Танец с чашами. Исход Благодати бесплатное чтение

Пролог

Эстеву Соле выпала великая честь готовить при дворе Черной Маски к празднику его Восшествия. Эта церемония – важнейшая в человеческой истории, ведь Черная Маска – это живое божество, олицетворяющее победу над мраком.

– Живей! – прикрикнул он, вытерев пот со лба.

На кухне стояла невообразимая жара, поэтому Эстев позволил себе небольшой перерыв. Поднявшись из подвалов, он прошел по широкому служебному коридору и высунулся в ближайшее окно. Восхождение по обычаю праздновали в каждой харчевне и каждом доме Ильфесы. Укутанный ночью город напоминал темный альков церкви, заставленный тысячами горящих свечей. На горизонте, словно большая жемчужина, сиял белый Аль, звезда жизни и процветания, символ Благодати. По городу ходили слухи, что она тускнеет, а вот ее кроваво-красный близнец Иф пылает с каждым днем все ярче и ярче, а это знак беды. Что может быть глупей, чем рассуждать о звездах?

В какой-то момент Эстев задремал прямо на широком подоконнике. В сладостном видении он пересекал тронный зал из мрамора, гладкого, словно перламутр. Ему чудился запах сладких благовоний в курильницах и еще более сладкий, полный благородства голос Всеблагого, подзывающий к себе. Укутанная в мантию фигура, выше любого живущего на свете человека, восседала на многоступенчатом троне, и колени Соле дрожали от страха и благоговения, когда он подошел к его подножию. Рука в черной перчатке поднялась…

Раздался страшный грохот и вой. Эстев встрепенулся, разом сбросив сон. «Гуси, что ли, вырвались?» – подумал он, покидая удобный подоконник.

На кухне царила гробовая тишина.

– Что, заклюй вас гайи, застыли? – прикрикнул Эстев.

Словно колокол во время пожара, прогремело в затихшей кухне:

– Его Благодать мертв. Отравлен.

«Бом!» – провозгласил колокол в часовне палаццо1, и пекарю показалось, что это с грохотом рухнуло его собственное сердце. Соле захлестнуло смятение чувств, засасывая в свой водоворот, но ледяной страх отрезвил его. Внезапно в мыслях воцарилась тишина, и внутренний голос прокричал: «Я погиб!».

И, словно не желая соглашаться с этим выводом, ноги сами понесли его прочь из кухни.

1. Густая имперская кровь (Асавин)

Через распахнутое окно повеяло увядшими морскими водорослями. Издалека доносился шум судоверфи и визгливые крики чаек. Асавин Эльбрено сонно отмахнулся от солнечного зайчика, словно от надоедливой мухи, а затем продрал глаза. В голове ужасно гудело, во рту стоял кисло-горький вкус похмелья, горло саднило от жажды. Убрав с лица растрепавшиеся волосы, он огляделся в поисках воды. Столик с кувшином сиротливо стоял у окна.

Несколько шагов до столика чуть не окончились падением: Асавин Эльбрено споткнулся о пустую бутылку, но чудом удержал равновесие, ухватившись за оконную раму. Бутылка прокатилась по полу и ударилась о стеклянный курган, который неприятно зазвенел. На кровати недовольно заворчали. Асавин заглянув в кувшин. Мда, сухо, как в пустыне.

Прищурившись от солнца, он выглянул в окно. «Негодница», бордель, в котором он провел замечательную ночь, стоял на пологом холме недалеко от побережья. Со второго этажа открывался отличный вид на плавный изгиб бухты, блеск морской волны, краешек судоверфи с башней Адмиралтейства и уходящие к воде ряды черепичных крыш, украшенных красными флажками с изображением черной маски, бумажными гирляндами и фонариками. Город медленно оправлялся от вчерашнего праздника. Вчера тут было шумно. «Негодница» стояла на кончике Копья Любви – треугольной границе между районами Моряков и Акул. Шаткий буфер, где люди и нелюди относительно мирно коротали яркие приморские вечера в компании развеселых шлюх и огненной кижары.

Облокотившись о подоконник, Асавин посмотрел на большую двуспальную кровать с покосившейся спинкой. Девушки уже сбежали. Солнечный луч добрался до серебряной шевелюры, торчащей из-под покрывала. Тьег все еще спал, и это к лучшему. Асавин поскреб щетину и принялся натягивать раскиданную по номеру одежду. Аккуратно переступая через бутылки, он прокрался к двери и спустился в основной зал борделя. С самого утра тут стояла духота. Поймав девку, Асавин попросил воды. Лаванда, полная брюнетка с необъятной грудью, подмигнула ему и уверила, что «все будет в кружевах». Дурацкое местное выражение, от которого некуда бежать в Ильфесе.

Лаванда с охотой побежала на второй этаж, расплескивая воду. Она питает слабость к таким, как Тьег, молодым красавчикам с аристократическим лицом, выбритым до девичей гладкости. Они провозятся там еще какое-то время. Склонившись над бочкой, Асавин ополоснулся. Он и сам был недурен собой. Смуглый, как любой другой житель полуострова, но с хитрыми светло-голубыми глазами. Серебристые волосы выгорели почти до белизны. Нос, пожалуй, длинноват, но не портил лица, а, наоборот, придавал ему добродушного лукавства. Но куда ему до отпрыска дворянской семьи, от которого за версту несет густой имперской кровью?

Вчера Асавин подцепил мальчишку, праздно слоняющегося по району Певчих Птиц. Парень нерешительно прохаживался между рядами увеселительных заведений, кутаясь в дорожный плащ с фибулой2 из чистейшей морской кости. Из-за пояса торчали изумительно украшенный кинжал-дага3 и кожаный кошель, разумеется, доверху набитый золотом. Колет4 с богатой белой вышивкой, широкополая шляпа и трость с навершием в виде серой орлиной головы. Мода имперской знати, да и убранные под шляпу волосы отдавали серебром при юном лице – явный признак рубийца, как еще их называют, в честь их острова. Очень богатый мальчишка. Асавин профессионально наживался на таких и ничуть не стыдился своего ремесла. Они ведь сами хотели понюхать жизни, а она пахнет отнюдь не чайными розами. Асавин виртуозно втерся в доверие к молодому дворянину и устроил ему увлекательную экскурсию по красотам района Певчих Птиц с конечной остановкой в «Негоднице». По цене и качеству бордель слыл одним из самых лучших, номера были просторными и матрасы почти без клопов, а эту комнату он любил за широченную кровать, которая легко вмещала четверых. Такая роскошь могла бы стоить бешеных денег, если бы не пограничное расположение и рыбьи морды в постояльцах, но Асавин справедливо считал, что акул бояться – в море не ходить. С Адиром, курчавым хозяином «Негодницы», у него был старый уговор, и часть прибыли от облапошенных дворян уходила в его замызганный карман. Схема стара как мир: богатеев напаивали кижарой, подкладывали под них местных девок, и, пользуясь их бессознательностью, выписывали баснословные счета. Асавин так поднаторел в этих маневрах, что в узких кругах его звали Сводником.

Мальчишка представился типичным для Империи именем Тьег. Он охотно ударился в разврат, с легких вин быстро перешел на кижару и скоро утонул в объятьях двух потасканных, но все еще симпатичных шлюх. Вчера Адир прогнал всех прочих клиентов, так что бордель был в их полном распоряжении. Юношу выследили, приманили, осталось только подстрелить.

Несмотря на солнечное утро в зале стояли сумерки, как в пещере. За утопленным в тени столиком курлыкала парочка рыбомордых. Краем глаза Асавин видел, как блестела их светло-серая кожа, испещренная дымчатыми волнами по всему торсу и рукам – они не носили доспехов или рубах, только кожаные портупеи, на которых крепилось оружие. Тяжелые белые косы, перехваченные ремнями, струились между сильных лопаток и мощно разведенных плеч. Их сложению можно только позавидовать, но лица подкачали. Треугольные, широкоскулые, с плошками серебристых глаз, расчерченных кошачьими зрачками, и полная пасть острых зубов. От одного их вида пробегала толпа мурашек по позвоночнику, но ильфесцы уже давно привыкли к ним, да и в «Негоднице» они частенько появлялись и даже снимали шлюх, что посмелей. Вот и сейчас они скалились девушке с кувшином пива, то ли очаровывая, то ли запугивая, кто поймет этих морских драконов.

Адир сам поставил перед Асавином тарелку с жареной рыбной мелочью и кружку чуть теплого вина, пронзив многозначительным взглядом. Асавин улыбнулся и кивнул ему. Сегодня старый развратник получит солидную долю от рубийца и поэтому не скупился на грубые любезности вроде бесплатного завтрака.

Асавин уже допил вино, когда дверь широко распахнулась, ударившись о ветхую стену, и в зал ворвалась группа парней в закатанных по локоть рубахах. Красные обветренные лица, опаленные солнцем и едкой морской солью. Матросня с какого-нибудь промыслового судна, жадная до выпивки, женщин и крови. Во всяком случае, так подумал Асавин: уж больно недобрым огнем блеснули их глаза, когда они увидели акул за дальним столиком. Чутье подсказывало Эльтбрено, что пора выписывать счет и сматываться. Краем глаза он заметил, что Адир тоже напряженно сжал кулак. Натянув берет, Асавин взбежал по лестнице. Если сейчас прольется кровь, то Адиру придется звать стражу, а Эльбрено ни в коем случае нельзя попадаться на глаза сизым плащам. Преодолев пролет, он услышал, что моряк рявкнул что-то грубое в адрес акул, и припустил еще быстрее.

В дверях он столкнулся с раскрасневшейся Лавандой. Она поправила лиф платья, подарив ему очаровательную улыбку, и поспешила вниз. Тьег сонно потягивался на кровати. Он рослый, на полголовы выше Асавина, и тонкий, как шпага. Кожа – кровь с молоком, не запятнанная землей, навозом и тяжелой работой на фабрике. Лицо породистое, такое правильное, что, казалось, принадлежало изваянию. Особенно выделялись серые миндалевидные глаза. Пепельные брови вразлет придавали им обманчиво серьезное выражение даже в разгар веселья.

– Неужели мы проспали до обеда? – спросил Тьег хрипловатым спросонья голосом.

Асавин улыбнулся, лукаво прищурив глаза:

– Нет, еще успеваем позавтракать. Предлагаю другое место, кормят тут паршиво. Только вот оплатим счет.

Тьег поморщился:

– Я почти ничего не помню. После третьей бутылки все как в тумане.

– Не беспокойся, я все отлично помню. – Асавин, протянув парню штаны. – Только поторопимся, иначе опоздаем. Я знаю местечко, там подают потрясающие мидии, и вид прямо на бухту.

Кивнув, Тьег принялся натягивать одежду, горестно вздыхая и стирая капли пота со лба. Еще бы – говорят, на Рубии куда прохладней, чем в Ильфесе.

Внизу послышались грохот, и Асавин моментально подскочил к двери, положив ладонь на рукоять даги. За тонкой деревянной стеной доносился шум драки. Чутье, как всегда, не обмануло Асавина, только уходить обычным путем было, пожалуй, поздно. Может, сами уберутся? Раздался истошный женский визг, переходящий в нечеловеческий вой. Выхватив дагу, Асавин выглянул в коридор. Крик то затихал, то нарастал и обрывался в мычание. Адира не слышно. Это очень плохой знак. Тихо затворив дверь, Асавин шепнул:

– Кажется, какие-то головорезы захватили бордель. Предлагаю спасаться через окно, пока они не решили проверить номера.

Второй этаж, высота небольшая, есть риск сломать ногу, но все обойдется, если удачно сгруппироваться. А дальше вниз по холму, под защиту узких переулков, которые Асавин знал как свои пять пальцев. Размышления заняли всего несколько мгновений, но Тьег уже замер у двери, словно охотничий пес. На нем надеты только штаны, блуза да перевязь с дагой, в руках он держал свою трость с кривым набалдашником. Трость! У матросов – тяжелые морские тесаки, которые скорее кромсают, чем рубят, у акул – костяные кинжалы и гарпунометы. А он собирается прорываться с тростью наперевес? Однако в серых глазах плясал огонек решимости. Асавин мысленно застонал. Если паренек сгинет, то пропадут и его ловко заработанные денежки, ведь некому будет подписать банковские чеки. Похолодев, Асавин прислонился к дверному косяку напротив своей неразумной жертвы.

– Тьег, это очень храбро, но и глупо. Мы выпрыгнем, позовем стражу и…

Прежде чем он договорил, мальчишка толкнул дверь и пересек коридор. Идиот! Асавин опрометью побежал следом.

Страшная картина. Стойку залила кровь, струящаяся вниз, на подергивающееся тело Адира. Предсмертные судороги. Трое моряков, красных с ног до головы, повалили на стол Лаванду. Это ее сдавленные крики слышались до второго этажа. Двое держали ее за руки, а третий вклинился между ее ног. Ворот рубашки насильника оттопырился, обнажив заднюю часть шеи. Пятна! Все ясно.

На полу лежали тела трех моряков и акул, изрубленных, словно тунцовые туши. Доски маслянисто блестели от растасканной сапогами крови, в сумраке похожей на черную смолу. Асавин остолбенел. Он повидал всякое, особенно в Угольном, но никак не ожидал такого на Копье Любви. Тьег сделал еле заметное движение рукой, и деревянная трость разлетелась на части, обнажая длинный узкий клинок.

– Ха! – Сталь вошла в спину увлеченного девкой моряка. Между ребер прямо в сердце. Тот захрипел, и его подельники прыснули от узкого лезвия, как тараканы.

– Вот мразь! – крикнул один из них, выхватив тесак, потемневший от сгустков застывшей крови, а второй зашел с другой стороны. Пронзенный так и остался лежать на Лаванде, которая не решалась ни шевельнуться, ни пискнуть.

Переглянувшись, моряки одновременно напали на Тьега. Тот ловко поднялся по лестнице, увернувшись от обоих ударов, словно это бальный танец, а не драка в грязном борделе. Шпага плясала в руке, избегая тяжелого лезвия, быстрая, словно ручеек. Кто-то хорошо натаскал его, любо-дорого посмотреть.

Моряк бездумно рванул следом за Тьегом, забыв о дистанции, и парень тотчас воспользовался этим. Легкий укол в занесенную для удара руку, кровавое пятно на рубашке. Вскрикнув, моряк выронил тесак, и рубиец отправил его в полет мощным пинком в грудь, прямо на второго бандита, бегущего следом.

Окрыленный победой, Тьег сбежал вниз и приставил шпагу к горлу раненого головореза:

– Именем Святой Короны, вы арестованы!

– А ты кто таков? – прохрипел моряк, искоса глядя на парня. – Протектор что ли?

Асавин крадучись спустился следом за юношей и увидел, как лежащий снизу моряк незаметно передал свой тесак второму.

– Закон небесный и земной писан для всех… – начал Тьег, и в этот момент раненый дернулся, замахнувшись саблей поверх лезвия шпаги, прямо в шею оторопевшего юноши. Тело моряка дернулось, тесак выпал из ослабевшей руки, когда Асавин вонзил кинжал ему в спину и нажал потайной рычаг на рукояти. Лезвие раскрылось подобно стальному цветку, и моряк завалился набок. Второй закричал по-звериному, силясь выбить шпагу из рук рубийца. Тускло блеснула сталь, и лезвие иглой вошло в шею моряка. Тот захрипел в безуспешных усилиях зажать рану. Четыре удара сердца, и все было кончено.

Тьег растерянно посмотрел в глаза Асавина, ставшие вдруг холодными и спокойными, словно лед на горном озере.

– Не стоит вести с ними бесед… – сказал Эльбрено. С тихим щелчком дага выскользнула из тела послушно и легко, словно ручной зверек. Он вытер лезвие платком. – Да и смысла не было. Погляди… – Он оттянул ворот рубахи убитого и показал Тьегу зеленые пятна на грубой загорелой коже. – Это морская горячка.

Он оттолкнул тело, а Тьег отшатнулся от него, словно от прокаженного.

– Это заразно? – прошептал он.

– Нет, – ответил Асавин, скомкав испачканный платок. – Это будет нашим аргументом в суде.

– В суде? – пролепетал Тьег.

– Да. Как ни крути, мы убили троих в публичном месте. Сизые плащи не будут разбираться. Придется посидеть в темнице какое-то время, а после, на слушании…

– Мне нельзя за решетку, это просто недопустимо… – простонал парень, растерянно пригладив волосы.

Асавин мысленно улыбнулся. Он галантно помог девушке встать со стола, театрально растянул паузу.

– К твоему счастью, я имею кое-какие связи, – наконец сказал он. – Но возьму дорого, ведь я буду рисковать репутацией и свободой, Тьег. Не обижайся.

– Я все понимаю. Моей благодарности не будет предела, если ты спасешь меня от разбирательства.

Хмыкнув на это, Асавин запер дубовые двери на засов.

Шлюхи высунули размалеванные лица. Пышка Лаванда охала и ахала, глядя на труп Адира. Маман Гардения, крепкая смуглая баба, деловито отодвинула ее в сторону:

– Жадность сизаря сгубила… Нехрен было пускать сюда рыб, говорила ж ему… Лаванда, Мимоза, Ромашка, че глаза вылупили? Помогите господину Эльбрено! Воды сюда тащите!

Иного от старых Адировых подельниц и не ожидалось. Многие из них в свое время были полковыми женами и трупов боялись не сильней, чем тараканов. Куда больше они боялись за свою свободу.

– Тьег, поди, оденься, – распорядился Асавин, закатав рукава. – Выпей вина, успокойся… Милая, принеси парню вина, – велел он пробегающей мимо девушке.

Та подхватила кувшин в оплетке и повела бледного как полотно Тьега наверх. Когда мальчишка скрылся из виду, Асавин шепнул Гардении:

– Говори, у Адира сегодня встреча? Ну!

– Сегодня, – буркнула та. – Ночью припрутся.

– Чудесно, – усмехнулся Эльбрено. – Кажется, это ребята Кривого Шимса. Поморники будут в восторге. Скажешь… Пусть кинут на дно.

Тела стащили в подпол, где сохранялась относительная прохлада, и запечатали в мешки с требухой, утяжелив тесаками и горшками с песком для варки ильфедры. Ночью контрабандисты с Угольного порта заберут мешки, утопят в ночном океане, и никто никогда не узнает, где нашли вечный покой эти моряки, акулы и Адир Салмао. По Адиру, пожалуй, Асавин будет скучать, работать с ним было очень выгодно. Кто знает, каким окажется его наследник и захочет ли вести темные дела.

Когда девки отскоблили зал до небывалой доселе чистоты, приятели по несчастью отправились в Купеческий район, в банк Золотая Птаха, что принадлежал влиятельному семейству Сарафино. В здании был внутренний дворик с небольшим апельсиновым садом и фонтаном, украшенным лазурной мозаикой. Асавин коротал время там, попивая предложенное вино и шербет, пока обслуга прыгала вокруг Тьега, словно нищие за подаянием.

Когда бархатные сумерки опустились на Ильфесу, и ряды домов засветились разноцветными фонариками, с бумажными делами было наконец покончено. Приятели пошли вдоль усаженного пальмами парка между кварталами зажиточных господ. Тьег передал Асавина аккуратно свернутую расписку:

– Вот. Сможешь снимать понемногу или одной суммой, здесь все оговорено. Мой личный счет, так что никто не задаст лишних вопросов. – Слегка помявшись, он смущенно продолжил: – Мне очень жаль. Все произошло по моей вине. Если бы мы выпрыгнули в окно и позвали стражу, ты не ввязался бы в эти приключения. Если у тебя все-таки возникнут проблемы с законом и этой суммы будет недостаточно, чтобы покрыть все издержки, ты всегда можешь обратиться ко мне.

Асавин усмехнулся. Какой же он еще молодой и наивный, хоть и богатей.

– Разумеется, обращусь, если буду знать, к кому. – Он протянул Тьегу ладонь для прощального рукопожатия.

Рубиец тотчас уцепился в нее и энергично затряс.

– Конечно! Прошу прощения… Обрадан. Тьег Обрадан, к твоим услугам. Двери Лазурного Поместья открыты для тебя, Асавин. А теперь… мне надо бежать, я и так пропал на сутки.

Он растворился в тени парка, оставив Асавина взволнованным. Обрадан! Невозможно, но все же… В свете ближайшего фонарика, понукаемый лаем сторожевого пса, он развернул врученный ему свиток и проверил подпись с печатью. На него смотрел ощерившийся коронованный грифон Священной Империи. Тьег Обрадан – не просто дворянин, а член императорской семьи. Невероятная удача. Таким знакомством можно было бы воспользоваться в будущем, когда придет черед новой попытки покушения на Шейадана. Рука руку моет.

Вспомнив изрубленных акул, Асавин нахмурился. Покой в Медном и Угольном портах последние годы держался на хрупком мире между людьми и морским народом, соседствующими на одной земле уже больше двадцати лет. Скоро миру настанет конец. Две убитые акулы – это не так уж и страшно. Полосатые сами горазды пускать друг другу кровь. Страшнее морская горячка, ведь всем известно, что она возникает у тех, кто ест мясо рыболицых, стремясь заполучить их небывалую силу. А такого акулы точно не спустят.

2. Позорное бегство (Ондатра)

Ондатра не любил Угольный порт и этот пляж, покрытый мусором и мелкой галькой. От мутной воды шел запах нечистот и тухлятины, его чувствительный нос улавливал в этой какофонии оттенки гниющей человеческой плоти. Плавать в такой грязи – все равно что в луже, поэтому Ондатра прохаживался по берегу, превозмогая жару. Да, в Ильфесе Небесный Мореход чересчур сильно гневался на всех, кто живет внизу. Но Ондатра слышал, что южнее есть еще более жаркие края, целые океаны песка без капли влаги, и ему было сложно представить подобный мир.

В Нерсо, откуда Ондатра прибыл месяц назад, гораздо прохладней. Возможно, дело в обилии тенистых деревьев прямо у кромки воды. Здесь же к берегу лепились человеческие норы, а прохладные рощи таились далеко в глубине человечьего рифа. Ему не разрешалось покидать район Акул, но иногда он пренебрегал этим запретом и уходил далеко за пределы рифа, к прохладному озеру Веридиан. Этой водой так приятно дышать, что молодой охотник хмелел от одной мысли об этом месте и возвращался снова и снова, несмотря на риск быть обнаруженным. Его единственная отдушина, сокровенная тайна, которую он доверял только красному зверю.

Путь из Нерсо до Ильфесы представлялся ему легким морским приключением, однако, когда Ондатра ступил на землю, то понял, что здесь не будет ни тенистых заводей, ни дневной охоты, ни священных обрядов. Жизнь резко переменилась, из ежедневных ритуалов осталось лишь подношение крови, чистая вода превратилась в пахнущую разложением муть, от которой жабры стали болезненно бледными, а сердце сжалось, как высушенная на камнях медуза. Поморщившись от этой мысли, Ондатра почесал бледно-розовые жаберные щели в ключичных впадинах.

Пришлось лишиться и своего имени. Люди неспособны говорить на певучем языке племени, поэтому изо дня в день молодому охотнику приходилось учить их грубое наречие. Когда он освоил азы, ему приказали выбрать имя на языке людей. Теперь он – Ондатра, названный в честь юркой водяной крысы, живущей на берегах озера Веридиан. Непритязательное имя, под стать его скромному росту, однако в нем скрывался двойной смысл. Зверьки процветали несмотря на кажущуюся слабость, и Ондатра питал надежду на собственное процветание.

Первые дни в Ильфесе, чтобы не сойти с ума от обилия чуждых образов, он судорожно искал вокруг нечто знакомое, и, найдя, обрел уверенность. Вот и сейчас Ондатра отождествлял людей с морскими гадами, занятыми повседневными заботами. Коричневые от загара нищие в одних ветхих набедренных повязках и головных платках копались в прибрежном песке в поисках ценного мусора. Это – мелкие креветки, рачки, стоит оскалиться на них, и они тотчас разбегутся, роняя немногочисленное добро. А вот тот, кто прожигал его спину взглядом, притаившись под навесом для лодок – рыба другого сорта. Этот вцепится в спину, стащит с мертвого тела портупею из блестящей акульей кожи, чтобы продать на человечьем рынке.

Ходило много слухов о пропавших без вести кораблях и охотниках, что навсегда потерялись в лабиринтах человечьего рифа. Племя принимало потери. Борьба – неотъемлемая часть жизни, а смерть – неизбежная жертва богам и главному из них, Вечному Шторму, Дающему и Отнимающему. Погибнуть во время охоты или костяной ловли, пролить последнюю кровь в горячке боя – это ли не желанная участь любого воина? Только чаще всего люди дарили скверную смерть, уродовали тела или употребляли в пищу, что недозволено сухопутным тварям. Вылазки за Красной Платой на несколько лет поубавили пыл людей, но все равно время от времени кто-нибудь пропадал.

От этих мыслей Ондатра поежился. Страх – удел слабых, но он уже давно смирился, что далек от идеала племени. Ростом молодой охотник уступал своим братьям и сестрам. Они должны были сожрать его еще до формирования первичных легких, однако Ондатра выжил. Почему боги дали ему вырасти? Все равно из-за своего дефекта он никогда не станет равным прочим воинам племени и не найдет пару для продолжения рода. Даже старейшины не могли ответить на мучивший его вопрос.

Иногда Ондатра с тоской вспоминал Нерсо. Там, на далеком северном оконечье острова, он родился, отрастил свои первичные легкие, научился рыбной охоте и искусству сражения. Там прошел его обряд посвящения в молодые охотники и ритуальная ловля исполинской акулы. Приятный солоноватый привкус воспоминаний заполнил рот. Детство прошло, теперь он – мужчина, а мужчина должен уметь все, в том числе – вести дела с двуногими рыбами.

– Плывут, – сплюнул человек из-под навеса, кутаясь в длинную серую хламиду, скрывающую торс и руки.

Лицо со шрамами. Щербатый, словно скалистое побережье, пахнущий чем-то прокисшим и солью застарелого пота. Платок плотно обматывал голову, подбородок и шею. Этот, если что, оскалится в ответ и кинется прямо в лицо, словно бешеная корабельная крыса. Ондатра глянул на него исподлобья. Ему не нравилось общаться с этим человеком, но этот щербатый – часть другой семьи, что делит с племенем один охотничий ареал. Спустя месяц мучительного привыкания к новому климату, зубрежки чужеродного языка и обычаев, стая доверила ему задание – встретить корабль с «грузом» после шумного человеческого праздника. Его первое самостоятельное дело! Молодой охотник чувствовал тяжесть лежащей на нем ответственности. Если он справится с заданием, возможно, ему доверят дело, достойное мужчины.

На горизонте показалась ветхая баржа. Зрачки Ондатры сузились до двух тонких полосок. Он приметил, что корабль пережил столкновение со стихией. Его человеческий компаньон свистнул, и на воду опустили лодки, устремившиеся к барже. Старейшины говорили, что этот груз очень важен для племени и его совместных дел с людьми. Ондатра ловил слова, словно рыбу, не задумываясь о причинах и следствиях. Его дело принять груз и проследить за его сохранностью, остальное – не его забота.

Баржа встала на якорь, лодки ловко шли против волны к ее обшарпанным бортам. Человеческий компаньон рыкнул за спину:

– Готовь фургоны, – и снова приложил ладонь козырьком ко лбу.

Груз начали спускать в лодки. Ондатра скривился – очевидно, что люди поскупились на свои лоханки. Почти черпают воду.

– Лодка! Больще! – прошипел он щербатому, махнув рукой в сторону баржи.

Людской язык давался ему нелегко. Звуки сквозь острые зубы получались глухими и шепелявыми, словно шуршание песка в прибой.

– Сколько оговорено, столько и дали, – огрызнулся тот. – С меня какой спрос?

Ондатра заглушил нарастающее в груди клокотание. Красный зверь уговаривал вскрыть этой тухлой рыбине горло и пустить горячую кровь во славу Вечного Шторма, но усмирение бездумной кровожадности – это шаг к становлению. Не зверь управляет тобой – ты им.

Лодки причаливали к берегу, люди выгружались на мокрый песок, грязные, оборванные и тощие, словно сушеная мелочь, и воздух наполнился запахом человеческих тел и страха. Да, он низок для своего племени, но рослый для человека, а эти узелки мышц на голом торсе, перехваченном портупеей вокруг плеч, пояса и шеи, способны вызвать дрожь у двуногих рачков, как и пасть, полная острых зубов.

Гребцы подталкивали людей к фургонам у берега. Издали раздались крики и плеск. Одна из последних лодок накренилась, черпнула воды и медленно начала погружаться на дно Угольного порта. Гребцы попытались выровнять ее, но слишком поздно – груз, обезумев от страха, окончательно потопил суденышко, люди посыпались в воду. Это очень плохо. Его первое задание должно пройти гладко и без потерь. Сердце еще не успело стукнуть, как Ондатра стрелой метнулся к лодкам.

Как только голова ушла под воду, легкие инстинктивно вытолкнули воздух, раскрылись жаберные щели под ребрами и в ключичных впадинах. В нос ударил густая вонь. Зрачки расширились, привыкая к полумраку, полупрозрачные перепонки на руках и ногах оттолкнулись от плотной толщи. «Быстрее!» –  мысленно шепнул он красному зверю и почувствовал, как вены обожгло горячей волной. Тело устремилось вперед с ловкостью и быстротой тунца.

Люди судорожно барахтались, вспенивая воду, поверхность пестрела головами державшихся на плаву. Гребцы безуспешно пытались поднять потонувшую лодку, кто-то истошно кричал, захлебываясь водой. Лодка уже стукнулась о дно, подняв облако песка. Схватившись за борт, Ондатра потянул лоханку к поверхности. «Сильнее!» – приказал он красному зверю, и огненная волна прокатилась по мышцам спины, рук и ног. Днище лодки с плеском вынырнуло на поверхность.

– Перевернуть! – прорычал он растерявшимся гребцам и снова ушел под воду.

Те быстро вернули лодку в изначальное положение, а Ондатра выдернул на поверхность нескольких барахтающихся, чтобы они могли ухватиться за борта.

Вытянув на воздух последнего несчастного, Ондатра почуял запах человека откуда-то со дна. Пропустил! Он устремился в мутную глубину, уже почти не замечая вони от воды. Вскоре Ондатра увидел укутанную в ткань фигуру, безвольно колыхающуюся у дна. Поперек тела перекинут ремень здоровенной торбы, которая и потопила человека. Ондатра схватил утопца за руку и потянул к поверхности. Немудрено, что пошел ко дну, торба словно набита камнями.

Подняв человека над поверхностью, он оглядел его лицо. Самка, на смуглой коже проступила голубоватая бледность, и острый слух Ондатры не улавливал дыхания. Поцелуй богов, но каждый в племени знает, что ритмичная молитва и освященное ею дыхание вместе с толчками в грудь способны уговорить богов отпустить ее. Через несколько минут она исторгла струю воды, закашлялась и жадно вобрала воздух, словно это ее первый в жизни вдох. Глаза открылись, невидяще уставившись прямо на Небесного Морехода, а руки первым делом схватились за опутавшую ее торбу.

– Это! – Ондатра дернул за ремень. – Брось!

Она плотно сжала губы и отрицательно замотала головой. Глупая самка! Что ценного может быть в этой торбе? Стоит только оставить ее, и снова непременно уйдет на дно.

– Хоро-щ-щ-щ-о, – процедил Ондатра и, удостоверившись, что никто не пострадал, увлек самку за собой. Та вцепилась в его портупею до побелевших костяшек.

Он выволок ее на берег и оглядел еще раз. Длинные черные волосы, глаза цвета чернил осминога, уставившиеся куда-то вперед и сквозь Ондатру, на лице следы какой-то краски. От нее пахло, как и от прочих, однако к этому примешивался какой-то непривычный, но приятный аромат. Он наклонился к ней, втянув воздух, и перед его мысленным взором распустились пурпурные анемоны на коралловом рифе Нерсо.

Самка тихо сказала:

– Спасибо, что помог мне. Я думала, что умру.

Он ничего не ответил, продолжая думать о незнакомом запахе, вызвавшем столько эмоций. «Может, мне просто кажется?» –  подумал Ондатра. В племени часто говорили, что тоска по дому может вызвать сильные видения. До этого момента он считал это байками.

– Ты, должно быть, сильный, раз смог вытащить и меня, и леакон. – Ее рука скользнула вдоль его плеча, по более гладкой, чем у человека, коже, и молодой охотник отпрянул от неожиданности. – Извини. Кажется, у тебя и правда сильные руки.

Ондатра ощерился безмолвным оскалом. Прикасаться без спроса – ужасное оскорбление. Она пытается бросить ему вызов? Однако девушка походила на беспечно колыхающийся анемон. Некоторые из них ядовиты, очень ядовиты… Молодой охотник попятился назад, не зная, как поступить.

– Как тебя зовут? – продолжала спрашивать она. – Я Итиар! Меня зовут Итиар!

Он еще сильней попятился и вдруг со всей скорости припустил обратно в семейную нору, унося за собой звуки чужестранного имени. Ондатра впервые сбежал с поля боя.

3. Третий оборот (Кеан)

Глаза Кеана Иллиолы открылись за несколько секунд до побудки. Он сразу затянул первую утреннюю молитву. Его тело, как давно отлаженный механизм, оделось само, а губы ни разу не прервали череду ритуальных слов.

Помимо койки, больше похожей на скамью, письменного стола и умывального таза в крошечной комнате находился тусклый медный диск на стене, заменяющий зеркало, маленькое окошко, напоминающее бойницу, и старый сундук под кроватью. С улицы просачивался предрассветный сумрак и запахи свежего хлеба из трапезной. Умывшись, Кеан отточенными движениями надел красную тканевую маску, скрывающую верхнюю половину лица.

Кеан Иллиола вышел из кельи и спустился по широкой винтовой лестнице, по пути столкнувшись с группой послушников. Они робко отсалютовали ему и зашуршали между собой, когда он продолжил путь. Их зеленые маски соответствовали голосам – юным и самонадеянным. Каждый из них свято уверен, что скоро сменит цвета, и все они напоминали Кеану птичьих слетков5. Больше половины из них вскоре навсегда покинут Ильфесу без права вернуться домой и поведать миру, что они пытались стать протекторами. Они дали клятву, когда на них возлагали зеленую маску, и должны оставаться верными ей до смерти, или более успешные братья ускорят ее приход.

После подкрепления сил и утренней тренировки пришло время облачиться для исполнения наказания. Поверх красно-черного камзола легла до блеска начищенная кираса с выгравированными на груди постулатами Закона Благодати. После Кеан спустился во внутренний двор.

Протекторат представлял собой форт, окруженный крепостной стеной и глубоким рвом. В центре – белокаменный замок с высокой центральной башней, на вершине которого стоял исполинских размеров духовой рог. Внизу располагались конюшни и кузницы, а на заднем дворе – стрельбище и тренировочное поле. Камень давно уже утратил снежную белизну, раскрошился, покрылся островками мха и плюща.

Конюх вывел уже оседланного белого жеребца, крупного и угловатого, словно статуя, вытесанная из стены Протектората. Упрямая и вспыльчивая скотина. Иногда Кеан думал, что кто-то навел на него порчу: ему никогда не везло с конями. Однажды он сказал об этом магистру Симино. Тот посмотрел на него, как на дурака, и сказал: «Если б не твое собачье чутье на еретиков, давно бы уже выращивал рис на одной из колоний. Куда только смотрел Эрмеро, когда нарекал тебя Кеаном? Ты же недалекого ума!». Ум! Зачем протектору ум, если есть вера?

Кеан приторочил к седлу палицу на длинном древке с навершием, похожим на эпифиз6, и «аспида» со стволом, украшенным цитатами из Закона Благодати. Протектор всегда должен быть во всеоружии, когда выезжает из обители в царство греха.

По аллее, высаженной лимонами, Кеан выехал за ворота по мосту над зеленеющим рвом. Конь порысил по брусчатке района Стали, к площади Наказаний. Рабочие всю ночь трудились, сооружая помост для казни, и толпа зевак уже стянулась поглазеть на смерть. Кеан не любил роль палача, но таковыми были обязанности рыцаря-протектора. Мало найти и обезвредить врагов Маски. Следовало смять всяческое сопротивление, показать превосходство истиной веры. Протекторы ловили еретиков и бунтарей, изменников и вредителей, хранили Благодать в городе. Им не было дела до воров, убийц и прочей грязи.

На помост поставили дворянское кресло. Издалека оно показалось Кеану слишком кособоким. Больше похоже на табурет в клоповнике. Все в Протекторате постепенно ветшало, даже орудия смерти, и с этим приходилось мириться.

Толпа опасливо расступилась перед Кеаном, словно волна бормочущей плоти. Он тайно ненавидел эту жадную до зрелищ массу. Они напоминали ему червей в ране, скользких пиявок, алчущих крови и страданий. Эти люди даже не осознавали, от какой опасности каждый день защищал их Протекторат. Им лишь бы есть, пить, размножаться и смотреть на чужую боль. Город, прогнивший насквозь, полный бездумных насекомых. Лишь одна сила удерживает его от гибели – Протекторат.

Эвулла наконец взошла над Ильфесой. Привели заключенного. Дорогое платье на нем уже порядком пообтрепалось. Во рту кляп, в глазах – небывалый ужас. Лорд Мариу Челопе, отпрыск богатых фабрикантов и сам хозяин фабрики по производству «гадюк», был пойман на деятельности против Всеблагого, настигнут пьяным в трактире на полпути к Иосе. Во время допроса он долго сопротивлялся приговору, но сломанные пальцы и каленое железо развязывали и куда более упрямые языки. Высокое положение не позволяло казнить его с жестокостью, хоть он и совершил страшное злодеяние. Согласно найденным уликам, он пытался улучшить механизмы завода по имперскому образцу. Как известно, стремление улучшить совершенство – это плевок в сторону Всеблагого.

Бывшего лорда усадили на кресло, руки продели в отверстия и связали за спиной, а на шею накинули шелковую петлю, прикрепленную к верху спинки. Герольд в маске и цветах Протектората, прочистив горло, принялся зачитывать вереницу прегрешений. Слова текли, словно веридианские водопады. В глазах людей горела неподдельная жажда чужих страданий.

Кеан почти инстинктивно уловил краткую паузу в потоке слов герольда и понял, что пришло его время. Встав за спинкой кресла, он медленно начал крутить поворотный механизм, затягивая петлю на сидящем. Один оборот, и нить впилась в гортань господина Мариу. Тот захрипел, отчаянно взбрыкнув ногами.

Второй оборот. Тело осужденного задергалось, пытаясь вырваться из пут. Отчаянные, безнадежные попытки, когда разум не может признать очевидного – деньги и положение в этот раз не спасут, как не спасают никого, кто попался в руки Протектората.

Третий оборот, и хрип перерос в бульканье. Все равно, что прижать змею рогатиной.

Лорд несколько раз дернулся и обмяк, потеряв сознание. Еще немного, и его предательские глаза больше никогда не откроются, а рот не изрыгнет ереси против Его Благодати. Выждав отведенное обычаем время, Кеан отступил от кресла. Вскоре семья Челопе заберет его и похоронит в Некрополе, как и положено зажиточным господам.

Закончив неприятные дела, Кеан поспешил обратно в Протекторат. После возвращения из Иосы, магистр Симино не давал ему никаких поручений, кроме туманного: «Хорошо отдохни, а вечером поднимись в башню». Кеан волновался. Обычно старик не церемонился с ним, так что предстояла совсем не выволочка. А что? Последние полгода Симино всюду таскал Кеана за собой на совещания и ко двору Всеблагого, как одного из претендентов занять главенствующее в Протекторате место, когда придет срок. Конечно, Кеан был не единственным и уж точно не лучшим из лучших, учитывая, сколько часов, а то и дней кряду он проводил в исповедальной камере, однако между ними была какая-то неуловимая симпатия. «Ты глуп, но честен и талантлив, – говорил Симино. – Кто знает, может, честность скоро станет дороже ума».

Сняв с себя доспехи и одежду, молодой протектор спустился в исповедальню. Едва ли не единственное место во всем форте, где можно спокойно снять маску, припасть к холодному камню и от души покаяться вырезанным из потускневшего гранита изваяниям, изображающим Его Благодать в окружении верных защитников: Кеана Иллиолы, Эйфина Джано, Рашина Гаудо и многих других. У ног Черной Маски заботливо вытесана огромная андингская гончая: символ чести и преданности. Надписи на испадрите едва читались, но протектор и так знал их наизусть. Оставшись в одном исподнем и почувствовав зябкий холод, Кеан склонил голову и от души исповедался во всех сегодняшних грехах. Узкие прорези маски на стене прожигали его насквозь, заставляя вновь и вновь каяться в недопустимых для рыцаря мыслях, а тугая оплетка ласкала руку, когда он раз за разом покрывал спину алыми полосами ударов. Знакомая и такая приятная боль, очищающая сознание похлеще колодезной воды. Он повторил все сто сорок три имени божественного воинства и поблагодарил Кеана Иллиолу за то, что хранил его весь день. Каменное изваяние Жертвенного Рыцаря ничего не ответило ему, но молодой протектор был терпелив. Говорят, что святые являются во плоти истинным слугам Благодати, если их вера действительно крепка. Кеан готов ждать.

Вечером протектор поднялся в кабинет магистра Симино. Помещение, не такое маленькое, как келья Кеана, но куда меньше кабинета советника Маски. Свечи в канделябре, письменный стол, заставленный свитками, и скамья у стены. Нижняя часть лица Симино поросла седой окладистой бородой.

– Подойди, – скомандовал старик, стукнув пером по пергаменту. – Как отдохнул?

– Прекрасно, – ответил Кеан, затворив за собой дверь. – Наконец смог сделать все свои дела без спешки.

Магистр хмыкнул, а затем продолжил:

– У меня к тебе серьезный разговор, Кеан. Пока ты был на охоте, кое-что произошло. Об этом еще никто не знает, кроме меня и вельмож из палаццо Его Благодати. Маска убит в своем дворце, прямо на празднике в честь Восшествия…

Кеан почувствовал, словно его уронили в бездонный колодец, и кружок звездного неба все удалялся и удалялся, растворяясь во мраке. Стало нечем дышать или ему кажется?

– Ты слышишь меня? – Голос Симино вернул протектора к реальности. – Чего разинул рот? Погибло тело, но дух его убить нельзя, неужели забыл? Однако это не должно оставаться безнаказанным. Это величайшее святотатство на моей памяти и по традиции убийство должен расследовать сам магистр, но… – Он крякнул, ударив себя по бедру. – Я слишком стар и хвор. Поэтому я поручаю тебе это священное дело – найти и наказать того, кто причинил боль Его Благости. У тебя самое тонкое чутье на еретиков во всем ордене. И когда ты поймаешь его… кто знает… Может, пойдешь на повышение.

На пару секунд у Кеана пересохло в горле. Неподдельная горечь смешалась с нетерпением молодой крови и надеждой на великое будущее, и он, словно запнувшийся эквилибрист на канате, наконец, обрел равновесие.

– Мне нужны все сведения по поводу убийства, – произнес Кеан окрепшим голосом. – И полная свобода действий.

4. Поединок равных (Ондатра)

После случая в Угольном порту Ондатра несколько дней просидел в норе, без возможности выйти наружу и глотнуть свежего воздуха. Он успешно принял груз и приложил все усилия, чтобы тот не утонул, но дело до конца так и не довел. Наказание старейшины оказалось не таким жестоким, каким могло бы быть. Ондатра получил несколько крепких ударов по жабрам и заточение в качестве расплаты за ошибку. Ему давали только мертвую пищу, отчего очень скоро он готов был кидаться на стены. Оголодавший красный зверь то и дело тревожил разум, взрывался внезапными вспышками ярости и жгучим желанием что-нибудь разрушить. Он требовал крови, не важно чьей.

Послышался скрип, и дверь открылась нараспашку. Никто не зашел внутрь, из светлого портала потянуло запахами стаи и гулом голосов. Молодой охотник понял, что его заточение окончено. Ондатра вылез из норы, пошатываясь, словно больной, и упал на груду подушек, раскиданных на полу общего зала стаи.

– Наконец-то! Мы думали, старейшина сожрал тебя.

Ондатра приоткрыл глаз. Над ним склонились два знакомых силуэта. Старые приятели по несчастью. Их называли ущербными братьями, хотя все трое принадлежали к разным выводкам. Дело было в их общей беде – они слишком отличались от эталона племени, и если проблема Ондатры состояла в росте, то Дельфин и Буревестник не имели никаких физических изъянов.

Они познакомились, когда старейшина впервые приписал Ондатру к сбору и обработке водорослей, нитей жизни. Труд тяжелый и кропотливый, слишком грязный, чтобы его выполняли матерые самцы племени. Им занимались подростки, а еще – те, кому никогда не стать ловцами. Молодые самцы собирали длинные связки водорослей у северного оконечья бухты, затем нарезали их на полосы, высушивали на солнце, следя, чтобы морские птицы не испоганили улов. Грузили на корабли, что увозили их на северо-запад, прямиком в Нерсо.

– У тебя слишком бледные жабры, – сказал Дельфин, присаживаясь рядом. – Сколько дней ты не подносил зверю крови?

– Три, может, четыре… Я сбился со счета, мне не приносили живой пищи с первого дня…

– Мы не видели тебя дней двенадцать, – сказал Буревестник. – Ничего, сейчас поправим.

Что-то булькнуло рядом с головой Ондатры. Он почувствовал щекой прохладу мокрого дерева. Кадушка. Приподнявшись, молодой охотник с головой нырнул в нее, чем вызвал взрыв хохота у своих приятелей:

– Не подавись!

Вынырнув, Ондатра с хрустом раскусил зажатую в зубах трепыхающуюся рыбину. Холодная кровь потекла в горло, нос заполнил солоновато-горький запах. Он застонал от удовольствия, вторя радостному рычанию красного зверя. В ушах громыхнуло – стук сердца стал оглушительным.

– Все не сожри, – проворчал Дельфин, пытаясь выловить из кадушки верткого угря. Ондатра зарычал на него, ощерив острые зубы.

– Ладно-ладно…

Кто угодно в племени ответил бы на вызов, но не Дельфин. Он предпочитал избегать поединков и подчиниться воле сильного. Ондатра не вполне понимал, почему, ведь силой Дельфин мало чем уступал ему или Буревестнику. В племени это считалось трусостью. Дельфин слыл чудаком еще и потому, что питал симпатию к двуногим рыбам.

Ондатра проглотил еще две рыбины и наконец сыто вздохнул, откинувшись на подушки. Зверь все еще голодно ворчал, но уже не так терзал разум и тело.

– Говорят, ты сбежал, словно увидел Извечного. Что случилось? – поинтересовался Буревестник.

– Меня коснулся человек, который очень странно пах.

– Не стоит переживать, – ответил Дельфин. – Человеческие болезни нам не угрожают.

– Нет… Он пах приятно. Я сразу вспомнил Нерсо, ясельные заводи, цветущие кораллы. Первый человек, которых пах подобным образом, вот и растерялся. Стоило убить его за прикосновение, но этот запах…

Приятели переглянулись между собой и снова засмеялись. Ондатра оскалился:

– Ничего смешного!

– Нет, конечно, нет. – Дельфин гибко потянулся на подушках. – Это ведь женщина?

Ондатра беспомощно оскалился в ответ, и Дельфин продолжил:

– Ты еще очень молод. Скоро твой первый гон. Он приходит внезапно, падает на тебя, словно орел-рыболов, вырывает из привычных вод и швыряет на раскаленный песок непреодолимого желания. Скоро красный зверь будет просить не только крови.

– Бедняга, – вздохнул Буревестник. – Первый гон очень силен. Со временем ты научишься это контролировать, но есть какая-то несправедливость в том, что тебе придется пережить его здесь. Среди нас нет самок!

– Люди торгуют собой, как свежей рыбой. – Дельфин загадочно улыбнулся. – Он может пойти и купить кого пожелает.

– Люди… – Буревестник брезгливо поморщился.

– Другие, но ничем не хуже. Мягче, хрупче, но их не надо завоевывать. Им плевать на рост и скольким ты выпустил кишки.

– Так, я не желаю слушать о спаривании с людьми, – отрезал Буревестник. – Это омерзительно.

– Мы очень многое у них позаимствовали, а ты говоришь «омерзительно». Стоит терпимее относиться к тем, с кем делишь одну территорию. – лицо Дельфина немного помрачнело. – Это всего лишь выгода. На юге Нерсо уже давно ладят с людьми, а мы все упрямимся. Разве это хорошо?

– А разве плохо? – спросил Ондатра. – Это мы, а не южане, основали тут колонию и добываем водоросли. Это от нас зависит жизнь всего племени.

Дельфин качнул головой:

– И мы возгордились этим.

Буревестник издал неприличную трель в адрес человеколюбца, и тот беззлобно рассмеялся в ответ:

– Хорошо, больше ни слова о людях и гордыне!

Буревестник щелкнул зубами, показав, что разговор окончен. В отличие от Дельфина, Буревестник не стеснялся применять силу и редко в чем-то сдерживал красного зверя, позволяя тому безраздельно властвовать над телом. Кидаться грудью на штормовую волну, с диким хохотом нестись прямо в пасть подводных владык, не чувствуя ни страха, ни боли. Таких, как он, называли одержимыми. Несмотря на силу и отчаянную храбрость, Буревестника не допускали к мужским занятиям вроде костяной ловли. Племя ценило не только голую мощь, но и острый холодный разум, способный обуздать разрушительную волну. На это Буревестник не способен. В этом не было его вины, как и не было вины Ондатры в том, что он на голову ниже любого члена племени.

Молодой охотник ни за что бы ни сблизился с такими странными соплеменниками, если б остался на Нерсо. Одиночество никогда не причиняло боли Ондатре, когда он мог уйти в море и целый день охотиться на рыбу или тюленей. В Ильфесе же было все равно, что в бочке с тухлой рыбой, и здесь его новые друзья стали настоящим глотком свежей воды, его спасением. Море заповедует сбиваться в стаи, и их маленькая стая показала себя очень эффективной. Дельфин словно читал мысли морских обитателей и без промаха разил из гарпуномета, Ондатра мастерски владел копьем, что сполна компенсировало его рост, а Буревестник мог сразить акулу одним ударом.

Общий зал был почти пуст, если не считать еще одной шумной компании в углу. Эти недавно вернулись с костяной ловли, им положен долгий отдых. Ондатра кинул косой взгляд в их сторону. Неприятные соплеменники, постоянно заявляли права на все, чего касались. Старший меж ними, Скат, матерый самец, покрытый кривыми шрамами схваток, питал неприязнь к ущербной троице. Особенно сильно доставалось вспыльчивому Буревестнику, который с бездумной отвагой кидался в бой даже с превосходящим по силе противником. Взгляд вновь невольно упал на Ската. Говорили, что эти страшные шрамы на спине оставил ему сам Извечный, владыка морей. Даже опытные добытчики морской кости рисковали жизнью. Это занятие считалось уделом сильнейших. Как же Ондатра хотел тоже стать ловцом.

– Чего уставился?! – Громкий крик вывел Ондатру из задумчивости.

Оказывается, все это время он пялился на Ската. Медленно поднявшись во весь свой немалый рост, огромный самец подошел к притихшей троице. Дельфин сразу опустил голову в знак покорности, а Ондатра растерялся, когда увидел на лице Ската ритуальный оскал вызова. Такое случалось не единожды, и каждый раз Ондатре приходилось опускать голову и терпеть тумаки, как и положено стеснительному подростку, но сегодня он чувствовал себя иначе. Возможно, виною тому был голод красного зверя. Его жажда крови вскипала в венах, поднималась к голове и шептала: «Дерись!».

За спиной молодого охотника кто-то щелкнул зубами. Буревестник. Ондатра почувствовал, что друг пытается спасти его шкуру, представил его избитым по своей вине, и красный зверь вновь зловеще зарычал.

– Нет, – громко сказал Ондатра и встал во весь рост, глядя на Ската. – Это он мне.

И в подтверждении собственных слов он щелкнул оскаленной пастью, не сводя злых глаз со своего противника.

Скат был гораздо выше Ондатры. На скуле кривая отметина, оставленная в одном из поединков. Коротко кивнув, Скат отступил в центр зала. Какая уверенная у него поступь и осанка вождя. Таким и должен быть настоящий мужчина племени. Ондатра ощущал волнение, азарт и восхищение противником.

Оба сняли с себя портупеи, оставшись только в штанах. Произнесли ритуальные фразы, и в глазах Ската Ондатра прочитал потаенное желание причинить ему как можно больше боли. «Он желает изувечить меня, наказать за наглость, – промелькнуло у него в голове. – Пускай себе, зато это поединок равных». От этой мысли кровь Ондатры разволновалась и обожгла мышцы, а в голову ударило азартное веселье.

Скат напал без предупреждения. Кинулся, словно барракуда, метясь в уязвимые жабры между ребрами. У молодого охотника захватило дух от его скорости. Опытный воин. Очень силен. Только природная прыткость спасла Ондатру от болезненного удара. Скат разочарованно зарычал, и от этого сердце молодого охотника запело. Он почувствовал, что танцует с акулой-исполином или с самим Извечным, на кончиках зубов его огромной пасти, что поглощает моря. Красный зверь кольцами вился внутри него и жалил огненными иглами. Противники обменялись еще несколькими выпадами, словно пробуя друг друга на вкус.

«Он собрался схватить тебя за плечи и повалить на пол», – шепнуло в голове, и молодой охотник инстинктивно пригнулся. Не ожидая такого маневра, Скат пролетел над ним и сделал несколько шагов вперед. Драгоценная секунда, словно капля живительной влаги, дала Ондатре призрачную надежду на победу. Распрямившись, он толкнул противника в спину и резко, до влажного треска, завел назад его руку. Откуда-то издалека он услышал рычание боли, но пульсирующий гул в ушах заглушил его. Красный зверь угрем обхватил голову, сжал тугим узлом и застлал глаза туманом. «Кусай в шею! – громко шипел он. – Разорви горло, дай крови». Словно в гипнотическом трансе, Ондатра качнулся вперед, но вовремя остановился, и зубы сомкнулись на надплечии противника, в нескольких пальцах от шеи. Забывшись в кровавом дурмане, Ондатра отпустил руку Ската. Тот извернулся под ним на скользком от крови полу и нанес два точных удара по ключицам. Потом Ондатра получил пинок коленом прямо по грудным жабрам. Красный туман сменился черным, и молодой охотник медленно погрузился на самое дно, где темно, холодно, тихо и веет разложением.

Первое, что он почувствовал, разлепив глаза – тянущую боль от шеи к грудине, остро режущую на вдохе. От запаха лечебных водорослей засвербело в носу. Он почти не сомневался, что Скат сломал ему несколько ребер, но серьезных увечий, кажется, не нанес. Ондатра похолодел, вспоминая детали поединка. Красный зверь почти уговорил его совершить убийство соплеменника. Каким бы Скат ни был уродом, он – кровь племени, и она священна. Издав стон, Ондатра оперся о стену и встал из вороха одеял и подушек. В дверном проеме тут же показалось взволнованное лицо Дельфина:

– Уверен, что можешь идти?

– Могу, – болезненно прохрипел Ондатра. – Мне тяжело дышать, а не ходить.

– Хорошо. Старейшина Тайфун приказал явиться к нему, как будешь в состоянии.

Мало того, что поединок он все-таки продул, так еще и старейшина снова посадит его на бескровной пост. Молодой охотник поплелся в полный народа общий зал. По пути к старейшине пересекся взглядами с Буревестником и обменялся с ним слабыми улыбками. Если бы он снова отступил, то перемотанным водорослями валялся бы этот безумец. Ондатра почувствовал, что взять на себя ответственность было верным решением.

В норе старейшины Тайфуна пол устилали несколько слоев мягких ковров, отчего в воздухе постоянно летала плотная занавесь пыли. Старый воин спасался от нее головным платком, скрывающим пол-лица. Борясь с желанием чихнуть, молодой охотник опустил глаза перед закутанным в покрывало мужчиной. Старейшина сильнее всех. Весь изрытый шрамами, словно китовая шкура, с тяжелой косой, больше похожей на корабельный канат. Он вперил в молодого воина узкие щели зрачков и недовольно проворчал:

– Явился, наконец.

Ондатра не смел поднять голову.

– Я слышал, что произошло. Ты дерзко смотрел на Ската и получил по заслугам! Иногда я не понимаю тебя. Ты короток ростом, но не умом же!

Его голос взревел, и молодой охотник невольно вздрогнул, все так же не поднимая глаз.

– Да, это моя вина́, – глухо ответил Ондатра.

Старейшина звонко щелкнул языком:

– Радует, что ты способен брать на себя ответственность. – Он выдержал паузу. – Радует и то, что ты проявил себя. Подними глаза.

Ондатра вскинул голову, а старейшина продолжил:

– Скат сколько угодно может рассказывать, как с легкостью одолел тебя. У него сломана рука, а еще он серьезно покусан. Теперь он надолго вышел из строя, пока не срастутся кости, да и клок мяса ты у него выдрал приличный. Вероятно, я недооценил тебя. Ты мал ростом, но сила в тебе немаленькая.

Глаза Ондатры радостно блеснули! Как долго он ждал подобных слов.

– Я хочу поручить тебе работу. Для воина она слишком грязная, слабаку ее не доверишь, а двуногие рыбы не справляются. Будешь присматривать за порядком в одном месте, и если осилишь, то, может быть, я доверю тебе работу, достойную мужчины, а не мальчишки.

Лицо Ондатры просияло:

– Старейшина, я не подведу вас!

– Не обольщайся, – отрезал Тайфун. – Если услышу хоть одну жалобу, до конца твоих дней заставлю собирать водоросли.

5. Соколиная Башня (Кеан)

Внутренний двор палаццо Всеблагого высажен пальмами, гранатовыми деревьями и синими полевыми цветами, люпинами. Последнее немного удивило Кеана. Чудно́ видеть любовно выращенный сорняк, в то время как в деревнях полуострова его безжалостно выкорчевывали. Только вот Маске, похоже, эти синие «кипарисы» на толстом зеленом стебле очень нравились. Протектор поправил себя: «Нравятся». Погибло только тело, а божественная сущность ждет следующего воплощения, томясь в клетке бесплотности. Кощунственные мысли все чаще закрадывались в голову Кеана, лишая обычного равновесия. Это расследование нравилось ему все меньше и меньше.

Усмехнувшись, он вспомнил, с каким энтузиазмом принялся за дело почти две недели назад. Его глаза горели, как у бегущего по следу пса, тело не знало усталости, а душа пылала желанием найти виновного. Первым делом Кеан заявился в этот злосчастный палаццо. Он бывал здесь и раньше в качестве одного из учеников Симино и претендентов на титул магистра. Главный зал подавлял своими размерами. Покрытый золотыми бликами множества лампад, он напоминал ясное звездное небо. Массивные колонны, подпирающие купол, переходили в мощные опоры, с которых свисали чадящие курильницы. Воздух был плотен от запаха дорогих благовоний. Стояла страшная духота, несмотря на свежий ветер с побережья, гуляющий по залу. Кеан лежал на полу, изнывая в раскаленной кирасе, словно вареный лобстер. Краем глаза он видел многоступенчатый трон и фигуру Его Благодати, застывшую, словно эбеновое изваяние. Его вид показался Кеану кощунственно обыкновенным. Просто хрупкий человек, с ног до головы замотанный в черный балахон. «Как же ему, наверное, жарко», – мелькнуло в голове молодого протектора. После этого он несколько дней изгонял из себя эти крамольные мысли в холодной исповедальне, читая Закон Благодати и каясь в слабости собственной веры.

В этот раз все неуловимым образом изменилось. Те же палаццо и зал, та же густая сладкая духота, только трон осиротел, и Кеан больше не стелился по полу, словно ручная собачонка. Он въехал в главные ворота с горделивою осанкой рыцаря, бросил поводья слугам и прогремел:

– Протектор Кеан Иллиола, прибыл по делам расследования.

Суета придворных, их заискивающие взгляды и льстивые любезности с непривычки ласкали слух, но очень скоро первый дурман развеялся, и рыцарь осознал, что это дело ему так просто не раскрыть. Все-таки он по большей части выслеживал, преследовал и карал, а там, где приходилось применять ум, пасовал.

Для начала Кеан опросил всех свидетелей события, от первого вельможи до последнего чашника. Это заняло несколько дней. Перепуганные гости, запертые в благочестивой роскоши эдиктом7 Протектората, охотно шли на контакт и говорили все подряд, в этом потоке сложно было вычленить важные детали. Одним из самых поразительных людей, которых ему пришлось допросить, был сам Линшех Обрадан, посол Священной Империи, или как там себя называют эти странные рубийцы. Осанистый старик проявил недюжинную выдержку, несмотря на постоянную необходимость пить какие-то снадобья, отвечал по существу и сохранял спокойствие, словно глыба мрамора, чего нельзя было сказать о магистре Симино. Каждый вечер он вызывал Кеана в свой кабинет и допрашивал о ходе расследования, проявляя признаки нетерпения.

– Рубийцы – наши союзники, – ворчал магистр. – Полудохлые, но все еще опасные. На наше счастье, посол сдерживает своих людей, но дряхлое сердце может не выдержать жары и – Бум! – Старик театрально всплеснул руками. – Наши улицы наводнят озверелые имперцы, корабли в Жемчужной бухте откроют огонь по дворцу, и ушлые вельможи во главе с его ручным адмиралом устроят нам Гаялту…

Ситуацию усложнял тот факт, что сын посла отсутствовал в замке на момент убийства. Глупое нарушение этикета или предосторожность человека, знавшего о готовящемся покушении? Да, между Ильфесой и Империей держался мир, но Рубия могла и выиграть от этого несчастия. Может быть, кто-то захотел избавиться от старого посла? Может даже его пропавший сын? Младший Обрадан испарился, словно призрак, и это плохо. Да еще и время играло против Кеана.

Опросив гостей, протектор перешел к прислуге. Он узнал, что в эту ночь на кухне палаццо готовили пришлые кулинары, в том числе и Эстев Соле со своими лучшими работниками. Знаменитый пекарь и один из его помощников в ту же ночь тоже загадочным образом исчезли, что казалось почти невероятным. Палаццо подобен неприступной крепости. Все входы и выходы прекрасно охранялись. Остальные работники пекарни, грязные, усталые и перепуганные, так и не смогли сказать ничего дельного, даже когда Кеан воспользовался пыточными инструментами. Молодой пекарь был невзрачным толстяком, помешанным на Законе Благодати, а Брэдли – конченым кретином. Повара, как правило, не травят господ, которых идеологически поддерживают, но почему тогда Соле сбежал и, главное, как? Заговор вельмож? Кто-то изнутри организовал покушение и помог виновнику исчезнуть? Караул недосчитался и двух стражников дворца. Слишком много сомнительных совпадений.

После допроса всех политически важных фигур и их помощников, Иллиола уверился, что палаццо – не место для таких простаков, как он. Меньше всего ему понравился благодатный советник Черной Маски, Игнацио Антера. У этого господина такие ледяные глаза, что даже Кеан ловил себя на крамольных мыслях. Мог ли Антера получить выгоду от убийства бога?

– Поскорей, молодой человек, – чеканил Его Милость. – Вы отвлекаете меня от очередного заседания.

Да, советник оказался неприятен, но судя по усталым складкам вокруг глаз и бледным впалым щекам, он, как и Кеан, не спал несколько дней подряд. Антера не готовился к произошедшему, и за ледяными словами скрывалась вселенская усталость. Выборы нового сосуда – дело трудоемкое. Спланируй он смерть старого, у него почти наверняка сразу нашлась бы замена. Однако в Протекторате шептались, что заседания советника в последнее время проходят каждый день. Что за жаркие там, наверное, споры!

Вздохнув, Кеан осушил бокал с охлажденным отваром лимонной травы. Протектор в очередной раз вдоль и поперек обшарил дворец. Все сады, стены и кладовые, несколько раз проверил посуду на следы отравы и наконец решился спуститься к телу. Хоть его и хранили в прохладном погребе, и курильницы нещадно жгли благовония, миазмы разложения витали в воздухе. Кеану было больно смотреть на труп неприметного пузатого мужчины, посиневшего от удушья. Редкие сальные волосы, поросячьи глазки и даже член, и тот не больше свиного пятака. Жалкое зрелище, и это сосуд бога? Протектору хотелось бы ударить себя за такие мысли, но он ничего не мог с ними поделать. Они витали вокруг, как и трупное зловоние.

Кеан заставил нескольких лекарей палаццо вместе с имперскими алхимиками, сопровождавшими Линшеха, разбираться, что за яд послужил причиной смерти. Их вердикт оказался неожиданным.

– Ночной Принц, – констатировал алхимик. – Очень опасный, но сложный в изготовлении яд, редко встречается в южных краях.

Откладывать похороны и дальше было бы проявлением неуважения к сосуду, и Кеан нехотя дал отмашку готовить тело к погребению. Все равно больше ничего покойник, увы, не мог ему поведать. Кеан ни на шаг не приблизился к поимке виновного. Что-то явно ускользало от его внимания, и утомленный разум отказывался складывать отдельные фрагменты в четкую картину. Он чувствовал себя переполненной чашей. Ему срочно нужно было опустошиться.

Ближе к вечеру ноги сами вернули его в Протекторат. С кухни уже доносились запахи ужина и крики главного повара. Рыцарь направился в купальни. В это время здесь было почти безлюдно, и несколько лампадок бросали отблески на потертые мозаичные картины по стенам. Девушки набирали воду в фонтане, мыли апельсины или сидели у воды, румяные, обнаженные, хорошенькие. Кеан на ходу расслабил шнурки кирасы, скинул одежду, оставив лишь красную маску на смуглом лице.

Он любовался спиной обнаженной девушки. Она стояла по пояс в воде, с маленьким кувшинчиком в руках, из которого текло ароматное масло прямо в покрытую мозаикой ванну. Кожа смуглая, словно полированное дерево, точеные формы, небрежно собранные на затылке волосы, изящная длинная шея. Услышав его, она обернулась. Темные, выразительные и немного несимметричные брови, под которыми вырисовывались карие глаза, маленькие пухлые губы. Тихо звякнул железный ошейник.

Кеан не мог оторвать глаз от ее красоты. Она недавно стала Сестрой Отдохновения. Кеан не знал ее настоящего имени. Для него и для всех остальных она стала сестрой Настурцией, собственностью Протектората.

Девушка поставила кувшин на пол и медленно вышла из воды, словно желая, чтобы он полюбовался влажным блеском ее кожи. Маленькие ладони скользнули по его груди, остановившись на небольшом крестовидном шраме под правым соском – единственном напоминании о тяжелом ранении. Губы приоткрылись, и горячая ладонь потянула Кеана в купальню, прямо в надушенную воду. Он погрузился в аромат розового масла и позволил рукам блуждать по утомленным мышцам. Влажное тело прижалось к нему сзади, мягкие холмики скользнули вдоль лопаток, горячие губы обжигали плечи. Ее густые волосы волной рассыпались по груди рыцаря, набухая от влаги. Изящные пальцы посчитали ребра мускулистого торса, такого же смуглого, как и кожа девушки, плавно опустились на плоский сухой живот и ниже, к затвердевшему от желания члену. Как же это было приятно и как же ему этого не хватало. Несколько секунд, и Настурция уже властвовала над его окаменевшей плотью, гладя, целуя и прикасаясь пухлыми губами, пока парень не примял ее прямо к прохладной плитке. Девушка податливо устремилась к нему. Большие карие глаза под густыми ресницами, приоткрытый чувственный рот, в который он впился, гибкие ноги, что переплелись за его спиной, и влажный жар ее лона, в которое он жадно погрузился – все это заставляло его судорожно двигаться все быстрей и быстрей, спеша выплеснуть из себя утомительные дни вместе с семенем. Она таяла под ним смуглой льдинкой, извиваясь и потворствуя его желаниям. Ладонь погладила Кеана по лицу, пальцы прошелестели по ткани маски…

– Хм… Я не мешаю?

Кеан вздрогнул, отстранился от девушки. Та ужиком вывернулась из-под него, подхватила кувшинчик с маслом и убежала в один из темных порталов.

Кассий! Кеан прожег его недовольным взглядом. Крепкий мужчина нежился в соседней ванной. Как только Кеан не заметил такого здоровяка? Все внимание отвлекла на себя Настурция. Кеан шагнул в купель приятеля, скорчив недовольную физиономию. Кассий же, наоборот, подрагивал от беззвучного смеха.

– Что смешного? – прорычал молодой протектор. – Нельзя было сразу сказать?

– Как можно! – насмешливо ответил Кассий. – Пропустить такую… ик…сцену страсти!

Кеан поморщился:

– Кас, ты опять пьянствуешь? Что на это скажет отец Симино?

Собеседник бултыхнул жидкостью в кувшине:

– Ты ошибаешься, приятель. Я трезв как праведник, а это… это масло. Виноградной косточки. – И он раскрепощенно заржал.

Кеан снисходительно улыбнулся. Отчитывать этого черного медведя – только попусту тратить время. Почему ему дали эту странную и даже унизительную кличку? Это ж надо, чтобы протектора назвали не в честь святого, а в честь любимого пса Благого. Сам Кассий на это не обижался и только с усмешкой повторял, что он и есть пес, только двуногий, и поэтому обязан оправдывать звание животного.

– Поосторожней с вином, так и утонуть в ванной можно, – фыркнул Кеан. – Что за нелепая была бы смерть!

– Такая же нелепая, как и быть застигнутым врасплох голой девкой, – совершенно серьезным тоном ответил Кассий.

Кеан внимательно посмотрел на приятеля. К чему он клонит?

– Я давно отметил, как ты увлекся этой новой бабой… как ее там… сверх положенного…

Кеан скрыл раздражение за напускным равнодушием:

– Не понимаю, о чем ты? Разве они не нужны нам, чтобы утолять естественные потребности?

– Думаешь, это незаметно? Как плывет твой разум, стоит тебе взглянуть на нее? Каким ты становишься вдруг шелковым и… глуповатым?

– Глуповатым? – возмутился Кеан.

– Ага! – Кассий сделал глоток из кувшина. – Будь осторожен, не подпускай ее так близко к себе. Так недалеко и до Позорного Судилища.

Кеан снова вспыхнул, но крыть было нечем. Он действительно так увлекся ею, что позабыл об осторожности. Да как можно думать о чем-то, когда под тобой такая женщина?

– Закон Благодати не просит от нас целибата, но требует хранить в своем сердце только священные постулаты, а женщины нужны только для продолжения рода, больше они ни на что не годны. – Кассий сделал еще один затяжной глоток и откинул волосы со лба. – Это всего лишь две сиськи, щель и гладкое лицо. К тому же, насквозь грешное. Ты забыл, кто такие эти Сестры Отдохновения? Это жены и дочери клятых еретиков, вот кто. Протекторат милостиво берет этих преступниц под свое крыло, чтобы они исправно выполняли долг женщины перед мужчиной. Не стоит наделять ее душевными качествами, выкинь симпатии из головы.

Кеану хотелось прямо сейчас набить ему морду, но, во-первых, он не сможет побить здоровяка, а во-вторых, его слова горчили правдой. Он действительно увлекся Настурцией, и это могло плохо для него кончиться. Страницы назидательных романов пестрят историями о том, куда рыцарей заводит любовь к женщине. Кеан не хотел попасть в Книгу Позора. Дисциплинарный Комитет и так довольно часто проводил слушания по поводу его поведения. Старые проповедники полоскали его, словно рис в кадушке, это нередко заканчивалось искупительными плетями и постом. Одно дело получить пяток ударов от старых учителей, а другое – пронести бремя позора по всему форту, перед лицами мирян. Самое страшное – унизительное шествие по улицам города, в одной лишь рубахе и ржавых цепях, олицетворяющих смирение. Эта дорога заканчивалась пристанью, безымянным кораблем и ссылкой во имя Благодати. От одной только мысли об этом молодой протектор вздрогнул, как от озноба.

– Хорошо, я подумаю над твоими словами, – выдавил Кеан.

– Это хорошо! – Кассий размашисто похлопал друга по плечу. – А сейчас расскажи, куда ты запропастился. Что у тебя за дела?

В любой другой ситуации Кеан с удовольствием поделился бы с товарищем деталями, но отец Симино дал понять, что информация все еще секретна, даже для других членов ордена.

– Расследую одно убийство, – нехотя ответил он. – Но, честно говоря, я зашел в тупик…

Он вкратце рассказал о своих успехах, опустив все имена и прочие детали, которые могли бы открыть Кассию секретную информацию. Тот очень внимательно слушал, вставляя между репликами парня редкое «хм» и «угу». Повисло непродолжительное, молчание, прерываемое только тихим плеском воды.

– Почему ты не пошел в Некрополь? – спросил Кассий.

– Что?

– В Соколиную Башню. Вряд ли это их рук дело, но лучшего мастера по заказным убийствам не найти. Я сам ходил к ним однажды, и они помогли мне.

Кеан внимательно посмотрел в пьяные глаза друга, проверяя, серьезно он или хохмит.

– Только тебе нужно успеть до ночи, – прибавил Кассий уже порядком заплетающимся языком. – Кто знает, может, они сами найдут ублюдка, крадущего их хлеб, и порвут на кровавые лоскутки.

Через несколько часов Кеан ехал по мосту, пересекающему реку Близняшку, в направлении Некрополя. По левую руку виднелся краешек Медного порта, долетали запахи с Заморского рынка. За рекой он углубился в стройные ряды домов. Через некоторое время над черепичными крышами показалась серая башня, похожая на грозящий небу палец. Кеан сразу напрягся. Он суеверно не любил Некрополь, этот город мавзолеев и склепов, управляемый двумя мрачными гильдиями. Краешек Эвуллы дотлевал на горизонте, когда Кеан наконец достиг обнесенного стеной района. Кирпич облупился и побелел от времени. Стража на воротах не стала останавливать его, только с холодной вежливостью отсалютовала копьями. В них не было обычного раболепия серых плащей. Кеан въехал в ворота.

Вблизи башня казалась еще более зловещей. Серый камень словно пил закатное солнце. Крюки для фонарей хищно щерились черной сталью, вызывая неприятные ассоциации с пыточными инструментами. Над порталом входа замерла пикирующая птицедева, растопырив когтистые лапы. Кехет, Богиня Убийств. Поговаривали, что в башне сокрыт ее храм, и сами вакшами не стеснялись предаваться ереси. Массивные двери никто не охранял. Кеан спешился, взбежал по ступеням, схватился за дверные ручки и почувствовал движение за спиной. Рука тут же метнулась к булаве, а взгляд – за спину, на две вытянутые серые фигуры, с ног до головы замотанные в какое-то тряпье. Даже лица скрывались за плотной тканью, в прорезях для глаз горели по две желтые искорки. У Кеана волосы встали дыбом, когда его взгляд пересекся со взглядами вакшами.

На страницах Закона Благодати встречалось множество бестий. Четырехкрылые морские драконы – тираны пучин. Сотканные из голубого льда индевики – верные слуги Ноды. Враноголовые гайи, что похищают души отступников, подкрадываясь через сны. Колдуны-эквийцы и оранганцы, запятнанные кровной связью с лесными демонами-нолхианами. Вакшами затесались с ними в один ряд. Проклятые нелюди, что б им вмерзнуть.

– Протектор Кеан Иллиола, – выдавил Кеан сквозь пересохшие губы. – К главе Гильдии Убийц.

Фигуры бесшумно отступили. Двери с тихим шорохом отворились, и протектор оказался в просторном темном зале, подсвеченным несколькими скупыми огоньками в альковах.

– Осторожней, господин, не споткнитесь, – прошелестело совсем рядом. – Могу ли я взять ваше оружие?

Рядом с Кеаном замер навытяжку серокожий парень, глаза и волосы которого отливали золотом. Непроницаемое лицо, а рука застыла в жесте просьбы. Кеан слегка забеспокоился, но спустя мгновение со вздохом водрузил палицу в руки мальчишки. Тот легко, словно щепку, подхватил железное древко и приглашающе махнул:

– Ступайте за мной, господин протектор. У гильдмастера как раз освободилась минута, чтобы поговорить с вами.

Он провел протектора вверх по винтовой лестнице. Вежливый, но небрежный тон мальчишки выдавал плохо скрываемое превосходство, и Кеан проглотил вопросы о том, как гильдмастер узнал о его приходе. Протектор слышал множество невероятных историй о вакшами, их скорости, силе и живучести, превосходящей любые человеческие возможности. Говорили, что те владели какой-то магией. Враки, скорей всего. Всеблагой давно искоренил магию.

С этими мыслями Кеан добрел до очередных дверей, и провожающий, изящно поклонившись, исчез. Кеан зашел в просторный кабинет, какой же темный, как и вся башня. За столом в центре комнаты сидел мужчина-вакшами. На щеках аккуратная золотая щетина, длинные волосы, два огонька в глазах и, что удивительно, все его лицо было испещрено золотыми узорами, словно вышивка на пепельной парче. Гильдмастер улыбнулся, обнажив острые клыки:

– Добрый вечер. Прошу прощения, что встречаю вас сидя, но, если я встану, что-нибудь обязательно упадет. – Он небрежно указал на башенки из свитков. – Присядете?

Кеан мог поклясться, что этого кресла по правую руку от него не было всего мгновение назад.

– Благодарю, – буркнул протектор, – но в официальных приемных я привык стоять.

– Хорошо. – Вакшами продолжал клыкасто улыбаться. – Чем могу помочь? Дело, должно быть, важное. Нечасто к нам хаживают протекторы.

– Важное. Кеан Иллиола, к вашим услугам. Я расследую убийство высокопоставленного вельможи. Хотелось бы задать несколько вопросов.

– Хм, вы ведь понимаете, что давление Протектората не заставит нас раскрыть секретную информацию о наших заказчиках? Я смогу ответить лишь в рамках дозволенного нашими обычаями.

– Я понял. В свою очередь, обязан предупредить, что мои братья в курсе, где я сейчас нахожусь…

Гильдмастер улыбнулся еще шире:

– Опасаетесь за свою жизнь? Это совершенно напрасно. Мы заключили договор с Маской и его чернорясниками, и нас устраивает такой порядок вещей.

Пренебрежение, с которым прозвучала ремарка относительно духовенства Благого, покоробила протектора. Зачем только далекие основатели протектората заключили договор с этими чудовищами? Кеан предпочел бы сжечь их, всех до единого.

– Раз уж мне не о чем беспокоиться… – Кеан положил на стол гильдмастера письменный протокол алхимиков. – Что вы можете сказать об этом, господин…

– Беркут, – отозвался вакшами, притянув к себе листок. – Мы, как и вы, не носим данных при рождении имен…

Снова пренебрежение. Кеана нахмурился. Как смеет этот нелюдь, этот еретик, равнять рыцарей Всеблагого с ними, серокожими нетопырями? Господин Беркут, казалось, не обратил на это внимания, взгляд его был прикован к бумаге.

– Хм! – наконец выдал он, подняв глаза. – Очень интересно! Ночной Принц – редкий яд. Могу сказать вам по секрету – на черном рынке такой тоже не купишь. – И он снова хищно улыбнулся.

– Хотите сказать, его привезли?

Беркут постучал пальцем по листу:

– Мы часто используем яды и, уж поверьте, прекрасно знаем, что и где можно достать. Ночной Принц – исключительно непрактичный способ убить кого-то. Он быстро теряет смертоносные свойства при неподобающем хранении, а жуки, из которых его готовят, обитают только на севере Золотого Ока и быстро умирают в жарком климате полуострова. Кем бы ни был ваш убийца, он не ищет легких путей. – Беркут отодвинул листок. – Скорей всего, он имеет обширные познания в алхимии…

– Почему вы так решили?

– Сами подумайте. Сколько времени требуется, чтобы преодолеть путь, скажем, из Айгарда, где обитают жуки, в Ильфесу? Яд теряет свойства за день-два в зависимости от температуры и влажности, так что, скорей всего, его воссоздали уже в Ильфесе, незадолго до покушения.

–Жуки должны быть живыми на момент изготовления?

Гильдмастер молча кивнул, а затем добавил:

– Вижу, у вас появились какие-то соображения на этот счет.

– Да, – ответил Кеан. – Не смею больше отнимать ваше время, господин гильдмастер. Ваша помощь Протекторату неоценима.

– Возвращайтесь, когда снова упретесь в тупик, – любезно ответил Беркут. – В конце концов, Гильдия и Протекторат – старые друзья.

От слова «друзья» рыцаря покоробило. Он выдавил кислую улыбку и поспешил вниз, уже без провожатого. У дверей протектор приметил свою палицу, небрежно прислоненную к косяку. Все словно кричало: «Выметайся». Ощутив внезапный приступ паники, Кеан оседлал жеребца и пустил его галопом из Некрополя, словно его гнала стая гай, и последние лучи солнца огненными стрелами разрезали небеса за его спиной.

***

Когда гулкие шаги окованных сталью сапог затихли, лицо Беркута переменилось. Слетела маска светской любезности.

– Канюк, – позвал он.

Из темноты алькова материализовалась закутанная в плащ фигура.

– Да, мастер.

– Свяжись с агентами в Протекторате. Неважно как, но выудите информацию об этом Кеане и его расследовании.

– Слушаюсь… – Фигура растворилась в воздухе.

– Мышка! – позвал гильдмастер.

Из алькова выступил юноша, что сопровождал протектора.

– Да, господин?

– Ты станешь его тенью, – распорядился Беркут. – Жду доклад о каждом его шаге.

– Да, мастер, – отозвался мальчишка, отступив в густую темноту.

6. Рыжая Салмао (Асавин)

Асавин снимал несколько комнат в разных частях города. В каждой из них он жил не больше трех дней, а после получения хорошего барыша – не больше суток. Боялся, что темные делишки всплывут, что собутыльники очнутся и обратятся к серым плащам, да и мало ли, вдруг кто-то прознает, что он внезапно разжился деньгами, и пожелает отобрать честно заработанное? Однако Асавин не суетился, не скрывал лица и не срывался в кутеж. В общем, не делал ничего, чем мог бы привлечь излишнее внимание к себе.

Прошло почти две недели с той кровавой бани в «Негоднице». После смерти хозяина бордель продолжал работать как ни в чем не бывало. Бизнес взяла в руки маман Гардения, трупы благополучно потонули в море, но рано или поздно пропажа Адира будет обнаружена. Объявятся какие-нибудь его дружки, поставщики хлеба, рыбы, ильфедры или родственники разной степени дальности. Сейчас шлюхи молчат, как могилы безымянных солдат, но кто знает, как они запоют, надави на них стражники. Это беспокоило Асавина, и он время от времени прохаживался мимо «Негодницы» в непопулярные часы. Через несколько дней после инцидента он подловил вышедшую по воду Лаванду, чтобы навести справки. Тогда-то он узнал весьма неприятный факт.

– Мальчик вернулся, – сказала девка, поворачивая скрипучий ворот8. – Тебя спрашивает, так никто не знает, где ты живешь. Он и сейчас тут. Позвать?

– Нет. Слышь, Лаванда, не говори ему, что я приходил.

Между его пальцами показалась одна золотая монета, затем вторая, и он с ловкостью заправского фокусника запустил их между туго стянутых корсажем9 грудей брюнетки. Та кокетливо махнула ресницам:

– Да что ты, я даже не помню, как тя звать.

С тех пор он обходил бордель десятой дорогой, и теперь, выждав достаточно времени, готовился снова поспрашивать о новостях, а после пообедать в одном из любимых заведений Медного порта. В неурочный час в зале было темно и пусто. Он ожидал увидеть за стойкой Гардению или Лаванду, но там стояла совершенно незнакомая девушка.

Из-под темно-зеленого капюшона, скрывающего голову и плечи, виднелись локоны такого рыжего цвета, словно сама Эвулла поцеловала их. Острое личико и носик, молочная кожа, усыпанная веснушками, словно золотыми монетками, зеленые глаза, которые тут же прожгли его подозрительным взглядом. «Какая красавица», – подумал Асавин.

– Че надо? – грубо рыкнула незнакомка хрипловатым голосом.

– Ничего невозможного. Всего лишь узнать имя прекрасной леди.

Рыжая смерила его презрительным взглядом:

– Зачем? Ты что, принял меня за шлюху?

«Какая своехарактерная», – подумал Асавин, а вслух добавил, все еще обворожительно улыбаясь:

– Я принял вас за прекрасную леди.

Она оперлась о стойку так, что взгляду блондина открылся туго зашнурованный лиф ее платья. Совсем не местная мода.

– Уна Салмао, – ответила она и, словно прочитав что-то в его глазах, продолжила: – Вижу, тебе это что-то говорит. Знался с моим отцом?

– А ты проницательна. Не слышал, что у него есть дочь…

– Мы были не шибко близки. Теперь, когда знаешь мое имя, почему бы тебе не снять шлюху или заказать пожрать? Иначе выметайся отсюда. Тут тебе не исповедальня, чтобы чесать языком.

«Вот грубиянка!» – восхитился Асавин.

– А ты не слишком любезна, – с усмешкой ответил он. – Тебя что, звери воспитывали?

Уна гневно посмотрела поверх амбарной книги:

– Ага, дикие собаки. – Ее руки легли под стойку. – Выметайся. Третий раз предупреждать не буду.

Асавин не сомневался, что под стойкой у нее припрятано оружие, которым она, вероятно, хорошо владела, но это только раззадорило его.

– Что у тебя там, милая? Арбалет?

– Какой догадливый. – Она подняла руки, и в Асавина уставился железный наконечник взведенного болта10. – Я соврала. Меня воспитывали разбойники, а не собаки, так что я не промахнусь. Не раз приходилось отстреливать таких вот шакалов…

– Шакалов? Милая, но ты ведь совсем ничего обо мне не знаешь.

– Знаю достаточно, – прошипела Уна, махнув арбалетом. – Пришел разодетый, знаешь моего отца… Издали чувствую падаль. Приличные люди не стали бы с ним знаться. А звать тебя, небось, одним из местных бабских имен. Начинается на «а», заканчивается на «н», да?

Эльбрено поперхнулся от возмущения, и тут с лестницы позвал знакомый голос:

– Асавин!

Девушка прыснула от смеха. Улыбающийся от уха до уха Тьег протянул Эльбрено ладонь для рукопожатия.

Уна опустила арбалет:

– Так это тот друг, которого ты ожидаешь? – Она хмуро глянула на Асавина. – Что, нельзя было сказать, что у тебя здесь встреча? Я ведь могла тебя продырявить.

– Спасибо, Уна! – На лице мальчишки все еще сияла улыбка. – Мы будем благодарны, если ты сваришь нам кувшин ильфедры, а после мы поднимемся в номер.

Рыжая махнула рукой и дала распоряжение служанке. Через несколько минут Асавин поднялся по лестнице следом за Тьегом, снедаемый любопытством. В комнате их ожидал рыжий узкоглазый мальчишка.

– Это мой слуга, Курт, – объяснил Тьег. – Ему можно доверять…

Асавин захлопнул дверь и запер на засов:

– Рассказывай, какого ты тут забыл? Опасно возвращаться на место преступления, да еще и оставаться на постой.

– Мне некуда податься. Отца заперли в палаццо Маски, а в Лазурное Поместье нагрянули протекторы… Если бы не Курт… – Он взглянул на узкоглазого, и тот ответил почтительным кивком.

– Ничего не понимаю. – Асавин сел рядом с Обраданом. – Мы прикончили голь, протекторов это не касается.

– Не знаю, но это единственный известный мне постоялый двор, где не задают лишних вопросов, а ты – единственный мой друг в городе.

Асавин похолодел от ужаса. Одно дело заигрывать с сизыми плащами, и совсем другое – танцевать на лезвии ножа Протектората. Всем известно, что если эти вцепятся, то уже ни за что не отпустят, а в их застенках продашь и родную мамочку. А может и снова отправят на рудники. Нет уж, он ни за что туда не вернется! Асавин натянул привычную хитрую ухмылку:

– Разумеется, Тьег. Я удивлен, что у тебя вышло скрываться так долго.

– Это заслуга Курта. На пару дней я забился в нору на окраине Медного порта. Хозяин комнаты вечно спал, но мы поспешили убраться, пока он не очухался… С тех пор я безвылазно сижу здесь, а Курт – мои глаза и уши.

Асавин придирчиво оглядел слугу. Рыжий житель Нерсо – такая невидаль, что привлекает внимание не хуже рубийца.

– Нет, с этим надо заканчивать, – сказал Эльбрено, прихлебнув ильфедры. – Еще примут его за оранганца, хлопот не оберемся.

– Так он и есть оранганец, – пробормотал Тьег, и Асавин поперхнулся. Откашлявшись, он посмотрел на парня. Тот, кажется, совсем не понимал, в чем состоит проблема.

– Послушай, Тьег, – Асавин отставил кувшин от греха подальше, – в Ильфесе есть множество табу, гласных и негласных. И есть три народа, которых ненавидят больше авольдастов, вакшами и даже больше клевещущих на Маску: нолхиан, эквийцев и оранганцев. Твоего мальчишку могли убить. Или, и того хуже, он мог привлечь внимание протектора. У этих чутье на все богомерзкое.

– Богомерзкое? – Тьег нахмурился.

– Ты не знаешь историю? – Асавин вздохнул. –Тысячи лет назад Ильфеса была центром сильной империи, управляемым Царем-Драконом. Человек это был или нолхианин, никто не знает, но вся власть принадлежала нелюдям, и единственными людьми, если их так можно называть, допущенными к кормушке, были эквийцы и оранганцы. Рыжие, говорят, воевали за него, а эквийцы проводили всякие ритуалы. А потом пришел Черная Маска, убил Царя-Дракона, прогнал нолхиан, эквийцев и оранганцев: всех, в ком хоть капля нелюдской крови. С тех пор здесь им не рады и, уж поверь, отношения, как к человеку, не стоит ждать.

Курт еще сильней сузил глаза, раздул ноздри на плоском носу и приготовился прыгнуть на Асавина, словно рассерженный зверек, но Тьег положил руку ему на плечо:

– Оранганцы не люди, говоришь? Неужели и ты в это веришь?

– Я рассказал то, что известно каждому жителю этого города. Правда это или нет, не мне судить, но такова здешняя «легенда». Что до меня… – Он улыбнулся и развел руками. – Я не верю в магию, лесных человечков с хвостами и богов. Над нами нет никого, кроме других, более удачливых комков плоти, а боги, славные легенды и вычурные обряды – не более чем цветная заплатка на прохудившемся цирковом шатре.

Тьег долго пожирал Асавина глазами, а затем глухо сказал:

– Есть единственный Бог, повелевающий Землей и Небом. Имя ему Ирди, и он есть все вокруг. Когда-нибудь даже такие закоренелые иноверцы поймут, что это истина.

Асавин снисходительно улыбнулся. Он имел представление о центральной религии Рубии, цементирующей обветшалую Империю. Ирди, птичий бог, якобы пожертвовавший собой, чтобы мир мог существовать. Слащавая история, коих тысячи в каждом уголке Золотого Ока. Но кто он такой, чтобы ломать веру этого мальчишки? Когда-нибудь он и сам поймет, что ни на земле, ни в небе нет ничего, кроме человеческих иллюзий.

– Мы отвлеклись, – заметил Асавин. – Больше не посылай мальчишку.

– Но как же…

– Не дослушал… Если тебя приодеть в местные тряпки, убрать волосы под берет, привлечешь меньше внимания. И забудь, что тебя зовут Тьег. Отныне ты мой племянник…м-м-м… Ациан. Я раздобуду тебе одежду. И, во имя всех святых, надо что-то сделать с твоей шпагой. Ты когда-нибудь слышал слово «ножны» или у вас все так ходят?

Мальчишка вздернул нос:

– Только самые высокородные.

– Забудь этот гонор. Прости, Тьег, но тебе придется хорошенько смешаться с грязью и навозом, чтобы не привлекать внимания, а иначе я не смогу помочь тебе.

«Проще грохнуть его в подворотне, – мелькнула крамольная мысль. – Маленький Обрадан просто исчезнет вместе с нашей общей тайной. Он искусный фехтовальщик, но один удар в спину, и…».

– Хорошо, – кивнул Тьег. – Я стану хоть Ацианом, хоть торговцем рыбой. Все равно больше у меня вариантов нет… Скажи, ты ведь поможешь мне?

Асавин машинально кивнул и еще раз оглядел рубийца. На лице – суровая решимость, челюсти сжаты, костяшки пальцев побелели. «Ладно, посмотрим, что можно сделать, – подумал Эльбрено. – Убить я его еще успею».

– Конечно. Можешь рассчитывать на меня.

Глаза мальчишки просияли влажным блеском. На мгновение он накрыл рот ладонью, словно борясь с волнением, а затем сказал:

– Я знал… Сам Ирди послал мне эту встречу. Ты так похож на него…

– На кого?

– На Галя. На моего старшего брата. – Прежде, чем Асавин успел что-либо ответить, Тьег с улыбкой продолжил: – Галь всегда оберегал меня. Его аспект, должно быть, говорит через тебя…

Асавин окончательно потерял нить разговора. Он ничего не слышал ни о каких аспектах. Тьег тем временем ухватился за ворот своего колета:

– Асавин… А эта морская горячка точно не заразна? Утром заметил у себя зеленое пятно.

Он расшнуровал колет, оттянул ворот сорочки, продемонстрировав желто-зеленую отметину. Асавин прыснул от смеха:

– Это синяк. Не бойся. Морской горячкой можно заболеть, только если долго питаться мясом авольдастов.

Тьег выпучил глаза:

– Как? Разве ж можно их есть? Они же…

Он не договорил, но все читалось по его лицу. «Они же разумны».

– Некоторые, как видишь, жрут, – задумчиво протянул Эльбрено. – Говорят, пошло с Андинго. Там сожрать человека – все равно, что проявить уважение.

Асавин посмеялся над тем, как скорчился мальчишка. По большей части мифы про Андинго были страшными сказками ветеранов южных походов, но Эльбрено знал как минимум одного человека оттуда, который точно не отказывал себе в употреблении человеческой плоти.

– Говорят, мясо авольдастов заставляет навсегда забыть о цинге11 и пеллагре12, позволяет пить морскую воду вместо пресной, лечит многие болезни и… вроде бы… наделяет невиданной мужской силой. Только вот быстро вызывает привыкание, а затем и безумие.

Тьег скорчился еще сильнее. Ей-богу, словно засунул в рот лягушку.

– Это отвратительно, – наконец, выдавил он.

– Ты еще морского ежа не пробовал.

– Нет, – помотал головой Тьег. – Отвратительно, что кто-то может есть их, только чтобы…

Он не договорил. «Ишь ты, какой чувствительный», – подумал Асавин.

– Империя ведь воевала с акулами. Разве ты не должен ненавидеть их?

Тьег помрачнел. Словно грозовая туча набежала в погожий летний день.

– А разве в ненависти есть смысл? Разве это вернет погибших и отстроит города?

«Глупый мальчишка!» – подумал Асавин.

– Мы заболтались. Я раздобуду тебе одежду, а после мы найдем тебе жилье получше.

Спускаясь на первый этаж в сопровождении двух внезапных друзей, Асавин опешил, увидев внизу капитана стражи Медного порта, Иноло Легату. К счастью, мужчина стоял к нему боком и увлеченно ворковал с Уной. Рыжая вела себя с ним исключительно любезно. Еще чуть-чуть, и им стоило бы снять номер. Асавин думал, как бы не попасться на глаза Легате. Этот человек имел на него острый зуб, а тут еще рубиец с оранганцем за спиной, как исключительный повод для ареста. Асавин опасался, что, несмотря на ранний час, капитан захочет задержаться и снять номерок, чтобы покувыркаться, но тот быстро ушел.

– А ты можешь быть любезной, если захочешь, – с улыбкой произнес Асавин, спустившись к стойке, когда капитан удалился. – Вот видишь, это совсем не больно.

– Дался мне этот любитель пирогов с чесноком. Я беспокоилась, что он увидит Курта. – Она перевела взгляд на Тьега. – Мне жаль, но вам пора съезжать. Неприятности не нужны ни мне, ни вам.

– Уверяю, мы съедем до вечера, – заверил ее рубиец.

– Ты знала, что он… Но почему не… – начал было Асавин, но Уна нетерпеливо махнула рукой.

– Тьег и Курт мне нравятся, что редкость в таком гадюшнике, как этот город, – ответила она, вновь погрузившись в перелистывание страниц амбарной книги. – Но если вы по какой-либо причине не уберетесь к вечеру, задницы ваши я больше прикрывать не стану. Усекли?

Асавин быстро натянул улыбку, махнул рукой парням и выскользнул из «Негодницы», а в голове у него словно рассыпался песок для варки ильфедры. «Дерзкая красавица Уна, с волосами, поцелованными Эвуллой… – думал он, скользя по переулкам. – Кто же ты такая? Ты не из Ильфесы, Уна, и, готов поклясться, даже не с полуострова, но появилась ровно тогда, когда… Как ты узнала?». Он прижался спиной к стене и прикрыл глаза: «Нет, неверный вопрос… Кто и зачем послал тебя играть дочку Адира, моя милая красавица?».

7. Слежка (Мышка)

Скрываясь в тени, став невидимым, серым и холодным, словно стены вокруг, Мышка следил за оживленной улицей в районе Стали. В кузницах стоял звон, запах дыма и угля пропитал раскаленный воздух. Пестрая толпа энергично текла вдоль улицы, просачиваясь между мастерскими, бурлила и клокотала, словно кровь из рассеченной артерии. Вот разодетые купеческие сынки в модных нынче цветах золота и благородного пурпура выбирали новые шпаги. Эфесы легко скользили в ладонь – холодные, гладкие. В проулке черный, как уголь, нищий поджимал разбитую ногу, весь в обрывках Кехет знает откуда взятой мантии алхимика. Женщина с туго сплетенными волосами, в которых поблескивал жемчуг, скучающе слушала разглагольствования грузного господина с поясом, украшенным гранатами. Звонко кричали зазывалы, тут же подковывали огромного коня. Грохот, жара, суматоха. Живая стихия города. Золотые глаза сфокусировались на белом жеребце, который, словно корабль, курсировал по дороге, заставляя толпу расступаться. Улыбки и поклоны, у кого искренние, у кого полные ненависти и страха. Протектор.

Спина его добычи, скрытая спадающими складками плаща, была прямой и твердой подобно стальному древку булавы. Следить за ним проще, чем за любым купцом или дворянином. Рыцарь словно соткан из убеждений, камня, холодного железа и оголенной белой кости. Мышке понравился этот образ, перекатывающийся на языке, словно кусочек сахара. Накинув капюшон пониже, чтобы серое лицо полностью утонуло в тени, он скользнул в переулок. Одним легким движением перемахнул через нищего в мантии, который ничего не заметил, увлеченный своей почерневшей ногой. Мышка прокрался из одного переулка в другой и вновь нашел глазами белую лошадь, остановившуюся на коновязи у здания гильдии Алхимиков. Что могло понадобиться протектору у этих книжных червей?

Он уже три дня умирал от скуки, занимаясь этой глупой слежкой. Лучше бы ему поручили проникнуть в архив Протектората. Мышка подобрался поближе к дворцу алхимиков. Сев в проулке, он и сам притворился нищим, ссутулившись над землей. Благо, потертая серая хламида, в которой утопало его тело, легко отводила от него любопытные взгляды. Искоса блестя золотыми глазами из-под капюшона, он с интересом отметил количество чумазой босой мелюзги, шныряющей вдоль улицы. Необычно для района Стали. Хоть густая толпа и хорошее подспорье для маленьких карманников, а холеные господа под завязку набиты золотом, Мышка хорошо знал, что малышня предпочитала орудовать вокруг Арены, рынков или на площадях Певчих Птиц, где народ был куда расслабленней.

Поглядев, как один из них наклонился почесать тощую чумазую коленку, Мышка невольно подумал о себе. Воспоминания о детстве были туманными и далекими, словно из прошлой жизни. Жара, голод, жажда, боль в ссадинах и ушибах, огромные-огромные люди. Вкус плесени и гнилья на губах с примесями рвоты и засохшей крови. Отчаяние, иссушающее даже самый большой страх. Боль. Много боли. Она оставила длинный глубокий шрам на его шее и навеки превратила голос в шепот ветра и шелест песка. А после – ворота в поглощающем солнце сером камне и сокровенная тайна о том, как люди становятся вакшамари. Долгие вереницы дней тянулись, пока он горел в лихорадке магического бреда. Мышка помнил запах свечей, мела и крови, прикосновения холодной стали к обветренной коже. Соль, боль и жизнь. Множество губ бормотали в тишине. Так Мышка переродился под крылом Кехет.

Сколько ни напрягался, он не мог вспомнить старое имя. Да и было ли оно у него? Была ли семья до Соколиной Башни? Мышка иногда задумывался об этом и неизбежно приходил к выводу, что это неважно. В пахнущей кровью темноте его нарекли Серым Мышеловом, в честь маленького полевого сокола, которого он выследил и убил согласно ритуалу. Имя быстро стало коротким, словно собачья кличка. Мышка, мальчик на побегушках. Ничего, рано или поздно его кожа покроется золотыми узорами. Времени впереди еще много, а терпения у Мышки было, что у змеи, не в пример многим.

– П-шел отсюда, доходяга, – рявкнуло над головой.

Солнце скрыла массивная тень, и Мышку обдало запахом чеснока и перегара. Стражник. Они внимательно следили за районом Стали и выпроваживали попрошаек куда подальше. Вот и беспризорная мелочь уже куда-то испарилась. Вряд ли вернутся. Здесь, с такой охраной, нужно быть профи.

– А-а-а?! – воскликнул стражник, дернув Мышку за хламиду.

Тот податливо приподнялся, расслабленный, словно гибкая плеть.

– Не бейте, господин, – плаксиво пролепетал он не своим голосом. – Уже ухожу!

– Что б больше тебя здесь не видел!

Грубый тычок под ребра. Мышка упал, откатился в сторону и слился с тенью подворотни. Стражник растерянно почесал затылок, приподняв шлем. Был доходяга и словно испарился…

Мышка смотрел ему в спину с другой стороны улицы. Дождавшись, пока уйдет восвояси, бросил взгляд на коновязь. Белый все еще на месте. Протектор необычайно задерживался, нужно навести справки… Краем глаза вакшамари увидел знакомых беспризорников, пытающихся слиться с толпой. Большие карие глаза с интересом пожирали протекторского скакуна, и Мышку осенило. А этот Кеан просто нарасхват, осталось только выяснить, кому еще понадобилось следить за ним. Это могут быть и Кривой Шимс, и Мару Податель, и Висельники, а может и сам Морок, чтоб ему пусто было.

8. Грешник в бегах (Эстев)

Едва прогремели жестокие слова, ноги сами метнулись прочь из кухни, сбивая на пути зазевавшихся разносчиков. Уже в проходе Эстев растерянно остановился. Куда бежать? Ниже только погреба, колодец и слив, а выше путь закрыт. Бежать было некуда. Вот-вот нагрянет стража.

– Господин! – послышалось за спиной.

Брэдли, пустоголовый аделлюрский помощник, бежал следом. Зачем он увязался?

– Господин, – крикнул догнавший. – Куда же вы? У нас в запасе мало времени. Скорей к сливу! – Он схватил Эстева за локоть и потянул в противоположный проход. – Ну же! Вам жить надоело?

Последняя фраза сделала ноги послушными. Эстев не знал, что задумал этот недоумок, но позволил увлечь в тупик. Соле помнил расположение слива. Каменное кольцо с воротом, поворот к холодным кладовым, зловонная дыра: все, как и в любом другом палаццо. Сливной канал спускался в зловещую темноту. Брэдли пихнул пекаря к этой дыре в полу:

– Полезайте!

Эстев непонимающе посмотрел на дурачка. Неужели он не видит, что слив, хоть и широкий, но узковат для его фигуры? И пусть он каким-то чудом пролезет – канал заканчивался решеткой. Одолеть ее голыми руками невозможно. Хотя откуда такому неотесанному деревенщине знать об этом?

Эстев заикнулся было, что это дохлый номер, но его отвлек топот множества ног.

– Ну, скорей же! – настаивал Брэдли.

Ощутимый толчок в спину лишил Соле равновесия. Грузное тело накренилось, и он с ужасом осознал, что падает прямо в зловонное отверстие. Послышался треск материи, болью обожгло лодыжку, тело скользнуло по резкому скату. Сзади закричал Брэдли, но крик быстро оборвался.

К удивлению, Эстев не застрял, а бойко заскользил вниз. Он растопырил руки в попытке зацепиться за стены, но ладони не находили опоры. Омерзительно! Эстев отдернул кисти и тотчас заскользил еще бодрее. Почему так скользко, разве так должно быть? Отчетливо несло тухлой водой, помоями и экскрементами, но к этому примешивался запах масла. Оливковое. Эстев не спутал бы этот аромат ни с чем другим. Прогоревшее масло ни за что не вылили бы в помои, но все же тоннель был щедро сдобрен им.

Спуск занял не больше десяти секунд и закончился болезненным ударом о железную решетку. Резкий скрип, щелчок, верхняя часть ковки отошла от камня. Еще одна невероятная удача! Несколько ударов по решетке, и она со звоном отвалилась. Эстев вывалился из слива и, не удержав равновесие, покатился по крутому склону. Резкий удар о камни наполнил голову каленой болью. Белое зарево застлало глаза, рот наполнился металлическим вкусом. Вода залила ноздри, обожгла ссадины. Эстев с трудом приподнялся на коленях и посмотрел на возвышающуюся над ним стену палаццо и зев сливного отверстия. Он выбрался, а что дальше? Куда ему бежать? Ближе всего до особняка, но там будут искать в первую очередь. Лучше всего покинуть город, бежать как можно дальше. Туда, где власть Протектората не так сильна. Мысли все еще перепуганно скакали и путались.

А ведь ему казалось, что жизнь только начала налаживаться.

Эстев Соле слыл толстяком и трусом. Он не преуспел ни в одном из дел, достойных его благородного происхождения. На лошади Эстев держался, как мешок с мукой, шпага в его руках выглядела не страшней вилки, он спотыкался на ровном месте и заметно заикался, стоило заговорить с прелестной дамой. Несмотря на это, именно Эстев прославил мало чем известную в Леаке дворянскую фамилию Соле, открыв свою первую пекарню. Как оказалось, единственным его талантом была кулинария.

Ильфеса… На семейном совете многочисленная родня воспротивилась его решению переехать в этот город. Клоака Побережья Кассиуса, где по улицам вместе с честным народом ходили нелюди: свирепые авольдасты и богомерзкие вакшами. В Ильфесе процветала легальная Гильдия Убийц, а в районе Угольного порта, словно насекомые, копошились люди самого низкого достатка и достоинства, не имеющие понятия о чести. Там стоял мрачный город мертвых, и по ночам любого могли погубить златоглазые твари.

Однако Эстев видел нечто иное: огромные возможности, рынки, изобилующие товарами со всего побережья, многочисленные фабрики и сталелитейные заводы, и, главное, обитель Черной Маски. Именно в Ильфесе Всеблагой сверг Царя-Дракона, утопил его трон в свинцовых водах бухты, выгнал за стены захватчиков-нелюдей и отдал мир в руки человечества. Там Он лишился мирского имени и возложил на лицо маску, став бессмертным владыкой и единственным достойным почитания богом. Еще ребенком Эстев вычитал это в Законе Благодати и уже тогда вдохновился верой в силу человеческой воли. Соле мечтал стать протектором, верным рыцарем бога-человека, лишенным лица и имени, чтобы хранить Закон Благодати, и то, что он не годился на эту роль, стало первым в его жизни настоящим разочарованием. Тогда он посвятил всего себя кулинарии, мечтая однажды соприкоснуться со священной для него личностью, как и требует Закон Благодати. Быть полезным винтиком великого механизма – вот настоящее счастье истинно верующего.

Переезд и последующие два года тяжело дались Соле. Местная гильдия пекарей долго не желала признавать пришлого мастера, продажи шли из рук вон плохо, вдобавок ко всему жаркий приморский климат доводил Эстева до изнеможения. Но в итоге все начало идти на лад. До этого момента.

– Эй, сюда!

Эстев шарахнулся от подбежавшего к нему мальчишки, поскользнулся и рухнул на живот. Чумазый семилетка с торчащим хохолком потянул его за рукав пропитавшегося маслом дублета:

– Да живей же, че расселся? Увидят!

Откуда здесь мальчишка? Эстев не ожидал встретить здесь кого-то еще. Разве что стражу, что подхватит его под белы рученьки…

– Не считай ворон! – возмутился мальчишка. – Ну же!

– Ты кто? – проблеял Соле, поднимаясь на ноги.

– Святой Гаудо! – фыркнул тот, зло сощурив глаза. – Ты головой что ли пришибся? Или хочешь здесь остаться?

«Нет, я не хочу!» – подумал Эстев. «Бежать-то и некуда», – мелькнула вторая мысль, и ноги сами понесли по скользким камням, к маленькой, спрятанной между скал лодочке. На веслах сидел старик-нерсианин. Лысый, сморщенный, узкоглазый, в провонявшей одежде прибрежного мусорщика. Однако от Эстева пахло не лучше.

– Ложись, – распорядился старик, подняв рваную мешковину со дна лодки. – И чтобы ни звука.

Эстев снова засомневался. «Так просто довериться им? – промелькнуло в голове. – Первым встречным людям?».

– Куда вы меня отвезете? – спросил он.

– Туда, где никто не достанет. – Старик воровато оглянулся. – Живей. Светает, надо успеть, пока туман.

Можно было бы и дальше упрямиться, только Эстев не видел в этом никакого смысла. Сам он не выберется. Соле шагнул на шатающуюся лодку, лег под рваную мешковину и безмолвно помолился Всеблагому. Лодка еще раз качнулась, когда мальчишка примостился у кормы, и двинулась в долгое путешествие.

Волны умиротворяюще качали Соле в своих объятиях, и он вдруг беззвучно разрыдался. Соленые слезы не давали никакого облегчения. Зачем он убежал? Только продлил неизбежную агонию. Ему ни за что не выбраться из этого города. А эти люди? Они легко могли причалить где-нибудь в Медном, сдать его в руки стражи или протекторов. При мысли о рыцарях веры Эстев ощутил животный ужас, слезы моментально смешались с испариной страха, в голову полезли отчаянные мысли. «Что, если прыгнуть за борт и выплыть к берегу? Ох, дурак! Из тебя же пловец, как из топора. А если завладеть лодкой?» Плеск волн смешался с горечью осознания, что он не посмеет взять на душу такой страшный грех, как убийство. Эстев притих, раздумывая, что же он сделал не так, раз всеблагой решил так жестоко наказать его. Ведь в прошлом году он купил гратию – грамоту, что искупляет все грехи! Неужели за год успел накопить новых? Он попытался успокоиться и вспомнить подробности прошедшего вечера.

Румяные пироги вытащили из печей, и Эстев поручил помощникам украшение блюд узорами из соусов, кремов и паштетов, а сам удалился, чтобы принять ванну и переодеться в надушенный наряд. Он трепетал, словно ребенок накануне праздника, ожидая возможной встречи с самим Всеблагим. О, как было бы чудесно услышать голос живого бога из его собственных мудрых уст. Если Его Благость пожелает лично встретиться со своим кулинаром, Эстев должен выглядеть несравненно. Предавшись сладострастным мечтаниям по этому поводу, он стегнул плетью глуповатого Брэдли, который, как ему показалось, украсил пирог недостаточно изящно. Ничто не должно было испортить этот день.

– Сотри и переделай, – холодно приказал Эстев, указав на изъяны.

– Слушаюсь, – жалко пискнул помощник, потирая место удара.

Мог ли Брэдли отравить Всеблагого? Нет. Слишком уж слабоумен.

Перед выдачей пекарь строго проверил каждое изделие, придирчиво осмотрев со всех сторон. Опрятные слуги понесли их наверх. Сквозь толстую каменную кладку послышалась музыка: мелодичные вибрации леаконов и трели флейт. До кухни доносились лишь слабые отзвуки, которые тонули в галдеже слуг, стуке ножей и посуды, гоготе перепуганных гусей и реве пламени в печах. Эстев вслушивался в мелодию кухонной суеты и наслаждался ее совершенной гармонией. Все на своих местах и безупречно выполняют работу. Буквальное воплощение первого закона Всеобщей Благодати.

Он был слишком счастлив и беспечен. Не разглядел убийцу среди своих работников. Теперь уже ничего не воротишь.

Через некоторое время к шуму волн прибавились крики чаек и человеческий гомон. Нерсианин тоже что-то закричал. Эстев осмелился глянуть в прореху мешковины. Лодка нырнула в толчею Медного порта, между разных лоханок и стоящих на якоре судов. Окружающие гнали мусорщика с пути, отпихивали его лодку веслами. Эстеву показалось, что сейчас судно перевернется и пойдет на дно, запаниковал, но его проводник, похоже, ничего не боялся. Потанцевав на волнах, лодка снова вынырнула в спокойные воды. Эстев, обессиленный от переживаний, закрыл глаза и на какое-то время впал в забытье.

Он очнулся от того, что днище лодки проскрипело по гальке, и старик бесцеремонно хлопнул по мешковине.

– Вылазь.

Эстев опасливо высунул голову.

– Вылазь скорей! – пробурчал старик. – Времени мало.

К ужасу Эстева, лодку обступили семеро мужчин, похожих на бандитов с большой дороги. «Вот здесь-то меня и убьют» – промелькнуло в голове, но бойкий мальчишка тотчас деловито распорядился:

– Вещи давайте, надо переодеть его.

Вялого и немого от ужаса Соле поставили на ноги, быстро избавили и от туфель с золотыми пряжками, и от пояса, украшенного крупицами полудрагоценных камней. Последним с плеча пополз дорогой зеленый дублет, безнадежно испорченный маслом и помоями. Тут Эстев наконец пришел в себя.

– Куда? – неожиданно грозно рявкнул он, ухватившись за рукав дублета.

Раздевавшие Соле бандиты беспомощно переглянулись, в их глазах промелькнул страх. «Они что же, боятся меня?» – удивился Эстев. Мальчик потянул его за край рубахи:

– Не злись. Не стырим ничего. Переоденем только. Лады?

Эстев посмотрел на мальчишку, на замерших в нерешительности бандитов и кивнул. Тут же ему протянули ворох простолюдинской одежды, а вместо туфель с пряжками ступни нырнули в старые стоптанные сандалии.

– Толпой не ходим, – распорядился старик, когда Эстев натянул замызганный плащ с капюшоном. – Вы, поотстаньте и глядите в оба…

Отряд разделился, и Эстев огляделся по сторонам. Вокруг него простирался утопленный в скалах пляж. Чуть поодаль ютились навесы и шалаши, от воды пахло нечистотами и тухлой рыбой, волна прибивала на берег кусочки гнилого дерева и панцири креветок. Слишком угрюмо и негостеприимно выглядел этот незнакомый пляж. Трое провожатых вместе с мальчишкой потянули его вперед, в переулки между старыми серо-черными домами. Высокое солнце скрылось за пеленой низких туч, отчетливо запахло дымом, помоями вперемешку с густым запахом крабовой похлебки и травяного самогона. Эстев наклонил голову, полностью скрыв ее в тени капюшона, и смотрел только на свои семенящие ноги да на обувь своих спутников. Вокруг стоял разноголосый шум людного места. Топот, пьяный смех, скрип телеги, и только тени провожатых отделяли его от текущих по улицам толп.

Помятый, усталый и потерянный, Эстев не находил в себе сил ни на возражения, ни на вопросы. Все это напоминало дурной сон. Кто эти люди, куда его ведут и, главное, зачем? Эстев бездумно пошел за ними, руководствуясь лишь инстинктами, приказывающими прятаться и защищать себя, забыв про опыт управления людьми и гордость. Осталось только животное нутро. «Вот что ты на самом деле собой представляешь», – подумал Соле, скривившись от этой мысли.

Лабиринты переулков уперлись в дурно пахнущие завалы мусора. Его провожатые ловко взобрались наверх, а вот толстяку пришлось повозиться. Когда он скатился с противоположной стороны, то окончательно потерял человеческий вид. Начало смеркаться. Эстев удивился. Оказывается, он ходил по черному лабиринту улиц не один час.

В сумерках они прокрались вдоль хребта налепленных друг на друга лачуг. Кое-где горел огонь, и к нему жались еле различимые в темноте люди. Провожатые тотчас испарились, остался только мальчишка.

– Ляг здесь, отдохни, – распорядился ребенок, указывая на что-то, больше похожее на собачью будку.

Эстев протестующе замотал головой, а пацан вдруг рассмеялся, похлопав того по пузу:

– Да не боись, тут тебя ни в жисть не найдут.

Почему-то это успокоило Соле, и он, скрючившись в три погибели, заполз в конуру. Завернувшись в обрывки плаща, он упал на несвежую солому. Все еще на свободе, только во что же вляпался? Усталый разум быстро погасил дотлевающие угольки мыслей.

9. Сладкий вкус (Ондатра)

– А ну, ты! – проорал багровый от гнева человек, замахнувшись кулаком на Ондатру.

Тот легко увернулся и подставил древко копья под заплетающиеся ноги противника. Драчун обдал его волной смрада и кувыркнулся с лестницы, прямо в сточную канаву. Молодой охотник щелкнул зубами. Об этот мусор не стоит марать руки. Удостоверившись, что человек жив и относительно цел, молодой охотник вернулся под крышу, и его тотчас охватили духота, чад табака и густой смрад множества людей. Ондатра облокотился о стену и оглядел зал. За столиком в углу бойко стучали костяшками какой-то непонятной человеческой игры. На столешнице разрастались узоры из разноцветных квадратов, люди галдели, звенели желтыми кругляшками, рычали друг на друга и много пили, проливая часть на пол. Ондатра не понимал смысла этой игры, да и вообще, что это за удовольствие, сидеть в четырех стенах и стучать, стучать, стучать по дереву, пока тебя не выкинут, бессознательного и нагого. Не понимал он и страсть людей к выпивке, от которой те становились либо шальными, либо вялыми, как выброшенные на берег морские звезды.

Несколько людских компаний заигрывали с пробегающими мимо девушками. Полуголые самки, похожие на ярких коралловых рыбок, дрейфовали между столов, охотно присаживаясь на свободные колени. Их разукрашенные лица напоминали гальюнные фигуры13 людских кораблей. Ондатра не переставал думать о рассохшейся древесине и облупившейся краске, изъеденной солью и корабельными червями. Девушки и сами не жаловали ни молодого охотника, ни других членов племени, а ведь именно они оберегали в этой рачьей норе хрупкое подобие порядка.

Ондатра вздохнул. Скучная работа, за которую он ничего не получал, кроме возможности стать значимым членом племени. Заведение открывалось после обеда и принимало посетителей, пока ночь не сменялась предрассветными сумерками. Каждый день он кого-то запугивал, вышвыривал или бил. Серьезно вредить людям ему было запрещено. Периодически заглядывали соплеменники, уединялись в темных боковых комнатах с подозрительного вида двуногими рыбами, что-то с ними обсуждали. Ондатра страшно скучал и мечтал только, чтобы в эту нору заглянул действительно стоящий противник, хоть и понимал, что находится здесь не за этим. Со старейшиной Поморников, Эсвином, у них моментально возникла стойкая взаимная неприязнь. Именно с этой шальной корабельной крысой он тогда встречал злополучную баржу. Ондатре чудилось, что Эсвин воспринимал его присутствие, как посягательство на старшинство в его стае, но его враждебность оставалась скрытной, холодной и бескровной. На это легко закрыть глаза. На что закрыть глаза оказалось сложнее, так это на несоответствие повадок главаря и его слов. Сам о себе он говорил, как о благородном герое, спасающем людей из далеких мест от страшной участи, но вел себя не лучше крысы, дерущейся с другими крысами на куче отходов. Было и кое-то еще, что настораживало Ондатру: Эсвин никогда не снимал платка, обмотанного вокруг головы. Двуногие рыбы шептались, что так он скрывает «безобразные шрамы». Молодой охотник никак не мог понять, как шрамы могут быть безобразными.

Сначала местные шарахались от Ондатры, но вскоре осмелели. Время от времени ему приносили свежую чистую воду и мокрую тряпицу, чтобы приложить к разгоряченным жабрам. Сначала Ондатра не знал, как реагировать на это, затем стал отвечать сдержанными кивками. У людей принято улыбаться, но вид его зубов пугал их до трясучки. К тому же, они неспособны отличить дружелюбный оскал от агрессивного. Мальчишку, что носил ему воду, он мысленно прозвал Водолеем. Бойкий угрюмый подросток, от которого пахло едой и дымом. Пожалуй, он был по душе молодому охотнику.

Полированное древко ласкало руку. Копье он держал подле себя постоянно. У людей, как правило, пропадало всякое желание огрызаться, глядя на белый наконечник, похожий на зуб Извечного. Каждый вечер он натирал его до влажного блеска. Молочная белизна напоминала ему пляжи Нерсо с выброшенными волной ракушками.

Парень, похожий на покрытого ржавчиной морского конька, продолжал исторгать из инструмента в руках истошные звуки. Некоторые неодобрительно морщились, но большинство веселилось, и скоро нестройное бренчание потонуло в топоте множества ног. Еще один непонятный обычай – притоптывать и прихлопывать. Не похоже ни на сражение, ни на тренировку, и Ондатра решил, что это часть ритуала ухаживания. Затопать самку, пока она не выбьется из сил. Другой интересный ритуал – напоить ее горькой водой до бессознательности. По всем признакам с самками людей не все так просто, раз самцы боятся спариваться с ними, не прибегая к подобным ухищрениям.

– А-а-а! Сил моих нет! – проорал огромный рыжебород за столом играющих.

Шарах! – железный поднос полетел прямо в морского конька, да так резко и метко, что тот не успел отреагировать. Парня опрокинуло, жалко брякнул его инструмент, охнуло несколько самок. Рыжебород стоял, перекатывая мышцами под тканью, здоровенный, словно матерый морской лев. Копье Ондатры уставилось ему в грудь.

– Ты. Уходить!

Игральные кости прыснули, стуча по полу – в сторону молодого охотника полетела обшарпанная столешница. Ондатра, оседлав красного зверя, легко уклонился от нее, на ходу перехватив копье двумя руками. Древко вонзилось в грудину рыжего, а второй удар пришелся по затылку. Охнув, лев повалился на пол, прямо на рассыпавшиеся кости. В ноздри ударил запах крови, заставивший красного зверя жадно виться внутри тела. Осмотрев драчуна, Ондатра с облегчением отметил, что не убил его. А вот морскому коньку повезло меньше. Падая, он неосторожно ударился головой о ступеньку, и теперь под ним натекла большая лужа крови. Его обступило несколько служащих, но что будет дальше, Ондатру не интересовало. Ухватив здоровяка, он поволок его прочь из норы. Его приятели не стали вмешиваться, только прожигали опасными взглядами, но Ондатра не боялся их. Вооруженный копьем, он мог без труда раскидать несколько человек.

Кинув здоровяка в знакомую канаву, он вернулся к своему посту. Последствия потасовки шустро прибрали, хозяин поспешил замять произошедшее выпивкой за счет заведения. Народ здесь был не из пугливых и быстро вернулся к своим занятиям.

И тут Ондатра увидел ту самую девушку с пляжа. Ее вел под руку высокий сухой старик с пестрыми узорами краски на лице. Он усадил ее туда, где играл морской конек, и скрылся из виду, а девушка открыла защелки на торбе. Что это она вытащила? Большая покрытая лаком доска с хищно переливающимися металлическими нитями. Установив ее перед собой, словно низкий столик, она принялась разминать смуглые пальцы. Каждый из них выкрашен в ярко-синий цвет. Взяв в них что-то, похожее на створку устричной раковины, она коснулась железных нитей, и по залу пронеслась вибрация. Трели – дрожащие, упругие – забились под кожей Ондатры. Непреодолимое чувство, что швыряет лосось против течения. Люди, однако, никак не реагировали на девушку.

Ондатра прокрался вдоль стены поближе к ней. Она выглядела так же, как и на пляже. Хитрым образом завернутая в обрез темно-красной материи, с черными волосами, вьющимися, словно водоросли, и такими же черными-черными глазами. На лице отметины краски. Молодой охотник подошел еще ближе и почувствовал ее запах. Вибрирующая трель, аромат дома и красный цвет сплелись в его голове, рождая полные покоя и радости видения: анемоны, колыхающиеся в такт волнам. Не выдержав, Ондатра издал свист восхищения.

Девушка дернулась, звук некрасиво оборвался, и она испуганно пригнула голову. Ондатра застыл на месте. Он ощутил досаду, какую иногда чувствовал, когда случайно сминал красивые морские цветы или ломал хрупкие коралловые поросли.

– Отойди, – шепнул Водолей, поднося ему кувшин воды. – Слишком близко подошел к столам, нервируешь народ.

– Хоро-щ-щ-щ-о.

Он взял кувшин и сделал шаг в сторону дверей, но тут заметил, что невидящие глаза девушки уставились прямо на него. Они настороженно замерли друг напротив друга, и губы девушки тронула улыбка. Она кивнула каким-то своим мыслям и вернулась к железным нитям. Ондатра так и не понял, чему она улыбнулась.

К утру, когда последние гуляки расползлись по норам и остались только совсем полудохлые рыбешки, пришло время немного подремать в своем логове. От этих мыслей Ондатру отвлек пестро разукрашенный старик. Он подвел к нему девушку, извлекавшую красивые звуки, и тут же убрался восвояси, словно опасаясь молодого охотника. Ондатра замер в нерешительности.

– Здравствуй, – произнесла девушка. – Я узнала тебя по голосу. Это ведь ты спас меня, верно?

Ондатра ничего не ответил, продолжая буравить девушку подозрительным взглядом.

– Ты помнишь, как меня зовут? – спросила она.

– Итиар.

Это странное инородное имя врезалось ему в память, словно волна в каменистый берег. Оно шелестело и рокотало на языке пенным валом и накрепко связалось с дурманящим запахом.

Девушка кивнула, продолжая улыбаться:

– А как зовут моего спасителя?

– Ондатра, – отозвался он и тут же прибавил: – Нет долг.

Итиар приподняла черные полоски волос над глазами. Они изогнулись, как морские змеи. Ондатра давно заметил, что у людей есть свой мимический язык, и эти так называемые брови играли в нем важную роль. Брови были раскрашены в тон длинным вьющимся волосам и длинным… как их там… ресницам. Совсем не похожа на женщин племени, таких же мощных и широкоплечих, как и мужчины. Итиар же хрупкая, узкая, и фигура у нее расширялась у груди и бедер. Отрез ткани, в который она замотана, обнажал одно коричневое плечо.

– Ты подумал… – начала было Итиар и сама себя оборвала: – Нет, я просто еще раз хотела сказать спасибо, и, может, немного побеседовать со своим спасителем. Какая я глупая! – вдруг спохватилась она. – Ты ведь всю ночь не спал и, наверное, очень устал. Керо, принеси, пожалуйста, ильфедры, две чашки, крепкой! – громко крикнула она, а затем подошла чуть ближе. – Извини, я ничего не вижу. Не мог бы ты сопроводить меня к столу?

Итиар протянула руку в его сторону. Определенно, она желала, чтобы он к ней прикоснулся. Можно ли считать это позволением? У людей необычный язык тела. Помедлив немного, Ондатра осторожно взял девушку за протянутую ладонь и повел к ближайшему столу. Помедлив немного, усадил на стул… Еще не хватало, чтобы она упала и сломала кости. Они у нее, должно быть, очень хрупкие при такой комплекции.

– Наверное, ты не очень любишь разговаривать, – предположила Итиар, сев на стул. – Я слышала разное про авольдастов, но никогда не общалась лично. Уверена, большая часть слухов о вас являются ложью. Например, что вы едите рыбу живьем…

Девушка вздрогнула, услышав его смех, похожий на птичью трель.

– Разве зивая рыба есть плохо? – спросил он отсмеявшись.

– Но она же… живая… трепыхается.

– Кровь долзна быть зива, – объяснил он, – или красный зверь злиться. Это плохо.

Судя по округленному рту, девушка не ожидала такого ответа. Да, люди едят приготовленную на огне пищу, как он мог забыть об этом. Зачем только портят хорошее мясо?

Недовольный Водолей, зевая и почесываясь, вынес дымящийся кувшин. Увидев, с кем сидит девушка, он моментально взбодрился.

– Э-э-э, – протянул он, поставив чашки на стол. – Ты уверена, Итиар? Это же…

– Спасибо, – улыбнулась девушка, а затем обратилась к Ондатре: – Налей, пожалуйста. Это традиционный напиток моей родины. Он придает бодрости и сил.

Молодой охотник с подозрением понюхал кувшин. Путем проб и ошибок он уже определил, что вино ему пить нельзя. Однако этот запах был совсем другим. Терпким, землистым, травяным и цветочным одновременно. Перед глазами появилась картина: залитый солнцем песчаный пляж, закат на Нерсо. Небесный Мореход ныряет в море, алое, словно свежая кровь. Он разлил напиток по чашкам и посмотрел, как девушка пьет его маленькими глотками. Питье обожгло горло и ударило в нос горечью. Ондатра закашлялся, расправив ключичные жабры. После горечи песка в горло прокрался другой вкус.

– Сладко, да? – хихикнула девушка.

– Это… знатьит… сладко? Это странно.

– У вас нет сладкой пищи? – удивилась она. – А фрукты разве не едите?

– Нет. Люди есть, тьто брать с земля. Племя брать с море.

Полоски волос над глазами девушки вновь причудливо изогнулись. Возможно, он сказал что-то неподобающее.

– Вам не нужна земля, чтобы питаться, – задумчиво протянула она. – Зачем вы тогда пришли из моря и стали жить здесь, с людьми?

Ондатра приоткрыл рот и тут же захлопнул. Хороший вопрос. Земля не нужна племени ни для пропитания, ни для размножения. Но ленты жизни росли только здесь.

– Океан… умирать, – тихо ответил он. – Изветьные уходить к земля, рыба уходить к земля, а там далеко-далеко, где Небесный Мореход умирать, он отравлять океан. Больще нигде не расти ленты зьизни. Без них не расти… дети. Кормить детеныщ тьем? – грустно вздохнул он. – Нет дети – племя вымирать.

– Я понимаю. Я знаю про засухи в Краю Грез, сама прибыла из Андинго, но никогда бы не подумала, что подобное происходит в океане.

– Племя долзно зить море, – с горечью отозвался Ондатра. – Здесь все тьузое. Но зить – это плыть по волна и уходить от скала.

– Мы похожи. Мы тоже беженцы. Только вы отвоевали свое право жить на этой земле, а вот мы… – Ее красные, словно коралл, губы искривились. То ли улыбка, то ли приступ зубной боли. – Я приплыла из Андинго. Это южнее полуострова, на краю Золотой пустыни.

– Пустынь?

– Пустыня, – поправила Итиар. – Это песчаное море.

Ондатра удивленно посмотрел на девушку. Она бывала в этом мифическом месте, просто невероятно.

– Тьеловек зить пустынь? Не высыхать?

Девушка рассмеялась:

– Люди живут в очень разных местах, Ондатра. Мы очень гибкие. Только теперь в Андинго нет даже того малого, что питало народы. Ни воды, ни пищи. – Немного помолчав, девушка прибавила: – Может быть, миру приходит конец. На Гергеру есть верование, по которому мир бесконечно умирает и возрождается.

– Мертвое не мозет зить снова, – отрезал Ондатра.

– Так говорят. Скажи, Ондатра, а зачем ты меня спас от смерти?

– Долг.

Итиар кивнула, и ее лицо снова переменилось. Ондатре показалось, что его слова огорчили ее. Какого ответа она ждала?

– Итиар! – прикрикнул старик. – Хватит досаждать господину авольдасту. Нам пора.

Девушка резко встала, и стол дернулся, чуть было не опрокинув кувшин и чашки.

– Извини… Я должна была понять… – тихо сказала она. Ондатра молча пожирал ее взглядом. Что она должна была понять? – Наверное, и правда… люди вам неприятны. Прощай.

– Итиар! – вновь позвал старик, протянув руку в ее сторону.

Отвернувшись от молодого охотника, девушка пошла на звук. Ондатра смотрел на ее волосы, струящиеся до перехваченной поясом талии.

– Я не любить люди, – сказал он. – Люди – тьузое. Непонятно. – Он выдохнул сквозь плотно сжатые зубы. Все это правда, но все-таки… – Но ты… Я говорить ты с охота.

Итиар обернулась:

– Но я ведь человек.

– Ты, – Ондатра задумался, подбирая слова, – светок.

Да, хрупкий, сладко пахнущий и яркий. Беззаботный в своем стремлении к гибели. Цветы заливов Нерсо падали в воду и тонули, а Ондатра ловил их и поднимал на поверхность, но они не желали возвращаться туда, откуда упали. Они желали смерти.

Итиар повернулась в его сторону с таким лицом, которому он не мог дать названия, а старик схватил ее за руку и поспешно поволок прочь из норы. Ондатра проводил их взглядом, и девушка крикнула:

– Я вернусь, и мы еще поговорим!

Молодой охотник оскалился в ответ, поднес к губам чашку с напитком и сделал маленький глоток. Он будет ждать и смаковать это новое ощущение под названием «сладко».

10. Танец с чашами (Асавин)

Тьег скучал. Он отложил потертый томик стихов Треалора на залитую воском столешницу и уставился на Асавина. Тот вольготно устроился в кресле некогда благородного темно-зеленого цвета, укрывшись от юноши книгой по истории Аделлюра. Неужели мальчик не понимает, что прекрасно отражается в кувшине с лимонной травой? Как только в него лезет эта гадость…

– Асавин…

– М-м-м?

– Знаешь, что я прочитал?

– Я знаком с творчеством старины Треалора. Думаю, нечто неприличное.

– Асавин! – Тьег попытался вырвать из рук Эльбрено книгу по истории, но тот ловко уклонился.

– Полегче, парень…

– Вино, веселье, праздность юных дней – нет слаще мига в памяти моей, – продекламировал Тьег. – Моя молодость пропадает в четырех стенах, в этой кошмарной пылище!

Асавин посмотрел поверх книги:

– В который раз напоминаю: одного я тебя не пущу, а вместе со мной ходить – только наживать неприятности на Ваше Сероголовое Величество.

– Я не наследник престола, – насупился Тьег. – Хватит уже. Я – Ациан, твой племянник.

– Ну хорошо, Ациан, чего же ты хочешь?

– Хотя бы ненадолго выбраться отсюда. Прогуляться по апельсиновой аллее, заглянуть в несколько лавок…

– Мельком глянуть на Лазурное Поместье…– продолжил за него Асавин, и мальчик насупился. – Ты для меня, что эта книга. – Мужчина постучал по истрепавшейся обложке. – Честно говоря, романчик из тебя так себе, банален до оскомины.

Мальчишка забегал из угла в угол их маленькой сумрачной комнатушки.

– Пойми! – воскликнул он, всплеснув руками. – Я больше не могу сидеть сложа руки! Ты сказал мне подождать, и я ждал. Каждый день я ждал новостей! И что я узнаю? Что отец уплыл! Он уплыл! – Тьег резко махнул рукой, портьера качнулась, исторгнув облако пыли. – Как я теперь попаду домой?

Асавин вздохнул. Да, такого поворота он не предугадал. Эльбрено ловил слухи, пытаясь вычленить из них правду о происходящем в палаццо. Кто-то говорил, что во время праздника имперцы совершили какое-то преступление и были задержаны. Мол, они уже давно пытались насадить в Ильфесе свою религию и наконец были пойманы с поличным, предстали перед судом Протектората, но тот обошелся с ними слишком мягко. Другие рассказывали, что посол захворал и поэтому спешно покинул Ильфесу, но зато оставил младшего брата, Каменного Фиаха, и тот навел такого шороху, что пришлось перегородить бухту эскадрой адмирала Фуэго. Одно понятно: произошел какой-то конфликт, и Священная Империя, несмотря на слабость и годы дружбы, готова вцепиться Ильфесе в глотку. Асавин чувствовал, что мальчишка играл в этом конфликте не последнюю роль. Отдать его в руки Протектората? А попадет ли он домой или осядет в казематах, как заложник Ильфесы? Отдать советнику? Та же история. Асавин надеялся найти способ связаться лично с имперцами, но время было безнадежно упущено.

– Прости, Тьег, – ответил Эльбрено. – Я пытаюсь придумать способ, но эмоции здесь не помогут. Давай-ка еще раз пройдемся по твоим родичам…

Парень издал похожий на рычание звук и со всей дури пнул портьеру. Его можно понять. Кипящую воду сложно удержать в маленьком сосуде. Она требует действий, а не разговоров, тем более, если разговоры повторяются по кругу. Тьег рассказал обо всем необъятном семействе Обраданов, от самых близких до дальних родичей и смежных кланов, которые могли быть заинтересованы в помощи. Только все они очень далеко. Один из дальних родичей заседал в Совете Иллалика, но это на другом конце полуострова. Оставался только Фиах Обрадан. Каменный Фиах… Асавин не единожды проверил побережье и окрестности на возможность передать ему весточку, но городские клинки оцепили территорию плотным кольцом из стали и пушек. Связаться через Фуэго? Как сделать это и не попасться в руки солдат? Асавин судорожно ломал над этим голову. Он хотел получить выгоду и не хотел потерять свободу.

После встречи в «Негоднице» Эльбрено приодел молодого дворянина в менее приметные тряпки и привел в одну из комнатушек на границе Медного и Угольного порта. Дом с сомнительной репутацией. Хозяйка и ее муж, господин и госпожа Дарио, а также все их необъятное семейство скупали краденое и знались с контрабандистами, хотя умело маскировались под обычных горожан. Пыльная маленькая комнатушка, пара коек, сундук, набитый книгами и свечами, умывальник: вот и все нехитрое убранство. Сундук принадлежал Эльбрено. Однажды он обнаружил, что кто-то аккуратно вскрыл замок и покопался в книгах, при этом ни одна не исчезла. Прекрасное гостеприимство и потрясающая недалекость. Некоторые из книг можно продать за крупную сумму, но хозяева явно были не в курсе, почем нынче фунт знаний. Сам Асавин не очень-то берег свои бумажные сокровища. Во-первых, все это он уже читал и не раз. Во-вторых, ни одну он не купил.

Страсть к чтению возникла у него еще во времена рано загубленной юности. Стихи, истории, алхимические формулы… В те времена ему было плевать, что читать, лишь бы на время забыть тяжесть цепи, боль натертой кожи, смрад и ощущение сырой обволакивающей безнадеги. Каторга – жестокая кузница, либо ломает тебя, либо закаляет, но никогда не оставляет прежним. Чтение, живой ловкий ум и умение приспосабливаться помогли ему выжить, в то время как многие, гораздо сильнее и смелее его – превратились в смрадную груду, залитую известковым раствором. Асавин не страдал сентиментальностью. Когда прочие тряслись, рыдали и молились, он думал, как выжить. Это словно игра в крейнирский пакс – не столько важно, какие у тебя карты на руках, сколько умело пустить пыль в глаза и заставить всех действовать так, как ты того хочешь. Главное, что нужно усвоить: нет хороших или плохих поступков – есть выигрышные и провальные комбинации.

Асавин прекрасно понимал это, но ловкий игрок должен не только хорошо читать оппонентов, но и разбираться в стратегии. С последним у Эльбрено были большие проблемы. Он внезапно разжился козырной фигурой, способной переломить ход партии, но не знал, как и когда ее разыграть. Большие ставки – это большой риск. Асавин же был от природы трусоват.

Он частенько возвращался к мысли убить Тьега. Каждый раз, когда мальчишка беззаботно поворачивался спиной, он думал: «Вот сейчас!». Это логично, и, главное, практично. Сталь надежно обрубит связывающие их нити, а свинцовые воды навсегда похоронят императорскую кровь, но каждый раз его что-то останавливало. На что способен этот парень? Что сделает с ним Ильфеса? Тьег и правда был книгой, с наивным бесхитростным сюжетом, и она сочинялась прямо на глазах Асавина. Кто знает, какой будет финал в этом романе? Если он сможет сберечь мальчишку, одни только небеса знают, чем может одарить его императорская семья. Корысть и любопытство – комбинация настолько огнеопасная, насколько и выигрышная.

А еще Тьег напоминал ему Бастиана. Тот тоже был смелым, деятельным, честным до зубовного скрежета… и пустоголовым. Эта аналогия больно царапала изнутри и заставляла тучи клубиться в глубинах памяти Асавина. Вызывала давно похороненные, страшно неуютные эмоции. «Лучше концентрироваться на корысти», – справедливо полагал он.

Тьег снова пересказал список всех вероятных ниточек. Ничего нового. Сейчас он был раздражен, но по вечерам на него частенько находила сентиментальность, и Асавин все больше узнавал о его покойном старшем брате.

– Галь во всем был для меня примером… – говорил Тьег. – Он хотел взять меня адъютантом, когда подрасту. Потом началась эта война… Он ушел на дно вместе с кораблем. В этом весь Галь. Он все доводил до конца и никогда ни на кого не перекладывал ответственности. Когда мне исполнилось пятнадцать, я попросился адъютантом к дяде, но тот, похоже, до сих пор не простил себе смерти Галя.

«Ну и в чем же мы тогда похожи? – думал Асавин, слушая рассказы про героического старшего брата. – Мы абсолютно разные». Словно прочитав эти мысли, Тьег смущенно улыбнулся и пожал плечами:

– Когда я увидел тебя, я сразу подумал о Гале. Вы так похожи. Он тоже был смуглее прочих, остроносым. Щурился, когда улыбался, и от этого всегда выглядел хитрецом, но на деле таким не был. А потом ты привел меня в «Негодницу». Галь обещал сводить меня в бордель, как подрасту, но так и не дожил до этого. Выходит… его аспект воплотился в тебе.

– Прости, я не понимаю, что это значит.

– Эх ты! – насмешливо возмутился Тьег. – Аспект – то, что делает нас нами.

– Душа?

– Души не существует. Все мы – вода одного океана, нас различают друг от друга только намерения, устремления, идеалы. Это и есть аспект.

Асавин непонимающе поморщился. Ирдианство казалось ему диковатым.

– Это и есть аспект, – тихо повторил Тьег. – Ты заботишься обо мне, оберегаешь, как и Галь. Спасибо.

Асавин скрыл за улыбкой борьбу противоречивых эмоций. Тьег —исключительный дурачок, не знающий ничего о жизни. Мысль о том, что могут существовать настолько наивные люди, забавляла и причиняла боль одновременно. Отчасти потому, что Асавин и сам был когда-то таким. Тоже грезил чистыми мечтами, тоже смотрел в рот старшему брату. И где он теперь, кем стал? «Лучше и не думать об этом».

Выплеснув гнев на портьеру, Тьег, кажется, немного успокоился. Из приоткрытого окна показался кусочек неба. Цвет его переменился, говоря о наступлении вечера.

– Пойду, снова попытаю удачу, – сказал Асавин. – А ты сиди здесь вместе с Куртом. Не выходи, никому, кроме меня, не открывай, ни с кем не говори. Ты меня понял?

Мальчишка сердито свел зачерненные брови.

– Ты меня понял? – повторил Асавин.

Коротко кивнув, рубиец отвернулся. Пусть дуется, сколько влезет. Главное, будет в безопасности.

Пока Асавин собирался, в комнату вернулся Курт. Он ходил к колодцу в паре домов отсюда. Выкрашенные басмой14 волосы превратили его в обычного нерсианского слугу. Пожалуй, Курт проницательней хозяина, и поэтому категорически Асавину не нравился.

Асавин покинул дом, когда красное солнце склонилось к горизонту и утомительная дневная жара отпустила город. Он вышел, приложил ладонь ко лбу, посмотрел на облака, которые принесло с запада. Серые, всклокоченные и тучные, быть дождю. Асавин улыбнулся. Последний день Высокого Солнца – прекрасный повод прогуляться.

Он двинулся по узкой улочке, затесавшейся между рядами четырехэтажных длинных домов с красными черепичными крышами. Квартал Звонарей был не самым плохим, несмотря на расползающиеся молнии трещин по стенам, корявые узкие дороги, где густо пахло нечистотами, помоями и гниющей на солнце рыбой. Здесь солнце относительного благополучия еще нет-нет, но освещало дома. Небогатые ремесленники селились в этих ласточкиных гнездах, создавали семьи и плодили ту кровь, что текла по жилам города. Асавину казалось, что стоит приложить ухо к стене – непременно услышишь ровный пульс и спокойное дыхание Ильфесы. Ставни отворялись, впуская в жилища вечернюю прохладу. Потянуло сладковатым запахом ильфедры из ближайшей питейной. Где-то далеко звенела расстроенная мандолина, скрипела телега, торговка хрипло предлагала персики. В маленькой часовенке Его Благодати зазвонили колокола. Мерный звук отражался от стен, расплывался в густом воздухе, обволакивал Асавина. Сейчас благочестивые пойдут на вечернюю молитву, а ему надо ниже и дальше, в самую настоявшую Гаялту, темный ледяной ад.

От этих мыслей Асавин зябко поежился. Он уже почти месяц избегал спускаться в бездны Угольного порта и показываться на глаза Френсису, но все сточные воды стекаются в канавы, а все слухи – в питейные самого нищего района. Он оттягивал неизбежное так долго, как мог. Страшно представить, что произойдет, попадись Тьег в руки Висельников!

Дойдя до Крабьего спуска, Асавин заметил, что за ним следят. Не оборачиваясь и не сбавляя шагу, он судорожно подумал: «Кто? Люди Протектората? Люди Френсиса? Люди того гуся, которого я подставил пару месяцев назад?». Он нырнул за угол дома и положил ладонь на рукоять даги. Пусть он неважный боец, то неожиданность будет на его стороне. Кинжал послушно покинул ножны, палец нащупал потайную кнопку. Тяжесть стали успокаивала нервы. «Соберись, старик», – мысленно прошептал Асавин.

Он был готов увидеть кого угодно, даже имперскую гвардию.

– Успокойся, это я, – шепнул Тьег.

Мальчишка поднял руки вверх. «Во дурак!» – мелькнуло в голове Асавина.

– Ты зачем пошел за мной? Я же сказал оставаться дома!

– А я не ребенок, чтобы беспрекословно подчиняться.

Асавин еле сдерживался, чтобы не зарычать в голос. Он толкнул Тьега к стене:

– Я пошел в трущобы, в рассадник бандитов и ворья. Там нет места таким как ты!

– Каким? – упрямо спросил мальчишка.

– Чистеньким, – прошипел Асавин. – Благородным. Тепличным розочкам. – Эльбрено схватил егоза локоть. – А сейчас мы пойдем обратно.

Тьег стряхнул с себя руку Асавина.

– Я никуда не пойду! Меня всю жизнь опекают! Отец, брат, дядя! Меня даже Курт опекает, а он младше на шесть лет! – Парень яростно раздул ноздри. – И ты опекаешь. Спасибо, но это и мое дело тоже. Нет! – Он яростно замотал головой. – Это в первую очередь мое дело, я хочу нести за него ответственность.

Асавин опешил. В этот момент Тьег так сильно походил на Бастиана, словно брат-близнец.

– Но ты ничем не поможешь…

– Откуда тебе знать? – упрямился Тьег. – У меня есть шпага и я умею ею пользоваться. Этого мало?

Яростные глаза высекали искры. Нет, мальчишка не уйдет, и Асавин не сможет увести его обратно силой. Он еще раз хорошенько оглядел рубийца. Басма отлично скрыла цвет волос, но загар на бледную кожу никак не хотел ложиться и проступал красноватыми ожогами. Пурпурный костюм велик, топорщился складками в районе плеч, талии, штаны тоже большеваты… Тьег выглядел несуразно. То, что нужно.

– Не забудь, тебя зовут Ациан, – буркнул Асавин. – Ты студент, с Иллалика. Этим объясним твой имперский акцент.

Серые глаза сверкнули детским восторгом. Словно ребенку позволили оставить дома щенка, только тут все куда серьезней. «Я совершаю ошибку, – отчетливо подумал Асавин. – Я об этом еще пожалею».

Вниз по Крабьему спуску они пошли уже вместе. Асавин – пребывая в мрачных мыслях, Тьег – в приподнятом настроении. Между тем, Крабий спуск круто пошел вниз с пологого холма между домами. Когда лил дождь, потоки грязи и дерьма со всего города отвратительным водопадом стекали с него, омывая Мусорную стену – грандиозную свалку прямо в черте города, за которой начинался район Угольного порта. Асавин порадовался, что они с Тьегом обогнали дождь на несколько часов.

– Воняет. – Принц поморщил аристократический нос, – Но я все равно рад, что выбрался. Я всерьез опасался, что ты решил убить меня книжной пылью.

– Какие горькие слова, мой друг. Я думал, ты будешь в большем восторге от книг. Многим они не по карману.

– Ненавижу читать, – фыркнул Тьег. – Сразу вспоминается старый учитель. Он бил меня розгами! Хотя, уж лучше розги, чем бесконечные вечера в компании Треолара.

– Треалора, – поправил Эльбрено. – Я тебе книги не развлекаться дал. Ты у нас студент, а значит, парень неглупый, образованный, начитанный.

– Не понимаю, как можно просиживать штаны за книгой, когда мир полон приключений? – в сердцах воскликнул Тьег.

– Мир полон приключений, говоришь? Иногда они заводят в такие мрак и безысходность, что начинаешь отчаянно цепляться за то немногое, что способно подарить радость.

В его словах прозвучало больше горечи, чем Асавин хотел показать. Можно срезать клеймо каторжника со своей кожи, но из сердца оно не сотрется никогда. Мальчишка снова ничего не заметил. Его увлекали улицы, крики людей и запахи.

– Не могу поверить, что ты все это прочел… Там же целая библиотека.

– Пока ты молод и свеж, можешь наслаждаться поверхностью жизни, но с возрастом хочется все больше глубины, – ответил Асавин. – Неужели не интересно, что там, за стеной города? В других государствах, землях и чужих головах? Начитанному человеку всегда есть что сказать, мой дорогой мальчик.

Тьег ненадолго притих, словно обдумывая все сказанное. Они наконец миновали Крабий спуск, и Мусорная стена предстала во всей своей гротескной красе. Тьег задрал голову и приоткрыл рот, разглядывая ее. Отходы громоздились кручами по семь-восемь футов15 в вышину и, говорят, с каждым годом эти горы увеличивались. Кто-то называл ее язвой на теле города, рассадником вони, болезней и крыс, кто-то – большим нищенским кладбищем, ведь всем известно, что покоиться в Некрополе стоит недешево. С каждым дождем потоки зловонной жижи стекали с нее во все стороны, отравляя источники воды, а ветер разносил вонь в соседние кварталы. Год от года ее пытались разобрать, но на месте очищенных участков мгновенно возникали новые, и чиновники опускали руки. В районе Угольного порта существовало забавное поверье, что однажды стена поглотит весь город, а некоторые всерьез считали, что в ее зловонных недрах вылупляются всякие страхолюды. Что не мешало, однако, всем районом азартно побираться на ее скользких гребнях.

– Ничего себе вал, – протянул парень. – Здесь что, когда-то шли уличные бои?

Асавин одобрительно хмыкнул:

– Шли, идут и будут идти. Район Угольного порта – это город в городе, и властям это не нравится. Время от времени они посылают войска зачистить его. Показуха, но кровь проливается самая настоящая. Здесь живут те еще монстры в обличье людей… Я тебя предупреждал. Но мы не станем углубляться в эту навозную кучу, пройдемся по верхам.

Он провел Тьега петляющими дорожками к ближайшему проходу в стене. Эльбрено расстегнул дублет, расшнуровал рубашку, чтобы было лучше видно обмотанную вокруг шеи ржавую цепь, и надел на большой палец перстень с дешевым красным стеклом. Его окутал бессловесный язык условных сигналов. Тьег вылупился на него во все глаза:

– Что ты делаешь?

– Есть старая поговорка, – пробормотал Асавин, делая цепь на горле менее тугой. – Я перефразирую ее для тебя: в Священной Империи поступай по-имперски. Усек? Здесь свои порядки.

Свои порядки, свой язык, свои короли и герцоги. Асавин ненавидел эту беспросветную грязь, но, в то же время, любил пьянящую свободу, которую та дарила. Здесь ты можешь быть кем захочешь. Трусом, жуликом, животным, глупцом и убийцей. Каждому скоту здесь найдется предназначение.

Походка Тьега стала менее уверенной, зато Асавин зашагал развязней. Никакой демонстрации страха или осторожности. Уверенность в себе увеличивает шанс на существование. Он в своей стихии.

Город вокруг неуловимым образом изменился. Улицы стали уже и беспорядочней, дома растеряли цвет, а удушающее амбре свалки разило наповал.

– Возьми вот. – Асавин притянул Тьегу надушенный платок. – А то еще окочуришься с непривычки. Это самый вонючий квартал города, Крысиная улица. Обещаю, дальше будет не так ужасно.

По улицам и правда бегали целые толпы крыс, выныривали из мусорной насыпи и забивались в щели под домами. По пути часто встречались нищие с ведрами, полными барахла и гнили, с ног до головы покрытые коркой грязи. В подворотне орала какая-то пестрая толпа, за их спинами абсолютно ничего нельзя было разглядеть.

– Бей его! Откуси ухо! – послышалось из этого нечленораздельного воя.

Тьег вопросительно поглядел на Асавина, тот спокойно ответил:

– Крысиные бои.

Толпа издала ликующий рев, затем отхлынула, и на грязную мостовую рухнуло окровавленное полуголое тело, из головы которого торчал ржавый обломок. Несколько человек кинулись обирать его. Тьег отшатнулся, Асавин буднично произнес:

– Крыса убила крысу. Не глазей так, а то и тебя убьют. Глупо стоять между мародером и его добычей.

За тугими узелками улиц показалась густая черная пелена.

– Пожар? – спросил Тьег.

– Фабрики. Стоят за стеной, но дым доходит до района Угольного порта. Поэтому-то он и Угольный, понял? В основном, оружейные, а тут, в их тени, обитают фабричные работяги, что из свободных.

– А-а-а, – протянул принц, – я слышал, тут делают самострельные трубки. Пушки, что можно держать в руках, только стреляют не на «сахаре».

– «Гадюки», «аспиды», – кивнул Асавин. – Вся стража уже ими вооружена. Грозное оружие, но пока его перезарядишь, можно получить пару ножей в бочину.

Глаза Тьега азартно загорелись:

– Всегда было интересно, как это работает! Как вода может заставить железный шарик лететь?

– Аякоса – это не вода. Это – конденсат змеиного молока: бесцветной горючей жидкости из земных недр. Чирк кремниевым замком. – Асавин звонко щелкнул пальцами перед носом у завороженного парня. – Искра воспламеняет пары аякосы. Бах! – шарик летит.

– Чудеса, – вздохнул Тьег. – Наши пытаются собрать, но у них не выходит. А почему они стреляют не на «сахаре», как пушки?

– «Сахар» – та же аякоса, только в кристаллах. В отличие от жидкости, он не горит. Взрывается от сильного удара, поэтому на пушках есть молотки. На «гадюку» такой тяжелый молоток не прикрутить.

– Восхитительно, – прошептал принц.

«Собери свою первую сотню «гадюк». Посмотрим, что станет с твоим восхищением», – подумал Асавин.

Они нырнули в темную подворотню. На пути им встретилась подозрительно выглядящая компания. Шрамы, кровоподтеки, кривые зубы густо-алого цвета и цепи, обмотанные вокруг рук. Тьег моментально встал в защитную стойку, положив ладонь на эфес шпаги. Асавин даже не шелохнулся. Он узнал их. Старые клиенты. Один из бандитов обвел блондина мутным взглядом и прохрипел:

– Есть… че?

– Я на поклон, – спокойно ответил Асавин, словно невзначай коснувшись цепи на шее.

Про поклон, конечно, бессовестная ложь, но иначе от этой компании не отделаться. Здоровяк рассеянно кивнул, и шайка расступилась перед ними, пропуская дальше по улице.

– Какой еще поклон? – спросил Тьег, когда они разминулись с бандитами.

– Помнишь, я говорил тебе, что обладаю связями? – неохотно начал Эльбрено. – Я работаю на влиятельного, но своеобразного… герцога, и должен отчитываться ему, но в последнее время пренебрегал этой обязанностью.

– Уверен, что смогу все ему объяснить.

– Стой. – Асавин обернулся к мальчику. – Ты – мой племянник, понял? Что бы ни случилось, пускай даже герцог будет спрашивать, кто ты и откуда. Не вздумай раскрыть себя.

Черненые брови сошлись на переносице, мальчик кивнул. Вот и славно.

Они вынырнули из подворотни на поперечную улицу и чуть не запнулись о свалку лежащих людей, укутанных в мешковину. Чертыхнувшись, Асавин перепрыгнул через живую груду. Мальчишка притих и помрачнел. Он, словно зверь, чуял для себя опасность отовсюду. «Ой, зря я поддался ему», – вновь подумал Асавин.

– Сделай лицо попроще, улыбнись, и играй свою роль, – сказал он, толкнув двери кособокого здания.

Двухэтажный дом с покосившейся крышей было похож на облезлого голубя: краска облупилась, часть черепицы отвалилась, а часть разворовали. Выцветшая вывеска некогда гласила: «Эллинор Карио», однако буквы давно стерлись, осталась только «нор Ка». Один из старейших игорных домов Угольного порта. Нынче она со всеми потрохами принадлежала Висельникам и приносила им немалый доход. Подручным Френсиса под страхом адских мук запрещено ошиваться здесь. Им вообще запрещалось играть где-либо кроме их логова, которое, кстати, совсем неподалеку. От близости Висельников по спине пробегал влажный холодок, но Асавин не собирался задерживаться. Сюда со всех концов Угольного стекались городские сплетни. Местных он знал очень хорошо.

В «Норке» всегда царила атмосфера разбитного нищенского гуляния. Громкая музыка, вечный стук костяшек хурука, визгливый смех девок и глухие тычки пьяного мордобоя. Тускло-красные, словно тошнотворное местное вино, портьеры посерели от пыли и были изъедены огромной жирной молью. Потолок давно стал черный от копоти множества трубок. Асавин быстро осмотрел зал, и наметанный взгляд выхватил в толпе знакомую фигуру.

– Лонни! – ухмыльнулся он, протянув руку съежившемуся за столом мужчине. – Яркого дня. Давно не виделись.

Сидящий хмуро посмотрел на собеседника и нехотя протянул руку. В левой у него был зажат веер разноцветных квадратиков. За столом с ним сидели еще три странных хмыря. Кажется, воротилы с Черного рынка. Асавин не сомневался, что его товарищ скоро проиграет последние портки.

– И тебе ни серых, ни благих, – мрачно ответил играющий общепринятую в здешних кругах фразу.

Асавина всегда поражало, что такой щуплый парень может говорить настолько низким, глубоким, богатым на интонации голосом. Темноволосый, бледноватый, коротко стриженный и гладковыбритый – как будто полная противоположность Асавина. Игрок имел ко всему тяжелый, вечно недовольный взгляд. Бордовая мантия алхимика сидела на нем, как мешок на тощем пугале.

– Эй, Аэрти, не отвлекайся, – гаркнул хмырь за столом. – Твой ход. Пасуешь?

Алхимик дернул щекой от волнения. Поколебавшись, он стукнул по столу костяным веером, сложив из него сложную фигуру.

– Царица леса, – глухо сказал худой.

Его оппонент ощерился редкозубой улыбкой:

– А ты шустрый… Но мы шустрей. – Он вальяжно выложил свою фигуру. – Дракон поимел твою царицу.

Его приятели скотски заржали. Алхимик угрюмо проследил взглядом, как золото утекает из его кошеля.

– Ну что, еще разок, Аэрти? – усмехнулся щербатый.

Прежде чем алхимик ответил, Асавин положил руку ему на плечо:

– О нет, господа, боюсь, он не может. Он и без того должен кораблик золота.

– А ты кто, его жена? – оскалился щербатый. – Плевать, что он там тебе должен, это его проблемы. Шел бы ты отсюда…

– Нет-нет, господа, – ухмыльнулся в ответ Асавин, – вы не поняли. Он должен Френсису. Надеюсь, его-то вы знаете? Может, желаете перетереть с ним за весь этот шорох?

Воротила мгновенно захлопнул пасть вместе со рвущимися на волю остротами, только глаза по-крабьи забегали. Имя Френсиса имело неизменно успокаивающий эффект за всех в округе.

– Пошли, Лонни, пока не пришлось заворачивать тебя в плащ, как младенца, – все так же улыбаясь, прошипел Асавин алхимику.

Через несколько минут они сидели в темном углу за маленьким грязным столиком. Тощая рябая девка стукнула о столешницу мисками с крабовой похлебкой. Алхимик хмуро отодвинул тарелку:

– Как любезно с твоей стороны, но я откажусь. Я ведь и без того весь в долгах.

Последнее слово он едко выплюнул.

– Не бойся, Лонни, за мой счет, – ответил Асавин, откинувшись на спинку стула. – Это чтобы ты восполнил силы, физические и умственные. Мне тебя о многом надо расспросить.

Тьег зачерпнул ложку непонятного варева, попробовал и тут же выплюнул обратно в миску. Цепкий взгляд алхимика проследил за этим действием:

– Не представишь меня своему приятелю?

– Ах да! – наигранно спохватился Асавин. – А это мой племянник, Ациан.

– Приятно познакомиться! – широко улыбнулся Тьег и протянул ладонь.

Поколебавшись, Лонни коротко сжал протянутую руку.

– Лонан Аэрти, – ответил он. – И мне не нравится, когда меня зовут Лонни. – Он сверкнул глазами на Асавина.

– Ладно-ладно! Расскажи лучше последние новости. О чем шуршит Угольный? Ну и… есть ли письмо?

– Нет письма, – покачал головой Лонан. – И не будет. Все, я умываю руки, больше алхимичить для этой шайки не буду.

– С чего такие перемены? Ведь на тебе все еще висит долг.

– Примерно неделю назад явился к нам протектор с отрядом стражи, перевернул все – от нужника до голубятни. Все стекла, аппараты, реагенты. Библиотеку превратил в руины.

– Очень странно. А что ему было надо?

– Не знаю, но я трижды успел проститься с жизнью, так близко он был от моей нычки с почти готовым Красным Поцелуем. Одно дело сизые, от них можно откупиться. Эти же фанатики… Нет, Асавин, теперь даже по нашей старой дружбе не возьмусь, пусть ищут другого алхимика. Если Протекторат возьмет за яйца, сам понимаешь…

– Понимаю. Постараюсь… поговорить с Френсисом.

Проще уговорить солнце встать с другой стороны океана. Френсис – отморозок, Лонану однозначно конец. И зачем только они ввязались во все это дерьмо? Ах да, ему нужна была защита после неудачного покушения, а Лонану – деньги на его пагубную страсть. И оба они задолжали одному из самых отбитых бандитов города. Да еще и Тьег. Проблемы имеют свойство копиться со скоростью помета в курятнике.

Асавин вспомнил обстоятельства их с Лонаном знакомства. Сам он тогда был еще моложе Тьега. По-юношески уверенный в своей ловкости. Пойманный на краже со взломом, подставленный своими подельниками. Суд был скор и безжалостен, и спустя месяц сырых казематов башни сизых плащей началась другая страница жизни Асавина. Его отправили на выработку змеиного молока, на печально известный рудник Белого Древа. Там он быстро понял, что десять лет ему не протянуть. Ядовитые пары змеиного молока косили лишенный свободы народ, словно спелую пшеницу. Первый год был полон тяжелой работы и унижений, которые приходилось хлестать, как жидкую баланду. Ох и нелегко быть симпатичным молодым мальчишкой, если ты горд и принципиален, но Асавин быстро потерял норов. Главное – выжить, а чести лишат и так, и эдак, и если уж чего-то не избежать, то следовало получить от этого хоть какую-то выгоду. Главное, стиснуть зубы и ползти вперед, а вся эта скотская грязь только придаст дополнительного скольжения.

А потом Асавин увидел Лонана. Щуплый, хилый, но по глазам удивительно умный парень, который явно знал, что ему делать. Асавин за версту чуял возможности. Он вкрался в доверие к щуплому умнику и не прогадал. Оказывается, в Белом Древе находилась алхимическая лаборатория и фабрика по сборке «гадюк», и раз в год алхимики выбирали из числа каторжников тех, кто сочетал в себе ум, образованность и ловкие руки. Асавин обучался грамоте, да и всего остального ему было не занимать. Главное, вовремя показать себя, ведь квота ограничена. У Асавина было примерно полгода, чтобы проредить количество умников, и для этого ему даже не нужно было марать руки. Достаточно было только легонько подтолкнуть кого надо.

Через полгода они с Лонаном перешли под начало местного подразделения гильдии алхимиков. Асавин сменил ядовитые пары аякосы на однообразный, но более безопасный конвейер фабрики «гадюк». Руки до сих пор помнили каждый этап сборки, вплоть до мельчайшего гвоздика, скрепляющего кремниевый замок. Тяжелые и долгие десять лет жизни Эльбрено, и скрашивала эти годы только возможность читать, которую алхимики всячески поощряли. На волю он вышел другим. Каторга размолола в муку юношеский максимализм и отсеяла сквозь сито цинизма маленькие крупицы его будущего характера. Он кропотливо собрал из всего этого мусора что-то, отдаленно похожее на человека.

Что до Лонана, то он, несмотря на клеймо преступника, нашел свое место в лабораториях бордовых мантий. Асавин же продолжил идти по кривой дорожке, не видя для себя других вариантов. Ненависть, десять лет служившая ему источником сил, оказалась ядовитей змеиного молока. Она навсегда его изменила.

Лонан посмотрел своим обычным тяжелым взглядом, вырывая Асавина из раздумий.

– Прекрати, не надо пустых слов. Я прекрасно понимаю, что Френсис прикончит меня, и выбираю такой расклад пыткам в застенках Протектората. Если конец един, не лучше ли выбрать менее мучительный? И еще кое-что. – Он снова посмотрел на Тьега. – Нет у тебя никакого племянника. Никого нет.

– Для всех он – мой племянник, – ответил Асавин. – Для тебя тоже.

Алхимик фыркнул, зачерпнув похлебки, и отправил в рот. Будет очень обидно потерять такой удачный инструмент. Асавин поймал себя на грусти. Пожалуй, к Лонану он привязался.

– Ладно, это не все новости, – сказал алхимик, облизнув ложку. – Не знаю, в каком лесу ты провел последние несколько недель… Ну да ладно. В Угольном становится неспокойно. Шуршат, что пропали ребята Кривого Шимса. По мне, туда им и дорога, уродам, да никто не берет на себя ответственность, да и тел тю-тю. Хм-м-м… В Червивом дрались. По слухам, Мару Податель бился с Мороком. Морок начал наглеть, расширяет свои каналы сбыта, беспардонно захватывает территории, а кто с него спрашивает, – Лонан провел пальцем по горлу, – тех скоро находят дохляками. Шуршат, у него появилась какая-то новая дурь. Красный Поцелуй и рядом с ней не стоял. Улетаешь к праотцам на пушистом облаке…

Асавин подобрался от ужаса:

– Жуткий парень этот Морок. Слишком быстро раскрутился… Что-то тут нечисто.

Лонан хрипло рассмеялся:

– Нечисто? Асавин, разуй глаза, это Угольный порт. Здесь не найти ничего чистого.

Эльбрено машинально улыбнулся кислой шутке товарища. Лонан редко смеялся, и чувство юмора у него было мрачное, под стать лицу. Однако шутка не развеяла страха Асавина. О Мороке ходили самые разные слухи, но все пугающие. Если Френсиса кликали отморозком и охочим до крови псом, то Морока – проклятьем богов. Он, словно стихийное бедствие или пагубь, уничтожал целые банды, от главаря до последней шлюхи, так что создавалось впечатление, что он и не человек вовсе, а могучая безликая волна. Даже со злющим псом можно договориться, если кинуть в нужное время шмат мяса, но как договоришься с бесчувственной стихией? Сметет, размозжит о камни и глазом не моргнет. Это пугало Асавина куда больше выходок Френсиса.

– Не будем о Мороке… Что говорят об имперцах в бухте?

Асавин надеялся, что кто-то из сумрачной братии воспринял их, как новый рынок сбыта. А там можно и весточку передать.

– Что говорят? А ты как думаешь? Что лягушачье дерьмо и то полезней, чем кучка островных мужеложцев. Поскорей бы попереубивались там с Фуэго, то-то будет радость.

Тьег скривился. Асавин горько усмехнулся. Да, наивно было полагать, что в сумрачной братии попрут против воли герцогов, а они оказались на удивление единодушны.

Не успел Эльбрено опомниться, как алхимик уже вычистил миску и отодвинул на край стола.

– Благодарю за угощение, – сказал он. – Не пропадай надолго, иначе начинаю переживать, не сдох ли ты.

– Твоя забота мила моему сердцу, – усмехнулся Асавин. – Я же как кот, всегда возвращаюсь туда, где кормят.

Лонан посмотрел на него печальными глазами.

– Что ж, ярких дней тебе и твоему племяннику, – сказал он, – а мне пора, столько всего нужно сделать…

«Точно помирать собрался», – подумал Эльбрено, провожая взглядом бордовую мантию.

– Асавин… – прошептал Тьег. – Ты надеялся на местных бандитов?

– Д-а-а-а, – протянул тот, махнув рукой девке с подносом. – Но Лонни, хоть и умник, знает не всех. Хочу поговорить еще с парочкой толковых людей.

– Обязательно здесь? – пробормотал парень. – Отвратительное место.

– Милая девушка, кувшин вина, пожалуйста. – Асавин повернулся к Тьегу. – Зачем скитаться по всему городу, когда знаешь, куда приходят нужные тебе люди? Не забивай себе голову. Знание может погубить.

– Незнание —тем более, – парировал Тьег. – Скажи, если возникнут проблемы. Не стоит беречь меня, я не сахарная голова… и не тепличная розочка.

Наивность и детская простота этого мальчишки не переставали поражать Асавина. От неизбежного ответа его спас перелив гитары. Музыкант сидел на стуле. Вьющиеся черные волосы стянуты в тугой хвост, а руки с закатанными по локоть рукавами ласкали гриф и переливающиеся струны. Соло взмыло под потолок и устремилось вниз. Ладони застучали по дереву, отбивая простой ритм, и Асавин увидел женщину, танцующую меж столов. На ее смуглой коже пестрели синие узоры. Из одежды – несколько полосок ткани. В обеих ее руках поблескивали плоские чаши. Женщина улыбалась и ловко двигала руками. Тьег заворожено уставился на почти обнаженную фигуру с гибкой талией.

– Асавин, что это? – спросил он.

– Ритуал, древний, как сама Ильфеса. Танец с чашами. Девушка символизирует мир. Ее груди – это высокие горы, синие узоры – реки. Она полна жизни и плодородия. Черная чаша – тьма, белая – свет. Смотри. – Асавин указал на бородача, что с улыбкой бросил монетку в белую чашу. – Чья сторона перевесит, тот и победит.

Собирающая монетки девушка поравнялась с Тьегом и Асавином. Блондин отметил, что лоб ее был скрыт пестрой повязкой. Завороженный ее танцем Тьег уронил монетку на горку белой чаши. Ухмыльнувшись, Асавин начал по одной отсыпать кругляшки в черную, пока не выстроил небольшую пирамиду. Глаза девушки блеснули от азарта.

– Что ты делаешь? – изумился Тьег. – Зачем в тьму-то?

– Смысл танца не в победе одной силы над другой, а в гармонии, – объяснил Асавин, провожая женщину взглядом. – Мир должен находиться в равновесии, и добиться его очень непросто. Я уравновесил чаши, и мир, похоже, доволен. – Он подмигнул обернувшейся танцовщице.

Прошмыгнув между столами, девушка исчезла за пологом табачного дыма. Щелкнули костяшки хурука, кто-то развязно заржал, и привычный шум «Норки» вступил в свою силу. Девка принесла вино. Асавин налил стакан и придвинул Тьегу:

– Пей, мальчик. Я гарантирую, что это будет самое ужасное вино в твоей жизни. Такое ты точно не забудешь.

Над дымным пологом взвизгнули флейты и мандолины, застучали барабаны. Все собралось в нескладную, но ритмичную мелодию. Народ вскочил со своих мест, бросившись в пьяные пляски. Тьег удивленно наблюдал за этим, словно вокруг разыгрывался ритуал идолопоклонников. Он махом опрокинул в себя стакан и сморщился, как изюм. Асавин подумал, что мальчишка сейчас исторгнет из себя содержимое желудка, но он оказался крепче.

– Какая гадость, – простонал Тьег. – Будто кто-то в него нассал…

– Не исключено, – ответил Асавин и рассмеялся, когда лицо парня вытянулось. – Успокойся, это шутка. Первая кружка всегда тяжело дается, зато дальше…

Его голос потонул в нестройном пении, топоте, дребезжании посуды на столах и развеселом смехе, похожем на крик ишака. Мальчик налил себе еще вина, и этот стакан вошел в него с меньшим сопротивлением, а следом – ложка крабовой похлебки. Умница. Однако веселье Асавина быстро сникло. Среди дыма и плясок он увидел несколько знакомых лиц. Не подручные Френсиса, но с радостью доложат ему, где видели Сводника. Планы придется срочно менять.

Из шума и мглы появилась танцовщица. На ее лице больше не было синих линий, хотя на голове все еще красовалась пестрая бандана с золотистыми кисточками. Тело в дешевом потрепанном платье, обнажающем смуглые плечи. Она широко улыбнулась Асавину, и ее зубы блеснули алым. Еще одна любительница Красного Поцелуя.

– Эй, Князь Тьмы, – звонко сказала она, подойдя к их столу, – что ты здесь забыл, такой белокурый? Прямо сошел с церковной фрески.

– Компенсирую красотой исключительно черное сердце, – осклабился Асавина. – И щедростью. Я отдал тебе все, что у меня было, моя милая.

– Кто сказал, что ты красавчик? – Женщина дерзко вздернула подбородок. – Потасканный, еще и блондин!

– Мое черное сердце разбито, – наигранно вздохнул Асавин. – Но, если ты ищешь молодого красавчика, обрати внимание на моего племянника. Краше личика ты здесь не найдешь. – Он указал на раскрасневшегося от вина Тьега.

– О нет! – Женщина хлопнулась к Асавину на колени. – Я предпочитаю зрелое вино и зрелых мужчин, а твой племянник мне в сыновья годится. Зато понравится моим дочерям.

Асавин удивился. Он думал, что она гораздо моложе, с таким-то гибким и подтянутым телом. А еще ему понравилось, что она пришла не за золотом.

– Что, разочарован? – пропела танцовщица, обняв его за шею. – Мне позвать дочек?

– Предпочитаю спелые персики, – осклабился он, ухватив женщину за задницу, – но дочек позови… Для моего племянника. Хотя нет. – Асавин улыбнулся еще шире. – Где твой табор, милая? Давно не веселился под открытым небом.

Она рассмеялась, запрокинув голову, и Асавин увидел линии ее ключиц, уходящих под ткань платья. Затем она без спросу подхватила со стола его стакан и осушила одним махом. Струйка вина потекла по подбородку и капнула на лиф, выступающий двумя округлыми холмами. Асавин украдкой посмотрел на неприятных знакомцев. Те пожирали его алчными взглядами. Если линять, то уже сейчас.

– А ты не промах набиваться в гости! – воскликнула танцовщица, стукнув кружкой по столу. – Только учти, белокурый, у нас нет ни пуховых перин, ни хороших кушаний, ни покладистых женщин. Сойдет?

– Сойдет! – воскликнул Асавин. – Веди нас, прекрасная…

– Амара.

– Прекрасная Амара, – кивнул он. – Меня зовут Асавин, а это Ациан.

– Не будем медлить.

Он устремился сквозь толпу танцующих следом за Амарой, растворяясь в табачном тумане. Кажется, за спиной крикнул кто-то из подпевал Висельников. Потом будет сложно оправдаться перед Френсисом, но это уж потом. Он что-нибудь обязательно придумает.

– Эй! – воскликнул Тьег, еле поспевая следом.

Они вырвались из жарких объятий «Норки» в не менее жаркий воздух Угольного порта. Небо стало совсем низким и черным, и в этом тяжелом воздухе крылось обещание прохлады. Амара потянула его вдоль улицы Лилий, где шлюхи разбежались под козырьки и навесы.

– А твой племянник и правда красавчик, каких поискать! – пропела Амара, увлекая его дальше по улице. – Эй, Ациан, что ты забыл в этой клоаке?

– Он студент, – ответил за него Асавин, – до этого обучался при храме Святой Короны…

– Разве он немой? – поразилась смуглянка. – Эй, Ациан, ты ведь уже изучал испадрит? Скажи что-нибудь! Процитируй Песню Скитальцев!

Тьег послушно запел на испадрите, Амара подхватила. Асавин удивился. Это поразительно образованная женщина. Уже за это ее стоило казнить. Женщине в современной Ильфесе строжайше запрещено быть чем-то большим, чем тенью мужчины.

Они пересекли улицу Лилий и углубились в проулок между домов. Раньше здесь был дом фабричных рабочих, пока пожар не обглодал его до черного остова. Во внутреннем дворе раскинулся пестрый палаточный городок. Издали доносился смех и трели гитары.

– Догоняйте! – воскликнула Амара и устремилась вперед, отпустив руку Асавина.

Тот воспользовался моментом, чтобы шепнуть Тьегу:

– Не думал, что ты знаешь испадрит.

– И испадрит, и орантонг, – кивнул парень, сверкнув хмельными глазами. – Думаешь, дворянское воспитание – это только этикет и фехтование? Мертвые языки мне втемяшили, чтобы отскакивали от зубов, как родные…

– Да ты просто золото! – восхитился Асавин. – Только будь осторожен, придерживайся роли… – он оглядел слегка пошатывающегося парня. – О небо… Хотя бы просто придерживайся чего-нибудь и не рухни… Будь внимателен, Дети Ветра могут обчистить твой кошель. Это у них что-то вроде доброй традиции.

– Кто это? – спросил Тьег.

– Они, – Асавин указал в сторону палаточного городка. – Изгои. Видал платок на ее голове? У нее клеймо на лбу.

Глаза Тьега округлились от ужаса и отвращения:

– Асавин, мы что, идем к бывшим каторжникам? Ты с ума сошел.

– Стой! Ты еще слишком мало знаешь об Ильфесе. Каторгой и клеймением здесь наказывают за все – от кражи хлеба до убийства. Зато эти люди точно не сдадут ни страже, ни протекторам, ни даже местным бандитам. Они сами по себе.

– Все равно, они преступники, – стоял на своем Тьег. – Они получили по заслугам. Закон писан для всех.

– Хм, – протянул Асавин. – Скажи это дворянину, изнасиловавшему чужую жену, или купцу, дающему страже на лапу, чтобы скрыть притон с маленькими мальчиками… Закон писан теми, у кого есть власть и золото. Думаешь, среди каторжников есть хоть капля дворянской крови?

Он преувеличил. Конечно, частенько ссылали зарвавшихся бастардов, но так они – никто, и капля их дворянской крови ничего не решала.

Тьег продолжал упрямо стоять и насуплено смотреть на Асавина. Что ж, пришло время последнего аргумента.

– Хорошо, Тьег. Тебе виднее. Ведь ты безгрешен и наверняка за всю свою короткую жизнь не совершил ни единого дурного поступка. А теперь представь… Только представь, Тьег, что в «Негодницу» тогда ворвалась шайка пьяных дворян, убила бы хозяина, а ты, сын простого работяги, проткнул бы их, словно бешенных собак. Туда им и дорога, но тебя бы ждала каторга. Сизые плащи не посмотрели бы, что ты защищал себя и тем более, Благой упаси, шлюху! Кому она вообще нужна, эта падшая женщина? И кому нужен ты, сын простого работяги? Как ты посмел поднять шпагу на того, кто с рождения выше тебя? Скажи мне, это и есть справедливость в твоем понимании? Ты и я – такие же грешники в глазах этого города. —Асавин снова потянул Тьега за собой. – Наши слова ничего не стоят, так что остается только расслабиться и быть теми, кем нас видят: еретиками, грешниками, сластолюбцами. Гнить заживо, разрушая пасторальную картину священного города.

– Это неправильно, – пробормотал Тьег, но послушно пошел следом за Асавином.

– О, когда поймешь, что в этой жизни правильно, обязательно напиши об этом книгу. Уверяю, тебя тотчас казнят за нее.

Они приблизились к палаткам. Знакомый музыкант, сидя на бочке, ласкал гитару, извлекая волшебные звуки. Он больше не носил платка, и на смуглом лбу белела сложная закорючка клейма. Амара кружилась под музыку, ее каблуки отбивали быстрый ритм, яркая юбка взметалась цветочными лепестками, а руки жили своей жизнью, летая над головой, словно птицы, исполняющие брачный танец. Вокруг нее кружились три молоденькие девушки.

– Ах, вот вы где! – крикнула Амара. – Чего так долго? Это мои милые дочки.

Девчонки подбежали к остолбеневшему Тьегу. Очень хорошенькие.

– Пошли, Князь Тьмы. – Женщина потянула Эльбрено за собой. – Пришло время плясать.

– Асавин, – жалобно протянул Тьег, – ты знаешь, в храме наук меня не учили местным танцам…

– Все просто. Прижми к себе даму, словно занимаешься с ней любовью, и… – он притянул к себе Амару, – не отпускай ее от себя, словно пойманную дичь. Позволь ей почувствовать твое тело, а ты – ее, а там – как сердце подскажет.

Тьег попытался еще что-то спросить, но его голос потонул в девичьем смехе, а все внимание Асавина заняли темные глаза Амары.

– М-м-м, а ведь ты описал сейчас совершенно определенный танец, – потянула она. – Иосийские объятия. – Ее правая рука скользнула ему на плечо, а левая сплелась пальцами с его ладонью. – Покажи мне, как ты умеешь загонять дичь… Рьехо, давай иосийское!

Музыкант громко крикнул, ударил по верхней деке16 гитары, и мелодия устремилась в головокружительный полет. Подхватив ритм, Асавин повел Амару за собой. Ноги и руки прекрасно помнили эти полные страсти движения. Хлопок по деке – Асавин оттолкнул от себя партнершу, чтобы в последнее мгновение поймать кончиками пальцев и резко притянуть к себе, выбив воздух из ее легких. Она удивленно заморгала, но через мгновение сильнее прижалась к нему, закинув ногу на его бедро.

– А ты злобный сукин сын…

– Дичь должна молчать, – шепнул Асавин и провел пальцами по обнажившейся икре женщины.

– Не дождешься, – фыркнула Амара, пихнув его в грудь, словно оскорбленная девственница, но глаза у нее смеялись.

Асавин легко удержал ее и наклонил, почти уронив на землю. Амара обхватила его за шею, и он почувствовал, как впились ее ноготки. Эльбрено поднял ее и повел в такт музыке, пересекая открытое пространство. Вокруг взметнулись купола ярких юбок, громко хлопали танцующие, и Тьег закружился с одной из дочерей Амары.

– Признаю, ты умеешь танцевать, – шепнула смуглянка. – Ты с Иосы?

– Да, – ответил Асавин. – И ты, видимо, тоже…

– В прошлой жизни. – Она лукаво укусила блондина за мочку уха, и его обдало жаром.

В небе оглушительно загрохотало, и это заставило всех танцующих остановиться. Они запрокинули головы в темноту над ними. Миг, и небо изрыгнуло каскады воды.

– Ах, это я и называю настоящей благодатью, – рассмеялась Амара, скинув платок и подставив лицо под струи. – Что, испугался промокнуть или…

Вода впиталась в ее платье, сделав юбку тяжелой, а лиф – абсолютно прозрачным, и Эльбрено легко мог рассмотреть соски с коричневыми ореолами на ее грудях. Он медленно прижал ее к себе:

– Это всего лишь вода…

– Эй-ей-ей! – закричал Рьехо, ударив по струнам, и Асавин закружил Амару под потоками воды. Ее мокрые волосы били его по лицу, а прикосновения обжигали сквозь холодную мокрую ткань, ставшую вдруг такой тонкой, словно ее и не было вовсе. Желание нарастало, и Амара это заметила. Ее ладонь скользнула вниз и сжалась на его гульфике.

– Приятно чувствовать, что мужчина так тебя хочет…

Вместо ответа он коснулся губами ее шеи, и Амара задрожала в его руках.

– Нам стоит согреться, иначе можем заболеть, – шепнул ей Асавин.

Амара потянула его сквозь толпу танцующих, прямо к одному из шатров. Асавин рухнул на кипу тряпья. Мокрые волосы Амары хлынули ему на лицо, когда она потянулась к его губам. Платье сползло с плеч, обнажая грудь с крупными сосками. Он сжал один пальцами, а другой рукой стянул платье до пояса. Мокрая кожа обжигала ладонь. Амара сорвала с него дублет и рубашку, коснулась губами груди, покрытой короткими светлыми волосами, а ладонь запустила в штаны, поглаживая затвердевший член. Она усмехнулась:

– Да ты совсем озяб…

Дыхание обожгло живот блондина, руки потянули вниз мокрые штаны, губы кольцом сомкнулись на головке члена. Язык нежно и настойчиво ласкал его. Горячо, очень горячо. Асавин запустил ладони в ее влажные волосы, ощущая, как они змеятся между пальцами на каждый кивок головы. Амара выпустила его член, облизнула губы.

– Я согрела тебя?

– Не совсем…

Асавин притянул ее к себе, стягивая платье с влажных упругих бедер. Амара, извернувшись словно змейка, скинула с себя остатки мокрой одежды. У нее был красивый живот, даже эти светлые трещинки растяжек его не портили. Он коснулся губами ее пупка и повел языком вниз, до темного треугольника волос, пальцы вклинились между бедер, вторгаясь в нее. Амара обхватила его руку, а другую положила себе на грудь, томно сомкнув веки. Бедра закачались, направляя пальцы, дыхание участилось. Асавин припал к ее соску, и Амара громко ахнула. Какие у нее чувствительные груди.

Амара остановила руку Асавина и толкнула его на подушки. Игры закончились. Она нежно сжала его член, направила внутрь себя и зазмеилась вдоль торса Асавина, словно поток горячей упругой воды. Асавин припал к ее груди, и она протяжно застонала от удовольствия.

Дождь барабанил по шатру, заглушая крики Амары. Они долго смотрели друг на друга, тяжело дыша, не в силах сказать ни слова, чтобы через некоторое время снова слиться. На это раз неспешно, плавно, чтобы продлить удовольствие. Когда эмоции немного утихли, они легли, вслушиваясь в звуки дождя.

– Ты никогда не кончаешь в женщин, или это во мне дело? – спросила Амара.

– Не хочу плодить себе подобных.

– Отчего же? – Она закинула на него бедро. – Подумаешь, жили бы где-нибудь на свете смуглые, белокурые ублюдки, вроде тебя.

Он спихнул с себя ее ногу.

– Прости, – шепнула она, погладив его по груди. – Но ведь я права, ты нечистых кровей. Кто потоптался по твоей матери? Айгардец? Рубиец?

Асавин пронзил ее холодным взглядом. Чего она добивается? Насмехается над ним и его прошлым? Но ее взгляд был сочувственным. Амара ласково погладила его по щеке, поросшей короткой светлой щетиной.

– Не злись на меня, больше не буду бередить твои раны. Мы, Дети Ветра – сборище никому не нужных ублюдков, и от этого грубеем. Думаем, что нет боли больше, чем наша.

Только сейчас Асавин заметил выжженное на ее лбу клеймо. Еще одно пестрело чуть пониже плеча. Где-то спряталось третье. Наверное, у основания шеи. Она провела пальцами по его плечу, где белел крупный плоский шрам – след срезанной кожи.

– Я пытался вытравить это из себя, – объяснил Асавин, сжав ее пальцы. – Но это невозможно.

Амара понимающе улыбнулась, потянувшись к нему губами. Что пережила эта женщина в своих долгих мытарствах? Он ее не спросит, а она не расскажет. Да и зачем? Они – лишь два голодных до тепла тела, не привыкшие обнажать свою внутреннюю боль.

Дождь лил весь вечер и всю ночь, смывая с улиц дневную пыль.

***

Асавин проснулся один. За пологом шатра слышался сонный гул лагеря, и уже с утра стояла удушающая жара. Наступил первый день Золотой Песни. Одежда, не успевшая просохнуть за ночь, неприятно холодила кожу. Он выбрался из шатра, сонно щурясь на солнце. Где его берет? Кажется, безнадежно утерян. Как же глупо он вчера поступил, оставив Тьега одного. Да, Детям Ветра нет дела до властей, законов и политики, но это было так неосмотрительно.