Ведьмина шутка бесплатное чтение

Глава 1

В некую таинственную местность провинции Таррагона, пронизанной легендами инквизиции, вскоре должен будет поехать молодой, двадцати пяти лет парень Симон. Виной послужившим этому был ряд происшествий связанных с пропажей девушки и конфликтом в семье. Вопреки ожиданиям набожных родителей, готовившим сына в пресвитеры, нрав парня, с возрастом, выдался прескверным, распутным и легкомысленным. Все надежды отца на Симона рухнули, и через годы, когда терпению его пришел конец, он, подобно евангельскому отцу блудного сына, отправил парня в жизнь, выделив ему часть своего имения и строго напутствовав: «Плутоватый нрав твой обернется когда-то тебе в погибель, заблудшая овца. Ступай своей дорогой! Когда настанет день, ты вернёшься со слезами, и, быть может, я приму тебя. Жизнь бьет больно, сын мой. Иди и усвой урок жизни, который она сполна преподаст тебе».

Это был 1960 год. С тех пор Симон, бросив «Барселонский университет», покидает отчий дом, а месяц спустя отправляется в Таррагону из-за пропавшей его девушки Лизы, отправившейся по следам своего коллеги – журналиста из газеты «Commentator», чтоб обследовать жуткую, по рассказам сельчан, некую местность, где мифы и загадочные происшествия пугают крестьян.

Безответное, долгое отсутствие связи с девушкой, разгорячило Симона и, будучи несдержанных порывов, он ворвался в офис Баутиста Кабальеро – шеф-редактора – толстого ушлого ловкача с бакенбардами, залысиной на голове, и дешевом мятом пиджаке.

Это был 1960 год. С тех пор Симон, бросив «Барселонский университет», покидает отчий дом, а месяц спустя отправляется в Таррагону из-за пропавшей его девушки Лизы, пустившейся по следам своего коллеги – журналиста из газеты «Commentator», чтоб обследовать жуткую, по рассказам сельчан, некую местность, где мифы и загадочные происшествия пугают крестьян.

Безобъяснительное долгое отсутствие связи девушки разгорячило Симона и, будучи несдержанных порывов, он ворвался в офис Баутиста Кабальеро – шеф-редактора – толстого ушлого ловкача с бакенбардами, залысиной на голове, и дешевом мятом пиджаке.

– Где Лиза? Почему твой секретарь молчит?

– Опять ты психопат, преследуешь мою сотрудницу.

– Где она?

– Она на задании. Немного задержалась, – сидя за столом, как можно учтивей врал Кабальеро.

– Она вторую неделю молчит. Что у вас происходит? Я слышал, у вас исчезают люди. Куда, черт тебя подери, они деваются?

– Откуда мне знать!

– Дай мне координаты. Живее!

– Она в Таррагоне, больше я ничего не знаю. Только адрес гостиницы.

– Не понимаю, зачем скрывать от меня это, Кабальеро?

– Мне запрещено болтать лишнего.

– Неужели? И кем?

Кабальеро на долю секунды потерялся в мыслях, но, протрезвев, встретился с неумолимой и свирепой гримасой Симона.

– Спецслужбой. Ты же знаешь, как это бывает всегда, когда люди исчезают. Хотя есть и доля правды в том, что ты мне надоел, как дикий, невоспитанный Маугли.

– Заткнись кретин и пиши адрес!

Кабальеро немного замялся, затем бессильно пожал плечами. Он побаивался парна, потому-то тот играл роль гангстера, и хоть парою переигрывал, излишне храбрясь, на него он оставлял неизгладимые впечатления.

– Ладно, к дьяволу чекистов, так и быть. Но с одним условием. Если вдруг ты не найдешь мою прекрасную девочку, опиши мне, хотя бы ты, эту странную местность и все, что там необычного найдешь.

– Даже и не мечтай, скорей я своей пряжкой от ремня нарисую на твоем заду шонгауэрскую гравюру.

– Да ладно. Я щедро вознагражу.

– Ты дурак? Или тебя окружают одни наманикюренные неженки, за которых случайные прохожие должны выполнять работу?

– Эй, мы же старые знакомые.

– Где твои ребята? Чистят свои ногти и красят ресницы?

– У меня уже не осталось людей. Только один секретарь.

– Я не собираюсь тебе быть шавкой на побегушках. Пиши адрес, наконец!

– У тебя с памятью большие проблемы, или, может, ты на слух запомнишь?

– Пишите адрес, недоумок!

Кабальеро оторвал от блокнота листок и принялся писать неуклюжим почерком адрес и название гостиницы

***

Симон раним утром тронулся в путь, и по прошествии четырнадцати часов прибыл на поезде в некую тихую и скромную область Таррагоны. Но почему-то под вечер в сумраке на него нашли холодная тоска и меланхолия. И уже вскоре, еще на пути в отель, устав с дороги, он решил дать слабину, зайдя в некий захолустный кабак и злоупотребив там прекрасным португальским вином.

Позже, выйдя из заведения и направившись в гостиницу мимо католической часовни, за ним вышла из калитки ветхого тоскливого серого домика, расположенного по соседству, сгорбленная, с крючковатым носом, старуха во всем черном, во внешности которой улавливалась некоторая неестественная омерзительность.

Парня мотало в стороны, и он с экзальтированным выражением лица остановился и небрежно перекреститься перед распятием, в ту секунду, когда сильный удар сзади старухиным костылём звезданул ему по спине со словами: «Вали с дороги, сосунок».

Боль в спине заставила Симона выругаться, отскочить и схватиться за поясницу.

– Ты охренела, старая маразматичка! Притронься до меня еще, я этой тяпкой отполирую твой гигантский нос.

– Ты глухой? Я сказала проваливай, молокосос! – с гонором ответила старуха.

– Закрой пасть! Или я вправлю огородной лопатой горб на твоей спине!

Старуха гневно кинулась на мерзавца, начав дубасить его костылем, и Симон, едва только выскользнул из-под серии оплеух, продемонстрировал ей средний палец с отборной нецензурной бранью. Он колоритно вложил в этот вульгарный жест весь свой яростный пыл, отбегая прочь от злобной ведьмы, которая вслед ему грязно сквернословила и на непонятном языке выговаривала всевозможные заклинания с проклятиями, а потом ясно и разборчиво выпалила: «Чтоб он у тебя отсох навеки». Это наполненное неистовой дикостью и злобой заклятие обдало Симона порывом ветра, свалив его на землю, и он, как целлулоидная фигурка, закувыркался на земле. Потом, кое-как поднявшись, стал бежать с оглядкой, спотыкаясь и падая, и снова поднимаясь, и убегая от нахлынувшего на него неведомого ужаса.

Глава 2

Наконец, разместившись в номере скромной гостиницы, разложив по местам вещи и приклеив пластырь к запекшейся кровью ране на лбу, Симон улегся в постель и крепко заснул.

Наутро он проснулся от головной боли и, сдернув одеяло, к великому ужасу увидел на руке увеличенного размера опухший средний палец – синего цвета, будто его разнесло от инфекции.

В первые часы похмелья он не в состоянии был припомнить причину столь странного явления, пока к концу дня длина среднего пальца не увеличилась в пятнадцать сантиметров, а кисть не стало сводить и превращать в то, что еще в древней Греции считалось грубым оскорблением. Тогда-то он и припомнил инцидент со старухой у часовни, но решил обратиться сперва к доктору.

По своему несчастью, Симон нашел молодого, очевидно, начинающего фельдшера, который больше из наделанного важничества, чем со знанием дела, принялся изуверски выпрямлять ему суставы. Эта бахвальная демонстрация со знанием дела по выворачиванию костей закончилось воплем с отборным ругательством.

– Ах ты, садист! Ты чуть не сломал мне палец, кретин! – кричал Симон, держась за свою проказу.

– Господи! Он у вас как закоченелая сарделька. Если честно, его только пилить двуручной пилой, – с идиотским выражением лица отвечал фельдшер.

– Ты, конченый балбес! Пиши направление к специалисту!

Молодой доктор с пришибленным видом что-то написал на бумажке и протянул:

– Вот. Направляю вас на амбулаторное обследование.

В тот же день, поскольку недуг продолжал прогрессировать, а амбулаторный врач деликатно намекал на ампутацию, Симон отправился к часовне и по дороге встретил католического священника. Испытав моральное облегчение, он хотел было почтительно перекреститься, но вовремя вспомнив о скрытой несчастной своей конечности и неэтичности манипуляции, которую должен был бы ею проделать с несгибаемым, выпирающим средним пальцем, решил воздержаться, дабы не оскорбить божьего служителя. Однако, когда Симон поведал святому отцу о своей беде, ему пришлось обнажить свою непристойную клешню для того, чтоб продемонстрировать жуткое последствие заклятия, совершённого над ним престарелой ведьмой. И был изумлен, что святой отец не воспринял этот жест близко к сердцу.

– Мда… чертовски оригинально она вас заколдовала. Видимо, вы очень разозлили ее. Боюсь даже представить, что вы ей такого наговорили.

– Вы можете расколдовать меня?

– Думаю, это не в моей компетенции, сын мой. В прошлом году некие сумасшедшие умоляли меня исцелить четверых прокаженных – и ни одного я не вылечил.

– Проклятие! Что мне делать?

– Единственное, что я могу для вас сделать, это дать вам настойку одной божьей травницы. Ею надо опрыскать больное место. Процедура десять дней натощак.

Симон недовольно сморщился.

– Ладно. Но в первую очередь я хотел бы отыскать эту горбатую Квазимодо.

– Если вы хотите снять заклятие, она вряд ли вам посодействует. Нет у нее милосердия. Не будьте наивны, а лучше последуйте моим рекомендациям.

– Я хочу сказать вам еще, что я ищу свою пропавшую девушку.

– А девушку есть смысл поискать.

Священник печально ухмылялся на пошлое произведение искусств, сотворенное ведьмой, и, сделав утонченный и заумный вид, указал парню в сторону юга, где, за туманом и густыми зарослями леса, в пятнадцати километрах от них находилась небольшая, богом забытая местность с имевшейся там башней, маршрут к которой в те времена не значился ни на одной дорожной карте, и знали его лишь некоторые жители близлежащих деревень, случайно забредшие в эти места.

«Как поведывают негласные сказания, известные лишь немногим из монахов цистерцианского ордена, – рассказывал священник, – то злополучное место когда-то, с 1558 года, являлось жилищем некоего весьма влиятельного высокопоставленного цистерцианского сановника, где находилась его личная резиденция в крепости с башней инквизитора, как ее окрестили, потому что верный ему палач жил всегда при нем – в этой башне.

Валенсия, когда-то в прошлом бывшая супруга цестерианского монаха (до того, как он посвятился в цестерианский орден и принял обед безбрачия), завладела его крепостью и, охмурив епархиального епископа, основала там пансион для молодых девиц – для того, чтоб под его покровительством вместе с коллективом угнетенных женщин выживать от репрессий инквизиции. Каждая гонимая чародейка, так или иначе связанная с колдовством и узнавшая об этом месте, находила себе в нем безопасное пристанище – до тех пор, пока крепость не осадило войско ордена меченосцев во главе с неким иезуитом, называвшимся в народе святым Дамианом из-за того, что он был единственный, кто мог властвовать над стихиями и поражать особо сильных ведьм.

Этот сановник, узнавший, что цистерианский монах в беде, а его владения заселила армия наводивших ужас бедствиями, голодом и мором сатанинских отродий, двинулся на них с войском. Осада крепости длилась почти трое суток. Оказалось, что женщины умело управлялись с башен огненными баллистами, поражая вражеские требушеты, сбивая со стен осадные приспособления и вызывая у рыцарей страшные галлюцинации. В результате группа женщин примерно в четыреста человек одержали верх, вынуждая выбившуюся из сил армию на время отступить от крепости. Однако Валенсия все же была поражена молнией, вызванной святым Дамианом, и, пока она умирала на своем одре, к нему прибыла подмога тамплиеров в восемьсот человек, наконец разбив адское полчище, а дочь Валенсии заточив в тюрьму.

Существует история о дочери Валенсии, которую звать Марибели. Жестоко истязаемая восемь дней подряд безжалостным молодым Аколитом, Марибели лишь дразнила истязателя в ответ на попытки развязать ей язык, и однажды коварно обманула его, раскрыв мучителю с проницательностью пророка о его страшном поступке – изнасиловании и убийстве троюродной сестры одного французского виконта Бастиана, который являлся уважаемой персоной королевской знати. Марибели сообщила, что тело убиенной (которое он сбросил в расщелину) уже скоро найдено будет стражниками, а следы, оставленные им на месте преступления, скоро приведут к нему, и тогда убийце не миновать смертной казни, и сам инквизитор четвертует его. Молодой изверг очень сожалел, что не сжег на месте тело девушки и, перепугавшись, решил подстраховаться. Прихватив с собой хворост и огниво, он отправился к небольшому утесу, откуда сбросил тело. Но всю дорогу ему чудился чей-то едкий, ухмыляющийся смех сзади, словно за ним кто-то следовал. Достигнув места, он наконец спустился в расщелину и, обнаружив на месте уже разложившийся труп девушки, принялся его сжигать. Когда костер ярко заполыхал, он стал рядом, дожидаясь конца истления страшной улики, не подозревая, что в этот миг с утеса за ним наблюдала какая-то гнусная прислужница Марибели, занеся уже над ним булыжник и метнув им в изувера, который, потеряв равновесие, с воплем обрушился в пламя и там дотла сгорел. Подойдя к истлевшим костям, прислужнице оставалось только подобрать ключи от тюрьмы, проникнуть ночью в камеру и выпустить свою предводительницу.

После побега главной целью этой ведьмы было уничтожать Домиана – за то, что тот убил ее мать. Но как бы то ни было, о смерти его до сих пор ничего не известно, кроме того, что Домиан бесследно исчез прямо из своих покоев, охранявшихся десятками вооруженных тамплиеров. Узнавший о побеге Марибели и странном исчезновении своего Аколита, инквизитор бросился на его поиски, и вскоре, увидев его жалкую смерть, поклялся отправить Марибели в ад.

Никто определенно не знает, как закончилась его месть. Лишь ходят слухи простолюдин в народе, что инквизитор сурово покарал ведьму, но та, вернувшись из преисподней, отплатила ему тем же. Так или иначе, женщина, именуемая Марибели, сейчас управляет замком в крепости и имеет во владении около трехсот прислужниц. В ее общину завлекались дамы разных возрастов, мотив которых заключался в том, чтобы убежать от дискриминации и разного рода социальных зависимостей. Изначально, община имела феминистскую направленность, но практиковавшаяся в ней колдовство, одновременно с профанацией сектантской доктрины превосходства и всемогущества над людьми – властью и силою темной магии – постепенно вымещала первоначальные цели женщин, обезображивая их тела и души».

– Нельзя ли по существу дела, я утомился, – заговорил Симон, скучно зевнув.

– Пойми, я только хочу сказать тебе, что в шести милях от нас, – священник указал в направлении тумана, за которым находятся крепость с башней, – обитает целая свора хладнокровных феминисток. И если ты задумал отыскать ведьму, то одумайся, пока не поздно. Ведь, если тебя обратят в истукана или в смоляной столб, то душу твою повергнут дикие терзания. Это как если бы кого-либо замуровать цементом без возможности дать умереть. Ты не увидишь света, радости, прелестей жизни. Запомни это! – напутствовал священник Симона.

В выражении священника читалась все та же тихая и едва заметная насмешка над озорной шуткой ведьмы на руке Симона. И вдруг его озарило уведомить его о таинственных свойствах его проказы:

– Я забыл тебе сказать, что этот нецензурный жест, олицетворяющий культуру вашей извращённой молодежи, может расти до невероятных размеров. И знаешь, почему?

– Нет, осените меня, святой отец.

– Потому что магия – это химия. Как в природе. Знаешь, есть камень, который растёт при соприкосновении с влагой, например, дождя. Его название Тровант. Есть в этой ведьминой шутке примесь Трованта. Это я точно знаю. Мой брат – химик. Он изучил состав этих откуда ни возьмись выросших, словно из-под земли, трехметровых изваяний, которые, наверное, попадались тебе на пути. Это люди, которые оказались не в том месте, где надо, перед лицом козней этих пакостных тварей сатаны.

– Это я знаю без вас, что она у меня растет, – потряс больной рукой перед проповедником Симон, – и что мне с этим делать?

– Не знаю. Можешь попробовать рецепт травницы. Ну, или, на худой конец, поладить со старухой?

– Знаете, что я сделаю? Простите уж вы меня, святой отец! Я отвешу этим гигантским пальцем ей смачный щелбан, если она не поладит со мной. Клянусь вам, – при этой реплике Симон не со зла опять экспонировал в лицо святому отцу своей монолитной озорной шалостью, демонстрируя, с помощью чего он будет налаживать отношения с ведьмой.

Глава 3

Поскольку был уже поздний вечер, Симон решил отложить свое путешествие на завтра, и пред сном плеснул на руку настойку, данную ему священником, отчего задубевшая уже кожа посинела еще больше, а сама жидкость стала испаряться смуглым дымом.

Наутро Симон почувствовал себя легче, ничего не предвещало плохого настроения, дышалось свободно, и он подумал было, что хворь излечилась. Страшное потрясение его охватило, когда он обнажил из-под одеяла руку, представлявшую теперь собой огромный, диаметром двадцать пять сантиметров, кулак Халка с торчащим средним пальцем, размером с хорошую, не слишком большую и не маленькую, дубину. Увесистая глыба до самого локтя окаменела и была непривычна настолько, что он едва ли мог пошевелить ею, постоянно придерживая, как огромное полено.

Вскоре к нему постучались, и он крайне не желал никого впускать в свой тусклый, померкший мир кошмара и отчаяния. Но в дверь так настойчиво бились, что Симону это действовало на нервы.

– Симон, открывай! Ресепшн сообщила, что ты в номере, – узнал парень голос Лизы.

Нежданный сюрприз смутил несчастного столько же, сколько и овладел его любопытством, и, немного помешкав, он отворил девушке дверь, которая изумленно уставилась на болезненный вид своего бойфренда, хотя и сама казалась довольно потрёпана, и на лбу красовался шрам, не изуродовавший ее симпатичного белокурого личика. Она была блондинистой, а цвет глаз ее был небесно-голубым, стройна и среднего роста.

– Здравствуй, дорогой, что с тобой?

– Лиза, где тебя носило? Почему не выходишь на связь?

Девушка вошла в номер и обняла Симона, затем заговорила:

– После двух попыток дозвониться до тебя у меня на дороге возникла оказия. Мы с водителем нарвались на группу чокнутых феминисток, проколовших нам шины. Была авария. Я едва выжила, но потом трое суток без сознания лежала в больнице и долго не могла вспомнить свое имя. Что это у тебя? – всмотрелась Лиза в странный предмет, выпирающий за пледом, покрывавшим плечи парня. Симон выругался, сгорая от стыда, и ляпнул, что на язык подвернулось:

– Рак или черт его знает, что это.

– Ты меня заинтриговал, – подступила к нему девушка, вцепившись глазами в таинственный предмет.

– У меня несколько вариантов. Либо местная старуха прокляла меня, либо меня напоили какой-то термоядерной дрянью в трактире, и у меня скоро отсохнет конечность, – пояснил Симон, смущенно отвернувшись.

Лизы заиграла глазками, кокетливо ухмыляясь.

– Возможно тебя шарахнуло в трактире по башке. А может быть и другое. Давай мы посмотрим на твое проклятие и нашлем его на заклинателя.

Лиза с силой сдернула с плеч покрывало, развернула Симона к себе и уставилась на клешню.

– На первый взгляд выглядит забавно, – умилилась девушка.

– А мне не забавно.

– Прости, если обидела, но похоже на муляж в ночь веселого Хэллоуина.

Лиза стала щупать казавшуюся монолитом руку Симона и, еще раз недоверчиво хихикнув, с задором начала заворачивать рукав рубашки, продолжая обследовать ее до локтя.

– Черт, – отпрянула девушка от Симона, – я ошиблась, извини.

Симон вкратце изложил Лизе историю о замке, населенном тремя сотнями женщин во главе с темной их властительницей, превращающих заблудившихся горожан и туристов в каменные столпы, и Лизу осенило:

– Теперь, я думаю, Антонио надо искать там.

– Кто такой Антонио?

– Мой ассистент. Ты же слышал наверное, что многие селения в Испании слывут таинственными историями про всякую чертовщину с мистикой, и Таррагона не исключение. И некогда не знаешь, что вымысел, а что правда. Но вот священник, похоже, не врет. Есть в этой провинции странные места. А эти феминистки… – Лиза остановилась, выискивая в голове нужные слова, – в них что-то жутковатое. Не могу точно выразить словами, что-то неэстетичное – носы, безумные глаза и выпирающие челюсти.

– Не говори мне, видел такую, в кошмаре не приснится.

– Что-то неведомое и зловещее в них, ты не почувствовал, Симон?

– Есть такое. Может, тебе вернуться, Лиза?

– Нет. Я не все дела закончила.

– Ладно. Лишь бы найти эту старуху. Но если она не вернет мне руку, как было, я сожгу ее селение, или приеду на бульдозере и зарою в ее дырявой хижине.

Лизе пришлось на себя взять управление автомобилем. Они арендовали напрокат «Порше» в захудалой, обшарпанной фирме с тупым колхозным названием и с фантастическим даром продавца завышать цены, скупо уступившим им старый изношенный автомобиль без заднего сидения, который тарахтел и дымил, будто его собрали из запчастей сельского трактора. За минуту до отъезда, Симона вдруг приспичило в туалет и, надолго отлучившись в сортир, он оставил Лизу в машине, которая все время нервно стучала кулаком по клаксону, торопя парня.

Наконец возвращение Симона принесло с собой новые неожиданности. И Лиза устало выжала гримасу при виде скукожившегося и неестественно идущего к ней парня. С исказившимся лицом и прижимающего интимную область между ног, было очевидно, что парню, что то в этом месте доставляет дикие страдания.

– Ты похож на проблемного пациента психбольницы. Что стряслось?

– Проклятие! – тяжко выдохнул Симон, усевшись на переднее сидение. – Я забыл обезболивающее.

– Что у тебя еще? – оглядела Лиза обмокшие его штаны.

– Эта старая стерва…

– Что она?

Симон тяжело выдавливал слова, его напрягали допросы Лизы.

– Ох, мать ее… наверно, я стану импотентом. Она заколдовала мой член.

– Ну, этого следовало ожидать. Ты нелестно ее послал , вот у тебя и началась простата.

– Лиза, гони в аптеку! Прошу тебя! – рявкнул Симон , и девушка принялась разглядывать нарисованную священником карту.

– Твой священник не указал на карте аптеку. Так что потерпи, пока мы будем ее искать, – сказала девушка, надавив на газ.

Проехав половину пути, им на глаза стали попадаться в необычных местах и в неестественных позах громадные человеческие скульптуры. Складывалось впечатление, что автор в некоем безумстве создавал гигантские творения. Эти каменные изваяния на дорогах, встречавшийся им на полях, обочинах и окраинах леса, рождали в уме Симона множество вопросов, но не настолько критичных и важных в эти нелегкие минуты, чтоб обсуждать эту тему с Лизой. Вскоре вдали им показалась вывеска аптеки, и добравшись до нее, Симон наконец принял обезболивающие.

Пока они ехали в сторону башни, где на шоссе лишь изредка встречались им дальнобойщики, оскорблено таращившись на гигантскую бесстыдность, выпирающую из окна «Порше», которую Симон нелепо втиснул в салон автомобиля, никаких неприятностей на их пути не возникало. И только когда они свернули на узкую полосу, пролегающую вдоль леса болотистых мест, началась гроза с дождем, и в это время позади них сумасшедше несся синий кабриолет. В нем сидели четыре женщины в нарядных платьях, с небрежными, мокнущими под дождем начесами на головах. Дождь смывал с их лиц остатки макияжа, от чего их кожа становилась морщинистой, смуглой и обвислой, а выявляющаяся неестественная деформация их черт лица (выпирающей челюсти, надбровных дуг, ушей и носа) придавала их физиономиям дьявольской зловещности. Поравнявшись с «Порше», их взоры обратились на торчащий бревном из окна оскорбительный жест Симона, как будто нарочно дразнящий путников из окна. Раздался гнусный смех – и тут же прервался грохотом молнии, ударившей в болотную вышку в ста метрах от них. Кабриолет прибавил скорости и обогнал «Порше». Затем одна из женщин в красном кюлоте, прихватив ритуальный посох, повернулась лицом к молодым путникам, поднявшись на заднем сиденье; на пару секунд злорадно уставилась на них с выражением призрения; потом, обнажив в язвительной ухмылке свои кривые гниющие зубы, взмахнула посохом, пальнув снарядом огненного сгустка в «Порше», отчего тот взрывной волной подпрыгнул, со свистом колес съезжая с дороги, и несясь по склону вязкой, водянистой почвы в направление вышки, и там врезаясь в массивный валун, выбрасывая в лобовое стекло Симона. Пролетев метра три и ударившись коленом о пень дерева, парень кувыркнулся, плюхнувшись в болотную тину, медленно погружаясь с каждой секундой глубже и глубже.

Женщина в красном кюлоте, теперь полностью обратившись в старуху, как и остальные ее омерзевшие без макияжа подружки, направлялась к месту аварии и безумным смехом потешалась над утопающим Симоном, криками старающимся пробудить Лизу от контузии. Добравшись до машины, где Лиза уже начала приходить в себя, женщина выдернула дверцу с «Порше», вытаскивая девчонку за волосы.

– Хосефина, черт подери, нам спешить, а впереди еще пробки! Тащи быстрей сюда эту визгливую сирену. Мы поместим ее на капот и зачистим дороги, – говорила одна, слегка не в своем уме, сеньорита старой подружке в красном кюлоте, звавшейся Хосефиной.

Женщины покатывались от смеха, не заметив, как их лица постепенно изуродовались, превратившись в нечто демоническое.

– Боюсь, подружка, она визжит так, что перепонки взорвутся, или, что еще хуже, пробка из ушей вылетит и башку тебе прострелит, – отвечала со смехом ведьмачка подружке рядом.

Лизу привязали к капоту, и кабриолет стал отдаляться и постепенно исчезать с дороги за туманной пеленой дождя с глаз Симона. Несчастный, уже совсем осев в трясину, лишь отчаянно вслед издал последний крик души, с головою погрузившись в болотную тину, на поверхности которой осталась лишь торчать его окаменелая проказа с укоризненным, ругательским жестом, предназначенным для бесчеловечных исчадий зла, похитивших его возлюбленную.

Незадолго до этого дорожного происшествия, за двести метров до болотной вышки, мчался мини-купер. Им управлял средних лет коренастый низкорослый крестьянин Пио Диес, ехавший в свой дачный домик и думавший о любимой женщине Рамоне Гарсия. На днях их разговор не сложился. Мужчина сделал предложение, протянув кольцо. Но любимая была так предосудительна, что отклонила сердечный порыв Пио, сославшись на целый ряд нелепых условностей:

– Я следую обычаю ничего не обещать мужчинам, пока не увижу знак свыше.

– Опять твои древние обычаи, мне осточертело! Я хочу жениться и секса, как можно быстрей. Я снова обрел девственность с этим утомительным воздержанием, Рамона.

– Понимаю, но есть обычай. Я всегда ему следую.

– Ох, ты слишком заморочена, Рамона. Где мне искать этот знак? Черт бы его побрал! Как он выглядит?

– Ты все поймешь сам, когда судьба станет благосклонна к тебе.

– Где мне его искать? Ума не приложу, – недовольно бормотал себе под нос Пио, подняв взор на небо.

Целый день он с любимой пытался распознать какие-то символы из замысловатых пятен на облаках, но каждый из них растолковывал в этом свою концепцию смысла.

– Вот, смотри, – крестьянин указал на небо. – Видишь – форма улыбающегося львенка? Подожди чуть-чуть. А теперь видишь сердечко?

– А может, это задница?

– Что плохого в заднице?

– Знак протеста.

– Ах, Рамона, ты легко переиграешь судьбу.

Выйдя из воспоминаний, Пио едва ли не врезался в фонарный столб, просвистев покрышкой колес. Он выбежал из машины, заметив возле болотистой вышки аварию «Порше», и, приглядевшись, увидел подозрительный предмет, торчащий из болота. Он присвистнул, ткнув палкой в выпячивающую аморальную нескромность, решив извлечь ее наружу.

Затем пошел за веревкой к машине, и, как только открыл багажник, содрогнулся от вспыхнувшей и ударившей в вышку молнии. Болтающиеся провода на ней заискрились, и по водянистой поверхности, куда они свисали, пробежали электрические разряды. Сердце Симона, успевшее уже остановиться, вновь заколотилось, стимулируя дыхание в легких. Пио поспешил к месту заколыхавшейся в болоте странной находки и, забросив петлю на средний ее палец, принялся вытягивать из трясины. Охватившее его недоумение сменилось изумлением от вынырнувшего и ожившего экспоната, изрыгающего из легких жидкость. Крестьянин отнес Симона к машине, с трудом уместив в крохотную кабину мини-купера – таким образом, что его гигантская культя, не уместившись на заднем сидении, выпирала из дверцы автомобиля.

Шалящая на полуразбитом грузовике банда женщин на шоссе чуть ли не протаранила машину Пио, который, ловко сманеврировав с дороги, повернул на сосновую рощу. Однако, совершая рискованный маневр, он выбил о бордюр шутливую неблагопристойность Симона, глумливо выпирающую из-за дверцы. Пио, выдавливая скорости, наконец настиг тропинку и, погрузившись в сосновую чащу, скрылся от преследователей.

Глава 4

Очнулся парень в пропахшей сыростью скромной избушке, печально и мужественно осознав гипс на своей ноге. Однако факт отсутствующей кисти на руке вызвал у него истерический вопль.

– Ох, как назло, я как будто знал, черт подери! Где моя рука? – вопил он.

В комнату вбежал Пио с подносом еды и начал утешать бедолагу.

– Успокойся, успокойся, друг мой!

– Я погиб, моя рука, что ты с ней сделал?

– Я? Ничего. Несчастный случай.

– Что случилось? Проклятие! – продолжал завывать Симон.

– Небольшое столкновение. Видимо, она где-то на дороге затерялась. Сейчас я сбегаю за ней, – постарался утешить крестьянин. Затем поставил поднос на прикроватную тумбу, сел на стул и с пристрастием стал допрашивать страждущего.

– Скажи-ка, парень, как тебя звать? – спросил мужчина и, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Меня, кстати, Пио. Что с твоей рукой? Она здоровенная, как лапа горной гориллы.

– Мужик, по-моему, ты не хочешь сознавать своей оплошности. Ты вел машину, как пьяный дальнобойщик. Считай, что ты сломал мне руку.

– Я не специально. За нами гнались чокнутые сектантки. Я спас нас, мальчик. Эти дикие дамочки – чертовы ведьмы. Они могли бы сделать куда хуже. Например, без совести расплющить на грузовике или превратить в смоковницу.

– Мы как будто в каменном веке живем. Почему здесь нет полиции, и никто не занимается порядком в это помойном городке?

– Мы за чертой города. И можно сказать, что отныне мы живем в каменные века. Потому что все постепенно здесь стало превращаться в камень. Насколько мне известно, один полисмен теперь олицетворяет статую Свободы. Он сделал предупредительный выстрел вверх, пытаясь угомонить одну нахальную ведьму, так и застыв навсегда, – крестьянин что-то припомнил, напрягая надбровные дуги, затем вновь заговорил, – ах да, эту статую уже кто-то разнес, когда начались поиски пропавших полисменов. Очевидно, так заметают следы.

Симон с надутой отрешённостью уперся в пустоту, и Пио посмотрел на него.

– Ты не переживай, я слетаю за твоей конечностью.

С улицы забренчал велосипедный сигнал, и крестьянин вышел из дома. За забором у калитки он увидел Рамону с красиво сплетенным ромашковым венчиком на голове.

– Привет, Рамона.

– Мне нужна твоя помощь. На мой дом упало дерево. Помнишь, я просила тебя спилить его?

– Оно все-таки упало.

– Да, у меня выбило стекла в оранжерее и покосило крышу.

Пио впустил Рамону и направился к гаражу.

– Как у тебя все просто. Твою оранжерею чинить весь день. Мне сейчас надо съездить в одно место. Поехали со мной.

– Хорошо, если это не способ отвертеться от добрых и важных дел.

– Нет, конечно, моя кокетка. Добрые дела подождут.

Рамона. села в автомобиль Пио, и они поехали. Попутно она пытала его расспросами:

– Так мы куда едем?

– За одной необычной вещью.

– Интересно. Что это может быть?

– Знак судьбы.

– Серьезно, или ты шутишь?

– Смотря как глядеть на это. Знак выражает аллегорический смысл, посланный богиней Афродитой. Его надо только правильно растолковать.

– Я очень заинтригована. Хотя твоя реплика не внушает доверия, – сказала девушка, пощипывая лепесток на головном венчике.

Через полкилометра Пио остановился и, оставив Рамону в машине, стал осматривать дорогу, пока не заметил в пятнадцати шагах то, что искал. Когда он это подобрал и отнес Рамоне, она в отвращении отвернулась.

– Это неприлично.

– Что ты, Рамона! Это символ сексуальности и половой зрелости. Невинные девицы с венчиками на головах никогда этого не поймут.

– Зачем тебе это нужно, Пио? – продолжала морщиться Рамона.

Пио положил вещь в бардачок и поехал к дому.

– Это потерял один несчастный. Ведьма околдовала его.

– Это правда?

– Сейчас сама увидишь.

– Значит, это девятый случай за последние полгода.

Пио приехал домой и принялся рыскать в гараже. Отыскав там то, что искал, он отправился к Симону. Парень лежал и уныло пялился в потолок, когда в комнату зашел крестьянин.

– А вот и я, принес тебе твое несчастье.

За крестьянином зашла Рамона, незаметно встав в сторонке.

– Парень, я решил твою проблему. У меня супер-клей, мы восстановим твой обрубок.

– Даже не знаю, имеет ли это теперь смысл? – безразлично спросил Симон, не пошевелив даже бровью.

– Конечно, имеет – сказал Пио, но задумался, – хотя кто знает.

– Ладна, приделай мне ее! Я попробую размазать ею старым кикиморам черепушки!

– Рановато так хорохориться. Твои возможности на пределе. Одна нога, одна рука и, очевидно, сотрясение мозга, судя по тому, как туго ты соображаешь. Неделю нельзя вставать с койки. А если по правде, ты уже инвалид первой группы.

– Не неси чушь! Сегодня же я свалю из твоего пропахшего навозом сеновала!

Крестьянин подошел к койке и спокойно стал говорить:

– Я и не собираюсь тебя держать. Вот что. Я починю твою хренатень, затем мне нужно будет отлучиться, чтоб помочь Рамоне. За это время ты подкрепишься и трезво оценишь себя. Но как только я вернусь, мы обязательно обсудим это.

Симон устало закрыл веки и, заглотив амбиции, протянул свой обрубок руки.

– Это потрясающе, как ты до сих пор в состоянии шевелить своей культяпкой, – заметил Пио.

– Может, она стала выздоравливать, но ты, как специально, мне ее сломал.

– У меня выносливые нервы, так что не пытайся меня зацепить. Сознай, наконец, истину, что я твой искрений благодетель, – нисколько не обидевшись, приступил к делу крестьянин, – я вызывал врача, пока ты дрых. Никаких предписаний относительно твоей хвори. Зато он наложил на ногу гипс. Говорит, закрытый перелом. В больницу отказался брать, прохиндей. Пытался блефовать. Отмазался, лжец поганый, злости не хватает на таких. Я-то вижу, как тебе хреново.

Пио приклеил кисть к запястью Симона, затем вышел из дома, вывез из гаража машину, прицепил кузов к ней и, загрузив весь необходимый материал для ремонта оранжереи, поехал с Рамоной на ее участок.

Симон, набравшись решимости, наконец встал с кровати и, ступив на больную ногу, повалился обратно от резанувшей его боли. Приглядев в углу комнаты швабру с ведром, он придвинул стул к себе и, опираясь на его спинку, добрался до нее. Затем, используя швабру, как опорный костыль, он стал расхаживать по дому, рыская в чужих вещах, среди которых прибрал себе охотничий нож в футляре и найденную в письменном ящике отделанную ажуром медную зажигалку.

Глава 5

Эта ночь выдалась адской. До самого утра Симон добирался через лес до башни инквизитора. В пути ему встречались летающие на метлах женщины с горящими, угольными глазами. К утру они стаями кружились вокруг башни, производя картину беснующегося шабаша.

Их изменчивый облик, в полночь, под влиянием сил тьмы (которые испрашивала в ритуалах для них верховная колдунья), становился гнусным и гадким. Демонический облик ярко свидетельствовал об их союзе с дьяволом, потому что он отражал в них всю глубину ужаса, зла и порока, делая женщин похожими на адских тварей с оскаленными острозубыми пастями и горящими, ненавистными глазами, могущими свести с ума любого слабонервного своим безумством взгляда. Как горькая расплата за их желание стать сверх женщинами, они особенно мучились за это в темное время суток. Из-за чего, каждое утро женщинам приходилось черпать из целительных источников – энергии, получаемых в колдовских ритуалах, на время возвращавших им молодость и утешающих их телесные муки.

Странные звуки скрежета, рыкания, будто животного скулежа и плача каждую минуту сопровождали Симона весь путь, до первых признаков рассвета. Когда все стихло, и темнота слегка рассеялась, он осмотрел карту местности. Затем, прищурившись, заметил гору за прозрачной пеленой тумана, за макушками деревьев, откуда едва ли различались стены с острыми шпилями. Это значило, что он уже на месте, и самое сложное для него осталось – подняться в гору по склизкой, размытой дождями тропе.