Колодец бесконечности. Цена таланта бесплатное чтение

Пролог

Взволнованная служанка вбежала в комнату.

– Ваше величество, пора!

Она склонилась в быстром поклоне перед высокой женщиной, что стояла у окна и смотрела на чернеющий горизонт. Служанка без лишних слов подхватила маленькую колыбель и вышла прочь из комнаты. Королева посмотрела ей вслед, отошла от окна и хлопнула в ладоши. Вошел пожилой слуга и поклонился. Госпожа кивком головы указала на большую дорожную сумку в углу, и вышла. Подняв сумку, мужчина пошел следом.

Недолгий спуск по винтовой лестнице привел в просторный зал. Там уже собрались придворная знать. Королева печально улыбнулась, приветствовала всех легким кивком и взмахом руки дала понять, что нужно спешить. Комната опустела. Лишь один стоял недвижимо; лицо его уродовал страшный шрам, густые, длинные волосы пепельной волной падали на плечи, борода и брови отливали серебром.

– Сэр, Плеазан.

– Ваше величество.

– Мой муж? – спросила королева.

– Он на стенах цитадели, с Такинавом Тару и его людьми.

– Вы успеете пройти вслед за нами?

– Сначала женщины и дети. Затем мы. Все будет хорошо.

– Хорошо уже не будет.

По щеке королевы побежала слеза. Суровый воин опустил голову.

– Оставьте церемонии, Дальмон, я простая женщина.

– Корона и титул говорят об обратном.

В его голосе чувствовалась ирония.

– Идемте. Чем быстрее уйдете вы, тем больше шансов у нас.

Не поднимая головы, он указал на выход из комнаты и поклонился еще ниже. Королева стремительно покинула комнату. Плеазан последовал за ней.

В центре тронного зала они остановились. Королева печально улыбнулась воину и исчезла с легким свечением. Сэр Плеазан коснулся нагрудного панциря и его голову укрыл шлем. Он прошел в центр зала и оглянулся.

Огромное помещение медленно погружалось во мрак.

Вдруг дальняя стена зала, украшенная барельефом дивного леса, пошла волнами; стволы дерев чернели, листья со скрипом съеживались. Свет, будто в испуге, уступал место мраку. Дивная картина полностью почернела и стала медленно оплывать. Волны достигали пола и с чавканьем, и хрипом превращали его в мерзкую жижу.

Воин исчез. Лишь его туманный силуэт остался на растерзание наступающему безграничному Ничто.

Глава 1. Джеймс и Оливия

Ленд Ровер мчался сквозь дождь, рассекая светом фар водную пелену. Поднимая фонтаны брызг, и оставляя туманный вихрь позади, машина вгрызалась в ночь. Лишь разделительная полоса, выхваченная тусклым полукругом света, мелькала где-то справа и служила ориентиром. Обычно оживленная дорога, этой ночью, оказалась пустынной. Казалось, чья-то могучая воля превратила знакомую дорогу домой в бесконечное серое полотно, ведущее в неизвестность.

– Джеймс, зачем ты так гонишь?

Машина сбросила скорость. Оливия смотрела на супруга в зеркало заднего вида.

– Все хорошо?

– Да, милая. Как там Джилл?

– Спит.

Джеймс потряс головой. Скорей бы добраться домой и лечь спать, мелькнула мысль. В этот миг, впереди, столб света с гулким хлопком превратил непроглядную, сырую ночь в ясный день. Двигатель Ленд Ровера заглох, и люди в машине потеряли сознание. Ударная волна разметала тяжелые облака, обнажив звездное небо, и неведомая сила потащила машину в эпицентр явления, прижимая к мокрому асфальту передние колеса, а задние отрывая от земли все выше и выше.

Сплетенный из сотен молний, огненный столб беззвучно распался миллионами искр, и пустынную дорогу снова накрыла ночь.

Джеймс сидел за рулем машины, свесив голову на грудь; веки едва подрагивали, словно он спал и видел сон, а губы шептали слова, повторяя их снова и снов:

– Помогите моему ребенку.

Ему вторил шепот жены:

– Помогите моему ребенку.

С каждой минутой их шепот становился тише. Губы Джеймса едва шевелились, когда он произнес эти слова в последний раз и открыл глаза. Приборная панель Лэнд Ровера ожила, двигатель едва слышно заурчал, и свет фар выхватывал из тьмы разделительную полосу, которая неожиданно обрывалась в обломках вздыбленного асфальта.

Машина стояла посреди дороги.

– Сиди, – сказал Джеймс, открывая дверь. – Я посмотрю.

Фары освещали неровные обломки дорожного покрытия. Джеймс двинулся вдоль разделительной полосы и остановился, когда белая краска, ломаными пунктирами, пересекла границу блюдцеобразного кратера и исчезла, словно погрузилась вглубь бездонного озера.

Джеймс стоял на краю гигантского черного зеркала. Неведомая сила вдавила асфальт, превратив его в стекло, которое едва отражало свет фар и причудливо искажало серп полумесяца. Редкие капли воды, хрустальными бусинами покрывали темный глянец. Холодный мокрый воздух наполнял запах озона.

В центре зеркала стояла корзина, с оплывшими и почерневшими боками и ручкой.

Джеймс перешагнул границу кратера и ступил на стекло. Капли воды брызнули в стороны, но тут же собрались в хрустальные шарики, медленно откатываясь к краю зеркала. Ни страха, ни любопытства. Им овладело странное желание, прижать к груди, защитить и унести отсюда подальше, неизвестно кого, но сделать это немедленно. Джеймс сделал шаг, другой, и руки сами потянулись к странной корзине.

Едва он коснулся оплывшей ручки, раздался хруст, и корзина рассыпалась в прах, оставляя в груде пепла гигантское белое яйцо. Теперь, он точно знал, что нужно делать. Руки осторожно обхватили яйцо и вместе с ощущением шершавого теснения скорлупы, пальцы легонько закололо и свело. Джеймс вздрогнул, одновременно ощущая пепел подошвами ботинок.

Он выпрямился, под ногами что-то звякнуло. В кучке пепла поблескивал металл. Бережно обхватив драгоценную белую ношу одной рукой, он поднял находку. Цепь с медальоном в виде дракона, блеснула в свете фар. Он убрал ее в карман и двинулся к машине. Пепел под ногами хрустнул в последний раз.

– Милая, открой багажник! – прокричал он, обходя машину.

Дверь багажника с шипением начала подниматься.

– Тяжелое… – хмыкнул он, переложив яйцо в другую руку, прикрывая его курткой.

Мужчина осторожно положил находку в просторный багажник машины. Снял куртку, расстелил, и бережно перекатил на нее яйцо. Оливия смотрела через заднее сиденье на действия мужа.

– Что это? – спросила она.

– Если бы я знал, – ответил он. – По виду, яйцо.

Скорлупа, словно впитывала и без того тусклый свет багажного фонаря. Странное облегчение охватило Джеймса, и он поворотом руки закрутил яйцо. Крутанувшись пару раз, оно остановилось.

– Не знаю, что это. Но после такой молнии оно приготовилось вкрутую, – хмыкнул он.

– И что нам с ним делать? – спросила Оливия, начиная беспокоиться.

– Не знаю милая, уж точно не высиживать.

Беспокойство жены передалось Джеймсу и ощущение того, что странную находку нужно оберегать вернулось вновь. Он подвернул куртку так, чтобы яйцо не укатилось, и осторожно провел пальцами по скорлупе.

– Что ты такое? – прошептал он.

В ответ раздался далекий раскат грома. В ночном небе тучи вновь стали затягивать звезды. Крупные капли дождя, в который раз за эту ночь, ударили по крыше Лэнд Ровера.

Всю дорогу до города они молчали. Джеймс больше не гнал машину, как полоумный. Дождь остался позади, как и редкие всполохи молний.

На въезде в город их остановил констебль.

– Добрый вечер, мистер Стоун.

Он коснулся козырька фуражки.

– Как дорога?

Не выслушав ответа, он стал обходить машину. Сердца Стоунов замерли. Оливия невольно вжалась в кресло. Посветив фонарем, констебль заглянул в багажник. Ничего не произошло. Отойдя от машины, он осветил колеса и вернулся к водительской двери.

– В той стороне, откуда вы едете, недавно прошла буря. Но, я вижу, что у вас все в порядке.

– Ну что вы, просто моросило. Спасибо за заботу, Колин, – ответил Джеймс, поднимая стекло.

– Хорошего вечера!

Констебль еще раз коснулся козырька фуражки и медленно пошел вдоль улицы. Когда Стоуны подъехали к дому, дверь гаража автоматически открылась и машина медленно заехала внутрь.

“Почему Колин ничего не заметил?” – подумал Джеймс и быстро вышел из машины.

Он обошел ее, открыл багажное отделение. Перед ним лежала лишь расстеленная куртка – яйцо исчезло.

– Что за чертовщина?

– Джеймс? – спросила Оливия оборачиваясь.

Она вопросительно посмотрела на мужа, а затем на пустой багажник. Джеймс протянул руку, к тому месту, где раньше лежало яйцо, и почувствовал твердую шероховатую текстуру скорлупы, которая стала медленно проявляться. Оливия взвизгнула и зажала рот рукой, чтобы не разбудить дочь.

– Ладно, неси Джилл в дом, а я займусь им, – сказал Джеймс, кивнув в сторону находки.

Когда жена ушла, он присел на корточки, разглядывая яйцо.

– Так, и зачем мы тебя взяли?

Ему вдруг стало спокойно и тепло. Джеймс качнул головой, снимая наваждение. Он встал, аккуратно завернул странную находку в куртку и понес ее в дом. Проходя мимо кухни, он обратил внимание на то, что жена стелет толстое махровое полотенце на кухонном столе. Он остановился в недоумении.

– Оливия, можно узнать, что ты делаешь?

– Для него стелю, – ответила она, указав на его ношу.

– Мы же есть его не будем, верно? Мне кажется, лучше постелить в гостиной, возле камина, на моем кресле.

Так и сделали.

Джеймс разжег камин и придвинул к нему кресло, на котором завернутая в большое полотенце лежала их необычная находка. Он до сих пор не понимал, что заставило их забрать это яйцо с собой, зачем сейчас, он, словно наседка, чуть ли не высиживает его, но ему казалось, что так будет правильно.

Он сидел на полу возле камина, помешивал угли, и подкладывал дрова. Оливия ушла к дочери. Уже под утро Джеймс задремал и проснулся оттого, что кочерга выпала из рук. Когда шум упавшей кочерги стих, его внимание привлек мерный глухой звук, который издавала их находка.

С каждым ударом яйцо покачивалось. Джеймс вскочил на ноги и побежал за женой на второй этаж дома. Она спала в комнате дочери в кресле-качалке. Одной рукой Оливия держалась за кроватку, в которой спала Джиллиан, другой – придерживала готовую упасть на пол книгу.

Джеймс встал перед женой на колени, аккуратно убрал книгу и стал ее осторожно будить. Оливия открыла глаза. Прижимая к губам указательный палец, он кивком указал в сторону двери, а затем изобразил руками взрыв. На лице Оливии появилось выражение глубокого удивления. Джеймс встал и потянул ее за собой.

Когда они подошли к камину, глухие удары слышались отчетливо. Яйцо откатилось к краю кресла. Казалось, еще удар и оно упадет. Неожиданно скорлупа треснула, заставив Оливию вздрогнуть.

Из образовавшегося пролома показалась маленькая розовенькая пяточка. Обыкновенная пяточка, как у любого ребенка, такая же, как у их дочери. Джеймс и Оливия медленно подсели к креслу и стали разламывать уже расколотое яйцо, освобождая того, кто там находился.

Перед ними лежал мальчик. Примерно того же возраста, что и их дочь, так им казалось.

– Хороший день для рождения! – буркнул Джеймс задумчиво.

– А он точно сегодня родился? – уточнила Оливия.

– В каком смысле?

– Он вылупился из яйца, – Оливия покрутила в пальцах скорлупу и продолжила. – Но ведь и яйцо как-то появилось на свет, и я подозреваю, не из курицы.

Малыш тихо лежал, на полотенце, в осколках скорлупы, измазанный прозрачной слизью. Оливия смотрела на ребенка с опаской. Она не знала, что делать. Джеймс растерялся не меньше супруги. Его жизненный опыт говорил о том, что люди из яиц не вылупляются.

Мальчик, который лежал перед ними, опровергал этот факт.

– Джеймс, я в растерянности. Что мне делать?

– Что нам делать? – задумчиво произнес он.

Почесывая густую шевелюру, Джеймс Стоун предложил единственное верное, как ему казалось, решение:

– С виду – обычный ребенок. Скажем, что нам его подбросили под дверь, или вообще никому, ничего не будем объяснять. Позвоню брату, он поможет с документами. Я думаю, лишних вопросов не будет.

Только тут он понял, что уже решил все за них обоих. Ему стало стыдно. Отставной офицер Медицинской службы Вооруженных сил Великобритании хотел сына, но при рождении дочери, возникли осложнения. Оливия больше не могла иметь детей.

Он посмотрел на жену умоляюще.

– Мы его усыновим? Ты согласна?

Оливия понимала мужа. Ей самой, мысль об усыновлении казалась здравой. У Джиллиан появится маленький братик, о котором они с мужем мечтали. Она взяла Джеймса за руку и прижала ее к своему сердцу.

– Хорошо. Звони Эдмунду, – сказала она, поднимаясь и подавая ему телефон. – Посиди с ним. Я схожу, наберу воды в детскую ванну.

Уходя, Оливия слышала, как ее муж разговаривал со своим братом. Мальчик по-прежнему лежал неестественно тихо. Малыш вертел головой, а его маленькие ручки ломали кусочки скорлупы, до которых могли дотянуться.

– Да, имя Малкольм, – говорил Джеймс. – Да, в честь деда… Эдмунд, ради бога, позже…

Так на свет появился Малкольм Стоун.

Глава 2. Малкольм

Джеймс собрал осколки скорлупы и бросил в камин. Пламя окрасилось в ярко-синий цвет. Крупные скорлупки с треском лопались, разбрасывая в стороны снопы искр. Мелкие части крошились с тихим шипением. Когда камин прогорел, груду древесной золы покрывал слой искрящегося пепла. Джеймс помешал его кочергой и поставил перед камином ширму.

“Вот и все” – подумал он.

Вскоре Джеймс убедился, что оптимизм его самая сильная черта. Как доктор и разумный человек, он понимал, что Малкольм необычный ребенок, а значит, стоит ждать подвоха в любой момент и в неожиданном месте. Он стал ждать и готовиться.

Первое происшествие Джеймс запомнил надолго, оно случилось, когда Малкольму исполнилось полтора года. Мальчик случайно опрокинул на себя небольшую кастрюльку с кипящим молоком. Никто не знает, как он выбрался из кроватки и, как попал на кухню. Джеймс видел только последствия.

Все произошло, когда он работал в своем кабинете. Звон посуды и пронзительный визг ребенка наполнили дом.

Джеймс вбежал на кухню и увидел Малкольма, который стоял в луже разлитого молока. Рядом лежал маленький стульчик. Левая рука ребенка, левая сторона груди и левая нога, светились тусклым светом. Под ногами мальчика лежала, какая-то тряпка.

Джеймс посмотрел на сына и присел рядом с ним. Свечение быстро прекратилось. Малкольм шмыгнул носом и плюхнулся голой попкой на пол. Как ни в чем не бывало, он поднял обеими руками тряпку и показал отцу. Джеймс покрылся испариной. Его сын держал в руках лоскуты собственной кожи, которые с хрустом, быстро усыхали. Еще мгновение и на пол упали сухие бесформенные обрывки.

Джеймс встал и поднял сына на руки. Тот обнял отца за шею.

– Горяте моко, – пролепетал он. – Бона.

От ожогов не осталось и следа. Розовая, румяная, как будто только что из сауны, кожа мальчика дышала здоровьем. Джеймс отнес сына в кровать и вернулся на кухню, чтобы убраться. За этим занятием его застала жена.

– Что произошло? – спросила она. – Почему молоко на полу?

– Ты не поверишь!

Он прятал в мусорный пакет сухие, ломающиеся в руках, лоскуты и думал, как рассказать ей о том, что произошло. Потом плюнул и выложил все. Выслушав мужа, Оливия долго молчала, перебирая столовые приборы.

– Он ведь никогда не болел, – произнесла она. – Если вдруг заболевала Джиллиан, я молила бога, чтобы они не заболели одновременно. Когда она выздоравливала, я не обращала внимания на то, что болезнь, вроде бы заразная, обошла Мэла стороной.

– Да, – добавил Джеймс. – Пять месяцев назад, помнишь, мы слегли с гриппом. Он только спал и просил есть. Я тогда подумал, какой стойкий оловянный солдатик нам достался.

– Ты же врач! – удивилась Оливия.

– И? – не понял он.

– Ты хотя бы раз брал у него кровь на анализы?

– Ребенок не кашляет, играет, как заводной, хорошо ест и спит. Я не считал, что это необходимо.

Джеймс Стоун лукавил. Он при первой возможности взял у сына кровь. Но, отдавать кому-то ее на анализ он не стал, а договорился с лабораторией и сделал тесты сам. Первые результаты его поставили в тупик. Повторный анализ дал тот же результат – его приемный сын имеет высокие регенеративные способности. Еще несколько странных результатов, уже пугали Джеймса. Он уничтожил их сразу, вместе с образцами крови.

Впервые в жизни, он не хотел копать глубже. Он боялся, что если продолжит исследования, результаты могут случайно попасть не в те руки и его сын станет “Объектом Х”. Работая на правительство, он знал всю кухню изнутри. Джеймс давно ушел со службы, работал врачом в маленьком городе и радовался жизни.

Когда жена задала неудобный вопрос, он с готовностью выпалил заранее заготовленную фразу. Но, теперь, Оливия смотрела на супруга с вызовом.

– Конечно, в свете новых данных… – начал он.

– Ты не на службе, Джеймс, – перебила его жена. – У нас есть дочь! Наша дочь!

– Малкольм, тоже наш сын… – пытался, возразить он.

– И я хочу точно знать, что ей ничто не угрожает! – оборвала мужа Оливия.

Джеймс кивал в знак согласия и думал, что можно рассказать жене и не напугать ее, а что нет. Вскоре, выбрав удобный момент, он рассказал Оливии, что Малкольм может быстро заживлять свои раны. Но самое главное – их сын не опасен. Конечно, если в будущем мальчик как-то себя проявит, Джеймс, обещал проследить и все рассказать жене.

Оливия успокоилась – она верила мужу. Жизнь в доме Стоунов снова потекла своим чередом. Они привыкли, что их сын не болеет, а порезы и ссадины на нем заживают так быстро, что иногда и сам Малкольм их не замечал.

Как бы там ни было, Джеймс продолжал ждать сюрпризов от сына. Он понимал, что странные способности Малкольма могут расцвести бурным цветом – гормональные изменения придуманы природой не просто так. Он наблюдал, как растут его дети, и в тайне надеялся, что все-таки ошибается.

Очередное происшествие, которое отложилось в памяти Джеймса, произошло прекрасным, летним днем.

Он вынес в садик за домом высокий и просторный манеж для детей. Посадив в него Малкольма и Джиллиан, он ушел на кухню. Сквозь широкое окно кухни хорошо просматривался весь задний двор дома, что позволяло Джеймсу наблюдать за детьми, пока он нарезал овощи для салата.

Солнечный день радовал безоблачным небом. Ветерок теплыми волнами гулял по саду. Джиллиан играла с пушистым медвежонком. Сквозь ячейки вязаного ограждения Малкольм пытался поймать бабочку. Она порхала над травой, садилась на цветы и снова взлетала.

Красавица с голубыми крыльями облетала манеж. Малкольм зорко следил за ней. Он вел себя, как настоящий охотник. Когда бабочка садилась, мальчик осторожно подползал к краю манежа и просовывал руку сквозь ячейки сетки. Снова и снова он пытался поймать чудное существо с яркими крыльями, но у него ничего не получалось.

Наконец, он просунул сквозь решетку манежа руку и вытянул вперед указательный палец, который начал пульсировать ровным розовым светом. Бабочка закружилась вокруг руки мальчика. Он развернул ладонь к солнцу. Бабочка коснулась ее крыльями и улетела. Малкольм почувствовал усталость, лег на спину и тут же уснул.

Конечно, маленький мальчик не знал, что его шалость с бабочкой навлекла на них с сестрой беду. Шурша травой, к ним приближалась опасность.

Сквозь живую изгородь в сад вползла молодая гадюка, длиной дюймов пятнадцать. Черная как уголь шкура с едва заметным рисунком на спине играла на солнце. Над травой поднималась голова змеи, похожая на наконечник стрелы. Гадюка изучала местность. Вскоре, черная убийца мышей добралась до просторного манежа. Нагретый солнцем пол – то, что надо для змеи. К тому моменту, когда гадюка заползла в манеж и свернулась клубочком на его середине, дети мирно спали в разных концах манежа.

Джеймс неспешно готовил обед, изредка поглядывая в окно на спящих детей. Змея, похожая на одну из игрушек, млела под солнцем никем не замеченная. Как долго могла продолжаться эта сонная идиллия, и могло ли все хорошо закончиться – неизвестно. Случилось то, что случилось.

Джиллиан проснулась первой. Она, обрадовалась новой игрушке, которая лежала в центре манежа, так загадочно и призывно поблескивая на солнце. Схватив за хвост опасную гостью, девочка потянула ее к себе. Разбуженная змея яростно зашипела и бросилась на бедного ребенка. Девочку спасла большая плюшевая морковь. Джиллиан держала ее в другой руке и успела закрыться.

Она закричала, выпустила гадюку и прижалась к сетке манежа. Заплакав, она выставила перед собой игрушку, как рапиру и стала махать ей из стороны в сторону, чем еще больше злила непрошеного, опасного гостя.

Малкольма разбудил крик сестры.

Он сел и начал кулачками протирать глаза. Некоторое время он смотрел на сестру со страхом и не понимал, что происходит. На его глазах появились слезы, а губы изогнулись. Он решил присоединиться к сестре в хоровом плаче. Мгновение спустя его кулачки сжались, а на лице появилась гримаса обиды.

Он поднялся на ноги, подошел к яростно извивающейся змее и схватил ее за хвост. Гадина извернулась и ужалила его в руку. С криком боли и страха он отбросил врага на мощеную дорожку, что шла через сад. Громко плача, Малкольм зажал укус. Джиллиан, глядя на брата, припустилась в плаче с удвоенной силой.

Змее не удалось уползти далеко. Джеймс уже бежал на задний двор. Он видел начало схватки. В одной руке он сжимал двузубую вилку для мяса, в другой – поварской тесак. Острые зубцы вилки вонзились в шею изворотливому хищнику, а тесак доделал остальное. Оставив безголовую змею извиваться, он подбежал к манежу. Бегло оглядев дочь и поняв, что она в порядке, он тут же осмотрел руку сына. Выругавшись, он схватил обоих детей в охапку, он бросился в дом.

Малкольм продолжал поскуливать. Джиллиан уже не плакала, а с интересом рассматривала брата и не могла понять, почему он плачет, ведь, они на руках у папы. Джеймс рассадил детей по их кроваткам. Рука сына опухла, а место укуса приобрело нездоровый цвет. Он побежал в кабинет, где хранилась его армейская аптечка, и вернулся с наполненным шприцом к кровати сына. Мальчик сидел, продолжая поскуливать и зажимать укус рукой. Кожа вокруг раны светилась бледными разводами.

Наконец, Малкольм затих и опустил обе руки. Джеймс видел, что место укуса покрылось крупной чешуей. Он потрогал руку сына, чувствуя неровную, прохладную текстуру змеиной кожи. Опухоль медленно спала, а минутой позже, чешуя исчезла. От укуса не осталось и следа. Мальчик, повернулся на бок и, всхлипывая, еле слышно, уснул.

Джеймс постоял еще некоторое время возле кровати сына, не зная, делать укол или нет. Мальчик спал глубоким сном, хотя, мертвенно бледная кожа оставалась холодной, дышал он ровно и спокойно.

Спрятав шприц в карман, Джеймс обернулся к кровати дочери. Джиллиан стояла, держась за перила с широко раскрытыми глазами. Она внимательно смотрела на спящего брата.

– С ним все будет хорошо, милая. Что тебе принести.

– Майковь.

– Сейчас все будет в лучшем виде, моя принцесса.

Джеймс не знал, какую морковь хотела его дочь, поэтому, когда снова появился возле ее кровати, держал в руках плюшевую игрушку и свежую чищеную морковку.

– Выбирай милая.

– Мое!

Джиллиан протянула обе ручки, одной – поймала игрушку и бросила ее в кровать, другой – сжала сочную ярко-оранжевую морковь. Маленькие белые зубки со страстью впились в сочный овощ. Она села и принялась грызть принесенное отцом лакомство. Джеймс подошел к кровати сына, осмотрел его и еще раз убедился, что мальчик в порядке.

Он вернулся на кухню, мысленно прокручивая в памяти картину увиденного, сопоставляя с тем, что когда-то его озадачивало. Чешуя на руке сына – не видение. Результаты анализов, которые ставили в тупик и пугали, теперь выглядели логичными. Джеймс еще сильнее уверовал в правильность своего поступка. Его сын – не лабораторная крыса. Малкольм необычный ребенок и его секреты нужно охранять. Какие еще сюрпризы ждут их в будущем, оставалось загадкой.

Наверное, впервые в жизни, Джеймс боялся за будущее семьи.

С этого дня он стал вести дневник, в который записывал наблюдения за сыном. Дневник выглядел как книга, на корешке которой значилось: “Заболевания верхних дыхательных путей у детей до года”. Записи легко терялись на большой полке среди литературы по медицине.

Дети росли. Малкольм казался самым обычным мальчиком. Глядя на него, никто бы не сказал, что он какой-то особенный. Да, чуточку сильнее сверстников: быстрее бегал, выше прыгал, но мыслей не читал, взглядом колбаски не жарил и воду в персиковый сок не превращал, а персиковый сок он любил.

Хотя вылупился Малкольм из огромного яйца, похвастаться пышным оперением не мог и роскошного крокодильего хвоста не имел. От родителей он отличался только цветом волос и, мало заметной, слегка вытянутой по вертикали, формой зрачков. Волосы его пепельно-серебристой копной непослушно торчали в разные стороны. Необычную форму зрачков скрывал темно-серый, почти черный, цвет глаз. Вот, пожалуй, и все.

Странные происшествия с Малкольмом происходили все реже и реже. Джеймс практически перестал делать записи в дневнике. И мальчик рос в полной уверенности, что он родной сын Джеймса и Оливии Стоун.

В любой семье есть тайны, большие и маленькие.

Джеймс Стоун долгое время работал за границей, побывал в разных странах. Он никому не рассказывал, чем занимался, работая на правительство. Но, как он сам говорил жене, ему повезло, что жизнь побросала его по свету, а однажды в порыве откровенности он сказал фразу, которая запала ей в память: “Я знаю, как искалечить человека и как его, потом вылечить и второму я хочу посвятить остаток жизни”

Джеймс сам тренировал детей. Он говорил жене, что они должны уметь постоять за себя и в трудной ситуации помочь себе, и тем, кто рядом. Оливия полностью соглашалась с мужем. Она даже иногда принимала участие в их тренировках, но махания руками и ногами казались ей утомительными.

– Йога – истинный путь к совершенству тела и духа, – говорила она, расстилая коврик.

– Что ты будешь делать, если в темном переулке на тебя нападут? – спрашивал Джеймс, наиграно хмуря брови.

– Я не шляюсь по темным переулкам. В нашем городе их просто нет. Но, если что – ты меня спасешь, – отвечала она, с хитрой улыбкой.

Больше пяти лет дневник тихо стоял на полке. Джеймс надеялся, что странные способности сына ограничатся только умением быстро заживлять раны. Он ошибался. Когда Малкольму исполнилось девять, произошел случай, который заставил его снова достать дневник и перечитать записи.

Стоуны жили в городке Литлхоуп, где-то между Льюисом и Ньюхевеном, что в Восточном Суссексе. На окраине их городка жил мальчик года на два старше Малкольма и Джиллиан. Его звали Найджел Кирби. Достижениями в учебе он не отличался, зато господь наградил его ростом и силой. Чем обделил его господь, люди предполагали, но помалкивали. Малец считал своим долгом задирать сверстников и детей помладше. Если ему удавалось кого-то взгреть или над кем-то поиздеваться после школы, он считал, что день прошел не зря.

Найджел и его друзья, Бобби и Грэг, такие же лоботрясы, постоянно досаждали Джиллиан своими приставаниями. Когда Малкольм и Джиллиан шли домой вместе, такие встречи заканчивались словесными уколами. Хулиганы считали, что вместе, брат и сестра – слишком крупная добыча для них. Возможно, они побаивались Малкольма. Но, чему быть, того не миновать.

Однажды Малкольм ненадолго задержался в школе. Джиллиан не стала дожидаться брата, и с подругами пошла домой. До дома оставалась пара кварталов, когда девочки расстались. Джиллиан поправила сумку и быстрым шагом засеменила по улице. Неприятности скрывались в тупичке между магазинчиком мистера Смайла и складом.

Неразлучная троица проводила время “со вкусом”.

– Шухер, кто-то идет! – раздался голос.

Джиллиан успела заметить, как Найджел выбросил окурок и выдохнул струйку сизого дыма. Она поспешно отвернулась.

– Я даже затянуться не успел, – бросил Найджел. – Держите эту курицу.

Джиллиан ускорила шаг. Бобби преградил ей дорогу. Она попыталась его обойти. Мальчик схватил ее за руку. За другую руку ее схватил Грэг и ловко зажал ей рот, прижимая спиной к себе. Сумка сползла с ее плеча и упала на землю.

– Отец меня убьет, если узнает, что я у него сигареты тырю, – ворчал Найджел. – Тащите ее сюда.

Джиллиан пиналась и попала между ног Бобби. Тот загнулся и тихо завыл, зажимая руками ушибленное место. Найджел засмеялся. Грэг прыснул, продолжая крепко держать Джиллиан.

– Брыкается, – буркнул Грэг. – Курица.

Он ударил ее под коленку. Девочка, ойкнув, присела. Грэг поволок ее к Найджелу.

– Ничего, сейчас мы ее ощиплем, – продолжал смеяться Найджел.

Бобби стоял на коленях возле сетки ограждения и держался одной рукой за ушибленное место, а другой – за сетку. Его пунцовое лицо горело злобой и болью. Щеки раздувались, как у лягушки. Он глубоко и часто дышал, шепча проклятья в адрес Джиллиан.

– Как там твои, “шалтай-болтаи”, друг? – спросил Найджел.

Он продолжал скалиться, забыв про испорченную сигарету. Найджел предвкушал удовольствие более изысканное – издевательство над слабым и беззащитным.

– Вставай уже, – продолжил он. – Или боишься, что гоголь-моголь по штанам растечется?

Он снова засмеялся. В такие минуты Найджел Кирби казался себе крайне остроумным. Грэг приволок Джиллиан за большой мусорный контейнер у стены магазина. Девочка попыталась его укусить. Он ударил ее коленом. Джиллиан выгнулась и поджала одну ногу. Из ее глаз текли слезы. Волосы успели растрепаться.

Найджел навис над ней. Лицо его украшала зверская ухмылка.

– Что нам с тобой сделать, курица? – спросил он. – Ты испортила нам праздник… Разбила орешки моего друга…

Он не успел договорить. Его оттолкнул Бобби. В руке у него блеснул перочинный нож.

– Мы выпотрошим эту курицу, – сказал Бобби со злобой.

– Убери железку, придурок! – сказал Грэг. – Мне не нужны проблемы.

Он ослабил хватку. Джиллиан поняла – сейчас или никогда, и укусила его за руку, снова ударив между ног Бобби, который отлетел к стене склада и свалился, скуля, как ошпаренная собака.

От боли и удивления Грэг выпустил ее, но убежать Джиллиан не успела. Толчок Найджела отбросил ее к мусорному баку. Раздался глухой удар и, зажимая рану на лбу, она осела на землю.

Голова гудела и кружилась. То, что произошло потом, Джиллиан видела как во сне. Она так до конца и не верила в произошедшее, даже потом, когда рассказывала отцу.

Малкольм бежал домой и у магазинчика мистера Смайла, заметил школьную сумку сестры. Он хотел ее поднять и тут шум привлек его внимание. В тупике, у стены склада, он заметил скулящего Бобби, а толчок Найджела завершил картину.

Малкольм бросил свою сумку и, защищая голову кулаками, ринулся вперед, словно молодой бычок или игрок в регби. Он не издал ни звука до тех пор, пока не врезался в Найджела Кирби. Он подбросил его с такой силой, что бедняга пролетел добрых пятнадцать футов и упал на пустые коробки.

Грэг схватил складной нож, который выронил Бобби и стал махать им из стороны в сторону, словно обезумел.

– Только подойди, – рычал он.

– Беги, пока цел, – процедил Малкольм.

– Порежь его, – простонал Бобби.

Малкольм направился к сестре. Грэг сделал выпад. Нож порезал рукав школьного пиджака. Малкольм отскочил и зажал рану. Боль жгла, словно на руку пролили кипяток. Рукав промок. Он посмотрел на свою ладонь в крови, но не испугался, а удивился. Секунду спустя на смену удивлению пришла ярость.

Малкольм по-змеиному отклонился в сторону и ударил Грэга по руке, в которой тот держал нож. Не замедляясь ни на секунду, он ударил его ногой, вложив в удар всю злость. Грэг отлетел и врезался в стену склада с такой силой, что треснула пара досок за его спиной. Он упал на асфальт рядом с Бобби, который сидел и таращился на Малкольма.

Перочинный нож, выбитый из руки Грэга, не упал на землю. Он остался висеть в воздухе. Подобно жалу скорпиона, его лезвие смотрело в сторону Бобби. Нож покачивался, но не падал, словно подвешенный на ниточке.

Малкольм взмахнул рукой, и нож пулей устремился в сторону Бобби.

– А-а-а-а! – завопил испуганный хулиган.

Нож врезался в асфальт между его ног. Лезвие вошло в дорожное покрытие по самую рукоятку, которая разлетелась мелкими обломками. Из асфальта торчал маленький кусочек клинка. Бобби дрожал и часто тряс головой. Руками он ощупывал мокрую ширинку брюк.

– М-м-м-м-а-а-а-м-м-м-а-а, – скулил он.

Губы его дрожали. По подбородку текла слюна.

– Если еще, хоть раз… – прорычал Малкольм.

Воздух вокруг него вибрировал.

Голос сестры, откуда-то издалека, помог ему успокоиться. Малкольм опустил руки и посмотрел на Джиллиан. Она смотрела на брата с удивлением, без тени страха. Малкольм помог ей встать. Они обошли мусорный контейнер, подняли сумки и, не оглядываясь, пошли домой. Только у самого дома Малкольм посмотрел в сторону магазинчика мистера Смайла, над которым, словно смерч, кружила стая черных птиц. Вдруг несколько из них спикировали вниз. Из тупика между магазином и складом выбежал орущий Бобби. Птицы летели за ним по пятам.

На другой день, известная троица – Найджел, Бобби и Грэг – в школе не появилась. Три дня спустя, в вечерних новостях по местному радиоканалу, передали информацию о пропаже трех подростков десяти – одиннадцати лет. На общем собрании школы, директор предупредил учеников и посоветовал быть крайне осторожными.

Только спустя неделю Малкольм и Джиллиан рассказали отцу, что произошло недалеко от их дома. Малкольм клялся отцу, что не знает, почему обычный нож, вел себя так странно, и что произошло потом.

После разговора с детьми, Джеймс зашел в кабинет и достал дневник, в который уже давно ничего не записывал.

Через неделю, когда жена и дочь уехали в Брайтон[1] за покупками, Джеймс, достал свой дневник и позвал сына.

Небольшой кабинет отца нравился Малкольму. В нем царили порядок и уют. Слева от двери кабинета располагался письменный стол, на котором, стоял компьютер и, всегда лежала пара книг. У стола стояло кожаное кресло на колесиках с высокой спинкой и мягкими подлокотниками. Справа от двери кабинета находился журнальный столик, а около него пара кресел. В центре журнального столика покоился круглый разнос, на котором стоял графин с жидкостью цвета крепко заваренного чая и два перевернутых стакана. Вдоль стен кабинета шли книжные полки. Единственное широкое окно, даже в пасмурный день давало столько света, что отпадала нужда в помощи настольной лампы во время чтения. Аромат старой кожи, книг и чего-то еще всегда витал в кабинете.

– Присаживайся.

Джеймс указал сыну на кресло.

– Думаю, это тебе пить еще рано.

Малкольм улыбнулся. На столе появился графин с апельсиновым соком и белая салфетка. На салфетку легли два скальпеля в пластиковой упаковке, ватные шарики, перекись водорода, маленькое блюдце и секундомер.

Малкольм с интересом и тревогой наблюдал за приготовлениями отца. Особенно его озадачили новенькие скальпели. Мальчик решил, что отец все расскажет и покажет сам. Он перевернул один из стаканов и налил себе сок.

– Тебе налить? – спросил Малкольм.

– Не откажусь, – ответил Джеймс с улыбкой.

Он отошел к окну, собираясь с мыслями. Малкольм отпил сок и поставил стакан. Мужчина молча смотрел в окно.

– Папа, – сказал Малкольм. – Ты меня пугаешь.

– Извини, сын.

Джеймс сел на второе кресло возле журнального столика, отхлебнул сок и шумно его проглотил.

– Я не знаю с чего начать, поэтому начну с вопроса, – сказал он. – Малкольм, ты мне доверяешь?

Джеймс сделал ударение на слове «доверяешь». Малкольм удивленно смотрел на отца. Он никогда не задумывался, над этим вопросом раньше, и теперь, не отрывал взгляд от его лица и медленно качал головой.

– Да, – сказал Малкольм, растягивая слова. – Папа.

– Тогда лучше один раз показать, чем сто раз рассказывать.

Джеймс пропитал ватный шарик перекисью водорода и протер им руки, особенно большой палец своей левой руки. Затем он положил шарик на салфетку и вскрыл упаковку скальпеля. На долю секунды лезвие коснулось пальца. Малкольм вздрогнул от неожиданности. На подушечке выступила кровь и медленно потекла на ладонь. Джеймс запустил секундомер.

Недоумение на лице мальчика росло. Он задавал себе простой вопрос, зачем отец это делает. Малкольм предполагал, что с ним снова будут разговаривать о случае возле магазина, но вместо этого он смотрел, как завороженный, на палец отца. Кровь перестала течь. Она стала темнеть, засыхая на вытянутом пальце.

Джеймс выключил секундомер и повернул его к сыну. Мальчик недоуменно смотрел на циферблат. Цифры замерли на отметке сто сорок восемь секунд. Мужчина взял вату и осторожно протер руку и палец. Он старался не касаться пореза.

– Как часто ты резал пальцы, Малкольм?

Мальчик посмотрел на свои руки. Он помнил, что когда они с отцом строили бумажные модели самолетов и кораблей, точно резал пальцы, но почему-то эти воспоминания не оставили ярких картин в памяти.

– Не помню, папа, – ответил он честно. – Наверное, часто.

Он разглядывал пальцы своих рук, без единого шрама, и не понимал, куда клонит отец. Джеймс пододвинул к сыну запакованный скальпель.

– Сможешь порезать большой палец, как я? – спросил он, понимая, что его просьба звучит странно. Мальчик испуганно и удивленно смотрел на отца.

– Зачем?

– Если честно, я знаю, каков будет результат, но я бы хотел, чтобы его увидел ты.

– Если я порежу палец, у меня пойдет кровь!

Джеймс постучал по секундомеру.

– Как долго будет идти кровь? – спросил он.

Малкольма озадачивал разговор. Он спешно пытался вспомнить те моменты, когда случайно резал пальцы бумагой или другим острым предметом. Он помнил вид своей крови. Сразу после пореза ему хотелось затолкать палец в рот. Когда он доставал палец изо рта пореза уже не было. Он вспомнил, как жгло руку, когда его полоснул ножом Грэг. Когда они с сестрой добрались до дома, рана исчезла. О происшествии напоминал рваный рукав, испачканный кровью.

Малкольм долго смотрел на скальпель и палец отца.

– Вот еще один фокус, – сказал мужчина. – Его ты повторить не сможешь.

Он надавил на свой палец. Мальчик видел, как разрезанная кожа вновь разошлась, и кровь опять выступила на пальце. Одна капля упала на блюдце красной кляксой.

– Полного заживления раны не произошло.

– Затолкай палец в рот, – сказал Малкольм. – У меня так быстрее заживает.

Джеймс рассмеялся, затолкал порезанный палец в рот и запустил секундомер. Он пододвинул секундомер ближе к сыну. Взрослый мужчина сидел напротив сына и выглядел забавно, держа большой палец руки во рту. Когда пошла сто двадцать третья секунда, мальчик остановил секундомер.

– Можешь вынимать, – уверенно сказал он. – Уже зажило.

– Поверь мне, сын, представление еще не закончено.

Джеймс вынул палец изо рта. Он повернул его порезом к сыну и надавил. Парез снова открылся. Мальчик смотрел на отца с интересом. Он не понимал, что хочет показать ему отец. Любопытство взяло верх.

Мальчик взял скальпель и вскрыл упаковку. Он поднял ватный шарик, намочил его перекисью водорода и обработал руки. Малкольм пару секунд нерешительно смотрел на свой большой палец, затем осторожно поднес скальпель и надавил. Острое лезвие не причинило боли. Рубиновая жидкость окрасила сталь. Вновь появилось желание засунуть палец в рот. Малкольм уже собрался это сделать, но отец остановил его.

– Постой, смотри на палец.

Малкольм не поверил глазам. Рана начала затягиваться. Кровь больше не шла. Мальчик взял ватный шарик и вытер палец, внимательно изучая его. Порез исчез. Джеймс поднес к пальцу сына свой, на котором виднелась рана от скальпеля.

– Я не понимаю? – сказал Малкольм. – Папа ты болеешь, да?

Джеймс засмеялся.

– Интересные выводы! – сказал он. – Нет, сын, я здоров.

Джеймс взял стакан с соком и сделал глоток.

– Что все это значит? – сказал Малкольм.

– Ты, Мэл, отличаешься от людей в нашем мире.

Малкольм вновь посмотрел на отца испуганно.

– Многие свои таланты ты принимаешь, как само собой разумеющееся.

– О чем ты, папа? – спросил Малкольм. – Какие таланты?

– Я специально провел этот опыт с порезом пальца. Твои способности хорошо видны со стороны, например, мне. Способность быстро заживлять раны – одна из них.

– Не может быть, – сказал Малкольм. – Я уверен, Джиллиан тоже так может.

– Нет, Малкольм, поверь мне. Твоя сестра самая обычная девочка.

– На что ты намекаешь, Па? – спросил Малкольм. – Я особенный?

– Ты, конечно, не Супермен, – ответил Джеймс с улыбкой. – Летать ты не умеешь, вроде… Предметы взглядом воспламенять, надеюсь, тоже не можешь. Ты чуточку быстрее и сильнее сверстников, но твои самые странные способности, как мне кажется, проявляются в моменты страха или злобы и вот они меня озадачивают и пугают больше всего.

– Ты о чем?

– Я говорю о том, что даже ты не можешь объяснить, как ударил ногой того хулигана, что его отбросило на стену склада. Джиллиан почувствовала вибрацию воздуха за секунду до удара. Она видела и чувствовала все.

Джеймс отпил сок и посмотрел на сына, надеясь, что он его понимает.

– Меня беспокоит вот что, – продолжил он. – Каждый раз, после проявления твоих странных талантов, вокруг начинают происходить неприятные вещи.

Малкольм молча смотрел на отца.

– Ты помнишь птиц и то, как они себя вели?

– Да.

– Тебе это не показалось знакомым?

Малкольм молчал и морщил лоб.

– Я сам отвечу на вопрос, – сказал Джеймс, после долгой паузы. – С самого твоего появления на свет, ты, как и все периодически попадаешь в неприятности. Это нормально. Только вот способы, какими ты выкручиваешься из них, недоступны обычному человеку и почему-то привлекают разную живность. Ладно бы это были милые песики и пушистые кролики. Но нет, это всякая дичь, которая ведет себя крайне агрессивно. И тогда неприятности набирают обороты с новой силой и уже страдают окружающие.

– Ты пытаешься меня напугать, пап?

– Нет, я не пугаю тебя… Помнишь инцидент с дикой лисицей? Тогда могла пострадать Джиллиан.

Джеймс встал и подошел к окну. Капли дождя медленно стекали по стеклу.

– Если честно, я боюсь того, что с тобой происходит, – сказал он. – И не только за тебя, но и за всю нашу семью. За твою сестру, потому что она часто рядом с тобой. Ты должен научиться управлять интенсивностью своих чувств. Мне кажется, именно сила твоих душевных порывов, выпускает наружу нечто, что отличает тебя от обычного человека и вызывает агрессию животных.

– И что мы будем делать?

– Я попытаюсь научить тебя контролировать чувства и особенно страх и злобу, – сказал Джеймс. – От них нельзя избавиться, но можно снизить накал. Надеюсь, это поможет.

Джеймс подошел к своему столу, достал из ящика цепь с медальоном в виде дракона, вернулся к сыну и протянул их ему.

– Эта вещь принадлежит тебе с рождения, – сказал он.

Малкольм перехватил цепь. Он не понял слов отца, но не задал ни одного вопроса, надеясь на разъяснения в будущем. Цепь холодила пальцы. Медальон тускло поблескивал, и казалось, будто дракон ползет по цепи, медленно перебирая лапками.

Он молча повесил подарок на шею.

Джеймс понимал, что ребенок это фонтан энергии и научить его управлять своими чувствами будет сложно. Однако он не так хорошо знал сына, как думал.

Малкольм, как губка, впитывал новые знания, охотно присоединялся к вечерним медитациям и выполнял рекомендации. Да, он многого не понимал и частенько засыпал, сидя в позе лотоса, но не хотел разочаровывать, отца, которого очень любил.

Кто-то скажет, что чувствами нельзя управлять, их можно только подавлять. Но рано или поздно «джин» вырвется наружу, и тогда жди беды. Возможно это так. Джеймс думал по-другому и верил в сына.

Они оба верили в лучшее будущее.

Глава 3. Урсула и Диалькин

Урсула проводила своих друзей до развилки туристических маршрутов, а сама, постаяв немного в ожидании, когда они скроются за поворотом, сошла в густую траву и стала углубляться в лес. Тропы проложенные для туристов у подножья горы Монте Пердидо и в долине реки Ордеса[2] позволяли насладиться видами известного национального парка Испании, но Урсула любила гулять там, куда другие забирались редко.

Уже больше часа, размеренными шагами, опираясь на гладкую, кривую палку с сильно загнутым верхним концом, она шла по едва заметной тропе. В тени дерев, в своем длинном легком плаще цвета хаки, с едва накинутым капюшоном, из-под которого струились распущенные пшеничные локоны, она походила на добрую колдунью.

Тропа вела вверх, туда, где брал свое начало ручей, что журчал слева от путницы и который стремительным водопадом срывался со скал где-то впереди. Шелест листьев, журчание воды, пряный аромат леса, каждый вздох давался легко, а каждый шаг придавал сил, словно сама мать земля поддерживала Урсулу, ощутив родную душу, ощутив радость и тоску женщины, что носила под сердцем ребенка.

Она подошла к уступу, с которого срывалась вода, с шумом билась о камни, и вновь превратившись в бурный ручей, скрывалась внизу под зеленым покровом листвы. И только отсюда, сверху, становилось понятно по серебряным всполохам в лесной гуще, куда уходил ручей.

Это место ей показал Диалькин.

Урсула отступила к огромному, разломанному, островерхому камню, походившему на трон со срезанным правым подлокотником и наклоненным сиденьем, что не мешало на нем удобно располагаться. Она присела и запустила руку в карман. Все дорогу наверх, она собирала небольшие камешки, и теперь все это богатство двумя горстями легло под ноги, на гладкую и мокрую площадку перед каменным троном.

Конец посоха медленно вытолкнул один камешек в центр площадки, затем другой.

Не спеша, как маленькие жучки, подгоняемые толстой палкой, камушки разбежались узором похожим на бабочку. По крайней мере, так видела Урсула. Она прислонила свой посох к трону и встала.

С этого места хорошо виднелся другой скалистый уступ, на той стороне ущелья. Там полтора года назад ее нашел Диалькин. Урсула помрачнела, погружаясь в воспоминания. Она передернула плечиками, словно замерзла. Да, тот день оказался на редкость холодным или просто таким запомнился. Она закрыла глаза, погружаясь в воспоминания. Прошлое…

Всего два шага от края. Резкий обрыв, где-то там внизу, переходил в пологий склон, поросший кустарниками и деревьями, укрытых листвой всех оттенков бронзы. В пожухлой траве, от скальной стены до кромки леса, то и дело виднелись острые камни. Злой осенний ветер не мог продуть плотные одежды, зато леденил слезы и резал мокрые щеки. Урсула сделала шаг и заглянула за край. Голова не закружилась, хотя раньше выход на балкон одиннадцатого этажа, гарантировал слабость в ногах и потерю ориентации. Вместо этого она почувствовала тепло и легкость, а затем, ощущение, что за ней наблюдают. Не укол в затылок или тяжесть между лопатками, а словно кто-то взял ее за руку и тянет к себе.

– Я бы этого не делал.

Она замерла, затем сделала шаг назад, еще, и только потом медленно обернулась. Камни, редкая трава, мох, низкие кустарники и никого. Урсула подумала, что, от напряжения последних часов, слегка тронулась рассудком. Она осмотрелась, приглядываясь к каждой тени и никого не заметив, отступила на шаг.

– В лучшем случае, вы сломаете себе шею, и на этом все кончится.

Урсула наклонила голову, пытаясь понять, откуда звучит голос.

– А в худшем? – спросила она и сделала еще шаг назад.

Ближайший к ней куст, который прижимался вплотную к огромному валуну, вдруг зашевелился, приподнялся, и под ним появились темно-зеленые военные ботинки с плотной шнуровкой. Из куста вытянулись руки и откинули маскировочную сетку, скрывающую лицо. Мужчина смотрел с прищуром, улыбаясь одними уголками губ.

– В худшем?

Он протянул руку к ней. Урсула вновь почувствовала спокойствие, будто перед ней стоял старый друг.

– Из-за особенностей рельефа, вы сильно побьетесь и поломаетесь, но сразу не умрете. Процесс будет долгим и мучительным. Места здесь глухие, туристы редко сюда забредают. Настрадаетесь всласть.

– А вы странный, – сказала она и сделала шаг к нему. – Спасители разве не должны утешать обреченных и отчаявшихся?

– Должны, – ответил он, и приблизился к ней, не опуская руки. – Я делаю это, как умею.

Их руки встретились, она ощутила жар его кожи. В одно мгновение, порывы ветра стали не такими злыми, а осенний полумрак приобрел новые оттенки. Не разжимая рук, они отошли от края обрыва.

– Я бы все ровно не прыгнула.

– Я понял, хотя и сомневался.

– Но как? – спросила она останавливаясь.

– Отчаяние очень сильный противник. Но я почувствовал в вас сомнение и надежду, а когда попросил вас не делать последний шаг, им на смену пришла вера. А вера непобедима!

Все еще не понимая, почему не боится загадочного незнакомца, похожего на большого сказочного тренти[3], она отпустила его руку.

“Интересно, а тренти бывают такими большими, – подумала она. – Дева Мария, о чем я только думаю”

В одно мгновение наваждение спало и Урсула, тряхнув головой, отстранилась. Она оглянулась на обрыв, посмотрела на своего спасителя и поняла, что происходящее все же отдает мистикой. Особенно то, как его ярко-голубые глаза вдруг стали темно-изумрудными, и это не была игра вечернего света.

– Кто вы?

– Смотритель, иногда экскурсовод, но в основном здесь я занимаюсь исследованиями и каталогизацией флоры и фауны, в общем скучной наукой, – он снял сетчатую маску, покрытую имитацией листвы, поправил шапочку и улыбнулся. – Не хочу показаться назойливым, но темнеет сейчас быстро, до ближайшей гостиницы далековато, и поэтому я приглашаю вас в свою берлогу. Она небольшая, но уютная.

– Но, я…

– Бога ради, вы же не думаете, что я спасаю людей, а затем волоку их в чащобу и там, например, ем, – он широко улыбнулся. – Сеньора, я почти вегетарианец. Идемте! Придется сделать небольшой крюк, заберем данные с пары видеоловушек, но зато потом, горячий чай с медом и яблочный пирог. Как вам? А завтра утром отвезу вас в отель.

– Звучит вкусно, – ответила Урсула и невольно улыбнулась в ответ. – И почти перспективно.

– Вот и договорились! – сказал он и улыбнулся.

Его правая рука исчезла в густой искусственной листве маскировочного халата и через мгновение появилась вновь, уже с фонариком. Он протянул его Урсуле.

– Пригодиться, идите за мной, – сказал он, делая шаг в сторону леса.

Но тут он замер, обернулся и протянул ей руку.

– Совсем забыл, мы же не познакомились. Меня зовут Диалькин Лоренте.

От неожиданности она чуть не налетела на него, но не испугалась, а просто пожала протянутую руку, на этот раз прохладную.

– Урсула Куэста, – сказала она, склонив голову, и как бы в шутку спросила. – Надеюсь берлога не из пряников и карамели?

– В качестве строительных материалов я предпочитаю вафли и мед, а идеальная кровля, конечно, делается из хвороста посыпанного сахарной пудрой, тогда и летом можно ощутить аромат зимы.

Урсула поперхнулась.

– Вы пошутили, я пошутил.

– Конечно, – ответила она и откашлялась.

Дорога до берлоги заняла минут сорок, все это время Урсула шла следом. В сгущающемся полумраке леса Диалькин шел уверенно, изредка оглядывался на спутницу и щурился от света фонаря.

– А вам фонарь не нужен? – спросила она.

– Я хорошо знаю здешние места, – ответил он, обернувшись, и тут же ударился головой о низкую ветку.

– Оно и видно, – усмехнулась Урсула.

Они сделали две остановки. Каждый раз из густой листвы защитного костюма появлялись провода и подсоединялись к грибовидным наростам на деревьях. Диалькин чем-то щелкал, грибы весело моргали красными и зелеными огоньками, а спустя несколько минут, он кивал головой, прятал провода, и они шли дальше.

Всю дорогу ее била мелкая дрожь. Не от холода, нет, а от неизвестности и нереальности происходящего: вот она на краю обрыва с болью в груди и чувством безысходности; неожиданно появляется человек похожий на лесного духа и смятение растворяется в глубине его глаз и теплоте рук; он зовет ее к себе в гости, и она покорно идет следом. И что же дальше?

Когда они добрались до берлоги, солнце уже село и свет фонаря едва выхватывал из тьмы очертания мрачного строения. Разочарование почти овладело Урсулой: сказка со спасением принцессы, закончилось пещерой злого духа. Конечно, она понимала, что уже “взрослая девочка” и магия остались в далеком детстве. Грубая реальность ворвалась в ее жизнь сразу после свадьбы, но, как иногда хочется верить в чудо.

Она остановилась, водя фонарем из стороны в сторону, оглядывая ночные окрестности.

– Вы идете? – позвал Диалькин.

Свет из дверного проема упал под ноги озадаченной гостье. Урсула выключила фонарь и вошла внутрь. Теплый свет лился со стен и потолка. В комнате удачно расположился камин грубой кладки, напротив него стоял диванчик, а между ними деревянный столик. К дальней стене примыкал стол, заваленный книгами, картами и какими-то склянками. На стуле под столом лежал ноутбук. Еще два стула стояли по кроям стола, прямо под окнами. Две другие стены скрывали старые библиотечные стеллажи до потолка, придавая комнате уют и умиротворение.

– Располагайтесь, можете разжечь камин, а я пока заварю чай, – сказал хозяин дома. Он снял маскировочный халат и скрылся за дверью ведущую в другую комнату.

Урсула стояла в нерешительности, озираясь по сторонам, пока не услышала грохот посуды и звук льющейся воды. Хотя ее била мелкая дрожь, она сняла куртку и положила на диван. Дрова в камине уже лежали правильной стопкой для розжига, оставалось чиркнуть спичкой. Коробок нашелся рядом с клюкой. Руки дрожали, но спичка вспыхнула, и огонек коснулся сухой стружки.

Дрова в камине начали весело потрескивать, когда Диалькин принес две кружки, в которых позвякивали чайные ложечки, пузатый заварник и пиалу с медом. Урсула сидела на диване, подобрав под себя одну ногу, и пристально смотрела на огонь.

– Мед? – спросил он, разливая чай по кружкам.

– Две ложки, – ответила она, вдыхая аромат заваренных трав.

Диалькин протянул ей кружку, делая вид, что не видит ее дрожи, помешал мед в своей, и уселся на диван поодаль. Она держала кружку обеими руками, не делала ни глотка и лишь изредка посматривала на него. Усмехнувшись, он встал, выключил свет и вернулся на свое место. Теперь комнату озарял только камин.

– Уже поздно бояться или волноваться, – произнес Диалькин, и сделал глоток.

Она снова перевела взгляд на огонь, и пригубила взвар, а затем еще, ощущая, как чай наполняет ее теплом. А когда дрожь ушла, пришли слезы. Капля за каплей они медленно текли по щекам. Только треск дров, аромат чая и старых книг теперь окружали ее. Воспоминания, что душили у обрыва, вернулись с новой силой и вырвались наружу.

Не понимая почему, она рассказала ему о своей жизни и о том, как оказалась на той скале и о многом другом. Возможно лишь потому, что завтра к вечеру она будет далеко отсюда и никогда уже не увидит своего загадочного спасителя.

Диалькин взял на себя сложную работу слушателя. Большую часть своей жизни он слушал природу, а вот общение с людьми давалось ему с трудом, но он знал простые правила: от него не ждут советов, от него не ждут жалости и сострадания, от него ждут только одного, чтобы он слушал.

И он слушал.

Так Диалькин узнал, о первых счастливых годах брака юной Урсулы, о том, что счастье быстро проходит, о том, как невозможность иметь детей медленно разрушает семью, о том, что злой от беспомощности муж, обвиняющий во всем жену, начал пить и поднимать руку на ту, которую когда-то называл богиней.

Они не следили за временем. Она рассказывала, изредка вставала и подкладывала дрова в огонь, а он разливал чай по кружкам и вновь возвращался на край дивана.

– Годы лечения. В итоге врачи умыли руки или расписались в своей некомпетентности или мне просто не повезло. Я оказалась бесплодна и все анализы это подтверждали. Итог был предсказуем – унылая личная жизнь, редкие беспорядочные связи. Хотя с чего бы? Гуляй, наслаждайся жизнью. Дети ведь не главное. А что делать, когда хочется прижать к груди свою кровиночку или услышать смех похожий на твой собственный? Или увидеть косолапую походку твоего любимого, только в миниатюре? Я хотела этого, ну или не совсем этого…

Урсула коснулась своей щеки, слезы уже не текли, словно их заменили слова. Она сделала последний глоток, поставила кружку на стол и повернулась к Диалькину. Он молчал и смотрел куда-то в темноту, будто не слушал ее. Она печально улыбнулась и откинулась на спинку дивана, но тут же услышала его голос:

– Что же было дальше?

– А потом появился Виктор. Спокойный и надежный, любящий и нежный. Он дал мне надежду, говоря, что дети не главное, что можно, если захотим взять приемного ребенка. Конечно, хочется, что бы был свой – плоть от плоти, кровь от крови! Но что делать, раз господь не дал? Все будет, все придет. Мы любим друг друга, и это главное!

– Но любовь иногда проходит…

– Любовь точно проходит. Через три года он заговорил о лечении, новых способах зачатия и…

Пауза длилась долго. Они молчали, наблюдая, как догорают головешки. Никто не встал и не подбросил дров в огонь.

– Все повторилось с разницей в финале. Виктор привез меня сюда. Первый день мы гуляли, разговаривали о жизни, но как-то напряженно… Наконец, он заявил, что мы расстанемся, если я не попытаюсь пройти новый курс лечения от бесплодия. Я ответила, что все это глупо, и я устала пытаться и вновь терять надежду. Он сказал, что уезжает, но, номер в отеле оплачен до конца недели и я могу остаться, отдохнуть, подумать. Место он выбрал удачно, прямо посреди туристической тропы, где-то между ээээ…

Урсула неопределенно повела руками и замолчала.

– Так вы оказались на краю…

– Так я оказалась на самом краю.

Они вновь долго сидели молча. Урсула начала клевать носом. Наконец, Диалькин хлопнул себя по коленям и встал. Он молча вышел из комнаты, а когда вернулся, принес подушку и одеяло.

– Поздно уже, вы будете спать на диване, а я в лаборатории. Неделя долгая и скал здесь поблизости много… придумаете что-нибудь.

– А вы странный, – сонно пробормотала Урсула.

– Какой уж есть.

Она медленно опустила голову на подушку, а он укрыл ее одеялом.

– А еще вы обманщик.

– Почему?

– Вы не угостили меня яблочным пирогом.

– Поедим пирог завтра перед отъездом, – ответил он.

Диалькин пододвинул решетку ближе к камину, и скрылся в соседней комнате.

Солнечный зайчик разбудил Урсулу. В доме стояла тишина, и только изредка снаружи раздавался стук и треск. Она встала, подошла к столу и сквозь окно разглядела Диалькина. Он не спеша колол дрова, орудуя топором, который, под солнечными лучами, молнией рассекал воздух и превращал увесистые колоды в аккуратные баклажки. Только теперь она уловила едва различимый аромат свежей выпечки. Желудок предательски заурчал, заставляя сглотнуть слюну, но хозяйничать в чужом доме она побоялась.

Накинув куртку, Урсула вышла наружу. Прохладный воздух солнечного утра бодрил. Легкий туман укрывал низкую разноцветную траву. Треск и удары прекратились, но она не обратила внимания, а отошла от дома шагов десять и только затем обернулась. Берлога оказалась вполне приличным одноэтажным сельским домиком, с пристройкой и гаражом на две машины. Только теперь она посмотрела на Диалькина, который стоял, опираясь на топорище, и наблюдал за ней.

– Доброе утро, – произнесла она и улыбнулась.

– Доброе, – ответил он и с силой врубил топор в колоду для рубки дров. – Как спалось?

Она не ответила, а обняла себя руками и по-детски улыбаясь, закружилась на месте, а когда остановилась, вскинула руки к небу и прокричала:

– Хорошо!

Диалькин невольно засмеялся и направился в дом.

– Идемте, я покажу, где тут ванна, а затем угощу вас обещанным пирогом.

– С удовольствием, – ответила она и побежала следом.

Урсула так и не вернулась в отель. Остаток отпуска она провела в доме Диалькина. Не было страстных объятий и безумных ночей, о которых снимают фильмы и пишут книги. Днем они ходили по лесу, он работал, а она наблюдала. Вечерами они разговаривали или читали книги. А ночами под приглушенные звуки леса, она спала детским беспробудным сном, и каждое следующее утро ей казалось, что тяга к жизни постепенно наполняет ее.

Они расстались через восемь дней.

Следующие полгода их связали нечастые, но долгие разговоры и переписка через Интернет. Наверное, так тоже может родиться любовь. В конце лета он приехал к ней в Таранкон[4] и пригласил полететь с ним на неделю в Перу, где в небольшом приморском городке проводился семинар по теме его исследований. Она, не задумываясь, согласилась. И вот там, на побережье тихого океана, случилось все то, о чем пишут в любовных романах и стыдливо показывают в мелодрамах.

Спустя полтора месяца Урсула поняла, что беременна.

Глава 4. Сказки на ночь

Она сидела на покореженном каменном троне и водила палкой у ног, двигая мелкие камушки, что собрала по дороге сюда. Подгоняемые концом палки они слагались в узор, затем узор плыл и появлялся новый: листок сменила бабочка, бабочку сменила змея, змею сменил неясный образ дракона.

Урсула посмотрела на дальний утес и улыбнулась.

”Все проходит, – подумала она”

Встав, она положила правую руку на округлившийся живот и, ощутив шевеление, прошептала: – Пора домой!

Только тут она заметила живой куст, приближающийся по крутой тропинке к ней.

– А вот и папа, – уже громче сказала она, и ощутила шевеление с новой силой.

Куст остановился невдалеке, отрастил руки, скинул маску и медленно приблизился к Урсуле. Даже здесь возле водопада, он пах лесом. Она притянула его руку к своему животу и закрыла глаза.

– Чувствуешь? – спросила она улыбаясь.

Счастливая и красивая. Диалькин взял ее свободную руку и поцеловал, а затем осторожно обнял жену.

– Ну что, мои хорошие, пора домой?

– Да, милый, уже поздновато, – ответила Урсула и поцеловала мужа в щеку.

– А я сегодня планирую всю ночь вам сказки рассказывать, – сказал он и слегка отстранился. – Вы не против?

– И кто главный герой твоих сказок?

– Конечно я.

Урсула озадаченно глянула на мужа и, подобрав свой посох, стала спускаться по тропинке.

– Вы как всегда загадочны сеньор Лоренте, – произнесла она, слегка повернув голову. – И о чем будут эти сказки?

– В основном о моем прошлом, – отвечал Диалькин, идя следом за женой.

Узкая тропа не позволяла идти рядом и поддержать ее в случае чего. Но он привык, что Урсула осторожна, не терпит излишней заботы и самое главное она знает на этом пути каждую неровность, выбоину, трещину.

Зимними вечерами, после ужина, Урсула обычно разжигала камин, брала книгу, усаживалась на диван, и первые минуты: смотрела на огонь, слушала песни ветра в дымоходе и потрескивание дров. Диалькин приносил чай, крекеры, мед или варенье, затем брал с полки книгу для себя и усаживался на другом конце дивана. Они недолго смотрели друг на друга, словно обменивались мыслями, и лишь после уходили в мир литературных грез. Ближе к лету ритуал остался прежним, разве что камин теперь не разжигали.

Урсула читала “Тень ветра”[5]. Зажав указательный палец между страниц, Диалькин держал томик Станислава Лема. Он смотрел на жену и думал, о том, что иногда желания исполняются, но чем сбывшаяся мечта может обернуться, никто не задумывается.

– Ты помнишь нашу поездку в Перу? – произнес он.

Урсула заложила страницы щепочкой и опустила книгу на колени. Она шаловливо посмотрела на него и, улыбаясь, спросила:

– Какую пикантную подробность тебе напомнить, мой страстный дон?

– Самолет, – ответил он.

Улыбка сошла с ее лица, она поджала губы и делано нахмурилась.

– И чем же ты занимался в самолете, пока я спала?

– Тобой милая, только тобой…

– Ты смущаешь меня, – произнесла она и положила книгу на столик.

– Так, что ты помнишь о самолете? – взгляд его стал серьезным, что вмиг отбило у нее желание вести шутливые беседы.

– Я спала, все спали, – ответила Урсула. – Постой, ты же грозился сегодня нас развлекать сказками.

– Вот я и пытаюсь начать.

– Неуклюжее начало, я бы даже сказала, неоднозначное.

– Почему? – не понял Диалькин.

– Все сказки, которые начинаются с ”… ты помнишь дорогая прошлым летом, когда ты…” заканчиваются, как минимум, мольбами мужа впустить его в дом или кинуть в окно теплые вещи.

Диалькин улыбнулся. Урсула всегда его смешила забавными поворотами в разговорах.

– Нет, милая, эта сказка о другом. Ты помнишь, что утром многие в самолете говорили о странном похожем сне, о ярком свечении? У многих болела голова.

– Если честно, я больше запомнила то, что самолет потерял один двигатель и, как нас трясло, а при посадке возникли осложнения и мы делали круг над аэропортом, – ответила Урсула.

– Интересный был полет, – усмехнулся Диалькин. – Тебе не кажется?

– Обычный полет. В двигатель залетела птица, при посадке возникли проблемы с гидравликой, так, кажется, сказал капитан. А головная боль и прочие странности, объяснили проблемами в системе вентиляции.

– Все верно. Только, редкая птица поднимается выше десяти тысяч метров.

Урсула покачала головой, вздохнула, подсела ближе к мужу и коснулась его руки. Не зная, злиться ли ей или обижаться. Недосказанность всегда делали ее нетерпеливой, а наводящие вопросы, просто бесили, потому что создавали ощущение, будто собеседник пытается в чем-то обмануть или просто дурачит.

– Если ты начинаешь издалека, так и скажи, чтобы я приготовилась слушать, а не волноваться или злиться, – сказала Урсула, и коснулась своего живота. – Мне это вредно, нам это вредно.

– Я хотел… – нерешительно начал он.

– Если ты хочешь мне сказать, что-то важное просто скажи, – перебила она мужа и взяла книгу со стола, делая вид, что собирается снова читать.

– Я Бэтмен, – хмыкнул Диалькин, глядя на жену, слегка склонив голову и приподняв брови.

Мальчишеский огонек в его глазах, заставил Урсулу улыбнуться. Она привстала, шутя замахнулась книгой и сказала:

– Ах ты!

Но, тут же почувствовала странное онемение в руке и неспособность пошевелить пальцами. В глазах появилось удивление, а затем страх. Она медленно опустилась на диван, не понимая, что происходит – рука не слушалась ее. Лицо Диалькина снова стало серьезным. Он молча взял книгу из руки жены и вернул на стол, а затем, коснулся ее руки, которая так и осталась поднятой.

– Сейчас все пройдет, – произнес он.

– Что со мной? – спросила она, испуганно глядя на мужа. – Господи, что происходит?

– Я показал один из моих талантов.

– Ты говоришь загадками и пугаешь меня, – произнесла она, чувствуя, как тепло разливается по руке и пальцы приобретают привычную чувствительность.

– Если коротко, я не совсем человек, в привычном твоем понимании. Я родился и вырос не в этом мире. Четырнадцать лет назад в ходе неприятного инцидента меня забросило сюда. Портал оказался односторонним. Вот я и застрял здесь. Зато, нашел тебя.

Он виновато улыбнулся, понимая, что для обычного человека, произнесенная тирада звучит, как бред, а последняя фраза отдает пафосом. Урсула отодвинулась от мужа, опасливо глядя в его сторону, не понимая, что происходит. Да, она замечала за ним некоторые странности, но никогда, до этого момента, он не подавал признаков умалишенного или склонности к излишней театральности.

– О чем ты говоришь? – произнесла Урсула, мотая головой. – Что произошло с моей рукой?

– Ты хотела, чтобы я был краток, я был максимально краток, – сказал он. – С твоей рукой все в порядке. Я просто показал, что я могу делать используя свои способности. Например, блокировать нервные импульсы, останавливать кровь и много чего еще.

– Значит, это ты, заставил мою руку онеметь?

– Все верно,

– Ты не только меня напугал, – сказала она, поглаживая живот и глубоко дыша. – Ты ребенка напугал!

– С ребенком все будет хорошо, – ответил он уверенно, словно знал будущее, и продолжил. – Очень часто, правда столь невероятна, что выглядит, как лож или сказка.

– Так ты не ученый?

– Ученый, самый настоящий и исследования веду вполне серьезные.

– Так, значит, у тебя отозвали грант на исследования? – произнесла Урсула, продолжая глубоко дышать. – И ты, дурацкой шуткой, решил разрядить обстановку, подготовить меня к неприятностям.

– Все в порядке, гранд никто не отзывал, – ответил он, и с нежностью перевел взгляд на округлый живот жены. – У меня все еще есть работа, у нас есть деньги, и крыша над головой, и холодильник полный, и кладовая. Я люблю тебя, но, я не из этого мира!

– Ой ты, Господи, а я то подумала, может, чего случилось, – выдохнула она. – А можно мне вина? Тяпну бокальчик, и ты продолжишь свою сказку.

– Вина нельзя, но я могу сделать кое-что другое, – ответил Диалькин.

Тут же Урсула ощутила, как ребенок успокоился, и тепло из копчика заструилось вверх по позвоночнику к шее, разлилось по плечам и дало ощущение легкости в голове.

– Так лучше? – уточнил он.

– Рассказывай, – ответила она, откинувшись на спинку дивана.

– И так, родом я не отсюда, и обладаю талантом лечить живых существ, а иногда обращать вспять фатальные процессы в организме.

– Значит, можешь воскрешать мертвых?

– Формально, смерть процесс длительный.

– Значит, Иисус был из ваших? – спросила она и прищурилась.

– Не знаю, – произнес он и нахмурился. – Ты нарочно пытаешься меня сбить?

– Нет, это нервное, – ответила Урсула и снова погладила свой живот. – Мы все еще слегка волнуемся…

– Можно продолжать? – спросил Диалькин, подсел ближе к жене и тоже погладил ее округлый живот.

– Ну, так ведь уже начал… еще и с демонстрацией… как говорится, добивай.

– Хорошо, – произнес он, собрался с мыслями и продолжил. – И так, процесс исцеления, а тем более воскрешения, дает волновой эффект в живе и привлекает хаялетов[6], а это уже плохо. Та странная птица, что залетела в двигатель и загадочная поломка гидравлики были легкими отголосками возможного контакта с этой мерзостью[7]. Это была реакция на применение моего таланта.

– А то свечение?

– Если я применяю палу[8] в полную силу, то это видно издалека.

– Палу? – не поняла Урсула.

– Да, внутреннюю силу организма, свой собственный небольшой запас энергии и сил, – объяснил Диалькин. – В некоторых мирах это называют палой, в других жаром, где-то смагой.

– Так значит?.. – не закончила Урсула и посмотрела на свой живот.

– Я излечил тебя. Та поездка была лишь предлог, я хотел помочь в осуществлении твоей мечты, – ответил он. – Я не знал, смогу ли обойтись своими силами. Если нет, то след в живе привлек бы всю мерзость в округе.

– Мерзость?

– Кто-то называет подобных существ одержимыми, кто-то демонами, кто-то уморью. У разных народов, разные названия для этой нежити. Суть их остается неизменной – нести смерть.

– И эти, твои фокусы… – сказала Урсула, посмотрела на живот, кашлянула и продолжила: – Чудеса исцеления. Они привлекают нежить?

– Да, вместо помощи, я мог погубить нас обоих. Мои силы небезграничны и приходится подзаряжаться от живы. Лучший способ не привлекать внимание мерзости – все время двигаться. След в живе, как бы размазывается.

– Что такое жива[9]? – спросила Урсула, будто все остальное казалось простым и понятным.

– Индусы называют это праной, дыханием жизни. Некоторые здешние ученые – мировое информационное поле. В моем мире говорят поток или жива – то, что связывает все сущее во всех мирах. Энергия жизни, если кратко.

– Знаю, смотрела, – обрадовано произнесла Урсула.

– Ты о чем?

– Идем со мной, Люк, я научу тебя пользоваться силой… – ответила Урсула, имитируя густой бас и тяжелое дыхание Дарта Вейдера[10].

Диалькин пискнул, подавив смех, откашлялся и строго глянул на жену, которая долго смотрела в ответ, не понимая как реагировать. Наконец она подобрала под себя ноги, накинула на плечи легкое одеяло, хотя не замерзла и, кивнув своим мыслям, произнесла:

– Любимый приготовь нам еще чаю и расскажи все по порядку. Мне кажется, ночь будет долгой.

Когда часы на стене пробили двенадцать, Диалькин расставил на столике перед диваном кружки, заварочный чайник, хрустальную розетку с медом и маленький молочник. Он налил чай и глянул на жену, которая кивком указала на мед. Две ложечки золотого эликсира растворились в темном взваре. Он передал ей кружку, и она откинулась на подлокотник дивана в ожидании рассказа.

– Так, с чего бы начать? – пробормотал он, долил себе молока, взял кружку со стола и поднес ее к губам.

– Как и всегда, в таких случаях, с самого начала, – ответила Урсула, сделав первый глоток.

– Да… – произнес Диалькин и поставил свою кружку обратно не отхлебнув и капли. – Тогда слушай…

Так Урсула узнала, о том, кто ее муж и откуда. Про то, что мир не просто велик, а бесконечно велик и больше похож не на одинокий безграничный пузырь, а на многомерную мыльную пену. О том, что такое “жива” и о том, что способность управлять “палой” есть не у всех, и передается по наследству, но лишь на пару поколений. Диалькин рассказал и про опасность, для всех кто применяет свой талант и о том, что так было не всегда.

Он внимательно следил за тем, как меняется выражение лица супруги: сначала страх, затем растерянность, удивление и сомнение. Чувства сменяли друг друга в бурном круговороте. Если раньше он тонко ощущал, что происходит с Урсулой, то теперь маленькое чудо, что росло в ней, вносило серьезный шум в чувственный эфир. С таким эффектом он не сталкивался.

Раннее утро застало их в тишине. Диалькин, казалось, закончил свой рассказ и вопросительно смотрел на жену. В окнах тьма нехотя уступала свои права свету, природа просыпалась, рождая новые звуки, которые проникали в дом сквозь приоткрытые окна.

– Рассказывать небылицы всю ночь, это надо обладать талантом сочинителя или твоя история вовсе не придумки, – произнесла Урсула. – С другой стороны, чтобы в ложь поверили, она должна быть запредельной.

– Значит, ты мне веришь?

– После стольких лет ожидания и отчаяния, я вдруг жду ребенка. И мой теперешний муж утверждает, что это он причина такого счастья, как ни странно, – усмехнулась Урсула.

Диалькин закатил глаза, склонил голову и развел руки в стороны, словно артист, принимающий поздравления после удачного спектакля.

– Конечно, я верю тебе. Но, большая часть меня подозревает, что эта ночная сказка плод твоей бурной фантазии ученого и любителя фантастических романов.

Она качнула головой в сторону полки с книгами Шекли, Азимова, Кинга, Лема и других мастеров магии пера, которых так любил Диалькин. Немного погодя, она встала и подошла к окну, ощущая, как утренняя свежесть струится в дом сквозь приоткрытую створку. Урсула запахнула одеяло и обернулась. Диалькин стоял возле столика в нерешительности.

– И наш ребенок… – не закончила она, вопросительно глядя на мужа.

– Такой же вулх[11], как и я, – ответил Диалькин. – И скорее всего, очень талантливый.

– Значит, он сможет исцелять людей и делать все, что умеешь ты?

– Она, милая, у нас будет девочка.

– Ты и пол уже знаешь?

Он виновато улыбнулся и подошел к жене. Она отвернулась к окну. Он обнял ее, положил руки на округлый живот супруги и прошептал:

– Она будет самой красивой, доброй, умной и талантливой.

– Может, ты, и имя уже придумал? – спросила Урсула обиженным голосом, хотя он ощущал в ее сердце только радость.

– Санарита.

– Что оно означает?

– Непокорная.

За окном свет окончательно вытеснил остатки ночи за горизонт. Начинался новый день. Урсула и Диалькин еще долго стояли обнявшись. Каждый думал о своем, но их чувства объединял ребенок и его будущее.

Через месяц после этой ночи родилась девочка, которую назвали Санарита Мария Лоренте Куэста, хотя все ее стали звать Санара.

Глава 5. Поезд Москва – Пекин

Белоснежный поезд “Синяя птица” покидал депо строго четыре раза в год и принимал на борт не более ста пяти пассажиров. Его гостями становились те, кто мог выложить за билет сорок тысяч евро и более, в зависимости от комфортабельности выбранного купе. Хотя купе, больше походили на апартаменты, поскольку интерьер, удобства и сервис, предлагаемый пассажирам, соответствовал уровню самым дорогих отелей мира и мог восхитить самых взыскательных путешественников.

За годы совместной жизни Урсула привыкла к частым отлучкам мужа, и даже шутила, что он похож на орла – взмахнул крыльями, воспарил, скрылся в облаках, а спустя время вернулся с добычей в могучих когтях – и дальше шуток, не заходила. Диалькин благодарил небеса, за то, что жена не обижается на него и не пилит его за такой образ жизни, но еще больше, он благодарил супругу за ее покладистый характер. Поэтому, когда он предложил всей семье столь экстравагантное путешествие, она не спрашивала, откуда у них деньги на такое удовольствие, притом, что их обычная жизнь не блистала роскошью и чрезмерным изобилием.

Семья совершила набег на модные магазины Мадрида, где девочки зарядились позитивом и новыми нарядами перед поездкой. Урсула не понимала, что происходит, но привыкла доверять мужу. Гулять, так гулять, подумала она, и вместе с семилетней Санарой принялась паковать чемоданы.

По приезде в Москву они разместились в отеле и после трех обзорных экскурсий по столице великой России успели перезнакомиться практически со всеми будущими попутчиками. И вот тут, Урсулу охватило некоторое беспокойство, поскольку в группе путешествующих она не смогла найти ни одной собеседницы моложе шестидесяти лет, а уж тем более ровесников своей дочери. Она изредка бросала озабоченный взгляд на мужа, который непринужденно и щедро раздавал комплементы почтенным дамам и беседовал о том о сем с их кавалерами.

Лишь когда поезд покинул Ярославский вокзал, а за окном сельские пейзажи сменили мрачноватый городской антураж, Урсула смогла расслабиться и задать вопрос, который ее так волновал:

– Зачем мы здесь, милый?

– Ты отдыхать, мы работать, – ответил Диалькин, убирая на полку отобранные для чтения книги.

– Мы? – спросила Урсула, начиная подозревать неладное.

– Ты обратила внимание, кто наши соседи в этом поезде?

– Весьма состоятельные пожилые люди.

– Вот именно. Я лечу людей, а еще, я зарабатываю так деньги.

Диалькин сел на софу обшитую синим бархатом. Он смотрел на жену, словно ждал вопроса, а Урсула смотрела на него и боялась его задать, но, нетерпение взяло верх.

– Причем здесь Санара? – прошептала она, и посмотрела на дочь, которая сидела на диване у окна и изучала толстый анатомический атлас.

– Ей пора учиться управлять живой и контролировать палу, – ответил Диалькин. – И если ты помнишь, идеальный вариант чтобы использовать свой талант и никому не навредить это движения. Тут есть несколько пациентов, с которыми я договорился заранее и получил предоплату за наши услуги.

– Наши? – снова прошептала Урсула, боясь напугать дочь. – Она ребенок.

– С чего-то надо начинать. И не забывай, этот ребенок разбирается в анатомии и биологии лучше любого студента медика, и боюсь, даже некоторых практикующих врачей.

– Она не врач, ты тоже, – начала повышать голос Урсула.

Она снова перешла на шепот, потому что Санара подняла голову и вопросительно посмотрела на мать, затем положила книгу рядом с собой и перевела взгляд на отца, который покачал рукой, давая понять, что все в порядке.

– Это не игрушки, – произнесла Урсула, ощущая холодок, пробежавший по спине.

– Я в курсе. Никто и не собирался играть, мы будем помогать людям. Несложные манипуляции, затрат энергии никаких. Ну, может быть небольшие световые эффекты.

– И головная боль у окружающих?

– Неизбежные последствия искривления живы.

– А как же эти демоны, о которых ты рассказывал? – не унималась Урсула.

– Движение поезда смажет след, – улыбнулся Диалькин, понимая, что жена начала успокаиваться. – Все будет хорошо.

К сожалению, он всегда с трудом ощущал, настроение Урсулы, когда рядом находилась дочь, а значит, последние семь лет это с ним происходило чаще, чем хотелось бы. Санара спрыгнула с дивана и подошла к матери.

– Мама, я не боюсь, – произнесла она, и протянула руку.

– Я знаю, милая, – ответила та и, обхватив дочь за плечи, притянула к себе. – Все сами решили, ничего не сказали, молодцы!

Урсула поцеловала Санару в лоб, сердито глянула на мужа и покинула купе.

Вернулась она поздно вечером. Санара спала, а Диалькин нервно мерил шагами расстояние от дивана до стены и обратно. Легкий аромат спиртного следовал за Урсулой. Она посмотрела на мужа, который замер в нерешительности, не сказала ни слова, поцеловала дочь в ушко, разделась и легла спать, повернувшись лицом к стенке.

Он вышел из оцепенения, когда ее прерывистое дыхание стало ровным и глубоким. Присев на край кровати он осторожно коснулся ее затылка и ощутил нежность волос. Диалькин не мог вспомнить, когда последний раз видел жену пьяной. Он наклонился и поцеловал ее плечо, не прикрытое одеялом.

Хотя бы утром у тебя не будет болеть голова, – прошептал он и закрыл глаза, ощущая жар в ладони.

Яркий сноп света устремился в ночь из вагона спящего поезда и погас, но стук колес не смог заглушить зловещий рык во мраке леса.

Глава 6. Санара

Маленькие руки медленно ощупывали скрюченные пальцы. Сухая кожа, покрытая светло-коричневыми пятнами, напоминала старый пергамент. Вены темной паутиной исчертили руку вдоль сухих жил. Молодые ловкие пальчики мяли большую старческую руку, медленно подбираясь к запястью.

– Оно кругом, – произнесла Санара.

Она посмотрела на отца вопросительно. Диалькин утвердительно кивнул.

– Я не справлюсь, слишком много боли.

Санара перевела взгляд на благородную сеньору и уловила иронию в ответном взгляде.

– Пако, я предупреждала, – произнесла та, обращаясь к пожилому мужчине, стоявшему позади ее кресла.

Он положил крепкую руку ей на плечо, нагнулся, поцеловал ее короткие седые волосы и укоризненно посмотрел на Диалькина.

– Вы же обещали, – сказал он, достал платок и коснулся им краешка своего рта, затем с хрустом сжал в кулаке и вернул в карман.

– Я всегда держу слово, сеньор Навас, ребенку нужно учиться и вы согласились с моими условиями, – ответил Диалькин, делая пригласительный жест и указывая на кровать. – А теперь сядьте, пожалуйста, вы будете нас отвлекать.

Мужчина озадачено и нехотя присел. Он не успел понять, что произошло. Горячая рука коснулась его затылка. Он всхрапнул, его голова откинулась назад, и Диалькин осторожно уложил обмякшее тело. Пожилая сеньора смотрела на происходящее с широко раскрытыми глазами и не обратила внимания, как Санара, кряхтя, подтолкнула к креслу роскошный пуфик, обшитый красным шелком с золотой вышивкой.

– Я же предупреждала… – бурчала Санара, влезая на пуфик. – Они шарлатаны, Пако…

– Что ты делаешь, – удивилась женщина.

Санара приложила указательный пальчик к своим губам и поманила старушку. Та, не ожидая подвоха, нагнулась и тут же ощутила горячую ладошку на своем лбу.

– Ага, получилось, – произнесла Санар, наблюдая, как голова старушки мотнулась.

Тело сеньоры медленно завалилось на бок и стало сползать с кресла.

– Пап, я тетю сломала, – пискнула Санара и отскочила в сторону.

Диалькин подоспел вовремя. Он аккуратно подхватил старушку на руки и положил на кровать рядом с супругом. Санара подошла следом и встала подле отца.

– И так, что ты почувствовала?

– Если я правильно помню, ее болезнь называется ревматоидный артрит, а он неизлечим, – сказала Санара и посмотрела на отца. – Первые два раз были простыми, я даже спать не захотела, а эта сеньора… Я не смогу, лучше бы мы начали с котиков.

– Я учился долго, но, к сожалению, у тебя нет времени.

– Может, послушаем Маму, подождем, пока я вырасту, выучусь на врача, а уже потом начну колдовать помаленьку? – не отступала Санара, почесывая носик. – Боюсь я, папа, ой боюсь.

– Вспомни, как я учил тебя плавать, – произнес Диалькин и подошел к окну.

Он задернул занавеси, затем повернулся к дочери и указал на дверь купе.

– Неправильно, – ответила Санара, подошла к двери и заперла. – Детей в воду никто не бросает, без надувного круга. Это же травма на всю жизнь.

– Но плавать-то ты умеешь, – сказал Диалькин и задернул вторую штору. – Какие она слова знает, «травма»… И в кого ты такая умница?

– Мама утверждает, что в нее.

– Кто бы спорил, – усмехнулся Диалькин, возвращаясь к кровати.

Санара подошла к отцу и взяла его за пальцы. Он с любовью посмотрел на дочь и вдруг непонятно почему подумал, о том, что она никогда не капризничала, не визжала как дикий поросенок, требуя игрушку с полки магазина, или мороженое или другую сладость. В разъездах он многое пропустил и теперь жалел упущенных мгновений. Теплые мысли, пришли в неудобный момент. Он осторожно перехватил ее пальчики, и сжал маленький кулачек. Им обоим казалось, что холоднее рук в мире нет, хотя воздух вокруг начал плыть.

– Как и договаривались, правые рука и колено тебе, левые мне, – сказал Диалькин, подхватив дочь на руки.

– Ты забыл облизнуться и цокнуть языком по клыку, – произнесла она, раскинув руки. – Опускай! Я уже не маленькая.

Левая рука Санары легла поверх нежнейшей шерсти укрывающей колено сеньоры, а правая рука коснулась изуродованных болью пальцев. Она закрыла глаза и представила, что тонкие ручейки тепла из ее рук начали перетекать в женщину, лежащую перед ней. Представила, как болезнь отступает, как восстанавливаются суставы, как уходят воспаление и боль.

Вдруг, Санара осознала, что картинки из книжек, обрели реальность – живой человек превратился в сложнейший, но понятный многомерный пазл. Ручейки тепла излучаемые ее пальцами, помимо ее воли стали набирать силу, превращаясь в потоки палы.

Яркий свет вырвался сквозь прореху в занавесях, пугая случайных наблюдателей.

– Контролируй палу, Санара.

Она почувствовала слабость, в голове зашумело. Голос отца звучал издалека. Сейчас она слышала только зов, который манил, предлагал ощутить свободу, вседозволенность, недоступную простому смертному. Санара поняла, вот она – жива, дающая силу и способная отнять жизнь, закручивается вокруг нее, подпитывает и затягивает. Значит, пала на исходе.

Шум нарастал, заглушая голос отца.

На мгновение жива ослабла, и она словно выплыла на поверхность. Перед ней лежал человек, которого она исцелила, избавила от страданий и, самое главное, сделала все сама. Зов живы нахлынул с новой силой и ее охватил страх. Если она не будет сопротивляться, то растворится в нем и исчезнет – сила созидания станет силой разрушения.

На миг единственной реальностью стал водоворот, который тянул вглубь, в неизвестность. Вдруг его хватка ослабла, все затихло и ее выбросило на поверхность, словно мячик. Хватая воздух ртом, Санара осела на кровать и потеряла сознание.

Диалькин переложил дочь на небольшую кушетку и накрыл одеяльцем. Он подошел к кровати и привел в чувства сеньора Наваса. Мужчина сел, поморщился и потряс головой.

– Болит?

– Немного, – ответил мужчина и посмотрел на лежащую рядом жену.

– Как я и обещал, с вашей супругой все в порядке, – сказал Диалькин. – А ваша головная боль скоро пройдет.

Он подошел к кушетке, плотнее укутал дочь и взял на руки. Сеньор Навас встал, пошатнулся и вновь оказался на кровати. Слегка осоловелыми глазами он посмотрел на Санару.

– Что с ней?

– С ней тоже все хорошо, – ответил Диалькин, подходя к двери. – Издержки профессии, если угодно. Вам лучше, все же, отдохнуть.

– Увидимся вечером в ресторане?

– Непременно.

Дверь за гостями беззвучно закрылась.

Пако Навас сделал глубокий вдох и снова попытался встать, но слабость не отпускала. Только сейчас его взгляд упал на руку жены и, не веря глазам, он осторожно коснулся каждого пальца. Его рука погладила ее запястье. Прежнее изящество вернулось, и хотя кожа не обрела былой нежности, он точно знал, что болезнь ушла, а с ней и боль. Он замер, изучая спокойное лицо супруги. Память уносила в прошлое. Он улыбнулся, сморгнул, и одинокая слеза покатилась по его щеке.

Урсулы в купе не оказалось, когда Диалькин принес Санару, и он благодарил всех святых за это. Аккуратно переодев дочь в пижаму, он снова закутал ее в одеяло и оставил на кровати, готовясь к долгому разговору с супругой.

На разговор это походило мало, скорее шипение двух диких котов раздавалось из купе. Диалькин знал, что ближайшие часы и выстрел пушки не разбудит дочь, но внятно объяснить это жене не смог. Она начала его упрекать во всех смертных грехах, и делала это шепотом – боялась разбудить Санару. Он оправдывался и успокаивал ее и конечно тоже шепотом, хотя не мог понять почему. Вскоре накал диалога превратил шепот Урсулы в грозное шипение, на что он шипел в ответ, но как-то неуверенно, а спустя время его ответное шипение стало редким и каким-то забитым.

Урсула провела тяжелую ночь. Она засыпала ненадолго, а когда просыпалась, начинала молиться. Она ходила по купе, бросала гневные взгляды на мирно спящего мужа, подсаживалась к окну, вновь возвращалась к дочери, трогала ее прохладный лоб и теплые руки. Ей владели страх, отчаяние, и злость на Диалькина, который спокойно спал, будто, ничего не произошло, и волноваться не о чем. Лишь ближе к утру, она провалилась в сон.

Когда поезд прибыл в Новосибирск, Далькин не стал будить жену. Он объяснил сопровождающему, что на экскурсии они не пойдут по причине легкой мигрени у супруги.

Урсула проснулась, когда поезд покидал город. Она привела себя в порядок и, не зная, что делать дальше, просто устроилась у окна. Она с равнодушием наблюдала, как окраины города постепенно сменял лесной пейзаж, и нервно покусывала губу. Диалькин сидел напротив и читал книгу. Она изредка косилась на кровать, где спала дочь, переводила сердитый взгляд на мужа и снова поворачивалась к окну. Он украдкой смотрел на жену, его губ касалась печальная улыбка, и взгляд вновь возвращался к страницам книги. Конечно, она сердилась. Прошли сутки, с тех пор, как они с Санарой вернулись от четы Навас, а дочь все еще спала. Испуганной матери не объяснить, что все в порядке, никакие уговоры не помогут.

– Как ты мог, – процедила Урсула. – Взрослый человек, толкаешь свое дитя на такое. Она могла погибнуть.

– Я был рядом. С ней ничего бы не сучилось.

– А это, это, что такое. Господи! А если она не проснется?

– Милая, любимая, в сотый раз повторяю, она просто спит и скоро проснется. Ее организм должен восстановиться. Мой отец рассказывал, что после того, как я впервые погрузился в живу, проспал трое суток.

– А если она проснется и будет, потом, всю оставшуюся жизнь улыбаться и пускать слюни? Ты такой вариант обдумал, когда заставил ее лечить эту старуху? Она не ты, она из этого мира!

– Ну, посмотри, я жив и здоров.

– Жив? Возможно, – процедила Урсула. – Здоров? Ой, сомневаюсь.

– А ты жестока.

– Клянусь, если она не проснется… – скрипнула зубами Урсула, но не успела закончить.

– Что за шум, а драки нет? – раздался хриплый голос Санары.

– Котенок, – выдохнула Урсула и бросилась к дочери.

Санара пыталась выбраться из-под одеяла, ворочалась и елозила ногами, пока голые пятки не выскочили наружу. Урсула упала на кровать, сгребла дочь, прижала к груди и целовала, целовала и плакала.

– Больше никаких… – шептала она. – Больше никогда. Ты слышишь?

Санара фыркала и пищала, уворачивалась от поцелуев. Наконец, Урсула успокоилась и отпустила дочь. Диалькин сначала не понял, сама ли она пришла в чувства или ей помогла Санара, но по хитрому взгляду дочери стало ясно, что маленькая шкодница все-таки применила свой талант.

– Мам, я есть хочу.

– Конечно, котеночек, – произнесла Урсула и быстро покинула купе.

Она вскоре вернулась, а спустя минут десять в дверь постучали, и миловидная девушка в белоснежной сорочке и небесно синем жилете поставила на столик красного дерева, серебряный разнос. Она не произнесла ни слова, а просто поклонилась и исчезла, словно ее и не было. На столике остались две тарелки накрытые крышками, супница, расточающая аромат куриного бульона, салатник с нарезанными свежими овощами, большой чайник и тарелки с круассанами и вафлями.

Санара подсела к столу, с удивлением, изучая поле предстоящего боя. Ей показалось, что тарелок слишком много и они очень большие. Однако отступать она не умела, и картинно сглотнув слюну, сняла крышку с первой тарелки и звучно вдохнула тончайший аромат лосося запеченного под сыром с зеленью.

Урсула вернулась на свое место и с умилением стала наблюдать за дочерью. Диалькин делал вид, что усердно вчитывается в строки Михаила Булгакова, хотя вся семья знала, что он читал “Собачье Сердце” не один раз. Конечно же, в действительности, он украдкой следил за своими девочками.

Санара тем временем вытянула ручки вперед, пошевелила пальцами, словно разрабатывала их перед сложной операцией, взяла вилку, нож и звучно чиркнула ими друг о друга.

– Доча, ну, что ты делаешь? – прыснула Урсула.

Санара хитро глянула на мать, замахнулась и резко погрузила оба прибора в нежную рыбу. Диалькин дернулся, но не услышал звука треснувшей тарелки, словно ребенок долгое время оттачивал это движение.

– Ха, испугались? – хохотнула Санара и спокойно принялась разрезать лосося на небольшие кусочки.

Справившись с рыбой и куриным бульоном, она с грустью посмотрела на круассаны и поняла, что больше в нее не влезет. Санара откинулась на спинку стула, погладила себя по животу и посмотрела на мать.

– А можно круассаны и вафли оставят? Я вечером их съем, – сказала она и зевнула.

– Конечно, котенок, – ответила Урсула и только теперь взялась раскладывать остатки кушанья себе и мужу. – Мы их даже трогать не будем, ни крошечки, все тебе останутся.

– Клева, – сказала Санара, широко зевнула и спрыгнула со стула. – Чего-то спать хочется.

Урсула удивленно посмотрела на мужа.

– Все хорошо, – произнес Диалькин. – Поспали – поели, поели – поспали. Она входит в нормальный режим.

Санара тем временем, забралась на кровать и, как бабочка в кокон, закуталась в одеяло. Урсула покачала головой, в ее взгляде мелькнули молнии, но она промолчала. В ответ Диалькин сложил руки в мольбе, потряс ими и коснулся своего лба. Вся пантомима происходила в абсолютной тишине. Напоследок она погрозила ему пальцем и спокойно принялась за салат. Он скорчил обиженную мину, взял столовые приборы и последовал примеру супруги, прислушиваясь к мирному сопению дочери.

Ближе к обеду следующего дня в дверь купе постучали. Диалькин открыл ее и отошел в сторону. В проеме стоял подтянутый мужчина, неопределенного возраста, в сером костюме. Он опирался на черную трость. Между его пальцами блестел серебристый набалдашник.

– Вы позволите? – спросил он, по-испански, с легким акцентом и поклонился. – Меня зовут Серж Мулинье. Я ваш сосед. Вернее мы с супругой ваши соседи, но она сейчас занята и поэтому я решил зайти в гости один. Хотя ехать нам сравнительно недолго, но хорошая компания, думаю, всегда будет кстати.

Приятный баритон незваного гостя гипнотизировал. Урсула бросила взгляд на мужа и кивнула. Диалькин сделал пригласительный жест.

– Конечно, входите.

Мужчина еще раз поклонился, слегка коснулся седеющих волос и переступил порог. Он перехватил трость, и набалдашник, в виде обезьяньей головы зажимающей рот, мелькнул и исчез в другой руке. Он присел на софу и неопределенно повел рукой в сторону окна.

– Как ваши впечатления?

– По-моему, великолепно, – ответила Урсула и посмотрела на мужа. – Москва невероятный город, да и другие города обладают колоритом и самобытностью, в Европе все по-другому, и эти пейзажи…

Диалькин утвердительно закивал, вполглаза изучая гостя.

– Полностью с вами согласен!

– А как вам люди? Как вам русские?

– Очень приветливые и улыбчивые люди, – ответила Урсула и снова глянула на мужа, который закивал и даже хмыкнул в подтверждение ее слов.

Он все еще продолжал изучать гостя, словно перед ним сидел не человек, а некая загадка.

– Ох, извините меня, – произнес Серж, приподнимаясь. – В гости и без подарка, не по-русски. Я сейчас.

Он скрылся за дверью, а через минуту вновь появился, неся небольшую баночку. Он поставил ее на стол и открыл крышку. Это оказалось малиновое варенье.

– Домашнее, пробуйте. Моя супруга делает его сама. Взяли в дорогу парочку, так на всякий случай. Все только натуральное.

Дверь купе вновь распахнулась и на пороге появилась изящная женщина, похоже, ровесница незваного гостя. Ее пышные рыжие волосы, убранные просто и со вкусом, пронизывали едва заметные нити седины. Облаченная в безупречный брючный костюм бордового цвета она чем-то напоминала Сержа.

– А вот и мой ангел! Мари это наши соседи, – произнес гость, и звучно ударил себя по лбу. – Забыл, как их зовут. Вот она старость.

Он виновато улыбнулся, глядя на вошедшую.

– Какая старость, тебе нет и шестидесяти. Ты меня еще старухой назови.

– Что ты, душа моя, я не могу рисковать остатками здоровья.

Серж деланно нахмурился и перебросил трость из руки в руку. Женщина укоризненно покачала головой, повернулась к Урсуле и улыбнулась.

– Надеюсь, мой муж, в пылу знакомства, не забыл представиться?

– О нет, что вы, – ответила Урсула, улыбнулась в ответ, и бросила взгляд на Сержа, который с видом обиженного ребенка, большим пальцем, натирал набалдашник трости. – Меня зовут Урсула, а это мой муж Диалькин.

– А меня зовут Мари, – произнесла гостья. – А где ваша дочь? Милая девчушка, пару дней назад, она посоветовала мне бросить курить, иначе рак легких меня погубит.

– Сказала, что пошла брать уроки кулинарного искусства у здешнего повара.

– Какая прелесть. Серж, ты согласен?

– Однозначно, талантливый ребенок, – ответил мужчина и посмотрел на Диалькина.

– Урсула, вы знаете, мы с мужем сегодня вечером собираемся в вагон-ресторан. Поможете подобрать наряд?

Мари слегка сдвинулась в сторону, как бы приглашая новую знакомую идти за собой. Урсула неуверенно посмотрела на мужа и, получив одобрительный кивок, пошла к двери. Когда женщины скрылись, Диалькин вопросительно глянул на гостя. Серж покачал головой и улыбнулся.

– Нас прислал Гроссмейстер, – произнес он. – Мы наблюдаем за вами, конечно, вы знаете об этом.

– Знаю, – ответил Диалькин, подходя к столу и поворачиваясь к гостю. – Если вы снова с вашим предложением, я как обычно откажусь.

– О нет. Дело в том, что пока вы мотались по миру один, все было просто. Вы взрослый человек, обладаете достаточным опытом и знаниями, чтобы контролировать палу и не привлекать к себе мерзость. Но, вы взялись обучать дочь! Сами, на открытом пространстве, без поддержки.

– Мы движемся, этого достаточно.

– Вы хоть представляете, какую толпу хаялетов собрали вдоль железной дороги? У ребенка нет опыта! Она как манок для всей мерзости в округе и не только. Она не умеет себя контролировать и может совершить ошибку, даже не зная об этом, и тогда пострадают люди.

– Что вам нужно?

– Ничего нам не нужно. Нас прислали вас подстраховать, на всякий случай, и похоже, правильно сделали. Вы совершенно потеряли нюх на опасность, уважаемый сеньор Лоренте.

– Что вы намерены делать? – спросил Диалькин, тяжело вздохнул и присел на кресло.

– Я уже сказал, сопровождать и подстраховывать. По-этому, давайте, при вашей семье будем вести себя как старые приятели и не станем волновать ни вашу жену, ни вашу дочь. Договорились?

– Хорошо, – ответил Диалькин и посмотрел в окно.

– Я надеюсь, вы и ваша семья присоединитесь к нам сегодня вечером в ресторане?

– Конечно, – ответил Диалькин, продолжая смотреть в окно.

– Не провожайте, выход я найду, – усмехнулся Серж и вышел из купе.

Дверь за ним закрылась, тихо щелкнув замком.

Глава 7. Последняя остановка

Белоснежный поезд, с синей птицей на головном локомотиве, остановился на старом полустанке рано утром, когда многие пассажиры еще спали. Из окон открывался вид на чудесную бухту, каменистые берега которой омывали холодные воды великого озера Байкал. Из поезда, словно муравьи, высыпал обслуживающий персонал и бойко стал возводить тенты, устанавливать переносные столы и стулья, размещать мангалы и прочие блага цивилизации, для удобства гостей поезда. Предстоящий день сулил незабываемый отдых на открытом воздухе, и конечно, пассажиров ждала дегустация блюд местной кухни.

Санара встала раньше родителей и, увидев в окно, что происходит, стала их будить. Ощущение праздника мгновенно наполнило ее. Хотя раньше поезд делал остановки в крупных городах и пешие экскурсии по знатным местам позволяли размять ноги, но дикая природа и бескрайняя водная гладь манили сильнее всего на свете. Она, маленькой обезьянкой, прыгала по купе, то к шкафам с одеждой, то к чемоданам, подбирала наряд и обувку для отдыха на природе, и не забывала то и дело, стаскивать с родителей одеяло.

Радостная Урсула тормошила мужа, который прошлую ночь спал плохо и большую часть времени провел сидя у окна, размышляя над сложившейся ситуацией. Он кое-как проснулся, а когда закончил умываться и бриться, семя уже ждала его в полной готовности, сидя на кушетке возле двери.

– Чего же вы меня ждете, цветики мои, я еще долго буду возиться, – произнес он, выглянув из душевой комнаты. – Идите, идите, природа зовет.

Тут в дверь постучали. Санара бросилась открывать, не обращая внимания на отца, который благоразумно скрылся в душевой. Спустя мгновение он услышал знакомые голоса.

– Вы уже готовы? – спросила Мари, заглядывая через порог.

– Только мы, – ответила Санара, проталкиваясь из купе. – А папа все проспал.

– Ну, ничего, мы пока с вами прогуляемся, – пророкотал Серж. – Погода-то какая!

Диалькин дождался, когда щелкнул дверной замок, и все стихло.

Поезд пустел и уже ближе к одиннадцати часам окна вагонов одиноко смотрели вдаль. Кто-то из пассажиров гулял по берегу. Кому-то больше приглянулся прибрежный лес. Но, основная масса отдыхающих собралась в импровизированной зоне отдыха, разбившись на группы и что-то оживленно обсуждая. Люди фотографировались, пробовали легкие закуски и ожидали основное угощение, которое шкварчало на мангалах и жаровнях, расточая призывный аромат.

Урсула болтала с Мари, наслаждаясь свежестью утра. Диалькин быстро нашел их и узнал, что Санара ушла к воде вместе с Сержем. Он знал, что рядом с этим мужчиной, она в безопасности, но злость на то, что за него все решили, накатывала с новой силой. Возможно, он поступил самоуверенно и подверг семью опасности, но ведь ничего не случилось это главное.

Подойдя к воде, он повертел головой, но заметил лишь несколько отдыхающих, которые мирно бродили по берегу, щелкали фотокамерами, да изредка кидали камушки в озеро. Вдруг вдалеке он заметил бегущего Сержа и бросился на встречу.

– Что произошло? Где Санара?

– Она нашла раненую чайку и хотела ей помочь, – ответил Серж, чуть сбив дыхание. – Я попросил ее этого не делать, и она вроде бы согласилась.

– И что, где она, почему вы здесь?

– Маленький чертенок умеет отвлекать внимание. Куда она делась, я не понял, но решил, что она побежала вдоль берега, – произнес Серж, обернулся и указал направление. – Мы были там. Вы ее видели?

Диалькин отрицательно покачал головой.

– Значит, придется вернуться.

Тут сквозь листву прибрежных деревьев прорвались лучи яркого света. Спустя мгновение в отдалении раздался рев, и едва различимый шум. Мужчины бросились туда, где, по их мнению, находилась Санара. Они не ошиблись. Она выбежала им на встречу, с радостным криком отпуская чайку.

Когда птица взмыла в небо, Санару настигла расплата за доброту. Она увидела бегущих к ней взрослых, и сразу почувствовала сонливость. Она вяло помахала им, опускаясь на колени, не в силах справиться с подступившей слабостью. Даже испуганные глаза отца и озабоченное лицо синьора Мулинье не смогли удержать ее у границы бытия. Санара закрыла глаза и повалилась на землю.

Диалькин слышал едва различимый шум где-то впереди, хотя, казалось, лес оставался безмятежным. Ощущение опасности овладело им неожиданно и стало неуклонно нарастать. Он подхватил дочь на руки и быстро побежал в сторону стоянки поезда. Серж обогнал их, по-молодецки набирая скорость.

– Надо предупредить охрану и увозить людей, как можно быстрее.

Диалькин молча бежал следом. Он пытался ускорить бег и не сбить дыхание. Единственное о чем он думал в этот момент – успеют ли они убежать.

На поляне, где разместились отдыхающие, царила благодать и только у самого поезда трое мужчин и две женщины о чем-то оживленно спорили, вызывая вялый интерес у собравшейся публики. Мало ли, что может быть, перепили немного, с кем не бывает. Серж уговаривал начальника поезда и руководителя службы охраны начать срочную эвакуацию, ссылаясь на то, что надвигается буря. Ему вторила Мари. Им возражали, объясняя, что синоптики дали точный прогноз на весь день и никакой бури не предвидится.

Диалькин вбежал на поляну и кинулся к жене. Она пыталась успокоить Сержа и Мари. До вагона оставалось метров двадцать, когда Диалькин споткнулся и едва не упал. Он замедлил бег и тут воздух сотряс мощный удар. Стекла вагона, у которого стояли спорщики, разлетелись мерцающим фейерверком. Люди едва успели присесть и накрыться руками. В этот миг на крышу вагона запрыгнуло нечто.

Жук, похожий на гигантского богомола десяти футов ростом, перебирал четырьмя лапами, с лязгом проминая металл крыши. Клешни по бокам изредка пощелкивали, но самыми страшными казались передние серповидные лапы. Он развел их в стороны, озирая недоумевающих туристов. Жук заверещал и щелкнул клешнями так, что над поляной пронесся ветерок.

И тут началась паника.

Серж потянул женщин под вагон и в этот момент богомол спрыгнул вниз. Одна из его ног разорвала тело начальника поезда и пригвоздила к земле останки. Охранник, не понимая, что делает, выхватил тазер и выстрелил в бестию. Контакты отскочили от панциря и разлетелись в разные стороны, увлекая за собой тонкие металлические провода. Богомол развернулся и одним ударом отшвырнул мужчину. Раздался глухой удар и тело бедняги, словно тряпичная кукла, свалилось у колес вагона.

Диалькин молча стоял напротив ужасной твари не зная, что делать, а в это время за спиной раздавались вопли и рев. Но, это уже была не паника престарелых миллионеров – на поляну со всех сторон рвалась смерь, в облике тварей, которых мало кто видел в этом мире.

Богомол медленно наступал, изредка оглашая округу стрекотом. Диалькин, на каждый шаг противника к нему, делал небольшой отступ назад, крепче прижимая к себе спящую Санару. Он не хотел оглядываться, и только по звукам догадывался, что происходит позади. Над поляной раздались выстрелы, а вслед за ними лязгнули сцепки вагонов. Колеса чиркнули по рельсам.

Жук задрожал всем телом, занес саблевидные лапы и сделал пару быстрых шагов вперед. Диалькин снова отступил и слегка повернулся, закрывая собой Санару. Он услышал крик Урсулы, а вслед за ним шипящая огненная змейка петлей обвила тело богомола. Чудовище замерло, резко повернуло голову, будто на шарнире и присело на задние лапы. Жуткий трескучий визг пронесся над поляной, когда тело твари, словно молодое деревце, переломилось в объятиях огненного лассо.

– Быстрее в вагон, – раздался крик Мари.

Она как заправский ковбой, ловко поддернула огненный хлыст к себе, и тот, теряя яркость, волнами опустился к ее ногам. С последним завитком, с хлыста слетели искры, и он погас. Мари быстрым движением скрутила хлыст.

– Санара, – прокричала Урсула и устремилась к мужу.

– Куда, стойте!

Мари схватила обезумевшую от ужаса мать, но не смогла удержать и кинулась следом, понимая, что поезд начал движение, и возможно, они не успеют запрыгнуть даже в последний вагон. Диалькин обежал поверженное чудовище и, когда передал Санару в руки Урсулы, неожиданно почувствовал удар в спину.

Боль пришла мгновение спустя.

Урсула ойкнула и отшатнулась. Красные капли брызнули на белые джинсы Санары и ее светло-бежевое платье. Из груди Диалькина торчало острие саблевидной лапы чудовища. Он захрипел, оседая. Его взгляд терял осмысленность. Из последних сил он прошептал:

– Спасай дочь!

Диалькин обеими руками ухватил торчащее из груди острие и стал отступать, волоча за собой бьющегося в ярости разорванного жука. Чудовище клешнями загребало землю, а второй саблевидной лапой пыталось дотянуться до Урсулы. Богомол заверещал и все мерзкие твари, что собрались на поляне, как по команде, замерли и повернули головы в сторону выживших, а затем, не торопясь, ступая по останкам своих жертв, двинулись к вагону.

– Диалькин, – шептала Урсула, не осмеливаясь подойти к мужу.

Тот отступал в сторону разрушенного туристического лагеря, волочил жука за собой, и что-то бормотал. Шея Диалькина начала светиться, а бормотание становилось громче. Он раскинул руки в стороны, и они резко вспыхнули белым пламенем. С пылающих пальцев на землю с шипением стали падать огненные капли, которые сжигали траву и заставляли дымиться землю. Жук заверещал и задергался, уже не пытаясь сопротивляться или нападать. Лапа, воткнутая в спину Диалькина, почернела и осыпалась мелким пеплом, казалось, чудовище сгорает изнутри.

Вся мерзость, что смело наступала на остатки выживших секунду назад, зафыркала, заурчала и стала отступать, некоторые бросились прочь, не дожидаясь финала.

Мари поняла, что происходит, схватила обезумевшую от горя Урсулу за плечо и потянула к поезду.

– Быстрее, он спасает нас! – прокричала Мари. – Уходим. Он выпускает палу!

Урсула, как во сне, повернулась и побежала. Вот и поезд. Она видела, как Серж помог Мари запрыгнуть в вагон и тянет руку к ней. Но бежать с ребенком на руках и постоянно оглядываться непросто. Она поняла, что не успевает, и рванулась из последних сил. У самого вагона она подбросила Санару, и крепкая мужская рука ухватила воротник детской курточки. Когда дочь исчезла в дверном проеме, она замедлила бег и, тяжело втянув воздух, распласталась по насыпи.

Урсула слышала крик Сержа и ощущала боль в разбитых коленях и руках. Она поднялась, и ее охватило странное безразличие, которое сменили видения страшных бестий и ощущение безумного абсурда. Кошмар казался реальным, а в другой миг странным и далеким. Непонимание происходящего, страх, и скорость, с которой все случилось, погрузили ее в болото безумия.

“Нужно только дойти до Диалькина, взять его за руку и все закончится. Он может все, он мой мужчина, он мой любимый, он бог огня” – крутилось в ее голове.

Последний вагон громыхнул колесами. Она посмотрела ему вслед и пошла в сторону поляны, чувствуя на лице волны тепла. Каждый волосок на голове ощущал дуновение жаркого потока, кожу покрыли мурашки. Она видела охваченную белым сиянием фигуру с раскинутыми в стороны руками, которая теперь походила на огненный крест. Словно подгоняемые ударами сердца, свет и жар волнами растекались по округе.

– Я с тобой, любимый, – прошептала она и погрузилась в сияние.

Огненный купол вырос над бухтой, осветив берега озера на многие километры.

– Где Урсула? – спросила Мари.

Она приняла Санару из рук мужа и отнесла в ближайшее купе. Она надеялась, что мать девочки успела запрыгнуть в поезд. Серж все еще стоял в проеме двери, наблюдая за тем, что происходит за последним вагоном.

– Она решила остаться, – ответил он, глухим голосом.

– Что ты делаешь? Закрой дверь!

– Пытаюсь понять, ждать ли нам еще гостей.

– Диалькин читал прощальную молитву своего народа, – произнесла Мари, оттирая мужа от двери и закрывая ее. – Хочешь ослепнуть?

– Ох, ты… – произнес Серж, но звуки хлопнувшей двери и резко опущенной шторы заглушили последние слово.

В этот миг, мир, словно замер, наступила тишина, а потом яркий свет стал рваться сквозь все щели. Поезд ощутимо тряхнуло, заскрежетала сталь, а когда все кончилось, остался лишь перестук колес и ощущение движения. Казалось, поезд не пострадал.

Серж открыл дверь, выглянул наружу, а через секунду звучно хмыкнул и обернулся к жене.

– Теперь этот вагон предпоследний, – сказал он и прикрыл дверь. – Значит, наш друг выпустил “лютую палу” [12] и вместе с собой сжег все вокруг.

– Что там? – спросила Мари.

– Думаю, в радиусе полумили от проклятой стоянки сейчас выжженная земля, – сказал Серж и тяжело вздохнул. – Надеюсь, он всех забрал с собой, как и хотел.

– Значит, мы оторвались?

– Не знаю. Успокоимся, когда вернемся домой.

Он по-стариковски крякнул и присел, опираясь спиной на стену. Мари присела рядом и коснулась его руки. Он поднял на жену тяжелый взгляд.

– Нам придется как-то все объяснить девочке, и я не знаю, что говорить.

– Придумаем что-нибудь, – ответила она, потом крепко сжала его руку. – Только не вздумай говорить ей о том, что если бы не ее доброта и эта дурацкая птица, возможно, ничего бы не случилось.

– Хорошо, – ответил он, поднимаясь. – Схожу вызову Дабса. Нам тут уже нечего делать.

Глава 8. Малкольм

Перед летними каникулами Джеймс объявил семейству, что их пригласил в гости его старый друг из Канады. Саймон Суимворлд работал егерем в одном из национальных парков в Британской Колумбии. Что оказалось весьма кстати, ведь Джеймс давно обещал семье устроить “Большой” поход на природу.

– Представьте себе! Несколько дней наедине с природой. Тишина. Только шум ветра в деревьях, шум воды в ручьях, пение птиц, чистый воздух и никакой мобильной связи, – говорил он вдохновенно, глядя на жену и детей.

О том, что спутниковый телефон будет лежать в рюкзаке, он умолчал.

“Да. Еще сырость, насекомые разные, комары. Вместо туалета ямка в земле. И трава щекочет твои румяные ягодицы” – думал Малкольм.

Ему нравился отдых на природе, но отсутствие определенных удобств, выводило из себя. Он любил слушать рассказы отца по вечерам, у костра или камина, но не любил когда шел дождь. Он любил аромат и вкус еды приготовленной на костре, но не любил мыть посуду после.

– Как мыть тарелку без приличного напора воды? – спрашивал он маму.

– Хорошо, что у нас нет посудомоечной машины, – говорила она. – Боюсь даже подумать, какие вопросы ты бы задавал.

И все же, Малкольм любил путешествовать и радовался любой поездке. В долгом перелете через Атлантический океан, каждый, развлекался, как мог. Джеймс и Малкольм играли в шахматы, Джиллиан большую часть полета проспала, а Оливия читала Уильяма Голдинга[13].

Саймон встретил их в городе Принц-Джордж. Стоуны переночевали у него дома и познакомились с его семьей. Утром следующего дня, взяв необходимое снаряжение, Саймон отвез гостей в лес. Маршрут тщательно выбрали еще вечером, сюрпризов не предвиделось. С легким сердцем друзья расстались на берегу реки у самого леса и договорились встретиться через неделю.

Впереди ждал лес и приключения.

– Малкольм, куда теперь? – обратился к сыну Джеймс.

Мальчик изучил еще раз карту, бросил взгляд на компас в наручных часах и указал направление.

– Джиллиан, ты согласна?

Джиллиан подошла к брату, и они начали шушукаться. Она достала компас с линейкой. Легкий шепот перешел в спор. Спустя минуту они оба повернулись к отцу.

– Туда, – проговорил Малкольм, указывая в прежнем направлении.

– Туда, – сказала Джиллиан, указывая чуть в сторону.

Она продолжала крутить карту и компас. Джеймс улыбнулся, подошел к дочери, взял карту и он повернул компас в нужном направлении.

– Смотри внимательно.

Он повторил действия. Малкольм наблюдал за отцом.

– Понятно?

Ребята согласно кивнули.

– Способность определить, где вы находитесь и куда идти, может спасти вам жизнь.

– Мы живем в городе, – пробурчала Джиллиан.

Джеймс ничего не ответил. Он посмотрел на жену, которая ковыряла землю трекинговой палкой. Мужчина кашлянул. Оливия посмотрела на мужа. Тот поднял брови, поджал губы и качнул головой в сторону дочери.

– Да, – протяжно, сказала Оливия.

– Что да? – не поняла Джиллиан.

– Мужчины вечно все усложняют. Веди нас, великий следопыт.

Джиллиан засмеялась. Джеймс вздохнул и пошел в сторону леса.

– Не отставайте, – крикнул он.

Стоуны выбрались на тропу, ведущую вглубь зеленой чащобы. Свежий воздух одурманивал. Они шли не спеша, и перебрасывались короткими фразами, слушая звуки леса. Изредка Оливия звала мужа, они останавливались, и она щелкала затвором фотоаппарата. Она любила смотреть на мир сквозь объектив. В городе ее привлекали старые дома и люди, в лесу же интересные кадры встречались на каждом шагу. За два дня пешего перехода она успела сделать более пятисот снимков, удаляя неудачные сразу и без раздумий.

К середине третьего дня семья вышла на берег озера. Безветренная погода превратила водную гладь в зеркало. Редкие облака и противоположный берег, поросший густым ельником, отражались в воде. Казалось, недвижная гладь разделяет два мира – один реальный, а другой волшебный, готовый исчезнуть, стоит подуть ветерку. Фотоаппарат заверещал, засылая в память кадр за кадром.

– Где обещанная поляна с удобствами? – спросила Джиллиан.

– Мы промахнулись, – ответил Малкольм, изучая карту. – Немного…

– Не мы, а он, – уточнила Джиллиан, нахмурив брови.

– Да, мы немного промахнулись, – сказал Джеймс и пошел вдоль берега, раздвигая ветки руками. – Нам туда.

Джиллиан продолжала ворчать. Вскоре семья вышла к долгожданной поляне.

– Ну, вот мы и пришли, – сказал глава семейства и сбросил рюкзак на землю.

– Но тут же все заросло, – сказала Джиллиан, осматривая поляну.

– Есть вариант на том берегу, – проговорил Джеймс. – Но это еще полдня пути.

– Там песчаный пляж? – уточнила она.

– Нет.

– Там домики для отдыха?

– Нет.

– А что тогда там? – не унималась Джиллиан.

– Там другой берег прекрасного лесного озера, если тебе не нравится этот.

Она прорычала и сняла рюкзак. До конца дня они обустраивали стоянку. Собирали сухие ветки, рыли яму под костер, устанавливали палатки и готовили ужин. Джеймс хозяйничал у костра, его фирменным блюдом считались каши. В котелке томилась чечевица с тушеной говядиной. Запах дыма, ароматы леса и непривычная работа нагоняли хороший аппетит.

Стоуны сидели вокруг костра. Джеймс изредка помешивал варево, от которого медленно поднимался пар.

– Пап, расскажи что-нибудь? – попросила Джиллиан.

– Страшное?

– Что-нибудь интересное.

– Ладно. Вы знаете, что в это озеро много лет назад упал метеорит. Вернее так, когда-то, этого озера вообще не было. Давным-давно в этот чудесный лес упал метеорит. На месте кратера появилось озеро. Оно имеет дурную славу среди местных жителей.

Джиллиан подсела поближе к матери и прижалась.

– Джеймс, не пугай детей, – проговорила Оливия.

– Продолжай пап, – с интересом перебил ее Малкольм. – Ну, интересно же, мам!

Джеймс посмотрел на дочь, которая закивала головой и обхватила руку матери.

– Говорят, что в его окрестностях пропадают люди. Пропадают они не бесследно, иногда они возвращаются. Последний случай произошел недавно. Местная жительница, пропавшая восемь лет назад, вышла из озера в лагерь охотников.

Она рассказала, что отдыхала с семьей на берегу озера. Решила покататься с ребенком на лодке, пока муж занимался приготовлением ухи. Женщина не помнит, как оказалась в воде. Когда она вынырнула, не было ни лодки, ни ребенка, ни мужа, ни ухи. Зато на берегу были пьяненькие охотники, которые удивились, когда на берег вышла женщина, испуганная и злая. Она громко ругалась и звала, своего мужа Гарри и их дочь Салли.

– Хорошо, что у нас лодки нет, – проговорила Джиллиан.

– Да. Это хорошо, – подтвердил отец. – Ты, моя принцесса, до сих пор не умеешь плавать.

– Интересная история, – задумчиво, проговорил Малкольм.

– Саймон эту историю рассказывает интереснее и смешнее. Он был одним из этих охотников, – сказал Джеймс.

– Дай угадаю, именно здесь и была их стоянка, – проговорил Малкольм.

Джеймс загадочно молчал и помешивал в котелке деревянной ложкой.

– Вот и каша готова, – сказал он. – Кто первый на пробу?

– Я, – проговорил Малкольм, протягивая неглубокую тарелку.

Он любил еду, приготовленную на костре, особенно чечевичную кашу с тушеным мясом.

– Еще историю, пап, – попросила Джиллиан, дуя на ложку с кашей.

– Ну, что же, теперь страшную историю расскажу, – ответил Джеймс. – Очень страшную!

Котелок постепенно опустел, а истории нагнали должного страха. Солнце уже давно скрылось за деревьями и семья начала приготовления ко сну, хотя спать не хотелось. Ночь несла новые звуки; блеск луны рождал зловещие тени. Малкольм и Джиллиан продолжили пугать друг друга страшилками в палатке. Они спорили, кто из них боится сильнее и кто первым уснет. Уснули они почти одновременно.

Утром следующего дня Малкольм проснулся первым. Он не стал никого будить, осторожно выбрался из палатки и умылся на берегу. Ночью прошел легкий дождь. Теплая вода, словно парное молоко, обволакивала негой, дышала туманом, пряча деревья на противоположном берегу. Солнце еще не взошло, но уже светало.

Малкольм, не снимая шорт, зашел в воду по пояс, сделал пару глубоких вдохов и нырнул. Вода приняла его в объятья, давая ощущение тепла, безопасности и свободы, она струилась вдоль тела, лаская и давая силу. Малкольм вынырнул.

Туман накрывал белым куполом.

Набрав в грудь воздуха, Малкольм раскинул руки и расслабился. Вода подхватила его и, медленно вращая, куда-то понесла. Он смотрел в темно-синее небо. В вышине, над озером, кружила птица. Вскоре он почувствовал, как его спину стали щекотать растения, что росли в воде у берега.

“Вот мы и дома” – подумал он.

Ноги коснулись илистого дна, покрытого густыми водорослями. Он вышел на берег. Лагерь лежал в легкой дымке, тих и спокоен. Малкольм осторожно подошел к палатке, из которой выглянула Джиллиан.

– Ты где был? – прошептала она.

– Купался. Вода просто супер.

Малкольм достал сухие шоры и переоделся за палаткой.

– Давай сделаем родителям сюрприз. Я вчера набрала душистых трав, заварим ароматный чай, – окликнула его Джиллиан.

– Я развожу костер, – сказал Малкольм. – Принесешь воды?

– Да.

Она взяла походный чайник и пошла к озеру.

– Осторожнее, туман. Озеро опасное. Можешь не вернуться.

– Очень смешно.

Малкольм подошел к кострищу. Заготовленные вечером дрова забыли накрыть брезентом. Ночной дождь напитал их влагой, сделав непригодными для быстрого розжига. Он достал нож и стал осторожно обтесывать полешки, надеясь, что дрова не успели полностью вымокнуть. Первая попытка развести огонь окончилась ничем.

Вдруг со стороны озера раздался приглушенный вопль. Малкольм, не выпуская из рук заточенного кола и ножа, бросился к берегу. Джиллиан стояла у воды, тихонько ругаясь и отряхиваясь.

– Ты чего? – спросил Малкольм.

– А ты чего? – спросила Джиллиан, указывая на кол в руке брата. – Вампиров здесь нет.

– Ты чего визжала?

Джиллиан показала на здоровущую жабу, которая сидела неподвижно на берегу.

– Она так неожиданно выпрыгнула из воды.

– Понятно. А я не могу костер развести. У каждого свои проблемы…

– Ничего ты не можешь без моей помощи.

– Дрова мокрые, вот и не загораются.

– Не мучайся, Мэл, я принесу жидкость для разведения костра.

Джиллиан уже собралась уходить.

– Чтобы ты делала, если бы не было у нас этой жидкости?

– Вечно ты все усложняешь.

– Нам некуда спешить.

– Может быть, тебе и нет, а я есть хочу.

– Плакса!

– Вредина!

Ребята вернулись к кострищу. Малкольм хотел развести костер сам, без посторонней помощи и уже начинал злиться.

– Ладно, неси эту жидкость для разжигания костров.

Он стоял в ожидании сестры и сжимал в кулаке заточенный деревянный кол. Джиллиан не появлялась. Он стал строгать деревяшку в груду сваленных веток, представляя, как бросает в дрова одну большую спичку за другой, и костер разгорается; огонь иссушает промокшую древесину; вода с шипением испаряется. Хрустя страшными клыками, огонь начинает пожирать сучья и ветки.

Малкольм практически видел эту картину.

Вдруг, видение исчезло, а дрова вспыхнули так, словно на них плеснули напалмом. Жар коснулся кожи. Малкольм отступил, споткнулся о лежащее рядом бревно, упал и ударился о старый пень. Когда он открыл глаза, над ним стояла Джиллиан с маленьким баллоном горючей жидкости.

– Что произошло? – спросил он.

– Я не знаю, – ответила она удивленно. – Я пришла, ты лежишь, а костер дымится

– Мне показалось, что ты тихо подкралась и брызнула на дрова эту адову смесь, – проговорил Малкольм, трогая затылок и ощущая, как немеют руки.

– Нет, как ты мог так подумать, – ответила Джиллиан.

Малкольм посмотрел на костер, который успел прогореть, красные угли просили еще веток.

– Тебя долго не было? – спросил он

– Я не хотела папу с мамой будить. Папа ноги сложил на сумку, в которой этот баллон лежал, – ответила она, глядя на догорающий костер. – Как у тебя это получилось?