Крылатая рать бесплатное чтение

«Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий»

(В. Высоцкий)

Глава первая. Тот, кто дарил цветы

Вчера она узнала, что его больше нет. Она не стала уточнять, как именно это случилось. Подробности гибели Саши – мелочи, не имеющие смысла. Даже если знать, как это было – ведь не изменить! Не вернет его это. И без того, имея слишком живое воображение, Оля представляла ужасные картины – сцены Сашиной смерти, – и ее бил озноб. Как только она смогла сдержаться тогда? – не заплакала даже…

Вся ее жизнь была – он. А теперь его не стало. Оля чувствовала себя опустошенной. Вот уже больше часа она стояла у окна. На улице хлестал дождь, стучал по крышам, струйками стекал по стеклу. Она стояла в оцепенении, мысли ее были отрывистыми, бессвязными и какими-то потрепанными. Думала ни о чем, смотрела в никуда и не видела ничего. Слез не было.

Сейчас многие не возвращались «из армии». Но Оля почему-то никогда не думала, что это может случиться с Сашей. Оля думала, что он уже дома, уже несколько месяцев дома, и недоумевала только: почему он не пытается встретиться с ней, неужели разлюбил?.. Находились какие-то причины, придумывались объяснения… она лгала себе. А вот теперь – страшная правда. Причина одна только была: он не мог прийти, не мог позвонить – просто его не было больше… Его не было больше ни у кого. Его не будет больше у нее…

Она слышала в «Новостях» о жертвах этой войны, слышала Плач Матери (у ее соседки война унесла сына). Все это была чужая боль, она не разрывала сердца, не грызла душу. Война – это было где-то далеко, она не мешала Оле жить. А для Саши война стала ужасной реальностью. Последней реальностью.

Теперь война стала своей болью и для Оли. Как она будет жить теперь, когда у нее нет его?

Несколько лет назад ей было все равно, есть ли он. Это ему было не все равно. Казалось, он не мог без нее даже дышать. Куда бы она ни шла – чувствовала на себе его взгляд. В его глазах было столько боли, что у нее порой тоже сжималось сердце. От этого взгляда было не по себе.

Он часто дарил ей цветы. Сначала ей было это приятно, но потом быстро надоело. Она забывала их на парте в классе, на скамейке в парке, отдавала подругам. Он видел это, но продолжал приносить ей букеты, провожал после школы, ждал у подъезда, решал за нее контрольные и писал сочинения, носил ее лыжи на уроках физкультуры. И смотрел на нее преданными глазами, из которых сочилась боль.

Он сделал бы для нее все. Каким-то своим женским загадочным чутьем она знала это наверняка. Но ей не нужно было, не хотелось совсем, чтобы он что-то делал для нее. Мужчина ее мечты был совсем непохож на Сашу. Разве она была в этом виновата?

Мужчина ее мечты не был похож на Сашу. Не был он похож и на рыжего музыканта, и на белокурого спортсмена, и на других парней, с которыми Оля крутила романы, и из-за которых Саша провел десятки бессонных ночей. Никто не знал, что она страшно, безумно, до слез любила своего отчима. Может быть, почти так же страшно и безумно, как ее любил Саша.

Никто не знал, что Оля страшно и безумно любит Валерия Степановича. Не знал этого и Саша. Не знал, но, может быть, догадывался. Слишком хорошо знал Саша Олю.

Хорошо знал Саша Олю. И понимал, конечно, что так же, как и на него, ей глубоко наплевать и на конопатого музыканта, и на белобрысого футболиста, и на других ребят, с которыми она крутила романы. Как ему было не догадаться, что Оля любит Валерия Степановича, если видел он, как смотрела она на отчима своими большими глазами, и даже за ее ресницами не могла спрятаться отчаянная боль.

А потом, когда Саши уже не было в этом городе, а, может быть, и совсем уже нигде не было, об этом узнали другие. Тогда уже Оля не могла прятать свой страшный, излучающий боль взгляд. Но никто не сказал ей, что во взгляде Валерия Степановича нет и отблеска этой сказочной боли, сладостной муки – неизбежной спутницы всепоглощающей страсти.

Все началось в тот день, когда Оле исполнилось восемнадцать. У мамы было дежурство. Гости уже разошлись. Они сидели с Валерием Степановичем на кухне и допивали вино. И ей показалось, что сегодня можно все…

А потом ей было стыдно: стыдно перед ним, стыдно перед мамой, стыдно перед собой…

Раньше ей нравилось выходить на улицу с отчимом вдвоем – теперь она избегала появляться с ним рядом. И боялась, как бы кто не догадался, что между ними произошло.

Она знала одно лекарство против страха: то, что произошло – уже не страшно, оно уже не может произойти, нагрянуть неожиданно, оглушить, ударить в спину…

И она решилась: надо раскрыть карты. Пускай все узнают, что они – любовники. Лучше пережить все зараз, чем мучиться долго-долго.

Она сказала об этом Лерику. И это стало причиной жуткой ссоры. Он называл ее «дурой» и «маленькой стервой», «гюрзой» и «истеричкой». Она кричала, обзывалась, просила, угрожала, рыдала, рвала фотографии… Он ушел, хлопнув дверью, и не приходил до утра. Оля долго плакала, успокаивалась ненадолго, а потом снова начинала рыдать. Но когда вернулся Валерий Степанович, она, изможденная, убитая, обескрыленная, пошла на кухню, чтобы сварить ему кофе и сказать, что любит его и сделает все так, как он захочет.

Но сама уже твердо решила, что сделает по-своему. И когда приехала мама, Оля все ей рассказала. Мама поверила ей. Поверила сразу, как будто все уже знала. А Валерий Степанович ушел из их дома, ушел из их жизни. Так и закончился недолгий Олин роман.

Но в маленьком городе жила Оля. Быстро расползаются в таком городе сплетни. Много знакомых у тех, кто сидит на скамейках у подъездов и слышит все, что долетает из открытых форточек. И еще больше знакомых у знакомых тех, кто сидит на скамейках возле подъездов и слышит все, что долетает из открытых форточек… Как прокаженных, стали обходить Олю и Анну Олеговну многие, с кем даже знакомы не были Оля и Анна Олеговна… И любопытно было всем, как теперь будут уживаться мать и дочь.

А они все-таки уживались. Ругаться по пустякам, правда, стали чаще. Но и жалели друг друга. И когда плакала Оля безутешно, обнимала мама ее за плечи и говорила, что все пройдет, все раны затянутся, и все будет у Оли хорошо. А когда сидела Анна Олеговна в оцепенении, в одну точку смотрела невидящим взглядом, ставила Оля перед ней чашку с чаем и подавала зажженную сигарету. И плакали они долго, обнявшись…

И все чаще стала вспоминать Оля Сашу.

Вспомнила, как спокойно и тепло было рядом с ним, как прощал он ей все, прощал заранее. Вспомнила, как провожал ее в школу и из школы. Вспомнила, как дарил ей цветы. Вспомнила, как упрямо любил ее и обещал любить вечно. Все, что было между ними: каждое слово, каждый взгляд – вспомнила.

Будничный мир с подозрительными соседями и наглыми мужчинами, с отвернувшимися от нее подругами, тусклый и однообразный, стал совсем призрачным. А причудливое переплетение мечты и фантазии, снов и воспоминаний стало для Оли почти осязаемой реальностью. Грань между двумя мирами, призрачным и реальным, начала расползаться. Путать стала Оля, где заканчивается один мир, а где начинается другой, что произошло там, а что здесь. Верила она тому, прежнему, Саше так, как будто не мог он ошибиться. Знала, что вернется он к ней и все поймет, и простит все, как всегда прощал, и будут они вместе, и никогда больше не будет плакать Оля. И воссоединятся две Олины реальности.

Саша всегда теперь был в ней. Саша – это все, что было у Оли. В него она верила, чуда ждала от него.

А вчера узнала, что Саши больше нет.

Глава вторая. Кукла

Ника стояла у окна и смотрела, как стекают по стеклу тонкие струйки воды. И улица за окном, и комната за стеной, и сама Ника отражались в них совсем по-разному: в каждой струйке – свой мир.

Вчера Ника сказала Оле, что Саша не вернулся из армии. Она не ожидала, что Олю так поразит эта новость, что она сожмется вся, как маленький замерзший котенок, и уйдет, не попрощавшись, и пойдет, забывая обходить лужи…

Это же не Оля, а Ника молилась когда-то каждый вечер, чтобы Саша полюбил ее. Это же не Оля, а Ника целовала нежно цветы, подаренные Сашей другой. Это же не Оля, а Ника, как реликвию, хранила карандаш, забытый Сашей на подоконнике. Это же не Оля, а Ника любила Сашу больше, чем любила себя…

Когда-то Ника под Новый год загадывала только одно желание: чтобы Саша полюбил ее. Из года в год одно и то же желание. Четыре года подряд – одно и то же…

И писала стихи, посвященные ему, ее любимому, славному Саше.

И смотрела на него нежно и как-то непонятно, точно ей больно было смотреть.

Саша для нее был ангелом.

А потом она заставила себя жить так, будто нет Саши вовсе и не было, будто придумала она и его, и свою любовь.

И когда не стало у нее Саши, написала она стихотворение, перед которым стояло странное посвящение. А когда Саши для всех не стало – не написала Ника стихотворения.

Стихов она вообще не писала больше, а писала книгу. Но об этом никто не знал.

Почему-то Оля не спросила, как именно погиб Саша… Неужели она тоже понимает, как неважно это?.. Нет, скорее просто неинтересно ей, как неинтересен был сам Саша со своей преданной щенячьей любовью.

Ника пыталась представить, что сейчас делает Оля. Может быть, стоит вот так же возле окна и смотрит на стекающие по стеклу струйки дождя: в каждой струйке – свой мир. И по лицу ее стекают слезы. Но не вытирает их Оля… Стоит у окна, слушает дождь и вспоминает влажные и порочные, неприятные, но удивительно возбуждающие поцелуи своего пятидесятилетнего любовника…

С тех пор никого не любила Ника. И не стремилась ни к чему.

Но любила шампанское, шоколад и красивое белье, сквозь которое целомудренно и притягательно розовело, маня к себе, молодое нежное тело.

Потому что незачем было беречь то, что скоро станет старым, морщинистым, а после сгинет, превратившись, в лучшем случае, в куст малины…

В комнате на стене висела картина. На ней – симпатичный мужчина. Спокойный взгляд. Усталые глаза.

У него все что-то просили. Бабушка просила счастья для всех, мама – для своей дочки, а дочка – счастья для себя и горя для тех, кто не желает радости ей, Нике.

Когда-то она верила в Бога. Да и то только тогда, когда ей было очень плохо и казалось, что помочь может только чудо. Но когда Он не помогал, она изменяла Ему и просила помощи у Другого, у того, чей портрет обычно не вешают на стену. Того, Другого, она представляла в образе мужчины очень красивого, с огненными, обжигающими глазами, способными убить, испепелить, сжечь дотла.

Когда не помогал мужчина с горящим взглядом, Ника снова возвращалась к мужчине с добрыми и строгими глазами.

Все это было давным-давно. Теперь Ника оставила миражи в прошлом. Теперь Ника не верила ни во что, и ничего не ждала ни от Бога, ни от дьявола, ни от людей… Она ничего не ждала от жизни.

Она стояла у окна, смотрела, как стекают по стеклу миры, и сонно зевала.

Пронзительно зазвенело в ушах и долго отдавалось в голове, в груди, даже в позвоночнике. Вероятно, это были гости. «День рождения», – вспомнилось. Было это второстепенным. Но она мотнула головой, чтобы стряхнуть сон, и пошла открывать.

Досадно было, что не успела сделать себя красивой – королеву никто не должен видеть такой. Смастерила улыбку: приветливо, но чуть свысока.

Вошел высокий, молодой и модный. Стрижка бобриком. Бесцеремонно расположился в кресле. Заговорил. Обо всем, что знал.

Ника смотрела на него. На толстые губы, чересчур крупные зубы. На монотонно жужжащие возле нее слова. На улицу в окно.

Послала за сигаретами. Ушел – с концами. Так бывало всегда.

Хочется спать. В ванную. Голову под кран. Посидела немного. Включила фен. Фен загудел. Гудела вода в ванной. Гудело в голове. Гудел за окном ветер. Ника сидела на полу и плакала. Пустая пачка из-под сигарет.

Слезы высохли. Ника сделала себя красивой.

Вспомнила: надо накрывать на стол. Постелила скатерть. Скомкала пустую пачку из-под сигарет.

Пронзительный звонок вонзился в уши и надолго застрял в больной голове.

Шурик – старый-старый друг стоял перед Никой. Обрадовалась, обняла даже. Взяла цветы и послала за сигаретами.

Пришла Марина. Рассказывает, как давно мечтает быть с Шуриком и как ей надоел Димка. Ника сочувственно кивает: помогу, мол, мне не нужен. Шурик, он как брат, он Нику, как старшую сестру, слушает…

Вернулся Шурик. Марина к нему с вопросами. Ника – в окно.

Гудит в голове. Душно. А за окном – после дождя – воздух свежий:

– Открой окно!

Свежий воздух – полной грудью. Хорошо! А дым – еще глубже. Сладко, уютно. Хочется спать.

Еще кто-то пришел. Кажется, Димка Маринин.

– Марин, – шепчет Ника на кухне. – Хочешь, буду кокетничать с твоим, чтобы не мешал?

– Ой, спасибо!

Диму Ника встречает тепло, долго смотрит в глаза – и отводит вдруг, будто робеет.

И только потом приглашает в комнату.

Но и там – рядом. Просит развеселить, внимательно слушает какие-то истории про алкоголиков и вернувшихся из командировки мужей. Хочется спать. Холодно.

– Закройте окно!

Собираются и другие. Приходят все сразу, даже тот, кто ушел с концами. И даже Леша, которого забыли пригласить.

Между Лешей и Никой – стенка. Слишком долго они дружили. Теперь он дружит с другой.

– Я ненадолго.

– Что так?

– Дела.

– А, спасибо, что не забыл.

Нике все равно, как надолго Леша. И подарок его – кукла – неприятен почему-то.

– Шампанское я открываю сама! Спасайся кто может!

Звенит посуда. Звенят голоса. Звенит магнитофон. Звенит в голове. Все расплываются, чужие. Говорят, гудят, смеются.

– Я не пьяна!

Ника четко видит картину на стене. Понимает все, что говорят.

– Я хочу напиться!

Неправда, она никогда не позволит себе слишком запьянеть, потому что пьяные женщины – некрасивы и глупы.

– Я хочу танцевать!

Выполняется каждый каприз. Ника – королева.

Дима – так Дима. Ника приглашает Диму. Шурик все равно только Никин. Шурик ревнует. Ника видит: он хотел пригласить ее. Марина ждет, не пригласит ли ее Шурик. Но Шурик смотрит на Нику и курит.

Ника наступает Диме на ногу, Ника все-таки пьяна. Кружится голова. Хочется спать. Ника улыбается Шурику, садится рядом. Прикуривает от его сигареты.

– Как Марина, изменилась?

– Нет, только похудела чуть и волосы покрасила.

– А я?

– Еще красивей стала.

– И умней?

– Не знаю. Но лучше: веселей, что ли, уверенней.

– Да. И умней. А ты совсем не изменился. Присмотрись к Марине, ты ей нравишься.

И – вышла. Пошла на кухню, где Марина кофе варила.

– Он говорит, что ты похорошела.

Марина просияла.

Ника знает, что победила.

Из духоты комнаты Ника хочет провалиться в свежесть сна: вдруг ей приснится беломраморный замок под бирюзовым небом, и белокурый юноша с голубыми глазами подарит ей нежно-розовые, пахнущие дождем и первой любовью цветы!..

Но приснятся ей не розы и не влюбленный юноша, а приснится ей кукла, подаренная Лешей. Только куклой этой будет сама Ника. А Леша, и Марина, и Дима, и кто-то еще будут дергать за ниточки, и Ника будет послушно говорить: «Я хочу танцевать! Я хочу танцевать!», – а из глаз ее будут капать слезы.

Глава третья. Комедианты

Женя жила легко, не выдумывая лишних проблем. «Все утрясется», – говорила она себе, что бы с ней ни случилось. И все, действительно, утрясалось.

И друг у Жени тоже был легкий и веселый. Некоторым казалось даже, что веселость его напускная, что он прячет за ней какие-то свои комплексы или переживания.

Андрей был беззаботным и веселым, решающим все быстро и просто до тех пор, пока у него не появились новые друзья. Постепенно Андрей изменился: стал угрюмым, молчаливым, подозрительным. Ему стало казаться, что все обманывают его. И стал ревновать Женю, причем не только к хорошим знакомым, а ко всем подряд, даже к киноактерам, которых Женя видела только на экране телевизора.

После того как Андрей изменился, Женя стала тоже постепенно, почти незаметно меняться. Иногда она подолгу оставалась одна и думала, и глаза ее в это время были серьезными и усталыми. Иногда она даже плакала вечером в подушку, а потом стыдила себя: «Ах, Женька, Женька, что же ты из-за пустяков раскисаешь? Надо проще смотреть на жизнь». «Вот увидишь, – говорила она себе, – скоро все утрясется». Но на этот раз все не утрясалось. Андрей приходил к ней все реже и реже, да и то, казалось, только для того, чтобы пожаловаться, что никто его не любит, не понимает… А взгляд его при этом был мутным и отсутствующим.

Но Женя продолжала любить его. Она должна была спасти Андрея, вернуть его прежнюю легкость, его прежнюю любовь. «Все утрясется», – говорила она себе, и больше не могла ничего сделать.

Женя была единственной из подруг, кто не отвернулся от Оли, когда с той произошла эта неприятная история. «Не переживай, все утрясется», – говорила она ей и все время придумывала что-то такое, что могло развлечь подругу. Сегодня Женя позвала Олю на ярмарку, которая ежегодно устраивалась у них в городе в конце августа.

На ярмарке было многолюдно. Подруги купили мороженое и ходили между прилавками. Ничего интересного не происходило, и девочки уже собирались домой, когда их окликнули. Это был Алексей Алексеевич, старичок-букинист, у которого они иногда покупали книги. Девушки остановились, разглядывая томики, но шум за спиной заставил их обернуться.

Небольшая группа людей в черном врезалась в толпу покупателей. Все расступались, пропуская Горе. Впереди шла женщина с растрепанными волосами. Ее поддерживал под руку высокий сутулый мужчина с невыразительным лицом и пустыми глазами. Женщина рыдала, спотыкалась, причитала. Вдруг она остановилась и откинула голову. В глазах ее полыхали ненависть и злоба. Глядя куда-то в пустоту, она заговорила, точнее, закричала пронзительным, срывающимся голосом. Она обвиняла войну и всех тех, кто ее допустил, кто принес в жертву Богу войны и алчности ее молодого и ласкового сына.

Алексей Алексеевич положил руку Жене на плечо, и ее вдруг захлестнуло ощущение, что происходящее напоминает хорошо отрепетированный спектакль. Слишком уж театрально причитала женщина, и слишком театрально не вытирала слезы, и слишком растрепаны были ее волосы, и слишком черным было ее платье, и слишком белым было ее лицо. И слишком уж траурно-молчаливы были поддерживающие ее руки.

«Ты наживаешься на моем горе!» – крикнула вдруг женщина, вырвав локоть, и резко толкнула прилавок с бижутерией на стоявшую за ним продавщицу. Некоторые люди из толпы стали делать то же самое. Завизжали женщины. Матери потащили детей подальше от истошно орущей толпы. В центре уже завязалась драка. На один из прилавков запрыгнул мужчина с безумными глазами. В руке у него был пистолет. «Убийцы!» – заревел он. Но на него, кажется, никто не обратил особого внимания. Люди били друг друга кулаками и ногами, царапались и кусались, таскали за волосы, визжали. Кто-то бил об асфальт фарфоровую посуду, кто-то топтал яркие мягкие игрушки с трогательными глазами-пуговками… А мужчина на прилавке стрелял в людей. Женя насчитала три выстрела. Кто-то оглушительно завизжал: «Милиция!». Мужчина выстрелил еще раз, отбросил пистолет и, спрыгнув с прилавка, исчез в безумствующей толпе. Рука на плече Жени вдруг потяжелела, и Алексей Алексеевич, хватаясь за грудь, где расползалось алое пятно, навалился на девушку всей тяжестью своего тела. Она механически отступила, освобождаясь, и старый букинист грузно осел на асфальт. У Жени закружилась голова, перед глазами замелькали лица, в небе заполыхали малиновые пятна.

Женя пришла в себя на проселочной дороге. Шел дождь. Струи стекали по лицу, она упрямо куда-то шла, но сама не знала куда. Следом плелась Оля и речитативом слабо повторяла: «Женечка, не надо, Женечка, не надо…». В руке у Жени был пистолет. Кажется, тот самый, из которого неизвестный мужчина с безумными глазами стрелял в обезумевшую толпу, из которого был убит ее друг – старый букинист. Глаза щипало от размазывавшейся туши, Женя снова зажмурила глаза, и снова поплыли перед ними радужные пятна. И снова время остановилось.

Женя увидела себя в неизвестном доме: полы немыты, обои потерты, окна задернуты старыми грязными шторами. На полу – ее любимый Андрей. Его футболка – в крови. Рядом – раздавленный шприц. В углу, сжавшись в комочек, тихо воет Оля. Руку Жени оттягивает ставший необычайно тяжелым пистолет. Напротив – мутное зеркало. Оно сияет, в нем летают багровые искры. И вдруг откуда-то из него выходит юноша. Женя где-то видела его раньше. Он подходит к Оле, трогает ее за плечо. Она поднимает голову и замолкает. Зрачки у нее еще расширены, на лице – выражение ужаса и надежды. Юноша берет ее за руку и ведет к зеркалу. «Это же тот самый Саша, тот, который погиб», – осеняет Женю. Она роняет пистолет и, двигаясь, как автомат, тяжело переступая ногами, идет за ними. В голове что-то взрывается, перед глазами – мириады звенящих искорок. Они становятся все ярче и ослепительней, а звон становится все пронзительней, он оглушает ее, она чувствует, что снова теряет сознание и куда-то проваливается.

Глава четвертая. Встреча

На главной площади города, в который жители районных центров приезжают, чтобы купить самую модную одежду и самые французские духи, какая-то партия устроила митинг. Разные люди выходили по очереди на трибуну, чтобы рассказать о наболевшем. Того же ожидали и от поднявшейся на возвышение худенькой девушки с рыжими волосами. Но она заговорила о другом.

– Вы не знаете меня, а я вас, – громко начала она. – Но это не имеет никакого значения. Потому что вы все, коммунисты и демократы, верующие и атеисты, умные и идиоты, спортсмены и инвалиды, красавцы и уроды, шлюхи и домохозяйки, воры и менты, – все вы умрете, и произойдет это очень скоро. И все вы об этом знаете, потому что это – правда, и нет в мире других истин. Все вы умрете, и ваши тела, которые вы холите и лелеете, будут есть омерзительные черви. Все вы знаете это, но вы трусы, вы каждую секунду дрожите от страха за свою никому не нужную жизнь. И у вас не хватает мужества даже на то, чтобы признать эту истину.

– Кто эта ненормальная? – нарочито громко спросил кто-то. Кто-то еще громко засмеялся, и смеялся долго, так долго, что от этого стало жутко и противно. Девушка остановилась на мгновенье и покраснела. Но быстро собралась, тряхнула рыжей головой и продолжила, уже более вызывающе:

– А, испугались? Хотите скрыть свой страх под маской смеха или объявить меня помешанной? Не выйдет! Себя не обманете. Потому что это правда. Ваши цели призрачны, и все, что вы делаете, напоминает хождение лунатика по карнизу. И потому что все вы сдохните! Все до единого! И сдохните скоро, очень скоро! И следы ваши смоет дождем. И никто не вспомнит о вас. А даже если бы и вспомнил кто-то, что вам от того? Ведь вы даже не узнаете об этом. Потому что вас не будет! Потому что вас съедят черви, эти жирные, противные черви, о которых вы и вспомнить не можете без содрогания.

Грозные речи девушки вызывали только ироничные улыбки и стыдливые смешки. Выглядела она жалко и нелепо.

– Надо снять ее с трибуны, – сказал кто-то. – Разве не видно, что у нее истерика?

– Это не у меня истерика, а у тебя, слепой идиот! А ваши партии, и ваши митинги, и ваши войны – вот это как раз и есть массовая истерия. И мировое безумие.

Кто-то сзади потянул ее за куртку и попросил:

– Успокойтесь и слезайте. Это выступление не по теме.

Девушка дернула плечами, вырвалась и закричала:

– Я написала книгу! Мне нужен спонсор! Кто не трус, отзовись!

Кто-то обхватил девушку сзади за талию и стащил вниз. Девушка рванулась, гибко извернулась и укусила обхватившую ее руку. Ее отпустили, и, схватившись за кисть, молодой милиционер непристойно выругался. Другой мужчина больно схватил ее за плечи и зло процедил: «Вы нарушаете порядок».

Тут к ним подошел высокий, на удивление некрасивый, но элегантно одетый мужчина и сказал тихо: «Отпустите ее». Плечи девушки сразу же стали свободными. Некрасивый мужчина взял ее за руку и повел. Она никогда не видела его раньше, но почему-то не стала вырывать руки, а покорно пошла с ним и даже села в его машину.

– Что тебе от меня нужно? – спросила Ника немного погодя, когда начала успокаиваться. Спросила, стараясь придать голосу презрительный оттенок, потому что слегка побаивалась и ругала себя за то, что села в машину незнакомца.

– Это не мне от тебя, а тебе от меня, – прозвучал неожиданный ответ.

– Как это?

– Но ведь это же ты кричала на всю площадь, что тебе нужен спонсор.

– Нужен. Но только для издания книги. И никакого секса. Так что ты меня неправильно понял.

– А я тебе, кажется, никакого секса и не предлагал.

– Но ты же не знаешь, о чем моя книга. Может, она покажется тебе неинтересной.

– Это все равно. Главное, что мне показался интересным автор.

– А денег у тебя хватит?

– Хватит.

– Ну, тогда давай познакомимся. Я Ника. А ты кто?

– Павел.

– А куда ты меня везешь? – спросила, наконец, самое для нее сейчас важное и замерла в ожидании ответа.

– А какая разница? – прищурился, улыбнувшись лукаво. – Разве это имеет какое-то значение, если значения не имеет ничего?

– Ну ладно, не отвечай, – постаралась казаться равнодушной, – все равно узнаю, когда приедем.

– Ника – это Вероника или Виктория что ли? – поинтересовался для поддержания разговора.

– Нет, просто Ника. Без приставок. Ничего, если я у тебя здесь курить буду?

– Женщинам можно и не спрашивать. Но сигарет не дам – не курю.

– У меня свои есть.

Ника закурила. Всю остальную дорогу они молчали.

Когда Павел привез ее к себе домой, она не стала спорить, сразу согласилась зайти. Она решила не отступать: будь что будет.

Но ничего особенного не произошло. Сидели, пили кофе и коньяк, Ника курила, болтали о пустяках.

Ника увидела на подоконнике шахматы.

– Хорошо играешь? – поинтересовалась.

– Играть – играю, а насколько хорошо – не мне судить.

– Ну, тогда расставляй, я рассужу.

– А ты играешь?

– Конечно, играю, – пожала плечами Ника, как будто он спросил, умеет ли она читать.

А Павел посмотрел на нее еще внимательнее, и интересно стало ему: неужто и впрямь хорошо играет?

Ника и впрямь неплохо играла, но Павел играл лучше. Получив мат, Ника, как капризный ребенок, смешала шахматы: «Не хочу больше!».

Павел аккуратно складывал фигуры в коробку, а Ника ела пирожное. На душе у нее было легко. Павел не приставал, и она совсем успокоилась. К тому же он совсем не был похож на развратника и насильника.

Пирожное было большое и все в шоколаде. И Ника спросила у Павла, так же, как спрашивала у подруг:

– Я не испачкалась?

Павел повернулся и, взяв с книжной полки маленькое зеркальце, с улыбкой протянул его Нике:

– Посмотри сама.

Но Ника вдруг отшатнулась и резко оттолкнула протянутую к ней руку. Зеркальце выскочило из руки и, стукнувшись об угол стола, разбилось на маленькие кусочки.

– Ты что? – остолбенел Павел. – Зачем? Разбилось вот. Плохая примета.

– И хорошо, что разбилось, – ответила Ника серьезно, так уверено и серьезно, что Павел тоже подумал, что хорошо, что разбилось, хотя и не понял, почему же это, собственно, хорошо.

– Ну и ладно, – сел напротив.

– Нет, ты выбрось это быстрей, – встрепенулась Ника. – Ведь я не буду это убирать.

Павел встал, улыбнувшись, стал собирать осколки.

А Ника налила себе в чашку коньяка и выпила, поморщившись. Она не любила коньяк.

Когда Павел убрал осколки, Ника поинтересовалась:

– Есть тут у вас ночной клуб?

– Разумеется, есть.

– Своди меня туда.

– Прямо сейчас?

– А почему бы и нет?

– Рановато вроде бы…

– Закрыто что ли еще?

Павел глянул на часы.

– Да вообще-то скоро уже откроют. В любом случае он мой.

– Твой?

– Ну да. Тебя это смущает?

– Да нет, какая мне разница, какой у тебя бизнес. Главное, чтоб ты мне денег дал. А ты что, и вправду дашь?

– Я же сказал. Но, может, все-таки дашь сначала эту твою книгу посмотреть?

– Могу дать, хоть завтра. Но только она в рукописи.

– А у тебя что, почерк плохой?

– Плохой.

– Ну, плохой так плохой. Ничего, разберусь как-нибудь.

–Так значит в твой клуб?

– Тогда собирайся.

– Ах да, я же не при параде. А в джинсах что, туда пускают?

– Пустят. Вставай, и пойдем.

– А не боишься?

– Чего не боюсь? – не понял Павел. – Тебя?

– Ну что увидят тебя с глупой девицей, которая прославилась сегодня чуть ли не на весь город?

– Мне все равно, кто что говорит.

– А ты не женат?

– Нет, не женат.

Ника потянулась и пошла к выходу. Павел ей начал казаться интересным. Она вообще очень быстро увлекалась. Но ей не понравилось, что он не сказал ей, что ничего глупого она там, на площади, не сделала. А так получалось, что он тоже считает ее поведение, мягко говоря, неумным. Ника решила ему это потом припомнить. Но сейчас ее волновало другое, и она поинтересовалась, как бы между прочим:

– А на чем мы поедем?

– На том же, на чем приехали, на чем же еще? – удивился ее вопросу Павел.

– А как же коньяк? Ты же пил.

– А, ты об этом. Не волнуйся, меня не останавливают.

Ника говорила не об этом, но уточнять не стала, а вздохнула только: «Тогда я на заднем сидении».

Дорогой Павел неожиданно заговорил о книге.

– Давай, пока время есть, поговорим о деле, – начал серьезно, почти совсем по-деловому.

– О каком деле? – не сразу поняла Ника.

– Ну, о книге твоей. Она что, о смерти?

– Что-то вроде того.

– Любопытно. И большая?

– Достоинства книги оцениваются не по ее объему.

– Значит, все-таки маленькая.

– Общая тетрадка в клеточку. Школьный стандарт.

– Интересно, как можно целую тетрадку исписать, описывая смерть. Так много – и не о чем.

– Она тоже заслуживает внимания. Как можно писать о жизни, если есть она? Жизнь конечна, временна и так далее, а она – вечная.

– Ты ее боишься?

Удивленно вскинула голову, собралась было заметить, что это к делу не относится, но почему-то захотелось ответить честно и откровенно. Может, потому что он сам заговорил об этом, значит, хотел понять, и потому еще, что устала Ника носить это в себе.

– Да, боюсь, – призналась тихо.

И захотелось сильно заглянуть ему глаза, но он сидел впереди и смотрел на дорогу.

– А ты боишься?

– Нет, – ответил уверенно, – не боюсь.

– Не обманывай, зачем? Ее все боятся. Я же с тобой откровенно, – обиделась даже.

– А если я и вправду не боюсь? Да, я знаю, что не минуешь ее. И в бессмертие души не верю. Но не боюсь почему-то.

Машина остановилась у светофора, и он обернулся на мгновенье. Нике удалось заглянуть ему в глаза, и она поняла, что он не лжет.

– Почему? – спросила изумленно.

И захотелось что-то сделать, прикоснуться к нему, что ли, чтобы перенять часть этого спокойствия перед той, кого боялась Ника очень, даже забыть не могла: что бы ни делала, всегда в мозгу молоточками: «А ведь ты скоро умрешь. Для тебя не будет ничего. Тебе будет никак, ни плохо, ни хорошо. Она приближается, слышишь? С каждой секундой она все ближе и ближе. И тебя, Ника с каждой секундой все меньше и меньше».

А Павел впервые видел человека, который был молод, красив и, по всей видимости, здоров, а думал о смерти.

– То, что я не боюсь, – это естественно, Ника. Потому что естественно жить и естественно умирать. Всему свое время, понимаешь? И для меня, видимо, сейчас время наслаждаться жизнью.

– Я понимаю. Ты просто стараешься не думать об этом, ты можешь забыть. Научи меня забыть, – попросила, и коснулась лбом его плеча. Коснулась и выпрямилась тут же, и неловко за себя стало, даже стыдно.

Сделал вид, что не заметил ничего. «Кури», – предложил Нике.

Они замолчали надолго, и думали они друг о друге.

«Вероятно, она все-таки больна, психически больна. Не в том смысле, что шизик, а все-таки это ненормально – в ее возрасте так много думать об этом, так бояться смерти. Такое обостренное восприятие мимолетности жизни – явный признак нервного расстройства», – думал Павел о Нике. И хотелось ему обнять ее крепко, успокоить, спасти от этого страха, оберегать ото всего. Хотелось сделать что-то, чтобы забыла эта хрупкая девушка о смерти, и чтобы поверила, что он ее ото всего защитить сможет, даже от этого.

А Ника завидовала спокойствию Павла, уверенности в себе и силе, которые ощущались ею идущими от него даже физически как нечто теплое и уютное. И доброе, конечно же. И очень не хотелось ей потерять все это.

Но подумалось вдруг, что вот едут они, молодые и здоровые, говорят о чем-то. И кто-то еще тоже едет, и тоже перед этим праздновал что-то, и тоже пил коньяк. Едет этот кто-то, вспоминает о вкусном обеде, которым его только что накормили, и спешит к женщине, которая ждет его, и с которой ему не терпится заняться любовью. И не смотрит на дорогу, а если даже и смотрит, то видит не светофоры и бегущие навстречу машины, а эту женщину: красивую, стройную, гибкую, обнаженную, сгорающую от страсти. И… все может произойти. Потому что ни о ком не забывает та, о которой сейчас все забыли.

Жутко стало Нике, жутко и страшно, даже мурашки по спине побежали. И не хотелось ей снова в одиночестве переживать этот ужас. И сказала она громко, но неуверенно:

– Паша, а что, если сейчас вдруг – авария, и погибнем совсем.

Так сказала, что даже ему стало жутковато. Захотелось успокоить, и не находилось слов. Предложил только:

– Если хочешь, то обратно на троллейбусе поедем. Или вообще – пешком.

– Да нет, не надо пешком, – улыбнулась печально, – от судьбы не убежишь. И с пешеходом много чего случиться может.

В ресторане Павел совсем не пил, и Ника поняла, что это из-за нее. Сама же Ника пила много, потому что вино было вкусное, а она любила вкусное вино. И много курила. Павлу, кажется, не очень нравилось, что она так много курит, но он сам купил для нее дорогие сигареты, и каждый раз протягивал горящую зажигалку, как только в руке у Ники оказывалась новая сигарета.

Они совсем почти не говорили, а только сидели друг напротив друга и смотрели в глаза, и пытались прочесть в них все, но в них не читалось ничего, кроме внимательного желания прочесть все.

В ресторане было какое-то особенное освещение: вроде бы и светло, но в то же время и полумрак. И некрасивое лицо Павла казалось другим: черты его утончились и тепло светились добрые, мягкие глаза. Сейчас он казался Нике даже красивым. И хотелось, чтобы он обнял ее крепко, согрел, чтобы передал ей часть своего спокойствия и своей силы. И хотелось обнять его, запустить руку в его мягкие волосы… Почему-то она была уверенна, что они непременно мягкие и шелковистые… И досадно было, что он с ней только подчеркнуто вежлив, и не делает попыток обнять ее, или сесть поближе, или положить руку на ее колено, или пригласить ее потанцевать. Хотелось, чтобы он сказал ей что-нибудь двусмысленное, что можно было бы истолковать как неприличный намек. Но Павел был молчалив и подчеркнуто вежлив – и только. И поэтому Ника начинала злиться, нервничать. И поэтому еще она много пила вина и много курила.

А когда они встали, чтобы уходить, рука ее самопроизвольно, неожиданно для самой Ника, ласково и нежно коснулась щеки Павла. Этот непроизвольный жест смутил Нику – она никогда еще не позволяла себе такого. Это мимолетное движение выдало ее с головой, раскрыло ее подсознательное желание коснуться Павла, прильнуть к нему, раствориться в нем, отказаться от себя и не думать ни о чем.

И Павел понял это желание, но и заметил еще, что ей неловко. Поэтому он не подал вида, что понял: не улыбнулся нежно, не задержал ее руку, как ему того хотелось.

– В каком ты районе живешь? – спросил он, когда они вышли на улицу.

– А зачем тебе?

– Неужели ты думаешь, что я даже не провожу тебя домой?

– Слишком далеко провожать. Я же не местная, то есть не из этого города. А на последний автобус – даже на часы смотреть не надо – уже опоздала.

Павел предупредительно распахнул перед ней заднюю дверцу.

Ника смотрела на Павла, но и теперь, когда магическое освещение не изменяло по-волшебному его черты, он уже казался ей мужественным и красивым. Она не могла понять, почему сначала он казался ей другим. Почему-то теперь она не могла отвести от него взгляда. Ей хотелось приблизиться к нему, коснуться губами его затылка. Она чувствовала себя счастливой рядом с этим малознакомым человеком. И теперь произнесла вдруг мысленно, обращаясь к тому, к кому не обращалась уже много лет: «Спасибо, Господи!».

А потом, решившись, сделала, наконец, то, что давно уже хотела сделать: подошла к нему сзади и положила ладони ему на плечи.

Когда он почувствовал ее тонкие руки на своих плечах, бешено заколотилось у него сердце, и он напрягся весь, замер, боясь нечаянно, неловким движением спугнуть эти легкие ладошки. И произнес вдруг мысленно, обращаясь к тому, в кого не верил никогда: «Спасибо, Господи!».

Когда они вошли в квартиру, то Ника остановилась напротив Павла, и так близко, что нельзя было не понять, что она хочет от него.

– В это время вечерами уже холодно, – сказала она тихо.

Павел обнял ее за плечи и прижал ее бережно к себе, Ника прислонилась щекой к его груди и вдохнула в себя его запах: запах дыма от ее сигарет, мужского пота и морского прибоя (вероятно, именно таким был аромат его одеколона). Большие теплые ладони Павла бережно ласкали ее тонкие холодные плечи, гладили ее густые волосы. Потом Павел взял ее на руки и легко понес в комнату, но не в ту, где они сегодня играли в шахматы, а в другую. Левой рукой Ника гибко обвила его шею, а правой искала и неловко расстегивала пуговицы на его рубашке. Расстегнула, обнажила его плечо и коснулась его долгим нежным поцелуем, так, как не целовала никого, потому что так целуют только одного, единственного, самого дорого и любимого мужчину. Осторожно положив Нику на постель, Павел нагнулся над ней и прильнул к ее губам своими, горячими и сухими. Так никто не целовал Нику, поцелуи других были влажны и порочны, в них было много сладострастия, но не было страсти. А поцелуи Павла обжигали, сводили с ума, будто он долго бродил по пустыне, томимый жаждой, и вот припал к искомому источнику – Никиным губам. «Будто со Змеем Горынычем целуюсь», – улыбнулась про себя Ника и ответила ему таким же горячим и отчаянным поцелуем. И долго не отпускали друг друга, прижимаясь крепко, сливаясь в огненном, опустошающем поцелуе, пока не стало больно губам.

Утром Ника проснулась от ощущения, что за ней наблюдают. Это действительно было так: когда она открыла глаза, то взгляд ее встретился со взглядом Павла. Он смотрел на нее и ласково улыбался. Она улыбнулась ему в ответ и приподнялась, протягивая ему губы. Он нежно поцеловал ее. Шепнул: «Я пойду приготовлю завтрак, а ты пока можешь привести себя в порядок. Зеркало есть на дверце шкафа», – поцеловал Нику еще раз и вышел, приоткрыв дверцу, в которую было вделано зеркало.

Когда он вернулся в комнату, неся на подносе кофе и бутерброды, он увидел, что шкаф уже закрыт, а Ника сидит перед тумбочкой, на которую высыпала содержимое сумочки, и накладывает макияж, глядя прямо перед собой в пустоту, будто слепая. И даже из крышечки ее пудреницы, которую она держала в левой руке, зеркальце было вынуто.

«Она же боится зеркал», – догадался вдруг Павел, и ему почему-то приятно стало, что даже фобия у нее такая странная и необычная. Он улыбнулся и поставил поднос на свободную тумбочку. Сел рядом, обнял ее ласково за плечи:

– Ты, наверное, не знаешь даже, как выглядишь? – спросил, улыбнувшись.

– Почему? – насторожилась.

– Но ведь ты же не любишь смотреться в зеркало, разве не так?

Посмотрела настороженно, поняла, что догадался, но потом подумала вдруг, что это здорово, что догадался, и, кажется, не подшучивает над ней.

– Что ты, себя я видела, – улыбнулась, – их же столько кругом понавешено. – И засмеялась даже, так весело засмеялась, что и Павел не выдержал – тоже засмеялся, и долго смеялись вместе, соприкоснувшись лбами. Ника смеялась по-настоящему, впервые за последние годы.

Потом он приподнял ее голову и осторожно поцеловал в немного припухшие после вчерашних поцелуев губы. Дотронулся пальцем: «Не больно?»

«Нет, – улыбнулась Ника, – все в порядке, мне нравится, как ты целуешься». Нагнулась еще ближе и прошептала ему на ухо еле слышным, срывающимся голосом: «Я хочу тебя». И обвила его шею гибкими руками, опрокинулась навзничь, увлекая его за собой. Он касался ее губ, глаз, шеи горячими губами, а она гладила его по голове, искала его губы и, находя, не отпускала долго и смотрела на него широко раскрытыми бездонными глазами. И он догадывался, что этой девушке действительно не кажется неприятным его некрасивое лицо, что ей действительно нравятся его простые поцелуи и безыскусные ласки. И от этого хотелось еще сильнее и жарче припадать к ее губам и ласкать бесконечно долго и иступлено, изнывая от страсти, ее нежное, хрупкое тело, слегка напрягающееся под его рукой.

Глава пятая. Рукописи горят

Случайная встреча Павла и Ники перерастала в роман. Павел все больше и больше удивлял Нику, разрушая привычное представление о безмозглом и бездушном коммерсанте. Он окончил престижный столичный вуз, был очень начитан. Павел разбирался почти во всем, но никогда не хвастался этим. Он был скромен, но уверен в себе. С Никой он был внимателен, предупредителен и чуток. Часто он понимал ее с полуслова и даже совсем без слов. Выполнял все ее желания, прихоти и капризы. И ничего не требовал от Ники, ничего не запрещал, ни к чему не придирался. Но больше всего Нике нравилась в нем его прочность и надежность: он был весь земной, будто бы вросший в землю, словно столетний великан-дуб, и, казалось, ничто не могло оторвать его от земли, может быть, даже и та, о которой почти всегда с содроганием вспоминала Ника. Он не метался в поисках смысла, не улетал к небу, предаваясь бесплодным мечтаниям. Он просто жил, но жил так крепко и полнокровно, что заражал своей энергией Нику и возвращал ей первобытную радость жизни и любви, которую растеряла Ника, пока спала, мечтала и бегала от той, от которой убежать невозможно.

До встречи с Павлом у Ники ничего прочного не было в жизни, и она цеплялась за Павла, как утопающий за соломинку, пытаясь выбраться из болота тоски и страха, давно и уверенно засасывающего ее. Во всем, что он делал и говорил, она старалась найти прочное, надежное, здоровое. Она даже как-то спросила его нетерпеливо:

– Неужели у тебя нет никаких здоровых привычек?

– Здоровых привычек? – удивился он. – Это каких еще?

– Ну, может быть, ты пьешь кефир по вечерам или, наоборот, не пьешь воды из-под крана, а только минеральную или кипяченую? Или что-нибудь другое в этом роде…

Нет, у Павла не находилось никаких «здоровых» привычек. В этом он был почти таким же, как и Ника: с утра до вечера пил крепкий кофе, любил хороший алкоголь, ложился за полночь…

А в тот день, когда Ника пришла и положила на стол свою тетрадку, он вообще не ложился. Подождал, пока она заснет, осторожно вынул плечо из-под ее головы, поправил одеяло и пошел читать ее «книгу».

Отрывки из книги Ники

Откуда-то из небытия выползало бесконечно огромное, сладострастное и голодное, безобразное, но бесчисленно многоликое, выползало медленно, но неотвратимо, озираясь вокруг мутными и жадными глазами. Это был страх.

Все куда-то бежали.

Бежали, тяжело дыша, жирные и дряблотелые; на их лицах с тройными подбородками тускло горели маленькие глазки, которые уже видели впереди многослойные гамбургеры, черную икру и поросенка с хреном.

Бежали легко и упруго стройные спортсмены, устремляясь к новым рекордам.

Бежали привычно и устало прилежные семьянины, спеша родить, посадить, построить.

Бежали, чтобы только не стоять, длинные и худые, и их острые лопатки больно вонзались в грязные, полуистлевшие майки.

Бежали остриженные бобриком бизнесмены, подсчитывая в уме полученную за ночь прибыль.

Бежали в великолепных костюмах голливудские звезды, сияя напомаженными затылками; а на пальцах их блестели фальшивые бриллианты фантастических размеров; а в роскошных номерах пятизвездочных отелей их ожидали, бесстыдно обнажившись, сказочно красивые и безразличные ко всему женщины…

Казалось, что все они бегут в разные стороны.

На самом же деле все они бежали в одном направлении.

И бежать им оставалось все меньше и меньше.

И бежать им осталось совсем мало.

Отведено им было всего по два миллиарда средних секунд – меньше, чем денег на счету большинства из них.

Успеть было нельзя.

Все это знали, но старались забыть.

Придумывали себе призрачные цели и продолжали бежать.

Все знали, что не успеет никто.

Не успеют те, кто бежит просто так, чтобы бежать.

Не успеют и те, кто старается придать бегу видимость смысла.

Не успеют те, кто учит, как надо, и карает тех, кто делает иначе.

Не успеют даже спортсмены, умеющие бегать очень быстро.

Казалось, что они бегут в разные стороны.

На самом же деле все они бежали в одном направлении.

Они хотели убежать.

Казалось, они убегают.

На самом же деле все они бежали навстречу.

Там, впереди, широко распахнула объятья та, от которой хотели убежать, – и терпеливо ждала.

Она была готова принять всех.

Некоторые ощущали что-то неладное и хотели остановиться, чтобы подумать. Но людская толпа продолжала нести их дальше.

Некоторые даже догадывались вдруг, что бегут навстречу, и оборачивались назад.

Но сзади, откуда-то из небытия, выползало это бесконечно огромное, голодное и сладострастное, безобразное, но бесчисленно многоликое, выползало медленно, но неотвратимо, озиралось вокруг мутными и жадными глазами.

Это был страх.

Увидев его, обернувшиеся назад продолжали бежать еще быстрее, чем раньше, туда, куда бежали все.

И больше не оборачивались.

По сторонам простиралось неизвестное.

И никому не приходило в голову, что можно свернуть.

Она умирала медленно. Черты ее теряли определенность. Он видел, как бледнеют ее руки, становясь почти прозрачными.

Он взял ее руку в свою, чтобы не расставаться никогда. И его рука тоже сделалась бледной и прозрачной.

Она исчезала.

Он чувствовал, как сам становится все спокойнее и невесомее.

Они растворялись друг в друге.

Вдруг ему показалось, что кто-то стоит у него за спиной.

Они могли стать одно.

Но он обернулся.

Там стоял страх, улыбался плотоядно, утробно урчал…

Так умерла любовь.

Можно было покончить с жизнью, но это было так же бессмысленно, как продолжать жить.

Они жили в подвалах, потому что там теплее.

Питались они отбросами, когда что-то оставалось после собак.

Весной они собирались на крыше и устраивали катавасии.

Мышей они не ловили, потому что те почему-то отсюда давно сбежали.

Боялись людей и собак.

Но для нее они были равны и американскому миллиардеру, и гениальному поэту, и безразличному к боли бультерьеру.

Утром, когда Ника проснулась, он положил тетрадь рядом с ней на тумбочку и сказал: «Я прочитал».

– Ну и как? – насторожилась.

– Я понимаю, тебе нужно было это написать, но стоит ли это издавать?

– Ты считаешь, что написано бездарно?

– Нет, я не это имею в виду, – сел он рядом, – ты же сама знаешь, что написано хорошо. Но не в этом дело. А дело в том, нужно ли это распространять? Здесь столько мрака, ужаса, отчаяния – и ничего светлого. Книги должны давать опору, а не топить.

– Ты обещал мне помочь издать, – напряженно сказала Ника и побледнела.

– Я не отказываюсь от обещания, – он взял ее руку и погладил ее, – но, может быть, ты сама откажешься от своего намерения…

– Не откажусь, – ответила зло и даже выдернула свою руку, – ни за что не откажусь.

– Успокойся, – попросил он, – я же не отказываюсь помочь, мы издадим эту книгу, если ты так хочешь.

– Когда?

– Если хочешь, мы можем уже в понедельник отвезти рукопись в издательство и обо всем договориться.

Ника улыбнулась и вернула Павлу руку. Он улыбнулся в ответ и сказал негромко:

– Только не понимаю, зачем тебе это нужно.

– Не знаю зачем, но только нужно.

– Может быть, ты просто не хочешь оставаться в одиночестве перед этим страхом и ощущением безысходности?

– Может, и так, не знаю.

– Я слышал где-то, – продолжал Павел, – что бывает такое, что смертельно больные люди пытаются иногда заразить как можно больше других людей, утащить их с собой в могилу…

– Может быть, и я такая, – Ника опустила голову. – Ты, наверное, как всегда, прав. Я, наверное, на самом деле как бы неизлечимо больная этим ощущением приближающейся с каждым мгновением смерти. И не хочу дрожать и сходить с ума в одиночку, в одиночку переживать эту невероятную боль, эту душераздирающую тоску.

Но все равно, – пусть я просто больна и поступаю плохо, пытаясь заразить здоровых, потопить их в своем болоте, – я буду заражать, буду топить. А ты мне будешь помогать, потому что обещал. Даже если ты меня возненавидишь за это, – Ника всхлипнула, – все равно буду так, пусть и они, и тоже, – девушка разрыдалась.

Павел обнял ее за плечи, прижал ее голову к себе, гладил ее волосы, целовал затылок и растерянно утешал:

– Ника, маленькая моя, не плачь. Ну, прости, что я тебя обидел, прости, это я по глупости. Ты хорошая, моя девочка, ты хорошая. Делай так, как тебе хочется. И я буду помогать тебе всегда, и не потому, что обещал, а потому что люблю тебя, милая. Не плачь только…

Ника уже не обижалась на него и плакала, пряча лицо на его груди, обнимая его за плечи. А потом всхлипнула в последний раз и неожиданно быстро, горячо, нежно, долго поцеловала его в грудь, мокрую от ее слез. Он, обожженный ее внезапным поцелуем, поднял ее голову и безумно, иступлено начал целовать это милое заплаканное лицо…

Хотя Ника и боялась смерти, и говорила, что в жизни ничто не имеет цены, она спешила взять от жизни как можно больше всего приятного. Павел очень помогал ей в этом, потому что деньги у него водились, а жадным он никогда не был. Поэтому Ника почти совсем уже переселилась к Павлу. Здесь у нее уже были своя зубная щетка, свой халат, свои тапочки, повсюду были разбросаны ее книги, стояли ее духи и помада, сидели ее мишки и зайки. Она все больше и больше привязывалась к Павлу, который баловал ее, как ребенка. И на внешность тоже он нравился ей все больше и больше. К тому же Павел был неплохим любовником, вот только обращался с Никой, как с молоденькой девушкой, совсем недавно узнавшей вкус плотской любви, вел с ней так, будто боялся задеть ее, оскорбить ее мнимую невинность. Это немного раздражало Нику.

Потому что она занималась с Павлом любовью не потому, что ему этого хотелось, а потому, что этого хотелось ей. Ее уже не устраивала роль только ласкаемой и отдающейся, роль, которую она сама приняла, когда это произошло у них в первый раз. Сейчас она уже хотела ласкать и брать, быть равной партнершей, хотела, но не решалась ничего менять. Кто знает, как к этому отнесется Павел?

Но сегодня вечером, оставшись одна, Ника снова мечтала о том, как она будет ласкать это сильное, мускулистое тело, спускаясь ниже и ниже, а он будет стонать от наслаждения… И вдруг сверкнули у Ники глаза лукаво: будь что будет, но сегодня ночью она сделает это. И не только это, а все, что ей захочется сделать…

Утром Павел встал раньше обычного, и с самого утра, даже не позавтракав, он сидел на кухне, пил коньяк и… курил. Он был растерян и задумчив: его хрупкая нежная Ника, которую он боялся оскорбить слишком нескромной лаской, сегодня ночью вела себя, как заправская шлюха, и делала это с явной для себя приятностью. Павел был ошарашен – слишком это все было для него неожиданно, и не знал он, как ко всему этому теперь относиться.

Вдруг дверь на кухню распахнулась и показалась Ника – обычно она так рано не просыпалась. Она стояла перед ним, неловко прикрывшись простыней, зардевшаяся, потупившая глаза и спрашивала неуверенно:

– Ты не помнишь, куда я дела свой халатик?

И вдруг понял он, что такая она и нравится ему, такая ему и нужна: то целомудренно-стыдливая, то бесстыдно-распутная.

И этим утром он попросил ее стать его женой.

А потом Ника жгла свою «книгу». И рукопись горела. Еще как горела!

Глава шестая. Огонь

Легкая «Ауди», украшенная лентами и шарами, летела по проселочной дороге. Медовый месяц в лесном домике на берегу реки – это, должно быть, очень романтично. Сегодня Ника разрешала себе все. В белом пышном платье, как сказочная принцесса, она сидела на переднем сиденье и безмятежно смотрела вперед, где разгорался закат. Павел сам вел машину. Пиджак с белым цветком в петлице и шелковый галстук валялись на заднем сиденье. Жених был разгорячен от выпитого коньяка и от предвкушения долгих романтических вечеров, от близости Ники, от ее взаправдашней веселости. Навстречу из-за угла возник джип, тяжелый и стремительный. Павел резко крутанул баранку. Его легкая «Ауди» соскользнула с дороги и полетела под откос, туда, где журчала старая речка.

Ника закрыла и открыла глаза. Машина горела. Павел лежал грудью на баранке, по его виску стекала струйка крови, пачкая белый ворот рубахи. Дверь заклинило. Было душно и жарко. Вишневый корпус машины лизали оранжево-красные языки пламени.

И тут Ника вспомнила.

В Мышином подземелье было холодно и сыро. Влажные рыжие пряди прилипали ко лбу и щекам. Трудно было дышать. Ныло вывихнутое плечо. Но еще сильнее ныло обожженное предательством сердце.

Интересно, придет ли посмотреть на казнь ее белокурый герцог, исказит ли судорога его красивое лицо, когда языки пламени коснутся ее белой кожи?

Тяжелая дверь заскрипела и приоткрылась. В темницу вошел старый священник. Ники сразу же заметила, что глаза его не закрыты темными очками. Как, он не боится ее? Или верит, что сила его бога защитит от злых чар рыжей дантейской ведьмы?

Старик подошел к ней и осторожно положил руку ей на голову. От неожиданности этого жеста Ники вздрогнула и напряглась. Но он только погладил ее по волосам и сел рядом, на влажный пол подземелья. Он не сказал ни слова, но Ники вдруг показалось, что она слышит его мысли: «Я знаю, что ты не ведьма, но на челе твоем вижу магическую печать. Ты одна из нас». Он бережно взял руку Ники и вложил в нее странный амулет – овальное двустороннее зеркало в серебряной оправе. Зеркало было маленьким, и Ники, поддавшись необъяснимому порыву, крепко зажала его в ладони.

Она не заметила, как старик ушел. По руке струилось тепло, плечо перестало ныть, на сердце стало тепло и спокойно. Ники уснула и спала до утра, до того самого момента, когда стражники в темных очках пришли за ней, чтобы отвести на площадь.

Она вспомнила широкую площадь, окруженную каменными домами с круглыми башенками. На вершинах башенок сияли синие камни. Посреди площади – каменное возвышение, на нем разложен костер. И в самом центре – она – хрупкая девушка с рыжими волосами, осмелившаяся сказать мужчине: «Люблю».

Вокруг люди, много людей. Ники не видит выражения их глаз за темными стеклами очков, но знает, что взгляды эти полны ненависти и злобы. Чтобы не заплакать, девушка еще крепче зажала в руке зеркальный медальон.

Старый священник – за очками и не узнать, тот ли самый? – поднес факел к поленьям, они вспыхнули. Скоро уже языки пламени коснутся ее нежной кожи, обожгут ее невероятной болью. Девушка пронзительно закричала, задергалась, пытаясь разорвать путы, прижавшие ее тело к металлическому столбу… Толпа внизу смеялась.

От боли и страха Ники потеряла сознание. Толпа внизу смеялась и ждала новых криков. Но только старый священник знал, что воплей больше не будет. Сердце девушки остановилось в тот самый миг, когда он раздавил ногой тонкий зеркальный медальон, такой же, как тот, что был зажат в руке умирающей Ники…

«Если душа родилась крылатой –

Что ей хоромы – и что ей хаты!»

(М. Цветаева)

Глава первая. Город Золотой

Златоград – так назывался главный город Терры: страны и планеты. Именно сюда перебралась недавно из провинции семья Шапо: брат и сестра, кстати, совсем непохожие друг на друга. И почти сразу же каждый вечер к ним стал наведываться молодой журналист, подписывающийся странным псевдонимом – Андрей. На самом же деле его звали Дэн Арилье. Поговаривали, что он неравнодушен к Евжени – сестре своего давнего приятеля Риксандра Шапо.

Хотя брат и сестра Шапо жили в Златограде уже больше недели, Евжени продолжала одеваться по-провинциальному: носила однотонные платья и модным украшениям из разноцветных камней предпочитала какие-то странные, из какого-то отполированного металла, причем отполированного так сильно, что солнце, отражаясь в нем, слепило глаза. Кольцо из похожего металла носил и ее брат. Однако в остальном Риксандр стремился следовать столичной моде. Он уже обзавелся пестрым лоскутным плащом, шляпой с яркими перьями, высокими блестящими сапогами с узкими и непомерно длинными носами.

Сегодня их пригласили на бал, где должен был быть весь цвет общества. Так что Евжени пришлось облачиться в бардовое платье с желтыми, синими и зелеными розами и надеть черную, расшитую цветным бисером маску. В этом безвкусном, хотя и красиво облегающем фигуру платье, Евжени чувствовала себя неуютно и глупо. Но Шапо считалось состоятельным семейством, способным купить шикарный особняк на окраине Златограда, и было просто необходимо «поддерживать марку». Евжени вздохнула и, взяв в руки яркий пестрый веер, вышла из комнаты. Острые каблучки простучали вниз по лестнице.

Евжени пользовалась успехом. Женщины смотрели на нее искоса, но мужчины толпились вокруг нее, и она раздавала визитные карточки направо и налево. Она не думала, что ведет себя как-то по-особенному, и не замечала того, что делает все немного иначе, чем женщины вокруг. Но все в один голос говорили о ней как о хорошенькой, но уж чересчур экстравагантной даме. Привлекали внимание и ее простая прическа, и ее необычные украшения, в которые не были вделаны драгоценные камни. Мужчины с удивлением рассматривали ее поражающие своей простотой и безыскусностью визитки. Но особенно шокировал всех ее крайне нетактичный поступок по отношению к давно уже немолодому повесе барону Зейкрафту, которого она попросила снять маску. «Как она вульгарна, – шептались дамы. – Разве он не дал ей своей визитки? Вообразите только, что было бы, если бы он согласился исполнить ее вздорную просьбу: все дамы увидели бы его лицо!». «Не удивительно, что господин Зейкрафт не решился снять маску, – смеялись мужчины, – он, наверное, не снимает ее даже наедине с собой. Иначе бы ему пришлось бы признать, что он слишком стар, чтобы волочиться за дамами. Ведь когда он снимал ее в последний раз, он был лет на двадцать моложе, и тогда еще задорная цыганка не заразила его «веселой болезнью».

Только Рэн Факар стоял в стороне и не принимал никакого участия в обсуждении Евжени. Но он очень внимательно слушал все, что о ней говорили. Когда-то точно такой же медальон, как у нее, он видел на шее женщины, которая была особенно дорога ему. Его мать исчезла лет десять назад, когда Рэн был еще ребенком. Когда она уходила из дома, на ней был этот медальон.

Она была странной женщиной, его мать. Ее тоже считали экстравагантной. Она не любила носить маску и часто надолго закрывалась в своей комнате одна, и не открывала, когда к ней стучались, и не откликалась, когда с ней разговаривали. А иногда обнимала маленького Рэна, прижимала крепко к груди, и сидела, глядя куда-то в пустоту, а по щекам ее медленно стекали слезы и капали на светловолосую головку сына.

В остальное же время она была веселая и придумывала разные игры для Рэна. И потом он был единственным, кто горевал, когда она исчезла. Отец же быстро заменил ее молоденькой любовницей. Да он и раньше изменял ей.

Недавно отец умер, оставив Рэну хорошее состояние, которое не успели съесть даже все его многочисленные оргии и кутежи.

Рэн тоже считался мотом и большим любителем прекрасного пола. И когда в зал вошла Евжени, он первым бросился к ней навстречу, чтобы попросить карточку с именем и предложить ей свою. Но остановился на полпути, ошеломленный: так она была похожа на его мать. Ему даже показалось на миг, что это она и есть. Когда же он, наконец, подошел к ней, она уже была окружена мужчинами. А когда очередь обмениваться визитками дошла до него, оказалось, что карточек с именем у нее уже не осталось. И тогда она, – что привело в ужас ее соседок, – назвала свое имя вслух. И еще больше поразило и ужаснуло всех то, что элегантный и обладающий такими хорошими манерами молодой человек улыбнулся и ответил громко: «А я Рэн Факар», – и пригласил ее на танец.

Танцевать Евжени не пошла, отговорившись тем, что всю жизнь провела в провинции и не брала уроков танцев. Больше за весь вечер Рэн и Евжени не перемолвились ни словечком.

А потом почти всю ночь Рэн ломал голову над вопросами: почему Евжени так похожа на его мать и откуда у нее этот медальон? И еще ему хотелось увидеть ее лицо, чтобы узнать, так ли похожа она на его мать чертами лица, как фигурой и походкой.

Назавтра он решил отправиться к Шапо в гости, хотя его еще и не успели пригласить. То, что за Евжени ухаживает выскочка-журналист, взявшийся неизвестно откуда, Рэна остановить не могло – ведь сам он был молод, красив, богат и так хорошо знал женщин!

Евжени тоже заинтересовал этот молодой человек. Она решила, что с ним стоит познакомиться поближе. Он наверняка чувствует себя в городе как рыба в воде, и мог бы ей помочь здесь освоиться.

Город не нравился ей. Люди здесь ходили в масках, так что нельзя было никого узнать. И одевались здесь все как-то по-павлиньи. Единственное, что ей нравилось в здешней моде, это то, что плащи и куртки мужчины носили, накинув их прямо на голое тело – это выглядело мужественно и сексуально. Андрею и Саше эта мода очень даже шла. Да и легкие бумажные маски, которые они носили, были скромными и неказистыми, и закрывали одни только глаза. Такие же маски носили и жители небогатых кварталов. Те же, кто побогаче, предпочитали маски из замши или бархата, украшенные драгоценными камнями. Писком же моды здесь считались маски, изображающие животных, которые наилучшим образом скрывали все лицо.

Женя же никак не могла привыкнуть даже к своим легким бархатным полумаскам, расшитым бисером или жемчугом. «Но ведь носила же ты когда-то темные очки», – смеялся Андрей. Но дома никто не мог заставить Евжени надеть маску. И уступая ее капризу, Саша и Андрей тоже, рискуя прослыть вольнодумцами и бунтарями, снимали маски, когда приходили сюда.

В остальном же этот Златоград был похож на города их родной реальности, какими они были лет сто или двести назад. И даже языка им учить не пришлось – он был таким же, как и их родной язык. А легкий акцент вполне мог сойти за провинциальный выговор, и ни у кого здесь не вызывал подозрений.

Да и воздух здесь, надо признаться, был куда чище.

Но все равно почему-то не нравился Жене этот Золотой Город.

Глава вторая. Запланированное происшествие

В эту ночь Жене спалось плохо: снилась родная реальность, родители, выстрелы, кровь, мерцающие зеркала… Встала она не отдохнувшей, а день предстоял трудный: сегодня здесь должна появиться Оля. Оля не будет помнить ни кто она, ни как сюда попала – Андрей должен найти и привезти ее. Но это произойдет чуть позже, а сейчас надо заняться чем-нибудь другим.

Например, не мешает выяснить, что за человек тот немолодой казанова, не пожелавший снять маску. Его лица ей увидеть так и не удалось, но, судя по возрасту, он вполне мог оказаться тем, кто ей был нужен.

Евжени и Риксандр занимали большой особняк, но старались не держать лишней прислуги. Так что многие комнаты оставались нежилыми. Сестры Нада и Ла вели хозяйство, а обязанности дворника и кучера выполнял их отец. Ночной же прислуги Шапо не держали вообще.

Именно Наду и Ла решила расспросить Евжени о старике Зейкрафте. В ожидании девушек она рассматривала его визитку в форме шестиугольника с золотистыми краями на бардовом бархате. В центе золотом было вытеснено его имя «Барон Винч Зейкрафт». На другой стороне на розовом фоне были изображены тесно сплетенные обнаженные тела мужчины и женщины, в вытянутой руке мужчина поднимал высоко над головой факел.

Когда смеющаяся Нада и молчаливая, в отца, Ла вошли в гостиную, Евжени протянула им красный шестиугольник: «Вы что-нибудь знаете о нем?».

Не читая имени, Нада вернула карточку Евжени:

– Разумеется, мадам. Этот похотливый старикашка известен во всей округе, он не пропускает ни одной юбки, причем не гнушается даже теми, кто любит мужчин за деньги. А уж благородным-то дамам от него покоя нет: постоянные намеки, пикантные шутки, неприличные предложения. Отказы его не смущают. Понятно, что благодаря своему возрасту он в своих притязаниях скорее смешон, чем опасен… но все равно: если не хотите, чтобы о вас судачили – не приглашайте его в дом.

Евжени посмотрела на Ла: «А ты что о нем думаешь?»

– Мне тоже не приходилось слышать о нем ничего хорошего, – сдержанно ответила та.

Евжени понимающе кивнула.

– Говорят, – засмеялась Нада, – что какая-то цыганка наградила его болезнью, от которой проваливается нос.

– Значит, у него нет носа? – улыбнулась Евжени.

Нада снова засмеялась:

– Да кто ж его знает! – проговорила она сквозь смех. – Говорят, что он не снимает маски, даже когда спит.

Но тут позвонили в дверь, и Нада выскочила из комнаты, кинувшись открывать раннему визитеру.

– С вашего разрешения, мадам, – присела Ла и ровным шагом направилась следом за все еще смеющейся Надой.

«Неужели уже Андрей?» – удивилась про себя Женя. Но в комнату, опередив на пару шагов Ла, вошел высокий молодой человек в бархатной маске. Евжени удивленно подняла брови. Хорошо еще, что сегодня она с утра надела маску: решила понемногу привыкать к ней. Ла прошла вперед и протянула Евжени на серебряном подносе черную овальную карточку, с одной стороны которой крупными алыми буквами было написано в три строчки: «Граф Рэн Факар».

Евжени жестом предложила ему расположиться на диване, но он твердым шагом пересек гостиную и подошел к ней почти вплотную, пристально всматриваясь в разрезы маски. Когда он взял протянутую для поцелуя руку, девушка заметила, что на его мизинце сверкнуло точно такое же кольцо, каким был украшен ее безымянный палец. Ей с трудом удалось скрыть смятение. Откуда у него это кольцо? – Женя лихорадочно пыталась найти ответ. – Она точно знала, что вчера этого кольца не нем не было. Может быть, он тоже явился сюда, чтобы помогать или контролировать? Или он выполняет другую миссию? И почему ей ничего не сообщили о нем?

Да знает ли он вообще, что за кольцо у него на пальце? Может, оно попало к нему случайно. Не исключено, что это обычное украшение, просто очень похожее внешне, искусная подделка, не обладающая силой подлинного зеркального кольца… Жаль, что она не успела расспросить Наду о Рэне.

Рэн заметил, что застал Евжени в гостиной, будучи одетой в атласный, василькового цвета халат, но ее, кажется, это не слишком смутило, и она не убежала переодеваться. Расхаживать по дому в халате и, тем более, встречать в таком виде гостей не было принято в Златограде. Он знал только одну женщину, которая выходила из спальни, не переодевшись в длинное платье. Но его мать не носила дома и маску. А на Евжени была черная маска, прикрывавшая почти все лицо.

Евжени внимательно рассматривала молодого человека, а он ее. Евжени была ниже и изящней большинства женщин Терры, такая фигура здесь была редкостью. Не удивительно, что эта девушка нравится многим мужчинам.

Женя, напротив, отметила, что внешними данными Рэн мало отличается от здешних мужчин: такой же высокий, стройный, широкоплечий. Саша и Андрей, которых она привыкла считать достаточно высокими и мускулистыми, по своему телосложению уступали местным жителям в статности. Оделся Рэн – не для нее ли? – совсем не модно, не кричаще: черный плащ, черные брюки, серая рубашка, черные сапоги, черная маска без украшений… И на шляпе, которую он отдал Ла, перья были только одного, серебристого цвета. В городе, пожалуй, невозможно было встретить человека, в чьем костюме присутствовали бы только два оттенка. В моде была пестрота. Похоже, Рэн каким-то образом угадал, что Евжени эта мода не по вкусу, и постарался ей угодить, полностью отказавшись на этот раз от цветных вещей.

Заговорить они не успели, так как в дверь снова позвонили, и спустя мгновение в гостиную вбежала Нада:

– О, мадам! Там снова этот журналист, господин Арилье, а с ним…

Но не успела она закончить фразу, как в гостиную вошел Дэн, втаскивая за собой вырывавшуюся девушку. Он был без маски.

– Отпустите ее сейчас же, Дэн! – возмутилась Евжени. – Что вы делаете! Что случилось, в конце концов?

– Она бросилась прямо под копыта моей лошади! Не знаю, куда она так спешила, но с ней случилась истерика. Может, от испуга, не знаю. И первым делом, что она сделала, так это порвала мою маску. Думаю, что девчонка просто приняла меня за кого-то другого, кто чертовски ее обидел. Дайте ей что-нибудь выпить, чтобы успокоилась.

– Ла! – коротко распорядилась Евжени. Ла сразу же вышла за «утешительными каплями».

Незнакомка же, казалось, немного успокоилась и даже перестала вырываться. На ней не было маски, а белое платье было испачкано.

– Не волнуйтесь, – обратилась к ней Евжени, – здесь Вас не обидят. Сейчас вы выпьете чего-нибудь успокоительного, отдохнете, а потом мой брат отвезет Вас домой.

– Никуда я с ним не поеду! – девушка с неимоверной силой оттолкнула Дэна.

– Разумеется, – согласилась Евжени, – с ним Вы никуда не поедете. А поедете вот с ним, – прибавила она, указывая на спускающегося по лестнице Риксандра.

Он был без маски – Саша не ожидал, что в доме окажутся посторонние: Оля и Андрей, какие бы роли они ни разыгрывали, таковыми считаться не могли, и то, что их голоса зазвучали в гостиной их особняка в такую рань, тоже не было для него неожиданностью. Но что здесь делает этот незнакомый юноша? Увидев Рэна, Риксандр остановился и извинился, что без маски – услышав шум, он подумал, что случилось что-то нехорошее, так что тут было не до нее.

– Не извиняйтесь, – остановил его Рэн. – Я вижу теперь здесь почти все без масок, так что это мне теперь неловко. Я сниму свою. – С этими словами Рэн ловко расстегнул маску, тут же смяв ее в левой руке, а правую протянул Риксандру, представляясь как-то совсем по земному: «Рэн Факар».

– Риксандр Шапо, – ответил Саша, пожимая протянутую руку. Два одинаковых кольца стукнулись при рукопожатии. Это заметили оба. На лице Рэна отразились сначала изумление, потом тревога и напряженные попытки скрыть все это. Саше удалось сохранить невозмутимость, единственное, что его могло выдать, так это то, что он задержал взгляд на кольце слишком долгое время и потом слишком пристально взглянул в глаза Рэну, который тут же отвел растерянный взгляд.

Вдруг девушка кинулась к Евжени и попыталась сорвать с нее маску. Но Евжени удалось схватить девушку за руки, и маска осталась на месте. Подоспевший к ней на помощь Риксандр, отстранив незнакомку от сестры, обхватил ее бережно за плечи и отвел в сторону.

– По-моему, она не совсем в порядке, – Евжени опустилась в кресло, рядом с которым стояла. – Она, случайно, не ударялась головой?

– Не заметил, – засмеялся Рэн. – Думаю, это произошло гораздо раньше. Может, она с рождения копытом стукнутая – а то чего бы ей лезть под лошадь.

– Не вижу повода для веселья, – сухо оборвала Евжени. – И вообще, зачем Вы привезли ее к нам?

– А было бы лучше, если бы я отвез ее к себе, в холостяцкую квартиру? Или надо было оставить ее там, где нашел? В таком состоянии?

Евжени пожала плечами.

Вошла Ла. Она принесла на подносе маленький стаканчик с лекарством и предложила девушке его выпить. Девушка кивнула и взяла стакан, но другой рукой потянулась к маленькой маске Ла: «Сними это! Добрым людям незачем прятать лицо».

А потом вдруг, когда Ла ушла, чтобы приготовить для неожиданной гостьи комнату, девушка уткнулась в плечо Риксандра и зарыдала. Она плакала и говорила, что ничего не помнит, что ей кажется все таким странным, что ей страшно. Наконец, лекарство подействовало и она, жалобно всхлипнув, позволила Риксандру отвести себя в приготовленную для нее комнату.

Евжени позвонила и попросила подать чай. Нада кивнула и ушла на кухню.

Без маски Рэн чувствовал себя неловко, будто стоит здесь перед всеми полностью обнаженным. Он понимал, что Дэн Арилье и Риксандр Шапо должны были бы чувствовать себя не более комфортно. Но он не заметил на их лицах и тени смущения. Видно было, что эти люди умели лучше скрывать свои эмоции. Рэн же совсем не умел притворяться, ведь ему не часто приходилось прятать свои чувства – за него это делала маска, которую он носил, как и все жители Терры, с раннего детства. На миг Рэна ужалила мысль, что, возможно, эти люди так искусно скрывают эмоции потому, что не привыкли носить маски. Но он быстро отогнал от себя это нелепое предположение: такого просто не могло быть, потому что невозможно, чтобы такое было! Рэн даже покраснел от стыда за подобные мысли. Его замешательство подогревало понимание того, что все его сомнения отражаются на его лице.

Евжени молча наблюдала за юношей. Этот молодой человек, не умевший притворяться, вызывал симпатию. Она видела, как ему неловко без маски. Ей даже стало немного жаль его. Увидев, что Риксандр уже спускается по лестнице, застегивая на ходу замочек полумаски, она предложила Рэну последовать его примеру, снова прикрыв лицо, и крикнула сестрам, чтобы кто-нибудь принес и господину Арилье «одежду для лица».

Потом все сидели вокруг большого, неправильной формы расписного стола и пили чай. Говорили о пустяках, шутили, смеялись…

Рэн снова почувствовал себя «в своей тарелке», и даже украдкой умудрился рассмотреть пальцы Арилье, убедившись, к своему облегчению, что журналист не носит никаких необычных украшений. Тревога Рэна была объяснима – ведь модный репортер слыл большим другом семейства Шапо, хоть и не был им ровней. Он иногда появлялся в свете, но вынужден был сам зарабатывать на жизнь. Впрочем, надо признать, ему это явно удавалось: Арилье модно одевался, снимал квартиру в центре и каждое утро завтракал в элитном кафе «Рандеву» напротив. Рэн знал это потому, что его собственный особняк находился как раз между «Рандеву» и зданием редакции еженедельника «Соловей и роза», с которым удачливый репортер тесно сотрудничал.

Похоже, эти украшения были фамильными драгоценностями. Но как же тогда два из них – медальон и перстень – могли оказаться у матери Рэна?

Рэн нащупал неприятный ответ. Вероятно, мама, когда неожиданно исчезла, не умерла, как все решили, а ушла к другому мужчине. Может, она всегда вела двойную жизнь? Что он мог знать об этом, будучи совсем еще малым ребенком? Не исключено, что теперь перед ним сидит его сестра…

Впрочем, мама и вправду, наверное, тогда погибла. А семья Шапо – его родственники по матери. Ведь никто никогда не говорил ему, откуда родом его мама. Когда он спрашивал об этом отца, тот только злился и кричал на него. А остальные ничего о ее прошлом не знали. И сама она, помнится, никогда не рассказывала сыну о своей семье!

В любом случае получается, что Евжени – его родственница. Знает ли она об этом?

Мучительно хотелось, чтобы она сняла маску, но юноша знал, что это невозможно: снять маску – это все равно, что раздеться догола, если не хуже! Ни одна приличная дама не сделает этого при посторонних. Такое допускалось только в кругу семьи, да и то не в каждом доме!

Арилье вынул из кармана часы. Крышка ярко сверкнула на солнце. Откинув ее, журналист взглянул на строгий циферблат:

– Извините, господа, я должен откланяться – мне поручен репортаж со свадьбы герцога Ланикруа, боюсь не успеть на церемонию обмена масками…

– Заходите вечером, Дэн, – улыбнулась Евжени. – Как раз и спасенная Вами незнакомка проснется.

– Ну да, он, как обычно, заварил кашу, а расхлебывать нам, – невесело усмехнулся Риксандр. – Могу поспорить, он уже и думать забыл о своей дикарке!

– Обязательно вечером буду, – заверил Арилье, – и даже приведу с собой доктора. Надеюсь, вас не очень затруднит дать ей приют, пока она не поправится или пока не отыщутся ее родственники?

– На этот счет не беспокойся, – кивнул Риксандр, – здесь ее не обидят.

– Уж не влюбился ли ты в нее, дружок? – деланно засмеялась Евжени, пытаясь заглянуть в глаза Дэну.

– Непременно влюбился бы, если б мое сердце уже не принадлежало другой, – игриво ответил тот, целуя на прощанье руку хозяйки дома.

Вскоре откланялся и Рэн, тоже обещая зайти вечером – мол, и ему небезразлична судьба незнакомки…

Глава третья. Незапланированные мелочи

Вечером Жене, Саше и Андрею предстояло многое обсудить. А тут навязался в гости этот Рэн Факар. В другое время Женя этому обстоятельству даже порадовалась бы. Наверное. Может быть. А может, и нет. Женя была в смятении. Рэн, конечно, симпатичный молодой человек, девушке в нем многое нравилось. Но еще больше в нем было подозрительного. Прежде всего, конечно, это кольцо. Но и одежда тоже. Даже одежда! Понятия об эстетичном в этом мире были совсем иными! Здесь красивым считалась пестрота. Если в костюме не сочетались по меньшей мере три ярких цвета, то он считался серым и безвкусным. А одеяние Рэна в день его первого визита к Шапо, когда юноша наверняка хотел произвести на них приятное впечатление, было серо-черных тонов. Нормальный человек постеснялся бы в этом и во двор выйти! И потом – он снял маску! Это было в высшей степени смело. И вызывающе неприлично. Если, конечно, не знать других обычаев… Но кто здесь мог иметь представление о других правилах поведения, о других «плохо» и «хорошо»? Кто он такой? – Вопросы оставались без ответа, вопросы повисали в воздухе и оплетали ее мысли, как невидимая паутина.

Женя попыталась поговорить об этом с Сашей, но он и сам был в недоумении. Он не сомневался, что и Рэн заметил сходство колец. Более того – он был уверен, что Рэн надел это кольцо, направляясь в их дом, не случайно. Но что он хотел этим сказать?

Если б он замышлял против них что-то злое и нехорошее, то не стал бы привлекать к себе внимания. И кольцо запрятал бы так, чтоб они о его существовании и догадаться бы не могли. Вероятнее всего, он хотел вступить с ними в контакт. Может, лучше прямо спросить его вечером, откуда он взял это украшение?

Так бы она и гадала весь день, как поступить с Рэном, если бы не случилась еще одна неожиданность, переключившая все ее мысли на другого человека – пришло письмо от барона Зейкрафта. Ла внесла его на разукрашенном пестрыми цветами эмалированном подносе, но на личике ее, едва прикрытом узенькой маской-очками, застыло такое выражение, будто она подносит хозяйке скользкую змею. Сердце Евжени, едва она увидела выполненный в том же стиле, что и визитка Зейкрафта, конверт, сильно забилось. Что принесет ей это: удачное открытие или новые хлопоты? Она быстро взяла красный шестиугольник и жестом отпустила девушку.

В конверте оказалось письмо на разукрашенном вензелями листе и еще одна визитка Зейкрафта – на этот раз голографическая. Письмо было написано витиеватым слогом, да и почерк барона был столь изыскан и кудряв, что некоторые слова было непросто разобрать. К счастью, текст был недлинный. Первое предложение, представляющее собой приветствие, нашпигованное десятком комплиментов, можно было не читать вовсе. Равно как и последнее, мало чем отличавшееся от первого. А вот второе, третье и четвертое были относительно кратки и, похоже, очень важны: «Я знаю, что Вы, прекрасная госпожа, ищете в этом городе, и вожделенное Вами есть у меня. Вы получите все, что желаете, явившись, разумеется, без провожатых, завтра в полдень в мой маленький загородный домик, где я люблю порою уединяться и проводить время в приятных размышлениях (адрес на конверте). Голографический знак, который я Вам с трепетом посылаю, откроет перед Вами все двери в моем поместье, где я обычно никому не позволяю тревожить мой покой».

Женя понимала, что ей предстоит принять непростое решение. Свидание с бароном – это так опасно! Ведь если об этом узнает хоть одна душа, репутация ее будет неисправимо подмочена, ее перестанут принимать в обществе, и даже Андрею придется «искать другую невесту». Но с другой стороны, Зейкрафт обещал ей что-то показать. А если это и вправду именно то, что они ищут? Вдруг он и есть тот самый старик?

Впрочем, в этом случае визит к нему был вдвойне опасен – если он тот самый и догадается, кто они и за чем охотятся, то может оказать серьезное сопротивление. Ловушка? – Не исключено.

Проблема выбора… Как она всегда мучила Женю. И как тут трезво размышлять, когда в душе засели две заносы: Рэн, Оля… Да, и Оля тоже. Саша с чего-то взял, что она потеряла память не понарошку, а на самом деле. Впрочем, этот вопрос скоро разрешится – вот только девушка проснется…

Олю направили им в помощь. Она должна была разыгрывать из себя сумасшедшую, потерявшую рассудок то ли в результате шока при наезде Андреевой лошади, то ли из-за травмы при падении, то ли помешавшуюся еще задолго до этого происшествия. Ее психоз должен был заключаться в маниакальном стремлении видеть лица окружающих. Кто же не простит «бедняжке» сорванную маску? То, что непростительно воспитанным девушкам и юношам из высшего общества, будет позволено этому «несчастному созданию», нашедшему приют в одном из приличных домов Златограда.

Но если Оля и вправду забыла, кто она такая и зачем сюда прислана, то это сильно усложнит выполнение операции «Икар». Да и жаль было бы Олю – она же ее единственная подруга! Женя слышала, что бывают такие случаи, когда психика не выдерживает переброску, и человек все забывает, реже – сходит с ума. При возвращении обычно все восстанавливается, но все же… Да нет, показалось это Саше! – просто он слишком за нее трясется… И не знает, что она та еще артистка! Вспомнить хотя бы, как она всех дурачила, будучи еще подростком – даже мать, и та не догадывалась о том, что дочка влюблена в отчима. Наверное, из-за Олиного таланта и поручили ей эту сложную роль – не каждому по плечу денно и нощно изображать чокнутую. Вот проснется она – и они вместе посмеются над одураченными мальчишками. А пока надо решить, как быть с приглашением Зейкрафта.

Женя встала и направилась в библиотеку, где Саша любил проводить свободное время. Он и сейчас был там. Женя молча протянула другу только что полученное письмо. Прочитав пикантное послание, Саша нахмурился:

– Не нравится мне все это. Выглядит, как ловушка.

– А вдруг он и есть тот самый изобретатель? – последнее слово Женя произнесла совсем тихо, точно ветер прошуршал, но Саша, конечно, его разобрал: нетрудно было догадаться, о чем она могла думать.

– Сомневаюсь. Тот – романтик и мудрец, а этот – старый шут и развратник. Не сходится.

– Молва может ошибаться. Внешность обманчива. Это истина банальна, но не перестает оставаться правдой. И вообще, я где-то читала, что чем интеллектуальнее человек, чем сильнее у него развито воображение, чем изощренней ум, тем сильнее он стремится ко всяким извращениям, то есть к разврату. Так что как раз все сходится.

– Ты права только в одном – мы должны рассматривать все возможности. И, в любом случае, здесь решения принимаешь ты. Даже когда они не тебя касаются. А относительно себя и подавно…

– Я думаю, надо идти. Но при этом как-нибудь обезопасить себя.

– Обезопасить тебя от сплетен мы с горем пополам сможем: купим тебе совершенно невозможное платье, закрытую маску… Зейкрафт, конечно, начнет трепаться – да кто ж ему поверит! Но вот от его приставаний кто тебя защитит? Вдруг он захочет добиться твоей благосклонности силой? Он стар, но, кажется, довольно силен, песок из него еще не сыплется, хоть многим и хотелось бы так думать.

– Я тоже этого побаиваюсь. Я это и имела в виду, когда сказала, что хочу обезопаситься. В смысле – вооружиться. Ты не мог бы, скажем, купить мне кинжал, какой-нибудь совсем маленький, чтобы его легко было спрятать в одежде, но не игрушечный.

– И что, ты хочешь сказать, что сможешь вонзить нож в живое тело?

– Не начинай! Может, и смогу… Все-таки я собираюсь его только остановить, если что, а не убить.

– Хорошо, хорошо… будет тебе кинжал.

Пока Саша бегал по магазинам, проснулась Оля. Об этом Евжени доложила сдержанная Ла. По ее словам, незнакомка была слегка не в себе: не отвечала на вопросы, пыталась узнать, где она, и вообще вела себя слишком беспокойно. И зачем-то попросила Ла снять маску. Несмотря на то что это требование было чересчур своеобразным, Ла согласилась подчиниться ему, после чего гостья стала вести себя немного уверенней. Она с любопытством осмотрела комнату, приветливо улыбнулась служанке и посоветовала сменить зеленый пояс с синим бантом на красный (в тон платью) или хотя бы срезать бант. Если бы на месте Ла была Нада, ее этот совет весьма позабавил бы, у Ла же это вызвало жалость: бедняжка не только испытала нервное потрясение, но, похоже, еще страдала явным отсутствие вкуса.

Сообщив все это, Ла сказала, что гостья выразила желание познакомиться с хозяевами дома.

– Только маску лучше снимите, мадам. Понимаю, Вам это, должно быть, неприятно, но боюсь, иначе она не станет с Вами разговаривать.

– Спасибо, Ла, – кивнула Евжени, – я, пожалуй, последую твоему совету.

Направляясь в комнату, где поселили Олю, Женя думала, как ей лучше себя вести. Если горячо приветствовать подругу, как ей и хотелось, когда та (всякое может быть) ничего не помнит, то Оля только растревожится еще сильнее. Если же сделать вид, что они незнакомы, а с Олей окажется все в порядке, то подруга может и обидеться. Или, вероятнее всего, решит, что здесь что-то неладно, и начнет подыгрывать Жене, так что никто ни за что не догадается, что они знакомы. Даже сама Женя не сразу догадается, что Оля узнала свою прежнюю подругу.

Значит, сейчас Жене надо умудриться вести себя так, чтобы ее поведение можно было истолковать двояко. То есть так, чтобы Оля, если с памятью у нее все в порядке, поняла: подруга ей рада – и выказала бы ответную радость. Но так, что если у нее с памятью проблемы, она увидела бы в поведении Жени только гостеприимство и дружелюбие.

Женя осторожно постучала в дверь, и, услышав знакомый голос: «Войдите!» – повернула ручку. Оля сидела на кровати и робко улыбалась. На ней было то же, что и утром, белое платье, украшенное разноцветными атласными бантами – грязное и рваное.

– Привет! – улыбнулась ей Женя. – Вижу, тебе уже лучше?

– Да, спасибо, – улыбнулась в ответ Оля.

– Я рада, что ты недолго спала. Мне не терпелось поговорить с тобой.

Женя подошла поближе и села на пуфик возле кровати.

– Боюсь, что не смогу рассказать Вам ничего интересного, – извиняющимся тоном сказала Оля. – Я не смогу даже открыть Вам, кто я и где мой дом, потому что сама задаю себе эти вопросы и не нахожу на них ответа…

У Жени оборвалось сердце. Если Оля обратилась к ней на Вы – это конец, она ее и вправду не узнала. А может, она просто не знает, безопасно ли сейчас говорить открыто? Может, боится, что их могут подслушать? Надо как-то дать ей понять, что здесь можно говорить прямо.

– Ничего страшного. Я думаю, вместе мы найдем эти ответы. Главное, чтобы ты поняла – здесь тебе нечего бояться, нечего скрывать. Здесь тебя примут такой, какая ты есть на самом деле.

– Если бы я знала, какая я на самом деле! – Олин голос задрожал. – Это так мучительно, не знать, кто ты. Я даже имени своего не могу вспомнить… – из ее глаз покатились слезы.

Женя обреченно поняла, что Саша был прав: Оля на самом деле ничего не помнила. Может, есть какой-нибудь способ вернуть ей память?

– Давай попробуем вспомнить, как тебя зовут, – предложила Женя. – Я буду называть разные женские имена, а ты меня остановишь, если какое-то из них покажется тебе особенно близким.

– Давайте попробуем, – грустно согласилась Оля.

И Женя начала называть распространенные на Терре имена, вставляя между ними различные варианты имени Ольга:

– Маринала, Ледия, Далена, Вира, Ла, Ольга, Тадара, Ляля, Ритения, Оля, Нада, Салана, Петера, Оленька, Тезара, Светела…

На этом имени Оля ее и остановила.

– Светела? – робко переспросила Оля. – Кажется, сердце у меня забилось чаще, когда ты назвала это имя. Может, так меня и зовут?

– Может, и так, – разочарованно вздохнула Женя.

– Даже если потом окажется, что меня иначе зовут, я пока согласна пользоваться этим именем. Мне оно понравилось – такое чистое и прозрачное…

– Хорошо, – согласилась Женя, – мы так и будем тебя называть. Пока я распоряжусь, чтобы тебе принесли чистое платье. Что-нибудь из моего. Конечно, мои наряды будут тебе чуть великоваты, потом закажем тебе что-нибудь по размеру – готовое платье на тебя не продают, я и на себя-то еле нашла.

– Спасибо, Вы очень добры.

– Не за что. Если что-то будет нужно – зови.

И, с трудом удержавшись от порыва обнять подругу, Женя покинула комнату.

«Вправду говорят, – подумала она, – что беда не приходит одна. И та беда, что приключилась с Олей, пострашнее, чем появление в их доме подозрительного юноши, который ведет себя одновременно так робко и так смело! Быстрей бы возвращался Саша!».

Саша зашел в библиотеку мрачнее тучи. Женя ждала его с тревогой – он ходил к Оле.

– Когда тебе надо в следующий раз выходить на связь? – было его первым вопросом.

– Ты же сам знаешь – еще шесть дней.

– Это слишком долго, придется связаться с центром прямо сейчас.

– У меня не получится. Сейчас Бессмертные смотрят в другие миры. Я не смогу их вызвать.

– Сможешь! Пойми – Оле нужна помощь, с ней случилось что-то непредвиденное. Мы не имеем права ждать.

– Но ведь это уже случилось…

– Возможно, сейчас еще не поздно все исправить!

– Я слышала о подобных случаях, она должна прийти в себя, возможно, еще до возвращения.

– А я слышал о других случаях, когда вернуть сознание можно только в первые часы, а потом уже бывает поздно.

– Хорошо, я попробую этой ночью.

– Нет, сейчас!

– Сейчас слишком опасно, кто-нибудь может заметить, что я занимаюсь чем-то подозрительным, услышать голоса и все такое прочее…

– Я отправлю куда-нибудь Ла и Наду, а сам встану на посту. Муха мимо не пролетит. Только не медли, очень тебя прошу, а то мне придется сделать это самому!

– Успокойся, я же сказала, что сделаю это. И не забывай, она и моя подруга тоже, и мне небезразлична ее судьба. Займись девушками, а я пойду к себе, приготовлюсь. Если честно, мне страшновато…

– Спасибо, – Саша с благодарностью сжал ее ладонь. – Ты все понимаешь.

– Иди, – тихо улыбнулась ему в ответ.

Глава четвертая. Зеркальный лабиринт

В камине полыхал огонь. Женя придвинула кресло совсем близко к очагу. Напротив поставила маленький столик. В центре – обычное зеркало, отполированное до блеска. На пальце у девушки – кольцо из зеркального металла. Это магический материал, который добывают только в нулевой реальности: он никогда не туманится, отталкивая грязь и пыль, не портится от воды и времени, он крепче алмаза и чище льда… Женя опустила ладонь на столик возле зеркала, повернув руку так, чтобы огонь отразился в кольце, а кольцо – в зеркале. Ей надо смотреть туда, в это зеркало, в свое отражение, глаза в глаза, пока она не увидит зеркальные стены, зеркальный пол и потолок. Там ее встретит один из Высших Бессмертных. Он знает все, он подскажет, что делать, беседа с ним вдохнет в нее новые силы… И все будет хорошо.

В дверь заглянул Саша, кивнул, что можно начинать, и встал за дверью. Пора!

Женя впивается взглядом в свое отражение. Только глаза – больше ничего не должно существовать для нее в это время. Заглядывает в глубину своих зрачков, погружаясь в омут своей души. Он всегда темен, даже когда светел – таков закон. Погружение по спирали, сначала медленно, медленно, чуть быстрее, еще быстрее. И вот уже воронка завертелась, стремительно засасывая в себя ее взгляд, а за ним – и ее саму. И вот она на дне. Свет. Свет, отраженный множеством зеркал. Они расположены повсюду, под разными углами. Сияние режет взгляд, но глаза закрывать нельзя. Кружится голова. Сейчас она привыкнет к свету, и головокружение пройдет. В зеркальной комнате – пустота. Никто не встречает ее у входа. Этого она и боялась. Теоретически – их можно найти. Все пути ведут в Храм. Рано или поздно она окажется в центре зеркального лабиринта. Но ей никогда не приходилось ходить зеркальными путями без провожатых. Но не возвращаться же обратно! И она делает стремительный шаг в зеркало напротив. Зеркальный коридор. Зеркальные стены. Можно свернуть в любом месте, войдя в одно из зеркал. Можно лететь вперед, пока не окажешься на развилке. Она движется, несется вперед. Сможет ли остановиться? Скорость нарастает. Дыхание все чаще. Сердце стучит в висках. Пути. Свернула направо, еще направо, теперь вперед, направо, в ближайший из пяти, тупик. Остановиться не получилось. Сквозь зеркало – в новый коридор. Новые пути, новые развилки, новые комнаты, новые зеркала. Все дальше и дальше, дороги назад уже не найти. Почему так пусты коридоры? Голова кружится все сильнее, зеркала мелькают по сторонам, из глаз потекли слезы. Она слабеет. Слишком много потрачено энергии. Сердце сжимает острая боль. Впереди открывается зеркало. Навстречу выплывает женщина. Фигура все ближе. Женя уже узнает ее. Это Элизабет, они уже встречались раньше в зеркальных залах. Элизабет видит, что она в беде, встает поперек пути, распахнув руки: «Женя, остановись». Девушка повисает на своей спасительнице, обхватив ее за шею. «Держи», – женщина запихивает в ее ладонь амулет из красного камня. Камень пульсирует, становится легче дышать. «Ты совсем обессилила, – ласково гладит ее по голове Элизабет, – что-то случилось». Всхлипывая, Женя торопливо рассказывает, как появилась Оля, как она все забыла, как Женя, беспокоясь о подруге, решила внепланово выйти на связь. «И еще этот Рэн Факар свалился на мою голову!» – добавляет она в отчаянии. Элизабет вздрагивает: «Рэн Факар? Что он натворил?».

– У него зеркальное кольцо!

– И только? Оно – мое. Он не знает о его возможностях.

– Но как оно могло оказаться у него? Он наш?

– Этого не знает никто – он еще не встречался со своей смертью. А кольцо осталось у него случайно, я не смогла забрать его с собой, потому что покидала тот мир не по своей воле.

– Мне не следует расспрашивать Вас об этом?

– Если тебе интересно – я расскажу. Я была в том мире наблюдателем. Наблюдатели, в отличие от миссионеров, обычно не покидают мир до самой смерти. Поэтому я решилась завести там семью. Рэн – мой сын. Я любила его отца, у него была куча недостатков, но я любила его именно таким. Мотом и гулякой, и при этом – жутким ревнивцем. Время от времени мне приходилось уединяться в загородном домике, чтобы выйти на связь с Высшими Бессмертными, и как-то раз туда проник один из моих воздыхателей. Тогда я была молода и хороша собой, и многие искали встречи со мной наедине. Он говорил о своей любви, молил о взаимности, уверяя, что мы – родственные души… Но мне было не до его признаний – он ворвался в комнату совершенно не вовремя: как раз тогда, когда я проводила сеанс, докладывая о своих наблюдениях. Я старалась закрыть от назойливого поклонника зеркало спиной, но оно было больше меня, и, вероятно, он мог видеть что-то, чего видеть не должен. Но и это было бы половиной беды. Но в это время в комнату зашел муж… Вероятно, он следил за мной. А тут еще возбужденный кавалер бросился ко мне с объятьями. Я резко оттолкнула его, надеясь, что супруг все же поверит, что между мной и этим воздыхателем ничего не было, и успокоится. Он выстрелил в меня. Просто счастье, что у меня в руке был медальон, с помощью которого я связывалась с зеркальным лабиринтом. Я почувствовала, что кто-то сзади обнимает меня и легонько тянет. Мой неудачливый поклонник пытался убежать через окно, муж погнался за ним, и в это время я собрала все силы и кинула свою душу по зеркальному пути. По всей видимости, мой несчастный супруг так и не нашел, вернувшись, моего тела. Постичь происшедшее его разум оказался не в силах. Воспоминания об этот кошмаре он попытался утопить в алкоголе и быстро опустился. Я простила ему и недоверие, и попытку убить меня. Через кольцо, оставшееся у моего сына – он иногда играл им – мне порой удавалось заглянуть в тот мир. Я знаю, что мой мнимый убийца тяжело переживал из-за всего этого. Он стал много пить… и всю оставшуюся часть своей жизни провел в этой полужизни-полумороке… К тому же он оказался не из числа бессмертных, так что теперь нам не свидеться никогда. Надеюсь, Рэн унаследует мои способности. Я стараюсь наблюдать за ним. Я и сейчас направлялась в ту комнату, которая наиболее тесно связана с тем миром, надеялась, вдруг он вспомнит про мое кольцо и наденет его. Тогда я могла бы видеть все, что видит он, чувствовать его настроение… Жалко, что в последнее время он почти никогда не носит мое кольцо, ведь оно, наверное, по-прежнему не в моде…

– Я скажу ему, чтобы носил, – пообещала Женя. – Я, кажется, ему нравлюсь, так что он послушает меня. Да, кстати, он похож на Вас.

– Только, пожалуйста, без необходимости не рассказывай ему ничего, а то его могут забрать раньше срока, отпущенного судьбой.

– Что Вы! Я не имею права об этом болтать. Иначе нам всем влетит. Я знаю, что здесь грозит болтунам и неудачникам. Черная клетка… на несколько веков. Я же не дура!

– Черная клетка? Думаю, это только страшная сказка, которую рассказывают новичкам. Но муки совести до скончания веков – вполне вероятно. Впрочем, не берусь утверждать, – улыбнулась Элизабет. – Давай я провожу тебя к выходу. Ты и так уже давно здесь, это опасно, тебе сложно будет вернуться в тот мир. Пойдем. Я все расскажу Бессмертным, завтра ночью по твоему времяисчислению тебя будут ждать в пограничной комнате, так что тебе не придется блуждать. И напоследок открою тебе маленький секрет: если хочешь очутиться ближе к центру – используй только настоящие, магические зеркала, даже если это и не так удобно из-за их малого размера, не заменяй их обычным стеклом. Со временем ты, конечно, научишься определять путь интуитивно, но пока не рискуй…

Уходя, Женя заглянула в глаза Элизабет. В них плескалась неисчерпаемая тоска…

Глава пятая. Почти семейный ужин

За дверью послышались грохот и звон разбитого стекла. Саша, не раздумывая, метнулся в комнату. Женя лежала на полу. Похоже, что, падая, она опрокинула столик, и стоявшее на нем зеркало разбилось. Саша кинулся к девушке и осторожно поднял, усадив в кресло. Женя все еще не приходила в себя. Лицо ее было белее бумаги, даже губы казались совсем бесцветными. Саша достал из кармана алый камень и постарался вложить его в руку девушки. Она что-то крепко сжимала в ладони. Саша разомкнул ее пальцы и на пол выкатился маленький бледно-розовый камушек – девушка уже использовала всю энергию этого амулета, но ее явно оказалось недостаточно. Саша быстро вложил ей в ладонь свежий, до отказа наполненный теплом его сердца. Женя вздохнула. Ее широко распахнутые глаза начали обретать осмысленное выражение. Взгляд остановился на Саше: «Слава Богу! Я все-таки вернулась… Так тяжело было вынырнуть… Как никогда», – девушка слабо улыбнулась… Саша облегченно вздохнул… Она могла умереть! Почти навсегда! И все из-за него! Не по-мужски было просить ее об этом. Гораздо честнее было бы отправиться в лабиринт самому. Ну и что из того, что у нее самое крупное зеркало из всей их компании?

– Прости меня, Женечка, Прости! Это я должен был, не ты… Я не имел права, – сбивчиво извинялся он.

– Не извиняйся, я должна была, – погладила его ладонь Женя, – я же за всех вас отвечаю.

– Ты не должна. В конце концов – мы все ровесники, и дело, которым мы занимаемся, оно так же не затрагивает лично тебя, как и всех нас.

– Оно затрагивает всех нас лично. Если равновесие нарушается в одной точке, волна дисгармонии распространяется и на другие параллели. Значит, и наш мир в опасности.

– Мир, который мы покинули.

– Он остается нашим! Там же наши близкие, родители, друзья…

– Ты права, я и сам чувствую свою причастность тому миру. Просто не надо брать на себя всю ответственность за все, что происходит везде… По-моему, так…

– Не ври! Ты и сам чувствуешь эту ответственность! Что я, тебя не знаю? Ты просто сейчас пытаешься облегчить мой груз. И это, кстати, тоже в твоем духе, – устало вздохнула Женя.

– Ладно, замяли… Тебе удалось узнать насчет Оли?

– Нет. Я заблудилась. Если бы не Элизабет, мне бы сюда живой не вернуться… Она обещала, что все передаст, и завтра со мной встретятся.

– Завтра я выхожу на связь, раз я эту кашу и заварил.

– Нет, я сама! Да не бойся ты, завтра безопасно – меня встретят.

– Прости, сегодня я чуть не угробил тебя…

– Не начинай! К тому же в нулевом мире я все равно осталась бы. Ведь здесь мы – только отражения самих себя.

– Наоборот, сейчас – там отражения!

– Какая разница, если в момент смерти происходит обмен, – пожала плечами Женя. – Так что мне, по сути, ничто не грозило – ведь на мне же было зеркальное кольцо.

– Да, ничего, кроме провала операции и вечных мук совести из-за этого, – мрачно усмехнулся Саша.

– Только-то! – попыталась засмеяться Женя, – а я уж подумывала о «черной клетке».

– Да ерунда это все, слухи – они своих агентов туда не сажают, – я там со знающими людьми на эту тему разговаривал, – широко улыбнулся Саша, – только стыдно будет. А больше ничего. Они не наказывают, они же – сама доброта и мудрость. Удивительно только, что они не могли предсказать твое появление там сегодня.

– Они не пророки. Никто не видит всех вероятностей. Ты же знаешь, что со своей свободой выбора человек – очень непредсказуемое существо.

Внизу хлопнула дверь.

– Ты что, дверь не запер? – ахнула Женя.

– Да нет, это Ла с Надой вернулись, – у них же ключ.

– Получается, ты их всего на 20 минут отослал? А если бы я не успела?

– Да что ты! Их часа два не было, если не побольше. Я им такой список покупок составил – мама не горюй! Просто ты очень долго там была…

– Так они ходили по магазинам?

– Ну да! Я им сказал, что мы к ужину ждем гостей, и надо их удивить. Заказал всякие там экзотические травы с Длинных островов, вина из подвалов Дикого вепря, свежих бананов и груш…

– Стой, но ведь груши же здесь не растут!

– Потому и заказал! – засмеялся Саша. – Потом скажу, что с плодами заморского грушника перепутал: что с меня взять – провинция…

Женя тоже прыснула: интересно все-таки, как девушки выкрутились из этого положения, ведь не могли же они с пустыми руками вернуться!

– Пойдем посмотрим! – потянула она Сашу за рукав к лестнице.

Гостей решили встречать без масок – ведь за ужином должна было присутствовать Оля (или Светела, как они теперь ее назвали). А учитывая ее состояние, прикрывать лица было бы жестоко. Снять маску – это было главным условием и для визитеров. Первым пришел Дэн Арилье. Как и обещал, он привел с собой доктора. На просьбу снять маску, так как Светела еще не совсем пришла в себя и ее почему-то беспокоит, когда прикрыто лицо, вызвало у доктора недовольство. Но все же он поддался на уговоры и открыл лицо. На носу у него красовалась большая бородавка, так что стало понятно, почему он так артачился. Дэна же просьба снять маску ничуть не огорчила – с легкой улыбкой он опустил красный клочок ткани на столик у дивана. Евжени просила Дэна побыть в гостиной, а сама вызвалась проводить доктора в комнату Светелы.

Хрупкая, застенчивая пациентка произвела на доктора, похоже, очень приятное впечатление. Бегло осмотрев ее и не обнаружив повреждений, он облегченно вздохнул: «Ваша травма, милая, носит чисто психологический характер. Череп в порядке – ни синяка, ни ссадины! Думаю, что скоро Вы совсем придете в норму. Если же дело не пойдет на поправку, я Вам порекомендую хорошего психотерапевта». Доктор написал на листочке адрес и положил на прикроватный столик.

– Возможно, причина столь необычного каприза берет свои корни в глубоком детстве, – сообщил он Евжени, когда они спускались по лестнице, – не исключено, что ее жестоко обидел человек в маске, а теперь, в результате пережитого недавно шока, неприятные воспоминания переросли в манию. Думаю, что все это исправимо. И вы правильно делаете, что решили пока не тревожить девушку и обнажить свое лицо. Я понимаю, как вам неприятно было снять маску. Вы мужественная женщина. И поверьте, вам нечего бояться чьих-то взоров – у Вас очень симпатичное личико.

Достав из кармана желто-зеленую маску, доктор откланялся.

Встречая Рэна, Евжени испытывала смущение. Подумалось, что зря Риксандр затеял этот шикарный ужин – теперь еще Рэн решит, что это ради него! Неловко как-то…

– Без маски Вы еще красивей, – целуя ей руку, – прошептал Рэн. На самом деле, он был и разочарован, и обрадован одновременно: чертами лица Евжени не была похожа на его мать. Возможно, они не родственники. Это значит, за ней можно поухаживать, чего Рэну, положа руку на сердце, очень хотелось. С другой стороны, тогда снова без ответа оставался вопрос о загадочных украшениях.

– Надеюсь, и вы не откажетесь снять свою. Видите ли, с нами ужинает Светела – та незнакомка, что попала под лошадь господина Арилье, – и она по-прежнему не переносит присутствия рядом с собой человека с закрытым лицом.

– О, разумеется, – Рэн ловко сдернул с головы тонкую маску и широко улыбнулся Евжени, как будто уже ожидал подобного предложения.

– Располагайтесь пока в гостиной, – улыбнулась в ответ Евжени, – стол еще не накрыли.

– Так я угодил к ужину? Прошу извинить. У нас в доме ужин подают намного позже… и я не думал…

– Не стоит извиняться. У нас тоже обычно подают на стол позже, но сегодня – необычный день. Мы нашли новых друзей: Светелу и Вас, и хотели бы сделать наше знакомство более доверительным.

– А как я этого хотел бы! – воскликнул Рэн.

Женя почувствовала, что он говорит искренне, и предложила: «В таком случае, пользуясь правом друга, предлагаю перейти на «ты».

– Я и сам хотел это предложить! – живо откликнулся юноша. – Тем более, если учесть, что мы друг перед другом без масок…

Ужин был великолепен. Нада и Ла потрудились на славу: закуски были изысканы и разнообразны. Были здесь и засахаренные фрукты, или грушнинки – по названию сахарной глазури, грушни, которой их покрывали.

Обстановка была доверительной. Евжени уже успела предупредить друзей, что Рэна не стоит опасаться – кольцо попало к нему от Элизабет, но его назначения юноша не знает и не должен знать, точно так же, как не должен знать, кем на самом деле была его мать. Смертным не полагалось знать о бессмертных, а судьба юноши была еще не ясна. Однако тот факт, что мать Рэна – такая же, как и они, делало юношу почти родным им человеком. Чувствуя, что здесь отнеслись к нему, как к близкому другу семьи, он испытывал к окружающим явное расположение. Даже Дэн его почему-то не раздражал, хотя, по логике вещей, Рэн должен был бы жестоко ревновать и недолюбливать соперника. Впрочем, кажется, и сам Дэн отнесся к появлению за ужином еще одного мужчины необыкновенно спокойно. Не думал же он, в конце концов, что Рэн увлечен Светелой? А вот Риксандр ею, по-видимому, был действительно увлечен, и даже не пытался скрыть своей симпатии. Удивительно, но Евжени спокойно отнеслась к влюбленности брата в девушку неизвестного происхождения, потерявшую память, да еще и со странностями. «Как она добра!» – восхищался Рэн про себя.

Светела, окруженная заботой и вниманием, тоже ожила. На щеках ее играл румянец, а на шутки Дэна, который, оказывается, был любителем покаламбурить, гостья отвечала очаровательной улыбкой. Похоже, она уже не держала зла на своего нечаянного обидчика.

Гадали, как помочь Светеле вернуться в семью. Дэн обещал дать объявление во все газеты и журналы, с которыми сотрудничал, а Рэн вызвался повозить девушку по окрестностям Златограда – вдруг она вспомнит, увидев, свой дом, или, может, ее узнает кто-нибудь из прохожих.

Теплая атмосфера располагала к откровенности. И как-то само собой получилось, что Рэн спросил: «А мы, случайно, не можем оказаться родственниками?» Все переглянулись и остановили взгляды на хозяйке дома. Евжени поняла, что ответа избежать вряд ли удастся. Обманывать юношу ей не хотелось, но и правду сказать было нельзя!

– Здорово, что тебе у нас уютно. Мне сейчас тоже кажется, будто мы – одна семья, – Евжени выдавила из себя улыбку. – Но, к сожалению, этому нет никаких доказательств. Разве только то, что мы легко нашли общий язык.

Рэн снял с пальца кольцо и положил на стол:

– А это? Разве у вас нет таких же?

– Да, мое кольцо, действительно похоже на твое, но и что из того? Мало ли на свете похожих украшений. Даже если их делал не один мастер, – пожала плечами Евжени.

Риксандр взял кольцо и повертел в руках:

– Они разные, – сделал он вывод. – На наших кольцах изнутри выгравирован слон, а на твоем – звезда. Зато у тебя по краям орнамент из геометрических фигур, а на наших – нет никакого орнамента.

– Да, но материал! – возразил Рэн.

– Материал похож, – согласился Риксандр. – Возможно, этот металл добывали в одном и том же месте.

– Давайте остановимся на том, что украшения принадлежат руке одного мастера, а наши предки – родом из одних мест, и мы, действительно, можем оказаться какими-нибудь очень дальними родственниками, но в этом случае настолько дальними, что это уже не имеет значения. Дома я рылась в разных документах, интересовалась генеалогией нашей семьи, но нигде не встречала упоминания о том, что кто-нибудь из нашего рода двадцать или тридцать лет назад отправлялся на поиски приключений в столицу или вышел замуж за человека по фамилии Факар.

– Главное то, что мы чувствуем друг к другу, – добавил Рэн, забирая кольцо и опуская его в карман, – а чувствуем мы почти родственное расположение. Я рад, что судьба свела меня с вами.

– Мы тоже рады нашему знакомству, – заключила Евжени, – так давайте же выпьем за это. Сидящие за столом подняли бокалы и протянули их навстречу друг другу, раздался мелодичный звон. Рэну не была знакома эта традиция, но все сидящие за столом, даже ничего не помнящая Светела, делали это такими привычными жестами, что Рэн не сомневался – это он, наверное, отстал от моды. И он торопливо последовал примеру окружающих.

– Можно мне тебя кое о чем попросить, – нагнулась к Рэну Евжени, когда разговоры за столом возобновились.

– Конечно, – радостно отозвался юноша, – твоя просьба для меня подарок.

– Надень, пожалуйста, на палец то кольцо и никогда-никогда не снимай его, даже во сне, – прошептала девушка. – Пусть это напоминает о нашей духовной связи, хорошо?

– Это нетрудно, но я и без кольца всегда буду думать о тебе, – тихо ответил Рэн, накрывая ладонью ее руку.

– Надень кольцо, прямо сейчас, – напомнила Евжени, высвобождая руку, будто для того, чтобы поправить прическу, – и ничего об этом не спрашивай.

Рэн послушно достал кольцо из кармана и надел его на палец.

Женя не знала, зачем она просила его сделать это, рискуя вызвать лишние расспросы или подозрения. Но ей хотелось отблагодарить Элизабет за помощь – ведь женщина сможет быть рядом с сыном, когда кольцо у него на пальце, наблюдать за его жизнью. Да и ему это безопаснее – кольцо на порядок повышает его шансы на бессмертие, а ей хотелось встретиться с Рэном когда-нибудь после того, как она выполнят свою миссию и вернется в начальный мир. Именно этого чувства она стыдилась, не хотела, чтобы о нем догадался Андрей.

Глава шестая. Неудачное свиданье

Саша напрасно сомневался – Женя могла убить человека. Сделала же она это в прошлой жизни. Конечно, выстрелить с расстояния и, как выразился Саша, «вонзить кинжал в живое тело» – не одно и то же. Но, с другой стороны, тогда девушка стреляла в дорогого ей человека, а Зейкрафт ей – никто, его-то чего ей жалеть? Хотя, конечно, жалко. Не хотелось ей второй раз становиться убийцей. К тому же совсем незачем привлекать к себе излишнее внимание. А то начнется расследование, допросы… Всплывут все пробелы в их легенде. Конечно, она не собиралась убивать Зейкрафта. Даже если он начнет нагло приставать и попытается взять ее силой. Она рассчитывала, что он из тех, кто испугается, пригрози она ему кинжалом.

Кинжал, как это водится, прятался у нее на бедре, совсем незаметный под широкой розовой юбкой. Да, Саша удачно выбрал платье – розовый цвет Женя терпеть не могла, так что у Евжени в гардеробе тоже не было ничего розового. А если еще добавить к этому голубой плащ, расшитый серебряными и золотыми розами, зеленые бантики на корсаже, фиолетовые сапожки, украшенные красными бисерными пряжками и маску из павлиньих перьев… Девушка, предпочитавшая, как все уже заметили, сдержанность, на этот раз выглядела совсем по-столичному модно и пестро, а значит – была неузнаваема. Так что Евжени, бодро шагая по улице и осматриваясь по сторонам в поисках свободного экипажа, чувствовала себя вполне уверенно.

Наняв экипаж и продиктовав вознице написанный на конверте адрес загородного дома Зейкрафта, Евжени позволила себе расслабиться и насладиться видами окрестностей. Впрочем, насладиться – это слишком сильно сказано. На самом деле вид размалеванных самым варварским способом зданий не доставлял девушке большого удовольствия. Впрочем, за городом было и впрямь неплохо. Люди еще не успели испортить лес. По сторонам дороги мелькали разноцветные афиши и яркие указатели, но чуть дальше, за ними, росли совсем обычные, такие же, как и у них дома, зеленые деревья.

Дом Зейкрафта располагался совсем недалеко от города. Он был первым в небольшом поселении по правой стороне дороги. По здешним меркам он не был большим и очень уж шикарным. Как и полагается, он был украшен резьбой, а крыша была выкрашена в семь цветов радуги. Но фасад был двуцветный – сиренево-лиловый. Такого же цвета были и ворота.

Евжени постучала. Ворота распахнулись, и пожилой мужчина в зеленом с коричневыми пятнами плаще вежливо поинтересовался, что угодно молодой леди. Девушка молча показала ему голографическую визитку Зейкрафта, отметив про себя, что одет привратник все равно что в камуфляж (может, он егерь?). Мужчина вежливо кивнул и сообщил, что хозяин ожидает ее в первой комнате справа на втором этаже.

Убранство дома поразило Евжени. Оно не было богатым, шикарным, пестрым. Скорее напротив. Некрашеный деревянный стол в центре. Фисташковая мебель. Слегка рыжеватый коврик у камина, золотистые портьеры. И никаких вазочек, картин, ничего яркого и вызывающего. Пугающая простота. Она совсем не подходила барону Зейкрафту, который слыл большим щеголем и знатоком. Сердце девушки тревожно забилось. Сильно нервничая, девушка поднялась по лестнице, и, несколько раз глубоко вздохнув, чтобы успокоиться (признаться, безрезультатно), постучала в ближайшую дверь. Дверь тут же распахнулась – барон и вправду ждал ее. Старый ловелас даже не взял себе труда прилично одеться. Он встречал гостью в домашнем халате с драконами и тапочках на босу ногу. Правда, тонкая зеленая маска прикрывала его лицо. Но тем нелепее и противнее казались его голые ноги и волосатая грудь. Евжени брезгливо поморщилась и недовольно заявила: «Я была о Вас лучшего мнения, барон! Я ухожу!».

– А я почему-то думаю, что ты никуда ты не уйдешь, пока не получишь того, зачем пришла! – нагло возразил барон.

– Но пройдемте хотя бы в кабинет! – взмолилась девушка. – Мне неловко разговаривать с Вами в мужской спальне.

– А по-моему, это лучшее место для обмена подарками, которые мы друг другу приготовили.

– Какими еще подарками? – недоуменно спросила Евжени, хотя по скабрезному тону своего собеседника, конечно же, догадалась, на что он приблизительно намекал.

– Чем мы можем одарить друг друга? А сама не догадываешься? Поцелуи и ласки – сладкие дары страсти. Разве ты не за этим пришла, моя розочка? – воскликнул Зейкрафт, распахивая халат. – Ну, иди же ко мне! – позвал он.

Евжени застыла на месте. Она понимала, что ей срочно надо что-то делать, как можно быстрее уйти отсюда. Но не могла пошевелиться, будто по ее телу разлился свинец, а в пол был вмонтирован мощный магнит. Она с омерзением смотрела на голого старика, но не могла отвести взгляд от его возбужденной плоти.

– Я ожидала другого, – прошипела она, наконец, в злобе и отчаянии. – Вы написали, что у Вас есть то, что я ищу! Вы – коварный обманщик! И оденьтесь, в конце концов, это же просто мерзко!

– Успокойся, дурочка, – бросил он насмешливо, завязывая халат. – Никто не собирается тебя насиловать. И никто не заставлял тебя сюда приходить. Ты сама этого хотела. Что может искать в столице юная провинциалка? – Любви и ласки, понимания и заботы. Богатого мужа и опытного любовника. Все это я могу предложить своей возлюбленной. Где же тут обман?

– Я искала знаний! А не вашей любви, – в отчаянии крикнула Евжени, поворачиваясь, чтобы уйти.

– Да ты дразнишь меня! – прорычал барон, резко оторвав ее от пола и швырнув на широкую кровать.

Пока девушка, выкрикивая неожиданно грязные и непонятные ругательства, поднималась на ноги и поправляла платье, Зейкрафт запер дверь и положил ключ в карман халата.

– Выпустите меня сейчас же! – приказала Евжени, стараясь говорить как можно спокойней и уверенней.

– Сначала договорим! – вот кто на самом деле говорил спокойно и уверенно. – Что ты хотела получить от меня?

– Знаний! – попробовала выкрутиться Евжени, хотя изнутри ее охватил страх еще более жуткий, чем боязнь быть изнасилованной. «Неужели, он о чем-то догадывается», – пронзила ее ледяная мысль. – Вы – уже немолодой человек, многое пережили, многое повидали на своем веку. Я надеялась провести время в приятной беседе!

– Не притворяйся глупее, чем ты есть! – усмехнулся барон. – Я на самом деле давно уже не наивный юноша и давно уже не покупаюсь на дешевую лесть. Говори правду!

– Это все мое любопытство! Мне почему-то подумалось, что у Вас есть что-то очень необычное, и Вы готовы мне это показать. Но я и вправду не думала, что Вы захотите меня обидеть или сделать меня своей любовницей силой! – выпалила Евжени еще одну версию своего поведения.

– Это была ошибка, а за все ошибки приходится платить. Так что предлагаю обмен – ты становишься моей любовницей, а я молчу о нашем свиданье.

– Не пойдет! Можешь трепаться об этом на каждом углу – тебе все равно никто не поверит!

– А если у меня будут доказательства? – барон быстро протянул руку и ловким движением сдернул с шеи Евжени зеркальный медальон.

– Отдайте! – завопила девушка, метнувшись к нему. И тут же пожалела об этом – барон ловко обхватил ее за талию свободной рукой и прижал к себе. Старик оказался неожиданно сильным.

Евжени била дрожь. Она была разгневана и испуганна одновременно. Она злилась на барона и одновременно на себя – за беспомощность. И тут она вспомнила про кинжал. Если бы ей удалось вынуть его, соотношение сил изменилось бы.

– Ладно, поговорим, – произнесла она упавшим голосом.

– Вот так-то лучше, – барон отпустил ее и толкнул в сторону кровати. Девушка села. Достать кинжал незаметно было невозможно. Пока она будет путаться в складках юбки, задирая ее до бедра, барон сто раз успеет ее остановить. Оставался один путь – делать то, что она сама только что предложила – говорить.

– Не думаю, что обычный медальон сможет служить доказательством нашей связи.

– Это не обычный медальон, – возразил барон, рассматривая незатейливое украшение. – На одной стороне – сказочное животное, жители островов называют его, если не ошибаюсь, слоном. На материке таких зверей на украшениях не изображают. Уже это делает его диковинным. И еще – этот материал. Ведь это не серебро? Конечно, что-то другое… Намного тяжелее и, похоже, не темнеет от влаги, пота… После того как я докажу свою победу, покажу эту штучку своему ювелиру. Да, ему будет любопытно взглянуть. Уверен, такой материал на материке не добывают. Разве что на островах… Но что-то мне подсказывает, что и на островах… Отнесу-ка я этот трофей в сейф.

Тут барон неожиданно отпер дверь и вышел из спальни, оставив дверь открытой! Евжени была свободна, но не могла уйти. Она не смела оставить у барона зеркальный медальон! Во-первых, он ей был нужен. Во-вторых, нельзя было допустить, чтобы его начали исследовать специалисты! Евжени уверенно задрала юбку и вынула миниатюрный кинжал.

Зейкрафт возвращался в спальню, довольно посвистывая. Евжени притаилась за дверью, напряженно прислушиваясь. Она прыгнула на спину Зейкрафта, вцепившись в него словно кошка, стоило только барону переступить порог. Стоя в засаде, она собиралась напасть на него сзади и приставить кинжал к шее, требуя, чтобы он прошел с ней к сейфу и открыл его. Но она не предусмотрела того, что ее жертва намного выше нее ростом, и приставить кинжал к шее барона будет так сложно. Девушка мгновенно успела пересмотреть свой план, и смогла застать противника врасплох. Более того, она нечаянно ранила его кинжалом, именно в том месте, куда собиралась его приставить для угрозы. Она почувствовала, как по ее руке потекла струйка крови. Девушка в ужасе выпустила кинжал и спрыгнула на пол. Оружие с легким стуком скатилось на ковер. Барон пошатнулся, схватившись рукой за горло и что-то прохрипел. Евжени в панике бросилась вниз по лестнице…

Глава седьмая. Дурные вести

Пока Женя у себя в комнате беседовала с Высшими, Андрей и Саша обсуждали новости сегодняшнего дня. Андрей пришел к ним минут пять назад, прямо из журналистского клуба, где на него обрушились нелепые слухи.

– А я весь вечер не мог понять, что это все на меня так смотрят в редакции и замолкают, стоит мне войти в комнату. Хорошо Толстяк-виршеплет поделился новостями – разумеется, не из милосердия, а как раз наоборот, – сокрушался Андрей.

– И что там болтают о Жене?

– Много чего говорят. Постараюсь по порядку.

В изложении Андрея ситуация выглядела отнюдь не радужно.

Зейкрафт явился в комитет по подготовке ко Дню солнцестояния с изрядным опозданием, объяснив задержку «уважительной» причиной: мол, у него было свиданье с «милашкой» Шапо, которая «так разыгралась», что жаль было прерывать «эту славную бестию», которую, как выяснилось, весьма возбуждают «небольшие кровопролития». «До чего же горяча, дикарка!» – с гордостью «жаловался» барон, демонстративно сдвигая с шеи шелковый платок и обнажая самый что ни на есть настоящий порез. «Вот этим кинжальчиком изволила царапнуть, а потом как закричит, как начнет на себе волосы в страсти рвать и метаться, – пояснял Зейкрафт, – показывая всем миниатюрное оружие, – до чего уж я всяких дам повидал, но такую познал впервые…». В комитете одни мужчины, причем все немолодые, и у них это в порядке вещей – своими амурными победами друг перед другом хвастать. А он еще из кармана достал ее медальон и заявил, что это она ему в знак благодарности за приятно проведенные часы подарила. На самом деле, оказывается, этот медальон многие на ней раньше замечали. А в это время еще его садовник, а по совместительству и кучер, со своими коллегами на кухне трепался. Рассказал, как приехала к ним невысокая дама в розовом, показала голографическую визитку, какие барон своим любовницам шлет, и поднялась к хозяину в спальню. А через какое-то время выбежала из дома вся растрепанная, и рука у нее – в крови. Садовник быстрее к хозяину поднялся, испугался за старика, который всегда был с ним добр. А старик как ни в чем не бывало, только платок к шее приложил: «Ступай, – говорит, – со мной все в порядке, – это просто такие игры любовные в моду вошли», – мол, поиграли они так с гостьей. А слуги потом этими новостями с хозяевами поделились. Так что все сошлось. А хозяева-то не все домой поехали, а кто в клуб, кто на ипподром, кто в бальный замок, кто в редакцию… Да и те, что домой приехали, молчать не стали – женам да друзьям семьи сенсационные новости рассказали. Так и расползлись сплетни по всему городу.