Лунный Серп бесплатное чтение

Пролог

Жил-был один богатый князь, который жил в своё удовольствие и горя не знал. Звали его Брячислав. Не обидели его боги ни силой, ни умом, ни красотой, ни богатствами. Баловнем судьбы его считали не зря. И, вот, возгордился князь Брячислав. Стал считать, что ни на земле, ни на Небесах ему бояться некого. Закон для него был не писан. И стал он жить так, чтобы только самому себе служить, чтобы одно удовольствие и счастье было в его жизни. Брал он, что видел, и делал, что хотел. И никто не мог ни остановить, ни вразумить его. Не трогали его ни увещевания, ни мольбы, ни слёзы. Только своё счастье считал он высшим законом.

И, вот, однажды, явилась в его палаты хромая и горбатая старушка, которая, ради Господа-Яросвета, милостыни просила. Тогда, у князя был пир горой. Со своими удалыми гриднями отмечал он удачный набег на соседние земли. Разорили они город, многих жителей перебили, а сам молодой Брячислав убил князя того города и силой взял себе его молодую жену-красавицу.

Хотел было князь прогнать старушку, да решил потешиться, посмеяться над нищенкой. Пригласили её на пир. Думал, оробеет она от роскошества княжьего, да не тут-то было. Старушка ступала спокойно и уверенно, будто по своему дому шла. Стали друзья и удалые подруги-воительницы Брячислава её подначивать да колкости отпускать, надеясь позубоскалить над простушкой. Да не тут-то было. Отвечала она хоть и с должным уважением, но колкости возвращала обидчикам так, что не знали они как ответить, и чувствовали себя пристыженными и неразумными. И всё больше злился князь Брячислав на дерзкую старуху, всё злее потехи придумывал. И больше всего задевало его то, что не мог он отделаться от странной тоски, что змеёй подколодной вползла и свилась у самого его сердца.

Издевательства над новой жертвой только начинались, и подали нищенке блюдо костей как собаке да крепкого зелена вина, голову дурманящего. Надеялись потом затравить её псами голодными.

Да не тут-то было. Гостья странная так и не притронулась к объедкам, но чару вина выпила так, будто воду, и даже в лице не переменилась.

– Сильный и храбрый ты князь, как я вижу, – сказала она.

– Истину говоришь, – усмехнулся Брячислав.

– Ни людей, ни богов не боишься, – продолжала она.

– И тут не лжешь, старая, – сквозь изевательскую улыбку обронил молодой князь, приобняв светловолосую красавицу-воительницу одной рукой, сжимая в пальцах золотой кубок с мёдом в другой. – А чего ж ты всё допытываешься?

– Да то, что знаю, чего ты боишься на самом деле, – хитро испод капюшона улыбнулась беззубым ртом старушка.

– Да ну?! – осклабился князь под хохот своих друзей. – А ну-ка, расскажи, старая, чего я боюсь?

Будто не замечая угрожающе надвигающихся на неё стражников, старушка невозмутимо пожала плечами.

– Да догадаться-то немудрено. Смерти ты боишься, как и положено любой живой твари. Поэтому и бежишь от нее. Скрыться пытаешься за пирами разгульными да набегами дерзкими. Да, вот, только, серп ее уже к твоей нити жизни приставлен. И ты знаешь это, Брячислав. Знаешь, что не долго тебе уже осталось. И за всё ответ держать придётся.

Холодком могильным повеяло на князя, будто и вправду он в лицо самой Смерти заглянул. Да не из тех был князь Брячислав, чтобы теней пугаться. Нарочно захохотал он во всё горло. Надменно, дерзко, издевательски. Захохотал, да так и застрял смех в его глотке.

Разом, вдруг, погасли все факелы и светильники в гриднице его. Вздох ужаса и порыв ледяного ветра пронёсся по палатам княжеским.

Вскочил князь из-за стола, увидел, как мёд в его кубке в лёд обратился. Лютой стужей обжёг унизанные перстнями пальцы драгоценный кубок. Отшвырнул князь его прямо на пол инеем покрывшийся. Отшатнулся Брячислав, схватился за горло, в которое мороз лютым волком вцепился. Увидел он, как его друзья, стража, верные псы, что у стола крутились, обратились в ледяные статуи.

Прямо перед ним стояла странная старушка. Отбросила она свою клюку. Сбросила укутывающие её лохмотья. И выпрямилась во весь рост. Полыхнул льдистый бледный свет, окутал уже не старушечью, а статную фигуру прекрасной молодой девицы, в белом платье, с чёрными волосами до самого пояса, серебром перехваченными. В изящных руках дева сжимала льдисто поблескивающий серп.

Догадался князь, кто перед ним. Дух перехватило у него, руки и ноги отнялись, дыхание застыло в глотке, и лютый холод окутал его тело. Не дохнуть, не согреться. Сама Морана по душу его пришла.

– Много зла ты сотворил, Брячислав, – ледяным серебром прозвенел её прекрасный и сильный голос. – Считал, что сильнее ты любого врага своего. Но забыл, что есть сила, превосходящая твою. И любую другую. Ну что, сильнее ты смерти, князь?

Хотел было слово молвить князь, оправдаться, о милосердии просить. Или призвать на помощь Яросвета и Детей Его. Да не мог. Язык так и примёрз к гортани.

А богиня продолжала говорить, и чёрные, как зимняя ночь, глаза её сверкали колючим холодом далёких небесных звёзд:

– Знай, что не умрёшь ты, князь. Но не радуйся. Не награда это тебе, а бремя тяжкое. Творя зло, славил ты и укреплял слуг Чернобоговых. И душу свою потерял. Сам Тьме её продал. Умереть бы тебе смертью безвременной, да муки б вечные принять. Но не позволю я тебе этого. Отныне ты будешь служить мне. Будешь, в числе слуг моих, следить за порядком между мирами Нави и Яви, истребляя нечисть и слуг Чернобоговых. За всё зло, что совершил ты, теперь вечно скитаться и сражаться будешь, защищая и оберегая тех, кого до сих пор лишь тиранил и мучил. И если хочешь вернуть свою душу, очистить её и получить искупление и избавление, то к середине зимы, прибудешь в Чертог Моранов, обитель моих воинов. Там начнётся твоя служба.

Сказав это, превратилась богиня в снежный вихрь, налетела на него, и услышал он в вое ветра леденящий душу голос:

– И поспеши, если не хочешь умереть и вечно скитаться по земле горестным духом!

Помутился разум князя. И мертвецом он упал на заледенившие доски.

Когда он очнулся, то почуял Князь, что мрак он окутан будто саваном. Глаза его видели лишь тьму непроглядную. Тело ощущала лишь холод мертвящий. Но более всего страшила князя тишина глухая, ничем не нарушаемая. Хотел князь двинуться – да не смог. Будто тело его в кусок льда обратилось. Хотел крикнуть, да голос его не слушался. Хотел заплакать, да слез не было. И сердце его не билось в груди, как у мертвеца. Мертвеца живого, ни жизнью, ни смертью не принятого. Понял он, что там, где радовалась и веселилась душа его, ледяная пустота воцарилась. Умерли в нём любострастие и сластолюбие, ненасытная жажда утех и власти. Остался лишь холод и тьма с редкими проблесками безнадёжной тоски и холодной, как осеннее солнце, столь же слабой, надежды.

Облачился князь в грубые одежды поверх которых надел свою старую кольчугу. Взял он меч свой и покинул заледеневший терем.

Вывел он из стойла любимого чёрного коня. Поначалу испугался его конь, захрипел, но, затем, узнал, позволил оседлать себя и сесть верхом.

Пришпорил князь коня, да и помчался в стылые сумерки поздней осени.

Потерял он свою душу и имя своё.

И умер он для мира Яви.

Шепот прошлого

Ворон часто приходил в склеп Морановой Твердыни. Свою бывшую тюрьму и свою колыбель. Туда, где в муках и боли погибло его прежнее Я, отравленное прегрешениями и преступлениями, и где родилось его новое, теперешнее. Где родился он, Ворон, открыв глаза, встретившись с безразличной, холодной мглой, где больше не было ни боли, ни страданий, ни ярости, ни ненависти, ни угрызений совести. Было спокойное, холодное, синее пламя, отдающее убаюкивающим холодом зимы, вложенное ему в грудь ладонями его новой госпожи и Владычицы. Мораны, Младой и Старой.

Он не знал, что влекло его сюда. Что заставляло приходить, садиться на свое каменное ложе, на котором он провел не один год, недвижимый, как труп, а душа его блуждала по мирам Пекла и царства Чернобогова, очищаясь от коросты совершенных при жизни злодеяний, грехов тщеславия, похоти, жадности и властолюбия, пока не предстала перерожденной пред взором Чернобога, а потом и госпожи его, Мораны, смиренно склонившаяся перед ней в поясном поклоне. Чистая, опаленная очищающим пламенем, переплавленная, как дурное изделие в руках умелого и безжалостного кузнеца, начавшего ковать ее заново. Но одно он знал точно – здесь ему становилось спокойнее, здесь он мог подумать и о своей судьбе, и судьбах мира.

В неверном свете магических светильников, разбавляющих вязкую, студёную мглу, он видел ряд таких же каменных лож, на которых покоились тела. Неподвижные, словно изваяния. Мертвенный призрачный свет укрывал их точно саван, а лица, освобождённые от человеческого несовершенства, приобрели белоснежную, матовую недвижимость. Не мёртвые, и не живые. Мужчины и женщины.

Рядом с бывшим ложем Ворона лежала женщина. Заострённые черты приятного, широкого лица, густая грива светлых волос. Пушистые ресницы. На красивом лице печать властолюбия и жестокости. В неверном свете поблескивала кольчуга, поддетая под набранный из металлических пластинок панцирь. Тонкие пальцы на крепких ладонях воительницы сжимают рукоять меча, смотрящего остриём на приподнимающие лёгкий саван мысочки.

При жизни она была княгиней. Не меньше. Но что привело её в Твердыню Моранову?

Ворон прикрыл глаза. Сосредоточился. Его подхватил воющий порыв ледяного ветра. Швырнул во двор княжьего терема. Выло и ревело пламя, разило гарью. На ветви высокого дуба, вниз головой висела обнажённая молодая женщина. По белой коже текли струйки крови, синели кровоподтёки от немилосердных ударов. Женщину били судороги, сопротивляться она больше не могла. Под ней полыхал костёр. Где-то надрывно кричал ребенок. Кажется, он звал маму. Рядом, рвётся из рук дружинников витязь в окровавленной броне. Тёмно-рыжие волосы липнут ко лбу.

– Добрава! Добрава! Отпустите её, мрази! Что она вам сделала?! – срывая голос орал витязь.

– Смотри, смотри, Воислав, – слышит Ворон насмешливый женский голос, который мог принадлежать только очень красивой, очень злой и жестокой женщине. – Я тебя предупреждала. Предупреждала, что пожалеешь ты о своём решении. Теперь, хорошенько смотри, как подыхает твоя сука, и как сдохнет твой сучёныш. Ты сам будешь жить. Я уже договорилась с кхасарскими купцами. За такого молодца как ты хорошо заплатят. Ты будешь жить, носить рабский ошейник. И до конца своей жалкой жизни помнить день сегодняшний, и то, как из-за тебя в муках кончилась твоя семья.

– Будь ты проклята! Будь ты проклята!!! – сквозь слёзы орал Воислав.

Княгиня с золотыми волосами подала знак своим дружинникам. Двое витязей, державшие верёвку, на которой висела женщина, стали медленно отпускать её в ревущее пламя костра. Воздух разорвало от надрывного вопля, полного чудовищной боли и от рёва Воислава.

Его проклятие исполнилось.

Злая княгиня недолго торжествовала победу. Морана забрала её на пиру, обратив её славу в горький пепел. Теперь, был черед княгини молить о пощаде. Но, невиннная кровь жгла её как смола кипящая, не пускали её цепи её грехов.

Ворон знал, каково это.

Знал, что это – переживать раз за разом то, что переживали умершие по его вине.

Он знал, что теперь эту княгиню нещадно пытают, пускают по кругу гогочущие, пьяные победители. Теперь её подвешивают за ноги над костром и жарят заживо. Теперь её детей рубят на куски, у неё на глазах, бросают в огонь, и она ничего не может с этим сделать – только беспомощно рыдать, вырываясь из железной хватки. Теперь её продавали в рабство, её волокли по раскалённой степи, нагую, исхлёстанную лучами немилосердно палящего солнца. Теперь её запарывали насмерть за провинность перед господином. Теперь её травили собаками, а она бежала, нагая, раздирая кожу в кровь колючими ветвями и сбивая ноги, развозя по лицу слёзы. Она проживала всё то, что прожили её жертвы.

Что и Ворон когда-то. Когда-то и он предстал пред Судом Чернобоговым. Когда-то и он принёс свою плату за совершённое зло. Он тоже был и девой, которую голую распластывали на холодной земле у ещё тёплых трупов батюшки и матушки. Он был ребёнком, которого подбрасывали в воздух и ловили на копьё. Он был стариком, выгнанным из дома на мороз, сквозь слёзы смотрящим на горящее селение и слушая насмешки победителей. Он выл и рыдал в горящем доме, пытаясь выцарапать окровавленными ногтями выход, заваленный снаружи, слыша пьяный хохот…

Боль, которую он проживал тогда, была не самым страшным, и не истинным наказанием. Страшнее и мучительнее было чувство беспомощности, бессилия и осознания того, что никакой пощады, никогда, никогда не будет. Что чашу скорби и страданий он изопьёт сполна, до самой последней обжигающей капли, за которой придёт ужасающее осознание своего греха, преступления против людей и богов. Против Единого, Сущего. Когда придёт понимание того, что он заслужил всё, что с ним происходит, и понимание, что он недостоин пощады. И именно это будет означать, что он встал на путь искупления. Именно это станет той последней преградой к оному. Искоркой пламени в сгустившейся безысходной мгле. И если хватит у него сил откликнуться ей, если хватит сил пойти за ней, сможет он начать жизнь заново. Переродившись, переплавившись, начать ковать свою жизнь с самого начала. У Ворона сил хватило. Как и у некоторых других его братьев. Бывало и так, что грехи были чрезмерно тяжелы и долго не отпускали. Многие до сих пор блуждали по тропам мук и искупления в Царстве Чернобоговом. Отцеубийцы. Детоубийцы. Или, как этот витязь с удивительно-красивым тонким лицом ангела и рыжей аккуратной бородкой. В своей прошлой жизни, он продал в рабство невинную красавицу, полюбившую его.

У каждого была своя тьма в душе. У каждого своя борьба за свою душу. Своё искупление. Свой час расплаты…

Вздохнув, Ворон соскочил со своего бывшего ложа, и зашагал к лестнице, ведущей наверх из склепа.

Скоро вновь отправляться в путь.

Защищать людей. Служить Владычице.

Свою душу искать…

Сражаться с тьмой в своём сердце…

Защитник

Разодранное, покрытое ледком, мясо обнажало безупречно белые кости ребер, вывернутые из грудной клетки. Лица у трупа не было вообще – вместо него скалилась красная маска смерти, обрамленная слипшимися от крови рыжими волосами, поблескивая уцелевшими зубами.

Этот молодой человек был убит именно что ради забавы – тот, кто распотрошил его, явно не был голоден и оставил мясо в покое.

Точно так же, как и десяток его сотоварищей. Изодраных, словно ветошь.

– Так, где, говорите, его нашли? – Ворон поднял глаза на высокого и крепко сбитого мужчину в отороченной мехом накидке, под которой поблескивала кольчуга. Вокруг него угрюмо, точно скалы над фьордом, стояли приближенные дружинники, недобро, но со страхом, поглядывая на мара. Наглазники, точно железные маски покрывали их лица.

– Тут вот, в лесу, – надтреснутым голосом проговорил старик. Взгляд его голубых глаз застыл на изуродованном теле. – Верстах в двух от хутора Свена Гудмундсона, что у деревни Стылый Ручей.

Старик оправил широкой ладонью рыжую, тронутую сединой гриву, доходящую до широченных плеч. Ворон заметил, как мелко дрожит его рука. И то, что движение это было бессмыссленным. Попыткой справиться с тем ураганом, что бушевал глубоко внутри.

– Это твой сын, – скорее сказал, чем спросил Ворон.

Старик лишь коротко кивнул.

– Не человек это сделал, – процедил сквозь зубы старый ярл, загоняя назад наворачивающиеся на глаза слезы. Он свирепо глянул на Ворона. – Говорят, в Гардарике такие как ты могут с подобным лихом сладить.

В голосе старика изодранной кольчугой звенела надежда.

– Так говорят, – спокойно ответил Ворон, выпрямившись, звякнув воронёной кольчугой, надетой поверх куртки. Он заметил, как взгляд одного из дружинников скользнул по амулету, поблескиваюшему на цепочке на его груди. Судя, по пелене суеверного страха, затянувшей на мгновение взор урмана, он узнал серп великой Мораны, Хранительницы Врат, почитаемой в землях Синелесья.

– Тогда, слушай, гард, – в голосе старого ярла зазвенела сталь, – ты разыщешь и убьешь тварь, которая убила моего сына. Единственного сына. За это получишь щедрую награду, а нет… Пеняй на себя. Берешься?

Ворон скрестил руки на груди.

– Благодарю за щедрость, сударь, – голос его звучал осенним ветром в лесных кронах, – да, ведь, я жрец. И не должно мне брать от людей мзду за службу свою. А, вот, за угол и хлеб-соль, премного буду благодарен.

Ярл усмехнулся.

– Дерзкий язык у тебя, гард, – старик покрутил длинный вислый ус, – но почему-то по-душе ты мне. Что ж, живи, сколько будет нужно. Только дело сделай. Олаф!

Вперед выступил один из дружинников.

– Покажи гостю его угол.

Дружинник кивнул и, звякнув кольчугой, пригласил Ворона следовать за собой.

– Гард?

Ворон остановился. Обернулся.

– Как величать-то тебя?

– Ворон.

– Ворон, – покивал старик. – Ты зови меня ярл Хольгер.

Хутор Свена Гудмундссона примостился у мрачного елового леса, растущего у подножий гор, скребущих низкое серое небо. Издалека доносился рев моря, разбивающего пенные кулаки о суровые темные скалы.

Хутор окружала бревенчатая ограда, над которой показывались покатые крыши с характерными перекрещенными коньками. А над крышами, пригибаясь от порывов ледяного ветра, несущего снежную крупу, вился дымок.

Ворон спешился, взял под уздцы коня и постучал в окованные железом ворота.

Открыл ему невысокий, крепко сбитый старик в отороченной мехом шапке, с крючковатым носом. Его маленькие глаза были колючими и смотрели с подозрением. Но, тем не менее, голос у него был приятный и даже мягкий и добрый:

– Приветствую, путник! Кто ты и откуда?

– Мое имя Ворон, – проговорил мар. – Я к вам от ярла по делу.

Старик нахмурился, но, тем не менее, ответил:

– Не серчай, я скажу о тебе хозяину.

– Изволь.

Пока слуга ходил за господином, Ворон огляделся. Пустынно здесь было. Одиноко. Холодно. С моря дул пронизывающий ветер. Ели и сосны угрюмо шумели, покачивая разлапистыми ветвями, густо покрытыми темной хвоей. Сумерки окутывали каменную, поросшую мхом землю, напоминающую чудовище, скованное волшебной дремотой. Нехорошие здесь для людей места. У самого края глуши. Только, вот, что тут забыл молодой сын ярла со своими приятелями?

За воротами глухо стукнул отмыкаемый засов. Тяжелая, обитая железом створка отъехала в сторону, и навстречу Ворону вышел крепкий старик с длинными волосами, сквозь седину которых пробивался еще светло-золотой цвет. Его лицо было приятным, широким, и в то же время, изысканно выточенным. Борода и усы под орлиным носом были аккуратно подстрижены. Испод густых светлых бровей смотрели ясные проницательные голубые глаза. На нем была красная рубаха, расшитая золотой нитью. На плечи был наброшен тяжелый меховой плащ. На широком, украшенном узорчатым тиснением поясе, висел длинный меч в окованных медью ножнах.

– Приветствую тебя, путник, – вежливо, но с холодком проговорил он. Ворон видел, что улыбаются только его красные тонкие губы. Глаза смотрят напряженно и настороженно. Если не сказать, с неприязнью. – Проходи в дом. Будь гостем. Отдохни с дороги!

Перед ним стоял Свен Гудмундссон собственной персоной.

Ворон поблагодарил хозяина и, взяв под уздцы коня, вошел на просторный, окруженный кряжистыми постройками, двор.

– Так что привело тебя к нам? – Гудмундссон усадил гостя за длинный дубовый стол, а сам буравил его пристальным взглядом, в котором недобро плясали отблески пламени светильников. – От ярла, говоришь?

В главном зале дома было сумрачно. Огонь от очага отбрасывал причудливые тени на стены, покрытые затейливой плетеной резьбой. У очага хлопотала хозяйка и пара ее служанок. А дочка, тихая, светловолосая с двумя толстыми косами до самого пояса, похожая на иву у прохладной заводи, поставила перед отцом и гостем две большие кружки пива. Она избегала смотреть на Ворона и дичилась его. Ворон ощущал ее страх – не привыкать! – и еще кое-что. Неуловимое. Как след, оставленный ударом плети. Девушка ускользнула в дальний угол, села на скамейку за прялку. Тут же ей на колени вспрыгнул черный пушистый котенок. Зверек удобно улегся, подставил под ласку тонкой девичьей руки поблескивающую шерстку на спинке и, казалось, задремал у нее на коленях.

– Здесь неподалеку погиб его сын, – Ворон ответил на пристальный взгляд старого бонда своим пристальным взглядом, – Судя по останкам, его задрала нежить. Лесной тролль, волколак, или кто-то похожий.

– А при чем здесь мы? – настороженно поинтересовался бонд.

– Возможно, вы что-нибудь знаете о том, что творится в местных лесах, – пояснил Ворон. – Может быть это убийство здесь не первое.

– Места здесь глухие и тихие, – ответил Свен. – Но ни тролли, ни иная опасная нечисть уже давно сюда не захаживает. А тебе, мил человек, что за дело? Ты не очень похож на странствующего рыцаря. Да и говоришь ты как-то странно. Не по-нашему.

– Я не рыцарь, – Ворон слегка улыбнулся. – И пришел издалека. Но нечистью интересуюсь и истребляю ее по мере сил.

– Хм, наподобие наемных воинов-колдунов, охотников за чудищами, из западных земель? Тебя ярл нанял?

– Не нанял. Просто, наши цели совпали. За свои…услуги, ни золота, ни серебра я не беру.

Хозяин бросил взгляд на серп Мораны на груди Ворона.

– Значит, ты из Гардарики. Слуга Хранительницы Врат. Ясно. Тоже слышали о таких.

Ворон ничего не сказал. Лишь продолжал смотреть на бонда.

Гудмундсон откинулся на спинку стула и, со вздохом сказал:

– Что ж, ничем я не могу тебе помочь. Разве только, посоветовать в лесу посмотреть. Может, и найдешь чего.

– А это вы нашли сына ярла? – спросил Ворон, пригубив пива.

– Я со своими работниками, – кивнул бонд. – Мы шли по тропе лесорубов, и почти подошли к Сосновым холмам. Тропу ты увидишь сразу. Это недалеко отсюда. Как выйдешь за ворота, поверни налево. Так до леса и дойдешь.

Ворон лишь кивнул в знак согласия и благодарности.

Черный котенок спрыгнул с коленей девушки и важно прошел мимо Ворона и Свена, прямо к хозяйке, колдовавшей над большим котлом. Там варилось что-то вкусное, источая аппетитный аромат.

Дочь Свена не сводила с Ворона напряженного взора.

На месте гибели ярлова сына, конечно же, изрядно потоптались. И Ворон едва нашел след, который привел его к глубокой пещере, спрятавшейся под корнями векового дуба. Оттуда отчетливо тянуло сладковатой вонью разложения.

Мар спрыгнул с седла, встав напротив пещеры. Прикрыл глаза. Сосредоточился. Глубоко вдохнул, волей потянувшись к зловонной темноте, клубящейся в зеве пещеры. Сплел с ней нити своей силы, прислушался к ее тишине. Его чувства постепенно обострились. Слух уловил заунывную мелодию, которую пел ветер среди елей, услышал как шуршит палая хвоя, как пульсирует глубоко под землей жизненная сила, дожидающаяся весны. Мир вокруг обрел необычайную резкость и ясность. Он видел каждую трещинку на замшелом валуне, каждый стебелек пушистого мха. Мрак пещеры превратился в сероватый сумрак, из которого проступили ее стены со свисающими корнями. Ворон зашагал вглубь зева. Он ступал осторожно, и, вскоре, увидел, что по полу пещеры разбросаны кости. Кости с полуразложившимся мясом. Кости, прикрытые изодранными кольчугами и латными фрагментами. Тут и там попадались мечи, круглые щиты, копья. В сумраке поблескивали шлемы.

– Так, так, – бормотал под нос Ворон. – Похоже на логово волколака, или упыря. Вряд ли это тролль. Но почему бы бонду об этом не рассказать? Или, действительно, тварь селянам и хуторянам не угрожает. Почему?

Он встал на колено, посмотрел на пол. Бережно сдвинул череп в ржавом шлеме.

По полу шло четыре борозды – след от когтей. Чуть поодаль, Ворон увидел клок шерсти. Черной.

Осторожно он поднес шерсть к глазам. И присвистнул.

– Да все еще хуже, чем я думал, – усмехнулся он. – Лучше бы уж волколак…

Ворону было все ясно. В окрестностях хутора появился самый настоящий йольский кот.

– Колдун?

Девушка натянула поводья и остановила коня перед входом в пещеру, как раз в тот момент, когда из нее выходил Ворон.

Дочка бонда, с раскрасневшимся от скачки лицом, в меховой накидке, смотрела с седла на Ворона так как смотрят либо на единственную надежду, либо на ненавистного врага.

– Здравствуй, девица, – спокойно ответил Ворон. – Ты зачем меня искала?

– Передать просьбу отца, – от былой робости не осталась и следа. Это говорила дочь свободного землевладельца, которая сможет и управлять своим хозяйством и, если нужно, защищать его с мечом и щитом. – Отец просил передать, чтобы ты уходил отсюда и забыл все, что видел.

– А ярл? – Ворон позволил себе призрачную ухмылку.

– Ярлу скажешь, что это был волколак, – ответила девушка. Взгляд ее резал как осколки льда. – Ты убил его. А чтобы проклятие не подняло его снова, ты сжег тело. В качестве доказательства ты представишь ярлу шерсть волка. Он ее не отличит.

– Вижу, вы все предусмотрели, – Ворон скрестил руки на груди, не сводя взора с девушки. – Не желаешь, объяснить, зачем я должен так поступить?

– На то есть веские причины, – ответила девушка, сдерживая приплясывающего коня, – И, поверь, очень веские! Но тебе их знать необязательно. Ну так что?

– А вы сами не боитесь той твари, что тут обитает?

Или Ворону показалось, или девушка помрачнела. Будто он грубо коснулся старой раны.

– Есть чудовища и пострашнее, колдун. Так что ты ответишь.

– Я остаюсь, – улыбнулся Ворон одной из самых жутких своих улыбок. – Терпеть не могу, когда со мной играют в загадки. Если ты подробнее обо всем расскажешь, то, пожалуй, я подумаю.

В глазах девушки сверкнула злость. Но голос прозвучал холодно и спокойно:

– Тебя предупредили, колдун. Теперь пеняй на себя!

С этими словами, она дернула поводья коня, и скрылась в холодном сумраке.

Ворон лишь усмехнулся и покачал головой.

Кот вернется. И скоро. Надо будет его дождаться.

Он пришел ночью, в самую глухую пору.

Неуловимый звук вырвал мара из чуткого полузабытья, в котором он пребывал, находясь между сном и реальностью, предельно сосредоточенный и безмятежно расслабленный.

Он открыл глаза. Обостренный взор различил черную тень, скользящую во мраке между деревьев, а преобретший предельную чуткость слух – шаги мягких лап, мерное дыхание зверя. И тонкий, словно дым издалека, ледяной, словно зимний ветер, вкрадчивый, словно шепот в ночи, запах Нави. А еще звук туши, которую тащили по земле.

Кот волок добычу на место лежки.

"Ну, здравствуй, киса!"

Кот, будто услышал мысли Ворона, остановился, принюхался, подняв большую косматую голову. Шумно втянул носом промозглый воздух. Во мраке жуткой, пронзительной красотой сверкнули полыхающие льдисто-синим огнём глаза чудовища.

Ворон среагировал мгновенно. Ледяным ветром он метнулся к чудовищу, выхватив на лету меч. Полыхнули лиловым вырезанные на лезвии руны.

Как он и ожидал, первый удар пропал зря – меч со свистом рассек лишь воздух, описав сверкающую во мраке дугу. Кот мягко отскочил – словно перетек, – в сторону. И ударил в ответ мгновенно.

Ворон закружился, скользнув в сторону, хлестнул клинком по кошачьей лапе с выпущенныи кривыми когтями, разорвавшими край его плаща. Кот зашипел, снова отскочил. И нападать больше не спешил. Он медленно шел, полукругом, не сводя ледяного сияющего взгляда с мара. Ворон отзеркаливал движения кота, так же шёл полукругом, переставляя ноги мягко, пружинисто, крутя мечом, чтобы рассеять внимание зверя.

– Неплохо, человек! – прозвучал мягкий бархатный голос кота.

Ворон удивился лишь на мгновение.

Но этого мгновения хватило, чтобы притупить его внимание. Кот пружинисто прыгнул. Ворон перекатился в сторону в самый последний момент. Вскочил на ноги. Кот метнулся к нему. Мар швырнул в него заклятие Покрова Мораны. Облако ледяной тьмы накрыло и окутало кота – тот недовольно зарычал, и движения его стали медленными и тяжелыми, будто чудовище увязло в трясине. Сейчас тварь освободится. Но этого времени Ворону хватит, чтобы как следует ударить. И мар ударил закружившись, сразворота, наискось. Кот попробовал увернуться, выскользнуть испод удара, но было уже поздно. Зачарованный клинок Ворона пропорол чудовищу бок. Кот зарычал от боли и ярости, потерял равновесие и рухнул на мерзлую землю. Ворон метнулся к коту, чтобы добить. Но тут произошло то, чего мар никак не ожидал. Тварь из последних сил вскочила и набросилась на Ворона, сбив его с ног. В самый последний момент Ворон прикрылся рукой, и мощные челюсти зверя сомкнулись на его предплечье. Клыки прокусили латные наручи, куртку, рубаху и плоть, скребнули по костям. Кот, на мгновение, замер в изумлении, почуяв не живую, теплую кровь, а ледяную, черную, тягучую жижу. Всего на мгновение. Но и этого мгновения хватило, чтобы Ворон схватил с пояса ритуальный кинжал и, зарядив его заклятием Пламени Сварожичей, ударил полыхнувшим клинком прямо в шею зверя.

Кот отскочил. Ворон не пронзил зверя пламенеющим клинком, но рассек ему плоть, а пламенная сила богов жгучим ядом растеклась по телу твари. Кот мотал головой, шатался, как пьяный мужик, неуклюже переставляя ноги, яростно рычал. А потом мешковато рухнул наземь и затих, тяжело дыша.

– Вот и все, – пробормотал Ворон. Мар подобрал меч и направился к бьющемуся в судорогах чудовищу.

– Стой, подожди! – вдруг, пробормотал кот, когда Ворон встал над ним. – Не то чудовище убиваешь, слуга Хранительницы!

Ворон остановился. Не в первый раз он встречает чудовище, которое говорит по-человечески. Но чтобы йольский кот разговаривал – этого он не помнил.

– И почему же? – холодно спросил Ворон, запрятав изумление куда подальше. – Скажешь еще, что не ты убил ярлова сына?

Кот кашлянул, и Ворон готов был поклясться, что он усмехнулся:

– Убил его я и ничуть не жалею! Он заслужил этого. Заслужил тем, что сделал моим друзьям.

Ворон нахмурился:

– Друзьям?

За спиной он услышал шум. Топот множества ног и лязг железа.

Обернулся он в тот самый момент, когда в воздухе свистнули арбалетные болты.

– Я должен был догадаться. – Ворон даже отбивать летящие в него болты не стал. Удар заставил его слегка пошатнуться. Из груди и живота торчало три бельта.

Ворон вздохнул, и на глазах у онемевших и остолбеневших от ужаса селян, вытащил их из ран и отшвырнул в сторону.

Какого-то паренька, явно из работников бонда, затрясло. Сам бонд Свен Гудмундсон, хоть и смотрел с расширенными от ужаса глазами, но, к чести своей, пытался сохранить достоинство и спокойствие.

– Демон! Тролль! – раздалось из толпы.

– Нет, всего лишь слуга, исполняющий волю своей госпожи, – ответил Ворон.

– Сжечь выродка! – четверо дюжих молодцев с вилами двинулись на Ворона.

– А ну, стоять! – Ворон швырнул в них Покров Мораны, и парни дружно взвыли, когда их накрыла клубящаяся ледяная мгла. Двинув рукой так, будто он сбрасывал ткань, покрывавшую старый сундук, Ворон снял проклятие с парней, те, будто подкошенные, рухнули наземь и, всхлипывая, поползли назад, за спины людей. Люди же, хоть и смотрели со злобой, шумели, но явно боялись лезть. Страх отражался в направленных на него взорах, сверкающих в отблеске пламени факелов. Страх слышался в их выкриках.

– Тише! – Возвысил голос бонд. И обратился к Ворону: – Мы не собираемся проливать кровь. Но и защитника нашего в обиду не дадим. Если хочешь откуп – дадим какой пожелаешь. Я не знаю, какие силы повинуются тебе, колдун, но, знай, вздумаешь идти к ярлу – на куски изрубим.

– Может, хотя бы, объясните, что происходит? – раздраженно спросил Ворон, – А потом уже откупаться и рубить на куски будете?

Бонд и его слуга-привратник переглянулись. Толпа затихла. Только откуда-то из-за спин доносились судорожные всхлипы тех, кто отведал Покрова Мораны.

– Ну что ж, слушай, – сказал бонд. – Харальд, сын ярла, повадился к нам и в деревню ездить. Когда он не был в походах, то на нас удаль свою показывал. Он, и дружки его брали, что хотели, и вели себя с нами, как хотели. Отец его, ярл Хольгер, приходится кровным братом отцу нашего молодого короля – тот спас ему жизнь в землях Эмер-Лоррен, и молодой король ради него на все готов. А кто мы, чтобы перечить самому королю? Так мы и терпели. И то, что брали у нас, что хотели. И то, что сыновей наших били, просто потому что могли. И то, что дома наши крушили, а нас, стариков, за бороды ради смеха оттаскать могли. И то, что дочерей наших насиловали когда хотели!

Ворон молчал. Тяжело ему было слушать такие речи. Ведь от них поднималось с самых темных глубин его замерзшей души все то, чего бы он навсегда хотел забыть.

– Я больше не мог спокойно смотреть в глаза жены и дочери! – продолжал бонд. – И, когда в очередной раз моя Гудрун вернулась в разорванном платье, трясущаяся, вся в слезах, я не выдержал.

Бонд стиснул зубы и, успокоившись, продолжал:

– Когда-то давно, когда я сам помирал с голоду, я приютил котенка, который пришел ко мне в хижину под самый Йоль.

Ну конечно! Вот что за котенок лежал на коленях у бондовой дочери! И, ведь, только сейчас Ворон вспомнил, что зверек ни капельки Ворона не боялся. Не шипел, не дичился.

– Этот же котенок спас меня от своры людоедов, которые потом наведались ко мне. – Продолжал Свен Гудмундсон. – Потом он мне клад помог отыскать. И так мы и подружились. Я, мои домочадцы и жители Стылого Ручья, время от времени приносим ему дары, позволяем греться у наших очагов, а он защищает нас. Вот и сейчас…я попросил у него защиты от Харальда и его дружков. И долго уговаривать его не пришлось.