Золотые волки бесплатное чтение

О мастерстве Творения было известно еще на заре цивилизации. Согласно нашим переводам древние империи связывали силу Творения с различными мистическими артефактами. В Индии люди верили, что она содержится в сосуде Брахмы – бога созидания. В Персии же были уверены, что она помещена в чашу Джамшида, и так далее, и тому подобное.

Все их догадки – такие самобытные и изобретательные – абсолютно неверны.

Творение неразрывно связано с Вавилонскими Фрагментами, и, хотя никто не знает их точного количества, автор данного документа уверен в одном: после разрушения Вавилонской башни Бог разбросал пять Фрагментов по всей земле (Бытие 11:4–9). На территориях, куда попали Фрагменты, вскоре появились цивилизации. Египетская и африканская обосновались возле реки Нил, индская в долине реки Инд, восточная на берегах «желтой реки» Хуанхэ, месопотамская между реками Тигр и Евфрат, Майя и Ацтеки в Мезоамерике, а Инки в Андских горах. Это совершенно естественный ход событий, ведь вместе с Фрагментами в эти земли пришла и сила Творения.

Впервые Вавилонский Фрагмент был задокументирован на Западе, в 1112 году. Наш предшественник, один из тамплиеров, привез его из похода в Святые земли. С тех пор сила Творения распространилась по континенту. Каждый, кто был благословлен силой Творения, может считаться наследником божественного дара. Как человек был создан по образу и подобию Бога, так и Творение отражает Его силу, с помощью которой Он может создавать все из ничего. Творение призвано не только улучшать, но и полностью менять действительность.

Главными задачами Ордена являются сохранение и защита этой могущественной силы.

Наш священный долг – хранить в тайне местонахождение Западного Вавилонского Фрагмента.

Момент, в который мы лишимся этой силы, может стать концом цивилизации.

1

Северин

Северин посмотрел на часы: осталось еще две минуты.

Члены Вавилонского Ордена, чьи лица были спрятаны под масками, обмахивались белыми веерами. Они бормотали что-то себе под нос и, кажется, тоже не могли дождаться окончания аукциона.

Северин задрал голову: с потолочной фрески на него пристально смотрели мертвые боги. Он пытался не обращать внимания на стены, но все же опустил глаза, и его взгляд скользнул по символам двух оставшихся французских Домов: полумесяц Дома Никс и колючие, переплетенные тернии Дома Ко́ры. Остальные два символа были давно стерты и позабыты.

– Дамы и господа Ордена, объявляю весенний аукцион закрытым! – объявил аукционист. – Сегодня мы все были удостоены чести наблюдать за невероятным обменом. Как вы знаете, этилоты прибыли к нам из далеких мест, таких, как пустыни Северной Африки и роскошные дворцы Индокитая. Мы еще раз благодарим два почтенных французских Дома, которые согласились принять у себя наш весенний аукцион. Славься, Дом Никс. Славься, Дом Ко́ры.

Северин поднял руки, но не стал аплодировать. Длинный шрам, проходящий по его ладони, засеребрился на свету, напоминая об отвергнутом наследии.

Северин – последний из рода Монтанье-Алари, прошептал название своего Дома. Славься, Дом Ванф.

Десять лет назад Орден объявил о том, что родословная Дома Ванф прервалась.

Орден солгал.

Прислушиваясь к торжественной речи аукционера о священном и тяжком бремени Ордена, Северин дотронулся до маски, скрывающей его лицо. Маски, которая на самом деле ему не принадлежала. Она напоминала сплетение металлических колючих терний и роз, покрытых инеем. Розы на сотворенной маске никогда не увядали, а лед не таял. Это была маска посыльного Дома Ко́ры, который, если Северин не ошибся с дозой, все еще дрых в роскошном номере отеля «Эдем».

Согласно сведениям, полученным от проверенных информаторов, предмет, ради которого Северин пришел на аукцион, должен был появиться в зале с минуты на минуту. Он прекрасно знал, что произойдет дальше. Участники будут вяло состязаться за представленный лот, заранее зная, что на него уже положили глаз представители Дома Никс. Конечно, Дом Никс выиграет аукцион, но артефакт все равно достанется Северину.

Он улыбнулся краешком губ и взмахнул пальцами, притянув к себе хрустальный бокал с шампанским. Северин поднес бокал к губам, притворяясь, что делает глоток; в то же время он внимательно изучал планировку зала. На всякий случай он мысленно отметил каждый выход из помещения. В толпе он заметил Гипноса – младшего наследника Дома Никс. Северин не разговаривал с Гипносом с тех пор, как они были детьми.

В детстве они были друзьями и соперниками, одинаково воспитанными и готовыми унаследовать фамильные Кольца от своих отцов.

Но это было так давно.

Северин отвернулся от Гипноса и посмотрел на лазурно-голубые колонны, обрамляющие южный выход. У западной двери неподвижно стояли четыре Сфинкса – это были загадочные и молчаливые люди в костюмах и крокодильих масках.

Неприступность Ордена была их заслугой: никто не смог бы украсть ценный артефакт и уйти безнаказанным. С помощью своих масок Сфинксы могли без труда выследить любой предмет, помеченный символом того или иного Дома. Но Северин знал, что артефакты доставляют на аукцион чистыми, то есть новые владельцы помечают их только в самом конце. Это означало, что между продажей и процессом передачи артефакта победителю оставалось немного драгоценного времени, когда можно было провернуть кражу. В таком случае даже Сфинксы не смогли бы ничего отследить.

Но не стоило забывать, что даже непомеченный предмет надежно охранялся.

Северин окинул взглядом северную часть зала: именно там находилась комната хранения, в которой все непомеченные артефакты дожидались своих новых владельцев. На мраморном полу возле входа лежал лев из чистого кварца. Он лениво помахивал своим прозрачным, сверкающим на свету хвостом.

Раздался удара гонга, и внимание Северина переключилось на бледного мужчину, стоявшего на сцене.

– Наконец-то пришло время для нашего последнего и самого ценного лота. Этот компас, спасенный из пекинского Летнего дворца в 1860 году, был создан с помощью силы Творения еще во времена династии Хань. С его помощью можно не только ориентироваться по звездам, но и отличать ложь от правды, – объявил аукционер.

Над его головой появилась голограмма, изображающая компас. Это был предмет прямоугольной формы с круглой выемкой посередине. Его поверхность со всех сторон была испещрена китайскими иероглифами.

Перед владельцем компаса открывались потрясающие возможности, но все же Северина интересовал не сам артефакт, а карта, спрятанная внутри его. Краем глаза он заметил, как Гипнос нетерпеливо хлопнул в ладоши.

– Начальная сумма – пятьсот тысяч франков! – воскликнул аукционер, и один из представителей итальянской фракции поднял свой веер.

– Пятьсот тысяч от месье Монсерро. Кто-нибудь еще? – На этот раз руку поднял Гипнос.

– Шестьсот тысяч, – сказал аукционер. – Шестьсот тысяч раз, шестьсот тысяч два…

По залу прокатилась волна приглушенного шепота. Все присутствующие прекрасно понимали, что нет никакого смысла биться за договорной лот.

– Продано! – объявил аукционер с наигранной улыбкой. – Лот отправляется к Дому Никс за шестьсот тысяч франков. Глава Дома Гипнос, не забудьте отправить вашего посыльного вместе с одним из слуг в комнату хранения на традиционную восьмиминутную экспертизу. В конце аукциона вы сможете пометить артефакт с помощью Кольца вашего Дома.

Северин выждал пару минут, вышел из аукционного зала и торопливо направился к кварцевому льву. За спиной льва сгущалась тьма, обрамленная мраморными колонами. Глаза животного безразлично скользнули по молодому человеку, и Северин с трудом подавил желание еще раз прикоснуться к своей маске посыльного Дома Ко́ры. Как посыльному, ему было позволено войти в комнату хранения и взять в руки один из артефактов, но только в течение восьми минут. Северин надеялся, что украденной маски будет достаточно для того, чтобы попасть в комнату, но, если лев попросит его показать каталожную монету, – ему не жить. (Монета была создана силой Творения для того, чтобы определить местонахождение каждого предмета, помеченного символом Дома Ко́ры). Северин обыскал все вещи, что были у посыльного, но так и не смог найти проклятую монету.

Он поклонился кварцевому льву и замер в ожидании. Лев не сдвинулся с места: он пристально смотрел на молодого человека, словно хотел прожечь в нем дыру. Северин чувствовал, как от волнения затруднилось его дыхание. Он презирал себя за жгучее желание обладать этим артефактом. На самом деле, его переполняло так много желаний, что в теле вряд ли осталось место для чего-либо еще.

Северин уставился в пол и не поднимал голову до тех пор, пока не услышал скрежет перемещающихся камней. Он облегченно выдохнул, увидев, как позади льва появляется скрытая силой Творения дверь.

Вдоль стен комнаты хранения в углубленных нишах стояли статуи богов и мифических созданий. Свеверин сразу же направился к мраморной статуе с угрожающей бычьей головой – легендарному минотавру. Молодой человек поднес к бычьим ноздрям сотворенный карманный нож, и лезвие затуманилось от теплого дыхания. Одним непрерывным движением Северин провел кончиком ножа по лицу и телу минотавра. Мрамор зашипел, и статуя раскололась на две части: чуть не сбив Северина с ног, изнутри вывалился человек. Это был Энрике – работающий на Северина историк. Мужчина быстро пришел в себя, глубоко вздохнул и отряхнулся.

– Вы спрятали меня в минотавре? Неужели Тристан не мог создать скрытое измерение внутри какого-нибудь красивого греческого бога?

– Тристану по душе жидкие вещества. Ему сложно работать с камнем, – сказал Северин, убирая карманный нож. – Так что выбор стоял между минотавром и этрусской вазой с изображением бычьих яиц.

Энрике вздрогнул.

– Кто в здравом уме посмотрит на вазу, разрисованную бычьими яйцами, и скажет: «О да, это как раз то, что мне нужно»? Можешь не отвечать, я и сам знаю. Кто-нибудь неприлично богатый, скучающий и загадочный. – Энрике вздохнул. – Эти прилагательные прекрасно описывают все мои жизненные стремления.

Они отошли от минотавра и начали торопливо разглядывать артефакты, спрятанные в комнате хранения. Большинство из них представляло собой сотворенные древние реликвии, украденные из храмов и дворцов: здесь были и статуи, и украшения из драгоценных камней, и телескопы, и даже измерительные приборы разных эпох.

Из дальней части за ними внимательно наблюдал черный ониксовый медведь, представляющий Дом Никс. Рядом с ним взволнованно хлопал крыльями изумрудный орел – представитель Дома Ко́ры. Все животные, символизирующие другие фракции Ордена, тоже были настороже. Среди них был русский медведь, высеченный из огненного опала, созданный из берилла итальянский волк и обсидиановый орел Германской империи.

Энрике, одетый в форму слуги Ордена, вытащил из кармана прямоугольный металлический предмет, как две капли воды похожий на выигранный Домом Никс компас. Он протянул поддельный артефакт Северину.

– Между прочим, я все еще жду от тебя простого человеческого «спасибо», – обиженно сказал Энрике. – Я потратил целую вечность, чтобы изучить все исторические документы и собрать эту штуку.

– Ты бы справился гораздо быстрее, если бы не отвлекался на споры с Зофьей.

– Без этого никак. Стоит мне только вздохнуть, и твой инженер уже готова объявить мне войну.

– Ну так задержи дыхание.

– Без проблем, – сказал Энрике, закатывая глаза. – Я и так делаю это каждый раз, когда мы приобретаем очередной артефакт.

Северин засмеялся. Приобретение – именно так он называл свое специфическое хобби. Это слово звучало… аристократично. Даже благородно. Конечно, за его привычку прибирать к рукам все, что плохо лежит, стоило поблагодарить Орден. Когда они отвергли его претензии на наследование титула Дома Ванф, все аукционные дома, выставляющие на продажу сотворенные артефакты, внесли имя Северина в черный список. Возможно, если бы этого не произошло, ему не было бы так интересно узнавать, что за реликвии они от него прячут. Как выяснилось позже, некоторые из этих предметов раньше принадлежали его семье. Когда Орден объявил, что род Монтанье-Алари прекратил свое существование, все вещи Дома Ванф были распроданы. Когда Северину исполнилось шестнадцать, он получил доступ к трастовому фонду его семьи и вернул себе все, что ушло с молотка. После этого он предложил свои услуги музеям, галереям и другим организациям, желающим вернуть то, что Орден когда-то украл прямо у них из-под носа.

Если слухи об этом компасе были правдивы, то с его помощью Северин мог бы шантажировать Орден, и тогда им пришлось бы вернуть ему то, чего он хотел больше всего на свете, – его Дом.

– Ну вот, опять ты это делаешь, – сказал Энрике.

– Что?

– Твой классический «зловещий взгляд, направленный вдаль». Что ты от нас скрываешь, Северин?

– Ничего.

– Вечные секреты.

– А у меня от секретов волосы становятся более мягкими и блестящими, – сказал Северин, пригладив рукой свои кудри. – Продолжим?

Энрике кивнул.

– Проверка комнаты.

Он подбросил сотворенную сферу, и она повисла в воздухе. Из нее вырвался луч света, который начал сканировать помещение и все находящиеся в нем предметы.

– Записывающие устройства не обнаружены.

Северин кивнул, и они подошли к ониксовому медведю Дома Никс. Животное стояло на небольшом возвышении, и в его пасти можно было разглядеть красную бархатную коробочку: там находился китайский компас. Северин потянулся к ней, прекрасно осознавая, что у него есть всего восемь минут перед тем, как вернуть ее на место. В противном случае – его взгляд упал на острые зубы зверя – медведь заберет артефакт силой.

Он вытащил коробку из пасти медведя. В ту же секунду Энрике достал небольшие весы: они взвесили настоящий компас, записали результаты измерений и приготовились заменить оригинал на подделку.

Энрике выругался.

– Цифры не до конца сходятся, но будем надеяться, что это сработает. Разница минимальная, ее вряд ли заметят при измерении.

Северин сжал зубы. Ему не было дела до того, что будет заметно при измерении. Единственное, что имело значение, – заметит ли подмену ониксовый медведь. Отступать было поздно.

Он положил коробку в медвежью пасть и начал просовывать ее глубже, пока кисть его руки не исчезла в глотке животного. Ониксовые клыки царапали кожу. В глотке медведя было холодно и сухо: не ощущалось никаких признаков жизни. Рука Северина дрожала.

– Ты все еще дышишь? – прошептал Энрике. – Я – нет.

– От твоих комментариев легче не становится, – прорычал Северин.

Его рука ушла в глотку по локоть, но статуя стояла неподвижно. Медведь даже не моргнул.

Почему он не принимает коробку?

Гнетущую тишину нарушил громкий скрипящий звук. Северин попытался выдернуть руку, но было уже поздно. В мгновение ока клыки медведя удлинились, образовывая ловушку. Энрике посмотрел на застрявшую в медвежьей пасти руку Северина, побледнел и выдавил из себя одно-единственное слово:

– Дерьмо.

2

Лайла

Лайла проскользнула в номер посыльного Дома Ко́ры.

Ее платье – потрепанная униформа горничной, которую она вытащила из самого дальнего угла кладовой, – зацепилось за дверь, когда она заходила. Она раздраженно дернула ткань, и на юбке разошелся шов.

– Просто замечательно, – пробормотала она.

Девушка окинула комнату взглядом. Как и все номера «Эдема», помещение отличалось роскошным интерьером. Посреди этого великолепия на полу в луже собственной слюны валялся незадачливый посыльный. Лайла нахмурилась.

– Могли бы и положить тебя на кровать, бедняжка, – сочувственно вздохнула она и подтолкнула посыльного ногой, переворачивая его на спину.

Всего за десять минут Лайла немного дополнила роскошную обстановку номера. Она разбросала по полу женские серьги, накинула порванные чулки на абажур, помяла простыни и вылила на кровать полбутылки шампанского. Закончив, она присела возле посыльного.

– Небольшой подарок на прощание, – сказала она. – Или извинение. Как тебе больше нравится.

Она достала свою визитную карточку из кабаре. Затем подняла руку посыльного и прижала его большой палец к бумаге. Отпечаток заискрился, и на карточке начали появляться слова. Визитные карточки Дворца Сновидений создавались силой Творения и были рассчитаны на то, что только покровитель заведения сможет прочесть написанное, дотронувшись до бумаги. Лайла оставила визитку в нагрудном кармане посыльного, не забыв прочитать написанные на ней слова перед тем, как они растворились на кремовой бумаге:

Дворец Сновидений

Бульвар Клиши, 90

Скажи им, что тебя прислала Энигма…

Конечно, приглашение на вечеринку было слабым утешением для человека, которого ударили по голове и оставили лежать без сознания, но это была не простая вечеринка. Дворец Сновидений был самым престижным парижским кабаре, и на следующей неделе там собирались отмечать столетие Французской революции. Приглашения на эту вечеринку перепродавали на черном рынке, и они стоили не меньше бриллиантов чистейшей пробы. Но люди были так взволнованы не только из-за кабаре. Через несколько недель в городе должна была пройти Всемирная выставка 1889 года, которая стала символом индустриализации. Это означало, что «Эдем» будет забит до отказа.

– Вряд ли ты это запомнишь, но во Дворце Сновидений подают восхитительную клубнику в шоколаде, – сказала она посыльному. – Очень советую попробовать.

Лайла взглянула на часы: они показывали половину девятого. Северин и Энрике должны были вернуться минимум через час, но она никак не могла перестать сверять время. В ней теплилась отчаянная надежда. Она потратила два года на поиски древней книги, и карта, спрятанная в компасе, могла стать ответом на ее многочисленные вопросы. Лайла повторяла себе, что с Северином и Энрике все будет хорошо. Они не новички в этом деле. Когда девушка начала работать с Северином, он пытался вернуть имущество своей семьи. Юноша помог ей с поисками древней книги. У нее не было названия, по крайней мере Лайла никогда о нем не слышала. Единственной зацепкой было то, что она принадлежала Вавилонскому Ордену.

Попытки достать карту, спрятанную внутри компаса, казались детской игрой по сравнению с тем, что ей приходилось делать раньше. В голове Лайлы все еще сохранились свежие воспоминания о том, как она висела над жерлом действующего вулкана на острове Нисирос. Тогда она пыталась найти древнюю диадему. В этот раз все было иначе: если сведения, предоставленные разведкой Северина, и исследования Энрике были верны, то этот небольшой компас был способен изменить их жизни. Или, в случае Лайлы, сохранить жизнь.

Задумавшись, Лайла начала разглаживать складки на платье. Это было ошибкой.

Она не должна была ничего трогать, но ее мысли блуждали где-то далеко. Одно неосторожное прикосновение к помятой ткани, и воспоминания этого видавшего виды платья прорвались в ее сознание: лепестки хризантемы липнут к мокрому подолу, порог кареты, обтянутый парчой, руки, сложенные в молитве и затем…

Кровь.

Повсюду кровь, карета перевернулась, сломанная кость рвет ткань…

Лайла вздрогнула и отдернула руку, но было уже поздно. Воспоминания платья не желали покидать ее разум. Она зажмурилась и начала щипать себя так сильно, как только могла. Боль расцветала в ее мыслях яркими огнями, и сознание устремилось к этой боли в надежде, что она выведет ее из темноты. Когда воспоминания поблекли, она открыла глаза и трясущимися руками спустила рукава.

Лайла сползла на пол и обхватила руками колени. Северин называл ее способность «бесценной», пока не узнал, с чего все началось. Узнав настоящую причину, он был поражен, может быть, даже напуган. Как бы то ни было, он больше никогда не заводил об этом разговор. Из всей группы только Северин знал о том, что она могла читать историю любого предмета одним прикосновением. Бесценная или нет, эта способность не была… нормальной.

Лайла не была нормальной.

Она с трудом поднялась с пола и, открыв дверь трясущимися руками, покинула гостиничный номер.

На лестнице для прислуги Лайла торопливо стянула с себя платье горничной и переоделась в свою старую кухонную униформу. Вторая кухня отеля предназначалась исключительно для выпечки и вечерами всецело принадлежала ей. Лайле не нужно было возвращаться на сцену Дворца Сновидений до следующей недели: это означало, что у нее было много времени для второй работы.

В узком проходе она столкнулась с официантом. Он нес в зал ресторана охлажденные устрицы, суп на говяжьей косточке с перепелиными яйцами и дымящегося coq au vin[1], из-за которого в коридоре пахло бургундским вином и чесноком. Без знаменитой маски и головного убора никто не узнавал в Лайле неподражаемую звезду кабаре, известную под псевдонимом Энигма. Здесь она была очередным безликим работником отеля.

Оставшись на кухне в полном одиночестве, Лайла проверила мраморную стойку на наличие кухонных весов, кисточек и съедобных жемчужин. Здесь же стоял крокембуш[2], высотой почти в два метра. Она с утра до вечера пекла профитроли и наполняла их кремом. Не забывая убедиться в том, что каждый из них был идеального золотистого цвета, она обмакивала их в карамель и крепила к сладкой пирамиде. После этого ей оставалось только украсить десерт.

«Эдем» уже не раз получал восторженные отзывы критиков и различные награды за свои блюда – Северин не согласился бы на меньшее, – но все без исключения мечтали попробовать именно десерты. Сладости, приготовленные Лайлой, не содержали ни капли силы Творения, но по вкусу были сравнимы только со съедобным волшебством. Ее торты принимали форму балерин с раскинутыми руками: их волосы струились сахарными нитями и съедобным золотом, а их кожа, бледная, как крем, блестела жемчужной пылью.

Гости называли ее кулинарные произведения «божественными». Стоило ей оказаться на кухне – и она в самом деле ощущала себя божеством, готовым сотворить вселенную. На кухне ей легче дышалось. У сахара, соли и муки не было воспоминаний, и здесь ее прикосновение не было чем-то странным. Оно оставалось просто прикосновением.

Лайла справилась с украшением торта всего за час и добавляла последние штрихи, когда за ее спиной с грохотом распахнулась дверь. Девушка вздохнула, но не стала оборачиваться: она и так знала, кто это был.

Однажды, спустя шесть месяцев после того, как Лайла начала работать на Северина, они с Энрике играли в карты в астрономической комнате. В тот вечер Северин вошел в комнату с грязной и тощей польской девчонкой с пронзительными синими глазами на руках. Северин усадил девушку на диван и представил ее как своего инженера; на этом знакомство закончилось. Уже позже Лайла смогла узнать о незнакомке чуть больше. Зофья – именно так звали синеглазую девушку – была арестована за поджог и исключена из университета. Она обладала редкой, подаренной силой Творения связью с металлами, а также острым математическим складом ума.

Поселившись в «Эдеме», Зофья избегала всех членов группы и разговаривала только с Северином. Лайла всегда приносила угощения на их собрания и однажды заметила, что Зофья ест только простое сахарное печенье и даже не притрагивается к ярким, красочным десертам. На следующий день Лайла оставила целую тарелку сахарного печенья под дверью Зофьи. Это продолжалось на протяжении трех недель. Но однажды у Лайлы оказалось слишком много работы, и она забыла про свой маленький ритуал; позже, открыв дверь кухни, чтобы проветрить помещение, она обнаружила Зофью, которая протягивала ей пустую тарелку со взглядом, полным надежды и ожидания. С тех пор прошел целый год.

Без лишних слов Зофья схватила со стола чистую миску, наполнила ее водой и залпом выпила все содержимое, вытерев рот тыльной стороной ладони. Затем она потянулась к миске с сахарной пудрой. Лайла слегка ударила ее по руке скалкой: Зофья одарила девушку сердитым взглядом, и ее испачканный чернилами палец все равно оказался в сахарной пудре. Уже через мгновение она отвлеклась и начала рассеянно расставлять мерные стаканчики. Лайла терпеливо ждала. С Зофьей невозможно было завязать разговор: беседа начиналась неожиданно и только с подачи самой Зофьи. Как только девушке становилось скучно, разговор так же внезапно прекращался.

– Я кое-что подожгла в номере посыльного Дома Ко́ры.

Лайла выронила кисточку.

– Что?! Ты должна была его разбудить, не заходя в комнату!

– Я так и сделала. Все загорелось, когда я уже вышла из номера. Это не настоящий пожар, просто мелкие поджоги…

Лайла слушала ее с широко раскрытыми глазами. Как только она открыла рот, чтобы высказать все, что думает по поводу поджогов в отеле, Зофья резко поменяла тему разговора.

– Мне не нравится костное строение крокодилов. Северин хочет, чтобы я сделала копию одной из этих Сфинксовых масок…

– Может, вернемся к теме поджога…

– …Маска не передает оттенки выражения человеческого лица. Я должна заставить ее работать. О, и еще мне нужна новая чертежная доска.

– А что случилось со старой доской?

Зофья покрутила в руках миску с сахарной пудрой и пожала плечами.

– Ты ее сломала, – ответила за нее Лайла.

– Мой локоть случайно ее задел.

Лайла покачала головой и бросила Зофье чистое полотенце. Девушка уставилась на него в недоумении.

– Зачем мне полотенце?

– У тебя все лицо в сахарной пудре.

– И?

– …И это повод для беспокойства, моя дорогая. Тебе нужно вытереть лицо.

Зофья нехотя вытерла лицо полотенцем. Казалось, она была вечно окружена пеплом и пламенем, отчего заработала кличку «Феникс». Несмотря на то, что такой птицы на самом деле не существовало, Зофья была не против этого прозвища. Пока она протирала лицо, полотенце зацепилось за ее необычное ожерелье, которое выглядело как нанизанные на леску острия ножей.

– Когда они вернутся? – спросила Зофья.

Лайла ощутила укол беспокойства.

– Энрике и Северин должны быть здесь к девяти.

– Мне нужно забрать мои письма.

Лайла нахмурилась.

– Так поздно? На улице уже темно, Зофья.

– Я знаю, – ответила Зофья, проведя пальцем по своему ожерелью.

Она бросила Лайле полотенце. Девушка поймала его на лету и тут же бросила в раковину. Когда она обернулась, Зофья уже схватила ложку для пудры.

– Прости, Феникс, но мне это нужно! – Зофья засунула ложку в рот. – Зофья!

Инженер ухмыльнулась. Она распахнула дверь и выбежала в коридор, все еще сжимая ложку во рту.

После того как Лайла закончила украшать десерт, девушка протерла столешницу и покинула кухню. Она не была официальным кондитером «Эдема» и, честно говоря, никогда к этому и не стремилась. Вся привлекательность этой работы состояла в том, что Лайла занималась выпечкой для своего удовольствия. Если ей не хотелось что-то готовить – она это не готовила.

Чем дольше она шла по коридору для прислуги, тем ярче и отчетливее становились звуки «Эдема»: громкий смех отражался от стеклянного перезвона капелек на хрустальных люстрах, в бокалах звонко журчало золотистое шампанское, а прозрачные крылья сотворенных мотыльков тихо трепетали, переливаясь всеми цветами радуги. Лайла остановилась напротив Кабинета Меркурия – здесь располагалась почтовая служба. Внутри можно было найти множество металлических коробок, помеченных именами отельных служащих. Не питая никаких ожиданий, Лайла открыла свой ящичек ключом для прислуги и очень удивилась, когда ее пальцы нащупали внутри что-то похожее на холодный шелк. Она извлекла на свет один-единственный черный лепесток, прикрепленный к записке, в которой было всего одно слово:

Зависть.

Лайла узнает этот неразборчивый, косой почерк где угодно: Тристан. Она с усилием подавила улыбку. В конце концов, она все еще на него злилась.

Тем не менее это не мешало ей принять подарок, особенно если тот был сотворенным.

Сотворенным. Это слово все еще странно ощущалось на языке, даже после двух лет, проведенных в Париже. Империи и королевства Запада называли способности Тристана и Зофьи «силой Творения», но в других культурах существовали свои термины. В Индии это искусство называлось chhota saans – в переводе «маленькое дыхание». Считалось, что только боги могли вдыхать жизнь в свои создания, и «маленькое дыхание» было лишь крупицей этой силы. Но, вне зависимости от названия, правила использования этих способностей были одинаковыми во всех уголках земли.

У искусства Творения существовало два направления: разум и материя. Те, чьи способности относились к материи, могли влиять на три стадии веществ: жидкости, твердые тела и газы. И Зофья, и Тристан обладали материальными способностями. Зофья была склонна к твердым веществам, в основном к металлам и кристаллам, а Тристан проявлял талант к жидкостям. Особенно к жидкостям различных растений.

Любые способности силы Творения были связаны тремя условиями: сила воли мастера, ясность его художественной цели и ограничения выбранного элемента-проводника. Это значило, что кто-нибудь с талантом к материальной силе Творения, узкоспециализирующийся на камнях, и шагу не ступит, не изучив химические формулы, свойства и характеристики камня, с которым он собирается производить какие-либо манипуляции. Как правило, способности к Творению проявлялись до тринадцати лет. Если ребенок хотел развивать этот талант, он мог начать обучение и поступить в один из специальных европейских университетов, где студенты проводили не один год своей жизни. Кроме этого, можно было поступить на долгосрочную службу к одному из опытных мастеров Творения. Однако Тристан и Зофья не пошли ни по одному из стандартных путей. Зофью выгнали из университета прежде, чем она смогла чему-нибудь научиться, а Тристан изначально не видел в обучении никакой необходимости. Его ландшафтное искусство было похоже на лихорадочный сон духа природы. Его дизайн был тревожащим и прекрасным. Париж обожал этого юношу. В возрасте шестнадцати лет к нему уже выстраивалась внушительная очередь клиентов: их счет шел на сотни.

Поначалу Лайле было интересно, почему Тристан решил осесть в «Эдеме». Возможно, он был по-своему предан Северину. Может быть, он оставался в отеле, потому что здесь Тристану позволяли проводить свои безумные выставки арахнидов. Но когда Лайла впервые вышла в сады, располагающиеся на территории отеля, она буквально почувствовала причину, по которой Тристан остался здесь. Ее легкие заполнил аромат цветов. На город опускалась ночь, и в полутьме сад казался сумбурным и диким. Тогда она поняла. Клиенты Тристана навязывали ему свои правила, например, Дом Ко́ры, который заказал к предстоящему празднику фигурную стрижку кустов. В «Эдеме» все было иначе. Тристан любил Северина как брата, но остался он только потому, что здесь он мог творить любые чудеса, не оглядываясь на чьи-то запросы и требования.

Как только Лайла ступила в сады «Эдема», она оказалась в воображении Тристана. Вопреки названию эти сады не были райскими. Наоборот, они являли собой лабиринт семи смертных грехов.

Первый сад назывался Похотью. Здесь алые цветы произрастали прямо в трещинах статуй, раскрывая яркие бутоны прямо в их полых, раскрытых ртах. В одном углу Клеопатра давилась багровыми амариллисами и темно-розовыми анемонами. В другом Елена Троянская шептала цинниями и маками. Лайла быстро шла по лабиринту. Она прошла через сад Чревоугодия, где росли блестящие цветы, пахнущие амброзией, которые закрывали свои бутоны, стоило только протянуть к ним руку. За ним следовал сад Жадности, в котором цветы оказались заключены в тонкую оболочку из чистого золота. Дальше располагалось Уныние, заросшее густым кустарником. Гнев с его огненной палитрой цветов. Гордыня, полная огромных двигающихся кустов, – они были оформлены в виде могучих оленей с цветочными рогами и царственных львов с гривой из жасмина. Наконец она добралась до Зависти. Здесь все было охвачено растениями черного цвета – цвета самого греха.

Лайла остановилась у двери-теската[3] недалеко от входа в сад. Со стороны тескат выглядел как обычное зеркало в красивой раме из позолоченных ветвей плюща. По словам Зофьи, двери-тескаты невозможно было отличить от обычных зеркал без специальной проверки, включающей огонь и фосфор. К счастью, Лайле не нужно было ничего проверять. Для того чтобы попасть на другую сторону, ей нужно было всего лишь дернуть за один из позолоченных листьев плюща с левой стороны рамы. Можно было назвать его своеобразной дверной ручкой. Отражение пошло рябью, и стекло теската стало совсем прозрачным.

За ним находилась мастерская Тристана. Лайла почувствовала запах земли и корней. Вдоль стен стояло множество маленьких террариумов, внутри которых находились миниатюрные ландшафты. Тристан делал их один за другим: это занятие можно было назвать его одержимостью. Когда-то юноша объяснил ей, что мечтает о более простом мире. Достаточно маленьком и удобном, чтобы его можно было уместить в ладонь.

– Лайла!

Тристан подошел к ней с широкой улыбкой на круглом лице. Его одежда была перепачкана землей, и – она выдохнула с облегчением – нигде не было видно его огромного ручного паука.

Она не ответила на его улыбку. Вместо этого девушка подняла бровь. Тристан вытер руки о свой рабочий халат.

– Значит… ты все еще злишься? – спросил он.

– Да.

– Если я подарю тебе подарок, ты меня простишь?

Лайла вздернула подбородок.

– Зависит от подарка. Но сперва извинись.

Тристан переминался с ноги на ногу.

– Я прошу прощения.

– За?..

– За то, что положил Голиафа на твой туалетный столик.

– И где же Голиаф должен был быть? Нет, даже не так: где должны быть твои насекомые?

Тристан смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

– Где угодно, кроме твоей комнаты?

– Сойдет.

Он повернулся к своему рабочему столу, половину которого занимал большой стеклянный террариум. Тристан сдернул с него ткань, открывая Лайле насыщенно-фиолетовый цветок. Его хрупкие лепестки повторяли цвет вечернего неба: глубокий, бархатный оттенок, ожидающий появления первых звезд. Лайла провела подушечками пальцев по мягким лепесткам. Они были почти такого же цвета, как глаза Северина. Эта мысль заставила ее отдернуть руку.

– Вуаля! Узри свой подарок, сотворенный из кусочка шелка, взятого с одного из твоих костюмов… – он поймал на себе ее возмущенный взгляд. – С одного из тех, которые ты и так собиралась выбросить, клянусь!

Лайла вздохнула с облегчением.

– Итак… я прощен?

Он и так знал, что она его простила. И все же Лайла тянула с ответом немного дольше, чем было необходимо. Она постукивала ногой, тянула время и смотрела, как нервно ерзает Тристан.

– Так и быть.

По мастерской прокатился счастливый возглас Тристана, и Лайла не смогла сдержать улыбку. Стоило юноше только посмотреть на кого-то своими большими серыми глазами, как ему все сходило с рук.

– О! Я же придумал новое устройство. Хочу показать Северину. Где он?

Он поймал ее обеспокоенный взгляд, и улыбка тут же сползла с его лица.

– Они все еще не вернулись?

– Пока не вернулись, – Лайла сделала акцент на первом слове. – Не волнуйся. Ты же знаешь, перед ними стоит непростая задача. Почему бы тебе не пойти в отель? Я приготовлю что-нибудь вкусное.

Тристан покачал головой.

– Может быть, позже. Мне нужно присматривать за Голиафом. Кажется, он плохо себя чувствует.

Лайла не стала спрашивать, откуда он мог знать, как себя чувствует паук. Она молча взяла свой подарок и направилась к отелю. По дороге ее настигли мрачные мысли. Большие напольные часы пробили десять часов. Последний удар маятника отозвался болью во всем ее теле. Они уже должны были вернуться.

Что-то пошло не так.

3

Энрике

Энрике безуспешно пытался разжать челюсти медведя.

– А помнишь, ты говорил, что будет весело?

– А можно отложить шутки на потом? – прорычал Северин сквозь сжатые зубы.

– Да, пожалуй.

Энрике пытался делать вид, что все не так плохо, но тело Северина как будто налилось свинцом. Ониксовый медведь крепко сжимал его руку. Напряжение нарастало с каждой секундой, а к руке переставала поступать кровь. Пока что медведь просто удерживал Северина на месте.

Но скоро он перекусит запястье.

По крайней мере, изумрудный орел Дома Ко́ры не вмешивался в происходящее. Эта каменная птица умела обнаруживать подозрительную активность и оживать, даже когда в опасности был артефакт не ее Дома. Энрике мысленно благодарил всех известных ему богов за эту удачу, пока не услышал тихое карканье. В ту же секунду его окатило мощным порывом воздуха, который был вызван не чем иным, как огромными птичьими крыльями.

Ну что ж.

– Это орел? – вздрогнул Северин.

Застрявшая в зубастой пасти рука не позволяла ему обернуться.

– Нет, – сказал Энрике.

Вопросительно склонив голову, на него смотрел огромный изумрудный орел. В отчаянной попытке освободить Северина Энрике еще сильнее дернул его за руку. Северин застонал от боли.

– Это бесполезно, – прохрипел он. – Я застрял. Мы должны вернуть животных в состояние сна.

Энрике был полностью с ним согласен, оставалось только выяснить, как это сделать. Сотворенные создания могли оказаться слишком опасными, поэтому все мастера были обязаны снабжать их предохранителем, называвшимся «сомно». Этот предохранитель возвращал объекты в состояние сна. Даже если Энрике найдет сомно, оно может оказаться зашифровано. Что еще хуже – если он отпустит челюсти медведя, зверь еще быстрее раздробит запястье Северина. А если они не успеют покинуть комнату хранения до того, как истекут восемь минут, сотворенные животные покажутся сущей ерундой по сравнению с тем, что их ожидает.

– Пожалуйста, не торопись, – проворчал Северин. – Я всегда мечтал умереть долгой и мучительной смертью.

Энрике отпустил челюсти медведя. Мысленно успокаивая себя, он обошел ониксового зверя. Старательно игнорируя приближающегося орла, он провел руками по черному туловищу и косматым лапам зверя. Ничего.

– Энрике, – выдохнул Северин.

Северин упал на колени. По челюсти медведя уже начали стекать струйки крови. Энрике тихо выругался и закрыл глаза. Зрение ему здесь не поможет. Комната была так слабо освещена, что полагаться можно было только на свои ощущения. Он еще раз провел пальцами по телу и животу медведя, а затем спустился к лапам, пока не нащупал что-то под коленом животного: выколотые в камне углубления, находящиеся на одинаковом расстоянии друг от друга, словно слова в строке. От его прикосновения буквы ожили.

Fiduciam in domum

– Доверься Дому, – перевел Энрике. Он шептал эти слова снова и снова, прокручивая в голове разные варианты. – Я думаю… у меня есть идея.

– Просвети меня, – прохрипел Северин.

Медведь поднял свою тяжелую лапу, отбросившую тень на лицо Северина.

– Тебе нужно… довериться ему! – закричал Энрике. – Не пытайся вытащить руку! Наоборот, толкай ее глубже!

Северин не колебался ни секунды. Он поднялся на ноги и протолкнул руку чуть глубже, но это не принесло никаких результатов. Северин зарычал и со всей силы навалился на медведя – теперь его рука исчезла в глотке зверя по самое плечо. Энрике казалось, что каждая секунда впивалась в его кожу острыми иглами. В этот момент орел поднялся в воздух. Он кружил по комнате, пока вдруг не бросился вниз, обнажив свои острые когти. Энрике отскочил в сторону, но орел все же поцарапал кожу на его шее. В следующий раз ему повезет значительно меньше. Изумрудные когти снова устремились к шее. Орел потянул Энрике наверх, и его ноги оторвались от земли. Мужчина крепко зажмурился.

– Осторожнее с волосами… – начал он.

Внезапно Энрике бросили на пол. Он приоткрыл глаза и уставился на потолок. Где-то позади него по подставке стучали острые когти. Он приподнялся на локтях, чтобы убедиться в том, что орел вернулся на свое место и снова неподвижно застыл.

Северин с усилием поднялся на ноги и обхватил свое запястье. Затем он сильно дернул себя за руку. Энрике поморщился, услышав хруст встающих на место суставов. Северин вытер кровь о свои брюки и вытащил компас из пасти застывшего медведя. Он убрал артефакт в карман пиджака и пригладил волосы рукой.

– Что ж, – сказал он наконец, – по крайней мере, все прошло не так плохо, как на острове Нисирос.

– Ты сейчас серьезно? – проворчал Энрике, устало шагая за своим другом. – Ты говорил, что будет легко! Что все пройдет «как во сне»!

– Кошмары – тоже часть сна.

– Я хочу уточнить: ты только что пошутил? – возмутился Энрике. – Ты понимаешь, что твою руку покалечили?

– Да, я в курсе.

– Тебя чуть не съел медведь.

– Это ненастоящий медведь.

– Еще чуть-чуть, и он по-настоящему разорвал бы тебя на части.

Северин усмехнулся.

– Скоро увидимся, – сказал он, выскальзывая за дверь.

Энрике задержался в комнате хранения, чтобы Северин мог покинуть здание аукциона в одиночестве, не вызывая лишних подозрений.

В полутьме комнаты хранения отчетливо ощущалось мертвенно-холодное присутствие сокровищ Ордена. Энрике передернуло от ярости, волной прошедшей по его телу. Ему было тяжело смотреть на скопление артефактов, привезенных со всего света и брошенных здесь, в темноте. Да, он помогал Северину совершать кражи, но величайшим вором в истории оставался Вавилонский Орден. Они воровали не только предметы, но и саму историю: проглатывали и пережевывали целые культуры, перевозили древние артефакты контрабандой и прятали их в своих холодных, безжизненных поместьях.

– Безжизненные поместья, – задумчиво прошептал Энрике себе под нос. – Неплохо звучит.

Он мог бы использовать эту фразу в своей следующей статье для испанской газеты, посвященной филиппинскому национализму. Раньше у него не было полезных связей, способных убедить людей в том, что у него есть действительно стоящие мысли, к которым можно прислушаться. Сегодняшнее предприятие могло в корне изменить положение дел.

Но сперва надо было закончить работу.

Энрике отсчитал тридцать минут. Он одернул форму слуги, поправил маску и вышел в темный зал. Проходя между мраморными колоннами, он услышал приглушенное трепетание вееров, рассекающих воздух.

Ровно в назначенное время из-за угла вышел вьетнамский посол Ву Ван Дин. Из его рукава торчало сфальсифицированное письмо. Тристан ненавидел подделывать чужой почерк, но получалось у него просто отменно. Это письмо, якобы написанное любовницей посла, не было исключением.

На прошлой неделе Энрике выпивал с послом в «Эдеме». Пока посол был увлечен беседой, Лайла вытащила письмо от любовницы Дина из его пиджака, а Тристан безупречно скопировал ее почерк: все для того, чтобы организовать эту встречу.

Энрике внимательно осмотрел одежду Дина. Как и многие послы из стран-колоний, он открыто сотрудничал с Орденом. Когда-то разные версии Ордена существовали во всех странах: каждая организация была посвящена своему специфическому источнику силы Творения, хотя не все придерживались такого названия и соотносили его появление с Вавилонскими Фрагментами. Но теперь все разнообразие интерпретаций исчезло с лица земли: сокровища были распроданы в разные страны, процесс создания сотворенных предметов изменился до неузнаваемости. Древние гильдии были поставлены перед выбором: подчиниться или умереть.

Энрике снова пригладил свою поддельную форму и поклонился.

– Я могу вам чем-нибудь помочь, сэр?

Он протянул руку, и внутри его начала зарождаться паника. Конечно, Дин сейчас посмотрит на него. И конечно же, он его узнает. Кончики пальцев коснулись рукава Дина.

– Нет, мне ничего не нужно, – холодно сказал Дин, отдергивая руку. Он даже не взглянул на Энрике.

– Как пожелаете, сэр.

Он снова поклонился. Пока Дин дожидался начала встречи, которая никогда не произойдет, Энрике пересек зал и медленно провел пальцами по лицу и шее. Все его тело наполнилось теплым покалыванием, и в следующее мгновение его кожа и одежда начали менять цвет, а затем и форму, полностью перенимая облик посла Ву Ван Дина.

Благодаря зеркальной пыли, покрывавшей кончики его пальцев, теперь Энрике было невозможно отличить от вьетнамского посла.

Много лет назад зеркальная пыль была запрещена и конфискована, так что Орден не рассматривал ее как реальную угрозу. Они не знали, что Северин дружил с главой таможенного контроля.

Энрике торопливо протискивался между гостями аукциона. Зеркальная пыль была действенной, но недолговечной.

Энрике сбежал вниз по главной лестнице. У ее подножия находилась дверь – тескат, которая относилась к тем временам, когда Падший Дом еще не был исключен из французской фракции Ордена. На ее раме можно было увидеть символы всех четырех французских Домов: полумесяц Дома Никс, шипы Дома Ко́ры, кусающая свой хвост змея Дома Ванф и, наконец, шестиконечная звезда Падшего Дома. Из четырех остались только Дом Никс и Дом Ко́ры. Орден официально заявил, что наследная линия дома Ванф прервалась. А Падший Дом… что ж, он пал. Предположительно главы этого Дома нашли западный Вавилонский Фрагмент и с его помощью попытались заново построить Вавилонскую башню. Они надеялись, что таким образом смогут получить не только крупицу божественной силы, которую являло собой Творение, но и всю ее мощь. Их попытки могли стереть существующую цивилизацию с лица земли… Северин никогда не верил в эту версию. По его мнению, это Орден уничтожил Падший Дом, чтобы обрести больше силы и влияния, – Энрике же в этом уверен не был. Из всех четырех Домов Падший Дом был наиболее продвинутым. Даже тескаты, сотворенные Падшим Домом, были не просто маскировкой для входа в какое-нибудь секретное помещение. Ходили слухи, что их зеркала могли переносить людей на огромные расстояния, как порталы. Конечно, теперь уже никто не мог с уверенностью сказать, какими чудесами Творения обладал Падший Дом. На протяжении многих лет Орден пытался выяснить, куда пропало фамильное Кольцо и несметные сокровища Дома, но найти так ничего и не удалось.

Но сегодня все могло измениться.

Сквозь тескат Энрике видел сверкающие коридоры, нарядно одетую толпу и огромные хрустальные люстры. Мысль о том, что люди на другой стороне не видят ничего, кроме гладкого, отполированного зеркала, всегда приводила его в замешательство. Он чувствовал себя изгнанным богом, наделенным даром всевидения.

Он мог отчетливо видеть весь мир, хотя сам был сокрыт от посторонних глаз.

Энрике прошел сквозь тескат и оказался в одном из пышных залов оперы Гарнье – самой известной оперы в Европе.

Один из посетителей оперы поднял глаза и обомлел от удивления. Он уставился на зеркало, медленно перевел взгляд на Энрике и, наконец, принюхался к своему бокалу с шампанским.

Остальные не обратили на Энрике никакого внимания. Они не знали о пропитанном силой Творения аукционном зале, который Орден держал в строжайшем секрете. Вообще все, что касалось Ордена, держалось в строжайшем секрете. Даже их приглашения открывались только после того, как гость проливал на него каплю своей крови. Если бы такое приглашение попало к кому-нибудь по ошибке, он не увидел бы ничего, кроме пустого листа бумаги.

Для несведущей общественности Вавилонский Орден был всего лишь французской исследовательской организацией, чья деятельность была направлена на сохранение исторического наследия. Люди ничего не знали об аукционах и сокровищах, спрятанных глубоко под землей. Большинство из них даже не верило, что Вавилонские Фрагменты действительно существовали: по мнению многих, Фрагменты были лишь библейской метафорой.

Энрике пробирался сквозь толпу, на ходу дернув лацкан своего пиджака. Форма слуги начала изменять свой вид, становясь более яркой и нарядной, пока наконец не превратилась в модный вечерний костюм. Молодой человек слегка постучал пальцем по своим сотворенным часам, и тонкая полоска кожи превратилась в шелковый цилиндр, который он ловко водрузил на голову.

Перед выходом на улицу Энрике замешкался, опасаясь вери́тового каменного бюста, стоявшего у самого выхода. Такие бюсты были не просто украшением интерьера: они также выявляли любое скрытое оружие. Одна унция вери́та по стоимости могла посоперничать с целым килограммом бриллиантов, поэтому такой камень могли приобрести только владельцы дворцов и банков. Энрике удостоверился, что не взял с собой складной нож, и только после этого переступил через порог.

В Париже было слишком сыро для середины апреля. Ночь явно пожадничала, спрятав все звезды. Через дорогу уныло поблескивал черный двухколесный экипаж. Энрике забрался внутрь, и Северин поприветствовал друга кривой усмешкой.

Он постучал костяшками пальцев по потолку, и кони сорвались с места, унося экипаж в непроглядную ночь. Северин достал из кармана пиджака свою незаменимую коробочку с засушенными бутонами гвоздики, и Энрике сморщил нос. Сам по себе аромат гвоздики был довольно приятным, но за два года работы на Северина этот запах превратился в особый сигнал. Запах гвоздики свидетельствовал о том, что Северин обдумывает какой-то план: он, конечно же, обещал быть захватывающим или опасным. Или же и захватывающим, и опасным одновременно.

– Вуаля, – сказал Северин, протягивая ему компас.

Энрике провел пальцами по холодному металлу, осторожно обводя серебряные узоры. Древние китайские компасы не были похожи на западные. Это были намагниченные чаши с углублением в центре, где крутился похожий на ложку указатель. По венам Энрике пробежала волна чистого восторга. Этот компас был создан тысячи лет назад, и он держал его в руках…

– Не стоит пытаться соблазнить неодушевленный предмет, – вставил Северин.

– Я просто любуюсь.

– Ты его ласкаешь.

Энрике закатил глаза.

– Это – бесценный исторический образец, и относиться к нему следует со всей бережностью и нежностью.

– Сначала ты должен хотя бы угостить его ужином, – сказал Северин, прежде чем указал на металлические края компаса. – Ну что? Он оправдал наши ожидания?

Энрике взвесил компас в руке и еще раз изучил его очертания. Прощупав край, он обнаружил, что по бокам металл немного деформирован. Он постучал по поверхности компаса и поднял глаза.

– Он полый, – прошептал Энрике.

Он сам не понимал, что его так поразило. Энрике и так знал, что компас пуст внутри, но надежда обнаружить в нем карту казалась такой реальной. Он не знал, к чему она вела, но если Вавилонский Орден приложил все усилия, чтобы ее спрятать, это точно было что-то ценное. Энрике был почти уверен, что карта вела к сокровищам Падшего Дома.

– Ломай его, – сказал Северин.

– Что? – Энрике прижал компас к груди. – Ему же тысячи лет! Должен быть другой способ достать карту, осторожно открыть его…

Северин резко подался вперед. Энрике попытался увернуться, но ему не хватило ловкости. Одним быстрым движением Северин выхватил компас и сжал его с обеих сторон. Прежде чем Энрике успел что-либо понять, он услышал этот ужасный звук. Короткий, безжалостный…

Треск.

Из компаса выпал какой-то предмет и со стуком упал на пол экипажа. Северин добрался до него первым и в течение минуты рассматривал его в тусклом освещении, пока легкие Энрике сжимались от волнения. Предмет, спрятанный в компасе, совершенно точно являлся картой. Оставался только один вопрос: куда же она ведет?

4

Зофья

Париж больше всего нравился Зофье по вечерам.

Днем на улицах города было слишком много шума, запахов, грязи и людей.

Закат приглушал все яркие цвета и звуки. В таком виде город становился более-менее сносным.

Возвращаясь в «Эдем», она крепко прижимала к груди письмо от своей сестры. Хела была бы в восторге от Парижа. Ей бы понравились стройные липы, выстроившиеся вдоль улицы Бонапарт. Всего их было четырнадцать. Она бы нашла деревья конского каштана очаровательными. Каштанов было девять. Но ей не понравилось бы обилие запахов. Их было слишком много.

В эту минуту Париж не казался ей красивым. Булыжную мостовую покрывал слой навоза, а люди справляли нужду прямо под уличными фонарями. И все же город был наполнен жизнью: все здесь находилось в постоянном движении. Даже горгульи, украшающие фасады зданий, выглядели так, словно собирались вот-вот взлететь в воздух. Ничему здесь не было свойственно одиночество. Плетеные стулья составляли компанию верандам, а ярко-фиолетовая бугенвиллея обвивала каменные стены. Даже Сена, проходящая через Париж как чернильная полоса, не казалась заброшенной. Днем по ней ходили лодки, а ночью на ее поверхности танцевали отражения уличных огней.

Зофья украдкой посматривала в письмо сестры каждый раз, когда проходила под очередным фонарем. Она читала по нескольку предложений за раз и понимала, что не может остановиться. Каждое слово отзывалось в ее голове голосом Хелы.

Зося, пожалуйста, скажи, что ты пойдешь на Всемирную выставку! Если не пойдешь – я все равно узнаю. Поверь, сестренка, тебе не обязательно постоянно сидеть в лаборатории. Иногда не помешает выйти из классного кабинета, вдруг научишься чему-то новому? Кроме того, я слышала, что на выставке будет проклятый алмаз и принцы из дальних стран! Может, ты привезешь одного из них домой, и тогда мне больше не придется изображать гувернантку перед нашим жадным дядюшкой. Как этот человек может быть братом нашего отца – одному Богу известно. Пожалуйста, сходи на выставку. В последнее время ты посылаешь так много денег, что я волнуюсь: вдруг ты ничего не оставляешь для себя? Ты здорова? Счастлива? Пожалуйста, Огонек, ответь мне поскорее.

Хела знала не все. Зофья не училась в школе. И все же она действительно многому научилась за пределами классной комнаты. За последние полтора года она научилась изобретать вещи, о которых в Академии Высоких Искусств даже не подозревали. Она выяснила, как открыть накопительный счет, который очень скоро мог ей пригодиться, если карта, добытая Северином, оправдает их ожидания. У нее будет достаточно денег, чтобы оплатить медицинскую школу Хелы. Самым ужасным уроком, который ей неукоснительно пришлось познать, была ложь, пропитавшая ее письма к сестре. Когда она впервые соврала, пусть даже на бумаге, ее стошнило. Ее переполняло чувство вины, и она проплакала целый час, пока ее не нашла и не утешила Лайла. Зофья не могла взять в толк, как Лайла поняла, что именно ее беспокоит. Она просто знала. Зофья, которой всегда было сложно вести разговоры, чувствовала облегчение и благодарность за то, что ей не пришлось ничего объяснять.

Зофья думала о Хеле, когда перед ней неожиданно возник мраморный вход в Академию Высоких Искусств. Она отшатнулась, чуть не выронив все свои письма.

Мраморный вход не сдвинулся с места.

Вход был сотворен таким образом, чтобы появляться перед студентами в двух кварталах от Академии: это был превосходный образец совместной работы способностей материи и разума. Такое было под силу только мастерам Академии.

Когда-то Зофья училась у них.

– Я вам не нужна, – тихо сказала она.

Слезы жгли ее глаза. Зофья моргнула, и перед ней возникли картины недавнего прошлого: она вспомнила, что привело к ее исключению. После года обучения ее одноклассники сильно изменились. Сначала ее умения их восхищали. Потом ее талант стал для них оскорбителен. Поползли слухи. Когда она только поступила в Академию, никого не волновало ее еврейское происхождение. Но все изменилось, когда студенты начали судачить о том, что евреи могут украсть что угодно.

Даже чью-то способность к силе Творения.

Конечно, это было наглой ложью, и она старалась не обращать внимания на нелепые слухи. Ей стоило быть осторожнее, но в этом-то и состоит проблема со счастьем. Оно ослепляет.

Какое-то время Зофья действительно была счастлива. Но однажды вечером перешептывания других учеников окончательно вывели ее из себя. В тот день у нее случилась истерика прямо в лаборатории. Там было слишком много звуков. Слишком много смешков. Слишком много света, пробивающегося сквозь занавеску. Она забыла наставление родителей считать от десяти до одного, чтобы успокоиться. После этого случая перешептываний стало еще больше. Сумасшедшая еврейка. Через месяц десять учеников заперлись вместе с ней в лаборатории. Все повторилось снова: запахи, звуки, смех. Они не хватали ее, потому что им было хорошо известно: легкое, как перышко, прикосновение приносило ей куда больше боли. Она не могла успокоиться, сколько бы ни считала до одного, сколько бы ни умоляла ее отпустить или хотя бы сказать ей, в чем она провинилась.

Кто-то толкнул ее так сильно, что она упала на пол. Кто-то задел локтем пробирки, стоявшие на столе. Содержимое пробирок слилось в одну большую лужу, которая растеклась по полу и коснулась ее пальцев. У нее в руке был зажат кусочек кремня, и в тот момент в ее разуме зажглась ярость. Огонь. Эта мимолетная мысль, как и учили мастера Творения, пробежала по ее пальцам и достигла растекающейся по полу лужи. Жидкость загорелась, быстро превратившись в стену пламени.

При взрыве пострадало семь учеников.

Ее обвинили в умышленном поджоге, признали сумасшедшей и поместили в тюрьму. Там она, скорее всего, и умерла бы, если бы не Северин. Он нашел и освободил ее, а потом, к ее пущему удивлению, дал работу. Он предоставил шанс вернуть то, что она потеряла, – выход из положения.

Зофья потерла пальцами татуировку на правом кулаке. К счастью, татуировка была временной, иначе ее мать пришла бы в ужас. С татуировкой ее не стали бы хоронить на еврейском кладбище. На самом деле это был контракт между ней и Северином, заключенный сотворенными чернилами: если один из них нарушит договор, его вечно будут преследовать кошмары. Северин использовал для этой цели именно татуировку – знак равенства между ними – вместо бессмысленных формальных бумаг. И это говорило о многом. Зофья поклялась себе, что никогда этого не забудет.

Она развернулась на каблуках и торопливо покинула улицу Бонапарт. Может быть, мраморный вход не умел отличать настоящих учеников от исключенных и поэтому оставался на месте, пока она не скрылась за углом.

Вернувшись в «Эдем», Зофья направилась в астрономическую комнату. Северин организовал срочное собрание, как только они с Энрике вернулись с их последним приобретением – всего-навсего красивым словом, обозначавшим украденную вещь.

Зофья никогда не пользовалась главной лестницей, которая находилась в центральном холле. Она не хотела смотреть на разодетых людей, которые смеялись, болтали и танцевали в свое удовольствие. К тому же там было очень шумно. Вместо этого она направилась к служебной лестнице, где и столкнулась с Северином. Несмотря на то что юноша выглядел изрядно потрепанным, он усмехнулся, приветствуя ее. Зофья заметила, как осторожно он придерживает свое запястье.

– Ты весь в крови.

Северин опустил взгляд, рассматривая свою одежду.

– Представь себе, я и сам это заметил.

– Ты умираешь?

– Не больше, чем обычно.

Зофья нахмурилась.

– Я в порядке, не переживай.

Она потянулась к дверной ручке.

– Я рада, что ты не умер.

– Спасибо, Зофья, – сказал Северин, чуть заметно улыбнувшись. – Я присоединюсь к вам позже. Хочу показать вам кое-что с помощью мнемо-жучка.

Маленький серебряный жук, сидевший на плече Северина, поспешно скрылся под лацканом его пиджака. Мнемо-жучки записывали звуки и изображения, которые могли воспроизвести в виде голограммы. Это означало, что Зофье стоило приготовиться к обилию света в комнате. Северин знал, как ей это не нравилось. Кивнув, Зофья зашла в комнату, оставив его в коридоре.

Астрономическая комната успокаивала Зофью. Она была широкой и просторной, со стеклянным куполом, позволяющим наблюдать за звездами. Вдоль стен стояли модели Солнечной системы, телескопы, шкафы с отполированными кристаллами и полки с выцветшими книгами и манускриптами. Посреди комнаты находился низкий кофейный столик. Он был испещрен штрихами сотен планов и схем, которые родились на его деревянной поверхности. Его окружал полукруг из стульев. Зофья прошла к своему месту: это был высокий металлический табурет с потертой подушечкой. Табурет был идеальным вариантом для Зофьи, так как она не любила, когда что-то касалось ее спины. На бархатной зеленой кушетке напротив нее растянулась Лайла, задумчиво обводившая пальцем ободок чашки. В роскошном кресле, заваленном подушками, расположился Энрике. Он внимательно читал книгу, лежавшую на его коленях. Незанятыми оставались только два места: большая подушка Тристана, который не любил высоту, и темно-вишневое кресло, которое Зофья Сотворила для Северина. От чужого прикосновения кресло тут же обрастало острыми лезвиями.

В комнату ворвался Тристан, протягивая вперед обе руки.

– Смотрите! Я думал, что Голиаф умирает, но, оказывается, с ним все в порядке. Он просто линял!

Энрике закричал. Лайла подобрала ноги и вжалась в спинку кушетки. Зофья подалась вперед, изучая огромного тарантула в руках Тристана. Девушку не пугала математика, а пауки, пчелы и все прочее, на ее взгляд, подчинялись математическим законам. Паутина состояла из множества радиусов и логарифмической спирали, а ее светорассеивающие свойства заслуживали отдельного внимания.

– Тристан! – воскликнула Лайла. – Что я говорила насчет пауков?

Тристан поднял подбородок.

– Ты сказала не приносить их в твою комнату. Это не твоя комната.

Встретив пылающий взгляд Лайлы, он испуганно сжался.

– Пожалуйста, разрешите ему остаться на собрании. Голиаф не похож на других. Он особенный.

Энрике прижал колени к груди и содрогнулся.

– Что в нем такого особенного?

– Ну, – сказала Зофья, – как у многих представителей семейства мигаломорфных пауков, клыки тарантулов направлены вниз. У этой же особи они выгнуты вперед и по своему строению напоминают клешни. Это довольно необычно.

Энрике замолчал.

– Ты запомнила, – просиял Тристан.

Зофья не находила эту информацию особенно ценной, просто она запоминала практически все, что слышала. К тому же Тристан тоже внимательно слушал ее объяснение про арифметическое строение паучьей сети.

Энрике замахал руками в сторону двери.

– Пожалуйста, Тристан, убери его. Я тебя умоляю.

– Вы не рады за Голиафа? Ему было так плохо все эти дни.

– А мы можем радоваться за Голиафа так, чтобы нас с ним разделяло толстое стекло, сетка и забор? И еще, пожалуй, огненная стена, – спросил Энрике.

Тристан умоляюще посмотрел на Лайлу. Зофье это выражение было хорошо знакомо: широко раскрытые глаза, жалобные брови, ямочка на подбородке и трясущаяся нижняя губа. Зофья одобряла этот метод: нелепо, но эффективно. Но Лайла закрыла глаза руками.

– Не сработает, – строго сказала она. – Строй свои щенячьи глазки кому-нибудь другому. Голиаф не может остаться на собрании. Это мое последнее слово.

Тристан надулся.

– Ну и ладно.

Затем он наклонился к Голиафу и пробормотал:

– Я сделаю тебе пирог из сверчков, дружище. Не расстраивайся.

Как только Тристан вышел из комнаты, Энрике повернулся к Зофье:

– Мне всегда было жаль Арахну после ее состязания с Минервой, но я терпеть не могу ее потомков[4].

Зофья ничего не ответила. Люди с их разговорами и так были для нее сложным шифром – тем более, когда они использовали незнакомые ей слова и выражения. Энрике сбивал ее с толку больше всех. Речь историка была витиеватой и изящной. Она не могла понять, когда он злится: вне зависимости от настроения с его лица не сходила легкая полуулыбка. Если бы она попыталась ответить на его ремарку, то выставила бы себя дурой. Поэтому девушка молча вытащила из кармана коробок спичек и начала вертеть его в руках. Энрике закатил глаза и вернулся к своей книге. Зофья знала, что историк о ней думает, ведь однажды она подслушала, что он о ней говорит: Энрике считал ее заносчивой.

Пусть думает, что хочет.

Прошло еще немного времени, и Лайла начала предлагать всем чай и десерты, убедившись в том, что Зофья получила ровно три идеально круглых сахарных печенья. Наконец вернулся Тристан; с трагичным лицом он плюхнулся на свою подушку.

– Если вам интересно, Голиаф оскорблен до глубины души. Мой товарищ просил передать…

Но они так и не успели узнать о претензиях паука: в тот самый момент на кофейный столик упал яркий луч. Свет в комнате погас. Потом постепенно начало появляться изображение металлического предмета. Зофья осмотрелась и заметила Северина, стоящего за спиной у Тристана. Она не слышала, как он вошел.

Взгляд Тристана проследовал за ее движениями; увидев Северина, юноша чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Обязательно вот так подкрадываться? Я не слышал, как ты вошел!

– Это часть моего образа, – сказал Северин.

Энрике захохотал, а вот Лайле было явно не до смеха. Она неотрывно смотрела на окровавленную руку Северина. Затем ее плечи немного расслабились, будто она почувствовала облегчение от того, что в крови была только его рука. Зофья знала, что Северин жив и, по-видимому, чувствует себя достаточно хорошо, чтобы проводить собрание. Поэтому она решила сосредоточить все свое внимание на предмете. Это была квадратная металлическая пластина с закрученными символами в каждом из четырех углов. В центре находился большой круг. Внутри его можно было увидеть ряды маленьких черточек, складывающихся в квадраты.

– Это то, что мы планировали приобрести несколько недель? – спросил Тристан. – Что это? Какая-то игра? Я думал, мы охотимся за картой, спрятанной внутри компаса.

– Как и я, – вздохнул Энрике.

– Я рассчитывал на то, что внутри окажется карта, ведущая к сокровищам Падшего Дома, – добавил Тристан.

– А я рассчитывала, что она приведет к древней книге Ордена, утерянной много лет назад, – сказала Лайла. На ее лице читалось сильное разочарование. – А что ты думала по поводу карты, Зофья?

– Я точно не думала, что она будет выглядеть вот так, – ответила Зофья, указывая на диаграмму.

– Похоже, все мы ошиблись, – сказал Тристан. – Теперь нам нечем шантажировать Орден.

– Раз никто из нас не угадал, то никому не придется испытывать на себе новый яд Тристана, – заметила Лайла.

– Туше! – воскликнул Энрике, поднимая свой бокал.

– А вот это было обидно, – возмутился Тристан.

– Не спешите отчаиваться, – сказал Северин, выступая вперед. – Эта диаграмма может оказаться полезной. Должна же быть веская причина тому, что патриарх Дома Никс хотел заполучить этот компас. К тому же наша разведка не напрасно так внимательно следила за этой сделкой. Энрике, не посвятишь нас в устройство этой схемы? Или ты слишком занят молитвами за мою бессмертную душу?

Энрике нахмурился и захлопнул свою книгу. Зофья опустила глаза на обложку и поняла, что он держит в руках Библию. Она инстинктивно отпрянула.

– Твоей душе уже ничего не поможет, – сказал Энрике.

Он отказался и указал на голограмму.

– То, что вы видите перед своими глазами, может показаться замысловатой настольной игрой. На самом же деле это яркий пример китайской клеромантии. Клеромантия – разновидность предсказания, которое представляет собой случайные номера. Они интерпретируются как воля Бога или воля другой сверхъестественной силы. Внутри этой серебряной диаграммы находятся шестьдесят четыре гексограммы. Такие же есть в «И цзин» – древнекитайской книге с предсказаниями, чье название можно перевести как «Книга Перемен». Эти гексограммы, – он указал на маленькие квадраты, – связаны с определенными зашифрованными словами, такими как «сила» или «убывающий». Предполагается, что результат расшифровки – предсказание судьбы.

– А что насчет символов в углах? – спросил Тристан.

Эти символы не были похожи на китайские иероглифы и не имели ничего общего с четкими линиями гексограмм:

– Это… На самом деле, я не уверен, – признался Энрике. – Это не похоже на часть китайского предсказания. Может, кто-то из бывших владельцев выгравировал свою подпись? В любом случае, это не похоже на карту, и, честно говоря, я разочарован. Но это не значит, что мы не сможем выручить за табличку хорошие деньги.

Лайла приподнялась на локтях, склонив голову набок.

– Если только это не зашифрованная карта.

В комнате стало тихо. Северин пожал плечами.

– Почему бы и нет? – тихо сказал он. – У кого-нибудь есть идеи?

Зофья считала короткие линии. Закончив, она сосчитала их снова. В ее голове начала складываться закономерность.

– Здесь нет ничего такого, чего бы мы еще не видели, – ободряюще сказал Северин. – Помните подводный храм Исиды?

– Я помню его слишком хорошо, – ответил Энрике. – Кажется, ты говорил, что там не будет акул.

– Но там и в самом деле не было акул.

– Ах да. Только огромные механические левиафаны с плавниками на спинах. Прошу прощения.

– Извинения приняты, – кивнул Северин. – Итак. Теперь, когда у нас есть шифр, нужно пересмотреть наши цели. Что, если это не просто карта, а намек на то, к чему она ведет?

Тристан нахмурился.

– Куча предсказательных линий вряд ли укажет на сокровище, дорогой братец.

– Линии, – задумчиво сказала Зофья, перебирая свое ожерелье. – Может, это и не линии вовсе?

– Это, – Северин указал на Зофью, – как раз тот образ мышления, который мне нужен. Обдумывайте каждое предположение и ставьте его под сомнение.

– Возможно, стоит осмотреть табличку под другим освещением? – задумался Тристан.

– А символы в углах могут иметь связь с чем-то, что станет подсказкой? – предположил Энрике.

Зофья молчала, но в ее глазах диаграмма как будто отделилась от металла и стала более подвижной. Она прищурилась, рассматривая узор.

– Числа, – вдруг сказала она. – Если поменять линии на числа… все меняется. Мы делали что-то похожее в прошлом году, когда решали загадку, закодированную с помощью греческого алфавита. Я запомнила, ведь тогда Северин взял нас на экспедицию на остров Нисирос.

Все пятеро дружно поежились. Тристан прижал колени к груди.

– Я ненавижу вулканы.

Зофья выпрямилась в предвкушении. Закономерность в ее голове наконец обрела окончательную форму.

– Каждая из гексограмм состоит из сплошных и прерывистых линий. Если вместо сплошных линий подставить нули, а вместо прерывистых – единицы, мы получим последовательность нулей и единиц. Это похоже на двоичную систему исчисления.

– Но это не говорит ничего о сокровище, – сказал Тристан.

– Вот тут ты не прав. В древности люди были просто одержимы числами, – задумчиво сказал Энрике. – Это видно даже по произведениям искусства тех времен. И это наводит меня на мысль, что с этой диаграммой не все так просто. Может, это вовсе не странная система исчисления. Хмм…

Энрике наклонил голову и указал на символы в углах пластины.

– Северин, можешь отредактировать изображение и соединить угловые символы?

Северин изменил мнемо-голограмму, отделив углы от пластины, уменьшив диаграмму «И цзин» и поместив угловые символы рядом друг с другом.

– Другое дело, – сказал Энрике. – Теперь мне все ясно. Северин, помести их в квадрат и измени порядок. Поверни первый символ горизонтально, соедини со вторым символом, третий должен остаться внизу, а четвертый передвинь влево.

Северин последовал инструкции, и, когда он закончил, перед ними появился новый символ:

– Глаз Гора, – выдохнул Энрике.

Зофью захлестнула зависть.

– Как… – выдавила она. – Как ты это увидел?

– Так же, как ты увидела числа и линии, – самодовольно ответил Энрике. – Признайся, ты впечатлена.

Зофья скрестила руки на груди.

– Нет.

– Я ослепляю тебя своим блестящим умом.

В поисках помощи Зофья повернулась к Лайле.

– Пусть он перестанет.

Энрике картинно поклонился и снова указал на изображение.

– Глаз Гора также известен как Уаджет. Это древний египетский символ царской власти и защиты. Со временем большинство Глаз Гора было утеряно…

– Нет, – возразил Северин. – Не утеряно. Уничтожено. Во время египетской экспедиции Наполеона в 1798 году Орден отправил делегацию, целью которой было найти и конфисковать все Глаза Гора. Дом Ко́ры отправил туда половину членов семьи – именно поэтому они до сих пор хранят большую часть древнеегипетских артефактов в Европе. Если после той экспедиции уцелел хотя бы один сотворенный Глаз Гора, то найти его можно только у них.

– Что, если все Глаза действительно были уничтожены? – спросила Лайла.

– Это секретная информация, которой владеет лишь правительство и сам Орден, – сказал Северин. – Я думаю, один из Глаз Гора указывал на нечто, что несло угрозу всей наполеоновской артиллерии. Наполеон не мог потерять все свое оружие.

– А другая теория? – спросила Лайла.

– Наполеону не нравилось, как Глаза Гора на него смотрели, и поэтому он приказал их уничтожить, – сказал Тристан.

Энрике засмеялся.

– Но почему на диаграмме «И цзин» изображен Глаз Гора? – продолжила Зофья. – Если это действительно последовательность нулей и единиц – что Глаз может в ней видеть?

Энрике замер.

– Видеть, – его глаза широко раскрылись. – Ноль и единица… и виденье. Зофья, ты – гений.

Она лишь пожала плечами.

– Я знаю.

Энрике потянулся за Библией, которую он оставил на кофейном столике, и начал торопливо листать страницы.

– Я читал это раньше для перевода, над которым я работаю, но математическая связь Зофии просто идеальна. А, вот оно. Бытие 11:4–9, также известное как глава о Вавилонской башне. Мы все ее знаем. Это этиологическая повесть, призванная объяснить не только наличие множества разных языков, но и появление силы Творения в нашем мире. Вкратце: люди решили построить башню до самого неба, Богу это не понравилось, и он создал новые языки, чтобы люди перестали понимать друг друга и не смогли закончить строительство, – сказал он перед тем, как зачитать вслух, – …и люди больше не могли строить город. Посему имя ему – Вавилон, ибо там Господь смешал языки всего мира и оттуда рассеял их по земле. Но был Он восхищен мастерством своих творений, а потому рассеял обломки башни по миру, и каждый камень, отмеченный Его прикосновением, отныне нес на себе крупицу божественной силы создавать все из ничего.

Все из ничего.

Зофья слышала эту фразу раньше…

– Ex nihilo, – сказал Северин, широко улыбаясь. – На латыни это значит «из ничего». Что является математическим эквивалентом «ничего»?

– Ноль, – сказала Зофья.

– Таким образом, движение от нуля до одного и есть божественная сила, ведь что-то появляется из ничего. Вавилонские Фрагменты считаются носителями божественной силы. Они оживляют предметы, исключая только воскрешение мертвых и создание живых существ, – сказал Энрике.

Зофья заметила, как улыбка начала сползать с лица Лайлы. Продолжая сидеть в кресле, Энрике подался вперед, его глаза сияли.

– Если я угадал значение диаграммы, то при чем тут Глаз Гора?

Лайла шумно выдохнула.

– Ты говорил, что Глаз Гора указал на что-то… и что бы это ни было, оно оказалось достаточно опасным, чтобы Наполеон позаботился об уничтожении всех Глаз. Что может быть настолько опасным, чтобы угрожать целой империи? Что-то связанное с божественной силой? Мне в голову приходит только одна вещь.

Северин вжался в спинку своего кресла. Зофье показалось, что все мысли в ее голове застыли, как по команде. Она чувствовала, что стоит на краю пропасти. Как будто последующие за этим слова навсегда изменят ее жизнь.

– Другими словами, – медленно сказал Северин, – ты думаешь, что Глаз Гора способен обнаружить Вавилонский Фрагмент.

5

Северин

Северин всматривался в сияющую темноту Глаза Гора. В тот момент воздух наполнился запахом металла.

Он почти видел это. Серая пелена застилает небо, словно болезнь, расползающаяся все дальше и дальше. В облаках мелькают оскаленные клыки молнии, готовые сомкнуться в любой момент. По ощущениям осознание было похоже на шторм. Он не мог остановить то, что будет дальше.

Он и не хотел.

Когда Северин впервые услышал о компасе, он решил, что спрятанная внутри карта приведет его к сокровищам Падшего Дома – единственным в мире сокровищам, ради которых Орден был готов на все. Но это… Будто он тянулся за спичкой, но в его руке оказался целый факел. Орден хранил охоту за Глазами Гора в тайне, и теперь юноша знал, почему. Если бы кто-нибудь нашел Западный Фрагмент, он смог бы уничтожить само Творение; не только во Франции, но и во всей Европе. Без мастерства Творения их цивилизация непременно умерла бы, как умерли и другие до нее. И если Орден знал о тайне Глаза Гора, то остальной мир – нет. Колониальные гильдии, загнанные Орденом в подполье, тоже ни о чем не догадывались. Северин и представить себе не мог, на что пойдут гильдии ради информации о Вавилонском Фрагменте и на что готов Орден ради защиты своих тайн.

– Мы же не… – Энрике не мог подобрать слов, чтобы закончить предложение. – Правда?

– Ты, наверное, шутишь, – сказала Лайла.

Поддавшись своей нервной привычке, она снова и снова щипала кончики своих пальцев. Когда ее разум затуманивали тяжелые мысли, она не могла коснуться ни одного предмета, не читая при этом его прошлое. Мир становился слишком ярким, слишком навязчивым. Но когда она была отвлечена приятными раздумьями, все вокруг словно исчезало. Энрике очень хорошо об этом помнил.

– Это может нас убить.

Северин не видел лица Лайлы, но он чувствовал, как она сверлит его своими темными глазами. Он смотрел только на Тристана, который был ему как брат во всем, кроме родства по крови. В темноте он казался еще моложе своих шестнадцати лет. В голове Северина вспыхнули воспоминания… Как они прятались в розовом кусте, сжимая друг друга за руки, пока острые шипы царапали их кожу, а отец, которого они называли Гневом, выкрикивал их имена. Северин раскрыл и снова сжал руку. В тусклом освещении комнаты сверкнул длинный серебряный шрам, пересекающий его правую ладонь. У Тристана был точно такой же.

– Ты же не шутишь, верно? – тихо спросил Тристан.

Все это время он искал артефакт, способный стать краеугольным камнем в его торгах с Орденом. Артефакт, который заставит их восстановить утерянное наследие Дома Ванф. Вместо этого он обнаружил информацию, которая может стать для него как благословением, так и проклятием… в зависимости от того, как он будет играть в эту игру. Северин достал свою коробочку с гвоздикой.

– Этой информации недостаточно, – осторожно начал он. – Перед тем, как принять решение, я хочу узнать больше.

Тристан выругался себе под нос. Остальные выглядели пораженными, и даже Зофья растерянно уставилась на свои коленки.

– Это опасное знание, – сказал Тристан. – Лучше бы ты просто оставил этот компас у дверей Дома Никс.

– Все стоящие вещи – опасные, – сказал Северин.

– Надеюсь, мы не собираемся завтра же отправиться в Орден и заявить, что теперь мы знаем их маленький секрет. Я предпочитаю не торопиться, – фыркнул Энрике. – Ведь медленная, мучительная смерть – она всегда лучше, правда?

Северин поднялся со своего кресла. Ему предстояло принять важное решение, и он не хотел, чтобы его глаза были с ними на одном уровне. Ему было нужно, чтобы они смотрели на него снизу вверх. Все подняли головы.

– Подумайте, что это значит для нас. Мы можем получить все, что хотели.

Энрике устало провел рукой по лицу.

– Ты когда-нибудь слышал о мотыльках, которые смотрели на огонь и думали: «Как красиво блестит!», а потом сгорали в пламени?

– Слышал.

– Хорошо. Я просто уточнил, на всякий случай.

– Что насчет Гипноса? – спросила Лайла.

– При чем тут Гипнос?

– Ты думаешь, он не заметит пропажи? Говорят, он относится к своей собственности достаточно… ревностно. А если он знает, что спрятано внутри компаса?

– Я в этом сомневаюсь, – сказал Северин.

– Ты думаешь, он не мог об этом узнать?

– Нет. У него же нет тебя.

Глаза Лайлы расширились, и он поспешно исправился, обводя рукой всех присутствующих:

– Всех вас.

– О-о-о… – умилился Энрике. – Это очень мило с твоей стороны. Я заберу это ценное воспоминание с собой в могилу. Буквально.

– Зофья и Энрике создали прекрасную подделку. Гипнос даже не догадается, что мы его обманули.

Энрике вздохнул.

– Поблагодарим Господа за то, что я такой гениальный.

– Я тоже, – добавила Зофья, скрестив руки.

– Конечно, – мягко сказала Лайла. – Вы оба – настоящие гении.

– Да, но я одарен в гораздо большей… – обиженно начал Энрике.

Северин прервал их двумя громкими хлопками.

– Теперь, когда артефакт в наших руках, мы должны внимательно его изучить. Не будем строить долгосрочных планов и загадывать на будущее. Мы не будем делать ничего, пока не поймем, с чем имеем дело. Это понятно?

Четверо кивнули. На этом собрание было окончено, и все медленно поднялись со своих мест. Энрике первым направился к двери, но, поравнявшись с Северином, он замедлил шаг.

– Помнишь?

Энрике скрестил большие пальцы и странно помахал руками.

– Ты показываешь птицу?

– Мотылька! – воскликнул Энрике. – Мотылька, летящего на огонь!

– Меня тревожит состояние твоего мотылька, с ним явно не все в порядке.

– Это метафора.

– Твоя способность подбирать метафоры тоже вызывает беспокойство.

Энрике закатил глаза. Зофья, набившая карманы печеньем, протиснулась между ними.

– Ты работаешь над масками Сфинксов?

– Почему ты спрашиваешь? – спросила она, даже не обернувшись.

– Они могут понадобиться в любой момент, – ответил Энрике.

– Хм.

Обернувшись, Северин замер на месте. В комнате было достаточно темно, но все тусклые отблески света как будто собрались в одном месте, чтобы осветить Лайлу. Кажется, весь мир хотел оказаться поближе к ней: каждый лучик света, каждая пара глаз, каждый атом. Может быть, поэтому он иногда не мог даже и дышать в ее присутствии.

Возможно, дело было в воспоминании, душившем его в те моменты. Воспоминании об одной ночи, которое они оба поклялись оставить в прошлом. Лайла выполнила обещание, а вот он – нет.

Девушка вскочила с места и решительным шагом направилась к нему. Как обычно, она словно сияла изнутри. Лайла не могла смотреть, как кто-то держит пустую тарелку, и всегда считала, что все вокруг страшно голодны. Она знала секреты окружающих, даже не считывая их с вещей. Во Дворце Сновидений она превращала это сияние в приманку для посетителей. Таким образом, она получила свое звездное жалованье и имя «Энигма». Загадка. Но этим вечером она не удостоила его улыбкой. В ее темных глазах не было ни капли теплоты.

Ой-ей.

– Не посочувствуешь мне даже немного? – спросил он. – Между прочим, я ранен.

– Как любезно с твоей стороны отложить момент своей смерти, чтобы я тоже могла присутствовать на этом грандиозном событии. – В голосе Лайлы сквозил холод. Но чем больше она смотрела на его запястье, тем мягче становились черты ее лица. – Ты мог пострадать гораздо серьезнее.

– За свои желания приходится платить, – весело сказал он. – Проблема в том, что у меня слишком много желаний.

Лайла покачала головой.

– У тебя всего одно желание.

– Неужели?

Его тон был шутливым, но выражение лица Лайлы резко сменилось на более томное.

Она придвинулась ближе и провела рукой по его груди.

– Я скажу тебе, чего ты хочешь.

Северин не двигался. Она была так близко, что юноша мог сосчитать ее ресницы и разглядеть золотое свечение ее кожи. Он вспомнил ощущение ее дыхания, опаляющее щеку. Северин чувствовал жар ее кожи даже сквозь рубашку. Что она задумала? Пальцы Лайлы скользнули в карман его пиджака: она вытащила серебряную коробочку, открыла защелку и вытащила оттуда бутон гвоздики. Продолжая смотреть в глаза, она провела пальцем по его нижней губе. Северину показалось, что от этого прикосновения на губе остался ожог. На происходящее накладывались воспоминания той ночи: как она прикасалась к его губам тогда, и как прикасается сейчас. Мысли настолько поглотили Северина, что он даже не заметил, как раскрыл рот. В следующее мгновение он почувствовал, как острая, высушенная гвоздика кольнула его язык. Лайла отстранилась, и вместе с ней ушло все тепло. Она ни на секунду не потеряла самообладания: бесстрастная, но в то же время чувственная – таким и должен быть артист Дворца Сновидений. Он видел, как она проделывает то же самое во время своих выступлений: достает сигарету из кармана какого-нибудь господина, вставляет ему в рот и поджигает ее, прежде чем забрать сигарету себе.

– Вот чего ты хочешь, – мрачно сказала она. – Ты хочешь найти оправдание для охоты. Но ты ошибся, приняв хищника за добычу.

С этими словами она резко развернулась на каблуках и вышла из комнаты. Прикусив гвоздику зубами, Северин смотрел ей вслед. Лайла была права. Он – охотник. Но и она тоже. И ни один из них не собирался упускать свою добычу. Именно поэтому ночь, которую они провели вместе, была ошибкой, забытой и ускользнувшей в темноту. Он задержался еще на мгновение и повернулся к Тристану.

Он знал, о чем пойдет их спор. Северин был готов к разговору, и все же сияющие глаза Тристана причиняли ему боль.

– Если есть что сказать – говори, – устало сказал он.

Тристан отвернулся.

– Неужели тебе не достаточно того, что у тебя уже есть?

Северин закрыл глаза. Что значит «достаточно»? Тристану никогда не понять. Он никогда не испытывал близость совершенно иного будущего, которое вырывают у тебя из рук и топчут прямо на твоих глазах. Он не понимал: иногда для того, чтобы уничтожить тех, кто тебе ненавистен, нужно притвориться одним из них.

– Дело не в том, что у меня есть и чего нет, – сказал Северин. – Дело в равновесии. Справедливости.

Тристан не смотрел на него.

– Ты обещал защитить нас.

Северин не забыл об этом. В тот день, когда эти слова сорвались с его губ, он осознал, что у некоторых воспоминаний есть вкус. Тогда его рот был полон крови, и обещание отдавало солью и железом.

– Предположим, мы переживем эту авантюру. Ты получишь то, что хочешь. Ты вернешь свой Дом и станешь патриархом… – Он перешел на повышенный тон. – Иногда я хочу, чтобы ты никогда им не становился. Что, если ты станешь похож на…

– Остановись, – Северин не предполагал, что его голос прозвучит так холодно и властно. Он видел, как Тристан вздрогнул. – Я никогда не стану похож на наших отцов.

У Тристана и Северина было семеро отцов. Целый конвейер воспитателей и охранников: все они находились в самом низу иерархии Ордена. Каждый из них повлиял на Северина, сделав его таким, какой он есть, к добру или худу.

– Быть частью Ордена – не значит быть одним из них, – сказал Северин ледяным голосом. – Я не хочу быть с ними наравне, чтобы они смотрели мне в лицо. Мне нужно, чтобы они отводили взгляд и моргали от боли в глазах, словно посмотрели на солнце. Мне не хочется, чтобы они стояли напротив нас; они должны встать на колени.

Тристан промолчал.

– Я не дам тебя в обиду, – прошептал Северин. – Помнишь это обещание? Я говорил, что я буду тебя защищать. Сказал, что создам Рай только для нас.

– «Эдем», – грустно сказал Тристан.

Северин назвал свой отель не только в честь райского сада, но и в честь обещания, которое он дал много лет назад. Тогда они с Тристаном были недоверчивыми мальчишками с ободранными коленками, а вокруг них кружилась бесконечная вереница отцов, наставлений и занятий.

– Ты под моей защитой, – сказал Северин, на этот раз еще тише. – Всегда.

Наконец Тристан сдался. Он прижался к брату: его светлые волосы защекотали ноздри Северина, и тот громко чихнул.

– Ладно, – проворчал Тристан.

Северин обдумывал, что еще он мог сказать, чтобы отвлечь Тристана от предстоящей работы по поиску Фрагмента.

– Я слышал, Голиаф полинял.

– Не притворяйся, что тебе есть дело до него. В прошлом месяце ты пытался скормить его коту.

– Честно говоря, Голиаф выглядит так, словно вышел прямиком из ночных кошмаров.

Тристан не засмеялся.

В течение всей следующей недели Лайла шпионила за членами Ордена, посещавшими Дворец Сновидений, и принимала во внимание все слухи: не пойдет ли речь о краже, случившейся во время аукциона. Но никто не проронил ни слова о происшествии. Даже охранники-Сфинксы, способные выследить любой помеченный артефакт, не покидали территорию городских резиденций Дома Никс и Дома Ко́ры.

Кажется, все было в порядке…

Северин отчаянно держался за эту мысль, когда дворецкий принес ему почту.

– Вам письмо, сэр.

Северин взглянул на конверт. Его украшала изысканная буква «Г».

Гипнос.

Он отпустил дворецкого и уставился на конверт. На нем было несколько бурых пятен, напоминающих засохшую кровь. Северин коснулся печати. В этот момент его пальцы пронзила резкая боль: в сотворенном печатном воске затаился острый шип. Он зарычал, отдергивая руку, но капля его крови уже попала на бумагу. Она впиталась в конверт, и аккуратная «Г» задрожала, прежде чем развернуться. Взгляду Северина представилось короткое послание:

Я знаю, что ты меня обокрал.

Среди туземного населения Канаки начались волнения. С помощью наших переводчиков мы выяснили, что Творением здесь занимаются в основном местные жрецы.

Судя по всему, никто из них не обладает способностями разума. Зато они обладают даром материи: соленой воды и дерева. Все их дома украшены резными шпилями на крыше; там, согласно поверьям, живут их предки, которым они поклоняются. Но мы нашли для этих шпилей еще одно применение.

Как вы знаете, сэр, мы обнаружили присутствие никеля на берегах реки Дахот. Наши колонисты прилагают немалые усилия, чтобы добыть металл. Но самое интересное здесь то, что лучшим интрументом для его обнаружения оказались те самые священные монументы.

К сожалению, должен сообщить вам о событии, произошедшем на прошлой неделе. На рассвете один из моих людей пытался снять шпиль с верхушки канакийской хижины. Ему это удалось, но семья, проживающая в хижине, отказалась рассказывать, как заставить сотворенный шпиль реагировать на залежи никеля. Началась стычка. Канакийский мужчина покончил жизнь самоубийством, объявив, что некоторые тайны должны оставаться непознанными.

Мы так и не смогли заставить шпили работать.

Но я своего добьюсь.

6

Энрике

Энрике направлялся в бар главного лобби.

При других обстоятельствах он был бы рад поговорить с Северином в непринужденной обстановке, но записка, которую он получил от хозяина отеля, была достаточно бесцеремонной. Это было не похоже на Северина. Энрике сверился с большими часами в лобби. Ровно пять часов. Его встреча с Северином была назначена на половину шестого, так что у него оставалось еще немного времени на то, чтобы выпить коктейль.

Главное лобби отеля украшал величественный уроборос – символ бесконечности, представляющий собой змея, который кусает собственный хвост. Огромный, сотворенный из меди змей вился в бесконечном круге, пока в его металлическом теле отражались огни свечей. Каждый день, ровно в полночь, змею все-таки удавалось укусить себя за хвост, и тогда с потолка сыпались блестящие конфетти. Богатые наследницы в изысканных шляпках и художники с перепачканными от чернил пальцами спешили в ресторан или сад. В одном углу политики обсуждали какой-то план: их глаза и лица были скрыты за плотным дымом сигар. Обычно Энрике старался не прислушиваться к посторонним звукам. Здесь всегда звучало слишком много языков: тут и там он улавливал диалекты, родившиеся под жарким солнцем пустыни, или томные гласные, смягченные волнами прибрежных регионов. Шум голосов казался ему необычной музыкой, пока его ухо не уловило одну фразу: magandang gabi po. Добрый вечер. Это был его родной язык: тагальский. Энрике повернулся на голос и сразу же узнал его обладателя. Это был Марсело Понсе. Марсело заметил Энрике и приветливо помахал ему рукой.

Вместе с доктором Рисалем Понсе был членом Илустрадос – группы, к которой Энрике присоединился на почве одинаковых взглядов. Практически все филиппинцы, получившие европейское образование, мечтали о реформировании их полностью контролируемой Испанией страны. Но для них Энрике был просто еще одним участником, а не визионером. Юноша очень хотел быть частью их внутреннего круга, но, похоже, они не считали его тем, кто будет формировать новое будущее их государства.

– Kuya[5] Марсело, – с уважением сказал Энрике.

Он все еще ощущал легкий трепет, когда называл Марсело братом, но это было скорее данью традиции, чем символом их дружбы.

– Kuya Энрике, – ответил Марсело с теплотой в голосе. Его взгляд упал на ручку, которую Энрике держал в руке. – Работаешь над новой статьей для «Солидарности»? Или переводишь древний язык?

– И то, и другое, – покраснел Энрике. – Кстати, если у вас найдется минута свободного времени, может, я покажу вам свою новую статью? Я…

– Это просто замечательно. Продолжай в том же духе, – отвлеченно сказал Марсело. Его взгляд выискивал кого-то за плечом Энрике. – На самом деле я должен встретиться с человеком, который может помочь нам с петицией для королевы Испании.

– О! – сказал Энрике. – Я м-могу чем-то помочь?

Марсело улыбнулся.

– Ну конечно! Энрике Меркадо-Лопес – журналист, историк и весьма любезный шпион.

Прежде чем Энрике успел ответить, Марсело потрепал его за щеку.

– Конечно, тебе, должно быть, легко шпионить, ведь ты не выглядишь как один из нас. Увидимся на следующем собрании. Ingat ka, kuya[6].

Проходя мимо, Марсело сжал его плечо. Энрике с трудом заставил себя сдвинуться с места: ноги не слушались его, а лицо горело.

Тебе, должно быть, легко шпионить, ведь ты не выглядишь, как один из нас.

Марсело сказал это без злого умысла. В каком-то смысле так было еще хуже. С самого детства Энрике был больше похож на своего отца – чистокровного испанца. На Филиппинах это считалось удачным стечением обстоятельств. Его называли метисом. Дяди и тети Энрике, бывало, шутили, что его темнокожая мать, должно быть, даже не присутствовала во время его зачатия. Может, поэтому Илустрадос не хотели принимать его в свой внутренний круг.

Они не принимали его не потому, что он был глуп. Причина крылась в его лице.

Энрике склонился над барной стойкой. Пить шампанское в таком подавленном состоянии казалось неправильным, поэтому он просто водил бокалом из стороны в сторону, наблюдая, как пузырьки бьются о хрусталь.

Секретный бар «Эдема» был маленьким и больше напоминал склеп, чем место для встречи. К тому же вход в него скрывался за книжным шкафом. В помещении все стены были увиты лозой. Ее бутоны раскрывались не цветами, а изысканными чайными чашками или маленькими бокалами с шампанским, в зависимости от времени суток. Комната была полна изобретений Тристана и Зофьи. Когда чиновники из строительной инспекции сочли стеклянную люстру слишком опасной, Тристан сотворил новую из лунного цветка и ветреницы. Когда те же самые чиновники решили, что фонари могут стать причиной пожара, Зофья собрала светящиеся камни на берегах Бретани и сотворила из них обшивку для потолка, которая сияла, словно ночное небо.

Осматривая комнату, Энрике почувствовал знакомый укол зависти. Он всегда мечтал обладать способностью Творить. Когда он был маленький, эта сила казалась ему магией. Теперь он знал, что магии не существует так же, как не существует фей или девушек с рыбьими хвостами. Но это искусство было вполне реальным: связующая нить, которая проходит сквозь древние цивилизации и ведет к самому мифу о сотворении мира. Энрике хотел быть частью этого общества. Он надеялся, что Творение сделает из него героя, похожего на персонажей сказок, рассказанных ему бабушкой. В конце концов, почему Творение могло менять предметы, но не могло изменить мир? Почему он не мог стать архитектором перемен? Его тринадцатый день рождения прошел, но он так и не открыл в себе таланта к разуму или материи. Когда он понял, что не обладает желанными способностями, он выбрал своей профессией изучение истории и языков – предметов, которые, как ему казалось, были максимально близки к Творению. Он все еще мог изменить мир. Конечно, он не сможет идти по пути перемен, опираясь на что-то столь великое, как сила Творения. Тем не менее у него все же были свои сильные стороны: писательство, красноречие, умение находить со всеми общий язык.

Когда он приехал в Париж, сплоченные возгласы Французской революции напомнили Энрике о его мечте: liberté, egalité, fraternité.

Свобода, равенство, братство.

Эти слова нашли в нем отклик точно так же, как и в других студентах. Тогда они начали задумываться: по какому праву Испания сжимает Филиппины мертвой хваткой на протяжении трех столетий? В Париже Энрике нашел единомышленников, но именно Северин навсегда изменил его жизнь. Он отметил его талант историка, когда другие, кажется, совсем не обращали на него внимания. Северин понял его мечты о переменах и указал на то, с чего стоит начать. Так как семейное дело должно было отойти его старшему брату, а на служение в церковь был отдан средний, Энрике не был должен своей семье. Это позволяло ему выбирать любой путь. Он знал, чего хотел… только для этого надо было заставить Илустрадос принять его в их внутренний круг.

Может быть, Глаз Гора сможет решить все его проблемы. Энрике позволил себе помечтать о том, что случится дальше: вероятно, они с Северином могли бы заявить Ордену, что их цивилизация висит на волоске… возможно, им даже стоило бы объявить эту новость со сцены. В любом драматическом действе важно правильное освещение. И, конечно, шампанское. Северин стал бы патриархом – Энрике мог бы написать целую речь о восстановленной чести рода, и это было бы к месту. Особенно, если бы в этот момент с потолка падали конфетти. Дом Ванф вернулся бы во всем своем величии, и, конечно, ему бы понадобился историк. Он. Тогда Илустрадос приползли бы к нему на коленях, потому что они отчаянно нуждались в шпионе, знающем о тайной деятельности Вавилонского Ордена. Это было единственным слабым местом их разведки. После этого он вместе с Северином и всей их командой смогли бы изменить мир! Они могли бы раздобыть себе мечи… Энрике не представлял, что делать с мечом, но сама идея казалась ему эпической. Что, если кто-то воздвигнет статую в его честь…

– Идем.

Энрике вздрогнул и выронил из рук хрустальный бокал.

– Мое шампанское! – воскликнул он, глядя на осколки.

– Ты его даже не пил. Ты мечтал.

– Но мне нравилось держать его в руках…

– Иди за мной.

Не дожидаясь Энрике, Северин отвернулся и направился к лестнице. Энрике нахмурился и пробормотал несколько тагальских слов, за которые его бабушка надавала бы ему по голове шлепанцем. Никогда еще Северин не был таким грубым. Все его тело было заметно напряжено. Они прошли через главное лобби и направились ко входу в Сады Семи Грехов.

Рядом с конюшнями, на дороге, стояла карета. В отличие от других карет «Эдема» на ней не было никаких эмблем и опознавательных знаков. Энрике забрался в карету вслед за Северином. Кучер закрыл двери; из-за черных штор, плотно закрывавших окна, внутри стало очень темно.

Энрике беспокойно теребил рукав своей рубашки.

– Так… Теперь ты расскажешь, в чем дело?

Северин достал из кармана конверт. Багровая печать была сломана посередине, но одной-единственной буквы «Г», украшающей конверт, было достаточно.

Энрике замер. Несколько секунд прошли в гробовой тишине.

– Гипнос?

В ту минуту, когда он произнес это имя, он знал, что не ошибся. Казалось, даже душный воздух кареты подтверждал его догадку. Небольшой порыв ветра пробирался сквозь щель между занавесками, и Энрике поежился от холода.

Челюсть Северина напряглась.

– Он знает, что мы его обокрали, и попросил о встрече.

– Что?

Он думал, их план был предельно надежен. Никаких отпечатков. Никаких записей. Ничего, что могло бы раскрыть их присутствие в аукционной комнате хранения.

Гипнос был патриархом, и он мог запросто приказать арестовать их. Или придумать что похуже. Но он всего лишь просил о встрече, и это могло означать только одно: ему что-то от них нужно. Гипнос собирался их шантажировать. Энрике не понимал, почему Северин взял с собой только его. Может, он был незаменим… Возможно, его просто не было жалко.

Энрике почти ничего не знал о Гипносе, но Тристан как-то упомянул, что в детстве они с Северином были друзьями. Одного взгляда Северина было достаточно, чтобы понять: он не общался со старым товарищем уже много лет. Северин сидел с опущенными глазами и каменным лицом. Он то и дело проводил пальцем по серебристому шраму на ладони.

– Что, если он хочет… – Энрике не мог заставить себя произнести «убить нас».

Кажется, Северин и так догадался, что он имел в виду.

– Гипнос всегда был умен, – медленно сказал юноша. – Но, если он попробует что-нибудь выкинуть, у меня найдется достаточно компромата на него. – Он способен уничтожить связи Гипноса с Орденом в одно мгновение.

– Мертвые не мстят.

Северин надвинул шляпу на глаза.

– Я не собираюсь умирать.

Когда карета остановилась, Северин нагнулся, чтобы открыть дверь. В этот момент Энрике смог разглядеть письмо, которое мужчина держал в своей забинтованной руке. Он нахмурился. Письмо было пустым.

Гипнос назвал свою резиденцию «Эреб» в честь мифического места, где цветущие красные маки соседствовали с тьмой и кошмарами. Какая нелепость. Энрике находил его прозвище – Гипнос – таким же претенциозным. Никто в здравом уме не назвал бы младенца в честь бога сна. Хотя бы ради благополучия самого ребенка.

Большинство европейских Домов коллекционировало любые сотворенные артефакты, Дом Никс же, в свою очередь, собирал только те ценности, которые были связаны со способностями разума. Дом Никс коллекционировал предметы, которые могли сплетать воспоминания, просачиваться в сны, заставлять людей собирать волю в кулак и создавать реалистичные иллюзии. Способности разума держались под строгим контролем. Они использовались не только в борделях и развлекательных заведениях, но и в тюремных лагерях. Талант разума подлежал обязательной регистрации повсеместно, вне зависимости от того, собирался ли его обладатель развивать эту способность или нет. Некоторые техники разума были запрещены, и не без причины. Еще двадцать лет назад артефакты, способные манипулировать людьми, были особенно популярны в южных штатах Америки, где процветало рабство.

Впереди виднелись очертания входа в «Эреб». С обеих его сторон стояли львы из диорита, а над порогом блестела полоса вери́та. Как и вери́т в Опере Гарнье, этот камень определял наличие оружия или вредоносных сотворенных предметов. Единственным способом нейтрализовать эффект было носить вери́т при себе: как два магнита, камни отталкивали друг друга. Предполагалось, что во всем мире не существовало ничего похожего на вери́т, но недавно Энрике наткнулся на трактат о некоем североафриканском артефакте, способном посоперничать с этим камнем.

– Гипнос известен своими иллюзиями, – сказал Северин, прерывая его мысли. – Сосредоточься на одной вещи и не потеряй себя в его уловках.

Дверь перед ними открылась. Северин без колебаний прошел между двумя львами. Когда он оказался под вери́товой полосой, она засияла красным, и львы зарычали, повернув к нему свои каменные головы. Возле них тут же появился крепко сложенный охранник.

– Доставайте оружие, – сказал он.

– Тысяча извинений, – мягко сказал Северин, доставая из кармана маленький ножичек. – Я всегда держу один при себе для чистки яблок.

Энрике старался не выражать никаких эмоций. Он знал, что Северин лжет.

– Вам придется еще раз пройти под вери́товой полосой…

– Мы уже опаздываем, – сказал Северин. – Патриарху Гипносу это не понравится, и, уверяю вас, при мне больше ничего нет. Вот, я выверну карманы при вас.

Северин устроил маленькое представление, приподнимая брючины и закатывая рукава. Когда дело дошло до карманов, на пол упала карточка. Охранник поднял ее с земли, и его глаза расширились.

– Ах, это же пригласительный на две бесплатные ночи в моем отеле. Возможно, вы о нем слышали. Он называется «Эдем».

Естественно, охранник о нем слышал.

– Почему бы вам не оставить приглашение себе и пропустить меня прямо сейчас? Или мне стоит забрать его обратно и еще раз пройти через ваш дурацкий вход?

Охранник замешкался, но все же помахал рукой в пригласительном жесте. Энрике вошел вслед за Северином. У него не было причин волноваться: он никогда не носил с собой оружия.

Как оказалось, это место не зря называлось «Эреб». Не успели они пройти через главный зал, как он изменился. Казалось, только что они видели перед собой паркетный пол, эбонитовые колонны, отделанные золотом, и роскошный ковер. Энрике не должен был отрывать взгляд от пола, но краем глаза он заметил какое-то движение и поднял голову. В то же мгновение комната превратилась в дикий лес. Сквозь заледенелые ветви деревьев виднелся серебряный рассвет. Подсвечники обернулись снежными сугробами, а ковер выглядел так, словно его присыпали сахаром. Холод коснулся его кожи. Он чувствовал чистый, минеральный запах снега. Он оказался в мире льда и сахара. Брызги крови на белом шелке. Нет, это не кровь, это маки. Они цвели и засыхали, образовывая собой фигуры, похожие на символы. Под их лепестками и снегом крылась какая-то тайна, если бы только…

Его иллюзию прервал чей-то голос:

– Боже, как грубо с моей стороны.

Изображения растаяли. Больше никакого снега с маками и сахаром.

Энрике стоял на коленях и держался за алый ковер так, как будто собирался разорвать его в клочья. Прямо перед собой он увидел пару отполированных ботинок. Он поднял глаза прежде, чем успел понять, что сперва ему стоило бы подняться на ноги. Сверху вниз на него смотрел патриарх Дома Никс.

До этого момента он видел Гипноса только на расстоянии. Энрике узнал его кожу цвета темной умбры, похожую на промокшую от дождя кору дуба. Он помнил его коротко стриженные волосы и даже его странные глаза бледно-голубого цвета, больше напоминавшие две льдинки. Издалека Гипнос казался привлекательным, но вблизи он был просто ошеломляюще красив. Энрике вскочил на ноги, надеясь, что Гипнос не успел его заметить. Когда он снова посмотрел на хозяина дома, его глаза показались ему более темными: зрачки Гипноса расширились, словно он пытался загипнотизировать своего гостя.

– Если бы я знал, какие у тебя прелестные друзья, пригласил бы тебя гораздо раньше, Северин, – сказал Гипнос, не сводя глаз с Энрике.

Северин нервно рассмеялся.

– Сомневаюсь. Ты стал патриархом два года назад, но все еще согласовываешь каждый вдох и выдох с Вавилонским Орденом. Не представляю, что они подумают о нашей встрече. Я думал, всем членам Ордена строжайше запрещено со мной разговаривать. Они вообще в курсе, что ты сейчас делаешь?

Гипнос поднял бровь.

– Ты бы хотел, чтобы они знали?

Северин не ответил; Гипнос не стал настаивать.

– Ты попросил о встрече, – сказал Северин. – Почему?

«После стольких лет», – подумал Энрике.

– Я хотел встретиться с теми, кто меня обокрал, – усмехнулся Гипнос.

– Что ж, ты нас нашел.

Гипнос щелкнул языком.

– Ну-ну. Я проделал лишь малую часть работы. Вы сделали все остальное за меня.

Энрике смахнул остатки иллюзии и встал поближе к Северину. Все его мысли занимала намекающая интонация Гипноса.

– Что ты имеешь в виду? – спросил ученый.

– Смотрите-ка! Оно разговаривает, – воскликнул Гипнос, хлопнув в ладоши. – Поддельный компас, который вы мне оставили, и в самом деле очень хорошо выполнен, но он весь в крови. Я всего лишь провел небольшую проверку… Кто бы ни украл мой артефакт, он истек кровью, запачкав моего бедного каменного зверька. Поэтому я добавил немного крови при сотворении своего письма, чтобы никто, кроме вора, не смог его прочитать. Мой посыльный доставил письма всем, о ком я только мог подумать. Я спросил себя: кто бы стал красть у меня? И почему? Когда все возможные варианты были исчерпаны, я послал письмо тебе. Изысканный хозяин отеля со слишком чистой репутацией; ты всегда оказываешься недалеко от каждого места, где происходит кража артефакта, принадлежащего Ордену.

Выражение его лица вдруг стало предельно серьезным.

– Так что это не я нашел тебя. Ты сам пришел ко мне.

Энрике зажмурил глаза. Он вспомнил, как выглядело письмо Северина, но было уже слишком поздно. Странная пустая страница. Неудивительно, что он не мог его прочитать.

Северин оставался абсолютно спокоен.

– Умно.

– Человеческое высокомерие никогда меня не подводит. Я знал, что ты не станешь показывать мое письмо никому, – Гипнос наклонил голову. – Ты, должно быть, совершенно опустошен. Подвести свою команду и признать поражение… Ох, Северин, не смотри на меня так. Возможно, Орден и потерял к тебе всякий интерес, но я – нет.

– Я польщен, если ты и впрямь думаешь, что я заслуживаю внимания.

Гипнос подмигнул.

– С таким лицом, как у тебя? Спорим, я не единственный, кто так думает.

– Что тебе нужно, Гипнос?

– Ты знаешь, что я могу с тобой сделать. Я могу приказать, чтобы тебя арестовали, казнили, облили смолой и обсыпали перьями, и так далее. Моим возможностям нет предела. – Он прервался, чтобы одарить гостей улыбкой. – Но я не хочу ничего этого делать. Видишь ли, я – выдающаяся личность и считаю себя очень щедрым человеком. Поэтому я попрошу тебя только о двух вещах. Первое: ты вернешь мне компас. Второе: ты позволишь мне воспользоваться твоими талантами и достанешь один предмет, который я очень хочу получить. В награду ты получишь все, что пожелаешь.

Лицо Северина осталось неподвижным, его губы сложились в тонкую нить, а темные глаза практически пылали.

Гипнос медленно поднял руку. На свету сверкнуло его Вавилонское Кольцо с тонким полумесяцем. С того места, где стоял Энрике, месяц больше напоминал острую косу.

– Mon cher[7], у нас всегда было много общего, – сказал Гипнос. – А теперь еще больше, чем когда-либо. Взгляни на нас. Два незаконнорожденных сироты от темнокожих матерей.

Он наклонился к Северину.

– Так странно… Происхождение не так сильно отразилось на твоей коже, как на моей. Моя мать была дочерью рабов с сахарной плантации на Мартинике, которой владел мой отец. Как только я родился, мой аристократический папаша бросил ее. Я совсем не знал ее, зато я хорошо помню твою мать. Признаю, я всегда завидовал тебе из-за этого. У нее были прекрасные волосы… откуда она родом? Из Египта? Алжира? А какое у нее было красивое имя…

– Не надо, – отрезал Северин. Его челюсть чуть заметно задрожала.

Гипнос пожал плечами и повернулся к Энрике с такой ясной улыбкой, словно они просто заглянули к нему в гости в погожий денек.

– Он рассказывал тебе, как работает проверка на право наследия?

Энрике покачал головой.

– Тогда расскажу я, – сказал Гипнос, шагнув к нему. – Вы позволите, прекрасный юноша?

Энрике с трудом заставил себя кивнуть. Гипнос взял юношу за руку и провел по его ладони большим пальцем, остановившись на пульсирующем запястье.

– В каждом Вавилонском Кольце есть ядро, содержащее кровь матриарха или патриарха. Кровь подпитывает способности Кольца, позволяющие, помимо всего прочего, помечать предметы символом Дома. Когда основатели Дома умирают или хотят добровольно передать свой титул, проводится проверка на право наследия. Сперва Кольцом Дома режут кожу на руке предполагаемого наследника, – Гипнос провел острым концом полумесяца по руке Энрике. Через кожу он почувствовал покалывание силы, будто по его венам прошла молния. – Затем над окровавленным Кольцом держат Кольцо Свидетеля. Если наследник той же крови, что и основатели, оба Кольца становятся голубыми. Если же нет…

– Ему на память остается замечательный шрам, – холодно сказал Северин.

Гипнос отпустил руку Энрике.

– Бывает и так, что Орден сам подделывает результаты теста, – сказал он, поворачиваясь к Северину. – Такое случалось, когда Дом желал передать Кольцо другому члену семьи, в обход законного наследника.

– На каком основании можно отказать наследнику в его правах? – спросил Энрике.

Гипнос начал отсчитывать причины, загибая пальцы.

– Дому могут не нравиться намерения наследника, или в кого он влюбился, или…

– Или причина может оказаться в том, что Ордену больше нравится чистая кровь, – прервал его Северин. – Два наследника со смешанной кровью – это уже слишком. Самое простое решение – оставить только одного.

Гипнос сжал челюсти, и его игривый настрой мгновенно испарился. Сожаление исказило красивые черты его лица.

– Если я правильно помню, ты пытался сказать мне это еще много лет назад, – прошептал он.

– Если я правильно помню, ты не пожелал меня слушать, – ответил Северин.

Щеки Гипноса загорелись.

– Как ты правильно заметил, каждый мой вдох контролирует Орден с того самого дня, как мой отец умер, передав мне Кольцо. Но если ты достанешь нужный мне артефакт, я лично проведу тест на право наследия. Никаких поддельных результатов, как в прошлый раз. Я могу вернуть тебе Кольцо… Я знаю, где оно хранится.

Энрике показалось, что в комнате стало нечем дышать. Северин даже не смотрел на Гипноса.

– Чего ты хочешь?

– Глаз Гора.

Энрике задержал дыхание.

– Где он?

На мгновение Гипнос заколебался, но все-таки произнес:

– В хранилище Дома Ко́ры.

– Нет, – отрезал Северин. – Ноги моей не будет в доме этой женщины.

Энрике не удивила такая реакция. Скорее всего, матриарх Дома Ко́ры помогла подделать результат теста на наследие и отняла у Северина его титул.

– Как раз перед аукционом на нее было совершено жестокое нападение, – сказал Гипнос. – Ее Кольцо украдено.

– Думаю, это сделал кто-то из ее же Дома, – сказал Северин. – Мы не будем вмешиваться в их дела.

Мы. Энрике почувствовал прилив гордости. Вот так-то! Ему хотелось выразить свои эмоции словами.

Но он не стал.

– Я не прошу найти ее Кольцо, – сказал Гипнос. – Его и так уже ищут. Я прошу помощи с чем-то гораздо более грандиозным. Уверен, ты не забыл, что Кольца наших Домов хранят тайну о местоположении западного Вавилонского Фрагмента.

Северин засмеялся.

– И ты думаешь, что этот вор знает, где находится Фрагмент, и планирует произвести с ним какие-то злодейские манипуляции при помощи украденного Кольца? Насколько я помню, местонахождение Фрагмента открывается, только если иметь при себе два Кольца, а не одно. Так что твое драгоценное знание в безопасности.

Энрике не особо разбирался в законах Ордена. Но Северин рассказывал ему, что знание о Западном Фрагменте в разные века передавалось между Домами разных империй. Последним его хранителем на настоящий момент являлась Франция. И если кража Кольца матриарха действительно была делом рук кого-то из своих, то Гипнос не напрасно хотел именно украсть Глаз Гора, а не официально его запросить у Дома Ко́ры. Если Дом был компрометирован изнутри, то никому из его членов нельзя было доверять. И если вор действительно планирует найти Фрагмент с помощью Кольца, то Глаз Гора значительно облегчит для него эту задачу.

– Обладая всего одним Кольцом, Падший Дом чуть не уничтожил цивилизацию, – сказал Гипнос. – Они поплатились за свои ошибки, но, будь уверен, история всегда повторяется.

Энрике вспомнил сотворенный порог Оперы Гарнье: потертая гексаграмма на золоченой раме зеркала – символ опозоренного Падшего Дома. Что-то в этой гексаграмме настораживало его.

– И, если ты позволишь мне сказать… нет, я должен это сказать: у тебя нет выбора, Северин. Ты должен мне помочь.

– Можешь угрожать мне тюрьмой: я все равно выберусь оттуда. Можешь натравить на нас свою охрану, но я уже установил зажигательную сферу, и все здесь загорится прежде, чем они успеют сделать хотя бы шаг, – сказал Северин.

Энрике с трудом сдерживал ухмылку. Северин солгал на входе. Он отвлек внимание охранника карманным ножом и пронес внутрь гораздо более опасное оружие.

– Когда ты успел…

Северин улыбнулся.

– Мне же нужно было чем-то занять время, пока ты строил глазки моему историку.

– Погоди, так я был приманкой? – возмутился Энрике.

– Ты польщен?

– Немного.

Гипнос оглядел комнату, и Северин помахал ему рукой.

– Можешь не пытаться. Ты все равно не успеешь ее найти. И духу моего не будет в Доме Ко́ры, – сказал Северин, развернувшись на каблуках. – Возможно, мы сможем прийти к другому соглашению, а пока нам с Энрике пора уходить.

Гипнос раздраженно выдохнул.

– Ненавижу, когда приходится к этому прибегать! Взрывные темпераменты, скрытые угрозы… брр. Терпеть этого не могу, mon cher.

Гипнос топнул ногой, и на алом ковре начали проступать изображения. К горлу Энрике подступила тошнота. Перед ним колыхалось изображение трех людей, стоящих на коленях. Их головы были наклонены, а руки связаны. Энрике тут же их узнал.

Лайла. Зофья. Тристан.

Северин побледнел.

– Видишь? Ты можешь уйти целым и невредимым. А вот на их счет я не уверен. Поклянись, что вернешь мне компас, отправишься в Дом Ко́ры и добудешь мне Глаз Гора, – сказал Гипнос, протягивая сотворенный свиток с клятвой. – Сделай это, Северин, и получишь обратно свой Дом.

Юноша словно прирос к месту, на котором стоял.

– Они живы?

– Так мы договорились или нет? – спросил Гипнос.

– Они живы?

– Пока что да, но если ты не поклянешься, то это ненадолго. Это взаимовыгодный договор, Северин. Уверяю тебя, это к лучшему. Я обещаю, тебе понравится работать со мной. Я провожу лучшие вечеринки, прекрасно разбираюсь в моде… – сказал Гипнос. – А если ты не согласишься, я переломаю все кости в их телах и выжгу на их коже твое имя. Таким образом ты подпишешься под их смертью.

Улыбка Гипноса была острой, как осколок стекла.

– Все еще не согласен?

7

Северин

Гнев был вторым из семи отцов Северина.

Некоторые из его отцов оставались с ним на месяцы. Другие – на годы. У некоторых были жены, которые не позволяли ему называть себя матерями. Некоторые из отцов умерли раньше, чем он мог научиться их ненавидеть. Другие умерли из-за того, что он их ненавидел.

Когда Северин видел Кольцо отца в последний раз, оно выглядело как приплюснутый овал из тусклой меди. Украшение было выполнено в форме змея, кусающего свой хвост. Под хвостом находилось небольшое лезвие. После того, как его родители погибли в пожаре, матриарх Дома Ко́ры провела этим лезвием по ладони Северина, и змеиный хвост прошел через его кожу, как нож сквозь масло. На секунду он увидел блеск голубого цвета… Это было то самое свечение, о котором так часто говорил его отец. Оно доказывало, что Северин – истинный наследник Дома Ванф… но вдруг свечение исчезло, скрытое из виду плащом патриарха Дома Никс. Северин помнил, как они говорили шепотом. Люди, которых он называл «тетушкой» и «дядюшкой». Затем они повернулись к нему с такими лицами, словно никогда не качали его на коленях и не подкладывали на его тарелку лишнюю порцию десерта. В одно мгновение они превратились в незнакомцев.

– Мы не можем позволить тебе быть одним из нас, – сказала матриарх.

Он никогда не сможет забыть, как она посмотрела на него тогда… как она смела жалеть его.

– Тетушка… – начал он, но она прервала его резким взмахом руки, затянутой в перчатку.

– Ты не можешь больше меня так называть.

– Очень жаль, – сказал его бывший «дядюшка». – Но мы просто не можем оставить их обоих.

Адвокаты уведомили Северина, что о нем будут заботиться до тех пор, пока он не достигнет совершеннолетия, чтобы унаследовать все деньги с трастового счета Дома Ванф. Хоть он и не был кровным наследником, его имя стояло на всех документах и контрактах.

Северин скорбел по отцу не так сильно, как по Кахине. Отец не позволял ему называть ее мамой, и на публике она называла его «месье Северин». Но ночью… когда она проскальзывала в его комнату, чтобы петь колыбельные, перед уходом она всегда шептала ему одни и те же слова:

– Я – твоя ummi[8]. И я люблю тебя.

В первый день в доме Гнева Северин заплакал и сказал:

– Я скучаю по Кахине.

Гнев не обратил на это никакого внимания. На второй день Северин не прекратил плакать и снова сказал:

– Я скучаю по своей Кахине.

Тогда Гнев остановился на пути к умывальнику и обернулся. Его глаза были такими бледными, что иногда зрачки казались бесцветными.

– Скажи ее имя еще раз, – произнес старик.

Северин колебался, но он любил ее имя. Оно звучало так же, как она пахла… словно фрукты из сказочного сада. Юноше нравилось произносить ее имя, потому что он сразу вспоминал, как она наклонялась к нему, а ее черные волосы закрывали его маленькую голову, будто занавеской. Так он мог притвориться, что наступила ночь и пришло время историй.

Как только он произнес ее имя, Гнев ударил его с размаху. Он делал это снова и снова, требуя, чтобы мальчик произносил «Кахина», пока кровь не заменила сказочный вкус материнского имени.

– Она мертва, мальчик, – сказал Гнев. – Умерла в огне, вместе с твоим отцом. Я не хочу больше слышать ее имя.

Незаконнорожденный сын Гнева жил в этом же доме, хоть отец и не обращался с ним, как с родным ребенком. Мальчик был младше Северина, и у него были большие серые глаза. Когда Гнев приходил в ярость, он вымещал злость на одном из мальчиков, не разбирая, кто есть кто.

В своем кабинете Гнев хранил Шлем Фобоса – сотворенный предмет, относящийся к способности разума, который вытягивал из темных уголков сознания все кошмары и воспроизводил их без остановки…

Гнев надевал Шлем на одного из мальчиков и смотрел, как они кричат от ужаса. Он нечасто применял физическую силу.

– Я никогда не смогу причинить вам столько же боли, сколько ваш собственный разум, – говорил он.

Однажды Гнев послал за другим мальчиком. К тому времени Северин узнал, что его звали Тристан. В тот день он нашел Тристана свернувшимся в темном углу. Мальчик лежал там без движения.

– Ты его видел? – спросил Гнев.

У Северина был выбор, и он его сделал.

– Нет.

Тогда Гнев забрал в кабинет Северина.

На следующий день Гнев позвал их обоих. В это время Северин болтался на улице. Шаги Гнева неумолимо приближались, и Северина бы точно поймали, если бы он не почувствовал, как кто-то тянет его за рукав. В розовом кусте сидел маленький мальчик, и на его коленках лежали цветы. Он подвинулся, освобождая место для Северина.

– Я не дам тебя в обиду, – прошептал Северин.

Я не дам тебя в обиду.

Одно обещание.

Всего одно обещание, и он не смог его сдержать.

Каждый раз, когда Северин закрывал глаза, он видел их тела. Светлые волосы Зофьи испачкались в грязи. Сжавшийся, покачивающийся Тристан… и Лайла. Лайла, чьи волосы должны быть покрыты сахарной пудрой, а не осколками стекла. Лайла, которую он…

Сжав руку в кулак, он со всей силы вонзил ногти в ладонь и крикнул кучеру, чтобы он быстрее гнал лошадей. Рядом с ним сидел бледный Энрике; он шептал что-то себе под нос и перебирал в руках молитвенные четки. Как только карета остановилась у «Эдема», Энрике выскочил на улицу.

– Я поищу их в здании.

Северин кивнул и сорвался с места, побежав через Сад Семи Грехов.

Он не останавливался, пока не достиг мастерской Тристана в саду Зависти. Он увидел Тристана со спины. Юноша склонился над рабочим столом, который был засыпан маленькими ветками и лепестками: это были части миниатюрных миров, которые он так старательно строил.

Северин не мог дышать. Они задушили его? Если так, то где Лайла и Зофья? Неужели их мертвые тела лежали на кухне и в лаборатории? Или…

Тристан обернулся.

– Северин?

Северин стоял, покачиваясь.

– Ты выглядишь так, как будто тебя сейчас стошнит. Это из-за постояльца-лунатика из седьмого номера? Прошлой ночью я поймал его, когда он бродил по комнатам прислуги голым, и если то же самое случилось с тобой, то я тебя не виню…

– Остальные, – прохрипел Северин. – Они… они…

Тристан нахмурился.

– Я только что видел Лайлу и Зофью на кухне. Что случилось?

Северин в душевном порыве обнял Тристана.

– Такое чувство, что я не знаю чего-то очень важного, – захрипел Тристан.

– Я думал, что ты умер.

Тристан засмеялся.

– Как такое могло прийти тебе в голову? – Когда Северин даже не улыбнулся, он посерьезнел: – Что случилось?

Северин рассказал ему обо всем, начиная с предложения Гипноса… и заканчивая наградой, которую он пообещал за выполнение задания.

– Дом Ко́ры? – Тристан практически выплюнул эти слова. – После того, что она…

– Я знаю.

– Ты собираешься принять предложение?

Северин поднял руку, показывая причудливые татуировки – символ клятвы и заключенного договора.

– У меня нет выбора.

В тот момент лицо Тристана было абсолютно непроницаемым.

После мгновения, длившегося целую вечность, Тристан поднял руку. Его ладонь пересекал серебряный шрам, такой же, как у Северина; правда, никто из них не знал, откуда он появился. Это было не важно.

Наконец Тристан прижал свою ладонь к ладони Северина и сказал:

– Я не дам тебя в обиду.

Одним из самых больших секретов Падшего Дома было место их собраний.

Говорили, что ключ к месту их встреч и утерянному сокровищу был спрятан в костяных часах, которые были у каждого из членов Дома. Часы получили такое название из-за узора из костей, покрытого серебром, который их украшал. С тех пор, как члены Дома были изгнаны или казнены, прошло пятьдесят лет, но никто так и не смог разгадать их шифр. Теперь эта история считалась простым слухом, который со временем превратился в миф. Но это не значило, что интерес к часам совсем угас. Они стали предметом внимания многих коллекционеров.

Одни из немногих оставшихся часов хранились на книжной полке Северина.

За все время, что костяные часы находились у Северина, они так и не открыли ни одного из своих секретов. И все же иногда стрелки замирали на шести минутах третьего, что было довольно странно, учитывая, что на часах было всего одно слово: nocte.

Полночь.

Северин часто смотрел на них, когда о чем-то раздумывал.

Пятьдесят лет назад Падший Дом казался всем абсолютно непоколебимым. А теперь… эти часы стали для Северина важным напоминанием о том, что не существует ничего непоколебимого. Все можно разрушить. Башни, достающие до небес, Дома, чьим богатствам может позавидовать любая империя, сияющие серафимы, когда-то пользующиеся доверием Бога. Даже семьи, которые должны были тебя любить. В мире нет ничего постоянного, кроме перемен.

Северин все еще смотрел на часы, когда пришло письмо от Гипноса. Он разорвал конверт, прочел первую строчку и нахмурился.

Будем честны: на моем месте ты бы сделал то же самое.

Костяшки пальцев Северина побелели.

Прежде чем ты бросишь мое письмо в огонь, я надеюсь, ты сможешь найти под пеленой своей ярости хотя бы крупицу благоразумия. Мы будем работать вместе, и, возможно, я не умею презентовать свои предложения наилучшим образом, но я всегда выполняю обещания. Насколько я знаю – ты тоже.

Если во мне будет нужда – только скажи.

Северин ненавидел это слово. Нужда. Его злило, что обещание Гипноса провести тест на наследие пробуждало это самое слово к жизни.

Иногда Северину хотелось забыть, как ему жилось до Ордена. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь со способностями разума пробрался сквозь его воспоминания и уничтожил любое упоминание о том времени. Он чувствовал себя так, словно его преследовали. Не люди, а призраки, казалось бы, позабытых ощущений. Ярко очерченная тень его руки у огня; пушистый кот, дремлющий у него в ногах; белоснежные цветы на фоне темной кожи Кахины; долгожданная ложка меда; ветер, обдувающий лицо… и слова, упавшие в его душу как семена и распустившиеся под солнцем: «Я – твоя Ummi. И я тебя люблю». Северин зажмурился. Он хотел навсегда забыть о том, что потерял. Может, тогда он перестал бы чувствовать себя так, будто когда-то умел летать. Теперь же небо покинуло его, не оставив ничего, кроме воспоминаний о крыльях.

Северин расправил плечи, сжимая и без того измятое письмо Гипноса в кулаке. Он уже знал, что собирается делать – что он должен был сделать. Выходя из кабинета, он почувствовал фантомную боль в области лопаток.

Его тело скучало по тяжести крыльев.

Сквозь матовую стеклянную дверь кухни он увидел их фигуры, собравшиеся вокруг высокого стола. Он слышал звон серебряных ложек, ударявшихся о фарфор чайных чашек. Слышался громкий хруст печенья. Северин представлял их четко и ясно. Зофья осторожно разрезает свое печенье на две половинки и макает каждую из них в чай. Энрике требует от нее объяснений, зачем она мочит печенье. Тристану не нравится чай, ведь это – заваренные кипятком листья, он говорит что-то вроде: «Лайла, у нас есть горячий шоколад?» Лайла. Лайла, которая двигается грациозно, словно сильфида[9], и, смотря на каждого из них, видит самые темные секреты, но все равно прощает их. Лайла, волосы которой всегда покрыты сахарной пудрой.

Он чувствовал их всех, и это его пугало.

Северин коснулся дверной ручки. На него смотрели клятвенные отметки, оставленные на правой руке. Они могли сослужить хорошую службу; но все же Северин был связан ими по рукам и ногам.

Он всегда будет тем, кого покидают. Скоро долг Зофьи будет выплачен, и у нее останется достаточно средств, чтобы начать жизнь заново. Скоро Энрике войдет во внутренний круг филиппинских реформаторов и покинет «Эдем». Лайла тоже оставит его. Когда Лайла только предложила ему свои услуги, она доверила ему свою историю – точно так же, как он доверил ей свою. Тогда она предупредила Северина, что ищет один предмет, и, как только поиски позовут ее в другое место, она незамедлительно последует за ними.

Оставался только Тристан. Единственный, кто был согласен остаться по своей воле.

Но если они найдут Глаз Гора…

Гипнос будет обязан провести тест, – но в этот раз никто не сможет обмануть его. Дом Ванф будет восстановлен. Как патриарх, он сможет дать им нечто большее, чем просто связи. Он сможет устроить сестру Зофьи в медицинскую школу, дать Энрике доступ к информации для Илустрадос, помочь Лайле найти ее древнюю книгу и сдержать обещание, данное Тристану.

Он мог дать им больше, чем незамысловатые задания, придуманные для того, чтобы скоротать время между кражами. Он мог дать им все, о чем они мечтали, только бы они захотели остаться с ним.

Когда юноша вошел в кухню, все четверо повернули головы и уставились на него. Судя по пустым чашкам, они ждали его уже давно. Выдержав долгую паузу, Лайла налила ему чай, и, хотя волосы закрывали ее лицо, он чувствовал, что она улыбается. Северина злило, что он так хорошо ее знает. Еще два года назад ему бы и в голову не пришло, что такое возможно.

Тогда Лайла только начала работать его шпионкой во Дворце Сновидений и кондитером в «Эдеме». Однажды она ворвалась к нему в кабинет с белыми от муки волосами, с ярким фруктовым пирогом в руках. К тому моменту она уже очаровала половину прислуги отеля и за короткое время совершила больше краж, чем он один за несколько лет. Северина не волновало, как Лайла проводит свое свободное время. Она все время заставляла его пробовать всю свою выпечку, спрашивая мнения по любому мельчайшему поводу, в то время как он пытался работать. Хуже было только то, что она ничего не просила взамен. Она оставляла торты на его рабочем столе, а если он пытался ей заплатить, она била его по рукам.

– Попробуй, попробуй! – настаивала она, протягивая ему кусок десерта.

Он был застигнут врасплох, а потому даже не успевал сказать: «Я не хочу никаких чертовых сладостей». Она раздвигала его губы своими пальцами, и яркая смесь восхитительных вкусов распускалась у него на языке. Он не мог вспомнить наверняка, но, возможно, он даже застонал.

– Чувствуешь? – прошептала она. – Вместо лимонной кожуры я добавила цедру юзу в сахаре, а вместо ванильного экстракта здесь ванильные семена. Глазурь из гибискусового джема, а не из скучного абрикосового. Что ты думаешь? Разве это не вкус мечты?

Тогда он понял, что может чувствовать ее улыбку. Как свет, пробивающийся сквозь плотные занавески. Моргнув, он открыл глаза, чтобы увидеть ее ухмылку. С тех пор он вспоминал вкус того фруктового пирога, запах гибискуса и ванили каждый раз, когда она улыбалась. Неожиданный и сладкий.

Энрике закашлялся, и Северину пришлось стряхнуть с себя налет воспоминаний.

– Наконец-то, – сказал Энрике, закидывая в рот последнее печенье. – Считай это штрафом за опоздание.

Северин отодвинул стул, чувствуя на себе их пристальные взгляды. Конечно, первой заговорила Лайла.

– Северин… что нам теперь делать? Энрике рассказал нам, что случилось.

Историк виновато покраснел и очень вовремя сделал глоток из чашки.

– Ты связан с Гипносом, – сказала Лайла.

Он согнул пальцы, наблюдая, как растягивается его шрам.

– То, что будет происходить дальше, не зависит от меня, – сказал он. – Это не будет похоже на наши предыдущие дела. Гораздо опаснее. И если вы решите отказаться, я не буду держать на вас зла. Я сотру клятвенные татуировки и выплачу все, что вам причитается.

Северин не решался поднять глаза и посмотреть на них, пока не услышал смиренный вздох Энрике.

– Я в деле, – сказал историк после длинной паузы.

– Я тоже, – присоединилась Лайла.

Зофья промолчала, но кивнула головой, выражая свое согласие.

Тристан тяжело сглотнул, не сводя глаз с кухонного стола. Он выждал дольше всех остальных, прежде чем поднять голову и кивнуть.

В груди Северина разлилась жгучая боль. Не физическое недомогание: это были острые зубы чего-то гораздо более жестокого. Надежда. Он никак не выразил своего состояния, изобразив на лице вымученную улыбку.

– Хорошо. Итак, чтобы добыть Глаз Гора из хранилища, нам нужно сосредоточиться на двух вещах. Первое – определить точное местонахождение Глаза в хранилище. Для этого нам понадобится каталожная монета, и поэтому нам придется нанести визит нашему старому другу – посыльному Дома Ко́ры. Благодаря Лайле мы точно знаем, где он будет находиться завтра.

– Дворец Сновидений, – улыбнулась Лайла.

– Погоди! Я хочу пойти! Это же вечеринка года! – с энтузиазмом воскликнул Энрике.

Зофья нахмурилась.

– Что такого особенного в этой вечеринке?

– Она будет просто роскошной, – вздохнул Энрике.

– Кто вам сказал, что я смогу вас туда провести? – вставила Лайла.

– Стоп, стоп, стоп… Как вы планируете заставить посыльного расстаться со своей монетой? – спросил Энрике. – Напомню: в прошлый раз, когда она была нужна для аукциона, мы ее так и не нашли.

– Здесь благодаря Зофье в игру вступают маски Сфинксов. Я притворюсь одним из них. Но мне нужно, чтобы кто-то из вас переоделся офицером главного управления национальной безопасности.

Главное управление национальной безопасности было детективным отделением вооруженных сил. Только у них было право задерживать члена Ордена для допроса. Северин повернулся к Тристану.

– Почему именно я? – проворчал Тристан.

– У тебя отличное лицо.

– А что не так с моим лицом? – возмутился Энрике. – Можно мне пойти?

– Он хочет пойти! – воскликнул Тристан. – Почему не отправить его?

– Потому что я выбрал тебя.

– Северин не считает меня симпатичным, – заныл Энрике.

– Северин, скажи ему, что он симпатичный! – потребовала Лайла.

Северин скрестил руки на груди.

– Зофья, скажи ему, что он симпатичный.

Зофья даже не подняла глаз от своей чашки чая.

– Я предпочту воздержаться, но если мы будем отталкиваться от объективной точки зрения, то, согласно принципам золотого сечения, также известного как «фи», которое равняется 1.618, твое лицо можно считать математически привлекательным.

– Я просто в восторге, – пробурчал Энрике.

– Это должен быть Тристан, – сказал Северин. – У него честное лицо. Такие люди вызывают доверие.

Северин услышал глухой стук: Тристан пнул ножку стола. Этот небольшой всплеск гнева мог означать только одно – он был почти убежден. Тристан с вызовом посмотрел на Северина.

– Это будет днем?

– Ночью.

– Что насчет Голиафа?

Все дружно вздохнули.

– У Голиафа очень строгий график кормежки. Он любит получать своих сверчков ровно в полночь. Ни минутой раньше или позже. Кто его покормит?

– Разве Голиаф недостаточно огромный? – спросила Лайла.

– Думаю, это он съел всех птиц в саду, – вставил Энрике. – Вы заметили, что все они исчезли?

Тристан кашлянул.

– Кто покормит Голиафа?

Энрике без особого энтузиазма поднял руку.

– Я.

Но Тристан еще не закончил.

– Если я это сделаю, вы все поможете мне со следующей миниатюрой.

Все присутствующие обреченно вздохнули.

– Ладно, тогда я никуда не…

– Твоя взяла, – сказал Северин.

Не переставая самодовольно улыбаться, Тристан выпил глоток какао.

– Выяснение точного местонахождения Глаза – наш первый шаг, но не стоит забывать про сам Дом Ко́ры. Через две недели они будут проводить свой Весенний Фестиваль. Тристан – единственный из нас, кто много раз бывал там. Он сотворил для них ландшафт, поэтому он сможет сделать план внешней планировки.

– А что насчет приглашений? – спросил Энрике. – Их все разослали еще несколько месяцев назад.

– Пусть об этом позаботится Гипнос, – ответил Северин. – Должен же он хоть на что-то сгодиться.

– Мы не пронесем наши инструменты через вери́товый камень, – заметила Зофья.

– Она права, – согласился Энрике. – На входе нас сразу остановят. Единственная вещь, отражающая действие вери́тового камня, – другой вери́товый камень. И если ни у кого из вас не завалялся лишний осколок вери́та, мы не попадем внутрь.

Северин закинул в рот засушенный бутон гвоздики.

– О нет, – сказал Энрике. – Ненавижу, когда ты так делаешь. Ну что?

– Кажется, ты упоминал какой-то североафриканкий артефакт с похожими свойствами.

Энрике широко раскрыл глаза.

– Не думал, что ты меня слушал.

– Сюрприз.

– Хмм, да… есть один артефакт, который я хотел бы изучить, но его держат под замком. Он – часть инсталляции, посвященной идолопоклонничеству в колониях. Правда, она не откроется до начала Всемирной выставки.

– Отлично.

Энрике растерянно моргнул.

– Подожди. Ты хочешь, чтобы я украл ее с выставки?

– Конечно нет…

– Слава богу.

– Ты пойдешь не один. С тобой будет Зофья.

– Что? – воскликнули Зофья и Энрике в один голос.

– Я работаю в одиночку, – добавила Зофья.

Энрике закатил глаза.

– Многие женщины готовы убить, чтобы побыть наедине со мной.

– Слово «убить» можно применять не только к одушевленным объектам. Взять хотя бы выражение «убить время». Вероятно, женщины, о которых ты говоришь, готовы убить свои стандарты и ожидания?

Тристан фыркнул, пролив половину своего какао, затем он посмотрел на часы и побледнел.

– Мне пора, – сказал он. – Нужно выполнить один заказ.

Энрике вздохнул.

– Я должен найти больше информации об артефакте. Зофья, ты могла бы пойти со мной. Тебе тоже нужно узнать о нем как можно больше.

Зофья нахмурилась и сползла со стула, оставляя Северина и Лайлу наедине. Северин взял свою чашку чая. Он радовался, что на кухне было светло и они сидели на противоположных сторонах стола. События той ночи никогда не имели продолжения, но каждый раз, когда он оставался с ней наедине, его мысли выходили из-под контроля… картины прошлого вновь вставали перед глазами.

– Лайла.

– Majnun, – мягко сказала она.

Только Лайла звала его majnun: безумец. Обычно она использовала это слово, чтобы выразить своеобразную привязанность; в этот же раз ее тон был холодным.

Северин осмотрел кухню. Лайла предпочитала держать свое рабочее место в состоянии уютного хаоса. На стенах висели заляпанные рецепты. У мисок были отбиты края: девушка настаивала на том, что они пропитались счастьем, и отказывалась менять их на новые. На деревянных ложках были вырезаны имена дорогих ей людей. Но сегодня кухня была идеально чистой. На столах не было ни единого предмета, все было убрано в шкафчики. Это противоречило ее понятиям о счастье.

– Жизнь тебя ничему не учит, – сказала она, потягивая чай. – Возможно, мы могли бы избежать этой ситуации, если бы ты позволил мне читать твою почту.

– Письмо было сотворено, ты бы не смогла…

– Печать была сотворена. А бумага была совершенно обычной. Я бы могла сказать тебе, где она была, как много домов посетила, прежде чем попасть к тебе. Я бы предупредила тебя о том, что это ловушка.

Она была совершенно права, и он это знал. Северин напрасно подверг всех опасности.

– Что, по-твоему, я должен был делать?

– Ты должен был довериться мне, – сказала она. – Так же, как я тебе доверилась.

Их обоюдное доверие было причиной тому, что между ними не было договора: они не носили клятвенные татуировки. Два года назад Лайла спасла его жизнь, прочитав карманные часы одного человека. Он, как оказалось, собирался убить Северина, чтобы завладеть его собственностью. Лайла доказала свои способности, прочитав древний кулон, доставшийся Северину от отца… после того, как девушка узнала его секреты, она предложила свои взамен. Лайла могла использовать эту информацию, чтобы помыкать им, но вместо этого она подарила ему нож, который он мог вонзить ей в спину, если бы захотел.

Помимо Тристана, она была самым надежным другом, который у него когда-либо был.

– По-моему, ты сильно преувеличиваешь серьезность ситуации, – сказал Северин.

Одного взгляда на Лайлу было достаточно, чтобы понять, какую глупость он только что сморозил.

– Это моя жизнь, Северин, – сказала она с каменным выражением лица. – Для меня это очень серьезно.

Щеки Северина вспыхнули.

– Я имел в виду…

– Мне все равно, что ты имел в виду. Моим поискам ничто не помешает. – В ее голосе звучала ярость. – Даже твое непомерное эго.

За все время поисков Лайла так и не смогла выяснить, существует ли древняя книга на самом деле. Содержимое ее страниц тем более было ей неизвестно. Она готова была пойти на все, чтобы защитить своих близких: к поискам книги девушка относилась с той же преданностью. Ничто не могло ее остановить. Ни семья, что осталась далеко в Индии, ни семья, которая появилась у нее здесь, в Париже.

– Я всего лишь прошу тебя доверять нам. Ведь мы доверяем тебе, – сказала она. – Ты ведь знаешь, кто я?

– Разъяренная девушка? – отчаявшись, пошутил Северин.

Лайла даже не улыбнулась.

– Я – инструмент. Я это понимаю. И ты это понимаешь.

– Не называй себя так… – начал он.

Но она его перебила:

– И все же ты отказываешься пользоваться моими навыками и умениями, даже когда я об этом прошу. Поэтому тебе нужно о них напомнить.

Она резко протянула к нему руку и схватила его за запястье.

– Лайла, – настороженно предупредил он.

– Сегодня утром ты рассыпал свою баночку с гвоздикой на рукава пиджака. Ты спрятал одно из взрывных устройств Зофьи в доме Гипноса. Ты целый час зачарованно смотрел на костяные часы у себя в кабинете. Что-нибудь еще? Потому что мне есть что сказать, – сказала Лайла срывающимся голосом. – Твой костюм был сшит женщиной, которая рыдала в эту самую ткань. Она обнаружила, что беременна от человека, с которым не связана узами брака. Этот костюм…

– Хватит, – выпалил он, резко поднявшись со стула.

Он посмотрел на ее пальцы, все еще сжимающие его запястье. Никто из них не двигался. Он слышал ее быстрое, прерывистое дыхание с другого конца стола. С тех пор, как они договорились работать вместе три года назад, она ни разу не пыталась читать его вещи. От ее прикосновения он чувствовал себя открытой книгой. Ему нужно было уходить, и чем быстрее – тем лучше.

– Ты не инструмент. Не для меня, – сказал Северин, не глядя на нее. – Но раз уж ты настаиваешь – принимайся за работу. Сделай так, чтобы в списке гостей Дворца Сновидений появилось мое имя.

Ближе к вечеру Северин услышал шум за дверями своего кабинета. Это было привычным делом, поэтому он не обратил на звуки никакого внимания и сосредоточился на лежащих перед ним документах. На секунду ему показалось, что он чувствует запах сахара и розовой воды: аромат духов Лайлы, которые она хранила во флаконе из кварца. Утром и вечером она проводила хрустальной затычкой флакона по своей бронзовой шее и запястьям. Это был практически неощутимый запах, который ему удалось поймать лишь однажды: когда он скользил губами по ее шее.

Северин потер переносицу.

Убирайся из моей головы.

На одной стороне стола лежала схема роскошной резиденции Дома Ко́ры. На другой – точная копия маски Сфинкса. Вдруг из коридора послышался крик:

– Энигма!

«О нет», – подумал Северин.

– Оставь нас, – произнес властный голос.

Нас?

Северин вскочил со стула, приготовившись сделать отчаянный рывок к двери и запереть замок. Вдруг в кабинет вошла Лайла. Вряд ли кто-то из знакомых смог бы узнать ее в таком виде. Северин никогда не видел ее в образе Энигмы, потому что никогда не посещал кабаре. Но он слышал о том, какое впечатление она производила на публику. Теперь, глядя на нее, он понимал, что эти слухи были лишь жалкой тенью реальности. В маске и с головным убором, украшенным павлиньими перьями, Энигма больше походила на видение, чем на настоящую девушку. По ее спине спускались украшенные драгоценностями перья. Бледный шелк облегал ее ноги: юбка была сотворена таким образом, что ткань постоянно вздымалась и опускалась, словно от порывов невидимого воздуха. Верх ее наряда состоял из жемчужного корсета.

Лайла сделала пару шагов вперед, намеренно выждав достаточно времени, чтобы собравшаяся в коридоре прислуга могла видеть, как ее ладонь скользит по руке Северина.

– Я хотела сделать тебе сюрприз, – вкрадчиво сказала она.

Затем она повернулась к двери и обвела взглядом галдящую толпу.

– Кажется, у нас есть зрители.

Кто-то из слуг захлопнул дверь в кабинет.

Как только они остались одни, Северин отошел от Лайлы, избегая ее прикосновения. Он покосился на дверь. Слухи уже наверняка распространились по всему отелю, как чума.

– Что? – только и смог спросить он.

– Ты просил внести твое имя в список гостей. Вуаля.

Лайла села в одно из стоявших в кабинете кресел и сняла свой головной убор. От ее прикосновения сотворенный павлиний плюмаж сжался в размерах, превратившись в шелковый зеленый чокер с небольшой подвеской. Она убрала волосы набок и коснулась застежки украшения.

– Он постоянно расстегивается, – сказала она, нахмурившись. – Думаю, Энрике неправильно его застегнул. Поможешь?

Все ее тело казалось расслабленным. Она забыла про ссору. Это была не первая их стычка и уж точно не последняя, но ни один из них даже не думал извиняться. Северин подошел к ней сзади.

– Ты не могла бы объяснить, каким образом это представление помогло мне попасть в список гостей? – спросил он, изучая механизм застежки.

– Все девушки во Дворце Сновидений могут пригласить любовника остаться в их личных покоях, пока идет представление, – ответила она. – Сегодня вечером это будешь ты.

Пальцы Сверина соскользнули с ее шеи. Лайла напряглась.

– Я не забыла про наше обещание, – сказала она самым беззаботным тоном, на который была способна.

Полтора года назад он сам сказал ей, что это не может повториться, и она согласилась.

Ему нужно было вернуть свой Дом, определить свое будущее, которое все еще было покрыто тьмой. У него в постели побывало достаточно девушек, но ничто не могло сравниться с той ночью, когда на несколько мгновений он вдруг забыл, кто он такой. Кем он должен был стать.

Ни один роман не стоил его будущего.

С тех пор они не упоминали о своей договоренности. Они успешно притворялись, что этой ночи никогда не было. Они смогли работать вместе. Смогли остаться друзьями и не зацикливаться на прошлом.

– Это останется обычным слухом, – быстро сказала Лайла. – Завтра я появлюсь под руку с кем-нибудь другим, и тебя больше не будут связывать ни с Энигмой, ни с Дворцом Сновидений.

Северину не нравилось, что его мысли зацепились за слова «сегодня вечером».

Он уже практически застегнул украшение, когда его большой палец задел кожу на ее шее. Лайла вздрогнула и наклонилась вперед. Из-под воротника платья показалась верхняя часть длинного шрама, проходившего по ее спине.

– У тебя холодные руки, – сердито сказала она. – Какой же из тебя любовник, с такими-то руками?

– Настолько хороший, что никто не обращает внимания на холод его рук.

Он хотел пошутить, но его голос прозвучал слишком грубо. Лайла повернулась в кресле, и его взгляд инстинктивно опустился на ее алые губы. Девушка наверняка собиралась в спешке, потому что уголок ее рта был покрыт сахарной пудрой. Она слишком увлеклась готовкой и забыла про время? Или сделала это намеренно? Был ли этот сахарный след на ее губах приглашением, которое она для кого-то оставила?

Внезапно его рабочий стол залил яркий красный свет, заставляя их оторваться друг от друга.

Лайла вздрогнула от неожиданности. Ее рука прочно прилипла к краю стола.

– Я случайно до него дотронулась.

Рабочий стол Северина был сотворен так, чтобы отвечать только на его отпечатки. Если кто-то другой прикасался к нему, он немедленно прилипал к поверхности. Северин опустил руки на стол, красный свет померк, и Лайла смогла оторвать руку от поверхности. Северин молчал, не зная, что ей сказать.

– Слово, которое ты ищешь, Majnun, это «спасибо», – сказала Лайла, поднимаясь с кресла.

Она направилась к выходу. Перед тем как прикоснуться к дверной ручке, она потрогала свой чокер. Ее сотворенный головной убор раскрылся во всей своей красе, и маска скрыла выражение лица. Северин снова уселся за свой рабочий стол.

Слово, которое ты ищешь, Majnun, это «спасибо».

Лайла была права почти всегда – в этом он не признался бы ей даже на смертном одре.

Но сегодня она все-таки была не права.

8

Лайла

Лайла начинала паниковать.

Во-первых, до ее выступления во Дворце Сновидений оставался всего час. Во-вторых, она не забрала в ателье свой новый наряд. В-третьих, она не могла найти свой сотворенный чокер: павлиний головной убор скрывал ее лицо, и без него ее могли узнать.

Лайла отбросила одну из множества подушек, лежавших на ее кровати, и встряхнула прозрачную ткань балдахина.

– Где же он? – сказала она вслух. – Ты его взял?

– Почему я вечно во всем виноват? – возмутился Тристан.

Он лежал на животе, на полу ее спальни, положив подбородок на одну из ее подушек. Тристан был занят тем, что очень кропотливо выставлял всю коллекцию духов Лайлы в ряд перед собой. Все бутылочки были прекрасно знакомы хозяйке комнаты, кроме одной: стеклянной сферы с черными камешками внутри.

– Мог бы и помочь, – проворчала она. – Что ты вообще здесь забыл? У тебя есть своя комната.

– Я исследую, – ответил он.

– Можешь исследовать где-нибудь в другом месте?

– Если я пойду в лабораторию к Зофье, она попытается дать мне урок по математике. Если отправлюсь в кабинет Энрике – получу лекцию по истории.

– А что насчет Северина?

Тристан скорчил рожицу. Лайла знала, что это означает: они поссорились. Как обычно.

– Ты же знаешь, что он о тебе заботится, – сказала Лайла.

Тристан проигнорировал ее слова. Он потянулся за одной из бутылочек, вынул затычку и, принюхавшись, сморщил нос.

– Пахнет, как умирающий кит.

Лайла выхватила духи у него из рук.

– Мне нравится этот запах, – раздраженно сказала она.

Лайла осмотрела свою комнату. Здесь были шелка, оставшиеся от ее старых костюмов, которые она планировала пустить на занавески; корзинки, полные незаконченных ожерелий; несколько рядов обуви и несколько набросков от художников из кабаре, запечатлевших моменты ее выступления на сцене.

Лайла взволнованно накручивала на палец прядь своих волос.

– Я не могу уйти без своего чокера. Я думала, он где-то здесь…

Вдруг ее внимание привлек небольшой кусок ленты, лежавший позади Тристана. Лайла подняла чокер с пола и потрясла им у носа юноши.

– Тристан! Он был прямо рядом с тобой! Ты что, не видел?

Он моргнул и посмотрел на нее своими большими глазами.

– Прости?

– Я же знаю, ты вовсе не чувствуешь себя виноватым, – выдохнула она.

Лайла развернулась на каблуках, но поскользнулась и упала на спину. Тристан попытался ее поймать, но не успел, и она больно ударилась затылком об пол. Тристан подложил ей под голову подушку.

– Лайла! Ты в порядке?

Она попыталась сесть и случайно задела рукой стеклянную сферу с черными камешками.

– Мой эксперимент! – закричал Тристан.

Стеклянная сфера разбилась, но вместо того, чтобы рассыпаться по полу, черные камешки поднялись в воздух. Лайла подняла голову и уставилась на них, раскрыв рот от удивления. Не прошло и секунды, как они полетели вниз. Лайла попыталась прикрыть лицо руками, но один из камней все-таки попал ей в рот. Она тут же выплюнула его, и все вокруг потемнело от чернильного взрыва.

– Тристан! – закричала она.

Она услышала шаркающий звук прямо перед собой, но не могла с уверенностью сказать, что было его источником: в комнате было невозможно хоть что-то разглядеть. Следом раздался голос Тристана:

– Ой-ей.

Через час Лайла уже сидела в своей карете и пыталась оттереть пальцы от чернильных пятен.

Черные камешки оказались последним изобретением Тристана: в нем сочетались чернила каракатицы и целлюлоза из клеточных стенок растений. Если положить один из них в рот, а затем выплюнуть, создавался эффект непроглядной ночи, поэтому Тристан назвал их «Ночными Кусаками». Камешки накрывали жертву чернильной вуалью и лишали ее зрения примерно на двадцать минут. Слава богу, Зофья приготовила специальный химический раствор, способный отмыть чернильные следы. Энрике тоже очень «помог»: в основном он громко хохотал, пока Тристан носился кругами, выкрикивая извинения.

Ее карета мчалась по мостовой, и Лайла высунулась из окна. В своем головном уборе и маске она была легко узнаваема для любого прохожего. Даже ее повозка, за которой тащился железный прицеп в виде павлиньих перьев, оповещала всех о ее появлении. Лайла давно поняла: если она хочет сохранить в тайне свою обычную жизнь, в образе Энигмы ей придется быть как можно более заметной.

Париж ожидал от Энигмы драмы. Энигма сжигала подаренные бывшими любовниками украшения (которые на самом деле были искусными подделками Зофьи). У Энигмы были враги (все из них на поверку оказывались друзьями, согласившимися устроить несколько публичных ссор). Энигма была принцессой, изгнанной из своего королевства за роман с английским аристократом, и демонессой, разгулявшейся на улицах Парижа. Она была бессердечной соблазнительницей, которая танцевала лишь потому, что звук разбивающегося сердца очередного бедолаги был для нее милее звона монет.

Энигма была Лайлой, но Лайла не была Энигмой.

Карета остановилась на rue de la Paix – улице Мира, около известного парижского ателье. Здесь останавливались и другие кареты, из которых выходили женщины в разнообразных костюмах, с перьями на шляпках и сумочками, украшенными драгоценными камнями. Они задерживались на улице на пару секунд, позволяя толпе зевак увидеть, куда именно они направляются.

На улице было непривычно холодно для весны, но Лайла все равно устроила небольшое шоу, приспустив свою черную норковую накидку. Мех сполз по ее плечам, открывая кусочек переливающегося драгоценностями костюма под названием «La Nuit et Les Étoiles» – Ночь и Звезды.

Сумерки окутали улицу Мира бархатной пеленой. Стук лошадиных копыт заглушал негромкую музыку. Издалека колонна на Вандомской площади напоминала иглу, протыкающую небо: теперь с него прямо на прохожих проливался дождь. Фонари освещали улицы, оставляя золотые пятна на мокрых мостовых. Толпа расступалась перед Лайлой, а громкие выкрики заглушали восторженный шепот.

– Энигма! Вы слышали, что прошлой ночью эта Красавица Отеро сожгла павлиньи перья прямо на сцене?

– Энигма! – крикнул один из мужчин. – Это правда, что вы больше не разговариваете с Красавицей Отеро?

Лайла засмеялась, прикрыв рот затянутой в перчатку рукой. На ее пальцах извивались сотворенные кольца-змеи.

– Красавица Отеро многое умеет делать ртом, но вот разговоры – не ее конек.

Толпа взволновалась еще больше. Некоторые были возмущены ее поведением. Другие смеялись и повторяли. Лайла не обращала на них внимания. Все шло так, как они с Каролиной и хотели. Каролина, известная как Красавица Отеро, сама придумала эту оскорбительную фразу. Звезда варьете «Фоли-Бержер» была потрясающей артисткой; кроме того, она была замечательным стратегом, когда дело касалось публичной жизни. Они придумали весь этот план в прошлом месяце за чаепитием. Лайла подумала о том, что надо будет послать Каролине коробочку ее любимых сушеных ананасов.

Шагнув в салон, Лайла быстро прошла по коридору мимо высоких зеркал. Не замедляя шага, она прислушивалась к тихим перешептываниям за своей спиной.

– Вы слышали, что у нее новый любовник?

Все ее «любовники» были либо выдумкой, либо на самом деле ее друзьями, которые совсем не интересовались женщинами. С тех пор, как Лайла прибыла во Францию, она установила для себя особое правило, которое нарушила лишь однажды. С Северином.

Лишь раз она пошла на поводу у своих желаний. Ведь один раз – это такой пустяк. Она держалась за эту мысль, притягивая Северина к себе. Ей было бы спокойнее, будь это простой похотью, но той ночью она чувствовала притяжение, сравнимое лишь с той силой, которая не дает звездам падать с ночного неба. Такого она себе не представляла.

Это было ошибкой.

В салоне сотворенные платья парили над кристальным подиумом, и ткань растягивалась так, словно в них шли невидимые люди. Кутюрье забирались на высокие лестницы, поднимая метры жесткого кринолина или рулоны сотворенного шелка. Такая ткань могла повторить любой оттенок: от осеннего неба до туманных сумерек, украшенных тусклыми звездами.

Кутюрье Лайлы поприветствовал ее у входа.

– Мой вечерний наряд готов? – спросила она.

– Конечно, мадемуазель! Вы будете в восторге! – воскликнул он. – Я работал над ним всю ночь.

– Он подойдет к моему костюму?

– Да, конечно, – заверил ее кутюрье.

Она собиралась остаться в своем костюме, но ей нужна была подходящая к нему свободная мантия, чтобы появиться в ней на революционной вечеринке Дома Сновидений. Кутюрье провел ее в примерочную. В воздухе парила люстра с бокалами шампанского: один из бокалов опустился к Лайле. Она взяла его в руку, но пить не стала.

– Вуаля! – воскликнул кутюрье.

Он хлопнул в ладоши, и в примерочную залетела ее новая мантия. Она была сделана из атласа цвета слоновой кости, с буфами на рукавах; воротник мантии был украшен жемчужинами. Верхний слой наряда представлял собой черную сетчатую ткань с шелковым орнаментом в виде завитков. Лайла дотронулась до нее, и завитки изменили свое положение, превратившись в цветочный узор.

– Превосходно, – выдохнула она.

– И идеально подойдет для Всемирной выставки, – добавил кутюрье. – На сетчатый слой с узорами меня вдохновила Эйфелева башня. Я оставлю вас, чтобы вы в полной мере могли оценить мою тонкую работу. Надеюсь, вам нравится новый наряд. Может быть, вы наденете его прямо сейчас и выйдете в нем из ателье?

Конечно, Лайла была согласна. Но этим вечером ее жизнью управляла дива Энигма.

Она пожала плечами.

– Я подумаю над вашим предложением.

Кутюрье умело спрятал недовольство под отрепетированной улыбкой.

– Конечно.

С этими словами он покинул примерочную, оставив ее наедине с новым нарядом. Убедившись, что он ушел, Лайла поставила бокал с шампанским на столик и начала раздеваться. Ей хотелось, чтобы здесь не было такого количества зеркал.

Она ненавидела свое тело.

В каждом из зеркал отражалась ее изуродованная спина. Лайла осторожно потянулась к своему плечу и коснулась шрама, заставляя себя прочитать собственное тело.

Еще ни разу ее попытки не приносили результатов, и она вздыхала с облегчением. Она могла читать только предметы – не людей. Значило ли это, что она была настоящим человеком? Почему она могла читать любые предметы, кроме сотворенных?

Она спрашивала об этом свою мать, еще когда жила в Индии. Каждый вечер, перед сном, мама втирала в ее спину миндальное масло, массируя шрам.

– Со временем он исчезнет, – говорила она.

– И тогда я буду настоящей? – спрашивала Лайла.

Руки ее матери всегда замирали, когда она задавала этот вопрос.

– Ты настоящая, моя девочка, потому что ты любима.

Руки ее отца не всегда были так же добры. Иногда он не понимал, как относиться к ней – к своему возродившемуся ребенку.

Возможно, это происходило оттого, что она не была похожа на своих родителей. У нее были темные, как у лебедя, глаза необыкновенного черного оттенка, какой бывает только у животных, и блестящие волосы, напоминающие мокрую шкуру камышового кота. В конце концов, колдун использовал именно этих животных. А еще птенца, украденного из лебединого гнезда, и невезучего хищника, попавшегося в капкан.

Остальное было взято из могилы ребенка.

В Индии людей с талантом Творения называли колдунами.

Jaadugars. За определенную цену они показывали небывалое мастерство в самых сложных техниках Творения. Поговаривали, что колдуны из Пондичерри особенно хороши в темных искусствах, потому что они обладали древней книгой, написанной на ныне не существующем языке. Предположительно в ней были описаны самые опасные секреты Творения, позволяющие бросить вызов самим богам.

Колдун, к которому обратились ее родители, был способен создавать новые тела из частиц других. Он мог переместить сознание человека из одного тела в другое. Об этом родители Лайлы и попросили колдуна, когда принесли к нему свою мертворожденную дочь.

Уже позже девочке говорили, что если бы ее принесли к колдуну хотя бы на час позже, душа навсегда покинула бы тело. Ее мать любила вспоминать об этом, а вот отец предпочел бы забыть, как страшный сон.

Они просили о красивой девочке – дочери, о которой они мечтали, – а получили ее. Красную и кричащую, как и любой новорожденный ребенок. Она и правда выросла ослепительно красивой, но шрам, рассекающий ее спину, никуда не делся. Он выглядел так, словно ее сшили из двух половин.

Со смертью матери отец сильно изменился. Он избегал встреч с Лайлой, забирал еду к себе в комнату и почти не разговаривал с дочерью. Она видела, что отец боится ее, поэтому заворачивала ладони в ткань, чтобы не пугать его своими способностями. Ее мать звала это даром. Отец же считал это неудачным последствием ритуала, вернувшего ее к жизни: они никогда не слышали о подобных способностях. Когда ей исполнилось шестнадцать, а все ее друзья либо готовились к свадьбе, либо были обручены, она решилась на серьезный разговор с отцом.

Однажды она показала ему браслеты, которые ей оставила мать.

– Отец, я смогу надеть их после того, как ты договоришься о моей свадьбе?

Ее отец сидел в темноте с пустым взглядом. Он посмотрел на нее и рассмеялся.

– Свадьба? – спросил он, указывая на нее. – Колдун, создавший тебя, сказал, что волшебство будет действовать только до твоего девятнадцатого дня рождения, дитя. Какой смысл договариваться о свадьбе? Кроме того, ты не настоящая девочка. Кто захочет на тебе жениться?

Эти слова преследовали Лайлу до самого ашрама, куда она направилась в поисках колдуна, создавшего ее тело. Там она выяснила, что он давно умер, а древняя книга секретов была украдена. В ашраме ей рассказали, что книгу забрала в Париж организация, известная как Вавилонский Орден.

Она искала любые упоминания о книге во всех предметах, которые могла прочитать, но ее усилия были напрасными. Если бы только у нее был доступ к знаниям Ордена, она бы сразу же нашла книгу. Но для этого ей нужно было заручиться поддержкой патриарха. Если они найдут Глаз Гора, она окажется прямо у своей цели. Ирония была в том, кто именно должен стать этим патриархом: единственный человек, благодаря которому она забыла обо всем. В том числе и о том, что у нее, как и у любой вещи, есть срок годности. Это было еще одной причиной выбросить из памяти ту ночь.

Если она будет отвлекаться от своей цели, ее ждет смерть.

Лайла смотрела на свой шрам в отражении множества зеркал. Она осторожно прижала пальцы к его сморщенным краям. Она думала о том, что произойдет в день ее девятнадцатилетия. Может быть, она распадется на две половины? Жалкая кучка из кожи и костей – вот и все, что останется от почти-девушки, растворившейся в воздухе, словно дым.

Но если они достанут Глаз Гора, ей не придется проверять свою догадку.

Лайла застегнула платье, спрятав шрам под плотной тканью.

Дворец Сновидений находился на Бульваре Клиши. По своей форме здание напоминало шкатулку. На крыше были установлены прожекторы, ярко освещавшие ночное небо. Фасад Дворца был сотворен таким образом, что здание всегда окружали сумеречные облака; фиолетовые и пушистые, они проплывали мимо окон и балконов. Каждый раз, когда Лайла видела Дворец, она чувствовала свое преображение. Будто ее легкие вдыхали не просто воздух, а само ночное небо. По ее венам лился искрящийся звездный свет. Магия, созданная сочетанием музыки и иллюзий, делала из обычной танцовщицы живую мечту.

Лайла зашла во Дворец через черный вход. Внутри ее поприветствовал охранник со световой палочкой в руках.

– Энигма, – сказал он с уважением.

Лайла не двигалась, пока он водил световой палочкой над ее зрачками. Во Дворце это было привычным делом: с помощью палочки охранники проверяли, не находится ли человек под воздействием способности разума. Талант разума был опасен и весьма популярен среди наемных убийц, желающих подставить невиновного. Пройдя проверку, Лайла зашла внутрь. Она вдруг ощутила небывалое спокойствие. Ее обоняния коснулся знакомый запах сцены: пропитанное воском дерево, апельсин с гвоздикой, тальк и каучук. Потолок над сценой выгибался, образуя свод. Люстры с шампанским парили над толпой, как сияющие созвездия.

На широкой, изогнутой полумесяцем сцене певица под псевдонимом Зеленая Фея исполняла знаменитую песню о революции. Тонкая зеленая ткань ее платья парила за спиной, а перламутровые крылья раскрывались и закрывались. Воздух был наполнен резким запахом абсента, а самые преданные поклонники певицы поднимали бокалы с зеленой жидкостью в ее честь. Надо сказать, Фея выбрала для выступления довольно странные декорации… вместо Бастилии, крепости, которую штурмовали революционеры, за ее спиной находились парижские катакомбы. Мрачный склеп, заполненный костями миллионов людей, останками великих и ужасных деятелей революции. На сцену было страшно смотреть: бесконечные ряды ухмыляющихся черепов, коридоры и развилки, сделанные из костей. Эта жуткая картина служила напоминанием о том, что у каждой победы есть своя цена.

Вторая терраса была отведена под гримерки. У каждой звезды Дворца была своя комната с индивидуальным интерьером. Лайла осмотрела толпу беглым взглядом и нашла свою отметку. Посыльный Дома Ко́ры. Он сидел в бархатном кресле и выглядел растерянным. Возле него на столике стояла миска с клубникой в шоколаде. Лайла усмехнулась. Он все-таки воспользовался ее советом.

В углу неподвижно стоял Сфинкс, но это не было неожиданностью для них с Северином. Во время больших вечеринок во Дворце всегда находилась хотя бы пара Сфинксов на случай, если кто-то решит обокрасть члена Ордена или вынести из здания помеченный Домом артефакт. Второй Сфинкс должен был появиться гораздо позже: Зофья с Тристаном поработали над сотворенным расписанием рабочих смен. Но сегодня во Дворце будет находиться и третий «Сфинкс» – Северин. С ним будет Тристан, переодетый полицейским. В карман посыльного «случайно» попадет поддельный предмет: что-то похожее на помеченный Домом артефакт. Это даст Сфинксу возможность обвинить посыльного в краже и отправить его в камеру, предварительно изъяв все вещи подозреваемого, включая каталожную монету с местонахождением Глаза Гора. После этого останется только «допросить» и отпустить беднягу.

Простой план.

Она услышала громогласные аплодисменты, а это значило, что Зеленая Фея закончила свое выступление. Настала ее очередь выходить на сцену.

Лайла открыла дверь в свою комнату. В ней царил полумрак, и только свечи отбрасывали на стены золотистые блики. На ее туалетном столике лежал букет белых роз.

А на ее бордовой кушетке…

Юноша. Он лежал на боку, рассеянно отрывая лепестки от розового бутона. Должно быть, он слышал, как она открыла дверь, потому что он поднял голову и ухмыльнулся. Глаза незнакомца были удивительно бледного цвета, особенно по сравнению с его сияющей темной кожей.

– Ах, приветствую, ma chère, – сказал он.

– Ты кто такой?

Юноша встал и поклонился.

– Гипнос.

Лайла воинственно подняла подбородок.

– И что ты здесь забыл?

Гипнос засмеялся.

– Я тебя уже обожаю! Какая властная! Готов поспорить, Северину нравится, когда им командуют, не правда ли?

Услышав имя Северина, Лайла резко выпрямилась.

– Что ты с ним сделал?

Гипнос хлопнул в ладоши и вздохнул.

– О, боже, ты волнуешься за него! Я тебя понимаю. Этот парень – просто темная сторона сказки. Волк, поджидающий Красную Шапочку, лежа в кровати. Отравленное яблоко в руке злой мачехи.

Он подмигнул.

Щеки Лайлы вспыхнули румянцем.

– Я не…

– На самом деле, мне все равно, – сказал Гипнос, взмахнув рукой. В его улыбке ощущалась опасность раскрытого секрета. – Я пришел не за этим, милая. Дело в том, что, если мы ничего не предпримем, я боюсь, уже через час Тристан с Северином будут мертвы.

9

Зофья

Зофья стояла перед входом на выставку и жевала спичку. Павильон по истории идолопоклонничества в колониях был сделан из стекла и стального каркаса и напоминал огромную теплицу. Внутри находились древние сотворенные предметы, привезенные из колоний во времена французских завоеваний. Смена охранника должна была вот-вот закончиться. Они с Энрике собирались проникнуть внутрь, украсть артефакт, блокирующий действие вери́та, и встретиться с остальными в «Эдеме».

– Кажется, мы стоим здесь уже целую вечность, – сказал Энрике.

В это время вечера на Марсовом поле не было никого, кроме бродяг, попрошаек и случайных туристов, решивших заранее поглазеть на павильоны. Последние несколько месяцев город усиленно готовился к открытию Всемирной выставки, и каждый день на улицах Парижа появлялось что-нибудь новое. Тут и там расцветали разноцветные шатры, а звучное жужжание электрических фонарей смешивалось с разговорами на разных языках.

Но ничто не завораживало Зофью больше, чем величественная Эйфелева башня – официальный главный вход на Всемирную выставку 1889. В газетах писали, что объединение Творения и науки приведет к новым прорывам в области прогресса и индустриализации, но Зофья никогда не разделяла эти два понятия. Для нее Творение было не чудом, а наукой, которой люди пока что не нашли объяснения.

Зофья мельком глянула на неприступную Эйфелеву башню. Некоторые называли ее Вавилонской башней нового века, так как обе они были построены без помощи силы Творения, а их появление ознаменовало начало новой эры. Но ведь люди строили Вавилонскую башню, чтобы добраться до небес и приблизиться к Богу. Зофья не знала, к какому богу мир желал приблизиться теперь.

– Чего этот охранник там застрял? – ворчал Энрике. – Он должен был уйти в восемь часов, а сейчас уже почти девять.

– Может быть, у него нет часов.

Энрике уставился на Зофью.

– Неужели я слышу от тебя шутку?

– Я просто указала на пробел в твоих наблюдениях.

Энрике громко выдохнул.

– Подумать только, а ведь я мог прямо сейчас танцевать во Дворце Сновидений.

– Тебя туда никто не приглашал, ты забыл? Северин сказал, что у тебя неправильное лицо.

– О, спасибо.

– Не за что.

Внутри павильона виднелись очертания каменных храмов, раскидистые листья пальм и шелковые шатры – атрибуты огромной колониальной выставки. Она обещала стать одним из главных развлечений после Машинной галереи и Эйфелевой башни. Если верить газетам, посетителей выставки ожидала встреча с «настоящим африканским племенем в своей естественной среде обитания».

Зофье не понравились эти слова. «Среда обитания». Они звучали так, словно речь шла не о людях, а о животных. Ей казалось неправильным, что их привезли лишь для того, чтобы любопытные туристы смогли на них поглазеть.

– Отвратительно, – сказала она, не понимая, что произносит это вслух, пока не услышала собственный голос.

– Что? – спросил Энрике.

Он последовал за ее взглядом и скривился в недовольной гримасе.

– Часть европейской «просветительской миссии», – тихо сказал он.

Зофья знала значение слова «просвещение», но не понимала, почему в данном случае люди предпочитали использовать именно его. В школе «просвещение» означало продвижение по ступеням развития. Но Зофья видела иллюстрации в книгах про путешествия: величественные храмы, сложные изобретения, различные виды медицины – все это уже существовало в колонизированных странах до того, как на их берега высадились европейцы.

– Их мир не вписывается в здешнюю концепцию.

Уголки рта Энрике опустились, а в глазах явно читалась скорбь, смешанная с чем-то еще.

– Я знаю.

Из прохода послышался звук, заставивший их обоих подпрыгнуть от неожиданности.

– Это Сфинкс, – прошипел Энрике. – Не двигайся.

Зофья замерла на месте, наблюдая за тем, как на противоположной стене вырастает знакомая тень рептилии. Сфинксы должны были возвращать украденные артефакты и подчинялись только Ордену. Сфинкс двинулся дальше. Зофья с Энрике выбрались из своего укрытия, проскользнув прямо за его спиной. Он тащил за собой неудачливого вора: рука несчастного была выгнута под неестественным углом, а запястье сломано под давлением тяжелых челюстей Сфинкса.

Зофья отвела взгляд. Когда Сфинкс находил похитителя, сила Творения, заложенная в их крокодильих масках, превращала их в сверхсуществ. Они двигались с нечеловеческой скоростью, а их зубы с легкостью прокусывали кожу и кости.

Этому парню повезло, что Сфинкс всего лишь перекусил ему запястье.

Когда Сфинкс с вором скрылись из виду, Зофья услышала со стороны павильона звуки суеты. Смена охранника подошла к концу, и он вышел из двери выставочного зала. Заперев замок, он приложил палец к стеклянной панели: на мгновение она загорелась бледно-голубым светом. Охранник огляделся: он не обнаружил никого, кроме устроившихся на ночлег бродяг и тощих котов, рыскающих по темным углам.

Энрике одернул свою поношенную рубашку и отряхнул пальто.

– Не забывай о том, что сказал Северин. Кража должна выглядеть как несчастный случай.

– Никаких взрывов, – сказала она скучающим голосом.

– Никаких взрывов.

Зофья не стала говорить, что на всякий случай взяла с собой противопожарную ленту и спички.

Энрике натянул на лицо маску. Охранник отошел от павильона и уже направлялся к главной улице, когда Энрике выскочил перед ним, размахивая пустой бутылкой из-под вина, найденной возле мусорного бака.

– Эй, ты! – крикнул Энрике. – Не найдется пары монет?

От неожиданности охранник отшатнулся. Зофья прошла чуть дальше: она больше не видела Энрике, но все еще слышала его. Судя по звукам, у входа в павильон завязалась небольшая потасовка.

Раздался крик охранника, затем на землю со звоном посыпались монеты. До Зофьи доносились пьяные извинения Энрике.

Настала ее очередь.

Зофья пробиралась сквозь мусор. Девушка переоделась попрошайкой, как и Энрике, но все же выглядела чуть более прилично. Притворяться кем-то другим было легко: она даже ощущала от этого какое-то облегчение. У нее был четко прописанный сценарий, которому нужно было следовать. Проще простого.

– Сэр! – позвала она.

Охранник ускорил шаг.

– Сэр, вы что-то уронили!

Зофья побежала за ним, не давая ему уйти. Ее руки были покрыты гелем, и она напомнила себе не трогать ничего, кроме необходимого. Мужчина повернулся к ней и посмотрел на ее ладонь, полную серебряных монет.

– Merci, – сказал он, нехотя забирая монеты.

Зофья не двигалась с места. Она изобразила на лице трогательную улыбку и пригнула колени, чтобы казаться ниже и напоминать ребенка. Если все пойдет не по плану, у нее оставался один запасной вариант: под высоким воротником скрывалось ее ожерелье. Украшающие его лезвия холодили кожу Зофьи, словно осколки льда.

– Благодарю за беспокойство, – грубо сказал охранник, бросив на землю одну монету.

Воспользовавшись моментом, Зофья схватила его за руку и вывернула ее так, что она оказалась плотно зажата между ее ладонями.

– Спасибо, сэр! – воскликнула она тонким голоском. – Спасибо вам большое.

Мужчина вырвал руку из ее хватки и торопливо скрылся в ночи. Зофья посмотрела ему вслед, а затем опустила взгляд на свои руки. Гель, который она нанесла на свои руки, назывался «Метка Сиа»[10]. Сотворенный материал, изобретенный в Древнем Египте, сохранял форму отпечатков. Обычно гель имел ярко-голубой цвет и был холодным на ощупь, но Зофья изменила формулу, сделав его прозрачным и теплым, как человеческая кожа. Говорили, что Падший Дом мог делать с Меткой Сиа намного больше. С помощью силы Творения они настолько улучшили формулу геля, что он мог не только запоминать отпечатки, но и оставлять на людях особые отметки. По этим знакам таких людей всегда можно было найти, где бы они ни находились.

Энрике дожидался ее в тени возле входа в павильон. Вместо одежды нищего на нем был простой темный костюм и цилиндр.

– Получилось?

Она подняла руку. Энрике внимательно наблюдал за тем, как она прижимает ладонь к стеклу. Панель загорелась голубым: отпечаток совпал. Железный замок раскрылся и со звоном упал на землю.

Изнутри выставка была больше, чем казалось снаружи. В помещении было темно, и только некоторые витрины освещались тусклым светом ламп. Часть задней стены была обтянута тканью, настолько гладкой и яркой, что на первый взгляд она казалась мокрой.

Энрике достал небольшую сферу – устройство обнаружения, изобретенное и сотворенное Зофьей, – и подбросил ее в воздух. Она ярко загорелась и начала медленно опускаться вниз, освещая все темные углы помещения.

– Здесь никого нет, – сказала Зофья. – И ни одной сигнализации. Не будем терять время…

Она сделала шаг вперед, но Энрике быстро схватил ее сзади и прижал к груди.

– Убери руки!

– Спокойно, Феникс, – сказал Энрике, наклонившись к ее уху. – Посмотри на пол.

Сфера остановилась у одного из множества подиумов: именно отсюда начиналась красная лазерная сетка, расползшаяся по всему полу.

– Они установили сигнализацию прямо в полу?

– Умно, – признал Энрике, выпуская Зофью из рук. – Это займет больше времени, чем я предполагал.

Зофья бросила взгляд на главный вход. Энрике щедро заплатил хозяйке борделя, в котором часто бывал сменщик ночного охранника, а значит, он появится только через двадцать минут. Зофья была уверена, что этого времени будет предостаточно.

Но оба они думали, что сигнализация будет установлена на стене, а не в полу.

– Все будет в порядке, если мы не будем касаться красных лучей, – сказал Энрике.

Он первым двинулся с места. Энрике делал медленные, осторожные шаги, ловко избегая соприкосновения с красными лучами. Зофья последовала за ним, точь-в-точь повторяя все его движения. Прошло пять минут, и ее ноги свело в судороге. С каждым шагом расстояние между лучами становилось все уже и уже. Зофья встала на цыпочки и вытянула руки, чтобы удержать равновесие. Энрике сделал то же самое.

– Почти дошли, – прошептал Энрике. – Мы только что прошли седьмой стенд, а нам нужен девятый.

Зофья не отрывала взгляд от пола. Ей казалось, что темнота сгущается вокруг нее. Она знала, что помещение не заперто, и все же чувствовала каждое прикосновение воздуха. Каждое дуновение проходило по ее коже, как перо. К горлу подкатила желчь. Дверь открыта. Дверь открыта. Она подняла голову, чтобы увидеть небо. Она должна была убедиться, что она не заперта в этой комнате. Что выставочные стенды – не ее одноклассники, а гул электрических ламп – не их смех.

Энрике остановился в одном шаге от нее.

– Мы на месте! Вот и нужный нам артефакт…

Она споткнулась.

Красный луч у нее под ногами словно разорвался посередине.

Помещение осветили яркие лучи прожекторов, а на улице заработали сирены.

Энрике повернулся к ней.

– Что ты наделала?

Зофья подняла испуганные глаза, но она смотрела не на Энрике и даже не на артефакт, а на мужчину, прислонившегося к стене. До этого момента он сливался с тенями, но теперь его осветили прожектора. Его глаза сузились, а губы искривились в издевательской усмешке. Он поднял руку, на свету блеснул нож.

– Сзади! – закричала Зофья.

Мужчина взмахнул ножом, но Энрике успел уклониться. Инстинкты брали верх. Зофья не знала, как вести себя с другими людьми, но драться она умела. Сражение состояло из заранее рассчитанных шаблонов и отточенных движений мускулов. Зофья потянулась к своему ожерелью.

Энрике подбежал к ней.

– Забирай артефакт, – сказала она.

Энрике посмотрел на нее, затем на ее ожерелье в виде маленьких лезвий и удивленно изогнул бровь. В этот момент мужчина с ножом попытался ее схватить. Зофья резко вскинула локоть и ударила незнакомца прямо в нос. Прежде чем он успел закричать от боли, она извернулась и толкнула его в бок. Мужчина зарычал и ударил ее по лицу рукой. Она отпрыгнула назад и стукнула каблуками: на ее ботинках появились железные шпоры. Зофья выждала момент, когда мужчина снова бросится на нее, и сделала выпад ногой, прицелившись в его коленные чашечки. Она попала точно в цель, и незнакомец свалился на пол, взвыв от боли.

Как только мужчина упал, Зофья бросилась к Энрике. Он был занят попытками оторвать квадратный артефакт от стенда. Позади нее раздался громкий стон. Мужчина поднялся с пола и, прихрамывая, приближался к ним. Из-под ворота его рубашки показалась золотая цепочка.

– Глупая девчонка, – выплюнул он.

Он опустил руку в карман своего пальто. Зофья оторвала от ожерелья одно из лезвий и запустила его мужчине в лицо. С точки зрения химии, это был всего лишь металлический окислитель, соединенный с металлическим топливом, но Зофья сотворила свои лезвия так, что они не просто загорались и гасли, но горели достаточно долго. Поэтому теперь одно из них сияло и шипело, обжигая лицо мужчины и ослепляя его. Он пытался бороться с огнем, но, казалось, безрезультатно.

– Артефакт у меня! – крикнул Энрике.

У главного входа появились трое стражников.

– Arrêtez! – крикнул один из них.

Рот мужчины исказился в усмешке. Он снял шляпу и запустил ее в сторону входа. Заметив странный блеск на полях шляпы, Зофья крикнула:

– В сторону!

Но было слишком поздно: лезвие перерезало горло одному из стражников.

На его рубашку хлынула кровь.

– Нет! – закричала Зофья. – Нет!

Мужчина схватил ее за запястье. Она попыталась вырваться, но он оказался сильнее. Тогда Зофья ухватилась за золотую цепочку на его шее. Мужчина начал задыхаться и отпустил ее руку. Зофья упала на пол, сжимая в кулаке обрывок порвавшейся цепи.

– Вы не знаете, с кем связались, – прохрипел мужчина. – Грядет начало чего-то нового. Настоящая революция.

Он приблизился к ней, перекрыв собой свет. Пошатываясь, Зофья отползла назад и нащупала под воротником сотворенную ленту. Она оторвала ее от ткани и бросила между собой и мужчиной, прошептав:

– Гори.

Перед ней разгорелся огненный столп, и воздух наполнился жаром. Сквозь пламя она видела злобное и раскрасневшееся лицо мужчины.

Энрике помог ей подняться на ноги. Она практически не слышала его голоса, словно он кричал ей издалека:

– Уходим! Быстрее!

Выход был всего в паре метров от них. Один шаг, затем другой, и вот они уже сорвались на бег. Звон стеклянной двери. Стук каблуков по асфальту. Запах огня щекочет ее обоняние.

Она случайно прикусила язык, и рот наполнился вкусом железа и соли, а в ушах все еще звенело последнее слово незнакомого мужчины:

– Революция.

10

Лайла

На мгновение Лайла перестала дышать.

От слов Гипноса у нее закружилась голова.

Уже через час Тристан с Северином будут мертвы.

– Что я должна сделать?

Гипнос хлопнул в ладоши.

– Я обожаю, когда мне задают этот вопрос.

Лайла прищурила глаза.

– Почему бы тебе не… – начала она.

Гипнос проигнорировал ее и подошел к туалетному столику, над которым висело большое зеркало в золоченой раме.

– Позволь кое-что тебе показать.

Гипнос прижал руку к стеклу, и по нему прошла рябь. Вместо отражения комнаты Лайлы оно показывало зрителей, наблюдающих за происходящим на сцене. Мужчины поджигали свои сигары, а официантки с крыльями из газетных листов порхали между столиками. На крыльях можно было разглядеть заголовки, повторяющие слова французской конституции: Свобода, Равенство, Братство. Лайла недоверчиво посмотрела на Гипноса. Только куртизанки и танцовщицы Дворца Сновидений знали о возможностях здешних зеркал.

Он заметил ее взгляд и пожал плечами.

– Прошу, ma chère, неужели ты думаешь, что я впервые в комнате танцовщицы?

Лайла хотела ответить, но резкое движение в зеркале отвлекло ее внимание. Сфинкс.

– Мы ожидали появления Сфинкса, – в ее голосе слышалась тревога. – Так что это не новость…

Гипнос указал на зеркало. В восточном зале находился еще один Сфинкс. Он неторопливо расхаживал взад-вперед, а за ближайшим столиком сидел посыльный Дома Ко́ры. На секунду Лайла почувствовала облегчение. Может быть, Тристан с Северином появились во Дворце раньше, чем она ожидала. Может, Тристан уже подбросил посыльному подделку.

– Должно быть, это Северин…

В этот момент, прямо по расписанию, через западный вход в зал вошел третий Сфинкс. Рядом с ним шел детектив из главного управления национальной безопасности в стандартной униформе. Северин и Тристан.

Тристан заметил посыльного Дома Ко́ры, сидящего за столом в противоположном конце зала.

– Не надо! – крикнула Лайла.

Она знала, что кричать бесполезно: зеркало передавало только изображения, но не звуки. Они не могли ее услышать.

Если он пойдет вперед, она потеряет его из виду. Зеркало позволяло видеть только определенную часть зала. Судя по всему, Тристан собирался сделать шаг вперед, но кто-то потянул его обратно. Вдруг из-за ближайшего столика поднялась группа мужчин, которые закрыли собой вид на Северина и Тристана. Когда посетители отошли, Лайла заметила, что ее друзья спрятались за широкой мраморной колонной. Настоящие Сфинксы могли узнать самозванца в любой момент. У нее перед глазами промелькнула страшная картина: Тристан с Северином лежат на полу в луже крови.

Лайла резко обернулась и посмотрела на Гипноса.

– Ты должен передать им сообщение! Кроме того, ты же патриарх Ордена. Разве ты не можешь отозвать Сфинксов?

– Когда я выхожу за порог своего дома, все мои действия записываются и передаются Ордену в конце каждого месяца, – сказал Гипнос. Он дотронулся до лацкана своего пиджака, к которому был прикреплен мнемо-жучок в виде мотылька. Неудивительно, что он пришел сюда. Во всех гримерных комнатах действие записывающих устройств блокировалось.

За дверью начали бить в барабаны, а значит, настала очередь Лайлы выходить на сцену. Девушка окинула взглядом нарядный костюм Гипноса: от жучка-мотылька до запонок в виде полумесяцев.

– Все твои украшения помечены знаком Дома?

Во взгляде Гипноса появилось неприкрытое высокомерие, и он нежно погладил свою брошь в виде полумесяца.

– Конечно. Они слишком красивые, чтобы попасть в руки какому-нибудь простолюдину.

У Лайлы появилась идея. Она расстегнула верхнее платье, из-под которого показался ее сверкающий костюм под названием «Ночь и звезды».

Брови Гипноса подскочили вверх.

– О, небеса, – сказал он. – Я ничуть тебя не виню, ведь передо мной сложно устоять. Но я не хочу, чтобы наши сообщники погибли из-за моей привлекательности.

– Твоя честь в полной безопасности, – подмигнула Лайла. – Как ты смотришь на то, чтобы устроить небольшую драму?

Она скинула остатки верхнего платья и дотронулась до чокера. Уже через мгновенье ее спину щекотали павлиньи перья.

В тусклом свете блеснула улыбка Гипноса.

– Милая, я живу ради драмы.

Энигма не появилась на сцене по расписанию.

Она вообще не появилась на сцене.

Вместо узкого лестничного прохода, ведущего на сцену, Лайла спускалась по главной лестнице Дворца Сновидений. Она не предупредила об этом никого: ни распорядителя, ни музыкантов, ни других танцовщиц. Во дворце это было в порядке вещей. Когда главная куртизанка объясняла ей правила заведения, она сказала, что здесь не следуют правилам: только инстинктам и цветовым палитрам. Этим вечером Лайла следовала и тому, и другому.

Она задержалась наверху лестницы. В одной руке у нее была полупустая бутылка шампанского, а в другой она держала жемчужную нить, изумрудные серьги и две запонки в виде полумесяцев. Оба Сфинка оставались на своих постах, а Тристан с Северином словно канули в воду.

– Гипнос! – крикнула она.

Люди поворачивались в ее сторону; музыка тут же затихла. Гипнос сидел за столиком, положив руку на плечо красивому молодому человеку. Он поднял взгляд на Лайлу и коварно улыбнулся.

Лайла спустилась на несколько ступенек, не забывая покачивать бедрами, чтобы ее усыпанный блестками корсет еще ярче переливался на свету. Она не разыгрывала сцену ссоры любовников уже шесть месяцев. Должно быть, публика изнывала от нетерпения.

Гипнос осторожно убрал руку с плеча мужчины.

– Ты мне солгал, – громко сказала она.

Гипнос встал со стула, примирительно поднимая руки.

– Милая, я могу объяснить…

Лайла швырнула в его сторону бутылку шампанского. Одни попытались увернуться, другие бросились ее ловить, но было уже поздно. Бутылка ударилась об пол и разлетелась по залу блестящими осколками. Сфинкс, стоящий ближе к сцене, поднял голову: его ноздри расширились.

– Она для меня ничего не значит! – выкрикнул Гипнос, падая на колени.

– Она? – повторила Лайла. – Вообще-то, я говорила о нем.

– О, – растерянно заморгал Гипнос. – О нем тоже?

– С меня хватит! – объявила Лайла. – Я сыта по горло!

С этими словами она порвала нить жемчуга. Жемчужины покатились по ступеням, и когда толпа бросилась их собирать, второй Сфинкс тоже поднял голову.

– Сегодня выступления Энигмы не будет! – крикнула Лайла и, бросив в толпу оставшиеся в ладони украшения, взлетела вверх по лестнице. Лицо распорядителя было красным от гнева, но ей не было до этого никакого дела. Ее контракт не только позволял, но и поощрял публичные скандалы и отмены выступлений хотя бы раз в год.

Она просто делала свою работу.

Оказавшись в своей комнате, Лайла дотронулась до зеркала, чтобы узнать, что происходит в главном зале. Тристана с Северином там не было, как и посыльного Дома Ко́ры. По полу ползали два настоящих Сфинкса, перебирая жемчужины и украшения мокрыми от шампанского руками. Они оказались прямо посреди всей этой суматохи только потому, что среди брошенных ею вещей были запонки и брошь Гипноса. Она была уверена, что одна из запонок провалилась в щель, а это значило, что Сфинксам предстоит еще долго ползать по залу.

Лайла сняла свой костюм, сменив его на свободное фиолетовое платье. Аметисты, покрывающие пояс и рукава платья, были сотворены так, чтобы впитывать лунный свет. Она задержалась у зеркала поправить макияж и спустилась по лестнице, спрятанной за ее шкафом. Этот путь вел к выходу для слуг и подвалу, в котором находилась импровизированная темница. Добравшись до подвала, Лайла прижала ухо к двери.

За плотной деревянной дверью она услышала чьи-то неразличимые голоса. Затем кто-то со скрипом отодвинул стул и хлопнул дверью.

Если все пошло по плану, Тристан уже закончил допрос посыльного, а Северин выяснил, где находится Глаз Гора. Лайла все еще пыталась различить какие-нибудь звуки, когда дверь в подвал резко распахнулась. Она отшатнулась и ударилась головой о чью-то грудь. Она подняла глаза, и в ее горле застрял крик. Сфинкс. Его челюсти были широко раскрыты. Желтые змеиные глаза напоминали золотую монету, треснувшую посередине. Он схватил ее за руку и снял с себя маску, под которой оказалось уставшее, но довольное лицо Северина. Он ухмыльнулся.

– Признайся, ты подумала, что я – настоящий Сфинкс.

– Боже, – выдохнула Лайла, схватившись за сердце.

– Простой смертный к твоим услугам, – сказал Северин, поклонившись.

Маска Сфинкса взлохматила его волосы; Лайла вдруг вспомнила, как проводила по ним пальцами. На ощупь его волосы были необычными, похожими на грубый шелк. Лайла попыталась отмахнуться от этих мыслей. Она собирала образ Северина по кусочкам. Он весь был пропитан обманом и изяществом, от хищной улыбки до беспокойного взгляда. Темно-сиреневые глаза Северина сулили не то сладкие сны, не то ночные кошмары.

Северин придержал тяжелую дверь, и она проскользнула в подвал. Это было тесное помещение, забитое книжными полками и ржавыми столовыми приборами. Посреди комнаты стоял Тристан, переодевающийся из формы детектива в парадный фрак с цилиндром. Он застенчиво помахал Лайле, приветствуя ее.

В ответ она послала ему воздушный поцелуй.

– Ну что? Вы достали монету?

Северин ухмыльнулся.

– Да.

– Где посыльный?

– Думаю, напивается до беспамятства.

– Вы оставили монету или…

– Мы ее вернули, – сказал Северин. – В ней нет никакого смысла, ведь мы и так знаем нужные координаты.

– Хорошо, – с облегчением вздохнула Лайла.

Ей было жаль посыльного, ведь они и так уже принесли ему достаточно проблем.

– Что произошло с расписанием Сфинксов?

Северин провел рукой по своим волосам.

– Не знаю. Зофья превосходно подделала расписание, а Тристан вовремя его доставил. Возможно, произошла канцелярская ошибка. В любом случае ты нас спасла. Надо же было такое придумать: любовная ссора с Гипносом.

От этих слов его передернуло.

– Это было довольно весело, – сказала Лайла.

Северин заметно напрягся, и она ощутила легкое удовлетворение от его реакции.

– К тому же, это он сказал, что в здании целых два Сфинкса вместо одного.

– Гипнос? – хором переспросили Тристан и Северин.

– Собственной персоной.

Все трое повернулись к двери. Там, прислонившись к стене, стоял Гипнос. Он поднял руку с поломанным жучком, давая понять, что их разговор не записывается, и улыбнулся Тристану.

– Это же тебя я использовал в качестве приманки! – Он сделал шаг вперед и протянул руку. – Как поживаешь?

Тристан скрестил руки.

– Я натравлю на тебя одного из своих пауков. Между прочим, он очень ядовитый.

– Твой паук сейчас здесь? – спросил Гипнос.

Тристан заколебался.

– Эм, нет, не совсем. Видишь ли, у Голиафа сейчас как раз время ужина…

Северин перебил его:

– Зачем ты пришел?

– Мы же с вами заодно, не так ли? – Гипнос осмотрел помещение беглым взглядом и склонил голову набок. – А где ваш симпатичный историк?

– Он занят одним важным делом, – ответил Северин, не вдаваясь в подробности. – И это единственная тема, которую я согласен с тобой обсуждать. Наше общее дело.

– Ах да. Дело. Вы нашли монету?

Северин кивнул.

– Теперь мы знаем, где именно в Доме Ко́ры хранится Глаз Гора. Нам всего лишь нужно получить приглашение.

– Очевидно, этим придется заняться мне.

– Еще мне понадобится список гостей и название частной охранной организации, которую матриарх Дома Ко́ры нанимает для своих мероприятий.

– Считай, что все уже сделано! – сказал Гипнос, хлопнув в ладоши. – Это и есть командная работа? Очень… иерархично.

Он улыбнулся и подмигнул Лайле.

– Ну привет, любовница.

– Бывшая любовница, – ответила она с наигранной нежностью.

Гипнос напоминал ей Энрике, если бы остроумие Энрике подпитывалось шампанским и горьким дымом сигар.

Лицо Северина омрачилось. Его нижняя челюсть дернулась, будто он жевал воображаемую гвоздику, чтобы успокоиться. Он сделал несколько решительных шагов вперед, вставая между Лайлой и Гипносом.

– Мы должны поговорить с глазу на глаз, – сказал он Гипносу. – Завтра я загляну к тебе на чай, так что можешь не приезжать в отель.

Плечи Гипноса опустились, а голос вдруг стал высоким, как у ребенка.

– Но я хочу приехать в отель! – Он усмехнулся и снова заговорил своим обычным тоном: – И я всегда делаю то, что хочу. До завтра.

Гипнос отправил Тристану два воздушных поцелуя, и Тристан изобразил, как топчет их каблуками. Затем Гипнос толкнул Северина и, поклонившись, взял Лайлу за руку.

– Я сохраню тайну твоей личности, Энигма. И пока я не забыл: мне безумно понравился твой костюм. Такой блестящий. Интересно, пойдет ли он мне?

С этими словами Гипнос выскользнул из двери подвала.

Как только он скрылся из виду, Тристан обреченно выдохнул:

– Я не хочу, чтобы он приезжал в отель.

На мгновение лицо Тристана приобрело холодное и даже пугающее выражение. Лайла знала, как он заботится о Северине, но никогда не видела его в таком состоянии. Уже через секунду губы Тристана растянулись в теплой улыбке.

– Мне тоже понравился твой костюм, Лайла, – сказал он, просияв. – Ты выглядела очень хорошо.

Девушка благодарно кивнула ему и посмотрела на Северина. Очевидно, он старательно подбирал свой сегодняшний костюм, что было ему не свойственно. Цвет его шелкового нагрудного платка подходил к серебряному оттенку его шрама. Возле второй пуговицы его рубашки была прикреплена брошка в виде уробороса, которая, по его же словам, нещадно колола его кожу. На ноги он надел потертые туфли, оставшиеся от его покойного отца – патриарха Дома Ванф. У Лайлы защемило в груди. Северин подсознательно выбрал одежду, символизирующую его боль. Она поняла это, потому что делала то же самое каждую ночь, проводя пальцами по шраму на спине и пытаясь прочитать собственное тело. Иногда боль напоминала ей, где она находится… кто она такая… и кем она хотела стать.

Северин посмотрел на нее понимающим взглядом, и она заставила себя улыбнуться.

– Тристан и Гипнос похвалили мой наряд, – сказала она, положив руку на пояс. – Неужели я не получу ни одного комплимента от тебя?

– У меня даже не было времени его рассмотреть, – сказал он с натянутой улыбкой. – Видишь ли, я сосредоточился на том, чтобы не умереть. Это ужасно отвлекающее занятие.

Что бы он ни говорил, Лайла не забыла, как он смотрел на нее вчера. Как неподвижно он стоял. Как его сиреневые глаза потемнели. На нее и до этого засматривались мужчины, но еще ни разу она не чувствовала себя так, как вчера. Она испытала укол болезненного наслаждения от того, что он пожирает ее глазами. Чувства обострились, и на мгновение она явственно ощутила кости под своей кожей, шелк платья, липнущий к ногам, и воздух, нагревшийся от ее частого дыхания. Она ощущала себя живой.

И это ее напугало.

Именно поэтому после той ночи она сказала себе, что это больше не должно повториться. Да, она ощутила себя живой, но это чувство бессмысленно, если через год она перестанет существовать. И все же она помнила.

Она помнила, что первая потянулась к нему. Он же был первым, кто решил положить этому конец.

Лайле пора было уходить.

– Меня уже ждет карета, – сказала она.

На пути к выходу она обернулась и посмотрела на Северина.

– Когда вернешься в «Эдем», постарайся выглядеть хотя бы немного грустным. Ведь если ты был моим любовником, тебя должно было расстроить, что я не просто публично тебя бросила, но еще и выглядела при этом восхитительно.

Лайла покинула комнату, не дожидаясь его реакции.

11

Энрике

Энрике упал на свое любимое синее кресло в астрономической комнате. За окном гремела гроза, и шторы с вышитыми созвездиями колыхались на ветру, как лохмотья, оставшиеся от ночного неба.

– Кто-то явно поджидал нас в павильоне.

– Революция, – тихо сказала Зофья.

Энрике поднял на нее удивленный взгляд. Зофья свернулась клубком в кресле напротив него. Как обычно, она жевала спичку.

– Что ты сказала?

– Революция, – повторила она, не глядя на него. – Тот мужчина говорил о революции. О начале нового века. Сенсор должен был оповестить нас о его присутствии, но почему-то не предупредил.

Этот факт волновал и Энрике. Будто мужчина наблюдал за ними откуда-то еще и появился в павильоне уже после того, как они проверили помещение на наличие записывающих устройств, сигнализаций и людей. Но как он попал внутрь? Главный вход и выход были заперты, а все окна – закрыты.

В помещении были только витрины и обтянутая тканью стена.

Зофья раскрыла ладонь, в которой она сжимала золотую цепочку. На ней висел небольшой кулон размером не больше франка. Она поднесла цепочку к лицу и покрутила ее.

– Где ты это взяла?

– Сорвала с его шеи.

Энрике нахмурился. Стрелки больших часов за спиной Зофьи подбирались к полуночи. Их мысли клубились в воздухе над астрономической комнатой. Документы и схемы загромождали все плоские поверхности. С потолка свисали десятки набросков Глаза Гора. Ему казалось, что это такое же ограбление, как и все предыдущие: планирование, операция, дележ трофеев.

Пока незнакомый мужчина не занес над ним нож.

Тогда к Энрике пришло осознание. Кто-то не хочет, чтобы они нашли Глаз Гора, и пойдет на все, чтобы их остановить. Историк достал из нагрудного кармана африканский артефакт. Согласно его исследованиям, раньше тот находился над входом коптской церкви в Северной Африке. Энрике повертел артефакт в руках: он был сделан из меди, а его концы оказались зазубренными. Он провел пальцем по поверхности предмета и нащупал тонкие борозды; разглядеть их не представлялось возможным. На нижней стороне квадрата виднелись следы: они остались после того, как его отделили от подножия статуи Девы Марии. Если верить местным легендам, квадрат начал излучать странное свечение, когда в церковь зашел человек со злым умыслом. Энрике никогда не слышал о предметах, имеющих похожий эффект, не считая вери́та. Возможно, артефакт определил не совсем намерения, а, скорее, наличие оружия у этого мужчины. Жители заметили свечение, задержали его, увидели, что он вооружен, и сделали свои выводы. В конце концов, в каждом суеверии была доля истины.

– Это медоносная пчела, – неожиданно сказала Зофья.

– Что?

Она помахала цепочкой с кулоном.

– Кулон в форме пчелы.

– У этого мужчины странные предпочтения, – отвлеченно сказал Энрике. – Или это символ? Может, ему близки идеи Наполеона? Я почти уверен, что медоносные пчелы были символом его правления.

– Наполеону нравилась математика?

– Разве это имеет какое-то отношение к делу?

– Медовые соты представляют собой идеальную шестигранную призму. Мой отец называл пчел природными математиками.

– Может быть, – сказал Энрике. – Но, видишь ли, Наполеон умер в 1821 году, так что я уже не смогу его об этом спросить.

Зофья растерянно моргнула, и Энрике почувствовал укол вины. Она не всегда понимала шутки. Кроме того, его остроумные замечания чаще всего получались довольно обидными. Но Зофья не уловила в его словах сарказма и, пожав плечами, положила цепочку на кофейный столик.

Энрике растерянно повертел в руках африканский артефакт.

– И все-таки как он попал внутрь? Он был в павильоне все это время, или там была еще одна дверь?

– Там нет никаких дверей, помимо главного входа и выхода.

– Я просто не могу понять, чего он хотел. Зачем поджидал нас? Кто он вообще такой?

Зофья бросила взгляд на кулон с пчелой и, пробормотав что-то невнятное, протянула руку.

– Дай сюда.

– Ты никогда не слышала, что мух лучше приманивать на мед, а не на уксус?

– Зачем мне приманивать мух?

– Ладно, забудь.

Энрике протянул ей артефакт.

– Только аккуратнее.

– Это просто кусок меди, покрытый ржавчиной, – с презрением сказала она.

– Сможешь аккуратно снять ржавчину?

– Легко, – ответила она, взвесив квадрат в руке. – Ты говорил, что внутри его может быть вери́т… На вид это больше похоже на безделушку для суеверных простаков, вроде тех, что продавали в моем городке. У тебя есть доказательства? Где ты нашел эту информацию?

– Суеверия. Легенды, – сказал Энрике и, решив еще больше позлить Зофью, добавил: – Чистая интуиция.

Зофья поморщилась.

– Суеверия – обыкновенная чушь, а интуиция субъективна.

Она взяла раствор со своего импровизированного рабочего стола и очистила квадрат от ржавчины. Закончив, она положила его на стол. Теперь Энрике мог разглядеть сетчатый узор и форму букв, но на этом – все. В астрономической комнате не было ламп: ничто не должно было мешать наблюдению за звездами. Единственными источниками света были несколько свечей, стоящие на столе.

– Я почти ничего не вижу, – сказал Энрике. – У тебя есть кремень, чтобы зажечь спичку?

– Нет.

Энрике вздохнул и оглядел комнату.

– Ладно, тогда…

Он прервался, услышав шипение, с которым обычно загорается спичка. Держа в руке горящую спичку, Зофья достала еще одну и, приоткрыв рот, провела ею по своему клыку. Огонь озарил ее лицо. Платиновые волосы напоминали туман, сквозь который пробивается солнечный свет; это сияние ей определенно шло. Озаряемая пламенем, Зофья выглядела очень естественно.

– Ты только что зажгла спичку зубами, – сказал Энрике.

Она вопросительно посмотрела на него.

– Мне придется сделать это еще раз, если ты не поторопишься и не зажжешь свечи.

Он торопливо зажег свечи. Затем, взяв одну из них в руки, он поднес свет к артефакту. Приглядевшись, юноша обнаружил на нем надписи. Все буквы находились по центру: на поверхности было высечено достаточно квадратов, в которых уместилось двадцать пять букв по горизонтали и по вертикали.

Его сердцебиение участилось. Это происходило каждый раз, когда он находился на пороге очередного открытия.

– Похоже на латынь, – сказал Энрике. – «Sator» может переводиться как «основатель», такой обычно имеет божественную природу. «Arepo» похоже на имя, возможно, египетское. «Tenet» означает «удерживать» или «сохранять»… затем идет «opera» – «работа», и «rotas» – «колеса».

– Латынь? – спросила Зофья. – Я думала, это артефакт из коптской церкви в Северной Африке.

– Так и есть, – сказал Энрике. – Северная Африка была одним из первых мест, где в первом веке распространилось христианство… Рим часто посылал туда своих людей. Их первая колония теперь известна как Тунис.

Зофья тоже взяла свечку и поднесла ее к артефакту.

– Если внутри и правда вери́т, может, просто сломаем его?

Энрике схватил медный квадрат со стола и прижал его к груди.

– Нет.

– Почему?

– Мне надоело, что вы ломаете вещи прежде, чем я успеваю их осмотреть, – сказал он. – К тому же посмотри на этот маленький рычажок сбоку. У некоторых древних артефактов есть предохранители, предназначенные для защиты: разбив его, ты можешь уничтожить предмет, спрятанный внутри.

Зофья ссутулилась и подперла подбородок рукой.

– Может, когда-нибудь я пойму, как разбить сам вери́товый камень.

Энрике присвистнул.

– Тогда ты станешь самой опасной женщиной во Франции.

Считалось, что раздробить вери́товый камень нельзя. Их устанавливают на входах в банки, дворцы и другие заведения, способные позволить себе такое приобретение. Каждый экземпляр представляет собой необработанную плиту, которая откалывается естественным образом во время добычи камня и процесса очищения. Найти небольшой кусочек вери́та невозможно даже на черном рынке.

– Слова те же самые, – вдруг сказала Зофья.

– О чем ты?

– Они одинаковые. Разве ты не видишь?

Энрике внимательно всмотрелся в буквы и понял, что она имеет в виду. Буква S стояла в верхнем левом углу и в правом нижнем. За ней в обоих случаях следовала буква A. Слова были составлены по определенной схеме.

– Это палиндром.

– Это металлический квадрат с буквами.

– Да, но слова читаются одинаково слева направо и справа налево, – объяснил Энрике. – Обычно палиндромы вырезались на амулетах, чтобы защитить своих носителей от вреда. Хотя, если подумать, не только на амулетах. В константинопольском соборе Святой Софии был найден палиндром на греческом. Nipson anomēmata mē monan opsin. «Очистись от грехов, а не только от грязи». Считалось, что игра слов собьет демонов с толку.

– Игра слов и меня сбивает с толку.

– Я воздержусь от комментария по этому поводу.

Энрике еще раз изучил буквы.

– В этом расположении букв есть что-то знакомое… словно я где-то это видел.

Энрике подошел к книжным полкам. Он искал что-нибудь знакомое, какой-нибудь том, на который мог наткнуться, изучая древнюю латынь…

– Нашел, – сказал он, доставая небольшую книгу под названием «Экскурсия в утерянный город Помпеи». Быстро пролистав страницы, Энрике обнаружил то, что искал.

– Так и знал! Такое расположение называется «Квадрат Сатор», – сказал он. – Он был найден в руинах города Помпеи в 1740-х годах. Судя по всему, Вавилонский Орден и испанский инженер Роке Хоакин де Алькубьерре спонсировали раскопки в надежде найти доселе невиданные инструменты Творения.

– Ну и как, нашли?

– Не думаю, – сказал Энрике.

– А что означает этот палиндром?

– Его все еще изучают. Ничего похожего так и не нашли ни в одном древнем языке; возможно, этот шифр – обычная чепуха, придуманная людьми, которые много лет назад погибли при извержении вулкана. Лично я считаю, что это ключ… Для того чтобы открыть артефакт, нужно разгадать код. Может быть, нам поможет математика? Есть идеи, Зофья?

Зофья опять жевала спичку.

– Нет тут никакой математики. Только буквы.

Энрике задумался. Ему в голову пришла интересная идея.

– Но ведь у букв и чисел так много общего… – медленно сказал он. – Сочетание математики и Торы привело к появлению гематрии – каббалистическому методу анализа древнееврейских текстов… Он основан на присвоении словам числового значения.

Зофья выпрямилась.

– Мой дедушка давал нам такие задачки. Как ты об этом узнал?

– Они довольно распространены, – сказал Энрике, уловив в собственном голосе профессорский тон. Ему вдруг захотелось сидеть в кожаном кресле с пушистым котом на коленях и с трубкой во рту. – Математика долгое время считалась божественным языком. Кроме того, буквенно-цифровые коды существовали не только на иврите. Арабы делали то же самое со своим алфавитом – абджадией.

– Дедушка научил нас с сестрами писать друг другу зашифрованные письма, – тихо сказала Зофья. Она сидела, накручивая на палец белую прядь волос. – Каждый номер соответствовал определенному буквенному значению в алфавите. Это было… весело.

Зофья еле заметно улыбнулась. Он еще никогда не слышал, чтобы она говорила о своей семье. Вдруг улыбка исчезла с ее лица, и она стиснула зубы. Прежде, чем Энрике успел вставить хотя бы слово, Зофья схватила лист бумаги и перо.

– Попробуем взять все буквы из твоего «Квадрата Сатор», посмотреть на их расположение в словаре и сложить порядковые номера.

Энрике задумчиво посмотрел на результаты ее вычислений:

– Не понимаю, как это может нам помочь.

Зофья нахмурилась.

– Разбей полученные числа. Первый результат – семьдесят три. Семь плюс три – будет десять. Теперь следующая строчка. Пять плюс пять – снова десять. Если сложить цифры каждого результата, в сумме всегда получается десять. Но, возможно, это вовсе не десять, а единица и ноль. Понимаешь?

– Прямо как в диаграмме «И цзин», – восхитился Энрике. – Движение от нуля до единицы символизирует божественную силу. Все из ничего. В этом есть смысл, если внутри квадрата и впрямь спрятан кусочек вери́та. Ведь в древности люди верили, что этот камень видит душу человека, словно божественная сущность. Но мы все еще не знаем, как открыть саму коробку. Постой, мне кажется, или буквы выглядят так, как будто их можно… передвигать?

Зофья подняла металлический квадрат, наклоняя его вперед и назад. Она нажала на S, и буква сдвинулась в правую сторону всего на пару сантиметров.

В течение следующего часа Энрике с Зофьей переписали буквы с артефакта как минимум на двадцать листов бумаги и порезали их на кусочки, пытаясь найти правильное положение каждого символа. Время от времени взгляд Энрике падал на лицо девушки. Увлекшись работой, она опустила брови и сосредоточенно сжала губы. Энрике работал у Северина уже целый год, но он впервые проводил с Зофьей так много времени. Она всегда была то слишком молчаливой, то наоборот – слишком резкой. Она редко смеялась и хмурилась чаще, чем улыбалась. Теперь он думал, что она вовсе не хмурилась… может быть, она делала такое лицо, когда пыталась сосредоточиться. Для Зофьи весь мир был математической задачей, и в ее голове без остановки происходили различные вычисления. Сейчас, когда им предстояло разгадать числовую загадку, она будто расцвела у него на глазах.

– Божественный язык, божественный язык, – снова и снова бормотал Энрике. – Но как найти правильное расположение букв? Возможно, A и О представляют собой альфу и омегу. Кстати говоря, это первая и последняя буквы греческого алфавита, символизирующие, что Бог – это и начало, и конец.

– Тогда убери две буквы A и две буквы О, – сказала Зофья. – Мне кажется, они должны стоять отдельно.

Энрике сделал все так, как она предложила. Может быть, дело было в освещении или в его уставших глазах, но он вдруг подумал о доме и тихо пробормотал короткую молитву. Он представил себе, как сидит на церковной скамье вместе с матерью, отцом, бабушкой и братьями, пока священник читает молитву на латыни: Pater Noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum.

– Pater Noster, – выдохнул Энрике, открывая глаза. – Вот оно. «Отче наш».

Он начал торопливо передвигать листки с буквами, пока не сложил их в форму креста:

– Зофья, – сказал он. – Думаю, я знаю, как это использовать.

Он забрал у нее артефакт и передвинул буквы так, чтобы образовать слова PATER NOSTER, оставляя буквы А и О за пределами креста. Квадрат раскололся посередине, и в трещине засиял призрачный свет. Зофья отшатнулась, когда верхняя часть артефакта со звоном упала на стол. Внутри квадрата лежали четыре маленьких кусочка вери́та, за которые можно было купить целое королевство.

12

Северин

Северину было десять лет, когда его привезли к третьему отцу – Зависти. Зависть взял их к себе после того, как Гнев случайно выпил чай с аконитом. Мучительная смерть. Северин знал это наверняка, ведь он видел все своими глазами.

У Зависти была жена по имени Клотильда и двое детей, чьи имена Северин давно забыл. Первый день, проведенный с ними, можно было назвать счастливым. Северину понравился их вымытый до блеска дом, и он был в восторге от очаровательных детей Зависти: они были одного возраста с ним и Тристаном. Когда безмолвные мужчины в костюмах и шляпах оставили их перед домом, Клотильда сказала:

– Зовите меня мамой.

У Северина защипало в горле. Он так сильно хотел сказать это слово, что у него заболели зубы.

Первая неделя прошла идеально. Каждое утро они пили чай с молоком и ели печенье, а каждый вечер Клотильда обнимала их перед сном. На ужин они ели фазана в золотистой корочке и пили какао. Они спали на мягких кроватях в комнате рядом с двумя другими детьми.

В конце недели Северин услышал, как Зависть и Клотильда ругаются между собой. Мальчик шел в чайную комнату; в руке у него были цветы, которые они с Тристаном собирали все утро.

– Я думала, они – наследники! – кричала Клотильда. – Ты говорил, что это наш шанс вернуть свое место в Ордене!

– Все изменилось, – сказал Зависть низким голосом. – У одного из них есть огромное наследство, хотя он не увидит ни пенни, пока не достигнет совершеннолетия.

– Так что же нам делать? Кормить и одевать их на то жалкое пособие, которое выплачивает Орден? За одну неделю мы потратили на еду целое состояние! Так больше не может продолжаться.

Зависть вздохнул.

– Нет, не может.

С этого момента из их жизни исчез чай с молоком, печенье, теплые объятья, золотой фазан и какао. Исчезла и «мама», ведь теперь она предпочитала, чтобы к ней обращались только «мадам Кану». Северина с Тристаном переселили в домик для гостей. Дети Зависти больше не хотели с ними играть. Единственной радостью были преподаватели из университета, и Северин с головой ушел в учебу.

Когда мадам Кану отправила их в домик для гостей, Тристан рыдал не переставая. Северин не позволял себе плакать. Он не плакал, когда их не позвали на рождественский ужин, который Зависть устроил для своей жены и детей. Он не плакал, когда дочери Зависти получили в подарок очаровательного щенка, а им с Тристаном достался лишь выговор за то, что они не убрались в своих маленьких, холодных комнатах. За все время Северин не пролил ни единой слезы.

Но он наблюдал.

Наблюдал за ними с ненавистью в сердце.

Северин смотрел на костяные часы.

Он переставил их с книжной полки на свой рабочий стол, чтобы они помогали сконцентрироваться. За его спиной сквозь высокие окна «Эдема» струился мягкий свет закатного солнца.

С тех пор, как они нашли несколько бесценных кусочков вери́та и координаты Глаза Гора, прошло две недели. Через три дня им предстоит посетить Весенний Фестиваль, который ежегодно проходит в Лунном Замке – загородном поместье Дома Ко́ры.

Именно на этих обширных землях и был спрятан Глаз Гора – редчайший артефакт, с помощью которого можно найти Вавилонский Фрагмент.

Этот день навсегда изменит их жизни.

Ему все же не давали покоя слова Энрике и Зофьи. Они рассказали о том мужчине, поджидавшем их в темном павильоне. Эта новость встревожила всех, но особенно – Тристана. Его было легче всего напугать, ему вечно казалось, что они висят на волосок от смерти. Поэтому юноша всегда был излишне осторожен. В этот раз Северин не стал потакать его страхам.

Прошлой ночью они расставляли в саду ловушки, надеясь поймать то самое существо, которое съело всех птиц.

– Ты уверен, что это не Голиаф? – спросил Северин.

– Голиаф никогда бы так не поступил, – воскликнул раскрасневшийся Тристан. – Забудь о пожирателе птиц. Лучше подумай о мужчине, который чуть не убил Энрике и Зофью. Северин, мы ввязались в опасное дело.

– А когда наши дела были безопасными?

– На нас еще никогда не пытались напасть. Нам могут причинить вред. Настоящий вред.

Тристан нахмурился.

– Спорим, это дело рук Гипноса. Он ведет нас в ловушку. Иначе откуда кто-то мог узнать, что мы охотимся за Глазом Гора?

– Он поклялся, что не причинит нам вреда; кроме того, он не может нарушить клятву.

– А если кто-то работает на него?

– Мы проверили всех его людей.

– Но ведь кто-то…

– …скорее всего, из Дома Ко́ры, – прервал его Северин. – Сейчас они усиленно ищут пропавшее Кольцо матриарха и, должно быть, приняли Энрике и Зофью за воров.

– Ты не видишь опасность прямо у себя под носом! И совсем меня не слушаешь! – закричал Тристан. – Во всем виновато твое непомерное эго. Какой смысл в…

– Довольно.

Тристан вздрогнул. Опустив глаза, Северин понял, что ударил рукой по столу. Но он не мог заставить себя успокоиться.

– Какой смысл? – повторил он. – Смысл в том, чтобы вернуть все отобранное нечестным путем. Но ты не можешь этого понять, правда? Ты привык жить с Гневом, а вот у меня была семья, Тристан. У меня было чертово будущее. А что есть у меня сейчас?

Тристан открыл рот, но Северин снова заговорил:

– Конечно, у меня есть ты.

Взгляд Тристана потеплел, но парень все еще напряженно всматривался в лицо Северина.

– Но?

Северин развернул свою ладонь и посмотрел на серебряный шрам.

– Но мне нужно больше.

Тристан убежал, не сказав ни слова. Северин пошел следом, чтобы поговорить, но тескат оказался закрыт. Сколько бы он ни тер золоченый лист на оправе, он не мог пройти сквозь зеркало.

Судя по всему, на него злился не только Тристан. Лайла тоже вела себя необычайно холодно. Мысленно перебирая все недавние события, он никак не мог понять, в чем именно провинился.

Стук в дверь отвлек его от мрачных мыслей, и он выпрямил спину.

– Входите.

Северин увидел в дверном проеме черные волосы, и у него сдавило грудь. В голову хлынули воспоминания о том, как Лайла приходила к нему в кабинет каждую неделю с блестящими от сахарной пудры волосами. В руке она всегда держала новый десерт, которым ей не терпелось кого-нибудь угостить.

– Эм, привет?

С листом бумаги в руках перед ним стоял крайне озадаченный Энрике.

Северин встряхнул головой. Ему нужно больше спать. Он посмотрел на Энрике и сразу же заметил взъерошенные волосы и темные круги под глазами. Похоже, не только Северину недоставало сна.

– Зачем ты пришел?

– Судя по тому, как ты на меня смотрел, складывается впечатление, что я должен был узнать секрет мирового господства. К сожалению, такой информацией я не располагаю, – Энрике широко улыбнулся. – Позволь полюбопытствовать… за кого ты меня принял?

Северин закатил глаза.

– Ни за кого.

– Что-то не похоже.

– Энрике. У тебя ко мне какое-то дело?

Энрике уселся в кресло напротив Северина и протянул ему лист бумаги, исписанный заметками.

– Ты просил найти что-нибудь о символе в виде медоносной пчелы, но, похоже, ничего особенного в нем нет. Пчелы появлялись в мифологии разных стран как символ предзнаменования или в качестве психопомп – созданий, ответственных за сопровождение душ умерших в иной мир. Во Франции изображение пчел чаще всего связывают с Наполеоном Бонапартом: их можно найти на его гербе. Возможно, таким образом он пытался быть ближе к древнему роду франкских королей – Меровингам.

Северин достал свою коробочку с гвоздикой.

– Это все?

– Это все, – сказал Энрике. – И мы не можем вернуться на выставку и осмотреть павильон, в котором на нас напали: там полно полицейских. Я не знаю, действительно ли кто-то следит за нами… Но кулон в виде пчелы – просто украшение. Может быть, его семья имеет какое-то отношение к Бонапарту.

– Может быть.

Энрике внимательно посмотрел на Северина.

– Ты что-то от меня скрываешь?

Северин только отмахнулся.

– Нет, нет. Спасибо за проделанную работу. Продолжай искать информацию – все, что сможешь откопать.

Энрике кивнул и, вставая с кресла, обратил внимание на костяные часы. Они, скорее всего, принадлежали Падшему Дому.

– Они новые? – спросил Энрике.

– Старые.

– Отметки на них довольно… своеобразные. И почему кто-то решил отлить из чистого золота форму человеческих костей? Довольно мрачное дизайнерское решение. А это шестиконечная звезда? Эти часы выглядят так, словно…

– Так и есть.

Глаза Энрике расширились от удивления.

– Это реликвия Падшего Дома? Зачем она тебе?

– В качестве напоминания.

– Ты же не… В смысле… Ты же не планируешь…

– Я не собираюсь повторять судьбу Падшего Дома, – сказал Северин. – Мне нужен только Глаз Гора. Я не планирую собрать все Вавилонские Фрагменты и добраться до небес, или что там пытался сделать Падший Дом.

– Интересно, зачем им это все? – тихо спросил Энрике, не сводя глаз с часов.

– Думаю, они считали это своим священным долгом. Правда, гоняясь за высшим предназначением, они оставили за собой гору трупов. По крайней мере, мне так говорили. Кто знает. Кому какая разница. Падший Дом пал, и эти костяные часы – напоминание об их бесславном конце.

– Ты такой веселый парень, Северин.

– Стараюсь.

Энрике посмотрел на часы с тоской в глазах. Он всегда делал такое лицо, когда отчаянно хотел что-нибудь изучить. Северин вздохнул.

– После того как мы добудем Глаз Гора, ты сможешь их осмотреть…

– Мое! Ура! Я выиграл! – Энрике исполнил маленький победный танец, но быстро взял себя в руки и одернул пиджак. – Встретимся наверху?

– Да. Собери всех остальных, я хочу еще раз осмотреть план Лунного Замка. Гипнос тоже будет присутствовать на собрании: он привезет приглашения.

Щеки Энрике тронул румянец.

– В последнее время он слишком часто заглядывает в «Эдем», не правда ли? Ну, наверное, так и должно быть.

Патриарх Дома Никс действительно часто заглядывал в отель, но всегда под прикрытием. Ордену бы не понравилось, что он с кем-то общается, особенно это касалось компании ребят. Северину хотелось, чтобы его друзья невзлюбили Гипноса так же сильно, как и он сам, но все отнеслись к нему на удивление спокойно. Ну, почти все. Тристан отказывался разговаривать с юным патриархом. Кто-то даже разыграл Гипноса, спрятав его обувь, но никто так и не признался. Гипнос ни капли не обиделся, а лишь хлопнул в ладоши и воскликнул:

– Ах! Розыгрыш! Это так по-дружески!

Но это вовсе не было «по-дружески».

И все же Гипнос был непоколебим.

– Я думаю, в первую очередь его привлекает наша знаменитая кухня.

Энрике засмеялся.

– Скорее всего.

Северин положил в рот бутон гвоздики. Когда Энрике ушел, он открыл ящик стола и достал оттуда папку, которую украл из офиса коронера.

Энрике был прав, Северин действительно кое-что от него скрыл. Посыльный Дома Ко́ры был мертв.

Его нашли в борделе с перерезанным горлом; все его вещи, за исключением каталожной монеты, пропали. Оставалось неясным, была ли монета оставлена у посыльного случайно или намеренно. Северин помнил, как они с Тристаном допрашивали этого юношу. Тогда монета была у посыльного во рту, под языком, будто драхма, предназначенная для перевозчика душ. Когда коронер осматривал его мертвое тело и заглянул бедолаге в рот, он нашел под языком совсем другой предмет.

Золотую пчелу.

Все собрались в астрономической комнате.

Тристан ходил из угла в угол, не переставая вертеть в руках маргаритку с золотыми лепестками. Насколько Северин помнил, именно эти цветы были прототипом для летней выставки под названием «Прикосновение Мидаса». Зофья сидела, поджав ноги, со спичкой во рту. Ее рабочий халат покрывали серые пепельные разводы. Энрике склонился над книгой, а Лайла лежала на своей кушетке. Ее волосы были собраны в элегантную прическу, а жемчужное ожерелье отлично дополняло светло-серое платье девушки. Она лениво вертела в руке предмет, похожий на черную веревку. Северин присмотрелся и понял, что это не веревка, а шнурок от ботинка. Нельзя сказать, что он уделял особое внимание ботинкам Гипноса, но у него не было сомнений в том, что шнурок принадлежал именно ему. Лайла поймала взгляд Северина и заговорщицки улыбнулась: она читала вещь Гипноса. Северин улыбнулся в ответ.

– Где Гипнос? – спросил он, оглядывая комнату.

– Кто знает, – нахмурился Тристан. – Нам обязательно его ждать?

– Учитывая, что у него наши приглашения – да. Это – последняя часть плана.

В этот момент дверь в астрономическую комнату распахнулась, и внутрь вошел Гипнос. Он был одет в темно-зеленый костюм и ботинки, украшенные изумрудами.

– Я принес подарки! – объявил он.

Энрике не стал отрываться от книги.

– Timeo Danaos et dona ferentes.

Все присутствующие вопросительно уставились на него.

– Что? – спросила Зофья.

– Это из «Энеиды», – пояснил Энрике. – «Бойтесь данайцев, дары приносящих».

– Но я не данаец.

– Да, но принцип тот же самый.

Губы Гипноса тронула легкая улыбка.

– Это наши приглашения? – спросила Лайла, глядя на стопку золотых карточек в его руках.

Гипнос разложил приглашения на кофейном столике.

– По одному для каждого из вас, кроме Тристана: ведь он и так будет работать над ландшафтным дизайном сада Лунного Замка. Вы прибудете в пятницу, как раз к полночному пиру, а уедете в субботу, тоже в полночь. К воскресенью в замке должны остаться только члены Ордена.

– Отлично, – сказал Северин. – Вошли и вышли.

– Первое приглашение для пожилого восточного ботаника, прибывшего к нам из далекого Китая: месье Чанга, – сказал Гипнос, протягивая карточку Энрике.

Энрике не взял приглашение и уставился на карточку с таким лицом, словно она была заразной.

– Ты шутишь? Я – наполовину филиппинец, наполовину испанец, а вовсе не китаец, – Энрике нехотя взял карточку. – Это просто оскорбительно.

Гипнос пожал плечами.

– Это очень удобно: матриарх Дома Ко́ры помешана на всем, что связано с Китаем. Следующая карточка – для танцовщицы катхак[11], которая только что присоединилась к труппе, исполняющей пикантные танцы.

Северин покачал головой. Да, Лайла выступала во Дворце Сновидений, но он знал, что традиционные танцы, которые она изучала в Индии, для нее были священными. Лайла с достоинством приняла приглашение, но на ее лице отчетливо читалось отвращение.

– Правда, танцоры должны прибыть только на второй день фестиваля. Поэтому сначала тебе придется притвориться служанкой Дома Никс.

Лайла сдержанно кивнула.

– Что ж, очевидно…

– Нет! Ничего не очевидно! Почему она должна притворяться служанкой Ордена? – воскликнул Тристан, вскакивая на ноги. – Она не имеет к Ордену никакого отношения! Никто из нас не имеет!

– Тристан, дорогой, – Лайла была подозрительно спокойна. – Не встревай в чужую битву, так можно и на меч напороться.

Тристан сел на место с раскрасневшимся лицом.

– Ах, как мило! – сказал Гипнос. – Ты не хочешь, чтобы связью со мной она опорочила свое доброе имя. Это справедливо. Однако будет глупо пытаться пронести все ваши инструменты внутрь за один раз. Я думаю, лучше сделать это в несколько заходов. Как там говорят? Не пытайся надеть на голову все корзины?

Энрике закатил глаза.

– Не пытайся сложить все яйца в одну корзину.

– Я ненавижу яйца, поэтому моя версия поговорки нравится мне гораздо больше.

Он взял в руки следующую золотую карточку.

– Следующее приглашение для нашего правительственного чиновника – Клода Фошера. И, не беспокойтесь, все гости обязаны носить маски, и я – единственный член Ордена, который знает, как вы выглядите.

Северин взял свое приглашение, пытаясь подавить в себе смесь облегчения, вины и, к его собственному негодованию, обиды. Столько лет он вставлял Ордену палки в колеса, а они позабыли о его существовании. Хотя чувство вины было острее. Алжирские корни матери практически не прослеживались в его внешности, и он мог с легкостью затеряться в толпе французов, а вот его друзья – нет.

– И, наконец, приглашение для русской баронессы Софии Осокиной.

Зофья растерянно обвела взглядом комнату, хотя Гипнос протягивал карточку именно ей.

– Для меня?

– Oui.

– Я буду русской баронессой?

Зофья совсем не разбиралась в политике, но она знала, что во время правления царя Александра в России не любили евреев. Поэтому и она Россию недолюбливала.

– Ты справишься, – сказал Гипнос, бросив приглашение ей на колени.

Раздав все карточки, Гипнос растерянно посмотрел на свои пустые руки, не зная, что делать дальше. Подумав, он по-ребячески сцепил их в замок за спиной. На свету его туфли с изумрудами выглядели вульгарно и безвкусно. Наряд Гипноса был тщательно продуман, но в этом не было никакого смысла: ведь он просто ему не подходил.

Никто из них не посмотрел на Гипноса и не поблагодарил его. Северин прекрасно их понимал. Он видел, что приглашения оскорбили своих получателей; в то же время он понимал, что Гипнос старался обеспечить каждому из них беспрепятственный доступ в Лунный Замок.

– Если вы будете теми, кого они ожидают увидеть, никто не станет к вам присматриваться. Если вы злитесь, то используйте эту злость как горючее, которое можно пустить в дело, – сказал Северин, по очереди посмотрев в глаза каждому из них. – Не забывайте: когда в ваших руках сила и влияние, никто не посмеет отвести от вас глаз. Им придется вас заметить.

Северин не стал смотреть на Гипноса, но заметил, что его плечи расслабились.

– Перейдем к вопросу о самом замке, – сказал он, показывая всем голограмму со схемой здания.

Гипнос раскрыл рот от удивления.

– Где вы это достали?

– У меня свои источники, – улыбнулась Лайла.

– Большая часть этих источников – по уши влюбленные мужчины, – быстро сказал Северин. Ему не хотелось задерживаться на этой теме. – Поместье не представляет собой ничего особенного: два салона, большой бальный зал, кухня, столовая, часовня, склеп и кладовая. Матриарх Дома Ко́ры заказала специальные сотворенные лестницы, которые ведут в комнаты прислуги – это может обернуться для нас некоторыми сложностями.

Замок стоял в окружении нескольких маленьких зданий на площади размером около пятидесяти гектаров. Весенний и зимний сады были отмечены фиолетовыми квадратами, а обсерватория – звездой. Обширная оранжерея была помечена значком листа, а голубые круги служили обозначением для фонтанов. На библиотеке стоял красный крест: именно там хранился Глаз Гора.

– Это – основные маркеры поместья. Тристан уже бывал в Лунном Замке, благодаря ему мы знаем: расположение шатров и развлекательных павильонов меняется каждый сезон. Вот здесь, – Северин указал на красные и черные линии возле зданий, – я отметил позиции наемной стражи: ровно одна сотня человек с ружьями. Караулы сменяются каждые восемь часов. Двадцать человек уходят, двадцать приходят.

Энрике присвистнул.

– Целая сотня стражников? Я не против, если после вечеринки остаются дыры в памяти, но дыры в теле – это совсем другое дело. Не хочу закончить свои дни в катакомбах.

– Ты думаешь, ружья будут заряжены? – усмехнулся Северин.

– А что, не будут?

– Мой человек из полиции сообщил, что заряжена будет только половина. Догадаетесь, какие места будут охранять стражники с заряженными ружьями?

– Библиотеку и оранжерею, – сказала Зофья.

– Верно.

В конце концов, речь шла о главных предметах гордости Дома Ко́ры: их неземных садах и обширной коллекции древностей.

– Но нам это уже известно, – сказал Энрике.

– Тоже верно, – согласился Северин. – Но у половины стражников, назначенных патрулировать библиотеку, в ружьях будут холостые патроны.

Энрике поднял бровь.

– А у второй половины, в оранжерее?

– Полностью заряжены.

– Если верить каталогу, Глаз Гора находится в библиотеке, – сказала Лайла. – Почему они тратят столько усилий на охрану оранжереи?

– Эту загадку можно решить, только попав туда. Тристан?

Все это время юноша был необычайно молчалив. Когда он поднял голову и натянуто улыбнулся, Северин заметил, что его глаза покраснели.

– Я с этим разберусь, – сказал Тристан. – С помощью моего хорошего друга и уважаемого ботаника мистера Чинга.

Энрике тяжело вздохнул.

– Мистера Чанга. Подождите, почему я вообще его поправляю?

– Что насчет ружей? – вставил Гипнос.

Зофья помахала рукой.

– Я разработала куда более действенное оружие.

– А как мы выберемся из поместья? – спросил Энрике.

– Я вам помогу, – отозвался Гипнос. – По законам Ордена, я могу потребовать, чтобы матриарх временно спрятала мои вещи в свое самое защищенное хранилище. Она не будет знать, что именно я прошу спрятать, и это могут быть любые предметы, которые вам пригодятся. Одежда для маскировки и так далее.

– Хорошо, но что насчет оружия? – допытывался Энрике. – Мы же не можем просто войти в замок, вооруженные до зубов.

– Ты прав, – нахмурилась Зофья.

– Не знаю, как вы это провернете, – вздохнул Гипнос. – Во-первых, матриарх должна устраивать эти вечеринки, чтобы поддерживать свой престиж. Правда, с тех пор, как у нее украли Кольцо, она всегда начеку и не жалеет денег на охрану. Во-вторых, каждый вход и выход будут защищены вери́том, так что вы не сможете пронести оружие внутрь. В-третьих, в замке будут полчища Сфинксов.

Лайла только усмехнулась и весело подмигнула.

– Доверьтесь торту.

Северин кивнул, так как был в курсе планов Лайлы.

Гипнос изобразил испуг:

– Сжалься над моей фигурой, ma chère.

Это был глупый комментарий, не имеющий ничего общего с задумкой Лайлы. Может быть, поэтому у Северина вырвался короткий смешок. Тристан стоял позади Гипноса и был озадачен его реакцией.

Искра веселья в глазах Северина мгновенно погасла.

Он обещал Тристану, что они не будут иметь никаких дел с Орденом.

А теперь… Гипнос ел печенье, сделанное Лайлой. Он улыбался, и на его лице появлялись асимметричные ямочки. Северин помнил их еще со времен детства. Гипнос сидел в астрономической комнате и заставлял их смеяться. В то же время клятвенная татуировка, обвивающая руку Северина, ощущалась острым ножом, приставленным к сердцу.

Гипнос откусил кусочек печенья и одобрительно кивнул Лайле.

– Отличный план! Теперь мы все можем…

Северина словно облили ледяной водой.

– Нет никаких «нас».

Члены его команды удивленно переглянулись. Ему стоило объяснить точнее.

– Гипнос, – сказал он, – ты нанял нас для дела, которое принесет общую выгоду. Ты – не один из нас.

Гипнос медленно положил остаток печенья обратно на тарелку. Его глаза похолодели. Вставая с места, он старательно избегал их взглядов. Гипнос притворялся, что смахивает с костюма невидимые крошки.

– Согласно нашему деловому договору, я имею право быть в курсе ваших планов, – сдержанно сказал он. – Увидимся через три дня, в Лунном Замке. Кстати, Северин, ты же никогда прежде не бывал на праздниках Ордена, не так ли?

Гипнос и так знал ответ на свой вопрос. Это была отчаянная попытка еще раз подчеркнуть то, что он являлся частью Ордена, а Северин так и оставался сиротой, который пытался пробиться в их общество. Не было смысла отвечать на подколку Гипноса.

– Я должен предупредить: тебе покажется, что все это время ты был слеп и только сейчас по-настоящему прозрел, – сказал Гипнос, натянуто улыбаясь. – И, если ты провалишь задание или попадешься страже, твои глаза снова закроются. На этот раз навсегда.

Дорогая сестра,

я с нетерпением ожидаю твоего приезда и встречи с моим новым племянником! Ты спрашивала, что я ощутила, когда мне доверили наследие нашей семьи. Должна признать, я испытываю смешанные чувства по этому поводу. С одной стороны, это моя священная обязанность, и я благодарна за оказанную мне честь. И все же, я волнуюсь… Ты помнишь Дом, который пал? Его название было стерто из истории, и теперь он известен как Падший Дом. Отец говорил, что его существование прекратилось незадолго до моего рождения, но он показал мне письмо от их казненного патриарха. Оно было для него напоминанием, что мы никогда не сможем до конца понять глубину охраняемой нами божественной силы. Это воспоминание преследует меня, дорогая сестра, и я до сих пор помню каждое слово из письма казненного патриарха.

Что, если мы не только охраняем западный Вавилонский Фрагмент от человечества, но и человечество от него…

13

Зофья

Зофья любила считать вслух: математика отвлекала и успокаивала ее.

– Двести двадцать два в квадрате – это сорок девять тысяч двести восемьдесят четыре, – бормотала она, поднимаясь по мраморной лестнице.

В ее руках золотое приглашение напоминало искру от большого костра. Она провела пальцем по аккуратно выведенным буквам: баронесса София Осокина.

– Семьсот девяносто один в квадрате – это… – Зофья нахмурилась. – Шестьсот двадцать пять тысяч, шестьсот восемьдесят один.

Она стала считать медленнее, чем раньше. Ей понадобилось почти пятнадцать секунд, чтобы получить последнее число. И тем не менее она должна была почувствовать себя спокойнее.

Но не почувствовала.

Через час они сядут на поезд до Лунного Замка, а в полночь уже окажутся за праздничным столом. Это дело не будет похоже на предыдущие: тогда, чтобы притворяться кем-нибудь другим, надо было всего лишь выучить несколько строк. В этот раз ей придется прятаться у всех на виду. Было бы легче, если бы она все еще была корнем из самой себя, но Северин и другие сделали ее частью уравнения. Если она провалится, то потянет за собой на дно и Северина, и Энрике, и Лайлу, и все их надежды. Она подумала о Хеле, которая нянчится с их капризными кузенами и мечтает наконец вырваться на свободу. И о своей мечте, которую она проигрывала в своей голове снова и снова: как однажды она выйдет на улицу и почувствует себя обычным человеком, ничем не отличающимся от других.

Как много стоит на кону.

Зофья шла по коридору к комнате Лайлы, и ее ладони вспотели от волнения. До этого она приходила к Лайле лишь однажды, и этот визит не пришелся ей по душе. Слишком много запахов и цветов. Совсем не похоже на кухню, где все носили одинаковую белую униформу.

Не успела она постучать, как дверь открылась: на пороге стояла Лайла со своей обычной широкой улыбкой.

– Готова? – весело спросила она.

В нос Зофьи ударил запах духов. Она сморщила лицо и сделала несколько резких шагов назад, подняв плечи, как загнанное животное.

Лайла оставила дверь открытой и исчезла в комнате. Она не приглашала Зофью войти и не ждала от нее ответа. Со своего места Зофья могла видеть только малую часть ее комнаты: зеленый шелк на стенах, одно окно, полностью закрытое льняной шторой. Рядом с дверью стоял маленький нефритовый столик: на нем лежало бесцветное, идеально круглое печенье.

Зофья сделала шаг вперед и схватила печенье с тарелки. Она планировала сразу же выбежать обратно в коридор, но ее взгляд упал на туалетный столик. Лайла царила в беспорядке. Однажды Зофья попыталась разложить по местам все предметы на кухне, но ей пришлось бросить эту затею, когда Лайла пригрозила, что больше не будет готовить десерты. В последний раз, когда она была в комнате Лайлы, у нее сложилось впечатление, что тут только что прошел ураган. Баночки с косметикой валялись на полу, украшения свисали с подсвечников, а кровать была не заправлена и стояла по диагонали: Лайла любила просыпаться от солнечного света на лице.

Тогда Зофья содрогнулась при виде этого хаоса.

Но теперь все выглядело иначе.

Она заглянула в комнату и увидела, что вся косметика аккуратно разложена по туалетному столику: именно так, как сделала бы сама Зофья. С одним исключением. По центру стоял длинный тюбик, выбиваясь из ряда баночек, расставленных по высоте. Зофье так захотелось его переставить, что у нее зачесались пальцы.

Она осторожно посмотрела налево. Лайла вертела в руках длинное черное платье. Прямо перед ней, на небольшом сундуке, лежало еще одно печенье. Зофья неуверенно вошла в комнату, подкралась к печенью и быстро засунула его в рот. Она почувствовала себя намного лучше – возможно, дело было во вкусном печенье.

– Я почти закончила выбирать для тебя наряды, – сказала Лайла. Теперь она сидела на полу, скрестив ноги, и взбивала подол черного платья. – Тебе нужно будет сменить четыре наряда между пятничным пиром и субботним балом. И, конечно, у тебя будет время, чтобы разобраться, как лучше спрятать в них все нужные тебе устройства. Думаю, все эти платья влезут в твой чемодан.

Чемодан Зофьи стоял у задней стены – правда, он больше был похож на мобильную лабораторию. Снаружи он напоминал обычный кожаный чемодан с несколькими ярусами, но внутри был сотворен таким образом, чтобы вмещать химический набор, отмычки, формы для отливки, пробирки с диатомитом, железные опилки, различные кислоты… и платья. На дне лежал бесценный кусочек вери́та, предназначенный для того, чтобы обмануть охранную систему Дома Ко́ры.

– Ты справишься, – мягко сказала Лайла. – У тебя манеры баронессы, осталось только поверить в себя.

Лайла сняла платье с вешалки и поднесла к Зофье. Девушка отшатнулась. Она вспомнила о женщинах, которых видела в фойе «Эдема». Они выглядели так, словно им было ужасно неудобно в узких корсетах и маленьких туфлях. Все они смеялись над несмешными шутками.

– Примерь! – воскликнула Лайла. – Мой кутюрье сшил его специально для тебя. Можешь переодеться за ширмой…

Зофья развязала фартук, скинула обувь и начала стаскивать с себя одежду.

Лайла засмеялась и покачала головой:

– Можно и так.

Зофья уже слышала этот тяжелый вздох. Ее мать вздыхала точно так же, когда Зофье недоставало скромности. Недостаток. Еще одно слово, которое использовалось не по назначению. Не то чтобы у нее был какой-то секретный запас скромности, который она целиком израсходовала. Она изучила, что именно общество считает скромным. Раздеваться на людях? Плохо. За закрытыми дверьми? Нормально. Что ж, дверь в комнату Лайлы была закрыта, так что все было в порядке. Да и кому какое дело? Кроме того, она никогда не понимала, почему должна стесняться собственного тела. Это же просто тело.

В то же время Зофья скучала по вздохам матери. После того, как родители погибли в пожаре, Хела изо всех сил старалась отвлечь сестру от печальных мыслей, но горе уже успело отравить их жизнь.

– Скажи, когда не сможешь дышать, – предупредила Лайла, затягивая корсет.

– В этом. Нет. Никакого. Смысла.

– Мода, моя дорогая, как и вселенная, не обязана предоставлять тебе разумные объяснения.

Зофья попыталась издать звук протеста, но в ее легких не хватило воздуха.

– Достаточно туго! – объявила Лайла. – Подними-ка руки!

Зофья повиновалась. По ее телу заструился черный шелк. Она опустила глаза и заметила идеально круглые шарики янтаря, украшавшие подол платья черной волной. Сила Творения заставляла волну пульсировать и колебаться. При виде этого узора в голове Зофьи что-то щелкнуло.

– Открыто в 1746 году Д'Аламбером.

Лайла на секунду оторвалась от своего занятия.

– Я ничего не поняла.

– Волны! – воскликнула Зофья, указывая на черный узор. – В физике существует много видов волн. Звуковая волна, световая волна, водная волна…

Пока Зофья рассказывала о волнах, весь мир ушел на второй план. Ее отец, профессор физики в университете Гловно, научил ее видеть красоту математики. Рассказал о том, что законы физики применимы ко всему, даже к музыке. Увлекшись рассказом, Зофья даже не заметила, как Лайла закончила зашнуровывать корсет, надела ей на ноги туфли и расчесала ее волосы.

– …и, наконец, продольные и поперечные волны. – Девушка закончила говорить и подняла глаза.

Она ожидала увидеть лицо Лайлы, но вместо этого увидела собственное отражение в зеркале и не узнала себя. По ее векам было размазано что-то черное, а по губам и щекам – красное. Ее волосы были собраны наверх и украшены заколкой с белым пером и жемчугом. Она была похожа на женщин из главного фойе «Эдема». Зофья подняла руки и осторожно потрогала свою новую элегантную прическу.

– Баронесса София, вы выглядите просто замечательно.

Зофья наклонилась к зеркалу, изучая свое отражение. Возможно, она и выглядела, как женщины из фойе, но она не была одной из них. Лайла была похожа на них гораздо больше. Лайла всегда была изящна, как волна.

– Это должна быть ты, – сказала Зофья.

Глаза Лайлы расширились, и она понуро опустила плечи. Признак печали.

– Я не могу, – мягко сказала она. – Ты же помнишь, что сказал Северин. Когда ты одет так, как от тебя ожидают, никто и не заметит, когда ты украдешь что-нибудь у них из-под носа. Хотя я бы предпочла, чтобы мне не пришлось притворяться катхак – танцовщицей, – ее рот недовольно искривился. – Раньше катхак считался священным танцем и исполнялся в храмах. Там, откуда я родом, танец является выражением божественной воли.

– Как во Дворце Сновидений?

Лайла фыркнула.

– Нет. Не как во Дворце. На сцене я перестаю быть собой. Но даже если бы это была я, никто не заслуживает увидеть танец моей веры.

Зофья нервно дергала пальцы своих перчаток и никак не могла подобрать нужные слова. Лайла посмотрела на нее с беспокойством. Затем она осторожно положила ладони на щеки Зофьи.

– Ох, Зофья, – сказала она. – Не грусти. Все прячут свое настоящее лицо.

Зофья первой вошла в поезд.

Северин выкупил для себя, Энрике и Зофьи целый блок купе. Остальные добирались до Лунного Замка другими путями. Тристан уехал еще вчера, так как должен был заниматься ландшафтом замкового сада. Лайла поехала с Гипносом, не забыв захватить свой огромный торт, транспортировку которого обязался обеспечить Дом Никс. Все они должны были прибыть в замок в одно и то же время.

Сев на свое место, Зофья сразу же опустила бархатные занавески. От вида столпившихся на платформе людей и шума работающих двигателей у нее разболелся живот. Ее тошнило от запаха подгоревших уличных закусок, и ей ужасно надоели вездесущие плакаты Всемирной выставки, которая должна была открыться через несколько дней.

Зофья начала выискивать на своем платье выбившиеся нитки. На ее коленях лежала трость из черного дерева с набалдашником в виде расправившего крылья орла, которую она сотворила для Энрике. Она вздохнула, жалея, что не взяла с собой меловую доску. Ей ничего не оставалось делать, кроме как ждать Северина и Энрике. От скуки она начала считать кристаллы на люстре. 112. Потом она сосчитала золотые пуговицы на стеганых сатиновых сиденьях. 17. Зофья уже собиралась сесть на пол и считать кисточки на кофре, когда дверь в ее купе открылась.

В проеме стоял пожилой горбатый мужчина. Его лысую голову покрывали коричневые старческие пятна. Он замешкался на пороге, а затем низко поклонился.

– Что ты думаешь? Пришлось потратить целых три часа, чтобы спрятать мою неземную красоту.

Зофья удивленно моргнула.

– Энрике?

– К вашим услугам… – начал он, глядя на нее.

Зофья с трудом подавила желание забиться в дальнюю часть своего купе.

«Будь как Лайла», – сказала она себе.

Зофья выпрямила спину, подняла глаза и сделала то же самое, что делала Лайла, когда смотрела на Северина: слегка приподняла уголок губ, но в то же время наклонила голову… так, теперь ей было ничего не видно, ох, а еще Лайла иногда поднимала одно плечо…

– Ради всего святого, что ты делаешь?

– Я имитирую модель флирта.

– Погоди. Ты флиртуешь со… мной?

Зофья нахмурилась. С чего он взял? Она лишь сказала, что имитирует поведение других людей.

– Наверное, я не так поняла общую методику. Мне казалось, что женщины делают именно так. Вот так лучше?

Она расслабила свое тело и медленно облизнула языком верхнюю губу.

Энрике быстро заморгал и покачал головой. Если кто-то качал головой, это означало «нет».

Зофья пожала плечами и махнула рукой.

– Я потом потренируюсь.

– Тебе… это не нужно, – сказал Энрике более низким голосом, чем обычно. Он даже не смотрел на нее. Наверное, ее попытки флиртовать были действительно ужасны.

Энрике сел напротив. Из-за горба ему приходилось наклоняться вперед. Ему в лицо ударил солнечный свет, обнаруживая бледный шов от сотворенной маски на его шее.

– В темноте не будет видно, что это маска, – сказал Энрике, осторожно потрогав свое лицо. – Я проверял. И потом, мне даже не придется выходить на свет. Судя по всему, моя личность пожилого ботаника предполагает, что я должен выползать из своей норы только по ночам.

– Прямо как скунс.

– Чудесное сравнение.

В этот момент поезд резко двинулся с места, и трость начала скатываться с коленей Зофьи. Девушка быстро схватила ее и бросила Энрике.

– Твоя.

– Это для моей маскировки?

– Это бомба.

Энрике чуть не выронил трость из рук.

– Лучше не ронять, – предупредила Зофья.

– Бомба? – воскликнул он. – Может быть, стоило об этом упомянуть, прежде чем бросать ее в меня?

– Это световая бомба, – Зофья указал на середину трости. – Внутри – пиротехническая смесь из магния и перхлората аммония, являющегося сильным окислителем.

– Я не понял ни слова из того, что ты сказала.

– Если ты ударишь тростью – она взорвется.

– Что-то мне это не нравится.

– При этом она выпускает ярчайшую вспышку света, и твой противник лишится зрения на целую минуту. Используй эту трость только в экстренных ситуациях.

– Я и так это понял, когда ты произнесла слово «бомба».

Зофья указала на горб, приделанный к спине Энрике. Она собственноручно сделала этот протез на прошлой неделе, когда Северин разработал отражающий действие верита сосуд.

– Дай мне свой горб.

Он засмеялся, и Зофья вопросительно наклонила голову.

– Неужели быстрый распад, вызванный серной кислотой, – это смешно?

Энрике прекратил смеяться, и его тело заметно напряглось. Он наклонился вперед, выгибая спину, чтобы горб оказался как можно дальше от его кожи.

– Там внутри кислота?

Зофья кивнула.

– Было бы неплохо, если бы меня об этом предупредили.

Дверь в купе снова открылась. Внутрь вошел Северин, одетый как правительственный служащий. На лацкане его пиджака блестела золотая эмблема Марианны. Символ Третьей Французской Республики.

– Спасибо за предупреждение о том, что я собираюсь прицепить к своей спине кислоту.

– Отдай горб Зофье, она все тебе покажет.

Нахмурившись, Энрике стянул с себя пиджак, отцепил горб и протянул его Зофье. Она достала из волос одну из шпилек и, воспользовавшись ею как отмычкой, открыла протез.

– Мне тоже нужны… – начал Энрике.

– Они спрятаны в подошве твоих ботинок, – сказала Зофья. – Просто стукни каблуками, и у тебя тоже будет отмычка.

Энрике присвистнул.

– Сначала трость, потом кислота, а теперь отмычки. Не говоря уже о том, какие чудеса ты творишь с числами. Мне нравится, как работает твоя голова, Зофья.

Девушка замерла со шпилькой в руке. Еще никто не говорил ей таких слов. На самом деле, необычное мышление всегда было основной причиной ее проблем. Она нахмурилась.

– Правда?

Энрике улыбнулся. Искренне. Зофья знала это наверняка: именно так он улыбался каждый раз, когда Лайла отрезала ему второй кусок торта.

– Правда.

Правда.

Зофья вернулась к горбу у нее на коленях. Внутри, на бархатной подкладке, лежала стеклянная трубка.

– Раствор «Пиранья», – сказал Северин. – Ты сможешь пустить его в дело, когда попадешь в оранжерею под видом месье Чинга…

– Месье Чанга!

– Приношу свои глубочайшие извинения. Напоминаю, что ты – первое звено всей операции. Проговорим последовательность твоих действий еще раз.

– Я же не в первый раз…

– Энрике.

– Так и быть, – Энрике скрестил руки на груди. – Мы прибудем в Лунный Замок незадолго до полуночи. Ты, Зофья и Гипнос отправитесь на пир и будете делать все, что обычно делают богачи, хотя я – уважаемый ботаник, который переплыл много, много океанов и…

– Энрике.

– …и потом мы встречаемся в твоей комнате, чтобы провести финальное собрание. После трех часов утра мы с Тристаном встречаемся в оранжерее, открываем контейнер с кислотой и поднимаем тревогу.

Зофья зевнула: она уже не раз слышала весь план от начала до конца.

– Правильно.

– Тристан достанет для нас противогазы, и мы снова появимся в оранжерее в восемь часов утра.

– Да.

– Но я все еще не понимаю, почему ты так зациклен на оранжерее. Ты думаешь, там что-то есть?

– Возможно, Глаз Гора перенесли туда. Но я думаю, там может быть что-то еще более важное. Иначе почему только у стражников оранжереи заряжены ружья? Это довольно занимательно, – сказал Северин. – Но не будем строить никаких догадок, пока не закончится полуночный пир. Гипнос привезет с собой что-то очень ценное, по крайней мере, он так сказал. По правилам Ордена он может потребовать, чтобы его ценные вещи немедленно спрятали в самое надежное хранилище Дома.

– В библиотеку, – сказала Зофья.

– Именно. У матриарха Дома Ко́ры не останется выбора, кроме как спрятать этот предмет в хранилище. Когда они с Гипносом отправятся в библиотеку, я прослежу за ними, – Северин достал из кармана коробочку и закинул в рот сушеный бутон гвоздики. – Зофья, расскажи ему, как работает раствор «Пиранья».

– Это хлорид водорода и серная кислота, так что химический процесс относительно прост…

– А теперь то же самое, но простыми словами.

Она показала на стеклянный сосуд.

– Я сотворила левитирующее стекло. Тебе нужно просто сломать сосуд и подбросить его в воздух: он медленно опустится на землю, опрыскав всю оранжерею кислотой. Только не позволяй кислоте попасть на тебя, если не хочешь допустить распада своего кожного покрова.

Северин посмотрел на свои часы.

– Мне нужно кое о чем позаботиться, так что увидимся позже. Не забудьте: с вокзала каждый из нас поедет в отдельной карете.

Подъезжая к Лунному Замку, Зофья задумчиво смотрела на серебристый туман. Он был похож на свет, разделивший металлический «Квадрат Сатор» на две части. Она вспомнила, как буквы на пластине двигались туда-сюда и как цифры сложились в идеальный ряд из нулей и единиц. Энрике назвал математику божественным языком. Когда она подумала о том, какой силой обладает Глаз Гора, по ее спине пробежали мурашки. Казалось, что его истинное назначение лежит за пределами человеческого понимания, но она была уверена, что ей на помощь придут цифры. Они не были похожи на людей, которые говорят одно, а делают другое. Цифры не имели ничего общего с правилами поведения и светскими беседами.

Еще в детстве Зофья поняла, что они никогда не лгут.

14

Северин

Когда Северину исполнилось одиннадцать, они с Тристаном окончательно надоели Зависти с Клотильдой, поэтому им пришлось переехать в дом к своему четвертому отцу – Чревоугодию.

Чревоугодие был любимым отцом Северина. Он строил забавные рожи и рассказывал уморительные истории. Он избавлялся от нарядов, которые проносил всего один день. Он однажды выбросил на улицу целый торт просто потому, что тот показался ему неидеальным. Стоило ему улыбнуться, как драгоценные украшения тут же исчезали с магазинных витрин. У Чревоугодия не было ничего, кроме пыльного аристократического титула и небольшого кусочка земли где-то за городом, но это его не волновало.

– Аристократия – просто красивое название для кучки грабителей, мои дорогие кошелечки. Так что я всего-навсего выполняю свое предназначение.

Он не называл Тристана и Северина по именам, потому что предпочитал называть детей сообразно тому, чем он их считал. С именами или без, он не забывал их кормить, нашел им преподавателей и даже нанял мастера Творения для Тристана. Тристан любил Чревоугодие, потому что он читал мальчику стихи перед сном и обещал, что, когда тот вырастет, сможет изменять мир как пожелает. Северин любил Чревоугодие, потому что он смог утолить его голод.

Преподаватели объясняли ему учебники по истории и иностранным языкам, а Чревоугодие обучал его дикции и манерам богачей. Он рассказал Северину, как унизить человека одной-единственной фразой, как заказывать блюда и отправлять их назад. Научил определять винный букет по запаху и наслаждаться идеально приготовленным блюдом.

– Дело не только в масле, соли и перце, мой дорогой кошелечек. Нужно уметь поглощать блюдо глазами, чувствовать вкус, лишь посмотрев на него. И не забывай про правильную сервировку.

Чревоугодие научил Северина правильно есть. От него мальчик узнал, что можно желать недоступные тебе вещи и красть их с таким видом, словно у тебя и так есть все, о чем другие мечтают. Он передавал мальчику все свои знания, пока в один прекрасный день не выпил дорогой пятидесятилетний портвейн с крысиным ядом. Во время похорон Северин украл бутылку шампанского из любимого ресторана Чревоугодия и оставил на его могиле.

Из всех своих отцов он чаще всего вспоминал Чревоугодие.

– Запомни, мой дорогой кошелечек: чтобы победить, нужно просто вести себя так, как будто ты уже победил.

Северин, Энрике и Зофья готовились к выходу из поезда. На улицу опустилась непроглядная ночь. Она была так не похожа на блеклую полночь в Париже, где тусклый свет фонарей и серый дым застилали звезды, обрекая город на вечные сумерки. Северин чувствовал запах сельской местности: свежая трава и глина. Ощущался дух ранней весны, которая еще не до конца прогнала из воздуха зимний холод.

Энрике потрогал свои накладные усы.

– Я симпатичный? – спросил он, пощипывая свою поддельную бороду и похлопывая себя по морщинистым щекам. – Только честно.

– «Симпатичный» – неподходящее слово. Может, «ошеломительный»? Скажу так: от тебя просто невозможно оторвать взгляд.

– Ах. Как от солнца?

– Как от ужасной катастрофы.

Энрике обиженно хмыкнул.

За два года Северин успел выучить, как члены его команды прячут свой страх. У Энрике была прочная броня из шуток. Зофья выглядела абсолютно спокойной, но ее взгляд нервно скользил по купе в попытке найти предметы, которые она еще не успела сосчитать. В полной тишине Северину показалось, что он видит, как воздух колеблется от их мыслей.

Три дня.

Через три дня Глаз Гора будет у них. С его помощью Гипнос сохранит в тайне местонахождение Вавилонского Фрагмента и, возможно, даже найдет пропавшее Кольцо Дома Ко́ры, но главное – вернет Северину его наследие. Лампы отражались в цветных окнах поезда и придавали им оттенок жидкого золота. По ладони со шрамом прошла судорога, и Северин вспомнил о золотой пчеле, найденной во рту мертвого посыльного.

Раздался громкий стук в дверь купе. Это значило, что Северину пора уходить. Он дотронулся до своей шляпы и посмотрел на Энрике и Зофью.

– После полуночи, – сказал он.

Они кивнули в ответ и направились к разным выходам. На улице каждого из них ждала своя карета. Их мысли следовали за ними в виде огромных черных теней.

Когда дорога начала меняться, Северин понял, что они подъезжают к Дому Ко́ры. Он уже бывал здесь с отцом, когда ему было семь лет…

Тогда тетушка Дельфина, так он называл матриарха Дома Ко́ры, пригласила его покататься на лошадях.

– Он мне как сын! – сказала она. – Я просто обязана научить его ездить верхом.

Она прижала его к себе, и он услышал ее смех позади.

– Следующим летом будем учиться прыжкам. Согласен?

Но никакого следующего лета не было. После того, как она провела проверку на право наследования и отбросила его, как гнилой фрукт, не было вообще ничего.

– Тетушка? – позвал он, и она вздрогнула.

– Ты больше не можешь так меня называть.

Северин быстро отмахнулся от этих воспоминаний. Они принадлежали другой жизни.

Впереди дорога разветвлялась на пять аллей, похожих на реки. Одна дорожка была выложена отполированным гематитом и выглядела как серебряная лента. Другая мерцала красным, словно отблеск свечи. Третья – бледно-голубая – напоминала небо, затянутое облаками. Рядом с ней блестела дорожка из стекла, покрытая маленькими каплями воды, будто над ней без остановки шел невидимый дождь. Над последней аллеей клубился белый дым. За пятью дорожками все было затянуто туманом. Он принимал причудливые формы: трехголовой собаки, скалящей зубы; огромной руки, роющей землю дымчатыми ногтями; призрачных женщин в рваных туниках, склонившихся в беззвучном рыдании. А еще дальше, за туманными фигурами… Северин слышал музыку и смех.

– Лета, Стикс, Пирифлегетонт, Кокит и Ахеронт, – пробормотал он.

Пять рек, протекающих в доме Аида.

Дом Ко́ры превратил свое загородное имение в роскошную версию подземного мира. Логичное решение, с точки зрения Северина: для него это место было адом на земле.

Дверь кареты открылась в конце реки Стикс. Северин стоял перед необычным входом: сияющий нефритовый череп, который мог бы принадлежать мифическому монстру, раскрыл свою огромную пасть, демонстрируя вери́товые клыки. По телу Северина прошла дрожь. Они заранее проверили действие найденного Зофьей и Энрике вери́та, но он все равно волновался.

Он сработает… Должен сработать.

Слева от входа стояло трое стражников. В зеленом свете камня вырисовывались острые наконечники штыков.

– Месье Фошер, добро пожаловать в загородное имение Дома Ко́ры, – сказал первый стражник. – Если вы не против, мы обыщем вас перед тем, как вы пройдете сквозь челюсти.

– Так сказать, прямо в брюхо чудовища.

Первый стражник издал нервный смешок. В его руке блеснула световая палочка.

– Вы позволите?

– Конечно.

Северин с трудом заставил себя не вздрогнуть, когда свет коснулся его кожи. Световые палочки напоминали ему о Гневе, который использовал их, чтобы проверить, не осталось ли на мальчиках следов способности разума. Он всегда знал, что скоро с целью провести ежемесячную проверку должны приехать люди из Ордена. В эти дни Гнев не надевал на них Шлем Фобоса в течение двенадцати драгоценных часов. Этого времени было достаточно для того, чтобы исчезли все следы манипуляции… и для того, чтобы никто в Ордене не верил словам детей.

Его глаза осветила знакомая вспышка. В голове Северина промелькнули страшные воспоминания о кошмарах, вызванных Шлемом Фобоса. Свет палочки быстро погас, и стражник махнул рукой в сторону входа. За спиной послышался скрип остановившихся карет. Судя по низкому смеху, из кареты вышел Гипнос: это означало, что с ним приехала и Лайла, которая взяла с собой обитый вери́том холодильный ящик с тортами и сотворенными инструментами.

Проходя сквозь челюсти чудовища, Северин задержал дыхание, но кусочек вери́та, спрятанный в его туфле, сделал свою работу. Оставив вход позади, он направился к затуманенной пристани, где его уже ждали Зофья и Энрике.

– Добро пожаловать в загородное поместье Дома Ко́ры, – объявил спокойный, бестелесный голос. – Пожалуйста, имейте в виду, что каждая лодка может перевезти только трех гостей за раз.

Из-под воды показалась ониксовая лодка.

Оказавшись в ней, они поплыли по импровизированной реке Стикс, направляясь к пещере. Стены пещеры были высечены из оникса, который блестел и переливался от воды, а с потолка свисали сталактиты. Через несколько минут лодка остановилась у другого причала, затянутого легкой дымкой. В тумане выделялась только большая сотворенная дверь из черного дерева. Вытянувшись из двери, на гостей смотрели три головы Цербера – пса из подземного царства.

Головы пролаяли:

– При…

– …гла…

– …шения.

После этого они раскрыли свои пасти, и Северин с Энрике и Зофьей по очереди положили приглашения на их черные языки. Три головы захлопнули челюсти и растворились в дереве. Через мгновение дверь открылась, и из нее хлынул поток света и музыки, ослепивший Северина. Они нерешительно стояли перед входом, а за их спинами на воде покачивалась ониксовая лодка. На двери снова появились собачьи головы, в этот раз в их зубах можно было заметить бархатные лоскутки.

– Возьмите…

– …ваши…

– …маски.

Все трое взяли свои маски из зубастых пастей.

Первой вошла Зофья, за ней последовал Энрике. Северин зашел последним. Он знал: как только окажется внутри, пути назад уже не будет. Они прошли через вестибюль, где черный мраморный пол отражал свет стеклянных люстр. Северин был рад, что это место изменилось до неузнаваемости, а потому не бередило его детские воспоминания.

По полу расползался изящный узор, закрученный в спираль, как раковина моллюска. Сплетение хрустальной лозы и кварцевых прожилок украшало стены, создавая ощущение, что они находятся под землей. Гости, одетые в черное, серое и багрово-красное, прошли через коридор: все прятали свои лица под масками. Северин, Зофья и Энрике прибыли как раз в тот момент, когда прозвучал удар гонга, приглашающий всех на ужин. Через несколько мгновений в зале не осталось никого, кроме матриарха и нескольких слуг. Одетая в темно-красное платье и бриллиантовый чокер в виде переплетенных шипов, она подошла к новоприбывшим гостям. На ее лице сияла золотая маска.

Северин настороженно посмотрел на матриарха, убежденный, что она узнает его. Но она не узнала. В последний раз он видел свою «тетушку», когда у него отняли Вавилонское Кольцо, светящееся голубым – цветом, доказывающим его право на наследие своего Дома. В тот день состоялся их последний разговор, и в тот же день он потерял семью.

– Добро пожаловать на наш Весенний Фестиваль, – сказала она низким голосом, со сдержанной улыбкой на губах.

Матриарх протянула руку, затянутую в бархатную перчатку. Даже под перчаткой было заметно, как опухла ее правая рука. Она все еще не оправилась после кражи Кольца. Энрике наклонился и учтиво поцеловал протянутую руку, а Зофья сделала изящный реверанс. Женщина прошептала что-то своим слугам, и они повели китайского ботаника и русскую баронессу в другую часть поместья.

Затем матриарх повернулась к Северину. Он готовился к этому моменту, но волнение все равно брало верх. Одиннадцать лет назад эта рука в бархатной перчатке выбросила его на обочину жизни, лишив законного титула. А теперь он должен был поцеловать ее. Поблагодарить ее. Он медленно коснулся ее пальцев дрожащей рукой. Женщина улыбнулась. Она наверняка решила, что он просто растерялся от роскоши местного убранства и ее величия. Глаза Северина угрожающе сузились, и он сжал ее сломанные пальцы.

– Я так польщен вашим приглашением. – Он накрыл ее ладонь второй рукой, наблюдая за тем, каким прерывистым стало ее дыхание, а улыбка искривилась. – Это огромная честь.

Надо отдать матриарху должное: она не стала вырывать руку из его хватки. Он улыбнулся.

Да, он причинил ей совсем небольшую боль, но все же это лучше, чем ничего.

Сидя в столовой Дома Ко^́ры, Северин скучал по «Эдему». Местное убранство не было похоже на ярко-зеленый ресторан его отеля. Здесь потолок был сотворен таким образом, чтобы напоминать пещеру с драгоценными камнями. Огромные кроваво-красные рубины, неограненные изумруды и яшма отбрасывали на ониксовый стол цветные блики. Свечи, словно цветы, вырастали из снежных сугробов. Северин узнал работу Тристана: по полу расползалась виноградная лоза, пускающая побеги рядом с восторженными гостями и расцветающая изящными бокалами вина.

Как незначительного гостя, его посадили ближе к выходу из столовой, далеко от места матриарха. Люди, его окружавшие, были частыми гостями в «Эдеме» и могли бы узнать хозяина отеля, если бы пригляделись получше. Однако никто не обращал на него внимания.

Гипнос сидел почти во главе стола и со счастливой беспечностью выпивал один бокал за другим. Каждый раз, когда он начинал говорить, лицо матриарха напрягалось, словно она с трудом терпела его компанию. В середине сидела Зофья, являя собой идеальный образчик аристократии: красивая и скучающая. Ее пальцы двигались в странном ритме, а глаза блуждали по столовой. Она снова считала. Когда они с Северином встретились взглядами, он поднял свой бокал и кивнул ей. В ответ она сделала то же самое, продержав бокал в воздухе достаточно долго, чтобы все за столом успели обратить на это внимание.

Блюда менялись очень быстро: паштет из гусиной печени, побеги лука-порея в насыщенном бульоне, нежные перепелиные яйца в съедобном гнезде из ржаного хлеба, мягкое говяжье филе и, наконец, главное блюдо: садовая овсянка. Эти певчие птички были деликатесом: пойманные и пропитанные арманьяком, местным коньяком, а затем зажаренные и поданные к столу. Густой соус стекал на белоснежную тарелку, и его багрово-красные разводы напоминали кровь. Матриарх взяла со стола темно-малиновую салфетку и обвязала ею свою голову. Гости последовали ее примеру. Когда Северин потянулся за своей салфеткой, мужчина рядом с ним тихо рассмеялся.

– Молодой человек, вы знаете, для чего салфетки кладут на голову?

– Честно говоря, нет. Но, как и все мы, я нахожусь в плену у моды, а потому не могу отвергать всеми признанных тенденций.

Мужчина снова рассмеялся. Северин воспользовался моментом, чтобы изучить незнакомца. Как и все гости, он носил черную бархатную маску. Вокруг его рта уже образовались морщинки, а волосы подернулись сединой. Кожа была бледной и тонкой, с очевидными следами болезни. Горчичный костюм мужчины не был сотворенным: он вряд ли являлся аристократом. Что-то блеснуло на лацкане его пиджака, но незнакомец так быстро повернулся, что Северин не успел рассмотреть украшение.

– Их смысл в том, – сказал мужчина, повязывая салфетку на голову, – чтобы скрыть свой стыд от Бога, ведь, поедая такое прекрасное создание, мы совершаем грех.

– Наш стыд заключается в том, что мы прячемся, или в том, что считаем возможным спрятаться от Бога?

Северин уловил на губах мужчины едва заметную ухмылку.

– А вы мне нравитесь, месье.

Северин не приглядывался к коричневому мясу на своей тарелке. Он знал, что перед ним был деликатес. Чревоугодие всегда мечтал, чтобы садовая овсянка была последним блюдом, которое он съест перед смертью. Но Северин никогда не включал такое блюдо в меню «Эдема»: это казалось ему неправильным.

Юноша осторожно откусил кусок птицы, и тонкие косточки захрустели между его зубов. Его рот наполнился насыщенным и богатым вкусом птичьего мяса, инжира, фундука и собственной крови: одна из костей порезала его щеку.

Он облизнулся, ненавидя себя за то, какое удовольствие ему принесло это вкуснейшее блюдо.

За десертом последовал бренди, и гостям предложили разойтись по отдельным залам. Поднимаясь с места, Северин заметил, как Гипнос прошептал что-то на ухо матриарху Дома Ко́ры. Ее губы сжались в тонкую линию, но она кивнула и прошептала что-то своему слуге. Гипнос велел позвать своего помощника, и в столовую вошел мужчина с черной коробкой.

Вот оно.

Гипнос воспользовался правилами Ордена, и теперь матриарх была вынуждена спрятать его вещи в свое самое надежное хранилище. Пока гости выходили из столовой, Северин задержался у дверей, притворившись, что заметил старого знакомого. Мимо него прошла матриарх, за которой следовал Гипнос. Он чуть заметно улыбнулся Северину краем губ, тем самым подав ему сигнал. Северин подождал, пока они отойдут подальше, и, как только собрался отправиться следом, путь ему преградил мужчина в горчичном костюме.

Он тяжело дышал, и с его лба градом лился пот.

– Приятно было с вами поболтать, месье…

– Фошер, – сказал Северин, с трудом подавляя раздражение. – Простите, не расслышал вашего имени.

Мужчина улыбнулся:

– Ру-Жубер.

За пределами столовой находился большой зал, разделенный на три вестибюля. Северин запомнил план всего поместья, включая местоположение входа в библиотеку, где хранились сотворенные сокровища. Из чертежей он узнал, где расположены жучки, и, стараясь держаться в тени, обходил все возможные следящие устройства. На выходе из зала, где располагалось множество кривых зеркал, Северин остановился. Он надорвал шов на рукаве своего пиджака и вытащил на свет сотворенный Зофьей колокольчик. Северин дважды прозвенел в него, и его шаги стали беззвучными.

Между залом с зеркалами и библиотекой находилась ротонда с астрономическим оборудованием и стеклянной крышей. Матриарх, Гипнос и их слуги стояли спиной к Северину. Он дотронулся носком туфли до одной стороны стены, а затем быстро спрятался в одной из ниш напротив. Появилась тонкая, едва заметная сотворенная нить через коридор. Она вела к туфле Северина, и он из своей ниши мог слышать все, о чем говорили стоящие в ротонде.

– …пока я уберу коробку в хранилище.

– Конечно, – сказал Гипнос. – Я очень ценю вашу отзывчивость. Разве нам не надо соединить наши Кольца, чтобы закрепить договор? Вы же меня знаете, я твердый приверженец традиций, это у меня в крови.

Северин усмехнулся, оценив его иронию.

– Не думаю, что это необходимо, – сказала матриарх чуть более высоким голосом, чем обычно. – Мы же с вами друзья, не так ли? Старые династии и все, что осталось от французских Домов… Раз уж я оказываю вам услугу, которая дорого мне обойдется, мы можем опустить эти формальности.

Предложение Гипноса было проверкой: матриарх не доложила Ордену, что ее Кольцо украдено. Судя по всему, она тоже считала, что ее обокрали члены собственного Дома.

– Конечно, – согласился Гипнос.

– Я могу говорить с вами откровенно? – спросила она.

Северин почувствовал в ее голосе сомнение.

– Конечно, – повторил Гипнос. – Для чего еще нужны старые друзья.

Матриарх сделала глубокий вдох.

– Я знаю, что вам известно о похищении моего Кольца.

Гипнос театрально заахал, но женщина прервала его.

– Не унижайте меня своим притворством, – сказала она с нескрываемым раздражением. – Все члены моего Дома, кому я могу доверять, ищут его… Я прошу вас не помогать мне в поисках, а лишь держать язык за зубами. У нас с вами были некоторые разногласия, но вы же понимаете, что в конечном итоге эта ситуация может негативно отразиться на всех нас.

– Я знаю, – с серьезным лицом согласился Гипнос.

– Очень хорошо, – сказала матриарх. – Теперь, если позволите…

Северин услышал щелчок: хозяйка дома открыла массивную дверь библиотеки. Секунды превратились в минуты. От нетерпения Гипнос начал постукивать ногой по полу. Ровно через девять минут и сорок пять секунд дверь в библиотеку снова открылась.

– Позволите? – спросил Гипнос, судя по всему, предложив женщине свою руку.

Она ничего не ответила, вероятно, приняв его предложение. Северин услышал их приближающиеся шаги.

Он открыл свои наручные часы и достал немного зеркальной пыли: растерев ее между ладонями, он провел по стене кончиками пальцев. В тот же момент его одежда заблестела и приобрела тот же цвет, что и стена. Маскировка должна была продлиться чуть дольше минуты: ровно столько, сколько ему было нужно. Но, стоило матриарху подойти к его прозрачной нити, она остановилась, как будто бы для того, чтобы перевести дыхание.

Это не входило в планы Северина.

– Так красиво, не правда ли? – спросила она.

– Да, да, несомненно. – В голосе Гипноса слышалось раздражение.

Пальцы Северина нервно подергивались. Он бросил взгляд на свои часы: у него не осталось зеркальной пыли. Его одежда начинала поблескивать. Еще тридцать секунд, и эффект пудры окончательно выветрится. Женщина заметит его.

Десять секунд.

Мимо прошли слуги. Четыре секунды.

Гипнос легко, но настойчиво потянул матриарха за собой. Северин позволил себе дышать, чтобы его руки не вспотели и пот не смыл с ладоней остатки пыли.

Три секунды.

Она вплотную подошла к прозрачной нити. Северин поднял ногу, и она споткнулась. Гипнос успел подхватить ее прежде, чем она упала, но ее юбка поднялась достаточно высоко, чтобы Северин смог разглядеть ее туфли. Там он нашел подтверждение своей теории: подошва матриарха была испачкана грязью.

– Вы не ушиблись? – спросил Гипнос, разбив прозрачную нить.

Затем он ловко развернул женщину спиной к стене: как раз в тот момент, когда с ладоней Северина окончательно испарились остатки зеркальной пыли.

Северин зашел в свою комнату в половине третьего ночи и обнаружил, что его кровать занята.

– Я польщен, но тебе пора возвращаться к себе.

Энрике прижал к себе одну из подушек.

– Нет. Тут очень удобно.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда кто-то нагревает мои подушки.

– Вот так? – Энрике схватил подушки в охапку и начал тереться о них лицом.

– Фу. Просто забери их себе.

На второй половине кровати, уставившись в потолок, лежал Тристан. Когда Северин вошел в комнату, он не сказал ни слова. Даже когда Энрике начал вытирать лицо о подушки, он лишь вздохнул и перевернулся набок. Под его глазами виднелись темные круги, и он выглядел совершенно обессиленным. Тристан то и дело выгибал руки и сжимал кулаки, царапая ногтями ладони. Он и раньше впадал в такое состояние и терялся в собственных мыслях: тогда Северину или Лайле приходилось перевязывать его руки бинтом, чтобы он не расцарапал себе кожу. Лайла подошла к Тристану и осторожно разжала его ладони. Когда дело касалось Тристана, они все вели себя немного иначе: Лайла нянчилась с ним, как с ребенком, Энрике дразнил, Зофья наставляла. Северин защищал.

С тех пор, как они поссорились, Северин так и не улучил момента для извинений. Недосказанность, оставшаяся между ними, ощущалась в воздухе. В коридоре раздались шаги, и Лайла прижала палец к губам.

Дверь открылась, и в комнату вошла Зофья. Первым делом она с облегчением скинула свои туфли на каблуках. Так как кровать и кресло оказались заняты, она плюхнулась на пол.

– Как же так? Нам пришлось пробираться через люк для грязного белья, а она просто взяла и зашла через дверь, – возмутился Энрике.

Зофья начала растирать свои уставшие ноги.

– У нас роман.

– И, очевидно, довольно страстный, – добавил Северин.

Зофья громко хмыкнула.

Увидев озадаченное лицо Энрике, он объяснил:

– Во время ужина мы подняли свои бокалы и достаточно долго смотрели друг на друга. Вуаля. Самый легкий способ попасть куда-то незамеченным – рассказать всем, куда ты идешь. Итак. У вас есть какие-нибудь новости?

Дверь со скрипом приоткрылась, и все пятеро насторожились, немедленно потянувшись к ножам, спичкам или любому другому оружию, которое только было под рукой…

Гипнос.

Стоя в дверном проеме, он улыбнулся и помахал всем присутствующим.

– Зачем ты пришел? – спросил Северин.

– Я тоже участвовал в разработке плана. И я помог тебе там, у библиотеки…

– Ты привлекаешь лишнее внимание…

– Напротив, я подтверждаю твои эксцентричные вкусы и наклонности. Я успел пустить этот слух еще во время ужина. К тому же, как ты только что сказал: самый легкий способ попасть куда-то незамеченным – рассказать всем, куда ты идешь. Если я выйду из твоей комнаты прямо сейчас, то привлеку – как ты это называешь? – Гипнос лучезарно улыбнулся. – «Лишнее внимание».

Северин нахмурился.

– Ладно, садись. Только молчи и не трогай ничего. И никого.

Гипнос уселся на пол, рядом с Зофьей.

Первой заговорила Лайла.

– Я убедилась в том, что ружья по-настоящему заряжены лишь у охраны возле оранжереи. И караулы по двадцать человек действительно меняются каждые восемь часов.

– А территория возле библиотеки? – спросил Северин.

– Все ружья заряжены холостыми.

Энрике и Зофья были поражены.

– Как ты это узнала?

– Я проверила их арсенал и гардеробную. Они рядом с комнатами служанок.

– Но почему матриарх отправила людей с настоящим оружием охранять цветы? – спросил Энрике. – Неужели ее не волнует безопасность артефактов? Или, может, Глаз Гора перевезли в другое место…

– Нет, – сказал Северин. – Он здесь. На территории поместья.

– Тогда почему она прячет его не в библиотеке?

– Глаз в библиотеке, – сказал Северин, вспомнив про грязь на подошвах матриарха. – Просто здесь две библиотеки.

– В оранжерее? – спросил Энрике.

– Нет, – усмехнулся Северин. – Под ней.

– Как ты догадался?

– Ее туфли были в грязи. К тому же вы видели чертежи. Библиотека на первом этаже слишком мала для того, чтобы вместить обширную коллекцию Дома Ко́ры. Должно быть, хозяйка поместья ходила в настоящую библиотеку, которая находится под землей. Вот почему охрана с ружьями стоит в саду. И это приводит нас к следующему акту нашего маленького представления. Энрике, Тристан, вы готовы применить «Пиранью»?

Они кивнули.

– Хорошо. Раствор сработает примерно через восемь часов. Лайла, что с холодильным ящиком?

Девушка не успела ответить на его вопрос.

– Все готово к сюрпризу, который ожидает матриарха завтрашним вечером! – сказал Гипнос. – Я распорядился, чтобы его привезли в кабинет, где она держит свой ключ от хранилища, ведь она больше не может открыть его своим Кольцом. Костюм танцовщицы уже спрятан под подушкой, на бархатной кушетке. Так что после того, как Лайла заберет ключ, она сможет переодеться и притвориться, что потерялась в многообразии комнат поместья. Затем Северин, как благовоспитанный джентльмен, поможет бедной девушке, а она незаметно передаст ему ключ. Он вручит его Зофье, которая сделает копию. За ужином она отдаст ключ мне, а я верну его обратно в кабинет. Мы с Северином пройдем через поместье, а все остальные – через оранжерею, после чего мы все встретимся в хранилище!

– Гипнос?

– Да?

– Теперь ты у нас за Лайлу?

Гипнос повесил голову.

– …Нет.

– Лайла?

Лайла кивнула в сторону Гипноса.

– Все, как он сказал.

– Вы все поняли? – спросил Северин. – Лайла забирает ключ. Зофья делает копию. Мы с Гипносом пройдем через наземную библиотеку и встретимся с вами в хранилище. Мы должны заполучить Глаз Гора и выбраться из-под земли не позже часа ночи, когда приедут наши кареты.

Гипнос, Энрике, Лайла и Зофья одновременно кивнули. Последним кивнул Тристан, свернувшийся клубком на кровати.

Энрике ушел первым, через люк для белья. Затем через дверь вышли Гипнос с Зофьей. В комнате остались только Северин, Лайла и Тристан.

– Лайла, можешь задержаться на минуту? – попросил Северин.

Она нахмурилась, но кивнула.

Тристан встал с кровати и, шаркая ногами, пошел к Северину. Он спрятал руки в карманы и посмотрел на Тристана.

– Послушай… – начал Тристан.

В тот же момент Северин сказал:

– Я тебя прощаю.

Тристан умолк.

– Я не прошу у тебя прощения. – Он тяжело сглотнул и поднял взгляд. Его серые глаза подернулись дымкой. На его состоянии сказывалась бессонница. – Я не доверяю Гипносу. И Ордену тоже.

Северин тяжело вздохнул.

– Мы уже говорили об этом.

– В этот раз я говорю предельно серьезно. Я просто… У меня дурное предчувствие, и ты должен меня послушать…

– Тристан, – Северин схватил его за плечи. – Ты – моя семья, и я буду защищать тебя до последнего, но я больше не могу выслушивать одно и то же.

– Но…

– Еще одно слово, и я найду способ отправить тебя обратно в «Эдем» прямо сейчас. Ты этого хочешь?

Лицо Тристана мгновенно вспыхнуло. Не говоря ни слова, он вышел из комнаты. Северин растерянно смотрел на закрывшуюся перед ним дверь.

– Ты не должен был так небрежно отмахиваться от него, – сказала Лайла.

Он закрыл глаза, чувствуя усталость каждой клеточкой своего тела.

– Он не оставил мне выбора.

– Выбор есть всегда, Majnun.

Безумец. Прозвище, предназначенное только для него. Из ее уст оно звучало как талисман на удачу. Как будто это слово могло его защитить. Отогнать тьму. Она подошла ближе, и он уловил ее запах: сахар и розовая вода. Она взяла духи с собой? Провела затычкой по шее и запястьям, пока ехала в поезде? Эти загадки были предназначены для какого-то другого мужчины – не для него. Тогда он вспомнил, что не оставался с ней наедине в спальне с той самой ночи…

– Majnun? – позвала она, наклонив голову.

– Я никогда не спрашивал, почему ты так меня называешь.

– Ты еще не заслужил ответа на этот вопрос.

Она улыбнулась. Ее губы были красными, но не от помады, а от прилива крови. На ее полной нижней губе виднелись бледные следы зубов. Северин не мог оторвать взгляда от ее лица.

– И что я должен сделать? – спросил он хриплым от усталости голосом.

– А что ты можешь предложить? – поддразнила Лайла.

Ее волосы выбились из низкого пучка на затылке. По мнению Северина, слегка растрепанные прически шли ей больше всего. С ними она казалась немного дикой. Немного нежной. Самой собой. Черные шелковые кудри завивались возле ее длинной шеи. Она убрала выбившийся локон за ухо, и Северин пожалел, что в комнате не дует ветер, чтобы она могла сделать это еще раз.

– Что ты хочешь, Лайла? – спросил он. – Перо сказочной птицы? Волшебное яблоко?

– Нет, спасибо, – сказала Лайла. – В моем гардеробе уже есть перья.

Северин замер. Гардероб. Это слово вернуло его к реальности. Вот о чем он хотел с ней поговорить. Она получила доступ к униформе стражников, пробравшись в их гардеробную.

– Лайла, в гардеробной ты наверняка прочла форму только тех стражников, которые отправляются в караул, а не возвращаются с него. Мне нужно, чтобы ты проверила еще раз. В нашем плане не должно быть никаких сюрпризов.

На мгновение ему показалось, что она хочет сказать ему что-то еще, но она лишь кивнула.

– Конечно. Я пойду туда прямо сейчас.

Когда Лайла ушла, Северин так и продолжил сидеть, прислонившись к стене. Он думал о затянутых в перчатки руках матриарха, и как он мог раскрошить ее сломанные пальцы, если бы только захотел. Даже если бы Энрике не испортил его подушки, Северин все равно не смог бы заставить себя лечь в кровать Дома Ко́ры. Что, если он уже спал в ней, будучи ребенком? Он заснул там же, где сидел, облокотив голову на стену. Ему снился хруст тонких костей садовой овсянки и следы зубов на алых губах Лайлы.

15

Энрике

Энрике шел по садовой дорожке, стараясь держать трость в нескольких сантиметрах от земли, чтобы не активировать световую бомбу. Оранжерея находилась на другой стороне обширной лужайки. Вокруг него кружили гости Дома Ко́ры. Женщины в бархатных корсажах, скрывающие свои лица за волчьими масками. Мужчины в подогнанных костюмах с крыльями за спиной. Официанты и официантки в лисьих и кроличьих масках сновали по саду, предлагая отдыхающим дымящийся напиток, который гарантировал выпившим яркие видения. Некоторые официанты вырастали прямо на ходу – в их подошвах были спрятаны сотворенные ходули – и выливали шампанское прямо в открытые рты смеющихся гостей. Тарелки с угощениями парили в воздухе сами по себе.

В отличие от аукциона Вавилонского Ордена, здесь практически не было людей с темной кожей и ритмичным акцентом, и все же декорации были ему знакомы. Прекрасные и пугающие создания, что родились на другом конце земли, пришли из сказок. Здесь были сотворенные драконы из мифов Востока, сирены с тяжелыми веками и бхуты[12] с перевернутыми ступнями. И хотя не все создания принадлежали к сказаниям его народа, он видел в них себя, загнанного в темный угол. Он был похож на них. Зыбкий, как дым, и такой же бессильный.

Он даже не был похож на себя. Или на любого из китайцев, которых он встречал. Он прятался за карикатурой, и окружающих это устраивало. Может быть, это показалось бы кому-то оскорбительным, но ведь он пришел сюда не просто так. Если все пойдет по плану, ему больше не придется прятаться.

Впереди вырисовывались очертания теплицы. В полумраке он смог разглядеть странные символы, окружающие здания. Сакральная геометрия. Даже тропинка под его ногами была покрыта особыми знаками. Сами карнизы поместья, украшенные повторяющимся узором завитой раковины, говорили о древнем символизме.

Энрике подошел совсем близко к оранжерее, когда кто-то схватил его за плечо. Он вскрикнул, чуть не подпрыгнув от неожиданности. Обернувшись, он заметил за деревом Лайлу.

– Хорошо, что я успела тебя перехватить, – с облегчением сказала она и сунула в его руку какой-то предмет. – Я нашла это среди формы стражи – той, что несет караул возле оранжереи.

Открыв ладонь, Энрике обнаружил в руке засахаренную фиалку.

– Сейчас мне что-то не хочется сладкого, но…

Глаза Лайлы широко распахнулись от удивления.

– Ты, наверное, перенервничал. Это не конфета, а противоядие.

– От чего?

– От яда, – нахмурившись, ответила она. – Разве Тристан тебе не сказал?

Он услышал, как неподалеку хрустнула сухая ветка. Лайла резко повернула голову и вздохнула.

– Мне пора. Кажется, кто-то увязался за мной.

Энрике нахмурился. Лайле постоянно приходилось отшивать надоедливых ухажеров во Дворце Сновидений, но он надеялся, что хотя бы здесь ее оставят в покое.

– Пьяные идиоты. У тебя есть клинок?

– Даже несколько.

Девушка коснулась его щеки и растворилась в ночи.

Воздух возле теплицы был горячее, чем в других частях сада. Никто из гостей не приближался к этому месту, и не зря: пятьдесят стражников с блестящими штыками отпугивали праздных гуляк одним своим видом. Сама оранжерея представляла собой внушительную постройку со стенами из матового стекла и прозрачной крышей, вокруг которой стоял резкий запах влажной земли. На стенах он заметил знакомый узор. Тот самый, что украшал позолоченное зеркало в Опере Гарнье: шестиконечная звезда, или гексограмма, переплетенная с полумесяцами, острыми шипами и змеей, кусающей свой хвост. Символы всех Домов. Энрике всмотрелся в изображение звезды, и по его спине пошли мурашки. Звезда была символом Падшего Дома, который решил использовать Вавилонский Фрагмент. Члены Дома считали, что такова Божья воля.

Возле оранжереи его остановил один из стражников.

– А вы кто такой?

Энрике хотел огрызнуться в ответ, но передумал при виде штыка, показавшегося из-за спины стражника.

– Добрый вечер, – сказал он нарочито низким голосом и протянул свою карту доступа. – Я здесь для того, чтобы ассистировать уважаемому месье Тристану Марешалю.

– В такой поздний час?

– Зависит ли красота от времени дня и ночи? – спросил Энрике, повышая голос. – Уходят ли небеса на покой после полуночи? Как бы не так! Моя профессия не знает такого понятия, как «время». Я и сам не знаю, сколько сейчас времени. Или где я? Кто я? Кто вы…

Стражник примирительно поднял руку.

– Да, да, очень хорошо, я приму вашу карту. Но имейте в виду, мне приказано подчиняться только месье Марешалю – не вам. И еще кое-что: матриарх запретила кому либо, кроме месье Морешаля, находиться в оранжерее дольше десяти минут.

Всего десять минут? Кажется, Северин об этом не знал. Стражник открыл дверь, и Энрике шагнул внутрь. Тристан уже ждал его, засунув руку в странное растение.

– Трупный цветок! – радостно воскликнул Тристан.

Он выглядел довольным, но синева вокруг его глаз говорила о бессоннице и ночных кошмарах.

– Должен признаться, мне не нравится это прозвище.

– Да нет, не ты. Это – трупный цветок.

– Потому что он пахнет, как смерть?

– В таксономии никогда не приветствовалась оригинальность, – сказал Тристан, вынимая руку из цветка.

Освещение оранжереи было гораздо ярче, чем лампы в комнате Северина. Энрике впервые заметил, как болезненно выглядит Тристан. Обычно на его круглых щеках играл румянец, а на губах сияла задорная улыбка. Он был рад видеть друга, но у него был вид совершенно истощенного человека.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Энрике, аккуратно положив свою трость.

Тристан тяжело сглотнул.

– Нормально. Скоро мне станет лучше.

Скоро. Когда они найдут Глаз Гора. Когда Северина признают наследником Дома Ванф, для них не останется ничего невозможного.

Энрике крепко сжал его плечо.

– Еще один день.

Тристан кивнул.

– Что это за место? – спросил Энрике, снимая пиджак.

– Ядовитый сад: я сам его создал. Но из-за дурацких правил Дома Ко́ры здесь нельзя держать пауков. Голиафу бы это не понравилось.

Энрике замешкался, отстегивая накладной горб. Он бросил взгляд на свой пиджак, где в нагрудном кармане лежала засахаренная фиалка. Противоядие. Его не удивляло, что Лайла знала об этом, но почему не знал Тристан?

Оранжерея выглядела мирной, но Энрике понимал, что все вокруг него пропитано ядом. Аконит и олеандр свисали со стеклянного потолка. Вдовий плющ и черная бузина в изобилии росли прямо возле его ног. Живокость цвета вечернего неба цвела в углах оранжереи, а цветы ядовитого веха были такими бледными, что напоминали одинокие пытающиеся вернуться на небо облака. Энрике осторожно ступал по дорожке. Кому вообще могло прийти в голову смешать ядовитые цветы и раствор «Пиранья»?

– Красиво, да?

Энрике вздрогнул.

– Так красиво, что мне хочется все здесь сжечь. Из зависти, конечно.

Тристан хлопнул его по руке.

Использовав ключ, спрятанный в каблуке его туфли, Энрике открыл горб. Он бросил Тристану маленькие щипцы и пару игл. Вместе они осторожно сняли металлическую оболочку и соскребли защитный слой, чтобы достать коробку с раствором. Тристан и Энрике достали свои противогазы и проверили стеклянные линзы: даже одна трещина могла бы стоить им глаз, не говоря уже об отравлении.

Трясущимися пальцами Энрике взял небольшой молоток. Если что-то пойдет не так, он сожжет себе руки. Хотя он скорее всего этого не заметит, ведь в таком случае у него первым делом пропадет зрение. Тристан бросил взгляд на дверь.

Один удар. Второй.

Оболочка сломалась.

Энрике подбросил ее в воздух. У них с Тристаном оставалось еще четыре минуты.

– Пора идти… – начал он, но в этот момент Тристан начал задыхаться.

Он так крепко сжал пальцы Энрике, что чуть не сломал его кости. Его лицо стало бледным, а затем приобрело голубоватый оттенок.

Раздался стук в дверь.

– Что у вас происходит? – снаружи послышался голос одного из стражников.

– Ничего! – крикнул Энрике.

– Мы должны следовать только приказаниям месье Марешаля. Сэр, у вас все в порядке?

Тристан смахнул что-то со своего пиджака. Лепестки. Затем он указал на ядовитый вех. Энрике читал, что масло из его лепестков впитывается в кожу, а Тристан, должно быть, случайно задел растение рукой.

– Месье? – не унимался стражник. – Нам войти? Мы воспримем ваше молчание как знак согласия.

Лицо Тристана посинело.

– Он не может говорить, потому что находится слишком близко к ядовитому растению! – крикнул Энрике. – Если он заговорит, то вдохнет ядовитые испарения и умрет!

Снаружи стражники начали расхаживать из стороны в сторону, споря между собой. Энрике схватил Тристана за плечи.

– Выдави из себя хоть слово!

Глаза Тристана наполнились слезами и окончательно потухли. Он рухнул на пол.

– Нет, нет, нет, нет, нет, – пробормотал Энрике. Он начал торопливо собирать инструменты обратно в металлический горб. Стоило ему прикрепить горб на спину, как снаружи крикнули:

– Мы заходим!

Дверь приоткрылась, и в проем заглянуло двое стражников с ружьями наготове.

Стражник, стоящий позади, прошептал:

– Разве его горб был не на другой стороне?

За его спиной толпились остальные: они шумели и толкались, пытаясь заглянуть внутрь.

– Что это такое? – спросил второй стражник, уставившись на сосуд с раствором «Пиранья», медленно парящий вниз с потолка.

На растения начала опускаться плотная дымка: пары серной кислоты пропитали воздух в оранжерее.

– Я же предупреждал, что если он начнет говорить, то вдохнет ядовитые испарения. И посмотрите, что с ним случилось! Вы должны уйти, если не хотите серьезно пострадать.

– Посмотрите, эта дымка растворяет землю…

– Правда? Удивительно. Не припомню, чтобы у нее был такой эффект.

Стражник прищурил глаза.

– Что случилось с вашим акцентом?

– Акцентом? – переспросил Энрике, пытаясь снова войти в образ китайского ботаника.

– У вас усы отклеиваются.

– Токсичные испарения. Ну, вы знаете. Первыми всегда страдают усы.

Стражник схватился за ружье.

– Нет! Не надо. В этом нет никакой необходимости. Из-за токсичных паров у вас могли начаться проблемы с глазами.

Энрике потянулся к своей трости. Он не хотел, чтобы смерть или даже отравление этих людей оставались на его совести.

– С моими глазами все в порядке, старик.

– Вы уверены? – спросил Энрике.

Он поднял трость и со всей силы ударил ею об землю, прикрыв глаза рукой. Из треснувшего дерева с оглушающим звуком вырвался белый свет. Убрав руку от лица, Энрике увидел обоих стражников лежащими на полу без сознания. Он осторожно переступил через них, а затем наклонился и прошептал:

– Ну, как теперь твои глаза?

Его победа была недолгой: снаружи раздались громкие крики. Раствор «Пиранья» быстро распространялся по полу оранжереи, чуть-чуть не доставая до лежащих на земле стражников. Кожа Тристана приобрела еще более голубой оттенок, чем прежде. Трясущимися руками Энрике похлопал по своему пиджаку, пытаясь найти засахаренную фиалку.

Затем он запихнул конфету в рот Тристана и заставил друга проглотить противоядие. Итак, у Энрике на руках было два стражника в бессознательном состоянии, окончательно испорченные усы и еще целая толпа охраны, сотрясающая дверь своими криками. Надежда была тонкой, ускользающей нитью, но юноша все равно ухватился за нее. Это все, что ему оставалось делать.

16

Лайла

Задыхаясь от волнения, Лайла на ощупь ориентировалась в темноте.

Будешь паниковать – потеряешь еще больше.

Девушка почувствовала привкус металла во рту и вздрогнула. Острая отмычка царапала ей щеку. Лайла выплюнула ее в руку и попыталась нащупать петли.

В каком-то смысле это была ее вина. Три недели назад она испортила торт. Чтобы ее утешить или, что более вероятно, чтобы поскорее выпроводить ее из своего кабинета, Северин сказал:

– Это же просто торт. В нем нет ничего ценного.

– Да неужели? – возмутилась она.

После этого она запекла его любимую печать со змеей во фруктовом пироге и оставила десерт с сюрпризом на его рабочем столе с небольшой запиской: ты ошибаешься.

И ей не оставалось винить никого, кроме себя, когда Северин принес эту записку на кухню, рассказал Лайле о своем плане и с усмешкой сказал:

– Докажи.

И вот она оказалась здесь.

Запертая в торте.

Забраться внутрь было легко. Чтобы закрыть торт, ей потребовалась помощь Зофьи. Ее руки блуждали по внутренней стенке, пока она не нашла петли. Ее ладони были липкими от пота, и они раз за разом соскальзывали с гладкого металла. В тишине Лайла отчетливо слышала свое сердцебиение. Наконец отмычка попала в паз. Девушка замерла. Она прислушалась, надеясь услышать металлический щелчок – звук штифтов, вставших в ряд…

Щелчок.

Петли открылись и с глухим стуком упали ей под ноги.

Лайла улыбнулась.

Затем она уперлась в стенку и толкнула, но дверца отсека не сдвинулась с места. Она толкнула еще сильнее, но что-то блокировало выход. Лайла выглянула в щель, образовавшуюся между краем дверцы и основанием. Она поняла, что произошло: слуга, который привез торт, поставил его вплотную к книжному шкафу.

Она оказалась в ловушке.

Часы пробили восемь часов. В холле зазвенели браслеты танцовщиц катхак. Ее сердце затрепетало, когда она услышала вдалеке знакомые звуки ситары: должно быть, музыканты настраивали свои инструменты перед выступлением. Через несколько минут Северин придет к кабинету, чтобы помочь «потерявшейся» танцовщице, а она должна будет отдать ему ключ.

Но она не сможет вовремя выбраться отсюда.

Лайла навалилась на металлическую пластину всем своим весом, но она не поддавалась. Часы пробили еще раз, и за дверью послышались шаги. Если Северин и ждал ее у кабинета, то он наверняка уже ушел. Она оперлась на стенку и сняла с ног сандалии. Девушка засунула один сандалий в другой, просунула их в щель и, убедившись, что они упираются в книжный шкаф, со всей силы протолкнула их вперед.

Сперва ничего не произошло, и тележка с тортом не сдвинулась с места. Затем она со скрипом откатилась от шкафа на пару сантиметров. Лайла надавила на сандалии еще раз, сильно поцарапав локоть.

Тележка откатилась еще дальше от шкафа, предоставив девушке возможность просунуть в дверцу одну, а затем вторую ногу. Провозившись еще несколько секунд, она выбралась из торта и растянулась на ковре.

Облегченно выдохнув, Лайла проверила основание торта: нужно было убедиться, что она не оставила там своих волос или лоскутков одежды. Закрыв замок, она прислушалась к звукам веселья, доносившимся из-за двери. Ее взгляд упал на бархатную кушетку, где Гипнос должен был спрятать ее костюм.

Подавив волнение и страх, Лайла сосредоточилась на своем задании. Как передать ключ от хранилища Дома Ко́ры Северину, она придумает потом. Сперва нужно найти сам ключ.

Кабинет матриарха напоминал огромные соты. Стены состояли из сотен золотых взаимосвязанных шестиугольников, наполненных книгами, растениями и гравюрами с лицом ее покойного мужа. Далеко от окна стоял нефритовый стол – такой же, как у Северина. Книжный шкаф позади него растянулся от пола до самого потолка, демонстрируя больше странных предметов, чем книг: полые черепа, наполненные сухими цветами, отпечатки лап животных в тонких янтарных пластинах и множество банок, стоящих друг на друге. Чтобы узнать, где спрятан ключ, Лайла могла бы просто провести пальцами по нефритовому столу и прочитать его, но инстинкт ее останавливал.

Девушка нашла на полу маленькую скрепку и бросила ее на нефритовую поверхность. Стол предупреждающе вспыхнул красным светом. Как и стол Северина, он был сотворенным.

Она повернулась к стенам-сотам и бросила еще одну скрепку. Книжный шкаф не изменил своего цвета, а значит, был самым обыкновенным, но это никак не решало проблему со столом. Если он был сотворен таким образом, что мог запомнить ее прикосновение или удерживать ее руку – нужно было найти способ нейтрализовать его действие.

Как у многих сотворенных предметов, у стола Северина был механизм, вводящий его в режим сна: нужно было только найти способ его запустить.

Часто хозяева таких предметов прятали гипсовый слепок своей руки – у Северина он был скрыт массивным книжным шкафом – или кусочек воска с отпечатком пальца. Скорее всего, у матриарха было что-то похожее. Надо только поискать.

Забравшись на кожаное кресло, Лайла провела рукой по стенке книжного шкафа. По ее пальцам растеклась энергия, а голова заболела от тяжести чужих воспоминаний.

Пока девушка обыскивала шкаф, ее сознание наполнялось изображениями контрактов, рецептов, любовных писем… вдруг она поймала нужное воспоминание. Отпечаток пальца, хранившийся в янтаре. Он был спрятан среди страниц книги с любовной лирикой. Она отыскала на полке нужный корешок, открыла книгу и нашла внутри плоский кусок янтаря. Лайла пробормотала себе под нос короткую молитву и бросила янтарь на стол. Красное свечение погасло.

Ухмыльнувшись, Лайла спрыгнула с кресла. Звуки за дверью кабинета стали громче. Настойчивее. В том, чтобы проводить пальцами по столу, не было никакого смысла: она не могла читать сотворенные вещи. Лайла начала по очереди открывать ящики, обыскивая их так быстро, как только могла.

Один из ящиков с левой стороны оказался доверху наполнен ключами. Лайла провела рукой по холодному металлу, обращаясь к своим ощущениям. Ключи не были сотворенными, поэтому в ее сознание потекли сотни воспоминаний. Пустые спальни. Залы сената. Аукционы Вавилонского Ордена. А затем… темное хранилище со звездами, нарисованными на потолке, мраморными бюстами и бесконечными рядами странных предметов. Она распахнула глаза.

Ключ к подземной библиотеке под оранжереей. Лайла достала ключ из ящика и подбежала к бархатной кушетке рядом с дверью.

Она подняла подушку и нашла костюм танцовщицы, завернутый в кусок ткани. Девушка торопливо развернула ткань. При виде наряда, так прочно связанного с ее детством, она испытала неожиданный прилив чувств. Ее душа затрепетала от нахлынувших воспоминаний. Шелковая блуза, яркая, как оперение попугая, с красной окантовкой. Тяжелые браслеты-гунгру и серьги-джимки, почти как у ее матери. Лайла поднесла костюм к лицу и глубоко вдохнула. От него исходил запах Индии. Запах камфары, краски и сандалового дерева. Чем дольше она смотрела на наряд, тем ярче в ней разгоралась холодная ярость. В ее голове зазвучал голос матери:

– Хочешь почувствовать себя настоящей, дочка? Тогда танцуй. Танцуй, и тебе откроется правда.

Лайла вложила в танцы всю душу, отдала тело на милость ритма: она могла рассказать целую историю с помощью одних лишь движений. Танец мог быть чувственным, но при этом он всегда оставался священным. Мать Лайлы говорила, что это самый лучший способ доказать, что у нее есть душа. Что она настоящая.

Но люди, которые собрались здесь, на празднике… для них это было развлечение другого толка.

Как говорил Гипнос?

Пикантные танцы.

Лайла переоделась и распустила волосы, упавшие на ее спину тяжелым каскадом. Затем она засунула форму служанки Дома Никс в подушку, убрала янтарный отпечаток обратно в книгу и спрятала ключ в складках блузы.

Прозвучал третий удар часов.

В щели под дверью в кабинет было темно. Должно быть, Северин давно ушел, а танцоры уже выстроились на сцене. Если Лайла попытается присоединиться к ним сейчас, она лишь привлечет ненужное внимание. Она накинула на голову шелковый шарф и выскользнула в пустой коридор. К этому времени все гости уже собрались в амфитеатре, и все, что ей оставалось делать, – направиться туда же.

Увидев ее, стражник устало зевнул.

– Ты опоздала, – сказал он скучающим голосом. – Все остальные уже готовятся к выходу на сцену.

– Меня просили выступить с сольным номером, – заверила его Лайла, скрестив руки на груди.

Мужчина вздохнул и начал перелистывать страницы с расписанием.

– Если ты готова выйти прямо сейчас, тогда…

– Показывай дорогу.

Она обвела взглядом толпу народа. Где-то среди них был Северин.

Стражник повел ее к музыкантам, чтобы она могла выбрать песню. Их инструменты были хорошо знакомы Лайле. Боль сдавила ей ребра. Двусторонний барабан, флейта, ви́на и блестящий кимвал.

– Что нам сыграть? – спросил музыкант с ви́ной.

Она выглянула из-за кулис. Мужчины в костюмах. Женщины в платьях. Каждый держит в руке хрустальный бокал. Они не поймут истории, рассказанной танцем. Не проникнутся ее преданностью своему искусству.

Она не станет выставлять свою веру на потеху тем, кто не сможет ее оценить.

– Джатисварам, – сказала она. – Только ускорьте темп.

Один из музыкантов поднял бровь.

– Но он и так достаточно быстрый.

Она прищурила глаза.

– Думаешь, я этого не знаю?

Джатисварам был самым технически сложным танцем, квинтэссенцией музыки и движения. Танцем, который она могла исполнять, отрешившись от происходящего и не вкладывая в него душу.

Через несколько минут ведущий кашлянул и объявил:

– Представляем вашему вниманию танцовщицу катхак…

Лайла не слушала его речь. Она не была танцовщицей катхак. Она собиралась исполнять бхаратнатьям.

Пока она шла на сцену, две стороны ее личности слились в одну. Она уже выступала с этим танцем, одетая в похожую одежду. Человек, который привез ее во Францию в качестве танцовщицы, выбросил сшитый ее матерью костюм. Она должна была носить свой личный сальвар-камиз, а не этот нелепый наряд, выставляющий ее талию и грудь на всеобщее обозрение. В ее волосах должны пестреть цветы, особенно жасмин, сохранившийся с первого выступления ее матери. Она посмотрела на свои руки, и у нее защемило сердце: без мехенди они казались ей голыми.

Когда она вышла на сцену, по залу пробежала волна одобрения. Когда Лайла выступала во Дворце Сновидений, ей больше всего нравилось выходить на подмостки до того, как включится свет: в ее венах бурлил адреналин. Из-за темноты в зале она чувствовала себя так, как будто только что стала реальной. Но здесь она ощущала себя бабочкой в ловушке, накрытой стеклянным колпаком. Ключ, спрятанный в одежде, холодил кожу, как кусочек льда. Она внимательно вглядывалась в толпу. Перед каждым сиденьем стояла корзина с лепестками роз, чтобы зрители могли кидать их в исполнителя, когда он закончит свой номер.

Музыканты закончили настраивать инструменты.

Еще до того, как прожектор осветил сцену, она не просто увидела Северина, но почувствовала его. Даже в теплой комнате от него словно исходил холод. Из-за освещения его глаза оказались в тени, и все, что она могла видеть, – его длинные ноги, вытянутые вперед, и руку, подпирающую голову. Вид скучающего императора. Эта поза была ей знакома. От нахлынувших воспоминаний у нее сперло дыхание. Она подумала о том вечере… в день ее рождения… когда в ней вдруг проснулась неслыханная дерзость. Она загнала его в угол в его собственном кабинете. Голова шла кругом, но не от шампанского, а от его взгляда. Северин не подарил ей подарок на день рождения, и она потребовала от него поцелуй, который перерос в нечто большее…

Лайла отчетливо ощутила момент, когда ее разум переключился в привычный сценический режим.

Каждая мышца в теле резко напряглась.

Он никогда прежде не видел, как она танцует…

Что-то изменилось. Во время выступления она всегда чувствовала себя так, как будто ее душа сверкает.

Ей было нужно, чтобы он внимательно следил за ее танцем, иначе он не сможет вовремя получить ключ. Но дело было не только в ключе: ей хотелось, чтобы он смотрел.

Возможно, она была обречена всю жизнь вспоминать о ночи, которую обещала забыть. Но она не собиралась страдать в одиночестве. Может, это было жестоко, но в ее голове беспрестанно звучал голос матери:

– Не нужно завоевывать их сердца. Укради их мысли. Это принесет тебе куда больше пользы.

И она неотступно следовала этому совету. Лайла приняла начальную позу: она подняла одно бедро и наклонила голову, открыв зрителям изящную длинную шею. Заиграла музыка, и она ударила по сцене каблуком. Ее движения были точными и резкими, словно она была привязана к ритму.

Tha thai tum tha.

Северин скучающе развалился в кресле, но она слишком хорошо его знала. Все его тело было напряжено: он будто окаменел. За этой позой скрывалось что-то хищное и голодное. Она не видела его глаз, но чувствовала, как они следят за каждым ее движением. Сдержанная циничная улыбка исчезла с его лица.

Лайла ощутила вспышку удовлетворения.

Я не буду страдать одна.

Она провела рукой по груди. Северин заерзал на своем сиденье. Мизинцем она зацепила петлю на ключе. Она снова ударила ногой и посмотрела на пол, спрятав ключ за широкими браслетами. Наклонившись вниз, она мысленно улыбнулась.

У нее была еще одна тайная сила. Сила, пропитавшая ее кровь и прочно засевшая в сознании. Она умела ловко проскальзывать сквозь все жизненные обстоятельства, пока мир пытался столкнуть ее на обочину.

Укради их мысли.

Она закружилась на каблуках, колени склонились в нритте, а зрителям открылась изумрудная ткань юбки, до этого спрятанная в шелковых складках. Музыка становилась все быстрее, а ритм все настойчивее.

Она бросила взгляд на стеклянный ключ, спрятанный у нее в руке. Северин чуть заметно качнул головой: она знала, что он все понял. Он потянулся к корзине. Остальные зрители сделали то же самое.

Приближаясь к кульминации, музыка стала еще быстрее. Лайла посмотрела прямо на Северина и чуть не упала. Он выглядел поверженным. От его взгляда Лайла зарделась румянцем. Она заставила себя сосредоточиться и взмахнула рукой, подавая сигнал.

Северин подбросил лепестки в воздух, и остальные гости последовали его примеру. На Лайлу обрушился цветочный дождь: лепестки падали сверху, как снежинки, опускаясь на ее волосы и ресницы. Изогнувшись в финальном движении, она вытянула руку и бросила ключ.

Он пролетел через зал, и Северин поймал его между ладонями. Хлопок. Лайла не видела его взгляда, но с легкостью могла представить, как темнеют его глаза цвета заката. Она знала, что должна смотреть и на других зрителей, но просто не могла оторвать от него взгляда. Ей же не хотелось, чтобы он смотрел на кого-то, кроме нее.

Амфитеатр взорвался аплодисментами. Мужчина, сидевший позади Северина, поймал ее взгляд. Он был одет в горчичный костюм и сидел почти неподвижно. Уходя со сцены, Лайла вздрогнула: мужчина склонился над Северином, словно карающий меч… или хищник, приготовившийся к нападению.

17

Зофья

Зофья смотрела на часы: Северин опаздывал. До начала бала оставалось меньше часа. Если она не успеет сделать слепок ключа, то все окажется напрасно. Жаль, что матриарх не использовала вместо ключа свой отпечаток… Зофья могла бы применить свою улучшенную версию Метки Сиа. Правда, если подумать, у нее не было нужных ингредиентов: все осталось в лаборатории «Эдема».

Зофья заставила себя сесть в угол комнаты. Нервное расхаживание из стороны в сторону ничем ей не поможет. Бывало, во время ограблений ей приходилось ждать очень и очень долго. Девушка успокаивала себя тем, что это ожидание приближает их к цели.

Еще один день.

Еще один день, и все это останется позади.

К полуночи они уже будут в хранилище. Они уже знали, где искать Глаз Гора, останется лишь взять его с полки. Сущая мелочь, которая повлечет за собой серьезные изменения. Когда Глаз будет у них, она сможет выплатить все долги и отправить сестру в медицинскую школу. Северин станет патриархом и, воспользовавшись своим безграничным влиянием, вернет ее обратно в Академию. Еще при жизни ее родители говорили: тот, кто обладает знаниями, не боится ничего на свете. Она могла бы стать ученым или профессором… кем-то, кто освещает темные уголки неизведанного ярким лучом знаний. Она могла бы стать похожей на своих родителей и сестру. Она могла бы идти по улице в толпе людей. Она бы забыла о комке, возникающем в горле каждый раз, когда кто-нибудь задает простой, повседневный вопрос, а она не знает, как на него ответить.

Знания придали бы ей смелости.

А больше всего на свете Зофья хотела быть смелой.

Но вместо этого она училась приспосабливаться или, по крайней мере, притворяться, что у нее это получается. В другой стороне комнаты стоял большой шкаф, на дверце которого висело черное платье – ее наряд на сегодняшний вечер. Лайла не могла помочь ей со сборами, и Зофья потратила несколько часов на то, чтобы понять, как накраситься и сделать прическу самостоятельно.

Ее раздумья прервал Северин, с щелчком заперший дверь изнутри.

– Ты опоздал.

Северин был сам не свой. Он тяжело дышал, а в глазах блестело что-то дикое. Лайла должна была передать ему ключ, неужели что-то пошло не так? Зофья начала паниковать.

– С Лайлой все в порядке? У тебя лицо красное.

Северин кашлянул.

– Это потому, что я быстро шел. И Лайла выглядит отлично. В смысле, она чувствует себя отлично. Не бери в голову. Со мной все отлично. И вообще, все идет…

– Отлично?

– Да, – сказал Северин, протягивая ей ключ. – Лайле пришлось придумать новый способ передать мне его.

Что ж, это не объясняло, почему Северин так странно выглядел. Зофья взяла ключ и направилась к камину, где плавился кусочек цинка. Из своего чемодана она достала форму для отливки.

Северин прислонился к стене и провел рукой по лицу.

– Раствор «Пиранья» сработал.

Зофью это не удивило. В конце концов, это она приготовила раствор.

Северин продолжил:

– Насколько я знаю, оранжерея находится на карантине. Официальная версия гласит, что кто-то из стражников разбил окна, и смесь сотворенного дыма и яда растений образовала опасные испарения.

Тристан и Энрике уже должны были прятаться где-то в садах. В девять часов их приглашения истекут, и они покинут поместье. Тогда служба безопасности Дома Ко́ры вычеркнет их из списка гостей. Затем нанятый Северином экипаж отвезет их к неохраняемому входу на территорию Лунного Замка, и они встретятся в оранжерее.

Зофья вдавила ключ в воск.

– Все получилось, как ты и планировал.

– М-м-м, – Северин потянулся к дверной ручке, но его рука зависла в воздухе. Он выглядел так, словно хотел о чем-то спросить, но вдруг передумал.

– Будь готова. Мы переходим к финальной стадии плана.

Зофья переоделась в вечерний наряд. Она спрятала в свою бархатную сумочку коробок спичек и два ключа: настоящий и поддельный с небольшой вмятиной. Маска из покрытых инеем лебединых перьев скрывала ее лицо. Черное платье Зофьи блестело благодаря тонкой сетке из серебряных нитей, украшавшей юбку. Позже эта сетка должна была послужить фильтром для воздуха, ведь в оранжерее все пропиталось опасными испарениями.

Зал на первом этаже изменился до неузнаваемости. Все стены были завешаны зеркальными панелями: они делали пространство зала бесконечным. Задевая потолок и стены, по коридору шествовал прозрачный грифон. Леди и джентльмены весело смеялись, когда какое-нибудь призрачное существо огрызалось и шипело на них. В углу сверкал огромный торт, украшенный съедобными миниатюрами планет Солнечной системы. Только Лайла могла сделать что-то подобное.

Зофья посмотрела на пол: ее внимание привлек блеск серебряной спирали. Она остановилась, пытаясь вспомнить что-то похожее… Ей был знаком этот узор. Раньше она не замечала его, но теперь, когда на черный мраморный пол упал яркий свет люстры, по нему словно расползлись серебряные вены. Узор напоминал раковины моллюсков. Он был точным. Математическим. Она подумала о логарифмической спирали золотого сечения. Золотым сечением считалось деление определенной величины на две неравные части, при котором вся величина так относится к большей части, как самая большая часть относится к меньшей. Отец объяснил ей это на примере золотого прямоугольника.

Представление в числовой форме называлось фи и равнялось примерно 1,618. Отец научил ее находить золотое сечение в природе: в спирали раковины моллюска, в круглых сердцевинах подсолнухов, в сосновых шишках… она никогда не видела, чтобы его использовали в качестве декоративного элемента интерьера. Зофья моргнула и начала внимательно осматривать зал, словно видела его впервые. Повсюду можно было найти примеры золотого сечения. На входных дверях. В форме окон. Все убранство поместья походило на уравнение. Зофья знала, что числа никогда не бывают случайными. Это было сделано намеренно, но она не понимала, с какой целью. Она шла к большой арке, и вдруг у нее на пути встал мужчина в горчичном костюме.

– Любой мужчина был бы счастлив перехватить такой пристальный взгляд, направленный на него. Мне стало интересно, каково это, и я подошел, чтобы представиться.

Зофья постаралась вспомнить, что женщины делают в таких случаях. Когда с ними заговаривал незнакомый мужчина, они обычно протягивали ему руку. Так она и сделала. Незнакомец взял ее ладонь и поднес к своим губам.

– Я вас не знаю.

Он засмеялся. На нем была маска с маленькими драконьими крыльями. Зофья еще никогда не видела человека с такой бледной кожей. Он был явно нездоров.

– Ру-Жубер, – сказал он, отпуская ее руку. – Позволите пригласить вас на первый танец?

Зофья даже не заметила, как вокруг нее начали кружить нарядные пары. Она так увлеклась узором на полу, что все вокруг превратилось в белый шум.

– Я…

– Прошу, – сказал мужчина, но это было не похоже на просьбу. – Я настаиваю.

Зофья хотела отказаться, но она не знала, как девушки из высшего общества говорят «нет». Они бы наверняка рассмеялись или сказали что-нибудь, прикрыв лицо веером. До этого момента остальные гости не тревожили ее, так как по поместью уже разлетелась новость о том, что она предпочитает проводить время в компании месье Фошера – высокопоставленного чиновника. Северин был ее щитом. Если она скажет «нет», все вокруг подумают, что она ведет себя странно. Зофья ощутила вспышку паники, словно ее заперли в комнате. Заметят ли остальные гости? Соберутся ли вокруг нее? Начнут расспрашивать о том, почему она не может исполнить хотя бы один танец?

– Люди смотрят, баронесса, – сказал мужчина с легкой улыбкой. – Вы же не хотите прилюдно меня унизить?

Зофья покачала головой, и Ру-Жубер без промедленья вовлек ее в танец. Руки мужчины оказались холодными и влажными от пота. Она попыталась вырваться, но, несмотря на свой болезненный вид, мужчина оказался довольно сильным.

– Я слышал, что вы из России, но откуда именно?

– Из Полтавы.

– Я уверен, это прекрасное место.

Ру-Жубер закружил ее, и она воспользовалась случаем, чтобы осмотреть зал и найти Гипноса. Он уже должен был встретиться с ней. Музыка становилась все быстрее, звеня в ушах и сливаясь с прерывистым биением ее сердца. Пол бального зала казался ей тонким льдом. Даже в спокойном состоянии танцевальные навыки Зофьи оставляли желать лучшего; сейчас ее движения и вовсе напоминали борьбу, но никак не танец. Ру-Жубер сжал ее руки еще крепче, но в этот момент сквозь оркестровую музыку пробился знакомый голос:

– Баронесса.

Гипнос.

Он стоял позади Ру-Жубера, положив руку на горчичный костюм мужчины.

– Позволите?

Губы Ру-Жубера сложились в тонкую нить.

– Конечно, – сказал он и снова поцеловал ее руку.

Она поежилась из-за ледяного прикосновения его губ.

– Надеюсь, мы еще увидимся… баронесса.

Гипнос подхватил Зофью и закружил ее в танце. Его тело было теплым, а руки – сухими и горячими.

– Ты выглядишь просто потрясающе, ma chère, – сказал он.

Другие пары проносились мимо них, двигаясь по спирали. Гипнос повел Зофью в центр зала, подальше от внимательного взгляда матриарха. Зофья придвинулась поближе, приоткрыв свою сумочку, чтобы передать ему настоящий ключ. На мгновение она почувствовала его пальцы на своем запястье. Гипнос улыбнулся и прошептал ей на ухо:

– Я говорю это совершенно искренне. Ты выглядишь великолепно. Не могу сказать того же о твоем друге.

– Он мне не друг.

– А я?

Зофья не знала, как ответить на этот вопрос. Гипнос угрожал им тюрьмой, что было совсем не дружелюбно. Но он мог быть и другим. Веселым. Он относился к ней так же, как и к остальным. Зофья посмотрела на его лицо. Это выражение было ей знакомо: широко распахнутые глаза, изогнутые брови, натянутая улыбка. Надежда. И даже уязвимость.

– Что входит в твое понятие «дружбы»?

– Ну, по средам мы будем приносить кровавые жертвы Сатане.

Зофья чуть не споткнулась.

– Я шучу, Зофья.

К ее щекам прилила кровь.

– Я не очень люблю шутки.

Гипнос закружил ее.

– Что ж, я буду иметь это в виду. Друзья?

Танец подходил к концу. Часы у подножия лестницы пробили одиннадцать часов. Зофья мысленно взвесила свой ответ и наконец кивнула.

– Друзья.

Большинство танцующих разошлись, и зал быстро опустел. Многие приглашения истекали сразу после полуночи; те, кто хотел уехать пораньше, направились к выходу. Зофья всматривалась в толпу, словно хотела с кем-то попрощаться. Где-то среди толпящихся гостей Северин планировал путь в хранилище через библиотеку. Гипнос с ключом отправился обратно в кабинет. Лайла, Тристан и Энрике скоро соберутся в оранжерее. Мысли Зофьи продолжали вертеться вокруг странного мужчины, пригласившего ее на танец. Ру-Жубера. Его прикосновение напомнило ей о чем-то… но о чем?

– Надеюсь, вы приятно провели у нас время, баронесса?

Перед ней стояла матриарх Дома Ко́ры, и ее лицо выражало обеспокоенность. Зофья вздрогнула от неожиданности и попыталась подобрать нужные слова. Она готовилась к возможному разговору с хозяйкой дома, но мужчина в горчичном костюме и спирали на полу окончательно сбили ее с толку.

– Да, – ответила она напыщенным голосом. – И… мне нравится ваш пол.

Матриарх удивленно моргнула.

– Что?

О, нет. Зофья почувствовала знакомое напряжение… ощущение того, что ты переставляешь ногу на следующую ступеньку, а ее там нет. Не стоило этого говорить. Она хотела забрать свои слова назад, но вдруг вспомнила совет Лайлы: нужно притвориться, будто ты выступаешь на сцене. Вжиться в роль. Зофья выпрямила спину и элегантным движением указала на пол.

– Логарифмическая спираль золотого сечения, – сказала она. – Любимое уравнение матушки-природы.

– Ах! – Женщина хлопнула в ладоши. – У вас зоркий глаз, баронесса. Мой покойный муж хотел, чтобы у всего в нашем доме был особый смысл. Какая жалость, что я не могу открыть для гостей территорию за оранжереей… вот уж на что точно стоит взглянуть.

Зофья почувствовала легкий укол вины. В конце концов, это из-за нее оранжерея и вся близлежащая территория были закрыты на карантин.

– Да, очень жаль, – согласилась Зофья.

– Кого точно стоит пожалеть, так это моего ландшафтного художника и его коллегу, – прошептала хозяйка дома. – Им не повезло больше всех.

Двери из черного дерева распахнулись, и зал наполнился сырым туманом. Зофья понимала, что ей пора уходить, но она не могла сдвинуться с места. Один из слуг матриарха наклонился к своей хозяйке и прошептал что-то ей на ухо. Зофье показалось, что из ее легких исчез весь воздух.

Она глубоко вздохнула и почувствовала, как натянулся ее корсет.

– Что?

Приглушенная музыка, звучавшая из зала, становилась все громче. За спиной Зофьи уже столпились гости, желающие попрощаться с хозяйкой дома, и один из слуг настойчиво потянул ее за локоть.

– Что вы сказали о ландшафтном художнике и его коллеге?

Гости, оставшиеся в зале, разразились аплодисментами, заглушая ее слова.

С потолка начали спускаться акробаты. Они сверкали и дышали огнем, от чего в воздухе запахло серой.

– Увидимся на Зимнем Конклаве в России! – Голос матриарха тонул в праздничном шуме.

Человек, стоящий за Зофьей, толкнул ее, и она чуть не упала вперед, но слуга успел ее подхватить. Ей в руку вложили небольшой сувенир на память о посещении Весеннего Фестиваля. Хозяйка дома повернулась к следующему гостю.

Все произошло слишком быстро.

Двери открывались и закрывались. Затем из-под воды появилась лодка, которая довезла ее до причала. В этот раз она плыла в одиночестве.

Им не повезло больше всех.

Она чувствовала себя так, будто кто-то зажал ее мысли в кулак. Что случилось с Энрике и Тристаном?

Зофья без проблем прошла проверку вери́товым камнем и отдала свое приглашение стражникам. Она дождалась кареты, которую заказал Северин, и забралась внутрь.

– Нам нужно проехать два километра прямо, а затем остановиться возле двух кленов, – сказала она кучеру.

Что бы ни случилось с Энрике и Тристаном – она скоро обо всем узнает.

Кучер кружил вокруг территории поместья странными кругами и петлями, по дорогам, на которых больше не было ни одного экипажа. Зофья думала о последних словах матриарха, но вдруг карета остановилась.

– Все чисто, – сказал кучер. – Можете идти.

Зофья вышла на улицу. Согласно украденным чертежам Дома Ко́ры, где-то здесь, между двумя деревьями, находился тескат. Он вел прямо в сады поместья.

Зофья разумно решила, что ей нужно искать объект, похожий на зеркало, но между деревьями не было абсолютно ничего. Она обернулась. Дорога уходила вдаль с обеих сторон, а позади нее вырисовывались очертания темной поляны. Она была совершенно одна, в полной темноте. Зофья потянулась к особой подвеске на своем ожерелье. Найти дверь-тескат можно было только с помощью фосфора. Она надавила на фосфорную подвеску: та засияла бледным голубым светом. Ослепленная новым источником света, Зофья всмотрелась в темноту.

В нескольких сантиметрах от нее стояла темная фигура.

Чуть не закричав, Зофья отшатнулась и снова потянулась к своему ожерелью, но быстро поняла, что фигура сделала то же самое. Зофья замерла на месте в ожидании, пока ее глаза привыкнут к темноте. Ее подвеска не была единственным источником света: точно такое же сияние исходило из руки темной фигуры.

Зофья смотрела на свое отражение. На саму себя.

«Удивительно», – подумала Зофья.

Все знания о том, как сделать тескат в виде чего-то иного, чем зеркало, канули в Лету вместе с Падшим Домом. Но сейчас перед ней было доказательство безграничности их возможностей… Падший Дом не просто маскировал двери под зеркала, а создавал настоящие порталы между двумя отдаленными местами.

Зофья протянула вперед дрожащую руку. Тескат поддался прикосновению девушки, и ее рука исчезла в невидимой поверхности. На другой стороне дул точно такой же легкий ветер, а руки девушки касались листьев плюща. Зофья бросила фосфорную подвеску и раздавила ее каблуком.

Пройдя через тескат, Зофья оказалась в садах Лунного Замка. Теперь, когда почти все гости разъехались, они выглядели пугающе. Музыка, играющая где-то вдалеке, звучала жалобно и криво, словно оркестру подсунули расстроенные инструменты. На земле валялись разбитые бокалы, а от коры деревьев уже начало отслаиваться золотое покрытие. В темноте виднелись очертания оранжереи. В воздухе стоял ядовитый запах, и сердце Зофьи забилось быстрее от волнения. Она боялась, что может встретить тут стражников, но, похоже, Северин оказался прав: они стояли по периметру сада, подальше от оранжереи, чтобы не вдыхать опасные испарения.

На ее плечо опустилась чья-то рука, и Зофья вздрогнула от неожиданности.

– Тсс, это я.

Лайла.

Зофья повернулась к ней и нахмурилась.

– Что случилось с твоим костюмом?

На девушке была короткая блуза и юбка, слишком низко сидящая на бедрах. Эта одежда выглядела гораздо удобнее того, что носили другие женщины на празднике.

Лайла засмеялась.

– Это и есть мой костюм.

– Ясно.

Лицо Лайлы вдруг приобрело обеспокоенное выражение.

– Я кое-что подслушала, пока пряталась в поместье. Боюсь, Тристан и Энрике могли серьезно пострадать.

Ее нижняя губа задрожала, и, больше не говоря ни слова, она направилась к оранжерее. Зофья последовала за ней.

– Все слуги говорят о том, что случилось в садах. Они видели двух мужчин, перевязанных бинтами, и один из них был одет в костюм Энрике.

У Зофьи перехватило дыхание, но не было ничего, что она могла бы сделать или сказать. Либо Тристан и Энрике в полном порядке и ждут их в оранжерее…

Либо нет.

Она оторвала от платья серебряную сетку и порвала ее на две части. Одна для Лайлы, одна для нее. Подходя к оранжерее, девушки накрыли головы и лица серебристой тканью. Ядовитые пары обжигали их лица даже под сеткой.

Двери оказались открытыми, и Лайла посмотрела на Зофью полными надежды глазами.

Но Зофья не спешила радоваться: открытая дверь не означала, что Тристан с Энрике дожидаются их внутри. Возможно, матриарх приказала оставить двери открытыми, чтобы опасные испарения быстрее выветрились.

Зофья сжала кулаки. Сосредоточься. Она начала считать все, что попадалось ей на глаза: две двери, четырнадцать железных прутьев, одна луна, семь липовых деревьев, четыре горгульи с угрожающими улыбками на крыше оранжереи, шесть немигающих статуй между шестью темными дубами.

Три шага до двери. Затем два.

Лайла достала маленький нож и вошла в оранжерею. Изнутри окна были подсвечены лампами.

Все вокруг было сожжено до основания. Они начали рассматривать пол в надежде найти щель или выемку, хоть что-нибудь, напоминающее спрятанную дверь. Вдруг Лайла ринулась вперед и вытащила из темного угла полицейского, чье лицо было обернуто шарфом. Она зарычала и занесла нож.

– Ты… – медленно произнесла она. – Должно быть, ты один из тех, кто причинил им вред. Я не буду раскаиваться в том, что собираюсь с тобой сделать.

Полицейский замахал руками, но его слов не было слышно из-за плотно замотанного шарфа. Зофья почувствовала, как внутри нее клокочет жажда мести: из-за них пострадали Тристан и Энрике. Ее… друзья.

Полицейский все-таки смог приспустить шарф.

– …подождинеубивайменя!

Мужчина встал на колени с покрасневшим лицом и, ухмыляясь, поднял глаза на девушек.

Энрике.

– Мне очень приятно, что ты собралась за меня мстить, но в этом нет никакой необходимости.

18

Энрике

Энрике свистнул, и из тени вышел Тристан. Его взгляд упал на Зофью, одетую в шелк и бархат, а затем на Лайлу, одетую… чуть более откровенно. В один миг щеки Тристана стали пунцовыми, и Энрике бросил шарф ему в лицо.

– Ну что ты как маленький.

Тристан нахмурился, но очень быстро его черты снова исказил неподдельный страх. Он выглядел так с тех пор, как засахаренная фиалка спасла его от отравления. Энрике не винил его за это. Любой был бы напуган, если бы смерть прошла так близко. Тристан всегда волновался, оказываясь за пределами «Эдема», а эта кража окончательно выбила его из колеи. Пока они прятались в саду, он постоянно дергался и почти уничтожил розовый куст, отрывая от него лепесток за лепестком.

– Я думала, вы умерли! – воскликнула Лайла, заключив их обоих в крепкие объятия.

Зофья стояла на месте, смяв пальцами юбку платья.

Энрике заметил, как она смотрела на него сияющими глазами, но затем быстро опустила взгляд в пол. Ей не нужно было бежать к ним с распростертыми руками. Он и так понял, что она чувствует.

– Нас спасла засахаренная фиалка, – сказал Энрике. – Каким-то образом Тристан отравился. Я думаю, его маска была неисправна, и ядовитые испарения попали внутрь.

Зофья резко подняла глаза.

– С маской все было в порядке.

– Я знаю, что это твое изобретение, но никогда нельзя исключать вероятность ошибки, – сказал он. – Жаль, что именно мне приходится сообщать тебе эту новость, Зофья, но все-таки ты человек.

– Тогда почему вы называете меня «Феникс»?

На это у Энрике не нашлось ответа.

– Так что с вами произошло? – спросила Лайла.

– Я думаю, стражники почувствовали запах испарений и подняли тревогу, – сказал Энрике. – Двое из них потеряли сознание, поэтому мы переоделись в их костюмы, а свою одежду надели на них. Все оставшееся время мы прятались в саду.

Лайла прикоснулась к его лицу.

– Я рада, что вы оба целы. Теперь нам пора в хранилище: часы вот-вот пробьют полночь. Вы нашли дверь?

– Да, – ответил Энрике.

Тристан смахнул остатки земли с плоской металлической двери.

– Все готовы? – спросил Энрике. – Кроме Тристана, конечно.

Обычно Тристан был не против постоять на страже, но сейчас, когда он открывал металлическую дверь, у него тряслись руки.

– Будьте осторожны, – сказал он.

– Просто думай о том, что мы будем делать, когда вернемся в «Эдем», – весело сказала Лайла. – Может, выпьем какао?

– Ох… и съедим торт, – добавил Энрике.

Даже Зофья улыбнулась.

– А Голиаф сможет к нам присоединиться? – спросил Тристан.

Все остальные громко вздохнули.

За дверью оказалась винтовая лестница, уходящая в непроглядную темноту.

– Честное слово, – пробормотал Энрике, занося ногу над первой ступенькой, – почему нельзя надеть на Голиафа поводок? Он же размером с кошку.

– Я все еще тебя слышу, – возмутился Тристан.

– Отлично. Тогда начни думать о поводке.

Винтовая лестница уходила в сторону и, казалось, растянулась вниз на целый километр. Через некоторое время Энрике посмотрел наверх, чтобы понять, как глубоко они спустились и увидит ли он Тристана, но для этого было слишком темно. К тому же лестница была мокрой; его ноги так и норовили соскользнуть со ступеней.

Лайла поежилась.

– Здесь очень холодно!

Энрике был с ней согласен: у него уже стучали зубы.

Наконец они добрались до конца лестницы. Энрике ожидал увидеть внизу библиотеку, но помещение, в котором они оказались, больше походило на огромный атриум. Блестящие от влаги стены пещеры сужались кверху, принимая овальную форму. С потолка свисали корни растений. С каждым вдохом ноздри Энрике наполнялись влажным минеральным запахом. В центре атриума стоял круглый пьедестал, похожий на валун: из него торчали три металлические палки. Они напомнили Энрике рычаги, но он не мог быть в этом уверен. В атриуме не было света, а маленькая светящаяся подвеска в руках Зофьи освещала лишь малую часть пространства вокруг них.

– Где библиотека? – спросила Лайла.

Зофья помахала своей подвеской: ее свет протянулся вдоль стен пещеры и исчез.

– Тоннель, – выдохнул Энрике. – Может, она внизу?

Энрике продолжал смотреть в сторону тоннеля. Он шагнул с лестницы, опустив ногу на пол пещеры. Не прошло и секунды, как он почувствовал колебания земли. Энрике отступил назад.

– Вы это чувствуете? – спросил он, стоя на последней ступеньке.

– А ты это видишь? – Зофья указывала на факел, горящий в тоннеле. В его свете можно было разглядеть очертания янтарной двери.

– Должно быть, это вход в библиотеку, – сказала Лайла.

С довольной усмешкой она протиснулась мимо Энрике и соскочила на землю.

– Стой, Лайла…

С полом было что-то не так: он словно чувствовал их присутствие. Энрике не успел остановить Лайлу, и как только ее ноги коснулись земли, пещера вновь содрогнулась. Лестница закачалась, и Энрике упал на пол. Рядом с ним упала Зофья, выпустив из рук свою светящуюся подвеску.

По полу разлился свет – слишком масштабный для того, чтобы принадлежать подвеске Зофьи.

Энрике медленно поднял голову. В тоннеле стало гораздо светлее: вместо одного факела теперь там горели сотни. И они были не одни. Пол сотрясался из-за огромного каменного шара, катившегося по тоннелю. С каждым оборотом он все ярче загорался от пламени факелов, нагреваясь и освещая атриум. Теперь они могли увидеть на полу пещеры завитую спиралью тропу, ведущую в центр.

Энрике поднялся с земли.

– Знаете, теперь я скучаю по темноте и холоду.

Лайла схватила его с Зофьей за руки и потянула их в другой конец атриума.

– Если мы просто уйдем с траектории движения шара, он врежется в стену, а мы побежим через тоннель и доберемся до двери, – сказала она. – Ведь пол же не…

Пол затрещал.

Энрике наступил на трещину в полу, которой еще секунду назад там не было. Трещина быстро расползалась по земле, как по тонкой корочке льда. Энрике упал и поспешно отполз назад, но его рука чуть не провалилась в расселину.

В нескольких миллиметрах от его пальцев зияла дыра. Под землей с ревом проносилась темная, ледяная река. Должно быть, сотворенные напольные панели были сложены над рекой, как кусочки пазла; даже если непрошеный гость избежал смерти от огня, его ждала не менее печальная участь утопленника. Единственным плюсом катящегося по тоннелю огненного шара было то, что в его свете Энрике мог видеть все помещение целиком.

– Мы движемся! – крикнула Зофья.

Она растянулась на узком каменном выступе недалеко от Энрике. На другой стороне зала Лайла балансировала на обломке пола размером с тарелку. Где-то в тоннеле огненный шар набирал скорость, двигаясь по спирали и неумолимо приближаясь к ним.

Энрике снова посмотрел на реку. Его положение изменилось: комната медленно поворачивалась вокруг пьедестала, стоящего в центре.

– У всех сотворенных защитных механизмов должен быть предохранитель! – крикнул Энрике, пытаясь заглушить шум реки и грохот огненного шара. – Нам нужно его найти! Должно быть, все дело в этом пьедестале. Лайла, ты стоишь ближе всех. Посмотри, вдруг на нем что-то написано!

Лайла кивнула. Она начала перепрыгивать с камня на камень, приближаясь к пьедесталу.

Энрике снова осмотрел помещение. Оно не было похоже на комнату хранения аукциона. Здесь не было ониксового медведя, схватившего кого-то за руку. Никакого каменного объекта, который он мог бы ощупать в поисках переключателя. Он был слишком далеко от стен пещеры, чтобы увидеть на них какие-либо надписи.

– Голову выше! – крикнула Зофья.

– Зофья, сейчас не время для мотивационных речей!

– Энрике. На потолке что-то написано.

Энрике посмотрел наверх. Стоя на лестнице, он не заметил на потолке ничего, кроме корней. Теперь он видел там буквы, расположенные в странном порядке. Обломок камня под ногами Энрике начал двигаться быстрей, и он осторожно поднялся на ноги, пытаясь разобрать слова.

E? Mut? Surg?

Он прищурился.

Энрике посмотрел на Зофью в надежде, что она сможет ему помочь, но она сидела на своем камне, скрестив ноги, словно находилась не во вращающейся пещере, а в астрономической комнате «Эдема». Она осматривала помещение задумчивыми глазами, чертя в воздухе спиральную линию. Впереди Лайла все ближе подбиралась к пьедесталу.

Камень Энрике двигался все быстрее, будто его притягивало к центру комнаты. Он наклонил голову, пытаясь рассмотреть все буквы на потолке, и наконец увидел слова целиком.

EADEM MUTATA RESURGO

– Что там написано? – крикнула Зофья.

Без сомнения, это была латынь. Фраза звучала знакомо, но он никак не мог вспомнить, где ее слышал…

– Это значит: «Измененная, я вновь воскресаю».

– Зофья! Энрике! – крикнула Лайла, замахав руками. – На пьедестале тринадцать рычагов, обозначенных номерами! Кажется, там есть какие-то… шкала? Больше я ничего не могу разглядеть.

Рычаги.

На душе у Энрике стало немного спокойнее, ведь если в помещении были рычаги, значит, происходящее можно было контролировать.

– Если возле рычагов есть шкала, значит, должна быть какая-то номерная закономерность? – спросила Зофья.

– Да, должно быть, это и есть ключ.

Если правильно расположить рычаги, то огненный шар остановится, и пол вернется на место.

– Измененная, я воскресаю, – прошептал он себе под нос, бросая взгляд на огромный шар. Он увеличился в размерах и неумолимо приближался к ним.

Зофья водила пальцами по земле, рисуя в грязи какой-то узор.

– Думай, думай, – бормотал Энрике, постукивая ногой.

Он заметил, что сады Дома Ко́ры, семейное поместье и его внутреннее убранство устроены по определенной геометрической модели, но это не помогало ему решить загадку. Воскресаю из прежней версии себя? Но остаюсь прежней? Речь идет о чем-то, что вырастает из самого себя…

– Спираль, – сказала Зофья.

– Что?

– Мы движемся по спирали.

Он моргнул.

– Зофья, это очевидно…

– Ты не понимаешь, мы движемся по особой спирали, – продолжила она. – Траектория нашего движения совпадает с фигурой, изображенной на полу у входа в поместье. Спираль – вот ответ на загадку! Измененная, я воскресаю. Это логарифмическая спираль. Значит, угол касательной с радиусом-вектором для любой точки спирали один и тот же…

У Энрике начала кружиться голова: причиной тому было не только увеличение скорости движения пола.

– Это должно быть что-то повторяющееся, – теперь Зофья говорила очень быстро. – Что-то с такими же древними корнями. Какая-то последовательность…

Энрике прислушался: даже земля сотрясалась в определенном ритме. Ритме, который можно было найти в природе или поэзии. Они приближались к центру комнаты, и он отчетливо видел возвышающийся пьедестал.

Впереди Лайла забралась на обломок камня, ее тело выгнулось по направлению к пьедесталу с рычагами.

– Не прыгай! – крикнула Зофья.

В этот момент камни накренились.

Лайла пошатнулась: обломок камня, на котором она стояла, наклонился набок. Она скатилась вниз, успев ухватиться за каменные выступы в самый последний момент. Ее ноги болтались над темными водами шумной реки. В атриуме стало еще светлее: огненный шар набрал скорость, приближаясь к концу тоннеля.

– Я в порядке! – крикнула Лайла, забираясь на камень.

Энрике понимал: если они не найдут способ остановить шар, Лайла окажется прямо у него на пути.

– Загадка – это определенная модель, а модель – это ключ, – пробормотал он. Ему отчаянно не хватало воздуха. В помещении стало так жарко, что по его спине градом катился пот. – Тринадцать рычагов. Загадка. Ключ. Движущийся пол.

Постепенно в его голове сложилась полная картина. Только одна историческая последовательность подходила под сложившуюся модель.

– Последовательность Фибоначчи, – сказал он, чувствуя, как пульс стучит у него в голове.

Он запомнил последовательность только потому, что когда-то пытался впечатлить милую итальянку на занятиях по лингвистике. Ее жениху это не понравилось, но числа Энрике так и не забыл…

– Ноль, один, один, два, три, пять, восемь, тринадцать, двадцать один… – быстро сказала Зофья. – Каждое число формируется благодаря сложению двух предыдущих. Подходит к логарифмической загадке.

Пьедестал вновь появился в поле зрения: тринадцать рычагов и достаточно места для двух человек.

– Он приближается! – крикнула Лайла.

Энрике поднял голову и увидел, как к ним на полной скорости катится огненный шар. Лайла находилась прямо у него на пути.

Она забралась достаточно высоко, чтобы не упасть, и все же ей было некуда деться от огромного шара.

– Мы разгадали загадку! – воскликнул Энрике. – Держись!

Когда пьедестал с рычагами оказался совсем близко, Энрике кивнул Зофье.

– Прыгаем на счет «три», – сказал он. – Раз, два, три…

Он прыгнул. Земля осталась где-то внизу, а прямо под ним разверзлась темнота. Энрике напрягся и потянулся вперед, задержав дыхание, пока его пальцы не коснулись каменного выступа. Рядом с ним приземлилась Зофья. Сделав рывок вперед, он схватил ее за руку. Зофья вцепилась в него; в этот момент обломки камней, на которых они стояли секунду назад, полетели вниз.

– Может, сейчас не лучшее время, но я должен признаться, что знаю числа Фибоначчи только до двадцати одного.

– Ничего страшного, я знаю, как образуется последовательность, – сказала Зофья. – Больше мне ничего не нужно. Начнем с левого края.

На каждом рычаге был ряд из трех чисел. Он покрутил маленькие переключатели на верхушке рычага, пока на них не появилось три нуля.

Затем он перешел к следующему рычагу: 001.

Все остальные рычаги продолжали следовать числам Фибоначчи: один, один, три, пять, восемь, тринадцать и так далее, пока он не дернул за восьмой рычаг с цифрами 021.

Неподалеку закричала Лайла. Горящий шар гремел уже совсем близко от нее, и она попыталась спрятать лицо от его обжигающего жара.

– Подожди! – сказала Зофья.

Ее лицо заливали слезы, а бледные руки торопливо опускали рычаги.

– Тридцать четыре, пятьдесят пять, восемьдесят девять, сто сорок четыре, – сказала она. – Двести тридцать три!

В это же мгновение земля под их ногами перестала трястись. Зофья оступилась и чуть не полетела вниз, но Энрике вовремя подхватил ее. Горящий шар остановился и начал медленно двигаться в обратную сторону, и в помещении сразу стало легче дышать. С металлическим скрипом плиты пола начали собираться воедино.

Сердце в груди Зофьи билось с бешеной скоростью. Через свою льняную рубашку Энрике чувствовал жар ее тела. Как только пол снова оказался целым, а все звуки, наполнявшие атриум, затихли, она вырвалась из его рук и побежала к Лайле. Энрике сел на пол и потер виски.

Когда он поднял голову, обе девушки смотрели на него сверху вниз.

Лайла широко улыбнулась.

– Мой герой.

Она поцеловала его в щеку, и он улыбнулся ей в ответ. Конечно, юноша не был похож на героев, которые вдохновляли его в детстве. Он не освободил страну от тоталитарного режима и даже не спас принцессу, подъехав к ее башне на белом коне… и все же он был горд собой. Энрике повернулся к Зофье, чтобы поздравить ее, но она недовольно скрестила руки на груди.

– Я не буду тебя целовать.

Руки и щеки Зофьи были испачканы черным пеплом. На темном фоне ее глаза горели, как синий огонь, а волосы напоминали белое пламя свечи. Энрике и не думал о том, чтобы поцеловать ее, но когда она сказала об этом, он невольно посмотрел на ее губы. Они были красными, как карамельная конфета. Энрике как можно сильнее ущипнул себя за переносицу. Должно быть, он ударился головой: иначе с чего бы ему в голову приходили такие странные мысли.

– Я лишь хотел сказать, что из нас получилась отличная команда, Феникс.

Зофья еле заметно улыбнулась.

– Я знаю.

Это была правда. Ее математика и его история. Энрике подумал, что вместе они составляли неплохое уравнение: его сумма была гораздо больше отдельных слагаемых.

Тоннель снова погрузился в темноту, и все же очертания янтарной двери – настоящего входа в библиотеку Дома Ко́ры – были вполне различимы. Не теряя времени, они направились к двери. Благодаря приливу адреналина Энрике не чувствовал ни капли усталости.

– Так в какой последовательности надо было нажимать рычаги? – спросила Лайла.

Зофья кашлянула.

– Ноль, один, один, два…

– Это была последовательность Фибоначчи, – прервал ее Энрике.

Если бы Зофья начала перечислять все числа в последовательности, они бы провели под землей всю ночь.

– Хвала Фибоначчи, – сказала Лайла, сложив ладони.

– Конечно, Фибоначчи был гением, но благодарить стоит не только его. Ты знала, что…

Зофья бросила на него неодобрительный взгляд, но Энрике все равно продолжил:

– …последовательность Фибоначчи появилась еще в шестом веке, в трактате древнеиндийского математика Пингалы? Разве это не удивительно?

Лайла состроила гримасу.

– Так кого нам благодарить?

– Естественно, меня.

Они подошли ко входу в библиотеку. Адреналин, наполнявший вены Энрике, испарился, и он чувствовал, что его силы на исходе. Он взял себя в руки и приготовился к тому, что ждало их за янтарной дверью.

Глаз Гора. Зофья потянулась к дверной ручке, и Энрике показалось, что время остановилось. Он ощущал легкое прикосновение каждой секунды на своей коже. Словно его мечта висела у него над головой, как зрелый фрукт, готовый вот-вот упасть ему прямо в руки. Если бы Марсело Понсе и остальные Илустрадос видели его сейчас, они бы поняли: он не просто мальчик-метис, а практически герой. Как доктор Рисаль.

Янтарная дверь открылась.

Им в лица ударил поток теплого воздуха, и кожа Энрике покрылась мурашками. Внутри было светло, и его глаза, привыкшие к темноте, на мгновение потеряли фокус.

На другой стороне комнаты открылась вторая дверь, и на пол упали две тени.

19

Северин

Пятым отцом Северина был Гордыня.

Гордыня попал в Орден, женившись на младшей дочери патриарха, которая умерла вскоре после свадьбы. Гордыня был рожден в богатой семье, но во время брака они неудачно вложились в соляные шахты. Потеряв все деньги, были вынуждены постепенно распродавать свое имущество. Все в доме Гордыни было пропитано горечью. Он показывал Северину и Тристану каталоги Ордена, рассказывая, какие из представленных в нем предметов раньше принадлежали им с женой. Он объяснял им, как вернуть принадлежащее тебе по праву. Как сделать снаряжение, позволяющее залезать на крыши и проникать в окна, как подкупить стражников и как ступать легким, неслышным шагом.

Он никогда не использовал слово «воровство».

– Бери все, что мир тебе задолжал, – говорил Гордыня. – У мира дерьмовая память. Он никогда не возвращает долги, так что приходится отбирать их силой.

Северин подумал о Гордыне, когда встретил Гипноса у входа в подземную библиотеку. Гипнос открыл дверь копией ключа. За ней оказалась лестница, уходящая в непроглядную темноту. На мгновение Северин склонил голову: если он и молился, то только так. Он прошептал те же слова, что говорил Гордыня, когда собирался вернуть себе какой-нибудь предмет:

– Я пришел, чтобы забрать свое.

Перед ним открылась подземная библиотека. Комната была размером с амфитеатр. Пол с потолком были земляными: тем не менее блестящие подводные блики танцевали на всех поверхностях. Библиотеку окружал маленький ров. Он был частью охладительной системы, позволяющей регулировать температуру сокровищницы. Сотворенные фонари и кадила парили между аккуратных проходов, выросших прямо из земли. Иногда их свет попадал на артефакты: кариатиды и питьевые рога, сломанные короны и канопы, летающие зеркала и лазурный кувшин, из которого непрерывно лилось вино.

– О нет, блестящие штучки, – застонал Гипнос, прижав ладони к груди. – Моя слабость.

Подземная библиотека могла бы впечатлить даже короля, но Северина интересовало совсем другое. Он шел по проходу, к противоположной стене, где находилась еще одна янтарная дверь. Северин успел сделать всего несколько шагов, когда вторая дверь открылась: в комнату зашли три человека. Энрике с абсолютно потрясенным выражением на лице. Зофья, растерянная и сжимающая в руке свое ожерелье. И Лайла… покрытая пеплом. На ней был тот же костюм танцовщицы, который Северин никак не мог выкинуть из головы с тех пор, как она бросила ему ключ. Гипнос помахал им в знак приветствия и наклонился к нему.

– Ты пялишься, – прошептал он.

Северин резко отвернулся. Он достал из кармана баночку с гвоздикой и бросил в рот один бутон.

– У вас возникли какие-то трудности? – спросил он.

– Да, – сказала Зофья будничным тоном. – На нас катился пылающий шар, под нами чуть не провалился пол, а еще мы думали, что Энрике с Тристаном умерли.

– Что?!

– Тристан в порядке, – поспешила объяснить Лайла. – Он наверху, сторожит оранжерею.

– Ты сказала «пушистый шар»? – спросил Гипнос. – Как щенок? Очень мило.

– Она сказала «пылающий шар».

– Ох. Это совсем не мило.

Северин хлопнул в ладоши, и все разом замолчали.

– Конвой со следующей сменой стражников прибудет через час. Там для нас оставлено пять свободных мест, так что лучше поторопиться. Мы знаем, что Глаз Гора в западном секторе и восьмом зале, но все может неожиданно пойти не по плану. Зофья?

Зофья оторвала второй слой от своего платья. От ее прикосновения он распался на пять полосок, которые упали на землю. Она обернула руки одной из полосок, и ткань мгновенно приняла форму полупрозрачных перчаток.

– Сотворенная резина, – сказала она, поднимая ладони. – Ни один объект не сможет засечь вашего прикосновения.

Лайла поежилась.

– Да, давайте постараемся не прилипнуть к какому-нибудь артефакту.

– И не оставить нигде своих отпечатков, – добавил Энрике.

– Или крови, – сказал Северин, бросив взгляд на Гипноса. Он не собирался снова попадаться на трюк с письмом. – Энрике?

Энрике указал на полки.

– Обычно с коллекциями все не так просто. Иногда на полки кладут не настоящий артефакт, а подделку. Глаз Гора должен быть размером с ладонь, а в его зрачок наверняка вставлено стекло, чтобы через него можно было смотреть. Имейте в виду, ему очень много лет: он может быть грязным или облупившимся.

Гипнос посмотрел на них так, словно видел впервые в жизни.

– При этом освещении вы, ребята, выглядите довольно грозно.

– Мы выглядим грозно при любом освещении, – поправил его Энрике.

Когда все надели перчатки, Северин повел их в восьмой зал.

– Как только Глаз будет у нас, мы поднимемся наверх…

– Что, так просто? – спросил Энрике, повысив голос. – Он ведь отмечен символом Дома…

– Тссс, красавчик, – сказал Гипнос, вытянув вперед руку с Кольцом. – Это Кольцо связано с моей кожей. После того как Кольцо снимают с руки владельца, его должны передать законному наследнику Дома в течение двух недель. В противном случае все отметки Дома становятся недействительными. И, насколько я знаю, наша матриарх не успела передать Кольцо своему гнусному племяннику.

– Значит… – Энрике обвел взглядом полки с артефактами. – …Технически… мы можем взять все, что захотим?

– Энрике, сосредоточься, – предупредил Северин.

Подземная библиотека растянулась на целый километр. Дом Ко́ры был самым главным поставщиком древнеегипетских артефактов во всем мире. Полки их хранилища были заполнены сокровищами пирамид, свитками в стеклянных футлярах и песком, поднятым из-под фундамента разрушенных храмов. И хотя владельцы и создатели артефактов были давно мертвы, в них все еще пульсировала сила Творения. Стеклянные жуки, испускающие маленькие, но яркие молнии, пугливо прятались при виде чужаков. Прозрачный глаз телескопа то и дело посматривал в их сторону, а над головой Северина парил череп в высохшем венке из роз.

Когда они подошли к восьмому залу, по коридору пронесся порыв холодного ветра. Зофья потянулась к своему ожерелью. Лайла отступила назад, коснувшись рукой одной из полок. Затем она повернулась к Северину, чуть заметно склонив голову в безмолвном сигнале: здесь безопасно.

Северин вошел первым и остановился. Он слышал, как за его спиной затихли шаги всех остальных. Где-то сбоку от него ахнул Энрике.

– Это какая-то шутка?

Весь восьмой зал был заполнен… Глазами Гора. Все они были бронзовыми, размером с ладонь. У каждого был круглый стеклянный зрачок, и, казалось, их невозможно отличить друг от друга. Единственным, что отличало Глаза друг от друга, был бесполезный хлам, лежавший среди них. С тонких крючков свисали серебряные анхи[13], а разбитые канопы были разбросаны по полкам вместе с другими глиняными осколками.

Зофья выступила вперед.

– Не все Глаза сотворенные.

– Откуда ты знаешь? – спросил Энрике.

Зофья прикоснулась к своей ладони, задумчиво смотря в пустоту.

– Знаю, и все.

– Она права, – подтвердила Лайла, коснувшись ближайшего Глаза.

Гипнос с подозрением прищурил глаза. Лайла провела рукой по полкам.

– Маловероятно, что после кампании Наполеона осталось так много Глаз.

– Справедливо, – согласился Энрике. – Значит, нам нужно найти настоящий Глаз Гора среди подделок. Предположительно настоящий Глаз может раскрыть местоположение Вавилонского Фрагмента. Значит, если вы посмотрите сквозь его зрачок, то не увидите этих полок и проходов. Он должен показывать что-то другое.

Гипнос тяжело вздохнул.

– Но ведь здесь их сотни!

– Быстрее начнем – быстрее закончим, – Северин подошел к первой полке. – Приступим?

Всего в зале было пятьдесят секций: по десять на каждого из них. Северин по очереди брал Глаза Гора в руки и смотрел на пол сквозь стеклянный зрачок. Если в нем отражались туфли мужчины, он опускал Глаз обратно на полку. Таким образом он проверил три секции. Все Глаза в них оказались подделками.

Северин возвращал очередную подделку обратно на полку, когда ему под ноги упал клочок серебряной ткани, блестящий, как поверхность зеркала. Когда он наклонился и коснулся ткани рукой, его пальцы скользнули по поверхности, словно он провел рукой по льду. Северин подцепил клочок ткани за края и спрятал его в карман.

Напротив него Лайла осматривала очередной Глаз Гора. Она внимательно посмотрела на Северина, а затем на его карман. Ему всегда было тяжело скрыть что-либо от Лайлы.

Северин кашлянул.

– Энрике? Зофья? Что-нибудь нашли?

Энрике покачал головой, а Зофья не ответила.

Северин повернулся обратно к своей полке, чтобы продолжить поиски. Он заметил, как Лайла пытается вытащить еще один Глаз Гора из-за большого черного тома.

– Я не могу его достать! – воскликнула Лайла. – Глаз застрял за этой книгой.

Северин не мог объяснить, почему у него встали волосы на затылке. Он не понимал, почему ему не нравится книга, застрявшая на полке. Как будто ее поставили так специально. Кроме того, в ее заляпанных чернилами страницах и слишком гладком кожаном переплете было что-то пугающее. В этот момент все в библиотеке затихло. Прежде чем Северин успел что-либо сказать, Лайла выдернула книгу с полки, разорвав корешок посередине. С открытых страниц потекла темно-синяя жидкость.

– Отойди! – закричал Северин.

Лайла выронила книгу, и со страниц вырвалась тьма, заполнившая проход. В темноте было видно, как из книги выпал какой-то белый предмет. Это было тонкое белое перо.

До этого Северину казалось, что в библиотеке непривычно тихо, но он ошибался. Теперь наступила настоящая тишина. Все звуки, на которые он не обращал внимания – шелест одежды, жужжание стеклянных жуков, бегущая где-то вдалеке вода – исчезли. Тени расползлись по всем углам библиотеки, принимая совершенно новые формы. Из тьмы образовалась морда животного. Сверкнули острые зубы. Сформировались лапы, покрытые кроваво-красной шкурой. Северин видел, как рот Лайлы раскрылся в беззвучном крике. Он бросился между ней и лапами странного создания. Вдруг библиотеку сотрясло громкое рычание. Все пятеро медленно подняли головы вверх.

Перед ними стояло странное существо, голова которого возвышалась над полками. Передняя часть его тела принадлежала льву, а задняя – гиппопотаму. Оно крутило головой и щелкало крокодильей челюстью. Затем существо ударило по полу огромной лапой.

– Прячьтесь! – крикнул Северин.

Все пятеро побежали на противоположную сторону зала.

– Амат, – громко сказал Энрике.

– Что?

– Это – Амат, – объяснил он. – Пожирательница душ из египетской мифологии.

– Но мы не в Египте! – воскликнул Гипнос. – Что она здесь делает?

– Я думаю, она защищает Глаз Гора, – ответил Энрике.

– Значит, Лайла нашла настоящий, – сказал Северин.

Пол задрожал. Амат принюхивалась, пытаясь найти нарушителей.

– Может, она исчезнет, если мы вернемся и заберем Глаз? – предположила Зофья.

Гипнос с трудом сдержал смех.

– Можешь попробовать, ma chère. Вперед. Я туда не пойду.

– Не обязательно идти всем сразу, – сказал Северин, оглянувшись через плечо.

Амат тяжело дышала, опустив голову и прикрыв глаза. Рядом с ее лапой все еще лежало белое перо. Пожирательница душ передвигалась только в пределах маленькой секции. Она ощетинилась: склонившись над полками, она будто пыталась закрыть их своим телом.

– Она определенно что-то охраняет, – сказал Северин.

Оставалось только отвлечь ее от этого предмета.

– Вы вчетвером обойдете полку с Глазом Гора с обратной стороны, после чего подадите мне сигнал. Я выпрыгну из-за укрытия, и Амат погонится за мной. Все, что вам нужно будет сделать – это закрыть книгу и забрать Глаз. Вы все поняли?

Все, кроме Лайлы, с осторожностью направились к заветной секции.

– Тебе слишком нравится быть мучеником, Majnun, – сказала она. – Я тебя не оставлю.

«Пока что», – подумал Северин.

– Что ж, ты сама роешь себе могилу, Лайла.

– Я не против рыть себе могилу до тех пор, пока это мой выбор.

Они выглянули из-за своей полки. Зофья, Гипнос и Энрике продолжали красться вперед.

Амат не двигалась, повернув морду в сторону Северина и Лайлы. Зофья почти дотянулась до книги.

Энрике, сидящий сбоку от нее, посмотрел на Северина и кивнул.

Пальцы Зофьи коснулись книги, и шея Амат дернулась, словно она собиралась повернуться. В этот момент Северин выскочил из своего укрытия.

– Проголодалась?

Существо зарычало.

Из ее ноздрей повалил пар. Она ударила лапой по земле и сорвалась с места. Пол задрожал, с полок посыпались предметы. От существа исходил зловонный, гнилостный запах, быстро пропитавший весь зал. Северин собрался с духом и побежал по узкому проходу. Краем глаза он видел, как Зофья схватила книгу и захлопнула ее, а Энрике схватил с полки Глаз Гора.

– Попрощайся со своим сокровищем! – закричал он, размахивая Глазом, но Амат не обратила на него внимания.

Северин видел, как Зофья нахмурилась и посмотрела на книгу. Она открыла увесистый том и снова его захлопнула, но ничего не произошло. Северин старался не паниковать. Иногда предохранители сотворенных защитных механизмов срабатывали не сразу. Еще несколько секунд, и он сработает. Должен сработать. Амат быстро приближалась к нему. Северин чувствовал ее гнилое дыхание, напоминающее запах разлагающейся плоти. Он с трудом подавил рвотный позыв. Амат подняла лапу и раскрыла пасть: на свету блеснул ряд острых зубов. Северин заметил у нее в глотке углубление в виде пера, и оно напомнило ему замок, в который нужно было вставить ключ. На мгновение он отвел взгляд от Амат, в поисках белого пера, которое, должно быть, и являлось предохранителем для этого существа. Оставалось только засунуть его в пасть Амат.

Пытаясь найти перо, он не заметил накрывшую его тень. Прежде чем он успел понять, что происходит, из-за полки выскочила Лайла и оттолкнула его в сторону в самый последний момент. Он покачнулся, чуть не упав на спину. Лайла схватила его за руку и потащила за ближайшую полку. Тем временем Амат на полной скорости врезалась в стену. Она фыркнула и потрясла головой.

– Перо, – сказал Северин. – Достань перо.

Лайла бросилась к перу. Через несколько секунд Амат оправилась от удара, поднялась на ноги и повернулась к залу. Северин пополз вперед. Энрике и Зофья держали в руках копья, которые схватили с ближайшей полки, а Гипнос прижимал к груди Глаз Гора. Ближе всех к чудовищу была Лайла. В ее руках блеснуло белое перо. Амат смотрела на девушку взглядом хищника, заприметившего добычу. Наклонив голову набок, она будто раздумывала над чем-то.

Казалось, что время остановилось и весь мир ушел на второй план.

Только не она.

– Нет… Нет, нет, нет, – прохрипел Северин, поднимаясь на ноги. Он отчаянно замахал руками. – Я здесь!

Но Амат даже не посмотрела в его сторону.

Лайла перевела взгляд на Северина, затем обратно на чудовище. Она зажмурилась и вытянула вперед руку. Амат понеслась прямо на нее. Северин слышал, как все остальные закричали где-то вдалеке. Сам он не издал ни единого звука, хотя каждая клетка его тела заходилась в крике. Амат прыгнула на девушку и прижала ее лапой к земле. Лицо Лайлы исказилось от боли, но она продолжала сопротивляться и, в конце концов, засунула перо в пасть чудовища. Голова Амат повисла, закрывая лицо девушки. По залу прокатился глухой рев, и рука Лайлы вяло упала на пол.

Разум Северина словно онемел, сосредоточившись только на ее неподвижной руке. Ему самому казалось странным, как хорошо он знал ее руки: они были холодными, даже когда на улице стояла жара. Северин помнил небольшой ожог на ее указательном пальце: они были на кухне, когда она случайно дотронулась до раскаленной сковороды. Тогда он хотел пригласить доктора и целую свиту медсестер, возможно, даже объявить войну всем сковородкам мира, но Лайла отказалась.

– Это всего лишь крошечный ожог, Majnun, – сказала она, посмеиваясь над его паникой.

– Я знаю, – сказал он.

Но я не могу смотреть на твою боль.

Амат откинула голову; ее тело начало трескаться, испуская сумеречно-голубой свет. Затем существо исчезло в яркой вспышке. Но Лайла так и осталась неподвижно лежать на полу.

Северин бросился к ней и прижал к себе. Она показалась ему слишком легкой, почти невесомой. Остальные осторожно подошли сзади, но он не обернулся.

– Лайла? – позвал Северин и слегка потряс ее.

Открывай глаза.

Ее голова завалилась набок, и у него внутри что-то оборвалось. Он поднес губы к ее уху и прошептал:

– Лайла, это твой majnun.

«Твой безумец», – подумал он, но не произнес вслух.

– Я просто сойду с ума, если ты сейчас же не очнешься…

Она тихо застонала и пошевелилась, открывая свои бездонные темные глаза.

– Слава богу, – выдохнул Энрике, перекрестившись.

Зофья выглядела бледной и разбитой. Даже Гипнос, по мнению Северина видевший в них лишь инструменты для достижения своей цели, с трудом сдерживал слезы. Энрике помог Лайле встать на ноги, Северин тоже поднялся с земли. Он отряхнулся от пыли и поправил костюм. Прямо сейчас ему не стоило смотреть в сторону Лайлы.

– Благодарите всех богов, которых вы только знаете, за Лайлу и Зофью, потому что вы двое, – Северин указал на Энрике и Гипноса, – абсолютно бесполезны.

Возмущенный Гипнос положил руку на грудь.

– Я был напуган. Ты знаешь, что страх делает с цветом лица?

– Просвети меня.

Гипнос растерянно моргнул.

– Ну, я не знаю наверняка, но ничего хорошего, поверь мне.

– Мы достали Глаз, – прервал их Энрике.

Он повернулся, словно собирался отдать артефакт Гипносу, но в этот момент Северин протянул руку вперед.

– Не отдавай ему Глаз, – сказал он.

– Почему нет? – возмутился Гипнос.

– Ты проведешь тест на право наследия и только после этого получишь Глаз Гора.

Гипнос скрестил руки на груди.

– По условиям договора…

– Мы должны достать Глаз Гора, а взамен ты восстановишь мой Дом, – закончил за него Северин. – Ты никогда не говорил, что мы должны отдать тебе Глаз, как только он попадет к нам в руки.

Гипнос открыл и закрыл рот. Тут он усмехнулся. Патриарх Дома Никс вовсе не был зол, на его лице читалось облегчение.

– Туше.

С этими словами Гипнос ушел искать вещи, которые отдал на хранение Дому Ко́ры. Он вернулся через несколько минут с большой черной коробкой.

– Для вас, мои дорогие.

Он снял крышку коробки: внутри лежали пять комплектов формы стражников. Они быстро переоделись и по отдельности направились к выходу.

– Завтра я приеду в «Эдем» и выполню свое обещание, – сказал Гипнос. Он одарил каждого из них пристальным взглядом. В его глазах было что-то голодное, изучающее. – Жду не дождусь появления нового патриарха.

Лестница, ведущая в оранжерею, была совсем близко. Тем не менее Северин сгорал от нетерпения. Он хотел поскорее подняться наверх, затем оказаться в «Эдеме», пройти через главное лобби и протянуть ладонь со шрамом для повторного теста на право наследия. Он с наслаждением представлял себе лицо матриарха Дома Ко́ры в тот момент, когда ей придется объявить его кровным наследником Дома Ванф. Северин моргнул, и на мгновение перед его глазами встали картины его будущего. Оно было насыщенным и сладким, как золотистый мед, каждая ложка которого была съедобным предсказанием: счастливый Тристан с карманами, полными цветов, Энрике согнулся над кипой книг, Зофья проводит эксперименты в своей лаборатории, и Лайла, нашедшая древнюю книгу, лежит на своей бархатной кушетке и улыбается только ему. Его мысли прервала острая боль, и Северин вздрогнул от неожиданности. Неведомая ему прежде радость. Это была именно та эмоция, которая не находит выхода и просто взрывается в области ребер. Он не знал, что с ней делать. Северин пытался ее сдержать, пока она не поглотила его целиком. В этот момент Энрике дернул его за рукав.

– Зофья взяла копье.

Северин обернулся.

– Зофья, я же говорил, мы не должны брать ничего, кроме Глаза Гора, – он указал на копье. – Ты не можешь взять его с собой.

Зофья выразительно посмотрела на него.

– Ты украл серебряную ткань и спрятал ее в карман.

Северин ненадолго задумался.

– Ладно, можешь оставить копье.

– Нечестно! – воскликнул Энрике. – Я ничего не взял из хранилища.

– Тебя ждет совсем другая награда.

– Ах, да, – мечтательно сказал Энрике. – Судьба. Спасение. Сладости.

– И больше никаких долгов, – добавила Зофья.

– А ты что будешь делать, Лайла? – спросил Энрике.

– О, ничего нового. Отправлюсь вслед за своей главной целью, – ответила она с загадочной улыбкой.

Должно быть, все подумали, что она собирается вернуться домой с полными карманами сокровищ, но Северин знал, что она имела в виду. Он знал, что Париж был для нее лишь временной остановкой на долгом пути. Хотя эта мысль немного притупила его радость, решимость в нем только усилилась. Если бы он позволил – она разбила бы ему сердце. Что за глупые мысли. Это же Лайла. Знаменитая Энигма из Дворца Сновидений. С чего он взял, что она испытывает к нему какие-то чувства?

– А как же Тристан? – задумчиво спросил Энрике. – Что он будет делать?

Зофья подняла свое копье.

– Создаст армию пауков.

Все засмеялись. Они наконец-то добрались до конца винтовой лестницы.

– Тристан? – позвала Лайла.

– На нас напал гиппопотам! – закричал Энрике.

Северин застыл на месте. Его взгляд тревожно бегал по оранжерее: что-то было не так. Ядовитые испарения клубились в помещении и застилали частично выжженную землю. Краем глаза Северин увидел что-то черное и блестящее. Ему послышался приглушенный звон, и чувство страха заволокло его разум.

– Тристан, – тихо сказал он.

Ядовитая дымка постепенно рассеялась, открывая его взгляду маленькое садовое кресло, которое притащили в оранжерею и оставили прямо посреди помещения. На нем сидел Тристан, его голова завалилась набок. На голове его блестел тусклый металлический венец с бегающим по кругу голубым огоньком – устройство, преследующее Северина в его ночных кошмарах. Шлем Фобоса.

Я никогда не смогу причинить вам столько же боли, сколько ваш собственный разум. Под достаточно сильным давлением ломается даже… сознание.

Северин хотел подбежать к Тристану, но в воздухе появились сотворенные ножи, нацеленные в его горло. В эту же секунду из его рук вырвали Глаз Гора.

– Спасибо, милый юноша, – произнес слабый голос.

Северин медленно повернул голову. Перед ним стоял худой и трясущийся Ру-Жубер. Он промокнул рот окровавленным платком. На его лацкане блестела золотая пчела.

– На самом деле я должен благодарить твоего друга, – сказал он, постучав себя по виску. – Его любовь, страх и расколотое сознание позволили мне легко убедить мальчишку в том, что ему придется предать тебя, если он хочет тебя спасти… Очаровательная баронесса тоже оказала мне неоценимую помощь. Именно ее руки привели меня к вам.

С исказившимся от страха лицом Зофья подняла свои руки перед глазами. Должно быть, Ру-Жубер что-то сделал с Меткой Сиа… но как?

Ру-Жубер поклонился.

– Спасибо вам, мадемуазель, за добровольное участие. Всегда приятно иметь дело с такими дурами, как вы.

Из-за садового кресла появилось еще несколько ножей, приставленных к шее Тристана.

– Стой! – закричал Северин.

– Разве ты не хочешь избавить его от страданий? – учтиво поинтересовался Ру-Жубер. – Нужно признать, я не всегда бываю добр к окружающим. Но даже я могу быть великодушным. Хочешь видеть своего маленького друга живым? Заключим сделку, месье Монтанье-Алари. Согласно информации, полученной от Тристана, ты заключил договор с Гипносом – патриархом Дома Никс.

Северин не ответил.

– Я расцениваю твое молчание как согласие, – сказал Ру-Жубер с жуткой улыбкой. – Через три дня мой человек будет ждать тебя на Выставке Колониального Язычества, ровно в полночь. Ты должен будешь передать ему Вавилонское Кольцо Дома Никс. У меня уже есть Кольцо Дома Коры, но мне нужен полный набор… Договорились?

Тристана затрясло. Он все еще сидел на стуле с зажмуренными глазами. Один из ножей начал крутиться вкруг своей оси, задевая острием пуговицу на его рубашке.

– Да, – сказал Северин, затаив дыхание. – Да, я согласен.

Нож замер в воздухе.

Лайла задрожала от ярости.

– Ты никогда не найдешь Вавилонский Фрагмент…

Ру-Жубер засмеялся.

– Дорогая, я и так знаю, где он находится. – Он прикрыл рот своим окровавленным платком и зашелся в приступе кашля. – Три дня, месье Монтанье-Алари. Три дня, чтобы достать Кольцо. Или я сожгу твой мир до основания вместе со всем, что тебе дорого.

Он посмотрел на свои часы.

– У вас очень плотный график, месье, лучше поторопитесь присоединиться к уходящему конвою. Не хочу, чтобы вы опоздали домой, – сказал он, помахав Глазом Гора. – У вас еще столько дел…

– Я…

– …Найдешь меня? – со смехом закончил Ру-Жубер. – Я так не думаю. Мы прятались веками, и никто не мог нас найти. Мы сами явим себя миру, когда придет время. Когда настанет пора для революции.

Спор о происхождении Вавилонских Фрагментов ведется уже не одно столетие. Некоторые думают, что это отдельные, независимые друг от друга артефакты. Другие же считают их частями чего-то великого, некогда разделенного и разбросанного по всему миру.

Я считаю, что упавшие с неба по отдельности Фрагменты никогда не должны быть собраны воедино.

Пути Господни неисповедимы.

20

Лайла

Лайла стояла в Саду Смертных Грехов.

Мастерская Тристана, спрятанная в зарослях Зависти, ничуть не изменилась. Здесь лежал его старый мастерок, истертый и потемневший от времени. Незаконченный террариум с единственным золотым цветком. Линейка, которую сделала для него Зофья: ему нравилось, когда растения стояли на одинаковом расстоянии друг от друга. Пакет с семенами, которые Энрике привез ему с Филиппин – Тристан планировал посадить их летом. Тарелка с кухни, на которой осталось заплесневевшее печенье. Вероятно, Тристан стащил его, пока Лайла не видела, но потом увлекся работой и забыл его съесть.

Кончики ее пальцев онемели и посинели: она пыталась прочитать слишком много предметов за раз, и ее тело не выдерживало напряжения. Но девушка не могла остановиться. Ее преследовали слова Ру-Жубера.

Его любовь, страх и расколотое сознание позволили мне легко убедить мальчишку в том, что ему придется предать тебя, если он хочет тебя спасти…

Расколотое сознание. Некоторые люди были подвержены воздействию способности разума больше других, но Тристан…

Тристан ненавидел Гипноса.

Мальчику приходилось смывать кровь со своих ладоней каждый раз, когда он царапал их ногтями. Ему было больно.

Чувство вины схватило ее за горло.

Ночные события прошли как в тумане. Конвой. Смена караула. Стражников в костюмах Тристана и Энрике отнесли в лазарет, и об их состоянии ничего не было известно. Затем они отправились в «Эдем». Измотанные и с пустыми руками.

Сидя в карете, Северин по очереди заглянул каждому в глаза, сказав:

– Мы еще не закончили. Мы вернем Глаз Гора до того, как истечет трехдневный срок. Потом мы вернем Тристана домой. Наша главная задача – найти Ру-Жубера и его укрытие. Мы не сможем спасти Тристана, ничего не зная о его похитителе.

Лайла пришла сюда в поисках информации о личности или местонахождении Ру-Жубера, но вместо этого провела много времени за попытками разгадать тайны Тристана. Она прочла все, что было в его мастерской, но не нашла ответов на свои вопросы. Она и так все знала. Его смех. Его стеснительность. Его любопытство. Его любовь. К каждому из них, но особенно к Северину.

Она услышала за спиной хруст веток и резко обернулась. Северин сменил форму стражника на темный костюм, а его растрепанные волосы ниспадали на лицо темными волнами. В лучах рассвета он выглядел как упрямый дух ночи, почему-то не растаявший поутру.

– Ну?

Он стоял на пороге, но не спешил заходить внутрь.

– Здесь ничего нет, – ответила она.

Лайла внимательно посмотрела на Северина: плотно сжатые челюсти, плечи напряжены. Она не видела его глаз, но была готова поспорить, что они покраснели.

Она пересекла комнату и подошла к нему. Юноша даже не шелохнулся. Лайла не отдавала себе отчета в том, что делает. Девушка осознала происходящее только в тот момент, когда взяла его за руки. Лайла крепко сжимала его ладони, хотя по ее пальцам пробегала дрожь. Словно его душа отшатнулась от ее прикосновений.

– Я ничего не нашла. Совсем. Ты меня понимаешь?

«Посмотри на меня, – мысленно попросила она. – Посмотри на меня».

И он посмотрел.

Его лиловые глаза источали холод. В его взгляде она видела отражение своей вины. Что они сделали не так? Почему позволили Ру-Жуберу поймать и мучить Тристана? Они просто стояли друг напротив друга, взявшись за руки. Из-за полумрака, который все еще стоял на улице, им казалось, что этот момент растает вместе с остатками ночи. Вероятно, в этой пустой тишине каждый из них мог почувствовать чужой пульс и убедиться, что он не один.

Прошла секунда. Затем две. Они оба чувствовали облегчение, ощущая тепло прикосновения. На третью секунду Северин отпустил руки. Он всегда делал это первым.

Лайла спрятала руки в карманы, ее лицо горело.

Северин кивнул в сторону «Эдема».

– Гипнос скоро будет здесь.

– Ты… Ты собираешься рассказать ему о том, что Ру-Жубер хочет его Кольцо в обмен на Тристана?

Взгляд Северина погас.

– Ты спрашиваешь, предам ли я его?

Да.

– Нет, конечно нет! – воскликнула она. – Ты так не поступишь, правда?

Он поднял бровь.

– По-твоему, я похож на волка в овечьей шкуре?

– При определенном освещении.

Уголок его губ дернулся. Призрак улыбки.

– Я больше не попадусь в чужие силки, – сказал он. – Правда, я собираюсь расставить свои.

Гипнос сидел в астрономической комнате. Он по очереди переводил взгляд на каждого из членов команды. Лайле стало искренне его жаль: юноша был выше всех присутствующих, но все равно выглядел как ребенок. Он был поражен новостями об утерянном Глазе Гора, но еще больше его шокировало известие об обмене, предложенном Ру-Жубером.

Гипнос переплел пальцы рук так крепко, что его костяшки побелели.

– Итак. Как я понимаю, вы пригласили меня сюда, чтобы проинформировать о своем намерении отдать мое Вавилонское Кольцо Ру-Жуберу, предпочитая ударить меня прямо в грудь, а не в спину?

Зофья вопросительно наклонила голову.

– А есть какая-то разница?

Лайла невольно вздрогнула. Гипнос выглядел напуганным… и обиженным.

– Зачем вы рассказали обо всем мне? – спросил он.

Северин, сидевший в кресле напротив, наклонился вперед.

– Я хочу спросить тебя, согласишься ли ты быть приманкой?

Гипнос оглядел их непривычно пустым взглядом.

– Вы… вы не собираетесь меня подставить?

– И отдать Ру-Жуберу оба Кольца? Ну уж нет.

Гипнос медленно поднялся на ноги.

– Но ведь вам было бы проще преследовать только свои интересы.

– Я не понимаю. Ты хочешь, чтобы мы действовали исключительно в своих интересах?

– Конечно нет, mon cher! Я просто пытаюсь понять, что здесь происходит.

Лайла нахмурилась. Теперь Гипнос выглядел чрезвычайно довольным, но она знала, что его не радовало похищение Тристана. Когда он впервые услышал эту новость, его лицо исказило глубокое сожаление. Она даже прочитала его пиджак, чтобы убедиться, что он не притворяется. Гипнос не имел никакого отношения к тому, что произошло с Тристаном.

– Мне нужно, чтобы ты сыграл роль приманки, – объяснил Северин, осторожно подбирая слова.

На лице Гипноса отразилось искреннее облегчение.

– Я понял, – сказал Гипнос звенящим голосом с широкой улыбкой на лице. – Вам есть до меня дело. Мы – друзья. Друзья, которые собираются спасти еще одного друга, попавшего в беду! Это… это просто потрясающе.

Лайле вдруг захотелось его обнять.

– Я такого не говорил, – встревожился Северин.

– У поступков более громкий голос, чем у слов.

Энрике, потерявший остатки самообладания, посмотрел на Гипноса и покачал головой.

– Эта фраза звучит иначе: «Поступки громче слов».

– Какая разница. Мне больше нравится моя версия. Итак. Давайте обсудим идею с дружеской приманкой.

– Просто приманкой, – поправил Северин, доставая свою баночку с гвоздикой. – Прежде чем что-либо планировать, нужно понять, с кем мы имеем дело. Тебе пора начать говорить правду.

Гипнос растерянно моргнул.

– …Правду?

Северин решительно захлопнул крышку банки с гвоздикой.

– Ру-Жубер не только признался в краже Кольца матриарху Дома Ко́ры, но и сообщил нам, что ему известно о местоположении Западного Вавилонского Фрагмента. Зачем ему в таком случае Глаз Гора? Если он не собирается использовать его для обнаружения Фрагмента, для чего тогда?

– Откуда мы знаем, что он не соврал? – спросил Энрике.

Лайла знала, что Ру-Жубер говорил правду. Уходя из оранжереи, он бросил на пол свой платок. Ложь ощущалась склизкой пленкой, если владелец вещи врал, держа ее в руках. Она прочла окровавленный платок и не почувствовала на нем такой пленки.

– Интуиция, – убедительно сказал Северин, бросив взгляд на Лайлу. – Кроме того, я знаю, что Гипнос лжет. Там, в библиотеке, он отвел взгляд, когда мы говорили о Глазе Гора. Самое время сказать нам правду, друг.

Гипнос вздохнул.

– Ладно. Да, я не распространялся о своих планах, но в этом нет моей вины… Перед смертью отец сказал мне, что я должен буду найти и спрятать Глаз Гора в случае кражи Кольца Дома Ко́ры. Он был немногословен, но объяснил, что Глаз каким-то образом воздействует на Фрагмент.

– В том смысле, что Глаз обнаруживает его местоположение?

– Я не уверен.

– Он не рассказал тебе, в чем дело?

Гипнос тяжело сглотнул.

– Он не успел.

– Тогда почему ты так хотел заполучить компас на аукционе? – спросил Энрике.

– Этого хотел мой отец, – напряженно сказал Гипнос. – Он говорил, что не хочет даже думать о том, что Глаз может попасть не в те руки.

– В Доме Ко́ры знают о возможностях Глаза Гора?

– Не совсем. Отец говорил, что Дом Ко́ры ошибочно полагает, будто Глаз выявляет предохранители на сотворенном оружии и защитных механизмах. Именно поэтому все они были уничтожены во время кампании Наполеона.

– А как же Орден? Они знают? – спросил Энрике.

– Нет. – В голосе Гипноса проскользнуло самодовольство. – Этот секрет известен только Французской Фракции, а именно – Дому Никс.

– Зачем Ру-Жуберу Глаз Гора, если он и так знает местоположение Фрагмента? – спросила Лайла. – Уж не говоря о том, что у него есть Кольцо Дома Ко́ры, и он планирует получить и твое.

Гипнос взволнованно прикусил нижнюю губу и посмотрел на них. Он поднял руку, и его Вавилонское Кольцо – простой полумесяц с голубым отливом – блеснуло на свету.

– Мое Кольцо не только хранит секрет о местонахождении Вавилонского Фрагмента… говорят, у него есть еще одна способность; правда, я не знаю, как она работает…

– Что?

– Предположительно Кольцо нужно еще и для того, чтобы пробудить Фрагмент.

– Пробудить? – медленно повторила Лайла. – Значит, Вавилонский Фрагмент – это что-то дремлющее под землей? Я думала, это что-то вроде камня или осколка.

– Так думают многие люди. Но никто не знает, как он выглядит, – Гипнос пожал плечами. – Поэтому каждые сто лет знание о его местонахождении передается другим Западным Домам. Орден использует специальное устройство способности разума; по прошествии ста лет это знание стирается из памяти тех, кто больше в нем не нуждается. Они используют его даже на себе.

После долгой паузы первым заговорил Энрике:

– А ты не знаешь, сколько Колец нужно, чтобы пробудить Фрагмент? Будет достаточно одного или обязательно нужны оба?

Гипнос покачал головой.

– Орден никогда этого не уточнял. Иногда говорят, что для этого нужно три Кольца, а иногда, что только одно. Да и кто вообще может сказать наверняка? Никто не тревожил Вавилонские Фрагменты уже тысячи лет. Никто бы не осмелился.

– Что случилось, когда Фрагмент потревожили в последний раз?

– Ты когда-нибудь слышала об Атлантиде?

– Нет.

– Вот именно.

– Это мифический город, – сказал Энрике.

– Теперь – да.

– Мы так и не поняли, что Ру-Жубер собирается делать с Фрагментом, – сказал Северин. – В последний раз до него пытался добраться Падший Дом, желавший объединить все Вавилонские Фрагменты. Может быть, Ру-Жубер следует их примеру? Правда, мы даже не знаем, какие цели преследовал Падший Дом.

– Я знаю, – вздохнул Гипнос. – Но сначала принесите мне вина. Я не могу обсуждать крах цивилизации в совершенно трезвом состоянии.

– Вино будешь пить потом, – сказал Северин.

Гипнос недовольно проворчал что-то себе под нос.

– Падший Дом был уверен в том, что Творение – это часть алхимии. Ну, вы знаете, изменение материи, превращение обычных металлов в золото и все прочее. Но это только малая часть информации, необходимая для раскрытия их секретов. Самый важный аспект их деятельности – теургия.

– Что это? – спросила Зофья.

Энрике устало потер глаза.

– Теургия переводится как «работа богов».

Зофья нахмурилась.

– Значит, Падший Дом хотел понять, как работают боги?

– Нет, – сказал Северин, с пугающей улыбкой, исказившей его рот. – Они хотели стать богами.

Лайла вздрогнула. В астрономической комнате повисла тишина, нарушаемая лишь металлическим звоном открывающейся баночки с гвоздикой.

– Мы не сможем найти Тристана, если не выясним, кто такой Ру-Жубер, – сказал Северин. – Мы знаем, что он не принадлежит к Дому Ко́ры или к Дому Никс. Во время ужина он сидел далеко от членов обоих Домов. Значит, он либо работает на себя, либо его руками действует кто-то из Ордена. Кроме того, у него есть доступ к павильону Всемирной выставки, потому что именно там Зофья и Энрике попались в его ловушку; там же должен будет произойти обмен.

– Через три дня, – сказал Энрике. – Как раз к открытию Всемирной выставки.

– И что это значит? – спросила Зофья.

– Это значит, что ему нужна публика, – объяснил Северин. – Он неспроста выбрал именно этот день. Вы же слышали, как он говорил о революции. А где еще ее начинать, если не на выставке мирового значения?

Гипнос разочарованно выдохнул.

– Это ни о чем нам не говорит.

– Еще мы знаем, что на Ру-Жубере была брошь в виде пчелы, – вспомнил Энрике.

– И? Сегодня на мне нижнее белье. В этом нет ничего особенного, – Гипнос пожал плечами.

Зофья нахмурилась.

– Почему ты выделил слово «сегодня»…

Энрике поспешил прервать ход ее мыслей:

– Мужчина, напавший на нас в выставочном павильоне, тоже носил подвеску в виде пчелы на цепочке.

Эта цепочка сейчас была зажата в руке у Лайлы. Зофья принесла ее, пока они ждали Гипноса. Цепь не была сотворена, но все-таки с ней было что-то не так. Обычно, читая предмет, Лайла видела в голове четкие изображения. В этот же раз все было мутным: что-то искажало ее восприятие. Единственное, что она могла сказать наверняка – Ру-Жубер прятался под землей. Она чувствовала легкий холод, сырые стены, землю под ногтями. И символ в тусклом луче света… остроконечный. Как звезда.

– У Ру-Жубера впечатляющий талант к Творению. – В голосе Зофьи звучала зависть. – Он изменил формулу Метки Сиа. Обычно формула лишь копирует отпечатки, но в теории она может послужить отслеживающим механизмом. Должно быть, он знал, как использовать ее против нас.

– Кто сказал, что у него есть способности? – спросила Лайла. – Вероятно, на него работает опытный мастер Творения.

Энрике поежился.

– Не забывай о незнакомце в шляпе с острыми полями, который напал на нас в павильоне. Может быть, это он? Что еще мы о них знаем?

– Они под землей, – сказала Лайла.

Все четверо одновременно повернулись к ней. Гипнос подпер подбородок рукой и с подозрением посмотрел на Лайлу.

– И откуда же мы это узнали? – спросил он.

– Я не обязан раскрывать тебе свои источники, – вмешался Северин. – Подумай, возможно, Ру-Жубер тебе кого-то напоминает?

Гипнос покачал головой.

– Мне очень жаль, mon cher, но я никогда прежде не слышал этого имени. Правда, я всегда могу вернуться в Эреб в поисках информации. Мой дом хранит много секретов.

Энрике откашлялся.

– Я начинаю подозревать, что украшения с золотыми пчелами – это не просто совпадение.

– Только не начинай, – проворчал Гипнос. – Это просто символ…

Лайла с шипением выдохнула. Она видела, как Энрике в своих мыслях уже достал меч из ножен.

– Просто символ? – тихо повторил Энрике. – Люди умирали за символы. Символы дарили надежду целым народам. Это не просто украшения. Это истории и культуры, которые обрели форму.

Гипнос покраснел и смущенно одернул свой жилет.

Энрике повернулся к Северину.

– Можешь убрать свет?

Северин щелкнул пальцами, и на окна упали тяжелые портьеры. Он щелкнул еще раз, и стеклянную крышу астрономической комнаты закрыл большой черный экран.

Гипнос фыркнул.

– И вы называете меня драматичным.

Не обращая на него внимания, Энрике поправил манжеты своей рубашки.

– Все это время я изучал значения изображения пчелы, – сказал он. – Но только сейчас я соотнес слова Ру-Жубера и незнакомца из выставочного павильона. Оба говорили о революции. Оба носили символ в виде пчелы. Эти насекомые имеют отношение к мифологии, и, думаю, я нашел подсказку…

– Обычно ты злорадствуешь, когда оказываешься прав, – заметила Лайла. – Но сейчас не тот случай?

Энрике вздохнул.

– Сейчас я надеюсь, что не прав.

Он поставил на кофейный столик маленькую проектирующую сферу. Когда он до нее дотронулся, на стене появились изображения двух страниц из музейных книг.

На первом изображении была квадратная золотая пластина с крылатой женщиной. Ее верхняя часть была человеческой, а нижняя – пчелиной. Второе изображение представляло собой индийскую богиню в тяжелой короне, окруженную пчелами.

– Божества-пчелы часто встречаются в мифах разных народов, – сказал Энрике. – На первом изображении вы видите Фрию, одну из трех нимф, предсказывающих будущее. На втором – Бхрамари – индийская богиня пчел. Я правильно произношу ее имя, Лайла?

– Ее полное имя «Шри Бхрамари», – мягко поправила Лайла.

Энрике сделал пометку и продолжил:

– Пчелы имеют отношение и к Франции: они были символом правления Наполеона, хотя историки до сих пор спорят о том, почему он выбрал именно их.

Изображение на стене поменялось: теперь оно показывало богатое бархатное одеяние, украшенное вышитыми пчелами.

– Некоторые говорят, Наполеон не хотел тратить деньги на новое оформление интерьера, когда въехал во дворец Тюильри. Он не желал видеть повсюду королевские геральдические лилии, поэтому он просто перевернул их вверх ногами. Перевернутые лилии были похожи на пчел, вот и вся история.

Северин выпрямился в кресле.

– Ты думаешь, Ру-Жубер имеет какое-то отношение к Наполеону?

– Я не исключаю такой возможности, – ответил Энрике. – Наполеон проводил масштабные кампании в Северной Африке и на Среднем Востоке. При нем всегда был исследовательский корпус. В него входили эксперты по лингвистике, историки и инженеры, а также делегаты от Вавилонского Ордена – те предоставляли услуги силы Творения. Надо сказать, они сделали несколько потрясающих открытий.

Следующее изображение демонстрировало внушительную плиту из темного камня, полностью покрытую текстом.

– В 1799 году исследовательский корпус Наполеона обнаружил розеттский камень. Это открытие разожгло всемирный интерес к древнеегипетским артефактам. Большинство из сотворенных инструментов и предметов отошло Дому Ко́ры. В Древнем Египте пчелы считались священными насекомыми: согласно легенде, они вырастали из слез бога солнца Ра. Но я думаю, другой причиной, по которой они заинтересовали Вавилонский Орден, были их медовые соты.

– Медовые соты? – переспросила Лайла.

Конечно, соты были вкусным лакомством, но вряд ли они привлекли внимание Ордена своей сладостью.

– Это не приходило мне в голову, пока я не вспомнил слова Зофьи.

– Мои слова? – Щеки Зофьи покрылись легким румянцем.

– Ты указала на то, что медовые соты состоят из идеальных гексагональных призм.

– Что особенного в гексагоне? – спросил Гипнос.

– С точки зрения геометрии, гексагональные призмы – самая экономичная форма расположения. Они занимают очень мало места, – сказала Зофья, немного повысив голос. – Пчелы – природные математики.

– Это – гексагон, – сказал Энрике, снова сменив изображение.

– Я – человек, – передразнил скучающий Гипнос.

Северин раскрыл рот от внезапного озарения.

– Я понял.

– Что? – в один голос воскликнули Зофья с Гипносом.

Северин поднялся с кресла.

– Если продолжить линии…

– Именно, – подтвердил Энрике с мрачной улыбкой.

– Если продолжить линии, то получится… что? – Лайла не понимала, что они имеют в виду. В этот момент изображение на стене изменилось, и она увидела новый вариант гексагона, с продолженными линиями.

Лайла почувствовала холод в груди. Она узнала размытый символ, прочитанный по цепочке.

– Это – гексаграмма, – сказал Энрике. – Мы знаем, что это древний символ, имевший множество значений в различных культурах, но кроме этого…

– …Это символ Дома, – закончил Северин, не сводя глаз с шестиконечной звезды. Он рассеянно потер длинный шрам на своей ладони. – Дома, который должен быть мертв.

Гипнос вцепился в подлокотники стула.

– Ты же не хочешь сказать, что…

Северин прервал его коротким кивком. Его глаза казались совершенно пустыми.

– Падший Дом вернулся.

21

Зофья

Зофья не могла сосредоточиться. Каждый раз, когда она закрывала глаза, в ее голове звучали слова Ру-Жубера:

«Всегда приятно иметь дело с такими дурами, как вы».

Дура.

Простое слово. Оно не имело веса, зарядового числа или химической структуры, а значит, не стоило ее внимания. И все же оно причинило ей боль. Зофья зажмурилась и сжала край черного стола в своей лаборатории так сильно, что костяшки ее пальцев побелели. Простое слово ощущалось звонкой пощечиной. Однажды в Гловно она задала теоретический вопрос о физике. Тогда ее учитель сказал:

– Ты сможешь узнать точный ответ, только если подожжешь свою парту и найдешь его в дыму.

И Зофья действительно подожгла стол.

Ей было десять лет.

В Академии Высоких Искусств дела обстояли похожим образом. Она была чересчур любопытной, чересчур странной и чересчур еврейкой. Она настолько отличалась от всех остальных, что никто не воспротивился идее запереть ее в школьной библиотеке.

Но никто еще ни разу не пострадал от того, как она думала. Или, скорее, не думала.

Но Тристан? Сгорбившийся на садовом стуле, окруженный парящими в воздухе ножами… она виновата, что он оказался в таком положении. Слезы жгли ей глаза. Она с легкостью решала математические задачи, но обычный разговор с другим человеком был для нее сложнее лабиринта. Пытаясь пройти по нему, она привела Ру-Жубера прямо в оранжерею.

С ней действительно что-то не так.

– Зофья?

Быстро моргая, она подняла голову. В дверном проходе стоял Северин с обрывком серебряной ткани в руке.

– Можно войти?

Она кивнула. Вот и все, сейчас он попросит ее уйти. После того, что она сделала, никто не захочет ее видеть.

Но Северин ничего не сказал. Вместо этого он подошел к черному столу и положил на поверхность обрывок серебряной ткани. Зофья сразу же узнала ткань, которую он украл из библиотеки Дома Ко́ры. На ощупь обрывок напоминал холодный шелк и имел очень странный эффект сопротивления. Он будто отталкивал от себя ее руку.

– Осталось всего два дня до встречи с Ру-Жубером на Всемирной выставке.

– Ты собираешься отдать ему Кольцо? – спросила она.

– Я собираюсь показать ему Кольцо.

Зофья нахмурилась.

– В чем разница…

– Это моя забота, – прервал ее Северин. – Остальные работают над поиском укрытия Падшего Дома. Я обещаю, мы не отдадим им Кольцо. И мы не отдадим им Тристана.

Плечи Зофьи поникли. Все остальные над чем-то работали.

А она – нет.

– У меня есть важное задание для тебя, – мягко сказал Северин.

Зофья замерла.

– Правда?

– Ты – единственный Феникс, который у меня есть, – сказал он, тепло улыбнувшись. – Ру-Жубер не знает об этом, и, по-моему, это большое преимущество. Очень скоро он узнает, чего ты стоишь на самом деле.

Ладони Зофьи сжались в кулаки. Она почувствовала, как по ее телу разливается огонь. Он узнает. Наверное, в ней говорила жажда мести.

– Что я должна сделать?

Северин показал на серебряную ткань.

– Можешь разобраться, как это работает? Думаю, оно может нам пригодиться.

– Да, – сказала Зофья, затаив дыхание. – Я могу.

Когда она дотронулась до серебряной ткани, весь остальной мир словно исчез. Если бы в тот момент кто-нибудь поджег ее лабораторию, она бы и не заметила. У Зофьи была привычка отдаваться своей работе целиком и полностью. Теперь ее сердце застучало в новом ритме: она не дура, она вернет Тристана домой и исправит свою ошибку.

Оставалось всего несколько минут до полуночи. Вдруг Зофью отвлек еще один стук в дверь. В лабораторию вошла Лайла с подносом: на нем стояла тарелка с едой, чашка горячего чая и одно круглое печенье.

– Ты не ела весь день.

От запаха еды желудок Зофьи громко заурчал. Она рассеянно похлопала себя по животу: за работой она даже не заметила, как пролетело время.

Лайла поставила тарелку на ее рабочий стол.

– Поешь.

Зофья посмотрела на стол, и ее пальцы тут же зачесались от того, что часть тарелки свисала над краем. Несимметрично и неаккуратно.

– Я заберу тарелку, только когда увижу, что ты съела хотя бы пять ложек. И не надо так сердито на меня смотреть.

Зофья послушно запихнула в рот пять ложек.

Лайла кивнула в сторону чашки.

– Пей.

Зофья выпила чай.

Только после этого Лайла убрала тарелку со стола.

– Что-нибудь выяснила?

Зофья посмотрела на клочок серебристой ткани. Она начинала сомневаться, что сможет провести все необходимые исследования, не выходя из «Эдема».

– Эта ткань работает, как тескат, – сказала Зофья. – Ее волокна сделаны из обсидиана.

Лайла склонила голову набок.

– Поэтому она похожа на зеркало?

Зофья кивнула.

– Но это еще не все.

Она порылась в своей коробке с инструментами и достала оттуда острый нож.

– Эм, Зофья…

Зофья провела острием по ткани, но она не разорвалась, а прогнулась под давлением, словно поглощая воздействие ножа.

Лайла тихо выругалась от изумления.

– Что, черт возьми, это было?

– Она отталкивает материю, – объяснила Зофья. – Ни один твердый материал не может ее повредить.

Лайла провела пальцами по серебряной поверхности.

– Что Северин планирует с ней делать?

Зофья прикусила губу. Она не знала, что сказать, потому что ответ на вопрос Лайлы зависел от одной значительной детали, оставшейся в темном зале Всемирной выставки. Зофья не горела желанием туда возвращаться, даже ради исследования.

– Вы выяснили, где укрытие Падшего Дома?

Лайла вздохнула.

– Нет. Но все думают, что ответ можно найти в старых костяных часах. Судя по всему, часы когда-то служили своеобразной картой, позволявшей членам Падшего Дома добираться до их тайного укрытия. Я считаю, мы должны установить слежку за павильоном Всемирной выставки, в котором Ру-Жубер назначил нам встречу. Там мы будем внимательно наблюдать за теми, кто приходит и уходит.

Зофья подумала о мужчине, поджидавшем их в темном выставочном зале. Устройство обнаружения не выявило его присутствия, а оба входа были закрыты, значит, он попал в помещение другим способом. Она не заметила ничего, что могло бы послужить укрытием для нападавшего. Правда, изучение серебряной ткани заставило ее задуматься: неужели она что-то упустила?

– Это не сработает.

– Почему нет?

– Они попадают внутрь иным способом.

– Это невозможно, – сказала Лайла. – Там всего один вход и один выход, к ним ведет одна и та же дорога.

Взяв со стола коробку спичек и ожерелье с фосфорными подвесками, Зофья засунула их в карман своего черного рабочего халата. Если ее догадки были верны, она не могла позволить себе терять время. В конце концов, Тристан рассчитывал на нее.

Она уже направлялась к двери, когда Лайла преградила ей путь.

– Куда ты собралась?

– Я должна пойти на Всемирную выставку и найти способ проникнуть в зал Колониального Язычества. Если придется, я буду перелезать через заборы и оглушать охранников… – пробормотала Зофья, начиная паниковать.

– Зофья, – мягко сказала Лайла. – Позволь мне помочь. Мы незаметно заберемся внутрь и так же незаметно скроемся, когда ты закончишь. Думаю, нам даже не придется перелезать через заборы.

Зофья растерянно посмотрела на нее.

– Мы?

Лайла весело подмигнула в ответ.

– Oui.

– Как?

– У тебя свои таланты, – сказала Лайла. – У меня – свои.

Она придирчиво осмотрела одежду Зофьи.

– Но ты никуда в этом не пойдешь.

– Почему нет?

– Потому что, моя дорогая, мы не можем отправиться на опасное задание без брони, а красота – лучший доспех. Поверь мне.

У Зофьи жутко чесались пальцы.

– Мне это не нравится, – объявила она, одергивая платье, выбранное Лайлой.

Это было красивое платье бледно-розового цвета с оборками на корсаже и вырезом, который одновременно колол и щекотал ее кожу.

– Умение правильно одеваться – это искусство, – сказала Лайла, бодро шагающая рядом с ней.

– Я никогда не смогу из него вылезти.

– Знаешь, некоторые считают, что раздеваться – это тоже искусство.

Зофья заворчала, но не сбавила скорости. На город постепенно опускалась ночь.

По Сене разлились огни уличных фонарей. Впереди вырисовывались очертания Эйфелевой башни – входа на Всемирную выставку. Зофья следила за строительством: башня росла от основания до самого пика. Это было внушительное сетчатое сплетение железных балок и болтов. Мало кто счел бы эту постройку красивой, но Зофье не было до этого никакого дела. Красота не трогала ее сердце, в отличие от Эйфелевой башни. Эта постройка выглядела чрезвычайно неуклюже. Если улицы Парижа были аккуратно сшиты между собой опытной швеей, то Эйфелева башня была толстой иглой, бессмысленно торчавшей посередине. Она возвышалась над широкими бульварами, элегантными куполами и зданиями, украшенными скульптурами богов. Она никогда не впишется в местный ландшафт, но всегда будет приковывать внимание. Зофья думала, что, если бы Эйфелева башня могла говорить, они бы прекрасно друг друга поняли.

Зофья никак не могла перевести дыхание. Ей казалось, будто они находятся не в Париже: из виду исчезли знакомые бульвары и маленькие кафе с плетеными стульями. Теперь по улицам растянулись выставочные шатры. Мужчины в мантиях и женщины с покрытыми головами торопливо спускались по мостовым.

Лайла указала на фонтан, минарет в форме колокола и мечеть, покрытую ярко-голубой плиткой. Вокруг стояли дома и рестораны. Здесь воздух был пропитан всевозможными запахами незнакомой еды, и Зофье захотелось высунуть язык, чтобы лизнуть его…

– Мы на улице Каира, – сказала Лайла, понизив голос.

Хотя Париж уже наводнили туристы из разных стран, Всемирная выставка все еще не открылась, и на улицах было пустынно. Только очень богатые люди могли позволить себе купить билет заранее, но таких оказалось немного. Небольшие отряды стражников патрулировали местность. Они следили за тем, чтобы никто не забрался в павильоны до официального открытия. На противоположной стороне улицы Зофья заметила караул, направляющийся к ним.

– Веди себя спокойно, – предупредила Лайла. – Ты ничем не отличаешься от окружающих. Покажи им, что ты не представляешь опасности. И запомни: ни при каких обстоятельствах не пытайся убежать.

Один из стражников отделился от группы и направился к девушкам. Зофья думала, что он обратится к Лайле, но он повел себя так, словно ее там не было.

– Я боюсь, вы и ваша служанка не можете здесь находиться, мадемуазель, – сказал он Зофье. – В настоящий момент мы испытываем некоторые трудности с охранной системой: на прошлой неделе здесь произошла чрезвычайная ситуация. Я вынужден попросить вас переместиться в другой сектор Всемирной выставки.

Лайла, стоявшая рядом, заметно напряглась.

– Она не моя служанка, – не раздумывая, ответила Зофья.

Лайла вздрогнула, и Зофья поняла, что должна была ответить по-другому.

– Я имела в виду…

В их сторону уже направлялся второй стражник. Его брови были сурово опущены вниз.

– Как вас зовут, мадемуазель? – спросил первый стражник.

– Я… я…

От волнения Зофья смяла в руках шелковую ткань юбки. В ее рукаве была спрятана коробка спичек, а в каблуках туфель – острые шпоры, но она не хотела пускать в ход ни то, ни другое.

В разговор вмешалась Лайла:

– Вы думаете, моя госпожа будет называть свое имя кому попало?

Первый стражник выглядел растерянным.

– Я не хотел никого оскорбить…

– И тем не менее вам придется извиниться!

– Просто мне показалось, что она подходит под описание одного из нарушителей, ворвавшихся в павильон на прошлой неделе. Девушка примерно ее роста, блондинка. Светлые волосы встречаются не так уж часто.

– Она – редкий и изысканный цветок, – заявила Лайла, потянув Зофью за руку. – Мадам, нам пора идти. Мы заблудились, только и всего…

– Если вы задержитесь на пару минут, мой коллега сможет подтвердить, что она – не та девушка, которую мы ищем. Мне очень жаль, но приближается день открытия выставки. Мы должны строго следовать протоколу.

Зофья узнала приближающегося к ним охранника. Именно он держал на руках своего друга, умирающего от раны. Увидев девушку, мужчина остановился и потянулся к сотворенному устройству на своем бедре.

Зофья схватила Лайлу за руку.

– Бежим! – крикнула она, бросившись вниз по дороге.

Лайла последовала ее примеру. В ушах Зофьи отдавался звук ее собственного сердца. Она слышала, как кричат стражники. Позади нее рушились шатры и переворачивались столы: Лайла преграждала путь их преследователям.

– Сюда! – крикнула Лайла, потянув Зофью на узкую, извилистую улочку.

За их спинами раздавались крики. На ходу Зофья опрокинула прилавок с пряностями: корица и перец посыпались на землю. Ей вслед неслись иностранные ругательства, но у нее не было времени на извинения. Зофья бежала по лабиринту улиц вслед за Лайлой мимо колониальных павильонов, пока они не спрятались в темном углу.

Здесь заканчивалась улица Каира и начинался Аннамский городок. Перед ними выстроились деревянные домики с острыми соломенными крышами. Мимо проносились разноцветные рикши. Они направлялись в сторону большой постройки, украшенной пальмовыми ветвями. Внизу улицы виднелась входная арка Выставки Колониального Язычества.

За их спинами раздавался топот приближающихся стражников.

Лайла начала размахивать руками: она попыталась остановить одну из рикш, но возницы не замечали ее.

Тогда Зофья достала спичку и, чиркнув ею по зубам, подожгла верхний слой своей юбки. Она выбежала на середину улицы, оторвала горящую ткань и начала размахивать ею в воздухе.

Возница ближайшего рикши резко затормозил.

– Я привлекла его внимание, – объявила Зофья, пытаясь затоптать горящую ткань. Ее платье, сшитое из сотворенного огнеупорного шелка, ни капли не пострадало и выглядело как новое.

Лайла раскрыла рот от удивления, но это выражение быстро переросло в широкую усмешку. Она помахала мешочком, набитым монетами.

– Это за ваши услуги. И ваше молчание.

Возница – мальчишка, не старше тринадцати лет, – расплылся в улыбке. Девушки забрались в рикшу как раз в тот момент, когда на улице появились стражники.

– Пригнись! – сказала Лайла.

Зофья вжалась в сиденье и съехала вниз по спинке. По размеру рикша был немногим больше трехколесного велосипеда, и все же на нем они могли добраться до павильона.

Лайла шепотом объяснила вознице, куда нужно ехать. Как только рикша набрал скорость и отъехал на безопасное расстояние от улицы Каира, девушка откинулась на сиденье, тяжело дыша.

– Видишь? – сказала она. – Что я тебе говорила?

Зофья вцепилась в край сиденья.

– Что раздевание – тоже искусство?

– Нет, не это! – воскликнула Лайла, заметив, как покраснел их возница. – Я говорила, что красота – это доспехи.

Зофья обдумала ее слова.

– И все-таки мне не нравятся платья.

Лайла только улыбнулась в ответ.

Внутри павильона горели тусклые лампы. Яркая подсветка освещала лишь подиумы с выставочными артефактами. Зофья старалась держаться поближе к стенам.

– Что мы ищем, Зофья? Еще один вход? Потайную дверь?

Зофья покачала головой.

– Нас.

Она сняла с ожерелья фосфорную подвеску, вспомнив, как нашла тескат Дома Ко́ры. То зеркало было подарком Падшего Дома. И если за кражей Кольца действительно стоит Падший Дом, то, возможно, в прошлый раз они с Энрике упустили что-то важное. Что, если кто-то наблюдал за ними сквозь спрятанное зеркало?

Чтобы найти тескат, ей был нужен горящий фосфор. Зофья надавила на свою подвеску, и она вспыхнула голубым огнем.

– Не подходи к огню, – предупредила Зофья.

Лайла кивнула. Они медленно обходили помещение в поисках чего-то подозрительного. Зофья освещала стены горящим фосфором, но не замечала нигде своего отражения. Постепенно она ушла в дальнюю часть павильона, где несколько дней назад их с Энрике поджидал мужчина с подвеской в виде пчелы. Блики от огня упали на обтянутую парчой стену, освещая золотую вышивку, и затем…

У Лайлы перехватило дыхание.

Стена изменилась. Ее поверхность заколыхалась, приобретая серебряный цвет. Дверь-тескат. В ее отражении Зофья поймала удивленные глаза Лайлы.

– Они приходят отсюда.

22

Энрике

Энрике лежал на своем кресле, закинув ноги на спинку.

– Я ничего не понимаю, – вздохнул он.

Гипнос, сидевший в темно-вишневом кресле, поднял свой почти опустевший бокал, уже третий за сегодня.

– Выпей вина.

– Сомневаюсь, что это поможет.

– С вином вообще забываешь, что у тебя есть какие-то проблемы. – Гипнос осушил бокал и поставил его на кофейный столик. – Почему у тебя есть свое кресло, а у меня – нет?

– Потому что я здесь живу.

Гипнос фыркнул в ответ.

Иногда Энрике лучше думалось в перевернутом положении. Перед его глазами, на полу, лежали документы, в которых сохранились упоминания о Падшем Доме. Посреди комнаты стояли костяные часы в прозрачном кварцевом ящике.

Это был настоящий праздник для историка и специалиста по древним символам. Перед ним стояли необычные часы, хотя у них был и циферблат с числами, и стрелки, указывающие время. Их поверхность украшали изгибающиеся символы. Резные девушки прикрывали лица вуалью; ухмыляющиеся чудовища выглядывали из-под серебряных листьев орнамента; гробницы открывались и закрывались в мгновение ока, не позволяя никому заглянуть внутрь. Сначала Энрике подумал, что сотворенные символы специально добавили в оформление часов, но уже через несколько часов разочаровался в этой мысли. Возможно, символы несли какой-то скрытый смысл. Может быть, они просто отвлекали внимание. Однако Энрике не спешил делиться своими догадками с Гипносом.

Всю свою жизнь он находил в символах успокоение. Энрике считал их историями, для которых не существовало понятия времени. Но костяные часы словно насмехались над ним. К тому же при каждом взгляде на их циферблат Энрике понимал, что еще один час прошел впустую. Он не мог терять время, когда жизнь Тристана висела на волоске.

Его мысли прервал раздраженный вздох.

– Я не могу работать в таких условиях, – пожаловался Гипнос. – Где мое вино?

– Может, попьешь воды для разнообразия? – спросил Северин, входя в комнату.

– Вода – это скучно.

С точки зрения постороннего человека, Северин выглядел как обычно: элегантный костюм и выражение сдержанного раздражения на лице. Но чем ближе он подходил, тем заметнее становились маленькие детали. Опущенные плечи, морщинки под глазами, посиневшие от чернил пальцы и расстегнутые пуговицы на манжетах рубашки.

Северин пребывал в подавленном состоянии.

Он сделал два шага от двери и растерянно остановился.

– Что, негде присесть? – спросил Гипнос.

Энрике опустил ноги со спинки, возвращаясь в привычное положение. Конечно, Гипнос просто пошутил, и в комнате было достаточно свободных мест, но Энрике казалось, что все пространство заполнили беспокойные призраки. На полу лежала черная подушка. На ней должен был сидеть Тристан, прячущий за пазухой своего огромного паука. Рядом стояла зеленая бархатная кушетка, где обычно сидела Лайла, величественно поднося к губам чашку с чаем. Тут же был высокий табурет с потертой подушкой, на котором Зофья вертела в руках коробок спичек. И, наконец, темно-вишневое кресло Северина, на котором сейчас восседал Гипнос.

В конечном итоге Северин остался стоять.

Энрике вопросительно посмотрел на дверь.

– А где девочки?

Северин пошарил в кармане и достал оттуда записку.

– Лайла и Зофья отправились исследовать павильон Выставки Колониального Язычества.

Энрике резко выпрямился в кресле.

– Что? Там же полно стражи. А что, если они наткнутся на кого-нибудь из Падшего Дома…

Его прервал смех Гипноса.

– О, mon cher. Разве они должны были спросить твоего разрешения?

– Конечно нет, – сказал Энрике, заливаясь краской.

– Ах, – Гипнос прищурил глаза. – Должно быть, ты расстроен, что они не позвали тебя с собой. Интересно, какая из двух девушек вызывает в тебе такое волнение…

– Мы можем вернуться к работе?

– Наверное, Лайла? Живая богиня из индийских мифов…

Энрике закатил глаза, а Северин замер на месте.

– Или дело в маленькой снежной королеве?

– Ты ошибаешься, – резко ответил Энрике.

Выплюнув эти слова, он вспомнил, как они с Зофьей разгадывали тайну Квадрата Сатор. Только работая сообща, они смогли добиться результата. Тогда он подумал, что из них получилась отличная команда. И тут перед его глазами встала картина, которую он наблюдал в купе поезда. На светлые волосы Зофьи падали мягкие блики ламп. Она водила пальцами по вырезу бархатного платья, пытаясь научиться – кто бы мог подумать – флирту.

Энрике встряхнул головой. Сейчас его сознание напоминало запутанный клубок воспоминаний. Закрытые глаза Тристана, безжизненный взгляд фигур на костяных часах, пряный запах кожи Гипноса и блики на волосах Зофьи.

– Когда они вернутся?

– Через час, – ответил Северин. – Вы выяснили что-нибудь новое о часах?

– Нет, – проворчал Гипнос.

– Вы пробовали достать их из-под стекла?

– А какой в этом смысл? – воскликнул Энрике. – Их слишком легко сломать. Может, поэтому они и называются костяными часами. Хрупкие кости и все такое. Один раз я снял стекло и осмотрел часы в лайковых перчатках: от них тут же начало отслаиваться серебро.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал Северин. Он повернулся к Гипносу. – Что насчет Падшего Дома?

– Ничего нового. Падший Дом верил, что их священный долг заключается в постройке Вавилонской башни. Они собирались сделать это… – Гипнос сверился с кусочком пергамента, – …собрав силы мертвых. Я понятия не имею, что они имели в виду, но это звучит как бред сумасшедшего.

– Очевидно, Падший Дом любит загадки, – сказал Энрике, указывая на костяные часы.

Находясь на пике своих возможностей, Падший Дом так и не раскрыл место проведения своих тайных встреч. Только их знаменитые костяные часы и сотворенные устройства для передачи информации могли помочь в поисках этого места. Предположительно в часы был встроен предохранитель, позволяющий постороннему человеку выяснить местонахождение членов Дома в экстренной ситуации. Правда, Энрике уже начинал в этом сомневаться.

– Откуда мы знаем, что Ру-Жубер скрывается в том самом месте?

Северин разжал руку, демонстрируя им цепочку с пчелиной подвеской.

– Для него это дело чести, ведь он продолжает миссию Падшего Дома.

Гипнос фыркнул.

– Он и кто еще? Судя по вашим рассказам, он постоянно говорил «мы». Все эти годы Орден строго контролировал все, что связано с Падшим Домом. Их патриарха казнили, а остальным предоставили выбор между смертью и стиранием всех воспоминаний о Доме.

– Но ведь многие члены Дома были его частью почти всю свою жизнь. Разве стирание памяти не сделало бы их…

– …пустыми оболочками? – закончил Гипнос. – Да. Именно поэтому почти все выбрали смерть. Фанатики.

– Наверняка кто-то сумел избежать и смерти, и наказания, – задумчиво сказал Северин. – Возможно, они ушли в глубокое подполье.

– Я думаю, это умный, но абсолютно сумасшедший мужчина и его помощник, напавший на вас в павильоне. Члены Падшего Дома любили ходить группами, словно волки. Поверьте, если бы у него было больше людей, он не преминул бы привести их всех для своего небольшого представления в оранжерее, – сказал Гипнос.

Даже Северин был вынужден согласиться с его словами.

– К тому же кто будет носить шляпу с острыми полями? Что, если она случайно спадет и порежет лицо? Отвратительно.

Энрике вздрогнул и перекрестился.

– Если наше расследование будет продвигаться такими темпами, мы никогда не найдем ни Ру-Жубера, ни его помощника. В этих часах нет ничего примечательного. Даже эта надпись ни о чем мне не говорит.

Он указал на буквы, вырезанные прямо под цифрой шесть: nocte.

Полночь.

– Это имя часового мастера, – сказал Северин.

– Я в этом не уверен… Вероятно, это подсказка, как правильно смотреть на часы.

– Можно я просто посмотрю на них без защитного стекла? – спросил Северин.

– Только если обещаешь ничего не сломать.

– Обещаю, я ничего не сломаю.

Энрике подозрительно прищурился, а потом кивнул в сторону часов. Северин осторожно поднял кварцевое стекло. Он задумчиво осмотрел серебряную фольгу, покрывавшую изящные фигурки на часах.

Затем он резко опрокинул часы, и они завалились на один бок. Гипнос взвизгнул, а Энрике вскочил с кресла.

– Что ты сделал? – возмутился он.

– Что захотел, то и сделал. Это мои часы.

– Но ты обещал! – взвыл Энрике.

– Да, но я скрестил пальцы.

Гипнос театрально вздохнул.

– О нет! Он скрестил пальцы!

Энрике бросил на Гипноса уничижительный взгляд.

– Что, если ты повредил какое-то обозначение и уничтожил важнейшую информацию, и теперь мы никогда не найдем Тристана…

– Я дал тебе четыре часа, – сказал Северин. – Ты – профессионал в своем деле. Если бы здесь было что искать – ты бы уже это нашел. Для меня это является достаточным доказательством непригодности этих часов.

– Я… – растерялся Энрике.

По правде говоря, он чувствовал себя и польщенным, и оскорбленным одновременно. Но когда он бросил взгляд на опрокинутые часы, все эмоции оказались поглощены неподдельным ужасом. В воздухе витала серебряная пыль – все, что осталось от тонкой фольги, покрывавшей символы. На них упал тусклый вечерний свет, и на циферблате появились четкие тонкие тени.

– Ты этого добивался? – спросил Гипнос. – Кажется, он онемел!

– Заткнись, Гипнос… – начал Северин.

Но Энрике не слышал их перепалки. Он медленно подошел к часам. Его сердце тяжело билось у него в груди. На часах появился новый узор, похожий на чернила, разлитые по резному дереву. Слова, сотканные из света, тени и серебра. Там, где с поверхности сошло покрытие, блеснуло что-то бледное. Белое, с желтоватым оттенком. Как… как…

Гипнос привстал с кресла, облокотившись на руки.

– Господь милосердный, так часы на самом деле сделаны из костей?

Северин прищурился.

– На них что-то написано.

До этого надписи просто не было видно. У ее автора был очень неразборчивый почерк, но, тем не менее, Энрике быстро перевел латинские слова:

Энрике пододвинулся к часам и начал осторожно водить пальцами по загадочной надписи.

Подняв взгляд, он увидел, как ожили глаза Северина: в них появилась надежда. Все трое сели на пол вокруг часов. Гипнос подтянул колени к груди. Северин сидел, скрестив ноги и руки. Энрике растянулся на полу и, взяв блокнот и ручку, начал переписывать текст загадки. Это была их первая удача за несколько часов, и он чувствовал внезапный прилив сил, словно по его венам разлился солнечный свет.

– Мое количество, – пробормотал Северин. – Это предполагает, что у загадки двойной ответ. Может, «количество» относится к цифрам на циферблате?

– Да, но на часах всего двенадцать цифр, – сказал Гипнос. – Что может быть всегда с тобой, иметь отношение к числу «двенадцать» и появляться только во время раздора?

Так начался самый мучительный час в жизни Энрике. Сначала они обсуждали зубы, но Северин быстро отбросил это предположение. У кого вообще может быть двенадцать зубов?

Втроем они обдумали разные ответы, но ни один из них не подходил. Минуты длились целую вечность. Костяные часы так и лежали на боку. Гипнос поднялся на ноги начал расхаживать кругами, умоляя принести ему вина. Северин ушел в себя, нервно перебирая кисточку на подушке Тристана.

– Дурацкие часы! Может, они и правда сделаны из костей, а может, и нет.

Северин поднял голову.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что эти часы, возможно, сделаны не из костей.

– Кости.

– Это может быть ответом на загадку? – спросил Энрике.

– Всю твою жизнь я с тобой проживаю, – прочитал Гипнос. – Сходится. Хотя я считаю, что некоторые люди рождаются бесхребетными. А дальше: но только раздор меня обнажает. Что это значит?

Энрике молчал. Сперва эта часть загадки тоже сбила его с толку, но кости действительно обнажались во время борьбы. Он убедился в этом еще на Филиппинах. Тогда отец брал его с собой в провинции Капис и Кавите, чтобы проверить свои рисовые поля. Вдоль дороги тянулись выбеленные церкви и небольшие дома, которые выглядели так, словно их могло в любую минуту сдуть порывом ветра. На обочинах сидели нищие попрошайки, и, вне зависимости от возраста, у всех были тусклые, пустые глаза. Тяжелая жизнь уничтожила в них все мечты и надежды. Там он видел детей с выпирающими ребрами. Острые локти, покрытые грязью. Тревожно большие глаза на изнуренных голодом лицах.

– Я думаю, это тоже сходится, – тихо сказал он.

Гипнос бросил на него странный взгляд. Энрике не хотел задумываться о его значении, поэтому он снова заговорил:

– Последние две строчки тоже подходят. Мы знаем, что у Падшего Дома были мрачные интересы. Они вполне могли использовать кости, буквально или метафорически. В этом случае строка «каким наш мир на самом деле должен быть» означает, что они следовали своим личным интересам, а не интересам всего человечества. Остается только предпоследняя строка: мое количество позволит рассудить. Это – последняя подсказка. Возможно, имеется в виду количество костей в человеческом теле? Сколько их всего?

– Двести шесть, – не раздумывая, ответил Северин.

Энрике нахмурился.

– Мне стоит знать, зачем ты держишь эту информацию в голове?

– Не думаю, – ответил Северин с хищной улыбкой.

– Но на циферблате нет числа двести шесть.

Северин издал тихий смешок.

– Шесть минут третьего. Два-ноль-шесть. Двести шесть.

Все трое посмотрели на часы. Теперь они словно начали потрескивать. Энрике в голову пришла безумная мысль: вдруг часы знают, что их тайны почти разгаданы?

Энрике начал медленно двигать стрелки часов. Он даже не заметил, как к нему подошли Гипнос с Северином. Он как будто посмотрел на них со стороны: трое молодых людей склонились над часами, сделанными из костей. Историк почувствовал, что их связал общий голод. Вероятно, когда он будет утолен, их души невозможно будет различить.

Энрике ждал.

Он ждал, когда сработает сила Творения, но ничего не происходило.

– Не работает, – сказал Гипнос. – Что мы сделали не так?

У Энрике сжалось сердце.

– Мы не следовали указаниям, – вдруг сказал Северин, указывая на слово под цифрой «шесть»: nocte. Полночь.

– Но до полночи еще несколько часов!

Северин отвел взгляд. Он потер шрам на ладони и потянулся за баночкой с гвоздикой. Он задумчиво жевал высушенный бутон гвоздики, не обращая внимания на повисшее в комнате напряжение.

– По крайней мере, к этому времени девочки уже вернутся.

После этого Северин ушел по делам, связанным с управлением отелем, оставив Энрике и Гипноса наедине. Энрике не знал, что ему делать, и, в конце концов, оба вернулись к старому занятию: просматриванию документов Падшего Дома. Точнее сказать – к поискам иголки в стоге сена. По комнате растянулись вечерние тени. Им принесли еду, и они съели ее, не отрывая глаз от бумаг. Все это время костяные часы пристально наблюдали за их работой и, казалось, самодовольно усмехались. Энрике показалось, что комнату заволокла какая-то странная пелена. Кто-то запихнул подушку Тристана под стул, чтобы никто не смог на нее сесть.

– Почему ты нам помогаешь? – сказал Энрике, даже не успев обдумать свои слова.

Гипнос поднял голову от бумаг.

– По-твоему, у меня не может быть причины хотеть возвращения Вавилонского Кольца?

– Это не ответ. Ты мог бы делать всю ту же работу у себя дома. Я слышал, что у Дома Никс огромная библиотека, которой завидуют многие ученые. Ты не обязан быть здесь.

На мгновение Гипнос затих, а затем сложил руки на коленях.

– Если бы на моей стороне был кто-то… равный мне по статусу, то, может, моя жизнь в Ордене стала бы… легче.

Энрике пытался переварить его слова.

– Ты хочешь, чтобы Северин стал патриархом?

Гипнос кивнул.

– Когда мы были маленькими, я думал, что мы вырастем и станем королями или кем-то вроде этого. Что у нас будет целое королевство, поделенное пополам, – он бросил на Энрике предупреждающий взгляд. – Только не рассказывай ему об этом.

Энрике изобразил, как он застегивает рот на молнию, и лицо Гипноса расслабилось. Он выглядел таким юным и свежим, но его ледяные глаза казались древними.

– Правда в том, что мне нужна поддержка, – сказал Гипнос, обвивая колени руками. – Помощь того, кто сможет понять, каково это – жить в двух мирах. Я попытался и потерпел неудачу. Я не могу быть и потомком гаитянских рабов, и сыном французского аристократа, даже если я объединяю в себе оба этих наследия. Мне пришлось выбирать, и, возможно, Орден вынудил меня принять решение в их пользу. Но никто не сказал мне о том, что мир может не согласиться с тобой, даже если ты определился со своим местом в жизни. Он ставит перед тобой безумные задачи: для того, чтобы их выполнить, тебе нужно перестать быть самим собой. Окружи себя прочной стеной из вымысла и легенд, и только тогда ты не будешь принадлежать никому, кроме себя самого.

У Энрике пересохло во рту. Он отлично понимал, о чем говорит Гипнос. Он испытывал это чувство, когда кажется, что тебя предает собственное тело. Его лицо не соответствовало его мечтам, и он знал, что желаемое никогда не сбудется.

– Я понимаю.

Гипнос фыркнул. Он облокотился о кресло и откинул голову, обнажив свою длинную шею. Гипнос выглядел как серафим, который провел всю жизнь под жаркими солнечными лучами. Он всегда был красив, но теперь золотое сияние свечей сделало его красоту просто неземной. С мыслями о чувствах всегда приходил стыд… Когда дело касалось влечения, Энрике молился в надежде, что его тело и разум определятся и сделают выбор между мужчинами и женщинами. Его старший брат готовится стать священником. Он как-то сказал, что Бог не совершает ошибок, когда создает человеческие сердца. Тогда Энрике еще не совсем разобрался в своих отношениях с религией. Слова его брата помогли ему, и он перестал ненавидеть себя. Он перестал бежать от своей сущности и просто принял себя таким, какой он есть. Но только поступив в испанский университет, он начал делать больше, чем просто смотреть на привлекательных парней. Наблюдая за Гипносом, он вдруг вспомнил о тех временах… и слишком увлекся своими мыслями, чтобы понять: его взгляд не остался незамеченным.

Гипнос провел большим пальцем по нижней губе.

– У меня что-то на губах?

– Нет, – сказал Энрике, быстро отвернувшись.

Гипнос пробормотал себе под нос что-то похожее на «очень жаль».

Стрелки часов приближались к полуночи.

К этому времени Лайла и Зофья уже вернулись. Они поделились своими находками – загадкой костяных часов и спрятанным тескатом – и продолжили ждать назначенного часа. В астрономической комнате стало гораздо оживленнее, и только подушка Тристана продолжала пустовать.

В последние минуты до полуночи Энрике показалось, что все его чувства обострились… Он отчетливо ощущал тепло руки Гипноса, сидящего рядом с ним; свечение волос Зофьи; кристаллы сахара, поблескивающие на печенье, которое ему принесла Лайла, и холодную ярость Северина, устремившего взгляд на часы. Энрике всегда мечтал о волшебстве. Только теперь он понял, что такое настоящая магия: мифы, палимпсесты[14], звездный свет и томительная надежда, разделенная со своими друзьями.

Как только наступила полночь, они перевели стрелки часов на два часа и шесть минут.

По астрономической комнате разлился яркий свет.

Лайла отшатнулась, а Зофья, напротив, наклонилась поближе к свету. На ее лице читалось любопытство.

– Эти часы работают как мнемо-жучок, – заметила она.

Масштабное голографическое изображение, спрятанное в часах, растянулось по всей комнате.

Помещения, набитые костями. Узкие коридоры, в которых рядами выстроились ухмыляющиеся черепа. Заброшенный зал, в котором можно было заметить знакомый спиралевидный узор: как на полу в поместье Дома Ко́ры. Энрике казалось, что он чувствует все запахи этого места, хотя перед ним было всего лишь изображение. Большие кресты, сделанные из тазобедренных костей, и мрачное озеро, над которым свисали острые сталактиты. И, наконец, тайное укрытие Падшего Дома. Место, соединенное с выставочным павильоном. Где-то там, среди мрака и костей, Тристан ждал спасения.

Энрике не расслышал, кто заговорил первым, но эти слова заставили его поежиться от холода и страха:

– Падший Дом ждет нас в катакомбах.

23

Северин

Шестым отцом Северина стал мужчина, которого он называл Жадностью. Жадность был привлекательным вором с крошечной суммой денег на счету. Он часто совершал различные кражи и любил оставлять Северина настороже. Однажды Жадность залез в дом богатой вдовы. Он полностью обчистил ее кабинет, полный дорогостоящего фарфора и изящных стеклянных фигурок, но вдруг заметил на стене нефритовые часы. Северин стоял снаружи и наблюдал за улицей. Услышав стук лошадиных копыт, он свистнул, но Жадность велел ему утихнуть. Он почти снял часы со стены, когда лестница под его ногами треснула. Тяжелые часы упали Жадности на голову, и он скончался на месте.

Жадность научил Северина не тянуться слишком высоко.

Северин закинул в рот бутон гвоздики и начал медленно его жевать, обдумывая новую информацию.

Теперь они знали, где искать Падший Дом.

Они знали, чего хотел Падший Дом: соединить Вавилонские Фрагменты.

Все остальное было вопросом времени.

Как только голографическое изображение катакомб исчезло, Гипнос вздохнул:

– Формально все лидеры Домов должны сообщать Ордену о любых находках, связанных с Падшим Домом.

– Формально? – повторил Северин. – Формально мы не знаем, работает ли Ру-Жубер на кого-то из Ордена.

– Поэтому я и сказал «формально», – добавил Гипнос. – Я должен доложить о случившемся Ордену, но они не уточняли, когда именно я должен это сделать. Я могу заняться этим после того, как мы найдем Ру-Жубера и убедимся, что никто из Дома Ко́ры не замешан в краже Кольца.

– Хитро.

– Беру пример с тебя.

– Вы действительно думаете, что за всем этим может стоять член Вавилонского Ордена? – спросил Энрике. – Разве это не идет наперекор главным целям Ордена и всему смыслу его существования?

– Никогда не недооценивай человеческую склонность к предательству, – тихо сказала Лайла.

Как и все остальные, она не стала садиться на свое привычное место. Вместо этого она оперлась спиной на книжный шкаф, подобрав свое длинное зеленое платье. Девушка подняла руку, чтобы потереть шею, и ее пальцы исчезли за воротником платья, нащупывая верхнюю часть шрама. Она считала его швом, как у набивной куклы, но для Северина это был обычный шрам. Шрамы делали людей теми, кто они есть. И вдруг в его голове вспыхнуло воспоминание о том, как он прикасался к ее изъяну: тогда он показался Северину холодным и гладким, как стекло. Он помнил, как она напряглась от его прикосновения и как он целовал ее спину. Тогда Северин отчаянно пытался дать ей понять, что он все понимает. И доказать, что на самом деле ее шрам не имеет никакого значения. Для него – никакого.

В этот момент Лайла подняла взгляд и встретилась с ним глазами. Ее щеки порозовели: возможно, она вспоминала о том же моменте, что и он. Не прошло и нескольких секунд, как Лайла резко отвернулась.

– Каков наш план? – спросила она.

Северин с трудом перевел взгляд на всех остальных.

– Мы проникнем в тайное укрытие Падшего Дома в катакомбах, а затем вернем Кольцо Дома Ко́ры и Глаз Гора.

– Сомневаюсь, что Кольцо просто валяется у них на полу – сказала Лайла. – Наверняка Ру-Жубер носит его на пальце.

Гипнос пошевелил пальцами.

– Это невозможно. Может, у него и вышло сорвать Кольцо с руки матриарха, но оно все еще привязано к своей хозяйке.

Северин согласно кивнул и продолжил:

– Глаз Гора укажет нам точное местоположение Фрагмента, и после этого мы вернем его матриарху. Если, конечно, никто из Дома Ко́ры не замешан в краже Кольца. Тогда Орден сможет отправить своих людей охранять Фрагмент, а также обезвредить Ру-Жубера и его подельника.

– Как мы попадем в катакомбы? – спросила Лайла.

– Через вход на улице д'Энфер.

– Но они могут сбежать через тескат в павильоне, – заметил Гипнос.

Зофья вытащила серебряную ткань и помахала ею в воздухе.

– Нет, не могут.

– Это должно меня впечатлить? – спросил Гипнос.

– Эту ткань невозможно повредить, – сказала Зофья.

– Это правда, – подтвердила Лайла. – Зофья пыталась разрезать ее ножом.

– Это, конечно, просто поразительно, но этот обрывок не больше носового платка, – с сомнением сказал Гипнос.

– Я знаю, – согласилась Зофья. – Но я могу воспроизвести этот материал.

– И сделать сотню носовых платков? Я весь дрожу.

– И правильно делаешь, – мягко сказала Зофья.

– Если ты можешь изменять размер серебряной ткани, то, может, поможешь мне еще с одной вещью?

Северин достал из кармана мнемо-жучок. Он был маленьким, легким и холодным на ощупь. И все же эта кроха могла запоминать изображения и проецировать их в воздухе.

– Мнемо-жучок? – проворчал Энрике. – Зачем? Записать последние мгновения нашей жизни? Если это такой своеобразный сувенир на память, то мне он не нужен.

– Просто доверься мне.

– Может, я подожду вас снаружи? – вдруг сказал Гипнос. – Я могу постоять на страже или…

– Еще недавно ты был в восторге от командной работы, – заметил Северин.

– Это было до того, как я узнал, насколько мало вас волнуют моральные ценности.

– Если ты будешь четко следовать плану, твои моральные ценности ничуть не пострадают.

Гипнос посмотрел на него с подозрением.

– И какой же у тебя план, mon cher?

Прежде, чем Северин успел ответить, Зофья чиркнула по своим зубам спичкой.

– Крокодильи зубы.

Все четверо повернулись к ней. Северин засмеялся: Зофья угадала, что он собирался делать.

– Великие умы мыслят одинаково.

Зофья нахмурилась.

– Нет, это не так. Иначе любая идея была бы вторична.

Во рту у Северина все горело, но он все равно потянулся за еще одним бутоном гвоздики. Он уже не мог сказать, от кого он узнал, что этот ароматный цветок помогает улучшить память. Возможно, это был постоялец отеля, оставивший ему подарок перед отъездом. Теперь он не мог избавиться от привычки жевать гвоздику. Воспоминания не давали ему покоя. Северина злила мысль о том, что он мог упустить какой-то важный момент. Он не хотел, чтобы время искажало его воспоминания: только оставаясь беспристрастным, он мог посмотреть назад ясными глазами и понять, что пошло не так. Направляясь к главному лобби «Эдема», он в сотый раз вспоминал свои последние минуты с Тристаном. Юноша пытался предупредить его о чем-то важном, но Северин не стал слушать. Что произошло тогда? Неужели именно в тот момент Тристан вышел за дверь и попался в руки Падшего Дома? Попытался ли он намеренно потерять сознание при виде Шлема Фобоса, как он делал это в детстве, оставаясь наедине с Гневом? Северин отчетливо слышал в своей голове голос Ру-Жубера, и в тот момент ему хотелось, чтобы гвоздика не была такой действенной.

– Его любовь, страх и расколотое сознание позволили мне легко убедить мальчишку в том, что если он хочет тебя спасти, то ему придется тебя предать…

Его желудок скрутило от чувства вины. Он должен был выслушать Тристана.

Северин стоял на нижней ступеньке главной лестницы и обводил взглядом лобби «Эдема». Рядом с ним не было Тристана, и он чувствовал себя одиноким. Вдруг из-за его спины раздался тонкий голосок:

– Мама?

По телу Северина пробежал холодок.

Он обернулся и увидел маленького мальчика с потрепанным медвежонком в руках. Дети были редкостью для его отеля. У «Эдема» была далеко не «семейная» аура, и это успешно отпугивало постояльцев-родителей. Мальчик с медвежонком застиг его врасплох. Северин очень редко сталкивался с детьми и совсем забыл, что когда-то был таким же маленьким и потерянным.

– Мама? – снова позвал ребенок.

Что случилось с родителями мальчика? Почему они оставили его… здесь?

По щекам мальчика градом лились слезы, и Северин с трудом подавил желание закричать на него.

Зачем проливать слезы по тем, кому ты не нужен? Без них тебе будет лучше.

Но тут он заметил, что в их сторону бежит женщина. Она обняла ребенка и засмеялась.

– Милый, я же сказала, что отойду уточнить кое-что у консьержа. Разве ты не слышал?

Всхлипнув, мальчик покачал головой, и женщина еще крепче прижала его к себе. В этот момент Северин почувствовал, как зависть наполняет его сердце и разливается по венам. Конечно, никто не бросал мальчика. Он просто потерялся.

– Что со мной не так? – пробормотал он, отворачиваясь от ребенка с матерью.

Взглядом он отыскал в толпе гостей своего доверенного слугу и помахал ему рукой. Северин все еще стоял внизу лестницы, время от времени кивая проходящим мимо гостям отеля. Наконец слуга пробрался через толпу и подошел к нему с маленькой коробочкой в руках. На его лице читалось отвращение.

– Сэр, мы можем найти кого-нибудь другого для этого… задания.

Северин забрал у него коробку. Внутри ее трещали и подпрыгивали коричневые сверчки.

– Нет, я сделаю все сам.

– Как скажете, сэр.

Краем глаза он заметил гепарда с блестящей шкурой, привязанного на другом конце лобби.

– И передай маркизе Кастильоне, что если Имхотеп съест еще одного пуделя, то отель не будет нести за это ответственность.

Слуга вздохнул.

– Что-нибудь еще, сэр?

Руки Северина сжались в кулаки.

– Гости с маленьким ребенком… скажи им, что их комната находится на реставрации, и найди для них другой отель. «Савой», например.

Слуга посмотрел на него с подозрением.

– Хорошо, сэр.

У входа в мастерскую Тристана Северин дернул позолоченный лист плюща, обрамлявшего зеркало-тескат, и зашел внутрь.

Он был не один.

Силуэт, освещенный мягким сиянием свечей, принадлежал Лайле. Наклонившись над стеклянным террариумом, она пела колыбельную мимо нот и бросала Голиафу сверчков. Теперь он жалел, что не позвал с собой кого-нибудь еще. Он терпеть не мог видеть ее вот такой… занятой рутинной работой, как будто она привыкла к жизни в «Эдеме». Северин знал, что ей не терпится оставить это все позади. Он сделал неловкий шаг вперед. Вокруг Лайлы блестели миниатюрные миры Тристана. Маленькие шпили на фоне нарисованного неба. Сады с фарфоровыми цветами, на которых уже собралась пыль. Среди них девушка выглядела как всемогущая богиня. Ее волосы были собраны на одну сторону на плече, и Северину показалось, что он чувствует запах сахара и розовой воды.

Не желая тревожить Лайлу, он осторожно поставил коробку со сверчками на стол. Задумавшись, Северин поставил коробку на самый край. Чуть не уронив ее, он укололся пальцем о шип какого-то растения.

– Majnun? – спросила Лайла, поворачиваясь к нему. – Что ты здесь делаешь?

Северин поморщился и показал на коробку со сверчками.

– Судя по всему, то же самое, что и ты. Правда, в отличие от меня ты обошлась без травм.

– Позволь, я помогу, – сказала она, подходя к нему. – Я знаю, Тристан держит где-то здесь бинты.

Лайла порылась в ящиках и нашла марлевую ленту.

– На секунду я подумала, что меня застал врасплох наш загадочный птичий убийца.

Северин покачал головой. Эта проблема уже изрядно его утомила: скорее всего, в его сады проникла обыкновенная кошка.

– Прости, что разочаровал тебя, – сказал он, поднося палец к губам, чтобы слизнуть с него кровь, но Лайла ударила его по руке.

– В рану может попасть инфекция! – нравоучительным тоном сказала она. – Теперь стой спокойно.

Северин послушался. Он замер и практически перестал дышать, словно его жизнь висела на волоске. В тот момент ему показалось, что Лайла заполнила собой все пространство. Она была в воздухе и на его коже. Когда она наклонилась, чтобы перевязать бинт, ее волосы скользнули по его пальцам. Северин вздрогнул, и Лайла подняла голову. На него пристально смотрели ее необыкновенные темные глаза, напоминавшие ему влажный и блестящий взгляд лебедя. Она улыбнулась уголком губ.

– Что-то не так? Думаешь, я попытаюсь тебя прочесть?

У него участился пульс. Она говорила, что может читать только предметы. Но не людей. Никогда.

– Ты не можешь этого сделать.

Лайла подняла бровь.

– Разве?

– Это не смешно, Лайла.

Лайла выдержала паузу. В конце концов, она закатила глаза.

– Не беспокойся, Majnun. Я для тебя не опасна.

Она была не права.

В течение следующих восемнадцати часов никто из них так и не отправился спать. Энрике провел все это время в библиотеке, и Лайле пришлось принести туда его подушку и одеяло. Гипнос не выпускал из рук бокал с вином, обмениваясь сообщениями со своими шпионами и стражниками. Зофья тем временем, полностью оправдывая свое прозвище, проводила день в лаборатории под плотным слоем дыма. А Лайла… Лайла поддерживала в них жизнь. Ее руки были постоянно заняты работой: она наливала чай, предлагала еду и массажировала их уставшие головы. Ее улыбка всегда оставалась спокойной и понимающей.

Так прошло два дня, и теперь они с волнением ожидали полуночи.

Вдалеке от блеска и роскоши на грязные улицы опускалась ночь. Нищие разошлись по своим углам, а вдоль дорог рыскали тощие кошки. Северин и Лайла шли рядом, опустив головы в надежде избежать любопытных взглядов. Катакомбы никогда не представляли для Северина какого-либо интереса. Он знал, что это – подземный склеп, где нашли свое последнее пристанище миллионы людей. Там смешались кости герцогинь, аристократов, жертв чумы и тех несчастных, чьи головы откусили острые зубы гильотины. Бесконечное количество безымянных останков заполнили собой жуткие коридоры и арки, построенные из ухмыляющихся черепов и треснувших челюстей.

Лайлу пробирала дрожь. Она медленно сняла перчатки и дотронулась до металлического забора, окружавшего вход в катакомбы. Она закрыла глаза и уверенно кивнула. Ру-Жубер был здесь. Северина наполнила отчаянная решимость. Он вспомнил мифы о подземном мире, которые слышал в детстве. Историю об Орфее, который посмел оглянуться и потерял все. Он не допустит такой глупой ошибки. Он спустится вниз и вернется на поверхность, не потеряв ничего, кроме времени. Северин тяжело сглотнул и шагнул на лестницу, ведущую вниз. Над его головой растянулась надпись, вырезанная на камне:

Arrète! C’est ici l’empire de la mort.

Остановись! Это царство смерти.

Мы должны быть бдительны в своей работе.

Мы защищаем и сохраняем.

Мы не притворяемся, что мы – боги.

Наши Вавилонские Кольца хранят в себе силу, способную обнаружить Фрагменты. Однако некоторые из нас стали забывать, что эта сила не делает нас богами. Возможно, нам стоило бы называть их «восковыми крыльями». Это послужило бы напоминанием для тех, кто пытается подняться выше, чем дозволено Богом. Не забывайте Икара, Сампати, Куа-фу и Бладуда: тех, кто бросил вызов солнцу и проиграл. Пусть их поражение служит для нас уроком. Сломанные кости, разбросанные по земле, – вот что ждет всех, кто забудет свое место.

24

Зофья

Зофья смотрела на свою кровать. На ней лежало три разных наряда. Один был темным, второй – светлым, а третий переливался разноцветной вышивкой. Зофья понимала, что это слишком поверхностный взгляд на одежду, но она не разбиралась ни в крое, ни в тканях. Поэтому девушка предпочитала не задумываться о таких мелочах.

Вместо этого она взяла в руки письмо, которое было приколото к рукаву одного из платьев. Это был список, написанный аккуратным почерком Лайлы.

Шаг 1: Зофья, расчеши волосы. Я хотела помочь тебе перед уходом, но так и не смогла тебя найти. Не тебя ли я видела в западном коридоре около глициний?

Зофья ощутила укол вины. В тот момент она заметила в руках Лайлы расческу и поспешно ретировалась из коридора.

Шаг 2: Я выбрала для тебя три наряда. Темный наряд – самый неприметный, потому что на нем нет асимметричных элементов. В светлом тебе будет наиболее комфортно. Платье с вышивкой пригодится на тот случай, если ты будешь нервничать: на нем много стежков, которые можно посчитать.

Зофья расчесала волосы и взяла с кровати платье с вышивкой.

Шаг 3: На твоем туалетном столике стоят баночки с румянами и сурьмой. Используй их, если захочешь. Косметика нужна не потому, что она тебе необходима. Смысл в том, чтобы сделать ее инструментом и заставить служить твоим целям.

Зофья смотрела на последнюю запись. Она не могла объяснить, почему написанное успокоило ее. На туалетном столике она нашла баночки, которые упоминала Лайла. Обычно Зофья не пользовалась ничем, кроме таза для умывания и чистого полотенца. Дома она никогда не тратила много времени на волосы и лицо. Если она была чем-то недовольна, то просто обращалась за помощью к Хеле. Но Хелы здесь не было. Пока не было. И никогда не будет, если этой ночью что-то пойдет не так.

Одевшись, Зофья проверила все карманы и юбки. Вся ее одежда была сотворенной, и вышитое платье не являлось исключением. Ее мантилья была сделана из сернистого шелка, который мог вспыхнуть в любой момент и при этом совсем не пахнуть горелым. В каблуках ее туфель были спрятаны острые шпоры; точно такие же ботинки она изготовила для Энрике и Гипноса.

Зофья неумело затянула шнурок сумочки, где лежали мнемо-жучок и серебряная ткань. Она уже собралась выйти из комнаты, но тут ее внимание привлек ярко-белый предмет на прикроватной тумбе. Она остановилась. Это был лунный цветок, сотворенный Тристаном. По ночам он впитывал в себя лунный свет и служил фонариком на тот случай, если она проголодается и решит пробраться на кухню. Тристан всегда работал над ботаническими изобретениями с тем же энтузиазмом, что и Зофья над инженерными устройствами. Она улыбнулась, подумав о его последнем изобретении, Ночных Кусаках. Это были метательные черные шарики с чернилами, способные временно ослепить противника.

Зофья прикоснулась к лунному цветку. Его лепестки мягко засияли, отбрасывая на прикроватную тумбочку белые блики. Она осторожно взяла цветок и положила его в сумку. У Тристана всегда была припасена парочка бутонов, которые он носил с собой в карманах и время от времени крутил в руках. Он наверняка будет рад лунному цветку, когда отправится домой.

После этого Зофья направилась в лобби. Свет ламп казался ей чересчур ярким, и она потерла кожу, словно на ней остался ожог. Обычно она никогда не ходила через людные места, где все могли ее видеть, но Северин оставил ей четкие инструкции:

Убедись, что тебя заметили.

От одной мысли об этом к ее горлу начинала подкатывать тошнота. Зофья замерла на верхней ступеньке главной лестницы и посмотрела вниз. На мгновение ей показалось, что перед ней не обычная лестница, а край отвесной стены, и если она сделает шаг вперед, то упадет вниз с большой высоты. Она покачнулась…

– Все в порядке, Феникс?

Энрике стоял рядом с ней и обхватил ее талию, но быстро убрал руки.

– Прости. Я думал, ты сейчас упадешь.

Зофья схватилась за перила.

– Я и правда могла упасть.

Зофья украдкой оглядела Энрике. Он тоже был одет в заранее продуманный костюм. Ей были знакомы все элементы его наряда, потому что она создала их своими руками. Пуговицы могли в любой момент превратиться в стеклянные шарики, на которых легко поскользнуться. Шелковый шарф, лежащий в его кармане, превращался в железный щит. Но затем ее взгляд пополз… вверх. К его лицу. Она видела это лицо каждый день на протяжении примерно семисот тридцати дней, и за это время оно ничуть не изменилось. Все то же объективно красивое лицо. Она замечала долгие взгляды, следующие за ним, где бы он ни появился. Но ее восприятие его красоты отличалось от остальных. Оно было более интенсивным и ярким.

– Эм… Зофья?

Зофья растерянно моргнула, осознав, что ее рука тянется к его лицу. Она отдернула руку и задумчиво уставилась на нее.

– У тебя какое-то другое лицо.

Энрике похлопал себя по щекам.

– В плохом смысле? Или в хорошем? Я все еще привлекательный?

По ее телу разлилось незнакомое тепло. Это чувство было непривычным и странным, но оно не причиняло ей боли.

– Да, – ответила она и ступила на лестницу.

Вдвоем они пробирались через толпу. В одном углу главного лобби над шахматной доской склонились турецкие принцы. Мимо них прошла женщина с блестящими черными волосами, а ее длинные красные рукава волочились за ней по полу. Стойка администратора утопала в хаосе: он направо и налево раздавал ключи от номеров, пока вокруг толпились нетерпеливые гости.

– Как долго мы должны здесь оставаться? – спросила Зофья.

– Пока часы не пробьют десять.

Зофья посмотрела на большие часы у главного входа. Оставалось ждать еще десять минут.

– Где Гипнос?

– Тут как тут, ma chère.

Перед ними появился Гипнос в ярко-фиолетовом бархатном камзоле. Он помахал рукой, и на его пальце блеснуло Вавилонское Кольцо.

– Не надо выставлять Кольцо напоказ! – воскликнул Энрике.

– Расслабься, оно ненастоящее.

Зофья внимательно посмотрела на него. Если это кольцо было поддельным, где он спрятал настоящее? Патриарху не под силу добровольно расстаться со своим Кольцом, потому что они всегда связаны друг с другом.

Энрике раздраженно выдохнул.

– Ладно. А что насчет всего остального? Во что ты одет? – продолжил он. – Северин сказал выбрать заметную одежду, а не кричащую.

– Кто-нибудь обязательно меня узнает, поэтому я решил, что лучше будет одеться как обычно, чтобы не вызвать подозрений. Кроме того, я надел все мои счастливые талисманы, – Гипнос поднял лацкан своего камзола, демонстрируя массивные броши с драгоценными камнями. – Если быть откровенным, они составляют большую часть моего наследства…

– Ты выглядишь как насекомое!

Гипнос прижал руки к груди.

– Как грубо! Зофья, неужели я – насекомое?

Зофья покачала головой.

– Спасибо…

– Ты не обладаешь необходимыми характеристиками для того, чтобы быть насекомым, – продолжила она. – Для этого тебе понадобились бы крылья, тело, состоящее из трех частей, и шесть ног.

Это она узнала от Тристана. Энрике громко расхохотался.

Когда часы пробили десять, все трое забрались в карету и отправились на Всемирную выставку. Марсово поле было забито людьми. Эйфелева башня светилась яркими огнями, а в небе блестели фейерверки. Зофья пробиралась через толпу, чувствуя, как внутри нее поднимается паника. Люди сжимали ее со всех сторон, и она даже не могла разглядеть дорогу.

– Разойдитесь! – кричал Гипнос и тыкал людей своей тростью.

Энрике выглядел испуганным и прикрывал лицо рукой.

Наконец, Гипнос вздохнул.

– Да будет так, – сказал он, откручивая набалдашник трости. – Мои дорогие, закройте ваши рты и носы.

Зофья ничего не увидела, но почувствовала, как ее кожи коснулась легкая дымка. Один за другим люди морщили носы и отходили от Гипноса, расчищая путь до выставки. Когда они наконец добрались до павильона, Гипнос закрутил набалдашник трости и улыбнулся.

– Я нанял мастера Творения со способностями разума, чтобы он создал для меня человекоотталкиватель. К сожалению, его эффект длится не дольше минуты, но, как элемент трости, он работает просто отлично.

Энрике почувствовал легкий укол зависти.

– А моя трость загорается ослепляющим светом.

Зофья почувствовала гордость, ведь это она сделала трость для Энрике. Гипнос задрал подбородок.

– А моя трость…

Зофья не стала обращать внимание на его слова. Ей было неинтересно слушать, как два парня хвастаются тростями.

В конце улицы, заставленной сувенирными палатками и небольшими отчаянно завлекающими посетителей кафе, виднелась металлическая арка Машинной Галереи. Ее экспонаты должны были привести человечество в новый век прогресса. Рядом с Галереей находилась Выставка Колониального Язычества. Еще с утра Гипнос отправил своих стражников охранять вход, и теперь они расступились, пропуская их вперед. В это ночное время большинство туристов уже покинуло павильоны выставки, чтобы посмотреть салют.

Как и прежде, внутри стояли ряды витрин, освещенные лампами. На каждой витрине была объясняющая подпись и название страны, из которой прибыл артефакт. Зофья достала из сумочки мнемо-жучок.

Стена, в которой был скрыт тескат, возвышалась над Зофьей. При росте в метр пятьдесят она никогда не чувствовала себя маленькой, но сейчас будто сжалась. Зофья видела голограмму, спрятанную в костяных часах. Костяной зал, с большим напольным узором, напоминавшим логарифмическую спираль. Проходы, выстроенные из черепов.

В большинстве случаев она не принимала участия в кражах, а ждала всех в условленном месте, вмешиваясь лишь при необходимости. Она никогда не была на передовой линии и не руководила процессом. Зофья тяжело сглотнула, стараясь не обращать внимания на дурное предчувствие. Все изменилось. Тристан нуждался в ней, и она его не подведет.

Серебряная ткань, которую девушка изготавливала несколько часов, выскользнула из ее рук и упала на пол. Зофья собралась с мыслями, посмотрев на рукава своего платья и сосчитав все стежки. С двух противоположных сторон к стене подкрались Гипнос и Энрике.

Зофья притворилась, что рассматривает один из артефактов на подсвеченной витрине. Затем она тихо прошептала:

– Вперед.

Гипнос и Энрике схватились за края ткани, растягивая ее по всей длине стены. Сама по себе ткань была устойчива к любым повреждениям, но ее все еще можно было оторвать от стены, поэтому она добавила в волокна сотворенный клей. Даже если кто-то окажется в павильоне после их ухода, он не сможет снять ткань с этой стороны стены.

Гипнос и Энрике одновременно стукнули каблуками. В их подошвах были спрятаны сотворенные ходули, которые мгновенно подняли их под потолок. Серебряная ткань вытянулась вверх, как перевернутый водопад, и накрыла всю стену от пола до потолка.

Когда с этим было покончено, Зофья достала мнемо-жучок. Она потерла маленькую кнопку на его правом крыле и почувствовала жужжащую вибрацию. Внешний механизм жучка требовал навыков, связанных со способностью материи, но внутренний механизм работал за счет разума. Устройство было соединено с ее мозгом и могло запоминать, и воспроизводить все, что она видела своими глазами.

– Что мне сделать, милая? – спросил Гипнос. – Спеть? Станцевать?

– Почему я должен быть на виду у мнемо-жучка? – жалобно спросил Энрике. – Можно я отойду в сторону?

– Что бы сделал Северин?

– Наверное, выглядел бы привлекательно и загадочно, задумчиво уставившись в одну точку.

– И жевал бы гвоздику, – добавила Зофья.

Энрике усмехнулся.

– Точно.

– Сейчас? – спросил Гипнос.

– Еще нет, – сказала Зофья.

Они должны были дождаться определенного времени, иначе Северина и Лайлу могли раскрыть.

В этот момент стрелки часов остановились на одиннадцати.

Зофья настроила линзы на мнемо-жучке и сказала:

– Начинайте притворяться.

25

Лайла

Ноги Лайлы скользили по гладкому полу катакомб. Ее пульс сбился и отдавался в ушах. Впереди виднелась высокая и крепкая фигура Северина. Она медленно пыталась нащупать дорогу в темноте, не решаясь дотрагиваться до костяных стен.

Она никогда не пробовала читать череп. В Индии мертвых обычно кремировали. Согласно легендам тот, кто не был захоронен по всем правилам, становился существом, называвшимся «бхут» – привидением. Она знала, что не может читать живых, и не хотела испытывать мертвых.

Потолок покрывала круглая резьба, отбрасывающая на пол зеленый свет. Лайла вздрогнула, вспомнив предупреждение над входом в катакомбы.

Arrête! C’est ici l’empire de la mort.

Остановись! Это царство смерти.

Она не хотела находиться в этом месте, и даже от здешнего воздуха ей становилось дурно. Он был неподвижным и холодным, как в гробнице. С каждым вдохом он замораживал ее горло. Лайла завернула за угол, и от вида детского черепа ее чуть не стошнило. Все вокруг напоминало о цене жизни, и она невольно задумывалась о цене своего собственного существования. Не это ли использовал колдун, создавая ее тело?

– Здесь, – прошептал Северин.

Лайла осторожно шагнула к нему. Чем ближе она подходила, тем больше ее терзали тревожные мысли. Когда костяные часы открыли им тайное место Падшего Дома, они дали не только изображение, но и знания. Лайла встряхнула головой. Ей не нравилось ощущение того, что в ее мыслях словно поселился паразит.

Она посмотрела, куда указывал Северин, и подумала, что они ошиблись. Перед ними была еще одна стена из костей с аркой, над которой ухмылялись черепа. Сквозь их пустые глазницы пробивался тусклый свет. Северин положил ладонь на костяную стену, и у Лайлы перехватило дыхание. Его рука исчезла в стене по локоть.

– Еще один тескат, – сказал он со зловещей улыбкой. – И никакой защиты.

Судя по всему, Падший Дом был настолько убежден в секретности своего укрытия, что не предпринял никаких дополнительных защитных мер.

– Готова?

Лайла кивнула. Главной задачей Северина было найти Тристана, а ей оставалось только читать предметы. Где-то на другой стороне их ждало не только Кольцо Дома Ко́ры, но и украденный Глаз Гора. После этого Гипнос сможет сообщить обо всем Ордену, и Ру-Жубер с его сообщником будут пойманы.

– Я пойду первым, – сказал Северин.

Первой мыслью Лайлы было остановить его. От этого места у нее по телу бежали мурашки. Может, она просто переволновалась? В конце концов, когда она молча наблюдала за тем, как Северин исчезает в костяной стене, ее сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Лайла подождала несколько секунд. Ее рука потянулась к маленькой сумке на бедре. Девушка отодвинула ее и вытащила из-под юбки маленький нож. Она глубоко вдохнула и шагнула в стену.

На другой стороне находился большой зал, который открыли им костяные часы. Грязевые уступы, образующие амфитеатр, уходили вниз, плавно переходя в широкую сцену. Сама сцена напомнила ей раковину улитки. Странный завиток, уходящий в землю. Когда они впервые увидели эту комнату в проекции часов, Зофья начала рассказывать что-то про логарифмическую спираль, и Лайла не поняла ни слова. А вот Северин посчитал, что земляной завиток – это что-то совершенно другое. Возможно, это механический проход, действующий по принципу водяной мельницы, работающей от напора воды. Может, он устроен по образцу горящего шара Дома Ко́ры, который двигался по спиралевидному маршруту. Но они понятия не имели, куда ведет этот проход. За сценой с потолка свисал изношенный алый занавес. На нем золотой нитью были вышиты символы четырех Домов Франции. С краю извивался уроборос – змея, кусающая свой хвост, – символ Дома Ванф. В центре растянулся полумесяц Дома Никс, похожий на жуткую улыбку. Шипы с закрытыми бутонами занимали место между змеей и полумесяцем, символизируя Дом Ко́ры. Внутри змеиного кольца расположилась шестиконечная звезда Падшего Дома. За этим занавесом, должно быть, находился проход на Выставку Колониального Язычества. Лайла старалась не думать о Зофье, Энрике и Гипносе. Они были близко и в то же время недосягаемы. Она тихо пробормотала слова молитвы и продолжила осматривать зал.

Слева от сцены находилась запертая дверь. Лайла могла разобрать лишь исходящие с той стороны звуки скрипки и чей-то очень тихий голос. Она ощутила легкое волнение, но не стала паниковать. Все шло по плану. Конечно, Ру-Жубер и его сообщник были здесь. Через час они пройдут через тескат, чтобы забрать Вавилонское Кольцо Гипноса и вновь вернуться в катакомбы. Краем глаза она заметила на противоположной стороне сцены какое-то движение. Она еще крепче сжала маленький нож, но в этот момент Северин схватил ее за руку.

Тристан.

Он сидел на стуле, завалившись набок. На его голове все еще виднелся Шлем Фобоса. Даже на расстоянии Лайла могла разглядеть бледное голубое свечение, пробегающее по стеклу на внешней части устройства. Его бледные руки вцепились в подлокотники. Ноги Тристана были опутаны веревками и вытянуты вперед. Лайла зажмурилась, чтобы сдержать слезы.

– Почему они не сняли с него эту проклятую штуку? – сказал Северин охрипшим голосом. – Почему продолжают его мучить?

У Лайлы не было ответа на этот вопрос…

– Мы ее снимем. Скоро все это закончится.

Северин заметно побледнел, но все-таки кивнул в ответ. Лайла с трудом отвела взгляд от Тристана и осмотрела правую сторону зала. За спиной Тристана стоял рабочий стол, утопающий в механических деталях. Она заметила какие-то металлические инструменты, деревянное шило и целую банку пуговиц. Там же на кусочке бархата лежал Глаз Гора. Рядом с ним виднелся маленький блестящий предмет. Издалека Лайла не могла хорошо его разглядеть, но голубое свечение подсказывало ей, что это Вавилонское Кольцо.

Северин протянул руку. Лайла открыла свою сумочку: рядом с мешочком Ночных Кусак лежала маленькая табакерка, наполненная зеркальной пылью. Северин взял щепотку пыли и, растерев ее между ладонями, дотронулся до грязевого настила. В мгновение ока его тело слилось с окружением. Он начал двигаться вниз, к сцене, выдавая себя лишь колебаниями воздуха. Лайла тоже взяла щепотку зеркальной пыли и последовала примеру Северина. Даже воспользовавшись сотворенным приглушающим колокольчиком, она продолжала идти на цыпочках. Инстинкты танцовщицы позволяли ей двигаться аккуратно и точно. Земля под ногами была покрыта скользкой грязью и гравием. Лайла понимала: если один из них упадет – они мгновенно выдадут свое присутствие.

Добравшись до конца земляных уступов, они осторожно подобрались к углублению, где сидел Тристан. Северин подбежал к нему и схватил за запястье. Он подождал несколько секунд и, наконец, выдохнул:

– У него учащенный пульс.

По крайней мере, у него был пульс.

Северин наклонился и дрожащими руками потянулся к веревкам, стягивающим ноги Тристана. Шлем Фобоса блеснул зловещим голубым светом. Глаза Тристана закатились под закрытыми веками.

– Что они с тобой сделали? – шепотом пробормотал Северин и перевел взгляд на Лайлу. – Забери Глаз Гора и найди Кольцо.

Но Лайла не могла сдвинуться с места. Что-то было не так. Предчувствие давило на нее, отдаваясь в голове легким покалыванием.

– Подожди, Северин…

– Я вытащу его отсюда, – сказал он с яростью в голосе.

Развязав один узел, он перешел ко второму. Все это время Тристан не двигался, словно ничего не чувствовал.

– Это последний.

Лайла подошла к рабочему столу. Перед ней лежал Глаз Гора, а рядом с ним – Вавилонское Кольцо.

Все сокровища в одном месте, осталось только протянуть руку, но она не решалась дотронуться до них. Что-то ее останавливало. Вместо этого она провела пальцами по деревянному столу. Его воспоминания хлынули в голову Лайлы, возвращая ее к событиям прошлого. Сцена. Занавес раздвигается, и из-за него появляется мужчина в шляпе с острыми полями. Ру-Жубер кашляет, и кровь, не попавшая на платок, впитывается в щели деревянного стола. Тристан кричит. Ему в рот засовывают тряпку.

Едва дыша, Лайла отдернула руку. Краем глаза она видела Северина, развязывающего узлы. Его слова звучали так, словно он находился где-то далеко от нее:

– Лайла, бери Глаз и Кольцо. Чего ты ждешь…

Лайла видела, как ее рука дотронулась до Глаза Гора, будто она смотрела на себя со стороны. Она почувствовала, как в попытке прочитать Глаз напрягается каждая клеточка ее тела. Как и любой сотворенный предмет, он оттолкнул ее руку, оставляя все тайны при себе. Затем она потянулась к Кольцу.

В то же мгновение ее сознание заполнили изображения.

Инструменты на столе. Форма для литья. Голубое свечение на резьбе.

Тристан кричит, пока изготавливают кольцо.

– Тише, мальчик, или я навечно солью твой разум со Шлемом Фобоса. Ты этого хочешь? Разве ты не видишь своего места в предстоящей революции? Разве ты не понимаешь, что нужно сделать для пробуждения будущего?

Лайла быстро убрала руку.

Она не могла читать сотворенные предметы. Кольцо было поддельным.

– Северин! – позвала она, забыв, что ее может услышать кто-нибудь чужой.

Она повернулась к нему как раз в тот момент, когда он потянулся к шлему. Лайла не успела его остановить, и он схватился за обруч обеими руками. Северин снял шлем с головы Тристана, и голубые огоньки погасли. Голова Тристана завалилась набок. На нем была та же одежда, в которой они видели его в последний раз. Она была покрыта грязью и его собственными испражнениями. Северин повернулся к Лайле с победной улыбкой. Лайла моргнула. Все произошло в мгновение ока: голубые огни погасли, а затем снова вспыхнули. Голубое свечение перешло с обруча на руки Северина, закручиваясь вокруг запястий. Содрогнувшись, он упал на спину, запрокинув голову.

– Нет! – крикнула Лайла.

Она оттолкнула шлем подальше от Северина и схватила его за плечи.

Его глаза закатились.

– Majnun.

Он не двигался. Лайла услышала, как открылась дверь. Голоса становились громче и отчетливее. Кто-то отодвинул занавес, и его металлические кольца заскрипели по карнизу. Ей нужно было бежать. Она могла спрятать Северина, высыпав на него всю зеркальную пудру, чтобы никто не нашел его, пока она не вернется вместе со всеми остальными. По крайней мере, Глаз Гора был у нее.

Лайла уже собиралась подняться на ноги, когда что-то коснулось ее шеи. Вздрогнув, она подняла руку и нащупала чье-то холодное запястье. К ее шее приставили нож.

Девушка замерла на месте. Она отдернула руку и начала медленно поворачивать голову. Одной рукой она осторожно залезла в сумку, которая лежала у нее на коленях. Лайла сомкнула пальцы вокруг небольшого шарика – Ночного Кусаки.

– Пожалуйста, – из-за ее спины послышался дрожащий голос. Голос человека, приставившего нож к ее горлу. – Пожалуйста.

Внутри ее что-то щелкнуло. Она знала все оттенки этого голоса. Каким низким был его смех, и каким высоким он становился в моменты радости. Она все-таки повернула голову и увидела Тристана.

По его лицу градом катились слезы, но он не ослаблял напора, с которым прижимал нож к ее горлу.

– Пожалуйста, – умолял он голосом истерзанного и затравленного человека. – Пожалуйста. Ты не понимаешь.

26

Северин

Северин открыл глаза.

Он стоял на коленях. Он знал это наверняка: его колени болели. Мышцы на шее затекли. Северин посмотрел вниз и увидел, что его руки связаны друг с другом, словно он молился. Во рту все пересохло, а на языке все еще ощущалась горечь гвоздики.

– Вы знаете, где находитесь, месье Монтанье-Алари?

Северин поднял голову. Сверху вниз на него смотрел Ру-Жубер. Северин попытался пошевелить ногами и почувствовал вес на кайме своей левой штанины. Прежде чем зайти в катакомбы, он спрятал в подкладку мешочек с диатомитом и серой. Он надеялся, что остальные обнаружат этот след, но не был уверен, что они успеют вовремя.

Северин прикусил губу в надежде, что боль подгонит воспоминания. Он помнил, как входил в катакомбы, помнил странные бороздки в сцене большого зала. Ему пришлось напрячься, чтобы на поверхность его сознания всплыли и другие изображения. Лайла. Лайла кричала ему в тот момент, когда он потянулся к шлему на голове Тристана.

– Он в порядке, мой мальчик, – сказал Ру-Жубер, будто прочитав его мысли.

Северин с трудом сдержал возглас негодования.

Ру-Жубер заманил их в ловушку, а Тристан послужил приманкой.

Северин посмотрел наверх. Алый занавес был отодвинут в сторону, и перед ним возвышался тескат. Сквозь него он видел выставочный павильон. В полумраке тусклых ламп вырисовывались очертания темных стендов. Но это было не все. На другой стороне теската, засунув руки в карманы, стояли Энрике и Гипнос. На их лицах играли самодовольные усмешки. Сердце Северина забилось быстрее, и он отвел взгляд. С его стороны зеркальной двери на сцене стояли два человека. Ру-Жубер был одет в черный костюм, а на его лацкане сверкала брошь в виде пчелы. Позади него стоял крепкий мужчина в странной шляпе-котелке: ее полы поблескивали на свету, словно были сделаны из металла.

Юноша попытался оглянуться назад, но не сумел.

Лайлы и Тристана не было в зале.

– Где они? – прохрипел он.

– Они ждут. Скоро они станут свидетелями.

Он сделал шаг к Северину. Вдруг он остановился и поднес к лицу платок: все его тело сотряс приступ тяжелого кашля. На белом платке расцвели красные пятна крови.

Северин собирался заговорить, когда второй мужчина в шляпе-котелке вынул из-за спины руку со Шлемом Фобоса.

Устройство вспыхнуло голубым, и Северин вздрогнул. Он помнил, как дотронулся до шлема, когда снимал его с Тристана, и как в его сознание пробрались кошмары. Страшные картины прошлого заняли все мысли, сжав его разум и душу в железный кулак. Мать кричала ему: Беги! Беги, родной! Беги! Тристан спрятался в розовом кусте. Шипы царапали его кожу. На блюде лежал золотистый фазан. Рука Лайлы безжизненно упала на пол. Кости садовой овсянки расцарапали ему щеку.

Все кошмары одновременно.

– Со Шлемом Фобоса ты уже знаком, – сказал Ру-Жубер. – Хотя, кажется, ты не ожидал его увидеть. Орден запретил использование таких шлемов еще десять лет назад. Очень жаль, ведь благодаря им можно получить потрясающие результаты. Никто не сможет мотивировать тебя эффективнее, чем ты сам. Ведь ты знаешь себя лучше всех, не так ли?

Северин вспомнил лицо Тристана в момент, когда снимал шлем. У него под глазами темнели глубокие синяки, будто он не спал много дней.

– Просто удивительно, сколько всего можно узнать о человеке с помощью его кошмаров, – сказал Ру-Жубер.

Мужчина в шляпе принес стул, и Ру-Жубер уселся на него, скрестив лодыжки и поправляя костюм, словно приготовился к чаепитию.

– Включая обладание костяными часами Падшего Дома.

Взгляд Северина стал твердым.

– О, не волнуйся, мой мальчик. Я впечатлен, что вы сумели разгадать их секрет. Конечно, я не был уверен, что вы справитесь, но на всякий случай подготовил небольшую ловушку.

Северин попытался разорвать веревку, стягивающую его запястья, но ничего не получилось.

Ру-Жубер поднялся со стула. В мрачном освещении катакомб его лицо выглядело изможденным и практически желтым от болезни.

– Тсс… тсс… не надо этого делать. Ты не должен причинять себе боль. Позволь сделать это кому-нибудь другому. Иначе в чем же веселье?

Он прикоснулся к лицу Северина и провел ногтем по его щеке. Затем он поморщился и схватился за собственный рукав, словно в том месте была открытая рана. Он медленно поднял ткань, открывая длинный, глубокий порез, выглядывающий из-под пожелтевших бинтов.

– Это цена божественности, – просипел он. – Цена, которую мы пытались заплатить.

Северин перевел взгляд за спину Ру-Жубера. Энрике и Гипнос все еще стояли в зале выставки, разговаривая и перебрасывая друг другу какой-то предмет, будто им принадлежало все время мира. Северин облизал губы. Его голос звучал хрипло, но ему нужно было заговорить. Он должен был разговорить Ру-Жубера.

– Божественности?

– Конечно, – сказал Ру-Жубер с безумным блеском в глазах. – Ты никогда не задумывался, почему лишь некоторым людям доступны способности Творения? Эта сила течет в их венах вместе с кровью. Но почему бы не получить ее напрямую из Вавилонского Фрагмента? Бог создал нас по своему образу и подобию. Разве это не делает нас богами?

Он снова поднял рукав и сорвал пожелтевшие бинты. Его бледная рука была покрыта шрамами.

– Это было сложно, – признался он. – Причинять себе боль. Сдирать свою собственную кожу. Но…

Он вытащил из нагрудного кармана поблескивающий лезвием кинжал и провел им по руке. Из свежей раны струйками побежала кровь, но она была не красная, а золотая, как ихор. Как кровь бога.

– …Оно того стоило. Падший Дом сделал это открытие много лет назад. С помощью правильных инструментов мы могли собирать драгоценную эссенцию из крови тех из нас, кто обладал способностями к Творению. Это было лишь начало. Мы получили не только способности материи и разума, но и власть над человеческой сущностью. Я покажу тебе.

Северин дернулся, но веревки крепко держали его на месте. Ру-Жубер сделал шаг вперед. Он приставил кончик кинжала к щеке Северина и провел им вниз. Все тело Северина напряглось. Его дыхание сбилось, а сердце бешено стучало в груди. Когда Ру-Жубер сделал порез, он прижал свою раненую руку к лицу Северина.

– Я могу сделать вас ангелом, месье Монтанье-Алари, – прошипел он, тяжело дыша в шею Северина.

По спине Северина разлилась обжигающая боль, и он закричал. Что-то настойчиво разрывало кожу в районе лопаток. Он слабо выдохнул и повернул голову. Через его рубашку и пиджак прорвались тонкие и острые кончики крыльев. За его спиной раскрылись еще влажные, жемчужно-белые перья.

– Или я могу сделать тебя демоном.

Северин согнулся пополам. Им завладела новая боль, отдающаяся в висках. На секунду ему показалось, что он ослеп. Зрение вернулось к нему как раз в тот момент, когда из его лба вырвалась пара рогов, закрутившихся где-то за ушами.

– Я могу менять тебя.

Каждая клеточка тела Северина дрожала в агонии, но вдруг боль ослабила свою хватку. Рога скользнули обратно в его череп, а крылья исчезли в спине.

Ру-Жубер вскрикнул, но Северин не мог сказать, было ли это победным возгласом или болезненным вздохом. Он поднял взгляд на второго мужчину, который присел на корточки. На лице незнакомца растянулась такая широкая ухмылка, что у него могли треснуть зубы. Ру-Жубер облизнул губы, и вместо крови с его языка сорвалась капля жидкого золота, упавшая ему на пиджак.

– Но мы не можем переделать мир с помощью всего одного Фрагмента. Если бы мы смогли соединить все части, тогда, возможно, наши изменения могли бы стать постоянными. Я бы мог переделать тебя навсегда. Переделать всю человеческую расу по образу и подобию новых богов. Только представь. Больше никакого отвратительного смешения крови. Только чистота, пропущенная через святые реликвии, появившиеся в момент начала веков.

Северин с трудом мог двигать языком, и каждое слово отзывалось в его теле острой болью.

– Я слышал, что древние цивилизации Америки создавали богов, принося в жертву людей, – он улыбнулся. – Если хочешь, я проткну твое сердце колом.

Ру-Жубер засмеялся.

– Для этого уже слишком поздно. Настало время революции. Скоро все Вавилонские Фрагменты воссоединятся… но сперва их нужно пробудить. Только тогда мы сможем раскрыть весь потенциал, заложенный в нас Богом, и исполнить данное ему обещание.

Боль притупила восприятие Северина. Тем не менее его ослабевающий разум зацепился за слова Ру-Жубера: сперва их нужно пробудить…

– Какое обещание? – спросил Северин.

– Построить мир заново.

Мужчина в шляпе с острыми полями поднял Шлем Фобоса. Северин отшатнулся. Он был готов на все что угодно, лишь бы на него не надевали эту проклятую штуку снова.

– Уже скоро, – сказал Ру-Жубер.

Он обернулся, чтобы посмотреть на Энрике и Гипноса. Его губы растянулись в широкой улыбке.

– Твои друзья мне очень помогли. В этом смысле я у тебя в долгу, так что, может быть, мне стоит поблагодарить тебя? Все это время ты хотел узнать, где Вавилонский Фрагмент, разве не так? Наверное, ты хотел привлечь ко мне внимание Ордена? Или даже предупредить их?

Северин ничего не ответил. Его взгляд метнулся к Энрике и Гипносу, смеющимся по ту сторону теската.

Не смотри…

– Скоро ты все поймешь, – улыбаясь, сказал Ру-Жубер. – Знаешь, а ты мне нравишься. Я думаю, ты сможешь влиться в наши ряды, если, конечно, Доктор оставит тебя в живых.

Сознание Северина постепенно отказывало ему, но он сосредоточился на слове «Доктор». Кто такой этот Доктор? Ру-Жубер снова закашлялся, на этот раз еще сильнее. Он промокнул рот платком, но на его подбородке все еще блестели остатки слюны.

Со стороны сцены раздался звук. Северин с трудом поднял голову и увидел Лайлу. За ней, прижимая нож к ее горлу, стоял… Тристан. Северин не мог отвести от него взгляд. Глаза Тристана были все такими же насыщенно-серыми, как и всегда. В них не было предательства, только горе… Когда он увидел Северина, его глаза расширились. Он открыл рот, кажется, хотел заговорить, но что-то заставило его передумать. Северин перевел взгляд на Лайлу, которая беззвучно передавала ему какое-то послание. Глаза Тристана блеснули в полумраке.

Северин не мог прочитать ни слова по ее губам. После Шлема Фобоса ему было очень сложно собраться с мыслями. Но он обратил внимание на ее руки, сжимающие запястье Тристана. Она не отбивалась и как будто пыталась успокоить его. Ру-Жубер сорвал со своего лацкана брошь в виде пчелы. Он скрутил ее в руках, и земля под их ногами пришла в движение.

– Время пришло.

Северин решил воспользоваться внезапным хаосом и наклонился вперед, но в этот момент у его уха просвистел острый предмет. Помощник Ру-Жубера запустил в него своей шляпой. Ее лезвие прошло сквозь край пиджака, прибив его к земле.

– Кажется, вы плохо продумали свой побег, месье Монтанье-Алари.

Северину оставалось только наблюдать, как земля под ними меняется. Теперь глубокая спиралевидная борозда, вырытая в земле, светилась бледно-голубым светом.

Кости отваливались от стен. Они падали и собирались воедино, принимая пугающие формы. Они становились тронами и крестами, гротескными скелетами в коронах и ужасными чудовищами. К Северину постепенно пришло осознание того, что перед ним во всей своей мощи разворачивается настоящая сила Творения. Это было уже не бессмысленное украшательство и развлечения, которыми занимался Орден.

– Вам знакомо слово «апофеоз», месье? – спросил Ру-Жубер, и с его губы соскользнула еще одна капля ихора.

Северин не ответил.

– Это… момент вознесения. Когда смертное становится бессмертным. Человек становится Богом. Ты увидишь это своими глазами; не волнуйся, ты будешь не один. Доктор увидит плоды моих трудов, и я буду купаться в лучах величия, – прохрипел он.

Ру-Жубер поднял руки. С дрожащих стен все еще откалывались черепа, бедренные кости и треснувшие челюсти. Они скатывались по земляным уступам и собирались воедино с жуткими звуками, напоминающими раскаты грома.

Изображение в зеркале-тескате задрожало. На той стороне все еще стояли Гипнос и Энрике, не подозревающие об опасности. Они улыбались и продолжали дурачиться, даже не поворачиваясь в сторону зеркала.

– Северин, – тихо позвала Лайла.

Ее темные глаза были широко раскрыты, а в голосе слышалась мольба, на которую он не мог ответить. Может, Ру-Жубер был прав и надежды действительно не осталось. Они хотели передать Глаз Гора Ордену, чтобы показать им, где находится Вавилонский Фрагмент. Они думали, что смогут спрятать его от Падшего Дома.

В этот момент земля начала подниматься, и на лицо Северина посыпалась грязь, смешанная с кусочками глины. Рану, оставленную на его щеке Ру-Жубером, неприятно саднило. Он пытался развязать веревку, продолжая лежать на холодной земле катакомб. Северин отчаянно делал короткие, рваные вдохи. В конце концов, все его предположения оказались неверными.

Вавилонский Фрагмент был здесь… глубоко под катакомбами.

Ру-Жубер выпустил из рук Кольцо Дома Ко́ры; как только оно коснулось земли, сквозь трещины в полу засиял яркий свет. Затем Ру-Жубер достал из кармана пиджака второе Кольцо, с потемневшей от времени шестиконечной звездой. Пропавшее Кольцо Падшего Дома. Оно последовало за Кольцом Дома Ко́ры, и сильный толчок подбросил скелеты в воздух.

– Он пробуждается, – сказал Ру-Жубер.

Северин поднял глаза. Скелеты с разбега бросались на тескат, пытаясь пробить барьер. Когда они преуспеют, их увидит весь мир. Тысячи приехавших на Всемирную выставку туристов станут свидетелями возрождения Падшего Дома.

Ру-Жубер захрипел, и на его лице появилась вымученная улыбка.

– Пора поприветствовать твоих друзей.

27

Энрике

Энрике молча наблюдал за тем, как мимо него сломя голову проносится скелет.

Он повернулся к Зофье и Гипносу, которые пробирались по земляным «ступеням» импровизированного амфитеатра следом за ним. Он попытался разрядить обстановку непринужденной шуткой и с трудом узнавал свой собственный голос:

– Я был так уверен в своем сегодняшнем костюме… Но теперь я думаю, что он недостаточно отражает мое внутреннее состояние, понимаете?

Зофья окинула его мрачным взглядом.

– Нет.

Позади нее Гипнос приглушенно всхлипнул то ли от смеха, то ли от страха.

– Они пробуждают его…

Вавилонский Фрагмент.

Все это время Энрике представлял его так же, как и все остальные… В виде камня или небольшого предмета, который можно положить в карман и унести с собой. Но теперь он чувствовал, как сила Фрагмента сотрясает катакомбы. Возможно, он даже не являлся предметом, а, например, сгустком энергии, заключенным глубоко под землей.

Широко раскрыв глаза, Энрике наблюдал, как по сцене расползается голубое свечение. Со стен продолжали осыпаться кости, образующие все новых и новых существ. Земля под ногами снова затряслась, и с потолка посыпалась засохшая грязь. Энрике пошатнулся, но не отвел глаз от сцены. Заплаканный Тристан прижимал нож к горлу Лайлы, а Северин… Северин оказался пойман и связан. Они не знали, как это произошло, потому что добрались до зала к моменту, когда Ру-Жубер уже произносил торжественные речи. Построить мир заново. Переделать человечество. Энрике с трудом проглотил ком в горле; он думал о людях, которых встречал на протяжении всех этих лет. Темнокожих и белокожих. О тех, чья речь пропиталась специями и палящим солнцем; о тех, кого держали во временных жилищах и использовали для развлечения, и о тех, кто подавлял свой страх. О влюбленных, которые не могли взяться за руки на публике. Обо всех. Все эти люди были маленькими стежками на огромной вышивке, которой не было конца и края. Падший Дом не мог просто стереть их с лица земли. Это казалось невозможным, но стоило только посмотреть на Северина, чтобы осознать, насколько реально все происходящее. Его пиджак был изодран в клочья, а к ботинку прилипли белые перья – напоминание о крыльях, которые появились и исчезли благодаря одной капле крови Ру-Жубера.

Гипнос медленно поднял руку и посмотрел на свое поддельное Кольцо.

– Я думал, что без моего Кольца они не смогут пробудить Фрагмент, но я ошибся…

Внизу Ру-Жубер зарычал, как дикое животное. Он поднял руку и ударил Северина по лицу. Лайла выглядела так, словно хотела закричать, но лишь плотнее сжала губы.

– Что вы сделали с тескатом? – взревел Ру-Жубер. – Доктор не может пройти сквозь него!

Благодаря клейкому веществу, разработанному Зофьей, тескат не был сломан. Правда, сквозь него нельзя было пройти со стороны выставки.

Все это время они думали, что Падший Дом состоял только из Ру-Жубера и его помощника.

Оказалось, что они ошибались.

Скелеты продолжали биться в обсидиановое стекло. На зеркальной поверхности появилась большая трещина, а изображения Энрике и Гипноса начали давать сбой. Они улыбались, вертели головами и снова улыбались. Теперь сквозь их голографические изображения, воспроизведенные мнемо-жучком, просматривалось происходящее в реальном времени. Когда Зофья, Гипнос и Энрике покидали выставку, она была совершенно пуста. Теперь же на той стороне можно было разглядеть целую толпу людей.

Они ждали. Ждали, когда смогут войти.

На голову Северина водрузили Шлем Фобоса, и по залу прокатился его отчаянный крик. Гипнос привстал, чуть не выдав их присутствие, но Зофья вовремя схватила его за руку.

– Северин сказал нам не спускаться вниз, что бы ни случилось.

– Но это было до того, как его поймали! Ему нужна помощь! – возмутился Гипнос. – Если Вавилонский Фрагмент действительно пробудился, мы должны снова его усыпить! Ты не понимаешь, что на кону судьбы всей цивилизации? Разве ты этого не знаешь?

– Погоди, – сказал Энрике, чувствуя, как учащается его сердцебиение. – Ру-Жуберу зачем-то нужен Глаз Гора. Помнишь, ты говорил, что он имеет какое-то воздействие на Фрагмент?

– Но я не знаю, какое именно…

– Вы постоянно повторяете, что Фрагмент пробуждается, – вмешалась Зофья. – Это предмет. Он не может пробудиться, если он не похож на сотворенное создание. В таком случае, у него должен быть предохранитель, который его отключает.

Гипнос зажмурился.

– Глаз Гора, – медленно сказал он. – Вдруг Глаз Гора может деактивировать Фрагмент?

Энрике тяжело сглотнул, отводя взгляд от леденящего душу хаоса, происходящего на сцене.

– Это объяснило бы, почему Ру-Жубер не хотел, чтобы Глаз попал к нам в руки, – сказал он. – Он боялся, что мы сможем ему помешать.

– А что насчет моего Кольца? – спросил Гипнос. – У него уже есть два, зачем ему еще и мое?

Лицо Энрике исказилось в болезненной гримасе. Он подумал о том, как Ру-Жубер истязал Тристана и как корчится Северин, лежа в грязи катакомб… Наконец, он вспомнил безумные слова Ру-Жубера о создании нового мира.

– У власти и жадности большие аппетиты, – сказал он. – Заполучив твое Кольцо, он бы утолил свою жажду обладания и контроля.

Гипнос сжал зубы.

– Тогда давайте дадим ему то, что он хочет, – сказал он, помахав рукой с поддельным Кольцом.

Энрике кивнул в ответ. Он посмотрел вниз, где на столе лежал забытый всеми Глаз Гора. Наверное, Ру-Жубер был настолько уверен в своей победе, что не счел нужным охранять его.

Глаза Зофьи пробежали по полу. Она опустила руку на землю и провела пальцем по дорожке из белого порошка.

– Любопытно…

Гипнос прижал поддельное Кольцо к груди.

– Мы должны были передать Глаз Гора Ордену, но теперь мы не можем этого сделать. И мы не должны бросать наших друзей здесь.

Энрике посмотрел на Кольцо, а затем на драгоценные броши, приколотые к бархатному камзолу Гипноса. Кажется, он говорил, что они составляют большую часть его наследства. Это означало, что все его украшения были помечены Домом Никс.

– Мы не можем отправиться к Ордену, но мы можем привести Орден сюда, – медленно сказал Энрике, обдумывая новый план. – Гипнос, снимай свои драгоценности. Я хочу подать сигнал.

На мгновение глаза Гипноса расширились от удивления, но на его губах тут же растянулась понимающая улыбка.

– Сфинксы.

Энрике кивнул. Сфинксы могли выследить помеченный Домом предмет, даже если он находился в катакомбах. К тому же их глаза записывали все происходящее, так что Ордену придется поверить в новое восстание Падшего Дома. Гипнос оторвал броши от камзола, и их спокойное голубое свечение сменилось тревожными красными бликами. Одна за другой они упали на грязную землю.

Энрике перевел взгляд вниз, на сцену. Пол покрывался все новыми трещинами, а грязь поднималась бушующими волнами.

– Он почти здесь, – сказал Ру-Жубер, хватая Северина за лацкан пиджака. – Скажи мне, как открыть тескат. Что вы с ним сделали?

Энрике смог расслышать хриплый ответ Северина:

– Для того, кто хочет быть богом, ты недостаточно всесилен.

Энрике отвернулся, но в его ушах все еще стоял хруст, с которым кулак Ру-Жубера врезался в лицо Северина.

– Быстрее, быстрее, – бормотал Энрике, раскачиваясь из стороны в сторону.

Он жалел, что не взял с собой свои четки. Ему нужно было чем-нибудь занять руки: он просто не мог смотреть на происходящее.

Рядом с ним раздался треск и шипение загоревшейся спички. Внизу Ру-Жубер замер и прислушался. Зофья зажгла спичку и поднесла ее к земле.

– Зофья, какого…

– Северин говорил, что придумал запасной план, – Зофья указала на белый порошок. – Это – легковоспламеняющееся вещество.

Энрике почувствовал, как его губы растягиваются в широкой улыбке. Пожар мог бы выиграть им немного времени. Но это было опасно, и он понимал, что им придется действовать быстро.

– Тогда вперед, Феникс. Поджигай.

Зофья поднесла спичку к порошку.

На сцену сквозь трещины в полу пробивался голубой свет, принимающий форму спирали. Он быстро распространялся по залу, растягиваясь по стенам. Энрике чувствовал мощь Вавилонского Фрагмента, способную сровнять с землей целую цивилизацию и повернуть время вспять. Он открыл рот, ожидая получить часть этой силы как причастие.

Гипнос сделал рывок вперед, хватая Зофью и Энрике за воротники.

– Осторожно! – крикнул он, оттаскивая их назад.

В этот момент по коридорам пронесся сильный порыв ветра. Энрике вздрогнул, словно что-то прошло свозь него. Как будто сам Создатель оставил в его душе свой отпечаток. Они уже не могли помешать Ру-Жуберу.

Потому что Фрагмент пробудился.

28

Лайла

Лайла упала на пол. Землю покрывали сияющие голубым светом трещины, а в середине сцены постепенно разрасталась черная бесконечная бездна, в которой навсегда угасали звезды.

Лайла ощупала землю, чувствуя, как затвердевшая грязь забивается под ногти. Еще ни разу ей не удавалось прочесть сотворенный предмет: воспоминания ускользали от нее, словно она пыталась найти что-то в темной комнате. Но в этот раз… Она могла не просто прочесть силу Творения, пробивающуюся из-под земли…

Лайла ее понимала.

Эта необъятная сила как будто завладела ее телом. Она была повсюду. Она была всем. Лайла была на вершине горы, пока на ее волосы опускались пушинки снега; она была во дворце, окруженная сладким запахом смолы. Она была в цепких руках священника, и во рту у бога, сотворенная в древнем понимании этого слова. Она была самим существованием; жизнью, закаленной в печи времени. Ее сознание слилось с чем-то гораздо большим, чем она сама, и рассыпалось на множество осколков. Она была бесконечностью…

Лайла начала задыхаться.

Она отдернула руку от земли и заметила, что по ее коже разбегаются светящиеся голубые точки. Зачем бездна звала ее? Если в этом месте гаснут звезды… что насчет Лайлы? Она распадется на части?

Кто она? Что она такое? Мать звала ее любимой. Отец – богохульной. Париж назвал ее Энигмой.

Лайла? – выдохнул Тристан.

Лайла.

Она была Лайлой. Девушкой, которая сама себя создала. Это осознание, сияющее и далекое, обрушилось на нее. Ее разум вернулся к ней, но вместе с ним вернулся и страх. Лайла знала, что вспышка спички над амфитеатром не была игрой ее воображения. Зофья. Энрике. Они были здесь. Северин стоял на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону. Из раны на щеке шла кровь, заливающая его лицо и капающая с подбородка. Она чувствовала холодные и дрожащие руки Тристана у себя на плечах. Лайла коснулась его запястья и позволила волосам упасть на лицо, чтобы скрыть этот жест от Ру-Жубера.

Но она смогла прочесть не только землю.

Лайла поднялась на колени недалеко от Северина. Тристан снова поднес к ней нож, но затем с силой сунул рукоятку в ее ладонь. Пожалуйста. Прекрати все это. Деревянная рукоятка впилась в ее кожу. В ее голову полились чужие воспоминания. Она увидела кошмары, подпитываемые сомнениями Тристана. Они стерли для него границу между реальностью и вымыслом и мучили его.

Они терзали его осознанием того, что он позволил всему этому случиться. Лайла отдала нож Тристану, крепко сжав его ладонь.

– Я знаю, что они сделали. Это не твоя вина.

Тристан снова зарыдал. Он не стал спрашивать, откуда она узнала, а просто доверился ей. Никто больше не заставит Тристана плакать. Она больше никогда этого не допустит.

– Лайла? – прошептал Тристан.

Она осторожно покачала головой. Ночной Кусака холодил ей язык. У нее была лишь одна возможность использовать его, и она ждала подходящего момента. Девушка подняла взгляд, сосредоточившись на Северине. Даже сейчас, в крови и синяках, он выглядел как король. Его взгляд был твердым и непоколебимым.

Ру-Жубер закричал еще громче:

– Откройте мне тескат!

Мужчина в шляпе с острыми полями съежился от его крика. Обсидиановые осколки теската со звоном сыпались на землю, но барьер между катакомбами и выставочным павильоном оставался незыблемым. Толпа людей в длинных мантиях все еще ждала на той стороне.

Остальные члены Падшего Дома.

От одного их вида по спине Лайлы бежали мурашки: они были такими бледными… такими неподвижными.

– Сэр, это бесполезно… что-то блокирует вход с той стороны, – сказал помощник Ру-Жубера, сняв шляпу и боязливо прижав ее к груди. – Я… может, использовать вашу кровь? Как вы делали это раньше? Силы вашего ихора должно быть достаточно.

Ру-Жубер тяжело сглотнул, и его безумные глаза заметались по залу. Он осторожно дотронулся до своей руки.

– Мне не хочется заставлять Доктора ждать, но у меня ничего не осталось.

Тристан шумно вдохнул и сжал руку Лайлы.

– Но ты… – сказал Ру-Жубер, поворачиваясь к Северину. – Что течет по венам наследника Дома Ванф? Мне велели не проливать твою кровь… возможно, Доктор видит в тебе какую-то ценность. Надо признаться, соблазн очень велик.

Лайла слегка подтолкнула Тристана. Он заколебался, но затем собрал ее волосы в кулак и дернул вперед. Она поморщилась от боли, но это было частью плана.

– Пожалуйста, – пробормотала она. – Дайте мне с ним попрощаться.

Глаза Ру-Жубера расширились. Он улыбнулся, и его бледная, восковая кожа собралась в складки, больше похожие на трещины.

– Какая у тебя преданная девка, – насмешливо сказал он, посмотрев на Северина. – Кажется, она хочет сказать тебе пару слов. Почему бы и нет? Скажите спасибо за мое великодушие.

Лайла позволила Тристану вести себя, а затем осторожно прикоснулась к его запястью. Северин должен был узнать, что случилось на самом деле. Он должен был ей довериться.

Северин медленно моргал. В полумраке катакомб его ресницы отбрасывали на лицо тонкие тени. Когда он поднял на нее взгляд, она заметила, что в его фиолетовых глазах блеснуло голубое свечение.

Тристан толкнул ее вперед.

Лайла не колебалась ни секунды. Она обхватила лицо Северина обеими руками и наклонилась к нему, в один момент возрождая все воспоминания и обещания.

Мы не можем сделать это снова. Я знаю.

Глаза Северина резко раскрылись, а зрачки расширились. Его губы открылись ей навстречу, и она прижалась к нему. Кровь и гвоздика. Она случайно задела рану на его щеке, и он вздрогнул от боли.

Лайла понимала, что поцелуи не должны быть такими. Они должны рождаться под звездами, а не под пристальным взглядом смерти. Но среди осыпающейся грязи и костей она заметила белое свечение. Оно напомнило девушке мягкое сияние далеких созвездий, и она подумала, что ради такого поцелуя, как этот, даже в аду могут появиться звезды.

29

Северин

Северин думал о том, что не должен был закрывать глаза. Он даже не понял, когда это случилось: все происходящее как будто находилось за пределами его реальности. Конечно, она целовала его, пока вокруг них рушился мир. Почему бы и нет. Логика ушла куда-то на задний план, когда Лайла приблизилась губами к его губам.

Северин принял поцелуй, чувствуя, как она поддается его напору, и пробуя ее на вкус. И ее вкус был просто невероятным.

Словно засахаренный лунный свет.

В этот момент он почувствовал на языке что-то твердое. Ночной Кусака. Он вспомнил, как она положила в свою сумочку небольшой мешочек с этими черными шариками. Логика вернулась к нему.

Конечно, этот поцелуй не был настоящим. Они обещали друг другу, что такого больше не повторится.

Ру-Жубер схватил Лайлу, оттаскивая ее от Северина.

– Мое великодушие не бесконечно.

Северин прищурил глаза.

– Тогда подойди и убей меня.

На лице Ру-Жубера появилась жуткая маниакальная улыбка.

– Раз уж ты настаиваешь.

Он достал кинжал. Северин напрягся, выжидая.

Подойди ближе.

Ру-Жубер сделал шаг вперед, и в этот момент Северин услышал, как чиркнула спичка. Воздух наполнился потрескивающим звуком горящего пламени. Запах серы начал вытеснять зловоние смерти, наполнявшее зал. Он чувствовал, как за его спиной разгорается огонь, осветивший безумное лицо Ру-Жубера.

Северин подтолкнул Ночного Кусаку к зубам, и как только Ру-Жубер сделал еще один шаг вперед, он выплюнул черный шарик.

Все вокруг заволок чернильный дым. Северин успел отклониться от замахнувшегося на него Ру-Жубера, и тот споткнулся, потеряв ориентацию в пространстве. Мужчина в шляпе бросился к пленнику. Северин попытался высвободить руки, ерзая на месте, но лишь еще больше поцарапал колени об острый гравий. Рядом с ним блеснуло острие ножа, и у него перехватило дыхание…

В этот момент на мужчину набросился Тристан. Северин свалился набок, ударившись виском о землю. К нему подбежала Лайла и принялась развязывать веревки у него на руках, пока земля под их ногами сотрясалась от сильных толчков. Тристан оказался рядом с ними и умоляюще посмотрел на Северина.

– Северин…

– Потом, – он потянулся к Тристану и крепко сжал его руку.

Где-то рядом ревел Ру-Жубер, но Северин старался не прислушиваться к этим жутким звукам.

Наконец Лайла справилась с веревкой, опутывающей его ноги.

– Не благодари, – сказал Северин, когда веревка упала с его запястий.

– Что? – Лайла помогла ему встать с колен.

– Не благодари, – сказал он с ухмылкой на лице. – За то, что я дал тебе повод себя поцеловать.

Ее глаза расширились, но она не успела ничего ответить.

– Боже, благослови Зофью, – выдохнул Тристан, подбегая к ним.

Зал сотряс очередной толчок: Вавилонский Фрагмент пробивался сквозь поверхность земли. По размеру он был соизмерим со сценой. Северин подумал, что они проиграют, как только Фрагмент окончательно выйдет на поверхность.

– Глаз Гора, – сказал Тристан слабым голосом. – Глаз Гора вернет Вавилонский Фрагмент в спячку. Он так сказал. Мы должны положить его в определенное место на земле… здесь его какая-то схема, я…

На этом его речь прервалась, превратившись в бессвязное бормотание.

– Я достану Глаз Гора, – решительно сказала Лайла.

Артефакт все еще лежал на рабочем столе, возле которого они нашли Тристана. Лайла побежала туда, перепрыгивая через нагромождения костей. Землю сотрясали все новые и новые толчки. Северину предстояло выяснить, куда именно нужно положить Глаз, чтобы остановить движение Фрагмента.

Воздух разрезал пронзительный крик. Северин обернулся, закрыв Тристана собой.

Ру-Жубер нашел новый источник силы.

Мужчина в шляпе с острыми полями был мертв, из его перерезанного горла сочилась кровь. Ру-Жубер тихо напевал себе под нос, погружая пальцы в открытую рану. Его лицо все еще было испачкано чернилами Ночного Кусаки, но они таяли на глазах. Руки Ру-Жубера окутало тусклое золотистое сияние.

– Недостаточно, этого недостаточно, – прохрипел он. – Но придется обойтись тем, что есть.

Он развернулся и прижал ладонь к поверхности теската. В воздухе запахло горелой плотью. Зеркальная поверхность словно накалилась, и сквозь трещины начал пробиваться яркий свет. На другой стороне мужчина в маске приложил к поверхности всего один палец…

И тескат начал плавиться.

30

Зофья

Зофья смотрела вниз, на сцену. Тескат раскололся пополам.

Из трещины поднимался дым, а проход между катакомбами и выставкой оказался открыт. Это было неправильно. Все должно было пойти по плану. Никто не должен был пострадать. Падший Дом должен был получить по заслугам.

Но в реальности дела обстояли иначе. На сцене, внизу, она увидела мертвого мужчину. Рядом с ним валялась шляпа с острыми полями, а из перерезанного горла лилась кровь. Ру-Жубер стоял неподалеку, прижав ладони к тескату; по его рукам стекал жидкий металл. Обсидиановое стекло плавилось, как воск свечи. Зофья думала, что это невозможно, но… ведь и сам Падший Дом выжил вопреки всем земным законам. Чем шире становилась трещина в тескате, тем сильнее сотрясалась земля катакомб. Вокруг трещали кости, осыпающиеся со стен и потолка. Зофья почувствовала, как что-то запуталось в ее волосах.

Она встряхнула головой, и к ней на колени упала отвалившаяся от черепа челюсть.

– Они знают про действие Глаза Гора! – радостно воскликнул Энрике. – Лайла бежит прямо к нему!

И в самом деле, Лайла пробиралась к деревянному столу через засыпанную костями и грязью сцену.

Но этого было недостаточно.

Теперь они знали, что Глаз Гора служит деактиватором Западного Вавилонского Фрагмента. Но его еще нужно было поместить в правильное место.

Оставался один важный вопрос: куда именно?

Из их укрытия Зофья видела в земле знакомую фигуру. Это был центр логарифмической спирали, точно такой же, как на полу поместья Дома Ко́ры. Лайла не поймет, что нужно делать.

– Мы должны им показать, – сказала Зофья. – Иначе они не найдут центр.

– Нам нельзя туда спускаться! – возразил Гипнос. – Северин запретил.

Зофью охватили сомнения, но она быстро от них отмахнулась. Весы у нее в голове сдвинулись, подсказывая верное решение. Всю жизнь она четко следовала инструкциям, надеясь, что они защитят ее от опасности. Но этого не происходило. Инструкции не помогли ей в классе Академии Высоких Искусств. Они не спасли ее и от вынужденного танца с Ру-Жубером в поместье Дома Ко́ры. И теперь инструкции опять не гарантировали им безопасности. Прямо на ее глазах рассыпались кости, земля напитывалась кровью, сверкали ножи и трескалось стекло. Жизнь ее друзей была под угрозой, а древняя могущественная сила вырывалась на волю.

Инструкции не имели здесь власти.

– Мне плевать на запреты и указания, – сказала Зофья.

На лице Энрике расплылась широкая ухмылка. Одной рукой он сжимал свою трость со световой бомбой, а в другую схватил край веревки.

– Вперед.

Зофья и Энрике были готовы спускаться, но Гипнос попятился назад.

– Я умру, если пойду с вами.

– Да, вероятность высока, – согласилась Зофья.

– Не очень воодушевляюще, – заметил Энрике.

Они посмотрели на Гипноса. Его бледные глаза были устремлены куда-то вдаль.

В конце концов, он решительно сжал кулаки.

– Я иду.

Зофья бросилась вниз, перепрыгивая с одного выступа на другой. Ее ноги скользили по грязи. Она вытащила из рукава тонкий сотворенный прут из чистого серебра. Для того чтобы использовать силу Творения, мастеру нужно было только захотеть. В ее голове раздался приказ. Загорись. По металлу тут же пробежали яркие искры.

Лайла первая посмотрела наверх и заметила ее. В руках она сжимала драгоценный Глаз Гора.

– Зофья! – крикнула она.

Горящий прут обжигал руку Зофьи, но она не останавливалась. Пробежав мимо Лайлы, она опустилась на колени возле небольшого участка земли. Она смахнула с него грязь и засохшую глину: в этом месте пол украшали цветные узоры. Зофья подняла глаза на Северина и остальных.

– Сюда, – сказала она, поднося к нужному месту светящийся прут. – Сюда нужно поместить Глаз Гора.

Но нужное им отверстие покрывал плотный слой грязи.

Все шестеро начали копать землю. Песок попадал в глаза и рот Зофьи, но она не остановилась. Девушка продолжила копать, даже когда Ру-Жубер громко засмеялся, а тескат расплавился и треснул посередине, впуская в катакомбы остальных членов Падшего Дома.

– Быстрее, быстрее, – бормотал Северин.

– Бесполезные. Наманикюренные. Ногти, – пыхтел Гипнос.

Их прервала внезапная вспышка света, отбросившая Зофью назад.

– Зофья! – закричал Энрике.

Схватив свой светящийся прут, она поднялась на ноги. Кровь стучала у нее в ушах, и когда она подняла глаза…

Они были окружены.

На них смотрел мужчина в светлой маске, похожей на голову насекомого. Их окружили фигуры в длинных мантиях. Руки людей были подняты вверх, а в ладонях они сжимали металлических пчел. По залу прокатилась еще одна вспышка. Глаз Гора упал на землю и исчез под слоем грязи. Гипнос все еще пытался копать, но один из членов Падшего Дома схватил его за запястье.

Ру-Жубер упал на колени возле мужчины в маске и начал раскачиваться из стороны в сторону.

– Прошу вас, Доктор. Прошу, вы же дали мне обещание. Я сделал все, что смог… – сказал он, протягивая вперед свои изрезанные руки.

Зофья вздрогнула. Ру-Жубер не истекал кровью, как обычный человек. Из его ран лилась липкая желтая субстанция. Она стекала на его рубашку и штаны, засыхая и приобретая цвет охры.

– Я достал для вас Вавилонское Кольцо, – прошептал Ру-Жубер. – Неужели время моего вознесения еще не пришло?

Мужчина, которого он называл Доктором, поднял руку, обтянутую перчаткой.

– Ты принес нам Вавилонское Кольцо… с некоторыми затруднениями, – сказал он. Его голос был совершенно спокойным и лишенным всякого акцента. – Я впечатлен вашим упорством, дети, но вы не понимаете, с чем имеете дело. Тем не менее это ваш выбор. Свобода воли была одним из Его величайших даров, и я собираюсь прославлять ее и дальше, в новой эре. Останется ли ваша кровь на пороге этой новой эры? Или поможет вдохнуть в нее жизнь?

Зофья почувствовала на себе взгляд Северина, мечущийся между ними. Но в итоге ни она, ни он не ответили на вопрос Доктора. Это сделал Тристан. Он схватил шляпу с острыми полями, лежащую возле него, и метнул ее в толпу. Доктор уклонился, и Тристан недовольно зарычал.

Доктор сложил перед собой ладони в молитвенном жесте и произнес:

– Что ж, я принимаю ваш ответ.

Члены Падшего Дома откинули полы своих мантий, доставая поблескивающие в полумраке кинжалы.

31

Энрике

Энрике всегда нравилось воображать себя героем.

Но не так он представлял себе геройскую жизнь.

Он думал, что у героя должен быть хотя бы пылающий меч, а не светящаяся палка. Отражая атаки окруживших его членов Падшего Дома, он все-таки мог надеяться на одну вечную истину: герои всегда побеждают.

Он взмахнул своей ослепляющей тростью, отгоняя наступавших на него людей в длинных мантиях. Сейчас в зале катакомб находилось, по крайней мере, двадцать человек, но проход между залом и выставкой оставался открыт. Из разлома в любой момент могли появиться новые члены Падшего Дома. Вокруг разворачивался настоящий хаос. Северин врукопашную боролся с одним из противников, оттесняя его назад. Он вытащил из своей туфли тонкую серебряную нить и бросил ее конец Лайле. Вместе они окружили пятерых человек. Тристан выплюнул в воздух чернильное облако и издал радостный клич.

– Зофья! Сейчас! – крикнул Северин.

Зофья сделала резкий рывок вперед и коснулась серебряной нити своим светящимся прутом, пропуская через нее электрический заряд. Нить затрещала от напряжения, и все пятеро членов Падшего Дома, оказавшихся внутри нее, вскрикнули от резкой боли и упали на землю без чувств.

Но не все участвовали в сражении. Доктор стоял в стороне, а рядом с ним на земле сидел Ру-Жубер: его глаза казались совершенно пустыми. Он раскачивался из стороны в сторону и бормотал что-то себе под нос, прижимая к груди изрезанную руку.

Они использовали каждую возможность, чтобы раскопать еще немного земли и освободить отверстие для Глаза Гора, но Падший Дом не знал усталости и не желал сдаваться.

– Скоро они будут здесь, – с надеждой сказал Гипнос, без конца посматривая наверх.

Он оставил там свои сокровища, помеченные Домом Никс, которые должны были привлечь Сфинксов. Но Орден так и не появился. Никто не пришел им на помощь.

Лайла свалилась в грязь рядом с ним с абсолютно изможденным лицом. В руках она держала Глаз Гора. Они почти расчистили землю, когда сотворенные клинки взмыли в воздух и прижались к горлу каждого из них.

– Вам не кажется, что все несколько затянулось? – мягко поинтересовался Доктор.

Энрике не видел его глаз, но чувствовал, что взгляд мужчины остановился на них с Гипносом.

– Твои друзья умрут. А затем умрешь и ты. Но ты можешь этого избежать… Это может стать началом нового мира. Для всех нас. Я вижу твое сердце, молодой патриарх. Я вижу, как ты страдаешь… ты не знаешь, к какому миру принадлежишь, и понимаешь, что твое будущее определяется цветом твоей кожи. Но так не должно быть. Присоединяйся к нам, – на мгновение Доктор замолчал, и Энрике показалось, что он улыбается под маской. – Спаси себя… спаси своих друзей. Она не выпустит из рук Глаз Гора, пока не поймет, что проиграла. Тебе нужно всего лишь отдать мне свое Кольцо.

Энрике наблюдал за тем, как Гипнос медленно поднимается с пола. Он обернулся и по очереди посмотрел на Тристана, Северина, Лайлу, Зофью и наконец на Энрике. Его плечи опустились, а губы вытянулись в тонкую линию. Он побледнел и кивнул головой. Затем Гипнос опустил руку в карман и достал оттуда свое настоящее Кольцо.

– Ах, я вижу, что молодой патриарх прислушался к голосу разума, – сказал Доктор.

Лицо Северина напряглось, но он не двинулся с места. Зофья широко раскрыла глаза от изумления. Как он мог? Они же были друзьями. Долгие часы, проведенные в астрономической комнате… Неужели ему все это привиделось?

Энрике опустил взгляд на пол и посмотрел на отверстие для Глаза Гора, показавшееся из-под земли. Клинок у его горла пополз вверх, царапая кожу, словно он почувствовал намерения Энрике. Юноша встретился взглядом с Лайлой: ее темные глаза казались совсем дикими.

Гипнос повернулся к ним спиной и сделал шаг вперед.

– Я отдам его вам, – сказал он.

– Что ты делаешь? – закричала Лайла.

Гипнос не повернулся к ней и не ответил на ее вопрос. Он будто превратился в тень самого себя. Ру-Жубер всхлипывал у ног Доктора.

– Это и правда происходит… Я стану богом, – шептал он.

Постепенно клинки отдалились от них. Энрике наконец-то смог вдохнуть полной грудью. Он снова посмотрел на Лайлу: она наблюдала за Гипносом с легкой улыбкой на лице. Энрике нахмурился, переводя взгляд на Гипноса. Он все еще стоял к ним спиной и разговаривал с Доктором.

– Мне нужны гарантии, что с ними ничего не случится.

– Даю слово, – сказал Доктор. – А теперь отдай мне Кольцо.

Гипнос убрал одну руку за спину, показывая три пальца.

Три.

Он загнул один палец.

– Подождите, – сказал Доктор.

Два.

В зале повисла тишина.

– Это ненастоящее Кольцо, – сказал Доктор, повышая голос. – Неужели ты готов предать таких же, как ты, патриарх? Ради этих людей?

– Они мне по душе, – сказал Гипнос.

Он посмотрел на них из-за плеча, чуть заметно улыбаясь уголком рта.

– Но тогда… – начал Ру-Жубер.

Энрике смахнул последний слой земли, расчищая отверстие для Глаза.

– Лайла! Сейчас!

Она бросилась вперед и вставила Глаз Гора в паз. Зал осветила яркая вспышка. Голубой свет пробуждающегося Фрагмента начал блекнуть. Постепенно энергия, наполнявшая катакомбы, исчезла. Как будто кто-то разбил лед на поверхности озера только затем, чтобы лед снова образовался в том же месте, и прорубь исчезла, словно ее и не было.

Доктор сделал несколько шагов вперед, но как только Глаз Гора коснулся земли, он отшатнулся, словно не мог больше до него дотронуться.

В этот момент сверху раздалось приглушенное рычание: Сфинксы прибыли на запах сокровищ Дома Никс.

– Мой господин, – взмолился Ру-Жубер, все еще сидящий на полу. – Прошу вас.

– Ты привел нас прямо в ловушку, – с презрением бросил ему Доктор.

– Т-так я долго не проживу.

– Тогда, возможно, тебе и не стоит больше жить, – сказал Доктор.

Он поднял руку, и те члены Падшего Дома, которые не пострадали в сражении, один за другим проскользнули через тескат, исчезая в ночи. Теперь, когда Вавилонский Фрагмент снова погрузился в сон, на поверхности остались всего два источника света. Одним из них было Кольцо Падшего Дома, а другим – Кольцо Дома Ко́ры. Доктор попытался забрать их с собой. Дотронувшись до Колец, он зашипел, словно они обожгли его руку. Он бросил Кольцо Дома Ко́ры на землю и скрылся через проход в тескате.

Теперь зал был практически пуст. Четверо из них стояли в центре, все еще прижимаясь друг к другу. На полу без сознания лежали члены Падшего Дома. Из горла мертвого помощника Ру-Жубера струйками бежала кровь. Ру-Жубер кашлял, прикрывая рот испачканными руками. Вся земля вокруг них была усыпана костями, вернувшимися к своему безжизненному состоянию, в котором они пребывали сотни лет до этого…

Энрике покачнулся на месте, чувствуя, как его снова окружают десятки человек. В его ушах звенел шум и крики членов Падшего Дома. Он видел, как плавится и трескается зеркало. Энрике стряхнул с себя эти фантомные ощущения и огляделся по сторонам: от Падшего Дома не осталось ничего, кроме кучки людей, лежащих на земле.

Он услышал, как рядом с ним вскрикнула Лайла. Только тогда он обернулся и увидел, что Гипнос лежит на полу. На его темную кожу падали холодные блики тусклого света катакомб.

32

Северин

Северин не двигался, пока не почувствовал руку Тристана у себя на плече.

– Мы живы.

Падший Дом бежал через тескат, но они бросили в катакомбах часть своих людей. Скоро с них сорвут мантии, их личности станут известны Ордену и их местоположение будет раскрыто. Северин посмотрел наверх, где по земляным выступам к сцене спускались Сфинксы, пока их глаза записывали все происходящее. Скоро весь Орден узнает, кто их предал.

Недалеко от него со вздохом шевельнулся Гипнос.

– Я умер, – простонал он.

Лайла первой подбежала к нему и положила его голову себе на колени.

– А вот и доказательство. Ангел склонился над моим безжизненным телом! – воскликнул Гипнос, трагично прижав тыльную сторону руки ко лбу.

Северин с трудом сдержал улыбку. Он никогда не думал, что предполагаемое предательство Гипноса окажется для него таким тяжелым испытанием. В тот момент ему показалось, что в него воткнули нож и несколько раз прокрутили его вокруг своей оси.

– Он оказался не так уж и плох, – неохотно проворчал Тристан. – Пожалуйста, не говори ему, что я это сказал.

– Я ничего ему не скажу, но только если ты простишь меня за то, что я не выслушал тебя тогда.

Тристан тяжело вздохнул.

– Это кое от чего зависит.

– И от чего же?

– Кто-нибудь кормил Голиафа?

Северин засмеялся, и в этот момент он почувствовал, словно с него спали оковы.

– Ты только что чудом спасся от смерти, и первым делом ты интересуешься благополучием паука? – воскликнул Энрике. – Что насчет нас? Мы рисковали жизнью, чтобы спасти тебя, а в ответ лишь черная неблагодарность!

– Технически Голиаф – тарантул, – сказала Зофья, лучезарно улыбнувшись Тристану.

Гипнос резко поднялся на локтях.

– А в чем разница…

– Ну вот, сейчас начнется, – вздохнула Лайла.

– Начнем с того, что мегаломорфы… – заговорил Тристан, но Северин зажал его рот ладонью.

– Он все тебе объяснит, но чуть позже, – устало сказал он.

– Позже, – повторил Гипнос. – Например… за чашечкой чая? Завтра?

Северин улыбнулся.

– Почему бы и нет.

К рычанию Сфинксов, рыскающих по ступеням амфитеатра в поисках помеченных Домом предметов, присоединились приглушенные голоса, доносящиеся из коридоров катакомб.

– Нам пора уходить. Пусть со всем этим разбирается Орден, – сказал Северин и выразительно посмотрел на Гипноса. – Это и к тебе относится.

Гипнос недовольно насупился.

– Скоро это будет относиться и к тебе, так что освободи меня от своего самодовольства.

Северину хотелось, чтобы слова Гипноса приобрели физическую форму – тогда он мог бы взять их в руки и запереть в сейф, как сокровище. Скоро он станет частью Ордена. Дом Ванф вернется к жизни. Люди, которые еще недавно не желали знать о его существовании, приползут к нему на коленях и будут умолять о помощи.

Энрике поднял с земли Кольцо Дома Ко́ры и отдал его Гипносу.

– Только не приписывай все заслуги себе.

– Я не смог бы, даже если бы захотел, – улыбаясь, ответил Гипнос. – Сфинксы наверняка все видели.

– Пошли домой, – сказал Северин.

Мир вокруг них наконец-то пришел в спокойствие. Скелеты, поднятые жизненной силой Ру-Жубера и его помощника, вернулись на свои места. Ру-Жубер корчился на сцене, всхлипывая и поскуливая. Он подполз к Северину и схватил его за ногу.

– Ты отнял у меня все, – прохрипел он.

Северин с легкостью оттолкнул его и нагнал всех остальных. Вшестером они начали подниматься по грязным ступеням, ведущим к выходу.

Северин никак не мог поверить в случившееся. Они дали отпор Падшему Дому и выжили. Скоро матриарх Дома Ко́ры узнает об этом, и Гипнос убедит ее провести тест на право наследия. Дом Ванф будет восстановлен. Почему бы им пятерым не остаться вместе насовсем? Шестерым, вместе с Гипносом.

В тот момент голова Северина просто разрывалась от мыслей и вопросов. Он думал о бледной маске и загадочном Докторе. Северин облизнул губы и подумал о вкусе не-поцелуя Лайлы. Он рискнул посмотреть в ее сторону и встретился с ней взглядом. Лайла смотрела на него, и на ее щеках и шее алел румянец. Северин отвел взгляд первым. В этот момент его переполняла радость, и он просто не мог вынести еще больше. Впереди него Зофья и Энрике спорили о том, было ли устройство ключа к Вавилонскому Фрагменту основано на математике или на символизме.

– …невозможно найти, не определив центр логарифмической спирали!

– Предположим, но после этого дело было за мной! Почему мы не можем поделить заслугу пятьдесят на пятьдесят?

– Если ты хочешь поделить ее согласно реальной статистике, то мне должно достаться семьдесят пять процентов.

– Семьдесят пять?!

Лайла улыбнулась, убирая волосы со лба Тристана, пока он уклонялся от ее руки и всячески выражал свой протест.

– Я голоден, – вздохнул Энрике. – Так хочется стейк на косточке.

Все остальные одарили его выразительными взглядами. Он оглядел катакомбы и пожал плечами.

– Что? Я очень хочу есть. А что насчет тебя, Тристан? Чего ты хочешь?

– Вот этого, – тихо сказал Тристан. – Просто быть рядом с вами.

Думаю, величайшая сила – это вера, ибо что такое Бог без веры?

33

Энрике

Энрике открыл подарочную коробку, которую прислала Лайла. На темном шелке лежала золотая волчья маска на пол-лица. Она была мастерски сотворена, и короткие блестящие волоски колыхались, словно на ветру. Энрике подумал, не начнет ли он выть, если попробует примерить ее? В коробке под маской оказалось спрятано письмо от Лайлы:

Для вечеринки по случаю полной луны во Дворце Сновидений… надеюсь, это станет новой фазой для нас всех.

Энрике не мог сдержать довольную улыбку. Завтра Гипнос и матриарх Дома Ко́ры приедут в отель и восстановят право наследия Северина. Он чувствовал приближающиеся изменения: они практически витали в воздухе.

Еще один повод все это отметить!

И все же он никак не мог забыть о том, что случилось в катакомбах. С тех пор прошла целая неделя, но он все еще просыпался посреди ночи, чувствуя запах гари. Шелковые простыни казались ему грязью и глиной, перемешанной с обломками костей. Северин говорил, что Орден уже начал допрос задержанных членов Падшего Дома. Выяснилось, что они искали еще один предмет: древнюю книгу под названием «Божественная Поэзия». Энрике покопался в бумагах на своем рабочем столе, игнорируя последнее письмо с отказом из газеты «Солидарность» и приглашение на чай от Илустрадос… Что-то в названии книги казалось ему знакомым, будто он уже встречал его раньше. В этот момент Энрике услышал мерные удары больших часов и тихо выругался себе под нос. Придется поискать позже.

А сейчас его ждала вечеринка.

Энрике завязал ленты маски вокруг шеи и вышел из комнаты. Внизу их ждала карета, и если они приедут во Дворец заранее, то он успеет съесть порцию клубники в шоколаде. Подходя к лестнице, Энрике заметил знакомый силуэт.

– Тебе что, негде жить?

– И тебе привет, – обиженно сказал Гипнос. – К твоему сведению, я добился того, чтобы «Эдем» выделил мне несколько номеров на постоянной основе. Так что мы с вами будем видеться гораздо чаще.

– Да ты просто как чума.

– Что ты сказал? Что все от меня без ума? – Гипнос приложил ладонь к уху и ухмыльнулся.

Энрике закатил глаза.

– Как бы там ни было, я остаюсь здесь. Официальное дело Ордена. Это моя обязанность как патриарха Дома Никс.

В противоположном конце холла появилась Зофья в своем бессменном черном халате и плотной кепи, из-под которой выбилась прядь ее светлых волос. Куда бы она ни шла, за ней всегда следовал стойкий лабораторный запах. Энрике подумал, что он уже начал привыкать к этой особенности.

– Пожалуйста, скажи, что ты не пойдешь в этом на вечеринку Дворца Сновидений, – с ужасом воскликнул Гипнос.

– Я вообще туда не пойду.

– Почему нет? Нам всем нужно как следует повеселиться!

Зофья поморщилась.

– Мне нужно работать…

– Да брось, – не унимался Гипнос. – Присоединяйся к нам! Просто сними этот ужасный халат, и поехали! Познай все радости жизни, которые только может предложить этот город! Дай волю своим чувствам!

– А что с твоим нарядом?

– Что не так с моим нарядом? – спросил Гипнос, одергивая свой яркий бархатный костюм. Его воротник был расстегнут, и Энрике вспомнил, как сильно билось его сердце в их первую встречу. Как Гипнос провел пальцами по его груди.

Он стряхнул с себя эти воспоминания и повернулся к Зофье.

– Поехали с нами, Феникс. Твоя работа не сгорит, если ты отвлечешься от нее на один вечер.

– Золотые слова, – согласился Гипнос. – Кроме того, ты не забыла, что мы с тобой решили быть друзьями?

Зофья нахмурилась.

– Пожалуйста, не говори, что нам пора приносить кровавые жертвы сатане. Сегодня даже не среда.

– Друзья, – повторил он, пропуская ее слова мимо ушей. – Мы можем пойти на прогулку. В театр. Или на концерт. И я буду рад, если ты сменишь свой аскетичный наряд на что-нибудь другое. Если решишь присоединиться, мы будем ждать тебя здесь.

Зофья надулась и, ничего не ответив, повернулась к ним спиной. Энрике смотрел ей вслед и чувствовал, как сжимается его сердце. Он понимал ее. Зофью тоже преследовали воспоминания о катакомбах, и она была готова сконцентрироваться на чем угодно, кроме собственных мыслей.

– Я думаю, нам всем не помешает отвлечься, – сказал Гипнос. – Особенно тебе.

Энрике посмотрел на него, осознавая, насколько близко друг к другу они стояли все это время. Вокруг них горели тусклые лампы, и почти весь свет исходил из позолоченных барочных узоров на стене. От Гипноса пахло маслом нероли и жасмином: Энрике видел влажный след от духов на его шее.

– Может быть, ты нуждаешься в убеждении?

– Если у тебя не припасены какие-нибудь древние сокровища или загадочные сотворенные инструменты, я даже не представляю, чем ты можешь меня заинтересовать, – пошутил Энрике.

– Есть один верный способ.

Гипнос наклонился и поцеловал его.

34

Зофья

Зофья рассматривала платья, разложенные перед ней. Это выглядело так, словно на ее простынях расплавилась радуга: насыщенные, будто съедобные цвета занимали почти все пространство кровати. Дело рук Лайлы.

Вчера Лайла оставила дорожку из печенья, ведущую из лаборатории в комнату Зофьи. Открыв дверь, Зофья увидела, что ее шкаф набит платьями от бледно-лилового и нежно-серого цветов до насыщенного черного и золотисто-каштанового.

– Вуаля! – воскликнула Лайла, согнувшись в низком поклоне.

– Что?

– Твой новый гардероб! У меня давно были твои мерки, и я заказала для тебя все эти платья. Ты можешь носить их под этим халатом мясника, который ты называешь униформой.

Зофья сделала несколько нерешительных шагов вперед и провела рукой по гладкому шелку. Ткань была мягкой и холодной. Шелк был ее любимым материалом, и Лайла всегда находила этот факт забавным. Кто бы мог подумать, что у инженера такой изысканный вкус?

– Когда мне нужно их вернуть? – спросила Зофья.

Она привыкла возвращать наряды после миссий. Даже в Гловно у них с Хелой было всего пять платьев на двоих.

– О чем ты? Они твои, – сказала Лайла. – Навсегда. Чтобы ты их носила.

Ее. Зофья шумно выдохнула. Судя по виду, эти наряды стоили куда больше, чем ее зарплата. Но все же их было так много, что она даже могла отправить несколько штук Хеле. Эта мысль заставила ее улыбнуться. Что нужно говорить, когда кто-то делает для тебя что-то подобное? Обычного «спасибо» недостаточно. Ей нужно было как следует обдумать произошедшее. Она посмотрела на пол, где на блюдце лежало надкусанное печенье.

– Ты приманила меня с помощью дорожки из печенья.

– Кто сказал, что это дорожка? Может быть, это были просто разбросанные в хаотичном порядке печенья. И ты сама превратила их в дорожку, когда пошла от одного печенья к следующему, предполагая, будто у них есть какая-то закономерность.

– Я…

– Я знаю.

И это все, что ей нужно было сказать.

Зофья провела рукой по своим новым нарядам. Она потянулась к платью, которое Лайла описала словами «голубое, как сами небеса». Застегнув пуговицы, она подошла к зеркалу, чтобы оценить свое отражение. Ее волосы напоминали снежное облако, а глаза были голубыми – вот и все, что она заметила. Смотреть на себя в зеркало больше минуты казалось ей ужасно скучным занятием. Зофья отвернулась и натянула на руки белые перчатки. Она несколько раз ущипнула себя за щеки – так обычно делала Лайла – и направилась к двери. С каждым шагом ее сердце билось все громче и быстрее.

Она никогда не делала подобного раньше и не знала, чего ожидать. Всю свою жизнь она избегала людных мест; ей не нравилось находиться среди сотни людей. Но, может быть, в будущем это изменится. Благодаря Лайле и Энрике она чувствовала себя увереннее. С ними обычный разговор не казался сложным лабиринтом. С Северином было немного труднее. По мнению Лайлы, он всегда говорил только часть того, что собирался сказать изначально. Гипнос, напротив, говорил абсолютно все, что думал. Энрике предупредил Зофью, что не все его слова нужно воспринимать серьезно: это делало взаимодействие с Гипносом похожим на решение головоломки. Но с ними она чувствовала себя на своем месте. Они делали ее смелее. Зофья подумала, что сможет пройти сквозь толпу людей, не чувствуя себя изгоем. Они вселяли в нее надежду, что она сможет понравиться окружающим такой, какая она есть.

В коридоре отеля горели тусклые лампы, а снизу доносились звуки скрипки и фортепиано. Сквозь куполообразные окна было видно ночное небо, усыпанное звездами.

Дойдя до конца коридора, Зофья резко остановилась. Энрике и Гипнос стояли на том же месте, где она их оставила. Они смотрели друг другу в глаза, склонив головы в разговоре, и вдруг – уже не в разговоре.

Зофья не могла пошевелиться. По ее телу разливался холод. Он поднимался от новых вышитых туфель, подаренных Лайлой, до белых перчаток, сползших до локтей. Она наблюдала за тем, как Гипнос обхватывает рукой шею Энрике, углубляя поцелуй. Это напомнило ей обо всех эмоциях, которые она не была способна различить. Обо всем, чего она не могла сделать. Она могла убежать и спрятаться в своей комнате, но она не была способна привлечь чье-то внимание, пользуясь своим природным очарованием. Когда она смотрела на себя в зеркало, то на ее лице не отражались простейшие эмоции, доступные всем обычным людям.

Зофья сделала шаг назад. Она должна остаться в своем мире и не пытаться казаться той, кем она не является.

Девушка медленно развернулась и осторожно пошла обратно, чтобы никто не увидел и не услышал ее. В своей комнате она сняла голубое платье и надела обычный черный халат и резиновые перчатки.

У нее было много работы.

35

Северин

Северин отодвинул бархатные занавески экипажа набалдашником трости и выглянул на улицу. Впереди виднелись очертания Дворца Сновидений, окруженного янтарной подсветкой. Она была похожа на крылья. Если бы здесь была Лайла, она бы наверняка сравнила эти огни с благословением оперения ангелов. Он ухмыльнулся. Вряд ли в этом городе можно было говорить о каком-то благословении. Париж вырвал бы крылья у серафима и украсил ими здания только для того, чтобы заявить, что ангелам здесь не место.

Северин ударил тростью по двери экипажа, подавая сигнал кучеру.

– Arrêtez!

Рядом с ним Тристан протер заспанные глаза.

– Мы уже приехали? – устало спросил он.

Бедняга плохо спал всю эту неделю. Иногда Северин находил его в оранжерее; свернувшись калачиком в окружении своих незаконченных творений, Тристан сжимал в руках плоскогубцы… В одном из его террариумов виднелось множество оборванных лепестков жасмина, напоминавших белеющие в земле кости.

– Где все остальные? – спросил Тристан.

– Наверное, они уже внутри, – ответил Северин.

Энрике не терпелось попасть на вечеринку по случаю полной луны в знаменитом Дворце Сновидений. Северин был готов поставить крупную сумму на то, что он приехал раньше всех только ради десертов.

– Не забудь свою маску, – сказал Северин.

– Ох, точно.

Каждому из них прислали волчью маску. Северин не хотел ее надевать, потому что его не радовали ни перспектива выть на полную луну, ни любое подобное развлечение, запланированное Дворцом Сновидений.

Тристан выпрыгнул из экипажа. Вдруг он замер, словно над чем-то задумался, и похлопал себя по карманам.

– Я забыл отдать тебе это, – сказал он, доставая конверт. – Доверенный слуга сказал передать тебе это письмо. Какое-то срочное дело.

Северин взял письмо.

– Кто его послал?

– Матриарх Дома Ко́ры, – ответил Тристан, поджав губы. Его не грела мысль о том, что после завтрашнего теста Северин станет патриархом Ордена. Каждый день он нуждался в подтверждении, что ничего не изменится. Северин старательно развеивал его сомнения. Он решил, что больше не будет отмахиваться от Тристана, как в прошлый раз.

Северин положил письмо в карман.

– У нее вообще все – срочное дело.

Это начинало его раздражать. Приглашение на чай? Срочно. Обсуждение его брачного статуса? Срочно. Мнение о погоде? Срочно.

Этим вечером Дворец выглядел как мечты дьявола о небесах. Его интерьер украшали золотые волки, блестящие клыки и белые, как молоко, звезды. Все декорации сменили ради праздника полной луны. Между столиками бегали официантки с горящими крыльями серафимов. Обсидиановый пол напоминал бездну, в которой сияли звезды. Господа – покровители заведения в волчьих масках развалились на бархатных креслах, потягивая свои напитки и заливаясь громким смехом.

Северин был окружен позолоченными волками. И почему-то в их компании он чувствовал себя как дома. Волки были повсюду: в политике, на тронах, в постелях. Они рвали историю острыми клыками и толстели из-за бесконечных войн. Но Северин не жаловался. Так был устроен мир; как и другие волки, он хотел получить свою часть добычи.

И завтра он ее получит.

В центре зала, рядом со сценой, сидели Гипнос и Энрике. Северин протиснулся между столиками и устроился в кресле рядом с ними.

– А где Зофья?

– Она почему-то не захотела ехать, – сказал Гипнос.

Уголок рта Энрике разочарованно опустился вниз, но он быстро спрятал это за широкой улыбкой.

– Что ж, мне достанется больше клубники, – сказал он, потянувшись к серебряной миске с десертом. – Кстати говоря, вы опоздали. Повезло, что выступление Энигмы перенесли на более позднее время.

– Что? – Северин резко поднял голову.

Он специально приехал позже, чтобы пропустить ее выход. Когда она танцевала, он ощущал себя так же, как и все присутствующие: словно его судьба зависела от поворота ее запястья и от наклона ее подбородка. Он не хотел снова проходить через это.

– Почему? – спросил он.

Энрике пожал плечами, бросая на Северина знающий взгляд.

– Ты можешь сам у нее спросить.

Он слишком поздно заметил, что Лайла направлялась к их столику. В отличие от всех остальных, ее лицо скрывала не волчья маска, а привычный головной убор. На этот раз павлиньи перья оказались белыми. Ее фигуру обтягивало белое платье, переливающееся, как лунный свет. Все посетители Дворца Сновидений поворачивали головы ей вслед. На лице Энигмы сияла лучезарная улыбка, и для этого была веская причина.

Благодаря Гипносу у нее появилось несколько новых зацепок, касающихся местоположения древней книги. Лайла искала ее на протяжении последних двух лет. Наконец-то она могла покинуть Париж.

Девушка не поздоровалась ни с кем из них. Вместо этого она подошла к Северину и, поставив руки на подлокотники его кресла, наклонилась к нему.

– Смейся, – прошептала она, обжигая его лицо своим дыханием. – Сейчас же.

– Зачем? – пробормотал он.

– Потому что владелец «Эдема» впервые появился во Дворце Сновидений, вызвав этим большой ажиотаж. Большинство танцовщиц хочет знать, не занят ли ты. Конечно, я всех их люблю… Но я не хочу, чтобы они бегали по отелю, пытаясь привлечь твое внимание.

По спине Северина начал подниматься жар. Лайла хотела показать всем, что он принадлежит ей.

– Ревность тебе к лицу, Лайла, – сказал он с улыбкой на лице.

Она усмехнулась, но ее руки еще крепче сжали подлокотники его кресла.

– Мне нужно поддерживать определенную репутацию, и тебе, кстати, тоже. Я привлеку слишком много внимания. Так что смейся.

– Убеди меня.

Может, дело было в сигаретном дыме или в приглушенном свете и вездесущих волках, но слова, которые должны были лишь поддразнить, прозвучали не так, как он планировал. Лайла отодвинулась на пару сантиметров, и ее взгляд опустился на его губы. В тот момент все в зале могли исчезнуть, и Северин не заметил бы этого. Глаза Лайлы светились в полумраке. Он впервые подумал о том, что, возможно, девушка тоже вспоминает об их совместной ночи. Может, ее преследуют те же самые мысли.

Прозвучал удар кимвала, приглашающий на сцену следующего артиста, и Лайла отстранилась от него. Он сдавленно засмеялся в надежде, что этого будет достаточно.

– Поприветствуйте Энигму! – объявил ведущий.

Софиты быстро отыскали Лайлу в зале, и она отвернулась от Северина, так и не ответив ему. Он тихо выругался себе под нос. Да что с ним не так? Он ссутулился и почувствовал острый угол письма у себя в кармане.

– Что это было? – спросил Энрике.

– Ничего, – резко ответил Северин.

Ему не нужно было поднимать глаза на Тристана и Гипноса: он и так знал, что они обменялись многозначительными взглядами. Его лицо раскраснелось, пока он доставал из кармана помятый конверт.

Энигма поднялась на сцену, и зал взорвался аплодисментами: зрители встали со своих мест, а некоторые даже начали стучать ногами. Северин не мог разглядеть текст письма в тусклом освещении, но вдруг его глаза выцепили несколько слов:

РУ-ЖУБЕР СБЕЖАЛ.

НЕ ПОКИДАЙТЕ «ЭДЕМ».

Он выронил письмо из рук. На мгновение ему показалось, что он находится под водой и не может двигаться. Тем временем восторженные возгласы публики переросли в оглушительные крики.

– Пожар! – крикнул кто-то позади него.

Занавес вспыхнул, как спичка. Огонь уже забрался на балконы, распространяясь с невиданной скоростью.

Тристан схватил его за руку.

– Боже мой…

Северин проследил за его взглядом и увидел, что в дверях появился Ру-Жубер. С каждым шагом он бросал на пол огненные искры. Воздух заполнился густым дымом, а большая люстра над их головами опасно покачнулась. Со сцены ведущий звал охрану и призывал всех сохранять спокойствие…

Но Северин слышал лишь слова Ру-Жубера.

– Все не так просто, мой дорогой мальчик, – с улыбкой сказал Ру-Жубер. – Нельзя идти вперед, не оставив чего-то позади.

Его взгляд переместился на Лайлу. Она смогла спуститься со сцены и теперь бежала к их столику. Она потянулась вперед, и Гипнос схватил ее за руку. В их сторону летела шляпа с острыми полями. Северин вскочил с кресла и сбил Лайлу с ног. Вдвоем они упали на пол.

Их сердца учащенно бились в унисон, и Северин подумал, что он мог бы вечно наслаждаться этим звуком. Вокруг него в панике бегали люди, и воздух разрывали отчаянные крики. Он лежал, зажмурившись; все его тело напряглось в ожидании удара, которого не последовало.

– О нет, о нет… – воскликнул Энрике.

Северин открыл глаза, откатившись от Лайлы, поднялся с пола. Должно быть, она увидела что-то за его спиной, потому что из ее горла вырвался сдавленный крик. Северин обернулся, и ему показалось, что мир рухнул.

Он ошибся. Удар острополой шляпы не был предназначен для Лайлы. Воздух наполнился запахом металла. Тристан покачнулся. Он открыл рот, будто собирался что-то сказать. На полу, поблескивая острым лезвием, лежала шляпа. На воротнике Тристана проступила тонкая красная полоса. Она быстро расширялась, и на его рубашку хлынула кровь. Тристан упал на землю. Его голова откинулась назад, ударившись о мраморный пол.

Северин не помнил, как подбежал к нему. Он не помнил, как поднял тело Тристана и прижал к себе. Остальные собрались вокруг них. Они кричали, звали на помощь и двигались так быстро, будто не хотели верить в произошедшее. Но он знал правду. Он все понял в тот момент, когда коснулся щеки Тристана, поворачивая его лицом к себе. Его серые глаза были все еще широко раскрыты, но смерть навсегда забрала их лучистый свет.

Считается, что, когда один из нас умирает, память о его крови навсегда остается в Кольце.

Кольцо всегда знает, кто его настоящий владелец или владелица.

36

Северин

Северин сидел в своем кабинете, ожидая гостей. По его столу разливался вечерний свет, густой и золотистый, как яичный желток. Иногда он думал о том, как солнце смеет восходить каждое утро после того, что произошло.

Дверь открылась, и в комнату вошли матриарх Дома Ко́ры и Гипнос. Гипнос был одет в черное, а его бледные глаза подернулись красной пеленой.

– Ты пропустил похороны, – сказал он.

Северин ничего не ответил. Он не хотел скорбеть. Он хотел мстить. Ему нужно было найти Падший Дом и перерезать им глотки. Матриарх посмотрела на него, и на ее лице промелькнуло удивление: она узнала незнакомца с приема в Лунном Замке. Он надеялся, что ее рука все еще болит.

– Ты… – начала она, подняв руку. Но затем взгляд матриарха упал на ее Кольцо, и она замолчала, сложив руки на коленях. – Французское правительство и Вавилонский Орден у тебя в долгу. Ты и твои друзья помогли вернуть мое Кольцо и предотвратили возможный конец цивилизации.

Гипнос хлопнул в ладоши.

– Нет смысла это откладывать. Дом Ванф будет восстановлен. Ты станешь патриархом.

Он снял с пальца свое Кольцо и положил его на стол. Затем многозначительно посмотрел на матриарха, и она сделала то же самое. Из нагрудного кармана Гипнос достал маленький кинжал.

– Больно будет всего секунду, – мягко сказал он. – Зато ты вернешь себе то, что принадлежит тебе по праву, и станешь патриархом уже к Зимнему Конклаву в России. Тогда весь Орден признает тебя настоящим наследником Дома Ванф.

Матриарх не смотрела на Северина, и ее губы вытянулись в тонкую линию. Юноша уставился на свой письменный стол. Он так долго ждал этого момента… повторения теста двумя Кольцами. Он тысячу раз представлял себе этот момент. Их Кольца обагрятся его кровью – той же кровью, которую когда-то отвергли, – и голубой свет побежит по его рукам, проникая под кожу. Этот момент должен был стать для него избавлением. Невозможное должно было стать возможным, небо должно было превратиться в ткань, которую он мог сорвать и обмотать ею свои кулаки. Северин никогда не думал, что, когда этот момент действительно настанет, он будет ощущаться таким… пустым.

– Какая мелочь, всего лишь еще немного кровопролития, – сказал он, толкнув Кольца.

Гипнос озадаченно уставился на него.

– Я думал, ты этого хочешь.

Северин смотрел на Кольца на деревянном столе. Он моргнул, но не увидел ни одной вспышки голубого света. Вместо этого он видел светлые волосы и ногти, под которые забилась земля. Навсегда закрытые серые глаза.

Неужели этого недостаточно? Иногда я хочу, чтобы ты никогда не становился патриархом.

Вдруг на поверхность всплыло воспоминание о дне, когда Гипнос обманом заставил его дать клятву. Он вспомнил, как смотрел на Зофью, Тристана, Энрике и Лайлу. Они пили чай и какао, ели печенье. Он вспомнил, как хотел схватить этот момент и навсегда запечатать его в стекле. И вот к чему это его привело. Северин поклялся защищать Тристана, а теперь тот мертв. Он обещал заботиться об остальных, а теперь Падший Дом, знавший каждого из них в лицо, разгуливал на свободе. Выжидая. Без них он бы никогда не нашел Падший Дом. А из-за Северина за ними по пятам следовала смерть. Он не мог допустить, чтобы им причинили боль, но и не мог подпустить их слишком близко. Моргнув, он вспомнил, как прижимал к полу тело Лайлы и как их сердца бились в унисон. Песня сирены. Его мысли наполнило чувство вины. Вот чего стоили эти несколько секунд: теперь кровь Тристана вечно будет на его руках.

Глаза матриарха широко распахнулись.

– Так ты хочешь этого? – спросила она.

– Нет, – сказал он, резко встав со стула и выпроваживая их из своего кабинета. – Больше не хочу.

37

Лайла

Лайла стояла у дверей кабинета Северина со стопкой последних отчетов в руках. Он сказал, что не обязательно приносить их лично. Но она больше не могла оставаться в стороне.

Иногда она размышляла над тем, насколько горе может сломать человека, если у него внутри и так не осталось ничего, кроме пустоты. Энрике не выходил из библиотеки. Зофья буквально жила у себя в лаборатории. Шутки Гипноса казались натянутыми и отчаянными.

Иногда горе накрывало ее такой тяжелой волной, что она не знала, как бороться с его неожиданным напором. В прошлом месяце она начала плакать, когда заметила, что запасы какао на кухне испортились. Никто не пил его, кроме Тристана. А потом она нашла пыльный черный шарик Ночного Кусаки у себя под кроватью. Она перестала носить траурные одежды два месяца назад. Правда, девушка все еще бродила по садам «Эдема» в надежде увидеть светлые локоны, услышать отголосок звонкого смеха.

В последнее время Лайла совсем не понимала, что ей делать. Северин посылал ей предметы, чтобы она прочитала их, но, кажется, горе заглушило ее способности.

Это началось после похорон.

Лайла пошла в мастерскую Тристана. Она не знала, что ищет. Может, какую-нибудь безделушку на память. Что-то счастливое, чтобы отогнать воспоминания о последних минутах его жизни: запачканные кровью волосы, потухшие серые глаза, лицо Северина, на котором разом отразились все его разбитые мечты.

Но она нашла совсем другое.

Это был секретный ящик, о котором не знал даже Северин. Внутри лежали проколотые булавками тела бескрылых птиц. Лайла вздрогнула: перед ней была разгадка таинственного исчезновения птиц из садов «Эдема». Она дотронулась до одной из булавок, и ее разум наполнили изображения. Тристан расставляет ловушки. Тристан ловит их, воркует с ними и плачет, когда вырывает им перья. Он наполняет ими свои маленькие миры, которые создает с такой любовью. Она слышала, как он шепчет умирающим от боли птицам:

– Видите? Все не так уж плохо… вам не обязательно летать.

Против своей воли она вспомнила слова Ру-Жубера, сказанные в оранжерее Дома Ко́ры:

– Его любовь, страх и расколотое сознание позволили мне легко убедить мальчишку в том, что если он хочет тебя спасти, то ему придется тебя предать…

Она все сожгла. Все доказательства безумства Тристана. И теперь она даже не могла с уверенностью сказать, что это было правдой. Лайла возвращалась к этим мыслям, и каждый раз это ощущалось так, словно она запускала пальцы в еще свежую рану. Она так и не рассказала Северину. Ей было сложно видеть его в таком подавленном состоянии. Лайла не хотела создавать для него лишних демонов: их и так было в достатке.

Она еще немного постояла у его кабинета и уже решила уйти, когда дверь внезапно открылась. Северин явно не ожидал ее увидеть и теперь смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Она покраснела, вспомнив те несколько секунд в Доме Сновидений, когда она наклонилась к нему, и он жадно прошептал «убеди меня». Сейчас они казались воспоминанием из далекого прошлого.

– Лайла, – выдохнул он, будто ее имя было проклятием, от которого он хотел бы избавиться. – Что ты здесь делаешь?

Лайла ждала этого момента. Она собрала в кулак всю свою смелость, чтобы сказать эти слова. Последние два года она думала, что она не должна ни с кем сближаться из-за возможности скорой смерти… но случившееся с Тристаном поменяло ее точку зрения. Она не хотела прожить жизнь, ничего не чувствуя, сколько бы ей ни оставалось. Она хотела познать все, что только можно, пока у нее есть время. Она не хотела, чтобы ее преследовали сожаления, и не хотела одной ночи. Ей было необходимо получить хоть один шанс. В тот момент Лайла почувствовала неудержимую решимость, которая заставила ее бросить отчеты на пол, подойти к Северину и поцеловать его.

38

Северин

Седьмым отцом Северина был Похоть.

Похоть научил его тому, что из разбитого сердца получается прекрасное оружие, потому что его осколки особенно остры.

Однажды Похоть стал просто одержим одним юношей из ближайшего городка. Юноша разделял чувства Похоти, и Тристан с Северином много ночей смеялись над странными звуками, разносящимися по коридорам. Но в один прекрасный день юноша пришел в их дом и заявил, что влюбился в девушку. Ее выбрала его семья, и он собирался жениться на ней через две недели.

Похоть пришел в ярость. Он не любил, когда его бросали, и поэтому он нашел эту девушку. Он заставил ее смеяться, заставил полюбить его. Когда она сказала ему, что беременна, он ее оставил. Девушка покончила жизнь самоубийством, а юноша, который хотел на ней жениться, сошел с ума.

И, как подозревал Северин, Похоть тоже лишился рассудка. Он проводил целые дни, сидя на каменном балконе, наклонившись и свесив ноги вниз. Он словно ожидал, что в последний момент у него появятся крылья.

Накануне отъезда Северина и Тристана в Париж Похоть прошептал им:

– Похоть безопаснее любви, но и то и другое может вас уничтожить.

Северин оборвал поцелуй и отпрянул от нее.

– Что это, черт возьми, было? – выплюнул он.

На лице Лайлы промелькнуло смущение, но она быстро спрятала его, опустив глаза.

– Напоминание, – неуверенно сказала она, снова поднимая взгляд на Северина. – Что надо жить дальше…

Жить?!

– Мертвые не заслуживают, чтобы живые превращали их в призраков.

Она придвинулась ближе. Ее лицо выражало надежду: чувство, которое он не испытывал уже давно. Северин вспомнил, как бросился к ней вместо Тристана и закрыл ее своим телом. Ее, а не названого брата, которого он обещал защитить. Как она посмела говорить о том, чего заслуживают мертвые?

Сердце Северина похолодело. Его лицо исказилось в презрительной усмешке. Вернувшись в кабинет, он со смехом оперся на свой письменный стол.

– Лайла, – сказал он. – Что ты хочешь от меня услышать? Я должен прочесть стихотворение? Сказать, что в твоих губах скрыта магия, которая меня воскресила?

Девушка вздрогнула.

– Тогда, в катакомбах, я подумала…

– Ты решила, что тот поцелуй что-то значит? – спросил он, усмехнувшись. – Ты думала, что одна ночь что-то значит? Я ее практически не помню. Только не обижайся.

– Прекрати, Северин. Мы оба знаем, что та ночь действительно что-то значит.

– Ты сама себя обманываешь, – холодно бросил он.

– Докажи это, – сказала она чуть слышным шепотом.

Глаза Северина широко распахнулись. Она стояла прямо перед ним, и он попытался успокоить себя, прежде чем дотронуться до ее щеки. По ее телу пробежала легкая дрожь.

– Я только слегка до тебя дотронулся, а ты уже покраснела, – сказал он, выдавив еще одну жестокую ухмылку. – Тебе действительно хочется доказательств? Это только тебя унизит…

Лайла обвила руки вокруг его шеи, притягивая его к себе. Северин обхватил ее за талию так крепко, как будто она была якорем спасения, а он – утопающим. Может, он и правда тонул. Вздох, томившийся в горле Лайлы, превратился в стон, когда его язык скользнул в ее рот.

– Лайла, – пробормотал он. Он снова и снова повторял ее имя, нашептывая его, как молитву.

Он поднял ее на руки, развернулся и усадил ее на стол. Она обхватила его бедра ногами. Северин прижался к Лайле и положил руку на ее черные шелковистые волосы. Так вот каким был поцелуй, который «ничего не значил». Он никак не мог вдоволь насладиться ее вкусом, ему хотелось снова и снова прикасаться к ее коже и волосам. Ее нежная шея горела под его губами. Он чувствовал себя пьяным. Затем Северин почувствовал, как ее рука переместилась к тому месту, где его рубашка была заправлена в брюки, и он резко остановился.

Он отступил назад. Ноги Лайлы, которые прежде обвивали его талию, упали вниз, и ее каблуки ударились о переднюю часть стола.

– Видишь? – хрипло сказал он. – Я же говорил тебе. Я ничего не чувствую.

На ее лице вспыхнула ярость.

– Ты знаешь, что это не так. А если ты и правда веришь в свои слова, то ты просто дурак, Majnun.

Услышав последнее слово, он вздрогнул. Когда он наконец посмотрел на нее, в ее черных глазах промелькнули боль и обида. Он не помнил, как последующие слова сорвались с его языка, но они оказались настолько ядовитыми, что у него свело зубы:

– Давай, – сказал он. – Называй меня как хочешь. Меня не задевают твои оскорбления, ведь ты даже не настоящий человек.

Он не сомневался в том, что почувствовал, сказав эти слова. Воздух наполнился электричеством, словно между ними прошла молния, и внутри Лайлы что-то сломалось.

39

Северин

Северин держал в руках меховую накидку, которая еще недавно могла быть серо-бурой лисой или лаской. Он не очень в этом разбирался. В меху сверкали осколки граната, напоминавшие капли крови.

– Что это, черт возьми, такое?

– Это твой подарок на день рождения, mon cher! – сказал Гипнос, хлопнув в ладоши. – Разве ты не в восторге? Она отлично подойдет для предстоящей поездки. Россия – не очень приветливая страна. Это касается и местного климата. Последнее, что тебе нужно на Зимнем Конклаве, так это прослыть снобом.

Северин держал меховую накидку на расстоянии вытянутой руки.

– Спасибо.

Положив накидку, он взял со стола протокол Зимнего Конклава. Судя по всему, они должны были остановиться в замке, с возможностью выделить отдельные покои для – Северин прищурился, чтобы убедиться в правильности написанного – любовниц. Он закатил глаза. На Конклаве должны были появиться многие западные Фракции, особенно те, которые отвечали за Вавилонский Фрагмент на континенте. Падший Дом собирался соединить все Фрагменты мира, а значит, он больше не был проблемой одной лишь Франции.

– Что насчет Лайлы? – спросил Гипнос.

– А что с ней? – поинтересовался Северин, не поднимая взгляда от письменного стола.

Он не видел ее с того вечера в его кабинете и предпочитал не думать о том, что тогда произошло.

Если все пойдет по плану, они найдут ее драгоценную книгу.

Она покинет Париж, а он избавится от чувства вины.

– Вы больше не работаете вместе?

– Работаем.

Энрике с неохотой, хоть и вечно вставая в позу, стал посыльным между Северином и Лайлой. Может, она и не хотела больше с ним разговаривать. Но у него все еще было то, что ей нужно: доступ к артефактам и разведке Ордена. А у нее все еще было кое-что нужное ему – способность читать предметы. Северин собирал целую коробку предметов, которые ему нужно было прочесть, и отправлял ей эту своеобразную посылку вместе со свежим отчетом о работе по поискам Падшего Дома. Лайла возвращала коробку назад, сопроводив ее запиской о том, что ей удалось увидеть. Она указывала в заметке также всю информацию, полученную во Дворце Сновидений. Этот метод устраивал их обоих.

– Ты попросил ее поехать с нами на Зимний Конклав?

Северин кивнул.

– И что она ответила?

Он вздохнул.

– Она ответила «нет».

Это было еще одной проблемой. Он не понимал, чего она хотела и что могло бы заставить ее поменять свое решение.

– Ах, милые бранятся – только тешатся, – вздохнул Гипнос.

– Лайла мне не «милая».

– Тебе же хуже, mon cher, – Гипнос пожал плечами и взглянул на часы, висевшие над дверью кабинета. – Ты же знаешь, что прямо под нами сейчас в самом разгаре вечеринка по случаю твоего дня рождения?

– М-м-м.

– Ты собираешься на ней появиться?

– Уже слишком поздно, чтобы кто-то обратил внимание на мое отсутствие, – сказал он.

Гипнос закатил глаза, поклонился и выскользнул за дверь. Северин подавил зевок. Он хотел остаться в своем кабинете, но здесь для него не осталось никаких занятий. Вот уж действительно, «счастливый день рождения». В прошлом году Тристану в голову пришла светлая идея испечь живой пирог, наполненный двадцатью четырьмя дроздами. Это была отсылка к шестипенсовой песенке, которую Северин любил в детстве. Зофья сконструировала пирог-клетку с сотворенным механизмом, который должен был открыться, когда Северин задует свечи. Энрике нашел самое первое издание книги детских стишков, в котором напечатали шестипенсовую песенку. Лайла приготовила сам пирог. В итоге, когда Северин задул свечи и клетка открылась, птицы не захотели улетать: они были слишком заняты поеданием пирога. Тогда Тристан решил оставить их в «Эдеме». Энрике был в ярости, потому что птицы запачкали библиотечные книги. Пирог стал абсолютно несъедобен, и на следующий день Лайла оставила на его рабочем столе небольшой кекс с праздничной свечкой.

Северин чуть не рассмеялся, но смех застрял у него в горле. У него больше никогда не будет такого дня рождения.

Перед тем как покинуть кабинет, Северин взял со стола маску в виде уробороса: медная змея формировала знак бесконечности вокруг его глаз, скрывая лицо. Так он мог понаблюдать за праздником из-за перил второго этажа и остаться незамеченным. В «Эдеме» развернулся масштабный бал-маскарад. Акробаты в ухмыляющихся масках устроили целое представление под потолком главного холла. Все пришли посмотреть на это грандиозное событие.

На Зофье была маска с длинным клювом, а ее светлые волосы напоминали перья. Рядом с ней стоял Энрике в ехидной обезьяньей маске и крутил в руках прицепленный к штанам хвост. Гипнос отказался от маски в пользу сотворенного шлейфа, похожего на хвост Феникса: на нем то и дело загорались красные языки пламени.

В дверях выстроилась вереница из двенадцати женщин с павлиньими перьями в волосах. Все они были ослепительно красивы.

Но они не были Лайлой.

За его спиной раздалось громкое объявление:

– Давайте поприветствуем звезд Дворца Сновидений, которые исполнят специальный танец в честь дня рождения месье Монтанье-Алари.

Толпа заликовала. Северин развернулся на каблуках. Его покои находились недалеко, в западном крыле отеля, а вход был скрыт за овальным тескатом. По его оправе извивался уроборос в виде змея. Змей был сотворен таким образом, что ему приходилось без остановки ползать по кругу, преследуя собственный хвост. Он останавливался, только когда его хватали за шею: именно так можно было попасть в комнату.

Покои Северина были обставлены довольно лаконично. Здесь находилась большая кровать с изголовьем из черного дерева и сотворенным балдахином. Если кто-нибудь чужой прикасался к пологу между двумя и четырьмя часами утра – именно этот промежуток времени предпочитали наемные убийцы, – то он тут же путался в тяжелой ткани.

Северин потер шею, бросил змеиную маску на пол, скинул туфли и вытащил рубашку из брюк. Он глубоко вздохнул и подумал, что, должно быть, теряет рассудок. Ему показалось, что он чувствует запах Лайлы. В воздухе пахло сахаром и розовой водой. Воспоминания о ней преследовали его. Он прижал ладони к глазам. Что с ним не так? Северин сделал еще несколько шагов вперед, приготовившись упасть на кровать, но ему пришлось резко остановиться.

Его кровать уже была занята.

– Привет, Majnun.

На краю его кровати сидела Лайла, одетая в платье, напоминающее ночное небо. С каждым ее движением по подолу платья скатывались сияющие звезды. Из-за накатившей дремоты Северин не мог понять, настоящая ли она. Может, она была лишь иллюзией, порожденной его мыслями и желаниями. В этот момент Лайла понимающе улыбнулась уголком губ, и он резко пришел в себя.

Они не разговаривали несколько недель, но идея заговорить с ней сейчас – со всеми взаимными шутками и подколами – показалась ему естественной и легкой, как дыхание. Она больше не выглядела уязвленной и сломанной, как тогда, в его кабинете. Сейчас она выглядела как богиня. Ужасная и прекрасная. Неприкасаемая.

А он стоял перед ней растрепанным, помятым и усталым, хотя и не желал этого показывать.

– И что же заставило знаменитость из Дворца Сновидений вернуться в мою кровать? – спросил он.

Она засмеялась, и, хотя Северин был полностью одет, он почему-то почувствовал себя совершенно голым.

– У меня есть предложение, – улыбнулась она.

Он поднял бровь.

– Это предложение имеет какое-то отношение к моей кровати?

– Окажись я в твоей кровати – ты бы и не знал, что со мной делать, – сказала она, рассматривая свои ногти.

Он совершенно точно знал…

– Мое предложение имеет отношение к Зимнему Конклаву в России.

– Ты поедешь с нами?

– Только на своих условиях.

– Чего ты хочешь?

Лайла наклонилась вперед, и на ее лице заиграли тени.

– Мне нужен особый доступ. Я больше не буду прятаться в тортах и притворяться служанкой.

Ему не нужно было объяснять, что она имеет в виду под этими словами.

– Ты хочешь, чтобы я сделал тебя своей любовницей.

– Да, – подтвердила она. – Гипнос отказался, так что ты – мой последний вариант. До Конклава осталось всего три недели, и я вряд ли смогу найти кого-нибудь еще.

Он пообещал себе не думать о том, что она сначала обратилась к другому мужчине, и тут же проиграл.

Она взяла его за руку, и он заметил, что теперь она носила украшения. Тяжелые драгоценные камни украшали ее указательный палец и мизинец, а на запястье звенели золотые браслеты. Раньше она никогда не носила украшений в отеле, ведь они мешали ей готовить сладости и выпечку.

Все его тело напряглось от ее прикосновения.

– Что скажешь, Majnun? Это просто для отвода глаз, я уверяю тебя.

Она говорила низким голосом профессиональной соблазнительницы, от которого у него перехватывало дыхание; ему приходилось прикладывать невероятные усилия, чтобы казаться спокойным.

– Я нужна тебе. Ты и сам это знаешь. Если меня там не будет, ты никогда не найдешь «Божественную Поэзию».

Она провела пальцами по его шее, прямо под подбородком. Он не мог дышать.

– Ладно, – выдавил он.

– Обещаешь? – прошептала она. – Мне нужно, чтобы ты сказал это вслух.

Он тяжело сглотнул.

– Обещаю. Я объявлю тебя своей любовницей и возьму с собой на Зимний Конклав.

– Обещай, что поделишься со мной всей информацией, которую только сможешь найти, – продолжила она.

Лайла расстегнула первую пуговицу его рубашки и положила руки ему на грудь.

– Ладно. Я обещаю, – хрипло сказал он.

Лайла наклонилась к нему, и ее темно-алые губы остановились в нескольких сантиметрах от его лица.

– Хорошо, – сказала она.

Северин почувствовал, как что-то обожгло его кожу. Он зашипел и посмотрел на ее руку, унизанную браслетами, которые на самом деле оказались запаянными металлическими проволоками, сотворенными из того же материала, что и клятвенные метки. Теперь его собственное обещание было выжжено у него на руке. Ожог болел всего несколько секунд, прежде чем металл растворился у него под кожей.

– Я научилась не доверять твоим словам, – сказала она. – Поэтому мне пришлось принять меры предосторожности.

– Как…

– Я училась у лучших, – она улыбнулась и потрепала его за щеку.

Он поймал ее за запястье.

– Нужно быть осторожнее со своими обещаниями, – сказал он низким голосом. – Ты хоть поняла, какой контракт только что заключила?

– Я прекрасно понимаю, что делаю, – прищурилась она.

– Неужели? Потому что ты только что согласилась проводить каждую ночь в моей постели на протяжении следующих трех недель. Я еще напомню тебе об этом, можешь не сомневаться.

– Я и не сомневаюсь, Majnun, – мягко сказала Лайла. – Уверена, мое присутствие не станет для тебя соблазном. Ты даже сможешь целовать меня время от времени, чтобы все поверили в наш маленький спектакль. Ведь это ничего не значит, помнишь?

Она соскочила с кровати и направилась к двери.

– С днем рождения, Majnun, – сказала она, перед тем как выйти. – Спи крепко.

Той ночью он так и не смог сомкнуть глаз.

40

Гипнос

Гипнос торопливо спускался по лестнице «Эреба».

На улице стоял мороз, а все камины тушили на ночь: это значило, что матриарха Дома Ко́ры ждал во всех смыслах холодный прием. Она крепко укуталась в меховую накидку и не спешила ее снимать. Гипнос понял, что сегодня отделается коротким визитом.

– Зачем вы приехали посреди ночи? – устало спросил он.

Даже если ее оскорбил его неприветливый тон, она не подала виду.

– Скоро начнется Зимний Конклав.

– Да что вы говорите, мадам. К вашему сведению, у меня тоже есть календарь.

Она облизала губы и покосилась на дверь.

– Ваш друг, месье Монтанье-Алари… вы уверены, что он больше не попросит нас провести тест на право наследия?

Гипнос нахмурился. Никто не мог с уверенностью сказать, что придет в голову Северина в следующий момент. Возможно, он попросит об этом снова. В прошлый раз он отказался из-за довлеющего над ним горя. Пройдет время, и он может решить, что снова хочет вернуть свое наследие.

– Я не могу сказать наверняка.

Матриарх закрыла глаза.

– Убедитесь, что он не попросит об этом снова. По крайней мере, пока он не поможет Ордену найти Падший Дом.

– Чего вы мне недоговариваете?

Она замешкалась, но все же продолжила:

– Мы провели тест двух Колец, когда последний патриарх Дома Ванф погиб при пожаре.

– Все знают, что результаты того теста были фальсифицированы…

– Нет, не были.

На мгновение Гипнос потерял дар речи.

– Что вы такое говорите?

– Я говорю, что он – не кровный наследник Дома Ванф. И он никогда не должен об этом узнать.