Оракул выбирает королеву бесплатное чтение

Оливия Штерн
Оракул выбирает королеву

Пролог

На пороге стояла женщина, совершенно неуместная здесь, в городе серединного яруса. Как будто яркая экзотическая птичка случайно залетела в темную и мрачную пещеру и теперь недоуменно крутила головкой, соображая: как же я, такая пестрая, с изумрудными крылышками, и оказалась в такой липкой промозглой тьме?

Наверное, она откуда-нибудь со светлой стороны этого мира, успела подумать Леона. Возможно, даже бывает при дворе…

Птичка шмыгнула покрасневшим аристократическим носиком, еще раз смерила Леону удивленным взглядом и спросила:

– Вы… некромант?

Леона вздохнула. Стоило бы, конечно, отправить эту льессу восвояси, потому что, как показывала практика, все они приходили сюда только с одной целью. Но деньги были нужны. Чтобы исчезнуть и не отсвечивать на королевском ярусе, как изволил выразиться муж, и чтобы при этом достойно жить в Середине. Поэтому Леона шагнула в сторону, пропуская гостью внутрь, и ответила:

– У вас верные сведения, льесса. Прошу.

Леона шла первой. Ей не нужно было оглядываться, чтобы представить выражение лица незваной гостьи. Сколько их здесь побывало? Несколько десятков точно, таких вот ярких птичек. Все морщили носики, презрительно рассматривали убогую обстановку мансарды и наверняка задавались вопросом, почему при таких-то расценках на свои услуги льесса некромант не переедет куда-нибудь повыше, где солнце бывает чаще, где по осени цветут яркие хризантемы, а весной первая зелень расцвечена алыми тюльпанами. Мысленно Леона соглашалась с ними, что – да, пожалуй, она могла бы переехать. Могла бы даже туда, где раскинулись личные владения Вечной королевы, но… Ей очень хорошо объяснили, что женщине с таким даром совершенно нечего делать рядом с приличными людьми вроде маркиза Риквейла. Так хорошо, что до сих пор на погоду ныли когда-то сломанные ребра. Именно поэтому Леона предпочитала сидеть на ярусе, где солнце бывает от силы три часа в день и все продукты везут сверху, потому что здесь ничего не растет. Лучше так, чем потом ее найдут в канаве с перерезанным горлом.

Леона вошла в комнату, отгороженную от прочего пространства мансарды фанерной стенкой. Здесь получилась то ли гостиная, то ли рабочий кабинет – в общем, именно здесь она принимала всех, кому требовались услуги некроманта. Оглянувшись на гостью, Леона заметила сморщенный носик и все те же недоумевающие взгляды: женщина разглядывала простенькие обои, несколько аляповатых картинок, которые Леона развесила на стенах только оттого, что напоминали они о светлых ярусах, где все имеет цвет. Леона села за стол, положила перед собой руки.

– Присаживайтесь, не стойте. Как вас зовут?

В гостиной горела пара газовых фонарей, было сумрачно, но все же лучше, чем на улице. Снаружи все блекло, сыро, ночь или сумерки, и только по утрам и вечерам, когда солнце обходит ярусы по срезу, косые лучи света скользят, торопливо выхватывая из сумрака темные кирпичные стены, пыль на дорогах, жалкую растительность, что скудными пучками пробивается то тут, то там.

Женщина-птичка растерянно заморгала. Было видно, что ей очень не хочется говорить свое имя, и это было понятно. Леоне, в сущности, было плевать, как зовут эту льессу. Просто надо же как-то обращаться к человеку.

– Феломена, – наконец отважилась посетительница. Она достала кружевной платочек, богато вышитый по краю, и демонстративно промокнула уголки глаз. Глаза, кстати, Леоне понравились. Были они яркие, синие, и в них горели отблески света и был даже намек на некую внутреннюю чистоту, что нынче вообще редкость.

– Вы правда некромант? – несмело спросила Феломена. Оглядела кабинет и с легкой ноткой недоумения добавила: – Такая крошечная квартирка…

– А вы ожидали, что некроманты живут во дворцах? – Леона хмыкнула. Все-таки свет в глазах еще не гарантировал наличие мозгов и такта.

– Нет-нет, простите! – Феломена смущенно потупилась. – Мне дала ваш адрес аббатиса Керво.

– Какое у вас дело?

Феломена принялась рыться в маленькой дамской сумочке из нежного голубого бархата, с кружевом. Пришла она в плаще, но теперь было видно, что под грубой серой тканью дорогое платье, тоже голубое, и по корсажу белые бантики и жемчужное шитье, перемежаемое изящными мотивами из золотой канители. Леона усмехнулась. Прошло несколько лет с того момента, как она щеголяла подобными нарядами при дворе, а надо же, до сих пор цепляет. Но если так одеваться в Середине, будут косо смотреть, а то еще и ограбят. Там, где почти не бывает солнца, не любят таких вот веселых и пестрых птичек. В том, что Феломена аристократка, сомнений почти не осталось. Красивое личико, руки, никогда не знавшие работы, кружева и бархат. Интересно, она знакома с маркизом Риквейлом?

– Вот! – Наконец Феломена извлекла из сумочки старую курительную трубку и положила ее на край стола. – Видите ли, в чем дело… Мой свекор на днях скончался.

– И что? – Леона откинулась на спинку стула. Все то же. Ничего новенького. Скукота.

– Он ненавидел меня! – с отчаянием в голосе мяукнула Феломена и некрасиво скривилась. – Из-за того, что Филипп на мне женился, он грозился лишить его наследства. Однако завещания не оставил. А Филипп… Он знал, что у отца в сейфе были фамильные драгоценности. Сейф вскрыли, а там – пусто!

Разволновавшись, Феломена покраснела, начала отчаянно жестикулировать. Ее тщательно завитые каштановые локоны, свисающие словно уши спаниеля, забавно болтались из стороны в сторону.

– Двести королевских крон, – сказала Леона.

– Хорошо, – мгновенно согласилась Феломена. – Нам нужно узнать, куда делись драгоценности.

– Вы это узнаете, – кивнула Леона, – половину суммы вперед.

Глядя, как алчно заблестели глаза Феломены, Леона думала о том, что, возможно, вся эта история сплошное вранье. И, возможно, дела обстояли совсем не так, как это представила несчастная невестка. Возможно, свекор припрятал сокровища от сыночка, который мог все спустить за вечер, проведенный за картежным столом. Или даже сама Феломена никакая не невестка, а, допустим, любовница умершего и хочет просто урвать кусок пожирнее. Но теперь это уже не имело значения. Щурясь на блестящие в свете газового фонаря монеты, Леона прикидывала, откуда будет сподручнее отправиться в меморум, чтобы выловить отпечаток умершего свекра и таким образом узнать судьбу сокровищ.

Вдруг Феломена как будто насторожилась. Глянула подозрительно, прикусила губу.

– А как вы гарантируете, что я узнаю правду? Что не вы заберете себе драгоценности?

– Через три дня, – сказала Леона, – вы придете сюда еще раз. Сами спросите у вашего почившего родственника, где он припрятал драгоценности.

И, наслаждаясь видом вытаращенных глаз и приоткрытого рта, добавила:

– Его отпечаток будет вот в такой колбе, – постучала ногтем по тонкому стеклу, – я его даже касаться не буду. Если бы я собирала на себя все гадости ушедших, уже сошла бы с ума.

Глава 1
Леди некромант

…Последнее было чистой правдой. Если случайно поймать на незащищенную кожу чей-нибудь отпечаток – один из тех, что свободно плавают в меморуме, – он впитается, сольется с твоей памятью и гадкие сны на ближайший месяц обеспечены. Все это не смертельно, с течением времени отпечатки рассыпаются, растворяются, как сахар в кипятке, и все, что составляло память умершего, перемешивается с памятью всех предыдущих поколений и становится нечитаемым. Так перегнивают опавшие листья. Так все то, что когда-то принадлежало жившим, уходит в прошлое.

Феломена давно удалилась, пискнув напоследок, что очень надеется, рассчитывает, да и вообще, некромант – это последняя надежда. К подобным вещам быстро привыкаешь, и Леона пропускала мимо ушей все эти причитания. Аккуратно приоткрыв плотные шторы, она проследила за тем, как к вышедшей из подъезда аристократке присоединился темный мужской силуэт. Они помедлили, о чем-то переговариваясь, а затем растворились в липких густых сумерках серединного яруса. Леона вздохнула с облегчением. Ей все казалось, что ее муж кого-нибудь подошлет, чтобы на самом деле избавиться от неугодной жены. Но нет, пока все было спокойно. Сколько продлится этот мертвый штиль, Леона не знала.

Вернувшись в гостиную, она снова села за стол, потом аккуратно, через бумажную салфетку взяла трубку и подвинула ее к себе. Плохо, что Феломена хватала ее руками, а до Феломены, небось, еще и ее муж или любовник. Чем больше людей касается предмета, тем тяжелее настраивать компас и, соответственно, труднее разыскать нужный отпечаток.

Леона прикрыла глаза. В голову снова лезли совершенно ненужные мысли – о том, что был бы маркиз Риквейл нормальным человеком, они бы поладили и жили бы припеваючи неподалеку от дворца Вечной королевы. Там, где солнце встает и заходит и светит весь день. Там, где много зелени и где можно без опаски прогуливаться по парку, вдыхать аромат свежескошенной травы, чувствовать прохладу родника, слышать, как перекликаются в кустах птицы… О том, что, возможно, она сама во всем виновата, потому что не нужно было выходить замуж за этого человека. Но замуж хотелось. Она была так юна и наивна, а Риквейл так красиво ухаживал. Их брак, конечно, многие сочли мезальянсом, потому что Леона была последней из захудалого рода Кьеннов, но Риквейлу было плевать на любые досужие разговоры, кроме… кроме того, что молодая жена окажется дипломированным некромантом. Скрыла. Уже зная перед свадьбой о невероятной чистоте крови Риквейлов от какой-либо магии, но все равно скрыла. Сама виновата.

Так больно было думать обо всем этом даже теперь. Но маркиз был красивым и молодым, Леоне так льстило его внимание, что она убедила себя в том, что влюблена. Их хрустальная сказка разбилась через три года после брака, когда Риквейл по чистой случайности нашел старую переписку жены с наставником, известным на королевском ярусе мэтром некромантии. И хвала небесам, что у них так и не родился ребенок, потому что будь это так, Леона вообще не представляла бы, как жить дальше.

Ну вот. Еще чуть-чуть, и она расплачется. Не хватало еще слез накапать в идеально уравновешенную октаграмму заклинания, начертанную цветными мелками прямо на столешнице. Там и одной слезинки хватит, чтобы все испортить.

Затаив дыхание, Леона мерной трубочкой капнула в вершины октаграммы положенные в таком случае ингредиенты: настойку на сушеных лапках летучей мыши, концентрированный уксус, розмариновое масло. Затем поводила над октаграммой рукой. С пальцев срывались невесомые частицы силы, туманом оседали на линиях начерченной фигуры. Октаграмма начала неторопливо и словно бы нехотя наливаться тьмой. Линии, оставленные цветными мелками, поблекли, затем и вовсе пропали, чтобы через несколько мгновений сверкнуть аспидной чернотой поверх ореховой столешницы.

– Так, прекрасно, – пробормотала Леона.

Иногда, создавая заклинания, она разговаривала сама с собой, потому что хотелось разбить стеклянную тишину и пустоту квартиры.

Стараясь не делать лишних движений, чтобы, упаси боже, не нарушить равновесие активированных ингредиентов, Леона взяла в руки компас и поднесла его к центру октаграммы, туда, где покоилась старая и потертая курительная трубка. Над начертанной фигурой начал собираться серый с перламутровым отливом туман и, поднимаясь легким облачком, окутал компас.

Компас был старым, испытанным и принадлежал наставнику. Он мало походил на компас, которым пользуются мореходы. Простая стеклянная полусфера на латунной подложке, никаких стрелок.

«Возьми, деточка, на память. Ни разу меня не подводил, и тебе будет служить исправно», – вот что сказал Леоне старый наставник, когда она, получив диплом, возвращалась домой.

Леона уже и не знала, жив ли он, ее дорогой мэтр Флорье.

Но в одном старик оказался прав, компас не подвел еще ни разу.

Туман, окутавший компас, сделался густым, словно дым от подгоревшего на сковородке кушанья. Руки наливались тяжестью, начинали подрагивать. Леона стиснула зубы: нельзя, нельзя шевелиться, иначе все насмарку и придется начинать сначала.

Пф-ф! С легким вздохом туман втянулся под стеклянную полусферу и там заклубился. Иной раз казалось, что внутри то и дело поблескивают крошечные молнии, как будто там, под толстой линзой, собрались грозовые тучи.

Леона откинулась на спинку стула и поставила перед собой наполненный компас.

Завтра утром она отправится в меморум. Завтра. Не потому, что слишком устала сегодня, а потому, что за годы, проведенные в одиночестве на серединном ярусе, привыкла делать все последовательно и не торопясь.

Ее всегда будил рассвет.

Солнце, выкатываясь из Тени, медленно поднимается вверх, словно просматривая все ярусы, все пласты нависших друг над другом земель. До того, как воцарится над верхним королевским ярусом, мельком и с пренебрежением взглянет на каждый из них. И вот этот скользящий взгляд дневного светила обязательно попадет прямо в окно спальни Леоны, бесцеремонно сверкнет прямо в закрытые веки, а затем поползет дальше, в угол спальни, чтобы через полтора часа погаснуть, затерявшись среди верхних ярусов.

Леона сжалась в комок под одеялом. Всю ночь снилось что-то тяжелое и кровавое. Ей казалось, что она убегает от чудовища и ноги вязнут в мокром песке. И сколько ни оглядывайся, никого не видно. Только страшная ломаная тень, в которой клубится багровая тьма.

Почему так холодно? Дрова в камине только-только прогорели, угли алеют сквозь белесую завесу пепла. Одеяло толстое, пуховое. И все равно она мерзнет каждую ночь. То ли не хватает мужчины в постели, то ли те, кто родился наверху, просто не переносят Середину. Страшно даже подумать, что творится в самом низу, там, куда и солнце-то не заглядывает и неба не видать, а только изнанки нависших сверху других ярусов.

Вздохнув, Леона выбралась из-под одеяла, сунула ноги в растоптанные мягкие туфли и побрела умываться. Она спала в толстых шерстяных носках, которые можно натянуть до самых колен, а все равно мерзла. Дрянь эти серединные ярусы, как есть дрянь.

Некромант зарабатывает достаточно, чтобы если не жить, то хотя бы существовать достойно. Леона в память о былых прекрасных днях обустроила свою ванную комнату. Это оказалось непросто, но она справилась, заплатив втридорога нанятым строителям. И вот теперь могла насладиться и теплой водой из латунного крана, и фаянсовым умывальником, и даже такой роскошью, как унитаз.

Поставив свечу на полку, Леона покрутила вентиль и несколько минут держала руки под струей теплой воды. Определенно, она никогда не привыкнет к сумрачной Середине. Руки мерзнут, ноги. Да и вся она… Постоянная темень словно выпивает тепло.

Из плохонького зеркала на Леону уныло смотрела блондинка. Леона, не сдержавшись, фыркнула. От жизни в потемках в ней самой даже красок стало как будто меньше. Раньше – чудесные светлые волосы с золотистым отливом, теперь – невнятная солома из-под чепца. Губы сочные, яркие были. Превратились в скорбно сжатые бледные полоски, да еще и морщинки в уголках рта. Цветом глаз, редким оттенком морской волны, восхищался ее бывший муж, маркиз Риквейл. Называл их «парой самых лучших изумрудов». Глаза потемнели и поблекли. И под ними теперь вечные синяки, как от недосыпа. В общем, тот еще вид. Хотя, может быть, она сама виновата. Запустила себя. Красотой нужно заниматься. А для кого? Здесь, в Середине, все тусклые, одинаковые, и мужчины и женщины, и никому не интересно, как ты выглядишь, все только и думают, как бы заработать да отправиться куда-нибудь ближе к солнцу. Только вот не понимают, что там их тоже никто не ждет.

Леона, хмуро глядя на свое отражение, быстро умылась и вышла. Наверное, ей тоже надо собрать деньжат и уехать куда-нибудь повыше. Но вот беда – драгоценный супруг дал понять, что в ее же интересах больше никогда не появляться там, где ее могли узнать.

«Я бы тебя убил, да жаль», – вот что он ей сказал. Милосердная сволочь.

И Леона исчезла. И поэтому до сих пор жива.

Так, размышляя понемногу о том о сем, Леона одевалась. Рубашка с длинным рукавом, мужские штаны и куртка – свободная одежда, чтобы не сковывала движений. Удобные башмаки. Перчатки. Шею – а потом и голову – обмотать платком, да так, чтобы никакой бесхозный отпечаток не забился за шиворот.

В небольшую поясную сумку Леона положила флягу с водой, заряженный компас и колбы с пробками. В карман штанов – миниатюрный фонарик, купленный у одного пироманта еще на королевском ярусе. И обязательно регенерирующий перстень, тяжелый и массивный. Его делали явно на мужскую руку, на Леоне он болтался, и поэтому она его носила на большом пальце.

Вот и все. Можно было выходить. Подумав немного, Леона все-таки прихватила несколько мелких монеток. Еды у нее не водилось, а лезть в меморум на голодный желудок было не лучшей идеей.

Когда Леона впервые сошла на мостовую Люция с откидных ступенек дилижанса, первой ее мыслью было – да как здесь жить-то можно? Даже крылатые плантосы, что тащили дилижанс, аккуратно пролетая сквозь расщелины между парящими землями, всем своим видом показывали, как им не нравится без света. Плантосы ежились, закрывались крыльями и выпускали сквозь темную влажную кору толстые шипы. Им было непривычно без солнца, без нормального неба над головой. А сам город словно в насмешку был назван Люцием – кажется, здесь повсюду клубилась тьма. Газовые фонари, что зажигают днем и ночью, лишь делали мрак гуще. Он казался ощутимым, льнул к коже мерзкими липкими языками. Леона тогда задрала голову в попытке увидеть хотя бы клочок привычного неба… И взгляд уперся в черноту, лишь далеко, у горизонта, подсвеченную золотистым. Прямо над Люцием вольготно расположилось жирное брюхо верхнего яруса, и Леоне даже показалось, что она видит беспомощно свисающие корни деревьев. Их угораздило пробраться сквозь толщу грунта и вылезти с изнанки той земли, на которой деревья росли. Все это сентиментальная чепуха конечно же. Но, ступив на мостовую Люция, она в самом деле не понимала, как здесь возможно само существование людей.

Потом оказалось, что ко всему можно привыкнуть. И что на серединных ярусах тоже живут обычные люди – не такие, конечно, богатые и вовсе не такие красивые, как на верхнем королевском ярусе, но все же. Неподалеку от Люция оказалась действующая шахта, где добывали сапфиры. Поэтому и город был совсем небедным, и продукты сюда привозили не самые плохие. Ну а то, что солнце было видно лишь утром и вечером, к этому как-то постепенно привыкаешь. Тяжело, болезненно, но привыкаешь…

Леона шагала по мостовой. Мимо двухэтажных домов из темного кирпича, притиснутых друг к другу так плотно, что порой между стенами и руки не просунуть. Мимо фонарных столбов и фонарщиков-пиромантов. Тусклое свечение газа в закопченных стеклянных колбах едва-едва освещало улицу. Дело шло к полудню. И в полдень в Люции было особенно темно, потому что солнце находилось в это время как раз над верхним ярусом и дарило свет и тепло тем счастливчикам, кто мог себе позволить жить наверху.

Шла она к знакомому пустырю. Там недавно снесли ветхий дом, новый возводить никто не торопился, и поэтому за плотным забором находился изрядный кусок замусоренной земли, с которой, как ни крути, гораздо удобнее нырять в меморум – и соседи хозяйке не нажалуются и подглядывать будут разве что крысы. Особенно Леону радовало отсутствие зевак и вообще желающих приобщиться к современной некромантии. Не то чтобы в Люции ненавидели некромантов – наверное, сложно найти того, кто бы ненавидел их больше, чем ее бывший муж, – но всегда оставалось нездоровое любопытство и твердое убеждение в том, что некромант – это непременно хмурый мужик, который выкапывает разлагающиеся тела и заставляет их выполнять какие-то немудреные задания.

Разумеется, и такие некроманты были.

Но современная некромантия уже давно не рассматривала телесное в качестве объекта исследований. Последние пятьдесят лет было модным работать с бестелесным, а именно с отпечатками умерших, хранящими воспоминания, собранные при жизни и составляющие сущность человека. Единственным неприятным и опасным занятием для некроманта оставались походы в меморум, но тут уж ничего не поделаешь.

Примерно на полпути к цели своего похода Леона остановилась перед булочной. Пощупала сквозь ткань кармана монеты, а затем вошла. Весело звякнул колокольчик, Леона с наслаждением потянула носом – пахло свежей выпечкой, корицей, лимонной цедрой. На витрине красовались ватрушки, маленькие пирожки и очень большие круглые пироги. Пышные хлеба, длинные багеты, пухлые крендели, присыпанные дроблеными солеными орешками.

Уютно здесь было, гораздо приятнее, чем снаружи. И казалось даже, что газовые фонари здесь светят куда веселее и ярче.

Тем временем из смежной комнаты выплыла румяная девушка, огненно-рыжая, с толстыми косичками, уложенными в бублики по сторонам лица. У нее была бледная кожа, большие, чуть навыкате, голубые глаза и курносый нос пуговкой. Губы улыбались – впрочем, как и всегда. Девушка эта – так уж получилось – была единственной подругой Леоны в этом темном городе.

– А, это ты! – Улыбка Златы стала еще шире, превращаясь из дежурной в настоящую, радостную. – Что будешь? Я только-только кофе сварила.

– Буду! – Леона осторожно оперлась локтями на край витрины, чтобы не задеть румяный бок пирога с мясом. – Кофе буду. И пирожок с лимонным желе буду. И с вишней.

Она покопалась в кармане, выудила деньги и звякнула ими о керамическую тарелочку, которая именно для этой цели и стояла на витрине.

Злата окинула Леону беглым взглядом, покачала головой.

– Ты опять туда собралась?

– А что делать? – Леона усмехнулась. – Город дорогой. Хочешь жить хорошо, еще и не туда полезешь.

Злата давно знала о том, чем именно занимается Леона Кьенн, но удивительно, слово «некромант» ее не испугало. Наоборот, она то и дело просила, чтобы Леона за чашкой кофе рассказала о каком-нибудь интересном случае из практики. И Леона решила, что Злата с превеликим удовольствием поменялась бы с ней местами. Но беда в том, что родители Златы были пекарями, и у самой Златы не было магии в крови, поэтому выбора у нее особенно и не оказалось. Пеки себе да торгуй булками. А Злате наверняка хотелось чего-нибудь этакого: полететь на другие ярусы, вырастить своего плантоса, спуститься на нем в самую Тень… Да мало ли какие приключения можно себе вообразить! Но такова жизнь. Стой себе, торгуй сдобой.

Злата вынесла круглобокую кружку, всю в разводах синей глазури, и в булочной запахло еще лучше. Леона обхватила керамические бока пальцами, наслаждаясь теплом, вдыхая аромат дорогого кофе. Тем временем Злата положила на тарелку два пирожка, с лимонным желе и вишней, а сама уселась на стул и подперла круглый подбородок ладонью.

– Кого теперь ловить собралась?

– Какого-то старика, который спрятал от семьи сокровища. – Леона откусила пирожок и даже зажмурилась от удовольствия. – Златушка, ты – богиня!

– Да что там! – махнула рукой подруга. – Расскажи лучше, что тебе принесли, чтобы ты нашла, ну, это…

– Отпечаток. Курительную трубку мне принесли.

– Как-то даже не интересно, – вздохнула Злата.

Леона согласилась. Да, как-то скучно. Вот в прошлый раз ей приносили панталоны утонувшей герцогини, которая очень хорошо спрятала завещание, а так как была довольно стара, то забыла, куда именно. А еще ей приносили накладные ягодицы, дырявый носок и дневник куртизанки. Да чего только не приносили… Тут Леона поймала себя на мысли, что она могла бы основать свою школу некромантии, собрать учеников и совершенствоваться в магических изысканиях. Вот было бы здорово! Но тут же одернула себя. Школа всегда подразумевает публичность. А ее супруг был очень настойчив, когда просил ее исчезнуть. Весьма настойчив, до сих пор ребра побаливают.

– Какая-то ты бледная, – сказала Злата, – тебе бы мужчину надо. Ко мне льесс Торн захаживает. Между прочим, младший сын какого-то там виконта. Сюда приехал заниматься добычей сапфиров. Хочешь, познакомлю?

– Зачем? – Леона устало отмахнулась. – Одни проблемы от всех этих виконтов.

– Ты могла бы выйти замуж, – заметила Злата.

О том, что она и без того замужем и что развестись не велит храмовое уложение о браке, Леона предпочитала помалкивать. А потому поморщилась.

– Замуж… Это ж начнется – дети, сопли, пеленки. Не хочу.

Ложь далась ей очень легко.

На самом деле Леоне очень хотелось и детей, и даже сопливых детей, и пеленок. Но не задалось. И вряд ли что получится. Может, конечно, это и маркиз был виноват в том, что у них так никто и не родился. Она ничего не знала о существовании бастардов. А может быть, как говаривали, у магов с этим все сложнее. Может случиться так, что некроманту непременно подавай мага жизни. А где его найдешь, когда они так редки? Не объявление же вешать, в конце концов.

– Ну, я пойду, – пробормотала Леона. – Деньги любят, когда их зарабатывают.

– Иди, – согласилась подруга, – но что-то ты мне сегодня не нравишься. Постарайся вернуться.

– Постараюсь.

Снова звякнул дверной колокольчик, на этот раз жалобно, и Леона опять оказалась на улице. Свет фонарей терялся в густом тумане, который привалил неведомо откуда. Она подняла воротник мужской куртки, поправила платок и заторопилась дальше.

Пустырь был зажат меж двумя старыми домами, закопченными, с трещинами по фасаду, покрытому штукатуркой. Так уж получилось, что эти двухэтажные стариканы все еще держались, а вот третьего развалили хозяева, потому что крыша провалилась и дом дал такую трещину, что фасад попросту начал падать наружу. Непонятно, что было тому виной – то ли чрезмерно мягкий грунт, то ли слабый фундамент. Лично для Леоны было важно то, что, считай, посреди города образовалось укромное местечко, мало кому интересное, и там можно было поработать.

Она без приключений добралась до высокого забора. К счастью, здесь, у пустыря, фонари не зажигали, была темень, да еще и с густым туманом. Леона огляделась, а потом быстро сдвинула в сторону доску и протиснулась внутрь. Подошвы башмаков тут же утонули в рыхлой и липкой земле, на первом же шаге она споткнулась о гнилой обломок доски. Участок все еще был завален строительным мусором, и, когда его разберут, непонятно. Наверное, когда соберутся строить что-то новое. Леона вытащила из кармана фонарик, щелкнула переключателем, и под хрустальным колпачком засветилось заключенное туда заклинание. Фонарик давал неяркий свет, не больше чем на два шага вперед, но этого было достаточно, чтобы не пропороть ногу старым гвоздем, чтобы не зацепиться за торчащие огрызки фундамента и чтобы потом, перешагнув фундамент, не свалиться в яму, которая осталась после того, как содрали и увезли деревянный пол.

Так подсвечивая себе, Леона перешагнула через камни, затем, аккуратно перепрыгивая через оставшиеся доски, добралась до расчищенной ею же ровной площадки. Поставив на землю фонарик, взяла припрятанный здесь железный прут и принялась вычерчивать классическую декаграмму.

Чтобы попасть в меморум, не нужны были ни специальные ингредиенты, ни материализация заклинаний. Только линии, символы и личная магия некроманта. Мир мертвых и без того звал, а потому шагнуть туда, где оседает, словно опавшие листья на дно водоема, память ушедших, не составляло труда.

Когда декаграмма была завершена, Леона подобрала фонарик, сунула его в карман. Затем поправила платок, разворачивая его так, чтобы закрыть голову, часть лица и оставить только глаза. Протянула вперед руки и, на миг зажмурившись, сдернула в сторону покров реальности – как будто отдернула штору. В лицо повеяло холодом. Совсем не тем, что тянет по ногам, когда сидишь в нетопленой комнате, нет. Это было дыхание меморума, от которого, как по команде, в голову полезли самые черные и неприятные мысли о конечности бытия. Леона отмахнулась от них. Привыкла. А потом, уже смело глядя в образовавшееся мутное пятно, оттолкнулась двумя ногами и прыгнула, как прыгала бы в озеро, чтобы освежиться в жаркий солнечный день.

Ощущения тоже были привычными. Конечно же для некроманта. Как будто ныряешь в остывший кисель, натужно загребаешь руками, молотишь ногами, чтобы двигаться дальше. А передвигаться в киселе тяжело, нужно раз пять взмахнуть руками, оттолкнуться ногами, чтобы продвинуться вперед хотя бы на шаг. Но, поскольку странным образом в киселе этом можно дышать, практикующему некроманту просто достаточно быть в хорошей форме и усиленно грести руками-ногами, уходя все дальше и дальше от выхода в мир живых, оставляя за собой свет путеводной нити, по которой можно вернуться обратно.

А еще у меморума была очень полезная особенность: компас, заряженный на поиск определенного отпечатка, позволял за очень короткое время перемещаться ближе к объекту поиска. И это было просто здорово, потому что в противном случае Леона могла бы месяцами болтаться в безбрежном меморуме, и все без результата.

Леона плыла сквозь вязкий меморум. Все, что было вокруг, и в самом деле походило на пруд, в который то тут, то там падают листья и медленно, очень неспешно опускаются на дно, временами надолго зависая где-то посередине. Здесь даже встречалось нечто, похожее на коряги или скорее на гигантские коралловые заросли – когда-то у маркиза Риквейла на столе красовались изящные веточки белых кораллов. Только тут кораллы были огромными, уродливыми и черными, да еще покрытыми едва светящейся слизью, к которой иногда прилипали отпечатки – слабо мерцающие, разноцветные. Желтые, зеленые, алые, сиреневые. Этакие полупрозрачные шляпки грибов, парящие в бесцветном киселе, в котором из-за того, что все вокруг светилось, темно не было.

Леона достала из поясной сумки компас. Под стеклом все так же клубился туман, но стоило его взять в руки, как Леону сразу же рвануло куда-то вперед, потом вбок. Она оглянулась: золотистая путеводная нить прочертила пространство меморума зигзагом, ее начало терялось в серой мути, переливающейся редкими сполохами скоплений отпечатков. А компас все никак не успокаивался. Леоне порой казалось, что ею играют чьи-то громадные руки и сама она деревянная игрушечная лодочка, которой туда-сюда елозит по воде ребенок. Впрочем, через пару-тройку виражей ее отпустило, она повисла неподалеку от здоровенной коряги под толстым слоем зеркально-блестящей слизи. Коряга размерами была как дом, уходила обломками ветвей куда-то вниз, под землю. Хотя Леона точно знала, что никакая это не земля, а просто растворившиеся отпечатки тех, кто умер давным-давно, тех, кто вообще когда-либо жил в этом мире. И вот там-то, в сплетении черных липких ветвей, путеводной звездой вспыхнула мелкая шляпка гриба – тот отпечаток, который Леоне нужно было поймать и доставить заказчице.

– Ну вас, льесс уважаемый, и занесло, – пробормотала Леона, по-прежнему не отрывая глаз от черных щупальцев.

Лезть туда не хотелось. Но вредный отпечаток тоже не желал двигаться в сторону Леоны, и поэтому она, мысленно кряхтя, двинулась вперед, стараясь не касаться гигантского коралла. Не то чтобы он был опасен, но вот эта слизь… Если она пропитает одежду, будешь потом смотреть воспоминания тех, кто жил задолго до того, как мир разломился на ярусы.

– Идите-ка сюда, льесс, – безнадежно сказала Леона, понимая, что дотянуться колбой до отпечатка не получается.

Отпечаток и не думал плыть навстречу. Наоборот, как будто подался еще дальше под защиту коряги. Леона несколько раз взмахнула рукой, разгоняя плывущие мимо отпечатки. Еще раз глянула на плетение черных ветвей и, вздохнув, двинулась вперед, по пути вытаскивая колбу и вынимая из нее пробку.

– Да иди ж ты сюда! – прошипела она, вытягиваясь в струнку.

Ловкое заученное движение рукой – и сияющий отпечаток беспомощно осел на дно колбы. Леона хмыкнула и заткнула горлышко пробкой. Сунула колбу обратно в сумку.

А дальше… Она и сама не поняла, как так получилось. Одно неловкое движение, и черные корявые ветви в слизи оказались угрожающе близко от лица. Леона дернулась в сторону, платок, которым она плотно обмотала голову и шею, сбился набок. И с отвратительным причмокивающим звуком Леона впечаталась открывшейся щекой во внезапно откуда-то взявшийся рядом блекло-синий отпечаток.

– Ох ты!.. Да твою ж…

Запоздало замахав руками, она разогнала еще парочку парящих рядом грибных шляпок, кое-как выдралась из сплетений черных ветвей. Отчего-то сердце зашлось, перед глазами запрыгали пятна. Ну это ж надо, так неудачно. Прямо физиономией – в чужую память.

Леона кое-как снова завязала платок, старательно закрывая лицо. Хотя что уж теперь. Поймала на свою голову. Дрянные сны обеспечены до тех пор, пока все не рассыплется, не просочится на дно меморума.

Вздыхая и ругаясь про себя, она еще повисела в киселе, в материи меморума, а затем дернула за путеводную нить. Ее потащило назад сквозь мглу и буквально через несколько вздохов выплюнуло на влажную землю утоптанной площадки. Чувствительно так шмякнуло, даже дыхание вышибло из легких.

Ну что такое-то? Надо было эту Феломену сразу выставить прочь. Уж как-нибудь обошлась бы без ее золота…

Леона посидела немного, переводя дух. Потом достала из сумки флягу, сделала несколько маленьких глотков. Неудачно как-то она сходила в этот раз…

И словно напоминая о себе, пойманный лицом отпечаток моментально впрыснул в сознание толику чужих воспоминаний.

Темный пустырь вдруг куда-то делся, и Леона увидела себя…

В подвале. Точно, она была в подвале. В воздухе плавал такой концентрированный запах горелого мяса, внутренностей и крови, что ее едва не вывернуло наизнанку. Ах да… В руке надушенный платочек, так удобно закрывать им нос. Тогда ничего не чувствуешь. И вот это… То, что раньше было человеком у ног… а на его спине так и вообще отбитое мясо.

«Ты понимаешь, что меня нужно слушаться? – спросила она. – Иначе ты никогда не увидишь свою сестру живой».

Мясо у ног шевельнулось, дернулось, и Леона – или не Леона – увидела лицо, покрытое коркой засохшей крови. Мертвое практически лицо, жили только глаза, страшные, безумные, исполненные тьмы.

«Ты должен любить меня, и у тебя не должно возникать даже мыслей, которые мне не по нраву», – спокойно произнесла она.

И тут Леона не выдержала. Она, снова оказавшись на пустыре, попросту согнулась пополам и вывернула на землю все, что было съедено у Златы. Пирожки. Кофе. Ее рвало так долго, что под конец она отплевывалась желчью, а внутренности все никак не хотели успокаиваться. Потом она просто свалилась на бок и, не выдержав, разрыдалась. Чертова Феломена с ее заказом! А теперь вот, Леона, изволь смотреть на это. И надо же приключиться такому невезению!

Она еще долго сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, шмыгая носом. Сорвала с головы платок и вытиралась им, плевать, что испачкался. А перед глазами стояло это страшное лицо, дикие, совершенно жуткие глаза, наполненные тьмой и ненавистью. И вид ободранной спины… Что должен был сделать человек, что с ним сотворили такое? И кем должна быть обладательница того отпечатка, чтобы все это делать с живым человеком?!

Ответов не было. Оставалось только надеяться, что это уйдет пораньше. Может быть, через недельку. А так – попить снотворного, чтобы ничего не снилось, или если и снилось, чтоб не помнилось.

Кое-как Леона поднялась на ноги, доковыляла до забора, подсвечивая фонариком. Сдвинула доску, вылезла на улицу. В последний миг она увидела, как к ней стремительно метнулась тень, разворачивая, впечатывая лицом в забор так, что доски заскрипели. Леона вскрикнула от боли, когда ей резко заломили руку за спину. Потом – короткая вспышка боли, что-то обожгло запястье, разлилось под кожей. И в тот же миг ее снова развернули, как куклу, горло прижали рукой так, что еще чуть-чуть, и хрящики захрустят…

И Леона в потемках разглядела бледный абрис лица напавшего на нее человека.

Глава 2
Оборотень ее величества

– Почему ты не раздеваешься? Стесняешься?

Девица развязно хихикнула.

Армана от этого тонкого и скрипучего смешка передернуло. Сидя на краю постели, он с силой провел пальцами по волосам. После вчерашней попойки голова неприятно гудела. Прищурился на окно, залитое солнечным светом. Там, за стеклом, трепетала зеленая листва вперемежку с солнечными зайчиками. Тонкие, легкие как паутинка занавески совершенно не препятствовали тому, чтобы позднее утро просочилось в спальню, залило жарким золотом темную резную мебель, заиграло тысячью искр в позолоте на синих шелковых обоях, осветило смятые простыни и рыжую девицу, вольготно раскинувшуюся в постели.

Самым забавным было то, что Арман понятия не имел, как ее зовут и кто она. Служанка? Куртизанка? Он попытался восстановить события вчерашнего вечера. После очередной аудиенции у королевы, где представлял отчет о текущем состоянии безопасности ее Вечного величества, Арман отправился побродить по городу. Заглянул в ресторан с завлекательной вывеской. И там… Да, там, меж столов, выступала танцовщица – высокая, гибкая, как веточка плакучей ивы. У девушки были черные волосы, они волнами рассыпались по обнаженным плечам. И танцевала она что-то, напоминающее танец древних кочевых племен. Арману показалось, что она до жути похожа на его сестру, только моложе. И такая тоска накатила, что он попросту напился. Набрался так, что даже не сразу сообразил, что пытается знакомиться с прехорошенькими девицами, одна из которых была огненно-рыжей…

Все-таки куртизанка, решил он. Значит, следовало заплатить и отправить девицу восвояси, даже не спрашивая имени. Герцогу Саторийских земель Арману Линто вовсе не нужно знать, с какой девицей кувыркался полночи.

– Ты не ответил, – напомнила о себе рыжая. – Взрослый такой, а сорочку так и не снял…

Со всем этим надо было кончать. Он поднялся, потирая виски и все еще щурясь на яркий свет, открыл бюро и, достав из ящика несколько ассигнаций, вернулся и бросил их на смятые простыни.

– Одевайся и уходи.

– Эй! – Девица приподнялась на локте. – Не очень-то учтиво! Могу я хоть имя твое узнать, стесняшка?

Арман смотрел на нее исключительно с академическим интересом, как разглядывал бы сквозь увеличительное стекло занятного жучка.

– Арман Линто, герцог Саторийский, – назвался он, отметив, что девица в его постели несколько побледнела.

– Черти и проклятые Тени, – выдохнула она, – оборотень!

Стремительно вскочила с кровати и принялась собирать разбросанную по полу одежду, время от времени бросая на Армана опасливые взгляды. А он, как был, в одной короткой сорочке, уселся в кресло, положил ноги на бархатную банкетку и наблюдал, как его дама торопливо натягивает чулки, кое-как зашнуровывает корсет…

– Деньги не забудь, – процедил он.

– А? – обернулась девица, тряхнула рыжей гривой, видимо даже не сразу сообразив, о чем идет речь.

Но затем вернулась к кровати, почему-то на цыпочках, сгребла купюры и попятилась обратно, словно боялась повернуться спиной.

Хлопнула дверь. Арман откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Иногда очень удобно, когда тебя боятся. Ее величество умело использует своего верного оборотня, чтобы дрожали остальные. Только мало кто знает, что точно так же дрожит сам Арман перед королевой, потому что она – единственное звено, связующее его с сестрой. Да-да, так похожей на него, черноволосой, которую он и видеть-то может исключительно через магвизор. И никто, никто – ни во дворце, ни на королевском ярусе не знает, где на самом деле Витта. Знает только королева. Сам Арман как-то попытался разузнать и с тех пор никогда не раздевается при посторонних.

Сидеть с закрытыми глазами было приятно, но что-то стукнуло в стекло, затем еще раз и еще… Он поднялся, раздвинул занавески. В окно бился крошечный плантос, выращенный в виде шмеля. Под ребрами кольнуло нехорошее предчувствие: такие маленькие плантосы разносили секретные депеши. И если кто-то прислал плантоса самому Арману Линто, дела плохи.

Он дернул щеколду, распахивая окно, и плантос – теплый, шершавый, с прозрачными крылышками тут же упал в раскрытую ладонь. К брюшку его, свитому из тончайших зеленых ростков, в самом деле была прикреплена узкая полоса бумаги, свернутая в трубочку. Арман поддел ногтем зажим, извлек послание, а затем, посадив плантоса на бюро, прочел:

«Срочно во дворец. Чрезвычайная ситуация. Меркл».

Предчувствие уже не просто кололо. Оно разливалось душным маревом по спальне, сдавливало горло. Да что там такое приключилось? И почему плантоса послал смотритель Оракула, а не королева? Ведь только королева отдает указания своему первому советнику.

Выругавшись, Арман подергал шнур для вызова прислуги и принялся торопливо натягивать нижнее белье. Через несколько минут явилась служанка, а с ней его личный секретарь, почтенный льесс Брант.

– Мири, принеси мне свежую рубашку. И мундир. Во дворец полечу. – Арман сыпал указаниями, почти не думая. – Брант, принеси мне модификаторы… даже не знаю… менталиста. И прикажи, чтоб разбудили Рекко.

Брант был степенным мужем весьма зрелых лет, лысоватым, седоватым, с небольшим пузцом, но в целом совершенно незапоминающейся внешности. Он и бровью не повел, глядя на растрепанного и взъерошенного начальника. Арман иногда подозревал, что льесс Брант не изменился бы в лице, даже если он, Арман, голым бы сплясал на столе.

– Что-то произошло, льесс? – только и спросил секретарь.

– Я не знаю, Меркл вызывает во дворец. – Арман пожал плечами. – Что там могло произойти?

– Модификаторы менталиста, все понял, – бесстрастно повторил Брант. – Сейчас будут, льесс.

А Мири уже несла и черный мундир с тройным золотым шнуром, и белоснежную сорочку, и шелковый шейный платок, и высокие сапоги. Пока Арман облачался, вернулся Брант, неся на расписном подносике стакан воды и несколько маленьких, с ноготь мизинца, ярко-зеленых пилюль. Арман сгреб их, сунул в рот, не глядя, раскусил и запил водой. Мысленно досчитал до десяти. В этот миг комната дернулась, слегка накренилась, а потом снова заняла исходную позицию.

«Ну, вот ты и менталист», – горько подумал Арман.

Королева ценила его за то, что он был оборотнем и под воздействием модификаторов мог реализовать практически любой магический дар. Вот и получалось, что, имея свой собственный дар – дар Жизни, – Арман был, как говорится, на все руки мастер и полностью во власти королевы.

А попытка узнать, где находится сестра, с треском провалилась только потому, что королева сама была сильнейшим менталистом и вовремя смогла считать намерения самого Армана, когда тот собирался принять модификаторы и порыться в голове у самой королевы. После той дивной ночи он больше никогда ничего такого не предпринимал. Ее величество умела ломать людей. И заставить себя любить тоже умела.

Вниз он уже бежал, перепрыгивая через ступеньки. В холле свернул к черному ходу, миновал узкий коридор и, распахнув дверь, вывалился в благоуханный сад. Глубоко вдохнул свежий ветер, напоенный ароматом цветов, и поспешил дальше по широкой, усыпанной желтым ракушечником дорожке. Рекко уже выводили из стойла, он рыл острым копытом землю и, распахнув крылья с прозрачными перепонками, разминал их, ненароком стряхивая с ближайшей акации листву. Несмотря на общую нервозность ситуации, Арман с удовольствием отметил, как за ночь Рекко позеленел, весь оброс крошечными изумрудными листочками. Только вчера был шершавый, тонкие прутики глянцево блестели на солнце, а за ночь шкурой оброс. Это было хорошо, значит, плантосу всего хватало – и магии, которой он питался от хозяина, и солнца, и воды, и чернозема, который насыпали в стойло и использовали как подстилку.

Арман подхватил поводья, взлетел в седло. И, не удержавшись, погладил зеленую шкуру своего плантоса. Крошечные листочки были мягкими, прохладными и даже немножко липкими. Такими, какими они бывают по весне.

Почувствовав прикосновение сознания плантоса, Арман отдал мысленную команду, и Рекко взял с места в галоп, к услужливо распахнутым воротам.

Стоило шагнуть под своды дворца, как невидимое, но почти осязаемое напряжение схватило Армана в плотный кокон. Слишком здесь было тихо. Слишком пусто. И чересчур много гвардейцев у всех входов и выходов. Арману даже преградил дорогу какой-то совсем молоденький парнишка, но на него тут же шикнул старший напарник и Арман прошел дальше, сквозь анфиладу залов, прикидывая, где искать старого Меркла, главного механика Оракула и его бессменного смотрителя.

– Льесс Линто! – окликнул его кто-то за спиной.

Арман остановился, окинул взглядом запыхавшегося и почему-то бледного второго советника ее величества. Да что такое приключилось? Мар Сильен так гордился идеальной укладкой седоватых кудрей, безупречно повязанным галстуком… А сейчас растрепан, космы на глаза падают, весь потный.

– Льесс Линто! – Сильен подбежал, топоча кожаными каблуками по паркету. – Идемте, скорее, Меркл ждет. Надо что-то делать, пока новость не разлетелась за пределами дворца.

– Да что случилось-то?

И тут Арман пожалел, что модификаторы он принял, а вот никаких вспомогательных средств менталиста не прихватил. Тогда не нужно было задавать вопросов, влез бы в голову Сильену – и готово.

В этот миг второй советник что есть силы вцепился в руку Армана, приподнялся на цыпочках и шепнул на ухо:

– Ее величество умерла.

Прежде Арман даже предположить не мог, что три столь простых слова вызовут самый настоящий взрыв чистой детской радости в груди. Ха! Старая паучиха сдохла! Туда ей и дорога.

И тут же одернул себя. Новая-то будет такой же. Разве что менталистом не будет, потому что отпечаток – это всего лишь память. А вот наличие дара – это уже особенность той куколки, которую выберет Оракул.

– И что? – спросил он Сильена, глянув в его блеклые, чуть навыкате, глазки. – Она была немолода. Можно подумать, в первый раз.

– Идемте, – мрачно проскрипел советник и потянул Армана вперед.

На ходу тихо говорил:

– Видите ли, льесс Линто, разумеется, все это не в первый раз, и мы-то с вами уверены, что Вечная королева – залог благоденствия этих несчастных расколотых и расслоившихся земель. Уверены, что Оракул, как и встарь, подхватит отпечаток королевы и будет его хранить до тех пор, пока не будет вычищена выбранная им куколка. Оракул – вот наше слабое звено. Мы привыкли думать, что система из Оракула, королевы и куколок непогрешима и устойчива и что ничего дурного не случится. Но вот беда-то…

Арман резко выдернул руку, прошипел:

– Что за бред вы несете? Ну да, куколки, Оракул выбирает королеву – вернее, тело, которое он же вычистит и начинит королевским отпечатком. Не в первый раз, так?

– Оракул сломали, – свистящим шепотом сообщил Сильен, – а королеву убили.

– Твою мать, – пробормотал Арман. Иных выражений на ум не пришло.

Он на миг закрыл глаза. Ему просто необходимо было вот так, молча, разобраться в себе. С одной стороны, он и помыслить не мог, что когда-нибудь старая гадина сдохнет окончательно. С другой стороны… Он вспомнил. Вспомнил, как королева смотрела на него темными запавшими глазами, улыбалась, демонстрируя отсутствие передних зубов. Поэтому она не говорила – шипела, словно змея.

«Помни, мальчик. Я – единственное, что связывает тебя с сестрой. Не станет меня – через десять дней не станет и ее. Так что в твоих интересах меня любить, так сильно, как мог бы любить свою матушку. Нет, пожалуй, даже больше. Сыновья уходят от матерей, ты же останешься со мной навсегда».

– Твою ж… – растерянно повторил Арман.

Королеву убили. Оракул сломали. Цепь перерождений прервалась. И его несчастная Витта… Значило ли это, что ей осталось жить десять дней?

– Проклятая сука, – в сердцах бросил он.

– Что, простите?

Арман опомнился. Он все-таки был во дворце, рядом стоял второй советник, вокруг – гвардейцы. Никто не знает, что королева держала оборотня на коротком поводке, никто не знал, что все ужасные вещи, что ему приписывали, он делал, только чтобы вновь увидеть сестру живой сквозь мутноватую линзу магвизора. Даже умереть он не мог, потому что тогда Витту тоже бы убили. А теперь что делать?

– Ничего, – буркнул сердито, – идемте. Где там Меркл?

– Сперва в спальню ее величества, – быстро проговорил Сильен и снова вцепился в локоть как клещами.

У Армана возникло чувство сродни тому, что может ощущать человек, шагающий с обрыва. Есть, конечно, мизерный шанс как-то уцелеть, если удачно нырнешь в воду. А можно и просто разбиться.

В спальне висел тяжелый запах крови. Шторы были раздернуты, свет заливал место преступления. Еще на пороге Арман заметил торчащие из-за угла кровати тощие белые ступни, все в синих прожилках. Вечная королева лежала на полу, как самая обычная смертная. Судя по всему, она как раз готовилась ко сну, ее переодели в длинную кружевную сорочку, которая саваном обернула сухое старушечье тело. Потом хранительница ночной сорочки Королевы вышла прочь… или не вышла. Наверное, кто-то зашел. И вот результат: королева на полу, навсегда сжала в пальцах торчащий из-под ребер нож. Восковое лицо застыло в вечном покое, чепец сбился, седые волосы рассыпались по мрамору. И кровь, много крови. Арман склонился над телом. Били умело, под грудину и вверх. Лезвие пропороло аорту. Замечательно.

– Страшно не это, – прозудел рядом Сильен, – страшно то, что Оракул поврежден. Льесс Меркл уже приступил к работе, но там, знаете, изрядная поломка. Магические потоки искривлены, надо срочно изготовить новые детали. И отпечаток, отпечаток королевы! Он ушел в меморум!

– Прекрасно, – Арман покачал головой, – так найдите и отправьте некроманта…

И запнулся.

Никому нельзя говорить. Никто не должен знать, что нарушен привычный ход вещей. Потому что тут же появятся претенденты на престол. У королевы не было детей, но желающих урвать корону будет предостаточно и из аристократии. А что это значит? Распри. Война. Нарушение и без того хрупкого равновесия мира. И самое главное, нет шансов у Витты.

– Нам ведь нельзя, чтобы началась война, да? – задал вопрос на всякий случай, умалчивая про сестру.

– Предыдущая война с участием магов привела к расслоению мира. И, как известно, масштабное применение магии только стряхивает ярусы в Тень, – тихо ответил Сильен. – Меркл говорит, что вы…

Арман кивнул. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, куда клонит второй советник. Все знают, что Арман оборотень. И точно так же все приближенные королевы знают, что Арман будет молчать, ведь благоденствие самого Армана тоже зависит от жизни королевы. Новый король первым делом отправит оборотня на плаху, потому что Арман Линто слишком силен и слишком опасен. Держать такого в узде могла только ее Вечное величество. Но это ведь знают все.

– Я понял. – Арман еще раз взглянул в ненавистное, застывшее навеки лицо.

Наверное, королева не боялась умирать. Она знала о том, что очень скоро откроет глаза уже в новом теле. Но надо же – не задалось.

Когда Арман был маленьким, ему, как единственному наследнику герцогства Саторийского, разрешали бывать во дворце под присмотром мэтра Дальвоса, которого королева назначила опекуном сироты. Позже, правда, Арман слышал, что герцогство Саторийское появилось недавно, и вроде бы Вечная королева подарила его своей невесть откуда взявшейся подруге, которая родила и тут же умерла, оставив чудных двойняшек, девочку и мальчика. Собственно, не было ничего странного в этой истории, кроме одного: это как нужно было не любить свою подругу, чтобы так поступить с ее детьми? Не любить, наверное, чрезвычайно, но при этом подарить герцогство. Арману показывали портрет его матери, голубоглазой блондинки с нежной светлой кожей, розовыми губами сердечком и вздернутым носиком. Он совершенно не был похож на мать, черноволосый, с темно-серыми глазами. Мать звали Лаварис, и никто толком так и не смог объяснить, откуда она взялась. Королева знала, но ничего рассказывать не желала. Единственное, пожалуй, что она делала с самого детства, – показывала Арману его сестру через магвизор. Сперва это была чернявая девчушка в платье с пышными рюшами, затем красивая девушка, еще позже – цветущая женщина. Витта всегда выглядела так хорошо, что никто бы и не заподозрил, что она заложница. Арман же с детства знал, что здоровье и жизнь его сестры полностью в его руках. Уж об этом ему втолковывали постоянно, день за днем.

Так вот, когда Арман был маленьким, он часто убегал от мэтра Дальвоса и прятался в каком-нибудь уголке дворца. А почтенный мэтр, убеленный сединами, мог часами бродить, разыскивая сорванца. И однажды так случилось, что будущий герцог Саторийский забрался в особенно тихое крыло дворца, на второй этаж. Он остановился перед арочным проемом в стене, с любопытством заглядывая внутрь. А внутри было странное, никогда ранее не виданное зрелище. Там было нечто, похожее на огромное, больше человека, яйцо из блестящей меди. Яйцо было не гладким, со всех сторон его оплетали тонкие медные трубочки, где-то переплетаясь, где-то закручиваясь завитками. Трубочки тянулись как будто широким поясом, оставляя гладкой макушку и основание этого странного яйца. Выглядело все это настолько необычно и интересно, что Арман, не раздумывая особо, решил подойти поближе. Казалось, в комнате было пусто, дверь в соседнее помещение была прикрыта. И Арман с непосредственностью восьмилетнего мальчика двинулся вперед, намереваясь как следует осмотреть и ощупать странное яйцо. Которое, в свою очередь, словно почуяло присутствие человека – плетение медных трубочек изменилось, они вмиг сделались мягкими, начали расходиться в стороны, освобождая гладкую блестящую поверхность, и в мыслях Армана отчетливо прозвучало: «Прикоснись»…

Он лишь успел протянуть руку, почти дотронулся, но в этот миг что-то резко дернуло его назад, да так, что он опрокинулся на пол. Над ним склонился немолодой мужчина с пышными рыжими бакенбардами, в сюртуке мышиного цвета.

– Откуда вы здесь взялись, молодой человек? Разве не знаете, что к Оракулу нельзя прикасаться голыми руками?

Совершенно растерявшись, Арман только и мог что промямлить:

– А что будет?

– Оракул выпьет тебя, как росянка комара, – веско сообщил рыжий.

Тогда Арман еще не знал, что случается с комаром, попавшим на лист росянки, но основную мысль понял верно. Блестящее медное яйцо убивало.

После он стал намеренно приходить к мастеру Мерклу, главному механику королевы, смотрителю Оракула, и именно Меркл рассказал ему, как было дело.

Когда-то одному правителю пришла в голову дивная мысль, что управлять своими землями гораздо лучше будет тот, кто уже делал это на протяжении долгих лет. Но вот беда, люди не вечны. Да и с возрастом тело дряхлеет, ум слабеет. Правитель был не дурак, призвал лучших некромантов, и они разработали интересную систему: был король, и было обязательно несколько живых и здоровых тел, готовых принять его память, их назвали куколками. Стоило правителю умереть, как некроманты ловили его отпечаток, вычищали куколку и пересаживали в нее отпечаток личности монарха. Но поскольку куколок было несколько, был еще и некромант-оракул, указывающий на тело, которое, по его мнению, лучше всего будет носить память короля. Вот так правление и продолжалось ровно столько, сколько осуществлялась процедура. Многие так делали. Потом была магическая война. Цепи перерождений прерывались. Порой было сложно найти некромантов должной квалификации. В общем, все кончилось тем, что Вечная королева – которая к тому моменту еще не была вечной – собрала у себя лучших некромантов и механиков, и они сообща создали Оракул, который совместил в себе не только процедуру выбора куколки, но и, собственно, процедуру пересадки. Отныне, когда умирал правитель, Оракул втягивал в себя его отпечаток, забирал нужную куколку и, выпивая ее память, помещал в нее монарший отпечаток.

Удобно и надежно.

Еще ни разу не было сбоя. Королева, при которой создали Оракул, в самом деле обрела бессмертие.

Но вот где-то что-то не срослось в этой дивной схеме, и теперь над всеми ярусами королевства нависла опасность новой войны. Особенно если соседи, такие же вечные или не вечные, узнают о том, что место на троне пока свободно. А над несчастной Виттой простерлась тень смерти. Последнее, пожалуй, беспокоило Армана куда больше, чем угроза войны.

Он застал Меркла, когда тот, кряхтя, ползал на коленях вокруг начищенного до блеска Оракула. Годы уж не те, чтобы так гнуться. Из рыжего Меркл сделался совершенно белым как снег. Но сморщенные руки не утратили точности, вот и сейчас он уверенно паял разорванные трубочки, нагревая щуп паяльника на горелке, сооруженной пиромантом.

– А-а-а, вот и ты, мой мальчик! – Меркл поднял голову, поправил перекосившиеся очки с толстыми линзами, под которыми его выцветшие от старости глаза казались совсем маленькими.

Сильен хмыкнул за спиной, но стоило на него оглянуться, тут же сделал вид, что внимательно осматривает пострадавший артефакт.

– Ты не запер комнату с Оракулом? – спросил Арман у Меркла.

Тот завозился на полу, затем, быстро сунув руку в рукавицу, оперся о медный бок Оракула и медленно поднялся на ноги. Белые и легкие словно пух волосы торчали венцом во все стороны. Меркл так и не отложил паяльник, так и держал его с раскаленным щупом, на котором пузырился прозрачный припой.

– Как же, запер, – Меркл покачал головой, – сам не знаю, как это случилось. Ты должен понимать, что поле замкнуто на меня и ее величество, то есть никто больше не мог войти. Разве что во дворце завелся маг-зеркальник, который ухитрился меня скопировать. Или же кто-то купил зеркалящий артефакт и все равно меня скопировал. И вот видишь, как все вышло.

Меркл ткнул паяльником, указывая на Оракул. Арман вздохнул; кто-то от души поковырялся в тонко настроенном артефакте кочергой. Раздавил, а кое-где разорвал трубочки, которые были проводниками магических полей.

– Ты это можешь исправить? – спросил Арман у старика.

Меркл энергично закивал:

– Да, конечно. Пару дней работы и все будет как новое.

– Мы тело королевы приведем в порядок пока что, – встрял Сильен, – не нужно, чтобы знали. Вы не представляете, что тут начнется. Надо, чтобы все думали, что все по-прежнему в порядке, что отпечаток внутри Оракула.

– А что у нас с формальной стороной вопроса? – Впрочем, Арман и сам знал ответ. Хотелось услышать его от кого-то еще, чтобы быть уверенным в собственных предположениях.

– Формально… – Сильен вздохнул, глянул выразительно. – Формально Оракул выбирает королеву. Это прописано в законе о наследовании. Или дети могут наследовать… которых, как мы знаем, у нее никогда не было.

– А что, если кто-то успеет найти отпечаток? Некромантов, которые плавают в меморуме, никто не отменял. Равно как никто не отменял возможности того, что некий некромант поймает на голую кожу этот отпечаток.

– Еще раз повторяю, – в голосе Сильена сквозило раздражение, – либо кто-то из детей королевы, либо избранная Оракулом. Иных не предусмотрено. Все остальное будет бунтом, восстанием, незаконным захватом власти. И вот это последнее, как вы понимаете, нам совершенно не нужно.

– Понятно, – Арман задумчиво почесал щеку, – я просто пытаюсь рассмотреть все возможные варианты развития событий. А теоретически Оракул может извлечь отпечаток королевы из другого человека?

– Может, – незамедлительно ответил Меркл, – Оракул настроен на принятие отпечатка ее величества. При этом, к сожалению, промежуточный носитель вряд ли выживет. Оракул не церемонится с тем, что, в соответствии с его настройками, уже должно быть мертво. В общем, льессы, нам осталось решить, нужна ли нам старая королева, – очень тихо добавил Меркл.

– Нам не нужны дрязги, междоусобицы и войны, – уверенно ответил Арман.

А сам подумал, что, если бы не его сестра, он бы, пожалуй, сделал вид, что ему нет никакого дела до происходящих событий. Уехал бы отдыхать на соседний ярус. Или, быть может, и вовсе исчез. Пусть себе делают что хотят. Вряд ли бы дело дошло до масштабных магических схваток.

– Ну, раз так, – Меркл развел руками, – тогда надо действовать. Я починю Оракул. Ты, Арман, можешь найти отпечаток, ты же знаешь, как ходить в меморум. А вы, Сильен, можете сделать так, чтобы куколки не разбежались. И чтобы никто ничего лишнего не узнал. Пусть все будет так, как будто она сама умерла и как будто Оракул полностью готов к работе.

Сильен энергично потер руки.

– Так и сделаем. Меркл, работайте, на вас вся надежда. А я побегу, а то в самом деле расползется слух… И тогда не миновать больших неприятностей.

Он наклонил голову в знак прощания и устремился к выходу. Арман дернулся было следом, но Меркл неожиданно цепко ухватил его за локоть.

– Погоди!

С возрастом Меркл стал ниже, и теперь он смотрел на Армана, запрокинув голову.

– Что?

– Знаешь, ты мог бы стать новым королем, – вдруг сказал механик. И, помолчав, добавил: – Особенно если никто и никогда не поймает отпечаток королевы.

Арман усмехнулся.

Он? Королем?

Пожалуй, у него хватило бы зубов, чтобы перегрызть всех конкурентов. В конце концов, ему лично подчиняются первый и второй магические полки. Но если положить на одну чашу весов корону, а на другую жизнь сестры, что он выберет? То же, что всегда выбирал. Витту. Может быть, если королева оживет вновь, он сможет выторговать свободу для сестры.

– Это невозможно, дружище, – сказал он и освободил руку из пальцев механика.

– Это более чем возможно, потому что… – Но тут Меркла одолел такой кашель, что он покраснел от натуги и согнулся пополам.

Охнув, Арман подхватил Меркла под руки, повел к табуретке.

– Меркл, Меркл, что это на тебя напало? Тебе Оракул чинить… Ну, все, все. Все хорошо. Отдышался?

Оставив растрепанного, но уже спокойно дышащего Меркла сидеть, Арман двинулся к выходу. Больно наблюдать, как стареет и все больше сдает человек, которого знаешь с детства. Но ничего не поделаешь, такова жизнь.

Он усилием воли выбросил все эти мысли из головы. Сейчас нужно было думать о другом, совсем о другом. И Арман направился в крыло дворца, где держали куколок королевы. Все же с ними нужно было поговорить, потому что поломанный Оракул и убитая королева не может быть простым совпадением. И вот эта мысль насчет мага-зеркальника… Откуда ему взяться, уже столько лет они не рождались в пределах королевского яруса. А еще было бы недурственно допросить хранительницу ночной сорочки. Хорошо, что он наглотался нужных модификаторов.

У куколок не было имен. Первая куколка, вторая, третья и четвертая. Как-то очень скромно для Вечной королевы. Бывали периоды правления, когда число куколок доходило до двадцати, а сейчас, вероятно, ее величество была слишком занята вопросами правления, чтобы сгонять во дворец красавиц со всех ярусов и выбирать лучших из лучших.

Арман собрал всех куколок в небольшой гостиной с лимонными шелковыми обоями и мебелью из ореха. Сам сидел за письменным столом, а куколок гвардейцы рассадили по стульям. Несколько минут герцог молча их рассматривал. Молодые и очень красивые девушки, каждая чуть старше восемнадцати (королева искренне верила, что именно в этом возрасте становится ясно, насколько здорово тело, которое может быть выбрано Оракулом). Две блондинки, одна темная шатенка, одна с редким оттенком волос цвета гречишного меда. Одеты они были богато, как и положено сосудам, готовым принять королевский отпечаток. Сидели совершенно спокойно, но чуть напряженно. Ни одной из них не сообщили о смерти королевы, но каждая знала, что про Армана Линто ходят очень нехорошие слухи и бо́льшая часть из них не просто слухи.

Арман из кусочков горного хрусталя выстраивал на столешнице сложную пирамиду. В основании правильный пятиугольник, который пришлось для верности разметить грифелем прямо по дереву. И каждый новый слой у́же и у́же сходится к вершине, на которой нужно разместить идеально прозрачный хрустальный же шар на проволочной подставке. Арман старался изо всех сил, чтоб рука не дрогнула, и мысленно ругал магию менталистов. Он-то несколько раз хрустальную пирамидку выстроил и уже недоволен, а маги высокого уровня, между прочим, всю жизнь только этим и занимаются. В висках неприятно покалывало. Ментальная магия плохо сочеталась с его родной магией Жизни, но это цветочки. Позже ему придется на время стать некромантом, и это будет еще хуже. Магия Жизни и Смерти слишком отличны друг от друга, и для дара Жизни почти невозможно преобразоваться – даже под воздействием модификаторов – в дар Смерти.

Наконец пирамидка была достроена, шар водружен на место, и Арман еще раз окинул взглядом притихших куколок. Блондиночки смотрели на него испуганно, шатенка – сердито. И лишь обладательница медовой гривы буквально лучилась наигранным безразличием.

Арман сложил руки лодочкой, словно зачерпнул воды, занес их над хрустальным шаром, а затем выплеснул на него порцию силы. От шара мгновенно потянулись к куколкам искрящиеся серебристые нити, которые видел только Арман, хищно обвились вокруг точеных шеек, ужалили куда-то под затылком. Шатенка в этот миг дернулась, словно почувствовала. Что ж, быть может, она слабенький менталист и поэтому ощущает прикосновение своей магии. Три прочие куколки не шелохнулись, таращась на Армана.

– Итак, – он откашлялся, – сейчас я буду задавать вам вопросы, уважаемые льессы, а вы будете отвечать.

Все четыре кивнули как по команде. Королева хорошо их выдрессировала.

– Кто из вас – первая куколка королевы?

Арман простер руку над шаром, и оттуда, из прозрачной глубины, к его ладони устремились концы нитей. Он невольно поморщился, когда тонкие жала впились в центр ладони, и в очередной раз подумал о том, как плохо быть менталистом. Всего лишь допрос этих девиц. А потом задушевная беседа с хранительницей ночной сорочки. Почему он разделил их? Арман и сам не знал. Но ему казалось, что со служанкой можно не церемониться. А вот куколкам вредить нельзя, все же кто-то из них примет память Вечной королевы.

– Это я, – сказала шатенка, – я первая.

– Чем вы занимались вечером накануне? Отвечайте быстро.

– Вышивала, – ответила девушка, – но, быть может, вы все же скажете нам, что происходит?

Арман покосился на нить, которая подрагивала. Она не изменила расцветки, девушка говорила правду и при этом была совершенно спокойна. Ну, разве что побаивалась самого герцога Саторийского.

– Все узнаете в свое время, – ответил Арман. – А сейчас я буду задавать вам вопросы, а вы – отвечать.

И он задавал. Разные, самые разные вопросы, на которых можно было поймать на лжи. Правда, старательно избегая прямого вопроса: это вы убили королеву и сломали Оракул? Об убийстве пока следовало помалкивать. И ни разу нить не изменила расцветки.

…Четвертая куколка оказалась той самой, с медовыми волосами, с нежным личиком и ореховыми глазами. Нет, все четыре девушки были красивыми, но вот эта, четвертая… Арман поймал себя на мысли, что кого-то она ему напоминает, а кого, он не может сказать. Странное, мимолетное ощущение, словно касание тополиного пуха. Он хмуро оглядел куколку, она ответила ему презрительным взглядом.

– Я в чем-то виноват перед вами? – спокойно спросил Арман, наблюдая за нитью.

– Не люблю цепных псов. – Девица гордо вздернула подбородок.

А нить окрасилась розовым. Арман припомнил, что менталисты подобное явление трактуют как признак гнева или лжи. Поди разберись.

– Каждый из нас на своей привязи, – Арман пожал плечами, – и я и вы.

– Но вы… То, что говорят…

– Что вы делали вечером? – Вот так, не давая ей сообразить.

– Читала.

Нить как была розовой, так и осталась.

– Это у вас зеркалящий артефакт? – задал еще вопрос.

– А что это? – искренне удивилась куколка.

Протянувшаяся к ней нить снова стала серебристой. Арман вздохнул. Невозможно, будучи оборотнем, разбираться в тонкостях всех видов магии. Он хорошо знал и мог реализовать только базовые заклятия. И ведь никого со стороны не привлечешь к такому деликатному делу.

– Так что все-таки происходит? – вновь спросила четвертая. – Почему утром нас не пустили приветствовать ее величество?

– Королева занемогла, – нехотя ответил Арман, – в скором времени одна из вас удостоится чести принять ее память.

– Так бы сразу и сказали, – мрачно проворчала одна из блондинок, – тогда нам нужно привести себя в порядок. Верно, девочки?

Все согласились. Разумеется, Оракул выбирает королеву, но королевское-то тело должно быть идеальным. Арману на миг показалось, что он попал в компанию умалишенных, либо уже вычищенных Оракулом куколок. На пороге, считай, смерти собственного «я» они с увлечением рассуждали о том, какие косметические процедуры следует принять в ближайшее время. Девушка с медовыми волосами вдруг посмотрела прямо на него, отвлекаясь от интереснейшей беседы.

– Нас готовили с раннего детства к чести стать новой королевой. Возможно, уже завтра вы, герцог, будете преклонять колена передо мной.

«Сомнительная честь отдать свое тело в качестве сосуда для чужих воспоминаний, – подумал Арман, – но то, чему учат с детства, укореняется просто идеально».

Серебряные нити дрожали, входя в его ладонь, и Арман понимал, что ничего больше из куколок уже не выудит. Вот королева… Она была настолько хорошим менталистом, что могла влезать в мозги, даже не пользуясь дополнительными построениями вроде этой хрустальной пирамидки. А он не мог. И в этом вся беда. Он задал куколкам довольно вопросов, ни одна из них вроде бы не солгала. Следовательно, ни одна из них не могла убить королеву. Но тогда кто? И будет ли этот «кто-то» угрожать новой королеве?

Он устало откинулся на спинку стула, отпустил магию – и нити со свистом втянулись в шар. Руку до локтя прострелила боль, Арман уставился на каплю крови, выступившую из середины ладони. Однако… Такого раньше не случалось.

– Ой, у вас кровь на руке, – пролепетала блондиночка.

Арман молча достал из кармана платок и зажал ранку. В душе поднималось раздражение – потерял два часа, результата нет. Ему не допрашивать куколок надо, а бегом бежать в меморум, искать отпечаток старой гадюки. Но еще надо бы побеседовать с хранительницей сорочки.

А с ней все оказалось гораздо, гораздо проще.

Когда куколок наконец увели, привели дородную льессу с высокой прической. Она плакала, постоянно сморкалась в кружевной платочек и шумно дышала.

– Ох, да как же это? Льесс, как же так? Я ж ее переодела, королеву-то нашу, и в постельку уложила и одеялом укрыла… Да кто ж посмел-то? А утром зашла, а ее величество лежат… на полу…

Арман мысленно поблагодарил Сильена за то, что все это время сия льесса просидела взаперти. Потому что иначе даже за пределами дворца все бы уже знали о происшествии. А еще в ближайшее время предстояло разбираться с придворными, которые вот-вот начнут собираться, с многочисленными министрами… Оставалось надеяться на Сильена, на его умение выкручиваться из самых неприятных ситуаций.

– На вас будет наложено заклятие молчания, – нехотя сообщил Арман вздыхающей тетке, – до этого вам придется пробыть во временном заключении.

– А отпустить меня нельзя? – Хранительница побледнела.

– Нет. А теперь рассказывайте. И лучше правду.

И снова активировал хрустальный шар.

Собственно, в повествовании этой льессы не было ровным счетом ничего интересного. Вечером она королеву уложила в постель, утром зашла – а королева с кинжалом в груди. И конечно же охрана ничего не видела и не слышала. Но ведь всем известно, что дворец пронизан потайными ходами, а значит, убийца мог пробраться в спальню королевы незамеченным.

И говорила она, судя по всему, правду.

Спустя еще час Арман уже направлялся к выходу из дворца, но, гонимый вполне обоснованными опасениями, заглянул в рабочий кабинет королевы. Вздохнул с облегчением, увидев магвизор на привычном месте. Толстая линза в медной раме была темной и безжизненной. Арман подошел к столу, поднял магвизор… сердце замерло в дурном предчувствии. Но нет, магвизор включился. Он всегда включался, реагируя на прикосновения Армана.

– Ну, давай, давай же, – прошептал он.

Тьма под линзой медленно рассеивалась, там словно поселилась крошечная звездочка, которая все росла и росла до тех пор, пока яркий дневной свет не затопил всю поверхность магвизора. В молочном свете как будто клубился туман. И из него, прямо к Арману, вышла Витта.

Сложно было разглядеть, где она находится. Кажется, в какой-то комнате, были видны деревянные панели на стенах. Арман смотрел на удивленное лицо Витты и поражался, каждый раз поражался, насколько они похожи. Те же черные волосы, только у Витты они заплетены в косы и уложены в сложную прическу, те же высокие скулы, те же темные глаза. Брови с изломом. И еще у Витты подбородок тяжеловат для женского, волевой такой. Пухлые губы сомкнуты…

– Витта, – позвал он, даже не надеясь, что та услышит.

Она и не услышала. Никогда не слышала. Захлопала ресницами, заглядывая в лицо Арману. Что-то удивленно спросила. И так и не дождавшись ответа, медленно пошла прочь, снова утопая в клубящемся тумане…

Арман медленно положил магвизор на стол и вздохнул. Значит, пока жива. Испытал внезапное желание сходить в храм Вседержителя и помолиться за сестру, но вовремя остановил себя: храм – для простых людей. Магов там не шибко привечали.

Сколько еще отпущено Витте? Немногим меньше десяти дней, если верить королеве.

Витту нужно было спасать. А для этого придется спасти ее Вечное величество. Оглянувшись, Арман взял со стола томик стихов, вынул закладку и сунул в карман. Затем на всякий случай прихватил еще и оставленный в рассеянности веер и с этой добычей двинулся прочь из кабинета.

Он вернулся в особняк до полудня, оставил Рекко на попечение слуги, приказав отвести плантоса в сад – чтобы побродил по пруду, напитываясь водой, чтобы подставлял округлые, заросшие глянцевыми листочками бока яркому солнцу. Арман даже немного позавидовал Рекко, вот жизнь-то: пей водичку, ешь магию и наслаждайся солнечным теплом. Ни забот, ни хлопот.

У входа его поджидал секретарь. У Армана сложилось впечатление, что давно ждал, стоял у самых дверей, переминаясь с ноги на ногу. Секретарь коротко поклонился Арману с совершенно непроницаемым выражением лица.

– Могу я узнать, льесс, что все-таки произошло?

Арман вовремя прикусил язык, ведь чуть не ляпнул, что королеву убили. Он так привык доверять своему секретарю, что теперь было странно и непривычно скрывать что-либо от него.

– Королева скончалась, – ответил он сухо.

Лицо Бранта скорбно вытянулось, он закатил глаза.

– Да примет ее новое тело!

Эта фраза была ритуальной, так говорили не первую сотню лет. Произнес ее Брант без особого энтузиазма, Арман знал, что его секретарь не в восторге от методов ее величества. Но так полагалось говорить, и льесс Брант выполнял то, что должен был выполнить человек, будучи секретарем первого советника Вечной королевы.

– Оракул уже выбрал новую королеву? – все же осведомился Брант, и Арман про себя отметил, что в сонных глазах секретаря мелькнул живейший интерес.

– Меркл завершает настройку. – Арман напустил на себя беззаботный вид. – Думаю, в течение двух дней вопрос будет решен.

– Когда прикажете подавать обед? – не меняя тона, поинтересовался Брант.

– Не сейчас, мне нужно будет отлучиться на некоторое время.

И Арман заторопился дальше. Хотелось поскорее покончить с этим, отнести отпечаток королевы Мерклу, пусть заправляет его в Оракул. Он вернулся в спальню, сбросил мундир, стянул тяжелые и неудобные сапоги и как был, босиком, пошел в свой рабочий кабинет.

Кабинет располагался на втором этаже и, пожалуй, превосходил лабораторию любого мага. Все потому, что обычный маг обладал одним даром, а Арман был оборотнем. Следовательно, в кабинете он попытался собрать все, что могло понадобиться в работе хотя бы с десятком различных магических направлений. Стеллажи от пола до потолка хранили ингредиенты для заклятий некромантов, менталистов, пиромантов, стихийников. Здесь мирно соседствовали эликсиры для левитации и подъема нежити, сушеные цветки примулы для призыва бури и артефакты-взрывники, мелки для выведения пентаграмм и гексаграмм и зелья для исцеления от дурных болезней. Только для магии Жизни ничего не было припасено – потому что ничего не использовалось. Маг Жизни мог исцелить или даже заставить биться остановившееся сердце только при личной передаче силы, при непосредственном контакте.

Арман порылся на полках, достал все необходимое: цветные мелки, компас некроманта, бутылочку с настойкой на сушеных лапках летучей мыши, пузырек с уксусом и розмариновое масло в высокой колбе, заткнутой пробкой. Все это он сложил на широком столе, затем взял мелки, линейку, циркуль, а заодно и справочник для некромантов, чтобы ничего не запамятовать. Пока выводил идеально правильную октаграмму, почти ни о чем и не думал, разве что о том, что принимать модификаторы дважды в день не самая лучшая идея, будет на следующий день пластом лежать. Но это на следующий день. А все проблемы нужно было решить сейчас.

Модификаторы он хранил здесь же, в одном из ящиков. Арман достал плоскую шкатулку, открыл ее; там, аккуратно подписанные, хранились круглые баночки с завинчивающимися крышками. Он нахмурился, заметив, что крышка с надписью «менталист» поцарапана. Брант как-то уж очень неаккуратно ее открывал, видимо, когда утром подавал модификаторы. Арман пробежался пальцами по холодным круглым крышкам, вынул нужную, чтобы стать на время некромантом. Затем все аккуратно сложил обратно, налил воды из графина и, морщась, проглотил две черные и донельзя горькие пилюли. Снова дернулась комната, на миг все поплыло, сердце пропустило удар… и через мгновение все снова стало на место.

Что ж, пора вызволять Вечную королеву. Можно ненавидеть ее до судорог, но позволить убить Витту он не мог.

Арман уже выложил веер в центр октаграммы, уже взялся за компас, и в это время дверь кабинета приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулось блеклое лицо секретаря.

– Льесс, что вы…

Секретарь уставился на цветную октаграмму, на разложенные ингредиенты, на тяжелый латунный компас.

– Закрой дверь, Брант. Мешаешь, – хмуро бросил Арман.

Секретарь явно ждал каких-то объяснений, но именно сейчас объяснять ничего не хотелось. Чуждая Арману сила, сила некромантов, уже бурлила, требуя выхода, покалывала кончики пальцев. Арман прикрыл глаза, снова установил компас над октаграммой. Оставался сущий пустяк. Нырнуть в меморум и вернуться с отпечатком проклятой твари, которая его все-таки сломала.

Когда компас был подготовлен, Арман бегом устремился в спальню, оттуда в гардеробную. Из вороха одежды вытащил удобные плотные штаны, башмаки на шнуровке, плотную куртку, не стесняющую движений. Вовремя вспомнил о том, что отпечатков в меморуме плавает великое множество, и взял полотняный платок и мягкие перчатки. Вернулся в кабинет, собрал сумку. Уложил колбы с пробками, несколько штук, туда же, в сумку, отправились запасные модификаторы некроманта. Чуть подумав, Арман прихватил еще и несколько модификаторов пиромантов и стихийников. Он и сам не до конца понимал, зачем ему все это, ведь он нырнет за королевским отпечатком и вернется, да и вообще, для полноценной магии мало одних модификаторов. И все же, движимый неясным предчувствием, сыпанул модификаторов от души. В конце концов, он их всегда сможет вернуть на место. Последними на пояс отправились ножны с клинком, а в карман – печать повиновения. Клинок – то ли короткий меч, то ли просто большой и массивный кинжал – Арман даже разбираться в этом не хотел. Знал только, что ему с этим клинком удобно, и это, пожалуй, было последними воспоминаниями тех, чьи отпечатки по воле королевы плавали где-то в меморуме.

Он подхватил компас, под линзой которого клубилась дымка, и направился в сад. День был в самом разгаре, яркая изумрудная листва так и играла на солнце. Дышалось легко, пахло травой и цветущей медуницей. Под ногами тихо шуршал гравий, и ветер, несущий свежесть с единственной на ярусе горной вершины, лениво трогал ветви старых лип.

Арман вздохнул, сворачивая на лужайку, откуда обычно прыгал в меморум. Там стояла старая беседка, оставшаяся от прежнего хозяина поместья, довольно просторная, с высокой шатровой крышей. На дощатом полу уже ждала даже не начертанная, вырезанная декаграмма. Арман нырнул в тень беседки, стал в центр декаграммы, обернул голову и шею платком и надел перчатки – еще не хватало какой-нибудь отпечаток задеть. Ему не нравилось ходить в меморум, каждый раз, распахиваясь перед ним, это место навевало какие-то уж очень тоскливые черные мысли. Арман стиснул зубы. Что поделаешь, надо. Надо ради него самого, ради Витты. Он ведь не простит себе, если сестра умрет. Пусть и не видел ее ни разу вживую, никогда не держал за руку. Нет, все же ему казалось… Какие-то совсем детские, смутные воспоминания. Рядом еще один ребенок. Он точно помнил, что она была! И ведь они живы, а пока живы, всегда есть надежда.

Когда прямо перед ним в воздухе развернулось блеклое пятно разрыва, ведущего в меморум, Арман нырнул туда рыбкой, будто в пруд. Сразу стало тяжело дышать, мерзкое желе, что было повсюду, стиснуло грудную клетку. Арман, чтоб его не выдавило обратно, сделал пару гребков, подныривая глубже, огляделся. Все было спокойно и привычно: полутьма, черные коряги вдали, мерцающие зеленоватой слизью. Парящие в бесконечности отпечатки медленно, очень медленно садились на дно. Один из них прямо перед глазами коснулся черной почвы – если, конечно, такое слово вообще применимо к меморуму. Коснулся и, в последний раз моргнув розоватым отсветом, рассыпался сверкающими бисеринами. Еще одна память растворилась в истории мира. Арман некоторое время смотрел, как впитываются золотисто-розоватые бусины в черную губку, дождался, когда последняя из них моргнет и исчезнет навсегда, а затем достал компас. Дымка под линзой медленно наливалась бордовым цветом, Арман, понимая, что сейчас его дернет к отпечатку Вечной королевы, взялся за компас крепче…

Резкий рывок. Он ждал его, но все равно дыхание вышибло из груди.

И уж совершенно внезапно – болезненный удар в спину, в затылок, до искр перед глазами.

– Черт! – Арман втянул ноздрями воздух. Приложило его знатно…

Однако что случилось?

Он едва поверил собственным глазам: над головой темнел купол беседки, отовсюду лился яркий солнечный свет. Да его просто вышвырнуло из меморума!

– Ох, – пробормотал Арман и перекатился на бок. Все еще стискивая компас, уставился на линзу.

Происходило нечто странное. И, похоже, именно то, чего он подспудно опасался: отпечатка Вечной королевы не оказалось в меморуме. Кто-то уже успел туда сходить, поймать отпечаток на себя и вернуться в мир живых.

Арман смотрел на компас и пытался сообразить, что делать дальше. Он понятия не имел, будет ли работать компас здесь, в то время как предназначен он был для меморума. Но что-то все равно надо было делать. Ругаясь сквозь зубы, Арман поднялся, затем, поддев силовой контур компаса, замкнул его на себя. Определенно день-два он проваляется в кровати с дичайшей мигренью и судорогами. Но королевский, мать его, отпечаток надо было вернуть любым способом. Пусть даже и выпотрошить того, кто умудрился опередить королевского оборотня.

Под ребрами болезненно дернуло – на счастье, компас продолжал работать. И теперь медленно, неотвратимо тянул Армана туда, где застряла память Вечной королевы. Даже вне меморума компас работал, подстегивая, ускоряя, странным образом сжимая пространство.

Армана слегка тошнило, кружилась голова, но он, постепенно переходя на бег, добрался до прудика, где наслаждался жизнью Рекко, прошлепал прямо по воде к плантосу, схватился за узду. Забрался в седло и дал плантосу шенкелей.

– Ну, пошел, пошел!

На границе сознания заворочалось восприятие магического создания. Арман впустил его в свои мысли, так Рекко поймет, что нужно следовать по зову компаса. Плантос, поднимая тучу брызг, выбрался на траву, расправил крылья – прозрачные, слюдяные, они тут же заиграли всеми цветами радуги. Это было красиво, очень. Но компас подгонял, и у Армана уже не осталось никаких мыслей, кроме одной: надо спешить. Надо схватить тело, что присвоило отпечаток королевы! И надо это тело предоставить Оракулу. Тогда Витта останется жива и все у нее будет хорошо. И они наконец встретятся.

– Льесс, вы куда? – донесся оклик Бранта.

Арман успел оглянуться через плечо. Секретарь стоял у края лужайки, махал рукой.

– Сам не знаю! – крикнул в ответ.

В следующее мгновение Рекко забил крыльями, сбивая мелкие зеленые листья с ближайшей липы, и взвился в воздух.

Путь уводил в Тень, туда, где серединные ярусы. Рекко уверенно взмахивал крыльями, устремляясь вниз, вынуждая припасть к теплой, поросшей курчавыми листочками шее. За час они миновали королевский ярус, приблизились к следующему. Арман щурился, глядя на города, что раскинулись внизу. Сейчас был день, солнце висело точнехонько сверху, и на следующем ярусе уже было темновато, свет пробивался только сквозь широкие трещины верхнего слоя земель. Он было подумал, что все, прибыли, – но нет, Рекко проскочил в следующую трещину, ныряя еще глубже, туда, где еще темнее. И так, лавируя меж зависшими над Тенью осколками былого мира, все дальше от солнца, в жирный, неприятный мрак. Арман глянул на ручной хронометр, они были в пути уже три часа, давно перевалило за полдень. Любопытно, на каком ярусе осел тот неизвестный некромант, которого угораздило поймать отпечаток королевы? Ну не в Тени же, в самом деле? Да и жить там невозможно, твари, что живут во мраке, сожрут любого.

М-да… Там, в Середине, было темно и довольно холодно. Сквозь туман едва пробивались размытые контуры освещенных улиц какого-то города, куда уверенно летел плантос. Арман не любил темноту. Когда был мальчиком, ему постоянно казалось, что кто-то затаился в густой тени и наблюдает, наблюдает… Он тогда от страха прятался под одеяло в своей маленькой кровати, и это вместо того, чтобы подойти, раздернуть в стороны портьеры и убедиться, что никого там нет. Но теперь, когда давно вырос, чего бояться? Ан нет, проведя некоторое время в подвалах ее величества, без всякой надежды, наедине с палачом и болью, Арман невзлюбил темноту еще больше. То, что было, не проходит бесследно.

И память подло подбрасывала образы, которые он старался забыть. Как выныривал раз за разом из беспамятства, из кромешной тьмы небытия в тьму осознанную, в багровых отсветах углей жаровни. И как сухое, испещренное морщинами лицо королевы казалось ликом давно уже мертвой женщины, а на самом деле мертвым был он сам – ну, почти. Она достала откуда-то шелковый платок, который повис в ее скрюченных пальцах смятой тряпочкой. Вот видишь, Арман, я хотела передать тебе подарок от сестры. Она его вышила для тебя. Но теперь извини… И белое пятнышко платка летит на раскаленные угли, мгновенно схватывается чернотой и пропадает, исчезая и растворяясь. Арману казалось, что он и сам уже исчез и растворился, и он был бы рад этому. Но нет, ему потом нашептывали, мол, королева слишком его любит, чтобы убить. Извращенная какая-то любовь была у этой старой бессмертной суки… Но, быть может, она все-таки оценит то, что они с Сильеном провернут? Может, освободит Витту?

Он опомнился, когда деревянные копыта Рекко стукнули по булыжной мостовой. Это была какая-то улица, где стояли двухэтажные дома, плотно притиснутые друг к другу. Высоко над головой виднелась изнанка предыдущего яруса, неба вообще не видно. И – темнота, туман, промозглый ветер… Но компас продолжал тянуть куда-то вперед, тяга только усиливалась, а это значило, что встреча с неудачливым некромантом уже близка.

Арман спешился, похлопал Рекко по холке, мысленно приказал ждать. О том, что Рекко могут увести, он даже не думал. Его собственный плантос, выращенный от его магии, не будет повиноваться никому больше. Поэтому он оставил Рекко у едва освещенной витрины какой-то лавочки, а сам зашагал дальше, в темноту и туман. Газовые фонари положения не выправляли, наоборот, выхватывая из тени жалкие кружки света, они делали мрак за их границами совершенно непроницаемым.

В груди пекло уже просто невыносимо, Арман перешел на бег. Вот скоро, скоро… Он увидел два старых дома, к которым словно липли мягкие тягучие хлопья тумана, между ними – забор. Поблизости не одного фонаря. Туман и темень, как здесь люди живут? Но некромант был там, прямо за забором, компас даже завибрировал в сумке.

Когда Арман прикидывал, как бы половчее через последнюю преграду перебраться, нащупывая рукоятку клинка, одна из досок дрогнула, сдвинулась в сторону.

А у Армана под ребрами полыхнуло леденящим холодом.

Но он терпеливо дождался, когда новый носитель королевского отпечатка выберется из лазейки. Это был худощавый и мелкий паренек, Арман даже изумился – ну надо же, такой сопляк на вид, а туда же, некромант. Арман метнулся вперед, крутнул мальчишку, прижимая к забору – да так, что тот и дернуться не мог, ляпнул на запястье печать повиновения, а затем все-таки развернул к себе лицом, посмотрел на добычу.

Лицо… В потемках едва разберешь, что за лицо. А потом до Армана медленно начало доходить, что у парнишки-некроманта какие-то уж очень длинные и пышные волосы, рассыпавшиеся по плечам. Чертыхнувшись, он пригляделся внимательнее – и вдруг понял, что дело приняло совсем дурной оборот.

Он ведь встречал ее раньше, при дворе. И тогда ее звали маркизой Риквейл, которая позже пропала без вести и которую безутешный супруг объявил погибшей, а себя, соответственно, вдовцом.

Арману вдруг стало смешно. Ну надо же, маркиза Риквейл – и некромант! Учитывая, как сам Риквейл трясся над чистотой крови от любой магии, даже странно, что маркиза все еще жива. Почему дал уйти? Или сама сбежала и спряталась в эту темную дыру?

Он стиснул челюсти. Слишком много вопросов к женщине, которой жить осталось совсем недолго.

Глава 3
В Тени

Леона, задыхаясь в стальной хватке, смотрела в лицо незнакомца. Ни единой здравой мысли в голове. Кто он? Что ему нужно? Денег? Или какой-нибудь извращенец, из тех, что в темноте убивают женщин?

Время остановилось.

Ноги подгибались.

Сердце трепыхалось где-то в горле.

Или ее муж, маркиз Риквейл, решил, что сглупил в свое время, отпустив жену на все четыре стороны?

А потом будто темные шторы резко раздернули в стороны, и все смешалось. Ее собственные воспоминания: вот она идет следом за мужем по полированным мраморным плитам королевского дворца, а им навстречу – высокий мужчина в черном строгом сюртуке. Муж кланяется, но старается держаться так, чтобы она, Леона, находилась у него за спиной, чтобы незнакомец ее не видел. «Кто это?» – спрашивает она потом. «Оборотень королевы», – задумчиво отвечает муж. – Хорошо, что он тебя не рассмотрел». – «Оборотень?» – «Ну да. Чертов маг-перевертыш, дурная кровь. Упаси господи перейти ему дорогу или чем-то не угодить ее величеству. Не самые плохие люди пропадали бесследно…»

Леона невольно оборачивается, провожая взглядом мужчину. Как странно, со спины он не кажется ей страшным или опасным. Ну, плечи широкие. Телосложение крепкое, но скорее худощавое. Черные волосы стянуты в низкий короткий хвостик… И в этот миг он тоже оборачивается. Леону обжигает злость, которая буквально кипит в его глазах, то ли черных, то ли… не понять каких.

И одновременно с этим фрагментом воспоминаний, светлых, напитанных яркостью королевского яруса, – жуткое видение, от которого она только что едва все внутренности не выблевала. В том подвале тоже был он! Королевский оборотень, льесс Линто, герцог Саторийский. Это с него снимали кожу, это в его глазах она увидела почти что сумасшествие…

От ужаса утратив способность говорить, Леона молчала и смотрела на Линто. А он смотрел на нее. Мрачно, но без торжества. Потом очень медленно опустил руку, ослабил хватку, но стоял все так же вплотную и смотрел, смотрел… Он был так близко, что Леоне казалось, она чувствует ровное биение его сердца. Тук. Тук. Не то что ее собственное, тарахтящее и суетливо бьющееся о ребра.

«Его нанял муж, – мелькнула первая оформившаяся мысль, – он решил, что я не нужна ему живая…»

И так отчаянно захотелось жить, что слезы брызнули из глаз.

– В-вы, – прохрипела Леона, – за что? Он приказал мне исчезнуть… и я исчезла.

Линто молча качнул головой и ничего не ответил. Затем попросту схватил Леону за руку и поволок за собой, в туман и темноту.

– Подождите! – в отчаянии крикнула она. – Пожалуйста! Не надо!

Она споткнулась, и оборотень так дернул за руку, что Леона громко вскрикнула. Но эта кратковременная, злая боль внезапно очистила голову. Сейчас или никогда! Она, резко подавшись вперед, изо всех сил впилась зубами в запястье Линто. От неожиданности оборотень разжал пальцы, и Леона бросилась прочь, в темноту и туман. Возможно, она успеет добежать до узкой щели меж домов, куда она пролезет, а вот Линто вряд ли.

Леона никогда еще так не бегала. Ничего толком не видя, кинулась к ближайшим домам, все еще надеясь… Вдруг спину как будто проткнуло раскаленной иглой вдоль по позвоночнику. Так, что перед глазами искры вспыхнули и тут же погасли. Все накренилось куда-то набок, и Леона запоздало сообразила, что падает прямо лицом на булыжники и уже ничего, совсем ничего не успеет… Нет, кое-как она вытянула перед собой руки, локти ожгло. Но спина… Разве такая боль существует?

Леона, задыхаясь, вцепилась пальцами в булыжники, кое-как подтянулась вперед… Только бы ползти. Только бы сгинуть в темноте и тумане, чтобы оборотень ее не нашел.

– Льесса, – раздался откуда-то сверху мужской голос. Такой обманчиво мягкий, почти бархатный. Леона снова тихо заплакала. Нет, уже не уйти… – Льесса Риквейл, я бы попросил не делать глупостей. На вас печать повиновения, понимаете? Пока я жив, вы никуда уже не денетесь. Так что я бы предложил облегчить друг другу существование.

И боль отпустила, как будто ее и не было. Леона, всхлипывая, сжалась в комок. Нет, ей никуда не хочется идти. Ей хочется просто исчезнуть.

– Но почему? – спросила она. – Я ведь послушалась его. Исчезла.

– Ваш муж здесь ни при чем, – как-то устало отозвался Линто, – мне кажется, если вы некромант, то должны бы догадываться, в чем дело.

Леона уткнулась носом в коленки. Нет, она ничего не понимала. Да и не в том состоянии, чтобы понять…

– Поднимайтесь, – строго произнес королевский оборотень, – я должен вас доставить во дворец, и я вас туда доставлю.

– Но если мой муж ни при чем, как я там появлюсь? Он же запретил!

– Вашего мужа эти дела не касаются.

И поскольку Леона не шевелилась, Линто попросту сгреб ее за шкирку, как нашкодившего котенка, и дернул вверх, поставив на ноги. А она неосознанно ухватилась за его куртку, повисла на нем. Опомнившись, отшатнулась. Хотя, право же, не та ситуация, чтобы думать о приличиях.

– Я не понимаю, – качнула головой, заглядывая в темные глаза, – что я сделала не так? И что вы от меня хотите?

И вдруг запнулась…

Это было похоже на яркую вспышку падающей звезды. Она как-то наблюдала, еще на королевском ярусе, как в ночном небе что-то ярко полыхнуло, еще несколько мгновений сияло, а потом исчезло.

Все кусочки мозаики сложились в яркую, но донельзя неприглядную картину. Леона случайно поймала отпечаток, который, судя по видениям, принадлежал королеве. Почему так случилось? Уже не понять. Но одно Леона знала точно: если Вечная королева умерла, то следующее ее тело выбирает Оракул. И отпечаток королевы переселится в свежее тело. А раз отпечаток по неясной причине попал не в Оракул, а в нее, Леону, то, следовательно, Линто здесь для того, чтобы оттащить ее во дворец и выдрать отпечаток из ее, Леоны, памяти.

– Почему Оракул не сработал? – тихо прошептала Леона, вскидывая глаза на оборотня.

– Догадались, – хмыкнул он. – Что ж, так даже легче. Идемте. Мой плантос тут неподалеку.

– Это меня убьет, да?

Он промолчал. А потом просто взял ее за руку и потащил вперед.

– Отпустите! – Слезы градом катились по щекам. – Я не виновата, что все вот так… я никому не делала ничего плохого!

– Если бы мог вас отпустить, я не отправился бы за вами, – равнодушно отозвался Линто, даже не оглядываясь.

– Неужели вы все это делаете для женщины, которая все это с вами проделывала? Там, в подвале?

Она не хотела его обидеть или задеть. Но пальцы оборотня дрогнули, и он замедлил шаг.

– Мне нужна Вечная королева, – глухо ответил он.

– А я? А моя жизнь, выходит, никому не нужна?

Леона так и не дождалась ответа. Они вынырнули к фонарям, и из тумана проступили очертания самого настоящего плантоса в кудрявой зеленой шкуре. Он был оседлан и нетерпеливо рыл деревянными копытами мостовую.

– В седло, – приказал Линто, дергая Леону ближе к плантосу.

Леона запнулась. Она никогда раньше не ездила верхом, у маркиза Риквейла была карета. Впрочем, долго раздумывать Линто ей не дал. Он ловко подхватил ее и буквально забросил поперек седла, Леоне ничего не оставалось, как, раскорячившись, цепляясь руками за скользкие листочки, сесть. Арман легко взлетел в седло следом, Леона спиной ощутила жар чужого тела. И теплое дыхание на самой макушке.

«Он везет меня убивать, – подумала она, – как обидно…»

Взывать к совести королевского оборотня было бессмысленно. Не просто так ходила о нем дурная слава. И себя было очень жаль, до тянущей, густой, словно смола, боли в груди.

– Хотите, я вам все свои деньги отдам? – прошептала она.

Линто не ответил. Он подхватил поводья, и плантос распахнул крылья.

Леона устало закрыла глаза. Почему ей так не повезло? Чем она провинилась перед этим расколотым и расслоившимся миром?

– Вам не будет больно, – вдруг сказал ей на ухо оборотень.

– Спасибо, вы меня очень утешили, – пробормотала она.

В этот момент плантос, взмахивая крыльями, рванул вверх и понесся прочь из Люция, к которому Леона уже начала привыкать.

Ветер хлестнул в лицо, высушивая на щеках слезы. Леона вцепилась в седло так, что пальцы судорогой свело, и все-таки не удержалась, бросила последний взгляд туда, вниз. Кроме смутных очертаний улиц, подсвеченных фонарями сквозь туман, ничего не увидела.

Оборотень молчал, Леона тоже. Да и что тут скажешь?

Плантос, мерно взмахивая крыльями, летел к изнанке следующего яруса, постепенно приближаясь к широкой трещине между землями, собираясь нырнуть в нее. Вот и солнце проглянуло. Леона зажмурилась: отвыкла уже от такого яркого света. Невольно откинулась спиной на Линто, тут же вспомнила о приличиях, но подумала: «Деточка, тебе жить-то осталось всего ничего, о каких приличиях может идти речь?»

Леона подумала и о том, что, наверное, Линто мог бы ее отпустить, но не захотел. Плохо просила? А может быть, у нее еще получится сбежать, допустим, из дворца?

Плантос возносил их все выше и выше, Леона с невольным интересом посматривала на боковину яруса, на разлом в землях. Там были видны и корни деревьев, и слои почвы, и камни. А ведь когда-то мир был цельным… О чем ты думаешь, Леона? Даже стоя у последнего порога – о том, что интересно. Всегда так было. Милая любознательная девочка, которой просто хотелось хорошо жить с мужчиной, который казался таким благородным, таким заботливым…

Взгляд скользнул выше. Леона увидела, что на самом краю яруса стоят люди. Вернее, люди на плантосах, которые похожи на гигантских жуков.

«А эти-то что здесь делают? Полетать решили?» – ленивая мысль проплыла неторопливой рыбкой.

Линто вдруг невнятно выругался, дернул поводья, резко разворачивая своего плантоса. Леону тряхнуло, она снова что есть сил вцепилась в седло. Успела заметить, как жуки один за другим срываются в пустоту и летят к ним, а в руках наездников разом расцвели огненные шары. Которые совершенно беззвучно, как по команде, сорвались с рук магов – а в том, что это маги, сомнений уже не было.

– Держись! – хрипло крикнул оборотень.

Плантос продолжал разворот и уходил снова вглубь, бил крыльями, но… Не успевал. Совершенно точно не успевал.

Когда первый огненный шар расцвел пламенем на расстоянии протянутой руки, Леона закричала. Было горячо, но, похоже, ее не задело. А вот плантоса – даже очень. Одно крыло моментально съежилось, взялось черной коркой.

«Мы падаем», – совершенно спокойно подумала Леона.

Второй огненный шар полыхнул сбоку, Линто сдавленно зарычал и внезапно крепко прижал к себе Леону.

«Падаем», – растерянно повторила она про себя. Как же так? Как такое случилось?

Их закрутило, все смазалось перед глазами. Земля, далекое небо в трещине, Тень внизу. Плантос падал, все еще взмахивая одним крылом, – но все равно падал. И быстрее, быстрее… Третий шар огня полыхнул прямо над их головами, ослепив, но не задев.

– Держись, – донеслось до Леоны снова, и она, уже ничего не соображая, послушалась.

Приникла к шее плантоса, обхватила ее руками и замерла зажмурившись. Чувствовала, как поверх ее рук легли руки Линто, он тоже вцепился в магическое существо. Сумасшедшее падение продолжалось. Леона не выдержала, приоткрыла глаза. Мелькнул еще один ярус, окутанный туманом и тьмой. Их несло в кромешный мрак, и Леона попросту уткнулась лицом в шелковые листики на шее плантоса. Ей не хотелось видеть, как они разобьются.

Три. Два. Один.

«Мамочка, спаси меня!»

В какой-то миг раздался хруст, ее ударило, смяло, потащило вперед… И наступило ничто.

Леона моргнула. Потом еще раз и еще. Над головой – темень, кружащаяся, то и дело берущаяся рябью. И странное, почти забытое ощущение, как будто тело покачивается на поверхности воды и волны несут – тихо, ласково…

«Я умерла?»

Леона вдруг представила, что больше нет ее тела, а вместо него только тускло светящийся отпечаток, парящий в кисельной толще меморума. Все, что от нее осталось. Потом оборвала эти мысли. Любой некромант знает, что отпечатки – это всего лишь память. Отпечатки не могут думать. А она сейчас лежит на спине и размышляет.

Мерные покачивания успокоились, и тьма в вышине перестала подергиваться. Леона снова ощущала свое тело, все, целиком. Его простреливали короткие, яркие вспышки боли и, начиная от кисти, оплетали теплые шершавые нити.

«Кольцо», – вспомнила Леона.

Да, выходя из дома, она прихватила регенерирующее кольцо, и, видимо, настроенное на нее, оно сейчас медленно восстанавливало ее пострадавшее тело.

Леона облизнула пересохшие губы и постаралась припомнить последние минуты перед падением.

Ее увозил Линто, увозил во дворец Вечной королевы, чтобы скормить Оракулу. И, кажется, на них напали. Странно. Почему? Кто? У Линто нашлись могущественные враги? Или же это маркиз Риквейл? Но кто бы то ни был… Они рухнули явно на теневой ярус, куда солнце не заглядывает. А дальше? Где, собственно, Линто? А его плантос?

Тут Леона вспомнила истории о тварях, которые населяли Тень, и ее накрыло такой удушливой тяжелой волной ужаса, что откуда только силы взялись! Кряхтя, озираясь и пытаясь хоть что-то высмотреть в окружающем ее густом мраке, Леона кое-как села, поднесла к глазам руку с перстнем. Камень светился нежно-голубым, это говорило о том, что еще примерно половина зарядки осталась. Леона рачительно вдавила камень в оправу, он погас. В конце концов, она владеет руками и ногами, и лучше приберечь заряд артефакта, мало ли что еще случится.

Трясущейся рукой Леона нащупала свой фонарик в кармане и активировала его, поднимая руку повыше.

От страха уже хотелось просто орать и куда-нибудь бежать, подальше. Беда в том, что бежать было попросту некуда.

Леона сидела на каменистой почве, на крошечном пятачке, свободном от крупных валунов и чего-то, очень похожего на влажные, осклизлые свиные внутренности. То ли это были кусты, то ли грибы – непонятно. Но в свете фонарика «это», разбросанное то тут, то там, и в самом деле очень напоминало свиные почки, разрезанные вдоль: упругое, влажное, мерно подрагивающее, странное плетение мясистых перегородок с пустотами. Эти «кусты» местами сливались гроздьями, переплетенные мокрыми то ли жилами, то ли кишками, и все непрестанно дрожало, словно втягивая воздух и выдыхая.

– Ох ты, – обреченно выдохнула Леона.

Интересно, это все – оно плотоядное? Ждет, чтобы наброситься? А Линто? Его, быть может, уже сожрали?

Она, стараясь не делать резких движений, поднялась на ноги. Единственной хорошей новостью было то, что половины зарядки перстня вполне хватило, чтобы двигаться. Подняв повыше фонарик, принялась освещать ближайшие кусты.

Плантос, изломанный, но все еще живой, обнаружился в пяти шагах, рядом с гроздью живых то ли камней, то ли кустов. Он лежал на боку и слабо шевелился, даже не предпринимая попыток подняться. Леона заметила, что одна нога у него отломана и на ее месте, словно растрепавшийся конец веревки, торчат тонкие прутики. Свет фонарика блеснул в темных глазах магической твари. Да, определенно, плантос был жив. Пока что.

Леона двинулась к нему, стараясь осветить свой путь, выискивая глазами Линто. В пяти шагах от плантоса, привалившись боком к живым растениям, замерла черная фигура. Королевский оборотень не шевелился.

Так. Остановиться. Подумать.

Может быть, Линто умер? А что тогда?

Леона замерла, даже дышать перестала. Если оборотень разбился насмерть, тогда, выходит, она свободна. Только надолго ли? Твари, что живут в Тени, вряд ли примут ее в свою стаю, а вот пообедают знатно. А если Линто не умер, то он все равно отвезет ее в королевский дворец и скормит Оракулу.

Она прикрыла глаза. Безнадежно. И все без толку.

А в памяти снова всплыла та встреча, когда маркиз Риквейл прятал еще любимую жену за спину, чтоб не показывать оборотню. А Линто… С прямой спиной, зная, что его все боятся и ненавидят, и при этом – все так же с высоко поднятой головой. Ему наверняка было тяжело, но все равно тащил на себе этот груз. Господи, какие глупости лезут в голову!

«У тебя превосходный выбор, Леона, – мелькнула мрачная мысль, – сдохнуть здесь или во дворце. Просто великолепно!»

Она все же преодолела расстояние, разделявшее ее и неподвижное тело оборотня. Он лежал на боку, чуть согнув ноги в коленях, с неестественно вывернутой шеей, разбросав руки в стороны. Свет фонарика выхватил совершенно бледное лицо, посиневшие губы, бисерины пота над верхней губой. Глаза были закрыты.

Леона присела рядом на корточки, осторожно протянула руку – ей все казалось, что он вот-вот зыркнет на нее жутко, перехватит запястье… Но Линто не пошевелился. И лицо его, как показалось Леоне, застыло в жалком выражении, какое бывает у маленького, обиженного и никем не любимого ребенка.

Она коснулась шеи, там, где должна биться жила. Некроманты хорошо умеют отличать живое от мертвого, Леона быстро нащупала пульс, очень слабый. Так, одно эхо… Кожа под пальцами была горячей, слишком горячей. Линто умирал. Неудачно свалившись со своего плантоса, он попросту сломал шею.

Леона закрыла глаза. И что теперь? Ей-то все едино, что здесь, что во дворце. Если она сейчас вылечит оборотня, вряд ли что-то изменится, он ведь верен только своей королеве. И если не вылечит, тоже ничего не изменится, ее сожрут твари из Тени.

Кусая губы, она снова осветила замершее лицо. Красивое в общем-то. Строгое и правильное. Сама не зная зачем, провела пальцами по растрепавшимся волосам. Как она и думала, они оказались жесткими.

«Его никогда никто не любил, – неожиданно поняла Леона, – так и умрет – без радости, без надежды».

И жалость внезапно резанула так больно и остро, что, давясь рыданиями, Леона поставила фонарик на землю, быстро стянула перстень и, найдя большую руку Линто, кое-как натянула артефакт ему на безымянный палец. Оставшегося заряда должно было хватить… должно было…

Стараясь ни о чем не думать, выбросить из головы все мысли, Леона вдавила камень в глубь оправы, он вспыхнул нежно-лазоревым огоньком.

Все. Теперь оставалось просто ждать.

Время тянулось и застывало, словно карамель. Леона сидела на земле рядом с неподвижным Линто и смотрела, как сходит на нет свечение перстня. Свой фонарик она погасила, чтобы поберечь заряд, ведь заклинание пироманта тоже не вечно. Теперь ей не было видно лица мужчины, лишь темный силуэт его тела, клякса, еще более темная, чем окружавший их мрак. И лишь маленькая голубая звездочка постепенно бледнела и растворялась в вечной ночи.

Леона не знала, что делать, что думать. Холодало. Она обхватила себя руками за плечи, пытаясь удержать под курткой тепло.

Неожиданно ей очень захотелось, чтобы Линто пришел в себя. Ей почему-то представлялось, что даже с ним будет не так страшно на теневом ярусе. Что они будут дальше делать, тоже было совершенно непонятно, потому что плантос переломан и не сможет их отсюда вынести. И все же ей хотелось, чтобы Линто открыл глаза, чтобы перстень его восстановил.

И вот наконец последний голубой отблеск утонул в жирной тьме… А королевский оборотень так и не пошевелился. Леона всхлипнула. Вот дура-то! Извела весь заряд, и все без толку. Потянулась еще раз пощупать биение пульса, но едва коснулась шеи Линто, как ее резко и больно схватили за руку. Взвизгнув от неожиданности, Леона подалась назад, ее тут же отпустили, и она пребольно упала на спину.

– Черт… Черт! – просипела поднимаясь.

Как-то медленно до нее дошло, что все-таки ее артефакт только что спас жизнь преданного слуги королевы. Выхватив фонарик, она снова активировала его, а мужчина прикрыл рукой лицо, отворачиваясь. Судя по всему, с шеей у него тоже все было в порядке.

– Льесса Риквейл, – медленно произнес он, – пожалуйста…

Леона прикрыла ладонью линзу фонарика, поднялась с колен на ноги. Это, конечно, было глупо, но ей внезапно захотелось смеяться. И плакать. И все одновременно. Глупо радоваться тому, что спасла жизнь врага, но она все равно радовалась, и от этого становилось неловко, но в то же время легко, словно с сердца сняли тяжелый груз.

Тем временем Линто медленно сел и осмотрелся. Ругнулся вполголоса. Посмотрел на Леону. Потом поднес к лицу руки.

– Вы… – И умолк.

– Вы себе шею свернули, падая, – без обиняков подсказала Леона.

– Это ваш перстень? Конечно же ваш… – Снова пауза. – Зачем вы это сделали? Я все равно доставлю вас во дворец.

– Я знаю, – честно ответила Леона, – но так бы мы умерли вдвоем, а если вы сможете отсюда выбраться, хотя бы вы будете жить.

Вот так, неожиданно для себя самой, она и сформулировала причину, по которой поделилась регенерирующим перстнем.

Линто сидел и молча смотрел на нее, отсветы фонарика плясали в его блестящих глазах. Потом он резко отвернулся и начал медленно подниматься на ноги, ощупывая себя, проверяя, все ли кости целы.

– Как долго?

– Я не знаю, – она пожала плечами, – я просто ждала…

– Твари приближались? – продолжал спрашивать он, уже на ногах, деловито оглядываясь.

– Я не видела.

– Если бы приближались, вы бы так спокойно об этом не говорили, – ядовито сказал он.

И, видимо, заметив плантоса, быстро пошел к нему, что-то тихо бормоча себе под нос. Леона осталась стоять с фонариком, не зная, как себя вести. Ну хотя бы спасибо сказал, что ли…

Она видела, как Линто присел на корточки рядом с плантосом, как гладил тварь по искореженному телу и что-то говорил. Донеслось слово «Рекко». А еще Леоне показалось, что с пальцев Линто на шкуру плантоса сыплются тонкие, словно пыль, искры.

Впрочем, он скоро поднялся и подошел к ней.

– Могу я вас попросить…

«Господи, очень странно, особенно после того как я тебе жизнь спасла».

Она вскинула голову, вглядываясь в лицо врага, теперь совершенно невозмутимое и строгое. Но она-то помнила, что он может выглядеть и жалким.

«Когда видишь человека на пороге смерти, внезапно это сближает», – мрачно заключила Леона.

– Разумеется, льесс Линто.

– Дайте мне ваш фонарик, а сами спрячьтесь здесь. Мне нужно отлучиться на некоторое время.

При одной мысли о том, что придется сидеть в темноте и без света, мгновенно вспотели ладони. Леона было хотела крикнуть – нет, возьмите меня с собой! Но вовремя прикусила язык. Все равно откажет.

– Могу я узнать, куда вы собрались? – стараясь говорить спокойно, поинтересовалась она.

– Мы на теневом ярусе, – ответил Линто, – я могу найти здесь плантоид, чтобы починить Рекко, и тогда мы сможем отсюда улететь.

– А что это? – не удержалась Леона.

Линто поморщился.

– Расскажу чуть позже. Время дорого. Они могут нас найти в любой момент. Так что, даете?

И протянул руку. Леона несколько мгновений смотрела на него, потом вздохнула и дала ему фонарик.

– Только не очень долго, – прошептала невольно.

– Как получится.

Королевский оборотень был крайне немногословен. И, заполучив фонарик, развернулся было, чтоб уйти, но затем обронил:

– Спрячьтесь. Вот в эти кусты.

– Но…

– Они безвредны, совершенно.

И зашагал прочь, освещая себе путь. Леона заметила, что он чуть прихрамывал на правую ногу. Девушка вздохнула, огляделась в поисках куста побольше. В самом деле, надо было спрятаться, пока еще хоть что-то видно. А рыжие отблески света уже терялись, таяли среди теней, мрак накатывал плотной, почти осязаемой волной. Казалось, похолодало еще больше. Леона уже на ощупь выбрала растение покрупнее, села на землю, вжалась спиной в упругий стебель, при этом куст влажно причмокнул, словно готовился проглотить что-то вкусненькое.

«Дрянь-то какая». – Мысли ворочались неохотно. Слишком много событий.

Леона подтянула колени к груди, уткнулась в них подбородком… Все. Последний отблеск ее фонарика пропал, и она осталась в кромешной тьме. Это было очень неприятно; человек привыкает, что где-нибудь свет да есть, и поэтому взгляд мечется, ищет проблеск, не находит. Накатывает паника.

«Я просто сплю, – подумала она, – да, так даже лучше».

И закрыла глаза, надеясь, что Линто все-таки не задержится. Надо будет все же узнать, что такое плантоид…

Минуты тянулись медленно. Леона изо всех сил вслушивалась в немую темноту. Ей мерещился шорох осыпающейся гальки, тихий скрежет и даже далекие странные завывания, постанывания, словно ветер выл в каминной трубе. И вдобавок будто что-то тихо вздыхало над головой.

«Где тебя носит?» – тоскливо думала она, но тут же злилась на себя за это.

Странные мысли. Это путешествие все равно ничем хорошим для нее не кончится. А она ждет оборотня, как будто не он должен отвезти ее на верную смерть.

И вдруг – тихие шаги, совсем рядом. Леона подняла голову. Шагах в десяти плавал в темноте тусклый огонек, он быстро приближался, но от этого не становился ярче.

«Быстро же он разрядился», – с досадой подумала Леона. Тот пиромант, между прочим, немалую сумму потребовал за артефакт.

Но оттого, что Линто наконец вернулся, она вздохнула с облегчением, быстро поднялась и поспешила навстречу.

– Льесс, вы нашли, что искали?

Он не ответил.

– Льесс Линто!

Господи, да у кого здесь еще может быть фонарик?

Между ними оставалось не больше двух шагов, когда Леона в тусклом свете наконец смогла увидеть… Дыхание остановилось, она отшатнулась. «Это» совсем не было Линто и уж точно не являлось человеком. Словно осколки разбитого зеркала брызнули во все стороны, и в них – обрывками, фрагментами – отразился низкий приплюснутый лоб, над которым, словно на тонкой веточке, раскачивается светящийся шарик, мощные челюсти, рот от уха до уха, набитый острыми зубами, короткий нос, больше похожий на собачий. Тело – громадное просто, заросшее мехом. Сутулые плечи, длинные руки, слишком длинные, слишком мощные, перевитые узловатыми мускулами.

– Мама, – беззвучно сказала она.

В глазах резко потемнело, сердце подпрыгнуло вверх и заколотилось о ребра так, что казалось, сейчас разобьет ненужную грудную клетку.

Леона подалась назад, успела закричать, и в этот момент в ее руки вцепились жуткие пальцы, дернули на себя. Леона лицом впечаталась в мех, судорожно вздохнула… Ее едва не вырвало, настолько невыносимым было зловоние.

– Линто! – успела взвизгнуть она.

Пухлая и потная ладонь зажала ей рот, разворачивая. Она ударила наугад локтем, лягнула ногой – бесполезно. Чудовище, тварь Тени, шумно дыша, одной рукой крепко держало голову, прижимая к груди, а другой…

– Линто, – проскулила Леона, чувствуя, как отвратительная пятерня ощупывает ее тело.

Тварь удовлетворенно хрюкнула, сжав грудь, отчего слезы так и брызнули из глаз.

– Пожалуйста, не трогайте меня, – пролепетала Леона, коченея от ужаса.

Ей казалось, что она попала в нескончаемый кошмарный сон. Особенно когда рука твари опустилась ниже и попросту начала стягивать с нее штаны. Сознание трусливо уползало, пряталось за серую завесу близкого обморока. Леона как-то сообразила, что уже лежит на земле, а над ней – все тот же тусклый огонек. Взгляд так и прилип к нему.

«Да это же бутон!»

Да, бутон на тонком упругом стебле. Треск разорванной одежды показался раскатом грома. Тварь оскалилась, шумно дыша, обдавая лицо вонью разложения. Леона, сообразив, что руки у нее свободны, из последних сил схватила этот светящийся бутон и резко дернула. Но не оторвала. Тварь взревела, раскрыла рот и…

Леона никогда не думала, что боль может быть такой – раскаленной добела, прожигающей насквозь. Боль обрушилась на нее, перемолола и выплюнула безвольной тряпкой. Ключица, куда тварь впилась зубами, горела огнем, выжигая самые последние мысли, разрывая их в клочья, рассеивая во мраке беспамятства.

«Вот и все», – успела подумать Леона.

Она еще заметила, что над ней склоняется уродливая и зловонная башка с этим светящимся бубенчиком. Успела увидеть, как вдруг из крепкой шеи твари высунулось острие блестящего клинка.

Что-то горячее плеснуло… И Леона поплыла куда-то в серую даль, уже ничего не понимая и не желая понимать.

…Она была во дворце. Стояла восхитительная теплая ночь, напоенная ароматом цветущей сирени. Из окна открывался вид на парк, и там, в темноте, крошечными лунами светились фонарики вдоль дорожек. В небе повисла большая луна, чистая, словно умытая, она раскинула, словно бабочка, крылья лунного света, накрыла призрачной шалью дворец, легла кружевом на лицо спящего ребенка.

Леона – или королева? – стояла тихо-тихо и смотрела на спящего. Ребенку было года три; пухлая ручка лежала на подушке, смоляные кудряшки раскинулись по белой наволочке. Она поборола в себе неясный порыв прикоснуться к лобику мальчика, и в глубине души медленно подняло голову раздражение. А потом – злость на саму себя, на этого спящего малыша. Желание ударить его было столь сильным, что пришлось схватить себя за руку.

«Да с чего бы? Сама виновата, сама, сама…»

А потом, огненной кометой, одна-единственная мысль:

«Никто не отберет у меня вечность!»

…Леона с воплем вынырнула в темноту. Горло перехватил спазм, ее кто-то держал крепко, прижимая к себе. И вмиг, словно в кривом зеркале, перед глазами мелькнула перекошенная клыкастая морда, смешной светящийся бутончик на гибком стебельке. Боже, что оно со мной сделало?

Рот закрыла жесткая теплая ладонь, но Леона, мыча, все еще продолжала дергаться из последних сил, пинаясь, выкручиваясь из хватки. И до нее не сразу дошло, что уже несколько раз к ней обратились «льесса».

А потом куда только силы делись. Тело мигом превратилось в кисель, и Леона повисла в руках Линто.

– Вы, – прохрипела она, вглядываясь в черты своего убийцы, чуть подсвеченные сбоку розоватым светом фонарика – теперь уже настоящего, ее фонарика.

Льесс Линто смотрел на нее странно. Не сердито, не строго, а как будто с жалостью. Нет, невозможно…

– Все в порядке, льесса, – сказал он мягко, – не волнуйтесь. Хорошо, что я не ушел далеко и вернулся вовремя.

Леона шевельнулась, сообразила, что они сидят на земле и что королевский оборотень крепко прижимает ее к себе и даже гладит по плечу.

– Он… эта тварь…

И смутилась. Что там от одежды осталось? Лохмотья. И прокушенная ключица?

Но ничего не болело.

– Не беспокойтесь об этом. – Ей показалось, что оборотень едва заметно улыбнулся. Он помолчал, все еще поглаживая ее по плечу, а затем добавил: – Но нам нужно починить Рекко и выбираться отсюда. Скоро сюда могут подтянуться прочие, собратья вот этого…

И кивнул куда-то в сторону.

Леона осторожно высвободилась из его рук, посмотрела, куда указал Линто. Там, у куста, темнела неподвижная туша, лохматая, вся в буграх то ли мышц, то ли опухолей. К горлу подкатила тошнота. Но отчего-то захотелось поделиться с Линто всем, что она пережила.

– Почему он хотел… – И все, дальше слова закончились, а в носу снова захлюпали слезы.

Но Линто понял ее без слов.

– Так ведь они тут размножаются как кролики, льесса. Смертность высокая. Если не будет многочисленного потомства, твари просто вымрут.

Леона вздохнула и принялась ощупывать свою одежду. Куртка, рубашка – все задубело от крови и ее, и чужой.

– Вы целитель? – спросила она.

– Нет, я оборотень, – Линто усмехнулся, – об этом же все знают… Все с вами в порядке, льесса. Помогите мне поставить Рекко на крылья.

Тут уже усмехнулась Леона.

«Помогите поставить Рекко на крылья, чтобы отвезти вас и скормить Оракулу».

– Послушайте, я понимаю, что вы чувствуете. Но все-таки скажу вот что: смотритель Оракула, Меркл, в состоянии настроить Оракул так, что вы не погибнете.

– Весьма слабая надежда. – Леона опустила голову.

– Но она есть. И, пожалуй, это больше чем надежда. Что до меня, я вовсе не хочу вас убивать, льесса.

Теперь Линто сидел рядом, бок о бок с ней. Леона покосилась на его аристократический профиль и мельком подумала, что жизнь крайне несправедлива. Ее везут на смерть, а королевский оборотень вот уже сколько лет, считай, и не живет своей жизнью. Только так, как ему указывает королева.

– Так не убивайте, – тихо попросила она, – отпустите меня. Скажите, что сорвалась в пропасть, что меня задавило обвалом, растерзали дикие звери… Да что угодно.

Его лицо прямо на глазах как будто окаменело. И – едва слышно:

– Я не могу. Вечная королева должна вернуться.

– Да что вы в нее так вцепились! – Леона разозлилась. – Можно подумать, она хоть раз сделала для вас что-то хорошее!

Линто повернулся, глянул на нее в упор, и Леоне померещилось, что и сейчас у него в глазах – агония и сумасшествие. Как тогда, в подвале, когда всюду была кровь и боль.

– Вы правы, ни разу, – спокойно произнес он, – но есть обстоятельства, против которых я пока что бессилен.

– Я не верю, что могут существовать такие обстоятельства, – убедительно сказала она, не в силах разорвать зрительный контакт. Темное сумасшествие в глазах Линто захватывало, начинало кружить… И тут – Леона даже испугалась – в груди зародилось сладкое, тянущее чувство, какое рождается у любой нормальной женщины, когда на нее смотрит сильный мужчина.

«Нет, ты точно не в себе», – решила она и быстро опустила взгляд.

– Вы мне льстите, – вздохнул Линто, – к сожалению, такие обстоятельства существуют. Помогите мне с Рекко, я нашел плантоид.

Пришлось подниматься и брести вслед за Линто к его плантосу. Рекко оказался весь изломан, во все стороны торчали тонкие прутики, перепонка второго крыла разорвана в клочья. Линто опустился рядом с плантосом на колени, поставил рядом фонарик, затем достал из кармана несколько пористых камней – или не камней, потому что они, если присмотреться получше, как будто состояли из мха.

– Это и есть плантоид? – Расхрабрившись, ей ведь в самом деле нечего терять, Леона осторожно тронула пальцем камень. Ощущения были странными, что-то теплое и пульсирующее. Живое.

– Хотите, расскажу?

– Хочу. – Она цеплялась за все подряд, лишь бы не думать о собственной судьбе.

Линто взялся за переломленную конечность плантоса с торчащими острыми обломками прутиков, выпрямил ее, как выправлял бы сломанную кость.

– Подержите, пожалуйста.

И пока Леона придерживала перевитые меж собой тонкие веточки, он достал из ножен клинок и принялся нарезать добытый «камень» тонкими ломтями.

– Мало кто знает, откуда берутся плантосы, такие надежные, неприхотливые, не требующие никакой пищи, кроме воды, солнечного света и магии владельца. – Голос Линто завораживал и в самом деле отвлекал. – Все плантосы, что имеются на верхних ярусах, выращены из таких вот… На моховые камни похоже, правда? Это изначальный материал, плантоид. Если плантоид поместить на свет, дать ему воды, то он начинает быстро разрастаться. Остается только питать его своей магией и придавать ему нужную форму.

– Как садовник стрижет кипарисы, – пробормотала Леона.

– Почти, да. Рекко я вырастил сам. Взял за образец лошадь, прицепил крылья.

Рассказывая, Линто накладывал на повреждения отрезанные ломти плантоида, с его пальцев сыпались искры, словно звездная пыль, и на глазах мох расползался тонкими побегами, укоренялся, впитывался в плантоса, сращивая разрывы и переломы, восстанавливая искалеченное крыло.

– По-хорошему, Рекко нужно несколько дней покоя, – задумчиво произнес Линто, – но у нас нет этих нескольких дней.

– Не терпится вернуть королеву? – не удержалась Леона.

– Нет, при чем тут это? Просто я не знаю, сколько тварей пожалует сюда в ближайшее время… и сколько из них я успею убить. Все, готово!

Он поднялся, взял Рекко за уздечку, потянул вверх. Плантос послушно встал на ноги и благодарно потерся мордой – почти лошадиной – о плечо Линто.

Леона сглотнула. Слишком свежими оказались воспоминания о том, как они падали, улетая в кромешный мрак.

– Мы прямо сейчас полетим?

Оборотень задумался, затем посмотрел на Леону.

– Пожалуй, час времени у нас есть. Но если кто-то здесь появится, то Рекко уже способен взлететь. А знаете что? Мы можем еще немного передохнуть. Жаль, что воды нет.

– У меня есть, – буркнула она.

Достала фляжку и протянула ее Линто. Пальцы случайно соприкоснулись, Леона невольно отдернула руку. Оборотень понимающе усмехнулся и принялся отвинчивать крышку. Затем, сделав пару глотков, вернул Леоне фляжку, она повертела ее в руках и тоже отпила немного. Потом пошла и села на землю, привалившись спиной к упругому стеблю с перепонками. Неосознанно попыталась привести одежду в порядок, но та уже задубела от крови, трогать ее было противно. В итоге Леона уперлась ладонями в почву, чувствуя, как колются мелкие камешки, и замерла. Линто немного походил вокруг плантоса, оглаживая его круглые бока. Воздух под его руками слабо светился, и Леона поняла, что он подкармливает питомца собственной магией. Любопытно, какой у него дар? Она прикрыла глаза. Так хотелось – и в то же время не хотелось отсюда убраться! Здесь было мерзко и страшно, человек чужд Тени. Но, понятное дело, чем ближе к Свету, тем ближе и к Оракулу. Она невольно дернулась, когда Линто молча сел рядом, немного отодвинулась, чтобы не касаться его плечом.

– Как вы оказались на серединном ярусе? – тихо спросил он.

Леона хмыкнула.

– Да какая уже разница? Сколько мне осталось?

Оборотень усмехнулся, откинулся головой на толстый, разросшийся во все стороны стебель.

– Я же вам говорил…

– Да-да, помню. Есть возможность попросить смотрителя Оракула что-нибудь сделать.

Помолчав, Леона добавила:

– Королева приходила иногда смотреть, как вы спите. Когда вы были совсем маленьким.

Линто заметно вздрогнул, но положения не изменил, лишь покосился на Леону.

– И много вы ее воспоминаний сейчас видите?

Она вздохнула:

– Знаете, нет. Какие-то случайные обрывки… И, знаете, судя по всему, она вас ненавидела с самого детства. Как можно ненавидеть ребенка?

– Возможно, ее величество ненавидела мою матушку. – Пауза, и затем: – А вы только мальчика видели? Как насчет девочки?

Леона покачала головой.

– Нет, пока ничего такого. А как я очутилась на серединном ярусе… Знаете, я закончила обучение у мэтра Флорье в восемнадцать лет и вернулась домой. Моя девичья фамилия Кьенн.

– Я слышал, есть небольшое имение на ярусе чуть ниже королевского. Это ваши родители?

– Да.

Леона помолчала, собираясь с мыслями. Неотвратимо накатывала тяжелая, тянущая тоска по дому. Родители были живы, и это главное. И пусть они никогда не узнают, что на самом деле произошло с их непутевой дочерью.

– Они были против моего обучения, – прошептала она, слепо глядя в темноту перед собой. – Но знаете, я была совсем юной, и мне, как и всякой девушке, хотелось платьев, украшений… Особенно хотела веер шелковый, с ручной росписью и позолотой. Глупости в общем-то… Но тогда у семьи Кьенн денег особо не было, да и сейчас их нет. Хотя, надо отдать должное, нянька у меня была. Да и кухарку нанимали. А я решила, что коль я некромант по рождению, не будет лишним на этом хорошо заработать. И на платья, и на колье, и на веера. Я тогда сильно поругалась с отцом, он еще так смешно ногами топал и кричал, мол, лишу наследства… А я, гордая такая, объявила, что и сама управлюсь. И уехала к мэтру Флорье. В четырнадцать.

– Четыре года обучения, – задумчиво пробормотал Линто, – не мало ли?

– Для знания основ более чем достаточно. – Леона поймала себя на том, что улыбается. Пожалуй, учеба у старенького мэтра оказалась одним из немногих светлых пятен в ее жизни. – В общем, я вернулась домой, начала тихонько принимать у себя тех, кто хотел поживиться с памяти ушедших родственников. Ну и появились у меня платья и все прочее. Тогда же я начала бывать на балах, на приемах. И там познакомилась с Корвеусом. Вернее, он сам пожелал познакомиться.

– Вы знали, что его семья никогда не примет мага, да еще и некроманта? Об этом только слепой и глухой не знает при дворе.

Леона пожала плечами:

– Но я не была вхожа во дворец в то время. И знаете, почему-то я решила, что раз уж маркиз Риквейл проявил ко мне интерес, незачем упускать такой случай. В конце концов, он никогда мог и не узнать о том, что женился на ученице мэтра Флорье.

– Но узнал.

– Это случайно получилось. Однако… – И словно напоминая о последней беседе с супругом, тупо заныли ребра.

– Почему он не приказал вас убить? Вот что мне любопытно.

Леона ощутила, как мерзнут руки, и принялась растирать пальцы. В памяти всплывало все: и их спальня с нежно-голубыми шелковыми обоями, и толстый резной столбик балдахина, о который супруг приложил ее лбом, да так, что кожа под волосами лопнула, до сих пор шрам. И то, как он ударил ее в живот, но попал по ребрам, и Леона на миг окунулась в безвременье обморока.

«Знаешь, я бы тебя убил, – сказал тогда Корвеус, – но ты была хороша в постели. Если спрячешься и никто и никогда тебя больше не увидит, то будем считать, что я о тебе забыл. Это роскошный для тебя подарок, дрянь».

– Он…

Запнувшись, Леона вдруг поймала себя на мысли, что самое сокровенное рассказывает человеку, который тащит ее на верную смерть. Глупо это было. Но ведь иногда очень важно, чтобы кто-то еще знал, как тяжело бывает на сердце, чтобы кто-то хотя бы сделал вид, что может разделить тяжесть ноши.

– Он сказал, что ему жаль убивать меня, – пробормотала она смущенно.

– Бросьте! Кого и когда жалел Риквейл? Он же мать свою уморил голодом, когда та на старости лет начала выживать из ума.

Леона пожала плечами. Вдруг ей стало абсолютно все равно, что она говорит и кому. Она повернулась и с легкой улыбкой произнесла:

– Корвеус сказал, что ему было хорошо со мной в постели и только поэтому он меня отпускает живой.

И когда эти слова вылетели, ей на миг показалось, что королевский оборотень смутился. Он умолк и отвернулся. Даже в потемках было видно, как на скулах гуляют желваки.

– Ну вот, теперь вы все знаете, – мягко сказала Леона, – так я и очутилась там, где вы меня нашли.

– Чтобы стать свободной от мужа, вам придется умереть, – только и сказал Линто, – по-иному вы не освободитесь от брака, освященного в храме Господа нашего Вседержителя.

– Ну, вы меня и везете, чтоб убить.

Она провела пальцами по волосам, откидывая их назад. А потом сказала:

– Об одном теперь жалею. Не было у нас детей с Корвеусом. Возможно, магическая несовместимость. Когда я убегала, то думала, как хорошо, что нет никого. А теперь вот жалею. Хоть что-то от меня бы здесь осталось.

Леона и сама не понимала, зачем говорит это мужчине, которого едва знает. Более того, мужчине, о котором ходили самые отвратительные слухи, которого ненавидел и боялся двор. Но, возможно, именно оттого, что Линто был ей почти незнаком, получилось так легко обо всем рассказать. Иногда исповедаться незнакомцу гораздо легче, чем родной матери.

– Пора, – после долгого молчания объявил Линто.

И сразу сердце подпрыгнуло в груди. Вот так, все очень быстро… И вся жизнь мелькает мимо, тоже быстро, ярко, словно падающая звезда.

– Мы направимся сразу во дворец? – растерянно прошептала Леона, неосознанно прижимая руки к груди.

– Нет, – мужчина покачал головой, – не совсем. Рекко еще не в состоянии совершить столь долгий перелет.

Глава 4
Два тайных плантоса

Рекко летел медленно и постоянно заваливался на одно крыло, но все-таки поднимался выше и выше из Тени. До следующего яруса, по прикидкам Армана, оставалось не больше часа лету. Свет, проходящий сквозь разломы, уже подсвечивал контуры очередного куска мира, где придется сделать привал, дать плантосу передышку, да и самому передохнуть, а заодно хорошенько обдумать, что делать дальше.

Не нужно быть шибко умным, чтобы понять: кто-то пытается его, Армана, убить. И сразу возникала тысяча роящихся вопросов в голове. Кто? Кому понадобилось в это ввязываться? С какой целью?

И нужно было признать, что, если бы не регенерирующий перстень, который надела на него льесса Риквейл, уже не было бы этого медленного полета. Ничего бы уже не было.

Арман прикрыл глаза и невольно потянул носом. Выходило так, что макушка Леоны Риквейл находилась как раз на уровне его губ, и вместе с ветром к нему долетал слабый запах ее волос. Что-то такое, отчего вмиг вспоминается зеленое хрустящее яблоко. Спутанные волосы маркизы рассыпались по спине и казались такими мягкими, что у Армана даже кончики пальцев покалывало от желания их потрогать, погладить. Он изо всех сил пытался подавить в себе это чувство и думать о том, что спасает свою сестру, но то и дело ловил себя на мысли, что его самого спасла женщина, которую он везет на смерть.

Это было как-то неправильно.

И не то чтобы совесть проснулась – у королевского оборотня не может быть совести, не выдали при рождении, – но вместе с этим в груди прочно обосновалось непонятное чувство, чем-то похожее на маленького ежика. Оно ворочалось и неприятно кололо, и Арман совершенно не понимал, что с этим делать дальше.

А Леона сидела безмолвно и неподвижно. Арман видел, что она судорожно цепляется за шею Рекко, видел эти тонкие белые пальцы, измазанные грязью и кровью убитой твари, и теплый живой комок в душе снова ворочался и колол острыми иглами. Арман то и дело вспоминал ее слова о том, что они могли бы умереть вместе, но уж лучше ему, Арману, остаться в живых. Выходит, Леона Риквейл сделала то, чего не делал до нее никто: пожалела оборотня ее величества.

Арман прикусил губу. Да, с самого начала было понятно, что ничего хорошего из этого дела не получится. Черти понесли Леону в меморум как раз тогда, когда туда плюхнулся свеженький отпечаток королевы! А так бы жила себе и горя не знала.

И словно наваждение – воспоминание о том, как он ее впервые увидел во дворце. Она тогда жутко смущалась, пряталась за спиной супруга, выглядывала из-за его плеча, высовывала любопытный носик, словно птичка из гнездышка. Смотреть на нее было так приятно, что Арман не удержался и смотрел, сколько хотелось. Леона Риквейл казалась светлым солнечным зайчиком в бесцветной и безликой толпе придворных. Именно тогда Арман, пожалуй, впервые пожалел о том, что он тот, кто есть. Он предпочел бы стать нищим, но свободным от старой паучихи, и тогда бы… А что тогда? Леона была замужем за маркизом Риквейлом, своими тонкими пальчиками повязывала ему шелковый шейный платок по утрам, да и вообще, как выяснилось, была хороша в постели. Последнее Армана особенно бесило. Ему казалось, что сама мысль о подробностях супружеской жизни Леоны пачкает светлый образ маленькой любопытной птички. Об этом хотелось забыть, но почему-то мысли раз за разом возвращались именно к этому простому факту.

Не удержавшись, он все же погладил светлые растрепавшиеся волосы. Старался сделать это незаметно, но Леона испуганно сжалась в комок. И промолчала, забавно делая вид, что ничего не почувствовала. А волосы ее оказались мягкими, шелковистыми и густыми, и почему-то сей же миг перед глазами Армана нарисовалась картина, как он пропускает это жидкое золото меж пальцев, опускает руку на узкую спину, перебирает позвонки…

Он тряхнул головой. Определенно, все это было совершенно неправильно. Не нужно думать о той, кому придется умереть, чтобы жила королева и чтобы жила Витта.

Женщины – это, собственно, что? Явление мимолетное, преходящее. Надо думать о жизни сестры.

«Она спасла тебе жизнь, вот ты и раскис, тряпка, – размышлял он. – А на самом деле льесса Риквейл все еще любит своего мужа и ты для нее что-то гадкое, темное. К чему она без брезгливости и не прикоснется».

Но факт оставался фактом: как себя ни уговаривай, ему предстояло умертвить женщину, которая спасла ему жизнь ради того, чтобы вновь жила женщина, которая умела дарить только боль. И еще одна женщина, которую он никогда в сознательном возрасте не видел.

И тут его осенило.

Тогда, конечно, он солгал, пообещав, что Меркл как-нибудь перенастроит Оракул. В основном чтобы меньше было проблем, чтобы не пыталась сбежать.

Ну и пусть верит. Оракул все равно ее убьет, выдирая память королевы. Сладкая ложь иногда во благо.

Но он, Арман Линто, может к этой задаче подойти с другой стороны – попытаться хотя бы в момент смерти погрузить Леону в стазис, а потом… Потом попытаться вернуть ее к жизни при помощи своего собственного дара. И тогда все для Леоны Риквейл закончится вполне благополучно.

Вопрос, получится ли…

Но попытаться стоит. Так он убьет разом двух, даже трех зайцев: вернет королеву, сестру и Леону.

Потом, конечно, он отпустит льессу Риквейл на все четыре стороны. Будет даже лучше, если королева никогда не узнает о существовании Леоны и о том, что королевский оборотень как-то с ней связан. И тогда все будет по-честному: она спасла жизнь ему, он сохранит жизнь ей. А пока что пусть Леона думает, что Меркл поработает над Оракулом. Надо бы даже убедить ее в этом.

Арману понравилось то, что он придумал. В конце концов, почему не помочь хорошей женщине, тем более что она совершенно бескорыстно помогла ему!

Рекко мерно взмахивал крыльями, и было заметно, что перепонка недавно залеченного крыла снова расползается. Понемногу, но неотвратимо.

Это значило, что им придется провести некоторое время на серединном ярусе. Но это и к лучшему. Будет время разобраться, кто посмел устроить покушение на Армана Линто.

Леона шевельнулась в седле, и Арман снова уловил отголосок яблочного аромата, который странным образом тревожил душу и бередил смутные, неясные желания. Почему запах такого вкусного, сочного яблока? Наверное, все дело в том, что Леона моется таким мылом. Но какая-то совершенно глупая частичка души желала, чтобы Леона пахла так и без мыла.

«Не дури, – сказал себе Арман, – в любом случае ваше совместное приключение еще не повод для того, чтобы она изменила свое мнение о тебе. Даже если переживет свидание с Оракулом, ничего между вами уже не будет. А ты потом сходишь к шлюхам и все забудется и все станет как прежде».

И вот это «как прежде» вдруг вызвало такой бурный внутренний протест, что Арман скрипнул зубами.

Леона вздрогнула и испуганно обернулась. Здесь уже было довольно светло, чтобы видеть ее точеный профиль, нос с небольшой горбинкой и маленький, но упрямый подбородок. Хорошенькая, ничего не скажешь. И, судя по тому, что сделала, добрая.

Когда кто-то испытывает по отношению к тебе добрые чувства, Арман такого просто не знал. Но звучало приятно. Наверное, его матушка была бы добра к нему, но теперь уже не узнаешь.

Он вздохнул и решил думать о том, как дальше передвигаться ко дворцу. Все было сложно, начиная с того момента, как компас привел его к льессе Риквейл.

Они спустились на твердую землю как раз в тот момент, когда заходящее солнце проплывало мимо этого яруса, раскрашивая его розовым золотом и длинными, четкими тенями. Спустились на окраине какого-то городка, посреди ползучих кустиков с жидкой листвой и кривенькими ветвями. Арман первым спешился, протянул руки, чтобы снять с седла льессу, и невольно замер: в солнечном свете, несмотря на засохшую кровь и грязь, Леона Риквейл словно засияла. Сделались пшеничными волосы, кожа – фарфоровой. И глаза, которые в темноте было толком не рассмотреть, засияли парой драгоценных изумрудов.

– Идите сюда, льесса, – позвал он, спешно отводя взгляд.

Почему-то подумалось, если маркиза Риквейл и в самом деле так добра, как ему показалось, то увез бы ее к себе и держал бы в поместье, чтобы…

«Зачем, Арман?»

И он быстро выкрутился, сам себе ответил: чтобы не вляпалась еще в какую-нибудь нехорошую историю. Жалко ведь, когда пропадают хорошие, ни в чем не повинные люди.

Арман снял девушку с плантоса, поставил рядом с собой на землю, и Леона, опустив голову, принялась приводить в порядок испорченную одежду. Попыталась как-то завязать разорванную сорочку, торопливо, трясущимися руками, затем бросила и с силой запахнула на груди куртку – так, что костяшки пальцев побелели. Глянула исподлобья – прямо ожгла неприязнью – и спросила хрипло:

– Куда теперь?

От этого неприязненного взгляда внезапно стало тоскливо, как будто ему и не все равно, но Арман усилием воли выбросил все эти неправильные мысли из головы. Он – оборотень Вечной королевы, ее оружие. Ничто иное его не должно волновать.

– В город, – махнул он рукой в направлении первых домов. До них было не больше полумили, до темноты они успеют.

– А… плантос? – неожиданно спросила Леона.

Арман невольно улыбнулся. Странная. Думает о Рекко вместо того, чтобы думать о себе.

– Пусть здесь пасется, – ответил он, – пустит корешки, подпитается, окончательно зарастит раны. Не тревожьтесь, его не украдут. Он ведь привязан к моей магии.

– Хорошо. – Она послушно кивнула и повторила: – Хорошо… Так куда теперь?

– Идемте, льесса.

Он похлопал Рекко по холке, мысленно приказал ждать. Плантос, разумеется, не ответил, однако тут же пустил мелкие корешки, они шустро ввинтились в почву. Леона, которая тоже все это увидела, восхищенно ахнула. Любознательная. Все ей интересно. Арман вспомнил себя в юношестве, он ведь тоже совал всюду свой любопытный нос и донимал учителей магии самыми неожиданными вопросами.

Он взял Леону за руку, почувствовал, как она дернулась всем телом, и медленно пошел вперед, так и не отпустив.

В десяти шагах начиналась узкая дорога, размытая дождями, которые попадали на ярус сквозь разломы. Дорога вела к городу, виляя меж островков однообразных жиденьких и кривых кустов. Даже листва здесь имела странный бурый оттенок, Рекко среди этой тусклости выделялся ярким пятном. И пока они шли, Арман решил не терять времени даром.

– Льесса, мне бы хотелось еще раз обсудить с вами предстоящие события.

– Зачем, льесс Линто? – церемонно ответила она. – И без того все ясно. Зачем лишний раз говорить об этом?

– Вы не поняли, – он упрямо решил гнуть свою линию, – я вам уже сказал, что есть возможность откорректировать Оракул так, что процедура отъема королевского отпечатка вам не повредит.

Ложь далась легко. Возможно, потому что Арману и вправду хотелось, чтобы Леона не боялась и не страдала.

Она тихонько фыркнула.

– Я вам не верю, льесс. Вы забываете, что я все-таки некромант и кое-что понимаю. Да-да, я понимаю, что невозможно взять и вытащить из меня отпечаток королевы, не выдрав при этом мой собственный.

Арман покосился на нее. Все-таки Леона была удивительно красива в свете заходящего солнца. Она и сама как будто светилась, нежно и мягко. На мгновение Арману даже стало не по себе, оттого что вот сейчас он вдохновенно лжет женщине, которая так чистосердечно его спасла. Но он, прикусив губу до боли, решил давить до конца. Решение-то было принято, и он попытается сделать так, чтобы Леона вернулась к жизни. А сейчас ее просто надо успокоить, дать какую-то надежду…

– Безусловно, – ответил он, – я понимаю, что вы некромант. Но при этом вы не механик и понятия не имеете о том, как устроен Оракул.

– А вы? Вы тоже не механик, – упрямо буркнула Леона, гневно сверкнув глазами.

– Но механик Меркл, смотритель Оракула, мой старый друг. Он мне много чего рассказывал об этом.

– Не думала, что у вас есть друзья, – вдруг сказала Леона, и ее пальцы сжались в руке Армана.

Он пожал плечами:

– Их очень мало, льесса. Почти никого. Но механик Меркл знал меня еще мальчиком, и я уверен, что он не будет держать на меня зла, даже если королева прикажет мне его убить… ну, мало ли что…

– Поначалу вы не говорили мне, что я выживу, – упорствовала Леона, – лишь сказали, что мне не будет больно. Это же ваши слова?

– Мои.

– Так что вас заставило поменять решение?

Арман даже замедлил шаг. В самом деле, что? Было ведь еще что-то, кроме того, что Леона надела ему на палец перстень. Он с подозрением прислушался к себе. Ну, давай, Арман, расскажи, что тебе, как мальчишке, понравилась жена маркиза Риквейла. Давно уже понравилась, еще тогда, во дворце.

«Нет, дело не в этом. Точно не в этом. Просто… она добрая. И любознательная. А это такая редкость».

Молча покосился на Леону, которая послушно брела рядом.

Да, наверное, и правда все дело было в редкости такого явления, как Леона, в ее искренности и внутренней чистоте. Особенно если сравнивать ее с теми льессами, что толпятся при дворе королевы. В том, что ни одна из них и пальцем бы не шевельнула, чтобы спасти проклятого оборотня, Арман был совершенно уверен.

– Я все же не лишен чувства признательности, льесса, – ответил он, помолчав, – и сделаю все, чтобы вы как-то пережили эту неприятную необходимость…

– Королева умерла, ее нет, и вы могли бы быть свободны, – тихо произнесла Леона, – но вы упорно тащите ее обратно в мир живых. Почему? Вы ее на самом деле любите? О вас ведь многое говорят, льесс Линто.

Арман едва не расхохотался. Как же, любит он ее! Придушил бы собственными руками, если бы… если бы не та удавка, которая наброшена на его шею и на шею Витты. Но вслух он произнес:

– Уверяю вас, льесса, имеются некоторые – и очень весомые – обстоятельства, которые заставляют меня поступать именно так. Ну что, мы договорились?

– О чем?

– О том, что вы не пытаетесь сбежать, о том, что перестаете бояться. О том, что вы мне верите. Меркл в состоянии сделать так, чтобы с вами ничего плохого не случилось.

И поморщился. Почему-то именно сейчас эта сахарная ложь показалась совершенно отвратительной.

– Хорошо, – тихо ответила Леона, – считайте, что я вам поверила.

– Вот и отлично! – Арман обрадовался, что больше не придется повторять про всемогущего Меркла. – Тем более что у нас и других забот полно. Догадываетесь каких?

– Вас хотели убить, и это им практически удалось.

– Полагаю, что охота не закончилась, – сказал он, – на подходах к дворцу меня тоже могут ждать.

– Но они же думают, что вы погибли.

– Не уверен. Они же не получили мою голову, так ведь? А лишь отрезанная голова гарантирует точную смерть.

Леона промолчала. Они приближались к городу, под ногами хрустел мелкий гравий, которым была отсыпана дорога, вытянутые тени постепенно растворялись в подкатывающих сумерках. И Арман внезапно поймал себя на мысли, что, несмотря ни на что, ему приятно просто идти вот так, чувствовать в руке узкую ладонь Леоны Риквейл. Так и шел бы бесконечно долго, ни о чем не думая. Но думать все-таки было необходимо.

Город оказался совсем крошечным и вымирающим. Они шли мимо опустевших домов с заколоченными крест-накрест окнами, откуда таращилась голодная тьма, мимо полупустых и пыльных витрин лавок. Навстречу попадались люди, кто-то совсем в обносках, кто-то одет приличнее. Но все равно бедность сквозила из всех щелей, скрипела рассохшимися ставнями, недовольно чавкала под подошвами, когда он ступал в грязь. Арман покосился на Леону; та свободной рукой запахивала на груди куртку, в подступающей темноте было почти незаметно, что все спереди измарано в крови той твари. Леона с любопытством вертела головой, и Арман снова удивился тому, что Леоне все вокруг интересно. Поймав ее взгляд, он лишь крепче сжал ее руку, а в голове ослепительно-белой молнией промелькнуло воспоминание, что, когда он увидел, что с ней собирается сделать тварь из Тени, в груди что-то больно екнуло. А ведь, казалось бы, орудию Вечной королевы должно быть все равно.

– Я-то думала, что Люций – это худшее место, где мне довелось побывать. – Леона вдруг принялась делиться впечатлениями. – А оказывается, Люций просто роскошный городок. А ведь здесь тоже люди живут.

– Судя по всему, они отсюда разъезжаются, – заметил Арман, кивнув на очередное пустующее здание.

Леона пожала плечами, а затем резко сменила тему:

– Нам лучше где-нибудь остановиться до наступления полной темноты, не находите, льесс?

– А деньги у вас имеются, почтенная льесса? – съехидничал он в ответ.

Леона мягко высвободила руку, полезла в карман. На ее грязной ладони блеснуло несколько медных монет.

– Боюсь, на гостиницу не хватит.

Она вдруг улыбнулась, а у Армана в памяти возникла картина, как он только что искупался в пруду и лежит на траве, загорает и по коже мягко катаются теплые волны. Как странно, что от улыбки Леоны Риквейл возникает похожее чувство…

– Я не планировала долгих путешествий, когда выходила в меморум, – сказала она. – Что же делать?

– Лучше бы вы туда вообще не выходили, – горько заметил Арман, не сдержавшись.

Можно сколько угодно кормить льессу сказками, но оттого, что ей все равно умирать, становилось как-то тошно и больно.

– Я думала, что заработаю, чтобы и дальше прятаться от мужа, – просто ответила она.

– А в результате я теперь должен отдать вас Оракулу… Вот, – продемонстрировал он золотую печатку на пальце с инициалами королевы «И. С.» и гербом. Как ее звали на самом деле, никто уже и не помнил.

Лицо Леоны испуганно вытянулось.

– Вы… Вы хотите продать это?

– Хватит на хорошую гостиницу. – Арман безразлично пожал плечами.

– Но это же…

– Пожалуйста, пойдемте дальше, – он снова взял ее за руку, – ночь близится.

– Это же печатка Вечной королевы, да? – Леона послушно засеменила следом. – И вы так спокойно собираетесь с ней расстаться?

– Я тоже денег не брал. Думал, что только нырну в меморум и обратно.

– Но…

– Но это всего лишь кольцо, кусок золота. И он ничего для меня не значит. Если кто-то вам нашептал, что королевский оборотень безумно любит свою королеву, не стоит этому верить.

Он и сам не знал, зачем это сказал. Но почему-то показалось важным, чтобы Леона понимала, что на самом деле его с королевой связывают отнюдь не узы теплых или, боже упаси, родственных отношений. Ему действительно захотелось, чтобы льесса Риквейл не верила в эти мерзкие сплетни.

Взгляд скользил по вывескам и наконец остановился на нужной. «Залоги и займы» – вот что прочитал Арман и потянул Леону к обшарпанной и отсыревшей двери.

Внутри оказалось еще хуже, чем снаружи.

Воняло лежалым сырым мехом и какой-то особенной затхлостью, какая бывает в помещениях, где годами сваливается в кучу грязное старье. Леона пискнула что-то и торопливо зажала нос рукавом. Арман едва не последовал ее примеру, но потом решил: ты же мужик, должен быть сильным. Заглянув из прихожей внутрь заведения, он увидел прилавок, на нем – пару фонарей с мутными стеклами. Закопченные стены. За конторкой сидел грузный детина в сюртуке неопределенного цвета с заплатами на локтях. Детина был головастым не в меру, совершенно лысым и даже без бровей. А глаза как будто утонули внутрь черепа, блестели из двух узких щелок.

– Что угодно, почтенные льессы? – проскрипело это чудовище, раскачиваясь на табурете.

– Хотел бы кольцо заложить, деньги нужны.

Арман, морщась, прошел к конторке, снял перстень и положил перед клерком. Тот откуда-то выудил толстую лупу и артефакт-фонарик, быстро осмотрел печатку, взвесил на ладони и мрачно уставился на Армана.

– Много не дам, уж извините.

– Я много и не жду.

Дышать становилось все тяжелее, и Арман был готов получить хоть что-нибудь, лишь бы поскорее убраться отсюда.

– Пять королевских крон, – проскрипел клерк, – больше просто нет.

– Пойдет! – Арман услышал, как у входа возмущенно фыркнула Леона.

Понятное дело, печатка стоила куда дороже. Но, к сожалению, в гостиницах не принимали золото. Только чеканные монеты.

– Скажите-ка, уважаемый, а здесь есть поблизости магазин артефактов?

– Через квартал отсюда, никуда не сворачивая.

Детина качнул большой головой, достал из ящичка пузырек с кислотой и тонкую стеклянную трубочку. Капнул кислоты на печатку, выждал, затем поднял на Армана уважительный взгляд.

– Настоящее, однако.

– А вы сомневались?

– Хорошо…

Подумав несколько мгновений, парень снова сунул руку куда-то внутрь конторки, позвякал там монетами, отчего Арман сделал вывод, что таковые все же имелись, затем разложил по сальным доскам пять кругляков с профилем Вечной королевы.

– А ваши-то настоящие? – не выдержал и съязвил Арман.

– Если бы я раздавал не настоящие, мои кишки уже бы развешали по городской площади, – мрачно отозвался клерк. – Что-нибудь еще заложить хотите?

Арман отрицательно покачал головой и, повернувшись, вышел прочь. Надо сказать, с облегчением, дышать здесь было просто нечем. И вздрогнул, когда Леона вцепилась ему в рукав и, едва они очутились снаружи, поднялась на цыпочки и зашептала быстро-быстро:

– Мне не понравилось, как он на нас смотрел, тот человек…

– Еще один повод здесь не задерживаться. Воняло там изрядно.

Леона затрясла головой, в темноте ее золотые волосы ловили отблески тусклых газовых фонарей.

– Тут как-то… мне не нравится. Совсем.

– Идемте. Надо еще в одно место зайти.

И он мягко потянул Леону за собой. Все-таки она права: чем скорее они окажутся в гостинице, тем лучше. Особенно если учесть, что у него в сумке о-очень ограниченный запас модификаторов.

Большеголовый не соврал: через квартал действительно находился магазин магических артефактов. Выглядел он куда приятнее – чистый, вымытый, стекла блестят, фонарики светят. Арман, не раздумывая, шагнул в теплое помещение, огляделся. За прилавком сидела молодая девушка, рыженькая, улыбчивая. А вокруг… Чего здесь только не было! И кристаллы для менталистов, и зелья для травников, и сложные артефакты для обычных людей, которые сами порождают магию. Впрочем, взгляд сразу зацепился за то, что было просто необходимо: Арман увидел ящик с землей, куда нитяными корешочками впились почтовые шмелики-плантосы. Скорее всего, девушка недавно их полила, потому что на спинах, сплетенных из тонких прутиков, блестели капли, слюдяные крылышки подрагивали.

Арман кивнул на шмеликов:

– Сколько?

Улыбка на лице девушки стала еще шире, но Арман увидел в ней только алчность.

– Королевская крона за штуку, – весело протараторила продавщица.

Арман поморщился. Наверное, нужно было поторговаться с ростовщиком.

– Парочку мне, будьте любезны.

Потому что ему хотелось переночевать в нормальной комнате, да еще и поужинать. А так бы забрал всех.

– Как пожелает льесс, – ласково пропела девушка.

Она взяла стеклянную банку, аккуратно выдернула из земли двух плантосов, посадила внутрь и повязала банку желтой хрустящей бумагой. Получилось почти как варенье, только вместо сладкого под стеклом копошились почтовые шмелики. Арман положил перед продавщицей монеты, забрал покупку и, кивнув Леоне, двинулся к выходу. Леона, которая все это время с приоткрытым от восторга ртом разглядывала артефакты, послушно пошла следом.

– Теперь гостиница, – сказал Арман, – ужинать и спать. Все дела будем решать завтра.

– А нас… а вас тут не найдут? – несмело спросила Леона.

– Не должны. Но если что, у меня есть чем встретить гостей. – А сам подумал про модификаторы.

– А можно я потом плантосов посмотрю? У меня никогда таких не было.

– Тогда что вам мешало их купить?

– Не знала, что такие бывают… – Шепот таял в темноте.

Арман поймал себя на том, что улыбается. Все-таки он правильно сделал, что решил ее спасти. Не факт, что получится, но он попытается – нет, сделает все возможное, чтобы Леона Риквейл снова жила и радовалась копошащимся в банке шмеликам.

Сколь-нибудь приличная гостиница нашлась ближе к центру. Кое-где, конечно, штукатурка потрескалась и отваливалась кусками, но зато вокруг дверей и по карнизу между первым и вторым этажом вилась неожиданно изысканная лепнина – вазы с цветами, театральные маски. На тротуар из арочных окон падали пятна света. Арман заглянул было в окно, но изнутри оказались светлые плотные занавески. Ничего не разглядеть. Он прочитал на вывеске «У Алиенны», усмехнулся. У Алиенны так у Алиенны.

– Ну что, пойдем?

Леона, то и дело поправляя куртку, кивнула. Она тоже разглядывала вывеску и новые двери, украшенные резьбой. По всему было видно, что гостиница не бедствует.

– Подержите? – Арман протянул ей банку.

Леона молча ее взяла и спрятала под полу куртки.

За стойкой стоял тощий и длинный тип. Черные волосы торчали клочками вокруг внушительной плеши, и точно так же смешно торчали кустистые брови. В остальном же он был идеален: белоснежная рубашка, жилетка. И даже руки, лежащие поверх гостиничной книги, оказались чистыми, с коротко подстриженными ногтями.

– Свободные номера есть?

Администратор цепким взглядом окинул Армана, затем Леону. То, что он смотрел на Леону чуть дольше, чем следовало бы, Арману не понравилось.

– Только люкс остался. – Администратор говорил вкрадчиво, явно прощупывал платежеспособность поздних посетителей.

– У меня осталось три королевских кроны, – без обиняков заявил Арман, – две за номер, третья – за хороший ужин.

– На какой срок думаете здесь остановиться?

– На ночь. Завтра отправимся дальше.

– Ужин в номер желаете? – Администратор извлек откуда-то маленький листок и принялся на нем черкать.

– Разумеется. В номере ванная есть?

– Ну конечно! У нас приличное заведение. Все есть для вашего наилучшего отдыха, – с придыханием закончил мужчина, пододвигая к Арману пухлую книгу. – Извольте записать ваше имя.

Арман вписал супругов Файервэй, принял тяжелый латунный ключ и, получив напутствие «по лестнице налево, вторая дверь», последовал в снятый номер.

Комната, за ночь в которой пришлось отдать два золотых, оказалась маленькой и душной. По стенам на латунных цепочках были развешены фонарики – такие же, как у Леоны. Рядом с входной дверью была еще одна маленькая дверь, Арман первым делом сунулся туда. Оказалось, что это крошечная ванная комната, с ванной такого размера, где можно было только сидеть скорчившись и поливать себя из ковшика, который также прилагался. Чистые полотенца висели на крючках, ввинченных в стену.

Леона тем временем прошла в комнату. Арман догнал ее как раз в тот момент, когда льесса расширенными от ужаса глазами взирала на большую двуспальную кровать. Поскольку номер все-таки был люкс, кровать была завалена пирамидами подушек, а ковано

Пролог

На пороге стояла женщина, совершенно неуместная здесь, в городе серединного яруса. Как будто яркая экзотическая птичка случайно залетела в темную и мрачную пещеру и теперь недоуменно крутила головкой, соображая: как же я, такая пестрая, с изумрудными крылышками, и оказалась в такой липкой промозглой тьме?

Наверное, она откуда-нибудь со светлой стороны этого мира, успела подумать Леона. Возможно, даже бывает при дворе…

Птичка шмыгнула покрасневшим аристократическим носиком, еще раз смерила Леону удивленным взглядом и спросила:

– Вы… некромант?

Леона вздохнула. Стоило бы, конечно, отправить эту льессу восвояси, потому что, как показывала практика, все они приходили сюда только с одной целью. Но деньги были нужны. Чтобы исчезнуть и не отсвечивать на королевском ярусе, как изволил выразиться муж, и чтобы при этом достойно жить в Середине. Поэтому Леона шагнула в сторону, пропуская гостью внутрь, и ответила:

– У вас верные сведения, льесса. Прошу.

Леона шла первой. Ей не нужно было оглядываться, чтобы представить выражение лица незваной гостьи. Сколько их здесь побывало? Несколько десятков точно, таких вот ярких птичек. Все морщили носики, презрительно рассматривали убогую обстановку мансарды и наверняка задавались вопросом, почему при таких-то расценках на свои услуги льесса некромант не переедет куда-нибудь повыше, где солнце бывает чаще, где по осени цветут яркие хризантемы, а весной первая зелень расцвечена алыми тюльпанами. Мысленно Леона соглашалась с ними, что – да, пожалуй, она могла бы переехать. Могла бы даже туда, где раскинулись личные владения Вечной королевы, но… Ей очень хорошо объяснили, что женщине с таким даром совершенно нечего делать рядом с приличными людьми вроде маркиза Риквейла. Так хорошо, что до сих пор на погоду ныли когда-то сломанные ребра. Именно поэтому Леона предпочитала сидеть на ярусе, где солнце бывает от силы три часа в день и все продукты везут сверху, потому что здесь ничего не растет. Лучше так, чем потом ее найдут в канаве с перерезанным горлом.

Леона вошла в комнату, отгороженную от прочего пространства мансарды фанерной стенкой. Здесь получилась то ли гостиная, то ли рабочий кабинет – в общем, именно здесь она принимала всех, кому требовались услуги некроманта. Оглянувшись на гостью, Леона заметила сморщенный носик и все те же недоумевающие взгляды: женщина разглядывала простенькие обои, несколько аляповатых картинок, которые Леона развесила на стенах только оттого, что напоминали они о светлых ярусах, где все имеет цвет. Леона села за стол, положила перед собой руки.

– Присаживайтесь, не стойте. Как вас зовут?

В гостиной горела пара газовых фонарей, было сумрачно, но все же лучше, чем на улице. Снаружи все блекло, сыро, ночь или сумерки, и только по утрам и вечерам, когда солнце обходит ярусы по срезу, косые лучи света скользят, торопливо выхватывая из сумрака темные кирпичные стены, пыль на дорогах, жалкую растительность, что скудными пучками пробивается то тут, то там.

Женщина-птичка растерянно заморгала. Было видно, что ей очень не хочется говорить свое имя, и это было понятно. Леоне, в сущности, было плевать, как зовут эту льессу. Просто надо же как-то обращаться к человеку.

– Феломена, – наконец отважилась посетительница. Она достала кружевной платочек, богато вышитый по краю, и демонстративно промокнула уголки глаз. Глаза, кстати, Леоне понравились. Были они яркие, синие, и в них горели отблески света и был даже намек на некую внутреннюю чистоту, что нынче вообще редкость.

– Вы правда некромант? – несмело спросила Феломена. Оглядела кабинет и с легкой ноткой недоумения добавила: – Такая крошечная квартирка…

– А вы ожидали, что некроманты живут во дворцах? – Леона хмыкнула. Все-таки свет в глазах еще не гарантировал наличие мозгов и такта.

– Нет-нет, простите! – Феломена смущенно потупилась. – Мне дала ваш адрес аббатиса Керво.

– Какое у вас дело?

Феломена принялась рыться в маленькой дамской сумочке из нежного голубого бархата, с кружевом. Пришла она в плаще, но теперь было видно, что под грубой серой тканью дорогое платье, тоже голубое, и по корсажу белые бантики и жемчужное шитье, перемежаемое изящными мотивами из золотой канители. Леона усмехнулась. Прошло несколько лет с того момента, как она щеголяла подобными нарядами при дворе, а надо же, до сих пор цепляет. Но если так одеваться в Середине, будут косо смотреть, а то еще и ограбят. Там, где почти не бывает солнца, не любят таких вот веселых и пестрых птичек. В том, что Феломена аристократка, сомнений почти не осталось. Красивое личико, руки, никогда не знавшие работы, кружева и бархат. Интересно, она знакома с маркизом Риквейлом?

– Вот! – Наконец Феломена извлекла из сумочки старую курительную трубку и положила ее на край стола. – Видите ли, в чем дело… Мой свекор на днях скончался.

– И что? – Леона откинулась на спинку стула. Все то же. Ничего новенького. Скукота.

– Он ненавидел меня! – с отчаянием в голосе мяукнула Феломена и некрасиво скривилась. – Из-за того, что Филипп на мне женился, он грозился лишить его наследства. Однако завещания не оставил. А Филипп… Он знал, что у отца в сейфе были фамильные драгоценности. Сейф вскрыли, а там – пусто!

Разволновавшись, Феломена покраснела, начала отчаянно жестикулировать. Ее тщательно завитые каштановые локоны, свисающие словно уши спаниеля, забавно болтались из стороны в сторону.

– Двести королевских крон, – сказала Леона.

– Хорошо, – мгновенно согласилась Феломена. – Нам нужно узнать, куда делись драгоценности.

– Вы это узнаете, – кивнула Леона, – половину суммы вперед.

Глядя, как алчно заблестели глаза Феломены, Леона думала о том, что, возможно, вся эта история сплошное вранье. И, возможно, дела обстояли совсем не так, как это представила несчастная невестка. Возможно, свекор припрятал сокровища от сыночка, который мог все спустить за вечер, проведенный за картежным столом. Или даже сама Феломена никакая не невестка, а, допустим, любовница умершего и хочет просто урвать кусок пожирнее. Но теперь это уже не имело значения. Щурясь на блестящие в свете газового фонаря монеты, Леона прикидывала, откуда будет сподручнее отправиться в меморум, чтобы выловить отпечаток умершего свекра и таким образом узнать судьбу сокровищ.

Вдруг Феломена как будто насторожилась. Глянула подозрительно, прикусила губу.

– А как вы гарантируете, что я узнаю правду? Что не вы заберете себе драгоценности?

– Через три дня, – сказала Леона, – вы придете сюда еще раз. Сами спросите у вашего почившего родственника, где он припрятал драгоценности.

И, наслаждаясь видом вытаращенных глаз и приоткрытого рта, добавила:

– Его отпечаток будет вот в такой колбе, – постучала ногтем по тонкому стеклу, – я его даже касаться не буду. Если бы я собирала на себя все гадости ушедших, уже сошла бы с ума.

Глава 1

Леди некромант

…Последнее было чистой правдой. Если случайно поймать на незащищенную кожу чей-нибудь отпечаток – один из тех, что свободно плавают в меморуме, – он впитается, сольется с твоей памятью и гадкие сны на ближайший месяц обеспечены. Все это не смертельно, с течением времени отпечатки рассыпаются, растворяются, как сахар в кипятке, и все, что составляло память умершего, перемешивается с памятью всех предыдущих поколений и становится нечитаемым. Так перегнивают опавшие листья. Так все то, что когда-то принадлежало жившим, уходит в прошлое.

Феломена давно удалилась, пискнув напоследок, что очень надеется, рассчитывает, да и вообще, некромант – это последняя надежда. К подобным вещам быстро привыкаешь, и Леона пропускала мимо ушей все эти причитания. Аккуратно приоткрыв плотные шторы, она проследила за тем, как к вышедшей из подъезда аристократке присоединился темный мужской силуэт. Они помедлили, о чем-то переговариваясь, а затем растворились в липких густых сумерках серединного яруса. Леона вздохнула с облегчением. Ей все казалось, что ее муж кого-нибудь подошлет, чтобы на самом деле избавиться от неугодной жены. Но нет, пока все было спокойно. Сколько продлится этот мертвый штиль, Леона не знала.

Вернувшись в гостиную, она снова села за стол, потом аккуратно, через бумажную салфетку взяла трубку и подвинула ее к себе. Плохо, что Феломена хватала ее руками, а до Феломены, небось, еще и ее муж или любовник. Чем больше людей касается предмета, тем тяжелее настраивать компас и, соответственно, труднее разыскать нужный отпечаток.

Леона прикрыла глаза. В голову снова лезли совершенно ненужные мысли – о том, что был бы маркиз Риквейл нормальным человеком, они бы поладили и жили бы припеваючи неподалеку от дворца Вечной королевы. Там, где солнце встает и заходит и светит весь день. Там, где много зелени и где можно без опаски прогуливаться по парку, вдыхать аромат свежескошенной травы, чувствовать прохладу родника, слышать, как перекликаются в кустах птицы… О том, что, возможно, она сама во всем виновата, потому что не нужно было выходить замуж за этого человека. Но замуж хотелось. Она была так юна и наивна, а Риквейл так красиво ухаживал. Их брак, конечно, многие сочли мезальянсом, потому что Леона была последней из захудалого рода Кьеннов, но Риквейлу было плевать на любые досужие разговоры, кроме… кроме того, что молодая жена окажется дипломированным некромантом. Скрыла. Уже зная перед свадьбой о невероятной чистоте крови Риквейлов от какой-либо магии, но все равно скрыла. Сама виновата.

Так больно было думать обо всем этом даже теперь. Но маркиз был красивым и молодым, Леоне так льстило его внимание, что она убедила себя в том, что влюблена. Их хрустальная сказка разбилась через три года после брака, когда Риквейл по чистой случайности нашел старую переписку жены с наставником, известным на королевском ярусе мэтром некромантии. И хвала небесам, что у них так и не родился ребенок, потому что будь это так, Леона вообще не представляла бы, как жить дальше.

Ну вот. Еще чуть-чуть, и она расплачется. Не хватало еще слез накапать в идеально уравновешенную октаграмму заклинания, начертанную цветными мелками прямо на столешнице. Там и одной слезинки хватит, чтобы все испортить.

Затаив дыхание, Леона мерной трубочкой капнула в вершины октаграммы положенные в таком случае ингредиенты: настойку на сушеных лапках летучей мыши, концентрированный уксус, розмариновое масло. Затем поводила над октаграммой рукой. С пальцев срывались невесомые частицы силы, туманом оседали на линиях начерченной фигуры. Октаграмма начала неторопливо и словно бы нехотя наливаться тьмой. Линии, оставленные цветными мелками, поблекли, затем и вовсе пропали, чтобы через несколько мгновений сверкнуть аспидной чернотой поверх ореховой столешницы.

– Так, прекрасно, – пробормотала Леона.

Иногда, создавая заклинания, она разговаривала сама с собой, потому что хотелось разбить стеклянную тишину и пустоту квартиры.

Стараясь не делать лишних движений, чтобы, упаси боже, не нарушить равновесие активированных ингредиентов, Леона взяла в руки компас и поднесла его к центру октаграммы, туда, где покоилась старая и потертая курительная трубка. Над начертанной фигурой начал собираться серый с перламутровым отливом туман и, поднимаясь легким облачком, окутал компас.

Компас был старым, испытанным и принадлежал наставнику. Он мало походил на компас, которым пользуются мореходы. Простая стеклянная полусфера на латунной подложке, никаких стрелок.

«Возьми, деточка, на память. Ни разу меня не подводил, и тебе будет служить исправно», – вот что сказал Леоне старый наставник, когда она, получив диплом, возвращалась домой.

Леона уже и не знала, жив ли он, ее дорогой мэтр Флорье.

Но в одном старик оказался прав, компас не подвел еще ни разу.

Туман, окутавший компас, сделался густым, словно дым от подгоревшего на сковородке кушанья. Руки наливались тяжестью, начинали подрагивать. Леона стиснула зубы: нельзя, нельзя шевелиться, иначе все насмарку и придется начинать сначала.

Пф-ф! С легким вздохом туман втянулся под стеклянную полусферу и там заклубился. Иной раз казалось, что внутри то и дело поблескивают крошечные молнии, как будто там, под толстой линзой, собрались грозовые тучи.

Леона откинулась на спинку стула и поставила перед собой наполненный компас.

Завтра утром она отправится в меморум. Завтра. Не потому, что слишком устала сегодня, а потому, что за годы, проведенные в одиночестве на серединном ярусе, привыкла делать все последовательно и не торопясь.

Ее всегда будил рассвет.

Солнце, выкатываясь из Тени, медленно поднимается вверх, словно просматривая все ярусы, все пласты нависших друг над другом земель. До того, как воцарится над верхним королевским ярусом, мельком и с пренебрежением взглянет на каждый из них. И вот этот скользящий взгляд дневного светила обязательно попадет прямо в окно спальни Леоны, бесцеремонно сверкнет прямо в закрытые веки, а затем поползет дальше, в угол спальни, чтобы через полтора часа погаснуть, затерявшись среди верхних ярусов.

Леона сжалась в комок под одеялом. Всю ночь снилось что-то тяжелое и кровавое. Ей казалось, что она убегает от чудовища и ноги вязнут в мокром песке. И сколько ни оглядывайся, никого не видно. Только страшная ломаная тень, в которой клубится багровая тьма.

Почему так холодно? Дрова в камине только-только прогорели, угли алеют сквозь белесую завесу пепла. Одеяло толстое, пуховое. И все равно она мерзнет каждую ночь. То ли не хватает мужчины в постели, то ли те, кто родился наверху, просто не переносят Середину. Страшно даже подумать, что творится в самом низу, там, куда и солнце-то не заглядывает и неба не видать, а только изнанки нависших сверху других ярусов.

Вздохнув, Леона выбралась из-под одеяла, сунула ноги в растоптанные мягкие туфли и побрела умываться. Она спала в толстых шерстяных носках, которые можно натянуть до самых колен, а все равно мерзла. Дрянь эти серединные ярусы, как есть дрянь.

Некромант зарабатывает достаточно, чтобы если не жить, то хотя бы существовать достойно. Леона в память о былых прекрасных днях обустроила свою ванную комнату. Это оказалось непросто, но она справилась, заплатив втридорога нанятым строителям. И вот теперь могла насладиться и теплой водой из латунного крана, и фаянсовым умывальником, и даже такой роскошью, как унитаз.

Поставив свечу на полку, Леона покрутила вентиль и несколько минут держала руки под струей теплой воды. Определенно, она никогда не привыкнет к сумрачной Середине. Руки мерзнут, ноги. Да и вся она… Постоянная темень словно выпивает тепло.

Из плохонького зеркала на Леону уныло смотрела блондинка. Леона, не сдержавшись, фыркнула. От жизни в потемках в ней самой даже красок стало как будто меньше. Раньше – чудесные светлые волосы с золотистым отливом, теперь – невнятная солома из-под чепца. Губы сочные, яркие были. Превратились в скорбно сжатые бледные полоски, да еще и морщинки в уголках рта. Цветом глаз, редким оттенком морской волны, восхищался ее бывший муж, маркиз Риквейл. Называл их «парой самых лучших изумрудов». Глаза потемнели и поблекли. И под ними теперь вечные синяки, как от недосыпа. В общем, тот еще вид. Хотя, может быть, она сама виновата. Запустила себя. Красотой нужно заниматься. А для кого? Здесь, в Середине, все тусклые, одинаковые, и мужчины и женщины, и никому не интересно, как ты выглядишь, все только и думают, как бы заработать да отправиться куда-нибудь ближе к солнцу. Только вот не понимают, что там их тоже никто не ждет.

Леона, хмуро глядя на свое отражение, быстро умылась и вышла. Наверное, ей тоже надо собрать деньжат и уехать куда-нибудь повыше. Но вот беда – драгоценный супруг дал понять, что в ее же интересах больше никогда не появляться там, где ее могли узнать.

«Я бы тебя убил, да жаль», – вот что он ей сказал. Милосердная сволочь.

И Леона исчезла. И поэтому до сих пор жива.

Так, размышляя понемногу о том о сем, Леона одевалась. Рубашка с длинным рукавом, мужские штаны и куртка – свободная одежда, чтобы не сковывала движений. Удобные башмаки. Перчатки. Шею – а потом и голову – обмотать платком, да так, чтобы никакой бесхозный отпечаток не забился за шиворот.

В небольшую поясную сумку Леона положила флягу с водой, заряженный компас и колбы с пробками. В карман штанов – миниатюрный фонарик, купленный у одного пироманта еще на королевском ярусе. И обязательно регенерирующий перстень, тяжелый и массивный. Его делали явно на мужскую руку, на Леоне он болтался, и поэтому она его носила на большом пальце.

Вот и все. Можно было выходить. Подумав немного, Леона все-таки прихватила несколько мелких монеток. Еды у нее не водилось, а лезть в меморум на голодный желудок было не лучшей идеей.

Когда Леона впервые сошла на мостовую Люция с откидных ступенек дилижанса, первой ее мыслью было – да как здесь жить-то можно? Даже крылатые плантосы, что тащили дилижанс, аккуратно пролетая сквозь расщелины между парящими землями, всем своим видом показывали, как им не нравится без света. Плантосы ежились, закрывались крыльями и выпускали сквозь темную влажную кору толстые шипы. Им было непривычно без солнца, без нормального неба над головой. А сам город словно в насмешку был назван Люцием – кажется, здесь повсюду клубилась тьма. Газовые фонари, что зажигают днем и ночью, лишь делали мрак гуще. Он казался ощутимым, льнул к коже мерзкими липкими языками. Леона тогда задрала голову в попытке увидеть хотя бы клочок привычного неба… И взгляд уперся в черноту, лишь далеко, у горизонта, подсвеченную золотистым. Прямо над Люцием вольготно расположилось жирное брюхо верхнего яруса, и Леоне даже показалось, что она видит беспомощно свисающие корни деревьев. Их угораздило пробраться сквозь толщу грунта и вылезти с изнанки той земли, на которой деревья росли. Все это сентиментальная чепуха конечно же. Но, ступив на мостовую Люция, она в самом деле не понимала, как здесь возможно само существование людей.

Потом оказалось, что ко всему можно привыкнуть. И что на серединных ярусах тоже живут обычные люди – не такие, конечно, богатые и вовсе не такие красивые, как на верхнем королевском ярусе, но все же. Неподалеку от Люция оказалась действующая шахта, где добывали сапфиры. Поэтому и город был совсем небедным, и продукты сюда привозили не самые плохие. Ну а то, что солнце было видно лишь утром и вечером, к этому как-то постепенно привыкаешь. Тяжело, болезненно, но привыкаешь…

Леона шагала по мостовой. Мимо двухэтажных домов из темного кирпича, притиснутых друг к другу так плотно, что порой между стенами и руки не просунуть. Мимо фонарных столбов и фонарщиков-пиромантов. Тусклое свечение газа в закопченных стеклянных колбах едва-едва освещало улицу. Дело шло к полудню. И в полдень в Люции было особенно темно, потому что солнце находилось в это время как раз над верхним ярусом и дарило свет и тепло тем счастливчикам, кто мог себе позволить жить наверху.

Шла она к знакомому пустырю. Там недавно снесли ветхий дом, новый возводить никто не торопился, и поэтому за плотным забором находился изрядный кусок замусоренной земли, с которой, как ни крути, гораздо удобнее нырять в меморум – и соседи хозяйке не нажалуются и подглядывать будут разве что крысы. Особенно Леону радовало отсутствие зевак и вообще желающих приобщиться к современной некромантии. Не то чтобы в Люции ненавидели некромантов – наверное, сложно найти того, кто бы ненавидел их больше, чем ее бывший муж, – но всегда оставалось нездоровое любопытство и твердое убеждение в том, что некромант – это непременно хмурый мужик, который выкапывает разлагающиеся тела и заставляет их выполнять какие-то немудреные задания.

Разумеется, и такие некроманты были.

Но современная некромантия уже давно не рассматривала телесное в качестве объекта исследований. Последние пятьдесят лет было модным работать с бестелесным, а именно с отпечатками умерших, хранящими воспоминания, собранные при жизни и составляющие сущность человека. Единственным неприятным и опасным занятием для некроманта оставались походы в меморум, но тут уж ничего не поделаешь.

Примерно на полпути к цели своего похода Леона остановилась перед булочной. Пощупала сквозь ткань кармана монеты, а затем вошла. Весело звякнул колокольчик, Леона с наслаждением потянула носом – пахло свежей выпечкой, корицей, лимонной цедрой. На витрине красовались ватрушки, маленькие пирожки и очень большие круглые пироги. Пышные хлеба, длинные багеты, пухлые крендели, присыпанные дроблеными солеными орешками.

Уютно здесь было, гораздо приятнее, чем снаружи. И казалось даже, что газовые фонари здесь светят куда веселее и ярче.

Тем временем из смежной комнаты выплыла румяная девушка, огненно-рыжая, с толстыми косичками, уложенными в бублики по сторонам лица. У нее была бледная кожа, большие, чуть навыкате, голубые глаза и курносый нос пуговкой. Губы улыбались – впрочем, как и всегда. Девушка эта – так уж получилось – была единственной подругой Леоны в этом темном городе.

– А, это ты! – Улыбка Златы стала еще шире, превращаясь из дежурной в настоящую, радостную. – Что будешь? Я только-только кофе сварила.

– Буду! – Леона осторожно оперлась локтями на край витрины, чтобы не задеть румяный бок пирога с мясом. – Кофе буду. И пирожок с лимонным желе буду. И с вишней.

Она покопалась в кармане, выудила деньги и звякнула ими о керамическую тарелочку, которая именно для этой цели и стояла на витрине.

Злата окинула Леону беглым взглядом, покачала головой.

– Ты опять туда собралась?

– А что делать? – Леона усмехнулась. – Город дорогой. Хочешь жить хорошо, еще и не туда полезешь.

Злата давно знала о том, чем именно занимается Леона Кьенн, но удивительно, слово «некромант» ее не испугало. Наоборот, она то и дело просила, чтобы Леона за чашкой кофе рассказала о каком-нибудь интересном случае из практики. И Леона решила, что Злата с превеликим удовольствием поменялась бы с ней местами. Но беда в том, что родители Златы были пекарями, и у самой Златы не было магии в крови, поэтому выбора у нее особенно и не оказалось. Пеки себе да торгуй булками. А Злате наверняка хотелось чего-нибудь этакого: полететь на другие ярусы, вырастить своего плантоса, спуститься на нем в самую Тень… Да мало ли какие приключения можно себе вообразить! Но такова жизнь. Стой себе, торгуй сдобой.

Злата вынесла круглобокую кружку, всю в разводах синей глазури, и в булочной запахло еще лучше. Леона обхватила керамические бока пальцами, наслаждаясь теплом, вдыхая аромат дорогого кофе. Тем временем Злата положила на тарелку два пирожка, с лимонным желе и вишней, а сама уселась на стул и подперла круглый подбородок ладонью.

– Кого теперь ловить собралась?

– Какого-то старика, который спрятал от семьи сокровища. – Леона откусила пирожок и даже зажмурилась от удовольствия. – Златушка, ты – богиня!

– Да что там! – махнула рукой подруга. – Расскажи лучше, что тебе принесли, чтобы ты нашла, ну, это…

– Отпечаток. Курительную трубку мне принесли.

– Как-то даже не интересно, – вздохнула Злата.

Леона согласилась. Да, как-то скучно. Вот в прошлый раз ей приносили панталоны утонувшей герцогини, которая очень хорошо спрятала завещание, а так как была довольно стара, то забыла, куда именно. А еще ей приносили накладные ягодицы, дырявый носок и дневник куртизанки. Да чего только не приносили… Тут Леона поймала себя на мысли, что она могла бы основать свою школу некромантии, собрать учеников и совершенствоваться в магических изысканиях. Вот было бы здорово! Но тут же одернула себя. Школа всегда подразумевает публичность. А ее супруг был очень настойчив, когда просил ее исчезнуть. Весьма настойчив, до сих пор ребра побаливают.

– Какая-то ты бледная, – сказала Злата, – тебе бы мужчину надо. Ко мне льесс Торн захаживает. Между прочим, младший сын какого-то там виконта. Сюда приехал заниматься добычей сапфиров. Хочешь, познакомлю?

– Зачем? – Леона устало отмахнулась. – Одни проблемы от всех этих виконтов.

– Ты могла бы выйти замуж, – заметила Злата.

О том, что она и без того замужем и что развестись не велит храмовое уложение о браке, Леона предпочитала помалкивать. А потому поморщилась.

– Замуж… Это ж начнется – дети, сопли, пеленки. Не хочу.

Ложь далась ей очень легко.

На самом деле Леоне очень хотелось и детей, и даже сопливых детей, и пеленок. Но не задалось. И вряд ли что получится. Может, конечно, это и маркиз был виноват в том, что у них так никто и не родился. Она ничего не знала о существовании бастардов. А может быть, как говаривали, у магов с этим все сложнее. Может случиться так, что некроманту непременно подавай мага жизни. А где его найдешь, когда они так редки? Не объявление же вешать, в конце концов.

– Ну, я пойду, – пробормотала Леона. – Деньги любят, когда их зарабатывают.

– Иди, – согласилась подруга, – но что-то ты мне сегодня не нравишься. Постарайся вернуться.

– Постараюсь.

Снова звякнул дверной колокольчик, на этот раз жалобно, и Леона опять оказалась на улице. Свет фонарей терялся в густом тумане, который привалил неведомо откуда. Она подняла воротник мужской куртки, поправила платок и заторопилась дальше.

Пустырь был зажат меж двумя старыми домами, закопченными, с трещинами по фасаду, покрытому штукатуркой. Так уж получилось, что эти двухэтажные стариканы все еще держались, а вот третьего развалили хозяева, потому что крыша провалилась и дом дал такую трещину, что фасад попросту начал падать наружу. Непонятно, что было тому виной – то ли чрезмерно мягкий грунт, то ли слабый фундамент. Лично для Леоны было важно то, что, считай, посреди города образовалось укромное местечко, мало кому интересное, и там можно было поработать.

Она без приключений добралась до высокого забора. К счастью, здесь, у пустыря, фонари не зажигали, была темень, да еще и с густым туманом. Леона огляделась, а потом быстро сдвинула в сторону доску и протиснулась внутрь. Подошвы башмаков тут же утонули в рыхлой и липкой земле, на первом же шаге она споткнулась о гнилой обломок доски. Участок все еще был завален строительным мусором, и, когда его разберут, непонятно. Наверное, когда соберутся строить что-то новое. Леона вытащила из кармана фонарик, щелкнула переключателем, и под хрустальным колпачком засветилось заключенное туда заклинание. Фонарик давал неяркий свет, не больше чем на два шага вперед, но этого было достаточно, чтобы не пропороть ногу старым гвоздем, чтобы не зацепиться за торчащие огрызки фундамента и чтобы потом, перешагнув фундамент, не свалиться в яму, которая осталась после того, как содрали и увезли деревянный пол.

Так подсвечивая себе, Леона перешагнула через камни, затем, аккуратно перепрыгивая через оставшиеся доски, добралась до расчищенной ею же ровной площадки. Поставив на землю фонарик, взяла припрятанный здесь железный прут и принялась вычерчивать классическую декаграмму.

Чтобы попасть в меморум, не нужны были ни специальные ингредиенты, ни материализация заклинаний. Только линии, символы и личная магия некроманта. Мир мертвых и без того звал, а потому шагнуть туда, где оседает, словно опавшие листья на дно водоема, память ушедших, не составляло труда.

Когда декаграмма была завершена, Леона подобрала фонарик, сунула его в карман. Затем поправила платок, разворачивая его так, чтобы закрыть голову, часть лица и оставить только глаза. Протянула вперед руки и, на миг зажмурившись, сдернула в сторону покров реальности – как будто отдернула штору. В лицо повеяло холодом. Совсем не тем, что тянет по ногам, когда сидишь в нетопленой комнате, нет. Это было дыхание меморума, от которого, как по команде, в голову полезли самые черные и неприятные мысли о конечности бытия. Леона отмахнулась от них. Привыкла. А потом, уже смело глядя в образовавшееся мутное пятно, оттолкнулась двумя ногами и прыгнула, как прыгала бы в озеро, чтобы освежиться в жаркий солнечный день.

Ощущения тоже были привычными. Конечно же для некроманта. Как будто ныряешь в остывший кисель, натужно загребаешь руками, молотишь ногами, чтобы двигаться дальше. А передвигаться в киселе тяжело, нужно раз пять взмахнуть руками, оттолкнуться ногами, чтобы продвинуться вперед хотя бы на шаг. Но, поскольку странным образом в киселе этом можно дышать, практикующему некроманту просто достаточно быть в хорошей форме и усиленно грести руками-ногами, уходя все дальше и дальше от выхода в мир живых, оставляя за собой свет путеводной нити, по которой можно вернуться обратно.

А еще у меморума была очень полезная особенность: компас, заряженный на поиск определенного отпечатка, позволял за очень короткое время перемещаться ближе к объекту поиска. И это было просто здорово, потому что в противном случае Леона могла бы месяцами болтаться в безбрежном меморуме, и все без результата.

Леона плыла сквозь вязкий меморум. Все, что было вокруг, и в самом деле походило на пруд, в который то тут, то там падают листья и медленно, очень неспешно опускаются на дно, временами надолго зависая где-то посередине. Здесь даже встречалось нечто, похожее на коряги или скорее на гигантские коралловые заросли – когда-то у маркиза Риквейла на столе красовались изящные веточки белых кораллов. Только тут кораллы были огромными, уродливыми и черными, да еще покрытыми едва светящейся слизью, к которой иногда прилипали отпечатки – слабо мерцающие, разноцветные. Желтые, зеленые, алые, сиреневые. Этакие полупрозрачные шляпки грибов, парящие в бесцветном киселе, в котором из-за того, что все вокруг светилось, темно не было.

Леона достала из поясной сумки компас. Под стеклом все так же клубился туман, но стоило его взять в руки, как Леону сразу же рвануло куда-то вперед, потом вбок. Она оглянулась: золотистая путеводная нить прочертила пространство меморума зигзагом, ее начало терялось в серой мути, переливающейся редкими сполохами скоплений отпечатков. А компас все никак не успокаивался. Леоне порой казалось, что ею играют чьи-то громадные руки и сама она деревянная игрушечная лодочка, которой туда-сюда елозит по воде ребенок. Впрочем, через пару-тройку виражей ее отпустило, она повисла неподалеку от здоровенной коряги под толстым слоем зеркально-блестящей слизи. Коряга размерами была как дом, уходила обломками ветвей куда-то вниз, под землю. Хотя Леона точно знала, что никакая это не земля, а просто растворившиеся отпечатки тех, кто умер давным-давно, тех, кто вообще когда-либо жил в этом мире. И вот там-то, в сплетении черных липких ветвей, путеводной звездой вспыхнула мелкая шляпка гриба – тот отпечаток, который Леоне нужно было поймать и доставить заказчице.

– Ну вас, льесс уважаемый, и занесло, – пробормотала Леона, по-прежнему не отрывая глаз от черных щупальцев.

Лезть туда не хотелось. Но вредный отпечаток тоже не желал двигаться в сторону Леоны, и поэтому она, мысленно кряхтя, двинулась вперед, стараясь не касаться гигантского коралла. Не то чтобы он был опасен, но вот эта слизь… Если она пропитает одежду, будешь потом смотреть воспоминания тех, кто жил задолго до того, как мир разломился на ярусы.

– Идите-ка сюда, льесс, – безнадежно сказала Леона, понимая, что дотянуться колбой до отпечатка не получается.

Отпечаток и не думал плыть навстречу. Наоборот, как будто подался еще дальше под защиту коряги. Леона несколько раз взмахнула рукой, разгоняя плывущие мимо отпечатки. Еще раз глянула на плетение черных ветвей и, вздохнув, двинулась вперед, по пути вытаскивая колбу и вынимая из нее пробку.

– Да иди ж ты сюда! – прошипела она, вытягиваясь в струнку.

Ловкое заученное движение рукой – и сияющий отпечаток беспомощно осел на дно колбы. Леона хмыкнула и заткнула горлышко пробкой. Сунула колбу обратно в сумку.

А дальше… Она и сама не поняла, как так получилось. Одно неловкое движение, и черные корявые ветви в слизи оказались угрожающе близко от лица. Леона дернулась в сторону, платок, которым она плотно обмотала голову и шею, сбился набок. И с отвратительным причмокивающим звуком Леона впечаталась открывшейся щекой во внезапно откуда-то взявшийся рядом блекло-синий отпечаток.

– Ох ты!.. Да твою ж…

Запоздало замахав руками, она разогнала еще парочку парящих рядом грибных шляпок, кое-как выдралась из сплетений черных ветвей. Отчего-то сердце зашлось, перед глазами запрыгали пятна. Ну это ж надо, так неудачно. Прямо физиономией – в чужую память.

Леона кое-как снова завязала платок, старательно закрывая лицо. Хотя что уж теперь. Поймала на свою голову. Дрянные сны обеспечены до тех пор, пока все не рассыплется, не просочится на дно меморума.

Вздыхая и ругаясь про себя, она еще повисела в киселе, в материи меморума, а затем дернула за путеводную нить. Ее потащило назад сквозь мглу и буквально через несколько вздохов выплюнуло на влажную землю утоптанной площадки. Чувствительно так шмякнуло, даже дыхание вышибло из легких.

Ну что такое-то? Надо было эту Феломену сразу выставить прочь. Уж как-нибудь обошлась бы без ее золота…

Леона посидела немного, переводя дух. Потом достала из сумки флягу, сделала несколько маленьких глотков. Неудачно как-то она сходила в этот раз…

И словно напоминая о себе, пойманный лицом отпечаток моментально впрыснул в сознание толику чужих воспоминаний.

Темный пустырь вдруг куда-то делся, и Леона увидела себя…

В подвале. Точно, она была в подвале. В воздухе плавал такой концентрированный запах горелого мяса, внутренностей и крови, что ее едва не вывернуло наизнанку. Ах да… В руке надушенный платочек, так удобно закрывать им нос. Тогда ничего не чувствуешь. И вот это… То, что раньше было человеком у ног… а на его спине так и вообще отбитое мясо.

«Ты понимаешь, что меня нужно слушаться? – спросила она. – Иначе ты никогда не увидишь свою сестру живой».

Мясо у ног шевельнулось, дернулось, и Леона – или не Леона – увидела лицо, покрытое коркой засохшей крови. Мертвое практически лицо, жили только глаза, страшные, безумные, исполненные тьмы.

«Ты должен любить меня, и у тебя не должно возникать даже мыслей, которые мне не по нраву», – спокойно произнесла она.

И тут Леона не выдержала. Она, снова оказавшись на пустыре, попросту согнулась пополам и вывернула на землю все, что было съедено у Златы. Пирожки. Кофе. Ее рвало так долго, что под конец она отплевывалась желчью, а внутренности все никак не хотели успокаиваться. Потом она просто свалилась на бок и, не выдержав, разрыдалась. Чертова Феломена с ее заказом! А теперь вот, Леона, изволь смотреть на это. И надо же приключиться такому невезению!

Она еще долго сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, шмыгая носом. Сорвала с головы платок и вытиралась им, плевать, что испачкался. А перед глазами стояло это страшное лицо, дикие, совершенно жуткие глаза, наполненные тьмой и ненавистью. И вид ободранной спины… Что должен был сделать человек, что с ним сотворили такое? И кем должна быть обладательница того отпечатка, чтобы все это делать с живым человеком?!

Ответов не было. Оставалось только надеяться, что это уйдет пораньше. Может быть, через недельку. А так – попить снотворного, чтобы ничего не снилось, или если и снилось, чтоб не помнилось.

Кое-как Леона поднялась на ноги, доковыляла до забора, подсвечивая фонариком. Сдвинула доску, вылезла на улицу. В последний миг она увидела, как к ней стремительно метнулась тень, разворачивая, впечатывая лицом в забор так, что доски заскрипели. Леона вскрикнула от боли, когда ей резко заломили руку за спину. Потом – короткая вспышка боли, что-то обожгло запястье, разлилось под кожей. И в тот же миг ее снова развернули, как куклу, горло прижали рукой так, что еще чуть-чуть, и хрящики захрустят…

И Леона в потемках разглядела бледный абрис лица напавшего на нее человека.

Глава 2

Оборотень ее величества

– Почему ты не раздеваешься? Стесняешься?

Девица развязно хихикнула.

Армана от этого тонкого и скрипучего смешка передернуло. Сидя на краю постели, он с силой провел пальцами по волосам. После вчерашней попойки голова неприятно гудела. Прищурился на окно, залитое солнечным светом. Там, за стеклом, трепетала зеленая листва вперемежку с солнечными зайчиками. Тонкие, легкие как паутинка занавески совершенно не препятствовали тому, чтобы позднее утро просочилось в спальню, залило жарким золотом темную резную мебель, заиграло тысячью искр в позолоте на синих шелковых обоях, осветило смятые простыни и рыжую девицу, вольготно раскинувшуюся в постели.

Самым забавным было то, что Арман понятия не имел, как ее зовут и кто она. Служанка? Куртизанка? Он попытался восстановить события вчерашнего вечера. После очередной аудиенции у королевы, где представлял отчет о текущем состоянии безопасности ее Вечного величества, Арман отправился побродить по городу. Заглянул в ресторан с завлекательной вывеской. И там… Да, там, меж столов, выступала танцовщица – высокая, гибкая, как веточка плакучей ивы. У девушки были черные волосы, они волнами рассыпались по обнаженным плечам. И танцевала она что-то, напоминающее танец древних кочевых племен. Арману показалось, что она до жути похожа на его сестру, только моложе. И такая тоска накатила, что он попросту напился. Набрался так, что даже не сразу сообразил, что пытается знакомиться с прехорошенькими девицами, одна из которых была огненно-рыжей…

Все-таки куртизанка, решил он. Значит, следовало заплатить и отправить девицу восвояси, даже не спрашивая имени. Герцогу Саторийских земель Арману Линто вовсе не нужно знать, с какой девицей кувыркался полночи.

– Ты не ответил, – напомнила о себе рыжая. – Взрослый такой, а сорочку так и не снял…

Со всем этим надо было кончать. Он поднялся, потирая виски и все еще щурясь на яркий свет, открыл бюро и, достав из ящика несколько ассигнаций, вернулся и бросил их на смятые простыни.

– Одевайся и уходи.

– Эй! – Девица приподнялась на локте. – Не очень-то учтиво! Могу я хоть имя твое узнать, стесняшка?

Арман смотрел на нее исключительно с академическим интересом, как разглядывал бы сквозь увеличительное стекло занятного жучка.

– Арман Линто, герцог Саторийский, – назвался он, отметив, что девица в его постели несколько побледнела.

– Черти и проклятые Тени, – выдохнула она, – оборотень!

Стремительно вскочила с кровати и принялась собирать разбросанную по полу одежду, время от времени бросая на Армана опасливые взгляды. А он, как был, в одной короткой сорочке, уселся в кресло, положил ноги на бархатную банкетку и наблюдал, как его дама торопливо натягивает чулки, кое-как зашнуровывает корсет…

– Деньги не забудь, – процедил он.

– А? – обернулась девица, тряхнула рыжей гривой, видимо даже не сразу сообразив, о чем идет речь.

Но затем вернулась к кровати, почему-то на цыпочках, сгребла купюры и попятилась обратно, словно боялась повернуться спиной.

Хлопнула дверь. Арман откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Иногда очень удобно, когда тебя боятся. Ее величество умело использует своего верного оборотня, чтобы дрожали остальные. Только мало кто знает, что точно так же дрожит сам Арман перед королевой, потому что она – единственное звено, связующее его с сестрой. Да-да, так похожей на него, черноволосой, которую он и видеть-то может исключительно через магвизор. И никто, никто – ни во дворце, ни на королевском ярусе не знает, где на самом деле Витта. Знает только королева. Сам Арман как-то попытался разузнать и с тех пор никогда не раздевается при посторонних.

Сидеть с закрытыми глазами было приятно, но что-то стукнуло в стекло, затем еще раз и еще… Он поднялся, раздвинул занавески. В окно бился крошечный плантос, выращенный в виде шмеля. Под ребрами кольнуло нехорошее предчувствие: такие маленькие плантосы разносили секретные депеши. И если кто-то прислал плантоса самому Арману Линто, дела плохи.

Он дернул щеколду, распахивая окно, и плантос – теплый, шершавый, с прозрачными крылышками тут же упал в раскрытую ладонь. К брюшку его, свитому из тончайших зеленых ростков, в самом деле была прикреплена узкая полоса бумаги, свернутая в трубочку. Арман поддел ногтем зажим, извлек послание, а затем, посадив плантоса на бюро, прочел:

«Срочно во дворец. Чрезвычайная ситуация. Меркл».

Предчувствие уже не просто кололо. Оно разливалось душным маревом по спальне, сдавливало горло. Да что там такое приключилось? И почему плантоса послал смотритель Оракула, а не королева? Ведь только королева отдает указания своему первому советнику.

Выругавшись, Арман подергал шнур для вызова прислуги и принялся торопливо натягивать нижнее белье. Через несколько минут явилась служанка, а с ней его личный секретарь, почтенный льесс Брант.

– Мири, принеси мне свежую рубашку. И мундир. Во дворец полечу. – Арман сыпал указаниями, почти не думая. – Брант, принеси мне модификаторы… даже не знаю… менталиста. И прикажи, чтоб разбудили Рекко.

Брант был степенным мужем весьма зрелых лет, лысоватым, седоватым, с небольшим пузцом, но в целом совершенно незапоминающейся внешности. Он и бровью не повел, глядя на растрепанного и взъерошенного начальника. Арман иногда подозревал, что льесс Брант не изменился бы в лице, даже если он, Арман, голым бы сплясал на столе.

– Что-то произошло, льесс? – только и спросил секретарь.

– Я не знаю, Меркл вызывает во дворец. – Арман пожал плечами. – Что там могло произойти?

– Модификаторы менталиста, все понял, – бесстрастно повторил Брант. – Сейчас будут, льесс.

А Мири уже несла и черный мундир с тройным золотым шнуром, и белоснежную сорочку, и шелковый шейный платок, и высокие сапоги. Пока Арман облачался, вернулся Брант, неся на расписном подносике стакан воды и несколько маленьких, с ноготь мизинца, ярко-зеленых пилюль. Арман сгреб их, сунул в рот, не глядя, раскусил и запил водой. Мысленно досчитал до десяти. В этот миг комната дернулась, слегка накренилась, а потом снова заняла исходную позицию.

«Ну, вот ты и менталист», – горько подумал Арман.

Королева ценила его за то, что он был оборотнем и под воздействием модификаторов мог реализовать практически любой магический дар. Вот и получалось, что, имея свой собственный дар – дар Жизни, – Арман был, как говорится, на все руки мастер и полностью во власти королевы.

А попытка узнать, где находится сестра, с треском провалилась только потому, что королева сама была сильнейшим менталистом и вовремя смогла считать намерения самого Армана, когда тот собирался принять модификаторы и порыться в голове у самой королевы. После той дивной ночи он больше никогда ничего такого не предпринимал. Ее величество умела ломать людей. И заставить себя любить тоже умела.

Вниз он уже бежал, перепрыгивая через ступеньки. В холле свернул к черному ходу, миновал узкий коридор и, распахнув дверь, вывалился в благоуханный сад. Глубоко вдохнул свежий ветер, напоенный ароматом цветов, и поспешил дальше по широкой, усыпанной желтым ракушечником дорожке. Рекко уже выводили из стойла, он рыл острым копытом землю и, распахнув крылья с прозрачными перепонками, разминал их, ненароком стряхивая с ближайшей акации листву. Несмотря на общую нервозность ситуации, Арман с удовольствием отметил, как за ночь Рекко позеленел, весь оброс крошечными изумрудными листочками. Только вчера был шершавый, тонкие прутики глянцево блестели на солнце, а за ночь шкурой оброс. Это было хорошо, значит, плантосу всего хватало – и магии, которой он питался от хозяина, и солнца, и воды, и чернозема, который насыпали в стойло и использовали как подстилку.

Арман подхватил поводья, взлетел в седло. И, не удержавшись, погладил зеленую шкуру своего плантоса. Крошечные листочки были мягкими, прохладными и даже немножко липкими. Такими, какими они бывают по весне.

Почувствовав прикосновение сознания плантоса, Арман отдал мысленную команду, и Рекко взял с места в галоп, к услужливо распахнутым воротам.

Стоило шагнуть под своды дворца, как невидимое, но почти осязаемое напряжение схватило Армана в плотный кокон. Слишком здесь было тихо. Слишком пусто. И чересчур много гвардейцев у всех входов и выходов. Арману даже преградил дорогу какой-то совсем молоденький парнишка, но на него тут же шикнул старший напарник и Арман прошел дальше, сквозь анфиладу залов, прикидывая, где искать старого Меркла, главного механика Оракула и его бессменного смотрителя.

– Льесс Линто! – окликнул его кто-то за спиной.

Арман остановился, окинул взглядом запыхавшегося и почему-то бледного второго советника ее величества. Да что такое приключилось? Мар Сильен так гордился идеальной укладкой седоватых кудрей, безупречно повязанным галстуком… А сейчас растрепан, космы на глаза падают, весь потный.

– Льесс Линто! – Сильен подбежал, топоча кожаными каблуками по паркету. – Идемте, скорее, Меркл ждет. Надо что-то делать, пока новость не разлетелась за пределами дворца.

– Да что случилось-то?

И тут Арман пожалел, что модификаторы он принял, а вот никаких вспомогательных средств менталиста не прихватил. Тогда не нужно было задавать вопросов, влез бы в голову Сильену – и готово.

В этот миг второй советник что есть силы вцепился в руку Армана, приподнялся на цыпочках и шепнул на ухо:

– Ее величество умерла.

Прежде Арман даже предположить не мог, что три столь простых слова вызовут самый настоящий взрыв чистой детской радости в груди. Ха! Старая паучиха сдохла! Туда ей и дорога.

И тут же одернул себя. Новая-то будет такой же. Разве что менталистом не будет, потому что отпечаток – это всего лишь память. А вот наличие дара – это уже особенность той куколки, которую выберет Оракул.

– И что? – спросил он Сильена, глянув в его блеклые, чуть навыкате, глазки. – Она была немолода. Можно подумать, в первый раз.

– Идемте, – мрачно проскрипел советник и потянул Армана вперед.

На ходу тихо говорил:

– Видите ли, льесс Линто, разумеется, все это не в первый раз, и мы-то с вами уверены, что Вечная королева – залог благоденствия этих несчастных расколотых и расслоившихся земель. Уверены, что Оракул, как и встарь, подхватит отпечаток королевы и будет его хранить до тех пор, пока не будет вычищена выбранная им куколка. Оракул – вот наше слабое звено. Мы привыкли думать, что система из Оракула, королевы и куколок непогрешима и устойчива и что ничего дурного не случится. Но вот беда-то…

Арман резко выдернул руку, прошипел:

– Что за бред вы несете? Ну да, куколки, Оракул выбирает королеву – вернее, тело, которое он же вычистит и начинит королевским отпечатком. Не в первый раз, так?

– Оракул сломали, – свистящим шепотом сообщил Сильен, – а королеву убили.

– Твою мать, – пробормотал Арман. Иных выражений на ум не пришло.

Он на миг закрыл глаза. Ему просто необходимо было вот так, молча, разобраться в себе. С одной стороны, он и помыслить не мог, что когда-нибудь старая гадина сдохнет окончательно. С другой стороны… Он вспомнил. Вспомнил, как королева смотрела на него темными запавшими глазами, улыбалась, демонстрируя отсутствие передних зубов. Поэтому она не говорила – шипела, словно змея.