Вероника. Том 1 бесплатное чтение

Глава 1

Если кто и любит зиму, я таких не знаю. Ладно бы ещё снег, санки, лыжи и все такое, но если снега никакого нет, а только мрак, промозглость и обледенелые тротуары? От такой зимы мало кто будет в восторге.

Вот и та зима была сплошным разочарованием. Я уходила в школу засветло, а возвращалась с уроков, когда уже включали фонари. На градуснике плюс, но ледяной ветер и морось заставляли постоянно зябнуть, я куталась сильнее, чем в крепкие морозы. В добавок ещё домашки задавали выше крыши, будто специально, чтоб мы и не думали совать носы из дому, хоть туда и без того не особо хотелось.

Но в этот день нас отпустили пораньше, и мы со Светкой вышли из школы, когда на улице было ещё совсем светло. Мы купили себе в ближайшей бургерной по стаканчику фанты с трубочкой, взялись под ручки и пошли гулять по широкому людному проспекту, как взрослые двадцатилетние женщины, которые вольны ходить, куда им вздумается.

Настроение поднялось, мы шли и хохотали над всем подряд, впрочем, с нами так всегда и бывало. Как вдруг в потоке незнакомых лиц я заметила Колю Жаркова, нашего одноклассника. По привычке, я начала хихикать (мы со Светкой над ним всегда подтрунивали), но тут я поняла, что он не один. Очередной смешок словно бы застрял у меня в горле.

Я заметила, что и Светкино лицо при виде Колиного спутника переменилось. Вот ещё секунду назад она, уморительно сморщившись, готова была отпустить шуточку про Колькину забавную шапочку, в которой он напоминал Буратино, или в адрес его смешной походки (ходил он тоже, как деревянный человечек), как тут она округлила свои и без того круглые глазищи и захлопала ресницами.

Я бы и над ней похохотала, но в ту минуту сама растерялась. Мальчик тот был, прямо скажу, необычный! Высокий (но не длинный, как жердь), русоволосый, загорелый (или просто смуглый, ведь откуда взяться загару посреди зимы?), он выглядел круче любого актера из сериалов, и в то же время держался как-то совсем просто, даже скромно: шел, засунув руки в карманы, и внимательным взглядом осматривал все попадавшиеся на его пути витрины магазинов. Никакой тебе заносчивости и восторга от самого себя, лишь сосредоточенный взгляд, как у какого-нибудь ученого.

Повинуясь внезапному порыву, я дернула Светку за рукав.

– Давай подойдем, а? – шепнула я. И она, хотя обычно бы не упустила случая насмешливо фыркнуть, в этот раз согласна закивала.

Мы подошли к мальчишкам.

– Привет! Куда идёте? – одновременно заговорили мы со Светой, причем обе обращались вроде бы к Коле, но смотрели в большей степени на его товарища.

Коле, кажется, польстило наше внимание. Он, похоже, рад был и перед другом порисоваться, и перед нами поинтересничать.

Самодовольно ухмыльнувшись, он бросил:

– Да, мой кореш заехал. Ему тут какой-то магазин нужен, вот, ищем.

– Книжный, – сказал мальчик как-то очень просто, ничуть не воображая, что он тут самый умный, и не стесняясь при этом, что может сойти за ботаника.

Мы со Светкой переглянулись.

– Да мы здесь знаем книжный! – снова затараторили мы в один голос. – Нам же тоже что-то надо было там, помнишь, Свет? – вытаращилась я на нее, давая ей знак, таким образом, чтоб она подыграла.

Но она и без моих подсказок уже все придумала:

– Да! Контурные карты для географии! Обязательно надо купить сегодня! Пойдёмте вместе, мы и дорогу покажем!

– Да завтра же нет никакой географии, – начал было возражать Колька, но быстро смекнул, что он и сам не слишком-то против нашей компании.

До книжного добрели за пару минут, он был здесь же за углом. Мне даже досадно стало, что пришли так быстро, расставаться пока совсем не хотелось.

– А что тебе надо купить? – обратилась я к незнакомцу (Колька, дурень, до сих пор не сообразил нас друг другу представить, а мне как-то неловко было называться первой). – Давай, я помогу отыскать? Я этот магазин, как свои пять пальцев, знаю.

Здесь я, мягко говоря, немного преувеличила: заходила я сюда нечасто. Но моя готовность помочь была вполне искренней.

Парень ответил задумчиво:

– Мне нужна книга, такая с виду древняя с фиолетовым вензелем на обложке. Как называется, точно не знаю.

В этот момент он так трогательно развел руками, будто извиняясь, что не помнит название, что мне ещё сильнее захотелось ему помочь, найти книгу, да хоть прочитать ее ему вслух.

Я бросилась на поиски. Завернув за ближайший стеллаж, я окинула взглядом все обилие стоявших на полках книг, ещё раз подумав про себя, что значительно переоценила свою осведомлённость о здешнем ассортименте.

– С фиолетовым вензелем? – переспросила я, как вдруг заметила у соседнего стеллажа… свою маму! Она стояла, задумчиво перебирая пальцами корешки книг и беззвучно шевеля губами, явно погруженная в собственные мысли.

Я уже была готова попятиться назад, чтобы быстро уйти оттуда (встреча с мамой, вот честно, была ужасно некстати), но она уже оторвала от книжной полки взгляд и повернулась в мою сторону. Увидев меня, она будто вся просияла и заулыбалась.

– Вероника! – воскликнула она. – Привет, крольчонок! Вот не ожидала тебя здесь увидеть! Обычно ж тебя в книжный силком не затащишь.

– Тссс! – зашипела я на маму и встревоженно оглянулась назад. – Мам, не зови меня так! Я здесь с друзьями!

Я многозначительно округлила глаза.

– Ааа, – до мамы, кажется, начало доходить, что ее присутствие сейчас не очень желательно. – Ну, давай, хоть книгу тебе найду? Ты какую искала? С фиолетовым вензелем?

Я сделала несчастное лицо и закатила глаза.

– Лучше просто исчезни, мам! Ну, пожалуйста!

Мама явно ничуть не обиделась, поскольку, улыбнувшись, она сказала:

– Я только книгу тебе достану и тут же исчезну!

С этими словами, мама подмигнула мне и пальцем указала на самую верхнюю полку стеллажа. Я задрала голову и невольно охнула: там стояло красивейшее издание с виду очень старинной книги с толстенным переплётом и витиеватым фиолетовым вензелем на обложке.

– Дверь в прошлое, – я прочитала название и озадаченно посмотрела на маму.

Но она уже встала на цыпочки и пыталась дотянуться до книги.

– Ой, крольчонок, боюсь что и мне ее так просто не достать.

Но оглядевшись вокруг и заговорщицки улыбнувшись мне, она наступила краешком ботинка на нижнюю полку и , подтянувшись, ухватилась за книжку. Я услышала ее недоуменный возглас:

– Верок, да она что присохла там? Не отрывается… – И тут она с необычайной лёгкостью подтянулась ещё выше и посмотрела прямо на обложку книги, но "посмотрела" слово ужасно неточное, поскольку на самом деле, мама не посмотрела, а словно бы заглянула в эту обложку, будто то было не плоское изображение, а самое настоящее окно, или скорее проем в стене, за которой она увидела что-то, что ее ошеломило.

– Господи, да тут… – начала было мама, но вдруг ее голос прервался, как будто на видео пропал звук. Ещё секунду я видела маму, застывшую, как остановленный кадр в фильме, и в следующее мгновение она исчезла.

Глава 2

Я оцепенело уставилась на место, где только что стояла мама. В голове мелькнула, больно резанув меня, мысль, что это я сама сейчас так глупо загадала! Велела маме исчезнуть! И вот на тебе!

Сорвавшись с места, и уже ничуть не осторожно я принялась карабкаться на ту самую верхнюю полку, сбивая уличной обувью глянцевые томики со стеллажа, мне, вот честно скажу, не было до них дела! Я стремилась как можно скорее вцепиться, как мама только что, в ту самую книгу с загадочными фиолетовыми знаками, что казалась мне такой притягательной всего минуту назад, теперь же вызывала во мне только ужас и отвращение.

Но уже почти добравшись до той страшной книги, я вдруг почувствовала, как неведомая сила (видать, та самая, что только что утащила маму!) грубо подтолкнула меня вверх.

Я ожидала увидеть древнюю книгу, но вместо нее передо мной предстала дыра, просто отверстие в "картине мира" (про что-то такое нам рассказывали на обществознании), и я могла смотреть в эту прореху и видеть то, что навряд ли было доступно хоть кому-то, пусть на тысячи километров кругом!

Я видела пыль и груды паутины, какую-то рухлядь и горы старых книг, обвитые паутиной полки, грязное оконное стекло и… Я больше ничего не могла распознать, так как сила, что только что подняла меня вверх, сейчас резко швырнула меня в это отверстие, будто выкинула на помойку.

Приземлилась я не слишком удачно: разбила правую губу, ударилась плечом, крепко приложилась всем правым боком. Я упала в невообразимо грязный и пыльный угол, будто две сотни лет здесь даже мухи не летали, и сейчас брезгливо отряхивалась в надежде избавиться от любых следов этого жуткого (в чём я ни капли не сомневалась) места.

Оглядевшись, я поняла, что предчувствие меня не обмануло, здесь было пыльно, темно и ужасно холодно. Груды книг и каких-то старых тряпок, запах гнили и затхлости, а тишина такая, будто нас зарыли под землю.

Впрочем, последнее вряд ли соответствовало действительности, поскольку откуда-то сверху в помещение лился тусклый луч света, такой тонкий, словно бы пробирался сквозь тонну деревянных ящиков.

Плечо ныло, а губа, кажется, начала распухать, хотелось разогнуть спину, растереть плечо, но даже встать, не то чтобы делать шаги здесь, мне было страшно: окружавшее напомнило мне кишки дракона, как их изображали в мультиках, только вместо слизи и всякой мерзкой жижи повсюду были пыль, рухлядь и паутина. Я не знала, что меня ждёт уже через пару метров и, честно говоря, не очень-то любопытствовала.

Но тут в нескольких шагах от меня я увидела маму. Она сидела, забившись в точно такой же, как и мой, пыльный угол, боялась пошевелиться и в ужасе озиралась по сторонам.

Резко сорвавшись с места, на плохо слушающихся ногах я подбежала к ней. Заметив меня, мама тут же вскочила мне навстречу, хотя по ее лицу было видно, что она уже не вполне доверяет своим глазам.

– Вероника? Крольчонок, ты? – неуверенно пролепетала она, и только когда я, прыгнув к ней, врезалась в ее распахнутый ворот куртки и уткнулась лицом в ее теплую грудь, она как будто осознала, что это я, настоящая, и изо всех сил прижала меня к себе.

Мне, само собой, тут же захотелось плакать, слезы хлынули из моих глаз и в секунду насквозь промочили мамин толстый шерстяной свитер, хоть я и понимала, что сейчас не время раскисать.

– Что произошло, мам? – спросила я, нечеловеческим усилием взяв себя в руки.

Мама, в отличие от меня, и не думала плакать, напротив, она будто бы вся сжалась в комок и сейчас оглядывалась по сторонам широко распахнутыми глазами, как зверёк попавший в западню. И если, встретив маму, я в миг размякла, как булка, брошенная в молоко, то маме, наоборот, наша встреча будто бы только придала сил.

Вытерев насухо на моем лице слезы, она схватила меня двумя руками за плечи и легонько встряхнув, сказала:

– Я не знаю, Вер, что произошло, но сейчас нам главное не потеряться, согласна? – Дождавшись моего кивка она добавила: —Держи крепко меня за руку, будем искать, как отсюда выбраться!

Я сделала, как она велела, и мы, стиснув друг другу руки, принялись на ощупь пробираться в пространстве.

Идти вдвоем было не так страшно, и мы довольно скоро убедились, что находимся вовсе не в чреве дракона, а всего-навсего в огромном запущенном чулане, в чем-то вроде гигантской кладовки или, скорее, заброшенного склада старых книг. Кроме книг и всяких тряпок (которые когда-то, наверно, были чехлами, скатертями или чем-то подобным, притащенным сюда для хранения книг), здесь в общем-то больше ничего и не было.

Мы шли сквозь ряды полуразрушенных стеллажей, пока не упёрлись в глухую стену, и решили, что больше шансов найти выход будет, если идти вдоль стены.

Мама шла впереди, я за ней, и тут она резко остановилась, заставив меня споткнуться, наступив ей на пятки.

– Что там, мам? – спросила я в ее напряжённую спину. Она не ответила, и, выглянув из-за ее плеча, я поняла почему.

В грязной стене, вдоль которой мы шли на ощупь, пробираясь через паутину, вдруг обнаружилось окно. Гигантское трехстворчатое, с виду ужасно старое. Потом мне подумалось, что оно было тем самым грязным окном, что увидела я в момент "падения", но теперь, стоя перед его пыльным стеклом, меня заботило вовсе не само окно, а то, что я увидела за ним.

В первую секунду меня почему-то больше всего изумило то, что снега было завались. После нашей "лысой" зимы без снега, здешняя снежная сказка показалась мне восьмым чудом света! Вокруг было белым-бело, и снег крупными хлопьями все сыпал и сыпал с неба новыми порциями!

Но тут я заметила кое-что куда более любопытное: по дорогам ходили лошади! Они грациозно вышагивали по снежной мостовой, запряженные в самые что ни на есть "сказочные" экипажи: коляски, сани и самые настоящие кареты с золотыми дверцами, лакеями и кучерами! Я чуть было не завизжала от восторга!

И только потом, когда изумление от вида снежного города и чудесных экипажей немного притупилось, я обратила внимание на обитателей этого странного места. От привычных моему взгляду людей их отличало буквально всё: одежда (они были замотаны по самые глаза, как эскимосы), походка (все, как один, тяжело ступали, поскольку их ноги утопали в снегу), манера держаться (местные шли, ссутулившись и даже как бы согнувшись, будто тащили непосильную ношу).

От увиденного у меня голова шла кругом, но мама, похоже, была потрясена куда больше. Не смотря на царившую здесь холодину, ее лоб был покрыт испариной, а глаза расширились ещё сильнее.

Отерев тыльной стороной ладони пот со лба, она устала вздохнула:

– Ох, доченька, – произнесла она, и что-то в ее голосе меня насторожило, – я знала, что это когда-нибудь произойдет. Я, кажется, свихнулась!

Я хмыкнула: не знаю, как для мамы, но для меня ответ на главный вопрос ("Что с нами случилось?!") теперь был очевиден.

– Нет, мама, – сказала я совершенно серьезно, внимательно посмотрев ей в глаза, – ты не свихнулась, мы просто попали в другой мир!

Мамины губы растянулись в улыбке так, словно она готова была расхохотаться, но глаза ее при этом оставались совсем невеселыми.

– Не знаю, кролик, – она медленно покачала головой, – по мне, так мы в том же самом мире, только на сотню или даже две сотни лет раньше! Наверное, мутировал озоновый слой или что-то в этом роде, и мы попали в какую-то временную петлю! Эх, надо было сортировать мусор, правильно утилизировать пластик! Ведь теперь мы попросту застряли во времени!

Я сжала ее руку и повела подальше от окна: нам всё-таки надо было выбираться, а вид этого мира уже, и правда, сводил ее с ума.

Ещё какое-то время мы шли вдоль стены, пока наконец не наткнулись на низкую деревянную дверь, едва различимую на грязном сером фоне.

Мама ужасно заволновалась при виде выхода, который был так близко, и принялась трясти дверную ручку, но дверь никак не поддавалась. С виду она даже не была заперта, но ей, похоже, так долго не пользовались, что дверь уже практически вросла в стену.

Мне вдруг пришла в голову одна мысль:

– Мам, а ты уверена, что нам не опасно показываться местным? Вид у нас, пожалуй, не вполне подходящий.

На секунду мама замерла и даже отпустила ручку двери.

– Ты права, Вера! – задумчиво сказала она. – Только подумай, наши джинсы, аляски, ботинки на резиновой подошве! Нас примут за инопланетян или кого похуже! Лучше, крольчонок, нам, и правда, затаиться.

Стоило ей сказать это и снова взяться за работу, как дверь неожиданно начала открываться. Мама осторожно потянула ее на себя, после чего тут же опять закрыла, оставив нам лишь тонюсенькую щель для обзора.

Как по команде, мы жадно прилипли к щёлке, нам не терпелось узнать, что ждёт нас за пределами этого пыльного чулана а главное, есть ли реальный способ из него выбраться.

Мы ожидали обнаружить за дверью заброшенный завод, пустой коридор, лестницу, улицу – все, что угодно, но то, что мы увидели, поразило нас едва ли не больше, чем все это вместе взятое!

За дверью оказался тот самый книжный магазин, что мы покинули совсем недавно, причем весьма странным способом! Те же высоченные сводчатые потолки, гигантские окна с витражами, лепнина! Этот магазин и в наши-то дни выглядел, как музей, теперь же он казался эдаким маленьким книжным царством!

Сейчас он был залит зимним солнцем и весь сверкал, как на рекламном буклете.

Тот, привычный нам магазин, хоть и был обставлен довольно богато, все же был устроен вполне сдержанно: повсюду стояли полки с книгами, витрины и указатели. Это же место куда больше, чем обычный книжный, напоминало место для изысканного отдыха.

Здесь повсюду стояли удобные кресла и диваны, маленькие кофейные столики и несколько конторских столов, книги лежали стопками на столиках и специальных бюро с картотеками, длинные же ряды стеллажей находились в стороне от этой книжной гостиной, куда гости могли при желании заглянуть или послать человека.

Публика здесь тоже была весьма непростая. Вдоль книжных рядов прогуливались и восседали на диванах за чашечкой кофе нарядные дамы и очень важные господа. Они были совсем не такими, каких мы только что видели на улице: никакой согбенности или усталости, то были именно знатные дамы, не иначе, как придворные фрейлины, а спутники их, с виду, точно большие начальники или генералы.

Были здесь и совсем другие личности. За конторскими столами я заметила худые мужские и женские фигуры в черных костюмах. Они сидели, сутуло согнув спины над книгами, и быстро писали что-то в крохотных книжечках, то и дело окидывая зал внимательным неприязненным взглядом, будто следили за кем или что-то подсчитывали. Мне стало неуютно от их неприветливого и как будто затравленного вида, и я поспешила отвести от них глаза.

А здесь было на что ещё поглядеть! К примеру, распорядитель зала, худой, как стручок, мужчина в длинном, почти до колен пиджаке раздавал указания, покачивая завитыми усами, а девушки-служанки носились по залу, выполняя его приказы и поручения респектабельных господ.

Недалеко от места, где мы с мамой прятались, я заметила и парочку детей: мальчик и девочка, одетые смешно, как старинные фарфоровые куклы (девочка с кудрями и в плиссированной юбке, а мальчик, в гольфах до колен и коротких штанах!), слушали какой-то урок от высокой, худой дамы с бесцветным лицом. Учительница водила указкой по развешанным перед ребятами картинкам, а те, как могли, изо всех сил сдерживали зевки.

Но тут случилось нечто, чего я совсем не ожидала: мальчишка, в очередной раз глазея со скучающим видом по сторонам, вдруг встретился взглядом со мной! В ужасе я тут же отпрянула от щелки, но когда секунду спустя снова осторожно выглянула, уже они оба, мальчик и девочка, смотрели на наше укрытие, а мальчик ещё и тыкал в мою сторону пальцем!

Я похолодела. Схватив маму за руку, я потащила ее подальше от двери в пыльную глубину чулана. Но не успели мы дойти и до первого стеллажа, за которым смогли бы спрятаться, как нас окликнул тонкий и звонкий голос.

– Эй, постой!

Я оглянулась. Мальчишка стоял в дверях и, едва не подпрыгивая, махал мне рукой.

Я в нерешительности замерла, но мальчик все настойчивее стал мне показывать знаками подойти поближе.

– Да иди же сюда! – кричал он мне через весь чулан, и я снова повернулась, чтобы бежать. Решила так: юркну в ближайший темный уголок, и как он меня отыщет? В этом захламленном пыльном чулане сам черт ногу сломит!

Но тут мальчик снова крикнул, на этот раз пригвоздив меня к месту:

– И зачем ты прячешься? – в его голосе звучала самая настоящая обида. – Не заставляй меня лезть в этот клоповник! Бога ради, Вера, что ты здесь делаешь?!

Глава 3

С вытаращенными глазами я обернулась. Как этот мальчик, которого лично я видела впервые в жизни, мог узнать меня? Здесь, за сотни лет и сотни миров от моего родного дома!

Я сдавила мамину руку крепче. Сама не знаю почему, но быть незнакомкой в этом чужом непонятном месте мне было совсем не так страшно, как оказаться узнанной! Ведь парень пошел за мной, назвал меня по имени, и пусть Верой меня звали только домашние: родители иногда, да дед с бабушкой, мне оттого было только страннее!

Маму слова мальчишки тоже насторожили. Она нахмурилась и встала передо мной, как бы заслоняя, пытаясь защитить, но парень, будто нарочно, продолжал обращаться только ко мне:

– Да не дури, Вера! – мальчик так и стоял в дверном проёме и уходить явно не собирался. Он лишь растерянно разводил руками, будто его, и правда, всерьез задевало мое поведение. Он настаивал: – Иди сюда и расскажи, что с тобой случилось! Ну чего ты боишься? Да погляди ты, Кити тоже со мной, только она брезгует соваться в эту дыру.

Я с сомнением поглядела на маму, но она лишь пожала плечами. Эх, была не была, – подумала я, ведь, казалось, вреда эти дети нам точно причинять не собирались. Робко ступая по закиданному палками и щепками деревянному полу, я двинулась в направлении мальчишки.

Его моя капитуляция заставила с облегчением выдохнуть и даже робко улыбнуться. Когда же я подошла ближе, мальчик и вовсе присвистнул.

– Ну и видок у тебя! – выпалил он и тут же спохватился. – Нет, прости, ничего такого, просто зачем ты вырядилась в мальчишку?

Эти слова, видимо, заинтриговали его подружку, так как девочка, до сих пор в нерешительности топтавшаяся за дверью, осторожно заглянула и с любопытством уставилась на меня. Мой вид, похоже, так ее удивил, что она тут же, забыв о брезгливости, зашла внутрь.

– Батюшки, Вера! – она округлила свои хорошенькие глазки, захлопала ресницами и запричитала: – Что за наряд у тебя? Что это за странные мужские башмаки, штаны, а этот сюртучок с капюшоном? Кто такое придумал?

Мальчик хмыкнул и немного покраснел.

– Ещё и простоволосая! Матушка, если увидит тебя с распущенными волосами, грохнется в обморок. – Тут он прикрыл рот ладонью и прошептал мне как бы по секрету: – По ней, так ходить барышне с распущенными волосами – просто верх распутства!

Он захихикал, а девочка, красная, как помидор, толкнула его в бок.

– Да, что же ты говоришь, бесстыдник?! Можно подумать, что отпускать такие реплики пристало воспитанному юноше! – тут она снова повернулась ко мне. – Прости его, Вера! Мальчишки несносны! Ну, что же ты молчишь?! Расскажи уже толком, что с тобой стряслось!

Я снова посмотрела на маму и, собравшись духом, произнесла то, что в тот момент показалось мне единственным приемлемым объяснением нашего пребывания здесь:

– Да мы, похоже,… потерялись, – пролепетала я несвоим голосом и добавила: – С мамой.

Девочка невольно рассмеялась.

– Ты потерялась?! – она сделала акцент на слове "ты". – Здесь?! Да как такое возможно?! Ты ж в лавке дядюшки бываешь, пожалуй, чаще, чем в гимназии!

Мальчик же спросил о другом:

– Погоди! Ты говоришь, что потерялась с мамой. И где же она, твоя мама?

Я посмотрела на него, как на сумасшедшего, затем перевела взгляд на маму, и тут она с недоуменным выражением лица решительно вступила в разговор:

– Так, детки! Вот она я! Вы что меня не видите?

Но ребята так и продолжали, улыбаясь, и несколько недоверчиво смотреть лишь на меня, ожидая моих объяснений. Весь мамин вид, ее слова, ее недоумение, ничего этого они явно не видели! Так, словно бы ее и не было здесь вообще!

В первый момент я хотела только одного: завопить! Завизжать на весь этот склад и роскошный магазин, на весь этот странный потусторонний мир! Но в следующее мгновение, я подумала: если этот мир другой, то и правила здесь, и законы природы могут быть совсем иными! Вдруг тут так устроено, что из всех пришельцев из нашего мира здесь видны только дети? А взрослые остаются невидимыми, будто шпионами? Эта мысль меня немного успокоила, хотя мама, я видела это, не на шутку занервничала.

Мне пришлось на ходу выкручиваться:

– В том все и дело, что я не знаю, где мама! – начала выдумывать я. – Я вообще плохо понимаю, где нахожусь.

Девочка обеспокоенно нахмурилась:

– Так, может, ты головой ударилась? – я пожала плечами. – Ты свое имя хоть помнишь?

Я закатила глаза (так тяжело мне было врать этим ребятам!) и отрицательно покачала головой.

Кити всплеснула руками, совсем как взрослая тетушка, и сосредоточенно глядя мне в глаза, заговорила.

– Так, слушай! Ты – Вера Сидорова, гимназистка, мы учимся с тобой в одном классе в гимназии. Я – Кити, а это мой брат Мишель, – она указала на мальчика. – Ты живёшь, кажется, на Расстанной улице, и я полагаю, что наши родители должны быть знакомы. Как минимум, с нашим дядюшкой, здешним распорядителем ты точно в товарищах! Погоди, – Кити запнулась и беспомощно посмотрела на брата. – Как же быть-то? Что делать?!

Она вся зарумянилась от беспокойства, а я чуть рот не разинула от удивления: так вот кем они меня считают! Какой-то Верой Сидоровой, знакомой им девочкой, но точно не мной! Меня здесь вовсе не узнали, а приняли за кого-то другого, кто, судя по всему, выглядит точно, как я! От этой новости мое сердце заколотилось, и я в панике уставилась на Мишеля.

Но мальчик понял мой взгляд по-своему: мягко отодвинув сестру в сторонку, он сказал мне таким тоном, будто успокаивал ребенка:

– Вера, ты не волнуйся! Что делать, понятно! Ты поедешь с нами домой, и мы попробуем разыскать твою маму. И покажем тебя доктору! – строго добавил он. – Неизвестно, что с твоей головой, но губа, вон, точно разбита! Пойдем теперь же, у нас и сани тут рядом!

Кити уставилась на него, как на душевнобольного.

– Как она пойдет?! В таком виде?! – воскликнула она. – Нет, уж, Вера, тебе придется подождать, пока я привезу тебе пристойную одежду, а то неизвестно что начнут болтать!

Мишель на это только скривил губы, мол, не его это дело думать о таких пустяках, но спорить, тем не менее, не стал.

Кити кивнула.

– Подождёшь здесь ещё с полчасика?! – спросила она так, словно я могла отказаться. – Мы мигом!

Я кивнула, и, сжав мне ладонь напоследок, Кити выскочила за дверь. Мишель чуть помедлил, как бы показывая, что суетиться не намерен ни при каких обстоятельствах, затем, крутанувшись на каблуках, отправился за сестрой.

Когда мы с мамой вновь остались одни, мне почему-то было неловко смотреть ей в глаза. Я немного стыдилась того, что нахожу тут новых друзей, когда она невидима! Да ещё позволяю им думать, что я – это их подруга! Но заметив ее растерянный вид, я поняла, что собственная невидимость беспокоит ее сейчас больше всего, и решила рассказать ей свою версию произошедшего.

– Ты не расстраивайся, мам, – сказала я. – Здесь взрослые из нашего мира, наверное, просто не видны! Но когда вернёмся, всё будет, как раньше!

В ответ мама усмехнулась и на секунду прижала меня к себе.

– Ох, крольчонок, я и не расстраиваюсь. Главное, что теперь мне ясно, что с тобой я не пропаду, – она рассмеялась. – Ты, вон, как ловко все организовала.

Я тоже засмеялась, признаться, сейчас, когда необходимость лгать уже отпала, я и сама была довольна своей находчивостью.

Ждать нам оставалось ещё прилично, и мы решили устроиться поудобнее, хотя в этом пыльном запущенном месте это вряд ли было возможно.

Мама сняла несколько книг со стеллажей и соорудила нам что-то вроде лавки. Мы уселись прямо на книги и принялись разглядывать старинные томики, надеясь, что они скрасят нам ожидание. Однако книги здесь оказались ужасно старыми и скучными, почти все были по богословию или медицине, разобрать в этих древних справочниках ни слова не получалось.

Мама задумчиво смотрела прямо перед собой, а я, оставив попытки читать, не знала куда себя деть. Чтоб хоть немного согреться и как-то развлечь себя, я, кутаясь в куртку, принялась бродить по чулану.

Я добрела до того самого гигантского трехстворчатого окна, и снова, будто загипнотизированная, уставилась в него.

За окном сыпал снег густо, как в рождественском шарике, а город напоминал фантастическое кино, ведь люди, сновавшие туда-сюда мимо меня по тротуару, были настолько не похожи на привычных мне городских жителей! Они двигались, держали спины и головы настолько по-разному, будто все были из разных миров!

Я вжалась носом в стекло, не в силах оторвать взгляд от удивительного зрелища, как вдруг случилось нечто, заставившее меня отпрянуть: маленький худенький человечек в черном кургузом пальтишке, точь-в-точь такой же, как те хмурые люди в книжной лавке, вдруг резко наклонился к окну и принялся тыкать пальцем в оконное стекло, ровно в то место, где было мое лицо!

Его маленькие глазки злобно смотрели на меня, а губы, искривившись, говорили явно что-то нехорошее. Я вмиг отбежала от окна вглубь чулана.

Но не успела я рассказать маме о случившемся, как дверь осторожно открылась, и показалось маленькое остроносое личико Кити.

– Ну как ты здесь? Совсем озябла?

Я выбежала ей навстречу. После увиденного мной только что злобного, неприветливого человека, румяная, золотоволосая Кити показалась мне утренним солнышком: одним своим появлением она будто бы разогнала тучи.

Я помотала головой, и Кити, удовлетворенно кивнув, сунула мне в руки объемный бумажный свёрток.

Ободряемая Кити, я принялась распаковывать его, и вытащила строгое клетчатое платье с белыми завязками, башмаки на низком каблуке, колючие длинные шерстяные носки, простые белые рубашку и юбку (они оказались "нижними", то есть носились под одеждой непонятно зачем) и белые штанишки с оборками (тоже, разумеется, "нижние", я потом узнала, что они зовутся "панталоны").

Повинуясь указаниям Кити, я переоделась в эти вещи (мою одежду мы тщательно запаковали в бумажный пакет и спрятали здесь же, в чулане) и позволила новой подруге себя заплести. Она хлопотала с явным удовольствием, я даже подумала, что Кити немножко рада, что я попала в передрягу, и при этом беспрерывно щебетала:

– Я легко все организовала. Как приехали домой и я собрала тебе свёрток, я тут же заявила, что забыла здесь перчатки. Мадемуазель Аннет, наша гувернантка, как будто что-то заподозрила, но ее взял на себя Мишель. Когда он начинает утомлять ее своими вопросами или историями, у мадемуазель Аннет сразу начинается мигрень. Вот и сейчас он ей что-то без конца рассказывает, а мадемуазель не знает, как от него избавиться. – Кити захихикала. – Обычно это действует безотказно!

Я тоже посмеялась, и Кити продолжила:

– Хорошо ещё Фомич (наш кучер, ты его знаешь) не успел сани распрячь, он только рад был нас свозить ещё куда-нибудь, не любит сидеть без дела. Ну! – Кити, закончив работу, отошла, чтобы оглядеть меня в полный рост. – Ты готова! Теперь выглядишь совсем, как обычно.

Я посмотрела на свои руки, ноги, ощупала голову. Да-а, видок у меня теперь был жуть какой странный! Клетчатое платье почти до щиколоток, всё в завязках и оборках, белый воротничок, а на голове – две нелепые косицы! Я чувствовала себя ужасно глупо, но Кити, наоборот, теперь смотрела на меня с удовольствием, будто до переодевания я была вся чумазая и в рванье.

– Шубку и платок я оставила в передней, чтобы для мадемуазель Аннет не было подозрительно, что ты ходила по лавке в уличном.

Я кивнула и только теперь Кити изложила мне свой план:

– Мы с Мишелем посовещались и решили, что маменьке про твой чудной наряд говорить ничего не нужно, она только забеспокоится, а ей это во вред. Скажем только, что ты потерялась и, наверно, ударилась головой. Идёт?

Я на секунду задумалась, признаться, я совершенно не понимала, чем это все может мне обернуться. Меня принимали за совершенно другую девочку, за какую-то Веру Сидорову, которая рано или поздно объявится и сообщит всем, что я самозванка?! От этой мысли меня на мгновение замутило, но я тут же заставила себя выкинуть ее из головы. Маме и без того было страшно, что она невидима. Ещё не хватало и мне теперь трусить.

Решительно тряхнув своими новыми косичками, я кивнула.

– Идёт! – сказала я и незаметно подмигнула маме.

– Я с тобой! Ничего не бойся! – улыбнулась мне мама, и наша странная процессия покинула чулан.

Глава 4

Когда вслед за Кити мы шагнули из чулана в залитый солнцем книжный зал, мне подумалось, что я как будто выбралась из подземелья. Воздух здесь был другим, свет, запах, все было каким-то особенно чистым, словно омытым дождем.

Своими забавными остроносыми старомодными башмаками я ступала по блестящему паркету и слышала, как мама в полуметре от меня скрипит по нему грубыми резиновыми подошвами, я невольно хихикнула – так чудно смотрелась мама в этой обстановке среди старинной полированной мебели, тихо беседующих дам и господ, запаха кофе и шороха дров в камине.

Услышав мой смех, Кити резко обернулась ко мне, строго округлив глаза, и я вспомнила, что, по ее замыслу, мне следовало иметь вид больной и несчастный.

Я тут же стёрла улыбку с лица, правда, ненадолго, поскольку, заметив Мишеля, снова едва не расхохоталась: он строил такие смешные рожи, надо полагать, потешаясь над резкой переменой моего облика, что я подумала: во все времена мальчишки одинаковые, что сейчас, что сто лет назад!

Рядом с Мишелем стояла та самая строгая бледная дама, что вела ребятам уроки: худая, как палка, с высокой прической и ледяным взглядом очень светлых, почти что белых глаз. Мне не понравилась эта мадам, но я, подражая Кити, присела перед ней в неуклюжем поклоне, а женщина на мгновение уставилась на меня своим неприятным взглядом, после чего холодно кивнула и тут же как будто забыла о моем существовании.

Кити между тем без остановки тараторила:

– Совершенно необычайные обстоятельства, мадемуазель Аннет! Это Вера Сидорова, моя товарка из гимназии! Она попала в беду, мне необходимо сейчас же привезти ее домой!

Но, заметив, что мадемуазель ее уже не слушает, Кити всучила мне шубу и пуховый платок и принялась одеваться.

Что у Кити, что у меня шубки были довольно уродливыми: они были жёсткими с колючим, стоящим торчком черным мехом. Я втиснулась в свою, как в скафандр, и завернулась в платок, понимая, что выгляжу, будто древняя бабуля. Во всяком случае, Кити, облачившаяся в это старушечье одеяние, смотрелась именно так.

Мишель тоже застегнулся на все пуговицы (на нем было военного кроя чёрное с красным двубортное пальто и фуражка, как у солдата), и мы все вместе вышли на морозный воздух.

Сани стояли здесь же – у крыльца книжной лавки. Бородатый дядька в валенках и тулупе тяжело слез с козел и открыл перед нами дверцу. Глядя перед собой из-под низких густых бровей, он добродушно похлопал по плечу Мишеля, ласково посмотрел на Кити, когда же очередь дошла до меня, кучер на секунду нахмурил брови так, будто мое лицо показалось ему знакомым, а потом хмыкнул в усы и захлопнул за мной дверцу.

Мама успела юркнуть в кабину прямо передо мной и теперь жалась носом в стекло, жадно разглядывая город за обледенелым окошком.

Все вокруг нас (дома, крытые базары, часовенки и церквушки) было белым и сверкало на солнце, будто было слеплено из сахара. И мне подумалось, что что-то, и правда, дурное творится с нашей планетой, раз один только вид снежного городка вызывал во мне такие изумление и восхищение, как будто из всего, приключившегося со мной, именно это было самым странным и удивительным.

А ведь, помимо снежного изобилия, здесь много чего приковывало взгляд: дороги без ограждений, низкие покосившиеся домики, вывески магазинчиков, все было совсем другим! Да даже воздух, морозный и такой чистый, пах так вкусно, что его хотелось есть огромной ложкой!

Я посмотрела на маму. Ее увиденное пугало как будто бы куда больше, чем меня: она смотрела в окно широко распахнутыми глазами, словно пыталась вместить в них все то, что никак не укладывалось у нее в голове. Я же (хоть и, конечно, тоже немного боялась) не могла отделаться от ощущения, что все это какой-то захватывающий аттракцион, ведь сани так лихо скользили по гладкому снегу, ветер свистел за нашими окнами, и от всего случившегося у меня кругом шла голова.

Я заметила, что улыбаюсь, когда Мишель, в очередной раз дурачась, передразнил мое ошалелое лицо. Но Кити снова, шикнув, строго посмотрела на нас: она куда как серьезно относилась к своему заданию (я так поняла, что она сама себе наказала вытащить меня из неприятностей), и ей не нравилось, что я отношусь к этому слишком легкомысленно.

Лошади встали перед парадным крыльцом небольшого, но совсем небедного особнячка, и кучер помог нам выйти. Гувернантка шла первой, и, вытянувшись, как струна, перед дверью, трижды резко дёрнула шнурок колокольчика.

Нам открыла женщина, больше похожая на нянечку, чем горничную, на ней был белый платок и длинный белый фартук, а лицо было мягким, очень простым и до того уставшим, что я даже не смогла разобрать, доброе ли оно. Она велела нам вытереть ноги, мы разделись и прошагали в гостиную.

Комната, в которую мы вошли, показалась мне очень диковинной: она была красивой, как в музее, но при этом самой настоящей жилой гостиной. Все стены здесь были завешаны картинами в золоченых рамах, притом что даже обои под ними были сами, как картины: на них были нарисованы цветы и деревья, молодые крестьянки в фартучках и маленькие дети, играющие в саду, а вдоль стен стояло так много мебели, что казалось, будто она выставлена на продажу: плотным рядком здесь стояли кушетки, кресла, диваны, бюро, гигантские фарфоровые вазы и стулья с изогнутыми ножками. На секунду я представила, как бы выглядела эта роскошная комната, убери отсюда добрую половину столиков и диванов, и мне так понравилось, пожалуй, даже больше.

На одной из кушеток сидела высокая женщина, строгий вид которой плохо сочетался со свисавшими на ее лоб мелкими кудряшками. Рядом с ней лежал небрежно брошенный плед и раскрытая книга, дама, нахмурившись, размышляла о чем-то, и, когда мы вошли, она вскинула голову и рассеянно тряхнула своими кудряшками.

Поднявшись нам навстречу, женщина в нерешительности развела руками.

– Здравствуйте, дети! С вами ваша знакомая? Что же вы не предупредили, что будете с гостями? Мадемуазель Аннет?

Но гувернантка не успела и рта раскрыть, как Кити затараторила, выстреливая слова, как пулемётная очередь.

– Матушка, это совершенно необычайные обстоятельства! – снова выпалила она свою загадочную формулу. – Это Вера Сидорова, она из гимназии, помнишь, я рассказывала? Мы ее встретили сегодня в книжной лавке, Вера, похоже, ударилась головой, она ничегошеньки не помнит и не смогла найти маму! Я настояла, чтобы она приехала к нам. Ведь недопустимо же было оставить ее там одну и в таком состоянии? Дядю я предупредила, чтобы он сообщил всем, кто будет Веру искать, что она у нас. Тебе не о чем беспокоиться, я все продумала!

Леди попыталась пригладить на лбу непокорные кудри, ей явно составляло немалого труда взять в толк все, о чем так сумбурно сообщила Кити, оттого даме, похоже, было проще уступить дочери. Она задумчиво произнесла:

– Ах, да, конечно. Все верно, милая… Но если был удар, то, вероятно, стоит послать за доктором?

Кити несколько раз кивнула, довольная, что все развивается по задуманному ей плану.

– Непременно, маменька! Сейчас же пошли за доктором Штерном! – распорядилась маленькая хозяйка.

Кивнув, женщина наклонилась ко мне:

– Вас зовут Вера, верно? – я кивнула, и дама, слабо улыбнувшись, произнесла: – Будьте нашей гостьей и ни о чем не беспокойтесь, мы скоро найдем вашу маму. – Она рассеянно помогала и, будто спохватившись, добавила: – Главное скажите, как вы себя чувствуете теперь?

Мне стало ужасно стыдно, что я соврала про удар головой, поэтому воскликнула, стараясь быть максимально убедительной:

– Сейчас мне совсем хорошо, пожалуйста, не тревожьтесь обо мне!

Женщина снова тряхнула своими кудряшками, всплеснула руками и огляделась в поисках поддержки, но ничего не найдя, опять повернулась ко мне.

– Зовите меня Антонина Семёновна.

Я кивнула и Кити, едва дождавшись конца нашего обмена любезностями, потащила меня вверх по лестнице. Ее "матушка" ещё с секунду постояла в нерешительности, после чего позволила гувернантке увести себя "хлопотать насчёт доктора", а мы, наконец, оказались предоставлены сами себе.

Ребята отвели меня наверх в классную комнату, которая, вопреки названию, оказалась совсем не скучной. Здесь, действительно, была и доска, и парты, и глобус, и всяческие учебные плакаты, но все остальное пространство классной занимали игрушки: здоровенный (почти с меня ростом!) кукольный домик, армии солдатиков, мечи, сабли, револьверы, фарфоровые куклы в шелковых платьях и лаковых туфельках, деревянные ложки, клавесин, барабаны (музыкальных инструментов хватило бы на маленький оркестр), настольные игры в огромном количестве, музыкальные шкатулки и всевозможные причудливые головоломки! У меня глаза разбегались, и хоть дома я, по большей части, снимала видео в TikTok и играла по сети, здесь я с удовольствием попробовала бы каждую игрушку, такими они были необычными и куда более походили на настоящие взрослые вещи, чем все то, что встречалось мне в детских магазинах в современном мире!

Однако, Кити выражение моего лица явно не понравилось.

– Ну, что ты, как маленькая, Вера?! – возмутилась она. – Даже и не думай теперь играть! У нас есть дела посерьёзнее. Присядь здесь в гостиной.

Она показала мне на уголок для чаепития – полную копию взрослой гостиной, только поменьше размером, и, дождавшись, пока я устроюсь, села напротив. Мишель же садиться не стал, остался стоять за спиной у сестры, сложив на груди руки. Мама заняла место в сторонке в кресле-качалке, всем видом показывая, что не собирается мешать мне общаться со сверстниками.

Ребята выжидающе смотрели на меня, будто оба надеялись, что теперь в спокойной обстановке я расскажу им подробности своих приключений, у меня же только язык к нёбу присох: о чем я могла рассказать им? Что я из будущего? Что я не Вера Сидорова? Мне стало страшно.

Ребята же, видя испуг на моем лице, переглянулись.

Начала Кити:

– Тебе здесь нечего бояться, Вера! Ты можешь рассказать нам все, как на духу! И про удар головой, и про странную одежду, не может же быть такого, чтоб ты совсем ничего не помнила!

– Но я, и правда… – попыталась отговориться я, но Мишель перебил меня. Он откинул со лба свою челку и, серьезно посмотрев на меня, сказал:

– Ты зря считаешь нас глупцами, Вера! Мы, может, и не такие умники, как ты, но тоже не идиоты. И знаем, что забыть все начисто ты просто не могла! Ты помнишь про маму, но не помнишь своего имени? Это странно! Тебе надо рассказать нам по порядку все, как было! С чего все началось, и в какой момент твои воспоминания прерываются. Сосредоточься и, главное, помни, что можешь нам доверять!

Мальчик был так хорош, произнося эту речь, что я, хоть и перепугалась не на шутку, подумала, что могла бы в него влюбиться. В ту секунду мне захотелось во всем ему признаться, казалось, что ему, и правда, можно довериться, что он сумеет понять. Но когда я вспомнила, что признаваться мне придется в обмане, мне стало нехорошо. Кто знает, остались бы эти ребята моими друзьями, если б узнали, что я проникла в их дом, притворившись другим человеком?

В панике я закусила губу и оглянулась на маму, но она молчала. Сбросив ботинки, она сидела в кресле, притянув к себе ноги, и сосредоточенно следила за нашей беседой. Я опустила глаза: ведь что, в конце концов, она могла мне посоветовать?

Вздохнув, я подняла голову и, посмотрев прямо в глаза Мишелю, произнесла:

– Мишель, поверь, все, что я помню, так это то, что я взяла в руки книгу и все закрутилось вокруг, как будто я попала в другой мир.

Вдруг случилось странное: Кити, о которой я уже и думать забыла, истошно завизжала!

Мы с Мишелем одновременно повернули к ней головы, а она, вскочив на ноги и зажав обеими руками рот, теперь стояла и как-то нелепо подвывала.

Мишель первый подбежал к ней, взял за плечи и принялся уговаривать ее успокоиться, но она будто и не слышала его, вовсе не смотрела в его сторону, а продолжала мычать что-то себе под нос.

Тогда к ней решилась подойти я, взяла ее за руку и спросила:

– Кити, скажи, что случилось?

К моему изумлению (ведь казалось, она вообще ни на что не реагирует!), Кити тут же подняла на меня глаза.

– Вера, а ты что, сама не видишь? – задыхаясь от ужаса, спросила она. – Мишель исчез!

Глава 5

– Что?!! – я уставилась на Кити, затем на Мишеля, затем на маму, которая давно вскочила и теперь стояла за спиной Мишеля и сама застыла в оцепенении, не понимая, что происходит.

– Ты говорила ему что-то, и в одну секунду он как-то странно замер, как силуэт на фотокарточке, а потом испарился, будто его здесь вообще не было!

– Да что ты такое несёшь?! – взбешенный, орал Мишель, но для Кити все его крики были пустым звуком.

И тут до меня начало доходить. Я перевела взгляд на маму и увидела, что она, похоже, тоже начала догадываться, что происходит, так как медленно и очень осторожно она подошла к Мишелю и ласково коснулась его плеча.

Он в ужасе отскочил от мамы, как ошпаренный, и уставился на нее, как на привидение.

Теперь у меня не было никаких сомнений, что он первый человек в этом мире, который совершенно точно ее видит! Правда выглядела она для него ещё более странно, чем я при нашей первой встрече на книжном складе: увидеть простоволосую девчонку в чудной одежде все-таки не так удивительно, как взрослую женщину, одетую в брюки, свитер и (только теперь я осознала значение одной особенности внешности моей мамы, которую раньше принимала, как само собой разумеющееся) … с фиолетовой прядью в темных волосах! В нашем времени это было в порядке вещей, даже довольно модно, почти все мои знакомые – и взрослые, и девчонки, да и мальчишки тоже – выкрашивали себе волосы то частично, то целиком, и таким видом у нас никого не поразишь, здесь же она, наверно, была похожа на ведьму!

Мишель попятился, но мама принялась что-то тихо говорить ему, что, к моему удивлению, возымело свой эффект: плечи его потихоньку расслабились, он даже позволил маме усадить себя рядом с собой.

Подражая маме, я также взяла Кити за плечи и еле слышно стала ее уговаривать:

– Кити, Кити, успокойся, все не так плохо, не кричи только, а то сбежится весь дом. Послушай меня, с Мишелем все в порядке!

Тут она подняла на меня полные слез глаза и, стуча зубами и заикаясь, спросила:

– Т-ты им-меешь к этому к-какое-то отношение?! – ее глаза были красными и будто потухшими, она вся внезапно стала до того маленькой и беспомощной, что, хоть мы и были ровесницы, мне отчаянно захотелось ее защитить.

– Я не знаю…, – я едва не отвела глаза, – может быть… Для меня самой все это сущий кошмар!

Мне только удалось ее усадить, но тут на ее лице опять появилось паника, и мне пришлось спешно объясниться:

– Послушай, послушай, он здесь! И с ним почти все в порядке. Ну то есть… он просто невидимый.

– Что?! – Кити вновь попыталась заорать, но я умоляюще сложила руки, прося ее успокоиться.

– Он в этой комнате! Да послушай же, ты просто не можешь его видеть и слышать, но через меня можешь спросить все, что угодно, и я докажу тебе, что он тут.

В этот момент она поднялась с дивана и, как сомнамбула, принялась бродить по комнате, выставив перед собой руки. Выглядела она, как самая настоящая сумасшедшая.

Мне пришлось ее остановить:

– Прости, но нащупать ты его, думаю, тоже не сможешь. Он будто в параллельной вселенной, для меня и… некоторых других он тут, а для тебя попросту его здесь нет. Физически.

Кити остановилась, как вкопанная:

– Других? Здесь есть кто-то ещё?! – теперь ее голос срывался на истерический визг.

Я беспомощно посмотрела на маму. Она прижимала Мишеля к себе, как родного сына, и он, кажется, уже вполне овладел собой. Даже сейчас растерянный и испуганный, он выглядел как настоящий мужчина: его руки твердо упирались в колени, а лицо было сосредоточено и полно решимости. И я снова, хоть и совсем некстати подумала, что могла бы в него влюбиться.

Но мне пришлось вернуться к суровой реальности. Обведя взглядом всех присутствующих, я вздохнула и, решившись, заявила:

– Да, Кити, здесь есть ещё кое-кто, и я думаю, нам стоит поговорить всем вместе.

С заметным усилием, словно бы заставляя себя, Кити села. Она все еще дрожала всем телом и даже не трудилась вытереть крупные капли слез, застывшие на щеках. Я хотела подвинуться к ней, как-то приободрить, но сдержалась, было понятно, что сейчас я для нее, скорее, источник опасности, чем поддержки.

Мама и Мишель сидели тут же, я могла даже коснуться их, всего навсего вытянув вперед руку, но то обстоятельство, что для Кити их здесь не существовало, делало их какими-то невообразимо далекими.

Мне было тяжело находиться под выжидающими взглядами этих, уже ставших дорогими мне, людей, ведь все четверо мы находились словно бы на разных континентах, по сути сейчас я была единственной ниточкой между ними, а для мамы и Мишеля и вовсе я была единственной связью с реальностью. Но я понимала, что тянуть больше не могу, просто права не имею, поэтому я собралась духом и начала:

– Пожалуй, мне стоит признаться во всем, как на духу, – улыбнувшись я посмотрела Мишелю прямо в глаза. – Ведь ты об этом меня просил, Мишель?

Кити рядом со мной еле слышно вскрикнула, как птичка, лишенная последних сил.

Я все-таки взяла ее за руку и, повернувшись к ней, сказала:

– Прошу, не бойся, говорю же тебе, он здесь рядом, я могу коснуться его, – произнеся это, я протянула Мишелю руку, и, к моему облегчению, он вытянул свою руку навстречу, я с радостью коснулась его сухих и теплых пальцев. – С ним все хорошо. Он даже ничего не боится.

В ответ на эти слова Мишель смущенно хмыкнул, и я поняла, что он уже окончательно пришел в себя.

– Ну спроси у него то, что знаете только вы вдвоем, о чем я знать не могу, – предложила я Кити.

Сквозь слезы она потребовала:

– Пусть скажет, что мы с ним ненавидим больше всего на свете, о чем мы даже маме никогда не говорим!

Мишель криво улыбнулся:

– Ясное дело, малиновое желе, – не задумавшись ни на секунду, ответил он.

– Ясное дело, малиновое желе, – как эхо, повторила я.

Горячие слезы облегчения хлынули из глаз Кити, она раскрыла руки и повисла на моей шее, изо всех сил прижимая меня к себе, но я очень хорошо чувствовала, кому на самом деле предназначались эти объятия.

Отплакавшись и теперь уже тщательно вытерев глаза чистым белым платочком, выуженным из кармана, она подняла на меня глаза:

– Ты, кажется, хотела в чем-то признаться, – напомнила Кити уже совсем своим, привычным тоном отличницы, и я с радостью подумала, что самое трудное позади.

– Я хочу, чтобы мы все тут понимали, как обстоят дела. Вообще-то нас тут в комнате четверо, – Кити снова закрыла руками рот, и я твердо повторила: – Четверо. Ты, Кити, я, Мишель и… – я немного помялась. – И моя мама.

Кити округлила глаза и невольно заозиралась. Она все еще никак не могла привыкнуть, что глаза сейчас ее не самые верные союзники.

– Твоя мама? Но как? Откуда? – вскрикнула она.

– Вы мама Веры? – изумленно воскликнул Мишель, обращаясь с маме.

– Да, это моя мама, – ответила я сначала Мишелю, а потом Кити: – По правде говоря, мы были с мамой вдвоем в том книжном магазине, когда нашли книгу, и все завертелось, и мы очутились в том старом чулане, а потом встретили вас, и стало понятно, что для вас обоих существую только я, а мама невидима! Я понять не могу, как такое могло произойти. Но это случилось, и теперь вот то же самое произошло с Мишелем. Это какая-то тайна и мне одной ее не разгадать.

Мишель, по привычке, первый включился в решение проблемы:

– Постой, но что-то же должно было произойти оба раза, что-то одинаковое, перед тем, как мы стали невидимыми. Что ты говорила и делала перед тем, как исчезла мама? Должно быть что-то точно такое же, как и перед моим исчезновением.

Я расстроенно всплеснула руками:

– Да, но ведь для меня мама не исчезала, я как видела ее раньше, так и вижу теперь.

Тут подключилась Кити:

– Но попробуй вспомнить, в магазине ее все видели? По дороге в магазин?

– Кажется, да… Но я не могу знать точно, когда мы встретились там, рядом никого не было. Но она бы ведь и сама заметила, что что-то не так.

– Скорее всего, волшебство произошло уже в чулане нашего дядюшки! – торжественно подытожил Мишель. – Вспомни, о чем вы говорили в чулане до того, как встретили нас.

Теперь до меня начало доходить, к чему он клонит.

– Ну, конечно, мы говорили все о том же! О том, что мы вдруг очутились в совершенно незнакомом месте. Я говорила, что кажется мы попали в др… – тут я испуганно зажала рот рукой. Я вдруг поняла, что могу опять совершить непоправимое – ведь если я ещё раз произнесу волшебные слова, кто-то снова исчезнет! Кити или я сама, или вовсе произойдет что-то ещё похуже.

Я вскочила и подбежала к классной доске, где было полно бумаги и письменных принадлежностей. Схватила там чистый лист и карандаш и, вернувшись на свое место, написала быстро крупными буквами на листе два слова.

Повернувшись к своим собеседникам, я взволнованно заговорила громким шепотом (боялась, что если случайно скажу что-нибудь не то громко, снова произойдет что-то ужасное):

– Вот, про что мы говорили оба раза, и какие слова я совершенно точно произнесла!

Я развернула перед всеми лист бумаги, который держала в руках, на нем размашисто было написано : "ДРУГОЙ МИР".

Мама тихо вскрикнула и, будто бы сама вспомнив что-то, согласна закивала. Мишель и Кити сделали сосредоточенные лица и тоже, соглашаясь, склонили головы.

– Что я помню, так это то, что оба раза обратилась к человеку (Мишеля назвала по имени, ну а маму, конечно, мамой), и посмотрела прямо в глаза. Не знаю, важно ли это, но интуиция мне подсказывает, что это могло быть обязательным условием, чтобы волшебство сработало.

– Похоже на правду, – задумчиво произнес Мишель. – А не подсказывает тебе твоя интуиция, как все вернуть обратно?

– В том-то и дело, что нет! – от досады мне хотелось расплакаться. Я чувствовала себя виноватой во всем, и уже было открыла рот, чтобы разразиться извинениями, но в этот момент в дверь постучались и в проеме появились сначала кудряшки, а затем и лицо Антонины Семеновны.

– Кити, Вера, я надеюсь, давно в постели?

Она вошла в комнату и всплеснула руками, вслед за ней вошел невысокий седовласый господин с бородой клинышком и саквояжем в руках.

– Что же ты не отвела Веру в гостевую комнату? Ее пришел осмотреть доктор Штерн, а Вера даже не в кровати. Детка, – обратилась она ко мне, – простите мою дочь за нерасторопность.

– О нет, это я во всём виновата, – горячо запротестовала я, стараясь хоть как-то загладить свою вину перед ребятами. – Я сама пристала с разговорами.

Антонина Семёновна покачала головой и, неодобрительно глядя на Кити, поманила ее к себе.

– Пойдем, дорогая, оставим доктора и Веру наедине, да и Мишеля надо разыскать, он будто сквозь землю провалился.

Но доктор вмешался:

– О, нет, прошу вас, останьтесь. В присутствии подруги моей маленькой пациентке будет спокойнее. А насчёт Мишеля я совсем запамятовал вам сказать, что позволил себе некую вольность, – тут доктор забавно развел руками, словно бы шутливо заявляя: "Что возьмёшь со старого дурака". – Но вы же знаете, как много мне Мишель помогает в моей лаборатории, а сейчас мне как раз срочно понадобилась его помощь, и я, встретив его внизу, отправил за образцами.

Мишель вытаращил на него глаза, да и Кити вскочила с места. Но тут доктор сделал нечто очень странное: незаметно для матери он посмотрел на Кити и прижал палец к губам, давая ей знак, чтобы она молчала.

Кити, будто ослабевшая, опустилась на свое место, а Антонина Семёновна затараторила:

– Вот неожиданность! Но, конечно, я чрезвычайно рада, что Мишель может быть вам полезен. Ему же поступать на медицинский курс, и практика будет просто бесценна! Но когда же ждать его назад? Уже сегодня или, как в прошлый раз, когда вы проводили эксперимент, завтра к обеду?

Доктор вздохнул и провел ладонью по лысеющей голове:

– По правде говоря, сударыня в этот раз эксперимент куда серьезнее, и я надеялся на помощь вашего способного сына в течение нескольких дней, максимум пары недель. Это не будет несусветным нахальством с моей стороны?

– Ну что вы, Геннадий Ефимович, только если он вам не помешает! Он хоть и способный мальчик, но может быть ужасным озорником.

– Только, не когда он работает, сударыня! Но я буду признателен, если к моему уходу вы соберёте для Мишеля небольшой саквояж со сменой белья и самым необходимым. Я отвезу его сам.

– Сию секундочку! – Антонина Семёновна уже готова была выбежать из комнаты, но тут доктор ее задержал.

– Антонина Семёновна, матушка, у меня к вам ещё одна небольшая просьба, уже касательно этой очаровательной барышни, – тут он совсем неожиданно показал на меня. – Дело в том, что я знаком с отцом Веры Сидоровой, и, по случайному совпадению, уже имел сегодня с ним беседу. Он как раз утром отбыл в Москву на две недели по срочному делу и просил меня приглядеть за малышкой. Но раз обстоятельства сложились так печально, что Вера получила травму, боюсь я не смогу обеспечить ей должный присмотр. Быть может, вы смогли бы приютить ее на это время?

– Ох, конечно же, тем более, что у вас будет Мишель… Куда вам с вашими заботами справляться ещё и с двумя подростками? Вере, наверное, показан постельный режим?

– О, нет, нет, – тут доктор подошёл ко мне и раскрыл свой саквояж. – Полагаю, что постельный режим этой прекрасной девушке противопоказан!

Я залилась краской, поскольку девушкой, тем более прекрасной меня ещё никто никогда не называл.

Между тем, доктор помазал какой-то пахучей мазью мою разбитую губу, после чего попросил меня высунуть язык, поколол иголкой, посвятил лампой в глаза и снова отошел к ожидавшей в дверях Антонине Семёновне.

– Сегодня отдых, а завтра в гимназию. После удара не осталось никаких серьезных последствий, а то, что с памятью проблемы – то просто небольшой шок, все быстро пройдет. Но в гимназию непременно! Уже завтра! Интеллектуальные нагрузки как ничто восстанавливают когнитивную функцию. Теперь главное накормить бедняжку и дать ей выспаться!

Антонина Семёновна вновь всплеснула руками и бросив, что ей надо распорядиться насчёт саквояжа Мишеля и срочно попросить подать ужин, выбежала из комнаты.

Мы остались с доктором одни. Он ласково посмотрел на меня и спросил:

– Вы поняли ВСЕ мои рекомендации? – в его вопросе ударение стояло явно на слове "все".

Я заверила его, что выполню все в точности. Тогда он достал из саквояжа блокнот, вырвал оттуда листок и начертал на нем несколько слов.

– Помните, Вера, если вы окажетесь в отчаянном положении, то всегда можете обращаться по этому адресу. Впрочем, я убежден, что в ближайшее время мы ещё с вами поговорим. – Он уже был готов ретироваться, но тут снова обернулся ко мне и добавил: – Или вы предпочитаете, чтобы вас называли Вероника?

Я уже залилась было краской, но тут он улыбнулся и (что и вовсе меня поразило) озорно подмигнул мне.

Но когда я решила, что уже ничему не способна удивиться, произошло нечто невообразимое: доктор Геннадий Ефимович Штерн, уже почти подойдя к дверям, внезапно остановился, резко повернулся и, посмотрев прямо на Мишеля, громко произнес:

– Молодой человек! Вы что, не поняли? Вы со мной!

– Геннадий Ефимович… – пробормотал Мишель, вставая, и послушно направился к доктору. Тот же удовлетворенно кивнул, надел шляпу, и приложив конец своей трости к краю шляпы, поклонился Кити:

– Мадемуазель!

Кити присела. А затем вдруг доктор выполнил такой же поклон, повернувшись прямо к моей маме!

– Сударыня!

И оставив нас ошарашенными, он взял Мишеля под локоть, и они вместе покинули комнату.

Глава 6

Наступило молчание. Каждый из нас – и видимый, и невидимый – теперь был погружен в ступор и пытался осмыслить произошедшее.

Кити, вероятно, изумлялись странному поведению знакомого и привычного ей доктора Штерна, который вдруг в отличие от нее сумел увидеть невидимого Мишеля и даже увести его с собой! Мама, разумеется, совершенно не думала оказаться обнаруженной человеком, от которого все мы меньше всего этого ждали, я же и вовсе чувствовала, будто меня обставили со всех сторон!

Он не только обнаружил маму и Мишеля, не только увел его, даже не посоветовавшись ни с кем из нас, он ещё показал, что знает обо мне абсолютно все! Даже мое имя, а, значит, и все про Веру Сидорову! Я чувствовала себя разоблаченной по всем фронтам и теперь понятия не имела, как мне следует себя вести дальше.

Через пару минут мы перестали созерцать каждый свои ботинки и посмотрели друг на друга. Кити, ясное дело, смотрела только на меня.

– Скажи, Кити, он добрый хоть, этот доктор Штерн? – задала я более всего волновавший меня вопрос, ведь складывалось впечатление, что и Мишель, и я, да все мы в какой-то мере теперь зависимы от него!

Кити сидела, нахохлившись, и, услышав мой вопрос, вздорно пожала плечиками:

– Обычно добрый, но иногда на него находит, и он специально придумывает всякие противные процедуры, словно бы только для того, чтобы нас проучить! Меня он, например, часто называет капризной и, когда прописывает мне всякие гадкие микстуры, говорит, что это лекарство от капризов.

Я расхохоталась:

– Глупышка, да это он так тебя дразнит, чтобы ты поменьше мотала нервы своей маме, когда болеешь!

"Мотать нервы" – это выражение моей мамы, и я заметила, как она закатила глаза при моем замечании.

Между тем, Кити рассердилась не на шутку, она раскраснелась и только открыла рот чтобы ответить мне, наверняка, что-то ядовитое, как в дверь постучались.

Вошла та самая женщина, что впустила нас в дом, но теперь, когда рядом не было никого из взрослых, ни Антонины Семеновны, ни мадемуазель Аннет (а мою маму она, очевидно, не видела), выглядела она намного приятнее. Наверное, от детей она не ожидала никакого упрека или ещё чего обидного, поэтому могла позволить себе расслабиться.

Похоже, что на Кити она тоже действовала умиротворяюще, поскольку та, увидев нянечку, заулыбалась и будто бы сразу забыла о своем воинственном намерении.

Впрочем, когда нянечка подошла ближе, я и сама заулыбалась, так как увидела, сколько вкусностей она принесла. Были тут и пироги, и ватрушки, и холодная курятина, и кувшин с компотом.

Расставляя еду на столике, няня приговаривала:

– Бегают все, суетятся, докторов зовут, а дети не кормленые! Понятное дело, любая хворь возьмёт, если в такую зиму целый день голодным ходить. Бледненькая, вон, совсем малютка, а даже сладкого чаю подать не велели.

Про малютку это уже относилось ко мне, но я даже не обиделась на это слово (обычно, выводившее меня из себя), потому как была совсем не против, что бы меня хоть кто-то вот просто так пожалел.

Набив рот ватрушкой до отказа, я произнесла (совсем, верно, неразборчиво):

– Шпашибо огвомное! Нереально вкушно!

Нянечка добродушно рассмеялась:

– Что говорит, ничего не понятно! Ну, ты кушай, доченька, и зови меня просто Аксиньей.

Кити ела, не спеша, и куда аккуратнее, но поблагодарила нянечку также горячо:

– Аксиньюшка, спасибо тебе, твои ватрушки самые сладкие!

То была святая правда, ведь еда была просто невероятно вкусной! Не зря родители мне говорили, что раньше до появления заводов и фабрик продукты были в тысячу раз вкуснее, что каши варились в каменных печах, хлеб пекся только вручную, поэтому был настоящим объедением, а самое простое масло было слаще любого новомодного мороженого. Теперь я это знала наверняка, ведь сколько ватрушек и пирожков я перепробовала в простых булочных и всяческих крутых пекарнях, где к выпечке подавали трехслойные молочные коктейли с зефиром! Были они лучше этой простой горячей ватрушки с холодным вишнёвым компотом? Тысячу раз нет!

Нянечка порозовела от удовольствия, но заставила себя твердым голосом сказать:

– Но после ужина сразу в кровать! – И добавила уже не так строго непосредственно мне: – Антонина Семёновна приготовила тебе, детка, комнату и уже распорядилась насчёт ванны. Так что не засиживайтесь!

Когда она вышла из комнаты, мама смогла, наконец, присоединиться к трапезе. Она налила себе компот и взяла пирожок, и я не удержалась и спросила Кити, видит ли она, хоть что-нибудь, ну хотя бы как исчезают булочки, на что та ответила, что не происходит вообще ничего, сколько пирогов было, столько и осталось.

– Значит, я правильно тогда сказала, что это как будто две вселенные наслоились одна на другую, – задумчиво произнесла я. – И если что-то происходит в этом мире, оно никак не влияет на др…, – я опять споткнулась на этом слове, произнести вслух словосочетание "другой мир" я уже попросту не могла. Но Кити меня и так поняла:

– Похоже, что да. И наоборот, все что делает твоя мама, она делает как бы в своей вселенной, и это никак не влияет на мой мир.

Мы наелись до отвала, но пока в комнату никто не заходил и не звал нас ни в ванную, ни в кровать, я уговорила Кити немного поиграть. Сначала она важничала и равнодушно повторяла, что все ее игрушки скука смертная и вообще для малышей, но, когда мы с ней вдвоем присели рядом с кукольным домиком, в ее глазах тут же зажёгся огонек и она принялась показывать, как у нее тут все устроено.

– А знаешь, какие у меня есть игрушки? – не удержалась я от хвастовства. – У меня есть кукла, у которой ноги сгибаются в коленях, как настоящие! Ее зовут Барби.

– Врешь! Быть такого не может, – мне показалось, что сейчас Кити изумилась сильнее, чем когда на ее глазах испарился ее родной брат.

– Честное слово! – заверила я, но краем глаза заметила, как мама, устроившаяся в кресле у камина, бросила на меня укоризненный взгляд.

– Покажешь потом, когда вернёшься домой?

При этих ее словах я вспомнила, что Кити думает, что я вернусь в дом к Вере Сидоровой, как только "мой отец" вернётся из Москвы. Значит, она считает, что и моя "волшебная" кукла находится в том доме на Расстанной улице. Но я поспешила заверить подругу:

– Обещаю!

Мы ещё какое-то время поиграли в ее неимоверной красоты кукольный домик (у нас такой не купишь даже за большие деньги, ведь каждая игрушечка в нем была настоящим сокровищем), пока, наконец, в дверях снова не возникла Аксинья и, вперев руки в бока, не поманила меня за собой.

Мама уже успела прикорнуть в удобном глубоком кресле, поэтому я нарочито громко крикнула, что бегу, чтобы она стряхнула с себя сон и отправилась за мной.

У двери в мою комнату мы остановились попрощаться с Кити.

– Ну что, завтра в гимназию? – спросила я, так сказать, риторически.

– Да,– ответила Кити и спросила тоном высококлассного консультанта: – Ты все вспомнила теперь? Справишься без моей помощи?

Я испуганно округлила глаза:

– Что ты!? Про гимназию я вообще ничего не помню! Ну то есть знания, наверно, остались, но вот учеников и учителей, что делать, как вести себя не помню ни на вот столько!

Кити улыбнулась, будто была только рада, что я снова оказалось под ее покровительством, за это теперь она, пожалуй, готова была мне простить все странности, что произошли с нами сегодня по моей вине.

– Ни о чем не волнуйся! Просто держись рядом со мной, – велела она мне и направилась в свою комнату.

Но когда мы с мамой открыли дверь в нашу комнату (откуда уже доносились крики Аксиньи "Ну поспеши же! Вода стынет!"), Кити вдруг окликнула меня:

– Вера!

Я обернулась:

– Что?

– Кто это такое имя придумал твоей кукле? Барби!

Я расхохоталась, ведь Кити ещё не знала, что всего лет через сто так будет звать самую популярную куклу в мире, и о ней будет мечтать каждая девочка.

Но я пожала плечами:

– Сама придумала. По-моему, клевое имя.

– Вот же смешно ты говоришь! – теперь хихикнула Кити и, пожелав мне спокойной ночи, ушла.

Мы с мамой вошли в комнату, но там было мало что видно, поскольку освещалась она одной только свечкой, а ее хватало только обрисовать очертания мебели, так как время уже было позднее. Мы увидели широкую кровать, шкаф на гнутых ножках и туалетный столик в углу, а также маленькую дверь в ванную комнату, откуда тоже шел слабый свет.

В ванной комнате стоял фарфоровый таз (верно, вместо унитаза) и большая лохань (ванной, в нашем понимании этого слова, эту гигантскую миску трудно было назвать), куда Аксинья наливала воду.

– Давай, детонька, раздевайся скорее, не то придется плескаться в холодной луже. А так ещё чувствуется аромат трав. Ну же, вдохни!

Я вдохнула, и у меня аж голова закружилась от удовольствия, запах напоминал и деревню, и баньку, и самые душистые цветы. Захотелось тут же погрузиться в этот запах с головой, но раздеться самой мне было ой как непросто. Справиться со всеми верёвочками и завязочками не получалось никак, и, заметив это, Аксинья, горестно вздохнула:

– Ох, дитя, совсем ещё слабенькая.

Она помогла мне раздеться и погрузиться в воду.

В тот момент, когда горячая душистая вода словно бы пеленала меня, окутывала в мягкие одежды, я подумала, что мне очень хорошо в этом мире. И почти совсем не страшно. Как будто бы я не ушла из дома, а, напротив, вернулась домой. В какую-то секунду в голове моей возникло странное ощущение, что я и вовсе помню и эту комнату, и эту ванну, и эту милую добрую няню.

Наверное, я стала погружаться в сон, потому что вдруг Аксинья меня позвала:

– Эй, Вера! Вера, не засыпай. Давай-ка быстренько вытирайся и в кроватку.

Я вылезла из лохани, вытерлась, как мне велели, надела ночную рубашку, что дала мне Аксинья (самое настоящее платье, все в вышивке и до пят!) и вошла в комнату.

В кровати меня уже ждала мама, пользуясь тем, что здесь она может вовсе не осторожничать (мы ведь проверили, что все ее действия не оставляют следов в этом мире), она спокойно умылась, причесалась, разделась, не боясь быть обнаруженной Аксиньей. Теперь она лежала на боку, подложив под щеку ладонь, и, улыбаясь, глядела на меня:

Я поспешно устроилась в кровати, уже зная, что пока Аксинья не убедится, что я лежу и готова уснуть, она из комнаты не выйдет. И когда няня, подоткнув со всех сторон под меня одеяло, наконец, покинула комнату, я повернулась к маме:

– Ну, что скажешь, мам? Какой-то кошмар?

Мама усмехнулась, и помотала головой:

– Ну, что ты, по-моему, все складывается неплохо. У тебя уже есть друзья, и все к тебе добры. У нас есть супер-крутая крыша над головой и вкуснейшая еда. А об остальном, я полагаю, лучше пока не думать. А то голова лопнет. Согласна?

– Согласна, – ответила я, уже еле ворочая языком, – Лопнет, это точно, – и уже через секунду уснула.

Глава 7

Проснулась я от тихого стука в дверь и незнакомого звонкого голоса:

– Верочка! Вставайте, моя дорогая, пора отправляться в гимназию!

Я рывком села в кровати. Потребовалась минута, а то и две, чтобы сообразить, где я нахожусь, чей это был голос и почему на мне странное белое платье до пят с завязочками у подбородка.

Почему-то ответы пришли в обратной последовательности. Сначала вспомнилось про платье, как накануне Аксинья торопливо запихивала меня в него, опасаясь, "как бы я не простыла", а затем туго завязала все тесемки, чтоб "все было, как положено". Затем, будто по логической цепочке, пришёл ответ, чей это был звонкий голос – конечно, Антонины Семеновны! Я сразу представила, как, произнося эти слова, она потряхивала своими кудряшками на лбу, что казалось, это они звенят, как колокольчики. И только потом, когда припомнились все эти мелкие детали, на меня свалилось главное воспоминание – где я. В прошлом! Добрых сто, а то и сто двадцать или сто пятьдесят лет назад! Я только теперь поняла, что даже не сообразила вчера спросить, какой на дворе год. Впрочем, как бы я могла задать такой вопрос?

Я ощупала свою почти зажившую губу (она уже совсем не болела) и схватилась руками за голову, словно бы пытаясь впихнуть таким образом в сознание то, что отказывалось в него вмещаться, и меня охватила лёгкая паника, как перед годовой контрольной.

Мама лежала тут же рядом со мной и, очевидно, спала мертвым сном, так как ни мои движения, ни звуки за дверью никак не потревожили ее отдыха, она даже позы не сменила, спала, как на пляже, раскинув в стороны ноги и заложив руки за голову.

– Мамочка, – тихонько позвала я. Она не отреагировала и только, когда я потрясла ее за плечо, с трудом разлепила веки.

Ей тоже понадобилось, какое-то время, чтобы понять, где мы находимся и вспомнить события вчерашнего дня, и я уловила ее еле заметное движение – как она поборола желание накрыть голову подушкой. Справившись с собой, она привстала на локтях и спросила.

– Не знаешь, который теперь час?

Я ответила, хотя про себя усмехнулась тому, что мама невольно переняла здешнюю манеру речи.

– Не знаю точно, но думаю, в районе семи. Антонина Семёновна сейчас стучала, говорит, пора в гимназию. Надо собираться!

Мама потерла кулачками глаза и помотала головой:

– Нет, кролик, я с тобой в школу не пойду.

Я испуганно вцепилась в нее:

– Как это, мам?! Мы же договорились не разделяться. Самое страшное будет, если мы потеряемся!

Но мама, уже вполне проснувшись и разобравшись в ситуации, кажется, твердо приняла решение.

– Ну, сама подумай? Зачем я тебе в школе? Ты поедешь с Кити, а меня только стесняться будешь, ведь тебе предстоит общаться с одноклассницами. Она тебя не бросит, да и, в любом случае, тебе следует запомнить этот адрес, ты же можешь быть уверена, что тебя ждут. А вот от меня будет куда больше пользы, если я попробую сама разведать обстановку. Я здесь невидима и мне ничего не грозит. И в дом я всегда смогу проникнуть, надо будет только дождаться, чтобы кто-нибудь входил или выходил. А ещё, я уверена, что из заднего двора есть дверь на кухню, которая вообще никогда не закрывается.

Мама мне подмигнула и, выбравшись из кровати, принялась одеваться. Я хоть и вздохнула довольно печально, головой сама понимала, что мама права, ну зачем мне  на всех уроках "хвост" в виде мамы? Ещё придется оглядываться на нее всякий раз, когда говорю с девочками, мне будет куда сложнее тогда с ними нормально общаться! Вот в своей школе в современном мире я бы точно не хотела, чтобы мама слышала наши разговоры!

Когда я встала и умылась, за дверью вновь послышался голосок, на этот раз тоненький.

– Вера! Вот соня! Ты встала, наконец?

Постучавшись, просто ради приличия, Кити тут же заглянула внутрь. Я стояла посреди комнаты в своем ночном платье, чувствуя себя весьма глупо.

Но Кити мой вид, казалось, ничуть не развеселил. Она воскликнула:

– О! Ты ещё не одевалась, вот и славно! Аксинья отгладила для тебя мою запасную гимназическую форму, она может быть тебе несколько велика, но если ты поторопишься, Аксинья успеет ее быстренько подогнать прямо на тебе.

С довольным видом, она подошла ко мне, держа перед собой на вытянутых руках какое-то длинное одеяние. То было чёрное очень скромное платье, когда я его надела, то даже обрадовалась, что, наконец, никаких тесемок и оборок, но обрадовалась я, как выяснилось, преждевременно: к платью прилагался длинный белый фартук, и вот на нем оборочек было хоть отбавляй!

Вздохнув, я позволила Кити себя запаковать, после чего в комнату, пыхтя, вбежала Аксинья, и принялась быстро, истыкивая меня иголками, то тут, то там делать быстрые стежки, и тогда уже платье село, как влитое.

Когда я была готова, мы спустились вместе с Аксиньей в столовую, где та снова принялась хлопотать. Столовая мне понравилась ещё больше, чем та зелёная гостиная, где я впервые встретила Антонину Семеновну. Это была почти совсем круглая комната с тремя высокими окнами, расположенными совсем близко друг к другу, отчего она оказалась вся залита светом (я сразу для себя обозвала столовую верандой). Здесь вдоль стен стояли высокие дубовые буфеты, пахло копченостями и хлебом, а посреди комнаты красовался большой круглый стол с белоснежной скатертью.

За столом ещё никто не сидел, мы с мамой оказались первыми, но Аксинья меня непрерывно поторапливала, поэтому нам пришлось приступить к завтраку, не дожидаясь остальных.

Еда, как и накануне, была восхитительной. И хоть плошка с овсянкой с изюмом поначалу вызывала у меня опасения, я их быстро поборола, памятуя о том, как вкусно все было вчера. Оказалось, не зря! Каша была сдобрена не молоком, а свежими сливками (как мне рассказала мама), что делало ее вкуснее любого десерта. К каше Аксинья подала какао и разогрела вчерашние ватрушки. Впрочем, к ним я прикоснуться не рискнула, мне уже все-таки было не пять лет, следовало следить за фигурой!

Вскоре к нам присоединилась Кити, она тоже добавила к своему наряду длинный белоснежный фартук с оборками и теперь выглядела в точности, как я. Но она успела только наскоро проглотить пару ложек каши, так как в столовую влетела Антонина Семёновна с криками:

– Сани заложены, лошади готовы! Нельзя задерживаться ни минуты! Вы же знаете, девочки, как строга к опозданиям фрау Гештальт! Поспешите же!

Нам пришлось быстро встать изо стола закутаться в наши платки и шубки и (я успела незаметно послать маме воздушный поцелуй) выбежать на улицу.

Там мы уселись в те самые сани, на которых ездили вчера. В санях, несмотря на стоявший на улице трескучий мороз, было уютно. Сиденья были утеплены медвежьими шкурами, которыми при желании можно было и ноги накрыть, потому казалось, что мы в такой меховой норке, в которой невозможно замёрзнуть. Впрочем, замёрзнуть мы бы все равно не успели – доехали всего за несколько минут.

Кучер высадил нас у гигантских чугунных ворот и прикоснувшись рукой к своей простой крестьянской шапке, сразу же укатил. За воротами виднелся утопающий в снегу сад и необыкновенной красоты старинный особняк. И хотя у меня дух захватило от величавости и торжественности этого здания, я вспомнила, что мне страшно, и осознала вдруг, что рядом больше нет моей мамы, пусть и невидимой, но все же. Невольно я застыла, как вкопанная, боясь сделать шаг. Но Кити потянула меня за собой:

– Вот глупенькая! Ничего не бойся, фрау Гештальт только кажется строгой, а на самом деле она ужасно добрая.

Ее слова приободрили меня, и я заторопилась вслед за ней.

Войдя в ворота, мы увидели, что двор перед дверьми гимназии был полон девочек. Все они были разного возраста: и наши ровесницы, и девочки помладше, и совсем уже девушки. Они стояли группками, переговаривались и смеялись, в общем, вели себя как совсем обычные девчонки, такие же, как и в моей школе. Некоторые стояли в отдалении от всех одиночками, и я опять подумала, что и это не изменилось, всегда находятся несколько человек, которые совсем не вписываются в дружные компании, а если оказываются в какой-нибудь группе, то сразу выглядят в ней белой вороной. Мне было жалко таких ребят, и про себя я радовалась, что всегда легко заводила друзей.

Мы с Кити шли по двору, и я заметила вдруг, что с Кити все весело здороваются, а на меня бросают недоуменные взгляды и удостаивают, самое большое, равнодушным кивком. Я даже незаметно ощупала свое лицо, вдруг случилось новое волшебство, и я перестала быть похожа на Веру Сидорову, и теперь я для всех совершенно незнакомая девочка? Но, казалось, все было по-прежнему, да и во взглядах, что бросала на меня Кити, вовсе не было удивления. Но что-то странное все же появилось в ее глазах, когда она смотрела на меня. Но что же?

Ее брови теперь были слегла сведены, взгляд был насторожен, а в выражении лица явно сквозило замешательство. Я была совершенно сбита с толку, и только когда мы подошли к группке девочек, переговаривавшихся почти у самых дверей гимназии, ситуация начала немного проясняться.

– Доброе утро, девочки! – обратилась Кити к подругам неестественно бодрым голосом. Те обернулись к Кити с широкими улыбками, которые заметно померкли, стоило девочкам перевести взгляд на меня.

– Вера, – холодно поприветствовали они меня.

Я почувствовала себя ужасно неуютно, но старалась держаться так, будто и не замечаю странного поведения одноклассниц. Но всякий раз, когда я отворачивала лицо в сторону, краем глаза я видела, как девочки посылают Кити вопросительные и недоуменные взгляды, и, что самое неприятное, как Кити отвечает им еле заметным этаким брезгливым пожатием плеч, дескать "Мне было некуда деться и я тут ни при чем!"

От обиды слезы уже застилали мне глаза, но я была не из тех, кто позволит неприятелю увидеть мою слабину, а в тот момент все эти девчонки (включая Кити!) были, очевидно, для меня неприятелями.

– Как выходные?

– Нормально.

– Погода вполне ничего.

Девочки лениво перебрасывались пустыми репликами, явно давая мне понять, что в моем присутствии выяснять ничего более важного не станут. Мне все это уже начало действовать на нервы, и, не выдержав, я заявила:

– У меня есть одно дело, пожалуй, я успею его сделать до начала уроков, – я сделала вид, будто смотрю на часы, как дома всегда делал мой папа. Потом уже я подумала, что наручных часов, наверно, и в помине не было в том времени, но это было не важно, даже если не знаешь его значения, жест все равно выглядел достаточно круто! Я резко повернулась на каблуках и в последнюю секунду обернулась к Кити: – Увидимся позже!

И задумавшись на мгновение, добавила с ноткой сомнения в голосе:

– Может быть.

Удаляясь от девочек и дверей гимназии, я со злорадным удовлетворением отметила, как вспыхнула Кити, услышав мою реплику. Покраснела до корней волос! Ха! Так ей и надо было, раз она так легко готова была отвернуться от своей подруги, да и вообще товарища по несчастью! Ведь как она без меня думала вернуть Мишеля, хотелось бы мне знать? А ещё вела себя, как моя покровительница! Хороша покровительница!

Так я думала, шагая все дальше от гимназии, углубляясь все дальше в сад. Я шла уверенно, хотя понятия не имела, куда идти, дел у меня, само собой, никаких не было, я даже не знала, во сколько начало уроков и как вообще мне теперь следует поступать. Но злость и обида не давали мне ни на секунду замедлить шаг. Завернув за угол здания, я приближалась к широкой чугунной беседке. Меня уже точно никто не видел, и я подумала, что было бы неплохо притормозить. Зайдя в беседку, я очистила сиденье от снега и присела на краешек.

Пора было перевести дух. Я выдохнула и, к своему собственному удивлению, теперь, когда мне уже казалось, что я выпустила пар и успокоилась, две слезинки скатились по моим щекам. С досадой, стараясь скрыть слезы больше от себя самой, чем от кого-то другого, я резко вытерла их рукавом.

"Очень надо, – продолжала я мысленно отвечать обидчице, – не так уж и нужна мне такая компания, пусть и в другом мире".

Ещё какое-то время я придумывала, как бы ещё ответить Кити, достойно поставить ее на место, чтобы та поняла, с кем имеет дело, пока, наконец, мои мысли не поменяли направление, и я принялась размышлять, почему вообще подобное произошло. И пока я расставляла перед мысленным взором возможные причины случившегося, как шахматные фигурки на доске, истина пришла ко мне внезапно во всей своей очевидности: Вера Сидорова сама была изгоем!

Она была одной из тех девочек, которые стояли во дворе в стороне ото всех! Она была из тех, с кем неловко себя чувствуешь, если вдруг оказываешься один на один, из тех, кто смотрит волчонком и, кажется, ото всех ждёт только подвох! По своему опыту, я знала, что такие ребята, часто бывают много умнее и способнее всех остальных, и при этом никто ни за что не согласится поменяться с ними местами. Чего стоят хорошие оценки, всяческие таланты и победы в олимпиадах, если за них надо заплатить, насмешками и отвержением окружающих? Поэтому Кити, так странно себя повела, осознав вдруг, что рядом не ее подруга по приключениям, а Вера Сидорова, изгой!

Я вскочила. Урок же, наверно, начался! В панике я принялась озираться в поисках дороги назад, но среди деревьев и снега из этой беседки мне и вовсе не видно было здания школы.

Разочарованно вздохнув, я снова опустилась на свое место.

– Можешь не дергаться, ты уже так опоздала, что на урок тебя все равно никто не пустил бы, – вдруг услышала я незнакомый язвительный голосок за спиной.

Я резко обернулась и оцепенела. Прямо за мной на дорожке, ведущей к беседке, стояла девочка. Одета она была точно, как я – в платок и черную шубку, но это ничего, так были одеты почти все девочки в гимназии, меня изумило то, что и косички, и глаза, нос, губы, все было у нее в точности, как у меня! Я словно бы смотрела в зеркало!

С минуту я стояла, замерев, как каменная статуя, и не могла произнести ни слова, у меня будто бы язык к нёбу присох. Пока, наконец, меня ни осенила догадка, и я проговорила, заикаясь и с трудом шевеля онемевшими губами:

– Ты – В-вера Сидорова?

– Да, – просто ответила девочка.

– Ты как здесь очутилась? – я не удержалась, и, как совсем недавно сделали Кити и Мишель, шагнула вперёд и коснулась кончиками пальцев руки Веры, словно бы проверяя, настоящая ли она. Пальцы мои уткнулись в колючий мех рукава Вериной шубки, поняв вдруг, как глупо я выгляжу, я отдернула руку

Вера ухмыльнулась, и теперь с этим насмешливым выражением лица, она уже не казалась мне моим отражением. Да, черты лица, цвет волос, глаз – все у нас было одинаковое, но за этими чертами скрывались настолько разные люди, что даже лица при ближайшем рассмотрении казались уже вовсе не похожими.

Я сделала шаг назад и застыла в нерешительности, ожидая ответа. Вера же, будто забавлялась моей растерянностью. В это мгновение она казалась мне какой-то недоброй. Помедлив, она сказала:

– Как я здесь очутилась? – она снова усмехнулась, только теперь уже как-то горько. – Да, по правде говоря, я, как привидение, слоняюсь по городу уже вторые сутки, потому что все это время меня никто не видит.

Невидима! Опять! Это жуткая напасть преследовала меня, словно вирус.

Тут Вера закусила губу, и я поняла, что она изо всех сил старается не разрыдаться. Теперь, когда я узнала, что с ней происходит, она уже не казалась мне недоброй. Я поняла, что, если все мои догадки были верны, то Вера и раньше была отверженной сверстниками, а, может, и не только ими, а потом вдруг, став невидимой, она и вовсе оказалась отторгнутой сразу всем миром! И с ней рядом, похоже, нет ни одной близкой души, отчего ей намного труднее, чем маме или Мишелю. Мне стало ее очень жалко. Я снова шагнула к ней навстречу и постаралась улыбнуться.

– Расскажи, как ты догадалась, что я тебя увижу, – заговорила я, как могла участливым голосом, мне показалось, что Вере сейчас особенно нужен друг. – Тебе ведь известно, что и я здесь не по своей воле? Ты стала вдруг невидимой, а я в один момент оказалась в совершенно незнакомом месте, где меня принимают за другого человека! Ты должна рассказать мне все, что произошло!

Вера кивнула и позволила мне взять себя за руку, она словно бы чуть обмякла, держалась проще и, заговорив голосом, теперь уже совсем не резким и язвительным, как в начале, начала свой рассказ.

Глава 8

– Тебе придется прогулять весь день, если думаешь услышать всю историю целиком, – Вера все ещё, словно бы по привычке, старалась говорить насмешливо, но теперь я уже понимала, что она так защищается, и без своей насмешливости чувствует себя, наверно, ужасно уязвимой, и всё-таки сейчас ее насмешливость была скорее дружеской.

Я хмыкнула, как бы показывая, что меня это не слишком пугает, и тогда она, кивнув, наконец, вошла в беседку. Чугунные сиденья вдоль стен беседки были завалены снегом, за исключением того краешка, что я расчистила для себя, и, прежде чем сесть, Вера наклонилась к одной из них. Сначала мне подумалось, что она тоже хочет расчистить сиденье, но поза ее показалась мне немного странной. Во-первых, она наклонилось совсем чуть-чуть, что было явно недостаточно для низеньких сидений беседки, во-вторых, она очень необычно выставила руки перед собой. Кисти ее рук как бы свисали, словно бы Вера хотела, чтобы с них стекала вода. Озадаченная, я подошла ближе, но то, что я увидела повергло меня в такой шок, что все чудеса, что происходили со мной в последние дни показались по сравнению с этим почти обыденностью.

Я увидела, как с пальцев Веры стекал свет! Самый настоящий солнечный свет, что льется по утрам в окно, а на закате застилает двор перед нашим домом! Свет струился с ее пальцев, лучами падал на заваленное снегом сиденье, заставляя снег в считанные секунды таять!

Я остолбенела. Для меня это было уже чересчур. Яростно замотав головой, будто бы отказываясь принимать увиденное, я резко спросила:

– Что это сейчас было вообще?!

Но Вера совершенно спокойно, будто ничего особенного не произошло, ответила:

– Успокойся. Я ещё и не так умею.

Меня покачнуло. Пришлось даже ухватиться за край чугунной ограды. Несмотря на мороз, я внезапно вспотела, и теперь мне хотелось снять платок, распахнуть шубу, мне не хватало воздуха.

Слегла спустив шерстяной платок со лба на затылок, я устало села на свое место. Дождавшись, когда и Вера усядется, стряхнув капли со своей, чудом очищенной скамьи, я спросила:

– Так ты волшебница?!

Вера неуверенно покачала головой:

– Нет… То есть, по правде говоря, я сама пока не знаю, не могу толком разобраться. – Она горько вздохнула: – Если быть совсем честной с собой, я сейчас вообще никто, невидимый призрак, который видишь только ты и ещё моя мама.

Я изумилась:

– Твоя мама? Она тоже волшебница?!

Вера коснулась моих рук, словно останавливая меня.

– Погоди, не спеши делать выводы, дай рассказать.

С трудом сдерживая переполнявшие меня эмоции, я сложила руки на коленях, как бы показывая, что готова слушать.

– Все началось в мой десятый день рождения. Я ложилась спать, довольная после праздника, уставшая, но счастливая, знаешь, как это бывает, вспоминала подарки, которые получила, начала дремать, и тут вдруг просыпаюсь от того, что мне очень холодно, хотя на дворе лето. Ещё толком не проснувшись, я обняла себя руками, принялась тереть плечи, и тут вдруг почувствовала, как из пальцев будто бы полилось тепло, словно горячее дыхание или будто солнышко пригрело. Очень приятное чувство, но я, ясное дело, перепугалась и выскочила из кровати.

Посмотрела на свои руки, а на кончиках пальцев ещё мерцает свет! Я переворошила весь свой письменный стол, набросала на пол бумаги поднесла к ней ладони, а в голове одно слово: "тепло", и тут бумага начала желтеть и загораться! В ужасе я затоптала огонь, спрятала все следы и снова забралась под одеяло. Меня уже трясло не на шутку, но больше я не решалась и думать о тепле, сидела и стучала зубами, так и не сумев заснуть до самого утра.

Когда я вышла к родителям завтракать, я твердо решила ничего им не говорить, хоть мама и бросала на меня подозрительные взгляды. Я подумала, что надо удостовериться, что то был не ночной кошмар и я не свихнулась. А может, я просто надеялась, что если буду делать вид, что ничего не произошло, то случившееся забудется, словно ничего и не было.

Не тут-то было. Уже за завтраком со мной случилось нечто жуткое. Папа, как всегда, принялся рассуждать об акциях, биржах и других всяких скучных вещах, а у меня голова раскалывалась. Не в силах даже больше его слушать, я закрыла глаза и как бы посмотрела на него сквозь веки, как вдруг поняла, что даже сквозь веки я продолжаю его видеть! И тут он внезапно умолк!

Это было так странно и необычно для него, что даже мама вскинула голову.

"Дорогой, что случилось?", – спросила она папу, но тот только пожал плечами, растерянно глядя на скатерть перед собой.

"Понятия не имею, вдруг совершенно забыл, о чем говорил", – ответил он. Мама же накрыла его руку своей, начала ободрять, мол, ты переутомился, ничего страшного, но мы все за столом знали, что папа никогда ничего не забывает, и его просто невозможно сбить с мысли.

Мне показалось, что и мама что-то заподозрила.

"Вера, детка, – она повернулась ко мне. – С тобой все в порядке? Ты выглядишь ужасно усталой…"

Мне невыносимо было выдерживать этот допрос, больше всего захотелось, чтобы она отстала, и, сама не понимая, что делаю, я снова закрыла глаза и посмотрела на маму сквозь веки. И снова я увидела ее так отчётливо, будто смотрю, сквозь слегка затененное стекло.

И тут она тоже замолкла на полуслове! Потом открыла и закрыла рот, будто хотела что-то сказать, но передумала. И просто встала из-за стола и вышла из комнаты.

Я же осталась сидеть, не понимая, торжествовать мне или плакать. Я одержала маленькую победу, но какой ценой? Я чувствовала, что за это мне ещё придется заплатить, и оказалась права!

Впрочем, какое-то время я, не стесняясь, пользовалась обретенными способностями. Ты, наверное, уже сама поняла, что в школе мне приходится непросто. Я не такая, как другие девчонки, и все это волшебство здесь ни при чём. Я не веду альбомы, не выписываю любовные стихи, не пишу мальчишкам тайные послания, не люблю хихикать, стоя кружком. Эх, тебе этого не понять. В общем, однокашницы частенько, бывает, говорят мне обидные вещи, их бесит, что я не одна из них. Нередко им приходит в голову сыграть со мной какую-нибудь злую шутку, чтобы выставить меня в дураках. В общем, мне не раз приходилось заставлять их умолкнуть.

Какое-то время я удовлетворялась этим, пока однажды мне не пришла в голову мысль разыграть их как-нибудь покруче.

Дело было весной. Девчонки пытались вовлечь меня в свои салочки против моей воли. Они, может, и не хотели ничего дурного, просто не могли взять в толк, как это кто-то не хочет носиться с ними по двору и визжать от восторга. Они думали, что я, должно быть, стесняюсь, и если они меня окружат, начнут пятнать и кричать "Води! Води!", я внезапно развеселюсь, войду во вкус и примусь бегать вместе с ними, захлебываясь от радости. Ничего такого, разумеется, не произошло. Мне хотелось только плакать от досады. Признаться, в тот момент впервые мне самой захотелось исчезнуть. Но я не исчезла тогда, а, давясь слезами, спряталась за кустом в саду гимназии, и когда девочки уже приближались к моему укрытию, мне вдруг пришла в голову шальная мысль. Повинуясь внезапному инстинкту, я схватила первую попавшуюся веточку и наскоро начертала на земле рисунок собаки. Это был очень беглый набросок – четыре лапы, уши, нос, но этого оказалось достаточно, чтобы сотворить волшебство: нарисованный мной щенок вдруг внезапно ожил и, отчаянно лая и перебирая крошечными лапками, понесся во двор, навстречу ораве моих преследовательниц. Стоит ли говорить, что в ту же секунду все их внимание полностью переключилось на собачку? Глупышки тут же бросили игру, столпились вокруг пёсика и принялись тискать его и причитать, передавая из рук в руки.

Меня же захлестнула эйфория. Тогда впервые обретенный мной дар заставил меня торжествовать и наслаждаться собственной силой. Теперь я уже знала наверняка, что я действительно выше всех этих глупеньких девочек, которые и могут-то только резвиться и хохотать, отчего они кажутся взрослым очаровательными милашками, только вот взрослые не знают, как быстро их умилительная смешливость сменяется порой злобностью, а то и самой настоящей жесткостью.

Но эйфория владела мной недолго. Скоро ее сменил страх. Я поняла вдруг, что я на пороге чего-то очень опасного, и что дальше я уже не смогу справиться в одиночку. И я решилась рассказать обо всем маме.

Решение далось непросто, поскольку мама не иначе как по доброте своей, склонна драматизировать все на свете. Она видит во всем трагедию, бросается тут же на помощь, хватается за все возможные средства, чтобы выручить меня из любой передряги. Именно поэтому я ей давно ни о чем не рассказываю, о трудностях с девочками в гимназии, например, она ничего не знает. Вот что бы случилось, скажи я ей? Простого сочувствуя или даже совета ей как пить дать было бы мало. Она бы обратилась к фрау Гештальт, и это в лучшем случае, в худшем же – принялась бы приставать к родителям моих одноклассниц, если не к самим девочкам.

В общем, я всегда была крайне осторожна с тем, что ей рассказываю. Но тогда мне было попросту не к кому больше пойти, и я выложила ей все, как на духу, хоть сейчас мне и приходится горько сожалеть об этом.

Она шила в гостиной, когда я тихонько вошла в комнату, и присела рядом. Она сразу догадалась, что что-то не так. Каково же было мое удивление, что, когда я закончила свой рассказ, мама не схватилась за голову, не принялась ощупывать меня или хотя бы причитать? Она только закрыла лицо руками, быстро всплакнула и затем прижала меня к себе.

"Ох, доченька, я чувствовала, что это случилось", – тихо сказала она.

Я отстранилась.

"Чувствовала?! Как это вообще понимать?"

Я разозлилась, поскольку меня потрясала мысль, что все эти месяцы, пока я мучилась, оберегая ее от страшной тайны (да, теперь мне казалось, что я оберегала именно ее), она обо всем знала, ну, если не знала, то предполагала нечто подобное, в общем, была осведомлена куда лучше меня самой.

Но мама только вздохнула, видно было, что она сама чувствует себя виноватой.

"Это ведь с тобой с дня рождения происходит? Да, да, я помню тот день, помню даже то, что, когда ты заставила сначала папу, а потом меня забыть собственные мысли, у меня мелькнула догадка, что это силы проснулись в тебе, но я подло, малодушно предпочла отмести эти мысли в сторону, просто не думать об этом, надеясь, что ничего не происходит и это все мне причудилось, – она всхлипнула. – Теперь я понимаю, что оставила тебя один на один с таким страшным испытанием".

Ее искреннее раскаяние растопило мое сердце, но негодование, непонимание все ещё заставляло говорить с ней резко:

"Мам, скажи толком, откуда тебе все это было известно? Почему ты так сказала "проснулись силы"?"

Она вздохнула, как перед очень тяжким признанием:

"Потому что именно в десять лет у потомков магического рода проявляется дар."

"Магического рода? Что ты такое говоришь? Вы, что, с папой тоже волшебники?!"

Она грустно покачала головой.

"Нет, доченька, мы с папой не волшебники. Волшебницей была моя сестра. Причем, "волшебница" не совсем верное слово, добрые волшебники с колпаками в звездочках бывают только в сказках, твоя тетя Элиза была совсем не такой. Она была злой колдуньей."

Я с недоверием посмотрела на нее.

"Тетя Элиза? Впервые слышу!"

"Так и есть, ведь в нашей семье ее существование страшная тайна. Ещё девочкой, чуть постарше тебя, когда Элиза обрела дар, она покинула наш дом, после этого мы получали от нее совсем мало вестей. Например, я узнала, что у нее тоже была дочь, но девочка не обладала магическими способностями, и я слышала, что Элиза каким-то образом избавилась от нее. Тогда она явилась ко мне с предостережением, что способности могут проявиться и у другой девочки в нашем роду. Элиза сказала, что проявляться дар начинает в десять лет, и ещё она добавила, что, если я замечу нечто подобное в своей дочери, я должна беречь ее, как зеницу ока."

Слезы снова полились из маминых глаз, и она прижала меня ещё сильнее. Но я ещё не готова была плакать.

"Так и что же? – строго спросила я. – Раз у меня эти способности проявились, что же я теперь злая ведьма?!"

Мама поспешно (на мой взгляд, слишком поспешно) замотала головой:

"Что ты, родная?! Я уверена, мы ещё сможем тебя уберечь! Теперь, когда мы точно знаем, что это случилось, надо только придумать, как быть, как скрыть твои способности, чтобы Элиза не разведала про них и не причинила тебе никакого зла!"

Мама вскочила и, ломая пальцы на руках, принялась ходить по комнате.

"Она уже, скорее всего, рыщет вокруг тебя и только ждёт удобного момента, чтобы уличить тебя в колдовстве! Ведь тогда она уже начнет действовать в открытую!"

"Но, мама, как я могу скрывать то, чем ещё толком не могу управлять?!" – уже почти вскричала я, так как ее позиция "скрывать и молчать" лично мне казалась наиболее беспомощной.

Тогда она резко повернулась ко мне и всплеснула руками.

"Ну, конечно же!" – пробормотала она и бросилась к бюро. Она принялась открывать и перерывать все ящички в поисках чего-то, и я уже начала терять терпение, когда она с торжествующим возгласом протянула мне крохотную визитную карточку.

На карточке витиеватыми буквами было написано "Геннадий Ефимович Штерн. Частная практика".

Глава 9

– На следующий же день мы с мамой отправились к доктору Штерну. Доктор мне, в общем, понравился, как минимум, он, в отличие от моей мамы, не делал из случившегося катастрофы: не причитал, не охал, не смотрел на меня с плохо скрываемой жалостью так, будто дела мои совсем плохи, если не вовсе мои дни сочтены. Напротив, он вел себя так, будто наша задача вылечить у меня какую-нибудь незначительную хворь, что-то вроде осенней хандры или лёгкой бессонницы. Он брал меня на прогулки, угощал вкусностями, то и дело шутил и подмигивал.

Меня же, тем не менее, раздражало то, что меня воспринимают, как больную (смертельно или слегка, в общем-то, было не важно), поэтому я не могла отвечать в тон на его шутки. Происходившее со мной будоражило мою кровь, мне отчаянно хотелось найти ответы, понять, как теперь жить.