Твой любимый фамильяр бесплатное чтение

Пролог

Лава бежит по плечам, скатывается раскалённой каплей вдоль позвоночника. Чувствует её как никогда чётко, и впервые мерещится невозможное – что она жжёт. Но это не родная стихия обжигает кожу, сворачивает внутренности в узел и превращает весь мир перед глазами в серую картинку, припорошённую пеплом. Это возвращение на землю, которая вот-вот загорится под ступнями. Дым. Духота. Знакомая чёрная яма ненависти, оглушающая до звона в ушах. Теперь её не разбавить. Не вытянуть из воздуха одним дуновением ветра и лавандой.

Не помнит, как оказывается на мощёной тропе к воротам. Как ноги несут вперёд, как от источаемого его телом жара один за другим обугливаются кусты роз. Листы желтеют, затем становятся грязно-коричневыми и осыпаются на тропу вместе со сгорающими бутонами. Заживо. Только так можно прочувствовать всю боль и успеть раскаяться.

Он хочет это услышать. Мольбу, которой всё равно не поддастся. Эту волну уже не остановить, а лаву не погасить: она остаётся скатывающимися с пальцев пылающими каплями на дороге, плавит брусчатку. Редкие прохожие смотрят на него с недоумением, спешно перебегают на другую сторону улицы. Он наверняка видится им выжившим солдатом после ночного сражения, которое все благополучно проспали в своих уютных домах. Страх… После того, что случится, его будут бояться веками.

За ним полыхают вдавленные алые следы, будто шёл босиком по битому стеклу.

– Выходи, – шепчет сам себе, смотря лишь на высокий шпиль башни в конце главной улицы. В рассветных лучах золотая лепнина пытается ослепить. – Выходи. Пора за всё ответить.

Силы так много, что лавой окутано уже всё тело. Сила и ненависть. То, что ещё ни разу не подводило. Главное не дрогнуть самому и продолжать идти. Прощения не будет. Не будет пощады. Будет демонстрация. Будет очередная в его жизни казнь.

Впереди мелькает до боли знакомый силуэт, останавливая следующий шаг. Само солнце станет ему свидетелем и примет кровавую дань. С улыбкой, маскирующей раздирающую кишки боль, Элай вскидывает руки, объятые пламенем, которое можно больше не держать внутри.

Гори.

Часть 1. Дрянная политика

Иногда ему приходила мысль, что этот мир достоин лишь огня. Особенно в такие дни, как сегодня: когда от похмелья трещало в самом затылке, во рту словно нагадил скунс, а жёсткие чёрные волосы напоминали мятые иглы ежа. Впрочем, если бы существовал список магов, у которых хватит сил спалить добрую часть континента, то имя Элая заняло бы почётную строчку в первой пятёрке. Повод ли для гордости? Скорее, для лишних кошмаров под мокрым одеялом.

От раздражающе шипящего голоса отца всё сильней ныло в висках, так сильно, что впервые хотелось послать ко всем драконам приличия и выпроводить старика вон из кабинета. Нельзя. И приходилось слушать одно и то же в сотый раз, изо всех сил стараясь сидеть прямо, а не валиться на стол. Главное – не блевануть на идеальную бордовую отцовскую мантию остатками вчерашней одинокой попойки.

– Не понимаю я, Элай, хоть убей, не понимаю и не пойму! – набирал обороты суровый командирский тон Альбара, пока тот мерил широкими шагами тесный кабинет. – Ты что, совсем не планируешь встать во главе дома? Мать и так едва не рехнулась, когда ты упёрся на поле боя в одиночку! А теперь вот такие заявления, так? Во всеуслышание! Прилюдно, дракон тебя загрызи и вытрахай!

– Перебрал. Дам опровержение…

– Опровержение?! Да ты не меня, ты весь дом такими выходками позоришь! Ну не ребёнок же, Элай, вторая сотня пошла. И видел, что порой чудят эти пузыреголовые. Неужели пять лет войны не заставили тебя задуматься о помощнике?

Элай лишь вскинул на возвышающегося над ним отца откровенно скептичный взгляд обсидиановых глаз и криво усмехнулся уголком тонких губ. Кажется, Альбар и сам понял, какую глупость сморозил, потому что заткнулся на полуслове. Помощники нужны слабым. А его сын не зря носил звание героя битвы при Айгдене, когда одним мощным огненным шквалом испепелил половину армии «пузыреголовых» магов.

От одной мысли, одной короткой, жгуче-яркой картинки по смуглой коже пробежала и потухла тонкая сетка оранжево-алого пламени. Мотнув тяжёлой головой, на секунду прикрыл веки, чтобы успокоить уже зажёгшийся огонь раздражения в темноте глаз. Знал, что вспыхнуло. Но незачем злить отца, а ещё хуже – вынуждать его волноваться за то, как с каждым днём трудней держать столько лавы в венах. Когда даже мельчайшее изменение настроения способно вырваться на пальцы. Столько стихии в груди, которая билась в прутья рёбер и молила освободить её.

– Хорошо, – устало вздохнул Альбар, наконец-то рухнув в кресло напротив. – Ты не просто теперь опровержение должен дать, а показать, что полностью солидарен с политикой дома. С моей политикой. Понимаешь, куда я веду?

– Я должен сделать вид, что взял себе фамильяра? – с лёгкой надеждой на лучшее бормотнул Элай, почесав небритую скулу.

Да, наверное, говорить вчера в местном трактире, что система фамильяров и их хозяев – чистейшее рабство, против которого он бился пять лет, было опрометчиво.

– Нет, любезный мой сын. Ты не сделаешь вид. А на самом деле возьмёшь себе помощника.

– Мне он…

– Нужен! – вновь повысил голос отец и вдруг потянулся к краю мантии, вытаскивая из внутреннего кармана сияющую серебром шкатулку. – Я тебя больше не спрашиваю, а ставлю перед фактом. Познакомься, это твой новый слуга. Лучший из фамильяров для мага огня – молодая эйфири, только закончила обучение. Лично выбирал самую шуструю во всём выводке.

«Выводке». Вот теперь Элай и правда, едва не блеванул на стол, пока Альбар невозмутимо пристраивал на нём свою шкатулку. Дорогая окантовка нежными голубыми сапфирами сверкнула в лучах солнца, пробивающихся через пыльное окно кабинета. А всё, чего остро захотелось, – отдёрнуть руки, пока те не превратились в плети для незнакомого ему существа. Даже откинулся в кресле, чтобы быть подальше, и буравил гневным взглядом серебряную крышку.

– Забери сейчас же, – шипение через зубы, уже в полной мере чувствуя, как к кончикам пальцев подкатила обжигающая злость.

– Нет. Ты оценишь, насколько станет легче, Элай, – тихо, но твёрдо отвергнул отец его слова и на мгновение поймал тяжёлый взгляд: – Разве ты не понимаешь, что я всё вижу? Ты силён, война сделала твою силу только больше, размыла грани. Тебе нужно контролировать себя, и фамильяр поможет не только в этом: с ним у тебя станет в разы больше возможностей для магии. Подумай об этом, особенно если учесть, что я не вечен, и вскоре тебе придётся встать во главе дома.

– Ты не можешь заставить меня быть рабовладельцем. Вчера я был пьян, но говорил правду. Выращивать эйфири, разумных существ, чтобы пользоваться их магией – дрянная политика, которая приведёт нас к тому же, к чему привела дом воды.

Альбар прищурился и задумчиво погладил чёрную бородку. А затем поднялся и запахнулся в мантию плотней. В спёртом воздухе на миг пахнуло гарью. Кажется, как бы он ни держал свой собственный контроль, гнев всё же брал верх над телом, сотканным из огня.

– Дрянная политика – жить отшельником и шляться по трактирам, будучи наследником великого дома и куратором армии. А теперь знакомься со своим слугой, потому что утром я вернусь. И если ты не проведёшь ритуал в ближайшие сутки, его проведу я, только поверь, тебе это уже совсем не понравится.

Закончив тираду, могучий правитель ещё разок смерил сына приказным взглядом, а затем исчез в объявшем его высокую фигуру столпе огня.

– Дерьмо, – Элай со стоном откинул назад голову, будто пытаясь прочесть в потолочных балках, что ему делать дальше.

Наверное, он бы не открывал шкатулку вовсе. Так бы и вернул её назад, в академию, откуда, как он подозревал, отец и достал ему слугу. Но всё оказалось слишком сложно, чтобы хотя бы не задуматься.

Прошедшая восемь лет назад война с домом воды на всех оставила свой след. В качестве фамильяров, магических спутников, ближайшие соседи веками использовали ундин, миниатюрных дев с рыбьими хвостами. Без лишних слов жертвовали их для обрядов, заставляли петь до полной потери голоса и главное – привязывали к себе узами, которые нельзя было перешагнуть. Но когда ундины догадались попросить помощи у дома огня, это стало отличным поводом заново разделить земли континента между двумя сильнейшими домами. Разделить так, что дом огня поднялся до невиданных вершин.

Это ирония, а может, полнейшее лицемерие Альбара. Пять лет сражавшись якобы за свободу порабощённых ундин и добившись её, он ничего не изменил в устройстве собственного дома. Да, эйфири жили на порядок лучше, чем бедные хвостатые девы, ныне свободно плавающие в морях. Иметь фамильяра мог себе позволить только достаточно сильный и богатый маг, а растили эйфири строго, но без измывательств. За жестокое обращение с ними предусмотрен штраф и как минимум всеобщее порицание. Как за любым домашним животным вроде кота: все похвалят, если твой любимец лоснится и мурчит, а не жалобно мяукает от голода.

Элая бесило уже то, что вся эта система существует: за демократичность спасибо науке старого учителя о правах и свободах. «Академия»? Ферма для скота, если начистоту. Эйфири – создания солнечного света, рождающиеся из цветов. Так что мешает создать цветники… Ботанические сады, чтобы выводить новые поколения ещё умней предыдущих. И если первые эйфири, не сильно ушедшие от своих предков, лесных фей, сложно было назвать разумными, то спустя долгие столетия и селекцию вида они стали вполне сознательны. Обучаемы и исполнительны, а главное, обладали самой нужной для любого мага огня способностью поедать эмоции. Как собачки глодают кости под барским столом.

Кто-то видел в этом пользу. Элай после пяти лет борьбы за практически несмышлёных ундин мог только плеваться, потому как в сливе лишних эмоций фамильяру видел приравнивание разумного создания к мусорному ведру.

Бежал от этого сто тридцать лет, всячески уворачиваясь от звания рабовладельца, но вот, похоже, отцу надоело церемониться. Получите, распишитесь. Альбар что, помирать собрался, раз так озаботился состоянием сына? Да вряд ли – в свои триста семь он мог бы править ещё не один десяток лет. Элай тяжко вздохнул, рассеянно пригладил торчащие волосы, а затем протянул руку к шкатулке.

Теперь уже не сбежишь. Пройти ритуал связки под руководством отца было бы ужасным унижением для наследника дома, героя войны и просто мага, не выносящего чужих глаз, когда нужно сотворить нечто серьёзное. Вроде порабощения чужой души.

Гадко, гадко, как же гадко. Даже во рту не настолько мерзко, как внутри. Не скрывая отвращения, Элай откинул крышку шкатулки только с одной мыслью: возможно, существу внутри тесно, и заставлять его ждать выглядит издевательством.

Но тесно никому не было. Внутри шкатулки на алом бархатном лепестке розы лежала крохотная девушка, подложив ладошки под голову. Молочная кожа казалась полупрозрачной, присыпанной чем-то слабо мерцающим, а простое белое платье открывало вид на тонкую шею и предплечья. На совсем по-детски безмятежное лицо упал луч солнца, и девушка заморгала, открыв большие, васильково-синие глаза с чуть более раскосым, чем у людей, разрезом. Пискнув, словно от смущения, она резко вскочила на ноги, слегка качнувшись от собственного усердия. Удивительного оттенка лавандовые волосы двумя тугими длинными косами упали на хрупкую спину.

– Простите, милорд, – склонила она голову в почтении, всё ещё заспанно моргая. – Приветствую вас, мой господин.

– Мать моя медвежуть, – тихо ругнулся Элай, устало сжимая переносицу, чтобы только не смотреть на это несчастное, вымуштрованное до военной закалки создание. Ему столько нужно было сказать ей, но приличных слов отчего-то совсем не появлялось. К такой нежной воздушности он оказался не готов. Хрупкости. Невинности.

– Если я посмела вас оскорбить своим видом, то вы вправе наказать меня за такую дерзость, – тем временем колокольчиком прозвенела девушка, склонив плечи ещё ниже.

– Нет-нет! – поспешил отмахнуться Элай, пока она сама не стала лупить себя за его слишком длинный язык. – Приветствую, эээ… леди. И пожалуйста, не надо называть меня господином.

Эйфири качнулась на ногах-палочках, словно от порыва ветра, которого в кабинете с закрытым наглухо пыльным окном не могло и быть. Несмело подняла взгляд с созерцания мысков башмаков на Элая, и в глубине васильковых глаз отчётливо встал страх.

Мелькнула глупая мысль, что именно эта малышка родилась из василька или лаванды. От шкатулки пахло полевыми цветами, как от целого букета, и внезапно захотелось предстать перед ней в более презентабельном виде: не с торчащими волосами и не в мятой после попойки рубашке.

– Но если я понимаю правильно, то вы мой господин, милорд, – голос эйфири стал ещё выше, задрожав. – Или вы намерены от меня отказаться?

– Я… Послушай…те. Как мне вас называть, леди?

– Так, как захочет мой господин, – девушка присела в реверансе, видимо, желая показать свою идеальную выучку.

– Нет, так не пойдёт, – нахмурился он. Всё больше хотелось выпить, вот только два дня подряд заливаться хмелем он себе никогда не позволял. – Вас же как-то звали в академии?

– Не нужно обращаться ко мне на «вы», милорд. В академии я отзывалась на номер двенадцать. Вы же…

– Должен дать имя во время ритуала связки, да, – Элай горестно вздохнул, наблюдая за возрастающим волнением на светлом лице волшебного создания. – Но его не будет. Ты свободна. Я не держу тебя, и позволяю уйти прямо сейчас.

Казалось, что эйфири ударили по ногам. Шумно ахнув, она упала, словно подкошенная, пятой точкой всё на тот же лепесток розы, и у Элая на секунду пропало дыхание от того, сколько боли отразилось в васильковых глазах. Даже лавандовые косы задрожали от сдерживаемых слёз:

– Ч-что это значит? Я вам не понравилась? Прошу, дайте мне шанс доказать, что я не бесполезна! – по бледности девушка уже сравнялась с цветом своего платья, нервно теребя пальцами его заканчивающийся у коленей подол. – Господин, я лучшая на своём курсе! Я стану прекрасным спутником, таким, каким вы пожелаете – говорливым или молчаливым, незаметным или шумным. Только прошу, не нужно меня прогонять…

– Эй-эй, успокойся, – счёл своим долгом прекратить намечающуюся истерику Элай, непроизвольно протягивая к шкатулке руку. – Можешь стать чуть больше? Неудобно говорить, когда я настолько крупней тебя.

Жалобно всхлипнув, эйфири быстро кивнула и подбежала к краю шкатулки. На её щеках ещё блестела солёная влага, когда она, проигнорировав открытую ладонь Элая, сама спрыгнула на стол. Он невольно улыбнулся – правда, шустрая. Только косы качались, пока она, быстро оценив обстановку, со смешным топотом башмаков по столешнице добежала до её края и села, свесив ноги к полу.

– Тебе помочь спуститься?

– Не стоит, господин, – даже не запыхавшись, она юркой мушкой нырнула вниз со стола.

Но не упала, а прямо в полёте стремительно увеличилась в размере, что даже заметить непросто через солнечные блики, которые будто поглощались и отражались её кожей. Элай лишь рот открыл от изумления: разменяв первую сотню лет, он думал, что видел в этой жизни всё. Но не превращения эйфири из крохотного создания, умещающегося на лепестке розы, в настоящую девушку. Разве что невысокую, едва ли выше подростка. И одним только глубоким вздохом источающую собой абсолютно нечеловеческую природу: нежностью фарфоровой чуть сверкающей кожи, глубиной неестественно синей радужки, в которой теперь можно увидеть желтоватый ободок у зрачка. Ставшим сильней запахом цветочного луга и лета, отчего вдруг захотелось, словно ребёнку, убежать в поля и подолгу лежать, выискивая в облаках формы зверей.

– Так вам удобней?

– Да. Спасибо. Присядь, пожалуйста. Я хочу тебе кое-что объяснить.

Эйфири несмело устроилась на краешке кресла, которое меньше часа назад занимал Альбар – было заметно, как ей некомфортно от такого приглашения, но не принять его она не могла. Фамильяр обязан принимать от хозяина всё, от наказания до похвалы, с одинаковой покорностью, не оспаривая. А эта девочка точно была из хороших фамильяров. По крайней мере, взгляд, которым она прошлась по беспорядочно распиханным в шкафу книгам и пыли на окне, точно был профессиональным. Слуга до мозга костей.

– Итак… Двенадцатая, – за неимением лучшего варианта, назвал её Элай. – Не знаю, сколько ты слышала из своей шкатулки. Но суть в том, что я не нуждаюсь в помощнице, и тебя мне навязал отец. Я не хочу быть твоим господином, я вообще не собираюсь никому становиться господином против его собственной воли. Считай меня безумцем. Но я даю тебе возможность уйти хоть сейчас, полную свободу от академии – никто и не узнает, что я тебя отпустил. Ты будешь вольна делать всё, что только пожелаешь.

– Я желаю служить своему господину, – прошептала эйфири побледневшими губами, как единственно возможный вариант.

Элай едва не простонал сквозь зубы. Упёртая, прямо как он сам. Раздражение едкой волной прошло по телу, едва заметно проступившей сеточкой лавы в венах. И тут эйфири сладко улыбнулась ему, обезоруживающе захлопав длинными ресницами. Показалось, а может и быть и нет, что на мгновение её зрачки сузились на манер кошачьих, тут же вернувшись в обычную форму.

И крохотный укол злости словно смыло, засосало в сам пропитанный лавандой воздух и унесло в солнечную пыль. Элай ошалело моргнул несколько раз, пытаясь понять, что произошло. Где это желание жечь, которое всегда мысленно держал за самый кончик, но не мог отпустить до конца уже восемь лет, с той страшной ночи на Айгдене. Почему так легко. Почему не давит. Почему разжались кулаки. Святые подштанники деда Салавата, да даже постоянное напряжение ушло из мышц, а лёгкие расправились, втягивая в себя всё больше живительной лаванды.

– Я же сказала, что могу быть полезной, – обрадованно сверкнула глазами эйфири на его шок, и ему почудилось лёгкое торжество. – Если вам так угодно, вы вообще не заметите моего присутствия, но дышать станет легче. Ваша злость на вкус как… зажаренный на костре хлеб. С привкусом дыма.

– И ты этого хочешь? – сдавленно пробормотал Элай, пытаясь отойти от понимания, что ей для такого эффекта хватило улыбки. – Глотать дым до конца своих дней? Чтобы твоя жизнь зависела от того, жив ли я?

– Это то, ради чего я рождена, господин, – вновь покорно склонила она голову.

– Но ты можешь быть свободна.

– И умереть с голоду, потому что без ваших эмоций я не выживу. Для вас это выглядит, как рабство, я понимаю. Я слышала весь разговор с милордом Альбаром. Но для меня и моего вида это – симбиоз. Ритуал связывает не только меня, но и вас: после него все эмоции, какие вы пожелаете пожертвовать, будут кормить только меня, а не других моих случайно встреченных сородичей.

Она настолько пристально смотрела ему в глаза, что сидеть в кресле стало неудобно. А ворот рубашки до жути тесно сдавил горло: пришлось рассеянно расстегнуть верхнюю пуговицу. В этот момент, чувствуя лишь источаемое волшебной девушкой спокойствие и безмятежность, Элай впервые усомнился в том, что приравнивать порабощённых ундин к эйфири, которые не могут жить без эмоций сильного мага, было правильно. Может, отец не настолько и заблуждался, когда так упорно совал ему фамильяра вот уже добрые лет пятьдесят.

Уже через несколько минут ему покажется, что эйфири просто залезла в его голову и заставила сказать невозможное. Но, конечно, её способности не могли быть настолько безграничны. В этой голове сгорали и разумы покрепче в жалких попытках манипуляций. Уж точно покрепче существ, в мире приравненных к статусу домашних животных.

– Хорошо. Ритуал проведём в полночь. А пока можешь устроиться в западном крыле, – он щёлкнул пальцами, на кончиках которых на миг сверкнули искры призыва, и в кабинет тут же заглянула морщинистая голова. – Уолт, будь любезен, проводи моего фамильяра в западное крыло и помоги устроиться со всем комфортом. К полночи сопроводи в зал нижнего яруса.

Если старый слуга, единственный на весь каменный особняк, и удивился, то никоим образом не показал этого. Привык ко всем причудам наследника великого дома.

Часть 2. Аннабель

То, что её господин абсолютно невежественен во всём, что касается эйфири, Двенадцатая поняла ещё во время их разговора. Но когда бодрый, хоть и седой мужчина предложил ей разместиться в настоящей человеческой комнате – с камином и дубовым шкафом, с выходящим в богатый сад панорамным окном и широкой постелью под пыльным балдахином, – ей стало ясно: Элай вообще не понимал, кто она такая и зачем тут нужна.

Потому что эйфири не люди, не маги. Не нуждаются в шелках и простынях, даже в человеческой еде нет нужды, если, конечно, обитать всегда в уменьшенной форме. И Двенадцатая знала, что очень многие представительницы её расы именно так и жили, не доставляя хлопот по содержанию для хозяина: селились в зимнем или настоящем саду, спали в цветах, из них же мастерили себе одежду. От сытой эмоциями жизни у некоторых даже отлипали от спины рудиментарные крылья, в человеческой форме похожие на бледно-сиреневые татуировки от лопаток до ягодиц. И они начинали летать подобно далёким-далёким предкам, лесным феям.

То немногое, что Двенадцатая могла назвать своей мечтой. Ощутить полёт. Но это – годы и годы рядом со щедрым господином, а Элай не показался ей щедрым ни капли. Одна горьковатая корочка злости – что ж, в академии часто не дождаться и такого. Она не знала многих вкусов, которые познаются только после ритуала: счастья, веселья, страсти, ненависти. Лишение шанса всё это попробовать было самой большой и страшной угрозой, какую только мог высказать господин, едва взглянув на неё. Благо, что удалось его переубедить. Наглостью, вызванной лишь отчаянием – раньше она и подумать не могла о том, чтобы забрать чьи-то эмоции, не спросив позволения.

Но вот вступать с ним в спор по поводу предложенного места обитания точно дело глупое. Слишком уж шатко её положение. И Двенадцатая принялась за работу, не щадя традиционного белого платья академии. Старичок-слуга показал, где можно взять тряпки и швабры, так что остаток долгого дня она до блеска натирала мраморный пол, вытряхивала пыль из пушистого ковра и как могла обживала свой угол. Вещей у неё не было – в новой жизни не положено. Но к ночи Уолт притащил в заметно посвежевшую комнату дров для камина, поднос с тёплым ужином и свёрток с тёмно-синим платьем, расшитым белыми узорами по вороту и подолу.

Глядя на это безобразие, Двенадцатая лишь сдерживалась, чтобы не захохотать в голос. Тепло? Приняв привычную себе форму, она совсем не будет в нём нуждаться – режим энергосбережения всегда на подкорке. Поживи-ка в академии, когда общая кормёжка разрешена раз в неделю под строгим руководством мадам Вальтц, всегда готовой вовсе оставить без еды. Человеческая пища из какого-то пахнущего травами мяса и перетёртых кореньев? Смешно вдвойне, ведь этому телу такое может понадобиться нескоро, и уж точно не животного происхождения: мясо оно отвергнет сразу. На худой конец, всегда есть цветочный нектар из садовых роз. А платье, ужасно великое по размеру, вовсе никуда не годилось. От матушки Элаю досталось, что ли? Но идти на ритуал в грязном после уборки наряде не хотелось, так что пришлось импровизировать. Попросив у Уолта одну розу, Двенадцатая довольно ловко сшила вместе бордовые лепестки, с искрящей на кончиках пальцев магией превращая единственный доступный материал в бархатный наряд. В итоге, когда она вернулась в человеческую форму, тело облегало симпатичное, хоть и очень тонкое платье с расклешённой юбкой чуть ниже колен. Главное, не зацепиться ни за какой гвоздь.

С наступлением темноты по всему дому зажглись в стеклянных лампах под потолком шарики крутящегося огня. Такого новшества Двенадцатой видеть ещё не доводилось, но выйдя из комнаты в коридор, она оценила удобство подсветки. В академии все пользовались масляными лампами – страшно подумать, сколько сил ушло бы у обычного среднего мага, чтобы таким образом каждый вечер просто освещать своё жилище. Однако признать пришлось: для Элая это ничто, песчинка. Её профессора постарались на славу, и Двенадцатая не зря была отличницей своего выводка – она назубок знала всю историю континента, все стандартные ритуалы, танцы и игру на скрипке, а родословную правящей династии у неё можно было спросить и среди ночи. Могучий Салават, основатель сегодняшней столицы – родной дед Элая, который правил добрых пятьсот лет. Альбар, известный своей гибкостью ума, парой коротких войн и переговорами увеличивший владения дома до невиданных размахов. Странно, но вот за ним не водилось таких выбросов силы, какие уже закрепились за его сыном. О чём испуганно шептались даже среди эйфири, и ни одна из них не желала стать фамильяром наследнику. Поговаривали, что он жесток. Что до сих пор не брал помощницу только потому, что ему нечем её кормить, ведь он – высохшее безэмоциональное бревно.

И как бы Двенадцатая ни храбрилась, спускаться по каменной лестнице вслед за слугой ей было страшно. Боялась она совсем не ритуала: это как раз желанный день для любой эйфири. А вот то и дело мелькающих в обсидиановых глазах искр силы не пугаться было бы глупо. Впервые увидев Элая, она подумала не о его внешности, а о том, что он похож на перезревший плод, который лопается, трескается, звенит от натяжения оболочки. Как же это глупо, доводить себя до такого своим упрямством. И как колет ладони в желании собрать с него лишнее.

– Прошу, леди, – Уолт поклонился, пропуская её вперёд, а сам проворно нырнул обратно к лестнице и закрыл тяжёлую дубовую дверь, оглушительно скрипнув.

Двенадцатая замерла, с интересом оглядывая открывшийся ей зал нижнего яруса, иначе говоря, подвала. По традиции, места для ритуалов в доме всегда оборудовали ближе к земле. Ничего красивого в помещении не было, лишь практичность: высокие каменные своды, поддерживаемые исписанными рунами колоннами, слева – ряды деревянных стеллажей с книгами, перьями и чашами. На каменном, местами зеленоватом от времени полу выдолблен самый старинный из знаков: круг с четырьмя сторонами, четырьмя домами силы. Большая часть ритуалов всегда проводилась именно в нём, когда маг занимал свой дом. И сегодняшняя ночь не станет исключением.

– Доброго вечера, – послышался из-стеллажа уже знакомый низкий голос, сейчас будто пытающийся звучать ласково. – Не бойся, проходи.

– Вам требуется моя помощь в подготовке? – тут же предложила эйфири.

– На самом деле, есть один спорный момент. Или десять, – усмехнувшись, Элай всё же вышел под свет играющих в лампах по периметру зала огней. В руках у него была тяжёлая книга в кожаном переплёте.

Двенадцатая сухо сглотнула: если днём она видела его очевидно помятым, то сейчас маг был максимально собран. Смуглое лицо гладко выбрито, угольно-чёрные волосы приглажены. Тёмные брюки и свежая рубашка с закатанными рукавами подчёркивали поджарую высокую фигуру и развитые мышцы плеч, а на пальцах показались несколько серебряных перстней, явно фамильных. На запястьях было множество кожаных ремешков, хитро сплетённых, с болтающейся шнуровкой – то ли для забавы, то ли с вклиненными защитными рунами. Двенадцатая несмело шагнула к нему навстречу, и до носа добрался лёгкий запах дыма с примесью еловой смолы. А ещё на языке проступила кислинка, довольно знакомая на вкус эмоция. Волнение. Он откровенно волновался.

– Я слушаю вас, господин, – привычно склонила она голову в ожидании приказов, и сама удивилась тому, как дрогнул голос. В самом животе теплилась странная гордость: её хозяин очень красив. Сопровождать его всюду незримой тенью будет не так уж и плохо. Такие цепляющие взгляд прожилки на даже визуально сильных руках… Воин.

– Ты приоделась. Откуда платье? – вдруг как-то хищно приподнялась его изогнутая чёрная бровь.

– Немного моей магии и одна роза из вашего сада.

– Ловко. Надеюсь, комната тебя устроила больше предложенной одежды? – Элай вперил взгляд в раскрытую книгу в своих руках, больше не удостаивая её вниманием, и Двенадцатая сочла это разрешением поднять голову.

– Вы очень щедры, господин. Но это всё абсолютно лишнее. В природной форме я всё лето могу жить в саду и не доставлять вам хлопот.

Толстый том резко захлопнулся, заставив эйфири вздрогнуть от неожиданности. Во рту проступила горечь его раздражения. Снова она что-то делает не так? Кажется, так и есть, потому что Элай сощурился и неспешно подошёл к ней ближе, сверкая чернотой глаз.

– Я же просил. Пожалуйста, если ты и правда собралась так бездарно потратить свою жизнь, то хотя бы слушай мои просьбы. Не зови меня «господином», не «выкай». Не надо постоянно кланяться. Я тут почитал… на досуге. Что фамильяр не обязательно слуга, это может быть и друг. Так что начнём заново: привет, милая леди, меня зовут Элай, – в его кривой усмешке мелькнуло озорство, совсем несвойственное приличному для мага возрасту, когда он протянул ей руку, словно для пожатия.

Двенадцатая нервно дёрнулась, от беспокойства кусая губы. Это неправильно. Нельзя равнять их. Это её жизнь будет отдана в его распоряжение, а не наоборот. Вот только углей в глазах Элая она боялась куда больше, чем разрушения всех моральных устоев. Что ж, у её господина свои причуды. А первое, что должна уметь эйфири – соответствовать требованиям, как любой хороший товар.

– Добрый вечер, Элай, – покорно пожала она его руку в ответ самыми кончиками холодных пальцев, едва не обжёгшись о температуру смуглой кожи. Её ладонь на его фоне казалась кукольно-маленькой.

– Уже хорошо, – он одобрительно кивнул и с долей скепсиса посмотрел на её фиолетовую макушку, уровнем достающую ему разве что до середины груди. – Мелкая ты какая-то. Сколько тебе лет?

– Шесть, го… Элай, – спешно поправилась она под его прожигающим взглядом и поспешила уточнить: – К пяти годам эйфири достигают полной зрелости и более не меняются физически, имея лишь две фиксированные формы. Я – окончательно сформированная особь, не дитя.

– То есть, ещё чуть-чуть подрасти ты не можешь? – с тяжким вздохом уточнил Элай, на что она кивнула с извиняющимся видом. – Но так всяко лучше, чем форма писклявой мошкары. Итак, ты уже выбрала себе имя?

– Я? Сама?

– Тебе же с ним ходить, – пожал плечами Элай, словно констатируя нечто само собой разумеющееся. – Я же не могу дальше звать тебя номером двенадцать.

– А… как вам бы понравилось меня звать? – голос эйфири понизился до шёпота. Она зябко поёжилась – платье из лепестков точно мало соответствовало холоду подвала, только вот Элаю явно было комфортно. Конечно, с его-то температурой тела.

– Мне бы больше всего понравилось, если бы ты выбрала имя сама. А ещё если бы ты вовсе передумала и шла к камину, греться, – низкий тон показался обречённым. Ему явно претило то, что сегодня случится. Двенадцатой же стало обидно. Она так плоха, что хочется избавиться? Господин даже такой необходимой малостью, как наречение, её не одарит? Глаза защипало от влаги, и она моргнула несколько раз, избавляясь от этого тумана.

– Я понимаю, – шмыгнула она носом. – Я, видимо, не достойна быть фамильяром наследнику великого дома…

– Да что ж за блядство… Ты как умудряешься переворачивать всё, что я говорю, в неправильную сторону? – невесело усмехнувшись, Элай протянул свободную от книги руку к её понурившемуся лицу и мягко дотронулся до дрожащего подбородка, приподнимая голову и вынуждая смотреть в его обсидиановые глаза. – Любое разумное создание достойно свободы. Достойно лучшего, чем быть привязанным к кому-либо узами, которые ты не сможешь порвать сама. Меня бесит сам факт того, что я фактически становлюсь твоим владельцем, потому что владеть чужой душой – извращение по своей сути. Понимаешь?

– Надеюсь… Надеюсь, тебя достаточно утешает факт, что без связки с магом я отощаю до костей, пока не превращусь в ничто. Этот ритуал – самое правильное, что случается в жизни эйфири, – Двенадцатая из всех сил старалась не дрожать и выдержать такой прямой взгляд глаза в глаза, но от жара пальцев Элая на лице дышала всё глубже, а сердце выстукивало по рёбрам ритм безумного танца. Странный привкус… незнакомый. Сладковатый, как ягодный сок. Что это за эмоция, что он сейчас испытал?

– Это маги огня сделали твой народ таким зависимым от всяких ритуалов и связей, – грустно покачал головой Элай, наконец-то разрывая их крохотный контакт и вновь открывая пыльный том. Громко прочистил горло, звук эхом отдал от каменных стен. – Так какое имя, мм? Тут огромный список вариантов, и я только начал пролистывать букву «А».

– Но это же имена для людей, – подтверждая догадку, Двенадцатая взглянула на обложку книги. – Не положено. Эйфири зовут коротко, чтобы…

– Было удобно подзывать, как собачку, – Элай скривился, и секунду назад казавшееся таким милым лицо исказилось гримасой отвращения. На вкус как несолёные варёные овощи – пресно и противно. – Нет, у тебя должно быть нормальное имя, а не кличка. Как тебе имя Айлин?

– Святые духи, это же имя правящих родов! – в ужасе пискнула эйфири, откровенно испугавшись реакции Альбара на такую дерзость. Назвать её, фамильяра, именем прабабки… совсем рехнулся. Он бы ещё таракану дал имя отца.

– Не нравится… Так, ну а если Аннабель? Звучит красиво, да и тебе, мне кажется, подошло бы.

– Анни, – поспешно кивнула Двенадцатая, пока следующий вариант не накинул удавку ей на шею. – Аннабель, а сокращённо – Анни. Мне нравится.

– Значит, сойдёт, – с видимым облегчением Элай захлопнул томик и вернулся к стеллажу, небрежно кидая книгу к куче других. – Вставай в круг.

Послушание она впитала в себя с первыми каплями нектара. Резво встав в центр круга, на линиях пересечения четырёх домов, наблюдала, как Элай медленно и словно нехотя накидывает на плечи алую мантию и завязывает на груди кисточки. Невольно улыбнулась: её платье получилось гармонирующим с цветами его стихии. Мелочь, а кажется важной. Раз уж ей носить его клеймо до самой смерти.

– Я должен заранее… попросить у тебя прощения, – глухо пробормотал он, взяв с полки моток суровой джутовой верёвки. – Мне очень, очень жаль, но приятного будет мало. Это больно.

Эйфири удивлённо вскинула брови и откинула на спину косы. Нет, этот маг точно безумен. Он сейчас что, просит у неё прощения за необходимость оставить метку? Это же бред. Как нечто вроде «прости, сургуч, но чтобы ты стал печатью, я тебя нагрею». К такой боли она готова была давно – ха, это точно и вполовину не так дерьмово, как наказания мадам Вальтц, которая тренировала умение стоять на коленях одним способом. Рассыпая на полу крупу и привязывая руки к потолочной балке – стоять так, на крупе, полагалось сутки. А за нытьё можно было вдобавок отхватить розг.

Отсохните языки у тех, кто называл его жестоким: вы не видели жестокости.

– Я прекрасно знаю всю суть ритуала. И вполне готова.

В обсидиановых глазах мелькнула грусть – эту эмоцию Двенадцатая тоже знала, у грусти всегда разный привкус. Грусть Элая сейчас казалась табачным дымом. Она не позволяла себе вытянуть из него это чувство, да и вовсе не собиралась больше дерзить, съедая что-то без разрешения. Но калейдоскоп его ощущений так и манил узнать больше.

Он больше не медлил, будто хотел закончить неотвратимое как можно скорей. Встав напротив эйфири, в последний раз одарил её извиняющейся улыбкой, а затем прикрыл веки и неслышно зашептал слова древнего языка. Она попыталась прислушаться и разобрать их, но такие знания её роду не полагались, и призыв магии звучал не более, чем порывами ветра, эхом из самих стен, будто потемневших с первыми же словами Элая.

Продолжая шептать, он шагнул к ней ближе, и Двенадцатая послушно вытянула вперёд сомкнутые руки. Он обмотал верёвку вокруг её запястий, явно пытаясь сделать это посвободней, не натирать нежную кожу. Это казалось даже милым, если бы не крепнущая горечь во рту – не её, его. Его злило, что приходилось это делать. Преодолевая острое желание вобрать в себя шелуху его сомнений, она прижала руки к груди и вдохнула поглубже источаемый его крепким телом запах дыма. Она хороший фамильяр. Она послушный фамильяр. Она станет ему другом, сделает его жизнь лучше.

Верёвка обмоталась вокруг её плеч, спустилась к груди. Шёпот мага словно проникал под кожу, такой чуть сиплый, такой приятно тихий. Ласковый? Элай обходил её фигуру раз за разом, накидывая кольца связки одно за другим – когда верёвка дошла до поясницы, Двенадцатая начала ощущать его горечь чётче. Силилась только не заулыбаться, что было бы совсем не к месту, – но понимание, что с каждым мигом она из случайной гостьи на пиру его эмоций становилась их полноценной обладательницей, грело душу. Душу, на которую набрасывались тугие кольца.

Колени. Дрожащие от восторга, на которых Элай чуть замедлился, и показалось, будто шёпот на секунду сбился, из одной шипящей ноты став более хриплым. Устал, наверное. Когда верёвка обматывала икры, эйфири почувствовала мимолётное касание горячих пальцев на коже, и по позвоночнику прошла волна мурашек. Новый вкус взорвался на языке неожиданно, сдавив рёбра удовольствием – короткая яркая вспышка медовой сладости, терпкости. Духи стихий, что это… Невозможно вкусное, но тут же исчезнувшее, когда верёвка закончила путь по её телу, кольцом обвив лодыжки.

Элай выпрямился, поймав её взгляд – в его глазах чудилась растерянность. Не прерывая шёпота, он отступал назад по линии к своему дому, разматывая последние дюймы верёвки. Эйфири ободряюще ему улыбнулась, когда он закончил путь, заняв положенное магу огня место на периметре круга, поверх символа горящего пламени. И шёпот прекратился, низкий голос прозвучал громко и чётко:

– Отдаёшь ли ты себя, дитя света, в полное распоряжение Элаю, сыну Альбара?

– Отдаю, – потусторонним эхо отозвалась эйфири, дрожа от неясного трепета. От силы, что клубками повисла над ней, над самым ритуальным кругом. От того, как искрило в темноте глаз мага, призвавшего стихию для освидетельствования её принадлежности ему.

– Подтверждаешь, что жизнь твоя отныне связана с его жизнью?

– Подтверждаю.

– Обещаешь ли ты защищать его душу, словно свою?

– Обещаю.

– Нарекаю тебя именем Аннабель, – на этих словах конец верёвки в руках Элая вспыхнул, а по его лицу отчётливо прошла сетка рвущегося наружу огня. Приплясывая и треща, пламя побежало по их связке, словно по подожжённому фитилю.

Аннабель в готовности сжала зубы, когда огонь лизнул её оголённые лодыжки, но он не обжёг. Покалыванием стремилось вверх по её телу пламя, а она смотрела лишь в магнетически чёрные глаза Элая, невозможно сосредоточенно следящие за каждым язычком огня. Он что… Контролирует его, чтобы тот не жёг кожу? От понимания эйфири шумно втянула в себя горячий воздух: она хорошо помнила, как в академию для уроков приходили связанные ритуалом фамильяры и показывали свои многочисленные ожоги.

У неё не горело даже тонюсенькое платье.

Наконец, осыпался пеплом под ноги последний кусок мотка, и тогда всё же пришла долгожданная боль. Запястье левой руки будто припечатало раскалённым железом, оставляя на светлой поблёскивающей коже клеймо принадлежности роду: извилистую саламандру. Аннабель не выдержала и вскрикнула, тут же ругая себя за слабость и кусая губу, заглушая постыдный вопль. Как бы Элай ни пытался смягчить для неё ритуал, связка есть связка – метка есть метка, ожог, завонявший палёной плотью.

Огонь погас. Глубоко дыша и вздрагивая всем телом, Аннабель слышала гулкие и торопливые шаги – не к ней, куда-то за круг. Даже через прокушенную губу и проступившую кровь во рту она ощутила вкус его вины: настолько сильный, что закружилась голова. Вина похожа на крепкий хмель.

– Дай посмотрю, – тихо попросил Элай, и она увидела в его руке железную баночку с каким-то снадобьем. – Должно помочь от боли.

Она протянула дрожащую руку запястьем вверх, показывая ожог. Дурацкая мысль посетила тяжёлую голову: саламандра будет выглядеть красиво, когда кожа заживёт. Какой красивый у него герб…

Соображать становилось всё трудней, колени подкашивались. Она словно выпила добрый стакан креплёного хмеля, хотя даже не втягивала в себя вину Элая – достаточно оказалось критической концентрации в воздухе и нового уровня проникновения через едва установившуюся связь. Он лёгким, осторожным движением пальцев смазал клеймо снадобьем, приятно пахнущим травами. Боль и без того волновала Аннабель меньше всего, но от быстрой обработки раны её вовсе почти не осталось. Зато голову уже беспорядочно мотало.

– Прекрати, – моргнула она, пытаясь сфокусироваться и сбросить туманное наваждение. А увидела только напряжённую вену на его шее, которой безумно захотелось дотронуться.

Губами.

– Я не хочу, чтобы тебе было больно, – сурово нахмурился Элай, неправильно истолковав её протест.

– Прекрати… винить себя. Мне от этого… странно, – неразборчиво пробормотала Аннабель, прежде чем ноги всё-таки её подвели. Оседая на пол, она всё глубже уплывала в темноту. Никто не предупреждал, что после ритуала эмоции господина будут ощущаться так чётко. Так приглашающе, дурманяще, резко. Крепкие горячие руки подхватили её за талию, и последнее, что она запомнила перед пьяной его виной тьмой, – кислинка волнения и выдох:

– Анни…

Часть 3. Что тебе снится?

Особняк на окраине Фартауна накрыла ночь и тишина, лишь по каменным ступеням прошуршали тихие шаги. В западное крыло Элай не захаживал давно, не было необходимости. Старина Уолт в шоке задрал брови, когда заметил крадущегося по дому хозяина с бессознательным фамильяром на руках, но тот лишь шикнул, одними глазами попросив не шуметь. Вина за покалеченное запястье эйфири всё ещё жала стыдом грудь – если чем и можно было её заглушить, так это хотя бы дать ей отдохнуть.

Положив почти невесомое, воздушное тельце на кровать в отведённой Анни комнате, Элай ещё раз с сомнением посмотрел на её безвольно упавшую поверх покрывала руку. Ожог сильный, хоть хорошее снадобье и затянуло рану тонкой заживляющей плёнкой. Не впервые в жизни пришлось пожалеть, что магам огня недоступно целительство – даже эту мазь закупали очень недёшево у заморских землероек, как презрительно отзывался о стихийниках земли отец. Огонь должен сжигать, освещать, уничтожать или плавить сталь в огромных котлах, но точно не исцелять раны.

С тяжёлым вздохом Элай присел на край кровати, небрежным взмахом руки приглушил свет в комнате, оставив огоньки в лампах слабо мерцать. Перевёл обречённый взгляд на бледное лицо своего фамильяра. Маленький, чуть вздёрнутый нос и поблёскивающая кожа. Длинные лавандовые косы раскинулись по тёмному покрывалу, и внезапно стало до жути любопытно, как такие волосы выглядят распущенными. Наверное, как густая волнистая завеса, закрывающая всю спину и сладостно пахнущая цветочным лугом.

Рука бездумно потянулась вперёд, в сомнении зависнув над лицом Анни. Какого блядского дракона он делает? Почему до сих пор не ушёл? Почему только что едва не дотронулся до этих острых скул, испытывая абсолютно дикую для себя нежность к кому-то настолько невинному. Но это и вполовину не так странно, как его желание во время ритуала провести ладонью по её бёдрам, до сих пор вспоминающееся короткой безумной вспышкой. Кажется, картина из опутывающей эти тонкие ноги верёвки надолго въелась в подсознание. Это было слишком идеально. Ненормально идеально.

Элай спешно сжал руку в кулак и отдёрнул. Словно ощутив через сон лёгкое шевеление воздуха, Анни нахмурилась, а затем издала тихий, хныкающий звук. Элай подумал было, что она просыпается, но, пару раз дёрнув ногами, она вновь расслабилась и затихла.

Нет, соблазн слишком велик. Не позволил себе коснуться тела, так до разума точно дотянется. Должен же он понять, что ей снится, что беспокоит. Раз теперь она стала его ответственностью, о чём чётко сигнализировала новая пульсирующая внутри нитка магической связи – такая, за которую в любой момент можно потянуть, как за поводок, но лишь в одну сторону. Сосредоточив взгляд на девичьем лице, он представил себе маленькое дымное облачко, которое добралось до правого виска Анни, а затем втянулось в её голову, свободно пропуская Элая внутрь – такой лёгкости он не ждал. Похоже, ритуал не оставил даже природных механизмов защиты, бессознательных, отдав эйфири и её волю в его полное распоряжение.

От мысли, что маги с чуть менее развитым чувством справедливости могли таким образом без проблем делать из фамильяров пустых болванчиков, исполняющих повеления подобно марионеткам, по позвоночнику прошёл неприятный холодок. Он и не подозревал, насколько у эйфири всё плохо с понятием свободы. Зря вообще попытался влезть: уже хотел было выйти, но, не ступив и шага в завихрения чужого сознания, оказался остановлен яркой, живой до дрожи картинкой. Её сном.

Анни сидела на деревянной лавке, в её ловких руках стучали спицы. Вместо пряжи – нечто зелёное, свитое в длинный моток. Эйфири выглядела значительно младше, чем сейчас – косы лишь до плеч, тело ещё более маленькое, в простом белом платье. Она тихо всхлипывала, глотая слёзы. Приглядевшись, Элай вздрогнул: пряжа из огонь-травы, обжигающей сильней крапивы даже магов других стихий, не говоря об иных расах. Тонкие пальцы Анни уже были покрыты крупными вздувшимися волдырями, будто пчелиными укусами, а в некоторых местах содрались и кровоточили, пропитывая так тщательно вывязываемые петли почти законченной рубахи алыми пятнами.

К лавке, стуча по полу тяжёлой тростью, подошла высокая женщина со стянутыми в пучок седыми волосами и хищным змеиным взглядом.

– Закончила, Двенадцатая? С твоей медлительностью тебя и дорожки к хозяйскому дому подметать не возьмут.

– Почти, мадам Вальтц. Пять минут, – протараторила Анни, но закончить ей не дали. Грубым рывком вырвали из рук рубаху, только в отличие от самой девушки, её надзирательница была в кожаных перчатках. Со звоном брякнули об пол спицы.

– Неплохая работа, – с сомнением осмотрев несколько узлов, мадам Вальтц усмехнулась и окинула Анни придирчивым взглядом. – Примерь.

– Что? – тихо пискнула эйфири, сжимаясь на лавочке в комок страха.

– Что слышала. Это не игра, милочка: одежда из огонь-травы способна защитить твоего хозяина от любого магического вмешательства. Должна же я проверить, работает ли она?

– Но…

«Но ты тупая старая потаскуха, потому что эта блядская трава не обожжёт кожи мага огня! А защитить девчонку-эйфири вовсе неспособна!» – едва не закричал Элай, глядя на откровенное измывательство. От злости у него уже мутнело в голове, и, если бы сейчас он находился в своём разуме, а не нагло просматривал чужой – наверняка бы спалил ненароком что-то лишнее.

В безмолвном и бессильном ужасе он смотрел, как Анни безропотно поднялась с лавки и стянула через голову платье. Под ним было только бельё – болтающиеся на худых бёдрах шорты и тонкая льняная майка на бретелях сверху. Мадам Вальтц гулко стукнула по полу тростью:

– На голое тело. Чтобы было неповадно больше открывать рот, когда тебя не спрашивали, и оспаривать приказы.

Дрожащими руками Анни стянула с себя майку и отбросила на лавку, открывая вид на незрелое бледное тело, торчащие рёбра и только-только начавшую округляться грудь подростка. А затем взяла рубаху из огонь-травы и одним махом нырнула в неё, лишь громко ахнув, когда попутно обожгло лицо.

Через сон, воспоминания и даже на вкус ощущаемую в воздухе жгучую боль девушки раздался её оглушающий вопль.

Элая выкинуло из сознания Анни, словно пробку из бутылки. Вновь осознав себя в комнате, сидящим рядом с ней на кровати, он в шоке смотрел, как она хмурилась и хныкала подобно побитому щенку – уже зная причину её кошмаров. От злости всё ещё гулко стучало в груди, а по коже прошла сетка огня, дышать было трудно. Его всегда уверяли, что никто не издевается над юными эйфири. Уверяли те, кому он когда-то верил.

Алеста Вальтц – наглая лгунья, что, впрочем, не было великим открытием после всех её предательств. Но увидеть своими глазами, как мать его бывшей невесты измывается над беззащитным созданием, оказалось хуже вылитого за шиворот ушата ледяной воды.

Поднявшись с кровати и стараясь не шуметь, Элай вышел из комнаты как можно быстрей, пока не подпалил тут что-нибудь своей крепнущей яростью. В коридоре он упёр уже ставшие ярко-алыми кулаки в каменную стену, глубокими вдохами успокаивая дыхание. Не помогало. А ещё он был уверен, что с сегодняшней ночи ему обеспечена новая порция кошмаров вдобавок к предыдущей: теперь в них он будет сжигать не полчища вражеских отрядов, а трясущуюся девушку с лавандовыми косами. Известно ведь, что чем больше мы боимся причинить кому-то боль, тем вероятней, что в итоге её причиним.

Принято считать – многие лорды знатных фамилий и низкой морали действительно таким грешили, – что наследники росли в полной вседозволенности, роскоши и распущенности. Но может, дело в том, что у правящей династии нет фамилии, лишь герб огненной саламандры на перстне. А может, просто дети у магов рождались так редко, что баловать и портить долгожданную благодать, носителя волшебной крови, считалось идиотическим расточительством ресурса. Тем более, когда сила с рождения по всем категориям превосходила даже возможности отца: растить из такого ребёнка ходячий огонь мудрый Альбар бы не стал ни за что. И детство Элая приучило его к суровым условиям. Закаливание холодной водой, тренировки магические и физические, под руководством опытных мастеров боевых искусств. Первые пятьдесят лет – сплошное обучение, и если для мага средней руки это срок половины жизни, то для Элая лишь детство. Его дед прожил пятьсот, и до сих пор считался легендой всех трёх континентов по уровню сил. Отцу перевалило за триста, и первая седина уже красила виски, ясно говоря окружающим, что жизнь Альбара не будет столь же долгой.

Зато Элай в сто тридцать выглядел как абсолютно молодой и свежий мужчина, и если бы не последняя война, закончившаяся чередой предательств, то сейчас бы его можно было назвать юношей. Но у юношей не бывает таких усталых, иногда вовсе кажущихся мёртвыми глаз. Стоили акры новых земель и мили рек такой цены? Вопрос не к нему.

Его комната располагалась на третьем этаже особняка, и по утрам на подоконнике часто можно было увидеть стучащих в окно птиц с садовых кустов барбариса. Убранство не было роскошным, даже в подмётки не годясь возвышающейся посреди Фартауна резиденции правителя, но Элай не зря поселился именно тут. Подальше от чужих глаз, на окраине, скрывшись за дымом производственного квартала и печными трубами литейных заводов. Ему отчаянно нужна была тишина. Даже слуга в особняке остался всего один, почти бездарный по уровню магии старый Уолт, годящийся для готовки, минимального бытового удобства вроде чистки хозяйского пиджака и работы в стремительно зарастающем травой саду. На уборку большей части комнат его уже не хватало, но Элаю было глубоко плевать на пыль в шкафах и лишних закутках. Во всём доме он пользовался в лучшем случае половиной помещений.

Скромная по меркам династии спальня всё же была достаточно уютной, выполненной в тонах стихии. Два больших окна завешивались алыми бархатными портьерами и почти никогда не открывались, создавая полумрак. Мраморный пол застелен практичным тёмным ковром, а нехитрая мебель из хозяйской постели, гардероба и стеллажа с книгами выполнена в чёрном цвете. Здесь поддерживался армейский порядок, и не руками Уолта. Сам же Элай крепко спал, откинув в сторону одеяло: даже во сне по его оголённой смуглой груди катились капли пота, подушка под головой промокла. Там, в плену своих кошмаров, он всё ещё был в Айгдене.

Ярость. Вихрем, духотой летней ночи, испариной на висках, солёным потом во рту. Теперь он навеки один, больше никто и никогда не поймёт его боли и не разделит радость. Это не друг, это наставник и осколок души остался в подлой ловушке.

Беспорядочно моталась из стороны в сторону голова, пытаясь безуспешно выкинуть эти чувства, но лишь глубже проталкивая разум в черноту. Пальцы вцепились в алую простынь, отчаянно рвали ткань на себя, но проснуться не вышло, и вот он снова на поле боя, смотрит с высокого холма на полчища магов, готовых сражаться силой своей стихии.

Мёртвый учитель, захлебнувшийся болотной тиной, встаёт перед глазами слишком ясно, не давая шанса уйти отсюда никому. Вы сами виноваты. Горите.

Из груди вырвался стон, ногти почти прорвали ткань. И когда до взрыва стихии осталось не больше пары секунд, в комнате Элая полыхнул столп пламени, тут же утекая в пол дымом, а напротив кровати материализовался Альбар, кутаясь во всё ту же алую мантию. Сон оборвался одним хлопком, инстинктом – Элай ещё даже не проснулся, как рука сама нырнула под подушку, хватая рукоять ножа в готовности обороняться от внезапного гостя. Тяжело дыша, он резко сел, вскидывая блеснувшее в полумраке лезвие.

– Дожили, – вздохнул Альбар, грустно смотря на представшую перед ним картину: взъерошенный и мокрый наследник, одним касанием нагревший нож в пальцах до красноты стали. – Вот так меня встречает собственный сын, оружием?

– Ты… чего так вваливаешься, – рваными выдохами пробормотал Элай, часто моргая, чтобы сбросить жуткие картины перед глазами и осознать, кто перед ним. Только потом утёр тыльной стороной ладони пот со лба и сунул нож обратно под подушку.

– Доброго утра хотел пожелать, – довольно улыбнулся отец и подошёл к окну, распахивая шторы. В спальню ударил солнечный свет, заставив Элая болезненно сморщиться.

– Уже утро?

– Кажется, ночь была у кого-то плодотворной? – Альбар буквально светился от довольства, и даже несмотря на холодный приём, голос его был непривычно участливым. – Я горжусь тобой. Наконец-то мои слова оказались услышаны, хвала духам. Твой фамильяр очарователен, не успел и рассвет прийти, а она уже вовсю отмывает библиотеку. Я видел её клеймо: уж не знаю, поругать тебя за трату дорогих снадобий на такую чушь, или похвалить, что клеймо всё же есть.

– Отмывает… библиотеку? – услышал в ворчании старика Элай лишь эту насторожившую фразу. Как вообще вышло, что впервые за много лет биологические часы не разбудили его вместе с солнцем? Судя по его яркости, уже как минимум полдень, и пропущены все утренние тренировки.

– А чем ещё она, по-твоему, должна заниматься в такой дыре, мм? Вот перебрался бы поближе ко двору… Может, нашлась бы и подходящая невеста для полного комплекта.

Элай потёр ещё заспанные глаза, поняв одно: пока сын так покорно выполнил его волю, Альбар решил ковать дальше. Но это уже точно за гранью любых разумных требований. Не после Алесты. Какие его годы, успеет обеспечить династию потомством. Мысль о бывшей невесте, однако, оказалась как нельзя своевременной после того, что увидел ночью в голове Анни:

– Кстати. Ты слышал о зверствах, которые творит старуха Вальтц в своей академии? – как бы между прочим спросил он у отца, но тот был слишком умён, чтобы не понять подоплёку такого интереса.

– Нет, ты меня всё-таки поражаешь, – вздохнув, Альбар с шорохом мантии подошёл ближе к постели и деловито погладил чёрную бородку. – То всячески отказываешься взять фамильяра, то за ночь умудряешься не только клеймо поставить, но и вдобавок пошляться по её голове. Впрочем, хвалю – подчинить себе разум…

– Я никого и не думал подчинять. Случайно увидел её кошмар про то, как Вальтц издевалась над девчонкой в детстве, – быстро отверг предположение Элай, моментально смыв всё довольство с отцовской физиономии.

– И что в этом такого? – тот откровенно удивился. – Будто тебя не заставляли спать на камнях и мыться в проруби. Всех в этом жестоком мире надо закалять. Вот появится собственный ребёнок, тогда и воспитывай, как посчитаешь нужным. Только потом не топай ножкой, когда тепличное растение зарубят в первом бою.

– Ты не понял. Старуха не учила Анни, не прививала какой-то навык. Это было издевательство без практической цели, чисто в удовольствие придурочной бляди, – его передёрнуло, как только в ушах снова встал крик маленькой эйфири. Драконье дерьмо. Теперь от этого хрен отвертишься.

– Послушай, сынок, – Альбар серьёзно нахмурил брови. – Я понимаю, тебе нравится идея отомстить семье Алесты. А «придурочная блядь» едва не стала твоей тёщей, да ещё и, судя по всему, самолично покрывала похождения дочурки. Но не лез бы ты в систему, которая работает веками. Академия никогда не давала столько вышколенного приплода, как при руководстве мадам Вальтц. И как старуха этого добивается – совершенно не нашего ума дело.

– То есть, тебе глубоко насрать, если там девочек начнут четвертовать и кормить ими свиней? Лишь бы показатели не падали?

– То есть я не вижу проблемы в том, что кого-то там высекли за непослушание. За каждую рождённую эйфири Вальтц отчитывается до самого момента продажи, как за собственный зад. Так что никто там не пропадает без вести. Угомонись. И прекрати звать их «девочками», это тебе не люди. Впрочем, ты скоро сам это поймёшь.

Раздражение крепло, челюсть свело от усилия, которое Элай прилагал, чтобы не вступить с отцом в шумный спор. Он уже чувствовал в полной мере, как по пальцам прошла дрожь, и успел подумать только о том, что Уолту придётся стелить новую простынь, потому как эту сейчас прожжёт от его возмущения. Но тут та самая нитка в груди слабо трепыхнулась, в воздухе вместо гари на миг пахнуло лавандой. Сетка огня, проступающего через каждую венку, потухла, не вспыхнув до конца. Будто сдуло порывом ветра, даря освобождение и лёгкость мышцам. Удивление на его лице оказалось так заметно, что и Альбар счёл нужным прокомментировать увиденное:

– Какая умница. Работает, не покладая рук. Хм, с другого конца особняка дотянулась – сильна, – он вновь удовлетворённо хмыкнул, а затем азартно хлопнул в ладоши: – Отлично! Сработаетесь. Завтра вечером жду вместе с ней на приёме – людям надо увидеть, что вопрос улажен, а ты поддержал систему. Формальный повод для праздника тоже есть, официально мероприятие посвящено годовщине битвы при Айгдене. Так что сам понимаешь, твоё присутствие обязательно.

Элай не успел насладиться подаренной Анни лёгкостью – к горлу подкатила тошнота. Неужели прошло восемь лет. Восемь лет, как не стало Леона. Восемь лет тотального добровольного одиночества.

– Я приду, – глухо шепнул он. – Мы придём.

Выпроводить отца удалось не сразу. Тот сначала напросился на завтрак, затем ещё около часа шумно распинался о том, сколько девушек знатных семей пригласил на приём, и как каждая из них прекрасна. Элай скучал. И как только за Альбаром наконец-то развеялся последний дымок, тут же направился в библиотеку: благодаря вполне ощущаемой связи он нутром знал, где всё ещё трудилась Аннабель.

Он умел ходить очень тихо, так что когда прошёл через резные двустворчатые двери, никак не обозначая своего присутствия, Анни не обернулась. Она стояла на самой верхушке деревянной лестницы, приставленной к стеллажу, и распихивала на свежевымытые полки тяжёлые тома. Сегодня на ней было то же белое платье академии, безликое и заканчивающееся у торчащих костлявых коленей. Элай подошёл ближе к лестнице, но когда задрал голову и понял, что таким образом взгляд невольно скользит под подол и репьём цепляется за округлость форм, спешно рухнул в первое попавшееся кресло, стараясь скрипнуть погромче:

– Какая чистота, – фыркнул он, скорее, чтобы не молчать.

– Ой, – испуганно пискнула Анни, обернувшись на его голос и едва не свалившись с лестницы вместе с книгами в руках. – Простите, я вас… тебя не заметила, – она густо покраснела, словно прекрасно поняла, какой вид открывался Элаю снизу, пусть даже он состроил невозмутимое лицо.

– Я просто зашёл спросить, как ты себя чувствуешь, – он выцепил взглядом её запястье с клеймом, но судя по всему, мазь сработала отлично: саламандра быстро затягивалась, превращаясь на нежной коже в красноватый рубец. – И заодно поблагодарить за твоё вмешательство утром.

Анни вздохнула, поставила стопку книг на полку и поспешила спуститься. Вид у неё был откровенно виноватый, когда она, неловко кусая губы и изо всех сил смотря поверх головы Элая, начала сбивчиво объяснять:

– Я в полном порядке, спасибо. Ничего не болит. Это я должна просить прощения за то, что вчера так вышло. Дело не в ритуале, а в ваш… то есть, твоей эмоции. Теперь я ощущаю их намного сильней, и мне просто надо привыкнуть. И утром – меня не благодарить нужно, а наказать. Я взяла эту злость без разрешения.

С каждым её тихим словом у Элая крепли мурашки на предплечьях: то ли шок, то ли страх. Насколько же надо было зашугать Анни, чтобы сейчас она извинялась за собственную физиологию или, что совсем ни в какие ворота – требовала наказания за дерзость? Он не понимал, как теперь на это реагировать. Единственное, чего захотелось – закурить, и благо, на круглом полированном столике валялся его серебряный портсигар с фамильными вензелями.

– Давай проясним. Тебе для выживания нужны мои эмоции. Я не собираюсь морить тебя голодом, но должен предупредить: тебе страшно не повезло, потому что вряд ли ты сможешь найти нечто приятное. И даю тебе полное разрешение брать всё, что захочешь и когда тебе нужно, – взяв одну из сигарет, он спешно сунул её в рот и зажёг одним усилием воли – она вспыхнула сама, распространяя по библиотеке отдающий шафраном дымок. Попытавшись расслабиться под взглядом васильковых глаз, теперь наблюдающих за ним с откровенной опаской, Элай откинулся в кресле, сложив ногу на ногу.

– Это же безумство. Не верю, что ты настолько не понимаешь природу эйфири, что сейчас даёшь такое позволение, – прошелестела Анни, несмело ступив вперёд и сокращая расстояние между ними до пяти шагов. Глубоко вдохнув шафрановый дым, всё же выдала свои опасения вслух: – Я же могу выпить всё до дна. Все удовольствия. Сделать жизнь абсолютно тусклой…

– Но ты этого не сделаешь, – лениво и даже слегка устало улыбнулся Элай такой наивности. Грубияном, циником, затворником, воякой – кем угодно, но дураком он не был. – В твоих интересах, чтобы господин был счастлив, чтобы его эмоции были светлы. Вчера ты поклялась беречь мою душу – думаю, в условия такого контракта входит пункт о том, что забирать всю радость до дна у тебя попросту не получится. Вот всякое дерьмо – это пожалуйста, – он горько усмехнулся перед крепкой затяжкой, от которой закололо лёгкие. В привычный аромат сигарет упорно вклинивалась чуждая лаванда, особенно когда эйфири несмело присела в кресло напротив него. Спину она держала неестественно прямо, по-ученически.

– Многие господа… Вовсе предпочитают оставлять всё позитивное себе целиком.

– Если ты найдёшь во мне что-то позитивное, обязательно сообщи, будет интересно узнать, – Элай усмехнулся, а затем его взгляд скользнул по её местами запачканному платью. – Слушай, раз уж ты теперь под моей ответственностью, то эту хламиду точно надо выбросить. И шить самой себе из лепестков тоже какой-то дикий абсурд. Если Уолт не может ничего подобрать тебе в старой гардеробной прежней хозяйки дома, то я отправлю сообщение приличной модистке. Вместе и подберёте, что тебе там нужно, все эти дамские приблуды.

– Это совершенно лишние затраты и хлопоты, – тут же нахмурила Анни светлые брови и с лёгким смущением поправила подол платья. – Уолт уже нашёл для меня несколько отрезов ткани, и я вполне могу сама обеспечить себя всем необходимым. И прошу, убеди его, что мне не нужно приносить еду: меня он не понял.

– Ты не питаешься обычной пищей? – настал его черёд удивляться.

– Раз для тебя предпочтительней, чтобы я сохраняла такую форму, а не уменьшенную, то иногда придётся. Но намного реже, чем едят люди, и только растительного происхождения, лучше всего без термической обработки.

– Иначе говоря, если поставить тебе в комнату вазу с фруктами, то ты меня лишишь удовольствия хотя бы иногда ужинать не в одиночку, – задумчиво пробормотал Элай, и только потом осознал, какую чушь сморозил. Новая затяжка дыма не помогла скрыть, насколько данный факт его разочаровал. Не то чтобы он скучал по собеседнику, да и есть предпочитал в кабинете, а не в огромной пустующей столовой. Но ведь даже предложить Анни сесть с ним за один стол было бы дикостью. Тогда уж сразу и щенкам с отцовской псарни тоже поставить миски.

Одна проблема: сейчас, когда она сидит напротив и так очаровательно краснеет от откровенности их беседы, нет ощущения неправильности. Чем она хуже той же Алесты? Расой? Ха. Да если уж мерить по моральным качествам, то скорее Алесте место на псарне.

– Мне достался слишком странный господин, – вздохнула Анни, прерывая его размышления. – И слишком щедрый на материальное… То, в чём нет нужды.

– В модистке нужда как раз есть. Завтра мне нужно быть на приёме у отца, и тебе тоже полагается там быть. А для этого стоит принарядиться, всё же фамильяр наследника, – он сам же сморщился на это определение, прозвучавшее так, будто от них обоих чего-то ждут.

– Как будет угодно. Я могу продолжить уборку? – она поднялась с кресла, но была остановлена новым распоряжением:

– Тебе не обязательно этим заморачиваться. Мне плевать на пыль, на этот дом и его чистоту. Ты можешь заниматься тем, что тебе нравится. Не знаю, в саду погуляй, свяжи что-нибудь… только не из огонь-травы, – брякнув последние слова, Элай спешно прикусил язык и отвернулся, чтобы затушить сигарету в хрустальной пепельнице, чётко ощущая на себе пронзительный взгляд.

Анни напряжённо молчала. Она не казалась ему глупой, так что наверняка догадалась, откуда он узнал про её кошмар. Но если любой человек начал бы возмущаться, то она просто чуть грустно улыбнулась и подошла к столику, чтобы забрать с него пепельницу.

– Я всё же закончу с библиотекой. Почти все книги выставила в алфавитном порядке, – глухо прозвучал её голос. Так близко, ближе, чем до этого – пока Элай сидел, а она стояла рядом, это был почти один уровень. Лёгкие сжались от запаха полевых цветов.

– Прости, – выдохнул Элай, как можно осторожней накрыв её руку, тянущуюся к пепельнице.

Анни вздрогнула от касания, кожа её казалась ледяной по сравнению с ним. Найдя её растерянный взгляд, он задохнулся, на миг потерявшись в этих раскосых глазах с желтоватым ободком у зрачка. Приличия требовали отпустить, а пальцы сами скользнули по тыльной стороне маленькой ладони, будто погладив. Нежней шёлка. Легче воздуха. Такая хрупкая, такая волшебная. От внезапного желания распустить её косы и сжать в кулак лавандовые пряди у Элая скрутился комок в горле.

– Тебе не за что извиняться, – Анни сама вытянула ладонь из его пальцев, робко улыбнувшись напоследок. – Господин делает так, как посчитает нужным. Даже если ему зачем-то понадобились мои сны.

– Ты не должна так думать. Я переступил твои личные границы, когда ночью заглянул в тот кошмар. Обещаю, что больше не сделаю этого без твоего разрешения, – его голос сел на пару октав. Возможно, от выкуренной сигареты.

И всё же такую реакцию на неё надо пресекать на корню: это полный изврат, она даже не человек. Слуга. Фамильяр. Существо, раса которого тысячу лет назад считалась животной. А что такое тысяча лет, если жить веками? Резко поднявшись с кресла, Элай заставил себя думать именно в этом направлении, добавив отстранённого холода на лицо. Напускного.

Леон бы понял, что с ним творится. У учителя всегда были ответы на любой вопрос.

Может, эта колющая рёбра нежность – нечто вроде того, что испытывают старые кошёлки, когда гладят своих кошек?

– Занимайся… Чем хочешь, – буркнул он напоследок, прерывая повисшее в воздухе молчание. Стараясь больше не смотреть на Анни, шагнул к дверям, но затем с тоской глянул на сияющие чистотой стеллажи с книгами. За неимением универсального источника знаний придётся обратиться к ним.

– Что же такого интересного было в том сне? Это просто воспоминания ребёнка, – неожиданно чётко и громко раздался вопрос за его спиной. Так, что пришлось оглянуться через плечо, и за долю секунды по решимости на светлом лице понять: ответ ей важен.

– Это часть тебя. И раз уж мы связаны, я хотел узнать тебя получше, – соврать этим васильковым глазам не было и шанса.

Анни смущённо кивнула, словно такого ответа и ожидала. И когда Элай с лёгкой поспешностью скрылся в рядах стеллажей, до него слабым шёпотом донёсся ещё один вопрос, который явно не предназначался для его ушей и был задан в пустоту:

– Тогда что снится тебе?..

Какое счастье, что можно не отвечать.

Часть 4. Клубнично

Эта боль пробралась к ней сквозь собственный сон – удушливой копотью в горле, горьким скрипом пепла на зубах. Аннабель задохнулась, не сразу осознав, где она, и что происходит. Резко села и сжала пальцами бархатный лепесток, на котором предпочла провести ночь вместо слишком широкой для неё постели. Грудь давило, а инстинкт настойчивой пульсацией требовал лишь одного: прекратить это немедленно.

Она не отдавала отчёта своим действиям, машинально спрыгнула с прикроватной тумбы на пол, на ходу принимая человеческую форму. Как была, в одних льняных нижних шортах и майке, босиком выскочила из спальни. Болезненная копоть в горле – горе, настоящая яма. Анни понятия не имела, что заставило её господина так страдать посреди ночи, что слёзы проступили уже на её глазах. Босые пятки смешно топали по мраморным полам, и хоть в особняке эйфири ориентировалась пока очень слабо, но нитка связи, та самая, всегда теперь невидимыми путами обвивающая запястья, тянула её с непреодолимой силой. Впервые за прошедшие с ритуала сутки клеймо обожгло, будто взывая исполнить все клятвы. В коридорах ярко полыхали огни подсветки в лампах под потолком – слишком ярко, так, что в некоторых местах стекло тихо трещало от накала. Хотя на ночь огни заглушались, как только засыпал источник их света.

Когда Анни влетела в распахнутую дверь хозяйской спальни, вкус во рту уже менялся. С копоти на горечь, мерзкую и оглушающую. Ярость. То не поджаренная хлебная корочка, то – настоящие угли. Затошнило, скрутило живот от одной мысли, что это нужно забрать. Но отступать поздно. Стараясь дышать глубже, Анни подошла ближе к постели Элая, мелко подрагивая от страха. Косы тряслись на каждый робкий шаг.

Он спал – без одеяла, в одних хлопковых трико, и в свете крутящихся по периметру спальни огней было видно каждую каплю испарины на поджаром теле. Челюсть сжата так плотно, что мерещился скрип зубов, а голова моталась из стороны в сторону. Анни несмело попыталась дотянуться до его ярости отсюда, но наткнулась на плотную стену запечатанного сознания. Потрясённо ахнула: с таким ещё сталкиваться не приходилось. Всем дрожащим нутром она ощущала, что нужна ему сейчас, но расставаться с кошмаром так просто Элай явно не собирался. Замерев в секундном сомнении, она качнулась на тонких ногах от новой волны гнева, которая одолевала хозяина так упорно. И тихий, глухой стон его отчаяния заставил её с упорством поджать губы.

Кажется, разрешение он ей дал ещё днём – и пусть чёткая печать на его разуме сияла табличкой «не беспокоить».

Анни смело подобралась к самому изголовью кровати, попыталась сосредоточиться на источаемой Элаем ярости. Пропитаться этим вкусом горького отчаяния, не думая о том, что глотать придётся горелые угли. А затем дотронулась кончиками пальцев до его часто вздымающейся влажной груди, прямо над бешено рвущимся из-под рёбер сердцем, усиливая контакт. Это – всегда абсолютная вероятность, ни один человек не выдержит силы, с которой она ломилась к его чувствам. Недаром существовала присказка «не верь сирене, не зли мага и не целуй эйфири». Воображаемая стена дала сетку трещин, кожа Элая пылала под её рукой, но проломить оборону не получилось.

Духи стихий, да он во сне закрыт намного крепче, чем днём. Запечатан в своей боли, которую могла дать лишь потеря.

Это уже оказалось делом принципа. А может, просто пекло глаза от слёз, которые катились по щекам безо всякого контроля. Уйти и оставить Элая бороться в одиночку? Тогда какой она фамильяр…

«Бесполезная слабая букашка», – мысленно ругнувшись на себя, Анни вдохнула поглубже, успокаивая неожиданную тревогу за мечущегося по кровати хозяина, готового вцепиться зубами в подушку. Кажется, её сны – просто смех в сравнении с дном его души.

Она присела на край кровати и решительно обхватила горящее лицо Элая в ладони, успокаивающе погладила скулы большими пальцами. Прикрыв веки, полностью погрузилась в эту темноту, за нитку связи между ней и хозяином вытягивая всю горечь и копоть, впитывая в собственную кровь. Тело протестующе задрожало на такой приток чистого яда. Тошнило неимоверно, но стена наконец-то разлетелась на куски, а Элай шумно втянул в себя воздух освобождения. Остановиться уже было невозможно, слишком много сил потребовалось, чтобы забрать себе этот кошмар, вернее, ту боль, которую он приносил хозяину. Плечи Анни тряслись, но физический контакт здорово помог довести дело до конца, пусть ладони и жгло влагой его испарины.

Она не успела открыть глаз и прийти в себя, как вдруг тело резким рывком за талию бросили на кровать, а к горлу прижалось нечто опаляющее, твёрдое и острое, оставив тонкую мокрую царапину. Громко пискнув от страха, Анни беспорядочно застучала кулаками по плечам нависшего над ней Элая, и тот с трудом проснулся, заморгав и фокусируясь на её искажённом паникой лице.

– Анни? – в ужасе узнавания просипел он, а затем перевёл отсутствующий взгляд с её хватающего остатки воздуха рта на горло. Спешно откинул в сторону раскалённый алый клинок, с шипением прожёгший дыру на мокрой простыне.

– Отпусти… пожалуйста, – хныкнула она, потому что ощущать на себе вес прижавшего её к постели гибкого тела было невыносимо.

Невыносимо жарко – смуглая кожа явно была на грани того, чтобы начать жечь всё вокруг лавой, а напряжённые до предела мышцы груди давили тяжестью. Их разделяла лишь её нижняя майка, и она точно не спасла бы от возгорания. Анни практически не могла шелохнуться, пойманная в хищный капкан, грозящий сделать из неё стейк медиум прожарки.

В обсидиановые глаза долгие несколько мгновений прокрадывалось понимание всей опасности такого контакта, особенно с учётом того, что меньше минуты назад Элай мог своей яростью разнести весь квартал. За эти мгновения Анни успела короткой вспышкой ощутить другую эмоцию, которая оказалась настоящим спасением от тошноты и съеденной горечи. Та самая медовая сладость, словно оживший солнечный свет. Как на ритуале, когда он связывал её ноги. Всё случилось машинально – она робко попробовала крохотную часть этого непознанного чувства, и громко вздохнула от пронзившего каждую клеточку удовольствия.

Элай наконец-то отпрянул, наверняка заметив, как у неё сузились зрачки. Анни попыталась лишь не облизнуться, потому что после долгих лет редких пресных или горелых корок ей досталось что-то абсолютно потрясающее своей яркостью. Даже о том, что лежит на хозяйской постели, а в нескольких дюймах от головы валяется нож, она уже почти не думала. Одно интересно: как называется этот потрясающий медовый напиток?

– Что ты тут делаешь? – Элай сел, прожигая её тяжёлым взглядом. Голос звучал непривычно веско и строго, но Анни не ощущала его злости, скорее… волнение.

– Прости, – торопливо прошептала она, пока он действительно не разозлился на её своеволие. – Я проснулась из-за твоих кошмаров. Ты не должен был вообще почувствовать, как я помогаю, но настолько заперся от меня, что пришлось применить физический контакт. Это было слишком дерзко, знаю, – она резво вскочила, но когда попыталась соскользнуть с кровати, Элай неожиданно остановил её, поймав за правое запястье, здоровое.

– Ты прости. Я тебя порезал, – он виновато кивнул на её горло, и Анни лишь сейчас поняла, что к ложбинке отчего-то немного потяжелевшей груди стекает горячая капля крови. Его вина дурманящим хмелем проступила во рту, и ей вполне могло показаться, но Элай действительно проследил за этой алой дорожкой, пока кровь не впиталась в тонкую ткань майки. Глаза – горящие угли, и вновь приглашающий на обед аромат мёда.

От всего этого вихря чужих ощущений Анни окончательно растерялась. Подумалось, что мадам Вальтц бы высекла её розгами уже за то, что она пачкает своим грязным телом хозяйскую постель. А за неподобающий вид вовсе бы закрыли в карцер на месяц, без солнечного света, еды и тепла. Но вид Элая тоже мало соответствовал этикету, и когда опустила взгляд с его лица на торс, низ живота приятно закололо: отрываться от созерцания этих витых мышц и смуглой кожи не хотелось совсем.

– Это… ерунда, – поняв, что пауза неприлично затянулась, отозвалась Анни шёпотом. – Царапина. Не больно.

Нет, он точно смотрел прямиком в ложбинку, а по его предплечью пробежали нитки зарождающегося огня, и Анни предусмотрительно одёрнула руку из его хватки. В удивлении задрала бровь, потому как сейчас, судя по её вкусовым рецепторам, Элай ощущал лишь кислинку волнения, чуть пьяную и терпкую, а отголоском – медовую сладость, которую пока что не удалось сопоставить с названием эмоции. Но его кожа обычно горит только от злости… Или нет?

– Я могу помочь чем-то…

– Иди, – выдохнул Элай чересчур поспешно. Зажмурился, будто ругнулся на себя, а потом кивнул на дверь: – Спасибо за помощь, Анни. И если будет болеть… Найди в ритуальном зале мазь, крайний правый стеллаж.

– Хорошо, – прошелестела она, в абсолютном смятении сползая с постели. Мраморный пол холодом дал по босым ногам. – Доброй ночи.

– И тебе.

До рассвета Анни так и не уснула – возвращаться на лежащий на тумбе лепесток было лень, а хрустящая чистым бельём кровать казалась холодной и чересчур просторной. Она уговаривала себя, что дело именно в этом, но глупо было отрицать, что ей не спалось из-за совершенно очевидно бодрствующего хозяина.

Кутаясь в совсем не греющее одеяло, она думала о температуре его тела, его твёрдости. Силе. Об обезоруживающей грубости, которая сочеталась в нём с желанием сделать её жизнь легче. С интересом прислушивалась к своим вкусовым рецепторам, пытаясь с другого конца особняка понять, почему не спит Элай, о чём думает, хотя тут могла лишь строить догадки. Кислинка, но словно незрелая ягода, мягкая. Хмель и мёд. Нотки шафрана… К рассвету странный коктейль дополнился сочным клубничным послевкусием. Анни и половины его безумных чувств не понимала, лишь то, что он волнуется за этот небольшой случайный порез и чувствует себя виноватым за собственные инстинкты выживания. Но вот в остальных непривычно сладких эмоциях разобраться невозможно. Ах, если бы были словари.

Благо, к рассвету обоим не пришлось больше изображать сон. Судя по тому, что хозяином завладела безвкусная липкая скука, он занялся привычными для себя монотонными делами, и Анни с облегчением приняла такую перемену. Всё же он явно умел держать лицо, как настоящий наследник великого дома. А она должна полностью этому соответствовать.

Умывшись, она быстро переплела косы, всклокоченные после ночного ёрзанья под мужским телом. Даже вспоминать стыдно. Зато теперь Анни надела строгое, тёмно-фиолетовое платье с приличной длиной ниже колена и армейским воротом-стоечкой – вчера выпросить нечто подобное у неразговорчивой хмурой модистки было сложно. Та явно не понимала, отчего молодая девушка просит не шелка и блёстки, а практичность и удобство, и, скорее всего, подслеповатая мадам не замечала, что одевает фамильяра, а не женщину. Или Элай распорядился не замечать. Но теперь гардероб до отказа был заполнен тряпками на любой случай, вот только в ход пошла именно рабочая форма и скромные мягкие тапочки. Пора отрабатывать свалившуюся на неё доброту.

Убедившись в подобающем виде, Анни первым делом шмыгнула на кухню. Уолт готовил для хозяина завтрак, и если удивился её появлению, то вида не подал.

– Доброе утро, – улыбнулась она старику, надеясь, что ворот скрывает царапину на горле. – Я могу помочь?

– Доброе, леди. Не стоит, я почти закончил, – Уолт поставил на серебряный поднос небольшой кофейник, распространяющий приятный аромат, фарфоровую чашку и две тарелки. На одной были три ломтя ржаного хлеба с маслом и сыром, а на второй – горсть крупной спелой клубники.

– То есть, хозяин предпочитает настолько лёгкий завтрак? – удивлённо посмотрела на такое скромное убранство Анни. Ей почему-то казалось, что люди едят намного больше. Тем более мужчины.

– Господин совсем неприхотлив, леди, – улыбнулся ей Уолт, положив на поднос простую льняную салфетку безо всяких кружев и вензелей. – После возвращения с войны он не любит никаких излишеств. Но причуды бывают… Как сегодня, – старик глянул на тарелку с клубникой, и Анни поняла, что требование ягод на завтрак для Элая не рядовое явление. Сама она пробовала их только в дни праздников, когда угощения для студенток присылались от самого правителя. Заставлять есть варёные овощи тех, кто на дух не выносит обработку природных плодов – тоже способ выработки послушания.

– Он ест у себя в кабинете? – вздохнула она, хотя уже вчера поняла, что так в этом доме и заведено. – Могу отнести сама.

– Благодарю, леди, – Уолт посторонился, не став артачиться, и она взяла довольно лёгкий поднос.

– Анни. Просто Анни. Мы же в равных положениях.

Ответа не дождалась – в молчании Уолта слышалось сомнение. Возможно, если бы её поселили не в отдельной спальне с собственной уборной, а на первом этаже, в крыле для слуг, уравнять было бы проще. В конце концов, раз Уолт метёт полы, то её задача не так уж далека: выметать из хозяина плохие эмоции и выполнять все поручения. Грустно улыбнувшись, Анни вышла из кухни и понеслась по каменной лестнице к кабинету Элая.

В особняке было всё так же прохладно, так что выбрать плотное платье с длинным рукавом – решение удачное. Но холодок всё равно мурашками проступал по коже, пока Анни шла по лабиринту коридоров на третьем этаже. Со стен на неё мрачно взирали пыльные портреты незнакомых магов, и взгляды чудились укоризненными. Она не просто так взялась отнести завтрак. Приличия и академическое воспитание требовали за ночную оплошность одного: встать перед господином на колени и попросить прощения, как подобает.

Она хороший фамильяр. Хороший, хороший, хороший. Лучшая на курсе, а значит, обязана оправдать все надежды мадам Вальтц. Чтобы однажды та с гордостью могла сказать: выращенная её руками эйфири безоговорочно предана своему господину, а ещё лучше – отдала за него свою никчёмную жизнь. И сейчас не место глупым порывам сердца, как случилось ночью.

На робкий стук в дверь ей моментально отозвался удивлённый голос хозяина:

– Войди, Анни. Доброе утро, – добавил он, когда она протиснулась в кабинет со своим подносом.

– Доброе утро, – она постаралась улыбнуться как можно более смело, пристыженно не поднимая на него глаз. Быстро пристроила завтрак на столе, и успела заметить, как пальцы Элая торопливо накрыли свежей газетой какую-то раскрытую перед ним книгу. В кабинете пахло шафрановым дымом его сигарет – так, что на языке проступил привкус.

– Уолт совсем разленился? – невозмутимо поинтересовался Элай. – Отправил тебя тащить это?

– Я сама вызвалась, – Анни наконец-то нашла в себе силы посмотреть на него. К огромному облегчению, на лице Элая не было никакого возмущения или желания проучить её за вольности, показать место.

Что ж, она сама в состоянии его занять.

– Ты не обязана…

– Ошибаешься, – шепнула она, отходя от стола на два шага под его немигающим взглядом, который горел любопытством. Так вот, что значит шафран?

Это настолько привычно, что не требовало малейшего усилия. Ноги сами подкосились, и Анни встала на колени, заводя руки за спину и сжимая от усердия кулаки. Требовалось также склонить голову, выражая почтение и послушание, но в обсидиановых глазах полыхнули предупреждающие алые искры, и шея отказалась гнуться. Вкусы эмоций во рту перемешались в полный сумбур: кислота сменилась сладостью, сладость – горечью, горечь смыла терпкость и хмель. Смятение. Он и сам не знал, что чувствовать и как реагировать на покорно вставшую перед ним на колени эйфири.

– Я приношу свои глубочайшие извинения. Ночью я была в неподобающем виде, а также совершила неподобающие действия. И готова понести любое наказание, какое сочтёшь приемлемым, – официальности её тона и вышколенности могла бы поаплодировать даже учительница этики, любившая хлестать плёткой по спине, если та недостаточно прямая. Сейчас у Анни был идеальный разворот плеч. Разве что от стыда горели щёки.

Только не вспоминать, каково быть прижатой этим сильным телом. Не пытаться мысленно расстегнуть рубашку, чтобы ещё разок полюбоваться мышцами и смуглой кожей, блестящей от пота. Грёбанные дохлые драконы сожрут её душу за такие отвратительные в своей греховности мысли.

Элай молчал. Напряжённо, так что среди солнечной пыли в воздухе тягучим желе встало его смятение, пока наконец-то бешено крутящаяся стрелка не остановилась на горьковатой злости. Анни закусила губу, со страхом ожидая реакции и наблюдая за всё ярче горящими чёрными глазами. Сетка огня на его высоких скулах подтвердила: господин зол. Он медленно поднялся с кресла, двигаясь как-то нарочито лениво, хотя запах гари уже перебивал аромат кофе.

– Даже не знаю, от чего мне больше хочется тебя наказать. От того, как ты сама вымаливаешь это, или от того, что одним махом испортила моё самое приятное утро за последние несколько лет, – низкий голос прозвучал с хрипотцой, одновременно испугавшей и пустившей мелкое покалывание по коже.

Анни глубоко вдохнула и всё же опустила взгляд в пол – то, как раздевающе она смотрела на господина снизу вверх, вряд ли можно было назвать вежливым. Слишком живой интерес вызывали его руки, ремешки на запястьях и ширина плеч под чёрной рубашкой. Ей не положено отвечать, только принять любое его решение. Как бы странно ни было слышать, что его утро вошло в категорию приятных.

– Ты избавила меня от кошмара, и не думай, что я не знаю, как сложно это было. Вдобавок попала под горячую руку. Счастье, что я не перерезал тебе горло. Но прощения на коленях просишь ты?

Насмешка. Над ней или над собой? Анни нервно сглотнула, чувствуя, как он обогнул стол и подошёл ближе, ступая почти неслышно. Сердце гулко било по рёбрам, но не от страха. Было какое-то интуитивное понимание, что Элай не причинит ей вреда даже если злится. А тем более – когда горечь его раздражения растворялась под напором медовой сладости. Анни закрыла глаза, купаясь в этой эмоции, но не позволяя себе втянуть даже капли: что бы оно ни было, это нечто безумно приятное, и значит, целиком принадлежит ему. Она почти забыла, что он ждёт от неё какой-то ответ.

– Так… так положено, – убеждённо зашептала она, дыша мелко и часто от волнения. – Я знаю своё место, знаю, что не имею права даже касаться тебя без позволения. Но ночью у меня не оказалось вариантов, нужен был физический контакт, потому что разум был так закрыт…

– И тебя это не смутило? Может, стоило подумать, что закрыт он как раз ради тебя? Чтобы ты не мучилась чужими кошмарами, когда вполне хватает своих. Но тебя, оказывается, никакой замок не остановит, если ты ломишься к цели, – теперь голос Элая был строгим, но словно звучащим с одобрением. Не смея на него смотреть, Анни всё же чувствовала, что он совсем рядом, где-то за спиной, которую обдало теплом. Волнующим трепетом перед излучаемой им силой стихии. Она знала, что сейчас его кожа горит от лавы в венах, но не от злости, а от сладости этой медово-тягучей эмоции… Такой тонкой, такой манящей.

– Я не могла бросить тебя одного. И не смогла бы спать, зная, что тебе настолько больно. Это моя… природа. Предназначение. И благодарность за всю доброту. Я рада, если удалось отплатить, но попросила бы больше не закрываться – так будет легче нам обоим, – от собственной дерзости дышать стало трудно.

Щеку внезапно опалило жаром, раскалённым воздухом. От соблазна вытянуть из Элая хотя бы немного сладкого Анни до боли прикусила губу. Пропитанное шафрановым дымом дыхание хозяина пронеслось у самого уха, вызвав мурашки вдоль позвоночника, и в тишине кабинета раздался первый за эти дни властный приказ:

– Встань. И если ещё хоть однажды решишь бухнуться на колени, то подумай сотню раз о последствиях.

– Каких? – Анни вздрогнула, но совсем не из-за странной угрозы. Внутри словно разливался такой же мёд, как под языком – только нагретый до температуры кипения. Она с ужасом поняла, что у неё пульсирует где-то внизу живота, и хочется только, чтобы её коснулись, хотя бы мимолётно.

– Тебе в любом случае не понравится, так что узнавать не рекомендую. Даже у моего терпения есть границы. А у твоих волшебных косичек слабый порог возгорания, – Элай резко отодвинулся, жар тела за спиной исчез. Анни распахнула глаза и увидела, как он спешно возвращался за стол, а по предплечьям вдоль вен струилась святящаяся лава.

Не желая испытывать судьбу, она поднялась с колен и состроила смиренное выражение лица. Какая-то часть души радовалась: теперь всё привычно. Есть запреты, и есть угрозы наказания. Вот такая система уже гораздо понятней, чем участливый тон, просторные апартаменты и странные модистки. Главное, не думать о том, что именно ей запрещено: показывать покорность. Позицию, впитанную под кожу. И не представлять больше Элая без рубашки, потому что добром такие бессовестные фантазии не кончатся.

– Если инцидент считаем исчерпанным, то я могу идти?

– А чем ты собиралась заниматься? – сев за стол, Элай подвинул себе поднос, и сладость мёда наконец-то сменилась любопытством.

– Немного привести в порядок сад. Я так полагаю, торжественный приём запланирован на вечер?

Элай рассеянно кивнул, а затем жестом указал ей на кресло напротив себя:

– Присядь. Я много думал ночью. Раз уж ты здесь, то нужно найти достойное применение твоим талантам. Кроме стойки «смирно» и умения растить цветы, – усмехнувшись, он взял кофейник и налил в чашку изрядно остывший кофе.

Анни с сомнением устроилась на предложенном месте и неуютно поёрзала. Ещё большей дикостью стало то, что Элай взял с подноса тарелку клубники и поставил перед ней, будто угощение было заказано на завтрак специально для неё.

– Уолт старый дурень, – вздохнул он тяжко. – Всего одна чашка, да и я просил разных ягод…

– Я не пью кофе. Точнее, не знаю его вкуса, но кажется, что он мне не понравится. Но спасибо, это очень мило, – Анни улыбнулась, изо всех сил пытаясь придать тону лёгкости. Как будто есть с ним за одним столом было правильно, а грудь не тянуло какой-то совершенно новой потребностью.

«Нет, маленькая дрянь, это не правильно. Это просто твой хозяин – тронутый войной безумец, а ты и рада пользоваться его поехавшей крышей!» – громыхнул в самом затылке визгливый голос мадам Вальтц, едва эйфири несмело взяла с тарелки самую маленькую клубнику. Пальцы дрогнули, почти выронив ягоду, от которой не смогла отказаться даже под предлогом вежливости. Слишком редкое лакомство.

– Как ты можешь знать, что тебе не нравится, если не пробовала? – удивился Элай, отпив из чашки. – Эта твоя академия… Меня всё больше подмывает взять пару министров и устроить там большую проверку, чтобы разогнать этот балаган ко всем драконам.

– Драконы вымерли столетия назад, – Анни робко хохотнула, однако, чувствуя, что изображать ничего и не надо: ей и правда, становилось комфортно в его обществе. Откусив от ягоды, она с удивлением поняла, что начала ощущать её вкус до того, как ароматная мякоть оказалась во рту.

Ему… клубнично? Что это? Удовольствие? Судя по адресованной ей улыбке – нечто сродни.

– Что не мешает посылать к ним всех подряд. Кстати, советую и на сегодняшнем приёме от души слать на прожарку ублюдков, которые посмеют сказать хоть слово в твой адрес.

– А что, таких будет много? Я же просто фамильяр. Отсижусь в кармашке пиджака, – Анни замерла, потому что на такое стандартное для официальных случаев предложение в обсидиановых глазах вспыхнул совсем нехороший огонёк бунтарства. А от следующих небрежных слов вся клубника едва не встала поперёк горла:

– Ты фамильяр наследника. Отец так хотел, чтобы я взял тебя, что нельзя ему отказывать в удовольствии видеть плоды своих трудов. Ты идёшь со мной не как брошка на пиджаке. А как человек.

Часть 5. Маскарад

День начинался так приятно, что когда с погружением Фартауна в сумерки пришлось натягивать смокинг, Элай недовольно ругался себе под нос.

– Дурацкие пуговицы, – суетливо дёрнув ящик прикроватной тумбы, он закатил глаза, а затем щёлкнул пальцами, искрой призывая Уолта.

– Запонки у меня, сэр, я брал их для чистки, – моментально сунулся в приоткрытую дверь спальни нос услужливого старика.

И всё же странно звать его стариком – он на добрые полста лет моложе самого Элая. Просто магических сил Уолта с рождения хватало лишь на мелочи вроде пространственного перемещения и подогрева котлов с водой. И уж точно не на долгую жизнь, которая к восьмидесяти годам выкрасила голову серебром и согнула спину. Элай вздрогнул от странного ощущения дежавю.

В двери почти пустого учебного класса робко заглядывает старый слуга в скромном коричневом жилете. Мнётся долгую минуту, но Леон спокойно кивает ему, разрешая прервать занятие, рассчитанное лишь на одного ученика.

– Господин, леди Розалинда послала узнать, во сколько вы освободитесь, чтобы сопроводить её на рынок…