Стеклянный принц бесплатное чтение

Глава 1. Король умер!

– Король умер! – всю неделю кричали глашатаи на площадях. – Да здравствует король Люцифер, да осветит правление его наши земли и города, да поклонится ему каждый, и стар, и млад, и богат, и беден, и знатен, и смерд. Да здравствует король Люцифер, да благословят его боги!..

Башня, в которой держали детей почившего короля, располагалась вблизи главной городской площади. Ариэль уже, наверное, тысячу раз услышал объявление о смерти любимого отца, как и имя ублюдка, предателя, изменника, сына шлюхи, захватившего трон. Это правление короля Ариэля должны были возвещать на площадях. Это его, законного наследника, должны были славить, о его добром здравии молить старых и новых богов, это ему должны были поклоняться! Но уже скоро неделя подходила к концу, как он, сладко заснувший на шёлковых простынях и мягких перинах, очнулся на набитом жёсткой соломой тюфяке, и его прекрасная жизнь наследного принца и любимого сына разбилась на мельчайшие осколки и рассыпалась в пыль.

Сначала им владели иллюзии, что всё ещё будет хорошо. Посчитав произошедшее недоразумением, он кричал так, что голос сорвал. Требовал объяснений, почтительного отношения, выпустить его без промедления, позвать отца, затем – униженно – еды и воды, потом – отчаянно – хоть кого-то, чтобы убедиться, что тут, где так высоко, что глянешь вниз и кружится голова, есть ещё хотя бы одна живая душа. Потом он плакал. Молился. Бил голыми ногами и кулаками в стены и дверь, уже даже не надеясь, что его услышат. Не спал всю ночь, трясся от холода, прикорнул на рассвете, а, очнувшись, увидел рядом с собой кувшин с водой и кусок чёрствого хлеба.

Воду изверги отравили. Иначе не понять, как он, гордость отца, лучший в фехтовальном искусстве, сильный и ловкий, всегда победитель во всех состязаниях, остался сидеть на тюфяке, когда к нему в темницу наконец-то пришли. Он сидел на коленях, смотрел прямо перед собой на сложенную из камней стену, на заслонивших её людей, и не мог даже пошевелиться. В голове Ариэля носилось эхо из впервые доносящегося с рыночной площади: «Король умер!», и с грохотом рушился привычный мир.

Отец был совершенно здоров всего день назад, бодр и весел. Они встречались за завтраком, отец ему в честь приближающегося двадцатилетия жеребца подарил, гнедого, диковатого, с сильными тонкими ногами и белой звёздочкой во лбу, быстрого и лёгкого, будущего чемпиона. Ариэль рассыпался в благодарностях и на месте не мог усидеть, и отец, видя его нетерпение, отпустил: «Ну беги, сынок, развлекайся». А теперь он мёртв, и вместо него на престоле…

– Да здравствует король Люцифер!

Но это же невозможно, это он наследник, любимый сын короля, первенец, альфа. Невозможно! Так не должно быть!.. Но так есть.

Осознание навалилось гранитной плитой. А он, дурак, думал, что чем-то прогневал отца, что ему на него нашептали, что нужно ещё потерпеть и всё выяснится, отец обязательно разберётся, и он совсем скоро вернётся в свои покои и на место у трона, в привычную жизнь.

«Да здравствует король Люцифер, да благословят его боги!» – резало без ножа прямо по сердцу, ознобом продирало по едва прикрытой тонкой ночной одеждой спине. Другими словами оно означало: «Бывшему наследнику, принцу Ариэлю, голову с плеч!» Узурпируя власть, о таких, как Ариэль и его братья, всегда заботились в первую очередь. Для узурпатора бывший наследник – всегда угроза, которую в суматохе так легко устранить. Смущало только одно: его почему-то пока оставили жить.

Зачем он понадобился новому королю? Как приманка в дворцовых интригах для выявления возможных мятежников?

Хорошая версия. Преподаватель Ариэля по истории, логике и искусству войны был бы им доволен… Интересно, он ещё жив? Таких, как лорд Дэфайр – и короне, и лично королевской особе доверенных лиц, – тоже всегда убивают. Надеяться, что Люцифер и его приспешники допустят ошибку и оставят бывшему наследному принцу и его ближайшему окружению жизнь, мог только круглый дурак. Лорд Дэфайр ему бы так и сказал, другими, конечно, словами. А ещё напомнил бы первое правило: «В любой ситуации король должен сохранять ясный ум. Поддаваться эмоциям, волнению, страху недопустимо. Используйте любой способ, умрите внутри вместе со своим сердцем, но сохраните рассудок».

Ариэль кивнул своим мыслям. Да, именно так. К чему возмущение и страх, когда он умер ещё вчера ночью, в своей постели, а что его тело ещё живо и дрожит на гуляющем в темнице сквозняке – это скоро изменится, что бы он не предпринял. Он уже мёртв, а значит, долой страх.

И даже если он понадобился для другого, о чём не хотелось и думать, – долой страх!

Дышать стало легче. Всё, что он мог прожить сверх отпущенной богами меры, одной лишь мыслью об уже случившейся смерти тотчас превратилось в дар небес. И этот вдох, и этот солнечный луч, и двое людей, разглядывающих его, будто диковинку или базарного уродца. Он посмотрел на них в ответ и не почувствовал ничего, ведь «я уже умер».

Из двух стоящих напротив него молодых мужчин, лет на пять-семь его старше, по виду – воинах, в необычных для столицы одеяниях – грубых кожаных одеждах и мехах, один, светловолосый и голубоглазый, со шрамом на левой щеке, ухмылялся, второй, темноволосый и темноглазый, хмурился, скрестив руки на груди. Оба носили короткие клинки в простых кожаных ножнах и к манерам были не приучены. Не поздоровались, не представились, повели себя как бродячие псы, проникшие в дом без хозяев.

Светловолосый весельчак сказал:

– Это старший из них. Девятнадцать уже почти год как исполнилось. Лекарь сказал, он из двуполых, определился в альфу пять лет назад. В четырнадцать лет с коня упал, левую руку сломал, собрали её хорошо, обошлось без последствий. Больше ничем не болел, только сопливил по мелочи. Крепкий, здоровье хорошее и не урод.

Он так нахваливал Ариэля, будто на рынке коня продавал, да только покупатель не выглядел впечатлённым.

Холодный взгляд темноволосого даже мёртвому было тяжело выносить, и Ариэль опустил глаза ниже, к сильной мускулистой шее и лежащему в углублении ключиц амулету огня. Украшение стоило огромных денег, если камни на нём не крашеные стекляшки. Солнечный свет заставлял их искрить, и Ариэль загадал, чтобы темноволосый ублюдок оказался обычным вором, а не тем, кем он мог быть, но лучше б не был.

– Он во всём похож на отца? Сколько ублюдков уже заделал? – У темноволосого оказался низкий глубокий голос.

На площади глашатаи вновь закричали, что король умер и боги послали им другого, светозарного Люцифера. Ариэль зажмурился, повторяя, будто молитву: «Отец умер, и с ним умер я. Пусть смотрят, пусть смеются, мёртвым всё равно, что о них говорят».

– Ни одного, – ответил весельчак со смешком. – Совершеннолетний парень, а по уму мальчишка ещё, тренировался, учился, с такими же, как он, в войнушку играл, пропадал в конюшнях и на охотах, лошадей обхаживал, на девок даже не смотрел, омегами тоже не интересовался. Это чистый лист, на котором можно написать любую историю. И посмотри, он совсем не уродлив.

– Слишком. Похож. На отца.

Ариэль поднял голову, когда светловолосый это потребовал. «Я уже мёртв, смотрите сколько угодно», – эхом билось внутри. Но выше амулета с огненными камнями Ариэль так и не смог поднять глаза. Не мог закрыться от понимания, кого видит перед собой. «Король всегда сохраняет самообладание: сначала собирает все сведения, их изучает, всё обдумывает и планирует, и только затем нападает на врага, либо признаёт силу противника и изыскивает иной путь для обретения победы. Король никогда не бросается в драку на кулаках. Особенно если его обзывают неумехой и сопливым мальчишкой. У короля нет права на ошибки, допущенные из-за гнева и избытка эмоций».

– Совсем не похож. Присмотрись-ка. Тот рыжий, а этот медовый. Тот синеглазый, а у этого глаза, как сарацинская бирюза. И веснушки. Ты видел у старого короля веснушки? – продолжал увещевать светловолосый.

Судя по неизменно закрытой позе темноволосого, уговоры на него не подействовали. И в Ариэле (недостаточно мёртвом внутри) затеплилась надежда. Ему следовало помнить, что: «Чистых побед не бывает. У всего есть цена, и не всегда она очевидна с первого взгляда. Король выбирает, кто из подданных будет платить, и отвечает перед богами и совестью за сделанный выбор».

– Сколько лет его младшему брату? – спросил черноволосый, и Ариэль внутренне заледенел. Только не Томи.

– Восемнадцать, он бета, и для тебя совсем бесполезен. А вот следующий – двуполый, неопределившийся, но ему пятнадцати ещё нет. Во всём выводке бет-девчушек нет, только парни. Бери этого, я тебе говорю. Видишь, какой он тихий. Значит, умный. Остальные до сих пор воют, один этот молчит. С ним тебе будет легко.

– Он альфа.

– Ну и что. Он хотя бы уже не ребёнок. Сладить с ним тебе будет легче, Фер.

Фер. Люцифер. Ну конечно.

Ариэль на миг закрыл глаза. Перед ним, в нескольких шагах стоял убийца отца, а он ничего с этим не делал. «Король не имеет права принимать решения сердцем, он всегда должен думать головой».

– Вставай, – сказал узурпатор.

Ариэль послушно поднялся. Без обуви, в тонкой рубахе, лишившейся чьими-то стараниями всей шнуровки, и коротких ночных панталонах он выглядел жалко – что не имело значения для мертвеца, напомнил он себе строго.

– Раздевайся.

Не выдержав унижения, Ариэль вскинул взгляд и тотчас пожалел об этом. Узурпатор смотрел на него холодно, его губы презрительно кривились. Казалось, он ждал сопротивления, чтобы насладиться унижением Ариэля в ещё большей мере. Он предвкушал их столкновение, из которого, без сомнений, вышел бы победителем. В его лице читалось столько эмоций, и все чёрные, мерзкие. На человека, способного с достоинством нести корону и бремя разумной и ответственной власти, этот Фер нисколько не походил. Даже его имя больше подходило не человеку, а псу.

– Я могу отказаться? – спросил Ариэль, опуская взгляд на пылающий, будто настоящий огонь, амулет узурпатора.

– Мне выбрать твоего четырнадцатилетнего брата вместо тебя?

– Нет, – спокойно ответил Ариэль. – Я подчинюсь.

Он снял рубашку, что было несложно, лишённая шнуровки, она легко сползла с правого плеча и стекла вниз, на тюфяк, стоило качнуть левой рукой.

– Дальше.

Ариэль снял и штаны. Расстегнул единственную пуговицу, и они сами упали – скользнули по гладким ногам. Упали, закрыв ступни от сквозняка, и Ариэль прилип к ним взглядом. В обычной ситуации его лицо бы горело, но мертвецы не краснеют и не испытывают стыда.

– Он альфа, – ещё раз повторил этот ублюдок.

– Я же тебе говорил. – Светловолосый весельчак больше не веселился. – Какая разница, альфа или омега, он двуполый, ты можешь заключить с ним брак. И все лающие шавки заткнутся, настанет тишь да благодать. Хороший план, Фер. Чем ты ещё недоволен?

Ариэль не позволил себе даже сжать кулаки. Безжалостные ублюдки, сейчас он ничего не мог им противопоставить. А вот став крон-принцем, вращаясь при дворе, общаясь с придворными, всегда и при всех правителях ищущими своей выгоды, – другое дело. Вернуть украденную корону, первым делом отрубив цареубийце голову – хороший план.

– Мне нужно подумать, – судя по тону, открывающимся перспективам узурпатор не радовался.

– Да что тут думать! – воскликнул его приятель, и, споря, они ушли.

Ариэль остался один в продуваемой всеми ветрами башне, с самым лучшим в королевстве видом на город из узких бойниц-окон, с воскресшими надеждами выжить и победить, с взлелеиваемой каждый день и каждую ночь ненавистью к узурпатору, с тоской по братьям и отцу, с мечтами о мести, питающими его дрожащее от холода тело куда сытней, чем чёрствый хлеб и простая вода.

Когда на восьмой день за ним пришли, за мертвенной невозмутимостью Ариэль прятал торжествующий оскал. Не было человека на всём белом свете, которого он был бы способен возненавидеть больше, чем ненавидел проклятого Фера.

Глава 2. Да здравствует король Люцифер

Ариэлю не потребовалось много времени, чтобы осознать – он ещё будет тосковать по темнице.

Путь от башни у главной рыночной площади до королевского замка, от ворот для челяди и скота до королевских покоев он проделал пешком в том же виде, в котором проснулся более недели назад: в ночных одеждах, непристойных для появления на людях, и с волосами, забывшими о расчёске. Он шагал босиком прямо по грязи, лужам, экскрементам и острым камням. За неделю на хлебе и воде он, и так стройный, отощал, и панталоны теперь болтались на бёдрах. Опасаясь позора, он удерживал их руками, скрученными за спиной запястье к запястью. Рубашка без шнуровки, которую он завязал на животе на манер моряков, не удержалась и сползла с левого плеча аж до локтя, и каждый мог видеть знак королевского рода у него на груди, рядом с сердцем – лилию, символ благородства, чистоты и целомудрия, известный каждому в королевстве, изображаемый на монетах и флагах.

Толпы людей, их взгляды, полные любопытства, шепотки, ехидные комментарии и простецкие оскорбления, злорадный хохот, всеобщие презрение и неприязнь сопровождали весь его путь, как и дюжина воинов в кожаных одеждах и мехах. Процессия со стороны выглядела нелепо, в чём-то хохочущий люд Ариэль понимал: он, полуголый босяк, словно только что поднятый с постели или с той же целью раздетый, да ещё и связанный – и против него двенадцать мощных молодых мужчин, вооружённых до зубов, с кинжалами и мечами. Командовал всеми идущий впереди маг, обвешанный амулетами и свитками заклинаний. Не поспоришь, маленькая армия против него одного, беззащитного, выглядела смешно. Но смеялись люди не поэтому.

Они глумились над ним, его несчастьем, унижением, разбитыми мечтами и почившим отцом. Припоминали ему богатство, праздную жизнь и происхождение. Проклинали за их сгорбленные спины и натруженные руки, за оставшихся на полях многочисленных битв сыновей, братьев, мужей и отцов, за вырванные последние медяки сборщиками налогов и податей, за отобранную твёрдой рукой прежнюю вольницу и наведённый порядок на улицах городов, оплаченный строгим судом, тюрьмами, каторгами, публичными казнями.

В толпе кричали:

– Король умер! Сдох изверг, убийца, наконец дождались! Пусть горит в аду. Пусть все от его семени передохнут!

Королевство при отце приросло землями вдвое и процветало как никогда до него. Люди уже и не вспоминали об уносящем тысячами тысяч море и голоде, забыли о страхе и грязи, избавившись от разбойников на дорогах, проституток и борделей, воров и торговцев дурманом, бесчинствовать которым позволяли предыдущие правители. И весь этот труд, бессонные ночи отца, взвешенные и продуманные решения собравшаяся вокруг толпа проклинала.

Ариэль и подумать не мог, что его семью так ненавидели – отца, его самого, всех его братьев, даже младшего, совсем ещё ребёнка. Но люди кричали ему об этом со всех сторон. Второй раз получив по лицу запущенным гогочущим мальчишкой конским навозом, он понял, что зря ждал народных бунтов против нового короля. Треснувшая иллюзия, что народ не забудет всегдашнее рвение отца во славу королевства, старых и новых богов, общего блага и возжаждет вернуть всё утраченное по вине узурпатора, рассеялась окончательно, когда навстречу процессии вышла девушка и подарила первому воину в шеренге букет цветов, при этом поклонившись до земли. Её поступок обступившие края дороги люди встретили хлопками и одобрительным свистом, кланялась не одна дарительница, а многие из собравшихся.

– Да здравствует король Люцифер! – раздались одиночные возгласы, в итоге слившиеся в единый крик.

На площадях о смерти отца прокричали в последний раз накануне, и Ариэль думал, что ещё долго не услышит до крови натёршие слух восхваления, но вот, довелось. Лучше б кричали подневольные глашатаи, чем все эти люди, которых никто не просил славить нового короля. Не будь Ариэль внутренне мёртв, ему стало бы горько и больно. А так он лишь расправил ноющие из-за связанных рук плечи и, послушно следуя приказаниям мага, пошёл вперёд с толикой надежды на скорое окончание публичных унижений. Он устал, хотел всё спокойно обдумать и, как бы там ни было, возвращался домой, в королевский дворец, где родился и вырос, где провёл всю свою жизнь. Пусть он гол и связан, лишён всего ни за что, Ариэль возвращался домой.

В хозяйственный двор, в окружении охраны, челяди, блеющих коз и овец, Ариэль вошёл под напутствия остающейся снаружи толпы: «Так ему и надо, дьявольскому отродью», «Ишь, гордый какой, сейчас пообломают-то». Ни в одной встреченной на долгом пути душе он не заметил сочувствия. Словно морок застлал всем этим людям глаза, они не видели в нём человека, только символ старой власти.

Ариэль, как его учили, наблюдал за всем происходящим как со стороны, закрывался от бурлящих внутри эмоций, хотя очень хотелось крикнуть: несправедливо! Отец себя не щадил ради славы короны, участвовал в войнах, не прячась за лордов и генералов, разбирался с жалобами и судил по всей строгости – ради порядка наступал на сочувствие, ранил себе сердце, вынося строгие приговоры или собирая войско на войну, которая всегда берёт плату за победу. Он не заслуживал, чтобы его поносили, чтобы его славу забыли спустя неделю ради другого, ради безродного чужака, не совершившего ничего, кроме убийства предшественника.

Неужели так думают все? Невозможно!

Ариэль помнил встречающие отца с победой толпы с песнями и цветами. Танцующих крестьянок на празднике урожая, весёлых, хохочущих и румяных. Всегдашние улыбки и доброжелательность дворцовой челяди. Наполненные восхищением, одобрением, пониманием отцовых тягот и откровенной лестью речи придворных и знати, хотя и «королю не стоит верить всему, что говорят, но всё надобно слушать».

«В любой ситуации король должен сохранять ясный ум. Поддаваться эмоциям, волнению, страху недопустимо…»

Перед тем как ввести Ариэля во дворец, на крохотном пятачке у конюшен, рядом с бочками для конского навоза, предназначенном для полей, двое воинов поначалу заставили его влезть ногами в лохань, а затем окатили холодной водой. Ариэль постарался сохранить спокойствие и невозмутимость, но тело предательски задрожало на пронизывающем ветру. Пусть до первого снега было ещё далеко, но листья со многих деревьев уже облетели, праздник урожая давно прошёл.

– А он ничего такой, милорду может понравиться, – сказал кто-то из воинов, и Ариэль опустил голову.

Подозрения подтвердились: мокрая ткань прилипла к телу, лишая его и так жалкий внешний вид остатков пристойности. Рука дёрнулась прикрыться – не будь он связан, едва ли себя удержал. Самообладание рушилось.

«Мёртвые не знают стыда».

Он не мог защититься – так пусть будет не от чего защищать. Он не покажет им, насколько всё это его унижает. Пока он играет по собственным правилам, им его не сломать. Жертва не виновата в насилии, на ней нет стыда. Пусть стыдится тот, кто пользуется его беспомощным положением.

– Прямо сочный персик, если сзади смотреть, – хохотнул второй.

– Ага, – подхватил третий похабным тоном, – самая смакота. Ни больших титек, ни смазливой рожи, зато торчащие рёбра и длинный хрен. – Подарив первому и второму говорившему тумака, он сказал строго: – Думайте головой, о ком речь ведёте, идиотины.

– Хватит болтать! Вытаскивайте его, – приказал маг. – Да не так! – крикнул он, когда Ариэлю уже удалось выбраться из лохани, всё же не упав на подозрительно скользкой земле. – Заново давай! И держите его потом на весу, чтобы ноги чистыми остались.

– Мы тебе что, прислуга, Лей? – проворчал один из тех, кому досталась сомнительная честь второй раз окатывать водой добровольно вернувшегося в лохань Ариэля. У мужчины были широченные плечи и руки-лопаты, на роль прислуги он, огромный медведь, никак не подходил.

– У лорда Рами это спроси, или сразу шагай с жалобами к милорду Феру, – ответил маг почти добродушно. – Он живо тебе объяснит, можешь ли ты не выполнять мои распоряжения, если они тебе не по душе.

Невысокий, как все омеги, он выглядел теперь не таким строгим. Его расслабленное лицо казалось почти миловидным. Не только маг, но и остальные воины расслабились, оказавшись в нескольких шагах от дворца. Очевидно, захватчики всего за неделю привыкли всё здесь считать своей вотчиной.

– Да ну тебя. Уж как-нибудь без жалоб обойдусь, – ответил медведь-ворчун и дёрнул Ариэля на себя, взвалил на плечо, как девицу. Он крякнул и подкинул связанного, беспомощного Ариэля так, чтобы было удобней нести. Пряжка, удерживающая плащ, впилась в живот чуть ниже пупка. Очень больно.

– Выглядит, как мокрый котёнок, а весит, как мешок тыкв, – высказался «медведь» недовольно.

– Иди уже, Толстячок.

Сложно сохранять достоинство, когда тебя несут на плече задницей кверху в одних панталонах и мокрого. Ариэль закрыл глаза, отгородился от всех.

«Дни испытаний слабых делают ещё слабей, сильных – ещё сильней. Король не имеет права на проклятия, стенания и жалость к себе. Будучи всего лишь человеком, он вправе упасть на колени телом, но не духом».

Помогало не очень. Любопытство и шуточки придворной челяди, встречаемой по дороге, угнетали дух, делали слабым. И здесь, дома, в родных стенах, он не встречал сочувствия.

«Они что же, все ненавидят меня? Но за что? Что я им сделал?»

Люди, рядом с которыми он прожил всю жизнь, как оказалось, в действительности его всегда ненавидели.

Причин их предательского, двуличного отношения Ариэль не понимал. Но пока он собирал информацию, то имел право не думать, а значит, не углубляться в то, что теперь казалось сном посреди клубка извивающихся змей, а не его прежней жизнью.

В покоях отца всё осталось прежним, но неуловимо поменялось. Те же стены, те же шкафы с книгами и свитками, та же пара кресел у камина, тот же большой круглый стол, та же кровать в отдельном помещении. Не стало того, один взгляд на которого убеждал: он всегда знает, как надо поступить, и способен принять даже самое сложное решение, разобраться во всём. Но исчез не только отец – ещё и коллекция оружия со стены. А в спальне, прямо напротив кровати, в алькове между двух окон появилась клетка.

Ариэль понял, что это, только оказавшись внутри, сброшенный на пол с плеча силача по прозвищу Толстячок. Пока Ариэль ошеломлённо барахтался на полу, Толстячок сорвал с измученных запястий пленника верёвки и вышел. Дверь за ним закрылась сама, и маг Лей – единственный, кто пошёл в опочивальню короля следом за ними – тотчас поджёг уже приготовленный свиток. Когда он догорел, вся клетка, каждый толстый кованый прут просияли огнём.

Ариэль, всё ещё лёжа, протянул руку вперёд, и кончики пальцев сначала согрело, а затем начало жечь по мере приближения к прутьям. Доводить до ожогов он не стал, опёрся ладонью о деревянный пол из красиво пригнанных резных досок и поднялся на ноги.

Воин и маг стояли всего в двух шагах от него, но были недосягаемы, словно находились на другом краю света.

– Я могу у вас спросить? – сказал Ариэль. – Что я вам сделал? Лично я, не мой отец или кто-то, кого вы наказываете в моём лице.

Они ушли, не ответив. Словно он пустота, не достойная обычного человеческого сочувствия. На душе стало горько и обидно. Как же всё это несправедливо!

«Всякая обида, даже справедливая, для обиженного несправедлива. Самое ценное, что есть на земле, для того, кто обижен – сочувствие и справедливость. Проявив первое и дав второе, можно овладеть сердцами людей и стать в их глазах лучшим другом. Отказав в первом и лишив второго, одиночку легко сломать, а в массах заронить зерно бунта. Щедро вернув первое и милостиво подарив хотя бы кроху второго, сломленного легко приручить. Толпу же проще отвлечь на возмущение чем-то иным и, подарив в том сочувствие и справедливость, вновь привязать к себе их сердца».

Ариэль помнил, как дёрнулся уголок рта простоватого с виду воина. Ему явно не нравилось то, в чём он участвовал. Толстячок порывался что-то сказать, но Лей дёрнул его за руку, будто им запретили с ним говорить. Но с чего бы запрещать невинную беседу? Разумеется, по тем же причинам, что и тащить через весь город пешком, выставляя его личность и унижение напоказ, позволять толпе глумиться над ним словами и делом, обливать водой, словно овощ, и запирать в клетке, как животное, которым пользуются так, как хотят, без объяснений, по одной лишь прихоти.

Похоже, они с пришлым псом Фером обучались по одним и тем же книгам. И хорошо. Тем легче окажется избежать расставленных ловушек. Он не позволит себя сломать: перетерпит несправедливость и отверженность, а затем сочувствие, ласку и ослабление пыток. Он не покажет, что понял их план, и сохранит ясный ум, достоинство и самообладание. Только не позволив ранить себя в самое сердце, рано или поздно он отпразднует победу. А пока его главная задача – до победы дожить.

Глава 3. Внутри клетки

Ариэль огляделся по сторонам. Внутри клетки не было ничего, даже тюфяка, набитого соломой, к которому за неделю удалось как-то притерпеться и привыкнуть. Ни стула, ни кровати, даже небольшой, как у прислуги, только такая бы тут и поместилась. В его новой тюрьме имелась одна голая каменная стена, жгущие наколдованным огнём прутья до самого потолка и пол, приятно тёплый и гладкий, спать на котором всё равно окажется очередным испытанием из-за твёрдости и сквозняков.

За то время, пока Ариэль стоял неподвижно, с его мокрой одежды и волос на полу натекла лужица воды. Порыв ветра из ближайшего приоткрытого окна заставил задрожать и так измученное холодом тело. Пришло время решать. Ариэль мог остаться стоять, как был, мокрым на холодном сквозняке и умереть от лихорадки через несколько дней, проклиная мучителей и в глубине души зная, что избежал худших испытаний. Или он мог что-то с этим сделать и лишиться возможности вот так просто и почти честно перед ликами милосердных богов сбежать с поля боя.

Даже не додумав мысль до конца, Ариэль начал раздеваться. Он снял рубашку и штаны, спина и мокрые ягодицы на сквозняке немедленно заледенели. Разложив одежду по полу, он преодолел оставшиеся два шага до клетки и вытянул руку: огонь тотчас вспыхнул, заметался, пытаясь укусить и сжечь ладонь, потёк по толстым прутьям вверх и вниз, пока вся клетка не загорелась. Металл начал краснеть, издавая лёгкий гул. Магическое пламя слепило глаза и дарило драгоценное тепло. Оно шло ровным потоком, обещая рано или поздно прогнать въевшийся до костей холод, и обжигало, стоило зазеваться.

Когда разницу между согревшимся передом и заледеневшей спиной стало невозможно игнорировать, Ариэль развернулся и осторожно попятился к заколдованным прутьям. Когда тепло стало жечь-щекотать ягодицы, он замер.

Он мог это перетерпеть, мог выиграть этот бой или проиграть его, не столь важно – главное, сохранить себя и выиграть войну. Отец, всегда занятой, доверивший воспитание сыновей другу, потратил время для их обучения лишь одному – тому, что считал самым важным. Он всегда повторял и требовал, чтобы они крепко-накрепко запомнили с самых малых лет: никогда, никогда, никогда не сдаваться.

Ариэль встряхнул головой, и сорвавшиеся с кончиков волос капли воды зашипели, соприкасаясь с раскалённым металлом.

Когда спина и ноги высохли и перестали напоминать кусок льда, зато на ягодицах, казалось, появилась поджаристая корочка, Ариэль осторожно повернулся к горячим прутьям лицом. Металл за это время раскалился чуть ли не добела. Прячась от слепящего света, Ариэль закрыл ладонью лицо. Наконец-то ему было тепло. Ужасно хотелось упасть на пол и уснуть. Забывшись, он пошатнулся и едва не наделал беды, инстинктивно попытавшись ухватиться за раскалённую огнём единственную опору. Пришлось найти иную позу: сцепить руки за спиной, выставить вперёд колено, защищая самую нежную часть тела. Когда Ариэль замер в неподвижности, невидяще глядя на терзающий металл огонь, то услышал:

– Не самое плохое зрелище. Но сзади он намного лучше, глаже, сочней.

– Я же тебе говорил. А ты ворчал, как старый дед.

Давешние знакомые, но уже не в облачениях воинов, а в роскошных одеждах высшей знати, оказались стоящими совсем рядом с клеткой. Ариэль не мог понять, как пропустил их появление, и как долго они уже наблюдали за ним и глумились над полной его наготой и беззащитностью. Он отступил на шаг от пылающих прутьев, и огонь немедленно исчез. Металл ещё недолго светился и негромко гудел-потрескивал, пока всё не стихло.

– Что, даже не прикроешься? – недовольно бросил Фер – значит, ждал представления. – Стыда совсем нет?

Стыд наверняка нашёлся бы, да места ему не хватило. В Ариэле клокотала ярость, боролась с вбитым в память запретом поддаваться эмоциям. Намного важней невольной демонстрации наготы и позорного для благородного человека подглядывания за ней оставался факт, что недостойный надел на себя корону отца.

Венец накрывал чёрные, как душа убийцы, волосы, золото и драгоценные камни сверкали в лучах солнца, проникающих через узкие бойницы-окна. На крепкой и загорелой, как у пахаря, шее, поверх расшитых золотыми и серебряными нитями одежд висел амулет пяти стихий – к нему никто, кроме отца, не имел права прикасаться. Отец его никогда не снимал, в нём и мылся, и спал, с ним одним стоил армии, как всегда говорил. Значит, амулет сняли с его мёртвого тела. Перед голым, лишённым всего Ариэлем стоял изменник, падальщик, проклятый убийца. Так кто из них должен сгорать со стыда?

Щёки Ариэля мучительно жарко зарделись, и в лице пса он заметил торжествующее злорадство.

– Мне нечего стыдиться, – справившись с вспышкой священного гнева, сказал Ариэль. – Единственная моя одежда насквозь мокрая, а окна открыты. Избыток стыдливости превратил бы меня в самоубийцу. Стыдиться стоит тому, кто пользуется чужой беззащитностью и смеётся над чужим горем. Особенно если тот человек, которого он всячески унижает, на деле ни в чём перед ним не виноват.

Фер повернулся к вечно скалящемуся приятелю.

– Рами, ты дал мне плохой совет.

– Вовсе нет, – ответил этот шут и расплылся в ухмылке. – Если бы он стыдливо прятал свои прелести под руками и одеждой, было бы не в пример как скучней. У него есть зубки, смотри-ка, уже вырос волчонок. Он не даст тебе скучать.

– Вас, благородный лорд, развлекает моё унижение? – спросил Ариэль у Рами, скалящегося пса.

Тот не ответил, будто не понимал человеческой речи, повернулся к другому псу, Феру, заговорил с ним, смеясь, балагуря. Ариэль повернулся к ним спиной, пытаясь согреть остаточным теплом остывающей клетки успевший заледенеть тыл и прячась хоть так от бесстыжих взглядов. На его лице заиграла злая улыбка.

О, он почти видел свиток с их планом, будто читал пункт за пунктом, заглядывая поверх чужого плеча. Первое: напугать холодом, голодом и одиночеством, вынудить поджать хвост. Второе: заставить его поверить, что весь мир ополчился против него, что он отвержен, забыт и никому на всём свете не нужен. Третье: лишить его чужого общества, вынудить его общаться с псом Фером изо дня в день и только с ним одним говорить – чтобы проклятый Фер стал всем его миром. Четвёртое: унижать, заставлять подчиняться, а затем задабривать подачками, пока дрессировка не будет завершена, и они не получат послушного, заглядывающего Феру-узурпатору в рот Ариэля – крон-принца, который никогда и ничего не будет решать сам.

До чего выбранная ими игра проста и примитивна. Под стать им самим.

– Больше ничего не хочешь сказать? – раздался низкий, глубокий голос прямо за спиной.

Ариэль невольно вздрогнул: пёс опять подкрался к нему совершенно бесшумно и оказался слишком близко.

– Мне нечего вам сказать.

– А попросить?

«Может, ещё и упасть на колени?» – он хмыкнул.

Фер услышал – будто обладал чутким слухом настоящего пса.

– Смеёшься? Ну ладно.

Замок щёлкнул. Успев повернуться, Ариэль увидел, как Фер голой рукой берётся за вновь пылающие прутья клетки, и волшебный огонь его не обжигает – лишь ярче светится амулет, тот, огненный, что у самой шеи. Так вот что он собой представляет – настоящее сокровище, полная защита против огня.

В лицо Ариэлю прилетело скомканное одеяло.

– Оденься, – приказал Фер. – И хорошо обдумай своё поведение. Реши, что ты можешь мне предложить. Потому что за всё, абсолютно за всё в твоей новой жизни тебе, принц, придётся платить.

– Мне нечем платить. Я гол. – Ариэль умышленно выпустил из рук одеяло, и оно упало на пол.

Фер шагнул внутрь клетки.

Ариэль заставил себя остаться на месте, принял самый холодный и независимый вид, который только смог изобразить. Все его защиты, вся его мертвенность прогибались и ломались при приближении врага. Ариэль жадно алкал его немедленной смерти. Жаждал, как умирающий в пустыне, вцепиться в лицо, выгрызть горло, выдавить глаза – и сохранял неподвижность.

Фер протянул руку и коснулся его груди, королевской лилии, выжженной там в первый час жизни. Ариэль вздрогнул, не смог удержать невозмутимый вид. Его как молнией прошило от лёгкого прикосновения тёплых пальцев. Фер не остановился, его рука, твёрдая и жёсткая рука воина, надавливая на покрытую мурашками холодную кожу, двинулась ниже, замерев поверх соска. Сдавив его, покатав между пальцами, как мнут зелёную виноградинку, чтобы стала мягче, сочней, но так сильно, что Ариэлю пришлось подавить стон боли, Фер сказал:

– А ты подумай, что же у тебя ещё интересного осталось, что ты можешь мне предложить.

У Ариэля всё заледенело внутри: они что, это серьёзно?

Стоящий невдалеке Рами недовольно заметил:

– Ты слишком спешишь. До этого этапа были недели.

Фер отмахнулся.

– Ты разве не понял? Мы имеем дело с умным молодым человеком. Поразмыслив, он быстро поймёт, что мне от него нужно, если уже не понял. Не правда ли, принц? – Он ещё раз до боли сдавил и так ноющий, огнём горящий сосок Ариэля. – Всякое древо, не приносящее плод, срубают и бросают в огонь. Это моя прямая обязанность, раз я тут садовник.

Он ещё приблизился, слегка наклонился, так что между их лицами осталось расстояние не больше, чем от запястья до кончиков пальцев. Ариэль смог заметить звёздный рисунок радужки в тёмно-карих глазах узурпатора, посчитать каждую чёрную ресницу, увидеть его лицо во всех подробностях: и гордый разлёт тёмных бровей, и прямой нос, и старый шрам на левой щеке, заметный только вблизи, и полные губы, и острые скулы, и точку-родинку на виске. Люцифер был красив. От него пахло потом и мускусом, по-мужски, без цветочной отдушки, и немного сладким вином. От его тела, даже сквозь одежду, шло тепло. И Ариэль невольно представил то, что от него мог хотеть этот человек, и ему стало дурно.

Это не могло быть правдой. Он не омега. Он альфа, и все здесь это знают. Такого извращения невозможно хотеть.

Недостаток еды и воды, ставший постоянным спутником холод и волнение, от которого он отгораживался, но оно-то никуда не исчезало, и вдобавок перевешивающие все перенесённые тяготы намёки Фера на большее унижение и несчастье – всё это соединилось в одно, и Ариэль проиграл бой. Он отшатнулся, попятился, сминая лежащие на полу мокрые вещи. Стена, ожегшая холодом голые ягодицы и спину, остановила побег, а так бы он убежал на другой конец света.

– Я рад, что мы поняли друг друга, – сказал Фер. – Не нужно думать, что здесь кто-то играет с тобой. Я давно вышел из возраста, когда забавляются с игрушками. Либо ты приносишь мне пользу, либо попадаешь в огонь.

«Древо, приносящее плод», «садовник», «польза и огонь», унизительное прикосновение к груди, сомкнувшиеся на соске бесстыдные пальцы, что-то тёмное, на миг вспыхнувшее во взгляде мучителя – от всего этого, позабыв обо всех наставлениях, Ариэль едва не закричал.

– Так что вы хотите? – У него губы дрожали, он наверняка и выглядел, и чувствовал себя слабым.

Этот человек, пёс, убийца отца не мог оказаться ещё и… Нет, невозможно, боги милостивы, они не могут ввергнуть невинного в такой ужас.

– Всего лишь послушания, – сказал Фер, кривя губы в презрительной ухмылке. – Если ты умён, то мы скоро это увидим. Если глуп, то останешься сидеть здесь до скончания времён.

Ариэль от накатившего облегчения чуть не упал. Пёс играл им, всего лишь играл. Запугивал, чтобы добиться своего, не гнушаясь унизиться и унизить непристойными намёками о плотском подчинении альфы альфе.

Он ушёл, закрыв за собой на замок дверь, к которой Ариэль даже не мог прикоснуться.

– Ты был прав, Рами, он не так уж и плох. У него нежная кожа и губы, как у девчонки.

Ариэль внутренне вздрогнул. Все эти непристойные намёки, прикосновения, шутки. Он был обязан обдумать возможность, что, помимо послушания, в его обязанности будет входить ещё кое-что. Только сущий дьявол мог такого хотеть – но разве дьявола не могли звать Люцифером?

Глава 4. Страх

За часы, минувшие с оставившей до крайности неприятный осадок встречи с парочкой псов в обличьях людей, Ариэль успел успокоиться. Его одиночество всего раз нарушило краткое появление безмолвной прислуги, закрывшей окна, принесшей к столику у королевской постели вазы с фруктами и хрустальные кувшины с вином и водой. В сторону пленника незнакомый с виду слуга не посмел даже взгляда кинуть, не то что заговорить. Ариэль, сидящий на полу, закутавшись в одеяло, проводил каждое движение чужака внимательным взглядом и тоже не произнёс ни единого слова.

Им было не о чем говорить. Магия не только удерживала Ариэля внутри клетки, но и защищала вероятных добряков от непременного гнева их господина, прояви кто-то сочувствие к узнику, попытайся передать что-то сквозь прутья решётки, к примеру, еду, воду или одежду. Увы, но с тюремщиком Фером это оказалось попросту невозможно.

Ко времени появления слуги в королевских покоях Ариэль уже проверил тюрьму на прочность: оторвав узкую ленту от полы рубашки, он хорошенько сложил ткань, связал узлом покрепче и, встав подальше, где-то в шаге от решётки, бросил всё ещё влажный комок сквозь неё. Не только прутья, но и воздух между ними, вся клетка загорелась огнём, в лицо пахнуло жаром кузнечной печи, жадные языки пламени облизали пол и потолок, едва не сожгли неосторожному испытателю волосы и подпалили край одеяла. Когда пламя так же резко, как вспыхнуло, исчезло, Ариэль вне клетки, на полу, с трудом разглядел следы серого пепла, да и те скоро исчезли, развеянные сквозняком. Проведённый опыт со всей очевидностью доказал: проникнуть между прутьев клетки ничто и никто не сможет.

Конечно, магия когда-нибудь ослабеет, но до этого времени ещё далеко. Ярость, проявленная магическим огнём, открыла Ариэлю ещё одну истину о враге: Фер пользовался услугами талантливого заклинателя-каллиграфа. Свитки рисовали многие, но маг, чьё искусство лишило Ариэля даже крохотного шанса на побег или помощь извне, был как ослепительное солнце на фоне крохотных звёзд. Но даже солнце скрывается ночью для сна, что уж говорить о каллиграфе. Сколько же времени он копил силы, чтобы столько их вложить в этот свиток? Недели, месяцы, а может, годы воздержания и медитаций? Для запечатывания клетки использовали настоящую драгоценность. И об этом тоже следовало подумать. Либо Фер неразумен и попросту разбрасывается сокровищами, либо удержать пленника для него важнее всего остального.

Ариэль и хотел бы объявить узурпатора дураком, но недооценивать врага глупо. Победитель отца не мог быть глупцом. Грубым, бесстыдным, жестоким – да, но пока что в его действиях Ариэль не видел явных ошибок.

Что бы он ни слышал, пока его несли по коридорам дворца – злые шутки, поддёвки, смешки, очевидно свидетельствующие о желании выслужиться, – но пока внутри королевских покоев не появятся знакомые лица, следует считать, что Фер осторожен и предусмотрителен. Новый властитель не позволил старой прислуге ошиваться рядом с собой, привёл своих – что охрану, что советников, и даже принеси-подай заменил. Это говорило о доверии короля лишь своим людям, а значит, и неуверенности в такой уж безусловной любви «освободителя от тирана».

Возможно, Ариэль желал видеть лишь то, что лило воду на его мельницу, но всё же в нём проснулась надежда на благополучный в итоге исход. Рассчитывать, что какой-нибудь лорд поднимет восстание против нового короля и спасёт его, Ариэля, чтобы возвести на отцовский престол, либо что мятежником окажется кто-то из слуг, – хвататься за соломинку, причём существующую лишь в воспалённом отчаянием уме. Таких авантюристов из знати Ариэль не знал, в верность слуг не верил. Нет, никто не бросится за него воевать, тем более что противник силён, обладает собственной, может, и небольшой, но действенной армией и всесильными магическими артефактами, да ещё и любовью толпы.

Но вот потом… Никто не избегает ошибок. Цена ошибок властителя – чья-то жизнь, собственность, интересы. Даже если все сейчас воодушевлены сменой власти, проклинают старого короля и весь его род, пройдёт немного времени, и первые недовольные новой властью объявятся. Именно они будут вспоминать отца и говорить, как при нём жилось хорошо, и мечтать о реванше. Так что когда-нибудь обязательно представится шанс всё изменить, если быть стойким.

Он бы и дальше мечтал о прекрасном далёко, но в голове укоризненно звучал голос лорда Дэфайра: «Мысли о мелком, пустые мечтания жужжат, как рой мух. Король нацеливает свой разум на добычу крупную – сильную, беспокойную, способную ранить и даже убить. На мух король не отвлекается».

Ариэль знал, о чём ему следует хорошенько подумать – о том, что пугало, пусть он и клялся себе не испытывать страх. Он и так дал себе поблажку, мечтал о будущем, о фантастическом побеге или внезапной, как снег летом, помощи извне, вместо того, чтобы поразмыслить над той незавидной реальностью, в которой оказался. Фер и его шут-приятель намекнули уже не раз, что привлекательная внешность Ариэля имела значение. Как же не хотелось даже думать о таком, но закрывать глаза на факты Ариэль не привык.

Если Фер, как он сказал, не играл, если все эти намёки – не попытка напугать и позабавиться, насладиться его страхом, то оставалось всего два варианта. В первом, уже всесторонне обдуманном, Ариэль становился крон-принцем, во всём послушном венценосному супругу – тут истязали его душу, лишали воли и приручали подачками, превращали в марионетку. Здесь, пройдя сквозь сонм унижений, притворившись ничтожеством, Ариэль мог сохранить себя и, при случае ударив узурпатора в спину, вновь стать собой и занять трон отца.

Замечательный вариант, Ариэль, дай ему волю, о нём бы даже просил. Только вот беда – внешность крон-принца значения не имела, с чего бы, когда третьей в союзе двух альф всегда становилась женщина, носящая потомство двух объединённых родов, достойная хранительница очага.

Альтернатива выглядела куда хуже, и именно о ней Ариэль вынуждал себя думать. Смерть, по сравнению с ней, казалась привлекательной и желанной. А ещё и его, Ариэля – наследника, старшего брата и альфы – недостойной трусостью, потому что ввергала в почти тот же ужас четырнадцатилетнего Кая. Он не мог с Каем так поступить, не мог выбрать смерть – это стало бы несмываемым позором, как и тот, который, судя по всему, ему придётся пережить, если, конечно, его не спасут от страшной участи милосердные боги.

Во втором варианте Фер ломал его до омеги и получал наследника истинной королевской крови, смешанной с холопьей своей.

Даже от мыслей о таком Ариэля тошнило. Он долго бегал от них, думал о чём угодно другом и еле-еле заставил себя рассмотреть и такой вариант, противный избранной альфийской природе. Ужасней всего, что он знал, как бы сам поступил, окажись на месте безродного Фера – именно так, умиротворив противников новой власти объединением родов. Если бы среди детей отца была девица или омега, вопрос с браком уже был бы решён.

Если бы Ариэль родился бетой, как Томи. Как же он сейчас завидовал брату! Но он альфа, двуполый, и может стать омегой. Это сложно и мучительно, но не невозможно. И это уничтожит его. Если его тело изменится, если он выносит наследника, если он позволит этому с собой произойти – то перестанет быть собой, станет кем-то другим. И на трон никогда не взойдёт – право властвовать древним законом даётся лишь и исключительно альфам.

Ариэль не раз видел таких, каким мог стать сам. Отец милосердно щадил семьи изменников. Лишив главу рода заговорщиков головы, его наследника, а он всегда альфа, даже если не первый сын, отец отдавал в супруги тому, кто заслуживал награды землями и титулами. В старые семьи вливалась новая кровь, отец приобретал верных и благодарных сторонников, и обрывать юные жизни не приходилось. Так установленный порядок вещей объяснял лорд Дэфайр, и тогда Ариэль считал решения отца оправданными и всецело логичными.

Он, конечно, замечал направленные на бывших альф презрительные взгляды, слышал шепотки – мерзкие, непристойные для обсуждения в обществе предположения о том, как именно происходил переход альфы в омегу. На лицах тех высоких и сильных мужчин, настоящих по виду альф, но уже омег, а иногда и с явными доказательствами переопределения – большими животами, Ариэль не видел радости, чаще – гнев или грусть, а то и холодную ярость, лютую ненависть к тем, кто стоял рядом с ними и их за руку держал, их мужьям. И всё равно Ариэль тогда считал, что, сохранив жизнь наследникам заговорщиков, отец проявлял милость.

Думать отвлечённо о других так легко; мысленно надеть их ботинки и походить в них куда как тяжелей. А уж прожить это не в воображении – ужас, страшней самой страшной смерти.

Представив во всех красках, какой путь ему предстоит, если догадка о намерениях Фера окажется верной, Ариэль едва удержал горячие слёзы и поднявшийся к горлу комок. Он бы предпочёл умереть, чем пройти через такое. Встать, разбежаться и врезаться в клетку, и там мгновенно сгореть… Только сотворив такое, он избежит худшей смерти судьбы, а вот Кай, его милый маленький братик, останется вместо него разводить ноги перед убийцей отца, изменником, узурпатором. И ждать пять с половиной лет, которые Ариэля и Кая разделяют, этот подонок не станет, законный наследник ему нужен уже сейчас для укрепления власти.

Горящим, будто в лихорадке, лбом Ариэль прислонился к холодной каменной стене.

Нет-нет-нет, так не будет. Он этого не допустит. И себя тоже в обиду не даст. Если Фер захочет сделать с ним это, Ариэль согласится, надо будет – ноги перед ним разведёт. А потом улучит случай – и подонка убьёт.

Из этой ловушки не будет иного выхода, кроме чьей-то смерти.

Глава 5. То, что не может быть правдой

Скрипнула дверь, раздались шаги нескольких человек, шорох одежды. Ариэль, уставший от одиночества и тишины, затаил дыхание, гадая, кто нарушил королевский покой. Сначала ничего не происходило. Затем как будто стул отодвинули от стола. Прозвучал усталый вздох, неясный шорох, звук, с которым на деревянную поверхность могла бы лечь снятая корона.

– Как ты себя чувствуешь?

Голос Рами. Ариэль его узнал, засомневался лишь потому, что прозвучал он мягко, с несвойственной суровым воинам заботой. Впрочем, вечно улыбающемуся лорду-шуту всё простительно, Ариэль не удивился бы, даже увидев его ходящим вверх ногами.

– Болит голова? Или…

– Или, – отрезал Фер. Бесстрастный тон невозможно было не узнать, даже раз услышав, Ариэль же имел несчастье беседовать с милордом-псом дважды.

– Может, позвать Лея?

Непродолжительная тишина.

– Ну хорошо. – Опять Рами. – Не хочешь, не надо. Тогда я прошу тебя: сделай это сегодня. Чем дольше ты тянешь, тем сильней…

– Именно.

– …раздражение. Мне плевать на мальчишку. Твоё хорошее самочувствие намного важней. Не тяни.

– Да, мой господин, – прозвучало язвительно, видимо, в шутку, но Ариэль едва мог поверить в то, что услышал. Самозваный, но всё же признанный народом король назвал вассала господином. Пусть не всерьёз, но всё равно при отце даже представить такое было бы невозможно.

«Судьба короля – одиночество. У него нет ни друзей, ни возлюбленных, только подданные. Король не вправе привязываться к одному человеку, даже к собственному ребёнку, его сердце радеет о благополучии всех, – в возбужденном сознании мелькнуло и исчезло наставление лорда Дэфайра. Ариэль не смог сосредоточиться, упал мыслями в исхоженную вдоль и поперёк тему: – Отца больше нет. Они убили его».

– Именно. В заботах о тебе я – твой господин. Слушай и исполняй, что я тебе говорю, – прозвучало немыслимое по наглости и непочтительности заявление Рами. А Фер, вместо того чтобы поставить зарвавшегося пса на место, рассмеялся. Он весело смеялся, будто признавал право друга называться господином короля.

Очевидно, они очень близки.

Друзья, как и братья, усиливают друг друга. Они же – уязвимое место. Если втолкнуть между ними клин, то можно немало выиграть. Ариэль ещё не знал как, но, что способ найдётся, не сомневался. У всех есть слабости, у Рами и Фера, отнюдь не монахов, усердно устремляющихся помыслами к чертогам богов, их должно быть множество. Даже среди братьев не редка ревность. Ариэлю повезло, что Томи – бета, родился бы брат двуполым, определился бы в альфу, и многие бы захотели на этом сыграть. А тут двое альф, один король, другой – подданный, друг, но не равный, а подчинённый. Как бы ни были они дружны, каким бы количеством пролитой крови ни скрепили узы боевого товарищества, соперничество между ними есть, Рами должен завидовать другу хоть немного, трещины в их отношениях не может не быть. Надо лишь слушать внимательно, чтобы потом надавить и превратить тонкую ниточку в глубокую пропасть.

Ариэль закусил губу. Терпение – добродетель и его оружие в единственно доступной пока, тайной войне, а он жаждал движения, открытого сражения, сидеть под замком и не делать вообще ничего, только строить планы и подмечать слабые стороны соперников выматывало больше жажды, голода и надуманных страхов.

Вскоре вошедший в укромную часть королевских покоев Фер поначалу никак не показал, что помнит о присутствии пленника. Когда прибежал виденный прежде слуга, король разоблачился с его помощью до нижней рубашки, согласился надеть предложенный сарацинский халат тёмно-красного цвета. Препоясался сам. Прошёлся туда-сюда, не глядя в сторону клетки, отдал несколько тихих приказов. Слуга налил в кубок вина и протянул его господину, затем зажёг свечи. Крохотные язычки пламени затрепетали на сквозняке, не в силах прогнать наступившие сумерки. Ариэль и не заметил, как приблизилась ночь.

Слуга принёс кресло из главной части покоев и установил его рядом с клеткой, а затем удалился. С тихим стуком закрылась входная дверь. Всё это время Люцифер простоял у окна, глядя вдаль и попивая вино. Ариэль молчал, наблюдая за тюремщиком с почти болезненным интересом, подмечая всё. И то, как тот держит кубок, и как сверкают в свете дрожащих свечей украденные кольца-амулеты на его руках, и как дёргается кадык на мощной шее, когда он пьёт, и на тёмные волосы, развеваемые ночным ветром, и на профиль – что-то в нём показалось знакомым, виденным прежде, уже давно.

Боги одарили убийцу и вора благородной внешностью, испорченной лишь по-мужицки мощным телосложением. Ариэль не мог ошибиться, в каждом движении Фера крылась сила настоящего воина, прошедшего множество битв с мечом в руках – и это достоинство тоже нельзя было сбрасывать со счетов, как и красоту лица, которая всегда дарит её обладателям незаслуженную ничем иным любовь и расположение людей.

Отец Ариэля был такой же высокий, но много уже в плечах. Он не бегал по полям сражений с мечом, а смотрел сверху и отдавал приказы, которые, благодаря его выдающемуся уму и опыту, приводили войска к всё новым и новым победам. Ариэлю нравилось рубиться мечом, он обожал тренироваться с оружием в руках – ни отец, ни лорд Дэфайр ни разу не похвалили его успехи в состязаниях с другими. Чтение и рисование карт, расстановка войск и планирование атак ценились ими не в пример выше. Владение оружием, даже мастерское, похвал никогда не удостаивалось, как и выездка лошадей, победы в конных соревнованиях. Отец снисходительно говорил, что с молодостью эта страсть у Ариэля пройдёт, и не препятствовал увлечениям, хотя лорд Дэфайр несколько раз предлагал отцу запретить наследнику тратить время на «бесполезные для будущего короля шалости».

И вот, шутка судьбы, опустевший трон занял тот, кто с оружием не расставался даже в спальне: меч в простых кожаных ножнах, с удобной, без драгоценных камней и витиеватой резьбы, отполированной до блеска рукоятью лежал на кровати, всего в нескольких шагах от жаждущей добраться до него руки – и, словно на другой стороне широкой реки, недоступный.

Ариэль отошёл к стене, когда приготовленный слугой стул у клетки занял Люцифер. Король сел, широко расставив ноги, одну руку положил на подлокотник, в другой всё ещё держал кубок с вином. Выражение его лица, его взгляд не прочитал бы даже шепчущий на воде ведьмак. В одном халате поверх тонкой нательной одежды, в мягких домашних туфлях, с кубком в руке, он без короны умудрялся выглядеть полновластным правителем, так что простой деревянный стул под ним уподобился трону. Удивительное умение для безродного узурпатора, которым Ариэль, законный наследник, к сожалению, не обладал, хотя тренировался и в этом под руководством лорда Дэфайра.

– Пришло время нам всё обсудить, – сказал Фер.

Ариэль плотней прижал к себе наброшенное на плечи одеяло. За день его одежда высохла – а ещё он догадался просушить её волшебным огнём, и теперь не боялся из-за неловкого движения предстать перед тюремщиком обнажённым. Относительная пристойность внешнего вида придала ему уверенности, а голод и жажда не ослабили, наоборот, помогали – не давали забыть, почему он так ненавидел сидящего перед ним человека. К этому часу Ариэль уже приготовился ко всему, даже к самому страшному разговору, в меру своих сил, разумеется.

– Слушаю вас.

– Господин. Называй меня господином.

Ариэль облизнул пересохшие губы.

– Передо мной нет иных господ, кроме отца и богов. Я не вправе дать вам иного ответа.

Он ждал вспышки гнева, а встретил полный спокойной уверенности взгляд.

– Твой отец мёртв. Корону пронесли мимо твоей головы, и теперь ты – такой же подданный королевства, как каждый родившийся и живущий на этой земле. Я твой король и господин. Чем быстрее ты с этим смиришься, тем быстрее окажешься на свободе.

– Вы вернёте мне свободу, если я признаю ваше право на власть?

Фер отпил из кубка. Изголодавшийся Ариэль чувствовал терпкий и сладкий аромат вина. Он сглотнул, подавляя острый приступ не ко времени проснувшейся жажды.

– Будут и другие условия, которые ты должен будешь выполнить. Не только обещания, которые так легко нарушить тому, кто клянётся верно служить убийце отца.

– Так вы лично убили его? – Ариэль не удержался от вопроса. Он знал, что ему не ответят или солгут, желая предстать в лучшем виде, не вызвать ненависти, раз уж сотрудничество необходимо. Но он так хотел знать.

Фер даже не моргнул глазом.

– Да. Я лично вырвал из груди сердце твоего отца и скормил его псам.

Ариэль пошатнулся.

Так поступали лишь с теми, кого хотели лишить милости богов даже после смерти. Привратники небесных чертогов не могли взвесить сердце умершего, и его душа лишалась возможности по делам своим попасть в рай или ад, оставалась вечно бродить по земле невидимым призраком. Так поступали лишь с худшими из худших: насильниками над детьми, изменниками, не знающими пощады разбойниками-душегубами. И его безвинным отцом, даже в смерти лишившимся справедливого суда и чести бесконечно пировать вместе с богами и героями.

Губы Ариэля мелко затряслись, и он отвернулся, чтобы не видеть красивое бесстрастное лицо, в котором не дрогнул ни один мускул – лицо безжалостного убийцы.

– Я судил твоего отца, приговорил к смерти и привёл приговор в исполнение самолично. Я убил твоего отца, могу убить тебя и всех твоих братьев, и никто мне не воспротивится, наоборот, будут славить за доброе дело. Многие желают вырезать всех от семени Душелома до последнего человека. Между жаждущими твоей смерти и тобой сейчас стою лишь я.

Ариэль дрожал, и холод осенней ночи не имел к его слабости никакого отношения. Фер молчал, будто давал ему время осмыслить сказанное.

– Душелома? – спросил Ариэль, всё ещё глядя в стену.

– Не знаешь, как в народе прозвали твоего отца?

Ариэль не ответил.

– Повернись и посмотри на меня. До сих пор ты проявлял отвагу и стойкость, не заставляй меня разочаровываться в тебе.

Ариэль повернулся и прислонился спиной к стене. На глазах ещё не высохли слёзы, текли по лицу. Жестокий подонок получил полную возможность насладиться его горем и сердечной мукой. Ариэль будто потерял отца во второй раз – лишился даже крохотного шанса встретиться с ним за границей между жизнью и смертью.

– Свою славу твой отец построил на крови и костях. Нет семьи в королевстве, которая бы не потеряла сына по его вине. Тысячи погибли в развязанных им войнах. Тысячи сложили свои головы на плахе за малейшую провинность. Тысячи безымянных жертв, и сотни тех, чьи имена не забыты. За последние пятнадцать лет он уничтожил глав всех влиятельных знатных семей, чтобы укрепить свою власть.

– Это ложь.

– Ты должен был видеть казни на главной площади. Или ты слеп? Или глух – не слышал их предсмертных криков?

Ариэль поджал губы.

– Казнили изменников.

Фер усмехнулся, его глаза остались холодными, чёрными, страшными, как самая тёмная бездна.

– И что же это за власть, чтобы каждую неделю находить десятки изменников, которых надо казнить? То заговорщиков среди знати, то планирующих мятеж купцов, то шпионов других королевств среди воинов, которых, на горе героям, начинали славить за отвагу и храбрость. Зная, что впереди ждёт непременная смерть, какой дурак стал бы участвовать в заговоре? Видя кругом порядок и справедливость, рвение короля за благополучие народа, кто захотел бы свергать такую власть, во всём честную и благословенную богами? Или, думаешь, все вокруг круглые дураки?

Ариэль не знал, что сказать, кроме:

– Их беспристрастно судили.

– Из-за перенесённых пыток не все могли своими ногами на плаху взойти. Этого ты тоже не видел?

Видел, но вопросов не задавал.

Фер встал, прошёлся из угла в угол, будто запертый в клетке дикий зверь, хотя это Ариэль сидел под замком.

– Чтобы противники твоего отца не обрели уважаемую, знакомую многим голову, имя, лицо, полегли тысячи. У каждого из них вырывали сердца, а тела бросали гнить на поле изменников. Его видно с самой высокой башни дворца, оно белое даже летом из-за тысяч костей. Его ты тоже не видел?

Фер подошёл к кровати, взял в руки меч в ножнах, с любовью взвесил его, со звоном вытащил лезвие.

– Так ты, мелкий лжец, хочешь сказать, что не знал ничего о том, о чём знали все? Ты не знал о тысячах трупов, лишившихся головы и сердец, шанса в посмертии обрести справедливость. Ты не знал о казнях десятков невинных людей на площадях каждую неделю. Ты не знал о страхе и ненависти к твоему отцу, к вам всем, его плоти и крови. Об его истинном имени – Ломающий души, Душелом проклятый, каким его и запомнят в веках, ты тоже не знал?

Он задавал вопросы тихим голосом, который грохотом отдавался в ушах Ариэля. Этот страшный голос звучал, словно набат, возвещающий горе, эхом отдавался внутри и корёжил всё, до чего добирался, всё, чем был мир Ариэля, всё, во что он верил и что твёрдо знал. Этот голос убивал.

– Это не может быть правдой.

Глава 6. Предложение, от которого не отказываются

Люцифер подошёл вплотную к клетке, и решётка загорелась. Амулет на его шее засветился, храня своего обладателя и даже его одежды перед пляшущим на металле огнём. Лезвие меча в его правой руке заблестело, будто радовалось скорой жертве. Фер схватился за решётку, дёрнул на себя дверь, но она не открылась.

– Думаешь, я запер тебя, чтобы удержать от побега?

Левой ладонью он держался за раскалённый металл, но даже не замечал этого, да и вони сгоревшей плоти Ариэль не чувствовал – только пронзающий внутренности страх, что в услышанном есть хотя бы малая толика правды.

– Я запер тебя здесь, чтобы сохранить тебя, твою жизнь. Чтобы уберечь тебя от желающих уничтожить тебя, превратить в кровавое месиво твоё лицо, так похожее на лицо твоего отца. Ты здесь, у моей постели, чтобы я привык к тебе, чтобы увидел в тебе человека, посочувствовал тебе и смог простить тебя за то, чей ты сын. Чтобы, глядя на тебя, помнил, что ты не он, что ты невинен.

В голосе Фера было столько ненависти, столько гнева – будто он не лгал, будто верил во всё, что говорил.

Ариэль выпрямился.

– Зачем такие сложности? Раз я, моё лицо, мой отец так вам ненавистны, и вы в своём праве, то убейте меня.

Меч дёрнулся в руке Фера, раздался лязг металла о металл. Огонь перекинулся с решётки, лезвие запылало.

– Не искушай меня.

Ариэль глубоко вдохнул. Горящая клетка слепила глаза. Раскалённый металл пел-гудел свою песню: «Ты пленник». Но хуже всего – присутствие Фера и слова, которые уже не вытравить из памяти, и понимание, что такие эмоции невозможно сыграть, Фер искренне верит в то, что говорит. Вот в чём весь ужас.

– Зачем я вам живой?

– Ты жив только потому, что я уважаю отца твоего отца. Твой дед был великим правителем, достойным своих предков. Тысячелетний род не должен погибнуть из-за одной гнилой ветви. Я принял решение и вырубил её, теперь мой долг – утраченное восстановить. А твой – помочь мне в этом. Ты ведь понимаешь, о какой задаче, стоящей перед нами обоими, идёт речь?

Ариэль понимал, но даже слушать об этом было невыносимо. Подготовка не помогла справиться со всё сильнее охватывающим ужасом из-за решимости Фера и тех – безусловно веских – аргументов, которые он приводил.

– Дайте мне в супруги женщину или омегу, и получите ребёнка, которого сможете воспитать как собственного сына.

Единственная здравая идея, которая пришла ему на ум, была со смехом отвергнута.

– Когда этот ребёнок может стать и моим сыном – законным наследником трона? Твоё предложение не принимается. Ты знаешь, что от тебя потребуется. Не только я требую этого от тебя, но и твой род.

Ариэль сохранял неподвижность, когда мысли метались, будто загнанные в угол крысы. Выхода всё не находилось.

– И вы согласитесь взять меня в супруги? Видеть ненавистное лицо рядом с собой до окончания наших дней?

– Я должен. Кого здесь волнуют чьи-то желания? Ты должен принести мне и своему роду плод – наследника королевской крови. Твой отец убивал ради укрепления власти, я собираюсь любить. Оцени это, когда будешь принимать решение.

Все благие намерения Ариэля рухнули перед затапливающим всё существо ужасом неизбежности жертвы. Он забыл о незавидной судьбе младшего брата, обо всём, о чём передумал, готовясь к этому разговору, о решимости согласиться, лишь бы выбраться отсюда в надежде добыть меч и решить всё окончательно и бесповоротно. Фер заговорил о долге перед родом – и у Ариэля не осталось иного выхода, если он хотел спастись от участи страшней смерти.

– Я уже принял решение, – сказал он. – Убейте меня.

Фер скривил губы в злой усмешке и потянулся за ключом от замка, висящим на шее. Меч в его руке яростно пылал, и Ариэль наблюдал лишь за его приближением, приветствуя желанную смерть.

Если бы Ариэлю дали право выбирать, происходящему с ним унижению он предпочёл бы быструю смерть от меча. Никогда в жизни он не испытывал такой жгучей ярости, никогда так не мучился от острого, как вонзившийся в грудь кинжал убийцы, стыда. Его лицо горело, уши пылали, шея взмокла, особенно там, на затылке, где совсем недавно на неё давила чужая ладонь. Фантомные следы прикосновений Фера не исчезали, все, как один, горели огнём; настоящие – причиняли всё новую и новую боль. Ариэль, как щенок, на свою беду оказавшийся в пасти медведя, бестолково вырывался из захвата, ломающего заведённую за спину руку, шипел и стискивал зубы, пытался не орать, но из его горла всё равно рвались позорные вскрики, визгливые, как у увидевшей крысу девчонки.

Ариэль в жизни не оказывался в столь позорной и безвыходной ситуации. Как же он клял себя за доверчивость, за глупость, за то, что сам встал в удобную позу – и тем самым позволил поступать с собой так. Когда Фер с пылающим мечом в правой руке подошёл к нему на расстояние удара, Ариэль повернулся к врагу спиной и склонил голову в ожидании казни. Он выбрал умереть, он собирался принять смерть достойно, а вместо этого его гордость подверглась неслыханному унижению.

Фер толкнул его в спину, и Ариэля бросило к каменной стене, он выставил руку, пытаясь удержаться на ногах, и под звон упавшего на пол меча на его затылок легла твёрдая, тяжёлая рука. Фер придавил запаниковавшего от неожиданности Ариэля, толкнул ниже, заставляя согнуться, и в следующий миг болезненно жгучий шлепок пришёлся по невольно выставленному вверх заду. Правую ягодицу обожгло до онемения мышц, Ариэль дёрнулся, вскрикнул, вывернутую за спину руку скрутило болью – и вместо попадания в чертоги богов и героев, Ариэлю достался земной ад.

Его, наследного принца, на которого никто и никогда прежде не поднимал руку, шлёпали ладонью. Унизительно, как ребёнка, мучительно и больно, как взрослого. Позорно – не найти слов как.

Время будто остановилось. Фер бил – Ариэль бился под ним. Воздух из груди вырывался со свистом, кровь грохотала в ушах, горячий пот обливал тело. Хлёстко и жёстко его шлёпали по заду, как учат уму-разуму набедокуривших сорванцов. Вот только по возрасту без считанных дней двадцатилетний Ариэль никак не подходил для подобного наказания, да и королю заниматься таким не пристало. Но Фера потерянное ими обоими достоинство, похоже, не волновало. Не считаясь с титулами их обоих, он бил Ариэля со всей силы, так что ягодицы уже давно онемели, вспухшая кожа едва не лопалась, из горла после каждого удара рвались постыдные писки, а щёки расчертили дорожки горячих слёз.

Наказание прекратилось так же внезапно, как началось. От толчка в спину обессиленный Ариэль, словно тюк пшеницы, рухнул на пол. Фер остался где-то там, за спиной. Раздался звон стали – видимо, он поднял меч. Но бояться смерти не стоило, Ариэль теперь это хорошо понимал: король его не убьёт, унизит, да, но достойной смерти не даст. И очень скоро пытка продолжится, но уже словами, когда они отдышатся, оба.

Ариэль лежал на полу, воздух из его груди вырывался со свистом, слёзы текли без конца. Боль вместе с толчками крови распространялась по телу, измученная задница горела огнём, словно он месяц не вылезал из седла, скача на бешеном жеребце галопом. Гордость скукожилась, её место занял стыд. Ариэль не знал, как сможет посмотреть в лицо врагу, как вообще сможет открыть глаза. Насколько б легче было сейчас умереть, раз, и больше ничего подобного не испытывать, и не чувствовать то, что горело в груди в десятки раз сильней, чем избитый зад. Как же стыдно. Стыдно!

– Чтобы такой глупости я от тебя больше не слышал. – Глубокий голос Фера стал ниже, наполнился хриплыми нотами. – Ты не имеешь права сдаваться. Никогда, никогда, никогда не сдавайся. Это написано на вашем родовом гербе. Почему я должен напоминать тебе об этом? Или ты подкидыш в своей семье?.. А-ну посмотри на меня.

Ариэль приподнялся на локтях и повернул голову на шум тяжёлого дыхания. Ему не требовалось зеркало, чтобы понимать, что увидит король: красное, как свёкла, зарёванное лицо униженного им пленника. Волосы растрепались и завешивали глаза, спасибо богам и за малую милость.

– Ты всё ещё слишком похож на своего отца, чтобы умолять меня о снисхождении и лёгкой смерти. Где твоё достоинство? Покажи мне свою гордость и силу. Хватит разлёживаться, вставай.

Встав на подкашивающиеся ноги, Ариэль прижался спиной и ягодицами к благословенно холодной стене. Больше он не прятал глаза, смотрел прямо в лицо проклятому Феру. Редкие уже слёзы всё ещё текли по щекам, весь подбородок был мокрый.

– Наконец-то ты менее жалок, чем когда со страху просил тебя убить.

– А если бы от вас потребовали такое? – у Ариэля ломался и дрожал голос, но он не мог молчать даже ради сохранения остатков покорёженной гордости. – Если бы вам приказали разводить перед другим мужчиной ноги, в течку униженно выпрашивать узел, вынашивать детей? Вы бы вот так просто согласились? Не захотели бы лучше умереть?

Фер пристально, не мигая, смотрел на него, недовольно кривил губы. То ли презрение, то ли скрытое сочувствие, Ариэль так и не решил, что увидел в лице короля.

– Мы не обо мне говорим, – наконец как выплюнул Фер.

– А если не о вас, то как вы смеете меня судить? Это же не вам проходить через все унижения, терять своё тело, себя!

– Не ты первый, не ты последний, – помолчав, сказал Фер.

Его сочувствие, если оно вообще было, имело границы – ровно в том месте, где Ариэль из обузы становился ему полезным и «приносил плод». Фер относился к нему, как к скоту.

Ариэль попытался ещё раз. Он умолял, забыв о королевском достоинстве, с тоской в голосе молил услышать себя:

– Но это моя жизнь, моё тело. Вы сказали, что моего отца называют Ломающим души, что вы судили его за преступления и приговорили к позорной смерти. А теперь сами, благороднейший лорд, хотите сломать мою душу, лишить меня моего тела, а мою жизнь – хоть толики смысла и счастья.

Ариэль на миг прикрыл глаза. Все его нутро тряслось от пережитого унижения и того, что сейчас он сам, по своей воле только что на коленях не стоял перед убийцей отца, умоляя избавить его от страшной судьбы.

– Я невинен перед вами, – прижав руку к груди, сказал Ариэль. – Я не совершал никаких преступлений. Я вас прошу…

– Если ты сейчас кинешься мне в ноги или заплачешь, то я ударю тебя.

Фер резко развернулся и вышел из клетки. Впервые дверь оказалась открытой, но сбежать мимо усевшегося в кресло короля не удалось бы даже здоровому и полному сил. Ариэль остался стоять у стены. Ему казалось, что под его ступнями пол идёт волнами, а стена за спиной раскачивается то взад, то вперёд.

– У меня нет другого выбора, – после продолжительного молчания сказал Фер. – Либо ты, либо твой брат – невинный подросток. Пойми, тебя и твоих братьев намного легче убить, чем сохранить вашу жизнь. Никто и никогда не примет тебя как короля, но отпусти я тебя – если тебя не убьют только за то, чей ты сын, то найдутся те, кто захочет использовать тебя против меня. После смерти тиранов всегда воцаряется хаос, авантюристы пытаются ухватить лишний кусок пирога, а ты и твои братья – удобный для этого инструмент.

– А в чём же разница? И для других, и для вас я лишь инструмент.

Фер вздохнул.

– Хорошо. – Его голос лишился остатков чувств, стал холодней льда. – Поговорим откровенно. Заделав тебе ребёнка, я укреплю своё положение. Твой сын, наследник старинного рода, заткнёт глотки тем, кто сейчас говорит о недостатке знатности моего. Этот ребёнок предотвратит междоусобные войны и тем самым облегчит мою жизнь и спасёт немало чужих. Он мне нужен, и хочешь ты того или не хочешь, ты мне его принесёшь.

Как Ариэль и предполагал: Фер озвучил его догадки почти слово в слово.

– А что получу взамен я? – сказал Ариэль. Пришло время торга.

– Ты станешь супругом короля, родив наследника, укрепишь своё положение при дворе. Наше родство сделает твоих братьев моими свояками, и никто больше не посмеет на них напасть. Ты получишь ребёнка, а с ним вместе и новый смысл жизни.

– Я не интересуюсь детьми.

– Выносив своего, поверь, заинтересуешься, – с абсолютной убеждённостью в своей правоте заявил Фер.

Он мог тешить себя иллюзиями сколько угодно. Мог даже мечтать о влюбленности жертвы в насильника. Ариэль трезво оценивал шансы их будущей так называемой семьи – заранее ненавидел всё, что Фер сделает с ним, и плод его действий – тоже.

– Я хочу получить свободу. Жить, где хочу, делать то, что хочу, не видеть вас никогда. – Ариэль закрыл глаза, представляя место, где-то далеко-далеко, где он сможет жить, позабыв обо всём, начав всё заново. – Получив своё, вы отпустите меня.

А ещё, получив своё, Фер мог его просто убить. Но этого Ариэль не боялся, тем более что дети часто болеют, мало ли что случится – обычная предусмотрительность не позволит отказаться от потенциальной возможности всё повторить.

– Я хочу получить поместье, где-нибудь далеко, в котором вы поклянётесь никогда не появляться.

– Хорошо.

Как легко обещание сорвалось с уст Фера. Он, видно, считал его совсем дураком.

– Мы подпишем магический контракт.

– Хорошо, – прозвучало после небольшой паузы.

О чём-то Ариэль забыл. Ах да.

– Вы отпустите и моих братьев. – Он так устал. Пришлось повторить, чтобы Фер его расслышал.

– Только после совершеннолетия каждого.

– Томи уже восемнадцать!

– Но Каю – нет. До совершеннолетия он будет находиться под моей опекой… И не спорь. Ты не в силах защитить своих братьев. Ты даже себя защитить неспособен.

Ариэль не стал спорить. Сейчас он был беспомощней котёнка. Но со временем котята вырастают – кто-то в облезлых помойных котов, кто-то в раскормленных пушистых домашних любимцев, а кто-то в рысей, тигров и даже львов. Ариэль сомневался, что его судьба – лазить по помойкам или всю жизнь красоваться с бантиком на шее. «Никогда, никогда, никогда не сдаваться» – всем известный девиз его рода. Спасибо Феру, напомнил. Единственное спасибо, которое Ариэль готов был ему когда-либо дать.

– На таких условиях я согласен выносить вам сына.

Кто-то скажет, что он легко сдался. Пусть говорят что угодно, если в итоге победа будет за ним. Он ещё не знал как, но был непреложно уверен в одном: Фера он никогда не простит.

Ночь Ариэль провёл намного лучше, чем вечер и все дни до того. По приказу расщедрившегося тюремщика в его клетку принесли набитый конским волосом тюфяк, ночной горшок, воду и еду – сытную и ошеломляюще вкусную, не чёрствый хлеб. Он получил подушку и ещё одно одеяло и, поужинав, немедленно упал на постель, где, устроившись лёжа на животе, сразу заснул. Он устал так чудовищно, так беспредельно, что ночью, вплоть до утра, его ничто не беспокоило, ни избитое тело, ни сменяющие друг друга тревожные сны, ни чьи-то тихие разговоры, ни ходьба и шорохи, ни дыхание заснувшего лишь под утро соседа.

На пришедшем с карканьем воронов и галочьим галдежом рассвете, обдумав всё ещё раз, он решил, что ни в чём не ошибся. Фер очевидно нуждался в том, о чём говорил, – в случае отказа, мог решиться и на насилие. Короля бы никто не остановил, тем более сидящий в магической клетке пленник. Только высокородному лорду претит снисходить до уровня торгующего редким товаром купца; превращённому в бесправного раба это простительно. Дело, конечно, не самое благородное, но выгодное и куда разумней, чем в итоге отдать всё то же самое, в ответ не получив ничего. Ариэль собирался купить свободу себе и братьям за без малого год своей жизни – в его обстоятельствах не самая большая цена.

Слухи о процессе превращения альфы в омегу ходили страшные, но по здравом размышлении Ариэль решил, что, как и всегда, не всё из услышанного окажется правдой, возможно, и вовсе ничто. Такой гордец, как Фер, тем паче – король Люцифер, не мог позволить случиться тому, о чём шептались на приёмах и, закатывая глаза, скабрезно хихикали. Он не отдаст своего супруга другим, не позволит чужому семени пролиться даже на непаханое поле. Ни этого бояться не стоит, ни самого Фера, каким бы темпераментом и мужественностью он ни обладал. У короля не может быть столько свободного времени, чтобы превращать занятия любовью в бесконечную пытку изо дня в день, из ночи в ночь, да и физических сил даже такому альфе, как он, не хватит, чтобы заниматься этим без перерыва.

Как-нибудь, стиснув зубы, он это переживёт. И дождётся освобождения. И выяснит всё, раскроет все тайны, подметит все слабые места врагов. Он уйдёт отсюда свободным и сильным и уже тогда решит, чего хочет от жизни, и добудет всё…

Ариэль лежал на тюфяке и мечтал о том времени, когда освободится.

«Король не сожалеет о прошлом – однажды извлекая урок, он направляет помыслы в будущее. Король не переживает о настоящем – разумно позаботившись обо всём, он направляет помыслы в будущее. Король – кормчий, его задача – стоять на носу корабля и направлять его самым лучшим путём. Особенно важно смотреть вперёд, когда корабль входит в узкое русло опасной реки. Когда вокруг острые скалы, коряги и водовороты, кормчий внимательно смотрит по сторонам, но видит не прошлое, которое его сюда завело, не настоящее, которое уже проплывает мимо, а лишь свою грядущую цель и корректирует курс. Король никогда ни о чём не жалеет – он целенаправленно действует и так достигает победы».

Ариэль надеялся, что наставления лорда Дэфайра помогут ему никогда не жалеть о принятом решении жить дальше и идти своим путём в таком узком русле реки, что бортам его корабля не протиснуться без потерь, а его телу – остаться без изменений.

«Это всего лишь тело», – сказал он себе, разглядывая ладонь и линии на ней, по которым когда-то гадал старый ведьмак и пророчил ему огромное, как двойное солнце, счастье.

Глава 7. Лорд-шут, лорд-пёс, третий лишний, будущий муж

Ариэль в молчании сидел на краю королевской кровати в белой сорочке, достигающей лишь середины бедра. Тонкая ткань и ажурные кружева у горловины и на коротких, до локтя рукавах делали его вид ещё непристойней, чем если бы он сидел голышом. Его единственная одежда больше пристала бы девице на брачном ложе. Омег одевали попроще – не в шёлк и кружева, помня, что те всё же мужчины. А он, вот, удостоился.

О вызывающем виде своей новой одежды Ариэль ничего не сказал. О возражениях и упрёках, взывании к совести мучителей он забыл ещё на этапе омовения. Холодный воздух из всех открытых настежь окон помог его лицу вернуть себе привычный вид: щёки уже не так горели, как когда его мыли в четыре руки – снаружи и внутри его тела – двое мужчин: давешний знакомец Толстячок, по росту и силе – медведь, и почти что его брат-близнец – лорд Рами, самолично. Толстячок лишь помогал, держал, не давал сгорающей от стыда жертве вырываться, когда благороднейший лорд Рами, этот смердящий пёс, засовывал в заднее отверстие Ариэля пальцы, а затем пихал внутрь его тела какое-то магическое приспособление, из-за которого Ариэль теперь ощущал себя совершенно пустым от прямой кишки и до самого горла.

Всё позорное действо происходило в примыкающей к опочивальне небольшой, на одну особу купальне, в дубовой бочке с горячей водой. Ариэль уже неделю как мечтал помыться, ежедневного омовения горстью холодной воды из кувшина, выдаваемого для питья, не хватало, и он всё время чувствовал себя грязным. А теперь, когда его кожа скрипела от чистоты и пахла травяным настоем и мыльным корнем, думал, что никогда в жизни не был грязнее нынешнего благоухающего состояния.

Люцифер при его позорных муках тоже присутствовал: то стоял в дверях купальни, наблюдая, как двое мужчин творят непотребство с, вообще говоря, его собственным будущим мужем, то исчезал ради продолжения разговора с магом Леем – видимо, находил его более важным, чем немыслимое унижение, от которого Ариэль едва не воспламенился прямо там, в бочке с мыльной водой.

Теперь, когда Толстячок с Леем, а также наведшие порядок в купальне слуги ушли, в королевских покоях остались лишь они трое, включая лорда-шута. Люцифер чем-то занимался в другой части комнат, как будто что-то искал, в спальню доносился шум переставляемых с места на место вещей, шуршала бумага, так что Ариэль оставался наедине с его другом, псом Рами. Тот, по-видимому, уходить никуда не собирался, расселся с гордым видом на кресле, со вчерашнего вечера стоящем рядом с клеткой, только повернул его к кровати, чтобы смотреть прямо на Ариэля, и с той самой минуты, как сел, взгляда уже не отводил. Охранял? Ариэль на это надеялся, молил всех богов, чтобы, когда Фер найдёт то, что ему так срочно потребовалось, Рами их покинул, оставив наедине.

Фер не был ничем лучше Рами, но чем больше свидетелей у унижения, тем сильней стыд. И особенно острый он перед насмешником. Ариэль был уверен: Фер вряд ли стал бы делиться с другими подробностями произошедшего, а вот Рами – да, несомненно. Рассказывать такие истории шуту должно быть в удовольствие.

Время и холод помогли Ариэлю избавиться от внешних следов пережитого, краснота с лица ушла, жар спал, но его сердцу и душе ничего помочь не могло. Он напоминал себе наставление за наставлением лорда Дэфайра, старался сохранить разум в трезвости, эмоции – под контролем, но как же сложно ему приходилось. Тело ещё помнило чужое вторжение, в заднем проходе присутствовала небольшая болезненность и растянутость, а впереди, судя по уже произошедшему, ожидал ад.

Фер, проснувшийся до крайности поздно, ближе к полудню, сказал, что они начнут подготовку сегодня. Ариэль не возражал: чем быстрее, тем скорей он выполнит свою часть уговора и станет свободным. Он даже ничего не спросил, да и некого уже было: Фер надолго ушёл. Клетку открыл прибывший в сопровождении Толстячка маг, и поначалу Ариэль даже радовался возможности толком вымыться. Он долго плескался в приятно горячей воде, тёр руки и плечи тщательно намыленной жёсткой тряпицей, трижды вымыл волосы – всё под присмотром скучающего Толстячка. А затем в купальню зашёл лорд Рами – и от чувства собственного достоинства Ариэля ничего не осталось, всё оно растворилось вместе с насильным омовением нижней части тела и проникновением в зад чужих пальцев и той отвратительной трубки.

Ариэль всё гадал, почему же случившееся так сильно оскорбляет все его чувства. Вчера, дав согласие Люциферу, что выносит для него ребёнка, он согласился и не на такое. Он согласился развести перед мужчиной ноги, дать не только пальцам, а его естеству проникнуть в себя и не раз. А какая по сути разница, Фер это будет или кто-то другой? И всё же его буквально трясло из-за того, что его унижение станет для шута источником новых скабрезных шуточек. Если уж тут должно присутствовать охранником или помощником кому-то третьему, Ариэль бы выбрал, к примеру, Толстячка, но не Рами с его извечной ухмылкой.

– Перестань так трястись, – негромко посоветовал тот, и Ариэль вскинул голову, встречаясь взглядом с блестящими голубыми глазами лорда-пса. – Ничего такого уж страшного с тобой не случится. Хватит строить из себя жертву насилия, или, ради справедливости, ею станешь. Я поспособствую, если ты, своими трясущимися губёнками, вновь расстроишь милорда.

– Здесь холодно, – коротко ответил Ариэль, отворачиваясь, чтобы смотреть на что угодно другое. Вид Рами смущал все его чувства.

Впервые на его памяти лорд-шут не шутил. Без всегдашней улыбки его лицо выглядело иначе. Оно показалось бы простым и даже приятным, если бы не шрам на щеке и жёсткий подбородок, квадратный, крупноватый, как у норовистого жеребца. Такие лица обычно приписывали людям волевым, способным на решительные поступки. Давний, светлый уже шрам начинался у уголка глаза и тянулся через всю щёку, прячась в густой светлой щетине. Вчера и сегодня лорд, видимо, не пользовался помощью брадобрея. Обычно бороды смягчают черты лица, но лорд Рами, забывший побриться, выглядел более опасным и даже диким, как загулявший воин или лесной разбойник. В купальне лорд разделся, оставшись только в штанах, и сейчас щеголял видом ничуть не более пристойным, чем Ариэль. Наброшенная на широкие плечи рубашка обнажала мускулистую грудь и глубоко, будто ножом тесто, расчерченный на квадраты твёрдый живот. Курчавые золотистые волоски покрывали кожу между светло-розовых сосков.

Ариэлю до дрожи не нравилось то, что он видел. В первую очередь потому, что он видел то, что не предназначалось для его глаз.

Наверное, ему стоило самому посмотреть правде в глаза до того, как его ткнут в неё носом, но он просто не мог. Как не мог забыть грубые пальцы Рами, касающиеся интимных частей тела. Он всё ещё чувствовал давление на бёдра, прикосновение к скукожившемуся от ужаса естеству и яичкам, к испуганно сжавшемуся отверстию. Какой муж позволяет такое в отношении супруга? А Фер позволил своему верному псу и непристойные действия, и непристойный вид, и нахождение в хозяйской спальне.

Позволь Ариэль себе задуматься обо всём – не оказался бы так разбит, когда услышал звук рожка глашатая и крик, доносящийся со двора:

– Королевская свадьба! Через восемь дней, в праздник начала зимы, король Люцифер венчается братским союзом с высокородным Рамиэлем, лордом Восточных долин, главным блюстителем над королевскими войсками и стражей. Хранителем очага становится принц Ариэль, внук достославного короля Аластора, да ниспошлют боги его лону быстрые всходы и щедрые плоды объединённых родов. Радуйтесь и молите богов о скором ниспослании наследника королевскому дому!

Ариэль и сам не заметил, как вскочил на ноги. Он смотрел только на окно, откуда доносился крик глашатая.

– Королевская свадьба! Через восемь дней, в праздник начала зимы, король Люцифер…

Глубоко дыша, сжимая кулаки, Ариэль вновь выслушал весть о том, в какой ад превращается его жизнь.

Его трясло, когда объявление прозвучало в третий раз и затихло.

– Рано начали объявлять, можно было и завтра, – равнодушно заметил Рами, лорд Рамиэль, ещё один будущий супруг Ариэля, как только что выяснилось. – Чего вскочил? Ты что, не знал, что замуж выходишь? Забыл со вчера?

Такое забудешь!

Ариэль не забыл ни мелочи, ни самое главное: он дал согласие одному только Феру.

– При объединении родов хранителя не берут, берут хранительницу, бету, женщину – они самой природой приспособлены для вынашивания потомства, для материнства им хватает их естественной сути, магия не нужна!

– Это не наш случай, – спокойно сказал лорд Рамиэль, будущий супруг, о все великие боги, и, преодолев короткое расстояние до кровати, толкнул Ариэля в плечо, заставил вновь сесть. – Женщина понесла бы от кого-то одного, такова их природа. Нам же нужен общий ребёнок, с общей кровью, и без помощи магии – и омеги – тут не обойтись. И чего ты возмущаешься, я не понял. Что изменилось?

В покои вошёл Люцифер со свёртком в руках.

– Что происходит?

– Наш красавчик аж рыдает, так жалеет себя, – ответил Рами первым.

Ариэль стиснул зубы.

– О тройственном союзе мы не говорили! – выкрикнул он, выворачиваясь из-под тяжёлой руки Рами и вставая на ноги.

– Не говорили, – кивнул Фер. – Ты пообещал мне ребёнка в ответ на обретение свободы. Предполагаешь, что при живом муже я должен стать вдовцом, в одиночку воспитывающим наследника? Так видишь судьбу своего короля?

Ариэль отвёл взгляд в сторону. С чего ему беспокоиться о Люцифере? Мысли метались в поисках спасения из безвыходной ситуации: один Фер – уже больше, чем он мог вынести, но они вдвоём с Рамиэлем, этим шутом, – нет, просто нет.

– Почему бы тогда не взять третьим в наш с вами брак омегу? Зачем вам он?

Рами засмеялся, будто ничего смешнее в жизни не слышал. От приступа хохота этот дурак даже согнулся.

Ариэль воспользовался возможностью и бросился к королю.

– Пожалуйста, подумайте об этом, милорд, – лихорадочно продолжил он, громко, едва не крича, чтобы Фер услышал его слова, а не только громовой хохот светловолосого дурака. – Мне не нужно будет меняться, всё пройдёт куда естественней, с вами останется тот, кто сможет полюбить и вас, и ребёнка. А я, я уйду, уеду, куда скажете, дам любые клятвы, на магии, на крови. Пожалуйста, милорд. Вы ведь в силах всё изменить.

Со двора вновь донёсся звук рожка и крик глашатая – уже не такой громкий, но расслышать можно было каждое слово.

Ариэль умолял, зная – слыша, – что уже опоздал. Ну почему Фер вовремя не сказал, что желает заключить брак с двумя людьми? Почему он не сказал об этом вчера или утром? Теперь, когда королевский дворец уже знает, когда знают ближайшие к дворцу улицы, всё будет сложно, едва ли возможно исправить. Ну почему он ничего не сказал?!

– Пожалуйста, – повторил Ариэль и опустился перед молчаливым, совершенно бесстрастным королём на колени. – Пожалуйста, я вас умоляю.

Смех лорда-шута стих. В полной тишине в третий раз прозвучал далёкий крик глашатая.

– Эй, красавчик, – позвал Рами, и Ариэль поднял голову.

Рамиэль уже стоял совсем близко к ним, рядом с Люцифером, теперь же, на глазах Ариэля, нарочито, с улыбкой, он взял короля за руку и коснулся губами тыльной стороны ладони. Затем обнял и, на миг прижавшись всем мощным телом, поцеловал в губы, придерживая ладонью повернутое к нему лицо короля. Поцелуй двух крупных и мощных, одинаковых по росту и силе мужчин был коротким и скромным, но Ариэль резко опустил голову и даже зажмурился, как если бы невольно увидел нечто совершенно постыдное.

Таким оно и было. Если бы о подобном извращении узнали, то никакой титул и подвиги не спасли бы доброе имя альфы, запутавшегося в отношениях с собственным полом. Истинное чувство или природная склонность привели бы одного из любовников к изменению статуса, так что у них, извращенцев, альф, играющих в страсть друг с другом, не нашлось бы никаких оправданий, не считать же за них похоть или бесстыдство.

Ариэль был не в силах представить их вместе, но тот поцелуй всё ещё стоял перед закрытыми глазами. Какой позор.

– Теперь ты понимаешь? Нам нужен этот ребёнок и именно от омеги. Иначе как мы, влюблённые, могли бы его получить друг от друга? – без капли смущения, бравируя и рисуясь, сказал Рамиэль.

Он не требовал ответа, спрашивал ради красного словца, и Ариэль промолчал. Его лицо запылало сильней, чем даже в купальне, когда он стыдился собственного унижения. Но теперь, когда он узнал, что корона легла на голову недостойного, всё его существо охватил и стыд, и гнев, и отчаяние бессильного и безмолвного.

– Ты нас осуждаешь? – спросил лорд-шут, в то время как король произнёс с изрядной долей укора: – Рами, перестань.

– Нет. Не останавливай меня! – заспорил Рами. – Я хочу знать, что думает о нашей любви этот маленький девственник. – И потребовал у Ариэля: – Говори!

– Творящий такое не достоин не только короны, но и титула лорда. Ваши поступки оскорбляют честь ваших отцов, – сказал Ариэль, глядя в пол.

Он всё ещё стоял на коленях, но чувствовал себя как на рыночной площади балаганным шутом перед парочкой изгаляющихся в пошлых шуточках актёров, один из которых напялил на себя соломенный венец. Какой фарс, ужасно похожий на плохую шутку. Но разве король способен шутить так? Или позволять себе или другу унижать королевскую честь?

– Ты только посмотри на его скорбную мину! – воскликнул главный лицедей, когда второй повторил с большей строгостью: – Перестань уже.

Шут продолжал изгаляться, требовал ответы на всё новые и новые вопросы, но не получал ничего. Не произнеся больше ни слова, Ариэль поднялся на ноги и теперь стоял, глядя в пол, не желая даже взглядом касаться этих людей. Где-то там, далеко, глашатай шёл по улицам большого города, возвещая о королевской свадьбе: союзе двух альф-извращенцев и его, Ариэля, позоре. Боги, похоже, совсем отвернулись не только от него, но и от всей страны.

– Хватит уже, Рамиэль! – прозвучало по-настоящему зло, как вчера, перед тем, как Фер унизился до избиения беззащитного пленника.

Ариэль поднял голову, чтобы увидеть, как Рами, лорд-шут, по-дружески, будто большой мальчишка, толкает в плечо разъярённого Фера, своего сюзерена, и широко улыбается – ведёт себя точь-в-точь как нашкодивший сорванец.

– Да ладно тебе. – Рами засмеялся. – Было весело. Он поверил.

Фер покачал головой и одарил Ариэля пристальным взглядом.

– Мы друзья, – снизошёл он до объяснений.

– Почти братья, – подхватил Рами. – И всегда хотели породниться. – Улыбка стекла с его розовых губ, взгляд посуровел. – Но благодаря твоему отцу у меня больше нет свободных братьев-омег, а у Фера не осталось никого из родни. Так что будет вполне справедливо, что ты, его сын, первенец, альфа, своим телом возместишь наши потери. Больше чем справедливо – милостиво, милосердно по отношению к тебе. Всего один ребёнок вместо всех тех, кого мы потеряли. Это так мало.

Горло Ариэля болезненно сократилось. В сказанное он поверил немедленно, а вот страсть между этими мужчинами ему не удалось даже представить. Ладно ещё лорд Рами, он, кажется, в шутку мог бы провести время даже с козой, но милорд Фер выглядел холодней самого сильного мороза за последние тысячу лет. И его холодность представлялась Ариэлю самым лучшим его качеством.

Его догадку подтвердил и лорд-шут:

– Родишь, и будешь свободен. Если бы я решал, ты бы остался и родил нам и двоих, и троих, ходил бы с пузом до старости лет. Радуйся, принц, что решаю не я, и что Фер смотреть не может на твоё лицо.

Ариэль перевёл взгляд на невозмутимого короля.

– Зато сзади ты вполне ему нравишься, – лорду-шуту, похоже, нравилось лишать его всякой надежды. – А меня вполне устраивает твоё лицо. Мягкие губы. Да-а, меня всё в тебе устраивает.

Рами смотрел на него, как на жеребца на ярмарке, ноги, руки, лицо, ничто не избежало его пристального взгляда.

– Да, ты вполне ничего что спереди, что сзади.

Ариэль вдруг осознал, что находится в спальне, невдалеке от кровати, в компании двух мужчин, оба из которых уже фактически его супруги, и всё, что охраняет его невинность – короткая тонкая сорочка с кружевами и бесстрастное выражение на лице короля.

– До праздника начала зимы ещё больше недели, – напомнил Ариэль, сохраняя неподвижность, как бы ни хотелось сбежать.

– До свадьбы и твоего двадцатого дня рождения, – уточнил Фер. – К этому сроку ты станешь омегой. В первую брачную ночь ты должен зачать.

Глава 8. Между шутом и благороднейшим лордом

– И как это будет? – Ариэль постарался взять себя в руки. Он правда старался, но когда вместо строгого, невозмутимого, благословенно бесстрастного Фера со своими идиотскими шуточками влез проклятый пёс, когда усмехнулся, широко, блестя крупными белыми зубами, когда облизнулся быстрым розовым языком, когда подмигнул, поиграл бровями, Ариэль сорвался на крик: – Я с королём говорю!

При отце за такое неуважение сняли бы голову с плеч.

– О-о, – протянул Рами, – Фер, друг мой, поздравляю с победой. Наш упрямец признал тебя королём.

Униженный прозвучавшей правдой больше, чем всеми издевательствами пса, Ариэль беспомощно взглянул на Люцифера – тот даже бровью не повёл на слова друга. Тогда Ариэль повернулся к Рами, встретил его взгляд и не отводил его так долго, что глаза стали сухими, как присыпанными песком.

– За что вы так ненавидите меня? – сказал он, набрав воздуха в грудь. – Что я вам сделал? Перед богами и людьми вы собираетесь объявить меня своим супругом, вы хотите получить дитя от меня, зачем же вы унижаете меня, зачем насмешничаете, зачем притворяетесь хуже, чем вы есть?

– Притворяюсь хуже? – переспросил Рами без улыбки. Его глаза стали холодными, уголки губ ещё кривились, но сводящей с ума развесёлой улыбки на его лице больше не было.

– Вы любимы своими людьми. За вашей спиной они говорили о вас с большим уважением. Тот альфа, Толстячок, в субординации он ужасен, но человек с чистым сердцем, он жалел о вашем унижении в купальне, он просил вас уйти, чтобы сделать всё самому, чтобы вы не участвовали в недостойном занятии. Он, в отличие от меня, видел вас другим человеком, иначе бы так не беспокоился о вашей чести и душевном спокойствии. И вы избраны королём в супруги. Не за скабрезные шутки и глумление над беззащитным, я так полагаю.

Король негромко кашлянул, но Рами поднял руку, останавливая его – в который раз демонстрируя недостаток уважения к лицу, носящему высший титул в королевстве. Да даже если бы они были единоутробными братьями, он не имел права вести себя так. Ариэль решительно не понимал снисходительность Фера, но, раз тот позволял такую вольность без возражений – пошёл проторённой другим дорогой. Ариэль говорил, не спрашивая позволения короля, позволял себе кричать в присутствии королевской особы, он, зная, что делает, нарушал правила, хоть в этом находя крупицу мстительного удовлетворения.

– Ты думаешь, я притворяюсь? – спросил Рами.

– Я думаю, что вы решили сделать меня мишенью за испытанную когда-то боль, в которой вините моего отца. Даже если не упоминать о справедливости, это попросту глупо. Я лично не сделал вам ничего, и внутри себя вы это знаете. Глумление над невинным вас не исцелит. Но вы всё равно, как круглый дурак, мстите мне, унижая, смеясь надо мной. Но при этом вы унижаете ещё и себя. И тех, кто наделяет вас высоким званием друга и почти брата. Супруг короля не вправе вести себя так. Вы сын благородного лорда, вы должны были получить соответствующее воспитание. А вы ведёте себя…

– Как? – Рамиэль скрестил руки на груди, и Ариэль понял: его слова достигли цели.

– Как человек, забывший заветы отцов, своими поступками унижающими свой род. Как жестокий насмешник. Как шут. Как рычащий на привязи пёс, лишённый возможности укусить ненавистника и потому лающий очень громко.

Рами ударил его. Ладонью по лицу, как… как разгневанная приставаниями ухажёра девица. Правда била не женщина, так что Ариэль с обожённой хлёстким ударом щекой и звоном в ухе не удержался на ногах и упал на кровать.

– Рамиэль, – судя по всему, полным именем Люцифер называл приятеля лишь в особых случаях. – Думай, что делаешь.

Ариэль повернул голову к Феру, заговорил, оставаясь лежать в присутствии короля:

– Не останавливая его, не приказывая умалить пыл и держать язык на привязи, вы, господин, разрешаете это всё.

Он намеренно использовал обращение, которое вчера вечером король потребовал от него.

– И вы обманули меня. Я бы ни за что не дал согласия стать его мужем. Уж лучше с настоящей собакой, чем с ним.

За такое лорд Дэфайр на неделю посадил бы его на воду и хлеб. Не за оскорбления, а за вырвавшийся гнев, уродливый и яростный, пожирающий собой всё благоразумие, за огонь эмоций, жгущий всё тело изнутри.

– Хочешь на деле узнать, как бывает с собакой? – прорычал пёс.

Фер взял его за руку.

– Остановись. Он и так уже испуган.

Ариэль захохотал. Во что превратилась его проклятая жизнь!

Его трясло, когда Рами сильными ручищами потянулся к нему, заставил сесть, прислонившись спиной к его голой груди. Он всё ещё смеялся, когда король налил в кубок вина и самолично вынудил выпить всё до дна. Затем они оставили его, и Ариэль, раскинув ноги и руки, будто морская звезда, лежал на мягкой кровати, смотрел вверх, на богатую вышивку балдахина. Грудь поднималась и опускалась, словно волны в шторм, кровать под спиной сильно качалась. Шли минуты, текли слёзы из глаз, над которыми он оказался не властен, всё тише и тише, пока стихия не превратилась в полный штиль. Волосы на висках промокли насквозь, ему бы стыдиться пролитых слёз, а он думал о том, что, пока мучители оставили его одного, мог бы поискать пути спасения, да хоть прыгнуть в окно. А он не сделал ничего. И не сделает.

Он сел, и только тогда узнал, что у его слабости имелся свидетель. Ариэль считал, они оставили его одного, он слышал их разговор, ведущийся в другой части покоев, шум отодвигаемой мебели, шорохи. Как он пропустил появление Рами в спальне, как он позволил рыжему псу сидеть и наблюдать за его муками? Как-то. Он потерял перед ними лицо.

– Насладились сполна? – спросил он, глядя Рами в глаза. Голос звучал тихо, будто он сильно устал. И правда – он устал так, что хотелось вновь упасть на мягкую и удобную кровать и спать там беспробудно.

– А ты успокоился?

– Да, – ответил Ариэль и скривил уголок губ в подобии насмешливой улыбки, – мой будущий супруг.

Рами не поддержал издевательски-шутливый тон. Он сидел, смотрел на Ариэля с выражением, больше свойственным Феру. Он оделся и больше не пугал видом мощного тела. Он не смеялся. Походил больше на человека, чем на то скалящегося, то виляющего хвостом пса.

– Я не понимаю вас, – сказал Ариэль. – У меня нет выхода, или тюрьма-смерть, или брак и ребёнок, но вы свободны. Вы могли бы выбрать в супруги человека по сердцу, родить с ним детей, жить в согласии, счастливо до конца своих дней. Желание властвовать настолько сильней? У меня никогда не было выбора. Но у вас он есть. Так зачем превращать свою жизнь в уродство в паре с ненавистным человеком?

– Я делаю это для Фера. Он решил, что твой род не должен угаснуть, что нужна новая ветвь. Он хочет посадить твоего сына на трон. Чем ты недоволен? Ты должен поклониться в ноги за его щедрость, – так же тихо, словно он тоже очень устал, сказал Рами.

Лорд Дэфайр бы сказал, что Ариэль получил лучшее предложение из возможных. Что разумней его принять. Ариэль так и сделал, он не спорил, он даже согласился с Рами в мужьях, но сердце, его словно выбросили с борта корабля, и оно погружалось всё глубже и глубже, туда, где холод и вечная тьма. Оно даже билось медленно.

– А вы? Вы смогли бы пережить превращение в омегу?

Ариэля удивило, что Рами ответил честно:

– Нет. Я бы не смог. Я бы убил себя. Моему роду повезло, что мой старший брат и наследник гораздо сильнее меня. Он заплатил своим телом за благополучие осиротевшей семьи. Нашего отца казнили, как и многих, и я не уверен, что был хотя бы донос. Смешно, как мой отец всегда восхвалял твоего – и умер от его же руки…

Ариэль уже пожалел, что спросил.

– Твой отец привёл приговор в исполнение лично. Два приговора: на смерть и на жизнь. Я видел, как это происходило, не всё, часть. Не смог смотреть, сбежал… У него уже дети, трое. И он их любит, что меня до сих пор поражает, зная, как он их получил. Особенно старшего.

– Пожалуйста, – тихо сказал Ариэль и склонил голову. Он не знал, о чём просит, но Рами-пёс его понял.

– Нет уж, слушай до конца. Мой старший племянник – твой сводный брат. Двое других – от назначенного в мужья моему брату урода. Мне тяжело на них даже смотреть. А мой святой всепрощающий брат их всех любит: и детей, всех, даже выблядка твоего отца, и своего мужа, принявшего его в дар со всеми титулами и родовыми землями. Представляешь, он этого урода безродного любит и заставил меня поклясться сохранить ему жизнь. Все мои братья, двуполые, стали омегами и уже пристроены. И тоже говорят, что довольны всем и любят своих уродов-мужей. Я единственный избежал этой участи – меня всего лишь забрали в армию, служить на двадцать пять лет, без права досрочного освобождения. И знаешь, что я думаю, принц? Мне лично чертовски повезло, а вот моим братьям – нет. Их больше нет, на их месте кто-то другой, только внешне похожий. Ты бы знал, каким был мой старший брат. Красивенный. Вдвое больше меня. Мог молодой дуб вырвать с корнем. Мог уложить быка одним ударом кулака. Он и сейчас это может, но не нуждается в этом, ходит за своими детьми, даже днём уединяется в спальне со своим мужем. Говорит, они живут душа в душу… Лучше б врал, но я слышал его довольные стоны и видел дурные глаза. В них от того альфы, каким он был, ничего не осталось.

– Вы специально хотите меня ещё больше напугать?

Рами дёрнул уголком рта.

– А ты боишься?

Ариэль промолчал.

– Знаешь, что меня больше всего потрясает? – сказал Рами. – Желание Фера продолжить твой род, когда у тебя среди знати сводных братьев – полкоролевства, правда все на чужих именах и от бывших альф. – Он покачал головой. – Конечно, справедливо, что ты станешь омегой. Но несправедливо, что мне приходится в этом участвовать.

– Так не участвуйте.

– Если не я, то кто? Ты же сказал, что хочешь уйти. Или уже хочешь остаться?

Ариэль закрыл ладонями лицо и весь сжался. То, что Рами ему рассказал, сводило с ума. И об отце, его поступках, и о том, что значит быть омегой – перестать быть собой. Он бы хотел отринуть всё, закричать: всё ложь! Но эта ложь так походила на правду, в голосе Рами была лишь искренность – и гнев, и печаль, и сожаления о потерях.

– У Фера никого не осталось, а у меня – почти все, кроме отца, да ещё и прибавилось много, куча малышни и эти, мужья недорезанные. Твой отец называл это милосердием. Трахал моего брата при всей родне и своих людях, и говорил, что милость оказывает. М-да. Грех такое думать, но… Иногда я думаю, что у меня тоже никого не осталось, чужие люди с родными лицами, понять которых я не могу, сколько ни силюсь.

Слова Рами убивали.

– Знаешь, я думаю, то, что ты станешь омегой, спасёт тебе жизнь. Твой отец сломал столько судеб. Ты тоже его жертва, пусть и ломать тебя придётся другим. Зато у людей не возникнет соблазна сделать с тобой то же самое. Тебя начнут жалеть. Даже я, наверное, тоже буду жалеть. Не полюблю, но ненавидеть перестану.

– Зато я вас возненавижу.

– Это я как-нибудь переживу. – Рами встал, скрипнуло кресло, и Ариэль поднял взгляд. – Ну что, с каким Рами тебе больше понравилось иметь дело: с шутом или с благороднейшим лордом?

Глава 9. Королевский подарок

В покои вошёл Фер, и Рами неуловимо собрался.

– Всё готово? – спросил он.

– Да.

В руках Фер держал коробку. Ариэль удивился. Щёки Фера пылали, взгляд плыл, он даже стоял не совсем ровно. А затем до Ариэля донёсся терпко-сладкий аромат вина, и всё стало ясно: король недавно пил и выпил, похоже, немало.

– Тогда отдавай мне и иди.

– Но…

– Мы с принцем уже нашли общий язык, видишь, как здесь тихо, совсем не ссоримся. Так что я сам о нём позабочусь. Иди, – Рами подтолкнул Фера к выходу из спальни в главную часть покоев. – Я обещаю вести себя с ним хорошо.

Он вернулся к Ариэлю с коробкой в руках.

– Старший брат Фера пережил то же самое, что и мой. Повесился, как только твой отец уехал из их замка. Так что веди себя тихо, не плачь и не расстраивай короля.

Ариэль вцепился в одеяло на кровати, будто оно могло его удержать.

– Ты спрашивал, как это будет. Отвечаю, – всё так же размеренно и спокойно сказал Рами. – Мы осторожно смажем тебя и вставим в твоё отверстие эту игрушку. – Он потряс коробку, и там что-то загремело. – Она магическая, изготовлена и заколдована специально для тебя. Она будет находиться в тебе какое-то время и сделает тебя омегой. Есть возражения?

Ариэль глубоко вдохнул.

– Разве это происходит так?

– Твой отец использовал амулет пяти стихий и трахал жертв лично, но всего один раз. Это было быстро и эффективно, в стиле твоего отца. Но у этого способа есть побочный эффект: родиться может уродец, такое нередко случалось. Намного надёжнее для здоровья ребёнка обойтись вообще без магии – пару недель без перерывов под любым, у кого стоит хер, и даже самый сильный альфа сломается. Фер, как понимаешь, относится к таким вещам по-другому, он не хочет тебя лишний раз мучить или наказывать. Он попросил, и для тебя изготовили специальное магическое приспособление. Можно сказать, магический хер. Он будет тебя трахать, ты будешь получать удовольствие, а мы все – нужный нам результат. Но если ты хочешь иначе, по старинке, то не вопрос, – он указал на свой пах, – помогу всем, чем смогу. Ну, что выбираешь?

Чем дольше Ариэль разглядывал содержимое коробки, тем сильней горели его щёки. Легче было бы противостоять страху перед инструментами палача, чем затапливающему всё существо смущению от одного вида предназначенного для него приспособления – пыточного, но кто бы так назвал его, увидев собственными глазами? Ариэль поймал весёлый взгляд Рами и опустил голову. Идти полуголым по улицам или стоять перед двоими одетыми полностью обнажённым и то было менее стыдно.

– Ну что, убедился, что бояться нечего? – сказал Рами с усмешкой. – Поносишь внутри себя, когда вытащим, уже станешь омегой. Делов-то. Видишь, какой он маленький, даже меньше, чем у ребёнка.

Ариэль промолчал, не хватало ещё затевать споры о столь недостойных обсуждения вещах. Формой непристойная игрушка напоминала детородный орган альфы в возбуждённом состоянии – с обнажённой головкой, с выделяющимися на стволе венами, цвет также соответствовал естеству, но не размеры: искусственный член был минимум вдвое меньше и в длину немногим более пальца.

– А ещё он тёплый, – сообщил Рами и погладил ствол. – Нежный и гладкий. Бери и пользуйся, получай удовольствие.

– Так бери и пользуйся, – не сдержался Ариэль, – раз так нравится.

– Нет, милок, это вещица только для тебя. – Рами поднял её, взвесил в руке и нахмурился. Он повернул её головкой вниз, присмотрелся к основанию. – Постой-ка.

Он стремительно вышел в другую часть покоев, похоже, даже не подумав, что оставляет пленника без присмотра, и Ариэль услышал:

– Фер, ты не забыл?

– Не забыл.

Что они там не забыли, Ариэля не волновало – он думал о другом.

Ответ короля прозвучал глухо, безжизненно. Так переживал? Ариэль зло усмехнулся: если бы Люциферу действительно претило происходящее, то он бы всё остановил. Но нет, он, трус и подлец, всего лишь сбросил тяжёлую для себя ношу на другого. Король сделал хороший выбор помощника – его личный лорд-пёс занимался всем этим непотребством с видимым наслаждением.

Рами подошёл к Ариэлю с довольной улыбкой на лице и помахивая непристойной игрушкой, зажатой в мощном кулаке. Выглядел он при этом нелепо и в то же время весьма органично – шутом, каким и был, самым настоящим.

– Бери масло, – приказал «шут». – Догадаешься сам, где надо смазать, или тебе помочь? Про не буду и не хочу я ничего не собираюсь слушать.

Ариэль и не думал его умолять. Много чести, да и бесполезно. Он прекрасно понимал: стоит ему сказать нет, и повторится то, что было в купальне – Рами не постыдится и во второй раз сунуть пальцы в чужой зад.

– Ну-ну, не делай тут мне такие большие глаза и не трясись кроликом. Ты не девица, чтобы бояться первого раза, крови и боли. Ты же сам понимаешь: в таких местах как выходит, так и входит – легко и свободно. Если орудовать не дубиной и действовать осторожно, то там нечего рвать.

Рами, видимо, не мог долго держать рот на замке и пребывать в плохом настроении. Он снова скалился во всю пасть, сияя крупными белоснежными зубами. Единственный зритель и не думал смеяться, благодарности не испытывал, но шута отсутствие отклика не останавливало.

– Такая крохотулечка твоему заду не навредит. Больно не будет. Так что будь мужиком, смело вперёд. Не забудь только масло.

Ариэль смазал себя самостоятельно, и хорошенько, как приказал Рами, смазал игрушку, подивившись тому, что она действительно оказалась тёплой и не каменно-твёрдой, а приятно упругой, и во всём, даже крохотной щёлочкой на тёмно-розовой головке, повторяла особенности человеческого тела, заканчиваясь вместо яичек чем-то наподобие хорошо пригнанной пробки. Кроме того, она была наполнена магией до краёв, пальцы волнительно покалывало при каждом соприкосновении. Вид магии Ариэль не смог точно определить, но и огонь, и земля, и вода точно присутствовали, а значит, заклинатель был искусен и силён. Но тратить такие силы и умения – и на что? Непристойную безделушку. Какая расточительность так использовать силы высшего мага. Фер мог бы дать Лею более важное задание: заряженный с таким искусством и мощью амулет мог спасти множество жизней во время военной кампании.

Ариэль думал о чём угодно, только не о том, что делает с собой или делают с ним с его полного попустительства. Ему бы остановиться, крикнуть «нет», швырнуть игрушку в окно – и оказаться под Рами, готовым помочь «по старинке». Наставления лорда Дэфайра в такой ситуации требовали поступить разумно и подчиниться. Гордость молила сопротивляться до конца – и корчилась в муках.

– Помочь тебе? – спросил Рами, когда Ариэль надолго застыл, не решаясь ввести непристойную игрушку внутрь тела.

Обошлись без помощи. Ариэль лишь попросил отвернуться, и Рами, к его удивлению, послушался.

– Только не глупи, по шее получишь, – сказал Рами и повернулся, дав ему времени не больше, чем хватило бы посчитать до десяти. – Ну что, получилось?

Получилось.

Тело будто поглотило игрушку, она, совсем небольшая, вошла легко и безболезненно, но стоило потянуть её назад – не поддалась: села плотно, и теперь Ариэль чувствовал её внутри: тёплую и распирающую, несмотря на небольшой размер… Не такой уж и небольшой, видимо… Даже очень немаленький, распирающий, растягивающий довольно сильно.

Она что, двигалась?

Он застыл в смятении, пытаясь понять, что происходит. Нет, она не покидала его тело, а значит, не двигалась внутрь и наружу. Но и да, она казалась движущейся – её размеры менялись: она росла и сокращалась внутри через всё уменьшающиеся промежутки времени.

Первый «толчок» принёс лишь тягучее распирающее ощущение, второй был очень медленным, третий уже покороче, ну а четвёртый и последующие заставили Ариэля ощутить себя тем, кем он и был: альфой, надетым на чужой член – двигающийся без остановок.

Он никогда такого не испытывал. Кажущаяся маленькой игрушка, оказавшись внутри, изменила размеры и теперь растягивала мышцы. Пульсировала и тёрлась головкой о стенки, горячо и влажно скользила вверх-вниз всё быстрее, будто следуя за ускоряющимся биением крови. Разумеется, Ариэль понимал, к чему всё идёт, но он не думал, что это будет ощущаться так сладостно и томительно-напряжённо, что у него, не извращенца, вдруг от всего нескольких не-толчков начнёт тяжелеть в паху.

К его лицу прилила кровь, воздух в груди стал густым и горячим, он почувствовал себя точь-в-точь как не однажды на реке летним утром, когда, скрывшись в кустах, разглядывал молоденьких прачек, тех самых, которые, убедившись, что остались одни, на время работы снимали верхние платья и косынки, и чьи тела просвечивали сквозь тонкую ткань мокрых нижних сорочек. Он даже не думал, что то, что с его телом станут творить, окажет на него такое воздействие. Он не предполагал, что будет в такой ситуации испытывать возбуждение, считал, что, скрипя зубами, будет терпеть – и страшно ошибся.

Его тело будто приветствовало происходящее, превращая насилие в наслаждение, и Ариэль не знал, что и делать, что думать. Лучше бы ему терзаться болью, чем кусать в волнении губы и ощущать, как кровь приливает к паху и набухающий член поднимает ткань.

– Что происходит? – спросил он, глядя вниз, на тонкую белую сорочку и голые ноги, утопающие в медвежьем меху. Туда, где происходило, он не мог посмотреть, зато мог видеть, как его собственное тело откровенно предавало остатки гордости.

– Тебе больно? – с интересом естествоиспытателя спросил Рами. Он присел на край кровати и с любопытством уставился на стоящего рядом Ариэля. Разумеется, он видел, как его пленник реагирует на «пытку», и широко улыбался.

– Нет.

– Приятно?

Приятно? Да, конечно, а ещё невыносимо! Ариэль, забыв о смущении, слегка согнул ноги в коленях и попытался вытащить из себя то, что теперь вроде как двигалось в нём, но всё, что смог – царапнуть неподвижное, плотно сидящее, как с телом сросшееся основание.

– Ну-ну-ну, – Рами подхватился на ноги. – Не лезь туда, ты так себе навредишь. Успокойся, я же вижу, что тебе приятно.

Приятно?

– Эй, не дерись, получишь у меня, не посмотрю, что принц. – Он обнял Ариэля, спеленав, как младенца, своими ручищами.

Ариэль, несмотря на непрекращающиеся ни на миг толчки и вызываемое ими томительное возбуждение, вырывался, пинался ногами, извивался всем телом, и в итоге они упали на кровать – Рами сверху, удерживая его руки за запястья у головы. Победил не противник, а игрушка. Гладкая, тёплая, тщательно им самим смазанная, она неутомимо двигалась внутри тела Ариэля, вернее, она ритмично росла в длину и сокращалась, утолщаясь у основания, будто растущий узел, и, кажется, становилась всё длиннее и толще с каждым движением, мучительно приятным телу, но не смятенному разуму.

Ариэль дёрнулся всем собой, выгнулся, поднимая грудь и бёдра над постелью – и, к собственному ужасу, вжимаясь пахом в пах нависающего над ним Рамиэля.

– Так хорошо? – спросил Рами и облизнул губы. Ему явно нравилось то, что он видел.

Хорошо? Ариэль впился в его руку зубами, пытаясь вырваться и добраться наконец до сводящего с ума наслаждением пыточного инструмента, вырвать неистово двигающийся магический член из своего тела.

– Вытащи его из меня!

– Вытащу, когда станешь омегой.

Свой первый оргазм Ариэль получил, лёжа в объятиях Рами, прижатый спиной к его груди, под звук его тяжёлого дыхания в ухо и собственные лишившиеся всякой гордости стоны и крики. Сорочка в пылу сражения задралась, и семя упало на королевскую кровать жемчужными каплями.

– Боги, – прошептал Рами, – ты будешь прекрасным омегой. Я знал, догадывался, но даже не думал, что ты будешь так голосить уже с первого раза.

Ариэль чувствовал, что Рами возбуждён. Ягодицы горели огнём от соприкосновения с его напряжённым членом, несколько слоёв ткани были слишком слабой преградой. Ариэль вырвался, откатился, приподнялся на четвереньки, собираясь встать с кровати, и застыл в ужасе.

Только что находившаяся в его теле без признаков движения игрушка вновь ожила и подарила ему первый толчок: осторожный, тягучий и очень медленный. За ним пришёл второй – чуть быстрей.

– Да, – подтвердил его опасения Рами, – тебя ждёт долгая ночь.

И только тогда Ариэль осознал, что в словах о том, как ломают альф без магии: «Пару недель без перерывов под любым, у кого стоит…» – главными были: без перерывов.

Глава 10. Не могу больше

Ариэль лежал на кровати, отходя от последнего, сильнейшего за всё время пытки оргазма, казалось, вытянувшего из него остатки души. Кроме пота и слёз бесконечному наслаждению ему нечего было отдать – он не считал, сколько раз кончил насухую, стеная, крича и содрогаясь всем телом в изматывающих спазмах. Они уходили волнами, нутро мелко тряслось, пот покрывал кожу от макушки до пальцев ног противной липкой плёнкой, волосы и сбившаяся до талии сорочка промокли насквозь. И простыни под ним, кажется, тоже стали влажными. Несмотря на открытые настежь окна и холод осенней ночи, тело горело, будто его сжигали живьём на костре.

На дворе давно потемнело, на небе зажглись звёзды, в вышине сияла серебристым светом луна. Ариэль смотрел сквозь стрельчатый проём окна на её острый серп, заставляя себя оставаться в сознании. Он не совсем понимал, то ли луна качается на небе, словно парусник на волнах, то ли – кровать, поднимая и опуская его в ритме глубокого дыхания, оседающего горьким пеплом на пересохших губах.

– Я не могу больше, – удалось наконец сказать то важное, что заставляло оставаться в сознании. – Прошу тебя, хватит.

Над Ариэлем нависло хорошо различимое на фоне темноты балдахина лицо, растрепавшиеся волосы свешивались вниз и самыми кончиками, то ли щекоча, то ли лаская, касались Ариэля. Свет горящих свечей превращал их в мерцающие золотые нити. За них хотелось ухватиться, но Ариэль не имел сил даже руку поднять.

– Ну-ну, милый, ещё заплачь мне тут, – Рами сказал это без всегдашней улыбки. Похоже, его тоже чертовски утомила эта безумная ночь. – Радуйся, глупыш, всё почти закончилось, осталось чуть-чуть. Ты молодец, но надо ещё чуть-чуть потерпеть.

Эту присказку Ариэль уже, кажется, в третий раз слышал.

– Я не могу, – его голос жалко дрожал. По вискам текли горячие слёзы.

– Ну конечно, ты можешь. Ещё чуть-чуть.

Неумолимый палач поднёс к губам Ариэля кубок с разбавленным вином. Терпкое и сладкое, оно освежало и помогало забыться – Ариэль в жизни столько не пил. Наверное, встав с кровати, он бы не смог устоять на ногах. Он лежал, а вокруг всё кружилось. Рами помог ему приподняться и придерживал его голову всё время, пока губ Ариэля касался холодный металл.

– Ещё глоточек. Тебе не повредит, давай, нужно ещё расслабиться.

Ариэль застонал, когда измучившая его игрушка вновь пришла в движение. Медленно, невыносимо медленно она совершила первый толчок и сократилась, чтобы вновь начать расти в толщину и длину.

– Опять начинается, – сказал Рами устало и убрал кубок подальше, на столик у кровати. Мерцающий тёплый свет и сражающиеся с ним тени превратили его обнажённую мускулистую спину в произведение искусства.

Ариэль от неё глаз не мог отвести. А когда Рами повернулся лицом – от его широкой мускулистой груди. Какая мощь крылась в человеческом теле, какая потрясающая красота. И как легко было свести разум с ума, заставить восхищаться и желать мучителя-альфу.

– Не нужно бороться с собой, – шептал искуситель. – Расслабься и получай удовольствие. Всё здесь сделано для того, чтобы ты этого захотел. Позволь себе захотеть.

– Я не могу. Я не хочу. Я всё это ненавижу, – Ариэль говорил прерывисто, от наслаждения, приносимого его телу искусным пыточным инструментом, закатывались глаза.

– Ты можешь. И ты уже хочешь. Я же вижу твои глаза. Коснись меня. Я разрешаю.

Демон-искуситель мог говорить что угодно – Ариэль себе желать его не позволял. Но желание росло в нём, пульсировало, растягивало его. Оно лишало соображения, гордости, стыда. Ариэль боролся с ним – и проигрывал, каждый раз сдаваясь всё быстрее и отдаваясь похоти всё бесстыднее и откровеннее. Теперь он не пытался вытащить из себя игрушку, теперь он опускал руку вниз, чтобы ласкать себя. Сейчас он не пытался прикрыться – он позволял смотреть на себя, лишившегося гордости, выгибающегося, подбрасывающего вверх бёдра, отдающегося несуществующему любовнику. Он позволял бесстыдно смотреть на себя обнажённого, не одёргивал сорочку, разводил ноги и громко стонал.

Когда он так делал, в потемневших глазах Рами разгорался огонь, его грудь бурно вздымалась, вены вздувались, и он ругался сквозь зубы, ворчал, что нельзя быть таким горячим, что это пытка, что он дурак, что вызвался добровольно её терпеть. Ариэль видел, как блестела кожа Рами в свете свечей, чувствовал острый запах его пота и мускусный – возбуждения. Его удивляло только одно – почему Рамиэль удерживался от прикосновений? Почему позволял магической игрушке делать то, что – более чем очевидно – страстно хотел делать сам?

От измученного сладостной пыткой Ариэля Рами не отходил ни на миг, переживал вместе с ним каждый из бессчётных оргазмов. Несколько раз ему пришлось позаботиться о себе – и он сделал это на той же кровати, запустив руку в штаны, с громкими бесстыдными стонами.

«Ты слишком горяч», – жаловался он, жадно лаская себя, и смотрел на выгибающегося на простынях Ариэля.

Непристойно для лорда. Постыдно. Ужасно.

У Ариэля от вида кончающего Рамиэля горело лицо и, милосердные боги, он не мог не думать о том, как бы это было с ним. Он не хотел. Но терзался от болезненного любопытства до спазмов внутри и обессиленных стонов.

Да, он знал, что с ним творят. Он понимал, что в нём всеми способами, включая сладкое вино, вызывают желание отдаться. Он сопротивлялся, но что он мог сделать? Он будто оказался на лодке без вёсел в грозу. Его несло течение и ветер, его затягивало в смертельно опасный водоворот, и он ничего не мог сделать для собственного спасения. Он мог гневаться, мог кричать, мог петь молитвы, но никакие мысли и слова не удержали бы слабое тело над бездной.

Он пал. Разбился вдребезги, когда, измученный пыткой, потянулся к единственному живому человеку рядом – трясущимися ладонями коснулся гладкой упругой кожи, губами потянулся к губам, открыл рот, впуская чужой язык, позволил себя ласкать. Когда рука Рами скользнула вниз по его груди и животу, легла поверх болезненно твёрдого члена – Ариэль закричал от восторга, потому что не мог не кричать. Внутри собственные вопли казались оглушительными, снаружи – хриплыми и едва слышными. Он задыхался, не в силах вдохнуть, он умирал, пока Рамиэль его целовал, и он кончил так, что у него в голове помутилось, и перед глазами померк белый свет.

Игрушка выскользнула из него и упала на кровать. Пытка закончилась.

Ариэль лежал, вспоминая, как дышать, вспоминая своё имя и гордость. Его тело казалось пустым, многократно растянутое отверстие – готовым к продолжению. По ногам что-то текло: вязкое, тёплое. Кровь?

Он сел, выбравшись из объятий шумно дышащего Рами, пригляделся к цвету белья – ничего страшного не увидел. Он полез туда рукой – на пальцах оказалась белёсая жидкость. Ни вид, ни запах не могли врать – из него текло семя. Он повернулся к лежащему, подперев голову ладонью, Рами. Тот выглядел страшно усталым и довольным, а ещё возбуждённым, но, видимо, последнее не особо его волновало.

– Это наше: моё и Фера, – подтвердил его подозрения Рами.

– Это ужасно, мерзко.

– Ничего ужасного в этом не вижу, да и мерзкого тоже. Или ты мне сейчас соврёшь, что в почти двадцать ни разу своего бычка не доил?

– Это мерзко, ужасно, – повторил Ариэль.

Рами не согласился:

– Скорее, наоборот – щадяще и с большой заботой о твоём телесном и душевном здоровье.

– Что? Вот это щадяще? – Ариэль повернулся к Рами всем телом. – Я думал, умру! Она не останавливалась часами!

– Будь ты обычным альфой, а не декоративным цветком, выращенным в оранжерее, где рядом одни омеги и беты, то, чтобы тебя сломать, даже с этой игрушкой, потребовались бы дни. Не выворачивайся твои воспитатели наизнанку, оберегая тебя, быть тебе изначально омегой. Или, может, думаешь, любой альфа орёт от наслаждения, когда ему впервые хрен засовывают в зад? На моих глазах – только ты.

Ариэлю кровь бросилась в лицо. Что он не настоящий альфа, приходилось слышать не в первый раз, в драках с мальчишками и не такое случалось. Но сейчас Ариэль говорил со взрослым человеком, не глупым ребёнком, из зависти изыскивающим способ посильней уколоть. Но и Ариэль стал старше, мог дать обидчику сдачи.

О, он знал, куда бить.

– А твой брат?

На лицо Рами словно налетела тень, но ответил он с предельной честностью:

– Да, ты прав. Справедливое замечание. Мой брат и правда заорал быстрее тебя. Хватило мгновения, когда твой отец поджарил ему мозги своим амулетом. Мой брат в один миг стал другим человеком. Рвался из кандалов, поносил твоего отца, взывал к его совести, просил, чтобы хотя бы детей не заставляли смотреть – а через миг уже живо подмахивал и сладко стонал, забыл о свидетелях своего унижения, забыл себя, мёртвого отца, нас, согнанных, чтобы видели, что с заговорщиками случаются вещи похуже смерти, и до усрачки такого боялись. – Рами сел, раздражённо отбросил волосы назад. – М-да, умеешь ты поддержать разговор в постели.

Ариэль отвёл глаза. Полуобнажённый альфа почему-то волновал одним своим видом.

– Да, – продолжил Рами, – мы позаботились о тебе. Чтобы ты остался собой. Мы сделали для тебя всё, что только смогли придумать.

– Ты так говоришь, будто всерьёз считаешь, что я буду вам благодарен.

– Будешь, если дружишь с головой. Ты омега – супруг двух альф. Или не знаешь, почему обычно альфы третьей берут женщину?

– Из-за ревности.

– Да. Омегу чертовски сложно делить, а заставить омегу принимать двоих ещё тяжелей. Твоё тело должно было принять нас двоих сразу, чтобы потом не было отторжения, чтобы ты не бесился: это мой альфа, а это – чужак, и любил одинаково нас обоих.

– Любил? – Ариэль хрипло засмеялся.

– Страстно любил. Ты – омега – в первый раз должен был принять одновременно обоих, чтобы истинных у тебя было двое, а не кто-то один. И ты это сделал. Молодец. Теперь ты омега и открыт для двоих – истинная драгоценность. А всё благодаря чему – вот этой игрушке, она спасла твой зад от двух членов сразу, и не таких крохотных, уж поверь.

После всего пережитого Ариэль думал, что навсегда лишится возможности испытывать стыд. И вот доказательство противного. Его как ошпарило кипятком, стоило представить нарисованную Рами картину. Он бы умер под ними, умер и всё – от стыда и разрывов, он бы не смог.

– О тебе позаботились, как ни о ком другом, и всё прошло хорошо, даже идеально, – сказал Рами. – Ты быстро справился, ты молодец. Поздравляю, омега. Можешь пока не благодарить. Я подожду, когда поумнеешь немного.

Ариэль посмотрел на себя: свои руки и ноги – он не чувствовал никаких изменений.

– Ты захотел лечь под альфу, по-настоящему, искренне захотел. Чтобы стать омегой, достаточно захотеть. – Рами будто прочитал его мысли. Это пугало, лорду-псу не полагалось быть проницательным.

Ариэль потянул ниже сорочку, прикрывая непристойную наготу коленей, хотя что ему осталось скрывать? Рами уже видел его потерявшим человеческий облик, превратившимся в животное, жаждущее совокупления. Рами целовал его губы, ласкал его руками, нависал сверху и смотрел как на омегу. А Ариэль смотрел на него – и хотел поцелуев, ласк, нежности, его самого. Он захотел – и тем самым совершил самый мерзкий и ужасный поступок во всей своей жизни.

– Ну-ну, не делай такое лицо. Всё уже закончилось и прошло хорошо. Теперь мы с тобой помоемся и пойдём спать.

Спать Ариэль отправился к себе на тюфяк, радуясь возвращению в клетку как подарку небес. Он зарылся лицом в подушку, накрылся двумя одеялами и предпочёл закрыть глаза и не слушать, как Рами уставшим голосом уговаривает вусмерть пьяного Фера лечь в постель и поспать.

Они оба храпели! Всю ночь не давали забыть, что там, на кровати, рано или поздно Ариэль окажется третьим.

Глава 11. Цена и награда

Ариэль уже вечность сидел на тюфяке, прислонившись спиной к стене. Солнце медленно всходило где-то далеко на востоке, серый свет лился в окна, постепенно прогоняя ночную тьму. Свечи давно догорели, огонь в камине погас, из приоткрытых окон тянуло стылой сыростью. Было зябко, но Ариэль, даже будь кому, не стал бы жаловаться на забывчивых слуг. Уж лучше терпеть холод и сквозняки, чем дышать чужим потом и мерзким амбрэ выпитого накануне вина.