. – У меня их пять.

Самый младший гоблин помахал зажатой в кулаке горстью монет.

– У меня их больше, чем у вас обоих.

Пожилая гоблинша с неопрятными сине-зелеными косичками услышала их спор и остановилась. Она предостерегающе погрозила детям пальцем.

– Держите языки за зубами, а деньги в карманах, или вы сами знаете, кто нагрянет к вам в гости.

Уходя, пожилая гоблинша пропела детскую песенку, которую юные гоблины хорошо знали:

Дети прислушались к предостережению и, попрятав монеты в карманы, заозирались по сторонам, словно смогли бы увидеть незримое создание, которого боялись даже самые бесстрашные гоблины. Существовал лишь один способ уберечь себя и их скромные богатства. Убегая прочь, каждый из маленьких гоблинов кинул себе за спину роняй-грош. Каждый смышленый гоблин носил с собой несколько таких блестящих золотых кругляшек с оттиском лица древнего торгового принца, однако немногие знали истинную историю их происхождения.

Все началось с торгового принца, золотой жилетки и похорон.

Стоял отвратительно дождливый зимний день, и настроение Клакза Бумпороха соответствовало погоде. Обычно торговый принц картеля Хитрая Шестеренка с нетерпением ждал похорон – какой находчивый гоблин не порадуется кончине очередного конкурента и освобождению лакомого куска рынка, который можно прибрать к рукам? Но похороны, назначенные на тот день, были исключением.

Клакз нетерпеливо ждал, пока портной у его ног поспешно прострачивал спину его жилетки из золотой парчи. Раз уж торговому принцу придется идти на похороны своего конкурента, то он собирался выглядеть на них настолько богато, насколько это было возможно.

Жена Клакза, Сликси, заметила его кислую мину.

– Перестань дуться, – сказала она, прежде чем нанести очередной слой ярко-пурпурной помады, подобранной к ее тугому шелковому бюстье.

– Я не потащу гроб этого голодранца, – заявил ее супруг. – Мне плевать, что там сказано в его завещании. Ни один уважающий себя торговый принц не потащит на себе ящик, в который сыграл его конкурент. Из-за него сорвалась моя сделка на реактивные сапоги – сделка всей жизни!

Зеленые глаза Сликси сощурились.

– Нет, потащишь или будешь спать в ванной, – отрезала она, поправляя на голове неопрятные сине-зеленые косички. – Ты не станешь позорить меня на крупнейшей вечеринке этого года.

День не задался с самого начала, и дальше все стало лишь хуже.

Сотни гоблинов стояли в очереди, чтобы отдать почести Риктеру Соплострую – покойному торговому принцу картеля Трюмных Вод. Здесь были все, от глав семей его картеля и их приспешников до сварщиков и лавочников.

Члены картеля и обычные гоблины стояли в разных очередях, и отличить одних от других было нетрудно. Очередь картеля походила на смазанную блестящую линию из сверкающего шелка и колец с огромными драгоценными камнями, украшавшими пухлые пальцы. Гоблины побогаче ослепляли других золотыми и серебряными улыбками, а их руки лежали на тростях с набалдашниками в виде голов драконов, украшенных драгоценными камнями. Некоторые принесли с собой портфели из шкуры кроколисков, в то время как слуги других толкали перед собой тележки.

Когда Клакз прибыл на место, он прошагал к началу очереди картеля. Конечно же, он не торопился, давая другим гоблинам возможность оценить его роскошные одежды. Сликси последовала его примеру и величественно, как королева, махала толпе. За ними шли два лакея, несшие огромные чемоданы из шкуры гидры.

Клакз сдержанно кивнул гоблину постарше, одетому в блестящую куртку из арктического меха.

– Потропшик. Давно не виделись.

Враль Потропшик одарил его лицемерной металлической улыбкой.

– По-моему, недостаточно давно.

– Все еще занимаешься грязной работенкой Гурубаши? – спросил Клакз.

– Конечно, если ты так называешь кучу денег, которые я заработал, продавая им чугунные клинки. Тогда да, я в этой грязи просто купаюсь.

– Что ты принес для гроба? – невинно спросил Клакз.

Потропшик махнул рукой в сторону металлической ванны на колесах, в которую был запряжен его слуга.

– Сам посмотри, неудачник.

Содержимое ванной-телеги было похоже на свалку вещей, которую оставляла Сликси после того, как освобождала шкафы от лишнего: там была неприметная меховая куртка, цепочки с жемчугом скучных кремовых и белых цветов, серебряный чайный сервиз из разномастной посуды, коробки круассанов с сахаром, булочки с начинкой из лунной ягоды, а также бочонки с медовым вином.

– И это все, что ты нашел у себя на чердаке? – поддел его Клакз.

– Дать бы тебе по зубам за такие оскорбления, – огрызнулся Потропшик, проталкиваясь к смотровой площадке и намереваясь первым отдать почести.

По периметру «гроб» окружала металлическая ограда, поставленная для безопасности. Сам гроб представлял собой огромный металлический контейнер для товаров, в котором прежде по всему Азероту перевозились боевые машины гоблинов. Он был перекован, чтобы по форме больше напоминать знакомый шестигранный гроб. Тело усопшего торгового принца мирно покоилось на горе сокровищ – там было золото и истинное серебро, позолоченная мебель и украшенный драгоценными камнями батут, личные вещи, дорогие костюмы и меха, мечи и инструменты, сделанные по индивидуальному заказу, бочонки с элем и ящики шампанского, и все это рядом с коробками конфет и ломтями первосортного мяса. По традиции, гоблинов хоронили с их самыми ценными и любимыми пожитками, чтобы они могли насладиться ими на Вечной Вечеринке – в посмертии гоблинов.

Важнее личного добра на похоронах были лишь погребальные дары, которые преподносили усопшему другие гоблины. Дары были отражением достатка и статуса в обществе. Лакеи Клакза опустошили чемоданы из шкуры гидры, вывалив на груду сокровищ уйму вещиц. От его даров ни у кого не отвисла челюсть, и Потропшик стоял рядом, самодовольно думая, что он и его конкурент преподнесли практически одинаковые дары, если не считать одной или двух позолоченных зубочисток.

Но Клакз придержал лучший дар напоследок. Он вытащил из кармана что-то маленькое и, прежде чем бросить это в кучу, поднял бесценный предмет над собой, чтобы все смогли его разглядеть. Древняя золотая монета сверкала, и все узнали оттиснутое на полированном металле ухмыляющееся лицо – лицо первого торгового принца.

Толпа разом затаила дыхание, а затем начались перешептывания:

– А она настоящая? Откуда она? Где Клакз Бумпорох ее раздобыл? Если она настоящая, то почему он расстается с таким редким сокровищем?

Никто уже сотни лет не видел гоблинских галлеонов. Некогда излюбленные монеты были утрачены в веках и заменены новыми средствами обмена.

Потропшик указал на монету:

– Ты хочешь, чтобы мы поверили, будто она настоящая?

Клакз протянул ему монету.

– О, она настоящая.

Враль Потропшик схватил монету и начал пристально ее разглядывать. С аверса на него, вне всякого сомнения, смотрело лицо первого торгового принца. Однако Враль все равно сунул монету в рот и прикусил, чтобы убедиться.

– Где ты ее взял? – благоговейно спросил Потропшик.

– А это – мой секрет, – довольно улыбаясь, сказал Клакз. Он забрал галлеон, картинно потер его между ладоней и бросил в полный сокровищ гроб.

Гоблины в толпе ахнули, глядя на то, как монета описывает в воздухе дугу и наконец падает на излишне вычурную рубашку покойника. Они не могли знать, что монета была фальшивой.

Клакз подменил настоящий галлеон на дешевку, которая теперь покоилась на теле Соплоструя. Он не собирался расставаться с дорогой его сердцу вещицей. Он провел долгие годы, ныряя в подводные пещеры в поисках легендарных монет. Сликси насмехалась над этими вылазками, пока год назад не настал судьбоносный день, когда Клакз вернулся из Южного моря с шестью галлеонами.

Когда подношение даров завершилось, крышку огромного контейнера намертво запаяли. Клакз и многие другие станцевали на ней, чтобы проводить усопшего в Вечную Вечеринку. Остальные гоблины тем временем смотрели.

Обычно выдающиеся гоблины вставали у изголовья гроба, играя роль носильщиков, а те, кто был по контракту обязан выступить в качестве вьючных животных, тащили заднюю часть. Но, даже несмотря на усилия тысяч гоблинов, гроб Соплоструя не сдвинулся с места, и картелю Трюмных Вод пришлось подтянуть краны, чтобы опустить его в огромную яму на месте захоронения. Когда Соплоструй наконец был засыпан землей, празднество началось по-настоящему. Все знали, что гоблинские похороны – это всего лишь повод закатить вечеринку, которую оплатит кто-то другой, и Клакз теперь оказался в центре внимания. Другие гоблины с восхищением смотрели, как он поглощает закуски – пудинговый фонтан, башенки гоблинского песочного печенья и рулетов, жареный к’баб, стейк из выдержанного медвежьего мяса и ребрышки вепря, тушенные в сырных соусах.

Но Клакз не знал, что привлек внимание кое-чего еще.

Существо наблюдало из теней. Оно было не гоблином и не троллем, не гномом, и не эльфом, и не орком. Оно было чем-то невидимым и непостижимым, незваным гостем, поджидавшим во тьме. Невоздержанная алчность привлекла это существо к похоронам. Алчность настолько всепоглощающая, что она привела к вопиющему нарушению правил приличия, которое оскорбило мертвых и неумолимо призвало сюда гостя, с которым не пожелал бы встретиться ни один гоблин. Теперь же существо кралось в тенях, чувствуя на вкус истинную природу всех, кто присутствовал на похоронах, и видя в них то, что не могли увидеть глаза.

Если бы Клакз Бумпорох знал об этом существе, возможно, он не стал бы надевать золотую парчовую жилетку или не принес бы свои лучшие чемоданы из шкуры гидры. Возможно, он не стал бы бросать в погребальную сокровищницу никчемный крашеный золотой галлеон. Возможно, это бы его спасло. Но этого никто никогда не узнает, потому что той ночью существо, которое впоследствии назовут Незваным Гостем, последовало за ним домой.

Незваный перешагнул порог прежде, чем дворецкий успел закрыть дверь, – впрочем, если честно, он смог бы пройти и сквозь стены. Он воспарил по ступеням и пересек зал, по пятам следуя за Клакзом. Существо притаилось за дверью, пока гоблин снимал с себя жилетку и стягивал с пухлых зеленых пальцев кольца.

Незваный Гость чуял жадность в мыслях Клакза, когда он, накрывшись одеялом, устраивался на ночь. С усталой, довольной ухмылкой гоблин представлял себе набитый драгоценностями гроб и самого покойного Риктера Соплоструя, лежащего среди драгоценных камней и мехов, серебряных кубков и золотых слитков.

Той ночью, когда Клакз закрыл глаза и перед его мысленным взором начали проплывать образы галлеонов и редких черных жемчужин, Незваный был рядом. Он стоял всего в дюйме от гоблина, распахнув рот, и… кормился.

С каждой мыслью Клакза Незваный Гость становился сильнее и могущественнее. Но существу было не суждено насытиться. Его утроба была бездонной, непостижимой черной дырой, вечно терзавшей его чувством голода и пустоты.

На следующее утро Клакз проснулся, чувствуя себя как никогда хорошо. Он занялся своими делами так, будто ничего и не случилось. Сликси тоже не заметила в нем ничего необычного… пока во время ланча к ним не пришел костолом ее мужа – Бабах.

– Босс, у нас проблема, – сказал Бабах, со страхом ожидая реакции торгового принца. – Торговцы оружием из Пиратской Бухты опять недоплатили. Че мне с ними сделать?

– А, не переживай, – сказал Клакз, прожевав один кусок рулета и сразу же откусив второй. – У картеля полно денег.

– Босс? – Бабах потрясенно уставился на него.

Сликси с постепенно растущим чувством тревоги смотрела на мужа.

– Ты меня слышал. – Клакз отмахнулся от него. Мысль о том, чтобы простить парочку долгов, казалась ему на удивление правильной. Почему бы и нет? У картеля ведь и правда было полно денег.

Бабах ни за что не стал бы перечить торговому принцу, но когда в тот же день Клакз не смог выторговать достойную цену за груз взрывчатки, которую доставил картель, костолом понял, что произошло нечто ужасное. Он сообщил об этом Сликси, однако то оказалось лишь началом.

На следующее утро Сликси застала Клакза за тем, что он перебирал ее украшения.

– Я тут подумал, что нам стоит подарить кому-нибудь часть твоих безделушек, – сказал он, поднимая целую охапку ожерелий, увешанных сумеречными опалами и черными алмазами.

Сликси отобрала у него ожерелья и прижала их к груди.

– Ты что, рехнулся? Что с тобой творится?

Она не могла увидеть незримую темную воронку, вращавшуюся вокруг ее мужа, оборачивавшуюся вокруг его шеи и забиравшуюся в его уши.

Клакз почувствовал тяжесть в груди, но его мысли принадлежали не ему. Он отмахнулся от вопросов жены и побрел искать излишества, которые были им не нужны.

Незваный отправился за ним. Вцепившись в гоблина подобно паразиту, он не переставал кормиться.

Никто не видел, как он витает вокруг торгового принца за завтраком, во время встреч с картелем, во время сна. Они не видели, как существо обволакивает Клакза, проникает в уши, рот и ноздри, а затем вытекает оттуда подобно струящейся черной жидкости.

Торговый принц тоже был в их числе. Порой он ощущал тянущее чувство в животе, похожее на голодное урчание. Но оно исчезало так же быстро, как и появлялось.

С каждым днем поведение Клакза Бумпороха становилось все непредсказуемее и причудливее. В один миг он прощал должников и предлагал огромные скидки, а в другой уже раздавал арктические меха и полированные драгоценные камни. Его действия сбивали с толку других гоблинов и беспокоили членов картеля.

На первый взгляд казалось, что торговый принц не болен, да и никаких несчастных случаев с ним не происходило. Так почему же он начал столь ужасно вести дела? Здравомыслящие гоблины не предлагали скидок и не раздавали свои ценности. Никто не видел существо, поглощавшее его мысли о достатке прежде, чем он сам успевал их осознать.

Сликси заподозрила, что другой торговый принц подкупил какого-нибудь некроманта и тот наложил на ее мужа проклятие. Другого объяснения просто быть не могло. Она отправила Бабаха и шпионов картеля на разведку, чтобы те выяснили правду. Когда они ушли, ситуация стала совсем плачевной. Ночью Сликси слышала, как Клакз бормотал, что должен освободиться от бремени своего имущества. На следующий день он начал раздавать другим их пожитки.

– У нас добра больше, чем нам нужно, – пояснял Клакз, копаясь в шкафах и чемоданах в поисках вещей, от которых можно было избавиться.

– Следи за языком! – рявкнула она. – Твои выходки позорят картель и меня.

Когда муж подошел к их личному сейфу, Сликси взяла ситуацию в свои руки. Она стукнула Клакза по голове сковородкой и оглушила. «Это для его же блага», – убеждала она себя. Если так будет продолжаться, они останутся бедняками.

Она открыла сейф и вынула оттуда оставшиеся галлеоны. Сликси должна была сберечь их богатство от Клакза, пока не найдет способ снять с него загадочное заклятие, которое, как она думала, на него наложили. Сликси отнесла галлеоны в лес, оборачиваясь и внимательно следя за тем, чтобы за ней никто не шел. Там она выкопала глубокую яму в земле и зарыла в ней драгоценности. Муж не сумеет промотать то, чего не сможет найти.

Но всякая надежда на то, чтобы найти источник безумия Клакза, угасла, когда Бабах вернулся со своей миссии. Он принес лишь дурные вести. Никто не говорил о проклятии, наложенном на торгового принца. Ходили лишь темные слухи об отравлении и пошедших наперекосяк древних сглазах, а также старые легенды о злых потусторонних созданиях, охотившихся на ничего не подозревавших существ. Старый тролль рассказал историю о незримом зле, которое питается живыми созданиями, досуха высасывая из них душу и превращая их в безумцев.

– Это то же самое существо? – спросила Сликси. – Или какое-то похожее чудовище?

– Трудно сказать. Можно лишь найти эту тварь и выманить ее наружу в полную луну, – сказал костолом. – Судя по всему, по-другому ее не увидеть.

К несчастью, той ночью луна не была полной. За ужином Сликси сидела напротив мужа, который даже не притронулся к еде. Она не сводила с него глаз, глядя на то, как его грудь мерно вздымается на вдохе и опадает на выдохе. Толстое – и невидимое – щупальце жидкой тени протянулось к Клакзу и обвило его шею удушающим облаком черноты.

– Почему ты не ешь? – требовательно спросила Сликси, со звоном уронив вилку.

Тень прижалась плотнее, прикрепившись к позвонкам на шее ее мужа.

– Я не голоден.

Черная тень пульсировала подобно темному сердцу.

– И почему же нет? – рявкнула Сликси.

Незваный Гость, извиваясь, вполз Клакзу в ухо.

– У нас всегда так много еды. Почему бы нам ею не…

– Не вздумай говорить «поделиться»! – заверещала Сликси и шарахнула своей тарелкой об пол.

Клакз даже не вздрогнул, когда она разбилась о плиты.

Все последующие дни настроение Клакза улучшалось, а его состояние ухудшалось. Раздавая свое имущество, он, похоже, испытывал такую эйфорию, что Сликси становилось от этого не по себе. Стоило ей отвернуться хоть на минуту, он выскакивал за дверь и убегал, утаскивая из дома что-нибудь еще. Следить за ним каждую секунду было невозможно, и одним дождливым днем Клакзу удалось выскользнуть из дома с полными карманами драгоценностей.

Сликси обыскала весь дом, прежде чем поняла, что муж ушел, а когда нашла его на рынке, Клакз уже успел раздать почти все драгоценности.

Сликси загнала его в угол у палатки кузнеца.

– Почему ты это делаешь? Просто скажи мне правду. Тебя околдовали? Неужели ты забыл, как хорошо мы жили раньше?

Незваный Гость покопался в голове гоблина, ища оставшиеся мысли о жадности.

– Я прекрасно все помню, – буднично сказал Клакз. – Поэтому все это раздариваю. Наша жадность была нашей тюрьмой. А я дарую нам свободу.

Сликси сощурила глаза.

– Тогда я уж лучше поживу в тюрьме.

Мимо прохромал пожилой гоблин, и Клакз сунул ожерелье ему в рюкзак.

– Жертвуя, мы преисполнимся радости, Сликси.

Ей стало тошно от одной мысли об этом, а затем и от другой: «Что, если я не смогу спасти своего мужа… или саму себя?»

Несколько дней спустя Сликси вернулась домой и обнаружила, что Клакз пропал, а ее дом совершенно опустел – в нем не осталось ни носка, ни ломтика хлеба. Придя в ярость, Сликси бросилась прочь из дома.

– Я убью Клакза, когда найду его! – ревела она.

Сликси нашла его на окраине города, где он бродил с горстью камней в руках. Клакз раздарил все, что у них было, и теперь раздавал камни, словно они представляли такую же ценность, как жемчужины. Она попыталась убедить его вернуться домой, но он отказался.

– Дом больше не наш, – пояснил он, уходя в закат. – Я отдал его Потропшику.

После той ночи Сликси больше никогда не видела своего мужа.

Но в одном Клакз ошибался. Он кое-что оставил в доме, хотя даже не подозревал об этом.

Сликси поняла это в тот же миг, когда переступила порог.

Тогда же она впервые ощутила леденящее чувство, словно что-то скользнуло по ее шее. Кровь застыла в жилах гоблинши, и правда огорошила ее, подобно удару камня. Безымянное, безликое существо, пожиравшее ее мужа… оно не ушло вместе с ним.

Незваный Гость все еще находился в доме. И он все еще был голоден.

Сликси выбежала из входной двери и помчалась во тьму ночи, подталкиваемая страхом и отчаянием. Благодаря Клакзу у нее ничего не осталось. Он все роздал.

– Нет, не все, – прошептала она.

Сликси бросилась к лесу, спотыкаясь о корни деревьев и вьющиеся растения. Она нашла то место и бросилась на землю. Сликси не видела существо, но холодок, касавшийся шеи гоблинши, говорил ей о том, что оно рядом, следит за ней. Она голыми руками спешно выкопала галлеоны и сложила их в подол рубашки. Сердце колотилось в ее груди, и Сликси снова бросилась бежать через лес.

«Не останавливайся», – думала она, не зная, окажется ли хоть когда-нибудь, хоть где-нибудь в безопасности.

Пробегая мимо скрюченного дерева, Сликси зацепилась за корень. Она пролетела вверх тормашками по воздуху и больно ударилась о землю. У нее закружилась голова, и она с ужасом подумала, что настал ее конец.

Когда голова Сликси перестала кружиться, она набрала в грудь воздуха и оглянулась. Монеты разлетелись по дороге, и казалось, что они двигаются. «Не может быть». Должно быть, она ударилась головой сильнее, чем думала. Гоблинша снова посмотрела себе за спину и тут же поняла… что монеты двигаются очень знакомым образом.

Они по одной поднимались из кучки и складывались в ровный ряд так, словно кто-то – или что-то – их считало.

Одна. Две. Три. Четыре.

Монеты продолжали складываться в ряд.

Существо перебирало их, как ребенок, который учится считать сдачу.

Сликси собрала ближайшие к ней монеты и медленно попятилась. Проходя через пятно лунного света, она задержала дыхание, боясь, что Незваный Гость заметит ее. Когда тьма снова скрыла гоблиншу, она почувствовала прилив надежды. Она знала, что существу не нужен свет, чтобы ее обнаружить – все-таки оно только что нашло ее в кромешной тьме. Но тьма дала Сликси ложное чувство защищенности, и она на миг прикрыла глаза, чтобы перевести дыхание.

Ощутив покалывание, поползшее по спине снизу вверх, Сликси осознала свою ошибку. Она распахнула глаза и быстро посмотрела на дорогу.

Монеты перестали двигаться.

Сликси швырнула последние галлеоны себе за спину, и они приземлились в пятне лунного света. Когда она повернулась, чтобы побежать, то заметила, как над монетами повисло нечто размытое – воронка из текучей тьмы, которая вытянулась, удлинилась и сложилась в пальцы. У существа не было глаз, лишь две темные впадины над огромной черной пустотой, которая, как предположила Сликси, служила ему ртом.

Золото засверкало в лунном свете, когда одна из монет поднялась из кучки.

Но Сликси не осталась смотреть, как Незваный Гость будет их считать.

Сликси Бумпорох побежала прочь, и той ночью ей удалось спастись. Возможно, у нее просто не осталось ничего, чем существо могло бы поживиться – ни денег, ни жадности.

Она поселилась в крошечном домике, и, конечно же, ей пришлось самой зарабатывать себе на жизнь, поэтому Сликси занялась тем, что получается у гоблинов лучше всего. Она мастерила и изобрела кое-что ценное (по крайней мере, для гоблинов): блестящие, крашенные под золото монетки, один в один похожие на галлеоны. Она выбила на них лицо первого торгового принца и назвала их роняй-грошами. Ужасающая история о судьбе Клакза разлетелась, и каждый гоблин, ее услышавший, поспешил на рынок, чтобы купить роняй-гроши у его смышленой вдовы.

Незваный Гость бродит по Азероту и по сей день, так что, если вы встретите гоблина без гроша за душой, бросьте себе за спину несколько роняй-грошей, чтобы не стать следующей жертвой существа. Клакз Бумпорох тоже все еще ходит по земле, раздавая подарки всем, кто согласится их принять. Поговаривают, что порой в ночной тиши можно услышать голос пожилой женщины, читающей знакомый стишок:

«Сестра» значит всегда

АВТОР Кэтрин М. Валенте

ИЛЛЮСТРАТОР Золтан Борос

В моей груди, промеж костей, открылся холодный разлом. Не боль. Не рана. А просто зияющая пустота, глубокая, как тьма. Голубая расщелина, сквозь которую проносились леденящие, свистящие порывы ветра.

Их завывания складывались в песню о двоих близких и об утрате, и песня эта никогда не стихала и была последним вздохом той, кто покинула этот зеленый мир навсегда.

Вот что я почувствовала, когда погибла моя сестра. Нас разделяли многие мили, мы не могли ни увидеть, ни докричаться друг до друга, но, умирая, она прошла сквозь меня, прежде чем уйти туда, куда не дотягивается свет солнца. Бездонная леденящая дыра пронзила мое горячее, светлое сердце насквозь. Последняя из моей семьи ускользнула прочь из моих протянутых рук, как красный листок осенью. В момент ее гибели я рухнула на колени, и, думаю, какая-то часть меня так больше и не поднялась. Под некоторыми ударами судьбы душа неспособна выстоять.

Кем я была без нее? Я даже не могла вспомнить собственное имя. И ее имя, казалось, таяло, подобно туману. То, как мы звались, провалилось в морозную пропасть, внезапно разверзнувшуюся внутри меня. Зачем нужно имя, если семья, давшая ему жизнь, исчезла с лица этого мира? Я осталась одна. Я стала одиночеством. Я была сестрой Скорбью, ибо, кроме скорби, во мне ничего не осталось. Она была сестрой Отвагой, ибо отвага ее и сгубила.

Отвага и он.

Тогда мне хотелось лишь покоя или же умереть вместе с ней. Мне казалось, что разницы нет. Я жаждала забытья так страстно, как другие жаждут прикосновения любимого. Я пыталась уснуть, провалиться в беспамятство, положить конец песне гнетущего ветра в моей груди. Но ледяная песнь не давала мне покоя. Она не позволяла мне уснуть. Она не позволяла забыть. Когда я закрыла глаза, то не увидела того небытия, к которому так стремилась.

Я увидела ее. Я увидела нас: две девочки, совсем еще маленькие, мы играем на берегу широкой, стремительной реки, которая бежит посреди леса. За верхушками деревьев виднеются шпили из хрусталя, слоновой кости и мрамора, похожие на высокие свечи на столе мага. На берегу реки мы танцуем и поем, словно мы – лишь мы вдвоем – живем в первозданном сердце тайного леса.

Я металась и ворочалась, пытаясь вырваться из воспоминания и погрузиться в блаженную тьму, но память не уступала.

Моя сестра танцует впереди, бесстрашно ступая по высокой траве. Дикие белые розы и сверкающие алые кровопийки касаются ее босых ног. Она держит в руках сплетенный из них венок и с легкостью прыгает по камням на отмели реки.

– Подожди! – кричу я ей. – Подожди меня. Я еще маленькая. Мне тебя не догнать!

И она ждет, смеясь и маня меня ближе. Я сажусь рядом с ней на корточки. Я не слышу звуков большого города. Я не вижу бурлящей в нем жизни и суматохи. Мои уши ловят лишь ее частое, легкое дыхание, и я вижу лишь искорки в ее озорных серых глазах. Мы клоним головы поближе друг к другу; ее лицо обрамлено волосами цвета сладкой мякоти поздних яблок, а мое – белыми, как залитый звездным светом снег, локонами.

– Давай я тебе кое-что покажу, – шепчет она.

Сестра расслабляет свое длинное, гибкое тело от макушки до пальцев босых ног. Выражение ее лица становится таким мягким, что мне кажется, если я ее коснусь, оно растает под моими пальцами, растопится, как мед под дождем. Даже в острой линии ее подбородка я вижу столько умиротворенности и доброты, что мне хочется плакать. И вот, когда слезы уже готовятся потечь из моих глаз, моя сестра мягко, медленно окунает руку в речную воду и зачерпывает в горсть сверкающую серебристо-белую рыбку. Мне кажется, что это мифрилоголовая форель, но она еще совсем маленькая, и понять это трудно. Она смотрит на мою сестру своими темными глазами и тычется в ее ладонь, покусывая губами кожу. Вода утекает сквозь пальцы, снова попадая в стремительный поток.

– Это волшебство? – затаив дыхание, спрашиваю я.

Сестра отрицательно мотает головой.

– Тогда что? – говорю я, боясь дышать и своим неуклюжим, грубым сопением развеять чары. – Как у тебя получилось?

– Просто добротой, – говорит сестра.

– Ну а я считаю, что это волшебство, – упрямо настаиваю я.

– Возможно, – печально улыбаясь, говорит она. – Но остальной мир так не думает.

Она смотрит, как рыбка распахивает рот, пытаясь поймать воду, но находит лишь воздух и любовь. Рыбка не борется – любви ей хочется больше, чем жизни. Но трепыхания ее серебристого хвоста замедляются. И, возможно, моя сестра слишком долго наблюдает, как рыбка жадно глотает и извивается.

– Отпусти ее, – прошу я. – Мы не можем взять ее с собой. Это запрещено. И мама никогда не разрешит.

Сестра смеется. Момент разлетается лепестками цветов, опавших со сливового дерева. Она дает маленькой рыбке скользнуть промеж ее пальцев и вернуться в реку. Рыбка радостно бросается прочь, в зеленую глубину. Сестра встает, чтобы размять ноги… и оступается на скользких речных камнях. Я, не думая, протягиваю к ней свои тонкие руки, так быстро, что кажется, будто я сделала это еще до того, как она поскользнулась. И я ловлю ее, спасая от бурлящей реки так, как не смогла спасти, когда мы выросли. Ведь я была так далеко, когда она оступилась в последний раз.

Моя сестра снова смеется. Она кладет венок из диких белых роз и мерцающей кровопийки мне на голову, целует меня в нос, а затем снова убегает вперед, к сияющему бледному солнцу…

…и я проснулась с криком, и моя сестра все еще была мертва, и река нашего детства превратилась в давно зарубцевавшийся шрам, пересекающий разгромленный город, а маленькая рыбка и все ее потомки, барахтаясь, задохнулись на опустошенной земле.

К рассвету я сдалась. Когда я вышла из своей палатки, в военном лагере стояла тишина. Другие видели свои собственные сны, не менее горькие, чем мои. Теперь мне стали безразличны и они, и война. Она продолжит пылать со мной или без меня. Если Отвага не смогла ее остановить, то у Скорби не было никакой надежды. Мне больше было не за что сражаться, нечего хранить от разорения. Осталась лишь брешь в моем сердце. Лишь воспоминание о том, как сестра поднимает из воды ту крошечную сверкающую рыбку; оно повторялось снова и снова, и я думала, что лишусь рассудка под тяжелым взглядом ее понимающих серых глаз.

Раз песня, звучавшая в моей пронзенной груди, так отчаянно желала, чтобы я к ней прислушалась, что ж, пусть. Я отправлюсь за ней, куда бы она ни повела. Я заглушила голос разума, напоминавший о моих бессмысленных, ничтожных обязанностях, переживаниях и стремлениях, так же как я однажды заглушила шум оживленного, процветающего города. Мои чувства были открыты лишь голубой расщелине и леденящей песне ветра, гулявшего по холодной пустоши моего горя.

Песня повела меня далеко прочь от полей сражений, в леса настолько дремучие и густые, что туда не проникал свет, лишь светлячки плясали во тьме. Леса затем сменились пустынями, землей красной и растрескавшейся, словно с нее, как с рук прачки, слезла кожа. Там не было ни капли воды, чтобы смочить губы, и лишь мои собственные слезы падали на них. В тех местах я исхудала. Мои солдатские мышцы утратили твердость и плотность. Моя кожа облепила кости. Я не ела доброго дорожного хлеба путника, а ловила лишь то, что бежало, или плыло, или летело медленнее меня, и воспевала каждую кость моей добычи. Когда пустыня оборвалась на берегах широкой реки, я жадно припала к воде и пила, пока мне не стало дурно. Когда течение оказалось слишком бурным, я сложила плот из упавших ветвей, чтобы не рубить живых. А когда река измельчилась и стала ручьем, я поцеловала его серебристую рябь, благодаря за компанию, и пошла к высоким скалам.

Деревья сменились с раскидистых, пышных дубов на жалкие колючие сосны, у которых не было ветвей ниже, чем в десяти футах от земли. А затем исчезли и сосны. Хотя еще стояло лето, мороз покрыл землю инеем, а затем и снегом, тяжелым и безжалостным. И все же я продолжала прислушиваться к пустоте, которую оставила во мне сестра, и двигалась дальше, дальше и выше. Но как бы я того ни желала, мне было не уйти от плотских нужд. Я делала то, что требовала плоть. Когда я нашла врата из черного стекла, на спине моей была шкура черного волка, а в желудке – мясо белого медведя.

Пути дальше не было, не было и пути выше.

Ветер выл и стенал, но он проносился не только сквозь голубую дыру во мне, но и по гладким вулканическим скалам, которые окружали одинокое кладбище подобно короне, сотканной из ночной тьмы. Из голой мерзлой земли поднималась россыпь надгробий и склепов; двумя изогнутыми рядами они расходились от пары статуй в центре этого покинутого места. Две эльфийки сидели на земле спина к спине, прижав колени к груди, и скорбели. Одна была высечена с длинными, растрепанными волосами, в которые были впутаны каменные плющ и репейник. Ее голова была горестно опущена и прикрыта плечом. Левая рука безвольно лежала на снегу. Правая, безнадежно протянутая к правому крылу могил, покоилась на покрытых инеем коленях. Лицо второй эльфийки обрамляли короткие, опрятные локоны. Ее руки были задумчиво сложены на коленях, а искусно высеченный подбородок лежал на скрещенных запястьях. Она решительно смотрела на восточное крыло кладбища. Промеж их гранитных пальцев собирался снег.

В складках их каменных одежд были вырезаны имена: ПРИНЯТИЕ И РАСКАЯНИЕ.

Памятники не украшали ни цветы, ни фрукты. У дверей в склепы не лежали памятные вещи. Сюда уже давным-давно никто не приходил, чтобы оплакать усопших.

Наконец песнь, звучавшая промеж моих костей, стихла. Но шли часы, и ничто не приходило ей на смену. Лишь снег медленно и неумолимо падал, и мое сердце билось, напрасно разгоняя холод, манивший и обещавший вечный, беспробудный сон.

Вдруг из ветра донесся голос. За ним возникло и тело – голубое, как смерть или небо, завернутое в белые шелка, трепыхавшиеся, как флаги, на ветру. Незнакомка расправила свои бледные крылья настолько широко, что я не видела их концов. Голубые пальцы ее босых ног не касались земли. Просторный капюшон отбрасывал тень на лицо, а под ним ее глаза скрывала льняная повязка цвета слоновой кости. Но что бы ни закрывало ее лик, она была как две капли воды похожа на статую, задумчиво смотревшую на восточные надгробия.

– Дитя мое, почему ты плачешь? Твое время еще не пришло, – сказала дозорная голосом, похожим на ледяное вино.

Я была не глупа. Я узнала, кто она, лишь взглянув на нее. Всякий, кто бывал в сражении и чьи товарищи получали тяжелые раны, слышал, как эти несчастные говорили о крылатых созданиях, которые стоят между нами и всем тем, что находится по ту сторону.

– Ты даже не видишь меня. Откуда ты знаешь?

– Мои глаза закрыты, чтобы ничто не отвлекало меня от моей службы. Мне не нужно смертное зрение, чтобы ощутить искру жизни, которая еще пылает в тебе, дорогая сестра Скорбь. Я слышу страдание в каждом твоем надрывном вздохе и чую запах твоих соленых слез в воздухе. А если я коснусь тебя… – Целительница душ с неземной скоростью спустилась ко мне и положила лазурные руки на мое лицо. Я ахнула, когда ее холодная кожа обожгла мою теплую. – Разве взгляд расскажет мне больше о твоей печали, чем биение твоего разбитого сердца, раскалывающего твои вены подобно речному льду? Ты снискала благосклонность Эломии. Теперь говори, ведь для этого ты проделала такой путь.

С каждым шагом, переносившим меня через равнины, и болота, и тундру, я продумывала прекрасную речь, которую прочту тем, кого найду в конце своего путешествия. Я бы тронула их сердце совершенными словами и истинностью своего горя. Я бы заставила их жить в моей ладони, подобно той крошечной рыбке, хватаясь ртом за мою кожу в стремлении прикоснуться к той любви, которую я знала. Я бы заставила их увидеть каждый уголок моей души и души моей сестры, на собственной шкуре почувствовать всю ту непомерную несправедливость, пока они не вскинут руки и не воскликнут: «Довольно! Мне больше не вынести».

Но в конце концов, в объятиях целительницы душ, на вершине мира, уставшая, обессилевшая и жаждавшая избавления, я позабыла все. Мое тело обмякло от макушки до пальцев ног, и я повисла, безвольно и смиренно, в ее сильных руках, и зарыдала как дитя. Я прошептала лишь те немногие слова, что песней доносились из бреши в моей груди:

– Я хочу вернуть свою сестру.

Долгое время Эломия была неподвижна. Затем она медленно вытерла мои слезы своими голубыми пальцами.

– Ну же, – утешительно сказала она. – Довольно слез. Не всем слугам посмертий чужда жалость. Многие приходят ко мне с торжественными и горестными речами, подкупают сокровищами и угрожают клинками, ставят свои нужды превыше прочих и оправдывают это философией и логикой столь безупречными, что даже мудрец не найдет в них изъяна. В ответ они получают лишь мое молчание. Но ты пришла ни с чем. Ни с дарами, ни с оружием, ни с речами. Нет, ты не принесла ничего, помимо любви и утраты. Я тронута, а когда тронуто даже слепое правосудие, открываются двери ко всем возможностям. – Эломия отстранилась и положила руку на горестную голову статуи Раскаяния. В складках ее каменных одеяний открылась черная дверь. – Ты ищешь свою сестру, Отвагу, – сказала дозорная. – Да будет так: иди и найди ее. – Она предупреждающе подняла руку. – Но знай, дитя мое, что желание твое безрассудно. Знай, что твоему бедному сердцу лучше отпустить эту боль и забыть. Знай, что ты не обретешь здесь награды, а найдешь лишь большее страдание. Если бы ты могла видеть так, как вижу я, если бы ты хоть мельком узрела грядущее, ты бы не просила меня ни о чем, кроме скорого возвращения домой и теплой постели в конце пути.

Я не понимала. Ни тогда, ни многие годы спустя. Я видела перед собой лишь Отвагу, сияние ее светло-желтых волос, как она бежала впереди меня по траве у реки, мимо диких роз.

– Я не могу забыть ее. Она моя сестра. Неужели тебе подобные не знают такого родства?

Эломия ничего не сказала, но молочная слеза, сверкая как бриллиант, скатилась по ее неземной голубой щеке. Она уронила руку и шагнула в сторону. За темной дверью в статуе зияла пустота. Я поплотнее закуталась в свой плащ из шкуры волка и шагнула к ней.

– Приведи ко мне душу твоей сестры, и я возрожу ее в этом разоренном мире. Но ты должна убедить ее прийти сюда по собственной воле. Тебе не дозволено дотронуться до нее ни разу, ни на миг, или все твои страдания будут напрасны. Даже если ее коснется хоть локон твоих волос, она будет потеряна навсегда, а тебе, Скорбь, придется вернуться к сражениям живых и более не тревожить меня до тех пор, пока не придет твой срок. Ты понимаешь?

Я кивнула. Целительница духа словно предупреждала о чем-то страшном и тяжком, но я видела в ее словах лишь сладкое напоминание. Половину жизни я уговаривала сестру делать то, о чем я прошу. И сейчас все будет так же.

Впервые с того момента, как рыцарь смерти пролил кровь моей сестры на поля нашей родины, я не ощущала ни тревоги, ни боли, а одну лишь уверенность. С радостью я шагнула во тьму…

…и очутилась в румяно-лиловых сумерках спящего леса.

Холод исчез, как будто мир никогда его и не знал. Теплый ветерок разносил запахи мха, диких цветов и выпечки. Густая, мягкая трава простиралась передо мной подобно дорогому ковру. Она стелилась вокруг огромных, изогнутых деревьев, широких, как крепостные башни, и спускалась к ручьям и рекам, бежавшим зигзагами и весело журчавшим по лиловым и голубым камням. В сумерках горели зеленые светлячки и глаза величавых оленей. Были там и существа с темно-синими крыльями или создания с длинными мохнатыми лапами и сияющими рогами, но они разбегались или разлетались прочь, стоило мне на них взглянуть. Лиловые цветки с вогнутыми лепестками покачивались на тонких стеблях, источая мягкое голубое, лиловое и лавандовое сияние. На паутинках сверкала роса, а листва отбрасывала изумрудные тени. В воздухе, подобно шепоту, висело приятное напряжение, похожее на ожидание масштабного празднества. Едва сдерживаемый смех, вдох музыканта перед тем, как он начнет играть на флейте, веселый треск огоньков, готовых перекинуться с хвороста на дрова и взвиться кострами.

Я углубилась в лес, как будто знала его. Я улыбнулась, проводя пальцами по коре одного из величественных деревьев, что росли за пределами времени. Она будет здесь, конечно же, она окажется здесь, в месте, куда попадают добрые сердцем. Этот лес, подобно горну, призовет нас к себе. Мы – лесные создания и должны вернуться в лес, как далеко бы ни ушли и как высоко бы ни взлетели.

Но никто не вышел встретить меня. Напряжение продолжало висеть в воздухе. Смех не зазвенел, флейта не заиграла, огонь не вспыхнул. Мне казалось, что за каждым деревом, за каждым грибом я видела то сверкание пяток, то вихрь юбки, но когда я добиралась туда, то находила лишь траву, деревья и светлячков. Запахи выпечки и цветов стали сильнее и резче. Я прикрыла лицо рукавом, чтобы отгородиться от благовоний.

– Сестра моя! – крикнула я в разноцветные тени. – Я здесь! Я пришла! Где же ты?

Ответом мне был беспокойный шелест листвы. Светлячки и грибы померкли.

Земля подо мной омерзительно вздулась, затем опала, а затем разверзлась подобно ужасной слепой пасти, засасывающей и перемалывающей всю эту густую, сочную траву и благодатную почву. Я повернулась, чтобы убежать. Я звала на помощь своих предков. Но пасть, широкая как прошлое, была повсюду. Она распахнулась под моими ногами, и я схватилась за скрюченный, спутанный корень, бешено раскачиваясь над пустотой внизу. Несколько мгновений я беспомощно висела над бездонной ямой, а затем раздались крики. Они роем поднимались из глубин пасти, тысячами и более, они молили об избавлении, о прекращении страданий, хватались за мои ноги и руки, чтобы спастись самим.

Корень изогнулся в моей руке. Я вцепилась в него крепче. Он с отвращением извернулся и сбросил меня, уронив навстречу крикам и тьме. Напряжение разрядилось, но не игрой флейты, не смехом и не кострами. Лишь моим падением, и падала я, удаляясь от леса настолько далеко, насколько было возможно.

Я не столько приземлилась, сколько земля сама образовалась подо мной. Бесплодная, сухая, растрескавшаяся, дрожащая земля; пустыня, но не похожая ни на одну из тех, которые я, страдая от жажды, пересекла на своем долгом пути. Земля мерцала серостью там, где не была красной; крошилась и трескалась там, где не искривлялась, превращаясь в хищные шпили скал, которые пронизывали жестокое синюшное небо. Крики метались и кружились вокруг, подобно злобным певчим птицам, но они не доносились ни из горла, ни из чрева. Они существовали сами по себе.

Я поднялась на ноги и попыталась понять, где я. На севере, на западе и на юге не было ничего помимо такой же истерзанной земли – но на востоке мерцали огни города. Или не города, а по крайней мере крепости… или тюрьмы. Крики, похоже, облюбовали это место. Они проносились по его башням и стенам, завывали в окнах, ютились на контрфорсах и громыхали зловещими вратами. И они водоворотом кружили около громадного, ужасного шпиля, возносившегося над крепостью в грозное небо, где его встречал другой шпиль, указывающий вниз, и между ними сверкали, громыхали, двоились и сталкивались молнии.

Я не была глупа. Моя сестра не могла оказаться здесь. Она никак не могла попасть сюда, в эту яму бессмысленных мук. Она не сделала ничего дурного. Она была доброй, отважной и умной. Она сражалась, чтобы защитить свой дом, и пожертвовала всем, что любила, ради правого дела. Зачем же Отваге даже приближаться к этой смердящей извращенной преисподней?

Я направилась к огромной тюрьме, поджидавшей в конце, хотя идти туда мне хотелось меньше всего в жизни.

Внутри мелькали силуэты и алый, огненный свет. Я заставляла себя идти через пустошь к огромной тюрьме. Вокруг не было ни одной свободной души, которая могла бы направить меня.

Потому я спросила у криков, когда они пролетали мимо:

– Вы видели мою сестру, Отвагу? Неужели она попала в это проклятое место?

Но крики взвыли: «Здесь, за завесой страха, нет никакой отваги!»

Тогда я спросила у истерзанных скал:

– Вы видели мою сестру, Отвагу? Не проходила ли она по этим проклятым камням?

Но камни ответили: «Здесь, за сорванной маской добродетели, ты не найдешь никакой отваги!»

Тогда я спросила у израненного неба:

– Ты не видело мою сестру, Отвагу? Не проходила ли она под этими обреченными звездами?

Но небо ответило лишь: «Отвага изгнана из этого места, где не спасает щит надежды!»

И все они закричали: «Тебе здесь не место! Тебе здесь не место! Тебе здесь не место! Убирайся, эльфийское отродье! Убирайся!»

Нет, она не могла оказаться здесь. Они были правы. Крики, шпили, небеса и цепи. Никто, подобный моей милой сестре, не смог бы жить в этой трясине. Сама земля не выдержала бы ее. Она бы вздыбилась от прикосновения ее ноги.

Наконец я подошла к прилегавшим к тюрьме землям. К гигантским цепям, что приковывали ее к скалам со всех сторон. Казалось, что прошли годы. Я чувствовала, как мои кости становятся хрупкими, как моя кровь густеет и превращается в пепельную жижу. Но даже теперь эта проклятая башня оставалась неприступна. Я не могла к ней подойти. Туман и облака вились, клубились и собирались вокруг нее подобно рву с тлетворной рекой.

Я тяжело опустилась на ее берег, потеряв всякую надежду. Где еще мне искать? Куда я могла податься? Я зашла так далеко, но моя сестра стала ничуть не ближе, чем когда я спала в своей палатке, в другом мире, с моим луком под рукой.

Я почувствовала присутствие. Тень над моим плечом сгустилась и упала на землю передо мной. Эта тень являла собой не просто отсутствие света. Она поглощала свет и ничего не давала взамен.

Я не обернулась. Я не поднялась. Брешь в моей груди стала слишком тяжелой, чтобы я могла что-то сделать. Я подтянула колени к груди и опустила голову на руки, как заледеневшая статуя далеко-далеко отсюда.

– Ты видел мою сестру, Отвагу? – едва слышно прошептала я губами, сухими, как шрам, прочертивший мою родину.

Тень ответила молчанием. Молчанием и ужасным, омерзительным жаром.

– Ты не найдешь ее здесь, – наконец пророкотал голос.

– Я знаю, – негромко сказала я. – Она ни за что не оказалась бы здесь.

– Пока что нет, – в голос прокрались насмешливые, уверенные нотки.

Я повернулась и посмотрела в мрачные, обжигающие голубые глаза гиганта. Темные шипы и пылающие руны покрывали его огромное тело и лысый крепкий череп. Его жилы и мускулы были настолько раздуты и напряжены, что казалось, будто они разрывают кожу изнутри, причиняя ему страдания. В его кулаках я могла поместиться целиком. А посреди его груди зияла черная дыра, окруженная костяными крюками, удерживавшими ее открытой.

Я положила голову на предплечье и вздохнула. У меня не осталось сил ни на изумление, ни на страх.

– В моем сердце такая же дыра, – мягко сказала я.

Его горящие глаза бесстрастно смотрели в мои. Горячие оранжевые искры поднимались из миллионов огней этой пустоши, беспорядочно метались в воздухе и исчезали в пустоте на его груди.

– Она есть у всех, – медленно сказал он. – Но моя заметнее прочих.

Я вдохнула носом зловонный воздух. Слезы покатились по моим щекам и зашипели, падая на выжженную землю.

– Ты хозяин этой тюрьмы? – спросила я.

Он призадумался, словно вопрос был крайне важным.

– Да, – наконец прорычал он. – Но она и моя тюрьма тоже. – Он покачал своей исполинской головой. – Уходи из этого места, – прогремел страж проклятых. – Тебе здесь не место. Возвращайся домой и забудь обо мне. Забудь о ней. Забудь обо всем, кроме искр других жизней, ибо они пылают совсем недолго.

– Я не могу, – сказала я. – Она – моя сестра. Неужели тебе подобные не знают такого родства?

Изгнанник рассмеялся. Его хохот привел крики в исступление, и я почувствовала давление в костях рук и ног, словно они вот-вот переломятся.

– «Семья» – это всего лишь те, кто может ранить тебя глубже всех остальных, – сказал он. Его голос неожиданно стал мягким, как пепел, оставшийся после пожара. – Моя родня предала меня и приговорила к такой судьбе. Я бы не шевельнул и пальцем, чтобы спасти их души. И тебе не стоит. В кровных узах ты найдешь не утешение, а лишь пролитую кровь. Ты должна уйти. Ты не найдешь здесь Отвагу.

Вдруг он резко склонил голову набок. А затем улыбнулся. Жестокой, голодной улыбкой. И эта улыбка сокрушила остатки моего сердца.

Он повернулся ко мне своей необъятной спиной и медленно зашагал к шпилю черной башни, к своему дому. И какое-то время я почти умиротворенно сидела на краю вечных страданий, не обращая внимания ни на крики, ни на уродливые небеса. Я смотрела на петли и водовороты облачного потока, вихрившегося вокруг шпиля наказания. Пока я не смотрела ни на что другое, он даже казался мне прекрасным. Золотистый и алый, пенящийся и бурлящий воздух.

Изгнанник оглянулся на меня через закрытое доспехом плечо. Я что-то увидела в его безумном взгляде – жалость? Нет, не жалость, но и злобы в нем тоже не было. Он опустил руку, и его огромный кулак свободно повис над бурлящим потоком.

И тогда я его увидела. Всего лишь проблеск, серебристый росчерк, прыгнувший из его ладони. Он помчался по нисходящему потоку, затем подпрыгнул, ловя поток восходящий и виляя в реке облаков. Нечто живое. Нечто живое, и благородное, и борющееся за выживание посреди пылающего царства смерти.

Это была она. Не знаю как, но я это поняла.

Я позвала ее, и серебристый росчерк замер. Затем он снова нырнул вниз, и я побежала вдоль берега реки отчаяния, смеясь, и танцуя, и зовя мою сестру, мчавшуюся прочь впереди меня. Всякий раз, когда огни забвения касались ее, она мерцала подобно свече во время бури. Я снова позвала ее, настойчивее, но она лишь быстрее поплыла сквозь тлетворные испарения.

– Подожди! – закричала я ей вслед, и мой крик присоединился к остальным, потонул в какофонии миллионов миллиардов других голосов. – Подожди меня! Я еще маленькая! Мне тебя не догнать!

Серебристый росчерк остановился. Он повернулся и отважно двинулся против течения, извиваясь и направляясь ко мне. Я закричала от радости – хор голосов поглотил и это тоже, но мне было все равно. Росчерк заметался у моих ног, тревожно, нерешительно. Я села на краю реки и расслабила свое длинное, гибкое тело от макушки до пальцев босых ног. Выражение моего лица стало таким мягким, что мне казалось, будто оно растает под пальцами, стоит мне коснуться собственной щеки. Помня наказ Эломии, я сорвала со спины плащ из шкуры черного волка и медленно, осторожно опустила капюшон в зеленовато-желтую реку и зачерпнула из нее сверкающую, серебристо-белую душу моей сестры.

Но действительно ли это была ее душа? Казалось, что это лишь ее фрагмент, сверкающий осколок. Маленькая мифрилоголовая форель смотрела на меня своими понимающими глазами и тыкалась головой в волчью шерсть, покрывавшую мою ладонь. Туман просочился сквозь шкуру и стек обратно в трясину. Любая частица моей сестры стоила того, чтобы пройти через это испытание.

Осколок в облике рыбки замерцал и забился в капюшоне, и вот передо мной уже стояла она, целиком, во весь рост, готовая бежать за край этого места, противного ее естеству. Ее золотистые волосы были убраны в длинную косу, ее серые глаза сияли, а ее юное лицо было полно надежды на будущее.

– Что это? Волшебство? – затаив дыхание спросила она.

Я отрицательно покачала головой.

– Тогда что? Как у тебя получилось?

Слезы наполнили глаза, и я чуть не захлебнулась рыданиями, которыми не смогла разразиться, когда она умерла.

– Любовь, – сказала я. – Я тебя люблю. И я по тебе скучала.

Отвага рассмеялась.

– Ну а я считаю, что это волшебство, – упрямо настояла она.

– Возможно, – ответила я, не сдерживая улыбку. – Возможно, так и есть.

Моя сестра потянулась ко мне, но я отшатнулась. Я не была глупа.

– Не сейчас, – прошептала я. – Но скоро. Скоро и навсегда. А теперь мы должны бежать.

Но длинная тень накрыла нас. Мы побежали по выжженным равнинам, и крики бросились в погоню, вопя о ворах и непрошеных гостях. Даже небеса били тревогу. Увы, тени оказались быстрее плоти. Гигант с пустым сердцем невозмутимо пересек землю и встал у нас на пути.

– Отпусти нас, – взмолилась я. – Ты сказал, что я могу уйти.

– И ты можешь. Но это останется здесь.

– Она – моя сестра, – говорила я.

– Лишь часть ее, возможно. Но ты ее не получишь.

Изгнанник поднял свою жуткую булаву, полыхавшую таким же голубым пламенем, что горело в его глазах. Я потянулась к своему луку, и три стрелы со скоростью ветра вонзились в его огромное плечо. Но он их словно не заметил. Он начал раскручивать булаву над головой. Когда она описала первый круг, я снова выстрелила. Еще три стрелы вонзились ему в шею. Горячая жидкость потекла по его гигантским плечам, обжигая кожу. Но он не заметил и этого.

Булава описала второй круг вокруг его жуткого черепа. Я схватилась за нож, висевший у меня на поясе, и метнула его в цель. Он перевернулся острием вперед, сверкая в смертельном сиянии, и провалился в пустоту его сердца.

И этот нож даже не замедлил его последний замах.

Однако гигант с пустым сердцем замахивался не на меня. Он замахивался на нее. Шипастое навершие булавы рухнуло вниз, рассекая густой, полный пепла воздух, и я бросилась к ней. Я бежала, но булава упала быстрее и пронеслась прямиком сквозь ее сверкающую душу. Миг она просто смотрела. Затем схватилась за сердце и распахнула рот, чтобы закричать, но оттуда не вырвалось ни звука. А потом она пошатнулась.

Я была глупа. Я всегда была глупа. По привычке, по глупой, выработанной за годы привычке, я неосознанно протянула к ней свои тонкие руки, так быстро, что показалось, будто я сделала это еще до того, как она пошатнулась. И я поймала ее, оттащив от разверзшейся земли, как и тогда, в детстве, когда вокруг нас гудел город, а впереди ждало целое будущее. Я поймала ее в руки, прижав к себе, и она подняла серые глаза, в которых я внезапно увидела понимание и горечь.

– Нет, нет, нет! – закричала я. – Все хорошо. Все хорошо. Я не… Эломия! Я не хотела. Это всего лишь миг. Случайность. Нет, нет…

Тяжелое небо разразилось громовым хохотом. Я повернула голову и увидела Изгнанника, согнувшегося пополам, упершего руки в свои изрезанные рунами колени и смеявшегося, стоя над расколотой землей.

– Зачем? – заорала я на него. – Зачем? Зачем давать мне шанс? Почему ты отдал ее мне лишь затем, чтобы снова отнять?

Страж проклятых довольно цокнул языком, обнажив свои уродливые зубы.

– Я хотел посмотреть на то, как ты потерпишь неудачу. Каких только неудач я не повидал здесь, в царстве обреченных душ. Тебе никогда не было суждено преуспеть, что бы там ни вещала дозорная. Ты – ничто. Ты – никто. Но важнее другое: моя маленькая рыбка должна была узнать истину – семья всегда терпит неудачу. Семья всегда подводит. Родство – это чума. Оно всегда приводит к разочарованию, и ты только что прекрасно это продемонстрировала. Но теперь все кончено, смертная.

Отвага хватала ртом воздух. Но находила лишь кровь и любовь. Она не вырывалась, а лишь крепче держалась за меня, касаясь моего лица ладонью, пытаясь запомнить меня, желая любви больше жизни. Но дрожание ее рук и трепет ее губ постепенно угасали. Ее взгляд скользнул к Изгнаннику, и в спокойном серебристом сиянии глаз Отваги показался страх.

– Отпусти меня, – мягко сказала она, накручивая мои волосы на палец.

– Не могу, – простонала я. – Он неправ. Он всегда будет неправ. Я – твоя сестра. Мы должны быть вместе. Кто я без тебя?

Но она печально покачала головой, и ее детский взор наполнился воспоминаниями.

– Ты не можешь забрать меня с собой. Здесь это запрещено, – едва слышно прошептала она.

Я рыдала, пока слезы не иссякли. Я держалась за нее так долго, что только могла, даже когда почувствовала, что холодные синие руки Эломии протягиваются к моему нутру и утягивают меня назад. «Нет, мы не можем расстаться вот так. Это неправильный конец. Эта история – ложь… Все должно закончиться хорошо. Должно».

Но этого не случилось. Возможно, и не могло случиться.

Я почувствовала, как постепенно исчезаю. Я ощущала, как далеко-далеко снег проходит сквозь мою душу. Я еще не растворилась полностью, но мне уже казалось, что я смотрю на сестру и на саму себя издалека, улетая выше, к солнцу, и луне, и горной вершине, и двум скорбящим статуям в снегу.

Нет. Я не могла расстаться с ней вот так.

Я рассмеялась. Заставила себя. Я могла дать ей хотя бы это. Чтобы все произошло так же, как и тогда. Звук был пустой, разбитый, но все же это был смех. Я поцеловала ее в нос. И с этим обещанием чары рассеялись. Отвага содрогнулась, замерцала, а затем превратилась в осколок кристалла, свободно скользнувший промеж моих пальцев и полетевший по воздуху. Она стала невесомой и снова серебристым росчерком заскользила и заметалась по потокам ветра, возвращаясь к нему, к ее стражу. Снова она мчалась впереди меня, всегда впереди, в бледный, вязкий облачный поток и прямиком в недра его ожидающего кулака…

…и пока та часть меня, что проникла в иной мир, неслась обратно сквозь ткань бытия к теплу и тяжести жизни, уволакиваемая синей, заледеневшей рукой, я видела под собой вращающиеся пустоши царства безнадежности, бескрайнего ничто, ужасной красно-серой истерзанной пустыни мучений.

И там, где мы шли, или бежали, или склонились, или сражались, или плакали, от края башни до места нашего расставания расцвели дикие белые розы и блестящие кровопийки, проросшие на бесплодной, голодной земле, похожие на изящное закрученное русло длинной глубокой реки.

И когда я проснулась, лишь этот образ остался в моем сердце. Дикие, сплетшиеся, яркие цветы, проросшие вопреки земле, которая их не желала. Но где же я видела нечто подобное? Я не могла вспомнить. Все остальные образы превратились в тени и туман и растворились, оставив меня одну, наполовину замерзшую и растерянную, прислонившуюся к каменной статуе скорбящей рогатой женщины. Я цеплялась за обрывки воспоминаний, но они становились все тоньше и разрозненнее. Почему я проделала такой путь? Ради чего? Из-за чего я могла оставить войну и свой народ? Что могло быть важнее?

Но мое сердце знало лишь один ответ – видение из грез, образ кровопийки, закручивающейся, алой, вечной.

Мои окоченевшие, посиневшие от холода пальцы скользнули по высеченным буквам имени статуи. Я долго смотрела на него, а затем закинула на плечо свой мешок и направилась вниз, к подножию горы, к лету, к силе и делу, которому я была нужна.

Принятие.

Паладин и чудовище

АВТОР Мэделин Ру

ИЛЛЮСТРАТОР Константин Вавилов

Старые бабушки и нянюшки, дежурившие у золотых кроваток во дворце Лордерона, любили рассказывать эту небылицу капризным принцам и принцессам, которые не желали ложиться спать, пока им не расскажут еще одну сказку.

Она повествует о забвении и вспоминании и о том, для чего нужен сон – чтобы забыть все, что принимает за истину наш рассудок, и вспомнить истину настоящую, ту, которую знает наше сердце.

Сказ начинается в часовне Алонсия, с древнего архиепископа и самых преданных его паладинов. Архиепископ собрал лучших из них во дворе перед часовней и любовался тем, как их доспехи сверкают на солнце, словно сам Свет проливает на них свою благодать. Он сказал им:

– Слушайте внимательно, защитники. Стены нашей часовни крепки и высоки, но Свет призывает нас выйти за пределы знакомых земель. Пришла пора вам, паладинам, доказать силу ваших убеждений. Все благородные воины Света находят свое предназначение в великих деяниях. Отправляйтесь далеко, будьте мужественны и возвращайтесь, когда получите доказательство своей доблести.

Его наказ был поистине туманным, но паладины, будучи паладинами, поняли, что от них требуется. Среди них был белокурый, длинноволосый Сайдан Датрохан с мечом длиной в два человеческих роста. Рядом стоял сверкавший золотом Туралион – суровый молодой мужчина с суровым лицом, в плаще с вытканными на нем солнцами. Тирион Фордринг, с пышной бородой и высокими наплечниками, ждал позади своих братьев по оружию вместе с Гавинрадом Ужасным – черноволосым и чернобородым воителем с добрым, задумчивым взглядом. Другие паладины тоже собрались во дворе, чтобы проводить в путь тех, кого ставили им в пример. Но наш сказ не о них, а об Утере.

Утер – крепкий мо́лодец с гривой огненных волос и глазами цвета надвигающейся бури – был готов к такому испытанию. Лучась сильнейшей любовью к Свету, он слушал слова архиепископа и кивал им в такт. «Отправьте меня на край Азерота, – думал он. – Я докажу, что достоин, снова и снова, столько раз, сколько потребуется. Закалите меня в огне сомнений и страха, я все выдержу». Ибо учиться у Света, владеть им, стать его оружием – все это было благородным делом, хотя и не простым. Душа должна была подвергаться испытаниям – сотням, тысячам испытаний, – прежде чем могла по-настоящему осознать свой путь.

И теперь путь Утера повел его прочь от дома, по пастбищам и холмам, через пашни, колосящиеся летней пшеницей. Вместе со своими товарищами-паладинами он доехал верхом до границы королевства, где они должны были разойтись на все четыре стороны. Прежде чем они разъехались, Туралион, чтобы развеять страхи своих братьев, сказал:

– Не падайте духом и ничего не бойтесь. Верьте в Свет, и мы все снова встретимся в часовне Алонсия, став сильнее и мудрее.

Утер вовсе не падал духом, а лишь широко улыбнулся. Хотя все они были недюжинного ума и отваги, между ними существовало и братское соперничество, так что подобные обещания были обычным делом. Сайдан произнес свои хвастливые речи, Гавинрад тоже, и лишь Тирион поехал прочь, не сказав им ни слова. Утер же произнес:

– Берегите себя, братья. Я с нетерпением жду тот день, когда мы воссоединимся. Я знаю, впереди нас ждет величие. – Он не прибавил: «И великая опасность».

Когда знакомые ему земли и горы остались позади, перед Утером раскинулись леса, и он повел свою лихую черную кобылу в чащу. Вскоре их настигла летняя гроза – чистое небо приобрело стальной оттенок, и лишь несколько капель предупредительно упали сверху, прежде чем на них обрушился шквал воды. Беспощадный дождь стучал по листве и камням, и Утер ехал вслепую, промокший и продрогший до мозга костей. Росчерк грохочущей молнии расколол небо надвое, и его кобыла фыркнула, попятилась… а затем взбрыкнула, заржала, встала на дыбы и скинула своего всадника.

Утер, потеряв равновесие, взмахнул руками и рухнул вниз – но не на мокрую землю, как ожидал, а в озеро воды. Он не видел рядом озера, однако оно – глубокое, необычное, обжигающее – затянуло его глубоко. Рыцарь молился и искал, в какую сторону всплыть, но верх стал низом, а низ – верхом, и он почувствовал, как вода заливает его легкие и душит его. Такой настиг его рок – быть сваренным и утонуть в своих собственных тяжелых латах.

Сердце Утера с болью колотилось; он думал о своих братьях и обо всех, кого подвел. Несмотря на всю преданность Свету, он не смог исполнить возложенный на него долг. Глаза паладина закатились, и он обмяк… однако смерть так и не пришла. Вместо нее он увидел над собой неяркий мерцающий свет, танцевавший и сверкавший на поверхности воды. Утер собрал остатки сил и начал всплывать, заставляя двигаться свои налившиеся свинцом руки и ноги, отталкиваясь от воды и подтягиваясь вверх, к желанному, живительному воздуху.

Когда он всплыл, давясь и задыхаясь, грозы уже не было – она прошла так же быстро, как и началась. Три девы купались в озере; вокруг них на земле сверкал иней, а у камней, где жар озера разгонял холод, виднелась трава. Появление Утера напугало всех дев, кроме одной – она сидела неподвижно и настороженно, в то время как ее спутницы бросились за одеялами и плащами, чтобы прикрыть свою наготу. Утер вылез из воды на камни и огляделся вокруг в поисках кобылы, которой рядом не оказалось. Да и леса изменились – деревья клонились к земле и были укутаны в тяжелые, толстые мантии белого снега. Все вокруг казалось одновременно фантастическим и блеклым.

В Лордероне сейчас не было зимы, но здесь Утер видел, как пар вырывается из его рта и белыми кольцами сворачивается в воздухе.

– Где я? – спросил он у девы, сидевшей на плоском камне и болтавшей ногами в пузырившейся воде. – Что это за место?

– Вы владеете магией, сэр, раз умеете дышать под водой? – спросила юная дева, не отвечая на его вопрос. Она была ослепительно красива; ее волосы, спадавшие на плечи подобно дорогой мантии, были похожи на золотые нити. На шее девы висело сверкающее серебряное ожерелье в виде меча, на эфесе которого горел сапфир. – Откуда вы?

Утер нахмурился и вылез из озера. Стоило ему это сделать, как леденящий зимний воздух пробрал его насквозь. Паладин поежился в своей броне и смахнул воду с лица и волос.

– Из Стратхольма, что в королевстве Лордерон на юге. И я вовсе не маг, миледи, и не могу обойтись без воздуха в легких. Я всего лишь простой человек, паладин и верный слуга Света. – Он избегал смотреть на двух напуганных дев, перешептывавшихся под своими плащами. – Пожалуйста, не бойтесь меня.

– Я вас не боюсь, – сказала златовласая дева и поднялась.

Утер сразу же отвел глаза, хотя ее красота и голубые, как льдинки, глаза завораживали его.

– Вы прошли через озеро, значит, наверняка оказались здесь не просто так. Как вы очутились в нем?

– Я упал, – ответил Утер, все еще сбитый с толку. Неужели магия перенесла его сюда, превратив лесное озеро во врата необычной силы? – Мой конь испугался грозы и сбросил меня. Я отправился в далекое странствие, чтобы испытать себя ради служения Свету, и теперь я… здесь.

Дева рассмеялась, а затем поманила к себе своих спутниц. Они поднесли юной деве серебристый плащ, изящно расшитый шипами и с мехом у воротника.

– Приключения лучше искать, будучи одетым в теплое и сухое облачение, – сказала она ему. – Пойдемте с нами, дворец недалеко.

Утер поблагодарил леди за ее гостеприимство, и, когда они пошли по тропе через зимний лес, он назвал свое имя:

– Вы можете звать меня Утер.

– Меня зовут Аростана, порой – леди Аростана, или Почтенная Дочь Короля Йожива Артенеса. Это мои служанки. Хотя вы здорово напугали их обеих, скоро они придут в себя.

Дева вела их по тропе, петлявшей по лесу, и подол ее плаща волочился по ломкой, замерзшей траве. Над вершинами деревьев виднелись башни замка – белые, как заснеженная земля, и тонкие, как сосульки, они нависали над лесом подобно короне.

– Почему же вы не испугались? – спросил Утер.

– Думаю, из-за неизбежности, – ответила леди Аростана. Ее голос был глубок и мелодичен и завораживал не меньше, чем ее прекрасные волосы и глаза. – Но теперь, когда вы здесь, на сердце моем неспокойно.

– Что тревожит ваше сердце, миледи? Я не желаю вам зла, – искренне ответил Утер.

– Вы захотите сразиться на турнире – все рыцари этого хотят. Наши рыцари сражаются и гибнут. Каждый год они выходят на бой и погибают, но турнир продолжается. Я не выношу этого, но, будучи Почтенной Дочерью, обязана на нем присутствовать.

Они вышли из леса и приблизились к дворцу. Его окружали высокие стены и глубокий ров, а перед рвом Утер увидел турнирное ристалище, окруженное темно-синими знаменами. При виде ристалища у паладина на душе потеплело – теперь его цель стала ясна. Он примет участие в турнире и одержит в нем победу. Свет наверняка желает испытать его силу и дух.

– Не печальтесь, леди Аростана, – сказал ей Утер, положа руку на свою латную грудь. – Я одержу победу в турнире, но не убью ни одного рыцаря.

– О нет… – Она заломила руки, и слезы потекли по ее румяным щекам. – Этот турнир не похож ни на один, что вы видели прежде. Вам придется сразиться с ужасным чудовищем. – Дева распахнула плащ у ворота и приподняла серебряное ожерелье в форме меча с сапфиром, сиявшим так же ярко, как звезда на чистом ночном небе. – Никому еще не удавалось заполучить эту награду, и никому никогда не удастся.

Сокровище, достойное героя. Он принесет его в часовню Алонсия в качестве доказательства силы своего духа.

– Я одержу победу, миледи, – пообещал Утер.

Она в отчаянии покачала головой.

– Свет не подведет меня… он никогда не подводил меня. Вы зря тревожитесь. Вы когда-нибудь видели паладина в бою?

– Нет, не видела, – ответила леди Аростана, проводя его мимо ристалища, по заледеневшему мосту и к стенам дворца.

– Тогда вы не знаете, на что я способен, на что способен Свет.

Леди Аростана позволила паладину взять себя за руку и вздохнула.

– Вы не победите, – сказала она, и больше они не говорили.

Утера приняли при дворе короля Йожива Артенеса со всей возможной любезностью. Король был старым и худым, хотя на его щеках еще виднелся здоровый румянец. Пряди седых волос ниспадали с его головы, прижатые к ней зубчатой серебряной короной. Слуги наполнили столы жареной в соку олениной, запеченной на огне репой, соусами, супами и кружками сладкой медовухи с крошечными, узкими лепестками лаванды, плававшими в пене. В теплом зале пылали голубые огни, белые волки шныряли вокруг празднества, и бард заводил свою песню. Он пел о короле Цветмере Артенесе, который правил здесь прежде и был предательски убит:

Другие рыцари – участники турнира тоже были здесь, но Утер с удивлением понял, что никогда не слышал ни их имен, ни подвигов. «Где же я? – думал он. – Что это за место?» Но пища и медовуха приподняли ему настроение, а сухой плащ, который подарил ему король, не дал паладину заболеть, и потому он не стал слишком долго раздумывать над странностями этого места. Король Артенес и его дочь оказались гостеприимными хозяевами, и рыцари вокруг него делились рассказами о своих блистательных подвигах, в которые порой с трудом верилось. Солдат в зеленых и золотых доспехах сразил паука размером с дом. Воительница с огненно-рыжими волосами взлетела на обезумевшем грифоне в небеса, а затем заставила его спикировать прямиком в море. Старый ветеран в бронзовых одеждах и светловолосый дуэлянт оба сразили драконов, размеры которых вызвали ожесточенные споры.

Все это время Утер поглядывал на леди Аростану, но та едва его замечала. Она казалась невыносимо печальной, и ее лик озарялся светом лишь на время, когда бард подходил, чтобы пропеть ей серенаду.

Утеру выделили палатку, чтобы он мог в ней отдохнуть; она была из черно-красной полосатой ткани и находилась рядом с турнирным ристалищем. Он снял с себя латы и помолился, преклонив колено на меховые шкуры и слушая, как снаружи воют волки. Не успел он лечь в постель и закрыть глаза, как в палатке возникла женщина.

– Леди Аростана! – Он вскочил на ноги.

– О, паладин. – Она бросилась к нему и взяла его за руки. Ее пальцы были холодны как лед. – Не участвуй в турнире. Не бейся в нем. Это чудовище невозможно сразить, и если поднимешь на него свой меч, то лишь обречешь себя на погибель.

– Свет защитит меня, всегда защищал, – пообещал он ей. – Позвольте ему дать утешение и вам.

Тогда он призвал Свет, прося его окутать их обоих теплом и защитой. Но сияние, исходившее из его груди, напугало ее. Леди Аростана вскрикнула и убежала от него. Утер пожурил себя за то, что напугал столь хрупкое создание, и уснул беспокойным сном. Если он и дальше будет беспечен, проходя свое испытание, то вернется в часовню Алонсия с одним лишь позором.

На следующий день начался турнир. Порывы ветра раскачивали палатки и хлопали знаменами. Оруженосцы, одетые в цвета их господ-рыцарей, собрались у ворот, и народ этого чудного, холодного королевства заполнил скамьи, толкаясь, крича и гикая от возбуждения. У Утера не было ни оруженосца, ни коня, но морщинистый ветеран заверил его, что они и не понадобятся.

Невысокий и широкоплечий, с шипами, прикрученными к его щиту, старик сказал:

– Твой конь просто стал бы чудовищу мясной закуской.

Утер искал леди Аростану на трибунах, но не нашел. «Должно быть, леди не выносит вида битвы, – решил он. – Она ранима и, похоже, полна страха». Он прислушался к реву толпы, и в тот же миг старый рыцарь взвесил в руке свой щит и вошел на ристалище, готовясь к бою. Утер услышал чудовище еще до того, как оно появилось, – ветер усилился, крылья захлопали в воздухе, а затем вниз спустился дракон. Утер никогда не видел подобного создания: оно дышало ледяным пламенем, его чешуя была бледно-голубой и черной, и земля покрывалась трескучим льдом всюду, где ступала его когтистая лапа.

Ветеран воскликнул:

– Во славу нашего павшего короля!

Он бросился к чудовищу и погиб. Дракон распорол его от пупка до шеи и небрежно отшвырнул тело куда-то в лес за рвом. Толпа застонала. Грозная воительница с огненными волосами оттолкнула Утера, чтобы ринуться в бой, и быстро нашла свою погибель.

Волна страха и сомнений поднялась, грозя смыть Утера в свое море, но он продолжал стоять, удерживаемый якорем своей веры и решимости. Эти рыцари были закалены в боях, но чудовище косило их, как сухую осеннюю траву. Вскоре Утер остался один. Он переступил сломленное тело мальчика в зеленых и золотых доспехах, чтобы выйти навстречу чудовищу. Его морда была длинной и узкой, зубы были похожи на сосульки, которые не ломались, когда оно разгрызало ими кости. На землю начал мягко падать снег, но в свете серых небес он был больше похож на пепел.

«Где же теперь все твои подвиги? К чему привела твоя доблесть?» – подумал Утер, приняв твердую стойку. Он вспомнил предупреждение, которое прошептала ему леди Аростана: «Это чудовище невозможно сразить, и если поднимешь на него свой меч, то лишь обречешь себя на погибель».

«Верь в Свет, – сказал себе Утер. – Верь в мудрость. Я должен был здесь оказаться. Я должен пройти это испытание».

Он был чужаком в этом месте, не знал этого чудовища и не знал обычаев этой страны, но леди дала ему подсказку. Утер опустил свой огромный молот и встал на колени. Он почувствовал, как смертельное, ледяное дыхание чудовища окутало его подобно призрачному савану. Оно словно принюхивалось к нему, и паладин ощутил, как его волосы зашевелились от резкого порыва ветра, с шипением вырвавшегося из глотки существа. Утер посмотрел ему в глаза и увидел в них лишь боль и панику; он посмотрел на огромные кандалы на его лапах и увидел множество порезов от цепей. Возможно, в том, чтобы позволить существу так страдать, не было справедливости. Павшие рыцари сами решили сразиться с чудовищем, но что, если это существо заставили выйти на ристалище?

– Я не подниму против тебя оружия, – сказал Утер, кладя руку на сердце и чувствуя, как Свет разгорается внутри него и его сострадание изливается наружу.

Чудовище встало на дыбы, и на миг паладин подумал, что оно готовится сразить его насмерть. Но затем оно легло рядом с ним, опустившись ниже прижатой к сердцу руки Утера. Зрители притихли. Снег продолжал падать, дракон сдался, и Утер одержал победу в турнире. Глаза дракона, некогда пылавшие яростью, теперь выражали лишь усталость, и несчастное создание поковыляло прочь, гремя цепями о камни и лед. Видя подобное страдание, Утер не чувствовал себя победителем. Но он прошел испытание и не поднял оружия. Утер встал и высоко вздернул подбородок.

Король Артенес поднял над своей головой урну и прокричал:

– Перед вами наш победитель! Утер Необагренный!

Тела других рыцарей унесли и похоронили вместе с их штандартами, а затем у ристалища началось празднество. Играла музыка, оживленная и приятная, кровь и утрата были забыты. Сердца окружающих пребывали в радостном настоящем, но мысли Утера возвращались к скованному дракону. Король Артенес обещал, что Утер скоро получит свой трофей, и восхвалял его выдающееся мужество.

– Могу ли я спросить, король, что станется с чудовищем? – спросил Утер.

– Увидишь, – сказал король, щелкнув челюстью, как это мог бы сделать коченеющий труп. Затем он развернулся и исчез в толпе.

Вдруг внимание Утера привлекла служанка, сказавшая, что леди Аростана ждет его в своей палатке. Паладин с радостью ждал встречи, думая, что страхи леди улетучатся, ведь он доказал ей силу и мудрость Света.

Утер нашел белую палатку, усыпанную цветами, голубые лепестки которых уже начали увядать по краям. Внутри он увидел леди Аростану в серо-серебристых одеждах с застежками, украшенными замысловатыми рунами. Вопреки его ожиданиям, она не улыбалась, а оставалась окутана печалью. Бард, которого Утер видел на пиру, наигрывал меланхоличную мелодию, полулежа на подушках позади леди. За обедом Утер не обратил большого внимания на певца, но теперь увидел, что у барда были бегающие, словно не из этого мира глаза и копна волос, порой казавшихся синими, а порой – черными. У него было худое лицо, не уродливое, но суровое, и его кожа липла к костям. Одетый в рейтузы и жилет, он пристально смотрел на Утера. Леди Аростана тем временем плавно подошла к паладину и склонила голову.

– Ты пришел за своей наградой, – сказала она. Слезы сверкали на ее щеках и локонах золотых волос.

– Да, миледи, я пришел за ней. Но почему вы плачете?

Леди покачала головой и протянула к нему руку, положив ладонь на нагрудник, прямо у его сердца. Он заметил кровоподтеки на ее запястьях, глубокие и свежие, и увидел кровь, запекшуюся у нее под ногтями.

«Чудовище, – подумал он, – которое я сразил состраданием».

– Не забирай у меня этот камень, паладин. Он был подарком моего суженого, – сказала она, опустив глаза влево, где бард перебирал струны своего инструмента. Утер проследил за ее взглядом и понял. – Это сокровище – единственное, чем я дорожу в этом мире. Пожалуйста, паладин, не проси меня об этом.

Утер положил свою руку поверх ее.

– Оставьте эту награду себе, миледи. Я вернусь с пустыми руками, но с полным сердцем. Вы открыли мне мудрость сострадания и безмятежную красоту не поднятого оружия. Но скажите мне, как получилось так, что вы стали чудовищем? Почему вас заставляют сражаться?

– Я ослушалась моего отца, короля, и его род прервался из-за меня. Это – мое наказание.

– В этом нет справедливости! – прогремел Утер. – Вы и ваш спутник должны пойти со мной, покинуть это жестокое место и начать новую жизнь в Лордероне.

Леди покачала головой, все еще держа руку на сердце.

– Это невозможно, паладин. Мой избранник и я связаны с этим местом. Та магия, что охраняет озеро, через которое ты прошел, не позволит нам пройти. Лишь ты можешь проснуться и свободно вернуться назад. И оставить это сраженное чудовище позади.

Утер содрогнулся, даже сквозь доспех чувствуя холод ее ладони. Затем он увидел вспышку света, очертания магии или руны, повисшей перед ним, а потом все исчезло.

– Когда пройдешь через воды, эта страна и все, что ты здесь сделал, останутся для тебя лишь далеким воспоминанием. Думаю, однажды произошедшее станет значить для тебя нечто большее, и ты снова как наяву увидишь перед собой меня, и чудовище, и замок.

Утер повернулся, чтобы уйти.

– Когда же, миледи?

– Через много лет, на разбитом поле, пылающем в огне. Ты подумаешь обо мне, и, надеюсь, это воспоминание подарит тебе утешение. – Ее робкая улыбка исчезла, и она сжала в руке подвеску, висевшую на шее. – Но, боюсь, что будет уже слишком поздно.

С этим Утер покинул палатку и пошел по петляющей тропе. Он вернулся к озеру – с прошлого дня оно ничуть не изменилось. От воды исходил пар; он вошел в нее, и почувствовал, как магическое клеймо на его груди вспыхнуло и зашипело. Как и обещала леди, он прошел через врата и очутился в знакомых лесах под знакомыми небесами. Его кобыла щипала траву неподалеку и подняла голову, привлеченная внезапным плеском и возвращением ее всадника.

Как и предсказывала леди, его воспоминания о турнире стали далекими и расплывчатыми, как очертания солнца во время сильного снегопада. Утер в угрюмом молчании поехал на юг, и оказалось, что он первым из своих братьев-паладинов вернулся домой. Встав на колени перед архиепископом, он признался, что ему нечего дать и нечего показать. Он лишь чувствовал сердцем, что его рукой двигали спокойствие и доброта, но не мог сказать, что сделал этой рукою. Утер попытался вспомнить свое необычное путешествие, уверенный, что сможет рассказать что-то славное, но нерешительно замялся и беспомощно запнулся.

– Мой молот не обагрен кровью, а моя вера тверда, как никогда, – сказал он, показывая архиепископу чистое оружие. – Однако я чувствую сердцем, что совершил доброе деяние.

– Не переживай, – тепло сказал ему архиепископ. – Я знаю твой нрав, Утер, и, похоже, нам не суждено узнать, какое ты прошел испытание. Но Свет сияет в тебе ярче, чем до твоего странствия, – это я вижу ясно. А доказательство этому – твое возвращение и чистый молот, который ты показываешь мне с такой гордостью. – Тогда лик архиепископа омрачился, и он нахмурил брови: – Но смотри, сын мой, твой нагрудник расколот. Что бы ты ни пережил, похоже, тебе оставили предупреждение. А теперь поднимайся, умойся и помолись. Пусть Свет одарит тебя хорошим отдыхом.

Утер отодвинул свой плащ, и увидел, что архиепископ не ошибся. Он провел пальцами по узкой щели в его нагруднике. Края металла были холодны, словно его пронзил лед.

Обычно здесь нянюшки и бабушки замечают, что детишки уже глубоко спят, и завершают историю. Принцы и принцессы проваливаются в свои собственные озера сна и просыпаются чуточку мудрее. Но сказ о сэре Утере не закончился так просто.

Шли годы, и порой Утер видел во снах зимнее королевство, серебряный меч и золотые волосы. Он не помнил ничего больше, пока однажды не упал на колени на окровавленном поле, пылавшем в огне. Ветер разносил пепел, и истина горела в его сердце. Там паладин снова увидел чудовище. Словно очнувшись ото сна, он вспомнил леди и ее предупреждение, но оно не принесло ему утешения, когда его нагрудник раскололся вновь.

За ложь и свободу

АВТОР Ю. С. Майерс

ИЛЛЮСТРАТОР Золтан Борос

Хотя колонна новоприбывших, входивших в Подгород, напоминала погребальную процессию, их встречали радостно, с такой теплотой, на какую только были способны мертвецы. Многие в толпе новеньких находились на разной стадии растерянности и разложения.

Некоторые кутались в свои погребальные саваны, как детишки в любимые одеяла, надеясь проснуться от этого ужасного сна, в котором они очутились. Но правда и сны несовместимы. Потому, несмотря ни на что, отчаявшихся и неприкаянных охотно подталкивали к их новому дому, лежавшему под костями некогда великого города. Там их утешат, отпразднуют их прибытие и постепенно введут в курс порой пугающей посмертной жизни. Каждое прибавление к населению города было ценным даром, ведь с ростом численности их молодое королевство становилось сильнее и безопаснее.

В тот день двое ветеранов, Конор Грейстоун и Бронвен Поларон, приветствовали шестерых растерянных пехотинцев, источая доброту своими полуразложившимися голосовыми связками:

– Позвольте, мы поможем вам, друзья. Пойдемте с нами.

Пехотинцы с готовностью последовали за ними по темным извилистым лабиринтам старых катакомб. Среди них был солдат по имени Джереми Палл. Как и его братья по оружию, частично растерявшие ноги, руки и другие части тела, он еще не привык самостоятельно определять свои путь и цель. Оковы Короля Лича постепенно спадали с его рассудка, но ему все еще было проще следовать указаниям других. Его воспоминания неохотно возвращались. К счастью, у новых спутников Джереми были только хорошие намерения, теперь, когда они могли сами делать выбор и не прибегать к насилию.

– Где мы?

Он повернулся, а затем повернулся еще, чтобы окинуть взглядом помещение. Они оказались в тихом, укромном закутке, украшенном краской, которая хлопьями отваливалась от стен, и растрескавшейся брусчаткой. Закуток был отгорожен, и в него не проникало стороннее шарканье прохудившихся сапог и скрежет обнаженных суставов.

– Дома, – сказал Конор. – И в тихом месте, где мы можем познакомиться.

Они собрались вокруг крошащихся остатков упавшей колонны. Из ее обломков получились импровизированные скамьи и сиденья, и они все расселись друг напротив друга.

– Как странно, – сказал Джереми, морща нос. – Тут должно пахнуть разложением… но я ничего не чувствую.

– К отсутствию запахов быстро привыкаешь, как и к тому, что не нужно дышать. Да и цветы здесь внизу почти не растут, так что по обонянию скучать не приходится, – сказал Конор.

– И ощущения такие странные, – пробормотал Джереми.

– Радуйся, что ты вообще хоть что-то чувствуешь, – беззлобно ответил Бронвен. – Я – Бронвен Поларон. Моего товарища зовут Конор Грейстоун. А как зовут вас?

– Джереми Палл.

Они по кругу называли свои имена, подобно свободным, вновь родившимся душам, проходящим обряд наречения, пока наконец не настала очередь последнего пехотинца. Он был уже не мальчиком, но еще не достиг зрелости, и теперь навеки застрял в этом промежуточном состоянии, как и все они застряли между жизнью и смертью. Юноша беспокойно теребил края раны на предплечье, растягивая кожу. Джереми отвел глаза. К этому тоже придется привыкать.

– Я… – Солдатик, казалось, растерялся.

Они терпеливо ждали, пока он беззвучно шевелил растрескавшимися губами.

– Не спеши, сейчас все вспомнишь, – приободрил его Джереми.

Наконец, словно надеясь, что он нашел правильный ответ, парнишка ответил:

– Авель?

Возможно, при жизни его звали по-другому – окружающие не могли этого знать, – но это имя было ничем не хуже иных, и важно было то, что они сами выбирали, как называться. Однако что-то в лице парнишки, или в его голосе, или в приподнятых уголках рта, напомнило Джереми о ком-то, с кем он служил при жизни. Но вот о ком именно, от него ускользало. Единственное, что смог выдать его бестолковый мозг, это образ деревянного игрушечного кораблика.

– Добро пожаловать, Авель, – сказал Конор. – Добро пожаловать всем вам. Если вам что-нибудь нужно или вы хотите что-то узнать, мы готовы помочь.

– Мы заметили, что новеньким проще обжиться, когда они делятся историями о том, как попали сюда, – сказал Бронвен.

Отрекшиеся считали важным помочь недавно воскрешенным принять их новую судьбу и справиться с тягостными воспоминаниями, которые порой переполняли их пробудившееся сознание.

Джереми уставился на тыльную сторону своей ладони, дивясь тому, насколько родной и насколько чуждой она ему казалась. Кожа посерела и покрылась темными лиловыми пятнами в местах, где свернулась его неподвижная кровь.

– Мы умерли, – сказал он.

– Очевидно, – мягко съехидничал Бронвен. – Но что привело к вашей гибели и к воскрешению?

Джереми призвали в армию, и никто не спрашивал, хочет он того или нет. То же самое произошло почти со всеми остальными. Но он удивился, когда услышал, что с Авелем все было иначе.

– Я пошел в армию добровольцем. – Авель продолжал ковырять открытую рану на руке, растягивая кожу как тянучку.

Джереми мельком увидел белизну лучевой кости парнишки и поморщился.

– Зачем? – спросил Джереми.

В пылающих глазах Авеля засверкали искор�

Gart Nix, Catherinne M. Valente, Chrisitie Golden, Kami Garcia and others

WORLD OF WARCRAFT. FOLKS & FAIRYTALES OF AZEROTH

Печатается с разрешения компании Blizzard Entertainment International.

© 2021 by Blizzard Entertainment, Inc. All Rights Reserved. Folk & Fairytales of Azeroth, Overwatch, Diablo, StarCraft, Warcraft, World of Warcraft and Blizzard Entertainment are trademarks or registered trademarks of Blizzard Entertainment in the U.S. and/or other countries. All other trademarks are the property of their respective owners

© Т. Ратькина, перевод на русский язык

© В. Юрасова, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Предисловие

Думаю, искра воображения теплится в каждом человеке. В детстве мы слушаем сказки на ночь, а потом – особенно в дождливые дни – грезим наяву; играем в героев, злодеев и даже драконов. Скорее всего, именно фантазия и любовь к игре когда-то привели нас в Азерот, бескрайний мир Warcraft. Там мы по клику мыши переносились в ледяные цитадели, подводные империи и проклятые земли. Снова выбирали свой путь, постигали ценность чести и героизма, улаживали конфликты и заводили друзей. Мы поняли, что воображение, любовь к историям и игре не исчезают с годами.

И узнали, что мир Warcraft может поведать много историй. Речь не о Пылающем Легионе, Короле-Личе или кознях Древних богов: мы были участниками масштабных событий, связанных со всеми ними. Но сколько менее важных, но не менее увлекательных историй прошло мимо нас? Страшные сказки, которые рассказывают непослушным детям. Предания о славе, укрепляющие боевой дух воинов перед сражением. Романы, которые становятся утешением для любящих сердец, истерзанных разлукой. Эти истории обрастают все новыми подробностями по мере того, как, передаваясь из уст в уста, распространяются от Калимдора до Восточных королевств – и дальше, в земли на другой стороне планеты. Эти истории помогают понять, как играет в драконов простой народ Азерота.

Чтобы уловить и зафиксировать их прихотливую сущность, команда World of Warcraft прибегла к помощи самых ярких звезд современного фэнтези. Вместе мы провели много часов, изучая предания вселенной Warcraft, описывая места и людей, которые, как нам казалось, заслуживали особого внимания. Мы ничего не отвергали – и были вознаграждены. Странные, легкомысленные сюжеты сработали лучше, чем мы ожидали (кто не хочет услышать страшилку для гоблинов?). Мифы реального мира протянули нам руки, став для авторов источником вдохновения; бесчисленные чашки кофе давали силы для мозговых штурмов, ночных бдений и потрясающих разговоров.

В историях, которые вам предстоит прочесть, осколки мира Warcraft трансформируются в живые, дышащие легенды; они тесно связаны со множеством культур Азерота, но не исчерпываются ими, проникая в самые отдаленные уголки вселенной Warcraft. Авторы следовали моим советам и учитывали мнение специалистов команды Warcraft, что не помешало им самостоятельно и свободно исследовать Азерот. В итоге кто-то создал произведения, укорененные в каноне, а кто-то ограничился небылицами, которые рассказывают заезжие гости.

Хорошая сказка всегда провозглашает простые истины или преподает моральные уроки; сказки, собранные в этой книге, не исключение. Они рассчитаны на взрослых читателей, но заинтересуют и юных фанатов Warcraft. И вообще всех любителей захватывающего фэнтези!

Писатели и художники, создавшие эти произведения, продемонстрировали разнообразие игры Warcraft, которое мы в Blizzard так любим и ценим. Мы счастливы поделиться с вами прекрасной антологией! Ведь для того, чтобы познакомиться с целой вселенной, недостаточно услышать один голос или прочесть одну сказку.

Итак, приготовьтесь: снимите доспехи и вложите меч в ножны. Если хотите, прочтите несколько историй вслух. Откройте для себя легенды и мифы Азерота. Давайте играть в драконов вместе!

Эллисон Айронс, редактор

Глаза Матери-Земли

АВТОР Л. Л. Маккинни

ИЛЛЮСТРАТОР Кори Годби

В незапамятные времена, когда Азерот не знал ни солнечного света, ни ночной тьмы, Мать-Земля бродила по бескрайним просторам вселенной. Ее не пугали ни зловещие тени, ни доносившийся из темных глубин шепот. Она слышала лживые посулы Древних, но не верила им.

Лишь одно тревожило Матерь-Землю: она была беременна и понимала, что во время родовых схваток будет беззащитна перед бездной. Она искала место, свободное от гниения и порчи; только там могла она дать жизнь свету своего сердца. Но Мать-Земля не нашла такого убежища. Тогда она решила создать его сама. Так началось формирование мира.

Мать-Земля сложила ладони чашей – и появилась суша; выгнула спину – и возникли горы. Она тут же дотронулась до их вершин. Там, где ногти Матери-Земли коснулись камней, в воздух взмыли столпы пламени. Она провела пальцами по суше – и в образовавшихся бороздах потекли первые реки. Вскоре перед Матерью-Землей простирались бескрайние моря и океаны. Они рвались обрушиться на скалы и пылающее на берегу пламя. Вода, земля и огонь вступили в противоборство, и ни одна из стихий не хотела уступать.

Обозрев свои творения, Мать-Земля рассмеялась. Ее смех стал ветрами. Они пронеслись над равнинами, поднимая свежую пыль.

«Аккуратнее!» – предупредила Мать-Земля. Но ветры были слишком нетерпеливы. Тогда она наклонилась, чтобы показать, как касаться молодого мира.

«Вот так!» – Она подула на отдыхавший на полях туман, который тут же закрутился спиралью и поднялся в небо. Легкий и белоснежный у земли, на высоте он стал густым и серым. Туман превратился в тучи. Вскоре небеса разверзлись и пролились дождем. Земля жадно пила бесценный дар. В благодарность она породила траву, кусты, деревья и леса, болота и непроходимые джунгли. Ветры быстро усвоили урок. Теперь они беспечно играли ветвями деревьев и весело скользили над цветущими полянами.

Мать-Земля в изумлении рассматривала свои новые творения и нежно шептала их имена. Она дала названия новорожденным рекам. Играла в догонялки с ветрами. Ложилась рядом с еще совсем юными горами, чтобы посекретничать с камнями. И как же она любила протягивать руки к небу и чувствовать, как звезды целуют пальцы! Как прекрасен ее мир, ее исполненное покоя святилище! «Вы обязательно подружитесь с моими детьми», – улыбнулась она стихиям.

Мать-Земля любила свои создания, и они отвечали ей взаимностью. Чтобы согреть ее, горы извергали свои раскаленные сердца. Когда ей было жарко, проливались дожди. Когда хотелось послушать музыку, реки журчали, а огонь мелодично трещал. Все вокруг сияло новизной. Творения Матери-Земли были до краев переполнены ее сущностью; мраку и злу не было доступа в этот мир.

«Теперь, – решила она, – я могу родить детей».

Мать-Земля преклонила колени на золотых равнинах. Почва окутала ее тело. Реки охлаждали ее чело. Скалы укрыли ее от непогоды, а огонь отгонял от нее тьму. Окруженная заботой, она мучилась родами. Наконец из ее утробы вырвался луч света, яркий и искрящийся. За ним последовал второй, мягкий и теплый.

«Ан’ше! – обратилась Мать-Земля к своему первенцу. – Сын мой! Ты будешь дарить жизнь, кипящую и радостную. А ты, Му’ша, – сказала она второму ребенку, – моя любимая дочь, будешь приносить исцеляющий покой».

Быстрые и усердные ветры разнесли весть о рождении детей по суше и морю. Вскоре все создания Матери-Земли собрались у колыбели младенцев, ликуя и наслаждаясь излучаемым ими светом.

Новорожденных звали Ан’ше и Му’ша. Но стихии называли их Солнце и Луна.

Время шло, и двойняшки все больше сближались с творениями своей матери. Ан’ше пользовался теплом огня как своим собственным. Му’ша танцевала с приливами и отливами. Ан’ше сдружился с горами, а Му’ша секретничала с ветрами. Солнце и Луна становились все могущественнее: они научились воздействовать на стихии, с которыми были неразрывно связаны, и присваивать их силу. Двойняшки создали себе оружие для состязаний и игр. У Ан’ше был обоюдоострый меч. У Му’ши – лук и стрелы.

Радость Матери-Земли была бесконечной. Направляя детей нежными словами и ласковыми прикосновениями, она вела их по жизни. Открывала двойняшкам секреты юной вселенной и восхищалась тем, как они играют друг с другом и с ее творениями.

Мать-Земля видела, что это прекрасно.

И все же она всегда была внимательна, даже осторожна. Ее милые дети еще так малы и уязвимы для скрывавшейся в бездне порчи! Элементы вселенной усердно отгоняли мрачные тени, но Мать-Земля тревожилась. Она беспрестанно следила за двойняшками: не спала и не отвлекалась, ни на секунду не упускала их из виду, даже если другие ее создания охраняли детей.

Сотворение мира, рождение Солнца и Луны и забота о них утомили Матерь-Землю. Она измучилась и понимала, что должна отправиться на покой. Но страх не отступал. Как защитить детей во сне? Как уберечь их от мрачной бездны?

Наконец Мать-Земля приняла решение: чтобы спасти двойняшек, она вдавит их в свои глаза. Когда она проделала это с Ан’ше, дневной свет померк. Так мир познал ночь. Тишина и покой, наполнившие вселенную, заглушили тревогу Матери-Земли.

«Солнце и Луна. День и Ночь. Теперь я всегда буду видеть вас, дети мои!» – прошептала она. Когда Мать-Земля вобрала в себя Му’шу, свет любви вновь засиял в ее глазах. Теперь ее дети в безопасности.

«Позаботьтесь об этом мире, – попросила Мать-Земля свои творения, прежде чем погрузиться в забытье. – Ограждайте его от тьмы, пока я не проснусь».

Мать-Земля спала, не переставая заботиться о Солнце и Луне, – так же, как когда-то дремала, вынашивая их. Она всегда оставляла один глаз открытым: сила Солнца и Луны была так велика, что Мать-Земля не могла держать в себе весь излучаемый ими свет. И все же ее полудрема лишила вселенную тепла, которым обладал Ан’ше. Холод прокрался в мир. Вершины гор покрылись снежными шапками, реки начали замерзать. Дожди превратились в первый снег. Без присмотра Му’ши, всегда танцевавшей с ними, ветры превратились в шторма и ураганы.

Когда Мать-Земля пробудилась, ее взору предстал новый мир. Заметив, как сильно изменились элементы вселенной, она с трудом сдержала слезы. Но вскоре все вошло в привычную колею. Мать-Земля теперь держала глаза открытыми, и связь двойняшек с миром восстановилась. С возвращением Солнца и Луны холода прекратились, а бури утихли.

Творения Матери-Земли утешали ее, доказывая, что в мире появилось много хорошего. Они показали ей растения и животных, благоденствующих среди тающего снега. Тогда Мать-Земля дала названия временам года – тем, когда она бодрствовала, и тем, когда отдыхала.

Она научила детей обращаться с элементами мироздания в разные сезоны. Показала, как окрашивать листья в яркие цвета перед тем, как они опадут; как удобрять поля, чтобы в них прорастали семена. Вскоре Ан’ше и Му’ша настолько освоились, что стали менять времена года по собственному желанию.

«Хорошо! – сказала Мать-Земля повзрослевшим детям. – Вы продемонстрировали свою мощь и доказали свою силу. Вы сможете противостоять тьме. Мир ваш. Я создала его для вас. Присматривайте за ним. Берегите всех, кто считает его своим домом. Но вы не должны выходить из моих глаз. Только здесь вы будете в безопасности».

С тех пор, когда Мать-Земля уходила на покой, Ан’ше и Му’ша сквозь ее прикрытые веки взаимодействовали с миром. Они были достаточно сильны, чтобы обеспечить чередование времен года и подготовить все уголки вселенной к связанным с ним переменам. Двойняшки жили в голове Матери-Земли; их свет всегда струился из-под ее ресниц. Солнце и Луна никогда не расставались. Когда Мать-Земля просыпалась, сияние ее детей наполняло все уголки вселенной радостью.

Видеть и чувствовать, как Ан’ше и Му’ша взрослеют и набираются сил, было счастьем для матери. Ее переполняли ликование и любовь. Однажды Мать-Земля решила поделиться своей радостью с двойняшками. Отходя ко сну, она растянулась на земле, превратив золотые равнины в уютную колыбель. Биение ее сердца глубоко проникло в почву, пропитав ее жаждой жизни. Проснувшись, Мать-Земля обнаружила, что под ее грудью зародилась новая жизнь.

«Идите сюда! – обратилась она к детям равнин. – Посмотрите, сколько прекрасного ожидает вас в этом мире!»

Почувствовав новую жизнь, Ан’ше и Му’ша начали мерцать и изумляться.

«Их так много!» – прошептала Му’ша.

«Как мы их назовем?» – спросил Ан’ше.

Мать-Земля собрала пшеницу с золотых равнин и осыпала ею свое потомство. «Шу’хало, – пробормотала она. – Вы – воплощение моей любви. Я вдохнула в вас жизнь, чтобы познакомить со своими детьми. Ан’ше и Му’ша, мои Солнце и Луна! Вы должны научить шу’хало всему, что узнали от меня. Тогда они смогут заботиться о мире и взывать к его стихиям. Тогда они почувствуют мою любовь в вас и во всех моих творениях».

Ан’ше и Му’ша научили шу’хало (их еще называют тауренами) всему, что знали сами. Как обращаться к элементам мироздания, принимать дары земли, строить дома и добывать пищу, петь, танцевать и бродить по полям, как пересекать реки и охотиться за лесными зверями. Шу’хало благодарили и почитали элементы, Луну и Солнце, а главное, Матерь-Землю, создательницу всего сущего.

На время во вселенной воцарилась гармония.

Пока все были поглощены заботой о тауренах, Древние боги наблюдали за миром из темных глубин. И ждали. Их терпение было безграничным, как сама вселенная. Теперь Солнце и Луна стали независимыми и сильными; они могли сами позаботиться о себе. А вот таурены были еще совсем юными и беззащитными.

Когда Мать-Земля снова погрузилась в сон, а энергия Солнца и Луны, просачиваясь сквозь ее прикрытые веки, подготавливала смену времен года, Древние начали устанавливать свою власть над миром. Медленно и почти незаметно в щели земли вползли тени. Потом, осмелев и набравшись сил, они простерлись над равнинами и, наконец, отравили сердца тауренов своим ядовитым дыханием. Древние Боги хотели преподать шу’хало собственные уроки. Тихо, но неустанно шептали они о ненависти. Злости. Жадности. Разочарованиях. И о войне. Этот шепот соблазнил многих тауренов. Встав на сторону зла, они обратились против своих соплеменников, принесли разрушение и горе на земли, которые считали своим домом. Свет погас в их душах. Тьма проникла в их сознание. Они потеряли себя, превратившись в комок противоречивых мыслей и жестоких намерений.

Ан’ше и Му’ша беспомощно наблюдали за тем, как хаос поглощает шу’хало. Они не знали, что делать, ведь мать только упоминала о тенях, но не рассказывала детям о том, какие страдания эти злые силы могут принести.

Обезумев от горя, они закричали, чтобы разбудить Матерь-Землю. Вместо воды из облаков пролилась кровь. Пожары обратили леса в пепел. Ветры завывали, перерастая в свирепые ураганы. Земля сотрясалась от гнева, горы раскалывались, и поверхность мира покрылась шрамами. Вселенная пришла в упадок. Таурены враждовали между собой и впервые стали убивать друг друга, втянув в эту войну даже стихии.

– Что это? – воскликнула Мать-Земля. – Что случилось?

– Что-то темное… – простонал Ан’ше.

– Поднялось из глубин, – со слезами закончила Му’ша.

Мать-Земля пришла в отчаяние, но проронила лишь одну слезу. Мир, который она так старательно и долго создавала (она заставила сушу простираться равнинами и вздыматься горами, научила элементы мироздания заботиться о лесах, показала шу’хало красоту золотых полей!), был испорчен. Пришла тьма, и Мать-Земля не могла ограничить ее власть над вселенной. Зло пропитало мир, и теперь все в нем могло погибнуть.

Значит, и сама Мать-Земля перестала быть надежным убежищем для двойняшек. Она так тесно связана со своим творением, что не сможет его покинуть. Возможно, рано или поздно она тоже падет под натиском гниения и тьмы. Что тогда станет с Ан’ше и Му’шой?

Опустошенная, Мать-Земля смахнула слезу – и вырвала свои глаза. Теперь свет Солнца и Луны навсегда покинет ее.

– Простите меня, дети! У нас нет другого выхода! – крикнула она.

Двойняшки тщетно пытались утешить мать. Окаменев от горя, она распростерлась на земле. Больше она не могла видеть ни свои творения, ни своих любимых детей. Она не двигалась и почти не дышала.

– Мы должны остановить это! – сказал Ан’ше сестре.

Му’ша согласилась. Вместе они отправились в путь. Двойняшки бродили по земле, ища то, что совратило тауренов и повергло в отчаяние их мать.

Ветры разнесли слух о горе Матери-Земли и странствиях Солнца и Луны по всей вселенной. Узнали об этом и таурены. Вскоре двойняшки встретились с ними.

– Будь осторожен! – предупредила Му’ша брата. – Мы не знаем, впали ли эти шу’хало в безумие.

Когда таурены подошли ближе, Солнце и Луна поняли, что, хоть тьма и коснулась их, она еще не завладела их существом.

– Им можно доверять, – с облегчением сказала Му’ша, опуская лук.

Женщина, возглавлявшая процессию тауренов, обратилась к Солнцу и Луне с приветствием:

– О, сияющее Солнце и светозарная Луна! Мы узнали о страданиях Матери-Земли. Эта весть наполнила наши сердца печалью. Мы пришли, чтобы предложить вам помощь!

Ан’ше в изумлении посмотрел на сестру:

– Мать не захочет, чтобы они рисковали. После всего, что случилось… Наш долг – защищать их!

Женщина-вождь вновь обратилась к двойняшкам:

– Прошу вас, услышьте меня. Как и вы, мы дети Матери-Земли. Мы живем на ее равнинах. Ветры доносят до нас ее стоны. Мы чувствуем ее любовь. И мы хотим защитить нашу семью!

Когда таурены расступились, Ан’ше и Му’ша увидели повозку. Они склонились над ней, чтобы рассмотреть дар шу’хало, но тут же в недоумении отшатнулись.

На подстилке из травы лежал ребенок. Он излучал синий свет жизни; в младенце мерцала искра, родственная той, что горит в Солнце и Луне.

– Мы нашли дитя в полях, – объяснили таурены. – Мы остановились у берега реки, чтобы отдохнуть. Но прежде, чем мы успели напиться, вода отступила и мы увидели колыбель с младенцем.

В эту минуту ребенок открыл глаза и заплакал.

Его крик проник в сердца двойняшек и напомнил о горе, в которое погрузилась их мать. Тут они поняли, кем был этот младенец: единственная слеза, пролитая Матерью-Землей, упав на золотую равнину, породила новую жизнь.

Му’ша взяла ребенка на руки, и он затих.

– Это свет нашей матери. Наш родственник… – сказала она брату.

– Как мы его назовем? – спросил Ан’ше.

– Мать знает. Нужно отнести его к ней.

– А как же тени?

Как только прозвучало это слово, все вокруг замерло. Наступила неестественная тишина.

Ан’ше обнажил меч. Му’ша подняла лук.

Они настороженно прислушивались, готовые защищать тауренов и младенца.

Атака теней не заставила себя ждать.

Тьма напоминала ползучую тварь, бесшумно подкрадывающуюся к жертве, чтобы разорвать ее в клочья. Ан’ше был непоколебим, как скала, и сражался яростно, как пламя. Му’ша была быстрее ветра и ускользала от теней, как вода. Таурены воззвали к элементам мироздания, прося их помощи в смертельной битве.

Сияющий меч Солнца рассеивал тени. Там, где падали мерцающие стрелы Луны, стихал зловещий шепот. Солнце и Луна заставили тьму отступить, а элементы мироздания загнали ее во впадины и щели.

– Мы побеждаем! – воскликнул Ан’ше, воздев к небу меч.

Он не заметил приближения коварной тени. Она набросилась на Солнце, стремясь поразить его в самое сердце.

– Брат! – воскликнула Му’ша, выпуская стрелу.

Стрела достигла цели и разодрала тень надвое, но та успела ранить Ан’ше. Схватившись за бок, он упал; между пальцев струилась кровь.

Му’ша кинулась к брату и попыталась перевязать его рану, призвав на помощь ветры и воду. Но что бы она ни делала, кровотечение не останавливалось.

– Рана слишком глубокая. Я не могу ее залечить. Может, наша мать…

– Не оставляй меня, сестра! – взмолился Ан’ше.

– Не оставлю!

Му’ша осталась с братом, поручив ветру передать Матери-Земле мольбу о помощи.

Услышав об угрозе, нависшей над двойняшками, Мать-Земля разорвала оковы печали. Хоть ее скорбь и была велика, любовь к детям оказалась сильнее. Ослепленная, Мать-Земля не знала, куда идти. Но волны морей и рек шептали ее имя, и она шла на зов. Ветры поддерживали ее под руки, аккуратно направляя туда, где двойняшки боролись с тьмой.

– Ан’ше! Му’ша! – кричала она.

– Мама! – Луна потянула мать за собой. – Ан’ше ранен.

Мать-Земля встала на колени рядом с сыном и провела пальцами по его лицу. На ее руках остались следы крови.

– Я не могу залечить рану! – плакала Му’ша.

– Но ты поддерживаешь в нем жизнь!

Мать-Земля обняла детей, радуясь тому, что нашла их, и удивляясь, что они не одни.

– Шу’хало нашли младенца на равнине, – объяснила Му’ша. – Кажется, он родился из твоей слезы.

Мать-Земля взяла ребенка на руки, и радость вновь осветила ее:

– Не отчаивайся, Ло’Шо!

Убаюкивая дитя, она спросила у двойняшек, что стало с тьмой.

– Нам удалось ее оттеснить, – ответил Ан’ше.

– Но таурены до сих пор в опасности. Тьма может вернуться в любой момент! Что нам делать, мама? – воскликнула Му’ша. – Ан’ше ранен, а я не могу сражаться. Ведь если мой исцеляющий свет перестанет падать на брата, он погибнет.

Мать-Земля повернулась к Солнцу и Луне. Она больше не видела, но прекрасно помнила обширность и красоту своего творения, искрящееся чудо жизни и разрушительную силу теней, стремившихся погубить все сущее.

– Увы! – произнесла она наконец. Сердце Матери-Земли исполнилось тоски, ведь она приняла непростое решение. – Шу’хало, мои шу’хало, свободны, но затронуты порчей. Они будут привлекать тьму, если я не найду, где заточить ее.

– Мама, не надо! – запротестовали двойняшки, но Мать-Земля успокоила их, как когда-то элементы мироздания:

– Я должна. А вы должны вернуться на небо. И остаться там навсегда. Оттуда вы увидите всю вселенную. Оттуда сможете преследовать и рассеивать тени, которые я не сумею сдержать. Ан’ше, не отдаляйся от сестры. Она должна видеть тебя, чтобы исцелять твои раны. Му’ша, будь рядом с ним. Ты его тайная сила. Вот!

На миг Мать-Земля прижалась лицом к младенцу, а потом передала его Му’ше.

– Возьмите его с собой. Он еще совсем юн, и тьма не коснулась его. Учите его, дети мои. Учите так, как я учила вас. Пусть заботится о шу’хало и об этом мире. Пусть знает, что я люблю его. Как и всех вас.

Мать-Земля в последний раз обняла и поцеловала своих детей.

– Заботьтесь друг о друге. И будьте сильными! – прошептала она, когда двойняшки начали всхлипывать. – Помните, что я с вами. Я со всеми своими творениями. Всегда!

Солнце и Луна вернулись на небо, забрав с собой младенца.

С тяжелым сердцем и непоколебимой уверенностью в правильности принятого решения Мать-Земля призвала элементы мироздания.

Призвала ярость огня. Силу ветра. Твердость камня. Мощь воды. И вновь распростерлась над миром. Мать-Земля в последний раз обняла равнины. Широко раскинула руки, чтобы проложить дороги для шу’хало. Прислушалась к ветрам, которые доносили до нее мольбы детей. Приникнув к земле, позволила ударам своего сердца еще глубже проникнуть в ее недра.

Здесь она и останется; здесь будет стоять на страже гармонии и света, отражать атаки теней и заглушать зловещий шепот. Мать-Земля отдала всю себя своим творениям. Она больше не сможет подняться и никогда не отправится бродить по миру. Зато ее дети будут в безопасности!

Когда Му’ша поняла, какую великую жертву принесла Мать-Земля, ее сердце было разбито. Но Луна не утратила мужества. Она приказала легкому бризу донести напутствия матери до шу’хало. Потом притянула к себе приливы и ветра, чтобы они слышали каждое ее слово и исполняли ее волю. Ан’ше без устали освещал равнины, чтобы на них не прокрались тени. Двойняшки оберегали мир, а юный Ло’Шо наблюдал за ними, впитывая мудрость Матери-Земли. Вот какие уроки преподали младенцу старшие брат и сестра:

– В мире есть мгла. Но мы – свет; мы останавливаем нашествие теней. Не беспокойся и не бойся! В каждом творении ты найдешь Матерь-Землю. Она всегда с нами. Вместе мы становимся сильнее, и ты никогда не останешься один.

Освещенная Солнцем или двумя Лунами (Ло’Шо, или Синий Карлик, со временем превратился во вторую Луну), Мать-Земля крепко прижимает к себе мир, следя за всем, что в нем происходит. Своим телом она ограждает вселенную от мглы. Своей любовью делает ее безопасной. Хоть свет и погас в ее глазах, тепло ее сердца никогда не иссякнет.

Шу’хало уже не те, что были в момент творения, но Мать-Земля никогда не покинет их. Ее любовь и мудрость будут направлять их до скончания веков.

О маленькой клыкаррке

АВТОР Гарт Никс

ИЛЛЮСТРАТОР Джастин Жерар

– И это весь твой улов? – спросил Онаака.

На крепких широких плечах юного клыкарра лежал огромный королевский лосось. Под головой рыбы виднелось отверстие от копья – удар был нанесен искусно.

Кровь тонкой струйкой стекала вдоль грудного плавника и просачивалась за воротник сального жилета, пачкая скрытый под ним белоснежный мех.

– Иди первой, – добавил он. – Чтобы взвесить мою добычу, учителю ловли придется позвать помощника.

Тарука не сказала Онааку, что его драгоценный мех в опасности. Она надеялась, что кровь пропитает всю спину и отмыть ее будет невозможно. Онаака всегда старался унизить Таруку. Может, потому, что она – самый маленький калу’ак (так называют себя клыкарры), взваливший на себя тяжкое бремя рыбной ловли, которое позволяет выжить и семье, и всему роду. Онаака и Тарука родились в один день, под одним созвездием, но были отличны во всем. Онаака стремился прославиться. Тарука мечтала, чтобы ее просто замечали.

Она выступила вперед и положила на ледяную глыбу связку пятнистого желтохвоста. Тарука поймала семь рыб, но все вместе они весили в четыре раза меньше, чем гигантский лосось Онаака. Каттик Укушенный Акулой (он не рыбачил с тех пор, как потерял глаз, руку и ногу в схватке с акулой) фыркнул и кивнул. При свете закатного солнца его клыки казались слишком желтыми. «Напрасно он не чистит их, как остальные калу’аки… – подумала Тарука. – Пожелтели настолько, что символы семьи и рода не разглядишь».

Учитель ловли поднял связку желтохвоста, чтобы оценить вес, потом снова положил ее на лед и выбрал разноцветную веревку Таруки (синий-синий-зеленый-красный-желтый) из тридцати веревок, каждая из которых принадлежала рыбаку общины. В ознаменование сегодняшнего улова Каттик завязал на веревке Таруки один узел. Всего на ней было четыре узла – меньше, чем на большинстве других.

– Всего один узел? – спросила Тарука, пытаясь скрыть разочарование.

Клыкарры делили пищу поровну, но за большой улов получали узлы, которые обменивали на предметы роскоши, новые инструменты, оружие. И даже на монеты, необходимые для торговли с другими общинами. Тарука хотела собрать пять узлов. За них старый барахольщик Варрак обещал ей рулон материи для воздушного змея, о котором мечтала младшая сестра Таруки Унка. Она была очень активным ребенком и давно пыталась починить и запустить старого змея Таруки.

– Один узел, – подтвердил Каттик. – Рыбы маленькие; у трех уже появилась жаберная гниль. Они сгодятся разве что на суп.

Тарука остолбенела. Укушенный Акулой не мигая смотрел на нее уцелевшим левым глазом, темным и глубоко посаженным. На месте правого глаза зияла красноватая рана, которая только начала зарубцовываться. Широкие брови были кустистее и гуще, чем у других клыкарров. У Каттика все было непомерным: брови, усы, клыки… и чувство собственной значимости.

– Покажи мне жаберную гниль! – сказала Тарука, указывая на рыбу и надеясь, что никто не заметит, что она поднялась на цыпочки. Чешуя желтохвостов еще отливала серебром, ведь их вынули из воды всего полчаса назад: Тарука тащила рыбу в сети, привязанной к лодке. Красные жабры, чистые глаза. Ни одного тусклого волокнистого нароста – признака жаберной гнили.

– Один узел, – повторил Каттик. – Может, когда-нибудь ты получишь больше. Но не сегодня.

Тон учителя ловли не оставлял сомнений в том, что, по его мнению, больше узлов Тарука не получит никогда. Он жестом приказал ей пропустить Онаака.

Тарука кипела от злости, но ничего не могла поделать. Она забрала свой улов и направилась к другой массивной глыбе льда, где Ларати разделывала рыбу. Очищенные тушки она кидала помощницам, которые посыпали их льдом и укладывали в корзины из тюленьей кожи. Община собиралась в Камагуа – один из главных городов килу’аков, где племя всегда останавливалось во время кочевых странствий. Матерям, подросткам и детям предстояло долгое путешествие по заснеженным равнинам; нужно было запастись едой – на случай задержки, связанной с погодой, или других неприятных сюрпризов. Провизию укладывали на сани, которые тащили тюлени. Что касается рыбаков, то они добирались до Камагуа на лодках, добывая пропитание по дороге. На это уходило всего несколько дней.

– Каттик сказал, что у рыбы жаберная гниль. Так что ее нельзя есть, – проворчала Тарука.

Ларати отвлеклась от обезглавливания, потрошения и филетирования. Она с силой вонзила нож в колоду, и в воздух взлетела ледяная стружка.

– Каттик похож на древний валун, – улыбнулась Ларати. – Он не меняется. И терпеть не может все молодое и независимое. А в тебе соединились оба этих качества. Может, поработаешь со мной? Приятная компания. И никаких проблем.

– Он дал мне один узел. Всего один! – возмущалась Тарука.

– Каттик воняет хуже, чем тюлений помет весной… Когда начинает оттаивать, – сказала Ларати достаточно громко, чтобы ее услышал Укушенный Акулой.

Потом он, конечно, отомстит и унизит ее в ответ; между ними так заведено уже много лет.

– Но… никто не дал бы тебе больше. От другого учителя ловли ты бы не получила ни одного узла, – добавила Ларати другим тоном.

Тарука по-клыкаррски вздохнула: со свистом выпустила воздух через сжатые губы – и опустила плечи. Потом поправила рыболовную сеть, которая норовила соскользнуть с плеча, и добавила:

– Знаю. Надо ловить больше рыбы. Огромной рыбы!

Ларати кивнула без особого энтузиазма и снова взялась за нож из китового уса. Через секунду она отсекла голову очередной рыбы, незаточенной частью клинка сбросила ее в корзину и начала разделывать тушку. Тарука устало поплелась прочь. Даже ее подруга Ларати не верит, что она может поймать больше. Все против нее! Тарука ниже и легче других клыкарров. А значит, не может управлять большими лодками. Долго грести Таруке трудно – не хватает сил. Поэтому она почти все время идет под парусом. У такого способа передвижения, конечно, есть свои достоинства. И недостатки.

В довершение всех бед, отец не научил Таруку рыбачить. Просто не успел. Он умер вскоре после того, как они впервые вышли в море. Не вернулся с рыбалки. Через неделю к берегу прибило мачту его лодки – без парусов и такелажа, с расщепленными концами. Прошли годы, и Тарука, укоротив мачту, приспособила ее для своего крошечного суденышка. От отца ей досталась еще одна вещь… И, конечно, воспоминания о том единственном дне, когда они вместе рыбачили. Отец дал ей леску и крючок, но за целое утро она так ничего и не поймала. Она хотела порыбачить с копьем или сетью, но не могла их даже поднять.

– Тарука! Настоящему рыболову нужны не крючок, сеть или копье, а терпение…

Через час она поймала огромного солнечника; пытаясь удержать его, Тарука чуть не вывалилась из лодки, и смеющийся отец втащил назад и дочь, и рыбу.

На следующий день друзья позвали Таруку запускать воздушного змея, и отец вышел в море один. Он так и не вернулся. Тарука научилась рыбачить сама, наблюдая за окружающими, прислушиваясь к разговорам, пробуя и ошибаясь. В самом начале ошибок было очень много. Другие клыкарры не рассказывали ей об опасных течениях или местах, где нерестилась рыба. Все считали, что учить молодого калу’ака рыбачить может и должен только отец. Лишь несколько клыкарров ободряли Таруку и давали советы, больше похожие на туманные намеки.

– Я поймаю огромную рыбу! – убеждала Тарука сама себя. – Обязательно поймаю!

Она повторяла эту мантру, пробираясь по подтаявшему снегу к лагерю, который расположился в укромной долине недалеко от гавани. Вдруг сзади послышались шаги. Тарука решила, что это Онаака преследует ее, чтобы в очередной раз похвастаться своим уловом, и заторопилась, опустив голову и высоко поднимая ноги. Клыкарры не умели бегать, но миниатюрность позволяла Таруке перемещаться быстрее.

– Эй! Детеныш, подожди меня!

Это был не Онаака. Тарука остановилась и обернулась, узнав скрипучий голос Харуки. Однажды старая клыкаррка чуть не утонула; с тех пор ее голос трудно было с чем-то спутать. Харука была одним из самых опытных рыболовов.

– Стой! – крикнула она, пытаясь отдышаться.

У Харуки были голубые усы и загадочные символы на клыках. Тарука никогда таких не видела; они были совсем не похожи на знаки семьи и рода, вырезанные на клыках других калу’аков. Тарука знала, что Харука удостоилась символов за великие свершения, но не решалась спросить, что именно та совершила. Ведь Харука могла смертельно ранить не только копьем, но и острым словцом.

– Тебя уже предупредили насчет пролива Ликуокк?

– Нет, – ответила Тарука.

Харука злобно заворчала, но юная клыкаррка чувствовала, что гнев старейшины направлен не на нее. Харука тяжело опустилась на колено, вынула из-за пазухи нож для разделки рыбы – тонкую пластину тщательно заточенного китового уса, – очистила от снега участок земли и стала чертить на нем карту: тонкую береговую линию от теперешней стоянки до Камагуа и большой остров на юго-западе. Потом Харука убрала нож и пальцем в перчатке провела еще одну линию: она шла от стоянки до северной части материка, огибая остров.

– Никто не сказал тебе, что надо плыть дальним путем? Вот так, огибая остров Праак. Ты знаешь, что нельзя идти через пролив Ликуокк?

– Нет. Мне никто не сказал. Но почему?

– Там смерть. Остерегайся ее! – ответила Харука.

Она встала, отдуваясь так, что усы чуть не прилипли к глазам, потрепала Таруку по плечу и стала медленно спускаться с холма в гавань.

Тарука задумчиво провожала ее взглядом. Неужели Харука искренне хочет помочь? Или другие клыкарры специально подослали ее, чтобы обмануть Таруку? Знали, что юная клыкаррка поверит старейшине… Чем дольше она размышляла, тем недоверчивее становилась. Скорее всего, в проливе Ликуокк полно рыбы. Если она послушает Харуку, остальные придут в Камагуа на лодках, переполненных свежим уловом, на день раньше нее. Они просто хотят избавиться от Таруки, избежать даже намека на соперничество.

– Я еще покажу им всем! – прошептала она. – Я поймаю много рыбы! Самой большой!

Ужин с сестрой и матерью, как это часто бывало, не принес Таруке радости. Унка дулась, не получив нового воздушного змея, а Макуша не проглотила ни кусочка, пока не закончила вышивать изящный узор на нижней рубашке. Она сидела, вплотную придвинувшись к лампе с китовым жиром, и ничего не говорила. Впрочем, все было понятно без слов. За вышивку тоже можно получать узлы, но эта работа требует больше времени. Через неделю Макуша доделает нижнюю рубашку, и Унка наконец получит воздушного змея. Мать научила Таруку шить; хоть дочь и не была такой мастерицей, как Макуша, вдвоем они могли бы вышивать по рубашке за два-три дня.

Меньше уважения от общины, почитавшей прежде всего рыбаков. Но больше стабильности.

– Я поймаю много рыбы по пути в Камагуа, – ответила Тарука на невысказанный упрек матери. – Ты, Унка, получишь своего змея, а маме я подарю мазь для чистки клыков, которая ей так нравится.

Унка с головой зарылась в меховую шкуру и притворилась спящей. Макуша издала звук, который можно было расценить и как поощрение, и как признак недоверия (второе, впрочем, было более вероятным), и продолжила шить. Тарука фыркнула, открыто выражая неудовольствие, и вышла из палатки.

Небо стало пурпурно-красным с оранжевыми прожилками (здесь, на севере, никогда не бывает совсем темно). Тарука заметила двух разноцветных воздушных змеев; наверное, их запустили подростки, не измученные дневными заботами.

Клыкаррка направилась к саням, чтобы проверить поклажу. Все было в порядке; завтра сани без труда пристегнут к тюленю или другим саням. У общины было всего шесть ездовых тюленей, так что каждый тащил несколько саней.

Один предмет, как обычно, привлек внимание Таруки. Он занимал почетное место поверх других вещей и не мог остаться незамеченным. Это были длинные (больше самой Таруки) ножны из превосходной тюленьей кожи, украшенные пуговицами из китовых костей. В них лежало единственное наследство, доставшееся семье от отца (если, конечно, не считать выброшенной на берег мачты), – меч, который его владелец, впрочем, почти не использовал. Меч был древним и таинственным. Много лет назад, когда Тарука была младше Унки, отец сказал ей: «Если меня будет подстерегать опасность, Оача’ноа велит взять меч с собой».

– Да! – раздался голос.

Он прозвучал у самого уха Таруки, но в то же время словно доносился издалека. Усы юной клыкаррки встали дыбом, а клыки заныли. Она изумленно обернулась, пытаясь понять, откуда доносится звук.

Вокруг не было ни души – только подростки в долине запускали воздушных змеев. Лагерь затих; все ужинали и ложились спать.

– Неужели мне почудилось? – подумала Тарука. Но она была уверена, что слышала голос. К тому же он ответил на вопрос… который она, кажется, не задавала. Или задала? В тот момент, когда вспомнила рассказ отца о мече и богине мудрости Оача’ноа.

Вдруг над равниной пронесся порыв ветра; он смахнул с саней снежинки и, покружив их в воздухе, опустил на меховые сапоги Таруки. Она инстинктивно посмотрела туда, где реяли воздушные змеи. Такой сильный ветер мог легко оборвать стропы. Но змеи едва шелохнулись. Как будто там было совсем тихо…

Тарука опустила взгляд. Снежинки сложились в фигуру, напоминавшую спрута.

Знак Оача’ноа!

– Мне нужно взять с собой меч? – спросила Тарука еле слышно, чувствуя себя ребенком, выпрашивающим у взрослых сладости.

Очередной порыв ветра разметал снежинки и тут же затих. Воздух снова был неподвижен.

Тарука потянулась к саням и забрала меч.

Ранним утром она отправилась в путь. Макуша и Унка еще крепко спали; на улице не было ни души. Рассвет едва забрезжил, но дорогу в гавань можно было найти без труда.

Утро выдалось морозным, но густой мех и жилет хорошо защищали Таруку. Подходя к гавани, она даже вспотела и немного ослабила шнуровку на перчатках и сапогах. Лодку юная клыкаррка, как обычно, подготовила накануне; теперь в нее предстояло уложить меч и рыболовную сеть. Тарука не стала вынимать меч из ножен – это казалось ей преждевременным. Она закрепила его у верхней кромки левого борта, рядом с ножом, которым пользовалась постоянно.

День обещал быть удачным. С юго-востока дул легкий бриз; к вечеру он должен усилиться. Тарука оттолкнула свое суденышко от пристани и аккуратно провела его между стоявших на якоре огромных лодок. Потом подняла передний и гротовый паруса, поставила их по ветру и взяла курс на север. Устраиваясь у штурвала, она обернулась. Несколько клыкарров, в том числе Онаака, готовились к отплытию. Он что-то крикнул ей вслед, но ветер унес слова прочь.

Тарука огибала берег, ни на секунду не теряя его из виду. Скорость лодки она определяла по проносившимся мимо ее бортов льдинам. Айсберги пока не представляли угрозы. Все изменится весной, когда море на севере вскроется ото льда и гигантские глыбы поплывут на юг.

Ближе к полудню Тарука увидела на горизонте очертания юго-западного побережья острова Праак. Если следовать совету Харуки, сейчас нужно взять курс на Праак. Несколько минут Тарука сомневалась, а потом решительно легла на другой галс и направила лодку в пролив Ликуокк.

Она высматривала признаки скопления рыбы: круги на воде – словно от невидимого дождя, или серебристые блики у самой поверхности, или стаи птиц. Но море не подавало никаких сигналов. Перед Тарукой расстилалось бескрайнее полотно воды, кое-где разрываемое хребтами волн, с которыми играл ветер. Он усилился и, надув паруса, плавно нес лодку вперед. Задуй он еще сильнее, Таруке пришлось бы брать рифы или даже спускать паруса. Но пока это был прекрасный ветер. Идеальный для путешествия в Камагуа.

Через час, когда, по подсчетам Таруки, она должна была достичь середины пролива, налетел резкий порыв. Это показалось юной клыкаррке странным: в небе ни облачка, нет характерного движения воды… Тарука спустила и свернула передний парус. У нее захватывало дух и от набранной скорости, и от беспокойства из-за внезапно разбушевавшейся стихии.

Тарука все еще не видела признаков скопления рыбы. Клыкаррка оглядывалась, не обращая внимания на ледяные брызги. Море становилось все неистовее; легкую зыбь сменили ершистые гребни.

Вдруг Тарука заметила что-то по левому борту. Она протерла глаза тыльной стороной перчатки и снова уставилась на воду. К лодке приближалась огромная тень. Она была в шесть раз длиннее и в три раза шире утлого суденышка Таруки. Тень двигалась стремительно, оставаясь полностью под водой.

Тарука сразу поняла, что предупреждение Харуки было правдивым и искренним. Но сожалеть о своих глупых подозрениях ей было некогда. Тень уже поравнялась с лодкой. Тарука судорожно дергала за веревки, которыми крепился к борту отцовский меч. Наконец она отвязала его и вырвала клинок из ножен; пуговицы разлетелись в разные стороны. В ту же секунду лодка содрогнулась и остановилась, словно налетев на скалу. Таруку швырнуло вперед. Она с грохотом упала на слань перед мачтой.

Лодка подпрыгнула и поднялась в воздух; с бортов лилась вода. Пару мгновений судно оставалось в горизонтальном положении. Потом корма начала опускаться, а нос подниматься. Тарука уцепилась за мачту левой рукой и с трудом встала. Отшвырнув ножны, она крепко зажала меч в правой руке, готовясь к схватке. В отличие от оружия клыкарров, клинок ее отца был не из обточенной кости, а из черного вулканического стекла.

Лодка поднималась все выше. Доски отчаянно скрипели… Вдруг судно заскользило кормой вперед. Тарука посмотрела за борт и увидела гигантское морское чудовище. Сейчас лодка съезжала по его чешуйчатой шкуре. Тарука не знала, что это за существо. Точно не кит. У китов не бывает такой мерцающей сине-черной чешуи.

Левиафан вытянул шею, и лодка покатилась быстрее. Тарука высоко подняла меч, перегнулась через борт и со всей силы вонзила его в тело чудовища.

Меч с лязгом отскочил, словно ударившись о камень. У клыкаррки задрожали руки. Значит, чешуя была броней. Такой мощной, что даже легендарный клинок отца не мог ее пробить.

Корма лодки врезалась в морскую гладь. Судно накренилось. Тарука подскочила и потеряла равновесие. Она тщетно искала ногами опору. Вдруг клыкаррка заметила зазор между двумя чешуйками на шкуре чудовища. Она просунула туда левую руку, пытаясь удержаться. Тем временем монстр поднял хвост – длинный, заостренный и юркий, как угорь. Тарука разжала пальцы и заскользила по чешуе чудовища к его голове.

Тарука промокла под дождем. Хотя нет, это был не дождь, а шлейф брызг, вырывавшихся из дыхала чудовища. Как и дыхательное отверстие кита, оно располагалось в центре головы, но, в отличие от китового, выпирало, как карбункул, имело коническую форму и было покрыто все той же непробиваемой сине-черной чешуей. Голову монстра обрамляли плавники с торчащими по краям острыми шипами.

Глаза чудовища были больше глаз кита и смотрели вперед. Почти как у рыбы-звездочета, которую Тарука как-то поймала на глубоководный шнур. На этом сходство с глазами любой виденной клыкарркой рыбы, впрочем, заканчивалось. Глаза левиафана больше напоминали глаза чайки – огромные, желтые с красной каймой. Но даже здесь нашлось отличие. Зрачки чудовища – мрачные и жесткие прямоугольники – были напрочь лишены круглой мягкости птичьих глаз.

Тарука больше не пыталась за что-то ухватиться. Она перевернулась на живот, зажала меч локтем и ногами скорректировала направление движения, нацелившись в глаз чудовища. Левый глаз.

Зияющая пасть приблизилась, и дождь прекратился. Тарука гневно вскрикнула, когда левиафан вытянул шею и ее скольжение замедлилось. Она отчаянно толкалась ногами и цеплялась свободной рукой за чешую, понимая, что это бесполезно. Если она не наберет скорость, то никогда…

Вдруг чудовище начало погружаться под воду, наклонив голову и вытянув хвост. Таруку снова понесло вперед. Море готово было поглотить ее… Тут ей вспомнились слова отца: «Настоящему рыболову нужны не крючок, сеть или копье, а терпение».

За секунду до того, как волны сомкнулись над Тарукой и она полностью потеряла ориентацию, клыкаррка вонзила меч в глаз чудовища. Сила удара была велика. Продолжая скользить по шее левиафана, Тарука все глубже загоняла клинок в темноту зрачка. Итак, все было кончено.

Из глаза монстра брызнула струя крови. В ту же секунду гигантская волна смыла Таруку с его головы. Клыкаррка выпустила клинок, который достиг мозга чудовища и застрял в нем. Двигаясь по инерции и не зная, что жизнь покинула его, массивное туловище уходило под воду.

Таруку затянуло в водоворот. Но она была клыкарркой! А значит, могла выжить в ледяной воде, которая мгновенно убила бы любого другого обитателя Азерота. К тому же калу’аки редко тонули. Тарука освободилась от жилета и отчаянно барахталась, пытаясь всплыть на поверхность. Наконец она показалась на гребне волны, сплевывая соленую воду и хватая ртом воздух. Тарука сняла ботинки, восстановила дыхание и осмотрелась.

Клыкаррка понимала, что, несмотря на выносливость и силу, долго не протянет. Истощение или переохлаждение рано или поздно доконают ее. Но она могла хотя бы отсрочить неизбежный конец. Если она увидит берег, то поплывет к нему. Если всплывут весла, за них можно будет уцепиться и немного отдохнуть. И тогда…

Лодка. Тарука моргнула и протерла глаза; с бровей стекала ледяная вода. Клыкаррка подождала, пока следующая волна поднимет ее на гребень, чтобы убедиться, что зрение ее не обмануло.

Да, это правда! Лодка не утонула, только перевернулась. Корпус наполовину погрузился в воду, но киль возвышался над морем на высоту вытянутой руки. Мачта дрейфовала неподалеку. Хоть и поломанная, лодка все еще оставалась на плаву.

Тарука добралась до нее и, дрожа, залезла на перевернутый корпус. Ей стало еще холоднее, и клыкаррка понимала, что нужно как можно скорее выбираться из ледяной воды. К счастью, солнце ярко светило, а ветер утих.

Тарука оценила ситуацию. Когда мех высохнет, она сможет согреться. Если опять не начнется шторм и волны не станут заливать судно, если оно не утонет, то ее шуба просохнет через пару часов. У нее есть нож и несколько кусочков вяленой рыбы. К мачте, которая дрейфует неподалеку, привязан свернутый парус. Ткань может пригодиться.

Однако Тарука не может управлять лодкой. Ей остается только дрейфовать и надеяться, что кто-нибудь придет на помощь. Или лодку прибьет ближе к берегу, и Тарука сможет доплыть до голых камней на горизонте. Оба варианта не внушали оптимизма.

Тарука снова заметила какое-то движение: в глубине мелькнула тень. Клыкаррка вздрогнула. Неужели она только ранила чудовище, и оно вернулось, чтобы отомстить? Она сжала нож, понимая, что спасения нет, и постаралась взять себя в руки.

Тень становилась все больше. Наконец со странным звуком, напоминающим плеск брошенного в воду валуна, чудовище всплыло на поверхность. Тарука смотрела на него, ожидая, что массивный острый хвост взлетит в воздух, удлиненные челюсти с острыми зубами широко раскроются и монстр проглотит ее вместе с остатками лодки.

Лишь через несколько секунд Тарука осознала, что видит всего лишь мертвую рыбу. Клыкаррка была опытным рыболовом и не могла ошибиться, но разуму понадобилось еще некоторое время, чтобы преодолеть приступ паники и уверенность, что на этот раз ей точно конец.

Наконец Тарука убедилась в том, что чудовище погибло. Она глубоко, но прерывисто вздохнула и рассмотрела дрейфующую тушу левиафана. Та высоко поднималась над водой; значительно выше туши мертвой рыбы. «Наверное, внутри много воздуха», – подумала Тарука. Тут ей пришла идея.

Может, есть шанс…

Тарука соскользнула с лодки и нырнула. Через пару минут она всплыла, держа в руках весло, – к счастью, его не оторвало от судна и не унесло в море. Устроившись рядом с килем, Тарука стала подгребать к туше. Добравшись до нее, клыкаррка привязала лодку к хвосту, залезла на монстра и направилась к его голове. Нагнувшись, заглянула в пасть и рассмотрела длинную, выступающую верхнюю челюсть. «Совсем как бушприт корабля», – подумала Тарука.

Она вернулась к лодке, обрезала оплетавшие мачту веревки и потащила ее на спину чудовища. Эта мачта уже пережила два несчастливых плавания. Придется ей послужить еще, на новом «судне»…

Тарука воткнула мачту в пасть. Она плохо держалась, и клыкаррка укрепила конструкцию обломками древесины. Для этого ей пришлось еще немного поплавать, но, придумав план, Тарука уже не так мерзла. К тому же у дыхала чудовища мех высыхал быстрее. Она закрепила бакштаг на извилистом хвосте монстра. Рукоятка меча продолжала торчать из его глаза; у Таруки не хватило сил вырвать ее, но она быстро сообразила, что рукоятка и обрамляющие голову чудовища шипы станут прекрасным крепежом для вант.

Оснастка была далека от идеала, но, когда Тарука подняла гротовый парус, ее «судно» начало двигаться, хоть и медленно. Им можно было управлять, хоть и не без труда. Для этого Тарука перемещала перевернутую лодку вдоль хвоста чудовища и аккуратно приспускала парус.

Кроме того, Тарука достала из лодки сеть. Вокруг мертвого левиафана вились падальщики, на них охотились хищники… Таруке удалось поймать много рыбы. Она ела свой улов и пила кровь, чтобы не погибнуть от истощения и жажды во время трехдневного путешествия.

Ее возвращение было триумфальным, хотя несколько сотен ярдов до гавани Камагуа Таруку тащили на буксире: ветер стих, сделав финал путешествия крайне утомительным. Все хотели помочь, так что странное «судно», которое одновременно было уловом Таруки, тащили лодки разных семей и кланов и даже байдарки детей. С берега поднялись десятки воздушных змеев, возвещая о великом и чудесном событии.

Онаака одним из первых предложил помощь с буксировкой. Тарука согласилась и не стала хвастаться удачным уловом. Он смотрел на нее внимательно и тихо, с каким-то новым выражением. И наконец произнес – так тихо, что только она могла услышать:

– Это хороший… Очень хороший улов.

Учителя ловли всех родов, которые собрались в Камагуа, выстроились у дамбы. За ними толпились десятки клыкарров. Всем хотелось увидеть ожившую сказку. Тарука увидела Макушу и Унку и помахала им. В ответ ей помахали все.

Клыкаррка стала на край пасти чудовища и взобралась на верхушку мачты. В толпе на берегу она высматривала Каттика. Он почему-то казался ниже ростом.

– Эй, Каттик! – крикнула Тарука Победительница Чудовищ, как ее уже успели прозвать в общине. – Что бы это ни было, вряд ли у него есть жаберная гниль. Сколько узлов ты дашь мне за улов?

Пристанище моих костей

АВТОР Алисса Вонг

ИЛЛЮСТРАТОР Линдси Буркар

В ту ночь, когда я украл Стонущую кость, я лежал в своей походной постели и ждал, пока остальной караван уснет, притворяясь, что не слышу мерного кап, кап, кап воды, стучавшей по парусиновой крыше фургона. Мои родители храпели в конце фургона, их усы трепетали на каждом выдохе.

Они спали, повернувшись друг к другу спинами; их большие, пушистые хвосты были гневно скручены в сторону друг от друга и плотно прижаты к их туловищам. Они снова поругались, как ругались каждую ночь на протяжении последних нескольких недель.

Я выскользнул из-под одеяла и, стараясь никого не разбудить, прокрался мимо моих младших братьев и сестер, спавших вповалку. Их было пятеро – еще совсем маленькие лисята с огромными лапами и чересчур большими остроконечными ушками. Когда я посмотрел на них, мое сердце сжалось. Я был самым старшим, без году взрослым, и проводил много времени, присматривая за ними. Даже сейчас, во тьме, они выглядели уставшими. Нам уже давно не удавалось хорошо выспаться – поспишь тут, когда рядом постоянно капает вода.

Я раздвинул холщовые полы тента и посмотрел на небо. Оно было чистым, и на нем ярко горели звезды. Песок пустыни под фургоном был сух.

Кап. Кап. Кап.

Мои уши дернулись.

Я направился к фургону старейшины Кулен, которая остановилась во главе каравана, и влажное, непрекращающееся капанье последовало за мной. Я без труда тихонько приподнял одну тяжелую полу – в ней уже было больше заплаток, чем шкуры, – и с еще большей легкостью проскользнул внутрь. Пока старейшина Кулен вяло ворочалась во сне, я неслышно подошел к резному деревянному сундуку, стоявшему у дальней стенки. Большинство пожитков нашего каравана использовалось для различных целей. Этот сундук был редким исключением, и предназначался он для одной-единственной вещи. Медленно, осторожно я приподнял крышку.

Внутри, на ложе из прозрачной ткани, лежала Стонущая кость. Единственная фамильная реликвия нашего каравана, старее самого старого из наших фургонов. Она была длиной с мое предплечье и толщиной с запястье. На ее поверхности было вырезано древнее стихотворение. Немногие могли прочесть письмена, но все знали это стихотворение наизусть:

• Блуждай, броди; тропу найди
• И приведи меня домой.
• Среди камней, в пристанище костей
• Я вечный обрету покой.

Когда я посмотрел на Стонущую кость, у меня внутри все перевернулось. Даже тьма не могла скрыть того, что Стонущая кость переломилась надвое. Две половинки были сложены вместе, но между ними виднелась уродливая неровная щель.

Старейшина Кулен всхрапнула, и я замер. Мои лапы повисли над деревянным сундуком. Но старейшина лишь перевернулась и тихонько засопела, а я смог спокойно выдохнуть. Я наклонился и, чуть помедлив, прикоснулся к кости.

Негромкий, настойчивый стук капель стих, и внезапно меня затянуло под воду, в речной поток. Воздух вышибло из легких. Голова наполнилась ревом бегущей воды. Горло сжалось. Я боролся, пытаясь вдохнуть, и начал задыхаться, когда ничего не получилось. Я почувствовал, будто сзади мои плечи схватили две когтистые лапы, и призрачный голос прорычал мне в ухо:

– ТЕБЕ НЕ ВИДАТЬ ПОКОЯ. НИКОГДА.

У меня получилось отдернуть лапу. В тот же миг леденящая хватка исчезла и ревущий шум стих. Вместо него я снова услышал мягкое кап, кап, кап, преследовавшее караван весь последний месяц. Я содрогнулся. Хватать кость лапами явно было глупой затеей. Но сегодняшняя ночь уже была полна глупых затей. Одной больше, одной меньше – какая разница?

Осторожно, стараясь больше не притрагиваться к Стонущей кости, я завернул половинки в прозрачную ткань. Сунув сверток себе за пазуху, я выскользнул из фургона. Потом тихонько вывел свою верховую гиену, Ишу, из загона, стащил ее упряжь, и вместе мы помчались по песку в пустыни Вол’дуна.

Караван отдалялся и становился все меньше, а капающий звук продолжал эхом раздаваться в ушах. Под рубахой Стонущая кость билась о мои ребра, словно предостерегая от чего-то.

Никто по-настоящему не верил в Стонущую кость. Она была глупой сказкой для лисят, одной из тех традиций, которым подыгрывают взрослые, чтобы дать старейшинам каравана почувствовать свою важность.

Старейшина Риву был первым, кто рассказал мне легенду о Стонущей кости. Я тогда был еще совсем маленьким.

– Первые вульперы были порождены магией пустыни, – говорил он, садясь у лагерного костра и собрав рядом всех детишек.

Сказки Риву были самыми яркими моментами нашего кочевого детства. Иногда он даже показывал нам лапами театр теней.

– Наш народ всю жизнь проводит в странствии, но, когда мы умираем, пустыня призывает наши останки туда, откуда мы произошли. Чтобы помочь духам завершить их путешествие на ту сторону завесы, мы следуем за Стонущей костью.

– А куда мы за ней следуем? – спросил Сий, мой любимый кузен.

Он был на два года старше меня и уже начал расти и становиться нескладным, в то время как я оставался мелким, как шарик дикого кактуса. Мы боролись, и смеялись, и играли настолько часто, насколько могли. Сий был умным и озорным, а я хотел стать таким же, и потому повсюду ходил за ним хвостом.

Риву добродушно улыбнулся. Он десятилетиями возглавлял караван, в целости и сохранности водя нас по пустыне Вол’дуна.

– Мы следуем всюду, Сий, куда бы ни указала Стонущая кость. Порой путешествие занимает один день. Порой оно может занять недели. Путь труден и требует большого терпения, но, когда Стонущая кость издает плач, мы понимаем, что нашли последнее пристанище того, кто дорог нашему сердцу. Когда-нибудь настанет ваш черед взять в лапы Стонущую кость и отправить мой дух домой.

– А что, если она не заплачет? – тихо спросил я. Риву и Сий оба посмотрели на меня. Я нечасто говорил, но на этот раз подал голос. – Тогда нам придется скитаться вечно?

– Надеюсь, что нет, Хава, – ответил Риву, которого позабавил мой вопрос. Огонь костра бросал на песок танцующие отблески, отражавшиеся в его ярких глазах. – Вечность – это слишком долго.

– Где тебя носит? – прошипел Сий.

Мой кузен ждал меня на краю каньона, сжимая поводья своей гиены. Он бросил подозрительный взгляд мне за спину, словно ожидал, что за мной гонится весь остальной караван. Под его глазами виднелись темные круги, а его золотистый мех был всклокочен. Самолюбивый Сий обычно следил за собой, но сейчас он выглядел так, будто несколько недель гонялся по дюнам за дичью и забыл взять с собой расческу.

Если честно, я знал, что и сам-то выгляжу не намного лучше. От недосыпа я стал медлительнее и глупее.

– Если ты так торопишься, то сам бы и крал Стонущую кость, – огрызнулся я, спрыгивая со спины Иши.

Песок под моими лапами был прохладным. По ночам жар пустыни уступал место холодным камням и сухим ветрам. Когда скорость становилась важнее безопасности, лучшего времени для путешествия было не найти.

Сий подошел ближе.

– Ты ее достал? – негромко спросил он.

Я вытащил сверток. Сий схватил его и начал рвать ткань.

– Сий, подожди, – сказал я, пытаясь одернуть его, но он лишь стряхнул мою лапу. – Сий! Не трогай ее! Она…

Едва Сий коснулся Стонущей кости, его глаза широко распахнулись. С его губ сорвался сдавленный крик, но он прозвучал неестественно, приглушенно, словно Сий вопил под водой. Он весь обмер, его когтистые пальцы мертвенной хваткой сомкнулись на кости. Я попытался его встряхнуть, но он не шелохнулся.

Времени думать не было. Я с силой толкнул Сия плечом, и мы оба рухнули на песок. Стонущая кость пролетела мимо нас, и два ее обломка отскочили в разные стороны.

Сий жадно вдохнул воздух и перевернулся на живот. С трудом он поднялся на четвереньки и исторг изо рта на землю поток воды. Воды было много; я никогда не видел, чтобы Сий пил столько за раз, или даже за целый день. Она изливалась из него как река, полная мелких камушков и тины. Наконец Сия скрутило в последний раз, и вода иссякла. В мокрой грязи между его передними лапами трепыхалось несколько крошечных серебристых пескарей.

Сий все еще давился. Из его рта безвольно свисало что-то длинное и спутанное. Я ухватился за это что-то и потянул, вытаскивая из его горла все больше и больше склизких нитей. Это оказались речные водоросли, такие длинные, что их можно было несколько раз обернуть вокруг моего пояса. Свежие и влажные, все еще ярко-зеленые, они завершались паутиной корней. Сий с ужасом посмотрел на меня.

– Я же тебе говорил, не трогай ее, – трясущимся голосом сказал я.

Поднявшись на ноги, я собрал обломки Стонущей кости, стараясь не обращать внимания на неестественное, ужасное капанье воды, раздававшееся вокруг меня; на звук, у которого не было источника. Звук, который три недели назад пришел вслед за мной и Сием к нашему дому и после так никуда и не делся.

Кап. Кап. Кап.

– Сегодня нужно заставить это капанье остановиться, – сказал Сий. Его голос звучал хрипло. Он сплюнул на землю, и еще один камушек со стуком присоединился к остальным. – Я не могу так дальше жить, Хава. Я так умру. Я почти не сплю, а когда у меня все-таки получается уснуть, мне снятся кошмары.

Мне они тоже снились. Целыми днями и ночами я слышал стук капель, подтачивавший мой рассудок подобно потоку воды, вымывающей углубление в скале. Я слышал его даже во сне. Когда я спал, мне снилась вода; она поднималась, заливалась мне в уши и рот, пока я не начинал задыхаться и тонуть. Мне снился старейшина Риву, его размякший в реке, прогнивший труп. Он выл мое имя и гнался за мной по пустыне. В этих снах Сий, тяжело дыша, бежал рядом со мной, пока его лапы не стирались в кровь. Каждое утро я просыпался, чувствуя себя еще более уставшим, чем вчера.

Мне не хотелось этого признавать, но Сий был прав. Я когтями разорвал мягкую, прозрачную ткань на две полоски. Первую я обернул вокруг одного из обломков Стонущей кости, прикрыв зазубренную часть и соорудив что-то похожее на рукоятку. Я протянул обломок Сию, который уставился на него так, словно я давал ему живую змею.

Впрочем, это было пострашнее змеи.

– Бери, – нетерпеливо сказал я.

Он с опаской обернул пальцы вокруг кости, завернутой в самую тонкую защиту во всей пустыне… и мы оба затаили дыхание.

Сий медленно покачал головой. Ничего. Ни воды, ни голосов, и никто не начал тонуть.

От облегчения мне стало чуть проще дышать. Я быстро завернул вторую часть Стонущей кости и крепко сжал ее. Зазубренный край сквозь ткань вонзился мне в ладонь.

Сий и я вместе повернулись к маячившему впереди каньону. Его огромный зев прочерчивал пустыню подобно огромной открытой скалистой ране. Где-то внутри, промеж камней, сверкая в лунном свете, вилась река, похожая на кривой хвост скорпиона, разлившаяся и все еще напитанная весенними дождями.

Мы оставили гиен и начали спускаться, направившись к расщелине каньона. Когда Сий последовал за мной, Стонущая кость в моей лапе задрожала.

В одном старейшина Риву оказался прав. Когда его не стало, караван доверил Стонущую кость Сию и мне. Поскольку родни у Риву не было, а мы уже считались почти взрослыми, нам поручили нести кость во главе каравана. Мы сидели на месте погонщика фургона Риву и по очереди передавали друг другу Стонущую кость, указывая ею на пустыню и медленно водя из стороны в сторону, прислушиваясь и стараясь различить хоть малейший звук.

Поначалу мы воодушевились. Мы впервые увидели Стонущую кость вне ее футляра, и, ощутив ответственность, я почувствовал себя важным. Но куда бы ни направился наш караван, как далеко бы он ни зашел, кость отказывалась издавать плач. Все измучились и устали ждать, в том числе Сий и я. Наши лапы болели от того, что мы столько недель держали их вытянутыми перед собой. Тело старейшины Риву лежало в его фургоне позади нас, завернутое в промасленную парусину с пустынными цветами и травами, и медленно разлагалось под палящим зноем. Запах был удушающим, и даже растения не могли его заглушить.

Когда внезапно начался ливень и по сухой, растрескавшейся земле пронесся паводок, я отчасти надеялся, что он смоет и фургон Риву. Увы, нам не повезло – наши фургоны были крепкими и умело сработанными, способными выдержать бурный натиск воды. Никогда в жизни я не испытывал к ним такой ненависти.

Когда я пожаловался Сию, он задумчиво сощурил глаза.

– Неподалеку отсюда есть каньон, – сказал он. – Русло реки в нем обычно пересыхает, но дождь наверняка его наполнил. Если бросим тело Риву в реку, течение сделает все за нас. Оно наверняка отнесет его к последнему пристанищу, и никто об этом не узнает.

Я оглянулся на прикрытые полы фургона, чувствуя, как в мою грудь закрадываются ужас и надежда.

– Кость узнает.

– Разве? – возразил Сий. – Это же кость. Мы даже не знаем, работает она или нет.

– Я, видимо, все еще не выглядел убежденным, потому что он выпрямился, навострил вперед уши с кисточками и надменно повел из стороны в сторону пушистым хвостом.

– Слушай, Хава. Даже если река не сможет отнести его в нужное место, она все равно будет сносить его вниз по течению после каждого дождя. Стонущая кость решит, что он все еще путешествует с караваном и ищет свое последнее пристанище. Поверь мне, это блестящая идея.

Конечно же, я доверился ему. Умный Сий всегда был прав, даже когда ошибался. Я сомневался в его затее, но ужасно устал бродить по пустыне и хотел, чтобы все закончилось. Всю свою жизнь я шел за Сием, так что в ту ночь поехал за ним в каньон, привязав к седлу тело старейшины Риву. Лишь звезды видели, как мы подтащили его к берегу реки и швырнули в поток.

Но едва тело старейшины Риву коснулось воды, Стонущая кость завопила. Это был не низкий душераздирающий плач, а жуткий, пронзительный вой, от которого моя шерсть встала дыбом. Сий и я повернулись, и на наших глазах Стонущая кость треснула и разломилась надвое. Драгоценная реликвия нашего каравана лежала на берегу реки, разломанная на две половинки, которые, подобно пальцам, с упреком указывали на нас.

Остаток ночи прошел как в тумане. Я помню, как мы спешно вернулись к каравану, как сказали моим родителям, что услышали зов Стонущей кости и сами отправились к последнему пристанищу старейшины Риву; что похоронили его среди скал. Сий с жаром объяснил, что мы сделали это ради наших родных, поскольку видели, как сильно они устали от длительного путешествия. Я помню, как тщательно завернул сломанную Стонущую кость и сунул ее обратно в сундук. Остальной караван облегченно вздохнул, и мы все улеглись на заслуженный отдых. Но ночная тишина и покой ускользнули от нас, когда раздался медленный, зловещий стук капающей воды. Никто не мог обнаружить его источник или прекратить его.

Лишь Сий и я знали, что наше преступление вернулось домой вместе с нами.

Но этой ночью все будет иначе. Этой ночью мы все исправим.

Мы шли по знакомой тропе в каньон, и я сверлил взглядом затылок Сия. Я настолько устал, что едва мог сосредоточиться; стиснув зубы, я не сводил глаз с кузена.

Вокруг нас высились стены каньона из красного песчаника, и мы наконец подошли к реке. Недавно в каньоне произошел паводок, и река еще была глубокой. Я приподнял кончик моего обломка Стонущей кости и указал им на воду.

– Сий, ты это чувствуешь?

Он посмотрел на меня, повернув одно ухо.

– Что?

– Кость загудела, когда мы подошли к воде.

Я шагнул еще ближе к реке, почти ступив на берег. Даже отсюда поток казался смертельно стремительным. Хватит ли его силы на то, чтобы оторвать брошенное тело от дна и смыть его вниз по течению?

– Подойди сюда и послушай.

Сий подошел ко мне, медленно водя своим обломком Стонущей кости над водой, словно магическим жезлом.

– Я ничего не слышу, – сказал он, глядя на камни на противоположной стороне реки. – Похоже, моя половинка Стонущей кости не издает никаких звуков.

Конечно же, она их не издавала. Моя тоже молчала. Я обеими лапами стиснул свою часть Стонущей кости и шагнул Сию за спину, выйдя из поля его зрения. Затем я размахнулся изо всех сил.

Стонущая кость со страшным хрустом врезалась Сию в затылок. Он ахнул и осел на землю. Я навис над кузеном, глядя ему в лицо. Мой ближайший друг. Тот, кто придумал бросить старейшину Риву в реку и таким образом проклял всех нас.

– Хава, – выдохнул Сий.

– Молчи, – трясущимся голосом сказал я.

Я поднял кость и снова с силой опустил ее. Сий был крупнее меня, но, когда я закончил, он уже не мог двигаться. Он не мог даже дать мне отпор, когда я подхватил его под лапы и потащил в реку.

Сий начал сопротивляться лишь тогда, когда я опустил его под воду. Его окровавленные когти процарапали мои запястья. Но я прижал Стонущую кость к его горлу и толкнул глубже под воду. Мои лапы горели от натуги, по морде текли слезы, но я держал. Казалось, прошла целая вечность, но вот лихорадочные пузырьки воздуха перестали всплывать на поверхность, и Сий затих.

Когда я отпустил, тело Сия должно было всплыть. Вместо этого оно начало тихо опускаться в воду, и пустые глаза Сия смотрели на меня, пока он не исчез в глубине. Я стоял по пояс в воде и тяжело дышал, стараясь сдержать слезы и рвотные позывы. В каждой лапе я держал по обломку безмолвной Стонущей кости. Впервые за долгое время я не слышал стука капель, и накатившее на меня облегчение было намного сильнее ужаса и чувства вины, царивших в моем сердце.

– Вот и все! – закричал я. – Ты довольна? Ты довольна? Это была его затея! Забери его и оставь нас в покое!

На миг повисла тишина.

А затем Стонущая кость рассмеялась.

Когтистые лапы схватили меня за лодыжки, дернули, и я свалился с лап. Брыкаясь, я рухнул под воду. Что-то еще схватило меня за запястье, и передо мной появилось бледное, сморщенное лицо. Старейшина Риву, раздувшийся за три месяца под водой, оскалился, глядя на меня. Я попытался закричать, но лишь начал захлебываться водой.

Половинки Стонущей кости горели в моих лапах. «На протяжении многих поколений твой караван отдавал своих усопших мне». Я услышал в своей голове голос, такой же ясный, как небо после грозы. Голос был тот же, что я слышал, когда взял кость из сундука всего несколько часов – целую вечность – назад. «Они исполняли свой долг – я знаю, насколько он тягостен. Взамен я даровала их духам покой. Я находила их последнее пристанище. Тысячи вульпера шли за моим плачем, но ты оставил своего старейшину и бросил его в эту реку, где его телу никогда не суждено обрести покой и где ему придется в одиночку бороться с течением».

Еще чьи-то пальцы ухватили меня за лапу, и разбитое тело Сия вцепилось в меня. Они утаскивали меня все глубже под воду. Я пытался бороться, но они были невероятно сильны. Пока я брыкался, мои легкие горели от нехватки воздуха, и я слабел. «Я должен умереть не здесь», – отчаянно подумал я, глядя вниз, на разбитое лицо кузена. Его глаза были пусты.

«Разве нет? Я уже оплакала тебя в ту первую ночь», – прошептала Стонущая кость. Я увидел себя и Сия, как мы бросаем старейшину Риву в воду и как воет Стонущая кость. «А теперь ты пришел за мной сюда, к своему последнему пристанищу».

Риву и Сий вместе потащили меня вниз. Я опускался в реку все глубже и глубже, пока вода не стала ледяной и последние звезды не погасли.

Впрочем, вы ведь уже тысячу раз слышали эту историю, верно? О двух непослушных лисятах, пренебрегших своим долгом и сломавших Стонущую кость; и о проклятии, которое преследовало их до самой смерти.

Но кое о чем ваши родители вам не расскажут.

Через год после моей смерти мои кости выбросило на берег у входа в каньон. Мои родители нашли их и принесли обратно к каравану. Они забрали и кости Сия, точнее, те из них, что смогли найти – его останки истерлись о камни и развалились на части. Они принесли меня старейшине Кулен, и она вырезала на мне то страшное, знакомое стихотворение.

Теперь, когда кто-нибудь умирает, я веду караван через пески. Я чувствую зов пустыни, и я плачу, и стенаю, и кричу. Никто не слышит меня, пока мы не находим место, где мертвые могут упокоиться.

Но я слышу все.

Я слышу, как ты устал скитаться с телом твоей бабушки. Ты уже провел много недель в пути, но конца все не видно, и караван начинает терять терпение. Ты совсем не чувствуешь, как я шевелюсь в твоих лапах. А я слышу досаду в твоем голосе, когда ты вопрошаешь, долго ли это будет продолжаться. И я слышал, как ты говорил Энне о том, что можно просто спрятать твою бабушку в неглубокой могиле под скалами.

Да, это просто. Но на твоем месте я бы поостерегся. Если вздумаешь валять дурака, помни: тех, кто пренебрегает своим долгом, всегда настигают последствия.

И каравану всегда нужна Стонущая кость.

Незваный гость

«Всякое великое гоблинское изобретение появилось на свет из-за необходимости, жвачки или случайности».

Гоблинская пословица

АВТОР Ками Гарсия

ИЛЛЮСТРАТОР Марк Гиббонс

Одним темным вечером три маленьких гоблина играли на рынке, пока их родители торговались, пытаясь сбить цену на детонирующие шнуры и взрыватели. Немного подурачившись, дети начали спорить:

– У меня есть четыре железные монеты, – сказал нахальный мальчишка.

– Это ерунда! – сказал мальчишка со скверным характером. – У меня их пять.

Самый младший гоблин помахал зажатой в кулаке горстью монет.

– У меня их больше, чем у вас обоих.

Пожилая гоблинша с неопрятными сине-зелеными косичками услышала их спор и остановилась. Она предостерегающе погрозила детям пальцем.

– Держите языки за зубами, а деньги в карманах, или вы сами знаете, кто нагрянет к вам в гости.

Уходя, пожилая гоблинша пропела детскую песенку, которую юные гоблины хорошо знали:

• При свете дня, в ночной тиши
• Роняй-грош в руке держи.
• Копи добро, но знай и меру,
• Чтоб Гостю ты не стал обедом.

Дети прислушались к предостережению и, попрятав монеты в карманы, заозирались по сторонам, словно смогли бы увидеть незримое создание, которого боялись даже самые бесстрашные гоблины. Существовал лишь один способ уберечь себя и их скромные богатства. Убегая прочь, каждый из маленьких гоблинов кинул себе за спину роняй-грош. Каждый смышленый гоблин носил с собой несколько таких блестящих золотых кругляшек с оттиском лица древнего торгового принца, однако немногие знали истинную историю их происхождения.

Все началось с торгового принца, золотой жилетки и похорон.

Стоял отвратительно дождливый зимний день, и настроение Клакза Бумпороха соответствовало погоде. Обычно торговый принц картеля Хитрая Шестеренка с нетерпением ждал похорон – какой находчивый гоблин не порадуется кончине очередного конкурента и освобождению лакомого куска рынка, который можно прибрать к рукам? Но похороны, назначенные на тот день, были исключением.

Клакз нетерпеливо ждал, пока портной у его ног поспешно прострачивал спину его жилетки из золотой парчи. Раз уж торговому принцу придется идти на похороны своего конкурента, то он собирался выглядеть на них настолько богато, насколько это было возможно.

Жена Клакза, Сликси, заметила его кислую мину.

– Перестань дуться, – сказала она, прежде чем нанести очередной слой ярко-пурпурной помады, подобранной к ее тугому шелковому бюстье.

– Я не потащу гроб этого голодранца, – заявил ее супруг. – Мне плевать, что там сказано в его завещании. Ни один уважающий себя торговый принц не потащит на себе ящик, в который сыграл его конкурент. Из-за него сорвалась моя сделка на реактивные сапоги – сделка всей жизни!

Зеленые глаза Сликси сощурились.

– Нет, потащишь или будешь спать в ванной, – отрезала она, поправляя на голове неопрятные сине-зеленые косички. – Ты не станешь позорить меня на крупнейшей вечеринке этого года.

День не задался с самого начала, и дальше все стало лишь хуже.

Сотни гоблинов стояли в очереди, чтобы отдать почести Риктеру Соплострую – покойному торговому принцу картеля Трюмных Вод. Здесь были все, от глав семей его картеля и их приспешников до сварщиков и лавочников.

Члены картеля и обычные гоблины стояли в разных очередях, и отличить одних от других было нетрудно. Очередь картеля походила на смазанную блестящую линию из сверкающего шелка и колец с огромными драгоценными камнями, украшавшими пухлые пальцы. Гоблины побогаче ослепляли других золотыми и серебряными улыбками, а их руки лежали на тростях с набалдашниками в виде голов драконов, украшенных драгоценными камнями. Некоторые принесли с собой портфели из шкуры кроколисков, в то время как слуги других толкали перед собой тележки.

Когда Клакз прибыл на место, он прошагал к началу очереди картеля. Конечно же, он не торопился, давая другим гоблинам возможность оценить его роскошные одежды. Сликси последовала его примеру и величественно, как королева, махала толпе. За ними шли два лакея, несшие огромные чемоданы из шкуры гидры.

Клакз сдержанно кивнул гоблину постарше, одетому в блестящую куртку из арктического меха.

– Потропшик. Давно не виделись.

Враль Потропшик одарил его лицемерной металлической улыбкой.

– По-моему, недостаточно давно.

– Все еще занимаешься грязной работенкой Гурубаши? – спросил Клакз.

– Конечно, если ты так называешь кучу денег, которые я заработал, продавая им чугунные клинки. Тогда да, я в этой грязи просто купаюсь.

– Что ты принес для гроба? – невинно спросил Клакз.

Потропшик махнул рукой в сторону металлической ванны на колесах, в которую был запряжен его слуга.

– Сам посмотри, неудачник.

Содержимое ванной-телеги было похоже на свалку вещей, которую оставляла Сликси после того, как освобождала шкафы от лишнего: там была неприметная меховая куртка, цепочки с жемчугом скучных кремовых и белых цветов, серебряный чайный сервиз из разномастной посуды, коробки круассанов с сахаром, булочки с начинкой из лунной ягоды, а также бочонки с медовым вином.

– И это все, что ты нашел у себя на чердаке? – поддел его Клакз.