«Марина Обручева приглашает…»
Вот уже много дней, сковывающих мое тело тугим кольцом, я всерьез полагала, что это имя больше не способно нанести мне боли… Но, оказывается, эта боль живее меня, и она просто змеей дремала на дне моего сердца.
В темно-синем длинном плаще я быстро шла, держа в руках пакет с вещами. Едва я увидела этот красивый цветной лист на столбе, тут же поняла, что мне не следовало идти именно здесь, мимо проклятого театра с проклятой афишей… но я думала, что…
Против воли я остановилась перед афишей, где Марина Обручева стояла, подбоченясь и задорно глядя вперед. Где развевались по ветру ее шикарные, черные как смоль волосы. И невольно потрогала русые пряди на собственном парике.
Внезапно во мне начали пробуждаться давно забытые горькие чувства, и я ощутила в горле стойкий тяжелый ком.
Быстро отвернувшись и надвинув парик плотнее на голову, я еще крепче сжала в замерзающей руке ручки пакета и стремглав юркнула в узкую щель между театром и высоким забором, отделяющим его от территории шоколадной фабрики.
Мне показалось, что тесный проход сдавил меня невидимыми мрачными клещами.
Спеша и путаясь в полах плаща, я побежала по хлюпающей грязью тропинке вперед по улице Матросова, а в голове завертелись, словно поднятые ураганной волной со дна памяти, мысли.
«Марина Обручева приглашает… Интересно, кто она — та, которая приглашает? Кого они нашли и втиснули в это имя? И знают ли они, как и где обитает сейчас настоящая Марина Обручева?..»
Ведь настоящая Марина Обручева — это я…
Несколько месяцев назад
Говорят, что судьба придет — по рукам свяжет. Вот и я не знала, что моя жизнь, которая с самого детства катилась легко и беззаботно, как детский паровозик, вдруг сойдет с рельсов и рухнет под откос… И что черный день, когда она изменится и станет не моей жизнью, уже совсем близок.
В свои двадцать три года я была примой областной филармонии, обращалась на «ты» к ее директору, другу нашей семьи, имела большой дом с садом, маму — актрису на пенсии и богатого жениха, владельца дорогого ресторана «Рио-Рита». Через месяц мне предстояла свадьба, через два — зарубежные гастроли, меня окружали сотни поклонников, я была молода, красива, и казалось, что ничто не сможет разрушить стройного жизненного порядка. Черная тоска прожигает сердце, когда я понимаю, что ничего этого уже не вернуть.
И все чаще и чаще я мысленно возвращаюсь в тот переломный день, обернувший светила темной стороной. Сначала словно дотрагиваюсь до него… потом прорастаю внутрь и вновь переживаю последние минуты той, прежней, рухнувшей жизни. А началось все с обычного, рядового звонка директора филармонии Виктора Никитича и его дружеской просьбы. Таких звонков были десятки, и этот не предвещал ничего из ряда вон выходящего.
Звонок раздался, когда я расчесывала перед зеркалом блестящие черные волосы, невольно любуясь своей красотой.
— Мариша, привет! Как мама? Говоришь, оладьи печет? Так это замечательно! А у меня к вам важный разговор!
В нашей филармонии часто выступали известные певцы, певицы, актеры и актрисы, поэтому я уже предполагала, в чем будет заключаться просьба Виктора Никитича.
— Послезавтра приезжает месье Рене Валли́н, знаменитый французский дирижер. Сама понимаешь… — директор чуть замялся.
Я все понимала. Парижскому дирижеру, так же, как до этого итальянскому певцу, а до него балерине Большого театра не хочется жить в гостинице, даже в номере «люкс». Его тоже тянет поближе к природе. А потому решено поселить его в нашем двухэтажном доме, стоящем на берегу реки.
— Понимаю, Виктор Никитич, — приветливо отозвалась я. Мы с мамой никогда не были против гостей. Мама обожала общество, новых людей и светские беседы за столом, любила хлопотать по хозяйству; к тому же, мы имели помощницу Клавдию Петровну.
— Примете его на недельное проживание, не откажете? — голос директора потеплел.
— Не откажем! — весело прощебетала я, не подозревая, что мрачные тучи уже сгущаются над нашим домом. — Сейчас скажу тете Клаше, чтобы приготовила гостевую комнату.
— Месье Валлин необычайно интересный человек! Ему около семидесяти лет, он объездил весь мир, так что вам предстоят вечера занимательных рассказов! — понесся вскачь монолог директора, услышавшего мое одобрение. — Он приезжает не один, а с двумя помощниками — месье Ксавье, это его секретарь, и месье… м-м… забыл, у него такое сложное имя…, это импресарио. Они остановятся в гостинице. Все трое прекрасно говорят по-русски.
Надо сказать, что я была весьма заинтригована личностью месье Рене Валлина.
— С нетерпением ждем нового гостя, дядь Вить! — перешла я с официального тона на дружеский. — Нам тоже есть что ему рассказать!
— Желаю тебе удачно выступить на концерте, Мариш! Честно сказать, меня очень радуют твои успехи… Жаль, Валера не дожил… — дядя Витя вздохнул и сменил тему. — Как Вадим?
— Спасибо, у нас все хорошо! Готовимся к свадьбе.
— Приятно смотреть на вашу пару! Такие молодые, красивые, влюбленные… Что еще нужно для счастья?..
Закончив разговор, я положила трубку на рычаг, подошла к окну и откинула занавеску. Взглянула на сад, которому не было видно конца. Почувствовала, как мою душу переполняет самое настоящее счастье. А месье Рене Валлину семьдесят лет… В семьдесят уже никак невозможно быть счастливым… Ведь все самое лучшее — далеко позади…
Вздохнув, я задернула занавеску и начала спускаться вниз, в кухню, чтобы сообщить Клавдии Петровне о приезде именитого постояльца.
Месье Валлин прибыл через два дня. Он оказался высоким худощавым стариком с глубокими морщинами на щеках. У него были выразительные карие глаза и длинные гибкие пальцы дирижера.
— Бонжур, мадемуазель! — поздоровался он скрипучим голосом.
— Рада приветствовать вас, — ответила я, продолжая разглядывать его.
Месье можно было бы назвать красивым, если бы не цепкий взгляд, которым он просверлил меня насквозь.
— Проходите, пожалуйста! — тем не менее, гостеприимно предложила я, слегка запнувшись.
Из-за спины дирижера выглядывал маленький толстяк скользкого вида с чемоданом в руке.
— Это А́урунтам, — произнес месье Рене на чистейшем русском языке, — мой помощник.
Я вспомнила слова Виктора Никитича об импресарио со сложным именем и неожиданно почувствовала сухость в горле.
«Не надо было приглашать его к нам…» — почему-то мелькнула нелепая мысль, хотя тогда я еще, конечно, не знала, что колесики моей судьбы уже покатились в другую сторону.
Месье Рене вновь пронзил меня взглядом глубоких карих глаз.
— Как вы красивы, мадемуазель…
Я сглотнула слюну, проклиная себя за это странное состояние, похожее на ступор.
— Чемодан можно отнести наверх, в комнату, — выручила меня подошедшая мама, направив Аурунтама жестом руки.
Я приняла у месье Рене легкое серое пальто и повесила на вешалку.
В этот момент его узкая ладонь случайно коснулась моей, и я ощутила неприятный холодок.
— Мама, я к Вадиму! — поспешно крикнула я, оживая и убегая от буквально потрошащего мои внутренности взгляда.
— Марина… Как же… А ужин? У нас же гости… — растерялась мама, но я уже просовывала руки в рукава своей желтой куртки с норковым мехом на вороте.
— Не могу… Он ждет… — прошептала я, чувствуя, что задыхаюсь.
— Как вы красивы, мадемуазель… — опять долетел до меня прилипчивый шепот.
Я, как ужаленная, выскочила в сад и захлопнула дверь.
— Что с вами, Марина Валерьевна? — поразился подошедший Антон, мамин шофер.
Я, наконец-то, смогла перевести дыхание.
— Отвези меня… — начала я и судорожно закашлялась.
— Одну минуту, хозяйка, — подозрительно глядя на меня, произнес шофер. — Идите к машине.
Неверными шагами я почему-то пошла не к своему «Ниссану Ноуту», а к маминому микроавтобусу «Фольксваген», открыла его и упала на заднее сиденье. Сердце бешено колотилось.
На водительское место забрался Антон.
— Куда везти, хозяйка?
— В «Рио-Риту», — пролепетала я.
«Как вы красивы, мадемуазель…» — этот бархатный шепот до сих пор обволакивал, окутывал, вился змеей вокруг меня.
«Я ведь не собиралась к Вадиму, — подумала я, — зачем я еду к нему? Почему я сбежала из дома? Ведь ОН… не сказал ничего плохого… Он просто сделал мне комплимент! Может, вернуться?..»
Я выглянула в окно машины и увидела, как влажные осенние сумерки ложатся на улицы города, делая их длиннее. Вернуться… Нет. Что-то во взгляде прибывшего гостя, что-то такое… СТРАШНОЕ гнало меня прочь, как можно дальше…
— Приехали, хозяйка! — перебил мои сумбурные мысли будничный голос Антона.
Путаясь в длинной юбке, я вылезла на тротуар, и передо мной выросло красивое, похожее на терем, деревянное здание ресторана «Рио-Рита».
Ощущая непонятную слабость в ногах, я медленно двинулась к нему.
— Марина Валерьевна?.. — у входа меня встретил официант Юра Каверин, симпатичный белокурый парень. — Вы дрожите?..
Глаза его были встревожены.
— Вадим Романович у себя. Пойдемте, я провожу вас… — Юра подхватил мою фигуру, которая шаталась, как былинка на ветру, и повлек наверх, в кабинет Вадима. Опираясь на его уверенную руку, я почувствовала, как ко мне возвращаются силы.
«Да что это я, в самом деле? — и я даже сумела внутренне улыбнуться. — Испугалась какого-то французского старикашки?.. Он никакой не маньяк, не убийца… Просто дирижер! И причем знаменитый…»
В кабинет жениха я вошла, уже успокоившись. Вадим сидел за своим столом и разговаривал с кем-то по телефону. Увидев меня, он улыбнулся и указал на один из стульев, стоящих в ряд у стены.
Я скромно села на место для посетителей.
— Нам понадобится сто бутылок «Мадам Клико», — втолковывал тем временем мой жених невидимому собеседнику. — Чувак, это моя свадьба! Ну ладно, я тебе перезвоню.
При слове «мадам» я отчего-то вздрогнула. И это не укрылось от Вадима. Выйдя из-за стола, он подошел ко мне и ласково обнял за плечи.
— Что с моей кисонькой? Сфальшивила на самой высокой нотке? — игриво спросил он.
— У нас новый постоялец… — тихо проговорила я.
Вадим нахмурился.
— Это из-за него ты такая растрепанная? Кто? Тенорок итальянский или балерун американский? Он что, к тебе приставал? — я почувствовала, как под пиджаком моего любимого наливаются мускулы.
— Что ты… что ты! — сдавленно произнесла я и попыталась изобразить улыбку. — Он только что приехал, дирижер из Франции… Ему лет семьдесят. Он сказал… — я посмотрела на Вадима. — «Как вы красивы, мадемуазель!»
Тот облегченно вздохнул.
— Попробовал бы он сказать что-нибудь еще… Старый ловелас! — и жених притворно грозно сдвинул брови.
Я вновь почувствовала себя в безопасности.
— Он точно больше ничего не говорил? — внимательно посмотрел на меня Вадим. — Он тебя не обидел? Руки не распускал? Знаю я этих богатых и знаменитых стариков…
— Нет… только то, что я красива, — уверила я, — но знаешь… У него был такой взгляд… У него такая холодная рука…
— Это потому что он уже одной ногой в могиле! И рукой тоже! — рассмеялся Вадим.
Я тоже рассмеялась, но это вышло неискренне.
— Хочешь, съездим в выходные в клуб? — предложил жених, приблизив свое лицо к моему, и я вдруг увидела, какие у него прозрачные и холодные глаза — как два голубых осколка льда. Почему я не замечала этого раньше?..
— Пожалуй, — кивнула я.
— Выпьешь? — предложил Вадим, подходя к бару.
— Выпью, — опять кивнула я.
Вадим налил пятьдесят граммов коньяку и протянул мне.
— Вот… И забудь о нем. Вся эта ваша плешивая богема… Тьфу!
Его крепкое тело оказалось рядом, и я прильнула к нему, как замерзший птенец. Мне захотелось открыться ему, словно признаться в чем-то очень сокровенном, как священнику.
В кабинете стояла тишина.
— Вадим… Ты знаешь, такое со мной впервые. Он как будто ощупал меня взглядом. А его шепот… как змеиный шорох…
Мне казалось, что Вадим сейчас так близок со мною, и он спасет меня от этого жуткого ощущения…
Но в этот момент вновь зазвонил телефон, жених метнулся к столу, и любимое тепло ушло вместе с ним.
— Да! Да, и сорок голов сыра «Пармезан», — распорядился он в трубку.
Когда он вновь взглянул на меня, глаза его были озабочены. Я с надеждой поймала этот взгляд… но, как выяснилось, озабоченность Вадима принадлежала не мне.
— Мариш… — произнес он извиняющимся тоном. — Ко мне сейчас придет Николаев… Ну, по курам. Ты извини. Давай завтра созвонимся? Хочешь, я скажу Сереге, он тебя отвезет?
— Нет, не нужно, — ответила я, приподнимаясь. — Спасибо за коньяк, милый.
Надев куртку, я вышла из кабинета.
Рядом снова оказался Юра.
— Все в порядке?.. — заботливо спросил он.
Мне не хотелось выглядеть перед ним слабой, ведь он знал меня как будущую жену босса.
— Да-да, спасибо! — ответила я, пряча взгляд, и быстро вышла на улицу.
На улице было уже совсем темно. Не дожидаясь меня, Антон давно уехал, а на такси или даже на автобус у меня не оказалось денег, так как в спешке я выбежала из дома без сумки. Возвращаться обратно к Вадиму не хотелось, и я бесцельно побрела мимо скамеек и фонтанов. Вскоре я вышла к дороге и поняла, что опять замерзаю.
От холода или от странной тревоги меня слегка трясло, я снова вспомнила прозрачные глаза Вадима и его теплую руку, так некстати ускользнувшую от меня…
От этих размышлений меня пробудил резкий визг машины. Оказывается, я незаметно вышла на дорогу! Но авария случилась не из-за меня, она произошла неподалеку. Прямо на моих глазах завертелась вьюном синяя «семерка», а из другой, красной машины, вылетело и со стуком упало посреди дороги тело мужчины в темном пальто.
В ужасе я подбежала к этому телу.
— Помогите! Помогите! — закричала я не своим голосом.
Откуда-то набежала толпа, все загудели, заметались вокруг.
— Девушка… девушка… — вдруг прошептал человек, лежащий на дороге.
Я наклонилась к нему, прислушиваясь к неровному слабому голосу, и увидела, что рукав моей дорогой желтой куртки окунулся в кровавую лужу.
— Я умираю… — сказал человек, — поцелуй меня.
Внезапно почудилось, что все это происходит во сне. Слишком долгим и слишком невероятным был этот день.
Поцеловать его?! Незнакомого небритого мужчину, лежащего в крови, с растрескавшимися губами и помутневшими глазами? Мыслимо ли это?!
Но сегодня все было не так, как всегда.
Я наклонилась над ним и поцеловала его в щеку.
— Спасибо, доченька… — прошептал он тихим-тихим голосом, и шершавая рука сунула мне что-то в карман. — Возьми мою визитку… Может быть, наступит день, когда она тебе пригодится… Запомни — агентство «Справедливость»…
— Захватывай с той стороны! — заглушил последние слова мужчины крепкий санитар.
Зажав визитку в кармане, я отошла в сторону.
— Смотри, это Марина Обручева! — присвистнул кто-то в толпе. Меня дернули за окровавленный рукав.
— Вы свидетель? — надо мной завис полицейский.
— Нет… — покачала я головой.
Разум начал проясняться. Это не сон?! И я что, действительно поцеловала того человека?!
— Что он вам дал? — грозно вопросил страж порядка.
— Визитку, — ответила я окрепшим голосом.
— Покажите! — потребовал он.
Я сунула руку в карман, но никакой визитки там не оказалось.
— А в другом кармане?
Из другого кармана вылетела монета и звякнула об асфальт.
Хотя несколько минут назад там тоже было пусто! В поисках денег я обшарила свои карманы еще возле ресторана «Рио-Рита» и точно это помнила.
Полицейский посмотрел на меня. Я заметила, как какой-то подросток глупо хихикнул и покрутил пальцем у виска.
— Я ничего не знаю… Правда, — взмолилась я.
Потом подняла монету. Это оказались десять рублей. Они как-то непривычно ярко блестели.
— Имя, фамилия, — вновь потребовал полицейский. Он был высокий и рыжий.
— Обручева Марина Валерьевна… — начала я и почувствовала, что почва под ногами куда-то поплыла.
— Обручева? Марина? ТА САМАЯ? — брови рыжего взлетели вверх.
— Отпустите меня, пожалуйста, — попросила я парня.
— Может, вас домой доставить, Марина Валерьевна? — осведомился он, сменив тон с грозного на заискивающий. — У меня и мама, и бабушка — ваши поклонницы… И друзья в вас влюблены…
Я так часто слышала эти слова, что отмахнулась от них, как от назойливых мух.
— Нет-нет… Я сама, если можно.
— Можно! — растянул он рот в улыбке и зачем-то сдвинул фуражку набок.
«Люди погибли, а он лыбится….» — с неприязнью подумала я и отвернулась.
К остановке подошел автобус.
Надеюсь, десяти рублей хватит, чтобы доехать домой.
Усталая кондукторша дремала у окна, и никто не спросил у меня денег. По стеклу барабанил дождь, в душе моей бродила горечь, и хотелось только одного — скорее оказаться дома.
Увидев мой рукав, Клавдия Петровна всплеснула руками.
— Мариночка! Что это?!
Я покосилась на приоткрытую дверь гостиной.
— А где месье?
— Какой месье?! — вытаращила глаза домработница. И я подумала, что схожу с ума.
— А-а! — тут же сообразила старушка. — Этот… как его… Рено?
Я кивнула. В груди затеплилась робкая надежда, что ему здесь не понравилось, и он переехал от нас.
Но тетя Клаша меня сразу в этом разубедила.
— Спит… Наверху, в гостевой. Умаялся! Три стопки выпил. Мамаше твоей все уши прожужжал про эти, как их… пар… партитуры, вот. Про Новую Зеландию да про Голландию все рассказывал… Я ему белье васильковое постелила, воды в графин налила, ботинки почистила…
Слушая вполуха, я бросила куртку на пол.
— Теть Клаш, в прачечную не носи. Выброси на помойку.
Тетя Клаша подозрительно посмотрела на меня.
— Вадим?..
Я промолчала.
Она осмотрела меня с головы до ног и неопределенно кивнула.
— Ладно.
Я обула мягкие тапочки и прошла в душ на первом этаже. Нужно смыть этот тяжелый день, выкинуть его из своей жизни, плотно укутать сном, и тогда завтра от него не останется и следа…
Когда, замотанная полотенцем, я проходила мимо гостевой комнаты, дверь была приоткрыта, и оттуда потянуло каким-то другим воздухом — воздухом дальних странствий. Всего мгновение я была рядом с этой дверью, но в этот миг перед глазами вдруг промелькнули далекие города, незнакомые улицы, гомон непонятных голосов… Словно в нашем доме появился маленький чужестранный остров…
Спать, немедленно спать! Только сон и полный покой.
Войдя в спальню, я сбросила полотенце и с наслаждением растянулась на кровати.
Мне приснился Вадим, который, улыбнувшись, как рыжий полицейский, произнес «Бонжур, мадемуазель!» и поцеловал меня в щеку.
Утром от вчерашнего дня, действительно, не осталось и следа.
Я вышла к завтраку в светлом платье и еще издали услышала скрипучий голос месье Валлина и заразительный мамин смех.
— Заходи скорее, Марина! — нетерпеливо махнула мне мама. — Рене рассказывает о гастролях в Венеции.
От меня не ускользнуло, что церемонное «месье Рене» превратилось в домашнее «Рене».
— Вы тоже можете называть меня просто Рене, дорогая! — предложил мне именитый дирижер. Он, похоже, был в прекрасном расположении духа. Перед ним стояла чашка кофе и пепельница, хотя мама не любила, когда курят в гостиной. Это означало, что седовласый собеседник завоевал ее сердце.
И мне это почему-то опять не понравилось.
— Доброе утро, — сказала я, обратившись к его фигуре в сером костюме. Потом улыбнулась маме.
— Доброе, мадемуазель, садитесь! — Рене уверенно выдвинул стул из-за стола, словно был здесь хозяином.
— Благодарю, — отозвалась я, но села на свое привычное место.
Мне показалось, что колючие огоньки на миг мелькнули в его карих глазах.
— Может быть, сядешь рядом с Рене? — слегка виновато спросила мама. — Он очень интересуется тобой! Я уже рассказала, что ты у меня певица, работаешь в филармонии и скоро собираешься замуж. Он очень хочет послушать твое пение.
Тетя Клаша внесла блюдо с оладьями.
— Спой, Мариша, не откажи гостю!
Я заспанными глазами уставилась на кабинетный белый рояль, стоящий в углу.
— Пусть поест дите, — вступилась за меня домработница, и я прыснула.
Веселенькое начало…
Рене вдруг озорно мне подмигнул и улыбнулся, отчего морщины на щеках разошлись в разные стороны.
— Спою, пожалуй! — решила я и подошла к роялю.
— На своем веку я знавал таких певиц, — стряхивая пепел, проскрипел француз, — когда они пели, стекла в окнах дрожали… У вас, Марина, сильный голос?
— Нет, нет, голос у Мариночки не сильный, — поспешно оповестила мама, — стекла не лопнут!
— Не сильный? — сигарета зависла в воздухе. Месье насмешливо взглянул на меня. — А за что же вас любит публика? Или вы обманываете ее?
От таких вопросов у меня внутри все вскипело.
«Сейчас ты узнаешь, за что… — подумала я с вызовом, — сейчас ты сам лопнешь…»
Рене отпил глоток кофе и прищелкнул языком.
— Что будете исполнять? — спросил он, и я почувствовала себя Фросей Бурлаковой.
— Я спою вам песню из мультфильма «Стальное колечко», — ответила я скромно.
Старик удивленно поднял брови:
— Из мультфильма?!
И засмеялся, глядя на маму.
— Никогда не слышал, чтобы филармонические певицы пели песни из мультфильмов…
Морщины вновь разошлись в стороны.
Месье поудобнее устроился на стуле, сложил руки на груди и уставился на меня как на редкое животное, привезенное в зоопарк.
— Пожалуйста, — благосклонно разрешил он.
Тетя Клаша, поставив блюдо на стол, отошла и замерла в углу.
Я откинула подол платья и села к роялю.
Из-под пальцев полилось тихое вступление, и над гостиной взвился мой голос — прозрачный и чистый, как хрусталь, по словам критиков. Один столичный журналист писал, что голос Марины Обручевой похож на полет одинокой птицы. При первых же звуках пожилой мужчина нахмурился, потом подался вперед и замер, словно боясь пропустить летящую ввысь песню. Голос не пробивал окна, но он делал что-то совершенно другое. Для него просто не существовало ни окон, ни дверей, ни потолка. В нем была лишь бесконечная, охватывающая все, свобода.
В полной тишине я закончила.
По тому, каким прерывистым стало дыхание господина дирижера, я поняла, что он потрясен.
— Садись, Марина! — с оттенком гордости произнесла мама, жестом отпуская замершую, как статуя, Клавдию Петровну.
Я подошла к столу и почему-то, сама не желая того, села на стул, выдвинутый маэстро.
Он очень внимательно посмотрел на меня, и в глубине его глаз я уловила затаенную страсть.
Не отрывая от него взгляда, я спокойно придвинула к себе чашку кофе и блюдце с оладьями.
Он все не мог успокоиться. Снова закурил, отвернувшись в сторону. Красивая худая рука слегка дрожала.
— А вы женаты, Рене? — с любопытством спросила мама.
Рене кашлянул, затягиваясь, и, обратившись почему-то ко мне, хрипло сказал:
— Я был женат семь раз. Но все мои жены, к сожалению, трагически погибли…
От этого откровения легкая дрожь прошибла меня под домашним платьем. Я чувствовала его близость, и словно огонь полыхал вокруг меня. Но мама этого не замечала.
— Какой ужас! — ахнула она.
— …Но я не теряю надежды еще раз встретить свою судьбу, — оптимистично заявил маэстро.
— Еще раз?! По-моему, пора остановиться! — вырвалось у меня, и я бестактно засмеялась. Мама резко толкнула мою ногу под столом, призывая прикусить язык.
Заезжий гость внимательно посмотрел на меня, и я почувствовала, что щеки мои заалели.
Мама метнула в меня испепеляющую молнию.
— Позвольте вашу ручку, мадам, — наконец, пришел в себя дирижер и обратился к маме, очевидно, пытаясь сгладить неприятный инцидент. — Я, знаете ли, обладаю некоторым даром предвидения и у себя в замке частенько развлекаю гостей подобным образом.
Сразу забыв о моей некорректности, мама протянула гостю душистую ухоженную руку.
— Обожаю предсказания! — и она даже мурлыкнула от удовольствия.
— Вы дважды были замужем, — начал маэстро, вглядываясь в линии маминой руки, — первый раз был неудачным.
— О, да, да! — воскликнула мама. — Первый раз был ошибкой, безусловно, ошибкой!
— Вы любите роскошь, любите общество, развлечения…
Я хмыкнула. Для таких предсказаний не нужно быть прорицателем…
На миг он поднял на меня глаза и вдруг произнес то, чего ни я, ни мама совсем не ожидали услышать.
— Вскоре, мадам, вы познаете одиночество. Вашу привычную жизнь разрушит боль утраты…
Мама мягко высвободила руку.
— Что вы такое говорите?! — на ее лице застыла смесь обиды и испуга.
Маэстро протянул ко мне свои длинные пальцы и обхватил ими мою ладонь. Я почувствовала, как у меня сильнее забилось сердце.
— А вот почему, — произнес он, глядя не на руку, а мне в глаза. — Ваша дочь скоро уедет из этого дома. Уедет неожиданно и надолго.
Мама сдавленно засмеялась.
— Ну конечно, уедет! Марина через месяц выходит замуж!
Взгляд карих глаз резко полоснул меня по сердцу, и я вдруг поняла, что между мной и месье Рене уже существует какая-то невидимая, но очень явственная связь. И мы, глядя друг другу в глаза, ощущаем некие сигналы, которых не замечают и не принимают окружающие. Словно безмолвный разговор начался между нами, хотя внешне мы выглядели как спокойная молодая девушка и старик, держащий ее за руку.
Внезапно перед глазами возник слабый туман, потом он начал рассеиваться, и сквозь его сероватую завесу проступил высокий замок с двумя башнями по краям. Над одной из башен висела луна, а к замку шаркающей походкой подходила сгорбленная пожилая женщина в серо-зеленой шали…
Женщина подошла к двери замка. Она взялась за круглое кольцо на двери и начала медленно поворачивать ко мне голову. Сейчас я увижу ее лицо…
Неожиданно предсказатель выпустил мою руку, и это разрушило неясные образы в моей голове.
— Видели что-то? — его лицо осветила мрачноватая улыбка, и мне показалось, что он играет со мной в какую-то опасную игру.
— Видела, но ничего не поняла… — ответила я, пожимая плечами.
Моя левая ладонь горела огнем.
Мама, тоже ничего не понимая, растерянно хлопала глазами, переводя взгляд с меня на месье Рене.
— Тебя что-то испугало, Марина? — с тревогой спросила она.
— Ваша дочь немного заглянула в будущее и увидела свою судьбу, — серьезно ответил маэстро-предсказатель.
— Что там было, Марина?! — еще тревожнее повторила мама, и на шее у нее забилась тоненькая голубая жилка.
Аромат страха разлился по уютной гостиной.
— Не знаю… Какой-то дом с башнями и женщина в шали…
— Может быть, это дом Вадима? У него тоже есть башенка… — предположила мама.
Но я не могла вымолвить ни слова. Я вдруг подошла к окну и закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти образ этого дома.
Нет, тот дом не был домом Вадима. Он был выше и тоньше, и намного изысканнее, чем аляповатый современный коттедж моего жениха. Замок, который я увидела, был словно не выстроен грубыми руками строителей, а вышит нежными пальцами кружевниц… Но, несмотря на свою неповторимую красоту, он был страшен и жуток…
— Марина, тебе уже пора на репетицию! — будильником прозвенел мамин голос. — Я все же полагаю, что ты видела дом Вадима. У моего будущего зятя, — обратилась она к месье Рене, — прекрасный дом с башенкой и пруд, правда, очень маленький. Жаль, что лебедям там не разместиться… Я обожаю лебедей!
— Сегодня вечером ко мне, возможно, приедет сестра, — вдруг заявил месье Рене, и я с удивлением обернулась к нему.
Возникла минутная пауза.
— А… а ваша сестра тоже обладает даром предсказания? — наконец, отмерла мама.
— Скорее, даром ясновидения, — произнеся эти слова, месье Валлин почему-то неприятно усмехнулся. — Она слегка не в себе, но не опасна. Время от времени я лечу ее в санатории в одном уютном местечке Германии, но, к сожалению, осенью бывают обострения…
Мы с мамой с ужасом переглянулись.
— Она не слишком навредит вашей хрупкой психике. И еще. Завтра мы уезжаем. У меня появились неотложные дела…
Неожиданно он взглянул на часы и, что-то бормоча себе под нос, вышел из комнаты.
Завтра они уедут. Уедет этот странный человек в сером костюме и его еще не приехавшая сестра, у которой бывают обострения. Они уедут, и я забуду его холодные прикосновения, его взгляд, видения замка, и моя жизнь вновь вернется в свое привычное русло.
Я перебираю в памяти каждую минуту этого последнего дня. Интересно, в какое мгновение можно было повернуть неудержимый ход событий вспять? И было ли оно, это мгновение? Позже я часто вспоминала юного Якова из сказки «Карлик Нос», который посмеялся над старухой, и за это она превратила его в карлика и заставила прослужить семь лет в своем заколдованном доме. Семь долгих лет!.. В детстве это была моя любимая сказка…
И снова я возвращаюсь в этот день, словно пытаясь запоздало изменить в нем что-то — роковую сцену у рояля, неосторожно оброненную фразу или что-то еще… Может быть, я могла убежать, скрыться, обратиться за помощью к Вадиму… Но мой черный день — как старый фильм, который ты смотришь в десятый раз, каждый раз надеясь, что он кончится по-другому, но он всегда кончается одинаково…
Репетиция к вечернему сольному концерту немного отвлекла меня, будто я вырвалась из душной клетки, в которую неожиданно превратился мой горячо любимый дом. Шутки коллег, восхищение молодого дирижера оркестра филармонии, мое счастливое отражение в большом зеркале фойе — все это вытеснило из сердца неприятные утренние события.
Завтра он уедет.
Завтра для тебя не будет…
Что это за мысль прилепилась?..
Я замерла, прислушиваясь к происходящему в собственной голове…
— Мариночка! — окликнул меня концертмейстер оркестра. — Подойдите на минуточку, нужно уточнить фермату в четвертой цифре!
Наконец, репетиция была окончена, и я спустилась вниз.
— Аншлаг, Марина Валерьевна! — громко сообщила мне кассирша из своего окошка. — Все билеты проданы!
В приподнятом настроении я села в «Ниссан» и поехала домой, чтобы перекусить и вернуться назад к началу концерта.
В гостиной был накрыт праздничный стол.
— Что отмечаем?.. — весело спросила я, заглянув в комнату, и осеклась, увидев месье дирижера. Он успел сменить серый костюм на траурный черный, и от его торжественного облика повеяло похоронами. Атмосфера гостиной вызывала те же ассоциации. Шторы на окнах почему-то показались слишком мрачными, воздух — тяжелым и душным, как перед грозой…
Сердце мое неожиданно екнуло.
— Есть повод, дорогая хозяюшка! — оповестил месье скрипучим голосом.
— А где мама? — насторожилась я, тревожно озираясь.
В доме стояла непривычная тишина. Она была какая-то… стеклянная. Казалось, тронь ее и… заденешь. Она зазвенит. Как люстра с десятками сосулек…
О Господи!..
Я приложила ладонь ко лбу. Неужели температура?..
— Она уехала к подруге.
Я остановилась в дверях зала, ничего не понимая. Мама не собиралась никуда ехать, это было не в ее правилах — уезжать, оставляя гостей дома одних.
— Но обещала скоро вернуться, — пояснил черный гость и невозмутимо добавил:
— Не составите нам компанию?
— Нам?.. — я оглянулась по сторонам и увидела, что со второго этажа спускаются помощники маэстро — долговязый Ксавье и маленький тучный импресарио с труднопроизносимым именем.
— С удовольствием… — ответила я медленно. Интересно, где тетя Клаша?.. Что, кроме Рене Валлина и его друзей дома больше никого нет?..
Где-то в глубине первого этажа звякнула посуда. Наверно, это она…
Без всякого удовольствия я прошла в гостиную и в изумлении уставилась на стол. Откуда все эти яства? Какие-то диковинные соусы, огромная рыбина на блюде… У нас точно ничего такого нет…
— Разрешите угостить вас? — прищурил месье левый глаз. — Я бы пригласил вас в ресторан, но у нас совсем мало времени! Тем более что я хочу сделать вам одно интересное предложение.
Я села за стол, по-прежнему ощущая смутную тревогу, и Ксавье тут же услужливо поставил передо мной блюдо с каким-то варевом.
— Что это? — отпрянула я, начиная жалеть, что не поехала перекусить в ресторан Вадима.
— Суп из лошадиных глаз! — любезно сообщил Ксавье, и я в ужасе оттолкнула кушанье.
— Напрасно… — заметил импресарио, запуская ложку в свою тарелку и отвратительно чавкая.
— Что все это значит?! — резко спросила я, чувствуя, что тревога в груди отчаянно нарастает.
Наверху хлопнула дверь. Кто там?.. Тетя Клаша?..
Месье Рене Валлин придвинул свой стул чуть ближе, так, что я услышала его дыхание.
— Марина! — начал он свою речь, и я содрогнулась. — Почти пять лет назад скончалась моя седьмая, горячо любимая жена. С тех пор я безуспешно искал ту, что заставит мое сердце вновь забиться. Искал, но не находил. Пока не встретил вас…
Я молчала, уже понимая, что он скажет дальше, и не представляя, что я могу ему ответить.
— Вы… нет, ты! — глаза его сверкнули. — Ты! Та самая, кого я ищу. Ты вызываешь во мне восторг, трепет и страсть! Да! Страсть, которую, казалось, уже невозможно возродить в моем сердце. И вот она снова жива, я снова влюблен, страстно, горячо влюблен!
— У меня есть жених… — шепнула я растерянно.
Неожиданно фотография Вадима в веселой рамочке, стоявшая на комоде в углу, сорвалась и упала на пол. Я бросила на нее взгляд… но она лежала в таком ракурсе, что казалось, будто рот у Вадима перекосился, а один глаз уменьшился.
— Мама!!! — закричала я, вскакивая.
Рене схватил меня за руку своей костлявой рукой и силой удержал на стуле.
— Мама!!! — завопила я еще истошнее, изо всех сил стремясь вырваться. Импресарио тем временем невозмутимо поедал омерзительный суп, а Ксавье копался вилкой в спагетти с какими-то существами, похожими на фиолетовых червей.
— Мариночка, своими криками ты разрываешь мне душу… Неужели я настолько неприятен тебе? — он качнулся ко мне, пожирая глазами, и я засеменила ногами под стулом, безуспешно пытаясь выскочить из-за стола.
— Я предлагаю тебе стать моей женой! — пророкотал он неожиданно громко и сильно, и от этого рева погасла стоящая перед ним свеча. Только сейчас я обратила внимание, что по углам стола стоят зажженные свечи.
— Готичненько! — заговорщицки подмигнул мне Ксавье.
— Но я не люблю вас! — закричала я, дергая рукой. — У меня есть жених… Оставьте меня, прошу вас!
Я кинула взгляд в угол… И мне показалось, что Вадим на фотографии, по-прежнему лежащей на полу, вновь скривил рот в противной ухмылке.
— Я дам тебе все… — зашипел старик, и дыхание вдруг стало жарким, как огонь, и опалило мои губы. — Ты будешь хозяйкой моей парижской квартиры и огромного замка с прудом, где плавают восхитительные лебеди! У тебя будут бриллианты величиной с перепелиное яйцо, я обещаю тебе гастроли по всему миру и деньги… много, много денег…
— Но я не люблю вас! — вскричала я, чувствуя, как из глаз брызнули слезы. — Вы такой… вы такой СТАРЫЙ!!!
Это слово выскочило из моего рта и словно запрыгало по полу. Мне послышалось, как изо всех углов вдруг раздались его отзвуки — «старый… старый… старый…»
Внезапно он выпустил мою руку. И я тут же отпрянула, потирая ладонь.
— Так значит, моя сестра все-таки приедет… — прошептал он, — как я не хотел этого…
Я вновь попыталась отодвинуть свой стул, но он неожиданно стал очень тяжелым.
Маэстро повысил голос:
— Ксавье!
— Да, месье Рене? — поднял брови долговязый секретарь.
Хозяин произнес несколько слов, кажется, по-испански, но я не была уверена в этом. Ксавье кивнул и на том же языке обратился к импресарио. Тот мгновенно перестал жевать и резво выбежал из-за стола.
— Старый… — горестно произнес в сторону маэстро, и внезапно мне стало жаль его.
Вдруг он резко повернул голову и обратился ко мне почти отчаянно:
— Согласись, Марина! Я прошу тебя в последний раз!
В последний?.. Значит, если я сейчас откажусь, он больше не будет просить меня?..
В дверях возник импресарио и двинулся в нашу сторону. Разложив на стуле небольшой желтый чемоданчик, он открыл его и начал азартно рыться. Наконец, он нашел какой-то предмет и показал маэстро.
— Погоди, — жестом остановил его тот и вновь обратился ко мне.
— Итак, я жду ответа.
Я сглотнула. Как они смеют? В моем доме… У меня сегодня концерт…
— Нет! — закричала я громко и пронзительно. — Нет, нет и нет! Гнусный, отвратительный старик! Не смей прикасаться ко мне! Ты мне противен! И никакие богатства на земле не заставят меня выйти за тебя замуж!
Месье едва заметно кивнул импресарио, и тот передал Ксавье извлеченный из чемодана предмет.
В то же мгновение мои плечи оказались в цепких руках секретаря.
— Пустите меня! Что это значит? Тетя Клаша! Помогите!!! — заверещала я.
Маэстро поудобнее откинулся на стуле.
— Спокойно, спокойно… — увещевал над ухом мелкий импресарио.
Ксавье тем временем трижды быстро махнул чем-то перед моими глазами, и я ощутила три легких укола — в запястье, в бровь и в губы.
К горлу подступила дурнота, которая неожиданно быстро прошла.
— Ну, вот и все! — захлопал в ладоши импресарио и засмеялся.
Маэстро строго взглянул на него, и тот сразу замолчал.
Острые пальцы отпустили меня.
Я дернула плечом и гневно посмотрела на маэстро и его помощников. У меня открытое концертное платье, а тело слишком нежное для таких грубых ручищ, как у мерзкого Ксавье… Наверняка останутся синяки, которые гримерше придется замазывать огромным слоем тонального крема…
— Ну нет — так нет! — развел костлявыми руками месье Рене, неожиданно повеселев. — Воля ваша.
Он перевел взгляд на часы.
— А время-то…
Я тоже посмотрела на часы. Без пятнадцати шесть!
— Надеюсь, когда я вернусь после концерта, вы уже уберетесь отсюда! — с ненавистью бросила я.
В ответ раздался отвратительный старческий смех.
Стул непостижимым образом вновь стал легким, я без труда отодвинула его и бросилась к выходу.
— До скорого свидания… — долетел до меня скрипучий голос дирижера, но я захлопнула его вместе с входной дверью.
У врат филармонии, как обычно, дежурили два охранника — Эдик и Доберман. Толстый Эдик стоял у служебного входа, а Доберман, прозванный так за определенное сходство с данной породой собак, — у центрального.
Подходя к служебному входу, я заметила, что Эдик озабоченно разговаривает с кем-то по телефону.
— Нет, не подошла еще, Виктор Никитич! — донеслось до моего слуха, и Эдик взглянул на безвкусные часы на своей волосатой лапе. — Шесть двадцать. До концерта десять минут. А вы ей звонили?..
В этот момент я легкой походкой подлетела ко входу, кивнула охраннику и взялась за ручку двери.
— Эй, вы куда?! — рот Эдика раскрылся, как бездонная пещера, полная желтоватых прокуренных зубов.
— Добрый вечер! — ответила я, ослепительно улыбнувшись, и потянула дверь на себя. Она приоткрылась, я юркнула туда, но тут же силой Эдика выкатилась обратно.
— Вы куда, вам говорю?! — надо мной, как два белесых шара, зависли два злых глаза навыкате.
Я, начиная выходить из себя, вырвала из рук охранника рукав шерстяного пальто.
— Эдик, ты что себе позволяешь?! Ты что, не видишь, я спешу!
Эдик, который, по моим понятиям, должен был, узнав приму, смутиться и извиниться, неожиданно громко заржал.
— Ты глянь, Николаич, спешит она! — вместо извинений он показал меня подошедшему начальнику охраны Александру Николаевичу.
Я почувствовала, как щеки мои запылали.
Ну, сейчас «Николаич» ему задаст!..
Тот озабоченно наклонился надо мной.
— Вы что хотели, женщина?
Чувствуя, что мой рукав в безопасности, я поправила пальто и отошла на шаг назад.
— Александр Николаевич, Эдуард не пропускает меня на концерт!
Вопреки моим ожиданиям, Эдик ничуть не смутился, а Александр Николаевич по-прежнему смотрел на меня в непонимании.
— На концерт?.. Так вам нужен центральный вход, а это служебный! — разъяснил он.
Теперь уже я ничего не могла понять.
— Мне и нужен служебный, вы что, с ума все посходили?!
В этот момент у Эдика опять зазвонил телефон. Он достал аппарат и приложил его к уху. Я снова метнулась к служебному входу, но начальник охраны мягко развернул меня назад.
— У вас есть билет? — спросил он спокойно.
— Да какой еще, к черту, билет?! Что здесь происходит?! — взорвалась я, не на шутку свирепея.
— На концерт Марины Обручевой. Вы же на концерт Обручевой пришли?
Я остолбенело воззрилась на него, потом на Эдика, невозмутимо вещавшего в трубку:
— Нет… Не подошла. Не знаю, что и думать.
Они что, разыгрывают меня?!
— Не смешно! Пропустите, Александр Николаевич! Я и так уже опаздываю.
Я снова дернулась к двери.
— Я не понял, милицию, что ли, вызывать?! — рявкнул, подходя, Эдик, и я невольно отпрянула. — Вам же сказано — с центрального входа!
Откуда-то из глубины пока еще далекой волной начала подниматься уже знакомая смутная тревога. Чувствуя, что происходит что-то не то, я не стала больше спорить и рваться, а отошла и остановилась в стороне. Может, они пьяны?.. А может, служебный вход по какой-то причине не работает, и нужно действительно зайти с центрального?.. Я попыталась вспомнить, не говорил ли на репетиции директор о перекрытии служебного входа, но ничего подобного на память не приходило.
Еще раз окинув взглядом уже позабывших обо мне Эдика и его начальника, я, наконец, развернулась и медленно пошла навстречу Доберману.
Тот, не увидев в моей руке билета, без разговоров отшвырнул меня от входа чуть ли не за грудки.
Едва сдерживая закипающие от несправедливости слезы, я, наконец, сообразила, что можно позвонить Виктору Никитичу и потребовать разобраться в вопиющей ситуации.
Тут же я вытащила мобильник и набрала его номер.
— Кто это? — резко спросил директор, услышав мой голос.
— Марина… — шепнула я.
— Марина? — с явным облегчением отозвался директор. — Ну, наконец-то! Ты где? Народ уже зал заполняет, я тебе обзвонился, дома никого, на сотовом — никого… Что случилось?! Хочешь до инфаркта довести старика? — он рассмеялся.
— Меня не пускает охрана! — пожаловалась я.
— Не пускает? Как это, не понял? А что у тебя с голосом? Ты сможешь петь? — посыпались тревожные вопросы.
— А что у меня с голосом?.. — переспросила я, замечая вдруг, что голос, мой волшебный хрустальный голос, меня не слушается и начинает помимо воли дребезжать, как будто железом скребут стекло.
Волна смятения в душе приподнялась чуть выше.
— Спуститесь, пожалуйста, Виктор Никитич! — взмолилась я, чувствуя, что голос дребезжит еще сильнее и мельче, и голова моя тоже вдруг затряслась вместе с голосом.
«Батюшки мои…», — испугалась я. Что это со мной?..
— Ты где? — спросил Виктор Никитич каким-то напряженным тоном. Вопрос донесся немного издалека, и я поняла, что он смотрит на экран своего телефона, на котором написано «Марина», и проверяет, я ли это.
— У центрального входа, — стараясь выровнять интонацию, произнесла я. И кажется, мне это удалось. Хрустальный голос вновь звякнул заливисто и легко. Я приободрилась, но Виктор Никитич не разделил моего оптимизма.
— Черт знает что такое… Не голос, а скрежет какой-то… Хорошо. Я сейчас спущусь, — строго сказал начальник, и связь прервалась.
Через две минуты, двигаясь наперерез толпе, из здания вышел Виктор Никитич в костюме и парадных туфлях. Я сделала неловкую попытку подойти к нему, но будто споткнулась о его взгляд. Он направил его прямо поверх моей головы, куда-то вдаль. Потом осмотрелся поблизости, словно перелистывая идущих и стоящих людей. Все это время я была в непосредственном поле его видимости, но ни разу не попала в него.
Волна тревоги хлынула из меня мощной и неудержимой силой. Я стрелой подлетела к директору.
— Виктор Никитич!.. Здравствуйте.
Он перевел на меня отсутствующий взгляд.
— Потом… потом… позже… — и он отскочил от меня куда-то в сторону, по-прежнему озираясь вокруг. Потом полез в карман за телефоном.
Сейчас он позвонит мне и увидит, как я возьму трубку!..
Но взять трубку мне не дал Доберман.
— Простите, но вы мешаете! — вежливо молвил он, беря меня под белы ручки и уводя подальше от директора. — Если вы на концерт, то проходите в зал, концерт скоро начнется!
Похоже, он был не в курсе. Высокое начальство в образе Эдика не просветило его.
— Ты… ты что, не узнаешь меня? — робко спросила я Добермана.
Он пристально всмотрелся в мое лицо.
— Простите, нет. Так вы идете в зал?
— Нет… у меня здесь свидание… — почему-то отказалась я и брякнула первое, что пришло в голову.
— Свидание?..
Доберман окинул меня высокомерным взглядом с головы до ног, ухмыльнулся и отпустил мой локоть.
Я повернула голову. Директора у входа уже не было.
Сотового в кармане тоже не оказалось.
Я начала шарить в пальто и нащупала в глубине кармана ощутимую дыру. Когда она успела появиться?.. Еще пару минут назад никакой дыры там не было…
Ощущая внезапную сухость в горле, я растерянно стояла у входа, а мимо меня быстро шли на мой концерт опаздывающие зрители. Один из пробегающих мужчин случайно зацепил меня плечом.
— Извините… — он взглянул мне прямо в глаза, я откинула капюшон и умоляюще подалась к нему.
— Я не хотел, — мужчина равнодушно прошел мимо.
«Они не узнаю́т меня… — поняла я. — Но почему?.. Что со мной?»
Посмотрела вниз, на подол своего пальто, на свои стильные сапожки… Это была моя одежда, мое пальто, мои сапоги… Это была я! Но никто почему-то не узнавал меня во мне.
Народ все прибывал и гудел возле моей афиши, как потревоженный улей.
Не замечая меня, одиноко стоящую прямо перед ними.
Никем не узнанная, я медленно развернулась и пошла к своей машине, оставленной недалеко от служебного входа.
В голове стоял полный туман.
Возле моего «Ниссана» уже собралась толпа, и Виктор Никитич, оказывается, тоже был там. Вокруг него возбужденно бегал Эдик с выпученными глазами, а рядом, тихо переговариваясь меж собою, стояли мой администратор, растерянная гримерша и несколько музыкантов оркестра.
Ну и черт с ними!.. Толкают, хамят, не замечают… Не нужна я им? Хорошо! Пусть тогда сами поют, а я поеду домой!
Я уверенно двинулась было вперед… но, подходя ближе, невольно замедлила шаг. И в голове возникла странная, дикая мысль — а пустят ли они меня в МОЮ МАШИНУ?..
Заметив меня издалека, Эдик бешено сверкнул глазами, и я остановилась.
Сейчас достану ключи, невозмутимо подойду, сяду и уеду…
Происходящее казалось сценой из фантасмагории.
Я сунула руку в карман и снова нащупала там ту же дыру.
Потом судорожно заметалась рукой внутри сумки…
Они лежали там, сбоку, в кармашке.
Уже менее уверенно я вновь начала приближаться к толпе, обступившей «Ниссан».
— Пропустите! — дрогнувшим голосом попросила я, и на мою просьбу обернулся Виктор Никитич.
— Вы кто? — резко спросил он.
— Никто! — ответила я в тон ему и открыла дверь своего автомобиля.
— Э, э, откуда у вас ключи? — изумленно крикнул Эдик. — Это же не ваша машина!
— Моя! А с тобой я не разговариваю, упырь! — разгневанно закричала я, но охранник отработанным жестом больно заломил мне руку, и ключи выпали и шлепнулись куда-то в лужу.
— Пусти! — заверещала я, вырываясь. — Да как ты смеешь!
— Что это за тетка? — раздался недоуменный вопрос гримерши, и я подумала, что если это страшный сон, то мне пора уже проснуться, иначе можно остаться в нем навсегда.
— Вызывай милицию! — приказал кому-то директор. И в этот момент я вырвалась из лап Эдика и побежала прочь.
— Да ну ее… Больная… — отряхиваясь, отмахнулся Эдик, подобрал ключи из лужи и погрозил мне кулаком.
Я постояла еще немного под осуждающими и насмешливыми взглядами коллег, и что-то сломалось во мне.
Крепко прижимая к груди сумку, я медленно пошла в сторону станции метро.
Я поеду к Вадиму. Может быть, он узнает меня?..
«Прошу тебя в последний раз…» — вспомнила я слова месье Рене, прислонившись щекой к боковине сиденья и слушая грохот колес. В последний раз?.. Что он хотел этим сказать?.. В памяти всплыли три укола — в надбровную дугу, в запястье и губы… Что он сделал со мной? Неужели этот дед заколдовал меня? В кого он меня превратил? Почему меня никто не узнает?..
Эта мысль казалась абсурдной, невероятной, невозможной… Но… почему тогда?..
Наконец, я вышла из душного метро на улицу и, ускоряя шаг, поспешила в ресторан «Рио-Рита». Путь мой лежал через главную площадь города, мимо аллеи высоких фонарей и фонтана со скульптурой прекрасной девушки с корзиной цветов. Сегодня этот вид меня не обрадовал, он, напротив, вселил необъяснимую грусть в мое сердце.
У входа курил официант Юра. Увидев его, я снова замедлила шаг и даже попыталась отвести взгляд и сделать вид, будто собираюсь пройти мимо, но он вдруг приветливо улыбнулся мне, и я передумала делать этот вид.
— Здравствуйте! Решили посетить нас в этот чудный вечер? — спросил он гостеприимно.
— А Вадим Романович у себя? — поинтересовалась я чуть окрепшим голосом.
— Да, он в кабинете. Вас проводить?
Юра не назвал меня по имени, и я не поняла, узнал ли он меня или спросил по долгу службы.
Ласковым взглядом он смотрел мне прямо в глаза, и я смутилась.
— Я сама, — тихо сказала я и услышала в своем голосе несвойственную ему робость.
— Хорошо, — улыбнулся Юра и открыл передо мной стеклянную дверь.
Я вошла в ресторан. Повеяло знакомыми запахами, которые я знала наизусть. Осторожно, будто крадучись, я подошла к лестнице… Сердце колотилось быстро и горячо. А если Вадим не узнает меня? Что делать тогда? И как вообще жить дальше?
— …Кур семьдесят штук. И двадцать ящиков пива светлого «Ночной Марсель», — донесся до меня энергичный голос жениха, и сам он, прижимая сотовый к уху, стремглав сбежал с лестницы и оказался возле моей застывшей фигуры.
— Вадим! — окликнула я его, и он, приостановившись, обернулся.
Лицо его сделалось недоуменным и недовольным. Он почему-то окинул взглядом мое пальто и сапоги.
— Это я, Марина, твоя невеста! — произнесла я еле слышно.
— Моя невеста? Ты себя в зеркале видела? — спросил он, грубо рассмеявшись.
— Видела… днем… — пробормотала я, чувствуя, что перила ускользают из-под пальцев.
— Да ты, видать, пьяная! Хорошую водку, значит, Авдеев привез… — Вадим тряхнул красивой челкой. — А я еще не хотел брать.
— Вадим, ты не узнаешь меня? — я осмелела и подошла чуть ближе. Попыталась тронуть его за руку.
— Охрана! Кто это? Выставить ее! — распорядился он куда-то в сторону, брезгливо отталкивая мою руку.
Я вздрогнула, как от удара.
— Кого, Вадим Романович? — услужливо спросил возникший рядом охранник Илья.
Вадим небрежно ткнул в меня пальцем и завернул к стойке бара.
— Не трогайте меня! — резко вырвавшись, я бросилась к выходу, распахнула дверь и выбежала на крыльцо ресторана.
Брызнувшие вдруг слезы застлали глаза. Прислонившись к деревянному крыльцу, я размазала их по лицу, узнавая светлую фигуру, которая приблизилась ко мне.
Юра Каверин потрясенно смотрел на меня.
— Что случилось?! — спросил он.
— Тебе что, делать нечего? — раздался резкий окрик, и я увидела на крыльце Вадима. — Иди работай!
Но Юра словно застыл, продолжая смотреть, как завороженный, с изумлением и болью.
— Ты что, не боишься работу потерять? — свирепо крикнул Вадим, и официант, немного потоптавшись, зашел внутрь ресторана.
Любимый жених грубо толкнул меня со ступенек.
— Убирайся вон… Невеста!
От сильного толчка я перелетела через порог и упала на грязный асфальт.
Вадим, сплюнув, исчез за дверью.
Медленно, потирая ушибленный бок, я поднялась на ноги и побрела прочь. Через несколько минут я заметила, что сумерки уже сгустились и моросит мелкий противный дождь. Его капли текли по моим щекам, смешиваясь с солеными слезами. Перебирая непослушными ногами, я тащилась к метро, и горькие, такие непривычные мысли просачивались в мою голову.
…Осталась только мама.
Неужели и она не узнает меня?..
Первым, кто узнал меня дома, оказался месье Рене. Увидев его, я испытала неимоверную тяжесть в груди.
О Боже! Он еще здесь!
— Ну, наконец-то! — воскликнул он прямо с порога, едва тетя Клаша открыла мне дверь. — А мы уже тебя заждались!
И, не дав опомниться, старик заключил меня в свои объятия.
За весь этот страшный вечер это было первое прикосновение не с отвращением, а с любовью.
Чувства смешались. Тяжесть слегка растворилась, и в душу прокралась робкая радость. Словно в горькую микстуру добавили маленькую ложечку меда.
Эмоции мои были тихи, и я молча сняла пальто и протянула его тете Клаше. Та тоже посмотрела на меня ласково.
— Устала, Мариночка?
Собственное привычное имя вдруг показалось мне ангельской песней. Неожиданно для себя я заливисто рассмеялась.
Однако дирижер, услышав эту реплику, нахмурился и взглянул на домработницу так пронзительно и жутко, что старушка вздрогнула и уронила пальто. Я благодарно нагнулась и подала его ей.
«Мариночка…» Значит, они меня отравили… этим супом из лошадиных глаз… хотя я его не ела… Но наваждение, кажется, начинает рассеиваться…
Старая служанка, которая нянчила меня с детства, узнала свое любимое «дите»! И нас теперь двое — я и она!
Наши взгляды встретились, но старушка внезапно пугливо отвернулась.
В ту же секунду в гостиной стало мрачно, как перед бурей.
Радость, едва возникшая, снова поникла, и, едва ворочая пальцами, в неотвратимом нехорошем предчувствии я начала разуваться.
С лестницы в красивом алом платье спустилась мама.
— Ида Львовна… — начала тетя Клаша и почему-то замолчала.
В моей груди стало горячо и больно. И я поняла, что сейчас что-то случится. Случится что-то очень важное, после чего все либо вернется назад, либо кончится навеки.
Я смотрела на маму, а перед глазами заискрились картинки — счастливый Вадим, родная мама, веселый Виктор Никитич, уважительный Эдик… Темнота… и другие кадры… Резкий толчок Вадима, хамство охранника, равнодушие директора… Не хватало только одного кадра… Только одного.
«Мама!» — мысленно воззвала я к ней.
— Здравствуйте! — сказала мама чужим голосом, и я почувствовала, что молния на сапоге дернулась и застряла.
— Здравствуй, мама… — ответила я, приподнявшись, и в ужасе ощутила, как изнутри начала всходить все та же тревожная, тяжелая волна.
Мой дом не принимал меня. Он не хотел меня видеть. Моя мать не узнала меня.
Мама неловко улыбнулась и беспомощно посмотрела на месье Рене.
— А это и есть моя сестра Агнесса, — широко улыбнувшись, вдруг пояснил он ей, и я невольно ахнула.
Неожиданно нервы мои окончательно сдали.
— Мама! Мама! — истошно закричала я и бросилась к ней. — Это же я, Марина!
— Я предупреждал, что она больна… — покачал головой «брат». Мама грустно кивнула.
— Но, Ида Львовна! Это же… — подала робкий голос Клавдия Петровна, все еще стоя с пальто в руках.
— Ступай на кухню, Клаша, — резковато ответила мама, и тетя Клаша, сгорбившись, зашаркала из прихожей.
— Мама… — я подошла ближе, чувствуя, что прошлая жизнь неудержимо ускользает от меня. — Мама!
Мама натянуто улыбнулась.
— Проходите, Агнесса. Ужинать будете?
— Сейчас она расскажет вам, что этот дом ей как будто знаком. Сумеет угадать обстановку и даже некоторые факты из вашей жизни, — предостерег маму месье Рене.
— Как интересно! — оживилась та.
Я поняла, что проиграла по всем статьям. Он предусмотрел все.
— Спасибо, я не хочу есть, — произнесла я, полностью раздавленная. — Где комната, где я смогу остаться одна?
— А со мной ты не хочешь поговорить, дорогая? — с дьявольской усмешкой вопросил Рене. — Неужели нам нечего обсудить после долгой разлуки?
Я промолчала.
— Пойдемте наверх, я покажу вам вашу комнату, — радушно проворковала мама и прошла вперед, источая такое знакомое, такое родное тепло.
Вскоре мы оказались в гостевой комнате на втором этаже.
— Оставьте нас, мадам! — попросил Рене, и мама понимающе кивнула.
Дверь за ней закрылась, и я осталась наедине с дирижером-дьяволом.
Я прошла вглубь комнаты и села на стул возле окна. Месье Рене расположился напротив в уютном кресле.
— Ну, вот мы и вновь оказались лицом к лицу, Марина! — произнес он. — Наконец-то ты будешь принадлежать только мне одному! Ведь у тебя не осталось выбора, не так ли? Даже родная мать не узнает тебя. И если ты не отправишься со мной, она попросту выгонит тебя из дома. Могла ли ты подумать о таком повороте судьбы, когда была так надменна и горда?
— Что вы сделали со мной? — спросила я обреченно.
Костлявым пальцем Рене указал на стоящий боком ко мне высокий шкаф с зеркалом на двери.
— Взгляни, и все увидишь сама!
С трепетом в коленях я приподнялась со стула и подошла к зеркалу… Медленно повернула голову…
Из глубины темной поверхности зеркала на меня смотрела сморщенная старуха лет восьмидесяти, с редкими седыми волосами, узловатыми пальцами и морщинистым лицом, в котором с большим трудом угадывались какие-то черты.
Я содрогнулась.
— Нет, не может быть!!!
Черты старухи в зеркале исказились, и ее рот прошуршал что-то.
«Нет, не может быть», — угадала я сквозь сковавшую меня жуть.
С ужасом вглядывалась я в какой-то заношенный наряд, который скрывал дряхлое тело старухи, в ее спутанные космы, в ее мутные глаза.
— И это — я?..
Рот женщины в зеркале снова шевельнулся, глаза раскрылись — она повторила мои движения.
— Вернись на место! — приказал дирижер, и я послушно выполнила требование.
— Ты очень больно ранила меня, — покачал головой месье Рене, кажущийся теперь уже не таким старым и дряхлым, как мое собственное отражение в зеркале. — Ты уязвила мое достоинство. Ты не обратила внимания на мою любящую и страстную душу… Ты посмеялась надо мной… Скажи, ведь сейчас, в этом теле, ты точно так же любишь мать и жениха, ты испытываешь те же чувства к другим близким людям?
— Да, те же… — еле слышно прошептала я.
— Только теперь ты сможешь понять, каково это — любить, а в ответ получать лишь безразличие и насмешку…
Я кинулась в ноги к маэстро.
— Верните мне мою молодость! Я прошу, я умоляю вас! — закричала я исступленно. — Я прошу у вас прощения, искренне прошу! Я теперь все-все понимаю!
Мне казалось, что стоит попросить прощения, как он погладит меня по несмышленой голове и вернет все обратно.
Он действительно поднял длинную ладонь и провел ею по моим волосам.
— О нет, дитя мое! Испытание не длится днями — оно исчисляется годами… Я тоже просил и умолял — и что же ты? Вспомни!
— Но я ведь не любила вас… — всхлипнула я, — и не люблю…
— Не любила… Потому что ты видела лишь старую невзрачную оболочку и не утруждала себя заглянуть в душу, которую она скрывает… А теперь у тебя будет много, много времени, чтобы хорошенько изучить ее и полюбить.
— Но я люблю другого! — воскликнула я.
— Другого? Вадима? — старик усмехнулся. — А его душу — ты знала? Нет, не тогда, когда он пресмыкался перед твоей красотой, не тогда, когда швырял легкими деньгами на подарки… А тогда, когда он швырнул тебя с порога своего ресторана как заблудшую собаку! Ты увидела его душу? А ведь это была ты! Та, которую он — вроде бы — любил! Видишь, как обманчиво бывает зрение, когда ты молода, здорова, красива и богата… И те же глаза, но в другой, нищей и старой оболочке видят все совсем, совсем иначе. Но все это лирика, моя дорогая. Я эгоистичен, как все мужчины — будь они молоды или стары… Главное, что я вижу тебя по-прежнему очаровательной и молодой! В моих глазах ничего не изменилось. Ты все та же красавица, только более послушная и смиренная…
Холодный ужас сковал мое тело.
— Неужели никто, никто не видит меня той, прежней Мариной?! — в отчаянии вскричала я.
Месье Рене вновь покачал головой.
— Когда мое желание слишком велико, то волшебство, сотворенное под его влиянием, имеет довольно большую силу. И ты сама постаралась разогреть мою страсть до такой температуры, что противостоять этой силе теперь мало кто сможет. Основная масса будет видеть тебя такой, — сказал он, — но в этом мире найдутся и те, кому мое волшебство не способно застлать глаза. Это те, кто любит тебя так сильно, что не замечает, в каком ты облике. Или люди с очень чистой и светлой душой, которые видят не глазами. Как ты понимаешь, их очень и очень мало. Настолько мало, что шанс встретить их на пути почти невероятен, если он вообще существует. Но даже если тебе повезет, не обольщайся, что в первом увидевшем тебя юной и прекрасной ты найдешь помощь. Есть и другая категория людей, которая тоже видит то, что есть на самом деле… Это я, например! И люди вроде меня, обладающие особым видением, также разбросанные по всему свету. Правда, их тоже очень и очень мало, и если тебе опять-таки встретятся таковые, то они будут на моей стороне. А отличить тех от других ты не сумеешь. Это не в твоих силах. И поэтому довериться не сможешь никому.
— Тетя Клаша! — проронила я.
— Да, твоя няня, тетя Клаша — одна из тех, чья душа прозрачна, как кристалл, и к тому же искренне любящая тебя. И она видит тебя своей любимой, родной Мариной. Но сегодня мы уедем, уедем очень, очень далеко. И ты больше никогда не увидишь тетю Клашу. У тебя начнется совсем другая, новая жизнь! А обо всем, что было раньше, ты должна забыть. Так будет лучше для тебя же самой.
— Но ведь… если вы такой всесильный, вы могли бы вернуть себе молодость… — прошептала я.
— Ты опять пытаешься торговаться… Вернуть молодость и облечься в бессмертие я не могу. Это не под силу даже Господу Богу. Я могу, конечно, сделать так, что окружающие будут видеть меня молодым, но моложе от этого я не стану… Ненастоящая любовь не удовлетворит меня, а те, кто верен мне, верны мне именно в этом облике. Вот и ты, я уверен в этом, рано или поздно полюбишь меня таким, каким видишь сейчас.
Потрясенная, я сидела, вжав голову в плечи, не имея сил выговорить ни слова… Сколько прошло времени, я не знаю. Очнулась я от оклика мамы.
— Собирайтесь, дорогая Агнесса! Ваш брат сообщил, что вы отказались от ужина. Жаль… На ужин была жареная перепелка… А как вас кормят там, в санатории?..
Я подняла на нее безысходный взгляд. Мама смутилась и скомканно произнесла:
— Ваш брат и друзья ждут у порога. Я провожу вас… Жаль, что вы не успели познакомиться с моей дочерью Мариной — она прима нашей филармонии, молода, очень красива и скоро выходит замуж за владельца ресторана! Как раз сегодня она дает сольный концерт…
Я заглянула в мамины глаза. Получалось, что даже она не видит меня сердцем, а видит лишь мою красивую и успешную оболочку.
Мне захотелось коснуться ее на прощанье, но мама невольно отстранилась от моей руки, которая казалась ей морщинистой и старческой, и ладонь ухватила лишь воздух.
Внизу стояли месье Рене в черном костюме, импресарио и Ксавье при полном параде. Мимо прошел водитель Антон. Увидев меня, он коротко кивнул.
«И ты, Брут!..» — подумала я.
— Счастливого пути! — поспешно сказала мама, и я подумала, что она, наверно, рада, что мы уезжаем.
Глубокой дождливой сентябрьской ночью мы без долгих прощаний погрузились в «Фольксваген», и Антон отвез нас на вокзал.
До пункта назначения мы добирались несколько дней и ночей. Сначала ехали в почти пустом и мрачном поезде, потом летели в самолете с разноголосой публикой, потом снова ехали в открытом авто, и, наконец, прибыли в шумный город с высокими и нарядными зданиями.
Я уже подумала было, что мы добрались, однако путь еще не был завершен. В этом городе Ксавье и Аурунтам оставили нас, а мы с месье Рене вновь пересели, на этот раз во что-то похожее на карету, запряженную парой лошадей, и опять долго ехали через длинный и сумрачный лес по узкой и извилистой дороге.
— Это мой сюрприз для тебя, дорогая! Чтобы ты почувствовала себя настоящей королевой! — шепнул Рене, склонившись к моему уху.
Ответом ему явилось молчание.
Когда, утомленная и обессиленная, я уже начала думать, что путешествие никогда не кончится, к концу третьего или четвертого дня от его начала мы прибыли, наконец, в глухое и заброшенное, но очень красивое место.
Всю дорогу я пребывала в странном дремотном состоянии, граничащем между сном и явью, со мной никто не разговаривал, месье со спутниками лишь изредка переговаривались вполголоса на незнакомом языке, поэтому какие города и страны мы проехали и где, в конце концов, оказались, я не имела ни малейшего понятия.
Карета проехала вдоль ажурной кованой ограды, которой не было конца, и сквозь которую был виден огромный парк и чистый голубой пруд, и остановилась возле высоких ворот. Они распахнулись, и оттуда вышел слуга с безучастным выражением лица. Он склонил голову в молчаливом поклоне и увел лошадей.
Месье подал мне руку, и мы вошли в ворота.
И тут я увидела вдали прекрасный замок и замерла от восхищения.
Да, он и в моем видении был прекрасен, но наяву предстал во всем своем великолепии!
Этот замок станет твоей тюрьмой.
— Теперь это твой дом, дорогая, — прошептал Рене и коснулся моей щеки отвратительными старческими губами, — скоро ты станешь его хозяйкой!
По прозрачному пруду навстречу мне поплыли очаровательные белые и черные лебеди. Они вытянули вперед свои длинные шеи, и я увидела, что глаза их полны невыразимой тоски.
И та же тоска просочилась в мое сердце.
— Ты дрожишь, милая… Дай-ка, я тебя укрою! — Рене заботливо накинул мне на плечи серо-зеленую шаль.
«Так вот кто был той старухой из видения…» — запоздало поняла я, со страхом оборачиваясь на ворота. Они уже закрывались, оставляя меня в новых владениях. В моей великолепной кружевной тюрьме.
Двери замка были сделаны из прочного дерева, переплетенного с темным металлом. Они, казалось, уходили под самое небо, и были такими тяжелыми, что не сдвинулись с места, когда я попыталась открыть их.
— Ну-ну, прекрати дрожать! — притворно гневно произнес месье Рене, легко распахнув не поддавшиеся мне двери, и вдруг скрипуче рассмеялся, и смех раскатился под высокие своды замка. — Располагайся, отдыхай и переодевайся к ужину! Мишель покажет тебе твою спальню.
Откуда-то, словно из-под земли, появилась невысокая пожилая служанка в кружевном чепчике. Не поднимая головы, она быстро пошла вглубь длинного коридора, увлекая меня за собой. По узкой лестнице со свечами на перилах мы забрались высоко-высоко; у меня уже начала кружиться голова от бесчисленных лестничных поворотов, когда, наконец, они завершились маленькой дверцей.
— Ваша комната, мадемуазель, — произнесла служанка, и не успела я удивиться, что она обратилась ко мне по-русски, как она быстро-быстро засеменила ножками, и ее силуэт исчез внизу.
Комната оказалась маленькой и светлой. При том, что все в ней дышало роскошью, обстановку можно было назвать довольно аскетичной. Кровать, застеленная свежими ароматными простынями, тумбочка возле кровати, торшер, столик с небольшим зеркалом, два стульчика и шкаф, тоже с зеркалом — но огромным, во весь рост — вот таким было ее убранство.
Стеклянная дверь вела на балкон, идущий по окружности башни. Отодвинув штору, я вышла на воздух и задохнулась от высоты! Как высоко!.. Круглый пруд внизу показался маленьким, как блюдце.
«Нечасто я смогу выходить отсюда…» — тоскливо подумала я.
В комнате стояла гробовая тишина. Ни телевизора, ни радио, ни других источников звука здесь не было. Не было даже книг или журналов.
«Я сойду здесь с ума…» — вновь подумала я и с тревогой почувствовала, что тоска усиливается и сжимает клещи на моем сердце.
«Только старый месье будет моим собеседником здесь… И эта Мишель…»
— Возле двери есть синяя кнопочка. Как только переоденешься к ужину — нажми на нее, и окажешься внизу, — послышался сзади голос Рене. Обернувшись, я увидела его у входа. — Такая же кнопочка установлена и на первом этаже. Язык служанки я переключил на твой родной, так что не удивляйся. Она напичкана всеми языками! Мои жены были разных мастей… Итальянка, гречанка, полька… Видишь, как я внимателен к тебе, дорогая?.. Впрочем, переключать всех слишком сложно… Здесь бывает много разного люда, и легче переключить тебя! — старческий смешок. — В этом замке ты будешь прекрасно понимать все языки мира…
«Он не знает, что я и без его забот понимаю несколько языков мира, — догадалась я. — Мама не успела сообщить, что мечтала видеть меня звездой мирового уровня, а потому я училась в школе с языковым уклоном и неплохо знаю немецкий и французский. И чуточку помню испанский, так как трижды бывала там на гастролях. А, судя по всему, именно они мне и пригодятся здесь…»
Значит, Мишель — просто марионетка в руках месье. Она говорит на том языке, на который он ее переключает.
Последний огонек, который тлел в глубине моей души, сверкнул и погас.
— Я жду тебя внизу. — Рене вышел.
В это мгновение я заметила, что на стуле висит роскошное платье с пышной юбкой и глубоким декольте, и начала печально переодеваться к ужину. Ужин состоялся в огромной зале, увешанной картинами и уставленной напольными вазами с мертвыми цветами. И вокруг, в полумраке люстр, царила та же мертвая красота.
Прислужницы принесли и поставили на длинный стол несколько блюд с диковинными кушаньями, но я не притронулась ни к одному. Месье, переодетый в зеленый шелковый халат, сидел напротив и хищно разглядывал меня.
— Я вижу, ты все еще расстроена, дорогая, — произнес он с грустью. — Позволь налить тебе немного «Шато Монтроз» 2010 года? — и он потянулся к темной бутылке.
Я кивнула, чувствуя, как душат и жгут слезы. Мама, Вадим… И вся моя прошлая жизнь… Все умерло.
— Тебе не понравился замок?
Я промолчала, а слезинка быстро-быстро потекла по щеке.
Он протянул через стол тощую руку и положил ее на мою.
— Ты привыкнешь. Вот увидишь! Ты полюбишь меня!.. Настанет день, когда ты прибежишь и бросишься мне на грудь со словами «Возьми мою душу, возьми мое сердце! Я хочу принадлежать тебе всецело, мой дорогой, любимый Рене!»
Он неприятно рассмеялся. Я резко выдернула руку.
— Этого никогда не будет! Я ненавижу вас!
Взгляд его пронзительных карих глаз стал ледяным, однако он взял себя в руки и никак не отреагировал на мою резкость.
— Успокойся и поешь. И ложись сегодня пораньше, дорогая. Завтра вечером у нас большой прием по поводу нашей помолвки. Я хочу представить тебя своему окружению.
Я в ужасе раскрыла глаза.
— Помолвки?..
— Помолвки, — повторил Рене хладнокровно. — Через месяц, в пятницу, 24 октября, мы с тобой обвенчаемся в церкви Сент-Констанс. Тебе нужно подготовиться к этому событию. Утри слезы! — грубо повысил он голос. — Мои гости должны видеть счастье на твоем лице. И будь любезна к завтрашнему вечеру изобразить его на своей старушечьей физиономии!
Не в силах выдержать этих злобных слов, я зарыдала.
— Не волнуйся… Мои друзья увидят тебя молодой красавицей. Не могу же я показать им то, что ты увидела дома в зеркале! — Рене расхохотался. — А теперь самое главное, дорогая.
Он пристально посмотрел мне в глаза. Я вздрогнула.
— Лишь в паре со мной ты будешь видеться всем той, кем являешься на самом деле. Когда мы рядом или я поблизости, везде и всюду ты предстанешь миру обворожительной красавицей!.. В мое же отсутствие лишь этот замок будет хранить твою красоту. Но избегай смотреться в зеркала, что бы не разбивать иллюзию. Их невозможно обмануть… В любом же другом месте без наличия рядом супруга ты почудишься окружающим древней старухой в лохмотьях. А теперь съешь хотя бы кусочек рыбы или салат из морских гребешков!..
Голос моего новоиспеченного жениха смягчился. Он вновь взял меня за руку; узкая ладонь по-прежнему была холодна и суха.
— Дорогая, я очень тебя люблю. И хочу, чтобы ты была счастлива со мной! Запомни — со мной. Поэтому, если ты будешь со мной, ты будешь мадам Валлин, молодой красавицей, хозяйкой замка за лесом. Но стоит тебе задумать что-то… — он вновь неприятно усмехнулся, — например, сбежать от меня…
Моя спина покрылась мурашками.
— Иногда я вспоминаю моих бедняжек-жен и их трагическую судьбу… А ведь они тоже были юны и прекрасны и могли бы жить долго и счастливо!
Я остановила глаза. Неужели он…
Он кивнул на еду, и я начала давиться салатом из гребешков.
Итак, у меня есть выбор. Молода и хороша собой — но повсюду с ним. Или…
— Ешь, дорогая. У тебя еще будет время на раздумье, — поторопил меня месье Рене и многозначительно добавил: — Много, много долгих одиноких дней!.. Ведь, имея плотный график гастролей, я буду часто отсутствовать.
Я искоса посмотрела на него. Может, я и впрямь привыкну?.. Я научусь переключать служанку на режим беспамятства и в эти долгие дни его отсутствия буду принимать у себя любовников… Ведь именно так поступали испокон веков молодые и красивые жены, когда их старые ненавистные мужья были в отъезде…
Пока в моей голове крутились порочные мысли, месье спокойно разливал «Шато Монтроз».
— И обращайся ко мне просто Рене, дорогая. Совсем скоро ты будешь принадлежать мне душой и телом!
Я поперхнулась кусочком рыбы.
— Ну что ж… — Рене откинулся на спинку стула. — Я вижу, ты утомлена. Поднимайся к себе и отдыхай, — разрешил он милостиво.
Я быстро подхватила подол бархатного платья и кинулась к двери.
Я больше не буду плакать. Я обдумаю свое положение и придумаю, как выкрутиться из него.
Чем больше проходило времени, тем отчетливее я понимала, что попала в ловушку, выход из которой найти очень и очень непросто. На следующий день после описанных событий я изучила все семь этажей замка и четырнадцатиэтажную башню, все комнаты, основная часть которых была нежилой, и всю прилегающую территорию. Однако когда я сделала попытку выйти за ограду, невесть откуда появился слуга в строгом черном камзоле и мягко остановил меня.
— Вам туда не положено, мадемуазель, — произнес он безучастно, как робот.
— Но я бы хотела погулять в лесу… — я покосилась на лес, стоящий в пятидесяти метрах от ограды, и содрогнулась. Лес закрывал половину неба и чем-то пугал меня. Нет, я не хотела бы там гулять! Но я хотела бы исследовать местность за оградой… Узнать, куда ведет колея вдоль нее, по которой мы приехали сюда…
— Прогулки по лесу не самое подходящее занятие для вас, госпожа. Месье распорядился оберегать вас и не отпускать в опасные путешествия.
— Но это вовсе не опасно! — кокетливо улыбнулась я и кивнула за забор. — Я просто хотела сорвать вон тот милый цветочек!..
— Попросите Дидье, и он нарвет вам целый букет. Впрочем, еще с утра по поручению месье все вазы в замке наполнены голландскими розами.
— Но…
— Простите, госпожа, но это приказ.
Закусив губу, я отошла. Похоже, что выйти за ворота мне не удастся. Может быть, в ограде есть какая-нибудь дыра?..
Я обошла замок, но нигде не обнаружила ни малейшей лазейки. Ограда была высокой и очень прочной. Расстояние же между перекладинами было вроде бы и не узким, но недостаточным для того, что бы я могла пролезть сквозь них.
Невольно припомнилась судьба студента из сказки Андерсена «Калоши счастья», чья голова намертво застряла в подобной ограде, и я тяжело вздохнула.
Настроение серьезно ухудшилось. Похоже, я нахожусь под строгой и неусыпной охраной. Но, впрочем, возможно, слуги не всегда будут столь бдительны. Я больше не стану заводить таких разговоров и сделаю вид, что мне вполне достаточно пространства парка. А заодно при случае узнаю, кто хранит ключи от вечно запертых ворот.
Я медленно подошла к спокойному, как зеркало, пруду и присела возле него на мягкую траву. Белые и черные лебеди разрозненно плыли по зеркальной глади пруда. Внезапно меня охватило странное волнение, словно этот пруд — приют для утопленников… Одна из лебедушек подплыла совсем близко и вдруг глянула на меня своими темными глазами. От этого взгляда внутри у меня все похолодело — глаза птицы были совсем как человеческие! В их глубине застыла боль.
О Господи! Руки мои задрожали. Глаза расширились…
— Мадемуазель! — окликнул вдруг кто-то. Я обернулась. Вытирая руки о фартук, ко мне приближалась одна из служанок.
— Месье вернется через сорок минут. Вам нужно переодеться к его приходу.
Я смотрела на нее, с трудом осознавая происходящее.
Неужели все это происходит со мной?.. Неужели на дворе 21 век?.. Я вновь взглянула в темноту леса. Слуги, бальные платья… Средневековье какое-то! Все это удивляло и даже слегка забавляло меня.
— Вечером будет прием. К нему нужно подготовиться, — словно подслушала мои мысли молоденькая служанка. — Месье представит вас своему окружению.
— Как вас зовут? — спросила я хрипло.
— Таналь, — ответила она.
«Странное имя…», — подумала я и вспомнила маленького импресарио, не без помощи которого Ксавье трижды кольнул меня диковинным прибором. У него тоже странное имя… Аурунтам.
Вспомнив об импресарио, я словно заново пережила момент укалывания. А если… если еще раз кольнуть этим приборчиком в те же места?.. Не способно ли это вернуть мне молодость?
— Скажите… — обратилась я к Таналь, — господин Аурунтам часто бывает здесь?
— Бывает иногда, — кивнула девушка.
— А кто такой Дидье?
— Садовник, мадемуазель.
— А кто вон тот человек в черном камзоле?
— Спиркс. Охранник ворот, — вновь приветливо ответила Таналь.
В солнечном сплетении стало горячо. Охранник ворот! Значит, у него и ключи.
Какая вежливая и почтительная девушка эта Таналь! И кажется совсем живой… Может быть, со временем мне удастся подружиться с ней?..
— Скажите, пожалуйста, — вновь обратилась я к служанке, едва поспевая за ней, — а как называется место, где мы находимся? Какая это страна? Франция?
Голос Таналь внезапно стал ледяным.
— Простите, мадемуазель, но этого вам знать нельзя. Осторожно, ступени.
Надежды на дружбу с нею враз рухнули. Не так-то прост господин Валлин… Скрывая горькое разочарование, я решила больше пока не задавать провокационных вопросов. И ни в коем случае не отчаиваться.
Мне припомнилась фраза будущего мужа.
У тебя будет много, много времени…
— А вот и моя драгоценная невеста! — у двери замка стоял он сам с распростертыми объятиями. Я увернулась от его объятий, но месье Валлин лишь негромко усмехнулся.
— Я скучал по тебе, дорогая! Сегодня я сократил репетицию и приехал пораньше. Тебе пора начинать готовиться к приему! И повтори какую-нибудь из своих песен, гости непременно должны услышать твое ангельское пение! Наверху тебя ждет парикмахер Аделаида Куприс. Иди в свою комнату, да не задерживайся.
«Ну и голос… Не голос, а какой-то скрежет!» — вспомнились мне слова, брошенные в телефонную трубку директором филармонии. Боль разлилась под красивым домашним платьем, в которое утром меня нарядила Мишель. Мой ангельский голос будет слышен только здесь, в этом прекрасном и безлюдном месте, где сердце сводит холодной тоской… Только здесь живет настоящая Марина Обручева, а за его пределами зашаркает ногами седая скрюченная старуха… Если мне удастся когда-нибудь попасть за эту красивую, словно сплетенную из металла, ограду.
Наши глаза встретились.
— Убери вселенскую муку из взгляда! — резко приказал Рене. — И помни, для всех гостей ты — счастливая и влюбленная невеста. Улыбайся! Ну?!.
Оттеснив ненавистного старика плечом, я побежала к лестнице, задыхаясь от отвращения и безысходности.
С безупречно, локон к локону, уложенными волосами, нежным макияжем, в длинном ярко-синем платье я спускалась по лестнице в бальный зал. Взгляд мой не был счастливым. Он был каменным. Изо всех сил я старалась подавить в себе боль, разрывающую сердце.
Сверху, со ступеней, я видела обильно накрытые столы, снующих худосочных дам, мужчин разных комплекций. От всей этой разноцветной толпы веяло чем-то ненастоящим и жутковатым.
При виде спускающейся невесты гости приподняли свои головы и дружно уставились на меня.
Неожиданно возле столика, на котором стояли бокалы с шампанским, я увидела привалившегося к стене отрешенного Ксавье.
Сердце мое екнуло.
«Где-то здесь должен быть и Аурунтам… — подумала я, чувствуя, как от волнения ком встает в горле. — Может быть, удастся проникнуть в его чемоданчик?..»
— Какая красавица! — послышался низкий раскатистый голос. — Рене, да ты счастливчик! И как только тебе удается влюблять в себя таких прелестных женщин?.. Но эта, пожалуй, самая красивая из них!
Мужчина говорил по-французски.
Мы во Франции, утвердилась я в своем предположении.
Хор мужских голосов загудел восторженно, женских — высокомерно и завистливо.
Я спустилась и встала по правую руку Рене. Месье Валлин был в ослепительно-белом костюме, который еще сильнее подчеркивал желтизну его лица. Он улыбнулся и нежно посмотрел на меня.
Скоро мы станем мужем и женой… Меня передернуло от одной мысли об этом.
— Я рад представить вам мою Мари, будущую мадам Валлин, — гордо оповестил присутствующих Рене.
Мои ладони невольно сжались в кулаки, ногти впились в кожу.
Мари… Теперь у меня отнято и имя — последнее, что еще оставалось от прежней жизни.
— Познакомься, дорогая, с музыкантами моего оркестра. Это первая скрипка — Поль Вергелен.
Гася горькие мысли, я обернулась к гостю.
Столь звучное имя принадлежало, увы, горбатому седовласому человечку с проницательным взглядом. Он подозрительно посмотрел на меня, затем резко отвернулся и ткнул в рот вилку с кусочком сельди.
«Никаких манер», — подумала я.
— А это концертмейстер группы альтов — Даная Фиориди.
Внешность Данаи тоже оказалась далека от совершенства — она была довольно молода, но одета безвкусно и даже вульгарно. Глаза ее были жирно подведены черным, и определенно дама пребывала в плену у порока пьянства. Она хлебала коньяк «Riply’s day» в огромных дозах.
Имена музыкантов были итальянскими, греческими, французскими, внешность различалась от жгучих брюнеток и брюнетов до бледных белобровых блондинов и блондинок, и мне так и не удалось понять, какая нация преобладает в оркестре.
Гости шумели, восторгались, ели, пили, произносили тосты за нашу предстоящую помолвку — а я приглядывалась к ним. Вглядывалась в каждого, пытаясь определить, кто из них смог бы стать мне в будущем… другом?.. Нет, не другом. Возможных друзей среди этой компании быть не могло. Сообщником — вот верное слово. Быть тем, кого я могла бы подкупить, заинтересовать, даже соблазнить, что бы вырваться из своей тюрьмы. Кому я могла бы доверять. Прислушиваясь к обрывкам разговоров, я пыталась составить впечатление о каждом. Поль Вергелен был, определенно, неглуп. Он рассуждал о музыке и высказывал неординарную точку зрения на многие понятия. Подведенные глаза Данаи быстро скосились к носу, язык стал заплетаться, и я поняла, что ей довериться было бы опасно. Пара трубачей — Дантон и Яков — показались мне беспечными и легкомысленными ребятами. Они наперебой дудели друг другу в ухо и ржали, как молодые жеребцы. Я разглядывала опьяненные жующие лица, танцующие фигуры, потом они слились в безликую шумящую толпу. Уверенность в том, что замок находится во Франции, серьезно поколебалась, так как часть гостей говорила по-испански. Проскочило и несколько немецких фраз… Но, увы, никто не говорил на моем родном языке…
— Милочка! — вдруг послышалось над ухом русское слово.
Я вздрогнула.
Передо мной стояла крикливо одетая женщина средних, а вернее сказать, неопределенных лет. Скорее всего, она тоже была из «богемы», хотя среди представленных мне музыкантов ее не оказалось.
— Я художница, — шепнула она, словно это был секрет, — меня зовут Роза.
Мое внимание приковал парик на ее голове. Если бы мне иметь парик…
Мысли завертелись, как шестеренки часового механизма.
— Рене так мил, так очарователен! — защебетала Роза. — Говорят, что с музыкантами он строг, но ведь так и положено! Зато в компании ему нет равных. И как он смотрит на вас! А вот мой муж совершенно не понимает меня! — пожаловалась она.
Подхватив Розу под руку, я незаметно увлекла ее на балкон.
— Не понимает? Как это, должно быть, обидно… — посочувствовала я, осторожно разглядывая парик. Короткое черное «каре».
— Говорят, женщина должна часто менять свой образ, — вещала Роза, прикладываясь к бутылке мадеры, — но куда уж чаще? Одних париков у меня — целых триста штук! Когда я езжу в…
В самый разгар интересного разговора на мои плечи опустились костлявые руки.
— Спой нам, дорогая! — за спиной стоял Рене. — Мои музыканты будут аккомпанировать.
Я обернулась и увидела, что оркестранты уже расселись по своим местам на маленьком подиуме в углу залы, а остальные гости заняли небольшие уютные креслица напротив.
Триста париков! С Розой непременно нужно подружиться.
— Милая Роза! — лицемерно промолвила я. — Я несказанно рада знакомству с вами! Пожалуйста, займите вон то мягкое кресло, а чуть позже я буду счастлива продолжить нашу беседу.
Роза просияла.
— С удовольствием послушаю ваше пение! — улыбнулась она.
Подойдя к сцене, я с изумлением обнаружила, что от лоснящихся лиц, вульгарных манер не осталось и следа. Музыканты сидели строго и с достоинством. Это были те же самые люди, но… совершенно другие! Даже Даная казалась трезвее любого завзятого трезвенника. Взгляд ее был чист и светел, глаза бездонны и ясны.
«Как все это необъяснимо и странно…» — подумала я.
— Ария Дидоны из оперы Кристофа Виллибальда Глюка «Дидона и Эней», — объявил Рене своим несмазанным голосом.
И я запела. Нежный, словно сотканный из шелка или вылитый из прозрачного хрусталя, голос вознесся под своды старинного замка.
Все замерли.
На середине пения я заметила, как Роза встала со своего кресла, поправила парик и поспешно вышла из залы. Сердце мое оборвалось.
Ария кончилась, послышались громкие восклицания, гости повскакивали со своих мест и кинулись обнимать меня.
Я натянуто улыбалась, говорила что-то по-испански и французски, то и дело поглядывая на опустевшее место Розы.
Сейчас она «припудрит нос» и вернется.
Но она не вернулась.
Потянулись дни, нескончаемые, похожие один на другой, отличающиеся только погодой, стоящей на дворе, и вскоре я потеряла им счет. Моя маленькая камера в высокой башне, одинокие или с месье Рене безвкусные трапезы, потом столь же одинокие, сводящие с ума прогулки по парку… Короткие обмены фразами со слугами. Иногда выходы «в свет» — в гости к чужим для меня людям, в чьем присутствии месье Рене неизменно оживлялся, делился впечатлениями от гастролей и бесконечно острил, и чью речь я едва понимала. В основном я сидела, глупо улыбаясь или глядя в одну точку, когда надоедало делать довольный вид. А чаще всего выходила на балкон и смотрела на небо, представляя, что где-то на другом конце Земли на это же небо смотрит моя мама.
И это все, чем была наполнена моя жизнь.
Напрасно питала я надежды найти союзников среди друзей и знакомых Рене. Напрасно рассчитывала хитроумными уловками разговорить слуг. Напрасно угощала Спиркса вином и дарила Таналь браслеты и перстни. Напрасно пыталась воззвать к состраданию Мишели… Все они были словно лишены сердца. Они были пунктуальны, точны, расчетливы и ответственны, но стоило мне заикнуться о чем-то, не относящемся к поручениям, как голоса их становились металлическими, ответы — односложными, глаза — пустыми. Их невозможно было ни умолить, ни подкупить, ни задобрить, ни растрогать.
Точно так же обстояло дело и с друзьями и приятелями Рене. Музыканты, к которым мы захаживали в гости, были милы в общении, но едва я делала попытку чуть приблизиться в беседе к чему-то личному, тотчас же холод проникал в их взгляд и голос. Своим мгновенным отчуждением они словно внушали — ничего личного, мадемуазель. Разговоры касались только обсуждения премьер, концертов, спектаклей, выставок, а затем следовало непрерывное питье, хохот и ощущение пустоты после этих посещений. Через некоторое время они наносили ответные визиты, где все повторялось сначала. Смех, вино рекой, музицирование… Изредка я пела, потом, улыбаясь и кланяясь, провожала их и, опустошенная, возвращалась в свою комнатку под куполом башни.
Вновь выходила на балкон, смотрела на зависшую над прудом луну и чувствовала горькую, слепящую тоску по маме, по тому, прежнему Вадиму, по Клавдии Петровне и подружкам. По моим многочисленным верным поклонникам, по любимой работе и по всей моей молодой и яркой жизни.
Отчаяние мое нарастало.
Мари…
Наконец, я начала терять всякую надежду вырваться отсюда.
А страшный день 24 октября, день нашей свадьбы, неумолимо приближался. И чем ближе он становился, тем ужаснее я себя чувствовала. Депрессия начала постепенно накрывать меня своим темным крылом. Я стала беспрерывно плакать ночами, отчего утром под глазами образовывались мешки. Все чаще за завтраком я выглядела уныло и скорбно, и, наконец, однажды Рене, не выдержав, сказал:
— Дорогая, твое состояние весьма огорчает меня. Скажи, разве тебе плохо здесь? У тебя есть прекрасная комната, в твоем распоряжении целый штат слуг, ты проводишь много времени на природе… Мне тяжело видеть, как ты угасаешь. Чем я могу развеселить тебя? Будь у меня больше времени, я непременно придумал бы что-нибудь, но через три дня я улетаю в Испанию… Ты ни разу не выразила желания поехать на гастроли вместе со мной, иначе я взял бы тебя с радостью.
«Я улетаю в Испанию…» Значит, замок находится не в Испании, — автоматически отметила я, исключив из географии поиска эту страну.
Старик выжидательно смотрел на меня, но у меня хватило ума не сказать, что он отвратителен мне настолько, что даже Испания не в силах это изменить.
— Как-нибудь возьми, пожалуй… — Предложение, тем не менее, меня обрадовало, но не возможностью посетить другие страны, а возможностью узнать, где он хранит мой заграничный паспорт.
И если Бог будет на моей стороне, может быть, он позволит мне ускользнуть от ненавистного Валлина…
Я подняла на Рене печальные глаза, раздумывая, стоит или нет высказать еще одну мысль, которая давно не давала мне покоя.
— Ты знаешь… — начала я осторожно, — я просто скучаю. У меня здесь совсем нет подруг…
— Нет подруг… — ворчливо перебил Рене. — Ты сама вечно сидишь в гостях, как бука! А ведь и Даная, и Лидия, и Календи — все были бы не прочь подружиться с тобой!
Лидия — сухая чопорная блондинка, арфистка.
Календи — заносчивая, но очень красивая шатенка с флейтой.
— Помнишь наш первый прием? — продолжила я чуть увереннее, словно обретя почву под ногами. — Там была женщина по имени Роза…
Рене поморщился.
— Роза? Эта сумасшедшая художница? Жена вечно пьяного русского барабанщика…
«Русского…» — по сердцу прошла горячая волна.
— Да, Роза… Она показалась мне интересной… Если бы ты разрешил ей почаще бывать у нас, она бы, пожалуй, смогла поднять мне настроение…
Рене задумался. Я с замиранием сердца ждала его вердикта.
Наконец, взгляд его потеплел.
— Бывать у нас… Как хорошо ты это сказала! Что ж, я приглашу ее письмом. Но если ты что-то задумала, помни — как только ты выйдешь с ней за ограду замка, она упадет в обморок, увидев тебя.
Я прекрасно это помнила. Но убегать вместе с Розой не входило в мои планы.
— У меня не было подобных мыслей… — я хотела прибавить «милый», но передумала, дабы Рене не заподозрил меня в двуличии.
— Ну что ж, — наконец, выдавил из себя Рене. — В будущую среду Роза навестит тебя. А месяца через два мы отправимся с тобой на гастроли в Швейцарию.
— А паспорт, Рене? Ты не забыл, куда положил мой заграничный паспорт? — уцепившись за повод, деланно спокойно спросила я, а сердце ухнуло в пятки.
Он внимательно посмотрел мне прямо в глаза, и холодок пробежал по моей спине.
— Не волнуйся, дорогая. Я никогда ничего не забываю. Твой загранпаспорт в библиотеке, в нижнем ящике стола.
Острые глаза старика пронзили меня насквозь, и он добавил:
— Не забудь и ты.
Не знаю, что месье Валлин хотел этим сказать, но взгляд его был так черен, словно зрачки были залиты густой тьмой. Они засасывали в свою вязкую глубь, и в этот момент мне захотелось отказаться от мысли о побеге.
Внезапно Рене рассмеялся.
— Ты станешь моим талисманом, милая! Если ты будешь со мной, все концерты будут проходить на ура!
У меня отлегло от сердца.
Стараясь не разочаровать опасного жениха, я тоже улыбнулась, и в пылу радости он попытался заключить меня в объятия. Я инстинктивно отшатнулась, о чем мгновенно пожалела. Взгляд вновь стал гнетущим и черным. Я почувствовала его груз, словно на плечи легли тяжелые рыцарские доспехи.
Рене опустил вдоль старого тщедушного тела длинные руки, которыми я не разрешила прикоснуться к себе, развернулся и, сгорбившись, пошел прочь.
А в мои мысли снова проникла художница Роза.
Как и обещал Рене, через три дня она пришла навестить меня.
— Милочка! — вскричала она уже с порога. — Как я рада тебя видеть!
На этот раз на Розе был другой парик — длинные светлые волосы, и я едва узнала ее.
Как все же прическа меняет внешность человека! — в который раз поразилась я.
— Я тоже очень рада! — сообщила я в ответ, и это было совершенно искренне.
Я предложила Розе чай, и мы, расположившись в огромной зале на первом этаже, начали болтать.
— Скоро моя персональная выставка! — похвалилась она. Хлебнула чай и недовольно вытянула и без того удлиненное личико. — В чае недостает имбиря… Не признаю чай без имбиря!
Изо всех сил желая угодить гостье, я покорно вызвала Мишель и попросила принести имбирь.
Может быть, не воровать парик, а попросить его?.. Но Роза боготворит Рене… Она тотчас же расскажет ему об этом, и я больше не увижу ни парика, ни ее самой…
Получив требуемое, Роза вновь пришла в прекрасное расположение духа.
— Я пишу портреты… Немного в стиле Ван Гога. В таких желто-голубых тонах, крупными мазками!
Она вытащила каталог с репродукциями своих картин. На мой взгляд, они ничем не напоминали Ван Гога.
— Правда, похоже? — пытливо заглянула художница мне в глаза.
Взгляд ее тоже был острым и пронзительным, каким-то отталкивающим, и мое решение не украсть парик, а попросить, разбилось на осколки.
Нет!.. Это было бы крайне неосмотрительно!
От мысли, что я могла все провалить из-за своей доверчивости, мне стало не по себе.
— Почему у тебя дрожат руки? Тебе не нравятся работы? — резким голосом выкрикнула художница. Она становилась мне неприятна. Однако я сделала усилие над собой и вымученно улыбнулась.
— Что ты! Они великолепны!
— А какая особенно? Покажи! — потребовала Роза.
Мне захотелось стащить с нее парик и вытолкать вон.
Но я снова себя сдержала и ткнула пальцем в первую подвернувшуюся репродукцию.
— Вот эта!
— Это портрет моего мужа! — гордо возвестила Роза.
Я взглянула на портрет, в который упирался мой палец. Все в тех же желто-синих тонах, выдаваемых за схожесть с Ван Гогом, был изображен пожилой рокер в бандане, косухе и рваных джинсах, сидящий перед ударной установкой. Лицо у него было открытое и приветливое. Странно, что Розе удалось это запечатлеть…
«Русский барабанщик…», — подумала я.
— Его зовут Жорж, — сообщила Роза.
Я непонимающе посмотрела на нее.
— Жорж?.. Разве он француз?..
Она опять сморщилась, словно захотела дополнительной порции имбиря.
— Ой, да какой там француз… Русский, Жора! Но сама посуди — что это за имя для мужа известной художницы?
Роза обмахнулась ажурной салфеткой.
— Жарко что-то…
И она вдруг сняла парик и оказалась коротко стриженной, как Наталья Крачковская в фильме «Иван Васильевич меняет профессию».
Я закашлялась. Потом промолвила:
— Да… Жорж гораздо лучше. А чем он занимается?
Роза положила в рот кусочек изумительного венского пирожного.
— Все той же никому не нужной ерундой… Музыкой. И представь себе, милочка! Он даже умудряется собирать небольшие залы! И гастролировать! Но в основном, по России — там его еще помнят… — она закатила глаза, словно удивляясь, как никчемного Жоржа, занимающегося ерундой, могут помнить в России. — Он ездит на гастроли раз или два в год. В этот, как его… Новосибирск, в Кострому и в…
И она назвала мой город!
Я застыла. Уснувшая было мысль немедленно проснулась и встревожилась. Бежать! Не знаю, как, но бежать вместе с ним, хоть в его чемодане!..
— Там ему нравится больше всего. Там прекрасная филармония!..
Дрожь волной прокатилась по моему телу.
— А когда он в следующий раз поедет в Россию?.. — спросила я, с трудом удерживая на привязи волнение.
Десятки мыслей носились в моей голове. Бежать вместе с ним. Бежать тайно. Бежать в качестве солистки его группы. Соблазнить его. Запугать его… И БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ!..
Роза вновь напялила парик на голову.
— Боюсь, что никогда. Ему не подходит тамошний климат. В прошлый раз он подцепил там жуткую простуду и теперь мучается артритом. А артрит для барабанщика… Сама понимаешь…
— Понимаю… — глухо произнесла я, чувствуя, как обрубается сук, на котором я сидела, и голос мой дрогнул. Из уголка глаза выкатилась слезинка. Я постаралась утереть ее незаметно, но от Розы не укрылся мой жест.
— Ну… не надо принимать так близко к сердцу… — подскочила она ко мне. — Я покупаю Жоржу самые дорогие лекарства. Мы его вылечим! По правде сказать, он на себе крест не ставит. Он как раз собирался лететь туда на Новый год. Представляешь? Но с этой болезнью… Раньше, чем через три года, теперь и думать нечего…
Я тяжело задышала. Да, удар был силен… Словно все против меня.
Я снова уткнулась в каталог. И, рассматривая странные портреты, вернулась к размышлениям о парике.
— Хочешь, сходим вместе на мою выставку? — приблизила ко мне Роза свое длинное лицо.
— Если только вместе с Рене… — робко ответила я. А что я еще могла ответить?
Она хитро усмехнулась.
— Можно и без Рене… Мы бы сходили в чудесную кондитерскую, а потом в магазин кукол… Зачем тащить за собой Рене?
И она опять скривилась.
И тут я, наконец, задала вопрос, который с самого начала вертелся у меня на языке.
— А где будет выставка?
— В музее изобразительного искусства! — незамедлительно ответила Роза с придыханием.
Меня, однако, интересовало не это.
— А в каком городе?
Роза дико посмотрела на меня.
— В столице, конечно! Или ты думаешь, я соглашусь выставляться в провинции? Уф-ф, жарко!
И она снова неожиданно сняла парик и вытерла голову салфеткой.
— В столице чего? — решила я довести допрос до конца.
В это самое время в зал вошел Рене в костюме-тройке. При виде Розы без парика он едва заметно усмехнулся в сторону.
Увидев маэстро, Роза засуетилась. Кое-как водворив парик обратно на голову, она по-щенячьи засюсюкала:
— О, Рене! Мы с вашей невестой замечательно проводим время! Вы отпу́стите ее со мной на выставку?
Она спросила это так непринужденно, что я замерла.
Глаза Рене сверкнули. Я подумала, что он ответит — ни в коем случае, такая красота нуждается в моем неусыпном надзоре, однако после томительной паузы он вдруг подмигнул Розе и, повернувшись ко мне, произнес:
— А почему бы и нет, дорогая? Сходи, проветрись с Розой!
Похоже, он упивался своей сладкой местью. И ожидал услышать что-то вроде: «Нет, любимый, без тебя я не выдержу и двух часов!..» Но назло ему я дерзко произнесла:
— Пожалуй, схожу, милый! Мы будем прекрасно смотреться в паре!
Я представила нелепо одетую Розу без парика и рядом с ней — старушку с дребезжащим голосом. А что, можно сказать ей, что я хочу посетить выставку инкогнито и загримировалась под старуху…
Эта мысль пришла ко мне неожиданно. Ведь данная старуха — не кто-то другой в моем теле, это я, и черты — мои, нужно только хорошенько приглядеться…
— Сходи, дорогая. Тебе самой решать — со мной или без меня. Но без Аурунтама и Ксавье ты не обойдешься!
Рене вновь подмигнул Розе. И тяжелый ком опять поднялся к моему горлу.
Роза, предвкушавшая свободу и магазин кукол, услышав о Ксавье и Аурунтаме, недовольно поморщилась и заторопилась к выходу.
— Отделайся от них! — шепнула она мне у двери. — Давай сходим вдвоем! Убеги от них, слышишь? Впрочем, ни Доротее, ни Анне ни разу это не удалось… Я буду ждать тебя в субботу в одиннадцать в своем особняке.
Дверь открылась, и, пока я раздумывала над ее словами, Роза исчезла.
Ночь была на редкость ясной и теплой. В окно светила луна. Проворочавшись без сна в постели до поздней ночи, я подошла к балконной двери, отдернула прозрачную штору и прямо в ночной рубашке вышла на узенький балкон, опоясывающий башню. Внизу в лунном свете простирался парк, слева чернел пруд. За оградой густой стеной стоял лес.
Душу леденила тоска.
Ах, если бы превратиться в голубку и взлететь над этим замком, а потом над лесом… Прозрачная ограда кажется отсюда такой низкой и тонкой, почти игрушечной, но когда я там, внизу, она высится передо мной непреодолимым препятствием.
Чужая луна светила равнодушным светом, замок молчал, и вокруг стояла такая же тягостная тишина.
Я хочу убежать… Но куда и зачем? Кто ждет меня в моем городе? Меня — ту, которая я сейчас? У меня нет там дома, нет работы, нет родных и близких людей. Там меня ожидают лишь одиночество и нищета. Жизнь в какой-нибудь ночлежке… Ни одна подруга не узна́ет меня, коль уж не узнала родная мать… Впрочем… Меня узнала тетя Клаша, и, может быть, она пустит меня пожить в своем маленьком доме на Упряжной улице?.. А где я буду работать? Петь я больше не могу… Я снова горестно, прерывисто вздохнула. Нет, такая жизнь не устроит меня — она принесет лишь боль. Получается, Рене не оставил мне выбора. Все концы обрублены, и возвращаться мне некуда. Он отнял у меня не только молодость. Вместе с нею, получается, ушло все. Вот если бы… Если бы вернуть ее обратно!.. Но как ее вернуть? Может быть, как в сказке — если меня-старушку полюбит и поцелует прекрасный принц?..
Испытание не длится днями — оно исчисляется годами…
Я вновь вспомнила таинственный предмет, похожий на пинцет — тот, которым Ксавье с Аурунтамом трижды укололи меня. Может быть, этот пинцет имеет и обратное действие? Уже не впервые мне приходила в голову эта мысль. Однако маленький импресарио, владелец загадочного чемоданчика, был нечастым гостем в замке. С того момента, как я в первый раз подумала о волшебном пинцете, он не появлялся здесь ни разу.
«А вот от Ксавье и Аурунтама тебе не отделаться…» — вспомнила я фразу Рене.
Значит, в субботу он появится — чтобы сопровождать меня в город, а попросту — чтобы шпионить за мной. И может быть, у меня будет возможность остаться наедине с желтым чемоданчиком и вытащить оттуда пинцет…
Вытащить пинцет, украсть парик — все это мне ужасно не нравилось, но другого выхода я не видела.
Но если меня никто не ждет… И даже не знает обо мне… Я должна написать письмо о том, что со мной случилось, и передать человеку, который узнал меня в новом облике — Юре Каверину. Старушка не в счет, она плохо видит, даже в очках, да и не поймет, пожалуй, что к чему в моей бессвязной речи…
Я вспомнила, как резко взглянула на тетю Клашу мама, когда та попыталась робко возразить, что я — это я, а вовсе не сестра Агнесса из психушки, нескромно называемой санаторием…
Взяв ручку и лист бумаги, найденные в тумбочке, я села за столик и принялась быстро писать письмо. В нем я без утайки рассказывала Юре обо всем, что произошло.
«Вот такие ужасные события приключились со мной, — завершила я свой печальный рассказ. — Это кажется невероятным, но все же той старухой, которую Вадим отшвырнул с порога «Рио-Риты», была я! Я не знаю, где нахожусь (знаю только, что не в Испании), но предприму все возможное, чтобы сбежать отсюда. Прошу тебя, Юра, поверь мне и вызволи из этого плена! Помоги!»
Подумав, я добавила на всякий случай: «На улице Упряжной, 39 находится дом моей няни Клавдии Петровны. О нем никто не знает, и если мне каким-то образом удастся вернуться в наш город, там я смогу скрыться от посторонних глаз, пока мы с тобой не придумаем, как быть дальше… Буду ждать тебя в этом доме. С надеждой… Марина».
Сложив листок вчетверо, я сунула его в кармашек халата.
Вдруг где-то совсем близко раздался странный шум. Я очнулась от своих раздумий и увидела, как вереницей поднимаются к небу лебеди.
Несколько прекрасных белых лебедей. Вернее — я прищурилась — пять белых и два черных лебедя. Куда это они собрались на ночь глядя?.. Последний черный лебедь, пролетая мимо моего окна, вдруг вывернул шею и посмотрел на меня влажными умными глазами — совсем как человек…
Я вздрогнула. Похоже, и птицы здесь непростые…
Крыло черного лебедя дрогнуло, и из-под него вылетел какой-то маленький предмет и с легким стуком упал прямо мне под ноги.
Изумленная, я подняла его. Это было прелестное зеркальце в серебряной оправе. Удивительно, как оно не разбилось о каменный пол балкона…
Когда я выпрямилось, лебедей уже не было.
Крупная дрожь внезапно сотрясла тело.
Дрожа от страха и холода, я вернулась в комнату.
Нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка.
Пусть поскорее настанет суббота!..
С раннего утра в субботу Мишель нарядила меня, причесала и дала в руку сумочку.
— Здесь расческа и пудреница, мадемуазель.
Взгляд ее будто проходил сквозь меня, и я подумала, что она, наверно, даже видит зеленоватую стену комнаты.
Внизу, как я и ожидала, передо мной предстал Аурунтам — маленького роста, пухленький, в костюме, застегнутом на все пуговицы. В руке его был неизменный желтый чемоданчик.
Где лежит волшебный пинцет… — подумала я.
— На прогулку собрались, госпожа? — ухмыльнулся он.
Я быстро отвела взгляд от чемодана, чтобы он не догадался, что я проявляю к нему усиленный интерес, и нацепила на лицо улыбку.
— Как видите, дражайший.
Вместе с ним мы вышли за ограду, уселись в кабриолет, где нас уже ждал Ксавье, и отправились к Розе.
Особняк художницы и ее русского супруга, как выяснилось, находился всего в двадцати минутах езды и выглядел значительно менее представительно, чем замок моего престарелого жениха. Это был низкий каменный дом, окруженный заросшей травой. «Похоже, садовника у них нет… — подумала я, — Роза все время ваяет шедевры живописи, а муж барабанит…»
Вышедшая на звонок Роза выглядела, как всегда, дорого, но безвкусно. Увидев меня, она на мгновение задохнулась, словно ей перекрыли кислород.
— Это я, Мари, — поспешно пояснила я, что бы рассеять ее сомнения.
Она отшатнулась. Глаза непонимающе блуждали по моему лицу.
— Мари? Ты?.. Что с тобой?
— Это такая игра, — проскрипела я. — Грим и одежда старухи. Я люблю выдумывать что-нибудь необычное…
Темная горечь захлестнула меня при этих словах.
Роза шумно выдохнула, потом пожала плечами.
— Над тобой поработал великий гример, — сказала она, наконец. — Ни за что бы не узнала тебя! Шмотки могла бы надеть и поновее, а не эту грязную ветошь.
Я была одета в дорогой бежевый плащ, но промолчала. Я еще раз убедилась в том, что другие видят невзрачную и отталкивающую картину.
— Не пригласишь на минутку?.. — попросилась я робко.
Роза помялась, но все же прижалась к стене и пропустила меня в дом.
Внутри стоял какой-то особый запах — масляных красок, смешанных с острыми пряностями. Глянув через просторную прихожую, я увидела Жоржа.
Он сидел в глубине зала в глубоком кресле и выглядел именно так, как я себе представляла — обросшие волосы, стильная одежда, в зубах трубка. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль. На мое появление он даже не прореагировал.
«Ну, была не была…», — решилась я.
Вошла в зал, поздоровалась. Жорж обернулся и окинул меня с головы до ног недоуменным взглядом.
— Дорогой, это невеста месье Валлина из замка за лесом, — пискнула Роза. — Она тоже из России. Поболтайте, пока я переоденусь!
В лице Жоржа ничего не переменилось.
Не отводя озадаченного взгляда, он указал рукой на кресло рядом с собой.
— Невеста? — наконец, произнес он. — Вы, наверно, вдова?
Сердце мое упало. Он тоже видит меня старухой.
Однако времени было очень мало. Я не хотела, чтобы наш разговор слышала Роза.
— Простите, что я сразу с просьбой…
Жорж приподнялся в кресле. Его брови нахмурились.
— Роза сказала, что у вас планируется поездка в город N…
Вопросительный взгляд.
— Неважно, через три месяца или через три года…
Кивок.
— Дело в том, что мне необходимо передать письмо… Вы не могли бы помочь мне?
Не давая Жоржу опомниться, я вытащила из-под чулка мятый конверт и протянула ему.
— Здесь нет адреса, — строго заметил он.
— Да… — заторопилась я, чувствуя, как дрожат руки. — Письмо нужно передать официанту по имени Юра, который работает в кафе «Рио-Рита»…
Не сказав ни слова, Жорж сложил его и быстро убрал в карман.
— Если вам это будет не трудно… Это очень важно… Только не говорите, пожалуйста, никому о письме… — пробормотала я.
Он повернул ко мне голову, и вежливая улыбка тронула его губы.
— Наверно, в восемьдесят лет тяжело выходить замуж… А Юра, видимо, ваш внук? Или правнук?
Я дернула головой. Жорж расценил этот жест как положительный ответ.
— Я передам письмо по возможности. Я хорошо знаю этот город. Выступал пару раз в филармонии. Вам нравится рок-музыка?
Он вдруг вскочил с кресла и с неизвестно откуда взявшейся прытью подбежал к ударной установке, стоящей в другом углу большой комнаты.
— Помните «Memory of a Melody»? Вот это соло на ударных в «Skin Deep»?
Жорж впрыгнул за установку и отчаянно забарабанил по ней. Его взгляд стал безумным.
Я попятилась к двери, где была подхвачена Розой.
— Посмотри, какой парик мне надеть?
Незаметно для вошедшего в раж Жоржа покинув зал, я пошла за Розой и оказалась в маленькой комнатке, заваленной париками.
Встав спиной к столику, где один на другом их валялось штук десять, я уверенно сказала:
— Вон тот! Который на вешалке у кровати.
Роза повернулась на мой указующий перст.
— Косу, что ли? — и она двинулась в указанном направлении.
Скрестив руки за спиной, я зацепила, по-моему, парочку изделий из человеческих волос и быстро сунула в мешок.
Роза покрутилась у зеркала, поправила на голове случайно выбранную мною длинную русую косу, вздохнула и повернулась ко мне.
— Ну, пойдем, что ли, подруга. Тряхнем стариной… Н-да… Ну и затеи у тебя!
Она еще раз окинула меня взглядом с головы до ног и вытолкала в прихожую.
Неистовый барабанный бой продолжался. Жорж сидел за установкой с невменяемым лицом. Мое сердце сжалось в горький комок. Напрасно я все это затеяла… Муж под стать своей жене. Горечь залила меня, оттого, что по воле высохшего старика я нахожусь в обществе этих странных чужих людей и вынуждена использовать их…
— Мы уходим, дорогой! — Роза послала мужу воздушный поцелуй, однако он этого не заметил.
— Пошли, — буркнула она неприветливо, схватила какую-то нелепую корзинку, и мы зашагали к кабриолету.
Часа через два автомобиль выехал на красивую широкую площадь, и предо мною предстал удивительный город.
— Будапешт! — шепнула Роза, и я, наконец, поняла, что мы находимся в Венгрии.
Я с любопытством высунулась из машины и ахнула:
— Какая красота!..
Однако Роза своей, видимо врожденной, бестактностью быстро поставила меня на место:
— Своим обликом ты портишь всю эту красоту! И надо было тебе обрядиться в старуху?
Она засмеялась, словно залаяла; Ксавье и импресарио дружно поддержали ее.
Я внутренне сжалась в комок. Потом выпрыгнула на просторную мостовую.
— Пошли.
Я шла, стараясь запомнить окружающий городской пейзаж: вот магазинчик с непонятной надписью «Bear», вот остановка. Вот высокое здание с колоннами, рядом ресторанчик и яркая клумба с розами… И повсюду люди — красивые, нарядные, спешащие по своим делам.
— А вот и магазин кукол, про который я тебе говорила! — дрожа от нетерпения, сообщила Роза, показав на зеленую вывеску. Обернувшись к моим спутникам, она спросила неприязненно и с вызовом:
— Можно, мы зайдем без вас?
Ксавье зевнул и, отвернувшись, облокотился на машину и закурил.
Аурунтам что-то буркнул и закопался в своем чемоданчике.
А я, задрав голову, рассматривала крышу магазина кукол. Она была синего цвета, высокой и остроконечной, и напоминала колпак астронома, а по краям ее, как по небу, были рассыпаны мелкие серебристые звезды.
Роза недовольно дернула меня за рукав.
Не дождавшись ответа, мы вошли внутрь магазина и оказались в царстве волшебных кукол. Куклы заполоняли все пространство помещения. Они сидели и стояли, маленькие, большие, улыбающиеся и мрачные, а по углам магазина расположились четыре куклы в человеческий рост. Это были Король, Королева и Золушка с Принцем.
Розу заинтересовали куклы, находящиеся в левой части магазина, и она отошла к ним. Я же остановилась перед Золушкой, разглядывая ее удивительное платье и маленькие хрустальные туфельки.
Я такая же красивая, как она… Неужели ни один человек не видит этого?..
Словно повинуясь какой-то силе, я достала из сумочки брошенное лебедем зеркальце и заглянула в него.
И… вдруг увидела себя настоящую — молодую, с блестящими черными локонами, рассыпанными по плечам. Дыхание во мне замерло… Я не могла налюбоваться своим образом — таким красивым и недоступным теперь.
В бессознательном волнении я перевела зеркальце на Золушку, а потом снова посмотрела в него.
Что это?.. Из зеркала на меня глянула Золушка. Вместо своего лица я увидела ее холодное белое личико… Зеркало что, ловит образы?.. Не успела я понять, что это значит, как звякнул дверной колокольчик: в магазин вошел еще один посетитель.
Я повернула голову из своего угла и вздрогнула, узнав вошедшего. А вернее, вошедшую.
Это была Календи — красавица-флейтистка из оркестра месье Рене. Оглянувшись по сторонам и никого не увидев, Календи двинулась прямо к витрине.
Спрятавшись за фигурой Золушки, я направила на флейтистку зеркальце, что бы проверить свою догадку. Однако то, что случилось через секунду, поразило меня. Красавица Календи быстрым движением схватила очень дорогую фарфоровую куколку и сунула под свой длинный плащ шоколадного цвета. Проделав это, она развернулась и исчезла так быстро, словно ее унесло ветром.
Я растерянно вылезла из своего укрытия.
— Вы будете что-нибудь брать, мадам? — Я и не заметила, как рядом возник продавец, одетый как персонаж старинной сказки — в костюм пажа и шляпу с пером.
— Да… да… — отчего-то заволновалась я, сунула руку в карман плаща и не поверила своим глазам. На моей ладони лежала яркая блестящая монетка в десять рублей! О нет, это не десять рублей… Там какие-то другие буквы… Откуда она взялась?..
Продавец пристально посмотрел на нее, потом поднял на меня глаза. Казалось, сквозь невзрачный наряд они видят мою душу.
— Знак агентства «Справедливость»… — чуть слышно пробормотал он себе под нос. Я вздрогнула. Агентство «Справедливость»! Эти же слова произнес, помнится, человек, умирающий на дороге. И он же дал мне тогда эту монетку. Но ведь она осталась в выброшенной на помойку куртке… Откуда она взялась?!
— Это значит, что я должен продать тебе за нее нашу тайну. Так слушай! — он прислонил губы к моему уху и зашептал:
— Эта кукла Золушка — непростая! Если раскрыть замок на ее широком платье и залезть внутрь, то увидишь ступеньки вниз. Спустись по ним, и окажешься у речного вокзала.
С этими словами он взял у меня монетку и бросил в кассу.
— Что-то еще, мадам?
Подземный ход?.. Я задрожала так сильно, что задела стоящую на витрине фигурку Кота в сапогах, и она громко зазвенела, привлекая внимание посетителей.
Продавец выжидательно смотрел на меня.
— Спасибо, больше ничего… Вы очень добры… — пролепетала я и добавила зачем-то:
— А Будапешт — очень красивый город…
Во взгляде продавца мелькнуло замешательство.
— Будапешт?.. Никогда не бывал в Будапеште. Всего доброго, мадам!
Потрясенная и не понимающая ничего, я стояла и смотрела, как удаляется его спина в бархатном камзоле.
— Какой противный голос у этой старухи! — раздалось поблизости, и, повернув голову, я увидела, как в меня тычет пальцем юная прелестница, идущая под ручку с прыщавым молодым человеком.
Тот усмехнулся. Парочка отвернулась и прошла мимо, при этом девушка больно зацепила меня железной пряжкой сумки.
На мои глаза невольно навернулись слезы.
— Мари! Ты что стоишь столбом? — резкий окрик вернул меня к действительности.
Из глубины магазина ко мне приближалась Роза. В руках у нее были две куклы в бальных платьях — одна в ярко-зеленом, другая — в бледно-розовом.
— Смотри, каких красоток я купила! — громко воскликнула она. Помолчала, подозрительно глядя на меня, потом спросила:
— Что с тобой? Ты вся дрожишь!
Я посмотрела на нее.
— Ничего.
Роза вдруг стала отчужденно-холодна.
— Пойдем, — сказала она отрывисто. — Твои провожатые уже заждались. И нам нужно успеть в художественный салон за красками, а потом в музей!
Держа покупки подмышкой, она поспешила к выходу. Я — за ней.
У самой двери я обернулась. Продавец в форме пажа любезно показывал нарядно одетой женщине фигурку одноногого оловянного солдатика. Казалось, он уже позабыл обо мне.
Вновь звякнул колокольчик, и красивая шумная улица встретила нас.
Новость, купленная за монетку, похожую на десять рублей, клокотала во мне, будоражила и бурлила внутри.
— Прости, Роза, но, наверное, я не поеду в салон… — извиняющимся тоном произнесла я, чувствуя, что улица вместе со стоящими на ней зданиями качается то вверх, то вниз.
Мне показалось, что художница испытала облегчение. С едва заметной улыбкой она вновь окинула меня взглядом с головы до ног.
— Я думаю, это мудрое решение, милочка. Тогда до встречи! — вскричала она чересчур радостно.
Вздохнув, я подобрала подол своего старческого наряда и с грацией, вызвавшей улыбку у Ксавье, села в кабриолет. Моя неотлучная охрана забралась вслед за мной, и Аурунтам, который был за рулем, повез нас обратно в замок маэстро.
«Какой противный голос у этой старухи…»
«Над тобой поработал великий гример!.. Ну и затеи у тебя!..»
Я лежала в своей маленькой комнате и смотрела на неровные тени на потолке. Внизу шла какая-то вечеринка, но, сославшись на неважное самочувствие, я ушла к себе. Я устала почти каждый вечер наблюдать, как благородные женщины и солидные мужчины, пьянея, превращаются в разухабистых мужланов и вульгарных девиц. Но моего ненавистного жениха это, похоже, забавляло…
— Доброй ночи, милая! — милостиво отпустил он меня и чмокнул в лоб на прощание.
Этот поцелуй до сих пор ожогом горел на моей нежной коже.
Которая кажется всем дряблой и морщинистой…
Я потрогала лоб и почувствовала, как тяжело бьется в груди сердце.
Там, внизу, был Аурунтам.
В последнее время он очень редко бывал в замке, и я уже почти распрощалась с надеждой проникнуть в его чемоданчик, но сегодня после нашего путешествия в город он зашел. Как бы выманить его из зала?.. Он не танцует, если пьет, то немного, и чемоданчик все время у него на виду…
Чувствуя, что мысли будоражат и не дают уснуть, я вылезла из постели, накинула легкий синий халат в горошек и вышла на балкон.
На лужайку, освещенную фигурными фонарями, высыпала разгоряченная вином и танцами толпа. Веселую компанию не пугал даже начинающийся дождь и ветер, срывающий с деревьев последнюю листву.
Может быть, Аурунтам отвлечется, и я смогу залезть в его чемоданчик?..
Охваченная внезапной решимостью, я вернулась в комнату, облачилась в длинное темное платье (с недавних пор весь мой гардероб состоял только из длинных платьев), поднесла руку к кнопочке, опускающей меня вниз…
Потом отдернула. Лучше спущусь по лестнице.
Осторожно вышла на лестницу. Тишина.
Бесшумно начала спускаться.
Помнится, в первые дни я исследовала замок и все его помещения. Вот здесь, на седьмом этаже, находятся две пустые спальни. Так и есть. Двери приоткрыты, а за ними — две пропыленные нежилые комнаты.
Я спустилась еще на один этаж, потом еще и еще…
На четвертом этаже, вот за этой высокой дверью — зала, неизвестно для чего предназначенная, с парадной обстановкой и подобием трибуны в углу.
Здесь — кабинет, тоже всегда пустующий, а рядом огромная библиотека. Всю ее площадь занимают дубовые столы, а по стенам расставлены бесчисленные шкафы с книгами… И не далее как вчера я стащила из этой библиотеки свой загранпаспорт.
Проходя мимо нее, я неожиданно приостановилась. За дверью слышался какой-то плеск.
Медленно и тихо я подошла к двери, приоткрыла… и обмерла.
На этот раз за дверью была совсем не библиотека, а… бассейн!
Чудесный бассейн с приглушенным освещением и стеклянными стенами… и почему Рене не показал мне его раньше?
Но раньше здесь была библиотека…
Пораженная, я застыла возле входа.
Сверкающая вода подходила прямо к моим ногам, словно пытаясь лизнуть кончики пальцев. Чуть осмелев, я шагнула вперед. Да, передо мной лежал бассейн, освещаемый разноцветными мигающими в потолке огоньками. Длинный, с просвечивающим дном, ступенями…
Повинуясь внезапному желанию освежиться, я быстро скинула платье и белье и осталась нагишом.
Спустилась по ступеням и вошла в прозрачную теплую воду.
На миг почудилось, что это вовсе не вода — она была какая-то чуть маслянистая и плотная. Мне показалось, будто она облепила меня, сжала со всех сторон. Немного удивившись, я поплыла по ней, чувствуя необыкновенную легкость во всем теле. На воде играли желтые, оранжевые и синие блики.
Вода сама несла меня, и ко мне впервые после долгих дней начало возвращаться давно забытое успокоение. Задумавшись, я плыла и плыла вперед, пока не заметила, что какое-то время двигаюсь почти на ощупь. За несколько минут, проведенных в воде, в бассейне стало намного темнее. Блики почти исчезли, огоньки в потолке потускнели и, один за другим, медленно угасали. Легкая оторопь охватила меня. Еще немного, и я окажусь в кромешной тьме!..
Я развернулась и поплыла назад, но, по-моему, свернула не в ту сторону, потому что слегка маслянистая вода все никак не кончалась. Я вытягивала руки во все стороны в надежде коснуться, наконец, стены бассейна, но ее все не было и не было.
Последние огоньки погасли, и я оказалась в полной темноте.
Мне вдруг стало по-настоящему страшно.
Проплыв наугад еще несколько метров, я почувствовала, как руки начинают уставать, а признаков краев бассейна по-прежнему не ощущалось.
«Нужно позвать на помощь…», — подумала я и уже открыла рот, чтобы закричать: «Помогите!», как вдруг вода резко отхлынула, и мои колени коснулись ровного прохладного пола.
Опершись на руки и дрожа от непонимания и страха, я встала и ощупью двинулась вперед.
Внезапно впереди забрезжил свет. Я ускорила шаг. Похоже, это дверь наружу. Слава богу!.. Наверно, в определенный час воду из бассейна спускают и гасят свет… После почти панического ужаса ко мне начало возвращаться равновесие.
Подойдя к двери, которая по-прежнему была чуть приоткрыта, я начала искать место, где бросила свою одежду, но платья и алого комплекта белья, оставленных возле ступеней, нигде не было. Я обошла вокруг несколько раз… Ничего.
Придется возвращаться наверх голышом!..
Ситуация показалась мне забавной, и я хихикнула.
Освеженная и веселая, я распахнула дверь, намереваясь вновь выйти на лестницу… Но неожиданно увидела узкую, но ровную дорогу, по краям которой росла трава и стояли редкие деревья.
Липкий страх вновь сковал тело. Дорога?.. На четвертом этаже замка?.. Куда я приплыла?.. Ничего не понимаю. Декорации какие-то, что ли?..
Крадучись я просунула голову за дверь и как была, нагишом, выскользнула наружу. Резкий, пронизывающий холод обдал меня со всех сторон. Трясясь, как осиновый лист, я начала озираться вокруг. Какая-то незнакомая местность, и никакая не бутафория, а самый настоящий лес…
Темная фигура мелькнула вдалеке. Я ринулась в сторону и, сжавшись, юркнула под первый попавшийся куст.
На дороге показалась лошадь. Ее вел под уздцы высокий статный человек. Когда он подошел совсем близко, я, не веря своим глазам, узнала в нем Аурунтама. Маленький, невзрачный, коренастый… Куда девалось все это? Высокого роста, широкоплечий… И только черты лица остались прежними.
…Но как Аурунтам оказался здесь? Ведь он только что был внизу, на лужайке, вместе с остальными гостями…
— Домой, Седрик! — сказал он вполголоса, вскочив на коня.
Словно почуяв что-то, Седрик замотал головой и заржал.
— Что ты? — удивился странный импресарио или его брат-великан.
На мое счастье, лошадь не умела говорить.
Пыль взвилась из-под копыт Седрика, и я едва сдержалась, что бы не чихнуть.
Послышался удаляющийся топот, задрожавшие кусты, наконец, успокоились, и я осторожно вылезла из своего убежища.
Все еще находясь в изумлении, посмотрела в сторону, куда скрылась лошадь со своим седоком. Сделала пару шагов вперед… Деревья по бокам закачались и зашумели, словно недовольно зашептали.
Нет, пешком и голышом совсем ни к чему здесь бродить среди ночи…
С той стороны, откуда пришли Аурунтам с Седриком, послышалось тихое лошадиное ржание. Похоже, там не одна лошадь, а целая конюшня…
На территории замка, разумеется, есть конюшня… Но откуда она на четвертом этаже?..
Рассеянно я вернулась к двери. Как же мне попасть в свою комнату?..
С легким скрипом дверь открылась, и я увидела… лестницу.
Платье, белье и обувь валялись рядом, и, подхватив их, по ступенькам я пробралась наверх, оставляя мокрые и грязные следы.
Нашла, наконец, свою комнату.
Зашла в ванную и включила горячий душ.
Завтра с утра обязательно рассмотрю все это — диковинный бассейн и ведущую из него прямо на улицу дверь… И еще нужно отыскать конюшню и в следующий раз проследить, куда это ездит Аурунтам…
Согревшись, я нырнула под одеяло.
Сколько еще опасных тайн хранит моя кружевная тюрьма?..
— Ты помнишь, что скоро наша свадьба, дорогая? — встретил меня за завтраком месье Рене. — До нее осталось всего две недели, и после свадьбы тебе не будет позволено так свободно бродить по замку!
Мой жених был облачен в длинный дирижерский фрак, белоснежную рубашку и наглаженные брюки. Он развалился на удобном стуле и не отрываясь смотрел на меня.
Маэстро казался беззаботным и довольным, но его взгляд был по-прежнему остр и пронзителен. Меня охватило волнение. Он что, знает о моем ночном путешествии?..
— Сегодня я улетаю на концерт в Испанию, — обронил Рене мимоходом, отправляя в рот вкуснейший круассан с клубникой. — А через три дня, когда вернусь, наступят приготовления к свадьбе.
Он помолчал немного и добавил:
— Веди себя хорошо, моя дорогая. И не делай глупостей!
Последняя фраза была произнесена резко изменившимся тоном. Может, он действительно знает?.. А что особенного я сделала? Просто искупалась в бассейне… Может быть, спросить его, что находится на четвертом этаже?..
Но кто-то словно удержал меня за язык.
— Я и не делаю глупостей, — подойдя к нему, промолвила я кротко. — Я целыми днями в своей комнате или в парке, вот и все мои занятия.
Мне показалось, что маэстро облегченно вздохнул.
— Когда на твоем пальчике появится обручальное кольцо, мне будет спокойнее. Это колечко — настоящий клад! Можно назвать его старинным оберегом. Пока оно на твоей милой ручке, с тобой ничего не случится.
Рене встал и трепетно прижал меня к себе.
— Ты очень дорога мне, Марина! Я безумно люблю тебя!
Он назвал меня уже почти забытым именем. Звук его так давно не раздавался под сводами этого замка, что, услышав его, я невольно вздрогнула в объятиях Рене. «Мари», «мадемуазель», «госпожа», «милая», «дорогая», — вот какие обращения были здесь в ходу, и собственное имя слегка резануло слух.
«Какой противный голос у этой старухи…», «Зачем ты вырядилась этой старухой?..», — вспомнились все те оскорбления, что получала я в данном им образе…
— Если ты любишь меня… Тогда верни мне прежний облик и отправь меня назад! — зашептала я, уткнувшись губами в ворот его фрака.
Месье тихо и скрипуче рассмеялся.
— О нет, девочка!.. Я слишком эгоистичен, чтобы так поступить!
Надушенными кончиками пальцев он легонько оттолкнул меня и произнес с нежностью:
— Не трави свою душу, любимая! О прошлом нужно забыть. Забыть навсегда. Через две недели у тебя начнется новая жизнь! И не нужно плакать, это оставляет следы на твоем очаровательном личике! Посмотри, что я привез тебе из Парижа!
На моей ладони оказалось рубиновое ожерелье.
Оно было таким изысканным и роскошным, что у меня невольно замерло дыхание.
— Это чтобы ты не забывала, как я люблю тебя!
В его глазах отразилась горечь.
— Спасибо, Рене, — ответила я, чувствуя какие-то странные угрызения совести.
— Наденешь сейчас?
— Нет… — я положила ожерелье в карман платья, — лучше к твоему возвращению…
Он взглянул на часы и нахмурился.
— Мне пора, Мари! Не скучай без меня! Через три дня я вернусь.
«Через три дня я вернусь…»
«Через две недели наша свадьба…»
Вытерев слезы, я кивнула жениху.
— Я буду ждать тебя. Удачи на концерте!..
Он улыбнулся.
— Ну вот, видишь, ты уже не такая дикарка, которую я привез сюда месяц назад!
Месяц! Уже месяц я томлюсь в его прекрасном пугающем замке, где обычная комната вдруг заполняется водой, а дверь из нее выводит с четвертого этажа прямо на дорогу… А как этот самый тяжелый месяц в моей жизни прожили мама, тетя Клаша, Вадим?.. Как дела в филармонии? Кто теперь вместо меня?..
Я почувствовала, что что-то заболело внутри. Наверно, это терзалась и билась в клетке груди моя измученная душа.
Хлопнула дверь. Маэстро вышел из столовой. Снаружи раздались его резкие приказания.
Я села на стул и посмотрела в глубину чашечки с кофе. Она была черна и беспросветна.
С каждым днем становится все труднее и труднее…
Механически я взяла из вазы банан и начала очищать его от кожуры.
— Хозяин! — раздался грубый голос, и на пороге столовой появился Аурунтам.
С чемоданчиком в руке.
От неожиданности мурашки пробежали по моему телу.
— Месье Рене ушел к слугам… — пролепетала я. Аурунтам неприятно сощурил маленькие глазки. Он немного помедлил в дверях, затем, не сказав ни слова, развернулся и вышел.
Подобрав подол платья, я поспешила за ним.
В коридоре я столкнулась с Ксавье, безразлично жующим что-то.
— Вы так испуганы, мадемуазель… — промямлил он.
— Я… я хочу проводить Рене… — сообщила я, косясь краем глаза в сторону удаляющегося импресарио.
— Ага! — беззаботно ответил секретарь и, повернувшись ко мне худым задом, уставился на картину, изображающую полуголую женщину в венке из алых маков.
Откуда ни возьмись, передо мной возникла Таналь.
— Господин в гримерной.
— Один? — спросила я спокойно, придерживая пульсирующее сердце.
— К нему пошел господин Аурунтам.
Я кивнула и не спеша проследовала в конец коридора, где находилась гримерная.
— Мишель! — раздался недовольный голос маэстро. — Пошевеливайся! Я могу опоздать к самолету!..
Неприятный шепот и смех Аурунтама.
Я покосилась на левую половину замка, где жили слуги. Сейчас Мишель понесет ему поднос с баночками и кисточками… А что, если ей поскользнуться и рассыпать их?..
Идея показалась мне удачной. Оглянувшись, чтобы убедиться, что меня никто не заметил, я нагнулась и положила в темном переходе, прямо на пути Мишели, скользкую шкурку от банана.
И тут же из-за угла появилась она — в белых ботиночках, накрахмаленном фартуке и с неизменным каменным выражением лица.
Трепеща от волнения, я нырнула в проем между дверями.
— Ах!.. — в следующее мгновение случилось то, на что я рассчитывала. Мишель растянулась на полу, а баночки и тюбики раскатились по полу.
Из гримерной выкатился Аурунтам, а следом за ним вышел мой плечистый жених. Они поспешили по коридору, вспоминая всех чертей.
Не теряя ни секунды, я проскользнула в комнату.
— Что случилось? — послышался обеспокоенный голос Рене. — Аурунтам, помоги! Собери эти банки, черт возьми! Я опаздываю!..
Какая удача!..
Чемоданчик лежал на стуле у зеркала и был открыт!..
Я сразу увидела то, что искала.
В специальном углублении сверкал стальной предмет, похожий на пинцет.
Руки мои задрожали, мысли поскакали, как резвые зайцы.
«Так… Краешек губ, бровь и запястье…»
Из коридора донеслись приближающиеся шаги.
Я поспешно выхватила пинцет и кольнула им в край нижней губы. Рука тряслась как под током.
Шаги раздались совсем близко.
Не успею…
Судорожно сунув пинцет на место, я бросилась в противоположный конец комнаты и втиснулась в пыльный шкафчик с фраками.
— Ужас… — прозвучало почти над ухом, едва я успела прикрыть хлипкую дверцу. — Моя пудра рассыпана! Как я появлюсь на людях в таком виде?..
— Позвольте, господин… — это заискивает Мишель, пытаясь загладить оплошность.
— Господин! Машина подана! — отчетливый голос дворецкого Альберта.
— Убери все, Мишель. Аурунтам! Нам пора!
Зашаркали шаги, скрипнула дверь, охнула Мишель…
Через пять минут шум стих, и я выбралась из шкафа.
В комнате все было на своих местах, и только чемоданчик Аурунтама исчез вместе с ним.
Я замужем.
Еще совсем недавно эти слова казались мне волшебной музыкой. Я то и дело доставала из шкафа свадебное платье, мерила тонкое, нежное кольцо и шептала «я замужем», «я замужем», представляя, как гордо и счастливо буду говорить об этом после свадьбы с Вадимом…
И вот теперь я замужем, и по католическому обычаю безымянный палец моей левой руки сжимает и сдавливает кольцо — тяжелое, весом граммов в двадцать, из красного золота, с крупным черным бриллиантом.
Я замужем уже пять месяцев.
Незаметно пролетела зима, и наступил апрель — звонкий, нежный месяц. Но здесь, в замке, он не был звонким — он был таким же унылым и не принес мне ни облегчения, ни радости.
Помню, как после истории с пинцетом, полная надежды и волнения, я подбежала к огромному зеркалу в бальном зале…
И помню, как долго стояла возле него, обливаясь слезами. Горло перехлестывало от рыданий. К моему ужасу, ничего не изменилось!
Из зеркала на меня по-прежнему взирала древняя старуха в лохмотьях. И она тоже обливалась слезами… Горькие капельки текли по ее лицу, застревая в глубоких морщинах.
Все было напрасно. Наверно, я сделала что-то не так. Может быть, нужно было произнести какое-нибудь заклинание. А может, ткнуть во все три части тела сразу. Я же успела коснуться лишь краешка губ… А вероятнее всего, мне вообще это не под силу, и расколдовать меня может только тот, кто заколдовал, или тот, кто обладает не меньшей могущественной силой…
Выплакав, казалось, все слезы, я в последней отчаянной надежде предприняла несколько попыток вновь попасть в заветный бассейн, ведущий на лесную дорогу, но мне так и не удалось отыскать его, словно кто-то настойчиво прятал его от меня… Каждый раз, открывая дверь, я видела там все ту же знакомую библиотеку.
А потом была бесконечная апатия, долгое лежание на кровати и только белый потолок перед уставшими и, казалось, выцветшими от слез глазами. Я не могла ни есть, ни спать, и вставала с постели только для того, чтобы, подойдя к окну, отдернуть вечно задернутые шторы и посмотреть, день сейчас или ночь, дождь или солнце. Потом мне стало безразлично и это. В какой-то момент, уже всерьез опасаясь за свое здоровье, я, собрав последние силы, спустилась вниз, в комнату прислуги, и попросила дать мне какое-нибудь средство, чтобы хотя бы на время забыться сном. Таналь провела меня в кухню, вытащила из аптечки розовую баночку, открыла ее и протянула маленькую таблетку, такую же розовую, как баночка. Там же я запила ее водой и, едва успев добрести до постели, рухнула, как подкошенная, и проспала без просыпу целые сутки. Наверно, это и спасло меня, придав хоть немного сил. Несколько раз я прибегала к помощи этих таблеток, и мне удалось, в конце концов, восстановить свой сон; однако за неделю я очень похудела, и обеспокоенному жениху пришлось заказывать для меня другое платье взамен приготовленного…
Мы поженились тихо и незаметно в маленькой церкви на каком-то пригорке; нашу пару, слегка удивляясь, тем не менее, чин по чину обвенчал батюшка с польским именем Любомир, и богато украшенная карета вернула нас домой уже мужем и женой.
Внизу состоялся небольшой торжественный вечер, опять-таки в узком кругу, где на меня, прищуривая красивые черные глаза, пристально и молчаливо смотрела красавица Календи, рассказывал пошлые анекдоты концертмейстер Поль Вергелен, и дружно ржали над ними придурковатые трубачи Яков и Дантон. Розы с Жоржем на церемонии не было, мне в моей смертельной тоске оказалось вовсе не до нее, Рене — тем более. Поэтому, когда я получила от нее записку с церемонным обращением «мадам Валлин, я порываю с Вами всяческие связи», я не удивилась. Но и не расстроилась и не обрадовалась. Я смяла ее и бросила в угол своей комнаты, чувствуя, что и это, новое платье, становится мне слишком широким…
Вечер прошел как в тумане, и в середине его я незаметно покинула залу, решив, что и без меня гостям теперь уже моего законного мужа будет весело и интересно. Прямо в платье упала на кровать лицом вниз и заткнула уши от доносившихся снизу звуков музыки и смеха.
А ночью он пришел ко мне. И приходил теперь каждую ночь, гадкий, омерзительный старик! Его поцелуи, его объятия… Сжав зубы, я терпела их и недвижимо ждала, когда же, кончив свое дело, он уйдет быстрой шаркающей походкой… Старец оказался страстным любовником. Только для меня его страсть была горькой, как полынь… Словно манны небесной, я ждала его очередных гастролей, что бы с новой силой приняться за осуществление планов побега, коих за это время накопилось великое множество. К сожалению, все они были неосуществимы. Но я мечтала, мечтала и надеялась, что какой-нибудь заплутавший ангел, пролетая над замком, пошлет мне спасительное решение… Здоровье мое начало поправляться, и вскоре я совсем окрепла и была свежа и бодра, как раньше.
Наконец, Рене уехал на гастроли в Италию, захватив с собой, на мое счастье, своих верных оруженосцев, не менее противных мне, чем он сам. С утра я была в приподнятом настроении и даже попыталась сразу после отъезда мужа снять с руки тяжелое кольцо, однако мне это не удалось. Символ брака сидел на моем пальце намертво.
Я пыталась на время избавиться от него с помощью куска ароматного клубничного мыла, когда, словно лист перед травой, передо мной возникла Таналь.
— Не желаете ли погулять в парке? Сегодня прекрасная погода!
Как незаметно она вошла… как внезапно она появляется… будто из воздуха…
Неудача опять ввергла меня в уныние. В голове застучало, и на глаза навернулись привычные слезы.
— Да, пожалуй… — ответила я тускло, вытирая руки, — что-то неважно я себя чувствую…
— Неважно? — встревожилась служанка и потрогала мой лоб. — Госпожа, похоже, у вас температура!
…Мой муж на гастролях вместе с Ксавье и Аурунтамом. Я осталась одна, без присмотра… Может быть, мне все же удастся сбежать?.. Напоить Спиркса вином из бочки, что стоит в подвале, и сбежать?..
Тыльной стороной ладони я неловко вытерла слезы.
Однажды я уже пыталась проделать это, и, увы, безуспешно.
Я снова взглянула в зеркало. Горестные складки залегли у дряблого старушечьего рта.
Как же вырваться из этого душного замка?.. Я ненавижу его!..
— Не вызвать ли доктора? — еще больше обеспокоилась Таналь, глядя на мое заплаканное лицо.
Я пристально посмотрела на нее, раздумывая… И вдруг меня осенило.
Доктор! Доктор будет моим спасением!..
— О… — я пошатнулась и чуть не упала на руки служанки.
— Сейчас, мадам! — поддерживая меня, она сноровисто вытащила из кармашка фартучка крошечный телефончик. — Доктор Вили? Нашей госпоже плохо. Приезжайте, пожалуйста, в замок за лесом, да поскорее!
Удостоверившись в скором прибытии доктора, Таналь отвела меня в мою комнату, раздела и уложила в постель.
Похоже, мне и правда нездоровилось, но не настолько, как я пыталась это изобразить. Оказавшись в постели, я начала лихорадочно продумывать, как уговорить доктора Вили вывезти меня из замка.
— Груши, мадам, — в комнату торжественно вошла Мишель с подносом, на котором лежали ароматные фрукты. Я состроила скорбное выражение лица и тихо простонала. — И мазь для разогрева ног. Доктор Вили прибудет с минуты на минуту. Объясните ему ваше состояние, и он обязательно поможет. Он прекрасно владеет своим ремеслом. И хорошо говорит по-русски.
Я еле-еле кивнула, делая вид, что каждое движение дается мне с непомерным трудом.
— Отдыхайте, мадам! — громовым голосом пожелала на прощание Мишель и покинула комнату, оставив меня в одиночестве.
Не успела я немного взлохматить волосы и придать лицу сонное выражение, как прибыл доктор.
Он вошел в мою светелку размашистым шагом — среднего роста, улыбчивый, с суетливо бегающими глазками.
Эскулап с прекрасной рекомендацией от моей прислуги подошел к кровати и сел на краешек. Из-за его плеча выглядывала Таналь.
— Доктор… — я слабым движением откинула волосы со лба и незаметно указала на служанку глазами.
Доктор Вили среагировал мгновенно. Он обернулся к ней и строго объявил:
— Попрошу оставить меня наедине с больной!
Таналь подозрительно взглянула на меня, открыла рот, словно желая что-то возразить, но, передумав, кивнула и вышла.
Я рывком приподнялась на постели.
— Доктор Вили! — зашептала я, притянув к себе его потную голову. — Вывезите меня из замка!
Он вырвал голову и с ужасом взглянул на меня.
— Что? Как это то есть?..
— То есть скажите, что у меня… воспаление среднего мочевого пальца, и вы один не справитесь. Нужно срочно отвезти меня к более опытному доктору!
Доктор Вили недовольно нахмурился.
— Что значит — к более опытному?
Я сунула руку под подушку и вновь притянула к себе голову лекаря.
— Вот это — рубиновое ожерелье. Оно ваше.
Голова дрогнула.
— …Только вывезите меня из замка. И найдите предлог остановить возле магазина кукол. Дальнейшее вас не касается.
Доктор впился алчными глазами в рубиновое ожерелье, потом бросил на меня вопросительный взгляд.
— Да, да! — зашептала я, пряча ожерелье ему за пазуху. — Вы правильно поняли!
— Возле магазина кукол?.. — негромко спросил доктор Вили, и глаза его забегали еще быстрее.
В комнату вновь вошла Таналь, за ней — Мишель. Я едва успела в изнеможении откинуться на подушку.
— К сожалению, больная очень слаба. Редкий вид воспаления легких, — сочувственно покачал головой врач.
Служанки озабоченно переглянулись.
— Здесь нужно стационарное лечение. Совершенно необходимо везти мадам в клинику доктора Станислава Уиллса.
— В клинику доктора Уиллса? Это так необходимо? — вперед выступила роботоподобная Таналь.
Я судорожно закашлялась. Доктор бросился ко мне. Я испугалась, как бы ожерелье не выпало из-за его пазухи.
— Нельзя терять ни минуты. Собирайтесь, мадам, — он обернулся к служанкам. — Срочно соберите вещи мадам на несколько дней.
Те с удивительной расторопностью достали небольшую дорожную сумку и бросились собирать мои вещи.
— И обязательно, слышите? Обязательно положите паспорт и деньги!..
«Замечательный специалист!» — убедилась я.
Придав голосу солидность и значимость, месье Вили произнес:
— Мадам, спускайтесь вниз, к моей машине.
Доктор вышел.
Я медленно встала и, ковыляя, двинулась к шкафу. Проходя мимо Мишели, я легонько качнулась и вновь застонала. Служанки задвигались еще быстрее.
— Ваши документы во внутреннем кармане сумки, мадам, — сообщила Таналь.
— Очень хорошо… — похвалила я, незаметно пряча на груди украденный из библиотеки заграничный паспорт.
Через десять минут дорожная сумка была собрана, я, причесанная и одетая, бессильно свесив руки вдоль тела, стояла у ворот, а по бокам грозно, как монументы, возвышались двое охранников замка, имевшие традиционно необычные имена — Клаус и Гриент.
Для предстоящего побега я облачилась в клетчатый плащ до пят, нежно-голубой платок по самые брови и темные очки в пол-лица, что бы при выезде из замка доктор не ужаснулся моему перевоплощению.
У ажурных ворот стоял автомобиль марки «Шевроле».
Меня, охающую и бледную, усадили в него, подошедший доктор Вили оглядел сопровождающую компанию, поменял всех местами, и машина отправилась в путь.
В этот момент небо поразил разряд молнии, и через мгновение в окна застучал резкий проливной дождь.
Я расположилась было сзади, в неудобной позиции между Клаусом и Гриентом, однако чуть задержавшийся из-за получения гонорара за консультацию доктор приказал мне пересесть вперед, дабы ненароком не заразить молодых людей. Слегка дрожа от волнения, я уселась рядом с ним, поближе к двери. Автомобиль медленно ехал по тропинке, освещаемой редкими высокими фонарями. Мерный стук дождя по стеклу нарушал тишину леса. Затем сидящий позади меня Клаус что-то сказал Гриенту, и оба тихонько прыснули.
— Ехать далеко… — произнес между тем доктор и, обернувшись к охранникам, протянул им что-то. — Вот, скоротайте время.
Ребята дружно загоготали. Наверно, получили в свои крепкие лапы кроссворды или карты…
«Редкое везение… Сообразительный доктор и недотепы-стражи…» — подумала я.
В этот момент струя ливня ударила в окно «Шевроле», заливая стекла. Я поежилась. Редкое везение… Пожалуй, с этим можно поспорить.
Колеса машины начали увязать в грязи, и она даже стала слегка заваливаться набок, когда мы неожиданно выехали на красивую и ровную мостовую незнакомого города, который Роза называла столицей. Я выглянула в окно. Над городом тоже начинали собираться темные, тяжелые тучи.
Колеса пошли намного легче, автомобиль выровнялся и быстро помчался вперед по широкой чистой улице. Напрягая глаза, я пристально вглядывалась в сумерки, пытаясь не пропустить знакомый пейзаж — остановку, клумбу и павильон с непонятной надписью «Bear».
Внезапно доктор незаметно, но довольно сильно толкнул меня в бок.
Я прижалась лбом к стеклу и… увидела магазин кукол. Я узнала его по синему колпаку крыши и рассыпанным по нему звездам. Но вокруг почему-то не было ни павильона, ни остановки, ни клумбы с розами. Сзади располагался какой-то высокий офис, а рядом пристроилось ателье или швейная мастерская — на огромной вывеске, растопырив ножницы, подмигивал прохожим усатый портной в фартуке.
О Боже! Это был другой магазин!.. Но, может быть, в нем тоже есть Золушка?.. Это, видимо, сеть магазинов…
Целитель пихнул меня в бок еще сильнее.
— Остановите… — прохрипела я, — остановите!
От звука моего голоса доктор вздрогнул.
— Меня сейчас вырвет! — воскликнула я. — Выпустите меня!
— Ого, гляди, какая картинка! — раздалось сзади прищелкивание языком.
Машина остановилась, я распахнула дверь и вышла.
— Быстрее… — шепнул доктор Вили. Глаза его вновь забегали из стороны в сторону.
От сильного ветра полы моего плаща, как паруса, взвивались вверх. Подхватив их замерзающей рукой, я побежала к магазину.
Сейчас, только забежать в него, найти Золушку, раскрыть «молнию» и броситься в спасительный подземный ход, а очнуться уже у вокзала… Паспорт, вещи и какая-то сумма у меня есть…
Я радостно вдохнула полной грудью прохладного сырого воздуха и подняла глаза на дверь магазина.
На высокой стеклянной двери красовалась табличка с надписью на французском языке: «Réparations».
«Ремонт!»
Мысли, как резвые чертики, забегали в голове, заметались и начали рушиться.
«Réparations» — белая табличка с четкими буквами качалась перед глазами все сильнее и сильнее, вверх-вниз, вверх-вниз…
Я лихорадочно дернула ручку. Заперто.
Внезапно я поняла — нужно немедленно что-то решать. Пока еще Клаус и Гриент рассматривают картинки, заботливо подсунутые доктором, а его лицо пятном светится из окна, строя какие-то гримасы… Но все это продлится очень недолго. Если через несколько секунд я не предприму чего-нибудь, то тупоголовые молодцы мигом водворят меня назад и, чего доброго, действительно отвезут в клинику Станислава Уиллса…
Дрожа и спотыкаясь, с пересохшим от волнения горлом, я быстро завернула за магазин и увидела в здании офиса низкую арку.
Не задумываясь больше, я нырнула под нее и побежала.
Выбежав из-под арки, я едва удержалась на ногах — так силен был порыв ветра, хлестнувший из-за угла. С ужасом я увидела, как деревья, стоящие вдоль дороги, начинают клониться чуть ли не до земли, а небо совсем почернело, и вот-вот начнется настоящий ураган! Прижавшись к краю арки, я робко огляделась. Усиливающийся с каждой секундой ветер доставал меня и там, пронизывая до костей тело в легком плаще. Из своего ненадежного укрытия я видела пересекающую улицу пустую дорогу, за которой блестела узкая речка, отгороженная тротуаром и серебристой резной оградой.
Не успела я подумать, что же делать дальше, как тяжелое нависшее небо осветила яркая вспышка молнии, и через секунду грянул страшный гром. Небо дрогнуло и разлилось мощными струями дождя. Набережная незнакомой реки сейчас же превратилась в клокочущий ручей.
Сзади послышались далекие голоса, и, обернувшись, я в ужасе увидела, как, прикрыв головы руками, к магазину подбегают две высокие фигуры. Это были Клаус и Гриент.
Вдохнув в грудь как можно больше воздуха, я, наконец, выбежала из-под арки прямо навстречу бушующей стихии и устремилась по дороге, по щиколотки утопая в бурлящей воде. Позади раздались гневные крики и топот. Не оборачиваясь, задыхаясь и дрожа от ужаса, я бежала дальше, почти не замечая, что обувь моя промокла насквозь. Вокруг уже было черно как ночью. Небо вновь озарилось вспышкой и обрушилось таким жутким ливнем, что его резкие тугие струи едва не сбили с ног мою тонкую похудевшую фигурку. Топот за спиной неумолимо приближался, когда огромный раскидистый вяз начал с треском крениться вниз. Я успела проскочить как раз перед тем, как дерево со страшной силой рухнуло поперек дороги, преградив путь моим преследователям.
Не останавливаясь, прерывисто дыша, я свернула на какую-то глухую улочку и полетела по ней изо всех сил, лихорадочно озираясь на бегу. Слева показались высокие дома, однако двери их красивых подъездов были накрепко закрыты, и только огоньки домофонов прожигали темноту.
И вдруг какая-то серая фигура под зонтом метнулась к одному из подъездов. Человек нажал на кнопку домофона и исчез внутри. Пропустившая его дверь начала медленно закрываться. В это мгновение я собрала все оставшиеся силы и загнанным зверем устремилась к ней, успев схватиться за дверную ручку в последнюю секунду.
Держа дверь приоткрытой, я вновь огляделась. За мной никто не гнался; похоже, Клаус и Гриент, отстав, потеряли мой след.
Открыв дверь пошире, я нырнула в пахнущий свежестью подъезд, резко прижалась к теплой стене и, наконец, отдышалась.
Дверь тихо закрылась, отделяя меня от прошлой жизни.
Продрогшая, вымокшая до нитки, со спутанными волосами и сбившимся набок голубым платком, я поднялась на несколько этажей выше и осторожно выглянула в широкое окно. Снаружи по-прежнему бушевала сильнейшая гроза. По почерневшей реке бежали барашки. Улица была пуста. И я, наконец, резко выдохнула. Неужели я смогла?.. Неужели мне удалось?!.
Вдруг где-то наверху скрипнула дверь. Я медленно приподняла голову и увидела на площадке мужчину лет тридцати пяти. На нем была домашняя одежда — футболка и синие трикотажные брюки. Пристально рассмотрев меня, так, что внутри у меня все перевернулось, он, наконец, произнес приветливым и мягким голосом какую-то фразу на французском языке.
Не отвечая, я лишь испуганно смотрела на него.
Тогда он повторил, видимо, то же самое, но уже по-русски, с небольшим акцентом:
— Вы совсем промокли, девушка… Поднимайтесь сюда.
Почему он выбрал этот язык?..
Чуть поколебавшись, но все же взяв в руки полы плаща, с которых текли струи воды, я начала подниматься наверх, к распахнутой двери, от которой веяло теплом и уютом. Поднялась, заглянула в небритое лицо мужчины, в его голубые глаза. И только в это мгновение до меня дошел смысл сказанного им.
«Девушка». Он сказал «девушка»!.. Значит… значит…
Я едва не попятилась назад, но он уверенно удержал меня за локоть.
— Проходите, — повторил человек, пропуская меня в просторную прихожую.
Может, показалось?..
Искоса глянув на него, я неловко шагнула вперед. Внутри все трепетало. Сердце колотилось быстро и сбивчиво.
Мужчина, будто не замечая моего волнения, помог мне снять обувь и плащ.
Кто он? Человек с кристально чистой душой или из общества Рене Валлина?.. Спасет или предаст?..
Я внимательно всмотрелась в него. Спокойное лицо, легкая полуулыбка, приятные черты…
— Чаю?
Мрачную природу за окном осветила пронзительная молния, и небо расколол гром такой ужасающей силы, что я не удержалась и выглянула на улицу.
По широкому асфальту бежа
Все персонажи вымышлены,
все совпадения случайны.
Пролог
«Марина Обручева приглашает…»
Вот уже много дней, сковывающих моё тело тугим кольцом, я всерьёз полагала, что это имя больше не способно нанести мне боли… Но, оказывается, эта боль живее меня, и она просто змеёй дремала на дне моего сердца.
В тёмно-синем длинном плаще я быстро шла, держа в руках пакет с вещами. Едва я увидела этот красивый цветной лист на столбе, тут же поняла, что мне не следовало идти именно здесь, мимо проклятого театра с проклятой афишей… но я думала, что…
Против воли я остановилась перед афишей, где Марина Обручева стояла, подбоченясь и задорно глядя вперёд. Где развевались по ветру её шикарные, чёрные как смоль волосы. И невольно потрогала русые пряди на собственном парике.
Внезапно во мне начали пробуждаться давно забытые горькие чувства, и я ощутила в горле стойкий тяжёлый ком.
Быстро отвернувшись и надвинув парик плотнее на голову, я ещё крепче сжала в замерзающей руке ручки пакета и стремглав юркнула в узкую щель между театром и высоким забором, отделяющим его от территории шоколадной фабрики.
Мне показалось, что тесный проход сдавил меня невидимыми мрачными клещами.
Спеша и путаясь в полах плаща, я побежала по хлюпающей грязью тропинке вперёд по улице Матросова, а в голове завертелись, словно поднятые ураганной волной со дна памяти, мысли.
«Марина Обручева приглашает… Интересно, кто она – та, которая приглашает? Кого они нашли и втиснули в это имя? И знают ли они, как и где обитает сейчас настоящая Марина Обручева?..»
Ведь настоящая Марина Обручева – это я…
Глава первая
Несколько месяцев назад
Говорят, что судьба придёт – по рукам свяжет. Вот и я не знала, что моя жизнь, которая с самого детства катилась легко и беззаботно, как детский паровозик, вдруг сойдёт с рельсов и рухнет под откос… И что чёрный день, когда она изменится и станет не моей жизнью, уже совсем близок.
В свои двадцать три года я была примой областной филармонии, обращалась на «ты» к её директору, другу нашей семьи, имела большой дом с садом, маму – актрису на пенсии и богатого жениха, владельца дорогого ресторана «Рио-Рита». Через месяц мне предстояла свадьба, через два – зарубежные гастроли, меня окружали сотни поклонников, я была молода, красива, и казалось, что ничто не сможет разрушить стройного жизненного порядка. Чёрная тоска прожигает сердце, когда я понимаю, что ничего этого уже не вернуть.
И всё чаще и чаще я мысленно возвращаюсь в тот переломный день, обернувший светила тёмной стороной. Сначала словно дотрагиваюсь до него… потом прорастаю внутрь и вновь переживаю последние минуты той, прежней, рухнувшей жизни. А началось всё с обычного, рядового звонка директора филармонии Виктора Никитича и его дружеской просьбы. Таких звонков были десятки, и этот не предвещал ничего из ряда вон выходящего.
Звонок раздался, когда я расчёсывала перед зеркалом блестящие чёрные волосы, невольно любуясь своей красотой.
– Мариша, привет! Как мама? Говоришь, оладьи печёт? Так это замечательно! А у меня к вам важный разговор!
В нашей филармонии часто выступали известные певцы, певицы, актёры и актрисы, поэтому я уже предполагала, в чём будет заключаться просьба Виктора Никитича.
– Послезавтра приезжает месье Рене Валли́н, знаменитый французский дирижёр. Сама понимаешь… – Директор чуть замялся.
Я всё понимала. Парижскому дирижёру, так же, как до этого итальянскому певцу, а до него балерине Большого театра не хочется жить в гостинице, даже в номере «люкс». Его тоже тянет поближе к природе. А потому решено поселить его в нашем двухэтажном доме, стоящем на берегу реки.
– Понимаю, Виктор Никитич, – приветливо отозвалась я. Мы с мамой никогда не были против гостей. Мама обожала общество, новых людей и светские беседы за столом, любила хлопотать по хозяйству; к тому же, мы имели помощницу Клавдию Петровну.
– Примете его на недельное проживание, не откажете? – Голос директора потеплел.
– Не откажем! – весело прощебетала я, не подозревая, что мрачные тучи уже сгущаются над нашим домом. – Сейчас скажу тёте Клаше, чтобы приготовила гостевую комнату.
– Месье Валлин необычайно интересный человек! Ему около семидесяти лет, он объездил весь мир, так что вам предстоят вечера занимательных рассказов! – понёсся вскачь монолог директора, услышавшего моё одобрение. – Он приезжает не один, а с двумя помощниками – месье Ксавье, это его секретарь, и месье… м-м… забыл, у него такое сложное имя…, это импресарио. Они остановятся в гостинице. Все трое прекрасно говорят по-русски.
Надо сказать, что я была весьма заинтригована личностью месье Рене Валлина.
– С нетерпением ждём нового гостя, дядь Вить! – перешла я с официального тона на дружеский. – Нам тоже есть что ему рассказать!
– Желаю тебе удачно выступить на концерте, Мариш! Честно сказать, меня очень радуют твои успехи… Жаль, Валера не дожил… – Дядя Витя вздохнул и сменил тему. – Как Вадим?
– Спасибо, у нас всё хорошо! Готовимся к свадьбе.
– Приятно смотреть на вашу пару! Такие молодые, красивые, влюблённые… Что ещё нужно для счастья?..
Закончив разговор, я положила трубку на рычаг, подошла к окну и откинула занавеску. Взглянула на сад, которому не было видно конца. Почувствовала, как мою душу переполняет самое настоящее счастье. А месье Рене Валлину семьдесят лет… В семьдесят уже никак невозможно быть счастливым… Ведь всё самое лучшее – далеко позади…
Вздохнув, я задёрнула занавеску и начала спускаться вниз, в кухню, чтобы сообщить Клавдии Петровне о приезде именитого постояльца.
Глава вторая
Месье Валлин прибыл через два дня. Он оказался высоким худощавым стариком с глубокими морщинами на щеках. У него были выразительные карие глаза и длинные гибкие пальцы дирижёра.
– Бонжур, мадемуазель! – поздоровался он скрипучим голосом.
– Рада приветствовать вас, – ответила я, продолжая разглядывать его.
Месье можно было бы назвать красивым, если бы не цепкий взгляд, которым он просверлил меня насквозь.
– Проходите, пожалуйста! – тем не менее, гостеприимно предложила я, слегка запнувшись.
Из-за спины дирижёра выглядывал маленький толстяк скользкого вида с чемоданом в руке.
– Это А́урунтам, – произнёс месье Рене на чистейшем русском языке, – мой помощник.
Я вспомнила слова Виктора Никитича об импресарио со сложным именем и неожиданно почувствовала сухость в горле.
«Не надо было приглашать его к нам…» – почему-то мелькнула нелепая мысль, хотя тогда я ещё, конечно, не знала, что колесики моей судьбы уже покатились в другую сторону.
Месье Рене вновь пронзил меня взглядом глубоких карих глаз.
– Как вы красивы, мадемуазель…
Я сглотнула слюну, проклиная себя за это странное состояние, похожее на ступор.
– Чемодан можно отнести наверх, в комнату, – выручила меня подошедшая мама, направив Аурунтама жестом руки.
Я приняла у месье Рене лёгкое серое пальто и повесила на вешалку.
В этот момент его узкая ладонь случайно коснулась моей, и я ощутила неприятный холодок.
– Мама, я к Вадиму! – поспешно крикнула я, оживая и убегая от буквально потрошащего мои внутренности взгляда.
– Марина… Как же… А ужин? У нас же гости… – растерялась мама, но я уже просовывала руки в рукава своей жёлтой куртки с норковым мехом на вороте.
– Не могу… Он ждёт… – прошептала я, чувствуя, что задыхаюсь.
– Как вы красивы, мадемуазель… – опять долетел до меня прилипчивый шёпот.
Я как ужаленная выскочила в сад и захлопнула дверь.
– Что с вами, Марина Валерьевна? – поразился подошедший Антон, мамин шофёр.
Я, наконец-то, смогла перевести дыхание.
– Отвези меня… – начала я и судорожно закашлялась.
– Одну минуту, хозяйка, – подозрительно глядя на меня, произнёс шофёр. – Идите к машине.
Неверными шагами я почему-то пошла не к своему «Ниссану Ноуту», а к маминому микроавтобусу «Фольксваген», открыла его и упала на заднее сиденье. Сердце бешено колотилось.
На водительское место забрался Антон.
– Куда везти, хозяйка?
– В «Рио-Риту», – пролепетала я.
«Как вы красивы, мадемуазель…» – этот бархатный шёпот до сих пор обволакивал, окутывал, вился змеёй вокруг меня.
«Я ведь не собиралась к Вадиму, – подумала я, – зачем я еду к нему? Почему я сбежала из дома? Ведь ОН… не сказал ничего плохого… Он просто сделал мне комплимент! Может, вернуться?..»
Я выглянула в окно машины и увидела, как влажные осенние сумерки ложатся на улицы города, делая их длиннее. Вернуться… Нет. Что-то во взгляде прибывшего гостя, что-то такое… СТРАШНОЕ гнало меня прочь, как можно дальше…
– Приехали, хозяйка! – перебил мои сумбурные мысли будничный голос Антона.
Путаясь в длинной юбке, я вылезла на тротуар, и передо мной выросло красивое, похожее на терем, деревянное здание ресторана «Рио-Рита».
Ощущая непонятную слабость в ногах, я медленно двинулась к нему.
Глава третья
– Марина Валерьевна?.. – У входа меня встретил официант Юра Каверин, симпатичный белокурый парень. – Вы дрожите?..
Глаза его были встревожены.
– Вадим Романович у себя. Пойдёмте, я провожу вас… – Юра подхватил мою фигуру, которая шаталась, как былинка на ветру, и повлёк наверх, в кабинет Вадима. Опираясь на его уверенную руку, я почувствовала, как ко мне возвращаются силы.
«Да что это я, в самом деле? – и я даже сумела внутренне улыбнуться. – Испугалась какого-то французского старикашки?.. Он никакой не маньяк, не убийца… Просто дирижёр! И причём знаменитый…»
В кабинет жениха я вошла, уже успокоившись. Вадим сидел за своим столом и разговаривал с кем-то по телефону. Увидев меня, он улыбнулся и указал на один из стульев, стоящих в ряд у стены.
Я скромно села на место для посетителей.
– Нам понадобится сто бутылок «Мадам Клико», – втолковывал тем временем мой жених невидимому собеседнику. – Чувак, это моя свадьба! Ну ладно, я тебе перезвоню.
При слове «мадам» я отчего-то вздрогнула. И это не укрылось от Вадима. Выйдя из-за стола, он подошёл ко мне и ласково обнял за плечи.
– Что с моей кисонькой? Сфальшивила на самой высокой нотке? – игриво спросил он.
– У нас новый постоялец… – тихо проговорила я.
Вадим нахмурился.
– Это из-за него ты такая растрёпанная? Кто? Тенорок итальянский или балерун американский? Он что, к тебе приставал? – Я почувствовала, как под пиджаком моего любимого наливаются мускулы.
– Что ты… что ты! – сдавленно произнесла я и попыталась изобразить улыбку. – Он только что приехал, дирижёр из Франции… Ему лет семьдесят. Он сказал… – Я посмотрела на Вадима. – «Как вы красивы, мадемуазель!»
Тот облегчённо вздохнул.
– Попробовал бы он сказать что-нибудь ещё… Старый ловелас! – И жених притворно грозно сдвинул брови.
Я вновь почувствовала себя в безопасности.
– Он точно больше ничего не говорил? – внимательно посмотрел на меня Вадим. – Он тебя не обидел? Руки не распускал? Знаю я этих богатых и знаменитых стариков…
– Нет… только то, что я красива, – уверила я, – но знаешь… У него был такой взгляд… У него такая холодная рука…
– Это потому что он уже одной ногой в могиле! И рукой тоже! – рассмеялся Вадим.
Я тоже рассмеялась, но это вышло неискренне.
– Хочешь, съездим в выходные в клуб? – предложил жених, приблизив своё лицо к моему, и я вдруг увидела, какие у него прозрачные и холодные глаза – как два голубых осколка льда. Почему я не замечала этого раньше?..
– Пожалуй, – кивнула я.
– Выпьешь? – предложил Вадим, подходя к бару.
– Выпью, – опять кивнула я.
Вадим налил пятьдесят граммов коньяку и протянул мне.
– Вот… И забудь о нём. Вся эта ваша плешивая богема… Тьфу!
Его крепкое тело оказалось рядом, и я прильнула к нему, как замёрзший птенец. Мне захотелось открыться ему, словно признаться в чём-то очень сокровенном, как священнику.
В кабинете стояла тишина.
– Вадим… Ты знаешь, такое со мной впервые. Он как будто ощупал меня взглядом. А его шёпот… как змеиный шорох…
Мне казалось, что Вадим сейчас так близок со мною, и он спасёт меня от этого жуткого ощущения…
Но в этот момент вновь зазвонил телефон, жених метнулся к столу, и любимое тепло ушло вместе с ним.
– Да! Да, и сорок голов сыра «Пармезан», – распорядился он в трубку.
Когда он вновь взглянул на меня, глаза его были озабочены. Я с надеждой поймала этот взгляд… но, как выяснилось, озабоченность Вадима принадлежала не мне.
– Мариш… – произнёс он извиняющимся тоном. – Ко мне сейчас придёт Николаев… Ну, по курам. Ты извини. Давай завтра созвонимся? Хочешь, я скажу Серёге, он тебя отвезёт?
– Нет, не нужно, – ответила я, приподнимаясь. – Спасибо за коньяк, милый.
Надев куртку, я вышла из кабинета.
Рядом снова оказался Юра.
– Всё в порядке?.. – заботливо спросил он.
Мне не хотелось выглядеть перед ним слабой, ведь он знал меня как будущую жену босса.
– Да-да, спасибо! – ответила я, пряча взгляд, и быстро вышла на улицу.
Глава четвёртая
На улице было уже совсем темно. Не дожидаясь меня, Антон давно уехал, а на такси или даже на автобус у меня не оказалось денег, так как в спешке я выбежала из дома без сумки. Возвращаться обратно к Вадиму не хотелось, и я бесцельно побрела мимо скамеек и фонтанов. Вскоре я вышла к дороге и поняла, что опять замерзаю.
От холода или от странной тревоги меня слегка трясло, я снова вспомнила прозрачные глаза Вадима и его тёплую руку, так некстати ускользнувшую от меня…
От этих размышлений меня пробудил резкий визг машины. Оказывается, я незаметно вышла на дорогу! Но авария случилась не из-за меня, она произошла неподалёку. Прямо на моих глазах завертелась вьюном синяя «семёрка», а из другой, красной машины, вылетело и со стуком упало посреди дороги тело мужчины в тёмном пальто.
В ужасе я подбежала к этому телу.
– Помогите! Помогите! – закричала я не своим голосом.
Откуда-то набежала толпа, все загудели, заметались вокруг.
– Девушка… девушка… – вдруг прошептал человек, лежащий на дороге.
Я наклонилась к нему, прислушиваясь к неровному слабому голосу, и увидела, что рукав моей дорогой жёлтой куртки окунулся в кровавую лужу.
– Я умираю… – сказал человек, – поцелуй меня.
Внезапно почудилось, что всё это происходит во сне. Слишком долгим и слишком невероятным был этот день.
Поцеловать его?! Незнакомого небритого мужчину, лежащего в крови, с растрескавшимися губами и помутневшими глазами? Мыслимо ли это?!
Но сегодня всё было не так, как всегда.
Я наклонилась над ним и поцеловала его в щёку.
– Спасибо, доченька… – прошептал он тихим-тихим голосом, и шершавая рука сунула мне что-то в карман. – Возьми мою визитку… Может быть, наступит день, когда она тебе пригодится… Запомни – агентство «Справедливость»…
– Захватывай с той стороны! – заглушил последние слова мужчины крепкий санитар.
Зажав визитку в кармане, я отошла в сторону.
– Смотри, это Марина Обручева! – присвистнул кто-то в толпе. Меня дёрнули за окровавленный рукав.
– Вы свидетель? – Надо мной завис полицейский.
– Нет… – покачала я головой.
Разум начал проясняться. Это не сон?! И я что, действительно поцеловала того человека?!
– Что он вам дал? – грозно вопросил страж порядка.
– Визитку, – ответила я окрепшим голосом.
– Покажите! – потребовал он.
Я сунула руку в карман, но никакой визитки там не оказалось.
– А в другом кармане?
Из другого кармана вылетела монета и звякнула об асфальт.
Хотя несколько минут назад там тоже было пусто! В поисках денег я обшарила свои карманы ещё возле ресторана «Рио-Рита» и точно это помнила.
Полицейский посмотрел на меня. Я заметила, как какой-то подросток глупо хихикнул и покрутил пальцем у виска.
– Я ничего не знаю… Правда, – взмолилась я.
Потом подняла монету. Это оказались десять рублей. Они как-то непривычно ярко блестели.
– Имя, фамилия, – вновь потребовал полицейский. Он был высокий и рыжий.
– Обручева Марина Валерьевна… – начала я и почувствовала, что почва под ногами куда-то поплыла.
– Обручева? Марина? ТА САМАЯ? – Брови рыжего взлетели вверх.
– Отпустите меня, пожалуйста, – попросила я парня.
– Может, вас домой доставить, Марина Валерьевна? – осведомился он, сменив тон с грозного на заискивающий. – У меня и мама, и бабушка – ваши поклонницы… И друзья в вас влюблены…
Я так часто слышала эти слова, что отмахнулась от них, как от назойливых мух.
– Нет-нет… Я сама, если можно.
– Можно! – растянул он рот в улыбке и зачем-то сдвинул фуражку набок.
«Люди погибли, а он лыбится….» – с неприязнью подумала я и отвернулась.
К остановке подошёл автобус.
Надеюсь, десяти рублей хватит, чтобы доехать домой.
Глава пятая
Усталая кондукторша дремала у окна, и никто не спросил у меня денег. По стеклу барабанил дождь, в душе моей бродила горечь, и хотелось только одного – скорее оказаться дома.
Увидев мой рукав, Клавдия Петровна всплеснула руками.
– Мариночка! Что это?!
Я покосилась на приоткрытую дверь гостиной.
– А где месье?
– Какой месье?! – вытаращила глаза домработница. И я подумала, что схожу с ума.
– А-а! – тут же сообразила старушка. – Этот… как его… Рено?
Я кивнула. В груди затеплилась робкая надежда, что ему здесь не понравилось, и он переехал от нас.
Но тётя Клаша меня сразу в этом разубедила.
– Спит… Наверху, в гостевой. Умаялся! Три стопки выпил. Мамаше твоей все уши прожужжал про эти, как их… пар… партитуры, вот. Про Новую Зеландию да про Голландию всё рассказывал… Я ему бельё васильковое постелила, воды в графин налила, ботинки почистила…
Слушая вполуха, я бросила куртку на пол.
– Тёть Клаш, в прачечную не носи. Выброси на помойку.
Тётя Клаша подозрительно посмотрела на меня.
– Вадим?..
Я промолчала.
Она осмотрела меня с головы до ног и неопределённо кивнула.
– Ладно.
Я обула мягкие тапочки и прошла в душ на первом этаже. Нужно смыть этот тяжёлый день, выкинуть его из своей жизни, плотно укутать сном, и тогда завтра от него не останется и следа…
Когда, замотанная полотенцем, я проходила мимо гостевой комнаты, дверь была приоткрыта, и оттуда потянуло каким-то другим воздухом – воздухом дальних странствий. Всего мгновение я была рядом с этой дверью, но в этот миг перед глазами вдруг промелькнули далёкие города, незнакомые улицы, гомон непонятных голосов… Словно в нашем доме появился маленький чужестранный остров…
Спать, немедленно спать! Только сон и полный покой.
Войдя в спальню, я сбросила полотенце и с наслаждением растянулась на кровати.
Мне приснился Вадим, который, улыбнувшись, как рыжий полицейский, произнёс «Бонжур, мадемуазель!» и поцеловал меня в щёку.
Утром от вчерашнего дня, действительно, не осталось и следа.
Я вышла к завтраку в светлом платье и ещё издали услышала скрипучий голос месье Валлина и заразительный мамин смех.
– Заходи скорее, Марина! – нетерпеливо махнула мне мама. – Рене рассказывает о гастролях в Венеции.
От меня не ускользнуло, что церемонное «месье Рене» превратилось в домашнее «Рене».
– Вы тоже можете называть меня просто Рене, дорогая! – предложил мне именитый дирижёр. Он, похоже, был в прекрасном расположении духа. Перед ним стояла чашка кофе и пепельница, хотя мама не любила, когда курят в гостиной. Это означало, что седовласый собеседник завоевал её сердце.
И мне это почему-то опять не понравилось.
– Доброе утро, – сказала я, обратившись к его фигуре в сером костюме. Потом улыбнулась маме.
– Доброе, мадемуазель, садитесь! – Рене уверенно выдвинул стул из-за стола, словно был здесь хозяином.
– Благодарю, – отозвалась я, но села на своё привычное место.
Мне показалось, что колючие огоньки на миг мелькнули в его карих глазах.
– Может быть, сядешь рядом с Рене? – слегка виновато спросила мама. – Он очень интересуется тобой! Я уже рассказала, что ты у меня певица, работаешь в филармонии и скоро собираешься замуж. Он очень хочет послушать твоё пение.
Тетя Клаша внесла блюдо с оладьями.
– Спой, Мариша, не откажи гостю!
Я заспанными глазами уставилась на кабинетный белый рояль, стоящий в углу.
– Пусть поест дитё, – вступилась за меня домработница, и я прыснула.
Весёленькое начало…
Рене вдруг озорно мне подмигнул и улыбнулся, отчего морщины на щеках разошлись в разные стороны.
– Спою, пожалуй! – решила я и подошла к роялю.
– На своём веку я знавал таких певиц, – стряхивая пепел, проскрипел француз, – когда они пели, стёкла в окнах дрожали… У вас, Марина, сильный голос?
– Нет, нет, голос у Мариночки не сильный, – поспешно оповестила мама, – стёкла не лопнут!
– Не сильный? – Сигарета зависла в воздухе. Месье насмешливо взглянул на меня. – А за что же вас любит публика? Или вы обманываете её?
От таких вопросов у меня внутри всё вскипело.
«Сейчас ты узнаешь, за что… – подумала я с вызовом. – Сейчас ты сам лопнешь…»
Рене отпил глоток кофе и прищёлкнул языком.
– Что будете исполнять? – спросил он, и я почувствовала себя Фросей Бурлаковой.
– Я спою вам песню из мультфильма «Стальное колечко», – ответила я скромно.
Старик удивлённо поднял брови:
– Из мультфильма?!
И засмеялся, глядя на маму.
– Никогда не слышал, чтобы филармонические певицы пели песни из мультфильмов…
Морщины вновь разошлись в стороны.
Месье поудобнее устроился на стуле, сложил руки на груди и уставился на меня как на редкое животное, привезённое в зоопарк.
– Пожалуйста, – благосклонно разрешил он.
Тётя Клаша, поставив блюдо на стол, отошла и замерла в углу.
Я откинула подол платья и села к роялю.
Из-под пальцев полилось тихое вступление, и над гостиной взвился мой голос – прозрачный и чистый, как хрусталь, по словам критиков. Один столичный журналист писал, что голос Марины Обручевой похож на полёт одинокой птицы. При первых же звуках пожилой мужчина нахмурился, потом подался вперёд и замер, словно боясь пропустить летящую ввысь песню. Голос не пробивал окна, но он делал что-то совершенно другое. Для него просто не существовало ни окон, ни дверей, ни потолка. В нём была лишь бесконечная, охватывающая всё, свобода.
В полной тишине я закончила.
По тому, каким прерывистым стало дыхание господина дирижёра, я поняла, что он потрясён.
– Садись, Марина! – с оттенком гордости произнесла мама, жестом отпуская застывшую, как статуя, Клавдию Петровну.
Я подошла к столу и почему-то, сама не желая того, села на стул, выдвинутый маэстро.
Он очень внимательно посмотрел на меня, и в глубине его глаз я уловила затаённую страсть.
Не отрывая от него взгляда, я спокойно придвинула к себе чашку кофе и блюдце с оладьями.
Он всё не мог успокоиться. Снова закурил, отвернувшись в сторону. Красивая худая рука слегка дрожала.
– А вы женаты, Рене? – с любопытством спросила мама.
Рене кашлянул, затягиваясь, и, обратившись почему-то ко мне, хрипло сказал:
– Я был женат семь раз. Но все мои жёны, к сожалению, трагически погибли…
От этого откровения лёгкая дрожь прошибла меня под домашним платьем. Я чувствовала его близость, и словно огонь полыхал вокруг меня. Но мама этого не замечала.
– Какой ужас! – ахнула она.
– …Но я не теряю надежды ещё раз встретить свою судьбу, – оптимистично заявил маэстро.
– Ещё раз?! По-моему, пора остановиться! – вырвалось у меня, и я бестактно засмеялась. Мама резко толкнула мою ногу под столом, призывая прикусить язык.
Заезжий гость внимательно посмотрел на меня, и я почувствовала, что щёки мои заалели.
Мама метнула в меня испепеляющую молнию.
– Позвольте вашу ручку, мадам, – наконец, пришёл в себя дирижёр и обратился к маме, очевидно, пытаясь сгладить неприятный инцидент. – Я, знаете ли, обладаю некоторым даром предвидения и у себя в замке частенько развлекаю гостей подобным образом.
Сразу забыв о моей некорректности, мама протянула гостю душистую ухоженную руку.
– Обожаю предсказания! – И она даже мурлыкнула от удовольствия.
– Вы дважды были замужем, – начал маэстро, вглядываясь в линии маминой руки, – первый раз был неудачным.
– О, да, да! – воскликнула мама. – Первый раз был ошибкой, безусловно, ошибкой!
– Вы любите роскошь, любите общество, развлечения…
Я хмыкнула. Для таких предсказаний не нужно быть прорицателем…
На миг он поднял на меня глаза и вдруг произнёс то, чего ни я, ни мама совсем не ожидали услышать.
– Вскоре, мадам, вы познаете одиночество. Вашу привычную жизнь разрушит боль утраты…
Мама мягко высвободила руку.
– Что вы такое говорите?! – На её лице застыла смесь обиды и испуга.
Маэстро протянул ко мне свои длинные пальцы и обхватил ими мою ладонь. Я почувствовала, как у меня сильнее забилось сердце.
– А вот почему, – произнёс он, глядя не на руку, а мне в глаза. – Ваша дочь скоро уедет из этого дома. Уедет неожиданно и надолго.
Мама сдавленно засмеялась.
– Ну конечно, уедет! Марина через месяц выходит замуж!
Взгляд карих глаз резко полоснул меня по сердцу, и я вдруг поняла, что между мной и месье Рене уже существует какая-то невидимая, но очень явственная связь. И мы, глядя друг другу в глаза, ощущаем некие сигналы, которых не замечают и не принимают окружающие. Словно безмолвный разговор начался между нами, хотя внешне мы выглядели как спокойная молодая девушка и старик, держащий её за руку.
Внезапно перед глазами возник слабый туман, потом он начал рассеиваться, и сквозь его сероватую завесу проступил высокий замок с двумя башнями по краям. Над одной из башен висела луна, а к замку шаркающей походкой подходила сгорбленная пожилая женщина в серо-зелёной шали…
Женщина подошла к двери замка. Она взялась за круглое кольцо на двери и начала медленно поворачивать ко мне голову. Сейчас я увижу её лицо…
Неожиданно предсказатель выпустил мою руку, и это разрушило неясные образы в моей голове.
– Видели что-то? – Его лицо осветила мрачноватая улыбка, и мне показалось, что он играет со мной в какую-то опасную игру.
– Видела, но ничего не поняла… – ответила я, пожимая плечами.
Моя левая ладонь горела огнём.
Мама, тоже ничего не понимая, растерянно хлопала глазами, переводя взгляд с меня на месье Рене.
– Тебя что-то испугало, Марина? – с тревогой спросила она.
– Ваша дочь немного заглянула в будущее и увидела свою судьбу, – серьёзно ответил маэстро-предсказатель.
– Что там было, Марина?! – ещё тревожнее повторила мама, и на шее у неё забилась тоненькая голубая жилка.
Аромат страха разлился по уютной гостиной.
– Не знаю… Какой-то дом с башнями и женщина в шали…
– Может быть, это дом Вадима? У него тоже есть башенка… – предположила мама.
Но я не могла вымолвить ни слова. Я вдруг подошла к окну и закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти образ этого дома.
Нет, тот дом не был домом Вадима. Он был выше и тоньше, и намного изысканнее, чем аляповатый современный коттедж моего жениха. Замок, который я увидела, был словно не выстроен грубыми руками строителей, а вышит нежными пальцами кружевниц… Но, несмотря на свою неповторимую красоту, он был страшен и жуток…
– Марина, тебе уже пора на репетицию! – будильником прозвенел мамин голос. – Я всё же полагаю, что ты видела дом Вадима. У моего будущего зятя, – обратилась она к месье Рене, – прекрасный дом с башенкой и пруд, правда, очень маленький. Жаль, что лебедям там не разместиться… Я обожаю лебедей!
– Сегодня вечером ко мне, возможно, приедет сестра, – вдруг заявил месье Рене, и я с удивлением обернулась к нему.
Возникла минутная пауза.
– А… а ваша сестра тоже обладает даром предсказания? – наконец, отмерла мама.
– Скорее, даром ясновидения. – Произнеся эти слова, месье Валлин почему-то неприятно усмехнулся. – Она слегка не в себе, но не опасна. Время от времени я лечу её в санатории в одном уютном местечке Германии, но, к сожалению, осенью бывают обострения…
Мы с мамой с ужасом переглянулись.
– Она не слишком навредит вашей хрупкой психике. И ещё. Завтра мы уезжаем. У меня появились неотложные дела…
Неожиданно он взглянул на часы и, что-то бормоча себе под нос, вышел из комнаты.
Завтра они уедут. Уедет этот странный человек в сером костюме и его ещё не приехавшая сестра, у которой бывают обострения. Они уедут, и я забуду его холодные прикосновения, его взгляд, видения замка, и моя жизнь вновь вернётся в своё привычное русло.
Глава шестая
Я перебираю в памяти каждую минуту этого последнего дня. Интересно, в какое мгновение можно было повернуть неудержимый ход событий вспять? И было ли оно, это мгновение? Позже я часто вспоминала юного Якова из сказки «Карлик Нос», который посмеялся над старухой, и за это она превратила его в карлика и заставила прослужить семь лет в своём заколдованном доме. Семь долгих лет!.. В детстве это была моя любимая сказка…
И снова я возвращаюсь в этот день, словно пытаясь запоздало изменить в нём что-то – роковую сцену у рояля, неосторожно оброненную фразу или что-то ещё… Может быть, я могла убежать, скрыться, обратиться за помощью к Вадиму… Но мой чёрный день – как старый фильм, который ты смотришь в десятый раз, каждый раз надеясь, что он кончится по-другому, но он всегда кончается одинаково…
Репетиция к вечернему сольному концерту немного отвлекла меня, будто я вырвалась из душной клетки, в которую неожиданно превратился мой горячо любимый дом. Шутки коллег, восхищение молодого дирижёра оркестра филармонии, моё счастливое отражение в большом зеркале фойе – всё это вытеснило из сердца неприятные утренние события.
Завтра он уедет.
Завтра для тебя не будет…
Что это за мысль прилепилась?..
Я замерла, прислушиваясь к происходящему в собственной голове…
– Мариночка! – окликнул меня концертмейстер оркестра. – Подойдите на минуточку, нужно уточнить фермату в четвёртой цифре!
Наконец, репетиция была окончена, и я спустилась вниз.
– Аншлаг, Марина Валерьевна! – громко сообщила мне кассирша из своего окошка. – Все билеты проданы!
В приподнятом настроении я села в «Ниссан» и поехала домой, чтобы перекусить и вернуться назад к началу концерта.
В гостиной был накрыт праздничный стол.
– Что отмечаем?.. – весело спросила я, заглянув в комнату, и осеклась, увидев месье дирижёра. Он успел сменить серый костюм на траурный чёрный, и от его торжественного облика повеяло похоронами. Атмосфера гостиной вызывала те же ассоциации. Шторы на окнах почему-то показались слишком мрачными, воздух – тяжёлым и душным, как перед грозой…
Сердце моё неожиданно ёкнуло.
– Есть повод, дорогая хозяюшка! – оповестил месье скрипучим голосом.
– А где мама? – насторожилась я, тревожно озираясь.
В доме стояла непривычная тишина. Она была какая-то… стеклянная. Казалось, тронь её и… заденешь. Она зазвенит. Как люстра с десятками сосулек…
О Господи!..
Я приложила ладонь ко лбу. Неужели температура?..
– Она уехала к подруге.
Я остановилась в дверях зала, ничего не понимая. Мама не собиралась никуда ехать, это было не в её правилах – уезжать, оставляя гостей дома одних.
– Но обещала скоро вернуться, – пояснил чёрный гость и невозмутимо добавил:
– Не составите нам компанию?
– Нам?.. – Я оглянулась по сторонам и увидела, что со второго этажа спускаются помощники маэстро – долговязый Ксавье и маленький тучный импресарио с труднопроизносимым именем.
– С удовольствием… – ответила я медленно. Интересно, где тётя Клаша?.. Что, кроме Рене Валлина и его друзей дома больше никого нет?..
Где-то в глубине первого этажа звякнула посуда. Наверно, это она…
Без всякого удовольствия я прошла в гостиную и в изумлении уставилась на стол. Откуда все эти яства? Какие-то диковинные соусы, огромная рыбина на блюде… У нас точно ничего такого нет…
– Разрешите угостить вас? – прищурил месье левый глаз. – Я бы пригласил вас в ресторан, но у нас совсем мало времени! Тем более что я хочу сделать вам одно интересное предложение.
Я села за стол, по-прежнему ощущая смутную тревогу, и Ксавье тут же услужливо поставил передо мной блюдо с каким-то варевом.
– Что это? – отпрянула я, начиная жалеть, что не поехала перекусить в ресторан Вадима.
– Суп из лошадиных глаз! – любезно сообщил Ксавье, и я в ужасе оттолкнула кушанье.
– Напрасно… – заметил импресарио, запуская ложку в свою тарелку и отвратительно чавкая.
– Что всё это значит?! – резко спросила я, чувствуя, что тревога в груди отчаянно нарастает.
Наверху хлопнула дверь. Кто там?.. Тётя Клаша?..
Месье Рене Валлин придвинул свой стул чуть ближе, так, что я услышала его дыхание.
– Марина! – начал он свою речь, и я содрогнулась. – Почти пять лет назад скончалась моя седьмая, горячо любимая жена. С тех пор я безуспешно искал ту, что заставит моё сердце вновь забиться. Искал, но не находил. Пока не встретил вас…
Я молчала, уже понимая, что он скажет дальше, и не представляя, что я могу ему ответить.
– Вы… нет, ты! – Глаза его сверкнули. – Ты! Та самая, кого я ищу. Ты вызываешь во мне восторг, трепет и страсть! Да! Страсть, которую, казалось, уже невозможно возродить в моём сердце. И вот она снова жива, я снова влюблён, страстно, горячо влюблён!
– У меня есть жених… – шепнула я растерянно.
Неожиданно фотография Вадима в весёлой рамочке, стоявшая на комоде в углу, сорвалась и упала на пол. Я бросила на неё взгляд… но она лежала в таком ракурсе, что казалось, будто рот у Вадима перекосился, а один глаз уменьшился.
– Мама!!! – закричала я, вскакивая.
Рене схватил меня за руку своей костлявой рукой и силой удержал на стуле.
– Мама!!! – завопила я ещё истошнее, изо всех сил стремясь вырваться. Импресарио тем временем невозмутимо поедал омерзительный суп, а Ксавье копался вилкой в спагетти с какими-то существами, похожими на фиолетовых червей.
– Мариночка, своими криками ты разрываешь мне душу… Неужели я настолько неприятен тебе? – Он качнулся ко мне, пожирая глазами, и я засеменила ногами под стулом, безуспешно пытаясь выскочить из-за стола.
– Я предлагаю тебе стать моей женой! – пророкотал он неожиданно громко и сильно, и от этого рёва погасла стоящая перед ним свеча. Только сейчас я обратила внимание, что по углам стола стоят зажжённые свечи.
– Готичненько! – заговорщицки подмигнул мне Ксавье.
– Но я не люблю вас! – закричала я, дёргая рукой. – У меня есть жених… Оставьте меня, прошу вас!
Я кинула взгляд в угол… И мне показалось, что Вадим на фотографии, по-прежнему лежащей на полу, вновь скривил рот в противной ухмылке.
– Я дам тебе всё… – зашипел старик, и дыхание вдруг стало жарким, как огонь, и опалило мои губы. – Ты будешь хозяйкой моей парижской квартиры и огромного замка с прудом, где плавают восхитительные лебеди! У тебя будут бриллианты величиной с перепелиное яйцо, я обещаю тебе гастроли по всему миру и деньги… много, много денег…
– Но я не люблю вас! – вскричала я, чувствуя, как из глаз брызнули слёзы. – Вы такой… вы такой СТАРЫЙ!!!
Это слово выскочило из моего рта и словно запрыгало по полу. Мне послышалось, как изо всех углов вдруг раздались его отзвуки – «старый… старый… старый…»
Внезапно он выпустил мою руку. И я тут же отпрянула, потирая ладонь.
– Так значит, моя сестра всё-таки приедет… – прошептал он. – Как я не хотел этого…
Я вновь попыталась отодвинуть свой стул, но он неожиданно стал очень тяжёлым.
Маэстро повысил голос:
– Ксавье!
– Да, месье Рене? – поднял брови долговязый секретарь.
Хозяин произнёс несколько слов, кажется, по-испански, но я не была уверена в этом. Ксавье кивнул и на том же языке обратился к импресарио. Тот мгновенно перестал жевать и резво выбежал из-за стола.
– Старый… – горестно произнёс в сторону маэстро, и внезапно мне стало жаль его.
Вдруг он резко повернул голову и обратился ко мне почти отчаянно:
– Согласись, Марина! Я прошу тебя в последний раз!
В последний?.. Значит, если я сейчас откажусь, он больше не будет просить меня?..
В дверях возник импресарио и двинулся в нашу сторону. Разложив на стуле небольшой жёлтый чемоданчик, он открыл его и начал азартно рыться. Наконец, он нашёл какой-то предмет и показал маэстро.
– Погоди, – жестом остановил его тот и вновь обратился ко мне:
– Итак, я жду ответа.
Я сглотнула. Как они смеют? В моём доме… У меня сегодня концерт…
– Нет! – закричала я громко и пронзительно. – Нет, нет и нет! Гнусный, отвратительный старик! Не смей прикасаться ко мне! Ты мне противен! И никакие богатства на земле не заставят меня выйти за тебя замуж!
Месье едва заметно кивнул импресарио, и тот передал Ксавье извлечённый из чемодана предмет.
В то же мгновение мои плечи оказались в цепких руках секретаря.
– Пустите меня! Что это значит? Тетя Клаша! Помогите!!! – заверещала я.
Маэстро поудобнее откинулся на стуле.
– Спокойно, спокойно… – увещевал над ухом мелкий импресарио.
Ксавье тем временем трижды быстро махнул чем-то перед моими глазами, и я ощутила три лёгких укола – в запястье, в бровь и в губы.
К горлу подступила дурнота, которая неожиданно быстро прошла.
– Ну, вот и всё! – захлопал в ладоши импресарио и засмеялся.
Маэстро строго взглянул на него, и тот сразу замолчал.
Острые пальцы отпустили меня.
Я дёрнула плечом и гневно посмотрела на маэстро и его помощников. У меня открытое концертное платье, а тело слишком нежное для таких грубых ручищ, как у мерзкого Ксавье… Наверняка останутся синяки, которые гримёрше придётся замазывать огромным слоем тонального крема…
– Ну нет – так нет! – развёл костлявыми руками месье Рене, неожиданно повеселев. – Воля ваша.
Он перевёл взгляд на часы.
– А время-то…
Я тоже посмотрела на часы. Без пятнадцати шесть!
– Надеюсь, когда я вернусь после концерта, вы уже уберётесь отсюда! – с ненавистью бросила я.
В ответ раздался отвратительный старческий смех.
Стул непостижимым образом вновь стал лёгким, я без труда отодвинула его и бросилась к выходу.
– До скорого свидания… – долетел до меня скрипучий голос дирижёра, но я захлопнула его вместе с входной дверью.
Глава седьмая
У врат филармонии, как обычно, дежурили два охранника – Эдик и Доберман. Толстый Эдик стоял у служебного входа, а Доберман, прозванный так за определённое сходство с данной породой собак, – у центрального.
Подходя к служебному входу, я заметила, что Эдик озабоченно разговаривает с кем-то по телефону.
– Нет, не подошла ещё, Виктор Никитич! – донеслось до моего слуха, и Эдик взглянул на безвкусные часы на своей волосатой лапе. – Шесть двадцать. До концерта десять минут. А вы ей звонили?..
В этот момент я лёгкой походкой подлетела ко входу, кивнула охраннику и взялась за ручку двери.
– Эй, вы куда?! – Рот Эдика раскрылся, как бездонная пещера, полная желтоватых прокуренных зубов.
– Добрый вечер! – ответила я, ослепительно улыбнувшись, и потянула дверь на себя. Она приоткрылась, я юркнула туда, но тут же силой Эдика выкатилась обратно.
– Вы куда, вам говорю?! – Надо мной, как два белесых шара, зависли два злых глаза навыкате.
Я, начиная выходить из себя, вырвала из рук охранника рукав шерстяного пальто.
– Эдик, ты что себе позволяешь?! Ты что, не видишь, я спешу!
Эдик, который, по моим понятиям, должен был, узнав приму, смутиться и извиниться, неожиданно громко заржал.
– Ты глянь, Николаич, спешит она! – Вместо извинений он показал меня подошедшему начальнику охраны Александру Николаевичу.
Я почувствовала, как щёки мои запылали.
Ну, сейчас «Николаич» ему задаст!..
Тот озабоченно наклонился надо мной.
– Вы что хотели, женщина?
Чувствуя, что мой рукав в безопасности, я поправила пальто и отошла на шаг назад.
– Александр Николаевич, Эдуард не пропускает меня на концерт!
Вопреки моим ожиданиям, Эдик ничуть не смутился, а Александр Николаевич по-прежнему смотрел на меня в непонимании.
– На концерт?.. Так вам нужен центральный вход, а это служебный! – разъяснил он.
Теперь уже я ничего не могла понять.
– Мне и нужен служебный, вы что, с ума все посходили?!
В этот момент у Эдика опять зазвонил телефон. Он достал аппарат и приложил его к уху. Я снова метнулась к служебному входу, но начальник охраны мягко развернул меня назад.
– У вас есть билет? – спросил он спокойно.
– Да какой ещё, к чёрту, билет?! Что здесь происходит?! – взорвалась я, не на шутку свирепея.
– На концерт Марины Обручевой. Вы же на концерт Обручевой пришли?
Я остолбенело воззрилась на него, потом на Эдика, невозмутимо вещавшего в трубку:
– Нет… Не подошла. Не знаю, что и думать.
Они что, разыгрывают меня?!
– Не смешно! Пропустите, Александр Николаевич! Я и так уже опаздываю.
Я снова дёрнулась к двери.
– Я не понял, милицию, что ли, вызывать?! – рявкнул, подходя, Эдик, и я невольно отпрянула. – Вам же сказано – с центрального входа!
Откуда-то из глубины пока ещё далёкой волной начала подниматься уже знакомая смутная тревога. Чувствуя, что происходит что-то не то, я не стала больше спорить и рваться, а отошла и остановилась в стороне. Может, они пьяны?.. А может, служебный вход по какой-то причине не работает, и нужно действительно зайти с центрального?.. Я попыталась вспомнить, не говорил ли на репетиции директор о перекрытии служебного входа, но ничего подобного на память не приходило.
Ещё раз окинув взглядом уже позабывших обо мне Эдика и его начальника, я, наконец, развернулась и медленно пошла навстречу Доберману.
Тот, не увидев в моей руке билета, без разговоров отшвырнул меня от входа чуть ли не за грудки.
Едва сдерживая закипающие от несправедливости слёзы, я, наконец, сообразила, что можно позвонить Виктору Никитичу и потребовать разобраться в вопиющей ситуации.
Тут же я вытащила мобильник и набрала его номер.
– Кто это? – резко спросил директор, услышав мой голос.
– Марина… – шепнула я.
– Марина? – с явным облегчением отозвался директор. – Ну, наконец-то! Ты где? Народ уже зал заполняет, я тебе обзвонился, дома никого, на сотовом – никого… Что случилось?! Хочешь до инфаркта довести старика? – Он рассмеялся.
– Меня не пускает охрана! – пожаловалась я.
– Не пускает? Как это, не понял? А что у тебя с голосом? Ты сможешь петь? – посыпались тревожные вопросы.
– А что у меня с голосом?.. – переспросила я, замечая вдруг, что голос, мой волшебный хрустальный голос, меня не слушается и начинает помимо воли дребезжать, как будто железом скребут стекло.
Волна смятения в душе приподнялась чуть выше.
– Спуститесь, пожалуйста, Виктор Никитич! – взмолилась я, чувствуя, что голос дребезжит ещё сильнее и мельче, и голова моя тоже вдруг затряслась вместе с голосом.
«Батюшки мои…», – испугалась я. Что это со мной?..
– Ты где? – спросил Виктор Никитич каким-то напряжённым тоном. Вопрос донёсся немного издалека, и я поняла, что он смотрит на экран своего телефона, на котором написано «Марина», и проверяет, я ли это.
– У центрального входа, – стараясь выровнять интонацию, произнесла я. И кажется, мне это удалось. Хрустальный голос вновь звякнул заливисто и легко. Я приободрилась, но Виктор Никитич не разделил моего оптимизма.
– Чёрт знает что такое… Не голос, а скрежет какой-то… Хорошо. Я сейчас спущусь, – строго сказал начальник, и связь прервалась.
Через две минуты, двигаясь наперерез толпе, из здания вышел Виктор Никитич в костюме и парадных туфлях. Я сделала неловкую попытку подойти к нему, но будто споткнулась о его взгляд. Он направил его прямо поверх моей головы, куда-то вдаль. Потом осмотрелся поблизости, словно перелистывая идущих и стоящих людей. Всё это время я была в непосредственном поле его видимости, но ни разу не попала в него.
Волна тревоги хлынула из меня мощной и неудержимой силой. Я стрелой подлетела к директору.
– Виктор Никитич!.. Здравствуйте.
Он перевёл на меня отсутствующий взгляд.
– Потом… потом… позже… – И он отскочил от меня куда-то в сторону, по-прежнему озираясь вокруг. Потом полез в карман за телефоном.
Сейчас он позвонит мне и увидит, как я возьму трубку!..
Но взять трубку мне не дал Доберман.
– Простите, но вы мешаете! – вежливо молвил он, беря меня под белы ручки и уводя подальше от директора. – Если вы на концерт, то проходите в зал, концерт скоро начнётся!
Похоже, он был не в курсе. Высокое начальство в образе Эдика не просветило его.
– Ты… ты что, не узнаёшь меня? – робко спросила я Добермана.
Он пристально всмотрелся в моё лицо.
– Простите, нет. Так вы идёте в зал?
– Нет… у меня здесь свидание… – почему-то отказалась я и брякнула первое, что пришло в голову.
– Свидание?..
Доберман окинул меня высокомерным взглядом с головы до ног, ухмыльнулся и отпустил мой локоть.
Я повернула голову. Директора у входа уже не было.
Сотового в кармане тоже не оказалось.
Я начала шарить в пальто и нащупала в глубине кармана ощутимую дыру. Когда она успела появиться?.. Ещё пару минут назад никакой дыры там не было…
Ощущая внезапную сухость в горле, я растерянно стояла у входа, а мимо меня быстро шли на мой концерт опаздывающие зрители. Один из пробегающих мужчин случайно зацепил меня плечом.
– Извините… – Он взглянул мне прямо в глаза, я откинула капюшон и умоляюще подалась к нему.
– Я не хотел. – Мужчина равнодушно прошёл мимо.
«Они не узнаю́т меня… – поняла я. – Но почему?.. Что со мной?»
Посмотрела вниз, на подол своего пальто, на свои стильные сапожки… Это была моя одежда, моё пальто, мои сапоги… Это была я! Но никто почему-то не узнавал меня во мне.
Народ всё прибывал и гудел возле моей афиши, как потревоженный улей.
Не замечая меня, одиноко стоящую прямо перед ними.
Никем не узнанная, я медленно развернулась и пошла к своей машине, оставленной недалеко от служебного входа.
В голове стоял полный туман.
Возле моего «Ниссана» уже собралась толпа, и Виктор Никитич, оказывается, тоже был там. Вокруг него возбуждённо бегал Эдик с выпученными глазами, а рядом, тихо переговариваясь меж собою, стояли мой администратор, растерянная гримёрша и несколько музыкантов оркестра.
Ну и чёрт с ними!.. Толкают, хамят, не замечают… Не нужна я им? Хорошо! Пусть тогда сами поют, а я поеду домой!
Я уверенно двинулась было вперёд… но, подходя ближе, невольно замедлила шаг. И в голове возникла странная, дикая мысль – а пустят ли они меня в МОЮ МАШИНУ?..
Заметив меня издалека, Эдик бешено сверкнул глазами, и я остановилась.
Сейчас достану ключи, невозмутимо подойду, сяду и уеду…
Происходящее казалось сценой из фантасмагории.
Я сунула руку в карман и снова нащупала там ту же дыру.
Потом судорожно заметалась рукой внутри сумки…
Они лежали там, сбоку, в кармашке.
Уже менее уверенно я вновь начала приближаться к толпе, обступившей «Ниссан».
– Пропустите! – дрогнувшим голосом попросила я, и на мою просьбу обернулся Виктор Никитич.
– Вы кто? – резко спросил он.
– Никто! – ответила я в тон ему и открыла дверь своего автомобиля.
– Э, э, откуда у вас ключи? – изумлённо крикнул Эдик. – Это же не ваша машина!
– Моя! А с тобой я не разговариваю, упырь! – разгневанно закричала я, но охранник отработанным жестом больно заломил мне руку, и ключи выпали и шлёпнулись куда-то в лужу.
– Пусти! – заверещала я, вырываясь. – Да как ты смеешь!
– Что это за тётка? – раздался недоумённый вопрос гримёрши, и я подумала, что если это страшный сон, то мне пора уже проснуться, иначе можно остаться в нём навсегда.
– Вызывай милицию! – приказал кому-то директор. И в этот момент я вырвалась из лап Эдика и побежала прочь.
– Да ну её… Больная… – отряхиваясь, отмахнулся Эдик, подобрал ключи из лужи и погрозил мне кулаком.
Я постояла ещё немного под осуждающими и насмешливыми взглядами коллег, и что-то сломалось во мне.
Крепко прижимая к груди сумку, я медленно пошла в сторону станции метро.
Я поеду к Вадиму. Может быть, он узнает меня?..
Глава восьмая
«Прошу тебя в последний раз…» – вспомнила я слова месье Рене, прислонившись щекой к боковине сиденья и слушая грохот колёс. В последний раз?.. Что он хотел этим сказать?.. В памяти всплыли три укола – в надбровную дугу, в запястье и губы… Что он сделал со мной? Неужели этот дед заколдовал меня? В кого он меня превратил? Почему меня никто не узнаёт?..
Эта мысль казалась абсурдной, невероятной, невозможной… Но… почему тогда?..
Наконец, я вышла из душного метро на улицу и, ускоряя шаг, поспешила в ресторан «Рио-Рита». Путь мой лежал через главную площадь города, мимо аллеи высоких фонарей и фонтана со скульптурой прекрасной девушки с корзиной цветов. Сегодня этот вид меня не обрадовал, он, напротив, вселил необъяснимую грусть в моё сердце.
У входа курил официант Юра. Увидев его, я снова замедлила шаг и даже попыталась отвести взгляд и сделать вид, будто собираюсь пройти мимо, но он вдруг приветливо улыбнулся мне, и я передумала делать этот вид.
– Здравствуйте! Решили посетить нас в этот чудный вечер? – спросил он гостеприимно.
– А Вадим Романович у себя? – поинтересовалась я чуть окрепшим голосом.
– Да, он в кабинете. Вас проводить?
Юра не назвал меня по имени, и я не поняла, узнал ли он меня или спросил по долгу службы.
Ласковым взглядом он смотрел мне прямо в глаза, и я смутилась.
– Я сама, – тихо сказала я и услышала в своём голосе несвойственную ему робость.
– Хорошо, – улыбнулся Юра и открыл передо мной стеклянную дверь.
Я вошла в ресторан. Повеяло знакомыми запахами, которые я знала наизусть. Осторожно, будто крадучись, я подошла к лестнице… Сердце колотилось быстро и горячо. А если Вадим не узнает меня? Что делать тогда? И как вообще жить дальше?
– …Кур семьдесят штук. И двадцать ящиков пива светлого «Ночной Марсель», – донёсся до меня энергичный голос жениха, и сам он, прижимая сотовый к уху, стремглав сбежал с лестницы и оказался возле моей застывшей фигуры.
– Вадим! – окликнула я его, и он, приостановившись, обернулся.
Лицо его сделалось недоумённым и недовольным. Он почему-то окинул взглядом моё пальто и сапоги.
– Это я, Марина, твоя невеста! – произнесла я еле слышно.
– Моя невеста? Ты себя в зеркале видела? – спросил он, грубо рассмеявшись.
– Видела… днём… – пробормотала я, чувствуя, что перила ускользают из-под пальцев.
– Да ты, видать, пьяная! Хорошую водку, значит, Авдеев привёз… – Вадим тряхнул красивой чёлкой. – А я ещё не хотел брать.
– Вадим, ты не узнаёшь меня? – Я осмелела и подошла чуть ближе. Попыталась тронуть его за руку.
– Охрана! Кто это? Выставить её! – распорядился он куда-то в сторону, брезгливо отталкивая мою руку.
Я вздрогнула, как от удара.
– Кого, Вадим Романович? – услужливо спросил возникший рядом охранник Илья.
Вадим небрежно ткнул в меня пальцем и завернул к стойке бара.
– Не трогайте меня! – резко вырвавшись, я бросилась к выходу, распахнула дверь и выбежала на крыльцо ресторана.
Брызнувшие вдруг слёзы застлали глаза. Прислонившись к деревянному крыльцу, я размазала их по лицу, узнавая светлую фигуру, которая приблизилась ко мне.
Юра Каверин потрясённо смотрел на меня.
– Что случилось?! – спросил он.
– Тебе что, делать нечего? – раздался резкий окрик, и я увидела на крыльце Вадима. – Иди работай!
Но Юра словно застыл, продолжая смотреть, как заворожённый, с изумлением и болью.
– Ты что, не боишься работу потерять? – свирепо крикнул Вадим, и официант, немного потоптавшись, зашёл внутрь ресторана.
Любимый жених грубо толкнул меня со ступенек.
– Убирайся вон… Невеста!
От сильного толчка я перелетела через порог и упала на грязный асфальт.
Вадим, сплюнув, исчез за дверью.
Медленно, потирая ушибленный бок, я поднялась на ноги и побрела прочь. Через несколько минут я заметила, что сумерки уже сгустились и моросит мелкий противный дождь. Его капли текли по моим щекам, смешиваясь с солёными слезами. Перебирая непослушными ногами, я тащилась к метро, и горькие, такие непривычные мысли просачивались в мою голову.
…Осталась только мама.
Неужели и она не узнает меня?..
Первым, кто узнал меня дома, оказался месье Рене. Увидев его, я испытала неимоверную тяжесть в груди.
О Боже! Он ещё здесь!
– Ну, наконец-то! – воскликнул он прямо с порога, едва тётя Клаша открыла мне дверь. – А мы уже тебя заждались!
И, не дав опомниться, старик заключил меня в свои объятия.
За весь этот страшный вечер это было первое прикосновение не с отвращением, а с любовью.
Чувства смешались. Тяжесть слегка растворилась, и в душу прокралась робкая радость. Словно в горькую микстуру добавили маленькую ложечку мёда.
Эмоции мои были тихи, и я молча сняла пальто и протянула его тёте Клаше. Та тоже посмотрела на меня ласково.
– Устала, Мариночка?
Собственное привычное имя вдруг показалось мне ангельской песней. Неожиданно для себя я заливисто рассмеялась.
Однако дирижёр, услышав эту реплику, нахмурился и взглянул на домработницу так пронзительно и жутко, что старушка вздрогнула и уронила пальто. Я благодарно нагнулась и подала его ей.
«Мариночка…» Значит, они меня отравили… этим супом из лошадиных глаз… хотя я его не ела… Но наваждение, кажется, начинает рассеиваться…
Старая служанка, которая нянчила меня с детства, узнала своё любимое «дитё»! И нас теперь двое – я и она!
Наши взгляды встретились, но старушка внезапно пугливо отвернулась.
В ту же секунду в гостиной стало мрачно, как перед бурей.
Радость, едва возникшая, снова поникла, и, едва ворочая пальцами, в неотвратимом нехорошем предчувствии я начала разуваться.
С лестницы в красивом алом платье спустилась мама.
– Ида Львовна… – начала тётя Клаша и почему-то замолчала.
В моей груди стало горячо и больно. И я поняла, что сейчас что-то случится. Случится что-то очень важное, после чего всё либо вернётся назад, либо кончится навеки.
Я смотрела на маму, а перед глазами заискрились картинки – счастливый Вадим, родная мама, весёлый Виктор Никитич, уважительный Эдик… Темнота… и другие кадры… Резкий толчок Вадима, хамство охранника, равнодушие директора… Не хватало только одного кадра… Только одного.
«Мама!» – мысленно воззвала я к ней.
– Здравствуйте! – сказала мама чужим голосом, и я почувствовала, что молния на сапоге дёрнулась и застряла.
– Здравствуй, мама… – ответила я, приподнявшись, и в ужасе ощутила, как изнутри начала всходить всё та же тревожная, тяжёлая волна.
Мой дом не принимал меня. Он не хотел меня видеть. Моя мать не узнала меня.
Мама неловко улыбнулась и беспомощно посмотрела на месье Рене.
– А это и есть моя сестра Агнесса, – широко улыбнувшись, вдруг пояснил он ей, и я невольно ахнула.
Неожиданно нервы мои окончательно сдали.
– Мама! Мама! – истошно закричала я и бросилась к ней. – Это же я, Марина!
– Я предупреждал, что она больна… – покачал головой «брат». Мама грустно кивнула.
– Но, Ида Львовна! Это же… – подала робкий голос Клавдия Петровна, всё ещё стоя с пальто в руках.
– Ступай на кухню, Клаша, – резковато ответила мама, и тётя Клаша, сгорбившись, зашаркала из прихожей.
– Мама… – Я подошла ближе, чувствуя, что прошлая жизнь неудержимо ускользает от меня. – Мама!
Мама натянуто улыбнулась.
– Проходите, Агнесса. Ужинать будете?
– Сейчас она расскажет вам, что этот дом ей как будто знаком. Сумеет угадать обстановку и даже некоторые факты из вашей жизни, – предостерёг маму месье Рене.
– Как интересно! – оживилась та.
Я поняла, что проиграла по всем статьям. Он предусмотрел всё.
– Спасибо, я не хочу есть, – произнесла я, полностью раздавленная. – Где комната, где я смогу остаться одна?
– А со мной ты не хочешь поговорить, дорогая? – с дьявольской усмешкой вопросил Рене. – Неужели нам нечего обсудить после долгой разлуки?
Я промолчала.
– Пойдёмте наверх, я покажу вам вашу комнату, – радушно проворковала мама и прошла вперёд, источая такое знакомое, такое родное тепло.
Вскоре мы оказались в гостевой комнате на втором этаже.
– Оставьте нас, мадам! – попросил Рене, и мама понимающе кивнула.
Дверь за ней закрылась, и я осталась наедине с дирижёром-дьяволом.
Глава девятая
Я прошла вглубь комнаты и села на стул возле окна. Месье Рене расположился напротив в уютном кресле.
– Ну, вот мы и вновь оказались лицом к лицу, Марина! – произнёс он. – Наконец-то ты будешь принадлежать только мне одному! Ведь у тебя не осталось выбора, не так ли? Даже родная мать не узнаёт тебя. И если ты не отправишься со мной, она попросту выгонит тебя из дома. Могла ли ты подумать о таком повороте судьбы, когда была так надменна и горда?
– Что вы сделали со мной? – спросила я обречённо.
Костлявым пальцем Рене указал на стоящий боком ко мне высокий шкаф с зеркалом на двери.
– Взгляни, и всё увидишь сама!
С трепетом в коленях я приподнялась со стула и подошла к зеркалу… Медленно повернула голову…
Из глубины тёмной поверхности зеркала на меня смотрела сморщенная старуха лет восьмидесяти, с редкими седыми волосами, узловатыми пальцами и морщинистым лицом, в котором с большим трудом угадывались какие-то черты.
Я содрогнулась.
– Нет, не может быть!!!
Черты старухи в зеркале исказились, и её рот прошуршал что-то.
«Нет, не может быть», – угадала я сквозь сковавшую меня жуть.
С ужасом вглядывалась я в какой-то заношенный наряд, который скрывал дряхлое тело старухи, в её спутанные космы, в её мутные глаза.
– И это – я?..
Рот женщины в зеркале снова шевельнулся, глаза раскрылись – она повторила мои движения.
– Вернись на место! – приказал дирижёр, и я послушно выполнила требование.
– Ты очень больно ранила меня, – покачал головой месье Рене, кажущийся теперь уже не таким старым и дряхлым, как моё собственное отражение в зеркале. – Ты уязвила моё достоинство. Ты не обратила внимания на мою любящую и страстную душу… Ты посмеялась надо мной… Скажи, ведь сейчас, в этом теле, ты точно так же любишь мать и жениха, ты испытываешь те же чувства к другим близким людям?
– Да, те же… – еле слышно прошептала я.
– Только теперь ты сможешь понять, каково это – любить, а в ответ получать лишь безразличие и насмешку…
Я кинулась в ноги к маэстро.
– Верните мне мою молодость! Я прошу, я умоляю вас! – закричала я исступлённо. – Я прошу у вас прощения, искренне прошу! Я теперь всё-всё понимаю!
Мне казалось, что стоит попросить прощения, как он погладит меня по несмышлёной голове и вернёт всё обратно.
Он действительно поднял длинную ладонь и провёл ею по моим волосам.
– О нет, дитя моё! Испытание не длится днями – оно исчисляется годами… Я тоже просил и умолял – и что же ты? Вспомни!
– Но я ведь не любила вас… – всхлипнула я, – и не люблю…
– Не любила… Потому что ты видела лишь старую невзрачную оболочку и не утруждала себя заглянуть в душу, которую она скрывает… А теперь у тебя будет много, много времени, чтобы хорошенько изучить её и полюбить.
– Но я люблю другого! – воскликнула я.
– Другого? Вадима? – Старик усмехнулся. – А его душу – ты знала? Нет, не тогда, когда он пресмыкался перед твоей красотой, не тогда, когда швырял лёгкими деньгами на подарки… А тогда, когда он швырнул тебя с порога своего ресторана как заблудшую собаку! Ты увидела его душу? А ведь это была ты! Та, которую он – вроде бы – любил! Видишь, как обманчиво бывает зрение, когда ты молода, здорова, красива и богата… И те же глаза, но в другой, нищей и старой оболочке видят всё совсем, совсем иначе. Но всё это лирика, моя дорогая. Я эгоистичен, как все мужчины – будь они молоды или стары… Главное, что я вижу тебя по-прежнему очаровательной и молодой! В моих глазах ничего не изменилось. Ты всё та же красавица, только более послушная и смиренная…
Холодный ужас сковал моё тело.
– Неужели никто, никто не видит меня той, прежней Мариной?! – в отчаянии вскричала я.
Месье Рене вновь покачал головой.
– Когда моё желание слишком велико, то волшебство, сотворённое под его влиянием, имеет довольно большую силу. И ты сама постаралась разогреть мою страсть до такой температуры, что противостоять этой силе теперь мало кто сможет. Основная масса будет видеть тебя такой, – сказал он. – Но в этом мире найдутся и те, кому моё волшебство не способно застлать глаза. Это те, кто любит тебя так сильно, что не замечает, в каком ты облике. Или люди с очень чистой и светлой душой, которые видят не глазами. Как ты понимаешь, их очень и очень мало. Настолько мало, что шанс встретить их на пути почти невероятен, если он вообще существует. Но даже если тебе повезёт, не обольщайся, что в первом увидевшем тебя юной и прекрасной ты найдёшь помощь. Есть и другая категория людей, которая тоже видит то, что есть на самом деле… Это я, например! И люди вроде меня, обладающие особым видением, также разбросанные по всему свету. Правда, их тоже очень и очень мало, и если тебе опять-таки встретятся таковые, то они будут на моей стороне. А отличить тех от других ты не сумеешь. Это не в твоих силах. И поэтому довериться не сможешь никому.
– Тётя Клаша! – проронила я.
– Да, твоя няня, тётя Клаша – одна из тех, чья душа прозрачна, как кристалл, и к тому же искренне любящая тебя. И она видит тебя своей любимой, родной Мариной. Но сегодня мы уедем – уедем очень, очень далеко. И ты больше никогда не увидишь тётю Клашу. У тебя начнётся совсем другая, новая жизнь! А обо всём, что было раньше, ты должна забыть. Так будет лучше для тебя же самой.
– Но ведь… если вы такой всесильный, вы могли бы вернуть себе молодость… – прошептала я.
– Ты опять пытаешься торговаться… Вернуть молодость и облечься в бессмертие я не могу. Это не под силу даже Господу Богу. Я могу, конечно, сделать так, что окружающие будут видеть меня молодым, но моложе от этого я не стану… Ненастоящая любовь не удовлетворит меня, а те, кто верен мне, верны мне именно в этом облике. Вот и ты, я уверен в этом, рано или поздно полюбишь меня таким, каким видишь сейчас.
Потрясённая, я сидела, вжав голову в плечи, не имея сил выговорить ни слова… Сколько прошло времени, я не знаю. Очнулась я от оклика мамы.
– Собирайтесь, дорогая Агнесса! Ваш брат сообщил, что вы отказались от ужина. Жаль… На ужин была жареная перепёлка… А как вас кормят там, в санатории?..
Я подняла на неё безысходный взгляд. Мама смутилась и скомканно произнесла:
– Ваш брат и друзья ждут у порога. Я провожу вас… Жаль, что вы не успели познакомиться с моей дочерью Мариной – она прима нашей филармонии, молода, очень красива и скоро выходит замуж за владельца ресторана! Как раз сегодня она даёт сольный концерт…
Я заглянула в мамины глаза. Получалось, что даже она не видит меня сердцем, а видит лишь мою красивую и успешную оболочку.
Мне захотелось коснуться её на прощанье, но мама невольно отстранилась от моей руки, которая казалась ей морщинистой и старческой, и ладонь ухватила лишь воздух.
Внизу стояли месье Рене в чёрном костюме, импресарио и Ксавье при полном параде. Мимо прошёл водитель Антон. Увидев меня, он коротко кивнул.
«И ты, Брут!..» – подумала я.
– Счастливого пути! – поспешно сказала мама, и я подумала, что она, наверно, рада, что мы уезжаем.
Глубокой дождливой сентябрьской ночью мы без долгих прощаний погрузились в «Фольксваген», и Антон отвёз нас на вокзал.
Глава десятая
До пункта назначения мы добирались несколько дней и ночей. Сначала ехали в почти пустом и мрачном поезде, потом летели в самолёте с разноголосой публикой, потом снова ехали в открытом авто, и, наконец, прибыли в шумный город с высокими и нарядными зданиями.
Я уже подумала было, что мы добрались, однако путь ещё не был завершён. В этом городе Ксавье и Аурунтам оставили нас, а мы с месье Рене вновь пересели, на этот раз во что-то похожее на карету, запряжённую парой лошадей, и опять долго ехали через длинный и сумрачный лес по узкой и извилистой дороге.
– Это мой сюрприз для тебя, дорогая! Чтобы ты почувствовала себя настоящей королевой! – шепнул Рене, склонившись к моему уху.
Ответом ему явилось молчание.
Когда, утомлённая и обессиленная, я уже начала думать, что путешествие никогда не кончится, к концу третьего или четвёртого дня от его начала мы прибыли, наконец, в глухое и заброшенное, но очень красивое место.
Всю дорогу я пребывала в странном дремотном состоянии, граничащем между сном и явью, со мной никто не разговаривал, месье со спутниками лишь изредка переговаривались вполголоса на незнакомом языке, поэтому какие города и страны мы проехали и где, в конце концов, оказались, я не имела ни малейшего понятия.
Карета проехала вдоль ажурной кованой ограды, которой не было конца и сквозь которую был виден огромный парк и чистый голубой пруд, и остановилась возле высоких ворот. Они распахнулись, и оттуда вышел слуга с безучастным выражением лица. Он склонил голову в молчаливом поклоне и увёл лошадей.
Месье подал мне руку, и мы вошли в ворота.
И тут я увидела вдали прекрасный замок и замерла от восхищения.
Да, он и в моем видении был прекрасен, но наяву предстал во всём своём великолепии!
Этот замок станет твоей тюрьмой.
– Теперь это твой дом, дорогая, – прошептал Рене и коснулся моей щеки отвратительными старческими губами, – скоро ты станешь его хозяйкой!
По прозрачному пруду навстречу мне поплыли очаровательные белые и чёрные лебеди. Они вытянули вперёд свои длинные шеи, и я увидела, что глаза их полны невыразимой тоски.
И та же тоска просочилась в моё сердце.
– Ты дрожишь, милая… Дай-ка, я тебя укрою! – Рене заботливо накинул мне на плечи серо-зелёную шаль.
«Так вот кто был той старухой из видения…» – запоздало поняла я, со страхом оборачиваясь на ворота. Они уже закрывались, оставляя меня в новых владениях. В моей великолепной кружевной тюрьме.
Двери замка были сделаны из прочного дерева, переплетённого с тёмным металлом. Они, казалось, уходили под самое небо, и были такими тяжёлыми, что не сдвинулись с места, когда я попыталась открыть их.
– Ну-ну, прекрати дрожать! – притворно гневно произнёс месье Рене, легко распахнув не поддавшиеся мне двери, и вдруг скрипуче рассмеялся, и смех раскатился под высокие своды замка. – Располагайся, отдыхай и переодевайся к ужину! Мишель покажет тебе твою спальню.
Откуда-то, словно из-под земли, появилась невысокая пожилая служанка в кружевном чепчике. Не поднимая головы, она быстро пошла вглубь длинного коридора, увлекая меня за собой. По узкой лестнице со свечами на перилах мы забрались высоко-высоко; у меня уже начала кружиться голова от бесчисленных лестничных поворотов, когда, наконец, они завершились маленькой дверцей.
– Ваша комната, мадемуазель, – произнесла служанка, и не успела я удивиться, что она обратилась ко мне по-русски, как она быстро-быстро засеменила ножками, и её силуэт исчез внизу.
Комната оказалась маленькой и светлой. При том, что всё в ней дышало роскошью, обстановку можно было назвать довольно аскетичной. Кровать, застеленная свежими ароматными простынями, тумбочка возле кровати, торшер, столик с небольшим зеркалом, два стульчика и шкаф, тоже с зеркалом – но огромным, во весь рост – вот таким было её убранство.
Стеклянная дверь вела на балкон, идущий по окружности башни. Отодвинув штору, я вышла на воздух и задохнулась от высоты! Как высоко!.. Круглый пруд внизу показался маленьким, как блюдце.
«Нечасто я смогу выходить отсюда…» – тоскливо подумала я.
В комнате стояла гробовая тишина. Ни телевизора, ни радио, ни других источников звука здесь не было. Не было даже книг или журналов.
«Я сойду здесь с ума…» – вновь подумала я и с тревогой почувствовала, что тоска усиливается и сжимает клещи на моём сердце.
«Только старый месье будет моим собеседником здесь… И эта Мишель…»
– Возле двери есть синяя кнопочка. Как только переоденешься к ужину – нажми на неё, и окажешься внизу, – послышался сзади голос Рене. Обернувшись, я увидела его у входа. – Такая же кнопочка установлена и на первом этаже. Язык служанки я переключил на твой родной, так что не удивляйся. Она напичкана всеми языками! Мои жёны были разных мастей… Итальянка, гречанка, полька… Видишь, как я внимателен к тебе, дорогая?.. Впрочем, переключать всех слишком сложно… Здесь бывает много разного люда, и легче переключить тебя! – Старческий смешок. – В этом замке ты будешь прекрасно понимать все языки мира…
«Он не знает, что я и без его забот понимаю несколько языков мира, – догадалась я. – Мама не успела сообщить, что мечтала видеть меня звездой мирового уровня, а потому я училась в школе с языковым уклоном и неплохо знаю немецкий и французский. И чуточку помню испанский, так как трижды бывала там на гастролях. А, судя по всему, именно они мне и пригодятся здесь…»
Значит, Мишель – просто марионетка в руках месье. Она говорит на том языке, на который он её переключает.
Последний огонёк, который тлел в глубине моей души, сверкнул и погас.
– Я жду тебя внизу. – Рене вышел.
В это мгновение я заметила, что на стуле висит роскошное платье с пышной юбкой и глубоким декольте, и начала печально переодеваться к ужину. Ужин состоялся в огромной зале, увешанной картинами и уставленной напольными вазами с мёртвыми цветами. И вокруг, в полумраке люстр, царила та же мёртвая красота.
Прислужницы принесли и поставили на длинный стол несколько блюд с диковинными кушаньями, но я не притронулась ни к одному. Месье, переодетый в зелёный шёлковый халат, сидел напротив и хищно разглядывал меня.
– Я вижу, ты всё ещё расстроена, дорогая, – произнёс он с грустью. – Позволь налить тебе немного «Шато Монтроз» две тысячи десятого года? – И он потянулся к тёмной бутылке.
Я кивнула, чувствуя, как душат и жгут слёзы. Мама, Вадим… И вся моя прошлая жизнь… Всё умерло.
– Тебе не понравился замок?
Я промолчала, а слезинка быстро-быстро потекла по щеке.
Он протянул через стол тощую руку и положил её на мою.
– Ты привыкнешь. Вот увидишь! Ты полюбишь меня!.. Настанет день, когда ты прибежишь и бросишься мне на грудь со словами «Возьми мою душу, возьми моё сердце! Я хочу принадлежать тебе всецело, мой дорогой, любимый Рене!»
Он неприятно рассмеялся. Я резко выдернула руку.
– Этого никогда не будет! Я ненавижу вас!
Взгляд его пронзительных карих глаз стал ледяным, однако он взял себя в руки и никак не отреагировал на мою резкость.
– Успокойся и поешь. И ложись сегодня пораньше, дорогая. Завтра вечером у нас большой приём по поводу нашей помолвки. Я хочу представить тебя своему окружению.
Я в ужасе раскрыла глаза.
– Помолвки?..
– Помолвки, – повторил Рене хладнокровно. – Через месяц, в пятницу, двадцать четвёртого октября, мы с тобой обвенчаемся в церкви Сент-Констанс. Тебе нужно подготовиться к этому событию. Утри слёзы! – грубо повысил он голос. – Мои гости должны видеть счастье на твоём лице. И будь любезна к завтрашнему вечеру изобразить его на своей старушечьей физиономии!
Не в силах выдержать этих злобных слов, я зарыдала.
– Не волнуйся… Мои друзья увидят тебя молодой красавицей. Не могу же я показать им то, что ты увидела дома в зеркале! – Рене расхохотался. – А теперь самое главное, дорогая.
Он пристально посмотрел мне в глаза. Я вздрогнула.
– Лишь в паре со мной ты будешь видеться всем той, кем являешься на самом деле. Когда мы рядом или я поблизости, везде и всюду ты предстанешь миру обворожительной красавицей!.. В моё же отсутствие лишь этот замок будет хранить твою красоту. Но избегай смотреться в зеркала, чтобы не разбивать иллюзию. Их невозможно обмануть… В любом же другом месте без наличия рядом супруга ты почудишься окружающим древней старухой в лохмотьях. А теперь съешь хотя бы кусочек рыбы или салат из морских гребешков!..
Голос моего новоиспечённого жениха смягчился. Он вновь взял меня за руку; узкая ладонь по-прежнему была холодна и суха.
– Дорогая, я очень тебя люблю. И хочу, чтобы ты была счастлива со мной! Запомни – со мной. Поэтому, если ты будешь со мной, ты будешь мадам Валлин, молодой красавицей, хозяйкой замка за лесом. Но стоит тебе задумать что-то… – Он вновь неприятно усмехнулся. – Например, сбежать от меня…
Моя спина покрылась мурашками.
– Иногда я вспоминаю моих бедняжек-жён и их трагическую судьбу… А ведь они тоже были юны и прекрасны и могли бы жить долго и счастливо!
Я остановила глаза. Неужели он…
Он кивнул на еду, и я начала давиться салатом из гребешков.
Итак, у меня есть выбор. Молода и хороша собой – но повсюду с ним. Или…
– Ешь, дорогая. У тебя ещё будет время на раздумье, – поторопил меня месье Рене и многозначительно добавил: – Много, много долгих одиноких дней!.. Ведь, имея плотный график гастролей, я буду часто отсутствовать.
Я искоса посмотрела на него. Может, я и впрямь привыкну?.. Я научусь переключать служанку на режим беспамятства и в эти долгие дни его отсутствия буду принимать у себя любовников… Ведь именно так поступали испокон веков молодые и красивые жёны, когда их старые ненавистные мужья были в отъезде…
Пока в моей голове крутились порочные мысли, месье спокойно разливал «Шато Монтроз».
– И обращайся ко мне просто Рене, дорогая. Совсем скоро ты будешь принадлежать мне душой и телом!
Я поперхнулась кусочком рыбы.
– Ну что ж… – Рене откинулся на спинку стула. – Я вижу, ты утомлена. Поднимайся к себе и отдыхай, – разрешил он милостиво.
Я быстро подхватила подол бархатного платья и кинулась к двери.
Я больше не буду плакать. Я обдумаю своё положение и придумаю, как выкрутиться из него.
Глава одиннадцатая
Чем больше проходило времени, тем отчётливее я понимала, что попала в ловушку, выход из которой найти очень и очень непросто. На следующий день после описанных событий я изучила все семь этажей замка и четырнадцатиэтажную башню, все комнаты, основная часть которых была нежилой, и всю прилегающую территорию. Однако когда я сделала попытку выйти за ограду, невесть откуда появился слуга в строгом чёрном камзоле и мягко остановил меня.
– Вам туда не положено, мадемуазель, – произнёс он безучастно, как робот.
– Но я бы хотела погулять в лесу… – Я покосилась на лес, стоящий в пятидесяти метрах от ограды, и содрогнулась. Лес закрывал половину неба и чем-то пугал меня. Нет, я не хотела бы там гулять! Но я хотела бы исследовать местность за оградой… Узнать, куда ведёт колея вдоль неё, по которой мы приехали сюда…
– Прогулки по лесу не самое подходящее занятие для вас, госпожа. Месье распорядился оберегать вас и не отпускать в опасные путешествия.
– Но это вовсе не опасно! – кокетливо улыбнулась я и кивнула за забор. – Я просто хотела сорвать вон тот милый цветочек!..
– Попросите Дидье, и он нарвёт вам целый букет. Впрочем, ещё с утра по поручению месье все вазы в замке наполнены голландскими розами.
– Но…
– Простите, госпожа, но это приказ.
Закусив губу, я отошла. Похоже, что выйти за ворота мне не удастся. Может быть, в ограде есть какая-нибудь дыра?..
Я обошла замок, но нигде не обнаружила ни малейшей лазейки. Ограда была высокой и очень прочной. Расстояние же между перекладинами было вроде бы и не узким, но недостаточным для того, чтобы я могла пролезть сквозь них.
Невольно припомнилась судьба студента из сказки Андерсена «Калоши счастья», чья голова намертво застряла в подобной ограде, и я тяжело вздохнула.
Настроение серьёзно ухудшилось. Похоже, я нахожусь под строгой и неусыпной охраной. Но, впрочем, возможно, слуги не всегда будут столь бдительны. Я больше не стану заводить таких разговоров и сделаю вид, что мне вполне достаточно пространства парка. А заодно при случае узнаю, кто хранит ключи от вечно запертых ворот.
Я медленно подошла к спокойному, как зеркало, пруду и присела возле него на мягкую траву. Белые и чёрные лебеди разрозненно плыли по зеркальной глади пруда. Внезапно меня охватило странное волнение, словно этот пруд – приют для утопленников… Одна из лебёдушек подплыла совсем близко и вдруг глянула на меня своими тёмными глазами. От этого взгляда внутри у меня всё похолодело – глаза птицы были совсем как человеческие! В их глубине застыла боль.
О Господи! Руки мои задрожали. Глаза расширились…
– Мадемуазель! – окликнул вдруг кто-то. Я обернулась. Вытирая руки о фартук, ко мне приближалась одна из служанок.
– Месье вернётся через сорок минут. Вам нужно переодеться к его приходу.
Я смотрела на неё, с трудом осознавая происходящее.
Неужели всё это происходит со мной?.. Неужели на дворе двадцать первый век?.. Я вновь взглянула в темноту леса. Слуги, бальные платья… Средневековье какое-то! Всё это удивляло и даже слегка забавляло меня.
– Вечером будет приём. К нему нужно подготовиться, – словно подслушала мои мысли молоденькая служанка. – Месье представит вас своему окружению.
– Как вас зовут? – спросила я хрипло.
– Таналь, – ответила она.
«Странное имя…», – подумала я и вспомнила маленького импресарио, не без помощи которого Ксавье трижды кольнул меня диковинным прибором. У него тоже странное имя… Аурунтам.
Вспомнив об импресарио, я словно заново пережила момент укалывания. А если… если ещё раз кольнуть этим приборчиком в те же места?.. Не способно ли это вернуть мне молодость?
– Скажите… – обратилась я к Таналь, – господин Аурунтам часто бывает здесь?
– Бывает иногда, – кивнула девушка.
– А кто такой Дидье?
– Садовник, мадемуазель.
– А кто вон тот человек в чёрном камзоле?
– Спиркс. Охранник ворот, – вновь приветливо ответила Таналь.
В солнечном сплетении стало горячо. Охранник ворот! Значит, у него и ключи.
Какая вежливая и почтительная девушка эта Таналь! И кажется совсем живой… Может быть, со временем мне удастся подружиться с ней?..
– Скажите, пожалуйста, – вновь обратилась я к служанке, едва поспевая за ней, – а как называется место, где мы находимся? Какая это страна? Франция?
Голос Таналь внезапно стал ледяным.
– Простите, мадемуазель, но этого вам знать нельзя. Осторожно, ступени.
Надежды на дружбу с нею враз рухнули. Не так-то прост господин Валлин… Скрывая горькое разочарование, я решила больше пока не задавать провокационных вопросов. И ни в коем случае не отчаиваться.
Мне припомнилась фраза будущего мужа.
У тебя будет много, много времени…
– А вот и моя драгоценная невеста! – У двери замка стоял он сам с распростёртыми объятиями. Я увернулась от его объятий, но месье Валлин лишь негромко усмехнулся.
– Я скучал по тебе, дорогая! Сегодня я сократил репетицию и приехал пораньше. Тебе пора начинать готовиться к приёму! И повтори какую-нибудь из своих песен, гости непременно должны услышать твоё ангельское пение! Наверху тебя ждёт парикмахер Аделаида Куприс. Иди в свою комнату, да не задерживайся.
«Ну и голос… Не голос, а какой-то скрежет!» – вспомнились мне слова, брошенные в телефонную трубку директором филармонии. Боль разлилась под красивым домашним платьем, в которое утром меня нарядила Мишель. Мой ангельский голос будет слышен только здесь, в этом прекрасном и безлюдном месте, где сердце сводит холодной тоской… Только здесь живёт настоящая Марина Обручева, а за его пределами зашаркает ногами седая скрюченная старуха… Если мне удастся когда-нибудь попасть за эту красивую, словно сплетённую из металла, ограду.
Наши глаза встретились.
– Убери вселенскую муку из взгляда! – резко приказал Рене. – И помни, для всех гостей ты – счастливая и влюблённая невеста. Улыбайся! Ну?!.
Оттеснив ненавистного старика плечом, я побежала к лестнице, задыхаясь от отвращения и безысходности.
Глава двенадцатая
С безупречно, локон к локону, уложенными волосами, нежным макияжем, в длинном ярко-синем платье я спускалась по лестнице в бальный зал. Взгляд мой не был счастливым. Он был каменным. Изо всех сил я старалась подавить в себе боль, разрывающую сердце.
Сверху, со ступеней, я видела обильно накрытые столы, снующих худосочных дам, мужчин разных комплекций. От всей этой разноцветной толпы веяло чем-то ненастоящим и жутковатым.
При виде спускающейся невесты гости приподняли свои головы и дружно уставились на меня.
Неожиданно возле столика, на котором стояли бокалы с шампанским, я увидела привалившегося к стене отрешённого Ксавье.
Сердце моё ёкнуло.
«Где-то здесь должен быть и Аурунтам… – подумала я, чувствуя, как от волнения ком встаёт в горле. – Может быть, удастся проникнуть в его чемоданчик?..»
– Какая красавица! – послышался низкий раскатистый голос. – Рене, да ты счастливчик! И как только тебе удаётся влюблять в себя таких прелестных женщин?.. Но эта, пожалуй, самая красивая из них!
Мужчина говорил по-французски.
Мы во Франции, утвердилась я в своём предположении.
Хор мужских голосов загудел восторженно, женских – высокомерно и завистливо.
Я спустилась и встала по правую руку Рене. Месье Валлин был в ослепительно-белом костюме, который ещё сильнее подчёркивал желтизну его лица. Он улыбнулся и нежно посмотрел на меня.
Скоро мы станем мужем и женой… Меня передёрнуло от одной мысли об этом.
– Я рад представить вам мою Мари, будущую мадам Валлин, – гордо оповестил присутствующих Рене.
Мои ладони невольно сжались в кулаки, ногти впились в кожу.
Мари… Теперь у меня отнято и имя – последнее, что ещё оставалось от прежней жизни.
– Познакомься, дорогая, с музыкантами моего оркестра. Это первая скрипка – Поль Вергелен.
Гася горькие мысли, я обернулась к гостю.
Столь звучное имя принадлежало, увы, горбатому седовласому человечку с проницательным взглядом. Он подозрительно посмотрел на меня, затем резко отвернулся и ткнул в рот вилку с кусочком сельди.
«Никаких манер», – подумала я.
– А это концертмейстер группы альтов – Даная Фиориди.
Внешность Данаи тоже оказалась далека от совершенства – она была довольно молода, но одета безвкусно и даже вульгарно. Глаза её были жирно подведены чёрным, и определённо дама пребывала в плену у порока пьянства. Она хлебала коньяк «Riply’s day» в огромных дозах.
Имена музыкантов были итальянскими, греческими, французскими, внешность различалась от жгучих брюнеток и брюнетов до бледных белобровых блондинов и блондинок, и мне так и не удалось понять, какая нация преобладает в оркестре.
Гости шумели, восторгались, ели, пили, произносили тосты за нашу предстоящую помолвку – а я приглядывалась к ним. Вглядывалась в каждого, пытаясь определить, кто из них смог бы стать мне в будущем… другом?.. Нет, не другом. Возможных друзей среди этой компании быть не могло. Сообщником – вот верное слово. Быть тем, кого я могла бы подкупить, заинтересовать, даже соблазнить, чтобы вырваться из своей тюрьмы. Кому я могла бы доверять. Прислушиваясь к обрывкам разговоров, я пыталась составить впечатление о каждом. Поль Вергелен был, определённо, неглуп. Он рассуждал о музыке и высказывал неординарную точку зрения на многие понятия. Подведённые глаза Данаи быстро скосились к носу, язык стал заплетаться, и я поняла, что ей довериться было бы опасно. Пара трубачей – Дантон и Яков – показались мне беспечными и легкомысленными ребятами. Они наперебой дудели друг другу в ухо и ржали, как молодые жеребцы. Я разглядывала опьянённые жующие лица, танцующие фигуры, потом они слились в безликую шумящую толпу. Уверенность в том, что замок находится во Франции, серьёзно поколебалась, так как часть гостей говорила по-испански. Проскочило и несколько немецких фраз… Но, увы, никто не говорил на моём родном языке…
– Милочка! – вдруг послышалось над ухом русское слово.
Я вздрогнула.
Передо мной стояла крикливо одетая женщина средних, а вернее сказать, неопределённых лет. Скорее всего, она тоже была из «богемы», хотя среди представленных мне музыкантов её не оказалось.
– Я художница, – шепнула она, словно это был секрет. – Меня зовут Роза.
Моё внимание приковал парик на её голове. Если бы мне иметь парик…
Мысли завертелись, как шестерёнки часового механизма.
– Рене так мил, так очарователен! – защебетала Роза. – Говорят, что с музыкантами он строг, но ведь так и положено! Зато в компании ему нет равных. И как он смотрит на вас! А вот мой муж совершенно не понимает меня! – пожаловалась она.
Подхватив Розу под руку, я незаметно увлекла её на балкон.
– Не понимает? Как это, должно быть, обидно… – посочувствовала я, осторожно разглядывая парик. Короткое чёрное «каре».
– Говорят, женщина должна часто менять свой образ, – вещала Роза, прикладываясь к бутылке мадеры, – но куда уж чаще? Одних париков у меня – целых триста штук! Когда я езжу в…
В самый разгар интересного разговора на мои плечи опустились костлявые руки.
– Спой нам, дорогая! – За спиной стоял Рене. – Мои музыканты будут аккомпанировать.
Я обернулась и увидела, что оркестранты уже расселись по своим местам на маленьком подиуме в углу залы, а остальные гости заняли небольшие уютные креслица напротив.
Триста париков! С Розой непременно нужно подружиться.
– Милая Роза! – лицемерно промолвила я. – Я несказанно рада знакомству с вами! Пожалуйста, займите вон то мягкое кресло, а чуть позже я буду счастлива продолжить нашу беседу.
Роза просияла.
– С удовольствием послушаю ваше пение! – улыбнулась она.
Подойдя к сцене, я с изумлением обнаружила, что от лоснящихся лиц, вульгарных манер не осталось и следа. Музыканты сидели строго и с достоинством. Это были те же самые люди, но… совершенно другие! Даже Даная казалась трезвее любого завзятого трезвенника. Взгляд её был чист и светел, глаза бездонны и ясны.
«Как всё это необъяснимо и странно…» – подумала я.
– Ария Дидоны из оперы Кристофа Виллибальда Глюка «Дидона и Эней», – объявил Рене своим несмазанным голосом.
И я запела. Нежный, словно сотканный из шёлка или вылитый из прозрачного хрусталя, голос вознёсся под своды старинного замка.
Все замерли.
На середине пения я заметила, как Роза встала со своего кресла, поправила парик и поспешно вышла из залы. Сердце моё оборвалось.
Ария кончилась, послышались громкие восклицания, гости повскакивали со своих мест и кинулись обнимать меня.
Я натянуто улыбалась, говорила что-то по-испански и французски, то и дело поглядывая на опустевшее место Розы.
Сейчас она «припудрит нос» и вернётся.
Но она не вернулась.
Глава тринадцатая
Потянулись дни, нескончаемые, похожие один на другой, отличающиеся только погодой, стоящей на дворе, и вскоре я потеряла им счёт. Моя маленькая камера в высокой башне, одинокие или с месье Рене безвкусные трапезы, потом столь же одинокие, сводящие с ума прогулки по парку… Короткие обмены фразами со слугами. Иногда выходы «в свет» – в гости к чужим для меня людям, в чьём присутствии месье Рене неизменно оживлялся, делился впечатлениями от гастролей и бесконечно острил, и чью речь я едва понимала. В основном я сидела, глупо улыбаясь или глядя в одну точку, когда надоедало делать довольный вид. А чаще всего выходила на балкон и смотрела на небо, представляя, что где-то на другом конце Земли на это же небо смотрит моя мама.
И это всё, чем была наполнена моя жизнь.
Напрасно питала я надежды найти союзников среди друзей и знакомых Рене. Напрасно рассчитывала хитроумными уловками разговорить слуг. Напрасно угощала Спиркса вином и дарила Таналь браслеты и перстни. Напрасно пыталась воззвать к состраданию Мишели… Все они были словно лишены сердца. Они были пунктуальны, точны, расчётливы и ответственны, но стоило мне заикнуться о чём-то, не относящемся к поручениям, как голоса их становились металлическими, ответы – односложными, глаза – пустыми. Их невозможно было ни умолить, ни подкупить, ни задобрить, ни растрогать.
Точно так же обстояло дело и с друзьями и приятелями Рене. Музыканты, к которым мы захаживали в гости, были милы в общении, но едва я делала попытку чуть приблизиться в беседе к чему-то личному, тотчас же холод проникал в их взгляд и голос. Своим мгновенным отчуждением они словно внушали – ничего личного, мадемуазель. Разговоры касались только обсуждения премьер, концертов, спектаклей, выставок, а затем следовало непрерывное питьё, хохот и ощущение пустоты после этих посещений. Через некоторое время они наносили ответные визиты, где всё повторялось сначала. Смех, вино рекой, музицирование… Изредка я пела, потом, улыбаясь и кланяясь, провожала их и, опустошённая, возвращалась в свою комнатку под куполом башни.
Вновь выходила на балкон, смотрела на зависшую над прудом луну и чувствовала горькую, слепящую тоску по маме, по тому, прежнему Вадиму, по Клавдии Петровне и подружкам. По моим многочисленным верным поклонникам, по любимой работе и по всей моей молодой и яркой жизни.
Отчаяние моё нарастало.
Мари…
Наконец, я начала терять всякую надежду вырваться отсюда.
А страшный день двадцать четвёртое октября, день нашей свадьбы, неумолимо приближался. И чем ближе он становился, тем ужаснее я себя чувствовала. Депрессия начала постепенно накрывать меня своим тёмным крылом. Я стала беспрерывно плакать ночами, отчего утром под глазами образовывались мешки. Всё чаще за завтраком я выглядела уныло и скорбно, и, наконец, однажды Рене, не выдержав, сказал:
– Дорогая, твоё состояние весьма огорчает меня. Скажи, разве тебе плохо здесь? У тебя есть прекрасная комната, в твоём распоряжении целый штат слуг, ты проводишь много времени на природе… Мне тяжело видеть, как ты угасаешь. Чем я могу развеселить тебя? Будь у меня больше времени, я непременно придумал бы что-нибудь, но через три дня я улетаю в Испанию… Ты ни разу не выразила желания поехать на гастроли вместе со мной, иначе я взял бы тебя с радостью.
«Я улетаю в Испанию…» Значит, замок находится не в Испании, – автоматически отметила я, исключив из географии поиска эту страну.
Старик выжидательно смотрел на меня, но у меня хватило ума не сказать, что он отвратителен мне настолько, что даже Испания не в силах это изменить.
– Как-нибудь возьми, пожалуй… – Предложение, тем не менее, меня обрадовало, но не возможностью посетить другие страны, а возможностью узнать, где он хранит мой заграничный паспорт.
И если Бог будет на моей стороне, может быть, он позволит мне ускользнуть от ненавистного Валлина…
Я подняла на Рене печальные глаза, раздумывая, стоит или нет высказать ещё одну мысль, которая давно не давала мне покоя.
– Ты знаешь… – начала я осторожно, – я просто скучаю. У меня здесь совсем нет подруг…
– Нет подруг… – ворчливо перебил Рене. – Ты сама вечно сидишь в гостях как бука! А ведь и Даная, и Лидия, и Календи – все были бы не прочь подружиться с тобой!
Лидия – сухая чопорная блондинка, арфистка.
Календи – заносчивая, но очень красивая шатенка с флейтой.
– Помнишь наш первый приём? – продолжила я чуть увереннее, словно обретя почву под ногами. – Там была женщина по имени Роза…
Рене поморщился.
– Роза? Эта сумасшедшая художница? Жена вечно пьяного русского барабанщика…
«Русского…» – По сердцу прошла горячая волна.
– Да, Роза… Она показалась мне интересной… Если бы ты разрешил ей почаще бывать у нас, она бы, пожалуй, смогла поднять мне настроение…
Рене задумался. Я с замиранием сердца ждала его вердикта.
Наконец, взгляд его потеплел.
– Бывать у нас… Как хорошо ты это сказала! Что ж, я приглашу её письмом. Но если ты что-то задумала, помни – как только ты выйдешь с ней за ограду замка, она упадёт в обморок, увидев тебя.
Я прекрасно это помнила. Но убегать вместе с Розой не входило в мои планы.
– У меня не было подобных мыслей… – Я хотела прибавить «милый», но передумала, дабы Рене не заподозрил меня в двуличии.
– Ну что ж, – наконец, выдавил из себя Рене. – В будущую среду Роза навестит тебя. А месяца через два мы отправимся с тобой на гастроли в Швейцарию.
– А паспорт, Рене? Ты не забыл, куда положил мой заграничный паспорт? – уцепившись за повод, деланно спокойно спросила я, а сердце ухнуло в пятки.
Он внимательно посмотрел мне прямо в глаза, и холодок пробежал по моей спине.
– Не волнуйся, дорогая. Я никогда ничего не забываю. Твой загранпаспорт в библиотеке, в нижнем ящике стола.
Острые глаза старика пронзили меня насквозь, и он добавил:
– Не забудь и ты.
Не знаю, что месье Валлин хотел этим сказать, но взгляд его был так чёрен, словно зрачки были залиты густой тьмой. Они засасывали в свою вязкую глубь, и в этот момент мне захотелось отказаться от мысли о побеге.
Внезапно Рене рассмеялся.
– Ты станешь моим талисманом, милая! Если ты будешь со мной, все концерты будут проходить на ура!
У меня отлегло от сердца.
Стараясь не разочаровать опасного жениха, я тоже улыбнулась, и в пылу радости он попытался заключить меня в объятия. Я инстинктивно отшатнулась, о чём мгновенно пожалела. Взгляд вновь стал гнетущим и чёрным. Я почувствовала его груз, словно на плечи легли тяжёлые рыцарские доспехи.
Рене опустил вдоль старого тщедушного тела длинные руки, которым я не разрешила прикоснуться к себе, развернулся и, сгорбившись, пошёл прочь.
А в мои мысли снова проникла художница Роза.
Глава четырнадцатая
Как и обещал Рене, через три дня она пришла навестить меня.
– Милочка! – вскричала она уже с порога. – Как я рада тебя видеть!
На этот раз на Розе был другой парик – длинные светлые волосы, и я едва узнала её.
Как всё же причёска меняет внешность человека! – в который раз поразилась я.
– Я тоже очень рада! – сообщила я в ответ, и это было совершенно искренне.
Я предложила Розе чай, и мы, расположившись в огромной зале на первом этаже, начали болтать.
– Скоро моя персональная выставка! – похвалилась она. Хлебнула чай и недовольно вытянула и без того удлинённое личико. – В чае недостаёт имбиря… Не признаю чай без имбиря!
Изо всех сил желая угодить гостье, я покорно вызвала Мишель и попросила принести имбирь.
Может быть, не воровать парик, а попросить его?.. Но Роза боготворит Рене… Она тотчас же расскажет ему об этом, и я больше не увижу ни парика, ни её самой…
Получив требуемое, Роза вновь пришла в прекрасное расположение духа.
– Я пишу портреты… Немного в стиле Ван Гога. В таких жёлто-голубых тонах, крупными мазками!
Она вытащила каталог с репродукциями своих картин. На мой взгляд, они ничем не напоминали Ван Гога.
– Правда, похоже? – пытливо заглянула художница мне в глаза.
Взгляд её тоже был острым и пронзительным, каким-то отталкивающим, и моё решение не украсть парик, а попросить, разбилось на осколки.
Нет!.. Это было бы крайне неосмотрительно!
От мысли, что я могла всё провалить из-за своей доверчивости, мне стало не по себе.
– Почему у тебя дрожат руки? Тебе не нравятся работы? – резким голосом выкрикнула художница. Она становилась мне неприятна. Однако я сделала усилие над собой и вымученно улыбнулась.
– Что ты! Они великолепны!
– А какая особенно? Покажи! – потребовала Роза.
Мне захотелось стащить с неё парик и вытолкать вон.
Но я снова себя сдержала и ткнула пальцем в первую подвернувшуюся репродукцию.
– Вот эта!
– Это портрет моего мужа! – гордо возвестила Роза.
Я взглянула на портрет, в который упирался мой палец. Всё в тех же жёлто-синих тонах, выдаваемых за схожесть с Ван Гогом, был изображён пожилой рокер в бандане, косухе и рваных джинсах, сидящий перед ударной установкой. Лицо у него было открытое и приветливое. Странно, что Розе удалось это запечатлеть…
«Русский барабанщик…», – подумала я.
– Его зовут Жорж, – сообщила Роза.
Я непонимающе посмотрела на неё.
– Жорж?.. Разве он француз?..
Она опять сморщилась, словно захотела дополнительной порции имбиря.
– Ой, да какой там француз… Русский, Жора! Но сама посуди – что это за имя для мужа известной художницы?
Роза обмахнулась ажурной салфеткой.
– Жарко что-то…
И она вдруг сняла парик и оказалась коротко стриженной, как Наталья Крачковская в фильме «Иван Васильевич меняет профессию».
Я закашлялась. Потом промолвила:
– Да… Жорж гораздо лучше. А чем он занимается?
Роза положила в рот кусочек изумительного венского пирожного.
– Всё той же никому не нужной ерундой… Музыкой. И представь себе, милочка! Он даже умудряется собирать небольшие залы! И гастролировать! Но в основном, по России – там его ещё помнят… – Она закатила глаза, словно удивляясь, как никчёмного Жоржа, занимающегося ерундой, могут помнить в России. – Он ездит на гастроли раз или два в год. В этот, как его… Новосибирск, в Кострому и в…
И она назвала мой город!
Я застыла. Уснувшая было мысль немедленно проснулась и встревожилась. Бежать! Не знаю, как, но бежать вместе с ним, хоть в его чемодане!..
– Там ему нравится больше всего. Там прекрасная филармония!..
Дрожь волной прокатилась по моему телу.
– А когда он в следующий раз поедет в Россию?.. – спросила я, с трудом удерживая на привязи волнение.
Десятки мыслей носились в моей голове. Бежать вместе с ним. Бежать тайно. Бежать в качестве солистки его группы. Соблазнить его. Запугать его… И БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ!..
Роза вновь напялила парик на голову.
– Боюсь, что никогда. Ему не подходит тамошний климат. В прошлый раз он подцепил там жуткую простуду и теперь мучается артритом. А артрит для барабанщика… Сама понимаешь…
– Понимаю… – глухо произнесла я, чувствуя, как обрубается сук, на котором я сидела, и голос мой дрогнул. Из уголка глаза выкатилась слезинка. Я постаралась утереть её незаметно, но от Розы не укрылся мой жест.
– Ну… не надо принимать так близко к сердцу… – подскочила она ко мне. – Я покупаю Жоржу самые дорогие лекарства. Мы его вылечим! По правде сказать, он на себе крест не ставит. Он как раз собирался лететь туда на Новый год. Представляешь? Но с этой болезнью… Раньше, чем через три года, теперь и думать нечего…
Я тяжело задышала. Да, удар был силён… Словно всё против меня.
Я снова уткнулась в каталог. И, рассматривая странные портреты, вернулась к размышлениям о парике.
– Хочешь, сходим вместе на мою выставку? – приблизила ко мне Роза своё длинное лицо.
– Если только вместе с Рене… – робко ответила я. А что я ещё могла ответить?
Она хитро усмехнулась.
– Можно и без Рене… Мы бы сходили в чудесную кондитерскую, а потом в магазин кукол… Зачем тащить за собой Рене?
И она опять скривилась.
И тут я, наконец, задала вопрос, который с самого начала вертелся у меня на языке.
– А где будет выставка?
– В музее изобразительного искусства! – незамедлительно ответила Роза с придыханием.
Меня, однако, интересовало не это.
– А в каком городе?
Роза дико посмотрела на меня.
– В столице, конечно! Или ты думаешь, я соглашусь выставляться в провинции? Уф-ф, жарко!
И она снова неожиданно сняла парик и вытерла голову салфеткой.
– В столице чего? – решила я довести допрос до конца.
В это самое время в зал вошёл Рене в костюме-тройке. При виде Розы без парика он едва заметно усмехнулся в сторону.
Увидев маэстро, Роза засуетилась. Кое-как водворив парик обратно на голову, она по-щенячьи засюсюкала:
– О, Рене! Мы с вашей невестой замечательно проводим время! Вы отпу́стите её со мной на выставку?
Она спросила это так непринуждённо, что я замерла.
Глаза Рене сверкнули. Я подумала, что он ответит – ни в коем случае, такая красота нуждается в моем неусыпном надзоре, однако после томительной паузы он вдруг подмигнул Розе и, повернувшись ко мне, произнёс:
– А почему бы и нет, дорогая? Сходи, проветрись с Розой!
Похоже, он упивался своей сладкой местью. И ожидал услышать что-то вроде: «Нет, любимый, без тебя я не выдержу и двух часов!..» Но назло ему я дерзко произнесла:
– Пожалуй, схожу, милый! Мы будем прекрасно смотреться в паре!
Я представила нелепо одетую Розу без парика и рядом с ней – старушку с дребезжащим голосом. А что, можно сказать ей, что я хочу посетить выставку инкогнито и загримировалась под старуху…
Эта мысль пришла ко мне неожиданно. Ведь данная старуха – не кто-то другой в моём теле, это я, и черты – мои, нужно только хорошенько приглядеться…