Багряная империя. Клинок из черной стали бесплатное чтение

Пылает с двух концов свеча моя

И до утра растает без остатка…

Но ах, мои враги, и о, мои друзья

Как это пламя сладко!

Эдна Сент-Винсент Миллей. Первая смоква(Перевод П. Долголенко)

Глава 1

Девочка крепко спала в своем уютном гнездышке из фланелевого постельного белья и видела сладкие сны о том, что доступно лишь немногим избранным. Однако ее разбудили задолго до рассвета, и все вокруг суетились, как на пожаре.

– Идем.

Голос матери звал из спальни, освещенной лишь тусклыми фонарями. Их держали слуги, стоявшие возле двери.

– Быстрее, Сори. Ты должна это видеть.

Но девочка и так уже разглядела за фигурным окном далекое зарево, вмиг развеявшее ночные грезы. Холодный каменный пол под босыми ногами окончательно убедил ее, что это не сон. Не успела Сори подойти к оконному витражу с изображением фамильного герба, как мать набросила ей на плечи плащ с бобровой подстежкой и потащила к двери.

– Я сказала: быстрее.

Рука матери дрожала, и это напугало девочку даже сильнее, чем сверкающий панцирь, надетый поверх вышитой золотом ночной рубашки. Рука леди Шелс всегда была тверда, точно клинок, который она носила на поясе с тех пор, как начались разговоры о волнениях на ее землях, до недавнего времени мирных и спокойных.

Материнские пальцы нетерпеливо сжали плечо девочки, когда та повернулась к туалетному столику.

– Подожди. Нужно взять Лунные Чары.

Леди Шелс задумалась на миг, а затем отпустила Сори. Девочка забрала свой меч, вернулась и разглядела в полутьме улыбку матери, такую же яркую, как ее золоченые доспехи. Сори прекрасно понимала, что сейчас не время для расспросов. Из коридоров замка и внутреннего двора доносился тревожный шум. Неужто и впрямь нападение? Когда девочка с матерью добрались до винтовой лестницы, ведущей в отцовскую обсерваторию, леди Шелс остановилась и обернулась к служанкам.

– Соберите свои вещи, но только то, что сможете унести. И не забудьте вместе со шляпками прихватить оружие. Можете даже заглянуть в мои комнаты и взять все, что понравится, из одежды и драгоценностей. Не задерживайтесь там и со всех ног бегите к южным воротам. Безопасней держаться по двое, по трое, но не всем вместе и не поодиночке.

Тритесса, которая заплетала Сори косы с тех пор, как девочка себя помнила, тут же ударилась в слезы, а Хальфакса, перехватив взгляд хозяйки, решительно затрясла почти лысой головой:

– Нет, миледи, мы не оставим этот дом, когда…

– Делайте, что говорю! – оборвала ее мать непререкаемым тоном, каким до сих пор обращалась только к собственным детям. – Надо было отпустить вас раньше. Уходите, не заставляйте меня еще сильнее чувствовать вину. К рассвету они будут здесь. Вы больше ничем не можете помочь.

– А как же Сори? – заикнулась было Тритесса, но леди Шелс снова перебила прислугу:

– Будет лучше, если Сори пойдет с Корбеном.

Готовая расплакаться и не до конца свыкшаяся с мыслью, что ей предстоит отправиться куда-то вместе с учителем фехтования, девочка стала свидетельницей еще более удивительной сцены: ее строгая, чопорная мать шагнула к Хальфаксе и обняла старую служанку. Затем отступила и поклонилась всем остальным:

– Благодарю вас за заботу о моей семье. Но теперь вы должны уйти, пока еще есть такая возможность.

До этого Сори молчала просто потому, что была послушной девочкой, но теперь, поднимаясь по ступенькам вслед за матерью, она словно онемела от страха. Даже когда отец велел ей неделю назад приготовиться к большим переменам, она и подумать не могла о том, что начнется подобный хаос.

Мать взяла за руку дочь, и та едва сдержала слезы, хотя ей было почти пятнадцать. Они поднялись на верхнюю площадку башни. Отец, Аркон и Эсбен собрались возле парапета, Корбен приоткрыл дверь для хозяйки и своей ученицы. Звезды таяли в клубах дыма, густые облака нависли над землей, словно собираясь с силами, перед тем как захватить все небо. Лорд Шелс отвернулся от разрастающегося на севере пожарища, посмотрел на жену и дочку и попытался улыбнуться, но вышло неубедительно.

– Пора идти, мальчики, – сказал он, но мать Сори покачала головой и встала рядом с ними у крепостной стены.

– Отведи их вниз, – попросила она мужа, а затем ласково взъерошила волосы обоим сыновьям. – Мы тоже скоро спустимся, но сначала пусть Сори увидит…

– У нас нет времени, – возразил отец дрогнувшим голосом. – Им надо бежать, пока…

– Мы скоро спустимся, – мягко повторила леди Шелс, все еще удерживая сонных мальчишек, словно боялась, что их сдует ветром. – Пожалуйста, Мервин. Она должна это увидеть.

Отец уступил жене, как уступал всегда, но сейчас, похоже, он не меньше, чем Сори, удивился тому, что леди Шелс просила, а не требовала.

– Идемте, мальчики. Вы готовы к приключению?

Ни девятилетний Аркон, ни шестилетний Эсбен, похоже, не верили в сказки, которые им рассказывал отец. Направляясь к лестнице, они посмотрели на сестру широко раскрытыми глазами. Сори лишь пожала плечами и улыбнулась, надеясь, что ей лучше, чем отцу, удалось изобразить спокойствие и братья не познают того страха, что испытывала она сама.

Эсбен крохотными ручонками обхватил Сори за талию, а затем она притянула к себе Аркона, который, казалось, вовсе не желал обниматься со старшей сестрой. К ним бросился и отец; руки сплелись в дрожащий от предутреннего морозца клубок. И только мать отвернулась от семьи. Она стояла, опираясь на балюстраду и вглядываясь в алые сполохи на горизонте.

Отец и братья спустились в башню, за ними последовал Корбен, предоставив матери и дочери возможность побыть вдвоем.

– Подойди сюда, – позвала леди Шелс.

Сори прошаркала озябшими ногами к парапету, заранее страшась адского ландшафта, в который превратилась страна. Девочка положила покрытые гусиной кожей руки на гранитные перила и увидела, что огни пылают еще далеко, у северного края долины. Их причудливый танец на темно-синем полотне даже показался красивым.

– Ты понимаешь, что это значит?

– Кобальтовые. – Ненавистные слова едва не застряли в горле. – Они… жгут наши поля.

– И да и нет, – сказала леди Шелс, и в ее голосе было больше ярости, чем в любом боевом кличе. – Они точно так же смотрят на эти огни, только с другой стороны. Мы сами все подожгли, как только враг подошел близко.

– Сами? Но зачем?

Девочка вспомнила, как они всей семьей проезжали по широкой дороге мимо этих полей, как устраивали пикники на берегу реки, как она с братьями пряталась среди высоких колосьев, как собирала с подружками ягоды. На глаза навернулись слезы, но она сдержалась, зная, что мать наблюдает.

– А ты как думаешь?

Леди Шелс взглянула на свою дочь и наследницу, и Сори лишь теперь поняла, что мать не упустит даже такой ужасный повод преподать ей очередной урок.

– Чтобы выиграть время для бегства, – предположила девочка, и сердце стало биться чуть тише и спокойней. – Чтобы задержать их как можно…

– Нет, – остановила ее мать, – не поэтому. Ты знаешь, что такое символ?

– Да, – быстро произнесла Сори и, понимая, что мать ожидает более подробного ответа, постаралась найти подходящий пример. – Возьмем хотя бы наш герб. Это символ страны и истории. Золотое зерно – потому что все наше богатство произрастает из земли. Медведь – это мы, семья, охраняющая королевство. И все это – внутри Звезды, потому что пища и защита для простых людей – это то, на чем держится вся Звезда.

– Очень хорошо, – кивнула леди Шелс и показала на далекие огни. – Я велела поджечь поля, как только появятся кобальтовые, потому что это тоже своего рода символ. Знаешь, какой у него смысл?

– Нет. – Сори смутилась оттого, что ее щеки все-таки стали мокры от слез.

Мысль о том, что поджог тысячи акров полей с почти созревшим урожаем может быть просто символом, пугала ничуть не меньше, чем нашествие кобальтовых.

– Это означает, что мы никогда не сдаемся, – объяснила леди Шелс, вытирая лицо девочки тыльной стороной перчатки. – Что мы скорее уничтожим свою страну, чем отдадим ее врагам. Пусть эти бандиты захватят нашу землю, но больше они ничего не получат. Все, что мы создали своим трудом, принадлежит только нам. Понятно?

Сори стиснула дрожащей рукой ножны клинка и отрицательно покачала головой.

– Сейчас поймешь.

Теперь голос матери прозвучал устало – еще одна пугающая перемена в ее характере.

– Я ведь рассказывала тебе, что они предложили нам сдаться? Проще было бы согласиться на все их условия. И тогда нам самим, нашим друзьям и подданным ничего бы не угрожало. Но это тоже будет символ, дурной символ. С его помощью враги еще больше возвысятся и еще сильнее унизят нас. Наше падение покажет нашим союзникам, всем жителям Звезды, что надежда не потеряна, что достойные люди должны бороться до конца и не отступать от своих принципов, что каким бы заманчивым ни казался другой путь, это будет неправильный путь. Теперь понятно?

– Наше падение… – Сори проглотила комок в горле, рыжеватое зарево на горизонте больше не казалось ей красивым. – Ты хочешь сказать…

Доспех матери снова сверкнул золотом в полутьме.

– Мы давно уже проиграли войну. Но даже у проигравшего всегда остается выбор: сдаться или продолжать борьбу без шансов на победу, просто потому, что правда на твоей стороне. А она действительно на нашей стороне, Сори, и пусть сегодня мы не сможем победить, но мы оставим другим надежду, что завтра все может измениться. Наша доблесть не умрет вместе с нами. Песни о героях минувшего потому и не забыты до сих пор, что настоящая доблесть проявляется тогда, когда победа кажется недостижимой, но ты продолжаешь бороться. Эту доблесть я и оставлю тебе в наследство, и ты должна сохранить ее, даже когда тебе страшно, когда ты сомневаешься в своих силах, когда кажется, что все потеряно. Мы не просто люди, Сори, мы символ. Все вместе и каждый из нас. И мы должны доказать, что это достойный символ.

Сори утешало лишь то, что взгляд матери был устремлен на пылающие поля, и поэтому леди Шелс не могла заметить слабость дочери. Обдумав смысл этого тягостного разговора, девочка спросила:

– Если мы собираемся сражаться, почему ты отсылаешь меня с Корбеном?

– Потому что нам нужен мученик, но только один. – Леди Шелс гордо вскинула голову и посмотрела на дочь так, что Сори наконец-то обо всем догадалась. – Когда мы спустимся вниз, я поведу людей в последнюю битву с кобальтовыми. Я встречу смерть на земле, политой потом многих поколений наших предков. А ты, дитя мое, отомстишь врагу за мою смерть. Ты поведешь в бой оставшихся в живых и не успокоишься до тех пор, пока не вернешь себе нашу землю. Пройдет время, и ты будешь управлять страной из этого замка, как управляла ею я, а до меня – моя мать, а еще раньше – ее отец. Ты должна жить так, чтобы стать символом торжествующей справедливости.

– Но зачем тебе умирать?! – Сори не заметила, как ее голос сорвался на крик. – Тебе приходилось сражаться и раньше, с теми же самыми кобальтовыми, и ты всегда… всегда…

– Возьми себя в руки, Сори! – одернула ее мать. – Все мы рано или поздно умрем; именно эта обреченность и отличает смертных от созданий Изначальной Тьмы. Ни один из тех, кто дышит сегодня, не сможет прожить два века, ни один смертный на всей Звезде, и все, что от них останется, – это символы для потомков. Я тоже смертная и поэтому погибну, сражаясь за то, во что верю. И когда настанет твой час, ты сделаешь то же самое. Сделаешь или нет?

– Да, сделаю. – Сори сморгнула последнюю слезинку, смело взглянула в горящие глаза матери и, хотя это было не совсем правдой, добавила: – Я все поняла.

– Вот и хорошо, – сказала мать, уводя девочку от парапета башни Юниуса. – Ты должна быть сильной, Индсорит, чтобы Кобальтовая королева со временем научилась бояться твоего имени. А теперь идем, я готова к последней схватке, твоя мать без трепета отправляется навстречу судьбе. Нам не суждено больше свидеться, дитя мое, так пусть наше прощание окажется достойным того, чтобы потомки сложили о нем песни.

Последние пламенные слова леди Шелс оставались с ее дочерью во всех испытаниях, что пришлось вынести девочке в последующие недели. Словно маяк, они освещали для юной Индсорит единственную спасительную дорогу в полной опасностей ночной мгле, когда она вместе с учителем фехтования убежала в Ведьмин лес и спряталась в заброшенной гробнице. Приспешники самозваной королевы отыскали их с Корбеном, но и после этого Индсорит продолжала верить словам матери, как темный народ верит проповедям Вороненой Цепи. Они с Корбеном сражались плечом к плечу, и учителя сразил удар боевого топора, но она не прекратила сопротивления, пока сама не оказалась на земле. Стыдясь, что ее захватили в плен живой, всего лишь с незначительными ранами, девочка на всем извилистом пути по Ведьмину лесу повторяла речь матери, словно молитву, словно покаяние в том, что не сумела стать достойным символом.

А потом девочку отвезли в Карилемин – трудовой лагерь, который так называемые имперцы соорудили среди выжженных полей к северу от Юниуса, и там Сори узнала, что клятвы матери так и остались неисполненными.

Леди Шелс помешали интриги Кобальтовой королевы.

Индсорит мучилась из-за того, что не оправдала ожиданий, но в то же время благодарила Падшую Матерь за счастье снова увидеть родителей и братьев. Они попали в плен к солдатам незаконной империи, и это, конечно, уязвляло гордость, но девочка верила, что все вместе они смогут справиться даже с таким унижением.

Однако у матери было другое мнение, она отказывалась принимать пищу и не разговаривала даже с собственной семьей. Однажды утром она с таким же безмолвным достоинством не подчинилась приказу охранника, а тот лениво взмахнул булавой и размозжил ей голову. Это произошло на глазах у всего лагеря. Отец, Аркон и Эсбен с отчаянными криками бросились к леди Шелс, а Индсорит осталась на месте. Все силилась понять, как это могло произойти, пока откуда-то не появилась рука Корбена, окатившая водой ее пылающее лицо.

После этого несчастья они почти не разговаривали друг с другом.

Вскоре отец умер от разрыва сердца, а может быть, это была просто могильная лихорадка.

Разве сумела бы Индсорит в одиночку защитить братьев от жестоких охранников? Согреть в зимние холода и накормить голодной весной?..

– Ваше величество?

Неожиданное вторжение не заставило Индсорит отбросить воспоминания, как если бы в них было что-то постыдное. Она плавно вернулась в настоящее, к бликам вечернего солнца на обсидиановом полу тронного зала. Индсорит была багряной королевой, Королевой Самота, Хранительницей Багряной империи и потому позволила себе мысленно вернуться в то утро, когда она проснулась и увидела рядом скорчившегося Аркона, холодного и безжизненного, как те камни, что они выворачивали из земли сбитыми в кровь пальцами.

– Ваше величество, – повторила аббатиса, – простите, что побеспокоила вас, но…

– В чем дело? – грубо ответила королева, раздраженная тем, что ей пришлось прервать воспоминания, так и не успев заново пережить еще более страшную гибель Эсбена, ее младшего брата.

Эти надоедливые цеписты становятся еще деятельнее с восходом луны и не досаждают Инсорит лишь в тех случаях, когда ей приходится стоять перед Черной Папессой, этой мерзавкой, гордо рассевшейся на Ониксовой Кафедре.

Впрочем, говоря откровенно, стерпеть присутствие аббатисы Крадофил было куда проще, чем иметь дело с папессой И’Хомой.

– Ее всемилость велела сообщить вам, что к вашему визиту в центральный Дом Цепи все готово, – произнесла непрерывно потеющая аббатиса сальным, словно монеты в кружке для пожертвований, голосом. – Она заверяет вас, что, если вы любезно согласитесь сопровождать ее прямо сейчас, ритуал закончится еще до полуночи.

– Значит, все уже готово?

Индсорит спустилась с мягких соболиных подушек, все ее мышцы затекли – она целый день провела в неподвижности. Несмотря на всевозможные ухищрения, трон остался чертовски неудобным, как и двадцать лет назад, когда Индсорит отобрала его у Кобальтовой Софии, – неудивительно, что старая ведьма была так рада избавиться от него.

– Полагаю, я не могу отказаться от приглашения под тем банальным предлогом, что ожидаю донесений от Пятнадцатого полка и хочу все-таки понять, что за демонщина творится у Языка Жаворонка?

– Я никогда не осмелюсь даже предположить, как следует поступить вашему величеству, особенно в столь неприятной ситуации.

Кроткий взгляд Крадофил блуждал где угодно, только бы не встречаться со взглядом королевы. Но каков ответ! Старая проныра наверняка знает о событиях на равнинах Ведьмолова не меньше, чем сама Индсорит или любой из ее советников, иначе не стала бы тратить время на лесть и заискивание, а постаралась выудить у королевы как можно больше подробностей.

– Нет, конечно, вы же слишком умны для этого. – Индсорит потянулась, готовясь к утомительной прогулке в Центральный Дом. – Скажите, аббатиса, скольким хозяевам вам довелось прислуживать в этом замке?

– Простите, ваше величество?

– Разумеется, И’Хоме и мне, раз уж нам с Черной Папессой приходится делить владения и титулы.

Крадофил с явной настороженностью ожидала продолжения, хотя Индсорит подняла пока только два пальца.

– А еще старику Шанату, пока он не уступил тапочки и митру своей племяннице. Вы ведь и ему служили? И когда он пытался свергнуть меня, и после этого, не так ли?

– Ч-что?..

Крадофил опасливо поежилась, когда Индсорит потянулась к ножнам с Лунными Чарами, лежавшим на подлокотнике трона. Мать настояла на том, чтобы первым оружием девочки стала бодомианская старинная спата, как повелось в их семье еще с Века Чудес, и хотя меч поначалу казался неподъемным, со временем Индсорит к нему привыкла, как и ко многому другому. Трудно в это поверить, но розыск имперцев, укравших у нее Лунные Чары, оказался самой сложной частью ее плана отмщения. Побег из лагеря не потребовал больших усилий, а низвержение Софии – и того меньше.

– Три господина – уже немало для одного слуги, но вы так стары, что у вас могли быть и другие хозяева. Тот, кто сидел на этом троне до меня, например.

– Король Калдруут не позволял скромной аббатисе даже приближаться к тронному залу, – ответила Крадофил.

– Но ведь не он был моим предшественником, верно?

Индсорит кивком разрешила двум служанкам войти в зал, чтобы помочь ей облачиться в нелепое парадное одеяние – черное бархатное платье, усеянное гранатами и рубинами.

– Вы ведь понимаете, о ком я говорю, или мне придется произнести это имя?

– Ни в коем случае, ваше величество, – торопливо залепетала Крадофил. – Но ведь я… не должна говорить, что служила ей. Она была еретичкой, убийцей и…

– А почему вы выразились именно так? – Индсорит всего лишь хотела уколоть аббатису, прервавшую ее воспоминания, но теперь вдруг проснулось любопытство. – Меня не интересует, что вы должны говорить, а что – нет, демон вас дери! Я просто хочу знать: вы и в самом деле служили Кобальтовой Софии, когда она была королевой?

Услышав запретное имя, одна из служанок ахнула, а другая едва не вырвала с мясом пуговицу, украшенную драгоценным камнем. Крадофил напоминала черепаху, попавшуюся на крючок рыболова. Аббатиса опустила глаза к солнечным бликам на обсидиановом полу.

– Один раз я встречалась с ней. Вот на этом самом месте. За месяц до того, как вы сокрушили эту самозванку, ваше величество.

– Продолжайте!

Индсорит оттолкнула перепуганную служанку и водрузила на свою утомленную голову Сердоликовую корону.

– Она… – Аббатиса выглядела сейчас такой же жалкой, как сестра Портолес в тот вечер, когда опозоренную боевую монахиню привели в тронный зал. – Поверженная Королева…

– Да говорите же! Я не собираюсь казнить вас за то, что случилось двадцать лет назад.

– Поверженная Королева обвинила меня в создании Нор. – Крадофил наконец-то осмелилась взглянуть в глаза Индсорит. – Еще король Калдруут приказал собрать всех выявленных анафем в одном месте, и Вороненая Цепь не смогла отговорить его от этой затеи. Когда… София заняла трон Калдруута, она первым делом попыталась сокрушить святую церковь, но Падшая Матерь помешала ее преступным замыслам. Не сумев сломить нашу стойкость, самозванка провела целый ряд немыслимых реформ, которые вы тут же отменили, как только освободили королевство, ваше величество. Все, кроме одной.

– И благодаря этой неотмененной реформе Цепь продолжала собирать армию ревностных неофитов из числа страннорожденных прямо у меня под носом? – Индсорит осушила бокал подсоленного вина, принесенный пажем, но отказалась от пирожка с кальмаром. – В жизни не догадаюсь, зачем это понадобилось.

– Норы выжили исключительно благодаря моим стараниям и упорству, – заявила аббатиса, раздуваясь от так свойственной Вороненой Цепи беззастенчивой спеси. – Я знаю, что у вас были некоторые мелкие разногласия со святым престолом, ваше величество, но это, разумеется, не моя забота.

– И не моя, по крайней мере в настоящую минуту.

Индсорит не испытывала желания ворошить это старое неприятное дело. Когда она узнала, какими методами Цепь «исправляет» страннорожденных, и попыталась положить этому конец, Шанату наотрез отказался что-то предпринимать. Один конфликт потянул за собой следующий, и все закончилось гражданской войной. Ничего хорошего это не принесло ни королеве, ни страннорожденным – в выигрыше остались только наемники, кузнецы и, как обычно, Вороненая Цепь… А теперь надвигается новая война, потому что так бывает всегда. Подумать только, еще несколько лет назад Индсорит была убеждена, что если Шанату сменит его юная племянница, это принесет наименьший вред королевству…

– Полагаю, даже самый низменный демон не потерян для нас, он тоже может обрести благословение Падшей Матери, – добавила Крадофил то ли для того, чтобы заполнить паузу, то ли в самом деле считая этот довод убедительным. – И лишь благодаря милосердию Вороненой Цепи эти жалкие создания остались целы.

– Или близко к тому, – поморщилась Индсорит, вспомнив, какие раны нанесли сестре Портолес лекари Цепи, удаляя все признаки ее страннорожденности.

Это было глубокое эмоциональное потрясение, и оно заставило королеву целиком и полностью довериться злосчастной боевой монахине, с которой познакомилась всего час назад. Один испуганный взгляд подсказал Индсорит, что она приобрела самого могущественного союзника на всей Звезде – и самого опасного к тому же, свято преданного как добру, так и злу. Разумеется, Портолес могла предать свою королеву из-за беспричинной и неуместной веры в Вороненую Цепь, но Индсорит дала бы голову на отсечение, что бедная девочка не сделает этого, по крайней мере, не сделает предумышленно. В мире, полном коварства и жестокости, добрые намерения должны что-то значить. Иначе что может сказать сама Индсорит в оправдание бесчисленных убийств, совершенных имперскими солдатами за двадцать лет ее правления? Каким символом стала она за эти годы?

– Новости, ваше величество! Новости большой важности!

Заходящее солнце заливало светом тронный зал, и Индсорит щурилась. Она узнала голос, но все еще не могла поверить, что девчонка осмелилась явиться сюда.

– Ваша всемилость! – воскликнула Крадофил, подтверждая, что темный силуэт, возникший на открытой галерее тронного зала, действительно принадлежит И’Хоме.

Соплячка пришла не одна, ее сопровождало полдюжины охранников. Под лоснящимся меховым плащом папессы не было никакой одежды, бледные щеки и лоб украшали полосы свежей крови, но еще сильней, чем эта ритуальная раскраска, пугал изогнутый бронзовый кинжал с рунами на клинке, с которого падали на пол багровые капли.

– Такая важная новость, что вы врываетесь в мою галерею с невысохшей кровью на кинжале? – возмутилась Индсорит. – Куда бы я ни опаздывала, ко мне вы не войдете.

Однако священница все же вошла. Зубы И’Хомы сверкнули в усмешке ярче, чем солнце на клинке, когда она приблизилась к багряной королеве. Грозная гвардия, которая должна была стоять у дверей и по крайней мере объявить о появлении папессы и ее свиты, куда-то запропастилась, так что Индсорит лишь с недоумением оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, что бы это могло означать. Нечто подобное случилось, когда она, еще по пути к власти, встретилась лицом к лицу с сорока семью убийцами. Но даже в самых диких фантазиях она не могла представить, чтобы И’Хома попыталась чего-то добиться от нее силой оружия, – должно быть, девчонка совсем рехнулась, если возомнила, что здесь можно действовать так же, как она привыкла у себя на юге.

– Я давно догадывалась, что ваша всемилость не дружит с головой, но недооценила степень безумства, – произнесла Индсорит, выхватывая Лунные Чары из ножен.

Однако готовность к схватке с дерзкой девчонкой тут же испарилась. Руки отяжелели, движения замедлились, голова затуманилась. Определенно, в вино было подмешено что-то еще, кроме соли, сильное зелье, сумевшее так быстро одолеть ее.

– Даю вашей всемилости последний шанс одуматься. Имейте в виду, что…

– Свершилось! – завопила И’Хома, дико размахивая руками, так что плащ на ее плечах сделался похожим на крылья облезлого нетопыря. – Пятнадцатый полк настиг Кобальтовый отряд на равнине Ведьмолова. Война окончена, мы победили!

– Мы… Как вы сказали?

Индсорит догадывалась, что вопли о новостях большой важности предвещают хвастовство. Постепенно вырисовывались детали картины, словно причудливые камешки на дне быстрого ручья. Слишком поздно разобралась королева в замыслах мерзкой девчонки.

– Вы… вы сговорились с Хьорттом? Добились, чтобы он атаковал кобальтовых без моего разрешения и его победа досталась вам, а не мне? А теперь пришли убить меня?

– Его победа?

И’Хома резко рассмеялась и хотела добавить что-то еще, но в тот же миг Индсорит набросилась на нее. Быть отравленным и преданным – обычная доля монарха, но только не осмеянным. Пусть заговорщики попробуют ее прикончить, пусть попытаются издеваться над ней, но только не то и другое сразу.

Даже шатаясь от отравленного вина, Индсорит наверняка пронзила бы первым же выпадом перепуганную соплячку, если бы не помешал один из охранников. Дюжий мечник отбросил королеву в сторону, а на помощь ему уже спешил второй монах, с боевым молотом в руках. Индсорит с разворота полоснула по ноге мечника и снова попыталась раскроить физиономию И’Хомы, но молотобоец уже был рядом, и ей снова пришлось изменить направление удара, прорубив пальцы монаха до самого древка оружия. Двое других охранников хотели взять ее в клещи, И’Хома тут же юркнула им за спину, а Индсорит еще успела проткнуть кольчугу одного противника и разбить локтем нос другому, прежде чем ее повалили.

К несчастью, ни яд, ни удары рукоятью меча не смогли убить королеву, так что ей пришлось вытерпеть еще одно унижение, когда Черная Папесса наклонилась и сдернула Сердоликовую корону с раскалывающихся от боли висков.

– Ох, Индсорит, – печально вздохнула И’Хома.

Вместо того чтобы надеть трофейный венец, она опустилась на гладкий пол, положила голову обессиленной королевы к себе на колени. Безумная жрица провела ладонью по щеке Индсорит, но та не могла и пальцем пошевелить, чтобы помешать этому, даже если бы очень хотела… Что еще хуже, прикосновения И’Хомы показались ей нежными, утешающими, материнскими.

– Боюсь, вы все неправильно поняли, впрочем, как и всегда. Я пришла не для того, чтобы убить вас, и Хьортт вовсе не одержал победу. Во всяком случае, не в том примитивном смысле, что ему доступен. Я говорю о чем-то гораздо большем, частью чего вам предстоит сделаться, точно так же как и мне. Мы обе примем участие в этой игре и, не сомневаюсь, станем в конце концов близки друг другу, как родные сестры. Даже еще ближе!

Индсорит казалось, будто она катится под гору со связанными руками, с каждым мгновением разгоняясь все сильнее, навстречу двум черным бездонным ямам – поглотившим весь мир глазам И’Хомы. Черная Папесса наклонилась к королеве, и та поняла, что кровь вовсе не размазана по щекам ее всемилости, а сочится из сияющих глаз, словно размытая дождем боевая раскраска. Дыхание И’Хомы отдавало сырым мясом и уксусом, когда она поцеловала Индсорит в лоб, а затем прошептала на ухо:

– Все грехи прощены, сестра. День Становления подходит к концу, и Затонувшее королевство поднимается из морских глубин. Падшая Матерь вернулась и ждет нас на блаженной земле, дарованной нам ею. С господством смертных покончено. Наш долг исполнен, Индсорит!

Слова достигали слуха королевы, но поначалу пролетали мимо сознания – еще одна бессмысленная религиозная болтовня. Индсорит заметила лишь, как И’Хома подняла корону, сверкнувшую в последних лучах солнца, и швырнула в сторону галереи. Корона несколько раз скакнула по обсидиановому полу, затем притормозила и остановилась на самом краю, даже чуть свесившись за край, словно в аристократической забаве на свежем воздухе. Но все же не удержалась, медленно перевалилась через кромку и исчезла из виду. Сердоликовая корона, катящаяся по мостовой Диадемы, – самый жуткий из всех возможных символов, если воспользоваться излюбленным словом матери.

Наконец Индсорит уловила в словах Черной Папессы некий тревожный смысл, но так и не смогла пошевелить пересохшим языком, чтобы задать напрашивающийся вопрос: если с господством смертных покончено, кто теперь будет управлять страной?

Глава 2

Все было уже завершено к тому моменту, когда целый имперский полк внезапно лишился рассудка и солдаты принялись поедать живьем собственных товарищей, но от этого общая картина не становилась приятней. Шагая через лагерь к штабной палатке на другое утро после битвы у Языка Жаворонка, София с восхищением размышляла о том, как удалось Вороненой Цепи устроить гнусное представление. Интересно, как давно это началось? Четверть века назад отличавшийся особой набожностью Четвертый полк после столкновения с Кобальтовым отрядом впал в людоедское безумие, и невозможно поверить, что эти кошмарные эпизоды никак не связаны между собой.

То, чему София и ее Пятерка Негодяев стали свидетелями после падения Виндхэнда, вероятно, было всего лишь испорченным ритуалом, слабым намеком на ту катастрофу, которая могла… нет, которая произошла накануне. И в отличие от тех давних событий, теперь никто не выказывал желания обсудить причины и последствия внезапного и самоубийственного помешательства имперских солдат, поскольку все и так было сокрушительно очевидно: вконец охреневшие цеписты решили поднять из морских глубин Затонувшее королевство.

Кто же еще мог это сделать?

Что ж, ладно. Не только они сумели вернуть назад силу, долгое время не появлявшуюся на Звезде. Безвременно усопший юный Эфрайн Хьортт призвал Софию, принеся куда меньшую жертву – всего лишь обезглавив ее мужа и перерезав всех жителей деревни. Теперь нужно только доказать, что возвращение старой стервы и ее облезлого демона – не менее эпохальное событие, чем всплывшее за каким-то рожном со дна морского королевство.

При условии, что Мордолиз все-таки вернется. После целой вечности дурацких игр, когда София разрешала псу баловаться любой добычей, какая только ему приглянется, он все равно оставался худющим как скелет. Какой демон не жаждет свободы больше всего на свете? Как тщательно она подбирала каждое слово в палатке Хортрэпа, стараясь не оставить Мордолизу ни единой лазейки, – и в конце концов наивно позволила ему сорваться с поводка. Стоит ли удивляться, что София так и не разобралась с багряной королевой? При всех своих прекрасных и благородных порывах она даже связанного демона не смогла удержать.

Пытаясь немного успокоиться, она внимательно всматривалась в просветы между изукрашенными инеем палатками, надеялась увидеть бегущего веселой трусцой к хозяйке Мордолиза. Но пока на глаза попадались лишь измученные солдаты, выползающие навстречу утру, до которого они не надеялись дожить. Вид у них был довольно жалкий, и София с горькой усмешкой подумала о том, как они воспримут новость о Затонувшем королевстве или, что еще неотложней, о гигантских Вратах, появившихся под самым носом.

С тех пор как простые солдаты узнали, что Вороненая Цепь обманула кобальтовых и воспользовалась ими для завершения ритуала, проблема состоит уже не в том, сколько наемников и желторотых юнцов ударится в бега, а в том, сколько переметнется на другую сторону. С последними Чи Хён должна обходиться еще жестче, чем с дезертирами, иначе религиозный психоз, как чума, мигом распространится по всему лагерю.

Недолго поразмыслив, София пришла к выводу, что именно с помощью этого благоговейного ужаса и рассчитывает церковь вдохнуть веру даже в самые черствые сердца. Чтобы поколебать саму Софию, понадобились бы куда более сильные аргументы. На своем веку она достаточно насмотрелась на так называемых богов, чтобы не воспринимать всерьез никакие культы и тем более Вороненую Цепь. Она не знала, чего еще Черная Папесса надеется добиться столь чудовищной мистерией, как возрождение легендарной страны, но было до отвращения очевидно: все здравомыслящие люди, не страдающие религиозным фанатизмом, кровно заинтересованы в том, чтобы разобраться в происходящем, и как можно скорее.

Ну хорошо, если не все, то хотя бы некоторые.

Заметив приближение Софии, возле палатки ей отдали честь часовые.

– Да пусть они возвратят хоть всех до единого жителей Эмеритуса и каждую королеву ведьм Века Чудес, меня это не волнует, наша цель остается прежней, – заявила генерал Чи Хён, едва взглянув на Софию.

Хортрэп, Феннек и Сингх уже расселись с калди и овсяными лепешками по одну сторону стола, а генерал и капитан Чхве – по другую. София попыталась проскользнуть за спиной Чи Хён и устроиться рядом с ней. Измученная девушка с трудом сдерживала раздражение, не стоило ждать от нее приглашающего жеста.

– Капитан София уже слышала новости о Затонувшем королевстве Джекс-Тот?

Сингх с удивительной тактичностью адресовала этот вопрос своему новому генералу, а не прежнему. София потянулась за калди, но давилка оказалась пустой, если не считать смолистого осадка на дне. София сама была нынче вроде этой штуковины – бесполезно выжимать из себя какие-то эмоции.

– Да, я слышала эту грустную песню, хотя боюсь, что теперь мы должны называть Джекс-Тот Всплывшим королевством… Простите, генерал, нельзя ли кликнуть слугу, чтобы он принес и мне бобов?

Девушка мрачно посмотрела на Софию, глаза были красны – от бессонной ночи или от слез? Заострившиеся черты говорили скорее о первом, и София с усталым вздохом поднялась с места.

– Нет-нет, не беспокойтесь, я помню, где вы их храните. Продолжайте разговор, я сама принесу.

– Спасибо, капитан, это было бы восхитительно. – Голос Чи Хён был таким же теплым, как бронзовый ночной горшок в зимнюю ночь. – На будущее, Хортрэп: я бы хотела, чтобы столь важные сведения ты докладывал в первую очередь мне, а уже потом делился ими с кем-то еще. Не думала, что это следует оговаривать особо.

– Я именно так и намеревался поступить, – обиженным тоном отозвался Хортрэп Хватальщик. – Но София со своим демоном загнала меня в угол и развязала мне язык.

– Неужели?

Чи Хён не поверила его оправданиям, но София решила впредь обходить Хортрэпа стороной, чтобы тот не смог снова подставить ее. Особенно это ни к чему теперь, когда Мордолиза нет рядом и некому будет вступиться, если старый колдун и впрямь зол на нее из-за вырванных силой признаний.

– Да, но на самом деле это не так увлекательно, как кажется. – София поставила котелок на огонь и с очередным тяжким стоном опустилась на колени перед столиком для калди. Она встряхивала сосуд, пока не дождалась аппетитного потрескивания бобов. – Я слышала, что наши цели остаются неизменными. Напомните, пожалуйста, каковы эти цели, потому что, боюсь, кое у кого из капитанов может быть на сей счет абсолютно иное мнение.

– Я уже объясняла всем, кому что-то было неясно, – раздраженно сказала Чи Хён. – Мы здесь для того, чтобы сокрушить Багряную империю и Вороненую Цепь, и сделать это нужно как можно скорее. Я готова признать, что фанатики, пожертвовавшие своими людьми, чтобы вытащить на поверхность древний остров, немного усложнили положение. Но не настолько, чтобы менять наши планы.

– Может быть, и так, – проговорил Феннек, тоже выглядевший усталым, но все же меньше, чем Чи Хён. – Однако, полагаю, Хортрэп просто хотел подчеркнуть, что раз уж изменилась игровая ситуация, то и нашу стратегию следует слегка подкорректировать.

– Сколько бы я ни упрашивала вас, бодрые старикашки, вы все равно относитесь к этой войне как к игре, – проворчала Чи Хён, словно не замечая игрушечных солдатиков в красных и синих мундирах на расстеленной по всему столу карте. – Если допустить, что Хортрэп прав…

– А так оно и есть, – не удержался от реплики колдун.

– Ну и не один ли хрен? – Юный возраст Чи Хён все-таки сказывался, хотя, по расчетам Софии, эта вспышка должна была произойти намного раньше. – Даже если возвращение Затонувшего королевства и в самом деле означает конец света, как уверяют эти недоумки, неужели не понятно, что мы должны продолжать начатое, а не слушать сказки цепистов? Ангелы, очищающие мир от скверны; демоны, сорвавшиеся с цепи; смертные, представшие перед Страшным судом; чудовищная страна Джекс-Тот, превратившаяся в обетованную землю. Но мы-то с вами сидим здесь, живые и здоровые, несмотря на всю ту чушь, что нагородили они, да и вы тоже!

– Я вовсе не утверждаю, что в этих пророчествах больше смысла, чем в бреде сивой кобылы, – проговорил Хортрэп тем уступчивым тоном, который так бесил Софию, когда она стояла во главе Кобальтового отряда. – Однако противнику все же удалось вернуть Джекс-Тот, утраченный пятьсот лет назад, генерал, и это достаточно серьезный повод, чтобы остановиться и призадуматься.

– О, можешь биться об заклад на своего демона, что я призадумаюсь, – ответила Чи Хён. – Но багряная королева и Черная Папесса только и ждут, чтобы мы остановились, только на это и надеются. Стоит нам дрогнуть, и вскоре на этом холме появится мой отец с предложением сдаться от Девятого полка.

– Ваш отец?

София оторвалась от своего занятия и задумалась, не считает ли Канг Хо себя и в самом деле бессмертным, если решился приехать сюда после того, как в доминионах натравил на нее Сингх. Или Чи Хён имеет в виду другого своего отца – короля Джун Хвана?

– Он вызвался быть посредником между нами и наступающими нам на пятки таоанцами. И ты, – Чи Хён указала на Софию перевязанной рукой, – не посмеешь и пальцем его тронуть без моего приказа.

– Значит, Канг Хо уже был здесь? – выглянула Сингх из-за спины Софии, удивленно приподняв бровь и позабыв о недоеденной лепешке.

– Был и может появиться снова, – пожала плечами Чи Хён. – Но сейчас он сидит в палатке имперского полка, такого многочисленного, что способен прихлопнуть нас без особых усилий. Отец хотел, чтобы таоанцы помогли нам захватить Линкенштерн, но после той мясорубки, что устроил здесь Пятнадцатый полк, нам очень повезет, если Канг Хо уговорит имперцев не набрасываться на нас сразу, а подождать до завтра. Так что мы должны уходить. Немедленно.

– С этим мы согласны, генерал, – заявила Сингх. – Но сначала нужно определить наши цели, иначе я со своими драгунами поворачиваю на запад и отправляюсь домой, не забыв получить плату, обещанную нам за победу над кавалерией Пятнадцатого полка.

Услышав номер полка, уничтожившего ее дом, София перестала ощущать аромат бобов калди и заскрежетала зубами громче, чем нож по точильному камню. Когда ритуал цепистов достиг кульминации, имперских всадников засосало в новые Врата. И пусть даже она не рассчитывала, что этих мерзавцев постигнет столь ужасный конец, но все равно ощущала какое-то неудовлетворение, возможно, потому, что враги погибли не у нее на глазах. Не то чтобы София так уж сильно жаждала мести. Достаточно насмотревшись на то, как расплачиваются кровью за кровь, она просто знала, что поквитаться необходимо – за ее погибшего мужа Лейба, за всех жителей Курска, а больше всего – за саму себя. Она поклялась лично отплатить каждому из тех, кто устроил резню. Но азгаротийская конница сбежала в небытие, не дождавшись, когда София до нее доберется. Поверженная Королева потеряла цель и теперь в душе надеялась на то, что приказ напасть на деревню на самом деле отдала Черная Папесса. Тогда снова можно будет внушить себе, будто в случившемся нет твоей вины и ты всего лишь восстанавливаешь так отчаянно необходимую этому миру справедливость. Кисловатое, почти безвкусное утешение, но все же лучше, чем никакого. Лучше, чем кровь мужа на твоих сморщенных до неузнаваемости руках, лучше, чем запах этой крови, заглушающий даже аромат самого восхитительного калди.

– Что?! – вскипела, словно вода в котелке, Чи Хён.

София оглянулась: в палатку вошел Гын Джу и, вероятно, шепнул что-то неприятное. Только что генерал-пигалица выглядела до крайности утомленной, даже с трудом держала спину прямо, а теперь вскочила и выбежала из палатки вместе со своим стражем добродетели, на ходу бросив капитанам:

– Прибыл еще один гость. Продолжим в полдень. Все свободны до моего возвращения.

– Если позволишь, всего на два слова… – Феннек устремился вдогонку за Чи Хён.

София прихватила на дорожку соленый пирог и с сожалением посмотрела на наполненную до краев давилку.

– Я ей сколько раз говорил… Ну хорошо, всего единожды, но надеюсь, мои слова не пропадут даром, – проворчал Хортрэп и неслышными шагами подошел к Софии. – Я про то, что проводить заседания штаба в своей личной палатке не очень удобно. Позволь, я помогу тебе.

Сингх тоже поднялась с места, но, сообразив, что замышляют ее старые приятели, прошла мимо и приветливо обратилась к охранникам, дожидавшимся, когда все освободят палатку. Пока кавалересса отвлекала их внимание, расхваливая мечи и доспехи, Хортрэп припрятал под одеждой горячую давилку с такой же легкостью, как когда-то Канг Хо снимал опаловый браслет с руки зазевавшегося партнера по танцам. Хотя София все еще злилась на Хортрэпа за убийство сестры Портолес, а еще больше – за наглую ложь, она невольно улыбнулась, увидев, как слаженно работает ее прежняя команда, пусть даже в таком незатейливом деле, как кража бобового отвара с генеральского стола.

Улыбка не задержалась надолго. Такого никогда не случалось в присутствии Хортрэпа.

– Как поживает Мордолиз? – шепнул колдун Софии на ухо, едва они поравнялись с беспечно болтающей Сингх. – Что-то я не видел его сегодня рядом с тобой, это странно.

– Он здесь, неподалеку, – ответила София, не желая давать старому ведьмаку ничего такого, что можно было бы обратить против нее. – Даже слишком близко, как обычно.

– Ты правда так считаешь? – Дожидаясь Сингх возле палатки, Хортрэп хмуро поглядывал на отливающее металлом пасмурное небо. – Что ж, значит, мне не стоит об этом беспокоиться. Я рад, что ты чувствуешь себя в безопасности.

– Скажи это кто-нибудь другой, я бы решила, что мне угрожают.

Нет, сердце Софии не помчалось вскачь, но все же прервало свою неторопливую прогулку… Этого как раз и добивался колдун, как всегда ухитрившийся заметить перемену. Она посмотрела в глаза огромному неповоротливому чудищу.

– Или ты все-таки угрожаешь мне, Хортрэп?

– Храни меня небо! – скорчил испуганную гримасу колдун, так что растянулась татуировка у него на шее. – И в мыслях никогда не было, дражайший мой друг! Даже вчера вечером, после того как ты самым гнусным образом пыталась меня запугать.

– Ты меня вынудил, – возразила София, стараясь не пустить слезу под его невинно-жизнерадостным взглядом. – Случись такая подстава с тобой, был бы рад?

– Эге, да ты не только не забросила эту игру, но и прибавила в мастерстве. – К ее удивлению, Хортрэп на сей раз сдался быстро, не то что в далеком прошлом, когда они поигрывали в гляделки. – Я в самом деле беспокоюсь за тебя – вчера ты поступила очень опрометчиво и, возможно, навлекла на нас обоих немало проблем. Не советую так беспечно забавляться с демонами, в особенности с… этим.

– Я так и поняла. – София боролась с желанием посмотреть, не мчится ли к ней где-нибудь между палатками Мордолиз. – И пока мы с тобой прямо говорим обо всем этом, у нас нет причин для беспокойства, верно?

– Искренне надеюсь, что нет. – Хортрэп оскалил неестественно белые зубы, а затем вытащил из необъятного кармана давилку с калди и две чашки из другого. – Я не совсем точно выразился, ты поступила не опрометчиво, а глупо. И вовсе не тогда, когда натравливала его на меня, а когда предложила ему сделку – свободу в обмен на мое признание, если бы я отказался говорить по доброй воле. Предложение было сформулировано так, что, упусти я по небрежности какую-то незначительную деталь, демон все равно мог бы вырваться на свободу через лазейку, которую ты ему оставила, и что бы тогда с тобою стало?

Она оказалась бы беззащитной против чар мстительного колдуна – таким был один из ответов, который не стоило произносить вслух… если, конечно, предположить, что вырвавшийся на волю Мордолиз оставил бы Хортрэпа в живых. София поднесла свою чашку, чтобы колдун наполнил ее, а тот продолжал тем временем:

– Сейчас не самое подходящее время, чтобы остаться без демона, София, и уж всяко этого не стоит такой пустяк, как правда.

– В этом вся разница между нами – мне больше по нраву честная игра. Я знала, что ты лжешь, и добилась правды и снова сделаю то же самое, если понадобится.

– Нет, не сделаешь. – Хортрэп плеснул калди в ее чашку, затем в свою. – Не сделаешь, если это не будет мне выгодно. Обещаю с этого дня быть с тобой до смешного честным. И первая моя суровая правда заключается в том, что не стоит отпускать твоего приятеля лишь ради того, чтобы добиться признания.

– Ну и какова же, по-твоему, достойная цена за свободу Мордолиза? – спросила София, внезапно ощутив небывалую усталость. – Я начинаю подозревать, что нечисть не может предложить ничего, достойного такой сделки. Взглянуть хотя бы на наших Негодяев, обменявших своих демонов на богатство, а теперь вернувшихся к тому, с чего начинали. Конечно, к тебе это не относится.

– О, это весьма печальное наблюдение, тут я с тобой полностью согласен. – Хортрэп в приветственном жесте приподнял чашку. – Если бы демоны могли решить наши проблемы, нам всем жилось бы куда счастливей. И помня о своем обещании быть с тобой честным, я, видимо, должен кое-что прояснить в этом вопросе: я все еще держу в услужении нескольких младших демонов, но старину Чахотуна отпустил на свободу, когда помогал нашей дорогой малютке Индсорит утвердиться на престоле. И поэтому все остальные Негодяи, принимавшие участие в том давнем ритуале, теперь думают, что только у тебя хватило ума сохранить своего демона. Это даже трогательно – видеть, как ты сроднилась с Мордолизом, хотя поначалу не хотела его связывать.

Уж не пытается ли Хортрэп закинуть крючок? Неужели он, как и сама София, подозревает, что Мордолиз пропал не случайно? Неужели она все-таки допустила какую-то дурацкую небрежность? По крайней мере на один из этих вопросов найти ответ было нетрудно, и София едва не обожгла нёбо горячим калди, пытаясь унять озноб. Стало даже холодней, чем на рассвете, когда она с трудом доковыляла до штабной палатки, Язык Жаворонка насквозь продувал ветер – предвестник грядущей непогоды.

Она ужасно устала. Каждая кость, каждая мышца ныла после вчерашнего перенапряжения. Но еще невыносимее, чем тяжесть в ногах и руках, давило уныние… Она столько преодолела на пути к цели, но теперь у нее не осталось ничего, кроме бесконечного словесного танца с Хортрэпом, мать его растак, Хватальщиком и холодного утра где-то в самой заднице Багряной империи… Даже без блохастого демона, который мог бы хоть ноги согреть хозяйке, наконец-то плюхнувшейся на свою койку.

– Эй, старушка, я спрашиваю: с тобой все в порядке?

Хортрэп, кажется, в самом деле забеспокоился, и София затрясла головой, слишком обессиленная, чтобы продолжить танец по второму кругу.

– Не думаю, что после такого долгого перерыва я и «все в порядке» быстро подружимся. – Она допила калди и вернула колдуну чашку. – Я пытаюсь думать об этом дерьмовом Затонувшем королевстве, в самом деле пытаюсь, только… Не знаю, возможно, Чи Хён правильно говорит и возвращение Джекс-Тота в самом деле ничего не меняет. Наверное, Звезда заслужила все то, что Вороненая Цепь норовит выудить для нее из бездны. В любом случае это ничем не хуже обагренного кровью спасения, какое могла бы ей принести я, понимаешь?

– Прошу тебя, хватит! – Хортрэп снова протянул ей чашку. – Думаю, она тебе понадобится, чтобы собрать слезы.

София на мгновение вспыхнула и хотела было хлестнуть старого засранца по губам, но так же быстро остыла и выдавила улыбку, благодаря за отважную попытку ее расшевелить.

– Да знаю я, знаю, что разревелась как последняя дура. Просто… мне жаль, что некому теперь отомстить за Лейба. И за Курск. Может, большего я и не достойна, если припомнить, сколько женщин сама сделала вдовами, но все же…

– На то мы и смертные, чтобы всегда о чем-то жалеть, – печально улыбнулся Хортрэп бывшему генералу. – И мне ли не знать, что сожаления об утраченном проникают глубже и причиняют больше мучений, чем пустые мечты о том, чего мы никогда не имели.

– Осторожней, ребята, не сраститесь языками, – окликнула их Сингх, приближаясь по проходу между палатками с пустой чашкой наготове. – Извините, что задержалась. Пока я болтала с часовыми, прибыл еще один гонец. То ли Канг Хо совсем утратил навыки ведения переговоров, то ли он напел дочери какую-то другую песню, но таоанцы уже двинулись в нашу сторону. Вы не видели, куда побежал наш генерал? Я в восторге от этой девочки, так что, думаю, нужно поскорей договориться с ней о плате для моих ранипутрийских драгун, пока имперский полк не подошел вплотную.

– Я разыщу ее. – Хортрэп с обнадеживающей улыбкой наполнил чашку для Сингх и обратился к Софии: – Видишь, мы специально для тебя подготовили еще одну отчаянную схватку с превосходящими силами противника. Неужели это не добавит упругости твоей походке?

– Вряд ли, – вздохнула София, едва не заплакав от мысли, что ей опять придется поднимать тяжеленный молот. – Я уже говорила и не могу удержаться от того, чтобы не повторить снова: мы в полной заднице.

– Если придется драться, то да, – согласилась Сингх, скривившись от слишком крепко заваренного калди. – Но за минимальную плату я готова подсказать нашему генералу прием, которым мы воспользовались в битве при Окалтократи: надо выстроить между нами и таоанцами всех пленных имперских солдат. Если захотят атаковать, им придется затоптать своих товарищей.

– Неплохая идея, – похвалил Хортрэп, пока София не спеша отходила в сторонку, надеясь урвать час-другой покоя в сырой палатке, прежде чем здесь снова станет горячо. – Но есть и получше: почему бы не построить их перед новыми Вратами? Потребуются кое-какие усилия, но рискну утверждать, что сумею в самый драматический момент разогнать этот надоедливый туман. Противник увидит своих товарищей, стоящих на краю пропасти. Если это не заставит таоанцев задуматься, правильно ли они оценивают наши силы, тогда уж ничего не поделаешь.

– Вижу, вы не собираетесь меня в это втягивать, – помахала София им рукой, – ну так позаботьтесь и о том, чтобы ко мне не лезли без крайней необходимости.

– Да хранят небеса твой сон, – крикнул вдогонку Хортрэп.

Вместо ответа София отхаркнула серый комок мокроты. В душе у нее было пусто и холодно, и пока она тащилась по лагерю к своей палатке, из низко нависших облаков на землю посыпались крупные белые хлопья.

Превосходно. Утро и так не предвещало ничего хорошего, а тут еще и погода решила соответствовать настроению. Обессиленная и раздраженная, София чуть было не заподозрила, что из-за холодного горного ветра у нее начались месячные, хотя прошло уже несколько лет с тех пор, как это случилось в последний раз. Спасибо демонам за пустяковую милость, даже притом, что с годами ей все трудней сдерживать мочевой пузырь при кашле или…

– Говорят, там были три сотни мьюранцев впереди всей азгаротийской пехоты, – рассказывала какая-то наемница солдату, вместе с которым уплетала кашу чуть в стороне от кухонной палатки; ее приятель бросил усталый взгляд на проходившую мимо Софию и полушутливо отдал честь. – Туда нагнали одних безобидных заложников, крестьян, а эти были настоящими солдатами. Конница обычно вооружена намного лучше, особенно рыцари, и все же мы взяли в плен добрых полсотни кавалеристов. Это, стало быть, уже не просто толпа оборванцев, а серьезная сила.

София сделала еще несколько вялых шагов, продолжая размышлять о своих маленьких победах и поражениях в борьбе с возрастом, когда смысл этих слов наконец просочился в ее сознание. Она не колебалась ни мгновения, не останавливалась в задумчивости, повторяя услышанное, а резко развернулась и налетела на беседующих наемников, словно ангел мщения из сказок, что рассказывают цеписты. София понимала, что подошла слишком близко, так что они почувствовали себя неуютно, но если бы эти недоноски только знали, каких усилий ей стоило вообще остановиться.

– Ты что-то сказала про кавалеристов? – тихо, спокойно произнесла она. – Которых вчера взяли в плен?

– Э-э-э… ммм… да, капитан. – Рассказчица сделалась белее снега, падающего на ее поношенный синий плащ. – Простите, капитан, мы вовсе не собирались сплетничать, просто Мур немного приуныл, видя, как мало нас осталось, а я решила поднять ему настроение и…

– А я вообще не сплетничал, – перебил второй наемник, хмуро покосившись на собеседницу. – Я просто ел. И молчал.

– Кто вам сказал, что мы взяли в плен кавалеристов из Пятнадцатого полка?

Сердце Софии забилось, словно мотылек, неосторожно подлетевший слишком близко к пламени свечи.

– Кто сказал? – растерялась наемница, и когда слабая надежда в сердце Софии уже соприкоснулась с пламенем, чтобы через мгновение сгореть без следа, женщина добавила уверенней: – Так я же сама была там, когда их брали, и, стало быть, никто мне ничего не говорил, просто… Разве это не всем известно, капитан? Пришлось повозиться, отделяя кавалеристов от пехотинцев, потому что в бою всадников сшибли с лошадей, а потом они ополоумели от черного колдовства, напущенного Хортрэпом Хватальщиком. Поначалу пленники даже не могли назвать своих имен, не то что вспомнить, где и кем они служили, но к вечеру мы разобрались и… Куда же вы, капитан?

Но София уже не слушала, она с хищной усмешкой кутумбанской пантеры спешила к палаткам пленных. Не такое уж и плохое утро, совсем даже неплохое… И возможно, это даже к лучшему, что она избавилась от своего демона, по крайней мере одно из ее желаний уже почти сбылось.

Глава 3

Все вокруг сделалось призрачным, жутким и потусторонним еще до того, как Юнджин, старшая сестра принцессы Чи Хён, задула последнюю свечу. Туманную галерею освещала Рыбачья луна. Но вовсе не из-за темноты Чи Хён радовалась теплу Хайори, прячущей голову в складках тонкого платья и такой же испуганной, как старшая сестра. И вовсе не от хриплого горлового голоса Юнджин, поющей старинную песню, дрожали девочки той ночью. Слабо мерцающая дорожка тянулась над морем Призраков, словно мощенная светящимися гнилушками, и манила к себе по залитым лунным светом волнам.

Девочкам, выросшим в Хвабуне, беспрестанный шторм казался такой же обыденной деталью пейзажа, как ореховый паркет под ногами или цветущая гоблинова лоза, увившая решетку под балконом… Однако это был один из тех редких вечеров, когда оба отца отправились на другие острова, и Юнджин разрешила сестрам не спать допоздна, чтобы послушать ее нескладное пение, и далекие огни, подобно свечам над могилой Затонувшего королевства, словно полнились зловещим смыслом. Слушая одну из любимых песен Юнджин, «Маяк потерянных душ», Чи Хён еще крепче обняла сестренку, и девочки дружно рассмеялись, отгоняя злокозненных духов, возможно карабкавшихся сейчас к ним по гладкой скале. Как известно, смех останавливает нечисть. Он бы помог, даже если бы вдруг принцессы остались совсем одни в огромном замке.

Хотя на самом деле они никогда не бывали совсем одни, во всяком случае в Хвабуне. Кроме слуг, которых в любой момент можно позвать колокольчиком, каждую принцессу охраняли трое стражей, отвечавших за добродетель, доблесть и дух дочерей Хвабуна, и они всегда находились рядом, поскольку нельзя знать заранее, когда потребуется их помощь. Если бы вместо малышки-сестры к Чи Хён сейчас прижимался Гын Джу, ей бы совсем не был страшен далекий маяк давным-давно исчезнувшей страны Джекс-Тот и она могла бы думать о вещах более приятных, чем затонувший остров, населенный мертвыми и проклятыми. Конечно же, она понимала, что ответные чувства любезного стража добродетели еще менее вероятны, чем возвращение Затонувшего королевства, но сейчас, при свете полной луны, подогрев свои фантазии глотком запретной рисовой водки, она верила, что любая цель достижима, только надо очень сильно мечтать.

Если бы Чи Хён пришлось выбирать, что попросить у судьбы, она попросила бы время. Кучу времени. Чтобы выспаться, затем хорошенько все обдумать и снова уснуть. Она поднималась по склону мимо костров, у которых грелись ее израненные и оборванные солдаты. Перевязанную руку дергали приступы боли, спину ломило, грудь сдавило так, будто Чи Хён захлебнулась холодным утренним воздухом. Как медленно тянулось время в Хвабуне, как не могла она дождаться, когда же начнется настоящая жизнь, как страстно жаждала поскорее сбежать от серой обыденности!

Даже не пытайся осуществить свои мечты. Это знание пришло слишком поздно, чтобы из него можно было извлечь какую-то пользу. Страшно подумать, какой наивной и глупой была она совсем недавно. Если Чи Хён уцелеет и сможет когда-нибудь взглянуть на сегодняшнюю ситуацию с высоты прожитых лет, что она скажет? Не в том ли заключается главный секрет взросления, что с годами ты теряешь былую самоуверенность? Ты просто должна идти вперед, зная, что уже не успеешь ничего изменить в своих планах, и понимая, какие же на самом деле они идиотские. Благодарение демонам, есть возможность прислушиваться к советам шести опытных капитанов. Теперь бы еще добиться, чтобы хоть двое из них в чем-то согласились друг с другом.

– Ты обещал сказать всего два слова, Феннек, а наговорил уже больше тысячи, – прервала Чи Хён поток объяснений, начавшийся в тот момент, когда генерал и Негодяй вышли из палатки. Как будто она сама не понимала, насколько Таоанский полк превосходит численностью ее войско. – Короче, что предлагаешь?

– Я бы хотел поговорить без свидетелей, – ответил Феннек, пристально глядя на генерала, вместо того чтобы покоситься на идущих впереди охранников или на стража добродетели, шагающего по другую руку от Чи Хён. – И этот разговор займет какое-то время, если, конечно, Гын Джу не возражает.

К удивлению Чи Хён, Гын Джу, не дожидаясь приказа, молча кивнул и прибавил шагу, вскоре поравнявшись с охранниками. Ее возлюбленному досталось в бою даже больше, чем ей самой. Правда, ему, в отличие от Чи Хён, удалось выспаться, но он все равно выглядел усталым и явно не хотел в это хмурое утро препираться с Феннеком.

Пока они пробирались через лагерь, снова пошел снег, Язык Жаворонка накрыла тяжелая туча, нависшая как раз над тем уступом, где Мрачный, София и Хортрэп наткнулись вчера на мьюранский отряд, пытавшийся обойти кобальтовых с тыла. При мысли о том, что придется карабкаться туда по обледенелому склону, у Чи Хён едва не подкосились ноги.

– Значит, так, генерал. – Феннек заговорил еще тише, хотя между ними и Гын Джу теперь без труда разместились бы три палатки. – Меня беспокоит Канг Хо. Жаль, что ты сказала ему об императрице Рюки и ее погибшем сыне. Надо было или смолчать, или задержать его в нашем лагере.

– Мне тоже жаль, что я не сижу сейчас на багряном троне, – проворчала Чи Хён. – Но мы с тобой взрослые люди и не можем тратить время на пустые сожаления. Лучше объясни, что ты хотел сказать.

– Только то, что теперь твой отец знает о награде, которую императрица Непорочных островов назначила за твою голову. А пообещала она именно то, ради чего он и затеял наш поход, – власть над Линкенштерном. Насколько я понимаю, от этой цели ты уже отказалась?

Чи Хён замедлила шаг, обдумывая ситуацию; к горлу снова подступила тошнота. Надо отдать должное Феннеку: как раз в тот момент, когда генерал решила, что волноваться больше не о чем, он выкинул очередной номер.

– Канг Хо – мой второй отец. Ты и в самом деле думаешь, что он попытается получить эту награду?

– Я думаю, что он осторожный человек, а ты поставила его в опасное положение.

Чи Хён негодующе взглянула на Феннека, а тот лишь отмахнулся затянутым в перчатку когтем.

– Понятно, что это случилось преднамеренно, но факт остается фактом. Если перейдет на твою сторону, он получит лишь то, что ты ему предложишь… но потеряет при этом супругу, дом и всякую надежду когда-нибудь завладеть Линкенштерном. Допускаю, что без первых двух он как-нибудь выживет, а вот насчет третьего – не уверен. Особенно сейчас, когда Канг Хо с целым имперским полком, готовым прислушиваться к его советам, подобрался так близко к своей строптивой и безрассудной дочери, чья окруженная армия несравнимо слабее его таоанских союзников.

– Довольно.

Чи Хён остановилась, закрыла глаза и набрала полную грудь морозного воздуха. Ее чуть не стошнило от доводов Феннека. Он прав. Если второй отец выступит против дочери, то вернет все потраченные деньги, а затем… На самом деле все складывается как нельзя лучше для Канг Хо, если это он убил сына императрицы, а вину решил свалить на Чи Хён. Он станет не только губернатором Линкенштерна, но и героем Непорочных островов – цель настолько заманчивая, что ради нее можно пожертвовать дочерью, якобы отомстив ей за убийство отеанского принца Бён Гу.

Он и вправду способен на такое?

А как тут удержишься от соблазна? Когда ставки настолько высоки, Канг Хо выгодней действовать за спиной у своего супруга, чем надеяться на непослушную дочь.

– Мне кажется, было бы разумно атаковать первыми, – прошептал Феннек, мягко опустив коготь на плечо Чи Хён; каждый раз, вспоминая о том, как прохождение через Врата изуродовало его руки, она вздрагивала и снова обещала себе, что никогда больше не рискнет воспользоваться столь необычным способом передвижения. – Под предлогом переговоров заманим в наш лагерь Канг Хо и, может быть, даже полковника Ждун…

– Довольно, – повторила Чи Хён.

Хотя «довольно» в этом случае означало «перебор». Да еще какой перебор. Принцесса едва держалась на ногах, в голове, груди и животе все кружилось с пугающей быстротой, и отчасти она сейчас приказывала именно своим взбесившимся внутренностям:

– Довольно!

– Ну, тогда я пойду, – сказал Феннек, пожимая ей руку. – Встретимся в полдень у тебя в палатке, как и было условлено. Я больше ничего не скажу о твоем отце, если меня не вынудят это сделать.

Чи Хён кивнула. Она не открывала глаза, пока не ушел Феннек. Затем осмотрелась: из палаток с любопытством выглядывали солдаты, едва ли не каждого украшали синяки и бинты под синими плащами из грубой холстины, которые она сама раздала новобранцам после прорыва из Мьюры. Самой молодой среди них была девочка, лет тринадцати от силы, с приплюснутым носом и заплывшим левым глазом. Чи Хён понимала, что должна сейчас сдернуть свой плащ с меховой подстежкой и набросить на щуплые плечи этой девчушки, взяв взамен ее тонкую поношенную накидку. Понимала, что людям необходимы подобные легенды, но было чертовски холодно для таких великодушных поступков, и никому не станет лучше оттого, что генерал простудится и сляжет. Чи Хён просто салютовала им и заметила, как дрожит ее здоровая правая рука, протянутая к солдатам, рисковавшим ради нее жизнью. Она с трудом нашла в себе силы выдержать их взгляды, проходя мимо.

И поймала себя на том, что с облегчением ускоряет шаг. Чи Хён расстегнула кобальтовый плащ и поплелась назад, чтобы отдать его девочке, чувствуя себя не борцом за справедливость, а раскаявшимся вором, решившим вернуть украденное. Все выжидающе смотрели на Чи Хён, и она понимала: надо что-то сказать. Но боялась, что только расплачется. Девочка смутилась ничуть не меньше генерала, но все же запахнула плащ на лисьем меху поверх своей ветоши. Чи Хён снова отдала честь. По крайней мере, теперь она дрожала только от холода, торопясь следом за Гын Джу навстречу новому тяжелому разговору, который опять же состоится по ее вине.

– Все в порядке? – тихо спросил Гын Джу.

Она заглянула в его встревоженные глаза, посмотрела на широкую трещину в покрытой снежными бисеринками маске и на время забыла обо всем остальном. При таком страшном ранении ее стражу добродетели нельзя было даже подниматься с постели, однако он решил оставаться рядом с ней, пока хватает сил, и умудрился разыскать для нее Мрачного в неразберихе огромного лагеря… А она едва не предала память о Гын Джу. Спасибо судьбе, в последний момент воссоединившей их. Она не достойна его.

– Я не собирался подслушивать, но Феннек, кажется, что-то говорил про одного из твоих отцов?

– Его беспокоит Канг Хо, – объяснила Чи Хён, пытаясь принять беззаботный вид, чтобы не расстраивать своего возлюбленного. Затем взяла Гын Джу за здоровую руку, и они вместе двинулись к верхнему краю лагеря. – Феннек считает, что я недостаточно жестко говорила с отцом вчера вечером, и я думаю, он в чем-то прав. Плевать мне на все эти рассуждения о том, что нужно забыть старые обиды, и на всякую прочую ерунду, после того, как Канг Хо пытался натравить Сингх на тебя и Софию в Ранипутрийских доминионах. Моему дорогому папочке, этой подколодной змеюке, надо было дать хорошего пинка под зад.

Пальцы стража дернулись в ее руке – Чи Хён слишком сильно сжала их, размышляя о предательстве своего второго отца. Какой же глупой соплюхой она себя показала, позволив гадкому старику, приказавшему убить Гын Джу, уйти безнаказанным. Надо было отдать мерзавца Софии – вот чего заслуживает этот интриган.

– Он не рассказывал, как дела в Хвабуне? – спросил Гын Джу, когда они миновали последний ряд палаток на дальнем краю лагеря и начали подниматься по крутому склону следом за двумя телохранителями. – Как поживают король Джун Хван и твои сестры? Боюсь, что теперь, когда императрица приказала арестовать тебя, у них могут быть неприятности.

Да благословят небеса этого сентиментального мальчика за его любящее сердце!

– Она не приказывала арестовать меня, – поправила Чи Хён, запыхавшись от долгого подъема по смерзшейся земле. – Она велела убить меня. И про Хвабун не было сказано ни слова, но прошло всего несколько часов с тех пор, как мы узнали о щедрой награде императрицы. При первой возможности я отправлю совомышь с письмом для моих родных. Так или иначе, нам нужно узнать, правда ли, что Затонувшее королевство вернулось, и что это на самом деле означает.

Снегопад стремительно набирал силу. Чи Хён размышляла, что бы написать первому отцу, какие найти слова, чтобы смягчить позор, что неизбежно обрушится на его гордую голову. И вдруг до нее дошел ужасный смысл вопроса Гын Джу. Она остановилась на середине подъема.

– Духи небесные и подземные! Ты считаешь, что родственников накажут за мои преступления? Я хотела сказать, за мои предполагаемые преступления. Если императрица Рюки знает, что я командую Кобальтовым отрядом, и думает, что я убила ее сына, чем это может грозить Хвабуну? Моему первому отцу и сестрам?

– Я… не смею даже предположить, – ответил Гын Джу, бледный как снег, скопившийся на его высокой четырехугольной шляпе, и опустил глаза. – Если судить по справедливости, то они ни в чем не виноваты, но одной справедливости порой бывает недостаточно.

– Не уверена, что вообще когда-нибудь бывает, – сказала Чи Хён, рассеянно жуя прилипшую к щеке прядь синих волос, затем посмотрела на свой унылый лагерь и туман, все еще клубившийся над самыми большими, если верить Хортрэпу, Вратами на Звезде. О демоны Багряной империи, зачем она вообще позволила втянуть себя в эту безрассудную авантюру? – Проклятье! Слушай, ты можешь вернуться в палатку и послать совомышь к моему второму отцу? Пусть посмотрит, вернулся ли он, и передаст, что нам снова нужно поговорить. Пожалуй, надо бы спросить у него, что мне делать с императрицей и первым отцом. Зря я так рано отпустила его к имперцам.

– Конечно могу. – Гын Джу проглотил комок в горле. – Хотя сначала… Можно я скажу тебе кое-что? Никогда раньше не говорил и больше никогда не буду, но сейчас мне нужно…

– Это не может обождать? – Как бы ни был ей дорог возлюбленный, его постоянная потребность выражать свои чувства немного утомляла. – У меня сейчас очень важное дело.

– Да, конечно, – произнес он с облегчением, словно преступник, которому отсрочили исполнение приговора, но тут же напрягся, пытаясь, очевидно, пересилить себя. – Все-таки нам обязательно нужно поговорить. Я пытался сказать тебе это еще ночью, но ты уснула, а утром не заходила в палатку…

– Мы скоро поговорим, обещаю. – Чи Хён попыталась изобразить улыбку. – А теперь поцелуй меня и тащи свой милый зад обратно в палатку.

Конечно, надо было попросить, чтобы Гын Джу остался и помог ей разобраться со всем этим дерьмом, но он едва переставлял ноги. А как вздрогнул, когда она слегка задела его маску? Красавчик хренов! Нянчиться с капризным любовником – это именно то, что нужно Чи Хён для полного спокойствия, как раз в тот момент, когда второй отец что-то замышляет против самой Чи Хён и ее ни в чем не повинной семьи, которая очутилась между мстительной императрицей Непорочных островов и возрожденным Затонувшим королевством. Глядя вслед спускавшемуся с горы Гын Джу, она утешала себя тем, что у него и впрямь великолепная задница. Потом Чи Хён окликнули телохранители, и она продолжила подъем к уступу, где ее ожидала еще одна веселенькая встреча.

Забравшись наверх, она увидела своих охранников, о чем-то беседующих с кучкой незнакомцев в покрытой снегом одежде, собравшихся на узкой площадке. У нее тут же похолодели ноги, а морозный воздух обжег легкие. Западня. Не прошло и двенадцати часов с тех пор, как Чи Хён узнала о назначенной за ее голову награде, как сама попалась в мышеловку, уйдя так далеко от лагеря всего с двумя людьми, чьи лица к тому же были скрыты под масками чудовищ, которыми Феннек снабдил ее телохранителей. Каким блестящим полководцем она себя показала, отослав Гын Джу еще до того, как убедилась, что ей ничего не грозит? А еще удачней было решение оставить Мохнокрылку в палатке, вместо того чтобы вытащить ленивое создание на мороз. Что ж, теперь Чи Хён поплатится за свою глупость.

Возможно, все кончилось бы паническим бегством по крутому склону и падением в пропасть, если бы Чи Хён не справилась с разыгравшимся воображением. Эта была вовсе не засада, просто ее самые доверенные телохранители встретились с разведчиками, которым она сама приказала осмотреть горы, памятуя о вчерашней, едва не увенчавшейся успехом попытке мьюранцев обойти лагерь кобальтовых с тыла. Несколько глубоких вдохов помогли ей собраться с мыслями, пусть даже вместе с этим вернулась и острая боль в раненой руке.

– Он остался там, за деревьями, – доложила телохранительница Анкит, стягивая заиндевелую стальную маску с изображением морды пантеры, лишь чуточку более свирепой, чем лицо владелицы. – Разведчики развели костер, так что, если желаете поговорить с глазу на глаз, мы с Кабилом можем присмотреть за вами оттуда.

– Или вы можете погреться у костра, а остальные постоят здесь, – добавил Кабил, хотя и не было похоже, что ему самому нравится это предложение.

– Не думаю, что кто-нибудь отказался бы от тепла сегодня утром, – ответила Чи Хён и направилась к оранжевому пятну, еле заметному за густым снегом.

Узкий уступ был всего лишь небольшим бугром на склоне Языка Жаворонка с купой согнувшихся от ветра сосен, торчащих из каменистой почвы как раз в том месте, где склон продолжал бесполезный подъем. На краю рощицы курился жидкий дымок костра, цепляясь за сучья невысоких деревьев, а еще дальше Чи Хён разглядела два темных силуэта. Один человек сидел возле дерева, а другой лежал под навесом из веток.

– Они появились здесь раньше разведчиков, но те опознали варвара из нашего лагеря и разрешили остаться, – объяснила Анкит. – К костру не подходил, так и сидит сиднем. Разведчики просят, чтобы вы разрешили ему спуститься или хотя бы приказали унести труп.

– Он их пугает, – вставил Кабил.

– Подождите меня у костра, – распорядилась Чи Хён.

Охранники уселись возле огня еще прежде, чем она успела обойти костер стороной. Если хоть на секунду почувствует это уютное тепло, то уже не сможет одолеть соблазн. И после вчерашнего безрассудства разговор на морозе не казался ей таким уж тяжким наказанием.

– Прошу прощения, генерал, но вам не стоит оставаться на такой стуже, во всяком случае без накидки, – окликнула Анкит. И прежде чем Чи Хён развернулась и бросила тяжелый взгляд на телохранительницу, говорящую об очевидном, та уже расстегнула синий шерстяной плащ и протянула генералу. – Разведчики прихватили с собой пледы, так что… Возьмите, пожалуйста.

Поблагодарив телохранительницу и завернувшись в задубевший от холода плащ, Чи Хён прошла под дырявый полог сосновых веток. Снег таял у нее на шее, сапоги скользили по обледенелым камням. Сидевший под деревом поднялся при ее приближении. Она не решилась взглянуть ему в глаза, понимая, как он измучен, как огорчен тем, что она не пришла раньше. Еще одна ошибка – пусть она не могла спасти старика, но могла хотя бы заметить его исчезновение. Должна была заметить, проклятая эгоистка. Чи Хён слишком поздно явилась почтить его память, и этого слишком мало, но все же больше, чем она может сделать для большинства солдат, отдавших за нее жизнь накануне.

Вот он, лежит под навесом, белые хлопья только теперь начали падать на лицо, жуткая гримаса еще не скрыта под снежным саваном. Чи Хён опустилась на колени над детским тельцем, только теперь осознав, что оно действительно детское. Это был труп не взрослого мужчины, а худенького мальчика, таких обычно дразнят за хлипкое телосложение и тонкие конечности. Лишенный огня, ярко пылавшего в нем при жизни, некогда свирепый Рогатый Волк напоминал сейчас Чи Хён неоперившегося воробышка, которого она с сестрами однажды нашла под корнями оливкового дерева в Хвабуне. Все, что осталось от былой мощи варвара, – это жуткий оскал рта, застывшего в немом крике, обращенном к бессердечным небесам… или в последней насмешке над ними.

– Ты пришла, – произнес Мрачный у нее за спиной, а затем повторил дрогнувшим голосом: – Пришла.

Они уже ничем не могли больше помочь Безжалостному. Чи Хён обернулась, Мрачный обхватил ее огромными ручищами и спрятал заплаканное лицо в ее волосах. Она тоже обняла его со всей силой, на какую отважилась, опасаясь, как бы не открылись раны.

А затем прижалась еще крепче, понимая, что вину необходимо искупить кровью. И крови должно быть куда больше, чем эти капли.

Они стояли, обнявшись, под непрекращающимся снегопадом, и им было тепло. Но не совсем.

Глава 4

В свое время Мрачный изучил многие темные уголки сознания, а за последние сутки опустился в такие глубины, где никогда прежде не бывал. Но все же он надеялся однажды вернуться к свету. Не расставаясь с дедушкой и не позволяя себе уснуть, он постоянно глядел на уступ, хоть почти и не надеялся увидеть знакомую фигуру, поднимающуюся со стороны лагеря. Покидая свою палатку после бесплодных поисков дяди Трусливого, он прихватил немного вяленого мяса и жидкого меда и растянул запас на весь холодный серый день и наступившую затем суровую темную ночь, съедая по крошке и выпивая по капле. Но тот голод, что терзал желудок, и та жажда, что иссушила горло, не имели ничего общего с потребностью смертных в еде и питье. Мрачному нужно было утолить голод своих демонов.

Когда же Чи Хён прошла мимо сучковатых сосен, словно наидостойнейший из предков, которых Рогатые Волки выдумали, чтобы потешить свое самолюбие, или словно посланец Черной Старухи, явившийся забрать дедушку в Медовый чертог, Мрачный потерял последнюю гордость и расплакался, уткнувшись молодой женщине в волосы, как новорожденное дитя, ищущее материнский сосок.

Стоило Мрачному подумать об этом, он тут же взял себя в руки – воображение хорошо помогает в таком деле, утверждал дедушка. Утверждал, пока не подавился стрелой, выпущенной из лучка-дохлячка перепуганным мальчишкой. В песне старый Рогатый Волк поймал бы стрелу зубами, а затем пронзил недомерка его же оружием, но… но…

Так продолжалось долго, Мрачный никак не мог остановить беспорядочный бег своих мыслей. Все это время Чи Хён даже не попыталась оттолкнуть его или пристыдить, как обычно поступала мать, когда он лез с бесконечными детскими жалобами. Но понимание того, что он, пусть даже в минуту большого горя, испытывая острую потребность в материнском утешении, проявил слабость, простительную только девчонке, заставило Мрачного справиться с эмоциями. Мальчик С Тысячей Слез должен подобрать свое дерьмо, и побыстрее.

– Послушай, – начал варвар, смущенно освобождаясь из ее объятий.

Но говорить было трудно, а говорить на непорочновском – еще труднее, так что он лишь пожал плечами и покачал головой.

– Я знаю, – кивнула принцесса. Судя по хлюпающему носу и покрасневшим глазам, так оно и было. – Как… как это случилось?

Мрачный опять покачал головой, понимая, что непременно сорвется, если начнет рассказывать. Стыдно было раздувать угли горя, так и не отомстив за убийство. Глупый мальчишка, подстреливший дедушку, выполнил только половину обещания, затащив тело старика на уступ, как ему и было велено, но сам куда-то исчез. Мрачный поклялся поймать сопляка и предать медленной, мучительной смерти, если тот не будет дожидаться своей участи рядом с трупом дедушки, но, похоже, угроза не подействовала – парень решил унести ноги, рассудив, что бешеный дикарь все равно убьет его, как только рядом не окажется свидетелей.

При виде лежащего в грязи и уже начавшего смердеть трупа Мрачный на миг ощутил жгучее желание спуститься в лагерь, отыскать беглеца и выполнить обещание, но представил себе, как будет убивать этого мальца, и ощутил такой прилив тошноты, что тут же отказался от клятвы. Не одному же дяде Трусливому позволено нарушать слово, и гораздо важней то, что мальчишка все-таки принес сюда дедушку. Теперь он до конца своих дней будет невольно вспоминать этот уступ – и такого наказания с него достаточно.

– Словами ничего не исправишь, но я очень жалею, что он погиб, защищая меня, – сказала Чи Хён, возвращая Мрачного к действительности.

Бедная девочка пыталась утешить его в самые черные мгновения. Возможно, ее глаза слезились всего лишь от холода, но было отрадно думать, что она хотя бы ненадолго разделит скорбь Мрачного.

Она выглядела более измученной, чем сам Мрачный, с его чугунным черепом. Окровавленный бинт стягивал ее руку, а мешки под глазами были огромными, как подушки. Должно быть, она мечтала только о том, чтобы выспаться, а вместо этого пришлось карабкаться по обледенелому горному склону…

И в это мгновение он понял очевидное. Тот поцелуй, что подарила она ему в своей палатке, незадолго до возвращения ее прежнего любовника, вовсе не был пустой забавой, способом как-то скоротать холодный вечер. Эта девушка, суровый генерал с Непорочных островов, действительно испытывала к нему какие-то чувства, пусть даже не такие сильные, как он сам к ней. Но это не столь уж и важно, главное, что в глубине души она переживает за него так же, как и он за нее. Обычно это называют любовью, хотя сочинители песен редко находят хорошую рифму для этого слова.

И поскольку невозможно что-то по-настоящему узнать, не испытав, Мрачный посмотрел ей в глаза самым, как он надеялся, обольстительным образом. Она встретила его взгляд с любопытством, если не с откровенной надеждой. Его руки, до этого неуклюже висевшие по бокам, легли ей на плечи, как уже было когда-то, перед тем как Гын Джу вернулся в ее жизнь.

Вот так. Он не собирался набрасываться на нее, как жадная, нахальная ворона, он хотел приблизиться плавно и величественно, словно царственный орел, чтобы она успела отвернуться, если ее бледно-розовые губы не пожелают снова встретиться с его темными губами.

Да, в какой-то момент Мрачному хватило бы смелости поцеловать ее.

В како-о-ой-то момент.

Но не в тот. И не в этот. И вероятно, не в следующий.

– Ты… – Чи Хён облизнула губы и опустила глаза. – Можно, я… Мы, наверное, должны похоронить его? Или как нужно… э-э… по вашим обычаям?

Романтик Мрачный пытался добиться благосклонности девушки, когда рядом лежал труп его только что скончавшегося родственника. Блудливый проявил милосердие и даровал своему пропащему потомку немного благопристойности и, на случай, если ее окажется недостаточно, немного здравого смысла. Проследив за взглядом Чи Хён, Мрачный чуть было не подумал, что дедушка усмехается полураскрытым ртом. Но только «чуть было». Он дал себе зарок не поддаваться больше таким фантазиям.

– По обычаям Рогатых Волков, его нужно оставить там, где он пал, – сказал Мрачный, опасаясь, как бы глаза снова не наполнились слезами. Эти драные демонами глаза вечно подводили его, почему сейчас должно быть иначе? – Считается, что его дух улетает в Медовый чертог Черной Старухи или в другое, менее достойное место, так что плоть, кости и все прочее больше не нуждаются в нашей заботе. Пусть его останки накормят этот обреченный мир и станут пищей для смертных тварей или самой земли.

– Ты действительно хочешь так поступить? – спросила Чи Хён таким голосом, что Мрачный вдруг поверил, будто бы здесь, на самом краю Звезды, наконец-то отыскалась живая душа, которой не все равно, чего он хочет и что чувствует.

– Я… не знаю, – выдавил Мрачный сквозь зубы.

Всякий раз, когда он произносил эту беспомощную мантру, язык наливался тяжестью, словно погрузившийся в трясину сапог. Он стоял дурак дураком, не в силах дать простой и ясный ответ на простой и ясный вопрос. Невольно сжались кулаки, он бросил на дедушку взгляд скорее растерянный, чем гневный.

– Отдери меня демон, Чи Хён, это беда всей моей жизни. Я забрался в такую даль, куда не забирался никто из моих предков, но до сих пор ни хрена не знаю, разве не так? Не знаю, что мне делать с дедушкой, даже после того, как он оставил меня. Мы больше не Рогатые Волки, и поэтому я… не представляю, как буду теперь обходиться без него. Драть твою мать, я вообще ничего не понимаю!

Тяжелые удары его сердца заглушали отдаленные голоса телохранителей, расположившихся за рощей. Она подошла ближе и произнесла как нечто само собой разумеющееся:

– Ты знал его, как никто другой, так что просто подумай: о чем бы он тебя сейчас попросил?

Мрачный ненадолго задумался и решил уйти от ответа:

– Я… в самом деле не знаю, что бы он…

– Нет, знаешь. – Она взяла его за руку и крепко сжала. – Перестань сомневаться и ответь: что он сказал бы, если бы видел тебя сейчас?

– Он сказал бы, чтобы я прекратил скулить и начал кусаться.

Слова слетели с губ еще до того, как Мрачный осознал, что они родились, но он сразу понял, что это была истина. При мысли о том, что дедушка как-то ухитрился завладеть его языком, по спине пробежал холодок. Во рту осталось странное послевкусие, как будто Мрачный пытался перегрызть железный напильник, и оно заставило вспомнить слова дедушки, сказанные в лагере Кобальтового отряда. Ну конечно же! Старик предпочитал говорить намеками и загадками, надеясь, что витающий в облаках внук в конце концов сам наткнется на истину. Сжав кисть Чи Хён, Мрачный спросил:

– Ты разбираешься в кузнечном деле? В изготовлении оружия?

– Не очень, – ответила она. – Но Гын Джу мне об этом все уши прожужжал, и в нашем лагере работают по меньшей мере трое кузнецов. Уверена, они смогут нам помочь. Если хочешь, устроим погребальный костер и сожжем твоего дедушку, как королеву ведьм в Век Чудес. Мой первый отец говорил, что этот обычай был тогда распространен повсюду, от Джекс-Тота до Эмеритуса.

Эмеритус. После морозной ночи и блеклого снежного утра, напоминающего о родных саваннах, Мрачный понял, что остро тоскует по зимней погоде. Но при упоминании страны, которую иноземцы называли также Покинутой империей, он ощутил холод, какой, по его представлениям, должен царить на Южном Луче.

Но это был не совсем холод, а лишь нечто похожее, забирающееся под плащ и пронизывающее до мозга костей. Мрачный оглянулся на заснеженные сосны, понимая всю нелепость этого поступка, но ощущая необходимость удостовериться, что Безликая Госпожа не выглянула из-за темных облаков, чтобы украсть у него еще один поцелуй.

– Не нужно сжигать дедушку, словно какую-то ведьму, а уж тем более как королеву ведьм, – начал было Мрачный, но подумал, что его план может показаться Чи Хён слишком варварским, и решил пока не вдаваться в подробности. – Я вернусь в лагерь, но пообещай, что приведешь меня к кузнецу и поможешь объяснить, что мне от него нужно, если окажется, что он говорит только на багряноимперском или каком-нибудь другом языке. Не стоит беспокоить твоего… э-э… Гын Джу. Это просто особый обряд прощания, и я думаю, мастер по металлу справится.

– Я с восторгом представлю тебя.

Мрачный не сразу сообразил, почему она так сказала, но затем вспомнил, как едва ли не насмерть обиделся, услышав в ее палатке это глупое напыщенное слово, и кривой усмешкой дал понять, что понял шутку. Он не говорил на здешних языках, но она согласилась облегчить его задачу, и, кроме того, в ее присутствии любым делом заниматься приятнее.

Ее улыбка пропала, едва появившись, как пропадало все хорошее в жизни Мрачного. Чи Хён кивнула на дедушку и спросила:

– Отнесем его в лагерь?

– Нет, сначала я должен поговорить с вашим кузнецом и убедиться, что все получится. Вдруг окажется, что с этим могут справиться только мастера Рогатых Волков. А если какая-нибудь тварь в мое отсутствие успеет обглодать кости старика – ничего страшного, это тоже по нашим обычаям.

– Правда? – Чи Хён приподняла брови с тем милым притворством, что ей так хорошо удавалось.

– Не сомневайся, – ответил Мрачный, чувствуя, что способен бороться с дикой, мучительной скорбью лишь до тех пор, пока смотрит на девушку, а не на мертвеца, лежащего у нее под ногами.

И теперь, когда она защищала варвара от страшной утраты, он сумел с такой же отчетливостью, с какой видел снег на ее волосах или веснушки на щеках, распознать и демона, вцепившегося в ее сердце, и понять, что разговоры о дедушке отвлекают ее от собственных бед.

В другой ситуации он оставил бы все как есть, но этим печальным утром ему показалось важным немного потревожить Чи Хён расспросами, только для того, чтобы напомнить: у нее есть друг, который видит ее страдания.

– Мы все время говорим обо мне и о дедушке, ни слова о тебе. Все ли с тобой в порядке, Чи Хён?

– Просто я осталась без пальцев.

Сквозь беззаботный тон, которым это было сказано, пробилось смятение загнанного кролика. Девушка подняла забинтованную руку, чтобы было лучше видно. Правая кисть при этом оставалась в ладони Мрачного, а глаза смотрели куда угодно, только не на него.

– А еще ушибы и растяжение мышц, но и только. За всеми заботами я почти забыла о них, так что… со мной все в порядке. Лучше и не бывает.

Мрачный пожевал щеку, раздумывая, стоит ли дальше мучить девушку. Наконец она встретилась с ним взглядом и улыбнулась, но за этим твердым взором и блеском зубов он разглядел то, чего она прежде никогда не показывала, по крайней мере не показывала ему: настоящий страх или что-то родственное этому древнему демону. Единственная область, в которой Мрачный чувствовал себя знатоком, – это демоны эмоций. Он не сомневался, что распознал правильно, однако страх укоренился настолько глубоко, что избавиться от него можно одним-единственным способом: кто-то другой – обычно этим другим был дедушка – должен вытащить демона наружу. Так медведь-призрак выковыривает хрустящие внутренности из мерзлого трупа.

– Чи Хён, – тихо сказал Мрачный, – я обошел всю Звезду, но еще никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сказал «лучше не бывает» и это оказалось бы правдой.

– Никогда?

Теперь он точно знал, что она дрожит не только от холода.

– Нет, это все равно что ты сказала бы «хуже некуда», но ты почему-то не говоришь.

Слушая его, Чи Хён впилась зубами себе в губу с такой силой, что едва не прокусила, и Мрачный поспешил ей на помощь:

– Я прекрасно знаю, иногда лучше молчать о том, что тебя беспокоит, и я ни в чем не стал бы обвинять… э-э… того, кто говорит, что у него все прекрасно, даже если это совсем не так. Я просто хочу сказать… хочу сказать, что не буду против, если ты захочешь что-то открыть мне, и я…

– Я не знаю, что делать, – с несчастным видом призналась Чи Хён, и хотя ее покрасневшие глаза оставались такими же сухими, как губы Мрачного, было ясно, что сердце разрывается от боли, а слова выдавливаются сквозь слезы. – С кем бы ни говорила, все советуют разное. Так много людей уже погибло из-за меня, а я не представляю, как действовать дальше, но должна притворяться, что у меня есть надежный план. Иначе все рухнет… Императрица Непорочных островов хочет моей смерти, и мой второй отец готов продать меня ей… А еще я послушалась Софию и приняла бой с имперцами, и теперь из-за этого вернулось Затонувшее королевство и драные Врата раскрылись посреди поля боя, поглотив тьму людей, а вместе с ними и кавалерессу Сасамасо, моего телохранителя и друга. И я не понимаю, что происходит и почему и в какое еще дерьмо я должна теперь вляпаться… У меня ни одной дурацкой идеи, Мрачный, но и времени на раздумья тоже нет. Совсем. Я должна вернуться в лагерь и обсудить с командованием наши дальнейшие действия, и если что-то сделаю не так, кавалересса Сингх бросит нас и уведет всю конницу, а на горизонте уже появился другой имперский полк, и мой отец может натравить его на нас, а если и не натравит, все равно повсюду разлетится слух о награде за мою голову и кто-нибудь другой явится, чтобы ее заполучить. Даже если я вырвусь из этой паутины, мои родственники в Хвабуне окажутся между армией отеанской императрицы и какой-то мерзостью, что подбирается к нам из Джекс-Тота. Я ничем не могу им помочь и не знаю, что теперь делать… Я… просто не могу так…

Мрачный помолчал, обдумывая ее слова, но не затянул с этим – чтобы не решила, будто ему нечего сказать в ответ.

– Я знаю, что тебе нужно сделать, – прервал он паузу, и по тому, как вспыхнули надеждой глаза Чи Хён, убедился, что не зря вызвал ее на откровенность. – Понимаю, странновато слышать такое от меня, ведь я сам никогда, ни разу в жизни, не смог принять решение без чьей-нибудь подсказки. Но сейчас я совершенно уверен, что нашел правильный путь.

– Да?

– Точно. – Мрачный указал на бревно, на котором провел всю ночь в горьких раздумьях. – Для начала мы сядем вот сюда, покурим дедовского биди и попробуем разобраться с твоими проблемами. Не стану обещать, что найду ответы на все вопросы или хотя бы на один из них, но внимательно выслушаю тебя и обдумаю твои слова, а там поглядим, что получится. Как тебе мое предложение?

– Я… – Она оглянулась на телохранителей, топтавшихся возле костра. – Я бы с радостью, но у нас нет времени. Совсем нет.

– Хорошо, если ты сейчас занята, я готов подождать, сколько нужно. Но не забывай: здесь нет никого главнее тебя. Ты говоришь, что из-за тебя погибло много людей, но я уверен, что жертв было бы гораздо больше, если бы не нашлось такого умного предводителя. И когда придет новая опасность, люди будут ждать твоих приказов, и они наверняка хотят, чтобы их предводитель был спокоен и готов ко всему, а не сгибался под тяжестью проблем, которые не успел вовремя сбросить с плеч. Так что, генерал, если ты хочешь посидеть здесь и поговорить со мной, это не просто твое право – может быть, прямая обязанность. Или нет?

На этот раз она раздумывала чуть дольше, а потом кивнула, ее взгляд больше не был испуганным, а улыбка – безнадежной.

– Ох, Мрачный…

– Что?

– Кажется, сегодня ты сказал больше, чем за все то время, что мы с тобой знакомы.

Чи Хён рассмеялась, тихо и слабо, как будто крохотная птичка чирикнула, но Мрачный был счастлив, словно добыл самую крупную дичь на охоте в саваннах. Потому что понимал: ему удалось достучаться до сердца этой женщины. Они сели на обледеневшее бревно и закурили; просунув руку под грубый голубой плащ, варвар обнимал ее за плечи, пока она пела обо всем, что мучило ее. Судя по тому, как долго рассказывала Чи Хён, вряд ли она что-то утаила от Мрачного.

Закончив, она посмотрела на него в ожидании обещанных мудрых слов; синяя челка нависла над покрасневшими глазами. А Мрачный неторопливо кивнул, собираясь с мыслями.

– Это просто какое-то дерьмо, Чи Хён, – сказал он наконец.

И все тревожные мысли о том, что он не сможет дать мудрый совет, улетели прочь, когда она снова рассмеялась, уже уверенней, чем прежде.

– Вот именно, Мрачный, – согласилась она, придвигаясь ближе на слишком низком и холодном сиденье. – Вот именно.

– Не знаю, будет ли от моих слов какая-то польза, – рассуждал вслух Мрачный. – Но если я начну объяснять, что ты, по моему мнению, должна делать, я просто стану еще одним певцом, вмешавшимся со своей песней в общий хор. Не хочу этого. Но вот что я тебе скажу: не стану врать, будто в моем котелке когда-нибудь варилось столько вопросов разом. Сомневаюсь, что такое бывало хоть с одним смертным. Ты живешь в самые жестокие времена, какие только можно себе представить. Наверняка совершишь ошибки… Но я знаю, что ты будешь намного чаще поступать правильно, если сохранишь веру в себя.

– Папочка, от твоих слов и правда много пользы, – усмехнулась она и, пока собеседник гадал, обижаться ему или нет, добавила: – Но я действительно ценю твою помощь, даже молчаливую.

– Ммм… – протянул Мрачный, сомневаясь, правильно ли понял. – И что же дальше?

– Вот я вывалила все это на тебя… и вроде мне стало немного легче, просто потому, что выговорилась, – задумчиво произнесла Чи Хён. – Нет, правда, мне здорово полегчало. С начала вчерашней битвы я чувствовала себя… какой-то… чокнутой? А дальше посыпалось одно за другим: появление моего второго отца, новости об императрице Рюки… Наконец пришел Хортрэп и сказал, что мы не только открыли Врата в долине, но еще каким-то образом возродили Джекс-Тот… Много событий, слишком много. Над моей головой целый смерч проблем, который я сама и породила… Хотя это не совсем так. Проблем всего лишь куча, а куча – совсем не то, что ураган. Из кучи их можно выбрасывать по одной. Так я делала до сих пор, и не следует терять голову по той лишь причине, что куча стала немного выше. Правильно?

– Ммм… Вроде правильно. – Ай да Чи Хён! Ухитрилась же вылущить весь смысл из сбивчивой, взволнованной речи Мрачного! – Конечно, на тебя столько жуткой хрени навалилось. И открывшиеся Врата, и поднявшееся со дна морского королевство, совсем рядом с островом, где живет твоя родня… Демонщина! Стоит подумать об этом, и превращаешься в ледышку. А ведь я не так сильно привязан к своему народу, как ты к своему.

– Ты говорил… что, возможно, убил кого-то из своего клана, – осторожно напомнила Чи Хён. – Значит, по этой причине ушел из Кремнеземья?

– Не совсем, – проворчал Мрачный, не желая касаться прошлого, потому что эту песню нельзя было спеть, не упоминая дедушку, и он опасался, что не сможет справиться с голосом, тот обязательно дрогнет. – Мне пришлось бы говорить неприятные вещи, Чи Хён, так что разреши отложить мою историю до другого раза. Ты… не против?

– Конечно.

– Я просто не смогу рассказать об этом без… без… – Не отводя взгляда от Чи Хён, Мрачный кивнул на останки дедушки. Слушая ужасную, душераздирающую повесть о битве и ее невероятном завершении, он почти забыл о том, что случилось с ним самим в этот день. Почти, но не совсем. – Не начиная песню, я все же скажу, что точно знаю, каково это, когда твоя семья предает тебя… Когда поневоле задумываешься, не стали бы родные счастливее, если бы ты попросту исчез. Но при этом ты все равно скучаешь, волнуешься и надеешься, что с ними ничего плохого не случилось. Или с ним… Смотря о ком речь.

– Да уж. – Чи Хён опустила глаза, теребя корку крови на своем бинте, и тихо продолжила: – Если бы я могла доверять своему второму отцу или если бы знала, что моим родственникам в Хвабуне ничто не угрожает, разобраться со всем остальным было бы куда проще. Но сейчас… Ох!

Мрачный прижал ее к себе. Самая храбрая из иноземок, каких он встречал на своем веку, дрожала, словно дубовый листок на ветру. Она смотрела на него, а он на нее, прекрасную синеволосую девушку с Северо-Западного Луча, светлокожую, словно дочь ледяного великана… Такой цвет бывает у кожи перед тем, как она начинает чернеть от обморожения.

Все очарование тотчас пропало, Мрачный поднялся с бревна, хотя больше всего на свете ему хотелось удержать девушку, которую он боготворил. Такое утро показалось бы сущим подарком богов жителю Мерзлых саванн, но для обитательницы Непорочных островов оно было ничуть не приятней, чем погружение в ледяную воду.

– Мы можем продолжить разговор позже, если ты не против, но сейчас тебе нужно согреться. – Мрачный осторожно, словно боясь сломать сухие прутики, взял ее за руку и помог подняться. – Я и так задержал тебя, когда в лагере столько других дел. И не спеши знакомить меня с кузнецом. Дедушка никуда не денется, а у меня еще в запасе два дня до ухода.

Чи Хён снова улыбнулась, но тут же замерла, словно получив пощечину.

– До чего?

С тех пор как Мрачный узнал от Хортрэпа об очередном предательстве дяди Трусливого, он мог думать только о том, как расправится с этим ничтожеством, когда доберется до него. Судя по огорчению Чи Хён, ему следовало по крайней мере предупредить девушку о своем уходе… Но он даже не надеялся, что она вообще заметит его исчезновение, раз уж снова объявился ее смазливый любовник.

– Чи Хён, я дал клятву обождать три дня. Если за это время мой гребаный дядя не вернется в лагерь, я отправлюсь на охоту за ним.

– Так. – Чи Хён медленно высвободила руку из его ладони. – Но если он вернется по своей воле, то все будет улажено?

– Он не вернется, – ответил Мрачный, распознав в голосе девушки ту же наивную надежду, какую он сам все эти годы растил в своем сердце, пока дядя не вырвал ее с корнем. – Заметь, я даже не спросил, не возвратился ли он уже. Он сбежал, как поступал всегда, но на этот раз ему не уйти далеко. Однако клятва остается клятвой, и у него есть двухдневная отсрочка. Надеюсь, он воспользуется ею, потому что потом ему не будет покоя ни днем, ни ночью, покуда я не порву ему задницу или он не порвет мне.

– Ах вот как?!

Только что она была тихой и слабой, а теперь перед Мрачным стояла решительная и опасная, как барсук-медоед, генерал Чи Хён, точно такая, какой они с дедушкой увидели ее в день своего знакомства с Кобальтовым отрядом. Она резко развернулась и оказалась еще ближе к варвару, чем раньше, лицом к лицу… хотя и не совсем, потому что она была значительно ниже его.

– А разве ты не давал клятву служить мне? Прости глупой девчонке ее невежество, мастер Мрачный, но отказ остаться в моей армии ради бессмысленной погони за призраками очень смахивает на дезертирство. Тебе известно, что дезертиров в Кобальтовом отряде принято вешать?

– Кто дезертир?! Я?!

Мрачный не мог поверить своим ушам, но, посмотрев в ее немигающие глаза, решил, что лучше все же поверить. И какими бы неожиданными ни оказались жестокие слова, она была права. Не подумав о последствиях, он дал две противоречивые клятвы: верно служить ей и покинуть лагерь. Во имя безукоризненной чести графа Ворона, Мрачному следовало бы тщательней обдумывать слова, прежде чем произносить их вслух… Звезды небесные, что же ему теперь делать в этом безвыходном положении?

У Чи Хён был такой вид, будто она не прочь слегка укротить варвара.

– Больше всего на Звезде я ненавижу дезертиров, – заявила она. Ее дыхание, с легким запахом биди, обжигало ему щеку; покрасневшие глаза горели еще жарче. – Поэтому я решила послать тебя, Мрачный из Мерзлых саванн, на поиски дезертира Марото Свежевателя Демонов.

В левом уголке ее губ притаилась улыбка, похожая на ту, что с первого взгляда влюбила Мрачного в эту девушку. И как только улыбка начала растворяться в снежном утре, он бросился вперед и задержал ее на губах Чи Хён. В какое-то мгновение он подумал, что совершил самую большую ошибку в своей жизни, но тут же убедился в обратном.

Это было… это просто было. Слова часто становятся необходимы, когда слетают с языка певца. Они наполняют тебя необычайными эмоциями, поднимают выше звезд на небе и опускают ниже демонов в бездне. Но некоторые чувства так же невозможно выразить словами, как поймать дым рукой. Да и что с того? Это было, и больше Мрачного ничто не интересовало, и Чи Хён, насколько он понимал, не интересовало тоже.

Их первый поцелуй, тогда, в палатке, получился по-своему особенным, но неловким и мимолетным, они даже не успели понять, что же произошло. А этот был достоин того, чтобы сложить о нем песню. Они не замечали течения времени, но и не отрывались от земли; их руки пришли в движение, ноги тоже; двое танцоров начали свой танец; она шагнула к нему, а он отступил назад, оставляя ей свободу действий, и…

Мрачный споткнулся о труп дедушки, упал на спину и машинально потянул за собой Чи Хён. Они растянулись на мерзлой земле: двое смущенных живых рядом с мертвецом. И что бы ни происходило между ними за миг до того, оно ушло безвозвратно.

– Драть!

– Вот дерьмо!

– Извини.

– Нет, это моя вина.

– О боги! Мрачный, с тобой все в порядке?

– Да, в полном. А как ты?

– Хорошо.

– ?..

– ?..

– Да, хорошо.

Они суетились, как застигнутые взрослыми за поцелуем подростки, стараясь не смотреть друг на друга. Мрачный встал на колени и принялся перекатывать тело дедушки на носилки. Чи Хён, с красными, как свежая кровь на снегу, щеками, помогала.

– Мы ничего не… повредили ему? – спросила она.

– Ничего. – Мрачный глянул на окоченевший труп. – А если и повредили, он вряд ли на нас сердится.

Чи Хён рассмеялась, и Мрачный подхватил ее нервный высокий смех, но тут же захлебнулся виноватым всхлипом, и встревоженные телохранители мгновенно бросились к ним, чтобы убедиться, что ничего страшного не произошло.

Получилось, что второй поцелуй Мрачного и Чи Хён вышел таким же неловким, как и первый. В совпадение не верилось. Если вдруг им представится третья возможность, не исключено, что в этот момент снова объявится Безликая Госпожа. Когда дело касается Мрачного, случиться может все, что угодно… Причем «все, что угодно» означает «самая невероятная хрень». Дедушка мог бы это подтвердить, но Мрачный не уберег его от нелепой смерти.

– Все в полном порядке, в полном порядке, – скороговоркой сообщила Чи Хён своим телохранителям, а затем с улыбкой обернулась к Мрачному. – Пора… э-э… возвращаться в лагерь. Пока ты не отправился за дядей, нужно подумать, как поступить с дедушкой.

– Вот и прекрасно, – ответил Мрачный, ведь только предвкушение того, как он в кровь разобьет лицо дяде Трусливому, могло сейчас его утешить. Вот еще одна удивительная способность Чи Хён: она всегда знает, что нужно сказать. – Но с этим можно не торопиться, генерал, у тебя так много дел, а я, как уже говорил, уйду через два дня, не раньше.

– Хорошо, хорошо, – согласилась Чи Хён. – Но пока ты не поймал Марото, пусть это будут самые дерьмовые дни в его жизни.

– Нет, ни к чему. – Мрачный заставил себя еще раз оглянуться на дедушку, перед тем как спуститься в лагерь. – Пусть это будут самые лучшие дни, ведь когда я отправлюсь на охоту, все хорошее в его жизни закончится.

Глава 5

Может, это была и не самая лучшая ночь в жизни Марото, но чертовски близко к тому. Море выпивки, еще больше сытной еды и прекрасная компания – разве мог хоть один беглец из Кремнеземья даже мечтать о подобном, не говоря уже о том, чтобы получить на деле? И когда Сингх начала отпускать похабные шуточки, он решил: пора рассказать товарищам, какое прозвище он придумал для своего елдака.

– Милосердие? – повторил Канг Хо, и уголки губ дернулись в усмешке. – А я думал, это шлюхи тебе его оказывали.

Собравшаяся вокруг стола пьяная компания разразилась смехом. Они потешались над бедностью Марото, тупые псы!

– Милосердие начинается с малого, – попытался объяснить он. – Эта добродетель из священных текстов Трве требует нежного сердца. Каждая юная ясноглазая красотка, ощутив тепло моего подаяния, пыталась возместить мне расходы, и хотя это ранило мне сердце, я принимал плату – милосердие проявляется по доброй воле, но и дающий, и принимающий равно извлекают из этого выгоду.

Все снова заржали, и громче всех Хортрэп. Марото никогда не удавалось понять: этот отвратительный великан смеется вместе с ним или над ним?

Феннек снова плеснул пертнессианской лавы в рог Марото, пошатывающийся усбанец решил для разнообразия поддержать варвара:

– Предлагаю выпить за мудрость нашего друга – или за мудрость той шлюхи, что вбила ему в голову эти идеи.

– Прекрасная мысль! – сказала Сингх, выплевывая в тазик под ногами красную устрицу, вымоченную в соке бетеля. – Но я ожидала услышать от этого парня что-то вроде щелечистки или очкопробойника.

Оба варианта показались Марото достаточно забавными. Он действительно долго играл словами, прежде чем остановился на «Милосердии». Больше всего нравилось в этой забаве то, что можно использовать любые слова. Изобразив загадочную улыбку, он поднял рог и заявил:

– В таких делах иногда приобретаешь больше, чем теряешь.

– Готова поклясться, именно так они тебе и говорили! – воскликнула София и с изящным разворотом дополнила свою остроту жестким толчком ему в плечо.

Все вокруг схватились за живот от хохота. Марото сначала нахмурился, а потом тоже рассмеялся – иначе ему пришлось бы лезть в драку, а он чувствовал, что слишком пьян для этого.

Да, чудесный был вечер. Марото уже и не помнит, что за победу они праздновали в безымянной таверне первого попавшегося по дороге городка. В те далекие времена все они были молоды и глупы и не думали о смерти. Если и встретят ее, когда все козыри будут биты и Изначальная Тьма призовет воинов к себе, то сделают это вместе, сражаясь плечом к плечу, как и положено верным друзьям.

Рано или поздно такое случается с каждым: вместо того чтобы пробудиться от ночных кошмаров прекрасным солнечным утром, ты просыпаешься после сладких грез в вонючей грязи.

Марото ужаснуло не только осознание факта, что он стараниями Хортрэпа очутился на самом краю Звезды или вообще одним демонам известно где. Отчаянные надежды на то, что морок развеется, оказались напрасными. Это, конечно, плохо, все очень плохо – и умирающая на земле Пурна, и жестокое равнодушие Софии, и остальное, но ужасы на том не закончились. Как и на том, что он, ворочаясь во сне, едва не выпал из развилки в стволе эвкалипта, где устроился на ночлег, считая такую постель менее опасной, чем влажная земля под пологом джунглей. Нет, о своем пробуждении Марото больше всего сожалел по единственной причине – крошечной, вертлявой и скользкой, как те многоножки, которыми он накануне злоупотребил.

Он разлепил веки увидел, как по его кожаному жилету ползет змея, которая тут же замерла с приподнятой головой и приоткрытой пастью; глаза-бусинки пытались гипнотизировать. Она подобралась так близко, что казалась гигантским чудищем, способным проглотить человека целиком. Но, отведя взгляд от яркой клиновидной головы, он заметил, что толстый, словно обрубленный хвост едва дотягивается ему до пояса. Возможно, с безопасного расстояния змея могла бы показаться симпатичной, но сейчас блестящая чешуя, напоминающая покрытые росой опавшие листья, вовсе не выглядела красивой… На самом деле она выглядела чертовски опасной.

Марото не любил рептилий, и не только за то, что змеиный яд убивает, если сразу же не отрубить укушенную часть тела, но еще и за их шипение. По правде говоря, в этом все дело: Марото не испытывал особой вражды к мерзким безногим ядовитым тварям, вот только это не означало, что они ему нравились. В конце концов, это всего лишь животные, и если их не напугать, в девяти случаях из десяти они предпочтут скрыться, а не наброситься…

Марото уставился на маленькую гадину, а она смотрела на него, и только ароматный ветерок шелестел в ветвях эвкалипта. Вся сложность в том, что необходимо глотнуть воздуха, но как это сделать, когда проклятая тварь почти касается лица? В груди жгло все яростнее, ведь он перестал дышать в тот момент, когда увидел змею у себя перед носом. Худо дело, хуже некуда.

«Пожалуйста, не кусай меня!» – хотел сказать Марото, но, конечно же, промолчал. Каждому известно, что змее нет никакого дела до того, о чем говорит человек, а и было бы – все равно у нее нет ушей. Однако он мысленно повторил мольбу: «Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста, не кусай меня!»

По крайней мере, страх перед змеей очистил его организм от последствий вчерашнего грандиозного отравления, и Марото наконец-то пришел в себя. Теперь ему оставалось только что-нибудь сделать. Это была самая трудная задача в его жизни, во всяком случае с тех пор, как Хортрэп сбросил его в ту яму. Но Марото все-таки отвел взгляд от змеи и осмотрелся, пытаясь определить, насколько все на самом деле плохо.

Несомненно, намного хуже, чем он себе представлял.

Никчемная, привыкшая к удобству плоть подвела его. Вместо того чтобы лежать – пусть неудобно, но зато безопасно – в развилке между стволом и толстым суком, он растянулся на ветке, так что руки свисали по сторонам, а ноги едва касались ствола. Марото не решался повернуть голову и посмотреть, как высоко над землей он оказался и есть ли под ним что-нибудь, способное остановить падение. Но он помнил, что вечером довольно долго поднимался, чтобы не стать легкой добычей для хищников. Еще одна блестящая идея Могучего Марото.

А что, если ударить босыми ступнями по стволу? Может, получится спугнуть шумом и тряской?

Марото почувствовал, как змея дернулась вверх по его груди, затем снова остановилась. Он скосил глаза, пытаясь оценить опасность… и едва не свалился с дерева: змея подползла так близко, что превратилась в расплывчатое пятно. Приподняв голову в угрожающей позе, она нацелилась на его правый глаз. Черная Старуха, выставляй на стол кувшин в своем Медовом чертоге, ведь как ни старается Марото сохранить неподвижность, достаточно малейшего движения глазного яблока, чтобы змея бросилась в атаку. Она небось решила, что нашла вкусное птичье яичко.

Это предположение подтвердилось, когда змея снова поползла вперед, сначала положив голову человеку на подбородок, затем скользнув по щеке. Марото очень медленно, чтобы не потревожить ее, поднял руку; ничего другого не оставалось, как только ухватить гадину за хвост и отбросить.

Змея замерла, и он вместе с ней. Теперь она смотрела прямо ему в глаз с расстояния в одну чешуйку. И казалась огромной, как будто Марото видел ее в подзорную трубу.

У варвара слезились глаза, пока продолжалась эта самая упорная на его веку игра в гляделки. Отяжелевшие веки весили больше, чем все золото, которое он когда-либо носил в карманах. Сдерживаемый из последних сил воздух в любое мгновение мог вырваться из легких. Марото снова поднял руку, но даже близко не подобрался к удобной для захвата позиции… И тут змея разинула розовую, как коралл, пасть, чтобы проглотить его глаз.

Вынужденный что-то предпринять, Марото уже был готов нанести удар, но вдруг ветка под ним качнулась так резко, что он едва не соскользнул с нее, а змея мгновенно потеряла всякий интерес к его глазу. Мерзкая тварь все еще была здесь, ее язык мелькал быстрей, чем игла в руке опытного лекаря, зашивающего рану, а затем по дереву снова пробежала дрожь, и змея поползла прочь по лицу Марото. Ее гибкое тело скользнуло по лбу, обогнуло давно не чесанную макушку. Наконец гадина спустилась на ветку и исчезла, пощекотав на прощанье варвару шею своим хвостом.

Марото продолжал лежать неподвижно, поскольку у него не было никакой возможности определить, насколько далеко отползла гребаная змея. Но все же медленно выдохнул через нос, а затем, как ни сдерживал себя, решился-таки на судорожный вдох. Глоток свежего воздуха стал подарком для пылающих легких, маслянистый аромат эвкалипта смешался со слабым огуречным привкусом, который отмечал путь змеи мимо вздрагивающих ноздрей варвара.

Дерево снова затряслось, еще сильнее, чем прежде. Марото приподнялся и обхватил руками толстый ствол, наконец-то позволив себе поверить, что проживет немного дольше, чем те несколько мгновений, за которые змеиный яд добирается до человеческого сердца.

От резкого движения у него закружилась голова. Равно как и от осознания того, что он все еще находится в пятидесяти футах над землей. И все бы ничего, если бы дело не усложняли десятки окрашенных во все цвета радуги змей, облюбовавших дерево.

Прежде чем Марото успел оценить весь ужас своего положения, одна из них свалилась ему на плечо, скользнула по спине и поползла по ветке вслед за своей подругой. Вероятно, у них здесь было что-то наподобие гнезда, и он бы решил, что ему охренеть как не повезло, если бы не заметил на нижней ветке еще более внушительную угрозу.

Судя по розовой собачьей морде с мощными челюстями, жующими пойманную змею, это была не совсем обезьяна, но мохнатая лапа, потянувшаяся за другой добычей, выглядела совсем как обезьянья. Казалось, диковинного зверя совершенно не беспокоили змеиные укусы, он сам впился зубами в ядовитую гадину, так что, возможно, Марото его не заинтересовал бы… Но такого еще ни разу не случалось, когда Марото сталкивался с чудищами. Едва он подобрал ноги, вытянутая безволосая морда повернулась в его сторону. Зверь, находившийся десятью футами ниже, страшно завопил на чужака и принялся подпрыгивать на ветке, так что дерево снова задрожало, а сверху ярким смертельным дождем посыпались змеи.

Случаются такие дни, когда вообще не стоило бы просыпаться, но что уж тут поделаешь?

Марото вскочил на ноги и дико заорал, так чтобы его рев услышали за морями и горами, отделявшими его от возможности отомстить. В отличие от нечленораздельного воя, что издавало чудище, в его боевом кличе прозвучало имя. Того самого мерзавца, ловца демонов, который забросил сюда Марото по какому-то злобному умыслу, а может, просто ради забавы.

– Хортрэ-э-эп!

Ветка, на которой засело чудище, находилась в стороне – самую малость, но это давало хотя бы призрачную надежду на успех. Марото прыгнул на зверя, ногами вперед.

Почему бы и нет? Садануть этому засранцу по его гребаной морде…

Однако Марото не врезался пятками в уродливое рыло – что было бы просто прекрасно. И не почувствовал, как острые зубы впиваются ему в икры, перехватив в полете, что, откровенно говоря, было куда вероятней. Произошло нечто совершенно неожиданное: чудище убежало. Марото лишь краем глаза заметил размытый серый силуэт в кроне соседнего дерева, когда его босые ступни уже касались покинутой противником ветки.

Возможно, двадцать пять лет назад он бы ухитрился ловко приземлиться и успел бы проследить, куда скрылась тварь.

Двадцать пять лет – немалый срок. Сокрушительный толчок сотряс его до самых костей. Варвар не удержал равновесие и упал лицом вперед, машинально вскинув руки, чтобы уцепиться хоть за что-нибудь.

Пустота.

Марото влетел животом в буро-зеленое переплетение лиан и кустарника, а затем шлепнулся лицом о каменную плиту, так что у него потемнело в глазах. Хуже всего было то, что чувства вскоре вернулись, – а ведь он уже не сомневался, что умер. И это обещало ужасно неприятное посмертие, поскольку мучительная боль, охватившая все его тело, от разбитого лица до самых пяток, разгоралась с каждым мгновением… И кто мог сказать, не продлится ли она целую вечность? Он попытался застонать, потому что нельзя требовать от человека чересчур много в загробной жизни, но стоило приоткрыть рот, как туда хлынул поток густой кисловатой мути. Ну разве не чудо, что даже мертвецы способны ощущать вкус, даже если это вкус перебродившего дерьма?

Грудь снова обожгло, и Марото, покойник он был или нет, приподнял отяжелевшую голову в тщетной попытке глотнуть чистого воздуха. Теплая вода вдруг заволновалась, и тусклый свет коснулся его полуприкрытых от мучительной боли глаз. Неужели Крохобор явился посмеяться над своим бывшим хозяином, в какой бы преисподней тот ни очутился, или это другой демон, еще похуже? Пока Марото вытаскивал свое несчастное тело из болотного ила, державшего за руки и ноги, вода промыла ему глаза и он понял, что это самый страшный из всех демонов: жизнь, к которой он обязан вернуться. Можно было сразу догадаться, что уйти от нее не так-то легко.

Он рывком выбрался из теплой, как кровь, грязи, выплюнул изо рта ил и мутную воду. Выпрямиться не получилось, ничего даже близко похожего, но глубина болотца была не больше двух футов, и он уселся в вонючую жижу, судорожно наполнив грудь влажным воздухом. Значит, ему только показалось, что он упал на каменную плиту, а на самом деле эта была лужа, усыпанная прелыми листьями, – такие частенько встречались во вчерашнем бесцельном блуждании по джунглям. Ох, как же он проклинал эти ямы, почти всегда незаметные, пока не вступишь. В первой же из них он оставил единственную сандалию, следующая дюжина забрала жалкие крохи былого бодрого настроения, а последняя спасла ему жизнь. Марото невероятно повезло: зачем сразу разбиваться насмерть, если можно сначала сломать себе ребра и чуть не утонуть в трясине, потому что не хватило ума догадаться, что ты все еще живой?

– Ничего, Хортрэп, – прохрипел он из лужи. – Ничего, старый хитрожопый колдун. Я еще вернусь, сукин ты сын, и тебе не поздоровится.

Только не сейчас. Утреннее солнце отражалось в мокрой листве, немногочисленные змеи при появлении варвара прятались в подлеске, и казалось, что все не так уж плохо. Жизнь еще наладится. Он должен спастись, чтобы в следующий раз победить.

Вот только Пурну уже не вернуть.

И всякий раз, пытаясь представить ее улыбающейся, смеющейся или, демон дери, просто живой, Марото видел, как она истекает кровью на том ужасном поле.

Что еще хуже, много хуже, София могла спасти ее, но не сделала этого.

И в какую бы жопу его ни занесло, это определенно не Бал-Амон и не другой необитаемый край из тех, в которых ему довелось побывать.

Значит, он теперь один, неизвестно где, ничего при себе не имеет, даже задрипанных сандалий или сломанного ножа. Его забинтованное колено выглядит еще хуже, чем остальное тело, а ведь придется идти пешком много недель, месяцев или даже лет, пока он не выследит Хортрэпа. Но и тогда еще не все будет кончено, потому что наверняка кто-то заплатил старому колдуну за работенку. Хватальщик не проделал бы этот трюк без серьезной причины. А былые терки с варваром на серьезную причину никак не тянут.

Узнать правду можно только одним способом – выбить признание у самого ведьмака, но, скорее всего, его подговорила София… Хотя есть слабая вероятность, что заплатил племянник или даже отец, демон его дери. Имея дело с такими безумцами, как Рогатые Волки, ни в чем нельзя быть уверенным.

Марото плеснул в лицо мерзкой болотной водой, чтобы прояснить мысли. Жажда мучила ужасно, но он не стал пить эту дрянь.

Просто невозможно глотать воду, пахнущую хуже, чем ты сам, вот и весь секрет.

Итак, его отправили одним демонам известно куда по одним демонам известным соображениям. Его лучшая подруга умерла, сраженная подлым цепистом и оставленная в беде Софией. Ко всему прочему, он догадывался, что и остальные новые друзья тоже мертвы – он не видел, как погибла Чхве, потому что опоздал к началу битвы и в ходе ее потерял из вида Дин и Хассана.

При мысли о дикорожденной с Непорочных островов внутри у Марото все сжалось от боли. С тех пор как они вместе одолели рогатого волка, он чувствовал растущее влечение к Чхве и даже надеялся на то, что брошенные украдкой на него взгляды означали интерес и с ее стороны, что-то похожее на долгожданную взаимность. Она даже согласилась отпраздновать вместе с его командой возвращение в лагерь кобальтовых, и что же он сделал тогда? Да ничего особенного, просто засунул язык чуть ли в самую глотку Софии и облапил ее задницу вдобавок… прямо на глазах у Чхве. И в конце концов добился пинка от совершенно справедливо рассвирепевшей Софии. А затем окончательно все испортил: пригласил Чхве к себе в палатку, а сам завел нудный разговор по душам со своей бывшей любовью, вместо того чтобы сблизиться с женщиной, на которую заглядывался уже несколько недель.

Тогда он в последний раз видел Чхве, дикорожденную красавицу, неловко стоявшую возле костра в ожидании момента, когда можно будет подойти к Марото, и дождавшуюся лишь того, что к нему подошла София. А он так горел желанием помириться со своим бывшим генералом, что лишь мельком взглянул на Чхве; его протухшие мозги были заняты не девушкой, которой он действительно нравился, а женщиной, которая никогда не полюбит его. Он из кожи вон лез, чтобы объясниться с Софией, и теперь вспоминает в ужасном озарении, что именно он, освободив Крохобора в обмен на исполнение неистовой мечты встретиться с Софией, оказался виновен в убийстве ее мужа и всех жителей деревни, будь проклята его жестокая судьба и коварство демона… Хотя все это не отменит факта: когда появилась возможность начать что-то новое с Чхве или хотя бы провести с ней один приятный вечер, он потратил этот шанс на попытку изменить свое гребаное прошлое. А теперь, надо полагать, Чхве тоже мертва, как и Пурна, еще одна жертва сражения у Языка Жаворонка.

Однако его нынешнее положение было и без того достаточно плачевным, чтобы еще воображать трагедии, которые, возможно, на самом деле и не произошли. Есть же шанс, что Чхве уцелела в битве, ведь старина Дигглби совершенно определенно выжил.

Вдобавок оставалась надежда на друзей и на себя самого. Да, Марото мог бы с тем же успехом потерпеть кораблекрушение у незнакомых берегов, но на самом деле он весь день проходил пьяным, наевшись жуков, и вернулся в фургон в ничуть не лучшем состоянии. А потому, очнувшись в лесу, кишащем змеями и монстрами, он просто должен взять себя в руки и не забывать, что могло случиться нечто гораздо худшее.

Оно и случилось почти сразу же, поскольку удача действительно отвернулась от Марото и будущее припасло для него не больше света, чем помещается в заднице у демона.

Толстая ветка над головой задрожала, Марото вскинул голову и увидел уродливую обезьяну, ту самую.

Чудище спрыгнуло на другую ветку, сердито клацая зубами, и теперь стало понятно, что оно не такое огромное, как поначалу показалось, не выше четырех футов. И это было хорошо.

А плохо было то, что тварь привела с собой дружков.

По меньшей мере дюжина нелепых обезьяноподобных существ спустилась с окрестных деревьев, и такой поворот сводил на нет преимущество Марото в силе. Он предпочел бы встретиться с одним крупным зверем, а не со стаей мелких. Чудища с безволосыми собачьими мордами расселись на нижних ветках и принялись угрожающе визжать и шипеть. Некоторые носили грубые пояса, сплетенные из лиан и украшенные черепами животных, а самый крупный монстр щеголял в головном уборе из ярких перьев. Все они размахивали дубинками и скалили зубы. Крепкие, острые зубы.

– Значит, вот как вы решили доконать меня?

Марото обращался скорее к предкам и богам, чем к этим мерзким тварям, однако самый крупный зверь, украшенный перьями, услышав его слова, поднял безволосую кисть передней лапы, и все остальные перестали вопить. Это было неожиданно. Неужели чудище понимает человеческий язык? Марото поднял обе руки в дружелюбном, как он надеялся, жесте и сказал:

– Эй… ммм… я не хочу никому мешать, слышите? Просто мимо пройду.

Большой зверь спрыгнул на землю, остановился на другом краю лужи и приподнялся на заросших шерстью задних лапах, настороженно наблюдая за Марото с видом бывалого ведьмолова. Затем указал на него длинным когтем и издал серию резких горловых щелчков.

– Э-э-э… Не знаю, что вам наплел этот придурок. – Марото указал пальцем на зверя, что сбежал от него при первой встрече. Во всяком случае, зверь мог быть тем самым, хотя все они выглядели совершенно одинаково. Затем варвар продолжил дружелюбным тоном: – Но вы должны понять, что случилось недоразумение. Я заблудился, вот и все, и решил, что он хочет на меня напасть, иначе бы я на него не прыгнул. На самом деле я хороший парень.

Первый сердито защелкал, но крупный монстр махнул лапой и быстро успокоил его. Вожак выпятил мощную нижнюю челюсть, ткнул когтем в свою безволосую морду и добавил еще несколько быстрых щелчков. Затем снова выжидающе посмотрел на Марото.

Ладно, ладно. Что бы он там ни ожидал, Марото все равно ничего не понял. Но у папаши Безжалостного не мог вырасти сын-тупица.

– Марото, – произнес он и указал на себя. – Ма-ро-то. Марото.

– Марррот-то, – задумчиво протянул вожак, словно пробуя слово на вкус. Остальные чудища наблюдали за ним в почтительном молчании. Зверь снова протянул коготь к чужаку и повторил: – Марррот-то?

– Да, – подтвердил Марото, начиная надеяться, что этот нелепый разговор не обязательно должен закончиться плачевно. – Я Марото, а ты… ммм… Чир-кыр-быр, да?

– Марото, – повторил обезьяний вожак, и собачья пасть растянулась в улыбке, обнажив внушительный ряд зубов. Они были такой же формы и размеров, как и те, что украшали его дубинку. – Марото, да.

– А этот? – выдохнул Марото.

Он никогда не принимал всерьез саги клана Рогатых Волков, но сейчас с ним происходила точно такая же хрень, как с Черной Старухой или Блудливым: тот встретился с диким племенем полулюдей-полуживотных и уже через неделю повел их в бой против враждебного племени собакомордых горилл. Марото сумеет разобраться с вожаком этих милых существ, и будь он проклят, если не станет королем народа джунглей, и следующая неприятность, которая ожидает Хортрэпа и Софию, – это армия монстров, возглавляемая не кем иным, как…

– Марото! – снова рявкнул вожак, но указал при этом не на него, а на того зверя, которого Марото повстречал первым.

Словно пронзенный жестом вожака, зверь резко выпрямился, а остальные попятились от него. Монстр потоптался на месте, а затем принялся яростно дрочить. Не то чтобы для обезьян это было чем-то необычным, скорее выглядело малость неуместным, но вдруг чудище спрыгнуло прямо в лужу, проревев в полете знакомое имя:

– Хортрэ-э-эп!

Зверь плюхнулся в воду, обдав Марото брызгами, а его сородичи одобрительно застучали дубинками и лапами по веткам. Вынырнув, прыгун подплыл к дальнему берегу, где стоял вожак, и визгливо выкрикнул:

– Марото, да! Марото, да!

Что за дерьмо? Марото не верил глазам и ушам. Если сам прыжок вызвал только общее одобрение, то дальнейшие действия произвели настоящий фурор. В молодости Марото приходилось участвовать в низкопробных представлениях, так что он мог без труда определить бездарного актера – эта сраная обезьяна явно переигрывала, но публика проглотила фальшь и не поморщилась. Даже вожак что-то удовлетворенно проворчал и похлопал по спине сородича, который, уже выбравшись из воды, продолжал взвизгивать:

– Марото, да!

– Молодец, – отозвался Марото, стараясь не выдать своего раздражения. – Правда очень смешно. Но не пора ли перейти ко второму акту, когда гостя отводят в стойбище и угощают едой и питьем? Только змей предлагать не нужно. Марото не ест змей. Я хотел сказать, не ест сырыми, а так-то я не настолько привередлив…

Однако капризный вожак, которому явно надоело слушать Марото, сделал тот же жест, каким чуть раньше заставил замолчать толпу. Теперь он о чем-то затрещал с соплеменниками, время от времени вставляя в свою тарабарщину имя Марото. Ну и пусть, о чем бы он там ни говорил.

Что-то ударило Марото сзади под колено. Под больное колено, из-за которого он так облажался в битве у Языка Жаворонка, – а при недавнем прыжке с дерева рана, должно быть, открылась. Он вскрикнул, упал лицом вперед и, скорее всего, снова оказался бы в луже, если бы лохматые лапы не вцепились в него со всех сторон.

Марото сражался как истинный воин, но игра была проиграна еще до начала. Одному противнику он засадил кулаком в рыло и отшвырнул с такой силой, что тот перелетел через лужу, но его место тут же заняли двое других. Их дубинки засвистели в воздухе, заглушая даже отвратительные голоса монстров, выкрикивающих имя варвара при каждом ударе, добавляя к боли еще и оскорбление. Возможно, это и лучше, чем умереть неназванным, но не намного.

Его последнее представление продлилось недолго. Мерзкие обезьянособаки повалили Марото на землю и продолжили избиение. Следует признать: как только он перестал сопротивляться, побои тут же прекратились, а когда Марото застонал и начал харкать кровью, его подняли с земли и унесли в джунгли. Он успел заметить, как вожак и тот монстр, что изображал самого Марото, исполнили победный танец, тряся задницами и торжествующе выкрикивая:

– Марото, да! Марото, да!

Дальше стало еще хуже. Даже общими усилиями монстры не могли поднять варвара высоко над землей, и он постоянно бился то головой, то задницей о корни и поваленные деревья. Его доспехи – потертый жилет и юбка из полос кожи – слабо защищали от шипов и колючек. Выждав подходящий момент, Марото попытался вырваться, но добился лишь того, что его снова избили, а когда он обмяк, понесли дальше сквозь заросли и сырые лощины, пока не спустились в темный грот, переходящий в пещеру, куда не проникал солнечный свет. Воздух сделался затхлым, теплым и соленым, трескотня похитителей эхом отдавалась от невидимых стен, а тяжелый звериный запах, исходивший от этих подобий человека, мешал сосредоточиться. К тому же Марото теперь колотился башкой не о замшелые бревна, а о твердый известняк.

Если все закончится каким-нибудь торжественным обедом в честь дорогого гостя, Марото согласится считать дурное обращение своеобразным обрядом инициации. Но на это мало надежды.

Прошло тысячелетие, прежде чем они снова выбрались на солнце, и еще целый век, пока глаза Марото привыкали к яркому свету. Наконец он разглядел синее небо и зеленое море, над которым монстры раскачивали его взад-вперед. Их намерения были предельно ясны.

Тут в Марото проснулся демон. Уж если суждено умереть, то, драть твою мать, глупо не прихватить с собой двух-трех палачей.

Но было уже поздно. Едва он собрался укусить чью-то волосатую лапу, как чудища отпустили его. И Марото взлетел в небеса.

Лишь на несколько секунд. Затем притяжение поймало его в свои сети – и выступ крутой скалы исчез из вида, вместе с толпой смеющихся и танцующих обезьяноподобных монстров. Невеликая милость, но Марото принял ее с благодарностью. Он падал так быстро, что ветер свистел в ушах, и все же варвар попытался перевернуться в воздухе, чтобы не удариться о воду животом, как в прошлый раз. То, что ему хватило времени на этот маленький подвиг, не предвещало ничего хорошего, совсем ничего… И когда Марото перевел взгляд с нагромождения скал к бегущим навстречу волнам, у него все еще оставалось в запасе несколько секунд, чтобы подумать о неизбежной смерти.

Он мог вспомнить всю свою жизнь, взвесить все победы и поражения, оставшись наедине с собой перед самым концом.

Вместо этого он очистил голову от любых мыслей, закрыл глаза и сделал мощный вдох. В глубине души Марото так и остался оптимистом.

Упав в ту мелкую лужу, он чувствовал себя так, будто ударился о камень: больно, но терпимо. На этот раз падение ногами вперед в морскую воду сильно походило на удар кувалдой по пяткам. Опускаясь все глубже в волны прибоя, Марото был уверен, что его ноги раскрошились, точно куриные косточки в зубах истосковавшегося по еде обжоры. Наконец он открыл глаза и увидел, что его затянуло на такую глубину, куда не проникали лучи солнца. Как это символично, Марото Свежеватель Демонов, что ты нашел себе местечко, недоступное для света. Теперь, когда погружение замедлилось, весь вопрос в том, успеешь ли подняться на поверхность, прежде чем разорвутся легкие?

Узнать это можно было только одним способом. Руки и ноги дрожали от напряжения, воздух готов был вырваться из груди еще в самом начале долгого подъема на поверхность. Варвар старательно отгонял мысли о чудовищах, которые наверняка скрываются в чернильной мгле, однако успеха в этом деле не добился. Что-то больно царапнуло щеку, и Марото, не имея другой возможности, просто укусил, надеясь тем самым отпугнуть от попыток дальнейшего сближения. Его зубы сомкнулись на гладком обломке то ли дерева, то ли кости, и он еще крепче сжал челюсти, потому что, оказавшись в полной жопе, человек будет цепляться за любую соломинку – по крайней мере, пока не убедится, что и она бесполезна. Этот предмет, чем бы он ни был, оказался не очень большим, и Марото сосредоточился на более важном деле, продолжая отчаянно пробиваться к поверхности. Легкие едва не лопались от напряжения, но, к счастью, руки и ноги пока слушались, пусть и неохотно. Разумеется, он может утонуть, но, даже если этим все и кончится, обидно погибать из-за какой-нибудь дурацкой ошибки.

Второй раз за это утро Марото ощутил, как воздух и солнечные лучи касаются его мокрой кожи. Он жадно вдохнул сквозь зубы, не выпуская изо рта нежданную добычу. Скосив глаза, обнаружил, что из всех бесчисленных сокровищ, что таятся в морских пучинах, ему досталась курительная трубка, из которой при выдохе вырвался фонтанчик раскисшего тубака и прочей грязи.

О, как приятно смотреть на скалы и понимать, что там остались не только обезьяноподобные твари, едва не убившие его, но и еще кто-то, ненароком подаривший новую трубку… Но будет еще приятней подумать о своей удаче на твердой земле. Оглядевшись, он обнаружил, что дальше скалы плавно переходят в черный пляж, и, продолжая мягко, но надежно сжимать зубами роговой мундштук, поплыл к берегу.

Плыть пришлось дольше, чем рассчитывал Марото, и он со страхом ожидал появления зубастой пасти, или цепкой клешни, или чересчур знакомого щупальца. Но наконец коснулся песка онемевшей рукой, затем другой. Волна откатилась, оставив обессиленного варвара лежать на берегу. Убедившись, что не сможет встать на ватные ноги, он двинулся дальше. Так и полз, не видя перед собой ничего, кроме черного грунта и разбросанных повсюду морских ракушек, пока прибой не перестал щекотать пятки. И тогда Марото растянулся, тяжело дыша, на теплом песке, казавшемся мягким, как подушка. Безучастно оглядев берег, он заметил синих крабов, черных чаек и прочие намеки на пищу, наполнившие сердце голодного бродяги радостью и надеждой. Несмотря ни на что, назло всем, Марото снова ухитрился спасти свою шкуру, когда уже ни боги, ни демоны не могли помочь ему.

– Такое не каждый день увидишь, – долетели откуда-то издали слова на непорочновском языке.

Перед глазами Марото внезапно появился сапог, и он понял, что его здоровое ухо прижато к песку. Вторым сапогом его перевернули на спину, так что теперь он хотя бы мог нормально слышать. Жмурясь от яркого солнца, Марото разглядел одетую в лохмотья девушку и еще два силуэта у нее за спиной. Он попытался заговорить, но смог только выпустить одну струйку смешанного с грязью песка из трубки, которую все еще держал в зубах.

– А дела-то наши идут на лад! – воскликнула девушка, оглядываясь на спутников. – Смотрите, как мило! Этот уродливый водяной вернул мою потерянную трубку!

Глава 6

Сидя в роскошной палатке Дигглби, Пурна вертела в руках трубку с пузатой, как бочка, чашкой и рассматривала две большие буквы, выгравированные на мундштуке твердой рукой: «М» и «С». Это была живая история: Кобальтовая королева вырезала трубку для своего капитана в те времена, когда Пурна еще не познакомилась с Марото… когда дороги старых друзей еще не разошлись. Сердце обливалось кровью, стоило только подумать, как тщательно Пурна разработала операцию, чтобы снова соединить их, восстановить былую привязанность, и все лишь для того, чтобы самой же и вызвать окончательный разрыв.

– Больше ничего? – спросила она, не сводя глаз с грубой поверхности трубки.

– Ничего важного, – ответил Дигглби таким же подавленным тоном.

Они сидели рядом на той самой койке, где Пурна валялась в бреду после ранения, прежде чем вернуться в мир такой же безумный, как ее кошмары.

– Немного оружия, еще меньше монет, куча пустых бутылок и гора грязного белья, воняющая так, что задохнется половина империи. Я не нашел даже кисета с тубаком, только эту трубку. Наш бесстрашный командир, величайший герой эпохи, оставил после себя не больше богатства, чем обычный разбойник.

– Во-первых, он вряд ли погиб, так что прекрати свои горестные песни, – возразила Пурна, выпрямляясь на горе подушек с намерением вытащить благородного друга из уныния, в котором оба они пребывали. – Во-вторых, богатство – это не всегда то же самое, что наследство, и если даже он не приберег кругленькой суммы для бедняков Звезды, то оставил миру нечто куда более ценное: нас. А в-третьих, я спрашивала не о том, что было в палатке, а о том, не вспомнил ли ты еще какие-нибудь подробности ссоры.

– Ох, – вздохнул Диг и принялся ходить кругами по палатке, казавшейся Пурне такой тесной, когда рядом еще были Хассан и Дин. – Нет, все словно в тумане, как я тебе и говорил. Они спорили, а я пытался остановить тебе кровь – должен заметить, никто, кроме меня, даже не подумал об этом, – и если уж честно, я тогда был еще немного под жуками. Когда стало ясно, что демон капитана Софии отказывается помочь тебе, я переговорил по душам с Принцем, и следующее, что увидел… Ну, хорошо, не будем повторяться. К тому времени, когда все кончилось, Марото уже не было в лагере, и София сказала, что он ушел с Хортрэпом. Вот такие дела, все просто, как смертный грех.

– Слишком просто.

Пурна почесала кусачую припарку, приложенную к ране на бедре. Собеседник, конечно, нес полную чушь, доказывая, что Принц оказался демоном и что именно он вылечил ей ногу. Но она готова была вытерпеть все, что помогало Дигу примириться с потерей и собаки, и друзей в одном бою. Она до сих пор не решалась заглянуть под влажное одеяло и узнать, что лекари сделали с ее ногой, но в любом случае их следовало бы назвать мясниками, потому что она чувствовала каждый шов, стягивающий ее бедро и непрерывно зудящий при этом. А еще сильнее чесался язык, ее словно распирало от какой-то безумной мысли, которую она не могла пока выразить словами, но не могла и молчать больше минуты, тут же начиная задыхаться… Хотя в остальном чувствовала себя хорошо. Не просто хорошо, а прекрасно, словно только вернулась после недельного отдыха в водных лечебницах Змеиного Кольца.

– Обещаю, Диг, как только костоправы разрешат мне ходить, мы обязательно поговорим об этом с генералом Чи Хён, Софией и Хортрэпом. И если Марото, Дин и Хассан к тому времени не вернутся, мы добьемся разрешения отправиться на их поиски – чтобы выпить потом либо за упокой, если они погибли в бою, либо за здравие, если они каким-то чудом выжили.

– Отлично. – Диг вытер нос расшитым золотом рукавом, и Пурна поздравила себя с первым успехом – пока они не выяснили, что произошло с остальными, ей придется следить за тем, чтобы чересчур эмоциональный паша не сорвался. – Что там насчет костоправов и разрешения ходить?

– Только не говори, что ты и это пропустил мимо ушей… Цирюльники, что зашивали мне рану, не сказали, когда заживут швы? На своем веку ты сжевал целую корзину ползучих тварей, если не две. Как думаешь, скоро ли спадет опухоль? Такое ощущение, будто мне набили рот чьим-то потным бельем.

– Швы? – Диг совсем растерялся. – Опухоль? Пурна, я не… я не верю, что ты ничего не слышала: не было никакого цирюльника, все сделал Принц. Когда врач осмотрел тебя, он побледнел и сказал, что нам лучше обратиться к попам.

– Ха-ха-ха! – Пурна стерла с подбородка след слюны. – Сейчас не время для шуток, Диг. Чем раньше я смогу ходить, тем быстрее мы отправимся на поиски наших друзей, так что…

Дигглби достал зеркальце, которым обычно пользовался, чтобы нюхнуть истолченных в порошок насекомых, и раскрыл перед ней. Пурна в ужасе отшатнулась, а затем издала нервный смешок. Велев Дигу крепко держать зеркало, она попыталась слизнуть языком черную массу… И несколько мгновений спустя внутри закололо и защипало, жизнь действительно превратилась в кошмар наяву, и Пурна заорала во все горло.

Должно быть, ее вопль слышали по всему лагерю.

– Я же говорил…

– Тихо! – рявкнула она, затем отбросила одеяло и изогнулась, чтобы посмотреть на заднюю поверхность своего раненого бедра.

Ранипутрийские медитативные упражнения, которым ее научили тетя с дядей, сейчас окупились сполна, и она отчетливо разглядела, что на ноге не было никаких чудодейственных припарок, а только клочок белого меха, прилипший к коже. И не просто белого, а собачьего, точно такого же оттенка слоновой кости, как у Принца. Значит, Марото говорил правду: демоны существуют на самом деле и могут исполнять самые заветные желания своих хозяев.

– Так это твоя работа, Дигглби!

– Я хотел спасти тебя, – пробормотал Диг и опасливо попятился, когда Пурна вскочила с постели в чем мать родила.

Ее нога казалась совершенно здоровой. Несмотря на вчерашнее ранение, Пурна слегка присела, явно собираясь наброситься на Дига. Разгадав ее намерения, он рванулся к выходу из палатки с паническим криком:

– Я хотел спасти тебя!

Пурна мгновенно повалила его, прижав руками и ногами к земле и склонив голову к украшенному кружевами горлу. Он смотрел круглыми от ужаса глазами на монстра, которого сам же создал и который теперь замышлял убийство. Паша Дигглби отчаянно закричал, но некому было прийти ему на помощь.

– За что? – всхлипнул он, и в тот же момент Пурна провела слюнявым языком по его щеке, затем по другой, вероятно намереваясь на обратном пути залезть кончиком ему в нос. Похоже, ее язык каким-то образом превратился в собачий.

– За что, Пурна, за что-о-о?!

– Просто хотела сказать спасибо, – ответила она, ослабляя хватку и позволяя вырваться из своих объятий.

Вытянув свой новый язык во всю длину, Пурна смогла рассмотреть его без помощи зеркала. Теперь она, по крайней мере, будет пользоваться успехом у дам и некоторых мужчин. У тех, кто не отличается брезгливостью.

– Ты такая непосредственная, – проворчал Диг, утирая лицо и отряхиваясь. – Раз уж чувствуешь себя так хорошо… прямо до тошноты… В смысле, раз уж ты можешь ходить, то накинь, черт возьми, какую-нибудь одежду и помоги найти наших друзей.

– Ты прав, старина. – Пурна вытянула шею, чтобы посмотреть, не появился ли у нее хвост или еще что-нибудь этакое в результате столь необычного исцеления. Ничего похожего. Понюхав застоявшийся воздух, она убедилась, что обоняние тоже ничуть не улучшилось. Что ж, могло кончиться и хуже – во всяком случае, не придется перешивать свой гардероб под изменившуюся фигуру. – Не переодеться ли тебе во что-нибудь поопрятнее? Если мы собираемся бить челом генералу, не стоит появляться перед ней вымазанными в слюнях демона.

Перед тем как идти по оживленному лагерю, Пурна долго возилась с одеждой, даже надела темные рейтузы, чтобы скрыть меховое пятно на ноге. И все же ее не оставляло ощущение, что каждый встречный пялится на ее язык. Могло быть еще хуже, намного хуже: что, если бы демон Дига был какой-нибудь птицей? Ох! А если ракообразным? Фу! Фу, фу, фу! Небось дикорожденные, такие как Чхве, каждый день сталкиваются с повышенным вниманием к своим, зачастую более заметным… мутациям? Трансформациям? Если задуматься, Пурна даже не знает, как правильно назвать свое нынешнее состояние. Конечно, она не дикорожденная, потому что не появилась такой, как сейчас, из чрева матери, но и названия «перерожденная» никогда не слышала. Или слышала, но не потрудилась выяснить значение? Пурна, считавшая себя современным человеком с прогрессивными взглядами, теперь пришла в замешательство от мысли, что могла уже встречаться с людьми, чью судьбу теперь разделила, и не подозревать о том, что они изменились уже после рождения. Если вспомнить все, что известно о Чхве, то ведь она не является, так сказать, дикорожденной от рождения. Возможно, такая же жертва несчастного случая, как и сама Пурна.

Жертва. Несчастный случай. Эти мерзкие слова всегда бесили Пурну в разговорах о дикорожденных, до того как демон наделил ее саму проклятием собачьего языка.

Проклятие? Ну вот, снова-здорово! Разве можно так думать теперь, когда она стала частью несправедливо осуждаемого сословия? Или касты? А может быть, породы? Бррр!

– Она… что? – донесся из-за палаток голос генерала Чи Хён.

Пурна с Дигом припустили бегом – судя по раздраженному тону, генерал вряд ли там задержится. Они появились из-за угла штабной палатки так стремительно, что телохранители не успели вытащить клинки, а затем Чи Хён заметила друзей и махнула рукой своим людям.

Позади четверых устрашающего вида громил собрались в кружок сама генерал и странная троица: ее любовник в маске, тот хмурый племянник Марото и Хортрэп Хватальщик. Никто из них не выказал желания вовлечь Пурну и Дига в разговор, но Пурне случалось бесцеремонно вторгаться и на более приватные вечеринки.

– Доброе утро, генерал. Мы с Дигом всего лишь хотим…

– Не сейчас, – оборвала ее генерал и вернулась к прерванной беседе.

Двое телохранителей решительно преградили Пурне дорогу.

– Пойдем, – прошипел Диг, дергая спутницу за алый рукав камзола.

Но не было ни малейшего шанса на то, что она стерпит холодный отказ, после того как пожертвовала ради этой девушки своим человеческим обликом.

– Сейчас, если не возражаете, – произнесла Пурна самым властным тоном, на какой была способна, но эффект получился сомнительным, поскольку ей пришлось слегка вывернуть шею, чтобы увидеть генерала за облаченными в доспехи жлобами. – Нам с Дигглби нужно срочно отлучиться по исключительно важному для вас делу, но мы не можем так поступить, не доложив своему генералу, не так ли?

Чи Хён медленно обернулась, лагерь словно погрузился в тишину; только скрипнули доспехи телохранительницы, бросившей взгляд на генерала, вероятно, в ожидании приказа проломить Пурне голову. Внезапно Хортрэп рассмеялся, охренеть как удачно нарушив торжественное молчание, а генерал протерла глаза здоровой рукой; другая, в кровавом бинте, выглядела без преувеличения жутко.

– Что там у вас за срочность и важность? – спросила Чи Хён. – Только покороче.

– Теперь, когда непосредственная опасность со стороны империи вам не угрожает, мы с пашой Дигглби просим разрешения покинуть лагерь и отправиться на поиски Марото, Дин и Хассана, – объявила Пурна и, хотя уже начала задыхаться, добавила для ясности: – Вы ведь помните наших друзей?

– Конечно, если они еще не вернулись, – с надеждой добавил Дигглби.

– Нет, не вернулись, и вы никуда не пойдете, – ответила генерал, уже оборачиваясь к прежним собеседникам. – Ваша просьба отклоняется, так что будьте добры находиться в лагере и ждать вызова.

– Ну пожалуйста, – произнесла Пурна сладким голосом, который отрабатывала по настоянию дяди до тех пор, пока горло не начинало першить так, будто его чистили толченым стеклом, голосом, который она приберегала для самых несговорчивых торговцев. – Вы даже не успеете по нам соскучиться, а мы уже вернемся, и не одни.

– У нее есть причины не скучать по вам, – заметил Хортрэп, а варвар Мрачный бросил на Пурну взгляд, который, наверное, считал строгим, но который она назвала бы смущенным.

Зато взгляд генерала компенсировал недостаток свирепости у Мрачного, и даже с лихвой.

– Вы имеете хоть малейшее представление о том, куда делся Марото? Нет? Тогда засуньте свои планы себе в задницу и ждите, пока я не решу, как дальше вас использовать.

– Я знаю, куда делся Марото, – заявил Диг, раздраженно скрестив руки на груди. Временами гордость паши могла сравниться с высокомерием генерала. – Тут и гадать не приходится.

Молодчина, Диг! Он, конечно, временами производит впечатление никчемного щеголя, но это помогает добиться цели или хотя бы найти правильный путь к ней.

– Так где же, красавчик?

– Отправился в Диадему, – с самодовольным видом заявил Диг. – Или у вас другая версия?

– Объясни! – рявкнула генерал, раздраженная его нахальством.

– Намекаю на его клятву королеве.

О нет, Дигглби! Нет, нет, нет, чурбан безмозглый! Паша не должен был раскрывать тайну Марото, после того как Пурна взяла с него, Дин и Хассана обещание держать язык за зубами.

– Когда Марото лез из кожи вон, чтобы в бою не причинить вреда ни одному имперцу, он наверняка понял, что так жить невыносимо. Поэтому вынужден был отправиться в столицу, чтобы тетушка Индсорит освободила его от клятвы, подобно тому как мы пришли сюда, чтобы получить освобождение от нашей присяги. Насчет подчинения приказам и прочей чепухи: благородные люди очень серьезно относятся к своим обещаниям, и если нас не отпустят, то…

– Хортрэп, распорядись, чтобы за ней немедленно послали сотню мечников, – сказала генерал, продолжая сверлить взглядом тупого осла Дига. – И проследи, чтобы это были новобранцы, а не бывалые солдаты, которые могут перейти на ее сторону, если дойдет до драки. Скажи, чтобы ничего не предпринимали до моего появления. А вы двое действуйте, как мы договорились, и постарайтесь играть по правилам.

– И как же нам действовать? – переспросила Пурна, как только Хортрэп умчался прочь с обычной своей пугающей легкостью.

– Не вам, а им, – перебила генерал, еще больше все запутывая, поскольку смотрела по-прежнему на Дига и Пурну.

Мрачный и непорочновский мальчишка поняли намек и поспешили в противоположную сторону, а генерал подошла к симпатичной и способной, но определенно неудачливой угракарийке и ее болтливому другу. Теперь Пурна сообразила, почему генерал и бровью не повела, увидев ее новый собачий язык, – в улыбке Чи Хён, широкой и многозначительной, было что-то волчье.

– Что касается вас двоих, то вы получите крайне срочное поручение сразу после того, как расскажете о клятве, которую Марото дал багряной королеве.

– Вот она, София! – крикнул Диг, и они пустились вдогонку, пока та снова не исчезла в тумане, все еще клубившемся над полем боя. Старая седая лисица брела вдоль частокола, за ней едва передвигали ноги пленные, скованные цепью. – Сможем ли мы задержать ее?

– Не знаю, Диг. После устроенного тобой представления я решила, что у тебя есть ответы на все вопросы, – огрызнулась Пурна, больно прикусив при этом язык.

Она еще не привыкла разговаривать на бегу с этим огромным ростбифом во рту.

– Я уже извинился, – обиделся паша. – Просто думал, что она уже знает. Ты сама говорила, что он рассказывал об этом тебе и Чхве, а она дружна с генералом, так что, очевидно…

– Очевидно, ты уверен, что у всех остальных язык болтается точно так же, как у тебя, – съязвила Пурна, хотя тема была и в самом деле интересной – приятно сознавать, что Чхве умеет хранить тайны даже от своего обожаемого генерала.

Правда, Пурна видела последний раз дикорожденную еще до начала сражения, и Чхве могла точно так же пропасть, как… Нет, думать об этом невыносимо. Марото исчез, судьба Дин и Хассана еще более туманна. И так ком стоит в горле, его не проглотишь, имея слишком большой язык.

– Ты ведь не думаешь, что она действительно это сделает? – спросил Диг. – Если не задержим ее до прибытия генерала, нас могут посчитать виновными в том, что произойдет.

– Держи свои мысли при себе, – посоветовала Пурна, перепрыгивая через поваленные колья на краю лагеря. – Лично я не стремлюсь выяснить, что тогда будет. Если же мы отвлечем Софию, генерал не сможет отказать в нашей просьбе, правильно рассуждаю? Посмотрим, чем все кончится, и, возможно, уже к полудню мы будем свободны.

– По-любому выходит, что ты права, – согласился Диг.

Они наконец-то догнали хвост унылой процессии. Пурне показалось, что несколько десятков солдат, конвоирующих пленных, вытаращили глаза, когда она подошла к Холодной Кобальтовой – которую следовало бы назвать Горячей, судя по тому, как она сейчас выглядела.

– Доброго вам утра, капитан София, – начала Пурна и с облегчением отметила, что эта многое повидавшая женщина даже не вздрогнула при появлении мутанта.

– И вам обоим тоже, – ответила София, не замедляя шага, но вполне приветливо. Она и в самом деле была настолько же сияющей и оживленной, насколько холодным и мрачным казалось сегодняшнее утро; снег, словно конфетти, сыпался с неба, украшая ее торжественное шествие. – Рада, что вы быстро поправились, тапаи Пурна. Не чувствуете ли каких-нибудь неприятных последствий вашего необычного спасения?

– Только желание ткнуться носом в чью-нибудь симпатичную задницу, – непринужденно заявила Пурна, размышляя о том, можно ли с помощью легкого флирта замедлить поступь Софии.

– Другими словами, ничего нового, – вставил Диг, оглядываясь на хвост мрачной колонны пленных. – Решили вывести имперцев на прогулку?

– Что-то вроде этого, – согласилась София. – На экскурсию в новые Врата.

– Мы слышали о них. – Пурна снова прибавила шагу, поскольку София не замедлила свою поступь. – Они только что открылись, да?

– Словно явившись из ночного кошмара, – вздрогнув, добавил Диг.

– Для одного смертного это кошмары, для другого – мечты, – с грозной решимостью произнесла София.

Неистовый огонь в глазах и спутанные седые волосы придавали ей сходство с ведьмой, готовой в любую минуту разразиться жутким смехом.

– Да, конечно, но как бы там ни было… – Диг замялся, не придумав, что бы еще сказать.

Несомненно, София изрядно пугала его.

– Прежде чем отправиться дальше, нельзя ли шепнуть вам на ухо пару слов, капитан?

Пурна постаралась не выдать беспокойства, хотя они уже подошли к краю застоявшегося над долиной облака. Клубы выглядели зловеще, когда Пурна еще не знала, что где-то под ними открылись Врата. Она помнила, как несколько обезумевших имперских солдат засосало в землю прямо у нее на глазах. Но разве на самом деле эти бедняги отправились под землю? Нет, они попали в другое, куда более жуткое место – в саму Изначальную Тьму, если верить древним угракарийским знаниям. И Дин с Хассаном так и не вышли из этого ужасного дыма. Не объявился и Марото, хотя он, возможно, и не угодил во Врата.

Несомненно, это все мерзкие козни Диадемы.

– Вы хотели поговорить? – спросила София, и Пурна затрясла головой, словно пытаясь отогнать туман.

– Да, если вы не против. – Пурна надеялась, что чрезмерно длинный язык не портит ее улыбку. – Но давайте остановимся, чтобы не глотать ядовитые пары.

– Они не ядовитые, так что можете говорить на ходу – или подождите, пока я управлюсь со своим делом, – заявила София, уходя в туман. Щупальца дыма ласково и неспешно, словно живые, обволокли ее ноги, руки и шею. И Холодный Кобальт улыбнулась Пурне с таким видом, будто ей нравилось это внимание. – Идем, девочка, не каждый день выпадает возможность увидеть такое.

В ее словах был определенный смысл. Пурна посмотрела на застывшего в нерешительности Дига, пожала плечами и шагнула вслед за Софией. Звон цепей сопровождал их в тумане, словно пленные азгаротийцы уже превратились в призраков. Эта женщина обманывала смерть и демонов, убивала королей и богов, так из какого же хрена Чи Хён высосала, будто парочка Бездельников Марото способна остановить ее? Нет, правда, из какого?

Глава 7

Той ночью, что последовала за самым худшим днем в жизни Доминго Хьортта, днем, завершившимся визитом его судии, он долго лежал без сна, разглядывая тени на потолке палатки, пока оставленный Кобальтовой Софией фонарь не погас. Не уснул полковник и после.

Однажды сноха Люпитера подарила на день рождения маленькому племяннику усбанский игрушечный театр с куклами. Не мог же Доминго все время находиться рядом с сыном, чтобы оградить его от вредных подарков. А замечал ли вообще Эфрайн отсутствие отца, пока тот не возвращался, чтобы отнять новую любимую игрушку? Хьортту-старшему сейчас очень хотелось верить, что мальчик не замечал. Что беззаботный ребенок никогда не принимал хмурого отца всерьез. О, как же хотелось полковнику, чтобы так и было на самом деле! А еще хотелось, чтобы Пятнадцатый полк каким-то образом избежал гибельных цепистских чар, чтобы все случившееся было только сном. Скоро капитан Ши разбудит своего начальника и предложит еще раз обсудить план уничтожения Кобальтового отряда… Почему бы не назвать надеждой этот сон, который никогда не станет явью, последнее утешение неудачника?

Капитан Ши. Какое у нее было имя? Хьортт забыл, а может, никогда и не спрашивал. Как правило, он не питал особых симпатий к капитанам, но Ши определенно была способной, по крайней мере, не безнадежной. Доминго продвигал ее по службе, поскольку хороший полковник должен заменить своим офицерам отца. Он строго с нее спрашивал и никогда не оставлял безнаказанными проступки, но это вовсе не значит, что он не отдыхал душой в ее обществе.

Покидая его палатку, София спросила, нет ли каких-нибудь просьб, но побежденный враг выразил лишь одно желание, кроме желания освободиться от ручных и ножных оков, – чтобы к нему привели капитана Ши, если она оказалась в числе немногих уцелевших солдат Пятнадцатого полка.

Она так и не появилась, и теперь, когда бледно-голубой рассвет начал пробиваться в щели палатки, Доминго стало ясно, что самый перспективный из его офицеров погиб, как и его единственный сын. Что из Эфрайна не сделать военного, Хьортт-старший понял задолго до того, как мальчик отправился в Курск, навстречу смерти, но из Ши могло бы что-то получиться, если бы ей достался другой полковник, который стойко держался бы за свои принципы, а не шел на компромиссы и сражался бы честно, вместо того чтобы потакать козням цепистов… Да, Доминго получил именно то, чего заслуживал, но бедная неискушенная Ши погибла напрасно, как и тысячи других азгаротийцев, которых обрек на ужасную смерть ослепленный жаждой мести командир.

Вот что мучительней всего: справедливость случившегося. Не боль в сломанной руке, ноге и ребрах, что не дает уснуть, не жжение в ране на лице, которую цирюльники кобальтовых зашивали с намеренной неспешностью. И даже не бессильная ненависть, что клокотала в нем при виде заклятого врага – Софии, живой и здоровой, с жалостью смотревшей на него. Самая страшная пытка – сознавать, что Холодный Кобальт, убив его сына, не причинила вреда лишь одному человеку из Пятнадцатого полка – самому полковнику, которому так доверяли солдаты и который виновен в их противоестественной гибели.

Да, все так, это папесса И’Хома привела в действие план Вороненой Цепи, а брат Ван дал ему последний толчок. Но даже раздражающе молодая Ши прекрасно понимала, что хороший командир берет на себя ответственность за все неудачи, вместо того чтобы пускаться в нескончаемые оправдания и объяснения. Потому не может быть никаких сомнений: это он, полковник Доминго Хьортт, барон Кокспара, позволил отравить свой полк и сделать из солдат жертв для омерзительного ритуала. И все это ради мести за сына, о котором он на самом деле никогда не заботился, самонадеянного глупца, вполне заслужившего смерть от руки Холодного Кобальта.

Полководец обязан изучить поле боя, прежде чем принимать решение. Не стоило удивляться, что теперь, оказавшись в дураках, Доминго никак не мог обрести покой. Если ему когда-нибудь удастся заснуть, это будет сущее чудо. Но такая гипербола больше годится для театральных подмостков, чем для неудобной койки, и гул просыпающегося лагеря незаметно превратился в колыбельную, погрузившую Доминго в лишенную сновидений дремоту, в которой он бы с радостью остался насовсем…

– Полковник Хьортт!

Как любой старый солдат, проснувшийся оттого, что прозвучали его чин и имя, Доминго попытался вскочить и принять стойку смирно. Трудно сказать, какие части тела болели сильнее: те, что подчинились инстинктивному порыву, или те, что не смогли этого сделать. На глазах выступили слезы, Доминго приподнял голову и постарался расслабиться – он военнопленный в лагере мятежников и уважительно приветствовать здесь некого.

Щурясь в полумраке палатки, он разглядел непорочновскую девушку, которая позвала его, а потом заметил у нее за спиной другой силуэт и бессильно опустил голову на подушку. Вероятно, это и есть генерал, по утверждению Софии командующий кобальтовыми, а рогатая женщина, что стоит позади, несомненно, та ведьморожденная разведчица, что помогла Марото натравить ужасных волков на лагерь Пятнадцатого.

– К вашим услугам, госпожа, – произнес Доминго и прикрыл глаза, наслаждаясь недолгим онемением еще не успевших проснуться мышц, после которого неминуемо вернется боль. – Полагаю, это о вас говорила наша общая подруга. Вы ведь Чи Хён, не так ли?

– Генерал Чи Хён Бонг, – поправила девушка. – Могу я поинтересоваться, кого вы называете нашей общей подругой? Того капитана, что сняла с вас наручники?

– Я всего лишь пытался пошутить.

Доминго открыл глаза и смерил взглядом эту неопытную девочку, которую Пятнадцатый полк мог раздавить в лепешку и без помощи Девятого Мьюранского, не говоря уже о проклятой Цепи. Он мог бы рассказать ей, как поймал на границе ее жениха, а затем – лишь для того, чтобы продлить удовольствие, – отправил голову принца императрице Непорочных островов. Хотя поначалу никто и не думал, что все так обернется, и принц Бён Гу, несомненно, подтвердил бы это, если бы Доминго не обезглавил его.

– Синяя София мне вовсе не друг, но да, это она первая из вашей армии вступила со мной в переговоры.

– Вступила в переговоры? – переспросила девушка.

Теперь, когда глаза привыкли к полутьме, Доминго с удовлетворением отметил, что один ее глаз заплыл от ушиба, а левая рука забинтована. Видимо, его кавалеристы изрядно потрепали врага, пока… пока предательство Цепи не сокрушило их.

– Какие же условия она вам предложила, полковник, и согласились ли вы их принять?

– Мои неловкие шутки опять не достигли цели. Прошу прощения, генерал Чи Хён, я всегда был здравомыслящим и прямым человеком, а с недавних пор питаю склонность к абсурдному юмору. Но похоже, я проявил себя в этом деле самым жалким образом. Слова о том, что наш общий друг рассказал мне о вас и вступил в переговоры, не следует понимать буквально. На самом деле я хотел сказать, что мой ненавистный враг, эта стерва София заходила сюда, чтобы еще раз ткнуть меня носом в то обстоятельство, что именно по моей вине мои солдаты стали жертвами черного колдовства Цепи. Ах, не судите строго, опять я за свое – под черным колдовством я, конечно же, понимаю так называемое возвращение Затонувшего королевства и открытие Врат прямо посреди нашего ни в чем не повинного поля боя. Прошу извинить старого солдата за его сбивчивые речи.

Он в первый раз видел эту худышку, но уже без труда распознал ярость, закипевшую у нее в горле и залившую краской щеки. Стоявшая рядом ведьморожденная, вероятно, тоже это заметила, но решила не вмешиваться, предоставляя генералу возможность самой справиться с эмоциями. Девушка глубоко вдохнула, ее щеки перестали гореть, и наконец она с угрозой в голосе поинтересовалась:

– Когда именно капитан София рассказала вам это? В котором часу?

– Вчера вечером, но точнее я сказать не могу, – ответил Доминго, наслаждаясь новой вспышкой гнева, озарившей лицо генерала. Да эта девчонка зелена, как незрелое авокадо! Ни один опытный воин не оставит рукоятку просто торчать из раны, когда ее можно хорошенько провернуть, поэтому барон тотчас добавил: – Уверен, вы можете узнать это у охранников, наблюдавших за моей палаткой; тот, кто пропустил ее сюда без вашего позволения, наверняка вспомнит точное время визита.

Ноздри генерала подрагивали, как у разъяренного быка, она уже находилась на грани истерики, но тут ведьморожденная наклонилась и что-то шепнула ей на ухо, не спуская красных глаз с Доминго. Один из черных рогов анафемы был сломан пополам, и полковнику захотелось узнать, не случилось ли это в схватке с Пятнадцатым. Он, разумеется, надеялся именно на это.

Что бы ни шептала эта тварь, ей удалось успокоить свою хозяйку или, по крайней мере, напомнить о более важных делах. Генерал Чи Хён закрыла глаза, еще раз глубоко вздохнула и задала дурацкий вопрос, за который наглой мерзавке стоило бы разбить губы, если бы события вчерашнего дня не превратили абсолютную уверенность в такую же абсолютную растерянность:

– Полковник Хьортт, вы дорожите своими солдатами?

– Да, – сказал Доминго без колебаний, потому что понимал: стоит ему на мгновение задуматься, и он уже не сможет ответить честно. – Да, разумеется.

– И поэтому пожертвовали большей частью из них? Вы, как новообращенный цепист, посчитали их жизни менее ценными, чем то, чего добивались священники?

– Меня обманули, – проворчал Доминго. – Да, я совершил ужасную ошибку, доверившись Цепи, но если бы я знал, что задумали святоши, то скорее живьем содрал бы с них кожу, чем позволил причинить вред хоть одному барабанщику или знаменосцу. Они уверяли меня, что это оружие поможет нам… а я поверил, и поэтому большинство из моих солдат теперь мертвы. Или с ними случилось нечто похуже смерти. И все потому, что я… потому что мной управляла слепая ненависть.

– Значит, Хортрэп не ошибся насчет вас, – заключила генерал, и Доминго вздрогнул от этих слов, – выходит, ведьмак из Мешугга тоже служит ей. – Он утверждал, что вы не пожертвовали бы своим полком даже ради более великой цели, чем помощь Вороненой Цепи.

– На этот раз Хватальщик сказал правду. Перефразируя лорда Блика, солдаты Пятнадцатого полка – не моя кровная родня, но я готов пролить за них свою кровь, так же как и они за меня.

Доминго ожидал насмешек, едких, как совесть, что принялась травить его сердце, едва с губ слетели эти лицемерные слова, но Чи Хён заговорила о другом:

– Что ж… Это очень странное и жуткое ощущение, когда распоряжаешься жизнями людей, а они даже не догадываются о том, что ты не уверен в правильности своих действий.

Возможно, он принял бы слова генерала за издевку, если бы в ее голосе не прозвучали грустные интонации и она не опустила взгляд. Может быть, это всего лишь жалобы неопытного командира, лишь позерства ради выраженные столь поэтично? Доминго никогда не считал свое начальственное положение странным, это была самая естественная вещь в мире, и, уж конечно, он не видел в руководстве войсками ничего жуткого. Хотя, если оглянуться назад, наверное, стоило бы…

– У нас нет времени перебрасываться умными словами, как поступают противники в песнях, – продолжала Чи Хён, снова глядя ему прямо в глаза. – Вы мой пленник, и я попытаюсь воспользоваться этим, чтобы предотвратить столкновение с Таоанским полком. Но есть более важное дело, которое можем решить только мы с вами, и сделать это нужно быстро.

– Так не тяните же, – попросил Доминго, которому полегчало, как только разговор перешел в военное русло.

– Вы принесете нам больше пользы, если добровольно согласитесь сотрудничать с кобальтовыми, поэтому у меня предложение, – произнесла генерал, тщательно подбирая слова. – Согласитесь стать нашим консультантом по тактике имперских войск и показать себя образцовым пленником, а я пообещаю пощадить всех солдат, которых мы захватим в плен, и даже предоставлю им возможность вступить в мою армию, когда мы пойдем на Самот и Диадему.

Доминго рассмеялся бы ей в лицо, если бы смог это сделать. Но он был плохим актером, а ее нелепое предложение выходило за рамки смешного и больше смахивало на оскорбление.

– Вы не продержитесь долго, если будете казнить пленных, – пообещал он. – Есть определенные правила, которые свято чтут по всей Звезде. Даже ваша кобальтовая предшественница не опустилась бы до такого варварства. После сражения при Эйвинде она повесила мертвецов на деревьях, но хочу заметить, что надругательство над трупами – это все же не хладнокровное убийство.

– Ах вот как! – вскинулась девушка. – Но именно она убьет ваших солдат, если я не остановлю ее. Она считает, что вся кавалерия Пятнадцатого полка должна быть наказана за прежние преступления, и собирается учинить расправу прямо сегодня.

– Кавалерия Пятнадцатого? – повторил барон.

Это его сын привел полк в проклятую кутумбанскую деревню, и это по приказу Эфрайна Курск сровняли с землей.

– По крайней мере, то, что от нее осталось, – уточнила Чи Хён слишком самодовольно. Такого неопытного генерала Доминго растоптал бы в лепешку, если бы послал к демонам брата Вана и решил честно сразиться с кобальтовыми. – Не больше тридцати человек. Слабый козырь для переговоров, но я пришла вовсе не ради торга.

– А ради чего?

– Я пришла объяснить вам, что происходит. София считает ваших солдат виновными, и они умрут. Если я вмешаюсь, то испорчу отношения со своим лучшим капитаном – даже представить не могу, чтобы она приняла мой приказ со смирением. Так вот, или вы ждете здесь, пока я не получу за вас выкуп из Азгарота, и смиряетесь с гибелью еще тридцати солдат, или принимаете мои разумные условия.

Доминго обдумал ее слова.

– Полагаете, я поверю, что вы рискнете навлечь на себя гнев Кобальтовой королевы ради одного послушного пленника?

– В настоящий момент она никакая не королева, а всего лишь один из моих капитанов, – возразила генерал. – И мне не нужно ваше послушание, мне нужна ваша помощь в военных действиях.

– В военных действиях против королевы Индсорит, вы хотели сказать?

Доминго не верил своим ушам – либо девочка сошла с ума, либо у нее разжижение мозга.

А возможно, и то и другое.

– Моя цель – Диадема, но мы оба прекрасно знаем, что багряная королева правит только на словах, – заявила генерал Чи Хён, и в первый раз с начала разговора барон увидел, как в ее глазах сверкнула сталь. Даже больше, чем сталь, нечто несокрушимое – истина или, по крайней мере, то, что она принимала за истину. – Я не испытываю ненависти к Индсорит, но она не хочет или не может сдерживать Вороненую Цепь, и, раз она не может, я займусь этим вместо нее. Или вы считаете, что для Звезды будет лучше подчиняться воле Черной Папессы, а не закону? Тем более что вы несете личную ответственность за возвращение этого проклятого Затонувшего королевства и должны понимать последствия ваших действий. Думаете, теперь, когда пророчества Цепи свершились, она по-прежнему будет довольствоваться тем, что имеет, и не попытается взять под контроль всю империю и всю Звезду? Вы сражались против меня, защищая свою родину, но теперь Азгарот попадет под власть фанатиков, так же как и любая другая часть империи. Попробуйте ответить на вопрос, долго эти земли сохранят ту невеликую самостоятельность, которая у них еще осталась? Сколько пройдет времени, прежде чем весь мир превратится в преисподнюю для всех, кто не склонится перед Падшей Матерью?

Проклятье, эта разбойничья принцесса весьма проницательна! Наивна, если считает, что у нее есть хоть малейшая надежда на успех, но наивность – это не то же самое, что глупость. Если бы в Эфрайне было чуть больше первого, чем второго, он остался бы в живых.

Однако Доминго был полковником империи, бароном Кокспара, и это до сих пор кое-что значило.

Прочистив горло, он заговорил:

– Вы еще менее опытны, чем я поначалу решил, если думаете…

– Отлично, – перебила она с таким видом, будто приняла ответ за категорический отказ. – Не стану больше отнимать ваше драгоценное время, полковник Хьортт. С вашего позволения, отправлюсь к месту казни, мне не нужны слухи, будто все произошло без моего разрешения. Вы останетесь в безопасности до тех пор, пока не будут обговорены условия вашего выкупа, но мы тронемся с места намного раньше, чем это произойдет, так что на особые удобства не рассчитывайте.

Она подошла к выходу из палатки, когда Доминго наконец сделал выбор. Он уже предал королеву Индсорит, вступив в сговор с папессой И’Хомой, в этом нет сомнений. И хотя долг перед королевой никоим образом не будет оплачен, если он заключит новый союз с ее противниками, в одном генерал Чи Хён права: Вороненая Цепь остается главным врагом для каждого здравомыслящего смертного, и Доминго лучше, чем кому-либо другому, известно, что эта угроза куда страшней для империи, чем вторжение любой армии или банды головорезов. Но самым важным и неотложным вопросом была судьба Пятнадцатого полка – тысячи солдат уже полегли из-за глупости своего командира, и если он может спасти немногих уцелевших, значит должен сделать хотя бы это, будь оно все проклято!

– Ей ведь это не понравится? – произнес он, когда ведьморожденная уже подняла полог палатки перед генералом. – Если я дам согласие и вы спасете моих солдат, София взбесится.

– Думаю, да, – ответила генерал Чи Хён, недоверчиво оглянувшись.

– Тогда я с вами, – объявил Доминго и откинулся на подушку. – Если вы спасете Пятнадцатый полк, я никогда не забуду свой долг перед вами. Даю слово барона Кокспара, что помогу вам в войне против Вороненой Цепи.

– Рада, что вы теперь на моей стороне.

Генерал Чи Хён постаралась сдержать улыбку, отдавая ему честь. Ведьморожденная у нее за спиной тоже вскинула руку.

После секундного колебания Доминго Хьортт ответил на жест. Поднятая рука отплатила резкой болью. Как и следовало ожидать.

Глава 8

София потеряла все: мужа, деревню, империю, демона и даже свою дорогу. И тем не менее она ухмылялась, словно маньяк в детском приюте, потому что у нее осталась месть. Двадцать семь кавалеристов, уничтожавших Курск, стояли перед ней, скованные цепями, в ожидании ее суда. И да, наказание она для них придумала что надо.

Ядовитый дым, словно болотные испарения, все еще клубился над промерзшим полем боя, но здесь, в самом центре, в его покрове образовалась брешь, явив темные облака наверху и еще более темное нечто внизу.

Как и все другие Врата на Звезде, они казались чем-то почти обычным – абсолютно ровное отверстие, пробитое в толще земли. Их можно было бы принять за озеро с черной маслянистой водой, если бы не создаваемое ими ощущение чуждости всему миру смертных: снежные хлопья темнели, не долетая до поверхности, и либо испарялись с шипением, либо скукоживались в мелкие градины. Самое то, чтобы взбодрить пожилую вдову хмурым утром. Она поймала себя на том, что оглядывается по сторонам, и вспомнила, что Мордолиз сбежал; жаль, ему бы понравилось зрелище.

– …Тем больше причин исчезнуть на время, понимаете? И если бы вы могли показать мне, где это случилось, ведь Диг ничего не помнит… Ух ты!

Врата сделали то, что не удалось Софии, – заставили заткнуться тапаи Пурну и пашу Дигглби, надоедавших ей всю дорогу. Озера сверкающего полуночного мрака, одновременно манящего и отталкивающего, всегда производили на смертных сильное впечатление, но это озеро затмило собой прочие, раскинувшись во всю ширь долины. В самом деле «ух ты!».

– Значит, все, кто не вернулся из боя и не найден мертвым… попали туда? – произнес Дигглби тем приглушенным тоном, который появляется у большинства людей поблизости от чего-то священного… или чего-то пугающего.

– Да, Врата проглотили их в один миг. – София с запозданием вспомнила, что ей следовало придать голосу скорбную интонацию: двое друзей ее спутников, Хассан и Дин, до сих пор не нашлись, как и тысяча других кобальтовых. – Но есть надежда. Может быть, с ними там ничего не случилось.

– Правда? – Судя по голосу, Пурна не поверила.

– Ну хорошо, есть самая чуточка надежды, – поправилась София. – Во многих песнях говорится о людях, исчезнувших во Вратах и неожиданно объявившихся где-нибудь еще. Такое случается.

– Чепуха, – проворчал Дигглби, но это была оптимистичная чепуха.

– Маловероятно, конечно, но, как я уже сказала, такое случается. Я сама знаю несколько человек, побывавших там и вышедших невредимыми на другом краю Звезды.

София решила умолчать о том, что эти люди прошли сквозь Врата особым способом, воспользовавшись помощью демонов, в отличие от тех, кто просто вдруг обнаружил Изначальную Тьму у себя под ногами. Любой здравомыслящий человек предпочел бы верную смерть попаданию во Врата, и сама София не была исключением… По этой причине она и пришла сюда сегодня.

– Но как ни увлекательна наша беседа, мне нужно заняться делом. А вы можете уйти или остаться – при условии, что не будете отвлекать меня.

– У вас найдется еще пара минут? – снова начала Пурна.

По отчаянным взглядам, которыми девушка обменялась с Дигглби, София поняла: эта парочка догадывается, зачем пленников привели к краю Врат, и надеется отговорить ее. Если бы она не знала, что сделали имперцы со всем населением ни в чем не повинной деревни, сама бы сочла предстоящее слишком жестокой забавой.

– Я хочу сказать, что вы капитан, и если прикажете солдатам обождать, они будут только рады…

– Вам уже пора, дети, – не без сочувствия сказала София. – Будете лучше спать, если уйдете прямо сейчас.

Дигглби не требовалось уговоров, он с готовностью двинулся назад, к цепочке пленных и охранников, но Пурна ухватила его за золотистую косу. Казалось, паша сейчас рванется, словно ящерица, и убежит прочь, оставив вместо хвоста клок волос, но он обернулся к Софии и выдохнул с таким напором, что хватило бы паруснику переплыть озеро Юсифуг. Дав знак командиру конвоя, София с удовлетворением наблюдала, как пленных выстроили вдоль кромки Врат, в считаных шагах от обрыва.

В лагере, за частоколом, эти люди были такими же смирными, как и остальные пленные имперцы. Что бы ни сделали с ними перед битвой цеписты, внушив безумную жажду крови, теперь азгаротийцы выглядели совершенно растерянными и безвольными – глупые телята, никогда в жизни не противившиеся приказам. Привести их сюда было легче, чем загнать отару в овин. Однако теперь, когда пленные увидели результат ритуала Цепи, выражение на их лицах стало меняться. Как будто эти люди вдруг очнулись от долгого сна. Одни поспешили отдалиться от Врат, насколько им позволили оковы, другие в смятении озирались по сторонам, третьи упали на колени, четвертые завопили хриплыми голосами, требуя ответа на вопрос: что здесь, во имя Падшей Матери, происходит? Это преображение глубоко поразило и кобальтовых охранников, и обоих аристократов, но лишь воодушевило Софию; она как раз и хотела, чтобы приговоренные забеспокоились и поняли, что их ожидает. По крайней мере одна, более сильная сторона ее натуры хотела этого; другая, слабая, сама была шокирована жутким замыслом, и тонкий внутренний голос протестовал все громче. Это отвратительное, тошнотворное чувство – когда разрываешься между раскаянием за преступление, которого еще не совершила, и горячим желанием его совершить.

– Друзья! – воскликнула она и громко хлопнула в ладоши. – Как приятно видеть вас здесь!

Некоторые из пленников продолжали дико озираться, но большинство обернулось к ней.

– София, нельзя ли хоть немного… – зашептала Пурна, но София предупредила грозным взглядом, что девушка тоже угодит во Врата, если осмелится еще хоть раз перебить ее.

– Не уверена, что меня официально представляли вам, хотя мы давние друзья с вашим полковником. Точнее говоря, с обоими полковниками.

По шеренге пробежал ропот, и София всмотрелась в лица; здесь были девушки и мужчины средних лет, юноши и толстозадые матроны; все выглядели так, будто их милю тащили волоком по неровной земле. Мундиры грязны, эполеты оборваны… Не стоит ли в этом строю подонок, что всадил пику в спину убегающему мальчишке? Ей и сейчас, спустя год, казалось, что руки липкие от крови Пао Пастушка. Она остановила взгляд на женщине с грубыми чертами лица, сохранившей выправку лучше всех остальных.

– Я капитан София из Кобальтового отряда, ранее жила в Курске. Не могу выразить, как счастлива снова встретиться с героическими кавалеристами Пятнадцатого полка. Я мечтала об этом с прошлой осени, с того самого дня, когда вы уничтожили мою деревню. Вашему полковнику и сослуживцам, не дожившим до этой минуты, несказанно повезло. А вас ожидает возмездие, имя которому – Кобальтовая София, вдова Лейба Калмаха.

Даже те, кто рыдал и стучал зубами от страха, теперь смотрели на нее. Выпученные глаза, отвисшие челюсти. Из огня да в полымя, да, сволочи? Женщина, за которой наблюдала София, побледнела и посмотрела под ноги… то есть на Врата. София хорошо знала это выражение лица – еще миг, и сурового воина, каким считала себя эта женщина, стошнит от ужаса и отвращения.

– Чушь собачья! – донесся с дальнего конца шеренги крик пожилого солдата, старше даже Софии, с седой, торчащей во все стороны бородой. Он посмотрел ей прямо в глаза и повторил: – Чушь собачья!

Хотелось просто подойти и дать в зубы, но тогда пришлось бы встать между Вратами и шеренгой пленных, а этого определенно не следовало делать. Она ограничилась насмешливым поклоном.

– Холодный Кобальт, единственная и неповторимая, призрак из вашего преступного прошлого, – проговорила она, выпрямившись. – Полагаю, как раз ты можешь помнить меня с тех времен, когда Доминго гонялся за мной по всей империи. Или ты поступил на военную службу, уже пребывая в старческом маразме, и знаешь Софию только по байкам, что обо мне рассказывают?

– Нет, мне хорошо знакома твоя мерзкая рожа! – прокричал старик, и вены на его шее вздулись от напряжения. – Я помню тебя, Кобальтовая София, можешь не сомневаться! И повторяю еще раз: чушь собачья!

– Ах вот как?

Что-то холодное шевельнулось в груди Софии, как будто клубок ледяных питонов пробудился от зимней спячки в своем гнезде.

– Ты годами терзала Звезду, прикончила больше людей, чем я видел за семьдесят лет жизни, а теперь скулишь из-за нескольких паршивых крестьян? Ты уготовила нам судьбу много хуже смерти за это ужасное преступление, хотя сама со своими кобальтовыми трусами совершала злодеяние вдвое ужаснее каждый день перед завтраком! – Он сорвался на визг. – Ты несешь чушь, холодная стерва! Ты лжешь! Ты сама – обман! Такой же, как и раньше, – в камзоле, но без порток!

Он расхохотался густым, хриплым смехом, напоминающим кашель, так что выступили слезы, и потряс кулаком в браслете наручников.

Это была неправда. Неправда! София никогда не уничтожала без причины целые деревни, как сделали с Курском, не поднимала на пики невинных жителей… Но разве невинные не погибали? И на войне, и после, когда София стала королевой, – все ее попытки прекратить жестокие забавы аристократов и разделить богатство империи между ее гражданами обернулись трудовыми лагерями и еще худшими злодеяниями в провинциях. Узнав об ужасах, творимых от ее имени, она задумала новые реформы, но к тому времени тысячи людей уже заплатили жизнью за ее небрежение и ошибки. Поэтому преемница и явилась однажды за головой Софии… В конце концов людям Индсорит выпала такая же судьба, какую кавалеристы Пятнадцатого полка уготовили жителям Курска. Так что этот азгаротийский старый пень не сказал ничего нового.

Но в душе уже затянулся холодный узел, такой тугой, что распутать его будет непросто. И ко всему прочему, старик, сам принимавший участие в той резне, сейчас смеется ей в глаза.

– Благодарение небесам… преступники наконец-то пойманы! – прохрипел он, задыхаясь от хохота. – Холодная София… спешит на помощь! Чушь собачья!

София была спокойной женщиной, очень спокойной. Но Пурна даже не успела понять, что произошло. Чужая рука выхватила у нее из кобуры пистолет, взвела колесцо и направила ствол на болтуна. Пурна выкрикнула имя Софии, Дигглби благоразумно отскочил в сторону, и только старик продолжал хохотать, даже после того, как грянул выстрел.

Дым мгновенно рассеялся, вернее, его засосало во Врата, и София увидела, что она все-таки заставила старика замолчать, но не совсем так, как хотела. Он упал от резкого рывка цепи, связывающей его с другим солдатом, в которого Холодный Кобальт и попала по ошибке. Она не смогла определить, кто это был, мужчина или женщина, – от выстрела лицо превратилось в кровавую кашу.

– Перезаряди, – проворчала София, протянув дымящееся оружие Пурне. Из пистолета она всегда стреляла хуже, чем из лука, но не настолько, чтобы промахнуться два раза подряд, тем более с такого расстояния. – Быстрее!

– Это так похоже на тебя! – завопил старик, глядя на упавшего солдата. – Ее там вообще не было, тупая ты задница! Она недавно завербовалась, не успела провести в Пятнадцатом даже пяти месяцев. Но ты все равно убила ее! «Возмездие, имя которому – Кобальтовая София»! Ты еще хуже нас, ведь мы только исполняли приказы, а ты – отдавала их!

София прикрыла внезапно зачесавшиеся глаза и глубоко вдохнула. «Остановись! – взмолился внутренний голос. – Остановись, пока не поздно!» Но она попыталась отмахнуться от сомнений, задушить растущую ненависть к себе. Она не обязана ни с кем обсуждать справедливость своих действий, даже с собой, не говоря уже об имперских головорезах. Она пришла сюда, чтобы исполнить клятву и отомстить за Лейба, Пао и всех остальных. И что бы ни болтал перед казнью этот приговоренный, ей не нужна кровь ради крови – если женщина, которую она случайно застрелила, не участвовала в резне, значит София виновна в ее смерти и будет носить этот камень на душе до конца своих дней. В довесок ко всему прочему.

– Я справедливый человек! – воскликнула она и поежилась, очень уж жалко прозвучали ее слова. – И я не хочу наказывать тех, кто не был в Курске. Того, кто поступил на службу позже, я отпущу!

Она поняла свою ошибку еще до того, как заговорил первый солдат, и, конечно же, вскоре они загомонили хором:

– Я там не был!

– И я тоже!

– Меня только что перевели в кавалерию!

– Мы пришли сюда позже! Позже!

– Клянусь здоровьем багряной королевы, я никогда не был в Курске!

– Заткнитесь! – рявкнула София.

То, что еще недавно казалось триумфом, мгновенно обернулось поражением, когда большинство солдат объявило о своей невиновности. Вероятно, все они лгут. Они не могли не…

– Всем молчать!

– В чем затруднение? – снова заговорил старик с бородой, забрызганной кровью его товарища. – Раз ты была там и утверждаешь, что Пятнадцатый в чем-то виноват, то должна легко опознать преступников!

– В жопу! – пробормотала София, пытаясь утопить неуверенность в воспоминаниях о том, как Эфрайн Хьортт с важным видом разгуливал по двору ее дома, держа в руках холщовый мешок с отрубленной головой ее мужа. Но это не помогало – заветная мечта о мести превратилась в кошмар, где она сама оказалась пленницей, осужденной исполнять приговор, который ее больше не радовал. – В жопу все это!

– Давайте обождем, София, – заворковала Пурна, положив руку ей на плечо. – Вернемся в лагерь и допросим каждого, узнаем наверняка, кто из них…

– Слишком поздно, – устало произнесла София. Холодная, желчная, наполненная ненавистью часть ее души отчетливо понимала, что сдастся, если промедлит еще хоть мгновение. – Слишком поздно для всех нас. Солдаты, начинайте! Сбросьте их!

Кобальтовые конвоиры выглядели не намного счастливее пленников, но, будучи дисциплинированными солдатами, подчинились приказу и начали теснить азгаротийцев к Вратам. Пленные пытались сопротивляться, но у большинства дух был сломлен или ослаблен вчерашним колдовством цепистов.

Как только их сапоги приблизились к краю Врат, над стонами и воплями обреченных прозвенел властный голос:

– Прекратить! Ваш генерал приказывает: стоять!

Все так и сделали. Охранники, пленные, парочка аристократов и София дружно обернулись и увидели Чи Хён, скачущую верхом сквозь дым; вслед спешила свита. Еще дюжина лошадей, громко стуча копытами, появилась с фланга, они несли седоков с такой скоростью, что едва не угодили во Врата, но в последний момент отвернули от грозной черной бездны.

– Во имя всех рогатых богов, что за мерзость вы задумали?! – воскликнула Чи Хён, спрыгивая с коня.

– Вам прекрасно известно, что я задумала.

Холод в душе Софии растаял, превратившись в раскаленную магму ярости, сомнения и чувство вины сгорели дотла в пламени гнева. Но вопреки этому огню, а может, и благодаря ему София сумела придать голосу предельную вежливость и спокойствие:

– Я обещала вам свою помощь и советы в обмен на одну безделицу: возможность отомстить тем, кто убил дорогих мне людей. И сейчас происходит как раз то, о чем мы договорились, генерал.

– Я не разрешала убивать пленных!

Чи Хён еще не научилась скрывать свои эмоции так же хорошо, как София. Со временем она освоит этот трюк, если только не вынудит Холодный Кобальт столкнуть ее в пропасть, а так и случится, если маленькая паршивка решила отказаться от своих слов. Не обязательно прожить полжизни среди демонов, чтобы приобрести вкус к власти.

– Думаете, я не вижу разницы, капитан?

Самообладание Софии поднялось еще на несколько ступеней, к полному спокойствию, и это было на диво приятное ощущение.

– Уговор есть уговор. Они мои, принцесса.

– Прошу вас, София! – Чи Хён подошла так близко, что София ощущала несвежий запах саама из ее рта и различала белые пятнышки между ярко-красными жилками, сеткой покрывающими глаза. – На нас движется Таоанский полк. Если мы будем обращаться с полковником Хьорттом и остальными заложниками так, как предписывает «Багряный кодекс», то сможем договориться о перемирии или хотя бы выиграть время. Но если казним, на хрен, всех пленных, таоанцы не согласятся на переговоры. Они нападут, как только узнают!

– Так позаботьтесь, чтобы ваши люди не проговорились, – ответила София.

Лицо Чи Хён застыло. София наклонилась к девушке и, почти касаясь губами уха, прошептала:

– У тебя нет выбора, принцесса. Они отправятся во Врата, и если ты, сучка, вякнешь еще хоть слово, я сброшу тебя вслед за ними и заберу твой отряд. Думаю, эти продажные вояки только обрадуются, что ими будет командовать настоящая Кобальтовая королева, а не драная демонами соплячка, больше думающая о мире, чем о войне.

Глаза Чи Хён мгновенно утратили дерзкий блеск и сделались огромными, словно блюдца. Умная девочка, сразу поняла, что на Софию лучше не давить. Плечи генерала поникли, она потерянно кивнула и повернулась к ожидающим ее приказа охранникам. София надеялась отложить это объяснение до конца казни, но теперь мосты сожжены и можно продолжать…

– Арестуйте капитана! – крикнула Чи Хён своим телохранителям, совсем еще желторотым птенцам, не решавшимся даже посмотреть в глаза Софии. – И отведите солдат Пятнадцатого полка обратно в лагерь. В Кобальтовом отряде с пленными так не обращаются.

Телохранители стремительно шагнули вперед, но София была еще быстрей. Возможно, она и не успела бы добраться до Чи Хён, если бы решила напасть на нее. Однако София бросилась не к генералу, а к ближайшему пленному, только что услышавшему о неожиданной отсрочке казни. Ошеломленная улыбка мелькнула на детском лице с размазанными по щекам слезами. И не успела пропасть с губ, как София толкнула азгаротийца плечом в бок и тот свалился во Врата.

Как она и рассчитывала, когда парень исчез в глубине Врат, цепь, соединявшая его с другими пленными, резко натянулась. Второй солдат с отчаянным криком скользнул в темноту, третий напряг все силы, кровь хлынула из-под наручников, сапоги уперлись в раскисшую землю; он тяжело дышал, не в состоянии даже завопить от страха. И только теперь, когда чей-то кулак врезался в перекошенный рот Софии, она сообразила, что оглушительный визгливый хохот, разносившийся над всем этим действом, принадлежал ей самой.

Тряхнув головой, София снова рассмеялась, потому что по милости небес этот неумелый удар нанес не кто-то из телохранителей, а сама Чи Хён. Девчонка взвыла от боли и запрыгала на месте, вцепившись здоровой рукой в искалеченную, которой она сдуру дала по зубам Софии.

Охрана, вместо того чтобы позаботиться о своем генерале, бросилась на помощь пленным, безуспешно состязавшимся в перетягивании каната с самими Вратами. Хрустнув суставами пальцев, София шагнула вперед, чтобы преподать Чи Хён последний урок. Долго же пришлось Холодной Софии ждать момента, когда Кобальтовый отряд вернется под ее начало.

Глава 9

Даже к лучшему, что все так обернулось. Взрыв боли в изувеченной руке помог Чи Хён сосредоточиться, бессмысленная утренняя суета наконец-то сменилась предельной ясностью. Даже то, что она и не сможет в обозримом будущем снова бить левой, не очень беспокоило принцессу. Раненая, с круглыми от боли глазами, она все же способна драться.

София напала так стремительно, что Чи Хён едва успела вскинуть руку и отразить первый выпад, но тут же получила ребром ладони по шее, а затем кулаком в подбородок. Непрерывная серия ударов в конце концов уложила бы ее на землю, если бы Чи Хён не засадила коленом в лобок Софии. Получив короткую передышку, она отпрыгнула назад. София согнулась от боли, не опуская рук, но не имея пока возможности пустить кулаки в дело. Это был предательский удар, но Чи Хён без зазрения совести повторила бы его, если бы София снова набросилась. Чхве называла такой прием «атакой подлеца», и он как нельзя лучше годился против бывшей предводительницы Негодяев.

– Сука… драная! – прошипела сквозь зубы София. – Теперь ты точно отправишься во Врата.

– Генерал!

Двое охранников отпустили цепь и кинулись на помощь Чи Хён. Упиравшихся пленников тут же подтащило еще на метр к Вратам, и ближний истошно завизжал, когда его скованное запястье коснулось черной поверхности. Стоявший на коленях охранник, наконец-то вставивший ключ в замок наручников, беспомощно выругался, и рука, вместе с железным обручем и ключом, исчезла в непроглядной тьме.

София воспользовалась тем, что все отвлеклись на крик, и снова атаковала принцессу, но телохранители преградили ей дорогу. Она зашла с фланга, ловко орудуя боевым молотом. Вопли пленного, затягиваемого во Врата, заглушали проклятия Софии, а также вопросы ошеломленных телохранителей, и мешали Чи Хён обдумать ситуацию… Но вдруг тапаи Пурна оттащила назад стоявшего на коленях охранника и заняла его место рядом с висящим пленным. Рискованно наклонившись над краем пропасти, она подняла кукри и без малейшего колебания рубанула по локтю азгаротийца. Пронзительный вопль оборвался, но руку перерубить не удалось, окровавленная плоть все еще соединялась с плечом. Пурна снова занесла изогнутое лезвие, второй удар не понадобился, Врата справились без нее, с корнем вырвав сухожилия из предплечья. Скованные цепью пленники вместе с конвоирами повалились навзничь, а Дигглби успел подхватить подругу и оттащил подальше от края. Чи Хён снова начала различать крики обезумевшего капитана.

– …По-твоему, честная игра?! – рычала София, словно попавшая в капкан лисица. – Как ты собираешься одолеть багряную королеву, глупая мокрощелка, если не можешь справиться даже с одной старухой?

Двое телохранителей зажимали ее с боков, третий спешил отрезать путь к отступлению.

– Генерал?

Анкит, телохранительница в маске разъяренной пантеры, обернулась к Чи Хён в ожидании очевидного приказа. Все могло кончиться в одну минуту.

– Брось оружие, София!

Старая корова, похоже, собиралась сказать что-то умное, но промолчала, увидев за спинами телохранителей, как Чи Хён расстегнула пояс.

– Не могу предложить тебе честную игру, бывшая ужасная воительница, потому что ты слишком древняя стерва, чтобы болтаться на виселице. Но если хочешь сразиться со мной, я надеру тебе задницу голыми руками.

– Э-э… генерал? – Тяжело дышащая Пурна высунула изо рта волчий язык. – Не думаю, что это…

– Я тоже не думаю, – проворчала Чхве, подойдя к Чи Хён с другой стороны. – У этой женщины кулаки – как ядра.

– Иди сюда, сучка!

София опустила молот, как только Чи Хён бросила на землю свой пояс с мечом в ножнах. Они стояли всего в десяти шагах от голодной черной бездны, уже проглотившей полдюжины солдат сегодня и несколько тысяч накануне.

– Ставка будет такая: победитель забирает себе Кобальтовый отряд, проигравший целуется с Вратами.

– В жопу твою ставку! – ответила Чи Хён, расталкивая оцепеневших телохранителей. Ее рвала на куски безумная ярость, как только что связанного демона, однако она не собиралась вести торг с хитрой старой каргой. – Если одолеешь меня, стерва, я, возможно, передумаю тебя казнить, но твердо не обещаю – слишком уж много дерьма ты здесь наворотила.

Почему-то эти слова снова завели Софию, глаза потемнели, она задрожала от гнева и проговорила убийственно низким голосом:

– Смело сказано, принцесса, но что-то я не вижу совомыши, способной тебя защитить.

– А где твой демон, капитан? – Трудно было с ходу придумать достойный ответ, но за время кампании Чи Хён изрядно поднаторела в пикировках. – Похоже, ты отпустила его в преисподнюю в самый подходящий момент, чтобы я могла тебя вздрючить на глазах у всего отряда.

Конечно, это не самая остроумная отповедь, но у Чи Хён было слишком мало времени. София задумчиво кивнула и вдруг бросилась вперед с крепко прижатыми к груди руками. Она хотела войти в ближний бой, как в прошлый раз, но теперь Чи Хён была готова к этому…

Сука! Зараза! Дерьмо собачье! Как у этой бабки получается так быстро двигаться? В одно мгновение она прорвала защиту и замолотила кулаками в грудь и живот. Рассвирепевшая противница попыталась бы разорвать ей горло, но Чи Хён оттолкнулась пятками от земли и сама рванулась в атаку, навстречу летящим кулакам, чтобы ударить головой.

Проклятье! Она целила в нос, но старуха, словно угадав намерение, махнула рукой и всадила кулак в переносицу с таким звоном, что у девушки подкосились ноги.

Мир потемнел, перед глазами Чи Хён закружились кроваво-красные снежинки. Она отшатнулась и вскинула руку, чтобы перехватить удар, которого не видела, но знала, что он непременно должен прилететь и добить ее. Пальцы вцепились в запястье противницы, и она, еще не до конца понимая, что удалось защититься, дернула Софию на себя и инстинктивно провела боковой удар левой. София пыталась вырваться, но Чи Хён крепко держала ее, продолжая колотить со всей силы. С каждым ударом девушка понемногу приходила в себя и наконец почувствовала, как затрещали кости и без того поврежденных пальцев, а лицо Софии ускользнуло от нового удара.

Противница снова появилась в поле зрения, и в тот же момент Чи Хён почувствовала резкую боль в боку. София раз за разом наносила неуклюжие, трусливые плюхи по ребрам. Чи Хён, не выпуская руку врага, снова принялась обрабатывать лицо Софии. Старая карга выглядела уже совсем плохо, еще немного, и она…

Должно быть, эта стерва уже давно пыталась сделать подножку и вот наконец добилась своего. Обе упали, окровавленный рот Софии расплылся в усмешке, и она вцепилась в противницу. Мерзлая земля показалась Чи Хён периной, София, как на подушку, уселась на живот девушки и сжала пальцы на горле. Но принцесса перевернулась на бок, сбрасывая наездницу. Они недолго катались по земле, и вскоре уже Чи Хён оказалась сверху и засадила локтем в живот. Противницы тотчас снова поменялись местами, старушечьи пальцы все еще сдавливали горло принцессы. Изогнувшись, словно угорь в пруду Отеанских садов, Чи Хён укусила Софию, и еще раз, и еще; та отпустила горло, но принялась колотить по ушам. Чи Хён чувствовала себя барабаном, на котором неустанно отбивают грозный марш. Она подавилась окровавленными волосами врага, затем на мгновение потеряла сознание, а когда снова обрела способность видеть и понимать, рот был набит чем-то мерзким, а серебристые волосы больше не закрывали обзор; она видела только разноцветное мерцание во мглистой глубине Врат. Доносился пронзительный безумный смех – там ждали, она присоединится к этому хору. Пальцы Софии вцепились ей в волосы, а колено надавило на поясницу, и она прекратила сопротивляться – настало время увидеть, что встречает за границей темноты человека, у которого нет надежного проводника, чтобы благополучно пройти сквозь Врата…

Когда Чи Хён уже увлеклась этой идеей, ее грубо потащили назад, и яркие цветы боли распустились на лице и в ушах, вокруг горла и под ребрами. Кровь отхлынула от глаз, и она различила над собой испуганную Чхве. Еще ни разу Чи Хён не видела своего стража доблести такой расстроенной, и сама она почувствовала вину перед давней подругой. Попыталась сказать что-нибудь доброе, но на губах выступили лишь кровавые пузыри, сменившиеся приступом кашля. Чхве помогла повернуться набок, и Чи Хён выплюнула клок окровавленных седых волос.

Волосы Софии. Чи Хён подняла голову, безумный смех из Врат все еще звучал в ушах. Пурна держала бывшего капитана за руки, Дигглби обхватил ее ноги, а оба телохранителя не без опаски пытались помочь им, но София вырывалась и даже сумела нанести несколько ударов. Она продолжала дико хохотать, испачканное в крови и грязи лицо имело сейчас лишь отдаленное сходство с человеческим. София больше напоминала дев меча из древнего свитка, который показывал Чи Хён ее первый отец, богинь, одержимых такой жаждой мести, что они позволяли демонам управлять своим телом, вместо того чтобы самим повелевать чудовищами.

Словно почувствовав ее взгляд, София прекратила сопротивляться, оборвала смех и посмотрела надменно.

– Я победила тебя, принцесса, – прохрипела она, не обращая внимания на текущую по подбородку кровь. – Я победила! Значит, ты должна исполнить мое желание. Обязана исполнить!

Чи Хён нужно было сказать в ответ что-нибудь резкое, вообще хоть что-нибудь сказать, но голова казалась сейчас такой же пустой, как дикий взгляд Холодного Кобальта. Поэтому генерал лишь закрыла глаза, заставляя себя не прислушиваться к выкрикам Софии. Но та продолжала вопить, и слова постепенно теряли смысл – имя Чи Хён в этой безумной мантре об исполнении желания каким-то образом соединилось с именем королевы Индсорит.

Подкрепившись горьким напитком из фляги Чхве, Чи Хён поднялась на ноги и открыла глаза. Она стояла в кольце молча наблюдавших людей: телохранителей, пленных, охранников, Чхве, Пурны, Дигглби и даже затихшей наконец, связанной конскими поводьями Софии.

Чи Хён коснулась распухшим языком шатающегося переднего зуба. Какого хрена они ждут? Торжественной речи?

– Чи Хён, пора возвращаться в лагерь. – Чхве взяла ее за содранный в кровь локоть и потянула к лошади. Клубящийся дым и падающие хлопья снега превратили мрачную долину в вершину горы, целующуюся с облаками. – Встреча с таоанцами обождет…

– В жопу! – проскрежетала Чи Хён и сама удивилась, как трудно дался даже еле слышный шепот. Она выплюнула новый сгусток крови. Не только говорить, даже дышать было тяжело, и все же она почувствовала огромное облегчение оттого, что должна о чем-то заботиться, что-то делать. – Если откажемся встретиться с этими шутами, они вернутся с копьями наперевес. Помоги сесть в седло.

– Генерал, – начал один из телохранителей, но она лишь молча махнула искалеченной рукой.

Теперь и два оставшихся пальца наверняка сломаны. Просто здорово.

– Нужно разобраться с этим дерьмом. – Голос прозвучал странно даже для ее собственных ушей. – И захвати пленных. Раз уж мы не можем обеспечить им безопасность до того, как получим выкуп, лучше сразу передать их таоанцам.

Оглянувшись на шеренгу ошеломленных пленников, переживших безумство Софии, она заметила, как седоволосый старик одобрительно кивнул, а затем поднял кулак, который больше не сдерживала цепь. Увидев, что никто из товарищей не последовал его примеру, он рявкнул что-то на азгаротийском, и пленные один за другим подняли руку, приветствуя генерала. София неразборчиво забормотала, а Чхве прошептала на ухо Чи Хён весьма заманчивое предложение… Но та, смерив взглядом бывшую Королеву Самота, отказалась от этой идеи.

– Нет, капитан София отправится в лагерь вместе с нами. Ее счастье, что я не такая же сумасшедшая, не то уже сбросила бы ее во Врата.

Глаза Софии яростно вспыхнули, и она выплюнула выбитый зуб в направлении Чи Хён. Генерал пожалела, что ее собственный расшатанный зуб все-таки держится, и нашла другой способ отомстить. Она повернулась к Софии спиной и заковыляла вдоль цепочки пленных имперцев, салютуя им поднятым вверх кулаком.

Каким бы заманчивым ни было предложение Чхве, но скорее в Мерзлых саваннах случится теплая зима, чем она избавится от Софии с такой же легкостью, с какой отдаст сейчас пленников Таоанскому полку.

Глава 10

Мерзлые саванны таяли под ногами Рогатых Волков, и ни ядопрорицательница, ни слагатели песен не могли объяснить, почему это происходит.

Лучшая задумчиво повертела в руках шлем, отороченный мехом морской выдры. Затем надела его на голову, поправила, чтобы не защемить косы, и застегнула пряжку под подбородком. Кое-кто на совете клана удивленно поднимет брови, увидев рогатый шлем, но когда в ее присутствии случалось иначе? Она понимала, зачем ее позвали и чего ждут от нее, – ту, которая накануне охоты откладывает в сторону свое оружие, нельзя считать настоящей охотницей. Поэтому Лучшая заранее приготовилась к самой долгой облаве в своей жизни.

Последним она положила в заплечный мешок одеяло, что сняла с постели и засунула под стропила в то утро, когда обнаружила, что пропали ее отец и сын. В этом не было ничего сентиментального, только практические соображения. Брат рассказывал о самотских собаках, обладающих таким острым чутьем, что могут уловить запах смертного за тысячи лиг, нюхнув перед началом поиска старую юбку или расческу. Когда Лучшая доберется до Багряной империи, она первым делом разыщет такую чудесную собаку, потому что даже хорошая охотница нуждается в помощи, чтобы взять след, оставленный полгода назад.

Не нужно было проверять, не забыла ли она что-нибудь, все необходимое лежало в тяжелом мешке, и тем не менее Лучшая бросила последний взгляд на свою хижину. Затем быстро шагнула вперед, наколола на копье циновку отца, а за ней и циновку сына, и легким поворотом запястья сбросила в едва тлеющий очаг. Нужно было сразу сжечь их, как она поступила с вещами брата, также сбежавшего ночью много лет назад. Но она позволила себе глупость и оставила циновки отца и Мрачного лежать на видном месте, словно заявляя всему клану Рогатых Волков, что надеется на возвращение своих опозоренных родичей. Сотканные из травы подушки занялись быстро, и теперь возле очага, где когда-то собирались пять человек, осталась только ее постель. Больно было смотреть, как циновки корчатся в слабом из-за необычно теплой ночи пламени, и она молча помолилась Падшей Матери, прося у нее спокойствия. Большинство смертных на ее месте склонились бы перед проклятием, обрушившимся на ее семью и снова доказавшим свою силу, но Лучшая справится с этим ради своих же близких, и когда она наконец попадет в Медовый чертог Падшей Матери, то попросит отпустить ее в Страну Трусливых Мертвецов, чтобы вызволить оттуда злосчастных родственников.

Но сначала она должна сама отправить их туда.

Лучшая опустилась на колени перед постелью и приподняла ее край, почти коснувшись щекой пыльной циновки. Пальцы наткнулись на что-то острое и вытащили ожерелье, которое Мрачный сделал для матери из клыков первого убитого им снежного льва. Лучшая носила его, показывая непутевому сыну, что тот еще не совсем пропащий, но когда он сбежал вместе с дедом, она разорвала нитку и замела клыки под постель – так колдовской амулет зарывают под порогом врага. Эта магия заставляла сердце матери обливаться кровью каждую ночь, проведенную под гнетом позора, легшим на нее и на всю ее семью.

Снаружи послеполуденное солнце припекало даже сильней, чем накануне, огромные, с моржовый бивень, сосульки срывались с крыш, все стойбище по щиколотку утонуло в грязи. Лучшая начала страдать задолго до того, как первый из соседей повернулся к ней спиной, как когда-то к Мрачному, таскавшему на спине деда. Ох, как же она спорила с отцом, когда тот вернулся и предстал в таком жалком виде перед всем кланом, как уговаривала и его, и Мрачного не раздражать понапрасну Рогатых Волков своими прогулками. Но теперь она понимала, что была не права. Иногда нужно просто пройтись по родному стойбищу, даже если никто вокруг не понимает, зачем это тебе.

Минуя жавшиеся друг к дружке старые, крытые дерном хижины, новые большие дома и утонувшие в грязи загоны, Лучшая подумала, что все еще хуже, чем ей представлялось: ледяные стены церкви, которые должны были беречь верующих от мороза до наступления лета, подтаяли настолько, что вокруг столбов в драночной кровле образовались большие прорехи. Не желая сидеть под льющейся с потолка грязной водой, члены совета вытащили скамьи во двор и поставили под Колючим Древом, как принято было у славных предков.

Горький комок подкатил к горлу при взгляде на старейшин, что собрались вокруг бесплодного дерева, словно ведьмаки на шабаше. Над ними расположилась в ветвях стая черных дроздов, своими криками предупредивших совет о приближении Лучшей. Никто из людей не поднял головы, и она молча опустилась на колени перед ними, ледяная жижа брызнула на шлем из шкуры медведя-призрака и кожаный доспех.

– …как раз улетали с пасеки, когда мы собирались на совет, – вещала ядопрорицательница, сидя на нижнем суку; ее вымазанные вайдой щеки блестели голубыми искрами в солнечном свете, за спиной свисала с ветки паутина из сухожилий и костей, с которой тоже сочилась талая вода. – С приходом лета они всегда перебираются на север, и даже моим колдовством не вернуть их на эту проклятую землю. Мертвые боги поднялись со дна Горького залива, чтобы наслать на нас дыхание преисподней, и всем известно, почему это случилось!

Совет загудел, подтверждая справедливость ее слов, а отец Туриса и его ученик, сидевшие на красной скамье чуть в стороне от остальных, прошептали «аминь». Лучшая мысленно согласилась с ними, но ее губы при этом не шевельнулись. Старейшины еще долго рассуждали, кто из демонов может посодействовать им в нынешних бедах и чьи предки более достойны обратиться к нему с просьбой, и все это время Лучшая оставалась неподвижной, как лик Черной Старухи, вырезанный на стволе дерева; к этому лику недавно добавились выведенные краской крылья и корона с крестом, символизирующие Падшую Матерь. Поначалу была небольшая путаница, поскольку Всематерь явилась в Кремнеземье в облике лунной богини Среброокой или ее племянницы Черной Старухи, однако благодаря настойчивости ядопрорицательницы и недавним откровениям отца Турисы выяснилось, что в своей непостижимой мудрости Падшая Матерь совмещает обе эти ипостаси и еще с полдюжины других.

– И вот, спустя всего лишь день и ночь после того, как нас постигла беда, та, чья кровь несет погибель миру, явилась на наш зов! – Этой громкой фразой ядопрорицательница закончила свою долгую и пустую болтовню, и Лучшая сразу поняла, что речь идет о ней. Старуха возбужденно заерзала на своем суку и презрительно сплюнула. – Отвечай нам, дочь Безжалостного, сестра Трусливого и мать Мрачного, признаешься ли ты чистосердечно в злокозненном колдовстве, или мне придется вырвать правду из твоих уст?

Члены совета снова загудели, но Лучшая с облегчением поняла, что не все старейшины поддерживают обвинения. Ни отец Туриса, ни его мальчик не сказали «аминь», что также смягчило ее гнев на обнаглевшую ядопрорицательницу.

– Я не собираюсь говорить от имени трусов и ведьмаков, – заявила Лучшая, стараясь хранить спокойствие, поскольку прекрасно понимала, что ядопрорицательница может истолковать ее возмущение в свою пользу, как признание вины. – Я буду отвечать только за себя, уважаемую охотницу клана Рогатых Волков.

– И что ты можешь сказать, уважаемая охотница? – Ядопрорицательница не назвала Лучшую по имени, и от оскорбления сердце забилось быстрее. – Ты мудрая женщина, много раз видевшая таяние снегов, и к тому же состоишь в близком родстве с отступниками, так что ты можешь сказать о постигшем нас бедствии?

– Я скажу, что только Падшая Матерь и наши предки точно знают, почему солнце стало таким злым, – ответила Лучшая, но лишь отец Туриса и его послушник кивнули, соглашаясь с ее словами. И она поспешила добавить, пока ядопрорицательница не успела этим воспользоваться: – Но я, так же как и все остальные, прекрасно понимаю, что это наша первая зима с тех пор, как два предателя бросили клан и, убегая, убили сородичей. Если совет считает, что их предательство возмутило предков и привело к этой невероятной жаре…

– «Если»! – выкрикнул Тяжелый Кулак, самый молодой член совета. Очевидно, он все еще злился на Лучшую за то, что она не пожелала выйти за него замуж два года назад, хотя на самом деле это произошло лишь потому, что он требовал выгнать ее калеку-отца и одержимого демонами сына из хижины, в которую хотел переселиться. – Она сказала «если», но я скажу, и скажу с гордостью, что мы уверены в этом, мы знаем точно, потому что только так и может быть. В отличие от тебя, мать демона, который…

– Думаю, Лучшая сказала так для того, чтобы не услышать эти слова от нас, но вы, похоже, не желаете оказать ей небольшое снисхождение, – перебила его Солемолка. Женщина даже не взглянула на Лучшую, но та все равно была благодарна единственной из старейшин, не согласившейся выгнать отца из совета… к чему бы эта доброта ни привела и чем бы старик ни отплатил. – Хочу напомнить тебе, брат Тяжелый Кулак, что дочь Лучшая не раз доказывала свою верность клану и совету и что ее вызвали сюда как свидетеля, а не как обвиняемую. Не порочь ее больше, пока она не потребовала, чтобы ты повторил свои слова в Круге Чести.

Мысль о поединке со старейшиной в Круге Чести даже не приходила Лучшей в голову, когда она размышляла о возможных результатах этой встречи… но еще больше удивила и обрадовала поддержка одной из членов совета. И пока Тяжелый Кулак не придумал ответ, за который Лучшей придется убить этого дурня у всех на глазах, она добавила:

– Прошу прощения у достойного и справедливого совета за то, что мои слова не так остры и точны, как мои копье и нож. Я лишь хотела согласиться с тем, что на нашу землю обрушилось нечто ужасное – вчера на рассвете, сером и холодном как обычно, я и подумать не могла, что к наступлению сумерек мне придется потеть в своей хижине, даже не имея на себе никакой одежды. Сегодня солнце печет еще сильней, и это значит, что силы зла действительно ополчились на нас. И если моя кровь стала причиной этой напасти, то она же должна стать и целебным снадобьем.

– Нужно все обдумать, – заявил отец Туриса, и его ученик дрожащим голосом снова пробормотал «аминь». – Ранняя оттепель – вовсе не такая уж неслыханная вещь…

– Это не ранняя оттепель! – каркнула ядопрорицательница и тряхнула своей колдовской сетью. – Сколько существует наш клан, никогда еще летняя жара не настигала нас на пороге зимы!

– Верно! Верно! – загудел совет, но Солемолка тут же возразила:

– Несвоевременная оттепель продолжительностью в день или два случается каждые шесть лет, и хотя на моей памяти она никогда не приходила столь быстро и не бывала столь жаркой, это еще не значит, что так и будет продолжаться. Через неделю тундра может снова стать такой же жесткой, как и две ночи назад.

– Не может, – мрачно проговорила ядопрорицательница. – Ледяные пчелы не покидают свои ульи во время оттепели и стада сернобыков не возвращаются с побережья, о чем нам только что рассказали охотники. Это не случайный перерыв в холодном дыхании зимы, это катастрофа, о которой предупреждали предки, бедствие, о котором поется как в наших песнях, так и в гимнах Вороненой Цепи. Разве не так, отец Туриса?

– Я видел плохие сны этой ночью, – задумчиво протянул старый священник, словно пытаясь припомнить, съел он перед сном кусочек сыра или нет. – Но если это действительно событие, предсказанное в «Песни королев», то по сути своей оно вовсе не бедствие, а…

– Довольно! – оборвала ядопрорицательница. – Дочь Лучшая, разве твой сын Мрачный родился не в это время года? Разве не в конце осени произошло Славное пролитие крови людей Шакала, то роковое сражение, в котором твой потомок и твой родитель выказали полное презрение к нашим обычаям? Разве не в эту пору случилось последнее бегство Трусливого? Разве не осенью Безжалостного изгнали из совета?

– Да, – спокойно согласилась Лучшая, разглядывая красноватый отблеск слишком яркого и жаркого солнца на покрытых талой водой ветвях дерева предсказаний. – Да.

– Вот оно! – вскочил с места Тяжелый Кулак. – Доказательство того, что причина всех наших бед – ее дурная кровь!

– Вряд ли!.. – Но протест Солемолки утонул с согласном гуле остальных членов совета.

– Что скажешь о проклятии, которое наслали на нас твои родственники? – спросила Лучшую ядопрорицательница, подавшись вперед. – Теперь ты жалуешься на грубость наших слов, но не забывай, что я, еще будучи ученицей, присутствовала раньше при твоих обращениях к совету. Как красноречива была та охотница, когда просила снисхождения к своему с позором вернувшемуся брату, а потом к отцу и сыну. Какую песню ты запоешь теперь, дочь Лучшая, когда все трое опять опозорили нас? Будешь ли снова толкать нас к ошибке словами о милосердии, в то время как саванны страдают из-за того, что трусы и предатели избежали правосудия предков?

– Выслушайте меня! – воскликнула Лучшая, и голос ее был горек, как снежный мед. – Прошу старейшин дать мне слово! Я была не права, когда просила за брата, тайком вернувшегося к нам! Я была не права, когда просила за сына! И я была не права, когда просила за отца! Я была не права, когда позволила проклятию набираться сил в моей хижине! Я кругом не права! Но позвольте же мне теперь все исправить!

– Как исправить? – не понял Тяжелый Кулак.

Глупец! У всех остальных хватило ума подождать, пока она сама продолжит. Лучшая с такой силой сжала в кулаке ожерелье сына, что клыки пронзили кожу и между пальцами проступила кровь.

– Свершить правосудие, – бесстрастным голосом объяснила она, все еще стоя на коленях, но высоко подняв голову и потрясая кулаком. Ее глаза оставались сухими под настороженными взглядами членов совета, плакала только рука, алые капли падали, смешиваясь с грязью под ногами. – Позвольте отправиться на охоту за теми, кого вы знаете под именами Безжалостный и Мрачный, и за тем, кого вы называли Трусливым, – если он до сих пор жив. Позвольте отыскать след и вытащить их из норы, в которой они затаились. Позвольте показать Падшей Матери и нашим предкам, какое милосердие ожидает тех, кто нарушает законы Рогатых Волков. Клянусь своей жизнью и честью предков, что не успокоюсь, пока правосудие не свершится!

Судя по виду, Тяжелого Кулака не удовлетворила ее идея, но на этот раз совет загудел одобрительно, ему вторил «аминь» священника. Речь Лучшей произвела впечатление даже на ядопрорицательницу, и та забренчала своей костяной сетью, словно перебирая струны арфы. Отец Туриса поднялся на ноги и прочистил горло. Поначалу только ядопрорицательница встревожилась оттого, что он заговорил вне очереди, но вскоре Лучшей пришлось прикусить губу и воззвать к собственному терпению.

– Дочь Лучшая – достойное дитя Падшей Матери, – заявил священник, приподняв ее окровавленный кулак своей обвитой цепью рукой, так что перевернутый крест железных четок оцарапал большой палец Лучшей. – Поэтому я обращаюсь к совету с просьбой разрешить храброй женщине перед началом поисков проводить брата Рита в Диадему. Из всех городов Багряной империи Священный город расположен ближе всего к землям Рогатых Волков, и чтобы проклятие не потребовало от дочери Лучшей еще больших жертв, я хочу отправить моего ученика к святому престолу с сообщением о постигшем нас бедствии. Вороненая Цепь должна знать об этой странной перемене погоды, Мерзлые саванны могут стать лишь первыми землями, испытавшими на себе ужасную жару, а затем и вся Звезда окажется в ее власти.

Кое-кто из членов совета заворчал, а брат Рит не смог даже произнести привычное «аминь»; он лишь потрясенно смотрел на наставника.

Лучшую не обрадовала перспектива стать нянькой прыщавому иноземному мальчишке, не заслужившему себе настоящего имени, но пути Падшей Матери неисповедимы. Даже Тяжелый Кулак не нашел чем возразить, но, несмотря на молчаливое одобрение совета, все повернули головы к ядопрорицательнице, которая прикрыла глаза и забормотала что-то под нос. Ожидая ее решения, все сидели под Колючим Древом в почтительной тишине.

– Ты тщательно подготовилась к охоте, дочь Лучшая, – произнесла наконец ядопрорицательница, приоткрыв один глаз, – но мне хотелось бы знать, что ты сделаешь, если я поручу это достойное дело другому охотнику? Если прикажу тебе остаться дома, а вместо тебя пойдет Быстрое Копье, что тогда?

– Тогда я отдам тебе подарок сына, чтобы ты добавила его к своей сети, и сделаю так, как ты велела.

Страх заполнил сердце Лучшей, но не сумел остановить ее руку, и она швырнула окровавленное ожерелье под дерево. Легкая безделушка не долетела до цели, но черный дрозд спорхнул с ветки, подхватил ожерелье и принес довольной ядопрорицательнице. Она подняла связку измазанных алым клыков навстречу немилосердному солнцу, пошептала и положила подарок на ветку рядом с собой.

– Очень хорошо, дочь Лучшая. – Ядопрорицательница усмехнулась хищно, словно морской леопард. – Ты получишь разрешение совета отправиться на охоту, и посмотрим, как горячая кровь твоих родственников вернет привычный мороз на землю, которую они самовольно покинули.

– Благодарю тебя. – И Лучшая склонила голову под тяжестью оказанной ей чести.

Пока совет шумно выражал одобрение, а отец Туриса добавлял к общему хору свои молитвы, она представила себе, как удивленно вытаращит глаза Мрачный, когда увидит ее с бабкиным солнценожом в руке, как забормочет свои глупости отец у него за спиной и как брат, который ввел их во искушение, встанет рядом, выхватит клинок и зловеще ухмыльнется.

– Благодарю тебя, – повторила она.

Глава 11

– Крянушь чештью Древней Черной, я перекушу ее жубами, – прорычал Марото, не выпуская трубку изо рта.

Вряд ли эта угроза могла напугать кого-нибудь, кроме праздных щеголей, но Марото давно привык обходиться тем, что есть под рукой, и раз уж демоны моря решили подарить ему трубку, то будь он проклят, если не воспользуется ею.

Пальцы девушки замерли в нескольких дюймах от него, затем она выпрямилась, скрестила руки на груди и посмотрела на мокрого варвара. Волна с легким плеском подкатилась к ногам Марото, он поморгал воспаленными от соли глазами и заметил, что двое спутников девушки, мужчина и женщина, тоже из непорочных, обветренная смуглая кожа подсказывала, что они много времени провели в море.

– Значит, здешние жители говорят на непорочновском? – спросила девушка и присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть Марото.

Ее давно не чесанные ярко-зеленые волосы космами спадали на плечи, татуировка на лице блестела чернильными пятнами в лучах солнца. Она носила мешковатые серые брюки, как у простого рыбака, и расшитую серебром блузу, как у зажиточной торговки. Брюки были вполне добротные, а рубаха трещала по швам; должно быть, девушка пользовалась ею лишь для того, чтобы защитить тело от тяжелой кожаной перевязи с множеством зазубренных дротиков и еще большим количеством пустых петель под эти дротики. Поверх кружевного воротника шею обвивала золотая цепочка, а на плетеном поясе с медными бляхами висела абордажная сабля. У незнакомки было милое веснушчатое лицо, но Марото считал, что таких женщин лучше обходить стороной, от них одни неприятности.

– Эгей, водяной, ты меня понимаешь?

– Понимаю.

Да, Марото прекрасно все понял – это пираты, или просто ребятки играют в пиратов, слегка перестаравшись с костюмами. Если приняли его за местного жителя, значит сами попали сюда так же случайно, как и он.

– Я тоже ворьная птица. Могу быть порежным.

– Вот как? – Девушка обернулась к спутнице и попросила: – Ники, дай еще один.

Полная женщина с растрепанными волосами принесла зеленый кокос со срезанным верхом, и Марото едва не захлебнулся слюной. Девушка приблизила орех к Марото, и тот, еще мгновение назад помиравший от усталости, приподнялся на локте и протянул руку.

– Очень порежным.

– Тогда давай меняться, Очень Полезный? Или тебе больше нравится пустая трубка, чем целый кокосовый орех?

Это был даже не вопрос. Дрожащей рукой Марото протянул свою добычу, но по привычке бросил взгляд на мундштук и замер, не веря собственным глазам. Там действительно были вырезаны переплетающиеся буквы «С» и «Л»! Рука задрожала еще сильнее, и Марото с удивлением посмотрел на девушку:

– Откуда она у тебя?

– Ее сделала моя подруга. – Карие глаза оставались совершенно спокойными. – Бывшая любовница, если уж так интересно. А в чем дело, Полезный?

Этой потаскушке не могло быть и тридцати лет, но она утверждает, что была любовницей Софии? Еще недавно мысль о том, что симпатичная молодая пиратка занималась любовью с Софией, вызвала бы у Марото совсем другие чувства, по правде говоря, он мог бы даже представлять себе эту картину развлечения ради в одинокие ночи… или дни, если уж на то пошло. Но сейчас у него перехватило горло, а пальцы крепче вцепились в трубку. Значит, София лгала ему – она не все время скрывалась в горном домике вместе с муженьком, она успела затащить в кровать эту девку и, что еще важнее, открыла ей свою тайну. Похоже, София вообще ни от кого не таилась, и только Марото продолжал считать ее погибшей, потому что она доверяла ему меньше, чем случайно встреченной пиратке…

– Осторожней, Полезный! Если испортишь мне трубку, я испорчу тебе рожу!

– Как ее звали?! – взревел Марото.

Он все еще хотел верить Софии, несмотря на боль, которую она ему причинила. Возможно, варвар поторопился с выводом, и эта девушка путалась с какой-то другой резчицей трубок, и буква «С» на мундштуке – простое совпадение. – Как звали твою любовницу, которая сделала эту штуковину?

– Думаю, мы оба это знаем, иначе ты не вел бы себя так странно, – подмигнула пиратка, окончательно разбив сердце Марото. – Но я не хочу произносить ее имя, потому что поклялась держать его в тайне. В конце концов она изменила мне, но я уверена, что достойная женщина должна держать слово, даже если тот, кому оно было дано, этого не заслуживает.

– Значит, и это у нас общее.

Марото внезапно понял, что не в силах расстаться с трубкой. Девушка выдернула ее из дрожащих пальцев и бросила взамен зеленый кокос. Он был невелик, и часть содержимого расплескалась, когда Марото неуклюже ловил его. Но эта награда показалась ему дороже любой другой, какую он завоевал за всю жизнь. Молочный сок смыл горький привкус последней измены Софии.

– Капитан, вы уверены, что это разумно? – спросил мужчина.

Марото поднял голову и увидел, что девушка с зелеными волосами протягивает ему нож.

– Этот парень обязан нам жизнью. Думаю, у него хватит любезности вернуть мне оружие, когда очистит орех. Правда ведь, Полезный?

– Истинная правда. – Марото сжал в кулаке украшенную жемчугом рукоять и срезал с верхней части кокоса несколько кусков белой сочной мякоти. – И как же мне величать моих спасителей?

– Меня зовут капитан Бань, – представилась девушка. – А эта гора мяса – мой боцман.

– Донг-вон, – назвался непорочный в матросской блузе, судя по сложению – редкостный силач, и ткнул локтем свою спутницу, почти такую же богатыршу. – А это Ники-хюн.

– Бань? – переспросил Марото, сев на песок; на мундштуке трубки рядом с «С» была вырезана буква «Л», а не «Б».

– Полностью Бань Лин, – пояснила девушка, внимательно осмотрев трубку и вставив ее в петлю на своей перевязи. – Но капитан Бань – подходящее имя для флибустьера. А ты, водяной? Как еще тебя называют, кроме как Полезным?

– По-всякому называли, но не больше одного раза, – ответил Марото. Возможно, София напела этой девочке какую-нибудь старую песню, но он не желал выглядеть посмешищем и потому решил сохранить инкогнито. – Ты первая, у кого это получилось. Мое имя Полезный, для своих – Очень Полезный.

– Хорошо, пусть будет просто Полезный, потому что я не вижу смысла фамильярничать с командой, – заявила Бань, протянув руку с вытатуированным сапфировым цветом, по последней непорочновской моде, словом «Ешь» на среднем пальце и алым цветом – словом «сталь» на указательном. – Давай перейдем в тень, юнга, чтобы ты мог спокойно доесть свой кокос, пока мы все не получили солнечный удар.

– Насильственная вербовка? – Марото засунул в рот новый кусок, затем воткнул нож в мякоть кокоса и опустил орех на черный песок. – Со мной такое уже не в первый раз и, зная мое везение, наверняка не в последний, но я демонски рад сменить обстановку.

– Неужели?

Улыбка Бань вспыхнула золотом и серебром, когда Марото протянул девушке руку.

– Честно, – ответил он, готовясь к нелегкому испытанию, в которое обещал превратиться обычный подъем на ноги. – Твой корабль где-то здесь? И где находится это «здесь», в конце-то концов?

Ники-хюн и Донг-вон обменялись встревоженными взглядами, а симпатичное лицо Бань скривила кислая гримаса, так что россыпь индиговых пятен над левым глазом слегка сжалась. Отогнав беспокойные мысли, девушка шире расставила ноги и помогла Марото подняться. Он пошатнулся и едва не упал, но Ники-хюн и Донг-вон поддержали с двух сторон. Варвара повели прочь от синего океана, и, пока он пытался сохранить равновесие на податливом песке, Бань наконец заговорила:

– Мой корабль называется «Королева пиратов», но он еще не готов к плаванию.

Они приближались к нефритовым джунглям, спускавшимся по крутому склону к песчаной бухте.

– А насчет того, где мы находимся, это демонски странный вопрос, учитывая, как далеко отсюда до любой другой земли. Ты сам-то как думаешь, Полезный, где мы? И как ты оказался на этом берегу?

– Обычно я не задаю вопросов, когда сам знаю ответы. – Марото снова шатнуло, но двое непорочных утвердили его на ногах. – Меня забросило на этот проклятый берег черное колдовство, а в гребаный океан швырнула со скалы стая тупых монстров. Так что, капитан Бань, если вы знаете, в какой жопе мы очутились, я был бы очень благодарен…

– В Затонувшем королевстве, – сказала Бань, отчаянно стараясь держать непринужденный тон. – Может, ты слышал о нем? Джекс-Тот, легендарная страна, скрытая в самом сердце моря Призраков.

– Уфф?! – Марото невольно представил себе Хортрэпа, как он покатывается со смеху в своей палатке, хлопая себя по бледным коленкам. – Не может быть!

– Именно так я и сказал, – проворчал Донг-вон и повел подопечного к небольшому костру и куче дров, сваленной у опушки.

– Мы направлялись прямиком к Джекс-Тоту, значит это и есть Джекс-Тот, – добавила Ники-хюн, идущая с другого бока от Марото. – Но для Затонувшего королевства здесь слишком сухо, и, судя по высоте деревьев, оно высохло охренеть как давно. И это меня совсем не успокаивает.

В ответ на тревожные речи Бань лишь усмехнулась и пожала плечами:

– Не самое удачное место для кораблекрушения, мои бедные друзья. – И она поспешила к жалкому лагерю.

Марото не обрадовал даже навес из плотной парусины, потому что дальше лежала страна, в существование которой он прежде не верил. В сравнении с этой проклятой страной даже Эмеритус кажется таким же обыденным, как и Кремнеземье. Он попал не просто на необитаемый остров, а на остров, которого уже пятьсот лет нет ни на одной карте.

Ну что ж, если София и ее колдун на побегушках решили, что этого достаточно, чтобы избавиться от Марото, их ждет неприятная встреча. В первую очередь с его кулаками.

Глава 12

Тогда, на горном уступе, Мрачный был абсолютно уверен только в одном – что хочет поцеловать Чи Хён.

Теперь же, когда ее любовник водил варвара по лагерю в поисках хорошего кузнеца, даже эта уверенность больше не казалась такой… э-э… абсолютной. Нет, он вовсе не жалел, что поцеловал принцессу, она была прекрасна и, чего уж там скрывать, явно не возражала. И дело даже не в том, что он споткнулся о дедушку и все испортил.

Дело в том, что Чи Хён была близка с Гын Джу, и, как бы Мрачный ни относился к этому мальчишке-непорочному, мать не учила его разбивать чужое счастье.

Словно прочитав его мысли, низкорослый провожатый остановился так неожиданно, что Мрачный чуть не врезался в него. Лицо Гын Джу пряталось под черной плетеной маской, и только по выражению глаз можно было догадаться о том, что он сейчас чувствовал. И эти глаза не казались счастливыми. Может, он подозревал, что Мрачный и Чи Хён?.. Или она сама призналась своему стражу добродетели, как развлекалась на уступе, – ведь что-то прошептала она ему на ухо, перед тем как отправила обоих искать кузнеца. Под хмурым взглядом мальчишки сердце у Мрачного забилось быстрее, словно колотушка вины застучала в барабан совести.

– Прошу прощения… – Оставшись один на один с Мрачным, Гын Джу говорил уже не так дерзко, как прежде. – Я думал, что это где-то здесь…

Мрачный мгновенно понял, что Гын Джу, который должен был проводить его, сам не знает, куда идти. Страж добродетели привел варвара к первому же попавшемуся на пути кузнецу, но, когда выяснилось, что тот ничем не может помочь, даже не попытался найти другого.

– Я здесь всего несколько дней… – начал Гын Джу, и его взгляд подсказал окончание фразы: «…и поэтому не знаю, чем вы с моей возлюбленной занимались в мое отсутствие». Может, Мрачному так показалось, но затем страж добродетели добавил с ноткой вызова: – И все же я удивлен, что вы, проведя в лагере столько времени, не узнали, где работают кузнецы.

– Вообще-то, узнал. – Мрачный постарался, чтобы ответ не прозвучал слишком грубо, но, видимо, постарался недостаточно, потому что Гын Джу фыркнул под маской.

– Тогда, быть может, вы сами найдете дорогу, господин Мрачный?

– Конечно найду. – Мрачный осмотрелся и указал в просвет между палатками. – Вот тот здоровяк наверняка и есть кузнец с кровью шамана, по крайней мере, он похож на кузнеца. Простите, но я подумал, что вы не просто так привели меня сюда.

– Разумеется, я ничего не делаю просто так, – проговорил Гын Джу, причем так тихо, что Мрачный засомневался, надо ли отвечать.

В итоге он лишь пожал плечами и двинулся вдоль неровного ряда палаток.

Уже наступил полдень, но снегопад так и не прекратился, и лишь немногие из солдат выбрались на свежий воздух. Гын Джу шел следом за Мрачным, продолжая бормотать:

– И три наших кузнеца тоже, наверное, не просто так разбрелись в разные концы лагеря, вместо того чтобы устроить одну большую кузню на всех.

– На это действительно были причины, – сказал Мрачный, обрадованный тем, что на этот раз может ответить. – Чи Хён сначала хотела, чтобы они работали вместе, но это привело к ссорам, вот и пришлось выделить каждому отдельное место. Думаю, дело не только в этом, но так мне объяснили.

– Что ж, это разумно, – признал Гын Джу. – Когда у тебя в подчинении несколько человек, выполняющих одну и ту же работу, нужно следить, чтобы они не передрались между собой.

В словах слышался какой-то яд, и Мрачный уже было хотел объясниться с Гын Джу, но посмотрел на худого как щепка юношу с ярко сверкающими глазами и понял, что… что немного опасается этого разговора. Правда не на его стороне, ну, по крайней мере, не совсем на его. Чи Хён сама себе хозяйка, и… если она не сказала Гын Джу всей правды, почему это должен делать Мрачный? Лучше придержать язык, а потом он встретится с Чи Хён и скажет, что не может быть с ней, пока она не разберется в своих отношениях с Гын Джу.

К тому же это Мрачный полез к ней с поцелуями там, на уступе, а не наоборот, и если он первым заведет разговор, она может просто его послать.

Так как же ему быть? Мрачный предпочел бы сказать правду, но это когда-нибудь все равно случится, а пока необходимо положиться на помощь и поддержку явно что-то подозревающего мальчишки, чтобы договориться с кузнецом. Ведь надо еще довести до его ума, что заказ делается с одобрения генерала. Варвару оставалось только воспользоваться ситуацией – на благо всех троих. Как ни крути, Гын Джу не причинил ему никакого вреда, а вызывающий тон – пустяк. Возможно, на месте мальчишки Мрачный и сам не удержался бы от резких слов. И даже от резких движений.

– Чи Хён говорила, что вы интересуетесь оружием. – Мрачный указал на ножны Гын Джу. – Говорит, разбираетесь в нем даже лучше, чем кузнецы. Поэтому и предложила прихватить вас с собой.

– Прихватить? – переспросил Гын Джу. – Меня? Она так сказала?

Похоже, у них с его возлюбленной много общего, – в половине случаев Мрачный не понимал, действительно ли страж добродетели оскорблен или просто пытается сбить его с толку. Долгое общение с Чи Хён помогло настроиться на ее эмоции, но, видят предки, Мрачный не собирается тратить время на изучение привычек этого раздражительного юнца.

– Извините, я просто неудачно выразился, – примирительно сказал Мрачный. – Это мои слова, а не ее.

– Не нужно извиняться, – ответил Гын Джу. – Я и так вижу, что ваш непорочновский язык далек от совершенства.

Это было попросту невежливо. Мрачный дорого бы дал, чтобы посмотреть, сможет ли этот коротышка произнести хоть что-нибудь сложнее слова «привет» на любом из диалектов Кремнеземья.

– И да, я изучаю загадки стали, – добавил Гын Джу.

Надо же, «загадки стали»! Мрачный возвел глаза к небесам:

– Здорово!

– Да, – с важным видом подтвердил страж добродетели.

– Объясните мне, – попросил Мрачный, наконец нащупав уязвимую точку у хвастуна, – кто такой страж добродетели. Э-э… парню из студеного захолустья вроде меня трудно понять, что означает в этом случае слово «добродетель»?

У Гын Джу вырвался короткий гаденький смешок, хотя Мрачный и не понял причины.

– Да уж, полагаю, такое понятие, как «добродетель» вам не знакомо.

Ах вот как – еще один глупый вызов. Мрачный уже готов был принять его, но Гын Джу, видимо, почувствовал, что нарывается на неприятности, и тут же поправился:

– Вообще-то, добродетель – универсальное понятие, но мы вкладываем в него особый смысл. – Впервые за это утро мальчишка заговорил уверенно и спокойно, без всякой заносчивости и раздражения. – Незаконнорожденные дети у непорочных пользуются теми же правами, что и зачатые в браке, вам известно об этом?

– Э-э… да, – немного растерянно согласился Мрачный. – Там, откуда вы родом, не считается зазорным быть бастардом.

– Учитывая то, что на островах проживают более тысячи благородных семейств, каждое из которых гордится своей многовековой историей, заключение брака там становится более сложной процедурой, чем в других, не столь цивилизованных странах. Поскольку ребенок призван объединить две семьи, если не больше, старшее поколение стремится при этом соблюсти выгоду для своего рода, – например, Чи Хён была обручена с принцем Бён Гу, и если бы все пошло как задумано и она родила ребенка, сама или при посредстве суррогатной матери, это дитя связало бы дома Бонг из Хвабуна и Рюки из Отеана.

– И это пойдет на пользу семьи Чи Хён, потому что Рюки – императрица Непорочных островов?

Мрачный старался не потерять нить разговора. От хитросплетений чужеземной политики у него всегда шла кругом голова – даже титулы порой ставили его в тупик. Почему, например, во главе Багряной империи стоит королева, а Непорочными островами, которые, насколько мог понять Мрачный, представляют собой федерацию независимых королевств, правит императрица?

– Если Чи Хён подарит принцу Бён Гу наследника, это будет очень хорошо. Но если, предположим, она тайно заведет роман с другим аристократом, с другого острова, не пользующегося благосклонностью отеанского двора, и родит ребенка, тогда Хвабун будет связан с этой семьей. Императрице и ее семье не понравится, что так тщательно подготовленный союз окажется под угрозой, – даже если брак удастся сохранить, Отеан теперь будет связан не только с Хвабуном, но и с другим домом, имеющим дурную репутацию, поскольку Чи Хён принесет в семью ребенка с кровью другого острова.

– Слишком сложно, – заметил Мрачный.

– На самом деле нет, – беззаботно возразил Гын Джу.

– Значит, вы следите за тем, чтобы Чи Хён не связалась с кем-нибудь еще, кроме выбранного ее родителями жениха, и называете это охраной добродетели?

Едва произнеся эти слова, Мрачный испугался, что задел достоинство Гын Джу, но тот, похоже, ничего не заметил.

– Вовсе нет. Обязанности стража добродетели заключаются в том, чтобы направлять свою подопечную к добродетельной жизни, что включает в себя много самых разных вещей. Воспитание и этикет так же важны, как умение хорошо одеваться и навыки в изящных искусствах. И да, надо следить за тем, чтобы ее романтические чувства не выходили за рамки приличий, – это тоже моя работа. Я должен не ограничивать ее желания, а всего лишь заботиться о том, чтобы она вела себя достойно и ответственно… Что и называется добродетелью.

– И поэтому вы интересуетесь оружием и воинским искусством? – предположил Мрачный. – Чтобы отгонять от нее нежелательных поклонников?

– У меня есть и собственные интересы, – ответил Гын Джу. – В том числе воинское искусство. Однако моя работа действительно требует, чтобы я так же хорошо владел оружием, как страж духа и страж доблести, но если они обязаны оберегать принцессу от любого нападения, то я должен защитить ее от самого опасного врага.

– И кто же этот враг?

– Разумеется, она сама. – В голосе Гын Джу опять прозвучала недовольная нотка, и сердце Мрачного встревоженно забилось: если мальчишка и не знает наверняка о том, что произошло между варваром и Чи Хён, то определенно подозревает неладное. – Страж добродетели всегда готов защитить свою подопечную от любых искушений.

– Да? – Мрачный мог бы сказать, от каких именно искушений следует защищать свою госпожу этому стражу добродетели… но было бы недостойно обмануть доверие Чи Хён только ради того, чтобы уколоть соперника, и потому он сдержался. – Должно быть, нелегкая работа.

– Временами, – буркнул в ответ Гын Джу.

Мрачный усмехнулся, заметив, что, сам того не желая, заставил мальчишку покраснеть как маков цвет. Он прекрасно понимал, что это означает, и снова ощутил укол совести из-за того, что, возможно, существовало только в его воображении.

– Идем, – дружески хлопнул он Гын Джу по плечу. – Посмотрим, что там в палатке.

– Охренел, что ли?! – взревел непорочный, сгибаясь пополам и кривя лицо.

Мрачный удивился, что стража добродетели так передернуло от одного легкого прикосновения, но тут же сообразил, что задел одну из многочисленных ран, полученных непорочным во вчерашней битве. На плече у Гын Джу появилось багровое пятно, и Мрачный обругал себя за то, что оказался таким остолопом. Он совсем забыл, что этот мальчишка, так легко и непринужденно шагающий рядом с ним, еще вчера находился у самой двери Медового чертога.

– Драть твою мать! Прости, я не нарочно! – Мрачный воткнул копье в землю, чтобы подскочить к Гын Джу и поддержать, но тот так сверкнул глазами, что варвар замер на месте. – Я не хотел, клянусь именем дедушки!

Огонь во взгляде Гын Джу быстро угас, страж добродетели постарался не обращать внимания на боль, но все равно морщился при каждом движении.

– Все в порядке, все в порядке, – пробормотал он, хотя какой там, к демонам, порядок. Затем он выпрямился, посмотрел прямо в глаза Мрачному и подошел ближе. – И конечно же, это было не нарочно. Возможно, я меньше, чем другие, знаком с вами, мастер Мрачный, но все же уверен: если бы вы захотели ударить меня, то сделали бы это открыто, а не исподтишка.

Его слова причинили ничуть не меньшую боль, но это был честный удар, так что Мрачный лишь молча кивнул и протянул сжатую в кулак руку. Даже если мальчишка ведет себя заносчиво, лучше стерпеть… но когда страж добродетели чуть сдвинул маску и коснулся его кулака своим, Мрачный ощутил что-то вроде разочарования. Если бы Гын Джу не ответил на примирительный жест, было бы намного проще дурно думать о нем. А теперь варвар знает непорочного чуть лучше, чем прежде, и продолжать ухаживания за Чи Хён было бы настоящей подлостью.

Что сделал бы дедушка в такой ситуации? Жаль, что Мрачный не ведал этого, иначе бы он с полной уверенностью поступил наоборот. Поскольку здесь затрагивались интересы Чи Хён, это был бы самый безопасный выход. Не получив никакой подсказки из глубины своего сердца, где дедушка обитал, сколько Мрачный себя помнил, он улыбнулся спутнику и направился к кузнице. Возможно, это была лишь игра воображения, но ему показалось, что под маской Гын Джу мелькнула ответная улыбка.

Под ногами у них захрустел снег, затем они шагнули под навес из сосновых веток; на столбах, поддерживающих крышу, висели корзины с подковами и поврежденными частями доспехов. Кузнец, облаченный в кожаный фартук, стоял спиной к ним в дальнем конце мастерской, возле заваленного различными изделиями стола; искры летели во все стороны, когда он бил по наковальне огромным молотом. Гын Джу вежливо попытался привлечь внимание мастера, но не добился успеха, и тогда Мрачный окликнул так громко, что сам испугался. Кузнец оторвался от работы и оглянулся, его глаза казались черными, словно мгла в глубине Врат, а длинные усы больше подошли бы сому, чем чисторожденному.

Общаться с этим кузнецом оказалось намного сложнее, чем с первым, из-за языкового барьера и нежелания Мрачного посвящать Гын Джу в подробности своего дела. Но у варвара не было другого выбора, поскольку усатый толстяк, хмуро смотревший на гостей в отблесках пламени кузнечного горна, ни слова не понимал ни на непорочновском, ни на кремнеземельском. С тех пор как Мрачный очутился в Кобальтовом отряде, он стал лучше говорить по-имперски, но все же не так хорошо, чтобы обойтись без изрядной доли пантомимы. Учитывая сложность вопроса, было бы удобней довериться Гын Джу, чем самому излагать просьбу, рискуя быть неправильно понятым.

Гын Джу все удивленней таращил глаза, пока Мрачный рассказывал, что именно собирается сделать с дедушкой; в прошлый раз он оставил стража добродетели у палатки, когда беседовал с понимающей непорочновский язык женщиной-кузнецом. Видя, насколько потрясли мальчишку его объяснения, он уже решил отказаться от своей затеи, как вдруг ажурная маска колыхнулась от тяжелого вздоха. Гын Джу резко кивнул, обернулся к теряющему терпение кузнецу и затараторил по-имперски, как будто с рождения знал этот грубый язык. Когда он закончил, кузнец усмехнулся, и зубы Гын Джу под маской тоже оскалились в улыбке. Они обменялись еще несколькими гортанными фразами, затем страж добродетели подошел к Мрачному, и даже сквозь маску было видно, насколько юноша воодушевлен.

– Он слышал об этой технике – она называется «святой сталью», – начал Гын Джу, и едва ли не приятней, чем сама новость, прозвучали слетающие с его губ слова на почти чистом кремнеземельском. До этого непорочный не подавал виду, что способен хотя бы поздороваться на северо-восточном торговом, а теперь он вдруг заговорил, словно продавец специй из Рега. – Хотя сам он никогда не делал ничего похожего. Но я тоже читал об этом, так что вместе мы должны справиться.

– Правда?

Мрачный поочередно смотрел то на улыбающегося потного кузнеца, то на горящего энтузиазмом стража добродетели. Кузнец приподнял свой молот с короткой рукоятью и снова проворчал что-то по-имперски.

– Судя по качеству металла, эта вещь, попавшая ему в руки лишь вчера, незадолго до начала сражения, именно так и была изготовлена, – перевел Гын Джу. – Раньше молот принадлежал боевой монахине, она умерла в нашем лагере. Охранники принесли его в кузницу вместе с другим оружием, мастер сразу понял, какая это ценность. Ему надо было только укоротить рукоять, чем он сейчас и занимался. Кузнец считает наш приход добрым предзнаменованием; едва он приспособил цепистский трофей к своей руке, как появляемся мы с просьбой сделать оружие, которое будет обращено против той же Цепи.

– Ух! – выдохнул Мрачный, не зная, как отнестись к этому рассказу. – Значит, в том молоте, что он держит в руках, заключен предок, но не его предок? Не принесет ли это нам неудачу?

Последовала еще одна серия резких фраз, причем кузнец не переставал крутить молот в руках.

– Он уверен, что мертвые, заключенные в сталь, служат тому, кто владеет оружием, – объяснил Гын Джу.

– Что ж, хорошо. – Мрачный улыбнулся неожиданным союзникам, поверив, что задуманное можно сделать, что это известный вид магии, а не просто строка из песни дедушки. – Тогда я принесу его сюда, и мы начнем. Если нужно доплатить, чтобы работа была закончена послезавтра, я раздобуду монеты.

– Послезавтра? – повторил Гын Джу с такой интонацией, словно поправлял плохо знающего язык иноземца, сказавшего не совсем то, что собирался сказать. – Я спрошу у него, если вам угодно, но готов поставить свою чернильницу на то, что для изготовления такого ножа потребуется неделя. И это самое меньшее.

– Ммм… – протянул Мрачный, размышляя, что будет, если он даст дядюшке Трусливому больше времени, чем собирался. – Тогда скажите ему: для меня чрезвычайно важно, чтобы он управился как можно быстрее. Прошу вас.

Гын Джу с кузнецом снова заговорили по-имперски, и то немногое, что Мрачный сумел разобрать, не обещало ему ничего хорошего. «Безумно», «глупо», «невозможно» – эти слова он выучил, путешествуя по империи, и отражали они впечатление, которое дедушка производил на чужаков.

– Он говорит, что понадобится больше времени, – объявил Гын Джу, когда кузнец замолчал.

Мрачный подождал резких слов кузнеца с рыбьими усами, но их так и не последовало, были лишь сдержанные:

– Возможно, не намного больше.

– Ммм… – повторил Мрачный, не желая задерживаться в лагере ни на секунду сверх необходимого.

Разъяренный бегством дядюшки Трусливого, он неосмотрительно поклялся, что проведет в лагере три дня, прежде чем отправится в погоню, и заявил, что оставляет Хортрэпу свои сапоги, чтобы не уйти раньше времени… Но при всем при том он не может отказать дедушке в той славной судьбе, что пообещал этот кузнец с кровью шамана, особенно теперь, когда знает, что такое возможно. Затем он вспомнил о пустом месте на перевязи Чи Хён, о мече, что она потеряла вместе с двумя пальцами в последнем сражении.

– Мне придется уйти, прежде чем он закончит. Что, если вместо копья или солнценожа он сделает меч? Такой же, как тот, что был у Чи Хён?

Раздался свист втягиваемого сквозь зубы воздуха, и Мрачный с запозданием вспомнил, кто его переводчик. Но теперь уже ничего не поделаешь. Гын Джу опять посовещался с кузнецом по-имперски, а затем обернулся с виноватым видом, несколько смутившим Мрачного: с какой стати стража добродетели должен беспокоить обряд погребения дедушки?

– Ему уже доводилось делать клинки для непорочных, – осторожно начал Гын Джу. – И поскольку у Чи Хён есть второй такой меч, изготовить замену будет проще. Но… ведь это ваш дед, так почему бы не выковать наконечник для копья или нож, о чем поначалу и шел разговор, чтобы вы могли воспользоваться им, когда вернетесь?

– Потому что я могу не вернуться, – хмуро объяснил Мрачный и добавил, чтобы мальчишка не радовался раньше времени: – Я планирую вернуться, но наши планы порой меняются, верно? Мне бы не хотелось, чтобы дедушка после смерти служил тому, кого не знал при жизни, так что пусть он окажется в клинке, которым будет пользоваться Чи Хён. С тех пор как мы покинули саванны, она первая и единственная отнеслась к дедушке по-человечески, не смотрела на него свысока, как на капризного старого дикаря. Вы согласны?

– Согласен, – с задумчивым видом проговорил Гын Джу, когда Мрачный уже решил, что страж добродетели рассмеется в ответ на его предложение. Все-таки он чертовски странный, этот мальчишка. – Но предположим, вы вернетесь, и что тогда? Ваш дед будет заключен в оружии, с которым вы не умеете обращаться.

– Не беспокойтесь, я быстро учусь, особенно чему-то смертоносному.

Если бы на Мрачного сейчас смотрел не красавчик Гын Джу, а кто-то другой, могло бы показаться, что в его темно-карих глазах блеснул огонек уважения. Решив, что эта песня уже изрядно ушла в сторону, Мрачный снова протянул кулак наивному чужеземцу, а уж ответит тот на дружественный жест или предпочтет не заметить – это его дело.

– Похоже, мы договорились, осталось только принести дедушку, и можно начинать работу… Я знаю дорогу и понимаю, как вы заняты, но если захотите составить компанию, я не стану возражать.

И уже не в первый раз за этот день единственный настоящий соперник в борьбе за единственную настоящую любовь удивил Мрачного. Гын Джу не стал извиняться и отнекиваться, а лишь сверкнул глазами, перевел взгляд на полоску подтаявшего снега, отмечавшего их путь под навесом кузницы, и произнес подобающим моменту торжественным тоном:

– Для меня большая честь увидеть своими глазами, как вашего дедушку доставят сюда, мастер Мрачный.

– Приятель, какой еще, в жопу, «мастер»? Зови меня просто Мрачный, – проворчал бывший Рогатый Волк, пытаясь спрятать за грубостью непривычное волнение, охватившее сердце.

Он хотел было снова хлопнуть Гын Джу по плечу, но вовремя опомнился. Кузнец вдруг захохотал, и Мрачный растерялся: действительно ли этот толстяк не понимает ни слова на кремнеземельском? Что ж, пусть смеется – этот мир и так слишком угрюм, не стоит лишать человека клочка света, который ему удается вырвать у темноты.

Глава 13

София предпочла бы, чтобы сейчас было темно, но лучи холодного вечернего солнца доставали даже сквозь завесу снега. Обычное дело – уже долгое время она получала только полную противоположность того, о чем просила. Когда хотелось воды, в кружке оказывался ржаногонь, когда требовался ржаногонь – неизменно подавали кубок с вином. Может, если бы София мечтала о гибели Курска, люди, о которых заботилась Поверженная Королева, остались бы живы, а она сама превратилась бы в злобную старуху, смотрящую на счастливцев с неутолимой ненавистью… В песнях смертных случается всякое, но под конец с тобою вместе остаются лишь сделанный однажды выбор и удача – да и та норовит тебя бросить.

Сегодня, как и много раз прежде, ее дерьмовая удача уступила только ее же собственной глупости. Хоть руку не сломала о соплячку, отродье Канг Хо, и то хорошо. Старый костоправ, осмотревший Софию после возвращения в лагерь, заверил ее, что укус Чи Хён тоже не доставит серьезных неприятностей. Перед тем как охранники отвели ее за частокол, седой лекарь смазал ей плечо жгучей мазью. Это, конечно, не ахти какая помощь, но все же она немного успокоила Софию: не важно, кто тебя укусил, зверь или взбалмошная девчонка, рану запускать все равно не следует. Учитывая характер Чи Хён, нельзя исключить даже бешенства.

Впрочем, волноваться не стоит в любом случае. Можно с уверенностью утверждать, что раны Кобальтовой Софии, ветерана тысячи сражений, не успеют загноиться, прежде чем она примет крайне неприятную смерть. Другие пленные, разумеется, не мечтали угостить Софию чашкой чая или умастить целебным снадобьем ее ушибы. Нет, только спор о том, кто первый засадит ей сапогом по лицу, помешал имперцам растерзать Поверженную Королеву. Не поднимая головы, она направилась в дальний конец наскоро переделанного под тюрьму загона для скота, уселась на кучу замерзшего навоза и прислонилась спиной к ограде, но и здесь уже прознали, кто она такая.

От ближайшей группы отделился крупный, до странного мелкозубый мужчина и с важным видом подошел к ней:

– Это правда ты?

– Кто, твоя мамаша? Боюсь, что нет, – ответила София, продолжая сидеть в замерзшей грязи. – Но я видела ее однажды на ярмарке скота в Геминидах. Самую уродливую корову во всей империи наградили красной лентой.

Это, конечно, было грубо и глупо, но два-три лишних удара по голове Софию уже не пугали. Так или иначе, но щеки азгаротийца побагровели. Он возмущенно засопел и остановился меж раскинутых ног Софии с явным намерением вытолкать ее кишки через задницу. Но едва отвел сапог для удара, как она со стремительностью демона пнула ею под колено. Здоровяк потерял опору на скользкой земле и рухнул лицом вперед, а София успела повернуться на бок и не помешала ему приложиться к крепкому сосновому колу. Вернувшись в прежнее положение, она отпихнула обмякшее тело.

Азгаротиец перевернулся на спину, между скошенными глазами по переносице текла густая темная кровь.

Его земляки всполошились, целая дюжина с отчетливо читаемым на суровых лицах намерением отомстить направилась к Софии. Та всего лишь хотела, чтобы ее оставили в покое, и с радостью отказалась бы от драки с этими солдатами, явно решившими забить Кобальтовую Софию до смерти, но разве когда-нибудь она получала то, чего хотела? Что ж, после им будет о чем рассказать. Она легко вскочила на ноги, во всяком случае, так это должно было выглядеть со стороны – хотя все суставы скрипели, а кости ломило куда больней, чем от нежных прикосновений этой глупышки-принцессы. Волна грязных багряных плащей уже накатывала на Софию, и она крепче уперлась ногами в скользкую почву, готовясь отразить нападение.

– Всем назад! Это приказ, демон вас дери! Стоять, кому сказано!

Если кто-нибудь во вселенной и относится к приказам с большей почтительностью, чем связанный демон, то это азгаротийский солдат. Все замерли и дружно повернули головы. Вид у пленных был крайне разочарованный, и София не могла их за это осуждать – командовал хрупкий юноша с жиденькими усами, которые, казалось, способен сдуть первый же порыв ветра. Парень стоял чуть в стороне, среди шумной компании солдат в плащах, несколько отличавшихся от азгаротийских, и поначалу лишь наблюдал за событиями. Но теперь он напряженной походкой подошел ближе, и София тотчас узнала его; это был молодой командир Мьюранского полка, вместе с большей частью своих людей плененный вчера Хортрэпом при попытке подобраться к лагерю кобальтовых с отрога Языка Жаворонка. Когда Хортрэп вел мьюранца с горы, тот выглядел еле живым, так что София даже сомневалась, сможет ли он когда-нибудь оправиться от ран; но беспокоилась она напрасно. Его поступь была тверда, а взгляд – еще тверже.

– Полковник Уитли! – окликнула его София. – Чему обязана столь высокой честью? Решили станцевать с королевой бала, перед тем как солдаты ее затопчут?

– Мы не такие, демон вас дери! – крикнул Уитли столпившимся вокруг солдатам, не обращая никакого внимания на Софию.

У многих пленников глаза оставались потухшими, люди все еще выглядели потрясенными, как и кавалеристы, которых София отвела к Вратам. Но те, кто уже справился с апатией – чему могло поспособствовать появление ненавистной врагини, – все как один повернулись к мьюранскому полковнику.

– Да, эта… эта преступница заслуживает наказания! Конечно заслуживает! Но мы не должны опускаться до ее уровня, даже во имя того, что считаем справедливым. Настоящий солдат подчиняется законам Багряной империи, не только когда это легко и просто, но и когда боль, словно клинок, пронзает его грудь. Настоящий герой империи знает, что закон и порядок сохраняется лишь до тех пор, пока мы придерживаемся лучших образцов поведения, даже по отношению к злейшему врагу, попавшему к нам в руки. Настоящий гражданин верит…

Он вещал и вещал, а София, уяснив, что расправа откладывается, снова села, прислонилась спиной к частоколу и надвинула капюшон как можно глубже, чтобы не слышать скучную проповедь. Солдаты тоже начали расходиться, но когда двое из них опустились на колени, чтобы поднять товарища, все еще неподвижно лежавшего у ног Софии, хмурая азгаротийка прошипела:

– Подожди, пока стемнеет, сука! Подожди!

Что ж, по крайнее мере, теперь есть чего ждать.

Чи Хён уже десять раз упала бы с лошади, если бы Чхве не добилась разрешения устроиться в седле у нее за спиной. Голова гудела, как пчелиный улей. С крупными свирепыми пчелами, жалящими то в нос, то в горло с каждым ударом копыта. А таких ударов набралось слишком много по дороге от Врат к дальнему краю долины, где была назначена встреча с командованием Таоанского полка.

– Чхве… Драть!..

Чи Хён стиснула зубы, пытаясь привести себя в чувство. Когда она доберется до таоанцев, надо будет говорить членораздельно. Она все еще была немного не в себе после поединка с Софией, язык заплетался из-за чешуйчатого жука, которого Дигглби достал для нее из сигарной коробки и заставил проглотить. Возможно, страж доблести была права, советуя отложить встречу, чтобы врачи успели привести генерала в порядок, но отказ от этой встречи, коль скоро сама полковник Ждун изъявила желание поговорить с Чи Хён, мог поставить Кобальтовый отряд в трудное положение.

– Чхве… Д-д-д… д-д-д… Драть! Чух-чух… Чхве… Драть!

– Поверни голову, – сказала Чхве.

Только ее руки, обхватившие Чи Хён за талию, и успокаивающая тяжесть доспехов на плечах помогали как-то удерживаться в седле.

– Д-д-д… д-д-д…

Чи Хён продолжала упражнения, однако говорить было по-прежнему трудно. Она послушалась Чхве и повернула голову, но взгляд блуждал по затянутой дымом равнине в поисках Дигглби. Далеко позади кобальтовые охранники уводили уцелевших азгаротийских кавалеристов прочь от Врат, но нигде не было видно щеголя. Хорошо бы вложить этому жуколюбивому бездельнику немного ума в башку, а еще лучше – дать ему пинка под зад, чтобы больше не…

Внезапно в голове вспыхнула черная молния, рот наполнился густой кровью. Чи Хён пошатнулась, Чхве убрала руку от ее носа и поддержала, пока та сплевывала кровавые слюни в примятую копытами траву. Лицо! Чхве сделала что-то ужасное с ее лицом!..

– Какого хрена? – задыхаясь, пробормотала генерал, как только смогла выпрямиться в седле.

– Теперь ты выглядишь лучше, – довольным тоном заявила Чхве. – Сломанный нос не делал тебе чести, но я его вправила, и теперь враги смогут лучше оценить твою дерзость и отвагу. Так было нужно.

– Нос? Так она сломала мне нос?

Чи Хён еще немного пришепетывала, но не так сильно, как прежде.

– Это не совсем точный термин, но именно так в обиходе называют подобные повреждения, – подтвердила Чхве.

– Драть твою мать! – вздохнула Чи Хён, беспокоясь о том, как нос будет выглядеть, когда заживет, и одновременно опасаясь, что достигла предела военной карьеры. – Ты не хочешь объяснить, что я должна была сделать, чтобы этого не случилось? Какую ошибку допустила?

– Нет, ты дралась превосходно.

Это только показалось или в голосе Чхве прозвучала самодовольная нотка?

– Ты не ожидала атаки, но все же попыталась блокировать с разворота удар. И почти удалось. Просто она была быстрее. Это отличная возможность добыть славу. В следующий раз быстрее должна оказаться ты, но тебе и самой это известно… – Чхве засомневалась, стоит ли продолжать, а затем, хотя телохранители находились далеко и не могли подслушать, наклонилась и прошептала на ухо: – Уверена, ты бы победила, если бы вчера в бою не повредила руку.

Такой комплимент из уст Чхве дорогого стоил. Почти за год, проведенный в походе, слов одобрения было не больше, чем зубов у совомыши, а похвала казалась и вовсе неслыханным делом. Очевидно, чтобы произвести впечатление на стража доблести, достаточно позволить, чтобы эта мерзавка Кобальтовая София придушила тебя.

Чи Хён посмотрела на правую руку, державшую поводья, затем на левую, в кровавом бинте. Мало того что пульсируют болью обрубки, оставшиеся вместо среднего и указательного пальцев, теперь и остальные пальцы сломаны… И уже на следующий день после того, как ее едва не съели заживо, она сама попыталась перегрызть вену Софии. Никто не посмеет сказать, будто она недостаточно быстро учится.

Впереди раздалось визгливое пение имперских горнов. Проехав сквозь последнюю тонкую завесу дыма, Чи Хён увидела группу всадников в красных шлемах, поджидавших там, где долина переходила в предгорья. За спиной у таоанских парламентеров, на покрытом грязным снегом склоне, располагался весь их проклятый полк. Доспехи сверкали даже в такую пасмурную погоду, холодный ветер обжигал лицо Чи Хён, но она не могла прикрыться от ветра, не дотрагиваясь до кожи, а любое прикосновение отдавалось болью. Имперцы в обычной своей заносчивости не пожелали утомлять лошадей, поэтому Чи Хён и ее спутникам пришлось подъехать самим.

Приближаясь к горстке офицеров, сопровождаемых десятком солдат и одним недалеким посланником с Непорочных островов, Чи Хён отдала честь, поскольку вежливость еще никогда никому не мешала. Тем более что имперский полк, даже с такой слабой репутацией, как у таоанского, способен без труда окружить и смять Кобальтовый отряд еще до наступления ночи, если только у Ждун нет каких-то других планов. Но если Феннек прав, если ее второй отец задумал предательство и решил обнажить против нее оба своих меча, ей придется играть в очень рискованную игру с имперцами, обманом втянутыми в это дело.

Должно быть, всадник с поднятым забралом, высокая женщина с резко очерченными скулами, и есть полковник Ждун, не зря же Канг Хо что-то прошептал в слуховое отверстие ее шлема, бросив безразлично-вежливый взгляд на Чи Хён. Хитрый сукин сын в последний момент пустил лошадь легким галопом и откинул лицевую пластину с изображением совомыши, чтобы лучше рассмотреть свою дочь.

– Во имя всех болтливых богов Золотого Котла, что с тобой случилось, дитя мое?

– Я уже объясняла, Канг Хо, что ко мне следует обращаться «генерал Чи Хён», – поправила его она. – А если вам не нравится, как я выгляжу, можете смотреть на любую другую девушку.

– Не верю своим глазам, – произнес поблизости знакомый голос.

София выглянула из-под навеса, который пристраивала к частоколу, и увидела Сингх, пробирающуюся к ней по импровизированному тюремному двору.

– Сюда, сестренка, – крикнула София и вернулась к работе.

Уже смеркалось, и она хотела закончить возведение навеса до того, как затянутое снежной пеленой светило скроется за Языком Жаворонка. Даже невидимое солнце дает больше тепла, чем закатившееся. И не заметно было никаких признаков улучшения погоды, так что кобальтовые решили раздать пленным парусину для навесов.

– Не думаю, что ты принесла мне горячий ужин или еще более горячий калди. Тогда, может быть, немного торфогня и набитую трубку, которые помогут скоротать оставшееся до казни время?

– По правде сказать… – Сингх положила на землю исходящую паром сумку и помогла построить крошечный каирн, чтобы прижать угол парусинового навеса. Помощь пришлась кстати, у Софии давно онемели пальцы, столбик из камней постоянно разваливался. – Ну вот, будуар моей королевы готов, могу я зайти внутрь для приватного разговора?

Они забрались под навес, как девчушки, построившие домик из сухих веток и старых простыней. При других обстоятельствах условия показались бы невыносимыми, но сейчас Сингх поделилась своей бобровой накидкой, а когда из сумки появилась давилка, полная чая с пряностями, и горшок бататового карри, жалкое убежище и вовсе превратилось в райский уголок. София быстро управилась с едой и чаем, а затем, попыхивая пенковой трубкой подруги и прихлебывая из ее серебряной фляги, наклонилась к уху одной из немногих, кто еще не бросил ее.

– Я сама все прогадила, Сингх, – спокойно призналась она, согревая руки теплом сепиолитовой чашечки и наслаждаясь ароматным дымом. – Какие еще у нас новости?

– Ерунда и недоразумение, – ответила Сингх, сжав укушенное плечо Софии с такой силой, что та зашипела от боли. – Тебе доводилось попадаться и не в такие сети, сестренка, и ты всегда находила выход.

– У тех сетей ячея была пошире, – возразила София и в подтверждение своих слов задела головой парусину, защищавшую обеих от снега.

– А что ты вообще здесь делаешь? – криво усмехнулась Сингх.

– Ты еще не слышала? – София пососала трубку, вернула ее подруге и выдохнула дым вместе со словами: – Я думала, новость уже разлетелась по всему лагерю. Узнав, что кое-кто из кавалеристов, вырезавших Курск, пережил вчерашнюю битву, я пришла сюда и переговорила с дежурным капитаном, и он разрешил вывести их, так что…

– Ой, да знаю я все это… Но что тебя держит здесь, за частоколом, да еще в такую погоду? Какой у тебя план?

Сингх пососала трубку, и София обратила внимание, что подруга смотрит нее с таким же сожалением, как в Зигнеме, когда они встретились после долгой разлуки. В былые времена Сингх не позволяла себе таких взглядов. Вероятно, потому, что София не давала для них повода.

– План? – Если бы с ней сейчас говорил кто-то другой, София изобразила бы усмешку. – Нет у меня никакого плана.

– Думаешь, я поверю, что женщина, которая в одиночку ворвалась в подземелья замка Калдруута, чтобы освободить меня, не может перебраться через деревянный забор? Что ты здесь делаешь, София?

Это был резонный вопрос, но, едва задумавшись над ним, София поняла, что забыла ответ… если вообще знала его. Правда заключалась в том, что она почти не спала последние два дня и не вполне осознавала, в каком ужасном состоянии находится. Любая возникающая в голове мысль тут же искажалась, принимая самые уродливые формы. Холодный Кобальт пожала плечами, а Сингх наклонилась к ней, так что их волосы соприкоснулись, печально покачиваясь.

– Ох, София, – тихо сказала подруга. – Со мной такое тоже было. Это невыразимо паршиво, особенно поначалу, но потом станет легче. Ты привыкнешь к тому, что их нет с тобой, и научишься жить дальше.

София кивнула, она многое могла бы сказать, но боялась, что с губ сорвутся только рыдания. Даже теперь, когда она сделала все возможное, чтобы отомстить за Лейба, он продолжал отдаляться от нее, постепенно исчезая. Думая о нем ежедневно и ежечасно, она еще кое-как справлялась с утратой… Но теперь приходилось напоминать себе о нем, именно чувство вины и стыда разрывало ей сердце, чувство настолько необоримое, что она не решалась признаться даже себе.

– Я встретила тебя еще до того, как ты связала его, София, и тогда ты была смелее, – бормотала ей на ухо Сингх. – Молодость играла свою роль, да, но твоя храбрость происходила не от незрелости, она…

– Связала его? – перебила ее София, вытирая нос рукавом. – Постой, о ком ты сейчас говоришь?

Теперь уже Сингх растерялась:

– О Мордолизе. Ты ведь отпустила его, так? И теперь не знаешь, как жить дальше без защитника.

Было очень приятно посмеяться после такого ужасного дня, но кашляющий хохот Софии вскоре затих.

– О боги, нет, конечно. Я рада, что избавилась от этого демона.

Даже произнесенные вслух, слова еще не становятся правдой, и воспоминание о том, каким счастливым лаем заливался проклятый пес, когда им обоим удавалось выбраться из очередной переделки, снова заставило Софию закашляться. Будь она на десяток благословенных лет моложе, подумала бы, что начались месячные – настолько быстро менялось ее настроение… и, видят небеса, она действительно скучала по старому чудовищу, пусть даже совсем чуть-чуть. София глотнула из фляги и снова запыхтела трубкой; этот торфогонь казался даже более дымным, чем тубак.

– Значит, все дело в твоем муже? – спросила Сингх, принимая у нее трубку.

– Думаю, да… – Это так долго оставалось невысказанным, что София уже и не знала, как начать и хочет ли она вообще начинать. Но хотеть и испытывать необходимость – совсем не одно и то же. Очевидно, ее блестящая стратегия – не посвящать никого в свои переживания – не принесла ничего хорошего. – Временами я так тоскую по Лейбу, а иногда… иногда приходится ущипнуть себя, чтобы вспомнить, зачем я здесь. Я знаю, что невозможно ничего вернуть, знаю с самого начала, но это единственное, чего я хочу, единственное, что может сделать меня счастливой. Вот только как я могу быть счастливой, демон меня дери, если занимаюсь тем, что больше всего претило моему мужу, – бросаю все новые трупы на весы войны, как будто убийства могут что-то исправить, а не испортить окончательно? Он ненавидел кровопролитие, Сингх, не терпел даже, когда я просто вспоминала прошлое… Так что, во имя всех демонов Покинутой империи, ответь, какого хрена я здесь делаю?

– Прямо сейчас? Говоришь со старой подругой, которая всегда готова выслушать, и пытаешься разобраться с проблемами, с которыми никто до тебя не сталкивался.

Сингх ничего не добавила к этому, потому что знала Софию лучше, чем та сама себя знала. Дружеское молчание может выразить подчас больше, чем тысячи слов. Потом она откашлялась и спросила:

– Когда ты последний раз с кем-нибудь спала?

– При чем здесь это?! – София толкнула Сингх локтем, однако не очень сильно. – То есть… да, у меня уже давно никого не было… после Лейба.

– Милосердные предки, стоит ли удивляться, что у тебя крыша поехала! Я думала, неделю в самом худшем случае. Помнишь, как мы выбирались из Пантеранских пустошей и тебе было так дерьмово, что Марото решил попытать счастья, но потом мы встретили секту прокаженных людоедов и…

– Помню, – ответила София, хотя с радостью забыла бы об этом. – Не самое лучшее время в моей жизни.

– Ты превзошла самого Марото! А ведь он такой трюк отмочил – не удивлюсь, если узнаю, что эти извращенцы до сих пор держат его в своем черном списке. София, прошу тебя на правах подруги: попытайся расслабиться, и желательно не наедине с собой.

– Легче сказать, чем сделать, – проворчала София, мысленно представив, как коварная пиратка посылает ей воздушный поцелуй. – Но прояви хоть немного уважения: ты же не считаешь, что в такую жопу я угодила исключительно благодаря своей бездеятельности?

– Считаю, – ответила Сингх с важностью жреца десяти истинных богов Трве, читающего проповедь о вреде воздержания. – Исключительно благодаря… Ой!

София с усмешкой выпустила из рук косу – она дернула не так уж и сильно, и подруга тут же продолжила:

– Ну хорошо, хорошо. Ты хочешь поговорить серьезно? Я буду говорить серьезно. Всего лишь за год ты потеряла любовника, демона и всю твою прежнюю жизнь. Это очень плохо, София; на твоем месте редкий человек оправился бы когда-нибудь от таких лишений. Еще в Зигнеме я поняла, что с тобой не все в порядке, потому и взяла тебя в эту дурацкую поездку – думала, полегчает, если ты снова почувствуешь кровь на своих пальцах, если перебьешь имперцев, которые сожгли твой город. Но я тоже дала маху, сестренка, – сейчас тебе гораздо хуже, чем тогда.

– Ты попросила присмотреть за твоей девчонкой-мятежницей просто из милосердия?

София сама не могла понять, оскорблена она или тронута такой заботой.

– Не произноси больше это слово, – попросила Сингх. – Даже через столько лет оно сразу заставляет вспомнить о Марото.

– О да, и о чем он только думал?! – Забавные воспоминания о Марото тут же растаяли, уступив место куда менее приятному вчерашнему столкновению, но Софии и так было о чем переживать, не добавляя к этому списку сбежавшего из лагеря в припадке ярости дезертира. – Тогда пусть будет жалость, это почти одно и то же – и пошло оно все в жопу, Сингх.

– Было у меня ощущение, что тебе это нужно. И мне бы ты не отказала в такой просьбе.

– Даже не надейся, – ответила София. – У меня не настолько богатое воображение.

– Кстати, о богатом воображении: ты ведь не меньше моего обалдела, узнав, кто такой этот полковник Хьортт? – Темное убежище осветилось, когда Сингх подобрала тлеющую ветку, чтобы снова разжечь трубку, про которую они с подругой успели забыть. – Можешь считать меня наивной, но я никогда бы не поверила, что старик Кавалера сам подставил своих людей под колдовство цепистов.

– Он не знал, что замышляет Цепь. – Софию слегка позабавило то, что ей приходится защищать доброе имя своего заклятого врага. – Я заходила к нему вчера вечером, потому что думала… Да ты знаешь, что я думала и за кого его принимала. И вот выясняется, что это не тот полковник Хьортт, который убил моего мужа и других жителей Курска, а его отец. А сын так и не выбрался из пожара, что я тогда устроила. Все это время я была уверена, что мальчишка находится где-то рядом и поджидает меня, чтобы закончить свое дело, но, видимо, я проклята богами.

– Ты узнала это только вчера? Неудивительно, что у тебя выдался такой дерьмовый день.

– Да, лучше бы я… Это было странное ощущение, Сингх. Я говорила с Хьорттом… или Кавалера, или лучше называть его Доминго, потому что имя человека никогда не меняется. А он лежал в койке, израненный до полусмерти и побежденный своим злейшим врагом, и не мог даже шевельнуть пальцем, чтобы отомстить за то, что я сделала с его сыном…

– Ты что-то сделала с его сыном?

Судя по голосу, у Сингх хватило бы ярости отправиться в палатку к искалеченному старику и поквитаться с ним.

– Да, Сингх. Я отрезала мерзавцу пальцы, а потом сожгла его живьем. И мальчишка полностью заслужил это, но заслужил ли его отец? Если бы Лейб каким-то образом спровоцировал Хьортта, мне было бы ничуть не легче. Возможно, сознание того, что у полковника было оправдание, мучило бы меня еще сильнее. – София покачала головой. – Так или иначе, но я добралась до самой большой занозы в своей заднице, очутилась в одной палатке с Хьорттом, и он был полностью в моей власти. Но знаешь, что я сделала?

– Это не преступление – торжествовать над павшим врагом, – сказала Сингх, хотя София прекрасно знала, что кодекс чести не позволил бы кавалерессе опуститься так низко.

– Кажется, он предпочел бы, чтобы я издевалась над ним, – задумчиво проговорила София. – Или хотя бы оставила его в покое, но вместо этого я… Я почувствовала к нему жалость, вот в чем самое дерьмо, ведь мы оба понимали, что это из-за его ошибки погиб почти весь полк. Даже хуже, чем просто погиб, – принесен в жертву ради каких-то изуверских планов Вороненой Цепи. И я… Это кажется глупостью, но я попыталась подбодрить его. Сказала, что бой не проигран, пока он еще дышит, и никогда не поздно расплатиться с теми засранцами, что подставили его. Эй, сказала ему я, ты, конечно, открыл дыру, через которую весь этот мир отправится прямо в преисподнюю, и на твоей совести возвращение Затонувшего королевства, но по крайней мере ты сам еще жив. Все, кто был тебе дорог, теперь мертвы благодаря твоей блестящей идее, но не позволяй отчаянию поглотить тебя целиком.

– Звучит так, будто ты заодно убеждала и саму себя, – заметила Сингх и протянула трубку, но София вежливо отказалась.

– Да я только этой хренью и занимаюсь, – фыркнула она. – Убеждаю саму себя. Но в итоге запутываюсь еще сильнее.

– Ты не запуталась, София, тебе просто нужно время, чтобы все обдумать. И раз уж оно наконец появилось, лучше отправиться в более удобное место и там спланировать дальнейшие шаги.

– Так ты не считаешь, что заночевать в багряном курятнике – это высшая справедливость для лисицы моей окраски?

Серебряные волосы Софии поймали отсвет огня, тлевшего в трубке у Сингх.

– Я считаю, что штабная палатка подойдет тебе больше, – ответила кавалересса, переходя на райнот – малоизвестный ранипутрийский диалект, на котором они обе худо-бедно умели изъясняться. – Если запутался с выбором дороги, лучше вернуться домой, тебе не кажется?

– Даже если я этого захочу, разве Чи Хён позволит? – София прикоснулась к припарке на раненом плече и скривилась от боли. – Девчонка оказалась крепче, чем я о ней думала. И кобальтовые ее поддерживают.

– Это ненадолго, – прошептала Сингх. – По лагерю с утра ходят слухи, будто бы императрица Непорочных островов объявила щедрую награду за голову нашего генерала, и награда эта – пост губернатора в Линкенштерне. Если мы не возьмемся за дело немедленно, кто-нибудь наверняка опередит нас.

София не поверила. Не в то, что Сингх предлагает продать Чи Хён островитянам и поставить свою давнюю подругу на место девчонки, – это как раз было вполне разумно, а в то, что Чи Хён ухитрилась настолько разгневать императрицу Рюки, что та пообещала награду за ее голову. Негодяям такое предложение пришлось бы по сердцу. София обдумала ситуацию.

– По-твоему, Феннек или Хортрэп могут согласиться?

– Если ты выступишь первой, примеришь на себя шлем девчонки и объявишь о своих правах на Линкенштерн? Думаю, Канг Хо согласится на твое возвращение и поможет провернуть сделку, но надо пообещать ему лазейку в торговых делах с городом. Может быть, Затонувшее королевство действительно поднялось со дна моря, а может, Хортрэп окончательно тронулся умом, однако в одном я уверена: такой возможности у нас больше не будет.

– Мне тоже так кажется, – кивнула София.

Под навесом было темно, но она четко видела план действий, рассматривая его со всех сторон и проверяя, нет ли изъянов.

Намеренно или нет, но этим вечером Сингх подняла очень важный вопрос. Вот только хочет ли София этого на самом деле и осуществим ли замысел? Есть ли в нем что-то – хоть что-нибудь, – способное принести удовлетворение или развеять скорбь пусть даже на короткое время? Разве пост губернатора Линкенштерна – это то, что ей на самом деле нужно? Она отказалась править империей, потому что нести на себе ответственность за такую уймищу людей демонски трудно и страшно, но ведь управлять развращенным и продажным городом наверняка куда проще. Однажды почувствовав на своей шее, хоть и недолго, ярмо надсмотрщиков-непорочных, жители с радостью встретят освободительницу…

Никогда у нее не было собственного рая, а городу, который она успела узнать и полюбить, можно придать любую форму, какую только пожелает резчик. Покончить с горькими и безрадостными попытками отомстить, на которые могут уйти все оставшиеся годы и которые не принесут ей ничего лучшего, чем ответ на вопрос, действительно ли кто-то специально послал в Курск Эфрайна Хьортта с кавалерией Пятнадцатого полка, или всему виной проклятая глупость пустоголового молодого полковника. Пригласить старых друзей в губернаторский дворец и не думать о том, что завтра все они могут умереть, согласно всем тем предзнаменованиям, что случились за время нелепого, необдуманного похода ради спасения мира, хотя сам мир только о том и мечтает, чтобы скорее провалиться в ближайшую преисподнюю. Спасибо за предложение.

– Думаю… – София запнулась.

– Да?

Сингх наклонилась так близко, что ее дыхание почти обжигало.

– Думаю, тебе стоит снова набить трубку, потому что разговор может затянуться, – продолжила София, впервые за долгое время глядя без отвращения на дорогу, которую мысленно проложила для себя.

Приятно ощущать, что ты знаешь, как надо действовать. И хотя само по себе это значило не так уж и много, но у женщины, потерявшей все, наконец появилась в жизни цель, и она сияла и искрилась ярче всех звезд в ночном небе.

Жаль, что они скрыты за зимней непогодой. Но София знает, как пережить бурю и даже… даже как вызвать ее, если уж на то пошло. Чи Хён Бонг очень сильно пожалеет о давешнем недоразумении, случившемся возле Врат.

Глава 14

Марото недоверчиво ощупал колено. После того как прошел через Врата, он не заметил ничего странного. Растрепанная повязка еще держалась, пряча ужасную рану, которая, несомненно, снова открылась после сражения у Языка Жаворонка, а колено по-прежнему болело, наверняка оно превратилось в кровавое месиво… Но когда он набрался решимости и отвернул окровавленную ткань, нога оказалась даже в лучшем состоянии, чем была накануне битвы. Рана полностью затянулась, оставив лишь белую полоску толщиной в палец, проходящую через все колено. Он испытывал неприятные ощущения при ходьбе, но теперь понял, что слишком берег ногу после злополучной схватки с рогатыми волками. Никакая магия демонов не могла вылечить так быстро, и, стало быть, либо это Хортрэп тайком оказал прощальную услугу, либо прыжок сквозь Врата вызвал столь неожиданный эффект. Из двух вариантов только второй выглядел правдоподобно.

Да, этот день преподносил ему один сюрприз за другим. Но когда солнце наконец-то растворилось в джунглях за восточной границей бухты, Марото столкнулся с еще одним, самым большим сюрпризом. Эти с виду вполне разумные пираты, потерпевшие крушение у берегов легендарного острова, не высказывали намерения погасить огонь даже после того, как лиловые сумерки поглотили все вокруг. Варвар то впадал в забытье, то возвращался в сознание; безумный коктейль из последствий внезапного путешествия через половину Звезды и жучиного похмелья все еще полыхал адским пламенем в голове, и сейчас на душе было тревожно и муторно. Другими словами, он снова чувствовал себя самим собой, и, стало быть, пришло время серьезно поговорить с этими дилетантами.

– При всем моем уважении, капитан Бань, – начал он, сидя прямо на песке у самой границы джунглей, – не погасить костер после захода солнца – это верх неосторожности, и я не собираюсь молча смотреть, как вы изображаете приманку для всех голодных хищников, не лишенных глаз.

– Не собираешься? – разочарованно переспросила Бань, не сводя глаз с ярко-синего краба, которого жарила на палочке. – Какая жалость, Полезный, что ты уходишь от нас так быстро, а ведь мы только начали привыкать к твоему запаху.

Донг-вон и Ники-хюн рассмеялись, но все прекрасно понимали, что шутка получилась жалкой, под стать их нынешнему положению.

– Послушайте, я вовсе не оспариваю ваши приказы, – со всем возможным терпением объяснил Марото, наблюдая, как сгущается темнота. – Но и…

– Ноги? При чем здесь ноги? – перебила его Бань, переворачивая краба, и, прежде чем Марото понял, что она имеет в виду, Ники-хюн и Донг-вон ответили в унисон:

– У него ноги босые, капитан.

– Точно, – оживилась Бань. – Ты такой славный парень, Полезный, что мы с радостью смастерим для тебя обувку, если тебе самому не с руки.

– Вы не знаете, что там творится, – попытался объяснить этим недотепам Марото, наклоняясь к костру и понижая голос, чтобы придать словам необходимый драматизм. – А я видел своими глазами. Голодные обезьяноподобные чудища размером с доброго коня и змеи подлинней таможенного корабля Непорочных островов. Наверняка там найдется и кое-кто посерьезней, а костер возле самой опушки, заметный за много миль отсюда, наверняка привлечет хищников обещанием легкой добычи.

Его слова нисколечко не испугали Донг-вона и Ники-хюн, а Бань и вовсе отмахнулась от них, ответив с раздражающим завыванием, как дети рассказывают страшилки:

– О-о-о, Полезный насмотрелся таких ужасов, что его волосы поседели за одну ночь! Хорошо еще, что у меня есть четки, отпугивающие любых демонов, и если не помогут страстные молитвы, у нас найдется кое-что получше: холодная сталь.

Марото уже собирался ответить, как вдруг она протянула руку к его нечесаной макушке, намотала на палец несколько волос и дернула. Они оказались седыми, как тот парик, который его старая подружка Карла надевала, отправляясь на свою опостылевшую работу. Марото постарался сдержать усмешку, когда понял, что означает эта седина: племянник тоже прошел через Врата. Но тот факт, что его собственные темные волосы могли измениться так же легко, взволновал варвара гораздо сильнее. Впрочем, если вспомнить о зажившем колене, то прыжок во Врата пошел на пользу и здоровью, и внешности Марото.

Он снова напрягся, когда Бань с громким хрустом разломила панцирь краба.

– Возможно, я немножко успокоюсь, если получу назад нож, – сказал он. – Потому что вопрос не в том, набросится ли на нас орда монстров, а в том, когда она это сделает. Первое правило потерпевших кораблекрушение: не привлекать внимания хищников, даже на обычном острове. Что уж тогда, во имя всех языческих богов ваших и моих предков, говорить об этом гребаном Затонувшем королевстве.

– Держи. – Бань, глядя на краба, сняла с пояса нож и бросила его на песок, как раз между босыми пятками Марото. – Теперь ты счастлив?

– Нет, – проворчал он, наклоняясь, чтобы подобрать жалкое оружие. – Но может, кто-нибудь объяснит мне, почему в такой томный вечер, уже покончив с ужином, вы упрямо…

Бань наконец-то подняла голову; пламя, отразившееся в ее зрачках, было чуточку холодней вспыхнувшего на щеках гневного румянца.

– Полезный, у тебя остался последний шанс заткнуться, пока я не плюнула тебе в рожу. Вчера Донг-вон заметил вдали костер, который разожгли мы с Ники-хюн, а если бы мы погасили на ночь огонь, я бы уже никогда не увидела моего боцмана. Я потеряла двадцать четыре матроса, когда «Королева пиратов» пошла ко дну, и скорее соглашусь сразиться со всеми демонами Джекс-Тота, чем погашу путеводную звезду, которая поможет кому-нибудь из экипажа добраться до берега. Если хочешь, спрячься в темноте, но только сделай это молча. Понятно?

Марото выдержал взгляд Бань, мысленно проклиная ее за тупое упрямство… а затем спросил себя, что бы он сделал, если бы Пурна или Чхве блуждали сейчас где-нибудь в темных джунглях или прыгали через заводи на краю бухты. Не опуская глаз, он чуть заметно кивнул:

– Да, капитан.

– Вот эти слова я люблю больше всего на свете.

Гневное выражение, которое он уже не раз вызывал на ее лице, мгновенно исчезло, и Бань, обжигая пальцы, отломила у краба клешню и бросила ее Марото так же небрежно, как до этого швырнула нож. Лакомство улетело далеко в сторону, и Марото пришлось тянуться за ним, да еще и отряхивать от песка, после того как добыча выскользнула из онемевших пальцев. Он искренне надеялся, что Бань промахнулась намеренно, – если у нее не тверда рука, значит нож разминулся с его стопой только по воле провидения.

– Это хорошо, Полезный, что ты такой сговорчивый. Не споешь ли нам, чтобы скоротать время?

– Из меня плохой певец, – ответил Марото, шумно разгрызая клешню.

– Ага, вот мы и узнали кое-что о нашем новом товарище, – ухмыльнулась Бань, расщедрившись на еще один, более крупный кусок мяса. – Полезный – плохой певец. Может, расскажешь о себе поподробней? Например, кто ты какой, откуда родом и что за черное колдовство занесло тебя в нашу компанию… Праздная болтовня сближает.

– Ммм… – промычал Марото, выковыривая крабье мясо из панциря. Оно было недожаренным и жестким как подошва, но на голодный желудок показалось вкусней усбанской пахлавы. – Это… история не из тех, которые приятно слушать. И вообще, чем меньше вы будете знать обо мне, тем лучше для вас.

– Вот что мне особенно нравится в общении с новыми людьми, – понимающе кивнула своим морякам Бань. – Не только ты узнаешь о них и об их дорогах, но и они узнают о тебе, так что вся Звезда превращается в теплое, уютное местечко. К примеру, ты можешь узнать, что на самом деле мне хотелось бы услышать и про эти охренеть какие страшные последствия, помимо всего прочего. Учитывая то, что это мы выловили тебя в море Призраков, Полезный, мы лучше знаем, от чего нужно защищать тебя, чем ты – от чего нужно защищать нас. Это еще одна приятная особенность общения с новыми друзьями – узнаешь много нового и про себя самого.

– Что ж, ладно, – согласился Марото, слишком утомленный, чтобы спорить или хотя бы просто напомнить, что в действительности он сам выбрался из воды, а они только помогли доковылять до слишком ярко освещенного лагеря. – Вчера утром я проснулся на другом краю Звезды, на восточном склоне Кутумбанского хребта, немного восточнее Тао. Точнее, в военном лагере, вместе с еще десятью тысячами таких же. Лагерь разбит у подножия Языка Жаворонка, уродливой горы, торчащей на краю равнины Ведьмолова. Прикажете объяснить еще подробней, капитан?

– Только если это нужно для сюжета, – ответила Бань, положив краба обратно на угли. – Кто же такие эти десять тысяч товарищей Полезного?

– Никто из них вам не знаком, – ответил Марото, хотя это было не совсем так, если не забывать о трубке, которую Бань целый час очищала от грязи, а теперь положила сохнуть на безопасном расстоянии от костра. – Обычный отряд наемников, в котором я служил разведчиком. Ни одного известного воина, о котором вы могли слышать.

– Пират в море и разведчик на суше, – произнесла Ники-хюн свои первые слова за целый день. – Неудивительно, что его зовут Полезным.

– Кстати, Полезный напоминает мне знакомого бродягу, – заметил Донг-вон. – Помнится, его звали Пустозвоном и на самом деле он не совершил ничего из того, о чем рассказывал.

– Все правильно – Пустозвон. Значит, ты знаком с моим двоюродным братом, – не моргнув глазом ответил Марото. – Красавец, каких мало, весельчак и обладатель небывалых мужских достоинств, хотя, честно говоря, у нас с ним не так уж много общего.

Бань усмехнулась и даже Ники-хюн изобразила что-то вроде улыбки, только Донг-вон не оценил шутку. Впрочем, этот морской бык хмуро косился на Марото с той самой минуты, как было предложено погасить костер. Охренеть, какие мы обидчивые! Марото провел прошлую ночь на ветвях эвкалипта, где охотились гигантские змеи, но он вовсе не собирался отыгрываться на чувствительных чужеземцах.

– Как я уже сказал, вчера утром мы вместе с другими наемниками очутились в пекле. Самый грозный полк Багряной империи гнался за нами по пятам.

– Какой именно полк? – спросил Донг-вон.

– Э-э… вот дерьмо, я забыл номер, – уклончиво ответил Марото.

Понимающий взгляд, брошенный Донг-воном на капитана и ее спутницу, вызвал в памяти образ того старого засранца, с которым варвар встретился сразу после того, как натравил стаю рычащих рогатых волков на лагерь имперцев.

– Пятнадцатый полк, из Азгарота, под командой полковника Хьортта, – отчетливо проговорил Марото.

Ни на Бань, ни на Донг-вона его слова не произвели особого впечатления, зато Ники-хюн удивленно присвистнула.

– Говорят, это самые лихие ребята. По крайней мере, были такими, когда Канг Хо разделывал их в пух и прах на юге.

– Канг Хо? – Марото постарался не выдать изумления и решил, что ему это удалось. Возможно, он и не был хорошим певцом, но во всем остальном мог любого заткнуть за пояс, была бы в том нужда. – Должно быть, это один из героев Непорочных островов. Кажется, он был одним из Пяти Негодяев…

– Был? – переспросила Бань с проницательностью, которой варвар от нее не ждал.

– Не знаю, чем заканчивается эта история в непорочновских песнях… – начал Марото, но тут Ники-хюн неожиданно пришла ему на помощь.

– Помнишь, – обратилась она к Донг-вону, – это тот самый полк, который мы вспугивали каждый раз, когда поворачивали к западному берегу по пути в доминионы?

Донг-вон зашикал на нее, но было уже поздно.

– Так вы плавали со знаменитым морским псом Канг Хо? – Ужасная догадка навалилась на Марото, погасив последние крохи веселья, которое он получал в обществе троих непорочных. – Он был на борту? И потонул вместе с «Королевским вором»?

– «Королевой воров», – поправила его Бань. – Нет, мне не посчастливилось плавать с этой живой легендой.

Однако встревоженный взгляд Ники-хюн подсказывал, что эта песня намного интересней, чем кажется. Марото вздохнул с облегчением, услышав, что один из Негодяев, с которым у него всегда были хорошие отношения, еще не испустил дух. Как жаль, что он не составил компанию своей дочери, это помогло бы собрать вместе всех старых друзей, пусть даже на один вечер…

– Ты начал рассказывать про этих грозных азгаротийцев и про свой отважный отряд в десять тысяч наемников, из которых «никто нам не знаком».

– Да, так оно и было. – Марото поднялся и заковылял к собранной непорочными груде кокосовых орехов. Это была крайне рискованная игра. Другой питьевой жидкости на этом берегу нет, но если выпить сразу слишком много, потом выльешь гораздо больше, и не самым приятным образом. – Самая безумная битва, в которой мне довелось участвовать. Имперцы словно дерьма объелись – вместо того чтобы напасть на нас, они принялись убивать и пожирать друг друга, а над полем боя стелился мерзкий дым, невозможно было даже разглядеть щит в собственной руке.

– Вот как? – сказала Бань, когда Марото сел на место. – А ты, случайно, не почувствовал какого-нибудь сильного привкуса, Полезный, вроде того, что бывает от выпивки или жуков?

– Почувствовал, и еще какой, потому что эти хрустящие твари как раз находились в моем желудке и похмелье было точь-в-точь как от выпивки, но не в этом дело. – Марото сам понимал, что его история покажется слишком дикой и неправдоподобной, если только не рассказывать ее предельно честно, и поэтому выложил все, до самых жутких подробностей. – Да, я проглотил перед этим двух-трех жуков, но они тут ни при чем. Или, может, вы слышали, что из-за жуков прямо под ногами могут открыться Врата, через которые вас забросит в Затонувшее королевство?

– Джекс-Тот, – уточнила Ники-хюн, а когда Бань и Марото обернулись к ней, она опустила голову и добавила: – Так называли это королевство до того, как оно затонуло, и раз уж оно больше не затонувшее, то…

– Давай говорить начистоту, – вмешался Донг-вон, которого, очевидно, не интересовали такие тонкости. – Ты рассказал, как сражался с имперцами, а потом прошел сквозь Врата в той местности, где, как всем известно, нет никаких Врат, а потом ты, потомок У Чхи[1], очутился в Затонувшем королевстве.

– В Джекс-Тоте, – поправил Марото, подмигнув Ники-хюн. – А кто такой У Чхи?

– Это просто выражение такое, – объяснил Донг-вон, скрестив руки на груди. – Суть в том, что в твоем рассказе дырок больше, чем в карманах у таможенника. Если верить твоим словам, после ты оказался в лесу, где обитают огромные монстры. Но почему они не закусили тобой? Почему мы нашли тебя на берегу моря? И как такой смышленый малый, как ты, угодил во Врата?

– Возможно, мне помогли туда угодить, – раздраженно ответил Марото. – Вчера. А после ужасной ночи, проведенной в лесу, те твари помогли мне спрыгнуть со скалы в воду. К счастью для вас, иначе я не смог бы составить вам компанию.

Донг-вон лишь фыркнул в ответ, но Бань согласилась:

– Что ж, допустим, это и правда к счастью, ведь ты вернул мою трубку. Как тебе удался этот фокус, Полезный? Ты просто подмигнул одному из тех морских чудищ, что потопили мой корабль? Может, воспользовался мужскими достоинствами, о которых мы уже наслышаны, и обменял кусок плоти на кусок дерева?

– Не видел я никаких чудищ, – проворчал Марото, невольно вспомнив свои ощущения, когда он погрузился в холодную темную воду, как теперь выяснилось, моря Призраков. Ему не пришлось даже прибегать к своему актерскому мастерству, чтобы вздрогнуть убедительно. – Ушел под воду и случайно вцепился в нее зубами, просто выпало такое везенье, как уже было сказано. Но вернемся к вашему кораблю. Как именно это произошло? Я даже не подозревал, что пираты Непорочных островов отваживаются плавать в море Призраков.

– Нам вспороли днище. – Пришло время рассказать о своих бедах, а не насмехаться над чужими, и Бань помрачнела, как выпрашивающий милостыню монах. – Жуткие огромные… твари. С клешнями и когтями, защищенные панцирем… Но это был не очень крепкий панцирь, абордажная сабля легко пробивала его… Странно, они почти не обращали на нас внимания, даже когда мы пытались их отогнать. Они хотели только одного – разнести корабль в щепки. Но потом наш впередсмотрящий, Хэ Ил, сидевший в «вороньем гнезде», потерял самообладание и запустил в одного из монстров сигнальным фонарем, и весь корабль вспыхнул. Мы держим в трюме изрядный запас рома…

Бань отвернулась от костра, но Марото успел заметить знакомый блеск в ее глазах.

– Мы держали в трюме ром, – повторила она уже спокойней. – Когда он полыхнул, я прыгнула за борт, но едва сумела добраться до берега, вода кишела… тварями. Но не теми, что крушили наш корабль, – меньше размером и слабее. Зато они были ужасно голодные. Похожие на акул, но не акулы, рыбы-демоны, в которых было больше от демонов, чем от рыб, если ты понимаешь, о чем я.

– Я оставила в воде сапоги и потеряла много пальцев на ногах, – прибавила Ники-хюн, и теперь стало ясно, почему она прихрамывала, помогая Марото выбраться на берег. – И сестру.

Донг-вон не стал рассказывать о своих потерях, только помрачнел, резко поднялся, отошел от костра и уставился на залитую лунным светом бухту. Марото решил, что здоровяк, скорее всего, потерял кого-то, а не что-то. Все притихли, а потом слова сами потекли из Марото, как из закипающего котла боли и ярости, в который превратилось его сердце:

– Я тоже потерял вчера близких людей. Возможно, кто-то из них вернулся, после того как я… Боги и демоны, я надеюсь, что с ними все в порядке, с Чхве, Дином и Хассаном, и с моими соплеменниками, конечно. Но Пурна…

Марото прикрыл глаза, горло мучительно сжалось, но он должен был выговориться, потому что один из уроков, который преподала ему Пурна, заключался в том, что невысказанная боль превратится в яд и будет копиться до тех пор, пока не заполнит тебя целиком; именно так его мучила все эти годы память о Софии, не теплые и нежно лелеемые воспоминания, а холодный и уродливый камень на сердце. Нет, он не позволит Пурне стать таким камнем. Вместо этого он будет делиться славной песней о ней со всяким, кто пожелает послушать, – если не до того дня, когда сумеет за нее отомстить, то до самой своей смерти.

– Ее звали Пурна Антимгран, тридцать девятая тапаи Угракара, и она много раз спасала мою паршивую шкуру. Она была умной, находчивой и такой веселой, каким никто из вас никогда не был и не будет за всю свою жалкую жизнь. И ее не стало, потому что я наглотался этих проклятых жуков, вместо того чтобы защищать ее. Она была моим лучшим другом, вообще лучшей из всех, кого я встречал на своем веку, – отважная, преданная и совершенно безбашенная. И она умерла, потому что слишком доверяла мне. Она умерла, а потом меня предал старый друг, и я оказался здесь, вот и вся моя гребаная песня. Я ведь предупреждал, что из меня плохой певец.

Стало еще тише. Только плеск волн и шипение сырых веток, брошенных в огонь, нарушали молчание. Марото открыл глаза и вытер слезы. Образ истекающей кровью, бьющейся в агонии Пурны не покидал его даже теперь, когда он решил, что нашел способ исцелиться и что, лишь рассказав о ней, о том, какой она была при жизни, можно забыть ужасную сцену. Ей бы охрененно понравилось здесь, у костра, в компании пиратов на берегу Затонувшего королевства, и он рассмеялся сквозь слезы, представив, как сам беззаботно сидит рядом с ними, перебрасывается шутками и кокосовыми орехами. Волна за волной накатывала на черный песчаный берег, и Марото засмотрелся на картину, какую не мог наблюдать ни один житель Звезды – ни сейчас, ни в прежние времена, по крайней мере с тех пор, как закончился Век Чудес: тысячи звезд над ровным, точно гобелен, берегом Джекс-Тота.

– Мне кажется… – осторожно начала Бань, – мне кажется, этого краба уже можно есть.

– А?..

Он обернулся и увидел, как капитан хищно впилась зубами в синего краба из тех, что на протяжении разговора, забытые всеми, жарились на углях… Теперь все снова взялись за еду.

– О, прекрасно. Но если по справедливости, я должен быть последним в очереди за водой и всем прочим.

– Это обряд инициации, – объяснила Бань и бросила ему длинную тонкую лапу. – И впредь, если возникнут споры, будем тянуть жребий.

– Могу сразу сказать, кто вытащит короткую соломинку.

Марото раскусил крабью лапу, набрав полный рот осколков панциря с крохотным кусочком съедобного мяса.

– Насчет твоей песни, – заметил Донг-вонг, разламывая панцирь краба пальцами. – Штука в том, что тридцать девятой тапаи Угракара нет и быть не может.

– Что ты сказал?

Марото обернулся с быстротой сверкнувшей в небесах молнии, впадая в холодную боевую ярость. Он привык бросаться в самое пекло и всегда был готов к схватке, но сейчас вдруг почувствовал такую обиду и разочарование, что хотелось завыть. Едва ли здоровяк настолько зол на него, что осмелился порочить память Пурны, рискуя остаться без зубов.

– Кто-то из вас двоих соврал, или ты, или твоя подруга, – равнодушно произнес Донг-вон, но при виде неторопливо поднимающегося на ноги Марото сразу почуял угрозу своей заднице и сменил тон: – Спроси у Ники-хюн, если не веришь, – жена нашего прежнего капитана была наполовину угракарийка, так что нам поневоле приходилось разбираться во всех хитросплетениях их жизни, чтобы случайно не обидеть ее и не опростоволоситься самим. В Угракаре всего тридцать шесть тапаи, ровно столько же, сколько келий в их храме, построенном Живым Святым, – по келье на благородное семейство. Об этом знает каждый, кто на самом деле как-то связан с Угракаром.

Возможно, дородный пират говорил правду, а возможно, и нет, но Марото, медленно обходившему костер, это было без разницы. Последней своей колкостью, насчет «на самом деле как-то связанных», Донг-вон вполне заслужил фирменный шрам, какие были модными одно время в Змеином Кольце. Особенно радовало то, что Ники-хюн и Бань, хоть и поднимались уже с мест, явно не успевали вмешаться и спасти Донг-вона могла только какая-нибудь дерьмовая случайность вроде выскочившего из леса гигантского монстра.

Дуракам иногда везет.

В джунглях внезапно сделалось подозрительно тихо, хотя Марото после вчерашней мучительной ночи прекрасно помнил весь этот треск, свист, визг, завывания и вопли – не хуже, чем в Теннегарианском концертном зале. Лес затихает лишь в одном случае: когда на охоту выходит хищник, причем самый страшный из всех. Звездный свет скользнул по физиономии Донг-вона, продолжавшего молоть чепуху, но Марото уже оглядывался в поисках пробирающегося сквозь подлесок чудища.

Однако за спиной у Донг-вона не было ни подлеска, ни крадущегося в сумраке хищника. Только ровный пляж, спускавшийся к воде. Но плотные тени, лежавшие на лицах пиратов, вдруг затрепетали, как пальмовые листья.

У Марото глаза едва не выскочили из орбит, а руки заметались – одна подталкивала Бань к Ники-хюн, другая отпихивала Донг-вона к котелку с чаем. Сам Марото прыгнул через костер, но как-то слишком медленно, словно бы воздух вдруг превратился в тягучий кисель. И тут он наконец различил отблеск луны на матовом крыле огромной летучей твари, плавно приближавшейся к своей добыче. Тварь обрушилась стремительно, как греховный соблазн, пока Марото продирался сквозь моментально загустевший воздух с такой же скоростью, с какой подрастает трава на тенистой поляне… А затем монстр схватил варвара и, разрубая воздух его хрупкой смертной плотью, швырнул на обжигающий песок у самого края костра.

Затем тварь исчезла. Марото выплюнул изо рта горячий песок, отполз подальше от костра и лунного света, и только тут его звенящую, словно колокол, голову осенила мысль, что чудовище на самом деле даже не коснулось его, что он взлетел лишь под действием ветра, поднятого взмахом гигантского крыла. Он скользнул под защиту пальмовых стволов, углубился в джунгли и только после этого решился оглянуться. Вовсе не затем, чтобы проверить, последовали ли пираты его благоразумному примеру, – так связно мыслить Марото еще не был способен, – а лишь желая убедиться, что тварь снова не повисла над лагерем.

К счастью, ее там не было, крылатый ужас несся теперь над волнами. Но, увидев на фоне ночного неба белую, как выгоревшие на солнце кости, бесформенную тушу исполина, он почувствовал себя полевой мышью, убегающей от совы. Когда чудище нырнуло в волны прибоя и взлетело снова, сжимая в извивающихся щупальцах то ли акулу, то ли дельфина, это ощущение чуть ослабло.

Что касается ощущений: самым сильным из них был страх за свою жизнь. Даже когда Марото со всей дури налетел на мангровое дерево и отскочил назад, похоже, только этот страх удержал его на ногах и в сознании. Однако и это чувство не всесильно, и вскоре Марото во второй раз хватанул ртом песка. Хотя каждая частичка его тела стремилась забраться как можно глубже в темные заросли, он все же смутно осознал, что песок немного суше и сильнее смешан с лесным опадом, чем береговой. Затем ветка над его головой с издевательской медлительностью отстранилась, и чей-то силуэт, чья-то бледная тень…

– Беру назад свои слова, – прошипел Донг-вон, придерживая ветку, чтобы Бань и Ники-хюн могли подойти к Марото. – Ты действительно полезный.

– Пусть он таким и остается, хорошо? – прошептала Бань и протянула руку, чтобы помочь Марото подняться на ноги. Затем добавила низким тоном, который все же не скрыл дрожь в ее голосе: – Тщательно обдумав твое предложение, Полезный, я решила на время отказаться от ночных костров. Также будет благоразумным перебраться глубже в джунгли. Не хочешь ли ты еще что-нибудь предложить своему капитану, пока она готова выслушивать советы?

– Да, капитан Бань, – прохрипел Марото. – Предлагаю всем заткнуться, на хрен, до рассвета.

Ее позолоченные зубы сверкнули в полосе звездного сияния, и хотя это всего лишь ветка хлестнула Марото по спине, когда они ковыляли по лесу, ему показалось, будто капитан пиратов игриво шлепнула его по заднице.

Глава 15

Чи Хён во второй раз за последние двадцать четыре часа вышла из шатра лекарей. Если какая-то часть ее тела не получила сегодня повреждений и не распухла от ушибов и укусов насекомых, то это разве что задница. Судя по отвратительному хрусту при каждом движении, рука была сломана в нескольких местах. Тошнота и головокружение, начавшиеся после того, как девушка попробовала жуков Дигглби, постепенно сменились таким же предательским жжением в содранных локтях и коленях. Но по-настоящему невыносимо станет, если она попытается хотя бы сопротивляться боли, растекающейся по всему телу от того места, где когда-то находился нос. Разумеется, цирюльник утверждал, что нос никуда не делся, но она так и не поверила, даже отказалась посмотреть в предложенное зеркало. Лицо второго отца окончательно убедило Чи Хён, что ей лучше и не знать, насколько плохо она выглядит, – достаточно чудовищного самочувствия.

Поганый выдался денек… да и не закончилось еще ничего. Феннек выскочил навстречу, как из засады, едва она покинула белый шатер. Чи Хён предстояло возобновить прерванное совещание, подвести итоги сражения, пусть даже и несколькими часами позже, чем она изначально планировала. А также разобраться с некоторыми советниками, о чем Феннек, проявив удивительную деликатность, ни словом не обмолвился, хотя раз уж он каким-то образом догадался, где найти генерала, то наверняка знал и о том, что заставило ее здесь появиться.

– Несомненно, ты должна повторить основные соображения своим капитанам, – наставлял Феннек, пока Чи Хён с Чхве, едва не падая с ног, пробирались по темному лагерю. Снег все сыпал, грязные лужи между палатками превратились в настоящие катки. – Но если ты хочешь еще о чем-нибудь поговорить со мной наедине, я с радостью дам разумный совет.

– Да, хорошо.

Свет факелов отражался от льда и снега, и Чи Хён заметила, как оживился Феннек. Впрочем, она столько лет доверяла ему самые сложные свои проблемы, что он скорее по привычке демонстрировал, нежели действительно испытывал энтузиазм.

– По-твоему, я должна казнить ее? Откуда такое подозрение, будто меня вынуждают это сделать?

Феннек обрадовался вопросу не больше, чем если бы получил затрещину.

– Что тут сказать… Ты никому и ничего не должна.

– Это не ответ, Феннек.

– Но то, что она действовала у тебя за спиной, не может не беспокоить…

– Не действовала, а действует, Феннек. Постоянно. Она пыталась убить пленных, но это просто дурацкий нервный срыв, и меня вообще не волновала бы ее тупая кровожадность, но она норовит распоряжаться в моем собственном доме. – И куда только подевалась благостность и легкость от жучиного наркоза – напоминание о Софии мигом спустило Чи Хён на землю с небес, потемневших, как перед грозой. – Плевать мне и на то, что они с Хортрэпом обсуждали появление Врат и возрождение Джекс-Тота еще до того, как я услышала хотя бы слово обо всей этой демонщине. Но знаешь, с кем еще София переговорила раньше, чем со мной?

Феннек на мгновение задумался.

– С Сингх?

– С кем? Нет! Об этом мне ничего не известно, и в любом случае я бы не сильно удивилась… Она говорила с полковником Хьорттом! – Чи Хён едва не поскользнулась, но Чхве поддержала под локоть, не позволила сломать еще что-нибудь при падении на мерзлую землю. – София поклялась служить мне, а теперь выясняется, что она поделилась важными сведениями с вражеским командиром, даже не предупредив собственное начальство! Что за хрень?

– Очень большая проблема, как ты и сказала, – согласился Феннек. – Все даже хуже, чем я предполагал.

– Чудесно! Я понятия не имею, что за дерьмо ты имел в виду, Феннек… Может твой бедный генерал, избитый подчиненной и покусанный жуками, получить четкие сведения, не разгадывая всю ночь твои дурацкие намеки? А?

Он ответил на ее недовольную гримасу сдержанной, но искренней улыбкой, каких уже давно себе не позволял, и Чи Хён тоже невольно заулыбалась.

– Пока ты занималась… не важно, чем ты там занималась целый день, я узнал кое-что важное.

– Я слушаю!

– Канг Хо – не единственный, кто осведомлен о награде, назначенной императрицей Рюки. Слухи распространяются по лагерю быстрее сифилиса, и на этот раз предложено поистине великолепное лакомство. Я сильно удивлюсь, если здесь найдется хоть одна вошь, которая краем уха не слышала эту новость.

Внутри у Чи Хён все перевернулось. Генерал постоянно находится в центре внимания, и она постепенно привыкла к этому. Но теперь каждое осунувшееся лицо, освещенное слабым светом походных костров, приобрело вдруг зловещие черты.

– Такое не может замышляться всерьез, – возразила она скорее себе, нежели Феннеку. – После первой же нашей победы каждый наемник, у которого под шлемом есть мозги, должен был сообразить, что меня можно продать имперским агентам за сумасшедшие деньги, однако никто не пошел на это.

Феннек посмотрел ей за спину, она обернулась и увидела Чхве, явно притворявшуюся, что не слушает разговор. Нечто еще более темное и холодное, чем зимняя ночь, навалилось на Чи Хён.

– Или я ошибаюсь?

– Две-три неуклюжие попытки предательства мы с Феннеком легко пресекли, – ответила Чхве с таким видом, будто о подобных пустяках не стоило и упоминать.

– Подождите.

Чи Хён остановилась и осмотрелась, желая убедиться, что ни у одной из ближних палаток не откинут полог. Но нет, сырой и холодный ветер заставил наемников крепко закрыть все входы.

– Две-три? Солдаты, присягнувшие мне в верности, пытались меня убить, а вы даже не удосужились доложить?

– Не все пытались убить, в одном случае хотели похитить, – уточнила Чхве со своей вечной педантичностью.

– Тебе и так есть о чем беспокоиться, не впадая в паранойю из-за горстки мерзавцев, – заметил Феннек. – Измены и бунты – обычное дело для любого полководца.

– Значит, когда даже вы двое и то действуете у меня за спиной, я все равно не должна впадать в паранойю?

Сильно пострадавшее в драке горло мучительно сжалось, холодный воздух выстудил легкие.

– Это обязанность стража доблести – оберегать тебя от ненужного риска в ситуациях, не сулящих никакой славы. – В голосе Чхве еще труднее было уловить раскаяние, чем в лицемерных увертках Феннека. – Я не собираюсь надоедать моему генералу, беспокоиться из-за каждого предателя – все равно что наблюдать за возней червей в навозной куче.

– А что скажет страж духа? – поинтересовалась Чи Хён у Феннека. – Ты тоже не хочешь обременять меня заботой о том, как справиться с моими грешными приятелями?

– Судя по моему личному опыту, что вредно для тела, то не полезно и для духа, – пожал плечами Феннек. – К примеру, удар ножом в спину наносит вред как физическому, так и эмоциональному здоровью.

– Заткнись! – зарычала на него Чи Хён. – Оба заткнитесь. Я больше не беспомощная маленькая принцесса!

– Ты никогда не была беспомощной, – снова заспорила Чхве.

– Послушайте, я просто хочу, чтобы вы ничего от меня не скрывали. Это приказ.

– Как пожелаешь, – ответил Феннек. – И вот что еще я должен сказать по этому поводу: не ворчунов и нытиков следует опасаться, когда речь идет о награде императрицы Рюки.

– Да, я помню, о чем ты говорил сегодня утром. Но Канг Хо не пытался похитить меня во время нашей встречи, разве не так? Если он намерен заковать командира Кобальтового отряда в кандалы и отправить в Отеан, то добивается своего слишком сложными путями.

– В этой игре могут участвовать его старые друзья, – возразил Феннек, приблизившись и понизив голос. – Я потому и спросил, говорила ли София с Сингх, что кавалересса вечером прошла за частокол, и что-то мне подсказывает: она это делала вовсе не ради бесед с пленными имперцами. Понимаешь, что это означает?

Еще бы Чи Хён не понимала.

– Возможно, конфликт с тобой заставил Софию пересмотреть свою роль в восстании, – продолжал Феннек, вероятно приняв гневное молчание за растерянность. – Когда-то она занимала твое место, ей ли не понимать, что у тебя после сегодняшней неудачи просто не остается другого выбора, кроме ужесточения дисциплины. Слишком многие видели, как одна из твоих офицеров пыталась хладнокровно прикончить тебя. А генерал обязан думать о своей репутации. Как поступила бы сама София, если бы кто-нибудь из капитанов бросил ей вызов на глазах у всех, а потом…

– Вот засранка! – прорычала Чи Хён. – После всего, что я для нее сделала… и для Сингх тоже, ведь я платила ее драгунам вдвое больше, чем другим наемникам. Ррр… Что ж, у нас впереди очень интересный разговор.

– Я не утверждаю, будто они что-то задумали, – поспешил добавить Феннек, следуя за Чи Хён по скользкой дороге к командирской палатке. – Сингх – близкая подруга Софии. Возможно, ходила к ней с советом подчиниться твоей воле… или просто желала удостовериться, что с ней все в порядке.

– Разве это похоже на нее?

– Не то чтобы очень.

– Я тоже так думаю, – кивнула Чи Хён. – Хортрэп всегда оставался темной лошадкой, мой папочка о чем-то сговорился с таоанцами, Марото сбежал и может выдать наши планы королеве. Я начинаю думать, что напрасно связалась с твоими старыми дружками.

– Не припомню, чтобы предлагал нанять кого-то из них, – заметил Феннек.

– Марото не прислуживает империи, – впервые за весь вечер вступила в разговор по собственной инициативе Чхве. – Готова поклясться в этом своим честным именем.

– Феннек, никто и не сомневается в том, что ты достоин полного доверия, – сказала Чи Хён. – Что же касается тебя, Чхве, я думаю, что составить правильное мнение о Могучем Марото тебе мешает пар, поднимающийся от твоих штанов.

– Моих… штанов? – возмутилась Чхве, но Чи Хён была чертовски зла на все вокруг, чтобы щадить ее самолюбие.

– Ты же виделась с ним после возвращения с гор. Ответь прямо, разве тебе не хотелось заняться любовью с этим обезьяноподобным варваром?

– Я… Он… Страсть никогда не затмевала мне рассудок, – запинаясь, ответила обычно сдержанная Чхве, и это было так подозрительно, что Чи Хён едва не стошнило, когда она мысленно представила резвящихся в постели Марото и Чхве.

– Почаще повторяй себе эти слова, – посоветовала она своему стражу доблести. – Будет лучше для тебя, да и для меня тоже, если он не окажется шпионом, но мы не можем это проверить, пока не поймаем его. А сейчас я должна обсудить с остальными Негодяями более неотложные вещи. Я подумываю о том, чтобы вытащить Софию из ее конуры и послушать, что скажет. В Кобальтовом отряде накопилось слишком много сухостоя, а ночь такая холодная, что не мешало бы разжечь костер и погреться.

Азгаротийские шакалы только начали собираться вокруг навеса, когда шипение факела спугнуло их, и София, уже почти перелезшая через частокол, спрыгнула обратно. Цепляться одеревеневшими пальцами за скользкие столбы удавалось с таким трудом, что она обрадовалась внезапной отсрочке и засунула кисти под мышки, ожидая, когда охранники пройдут мимо. От беседы с Сингх в голове прояснилось, и теперь идея принять вызов разъяренных имперцев казалась куда более хлопотной, чем просто перебраться за ограду и выйти из игры.

– Капитан София? – спросил старший из двух охранников почтенного возраста и сурового вида, похожих если и не как родные братья, то уж точно как двоюродные.

Еще больше сходства им придавала сетка длинных тонких шрамов, покрывавшая оба лица. Старые боевые отметины поблескивали в свете факела.

– Она самая.

Охранники изумленно переглянулись. Вероятно, получая приказ, они не поверили, что речь и в самом деле идет о ней. София нетерпеливо топнула ногой. Чуть раньше другие охранники раздали пленным котлы и хворост для костра, но София не испытывала ни малейшего желания присоединиться к какой-нибудь группе имперских солдат, собиравшихся к жалкому огню, как мухи к теплому дерьму.

– Говорите, зачем вас послали, или я буду дальше морозить задницу! Не очень-то приятно мерзнуть, когда перед твоим лицом размахивают горящим факелом.

– Генерал приказала доставить вас в свою палатку, – объяснил тот, кто был чуть моложе. – И опустите на лицо капюшон. Она не желает, чтобы весь лагерь видел вас после того, что вы натворили.

– О боги! Не может быть!

София в задубевшем плаще попыталась изобразить реверанс.

– И нужно надеть вот это, – добавил старший таким тоном, словно успокаивал испуганную лошадь.

Он показал наручники, но проявил похвальное благоразумие, не рискнув подойти ближе. София совсем уже было решила отправить их со всем этим дерьмом назад к Чи Хён, чтобы девчонка не думала, что способна заставить ее пройти по лагерю в кандалах, но увидев, как встревожились охранники, смилостивилась. Вздорная соплячка может наказать этих недотеп за неисполнение приказа, а София уже и так доставила немало неприятностей безвинным солдатам, когда уговорила охранников отдать пленных кавалеристов в свое распоряжение.

– А серебряных у вас не было? – спросила она, вытянув руки перед собой.

– Боюсь, что нет, – отозвался старший и добавил, едва заметно наклонив голову: – Ваше величество.

София кивнула и позволила ему защелкнуть наручники, мысленно возвращаясь к плану Сингх. Сколько в нынешнем Кобальтовом отряде ветеранов вроде этих двоих, кто четверть века назад служил под другим синим знаменем? Много ли знающих, по крайней мере, кто она такая и за что сражалась?

Возможно, некоторые наемники обрадовались бы маленькому бескровному перевороту… но большинству нет до нее никакого дела. С годами София твердо усвоила, что лучше не рассчитывать на поддержку посторонних.

– Будьте любезны следовать за мной, миледи, – произнес младший охранник и повел ее вперед, освещая дорогу факелом.

София была тронута рыцарским благородством изуродованных шрамами старых солдат, что проявили уважение к Поверженной Королеве даже в ее нынешнем незавидном положении.

– Почту за честь, господа, – ответила она и послала воздушный поцелуй ближайшей кучке азгаротийцев, следуя за кобальтовыми солдатами в надежде сказать пару теплых слов командующей ими самозванке.

Все теперь зависело от встречи с капитанами – если Чи Хён когда-нибудь сместят, то именно этим вечером. Она позволила себе пофантазировать о том, как обманом выведет всех их из палатки и прикажет расстрелять; однако, даже если бы эта уловка сработала, осталась бы нерешенной одна маленькая проблема: все эти потенциальные предатели были чертовски ей полезны. Нет, единственный способ обезопасить свое будущее и подтвердить статус бесспорного и бессменного командира – это встретить интриганов с открытым забралом, говорить ровным, спокойным голосом, смотреть твердо и без колебаний надрать им задницу, если потребуется.

Помедлив возле входа в штабную палатку, где все давно уже собрались, Чи Хён посадила на локоть дремлющего демона, затем быстро оглянулась на двоих новых капитанов и глотнула бодрящего зимнего воздуха. Она должна справиться.

– Ладно, мальчики, – шепнула она стоявшим за спиной вновь назначенным офицерам. – Если что-нибудь пойдет не так, вы знаете, что делать.

Гын Джу откинул с лица маску и хитро улыбнулся, барабаня пальцами по навершию меча с четырехтигриным клинком. Мрачный нахмурился и посмотрел на верхний солнценож на своей перевязи так, будто это кусачее насекомое, которое, возможно, еще улетит само, не дожидаясь, когда смахнут. Чи Хён захотелось подойти и расцеловать обоих, чтобы забыть о других проблемах. Ей еще предстоит подумать, как выпутаться из этой нелепой романтической неразберихи, которую она сама же и устроила, но сначала нужно разобраться с неотложными делами. Убедившись, что Мохнокрылка удобно устроилась на здоровой, но бесполезной сейчас левой руке, Чи Хён откинула полог и вошла в палатку с таким видом, словно ее не волновало ничто на всей Звезде.

– Какая радость, что вы наконец-то присоединились к нам – и привели ваших гостей!

Хортрэп приглашающе указал на стол, за которым сидел вместе с Сингх и Феннеком, попивая рубиновый сосновый ликер и закусывая колбасками, сыром и пудингом. Чхве встала за пустующим стулом, но Чи Хён, вместо того чтобы занять его, обошла вокруг примитивной карты долины с расставленными на ней фигурками солдат. Не глядя ни на кого из троих Негодяев, она отпихнула тарелки с угощением, заслонявшие часть карты, и принялась переставлять красные статуэтки в соответствии с утренними маневрами Таоанского полка. Это были те самые фигурки, которыми она со своим вторым отцом много раз пользовалась на военных играх в Хвабуне.

Проследив за перемещением имперцев к лагерю кобальтовых, бледнокожий ведьмак заметил:

– О, это мне не очень нравится: нас окружают, верно?

– Любопытно, – подалась вперед Сингх, отправив в рот завернутую в тонкий лист бетеля горстку орехов с тубаком. Очевидно, разговор с набитым ртом не нарушал представлений кавалерессы о хороших манерах. – Похоже, они просто намерены запереть нас здесь, но не собираются атаковать немедленно. Хотя зачем им ждать подкреплений, имея такое численное превосходство, притом что наши солдаты обессилены после сражения?

– Не сомневаюсь, они понимают, как эта стратегия помогла Пятнадцатому полку, – напомнил Хортрэп. – Я уже говорил утром: идея насчет вчерашнего ритуала целиком принадлежит Цепи, а не империи. Таоанский полковник может решить, что это наша работа. В таком случае было бы благоразумно…

– Я убедилась, что таоанцы правильно понимают вчерашнее происшествие, – перебила его Чи Хён. – Я рассказала полковнику Ждун все, что знаю сама, и предложила объединиться с Кобальтовым отрядом, чтобы вместе наступать на Диадему. Она обещала подумать, но в то же время заявила, что нам не удастся уйти не прощаясь.

Все потрясенно молчали, затем Хортрэп оглушительно захохотал. Феннек и Сингх обменялись озабоченными взглядами, и кавалересса произнесла:

– Довольно самоуверенное предложение для командира более слабой армии.

– Мы воюем не с солдатами и офицерами, не с одной из провинций, – объяснила Чи Хён. – Наш враг – погрязшая в коррупции столица, и в особенности – дурное влияние Вороненой Цепи. Только что цеписты в угоду своим безумным амбициям уничтожили целый имперский полк, поэтому можно с уверенностью заключить, что они задумали свергнуть королеву и захватить власть.

– Если только багряная королева не дала свое благословение на столь необычный способ ведения войны, – снова взял серьезный тон Хортрэп. – Раз уж мы пустились в рискованные рассуждения, то почему бы не предположить, что она попросту перешла на сторону цепистов?

– Потому что она этого не делала, – резко возразила Чи Хён. – Я сама допрашивала полковника Хьортта и убедилась, что весь план с возвращением Джекс-Тота не был известен королеве Индсорит. И это означает, что вчерашним принесением в жертву тысяч имперских солдат Черная Папесса объявила войну не только королеве, но и всем народам Звезды.

– Любопытно, – проговорил Феннек, наливая своему генералу густой ликер. – Это правда, что во всех мятежах Цепи начиная со времен Софии таоанцы принимали сторону королевы, а не папы, так что план, в принципе…

– Если только мой второй отец не убедил Ждун продать меня императрице Рюки, – перебила его Чи Хён, внимательно следя за Сингх. – Либо кто-нибудь из присутствующих здесь, в лагере, имеет схожие намерения – передать меня таоанцам в обмен на свободный выход из окружения для Кобальтового отряда. Если Цепь действительно способна поднять со дна океана погибшую империю, то противиться ее мощи, пожалуй, бессмысленно. Возможно, и Таоанскому полку, и Кобальтовому отряду лучше перейти на сторону победителя, а не становиться на путь обреченных. Что вы на это скажете, кавалересса Сингх?

Ни один мускул не дрогнул на лице Сингх, только усы сверкнули в свете фонаря. Краем глаза Чи Хён заметила, как Хортрэп открыл рот, чтобы сказать что-то остроумное, но передумал. Не отводя взгляда от своего генерала, кавалересса медленно поднялась и сплюнула прямо на середину стола. Если бы Чи Хён не была так оскорблена видом красноватой слюны на синей фигурке, изображающей генерала, она бы непременно восхитилась точностью плевка.

– Ответьте честно, кавалересса, о чем вы говорили сегодня с Софией? – процедила Чи Хён.

– О многом, – сверкнула в ответ багровыми зубами Сингх. – Но ведь вы хотите узнать, не замышляли ли мы отстранить вас от командования, а потом выгодно продать, угадала?

– Я восхищена вашей проницательностью, – сказала Чи Хён, ожидая, что кавалересса рванет к ней вокруг стола.

Или же первым шевельнется Хортрэп? А может, Феннек?

Сингх подняла руку и медленно потянулась к складкам своего черного сари, даже не пытаясь скрыть это движение. Вот и началось…

– Мы обсуждали такую возможность, но в конце концов капитан София отклонила ее. – Сингх подняла испачканную фигурку, быстро вытерла носовым платком и вернула на место.

– Почему? – спросила Чи Хён, стараясь ничем не выдать облегчение.

– Она очень высокого мнения о вас, генерал Чи Хён… Как же она это сказала? – Сингх дернула себя за усы. – Ах да, она сказала, что мы слишком стары для подобных замыслов, к тому же вы стоите намного дороже той награды, которая за вас обещана. По ее словам, случившееся вчера подтверждает, что Вороненая Цепь превращается в величайшую за все времена угрозу для Звезды, и если кто и способен возглавить войну с ней, так это именно вы.

Чи Хён не нашла что ответить, но Хортрэп нарушил молчание вместо нее:

– Кто мог знать, что у Баньши-с-Клинком, Холодного Кобальта, такое ангельское сердце.

– Не увлекайся, – одернул его Феннек. – Если София считает, что после той безумной выходки возле Врат двух-трех банальных любезностей и уверений в том, что она ничего не замышляет против Чи Хён, будет достаточно, чтобы спасти ее от виселицы, то она жестоко ошибается. Как наш генерал сможет восстановить порядок в отряде, если помилует напавшего на нее капитана?

– Не думаю, что с этим возникнут проблемы, – с довольным видом заметила Сингх.

– Это еще почему? – снова обретя способность говорить, поинтересовалась Чи Хён.

– Потому что она давно перелезла через частокол и сбежала, – ответила кавалересса. – Я не спросила, куда она решила направиться, потому что была бы обязана поделиться этими сведениями со своим нанимателем, но уверена, отыскать Софию будет непросто. Все равно что гоняться за призраком.

С надвинутым на глаза капюшоном София, скользя и спотыкаясь, брела по спящему лагерю. Снег зарядил снова, двое стражников хранили почтительное молчание. Печальная, должно быть, картина: разжалованного капитана Кобальтового отряда с очевидной неохотой ведут на суд конвоиры, помнившие ее еще королевой. Однако настроение Софии в первый раз за весь этот нелепый день начало подниматься. Конечно, раны продолжали болеть и холодный ветер пронизывал до костей, но она чувствовала, что наконец-то справилась с демоном, мучившим ее со дня трагедии в Курске. Несомненно, побег из лагеря еще до рассвета дал бы куда больше шансов на спасение, но София надеялась убедить девчонку, и та отпустит ее с миром в обмен на дурацкую клятву никогда не поднимать против нее оружие или что-нибудь еще в этом роде. Обе прекрасно понимают, что живая София намного полезней, чем мертвая, а ее раскаяние даст гарантии куда боле надежные, чем любое другое состояние духа.

– Сюда, миледи, – сказал охранник с факелом.

Палатка, к которой они подошли, стояла далеко от той, где совет собирался утром. Ничего удивительного – Чи Хён постоянно меняла местоположение своего штаба, чтобы запутать вражеских шпионов и убийц. Встревожило Софию другое: она не увидела у входа тяжеловооруженных телохранителей генерала. В темных промежутках между еще более темными палатками вообще не было никого, за исключением самих конвоиров.

Прежде чем София успела осознать всю глубину проблемы, охранник с факелом приподнял полог неосвещенной палатки, а второй с куда меньшей почтительностью, чем до сих пор, вдруг толкнул в спину. София удержалась на ногах, но едва успела развернуться, как охранники набросились на нее. Да, руки скованы, но противников всего двое, так что, сохранив хладнокровие, можно проскочить мимо них и оказаться на…

На земле. Кто-то, притаившийся в темноте, сделал ловкую подножку. Она повалилась на спину и откатилась в угол теперь уже освещенной факелом палатки, пытаясь увернуться от удара сапогом.

Не вышло.

За первым пинком последовал его брат-близнец, а затем ей основательно надрали задницу. Одни удерживали ее на земле, другие наносили удары. Наконец ей крепко связали лодыжки и накинули петлю на шею. София запаниковала и попыталась свистом вызвать Мордолиза, однако хлесткая пощечина напомнила, что у нее больше нет демона. Петля затянулась и потащила ее вверх, расплывчатые пятна кулаков и сапог чуть отстранились, и София разглядела лица нападавших – двух женщин и одного из охранников; второй, вероятно, стоял у нее за спиной и натягивал веревку на виселицу, наскоро сооруженную в центре палатки. Когда петля снова потащила вверх, жестоко избитая София с трудом встала на колени, затем на ступни и наконец поднялась на цыпочки. Скользкая грязная земля зашаталась под ней, и она едва не упала, но в последний момент удержала равновесие.

– Охренеть, глазам своим не верю, – сказала старшая из женщин, лицо которой было изуродовано точно такими же шрамами, как и у двух охранников. – Холодный Кобальт.

– Ты уверена, что это именно она? – засомневалась вторая женщина, моложе первой и единственная из всех четверых, у кого не было отметин на лице.

Она явно нервничала, в то время как остальные пребывали в восторге.

– О, я никогда не забуду ее лицо, – отозвался стоявший за спиной у Софии охранник, затем подтянул веревку еще немного и зашел с другой стороны, чтобы взглянуть на пленницу. – К счастью, эта сука нас не узнала, иначе нипочем бы не вывести ее из-за частокола.

София попыталась опуститься на пятки, но охранник успел привязать к чему-то веревку, так что почти не было слабины: чуть шевельнешься, и петля стянет горло. Сердце колотилось с такой силой, что могло разорваться еще до того, как Софию вздернут… но хуже, что эти четверо засранцев абсолютно правы – она понятия не имеет, кто они такие.

– Это правда, синеволосая ведьма? – спросила старшая из женщин. – Ты и в самом деле не помнишь Карилемин?

О нет, София прекрасно помнила проклятый Карилемин, из-за которого она окончательно решила отречься от багряного престола. Как только узнала о жестоком обращении с пленными юниусианскими мятежниками, сразу же поспешила туда, чтобы закрыть трудовой лагерь, но зло уже свершилось… И вскоре после возвращения Софии в Диадему одна из выживших нанесла визит прямо в тронный зал. Возмездие созревало так долго, как мог бы придумать только поэт, и вот теперь София ответит за все то, в чем двадцать с лишним лет назад обвиняла ее королева Индсорит.

– Я помню Карилемин и сожалею о случившемся там. Сознаю, что это ничего не меняет, но я вовсе не желала и не приказывала…

Стоя на цыпочках, трудно говорить и одновременно удерживать равновесие. Вряд ли этот разговор мог принести какую-то пользу, но София все равно хотела объясниться и попросить прощения. Чего никогда бы не сделала для Индсорит.

– Что ты не приказывала? – усмехнулся один из охранников. Глаза Софии наполнились слезами, и она с трудом различала людей. – Мы стояли прямо перед тобой, когда ты произносила свою речь и назначала экзекуции.

– Мы завербовались в этот отряд, надеясь наконец-то поквитаться с тобой, но выяснили, что не ты здесь командуешь, и были страшно разочарованы, – вступила в разговор женщина. – Кое-кто уже собрался дезертировать, но я уговорила остаться, сказала, что это легкий заработок – почти такой же легкий был у Холодного Кобальта, пока она не предала нас.

Карилемин. Ну конечно же. Теперь София вспомнила этих засранцев, хотя и очень смутно.

– Так вы… – Ноги вдруг задрожали, и София едва не потеряла равновесие. – Вы не юниусианские пленные, вы те самые мерзавцы, которые мучили их и морили голодом.

– Ты хотела сказать – допрашивали, чтобы узнать, где они спрятали свои драгоценности, перед тем как их поймали и заставили трудиться на общую пользу, – поправил один из мужчин.

– Драгоценности, которые мы могли бы использовать против нашей любимой багряной королевы, – добавил второй. – К тому же с таким количеством изменников не справиться без железной дисциплины, иначе они снова поднимут мятеж. Голодные лучше исполняют приказы, чем сытые.

– Мы старались ради блага империи, но ты, приехав в лагерь из своего замка, не стала слушать тех, кто преданно тебе служил, – продолжала женщина.

– Ты больше заботилась об этих гребаных врагах, чем о своих верных солдатах, – поддакнула вторая.

София вспомнила, как ее едва не стошнило от увиденного, от запаха, который встретил ее на усеянном камнями поле и в приспособленном под жилье коровнике. А еще вспомнила, как проклинала саму себя больше, чем солдат, что замучили до смерти многих юниусианцев. Теперь, осознав, кем были на самом деле эти четверо, она не могла поверить, что они затаили обиду. София так устала от войны и смерти, что приказала казнить только офицеров, управлявших лагерем, и пощадила простых солдат.

– Разве я не проявила к вам милосердия? Куда больше милосердия, чем было у вас самих?

– Милосердия?! – выкрикнул мужчина. – Позволила юниусианской мрази высечь нас – и называешь это милосердием!

– По твоему приказу нас выпороли, а потом изгнали как изменников, – напомнила женщина.

– Но правосудие все равно свершится, и ты…

– Так вы хотите правосудия? – рыкнула в ответ София. Эти засранцы могут лишить ее жизни, но не заставят и дальше слушать лицемерные жалобы. – Правосудие свершилось бы, если бы мой старый демон проглотил вас живьем. – Она опять свистнула Мордолиза, будто в подтверждение своих слов. – Но видите ли, в чем дело: правосудия не существует. – Она свистнула в третий раз, чтобы самой в этом убедиться. – Вот оно, ваше правосудие, жалкие плаксы, – всего лишь свист в темноте.

– Эй, как ты смеешь с нами… – возмутилась одна из женщин, но София уже не слушала.

Такой вот дерьмовый конец ее дерьмовой жизни.

– Увидимся в преисподней, неудачники, – сказала она и со всей силы ударила пятками об землю.

Глава 16

Ноги повисли в воздухе, петля врезалась в горло, факел горел так ярко, что пришлось закрыть слезящиеся глаза. Последнее, что она видела в своей жизни, – это горстка головорезов, которым несказанно повезло, когда она помиловала их, хотя и приказала высечь. София сосредоточилась на том, чтобы удержать предательские ноги от инстинктивных попыток опереться о мерзлую землю. К несчастью, уши она заткнуть не могла, и пока сознание не провалилось в темноту, она слышала резкие голоса, с каждым мгновением звучавшие все громче, пронзительные крики и шумные вздохи, а также грохот, треск, лязг и…

Она ударилась щекой об холодный пол и поняла, что последняя в ее жизни попытка обмануть судьбу тоже потерпела неудачу: эти грязные подонки отвязали или перерезали веревку, не дав пленнице повеситься по собственной воле. Факел погас, или это глаза ослепли, так что она лишь ощущала в темноте густое, влажное дыхание. Что-то мокрое прошуршало по волосам на затылке, а затем сдернуло ослабшую веревку с горла, и София, уже приготовившаяся к смерти, снова смогла вдохнуть. Воздух больше не был холодным, в нем ощущались теплые потоки и неприятный, но такой знакомый запах, что не мог принадлежать никому, кроме… собаки?

Когти заскребли по промерзшей земле за спиной у Софии, и мохнатая голова с жалобным подвыванием уткнулась ей в щеку. Она провела рукой по шерсти, и в то же мгновение наручники со щелчком раскрылись и упали с запястий. София почувствовала тепло под своей ладонью, а также выступающие ребра и грязную свалявшуюся шерсть. Она легонько потрепала пса по загривку и почесала за ушами. В ответ он лизнул шею шершавым языком, и София со стоном оттолкнула его от себя.

– Спасибо, дружище, – прохрипела она и медленно приняла сидячее положение.

Теперь она видела даже слишком хорошо; факел, что лежал у нее за спиной, снова загорелся. София устало – но с облегчением – прикрыла глаза, давая им привыкнуть к свету, слишком опустошенная, чтобы обратить внимание на маленькое колдовство. Нет, до глубины души ее потряс вид палатки. Вещи всех четверых неудавшихся убийц в беспорядке валялись по всему полу, но от самих смертных не осталось ничего, кроме грязных тряпок; даже металлические предметы Мордолиз или сломал, или покорежил.

Еще более жутко выглядел сам демон. Мордолиз был едва жив, София не видела его в таком состоянии с той самой ночи, когда связала. Жалкие остатки меха поредели и побелели, бледные волдыри и сочащаяся сукровицей короста проступали на голой коже…

– Ох, Мордик, – выдохнула София ослабевшим голосом, удрученная плачевным состоянием демона, но и счастливая.

Заслуженно или нет, но они снова вместе. Нежно проведя рукой по его большой голове, София спросила:

– Где ты пропадал, старый демон? И что с тобой приключилось?

Мордолиз радостно гавкнул; при всех своих болячках он выглядел почти таким же, как раньше. Затем демон вдруг начал отхаркиваться, словно случайно проглотил комок шерсти; на горле появилось небольшое вздутие. София одновременно забеспокоилась и скривилась от отвращения, но вспомнила, как в былые времена он проглатывал ценные трофеи, найденные на поле боя, приносил в раздутом животе и выплевывал хозяйке под ноги. Такой способ доставки портил все удовольствие от подарка, и у Софии по спине ползли мурашки, стоило ей только представить, как в этом поджаром теле умещаются целые пластины доспехов.

На этот раз Мордолиз выплюнул порядочный кусок металла, сверкнувший под слоем сероватой пены красным стеклом или драгоценным камнем. София присмотрелась и ахнула от изумления. Вещица была погнута и сплющена, словно по ней били кузнечным молотом, но женщина, когда-то носившая это украшение, не могла ни с чем его спутать. Накануне вечером, после допроса Хортрэпа, она разрешила Мордолизу взять любую награду, какую он только пожелает, при условии что это не навредит ни одному смертному на Звезде. И вот теперь он принес ей Сердоликовую корону багряной королевы.

Но как он ее раздобыл? И почему она так исковеркана? Может быть, с Индсорит что-то случилось? И если да, то не Мордолиз ли тому причиной? Возможно, возвращая хозяйке поврежденную корону, демон хотел сказать что-то важное, но, как всегда, только вызвал новые вопросы.

– Проклятье, – пробормотала София, трясущимися пальцами поднимая теплый, скользкий кусок металла, и задумчиво посмотрела на Мордолиза. – Похоже, у нас обоих был чертовски тяжелый день.

– Тяжелее некуда, – ответила принцесса Гын Джу, помогавшему ей размотать повязку на руке. Это было так прекрасно – остаться с ним наедине, хотя при взгляде на Мрачного, когда тот вместе с другими капитанами прощался с генералом после совета, она испытала приступ страстного желания. И чувство вины тоже, еще какой вины. – По правде говоря, я смутно помню, чем занималась весь этот дурацкий день. Сражаться проще, чем вести переговоры.

– Как ты поступишь с Софией, если она вернется в лагерь? – спросил Гын Джу и присвистнул, увидев свежие раны на руке принцессы.

Прижженные обрубки плоти, когда-то бывшие пальцами, потрескались и сочились сукровицей, и вся внутренняя сторона ладони превратилась в сплошной багровый синяк.

– Если предположить, что Сингх сказала правду и София действительно сбежала? – Чи Хён погладила здоровой рукой Мохнокрылку, которая очень забавно подтянулась к ее открытой ране, вцепившись когтями в окровавленный бинт. Отдыхавшая целый день в палатке после напряженной битвы, когда ей пришлось мужественно защищать хозяйку, Мохнокрылка выглядела теперь куда лучше, но ее черная шерсть все еще отливала болезненной желтизной. – Я пока не решила, что буду делать… Может, прикажу поймать ее и вернуть назад. Но… – Она зевнула. – Разберемся с этим завтра. Снежная ночь поможет ей немного остыть и успокоиться.

– Ты хочешь… казнить ее?

В голосе Гын Джу явно прозвучало огорчение, и Чи Хён, несмотря на всю свою усталость, насторожилась. Он и двух слов не сказал о своем путешествии с Софией через всю Звезду, притом что их появление сильно запутало ситуацию и вызвало самые худшие подозрения. Не стоит удивляться тому, что они, странствуя вместе не один месяц – пешком, верхом и на корабле, – немного сблизились.

– А тебе не кажется, что я обязана это сделать, после того как она едва не столкнула меня во Врата?

Чи Хён слишком вымоталась, чтобы сходить с ума из-за любого пустяка, даже такого, как замеченное на прекрасном лице своего любимого беспокойство о судьбе старой карги. Ну хорошо, пусть не прекрасном, но по крайней мере привлекательном… Чи Хён чувствовала себя совершенно разбитой, словно говяжья отбивная.

– Я… вовсе не говорю, что она не достойна наказания за предательство, но…

Гын Джу вдруг замолчал, и Чи Хён, проследив за его взглядом, увидела, как Мохнокрылка ползет по ее руке к культяпкам. Зверушка потянулась клювастой мордочкой к обрубкам пальцев, и Чи Хён едва не отдернула руку, когда синий язык лизнул рану. Это оказалось совсем не так мучительно, как она ожидала, наоборот, каждое прикосновение демонского языка облегчало боль. Оторвав взгляд от этого зрелища, Гын Джу склонился над столом, чтобы налить себе и Чи Хён по глотку торфогня. Он невзлюбил этот напиток еще в Хвабуне, попробовав разок-другой в домашнем баре Канг Хо, но потом, скитаясь по Звезде вместе с Софией, пристрастился к нему. Чи Хён задумалась: не тем ли седоволосая ведьма привлекла Гын Джу на свою сторону, что потакала его слабостям?

– Но как я должна поступить, Гын Джу? Как? Я не шучу, мне действительно нужно знать твое мнение. – Она вздрогнула, когда Мохнокрылка приподняла изогнутым клювом фалангу ее пальца. – По-твоему, надо сделать вид, будто ничего не произошло?

– Каждый может совершить ошибку, – заметил Гын Джу, и Чи Хён за приподнятой маской углядела, как зарделись его щеки. – И если она действительно раскаялась, то… Ой, прости!

Дрогнувшая рука не удержала фарфоровую чашу и выплеснула пахнущий дымом напиток прямо на грудь Чи Хён. Это был ее последний чистый халат, но она не огорчилась, лишь снова зевнула, когда Гын Джу, бормоча извинения, принялся торопливо тереть салфеткой. Это было головокружительное ощущение, и хотя Чи Хён до крайности обессилела как физически – из-за ранения, так и эмоционально – из-за жуков, проглоченных, чтобы унять боль, она ощутила знакомый зуд, когда Гын Джу осторожно склонился к ней и его маска колыхнулась от учащенного дыхания.

Чи Хён приблизила голову к его уху и прошептала:

– Гын Джу, если ты хочешь дотронуться до меня, не обязательно пускаться на такие изощренные хитрости.

Гын Джу замер, а она поцеловала его в мочку уха и потянулась здоровой рукой к завязкам халата, вздохнув с облегчением, когда Мохнокрылка оставила в покое ее рану. Только что Чи Хён чувствовала себя настолько измученной, что и думать не могла даже о простых ласках, не говоря уже о чем-то более энергичном, а сейчас снова хотела этого мужчину – ночью перед сражением у них был лучший секс в жизни, но Чи Хён уже мечтала о большем.

Завязки халата наконец поддались, она принялась покусывать мочку его уха, мысленно благодаря всех демонов за то, что возлюбленный вернулся после такой долгой разлуки… и оказался настолько заботливым, что даже привез ее любимую игрушку, изящный резной жезл из дерева принцессы, покрытый перламутровым орнаментом с изображением пионов и хризантем. При поспешном бегстве из Хвабуна Чи Хён забыла прихватить его с собой, и было что-то трогательное и в то же время постыдное в том, как милый юный поэт, рискуя жизнью, прошел через всю Звезду, чтобы вернуть ей старый добрый самотык. Те жезлы, что она приобрела взамен утраченного за время похода, были весьма хороши, мастера удовольствий из Ранипутнийских доминионов создавали изумительные изделия из бронзы и розового дерева, но она так и не сумела привыкнуть к ним. Когда они с Гын Джу легли в постель и он с застенчивой улыбкой достал из сумки верного товарища ее детских игр, Чи Хён едва не испытала оргазм от одного только взгляда на это чудо с ремнями из акульей кожи. Сейчас, когда ее пальцы боролись с непослушными завязками, а губы скользили вдоль ушной раковины к прекрасным черным волоскам на шее, она чувствовала, что их ожидает еще одна чудесная ночь, может быть самая лучшая во всей их дерьмовой жизни, и…

И Гын Джу чуть ли не опрометью бросился за кучу диванных подушек, а Чи Хён смущенно покраснела. Он никогда прежде не отказывал так откровенно.

– Я… Прости, Чи Хён, но я не могу, – пробормотал он, прижимая мокрую салфетку уже к своей груди и глядя под ноги. – Я хочу, очень хочу! Но… прости.

Ну конечно же! Какая же она эгоистка, просто ужасная эгоистка; он ведь ранен тяжелей, чем она сама, и навязывать ему даже такое необременительное развлечение, как секс, – значит только ухудшать его состояние. Что толкнуло ее, тоже израненную, на эту глупую затею? Хороший оргазм помогает расслабиться даже лучше, чем саам или выпивка, но одного этого недостаточно, чтобы вызвать такое желание. Быть может, часто оказываясь в последние два дня на грани смерти, она научилась больше ценить простые радости жизни? И теперь стремится насладиться ими при каждом удобном случае, поскольку не знает, много ли их, этих случаев, еще осталось?

– Я… помог Мрачному договориться с кузнецом насчет пепла его старика, – произнес Гын Джу таким глухим голосом, словно говорил из-под подушки. – Это заняло почти целый день, но… Кажется, он неплохой парень. Очень беспокоится за тебя.

О боги подземные, неужели это необходимо обсуждать прямо сейчас? Охренеть можно, какое важное дело… Неспокойная совесть тут же прогнала вспыхнувшее было раздражение. Сама виновата в том, что все так сложилось, и пора уже это признать. Но пока принцесса решалась, Гын Джу снова заговорил, торопливо, отчаянно, но с такой же мягкостью, с какой Мохнокрылка обходилась с ее раненой рукой:

– Все складывается очень удачно, Мрачный хочет отдать меч тебе, но его нужно сделать точной копией твоего, и кузнец знает, как сбалансировать клинок и все такое прочее, так что…

– Я поступила глупо, когда увлеклась Мрачным, Гын Джу, и он тоже увлекся мной, но это вовсе не означает, что завтра мы с ним убежим и оставим тебя одного, – призналась Чи Хён, и слеза, скатившаяся по ажурной маске, сразу же подсказала, что выбрана не лучшая тема для разговора. – Вот ведь жопа! Я ужасно устала, Гын Джу, и не могу сейчас связно рассуждать. И прежде чем мы продолжим разговор, прошу, поверь мне, я люблю тебя и никогда не перестану любить, даже если… даже если мне говорят, что я не должна тебе доверять, даже если Феннек обвиняет тебя во лжи, я все равно люблю тебя. Что бы ни было между мной и Мрачным, я никогда не переставала думать о тебе, клянусь!

– Что бы ни было между тобой и Мрачным, – повторил Гын Джу, кивнув самому себе с таким видом, будто бы нашел ответ на все вопросы. – И все-таки как насчет Феннека? Ты ведь простила его за… за то, что он пытался разлучить нас? Значит, ты не ко всем предателям и лгунам относишься так же…

– Что? – Чи Хён склонила голову набок, разглядывая замолчавшего любовника. – Послушай, мы сейчас говорим о нас с тобой, обо мне и Мрачном или о Феннеке и Софии? Выбери что-нибудь одно, мне не выдержать две-три темы сразу.

Гын Джу помолчал, затем протянул руку и взял бутылку. Другой рукой он развязал ремень своей маски и, когда она заколыхалась у него под подбородком, одним долгим глотком выпил все.

– Гын Джу, это превращается в жалкую мелодраму. Почему бы нам не погасить лампу, не сбросить одежду, не лечь в постель, не обниматься до рассвета? Обещаю, утром мы первым делом все обсудим, прежде чем займемся другими…

– Феннек не врал тебе, – сказал Гын Джу, отдышавшись от крепкого пойла. – Это я солгал.

– О чем это ты? – резко спросила Чи Хён, отчаянно надеясь, что он заткнет разверзшуюся между ними пропасть самым простым объяснением.

Возможно, он имеет в виду какую-нибудь мелочь, о которой они спорили с Феннеком, какую-нибудь свою невинную ложь. Или посчитал серьезным проступком простое преувеличение…

– В день вашего бегства из Хвабуна я действительно сделал все то, в чем он меня обвинил, – ответил Гын Джу дрогнувшим голосом, но с каменным лицом. – Я рассказал твоему первому отцу… рассказал королю Джун Хвану о вашем плане и привел стражников в гавань.

Чи Хён сидела, проглатывая его слова, точно кусок липкого, жирного соевого творога. Он молча смотрел на нее, а она так же молча смотрела на него, но оба изменились за считаные секунды. Вместо мучительных сожалений его лицо с дорожками слез на щеках вызывало у нее теперь лишь крайнюю неприязнь.

– А потом ты солгал мне, когда София привела тебя сюда, – напомнила Чи Хён, не повышая голоса. – Ты клялся, что любишь, что никогда меня не предавал и что Феннек оклеветал тебя. Ты лгал мне всегда и во всем.

– Нет, не во всем, – возразил он, все же сохранивший остатки совести, о чем свидетельствовал смущенно опущенный взгляд. – Я всегда любил тебя и все делал только ради твоей безопасности. Клянусь жизнью, я просто боялся, что попытка пройти сквозь Врата плохо кончится для тебя… Всем известно, что Врата – это верная смерть. Разве я не умолял тебя каждый день одуматься? Разве не предлагал уплыть на лодке? Я ничего не говорил твоему первому отцу до самого последнего дня, когда ты окончательно отказалась прислушаться к моим просьбам и выбрать другой маршрут бегства… Будь у меня хоть крохотная надежда, что все пройдет благополучно, я бы ни за что так не поступил. И даже потом, когда стало ясно, что вы сбежали, несмотря на то что королю Джун Хвану известны ваши планы, я бы отправился вслед за тобой в эту адскую пасть, если бы… если бы стражники твоего второго отца не задержали меня в гавани и…

– Я готова была убить Феннека, – проговорила Чи Хён, вздрогнув от отвращения. – Я так обезумела от счастья, когда ты вошел в мою палатку вместе с Софией и сказал все то, что я хотела услышать… И конечно же, решила, что старый хитрец «брат Микал» на пару с моим вторым отцом все это придумали, чтобы разлучить нас с тобой. Конечно же, ты ничего не говорил моему первому отцу, конечно же, ты не предавал нас. Я так рассвирепела, Гын Джу, что уже воображала, как воткну клинок в горло Феннеку, и будь я немного в другом расположении духа, когда стояла рядом с ним… – Чи Хён усмехнулась. – Знаешь, когда ты вернулся и солгал, глядя мне в глаза, когда ты плакал, уткнувшись лицом в мои волосы, и уверял, что тебя оговорили, я так отчаянно хотела поверить, что перестала рассуждать здраво. Я приперла Феннека к стенке и повторила все то, что услышала от тебя, но он ни в чем не сознался, лишь сказал, что сожалеет о своей попытке поссорить нас. Я до того взбесилась, что могла совершить какую-нибудь глупость – ударить его или прогнать. А теперь, когда я узнала, что он ни единожды не обманул… что произошло именно то, о чем он уверял меня со дня побега, я не могу больше доверять тебе.

– Можешь! – воскликнул Гын Джу, наконец-то оторвав взгляд от подушек под ногами. – Клянусь, Чи Хён, пока мы с Софией добирались сюда, я все время думал о том, как признаться, но когда тебя увидел… Я не хотел делать тебе больно, и да, я проявил слабость, солгав. Я ненавижу себя за это, я не достоин твоей любви, и поэтому я… должен был сказать правду. Я не мог больше жить с чувством вины.

– Ты просто ждал, пока я снова не раздвину перед тобой ноги, – криво улыбнулась Чи Хён. – Пока не разрешу прочитать твою новую любовную поэму… Или пока в лагерь не приедет мой хренов второй отец? Вот причина, по которой ты все мне рассказал, разве не так? Боялся, что мы с Канг Хо и Феннеком обсудим случившееся, сопоставим факты и поймем, что ты предал нас!

– Нет, – едва не зарыдал Гын Джу, – клянусь, что все было…

– Хватит на сегодня клятв, Гын Джу, – оборвала его Чи Хён. – Уже поздно, и твоему генералу нужен отдых. Убирайся на хрен из моей палатки и не смей появляться, пока я сама не позову.

Гын Джу покорно вскочил на ноги:

– Где я должен находиться…

– Мне насрать, где ты будешь находиться! – Гнев разрывал ей грудь, она с трудом сдерживалась, словно взведенный арбалет со слишком чувствительным рычагом спуска. – Но я хочу, чтобы тебя в случае чего можно было найти, быстро и легко. А вздумаешь покинуть лагерь – не жди от меня пощады! Будешь до конца своих дней считаться предателем и дезертиром.

– Да, моя… госпожа.

Он кивнул и неловким движением надвинул на лицо маску.

– Хрен тебе, а не госпожа, – прорычала Чи Хён, жалея лишь о том, что не может причинить ему даже вдвое меньшую боль, чем ощущала сама. – С этой минуты ты больше не страж добродетели, Гын Джу.

Он пошатнулся, словно опьяненный собственными крокодиловыми слезами, и на какую-то мельчайшую долю секунды Чи Хён пожалела о том, что этот человек во всем признался, а не сохранил свой обман в тайне до конца жизни. Он двинулся на негнущихся ногах к выходу, решив удалиться с достоинством, но не выдержал и обернулся:

– Чи Хён…

Его глаза сделались таким большими, что, казалось, вот-вот выскочат из орбит и скатятся с глупого, лживого лица.

– Во всяком случае, ты не будешь выполнять эту важную работу так же, как прежде, – насмешливо проговорила Чи Хён. – Я должна была знать о тебе все, Гын Джу, должна была знать. Как я могу доверять моему стражу добродетели, если он нарушает клятву с такой же легкостью, с какой стаскивает панталоны со своей подопечной? Прочь с моих глаз, предатель!

Она отвернулась, но вовсе не затем, чтобы не видеть, как его сердце разрывается от боли, а чтобы он не видел, как разрывается ее сердце. Только после того, как зашуршал полог палатки и донеслись приглушенные голоса телохранителей, пожелавших Гын Джу спокойной ночи, Чи Хён дала волю слезам и с отчаянным криком уткнулась в подушку. Затем оттолкнула Мохнокрылку от больной руки, даже не заметив, что на том месте, где еще утром зияла открытая рана, уже образовался розоватый рубец. Она бы с радостью согласилась на любое воспаление, только бы Гын Джу оказался честен с ней.

Принцесса погасила лампу и рухнула на кровать. От жучиного яда клонило в сон, но душевные муки не оставляли в покое. Каждый раз, как только удавалось на мгновение забыться, воспоминания вспыхивали в ее бедной голове и сердце стучало с безумной силой. Сколько ночей она провела без сна в лагерной палатке, беспокоясь за Гын Джу! Сколько раз мысленно представляла его, лаская себя пальцами или инструментом, а потом, когда точно так же думала о Мрачном, до крови кусала губы, досадуя на себя, ведь она в глубине души хотела, чтобы Гын Джу не сумел сохранить верность, и тогда бы она могла с чистой совестью искать утешения в объятиях Мрачного.

Радость, которую она испытала, когда страж добродетели ворвался в ее палатку, опередив Кобальтовую Софию. Облегчение от того, как убедительно он все объяснил. Пьянящий аромат ее первой и единственной настоящей любви, когда две ночи назад они с Гын Джу снова оказались вместе, в этой самой постели. И так без остановки, пока Чи Хён не позволила себе маленькую слабость: впервые с начала этого похода, с той самой ночи, когда ее отцы объявили, что она обручена с принцем Бён Гу из Отеана и должна уехать туда, оставив в Хвабуне своего возлюбленного, своего стража добродетели, – она позволила себе плакать во сне.

Глава 17

Диадема пылала, и Индсорит пылала вместе с ней.

Как только не измывались над ней цеписты, подмешавшие отраву в вино. Сейчас она чувствовала себя так, словно по венам текла расплавленная магма, извергая дым из всех пор обнаженного тела, с которого содрали даже стальные чашечки бюстгальтера и атласное нижнее белье. Она сопротивлялась яду в крови и незримому хору в голове, но на самом деле дым поднимался не от ее тела, а от занимавшей большую часть апсиды кафедрального собора огромной статуи Падшей Матери с венком из цветов, горевших оранжево-зеленым пламенем, так что едкие черные клубы подкатывались к сводчатому потолку. Ладан, вся статуя изготовлена из ладана. Зловонные пачули и приторный мускус. Сандаловое дерево и пряная гвоздика. Паленые волосы и кипящая кровь.

Знакомая фигура корчилась на коленях статуи, сгорая заживо вместе с пузырящимся монументом, но Индсорит, хоть умри, не могла определить, от чего кричала аббатиса Крадофил – от боли, от религиозного экстаза или от того и другого сразу.

Индсорит закрыла глаза, досчитала до десяти и открыла снова. И тут же пожалела об этом. Картина не изменилась, и хотя лица суетливых клириков расплываются грязными пятнами из-за воздействия яда, или чем там еще ее угостили, глупо отрицать – все это происходит на само деле. Она оказалась невольным участником какого-то гнусного ритуала, происходившего в Низшем Доме Цепи. И вероятно, ей быть следующей жертвой.

С первых дней своего правления Индсорит старалась удержать Вороненую Цепь под контролем, надеясь дипломатическими средствами помешать осуществлению тихих политических интриг и кровавых гражданских войн. Старые верные командиры Таоанского и Азгаротийского полков не раз предлагали извести культ под корень, но, испытав на собственной шкуре, к чему приводят столь суровые решения, она упорно отказывалась, снова и снова пытаясь сохранить мир в отношениях со святым престолом и Черным Папой, а также внести гармонию в жизнь многонациональной империи. Когда Индсорит вынудила Шанату уйти на покой и передать Ониксовую Кафедру своей малолетней племяннице И’Хоме, ей показалось, что империя и Цепь наконец-то получили возможность вместе строить будущее, вместо того чтобы вырывать его друг у друга… И лишь сейчас она поняла, как ошибалась тогда.

Папа Шанату был поистине ужасным человеком, готовым все и вся принести в жертву ради достижения своих целей, но он, по крайней мере, понимал, что только законным путем можно укрепить власть Вороненой Цепи и захватить багряный престол, иначе народ взбунтуется против узурпатора. Проталкивать в правительство своих марионеток, чтобы подорвать авторитет империи, – это одно дело, открыто объявить войну – совсем другое, и он никогда бы не отважился на столь явный мятеж.

Это было убийство, прямое и откровенное. Во всяком случае, Индсорит пришла именно к такому выводу, глядя, как аббатиса Крадофил сгорает заживо на коленях у дымящейся статуи своей Спасительницы. Теперь, когда И’Хома зашла слишком далеко, Индсорит и сама догадывалась, что безумная папесса предпочтет казнь любому другому способу свержения багряной королевы.

Индсорит потеряла сознание от зловонного дыма, поднимавшегося над огромной статуей, а когда снова сумела поднять отяжелевшую голову, поняла, что можно больше ни о чем не беспокоиться. Облаченная в сутану фигура в маске, изображающей черного козла, склонилась над ослабевшей королевой, рука в кольчужной перчатке сжимала бритву. Ярко-алая сталь сверкнула перед глазами, ослепленными сиянием тысячи свечей и пламенем статуи, и церемониальный инструмент с пугающим безразличием коснулся того места, где ресницы соприкасаются с веком.

Папский цирюльник умелыми движениями сбрил с тела Индсорит все волосы до единого, затем ее обрядили во власяницу кающейся грешницы. Толпа верующих в едином порыве опустилась на колени при появлении И’Хомы, весь наряд которой состоял из митры с опаловым венцом и черной атласной пелерины, переливающейся бриллиантами, словно папесса несла на своих худых полудетских плечах ночное небо с полной луной, сияющей надо лбом. На ее обнаженной коже были вытатуированы узоры из таинственных и прекрасных символов, кое-где поверх старых шрамов виднелись свежие, словно на живом палимпсесте. Индсорит попыталась сказать что-нибудь или хотя бы плюнуть под ноги Черной Папессы, но сил хватило лишь на то, чтобы держать глаза открытыми, наблюдая, как щупальце дыма петлей обвивается вокруг ее шеи. Сумасшедшая девчонка встала перед Индсорит на колени и что-то торжественно произнесла, но королева не уловила смысла сказанного, слова казались треском пламени, в котором погибал город. Затем И’Хома поцеловала Индсорит в обе щеки и, приняв у стоявшего по соседству кардинала венец из серых роз, водрузила его на бритый череп бывшей правительницы, словно праздничную гирлянду на майское дерево во время тех языческих праздников, которые мать Индсорит позволила возродить в Юниусе еще до того, как заняла багряный трон…

Черная Папесса поднялась на ноги, возвысившись над Индсорит, и все вокруг накрыла огромная тень, словно гигантский левиафан, расправив крылья, взлетел с горестным стоном над стенами Диадемы и медленно поплыл в сторону Нижнего дома. И’Хома повернула голову навстречу приближающемуся неведомому ужасу, но королева не смогла ничего разглядеть, поскольку епископы и кардиналы тоже встали с колен и окружили ее плотным кольцом. Они расплавили у нее над головой рог из горящего воска, затем поцеловали ей ноги мокрыми от слез губами. Когда все было готово, клирики вкатили в собор огромного идола на колесах, подняли Индсорит по ступеням тисовой лестницы и привязали к седлу на его вершине сплетенной из волоса веревкой. Отлитый из бронзы и серебра идол высотой с городской дом напоминал стенобитный таран откровенно фаллической формы, его тащила упряжка не обычных волов, а огнеглазые горгонобыки, пойманные в болотах Мешугга и усмиренные с помощью священных трав, так что они вместо ядовитых паров стали выдыхать аромат жасмина. Вот так бывшая багряная королева встретилась со своими подданными в первый раз со вчерашнего дня, когда ее лишили Сердоликовой короны. Полуслепая от застывшего на глазах воска и крови, что струилась из-под шипастого венца, надетого Черной Папессой, она молила небеса, чтобы это апокалипсическое видение оказалось лишь галлюцинацией, вызванной ядом или мистической силой ритуала.

Процессия вышла из Низшего Дома, с трудом пробиваясь сквозь заполнившую улицы толпу людей с синюшными, как у трупов, лицами. Еле шевеля распухшими губами, Индсорит беззвучно возблагодарила небеса за то, что холодный горный воздух привел ее в чувство. Поначалу ей казалось, что волнующаяся толпа тоже пылает, выбрасывая клубы дыма в освещенное пожаром небо, но потом, оглядевшись, она поняла, что дымятся не горожане, а сам город: многие из непропорционально высоких домов с двух сторон бульвара охвачены пламенем. Сверкающие искры волнами поднимались ввысь, чтобы согреть холодные звезды.

Но как бы упорно она ни твердила себе, что видит лишь иллюзию, вызванную ритуалом и отравлением, отличить факты от фантазии в этом кошмаре было почти невозможно. Чем сильнее Индсорит сосредотачивалась, тем больше убеждалась, что все происходит на самом деле, хотя и кажется невозможным. Один за другим от плотной толпы отделялись неясные силуэты, приближались к неторопливо катящейся по улице конструкции и прыгали в широко распахнутую, ухмыляющуюся пасть Обманщика, изображенного в верхней части непристойного идола, к которому была привязана королева. Индсорит узнала свою мать; та бросила ей венок желтовато-серых роз, а затем, извиваясь всем телом, исчезла в темном отверстии. Другие подходили с меньшей охотой. Вот младшие братья прыгнули в пасть вслед за распевающим гимны отцом. Из толпы выбралась София, за ней сестра Портолес, обе кивнули Индсорит и, в свою очередь, исчезли в чреве идола, принеся себя в жертву адскому ритуалу Вороненой Цепи.

Этого не могло быть на самом деле. Не могло и не было, пусть даже цеписты верят в воскрешение мертвых. Но, хотя одурманенная Индсорит понимала, что просто примеряет маски своих знакомых случайным людям, это не делало картину жертвоприношения менее страшной и отвратительной.

Когда невинные младенцы и восторженные грешники исчезали в разверзшейся пасти, внутри идола плотоядно вздрагивали хитроумные механизмы, а из отверстия под ногами Индсорит на мостовую выплескивалась кровавая пена. При других обстоятельствах пробегавшая под сиденьем дрожь разогретого металла могла бы показаться даже приятной, но в сочетании с обжигающим кожу дымом и тошнотворным запахом становилась непереносимой, так что Индсорит едва не упала с головы идола, и только веревки, впившиеся в воспаленную плоть, удержали ее. Эхо песнопений разносилось по всему городу, пока процессия со свергнутой королевой неумолимо двигалась вперед, направляясь, как уже поняла Индсорит, к расположенным в самом сердце Диадемы Вратам, которые мистики Цепи называли Пупом Звезды…

В годы своего правления багряная королева редко посещала Предвратную площадь и, будь на то ее воля, не появилась бы здесь ни разу. Никто уже не помнил, с какой целью древние архитекторы возвели город в жерле потухшего вулкана, как не помнили и о многих других тайнах Века Чудес, и единственными, кто добровольно приходил на это мрачное место, были эмиссары Вороненой Цепи. Трудно поверить, но еще два года назад Индсорит недоумевала, зачем понадобилось верующим смертным это окно в Изначальную Тьму, и советник объяснял: перед тем как припасть к груди Падшей Матери, преображенные анафемы подходят к самому краю бездны и бросают туда демонически измененные части тела, от которых их избавляют папские хирурги. Представив себе, как несчастных страннорожденных заставляют наполнять огромные бадьи ампутированными кусками собственной плоти и сбрасывать во Врата только для того, чтобы получить право служить той самой силе, которая их искалечила, Индсорит пересмотрела свое отношение к Вороненой Цепи и пожалела, что в свое время не согласилась уничтожить ее. Вместо этого она издала указ, что имперские страннорожденные более не подчиняются жестоким церковным законам. Вследствие чего папа Шанату поднял вселенский крик и обвинил ее в превышении полномочий… Когда же Индсорит отказалась пойти на попятную, вспыхнула гражданская война.

И что это принесло ей и ее подданным? Очевидно, только смерть. Голод в одних провинциях, произвол и беззаконие в других, и каждая норовит вцепиться в горло соседке. Ради окончания войны и восстановления порядка королева с радостью приняла отречение папы Шанату, но вынуждена была также признать его сумасшедшую племянницу законной наследницей папской кафедры, даровав ей в придачу много новых привилегий. Страннорожденные стали жить ненамного лучше, Индсорит больше потеряла, чем приобрела, и все труднее было удерживаться на багряном престоле. И что теперь? Ей едва не разорвали мозг каким-то ядом, ее пленили в ее собственной столице и, весьма вероятно, отправят той же дорогой, что и отрубленные крылья и хвосты страннорожденных.

Все это лишь подтверждает, что она напрасно не послушалась Хьортта, Ждун и других старых полковников, предлагавших вытеснить сраных цепистов из столицы в их тихие Норы среди древних развалин, что окружают Предвратную площадь, чтобы истинные верующие предстали перед судом своей богини. Подумать только, это предложение показалось Индсорит варварски жестоким…

Процессия достигла ощетинившихся железными шипами ворот, какие перегораживают каждый из пяти бульваров, ведущих к Предвратной площади. Массивные створки повернулись на петлях и пропустили тяжело ступающих, сверкающих чешуей быков, тянущих за собой идола. И’Хома покинула свое сиденье в задней части конструкции и прошлась с важным видом вдоль гигантского фаллоса, пригоршнями бросая в толпу пепел из висевшего у нее на поясе мешка из козьей шерсти. С высоты своего места Индсорит казалось, будто Черная Папесса танцует на золоченой крыше небес. Затем почти полностью обнаженная девчонка остановилась позади неудобного трона пленницы; измазанные вином губы выглядели таким же безумным кошмаром, как и огнекрылые ангелы, вившиеся над головой малолетней папессы.

Этого не могло быть на самом деле, но это было абсолютно реальным.

– Узрите чудо, – прошептала Черная Папесса, и эхо повторяло ее слова, все громче и громче с каждым разом.

Затем чудовищные быки втащили фаллическую конструкцию в священный внутренний двор, где перед ними распахнулись непроницаемо черные Врата Диадемы. Махина остановилась так резко, что у Инсорит вскинулась голова и глаза увидели, как утомленные монстры вдруг вспыхнули, их блестящие от пота бока лизало зеленое и желтое пламя, пока укротители снимали ярмо и уводили быков прочь. Холодные пальцы скользнули по поникшим плечам Индсорит, И’Хома указала на Врата и повторила призыв:

– Узрите чудо!

Заскрежетал металл, затрещало дерево, задняя часть огромного фаллоса вскинулась, а передняя часть продвинулась вперед, погружаясь во Врата, и привязанная к нему Индсорит застонала, дергаясь в путах, мешающих ей соскользнуть во тьму. Конструкция кренилась, извергая из открытой пасти идола все, что он с жадностью заглотил. Смешанный с костями поток не исчез в глубине Врат, а скорее разлился по их черной поверхности. Нависшая над своим бывшим заклятым врагом И’Хома затаив дыхание смотрела, как последние тонкие струйки стекают по механическому идолу. Индсорит отвела взгляд от густеющей крови, покрывшей собой все Врата, как масляная пленка воду, и поняла, что даже сама И’Хома напугана не меньше ее. Она рассмеялась в лицо глупой девчонке, выдохнув дым вместо обычного воздуха. Это не могло происходить на самом деле, никак не могло.

Но происходило. Это было не видение, вызванное ядом или жуками. Это был материализовавшийся дурной сон. Индсорит изо всех сил старалась сохранить мир со своими врагами, и теперь ей придется заплатить сполна за эту ошибку, так же как и ее подданным. Ярко-кобальтовое сияние окутало их обеих. Индсорит повернула голову одновременно с И’Хомой и увидела вспышку света, вырвавшуюся из Врат, которые за все время, проведенное ею здесь на официальных церемониях, только поглощали свет, никогда не возвращая обратно.

Однако сияли не сами Врата, а то, что находилось позади них.

Это зрелище могло бы лишить Индсорит чувств, даже если бы она не висела прямо над Вратами. Она словно стояла на носу корабля и оглядывала море. И вот что видела на горизонте: голубые небеса, голубая вода и сплющенная между ними полоска земли такого ослепительно-изумрудного цвета, что заслезились глаза. Горячий пар с шипением коснулся щек. Она поняла, что́ видит перед собой, еще до того, как берег Затонувшего королевства увеличился в размерах и сквозь зеленые джунгли проступили очертания покосившихся многогранных башен. Индсорит, словно птица, летела над деревьями, затем навстречу городу почти алебастровой белизны, к тому, что затаилось в недрах давно утраченной страны Джекс-Тот. Она прикрыла опаленные сиянием глаза, а И’Хома, стоя у нее за спиной, прошептала:

– Ее воля исполнена, сестра, ее воля исполнена, рай обетованный возродился, и всех истинно верующих призвали домой, туда, где проходит ось мира. Смотри, Падшая Матерь послала нам армию, которой не сможет противостоять ни один грешник. Мы пережили пять веков беззакония и несправедливости, но сохранили веру, и теперь наша награда близка. Ангельская стая Всематери вернулась, чтобы очистить Звезду от скверны и спасти нас.

Даже с закрытыми глазами Инсорит видела бесчисленный рой покрытых панцирями, черных как смоль существ, с почти человеческими лицами, смотревших на нее через Врата, и сейчас она скорбела не только о себе и своих подданных, но и обо всех жителях Звезды, сознавая, что не осталось никакой надежды. Черная Папесса погрузила Вороненую Цепь в пучину Изначальной Тьмы, а потом подняла обратно к свету, ничуть не заботясь о скором конце всего сущего.

Верить в сверхъестественный источник зла совсем не обязательно; сами люди вполне способны на любую гадость.

Джозеф Конрад. На взгляд Запада(Перевод А. Антипенко)

Глава 1

Мордолиз заскулил и провел непривычно сухим и шершавым языком по щеке Софии, но хозяйка начала выплывать из дремоты еще до того, как ослабевший пес принялся ее будить. Ее вернуло к свету пение горнов.

Это имперский полк, и он приближается. София заморгала и сморщила нос от горячего несвежего дыхания пса, отчаянно пытаясь определить, где она находится. Ей снились прежние лихие времена, когда она вместе с Сингх и Канг Хо пыталась поднять на бунт толпу в каком-то городишке – то ли Рваке, то ли Интарне, – но Одиннадцатый Лентоанский полк устроил засаду, медные трубы просигналили атаку, сплошной поток солдат хлынул с каждой улицы и из каждого переулка…

Снова прозвучал горн, еще ближе. София оттолкнула Мордолиза, прежде чем тот успел оцарапать языком ее щеку, и разум наконец осознал то, что видели глаза. Встревоженный демон, выглядевший так же плачевно, как и накануне вечером, и темная тесная палатка. София смутно помнила, как добралась сюда, спасенная Мордолизом от верной смерти. Едва шевеля занемевшими руками и ногами, она выбралась, словно гусеница из кокона, из-под вороха воняющих кислятиной шерстяных одеял, которые, вероятно, натаскал для нее демон, когда она без сил рухнула на холодную землю. Да и сейчас София чувствовала себя ничуть не лучше, чем вчера вечером. На самом деле даже хуже. Рана от укуса на плече ныла еще сильнее, чем застуженные суставы, стреляющая боль в голове добавляла мучений. Пошатываясь, София заковыляла прочь из палатки, навстречу суматошным крикам, лязгу металла и рогам кобальтовых, трубящим снова и снова, заглушая проклятые горны имперцев, что заставили ее проснуться.

– Это еще что за хрень? – пробормотала София, пытаясь ногтем соскоблить налет плесени с куска вяленой говядины.

Впрочем, при более близком рассмотрении это оказалась оленина… или просто клочок сыромятной кожи? Как бы там ни было, она бросила пищу в рот, подошла к ночному горшку и присела на корточки, отогнав Мордолиза, пытавшегося засунуть свой любопытный нос и туда. Пес оглушительно залаял, и Софии показалось, будто кто-то вонзил ей в глазницы тупые кинжалы и начал медленно там проворачивать. Трудно поверить, что она еще недавно скучала по этому паршивцу.

– Да, я знаю, мы идем сражаться… только заткнись на минутку.

По крайней мере, это его успокоило. Демон пошарил в захламленной палатке и вытащил из кучи одежды ее хауберк, а следом и боевой молот. Вероятно, Сингх, или Пурна, или кто-то другой принес оружие сюда после стычки с Чи Хён, пока София сидела за частоколом. Она задержала взгляд на короне, которая так сверкала, когда София впервые примеряла ее, а теперь лежала исковерканная и тусклая на грязном полу палатки; весьма точная метафора того, что произошло с ее обладательницей. Она еще не решила, хочет ли на самом деле все начать сначала, но начинать нужно с чего-то простого, например, помочь тому, кому сейчас еще хуже. Значит, она должна отправиться к Чи Хён и поделиться своими догадками о том, что с королевой Индсорит случилась беда. Именно такая информация, которая поможет наивной юной мечтательнице исправить все пороки Звезды, покончить с продажными чиновниками и прочим дерьмом. Но София, словно старый пропойца, накануне зарекшийся пить хмельное, а утром проснувшийся с привычной жаждой, подумала, что казавшееся вчера таким правильным и естественным решение встать на путь истинный оборачивается полнейшей чепухой, ради которой не стоит обрекать себя на подобные испытания…

Впрочем, кто его знает. Судя по тому, как усердно Мордолиз рылся в тряпье и вытаскивал снаряжение, София вряд ли успеет переварить тот кусок вяленого мяса, прежде чем навалятся новые проблемы. Единственное, что могло ее воодушевить в нынешнем плачевном состоянии, – это надежда на хороший завтрак, а то, чем питается демон, не вызывало у Софии никакого аппетита. Однако ее рот все же наполнился слюной и в желудке заурчало; необходимо есть, даже если не чувствуешь голода.

По крайней мере, демон был так занят подготовкой к выходу из палатки, что не следил за ее упражнениями с ночным горшком, прежде часто служившим для них яблоком раздора. София решила, что это благоприятный знак. Какое прекрасное начало новой жизни!

Пока что эта новая жизнь выглядела еще печальней, чем прежняя.

Стоило Чи Хён предположить, что начался последний рассвет в ее дурацкой жизни, как она тут же заметила свежую кровь на простыне, с которой только что поднялась.

Она провела пальцами между ног, надеясь, что это всего лишь открылась одна из многочисленных ран, полученных… Ну что за вашу мать! Далекие сигналы горнов, близкие звуки рога и становящиеся с каждой минутой все более встревоженными голоса телохранителей рядом с палаткой – никогда еще месячные не начинались у нее под такую музыку. Нужно выйти наружу и узнать, что там за веселая кутерьма.

Вместо того чтобы найти в загроможденной всевозможным хламом палатке сундук с дамскими платками, она оторвала полосу уже измятой простыни, сложила ее нужным образом, укрепила самодельное приспособление между ног и, отыскав наконец чистые панталоны, принялась натягивать их.

Ко всем прочим удовольствиям, все это приходилось проделывать одной рукой, так что белье зацепилось за колено и…

– Не хотелось бы прерывать ваш сладкий сон, мой уставший генерал, но боюсь, что… О черт, простите!

Как только Хортрэп вошел в палатку и увидел, чем занята Чи Хён, его безразличный, по обыкновению, тенор сорвался на визг, колдун отвернулся и прикрыл глаза рукой в запоздалом раскаянии. Она быстро натянула панталоны, не в силах от ярости произнести ни слова. Неловкая пауза затянулась, так что Чи Хён решила отвернуться и нацепить доспехи. Если и могло случиться что-то хуже, чем не вовремя начавшиеся месячные, то это появление Хортрэпа.

– Я… ммм… никогда бы не посмел… – снова попытался заговорить он.

– Хортрэп, мать твою, я ведь предупреждала, чтобы ты не приходил сюда больше! – Чи Хён взбесило то, что он едва не довел ее до слез после всех вчерашних потерь. – Ты вляпался в дерьмо, Хортрэп, и на этот раз основательно.

– Да, конечно, я понимаю, – ответил Хортрэп все еще не своим голосом. – Но возможно, вы захотите сначала полюбоваться на Таоанский полк, приближающийся к нашему лагерю. Очевидно, ваш отец и его добрый друг полковник Ждун решили отклонить предложение насчет совместного выступления против Цепи.

– Я бы ни за что не догадалась сама по звукам горна, что становятся ближе с каждой секундой, – проворчала Чи Хён, пытаясь в полторы руки застегнуть пряжку ремня с ножнами. – Что бы я без тебя делала, Хортрэп?

– Не осмелюсь даже предположить, – ответил он, внезапно шагнув к ней и протянув руку к ее талии. – Позвольте, я помогу вам.

– Назад, засранец! – Чи Хён ткнула двумя здоровыми пальцами левой руки ему в лицо. – Тебе так хочется умереть именно сегодня утром?

– На самом деле я этого не планировал, но мой распорядок дня еще не составлен, так что…

– Еще раз забудешь приказ своего генерала, решето из тебя сделаю!

Чи Хён ужасно скучала по своей телохранительнице Сасамасо, вместе с другими солдатами проглоченной Вратами у Языка Жаворонка, и оплакивала ее как лучшую подругу… Вот и теперь невольно снова вспомнила о ней, потому что кавалересса, услышав, что генерал повысила голос, вихрем ворвалась бы сюда и расквасила уродливую физиономию Хортрэпа. Очевидно, остальные телохранители слишком привыкли к громким крикам, раздающимся из генеральской палатки в любое время дня и ночи.

– Прошу прощения, – начал оправдываться Хортрэп, – я просто хотел помочь.

– Если хочешь помочь, хренов паяц, подай мою трубку. – Чи Хён затянула ремнем ноющий живот. – Я всегда считала, что полковник Ждун осторожна, что твой контрабандист на таможне Непорочных островов. Какого демона она решила атаковать нас?

– Некоторые могли бы возразить, что это весьма разумное решение – напасть на загнанного в ловушку, утомленного сражением и уступающего числом врага, не дожидаясь, когда он восстановит силы. – Хортрэп взял со стола трубку с водяным фильтром из цветного стекла и передал генералу. – Возможно, она надеется, что вы сдадитесь без боя, и стоит вам двинуть кобальтовых навстречу таоанцам, она тотчас прекратит наступление.

– Значит, мой гребаный папочка дважды навешал мне лапши на уши, – проворчала Чи Хён.

Принцесса взяла здоровой рукой трубку и наклонилась к горевшей на столе свече. Раньше она старалась не курить по утрам, чтобы сохранить голову свежей на случай, если придется принимать важные решения. Но сейчас, когда полковник Ждун вместе с ее вторым отцом не оставили ей никакого выбора, можно наплевать на все с высокой башни. Даже боль в животе успокоилась. Хортрэп услужливо поднес огонь, она раскурила старую закопченную трубку и добавила:

– Значит, нам конец, если только Ждун не блефует.

– Если она не блефует, у меня есть идея, как сдержать ее с минимальными потерями, – заявил Хортрэп, как только Чи Хён наполнила легкие желанным дымом саама. – Но не думаю, что вам это понравится.

– Излагай.

Чи Хён поперхнулась дымом и закашлялась. Шум снаружи все нарастал, бледная совомышь шевельнула крыльями и перепорхнула ей на плечо, а Хортрэп осклабился в плотоядной усмешке:

– Как вам будет угодно, мой генерал.

Он оказался прав: ей совсем не понравилось. Пришедший в возбуждение Хортрэп сам признал, что это крайне рискованный гамбит, который никто ни разу не использовал со времен Века Чудес… И если даже старый психопат оценивает свою идею как рискованную, можно с уверенностью сказать, что на самом деле она просто чудовищно опасна.

Еще несколько дней назад Чи Хён не стала бы даже обсуждать этот план, как бы убедительно ни расписывал его Хортрэп. Но когда генерал вышла из палатки в слишком яркий, слишком холодный и слишком шумный день, когда увидела лица своих верных телохранителей и столпившихся позади солдат – растерянные, мрачные или напуганные, – она поняла, что другого выхода нет. Попавшая в капкан лиса должна что-то предпринять, чтобы вырваться на свободу. Бывает, даже приходится отгрызть себе лапу. Чи Хён лишь умоляла небеса, чтобы одной лапы оказалось достаточно.

– Не трогай его руками.

Это не те слова, от которых хочется проснуться, особенно если спишь в палатке паши Дигглби. Но лучше уж так, чем если бы он промолчал, когда Пурна решила отбросить с лица выбившуюся прядь волос – или что это было на самом деле? – и услышала его голос, а точнее, обратила внимание на тон. Она подчинилась приказу, даже не открывая глаз. Пение рогов и крики, нахлынувшие на Пурну, как только она пришла в сознание, отступили на задний план, когда чьи-то крошечные лапки пробежали по ее лбу. Тонкая, как травинка, конечность забралась в ноздрю – хотелось верить, что непреднамеренно, – а остальные угрожающе замерли, как и само существо, которому они принадлежали. Пурна задержала дыхание, но не могла остановить бешено бьющееся сердце и, что еще хуже, справиться с желанием чихнуть. Она воображала себя хладнокровным ветераном, испытавшим сотни опасностей, но сейчас была способна думать лишь о том, чтобы прогнать, прогнать, прогнать эту тварь как можно скорее. Затем лицо Пурны сморщилось в предчувствии неизбежного чиха, шершавые мохнатые лапки крепче вжались в ее кожу, и…

– Попался! – закричал Дигглби, задев рукой ее щеку, и Пурна наконец чихнула. – Проказник! Ах ты проказник!

Подумав, что «проказник» – это слишком мягко сказано, Пурна открыла глаза и увидела, что склонившийся над ней Диг сжимает в шелковой перчатке извивающуюся тварь. Вот такими же точно скорпионами Дигглби и Марото угощались накануне битвы. Оставалось лишь надеяться, что это то самое членистоногое, которое сбежало перед тем, как они отправились сражаться, а не один из его размножившихся потомков. Не хватало еще, ко всем прочим неприятностям, делить палатку с разгуливающими на свободе ядовитыми земляными раками.

– Дигглби! – охнула запоздало покрывшаяся холодным потом Пурна и отодвинулась подальше от глупого щеголя, в нежной руке которого по-прежнему дергался и щелкал огромный скорпион. – У тебя пять секунд, чтобы прихлопнуть эту тварь, пока я не прихлопнула вас обоих.

– Ни за что на свете! – ответил Диг, свободной рукой выворачивая наизнанку свою длинную перчатку и накрывая ею скорпиона. – Какая же из тебя тапаи? Угракарийцы поклоняются богу-скорпиону.

– Да ни хрена подобного, – проворчала Пурна, хватаясь за сапог, чтобы выбить жука из руки паши. – Ранипутрийцы могут сколько угодно нянчиться с богами-насекомым, но Первая келья Угракара символизирует отказ от суеверий.

– Суеверий? – Диг подался назад, когда Пурна решительно приблизилась к нему и его скорпиону. – Вот, значит, как ты называешь почитание Короля Усопших?

– Всего лишь зрелище, как тебе самому известно, и Живой Святой вовсе не король и не усопший. – Пурна замахнулась сапогом, но не попала по руке Дига и сердито пнула один из последних щитов, оставшихся в его коллекции. – Он не танцует на праздниках и тому подобное; после создания Последней кельи он удалился для размышлений в пещеру Амокшан, где и пребывает до сих пор.

– Что правда, то правда, – согласился Диг, пятясь к выходу из палатки. – Только Падшая Матерь знает, является ли суеверием ваш образ жизни, основанный на учении бессмертного колдуна.

– В том-то и дело, что он не может быть бессмертным, – возразила Пурна, наткнувшись на недоеденную миску с кашей и решив прекратить погоню. – Он потому и считается вечно живым, что никто не проверял, жив он или нет. Жрецы никого не пускают в пещеру. Между прочим, Седьмая келья символизирует невозможность узнать то, чего ты не видел собственными глазами.

– Хорошо, я верю, что в поедании мертвых больше смысла, чем в гимнах Цепи, – заявил Дигглби, с опаской наблюдая, как она усаживается на сундук и отправляет в рот пригоршню соленой солодовой каши. – Это вчерашняя, между прочим.

– Правда? – Каша была настолько вкусна, что Пурна не замечала, как хрустят на зубах кристаллы льда. Она отложила миску и облизала испачканные щеки; одно из немногих преимуществ собачьего языка – легкость избавления от остатков еды. – Что бы ты ни думал о том, как мы поступаем с нашими покойниками, я не сомневаюсь, что это полная чушь. Здесь нет ничего варварского; мы провожаем их все вместе, вокруг бегают дети с корзинами цветов, подбрасывая лепестки, а певцы восхваляют дорогих усопших. Затем их отдают Предвратному Повару, и они предлагают нам последний дар – делятся силой своей плоти. Это единственное мясо, которое едят набожные угракарийцы.

– Разве тебе самой этот обычай не кажется странным, когда ты рассказываешь о нем вслух? – Паша опустил перчатку со скорпионом в небольшой инсектариум, где он раньше держал бамбуковых червей, а затем открыл ларец с косметикой и принялся приводить себя в порядок. С тех пор как Пурна охладела к любимым румянам трупного цвета, Диг вдруг посчитал их необычайно модными; и не стоит мешать высшему обществу приобщаться к уличному стилю. – Странным не в плохом смысле слова, но я, еще будучи сопливым пашонком, принял цепное причастие, как и любой другой аристократ в империи, поэтому готов допустить, что поедание пропитанных кровью облаток тоже граничит с суеверием. Но… позволь спросить тебя, ты когда-нибудь… ела кого-то знакомого? То есть кого ты раньше знала.

– А как же, – беспечно ответила Пурна, переворачивая сапоги подошвой вверх и встряхивая, чтобы убедиться, что маленький приятель Дига не оставил там потомство. – Одно из первых моих воспоминаний – возвращение родителей. Вероятно, потому, что это был единственный раз, когда я сидела во главе стола. Дядя и тетя любили рассказывать, как в ту минуту, когда Предвратный Повар подал первое блюдо, я подпрыгнула и… – К горлу Пурны подступил комок, когда она вспомнила строгие, но добрые лица дяди и тети, которым она разбила своим предательством сердце на тысячи осколков. – Впрочем, не важно. Это обычай, а не суеверие.

– Вот это да! – приглушенно произнес Дигглби. Ошибочно посчитав ее грусть следствием разговора о родителях, чья смерть случилась так давно, что уже не могла причинить ей никакой боли, он поспешил отойти от темы на пару шагов. – Да, это обычай, а не суеверие, и, возможно, ничуть не более странный, чем ритуалы Цепи, о которых я говорил, но почему ваших священников называют предвратными поварами? В Угракаре ведь нет Врат… или есть?

– Врата есть в каждом из нас, Дигглби, – объяснила Пурна, натягивая сапоги. – Тринадцатая келья символизирует, что мы все должны встретиться с Изначальной Тьмой, которую носим в себе от первого до последнего дня. Вот почему Живой Святой назвал этих людей предвратными поварами. Наши предки вытаскивают нас из Изначальной Тьмы с помощью алхимии плоти, чтобы проводить в мир смертных, а когда мы умираем, предвратные повара готовят из нас пищу и она, пройдя через рты наших потомков, попадает в вечность. Мы рождаемся из тел наших родственников и возвращаемся в них же. Возвращаемся домой.

Дигглби обдумал услышанное, пока наносил на лицо снежно-белый грим, а затем открыл горшочек с черной губной помадой.

– Забудем все, что я сейчас сказал, и вернемся к предыдущей мысли: этот обычай более странный, чем ритуалы Цепи.

– Я вовсе не утверждала, что до сих пор верю во все это, – проговорила Пурна, раздраженная тем, что каждый имперский паяц вроде Дига воображает, будто он способен устоять перед нелепыми и пышными ритуалами.

– Но ты и не утверждала, что не веришь! – воскликнул Диг таким тоном, словно одержал в споре великую победу.

– Что ж, хорошо. Тридцать шестая келья Угракара напоминает, что Изначальная Тьма в равной степени непостижима и знакома всем смертным, это место бесконечного покоя, но засранцы из Вороненой Цепи настаивают на том, что там нет ничего, кроме дороги в ад, наполненный демонами и мучениями. И раз уж кое-кого из наших друзей позавчера поглотили Врата, я не сомневаюсь в том, какой вариант мне больше нравится, – резко ответила Пурна и тут же пожалела об этом – Диг с шумом захлопнул ларец с косметикой, черные губы задрожали.

Плохо, что Марото до сих пор не вернулся. Но вчерашние тщательные расспросы в лекарских шатрах подтвердили, что Хассан и Дин, как многие и считали, не пришли в лагерь после боя. Она пыталась как-то утешить и себя, и своего друга, но в голову лезла всякая чепуха… А что сделал бы Марото при таких мрачных обстоятельствах? Вероятно, нашел бы себе развлечение, дурацкий фокус или глупый анекдот, а лучше всего шумную попойку, чтобы отвлечься от мыслей о Вратах, погибших друзьях и…

– Быстрее, друзья мои, – раздался голос Чхве. Дикорожденная просунула голову в палатку и оскалила острые зубы в усмешке, которая, насколько успела изучить эту женщину Пурна, могла означать только одно: возможность заслужить славу. – Разве вы не слышите, как поют горны по всему лагерю? На нас движется Таоанский полк, и мы должны вцепиться в него клыками!

– Да, я заметила, что в лагере слишком шумно, – сказала Пурна, застегивая наколенники, в то время как Диг натягивал свой потертый, испачканный кровью боевой кафтан, – но решила, что это у меня с похмелья.

– Тем больше причин поспешить, – рассудила Чхве, а затем чуть ли не опасливо спросила: – Вы так и не нашли следов Марото?

– Пока нет, но если он не вернется до завтра, мы отправимся на поиски, генерал разрешила. – Уже экипированный Диг опустился на колени перед инсектариумом. – А пока я должен принять в его честь двойную порцию.

– Ты тоже поезжай с нами, если можешь, – с твоей помощью мы найдем парня в два счета, – добавила Пурна и поднялась, хрустнув костяшками пальцев. – Оставь скорпиона на потом, Диггурман. Ты же слышал, что сказала леди: мы опаздываем на вечеринку, а я не хочу пропустить ни одного танца.

Не самая удачная шутка, и Пурна сама понимала, что могла бы придумать и лучше, но все же решила, что Марото похвалил бы ее.

– Эй ты, бла-бла-бла! Эй, сопляк!

Мрачный открыл глаза и застонал. Несколько часов забытья, которые он мог позволить своему измученному телу, были слишком скудной платой за двое суток, проведенных без сна и отдыха. Он заснул, прислонившись к наковальне и наблюдая за тем, как сгорают останки дедушки, и теперь ломота в шее и спине недвусмысленно дала понять, что это была худшая из всех возможных постелей.

Усатый кузнец стоял перед ним и тараторил на своем гортанном наречии:

– Ты уснул… бла-бла-бла… не мое дело… бла-бла-бла… кобальтовые… бла-бла-бла… сражение и я не могу… бла-бла-бла… клинок.

Мрачный спросонок не сразу понял значение даже тех немногих слов на багряноимперском, которые он сумел разобрать, но пение рогов и крики бегущих во все стороны солдат объяснили ему ситуацию.

Очевидно, на кобальтовых кто-то напал. Вдалеке пели имперские горны. А накануне говорили о приближении нового имперского полка – даже полусонному стало ясно, что происходит. Отряду достался всего один день отдыха после тяжелой битвы, и вот уже десять тысяч свирепых иноземцев устремились к его лагерю, хотя и вдвое меньшего войска хватило бы, чтобы справиться с этой работой, даже если другие кобальтовые отдохнули лучше, чем Мрачный. И пока его попавшие в западню друзья двигались навстречу новому противнику, он храпел в дальнем конце лагеря. Мрачный подумал, что уподобляется своему дяде: того тоже вечно не оказывалось рядом, когда он был особенно нужен.

Это сравнение заставило Мрачного вскочить на ноги, хотя он по-прежнему пребывал в кромешной растерянности. Предложенная кузнецом миска сырых яиц мало помогла. В свое время Мрачный разорил немало гнезд, но эти вязкие, кислые желтки не напоминали вкус яиц ни одной известной ему птицы или ящерицы.

– Бла-бла-бла… знать не хочу, сопляк!

Кузнец мрачно усмехнулся, забирая миску, словно прочитал его мысли, – неудивительно, что этому человеку с кровью шамана нравился подобный завтрак, у него во рту не хватало многих зубов. Мрачный, сдерживая отрыжку, пробормотал слова благодарности, встряхнулся и выскочил из кузницы. Снег прекратился, и выглянуло солнце, но утро выдалось холодным, как весна в Мерзлых саваннах.

Как раз то, что нужно.

Между рядами палаток не было видно ничего, кроме грязного снега, только несколько солдат скользили по склону с верхней части лагеря. Мрачный поспешил следом к невидимой отсюда долине, откуда доносились звуки рогов и горнов. На бегу он отметил, что из темных палаток то и дело выглядывают настороженные лица, и с отвращением подумал о трусах, прячущихся от боя, который, очевидно, закончится поражением. Но тут же вспомнил, как смотрел на кобальтовых, когда мчался вприпрыжку через поле боя, после того как вместе с дедушкой помог Софии защитить от врага уступ горы позади лагеря. Судя по всему, эти солдаты в недавнем бою у Языка Жаворонка дрались, как морские бирюки, и теперь вынуждены оставаться в палатках из-за полученных ран. Возможно, так, а возможно, и нет, но это уже не заботило Мрачного – важно, что он сам не намерен уклоняться от второй битвы у Языка Жаворонка.

Пройдя мимо длинной кухонной палатки к плацу, где днем проводили тренировки и вечером разжигали костры, Мрачный остановился на утоптанном сапогами снегу. Ноги сами вынесли его к палатке Чи Хён, но теперь уже ничто не мешало рассмотреть окрестности лагеря – зимнее солнце наконец развеяло над долиной дымную завесу. Побывав там в последний раз, он различил колонну демонов, поднимавшуюся в небо с того места, где разверзлись Врата, – не самое приятное зрелище, недоступное тому, кто не родился на свет с глазами снежного льва. Но то, что он видел сейчас, хоть и было совершенно обыденным, вызывало не меньшую тревогу.

По склону дальнего холма бежала кроваво-красная волна, грозившая затопить долину, Таоанский полк выглядел еще более внушительно, чем Азгаротийский. И навстречу этой багряной орде двигалось сильно, очень сильно уступающее в размерах облачко синих знамен. На фоне стройных рядов имперцев разношерстная ватага кобальтовых казалась особенно жалкой, и их было еще меньше, чем предполагал Мрачный, – точно не сосчитать, но и так ясно, что на бой вышла лишь половина выживших. Багряных уже было втрое больше, но поток, перехлестнувший через гребень холма, и не думал иссякать.

У Мрачного похолодело внутри. Разве могла эта битва закончиться чем-то другим, кроме беспощадной резни?

– И что же мы теперь будем делать: бросимся в битву или сначала зайдем в палатку Чи Хён и узнаем?..

Варвар оглянулся и замолчал на полуслове, когда глаза напомнили полусонному разуму, что он разговаривает с призраком. Мрачный остался один, и пришло время привыкнуть к этому… Но некоторые привычки умирают так же тяжело, как и люди.

Он снова посмотрел на сходящиеся с обеих сторон Врат армии, гадая, как поступить, и даже мысль о том, что каждая минута промедления может обернуться бедой для Чи Хён, не помогла сделать выбор. Если принцессы не окажется в палатке, он потеряет драгоценное время, а побежав в долину, едва ли успеет отыскать ее, прежде чем имперцы обрушатся на кобальтовых. Мрачный нерешительно шагнул в сторону палатки, затем оглянулся на армию багряных – ни дать ни взять легион кровных сестер ужасной охотницы Янус продвигается по фьордам, чтобы сокрушить крепость кошмарных ведьмаков-скелетов… Ну хорошо, с той небольшой разницей, что разворачивающаяся сейчас перед глазами картина – не дерьмовая фантазия какого-нибудь певца. Что поделаешь, некоторые привычки вообще никогда не умирают.

Варвар помчался по склону навстречу неизбежной битве. Дедушка всегда говорил, что нужно учиться на своих ошибках, а не лить над ними слезы, и пора уже подчиниться этому мудрому правилу. В прошлый раз, когда Мрачный пошел к палатке Чи Хён, вместо того чтобы отправиться на поле боя, кончилось тем, что София Холодный Кобальт забрала его с собой охранять тыл, и это стоило дедушке жизни…

Конечно, если бы он сразу принял сторону безумной старухи, как и велела Безликая Госпожа, дедушка сейчас был бы с ним. Возможно, это мертвый бог Эмеритуса забрал Безжалостного, дьявольской хитростью направив в него стрелу, выпущенную из лучка-дохлячка, в наказание за то, что Мрачный не выполнил такое простое поручение…

Если бы Мрачный действительно мог обвинить в смерти старика Софию и Безликую Госпожу, ему бы полегчало, но он понимал, что единственный виновник этого несчастья – слабоумный внук, который, зная, что вокруг лагеря кипит сражение, слишком резко выскочил из-за палатки. Тяжесть ошибки давила на плечи сильней, чем весил дедушка при жизни, поэтому варвар прибавил ходу. Он сознавал, что не сможет убежать от своей вины, но надеялся, окунувшись с головой в сражение, хотя бы на время забыть о ней. А также о других своих трудностях. Мрачный все еще не решил, как быть с Чи Хён, что делать с дядей и можно ли доверять Хортрэпу настолько, чтобы рассказать ему правду о Трусливом, который сбежал, потому что тоже не мог решить, как быть с Софией и Безликой Госпожой.

Была и еще одна причина, такая же давняя. Стоило увязнуть в одной проблеме, как тут же появлялась следующая, например огромная вражеская армия, пришедшая сюда, чтобы убить девушку, которую он любит, и всех, кто окажется рядом с ней. С таоанцами, конечно же, нужно разобраться, но так уж получалось, что, отложив небольшую трудность до завтра, он получал наутро уйму новых. Если Мрачный хочет избавиться от проблемы, он должен решить ее сразу, а не хоронить под кучей других. Такие вещи человек обычно понимает, когда уже не имеет возможности что-нибудь предпринять.

Мрачный зашлепал сапогами по жидкой грязи мимо сломанного частокола. Он посмотрел на багряный вал, все еще бегущий в долину, и подумал, что ему недолго осталось носить свой позор и страдать из-за нерешительности. За всю жизнь ему ни разу не приходилось видеть столько солдат, и конец неравной битвы будет быстрым и ужасным – совсем не таким, как в песнях. Что ж, если древняя легенда окажется правдой, Мрачный попросит лишь о том, чтобы в Медовом чертоге Черной Старухи, после того как он оставит все свои заботы на пороге, ему позволили испить вместе с дедушкой рог доброго снежного меда.

Улыбнувшись в первый раз за все утро, Мрачный побежал еще быстрее.

Глава 2

Чи Хён сжала зубы и тут же вздрогнула. Жуки и саам помогли забыть о шатающемся зубе, едва не выбитом в схватке с азгаротийцами, и вот теперь он снова адски заболел. А может, это была работа Софии – попробуй теперь вспомни. Она посмотрела на широкое ровное пространство прямо перед собой: черная маслянистая поверхность Врат, не менее опасная, чем ковер, сплетенный из ядовитых змей. Возможно, два дня назад Чи Хён стояла на этом же самом месте, когда открылись гребаные Врата, а вчера подралась с Софией у дальней их кромки. Если удастся пережить нынешний день, завтра она ни за что сюда не вернется – она становится похожей на Сестер Сна, каждое утро расставляющих миски с черным рисом и курительницы с фимиамом из рыбы-гарпии возле Непорочных Врат. Однажды на рассвете Чи Хён видела, как монахини с шорами на глазах шли через тыквенное поле и серые ленты, пришитые к их рясам, развевались на ветру, словно щупальца медузы. Тогда она сочла древний ритуал чрезвычайно жутким, но теперь он казался пустяком по сравнению с тем, что собирался устроить около Врат Хортрэп.

Совомышь захлопала крыльями по лицу хозяйки, засмотревшейся на обнаженного белокожего гиганта, который тащил огромный заплечный мешок на плетеной раме, увенчанный самодельным алтарем. Чи Хён шикнула на своего демона, пытаясь успокоить, но Мохнокрылка продолжала отчаянно биться над ее головой и хлестать кожистыми крыльями по больной щеке. Принцессе по-прежнему не нравился план колдуна, но если таоанцы не остановятся в ближайшие тридцать секунд, а Хортрэп не успеет все подготовить, кобальтовых просто сметут…

И все же, когда страх разверзся в груди так же широко, как Врата перед глазами, багряная конница притормозила в какой-то полусотне ярдов от Чи Хён и ее небольшой свиты. Таоанцы демонски слаженно разошлись полукругом, а кобальтовые всадники вытянулись в линию по обе стороны от Врат. Сотня с небольшим оставшихся в строю ранипутрийских драгун кавалерессы Сингх и около пятидесяти наездников капитана Кимаеры, уцелевших в сражении у Языка Жаворонка, вовсе не выглядели устрашающей силой, но они должны были задержать противника, пока несколько сотен пехотинцев не догонят своего генерала или же Хортрэп не выполнит задуманное. О том, чтобы оставить кого-то из здоровых солдат в резерве, Чи Хён не помышляла. У кобальтовых не хватило бы бойцов даже для защиты крепости, не говоря уже о походном лагере, частокол вокруг которого был еще ниже, чем боевой дух солдат.

В то время как демон беспокойно хлопал крыльями, Чи Хён рассмотрела плотную линию из трехсот имперских всадников на рыхлом, высотой по надкопытье снегу. Превосходно обученные лошади не ржали и не гарцевали, и если бы не струи пара из ноздрей, их можно было бы принять за статуи. Многочисленная пехота таоанцев по-прежнему скрывалась за внушительной стеной кавалерии, и Чи Хён оставалось лишь надеяться, что битва еще не проиграна, что ряды противника вот-вот раздвинутся и вперед выйдут ее второй отец и полковник Ждун, чтобы предложить самозваному кобальтовому генералу переговоры.

Никакого движения, за исключением колеблющегося моря багряных знамен, сдерживаемого плотиной кавалерии. Канг Хо Хитроумный, как называли ее отца, всегда говорил ей, что боем нужно управлять, оставаясь в тылу. Если он уехал вчера, все еще может кончиться хорошо, если же остался с таоанцами, то кобальтовых ждет верная смерть… Разве что Хортрэп совершит невозможное с помощью древнего заклинания, которым не пользовались уже лет пятьсот, – вероятно, чрезвычайно мощного, если даже сам колдун никогда прежде не пытался его применить.

Чи Хён посмотрела через плечо туда, где должны были ожидать ее приказов Чхве и Сасамасо. Но, конечно же, там, с левой стороны, стоял только ее страж доблести, а находившаяся обычно справа кавалересса из народа Венценосного Орла ушла навсегда, как и многие другие. Теперь ее место занял Феннек, но не похоже, что он очень этим доволен. Да и не должен бы, учитывая, какой пинок им предстоит получить. Кавалересса Сасамасо была доброй и мудрой, неистовой в сражении и преданной, словно демон, но она исчезла в Изначальной Тьме, и какие бы ужасы там ни обитали…

Настоящий ужас – в том, что Чи Хён позволила Хортрэпу воззвать к их помощи. Она обернулась к стоявшему на коленях перед самодельным алтарем нагому колдуну, Мохнокрылка наконец оставила ее в покое, взмыв в небо, навстречу холодному северному ветру, подальше от Врат и татуированного, блестящего от пота великана, который нашептывал что-то в темный портал, не так уж и важно, что именно. Он погрузил бледные руки в лежавший перед алтарем простой полотняный мешок, откуда доносились визг и шипение.

– Генерал, – начал было Феннек звонким от напряжения голосом, но в этот момент, перебивая его, взревели имперские горны, все разом и так близко, что Чи Хён показалось, будто они дохнули холодом на ее распухшую щеку.

Это был сигнал к атаке. Вместо того чтобы повернуться лицом к наступающим таоанцам, она оглянулась назад, мимо демона в человеческом обличье, начавшего с ее позволения хитрую игру за пределами этого мира, мимо двоих верных охранников, мимо все еще ковыляющей к командиру малочисленной пехоты, к тому месту, где Чи Хён потеряла многих солдат, друзей и надежду. Ей хотелось гордиться этими храбрецами, что отозвались на призыв ее рога, хотелось выпрямиться в седле и отсалютовать им уцелевшим клинком, подняв его к небу здоровой рукой… Но не осталось сил ни на что, кроме сожалений об их несчастной судьбе, кроме вины и страха, пришедших в тот момент, когда принцесса попыталась различить среди приближавшихся солдат массивную фигуру Мрачного или гибкий силуэт Гын Джу. Ни того ни другого там не было, только слабые, едва передвигавшие ноги люди, еще не знающие, что они уже покойники. Имперская конница подступала все ближе, и дрожь земли под чужими копытами передавалась Чи Хён через тело ее скакуна.

О, как же хотелось увидеться с Мрачным перед неизбежным последним поражением! Но у нее не было на это времени, как и на свидание с Гын Джу, и со вторым отцом, и с первым, и с сестрами, и с многими другими родственниками. Ни на что больше не было времени, даже на колдовство Хортрэпа. Страх и вина сдавили сердце с такой силой, что принцесса едва не рухнула в обморок, хотя, возможно, это все происходило из-за жуков, а также из-за слабого гудения Врат. Интересно, они всегда издавали этот звук, которого Чи Хён не замечала по той единственной причине, что была слишком занята мирскими заботами, или он возникал лишь в тот момент, когда Врата зазывали недавно умерших?

Живот свела судорога, и Чи Хён, несмотря на облако саама в голове и болеутоляющую отраву в крови, мгновенно вышла из задумчивости. Пусть ей и предстоит сегодня умереть, она еще не умерла – едва ли боги могли додуматься до того, чтобы сохранить кишечные спазмы в загробной жизни. Она обернулась, чтобы встретить врага лицом к лицу, и еле сдержала смех при виде обнаженного Хортрэпа, – он нелепо прыгал вдоль кромки слабо гудящих Врат, подняв над головой тот самый великий ужас, который обещал вызвать для спасения Кобальтового отряда, – жирного черного опоссума, сердито зашипевшего, когда колдун впился зубами в его сальную кожу, но не вырвавшегося из рук.

Затем все заслонила атакующая кавалерия багряных. Чи Хён опустила забрало, воткнула длинное зазубренное копье в землю и выхватила из ножен клинок. Феннек и Чхве опустили пики и подъехали ближе в ожидании ее распоряжений. Генерал Чи Хён Бонг приподнялась в седле и издала боевой клич, готовясь подтвердить всю доставшуюся ей ранее славу, которую большинство жителей Звезды, возможно, считали чрезмерной.

Мордолиз перепрыгнул через очередное окоченевшее на морозе тело – девушки-солдата не старше четырнадцати лет. Глаза под тонким снежным саваном были открыты, так же как и рот, но еще шире зияло рваное отверстие в медном нагруднике, присыпанное по краям крупинками инея. Рану, вероятно, нанесли массивным клевцом, крупнее того, что заменял обух боевому молоту Софии.

Девочка потеряла в сражении плащ, но София и так поняла, что она сражалась за кобальтовых. Имперцы не брали на службу детей, хотя всегда были готовы поднять их на пики.

Пока София пересекала сверкающую белую долину, ей попался уже третий мертвый ребенок, и она сильно сомневалась, что дело в неудачно выбранном Мордолизом маршруте. Наоборот, все заснеженное поле боя, насколько мог видеть глаз, рябело от кобальтовых солдат, что порой лежали на других трупах, как своих товарищей, так и врагов. Важным теперь было лишь одно: успеет ли София добраться до генерала раньше, чем это сделают таоанцы, хотя она и не видела большой разницы: даже если бы София появилась здесь на рассвете, отдохнувший и лучше организованный имперский полк расправился бы с кобальтовыми в течение часа.

София побежала быстрее, и вовсе не затем, чтобы поучаствовать в резне, – она скользила по заснеженному полю, потому что увидела Чи Хён, окруженную горсткой защитников, всего в ста ярдах впереди. Если она успеет встретиться с генералом перед сражением, то покажет ей покореженную Сердоликовую корону, которую принес Мордолиз, – убедительное доказательство того, что с королевой Индсорит произошло нечто ужасное… А Чи Хён, в свою очередь, покажет находку командиру Таоанского полка и получит отсрочку, а то и нечто большее. Из всех провинций Багряной империи Тао уступает в преданности королеве только Азгароту, и если Индсорит лишилась своей короны, это не может не вызвать очень серьезные вопросы, касающиеся положения дел в империи, которые осторожная полковник Ждун наверняка захочет обдумать, прежде чем дать сигнал к атаке. Нет никакого смысла тратить силы на внешнюю угрозу, когда тебя могут в любой момент призвать на защиту от угрозы внутренней.

Таоанские горны заиграли опять, более слаженно, и София непременно прокляла бы все на свете, если бы у нее хватило на это дыхания. Она была уже близко, видела тонкую линию драгун Сингх, но имперские поганцы начали атаку, даже не соизволив выслать парламентера с предложением сдаться. Большинство ветеранов с возрастом становятся сдержанней, но, похоже, известная своей осторожностью полковник Ждун переживает сейчас вторую молодость, схватка возбуждает ее, как подростка в пору первой любви.

София со всех ног промчалась позади конных телохранителей Чи Хён и повернула направо, чтобы, прикрывшись Вратами от яростного натиска имперцев, двинуть либо обратно в лагерь, либо в горы. Никто не посмеет упрекнуть ее в бездействии… Но теперь уже нет возможности предъявить корону тому, кто мог бы остановить сражение. Если она решит остаться на поле боя, то непременно будет наказана за такую глупость. Давно прошло время, когда она…

София резко остановилась, едва не упав в снег, когда увидела на краю Врат Хортрэпа. Никто из кобальтовых, что метались по полю вокруг нее, не обращал внимания на колдуна, больше беспокоясь из-за несшихся прямо на них всадников. София же моментально прикипела к старику взглядом, и не только потому, что впервые увидела татуировку, покрывавшую всю его спину до самой задницы. Мордолиз, тоже заметивший Хватальщика, вернулся к ней, жалобно подвывая, затем оглянулся на Хортрэпа и зарычал; его жалкий мех встал дыбом. Демон и вчера вечером в свете факела выглядел неважно, а теперь, под лучами солнца, казался сваренным заживо, но тем не менее храбрился. София не понимала, что за хрень вытворяет чародей с корчащимся черным зверьком, но не могла не согласиться с Мордолизом. Ей тоже не нравилось происходящее, и пронзительный звук, идущий из Врат, не мог означать ничего хорошего.

Хортрэп торжествующе закричал и широко раскинул над головой руки. Одной он сжимал голову существа, похожего на опоссума, с выдранным на загривке мехом, а другой – конец непомерно длинного хвоста. Бедный демон завизжал, а Хортрэп принялся наматывать хвост себе на руку. Белая щетинистая лента сползала со спины животного, словно шелковая нить с гусеницы.

Даже по меркам Хортрэпа это было мерзкое зрелище, и София понимала: у него должна быть веская причина, чтобы заниматься таким непотребством здесь и сейчас, на краю Врат, перед наступающей вражеской армией. Прежде она не раз закрывала глаза на то, как ужасно он обращался со связанными демонами, как пожирал их, чтобы обрести магическую силу. И сейчас Хортрэп, несомненно, мучил именно демона, а не настоящего зверя. Но София все равно рванулась к колдуну по глубокому, до колен, снегу. Истошные крики опоссума резали уши, ритуал был слишком омерзительным, чтобы спокойно позволить чародею…

Быстро намотав на руку невероятно длинный хвост, Хортрэп вдруг швырнул демона во Врата. Зверь напоследок издал почти человеческий вопль и без единого всплеска исчез в черной глади… Но его хвост все еще тянулся к воздетой руке Хортрэпа. Мордолиз залаял, словно пытаясь пробудить мертвеца, о которого споткнулась София, когда наконец выбралась на расчищенную Хортрэпом площадку, а колдун опустился на колени перед миниатюрным алтарем и разбросал по краю Врат красные свечи, черные клыки и белые кольца. Хвост опоссума дрожал как тетива и все глубже впивался в молочного цвета кожу. Чародей обернулся к бешено лающему Мордолизу, и София подумала, что не видела жуткого великана таким встревоженным с того дня, когда они в Эмеритусе впервые вызвали демонов.

– Помоги! – крикнул колдун. Замерзшая грязь крошилась под его босыми ногами, он проскользил еще несколько дюймов к призывно распахнутой бездне, и теперь его пальцы почти касались кромки Врат. – Оттаскивая меня, оттаскивай!

Было бы очень заманчиво позволить ему отправиться в Изначальную Тьму, вслед за демоном, которого он мучил. Но Хортрэп Хватальщик, обязанный тебе жизнью, – не самое худшее, что можно себе представить. С тех пор как Марото спас его от огромной Королевы Демонов, которую они пробудили в Эмеритусе, колдун всегда и во всем опекал варвара. К тому же таоанская конница по ту сторону Врат разделилась, чтобы обойти сверхъестественное препятствие, и атаковала всадников Сингх с обоих флангов. Бросить старого друга в тот момент, когда имперцы вот-вот разобьют кобальтовых, – слишком бессердечный поступок, даже если речь идет о таком мудаке, как Хортрэп.

София уперлась сапогами в ледяное крошево и схватила Хортрэпа за запястье, его длиннющие пальцы обвились вокруг ее кисти… Но мощный рывок той силы, что тянула опоссума с другой стороны, свалил обоих с ног, и даже если бы Хортрэп выпустил руку, а не сжал еще крепче, София все равно бы не устояла. Она попыталась спасти самое беспринципное существо на Звезде – и теперь вместе с ним отправится во Врата. Как и любой смертный, она часто думала, что́ лежит за этим древним окном в Изначальную Тьму, но надеялась, как и всякий смертный, никогда не узнать этого.

Надежды смертных так хрупки…

Мрачный едва не споткнулся, услышав знакомый звук. Вокруг сталкивались, сражались, падали и умирали всадники в багряных и синих плащах и лошади, лошади, лошади. Но все они теперь перестали его интересовать, как и еще живые, хрипящие от натуги кобальтовые солдаты, которых он с легкостью обгонял, спеша к центру долины. Варвар не спускал глаз с просвета среди массы войск – это там, должно быть, находятся Врата. Он почти добрался до цели, как вдруг раздался тихий гул. Точно такой же он слышал в Эмеритусе, когда Безликая Госпожа прижала его к своей груди. Ошибки быть не могло. Мрачный знал, что однажды она придет за ним, ведь он не выполнил ее волю. Варвар обернулся посмотреть, как она появляется из Врат, сияющая и грозная…

Но вместо Безликой Госпожи Мрачный увидел на краю бездны своего злейшего врага, Софию Холодный Кобальт, которую он должен остановить, пока она не уничтожила огнем и колдовством всю империю. София, ее пес и Хортрэп Хватальщик стояли всего в двадцати шагах, спиной к нему, и мерзкий колдун постепенно соскальзывал к краю Врат. Тут Мрачный понял, что происходит: нечто ужасное дотянулось из Изначальной Тьмы, схватило колдуна за руку и медленно потащило в преисподнюю. София рванулась по замерзшей грязи к Хортрэпу, не обращая внимания на отчаянную схватку, в которой сошлись два отряда кавалерии, сверкая на утреннем зимнем солнце пиками и мечами. Однако по обе стороны от Врат оставалось открытое пространство, и ничто не мешало Мрачному помочь этим двоим спастись… или помочь им отправиться в бездну.

Гудение Врат все громче звучало в голове, и Мрачный рванулся вперед, еще не зная, каким будет его выбор.

Два дня назад толпа обезумевших каннибалов едва не съела Чи Хён живьем, и с тех пор она полагала, что впредь ей будет за счастье сражаться с обычными солдатами. Но пока все говорило о том, что вторая битва у Языка Жаворонка может закончиться еще ужасней, чем первая. Начиналось на удивление хорошо. Бросившиеся в атаку таоанцы никак не ожидали, что их прекрасно обученные кони испугаются Врат, а всадники Сингх вовремя заметили, что творится с их лошадьми, и кавалересса изменила тактику. Полковник Ждун не стала придерживаться правил благородного боя, тем самым позволив Сингх без зазрения совести пользоваться любыми средствами для достижения победы. К тому же кавалересса хотела добиться от генерала обещанной удвоенной платы для своих ранипутрийцев. Вместо того чтобы устремиться навстречу имперцам, ее драгуны придержали встревоженных коней, натянули луки и выпустили по нескольку стрел в кавалерию багряных. Образцовый порядок таоанцев моментально сменился хаосом. Вблизи Врат лошади отворачивали в сторону и сталкивались с соседними, а на них градом сыпались стрелы. Однако долго так продолжаться не могло – имперцев было слишком много, и у кобальтовых не хватало лучников, чтобы остановить лавину.

Встреча с дрогнувшими рядами таоанской кавалерии наполнила Чи Хён жгучей, почти очистительной яростью. За каждым вражеским забралом она видела глупую жирную физиономию своего второго отца и не испытывала больше ни печали, ни страха, только желание преподать жестокий урок старому хитровану. Она не могла полагаться ни на обещанную Хортрэпом мистическую помощь, ни на силу и опыт своих капитанов. Был только один способ сдержать багряный вал – взять управление в свои руки и повести войска на защиту долины. Она понимала, что должна отступить к пехоте, пока ее прикрывают драгуны Сингх, но всадники в багряных плащах уже просочились сквозь неплотный заслон кобальтовых и теперь догоняли небольшую свиту генерала.

В свое время Чхве не успела обучить Чи Хён искусству кавалерийского боя, на Непорочных островах чаще случались морские сражения, чем сухопутные. Но с тех пор как они вышли из ранипутрийских Врат, Чи Хён сосредоточилась на тренировках, которые по очереди проводили страж доблести и капитан Кимаера. Ее преподаватели разошлись во мнениях по некоторым деталям, хотя оба считали, что реальный боевой опыт исправит недостатки стиля. Но ничто не могло подготовить ее к сражениям лучше, чем неустанные упражнения. Кимаера дрался с ученицей не всерьез, зато Чхве не щадила ее. Каждый раз, когда дикорожденная вырывала поводья из рук Чи Хён, пугала ее лошадь и сбрасывала седока, юная военачальница проклинала суровую наставницу и обещала, что та будет горько раскаиваться, если подопечная сломает позвоночник или разобьет голову. Но Чхве только пожимала плечами и говорила, что трудно сочувствовать ястребу, который вылетел на охоту, не умея даже должным образом приземляться.

Теперь Чи Хён уже не проклинала Чхве. Страж доблести предупредила свою госпожу о том, что несколько врагов догоняют их, и свита генерала остановила напор имперцев, развернув коней раньше, чем таоанцы успели напасть со спины. Лошадь Чхве поднялась на дыбы как раз вовремя, чтобы не столкнуться с передним всадником, и, словно исполняя волю дикорожденной, ударила противника копытом прямо в шлем. Другой имперский рыцарь нацелил копье в грудь Чхве, как только ее лошадь опустилась на передние ноги, но Чи Хён пришпорила своего скакуна, чтобы перехватить удар. Копья багряных были намного толще и крепче, чем у непорочных, зато уступали в длине.

Чи Хён уперла торец копья в седло и направила острие в грудь рыцаря. Древко раскололось от удара, таоанец выпал из седла, застряв ногой в стремени, и конь потащил его прочь, так что скрежет доспехов по льду почти заглушил гудение Врат. Заметив приближение новых всадников, Чхве свистнула Чи Хён, та успела обернуться и неуклюже поймать переброшенное стражем доблести копье залеченными демоном пальцами. Чхве положила поперек седла имперское копье, и Чи Хён предположила, что дикорожденная подхватила оружие только что сраженного рыцаря. Но не было времени размышлять об этом, надо было встречать другое копье, направленное таоанской всадницей.

Через мгновение таоанка стала не опасна, две стрелы пробили ее нагрудник, а третья вонзилась в горло, прямо под ремнем, удерживавшим шлем. Она промчалась мимо генерала и телохранителей, мертвая или умирающая, но все еще прямо сидящая в седле. По трагическому закону войны ее место тут же заняли трое имперских всадников, а за ними уже двигалась пехота багряных. Драгуны Сингх не сдержали натиск врага, и теперь все войско таоанцев парадным маршем прошло мимо Врат, готовясь уничтожить мечту Чи Хён, – так орда муравьев надвигается на хромую саламандру. Самые быстрые из кобальтовых пехотинцев уже появились позади испуганно мечущихся по полю лошадей, но это больше походило на попытку тушить лесной пожар единственным кувшином воды.

Хортрэп, обещавший провести жуткий ритуал, который заставит таоанцев с криками ужаса покинуть поле боя или даже полностью уничтожит их, так и не продемонстрировал свой фокус. Но ведь и Чи Хён ничего не смогла предпринять, так почему она должна ждать большего от Негодяя? Все, о чем ей теперь оставалось беспокоиться, – как не попасть живой в руки таоанцам. Она не доставит Канг Хо такого удовольствия. К счастью, встреча со смертью на поле боя не представляла большой сложности.

Хотя Пурна искренне любила Дигглби, она быстро пришла к выводу, что без своего демона-спаниеля он ни за что бы не выбрался живым из Пантеранских пустошей. Нет, не совсем так. На обратном пути он стал ее близким другом и заслужил много добрых слов. Но без присмотра покойного Принца паша Дигглби не смог бы даже из ванной вылезти без ущерба собственному здоровью. И с тех пор как Диг, чтобы спасти жизнь Пурне, пожертвовал этим существом, оберегавшим от ненужных приключений его задницу, она никогда не забывала, чем ему обязана, и как человек… ну да, как человек чести старалась уплатить долг.

И успела сделать это трижды, пока они пробились сквозь конницу, заполнившую всю центральную часть долины. Она отразила два выпада, каждый из которых мог продырявить Дига, а затем ударом копья расплескала мозги имперца, слишком увлеченного нападением на пашу.

Не то чтобы Диг в это время витал в облаках – он всегда там витал, как бахрома угракарских молитвенных флажков. Иногда даже выше.

Не то чтобы Диг не мог постоять за себя – он не был первоклассным бойцом в отличие от Пурны, но все же с грехом пополам защищался, поскольку противники вечно принимали его за полного неумеху.

И не то чтобы Диг растерялся в суматохе, что было бы вполне объяснимо, когда со всех сторон неслись яростные крики и лязг оружия, спереди надвигалась стена имперской пехоты, всадники проносились мимо с такой быстротой, что двое друзей не успевали даже определить, на чьей стороне сражаются эти люди, а большинство кобальтовых пехотинцев отстали почти на сотню ярдов, так что Пурна и Дигглби оказались одни в окружении врагов. Несмотря на все это, Диг вовсе не потерял присутствия духа.

Нет, трудность заключалась в том, что раскрашенный под мертвеца щеголь не пропускал ни одной стычки и бросался в бой, ничуть не беспокоясь за свою жизнь. Должно быть, постоянно находясь под защитой Принца, Диг обзавелся привычкой переоценивать свои способности, не такие уж плохие, но вовсе не гарантирующие неуязвимость. Разумеется, Пурна любила хорошую драку не меньше, чем этот бесстрашный герой в элегантных шерстяных сапогах, но Диг так разошелся, что атаковал конного таоанского рыцаря, когда Пурна попросила прикрыть ей спину, пока она заряжает пистолет. Она едва успела выстрелить в мчавшуюся галопом лошадь, пробив чешуйчатый нагрудник, так что кровь брызнула во все стороны, словно мякоть томата на учебных стрельбах. Хотя обычно она целилась в наездника, если была такая возможность. Не то чтобы ей сильно нравились лошади, эти огромные чудища, но все равно животные не должны страдать за своих хозяев.

Пурна опустилась на колени и развязала висевший на поясе мешочек с порохом и пулями.

– Это у меня сорок пятый! – воскликнул Диг, всадив тонкий, как игла, клинок под забрало упавшего с коня имперца, который только что едва не убил его самого.

Судя по тому, как неподвижно лежал таоанец, пока Диг приближался к нему, он еще при падении сломал себе шею, но Пурна решила не говорить об этом. С одной стороны, их спор давно закончился и Диг просто хвастался, называя случайные числа, а с другой – она была слишком занята размышлениями о том, как выбраться живыми из этого сраного хаоса.

План был простой: следовать вместе с Чхве за Чи Хён, куда бы та ни пошла. Доказать свою преданность, бесстрашие и все такое прочее, чтобы генерал, не раздумывая долго, разрешила им с Дигом отправиться на поиски Марото. Однако все пошло кувырком, как только Чхве обнаружила, что ее подопечная умчалась к Вратам, чтобы помочь Хортрэпу справиться с каким-то делом. Дикорожденная тут же вскочила на лошадь и поскакала к генералу, не оставив Пурне и Дигглби другого выбора, как бежать следом, а когда они достигли долины, поиски Чи Хён уже стали безнадежной затеей – отвратительное темное облако больше не закрывало видимость, как в первой битве, но это ничего не меняло, поскольку разглядеть что-либо в гуще яростного боя было еще трудней, чем в густом дыму. Оставалось только догадываться, где искать военачальницу во всей этой суматохе, но даже если бы они случайно наткнулись на Чи Хён, она бы вряд ли заметила их самоотверженную помощь. Нет, единственный разумный вариант – вернуться в лагерь и собрать вещи для поспешного отъезда. Дала им Чи Хён официальное разрешение или нет, но они вышли на битву и сразились, и если генерал останется в живых, она обязательно оценит их мужество, а если нет – что ж, тем больше у них причин поторопиться.

– Диг! – крикнула Пурна, забивая пулю в ствол пистолета и натягивая поглубже капюшон из меха рогатого волка. Она вся вспотела, несмотря на укусы холодного ветра. – Назад, шут гороховый! Нужно возвращаться в лагерь!

Пурна так и не поняла, услышал ли ее Диг за странным гудением, звучавшим все громче, но он все равно побежал навстречу плотным рядам таоанской пехоты, размахивая сверкающим клинком и больше напоминая не кровожадного наемника, а ребенка, играющего в пиратов. Пурна, не видя другого выхода, бросилась следом – в прошлый раз он не позволил ее глупой заднице навсегда остаться на этом поле, и теперь она должна проследить, чтобы ничего не случилось с ним самим. Она понятия не имела, как удавалось Марото терпеть все их выходки, но ему удавалось, и только это имело значение.

Пурна скользила по заледеневшей грязи за последним оставшимся в живых другом, в сторону противника, с которым не надеялась справиться, и думала о том, что теперь-то наконец старый олух мог бы ею гордиться. Если бы только он видел это… Нет, окажись он здесь, наверняка бежал бы в противоположном направлении, взвалив на одно плечо Пурну, а на другое – Дига. Так или иначе, но она жалела, что его нет рядом.

Если бы еще и дядюшка Трусливый оказался здесь, это было бы просто прекрасно, все три проблемы Мрачного собрались бы в одном месте, на краю того, что сумасшедшие подонки, люди Шакала, называют Голодным богом. Захотелось на мгновение остановиться и просто понаблюдать, как тонкое белое щупальце, обхватившее руку Хортрэпа Хватальщика, затягивает его во Врата; в конце концов, именно об этом попросил дедушка после первой встречи с Хортрэпом – убить это чудовище. Затем, когда колдун исчезнет из песни Мрачного, можно будет столкнуть и Софию, прежде чем та успеет понять, кто это сделал; демон рядом с ней выглядит совсем изнуренным, вряд ли он способен помешать.

Не сказать, что эта пожилая женщина действительно такая ужасная злодейка, какой ее описывает Безликая Госпожа, но разве допустимо не воспользоваться шансом, когда на другой чаше весов лежит жизнь огромного города? Судя по тому, что он слышал о Софии, она хладнокровная убийца, по ее вине погибло множество людей на всех Лучах Звезды, а если этого недостаточно, то совсем недавно она пыталась без всякой причины прикончить Чи Хён. Даже если бы Безликая Госпожа не предупреждала о задуманном Софией гнусном преступлении, ясно же, что без нее мир станет лучше.

К ее чести следует признать, что дядюшку Трусливого она разделала под орех, но едва ли это перевешивает все остальное.

Последние десять ярдов Мрачный промчался, почти не касаясь ногами снега. Если бы он покончил с обоими при первой встрече, с Хортрэпом – на равнинах Самота, а с Софией – здесь, в лагере, возможно, все сложилось бы немного иначе, немного лучше. Глядишь, и дедушка остался бы в живых, и даже удалось бы разобраться с дядюшкой Трусливым. София с трудом удерживала Хортрэпа, и у нее не было ни единого шанса увернуться от удара, так что Мрачный мог без труда спихнуть в гудящие Врата и ее, и обнаженного гиганта-ведьмака. Хватит уже гребаных сомнений, пришло время действовать, надо избавиться от этого дерьма раз и навсегда…

Мрачный резко остановился на мерзлой земле и ухватил Софию за руку, как раз в тот момент, когда неумолимая сила повалила с ног и ее, и Хортрэпа. Вместо того чтобы упасть во Врата, они лишь проскользили на фут вперед, но варвар удержал их, прибавив еще одно звено к цепи сопротивляющихся смертных. Дурак! Какой же ты дурак! Но только такие сраные дикари, как люди Шакала, способны заживо сбрасывать врагов в преисподнюю, а Мрачный не дикарь… Стоя на краю Изначальной Тьмы и борясь с неведомой силой, он думал о том, что не может убить человека за преступление, которое тот еще не совершил. Наблюдать за тем, как Софию затягивает во Врата, – это все равно что самому столкнуть ее в бездну, и ему не убедить себя в обратном.

Она посмотрела на него, а он на нее. Его ноги скользили по снегу, и как раз в тот миг, когда стало ясно, что он самым дурацким образом обрек себя на гибель, игра в перетягивание каната внезапно закончилась и все трое повались на спину. Мрачный и София поспешили выбраться из-под тяжеленного Хортрэпа, который лежал, трудно дыша и вздрагивая, как выброшенный на берег кит. Варвар хотел что-то сказать, но сумел только кивнуть. И вдруг заметил белый усик, который все еще обвивал запястье Хортрэпа, тянулся по земле и через несколько футов исчезал в пасти Врат. Приглядевшись, он обнаружил, что мохнатый канат не растворяется во тьме, как сначала показалось, а зримо уходит дальше, в бездонную глубину. Это казалось чертовски странным, поскольку Врата Эмеритуса были непроницаемыми, как сама тьма, а сейчас Мрачный словно смотрел в затянутый льдом водоем. То ли эти Врата отличались от прочих, то ли его глаза привыкли к Изначальной Тьме и теперь могли видеть то, что недоступно другим смертным… И там, где канат наконец скрывался с глаз, из бездны поднималось, карабкалось, всплывало, вылетало нечто огромное.

Мрачный увидел достаточно, чтобы понять: нужно уносить ноги, причем не теряя ни секунды. Врата оглушительно гудели, земля испуганно дрожала. Кинувшийся наутек Мрачный налетел на Хортрэпа, только что поднявшегося на ноги. Варвар ударился при падении еще сильнее, чем в первый раз, а когда сумел встать, бог или демон, которого Хортрэп Хватальщик призвал из Изначальной Тьмы, уже ворвался в мир смертных и проглотил солнце.

Теперь Мрачный окончательно понял, что должен был убить этого старого засранца, когда была такая возможность.

Глава 3

Доминго проснулся от всепоглощающего ужаса, какого не испытывал с отроческих лет. От той отвратительной, заставляющей бешено колотиться сердце паники, что охватывает тебя, когда колокола уже отзвонили, а ты все еще дрожишь в своей постели, хотя должен был подняться час назад, чтобы начистить сапоги и пуговицы перед утренним смотром, ведь кадет, чей мундир не выглядит безупречно, вместо занятий по фехтованию проведет весь день за чисткой репы. По сведениям, полученным от друзей из академии, его нерадивый сын очистил столько корнеплодов, что ими можно было целый год кормить неимущих со всего города, тогда как сам Доминго за все время обучения не прикоснулся ни к одному. Но страх оставался с ним всегда, что уж кривить душой. Этот кошмар преследовал его всю жизнь: десятилетний кадет Азгаротийской военной академии в Леми лежит на койке и внемлет колокольному звону, звучащему, как роковой приговор…

Разница лишь в том, что тот дурной сон был гораздо лучше невероятной яви. Какой-то безумец, несомненно вознамерившийся умереть, дал сигнал к атаке, даже не потрудившись разбудить полковника. Горны трубили вдалеке, и, значит, солдаты оставили Доминго в лагере и выступили без своего командира! Голова трещала как с похмелья, и Доминго, разъяренный тем, что кто-то узурпировал его власть над полком, еще больше злился на самого себя, позволившего этому случиться. Он обязан был предвидеть такой поворот, но чьих рук это дело? Кто мог осмелиться? Конечно, не Ши, она слишком уважает армейскую дисциплину, а Уитли не хватило бы мозгов поднять мятеж…

Куда более слабый, жалкий рог запел ближе, чем горны, и Доминго откинулся на подушку, окончательно вернувшись в реальный мир, к своей боли и унижению. Он ранен, фактически искалечен, и он пленник в лагере кобальтовых. Он подвел всех, и себя в первую очередь, к тому же получил настолько тяжелую рану, что не способен даже подняться с постели; София собственноручно сняла с него кандалы – вот какой он теперь беззубый. Человек, которого король Калдруут назвал когда-то Кокспарским Львом, сначала потерял друга, затем сына и, наконец, честь и уподобился старой хромой кошке, настолько безобидной, что можно рядом оставить открытой клетку с певчими птицами.

Значит, какой-то имперский полк идет в атаку на кобальтовых. Должно быть, это Третий, потому что еще один ближайший боеспособный полк – Второй Мешуггский – должен находиться в двух неделях пути к западу отсюда, даже если он выступил одновременно с Таоанским… Но Третьим полком по-прежнему командует Ждун, а от нее хрен дождешься атаки с ходу на плохо изученного противника. Доминго потому и решил действовать до прихода таоанцев, что Ждун наверняка захотела бы дождаться прямых указаний из Диадемы, вместо того чтобы сокрушить кобальтовых на свой страх и риск… А теперь она вдруг ринулась в бой, не имея в тылу другого полка, способного в случае нужды прийти на помощь! Нет, это безумие.

Если только Ждун не получила уже приказ из Диадемы, и не обязательно от багряной королевы… В чем убеждения Доминго и Ждун сходятся, так это в безоговорочной поддержке Короны и презрении к Вороненой Цепи, но, учитывая, что сам он пошел на сделку с совестью, нет ничего странного и в сговоре Ждун с Черной Папессой. Вероятно, ее обманули, как и самого Доминго, и теперь еще один отравленный зельем цепистов полк направляется в долину, чтобы стать жертвой еще более страшного ритуала…

А может, в отличие от Доминго Ждун с возрастом поумнела. Узнав, что кобальтовые слабы после битвы с азгаротийцами, она решила вцепиться в низко висящий плод обеими руками. Пусть Третий полк и не так страшен в сражении, как Пятнадцатый, но недостаток боевой выучки таоанцы с лихвой искупают числом. Чем дольше Доминго обдумывал этот вариант, тем более правдоподобным он казался, и наконец полковник позволил себе глубокий вздох, хотя и понимал, что потревожит больные ребра. Иногда приходится делать то, что тебе неприятно.

Следовало отдать должное Ждун – впервые за все годы службы та предпочла самое разумное решение самому безопасному. Она, без сомнения, одолеет Кобальтовый отряд и примкнувших к нему Негодяев. Доминго на миг задумался о том, чтобы покончить с собой, прежде чем Ждун войдет в палатку и позлорадствует над его невольным освобождением. Но даже если бы он решился, ему не хватило бы сил на попытку сбежать от судьбы. Он по собственной глупости оказался на этой койке и останется на ней, пока более удачливый офицер не освободит его.

Самым странным во всем этом было чувство разочарования, с которым он внимал пению приближавшихся горнов. Ему не доставляло удовольствия пребывание в плену, не вдохновляла перспектива стать сообщником Софии и ее непорочной протеже; обеих он бы убил не раздумывая, разве что они бы понадобились живыми, чтобы выдать важные сведения. Спору нет, кобальтовые заслуживают расплаты за все свои преступления…

Но трудно найти солдата, у которого за душой нет темных дел. Доминго еще в бытность кадетом понял, что избежать большего зла можно, только примирившись с меньшим. Такая философия – единственный способ выжить для имперского офицера. Да, она стоила Доминго многих неприятностей, после того как он вступил в необдуманный союз с папессой И’Хомой, но она же заставляла полковника быть верным королеве Индсорит от первой гражданской войны с Вороненой Цепью до последней. Правда, при этом он принес Короне больше вреда, чем пользы, но никто не посмеет отрицать, что все эти двадцать лет только Пятнадцатый полк и его недостойный начальник удерживали империю от развала или хуже того – от мятежа цепистов.

Потому-то Хьортт и испытывал сейчас горькое разочарование, прекрасно понимая, что клерикальный переворот, которого он всегда так боялся, все же произошел и сам Доминго сыграл в его победе значительную роль. Накануне вечером генерал Чи Хён приходила к нему в палатку, чтобы попросить поддержки, утверждала, что королева Индсорит лишь номинально правит империей… И если даже известный своей преданностью багряной королеве азгаротийский полковник вступил за ее спиной в сговор с Черной Папессой, приходится признать, что в словах этого непорочного отродья есть определенный смысл. Как бы абсурдно это ни звучало, но синеволосая девчонка за несколько минут сказала больше правды, чем он услышал за всю свою военную карьеру. Цепь представляет серьезную угрозу, с этим согласны все здравомыслящие имперские офицеры, но никто не нашел в себе смелости даже помыслить о том, что этих полоумных фанатиков нужно либо истребить, либо раз и навсегда выгнать из страны. А генерал Чи Хён как раз этого и хочет – защитить Самот и другие провинции от чумы, что медленно и неуклонно распространяется по всей империи, чумы, к процветанию которой сам Доминго приложил руку.

Поначалу утверждения Чи Хён казались такой же нелепостью, как речи любого другого агитатора, но полковник повторял их снова и снова, после того как принцесса взяла с него слово помочь ей в этой войне и отправилась спасать уцелевших кавалеристов Пятнадцатого полка от мести Софии. Эти слова не давали ему уснуть до поздней ночи; без всякого сомнения, именно они стали причиной его странных снов. И в конце концов Чи Хён почти убедила его, хотя это, конечно, безумие. Генерал и ее помощники чертовски хорошо вели эту войну, имея под рукой лишь разношерстную толпу наемников и крестьян. К ней примкнуло несколько самых хитрых стратегов, с которыми Доминго когда-либо приходилось иметь дело. И казалось, кобальтовые успеют подготовиться к встрече с Третьим полком и его осторожным, нерешительным командиром. Доминго ненавидит Софию, но Черную Папессу он ненавидит еще сильнее. Он бы не задумываясь воспользовался прекрасной возможностью уничтожить одного врага руками другого. Если Холодный Кобальт и полковник Хьортт объединят свои усилия и окажут помощь генералу Чи Хён, эта война сокрушит Вороненую Цепь.

Во всяком случае, могла бы сокрушить, если бы полковник Ждун проявила обычную нерешительность, а не бросилась в атаку. Как знать, возможно, на переговорах авторитет Доминго сыграл бы свою роль и Ждун заключила бы союз с кобальтовыми против Цепи. Однако теперь она обладает явным превосходством, и даже столь плохо обученный полк, как ее Третий, способен испортить все дело. Генералу Чи Хён придется отказаться от своей мечты.

Прикрыв глаза и снова унесясь мыслью к трубящим горнам, Доминго признался себе, что это была прекрасная мечта, пусть и недолговечная.

Глава 4

Вовсе не обязательно знать Хортрэпа Хватальщика столько лет, сколько знала его София, чтобы насмотреться вдоволь всякого загадочного дерьма, но в этот раз он превзошел самого себя. Она помогла голому старому мерзавцу встать на ноги, раздираемая любопытством и желанием поскорей оказаться подальше от ожесточенной битвы, пока все не запуталось еще сильней. Но земля под ногами вдруг задрожала, и Мрачный налетел на Хортрэпа. Когда двое таких крепких мужчин сшибаются лбами, им должно быть очень больно. Возможно, со стороны это даже выглядело охренительно забавно, но тут София увидела, что снесло мальчишку с ног, и ей стало не до смеха.

Тварь выскочила из Врат и взмыла. В изгибе ее тела не угадывалось особого изящества – всего лишь случайный поворот позвоночника… Необычайно длинный хвост толщиной в талию Софии постепенно сужался до тонкой плети, которая обернулась вокруг запястья Хортрэпа, глубоко впившись в кожу, так что рука колдуна распухла и, казалось, готова была лопнуть.

Увы, это все, о чем успела подумать София, прежде чем воздушная волна сбила ее с ног, когда черное чудовище, завертевшись волчком, рухнуло на землю у самого края Врат. Оно стремительно откатилось в сторону, противоположную той, где стояла София; случись иначе, эта тварь мгновенно раздавила бы и ее, и Мордолиза, и Мрачного, и Хортрэпа, и тех пехотинцев, что сражались шагах в тридцати от них. Монстр был вдвое выше и вчетверо длинней тех слонов, на которых когда-то София и Сингх отправились в поход. Едва он прекратил бешеное вращение в самой гуще испуганных лошадей и не менее испуганных всадников, Софии удалось разглядеть оскалившуюся морду, которой чудище вертело во все стороны, и шевелящиеся усы длиной больше метра. Тварь зашипела так громко, что заглушила гудение, исходившее, как выяснилось, не от Врат, а от этого самого монстра, вызванного колдовством Хортрэпа.

Очертаниями гигантское чудище напоминало опоссума, которого Хортрэп бросил во Врата, но не в большей степени, чем Мордолиз напоминал рогатого волка. Гудящая громадина вздрагивала от холода. Ее тело вместо шерсти покрывали длинные зазубренные иглы, желтые клыки торчали из истекающей слюной пасти – такой широкой, что тварь, лениво развернувшись, одним махом откусила голову ближайшей лошади. София не разобрала, кто на ней скакал, ранипутрийский драгун или таоанский рыцарь, но с уверенностью могла сказать, что бедный засранец был уже мертв, когда мохнатая лапа с когтями длиной с полуторный меч протянулась к обезглавленной лошади и покалеченному всаднику и оттолкнула их от себя. Несчастные жертвы прокатились по мерзлой земле к кучке сражающихся всадников и повалили их – так серп срезает пшеничные колосья. Король демонов задрал к небу длинную крокодилью морду и завизжал так громко, что София съежилась, а когда он замолчал, всю долину накрыл зловещий тихий гул, так что даже отчаянно сражавшиеся солдаты отвлеклись на нового противника.

Мордолиз первым нарушил тишину своим ревом и бросился к чудищу, прежде чем хозяйка успела остановить его. Глаза гиганта размером с пушечное ядро уставились на восторженного демона. София обернулась к Хортрэпу, чтобы тот наконец объяснил, что за хрень здесь происходит, но поскользнулась, наверное, в сотый раз за последние два дня. Она чувствительно приложилась копчиком к земле и в тот же момент поняла, что это Хортрэп опрокинул ее вверх тормашками. Но не по своей вине – хвост демона все еще обвивался вокруг запястья чокнутого Негодяя, и когда чудище ринулось к нестройным рядам одетых в багряное и синее солдат, оно поволокло за собой и колдуна. Мордолиз с веселым лаем помчался следом за исполинским демоном, впервые за многие века, если не за всю свою жизнь, почувствовавшим близость смертной плоти.

Если удастся пережить этот феерический обсёр Хватальщика, надо будет поинтересоваться, где он постиг искусство вызывать такие занятные экземпляры и какого хрена решил заняться этим именно сейчас. Но важные дела надо делать по порядку. Во-первых, загнать разбушевавшегося монстра обратно в Изначальную Тьму, во-вторых, провести серьезный разговор с Хортрэпом и, в-третьих, показать Чи Хён сломанную корону. Ну и наконец, может быть, просто извиниться за то, что пыталась вчера ее убить. Примерно так.

– Уххх…

София оглянулась на Мрачного, который сидел на земле рядом с ней, прижимая мощную пятерню к виску и провожая взглядом чудовище.

– Да, я тоже считаю, что «уххх», – проворчала София, поднимаясь на ноги, и зашипела от новой напасти, постигшей ее многострадальную задницу. Протянув Мрачному руку с легкой улыбкой наподобие тех, какими одаривала дядю этого мальчишки до того, как их отношения стали слишком напряженными, она добавила: – Что ж, юноша, Хортрэп научил тебя призывать демонов. Хочешь, теперь я покажу надежный способ отправлять их обратно?

Похоже, он не очень обрадовался предложению, но это просто доказывало, что не все люди настолько тупые, какими кажутся. Облизав губы и шагнув к разъяренному демону, сминающему своей тушей и багряных, и кобальтовых солдат без разбора, София задумалась о том, какой дурой она сама сейчас выглядит, направляясь прямо в лапы монстра, подобных которому не встречала уже четверть века, да и раньше не связалась бы с таким по своей воле. Но тут чудовище смело хвостом кучку солдат, и, увидев на этом хвосте обмякшую человеческую фигуру, она решила, что все-таки смотрится не настолько глупо, как Хортрэп.

Чи Хён искренне надеялась, что Хортрэп переживет этот день, чтобы она смогла засадить каблуком между его лилейно-белыми щеками. Незачем говорить, что при таком развитии событий она тоже поспешила выйти из схватки; когда таоанские стрелы принялись щелкать по ее шлему или застревать в толстом хауберке, смерть в бою перестала казаться ей такой романтичной. Не следует забывать об осторожности, особенно если имеешь дело с демонами.

Однако Мохнокрылка по-прежнему летала у нее над головой, а иначе какая-нибудь стрела наверняка сразила бы если не принцессу, то ее коня. Чи Хён все еще в седле, целая и невредимая. Чхве и Феннек держались рядом с ней, остальные же телохранители либо затерялись в гуще битвы, либо погибли. Вокруг теперь были только всадники в багряных плащах, с безошибочно узнаваемым на седельных сумках таоанским драконом-оленем в гирлянде из полевых цветов.

Когда последний имперский кавалерист умчался прочь, Чи Хён поняла, что в пылу схватки развернулась кругом и сейчас направляется к фронту багряной пехоты. Она натянула поводья и сдавила пятками конские бока. Ощетинившаяся копьями стена приближалась так стремительно, а разворот получился настолько резким, что Чи Хён испугалась, как бы скакун не сломал ноги. Но тот показал себя молодцом, чего не смогла наездница, и они промчались мимо шеренги таоанцев, мечущих в них копья со стальными наконечниками. Продолжая понукать коня, Чи Хён завершила разворот. Перед ней замелькали боевые молоты с рукоятями почти десятифутовой длины, и Чи Хён успела удивиться, до чего же это нелепое и неудобное оружие, прежде чем удар обрушился на ее шлем. Она была готова поклясться, что слышала, как треснул череп. Чи Хён выронила имперскую пику, которую дала ей Чхве взамен уже третьей сломанной, и если бы ноги не удержались в стременах, принцесса и сама очутилась бы на земле. Вместо этого она лишь поникла в седле, и конь понес ее прочь от чужой пехоты. Впрочем, это уже ничего не меняло. Перед ее налитыми кровью глазами все погрузилось в рубиновый полумрак, а голова загудела, как пчелиный улей. Чи Хён смежила веки, подождала, пока мир перестанет вращаться и восстановится способность соображать. Но вот холодные, влажные пальцы обрели чувствительность. Она осторожно натянула поводья, боясь, что ноги выскользнут из стремян, но не желая замедлять бег лошади, и начала помаленьку съезжать набок. Гул в голове усилился, боль спустилась ниже, к лунке выбитого зуба, и принцесса упала…

Ее тут же поймали. От крови щипало глаза; щурясь, она увидела сквозь забрало, как Феннек вынимает ее ногу из стремени мягкими белыми когтями.

Но держал ее не он; борясь с тошнотой, Чи Хён опустила глаза и увидела у себя под мышкой перчатку Чхве. Дикорожденная подняла генерала и усадила на собственную лошадь.

Земля мелькала под ногами, и казалось, что они все еще скачут галопом, хотя на самом деле кони уже остановились. Затем сильные руки развернули Чи Хён, протащили по шее встревоженно заржавшей лошади и усадили впереди стража доблести, задом наперед, животом к животу Чхве.

Какими бы плавными ни были движения дикорожденной, Чи Хён все-таки стошнило под шлемом, но она была слишком слаба, чтобы смутиться из-за этого. Генерал устало положила голову на плечо стража доблести. С конской спины она прекрасно видела имперскую пехоту. И хотя голова раскалывалась, а кровь все еще приливала к глазам, Чи Хён улыбнулась, потому что могучий Таоанский полк остановился, а затем первая шеренга попятилась. Начав отступать, багряные сами себя поймали в ловушку. Те, кто пятился, топтали упавших товарищей, прочие пехотинцы стояли на месте, вяло переговариваясь и глядя вслед раненому генералу и двум ее последним телохранителям. Один из солдат потерял сознание, и соседи даже не пытались поднять его из грязи.

Что-то прокричал Феннек, высоко и пронзительно, словно рядом заржал конь, но принцесса не разобрала ни слова.

– Ох, Чи Хён, – проговорила Чхве в ушной разрез ее шлема, и как бы громко ни гудела голова, как бы ни стреляла боль в зубах и каждой косточке, генерал прекрасно слышала своего стража доблести. – Я должна ненадолго оставить тебя. Лежи и набирайся сил, а мне позволь добыть славу для нас обеих.

В этом была вся Чхве. Совершенно непоследовательная. Но тут мир снова закружился вокруг Чи Хён. Дикорожденная снимала ее с лошади как ребенка и передавала Феннеку. Его нежные лапы отнесли генерала в сторону и уложили на спину. Даже сейчас, когда глаза застилало кровавое марево, Чи Хён видела небо, такое же синее, как воды Отеанского залива.

Феннек что-то сказал, но Чи Хён опять не расслышала, а затем сквозь гул в голове пробился голос Чхве:

– Я отвлеку его. Не медлите, друзья.

Друзья? Чи Хён вне всякого сомнения считала Чхве одной из лучших своих подруг, но и подумать не могла, что это слово есть в словарном запасе дикорожденной, и вместо теплоты ощутила, как холодеет сердце. Происходило что-то страшное, и как только мохнатые лапы Феннека сняли с нее шлем, она повернула голову, чтобы посмотреть, куда направилась Чхве…

Нет! Нет-нет-нет! Чхве казалась совсем крошечной, как наездник, изображенный на одном из гобеленов ее второго отца в Хвабуне – работы самотских мастеров, любивших эпические сюжеты. Над дикорожденной высился кошмарный черный монстр с оскаленной слюнявой пастью, острыми когтями и хлещущим во все стороны хвостом – вроде адских чудищ из древнего свитка, который первый отец прятал в комоде железного дерева, а комод запирал на ключ. Тварь была в пять раз выше солдат, с яростным криком бросившихся на нее, и даже с седла Чхве не могла бы дотянуться до ее сальных боков…

А дальше случилось самое худшее: страж доблести приподнялась в стременах и затрубила в рог, подаренный генералу Пурной. Чхве отвлекала на себя внимание гигантского чудища, а Чи Хён могла лишь беспомощно наблюдать за этим.

Как бы ни были грозны таоанские всадники, Диг героически довел Пурну почти до передних рядов имперской пехоты и только тогда заметил, насколько далеко они оторвались от других кобальтовых, оставшись с горсткой солдат, последовавших их дурному примеру. Вокруг все еще метались кони, мешая определить, где свои, а где чужие, но теперь пики и боевые молоты багряных оказались в считаных ярдах впереди. Увы, такой печальный итог был вполне предсказуем – и Пурна непременно объяснила бы Дигглби, к чему приведет его безрассудный порыв, но она так запыхалась, что не могла произнести ни слова.

В то мгновение, когда уже кажется, будто ты вот-вот все поймешь, обязательно появится какое-нибудь адское создание, чтобы расширить твой кругозор. Во всяком случае, это гигантское непотребство отвлекло на себя внимание имперских солдат и утихомирило не дающую покоя ногам дурную голову Дигглби. Паша замер и вытаращил глаза на диковину, разрезавшую строй таоанской кавалерии. Очевидно, чтобы укротить его непомерное эго, требовался монстр размером с дом. В этом секундном колебании проявилась вся разница между ним и Пурной (ну хорошо, еще Диг превосходил ее манерами и образованием). Он выглядел совершенно счастливым, бросаясь в смертельную схватку с привычными до скуки имперскими солдатами, а ее в последнее время могло воодушевить только что-нибудь экстраординарное вроде огромного хищника, сминающего на своем пути и багряных, и кобальтовых без разбора. Горло болезненно сжалось, сердце ускорило темп, перескочив с бодрого марша на неистовый боевой танец, и Пурна, засунув в кобуру разряженный пистолет, схватила Дига за локоть и потащила к новой цели. Эта громадина только что оторвала голову у лошади и подбросила в воздух всадника, убедительно дав понять, что лобовая атака не принесет ничего хорошего; нужно найти способ подобраться к ней сзади… Но поскольку окружавшие их багряные всадники и пехотинцы либо просто смотрели на тварь, разинув рот, либо пятились, за свой собственный тыл беспокоиться не приходилось. По крайней мере, Пурна на это надеялась.

В какой-то момент она испугалась, что монстр следит за ней, – отвратительная серая морда повернулась в ее сторону. Но тут кобальтовый всадник бросился в атаку на чудище, протрубив в рог; от знакомого звука у Пурны неприятно засосало под ложечкой… Впрочем, теперь она разглядела, что Чи Хён лежит на земле чуть поодаль, рядом стоят две лошади, а капитан Феннек опустился на колени перед своим генералом. Пурна снова обернулась к атакующему всаднику, черный рог сверкнул на фоне светлых волос, и дурное предчувствие превратилось в ужасающую уверенность – не Чи Хён скачет навстречу монстру, а Чхве, красивая и безрассудно смелая дикорожденная, которая помогла Пурне сделать этот подарок генералу. Чхве снова протрубила в рог убитого волка и пришпорила скакуна.

Не в силах отвести взгляд от сцены ужасной гибели одной из немногих, кем она восхищалась, Пурна побежала, надеясь подобраться к монстру сбоку, но едва не налетела на раненую Чи Хён и испуганно гарцевавших лошадей. Пока она осторожно ступала между замерзшими и свежими трупами, пространство перед чудищем вдруг расчистилось. Пурна увидела, как Чхве развернула скакуна, вероятно надеясь увлечь Короля Демонов в погоню за собой. Но тварь уже изготовилась к прыжку, а дикорожденная находилась все еще слишком близко.

Однако за мгновение до того, как чудище прыгнуло на всадницу, один из сраженных кобальтовых солдат, лежавший рядом с грязной когтистой лапой, приподнялся и вонзил в нее копье. Монстр завизжал так, что мог бы разбудить древних богов или, по крайней мере, заставить их повернуться на другой бок во сне. Забыв про Чхве, он схватил копейщицу передней лапой и вскинулся на тонкие и длинные задние, каким-то чудом удерживая равновесие. Застрявшее в суставе копье было не длинней иголок, что покрывали спину твари. Она сделала несколько неуклюжих шагов назад, с такой силой сдавив женщину, что крик боли заглушил непрекращающееся гудение, затем, точно человек мочалкой в бане, потер пленницей свое мягкое, лишенное иголок брюхо. И кобальтовая копейщица, словно по воле бродячего фокусника, развлекающего крестьян ловкостью рук, исчезла из виду. Длинная морда чудища скривилась в безошибочно угадываемой усмешке, и Пурна в ужасе отвела глаза, поняв, что произошло: на брюхе у монстра образовался пульсирующий пузырь из складок кожи; несчастная женщина беспомощно билась в этой удушающей ловушке.

Пурне нравилось считать, что ее трудно потрясти, но сейчас она испугалась по-настоящему. Убийство чудовища – не подвиг из песен, не охотничье приключение. Это суровая необходимость. Она должна хотя бы попытаться, если хочет спокойно спать по ночам. Какой может быть сон, когда ты знаешь, что на свете существует такая тварь?

Тапаи заскользила по льду в ту сторону, где капитан Феннек склонился над генералом, поднеся к ее залитому кровью лицу флягу с водой или чем-то покрепче. Совомышь села ему на колено, бледное существо казалось таким же обессиленным, как и хозяйка, – Пурна видела этого демона много раз и теперь готова была поклясться, что раньше его шерсть имела густой оттенок оникса. Она оглянулась – не подбирается ли с тыла таоанская пехота. Имперцев поблизости не оказалось, зато Диг, да хранят боги его одурманенную жуками голову, приближался бегом, хотя и не так быстро, как хотелось бы. А прямо перед ней свирепое чудище снова стояло на четырех лапах и, приподняв огромную голову, следило за удаляющейся Чхве. Дикорожденная скакала на север, и это было единственно возможное направление, поскольку позади находились Врата, слева продвигались к лагерю разрозненные группы кобальтовых, а справа, между монстром и попятившейся таоанской пехотой, лежала генерал Чи Хён. Однако тварь не клюнула на приманку, одинокая крикливая всадница не так заинтересовала ее, как звенящая доспехами масса багряных солдат. А затем черные глаза чудища остановились на раненом генерале и ее защитниках.

– Диг, отвечаешь головой за Чи Хён! – крикнула Пурна и вскочила на одну из лошадей, что стояли рядом с генералом и склонившимся над ней капитаном.

– Это моя лошадь, – оглянувшись на нее, сказал Феннек, скорее удивленный, чем возмущенный.

– Не могу же я обокрасть собственного командира, – ответила Пурна, устраиваясь поудобней в легком усбанском седле, и тут же нахмурилась, обнаружив, что не достает ногами до стремян.

Что ж, подтягивать их нет времени, и в прежние времена люди прекрасно обходились без седел. С отчаянным криком «Хайа!» Пурна дала гнедой такие шенкеля, что та рванула с места, едва не сбросив наездницу.

В горном королевстве Угракар почти все путешествовали пешком, а если и ездили, то на огромных яках, смирных животных, куда ловчей передвигавшихся по крутым склонам, чем ранипутрийские пони или азгаротийские мустанги. Только в семьях тапаи детей обучали верховой езде. Кони вошли здесь в моду как символ высокого положения. Дорога к дворцу должна быть ровной и широкой, чтобы по ней могла проскакать лошадь. И хотя торговые гильдии не раз оспаривали эту привилегию, королевское решение оставалось неизменным: ездить верхом на лошади могли только аристократы.

Пурне всего раз или два случалось это делать, и не в таких драматических обстоятельствах, но она много ездила на яках, поэтому считала себя опытной наездницей. И когда лошадь прянула вправо, не желая приближаться к адской бестии, яростно гудевшей впереди, это оказалось для Пурны полной неожиданностью. Однако удивлялась она недолго – пока не упала лицом в снег. А потом окружающий мир стал ослепительно-белым.

Мрачный бежал вместе с Софией за огромным Королем Демонов, терзаемый одним вопросом: это целиком его вина или только частично? Трудно сказать, сумело бы чудище выбраться из Изначальной Тьмы, если бы он столкнул Хортрэпа во Врата, но поскольку колдун все еще привязан к хвосту твари, разумно предположить какую-то связь между ними. И теперь самое ужасное чудовище, которое Мрачный видел в своей жизни, если не считать Безликой Госпожи, мчалось по полю боя, набрасываясь на всех, до кого могло дотянуться зубами и когтями, а пес-демон Софии азартно несся следом, точно горностай, преследующий медведя-призрака. Порожденный Вратами опоссум замедлил бег, его поступь стала неуверенной – Мрачный представить себе не мог, чтобы этакая громадина могла чего-то испугаться, но выглядело именно так. И когда они с Софией подобрались ближе по взрыхленной когтями земле, причина задержки стала ясна. Чудище снова пришло в ярость, оно хватало солдат и запихивало то ли в скрытую пасть, то ли в брюшную сумку. Со стороны не рассмотреть, куда исчезают несчастные, но зрелище все равно ужасное… И этого не произошло бы, если бы Мрачный не бросился за каким-то хреном спасать Софию и Хортрэпа, вместо того чтобы спихнуть их во Врата.

– Есть другие идеи?

Мрачный посмотрел на бегущую рядом женщину, не понимая, прокричала она эти слова или прошептала, – гудящая тварь заглушала все звуки.

– Э-э… нет. – Надеясь, что сумел скрыть замешательство, он крепче сжал древко копья и рукоять солнценожа. – Мы хорошо бежим.

– Я спросила, как нам лучше напасть на Королеву Демонов. – София усмехнулась, и он почувствовал себя еще большим дураком.

Вдобавок ко всему прочему, как она поняла, что это королева, а не король? Но прежде чем варвар нашелся с ответом, София добавила:

– Ты знаешь, как свалить такую громадину?

– Я… нет, – после секундного раздумья признался варвар, потому что детские песенки о том, как Клятвопреступник Прожорливый охотился на лысых мастодонтов еще до Пришествия в Мерзлые саванны, были совершенно бесполезны при столкновении с ужасающей явью, к которой приближались Мрачный и София.

– Давай начнем с задней ноги. Сделаем подножку, а когда королева шлепнется, воткнем что-нибудь острое в промежность или в задницу, куда сумеем дотянуться.

Так расправился Прожорливый со слоноподобным слепым стражем Леса Звезд.

Но София, похоже, приняла растерянность на лице Мрачного за робость.

– Понимаю, затея рискованная, но это очень чувствительное место, там много кровеносных сосудов. Боль и кровь – как раз то, что нам нужно. Ты со мной?

Мрачный поглядел на неуклюже вихляющий круп твари, на лес толстых, как бревна, игл, надежно прикрывающий ту часть тела, куда София предлагала бить. Королева демонов перестала хлестать по сторонам пятидесятифутовым отростком, использовав большую его часть, чтобы обвить Хортрэпа тугими колючими кольцами. Теперь колдун, словно жало скорпиона, торчал на заднице чудища, которое снова медленно двинулось к таоанской пехоте, выгнув спину так, чтобы вислое розовое брюхо не волочилось по земле, покрытой трупами солдат.

Мрачный не был трусом, но не был и дураком, и план Софии ему совсем не понравился. От удара в огузок чудище, вероятно, разъярится сильнее, чем от любой другой плюхи. Демон был таким огромным, так оглушительно гудел, что Мрачный вспомнил о Безликой Госпоже и подумал: может, это еще один давно забытый смертными бог? И если да, то кто способен поклоняться подобному ужасу? Именно это и пугало Мрачного. Схватиться со зверем, даже невероятно большим и опасным, – это запросто, если необходимо остановить зло. Но проявить неуважение к богу, пусть даже ты сам ему не поклоняешься, – совсем другое дело.

– Смилуйся, Обманщик! – прошептала София и замерла.

Мрачный, даже не успев задуматься над этим странным выражением, увидел причину остановки и испуганного возгласа.

– И Черная Старуха тоже.

Монстр метался по полю судорожными рывками, он то глубоко врезался в отступающую таоанскую пехоту, то бросался обратно, обеими лапами засовывая кобальтовых солдат в свою брюшную сумку. И вдруг остановился на свободной полосе между двумя армиями. Он задрожал и выпрямил все четыре лапы; отвисший бледно-розовый живот почти касался земли. Внутри копошились люди, пытаясь выбраться из складок кожи, но там угадывались и другие силуэты, почти человеческие, но немного отличающиеся. Сначала Мрачный думал, что Королева Демонов носит в сумке своих детенышей, которым и скармливает несчастных солдат, но теперь понял, что все намного хуже. Чье-то лицо прижалось к эластичной полупрозрачной мембране, раскрыв рот в беззвучном крике; в следующий миг тело и голова несчастного начали вытягиваться, искажаться, разрываться. По всему карману теперь дергались хвосты и зубастые морды вместо цепляющихся рук и вопящих ртов. Гудение стало таким громким, что у Мрачного задрожали внутренности.

– Меняем план, – объявила София, хлопнув варвара по плечу, словно хотела ему напомнить, что все происходит не во сне.

Это подействовало лишь отчасти, он никак не мог отвести взгляд от плененной плоти, вздувавшейся пузырями в брюшной сумке чудища.

– Тварь отставила заднюю лапу. Пошли!

Она бросилась вперед, несмотря на свою хромоту, но Мрачный не мог двинуться с места, ноги словно приросли к земле, грудь мучительно сжало. Несомненно, монстр засунет его к себе в брюхо, и он растворится там. Его соплеменники говорили, что в нем течет кровь демонов и шаманов, но теперь это уже не имеет значения, скоро он окончательно превратится в нечто ужасное, потому что никто не может противостоять богу. А эта тварь – бог… Кто иной способен сеять вокруг такой хаос и превращать людей в чудовищ? И дело даже не в том, что все они умрут, а в том, что они могут остаться живы, измененные по образу и подобию Королевы Демонов. Зря он покинул Мерзлые саванны, зря остался на снегу вместе с дедушкой, покалеченным людьми Шакала. Он должен был как истинный Рогатый Волк отправиться домой с матерью, и ничего этого не случилось бы, никогда-никогда-никогда…

Собачий лай вывел его из оцепенения, пес Софии скакал перед ним, виляя хвостом. И когда Мрачный посмотрел в черные глаза демона, он попятился, потому что в глубине этих глаз светился холодный разум, такой же пугающий, как и неизвестный бог у варвара за спиной. Пес оглянулся на свою хозяйку, уже подобравшуюся к лапе королевы демонов, и Мрачный шумно втянул бодрящий утренний воздух. Бог приказал ему убить эту женщину, а теперь она пытается убить другого бога… И ей подчиняется существо, временами похожее на собаку, а временами на демона и, как подозревает Мрачный, такое же опасное, как Безликая Госпожа или эта сумчатая тварь из бездны. Возможно, тут кроется какое-то тайное знание: возможно, смертные были всего лишь героями песен Древних Смотрящих, двигающимися туда или сюда по прихоти богов. А если это так, то худшая ошибка, какую может совершить человек, – проявить нерешительность, особенно в такой отчаянной схватке. Да, все, что остается, – это броситься на огромное чудище, что засовывает солдат к себе в брюхо, подобно тому как крестьянская девчушка складывает чайные ягоды в подол.

Чи Хён. Она лежит где-то там, позади этого бога-демона, или бога демонов, или кем эта тварь является на самом деле. Имя девушки, словно шип, укололо Мрачного в задницу, и он помчался так быстро, что преодолел половину расстояния до Королевы Демонов еще до того, как София изготовилась к атаке, стоя возле вывернутого наружу когтя и оценивающе глядя на огромную лапу, – так лесоруб примеряется к толстому сучковатому дубу. Она напрягла руку, но не успела замахнуться для удара до того, как оглянулась на Мрачного с безумной усмешкой. Влажная корчащаяся плоть нависала прямо над ней, чудище стояло и покачивалось, не обращая внимания на двух смертных, забежавших ему в тыл. И варвар совершил то, что могло случиться только в старых песнях, – напал на бога вместе с демоном, скачущим у него под ногами, и героиней легенды, дерущейся бок о бок с ним.

Он был очень взволнован, но боялся лишь одного: как бы его не вырвало.

Чи Хён вытерла кровь и рвоту с подбородка, поддерживаемая приятелем Пурны – Данглби, Динглби или как его там. Их окружали враги. Феннек пытался о чем-то договориться с таоанской всадницей и дюжиной имперских пехотинцев, рискнувших отделиться от своего отступающего полка и, воспользовавшись тем, что огромный демон заинтересовался кобальтовыми, стремительным броском добраться до вражеского генерала. Одна из неприятных особенностей выбранного Чи Хён образа заключалась в том, что самый последний вражеский солдат знал, как она теперь выглядит. Все же она не ожидала, что кто-то из них осмелится отвлечь на себя монстра даже ради ценного приза, который второй отец, вероятно, объявил за ее голову. Не так уж трудно блеснуть королевской щедростью, когда сам потом сможешь продать пленницу за цену, назначенную императрицей. Если что-то и способно сделать из труса храбреца, так это алчность.

Что ж, как только Чи Хён восстановит силы, она живо объяснит им, что мечтать о вознаграждении гораздо проще, чем заработать его. То ли оттого, что ее несчастный демон пристроился на сгибе руки, то ли от глотка какой-то солодовой дряни, которую Феннек влил ей в рот, дышать стало легче. Голова все еще болела, а в ушах гудело так, что невозможно было расслышать отрывистый разговор Феннека и таоанки. Чи Хён протерла глаза и с облегчением поняла, что лицо не пострадало, а кровь течет из раны на затылке. Если бы еще имперцы не взяли ее в плен, а гигантский опоссум не скосил на хрен почти всю армию, оставив генерала без малейшей надежды на помощь, она бы чувствовала себя сейчас просто прекрасно.

– Это похищение? – спросила Чи Хён.

Вопрос риторический. Что бы ни втолковывал Феннек таоанской начальнице, солдаты сомкнулись кольцом вокруг кобальтовых, выставив пики и подняв боевые молоты, от одного вида которых на глазах у Чи Хён выступили слезы.

– Даже не надейтесь, – ответила таоанка, глядя при этом не на нее и не на Феннека, а на что-то высокое у них за спиной. – Прикажите охранникам сложить оружие, иначе мы выпустим им кишки и бросим на съедение этой твари. Забрав только вас, мы сможем двигаться быстрее, и я даю шанс спасти ваших цепных псов.

Щеголь, поддерживающий голову генерала, издал возмущенный звук, но Чи Хён остановила его:

– Вы слышали, что она сказала? Раз уж мы попались, надо подчиниться.

Она попыталась убедить себя, что сдается лишь ради спасения Феннека и щеголя, а не потому, что боится умереть. К тому же заслуживает большего, чем легкая смерть на этом поле, ведь она позволила Хортрэпу вызвать эту тварь, разве не так? Он обещал сильнейшее оружие, которое обратит врагов в бегство, а заодно и припугнет ее подчиненных, и какая же она была дура, что послушала его! Погибло столько солдат, сама она захвачена противником, а гигантский монстр корчится в судорогах у нее за спиной… Но по крайней мере, таоанцы отступили, как и рассчитывал Хортрэп. Если это сделка с демоном, то чего-то подобного и добивалась Чи Хён…

Она съежилась от душераздирающего визга, и ее чуть не вырвало снова.

– Драть твою мать! – выкрикнула таоанская всадница, а затем развернула коня и умчалась галопом.

Лошадь Чи Хён вырвала повод из лап Феннека и поскакала следом. Это не сулило ничего хорошего. Некоторые из таоанских солдат тоже бросились наутек, остальные настолько перепугались, что не могли сдвинуться с места и лишь остолбенело смотрели в ту сторону, откуда к ним приближался еще более громкий гул. Чи Хён не могла там ничего рассмотреть, но видела, насколько ошеломлены солдаты. Она вспомнила случай в Отеане: ее саму загипнотизировал взгляд тыквенного демона, когда она со своими стражами улизнула из Осеннего дворца в поисках приключений.

Не рискнув так же оторопело восхищаться гротескным величием гигантского монстра, неторопливо приближавшегося к ней, она сосредоточила внимание на его толстых пушистых лапах. Это сама смерть, никуда не спешащая, но тем не менее неотвратимая.

Чи Хён следовало ожидать чего-то подобного, когда она разрешила Хортрэпу выудить в Изначальной Тьме нечто большое и жуткое, чтобы натравить на таоанцев. Врата потому и назывались Вратами, что представляли собой портал, через который демоны попадали в мир смертных. Резонно предположить, что чем больше дверь, тем крупнее может оказаться гость… Вот эти новые Врата, открытые цепистами с помощью смертельного ритуала, считаются самыми большими на Звезде. А она даже перестала с какого-то момента понимать объяснения Хортрэпа, уловила лишь, что демон способен выбраться в реальность смертных, только завладев телом живого существа, желательно падальщика, а за дальнейшими рассуждениями уже не смогла проследить. Что-то насчет силы, которую можно обрести, связав демона в теле обычного зверя, – получишь орудие, подчиняющееся твоим приказам. Справедливости ради следует признать, что Хортрэп предупреждал о возможных жертвах. Хоть демон и не сможет причинить вред самому колдуну, зато попытается съесть все, до чего доберется… Но по его плану, прожорливая нечисть должна была вернуться в Изначальную Тьму, как только обратит в бегство таоанцев.

Слишком сложно, чтобы все пошло точно по плану, подумала принцесса, наблюдая, как демон приближается к ней с очевидно враждебными намерениями. Его чрезмерно раздувшееся розовое брюхо висело над самой землей. Чи Хён различила за этой колеблющейся завесой несколько крохотных фигур, бегущих по полю. Интересно, видела ли сама тварь подбиравшихся к ее задней лапе людей и кто они – кобальтовые или багряные?

Чудище приближалось так медленно, что она, пожалуй, успела бы убежать. Феннек и щеголь с двух сторон дергали Чи Хён за рукава и шипели что-то ей в уши. Но она отмахнулась от них и кивком указала на картину перед собой. Между ней и великаном лежало пять десятков солдат, одним проломили череп, других просто затоптали, и многие были в синем. Она должна окликнуть монстра, чтобы тот напал на нее и сразил. Надо это сделать, несмотря на ужасный шум в голове, несмотря на совсем ослабевшую совомышь, судорожно вцепившуюся в ее локоть, несмотря на то что ей мучительно хочется броситься наутек вслед за таоанцами, к своему второму отцу, к неизбежной казни по приговору императрицы Рюки, лишь бы не оказаться один на один с этим последствием сделки с колдуном. Выхватив клинок, она постучала им по безвольно опущенным боевым молотам пятерых оставшихся таоанцев, чем вывела этих людей из оцепенения.

– Похоже, тварь окосела от обжорства, так давайте прикончим ее, пока не очухалась, – сказала она бледным, растерянным таоанцам на их родном имперском языке, подняв меч над головой, словно факел, ведущий их к славе. – Бейте в брюхо, если сможете дотянуться, или по лапам. И шевелитесь! Такая возможность совершить подвиг выдается нечасто.

Солдаты смотрели на нее как на сумасшедшую, но по крайней мере они отвели глаза от медленно передвигающей лапы Королевы Демонов. Через мгновение вымазанный белилами щеголь выхватил свой меч со сверкающим, как бриллиант, лезвием, Феннек поднял ятаган, а пятеро таоанцев, хмуро взглянув на кобальтовых, затем друг на друга, тоже взялись за пики и боевые молоты. Их оружие задрожало от близости гудящего чудища, и Чи Хён, сделав большой глоток свежего утреннего воздуха, приготовилась вести семерых воинов в преисподнюю, возникшую по ее собственному приказу.

Глава 5

Сингх и Феннек часто спорили с Софией и Марото о преимуществах заостренного оружия перед ударным, особенно в тех случаях, когда противник не отличается крупными размерами (Канг Хо обычно отмалчивался, поскольку предпочитал атаковать крупных врагов так же, как и мелких, – с большого расстояния). Их рассуждения сводились к тому, что даже у самого громадного противника есть вены, которые можно перерезать, сухожилия, которые можно перерубить, и плоть, которую можно пронзить, тогда как оглушающий удар не всегда приносит успех в бою с мощным или облаченным в броню человеком. На что София и Марото обычно отвечали хором, стуча кулаками по столу: «Нет, если ударить с достаточной силой».

Занося боевой молот над головой, словно собираясь разрубить топором толстый чурбан, София не сомневалась в этой древней мудрости.

В сравнении с отставленной в сторону лапой Королевы Демонов молот Софии казался кулаком, которому предстояло тюкнуть в осадный щит. И все же он раздробил чудищу кости и смял мышцы в кашу – София так привыкла сражаться этим оружием, что оно стало частью ее самой. Она почувствовала, какой урон нанесла чудовищу, по тому, как содрогнулась рукоять.

Впрочем, нельзя сказать, что заостренное оружие ничего не стоило, и Мрачный это доказал, подрезав толстое сухожилие на лапе монстра листообразным наконечником своего копья. Но оружие Софии всегда было под стать женщинам, которых она выбирала: крупным, грубым, способным спровадить в Изначальную Тьму самого крутого демона.

Тварь завизжала, как будто ее резали пополам. Но она не поджала лапу и не опустила зад, на что рассчитывала София, надеясь поразить ее в самое уязвимое место, а, хромая, кинулась прочь. Что ж, быстрой и легкой победы не вышло. София побаивалась, что чудовище сейчас развернется и проглотит ее и Мрачного. Этого не случилось; вот и славно, что не пришлось увидеть перед собой слюнявую пасть или когтистые передние лапы монстра. Но в том, как удирала тварь, было что-то разочаровывающее. Если бы солдаты не поддались вполне объяснимой панике, а сражались до конца, возможно, эта громадная трусиха уже давно бы улизнула обратно во Врата.

Впрочем, что толку рассуждать? По крайней мере, София и Мрачный погнали демона к отступающим таоанцам, а не к лагерю кобальтовых, и резня, что он здесь учинил, похоже, добавила живости Мордолизу, у того даже шерсть на спине залоснилась ярче. Не только мерзкая Королева Демонов может здесь поживиться. Пес бежал за громадной тварью, то и дело оглядываясь, словно хотел убедиться, что хозяйка последует за ним. София, обменявшись с Мрачным коротким кивком, так и сделала. Тварь, в чьем брюхе продолжается отвратительный инкубационный процесс, могла бы передвигаться и помедленней, но у нее такие длинные лапы, что нужно бежать со всех ног, и есть смысл ее догнать, пока таинственное превращение не завершилось.

Мрачный сдавленно вскрикнул, а затем оторвался от Софии. Он обгонял – на пять, десять, двадцать футов, быстро приближаясь к Королеве Демонов. София польстила себе, предположив, что не уступит ему в беге. До сих пор Мрачный даже не вспотел, а теперь что-то прибавило ему прыти…

Тапаи Пурна лежала лицом вниз прямо на пути Королевы Демонов. Ошибки быть не могло, за последние двадцать лет София не встречала больше никого, кто носил бы капюшон из шкуры рогатого волка. Холодный Кобальт побежала быстрей, не очень-то надеясь, что Пурна жива, и казня себя: два дня назад Марото просил ее спасти раненую подружку, а в ответ услышал, что она не хочет тратить желание на сумасшедшую девчонку, которая тут же найдет себе другой ужасный конец, даже если вылечить рану на ее ноге. Во имя всех демонов Изначальной Тьмы, София вовсе не хочет снова оказаться правой!

– Нет! – раздался вопль Мрачного, не рев и не боевой клич, а именно вопль.

И теперь София поняла, в чем дело: он переживал вовсе не за Пурну. Чуть в стороне от лежавшей девушки дорогу монстру преграждали полдюжины вооруженных хрупкими пиками солдат в багряных плащах, возглавляемых… Чи Хён?

Чи Хён. Вид этой девушки, бесстрашно стоявшей с высоко поднятым мечом на пути у демона, на которого даже сзади невозможно глядеть без дрожи, наполнил Мрачного самыми разнообразными чувствами: страхом за ее жизнь и гордостью за ее отвагу, дурацкой растерянностью и в то же время радостным воодушевлением. Они вместе будут сражаться и либо убьют, либо загонят эту тварь обратно в бездну.

Перед тем как атаковать Королеву Демонов, Мрачный вернул солнценож на перевязь, рассудив, что у него будет только одна возможность нанести удар монстру и что с копьем он обращается лучше. Теперь можно метнуть нож, но что, если тот не остановит чудище, а, наоборот, придаст прыти? Нет, нельзя так рисковать. Остается лишь мчаться наперегонки с исполином в надежде первым добежать до Чи Хён.

При крайней необходимости Мрачный бегал быстрее любого смертного и любого демона, опередил бы, если верить дедушке, самого графа Ворона. И он догнал длиннолапого монстра даже раньше, чем пес Софии. Не было времени обегать эту тушу, он просто проскочил у нее под брюхом, с удовлетворением заметив, что чудище приволакивает раненую заднюю лапу и оставляет на снегу грязный серый след. Он кинулся в сторону, чтобы не угодить в полупрозрачный мешок, где копошились превращенные в монстров люди, затем метнулся обратно, чтобы его не зацепило передней лапой чудища, и наконец увидел Чи Хён всего в двухстах ярдах впереди. Нужно еще перепрыгнуть через несколько трупов, и…

Кто-то толкнул Мрачного лицом в жидкую грязь, кто-то жирный и покрытый слизью, воняющий, как труп, оставленный разлагаться на летнем солнце. Даже не кто-то, а что-то, вцепившееся зубами в плечо и царапающее когтями спину. И при всей панике и смятении Мрачный понял, что произошло… и совершенно обезумел. Вместо того чтобы перекатиться на бок и сбросить с себя напавшего или нашарить оброненное копье, он уперся ладонями в талую грязь и оттолкнулся от нее, словно выполнял самое важное в своей жизни упражнение на отжимание. Даже с извивающимся на спине грузом он сумел оторваться от земли, и подтянуть под себя ноги, и подпрыгнуть, и перевернуться в воздухе, и упасть на спину. Как и было задумано, вся тяжесть удара пришлась на вцепившуюся тварь, она завизжала от боли. Раздался хруст, и зубы оставили шею варвара, а когти сползли по спине. Однако Мрачный успел заметить, как еще одно мерзкое мохнатое отродье, величиной со взрослого человека, выбралось из материнской утробы и приземлилось на четвереньки рядом с ним. Их мамаша и сама выглядела отвратительно, но эти ублюдки были еще уродливей. Только в глазах, злобно уставившихся на Мрачного, сохранилось что-то человеческое.

Не успел он выхватить солнценож, как вторая тварь набросилась на него, почти с такой же силой, как и первая… Но наткнулась на сильнейший встречный удар. Монстр мог надеяться на свои зубы, когти и материнскую поддержку, Мрачному оставалось полагаться только на собственные кулаки.

Мрачный. В какое-то золотое мгновение, застывшее, словно светлячок в янтаре, Чи Хён увидела, как варвар мчится к ней с беззвучным криком на нежных, сладких губах, петляя под ногами огромного демона… А затем маленький оживший кошмар отделился от большого и прыгнул Мрачному на спину. Она не успела даже испугаться, а он уже справился с монстром, показав себя во всей красе, но вслед за первой тварью выскочила вторая, и Мрачный исчез за отвисшим брюхом королевы демонов, надвигавшейся на Чи Хён неотвратимо, как беда.

– Нет!

Она даже не поняла, что это был ее собственный крик, пока не сдвинулась с места и не почувствовала, как звук отдается эхом в ее мышцах и позвоночнике. Чи Хён присмотрелась к очертаниям громадного врага, но не пришла в трепет от его адского облика, а едва не рассмеялась – это же тот самый засранец опоссум! Выросший до размеров кита, с демонической мордой, но, вне всякого сомнения, тот же самый. Если бы кто-то догадался разложить перед ним все лагерные отбросы, возможно, это ужасное побоище удалось бы предотвратить.

Внезапно протрубил рог, ее собственный рог, и Чхве выехала навстречу тяжело ступавшей громадине, преграждая путь к Чи Хён. Это был опрометчивый шаг, ведь между ними оставалось всего тридцать ярдов, к тому же страж доблести совершила еще одну ошибку, придержав свою отчаянно ржущую лошадь. Чхве свесилась с седла, схватившись одной рукой за луку, и только теперь Чи Хён догадалась, что дикорожденная хотела спасти вовсе не ее, а другого человека. Но, должно быть, неверно рассчитала свои силы или направление движения, потому что фигура в белой одежде выскользнула и шлепнулась обратно в грязь. И как бы это ни было глупо, Чхве неловко спрыгнула с седла и склонилась над упавшим, а испуганный конь помчался назад… Через миг огромный коготь монстра подбросил его в воздух.

Затем случилось непредвиденное, и Чи Хён совершенно обезумела.

Пурну будто прихлопнули огромной мощной ладонью, и теперь она мечтала только об одном – отвернуться и забыть обо всем, уплыть в мир грез. Но липкий холод, проникающий под кожу, не позволил ей забыться. Она очнулась, лежа на животе в грязном снегу или даже просто в грязи, и, облизнув распухшие губы собачьим языком, решила, что не стоило просыпаться. Если бы она умерла или если бы ей приснилось, что она умерла, это всяко было бы лучше, чем ощущать возрастающий, почти всеобъемлющий ужас… и боль, нестерпимую боль в голове, плече, колене – черт возьми, да почти повсюду!

Но затем Чхве перевернула Пурну, и той показалось, что это не такая уж и большая цена за удовольствие видеть красотку-дикорожденную, раскрасневшуюся и вспотевшую, с чудесным целым левым рогом и пеньком, оставшимся от правого, что выглядывали из-под широкополой сетчатой шляпы, склонившуюся так низко, что можно поцеловать… Пропади все пропадом, почему бы и нет? Никто не знает заранее, когда упадет последняя крупинка его песочных часов, и потому не стоит упускать такую прекрасную возможность. Марото это могло бы не понравиться, но какие бы чувства он ни испытывал к Чхве, они не ровня его любви к Софии. В желании Пурны нет ничего преступного, к тому же Чхве кажется слишком здравомыслящей женщиной, чтобы отдавать предпочтение мужчинам, так почему бы в самом деле не схватить быка за рога…

Но тут ангельское лицо уплыло в сторону, и в красных глазах Чхве вспыхнуло такое же разочарование, какое испытала сама Пурна, когда ее грезы грубо прервали. Редкие острые зубы, которые в мечтах тапаи уже нежно покусывали ее попку, вдруг оскалились и прокричали что-то ужасное.

– Твою мать!

Монстр. Он схватил Чхве. Как только гудящая голова Пурны осознала, что произошло, она увидела огромную, как луна, пасть, расколовшуюся в тысячезубом оскале, когда тварь схватила дикорожденную мохнатой лапой. Было бы ужасно, если бы чудовище проглотило Чхве живьем, но на самом деле все оказалось еще страшней – тварь запихнула ее под отвратительную складку на своем брюхе, которая то и дело оттопыривалась, выпуская наружу маленьких, но столь же мерзких тварей, и те либо падали на землю, либо карабкались вниз головой на загривок матери.

Кто-то другой на месте Пурны лишился бы рассудка при виде этого ни с чем не сравнимого кошмара. Но тапаи, наблюдая за тем, как ее подруга исчезает в брюшной сумке огромного демона, почувствовала, что превращается в кого-то более яростного, более сильного и более опасного – превращается в настоящего засранца Марото.

Увернувшись от сломанной лапы, способной расплющить человека в лепешку, София взмахнула молотом, ударила в зубастую морду и смела перепуганного мутанта со своего пути. Рослого варвара облепила свора – или стая – опоссумов, но София мигом разбросала их. Молот плясал в ее руках, по локоть забрызганных бесцветной кровью, серая шерсть и белые зубы разлетались в разные стороны. Из-под заметно уменьшившейся горы тел появился Марото, весь покрытый серой блестящей слизью, но живой, и, только встретив удивленный хмурый взгляд, София вспомнила, что это не он сам, а его племянник. Мрачный был очень похож на своего дядю, но Марото непременно усмехнулся бы, увидев ее, а этот мальчик выглядел скорее изумленным и даже испуганным тем, как этой старухе удалось спасти его и учинить жуткую мясорубку с помощью не такого уж и большого молота.

– Нет, если ударить с достаточной силой! – крикнула она, ничуть не заботясь о том, поймет ли он ее шутку, и о том, что еще один новорожденный монстр набросился на нее сзади.

София просто оттолкнула его торцом рукоятки, а затем развернулась и расколола вытянутый череп заостренным обухом, прежде чем тварь успела сообразить, что не на ту напала. Монстры продолжали падать сверху, где-то неподалеку заливисто лаял Мордолиз, а София знай размахивала молотом, не в силах сдержать довольную улыбку. Ради этого она когда-то жила, и ради этого стоит жить дальше. Она пыталась придумать себе другую, мирную жизнь, но вся правда в том, что Холодная София может быть счастлива при единственном условии: если будет делать то, что умеет лучше всего. А лучше всего она умеет убивать, убивать, убивать всех врагов до последнего, а потом еще немного.

Поэтому она испытала ужасное разочарование, когда ее внезапно схватили сзади и подняли высоко над землей.

Уже поздно спасать Чхве, и поздно Чи Хён спасаться самой. Мохнокрылка набралась сил, чтобы снова взлететь, и теперь носилась в воздухе туда-сюда, охотясь за незаметной для человеческого глаза пищей, разбросанной по полю битвы. Но, хотя она выглядела уже намного лучше и тусклое оперение цвета слоновой кости опять сделалось черным, Чи Хён сомневалась, что маленький демон способен защитить хозяйку от такого огромного врага. Даже если и способен, Чи Хён не сильно облегчила ему задачу, бросившись прямо на гудящий кошмар, только что проглотивший подругу.

Ее страж доблести не одобрила бы такую бесхитростную атаку, стремительный обманный маневр принес бы куда больше пользы. Но Чхве уже никогда не сможет упрекнуть ее. И эта жестокая истина заставила Чи Хён позабыть все с таким трудом выученные уроки; теперь в ее голове пылал лишь раскаленный шар ненависти. Земля текла под ее ногами словно река, унося прочь усталость и боль, а также остатки здравого смысла, и принцесса как будто поплыла по течению, настолько переполненная жаждой мести, что размеры чудища уже не имели значения. Волна ярости несла ее вперед, к голове ужасной твари. Она должна воткнуть клинок в блестящий тьмою Врат глаз так глубоко, чтобы уже невозможно было вытащить. И из скелета монстра получится достойное надгробие для Чхве Бо Юнг, стража доблести принцессы Чи Хён Бонг из Хвабуна. Паломники из Угракара и с Непорочных островов будут приходить сюда, к выбеленным солнцем костям Королевы Демонов, и украшать гирляндами роз рукоятку меча, торчащую из черепа, и…

Тот же коготь, что схватил Чхве, снова метнулся вперед с неуловимой для глаза быстротой, и земля действительно уплыла из-под ног Чи Хён, оставив все ее желания в мире смертных, а саму отправив на свидание со стражем доблести, в темную и сырую могилу на брюхе демона.

На мгновение Мрачному показалось, что все идет не так уж и плохо, но он просто не знал эту проклятую тварь. София спасла его, она продолжала дубасить скользких извивающихся тварей, давая ему возможность прийти в себя, вытащить солнценож и найти копье. Он уловил краем глаза какое-то движение, оглянулся и вздрогнул, как от удара, увидев, что Чи Хён несется прямо на вытянутый коготь королевы демонов. Тварь схватила ее, схватила Чи Хён, как избалованный ребенок хватает чужую игрушку, и Мрачный с ужасом понял, где она скоро окажется.

Не задумываясь ни на секунду – да и не мог Мрачный ни о чем сейчас думать, – он отбросил копье и вцепился обеими руками в ближайшего монстра. Резко развернулся и зашвырнул гадину в огромную лапу, как раз заталкивавшую Чи Хён в брюшную сумку. И только когда снаряд с серебряной гривой вылетел из его руки, он понял, что схватил вовсе не монстра, что все намного, намного хуже.

На короткое, как заклинание ведьмака, мгновение София вспомнила свой визит в Отеан, где ее отравил Канг Хо на пару со своим супругом, королем Джун Хваном. То же самое ощущение полета и отчаяния и вой Мордолиза за спиной. Мир перевернулся вверх дном, и она ударилась в грудь демона, прямо в то место, где черная шерсть сменялась гладким розовым брюхом. Толстая и твердая, как ствол столетнего дуба, лапа скользнула вниз, чтобы подхватить ее, и времени на размышления не осталось, но это и к лучшему, потому что она устала размышлять в ожидании приказа. Холодная София сделала то, что должна была сделать: сжалась в комок, превратилась в мелкую мишень, чтобы не облегчать врагу работу. Затем вонзила клевец своего молота в лапу чудовища и тут же сама врезалась в его жесткую задницу, усаженную костяными иглами, вместо мягкого пуха, и видение оборвалось так же внезапно, как и возникло, оставив Софию в безмолвном мраке, в Изначальной Тьме.

Пурна скользила по тающему снегу к задним ногам демона, радуясь, что удалось проскочить мимо меньших монстров, столпившихся возле своей матери.

Надо быть последней дурой, чтобы выпустить последнюю пулю в морду исполинской твари или в кого-нибудь из ее дикого выводка. Могучий Марото придумал бы что-нибудь похитрее, чтобы причинить как можно больше ущерба. Пурна остановилась, направила пистолет на расщелину, призывно открывшуюся под задранным хвостом, и спустила курок. Вот как наказывают тех, кто хватает чужое.

К счастью для демона, тапаи промахнулась.

Однако пуля все же вырвала приличный кусок белой плоти из хвоста в том месте, где он соединялся с туловищем. Монстр завопил так, как и должны вопить монстры, столкнувшись с бойцом высочайшей квалификации. И тут же весь до нелепого длинный хвост пришел в движение, словно был наделен собственным разумом. Его кончик, свернувшийся в кулак вдвое больше самой Пурны, метнулся к ней со вполне очевидным намерением.

Но чем крупнее противник, тем чаще он совершает ошибки, этот урок Пурна хорошо усвоила за краткое время знакомства с багряным двором.

Огромный клубок с силой ударил в землю, не задев ее. Она ловко отскочила – заученное в танцевальных залах Змеиного Кольца движение позволяло избежать столкновения с плохим танцором – и рубанула по хвосту своим кукри.

Клинок с обратным изгибом был, может, и слишком коротким, но зато острым; из свернувшегося в шар хвоста получилось сущее месиво. От приторного гнойного запаха серой крови какой-нибудь бедняга на месте Пурны тут же выблевал бы свой завтрак, но она была сделана из более прочного материала, чем трупные черви. Дин и Хассан приучили ее курить всякую гадость еще раньше, чем Дига, и она привыкла к самым отвратительным запахам. Нет, вовсе не зловоние заставило Пурну отшатнуться с приглушенным вскриком, а то, что полезло из глубокой раны, которая рассекала утолщение на хвосте. И кончено же, это был еще один сраный монстр.

К счастью, он оказался мертворожденным, как часто случается с самыми крупными детенышами…

Хотя нет, израненный хвост дернулся в сторону, из кокона в облаке пара выскользнуло неуклюжее существо и шлепнулось на землю. Пурна заметила, как пузырится слизистая пленка, закрывающая ноздри и губы. Человеческие ноздри или почти человеческие и почти человеческие губы. Затем существо открыло глаза – и омерзительный выдох разорвал пленку, залепившую рот. Даже с вновь обретенным спокойствием, достойным самого Марото, Пурна не сразу сумела прийти в себя, но голое дрожащее существо предоставило ей необходимое время.

– Хортрэп Хватальщик, лопни мои глаза… Я слышала, что колдуны появляются в тот момент, когда они особенно нужны, но на этот раз ты явно перестарался!

Может, это было и не самое приятное появление на свет, но кто бы на месте Хортрэпа стал жаловаться?

Мрачный совершил жуткую глупость, по ошибке бросив Софию в гигантскую лапу, заталкивающую Чи Хён в сумку, но ему стало не до переживаний, когда зубы, когти и крепкие, словно кнут, хвосты придавили его к земле. Мрачный схватил монстра за мохнатое горло и сжимал, пока не услышал хруст; другого пнул с такой силой, что ребра проломились под его пяткой. Убивать животных, которых не собираешься есть, – преступление погнуснее, чем издевательство над детьми, но сейчас он не мог себе позволить такие мысли. Шипящие и визжащие твари были больше похожи на двуногих, чем их мамаша, но лишь на самую чуточку больше, и, что еще хуже, на многих остались полуразложившиеся синие и красные плащи, а доспехи или расплавились, или деформировались каким-то другим сверхъестественным способом и соединились с плотью. Возможно, он проходил мимо кого-то из этих людей сегодня утром, когда они еще были людьми, но теперь этих бедняг постигла участь, о которой Мрачный не слышал ни в одной из сраных песен. Люди либо рождаются с кровью шаманов, либо нет, эта простая истина известна каждому на Звезде, и монстры появляются точно таким же образом. Превращение одного существа в другое казалось невозможным даже в этом мире, где смертный мог столкнуться с демонами, когда наступало полнолуние или судьба поворачивалась к нему задницей.

Эти мысли возникали где-то по краю сознания, но не задерживались надолго. Мрачный сосредоточился на необходимости беспощадно сражаться. В какой-то момент с него сорвали перевязь и он остался без единого солнценожа, но требовалось что-то более серьезное, чтобы Рогатый Волк прекратил сопротивление. Удар кулаком, ногой, локтем, головой, разворот, пауза и снова удар. Ни зубы, ни когти тварей не были достаточно острыми, иначе Мрачный давно бы уже истек кровью. Он сморгнул слезы, выступившие от смрадного дыхания, и наконец-то понял, в чем дело: несмотря на вытянутые морды, у многих на тошнотворно белых деснах сохранились человеческие зубы; лишь у некоторых выросли когти, а остальные цепляются за него обычными ногтями. Это сущий подарок богов. Мрачный выбьется из сил гораздо раньше, чем устанут его противники, и совсем не хочется, чтобы злосчастная судьба сделала еще один необдуманный поворот и его съели живьем.

Очередной монстр выпал из трепещущего полога прямо на живот и сбил Мрачному дыхание. Похоже, затем мать демонов осторожно шагнула вперед – заметно сократившийся карман с темными фигурами, все еще проходившими таинственную трансформацию, навис прямо над головой варвара. Когда Мрачный в первый раз оцепенел от этого ужасающего зрелища, он все же смотрел издалека. А сейчас он бы мог протянуть руку и погладить раздутое розовое брюхо, если бы не был погребен под грудой скалящих зубы монстров. И медленный танец причудливых фигур окончательно заворожил его.

Чи Хён. Он легко различил ее среди извивающихся соседей по мягкой линии груди и движению бедер. Она перекатилась на дно сумки и прижалась лицом к упругой пленке, словно пытаясь послать Мрачному поцелуй. Сквозь тонкую, покрытую серыми прожилками завесу он увидел, что ей предстоит еще более ужасное превращение, чем остальным. Оскаленные в беззвучном крике зубы уже заострились, точно наконечники стрел. Она еще сильнее вжалась лбом в стенку похожей на материнское чрево тюрьмы. Превратившиеся в монстров солдаты сгрудились над ней, царапая вытянутыми пальцами. Затем она отвернула голову под давлением упругой пленки, полностью подчиняясь неизбежности… Маленький заостренный рог высунулся из кармана наружу.

Даже теперь Мрачному потребовалось какое-то время, чтобы осознать: девушка-непорочная, смотрящая на него сквозь пленку, не Чи Хён. Это не его возлюбленная пытается выбраться из чрева монстра, а телохранитель Чхве. Похоже на медленные мучительные роды: Чхве пробивает головой путь к свободе, и ее острый рог – второй она сломала еще до знакомства с Мрачным – разрезает упругую пленку, так что серая слизь уже закапала на копошащихся внизу монстров. Голова Чхве высунулась наружу, женщина с шаманской кровью тяжело дышала и шевелила плечами, пытаясь расширить отверстие. Наконец ей удалось высвободить левую руку и протянуть тонкие пальцы к Мрачному, в мир смертных… но плотная масса полупревращенных существ принялась затаскивать ее обратно.

Мрачный решил, что с ним все кончено. Брызжущие слюной пасти кусали его за руки и ноги, тело сплошь покрылось кровоточащими ранами, демоны волна за волной набрасывались на него каждый раз, когда он пытался встать… Но он увидел, как Чхве тащат обратно в брюхо Королевы Демонов, и тотчас в нем что-то изменилось. Конечно же, он умрет, но умрет как хренов герой… или почти герой – и плевать, что эти твари рано или поздно съедят его. Необходимо вырвать Чхве из живого, пульсирующего, зловонного ада. Возможно, уже слишком поздно спасать ее – и спасаться самому, – но она дикорожденная, как называют непорочные подобных ей и Мрачному, и, значит, они погибнут вместе, твердо стоя обеими ногами на земле того мира, который выбрали для себя, несомненно заплатив за право находиться здесь немалую цену. Они оба смертные, они не монстры, а значит, заслуживают лучшей участи, чем уготованная им демонами, даже если все, что можно получить на Звезде, – это скорая гибель в битве с порождениями Изначальной Тьмы.

Голова Чхве снова исчезла в кармане, руку затянуло по локоть, по запястье, и вот снаружи осталась только растопыренная ладонь… Но тут Мрачный выбрался из кучи, подпрыгнул над мохнатыми волнами – так морской бирюк выскакивает из прибоя моря Демонов, чтобы схватить низко летящего альбатроса. Ладони встретились, пальцы крепко сцепились, и когда Мрачный упал, Чхве скользнула следом за ним… но застряла, высунувшись из отверстия лишь по пояс. Варвар оттолкнулся ногами от спин обезумевших монстров и посмотрел на покрытую слизью дикорожденную. Она скрежетала зубами от боли, из глаз текли слезы; капля серой пены упала на рукав ее плаща и мгновенно прожгла дыру в шерстяной ткани; поднялась струйка едкого дыма.

У Мрачного замерло сердце, он понял, что все попытки спасти Чхве бесполезны, что она погибла, как только попала в сумку Королевы Демонов, наполненную не менее ядовитой жидкостью, чем то зелье, которое пьют ядопрорицатели. Он повис, ухватившись за скользкую руку, и закрыл глаза. Мрачный не хотел видеть, как истончатся и лопнут ее сухожилия, а сам он упадет, сжимая оторванную конечность, в то время как остальное ее тело снова затащат в сумку… Или хуже того, она может и вовсе разорваться пополам, если шипящая кислота разъест ей внутренности.

А потом это все-таки случилось, и он так и не открыл глаза, даже когда свалился на колышущуюся подушку из монстров. Останки Чхве ударились в его грудь сильнее, чем он ожидал. И наконец пришлось взглянуть, потому что твари снова принялись кусать и царапать его и было уже поздно для…

Чхве? Дикорожденная выглядела неважно, так ведь и денек выдался не из легких. Конечно же, она пришла в себя быстрее, чем варвар, и принялась укладывать на землю превращенных в демонов людей, нанося удар за ударом так молниеносно, что Мрачный даже не мог различить движения ее рук и ног.

Он осмотрел свою руку и не нашел следов ожога, потом заметил, что слизь прожгла на нем толстую рубаху, но грудь не пострадала. И он улыбнулся, потому что теперь все стало ясно. Чхве уцелела, побывав в сумке Королевы Демонов, и он бы тоже выжил, если бы попал туда и сумел выбраться на свободу. Какая бы отрава ни содержалась там, она действует только на плоть чисторожденных смертных, но не может повредить тем, в ком течет кровь шаманов. Еще ни разу в жизни Мрачный так не радовался тому, что получил от предков столь часто проклинаемое наследство. Он едва не рассмеялся, наотмашь ударив очередного визгливого монстра…

Но тут варвар вспомнил, что в последний раз видел Чи Хён, когда Королева Демонов, зажав ее в лапе, подносила к ядовитой сумке. В тот миг на него накинулись демонские отродья, и он не видел, помешал ли хозяйке, бросив в нее Софию. Подумав о содеянном, Мрачный вынужден был признать, что, скорее всего, сломал шею Чи Хён, или Софии, или обеим. Забыв про досаждавших ему монстров, он обернулся к разорванной сумке демона, вытянул шею, пытаясь разглядеть среди уродливых тварей хрупкую фигуру Чи Хён. Но если она и там, то уже потеряла человеческий облик… В эти ужасные минуты Мрачному оставалось надеяться лишь на то, что его возлюбленная уже успела умереть.

Жизнь Чи Хён должна была вот-вот оборваться, но надежда вдруг решила вернуться – в компании с липкой шерстью, когтями и окровавленным молотом. Истекающий слизью карман Королевы Демонов стремительно приближался, однако София одним ударом освободила девушку из лапы монстра. Какое-то мгновение они падали вместе, бывший генерал кобальтовых и ее самозваная наследница, но этот полет моментально закончился, Чи Хён даже глазом не успела моргнуть. Они свалились на ковер из визжащих, кусающихся и царапающихся тварей, и каким же пакостным выдался денек, если принцесса сочла это переменой к лучшему.

Чи Хён по-прежнему сжимала рукоять, и, что еще важнее, в ней все еще был гнев, он клокотал и рвался наружу, когда она вскочила на ноги… и снова упала.

Их было слишком много. Сотни пальцев, так похожих на человеческие, схватились за клинок, покрыв его едва ли не целиком, и вырвали оружие из ее руки. Это был конец.

А впрочем, нет. Сгустки серой крови посыпались градом, а потом появился он, в точности как герой романтических баллад, прорвавшись сквозь орду демонов, чтобы спасти любимую. Обычно такой нежный, он ухватил ее за запястье и рывком поднял на ноги. Они больно ударились друг о друга, их глаза встретились лишь на секунду, и он снова бросился вперед, чтобы пронзить еще одного монстра.

Но даже среди этого ожившего кошмара она разглядела улыбку, которую он тщетно пытался спрятать, возвращаясь к исполнению своих обязанностей: не торжествующую, самодовольную усмешку, не ухмылку, словно бы говорящую «вот теперь тебе придется помириться со мной», а радостную улыбку облегчения – оттого что он успел вовремя.

Еще одна порожденная демоном тварь врезалась в Гын Джу и повалила на землю, и теперь уже настал черед Чи Хён прийти на помощь; она ударила монстра ногой в зубы и продолжала пинать, пока Гын Джу не поднялся на ноги. Высмотрев под грудой тел свой меч, она схватила его, отскочила назад и повернулась навстречу потоку нескончаемого ужаса.

И вдруг все закончилось. Четырехтигриный клинок сверкнул в лучах солнца, они оба подняли головы и увидели над собой чистое небо вместо прежнего мохнатого полога. Побежденная Королева Демонов кинулась обратно к Вратам со всей поспешностью, на какую была способна, волоча несоразмерно длинный израненный хвост, а следом за ней умчался и весь уцелевший выводок. Жуткие отродья суетились под ногами у матери, пытались запрыгнуть на спину, где уже расположились их братья и сестры, а Чи Хён и Гын Джу, поддерживая друг друга, молча смотрели, как Королева Демонов вместе со своими детьми, еще недавно простыми смертными, вернулась в Изначальную Тьму.

Глава 6

Какими бы ни выдались предыдущие дни, начало этого было достойно песни, а то и возвышенной, жизнерадостной баллады. Полночи они крались сквозь темные, полные опасностей джунгли, постоянно оглядываясь, не преследует ли тот молочно-белый небесный ужас, но в конце концов вышли из чащи и наткнулись на спокойное, залитое звездным светом озеро у небольшого водопада. И Марото уснул на покрытом мхом берегу – только Древние Смотрящие помнят, когда в последний раз он спал так сладко. И первое, что увидели его глаза поутру, это строгая девушка-непорочная, протягивающая скорлупу кокоса с пресной водой. Он прекрасно понимал, почему капитан Бань проявляет такую поразительную любезность: хочет посмотреть, не стошнит ли его от этой воды. Но штука в том, что он выпил уже не меньше галлона, пока стоял на страже, – так мучился от жажды, что не остановился бы, даже если бы жидкость расплавляла его изнутри.

– Спасибо, капитан, – сказал он, выпив половину, и напомнил себе, что не должен пялиться на темные, призывно набухшие соски, проступающие под ее мокрой рубашкой. – Купались?

– Полезный, я так похожа на дуру, купающуюся в одежде?

– Нет, капитан, – ответил он, уже раскусив игру и с удовольствием приняв ее: дети вечно думают, что разбираются в этом дерьме, хотя на самом деле ничего толком не понимают, но не стоит их разочаровывать без крайней нужды. – Вы просто промокли.

– Жарко, как в заднице у феникса, и кое-кто из нас уже давно проснулся и разведал все вокруг.

Она стерла пот с татуированной щеки, а Марото успел представить, какой соленой та должна быть на вкус, но тут сонливость окончательно сошла и он вспомнил, что прежние дурные привычки остались там, на Звезде. Теперь он новый Марото, лучше прежнего, не та грубая скотина, что стала бы домогаться первой же повстречавшейся женщины, даже потной, зеленоволосой и татуированной.

– Да, денек несомненно будет жарким, но теплая погода греет мне душу. – Он сделал еще глоток подслащенной кокосовой мякотью воды. – Я родился в саваннах, и мы не знали ничего, кроме вечного холода, но говорят, когда-то в Кремнеземье стояла такая же жара, как в Усбе. Возможно, во мне сохранилось немного древней крови.

– И древней кожи в придачу, – добавила Бань.

– Достаточно древней, чтобы все понимать, но слишком молодой, чтобы переживать из-за этого.

Бань удивленно уставилась на Марото, и тот сразу пожалел о сказанном – с чего он решил, что его слова покажутся ей умными?

Чтобы скрыть смущение старика, пытающегося учить молодых, он допил воду и вернул скорлупу. Щурясь от яркого утреннего солнца, взглянул на Ники-хюн и Донг-вона, старающихся не показать, что внимательно наблюдают за ним с дальнего берега почти круглого озерца, облизывая потрескавшиеся от соли губы.

– Вода хорошая, если вы хотите спросить об этом, – прокричал им Марото. – Я еще ночью выпил столько, что последствия уже непременно сказались бы.

Оба чуть ли не с головой окунулись в озеро и принялись жадно черпать воду ладонями. Бань поступила умнее, опустив кокос в том месте, где бил ключ.

– Капитан, учитывая, что меня назначили дегустатором без моего согласия, вы не возражаете, если я потрачу еще две-три минуты и приведу себя в порядок?

Бань всячески старалась поддержать свой авторитет, и было занятно потакать ей в таком деле, но как тут не вставить шпильку и не проверить, сойдет ли это с рук?

– Две-три, Полезный, но не больше, – ответила она, утолив жажду. – В моей команде лодырям не место.

– Понятно, капитан, и спасибо за доброту.

Марото снова улегся на моховую постель и уставился на нефритовые листья и сапфировое небо, внемля крикам диковинных птиц и шуму водопада. Еще бы нашлось чем перекусить, и можно было бы назвать нынешнее утро самым прекрасным в его жизни. Как только он об этом подумал, с озера донесся плеск рыбы. Прекрасно. Он одолжит у Бань мачете, нарубит черного бамбука, растущего на пологом склоне у водопада, и с помощью остальных построит запруду в устье ручья. Тогда можно будет наловить рыбы к завтраку – или к обеду, зависит от того, как пойдет работа. Но это уже не так важно. Он очутился хрен знает где, и недолгий, но драгоценный сон позволил похоронить ужасные воспоминания в глубине разума, где им и место.

Но теперь они снова поднялись на поверхность. И дернуло же его подумать, что Пурне очень бы понравились эти потерпевшие кораблекрушение пираты! Мигом утро лишилось очарования, да и кого он хотел обмануть? Марото никогда не любил жару. Забыв про все прелести окружающего мирка, он предался самым мрачным воспоминаниям. Но этого не хватило, чтобы настроение стало совсем дерьмовым, и он начал воображать самые худшие варианты развития событий после его исчезновения из лагеря Кобальтового отряда.

Чхве. Мысль о дикорожденной сжала его горло, словно любитель садистских утех, не понимающий границ жестокости. Почему Марото не закрутил с ней роман, не сказал о том, что чувствует? В худшем случае все ограничилось бы неловким объяснением, а так, глядишь, оба получили бы удовольствие. Черт возьми, они могли бы получить нечто большее, благо Марото наконец примирился с фактом, что его единственная настоящая любовь, которую он считал погибшей, оказалась мало того что живой, но еще и на редкость сволочной и подлой. Но уже поздно жалеть. Даже если Чхве уцелела в сражении, крайне мало шансов снова встретиться с ней…

А может, это и к лучшему. Он доставлял только проблемы – и своим женщинам, и всем остальным, – так что Чхве без него будет лишь спокойней. Вероятно, он неправильно истолковал выражение ее рубиновых глаз. Рассчитывая на что-то большее, нежели дружеские отношения, Марото только испортил бы их, по своему обыкновению. Такого не случилось только с Пурной, поскольку он считал себя ее наставником. И какой бы варварской хрени она ни хотела научиться, на самом деле он и сам получил от нее много ценных уроков. Без видимых усилий Пурна внушила ему мысль, что надо принимать людей такими, какие они есть, а не такими, какими хочешь их видеть. Нельзя заходить слишком далеко в невинном флирте. И следует в любых ситуациях оставаться достойным человеком, а не эгоистичным подонком, каким он был раньше.

Сосредоточившись на воспоминаниях о Пурне, он приобрел нужное расположение духа. Теперь можно вернуться к мыслям о Чхве, затем о Хассане и Дин – обо всей честной компании. Кому еще, кроме Дигглби, удалось пережить сражение?

Славный паша. Чем сейчас занимается этот исполненный благих намерений хвастун, оставшись один в лагере мятежников, среди тех, кто ненавидит имперских аристократов всеми потрохами? Его настоящие друзья либо погибли, либо пропали без следа. Правда, при нем оставался Принц, но это трусливое создание не сможет защитить своего хозяина от врага, который окажется ростом чуть выше, чем по колено. Без Марото и всех остальных, кто мог бы позаботиться о Дигглби, отъявленные мерзавцы, собравшиеся под знаменами Чи Хён, съедят его заживо.

И еще, мысленно перебирая всех по порядку, Марото не мог не подумать об отце и племяннике, о которых не вспоминал с самого своего появления на этом таинственном острове, или материке, или как на самом деле следует называть Джекс-Тот. Он ведь собирался посидеть с ними и разобраться по-семейному. Небось получилась бы сцена, достойная подмостков провинциального театра. Но ничего такого уже никогда не произойдет.

Если только эти угрюмые дурни не решили снова отыскать Марото и не прошли по его эфирному следу в страну, которая, как он всегда считал, существует только в песнях вроде тех, что он пел племяннику, когда тому было года четыре или пять. Эх, как же ему нравилось, когда все собирались в хижине – Лучшая, ее муж Остроухий, отец и малыш с кошачьими глазами… Конечно, сам Марото в это время витал где-то под стропилами, благодаря ледяным пчелам, на которых излишне налегал, но все же… все же они провели вместе не один прекрасный вечер. Как и все плохие певцы, Марото любил во хмелю проорать балладу-другую, а Мрачный при каждой фальшивой ноте пялился на разгулявшегося дядю большими-пребольшими диковинными гляделками.

Марото лелеял множество разных планов, как помочь племяннику встать на ноги. Замечая, что другие дети сторонятся дикорожденного, он понимал, что мальчику нужен друг, способный поддержать в трудную минуту. Каждому ребенку необходим кто-нибудь, с кем можно поговорить о том, о чем нельзя с родителями или слишком строгим и придирчивым да вдобавок, видят предки, лицемерным и хитрожопым дедом. Неизбывное горе после мнимой гибели Софии, позорный отказ от мести за нее, унизительное возвращение в саванны и многие годы, проведенные на чужбине, не погасили эту яркую горящую мечту стать для племянника примером и товарищем, на которого можно положиться, мечту, дающую Марото что-то почти похожее на цель…

Но потом случилась битва с людьми Шакала, и Марото облажался, как никогда в своей переполненной ошибками жизни. Он так старался быть настоящим Рогатым Волком, что повернулся спиной к собственному раненому отцу и беспомощному, как ему тогда показалось, племяннику. И вот теперь, когда появилась возможность помириться с ними обоими, вернуться в прошлое, память о котором он так старательно подавлял в себе, – что сделал Марото? Да просто снова пропал.

Именно эта мысль заставила Марото сбросить наконец апатию и встать босыми ногами на губчатый мох. Как говорит гребаный папаша, если Рогатый Волк спит после восхода солнца, это не так позорно, как проспать лучшую драку в его жизни.

Нужно соорудить ловушку для рыбы. Возле водопада трое пиратов уже деловито рубили бамбук на копья, но Марото надеялся убедить их, что лучше построить из стволов крепкую плотину.

«Жаль, что вас нет здесь», – мысленно обратился он к Пурне и Чхве, к Мрачному и Дигглби, к Хассану и Дин и даже к старому засранцу-папаше, а затем покачал головой, подумав: если у кого и хватило бы сил и упорства, чтобы выжить в сражении и отправиться на поиски Марото через всю Звезду и даже за ее пределы, то это у его родичей и у друзей. Он бы вообще не удивился, узнав, что они уже направляются сюда. И где бы ни были сейчас эти люди, Марото надеялся, что их день начался так же хорошо, как и его собственный. Во всяком случае, они заслуживали этого больше, чем он.

Глава 7

– Я в самом деле думаю, что это была самая отвратительная ночь за всю историю мира, а утро обещает быть еще хуже, – сказал Дигглби, поднимая тяжелый тюк, слегка припорошенный снегом. В толстых рукавицах ему пришлось изрядно повозиться, чтобы укрепить последнюю сумку поверх груды других припасов, уже навьюченных на Принцессу, низкорослую кутумбанскую лошадку, которой предстояло разделить с поисковым отрядом все тяготы пути. На вторую ночь путешествия он нарек флегматичное животное этим именем со всей торжественностью и скорбью несчастного отца, потерявшего единственного сына. – Неплохо бы нам поскорей отыскать Марото, девочка, иначе мне придется поставить этого щенка на место.

– Хотела бы я на это поглядеть, – проворчала Пурна, посасывая, словно леденец, мерзлый кусок пересоленной горгонзолы.

У нее болели ноги от приседаний – всю ночь простучав зубами в обледеневшей палатке, она пыталась согреться.

Прошла уже неделя с того дня, как они оставили лагерь кобальтовых. Зажаренная на костре куриная ножка всегда казалась ей лучшим средством, чтобы начать день, разогнать кровь, поднять настроение и так далее. В бою с Королевой Демонов плохо обученная лошадь сбросила Пурну с седла, и плечо все еще ныло, словно ее лягнула богуана, зато ноги уже пришли в порядок. Она опасалась, что недавняя смертельная рана может преподнести сюрпризы, но пока ничего такого не происходило, а к собачьему языку и пятну шерсти на бедре она быстро привыкла. Диг все еще грозился о чем-то поговорить с новым капитаном, но Пурна оборвала его:

– Вот когда они вернутся, тогда ты и поделишься с начальством своей мудростью.

– Дерьмо вопрос, я все ему доходчиво объясню. – Облаченный в белое шерстяное трико Диг принял эффектную позу и поправил свою косынку, тоже белую. Эта, как он выражался, «философская шерсть» закрывала его щеки и переносицу, словно нелепые, не на месте расположенные вторые усы. На бледном фоне потревоженной снежной бурей равнины Ведьмолова он смахивал на снежного человека, больного тяжелой формой лицевой чесотки. – Плохо верится, что он родственник Марото. Вот уж не думал, что скажу такое о ком-нибудь, но он зануда почище Чхве!

– Не надо так о друзьях, Диг. Мы оба знаем: если бы Чхве пошла с нами, все было бы как в старые добрые времена. И даже если бы она не разрешала нам разводить костер, к ней было бы так приятно прижаться.

Сыр за щекой Пурны слегка оттаял, теперь его можно было жевать, и она решила бросить гимнастику ради согревающего напитка.

– Я не поверила своему счастью, – продолжала она с полным ртом островатого сыра, – когда генерал сказала, что посылает с нами одного из своих помощников. Эх…

– Знаешь, что я слышал? – Дигглби протянул флягу, держа ее в нелепой мохнатой рукавице. – Чхве должна была пойти с нами, она даже сама вызвалась, но Чи Хён попросила ее остаться и взамен послала этого буку.

– Фу, гадость! – проворчала Пурна, хлебнув из фляги и почувствовав во рту осадок. Она совсем забыла, что Дигглби налил туда смесь виноградогня с выжимками калди, овсом и порошковым кобыльим молоком. Интересно, ему правда нравится лакать по утрам эту горькую густую бурду или он таким способом пытается избавиться от лишнего рта? И хотя для новообретенного собачьего языка это мучнистое пойло имело намного более приятный вкус, Пурна все равно осталась недовольна. – А почему Мрачный согласился заменить Чхве?

– Похоже, это какой-то брачный ритуал непорочных. Ты слышала, что генерал сказала на прощанье? Или они вернутся оба, или она не захочет видеть того единственного, кто останется в живых. Как романтично!

Диг стащил с пальцев рукавицу и ощупал присыпанный снегом головной платок.

– Или всего лишь практично, – задумчиво произнесла Пурна, а затем просияла, поняв очевидную истину. – Конечно, так и есть. Чхве – одна из нас, Маротовых лодырей! Своя в доску.

– Вот именно, – подтвердил Диг, доставая позолоченное огниво и серебряный портсигар из складок своей косынки. Дрожащей рукой он откинул крышку и прикурил две тонкие оранжевые сигариллы. Протянув одну Пурне и глубоко затянувшись пряной смесью высокогорного верджина и приправленного кипарисом латакисского тубака, он добавил: – Чхве странная птица, но только с таким вожаком и может быть интересно.

– И поэтому, если бы Чхве отправилась с нами, трое не считали бы заранее виноватым Марото и один лишь Мрачный ненавидел бы этого Негодяя. Выдернув ее из нашей компании и заменив на своего любимчика, Чи Хён уравняла силы.

– Ты и правда считаешь, что Мрачный может пойти против собственного дяди? – Выпущенное Дигом кольцо дыма рассеял падающий снег. – Вроде по нему не скажешь.

– Да, он скрытен, как гвоздь в сапоге, – ответила Пурна и проверила, не замерзла ли Принцесса под попоной и розовыми наушниками, которые подарил ей Диг.

– Я вот думаю… – начал Дигглби, выпуская из ноздрей перистое синеватое облако, и голос звучал нерадостно, – а что, если Марото…

– Он не погиб, – возразила Пурна, больше убеждая себя, чем Дига. – Хортрэп утверждает, что он живой, это во-первых. А во-вторых, если бы кому-то удалось укокошить одного из Пятерки Негодяев, мы бы уже наверняка услышали его хвастливую песню.

– Если только это не другой Негодяй.

– Допустим, но ты же не пойдешь со мной допрашивать Хватальщика. Ты лишь пытаешься оспорить мои безукоризненные рассуждения, так что повторяю еще раз: я ему верю. – Пурна вздрогнула, вспомнив неприятный разговор с израненным гигантом. – Я в первый раз видела его почти серьезным. Колдун поклялся всеми демонами, которых сожрал на своем веку, что последний раз видел Марото живым и здоровым и случилось это в нескольких шагах от новых Врат. Сказал, что наш приятель пытался затеять драку и пришлось оставить его одного, чтобы успокоился, а на следующий день Хортрэп вернулся и не обнаружил следов. Он все время намекал на какой-то давний долг перед Марото, за который никогда не сможет расплатиться, так же как он теперь в долгу передо мной и Мрачным, ведь мы отобрали его тухлый окорок у Королевы Демонов.

– Если Хортрэп говорит про долг, это еще не означает, что он намерен платить, и уж совсем уж не означат, что он играет с тобой честно. – Диг взял назидательный тон, как будто Пурна была слишком тупа, чтобы догадаться самой. – Я не доверяю ему. Давай бросим карту и компас в первую попавшуюся яму и попытаемся что-нибудь выяснить через мою таоанскую знакомую.

– Я так похожа на дуру, готовую поверить любому пожирателю демонов? Нет, не говори ничего, – спохватилась Пурна, вспомнив, что это она приняла подарки Хортрэпа, когда навестила его на следующий день после второй битвы у Языка Жаворонка. – Но я думаю, он в самом деле хочет, чтобы мы нашли Марото, иначе зачем бы отдал свои инструменты?

– Он в самом деле хочет, чтобы с помощью этих ведьмачьих игрушек мы что-то нашли, но где гарантия, что мы ищем именно Марото? Можешь считать, что я выжил из ума, но когда старый придурок, который на моих глазах при помощи колдовства расправился с кучей имперских офицеров, дает нам якобы волшебную карту с таким же якобы волшебным компасом и говорит, что надо просто следовать за стрелкой – согласись, это выглядит крайне сомнительно. Тогда как моя таоанская подружка…

– Я уже сто раз это слышала, – перебила его Пурна. Конечно, она преувеличила, Диг говорил об этой женщине всего-то раз девяносто шесть, от силы девяносто семь. – Ты должен убедить не меня, а нашего бесстрашного предводителя.

– Мрачный тоже не доверяет Хортрэпу и его фокусам, – возразил Диг с таким видом, словно это была невероятная новость.

– Значит, Мрачный доверяет ему больше, чем тебе, умник. Иначе бы мы уже давно выбросили этот компас, а сейчас направлялись бы к таоанцам, чтобы встретиться с твоей торговкой, или кто там она на самом деле, пусть даже еще одна сумасшедшая пожирательница демонов. Но эта женщина не обязана жизнью ни мне, ни Мрачному, ни даже Марото, так что я не вижу, почему мы должны доверять ей.

– Она имеет дело с твердой монетой и берет за свои услуги существенную комиссию, так что я считаю ее более надежным партнером, чем наш лысый приятель с его непостижимыми планами и привычкой устраивать людям бесследное исчезновение. – Диг постучал по сосулькам, наросшим на его усах, словно играл на маленьком примитивном ксилофоне. – Он что-нибудь еще сказал? Что-то необычное, какой-нибудь намек на скрытые мотивы?

– Да с чего бы? Могу лишь добавить, что он был, как всегда, мерзок. – Пурну передернуло от воспоминания. – Например, я спросила, чем ему помог Марото, и Хватальщик прикинулся, будто страшно огорчен тем, что Могучий Марото ничего не рассказывал о нем своей подружке. Скажи честно, Диг, ты когда-нибудь замечал, чтобы нас с Марото что-нибудь связывало? Я имею в виду – что-нибудь романтическое.

– Фу, – поморщился Диг.

– Именно так я ему и ответила. Наверное, этот придурок пытался меня спровоцировать даже после того, как я спасла его от… Уж не знаю, что собиралась над ним учинить Королева Демонов. Но как насчет всего остального? Вот дерьмо! Его тон даже навел меня на мысль, что он был не прочь измениться у твари в брюхе.

– Что ж, иногда и кривое лезвие оставляет прямые раны. – Вероятно, Диг намекал на ее кукри, но Пурна решила не придавать этому значения. – И когда я говорил про одного из Негодяев, то думал не столько о Хортрэпе, сколько о Софии – она выглядит до того безумной, что могла пойти на это. Ты сама, небось, слышала, как они с Марото набросились друг на друга, словно кошка и пума. Нет, словно собака и волк. Нет…

– Извини, но я в тот момент истекала кровью и не видела, как дралась эта старая паршивка. Если бы ты больше интересовался тем, из-за чего они сцепились, у нас было бы на что полагаться, помимо дурацкой карты и проклятого компаса!

– Извини, но я в это время старался не допустить, чтобы твои внутренности вытекли наружу, и поэтому тоже заметил мало. Если бы ты не позволила кому-то из цепистов проткнуть твою ногу, мы бы, может, вообще не вляпались в это дерьмо!

– Сдаюсь, Дигглби, – пробормотала Пурна, не чувствуя замерзшим носом аромат сигариллы, но все же радуясь исходящему от нее теплу. – Если вспомнить дурацкое представление, что София устроила с Чи Хён и пленными возле Врат, и ее яростное нападение на Королеву Демонов и ее детенышей, понятно, что у этой бабищи хватило бы дури наброситься и на Марото, но нет…

– Нет? Что значит «нет»? Она безумна, что уже было сказано, и сильна, что тоже очевидно. Она успела поссориться с Марото еще перед битвой, мы оба прекрасно это видели – вот тебе доказательства, девочка.

– Это все ерунда, Диг. Повторяю: нет, София не убила бы его так хладнокровно.

Возможно. Хотелось бы верить. Пурна не ожидала от Софии идиотской попытки прикончить Чи Хён и той ярости, с какой она крушила молотом орду людей-опоссумов. Но после женского поединка у Врат и неожиданного появления Холодного Кобальта во время второй битвы у Языка Жаворонка стало очевидно, что для предсказания следующего поступка Софии нужен отморозок почище самой Пурны… Она решила не делиться сомнениями с чересчур эмоциональным товарищем – боялась, что он может сломаться, как тростинка. Когда при повторном тщательном осмотре лагеря кобальтовых они так и не нашли Хассана и Дин, Пурна тоже чувствовала себя опустошенной, но если она была способна скорбеть о проглоченных Вратами друзьях и при этом держать себя в руках, то Дигглби, казалось, совсем потерял голову.

– Я спрашивал не о том, что мы будем делать, если Марото умер, – проворчал Диг, – поскольку это решается легко: мы пойдем своей дорогой, и чем быстрее, тем лучше. Я спрашивал, что будем делать, если он жив и нам удастся разыскать нашего короля проходимцев.

– Ох, – вздохнула Пурна, решив пока не спорить с предложением Дига покинуть Кобальтовый отряд, если они найдут труп Марото; пусть это пойло дожидается своей фляги. Важней было ответить на другой вопрос. – Если мы его разыщем… если разыщем… Что ж, тогда узнаем, почему он исчез так неожиданно.

– И что дальше? – не отступал Диг. – А вдруг выяснится, что наш бесстрашный вожак, давший когда-то клятву не сражаться против Индсорит, все это время верно служил багряной королеве?

– Тогда я скажу, что это полная чушь.

Пурна щелчком отбросила окурок – добрую половину сигариллы – в глубокий снег, чтобы наказать Дига за дурацкий домысел.

– Ну хорошо, допустим, он вообще не был агентом империи до самого последнего момента, когда София его так грубо отшила, а тогда решил отомстить и перейти на сторону ее злейшего врага. Предположим, Чи Хён его совсем не интересует, и он, возможно, считает тебя мертвой, и его больше ничто не связывает с кобальтовыми.

– Если он действительно считает меня мертвой, хоть это и глупо…

– Девочка, повторяю: тапаи Пурна, которую я видел тогда на поле боя, была безжизненна, как собачье дерьмо.

– Все бы тебе гадости говорить, – укорила его Пурна. – Но даже если бы я умерла, он бы все равно не предал кобальтовых, пока с ними ты и Чхве.

– Честное слово, мне хочется так думать… Но по лагерю ходили слухи, будто однажды Марото в приступе ярости перебил своих товарищей.

– Посмотрела бы я на того, кто рискнул бы сказать ему это в лицо, – проворчала Пурна. – Я считаю так: даже если он действительно был уверен в моей смерти, даже если отвернулся от вас с Чхве, даже если совершенно рассорился с Софией и даже если в самом деле служил багряной королеве… тогда…

– Вот-вот, что тогда?! – нетерпеливо воскликнул Диг. – Об этом я и спрашивал с самого начала: как мы поступим, если найдем его и все, что о нем говорят, окажется правдой?

– Мы не будем верить никаким слухам, – решила Пурна. – Я не поведусь на эту чепуху, пока мы не сядем с Марото и не расспросим его обо всем. И если ради этого разговора нам придется схватиться с его драным племянником, я готова.

– Я тоже, – заявил Диг, выбрасывая сигариллу и натягивая рукавицу на посиневшие пальцы с такой силой, что захрустели суставы. – Но не забывай про непорочного мастера фехтования, когда мы будем готовить мятеж. Мне и правда жаль, что с нами нет Чхве, она бы склонила чашу весов на нашу сторону.

– И мне жаль, она бы много чего склонила, – задумчиво произнесла Пурна, вспоминая стройную дикорожденную и думая о том, что могло бы произойти, если бы их пути не разошлись. Даже в красочных мечтаниях Пурны Чхве всегда имела немного смущенный и укоризненный вид, как будто подозревала, что является лишь фантазией фригидной девчонки. Вот и хорошо, Пурне нравился легкий румянец на ее щеках… – Ко всем прочим радостям нам навязали еще одного сентиментального мальчишку.

– Для тебя хуже, а для меня лучше, – ответил Диг. – Хотя я тоже буду скучать по Чхве.

– Да? – Это уже становилось интересно. – Значит, парень тебе нравится или ты еще более развращенный тип, чем я предполагала? Пять динаров, и я все устрою так ловко, что он даже…

– Нет уж, спасибо огромное. Когда я сказал «для меня лучше», это всего лишь означало, что с тобой намного приятней иметь дело, когда ты не пускаешь слюни из-за какой-то девчонки.

– Но если отбросить женщин-воительниц, мрачных громил и романтических героев, кто останется? – Пурна понимала, что слишком настойчиво ведет разговор о том, чего они прежде никогда не касались, но воздух был холодным, как сердце торговца, а болтовня о сексе всегда разогревает кровь. – Кто тебе нужен, старый стручок? Кого предпочитает паша Дигглби?

– Ох, Пурна, я, конечно, польщен, но нет. Ты отличный друг, но я бы ни за что…

Пурна шлепнула по его руке даже сильнее, чем в тот момент, когда он рассказывал, что уцелел в схватке с Королевой Демонов, потому что «притворился опоссумом».

– Ну хорошо, хорошо, хотя я думал, что это и так очевидно. – Диг окинул взглядом унылую снежную равнину. – Я предпочел бы пашу Дигглби, но мне еще ни разу не посчастливилось встретиться со вторым собой, а на меньшее я не согласен.

В этом действительно был определенный смысл, но что-то в душе Пурны отказывалось согласиться.

– А как же пари, заключенное в пустошах, когда наша компания только начала складываться? Мы спорили, кто первый затащит Марото в постель, и ты поставил двадцать динаров!

– Порой я заключаю безнадежные пари только для того, чтобы убедиться в собственном превосходстве. Ты бы удивилась, узнав, как часто Падшая Матерь вознаграждает меня за гордыню, позволяя выигрывать даже там, где выигрыш невозможен. К тому же хоть я и проиграл двадцать два динара в общем пари, зато поставил на тебя пятьдесят в частном споре с Хассаном, Дин и принцессой Вон Юнг. Так что ты сделала мне хороший подарок, когда укротила эту бестию.

– Я же говорила: ничего такого на самом деле не было! – Пурна покраснела, больше раздраженная не тем, что инсценировала совокупление, а тем, что в конце концов пришлось признаться. Она ужасно нуждалась в деньгах, чтобы продолжать игру, и это была едва ли не лучшая ее афера, к тому же прошедшая без сучка без задоринки, но друзья продолжали хранить почтительное молчание по поводу мнимого союза даже после той ночной попойки в Кутумбанских горах, когда она все им объяснила, и это до сих пор адски усложняло ей жизнь. – И я говорила, и Марото говорил, и я даже предлагала вернуть половину выигрыша, так что…

– Ш-ш-ш, наши любезные спутники возвращаются, – перебил ее Дигглби.

После чего забрал флягу и помахал ею появившимся из-за снежной пелены силуэтам.

Первое правило, которое необходимо соблюдать в этой белой мгле: передвигаться можно только по двое. До сих пор Пурне и Дигу удавалось настоять на том, чтобы их пару не разлучали; свои аргументы они щедро подкрепляли ссылками на совместный боевой опыт. Учитывая очевидную нелюбовь внутри второй пары, рано или поздно это хлипкое оправдание перестанет действовать.

– Эге-гей, никто не желает глотнуть для бодрости?

– Тихо! – отозвался Мрачный.

Похоже, это было его любимое слово. Казалось бы, после нескольких дней поисков в обществе Пурны и Дига Мрачный должен бы расслабиться и разговориться, но он по-прежнему выдавал только шипение из своей сжатой до судорог задницы.

– О да, тишина – это крайне важно, – проворчал Диг. – Вы, наверное, едва унесли ноги от имперских разведчиков? А может, на этой заснеженной равнине охотятся вендиго? Или…

– Ничего такого. – Непорочный взял у Дига флягу и запрокинул над раскрытым ртом, как заправский пьяница, кем в действительности не был… И пролил большую часть, как зеленый юнец, кем на самом деле и был.

– Что ж, ничего – это уже что-то, – сказала Пурна.

Она старалась сохранять жизнерадостность, хотя это смертельно ей надоело. Дигглби держался молодцом, изображая перед Мрачным и Гын Джу беззаботное существо, но обмануть давнюю подругу не так-то просто. Паша упорно избегал разговоров о Принце, однако Пурна догадывалась, как тоскует он по своей собаке. После того как погибли Хассан и Дин, а огромная Королева Демонов едва не сотворила с Дигглби и Пурной нечто еще более ужасное, приятель и вовсе пребывал на грани срыва. Компас Хортрэпа упорно вел их на север, но они до сих пор не нашли ни одного следа, подтверждающего правильность курса. А неделя – слишком долгий срок, чтобы по-прежнему полагаться только на неясные намеки хитрого колдуна. Дигу была необходима зацепка, какой-то знак, подтверждающий, что их не заманивают в западню наподобие той, из которой они с таким трудом ускользнули у Языка Жаворонка. Если в ближайшие дни не обнаружится след Марото, шутливые беседы, выпивка и жуки не спасут Дига и он погрузится в зыбучую трясину уныния и безнадежности. В конце концов, почему бы и впрямь не связаться с его таоанской знакомой? Может, ему полегчает, и пусть это совсем не по пути, но они и так уже забрели невесть куда, так что какая разница?

– Так что же за «ничего» вам досталось сегодня?

– Чего? – Мрачный посмотрел на Пурну так, будто это не у него, а у нее чурбан вместо головы, а затем, словно спохватившись, добавил: – Все тихо.

– Ну, так поблагодарите за это Падшую Матерь! – воскликнул Дигглби, но взгляд Мрачного подсказал ему, что не стоит спешить с благодарностью.

На сей раз Пурне пришлось согласиться с тупоголовым варваром. С тех пор как она узнала, кто устроил ритуал и открыл Врата, поглотившие бедных Дин и Хассана и множество других людей, ей не очень-то хотелось слышать про Вороненую Цепь и веру, даже если о них отзывались саркастически.

– Будем и дальше идти по карте и компасу? – спросил Гын Джу.

Но унылый голос и тусклый взгляд выдавали горькую правду: даже если подаренная Хортрэпом карта Звезды точна, даже если черная стальная игла действительно указывает на Марото, они уже заблудились в этой белой пустыне и единственный, кто мог бы повести отряд за собой, страдает, как изящно выразилась Пурна, картобоязнью. Учитывая отвращение Мрачного к их единственной возможности найти Марото, Диг предложил варвару искать его дядю по запаху, и это была неплохая шутка, но даже она недолго согревала их под беспрерывно падающим с неба снегом.

– Не беспокойтесь, – ответил Мрачный, снова поворачивая в ту сторону, откуда они с Гын Джу вернулись с утренней разведки. – Мы отправимся на восток и отыщем русло Хартвейна. Мимо него никак не пройдешь – мы с дедушкой убедились в этом. Даже если река замерзнет, она слишком широка, чтобы вы на ней потерялись из виду. Потом двинемся берегом на север и выйдем к Диадеме. А когда мы выйдем к Диадеме…

– Да-да, я уже слышала эту песню. Вы с генералом Чи Хён уверены, что Марото просто сбежал к багряной королеве, потому что сто лет назад дал ей глупую клятву, – проворчала Пурна и надвинула на глаза капюшон из шкуры рогатого волка, чтобы напомнить этим щенкам, что она, во-первых, достойна восхищения, а во-вторых, слишком опасна и с ней лучше не ссориться. – Но если наша задача – поймать Марото до того, как он окажется в Диадеме, то идти туда обходным путем не очень мудро, согласись. Он очень спешит, к тому же умеет читать карты – в отличие от некоторых других варваров. Логика вынуждает его выбрать самый короткий путь, а не самый легкий. Вероятно, поэтому компас Хортрэпа и советует нам идти на восток, а не на север.

– Я думал об этом, – буркнул Мрачный, и сама мысль о том, что он способен думать о чем-то более сложном, чем свежевание дикого муравьеда, уже поражала воображение. – Но я не доверяю Хортрэпу, и даже если мой дядя пользовался такой же картой, снегопад испортил все его планы. Какая польза от карты в мире, потерявшем форму?

– Какая польза от карты в мире, потерявшем форму… – тихо повторил Гын Джу чуть ли не с оттенком восхищения.

И даже Пурна вынуждена была признать, что это прозвучало до омерзения глубокомысленно. Но ведь если задуматься, на самом деле мир – это и есть форма, так что Мрачный со своей мнимой мудростью может поцеловать ее в пятку.

– Так, это все прекрасно, но если мы почти добрались до Хартвейна, то, значит, почти добрались и до Тао. – Диг попытался стряхнуть снег с головы Принцессы, но только напугал бедное животное. – Мы отправимся на юг вместо севера и потеряем лишь несколько часов. Я уже много раз объяснял: мы только поговорим с моей знакомой, и она, возможно, сумеет раздобыть для нас что-нибудь полезное. Ее, между прочим, так и зовут – Добытчица, потому что…

– Нет, – заявил Мрачный, наверное, в стомиллионный раз. – Повторяю: Чи Хён назначила меня главным, и из этого следует, что мы пойдем туда, куда я скажу. Еще раз повторю: я не доверяю колдовству – ни чарам Хортрэпа, ни предсказаниям твоей знакомой.

– Никто из нас не склонен во всем полагаться на подобные методы, – глубокомысленно заметил Гын Джу. – Но если ты сомневаешься в правильности своей карты, то почему бы не сравнить ее с другой, изготовленной другим картографом?

Мрачный нахмурил брови – должно быть, все эти умные разговоры раздражали его.

– Ну конечно! – Диг нелепо взмахнул рукавицей, и Пурна, хорошо знавшая его привычки, решила, что он просто хотел щелкнуть пальцами. – Мы сравним то, что дает компас, с направлением, которое покажет Добытчица, и если они совпадут, мы будем точно знать, что идем правильно.

– Ммм… – протянул Мрачный, и это было куда лучше, чем его обычное «нет». – Не думаю, что это поможет.

– Но разве это не больше, чем у нас есть сейчас в этом мире, утратившем форму? – спросила Пурна. – Мы не нашли следов Марото, никто из встречных не видел его – да и не было этих встречных. И что будет, если мы так ничего существенного и не найдем? Отправимся к черту на рога? В Диадему, надеясь случайно перехватить его по дороге? Или еще хуже – пройдем половину Звезды, разыскивая город, такой огромный, что пришлось выскоблить изнутри гору, чтобы вместить всех желающих, а потом вернемся обратно, если окажется, что Марото там нет?

Пурна понимала, что ее логика впечатлит кого угодно, но и сама была поражена тем, как раскрылись кошачьи глаза Мрачного при упоминании о размерах Диадемы; бедный варвар, небось, даже мысли не допускал, что бывают такие большие стойбища.

– Даже в столь дурную погоду посещение Тао добавит не больше двух дней к нашему чрезмерно долгому путешествию в Диадему, – продолжал Диг. – Самое неприятное, что может произойти, – это если Добытчица ничем не поможет нам, хотя я никогда не слышал о подобном конфузе. Повторяю, хуже нам от этого в любом случае не станет.

– И мы можем не опасаться встречи с задиристыми имперскими солдатами, – добавила Пурна, – потому что точно знаем, где сейчас находится их полк.

– И еще мы получим горячий обед и горячую ванну, – произнес Гын Джу с воодушевлением, какого не выказывал уже целую неделю.

– И нам всяко нужно пополнить припасы, – напомнила Пурна. – Съестного почти не осталось.

– Я уже не говорю про породистых лошадей, которых я куплю всем вам в знак дружбы, – пообещал Диг. – Верхом мы легко наверстаем упущенное, как минимум вдвое быстрей доберемся до Диадемы.

– Рогатые Волки не ездят верхом, – проворчал Мрачный, не глядя на спутников, а всматриваясь в белую пелену так, словно в любую минуту ожидал возвращения весны.

Больше он ничего не сказал, и Диг снова полез к нему с соблазнительными предложениями, но Пурна резким движением заставила друга умолкнуть: не стоило перегружать ржавые шестеренки в черепной коробке варвара. Наконец Мрачный едва заметно кивнул:

– С тремя лошадьми мы будем двигаться быстрее. Но если мне не понравится твоя колдунья, Дигглби, мы не станем ее слушать, пусть даже она подтвердит, что надо идти по компасу Хортрэпа. Согласны?

– Согласны, – хором ответили все трое, а Диг прибавил:

– Я уверен, что она поможет нам найти Марото, и не важно, убежал он далеко вперед или остановился где-то поблизости переждать непогоду. Возможно, он тоже направился в Тао, и в этом случае мы найдем его спящим в какой-нибудь таверне, как было в тот раз, когда мы с кузеном Джаем наняли его в проводники.

– Ммм, – снова промычал Мрачный и вышел под снегопад; синяя шерстяная шапочка, которую Чи Хён подарила ему перед расставанием, смотрелась очень комично над широкими, мощными плечами. – Где бы он ни был, он не сидит на месте. Дядя Трусливый – просто кролик, он и поступает так, как все кролики. Бежит. Но и волки бегут.

Это прозвучало куда понятнее, чем «мир, утративший форму», так что Пурна, Диг и даже сентиментальный Гын Джу многозначительно подняли брови, восхищаясь глубокомысленными аллегориями Мрачного, олуха и остолопа чистой воды. Затем, кто надвинув капюшон, кто обмотав лицо платком, а кто нацепив маску, отправились навстречу пурге вслед за своим вожаком. Конечно, у Мрачного гораздо больше силы, чем мозгов, но именно он руководит поисками их давнего товарища Могучего Марото, легендарного Свежевателя Демонов и короля прохвостов.

И для Марото было бы лучше, если бы с ним действительно случилась какая-то беда и оправдала переполох, что поднялся в его честь, иначе Пурне придется дать ему увесистого пинка под зад. Мысль о том, чтобы вывести на чистую воду старого друга и наставника, подействовала на нее как целительный бальзам, и тапаи с пашой двинулись вперед, словно дисциплинированные солдаты, каковыми совершенно точно не были.

Глава 8

Солнце сбежало от Лучшей, Яркая Смотрящая спряталась в высокой траве на западе и накрылась плащом своей сестры Среброокой. Много лет назад молодого отца Турису и старого ядопрорицателя впервые вызвали в Круг чести, и они долго боролись в траве, шипя друг на друга, словно сцепившиеся морозные змеи, и когда их наконец растащили, старик сквозь зубы признал, что солнце на самом деле – это ипостась Обманщика, а луна – воплощение Падшей Матери… Но Лучшая продолжала мысленно называть их прежними именами. Было бы проще связать со Всематерью одну Среброокую, но новая ядопрорицательница оказалась более восприимчивой к мудрости Турисы, чем ее предшественник, признав еще дюжину других предков различными воплощениями Падшей Матери.

Это еще больше все запутало, и было трудно не возвращаться к старым названиям в разговорах об охоте, песнях и многом другом, включая погоду.

А погода была такая, что Лучшая нещадно потела под тонкой кожаной одеждой, несмотря на близкое зимнее солнцестояние, и по мере продвижения на юг становилось только теплее. Она шла вперед сквозь густую, душную мглу, а брат Рит плелся позади, заметно отставая. Они пересекли границу Самота и теперь приближались к той точке, где Яркая Смотрящая уходила под землю, – коварные родственники Лучшей заколдовали солнце, чтобы оно спалило Мерзлые саванны, и поэтому, следуя за солнцем, можно их отыскать. Так сказала ядопрорицательница, и отец Туриса не оспаривал ее мудрость; Диадема тоже лежала к западу от Кремнеземья, так что все дороги повторяли путь солнца.

Темный, как ячменное вино, край усеянного звездами плаща Среброокой соскользнул за край мира, и Лучшая остановилась, поджидая брата Рита. Так они прошли все Мерзлые саванны и Соколиный лес, она шла впереди, а он хромал на обе ноги, и приходилось останавливаться, чтобы мальчишка не потерял ее след. Охотник из него был такой же, как и ходок, да и воин, видимо, не лучше, так что один он долго не протянул бы… Должно быть, именно поэтому Падшая Матерь и свела их вместе. Этот глупый щенок напоминал ей маленького Мрачного, когда тому было года четыре.

Дожидаясь монаха, она вспомнила мост через Агартанское ущелье и памятный камень, который Рогатые Волки установили возле него прошлым летом.

На плоской стороне известнякового валуна было вырезано изображение четырехрукого монстра, преследуемого охотниками; под ногами у злодея лежали трупы. Конечно же, она очень переживала, когда ее недостойный брат дважды опозорил клан, но еще сильнее ошеломило содеянное отцом и Мрачным. Мужчина, зачавший Лучшую с ее матерью, и мальчик, которого она зачала со своим супругом, теперь не просто предатели клана; их грех вырос настолько, что они превратились в одну огромную анафему – так называют монахи тех, в ком поселилась зараза демонов.

Видимо, так было предопределено с самого начала, когда старый ядопрорицатель, присутствовавший при рождении Мрачного, намазал снадобьем из тертых насекомых, пепла крапивы и петушиной крови лоб беспокойно расхаживающей по жилищу матери и стонущего, тужащегося отца. Лучшая почесала шрам, оставшийся от едкой жидкости на ее лице, вспоминая, как Мрачный наконец-то показался между ног у Остроухого и она решила, что у нее начались видения от жгучей мази оракула, потому что не нашла никакого иного объяснения тому, что ее мокрый, плачущий ребенок так очевидно проклят. Но увы, все это случилось наяву.

С того первого дня долгими месяцами, годами Лучшая пыталась понять, какую ошибку, позволившую заразе демонов вселиться в ребенка, они с мужем могли совершить. Они были гордостью клана, умелыми охотниками и храбрыми воинами, почитающими предков, церковь и обычаи Рогатых Волков, и к тому же оказались едва ли не единственной парой двухсущностных (или хиджра, как цеписты называли тех, чей дух Обманщик поместил не в то тело, что было предназначено Падшей Матерью).

Она никогда не задумывалась над последним обстоятельством, поскольку именно те, кто привлек внимание Обманщика, наиболее достойны любви Всематери. Лишь однажды ее отец заговорил о том, что Лучшая и Остроухий не больше виновны в том, каким родился их сын, чем он сам и его жена виновны в том, что Лучшая родилась двухсущностной. «Древние Смотрящие просто наблюдают за нами, – сказал он со своей обычной склонностью к богохульству. – Они не залезают в чрево невинных мужчин и женщин, поэтому прими своего мальчика как благословение». Когда Остроухий удивился, как можно считать благословением ребенка, оскверненного заразой демонов, Безжалостный схватил зятя за ухо и заявил, что любого ребенка, если только он не мертворожденный, можно считать благословением и мальчик с кровью шамана куда больше заслуживает любви, чем пара новообращенных цепистов, изменивших обычаям предков. После этого разговора молодые родители поспешили рассказать обо всем отцу Турисе, и тот, оправившись от потрясения, объяснил, что любой способен отличить анафему от хиджры, и перечислил признаки, по которым это можно сделать. Он даже заподозрил, что именно болтливый язык отца Лучшей проложил дорогу зловредному духу, угнездившемуся в глазах мальчика.

Когда же они обратились с этим вопросом к старому ядопрорицателю, тот заявил им и священнику, что такой достойный человек, как Безжалостный, имеет право говорить в своей хижине все, что угодно, даже если он исходит в своих рассуждениях из устаревших верований, сохранившихся с непросвещенных времен. Тем не менее Лучшая и Остроухий на правах родителей могут позволить отцу Турисе изгнать порчу из ребенка, но Лучшая так и не пересилила себя, не согласилась на болезненный ритуал, понимая, как трудно выжить в клане слепому человеку, не говоря уже о слепом младенце.

Даже сейчас она сплюнула при мысли о том, что могла изуродовать сына, а затем сплюнула еще раз, вспомнив, чем обернулась эта жалость к анафеме для нее самой и ее клана. Решив, что плевков недостаточно, чтобы унять гнев, позор и страх перед злом, что притаилось в крови ее родных, Лучшая приподняла подол боевого одеяния и помочилась в темноту. Затем она вспомнила, как испугался ее обессиленный муж, увидев круглые кошачьи глаза новорожденного, Остроухий даже не разрешил повитухе поднести к его набухшей груди порченную демонами тварь… Не смогла Лучшая удержаться и от воспоминания о том, как сама она, едва взглянув на Мрачного, поняла, что ее отпрыск не способен совершить какое-либо преступление, что он хоть и ущербное, но все же дитя Падшей Матери. Теперь, после всего случившегося, Лучшая уже сомневалась, что эта уверенность была рождена материнской любовью, а не коварным проклятием, очевидно поразившим всю ее семью и заставившим защитить это создание, в то время как все остальные видели его злобную сущность. Мрачный ни в чем не виноват, ибо он был обречен с самого рождения, но Лучшая, безусловно, должна понести наказание, поскольку могла спасти клан от анафемы, в которую неизбежно превратился бы ее сын, но самонадеянно решила, что сумеет приучить его к праведной жизни, и теперь саванны дорого заплатили за ее гордыню…

Теплый, пряный ветер с долины отвлек Лучшую от мрачных раздумий, она вдохнула ночной воздух и сосредоточила внимание на легком привкусе дыма. Тот быстро пропал, оставив вместо себя лишь унылые запахи лугов, но она все же успела определить, откуда он доносился.

Когда брат Рит доковылял по густой траве, Лучшая уже нетерпеливо точила солнценож своей прабабки.

– Можно я немного отдохну? – Брат Рит походил на ребенка, оплакивающего смерть товарища. – Пожалуйста, всего лишь…

– Впереди костер, – сказала Лучшая. – Узнаем, кто его разжег, и попросим разрешения погреться… либо сядем без спроса. С тех пор как мы отправились в путь, я подвесила к поясу четырех зайцев, это мясо легко жарится. Только постарайся не шуметь.

Лучшая не боялась, что Рит выдаст их приближение, потому что он снова отстал; вскоре она совсем перестала слышать неуклюжие шаги. Среброокая спала, но ее многочисленные сверкающие дети освещали дорогу. Небо заволокло облачным сором, одна из звезд спустилась к горизонту и исчезла в высокой траве. В походе они с братом Ритом питались бобовыми лепешками и соленой рыбой, ночи стояли теплые, и Лучшая не считала нужным самим разводить костер, так что это был первый огонь, который они увидели с начала путешествия… А если посреди пустынной долины горит костер, возле него сидят либо друзья, с которыми можно разделить трапезу, либо враги, с которыми надо сражаться.

Лучшая увидела вдали огонь и снова остановилась, однако Рит не появлялся непозволительно долго, пришлось вернуться и определить по следам, где он ушел в сторону. Даже такой ясной звездной ночью беспомощный монах умудрился сбиться с пути, но она быстро отыскала его и заставила поторопиться, пока отдаленный свет костра еще был видим. Затем велела Риту как можно быстрее идти на огонь, а сама рысью помчалась вперед.

Они выглядели бы жалко, если бы появились вместе, и это не принесло бы никакой пользы, а без Рита Лучшая могла действовать осторожно или решительно, в зависимости от ситуации.

Вскоре запах горящего рожкового дерева стал таким же явственным, как сияние звезд в небе, затем к нему добавились и другие: жженого перца, каких-то трав. А еще густой, щекочущий ноздри аромат тубака. Лучшая перешла на размеренный шаг, поскольку броситься сломя голову к костру – это все равно что громко объявить о своих намерениях, а упрекать ее в безрассудстве было еще трудней, чем в трусости. Если там сидят не колдуны и не люди Шакала, пусть у них будет возможность поступить правильно и пригласить ее к огню.

Высокая трава перестала царапать колени, Лучшая вошла в широкий круг, и короткие хрупкие стебли тут же обратились в пепел под ее сапогами. Ноги заскользили по липкой земле, и она поспешила вернуться в траву, но что-то заставило ее стиснуть зубы.

В отблесках пламени она различила одинокую сгорбленную фигуру, сидевшую по другую сторону костра. Лучшая остановилась на краю освещенной площадки, заподозрив сначала, что это всего лишь чучело, чтобы заманить ее в ловушку. Но из-под капюшона выглядывала длинная курительная трубка с тлеющим в выпуклой чаше содержимым, и пахло тубаком. За спиной у незнакомца виднелась деревянная хижина с приоткрытой дверью, короткая, в три ступеньки, лестница спускалась к траве. Значит, это не путник, а отшельник, живущий в пустынных землях между Кремнеземьем и Самотом, главной провинцией Багряной империи. Лучшая не двигалась, понимая, что ее наверняка уже заметили. Затем она покрутила солнценож, чтобы отблеск огня предупредил хозяина о ее появлении. Даже после этого она не дождалась ни радушного приглашения, ни настороженного вопроса, и произнесла общепринятое в Кремнеземье приветствие, хотя здесь, по другую сторону Соколиного леса, его могли не понять, и если бы она говорила на непорочновском хотя бы наполовину так бегло, как ее сын, то, конечно же, именно этим языком и воспользовалась бы.

– Ночь холодна, твой костер жарок, и я предпочла бы друга перед собой, а не врага за спиной.

Незнакомец ничего не ответил, только выпустил в небо гибкую змейку дыма, и Лучшая еще крепче сжала рукоять метательного ножа, гадая, это прямое оскорбление или просто отшельник глуховат. Пока она решала, что делать дальше, незнакомец приподнял голову, и в глубине капюшона сверкнули красные глаза. То ли ведьмак, то ли какой-то другой монстр. Лучшая уже занесла руку с солнценожом, когда чужак наконец проговорил:

– Ночь холодна, мой костер жарок, а друга завести так же легко, как и врага.

Лучшая оказалась в затруднении, она вовсе не собиралась угощать мерзкое отродье ничем иным, кроме священной стали, но нет более страшного злодейства, чем нападение на хозяина, произнесшего старинную форму приглашения, особенно если ты сама обратилась к нему с просьбой. Вероятно, почувствовав нерешительность Лучшей, незнакомец оперся о кривой посох, украшенный птичьими перьями, и неуклюже поднялся на ноги, словно хотел показать, как тяжело ему дается самое незначительное движение. Затем длинным мундштуком трубки, зажатым в другой руке, откинул капюшон легкой серой накидки.

Когда ткань соскользнула за спину, Лучшая едва не рассмеялась над своей ошибкой. Перед ней стоял не монстр с огненными глазами и не сломленный временем старик, а молодая женщина с угнездившимися на переносице двумя прямоугольниками шлифованного стекла, соединенными медной проволокой. Несмотря на произнесенное без малейшего акцента приветствие, эта женщина не принадлежала ни к одному из известных Лучшей кланов.

Ее длинные мышиного цвета волосы были настолько запущены, что свисали крысиными хвостами. Кожа имела более светлый оттенок, чем у большинства жителей Кремнеземья, но намного темнее, чем у непорочных. Металлические, каменные и костяные кольца, цепочки и гвоздики усыпали растянутые в ехидной усмешке губы, крылья орлиного носа, густые брови и острые уши. Еще больше серебряных и костяных украшений обвивали ее шею. Тяжелые, как кандалы, ожерелья охватывали высокий воротник иноземного кружевного платья, которое она носила под накидкой с капюшоном.

– Я Лучшая из клана Рогатого Волка, – представилась Лучшая, поскольку не могла всерьез бояться девчонку, проткнувшую себе лицо причудливыми безделушками и облачившуюся в диковинный наряд. – У меня с собой зайчатина, которую можно зажарить на твоем костре, и друг, который скоро появится.

– Рада встрече, рада встрече, – приговаривала женщина, кланяясь, хотя было заметно, что движения причиняют ей боль. – Меня зовут Неми Горькие Вздохи, я ведьма без особых способностей.

Лучшая не испытывала любви к людям, опустившимся настолько, чтобы якшаться с демонами, но она еще никогда не встречала ведьму, открыто признающуюся в своем ремесле. Подобная смелость внушала уважение, но Лучшая все равно оставалась настороже – колдунья могла произнести древнее приветствие лишь для того, чтобы усыпить ее подозрения, и если дело дойдет до драки, придется хладнокровно убить девчонку, прежде чем та успеет ее заколдовать…

Но пока этот момент не наступил, следует заняться мясом, само себя оно не приготовит. Лучшая кивнула Неми и присела на корточки перед костром, вонзив главное лезвие солнценожа в землю перед собой. Развязав заплечный мешок, она достала сумку с добычей и железные вертела.

– Спутник из твоего клана? – спросила ведьма, опираясь на посох и с интересом наблюдая, как Лучшая разделывает зайцев.

– Нет, – ответила Лучшая.

Она слышала от Мрачного множество песен о ведьмах и коварных ядопредсказателях и потому знала, что должна говорить правду, чтобы не навлечь на себя чародейский гнев. Но при этом надо быть начеку, чтобы ее не поймали на неосторожном слове или, что еще хуже, на высказанном желании. Ведьмы тем и опасны, что стараются рассорить твои сердце и голову с твоими силой и способностями.

– Тогда, может быть, он из той же породы, что и я?

Вопрос поставил Лучшую в тупик. Что имеет в виду Неми: спутник тоже иноземец или тоже ведьмак? Тщательно подбирая слова, как всегда делал Мрачный, повторявший рассказ вновь и вновь, пока не заучивал наизусть, она наконец произнесла:

– Я не знаю, какой ты породы, Неми Горькие Вздохи. Если бы ты пропела песню твоей жизни, возможно, мне было бы проще ответить.

Стараясь не улыбаться собственной хитрости, Лучшая мысленно поблагодарила сына за науку; Дерзкая Поступь, или Каменнокожий, или кто-то еще из любимцев Мрачного разрушил козни ведьмы, продолжая разговор до самого рассвета, пока лучи солнца не превратили ее в комаров, которых тут же проглотила совомышь.

– Я спою тебе песню, Лучшая из клана Рогатых Волков, но не песню моих дней, – сказала ведьма, и это означало, что истории Мрачного были обычной бессмыслицей, как его мать и считала всегда. – Я спою песню черной земляной крови, что течет под нашими ногами, песню о том, как я пришла сюда, чтобы стоять на страже. Я давно жду твоего появления.

Лучшая сжала в кулаке вертел, на который нанизала последнего зайца, и замерла, не решаясь подвесить его над углями. И дело не в том, что слова ведьмы прозвучали зловеще. Лучшая безошибочно почувствовала, что за ней наблюдает нечто еще более опасное, чем обычная колдунья, и недоступное для ее зрения. Теперь она в круге света, и все окружающее пространство скрыто от нее мглой.

– Прежде чем ты начнешь, Неми Горькие Вздохи, ответь честно, не желаешь ли ты мне зла и подчиняется ли твоей воле тот, кто следит за нами из темноты.

– Я много слышала о Рогатых Волках, поэтому ожидала от воина этого клана большей почтительности. – Неми раздраженно вздохнула, словно выпрямившаяся во весь рост Лучшая испортила ей игру. – Лучшая, я отвечу. И надеюсь, в следующий раз у тебя хватит любезности не потребовать, а попросить. Я не желаю тебе зла и уверяю, что наблюдающий из темноты, хотя он мне и не подвластен, не представляет для тебя никакой опасности, при условии что ты сама не вздумаешь напасть на меня. Если этого достаточно, чтобы унять твои страхи, я начну то, ради чего ждала тебя здесь так долго, – запою песнь.

– Я не боюсь ни тебя, ни твоего приятеля, – заявила Лучшая, и это было близко к правде. Страх – удел добычи, а в ней сейчас была лишь настороженность рогатого волка, приближающегося к возможной ловушке. – Но как насчет моего спутника? Ему ничто не угрожает?

– Меня не интересует никто, кроме тебя. – От такого ответа настороженности нисколько не убыло. – Если только твой спутник не ведет ту же охоту, что и мы с тобой.

Лучшая задумалась над словами ведьмы, но не задала напрашивающихся вопросов. Она и так наговорила слишком много, а Неми вроде сама порывается начать рассказ, без всякого принуждения.

– Думаю, ты права – настало время услышать твою песню.

– Если ты уверена, что готова к этому, – по-волчьи оскалилась девчонка и заковыляла к своему месту по ту сторону костра. – Могу я что-нибудь предложить гостье? Какую-нибудь приправу для твоего зайца или воду? А может, ты хочешь выпить чего-нибудь покрепче или покурить?

– Нет, – ответила Лучшая, не слишком довольная гостеприимством ведьмы.

Немощная девчонка со стоном опустилась на землю, а Лучшая снова присела у костра, так, чтобы можно было легко дотянуться до рукояти солнценожа, и перевернула вертелы с зайцами. Неми помедлила еще немного, раскурила трубку от прутика и не спеша затянулась, пока дым из круглой, как морской еж, чаши не сделался гуще, чем дым костра.

– Полгода назад твои соплеменники останавливались в ста шагах от места, где мы сейчас сидим, – заговорила наконец Неми. – Мальчик и старик. Из твоей семьи.

Лучшая кивнула и только после этого сообразила, что это мог быть вопрос, а не утверждение. Свет костра отразился от зубов и очков, подтверждая, что девчонка довольна ответом.

– Именно здесь они повстречались с самым ужасным колдуном, когда-либо ходившим по Звезде. – Неми помолчала, но Лучшая не клюнула на приманку, и ведьма продолжила: – Та встреча была не совсем случайной, так же как и наша. Мы с тобой – тени, спешащие по их следам… или, может быть, эхо криков, прозвучавших, когда колдун открыл этим двоим глаза на демонов, терзающих их.

Лучшей совсем не понравилось услышанное, – несомненно, Мрачный и Безжалостный заслуживают осуждения, равно как и ее брат Трусливый, но заботливые ведьмы и демоны не вписываются в представления Рогатых Волков об устройстве мира. Подсунув кухонную подушечку под горячий конец вертела, Лучшая сняла зайца с огня и сделала вид, что дует на хрустящее мясо. Если Неми решит, что гостья увлеклась приготовлением пищи, то, возможно, начнет действовать… и почувствует на своей шкуре, какое крепкое это железо.

– У того колдуна множество имен, но большинству смертных он известен как Хортрэп Хватальщик, или Колдун с Багрового холма, или Ведьмак из Мешугга. – Неми внимательно смотрела на гостью поверх своей трубки, но если ожидала увидеть какой-то признак узнавания, то была разочарована, поскольку эти имена ничего не говорили Лучшей. – Он смертельно опасен для любого живого существа на Звезде, да и в других мирах тоже. И пусть он охотился за другой добычей, но наткнулся именно на них.

– И что дальше? – спросила Лучшая, убеждая себя, что в груди заболело по той лишь причине, что кто-то посторонний не дал ей исполнить приговор клана и Цепи. – Колдун вселил в них демонов?

– Демоны уже были там, так же как они есть здесь, – ответила Неми, и Лучшая невольно оглянулась. – Хортрэп лишь показал, что ждет этих двоих за пределами, доступными взгляду смертного. Ты будешь рада услышать, что они выжили и сохранили разум, но Хортрэп к этому времени исчез. А потом, пройдя бесчисленные мили, твои родичи снова встретили колдуна, на другом краю Багряной империи. В последний раз, когда они появлялись в моих видениях, у них были лучшие отношения, чем в ту ночь, когда они сидели здесь, возле такого же костра.

Отец и сын Лучшей сдружились с колдуном? Это превзошло самые худшие опасения. Она доела жесткого зайца, наблюдая сквозь дым за Неми, и, не дождавшись продолжения, буркнула:

– Ну и что?

– Что значит «ну и что»?

– К чему этот разговор? Зачем ты построила здесь хижину и дождалась меня? Какое тебе дело до моих родичей? И что я должна сделать, чтобы ты рассказала, где их найти?

Едва последние слова сорвались с губ, Лучшая тут же мысленно обругала себя за то, что утратила выдержку и сама завела речь о плате. Достаточно услышать две-три песни Мрачного, чтобы запомнить: речные духи часто принимают облик загадочных женщин или говорящих волков, готовых помочь тебе во всем, только цена за неосторожное желание одна – смерть кого-то из близких. Но если подумать, ситуация сложилась весьма необычная. А ну как Неми на самом деле демон, притворяющийся ведьмой? На ловца и зверь бежит. Лучшей позарез нужно как раз то, чего другие так страшатся.

Она решила выяснить до конца, с кем имеет дело, и спросила напрямик:

– Скажи правду: кто ты – дух, демон или просто колдунья?

– Как много вопросов! – Ведьма указала трубкой на Лучшую. – У нас еще будет время, чтобы обсудить все это, ведь мы с тобой связаны общими поисками, точно так же как твои родственники связаны с Хортрэпом. Мы их тени, я уже сказала.

– Я никак не связана с теми, кто предал мой клан, – отрезала Лучшая. – И если когда-нибудь свяжусь с иноземцами, среди них точно не будет говорящей загадками ведьмы.

– Прошу прощения, – возразила Неми, – но, похоже, у клана Рогатых Волков свои особые представления о том, что такое загадка. Я говорю прямо, насколько мне позволяет знание вашего языка, и попробую говорить еще проще: ты ищешь своих родственников, и я способна помочь. Не прошу у тебя ничего за содействие, только позволь отправиться вместе с тобой. Когда найдем, можешь делать с ними все, что тебе угодно. Я охочусь за их спутником.

– Тогда почему не ищешь его сама? – спросила Лучшая, тяжело ворочая натруженным языком недожаренную зайчатину. – Если знаешь, где их найти, зачем тебе понадобилась я?

– Потому что Хортрэп Хватальщик слишком опасен и я не смогу отвлечься на остальных. – Теперь в голосе девушки слышалась лютая черная ненависть, которую трудно спутать с чем-то еще. – В прошлую нашу встречу мне едва удалось избежать гибели, он не должен узнать, что я выжила и собираюсь отомстить. Если стану слишком усердно искать его, он, конечно же, почует это задолго до моего появления и подготовится к встрече. Но если следить не за Хватальщиком, а за его спутниками, он не обнаружит меня до того момента, когда уже будет слишком поздно. Я понятно объяснила, Лучшая из клана Рогатых Волков?

– Да, понятно, – ответила Лучшая, готовая схватить солнценож и швырнуть в ведьму, как только та решит закончить разговор вполне предсказуемым образом. – И меня не устраивает твое предложение. Я не настолько глупа, чтобы впутываться в ссоры колдунов. Сейчас мы разойдемся в разные стороны, и не советую попадаться снова на моем пути. Я понятно объяснила, Неми Горькие Вздохи?

Казалось, после ее слов ночная мгла еще больше сгустилась вокруг костра. Волосы на затылке у женщины из клана Рогатых Волков стали дыбом – никогда в жизни она не подвергалась такой опасности. Так что не стоит дожидаться нападения, надо сейчас же метнуть нож в…

– Увы, понятней некуда. – Голос ведьмы теперь прозвучал скорее огорченно, чем разгневанно, и хотя напряжение только усилилось, непосредственная угроза миновала. – Я знаю, каково это, когда твою руку направляет кто-то другой, и не совершу той низости, которую испытала на себе. Но поверь, если ты не поможешь мне отыскать Хортрэпа, вся Звезда погрузится в бесконечную ночь, превратится в охотничьи угодья демонов и еще более ужасных тварей. Разве ты сама не заметила, как резко изменился мир, как рвется и пробивается к Звезде некая чуждая сила? Я не требую твоей помощи, Лучшая, я прошу ее. Если объединим усилия, у нас появится шанс остановить нашествие Изначальной Тьмы, пока еще не поздно это сделать.

Услышав столь безумные слова, Лучшая фыркнула и уже собралась достойно ответить на омерзительное пророчество… Но она не могла с легкостью отмахнуться от событий, что заставили ее отправиться на поиски. Саванны действительно изменились, но что, если это случилось не только с ними? Что, если все прочие страны испытали подобные перемены и в то время, как Северо-Западный Луч страдает от непривычной сверхъестественной жары, в легендарных южных и западных пустынях обильно падает снег? И самое главное: как быть с утверждением ведьмы о том, что за этой катастрофой стоят сын и отец Лучшей, заключившие союз с колдуном? Правда, на ее памяти ни один из Рогатых Волков не связывался с ведьмаками, но разве предки не опускались даже до сотрудничества с самими демонами ради победы над более сильным врагом?

И за всем этим крылось еще одно. Что, если ее сын с сердцем и глазами демона на самом деле не причастен к тому, что случилось с их родиной? Что, если истинной причиной всех бед Хортрэп Хватальщик, а Мрачный ни в чем не виноват, за исключением того, что опозорил свой клан? Если так, то она должна не ужесточать его страдания, а, наоборот, облегчить их… И хотя милосердие – грех, Лучшая не могла отделаться от блазнящей мысли. Когда настанет время, она приложит все усилия, чтобы даровать мальчику быструю смерть.

– Не подождать ли нам с решением до рассвета? – спокойно проговорила Неми. – Я не стала бы дожидаться тебя, не будучи уверена, что ты моя единственная надежда. Поверь, я не настолько нуждалась в развлечениях, чтобы забраться в дикую пустыню и потратить последние ночи своей несчастной жизни на попытку обмануть дикарку из Кремнеземья. Переночуй здесь и посоветуйся со спутником. А мне нужно отдохнуть – я много суток не смыкала глаз, боясь пропустить твое появление.

Лучшая молча кивнула, а молодая ведьма встала, поднялась по ступенькам и, обернувшись на пороге, произнесла:

– Каким бы ни было твое решение, я приму его. И ты под моей защитой, пока остаешься возле костра. Что бы ты ни увидела этой ночью, верь моему слову и не хватайся за оружие, и тогда твоей жизни ничто не будет угрожать.

С этим зловещим предупреждением Неми Горькие Вздохи скрылась в крошечной хижине, заперев за собой дверь. Лучшая без всякого аппетита посмотрела на оставшихся над огнем зайцев и в ожидании брата Рита крепко задумалась над услышанным. Само собой, доверия ведьмам нет… Но что, если девчонка сказала правду? Что, если эта Неми на самом деле не слуга зла из тех, о ком предостерегают гимны Вороненой Цепи, а лишь ворожея, дающая жуткие, но верные пророчества? Вот бы Падшая Матерь подсказала, как поступить… А если сама она слишком занята, кто-нибудь из предков Лучшей мог бы позаботиться…

Позади зашуршал тростник, и Лучшая выпрямилась, чтобы и без того слишком самонадеянный брат Рит не застал ее за молитвой. Затем насторожилась и потянулась к солнценожу. Судя по тяжести шагов, тот, кто направлялся к костру, был намного крупнее монаха и передвигался на четырех конечностях.

Как только ее пальцы коснулись рукоятки, раздалось глухое рычание, настолько близкое, что она едва не обернулась к зверю. Но все-таки сдержалась, хотя инстинкт вопил, что нужно атаковать первой. Лучшая вспомнила предупреждение Неми и не выдернула лезвие из темной земли, даже когда белая тень выросла за ее спиной… и пробежала мимо костра, а затем растянулась возле двери, совсем как обычная сторожевая собака.

Наконец-то вновь обретя способность дышать, Лучшая прикипела мутным от дыма и благоговейного страха взглядом к лежавшему перед ней рогатому волку. Она не видела таких зверей с того самого дня, когда, будучи двенадцатилетней девочкой, заслужила свое имя. Но, в отличие от тощего и изнуренного доходяги, которого она выследила и убила на зеленом склоне отдаленного фьорда, этот был крупным, с густой шерстью, ярко сверкающими глазами и пятью рогами длиной в локоть… И что бы ни пелось о рогатых волках в песнях – за исключением разве что самых возмутительных песен Мрачного, – этот казался почти ручным. И смотрел зверь на Лучшую с презрительным равнодушием, а вовсе с не хищным аппетитом. Именно его взгляд из темноты ощутила на себе Лучшая, и это о нем говорила Неми Горькие Вздохи, обещая свою защиту.

Лучшая не считала себя самой мудрой в клане, но такие знамения способен понять даже простой воин. Впервые со времен Века Чудес рогатый волк будет охотиться вместе с человеком, принявшим его имя.

Лучшая уже задремала, когда тяжело пыхтящий брат Рит наконец-то вышел к костру и отчаянно завопил, увидев задремавшего монстра. Она тут же вскочила, но толстый монах уже улепетывал со всех ног. И откуда только прыть взялась. Все же догнать и повалить его на землю оказалось проще, чем успокоить. Несмотря на уверения, что рогатый волк послан Падшей Матерью, чтобы показывать им дорогу, брат Рит бился в истерике и ни в какую не соглашался вернуться к костру… Зато намек, что по дороге ему может встретиться другой, менее миролюбивый зверь, сразу же возымел действие.

Догадываясь, какого страха натерпелся монах, пока возвращался к охраняемому чудищем костру, Лучшая решила дождаться утра и только тогда сообщить брату Риту, что путешествие в Диадему откладывается и сначала они должны спасти мир.

Глава 9

– Даже через сто лет! – Канг Хо поставил на стол чашечку с нетронутым калди, словно подозревал, что любимая дочь способна его отравить. Во всяком случае, некогда любимая. – Этот трюк с вызовом Королевы Демонов причинил больше вреда вам, чем таоанцам, и уверен, у тебя хватит ума не повторять его снова. Все кончено, Чи Хён, и чем раньше ты это признаешь, тем раньше мы отправимся домой.

– Ты хотел сказать: чем раньше она сдастся, тем раньше ты отправишься в Линкенштерн, в свой новый дом, – поправил его Феннек, сидевший рядом с Чи Хён. – Или я должен предположить, что ты уже уладил все неприятности с императрицей Рюки и Чи Хён должна приехать в Отеан лишь для того, чтобы сжечь благовония на могиле принца Бён Гу?

– Раз уж на то пошло, Феннек, я действительно послал подробный отчет ее благолепию, как только услышал о награде, но еще не получил ответа, – ответил Канг Хо, ничем не выдав своего недовольства переходом Феннека на сторону дочери.

Чи Хён даже подозревала, что они до сих пор в сговоре и все это лишь очередная уловка в долгосрочной, тщательно продуманной игре. Или, может быть, они настолько привыкли обманывать друг друга, что ее второй отец заранее просчитал такой результат.

– И хочу добавить, что письмо отправлено самым быстрым из доступных смертным способов, так что это… недоразумение будет разрешено в мгновение ока.

– Что же говорится в письме? – Чашка Чи Хён уже опустела, и девушка потянулась через стол, чтобы взять калди Канг Хо, пока угощение совсем не остыло. – «Я готов доставить мою дочь-убийцу на ваш суд, для этого мне нужно всего лишь еще раз обмануть ее, чтобы…»

– Несносная девчонка! – воскликнул Канг Хо, вскочив на ноги.

Его негодование произвело бы намного больше эффекта, если бы Чи Хён не видела тот же самый фокус уже дважды с начала беседы. Оба прекрасно понимали, что он не вернется к таоанцам, пока не добьется своего или не получит хорошего пинка под зад, который нельзя уже будет истолковать как-то иначе.

– Ты причиняешь мне боль, дитя мое. В своем письме я объяснил императрице, что тебя несправедливо обвиняют в убийстве принца. Ты ведь сама так сказала, а я по-прежнему уверен, что ты не станешь врать отцу. Но, похоже, взаимное доверие к нам еще не вернулось, и как раз это больше всего пугает меня, потому что без моего заступничества полковник Ждун уже давно начала бы вторую атаку и размазала твоих оборванцев по всей долине. Ты обязана мне жизнью, равно как и все твои друзья, но продолжаешь проявлять непочтительность!

– Канг Хо, когда я в самом деле решу проявить к тебе непочтительность, ты сразу поймешь разницу, – заявила Чи Хён, опуская чашку, из которой лениво потягивала калди, пока он говорил. – Ты пришел в мою палатку, чтобы сообщить, что предложенные мной условия оскорбительны для таоанцев и все такое прочее? Прекрасно. Ты утверждаешь, что произошло какое-то забавное недоразумение между полковником Ждун и ее офицерами, с одной стороны, и руководством церкви, с другой, в результате чего весь сраный имперский полк ринулся на нас, чтобы… э-э-э… «переместить лагерь поближе и тем самый облегчить переговоры»? Снова прекрасно, разве не так? И пытаясь скормить мне столь правдоподобное объяснение, ты не можешь удержаться и не добавить, что это по твоему указанию Ждун остановила атаку, а вовсе не потому, что мы «призвали этого дерьмового демона», – прекрасно, прекрасно, можно говорить все, что угодно, потому что сейчас я рада клюнуть на любую дурацкую наживку, которую ты мне бросишь, правильно? Я пытаюсь найти тебе оправдание, папочка, честное слово, пытаюсь. Но прошу, не оскорбляй меня всей этой чепухой о том, что якобы я обязана тебе жизнью, ведь мы оба знаем, что полковник Ждун не спешит снова напасть на нас только по одной причине: она понимает, что я могу снова призвать Королеву Демонов, если меня как следует разозлить, поэтому она предпочитает дождаться подкреплений или приказа из Диадемы, которому обязана будет подчиниться. Если бы она полагала, что может сама захватить меня в плен, то не послала бы тебя с просьбой сдаться добровольно, не так ли?

– Мы не просим! – рявкнул Канг Хо, но затем, вспомнив о своей роли тревожащегося за судьбу дочери отца, сел на место и продолжил уже тише: – Да, я прошу, потому что я твой отец и готов дать любые объяснения, лишь бы ты поняла, что происходит, но Ждун твердо стоит на том, что просить должна именно ты. Ты попала в западню, Чи Хён, отступать некуда, и хотя мне понятно, почему ты принимаешь гордый вид и грозишься снова вызвать демона, мы оба знаем, что во второй раз у тебя не получится так же удачно, как в первый… И это при условии, что Хортрэп согласится повторить чрезвычайно опасный трюк еще раз, что, вообще-то, ему не свойственно, если ты заметила. Кстати, а где он сам? Надеюсь, не переутомился при такой вульгарной демонстрации силы? Я даже боюсь представить, какой ценой дается смертному власть над подобными существами.

– Я передам, что ты о нем беспокоишься, – пообещала Чи Хён. – Уверена, он расстроится из-за того, что не встретился с тобой, и, возможно, навестит тебя в один из ближайших вечеров.

– Пожалуй, это было бы не слишком мудро, учитывая то, что я нахожусь на другой стороне, – сказал отец, и Чи Хён не без удовольствия отметила, как он бросил настороженный взгляд в темный угол палатки. Стоило Хортрэпу однажды незаметно подкрасться к Канг Хо, и тот взял за правило заглядывать в каждый шкаф и под каждую кровать. – Полковник Ждун на удивление разумная женщина, но ты поставила ее в трудную ситуацию, сначала возмутительным предложением присоединиться к мятежу против империи, а затем вызовом демона из Изначальной Тьмы. Разве может человек чести иметь с тобой дело, когда ты за одни сутки совершила преступления и против Короны, и против церкви? Говорю тебе, это всего лишь вопрос времени, когда Диадема оторвется наконец от своего пудинга и отдаст приказ, единственно возможный после того, как ты обошлась с Пятнадцатым полком, а также с Мьюрой, Геминидами и другими имперскими городами, разгромленными по пути сюда.

– Все мы прекрасно знаем, что с Пятнадцатым полком она ничего такого не делала, – заметил Феннек. – Или ты забыл показать своей новой хозяйке письмо полковника Хьортта?

– О нет, она внимательно прочитала. Но пока Хьортт не поправился настолько, чтобы лично встретиться с полковником Ждун, у нее есть серьезные основания сомневаться в его подлинности.

– Полагаю, тех красочных оборотов, при помощи которых полковник Хьортт описывает недостаточно точные действия как всего Таоанского полка, так и его командира, вполне достаточно, чтобы подтвердить авторство. – Чи Хён крепко затянулась саамом, как бы напоминая отцу, что ему не позволено курить свой едкий тубак в ее палатке. – К тому же полковник Ждун могла бы приехать сюда и встретиться с ним, и что мешает тебе самому… Кхе-кхе…

Трудно представить, чтобы отец мог выглядеть еще более расстроенным, но это все-таки произошло, когда Чи Хён закашлялась и выдохнула мускусный дым прямо ему в лицо.

– Видишь ли, учитывая наши с тобой отношения, у полковника Ждун нет оснований доверять мне, как прежде, – ответил Канг Хо, отмахиваясь от облака. – Вряд ли моя встреча с Хьорттом что-нибудь изменит.

– Интересно, как тебе удалось вызвать у нее сомнения в твоей лояльности? – усмехнулась Чи Хён, почувствовав себя гораздо лучше, когда теплый саам разлился по легким.

– Возможно, тут сыграл свою роль отказ моей армии, считавшейся дисциплинированной и боеспособной, выступить на Линкенштерн, – объяснил Канг Хо. – Исчезновение проклятого Пятнадцатого полка и появление на его месте новых Врат тоже не прибавило доверия. А затем произошла еще одна небольшая неприятность: когда она вполне обоснованно решила подвести свой полк ближе к лагерю, чтобы ускорить процесс переговоров, моя дочь натравила на нее королеву демонов, каких не доводилось видеть ни одному из смертных со времен Века Чудес. Поэтому, если у тебя не хватит мудрости послушаться меня, нам останется только ждать, когда полковник Ждун получит из Диадемы приказ уничтожить вас.

– Возможно, ждать так долго не придется, – сдерживая усмешку, ответила Чи Хён. – Наши соотечественники могут прислать с островов отряд наемных убийц намного раньше.

– Это совсем не смешно, Чи Хён. И меня очень пугает, что ты больше полагаешься на советы Феннека, чем на мои.

– И хорошо, что пугает. Возможно, это заставит тебя, разнообразия ради, прислушаться к моим словам.

– Такое впечатление, что ты споришь исключительно с целью досадить мне, – печально произнес Канг Хо. – Я ведь предупреждал, чтобы ты не доверяла Софии, но ты не послушалась, и вот чем это обернулось… О да, пленные, которых ты передала таоанцам во время первых переговоров, спели об этом целую песню. То есть те из них, кто пережил вашу мелкую ссору возле Врат. К счастью, ты наконец поняла, что София не заслуживает доверия. Надеюсь, и насчет остальных тебе тоже вскоре станет ясно – нас прозвали Негодяями вовсе не за то, что мы были милыми и добрыми ребятами.

– Нет, нас так назвали потому, что всеми печатными прессами владела империя и любого, кто не подчинялся Калдрууту, сразу объявляли преступником, – раздался голос.

Не успел Канг Хо оправиться от изумления, как в палатку вошла София, подтвердив самые худшие его опасения. Чи Хён не без удовольствия отметила, что и сейчас, почти через две недели после столкновения возле Врат, эта женщина выглядит как изношенная калоша. С шеи до сих пор не сошло ожерелье содранной кожи, а синяки на лице делали ее похожей на старого болтливого маньяка, побежденного более молодым и талантливым соперником. Как и сама Чи Хён, София добавила к прежним несколько свежих ран, полученных в ходе короткой, но ожесточенной второй битвы у Языка Жаворонка, но самые сильные травмы им обеим достались днем раньше, и не от Королевы Демонов, а от руки смертной женщины.

– Вот, значит, как, – медленно поднимаясь с места, произнес Канг Хо. Потребовалось определенное усилие, чтобы отвести взгляд от Софии и хмуро посмотреть на дочку. – Наверное, мне не стоит удивляться. Ты всегда брала пример с другого своего отца.

– Выше голову, Канг Хо! – ободряюще воскликнула София, подходя к нему и дружески кладя руку на плечо. – Небеса свидетели, мы с твоей дочерью – лучшее доказательство тому, что не стоит долго помнить старые обиды, особенно ввиду новых трудностей. Стало быть, это ты еще в самом начале нашего путешествия поручил Сингх убить меня. Однако я слишком великодушна, чтобы беспокоиться из-за подобных мелочей. Не будешь возражать, если я тебя провожу до лагеря багряных? По дороге перекинемся парой слов.

– Чи Хён, прошу тебя! – отчаянно вскричал Канг Хо, когда София развернула его к выходу из палатки.

– Привет полковнику Ждун. – Чи Хён послала папочке воздушный поцелуй. – Увидимся завтра, в это же время, если не случится ничего непредвиденного.

Едва они вышли из палатки, Канг Хо принялся лепетать жалкие оправдания («У меня не было другого выхода!») и попытался даже сыграть на тщеславии Софии («Конечно же, я знал, что ты сразу все поймешь и сделаешь выводы!»), но она быстро заставила его умолкнуть и повела по заснеженному лагерю.

На следующий день после неудавшейся атаки таоанцев погода снова испортилась, снег сыпал безостановочно целую неделю.

Прошлой ночью метель наконец прекратилась, но по-прежнему оставалось неясным, поднимется ли дух Кобальтового отряда. Даже к полудню, при ярком солнце и безоблачном небе, палатки все еще покрывал ровный слой снега, упорно отказывающегося таять. Кое-где холст прорвался, уступив напору ветра, но после гибели самых отчаянных дезертиров никто не пытался сбежать из лагеря.

София знала об этом не понаслышке: после удара головой о лапу Королевы Демонов очнувшись в шатре цирюльников, она решила отыскать Мрачного и сделать так, чтобы он твердо запомнил: нельзя бросаться в монстров старшими и более опытными товарищами. Но снег уже замел все следы, хотя варвар со своими спутниками отправился лишь несколько часов назад. Они специально вышли из лагеря в самый разгар непогоды, чтобы легче было проскочить мимо патрулей таоанцев, и, зная везучесть Софии, можно было не сомневаться, что погода изменится, как только она сама минует караулы. Вместо того чтобы отправиться вслед за Мрачным или убраться из лагеря кобальтовых подобру-поздорову, как она намеревалась до стычки с убийцами-охранниками и ненамного более приятными монстрами-опоссумами, София заковыляла к палатке Чи Хён, чтобы восстановить мир и дружбу.

Ну ладно, насчет дружбы она немного преувеличила, но, по крайней мере, девчонка оказалась сговорчивой ровно настолько, насколько и рассчитывала София. После того как за нее поручилась Сингх, а сама она с нарочитой таинственностью объявила, что с Диадемой и ее правительницей случилось какое-то несчастье, о котором при первой же возможности постарается разузнать подробней, София ничуть не сомневалась, что Чи Хён простит ей небольшой бунт. Она отлично понимала, что́ нужно сказать этой избалованной соплюхе и в какой последовательности. Сначала немного раскаяния («Послушай, я сама виновата, что затеяла всю эту хрень»), потом немного лести («Неплохой удар, между прочим, кажется, ты сломала мне челюсть») и, наконец, немного дерьмовых оправданий, которых сама София ни за что не приняла бы, поменяйся они местами («Я не спала несколько ночей подряд, ела разную дрянь и много пила, так что потеряла контроль над собой, но клянусь, больше это не повторится»). Ей даже не пришлось показывать искореженную Сердоликовую корону в подтверждение своих слов, так что она решила сохранить тайну, пока не понадобится снова надавить на девчонку и получить еще большую свободу действий… И что, если генерал захочет забрать корону себе? Нет, лучше придержать козырь в рукаве и предъявить в самый подходящий момент, чтобы убедить неопытного военачальника в своей исключительной полезности: «Почему я тебе необходима? Ну, не знаю, может быть, потому, что только я могу предложить тебе Сердоликовую корону… Вот так, например».

Но в конце концов принцессу убедили не извинения и лесть, не туманные рассказы и не обязательство провести срочную и секретную разведку. Нет, Чи Хён соизволила простить предательство своего капитана за самоотверженное спасение ее жизни в схватке с Королевой Демонов. До Софии не сразу дошло, о чем говорит девчонка, и тогда она решила: раз уж Чи Хён именно так поняла случившееся, можно не иметь зуб на Мрачного за неудачный выбор снаряда. София не сомневалась, что монстр был воплощением зла. Бой с ним доставил ей самое большое удовольствие с тех пор, как кавалерия Пятнадцатого полка напала на Курск. Тем приятнее было узнать, что это обстоятельство помогло вернуть расположение Чи Хён.

Однако генерал оказалась более дальновидной, чем рассчитывала София. Только после того, как Холодный Кобальт поклялась свободой только что вернувшегося Мордолиза никогда больше не выступать против Чи Хён, та согласилась продолжить разговор. Возможно, девчонку ждет неприятный сюрприз, поскольку недавние события показали, что свобода демона зависит от чего-то большего, чем несколько небрежно произнесенных слов. «Проси любую награду, лишь бы она не принесла вреда никому из смертных», – сказала тогда София Мордолизу. Но вместо того, чтобы освободиться от чар, он в одночасье добрался до другого конца Звезды и вернулся обратно со сломанной короной Индсорит. Что это может означать? Он хочет, чтобы София снова стала королевой? Или просто сообщал, что с Индсорит случилось какое-то несчастье? Или рассчитывает, что хозяйка переплавит корону в какой-нибудь дурацкий ошейник для него? Все это очень странно. София окончательно перестала понимать, что объединяет ее с этим демоном, которого она связала много лет назад, на что еще он способен и почему продолжает служить ей, хотя мог уже трижды получить свободу. Конечно, есть вероятность, что ее глупое обещание любой награды нарушило некий тайный закон, которому связанные демоны должны подчиняться, но высказанное много лет назад требование охранять ее и Лейба от любой опасности наверняка было легким, не говоря уже о просьбе спасти Пурну, раз уж демон Дигглби ее выполнил, как только отказался Мордолиз. Так… почему же?

– Так почему же я до сих пор не проглотил свои зубы? – поинтересовался Канг Хо, держа под уздцы лошадь, и София только теперь поняла, что так и не произнесла ни одного слова, пока они шли через заснеженный лагерь. Мордолиз радостно скакал рядом, его шкура постепенно восстанавливала блеск, и так же незаметно заживали раны и ушибы Софии. – Не могу поверить, что все закончится простым признанием факта, что я задолжал тебе один из них.

– Ты же знаешь, я никогда не держу зла на друзей… Давай говорить откровенно. Я не задам тебе ни одного вопроса, если поможешь в игре, что я задумала, – произнесла София на пиратском жаргоне, которому Канг Хо научил ее почти тридцать лет назад, когда они впервые встретились на палубе усбанского капера «Кадаврия».

Канг Хо огляделся. Они уже миновали последние лагерные фургоны и остановились в грязной луже талого снега, а вокруг не было видно ни души, за исключением часовых, стоявших в отдалении, и красного пятна таоанского лагеря на другом краю долины.

– Ты же знаешь, я пойду на все, чтобы уладить разногласия между нами, если только ты не попросишь перерезать тебе горло, – ответил Канг Хо на том же языке, убедившись, что никто не подслушает. – Я не смогу жить дальше, если не исправлю эту ужасную ошибку… Ты просто не знаешь, как это бывает, но ради безопасности своего ребенка можно согласиться на что угодно.

– Хватит!

София ткнула пальцем прямо в его приоткрытый рот. Как же тошно, когда старые друзья втолковывают тебе, чего ты лишилась, не выбросив одного-двух, а лучше трех-четырех спиногрызов из своей матки. В те годы, когда все они были вместе, София уступила настойчивым предложениям Хортрэпа защитить друзей от сифилиса, а заодно и сделать их бесплодными… Только она и Марото довели дело до конца. Канг Хо и Сингх всегда хотели иметь детей, а Феннек заявил, что согласен рискнуть, лишь бы не позволить Хватальщику тронуть такую важную часть своего тела. Насмотревшись на то, как Канг Хо справляется со своей дочкой, София еще раз убедилась, что поступила тогда правильно.

– Забавно, что ты вспомнил о своих детях, Канг Хо, потому что мы с Сингх говорили именно о них…

Она понизила голос и прошептала ему на ухо предложение, видимо такое же соблазнительное для этого завзятого интригана, как извивающийся на крючке червяк – для голодной форели. Его глаза зажглись, а губы предательски дернулись, готовые растянуться в хитрой усмешке.

– Я пошлю совомышь, как только вернусь в лагерь, – пообещал он. – Когда Ждун должна попросить ее о переговорах?

– Ты можешь вызвать драгунов Сингх когда пожелаешь, и даже если она возьмет с собой всех телохранителей, им не справиться с ранипутрийскими всадниками.

Сердце Софии, внезапно оказавшееся излишне чувствительным, тревожно заныло.

– Значит, на рассвете, – решил Канг Хо, несомненно надеясь, что в утреннем тумане у него и его верных непорочных будет больше шансов ускользнуть от таоанцев и оставить их без выкупа.

Он слегка сжал руку Софии, а затем запрыгнул в седло с удивительной легкостью для человека столь же почтенного возраста, как и она сама. Но ведь Канг Хо не пришлось драться с Королевой Демонов или, того хуже, с его собственной дочерью.

– Приятно снова работать с тобой, София. – Он отдал ей честь, как было давно заведено у кобальтовых. – Намного лучше, чем работать против тебя.

Лошадь помчалась по заснеженному полю, поднимая копытами сверкающее белое крошево, к Таоанскому полку, окружившему кобальтовых, как окровавленная веревка – худую посиневшую шею. София вздохнула, глядя Негодяю вслед, Мордолиз же радостным лаем как будто одобрил ее коварный план. В чем-то демон был прав: если вспомнить, как Канг Хо пытался уничтожить Софию, теперь даже приятно видеть, с какой последовательностью он предает всех, кого, по его же собственным словам, обожает. София повернула к лагерю. Нужно уладить еще одно дело… о котором Чи Хён ничего не должна знать.

Глава 10

Впервые попав в Багряную империю, Мрачный был ошеломлен величием ее городов. Сплошные чудеса, от бесчисленных сверкающих шпилей Йеннека до ярко раскрашенных резных дверей Пурсона. В каждом городе он с широко раскрытыми глазами любовался новыми диковинами, восхищался уникальными особенностями построек. Мальчишкой он представлял себе эту страну как бескрайнюю равнину, мало чем отличающуюся от Мерзлых саванн, разве что покрытую огненно-красными маками, а ее знаменитые города – почти такими же, как обычные деревни. Узнав, как обширна империя и как отличается от соседних любая провинция и любое поселение, Мрачный ежедневно открывал для себя нечто новое – в обычаях и одежде, в сельском хозяйстве и архитектуре. Он с трудом мог поверить, что соледобытчиками в копях близ Геминид и пастухами горгонобыков в Мешугге повелевает одна королева, отдавая им распоряжения на одном языке.

Дедушка же, напротив, никак не желал восхищаться, презрительно кривился, замечая малейший недостаток, и повторял, что тюлени в разных морях тявкают одинаково, но не становятся от этого умнее. Возможно, Рогатые Волки сбились с правильного пути, но эти иноземцы вообще никогда на нем не стояли. Мрачный держал свое несогласие при себе и когда дедушка презрительно фыркал на сыром и заплесневелом постоялом дворе возле Кателийской дороги, и даже когда тот выискивал недостатки в Змеином Кольце, одной из немногих сохранившихся реликвий Века Чудес – призрачно мерцающем городе на искусственном острове, медленно плывущем по озеру Юсифуг.

Может, просто сказывалась усталость или, не слыша ворчания вечно недовольного наездника, Мрачный больше не ощущал необходимости восхищаться растущими среди дерьма цветами. Как бы то ни было, Тао не произвел на него такого же сильного впечатления, как другие имперские города. Приземистые деревянные и каменные постройки были добротными, и Мрачный вполне мог оценить красоту и органичность миниатюрных башенок, тут и там поднимавшихся над одноэтажными домами, но, откровенно говоря, город казался ему одной навозной кучей.

Прошло всего два-три дня с тех пор, как утихла метель и начал таять снег; кругом лежала жуткая грязь. Не то чтобы парень из Кремнеземья привык воротить нос от слякоти и коровьих лепех, но Мрачному казалось, будто улицы Тао вымощены навозом, даже крыши домов, насколько можно разглядеть под коркой льда, покрыты не черепицей, а какой-то бурой дрянью. Деревьев здесь росло больше, чем в других городах, но, увы, все они выглядели безжизненными.

Мрачный как раз подумал о том, что более отталкивающего и грязного места найти невозможно, когда Дигглби вывел спутников по извилистой улице к уродливой земляной насыпи высотой десять футов. Затем они повернули еще раз и вышли через короткий тоннель на рыночную площадь. У Мрачного мелькнула надежда, что здесь найдутся солнценожи взамен утраченных в схватке с демонами-опоссумами, – после боя он нашел свой порванный пояс рядом с оброненным копьем, но там оставался только один нож. Однако после беглого осмотра стало ясно, что здешние продавцы способны предложить только всевозможный хлам и запоздалый завтрак. Пурна и Гын Джу полакомились жареными каштанами, Мрачный занял у них монетку и купил улиток в бербере – ничего хуже он в жизни не пробовал. Диг здорово нервничал – то, в чем он нуждался, нельзя было приобрести у честных торговцев. Когда товарищи утолили голод, он повел их дальше по другой змеящейся дороге, в респектабельный район со старинными величественными особняками, чьи плоские крыши были, в отличие от домов бедноты, завалены не только естественной грязью, но и кучами бытового мусора.

Они миновали еще две-три земляные насыпи, последняя из которых переходила в мощенный досками спуск, словно специально приготовленный для копыт Принцессы, и здесь Мрачный остановился, чтобы посмотреть на Тао сверху.

Огромный, как и все те, где Мрачному уже довелось побывать, город с небольшого возвышения нельзя было увидеть целиком. Он бы произвел более сильное впечатление, если бы не эти хаотично ветвящиеся реки грязи. Казалось, в давние времена гигантские кроты перекопали все вокруг, а люди просто решили поселиться обочь прорытых ими ходов. Хорошо еще, что Мрачный со спутниками посетили Тао в холодную пору, ведь когда потеплеет, город будет вонять что твой лютефиск.

Дигглби уселся рядом с ним на перилах, а Пурна и Гын Джу тем временем уговаривали Принцессу спуститься – лошадка очевидно решила остаться наверху, и пока она не сдвинется с места, Мрачный и паша тоже не смогут сделать и шагу.

– Жаль, что мы не попали сюда весной, – сказал Дигглби, проследив за взглядом Мрачного.

– А мне не жаль, – ответил тот. Вспомнив упрек Чи Хён, что он понимает чужие шутки еще хуже, чем шутит сам, варвар добавил: – Если бы мне нравилась такая вонь, я бы в лагере кобальтовых поставил свою палатку возле выгребных ям.

По тому, как посмотрел на него Дигглби, варвар догадался, что Чи Хён была права. Но тут до маленького чужеземца, похоже, дошло, он широко раскрыл глаза и выдохнул.

Мрачный дал Принцессе легкого пинка в зад, помогая решиться, но животное продолжало упираться, опасаясь крутого спуска.

– Ты раньше не слышал о Тао? И о Саде Звезды?

В отличие от прежних вопросов паши этот не показался Мрачному ни провокационным, ни высокомерным.

– Слышал, конечно, – ответил варвар, хотя никогда не умел петь о том, чего на самом деле не случалось. И вдруг он вспомнил. Это была даже не песня, а один из гимнов отца Турисы, посвященных Падшей Матери. – Но я считал, что он в Затонувшем королевстве. Что-то вроде Медового чертога Черной Старухи, только для цепистов.

– Кажется, это решили на Вселенском соборе не далее как двадцать лет назад, – объяснил Дигглби. – Мой дядя утверждал, что таким образом цеписты хотели наказать Тао. После свержения Софии город поддерживал королеву Индсорит, а не Вороненую Цепь. Для меня двадцать лет – чудовищный срок, но ведь на самом деле было по-другому, правда? В мире так быстро все меняется, и жители Северо-Восточного Луча теперь верят в то, что кучка кардиналов решила уже на моей памяти. Нам кажется, что история – это нечто твердое, незыблемое, а на самом деле она гибка и способна принимать нужную нам форму. Интересно, во что люди будут верить еще через двадцать лет или даже раньше? То, что мы считаем вечным, забывается так скоро…

– Дигглби, – вставил Мрачный, едва паша на секунду затих, – угостил бы ты меня своими жуками, я бы, наверное, понял, о чем ты сейчас говоришь.

– Ох! – Дигглби покачал головой, как будто только сейчас догадался, что изъясняется слишком сложно. – Я хотел сказать, что раньше, много столетий подряд, Тао называли Садом Звезды, но потом Вороненая Цепь решила, что это неправильно, что такое великолепие не может быть создано руками грешников, и официально объявила… Безусловно, в Тао есть какие-то сады, и Тао является частью Звезды, но Сад Звезды отныне и навсегда будет располагаться на Джекс-Тоте, и лишь когда Затонувшее королевство поднимется со дна моря и призовет истинных верующих, мы наконец-то сподобимся узреть всю щедрость Падшей Матери и так далее и тому подобное. Мой дядя присутствовал на том соборе и голосовал против, хотя был тогда всего лишь писцом. Хороший человек дядя Обедир, только страсть как любит поболтать, и это еще мягко сказано.

– Сад Звезды, – повторил Мрачный, озирая присыпанные снегом навозные кучи на извилистых улицах, груды мусора на плоских крышах и голые ветви деревьев. – Что случилось с этим городом, почему он стал таким бесплодным? Неужели все это сделало слово Вороненой Цепи?

– Нет, это сделало нечто более древнее и сильное, – ответил Дигглби. – Зима. Я же сказал, здесь лучше гостить весной или летом. Это все равно что вернуться в детство и пробежать по папиной клумбе с тюльпанами, чтобы цветы разлетались во все стороны, только никто тебя за это не отругает. Кругом сплошные аллеи, сады и высокие клумбы, словно ты на берегу Радужной реки, по которой плывут мириады цветов. О, как я любил бродить по Тао в летнее полнолуние с бутылкой гибискусового пива или вина из одуванчиков, вдыхая пряные ароматы и вылавливая из травы необычных ползучих тварей, пока рукава куртки не покрывались слоем пыльцы, как парик пудрой…

Дигглби вздохнул и облокотился на перила, и Мрачный тоже не сдержал вздоха, глядя на город, такой же тусклый, как храм Черной Стражи в Эмеритусе, но в отличие от него возвращающий прежнее сияние со сменой времени года. Сможет ли Покинутая империя когда-нибудь засиять снова, если расцветить гробницу Безликой Госпожи всеми красками мира смертных?.. Хотелось верить, что так и будет, а пока Мрачный мысленно извинился перед Тао за свои поспешные суждения.

– Ты сказал, что этому городу сотни лет, – значит, он сохранился с Века Чудес, как Змеиное Кольцо?

– Нет, – ответил Дигглби с улыбочкой, чуть смявшей слой блестящей черной помады на его губах. – Тао стар, но не настолько. Это чудо построили не королевы ведьм и не связанные демоны, а обычные смертные, обладавшие тем, что почти забыто ныне: прекрасными мечтами и терпением, чтобы воплотить их в жизнь.

Мрачный уже хотел ляпнуть, что они могли бы заглянуть сюда на обратном пути, после поимки дядюшки Трусливого, но сообразил, что отряд Чи Хён к тому времени наверняка окажется в другом месте. К тому же неизвестно, когда это произойдет, да не допустят Древние Смотрящие, чтобы охота за мерзавцем затянулась до самой весны.

Он ничего к сказанному не добавил, а Дигглби крикнул Гын Джу и Пурне, чтобы прекратили заниматься ерундой и тогда он покажет, как управиться с Принцессой. И действительно, проскользив мимо лошадки по настилу, он легко увлек животное за собой. Просто-напросто соблазнил содержимым своей фляги. Не раньше, чем Принцесса очутилась внизу, паша позволил ей угоститься. Лошадь была счастлива подставить язык под маслянистую темную жидкость. Для Мрачного это было самое диковинное зрелище за весь день – человек пьет с кобылой из одной фляжки…

Они до сих пор не встретились с Добытчицей, о которой говорил Дигглби. Если она водит знакомство с такими фруктами, как паша, то и сама должна быть ничуть не лучше.

– В жопу все это, в жопу! В самую разжопистую жопу! И вас всех, если вы здесь останетесь, тоже в жопу!

Этот великолепный финал прозвучал на имперском, и только его Пурна поняла из всей гневной тирады. Красноречиво высказав свое мнение, дикорожденный варвар выскочил из лавки и так сильно хлопнул дверью, что с одной из загроможденных сувенирами полок позади Добытчицы упал череп какой-то мелкой птицы. Женщина успела подхватить его, выбросив руку с черными ногтями так стремительно, что Пурна и Гын Джу обменялись одобрительными кивками. Непорочный держался с достоинством, особенно на фоне обезумевшего варвара, который без всякой видимой причины поставил своих спутников в неловкое положение – а может, и вовсе бросил их? Пурна, разумеется, не собиралась выходить следом, ее терзало любопытство, хотя дым свеч, во множестве расставленных по лавке, ел глаза.

– Я о-о-очень сож-ж-жалею, векс Ферлун, – протянул Диг, при всей своей невозмутимости тоже ошеломленный выходкой Мрачного, закатившего истерику еще до того, как его успели познакомить с Добытчицей.

Пурне ничуть не добавило спокойствия то, что он назвал хозяйку не леди и не госпожой, а древним, знакомым тапаи только по песням о Веке Чудес титулом, который носили королевы ведьм. Возможно, Мрачный был прав, когда сбежал отсюда.

– Клянусь, это больше не повторится, кляну-у-усь. Я даже не понял, что он вообще сказал. Судя по последним фразам, которые я разобрал, – ничего хорошего, но…

– Не беспокойтесь, паша, – улыбнулась Добытчица, обнажая необычайно острые клыки, которые, видимо, и вывели из себя Мрачного. Взгляд хозяйки остановился на Пурне – или нет, на капюшоне, который она снова надвинула. – Мы с ним давно знакомы, даже если никогда и не встречались раньше, правда, тапаи Пурна?

– В самом деле? – Пурна не вполне понимала, что за чепуху несет эта бледная жутковатая женщина с длинными темными волосами и черными заостренными ногтями, облаченная в превосходного кроя свободное платье, но готова была поставить в заклад свою сладкую плюшку, что глазные клыки Добытчицы не от природы такие острые, а специально подпилены. Пурна часто тайком разглядывала Чхве и теперь считала себя экспертом по зубам дикорожденных; эти клыки выглядели чересчур острыми для настоящих. – Мне и с обычным Мрачным трудно объясняться, а с обезумевшим и вовсе… Ох…

Она вдруг задумалась, о чем мог вещать Мрачный на языке Кремнеземья, и поняла, что многие из этих щелкающих слов похожи на ругательства, которым Марото с большой неохотой научил ее. Он говорил, что все достойные упоминания племена Северо-Восточного Луча плохо знакомы с языком непорочных, но считают, что знание чужих проклятий никогда не помешает. Житель Мерзлых саванн скажет тебе гадость прямо в лицо, если сочтет, что это сойдет ему с рук, а если он так сочтет, то может позволить себе и нечто похуже. Только одно племя Кремнеземья пользуется этими проклятиями реже, чем остальные, полагая, что не стоит разевать пасть на врага, если не собираешься укусить. А коли так, нет никакого смысла изучать ругательства безумцев, что поклоняются Вратам. И называется это племя…

Да, теперь все сходится. Острые черные ногти, длинные желтые клыки. И кожа гораздо светлее, чем у большинства известных Пурне жителей Кремнеземья, даже светлее, чем у Сасамасо, по всей вероятности проглоченной Вратами телохранительницы Чи Хён… Эта Добытчица бледней, чем грим на лице Дига. А из-под волнистых черных волос торчат уши с небольшим вырезом на самом кончике.

– Так вы из племени Шакала! – воскликнула она и попятилась к выходу из заставленной всевозможным добром лавки, испугавшись даже сильней, чем во второй битве у Языка Жаворонка, когда мчалась прямо на буйного монстра.

Судя по тому, что рассказывал об этих дикарях Марото, Королева Демонов кажется куда более приемлемой компанией.

– Я такой же Шакал, как вы Рогатый Волк. – Добытчица-Ферлун повернулась спиной к Пурне, чтобы поставить на место птичий череп. Что это, демонстрация миролюбия или вызов? – Разница в том, что когда-то я бегала на четвереньках вместе со своей стаей, а вы, полагаю, всегда предпочитали ходить на двух ногах. Будь вы настоящим Рогатым Волком или даже приемным, убежали бы отсюда вслед за своим другом.

Может, этот жест выражает нечто вроде облегчения? Судя по всему, Добытчица ведьма. Но симпатичная ведьма, хоть и с острыми ногтями. Пурне очень-очень хотелось верить, что приятельница Дигглби больше не принадлежит к этому племени, настолько безумному, что даже кланы Рогатых Волков и Тролльвов, не способные договориться ни по одному вопросу, сошлись-таки во мнении, что его невозможно держать в узде.

– Мы бы не назвали его нашим другом, – возразил Гын Джу, очевидно изрядно поднаторевший в подхалимстве. – У нас… сложные отношения, и поверьте, он говорил только от своего имени. Вслед за пашой умоляю принять от нас извинения за сказанное Мрачным.

– И вслед за пашой повторяю вам, мастер Гын Джу: не стоит беспокоиться из-за такого пустяка, – ответила Ферлун и снова обернулась к Дигглби. – Полагаю, в этот раз вы пришли сюда не по обычным делам?

– Да, – отозвался Диг уж очень поспешно, и Пурна заметила, как под густым сливочным гримом на его лице расцветает роза, какой еще не видел ни один садовод в Тао. Что же, во имя всех Лучей Звезды и живущих там демонов, могло вогнать в краску пашу Дигглби?

– То есть, конечно, и по обычным тоже, но еще я приготовил для вас и ваших способностей настоящее испытание.

– Рассказывайте. – Женщина поднырнула под пурпурную шелковую занавеску, делящую комнату пополам. – И постарайтесь выражаться четко и ясно.

– Обычно я просто говорил, что́ нужно найти, и она находила, – шепнул Диг спутникам. – Как будет на этот раз – понятия не имею.

– Было бы здорово, если бы она нашла Марото, – проворчал Гын Джу, судя по голосу без особой надежды.

Он подошел к куче пыльных мешков, уложенных поверх трех скатанных ковров, и принялся рыться в них. Наслушавшись рассказов Дига о Добытчице, Пурна надеялась увидеть роскошное заведение, совмещенное с изысканной ужальней, но эта захламленная, скудно освещенная комната напоминала лавку старьевщика или склад. Но ведь если у дома ветхие стены, это еще не означает, что внутри не хранятся сокровища…

– Мы ищем Марото, известного под многими именами и по многим делам, он наш друг и дядя Мрачного, – объявила Пурна.

Дигу не понравилось, что она заговорила вместо него, да и Гын Джу не выглядел довольным, – по ее словам выходило, что он дружит с человеком, на которого охотится. Как будто и впрямь этот мечтательный мальчик мог заслужить уважение Могучего Марото. Из темноты за занавеской не донеслось никакого ответа, а Диг отчаянно пытался что-то подсказать Пурне жестами, и она задумалась, что бы еще добавить. Они заранее договорились, что ничего не скажут про компас и карту, – это лучший способ проверить и способности Добытчицы, и надежность подарков Хортрэпа. Если направления совпадут, тапаи и ее товарищи будут точно знать, где искать Марото. А если нет… что ж, и хрен с ним. Коли женщина из племени Шакала и в самом деле знает толк во всех этих фокусах, как уверял Диг, то нет никакой нужды что-то добавлять. Тем не менее Пурна откашлялась и продолжила:

– Марото исчез, и мы не знаем, где его искать… Мы не ждем, что вы прямо у нас на глазах вытащите его из ночного горшка, но если подскажете верное направление поиска, мы будем в огромном долгу перед вами.

– Это больше подходит, – заявила Добытчица, выходя из-за занавески с подносом, усыпанным белоснежными розами на черных стеблях; лепестки падали к ее бледным ногам. Над статуэткой или амулетом, видневшимся под шипами, поднимался пар. – И вы в огромном долгу передо мной с того самого момента, как переступили порог моей лавки. Я разочарована вашим «настоящим испытанием», паша, оно меня вовсе не озадачило. Вы получите то, что поможет отыскать вашего друга. Но сначала нужно свершить защитный ритуал.

Добытчица прошла вдоль прилавка в дальний угол комнаты, и Пурна узнала в таинственном предмете, испускающем пар, металлический заварной чайник в форме морского чудовища. На подносе его окружали пять черных фарфоровых чашек, бронзовая тубакерка и две булочки с кунжутом на маленьком блюдце. Диг и Пурна отступили в сторону, Добытчица прошла к единственному свободному от товаров пятачку в центре помещения и осторожно опустила поднос на дощатый пол. В тесной, без единого окна комнате не чувствовалось ни холода, ни сырости, несмотря на отсутствие очага, и Пурна, с жадностью глядя сквозь полупрозрачное одеяние на бедра женщины из племени Шакала, стащила с себя накидку с капюшоном и любезно расстелила на полу. Ее хитрость не сработала, Ферлун переместилась к противоположной стороне подноса и принялась разливать чай, но не успела Пурна почувствовать разочарование, как ее собачий язык своевольно вырвался наружу и облизал губы. Она устыдилась бы этого инстинктивного движения, но все произошло так быстро и неожиданно, что слюна забрызгала на тапаи одежду.

Этот чай… Ферлун с улыбкой приподняла чашку, не глядя на Пурну. Возможно, она опустила глаза, чтобы не смущать гостью, по щекам которой внезапно потекли слезы.

Взяв дрожащими руками чашку, Пурна сделала глоток и убедилась в том, что ее нос уже и так определил. Это не просто пряный угракарский чай с яковым маслом, а тот самый напиток, что готовили ее тетя и дядя. Она очень давно не пробовала его, а собачьим языком так и вовсе ни разу. Как настоящий ценитель чая, она не могла не мечтать о том, чтобы еще раз ощутить этот вкус, лучший из всего, что создали смертные от начала времен. Когда горячая, но не обжигающая жидкость соприкоснулась с новым восхитительным языком, Пурна едва не задохнулась от счастья… А потом все-таки задохнулась, закашлялась и пролила чай на себя.

Пурна наконец отвлеклась от своих необычных переживаний и посмотрела на спутников. Глаза Гын Джу были зажмурены так же крепко, как и губы, блаженная улыбка застыла на внезапно округлившемся лице, и Пурна, бросив взгляд на пустое блюдце, поняла, что он уже держит за щеками обе булочки. Диг всегда был проворным малым, и зря он оглаживает усы, пытаясь скрыть, что тоже жует. Его взгляд блуждал по комнате, избегая только Пурны и открытой пустой тубакерки на подносе. Как бы ни мучило тапаи любопытство, оно не могло сравниться с манящим запахом чая, и, сделав еще глоток, она сомлела. Это бесподобно! Сейчас Пурна без раздумий согласилась бы не покидать эту комнату до конца своих дней.

Гын Джу сделал судорожное движение шеей, словно питон, проглотивший сиамских близнецов, и, как только булочки оказались в животе, проговорил с небезосновательным испугом в голосе:

– Вы говорили о долге, векс Ферлун. Что мы вам должны за это… впечатляющее угощение и помощь в поисках капитана Марото?

– Ничего такого, что вам не по силам, – ответила Добытчица. – И как знать, может, прежде чем мы расстанемся, вам захочется чего-нибудь еще.

Хотя чашка в руке Пурны была по-домашнему теплой, улыбка хозяйки вдруг показалась хищной, а взгляд холодным, и тапаи поняла, что идея остаться с этой ведьмой из племени Шакала не принадлежит к числу удачных.

Спутники слишком засиделись в этом доме без окон, посреди враждебного города, которым уже почти завладела ночь. Принцессе это тоже не нравилось, но она была достаточно хорошо воспитана, чтобы не выказывать опасений. Мрачный бродил взад и вперед мимо столба в самом конце квартала, куда он отвел лошадь, и бросал взгляды на единственную дверь в лавку, как поджарый волк, кружащий возле кроличьей норы. Волк, опасающийся, что из ямы вместо легкой добычи выскочит снежный лев.

Он остановился, оглянулся и зашагал снова, на этот раз вдоль вереницы темных, безмолвных, заколоченных досками домов. Хватит валять дурака, нужно выяснить наконец, что происходит в лавке, иначе он начнет делиться сомнениями с Принцессой, – милой привычки беседовать по душам со скотиной ему только и не хватает. Мрачный остановился возле невзрачного крыльца, ничем не отличавшегося от соседних; пришлось даже удостовериться в том, что отпечатавшиеся на навозе следы принадлежат ему самому. Да, это тот самый дом, но внутри мертвая тишина. Ну и дерьмовый же выдался денек!

Мрачный был не прав, сгоряча наговорил лишнего. Нельзя приравнивать товарищей к этой поганке по той единственной причине, что они сразу не сбежали от нее. И не следовало их там оставлять. Он не оставил бы рядом с людьми Шакала даже Хортрэпа, даже дядюшку Трусливого. Ну хорошо, дядю – возможно… Нет, черт возьми, есть вещи настолько страшные, что к ним нельзя относиться несерьезно. Какой же он Рогатый Волк, если только облаял женщину из племени Шакала и бросился наутек, вместо того чтобы прикончить ее?

Вообще не Рогатый Волк. Все считали его чужаком, даже когда он был в клане, как ни тяжело порой об этом вспоминать. А теперь развеялись последние сомнения. Он больше не Рогатый Волк, он просто Мрачный, по собственной воле покинувший Кремнеземье, чтобы отыскать своего родича и…

И тут он наконец все понял. Будь Мрачный немного тупее, он бы непременно хлопнул кулаком по лбу. Не бывает Рогатых Волков – одиночек, но точно так же не бывает и одиноких Шакалов. Каждому, кто вырос в Мерзлых саваннах, известно, что люди Шакала – самый замкнутый клан, отгородившийся от остальных прочнее, чем Рогатые Волки, прочнее даже, демон их дери, чем Тролльвы. Все помнят, как однажды среди долгой морозной зимы эти полоумные засранцы чуть не избавили мир навсегда от собственного дерьма. Мрачный изучал их повадки с тщательностью, какую уделяют только самому заклятому врагу, изучал начиная с холодного утра, которое изменило его судьбу с помощью трех ножей: того, что лишил ног дедушку, того, что забрал жизнь отца, и того, которым Мрачный убил первого Шакала.

И зная этих чудовищ, принявших обличье смертных, так же хорошо, как и своих соплеменников, он ни хрена не мог поверить, что кто-то из них мог добровольно оставить клан, переселиться в империю и открыть лавку в Тао. Да он бы меньше удивился, увидев в лавке свою мать. Что за дерьмо здесь происходит? Он так рассвирепел, встретив женщину из племени Шакала, что даже не задался вопросом, как она могла тут оказаться. Вместо этого зарычал, словно дикий зверь, и убежал прочь, а она невозмутимо выслушала оскорбления и позволила ему уйти.

Должно быть, она такая же изгнанница, как и он сам, еще одна предательница своего племени… Или просто еще один разумный человек, в зависимости от того, как посмотреть. Только она, судя по ее виду, оставила в саваннах унаследованную от предков бесплодную ненависть, а сам он унес свою за много лиг от дома, а теперь готов схватиться с незнакомкой, не причинившей лично ему никакого вреда, притом что за нее еще и поручился один из его спутников. Это слишком даже для Рогатых Волков, менее диких, чем их вечные враги.

Остается только один нерешенный вопрос: нужно ли постучать, прежде чем войти?

Ему не пришлось ломать голову над ответом, потому что легкая кедровая дверь отворилась и Дигглби едва не рухнул на каменное крыльцо. Мрачный поспешил на помощь щеголю, державшему конец гладко обструганного, с искусной резьбой бревна из белого тамаринда. За другой конец столба, который был длинней, чем размах рук паши, а шириной с бедро самого Мрачного, ухватились Пурна и Гын Джу. Дигглби убрал руки, как только Мрачный подставил свои, и вся тяжесть навалилась на варвара. Проклятую штуковину тут же повело влево, словно она была живая и решила сбежать. От неожиданности он едва не выронил ношу, но все-таки удержал, хотя какая-то неведомая сила продолжала тянуть конец столба в сторону.

– Что это за хреновина? – спросил он у Дигглби, пока Гын Джу и Пурна обсуждали, как протащить в дверь непослушное бревно, не повредив себе пальцы.

– Это то, ради чего мы пришли сюда, – важно ответил паша. – Наш помощник в поисках. Думаю, он выведет нас прямо к Марото.

– Да? – Мрачный посмотрел на узор, вырезанный на дереве, и с содроганием отвел взгляд.

Еще одна неисправимая дурная привычка – пялиться на вещи, которые лучше вообще никогда не видеть. Рисунок на столбе напоминал знаки людей Шакала. Такой резьбой покрывали скорлупу орехов гигантского баобаба; насаженные на китовые кости, они обозначали границы охотничьих угодий. Мрачный не хотел полагаться на хитроумные устройства одного известного пожирателя демонов, и теперь мудрые Древние Смотрящие приготовили ему новое испытание: разве можно доверять шаману из племени Шакала больше, чем Хортрэпу? Впрочем, что еще остается делать?

– Пожалуй, мне стоит извиниться перед ней, раз уж она помогла нам.

– Она и так все поняла… не нужно ничего объяснять, – проворчала Пурна, в конце концов оттолкнув Гын Джу и решив в одиночку вынести задний конец столба наружу.

– Но она сказала: если ты захочешь попросить ее о чем-то, она будет рада накормить тебя булочками и оказать помощь, – добавил Дигглби.

– Нет, она выразилась не совсем так, – возразил Гын Джу, появляясь из дверей вслед за Пурной со шкатулкой из орехового дерева в руках. Когда он заходил в лавку, этого ларца у него точно не было. – Но если собираешься заглянуть к ней, не стоит медлить. Дигглби говорит, через час все городские бани будут переполнены.

– Знаете… я так и сделаю. – Мрачный решил, что ведьма, способная создать волшебный столб, который знает, где искать его пропавшего дядю, и ответить на вопросы грубого Рогатого Волка, не должна быть чересчур злобной. – Она может помочь с чем угодно, да?

– Но не бесплатно, – напомнила Пурна, и по смурному взгляду девушки Мрачный понял, что речь идет не о монетах.

Впрочем, это и к лучшему, потому что он никак не мог привыкнуть к обычаю иноземцев расплачиваться кусками металла или камня, а не полезными вещами и поступками. Неплохо бы для разнообразия вернуться к доброму кремнеземскому обмену, благо Добытчица, похоже, разделяет убеждения Мрачного. Даже если из этого ничего не выйдет, он хотя бы извинится за то, что принес в ее новую жизнь воспоминания о старой вражде, выслушает ее условия и только после этого примет решение. Мрачный вернул конец бревна Дигглби, который тут же принялся ворочать тяжелую ношу то так, то этак, изобретая способ держать ее одной рукой. В конце концов он последовал примеру тапаи и взвалил дрын на плечо, а Гын Джу направился к Принцессе, гораздо внимательней разглядывая обитую медью деревянную шкатулку, чем дорогу у себя под ногами.

Мрачный вошел в темную дверь. Мерцающие искорки играли на занавеске, разделявшей комнату на две части, слабый луч света, пробивавшийся сквозь темноту, показывал гостю дорогу в заваленной самыми разными товарами лавке… Ароматы чая и свеч были теперь едва ощутимы, их подавляли другие запахи, знакомые, дразнящие. Перченая уха. Овощные бананы. Суп из буревестника. Батат, жаренный в тюленьем жире.

Надо же, Мрачный столько всякого наговорил хозяйке, а она не только готова помочь ему, но и, по обычаю Кремнеземья, прибавила к сделке настоящий пир. Он нерешительно шагнул в темную комнату, размышляя о том, как выразить словами просьбу. Очень не хотелось все испортить.

После бесконечных сомнений и пустых разговоров об уготованной Мрачному роли в планах Безликой Госпожи и Холодной Софии наконец появился тот, кто утверждает, что готов исполнить любую его просьбу. Для человека, не спавшего спокойно ни одной ночи с тех пор, как повстречал разгневанную богиню, а затем и ее заклятого врага, небольшой толчок в правильном направлении способен стать более желанной наградой, чем любой талисман или драгоценность… Конечно, если предположить, что Добытчица захочет его дать. Вероятно, это какое-то сообщение. Но получит ли варвар прямой ответ на вопрос, что может смертный противопоставить воле богов и собственной неуверенности, или женщина предпочтет говорить иносказательно, загадками?

И вдобавок ко всему прочему, что делать с ее советом? Принять как решение всех проблем, надеясь на то, что шаманка из племени Шакала знает о его судьбе больше, чем он сам? Чтобы отыскать дядюшку Трусливого, он уже воспользовался колдовством тех, кто убил его отца и покалечил дедушку; так ли уж нужно еще раз прибегать к помощи чар? Конечно, эта ведьма больше не принадлежит к людям Шакала и сам он уже не Рогатый Волк, но над занавеской в ее лавке висит железная шакалья маска – точно такие же он видел на войне с кланом безумных засранцев, поклонявшихся голодному богу Врат Кремнеземья.

Он закрыл глаза и вспомнил дразнящий запах кухонного горшка в доме матери. А затем отогнал его, как поступил со всеми воспоминаниями о прежней жизни. Только для дяди Трусливого Мрачный сделал исключение. Он найдет подонка и рассчитается с ним и больше никогда не будет думать о Мерзлых саваннах, а обратится мыслями к собственному будущему. Никакая ведьма, никакой талисман не укажут ему дорогу точнее, чем собственное чутье, и он, покончив с Трусливым, отправится прямиком к Холодной Софии, чтобы вызвать ее на решающий поединок. Никогда заранее не узнаешь, что ты должен делать, пока не будешь готов к этому.

Разумеется, не случится ничего дурного, если он разделит трапезу с шаманкой из племени Шакала, отведает сладкого батата, хрустящих бананов и пряного бульона с кругляшками растопленного жира… Правда, что в этом плохого?

Но у человека, взвалившего на плечи тяжелый груз, нет на это времени. Сделав вид, будто не заметил за занавеской темного силуэта хозяйки, Мрачный повернулся и вышел на грязную улицу. Однако кедровую дверь за собой затворил осторожно, без хлопка.

Глава 11

Чи Хён чувствовала себя голой, когда шла по лагерю без шлема и без шевелюры, под которой можно было бы спрятать опухшее лицо. Помятый шлем она небрежно покачивала на ходу, держа за клыки оставшимися пальцами. Мохнокрылка вылечила почти все раны и переломы, но левая рука оставалась слабой, поэтому упражнения были не лишними. Свои синие локоны Чи Хён последний раз видела на крыше палатки, совомыши свили из них гнездо. Она задумчиво почесала взлохмаченную поросль пепельного цвета. Наверняка новые волосы выглядели ужасно, но Чи Хён сама отослала из лагеря единственного человека, которому доверила бы свою прическу, даже если больше ничего не могла ему доверить.

При одной только мысли о Гын Джу ей стало тошно, и она оглянулась на пологие холмы, куда он ушел вместе с Мрачным. Конечно, зря она тоскует по нему, зря на себя злится за то, что спровадила его. Да, они очень недолго побыли вместе после его неожиданного возвращения. Но когда Чхве попросила позволения вместе с Мрачным, Пурной и Дигглби отправиться на поиски Марото, Чи Хён решила, что нельзя упускать такую прекрасную возможность побольней уязвить Гын Джу, пылко уверявшего, что готов любой ценой искупить свое хвабунское предательство. Она не собиралась прощать Гын Джу по той лишь причине, что он спас ее от стаи монстров-опоссумов, и опальный страж куда лучше докажет свою верность, помогая Мрачному, а не болтаясь в лагере. Чи Хён объяснила ситуацию Чхве и попросила ее остаться, не желая лишиться сразу двоих друзей и советников, и дикорожденная согласилась, но похвала хитроумному плану из ее уст прозвучала натянуто. Нельзя сказать, что решение послать Гын Джу вместо Чхве было подсказано злостью, вдобавок принцессе не хотелось подвергать приближенных риску ради сбежавшего старого Негодяя. Но все же она гордилась своей находчивостью.

По крайней мере, Чи Хён устранила две главные помехи, не позволявшие ей сосредоточиться на командовании кобальтовым отрядом, а к возвращению экспедиции принцесса, возможно, успеет разобраться со своим душевным хаосом.

Чи Хён снова коснулась волос и подумала, что Гын Джу будет потрясен ее решением, зато Мрачного оно должно обрадовать…

Это решение несказанно удивило ее второго отца сегодняшним утром: даже после всех обманов и предательств он не мог поверить, что она отрежет свои волосы. Он ведь не участвовал в первой битве у Языка Жаворонка и не видел, как дочку бросили на землю, дернув за нелепые длинные кудри. Не видел, как превратившийся в монстра солдат зубами выдрал у нее клок волос. Она производила незабываемое впечатление в своем сверкающем доспехе, но София верно сказала: это металлическое дамское белье, а не настоящая защита. Надо было избавиться и от него, и от других глупых атрибутов – длинные локоны в бою так же обременительны, как и шлем, сужающий обзор.

– Генерал, – поприветствовал Улвер, когда Чи Хён зашла под навес его пышущей жаром мастерской.

Дикорожденный кузнец не приподнялся с табурета, на котором с трудом уместилось его мощное тело. Перед ним на наковальне был разложен скудный крестьянский завтрак: сушеные абрикосы, серый хлеб и кусок оранжевого сыра с источенной клещами коркой. Но, увидев, с чем пришла Чи Хён, он поднялся во весь рост; очевидно, мастерство оружейника внушало ему большее уважение, чем женщина, носившая шлем в бою.

– Да, недурная работа. Зачем вы хотите испортить такую хорошую вещь?

– Мне нужно что-нибудь более практичное, – ответила она, чувствуя на сердце камень, такой же тяжелый, как и шлем, который положила на заваленный инструментами верстак. – Что-то в стиле Непорочных островов, как я уже объясняла.

– Без забрала? – недоверчиво спросил Улвер, проведя грязным ногтем по лицевому щитку.

– Сам попробуй сражаться с умелым противником, когда у тебя на голове такое ведро, – проворчала она и ткнула пальцем в кольца и слитки, разбросанные по столу. – Как продвигается работа над клинком?

– Медленно. Сплав отлит и прокован, теперь идет узорная сварка, а это дело долгое. И я не всю крицу с прахом старика израсходовал. Если хотите, можно добавить эту сталь в шлем.

– Нет, совсем не хочу, – отказалась Чи Хён, вообразив, как Безжалостный будет что-то нашептывать ей каждый раз, когда она наденет шлем. Не то чтобы она действительно верила в призраков, но сам обычай добавлять прах умершего в оружие казался жутким, даже если другие считали это вполне обычным делом. – На наконечник копья хватит? Нужен широкий, как у варваров в Кремнеземье. Не для метания, а для фехтования.

– Ммм… – протянул кузнец, задумчиво посасывая вислый ус. – Да, хватит. Только нарисуйте его, как мы делали с клинком. И прихватите с собой вот эту вещицу, от женщины, про которую я вам говорил.

Подойдя к верстаку, отделявшему мастерскую от входа в палатку, он взял обтянутый кожей короткий и узкий прямоугольник с двумя медными кольцами, прикрепленными сбоку. Эта работа была доверена другому мастеру – Улвер заявил, что не справится даже с обычным украшением, не говоря уже о чем-то настолько сложном; впрочем, он помог с эскизом. Чи Хён просунула пальцы в кольца и рассекла рукой душный воздух кузни, пытаясь ощутить вес невидимого клинка. Да, придется привыкать к новому оружию, даже с учетом поправок в весе и конструкции, но когда Улвер выполнит заказ, у нее снова будут два меча, хотя и не совсем одинаковых. Мрачный и Гын Джу, договариваясь с кузнецом, не вспомнили, что у нее не хватает пальцев на руке.

– Можешь прикрепить рукоятку к какой-нибудь тупой железке? – спросила Чи Хён, неловко вытаскивая пальцы из колец. – Мне бы потренироваться.

– Разумеется, генерал, тренируйтесь сколько угодно, все время Звезды – ваше, – проворчал Ульвер, недвусмысленно поглядывая на оставленный завтрак. – Как только вещь будет готова, моя помощница отнесет ее в вашу палатку.

– Годится, – улыбнулась в ответ Чи Хён. – Я не планировала никому надрать задницу в ближайшее время.

– Постараюсь управиться поскорее, – пообещал Улвер, возвращаясь к еде. – Планы часто меняются, верно?

– Так и есть, – согласилась Чи Хён, поглядев на свой старый шлем, столько раз спасавший ей жизнь, затем на сделанную по особой мерке рукоять, которую скоро прикрепят к клинку, выкованному из металла с прахом деда Мрачного, и наконец на свежие шрамы, оставшиеся на месте пальцев. – Так и есть.

София никогда не чувствовала себя уверенно в двойной игре, даже если эта игра была неизбежной, даже если противник пять раз переходил на чужую сторону… А Канг Хо так поступал раз пятьдесят, это если предположить, что у него когда-то была своя сторона. Мордолиз вел хозяйку по лагерю, с самым беззаботным видом виляя хвостом, и София уже не впервые позавидовала отсутствию у него всякого беспокойства. Или угрызений совести, смотря по обстоятельствам. Забавно, за последний год она не единожды была готова придушить пса собственными руками, а теперь с теплотой и облегчением отметила, что его вялость исчезла, как снег по весне, а плешивая, покрытая волдырями кожа покрылась густым мехом. Это показалось бы жутковатым тому, кто мало знаком с такими сущностями, кто не знает, как они любят поля сражений, бордели и другие злачные места, разогревающие кровь смертных и подпитывающие демонов некой незримой субстанцией. София же увидела знак, что не все потеряно. Если у Мордолиза остались силы для борьбы, значит найдутся и у нее.

Конечно, при условии, что Мордолиз не подстроил какую-то грандиозную западню. Что София, доверяя старому демону, не совершает самую большую ошибку в своей жизни. Что тысячи различных переменных не сойдутся вдруг, вместо того чтобы разбежаться в разные стороны. Что ненависти и жажды мести хватит, чтобы на этот раз одержать верх, хотя все, чем она располагает на сей момент, – это разукрашенная синяками физиономия, потрепанный демон и несколько трупов за плечами.

– Скажи честно, Мордик, – попросила София, ведомая все дальше и дальше по затопленному талой водой лагерю, – это просто глупая надежда, которая многим будет стоить жизни, да?

Мордолиз обернулся и оскалил зубы; усмешка вышла почти человеческой. А затем с сопением побежал дальше.

– Знать бы еще, почему ты так стараешься помочь, – проворчала София, оскальзываясь в грязи.

То, что они с демоном наконец-то нашли общий язык, не предвещает Звезде ничего хорошего. Но это означает, что они слеплены из одного теста – хотя и принадлежат разным мирам. У них одни и те же таланты, вот бы еще знать, к чему эти таланты можно приложить с наибольшей пользой.

В молодые годы она вытворяла такое – даже демон не стал бы этим гордиться. Но потом ей довелось страдать от голода вместе со сторонниками и ежедневно рисковать жизнью, и в ее груди разгорелось пламя, которое отчаянно стремилось вырваться наружу и сжечь дотла продажную империю. Это пламя, долгое время сдерживаемое, забушевало снова, когда Эфрайн Хьортт отнял у нее Лейба и остальных… Но даже самый яркий и жаркий огонь слабеет, если его не подпитывать. Долгий поход Софии за возмездием пока дает лишь одно разочарование за другим.

В ту мерзкую ночь, сидя за частоколом в лагере кобальтовых, София могла бы и впрямь превратиться в чудовище, каким ее считали всегда. Она ощущала, как затухает последняя искра в груди. Но тут появилась Сингх и заботливо раздула угли. Потом засранцы-охранники попытались убить давнюю обидчицу, но только разворошили костер. А когда Мордолиз принес сломанную корону, огонь снова заплясал, хотя София давно не подкармливала его и даже не знала, какое топливо ему нужно.

Она узнала, когда загнала тех монстров вместе с их матерью обратно во Врата. Это все равно что галлон ворвани в паре с ураганным ветром. Удовлетворение от победы над сильным врагом, умноженное на уверенность в том, что ты действовала во благо всего живого. Именно эту страсть София зажгла в себе четверть века назад, решив, что может быть холодной и смертоносной, как демон, но если сумеет справиться с собой, то применит свои способности с куда большей пользой. И вот теперь, спустя две недели после пробуждения, этот огонь запылал в ней с небывалой силой, и она невольно представила, как скованный льдом лагерь оттаивает от одного лишь появления Софии Холодный Кобальт.

Наконец Мордолиз остановился возле полузасыпанной снегом палатки, грязный полотняный полог которой едва выглядывал из сугроба. Узел на нем был покрыт толстым слоем льда. Оглядевшись и убедившись, что в этом отдаленном уголке лагеря не слоняется без дела ни единый солдат, София откашлялась и крикнула в темноту:

– Выходи! Я знаю, что ты здесь.

Тишина. Стоявший возле входа Мордолиз заскулил и посмотрел на нее прозрачными глазами. Можно подумать, она морила беднягу голодом.

– Даю последний шанс, приятель, а потом позволю своему демону вытащить тебя наружу.

Угроза подействовала.

– Хорошо, будь по-вашему, – послышался изнутри мужской голос, а затем из щели высунулся кинжал и принялся пилить мерзлую растяжку полога. Бечева лопнула, и половина образовавшегося наверху сугроба рухнула внутрь палатки под громкие проклятия ее обитателя. Он выполз наружу на четвереньках, не выпуская кинжал из обмотанной тряпкой руки. Зловонный пар, поднимавшийся над этим человеком, подтверждал, что он не покидал своего логова уже несколько дней, но, судя по объемистому мешку за спиной, София подоспела вовремя.

– Вот и все, значит. Это у вас такая привычка, да? Продержать меня в неизвестности как можно дольше, чтобы родилась надежда, а потом прийти и разбить ее вдребезги?

– Ты Борис? – спросила София, отступая от грязного пленника. – Это имя ты назвал часовым, когда вместе с боевой монахиней приехал в лагерь?

– Можете звать меня Еретиком, – ответил изможденный молодой мужчина, облизывая растрескавшуюся в кровь губу, пока Мордолиз обнюхивал его пах. Трудно было поверить, но он выглядел даже хуже, чем в тот день накануне битвы, когда София впервые увидела его, хоронившего сестру Портолес. – Не могли бы вы унять своего демона, пока я не обоссался?

– Перестань, Мордик! – София похлопала пса по холке. – Иль не видишь, этот милый мальчик и сам охотно поможет нам, без всяких уговоров.

– Ага, буду ужасно рад, – кивнул Еретик, держа кинжал с таким отчаявшимся видом, словно собирался перерезать горло то ли себе, то ли своему противнику.

Мордолиз фыркнул, но подчинился и принялся что-то вынюхивать внутри грязной палатки.

– Рада встрече, – сказала София. – Боялась, что ты давно свалил.

– Да, я в самом деле уходил, – признался Еретик, наконец вложив кинжал в ножны. – Но, как видите, вернулся.

– Чтобы помочь нам?

– Чтобы выиграть у смерти еще несколько дней, – ответил молодой человек, утирая нос задубевшим от мороза рукавом. – Снег валил без остановки, и я понял, что скоро сдохну, если не окажусь в тепле. Потому и вернулся, хотя едва не заблудился в потемках. Просто чудо, что отыскал лагерь. Хотя чудес не бывает, наша судьба предопределена, и доказательством этому служит факт, что вы разыскали меня именно в тот момент, когда я снова намеревался сбежать.

– Поразительно, с какой ловкостью ты проскальзываешь мимо часовых, что туда, что обратно, – заметила София.

– О да, я скользкий тип. – Еретик почесал запястье, на котором виднелся слабый след наручника. – Мне дадут что-нибудь поесть, прежде чем самого отправят на корм червям? Думаю, им будет приятней, если в моем желудке найдется хоть маковая росинка. Помнится, вы боролись за то, чтобы бедняки не умирали от голода. Или я ошибаюсь?

– Слышь, приятель, хочу сказать тебе кое-что, чего не сказала бы никому другому, – начала София, глядя прямо в налитые кровью глаза бледного и грязного оборванца. – В то утро, когда ты хоронил Портолес и встретил меня, ты был прав.

– Прав?

Похоже, Еретика не обрадовало это признание.

– Да, прав. Я много наобещала в свое время, но мало исполнила. Непростительно мало.

Пока неплохо, ничего такого, чего она не повторяла себе тысячу раз бессонными ночами, но дальше будет труднее…

– И ты верно сказал, мне не следовало нападать на страннорожденную монахиню в палатке генерала. Я должна была выслушать ее, а не выносить приговор сгоряча. Моя ошибка стоила ей жизни. Должно быть, ей нелегко было добраться сюда, и она не заслуживала такой судьбы. Мне очень жаль.

По крайней мере, Еретику хватило такта сделать удивленное лицо, а Мордолиз, должно быть, и впрямь старался поддержать хозяйку – он не стал иронически фыркать или скулить, а выскочил из полуобвалившейся палатки и лизнул ей руку.

– Значит, вы пришли сюда, чтобы… извиниться? – с неуверенным видом переспросил Еретик.

– Разумеется, – ответила София, но поспешила добавить, чтобы не дарить наивному юнцу ложную надежду: – Извиниться и попросить о помощи. Происходит нечто чертовски странное, грозящее большой бедой всем жителям Звезды, независимо от их убеждений. Сказанное тобой на другое утро убедило меня в том, что ты твердо стоишь на стороне добра.

– Госпожа, вам достался неправильный еретик. – Его смех получился настолько фальшивым, что София поморщилась. – Я всего лишь белка, ищу себе орешки.

– Чепуха! – оборвала его София. – Ты уверовал однажды, Еретик, и кажется мне, что хотел бы уверовать снова. Я и есть то чудо, о котором ты говорил. Поверженная Королева вернулась, чтобы выслушать тебя. Я готова вместе с тобой восстановить порядок в Диадеме и во всей империи, но сначала нужно избавиться от общего врага, от единственной силы в этом мире, что пострашнее любых демонов. Те, кто нам противостоит, – смертны, но они служат Изначальной Тьме, они стремятся ввергнуть нас в ее бездну. Я говорю о Вороненой Цепи. Поможешь с ней бороться или нет?

– Хорошо… – Еретик посмотрел за спину Софии, на синее небо и белую долину – там, точно ранние крокусы, торчали палатки кобальтовых. – Я сделаю все, что в моих силах, ваше величество, но, боюсь, пользы от меня будет немного. Что я могу предложить такого, на что не способны ваша армия и ваш демон?

– Диадема, – пояснила София. – Ты родился там, правильно? Знаешь этот город как никто другой. Наверняка в нем остались друзья, люди, разделяющие твои убеждения. Те, кто поможет кобальтовым вернуть Драгоценность Самота.

– Чертовски мило. – Еретик посмотрел на Софию другими глазами, по крайней мере с большим интересом. – Признаться, я ждал от вас другого. Но почему я должен помогать? Потому что иначе вы меня убьете?

– Потому что ты знаешь: какой бы хаос мы ни устроили, это пустяк в сравнении с тем, что будет, если позволим Черной Папессе столкнуть Диадему и всю остальную Багряную империю в ад, который сама же Вороненая Цепь и разбудила. Каков будет твой ответ, Еретик? Поможешь мне вернуться в Диадему?

– Хм… – Еретик улыбнулся чуть испуганно и как будто через силу. – Хорошо, ваше величество, помогу. Но только потому, что мне никогда бы не поверили без доказательств, что я видел живую Кобальтовую Королеву.

– Я постараюсь вести себя так, как поется в песнях обо мне, – пообещала София и протянула руку, которую он пожал своей, обмотанной грязной тряпкой. – Всегда к твоим услугам, Еретик.

– Как и я всегда к вашим, – кивнул он. – Но у меня есть условие.

– О котором ты помалкивал, пока мы не пожали друг другу руки, – усмехнулась София. – Да будет тебе известно, я не так уж и упряма, особенно когда просят вежливо. Так что за условие?

– Вы поможете мне сбросить Портолес во Врата, открывшиеся в долине, – проговорил он, не глядя Софии в глаза. – Однажды она рассказала, что с ней сделали в детстве. Лекари цепистов отрезали… некоторые части тела, а потом заставили ее и других своих питомцев отправиться к Вратам Диадемы и бросить туда отрезанное. Можете себе представить, чтобы так поступили с детьми, чья вина только в том, что родились с необычными ушами, пальцами или чем-нибудь еще? Вот почему я согласился помочь вам – не потому, что поверил вашим словам, а потому, что это нужно прекратить. Так что первым делом мы отнесем сестру к Вратам, и пусть она вернет себе то, что утратила еще ребенком.

– Это достойное дело, – признала София, решив после секундного размышления не говорить, что такой сентиментальный поступок не кажется ей еретическим. Честная игра не потребовала от нее больших усилий, и это означало, что она изменилась к лучшему или, по крайней мере, стояла на пути к такому изменению. – Но земля совсем промерзла, до весны невозможно извлечь труп из могилы.

– Хм… Вообще-то, она уже не в могиле… – Еретик смущенно оглянулся на поваленную палатку.

– Ты хочешь сказать… – София сморщила нос – и вдруг сообразила, что Еретик воняет подозрительно сильно для человека, безвылазно просидевшего несколько дней в неотапливаемой палатке.

– Да, я потратил на это целую неделю. Добыл сломанные инструменты и незадолго до рассвета откопал ее. – Еретик показал содранные в кровь руки. – Похоже, еще и обморозился.

– Понятно, – вздохнула София, делая вид, что тронута такой преданностью.

– Украл сани, собирался отвезти ее сегодня вечером, когда дорога будет свободна. Но раз уж со мной Кобальтовая София, полагаю, мы можем начать прямо сейчас.

– Сначала нужно получить разрешение у нашего генерала, но не думаю, что с этим возникнут проблемы. – София решила, что чем больше бессмысленной почтительности к Чи Хён она проявит, тем будет лучше. – А потом отвезем монахиню, даю слово.

– Рад это слышать. И я передумал, зовите меня Борисом.

Приятно было, что благодаря ей человек снова во что-то поверил. Но прежде чем София успела себя с этим поздравить, он добавил:

– Из чьих-то других уст это звучало бы странно, но только не из ваших. Я принесу вам немало пользы, ваше величество, могу утверждать это прямо сейчас. Возможно, Портолес и была безумна, но она дала мне хорошую встряску. Надеюсь, вы покажете себя так же хорошо, как и она.

София вспыхнула: что она должна показать этому недомерку? Что она не хуже той боевой монахини, устроившей резню в Курске? Чтобы не совершить ничего такого, о чем придется пожалеть, София закрыла глаза, глубоко вздохнула и напомнила себе, с какой целью сюда пришла. Да и присутствует в словах этого умника определенный смысл: если она не покажет себя лучше, чем Портолес, у нее не будет права утверждать, что она оказалась на высоте.

Не то чтобы такие детали рельефа когда-то останавливали ее. Так ли уж важно, где находятся твои ноги, если ты выстоял в битве?

– Борис, думаю, боевая монахиня может подождать. Тебе нужно поесть и вымыться, а потом займемся делами. Не стоит показываться на глаза генералу в таком непрезентабельном виде. Ведь нам нужно, чтобы она официально объявила о том, что прощает тебя.

– Прощает? – Борис снова облизал грязные губы. – По-вашему, она захочет это сделать, после того как я привел сюда Портолес?

– У нас не возникнет проблем с Чи Хён, – с усмешкой повторила София. – Раз уж она простила меня, то простит и любого другого.

Все молчали, пока Чи Хён читала письмо, не без труда разбирая фразы: она никогда не была сильна в высоком непорочновском языке. Очевидно, им плохо владел и ее второй отец, отчего понять смысл послания было еще сложней. Чи Хён, убедившись, что написано именно то, на что она рассчитывала, со вздохом облегчения отложила письмо, оглянулась на Феннека, Чхве, Сингх и Софию и, не в силах сдержать усмешку, чуть дрожащим голосом сообщила новость:

– София, он предупреждает, что вы замыслили измену.

– Или просто отказался от предложения, держа в уме лучший вариант, – вставил Феннек, напомнив о том, каким циничным он бывает порой.

Цинизм и практичность хорошо уживаются друг с другом, мог бы возразить он, но это было не важно, потому что впервые за долгое время второй отец не подвел Чи Хён. Казалось бы, мелочь, он всего лишь отказался войти в сговор со своими старыми друзьями и продать ее императрице Рюки. Но Чи Хён, пусть даже на одно мгновение, снова ощутила тепло и спокойствие, как однажды в детстве, когда на Хвабун обрушился ураган и ее семья нашла убежище в пещере, расположенной в глубине острова, и сидела там возле огня, потрескивающего в древнем очаге.

Это ощущение казалось таким неуместным в заснеженном лагере, окруженном Таоанским полком, как Хвабун – штормовым морем. Ведь теперь не было никакой надежды на то, что опасность пройдет стороной, что южный ветер унесет ее прочь и очистится горизонт. Но пока оно не исчезло, Чи Хён наслаждалась.

Глава 12

Марото не успел как следует рассмотреть тварь, что гналась за ним по темным джунглям, но предпочел бы и дальше ее не видеть. Яйца размером с плод манго, которые они с Бань украли из гнезда в прибрежной пещере, выглядели достаточно внушительно, чтобы не искать встречи с тем, кто их отложил. Поначалу они были довольны добычей, но когда услышали раскатистый рев со стороны скал, заподозрили, что ужин откладывается, и кинули жребий.

Результат оказался вполне ожидаемым, так что Бань, Донг-вон и Ники-хюн вооружились копьями и забрались на верхние ветки баньяна, а Марото остался с факелом в руке возле шипящей жиром сковороды. Он знал, что запах яичницы обязательно привлечет жаждущее мести чудище, и тогда они все вместе набросятся на врага и одолеют его… Но, увидев серебристый панцирь, ломящийся сквозь джунгли, он тотчас рванул прочь. Заостренной палкой такую броню не проткнуть, и варвару не очень-то хотелось проверять, можно ли проделать этот трюк одолженным у капитана кинжалом.

Он все бежал и бежал, поскальзываясь и едва не падая на крутых склонах. Плечевая сумка подскакивала и била по лицу, лианы норовили накинуть петлю на шею, корни хватали за ноги, как капканы, поваленные деревья заставляли огибать себя, мокрая листва норовила погасить факел, и со всех сторон слетались адские тучи москитов.

А это означало, что Могучий Марото вернулся в свою стихию. Колено, не успевшее полностью зажить за эти дни, едва не подломилось на последнем склоне. Затем он проскочил через подлесок на ровное место, и на финишном рывке колено заработало в полную силу. Разъяренная тварь, от которой несло затхлостью пещеры, почуяла близость добычи и прекратила истошно вопить, но тут закричал сам Марото. Он бежал так быстро, что факел только мешал, освещая деревья и прочие препятствия лишь в последний момент, когда уже трудно было избежать столкновения. Но Марото не бросал его, надеясь выбрать верную дорогу…

В лунном свете сверкнули барашки волн; он выбрался из джунглей и, петляя между пальмами, понесся по черному пляжу. Позади с громким треском рухнуло дерево. Глинистая почва подлеска сменилась рыхлым песком, и Марото тут же оступился. На несколько страшных секунд он увяз, потом с отчаянным усилием рванулся вперед, оказавшись на более плотном песке у самого берега, повернул и побежал вдоль воды. Размахивая факелом над головой и завывая так, что мог разбудить всех до единого морских богов, Марото сломя голову мчался по залитому лунным светом пляжу, обгоняя собственную тень в прибрежных волнах… и с тревогой поглядывая на другую, гораздо большую тень, которая быстро приближалась.

Он все еще размахивал факелом, но уже не мог дышать запаленными легкими а кричать – и подавно. Раскрыть сумку не было никакой возможности – от тряски узел затянулся наглухо. Стоя под яркими звездами и не видя вблизи никакого укрытия, Марото понял, что все кончено. Еще один блестящий план провалился в задницу, Джекс-Тот. Правда, с недавних пор это выражение лишено смысла, ведь Затонувшее королевство вернулось, став еще ужаснее, чем прежде. Почувствовав леденящее душу дыхание твари, Марото перевернул вверх тормашками непослушную сумку и дернул узел. Получилось!

С той лишь оговоркой, что груз разбился за время бегства и вместо трех яиц, что должны были вывалиться из сумки и остановить преследователя, оттуда хлынула желтая жижа с осколками скорлупы и потекла по гудящим от изнеможения ногам Марото. Он бы и сам посмеялся над таким конфузом, если бы тот приключился с Хортрэпом или Софией. Все мысли замерли от ужаса. Он так и не успел придумать запасной вариант, прежде чем что-то вроде крепкой дубовой скамьи из таверны, обтянутой жесткой щетинистой кожей, сбило его с ног. Варвар упал ничком и набрал полный рот влажного песка.

Преследователь перевернул добычу с садистской деликатностью, и в меркнущем свете факела, упавшего на песок в нескольких шагах, Марото увидел нечто пострашнее, чем просто разгневанная самка. План провалился, и его теперь съедят живьем. Это само по себе плохо, но вдобавок еще и приходится смотреть на того, кто тебя съест.

Тем не менее варвар не мог отвести не в меру любопытный взгляд от нависшего над ним монстра, от жвал, что тянулись к мокрой сумке.

Только это были вовсе не жвала, а покрытые серебристым мехом руки, еще более отвратительные из-за сходства с человеческими. Если бы только этим сходство и исчерпывалось! Нет, руки располагались по сторонам огромной бледной головы, имевшей до ужаса привычную форму. Будь голова вдвое меньше, ее было бы легко представить примыкающей к человеческой шее, но, располагаясь на покрытом хитином теле, она производила тошнотворное впечатление.

Как и смрад из огромного рта этой твари, дохнувшей в лицо Марото, когда она бережно открыла сумку на груди человека, о котором, похоже, на время забыла. Крупные капли серой слизи катились по пухлым щекам – существо плакало. Даже сумев освободиться от сумки, Марото не улизнул бы – монстр нависал над ним, четыре толстые, кривые лапы преграждали путь к бегству.

Факел потрескивал и шипел, как яйца на сковороде, и постепенно затухал на влажном песке. Вдруг монстр удивленно раскрыл глаза и слабо вскрикнул. Марото стал свидетелем чуда: тварь осторожно вытащила конечность из сумки, на раскрытой ладони лежал ярко-голубой краб.

Маленькое существо медленно подняло покрытый слизью коготь, и только теперь Марото догадался, что не все яйца в сумке разбились от тряски. Похоже, одно лопнуло, потому что настал его срок. А еще он вспомнил, как в первую ночь на этом пляже потерпевшие кораблекрушение ели крабов точно такой же расцветки. И когда гигантская тварь перевела взгляд со своего потомка на похитителя яиц, тот без труда представил, что произойдет дальше.

Но одно дело – знать свою судьбу, и совсем другое – смириться с ней. Марото собрал все силы, приготовился к рывку. Но не успел даже решить, как будет действовать. Чудовище навалилось брюхом, и невообразимая тяжесть придавила ему ноги, а руки-жвала вцепились в его локти. Новорожденный краб вскарабкался по покрытой шерстью конечности и исчез в щели материнского панциря. Огромная морда медленно приближалась к Марото, словно тварь подставляла пухлые губы для поцелуя. Она улыбнулась, и стало ясно, что сходство с человеком не распространяется на его зубы.

Но через мгновенье острые как иглы клыки погрузились в тень – погас факел, а вместе с ним и последняя надежда Марото. Он закрыл глаза, смирившись с неизбежным, и теперь просил у любого демона, какой только мог услышать его, даже не спасения и не быстрой и безболезненной смерти, а возможности встретиться в ином мире с Пурной и попросить у нее прощения за то, что отказался мстить за нее.

Чудище, вместо того чтобы разорвать человека зубами, принялось тереться об него и с громкими воплями хлестать по щекам. Марото тоже вскрикнул, но по другой причине. Все даже хуже, чем он ожидал. Чудище не намерено его есть, оно решило с ним спариться, чтобы восстановить жизненную цепочку, которую он так жестоко разорвал, похитив яйца. В свое время Марото был мастером платных любовных утех, зарабатывал своим инструментом больше денег, чем мог потратить, но сейчас имел все основания сомневаться, что сумеет оплатить долг. Конечно, ему приходилось удовлетворять сомнительных партнеров, но никогда он не имел дела с существом настолько отвратительным… И не было под рукой спиртного, чтобы преодолеть брезгливость.

Словно почувствовав отказ, чудище приподняло свою тушу, предоставляя столь желанную свободу пленнику… Но тут же навалилось снова, еще тяжелее, чем прежде. Это был самый худший петтинг за всю долгую жизнь, и с каждым новым толчком варвару казалось, что он падает с большой высоты и ударяется о твердь. Даже хуже, чем в борделе Вуйвра, где один богатый клиент смастерил целую систему блоков и растяжек.

Но зато, святая праматерь всех шлюх, план сработал! Еще как сработал!

Факел не погас, и чудище на самом деле не домогалось Марото. Мамаша-крабиха снова приподняла свою тушу, и он увидел над ее панцирем белоснежные края роскошных крыльев другого монстра. Длинные паучьи лапы снова согнулись, толкая мамашу вниз, и, прежде чем она высвободилась из объятий летучего монстра и обрушилась на Марото, тот успел откатиться в набегающую волну. Должно быть, со стороны это выглядело как грандиозная битва земноводного гиганта из морских пещер с могучим небесным хищником. Но варвар не рискнул остаться на месте и удовлетворить свое любопытство. Он полз по мелководью, пока не смог подняться, затем долго брел, пока не нашел в себе силы побежать, и, только добравшись до спасительной опушки, упал на песок. Лежа, он повернул голову и посмотрел на берег: похоже, чудовища прикончили друг друга. Огромная туша в серебристом панцире лежала рядом со студенистым телом крылатого хищника, огромные тела дергались в предсмертной агонии. Марото попытался вспомнить, когда в последний раз ему так фантастически везло, оглянулся в поисках зрителей… Но он был один на этом пляже. И даже после того, как он опасливо прокричал имена пиратов, ни один из них не возник из темноты. Ничего удивительного.

– Живой! – крикнула Бань с ветки баньяна, когда Марото доковылял до лагеря.

Он был до того измучен, что даже не остановился у водопада, чтобы помыться. Жаль, нельзя просто упасть в мягкий мох на берегу озера. Он согласился с Бань, что это место слишком хорошо просматривается с воздуха, и дисциплинированно выполнил приказ перенести лагерь. Марото все сделал, по его же собственным словам, «просто обаньенно», построил такой плотный навес, что можно было жечь костер даже ночью, не опасаясь, что кто-нибудь прилетит на свет.

Впрочем, от костра остались только угли, на которых лежала сковорода с напрочь сгоревшей яичницей.

– Уже можно слезать?

– Нет, – ответил Марото, опускаясь на трухлявый пень и раздувая угли. – Могут появиться и другие, так что вам лучше спать на дереве.

– Мы бы так и сделали, – сказал Донг-вон, спустившись. – Но тогда получилось бы, что ты все держишь в своих руках.

– Думаю, так оно и было, – заявила Бань, раскачиваясь на ветке не хуже обезьян, что повстречались Марото в первый день пребывания на этом острове. – Гляньте-ка на его штаны. Похоже, по пути назад ты останавливался, чтобы отполировать свои причиндалы?

Осмотрев внутренние стороны ног, покрытые засохшим яйцом, Марото кивнул:

– Обычно это выглядит более впечатляюще, но твоя матушка так загрузила меня работой, что во мне почти ничего не осталось.

– Странно слышать такое, – заметила Ники-хюн, спрыгивая вниз вслед за остальными. – Неужели жители Кремнеземья считают оскорблением саму мысль о том, что чьи-то родители могут наслаждаться любовными ласками?

– Вовсе нет. – Марото взял один из кокосовых орехов, наполненных настоем, который они приготовили из перебродившего пальмового сока и коры хинного дерева. Как же он мечтал, что найдется способ убраться с этих островов задолго до того, как вино дозреет, – и это лишний раз показывает, сколь плохо ладит Марото со своими мечтами. Осушив сосуд в пару шумных глотков, он вытер рот и объяснил: – Просто я хотел напомнить Бань: хоть она и капитан, я гожусь ей в отцы, так что можно проявить немного уважения, особенно после того, как я спас ваши задницы.

– Значит, если я буду плохо себя вести, дедушка Полезный нашлепает меня по попке? – спросила Бань, палкой сдвигая сковороду с углей на песок.

– Я не оказываю услуг просто так, – ответил Марото и чуть было не пустился в подробности, но вовремя остановился. Флиртовать с молоденькими милашками было для него так же естественно, как дышать, но и этого удовольствия София его лишила. Когда варвар понял, что его прочувствованные стихи и невинные комплименты кажутся ей оскорбительными, он решил держать себя в узде и не повторять ошибок юности. Сейчас он скорее согласился бы вовсе прекратить шутливую пикировку с миловидной пираткой, чем задеть ее самолюбие или смутить неуместной грубостью.

– Держи. – Бань подала ему второй кокос с вином.

Они старались экономить выпивку, ведь требовалась целая вечность, чтобы собрать сок, и еще долгие недели, чтобы вино достигло такой крепости, когда захмелеет хотя бы комар. Марото не хотел для себя больше положенного, но и не собирался, черт возьми, отказываться от своей доли.

– Ты сбежал от этой твари или убил ее?

– Я только заманил ее на пляж, а летучий засранец, которого мы видели в первую ночь, прикончил ее за меня, – объяснил Марото в перерыве между глотками.

Донг-вон присвистнул, очищая веткой сковороду от гари.

– Сейчас ты скажешь, что с самого начала задумал натравить на нее дракона-кальмара.

– Нет, Донг-вон, это просто счастливая случайность, что я прихватил с собой несколько яиц, которые привлекли тварь, и факел, который привлек этого дракона-кальмара, как ты его назвал. А на пляж, где он любит охотиться, ноги вынесли меня сами.

Теперь, когда Марото больше не угрожала непосредственная опасность, его своенравные ноги неудержимо тряслись.

– Думаю, с этого момента следует называть тебя Чокнутым, а не Полезным, – заявила Никки-хюн, снова сгребая в кучку угли и обгорелые куски плавника.

– И так и этак правильно, – рассудила Бань и пересыпала остатки тубака из кисета в свою трубку. – Как раз от чокнутых больше всего пользы. Ты заслужил право спокойно покурить и не тянуть жребий следующие три раза.

– Вы очень добры ко мне, капитан Бань.

Марото старался не поддаться ощущению блаженства. Полное брюхо пальмового вина и привлекательная девушка, протянувшая ему трубку, – он не достоин всего этого, да вдобавок труп Пурны еще не успел остыть. Сколько бы он ни твердил о мести, но так и не нашел способ вернуться на Звезду, зато проводит неделю за неделей, играя со своими новыми друзьями в потерпевших кораблекрушение. Положим, он не имеет ни малейшего представления о том, как выбраться из этого Незатонувшего королевства, здесь пока не обнаружены порт и люди, знакомые с судостроением, одни лишь непроходимые джунгли и коварные болота, неприветливые скалистые мысы по сторонам бухты и высокие горы позади нее, так что свалить отсюда гораздо труднее, чем мечтать об этом… Что, разумеется не дает ему права прохлаждаться без дела. Больше чем достаточно причин не возвращаться к дурным старым привычкам. Идею приударить за капитаном необходимо выбросить из головы.

В самом деле, даже если забыть клятвенное обещание стать лучше, он все равно должен прекратить свои безумства. Спору нет, Бань нравится ему, и ходит она полуголой из-за жары и из-за того, что не во что переодеться, и постоянно отпускает сальные шуточки, но из головы у Марото никак не выходит образ Чхве. Стоит на секунду закрыть глаза, и она тут как тут, но он, черт возьми, ничего потом не помнит, кроме того, что видел ее. И не только видел, конечно. Ускользавшие подробности все-таки оставляли какой-никакой след, и Марото не сомневался, что это были не просто сексуальные фантазии, это было так сладко, будто за краткий миг он успел сблизиться во всех смыслах с этой женщиной. Возможно, еще и поэтому он не слишком торопил своих спутников с отплытием. Пока он здесь, пока не получает вестей о Кобальтовом отряде, Чхве остается для него живой, – несомненно, она уцелела в битве у Языка Жаворонка, и можно надеяться, что когда-нибудь он встретится с ней. Чего не скажешь о многих людях, доверившихся ему.

– Ты и правда думаешь, что могут появиться другие? – с беспокойством спросила Ники-хюн, когда Марото раскурил трубку от горящей пальмовой ветви.

– Надеюсь, что не появятся, – ответил он, набрав полный рот горького дыма. – На своем веку я украл немало яиц, и всегда за ними приходила только та, что их отложила. Караул поставим, как обычно, но едва ли возникнут проблемы.

– Для уймы куда более достойных людей эти слова оказались последними, – проворчала Бань и отобрала у Марото трубку, которую тот едва успел раскурить.

– Ты, случайно, не догадался прихватить с собой кусочек мяса? – с надеждой поинтересовался Донг-вон, снова поставив сковороду на огонь и протянув руку к сложенным пирамидой яйцам.

– Совсем вылетело из головы. – Марото взглядом попросил у Бань трубку. Стоило вспомнить о монстре, как будто наяву нахлынул его запах; лучший способ избавиться от него – прокачать дым через ноздри. – Пожалуй, эта яичница мне тоже придется по вкусу.

– А больше ты ничего не хочешь, Полезный?

Бань протянула трубку, он лег на спину и сунул в рот мундштук.

– Хочу, – проговорил Марото, глядя ей прямо в глаза, и выдохнул дым. – Обычно я требую поединка от обидчика, но сегодня соглашусь на пару лишних глоточков этого сладкого дерьма и последнюю смену в карауле, если, конечно, капитан не возражает.

– Приятно исполнить желание пожилого человека, – подмигнула ему Бань так откровенно, что понять ее неправильно было просто невозможно.

Марото в ответ лишь вытаращил глаза, гадая, нет ли у него на спине какого-нибудь знака, заставляющего любую авантюристку всячески кокетничать, не имея на самом деле ни малейшего желания с ним переспать.

Жалкая участь… Однако вряд ли он захочет убедиться в этом, после того как решил сменить жизнь отвязного гуляки на жизнь благородного странствующего героя.

Хотя, если подумать, кто станет планировать свое будущее, очутившись на краю света, на безлюдном, но кишащем чудовищами острове? Разве только сам Марото, но он, если верить утверждениям отца, начисто лишен дара предвидения.

Вернувшись на свое место по другую сторону костра, варвар впервые за последние недели задумался о том, как поживает старый хрыч и крошка Мрачный. Вероятно, они немного разозлились из-за того, что Марото пропал сразу после битвы, и он невольно улыбнулся, представив, как отец недоуменно разводит руками и ворчит на своего блудного сына. Было приятно повидаться с ними, а еще бы лучше помириться с семьей или хотя бы попытаться… Но это успеется, в Медовом чертоге Черной Старухи времени будет вволю. А пока Марото приложит все силы, чтобы доказать себе и другим: он способен вести достойную жизнь. Ну а если все-таки с этим не сложится, он примет достойную смерть.

Так или иначе, но он рад, что пережил еще одну безумную ночь, и только запропавшие невесть куда боги Незатонувших островов знают, сколько еще таких ночей ждет его впереди.

Глава 13

Солнце растопило снег, холод остался позади, несвоевременная оттепель накрыла западный берег Хартвейна, но тревога, поселившаяся этой зимой в душе у каждого смертного, не покинула Мрачного, даже когда поисковый отряд углубился в густой лес к северо-востоку от равнин Ведьмолова. Варвар невольно думал о том, что мог бы оказаться здесь еще неделю назад, если бы сразу одолел сомнения и доверился компасу Хортрэпа… Впрочем, тогда Мрачный и его спутники не встретились бы с Добытчицей и не получили от нее тяжелое и беспокойное резное бревно, которое, как все признали в конце концов, едва ли заслуживает больше доверия, чем колдовство Хортрэпа. Они постоянно сравнивали показания компаса с направлением, которое указывало бревно, и поскольку оба инструмента работали в поразительном согласии, теперь уже не вызывало сомнений, что Марото из лагеря кобальтовых двинул на север – вероятно, чтобы сбить погоню со следа, а затем повернуть к Диадеме.

Возможно, беглеца давно настигли бы, если бы обещание Дигглби купить лошадей в Тао не оказалось таким же пустым, как и его карманы. Паша с большим запозданием понял, что вместо сундука с монетами взял в поход шкатулку, где хранил коллекцию причудливых раковин улиток, а у спутников необходимой суммы не набралось. Зато паша и тапаи, когда тащили колдовской дрын, так уставали, что прекращали болтать.

Увы, очередь Гын Джу и Мрачного наступила как раз в тот момент, когда они вошли в сумрачную чащу, которую Пурна и Дигглби называли лесом Призраков, и заливистые голоса снова разнеслись по всей округе.

– Бер-р-реги-и-ись леса При-и-израков! – вопила Пурна.

– Бер-р-реги-и-ись! – вторил ей Дигглби.

– Замолчите! – потребовал Гын Джу, возвращая на место съехавшее с потного плеча бревно.

Мрачный лишь кивнул, соглашаясь с непорочным юнцом. Как-то ухитрялись эти чахлые кипарисы и усыпанные жухлой листвой лужи навевать мрачную торжественность, не хотелось ее нарушать даже для того, чтобы приструнить расшумевшихся спутников. Кроме того, Мрачный давно понял, что нотации бесполезны, он уже охрип от тщетных попыток образумить крикунов.

– Бер-р-реги-и-ись!.. – заорал Дигглби даже громче прежнего, но Пурна толкнула его в спину и сказала:

– Перестань, Диг. Разве не видишь, что мы их пугаем?

Гын Джу тоже понял, что с этой спевшейся парочкой лучше не связываться. Он молча проглотил подначку и с сочувствием посмотрел на Мрачного.

– Они и должны бояться. – Дигглби стащил с головы дурацкую оранжевую адмиральскую шляпу, которую выменял в Тао за один из своих тюрбанов. – Это же не Волшебный лес и не Чудесная роща, это лес Пр-р-ри-и-израков!

– Которые охотятся на болтунов и крикунов, – проворчал Гын Джу, останавливаясь, чтобы напоить лошадку из лужи.

– О-о, прекрасный ответ! – воскликнула Пурна. – Я его надолго запомню.

– Как ты достиг таких вершин остроумия, Гын Джу? – подхватил Дигглби. – Оно так же великолепно, как гардероб Мрачного.

Но напрасно они добивались, чтобы Мрачный в смущении посмотрел на нечищеные сапоги, обшитую металлическими пластинами юбку, рубаху из грубой шерсти и порванную опоссумом перевязь. Он не доставил насмешникам такого удовольствия, сделав вид, будто пропустил эти слова мимо ушей. Не хватало еще принимать советы от хренова клоуна и девчонки, которая сама не решила, как хочет одеваться – то ли как имперская принцесса, то ли как охотник из Кремнеземья. А синяя накидка, которую Чи Хён подарила Мрачному, лишь придавала костюму завершенный вид, как сказал бы Дигглби.

– Я сверился с картой, но там нет места с таким названием, – сообщил Гын Джу. – Так что прекращайте свои сказки.

– Его нет на карте, потому что нас самих тоже нет на карте, – заявила Пурна, наконец-то благоразумно понизив голос. – Лес Призраков находится повсюду и в то же время нигде, он появляется неожиданно, чтобы заманить беспечных путников, которые навсегда остаются блуждать в сумрачной чаще.

– Говорят, если ты сюда вошел, то выйти сможешь только призраком, – тихо проговорил Дигглби, и Мрачный, взглянув на усыпанную листвой гладь лесного озера, невольно вздрогнул.

– По легенде, лес Призраков появился в столетнюю годовщину великой трагедии и снова пропадет не раньше, чем насытится кровью невинных. – Пурна опустилась на корточки и ополоснула руки в воде цвета ржавчины. – Каждое дерево здесь когда-то было заблудившейся душой, такой же как и мы.

– Этот лес питается прахом смертных. – Шепот Дигглби далеко разнесся в неподвижном воздухе. – Наша единственная надежда – обрести спокойную ясность ума и умолить призрачных стражей, чтобы отпустили.

– Но и в этом случае они потребуют жертвы, – добавила Пурна, наклонив голову в рогатом капюшоне. – Так или иначе, лес Призраков заберет кого-то из нас… может быть, даже всех.

– Это правда?

У Мрачного волосы встали дыбом, а конец заколдованного бревна на его плече ощутимо дрогнул. Может, зря он поспешил отмахнуться от беззаботной болтовни дядиных друзей? Они сражались с настоящими рогатыми волками, они бросились в схватку с Королевой Демонов, в то время как сам Мрачный только путался у них под ногами. Наверное, они не принимают всерьез никакой опасности, кроме по-настоящему смертельной. Вдруг он насторожился, заметив, как шевельнулись верхние ветви кипариса, хоть и не ощутил никакого ветра. Эти свисающие с деревьев древние седые клочья, которые Гын Джу называл азгаротийским мхом, похожи на спутанные человеческие волосы…

Пурна и Дигглби дружно завопили и схватились друг за друга, чтобы не упасть, а под ажурной маской Гын Джу впервые с того дня, как путники оставили лагерь кобальтовых, грянул искренний смех. Эти ребята смеялись над Мрачным, над его доверчивостью. Варвар повернулся к безмятежной водной глади, чтобы они не увидели обиды на его лице. Он ощутил себя маленьким и беспомощным, как в детстве, когда товарищи по играм зло насмехались над ним. Пальцы Черной Старухи, как люди могут быть такими жестокими?!

Мрачный еще раз посмотрел на бурую воду с плавающими в ней бурыми листьями, на бурые изгибы ветвей кипариса на фоне бурого заката и постарался стать таким же умиротворенным, чтобы не порадовать спутников проявлением своей слабости.

– Вряд ли это самое странное место на Звезде, даже если ваши глупые выдумки вдруг оказались правдой, – заступился за Мрачного тот, от кого он меньше всего ожидал поддержки. Вероятно, Гын Джу был еще больше раздражен опасными выходками и назойливым смехом щеголей. – Предлагаю остановиться на ночлег прямо здесь. Место сухое и вода рядом. Вы можете разведать дорогу и проверить, одни ли мы в этой части леса.

– Я бы тоже не отказался от отдыха, – заявил Дигглби. – Это во-первых, а во-вторых, все мы хорошо знаем, кто здесь отдает приказы. Точно не ты, Сладкие Щечки.

– Не смей меня так называть! – возмутился Гын Джу. – И это был не приказ, а предложение.

– Ого, Гын Джу сделал предложение Мрачному!

– Тихо, – сказал Мрачный, вглядываясь в сумерки. Это правда, что Чи Хён назначила его старшим, но, говоря откровенно, он был только рад, что кто-то еще задумался над дальнейшими планами. Ему приходилось исполнять разные роли, но командовать отрядом ему не по силам, как не по силам было Маленькому Крючку подготовить праздник в честь морской королевы… И теперь он проклинал себя за то, что на протяжении всего детства складывал песни, вместо того чтобы думать о взрослых делах. – Если вы, пройдя милю, никого не встретите, возвращайтесь и по дороге наберите хворосту. Надо зажарить зайцев, которых я поймал, иначе у нас будут заячьи желудки.

– Ура! – закричали Дигглби и Пурна и пустились в дурацкий пляс, держа руки над головой и время от времени касаясь ладонями Мрачного и Гын Джу.

Те уже сняли с натруженных плеч и осторожно опустили на землю ствол тамаринда. Колдовской указатель, всю дорогу вырывавшийся из рук, тут же превратился в обычное бревно; чтобы он снова ожил, требовалось держать его вдвоем.

– А что такое заячий желудок? – спросил Гын Джу.

Он сдвинул маску в ожидании угощения. Поджарых зайцев Мрачный поймал на опушке леса рано утром, когда спутники еще спали.

– Очень скверная болезнь, когда не вылезаешь из отхожего места, – объяснил Мрачный. – Со мной такого никогда не было, но мама рассказывала.

Гын Джу покраснел так, что заживающие синяки стали заметней, а двое других снова захохотали и продолжили танец вокруг деревьев.

– Слышал, что сказал начальник? – выкрикнула Пурна. – По возвращении нас ждет уютный костерок и занимательные байки. Я хочу послушать про заячий желудок его матушки.

– И я, и я! – поддакнул Дигглби, и они умчались прочь, уже в который раз оставив Мрачного наедине с Гын Джу.

Те посмотрели друг на друга и разом отвели глаза.

– А что, если я искупаюсь? – сказал Гын Джу, когда лес погрузился в темноту. – Вода наверняка холодная, но все же теплее, чем подтаявший снег, по которому мы так долго тащились.

– Неплохая идея, – согласился Мрачный.

Возможность смыть накопившуюся в пути грязь была единственным очевидным благом, которое несла перемена погоды от привычного холода к раздражающему теплу.

– Ты не против, если я пойду первым? – спросил Гын Джу, и Мрачный прекратил раздеваться, замерев с плащом Чи Хён в руке. – Опасно вдвоем резвиться голыми и безоружными в воде, нужно, чтобы один сторожил лагерь и Принцессу. Или можно подождать, пока не вернутся остальные.

Из-за проклятой маски трудно было догадаться, что на самом деле происходит в душе Гын Джу. Его слова прозвучали почти заигрывающе, но Мрачному хватило ума понять, что это не намеренно. Возможно, юнец слишком застенчив, или ему не хочется видеть Мрачного голым.

– Да, конечно, – ответил варвар. – Я разожгу огонь, пока ты купаешься.

– А стоит ли рисковать? – Гын Джу повесил плащ на ветку дерева и расстегнул плечевой клапан строгого непорочновского костюма. – Не лучше ли дождаться друзей из разведки?

– Хочу, чтобы меня ждал готовый ужин и горящий костер, когда я вылезу из воды, – пояснил Мрачный, а затем, поразмыслив немного, решил еще раз пошутить: – Если тебе так будет спокойней, я могу помолиться Древним Смотрящим, чтобы здешние чудовища первым делом съели Пурну и Дигглби и чтобы мы успели помыться и заморить червячка, прежде чем их привлечет наш костер.

– Ла-а-адно, – протянул Гын Джу, у которого, похоже, с чувством юмора тоже было неважно.

Мрачный оставил невинное дитя в покое и отправился собирать хворост. Когда он наконец разжег костер с помощью огнива Дигглби и повесил тушки над огнем, стало уже совсем темно. Гын Джу вернулся к костру в новой маске, застегнутой на все крючки льняной рубашке и обтягивающих штанах, его длинные волосы были обернуты куском мягкой ткани. Полотенце – так это называли в удивительном купальном доме, куда повел спутников Гын Джу, когда выяснилось, что богатство Дигглби существует только на словах.

– Они еще не вернулись?

– Ого-го-о-о! – донеслось из темноты, и Мрачный с Гын Джу, обменявшись понимающими взглядами, дружно покачали головами.

Затем Мрачный искупался в илистом озере, разрешил Пурне и Дигглби заняться тем же, а сам с жадностью набросился на еду. Заяц оказался таким тощим, что едва ли стоил потраченных трудов, но вкус мяса и стекающий по подбородку сок сами по себе приносили удовольствие. Глядя, как Гын Джу срезает тонкие кусочки миниатюрным ножом, называемым очинкой, и просовывает под маску, Мрачный подумал, что сам в глазах непорочного выглядит сущим дикарем… Но зачем бороться со своей натурой? Чи Хён его манеры скорее забавляли, чем коробили, и что за беда, если ее хахаль смотрит на ужинающего Мрачного, выкатив глаза? Кроме того, какой нормальный человек станет любоваться, как другой ест? Даже думать об этом противно.

– Послушай, – начал Мрачный, определив по крикам и плеску воды, что Пурна и Дигглби какое-то время побудут в стороне от костра, – Чи Хён…

И без того бледный румянец слетел с лица Гын Джу, а рука, державшая заячью лапу, задрожала. В отличие от другой, сжимавшей очинку. Отрывисто, словно нарезая слова своим плюгавым ножиком для вострения перьев, он спросил:

– Что… ты… хочешь… сказать?

– Ты должен знать… – Во рту внезапно пересохло, словно Мрачный обкурился биди, хотя не сделал и затяжки с того самого утра, когда встретился с Чи Хён возле мертвого дедушки. – Ты должен знать, что я не пытался поссорить вас. Не стану тебе врать, будто не влюблен в нее, но я никогда не говорил ей про тебя ничего плохого.

– Ох… – Гын Джу отвел взгляд, словно в смущении, но Мрачный по собственному опыту знал, что это означает. – Я не виню тебя в том, что произошло между мной и Чи Хён. Я… сам все испортил, и даже если бы она не встретила тебя, когда мы с ней были в разлуке, по возвращении наверняка бы… Да, это моя ошибка, и только моя.

– Ох… – облегченно вздохнул теперь уже Мрачный, одновременно коря себя за то, что не завел этот разговор раньше. Последняя неделя прошла бы не так нервно, если бы он взял волка за рога еще в таоанской бане, когда Дигглби и Пурна гонялись друг за дружкой и со знанием дела фехтовали свернутыми в трубку полотенцами. – Что ж, хорошо.

– Но я тоже не стану лгать тебе. – Теперь Гын Джу твердо глядел в глаза Мрачному, и ни одна рука больше не дрожала. – Я не отступлюсь от нее только потому, что однажды сделал глупость. Я верну ее, пусть даже ценой своей жизни. Она – солнце, наполняющее меня силой, луна, указывающая мне дорогу, и если я сам вызвал темные тучи недоверия, что ж, можешь не сомневаться, что их скоро разгонит ветер моей страсти.

– Ух ты! – только и смог сказать Мрачный, не уверенный в том, что все правильно понял, поскольку непорочный говорил слишком взволнованно и торопливо. Но ему самому время, проведенное с Чи Хён, дало нечто большее, чем просто разбитое сердце. – Значит, мы оба постараемся показать себя с лучшей стороны, правильно? И пусть она выберет самого достойного.

Гын Джу поморщился – похоже, счел, что Мрачный говорит опасные глупости или даже что похуже.

– Ты ведь любишь ее, Мрачный…

– Ты тоже. Но дело не в том, чего хочешь ты или я, а в том, чего хочет она.

– Разумеется! – воскликнул Гын Джу, на этот раз уже точно с досадой. – Я никогда не говорил ничего другого. Если ты хоть на секунду подумал, что я могу сделать что-нибудь против ее желания…

– Они возвращаются, – тихо проговорил Мрачный, услышав шлепок свернутым полотенцем и пронзительный визг. – Хочешь дать им пищу для сплетен? Или лучше отложить разговор до возвращения? Не думаю, что кто-то из нас сумеет завоевать расположение Чи Хён на таком расстоянии, так что давай на время забудем о соперничестве.

– Да, конечно, – прошептал Гын Джу еще взволнованней, чем прежде. – Мы не соперники, мы достойные мужчины, заботящиеся о ее благе. Согласен?

– Согласен, – ответил Мрачный, не предполагавший, что этот задиристый мальчишка даже через тысячу оттепелей назовет его достойным мужчиной. И добавил, повысив голос, поскольку Пурна и Дигглби наверняка уже пытались бесшумно подобраться к костру: – Потому-то эту болезнь и называют заячьим желудком.

– Это нечестно – начинать без нас! – возмутилась Пурна, выскакивая из темноты и стуча зубами, потому что из одежды на ней было только мокрое полотенце.

– Да-да, повтори все сначала, – поддержал ее Дигглби, чья набедренная повязка оставляла еще меньше простора для воображения, чем наряд тапаи. – Обожаю всякие ужасные подробности.

– Извини. – Мрачный заговорщицки подмигнул Гын Джу. – Я никогда не пою одну песню дважды за ночь.

– Ладно, тогда расскажи что-нибудь еще, пока мы одеваемся. – Пурна сдернула с себя полотенце, чтобы обсохнуть у огня, а Гын Джу и Мрачный деликатно отвернулись. – Марото говорил: тот, кто разжег костер, считается хозяином, а хозяин имеет право хвастаться первым.

– Он так говорил?

Не успел Мрачный насладиться причудливой смесью тревоги и облегчения после задушевного разговора с Гын Джу, как призрак дяди вынырнул из небытия, чтобы, по своему обыкновению, испортить настроение племяннику. Этот лицемерный трус еще раз запятнал честь, когда осмелился учить обычаям клана своих спутников.

– Готов поспорить, он спел вам много песен о своей храбрости.

– Сказать по правде, все были озабочены тем, чтобы переспать с ним, – заявил Дигглби. – Мы до того увлеклись – Хассан, Дин и я, – что даже заключили пари, окажется ли его последний рассказ еще более нелепым, чем предыдущие. Это было так забавно, что Дин…

Дигглби замолчал, глядя на огонь с таким печальным лицом, что Мрачный проникся к нему сочувствием, хоть и боялся даже представить, насколько хуже пошли бы дела, если бы в отряде было четыре щеголя, а не два. Но они могли бы возражать против общества дедушки, а Мрачный пожертвовал бы всеми пальцами, лишь бы старик сопровождал его в этом последнем походе.

Захотелось развеять гнетущую атмосферу или, по крайней мере, чуть поднять настроение спутникам, и варвар, вопреки собственному обещанию хранить любимые истории своего детства в голове, решил поделиться одной из них.

– Если по справедливости, то вы правы, я здесь за хозяина, а значит, должен спеть первым, – объявил он и только теперь увидел небольшую проблему. – Ммм, дело в том, что все мои песни на языке Кремнеземья.

– Услышать такое от варвара, который всю дорогу болтал на непорочновском лучше, чем эта парочка! – хмыкнул Гын Джу.

– Нет, тут совсем другое, – возразил Мрачный. – Слова – это только часть песни, а есть еще… да, есть еще ритм и рифма. Я могу пересказать смысл на непорочновском, но это будет уже не песня, а просто история, и так было бы неправильно.

– Тогда пусть Гын Джу переводит, – предложила Пурна. – Разве каждый непорочный не говорит на кремнеземском, как и на других торговых языках?

– Далеко не все, – ответил Гын Джу, и маска качнулась, когда он нагнулся раздуть ослабевшее пламя. – Но ты права, я знаком с этим языком, как и со многими другими.

– Говорю же вам, дело не в словах, – упорствовал Мрачный. – Они должны рифмоваться, и весьма затейливо, чтобы усиливать впечатление в нужных местах.

– Я изучал великих поэтов Угракара, Багряной империи в пору ее расцвета и более чем ста островов, – заявил Гын Джу, видимо воспринявший слова Мрачного как оскорбление или вызов. – Если нужно, прочитаю наизусть все шесть глав «Прощальных сонетов» Лантлоса или спою «Оду жертвоприношения и спасения» Диссектиста. Я сам перевел на современный непорочновский «Оправдание» Сведхауса и со всем смирением должен отметить, что мои собственные стихи хвалила даже такой взыскательный критик, как госпожа Юнджин Бонг.

– Она, случайно, не родственница нашего генерала? – поинтересовался Дигглби.

– Ее старшая сестра, но это не имеет никакого значения, – поморщился Гын Джу. – Я вспомнил о ней только для того, чтобы доказать: мне вполне по силам перевести «Песнь об адском топоре серных великанов» Мрачного или что-нибудь еще в этом роде.

– Я не знаю этой песни, хотя такое со мной редко случается, – признался Мрачный, пытаясь найти выход из затруднительного положения. И о чем он только думал, когда пообещал спутникам спеть одну из своих песен? Возможно, с кем-то на Звезде случались и более досадные конфузы, но память ему ничего такого не подсказывала. – Вот что, давайте оставим эту затею. Я не смогу делать паузу после каждой строки, чтобы Гын Джу перевел ее на непорочновский. И вы не успеете ничего понять, если я спою всю песнь целиком, как это у нас принято.

Щеголи возмущенно зашипели, а Гын Джу, видимо полагая, что его хотят выставить дураком, набросился на Мрачного:

– Я буду делать записи, пока ты поешь, а потом перескажу все приблизительно тем же размером… Главное в переводе – это полная свобода, особенно если хочешь, чтобы он был правильным. В школе мне доводилось читать стихи на кремнеземском, и могу со знанием дела сказать, что некоторая… вычурность стиля только упрощает мою задачу.

– Упрощает?

Вот, значит, как: Гын Джу невысокого мнения о песнях Мерзлых саванн. Вероятно, услышал когда-то пару веселых стишков и решил, что в них полно насилия и непристойных шуток. Откровенно говоря, так оно отчасти и было, но Мрачный решил, что нужно преподать урок самоуверенному мальчишке. Вместо глупой песни о Каменнокожем и двадцати трех поясах эти болваны услышат о том, как Черная Старуха вернулась в мир смертных и основала глубоко под землей Медовый чертог. Услышат всю песнь, до последней строчки.

– Хорошо, пусть так. Но сначала тапаи и паша должны одеться, и если кто-то засмеется, я не прекращу песнь, но вы быстро закроете рты, уж не сомневайтесь. Я могу одновременно и петь, и драть задницы.

– Будь по-твоему, – согласился Дигглби.

Энтузиазм щеголей заметно поостыл, когда выяснилось, что они не смогут комментировать песнь. Мрачный сделал вид, что не заметил голый зад Пурны, прошедшей мимо него за одеждой.

– Я схожу за письменным несессером, и можно начинать, – сказал Гын Джу, как только Мрачный доел остывшую зайчатину.

Чуть погодя он вернулся с длинным, необычного вида ящиком, который вручила ему Добытчица. Никто из спутников не изъявлял желания рассказать о том, что происходило в лавке ведьмы из племени Шакала, пока Мрачный бушевал снаружи, а сам он был слишком хорошо воспитан, чтобы охотиться за такой жалкой дичью. Потому варвар не имел ни малейшего понятия, что еще они там получили, о чем говорили и что испытали, и мог лишь ломать голову над загадкой, почему болтливые щеголи вдруг закрыли рты, словно тундровые устрицы в теплую погоду – свои раковины.

Взять хотя бы этот обитый медью деревянный ящик. Мрачный решил, что там лежит какое-то необычное оружие или инструмент, но Гын Джу, вместо того чтобы просто поднять крышку, принялся возиться с днищем. Он выпрямил складные опоры и установил штуковину перед собой – вышло нечто вроде узкого столика. Мрачный заставил себя не пялиться на маленькое чудо, но под восхищенные вздохи Пурны и Дигглби сделал вывод, что эта вещь в диковинку даже пресыщенным чудесами иноземцам. Теперь понятно, почему Гын Джу настаивал на том, чтобы варвар спел песню, – парень просто хочет похвастаться своей новой игрушкой.

Непорочный продолжал суетиться – поднял крышку на шарнирах, вынул бумагу, перо и чернильницу, даже зажег тонкую свечу, несмотря на яркое пламя костра, и песнь застряла в горле у Мрачного, не успев начаться. О, как жаль, что он не купил в Тао немного саама; его запас иссяк накануне вечером, а петь о Черной Старухе без ритуального курения ее любимой травы – непорядок… Но прежде чем он успел отказаться под этим неубедительным предлогом, Пурна и Дигглби вернулись с огромными биди, скрученными из сигарного листа и заполненными самыми пахучими почками по эту сторону Соколиного леса. Щеголи уселись на концы зачарованного тамариндового бревна, и запах саама был таков, что даже Гын Джу приподнял маску и сделал два-три глубоких вдоха.

Они еще немного поговорили о всяких пустяках, а потом Мрачный уже не мог отказываться или медлить. Все трое спутников сидели в гробовом молчании и смотрели на него, и даже лошадь, казалось, с нетерпением ждала песни. Ничего не поделаешь.

– Ну хорошо, тогда…

Мрачный прикрыл глаза, мысленно возвращаясь к сагам о своих предках, к одной из бесчисленных песен, придававших смысл и радость его неприкаянному детству. Даже когда соплеменники поворачивались к нему спиной или поступали еще хуже, Черная Старуха наблюдала за ними, чтобы в назначенное время судить их. И когда судьба настигнет самого Мрачного, он гордо шагнет прямо в Медовый чертог, возведенный ею для достойных потомков, и там снова встретится с отцом… а также с дедушкой и матерью, о которой он, так давно покинувший дом, не мог теперь думать без сердечной боли и потому старался не думать совсем… И хотя варвар знал наизусть эту песнь, как и многие другие, он еще не пел ее никому, кроме ближайших родственников.

А затем Мрачный отогнал эти мысли, потому что есть время думать и есть время делать. Открыв глаза и устремив взгляд на невысокое пламя костра, он запел.

Это была самая длинная песнь из всех, что он помнил. Два-три раза, но не более того, Мрачный запинался или сбивался с ритма, голос оставался ровным и глубоким, даже когда горло стало горячим и сухим, как череп Короля Шакалов, висящий над очагом в чертоге Черной Старухи. И даже закончив, Мрачный еще долго не отводил глаз от костра, наслаждаясь не столько теплом, сколько сознанием того, что он не мог спеть лучше, а значит, предки должны быть довольны.

Снова зазвучали крики ночных птиц, плеск воды и прочие голоса леса, напомнив Мрачному, что он не один. Молчали только слушатели. Он уже собрался поблагодарить их за проявленное уважение, но, оглянувшись, увидел, что Пурна и Дигглби лежат рядышком у костра с закрытыми глазами и раскрытыми ртами. Вместо разочарования он испытал облегчение оттого, что его песня послужила этим двум грешникам колыбельной. Мать тоже частенько дремала под пение Мрачного, и это воспоминание, горько-сладкое, точно снежный мед, заставило его подумать о том, как хорошо, должно быть, ей живется теперь в клане, ведь сын и дедушка больше не позорят ее…

Гын Джу кашлянул, и Мрачный медленно повернул отяжелевшую от саама и песни голову, чтобы выслушать язвительные замечания непорочного, уже жалея, что взялся за это дело, что пропел песню вслух, а не только в своем сердце, и чувствуя себя беззащитным, как черепаха, угодившая в нору к огненным муравьям. Пустой несессер перед Гын Джу тоже не сулил ничего хорошего.

– Ты не счел нужным ничего записывать? – спросил Мрачный, не помнивший, когда в последний раз попадал в настолько глупое положение… что само по себе говорило о многом.

Но Гын Джу, вместо того чтобы отпустить очередную колкость, лишь покачал головой.

– Ты прав. – Наверное, это была игра света и тени, но Мрачному показалось, что в глазах непорочного блеснули слезы. – Я не могу это перевести.

– Так плохо?

Мрачному было все равно, что этот сопляк о нем думает, но отчего же пренебрежение к песне ранило сильнее ножа? Прежде чем он нашел достойный способ прекратить разговор или просто в бешенстве убежать в темноту, Гын Джу поднял с земли прут и бросил в грудь Мрачному. Варвар посмотрел на то место, куда ударил прут, затем снова взглянул на Гын Джу. Даже если бы этот критик обошел костер и поцеловал его в губы, он вряд ли изумился бы сильнее.

– Ты и сам знаешь, что это неплохо, – проворчал Гын Джу.

Мрачный уже привык к беседам с ним. Он понял, что разгадать уловки стража добродетели почти так же трудно, как и хитрые ходы его госпожи. Тон, которым говорил непорочный, – это не самое главное. Неудивительно, что Гын Джу напоминал Мрачному о предмете их общей страсти. Они с Чи Хён вместе выросли и обзавелись схожей жестикуляцией и мимикой. То есть…

– То есть тебе понравилось?

– Понравилось? – Гын Джу выпучил глаза, и маска затрепетала, как флаг на ветру. – Ничего подобного я в жизни не переживал. Ох, у меня просто нет слов! Это было лучше, чем… Ну хорошо, не лучше, но, видят боги, очень близко. И ты спрашиваешь, понравилось ли мне?

– Значит… да?

– Если сейчас скажешь, что сам сложил эту песню, я отрежу себе пальцы. – Похоже, Гын Джу говорил серьезно. – Ну давай, скажи, это ты сочинил?

– Нет, не я. – Мрачный подумал, что лучше бы непорочный пренебрежительно отмахнулся от его песни, а не проявил такой бурный до жути восторг. – У меня бы ума не хватило. Это старая песня, возможно, самая древняя из всех. Рогатые Волки передавали ее друг другу, пока она не дошла до меня. Насколько мне известно, я последний, кто ее помнит. Мудроустый, певец, научивший меня ей… Нет, это уже другая песнь, для другой долгой ночи. Быть может, я убил его собственной рукой. Надеюсь, что нет, но он был среди тех, кто пытался остановить меня на Небесной тропе, и нам ничего не оставалось, как прорываться…

Закончив петь, Мрачный вдруг сделался болтливым, у него кружилась голова, но не столько от саама, сколько от воодушевления. Трудно контролировать дыхание, когда поешь так долго; к концу его уже пошатывало от нехватки воздуха. Он зевнул, а когда снова посмотрел на стража добродетели, тот уже стоял на нетвердых ногах и складывал ножки несессера.

Варвар решил вызваться в караул первым, хоть и был выжат как лимон, но тут в его затуманенный разум пробился луч света. Он вдруг понял, что совершил две наихудшие ошибки, какие только может совершить хозяин костра: не поблагодарил Гын Джу за добрые слова и к тому же пел так долго, что уже никто не сможет спеть после него.

– Спасибо за то, что ты так внимательно слушал меня, Гын Джу, и за похвалу, которой ты меня удостоил, – сказал Мрачный, вставая и подыскивая подобающие случаю учтивые слова, которых ему еще не случалось произносить. – И прошу прощения за невежливость… ммм… за грубость. Я пел слишком долго, но надеюсь, ты окажешь мне честь и споешь свою песню, если и не сегодня, то завтра.

Похоже, его слова застали Гын Джу врасплох. Непорочный едва не уронил тяжелый ящик, но быстро опомнился и повернулся к своей сумке. Но какими бы быстрыми и ловкими ни были его движения, Мрачный все-таки разглядел влажный след на щеке под играющей отблесками костра полумаской. Саам оказался чертовски крепким, особенно для некоторых сентиментальных слабаков.

– Хочешь, я скажу тебе кое-что, Мрачный? – спросил Гын Джу, расстилая походную постель.

Его взгляд снова сделался ясным и спокойным. Страж добродетели стащил начищенные до блеска сапоги и завернулся в одеяло.

– Несомненно, – ответил Мрачный, хотя на самом деле очень даже сомневался, что сумеет и дальше переваривать сюрпризы этого вечера.

– Кажется, теперь я понимаю, почему Чи Хён решила, что мы поладим.

С этими словами непорочный повернулся к Мрачному спиной, и тот даже не успел решить, готов ли он признаться в том же самом… хотя бы себе самому.

Далеко за полночь Мрачный все еще сидел у костра, подкидывая хворост, и размышлял о том, как сильно отличается это путешествие от охоты в одиночку, которую он замышлял поначалу. Дедушка погиб, дядя позорно сбежал, и теперь настало время Темного Мстителя; застенчивый юноша превратился в чудовище, которое не остановит никакая сила. Он понимал, что его кровь должна кипеть от ненависти к дяде и в голове не может оставаться ничего, кроме мыслей о возмездии, однако всю дорогу он мечтал о Чи Хён и изводился раздумьями о Безликой Госпоже и Софии… А теперь еще и спел эту дурацкую песню дорогим друзьям дядюшки Трусливого, вместо того чтобы чураться их. Он даже не сдержал слова и не надрал задницу мальчишке, что застрелил дедушку из лучка-дохлячка, даже когда этот недомерок не пришел на Язык Жаворонка и не дал Мрачному свершить правосудие. Какой же он Рогатый Волк, если отказался от такого праведного дела, как кровная месть иноземцу, убившему его родственника?

Он вообще не Рогатый Волк – вот единственный ответ, и его варвар пытался переварить, начиная с посещения Тао и даже еще раньше. С тех пор как Мрачный сбежал под покровом ночи и сразился с погнавшимися за ним соплеменниками, он не имел никакого права причислять себя к этому клану…

А может, все началось много лет назад, когда он принес в деревню раненого дедушку. И чем больше Мрачный думал, тем сильнее ему хотелось навсегда избавиться от этого груза. Втайне он мечтал вернуться домой героем, доказав родичам, что они в нем ошиблись, но почему он вообще должен возвращаться? Все, что он любит в этом мире, не считая матери, для Рогатых Волков чуждо, святотатственно, противоестественно. Вот сегодня он помирился с враждебно настроенным непорочным, причем без помощи силы, – разве это не правильней стократ, чем тщетные попытки заслужить приязнь соплеменников? Вместо крови на руках или ножа в спину он получил дружбу… по крайней мере, первые намеки на дружбу с человеком, имеющим больше, чем кто-либо другой на Звезде, причин ненавидеть его, с человеком, помогающим ему нести колдовское бревно, полученное от шаманки из племени Шакала! Значит, пора наконец заявить громко и гордо…

– В жопу Рогатых Волков! – воскликнул Мрачный, обращаясь к огню, поскольку понял этим вечером, что у слов больше силы, если они произносятся вслух…

Однако говорил он на непорочновском, сомневаясь, что Древние Смотрящие обрадовались бы, если бы он проклял свой клан на их родном языке.

– Кого в жопу? – перепросила Пурна, облизав потрескавшиеся губы длинным черным языком, и поднялась с того места, где ее сморил сон. – Я недослышала.

– Ммм, – сконфуженно промычал Мрачный.

– Ладно, это твое дело, – сонно проговорила Пурна и отошла в сторону. Когда прекратилось журчание, она добавила: – Теперь я на часах. Ничего не случилось, пока я дрыхла?

– Случилось, – ответил Мрачный, укладываясь и глядя сквозь невысокую завесу огня на спящего Гын Джу. – Но эта песня не из тех, которые можно перевести.

Глава 14

С тех пор как Доминго видел Ждун в последний раз, она стала еще менее доверчивой. Таоанский полковник подтащила стул к его кровати и осмотрела палатку так пристально, будто в ней могли прятаться шпионы. То, что она вообще согласилась приехать во вражеский лагерь, уже было актом беспрецедентной смелости, особенно после того, как ее попытку разгромить кобальтовых сорвал гигантский демон-опоссум, крушивший все и вся. Но, как сказал Доминго генералу Чи Хён, если приманка хороша, то клюнет даже самая осторожная птица.

Хьортт удивленно заморгал, как будто только сейчас узнал гостью, сидевшую возле его смертного одра, и закашлялся, изображая крайнюю слабость.

– Во имя знамен лорда Блика, что с вами сделали?! – воскликнула Ждун, похоже обеспокоенная не столько состоянием здоровья Доминго, сколько ловкостью, с какой кобальтовые его так унизили. – Они утверждали, что вы сломали позвоночник в бою и поэтому не смогли приехать на переговоры, но я не поверила. Иначе уже давно была бы здесь.

– Это правда, – ответил Доминго со стоном, который дался ему без особого труда, несмотря на то что спина, в отличие от других раненых частей тела, уже пошла на поправку. – Как я и писал вам в своем первом письме две-три недели назад.

– Вы же знаете, как это бывает, – беззаботным тоном сказала Ждун. – Такие вещи очень легко подделать, и пока мы не обговорили условия перемирия с кобальтовыми, я не могла рисковать. Ради вашего же блага я должна быть осторожной.

– Разумеется. – Впервые за долгую совместную службу Доминго сдержал гнев и не накричал на Ждун за всю чушь, которую она несла. Для этого еще найдется время, если он не убедит ее согласиться на предложение. И хотя Хьортт заранее знал ответ, он все же спросил: – Что помогло вам решиться?

– Конечно, ваше последнее письмо. – В подлинности которого она, вероятно, тоже сомневалась, но не важно, не важно. Ждун достала портсигар, такой же блестящий, как медали на ее груди, и еще пуще сверкающий парадный кинжал, отрезала кончики коротких светлых сигар и протянула одну Доминго. – Ваши заверения в том, что Чи Хён стремится вести войну по правилам, убедили меня, что я могу спокойно побеседовать с вами в лагере кобальтовых. Кроме того, мы только что заключили перемирие, и для генерала это единственный шанс выбраться отсюда живой. Она не совершит такую монументальную глупость, как попытка взять меня в заложники.

– Именно так, – согласился Доминго с облегчением, пересилившим раздражение от пустой болтовни. – Никогда бы не подумал, что это случится, но большой опыт совместных операций с другими полками научил меня отбрасывать мелкие разногласия ради решения более важных проблем, особенно в борьбе с чрезвычайно опасным противником.

– Как вы сказали? – Ждун зажгла спичку о раму койки и дала Доминго прикурить. – Более важные проблемы? Чрезвычайно опасный противник?

Доминго помедлил, дав сигаре разгореться, а себе успокоиться. Не хватало только рявкнуть что-нибудь сгоряча и поссориться с Ждун. Удовлетворение, едва начавшее растекаться по его усталым костям, тут же развеялось вместе с дымом сигары. Он тянул время, возясь с тубаком, сколько это было возможно. Наконец тихо спросил:

– На каких условиях вы намерены заключить перемирие с кобальтовыми?

– Уже заключили, – поправила Ждун, тоже чертовски медленно раскурив сигару.

– Уже?

– Перед тем как прийти сюда, я встретилась с генералом Чи Хён в ее палатке и поставила подпись на пергаменте. Завтра в это же время вы окажетесь среди друзей, так же как и другие пленные имперские солдаты. Взамен мы позволим кобальтовым свободно пройти через наши позиций. Выигрывают все.

Обычная сделка, но как же это далеко от того, на что рассчитывал Доминго. Приняв его замешательство за разочарование, Ждун наклонилась так близко, что он различил запах чеснока в густом аромате сигарного дыма.

– Не волнуйтесь, старый лев, я не дам лисице сбежать со двора. Я согласилась не препятствовать прохождению кобальтовых мимо нашего полка, но ничего не обещала насчет Второго Мешуггского. Подкрепление подойдет самое позднее через два дня, и мы зажмем врагов в тиски – им некуда отступать, вдали от Врат они не вызовут монстра, так что мы скосим их как траву. Перемирие сегодня, отступление завтра, а что их ждет на третий день? Полный разгром, и ни хрена больше!

Доминго с хрустом перекусил конец сигары, так что посыпались крошки.

Ждун сдвинула брови:

– Говорю же, не нужно беспокоиться, вы получите свою долю славы. Ведь вы в какой-то степени помогли провести переговоры, и, если настаиваете, я разрешу освобожденным солдатам Пятнадцатого участвовать в расправе. Хотя вряд ли они сейчас в состоянии…

– Условия перемирия… – начал Доминго, неловко вытолкнув языком сломанную сигару на покрытую бурыми пятнами ладонь. – Условия заключались в том, что вы должны объединиться с кобальтовыми. Необходимо спасти империю от Вороненой Цепи. Самая страшная угроза…

Теперь уже Ждун выглядела столь же потрясенной и разочарованной, как только что – Доминго.

– Те совершенно бредовые условия, которые мы отклонили? Измена присяге и совместный поход с кобальтовыми? Вторжение в Самот, нашу центральную провинцию, и захват Диадемы, столицы империи? Свержение багряной королевы и Черной Папессы, а затем провозглашение слащавого золотого века всеобщей любви и братства? Неужели вы всерьез считаете, что мы могли принять такие условия?

Разумеется, она не могла. Доминго и сам бы не принял на ее месте. Была ли вообще хоть малейшая надежда?

– Поверьте, Ждун, я понимаю, как странно это звучит. – Доминго чувствовал себя круглым дураком, но должен был убедить ее, заставить выслушать, ибо нуждался в ее согласии, как никогда ни в чем не нуждался за свою долгую военную карьеру. – Но факт есть факт: Черная Папесса И’Хома подняла мятеж против Короны. Она принесла в жертву весь мой полк, чтобы вернуть Затонувшее королевство и одни только демоны знают, для чего еще. Необходимо остановить ее, пока не поздно.

– Уже поздно. – В хмуром взгляде Ждун мелькнуло отвратительное сожаление, с каким в последнее время смотрели на Доминго все его подчиненные. – Индсорит больше не королева. Черная Папесса арестовала ее.

– Что?

Доминго никогда особенно не симпатизировал Индсорит, считая ее лишь слабым подобием кобальтовой предшественницы, и встал на ее сторону лишь потому, что уже двадцать лет назад осознал, какую угрозу представляет для империи Вороненая Цепь. Ему было ясно, что в тронном зале должен остаться кто-то один – либо королева Индсорит, либо Черная Папесса. Даже когда Доминго сговорился за спиной у ее величества с И’Хомой, чтобы подавить второй кобальтовый мятеж и отомстить за сына, он и подумать не мог, к чему это приведет. По сравнению с теми реформами, которые неизбежно предприняла бы любая марионетка И’Хомы, правление Индсорит, вынужденной во всем потакать провинциям, казалось поистине благотворным.

– Кто же тогда стал новой королевой? Даже И’Хома не осмелится занять багряный трон без одобрения провинций!

– Королевы теперь вообще нет, – ответила Ждун покорным тоном офицера, передающего подчиненным сомнительный приказ командующего. – Уверена, что не обошлось без кровопролития, но какое бы сопротивление сторонники Индсорит ни пытались оказать, оно было сломлено. Мы получили официальное уведомление, что Багряная империя отныне и навсегда будет управляться волею Падшей Матери, или, точнее говоря, ее преосвященства.

– А вам не приходило в голову, что и это письмо может быть поддельным?! – воскликнул Доминго, отчаянно нуждавшийся в любом другом объяснении, кроме очевидного – что он не только исполнил пророчество безумной фанатички, но и вручил ей ключи от тронного зала.

– Я же сказала: слишком поздно, – ответила Ждун. – Но только для врагов церкви или, точнее говоря, государства.

– Мы часто спорили друг с другом, Ждун, но всегда вместе выступали против Цепи. – Доминго внезапно распознал в своем голосе жалобные нотки погибшего сына. – В каждом мятеже, в каждой гражданской войне Азгарот зависел от Тао, а Тао – от Азгарота, и общими усилиями мы останавливали Вороненую Цепь! Теперь мы должны остановить ее снова! Еще не поздно!

– Доминго, – терпеливо произнесла Ждун, – жители Тао зависят от своего полка, обязанного защищать их. Что же касается Азгарота… неприятно напоминать об этом в такое неподходящее время, но, мне кажется, вы потеряли большую часть своих солдат.

– Поэтому мы и решили объединиться с кобальтовыми! – Доминго отшвырнул сигару, схватил Ждун за рукав мундира и притянул к себе. – Как вы не понимаете?! После свержения Индсорит у вас нет причин не сделать то же самое! Мы находимся в состоянии войны с Цепью, и это не в первый раз. И мы можем победить ее, как побеждали всегда!

– Отпустите меня! – Ждун резко высвободила руку. – Как вы посмели думать, что Тао решится на массовое самоубийство? Видимо, вы потеряли рассудок, так же как и свой полк! Мне жаль видеть вас сломленным, Доминго, честное слово, жаль. Но если вы не хотите, чтобы с беззащитным теперь Азгаротом случилось еще более страшное, я настоятельно рекомендую вам примириться с действительностью. Нет никакой войны – ни одна провинция, ни один город Багряной империи не решились в одиночку сражаться против Цепи. С этим покончено. Вороненая Цепь одержала верх, и только обезумевший неудачник станет ей противиться!

– Мы можем победить ее, – задыхаясь, проговорил Доминго и откинулся на подушку. – Вместе с кобальтовыми мы еще можем это сделать. У них много солдат, с ними старые Негодяи, и если уж София одолела короля Калдруута и всех его верных слуг, она сможет справиться и с соплюхой И’Хомой.

– Ох, Доминго, – печально сказала Ждун, – неужели вы и впрямь потеряли рассудок? Холодная София умерла двадцать лет назад. Кобальтовым отрядом командует Чи Хён. И вы об этом знаете, вы сами называли ее имя в письмах ко мне. Софии давно нет в живых.

– Я-то знаю, зато вы ни хрена не знаете! – возмутился Доминго. – Я в таком же здравом уме, как и прежде. Это вы потеряли рассудок, если думаете, что, сдавшись на милость Цепи, спасете жизнь себе и своим людям. Они подняли со дна моря Джекс-Тот, голубушка, это хоть что-нибудь говорит вам?

– Да-да, вы и об этом писали, – проговорила Ждун, вставая. Позы, движения, интонации – все как у человека, который считает себя очень хитрым и проницательным, но на деле не способен даже просто развернуться и уйти. – Если даже допустить, что я не отмахнусь от ваших утверждений, как от бреда выжившего из ума старика, с чего вы решили, будто они могут подвигнуть меня на борьбу с неизбежным? Если Цепь сумела истребить Пятнадцатый полк, находящийся за половину Звезды от нее, и в считаные дни захватила Диадему, с какой стати я должна ссориться с ней? Куда разумнее приветствовать победу Цепи, и лучше уж платить десятину, чем видеть, как у тебя под ногами раскрываются Врата. Как знать, возможно, Тао снова назовут Садом Звезды, и хотя я понимаю, сколь мало это значит для чужака…

– Ничтожество! – Доминго презрительно сплюнул. – Глупая, трусливая курица.

– Мудрый военачальник должен понимать, что иногда необходимо сдаться, во имя того самого великого блага, о котором вы говорили. Ваша беда в том, что вы даже в мыслях не допускаете возможность поражения. Неудивительно, что вас разбили в пух и прах. Настоятельно рекомендую вам, Доминго, разобраться с вашим дерьмом, ведь когда мы вытащим вас из этой… неприятной ситуации, в которой вы оказались по своей же вине, вам придется принести кое-какие жертвы ради безопасности Азгарота. Перестаньте разглагольствовать и…

– Да что вы можете знать о жертвах? – огрызнулся Доминго. Он прекрасно понимал, что лучше бы смолчать и позволить ей уйти, чтобы спокойно оценить положение, но даже собственный язык перестал подчиняться его приказам. Или, возможно, не язык, а сердце, но это не имело значения. – Вы покойница, Ждун, слышите? Вы труп! Я не могу допустить, чтобы эта подлость сошла вам с рук, и не допущу! Если выкарабкаюсь, то отгрызу вам ноги, уж не сомневайтесь! Разница между нами еще и в том, что я убил больше цепистов, чем наберется солдат в вашем полку, трусливая тварь!

– Боже мой! – воскликнула Ждун, и по ее огорченному лицу Доминго понял, что слишком надавил на чрезмерно осторожного полковника. – Боже мой, боже мой! Сначала мне казалось, что вы вменяемы, и я даже подумать не могла… Что ж, очень жаль, Доминго. Я рассчитывала, что вы меня выслушаете и поймете, что на это хватит ваших размягченных мозгов… Это не ваша ошибка, а моя. Я не должна была говорить с вами так откровенно. И конечно же, не следовало предлагать сигару при вашем-то нездоровье. Приступ кашля, а затем… последняя жертва во благо Багряной империи.

Ждун двигалась быстро, но Доминго оказался еще быстрее. Как в старые добрые времена! У нее осталась зарубка на левом ухе после дружеского поединка, состоявшегося много лет назад. Таоанка так и не смогла нанести укол азгаротийцу, а он вконец измочалил ее тупым оружием. Однако та схватка произошла на ровной площадке, здесь же место было отнюдь не ровным. У привыкшего к превосходству над противником Доминго не возникло даже мысли позвать на помощь, и все, на что его хватило, – это задержать Ждун на мгновение, прежде чем она выдернула из-под него подушку и прижала к его лицу.

Он сопротивлялся, но без успеха – женщина была слишком сильна, и его здоровая рука все слабее сжимала ее запястье. А затем Доминго испытал, возможно, самое большое потрясение в своей жизни: он зря не верил в ад! Очень скоро он там окажется. Даже сквозь подушку слышен демонический хохот. Полковник слишком долго томил демонов ожиданием, но вот наконец настал час их пиршества.

Внезапно Ждун перестала душить Доминго. Он отбросил подушку и увидел того, кто оттащил таоанского полковника от ее жертвы. Огромное лысое существо выбралось из-под койки, левая сторона его почти человеческого лица была бледной, как топленые сливки, а правая – черной, как ежевичное варенье.

Ждун попыталась позвать охрану, как следовало перед тем поступить Доминго, но тут пегое существо в желтой одежде махнуло рукой, покрытой лиловыми узорами синяков и татуировок, и что-то произнесло, да так тихо, что Хьортт ничего не расслышал. Вместо крика изо рта Ждун вырвалась серия коротких хлопков, словно ее безупречно белые зубы были начинены порохом и теперь взорвались один за другим. Брызги шрапнели кололи щеки Доминго и залетали в судорожно глотающий воздух рот. На губах Ждун выступила кровь и потекла по подбородку. Однако она и теперь не закричала, а только поднесла страшно трясущуюся руку к мертвенно-бледному лицу и выдохнула протяжное «уххх…». Пожалуй, Доминго предпочел бы услышать крик. Затем она повалилась на пол, не издав больше не звука, а существо, вылезшее из-под кровати, опасливо присело, словно ожидая, что Ждун продолжит схватку в манере несокрушимых злодеев из театра ужасов Люпитеры.

Однако Ждун не подавала признаков жизни, и когда лысый неуклюже повернулся к Доминго, тот увидел, что кожа его спасителя не только цветом похожа на варенье и сливки, но и на вид подозрительно комковата. Сливки, очевидно, скисли, а густое темное варенье забродило, да и сама страхолюдина повела себя так, что хуже и быть не могло: подняла подушку, зажала ее под мышкой, а затем опустила покрытые струпьями ручищи на койку и улеглась рядом с Доминго. Кровать жалобно заскрипела.

– Привет, полковник Кавалера! – произнесло существо, которое не могло быть никем иным, кроме Хортрэпа Хватальщика, Ведьмака из Мешугга. – Будьте добры, приподнимите голову.

Доминго подчинился, не посмев без разрешения колдуна даже выплюнуть изо рта крошки зубов Ждун. Как только подушка вернулась на место, Хьортт откинулся на нее, Хортрэп поступил точно так же, и теперь они оба смотрели на провисшую под тяжестью снега крышу палатки. Как будто вернулись те времена, когда Доминго путешествовал в одном фургоне с братом Ваном.

– Я знаю, о чем вы думаете, – наконец нарушил тишину Хортрэп.

– Знаешь? – спросил Доминго, которого тошнило от привкуса чужих зубов.

– Это очевидно, – ответил Хортрэп. – Вы думаете о том, сколько времени я пролежал под кроватью. Не беспокойтесь, я забрался туда перед самым приходом вашей гостьи. Думаете, у меня нет других дел, кроме как играть в страшилки с давно повзрослевшими детьми?

– Заканчивай с этим. – Доминго прикрыл глаза.

– С чем? – На этот раз в голосе Хортрэпа слышалось искреннее любопытство.

– Я не собираюсь играть в твои игры, чудовище… Можешь убить меня, как Ждун, или даже еще страшнее, смерти я давно не боюсь. Только сделай это поскорей.

– Вы прямо-таки ангельски беззаботны, – заметил Хортрэп. – Ждун не мертва, хотя наверняка пожалеет об этом, когда очнется. Что же касается вас, мой мальчик, то вы последний человек в этом лагере, кому я желал бы смерти, а может, и последний на всей Звезде.

– Чего-чего?

– Для меня это тоже стало неожиданностью. – Хортрэп приподнялся на локте и посмотрел на попавшуюся в ловушку добычу, и у Доминго не осталось другого выбора, кроме как глядеть в мутно-голубые глаза, на бледное восковое лицо с синяками, слабо пульсирующими, словно вены под кожей, лишь кое-где сохранившей естественный цвет. – Должен признаться, я пробрался сюда в надежде уличить вас в сговоре с таоанским полковником. Но вместо врага обнаружил друга, причем надежного друга. Ваша речь словно взята целиком из какой-нибудь трагедии, она такая страстная, такая одухотворенная! И такая правдивая. Доминго… вы позволите обращаться к вам по имени?

Полковник слабо кивнул. Ведьмак вздумал поиграть с ним? Наверняка так оно и есть.

– Как я ни пытался все им объяснить, Доминго, никто меня не слушает, – вздохнул Хортрэп. – То есть Чи Хён что-то понимает, но не настолько ясно, как вы или я. Стоит только заговорить о необходимости объединиться и остановить Цепь, и всех бросает в дрожь – меня, кстати, тоже, честное слово. Вот потрогайте мою руку, Доминго, – всего лишь подумав об этом, я опять покрылся гусиной кожей!

Хьортт послушно коснулся внутренней стороны мощного предплечья. И правда, там, где плоть колдуна не распухла от ушибов и не взбугрилась крупными твердыми струпьями, кожа была как у свежеощипанного цыпленка. У Доминго пересохло во рту и зубы заныли, сострадая зубам Ждун.

– Чего ты хочешь от меня? – проворчал он.

– Ничего такого, чего не хотели бы вы сами. – Хортрэп осторожно прикоснулся рукой к лиловой половине своего лица и задумчиво посмотрел на прикованного к койке пленника. – Просто вы понимаете меня, и, клянусь всеми демонами, которых я съел, а также теми немногими, которым удалось улизнуть, я тоже понимаю вас. До сегодняшнего дня я ни о чем таком даже не подозревал, но это лишь подтверждает, что нельзя как следует узнать человека, не притаившись под его кроватью и не подслушав каждое его слово. Мы с вами родственные души, полковник.

Родственные души? Доминго оставалось лишь надеяться, что его ужас не слишком бросается Хортрэпу в глаза. Но колдун либо не обращал внимания на растерянность собеседника, либо старался даже усилить эффект.

– Как жаль, что вас не было с нами, когда я вызвал Королеву Демонов и натравил ее на таоанцев. Уверен, вы по достоинству оценили бы все изящество и иронию этого действа и не стали бы сходить с ума из-за незначительного просчета. А то все вокруг только и делают, что скулят, скулят и скулят, как будто я ротный повар, пересоливший суп, а не ученый, пытавшийся повторить чудо, о котором никто даже не мечтал со времен Века Чудес, причем попытка удалась на славу! Превзошла даже самые оптимистичные мои ожидания! Если бы я мог предположить, что способен выманить Королеву Демонов, заплатив за это меньшую цену, я принял бы куда более серьезные меры предосторожности. Но дважды… О да, дважды, как и Доминго Кава… прошу прощения, как и Доминго Хьортт, Хортрэп Хватальщик не сваляет дурака!

Хортрэп смотрел на пленника, тяжело переводя дух, и Доминго с большим неудовольствием понял, что колдун ждет ответа.

– Э-э-э… то есть трижды и более – столько раз, сколько сможем?

Хортрэп прищурился, а затем разразился диким хохотом и обнял Доминго. Огромный ведьмак пах гораздо лучше, чем выглядел, чем-то вроде жасмина, и тот момент, когда Доминго распознал аромат мыла, которым пользовался Хортрэп Хватальщик, показался ему самым гнусным не только за это утро, но чуть ли не за всю жизнь.

– А в самом деле, Доминго, почему мы не проделали это несколько лет назад? – спросил Хортрэп, прекратив сотрясаться от смеха. – Не отвечайте, я знаю: время было неподходящее, мы оба еще не доросли до этого. Но теперь мы готовы, ведь правда? Потому что мало видеть перед собой цель, мало двигаться к ней – нужно чувствовать всеми фибрами души, что она должна быть достигнута любой ценой. А вы не могли почувствовать, пока не осознали весь ужас происходящего, пока не избавились от последних сомнений. Не могу себе даже представить, как все выглядело с вашей стороны, с того края долины, когда проявились настоящие результаты ритуала и вы поняли, во что втянули своих солдат, поняли, какие силы выпустили на свободу. Уверен, в тот день вы потеряли многих друзей.

Доминго сжал кулаки. Он хотел потребовать, чтобы это жестокое чудовище, чарами своих слов заставляющее его снова пережить худший день в жизни, наконец захлопнуло пасть. Но у полковника перехватило горло, он не смог издать даже слабого писка. Даже не понимал, что плачет, пока Хортрэп не вытер ему щеки желтым рукавом.

– Это не ваша вина, Доминго, не ваша. – Тихий, мелодичный голос Хортрэпа и в самом деле успокаивал. – Попы вас втянули обманом в заговор, связали посулами, как демона, и заставили выполнять их прихоти… Но теперь вы свободны, и хотя не можете вернуться в прошлое и исправить горькие ошибки, которые вас вынудили совершить, зато можете показать, что произойдет, если вывести из себя сурового ветерана. Покажите, что воля смертных тверже любой стали и опасней любого демона. Вы должны это сделать, Доминго, потому что вы сильней, чем думали враги.

Доминго кивнул, хлюпнул носом и снова кивнул. Затем посмотрел на грязное одеяло, которое еще недавно считал своим саваном, вспомнил, кто его утешает, и выбросил из головы последние крохи жалости к себе. Хортрэп тем временем продолжал; этот упырь знал, как прервать неловкое молчание.

– Папесса с ее святым престолом и прочая мразь думают, что они победили, возвратив Джекс-Тот. Они считают, что конец эпохи смертных предрешен, как будто наше мнение вообще никого не интересует. И я рад, что они так считают, в самом деле рад, потому что это сделает нашу победу еще сладостней, когда мы полностью, окончательно сокрушим их. Вместе мы сможем не только откусить у Вороненой Цепи несколько звеньев, но и расплавить эту мерзость целиком, а затем спустить в канализацию. Соблазнительно звучит, не правда ли?

– «Соблазнительно» – не совсем подходящее слово, но, безусловно, нужно что-то предпринять, – с осторожностью ответил Доминго, которому дружеское участие ведьмака казалось немногим лучше его откровенной враждебности.

После того как Индсорит увенчали Сердоликовой короной, присутствие Хортрэпа в ее внутренних покоях привело к тому, что Доминго вообще перестал появляться при дворе. Полковник не верил ни в Падшую Матерь, ни в Обманщика, ни в прочую чепуху из детских сказок, но в последнее время он убедился в существовании колдовства, увидев его действие собственными глазами.

– Вы, разумеется, совершенно правы. И хотя я предпочел бы остаться здесь и продолжить беседу с вами, необходимо доставить нашу обезвреженную пленницу к Чи Хён, вместе с тревожным известием о том, что к нам приближается еще один полк, а перемирие – не более чем уловка. Она так расстроится.

– Чем скорее ты все расскажешь ей, тем лучше.

– Правильно, но не волнуйтесь, я вас навещу, как только появится свободное время.

– Замечательно, – проворчал Доминго.

– Ну разве не похоже на эпизод романа? – Хортрэп подмигнул Доминго лишенным ресниц глазом. – Двое бывших врагов, сведенных вместе самой судьбой и неожиданно осознавших, как много у них общего, как похожи их цели. Только вместо великой любви, способной охватить всю Звезду, нас объединяет общая ненависть к святошам в черных рясах, готовым погубить мир ради спасения своих душ. Нет ничего опасней, чем фанатики, обладающие неограниченной властью. Даже если погибнут обе наши армии и мы вместе с ними, это будет не столь уж высокая цена. Нельзя допустить, чтобы Черная Папесса провела новый чудовищный ритуал. Пусть уж лучше Багряная империя сгорит дотла, чем станет собственностью Вороненой Цепи. Вы согласны со мной?

Доминго был согласен. Но из всех многочисленных ужасов, что выпало ему испытать за последнее время, наихудшим казалось дружеское расположение Хортрэпа Хватальщика.

Глава 15

Снаружи еще один ясный солнечный день разворачивал неспешное наступление на заснеженную равнину у Языка Жаворонка, а в штабной палатке было сумрачней, чем в склепе. Чи Хён сидела за столом, выпроводив всех своих помощников, после того как Хортрэп принес неутешительные новости, и пыталась осмыслить новый поворот событий. Ее приятно удивило, что полковник Хьортт совершенно искренне принял сторону кобальтовых, даже если это произошло только из-за его патологической ненависти к Вороненой Цепи. Но один старик не может перевесить Второй имперский полк, притом что таоанцы и прежде превосходили ее отряд в численности. Чи Хён решила было покурить саама, но передумала и вместо него подожгла договор, заключенный вчера утром с полковником Ждун. Свернутый в трубочку пергамент трещал и дымил, но упорно не желал разгораться. Сидя в одиночестве у себя в палатке, Чи Хён наблюдала, как пламя пожирает ее надежды вывести Кобальтовый отряд из ловушки. Она была охвачена страхом и слабостью – как в тот миг, когда Феннек вводил ее во Врата Отеана.

Советники уверяли, что надежда еще остается. Потеряв полковника Ждун, таоанцы вряд ли решатся снова атаковать лагерь кобальтовых. Чи Хён дождется прибытия Мешуггского полка, предложит его командиру те же условия, и, может быть, имперский военачальник на этот раз согласится.

Нет, конечно же, не на то, чтобы вместе с кобальтовыми выступить против Вороненой Цепи. Теперь она понимала, насколько наивно было думать, что кто-нибудь примет такое предложение. Но, возможно, таоанцы и мешуггцы пропустят противника через свои позиции в обмен на освобождение Ждун, Уитли и Хьортта, а также других пленных имперцев.

Нет, это крайне маловероятно – в отличие от светской провинции Тао, Мешугг во всех беспорядках неизменно принимал сторону Цепи, а битва у Языка Жаворонка показала, как легко цеписты жертвуют своими солдатами ради исполнения апокалипсических пророчеств. Все капитаны Чи Хён согласились: даже если они прорвутся сквозь заслон таоанцев или пройдут с разрешения их командира, их потом легко перехватят мешуггцы.

Прежде, когда на кобальтовых наступал один Азгаротийский полк, в перспективе сразиться с превосходящими силами Багряной империи было некое очарование, но теперь оно исчезло.

Демоны подземные, какая же она идиотка!

Чи Хён была рада, что отослала Мрачного и Гын Джу и теперь им не грозит катастрофа, в которую она втянула Кобальтовый отряд своим неумелым руководством. Но при этом она жалела, что никого из них нет рядом. Гын Джу второй раз исчез из жизни Чи Хён, и теперь она хотела лишь одного – чтобы он вернулся и помог решить проблему, с которой в одиночку ей, похоже, не справиться. Она все еще любила Гын Джу, несмотря на все, что он сделал, несмотря на чувства к Мрачному. Но после того, как страж добродетели спас Чи Хён от Королевы Демонов и ее ужасного выводка, принцесса обошлась с ним холодно. И она уже никогда не увидит его, не сможет доказать, как горяча на самом деле ее любовь. Интересно, имперцы казнят ее сами или отправят в Отеан из дипломатических соображений?

Жгучая дорожка добежала до пальцев, Чи Хён зашипела и уронила неожиданно вспыхнувший пергамент на застеленный картой стол. Чувствуя себя еще глупее, чем прежде, она схватила чернеющий лист за уголок, сбросила на холодный пол и растоптала каблуком. Но уже задымилась самая середина карты – очевидно, бумага поддается огню легче, чем пергамент. На том месте, где углем были обозначены Врата, образовалась дыра, медленно расползающаяся во все стороны. Чи Хён хотела сбить огонь, пока тот не добрался до ближайших фигурок, но вдруг отдернула руку и опустилась на стул, позволив алому кольцу разбегаться по долине у Языка Жаворонка все шире и шире, как улыбка, появившаяся на лице генерала.

Это явное безумие, но раз уж весь мир сошел с ума, ничего другого не остается, как приспособиться к нему. Лучше погибнуть, ведя солдат в атаку столь отчаянную, что даже древние боги залюбовались бы ею, чем ждать, когда Вороненая Цепь наденет на тебя оковы. Пусть Чи Хён не суждено больше увидеть Гын Джу, Мрачного и свою семью, зато она способна оставить в память о себе нечто захватывающее, еще более эффектное, чем легенды о Холодном Кобальте.

Встав из-за стола, где продолжала тлеть карта, генерал Чи Хён свистнула Мохнокрылку, дождалась, когда демон устроится на ее трехпалой руке, и вышла из палатки, чтобы в последний раз обойти лагерь. Нужно немедленно начать приготовления, чтобы выступить еще до рассвета, и первым делом она должна забрать у кузнеца свои новые доспехи.

София обучала Бориса стрельбе, когда заметила первые признаки волнения: гонцы, пешие и конные, заметались между палатками, словно ужаленные в задницу; рожки призывали младших офицеров к капитанам. Какая-то женщина прошла по дальнему краю стрельбища, выкрикивая ругательства во всю мощь своих легких. Только Мордолиз пребывал в прекрасном расположении духа.

София велела Борису продолжать стрельбу, поскольку ему необходимо было упражняться как можно больше, а сама направилась к штабной палатке. Обычно она сразу после тренировки снимала тетиву со своего лука, но из-за поднявшегося переполоха решила с этим повременить. Суета все усиливалась, в каждом просвете между палатками толпились солдаты, и к тому времени, когда София добралась до цели, уже трудно было ошибиться в выводе: Кобальтовый отряд готовился к новому сражению.

Генерал, вероятно, не стала дожидаться Софию, но в этом не было ничего удивительного – Чи Хён быстро простила ей предательство после схватки с Королевой Демонов, но все же не спешила приблизить к себе. Очень жаль. София надеялась, что рискованное предложение пробраться в Диадему перед наступлением кобальтовых вернет ей благосклонность девчонки, но та, похоже, успела набраться ума. По крайней мере, охрана сразу пропустила Софию в палатку, а ведь еще недавно Чи Хён заставляла дожидаться позволения.

– …Понимаю ваше беспокойство, но я гарантирую безопасность, – бодро вещал Хортрэп.

И Сингх, и Феннек, и даже Чхве смотрели на него с тревогой, только Чи Хён одобрительно кивала. Плохой знак. Заметив вновь прибывшую, потрепанный колдун заявил:

– Спросите у Софии, если не верите мне, – она осторожна, как волк, дважды попадавший в капкан, однако готова довериться мне.

– Я на многое готова, Хортрэп, если дело стоит того, но доверие к тебе сюда не входит, – возразила София, отмечая запах горелого пергамента, черное пятно на столе и, что особенно неприятно, отсутствие на этом столе калди. – Из-за чего весь шум?

– Капитан София, – обратилась к ней Чи Хён, – вы все еще готовы выполнить миссию, о которой мы говорили?

– Я жду вашего приказа, генерал, – ответила София, хотя не прошло и часа с того момента, как она передумала. – Только заберу проводника, который сейчас упражняется в стрельбе, и мы с Мордолизом тронемся в путь, прежде чем вы успеете опустить забрало.

Софию пропустили в штабную палатку лишь при том условии, что ее демон останется снаружи, но она все равно расслышала, как Мордолиз одобрительно тявкнул за полотняной стеной. Похоже, демон не разделял ее опасений, и в этом не было ничего удивительного.

– В таком случае вам пора, – объявила Чи Хён, и Софии очень не понравилась та радость, с какой генерал отдала приказ. – Хортрэп проводит вас через Врата, убедится, что вы добрались до Диадемы, а потом вернется обратно.

– Через что проводит? – переспросила София, хотя по встревоженным лицам других капитанов уже все поняла.

– Наш план слегка изменился. – Ввалившиеся глаза и подрагивающие губы придавали Чи Хён немного безумный вид. – Вместо того чтобы двигаться впереди Кобальтового отряда через весь Самот и призывать народ к восстанию, вы отправитесь прямиком в Диадему, а мы последуем за вами не поздней чем завтра.

В палатке сделалось так тихо, что было слышно, как сопит устроившийся на стропилах демон Чи Хён.

После недолгого размышления София, сказала:

– Да, надежный план. Я сама подумывала об этом, когда ваш отец рассказал, как вы сбежали из Отеана.

– Ну конечно, – насмешливо фыркнула Чи Хён, не утруждая себя больше попытками скрыть то обстоятельство, что кобальтовые загнаны в угол. – Я правильно понимаю: вы уже все продумали сами?

– Может, и не все, – ответила София. – Например, я не возьму в толк, почему вы хотите отправить меня вперед, если сами намереваетесь выступить уже завтра. В этом был бы смысл раньше, чтобы я взбудоражила массы и исхитрилась открыть для вас городские ворота, но теперь вы сами окажетесь внутри укреплений, а у меня не будет возможности организовать восстание всего лишь за сутки.

– Значит, ты отказываешься?! – воскликнул Феннек.

– Заткнись! – осадила его Чи Хён. – Вы утверждали, что сообщник Портолес связан с какой-то тайной организацией в городе, разве не так? Одного дня более чем достаточно, чтобы сообщить этим людям о нашем прибытии и, что еще важнее, подготовить мятеж. Хортрэп сказал, что Врата Диадемы находятся на площади, и мы намного легче достигнем цели, если вся стража будет стянута в другой конец города. Пусть восстание начнется за час до рассвета в каком-нибудь отдаленном квартале, тогда дорога к замку Диадемы будет перед нами открыта.

– Да, – произнесла София, которую предложение нисколько не воодушевило. – Так-то оно так, генерал, но…

– Никаких «но»! – Чи Хён стукнула кулаком по столу. – Вы получили приказ, капитан София, вот и исполняйте!

София не двинулась с места, а лишь скрестила руки на груди. Она была готова на немыслимый риск, на путешествие через обжитые демонами Врата, чтобы разрушить планы Вороненой Цепи, но не желала, чтобы с ней обращались как с мешающимся под ногами сбродом. Возможно, Чи Хён почувствовала, что взяла неверный тон. Ее гнев испарился так быстро, что София невольно засомневалась, был ли он искренним.

– Прошу вас, София. Очень нужно, чтобы вы это сделали, и каждое мгновение, которое мы теряем, препираясь из-за мелочей, лучше использовать для подготовки к нападению. Завтра в это же время мы можем занять город и выиграть войну.

– Это делается иначе, генерал. – Кавалересса Сингх, воин старой закалки, обычно не вступающая в разговор, пока наниматель не обратится к ней, на этот раз не смогла промолчать. – Допустим, все пойдет так, как вы задумали. София выполнит свою задачу, завтра вы введете отряд во Врата и без помех доберетесь до Диадемы. Затем пересечете весь город и захватите замок. Даже возьмете в плен Черную Папессу И’Хому. И что потом?

– Потом мы получим власть, – заявила Чи Хён таким тоном, словно все действительно было настолько просто. – Разве не так вы стали королевой, София? Только вам не пришлось даже вводить войска в город, верно?

– А если предположить, что все пойдет не так, как задумано? – спросил Феннек, демонстративно снимая перчатки и сгибая покрытую серым мехом когтистую лапу. – Если твои солдаты не смогут сражаться, пройдя через Врата?

– Смогут. – В голос Хортрэпа звучала обычная самоуверенность, хотя он по-прежнему выглядел живым мертвецом после злополучного свидания с Королевой Демонов. – Я сам открою проход отсюда до Диадемы, а я знаю свое дело получше, чем ты, малыш Феннек. Да, это правда, что повторное прохождение сквозь Врата может вызвать некоторые… побочные эффекты, если не принять меры предосторожности, но для этого я и нужен – чтобы охранять вас, как в этом мире, так и во всех прочих.

– Те самые меры предосторожности, которые ты принял, вызывая архидемона, который чуть не погубил всех нас, включая и тебя самого?

Феннек был абсолютно прав, пусть София и не помнила, чтобы ее усбанский приятель находился где-то поблизости от демона-опоссума в том отчаянном сражении.

– Яблоко от яблони, – с презрением отмахнулся от него Хортрэп.

– Неубедительно, – заметила Чи Хён.

– Да хватит уже об этом! Я никогда раньше не проводил этот ритуал, вот и дал маху. Так уж получилось. Помнится, я сказал вам, что нашел способ вызвать огромного демона, но тогда я и сам не предполагал, насколько он будет огромен. И какой чудовищной мощью будет обладать…

– Ты еще утверждал, что сумеешь с ним справиться, – напомнила Чи Хён. – Разве идея была не в том, чтобы вызвать некую силу, которую ты сможешь направить против наших врагов?

– Иногда приходится что-то делать неправильно, чтобы научиться делать правильно, – пожал плечами Хортрэп с таким обиженным видом, словно это он оказался главным пострадавшим, а не бедные кобальтовые и имперские солдаты, раздавленные монстром или сами превратившиеся в монстров. – И я велел вам держать войско в стороне, разве нет? И что, вы вняли совету?

– У меня не было другого выбора, после того как ты предупредил, что твой ритуал может вообще ничего не дать. – Чи Хён, похоже, не испытывала никакого удовольствия от того, что Хортрэп втянул ее в эту игру со взаимными обвинениями. – Сначала я отдала приказ, чтобы большая часть отряда оставалась на месте, но таоанцы уже пошли в атаку, а ты все еще прыгал голышом и возился с опоссумом, и тогда я сделала то, что должна была сделать. Хрен у тебя получится переложить вину на меня, даже на секунду не надейся!

– Если бы я этого и хотел, а я не хочу, то секунда давно прошла, – ответил Хортрэп. – И теперь мы можем вернуться к насущным делам. Пожелай вы вдруг просто пройти через Врата, тогда, разумеется, случилось бы нечто ужасное. Конечно, конечно, конечно. Но я предлагаю совсем не это! Я не могу даже выразить словами, какой опыт накопил, пользуясь Изначальной Тьмой для быстрых перемещений по Звезде. Сам проделывал такое сотни раз и десятки раз проводил других, без всякого вреда для них. Наконец, мне теперь даже Врата не нужны, настолько это стало просто.

– Просто! – повторил Феннек, еще громче стукнув когтями по столу.

– Для меня – да, а для амбициозного ученика, так и не продвинувшегося дальше второго урока, – не очень. – Хортрэп поднял руки. – Я понимаю ваше беспокойство, в самом деле понимаю, но во всем этом нет ничего нового или пугающего. Все равно что пересечь сраную улицу! Для меня. Все потому, что я потратил много лет на изучение легкого и безвредного способа прохождения через Врата и еще больше – на эксперименты с более сложными путями, поскольку единственное, что меня заботит в этом мире, – моя собственная безопасность. Если это успокоит твои страхи, Феннек, я готов поклясться, что ни ты, ни Чи Хён не претерпите никаких изменений, перемещаясь через Врата. Наша дорогая капитан Чхве, судя по всему, вообще не подвержена их влиянию. И уж подавно не стоит опасаться за Кобальтовый отряд. Для солдат это будет первое прохождение, а начальное воздействие всегда крайне незначительно. Надеюсь, бойцы, готовые отдать жить за своего предводителя, не передумают из-за такого пустяка, как поседевшие волосы.

– И тут возникает вопрос, как ты заставишь хотя бы три десятка измотанных наемников шагнуть во Врата, не говоря уже о трех тысячах, – заметила Сингх. – Едва ли наберется дюжина человек, у которых есть знакомый, который вошел во Врата и благополучно вернулся, и половина из этой дюжины находится в одной палатке с тобой. Как бы ни хотели рядовые солдаты поверить рассказу своего генерала, может оказаться, что они с легким сердцем прошли бы за ним половину Звезды, но не согласятся маршировать в преисподнюю.

– Вот почему вы должны помочь мне с составлением речи. – Чи Хён указала на чистый лист пергамента, лежавший на столе. – Нам нужно воззвание в духе тех, в каких преуспела Холодный Кобальт, чтобы воодушевить как можно больше людей, а уж те поведут за собой менее храбрых.

– Тогда я оставлю эту работу вам, – заявила София, предпочитая неизвестную судьбу, что ждет ее за Вратами, известному ужасу составления речи. – Надеюсь, мы встретимся по ту сторону. Я подниму в Диадеме мятеж за час до рассвета.

– Лучше не за час, а с первыми лучами солнца, – предложил Хортрэп. – Оно начинает освещать Диадему намного раньше, чем добирается до равнин Ведьмолова.

– В самом деле? – удивилась Чи Хён. – В первый раз об этом слышу.

– Не самая подходящая тема для разговора в наши мрачные времена, но в Век Чудес смертные часто пользовались Вратами для путешествий по Звезде… – начал Хортрэп, и София поспешила к выходу, пока ее снова не втянули в обсуждение.

В метафизических вопросах она доверяла Хортрэпу и надеялась, что он выполнит свою работу уж всяко не хуже, чем утомленный малолетний генерал – свою. Значит, мятеж начнется с рассветом.

– Если позволите, я на минутку, – сказала Сингх, поднимаясь вслед за Софией, но Чхве тотчас положила руку ей на плечо.

Вероятно, Чи Хён поручила своему стражу доблести следить за тем, чтобы никто из Негодяев не смог переговорить с Софией перед ее уходом.

– Нам понадобится консультация по вашему родному языку, – обратилась к Сингх Чи Хён. – Вы еще встретитесь с капитаном Софией, когда она поможет нам захватить Диадему. А пока, кавалересса, работодатель ждет от вас мудрого совета.

София помахала подруге на прощание, сильно сомневаясь, что встреча случится скоро. Она готова съесть свои сапоги, если крайне суеверная Сингх отважится пройти через Врата, а не сбежит под покровом ночи вместе с драгунами.

– Сходи за своим слугой, а я буду ждать тебя в долине, – громко сказал вдогонку Хортрэп, когда София уже приподняла полог. – И поторопись, я не хочу опоздать к ужину.

– Да, этого допустить нельзя. – Софию только что не тошнило, мысли о путешествии через Врата никак не способствовали улучшению аппетита. – Но давай отложим выход хотя бы на час, мне нужно забрать у кузнеца оружие.

– Как, ты до сих пор этого не сделала? – удивился Феннек. – Поверить не могу.

– Я думала, что солдат, прихвативший мой молот на поле боя, вернет его, как только узнает про объявленную награду. – София чувствовала себя слишком старой и усталой, чтобы смущаться из-за желания вернуть потерянное оружие. – Должно быть, его унесла сама Королева Демонов. Последнее, что помню, – это как я приложила ее клевцом… Но если окажется, что какой-то мерзавец все-таки забрал мой молот и упустил шанс его вернуть, то я…

– Просто получите новый! – отрезала Чи Хён, по молодости лет еще не научившаяся ценить оружие, доставшееся по наследству. – Это приказ, София.

– Хорошо, хорошо, я так и сделаю, мне только нужно…

– Сейчас же! – перебила ее Чи Хён. – Сходите к тому брюзгливому кузнецу, что работает в юго-западной части лагеря, возле палатки ранипутрийцев, возьмите у него молот, потом найдите Хортрэпа и покончите с этим дерьмом. Если мы опоздаем из-за того, что вы всю ночь будете искать достойную замену, я за себя не ручаюсь.

– Мне никогда не найти достойную замену, так что возьму первую попавшуюся рухлядь, – проворчала София, раздражаясь все пуще. – И я не собираюсь покупать новое оружие у какого-нибудь болвана, черт возьми! Старинные вещи – единственное, что стоит ценить в наши сраные времена… Вам известно, что мой молот был сделан в Эмеритусе? Шестьсот лет назад! И он до сих пор не проржавел и не утратил блеска. Может, и есть две-три вмятины, но…

– София!

– Да иду я, иду.

Уже на пороге она обернулась к провожающим ее взглядами Хортрэпу, Феннеку и Сингх и замахнулась на них воображаемым молотом с нарочитой медлительностью и протяжным выдохом: «У-у-ух!» Чи Хён нипочем не догадается, что это означает, но они должны понять. Друзья были рядом, когда она отняла древний боевой молот у его хранителя, они должны по достоинству ценить историю этой вещи. Сукины дети.

Она вышла на холод, и выступивший на лбу от волнения пот мгновенно просох. Мордолиз вскочил и возбужденно забегал вокруг нее. После первой битвы у Языка Жаворонка, пока София была в разлуке со своим демоном, она скорей бы согласилась сунуть голову в мясорубку, чем пройти через Врата тем же способом, каким Чи Хён сбежала из Отеана. А теперь? Теперь она тоже предпочла бы мясорубку, если бы этим все и закончилось, но поскольку такой уверенности нет, остается лишь надеяться, что с помощью демонов – Хортрэпа и ее собственного – удастся пройти через Врата невредимой. Утешало только то, что Борису эта идея наверняка понравится еще меньше.

София шла к стрельбищу, и походка была упругой, как в старые добрые времена. Ничто так не улучшает настроения, как мысль о том, что кому-то придется еще хуже.

Глава 16

Лес Призраков разочаровывал во всех отношениях, ни одного духа или привидения путникам так и не встретилось. Закопченная деревушка в самой чаще, носящая название Черная Моль, выглядела скорее удручающе, чем угрожающе, и пребывала на грани превращения в собственную тень. Но пока этого не произошло, лес стоило бы именовать как-нибудь иначе, чтобы не будить в путниках напрасные надежды.

По крайней мере, так размышляла Пурна, пока щит с объявлениями возле виселицы не заставил ее вздрогнуть от страха, какого она не испытывала с тех пор, как однажды проснулась «подичавшей» – так тапаи называла свое нынешнее состояние. Несомненно, это был призрак из прошлой жизни, так что угрюмый лес в какой-то степени заслуживал своего имени.

Ей удалось незаметно сорвать листок и засунуть в карман мешковатых шерстяных штанов. Мрачный и Гын Джу рассматривали сообщение о награде, объявленной за голову генерала Чи Хён, а Дигглби пытался затащить лошадку в сауну, чтобы выкупать ее и самому помыться горячей водой. В Тао не разрешалось приводить в баню животных, Черная Моль оказалась в этом смысле более гостеприимной. Однако пашу поджидало жестокое разочарование – выяснилось, что Принцесса любит водные процедуры ничуть не больше, чем любил старина Принц.

Пребывание в Черной Моли вмиг перестало доставлять Пурне удовольствие, ей пришлось закутаться в шарф и опустить капюшон как можно ниже. Лист с ее портретом был настолько свеж, что аж плакать хотелось. Она даже отказалась пойти в баню, опасаясь, что кто-нибудь узнает ее, когда она снимет все, что на себя намотала. Утешало только то, что здесь удалось раздобыть дорожный футляр для трубок, недорогое огниво и немного приличного тубака, так что удалось потренироваться в искусстве раскуривать трубку Марото. В Тао она купила целый мешок крепкого самосада, но опрометчиво заключила пари с Дигом и проиграла все это богатство, так и не выкурив ни одной трубки. Одним только Древним Смотрящим из Кремнеземья ведомо, когда теперь путникам встретится местечко, где можно купить тубак, так что Пурна постаралась не терять голову от такой удачи… Но разумеется, сама себе тут же навредила, по глупости напомнив Дигглби о его обещании, так что весь следующий день и часть ночи он говорил только о том, как правильно раскуривать трубку Марото.

– Да, это правда, я никогда не держал ее во рту, но это еще не значит, что я не могу дать ценный совет новичку, – заявил Диг, когда Пурна уже в сотый раз посоветовала ему заткнуться. – Начнем с того, что она наверняка очень старая, намного старше всех тех, которые я пробовал, так что обращайся с ней осторожно. Особенно с мундштуком. Они с годами становятся хрупкими, и нипочем не угадаешь, когда курильщик в последний раз сожмет трубку в зубах.

– Тихо! – Чем чаще ей приходилось использовать мантру Мрачного и Гын Джу, тем больше она проникалась сочувствием к этим двум занудам. В отличие от нее самой, Диг не способен был уловить момент, когда нужно прекратить шутки, и даже появившийся недавно вопрос, сосал ли этот мальчишка вообще в своей жизни что-нибудь, кроме соски, не помогал успокоиться. – Разве ты не видишь, что им нужно подумать? – указала она на Мрачного и Гын Джу, которые остановились и опустили бревно Добытчицы на опавшие листья.

– Я заметил только, что их давно не чищенные шеи слишком обильно вспотели, – ответил Диг. – Поэтому и решил, что у нас есть прекрасная возможность поупражняться в твоем новом хобби, пока эти мудрецы не придут к какому-нибудь решению.

Это было не так уж и неверно. Вскоре после отбытия с постоялого двора Черной Моли тамариндовое бревно увело их с дороги в лес, и они все утро продирались сквозь густеющую прямо на глазах чащу, собирая на вьюки Принцессы клочья тонкого, как паутина, мха. И хотя очередь Пурны и Дигглби нести бревно еще не наступила и останавливаться на ночлег тоже было рано, Мрачный объявил привал и достал из кармана компас Хортрэпа, чтобы сверить курс. Проблема была очевидна – в последние часы все чаще встречались болотистые поляны. Недавно их сменили небольшие заводи, а теперь лес и вовсе кончился, дальше раскинулся водоем, по краю которого росли чахлые кипарисы. Все же почва оставалась достаточно твердой, и они пошли дальше по узкой тропинке. Было бы здорово, если бы так продолжалось и дальше… но увы. Полоса сухой земли, усыпанной палыми листьями, оказалась своего рода полуостровом, через десять футов окунающимся в болото. Странно, но деревья тоже пропали, посреди леса лежала изрядная проплешина, однако на противоположном берегу виднелось такое же возвышение, по нему путники могли бы продолжить путь дальше. Берег мелководного озера или болота был усеян бобровыми хатками и поваленными деревьями, но едва ли это обстоятельство гарантировало безопасный ночлег.

Только ради того, чтобы не выслушивать бесконечные остроты Дига, Пурна дошла до края тропы, где двое спутников уже склонились над засаленной картой и ржавым компасом.

– Та-а-ак, господа, и что же мы будем делать? Пойдем вброд, надеясь, что мерзкое болото позволит нам и дальше следовать курсом колдовского бревна, или проглотим горькую пилюлю разочарования и повернем назад, решив, что полоска земли напротив всего лишь мираж, привидевшийся утомленным путникам?

– А?

Мрачный оторвал взгляд от стрелки компаса, которая указывала прямо на не внушающую никакого доверия топь.

– Или пытаемся перебраться здесь, или ищем другую дорогу, – проговорил Гын Джу. – Я по-прежнему считаю, что нужно идти прямо. Ничего страшного, если немного испачкаемся.

– Я долго ждал, когда эти слова выпорхнут из-под твоей маски, но надеялся, что они прозвучат в других обстоятельствах и будут нести другой смысл, – заявил Диг, отгоняя дурацкой шляпой мух от морды Принцессы. – Мои сапоги, сударь, предназначены для ходьбы по земле, а не по воде.

– Не похоже, что воды там выше, чем по лодыжку, – возразил Гын Джу. – Это всего лишь грязная лужа. Брести по колено в снегу было куда трудней.

– Тот старик с постоялого двора предупреждал, чтобы мы не ходили через кладбище, – проворчал Мрачный, почесывая спутанные седые кудри.

– Я точно помню, он сказал: «Оставайтесь на дороге, не заходите в лес», – поправила Пурна. – А все эти страшилки насчет кладбища и замка мертвецов звучали так, будто дедок их только что придумал. Бревно и компас не прислушались к советам этого типчика, и вообще глупо вспоминать сейчас о кладбище и замке, как будто это единственный совет, которому мы должны следовать. Если только ты не думаешь, что кладбищем он называл болото.

– Извини, Пурна, – вмешался Диг, – но, насколько я помню, его слова звучали немного иначе. Он сказал: «Острега-а-айтесь кла-а-адбища и за-а-амка мертвецо-о-ов!!!»

– Ничего подобного. – Смертельно уставшая от шуточек Дига, Пурна не испытывала никакого желания дурачиться. – Он сказал это обычным голосом.

– Я бы не стал так категорически утверждать, – заявил Гын Джу, сделавшийся необъяснимо легкомысленным после первой ночи в лесу Призраков. Удивительно точно имитируя голос старика с изможденным лицом, повстречавшегося им этим утром, он проговорил: – «Остафайтесь на тороке, не сахотите ф лес. Остерекайтесь клатпища и самка мертфецоф».

– Старики не всегда так безумны, как кажется по их словам. – Мрачный погрозил спутникам пальцем. – Думаю, нам лучше вернуться. Если мы не пойдем сейчас туда, куда указывает бревно, а попробуем вернуться на дорогу, возможно, оно укажет нам другое направление.

– Мрачный, детка, – сказал Диг тем же тоном, каким привык обращаться к его дяде, и, ничуть не смущенный хмурым взглядом племянника, показал на спокойную водную гладь. – Я помню, что старый пень не советовал нам приближаться к кладбищу и замку, но разве это похоже на кладбище? Или на замок, раз уж на то пошло? Я исходил вдоль и поперек всю проклятую империю и нигде не видел, чтобы от покойников избавлялись, скармливая их бобрам, или же называли хатки этих зверьков замками.

– Бобрам? – переспросил Мрачный, и Пурна чудовищным усилием воли удержалась от шутки о том, как он, по ее мнению, познакомился с этой пушной дичью после встречи с генералом. Помимо всего прочего, Мрачный отличался от Марото полным отсутствием чувства юмора.

– Вон те огромные кучи хвороста – плотины, построенные бобрами, – объяснил Диг. – Или их жилища – сомневаюсь, что болото нужно перегораживать плотинами. Может быть, ты думаешь, добропорядочные жители Черной Моли привозят покойников в такую даль, чтобы похоронить их под…

– Хорошо, – сдался Мрачный и указал на противоположный берег, до которого было не меньше сотни ярдов. – Пойду, если вы с Пурной будете оттуда меня прикрывать.

– Я не полезу в воду, пока ты не выяснишь, какая там глубина, – сказала Пурна Дигу. – Тебе придется очень постараться, чтобы перебраться на тот берег, не замочив штаны.

– Марото всегда разрешал нам жребий тянуть, – напомнил Дигглби, но тут же махнул рукой и пошел в воду.

Вероятно, решил, что переправиться на тот берег получится быстрее, чем объяснить Мрачному, что такое жребий. Бурая вода едва доходила ему до голени, и он проверял дорогу, тыча в грязь перед собой щегольской тростью, изготовленной из уда горгонобыка.

– Ставлю два к одному, что вода скоро дойдет ему до подбородка, – предложила Пурна, но спутники явно были не в настроении спорить.

Либо тоже поиздержались в дороге, либо понимали, что ей нипочем не выиграть это безумное пари.

Пройдя еще десять шагов, Диг обернулся и махнул ей рукой.

– Ну что ж, я пошла, – вздохнула Пурна. – Не хочу отпускать его далеко, надо же бросить веревку, когда он свалится в трясину. Вперед, волшебное бревно!

Они с Дигом так часто прятали довольные усмешки, выкрикивая эту дурацкую команду, когда приходила очередь Мрачного и Гын Джу нести тамариндовый столб, что теперь эта шутка призрачным эхо – лес все же оправдывал свое название – вернулась к ней. Да и поделом.

– Нет, теперь ваша очередь, – проворчал Мрачный и указал на тяжелый конец бревна. – Я помогу тебе, потому что твой приятель убежал вперед, но на той стороне вы полностью отработаете свою смену.

Пурна так выразительно фыркнула на бесстрашного вожака, что тягаться с ней в этом деле было бы бесполезно, – еще одно преимущество демонического воскрешения. Но когда она подошла к бревну, Мрачный с вялой улыбкой отстранил ее и ухватился за передний конец, а Гын Джу поднял задний. И Пурне пришлось признать, что она ошиблась в этом человеке. Чувство юмора у Мрачного все-таки было, только малость странное, как и он сам.

Тапаи взяла Принцессу под уздцы и повела по пологому склону к болоту. Оно оказалось неглубоким, всего два или три дюйма, но под водой лежала топь, которая могла засосать в любой момент.

Гын Джу пробормотал что-то неразборчивое, однако сподобившее Мрачного на еще более редкое занятие, чем попытки пошутить, – на неловкий сдавленный смешок. В начале похода Пурна радовалась тому, что двое ворчунов поладили друг с другом, но теперь они раздражали ее. Возможно, это скомканный лист в кармане портил ей настроение или тот факт, что она никак не могла удержать глупый язык во рту больше минуты, не захлебываясь слюной. Но день определенно выдался неудачный, и прогулка по мелководному бобровому царству ничуть не повышала настроение.

Пурна попыталась развеселить себя мыслями о том, ради кого пошла на все это… и вспомнила Марото, каким видела его в последний раз на поле боя: одурманенного жуками, с безумным взором, говорящего слишком быстро – ни слова не разберешь. Это были не лучшие воспоминания о друге, но ничего иного не приходило на ум, пока она брела по теплой и вонючей, как моча, воде.

Могучий Марото, вероятно, побежал со всех ног к заклятому врагу Софии – королеве Индсорит, как только понял, что давняя пламенная любовь на самом деле холодна, как мороженая рыба… А Пурна, словно собака, пошла по его следу, хотя теперь причины, заставившие ее отправиться на поиски, уже не казались такими очевидными.

Диг вдруг затейливо выругался и отчаянно замахал руками; один неосторожный шаг – и он драматически медленно упал лицом в грязь. Пурна издала восторженный вопль и оглянулась назад, чтобы посмеяться вместе с Хассаном и Дин, но их, конечно же, там не было, а были два напыщенных юнца, смотревших на нее как на сумасшедшую. Она снова повернулась к барахтающемуся в грязи первопроходцу. Глядя на Дига, который пытался поймать тростью похожую на лодку шляпу, печально покачала головой.

Шел бы он в жопу, этот Марото! Он должен стоять на коленях и молиться, пуская сопли из носа и слезы из глаз, за своих старых друзей, пытающихся его спасти. И это только справедливо, если он сейчас и в самом деле мучается, ведь сами друзья столько вытерпели ради него!

Марото немало довелось вытерпеть за свою жизнь, даже самый злейший враг не стал бы с этим спорить. Он готов был признать, что часто страдал по своей вине, но иногда и нет. Проклятая невезуха – вот как это называется. Физическая и душевная боль, несбывшиеся желания и, что еще хуже, желания сбывшиеся – он за все платил сполна… Переплачивал в большинстве случаев и ничего не получал взамен. Он полагал, что испытал все виды страданий, но здесь, на Джекс-Тоте, когда дни превращались в недели, а неделям терялся счет, Марото познал новый вид боли. И звали эту боль Бань Лин.

И проблема вовсе не в ее заигрываниях, хотя обязательство не домогаться девушки в какой-то мере усложняло ему жизнь, даром что она была молода и красива, как раз в его вкусе, и они, спору нет, прекрасно проводили время в невинном флирте.

И не в том, что Бань поручала ему самую трудную работу, и не в том, как сама она прохлаждалась, пока он вкалывал, и обсуждала его блестящие от пота мускулы… Хотя это тоже сильно раздражало. Каждому нравятся комплименты, но высказанные в нужное время и в нужном месте, а когда тебя расхваливают, пока ты мастеришь гамак из старого паруса, это определенно не тот случай.

И даже не в той настойчивости, с которой она выбирала именно его для своих рейдов вглубь Джекс-Тота, и не в том, что зыбучие пески, ядовитые змеи и прочие чудища угрожали им гораздо чаще, чем Донг-вону и Ники-хюн, остававшимся в лагере следить, не появится ли в бухте корабль.

Проблема не в том, что делала она, а в том, что чувствовал Марото. А он… Как бы он ни старался не замечать двусмысленности в ее словах, как бы ни отводил взгляд, когда она купалась в лагуне или находила иной способ выставить напоказ свои прелести, как бы ни старался с нежностью думать о Чхве, он чувствовал все возрастающую страсть к капитану пиратов. А это, безусловно, может причинять неудобства, особенно если сознаешь, как сознавал Марото, что предмет обожания не испытывает к тебе большого интереса, но ты все равно не в силах справиться со страстью… ну или с безумным влечением, которое кажется непреодолимым, пока не сменится каким-нибудь новым чувством.

Но любовь прежде приносила Марото одни страдания, и очевидно, что сладость нового чувства не имеет ничего общего с терзаниями, длившимися целых двадцать лет.

Нет, то, что ужасно мучило его, то, что разбивало ему сердце, стоило только подумать об этом, а не думать он не мог, даже зная, что сердце будет разбито, – это обреченность Бань.

С самого начала своих странствий с Пурной он был убежден, что она умрет молодой, и, как ни странно, интуиция на этот раз не обманула его… И едва Пурны не стало, Марото встретил другую храбрую девушку. Бань не напоминала тапаи ни внешностью, ни характером, но при близком знакомстве определенное сходство, своего рода печать судьбы, стало для Марото очевидным. Бань хотела быть пиратом, а не варваром, но он понимал, что демон прячется не в этих деталях, а в нем самом… Он навлекает гибель на людей, и это лишь вопрос времени, когда Бань поплатится за то, что с ним связалась. Стоило увидеть ее улыбку, обнажающую стальные зубы, как в его воображении возникало уродливое чудовище, которое выскакивало из джунглей и отрывало ей голову. Каждый глоток воды из ручья, каждый сорванный с дерева плод мог оказаться для нее последним, а дальше – кровавая рвота, и вот она медленно, мучительно умирает, и хватается за его руку, и выдавливает из себя слова в перерывах между рвотными позывами, и требует, чтобы он позаботился о Донг-воне и Ники-хюн, после того как она… она… А потом ее сияющие глаза погаснут и Марото скорбно прикроет свои.

– Ты еще не отстал, Полезный? – прокричала Бань, и он затряс головой, прогоняя видения, хотя прекрасно знал, что, как бы ни старался, они скоро вернутся.

Эти дневные кошмары, от которых все сжималось внутри, были неотлучны, как связанные демоны. Даже сейчас, когда она остановилась в поросшей цветами ложбине и, взобравшись на валун, уставилась вдаль, к Марото снова подкрался один из них. Императорская многоножка ужалит ее в смуглую лодыжку, она вздрогнет, поскользнется и упадет прямо на…

– Шевели мослами, Полезный, я не собираюсь ждать целый день! Похоже, впереди что-то есть, и не хочется идти туда первой, раз уж можно послать тебя.

Марото понимал, что поступает глупо, но все-таки стукнул кулаком пару раз по виску, будто надеялся, что навязчивые видения вылетят из головы, как вода выливается из уха. Что ж, пока не попробуешь – не узнаешь. Он поднялся на узкий гребень, на котором не росло ни единого деревца. Бань наблюдала за его приближением со своего наблюдательного поста, уперев руки в бока; легкий ветерок, наполненный ароматами цветов, шевелил ее кораллово-красные волосы, обрамляющие смуглое татуированное лицо. Теплый тон шел ей больше, чем прежний бледно-зеленый, и Марото загордился – это он часами охотился за кораллами, бултыхаясь в приливных лагунах и рискуя обжечься. Потом сам же растер их в порошок и долго колдовал над краской, добавляя плоды камалы и каких-то рыжих жуков, чтобы получить самый яркий оттенок. Неблагодарная работа, особенно когда тобой командует капитан Бань, но он остался доволен результатом, и это самое главное.

– Так что ты об этом думаешь, старый морской бирюк? – спросила Бань, когда он подошел.

Марото сморгнул пот и вгляделся, куда она показывала. Впереди долина большей частью пряталась за листвой, но с высоты было видно, как вьется широкая белая змея… Будто замерзшая река с редкими деревцами по берегам.

– Это дорога, – определил он. – Алебастр, белый мрамор или что-то вроде.

– Я тоже так думаю, – согласилась Бань и показала выше, где покрытый цветами холм переходил в гору, увенчанную белым камнем. – И задницу свою прозакладываю, что оттуда мы разглядим, куда она ведет.

– Я принимаю ставку, – ответил Марото, настолько увлекшись разглядыванием далекой дороги, что даже не обратил внимания на предмет спора. – Видите, как там все заросло? Здесь самое удобное место для наблюдения, а когда поднимемся выше или спустимся, джунгли снова проглотят дорогу.

– Значит, пари. – Бань вцепилась в руку, которой Марото закрывал глаза от солнца, и немилосердно встряхнула ее. – На кону наши задницы, и сейчас ты сам поймешь, Полезный, что у тебя не лучшая точка обзора. Шевелись, все эти разговоры о том, что нас съедят джунгли, действуют мне на нервы.

– Этого я не говорил!

Возмущаться было бесполезно. Бань уже шла вдоль гребня, и Марото был вынужден последовать за ней. Еще недавно он с радостью шагал бы вторым по этому пологому склону, любуясь, как натягивается материя ее обрезанных брюк на узких мускулистых бедрах… Но Марото уже смирился с тем, что эти дни остались в прошлом. Он решил, что лучше смотреть под собственные ноги, но не успел этим заняться: Бань остановилась, чтобы оглядеться, он уперся взглядом в ее сапоги и тоже обернулся к раскинувшейся позади панораме.

Покрытый густой травой гребень постепенно поднимался все выше, упираясь в глинистую кручу оранжевой и розовой расцветки. Склоны погружались в бесконечные джунгли, но позади, с той стороны, откуда шли Марото и Бань, за изумрудным простором теперь мерцала тонкая лазурная полоска моря Призраков – четкая граница между зеленью леса и бледной голубизной неба. Стоило отойти от ровных пляжей и скалистых мысов вглубь острова, как Джекс-Тот превращался в череду небольших, но очень крутых хребтов, перемежаемых узкими лесистыми долинами, как будто джунгли прорастали между растопыренными пальцами великана.

Наконец ландшафт изменился, и показавшиеся за соседним хребтом горы выглядели теперь более высокими, а долины между ними – более протяженными. Зрелище было очень красивым, и Марото тотчас ощутил привычную боль в сердце при мысли о том, как понравилась бы Пурне эта живописная дикая местность, населенная неслыханными чудовищами, где ее кривой угракарский клинок ожидали бы новые захватывающие приключения.

– Могу я попросить тебя кое о чем, Полезный?

Как обычно, просьба Бань больше походила на приказ.

– Конечно.

Марото оторвался от чарующего зрелища и увидел до жути близкую и ничуть не менее эффектную картину: ягодицы Бань, которая ухватилась за кромку утеса и повисла, точно кошка на занавеске.

– Ты не переломишься, если слегка подтолкнешь? Знаю, ты впадаешь в черную меланхолию от одной только мысли о прикосновении ко мне, но если не поможешь, мы застрянем здесь надолго.

– Да, сейчас. – Его руки с готовностью дернулись к вожделенной цели. – Простите, Бань, мои мысли были далеко.

– Капитан Бань, – поправила она, взбираясь на скалу с его помощью. – И где же были твои мысли, Полезный? В каком-нибудь местечке поинтереснее, чем Затонувшее королевство с его скучными пейзажами, которых не доводилось видеть ни одному смертному за последние десять веков?

– Затонувшее королевство, – повторил Марото, запуская пальцы в холодную черную землю под теплой травой и вьющимися стеблями цветов, с каждой новой зацепкой, с каждой точкой опоры для ноги удаляясь от древних джунглей, раскинувшихся внизу. – Я вам больше скажу, капитан. В тот первый день, когда мы повстречались, Ники-хюн сказала верно: что бы это ни было, оно не поднялось со дна моря месяц назад. Откуда бы оно ни появилось, но уж всяко не из-под воды, это очевидно.

Сапог Бань соскочил с камня и едва не заехал Марото по носу. Варвар еще крепче вцепился в землю, поднимаясь по залитому солнцем склону и в первый раз не жалея о том, что оказался босым в этих джунглях, полных острых камней, колючих растений и змей, змей, змей.

– Ты сказал «очевидно» – что ж, хорошее слово… Эта мысль только сейчас родилась в твоих размякших мозгах, дедушка Полезный? Или до сих пор ты просто пытался не думать об этом?

– Похоже на то, – признался Марото, уже давно давший себе слово не забывать Пурну и честно рассказывать о ней миру, который стал с ее гибелью намного хуже. – Помните, той первой ночью на берегу я говорил о своей подруге?

– Это которая умерла незадолго до того, как еще один друг спровадил тебя сюда?

– Да, о ней. – Марото замолчал и потянулся вверх, держась поближе к траве и колючим цветам; стоит немного отклониться назад, и он кубарем покатится вниз. – Только она умерла уже после того, как он отправил меня сюда. Впрочем, «спровадил» и впрямь подходит лучше.

– Постой… – Бань медленно взобралась еще на один уступ, словно вознамерилась подняться в самые небеса. – Откуда ты знаешь, что ее нет, если оказался здесь раньше, чем она умерла?

– У Пурны… – Марото остановился, не в силах сосредоточиться на подъеме. Он опустил голову в холодную траву и, когда боль немного отпустила, объяснил: – У нее была слишком тяжелая рана, с такой не выживают.

– Ни хрена подобного! – Бань оглянулась на него. – Ты не видел, как она умерла, а значит, не можешь знать наверняка. Это главное, Полезный, а все остальное не важно.

– Вы сами не понимаете, что говорите, – проворчал Марото. Он знал, что спутница хотела поддержать его, но все равно рассердился. – Бань, напрасная надежда хуже, чем безнадежность, этот урок я…

– Капитан Бань, – буркнула она, сердито пнув сапогом землю прямо у него над головой. – И я не дам даже акульего дерьма за уроки, которые ты, Полезный, как тебе кажется, получил от жизни. Надежда всегда есть, пока мы не знаем наверняка. Недавно мне повстречалась женщина, которую вся Звезда считала давно погибшей, а незадолго до того, как вытащила тебя из воды, я сама чудом выжила в ситуации, когда любой нормальный человек уже решил бы, что ему конец. Пожар на корабле, в полный штиль, посреди моря Призраков, кишащего всевозможными чудовищами, у берегов сраного Затонувшего королевства, – и после этого ты мне будешь рассказывать о напрасных надеждах? По-твоему, это напрасная надежда заставила нас с Ники-хюн плыть к берегу, вместо того чтобы утонуть заодно с «Королевой пиратов»? Или, может, это напрасная надежда зажгла костер, который Донг-вон увидел в ночи?

Бань замолчала, но Марото, даже не видя ее лица, догадался, что она еще не закончила, и поэтому ничего не ответил. Наконец пиратка откашлялась и продолжила:

– Я ведь не дура, Полезный, и понимаю, как мало шансов выжить у остальных членов команды. И я вынуждена принимать решения, исходя из этого понимания. Но я не перестану надеяться, пока не увижу трупы, выброшенные на берег. Сомневаюсь, что ты меня послушаешь, но повторю еще раз, и пусть мне приходилось врать в глаза родной старушке-матери, но я ни за что не стала бы пудрить мозги своим людям или щадить их чувства, скрывая правду. А правда такова: ты не видел, как умерла твоя подруга Пурна, и ты не можешь знать наверняка, что она мертва. И насрать на все остальное. Пусть она живет в твоем сердце, приятель, по крайней мере до той поры, когда ты выберешься с этого проклятого острова и сможешь заботиться о чем-то еще, кроме собственной шкуры.

Речь была хороша, настолько хороша, что Марото всерьез ожидал появления какого-нибудь нового крылатого ужаса, который подцепит Бань и унесет со скалы в насмешку над оптимизмом молодости. Но этого не случилось, и тогда он разрешил ее словам тонкой струйкой просочиться к нему в сердце, а не хлынуть туда мощным потоком. О, как хотелось разделить ее детскую надежду! Но жизнь научила Марото: часто выходит еще хуже, чем ты опасался, но лучше – никогда.

А что же София? Бань сейчас сказала, что встретила женщину, которую весь мир считал погибшей. Прямое подтверждение тому, о чем Марото и так знал: София и есть та бывшая любовница, что вырезала трубку для Бань. София, которую Марото тоже похоронил много лет назад, хоть и не был свидетелем ее смерти. Просто не мог представить, что она избежала участи, которая, по слухам, ее постигла. А если бы Марото не поверил слухам, а продолжал надеяться? Он ведь допускает, что милая Чхве, Хассан и Дин могли остаться в живых, так почему не предположить, что и Пурна тоже? Вместо того чтобы оплакивать ее каждый день, не лучше ли уцепиться за надежду, сколь бы слабой она ни была?

Усопших нужно отпускать из своего сердца. Конечно нужно. Отказ смириться со смертью близкого человека может привести лишь к потере смысла твоей собственной жизни или даже к безумию… Но разве не так поступил Марото, когда узнал, что София умерла? Он утратил всякую надежду увидеть ее живой, это правда, но не продвинулся дальше, не смирился. И вовсе не смерть Софии разрушила всю его жизнь, а упорное нежелание отпустить эту женщину. Марото думал, что она умерла, и сам стал призраком, ведомым лишь скорбью и болью утраты, существующим исключительно для того, чтобы оплакивать Поверженную Королеву…

А спустя двадцать лет он узнал, что она вовсе не умерла, что все его «безумные мучения трагического героя» вызваны тем, чего на самом деле не было. Но как только он понял это, снова погиб дорогой для него человек. И Марото решил, что должен сохранить память о Пурне и отомстить за нее… Та же самая хрень, что творилась с ним после мнимой смерти Софии. Обещание найти и убить Хортрэпа и всех прочих, кто повинен в гибели Пурны, поразительно похоже на обещание убить Индсорит. И когда молодая королева едва не вытряхнула из него все это дерьмо вместе с жизнью, он так испугался, что дал дурацкую клятву не поднимать против нее меч, после чего и начал стремительный спуск в депрессию, которую пытался заглушить всяческой отравой.

Не пора ли задаться вопросом, почему Индсорит не убила Марото, когда он ворвался в тронный зал и потребовал поединка? Почему всего лишь взяла с него клятву? Он ни разу не задумывался об этом, с тех пор как узнал, что София жива, но теперь забрезжила догадка: Индсорит увидела перед собой обезумевшего от горя мужчину, готового погибнуть, лишь бы отомстить за смерть возлюбленной. Увидела и сжалилась над ним. Знала, что на самом деле София жива, но не посвятила его в эту тайну. Судя по всему, багряная королева поняла, как несчастен Марото, намного раньше, чем понял он сам, и милосердно подарила ему шанс начать все сначала. И как же он воспользовался этим шансом? Растратил попусту, как и все хорошее, что было у него в жизни… И разве не так же он поступил с дружбой Софии? Растратил ее, добиваясь чувства, которого она к нему никогда не испытывала, отравляя отношения с ней своим эгоистичным стремлением получить нечто большее, нечто телесное… Она могла бы стать ему сестрой, если бы он не претендовал на роль пылкого возлюбленного.

С Пурной он не совершил подобной ошибки. Тапаи сразу, еще в Пантеранских пустошах, дала понять, что как любовник Марото ее не интересует, и он уступил, даже ни разу не заикнулся об этом. А что с другими ошибками? Что, если вспоминать о друзьях не с яростью и жаждой мести, а с теплом и надеждой? Что, если попытаться для разнообразия пожить своей жизнью и получить новые впечатления, исследуя неизвестные земли, вместо того чтобы страдать от бессильных сожалений и от кошмаров, в которых его новые друзья умирают так же ужасно, как и прежние? Хотя бы попробовать, а?

– Полезный!

Марото вздрогнул и посмотрел на Бань, которая махала ему рукой пятьюдесятью ярдами выше – махала, как он надеялся, с вершины хребта. Он недооценил ловкость пиратки, та снова обогнала его. Можно было бы добавить, что варвар еще и упустил прекрасную возможность полюбоваться ее попкой, но он не позволил внутреннему голосу сказать очередную пошлость.

– Пурна, я знаю, что ты умерла, – прошептал он лиловым цветам, щекочущим его подбородок. – Но Бань права, я не должен терять надежду. И я ее не потеряю. Никогда.

– Я передумала, – крикнула Пурна Мрачному и Гын Джу, глядя, как Диг барахтается в бобровой заводи, а шляпа уплывает от него все дальше. Солнце опустилось за деревья, окрасив унылое болото в коричневые и красные оттенки. – Я больше не хочу гоняться за жалкой задницей Марото. Можно я вернусь назад?

– Конечно, – ответил Мрачный. – Только прихвати с собой Дигглби.

Диг снова завопил, да так пронзительно, что Пурна зажмурилась, а когда открыла глаза, поняла, что на этот раз у него имеется причина для паники. Одна из бобровых хаток быстро приближалась к нему, а следом сдвинулись с места и остальные. По меньшей мере дюжина плавучих островков надвигалась на пашу по мелководью с левого берега, каждый размером с мешок угольщика.

– Беги! – выкрикнул Мрачный, и это был первый осмысленный приказ, отданный им с начала похода.

Но Диг проигнорировал его, как и все остальные приказы; он по-прежнему шлепал руками по воде, вместо того чтобы встать на ноги. Пурна рванулась вперед, не теряя хладнокровия даже тогда, когда удивительные кучи веток поплыли быстрей, и, поравнявшись с Дигом, поняла, в чем загвоздка: в погоне за шляпой он соскользнул с мелководья и угодил в скрытую под слоем ила яму.

– Давай, Диг, я тебя держу! – сказала Пурна своему глупому другу, ухватившись за конец мечущейся над водой трости.

Если бы он выбросил либо палку, либо наконец-то пойманную шляпу, то с легкостью выбрался бы из ямы. Но он бы не был Дигглби, если бы не ценил свое имущество выше безопасности. Вытаскивая его из ямы, Пурна едва сама не угодила в другую, но в последнюю секунду распознала ловушку. Наконец она отпустила трость, и Диг плюхнулся спиной в мелкую воду. Но передняя хатка была уже совсем рядом.

– Быстрее, Диг, быстрее!

Впрочем, было уже поздно – вторая куча веток заплыла им за спину, отрезав путь назад по единственному, как теперь стало ясно, участку мелководья, а впереди дорогу уже перекрыли несколько других плавучих куч. Остальные спешили на подмогу, а та, что подобралась к Дигу первой, теперь плыла через омут, из которого он только что выбрался, и была уже так близко, что Пурна могла бы доплюнуть до нее. Несмотря на темноту и мутную воду, тапаи разглядела, что движет этот плот из веток, опавших листьев и мелких обломков: тощая как скелет человекоподобная фигура со сверкающими над самой водой глазами и панцирем из мусора на спине, придающим существу сходство с огромной черепахой.

Что ж, Пурне приходилось два-три раза иметь дело с монстрами. Так и не успев подхватить Дигглби, она выдернула из кобуры пистолет и выстрелила. От панциря отлетели щепки, и на воде расплылось грязное пятно, но нападавший не обратил никакого внимания на рану и вцепился длинными когтями в сапог Дига. Существо поплыло в сторону омута, таща за собой добычу Пурны и словно не замечая, что орущий во всю глотку Диг лупит его палкой, – точно так же, как раньше не отреагировало на пистолетный выстрел.

Дигглби не просто попал в переплет, ему «повезло, как Марото» – так их друг когда-то пошутил о своей удаче. Ухватив пашу за плечо, Пурна попыталась упереться каблуками в дно, но заскользила вперед по грязи. Тварь была сильна, как тысяча демонов, если ухитрялась тащить сразу двоих, не имея при этом никакой опоры. Это перетягивание каната приближалось к неминуемой развязке, ноги паши уже поднялись над водой, а сам он вытянулся в струнку между двумя противниками.

– Сбрось сапоги! – крикнул Гын Джу и вцепился в другое плечо Дига.

– Ты совсем умом тронулся? – огрызнулся тот. – Они стоят больше, чем твоя жизнь!

– И больше, чем твоя? – проворчала Пурна, поневоле задумавшись, не станут ли эти глупые слова Дига эпитафией, украшающей пустую погребальную урну.

Но тут Диг уперся свободной ногой в каблук, и через мгновение все трое повалились в воду, а сапог остался в руках у тощего.

Если бы тот повторил атаку, поисковому отряду пришлось бы туго. Но когда Гын Джу вскочил на ноги и помог встать Пурне, а та, в свою очередь, помогла Дигу, черепахоподобное существо уже отступило на глубину и, держа обувку паши обеими руками, принялось грызть лакированную кожу. Пурна истерически рассмеялась, а Диг возмущенно заорал. Гын Джу быстро успокоил обоих, схватив за плечи и основательно тряхнув. Обычно такой утонченный, на этот раз мальчишка-непорочный действовал грубо, но у него была серьезная причина: прячущиеся за кучами мусора монстры начали приближаться, отталкиваясь от илистого дна руками.

Бежать было некуда, враги превосходили числом. И, что куда досадней потери сапога, Пурна обронила пистолет, когда упала в воду. Она опустилась на колени и зашарила руками в густом иле. Каким-то чудом пальцы наткнулись на рукоять, и она с торжествующим криком вытащила оружие из грязи… Но тут же поняла, что сваляла дурака, беспокоясь о своей любимой вещице, когда чудовища готовились отнять у нее нечто гораздо более ценное.

Одна только лошадка, на чью спину Мрачный опустил колдовское бревно, равнодушно следила за происходящим, и теперь Пурна сочла полной ерундой все истории о том, что животные чувствуют опасность и всегда убегают при виде демонов или монстров. Но еще большей ерундой было желание отыскать Марото, из-за которого на нее и ее друзей напали чудища еще более мокрые и грязные, чем старина Дигглби, что само по себе уже кошмарно.

Она засунула пистолет в кобуру, достала кукри и, поджидая монстров, издала боевой клич, разлетевшийся над сумрачной водной гладью:

– В жопу Марото!

– В жопу Марото, – согласился Мрачный, вставая рядом с ней на затопленной тропке.

Клич подхватили Диг и Гын Джу, когда первая из черепахоподобных тварей подошла на дистанцию удара:

– В жопу Марото!

– На самом деле вы мне ее немного напоминаете, – сказал Марото, поднявшись вслед за Бань на вершину. – Мою подругу Пурну.

– Правда? – спросила Бань, жуя звездоплоды, собранные на склоне горы, и вытирая сок с подбородка. Капитан сидела на траве, прислонясь спиной к прямоугольному камню из белого кварца, торчавшему над покрытой цветами плоской вершиной. – Она тоже легко возбуждалась?

– Демон меня дери! – воскликнул Марото, шокированный словами о подруге, но еще больше ошеломленный открывшимся видом.

Хребет продолжался и по другую сторону вершины, но трава и цветы там были усыпаны кусками кварца. Довольно неожиданно, учитывая то, насколько пустынными казались подступы, но куда неожиданней было видеть руины древнего города, заполнившие всю долину. Вместо непроходимых джунглей над холмами возвышались полуразрушенные белокаменные постройки. Вероятно, кто-нибудь другой встревожился бы, наткнувшись на развалины города столь же большого, сколь и сама Диадема, но варвару они лишь напомнили жуткое место, куда Хортрэп привел своих товарищей четверть века назад в погоне за сверхъестественным могуществом: храм Черной Стражи в Эмеритусе. Не самое приятное воспоминание.

– Посмотри вон туда, на дорогу.

Не вставая, Бань показала на север босой ногой, сапоги она бросила на траву, когда села передохнуть.

Марото взглянул и присвистнул – дорога, которую они уже видели раньше, действительно поворачивала, но только для того, чтобы обогнуть обширное черное озеро, ограничивающее город с юга, а затем выпрямлялась снова и обрывалась возле развалин стены, вероятно поднимавшейся когда-то на сотню футов.

– Итак, Полезный… – произнесла Бань, с нарочито громким причмокиванием облизывая вымазанную соком ладонь, – несомненно… я выиграла пари… и надо бы понять… что это на самом деле означает. Я выиграла твои булки, но как мне теперь ими распорядиться?

– В каком смысле?

Марото все еще не мог оторвать взгляда от сверкающей ряби на воде, столь темной, что, если бы не волны, он бы принял озеро за еще одни Врата.

– Мы поспорили на наши задницы, будет ли видна дорога с вершины, и я победила, – объяснила Бань, перестав вылизывать по-кошачьи пальцы. – Так что теперь ты должен быть со мной честным, а не разыгрывать невинность. Тебе нравятся девушки, Полезный? И как широки твои вкусы?

Внезапно разрушенный город Затонувшего королевства показался Марото не самым важным сегодняшним открытием. Бань наклонилась над камнем, выгнув спину так, что он мог разглядеть под ее выбеленной солнцем и потом рубашкой не только соски, но и темные круги вокруг них.

– Вы… э-э-э… – Он с трудом сглотнул. – Вы хотите сказать… Вы спрашиваете, нравитесь ли мне?

– О, я так сложно выразилась? – Бань снова прислонилась к камню, не сводя глаз с Марото. – Мне почесать, если тебе не нравятся девушки вообще или я в частности. Но я выиграла пари на твою задницу, и это должно что-то означать, хотя бы удовольствие похлопать по ней.

Наверное, Марото выглядел таким же растерянным, каким себя и чувствовал, потому что она выпрямилась и сказала:

– Ладно, Полезный, похоже, я все неправильно поняла. Обещаю больше не говорить об этом. И будем считать, что ты оплатишь ставку, если дружески погладишь меня по бедру. Надеюсь, это не слишком неприятно для тебя? Нет-нет, давай договоримся так: когда я в следующий раз вытяну короткую соломинку, то передам ее тебе, хорошо?

– Не нужно извиняться, капитан, – ответил Марото, покрываясь обильным потом даже на холодном горном ветру. – И за все время, что мы знакомы, я еще не видел, чтобы вам доставалась короткая соломинка. Так что, думаю, вам лучше выбрать другую награду.

– Ах вот как? – Она прикусила губу, и у Марото голова пошла кругом от этого зрелища. – И какую же?

– Вы мой капитан, вам и решать, – заявил он, стараясь выглядеть спокойным, несмотря на растущее возбуждение. Неужели все это происходит на самом деле? – Но если это поможет определиться с выбором, позвольте, я скажу, чем располагаю. Вкусы мои широки, как Золотой Котел, о моих способностях ходят легенды даже в гильдии шлюх, и много лет назад я с помощью колдовства застраховал свои причиндалы от неприятностей – во всех смыслах этого слова.

– Я слышала о таком раньше, – призналась Бань, закатывая глаза. – И хотя мои чресла греет мысль о том, что ты такой искушенный и способный, остается еще один скользкий вопрос: тебе нравится твой капитан, Полезный?

Марото кивнул, не в силах говорить от возбуждения, – он так долго был один, что теперь даже не мог вспомнить, когда доставлял удовольствие кому-либо, кроме себя. И вот, оказавшись с красивой молодой пираткой на вершине горы, откуда они могли заранее разглядеть приближающуюся опасность, Марото наконец-то возвращался к плотским утехам.

– Ты и представить себе не можешь, как мне это нужно. – Густой румянец вспыхнул на веснушчатых, покрытых татуировкой щеках Бань. Она вскочила на ноги и провела рукой по волосатой груди Марото под распахнутым потным жилетом. – А ты уверен, что справишься со мной, Полезный?

Он промолчал, слишком возбужденный даже для того, чтобы ответить на ее прикосновение, лишь плотнее прижался грудью к ее руке.

– А ты похож на сурового парня, – прошептала она. – Выпороть, оттаскать за волосы, что-нибудь еще из того, что у меня на корабле называли телесными наказаниями. Звучит заманчиво?

Вовсе не обязательно сразу так начинать с новым партнером, но, как бы ни развлекались на «Королеве пиратов», слова ее капитана и впрямь звучали весьма заманчиво. Он кивнул снова и наконец-то решился убрать огненно-красные волосы с ее лица. Бань ткнулась носом в его руку, и у Марото едва не снесло крышу; его потрепанная юбка задралась спереди, словно пиратский флаг, поднятый на мачте захваченного судна. Да, это происходило на самом деле.

– Ну хорошо, – сказала она деловитым тоном, шагнув назад и несколько раз поведя плечами. – Если больше не сможешь, скажи «банан», иначе я буду продолжать, что бы от тебя ни услышала. Теперь повернись. Я хочу, чтобы ты встал здесь, нагнулся, оперся ладонями на камень и задрал юбку.

Марото подчинился, встал возле камня, лицом к долине. На самом деле чего-то подобного он и ждал. Такие забавы были ему не в диковинку; хоть он и не питал к ним пристрастия, но и не отказывался от них. Сейчас варвар лишь надеялся, что она будет не прочь поменяться местами, но решил пока не задавать таких вопросов нетерпеливому капитану с шаловливыми ручками. Как только Бань немного подустанет, он…

– Твою мать! – взревел Марото, подпрыгнув.

Как могла такая маленькая рука ударить с такой силой?

– Еще… чтобы… не дергался, – приговаривала Бань при каждом ударе, а затем ткнула Марото в спину. – Нагнись, Полезный, нагнись.

– Да, да, капитан, – ответил Марото с порочным ликованием и вернулся в исходное положение, из которого его вывел первый удар.

К ушибленной заднице прилила кровь. В былые времена, когда ему доводилось выступать в подобной роли, он соглашался без особой охоты, главным образом для того, чтобы заработать деньги на собственные развлечения, но на сей раз словно оказался в чужой шкуре. Возможно, дело было в том, что он долго не испытывал страсти или ему передалось возбуждение Бань. Но Марото вошел во вкус, он нахально покачивал задом, провоцируя новые удары, хотя и благоразумно сунул руку между ног, чтобы защитить мошонку. Вот до чего дошло!

Конечно, ему нравилось шлепать по чьей-нибудь сочной заднице, но он никогда не испытывал особого желания подставить под шлепки свою… Жизнь не стоит на месте. Все это ясно доказывало: нигде не узнаешь себя лучше, чем в будуаре со страстным партнером или даже не с одним. Как бы ни горела его плоть от первых ударов, удовольствие, что получала капитан Бань, оказалось заразительным – он давал ей именно то, чего она хотела, в чем нуждалась, и если на то пошло, он терпел не больше мучений, чем заслуживал. С каждым обжигающим шлепком варвар как будто помаленьку расплачивался перед всем миром за то, что был таким засранцем. Вообще-то, ему не нравилось, когда его бьют, но боль боли рознь, сейчас он испытывал боль совершенно особую, боль заслуженную, боль понимания того, что он должен был стать лучше, но так и не стал, вопреки воле Древних Смотрящих…

– Ты… сам… напросился…

– Да, капитан Бань. Простите, капитан Бань.

– Простить? Нет! Рано!

От нового шквала ударов у Марото ослабели ноги, и он, словно утопающий в спасательный круг, вцепился в кварцевый валун. Задница болела зверски, но Марото понимал, что Бань пока обходится с ним мягче, чем он заслуживает… И возможно, эти милосердные шлепки изгоняют из него все утраты, грехи и неудачи. Трудно думать о чем-то, когда твою все более чувствительную задницу терзают без остановки, и Марото уставился на черное озеро у разрушенного города, сосредоточил на нем все внимание, чтобы отвлечься от боли. Наверное, Бань почувствовала, как он напрягся, или у нее была какая-то иная причина, но теперь девушка заставляла его ждать очередной плюхи, и ожидание было даже хуже, чем сами побои. Или лучше – все так запуталось.

– Тебе еще повезло, что мои сокровища утонули вместе с «Королевой пиратов», иначе у меня нашлись бы кое-какие инструменты, чтобы поработать над тобой.

Вместо очередного удара он вдруг ощутил струю восхитительно прохладного воздуха, коснувшегося его тела сначала с одной стороны, потом с другой. Это капитан Бань наклонилась и подула на его воспаленную кожу, словно разжигая угли мехами своих легких. Отогнув большой палец, она сжимала и мяла его ягодицы и при этом тщательно осматривала результаты истязаний; Марото едва сдерживался, чтобы не вздрогнуть от смущения или, что более вероятно, от мысли о том, что она может коснуться его налитого кровью Милосердия…

И в этот момент с черным озером, за которым он по-прежнему наблюдал, начало твориться странное…

Капитан Бань что-то прошептала, но все внимание Марото теперь было отдано далекому озеру и поднявшейся там волне. Она накрыла весь северный берег и захлестнула белую дорогу, которую Марото и Бань увидели, взобравшись на хребет. Как может озеро столь внезапно выйти из берегов и залить дорогу, так что сверху показалось, по крайней мере на короткое мгновение…

Громкий треск разлетелся по всему мертвому городу, и Марото несколько раз беззвучно раскрыл рот, прежде чем сумел наконец выдавить:

– Банан, банан, банан…

– Уже? – разочарованно вздохнула капитан Бань, но все же переместила руку с его задницы на пояс. Проведя обжигающей ладонью по спине, она добавила: – Какая досада! Оставалось выдержать всего пять шлепков! Я собиралась вознаградить тебя, но теперь… Что это за дерьмо?

Голос Бань мгновенно сделался твердым, и Марото, даже не отводя глаз от происходящего вдали чуда, понял, что она тоже увидела.

– Как бы сказать, капитан… Похоже… похоже, это было вовсе не озеро, а охрененная армия в черных доспехах, и теперь она куда-то марширует.

– Я сама вижу, Бесполезный, но почему ты ничего мне не сказал?

– Они только что вышли на дорогу, – пустился в оправдания Марото. – К тому же вы велели мне молчать, пока сами о чем-нибудь не спросите.

Немного смягчившись, Бань подошла и чмокнула его в щеку:

– Хороший мальчик. Но что бы я ни приказывала, в следующий раз, если начнется какое-нибудь безумие, обязательно сообщи.

– Что же нам теперь делать? – Важность случившегося наконец-то дошла до Марото. В голове рассеялся туман эйфории, вместо нее осталась только ужасная боль в ягодицах и болезненный ужас в сердце. – Кто это? Что это? Их там не меньше десяти тысяч, если предположить, что они такого же роста, как обычные люди, и похоже, тем, к кому они направляются, придется туго.

– Но кому, кому? – размышляла вслух Бань, теребя себя за ухо. – Мы ведь точно знаем, что эта дорога не ведет ни к одному из обнаруженных нами пляжей или бухт, но войско движется на юго-восток и, значит, скоро доберется до моря. Должно быть, оно выйдет к берегу с другой стороны мыса, того, с которого тебя сбросили в воду.

– Или под ним, – сказал Марото, вспомнив пещерный лабиринт, по которому обезьяноподобные монстры несли его в тот день, когда он очутился в Затонувшем королевстве.

– Так или иначе, дорога приведет их к южному берегу Джекс-Тота. – Бань еще сильнее дернула себя за мочку. – Что они там собираются делать?

– Поваляться на пляже? – предположил Марото и, получив хлесткий шлепок по чувствительной заднице, поспешил добавить: – Откуда мне знать? Может, у них там гавань?

– Из предположения, что армия Джекс-Тота, судя по всему отменно натасканная, идет к тайной гавани на южном берегу, можно сделать только один вывод, – заключила Бань, не сводя глаз с глянцевой черной реки, движущейся мимо обрушенной городской стены. – Кто-то замышляет вторжение на Непорочные острова.

– Что? Нет! Я хотел сказать… разве такое возможно?

Чем больше Марото думал об этом, тем правдоподобней казалось ему такое объяснение. И не важно, из кого состоит армия – из людей или диковинных существ, – все легенды сходились в том, что Джекс-Тот был весьма неприятным соседом, прежде чем война с Эмеритусом привела обе империи к загадочной катастрофе. Стоит ли удивляться, если они, едва возродившись, принялись за старое? Разве не так поступало древнее зло во всех мистериях и героических песнях? Изгнанное на долгие века, а затем вернувшееся, чтобы склонить всех прочих на свою сторону?

– Так что же нам делать?

– Бежать! – прошипела Бань, и Марото, наконец обернувшись, увидел, что капитан уже вскочила на ноги и теперь натягивает второй сапог. – Быстро и далеко. И всю дорогу думать. Как только мы вернемся в лагерь, нам придется решить, как действовать дальше. По мне, так нужно строить плот и плыть на нем к Хвабуну – ближайшему из островов.

– Предупредить непорочных? – кивнул Марото. – Разумно.

– Выгодно, – поправила Бань. – Они будут у нас в большом долгу, если мы предупредим их до начала вторжения. А теперь шевелись, Полезный, пока…

– Пока что? – спросил Марото, бросая напоследок хмурый взгляд на черную армию.

– Пока не случилась какая-нибудь гадость. – Бань схватила Марото за руку и указала на склон горы. – Вроде этой.

– Ох! – вздохнул Марото, и сердце его упало аж до пылающей задницы. – Да, нам точно пора уходить, пока они не добрались до нас.

Им уже доводилось видеть такой крылатый ужас – если в первую ночь на них спикировало то самое чудовище, которое Марото натравил на монстра, отложившего яйца в прибрежной пещере. Но тогда они едва разглядели тварь в темноте. Четыре белых чудовища, что летели сейчас вдоль хребта по направлению к Бань и Марото, при свете дня выглядели еще кошмарней. Бледная лоснящаяся шкура в лучах солнца казалась почти прозрачной, так что можно было различить лиловые внутренности и черные кости. Длинные развевающиеся щупальца почти касались земли. Эти твари не могли взлететь высоко с оседлавшими их всадниками в черных как смоль доспехах. На спине у каждого лениво взмахивающего крыльями монстра сидело по два крупных, неповоротливых человекоподобных существа. Стая уже находилась всего в сотне ярдов и продолжала беззвучно приближаться с вполне очевидной целью.

– Проклятье! – с грустью проговорил Марото. – Я только начал входить во вкус.

– О, это ты еще успеешь, – пообещала Бань, шлепнула его по заду и помчалась в ту сторону, откуда они недавно пришли. – Если только тебя сейчас не сцапают.

– Только после вас! – крикнул ей вслед Марото.

Хоть он и понимал, что должен вскочить на кварцевый валун, и дождаться атаки, и броситься на первое чудище, как сделал бы настоящий герой для такой замечательной девушки, проложившей своей ладонью путь к его сердцу, – но он тоже бросился наутек, даже не договорив до конца, и быстро поравнялся с Бань.

– Ну и глупо! – прокричала она. – Разве ты больше не хочешь, чтобы я была сзади, Полезный?

– А вот здесь вы не правы, – отозвался Марото.

Оглянувшись, чтобы убедиться, что чудища с наездниками еще далеко, он не заметил первый же из многих резких спусков на своем пути и упал на траву. Боль в ушибленном локте и помятых ребрах не шла ни в какое сравнение с той болью, которую он ощутил, как только перекатился на ягодицы. Когда он перестал кувыркаться по склону, Бань снова оказалась впереди, и он рассудил, что это даже к лучшему, потому что теперь мог любоваться ее задницей. Не самое худшее зрелище, особенно на фоне сельской местности.

Они уже почти добрались до опушки леса, но тут один из крылатых преследователей спланировал по дуге и завис над самым хребтом, отрезая им дорогу. Вблизи, при свете дня, он выглядел как нечто среднее между совомышью и гигантской медузой. Сравнивая его с драконом-кальмаром, Донг-вон был не так уж и далек от истины.

Да уж, не самый лучший выдался денек. Но Марото не впервой выкарабкиваться из самых безнадежных ситуаций. Бань остановилась, не попытавшись проскочить мимо дракона-кальмара, и Марото промчался мимо нее, слегка шлепнув по заду. Если все кончится хорошо, ему придется заплатить за это, но сейчас он лишь прибавил скорости, направляясь по склону навстречу монстру. Всадники в черных доспехах казались темными пятнами на спине чудовища, но Марото все же разглядел, что они держат в руках нечто похожее на сеть. Они явно поджидали добычу. И тут к Марото, задумавшему обманный маневр, пришла другая идея.

Воспользовавшись крутизной склона и выступом у его подножия, он оттолкнулся и полетел ногами вперед, как ныряльщик прыгает в воду с высокого утеса. Удар пятками пришелся в отвратительную морду летучей твари. Трудно сказать, насколько удачной была эта атака, потому что в следующее мгновение он уже лежал на спине среди прекрасных цветов и теплой травы, а с голубого неба на него медленно опускалась широкая черная сеть.

Чувства, которых Марото почти начисто лишился при ударе о землю, постепенно возвращались, и он, заметив краем глаза мелькнувшую неподалеку прелестную прядь огненных волос, попытался отбросить от себя сеть, но та оказалась чрезвычайно тяжелой, липкой и даже едкой на ощупь. Огромная туша с раскинувшимися во все стороны щупальцами, похожими на слоновьи хоботы, подплыла к варвару, а тот не смотрел на монстра – он повернул голову туда, где Бань без оглядки уносилась прочь. Вот она уже на опушке, вот исчезает за деревьями…

Оставалось лишь надеяться, что ее не догонят.

Глава 17

– Не сердись, – сказала София Борису. Они тащились через оживающий с каждой минутой лагерь; вероятно, слухи быстро распространились, как… ну, да как любые дурные новости. – Знаешь, люди обычно воодушевляются, когда покровитель предлагает купить для них новое оружие. Тебе нужно чем-то себя защищать.

– Говорю же, я создан для любви, а не для войны, – уныло отозвался Борис.

– А что, это идея, – оживилась София. – Мы можем запросто умереть уже завтра, так почему, забрав оружие, не заскочить ненадолго в бордель? Я оплачу.

– У вас странное чувство юмора, – проворчал Борис, и Мордолиз залаял в знак согласия.

– Не без этого, конечно, но какого демона, а? – Предложение было сделано в приступе человеколюбия, и теперь София не могла понять, почему сама так упорно отказывалась от идеи посетить злачное заведение. Сингх права, ей нужен хоть кто-нибудь, и срочно. – Может, это наша последняя возможность провести несколько приятных минут с миловидной девочкой, или мальчиком, или кто тебе больше нравится.

– И поскольку мы запросто можем умереть уже завтра, сегодня можно не беспокоиться о дурных болезнях? – произнес Борис без всякого воодушевления.

Он, конечно, прав, демоны его дери, но раз уж идея высказана, пути назад нет – София получит свое, пусть и второпях, потому что ее ждет неизбежная встреча с Хортрэпом.

– Не то чтобы сифилис означал конец света, и не все шлюхи одинаково грязны, – добавил Борис, вероятно приняв ее возбужденный румянец за смущение. – Мой брат тоже был шлюхой, но он… э-э-э… Ну хорошо, у него было аж несколько дурных болезней, так что это неудачный пример.

– Я ценю твою деликатность, Борис, но я чиста, как свежевыпавший снег, – заявила София и, увидев, как Мордолиз задрал лапу, тут же поправилась: – Не в том смысле, конечно, но ты меня понял. С тех пор как Хортрэп все мне там исправил, единственный человек, с которым я познакомилась в борделе, стал моим мужем.

Вот ведь дерьмо. Стоило только ветру чувственности принести небольшое облегчение, как София вспомнила, по какой причине она ни разу за весь этот год не попыталась купить себе плотские удовольствия, и ее плечи мгновенно поникли, как паруса в штиль.

– Вот как? – удивился Борис. – Что ж, это весьма разумно. Конечно, о таком не услышишь на каждом углу… Позвольте предположить, что вы додумались до этого первой, внеся тем самым еще один вклад в самотскую культуру.

– Нет, я всего лишь хотела сказать… а впрочем, не важно.

У Софии защемило в груди от воспоминаний о том, как она впервые увидела Лейба в Равге. Он так соблазнительно разлегся на кушетке в общем зале «Шестидесяти девяти глаз». Ох, как же ей захотелось этого светловолосого красавчика с внешностью крестьянского мальчишки! И по прошествии времени он стал для нее не просто любовником… Нет, проживи они хоть сто веков в своем домике возле Курска, ей и этого было бы мало. Никто не понимал ее лучше, чем Лейб, и никого другого она не подпускала так близко к себе… Но даже зная весь мрак ее души, зная обо всех ее преступлениях и злодействах, Лейб любил ее, и его любовь была для нее дороже империй и сокровищ, дороже самой жизни, если эта жизнь – без него. Пока они были вместе, София ощущала… ощущала, что с ней все в порядке, и сколько бы зла она ни натворила, все же не считала себя безнадежно пропащей, раз уж такой хороший человек, как Лейб, заботится о ней.

Все эти счастливые годы в горах, пока она изображала из себя простую крестьянку, а потом жену старосты, той холодной, зловещей черноты, что гнездилась в сердце и мыслях, что управляла ее поступками, не было и в помине. Если даже они когда-то и ссорились или надоедали друг другу или она склонялась к тому, чтобы изменить свою жизнь, и с тоской смотрела в долину, мечтая о еще одном, последнем приключении, – все эти мелочи лишь доказывали, что София и Лейб оставались честными и искренними, что они не просто мечтали о счастье, а на самом деле были счастливы, по крайней мере близки к счастью, насколько это возможно в реальном мире…

– Послушайте, я ничего такого не имел в виду, – с опаской произнес Борис, и София поняла, что стоит неподвижно между мрачными, замерзшими палатками, едва сдерживая слезы. – От меня одни неприятности, верно?

– Я… – В горле стоял ком; София справилась с ним, шумно выплюнула все свое горе… ну, не все, а сколько его уместилось в этот плевок. – Я тут подумала и решила, что нет у нас времени на бордель. День на исходе.

– Согласен. – Борис поспешил вслед за ней. – Каждому свое… Но я не понимаю, как вы можете думать о таком в нашем положении.

– Я тоже не понимаю, – вздохнула София и прибавила шагу, чтобы ее спутник не мог больше тратить дыхание на пустые разговоры.

Цель должна была находиться где-то рядом – ручеек между палаток сделался шире, и в такой леденящий задницу вечер источником талой воды могла быть только кузница. София услышала лязг металла и прибавила шагу.

Это было единственное место во всем лагере, свободное от снега и льда. Подойдя к широкому пятну грязи, окружавшей палатку, София сказала:

– Чи Хён предупредила, что у кузнеца сварливый характер, так что предоставь переговоры мне. Не стоит раздражать того, у кого хочешь купить приличное оружие. Одно резкое слово, и тебе всучат хлам – с виду вполне надежный, но он разобьется вдребезги, когда понадобится защитить свою жизнь.

– Понятно, без резких слов.

– Вообще без слов, – тихо поправила София, подойдя к палатке как раз в тот момент, когда лязг прекратился, сменившись яростными проклятиями. Пока все развивалось чертовски предсказуемо. – Я возьму себе молот, а тебе подберу что-нибудь простое, но устрашающее, и мы уйдем отсюда, прежде чем у нас появится возможность сказать что-нибудь не то.

– Понятно, – повторил Борис, потирая перебинтованные ладони и подставляя их навстречу приятному теплу, которым веяло из палатки.

Как бы он ни плакался, что изувечил руки, упражняясь в стрельбе, но пальцы остались целы, только кожа местами облезла от мороза. Поэтому София решила подобрать ему что-нибудь такое, что можно держать двумя руками. Но сначала нужно раздобыть молот для себя, хотя, что бы она здесь ни отыскала, это непременно окажется барахло, и какой смысл время тратить?

– Привет, приятель, – громко сказала София, входя в тесную, пропахшую дымом палатку.

Дорогу ей перегородил длинный верстак из северного дуба, заваленный всевозможным хламом – отчасти безнадежно сломанными, отчасти еще сохранившими шансы на починку доспехами и оружием, – но все-таки это был хлам. Возможно, мощный мужчина, оторвавшийся наконец от работы и уставившийся на гостью, не был в этом виноват, кузнец в походе вынужден отдавать количеству предпочтение перед качеством, пытаясь отремонтировать то, что и прежде было изрядным барахлом…

Но тут София как следует присмотрелась к явно рассерженному дикорожденному кузнецу, к его моржовым усам и огромным черным глазам и сказала:

– Что ж, я видела всяких уродов и знакома со многими идиотами, но понятия не имела, что у них могут рождаться дети.

Оторопевший кузнец не смог произнести в ответ ни слова, а Борис тихо присвистнул. Но тут огромный потный мужчина шагнул вперед, его увесистый кулак пролетел над верстаком и ударил Софию в плечо с такой силой, что у нее, наверное, потемнело в глазах.

– София! – проревел он. – Рад тебя видеть, подруга, хотя ты постарела маленько с тех пор. То есть демонски постарела! Я знал, что ты в лагере, и ждал, когда же наконец навестишь.

– Мне никто не рассказывал, что ты тоже здесь. И что тебе мешало самому меня разыскать?

– У меня есть время гоняться за призраками? – Улвер покачал огромной лысой головой на случай, если Софии нужен был ответ на риторический вопрос. – Я так прикинул: если это и правда ты, то рано или поздно объявишься. Дурные новости имеют привычку подтверждаться.

– Будь я проклята, Улвер! – София все сильнее досадовала на себя, что не потрудилась выяснить, кто еще из прежних друзей встал под кобальтовое знамя. – И давно ты в отряде?

– Рассказывать с самого начала? – Улвер задумчиво потянул длинный розовый ус. – Несколько лет назад, когда Цепь начала слишком уж рьяно наседать на дикорожденных, я сбежал в доминионы. Открыл мастерскую в Горгоро, занимался в основном инструментами и доспехами, поскольку мало смыслил в ранипутрийском оружии. А как только услышал, что по соседству объявились кобальтовые, собрал вещички и вместе с дочкой двинул сюда. Я все еще надеюсь, что кобальтовые сумеют вышвырнуть Цепь из империи, и это доказывает, что я ничуть не поумнел с годами.

– Вот это да! – воскликнула София, снова удивляясь, сколько веры и надежды она все еще вселяет в людей, даже в тех, кто хорошо с ней знаком. В них – особенно. – И как быстро ты понял, что не я командую отрядом?

– Ха! Да я знал задолго до того, как нанялся. И ни за что бы не пошел на это, если бы верил, что ты снова села в генеральское седло после того, что натворила в прошлый раз. Но мне подумалось: может, это кто-нибудь молодой, у него-то получится… Что ж, так оно и вышло.

– Да, так и вышло, – согласилась София, ничуть не задетая откровенностью Улвера, потому что правда была на его стороне.

– Вот что, подруга, у меня в горне два-три клинка, надо ими заняться, – сказал кузнец, вытирая о фартук влажную ладонь. – А ты чувствуй себя как дома и… Слышь, а что это за хлюпик? Он с тобой?

– Именно так, – ответил Борис, изучая или делая вид, что изучает разложенные на краю верстака ножи. – Я мудрый и остроумный спутник Кобальтовой Софии.

– Уфф! – Улвер ощетинил усы и оглянулся на гостью. – Думаю, ты могла бы подобрать себе кого-нибудь получше.

– Нет-нет, он действительно мой слуга, – примирительно поднимая руки, подтвердила она. – Борис, познакомься с Улвером Краллисом, моим старым другом. Улвер, познакомься с Борисом… Он в полном порядке, по крайней мере, пока не доказал обратное.

Борис слегка выпятил грудь, а Улвер ткнул большим пальцем себе за плечо.

– Как я уже сказал, надо вытащить из духовки пирожки, пока не подгорели. Располагайтесь поудобней или возвращайтесь через час, и можно будет покурить чего-нибудь забористого, а заодно и потолковать.

– Вот зараза, боюсь, ничего не получится – нам скоро отправляться в путь, и нас ждет Хортрэп – если опоздаем, он нас разыщет и испортит вечер. – София так разозлилась на себя, что готова была кричать. Ну что за хрень – всю неделю думала лишь о том, как бы вернуть потерянный молот, и не хотела искать ему замену, но если бы решилась на это, они с Улвером могли бы наверстать упущенное… Но она, как обычно, осознала свою глупость слишком поздно. – Так жаль, дружище, что мне не пришло в голову расспросить о тебе. Если бы я знала, давно бы прибежала сюда.

– Что ж, значит, в другой раз, – вздохнул Улвер. – Что для нас двадцать лет?

– В этот раз не придется ждать так долго. – София суеверно постучала кулаком по верстаку. – Понимаю, ты торопишься, но можно я возьму боевой молот и топор? Мы с Еретиком ради этого и пришли, нужно что-нибудь понадежнее.

– Я же просил не называть меня так, – буркнул Борис.

– Мне по душе еретики, так что можешь забрать двулезвийный топор, вон он висит, – сказал Улвер. – Что же до боевого молота, то боюсь, подруга, у меня нет ничего подходящего. Народец пошел хилый, молотом размахивать ему не с руки. Пришла бы ты неделю назад, я бы, может, и состряпал для тебя что-нибудь… – Косматые брови Улвера зашевелились, как это случалось, когда он определял соотношение металлов в сплаве или пытался считать карты во время игры, а затем толстые губы скривились в довольной усмешке. – Так, говоришь, молот? Ты по-прежнему чаще имеешь дело с темными и опасными силами, чем со смертными?

– Да, демон меня дери, и еще раз да, – ответила София, полагая, что по-другому не бывать, пока Мордолиз рядом.

Но к чему кузнец завел разговор о демонах? Она оглянулась и поняла, что Мордолиз не вошел вслед за ней в палатку, и это может всего лишь означать, что он рыщет между лекарских шатров в поисках чего-нибудь вкусного. Мысль о том, что ей спокойней, когда демон где-то шатается, нисколько не понравилась. За ним нужен глаз да глаз.

– Взгляни-ка. – Улвер вынес из соседнего помещения нечто похожее на кувалду с ударной поверхностью в три раза больше, чем у молота Софии. – Я укоротил рукоять, чтобы работать в кузне, но…

– Кувалда сестры Портолес! – ахнул Борис, едва не выронив только что снятый с крюка боевой топор.

Улвер и София дружно уставились на щуплого мужчину.

– Что ж, – заявил кузнец, покачав головой, – вот еще одна песня, которую я был бы не прочь послушать на досуге. Похоже, парень может рассказать тебе об этой штуке больше, чем я.

– На самом деле я почти ничего не знаю. – Борис приблизился, чтобы рассмотреть кувалду. – Она была плохим игроком, но все-таки умела надежно прятать карты между сиськами… Образно выражаясь.

– Значит, вы оба предлагаете взять оружие цепистов? – задумалась София. – Мне не очень нравится эта идея… и, кроме того, Улвер, обрезав рукоять, ты наверняка нарушил балансировку. Эта штуковина вывихнет мне запястья или вырвется из рук, когда я пущу ее в ход.

– Хочешь – бери, не хочешь – оставь, – проворчал Улвер. – Все равно ничего лучше предложить не могу. Но вот что я тебе скажу: вне всякого сомнения, она сделана из святой стали. Я много слышал об этом, да и все слышали, и я видел простаков, которые показывали мне какое-нибудь дерьмо, веря, что приобрели настоящую ценность, но это… это совсем другое. Это, подруга, древнее колдовство. И хотя кувалдой размахивала боевая монахиня, подозреваю, что этому оружию больше лет, чем самой Цепи.

– Мне казалось, чтобы получить святую сталь, нужен кто-то святой, – сказала София уже с подлинным интересом.

Тяга к невиданному оружию – дурная привычка из тех, от которых трудно избавиться.

– Святого сжигают, а пепел подмешивают в сталь, – объяснил Улвер, кладя молот на стол. – И ты знаешь обычаи цепистов. Они считают святым любого покойничка, пока с его помощью можно делать деньги.

– И ты… готов отдать кувалду мне? – спросила София, тронутая до глубины души, но в то же время охваченная подозрением. – Ведь наверняка понимаешь: эта вещь стоит больше, чем я могу заплатить.

– Сделаешь мне одолжение. – Улвер протянул кувалду. – Думал, буду ею проковывать сталь, вот и обрезал до подходящего размера. А оказалось, от нее никакой пользы, один лишь вред. Когда мне было столько лет, сколько сейчас моей девочке, я встал к наковальне – и с тех пор лью в кузнице пот. Но никогда еще мне не попадался молот, разрушающий все, к чему бы ни прикоснулся. Видят боги, стукнешь тыльным торцом по металлу, и тот плавится. Аккурат перед твоим приходом эта штука испортила двуручный меч, над которым я трудился не одну неделю. Вот я и смекнул: она предназначена не для того, чтобы создавать, а сугубо для разрушения.

– Значит, у нас с ним есть что-то общее, – заключила София и, не в силах устоять после такой рекламы, взяла предложенное оружие.

Оно оказалось не настолько тяжелым, насколько выглядело, и к тому же было неплохо отбалансировано. София сдержала улыбку, увидев на конце рукояти металлический набалдашник: Улвер нашел способ восстановить балансировку.

– И вот еще что я тебе скажу, прежде чем вернусь к работе. Она… очень необычная, – проговорил Улвер, наблюдая за тем, как София пробует замахнуться кувалдой. – То есть она и должна быть необычной, но тут нечто большее… Знаешь, я не обсуждаю с покупателями детали работы, однако тебе следует знать: только два клинка не расплавились под этой кувалдой, но они выкованы не из простой стали, а из святой. Я сам сделал такую – не упускать же редкую возможность – и вроде понял принцип изготовления, но… нет.

– Что значит «нет»? – заинтересовался Борис.

– Просто нет, – упрямо повторил Улвер. – Я разбираюсь в металле, знаю толк в кузнечном деле. Для несведущих оно сродни колдовству, но это не так, никаких чар, как бы таинственно ни выглядело со стороны. В старинной книге я прочитал о том, как изготовить святую сталь, и решил, что все просто: берется хорошее, прочное железо, в него подмешивается толика костной золы. И ничего больше, никакой магии; только вера в легенды придает уверенности владельцу оружия. Но когда я делал эти черные клинки, подруга… я работал не только с металлом, но и с чем-то еще. Я осязал его, обонял запах. И клянусь жизнью дочери, с каждым ударом молота я слышал странный звук, похожий на стон… Стон того, кто заключен в металле.

В жаркой кузнице повеяло холодом, и все молча уставились на черную кувалду. Затем Улвер снова похлопал державшую ее Софию по плечу и заявил:

– Ладно, спасибо, что избавила меня от этой хреновины, не то бы я испортил еще не один заказ. Рад был повидаться, не исчезай надолго и в следующий раз обязательно расскажи, как тебе пригодился мой подарок.

– Спасибо, Улвер, – ответила София. – Еще я должна тебе песнь о том, почему меня считали погибшей и почему я вернулась.

– Может, и услышу ее когда-нибудь, но это не главное. – Улвер заодно похлопал по плечу и Бориса, а затем вразвалочку направился к горну, бросив на прощание: – Ты вернулась, подруга, и только это имеет значение.

Глава 18

– И на этом все.

Чи Хён неловко поднялась из-за стола, сухо кивнула двум оставшимся гостям, прошла в дальний угол штабной палатки и упала ничком на обложенную подушками койку.

Кто-то что-то сказал, но подушка приглушила голос. Чи Хён повернулась на бок, с отчаянием посмотрела на все еще сидящего на месте Феннека и по-прежнему стоящую Чхве и вздохнула. Феннек выглядел таким же обессиленным, как и она сама, Чхве старалась не показывать, что она тоже устала, но признаки переутомления на лице стража доблести появились еще несколько недель назад, и, как бы ни старалась Чи Хён отпускать советников пораньше, эти черные круги день ото дня становились все заметней. Однако Чхве ни на что не жаловалась, как и Феннек… Ворчали, но не всерьез. Что бы Чи Хён делала без этих двоих, единственных во всем лагере, на кого она могла положиться?

– Вы что-то сказали?

– Я сказал, что не уверен, можем ли мы доверять Сингх. – (Как же ей надоели эти предостережения Феннека о неизбежном предательстве капитана.) – Надо бы настроить против нее драгунских офицеров, но ты с ними почти не общаешься, даже по именам не знаешь. А ведь она для них не только командир, она им вместо матери, – мало шансов переманить их на нашу сторону, что бы мы ни предложили. Стало быть, нам остается только…

– Ты хочешь сказать, она сдаст нас имперцам или просто сбежит со своими драгунами? – раздраженно перебила его Чи Хён. – Если первое, то продолжай, а если второе, то пусть уходит. Даже выслушав вдохновенную речь, которую ты для меня написал, многие кобальтовые откажутся от предложения добыть себе вечную славу, как только узнают, что именно им предстоит сделать. Сингх была права, когда говорила, что для большинства людей вхождение во Врата означает вернейшую смерть, если не что-нибудь похуже… Черт возьми, мы втроем прошли однажды этот путь более или менее благополучно, и я уверена, что вы не побоитесь попытать счастья второй раз.

– Для меня это будет третий, – поправил Феннек, положив мохнатую когтистую лапу на край подпаленной карты. В последнее время усбанец все реже надевал перчатки, и светло-серая шерсть резко контрастировала со смуглым лицом. – Первый раз я прошел Врата еще до нашей встречи. Волосы поседели, как и у тебя, но мы оба знаем, что их легко покрасить. Потом я вывел вас через Врата из Отеана, и последствия были… куда заметнее.

– Хватальщик обещает защитить вас от дальнейшего усовершенствования, – напомнила Чхве, и трудно было понять, почему она выбрала именно это слово для вызываемых Вратами изменений, – то ли с ней сыграло дурную шутку плохое знание языка, то ли шутила она сама.

– Тебе легко верить ему на слово, – проворчал Феннек. – Если он обманет нас или напортачит хотя бы вполовину от того, как напортачил с Королевой Демонов, то усовершенствования случатся не с тобой.

– Правильно, мне больше некуда совершенствоваться. – Чхве гордо вскинула голову и протерла рукавом уцелевший рог. Теперь Чи Хён уже не сомневалась, что дикорожденная подтрунивает над Феннеком. – Однако я полагаю, что Хортрэп научился ладить с Изначальной Тьмой, проходить сквозь нее без ущерба для себя. Разве он не пользовался Вратами много раз? Если бы колдун знал не больше того, чему научил тебя, Феннек, то давно бы усовершенствовался, а не остался обычным человеком.

– О Хортрэпе много чего можно сказать, вот только обычным человеком его не назовешь, – возразила Чи Хён. – Думаю, он сам дикорожденный и потому может пользоваться Вратами без опаски.

– Согласна, о нем много чего можно сказать и, наверное, еще больше можно узнать, но он точно не дикорожденный. – Слова Чхве заставили Чи Хён задуматься, способны ли дикорожденные узнавать себе подобных, даже когда изменения незначительны или скрыты глубоко. – Не думала, что когда-нибудь мне придется произнести эти неприятные слова, но полагаю, что завтра Хортрэп проявит больше доблести, чем кавалересса Сингх. Я разделяю опасения Феннека по поводу ее нервозности и скрытности. Не знаю, запятнает ли она себя предательством или дезертирством, но во Врата за нами точно не пойдет.

– Так давайте же позволим ей выполнить задуманное, а не потащим насильно за нами, – предложила Чи Хён. – Надавить на Сингх или других недовольных, и они поднимут мятеж, вместо того чтобы улизнуть тайком. И будет трудно судить их за это. Нормальный воин предпочтет, чтобы его убили в бою, а не сбросили во Врата.

– А ведь и впрямь отличная мысль, – одобрительно улыбнулся Феннек. Солнце только что зашло, и они совсем выбились из сил; обсуждение речи Чи Хён заняло намного больше времени, чем ожидалось. Не так-то просто на скорую руку подобрать слова, которые заставят утомленных и продрогших наемников отправиться, как считали некоторые, прямо в пасть к Королеве Демонов. – Кто хочет, пусть уходит.

– И пусть переживет нас на тысячу лет, – добавила Чхве, – чтобы было время осознать свой позор.

– Так и сделаем, да? – спросила Чи Хён, садясь на койке. – Вы оба одобряете мой план?

– У меня еще ни разу в жизни не было такой потрясающей возможности добыть славу, – сказала Чхве с улыбкой лучезарной, как клинок под солнцем. – Я согласна, и точка.

– А я еще ни разу в жизни не участвовал в настолько безумной авантюре. – Феннек достал из принесенной с собой седельной сумки черную бутыль. – Вспоминая все то совомышье дерьмо, которое София выдавала за свои планы, должен сказать, что ты превзошла легенду, Чи Хён. Прими мои поздравления.

– Чтобы дельце выгорело, мне нужно всего лишь рискнуть вашей жизнью. – Чи Хён встала с койки, чтобы выполнить последнюю важную задачу перед сумасбродным походом в Диадему. – Чхве, Феннек, я официально освобождаю вас от обязанностей перед принцессой Чи Хён Бонг из Хвабуна. Чхве, с этой минуты ты больше не страж доблести, а свободная женщина. Феннек, или брат Микал, или как там тебя на самом деле зовут, я освобождаю тебя от обязанностей стража духа.

Оба явно не ожидали такого поворота. Но они посмотрели друг на друга, улыбнулись, как гордящиеся ребенком родители, и салютовали на свой манер: Феннек с громким шумом вытащил пробку из бутылки, а Чхве глубоко поклонилась, выгнув шею, как всегда делала, если не желала хоть на миг спустить с Чи Хён взгляд своих карминовых глаз.

– Я понимаю, что должна была это сделать, как только мы вышли из Врат Зигнемы, – призналась Чи Хён. – Но тогда я была еще слишком юна, и… кажется, я испугалась. Не того, что вы меня бросите, или еще чего-нибудь, просто… испугалась. Возможно, я не смогла бы сделать то, что сделала… что мы сделали, если бы в глубине души не знала, что вы все еще мои стражи, что хотя бы это сохранилось со времен Хвабуна. Но теперь я понимаю, это была несвобода, пусть даже чисто формальная, и не хочу, чтобы так продолжалось и дальше. Вы мои друзья и мои капитаны, но вы больше не слуги.

Какое-то время все молчали. Феннек наполнил золотистым напитком три чаши. Наконец Чхве хрустнула суставами пальцев и заявила:

– Благодарю, Чи Хён. Для меня было большой честью служить тебе. Но теперь служба окончена, я покидаю Кобальтовый отряд и отправляюсь, куда велит мое сердце: на поиски варвара, которого зовут Марото Свежеватель Демонов.

Чи Хён упала духом. За спиной у Чхве Феннек переполнил чашу, уставившись с открытым ртом на дикорожденную. Затем Чхве с кривой усмешкой обошла вокруг стола и взъерошила коротко остриженные волосы своей бывшей подопечной.

– Шутка, генерал Чи Хён. Я давно бы ушла, если бы считала, что ты недостойна моих зубов, а сейчас, полагаю, они тебе понадобятся, как никогда прежде.

Ничуть не беспокоясь о том, как по-детски это выглядит, Чи Хён повисла на шее дикорожденной, а та на мгновение замерла и тоже раскрыла объятия. Феннеку это показалось куда более забавным, чем выходка Чи Хён, а может, сама мысль о том, что Чхве умеет так ловко разыгрывать, вызвала у бывшего стража духа несвойственный ему приступ смеха. Звук этот был и странным, и таким естественным, что Чи Хён невольно задумалась, не в первый ли раз за все эти годы Феннек искренне рассмеялся.

– А теперь, дамы, попробуйте жидкой отваги, – успокоившись, протянул он чаши. – Знаю, что вы воротите нос от моей кислятины, но обещаю, этот напиток произведет на вас должное впечатление. Я приготовил его еще в Ранипутрийских доминионах, и с тех пор он как следует настоялся. Каждый должен выпить эля перед сражением, так заповедовали нам десять истинных богов Трве, и кто мы такие, чтобы противиться их воле?

– Эль? – Чи Хён опасливо понюхала содержимое чаши. – Мне казалось, ты предпочитаешь сидр.

– В зависимости от времени года, расположения звезд и наличия нужных ингредиентов, – объяснил Феннек, торжественно поднимая чашу. – Чхве, у тебя есть что сказать, перед тем как мы отправимся в бой?

– За посрамление наших врагов, – провозгласила дикорожденная, и все повторили тост и сдвинули чаши.

– Это точно не сидр, – поморщилась Чи Хён. – Слишком кисло даже для сидра.

– Ты уверен, что у эля должен быть именно такой вкус? – скептически спросила Чхве. – Лимон и тот слаще.

– Нужно выпить еще, тогда оценишь по достоинству, – проворчал Феннек и снова наполнил чаши. – Твоя очередь, Чи Хён.

– За… кавалерессу Сасамасо и других моих телохранителей и солдат, погибших в сражении у Языка Жаворонка, – всхлипнув, произнесла Чи Хён. Она знала, что Сасамасо родом из Кремнеземья, принадлежала клану Венценосного Орла; знала, что покойная кавалересса любила мед, саам и жареный батат; знала и много других мелочей о ней… И кавалересса была чуть ли не единственной из павших в том жестоком сражении, кого Чи Хён могла вспомнить по имени. – Нет, не только за нее, не только за наших павших товарищей, но за всех, проглоченных этими проклятыми Вратами. И за друзей, и за врагов. За всех!

Чхве и Феннек повторили тост, чокнулись и выпили.

– Ты прав, – согласилась Чи Хён, когда кислый напиток помог справиться с неожиданно подступившим к горлу комком. – Теперь я определенно чувствую больше оттенков. Это ведь привкус навоза, угадала?

– Не думаю, – возразила Чхве. – Навоз намного приятней.

– Посмотрим, что будет дальше, – погрозил пальцем Феннек и снова наполнил чашу, но только свою. – Вам может не нравиться вкус, но подождите, и вы почувствуете прилив отваги еще до того, как я прикончу эту бутылку.

– Значит, ты и вор, и карточный шулер, и мастер перевоплощений, и торговец сомнительными снадобьями. – Чи Хён села и откинулась на спинку койки. – Есть ли предел твоим талантам?

– Сведущ во многом, а кое в чем непревзойден, – ответил Феннек, усаживаясь на стул и рыгая. – И вором я никогда не был, это привилегия твоего папочки, Канг Хо Хитроумного, очаровательного мерзавца.

– Или не очень очаровательного, в зависимости от обстоятельств. – Чи Хён с опозданием заметила, что Феннек загрустил, и решила взбодрить его излюбленным средством: возможностью поболтать. – Скажи, Феннек, а как называли тебя?

– Разные люди называли по-разному.

– Нет, я говорю о твоем официальном прозвище: мой папочка был Хитроумный, Марото – Могучий или Свежеватель Демонов, кавалересса Сингх имела много титулов, так или иначе связанных с рыцарством, у Хортрэпа почти столько же прозвищ, как у Софии. А как называли тебя, кроме имени?

– Я был бы счастлив, если бы кто-нибудь его помнил. – Феннек залпом выпил третью чашу и снова ее наполнил. Чхве перегнулась через стол и тоже налила себе эля, чтобы товарищу не пришлось пить одному. – Тебе известно, что Феннек – не настоящее имя? Со временем все забыли, что оно у меня вообще было. Да и почему они должны помнить? Я ничем не заслужил это.

– Ох, – вздохнула Чи Хён, не готовая к такой откровенности. Даже когда Феннек предупреждал ее о ненадежности своих старых друзей, его слова никогда не звучали настолько мрачно. – Нет, это не так, потому что тебя вспоминают почти в каждой песне о Холодном Кобальте и Пятерке Негодяев. И это хоть что-то да значит, даже если тебя не называют по прозвищу!

– Меня вспоминают в песнях просто потому, что я был одним из этой Пятерки, вот и все. – Голос Феннека был таким же кислым, как и его пойло. – Я был любовником Канг Хо, когда София собирала свою банду, а она нипочем не опустилась бы до такого дерьма, чтобы вышвырнуть меня, как только мы с твоим папочкой расстались.

Это было неожиданно. Чхве с округлившимися глазами оглянулась на Чи Хён за подтверждением, но та, должно быть, раскрыла глаза еще шире…

Феннек и ее папочка? Чи Хён вспомнила свое мимолетное увлечение «братом Микалом», когда тако-о-ой мужественный страж духа только-только появился в Хвабуне, и ее чуть не стошнило.

– Я так и таскался за ними до самого конца, но заслуживал ли я славы? Нет, будь я проклят! София обладала и умом, и силой; все это имел и Марото, хоть и не в той же мере. Сингх всегда была рыцарем с благородным сердцем, а Канг Хо – вором, искусным бойцом на ножах и мастером побега. Хортрэп – он и есть Хортрэп; очевидно, он помогал остальным не только своим кипучим характером. – Феннек надул щеки и резко выдохнул. – И поскольку банду Негодяев невозможно представить без пятого колеса в телеге, этим колесом стал я.

– Ты же был попом, – вставила Чхве. – Как ты тогда сказал? Клириком?

– Это что же получается? – Чи Хён немного расстроилась, догадавшись, что тот разговор проходил в ее отсутствие, пусть и недолгое. Но тут же смутилась из-за своей обиды, – разумеется, простые смертные общаются друг с другом, даже когда их храброго генерала и благородной принцессы нет рядом. – Значит, облик брата Микала был не совсем фальшивым?

– Да, не совсем. – Феннек немного просветлел. – Это было очень-очень давно. Я уже и забыл, что рассказывал тебе об этом, Чхве, и теперь должен мысленно вернуться в Катели – сам виноват, перебрал своего же пива. Да, Чи Хён, как ни трудно поверить, твой страж духа когда-то носил монашескую одежду, хоть и иную по форме… да и по содержанию. До встречи с Канг Хо я был нищенствующим клириком Корпиклани, Хозяйки Солода. Вероятно, я должен объяснить вам, еретикам, что Корпиклани – четвертая из десяти истинных богов Трве, так же как мне было предназначено стать четвертым Негодяем. Все предназначено заранее, все предопределено, не бывает случайных совпадений, если в вас живет вера, пусть даже это вера в богиню пьянства.

Чи Хён поморщилась, глядя на тщательно выбритые щеки Феннека и представляя, как их обрамляет длинная густая растительность; большинство последователей десяти богов, которых она встречала, носили бороду. Поймав ее взгляд, он поднялся, чтобы снова наполнить чаши. Возможно, это было не такое уж великое чудо, что Феннек оставил свою богиню, – зато его кислое пиво нравилось Чи Хён все больше и больше. Затем он вернулся на свое место и к своей истории.

– Итак, в те времена я занимался духовной практикой – один из многих даров Корпиклани заключается в том, что можно пить любую жидкость, какую захочешь, и она превращается в пиво, едва касается губ. Не знаю, как другие, но я счел этот дар весьма полезным. И что еще важнее, то пиво, которое я варил, излечивало больных и раненых, если только они не злоупотребляли… – Феннек глянул сквозь чашу на пламя свечи, выпил и продолжил: – А теперь, прежде чем вы спросите, отчего об этом не поется в песнях и почему я утратил расположение Корпиклани, объясняю: понятия не имею, как все произошло, иначе я продолжал бы ей служить. Важно то, что вскоре после встречи с Канг Хо и Софией я потерял благосклонность богини, а потом и любовника. Поскольку я не хотел потерять благосклонность еще и нанимателя, то соглашался делать все, что предлагала или требовала София… Я наряжался в разные дурацкие костюмы и проникал в какое-нибудь братство или военный лагерь – мастер перевоплощений, это ты хорошо подметила. Разведка – самая опасная работа, и если тебе повезет и ты справишься с задачей, награда будет лишь одна: твоя собственная жизнь… если не считать недоверия друзей, которые сами же и уговорили тебя сделаться лазутчиком. Знаешь, в чем секрет моего успеха на этом поприще? Все дело в том, что я слаб и у меня неброская внешность – мало кто уделит мне второй взгляд. А ведь я даже не сумел избавиться от акцента, тогда как Марото это удалось без особого труда…

Феннек замолчал, и Чи Хён подошла, чтобы наполнить его чашу, но бутылка уже опустела. Принцесса испытывала жалость к нему… но вдруг подумала, что именно жалости он и добивался, и засомневалась в правдивости его истории… и наконец возненавидела себя: столько пережито вместе с этим человеком, столько испытаний пройдено, как можно сомневаться в нем теперь?

И за всеми этими нетрезвыми мыслями что-то пряталось… Луч надежды, до которого, кажется, можно дотронуться…

– Не знаю, что или кого мне благодарить – твое искусство или покинутую богиню, – но это горькое пиво подняло мой дух. – Чхве поставила на стол порожнюю чашу и похлопала расстроенного Феннека по плечу.

– Так и есть, – подтвердила Чи Хён. – Я тоже определенно чувствую бодрость и не волнуюсь ни о чем. Мне даже не страшно пройти через Врата.

– Никаких чудес, – криво усмехнулся Феннек. – Я сварил эту порцию с маслом огнемака. Вряд ли ты помнишь, как я дал глотнуть, когда ты упала с лошади в бою с таоанцами. А потом ты бросилась на Королеву Демонов. Хороший способ ослабить страх, согласись.

– Так, значит… – пробормотала Чи Хён, напряженно размышляя. – Сколько ты заготовил этого эля? И какая порция нужна, чтобы он подействовал?

– На всех не хватит, если я правильно понял, к чему ты клонишь, – ответил Феннек. – Когда мы захватили тот амбар по пути из доминионов, я собрал масла только на одну бочку. И хранил ее для себя одного.

– Даже небольшая доза сыграет важную роль, если мы заранее объясним, как твой эль действует, и раздадим солдатам, на скольких хватит, а остальным подсунем обычное пиво.

Чи Хён с болезненным смущением вспомнила, как старшая сестра когда-то предложила ей и Гын Джу покурить высушенных листьев гинкго, уверяя, что это саам. Оба шатались как пьяные, пока Юнджин сквозь смех не призналась в своей проделке.

– Правильно, ничто не воодушевит воинов сильнее, чем напоминание о том, какой храбрый у них генерал, – задумчиво произнесла Чхве. – Да, уловка. Но она необходима, чтобы армия преодолела страх.

– Это мою маковую кислятину вы собираетесь отдать солдатам? – ухмыльнулся Феннек. – Великолепная военная хитрость, генерал.

– Я брала уроки у лучших учителей, – проговорила Чи Хён. – Где были бы все мы сейчас, если бы один монах не убедил одну девчонку, что у нее хватит смелости пройти через Врата, даже без всяких снадобий?

Феннек не успел ответить. Снаружи послышался шум, один из охранников заглянул в палатку и объявил:

– Генерал, прибыл посредник таоанцев.

– Вот дерьмо! – проворчала она, ничуть не обрадованная тем, что придется прямо сейчас объясняться со вторым отцом.

Он бы ни за что не одобрил ее план пройти сквозь Врата и атаковать Диадему. И чтобы уберечь от волнений, она хотела оставить ему письмо в штабной палатке. Даже будь в запасе немного времени, Чи Хён все равно не заставила бы солдат тащить палатки и прочий тяжелый груз. Не собиралась и брать с собой имперских пленников, отказавшихся перейти под ее знамя. После ухода кобальтовых полковники Ждун и Уитли выбрались бы за частокол и вернулись с таоанцами, но им бы ничего не досталось, кроме опустевшего лагеря… А теперь придется объяснять папочке, что она поведет отряд через Врата, в столицу империи, к окончательной победе или полному поражению. Это будет неприятный разговор, но нельзя же бесцеремонно отослать Канг Хо назад, после того как он предупредил о мнимом заговоре Софии и доказал, что дочь для него важнее старых соратников.

– Приведи его! – крикнула она солдату.

Но отец, похоже, уже топтался рядом – он ворвался в палатку, едва лишь слова слетели с губ дочери.

В прошлую встречу, когда Чи Хён рассказала о своих грандиозных планах, а затем поделилась и ужасной новостью об обещанной императрицей Рюки щедрой награде, отец выглядел очень взволнованным, но сейчас он, казалось, совсем потерял самообладание. Похоже, рвал на себе волосы, если судить по струйкам крови на лбу и красным от слез глазам.

– Чи Хён!

Канг Хо метнулся к дочери так стремительно, что Чхве шагнула ему наперерез. Но принцесса уже заметила, что в его в руках только лист пергамента, и проскочила мимо пытающейся ее защитить подруги, чтобы обнять своего второго отца. Он прильнул к ней, как осиротевшее дитя, встретившее единственного уцелевшего родственника, и она крепко прижала его к себе, пытаясь утешить и все объяснить.

– Мне очень жаль, папочка, но другого выхода не было. От Мешугга к нам движется еще один имперский полк, и если бы мы не задержали Ждун, она…

– Ждун? В жопу Ждун! – воскликнул Канг Хо, высвобождаясь из ее объятий и потрясая в воздухе письмом. – Твой первый отец! Твои сестры! Императрица! Острова! Хвабун!

– Возьми себя в руки, – велела Чи Хён.

Но и у нее самой, несмотря на воздействие Феннекова зелья, учащенно забилось сердце – случилось самое худшее. Как она и боялась, императрица Рюки, не сумев дотянуться до нее, решила наказать семью. Всю жизнь Чи Хён учили, что королевский род самый достойный не только из живущих сейчас на Звезде, но и за всю историю мира, и лишь вера в абсолютную добродетель августейших особ и их всеобъемлющую любовь к подданным позволяла ей спокойно спать по ночам. Она много раз повторяла себе, что императрица кристально чиста душой, что не способна солгать, что ее гнев никогда не падет на невинную голову… Каким же наивным ребенком она была! Конечно же, императрица совершила нечто ужасное с семьей Чи Хён, считая принцессу виновной в смерти своего сына, и, конечно же, Чи Хён виновна – если бы она осталась на островах и вышла замуж за Бён Гу, катастрофы бы не случилось.

И все-таки она должна услышать правду, должна узнать о последствиях своих ошибок от собственного отца, во всех ужасных подробностях.

– Что случилось?

– Затонувшее королевство! – воскликнул Канг Хо. – Оно поднялось из моря! Сжальтесь над нами, забытые боги наших предков, Джекс-Тот вернулся!

Подтверждение слов Хортрэпа пришло очень некстати. Колдун утверждал, что с помощью колдовства видел собственными глазами, как всплывал Джекс-Тот, но Чи Хён все еще не готова была верить Хватальщику на слово. Она вздрогнула, вспомнив, как вместе с сестрами смотрела с Туманной галереи на мерцающие огни в море Призраков.

– Кто сказал тебе об этом, папочка? – спросила Чи Хён, стараясь не давать волю панике.

Феннек раскурил вересковую трубку от пламени свечи и протянул Канг Хо, но тот отмахнулся, слишком взволнованный, чтобы отвлекаться на тубак. Сейчас он совсем не напоминал того человека, который воспитал Чи Хён, и она забеспокоилась за его рассудок.

– Императрица. Мы обменивались известиями через новые Врата.

Все изумленно посмотрели на него, и он, словно оправдываясь, поднял руки:

– Это не я придумал. Очевидно, таково было одно из предназначений Врат в Век Чудес, люди в те времена почти мгновенно переправляли письма другу, используя демонов как посыльных. Это императрица обратилась ко мне, а не я к ней.

– Ты… вступил с ней в переговоры?

Все опасения насчет его предательства мгновенно вернулись к Чи Хён. Но Канг Хо отмел их, словно выдохнул дым прямо ей в лицо:

– Только для того, чтобы узнать новости и услышать ее предложения. – Он прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и успокоиться. Сделав несколько вздохов – все это время Чи Хён сдерживала дыхание, – Канг Хо продолжил: – Наша страна в опасности. Флотилия монстров опустошила отдаленные острова и осадила Отеан. А Хвабун…

Больше Канг Хо не смог произнести ни слова, его глаза наполнились слезами, губы затряслись. Чи Хён выхватила пергамент из дрожащих пальцев отца, Чхве положила руку ей на плечо, а Феннек – на другое. Прочесть это письмо было легче, чем те, что отец присылал из лагеря таоанцев, – правильный непорочновский язык, отменная каллиграфия. Как и говорил Канг Хо, в письме были новости, а также предложение – возможно, единственное, других из Отеана не поступит.

– Чи Хён? – прошептал Феннек, а Канг Хо тем временем опустился на свободный стул и уронил на руки залитое слезами лицо.

В первый раз на своей памяти Чи Хён видела, как ее второй отец плачет и даже не пытается скрыть слезы. Она сжала в кулаке пергамент. Феннек тихо повторил ее имя.

– Как он и сказал, Отеан в осаде. – Принцессе с трудом верилось, что этот твердый, спокойный голос принадлежит ей самой. Тело как будто разрывалось на части, слезы стекали по подбородку на грудь, где повисла Мохнокрылка, словно брошка, уцепившись клювом за камзол. – Императрица не знает, сколько времени продержится Отеан. Она обратилась за помощью к Черной Папессе и багряной королеве, к тапаи Угракара и прибрежным племенам Кремнеземья, к доминионам и даже к Усбе, но опасается, что никто не поспеет вовремя. Поэтому она… просит меня, несмотря на совершенные против ее семьи преступления, вернуться домой и привести Кобальтовый отряд. Если я соглашусь, мне даруют прощение… а если откажусь, Непорочные острова наводнит армия чудовищ, приплывших из Джекс-Тота.

– А что… – Феннек прочистил горло, его пальцы осторожно сжали ее руку. – А что с Хвабуном?

Канг Хо застонал при упоминании своего родового острова, и этого ответа хватило, чтобы рассеять все сомнения. Чи Хён лишь повторила то, что прочитала в письме:

– Ближайшие к морю Призраков острова стали первой добычей захватчиков из Джекс-Тота. Хвабуна больше нет.

Феннек и Чхве стояли рядом, их руки были теплыми, дыхание еще теплей, но это не давало облегчения. Она чувствовала, что внутри у нее все закипает, словно вода в чайнике, и заскрежетала зубами с такой силой, что тот, который шатался, вывалился вовсе. Но она едва заметила укол боли и привкус крови.

Малышка Хёри, испуганно прижавшаяся к ней, когда Юнджин пела о потерянных душах на фоне моря Призраков. Мажордом Пак, пытавшийся стать для них кем-то вроде третьего отца, но способный претендовать лишь на роль ворчливого дядюшки. Леди Сун, камердинер ее первого отца, и мадам Ким-Бо, управлявшая портом. И остальные слуги…

И над всеми ними возвышался ее первый отец Джун Хван, всегда, даже в воспоминаниях, оценивающе смотревший на дочь из-под кустистых бровей.

Хотя нет, не всегда. Она вспомнила, как в прежние времена, когда деловые предприятия второго отца еще процветали, первый отец улыбался так заразительно, что она не могла удержаться от ответной улыбки. Она вспомнила, с какой непринужденностью Джун Хван вел ее на первый танец в Отеане, помогая неуверенной в себе дочери успокоиться, критикуя каждого, мимо кого они проходили по переполненному залу на Фестивале слуг. Вспомнила, как еще раньше он утешал дочь, когда та прибегала к нему в слезах, с рассаженным локтем или коленкой. Как он, не заботясь о своем изысканном наряде и безупречной косметике, качал на руках вывалявшуюся в мокрой траве девочку и целовал ее в обе щеки, пока рыдания не сменялись восторженным смехом, и… и… и…

– София, – удалось ей наконец протолкнуть сквозь наполнившийся кровью рот. Она вырвалась из объятий Феннека и Чхве и поспешила к своему второму отцу. – Остановите ее! Верните назад! Не отпускайте ни в коем случае, пока я не решу, что делать дальше.

Чхве и Феннек вылетели из палатки, а она опустилась на колени рядом со вторым отцом, оплакивая гибель людей, которых оба любили больше всего на Звезде и которым не хотели причинить вреда, хотя их самолюбивые планы ничего другого и не могли принести. Мохнокрылка ползала между старым хозяином и новой хозяйкой, перебираясь с руки Чи Хён на плечо Канг Хо и обратно. С каждым рыданием принцессы шерсть маленького демона становилась все более темной, густой и блестящей, а живот раздувался все сильнее, и это продолжалось, пока в штабной палатке Кобальтового отряда не оплыла последняя свеча.

Глава 19

Рогатые Волки не ездят верхом. Запрет очень древний, старше самой Лучшей, но это не верховая езда, убеждала она себя. Это… что-то другое, не очень-то приятное, но совершенно не похожее на поездку на спине у какого-либо животного.

Хижина изнутри оказалась совсем не такой крошечной, как снаружи, чего и следовало ожидать от ведьмина жилища. Но она не стояла на курьих ножках или на панцире черепахи, как в песнях Мрачного, а опиралась на деревянные колеса, и рогатая волчица Неми Горькие Вздохи тащила ее за собой, как вол тянет плуг. Если бы в хижину был впряжен любой другой зверь, Лучшая ни за что бы не согласилась ехать вместе с колдуньей, но кто посмеет противиться воле Падшей Матери? Рогатый волк – это знак, и пренебречь им Лучшая не могла.

Это вовсе не означало, что ей нравилось происходящее. Даже проведя несколько недель в грохочущей и подпрыгивающей хижине, она не избавилась от дурноты, напоминающей о давних походах к побережью, где отец учил ее с братом управлять лодкой. Но у морской качки есть хотя бы определенный ритм, тогда как хижина на колесах может плавно катиться несколько часов подряд, а следующие несколько часов ее будто тащат по гигантской стиральной доске.

Впрочем, могло быть и хуже, – по крайней мере, Лучшая не ослепла, как брат Рит. Он сам во всем виноват, так что она не очень-то переживала за круглолицего монаха, с которым приходилось теперь нянчиться пуще прежнего. Какой дурак решился бы сделать то, от чего предостерегала ведьма? Только брат Рит.

Следовало признать, что Лучшую тоже мучило любопытство, когда Неми привела их в хижину в то первое утро и указала на гнездо, сплетенное из волос и мелко нарезанного пергамента. Там сидело дивное существо, малость похожее на цыпленка, хотя где это видано, чтобы у цыплят были черные чешуйки на крыльях, спине и змеином хвосте, а также белый окрас лап, груди и клюва. Крохотный колпак из прошитой кожи, с металлическим каркасом Лучшая заметила в последнюю очередь, зато брат Рит сразу обратил на него внимание.

– Ни в коем случае не снимайте его, – предостерегла Неми, прежде чем закрыть дверь и взобраться на крышу, откуда она правила волчицей. – Иначе пожалеете.

Это было первое сбывшееся предсказание Неми, и когда крик брата Рита пробудил Лучшую от полудремы, которая заменяла ей сон в этом путешествии, она сразу поняла, что монах не внял доброму совету. Он только на мгновение приподнял колпак и сразу же с воплем отпрянул, встретив взгляд существа. Лучшая отвела руки монаха от его лица, увидела окаменевшие глаза и перестала браниться – свой урок он уже получил.

Впрочем, чего он ожидал от ведьминой питомицы? Даже накрытая колпаком, птица, казалось, непрерывно наблюдала за гостями, и разве не она помогла Неми предугадать их путь?

Лучшая окончательно решила, что не хочет иметь с этим существом ничего общего, после того как Неми потребовала, чтобы она поднесла к нему руку. Птица клюнула в ладонь, напилась крови, а потом снесла багровое яйцо, которым ведьма угостила охотницу. Якобы оно приведет к родственникам Лучшей. Но это не объясняло, зачем нужны другие яйца, которые откладывала диковинная птица, – черные с золотыми крапинками. Каждое утро, перед тем как тронуться с места, хозяйка съедала одно, и Лучшая заметила, что после завтрака та выглядит бодрой и здоровой, если не считать сгорбленной спины… Но к вечеру Неми уже не могла сделать и шага, не кривясь от боли, и каждый ее вздох сопровождался жутковатым хрипом. Если Неми Горькие Вздохи вздумает причинить Лучшей зло, та в первую очередь нападет на полуптицу-полуящерицу, – сдается, в ней спрятана жизнь ведьмы.

Милостью Падшей Матери до этого пока не дошло. Пускай Неми и ведьма, она оказалась намного более приятной спутницей, чем вечно ноющий брат Рит. По вечерам, которые путники проводили у костра, Неми доставала певчий меч. Она садилась на крыльце, ставила между ног меч с узким, заточенным с одной стороны клинком, сгибала упругую сталь и проводила тетивой лука, сделанной из ее собственных волос, по тупой стороне, извлекая волчий вой, от которого взвивалось и корчилось пламя. Брат Рит тихо молился в стороне, но Лучшая предпочитала тоскливые песни его монотонному бормотанию. Под музыку Неми она вспоминала просторные саванны, озаряемые светом полной луны, или ветер, пролетающий над высокой травой возле устья широкой ленивой реки, мимо которой они проехали через несколько недель после начала этого неспешного путешествия. А молитвы брата Рита заставляли ее думать лишь о покойном муже и опозоренной семье.

Однажды вечером, когда Яркая Смотрящая сияла кровавым закатным светом, а солнце бросало прощальные лучи в узкие окна, хижина подпрыгнула на корнях в последний раз и остановилась, хотя обычно Неми погоняла волчицу допоздна. Брат Рит чуть слышно застонал на мягком сиденье, словно ощутив присутствие крылатой твари у себя за спиной, на полке со стеклянными шарами, деревянными безделушками и многочисленными книгами, расставленными в строгом порядке, который сохранялся, несмотря на постоянную тряску. Низкая дверь, о притолоку которой Лучшая то и дело билась головой, заскрипела, и в проеме появилась фигура Неми на фоне притихшего багрового леса.

– Деревья растут слишком густо, повозке дальше не проехать, но мы уже близки к цели, – объявила ведьма, затем шагнула в комнату, взяла из гнезда черное с золотом яйцо и проглотила целиком.

Лучшая спрыгнула на покрытую палой листвой землю и встревоженно хмыкнула. Должно быть, они действительно почти настигли ее беглых родственников и их страшного спутника-колдуна, если Неми понадобилось съесть второе яйцо за день.

Выходя из хижины, ведьма добавила:

– А ты, маленький цепист, составишь компанию Зитатрис. Жди нас здесь.

Лучшая надела рогатый охотничий шлем и прошлась, разминая затекшие ноги, под ветвями болотного кипариса, а Неми прицепила поющий меч к отягощенному мешочками поясу, и хотя походка под действием съеденного яйца снова стала уверенной, ведьма все же прихватила с собой украшенный перьями посох.

– Наше путешествие закончено, Лучшая из клана Рогатых Волков, – заявила Неми, и охотница прочитала на лице девушки тревогу и волнение и еще нечто большее, чем тревога. – Если Хортрэп все еще сопровождает твоих родственников, придется сначала напасть на него, иначе у тебя не будет возможности встретиться с твоей семьей.

– Как я узнаю этого Хортрэпа? – спросила Лучшая, взвешивая на руке солнценож своей бабушки, а другой рукой сжимая копье. – И разве ты не хочешь отомстить сама?

– Если он здесь, его нельзя будет не узнать, – объяснила Неми. – Ростом выше твоего, широкая, как у моей волчицы, грудь, а кожа бледнее, чем шея у Зитатрис. Что касается мести, то я буду довольна, если одолеем его вдвоем или даже с помощью волчицы, но и тогда нам дорого придется заплатить за победу.

– Кто же он такой? – спросила Лучшая, пока Неми освобождала волчицу от упряжи. Она никогда не проявляла лишнего любопытства, но раз уж ведьма сама просит о помощи в схватке с колдуном, значит охотница вправе узнать больше. – Этот заклятый враг не только Неми Горькие Вздохи, но и всей Звезды, кто он для тебя? Соперник в колдовстве? Убийца твоих друзей?

– Он был моим наставником, – ответила Неми с ухмылкой такой же безумной и хищной, как оскал волчицы, скрывшейся в темноте. – И теперь пора заплатить ему за уроки.

Лучшая кивнула, понимая, что она получит возможность услышать песню от начала и до конца, если уцелеет в этой охоте. Пока же надо вместе с самой настоящей ведьмой пойти в незнакомый лес на западном краю мира, зная, что в темноте могут поджидать сын, или отец, или брат – если не все трое сразу.

Ладонь, сжимавшая рукоятку ножа, вырезанную из кости ее бабушки, стала влажной, и Лучшая двинулась за белеющим силуэтом волчицы, которая рыскала между деревьями. Охотница дала себе клятву сделать все, что от нее потребуется.

Глава 20

Когда Язык Жаворонка обвился вокруг солнца, проглотив еще один день, заснеженная долина стала похожа на голубоватый саван утонувшего моряка. Вдали от лагерных палаток было тихо, если не считать хруста под сапогами, ступающими по узким полоскам снега и более широким пятнам мерзлой земли, а также шороха скребущих по льду когтей. Врата, не скрытые теперь завесой дыма или снегопада, выглядели особенно жутко. Они выделялись на фоне зимнего пейзажа, словно прореха в праздничном гобелене. В меркнущем свете София привела спутников к самому краю, и хотя цель путешествия стала им ясна, как только они покинули лагерь, Борис заговорил об этом лишь теперь.

– Этого я и боялся, – признался он, глядя в непроницаемую темноту. – С тех пор как мы принесли сюда Портолес и проследили за тем, как ее поглотила тьма, меня не покидает уверенность, что я отправлюсь за ней. Я буду вашим… как бы это сказать… пробным камнем? Вы сбросите меня и посмотрите, что произойдет дальше? Это и есть мой вклад?

– Для гадкого безбожника ты слишком торопишься с выводами, – заметила София.

– Еретик вовсе не то же самое, что и безбожник, – объяснил он. – Трудно сказать, кроется ли за вашей игрой нечто большее, чем обычные дела смертных, но это еще не значит, что она мне нравится.

– Благоразумный парень, – сказал Хортрэп, плотнее запахивая мантию на голой груди.

Он выглядел немного лучше, чем в первые дни после того, как побывал в утробе Королевы Демонов. Но с колдуном явно что-то случилось, его обычно бодрое настроение падало с каждым шагом. Он лениво пнул носком войлочной туфли ледяную глыбу и проследил, как та скатывается во Врата. Вместо того чтобы заскользить по поверхности или погрузиться внутрь, лед мгновенно растаял, превратился в белый пар, нависший над непроглядной чернотой.

– Нет! – охнул Борис. – Ну его в жопу! Мы что, в самом деле?..

– В самом деле, – подтвердила София, хотя чувствовала себя ненамного лучше. Мордолиз радостно носился вдоль кромки, словно разминая лапы, прежде чем запрыгнуть в лодку для долгого плавания. Он пролаял с противоположного края Врат, а затем его шерсть опять слилась с окружающим мраком, только глаза и зубы блестели. Демон явно был рад тому, что им предстояло, и разве этого не достаточно, чтобы отказаться от задуманного?

– Вы сами говорили, что не доверяете высшим силам, если они выглядят подозрительно, и все-таки собираетесь нырнуть туда? – удивился Борис.

– Неверие – тоже разновидность веры. – Это прозвучало так, будто Хортрэп спорил с собственным сердцем. – Кроме того, у нашей Софии есть ангел-хранитель.

– Да, маленький мокроносый ангел, от которого жутко несет псиной, – сказала София, а Мордолиз промчался мимо, задев ее руку виляющим хвостом.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Борис, засовывая руки поглубже в рыжую норковую муфту, подаренную Софией вместе с остальной теплой, но слишком уж кричащей одеждой из роскошного меха и кожи яркой расцветки.

Она отобрала эти вещи из оставшегося гардероба герцогини Дин и графа Хассана. Пурна и Дигглби перед уходом основательно обчистили палатку друзей, оставив лишь то, что сами посчитали чересчур безвкусным и неудобным.

– Я тоже не уверена, что это хорошая идея, – призналась София. – Вот и проверим. У всех у нас будет полезный опыт.

– Нет! – взорвался вдруг Хортрэп, да так, что София аж подпрыгнула.

Хватальщик принялся ходить взад-вперед, потирая почти зажившие ладони, пока струпья не посыпались на чистый снег.

– Я никуда не пойду. Вот и песенке конец.

– Конец? Сынок, ты ее даже не начинал! – возмутилась София. И без того сомнительные перспективы теперь становились и вовсе отвратными. – Если не можешь провести нас через Врата, как ты собираешься завтра переправить весь хренов отряд?

– Мне очень жаль, но тебе остается только попросить демона, чтобы он вас провел, – ответил Хортрэп, глядя вслед промелькнувшей собачьей тени, вместо того чтобы смотреть в глаза Софии. – Чи Хён приказала доставить тебя в Диадему, но я вконец измотан, и мне никак не восстановиться. На Звезде можно усилием воли одолеть врага, но там, за Вратами, другие законы. Это безрассудство – отдавать себя на милость противника. Поступай как знаешь, а я возвращаюсь в лагерь.

– Хортрэп, ты не можешь просто так отказаться от выполнения приказа Чи Хён!

– Посмотри на меня. – Колдун повеселел, как только принял решение. – Из ваших споров я выяснил, что генерал весьма снисходительна к своим капитанам, даже к той, что сломала ей нос.

– Значит, мы тоже возвращаемся? – с надеждой произнес Борис. – Раз этот парень не хочет даже попытаться, то…

– Генерал сказала, что каждая секунда задержки ухудшает наши шансы на завтрашнюю победу, – напомнила София. – Если откажешься, Хортрэп, то поможешь тем самым Вороненой Цепи.

– Чушь собачья, – заявил колдун. – Сохранить свою жизнь и разум, обеими ногами оставаясь на Звезде, – вот все, чем я могу помочь делу. Цеписты только обрадуются, если я войду во Врата и там останусь, но я не собираюсь потакать их желаниям… или желаниям твоего демона. Не сомневаюсь, что ему по силам провести тебя целой и невредимой, так что не пытайся свалить всю вину на меня. Иди или оставайся, но это твой выбор, а я умываю руки.

– Значит, ты бросишь нас здесь? – уточнила София. – Вернешься к Чи Хён с повинной головой, а я должна попросить Мордика, чтобы он провел меня через Врата? По-твоему, я настолько глупа?

– Все зависит от того, доверяешь ли ты ему настолько, чтобы пойти за ним, – ответил Хортрэп. – Я бы сказал, что это действительно охренеть как глу…

Мордолиз с яростным рычанием выскочил из темноты и ударил передними лапами Хортрэпа в живот. Колдун взвизгнул, поскользнулся на льду и упал, и это могло бы показаться весьма забавным – огромный пожиратель демонов получил по заднице от собаки средних размеров, – вот только во всем, что касается Хортрэпа и Мордолиза, не бывает ничего забавного. Колдун лежал на земле, отмахиваясь покрытыми рунами руками от длинной собачьей морды, а демон утробно рычал, не сводя с него глаз.

– Пойдем, Мордик, нам нужно спешить, – попыталась София употребить власть, которой вряд ли обладала.

Здесь, на краю Врат, Мордолиз – связанный демон, но это «здесь» долго не продлится.

Пес оглянулся, рычание сменилось жалобным воем, и София заподозрила, что они с Хортрэпом просто дурачатся.

– Быстрей, Мордик И не говори, что ты не рад наконец-то затащить меня во Врата.

Мордолиз гавкнул и обернулся так стремительно, что его хвост хлестнул колдуна по лицу. Хватальщик поднялся со всем достоинством, на какое только был способен, но противник уже позабыл о нем. Пес весело скакал вокруг Бориса и Софии, то прижимался передними лапами и мордой к земле и отставлял зад, виляя хвостом, то притворно нападал. София ободряюще похлопала его по спине, Борис же вздрагивал и съеживался при каждом приближении демона. Трудно было бы винить его за это.

– Ну что ж, прощай, дорогая подруга, и, может быть, это путешествие в Диадему принесет больше пользы, чем предыдущее, – сказал Хортрэп, отряхиваясь от грязного снега. – Извини, что не пожимаю твою руку, но я очень дорожу своей и не хочу, чтобы демон ее откусил. Если позволишь дать совет, то я бы держал его на коротком поводке.

– То же самое могу сказать про тебя и Чи Хён, только я больше не уверена в том, у кого в руке поводок, а у кого на шее ошейник, – не осталась в долгу София. – Увидимся завтра?

– Если все пойдет по плану, – кивнул Хортрэп. – А что может пойти не по плану в такой простой операции?

– Будем надеяться, что мы этого никогда не узнаем, – сказала София, куда больше обеспокоенная ожидающим ее в самые ближайшие минуты ужасом, чем завтрашним вторжением. Если она останется в живых, то… – Борис, ты готов?

Еретик посмотрел на нее, на Хортрэпа, на Мордолиза. Затем на Врата. Снова оглянулся на Мордолиза, согнулся в три погибели и выблевал съеденный на ужин бисквит прямо на свои розовые замшевые сапоги. Мордолиз неспешно подошел, чтобы полакомиться, но София отпихнула его ногой. Это происшествие вызвало короткий смешок Хортрэпа, а затем его изрядно помятая туша исчезла в ночи, спеша оказаться как можно дальше от Врат, в куда менее пугающей темноте. Мордолиз сел рядом с хозяйкой, хлеща неугомонным хвостом по жидкой грязи, София потрепала его за ушами и улыбнулась, когда он поднял голову и посмотрел на нее.

– Пройти через Врата, прокрасться мимо часовых в Диадеме, собрать повстанческую армию и провести отвлекающую атаку на рассвете, – перечислила София. – Таков приказ. Проще некуда.

– Вы в самом деле так думаете? – поинтересовался Борис, утирая рот норковой муфтой.

– Нет, конечно. – София отпустила загривок Мордолиза и протянула руку Борису. – Но стоит ли рисковать жизнью ради чего-то легкого?

– Хотел бы я найти такие же хорошие прощальные слова, но я потратил все в прошлый раз, когда решил, что вы собираетесь меня убить. – Борис ухватился за ее руку.

– Прощальные слова – это для неудачников, – возразила София, и ей показалось, что покореженная корона задрожала в ее заплечном мешке.

Словно Холодный Кобальт была сказочной ведьмой, которая спрятала свое сердце в головной обруч.

У нее дрожали ноги, и она сомневалась, сможет ли сделать роковые шаги… И тогда Мордолиз, словно он лучше хозяйки знал, куда она запрятала свое сердце, прыгнул в бездну, а София, держась за его шкуру, шагнула следом.

Последнее, что она осязала, – это вспотевшие пальцы Бориса, крепко стиснувшие ее кисть, когда она потянула наивного простака за собой в неизвестность.

Последнее, что она услышала, – это собственное имя. Хортрэп звал ее, просил остановиться.

А последнее, что вспомнила, – как ее обнимал Лейб, когда они лежали ночью в постели и внимали стуку летнего дождя по крыше.

Затем ее окутала мгла Врат, и все трагедии, все триумфы, все радости и потери мира смертных сделались такими же далекими, как самая далекая звезда.

Глава 21

Мрачный с первого взгляда понял, что с этим болотом дело неладно. Вместо того чтобы переправляться по полузатопленной тропе, нужно вернуться и узнать, не покажет ли тамариндовое бревно другой путь. Но разве ж они послушают?

И вот Дигглби растревожил гнездо мстительных мертвецов с острыми когтями и клацающими зубами, с кучами деревянного мусора, защищающими, словно панцирь, им спину. Эти твари подплывают или подползают по дну на животе, и уже поздно звать на помощь. Когда Гын Джу рванулся на выручку к остальным, Мрачный едва успел подставить плечо под проклятое бревно, а затем кое-как взгромоздил его на спину лошади, надеясь, что оно застрянет между сумками, – наверняка ему вскоре понадобятся свободные руки.

Мрачный не хотел вредить останкам чьих-то предков, но твари не ответили на его миролюбивые слова. Они продолжали наседать. Пурна выстрелила из своего оглушительного самопала, но это, похоже, не спасло положение, только все вокруг заволокло едким пороховым дымом.

Принцесса оставалась на удивление спокойной, когда трое водоплавающих приближались к ней спереди, а еще четверо заходили с хвоста. Гын Джу приготовился к схватке, а двое других охотников за дядюшкой Трусливым повели себя как обычно, то есть по-дурацки: они кричали, барахтались в воде и оглядывались на Мрачного, как будто он мог волшебным образом покончить с безобразием, ими же и учиненным. Пурна почему-то стояла на коленях и шарила руками в грязной воде, а Дигглби прыгал на левой ноге, словно боясь опустить вторую, оставшуюся только в чулке. Кроме тварей, что приближались по затопленной тропе, еще одна, та, что стащила с Дигглби сапог, копошилась на глубокой воде, еще несколько спешили на подмогу с болотных просторов.

Все это дерьмо Мрачному очень не нравилось. Чужеземные предки не виноваты в том, что незваные гости потревожили место их погребения, подумал он и наконец-то вспомнил, где видел такие кучи хвороста. Клан Моржа хоронил своих покойников в устье реки, вбивая в дно колья, чтобы тела не уносило в море. Этими телами питались рыбы и крабы, которыми, в свою очередь, питались Моржи. Однако тот факт, что болото оказалось кладбищем, еще не объяснял, почему мертвецы сохранили так много плоти на своих костях и почему они поднимаются из воды, если кто-то нарушает их покой.

Как бы то ни было, в песнях Мрачного предки, столкнувшись с подобными существами, не спрашивали объяснений, а просто бежали прочь. И разве тот старик в Черной Моли не советовал не ходить через кладбище? Мать часто повторяла Мрачному: кто не прислушивается к предупреждениям мудрых, тот всегда получает по заслугам.

Гын Джу, застывший в нелепой позе с обнаженным клинком, посмотрел на Мрачного широко раскрытыми от страха глазами, хотя в остальном казался невозмутимым, точно мраморная статуя. Мрачный пожалел, что не может еще раз сказать, как ему понравилась поэма, которую непорочный не без смущения декламировал последние несколько дней, когда они вдвоем уходили вперед с колдовским бревном на плечах. Слова были настолько яркими и выразительными, что варвар словно наяву ощущал прикосновение соленого ветра с неведомых островов, изысканный вкус неизвестных блюд, нежный аромат незнакомых цветов, слышал крики диковинных птиц… А в последней строфе, которую Гын Джу прочитал с легким румянцем на щеках, Мрачный мысленно увидел девушку, которую они оба несомненно любили. Сейчас было неподходящее время, чтобы сказать все это спутнику, поэтому Мрачный просто кивнул – так перед эпическим сражением воин кивает другому воину, словно передавая тайное сообщение, понятное только им двоим.

И может быть, Мрачный напрасно отмахнулся от тех старых песен, потому что испуг тут же исчез из взгляда Гын Джу, прикрытый маской подбородок опустился в ответном кивке, как будто они действительно что-то беззвучно сказали друг другу, совсем как древние герои. Не такое уж великое открытие, если попытаться выразить это словами… Но сердце Мрачного забилось сильнее, когда он снова бросил взгляд на мертвецов с панцирями из веток на спине и сжал в руке копье, оставив последний солнценож на перевязи, чтобы не потерять в болоте. Вот о чем был этот безмолвный разговор: они не подведут Чи Хён и вернутся в Кобальтовый отряд – вместе с остальными или только вдвоем.

И в этот момент Мрачный почувствовал то же самое, что и во времена, когда дедушка был еще жив. Есть у него кто-то, кого нужно защищать еще упорней, чем себя. И важность этой задачи справилась с охватившим варвара оцепенением.

Пока Гын Джу пятился, чтобы защитить лошадь от подбиравшихся сзади монстров, Пурна вскочила на ноги, а Мрачный рванулся вперед и стал рядом с ней. И тут первый из мертвецов приподнялся над водой и легко заскользил к ним.

– В жопу Марото! – крикнула насквозь вымокшая девушка, тряхнув влажными волосами, и взмахнула кривым клинком.

– В жопу Марото! – усмехнулся Мрачный, осознав, как мало он думал о своем никчемном родственнике за прошедшие дни.

Именно этого поганец и заслуживает – чтобы о нем позабыли даже те, кто охотится за ним.

– В жопу Марото! – подхватили Дигглби и Гын Джу.

И в этот момент покрытые хворостом мертвецы бросились в атаку.

Тот, что завладел сапогом Дига, снова попытался ухватить щеголя, а другой монстр, загородивший тропу, быстро приближался по отмели, скользя животом, беззвучно щерясь и рассекая когтями мутную пленку на поверхности воды. Куча мусора на его спине была высотой по пояс Пурне. Мрачный шагнул вперед и вонзил копье в череп мертвеца, прижав его ко дну. Тварь словно и не заметила этого, она знай давила на древко, пока Пурна не обошла ее сзади и не перерубила шею длинным изогнутым клинком. Мрачный тряхнул копьем, чтобы сбросить отрубленную голову в болото, и тут заметил нечто странное.

В зияющей на шее дыре что-то зашевелилось, свиваясь бледно-серыми кольцами. Миг спустя неизвестное существо скрылось в глубине своего пристанища, и Мрачный понял, что здесь произошло. Некоторые древние демоны, как известно, прячутся в камнях, деревьях и других неодушевленных предметах, принося незначительный вред людям, но однажды шайка этих тварей проникла в трупы, захороненные на кладбище, и стала использовать погребенные под ветвями тела для новых злодеяний. Эта версия казалась весьма правдоподобной – какая бы гадина ни шевелилась в горле мертвеца, у нее была характерная серая окраска, как и у демонов, что кружили вокруг колыбели маленького варвара, хотя никто, кроме него самого, этого не замечал. Ведь для того, чтобы увидеть их, нужно иметь такие глаза, как у Мрачного.

Он хотел предупредить Пурну, что в обезглавленном трупе демон, он может напасть снова, но противник подтвердил это предположение, не дав сказать ни слова. Безголовый кошмар бросился вперед. Пурна стояла немного в стороне, а Мрачный оказался прямо на его пути. Варвар не успел даже замахнуться копьем, как чудище вцепилось ему когтями в правую лодыжку.

Мрачный в панике тыкал копьем в хворостяной панцирь, пытался отшвырнуть монстра левой ногой… Но ловкость изменила ему, он потерял равновесие на скользкой тропе и упал на мелководье, разбрызгав во все стороны грязь и выпустив оружие из вспотевшей руки.

А хуже всего было то, что безголовая тварь крепко сжимала его лодыжку. Мрачный хотел схватить лежавшее рядом копье, но монстр оказался проворнее, прижал его брыкающиеся ноги своим животом и потянулся когтями к руке. Обрубок шеи дохнул запахом утопленника, и Мрачного едва не стошнило, а тварь ползла все выше по его груди. Он закричал, но это был не благородный рев и не яростный боевой клич, а пронзительный вопль, более подходящий к ситуации, когда тебя оседлал вселившийся в мертвеца демон…

С удивившей его самого силой Мрачный столкнул с себя зловонную тушу, опрокинул противника на заросшую хворостом спину. И все бы хорошо, но тварь ухватила его за плечи и потащила за собой. Сидеть верхом на скользком животе монстра было приятней, чем лежать под ним, но Мрачного по-прежнему крепко держали. Он отчаянно вырывался, ребра врага гнулись, словно ветки каучукового дерева, панцирь трещал под удвоенным весом. К ним подскочила Пурна, выкрикнула что-то неразборчивое и принялась размахивать клинком в опасной близости от рук Мрачного, пытаясь освободить его из цепких когтей. Затем панцирь с громким хрустом проломился, и варвар опрокинулся вместе с мертвецом на бок, с затопленной тропы в омут.

Вода здесь была холоднее и мутнее. Мрачный вместе с противником погружались все глубже в вихре грязи и опавших листьев. Темнота сгустилась, но варвар все же разглядел в ней свернувшуюся клубком яркую серебристую ленту. Это был демон, таившийся под полупрозрачной кожей на груди мертвеца. Один из редких случаев, когда Мрачный порадовался тому, что родился с глазами снежного льва, а не с обычными человеческими… а еще тому, что монстр держит его за плечи, а не за запястья и можно, несмотря на острую боль, шевелить руками.

Упираясь локтем в мягкую, как сыр, грудную клетку мертвеца, Мрачный нащупал рукоятку солнценожа на перевязи.

Демон в безголовом трупе, видимо, почувствовал холод металла; острые, словно копья, когти соскользнули с плеч Мрачного и потянулись к запястьям… но было уже поздно. Темная вода замедлила движение руки, однако лезвия солнценожа все же прорвали истлевшую грудь, словно мокрый шелк. Серебристый демон не успел скрыться глубже, острие главного лезвия задело его кольца, и слабое сияние угасло, словно Мрачный задул свечу. Руки, державшие его, ослабли, зато ноги, обвившиеся вокруг его ног, наоборот, затвердели, и пришлось, продолжая тонуть в холодном и темном омуте, разрезать бедра мертвеца, чтобы выскользнуть из-под тянущей на дно туши.

Грудь сдавило. Мрачный заработал ногами, мысленно благодаря дедушку, научившего его плавать в заводях с талой водой, что появляются в Мерзлых саваннах каждое лето. Старик хотел, чтобы Мрачный был готов к тому неизбежному дню, когда Рогатые Волки вернутся на берег моря, – дню, который так и не наступил. Но едва Мрачный вырвался на свободу, как угодил лицом в холодный ил, ослеп от жалящих глаза мелких крупинок и оказался то ли у самого дна, то ли у берега омута. Прежде ему не доводилось тонуть, но теперь Мрачный понял, на что это похоже: тлеющий огонь вместо воздуха в груди и темная затягивающая вода…

Мрачный попытался всплыть, неловко изогнувшись в непроглядной мгле омута, ударился о дрейфующий в глубине труп и снова коснулся шершавой, скользкой земли. Он вернул солнценож на перевязь, чтобы можно было грести обеими руками, и оттолкнулся еще раз… и еще, и еще, и…

Он все-таки прорвался к меркнущему свету и жадно вдохнул воздух, барахтаясь в грязной воде. Секунду или две Мрачный приходил в себя, а тем временем к нему подплыл еще один одержимый демоном труп. Позади мокрого горба из ветвей и листьев не было видно ничего, кроме ровного, пустынного болота, – вероятно, Гын Джу и всех остальных тоже утащили под воду. Мрачный попытался найти опору, но берег омута крошился под его сапогами, и пока он нащупывал солнценож, иссохшее лицо давно умершей женщины придвинулось к его горлу, а панцирь из хвороста и грязи заслонил собой весь мир…

И вдруг высоко в небо взметнулись обломки веток и фонтаны воды, когда какой-то расплывчатый силуэт обрушился на него сверху. Огромная тварь упала в омут рядом с Мрачным. Поднявшаяся волна отнесла варвара в сторону, и он снова оказался на мелководье, и, пока его неистово раскачивало вверх-вниз, рядом появились знакомые фигуры.

Пурна вытащила Мрачного из воды, и когда зрение прояснилось, он разглядел Дигглби у дальнего берега. Девушка волокла варвара по затопленной тропе, что уже с трудом различалась в окрашенной медью заката болотной воде.

Это плохо – нужно скорей перебраться через болото, пока еще можно разобрать, куда ставить ногу, чтобы не провалиться в омут. Мрачный обернулся, собираясь поторопить Гын Джу, но не увидел его бредущим следом. Непорочный куда-то пропал. Заложенные уши наконец-то очистились от воды и ила, и тут Мрачный услышал крик.

Ему и прежде приходилось слышать, как ржет Принцесса, но это было что-то другое, скорее напоминающее детский плач. Лошадка тяжело брела в воде, со всех сторон окруженная чудищами в панцирях из веток, и верхом на ней сидел Гын Джу. Он хотел направить животное на противников Мрачного, но Принцесса, пытаясь обойти глубокое место, увязла в густом иле на дальнем краю омута. Толпа свирепых монстров надвигалась на кобылу и ее наездника.

Мрачный вырвался из рук Пурны, хотя прекрасно понимал, что все бесполезно, что он лишь сам погибнет, пытаясь спасти обреченного товарища. Гын Джу поднял ногу над водой и столкнул колдовское бревно, а сам скорчился на спине животного, рискуя в любой момент соскользнуть в гущу жаждущих его крови мертвецов.

А потом это случилось. Крик Принцессы оборвался, одна из тварей схватила ее за уздечку и утянула пегую вытянутую морду в бурлящую воду; погрузились передние и задние ноги. Теперь Гын Джу балансировал на плывущем кривом бревне. Похоронная процессия смешалась, мертвецы отталкивали друг друга, каждый стремился первым завладеть легкой добычей. Вокруг Гын Джу замелькали скрюченные пальцы, и не успел Мрачный метнуть солнценож в кого-нибудь из врагов, как отважный непорочный взвился в воздух. Он прыгнул не в сторону Мрачного и Пурны, а прямо в болото, где мог оказаться омут или более густой слой ила. И хотя обезумевшие мертвецы сбились в плотную кучу, Гын Джу все же не удалось перепрыгнуть через них. Непорочный пробил неровную брешь в волнующейся массе хворостяных островков, и они моментально сомкнулись над ним. Мертвецы, уже успевшие разодрать на куски Принцессу, предвкушали новое лакомство.

И Гын Джу не стало, он выскользнул из песни с такой легкостью, что никто и не вспомнил бы о нем, если бы не слушал с самого начала.

Должно быть, Мрачный вскрикнул или даже завопил, но сам он ничего не слышал, кроме возни мертвецов, расправлявшихся с Принцессой. Он бы ринулся на выручку товарищу, если бы Пурна не вцепилась в занесенную для броска руку. Наконец он оттолкнул девушку, не внемля ее уговорам точно так же, как и собственному голосу, и приготовился метнуть солнценож в ближайшего мертвеца.

Плохой конец для песни. Хотя, конечно, лучше, чем дурацкая стрела, выпущенная из лучка-дохлячка и угодившая прямо в горло…

Но не успел Мрачный броситься в кишащее демонами болото, как над поверхностью, в стороне от тропы, показался темный силуэт, глотнул воздуха и снова погрузился в мутную воду. Мрачный заморгал, не веря собственным глазам. Но нет, действительно последний луч зимнего солнца отразился от ажурной маски. Возможно, это была просто игра света, рыба, схватившая жучка… но и такой малости варвару хватило, чтобы унять свою ярость и уступить Пурне, упорно тянувшей его к берегу. Сумел Гын Джу проскочить мимо монстров или нет, смерть Мрачного ничем не поможет непорочному.

– Быстрей! – скомандовала Пурна, держа варвара за локоть.

Закат погас, и тропу было уже почти не видно, так что они несколько раз падали по дороге к спасению. Добравшись наконец до берега по ту сторону болота, оба настолько вымотались, что уже не могли подняться по крутому скользкому склону. Они повалились на пахнущую плесенью грязную землю, из последних сил борясь с рвотными позывами.

Пурна не могла больше сделать ни шагу. Пусть эти мерзкие засранцы сожрут ее, как сожрали Гын Джу и бедную Принцессу, она не станет сопротивляться – если при этом ей дадут спокойно полежать. Она сделала все, что было в ее силах, и сам Марото не стал бы требовать большего от любимой ученицы.

Донесся мягкий всплеск, это приближался монстр. Мрачный, похоже, тоже услышал, он побрел, шатаясь, к небольшому обрыву, отделявшему людей от спасительного леса. Пурна не смогла бы взобраться на скользкий склон, но высокая, мощная фигура спутника предлагала более удобную дорогу. Тапаи вскарабкалась на плечи варвара, как на молодое дерево, и подпрыгнула, пытаясь дотянуться до края обрыва. Казалось, ничего из этой затеи не выйдет – Пурна вцепилась в мягкую землю, но ноги болтались в воздухе, так что за них могли ухватиться враги… В последний момент она подтянулась, заползла наверх и, тяжело дыша, перевернулась на спину.

Только что взошедшая луна давала мало света, но Пурна все же высмотрела тропу в густых зарослях магнолии. Тапаи хотела окликнуть Мрачного и спросить, не нужно ли сбросить ему какую-нибудь лиану, но тут из темного леса появился Диг, такой бледный, что она невольно заподозрила, не нанес ли он на лицо еще один слой грима после того, как выбрался на твердую землю.

– Пурна! – позвал он театральным шепотом, которому их научил Марото; но этот шепот прозвучал слишком громко здесь, в лесу Призраков, оправдавшем в конце концов свое название. – А где остальные?

Пурна поднесла палец к губам и оглянулась на берег. Ее глаза приспособились к темноте и смогли различить, что у кромки воды мерцает лишь мокрый панцирь какого-то засранца. Он норовил взобраться по грязному склону, но, сделав несколько шагов, съезжал вниз. Диг свесил голову с обрыва рядом с ней, наблюдая за напрасными усилиями преследователя; у паши длинная капля слюны сползала с уголка рта, пока наконец не сорвалась… И как раз в это мгновение тварь подняла голову, так что капля упала прямо в пустую глазницу.

– Глупый мальчишка, – прошипела Пурна, отползая, чтобы спрятаться от монстра.

– Я никогда ни на что не жаловался, но положение хуже некуда, – заявил Диг, садясь рядом с ней среди преющих листьев и скользких корней. – Так что с остальными? Они…

Промокшие насквозь, дрожащие от ночного холода, они крепко обнялись, чтобы хоть немного согреться.

– Не знаю. Гын Джу утонул, а Мрачный из-за этого окончательно спятил – хотел бежать на помощь, но я помешала. Потом он был у меня за спиной, а потом вдруг его там не оказалось. – Пурна опустила взгляд и только теперь увидела, что подарила сапог монстрам и теперь у них с Дигом одна пара на двоих. – Повезло же нам нарваться на чокнутых коллекционеров обуви после того, как мы потеряли графа.

– Да уж, – хмыкнул Диг, – наш обувной фетишист нашел бы с ними общий язык.

– Идем, паша, – сказала Пурна, восстановив дыхание и способность рассуждать здраво. – Попробуем найти в лесу дуб, который видели с другой стороны болота. Думаю, это как раз тот случай, когда лучше ночевать не на земле, а на дереве, как учил нас Марото.

Даже вдоль предполагаемой тропы кустарник рос очень густо, и когда наконец выглянула луна, она осветила заросли ежевики и ядовитого плюща. Пурна остановилась возле первого же подходящего дерева, не желая слишком удаляться и надеясь на то, что Мрачный оставит самоубийственные помыслы и отправится искать товарищей. Ствол дуба был в дюжину обхватов, и нижние ветви ненамного ему уступали. Длинные, пригибающиеся к земле, они будто специально предназначались для ночлега, а комья мха с успехом заменяли подушки. Пурна подсадила Дига, он залез в развилку, распластался на ветке и помог забраться тапаи. Оказавшись в безопасности, Пурна сняла рогатую накидку и повесила сушиться на соседнем суку, а Диг и вовсе разделся до нижнего белья. Затем они устроились понадежней на расходящихся ветвях, чтобы не упасть во сне.

Только после всех приготовлений осмелились завести разговор. В этой части леса Призраков было тихо, и они старались говорить шепотом. Предпочли бы помолчать, чтобы не будить лихо, но надо было решить важные вопросы.

– Найдется что-нибудь поесть?

– Остались сушеные абрикосы. Держи.

– Тьфу!

– Да, сушеными их теперь можно назвать только с натяжкой.

– Вот и жуй их сам. А попить?

– Есть фляга.

– Береги ее. У меня в бурдюке еще плещется вода, если хочешь…

– Да, будь добра.

– Держи.

– Ты сказала, что Гын Джу утонул, а не могло быть, что он…

– Нет.

Дигглби захлюпал носом.

– А Принцесса?

– Мне очень жаль, Диг.

Он сокрушенно простонал.

– Да, понимаю тебя. Хорошая была кобылка.

– Угу… лучше не бывает. – Он снова засопел, а потом заговорил убитым тоном, какого она еще никогда не слышала. – Я привязался к ней. Не так, как к Принцу, но все равно… Я потерял Принца, и Хассана, и Дин, и Марото. Понимаю, что это звучит…

– Никак это не звучит, Диг, – буркнула она. Слова, густые, как болотный ил, застревали в горле. – И… спасибо тебе. За все, что ты для меня сделал. Принц был бы сейчас с тобой, если бы…

– Нет, – твердо возразил Дигглби. – Он сам этого хотел. И я тоже. На самом деле я рад, что так вышло, или пытаюсь радоваться. Он ведь был демоном, а не просто собакой. Всякий демон мечтает обрести свободу, верно? Я отпустил бы его раньше, если бы знал, что он действительно хочет…

– Ох, Диг, ты отдал ему свое сердце, разве может демон хотеть большего?

Теперь они вместе захлюпали носом. Дигглби слабо усмехнулся:

– Я бы дал тебе носовой платок, но все мое имущество осталось на спине у Принцессы.

– Да, и мое.

– Драть-передрать!

– Да уж.

– …

– …

– А колдовское бревно?

– А компас?

– Гын Джу носил его в кармане.

– Упс!

– Два раза упс.

– Три раза.

– …

– …

– Но не все так плохо, Пурна, не все – я вернул свою шляпу.

– Счастье-то какое!

– Не надо ехидничать. Ведь ты наверняка все потеряла, кроме бурдюка и сарказма?

– При мне мой кукри, забитый грязью пистолет и старая трубка Марото.

– И это уже кое-что! Жаль, что нельзя подымить, я соскучился по хорошему тубаку.

– Как сказать…

Пурна расстегнула пояс и сняла с него тубакерку, которую приобрела в Черной Моли. Торговка уверяла, что штуковина непроницаема для воды, все стыки уплотнены пенькой, – вот и возможность проверить. Тапаи раскрыла отделанную кедром коробочку и убедилась, что содержимое не отсырело. Она растерла пальцами пропитанные патокой хлопья тубака и набила ими трубки. Диг в торжественном молчании наблюдал, как Пурна сунула трубку в зубы, закрыла тубакерку, несколько раз крутанула стальное колесико зажигалки и, борясь с непослушным длинным языком, впервые попыталась раскурить трубку Марото.

– Не забывай, милая моя, что «пыхнуть» – это только фигура речи, – предупредил Диг.

– На, сам попробуй, – предложила Пурна, краснея и радуясь, что в темноте этого не видно. Ей бы и за тысячу лет в голову не пришло, что однажды она вместе с пашой Дигглби будет курить, сидя в глухой чащобе на дереве, но таковы дороги Звезды, что тут поделаешь? Иногда последним твоим другом остается не тот, на кого ты рассчитываешь. – Что делать будем, Диг?

– Ммм… – отозвался паша, ловко закрыв колпачок зажигалки, и чашечка трубки обнадеживающе засветилась. – Думаю, мы тоже умрем, но позже, чем другие, так почему бы не пойти дальше?

– И правда, почему бы? – Пурна собрала волосы в хвост на затылке. – Думаешь, сумеем отыскать Марото без компаса и бревна?

– Может быть, – сказал Диг до неприличия довольным тоном, после чего выдохнул дым и передал трубку Пурне. – Вопрос в том, хочет ли Марото, чтобы мы его отыскали?

– И опять может быть, – согласилась Пурна, с трудом сдерживая раздражение; курить с беспокойно ворочающимся во рту языком было очень неудобно. – Спасибо за помощь, паша.

– Всегда пожалуйста. – И Диг умолк.

Пурна никогда не жалела о сказанном или сделанном, но, вспомнив плакат, который видела в Черной Моли, решила, что необходимо рассказать Дигу правду. Не ради дружбы, а ради того, что он ценит еще больше, – его собственной безопасности.

– Я должна кое в чем признаться… – Ее голос прозвучал слишком громко в неестественной тишине леса.

– О-о! – оживился Диг. – Что-нибудь пикантное?

– Как запах у Марото между ног, – огрызнулась Пурна и отдала трубку, чтобы не выронить, если паша вдруг набросится на нее.

Ей только теперь пришло в голову, что он может разозлиться. Никому не нравится, когда его водят за нос, даже глупому щеголю из Змеиного Кольца. «Ничего не поделаешь, пусть все идет, как идет», – говорит в таких случаях Марото.

– Я обманывала тебя, Дигглби, с самого первого дня.

– Думаешь, ты такая одна? – невозмутимо заявил паша, и серебристая луна осветила струйку дыма, поднимающуюся в темное небо. – Обычное дело, дорогая. Никто не станет выворачивать перед другими свое исподнее.

– Послушай, – сказала она таким тоном, что он наконец-то сел прямо, – меня действительно зовут Пурна, и я действительно родом из Угракара, но больше не было ни слова правды. Я… вообще не благородной крови. Не тапаи и даже близко к ним не стояла. Я из Харапока, из старинного рода торговцев коврами. Прошлой зимой тетя и дядя доверили мне самостоятельную торговлю в империи, а я… товар продала, но не вернулась домой с деньгами. Пустила их на ветер, выдавая себя за иноземную аристократку. За три недели до того, как мы отправились в Пантеранские пустоши, я еще развешивала ковры на базаре Змеиного Кольца. Я никогда не была одной из вас, паша. Я купчиха и, что еще хуже, воровка, обманщица, мечтавшая перебраться на шесток повыше.

Паша Дигглби ничего не ответил, и это был дурной знак, но и не полез в драку, а значит, все не настолько плохо, как ей думалось. Он протяжно вздохнул и картинно ударил несколько раз босой пяткой по стволу дерева. Затем снова всхлипнул и утер нос – неужели новость действительно его расстроила? Пурна и подумать не могла, что можно чувствовать себя еще хуже, но что там говорил Марото об их способности отыскать еще более глубокую пропасть?

– Проклятье, – проворчал наконец паша. – Вот уж не думал, что могу так расстроиться из-за проигранного пари. Я прямо слышу, как Дин трясет кошельком в могиле. Что угодно отдал бы за возможность увидеть сейчас его глаза.

– Диг, ты снова сожрал скорпиона? – возмутилась Пурна. – Хоть слышал, что я сказала?

– После Языка Жаворонка я зарекся есть скорпионов… и обменял ту крупную гадость на прекрасную маленькую многоножку у сына Сингх, – объяснил Диг. – Но никак не могу вспомнить, куда ее подевал. Раньше я держал ее в складках тюрбана, который отдал за эту шляпу, но не помню точно, вынул ли, перед тем как…

– Диг!

– Разумеется, я все слышал, и, разумеется, ты не благородной крови, – проговорил Диг, но вовсе не с той интонацией, какой она ожидала. – Тридцать девятого тапаи Угракара не существует, и всем об этом хорошо известно.

– Всем?

– Ну, может, и не всем, но Дин знала с того момента, когда мы познакомились с тобой на вечеринке у… Чья это была вечеринка?

– Зир Маны, – смущенно подсказала Пурна. – Неделей раньше я доставила ковер в ее усадьбу, там подслушала, как слуги обсуждают приготовления к вечеринке, и решилась заявиться без приглашения. Так я и оказалась среди вас.

– Правильно, «живой лабиринт» зир Маны! – Диг задумчиво подымил трубкой и продолжил: – В любом случае было очевидно, что ты не получила хорошего воспитания, – даже для иноземки выглядела просто жалко. Хассан предлагал пари, что ты шпионишь за нами, зир Мана была убеждена, что это я нанял тебя, чтобы всех разыграть, принцесса Вон Юнг подозревала тебя в каком-то мошенничестве, и только мы с герцогиней Дин с самого начала знали, что ты просто девушка из среднего класса, захотевшая попасть в высшее общество.

– Что? – Пурна почувствовала неловкость, словно щеголь, надевший на маскарад не тот парик. – Неужели никто из вас не принял меня за настоящую тапаи?

– Ммм… – задумчиво протянул Диг. – Может быть, Марото?

– Ха! – Пурна откинулась на спину в своем древесном кресле и вспомнила все, что приключилось с ней и ее благородными друзьями в Пантеранских пустошах, а также до и после. – Тогда почему вы мне позволили увязаться за вами? Ведь я же совершила преступление, и значительное, по меркам любой страны.

– Потому что ты была очень забавной, а денег у нас поначалу куры не клевали.

– Ох, – вздохнула Пурна. Проведя с аристократами столько времени, изображая одну из них, она упустила самое простое объяснение. Все это время она тайно посмеивалась над пижонами, считая их слишком толстокожими, чтобы заметить самые грубые ее ошибки… – Но раз уж и вы с Дин знали мой секрет, как ты мог проиграть пари?

– Да, знали, но… – Диг явно был чем-то смущен. – Дин ставила на то, что ты однажды расколешься, а я считал, что этого никогда не случится. Боюсь, она оценивала тебя выше, чем я.

– Нет, Диг, ты тоже высоко меня оценивал. – Новому языку больше не было тесно во рту, просто в горле что-то болезненно сжалось. – Но как всегда, немного просчитался. Я бы скорее съела отравленное дерьмо, чем призналась Вон Юнг или еще кому-нибудь, кроме тебя. Ведь ты же мой друг.

– Ты тоже мой друг, тапаи. – Диг подымил трубкой Марото, а затем передал ей.

Они курили и смотрели, как над лесом Призраков поднимается луна. Это было очень красиво и в то же время трагично, в особенности потому, что Диг и Пурна потеряли всех друзей. Сегодня не стало Мрачного и Гын Джу, последних, с кем они познакомились в долгом путешествии. Пурна невольно подумала, что она проклята… но тут же отбросила эту мысль в болотную грязь. Глупо считать мертвыми Мрачного и даже Гын Джу, пока восход солнца не прояснит этот вопрос окончательно; в жизни и так достаточно горя, чтобы не лить слезы из-за того, чего, возможно, на самом деле не случилось.

Взять к примеру того же Марото. Может, он и в самом деле служил королеве Индсорит, а может, просто оказался балбесом, предпочитающим не решать проблемы, а засовывать их поглубже себе в задницу; но, как бы там ни было, этого нельзя знать наверняка. И пока Пурна с Дигом не нашли варвара, остается лишь надеяться, что с ним все в порядке, где бы он сейчас ни был. Странно, что среди множества знакомых имен и лиц на доске с объявленными в розыск его не оказалось; или же он сорвал листок со своей физиономией, как это сделала Пурна.

Забавная мысль. Она напомнила о причине, по которой Пурна решила излить душу Дигглби, и всю веселость как ветром сдуло.

– Я должна тебе еще кое-что сказать, Диг, – откашлявшись, сказала она.

– Только постарайся на этот раз придумать что-нибудь поинтересней, – зевнул он. – Если не хочешь караулить первой.

– В Черной Моли я видела объявление о розыске преступника.

– Охота за вознаграждение? – заинтересовался Диг. – Можно развлечься, в зависимости от того, что за дичь нам предлагают.

– Нет, болван, это меня разыскивают! Я же сказала тебе, что украла ковры у родственников. Они наградят того, кто доставит меня в Харапок… или принесет мою голову, но тогда плата будет поменьше. Я понимаю, что сейчас, когда вся Звезда раскалывается на части, а Затонувшее королевство поднялось со дна моря, вряд ли кто-то обратит внимание на такую мелочь, но меня это потрясло… И ты имеешь право знать, раз уж мы бродим по лесам вместе.

– Ммм… – глубокомысленно промычал Диг и после долгой паузы поинтересовался: – Сколько предлагают? Мне нужны новые сапоги.

– Ложись-ка ты спать, Диг, – посоветовала Пурна.

Она до сих пор не оправилась от испуга, а еще очень устала и вообще была немного не в себе после всех испытаний. Но рядом был паша Дигглби, и это немного успокаивало. С рассветом они отправятся на поиски пропавших друзей, и самые страшные чудища Звезды не смогут их остановить. Во всяком случае, не остановят надолго, хотя ей тоже нужны новые сапоги. Устраиваясь поудобней для ночной караульной службы, она помолилась Черной Старухе, одной из предков Марото, о возможности прожить достаточно, чтобы разыскать своего учителя и либо спасти, либо отомстить за его смерть, в зависимости от обстоятельств.

О чем еще может мечтать варвар?

Мрачный брел берегом темного болота, охотясь на затаившихся демонов. Солнце зашло, глаза приспособились к мраку, и теперь серебристые паразиты просвечивали сквозь сморщенную кожу носителей. Стараясь не заходить глубоко в воду, он добрался до четырех тварей – если и не уничтожил, то уж всяко отправил обратно в Изначальную Тьму. Кто знает, что происходит с демоном, покинувшим облюбованное им тело? Руки Мрачного до сих пор горели в тех местах, где за них ухватился первый мертвец, но варвар уже наловчился метать солнценож точно туда, где скрывался демон. К сожалению, враги быстро поняли, что он опасен; теперь они каким-то непонятным способом предупреждали друг друга, что от этого охотника лучше держаться подальше. Пока луна не поднялась над деревьями, ему не удалось приманить ни одной кучи хвороста, а поход вслепую к центру болота ничего не исправил бы. Гын Джу уже мертв.

Мрачный старался не давать волю ярости, как в тот день, когда убили дедушку, но получалось плохо. Вряд ли он огорчился бы сильнее, если бы это Чи Хён погибла в схватке с болотными демонами… Но Гын Джу не просто погиб, он пожертвовал собой, чтобы Мрачный и остальные спаслись. Мрачный всегда мечтал о подобном подвиге, но каждый раз, когда появлялась возможность его совершить, упускал ее, находя более простой выход, выбирая не борьбу, а бегство. Спокойная жизнь в глуши приучила его избегать поединков, а не побеждать в них.

Мрачный разглядывал мрачную воду с копошащимися в ней демонами, и ему вспоминались Эмеритус и Безликая Госпожа. Наверное, его просто-напросто наказывают за неповиновение. Если бы он выполнил волю богини и сразился с Софией в лагере кобальтовых, беды не случилось бы и Гын Джу остался бы в живых… Как же Мрачному хотелось, чтобы перед ним появилась Безликая Госпожа, – тогда бы он высказал все, что о ней думает. По какому праву боги мучают невинных, забавляясь их жизнью и смертью? А может, на самом деле ловушку подстроил Хортрэп Хватальщик, или Добытчица, или они вместе? Разве не колдовское бревно и не чертов компас вывели путников прямо на это болото?

Вот только не запел ли Мрачный свою старую песнь? Они оказались здесь не из-за Безликой Госпожи или Кобальтовой Софии, не из-за компаса Хортрэпа или бревна ведьмы из племени Шакала и даже не из-за дядюшки Трусливого, самого удобного козла отпущения. В это гиблое место друзей привел Мрачный. И Гын Джу был вынужден верхом на Принцессе въехать в толпу мертвецов, потому что Мрачный не сумел стать вожаком, который был так необходим отряду, не прислушался к собственным предчувствиям и не повернул назад, а фактически сам послал Гын Джу в западню. И вот теперь он бродит по грязному болоту, охотится на безмозглых демонов и винит далеких богов и колдунов в том, что произошло по его собственной глупости. Мрачный ослушался приказа Безликой Госпожи, и ничего страшного не случилось, но как только он начал командовать своими доверчивыми друзьями, дела тут же пошли хуже некуда.

«В жопу Марото!» – с этим странным, но радующим слух Мрачного кличем Пурна бросилась в бой с находящимися во власти демонов предками, но если говорить начистоту, кто на самом деле виноват в случившемся? Кто использовал свое влияние на Чи Хён, чтобы собрать этих людей? По чьей вине погиб самый умный, самый благородный человек из всех, кого Мрачный встречал в своей жизни? Из-за Марото? Нет.

– В жопу Мрачного! – крикнул варвар слишком неподвижному болоту, окруженному слишком тихим лесом, вспомнив, как смущенно опускал глаза Гын Джу, когда читал свою восхитительную поэму, вспомнив круглые, как лесной орех, глаза, которые Мрачный видел только под проклятой маской, заставлявшей мучительно гадать, какой формы рот и нос скрываются под ней.

Варвар мог принять достойную смерть вместе со своим другом, но вместо этого убеждает себя, что та сверкнувшая в воде черепаха или рыбина на самом деле маска Гын Джу. И выходит, он сделал то же самое, за что ненавидит своего дядю: сбежал, вместо того чтобы прийти на помощь.

– В жопу Мрачного! В жо-о-опу-у-у!

– Ну, если ты сам так решил, трудно будет тебя переубедить.

У Мрачного едва не подкосились ноги, когда из леса Призраков донесся голос покойника. Он обернулся – нет, это вовсе не призрак и не колдовство. А если бы и так, это уже не важно. Только что он шатался от страшной усталости, а теперь запрыгнул на высокий берег быстрее снежного льва, преследующего добычу.

Как только Мрачный добрался до кромки леса, Гын Джу отошел от ствола кипариса, на который до этого опирался спиной; в лунном свете сверкнули зубы. Он потерял свою маску, и Мрачный понял, что ошибся, считая Гын Джу просто симпатичным; теперь он разглядел гладкий подбородок и высокие скулы с ямочками у краев улыбающегося рта. Непорочный был чертовски красив, но не той красотой, какую Мрачный встречал у других мужчин, а если и встречал, то она не заставляла его сердце биться в груди, словно попавший в силки заяц.

– Ты… живой, – произнес Мрачный и тут же возненавидел себя, настолько глупо прозвучали его слова. Слушайте Простака Мрачного, Изрекающего Очевидные Истины Под Двурогой Луной! Но затем неловкость сменилась облегчением и еще каким-то трудноопределимым чувством, и он спросил: – И давно смотришь, как я брожу вдоль болота?

– Только что тебя разглядел, – ответил Гын Джу с почти таким же смущением в голосе, как у Мрачного. – Слышал плеск и ворчание, но пока ты не заорал в темноте, я понятия не имел, кто идет. Не был уверен, что ты выплыл из омута, думал, что тебя пришибла копытом Принцесса или что похуже случилось.

– А что вообще случилось? – спросил Мрачный. – То есть ты спас мне жизнь, и я ни на что не жалуюсь, но, черт возьми, что ты затеял тогда?

– Я не рассчитал глубину, – признался Гын Джу, и теплота, которую Мрачный услышал в его голосе, сменилась прохладцей. – Думал, проеду на Принцессе в обход и отвлеку этих тварей от вас. Но земля под ее копытами осыпалась, и вот…

– Ага. – Мрачный начал что-то понимать. – Постой… Значит, ты вообще не собирался убивать того, кто утащил меня под воду?

– Это была счастливая случайность. – Гын Джу взглянул на освещенное луной болото и содрогнулся. – Мне еще никогда в жизни не было так страшно. Я думал… был уверен, что мне конец, но это продолжалось и продолжалось, и я ничего не мог сделать. Как в ночном кошмаре, когда попадаешь куда-то и не можешь выйти. Время будто остановилось… Мне приходилось участвовать в сражениях, и очень жестоких – у Языка Жаворонка и в других, но это… это было ни на что не похоже. Когда я спрыгнул с Принцессы, мертвецы попытались меня схватить, но я погружался все глубже, а они сомкнулись надо мной, образовали сплошной потолок, и я понял, что погиб, я не сомневался, что… Бр-р-р!

– Понимаю, – проговорил Мрачный и вдруг обхватил дрожавшего в своей мокрой одежде Гын Джу.

Но юноша, как бы тепло и уютно ему при этом ни стало, тут же вырвался, и через мгновение Мрачный уже сам удивлялся, что заставило его впервые в жизни обнять мужчину. Он решил попросить прощения, но то же самое пришло в голову и Гын Джу, так что они произнесли в унисон, не глядя друг на друга: «Извини».

– Мне показалось, что ты выплыл, но я не был уверен, – сказал Мрачный, пытаясь справиться с неловкостью и сосредоточиться на фактах. – Должно быть, ты плаваешь как бог, раз уж сумел ускользнуть от этих тварей.

– Если мы у себя на островах и знаем в чем-то толк, так это в плавании. – Гын Джу наконец-то решился посмотреть на Мрачного, благо луна стояла высоко и освещала их лица. – Но мы, конечно же, небольшие мастера в верховой езде, что я и продемонстрировал. Если бы твари не набросились всем скопом на бедную Принцессу, я бы… Не хочу даже думать об этом. Они не поймали меня, когда я прыгнул в воду, только по одной причине – помешали ветки на их спинах. Тянули ко мне когти, пытались нырнуть, но там было слишком глубоко. А потом я погрузился еще глубже и поплыл со всей возможной быстротой, понимая, что попытка вынырнуть и глотнуть воздуха может стоить мне жизни… Когда же я все-таки отважился на это, они оказались далеко за спиной. Я беспрепятственно добрался до берега и повернул туда, где, по моим расчетам, должны были выйти из болота вы. Но к этому времени совсем стемнело…

– Проклятье! – Мрачный даже представить себе не мог такого ужаса. Но тут он заметил заветный меч, все еще висевший на поясе Гын Джу. – Я потерял свое копье, которое принес из Кремнеземья и сохранил даже в битве с демонами-опоссумами, а ты, наверное, смог бы проплыть с мечом хоть дюжину лиг.

– Я вовсе не хотел выглядеть эпическим героем, – ответил Гын Джу.

Всякий раз, когда речь заходила об оружии, в его голосе слышалась гордость. После того как он рассказал о богатой истории четырехтигриных клинков, о том, что изготовлявшие их угракарские мастера ведут свою родословную от жителей Затонувшего королевства, Мрачный решил, что такая любовь к оружию заслуживает скорее уважения, чем осуждения.

– Это мой пример на тебя подействовал, – подмигнул ему Мрачный. – Трудно не стать эпическим героем рядом с Рогатым Волком. Возможно, когда придет время, мы споем эту песню вместе.

В лунном свете сверкнула улыбка Гын Джу, и, глядя в забрызганное грязью лицо с тонкими чертами, не прячущееся больше под маской, Мрачный почувствовал, как тают льды во фьордах его сердца. Или что-то в этом роде. На самом деле не было таких мыслей, были только эмоции, и эти эмоции потрясли его. Гын Джу выжил. Несмотря на все испытания. Но и он, и Мрачный не ожидали тех ужасов, что случились сегодня; им не под силу предсказать, что принесет завтрашний день. Не так уж много шансов дожить хотя бы до рассвета, если в этом лесу шастают и другие, еще более страшные демоны…

Вот почему Мрачный медленно клонился, давая Гын Джу время для отступления, и когда тот не воспользовался возможностью, варвар нежно поцеловал его в губы.

Ну хорошо, не только поэтому, но и потому, что хотел поцеловать. Глаза Гын Джу чуть не вылезли из орбит, он стоял неподвижно, как кипарис за его спиной, и Мрачный сразу же отступил, бормоча извинения…

Тонкая, но сильная рука ухватила его за подбородок и притянула обратно, для второй попытки.

Робкий мимолетный поцелуй превратился в долгий и крепкий, губы Гын Джу, сладкие, как его поэзия, даже после плавания в кишащем демонами болоте, чуть разошлись, и Мрачный просунул язык ему в рот, и непорочный ответил тем же. Они стояли обнявшись целый час или одно мгновение, трудно сказать точней, и когда Гын Джу наконец мягко отстранился, его глаза больше не были круглыми от удивления, а светились чем-то другим.

– Я… никогда не делал этого раньше, – признался Мрачный и, встретив недоверчивый взгляд, уточнил: – Я хотел сказать, с другим парнем.

– Я тоже, – выдохнул Гын Джу, и сердце Мрачного при этом непостижимым образом дрогнуло, а юбка внезапно сделалась тесной.

– Тебе понравилось?

– Вероятно, ты брал уроки у Чи Хён, мастерицы слюнявых поцелуев, но эту мелочь можно исправить частыми упражнениями.

Та легкость, с которой Гын Джу упомянул имя Чи Хён, заставила обоих вздрогнуть. На мгновение показалось, что будущее так же неуместно, как и прошлое, – но лишь показалось. Не зная, как справиться с этой внезапной преградой, Мрачный провел пальцами по шее Гын Джу, и, похоже, это помогло – непорочный вздохнул, чуть приподнял голову, и житель Кремнеземья решился на еще один поцелуй.

И тут же замер.

За ними наблюдали из глубины леса. Мрачный был уверен в своей догадке, хоть и не смог разглядеть даже силуэт – заметил только узкую полоску мглы, тень в лунных лучах, пробивающихся сквозь ветви деревьев. Так и не успев поцеловать Гын Джу, он приложил к губам палец, а затем указал на меч друга.

– Схожу отлить, – громко объявил Мрачный со всей небрежностью, на какую был способен.

Он двинулся беспечной походкой, притворяясь, будто хочет сделать дело не на открытом месте под яркой луной, и наконец увидел прямо перед собой того, кто скрывался в кустах… А когда увидел, рассмеялся и с улыбкой повернулся к Гын Джу:

– Это всего лишь Пурна. Как ты…

Слова застряли в горле и умерли там ужасной смертью. Это была вовсе не Пурна. То, что он принял за капюшон, высунулось из-за кустов магнолии. Раздалось глухое рычание, и Мрачный впервые в своей дерьмовой жизни увидел живьем рогатого волка.

А вслед за хищником из тени вышла другая фигура, единственный человек, кого стоило опасаться больше, чем этого зверя. Высокая охотница из клана Рогатых Волков в боевом доспехе приняла стойку и занесла для броска руку с солнценожом. В отличие от Мрачного, в другой руке она сжимала копье.

Позади с шорохом покинул ножны меч Гын Джу, и в ночной тишине этот звук разнесся по лесу, точно гром набата. Понимая, что есть только один шанс остановить убийцу, Мрачный взялся за свой солнценож.

До сего момента предрассветное время тянулось как патока, теперь же события в лесу Призраков понеслись с немыслимой быстротой.

Глава 22

Еще не рассвело, когда Доминго разбудили, переложили на носилки и вынесли на проклятый холод, спустившийся с Языка Жаворонка. Затем полковника погрузили в застеленный соломой фургон, и в свете качающегося на шесте фонаря он узнал в вознице своего нового закадычного дружка, Хортрэпа Хватальщика. Безумцы и фургоны становятся неизменными спутниками жизни Доминго… Конечно, если можно назвать это жизнью.

– Доброе утро, соня, – обернувшись, поприветствовал его Хортрэп. – Ваша сабля там, под соломой. Если желаете, помогу ее нацепить.

– Нет, будь я проклят, – проворчал Доминго, раздраженный угодливостью ведьмака еще сильнее, чем его кривляньями. Запустив руку под солому, он нашарил саблю и почувствовал, как дрожь передалась от плетеной рукояти к его мозолистой ладони. Возможность коснуться своего оружия всегда бодрит, пусть даже не всегда возможно поправиться настолько, чтобы снова пустить клинок в дело. – Полагаю, ты ждешь моей благодарности?

– Я не питаю напрасных надежд. – Хортрэп снова сосредоточил внимание на лошади, везущей фургон через лагерь.

Доминго приподнялся на локте и увидел, что отряд уже почти собрался в путь. Те солдаты, у кого не было синих плащей и знамен, демонстрировали свою принадлежность к Кобальтовому отряду шарфами, шляпами или щитами той же расцветки. Эти юноши с мрачными лицами и еще более суровые ветераны, готовящиеся к предрассветной атаке, могли бы вызвать приступ умиления, если забыть об одной отталкивающей подробности: почти каждый из них держал в руке чарку или флягу.

– Я бы такого не позволил, – сказал Доминго затылку облаченного в шафрановый капюшон Хортрэпа. – Глоток граппы, чтобы отпраздновать победу, – еще куда ни шло, но напиваться в хлам перед походом… Я бы не допустил.

Хортрэп вскинул голову, словно собираясь сказать что-то важное, но только поудобнее уселся на козлах, так и не проронив ни слова. Колдуна явно что-то угнетало, иначе бы он не остался в долгу и напомнил полковнику, чему тот подверг собственных подчиненных перед тем, как они отправились во Врата. Кобальтовые солдаты остались довольны процедурой, чего нельзя сказать о Пятнадцатом полку, и во Врата они пойдут добровольно.

Не все пойдут, разумеется, отнюдь не все – даже здесь, в Кобальтовом отряде, дураков немного. Останется часть наемников, они освободят Ждун, Уитли и остальных таоанцев в обмен на обещанное мешуггцами помилование – которого, впрочем, может и не быть. Наверняка генерал Чи Хён пыталась убедить колеблющихся, что сделка с имперцами ничуть не менее опасна, чем прохождение через Врата, но, похоже, не преуспела.

И неудивительно. Когда Хортрэп спросил, желает ли Доминго остаться в палатке под присмотром таоанцев или вместе с Кобальтовым отрядом пойдет через Врата в Диадему, вопрос поначалу показался абсурдным, совершенно неуместным, и полковник едва не согласился на первое… Но вдруг представил, как будет лежать в постели, опозоренный и сломленный, и не кто иной, как полковник Ждун, решит, как с ним поступить. А потом еще придется ждать ответа из столицы. Вряд ли Ждун захочет поговорить с ним. Вероятно, отправит его с одобрения Цепи за решетку, а то и вовсе на костер.

Но ведь может случиться и кое-что похуже. Что, если новая власть возвеличит его как героя войны, пожертвовавшего своим полком ради ритуала? Что, если ему придется прожить еще много лет беспомощным инвалидом в Кокспаре, прекрасно сознавая, что вопреки своим громким речам, вопреки убеждениям, столкнувшись с трудным выбором, он сдался Вороненой Цепи, как и все остальные? Что, если эта холодная, сырая и вонючая палатка окажется последней точкой в его военной карьере и останется лишь целовать задницы самым ненавистным врагам, которых он презирал даже сильнее, чем женщину, погубившую его сына и его короля? Не то чтобы он переживал за старого Калдруута больше, чем за юного Эфрайна, регент был настолько же безумен, насколько мальчишка – ленив и безответствен. Но дело в принципах, принципы важнее всего.

Он сделал единственный разумный выбор – между такой вот жалкой судьбой и мало к чему обязывающим согласием пройти вместе с Кобальтовым отрядом через Врата. Командир не должен приказывать своим офицерам то, чего не смог бы сделать сам, и если Доминго послал капитана Ши в эти Врата, значит, кровь и гром небесные, должен последовать за ней, куда бы этот путь ни вел. Даже когда Хортрэп ворвался в палатку и рассказал о том, что задача изменилась в самый последний момент, Доминго не испытал большого разочарования. Он предпочел бы умереть в Диадеме, вскинув два пальца в знак победы над Вороненой Цепью, но вышло лучше, чем он ожидал, и лучше, чем он заслуживал. Кроме того, полковник весьма сомневался, что даже такой искушенный в колдовстве ведьмак, как Хортрэп, сможет беспрепятственно ввести кобальтовых в одни Врата и вывести из других, иначе эту тактику они бы использовали еще двадцать пять лет назад. А потому не имеет никакого значения, куда они направляются – в Диадему или Отеан, – потому что им все равно не добраться до цели. Важно лишь то, что для истинного воина благородное самоубийство всегда предпочтительнее, чем безвольная сдача в плен.

Возможно, Ждун все-таки была права, когда говорила, что он не способен смириться с поражением. Стоит ли удивляться, что Хьортт фактически погубил родного сына, заставив его пойти на военную службу, к которой Эфрайн не был пригоден? Доминго предпочел бы, чтобы сын умер неудачливым молодым полковником, а не прожил долгий век ловким политиком или ученым; так и вышло. Кто сказал, что наши желания не осуществляются против нашей же воли?

Фургон остановился, но сиденье возницы не позволило Доминго увидеть, в чем дело. Небо как будто потемнело еще больше, пока они были в пути, но вокруг горели факелы, отгоняя мрак, – глядя на них, можно подумать, что фургон плывет в море огней. Хортрэп спрыгнул на землю и прошелся вдоль борта. Даже теперь он возвышался над Доминго, как каланча.

– Наступает важный момент, – объяснил Хортрэп. – Я пришлю людей, и вас поднесут поближе, когда все начнется. Вы должны услышать речь генерала, – подозреваю, Феннек сочинял ее всю ночь. Как только дело будет сделано, я отправлю одного из моих демонов – и впер-р-ред!

– Я никогда не был в Отеане, – сообщил Доминго и задумался о том, что за монстры напали на непорочных.

А затем нахмурился, сообразив, что, если фокус с Вратами удастся, он сможет это выяснить. Но кем бы они ни были, императрица Рюки вряд ли ненавидит их сильней, чем убийцу своего сына, поскольку тот был простым смертным, как и она сама. Что она сделает, если во время официального представления он сознается в убийстве? Вероятно, это произведет совсем не то впечатление, которого добивался Доминго. И вдобавок он уже не гордится тем, что так ловко подставил Чи Хён.

– Вот уж не думал, что однажды мне придется спасать непорочных, вместо того чтобы отвешивать им пинки под зад.

– Апокалиптические войны часто приводят к странным союзам, – заметил Хортрэп. – Императрица Рюки согласится принять участие в нашем походе против Цепи, как только ее острова снова окажутся в безопасности, и это весьма заманчиво, не правда ли? Армада кораблей-черепах, скопившихся в Заброшенном заливе, и десять тысяч непорочных ратников, которых мы проведем через Врата Отеана в Диадему, – у меня мурашки от этой мысли! Совсем не то, что тащить в Диадему две тысячи замерзших бродяг и рассчитывать при этом на удачу.

– Только если мы одержим победу в Отеане, – подчеркнул Доминго. – В случае поражения все будет кончено.

– Не будьте таким брюзгой, – укорил его Хортрэп. – В случае любого поражения все будет кончено, таково отличительное свойство поражений. Но чего бы мы добились, взяв Диадему, в то время как монстры опустошили бы Непорочные острова? Поверьте, я тоже с большим удовольствием отправился бы в Самот, но на войне всегда приходится чем-то жертвовать, разве не так?

– Ммм… – промычал Доминго, которого с некоторых пор тошнило от этого слова. – Значит, мы пожертвовали Холодной Софией? Ты действительно не можешь вернуть ее из Диадемы или хотя бы сообщить ей, что план изменился?

– Боюсь, что нет, – вздохнул Хортрэп, и этот ответ полностью объяснял его дурное настроение. – Как только Чи Хён убедила меня, что нам выгодней послать отряд на острова, я сам отправился в Диадему, чтобы оповестить Софию, но, как вы сами знаете, порой ее нелегко найти. Я потратил на это всю ночь, вместо того чтобы провести разведку на островах.

Рыцарский поступок Хортрэпа, вероятно, должен был внушить Доминго доверие. На самом же деле колдун только лишний раз доказал, что он безумен.

– Получается, София откроет свое имя, взбудоражит толпу и устроит мятеж, и все это ради того, чтобы отвлечь врага от атаки, которая не состоится? – Наконец-то Доминго дождался приятных новостей. – Ведь там, в Диадеме, София может превратиться в легкую добычу.

– Это в лучшем случае, – раздраженно подтвердил Хортрэп. – Откровенно говоря, я понятия не имею, добралась ли она туда вообще. То, что Мордолиз ввел Софию во Врата, еще не означает, что он ее выведет через другие. Я ее просил не полагаться чересчур на этого демона, он слишком силен, но разве ж она послушает? Возможно, мы больше никогда ее увидим, и все из-за гордыни, побудившей ее отказаться от дружеской помощи ради непредсказуемого любимца. Это в самом деле печально.

– Я сам едва не плачу, – благодушно проговорил Доминго. – Значит, у генерала осталась Пятерка Негодяев, но Чи Хён может больше не беспокоиться из-за Холодной Кобальтовой. Не самое плохое для нее развитие событий.

– На самом деле только трое, – поправил Хортрэп, по ходу разговора раздражаясь все пуще. – Кавалересса Сингх и ее дети дезертировали вчера вечером вместе с драгунами, и, похоже, возникла проблема с Марото. Дурень наделал много шума, и я боялся, что это охладит ненависть Софии к империи, а ненависть – самый горячий товар на войне… Хороший каламбур, между прочим. Вот я и отправил варвара, так сказать, на разведку.

– И он сгинул без следа?

Не очень хорошая новость.

– Да, признаю, это было необдуманное решение, и теперь я о нем жалею. Позднее я не единожды отправлялся на поиски, поскольку обстоятельства изменились и больше не нужно оберегать Марото от него самого, но, к сожалению, мои попытки не увенчались успехом. Будь я предусмотрительнее, Марото получил бы от меня в подарок вещицу, позволявшую в любой момент его найти, но, откровенно говоря, не было уверенности, что мы когда-нибудь снова понадобимся друг другу. Между нами случилась размолвка, Марото влез своими грязными ножищами в мой грандиозный план, да еще и обвинил меня во всех своих ошибках. Однако я отвлекся; нелегкое это дело – шарить вслепую в тех местах, где он оказался. Но у нас будет много времени на новые попытки, а пока можно считать Марото нашим разведчиком на Джекс-Тоте.

В такие минуты, как эта, Доминго жалел, что не удержал язык за зубами и вызвал ведьмака на откровенность. Разговор получился интересный, но было очевидно, что ради сохранения его в тайне можно пойти на все, вплоть до убийства. Доверительный тон Хортрэпа заставил Доминго почувствовать себя кроликом, пирующим в компании с удавом.

– Что ж, полагаю, мы будем иметь лучшее представление о том, что творится на той стороне, – осторожно произнес Доминго и, чтобы напомнить сумасшедшему волшебнику о своей лояльности, добавил: – И куда бы ты нас ни отправил, надеюсь, это приблизит минуту, когда каждая церковь цепистов заполыхает, а на каждом дереве повиснет поп или монах.

– О-о-о, этот парень мне нравится! – воскликнул Хортрэп с отвратительной усмешкой.

Его желтое лицо казалось неживым, как восхитившие прошлым летом Эфрайна лица восковых фигур в музее. К чрезвычайному неудовольствию Доминго, Хортрэп положил мягкую, как воск, руку на его покрытую старческой «гречкой» левую кисть. – Я помню, каким энергичным вы были в свое время, словно наяву вижу надменного молодого полковника, недовольно косящегося в мою сторону. Куда уходят наши годы, Доминго? Почему мы уделяли себе так мало внимания?

– У тебя наверняка найдется много дел поважнее, чем заигрывания со мной, – проворчал Доминго, отдернув руку… и почувствовав огромное облегчение, когда снова оперся на эфес сабли. – Надеюсь увидеть тебя по ту сторону Изначальной Тьмы.

– Я тоже надеюсь, – ответил Хортрэп так мрачно, что Доминго невольно задумался, не принимает ли его Хватальщик за обладателя болезненно поэтической натуры, и решил, что не стоит разубеждать сумасшедшего. – А до той поры мне доверена почетная роль мальчика на побегушках у нашего благородного генерала, видимо полагающего, что мне больше нечем заняться, кроме как посылать через всю Звезду ее любовные записки и разные безделушки. Не чувствуй я за собой долга поважнее, объяснил бы ей, куда следует засунуть ее срочную корреспонденцию, но такова жизнь. Иногда ты пожиратель демонов, но чаще всего сам связанный демон, исполняющий капризы тех, чей разум куда скудней твоего.

– Пожалуй, мне знакомо это чувство, – сказал Доминго, хоть и слушал жалобы Хортрэпа лишь краем уха.

– Ну что ж, тогда я пойду своей дорогой, а вы своей, и при следующей встрече за чаем обменяемся впечатлениями. – Хватальщик сжал на прощание плечо Доминго. – Да, и позвольте дать совет. Не закрывайте глаза, когда будете проходить через Врата. Такое случается увидеть лишь раз в жизни, во всяком случае большинству смертных.

И оставив Доминго недоумевать, что означают эти последние слова, Хортрэп Хватальщик поспешил прочь, в освещенное факелами утро, чтобы проложить дорогу в дюжину шагов от Языка Жаворонка до храма Пентаклей в Отеане.

Глава 23

Чтобы придать вес последним словам, Чи Хён вскинула свой новый меч к небу; эбеново-черная сталь сверкнула в свете факелов. Какое-то мгновение не было слышно других звуков, кроме шипения дегтя и глухого бормотания Хортрэпа за спиной у генерала, затем в первом ряду девушка застучала латной перчаткой о щит, и пример подхватили – грохот разбежался с быстротой лесного пожара. Обернувшись к Феннеку, Чи Хён рассекла воздух клинком и с глубоким вздохом шагнула к краю Врат. Черная поверхность вспыхнула похожими на молнии искрами, когда Хортрэп протянул к ней ладони. Позади Феннека стояла сотня болванов в тяжелых доспехах, дружно ударяющих кулаками в щиты. Указав мечом на Врата, Чи Хён отдала войскам честь пустой правой рукой.

Возможно, солдат воодушевила ее речь. Возможно, они и в самом деле поняли, что судьба Звезды висит на волоске и, если не остановить нового врага у Отеана, его уже не удастся остановить нигде. Возможно, они сознавали, что есть вещи поважнее, чем жалованье и добыча, что все люди Звезды имеют право на жизнь, и были готовы сражаться за это право для себя.

Возможно, но чертовски маловероятно. Эти две тысячи солдат, что толпятся вокруг, следовали за ней до самых Врат. Сейчас они выражают свою поддержку лязгом тяжелого металла, эти кобальтовые герои… Они пошли за Чи Хён не ради денег, которые им обещаны и которых они не получат, если откажутся. Кое-кто осмелел от кислого эля Феннека, другие не чувствуют страха благодаря обычному пойлу, которое, как им объяснили, избавляет от трусости. Они пройдут через Врата, потому что оказались в ловушке и должны выбирать между встречей с имперцами, которые наверняка их убьют, и безумным планом, который, возможно, позволит им уцелеть. Они больше не верят ни во что, кроме того, что сильней любых идеалов, крепче любых клятв. Они верят, что успеют напиться допьяна, прежде чем погибнут самой геройской смертью.

Верят все, кроме Феннека. Он мог, как Сингх, сбежать нынче ночью, но стоит сейчас перед Чи Хён, отвечая на салют нечеловеческой рукой, которой обзавелся, когда в первый раз прошел ради принцессы через Врата. По другую сторону от Феннека и его роты за стеной шлемов и лесом пик стоит второй отец Чи Хён, наблюдает за своим бывшим любовником и бывшим другом. Чи Хён снова перевела взгляд на Феннека, тот опустил руку и повернулся к Вратам. Время пришло.

Когда принцесса бежала через Врата из Отеана, Феннек тоже шел первым, держа ее за руку. Но тогда он втянул Чи Хён слишком быстро, и она не успела ничего понять. Теперь же во всех подробностях видела, как Феннек, а следом и его рота быстро подходят к Вратам и исчезают из виду. Вместо того чтобы шагнуть и провалиться в черное как смоль ничто, каждый наклонялся вперед, словно проворачиваясь на петлях, прикрепленных к подошвам сапог. Люди не размахивали руками и не пытались за что-нибудь ухватиться, они просто падали ничком, при этом даже не ломая строй, и Чи Хён догадалась, что это вовсе не падение, а просто нарушение перспективы; люди не ступают по кажущейся плоской поверхности, а уходят вглубь.

Когда исчез последний солдат Феннека, а Чхве повела свою роту к Вратам, Канг Хо проскочил между рядами к дочери. Мохнокрылка кружилась над головой, не отлетая далеко от хозяйки, и ее оперение снова стало черным, как ночное небо. Чи Хён не отреагировала на появление своего второго отца, зато ее телохранители поспешили приблизиться.

– Старый костюм вышел из моды? – Должно быть, прошлой ночью Канг Хо был слишком расстроен, чтобы заметить висевший на крючке новый шлем, но сейчас, конечно же, не мог не обратить внимание. – Позволишь взглянуть?

– Какой дурак снимет доспехи перед битвой? – проворчала Чи Хён, но уже начала расстегивать ремешок шлема.

Было бы слишком жестоко не похвастаться обновкой перед одним из тех немногих, кто способен оценить ее по достоинству. Чи Хён стащила с головы открытый шлем, протянула отцу и дала команду Чхве. Пока Канг Хо разглядывал шлем, сама она не спускала взгляда с бывшего стража доблести. Наконец та вместе с солдатами исчезла во Вратах. Затем спешились Фаарис Кимаера и немногие оставшиеся кавалеристы, и принцесса с удовлетворением отметила: как и обещал Хортрэп, лошади больше не шарахаются от Врат, которые он открыл. Она повернулась к отцу и вскинула новый меч, приблизив острие к его носу, так что он едва не выронил шлем.

– Не хочешь ли осмотреть и это?

– Спасибо, мне и так видно. – Он вернул шлем и мельком взглянул на черное лезвие. – Странное клеймо, похожее на узор из конского волоса. Если ударишь врага этой рукояткой, сломаешь себе оставшиеся пальцы.

– Знаю, – ответила она, возвращаясь к детскому притворству, чтобы позлить папочку… и чтобы скрыть то, как потрясли ее последние известия о Хвабуне.

Вскоре после полуночи в палатку влетел демон-ягнятник с подписанным императрицей Рюки документом, и Чи Хён дважды перечитала его, прежде чем поставить свою подпись, а затем еще дважды, чтобы не пропустить ничего важного. Но свиток содержал лишь пункты договора; при всей своей четкости и подробности он ничего не сообщал о судьбе Хвабуна и семьи Бонг, хотя императрица не упустила бы случая соблазнить Чи Хён такой надеждой. Дрожащей рукой она отдала подписанный пергамент, и устрашающего вида посланник улетел обратно в Отеан через Врата Языка Жаворонка… Но теперь, когда Чи Хён опустила ладонь на плечо второго отца, рука уже не дрожала.

– Я горжусь тобой, Чи Хён.

Посмотрев в покрасневшие глаза Канг Хо, она поверила.

– Можно… тебя обнять, перед тем как войдем туда?

– Па-ап, ну не на виду же у всех! – Она вернула шлем на голову и, заметив, как затряслась нижняя губа Канг Хо, прошептала: – Подожди немного, я пойду последней.

– Где моя дочь? – произнес он, оглядываясь. – Где она? Ты очень похожа на нее, но никому из моих детей не хватило бы благоразумия идти позади всех.

– Не волнуйся, я это делаю не из тактических соображений. – Чи Хён дала команду еще одной роте, махнув клинком с заключенным в нем прахом родича ее возлюбленного, а на ее шлеме закачались синие перья, найденные Хортрэпом одни демоны знают где. – Я еще и дочь короля Джун Хвана, а потому знаю, как надо выходить на сцену.

И этот выход на сцену наглядно доказал, что Хортрэп не кривил душой, обещая благополучный проход через Врата для всех солдат и лошадей.

Солнце только что взошло, озаряя теплым светом золотые крыши и портики Осеннего дворца. Чи Хён и ее второй отец вышли из широких перламутровых ворот храма Пентаклей; королевские гвардейцы стояли навытяжку на каждой ступеньке лестницы из слоновой кости, что вела к терракотовой дорожке между тыквенными полями. У Хортрэпа нашлись другие дела, так что, когда весь Кобальтовый отряд выстроился вдоль дороги в ожидании своего командира, этого мерзкого кривляки рядом не оказалось. Генерал Чи Хён Бонг вернулась назад через Врата Отеана, чего не проделывал ни один герой со времен Века Чудес.

Но как бы тщательно ни планировала Чи Хён свое триумфальное возвращение, императрица Рюки переиграла ее.

Повелительница Непорочных островов наблюдала за приближением принцессы с высокого помоста из красного дерева; обитый золотой парчой, он примыкал к фасаду храма. Дюжина коленопреклоненных гвардейцев стояла на каждой из десяти ступеней, ведущих наверх. Кобальтовый отряд у помоста – таково было распоряжение императрицы, пожелавшей с самого начала показать, кому теперь подчиняется армия Чи Хён. А позади двух синих шеренг, обочь дороги, – целое море воинов в изумрудных доспехах. Это огромное войско производило недвусмысленное впечатление.

Когда Чи Хён и Канг Хо ступили на терракотовую дорогу, величественный помост исчез из вида, ряды кобальтовых заслонили импровизированный тронный зал – еще один тяжеловесный символ. Императрица в белой мантии с непревзойденной грацией поднялась с меховых подушек и воздела лилейную руку; из-под высокой белой шапки не выбился ни единый седой волос. Чи Хён не хотела кланяться женщине, чью задницу она явилась спасать, однако все же преклонила колени на красном гравии. Не стоило производить дурное впечатление на императрицу, тем более что каждый гвардеец на помосте держал в одной руке белый лук, а в другой – стрелу с белым оперением. Мохнокрылка недовольно пискнула на плече Чи Хён.

– Да, – произнесла императрица Рюки после долгой гнетущей паузы. – Я узнаю тебя даже в таком виде, Чи Хён Бонг из Хвабуна. Хвабуна, которого больше нет.

– Ваша всемилость, вы оказываете мне честь… – начала Чи Хён, но вовсе не волнение помешало продолжить.

Ее оборвала императрица:

– Нет, не оказываю.

Чи Хён смутилась, не зная, как ответить на такое неуважение, и обернулась за подсказкой ко второму отцу. Очевидно, императрица не поверила утверждениям Канг Хо, что его дочь невиновна. Что ж, пусть злобствует сколько угодно, если это поможет ей примириться со смертью принца Бён Гу. Договор с Чи Хён подписан, и теперь жалкое подобие суда – единственная плата, которую императрица может потребовать.

– Что ты скажешь в свое оправдание, убийца? – резко спросила Рюки.

И тут Чи Хён чуть не сделала глупость. Она даже не поняла, какую именно, – просто хотелось эту глупость совершить. Но она прикусила язык, дождалась, пока пройдет опасный соблазн, а затем снова посмотрела на императрицу и ответила со всей учтивостью, как учил ее первый отец.

– Ваше изящество, сочувствую вашему горю – я ношу эту белую повязку в знак траура по моему жениху Бён Гу, – сказала она, радуясь тому, что Канг Хо уговорил ее оторвать полоску от простыни, перед тем как они тронулись в путь. – Но я не больше виновна в его смерти, чем вы – в горькой участи моих родных. Нас объединяет не только угроза Непорочным островам, но и общая утрата. И я клянусь: как только условия нашего договора будут выполнены, как только Отеан снова окажется в безопасности, а двойная угроза со стороны Джекс-Тота и Вороненой Цепи исчезнет, я помогу найти убийцу вашего сына. Клянусь памятью о Хвабуне, я приведу к вам этого негодяя и докажу свою невиновность.

Даже дуновение ветра не нарушило наступившую за этим тишину, или, может быть, легкий бриз не преодолел заслона из двадцати тысяч солдат, окруживших мятежного генерала, императрицу и храм Пентаклей. И вдруг Рюки улыбнулась, так слабо, что Чи Хён могла бы и не заметить, если бы не следила за ее лицом, надеясь увидеть признаки согласия. Императрица что-то сказала, но слишком тихо, так что Чи Хён не разобрала ни слова, и ближайший лучник достал из-за пазухи лист пергамента, не сводя взгляда с принцессы. Императрица взяла у него документ:

– Чи Хён Бонг, я окажу тебе любезность, которой ты не удостоила меня, – открою правду. – В то же мгновение другая красивая белая рука ухватилась за другой край красивого белого пергамента. – Я не признаю договоров с предателями.

Когда затрещал разрываемый пополам пергамент, Чи Хён поняла, что все кончено. Она не поднялась с колен, не запротестовала, а только обернулась ко второму отцу. Он не проявил сдержанности, на которую оказалась способна его взбалмошная дочь, а вскочил на ноги; его привлекательное лицо исказила гневная гримаса.

– Что означает этот обман? – взревел он, и, словно в ответ, каждая дюжина гвардейцев на каждой из дюжины ступеней молча наложила на тетиву стрелу с белым оперением.

– Уймись, Канг Хо Бонг, – велела императрица, – или не получишь даже ту последнюю милость, какую я обещала твоей дочери. Если хоть один из вас произнесет еще хоть слово, вас обоих немедленно пристрелят.

Чи Хён не понимала, что происходит. Просто не верилось, что вся эта хрень творится на самом деле. Она выросла на Непорочных островах, ее с младых ногтей учили, что на всей Звезде нет более благородного, честного и великодушного человека, чем императрица, и теперь эта вдолбленная в ее голову глупость привела к катастрофе. Вчера она в это же время дня улыбалась полковнику Ждун, с которой подписала перемирие, и вскоре выяснилось, что эта женщина замышляла предательство. И тем не менее, когда императрица предложила еще более выгодные условия, принцесса с радостью согласилась и поставила свою печать на договоре. И то, что даже ее второй отец, от рождения двуличный, не подозревал никакого подвоха, лучше всего доказывает, насколько абсурдна была привитая ей вера в добродетель императрицы.

И теперь, когда Чи Хён сама привела весь Кобальтовый отряд в западню, эта вера не принесет ни унции пользы.

В Отеане все делается тихо и изящно; вот так же тихо и изящно была устроена эта ловушка. Казалось, выпученные глаза Канг Хо готовы лопнуть от прилива крови, но он молчал, как и его ошеломленная дочь.

– Так намного лучше, – сказала императрица, явно наслаждаясь звучанием собственного голоса, тогда как чужие голоса, похоже, ее бесили. – Каждый ваш вздох оскверняет чистоту воздуха Отеана, поэтому я не собираюсь затягивать ваши мучения. Вот та правда, которую я обещала вам рассказать: Джекс-Тот действительно вернулся, но его берега пустынны. Наш флот в море Призраков заблокировал все подступы к нему, и я готовлюсь его изучить для дальнейшего освоения. Мои моряки не обнаружили там ни монстров, ни демонов, одно лишь бесконечное спокойствие некогда грозного моря.

Чи Хён облегченно всхлипнула и тут же зажала рот ладонью, ожидая выстрела. Вероятно, ее поведение не было достаточно возмутительным, чтобы среагировали лучники.

Значит, Хвабун не опустошен. Ее первый отец, сестры, слуги – все целы и невредимы. Императрица придумала сказку про монстров лишь для того, чтобы выманить ее и…

– Хвабун принесен в жертву, призванную искупить ваши безумства и жестокость, – объявила Рюки. – Вашими стараниями мой сын ушел из этого мира, но я отплатила стократ. Вся ваша родня и прислуга брошена в храм Пентаклей, чтобы в мире смертных не осталось и следа заразы.

Императрица продолжала вещать все тем же омерзительным самодовольным тоном, но Чи Хён теперь слышала не ее разглагольстования, а плач своих сестер, которых тащили по этому самому гравию к храму, выстроенному вокруг Врат Отеана. Она представила, как неизменно спокойный, рассудительный отец срывается на крик, умоляя правительницу пощадить дочерей и слуг и возложить всю вину за преступления Чи Хён на него одного. Какая тишина, должно быть, охватила ступени храма, когда последнего из родных и близких принцессы сбросили в Изначальную Тьму, наказывая за то, чего ни они, ни Чи Хён не совершали…

– …А дворец сожжен до камней фундамента, которые затем вырыли и сбросили в море, – донеся голос императрицы, когда ревущая волна образов отхлынула и Чи Хён вернулась в бедственное настоящее. – Лестница, ведущая в гавань, взорвана, так же как и порт. Вся земля покрыта солью, вплоть до самой крохотной садовой террасы, чтобы Хвабун больше никогда не могли принять за часть Непорочных островов, а только за голую скалу в море Призраков, непригодную для жизни. И это все, что я хотела вам сказать.

В наступившей тишине каждый солдат Кобальтового отряда и окружавшей его армии непорочных, должно быть, услышал, как разбилось, словно упавшая чашка, сердце Чи Хён, а вслед за ним и сердце ее второго отца. И тогда Канг Хо закричал, так громко, что Чи Хён даже не уловила звона спущенных тетив. Зато увидела, как летящие стрелы на мгновение затмили солнце, и вскочила на ноги, ни о чем не думая, двигаясь машинально, как год назад, когда она сбежала со скучного фестиваля и от скучного жениха ловить духов на тыквенных полях.

Но не успела она выхватить свой меч, как стрелы достигли цели.

Это была самая жестокая уловка императрицы Рюки – ни один из лучников не метил в Чи Хён, белоперые стрелы вонзились в землю вокруг нее… и в ее отца. Канг Хо успел сделать два шага в сторону дочери, возможно пытаясь заслонить ее, и упал; десятки стрел торчали из его живота, нежных рук и лица. Все произошло так быстро, что кровь не успела пропитать одежду, пока он не забился в конвульсиях на терракотовом гравии. Не обращая внимания на гневные вопли императрицы, Чи Хён подошла к последнему своему родственнику, шурша сапогами в зарослях стрел, и обессиленная Мохнокрылка упала с ее плеча к ногам Канг Хо.

Чи Хён остановилась, растерянно глядя на вздрагивающего демона. Еще совсем недавно, когда они все вместе проходили через Врата, шерсть Мохнокрылки была черной, как обычно, а сейчас маленькая совомышь побледнела, словно череп под солнцем пустыни. И тут Чи Хён поняла, что произошло. Выйдя из оцепенения, она подхватила Мохнокрылку. Уже ничем нельзя было помочь отцу, зато оставался шанс спасти своего демона. Обернувшись к императрице, Чи Хён заметила широкую проплешину в ковре из белых перьев, в том месте, где она миг назад стояла на коленях, – это Мохнокрылка из последних сил защитила ее от стрел, которых было так много, что преданное существо едва не погибло от перенапряжения.

Императрица Рюки раздраженно выкрикивала какие-то приказы, но желание устроить захватывающее представление перечеркнуло ее главный замысел. Мохнокрылка больше не могла защитить Чи Хён, но и у лучников не осталось стрел. Никто не знал, что делать.

Прижимая правой рукой совомышь к своему разбитому сердцу, Чи Хён указала на императрицу двумя уцелевшими пальцами левой и, замерев в этой позе, дождалась, когда Рюки взглянет на нее и увидит безмолвное обещание. И тогда Чи Хён бросилась к ступеням храма так стремительно, что стража пришла в замешательство. Если бы принцесса попыталась атаковать хоть одного из них, другие остановили бы ее. Но Чи Хён мечом отбросила преграждающие дорогу копья и взбежала наверх. Одно из копий ударило в бок, но лишь скользнуло по доспеху, и миг спустя Чи Хён второй раз за свою недолгую жизнь исчезла во Вратах Отеана.

Глава 24

Лучшая точно знала, как поступит, когда наконец-то разыщет своих обесчещенных родственников, но не знала, что будет при этом чувствовать. Как всякий настоящий Рогатый Волк, она без колебаний делала то, что следовало делать, да только это вовсе не означает, что она не испытывала сомнений.

Слабость эта была заложена Падшей Матерью – той, что когда-то отвернулась от своих детей и удалилась на целую вечность в свой Медовый чертог, в страну Джекс-Тот. Если бы добродетельные поступки всем и всегда давались легко, то чем был бы ценен жизненный подвиг праведного цеписта? Нет, верно выбранный путь – тот, по которому идти тяжело, а то и мучительно. Только преодолевая слабости сердца, можно достичь истинной праведности и устоять перед искушениями Обманщика. Радость от таких грехов, как милосердие и прощение, преходяща, но праведник, чей дух избежал этих ловушек, черпает силы в гордости и ненависти, и в конце пути судить его будут не по намерениям, а по поступкам.

Если Неми Горькие Вздохи сказала правду и родичи Лучшей в самом деле помогают колдуну, задумавшему погубить весь мир, то их нужно прикончить. Если Неми солгала, они все равно должны принять смерть – за то, что бросили свой клан и расправились с теми, кто пытался им помешать. Это будет нелегкое дело, и не только потому, что сердце Лучшей все еще любит этих людей, несмотря на все их прегрешения, но и потому, что в них течет ее кровь и, значит, они окажутся серьезными противниками. Боль от сознания того, что она убила своего сына, будет долго мучить ее; возможно, ее собственная жизнь лишится смысла, Лучшая прекрасно понимает это, но она знает и другое: если надеется уговорить Падшую Матерь не отправлять души родичей в Страну Трусливых Мертвецов, то должна войти в Медовый чертог с такой славой, которая впечатлит даже хранительницу Звезды и ее слабых детей. Убийство злодеев, угрожающих всему миру смертных, может принести эту славу Лучшей, и при всех своих недостатках она ощущает в груди благородную гордость, поскольку не позволила никого послать вместо себя. Если кто-то и пронзит холодной сталью неправедное сердце ее демонокровного сына, то это будет она сама.

Лучшая не считала себя человеком с богатым воображением. Бесконечные песни Мрачного не будили в ее голове видений, подобных тем, что возникали, по его словам, у ее отца, хотя она высоко ценила музыкальные способности сына и притворялась из любви к нему, что увлечена его песнями. И все же начиная с того дня, когда Лучшая покинула Мерзлые саванны, она невольно воображала их встречу, прекрасно понимая при этом, что невозможно предугадать все подробности. Некоторые варианты заканчивались быстрей, чем прочие, но во всех случаях Мрачному удавалось заслышать ее приближение, в мальчишке было слишком много от матери, чтобы его могла застать врасплох даже такая опытная охотница, как Лучшая.

Однако теперь, когда она наконец-то отыскала Мрачного, даже эта на первый взгляд бесспорная деталь не подтвердилась – мальчишка оказался так же глух, как дикари, что отказывались слушать гимны Вороненой Цепи.

Все его внимание было поглощено девушкой, с которой он разговаривал. И пока Лучшая крадучись переходила от дерева к дереву, ее разочарование в сыне, утратившем наследственный дар, переросло в абсолютную ярость – в добродетель, которой она никогда прежде не ощущала в себе. Она сама уговорила встревоженного мужа не отнимать от груди этого ребенка и оставить в семье, а не отдавать на обучение ядопрорицателю, как обычно поступали с демонокровными детьми, и вот теперь ее сын, ее малыш Мрачный… целуется с девушкой-непорочной, словно еще недостаточно согрешил против законов Рогатых Волков. Мрачный не причинил бы матери большего горя, даже если бы она застала его за общением с кем-нибудь из людей Шакала.

Охваченная праведным гневом, Лучшая неловко поставила ногу на незнакомые листья незнакомого леса. Ее сын оторвался на мгновение от своей возлюбленной, и в его глазах мелькнул недостойный, отвратительный страх. Мрачный произнес что-то на языке непорочных, чуть ли не прорычал, и Лучшая недовольно поморщилась, вспомнив, как сама поощряла его изучать язык чужаков: каждой деревне необходим торговец, способный общаться с приплывшими по морю иноземцами. И хотя это занятие не считалась в клане достойным, она понимала, что на большее Мрачный и не может рассчитывать. Получается, она сама пробудила в нем страсть к путешествиям, да простит ее Падшая Матерь.

В лунном свете волосы Мрачного казались бледными, как будто бесчестье высасывало из него все жизненные соки, как будто само его тело уже знало, что у мальчика нет будущего, и всячески ускоряло его уход в миры, лежащие за пределами Звезды. Кошачьи глаза, бывшие такими зоркими, пока он боролся с собственной отравленной натурой, посмотрели прямо на Лучшую. И она вспомнила, как после ухода Мрачного и отца из стойбища каялась перед отцом Турисой в том, что не распознала вовремя созревшую в ее хижине нечестивость, а священник в ответ сказал: «Невинные очи не узрят тайный грех, подобно тому как нераскаявшийся грешник не узрит праведности».

Она могла бы убить Мрачного прямо сейчас, пока он не добавил к перечню своих прегрешений еще что-нибудь. Но фраза сына на непорочновском оборвалась на полуслове, и, проследив за направлением его застывшего взгляда, Лучшая увидела то, что и сама упустила.

Миркур, рогатая волчица, служившая Неми, тоже выследила добычу, и не успела Лучшая ничего предпринять, как огромный зверь объявил о своем появлении низким рычанием, а затем вышел в полосу лунного света. Еще один знак от Падшей Матери, и нельзя не подчиниться ему, если Лучшая хочет и впредь считать себя Рогатым Волком.

Значит, она не опустится до греха милосердия, не убьет сына быстро и неожиданно. Ему придется заплатить за грехи медленной и позорной смертью в поединке, на который он сам напросился.

Лучшая дала возможность увидеть себя, выйдя под лунный свет. Но сын даже не узнал ее.

Хотя она тоже с трудом его узнала.

Девушка-непорочная с шумом вытащила меч из ножен, и, обернувшись на звук, Лучшая поняла, что ошиблась: это мужчина, хоть и родившийся в женском теле. Ничто в его фигуре или чертах не намекало на это, но у Лучшей не возникло никаких сомнений: сама обладающая женской душой, по ошибке облеченной в мужскую форму, она умела с одного взгляда узнавать тех, кто разделял ее бремя, или, правильней сказать, ее проклятие. Она задумалась было, увидел ли Мрачный в двухсущностном иноземце что-то от своего отца, но тут же отмела эту мысль вместе со всеми прочими. Размышлять о причинах проступка грешника – само по себе грех, да и все равно нет на это времени, потому что…

– Нет!

Должно быть, Мрачный все понял в то самое мгновение, когда солнценож уже слетал с кончиков его пальцев, и, движимый грехом сострадания, попытался предупредить зазевавшуюся мать. Размытое черное пятно приближалось слишком быстро, ни один смертный не способен увернуться от солнценожа, брошенного верной рукой. Лучшая знала, что он направлен прямо ей в грудь.

Но Рогатые Волки, избранные дети Падшей Матери, становились, когда это было необходимо, кем-то большим, чем простые смертные. Лучшая успела уклониться, боковое лезвие лишь чиркнуло по плечу – легкий укус, побуждающий ее бросить в Мрачного свой солнценож.

Тот самый, что был сделан из праха его прабабушки.

Тот самый, что никогда не промахивался и убивал мгновенно.

В отличие от сына, Лучшая не проронила ни звука, когда метнула многолезвийное оружие. Это был ее последний урок сыну, и она лишь молилась о том, чтобы тот принял его близко к сердцу.

Мрачный потянулся к своему ножу, и тотчас рогатый волк рванулся с места… Но не проскользнул в узкий промежуток между деревьями, чтобы откусить руку варвару или пронзить его кривыми рогами, а закружился вихрем белого меха и через мгновение растаял в ночи. Уже отводя руку для замаха, Мрачный бросил взгляд на охотницу из клана Рогатого Волка, надеясь, что и та исчезнет вслед за своим тезкой, но она засмотрелась на Гын Джу, смело вышедшего с четырехтигриным мечом наголо из-за кипариса. Охотница тоже держала в руке солнценож, но Мрачный в быстроте превосходил любого, когда это было необходимо; он первым направил холодную сталь прямо в грудь… собственной матери?

– Нет!

Она оказалась еще проворней, чем он о ней думал, хвала крови Костлявой, текущей в венах у них обоих. Солнценож лишь коснулся ее предплечья и улетел в чащу. Но для чего она подкралась к Мрачному? Как очутилась здесь? И зачем, зачем, зачем ее солнценож помчался к нему еще до того, как он сообразил, что происходит?

Ужасно умирать подобной смертью, но то, что случилось дальше, было еще хуже. Стремительно, словно отблеск лунного света на воде, Гын Джу бросился к Мрачному, а его широкий меч двигался еще быстрее. Обезумевший непорочный, видимо, решил отбить летящий солнценож, но такая хрень случается только в песнях, только в самых неправдоподобных балладах. И Гын Джу должен был понимать, что это не под силу ни одному смертному, что единственная преграда, способная остановить летящий снаряд, – его собственное горло. И не важно, кого он пытался изобразить, героя или мученика, конец все равно один.

Мысли Мрачного опережали его ноги, но все равно не могли сравниться со стремительностью оружия его матери. Нож уже подлетел к Гын Джу, и предпринимать что-то было слишком поздно. Каким бы ловким Мрачный себя ни считал, он не успевал помешать тому, что происходило прямо у него перед носом. Все уже случилось, а он еще не верил, что это могло произойти.

Болезненный вздох Гын Джу тут же потонул в лязге металла и раздавшемся через мгновение глухом стуке. Отбитый легендарным мечом, солнценож с силой вонзился в ствол соседнего кипариса.

Крик облегчения, вырвавшийся у Мрачного, был несколько преждевременным – сразу после броска мать устремилась к сыну, а Гын Джу развернула отдача меча. Варвар метнулся к ножу, который должен был поразить его и только чудом не убил непорочного, ухватился за отделанную кожей рукоятку и потянул изо всех сил. Два лезвия так крепко засели в дереве, что он чуть не вывихнул плечо, но все-таки выдернул нож и круто развернулся, чтобы бросить в охотницу, прежде чем поддаться глупой нерешительности, подумав, что это его мать, хотя ясно же, что она пришла сюда за его сраной жизнью.

Но он все равно не решался, а мать мчалась на него с копьем наперевес. Мрачный только теперь осознал, почему она не обращает внимания на Гын Джу, дотянуться до которого было бы проще. Непорочный лежал на земле, все еще сжимая рукоять меча с четырьмя тиграми, а верхняя часть лезвия торчала из его плеча, и по сияющему под луной металлу текла кровь. Это было невозможно, немыслимо… но это произошло. Гын Джу уверял, что его знаменитый клинок разрубит пополам любой другой меч, но и ему не сравниться с крепчайшей сталью Рогатых Волков. Гын Джу отбил солнценож, однако хваленый четырехтигриный меч сломался, верхняя часть клинка отлетела назад и вонзилась в плечо чуть выше подмышки.

Значит, Гын Джу удалось стать одновременно и героем, и мучеником, он спас жизнь Мрачному, но заплатил за это не только собственной жизнью, но и клинком, который ценил, возможно, еще дороже. Нож с черными лезвиями, который варвар держал в отчаянно дрожавшей руке, все-таки убил Гын Джу… а теперь должен убить еще одного человека, которого Мрачный тоже любил.

Он завыл, но не как смертный и даже не как демон, а как рогатый волк, скорбящий по своей умершей подруге.

Мать с занесенным для удара копьем перепрыгнула через корчившееся от боли тело Гын Джу, преодолев последние несколько шагов, что отделяли ее от Мрачного. И тогда неумолимая охотница совершила самое ужасное преступление против своего любящего сына, который так старался понять ее. Она усмехнулась.

Глава 25

– Ну хорошо, это точно не зверь, – согласился Диг и начал одеваться, хотя только что презрительно отмахнулся, когда Пурна сказала, что слышала в лесу крик.

Сидеть на дереве, даже на такой толстой и крепкой ветке, в мокрой одежде нелегко, но всяко лучше, чем сражаться в одних панталонах, когда приблизится источник шума… Или когда они сами к нему приблизятся, а это стало почти неизбежно – Пурна согласна съесть шляпу Дигглби, если этот яростный и в то же время беспомощный вой исторгся не из глотки Мрачного.

Паша чуть не свалился с ветки, но все-таки удержался.

– Жопа-жопа-жопа, – пробормотал он.

– Жопа-жопа-жопушка, – подхватила нараспев Пурна. Каким бы несчастным ни показался ей голос, Мрачный жив, и это лучшая новость за всю ночь. – В Медовом чертоге Черной Старухи у тебя будет вдоволь времени, чтобы сокрушаться по своей заднице, Диг, и чем скорее мы туда доберемся, тем раньше ты сможешь этим заняться.

– Веселись на здоровье в жалком кремнеземском трактире, а мою особу королевская карета отвезет прямо в Сад Звезды, и я имею в виду совсем не Тао, – парировал Диг, доставая из-за пазухи отделанную сапфирами коробочку, которую Пурна прежде ни разу не видела, открывая с громким щелчком и вынимая не жука или еще какую дрянь, а стопку маленьких круглых лепешек. – Хочешь причаститься, пока не поздно? Мой рай от меня никуда не денется, но я сильно сомневаюсь, что наши последние приключения обеспечили тебе место в Медовом чертоге.

– Ни капли не смешно. – У Пурны екнуло сердце, когда Диг осторожно положил лепешку в рот. Мысль о том, что Диг может быть святошей, почему-то испугала ее сильнее, чем вой Мрачного. – Что это, сгущенная паучья слюна? Решил перекусить перед охотой?

– У тебя нет причин волноваться, – ответил Диг, хрустя темными, как кровь, крошками. – Разумеется, у Черной Папессы задница вместо головы, и мне совсем не по нраву, куда движется Цепь в последнее время, но в религии есть и много хорошего, по крайней мере было когда-то. Мир не такой черно-белый, каким хочет его видеть Чи Хён.

– Хитрожопый мерзавец! – воскликнула Пурна. Все тревожные колокола, которые она упрямо не желала слушать, теперь зазвонили в унисон. Неоднократные предложения Дигглби не возвращаться к кобальтовым, если не удастся найти Марото. Разговоры о том, что гордость и тщеславие являются добродетелями. Его частые обращения не только к Падшей Матери, но и к разным святым. Как она могла не замечать всего этого? Как могла запамятовать, что его дядя был священником? – Я думала, ты только для прикола нес всю эту цепистскую бредятину.

– Нет ничего прикольнее, чем искренность, – ответил Диг, явно пытаясь увести разговор в сторону глубокомысленной чепухой.

Но на этот раз у него ничего не вышло.

– Ты… засранец! – Так подло Пурну не предавали ни разу в жизни. – Пошел в жопу, сраный цепист! После всего, что они натворили, после того, как убили столько невинных людей, убили наших друзей, ты… ты… засранец!

– Я же сказал тебе, тапаи Пурна, что не поддерживаю церковь. Что еще ты хочешь услышать? – с жалкой усмешкой сказал Диг. – Что я отрекаюсь от Черной Папессы и святого престола? Аб-со-лют-но, провалиться им всем в самую глубокую преисподнюю! Что их издевательства над дикорожденными – самое грязное преступление нашей эпохи? Да, так оно и есть. Что они пожертвовали множеством людей ради возвращения Затонувшего королевства и это было уже чересчур? Я скажу больше: даже если бы для этого требовалось сбросить с лестницы всего одну соплячку, все равно следовало оставить Джекс-Тот под водой.

– Но… но… – Теперь Пурна выглядела смущенной, а не рассерженной. – Сам же сказал, что ты цепист?

– Нет, это ты сказала, – поправил Диг с отчаянием, которое ему совсем не шло. Его мертвецкая раскраска потекла в бою с болотными монстрами, и теперь он смахивал на плачущего мима. – Между нами, я даже не уверен в существовании Всематери. Но я в самом деле считаю, что, как бы низко ни пал человек, у него есть возможность измениться к лучшему и не бывает совершенно безнадежных случаев… даже если человек имеет отношение к такой жестокой церкви, как Вороненая Цепь. Я родился в семье цепистов, я получил религиозное воспитание, и, если Цепь не разочарует меня окончательно, когда-нибудь на старости лет я решусь принять сан.

Все это звучало настолько безумно, что Пурна едва не рассмеялась.

– Ты? Власяница, четки и страстножопые исповеди?

– Я тебя умоляю, – поморщился Диг. – Не смотри, что я второй сын паши, – с такими знакомствами, как у моих родственников, я мог бы добиться в церкви многого. Если думаешь, что наша вечеринка в Змеином Кольце была пределом роскоши, то тебе стоит посмотреть на праздники, которые святой престол устраивает в Диадеме. Настоящие оргии для желудков и гениталий. Или тебя больше интересуют наряды? Рядом с этими разодетыми кардиналами я себе казался жалким шутом, хотя если я в чем-то и разбираюсь, так это в тонкостях гардероба, особенно когда речь идет об оттенках черного.

– Так почему же ты не стал одним из них? – язвительно спросила Пурна. – Еще не поздно перейти на сторону победителей, и что значит такая мелочь, как приближение апокалипсиса, по сравнению с роскошной жизнью?

– Ты сама должна знать почему, – произнес Диг, уже не пытаясь ничего доказать. – Но если и впрямь не догадываешься, то я все тебе растолкую, после того как мы поможем нашим спутникам. Если же решила подождать с выяснением судьбы Мрачного и Гын Джу, то продолжай выпытывать подробности моей жизни, которыми я не делился даже с лучшими друзьями, потому что знал: кем бы я ни был и чем бы ни занимался, вы превратитесь в последних засранцев, как только узнаете, что я верующий.

Мрачный и Гын Джу. Жопа-жопа-жопушка! Пурну так поразили признания Дига, что она полезла в бутылку, вместо того чтобы принять как данность еще одну причуду своего друга и побежать на выручку к двум другим.

– Ты прав, идем.

Диг уже спустился с дерева и приготовился помочь ей. Он действительно был прав. Пурна оказалась последней засранкой.

– Проклятье, я не должна была набрасываться на тебя, особенно после того, как ты столь великодушно простил мне маленький обман.

– Все верно. – Диг подхватил ее, но сам чуть не упал при этом. Он не был силачом, как некоторые из общих друзей, но очень старался походить на них. – Ладно, забыли. Я прощаю твой грех, дитя мое, и желаю, чтобы в конце пути тебя ждала тихая гавань.

– Я не говорила, что раскаиваюсь, – проворчала Пурна, снова чувствуя твердую землю и разминая ноги. – Но мне и правда стыдно, Диг.

– Как сказал мне когда-то один великий человек: вижу, что ты раскаялся, а теперь попроси прощения.

Они обнялись, как могут обниматься только последние засранцы, и отправились на поиски своих друзей…

Но не успели сделать и нескольких шагов, не успели выйти из тени дуба, как увидели прямо перед собой молодую женщину.

В лунном свете блестели ее очки в тонкой оправе и многочисленные украшения – кольца, скобки, полоски и гвоздики на лице, ожерелье с драгоценными камнями, стальное шитье на блузе и висевшие на боку ножны. Пурна испуганно ойкнула, а Диг аж подпрыгнул. По внушительному посоху и венку из веток и травы, а еще по ее внезапному появлению в темном лесу Призраков Пурна сразу узнала бы ведьму, даже не задай незнакомка все объясняющего вопроса:

– Доброй вам ночи, паломники. Не подскажете ли, часом, как мне найти Хортрэпа Хватальщика?

Голос звучал деловито, а та рука, что не сжимала кривой посох, покоилась на рукояти меча. Пояс, к которому он был подвешен, отягощало также множество мешочков. Хортрэпа? Пурна беспокойно оглянулась на Дига, а тот беспокойно оглянулся на нее.

– Хитряпа Халявщика? – переспросил неисправимый зубоскал. – Боюсь, вы приняли нас за кого-то другого, добрая госпожа, потому что мы, как сами изволили заметить, смиренные паломники, совершающие… э-э-э… паломничество, так что…

– Я могу быть терпеливой, когда нужно, – перебила его женщина, – но сейчас явно не тот случай. Попытка уклониться от ответа уже сообщила мне все, что я хотела про вас узнать, но все же даю последний шанс доказать вашу полезность. Если опять не захотите помочь, третьей попытки не будет.

Когда встречаешь в темном густом лесу загадочного незнакомца, лучше не злить его понапрасну. Но Пурне всегда не хватало терпения в подобных делах, особенно когда ее друзья попадали в беду. Пусть перед ней и в самом деле ведьма, с уверенностью можно сказать, что она в подметки не годится Добытчице – векс Ферлун или старине Хортрэпу Хватальщику. Девчонка напирает с впечатляющим задором, но при этом дрожит, как перепуганная белка. Пора заткнуть ей рот и поспешить на помощь Мрачному…

Но тут, присмотревшись, Пурна обнаружила, что девушка по-своему даже мила, насколько возможно быть милой в призрачном лунном свете, и решила проявить великодушие:

– Вот что, мы не видели Хортрэпа уже много недель, и это чистая правда. Последняя встреча была в лагере у Языка Жаворонка, на равнине Ведьмолова. Если желаете узнать подробности, мы могли бы посидеть за чашкой чего-нибудь горячего. Но вам предстоит долгий путь на юг, и я постараюсь не обидеться, если вы решите пойти своей дорогой.

Девушка задумалась, скривив испещренные украшениями губы, а затем с волнением, но без страха посмотрела на капюшон Пурны. Плащ действительно был хорош, и Пурна даже радовалась, что он привлек внимание благодарного зрителя, – до тех пор, пока незнакомка не заявила:

– Вы пойдете со мной. Кое-кто из моих знакомых непременно захочет узнать, откуда у вас эта шкура.

– Да хрена с два, пожалуй, – раздраженно заявил Диг. – Никуда мы с вами не пойдем. Иль не слышали? У нас есть важные дела, так почему бы вам не заняться своими? Да задерут меня демоны, мне плевать, что вы замышляете против Хватальщика или вместе с ним, только нас в это не втягивайте. Короче, позвольте пожелать вам всего хорошего, любезная госпожа.

Эта был не самый лучший ход. Как только Диг попытался зайти девушке за спину, та отступила в сторону, в мерцающем свете сверкнула ее угрожающая усмешка, и кто-то огромный беззвучно возник за спиной у Пурны. Она развернулась, выхватывая из ножен кукри, и кровь отлила от лица, а внутри все похолодело.

Над ней возвышался гигантский рогатый волк, похожий на пса Софии, каким Пурна впервые его увидела в Кутумбанских горах. Зверь не сводил глаз с одной детали одежды Пурны, и тапаи пожалела, что не сняла капюшон заранее. Диг готовился научить незнакомку хорошим манерам и не подозревал о происходящем у него за спиной. То, что волк не откусил Пурне голову сразу, – уже большая удача. И подсказка: еще можно из всего этого выпутаться, если не изображать из себя Марото.

– Диг, – позвала она дрогнувшим голосом, боясь даже зажмуриться, – если хорошенько подумать, то нам лучше пойти с ней и поговорить с ее знакомым, которого интересует шкура рогатого волка.

Пурне оставалось лишь надеяться, что этот знакомый – не тот, с кем она только что встретилась.

И вот Лучшая напомнила сыну, кто он по рождению и кем должен быть. Напрасно она боялась – Мрачный не разочаровал ее.

Они кружили между болотными кипарисами, и хотя из мягкой земли тут и там выступали шершавые корни, тонкие, лишенные веток почти до самой верхушки стволы давали поединщикам достаточно пространства для маневра. Всякий раз, когда Лучшая делала выпад копьем, Мрачный отступал, размахивая солнценожом, точно ядопрорицательница амулетом. Он не знал, что черная сталь содержит прах его предка и не может пройти мимо цели, поэтому не решался бросить нож, опасаясь, что мгновенно погибнет, если Лучшая сумеет увернуться. Она сделала обманное движение влево, затем рванулась вперед и полоснула широким наконечником. Сталь рассекла кожу на голени и обнажила кость, но он не закричал от боли и не кинулся в ярости вперед, на что она рассчитывала, а лишь замахнулся для броска, и ей пришлось отпрыгнуть назад. Хороший мальчик.

Лучшая беспокоилась, что он проявит слабость, начнет оправдываться и просить прощения. Но Мрачный сражался достойно, сохраняя молчание и твердость взгляда. Однако не совсем… Он изо всех сил сдерживал слезы. Она слишком многого хотела от своего сына.

Взбешенная его страхом, Лучшая снова атаковала и кольнула в руку, державшую нож. На этот раз Мрачный попытался отразить выпад, должно быть, надеялся перерубить древко. Именно этого Лучшая и добивалась. Вывернув запястье, она ударила торцом копья прямо в глубокую рану на ноге сына. Он вскрикнул и отшатнулся, и дальше она делала с ним, что хотела. Один за другим на его предплечьях и на второй голени появлялись неглубокие порезы. Лучшей было нужно, чтобы трусость вытекла из него вместе с кровью.

– Остановись! – взмолился он, разбивая ей сердце: все вышло именно так, как она боялась, как предчувствовала. Сын все-таки решил выставить себя глупцом, вместо того чтобы умереть с честью. – Я не хочу причинять тебе боль, мама!

– Слишком поздно, – ответила она, но его дешевая уловка подействовала, заставив взвыть от боли дурную, звериную часть ее сердца. Однако Лучшая скрепила его и промолчала. Она махнула копьем и срезала густые седые волосы на его виске вместе с кожей. В груди у нее скопились разъяренные муравьи, терзая укусами жалости и неуверенности, верными знаками Обманщика, но она вновь преодолела греховный морок и решила повернуть излюбленное оружие сына против него самого, сразить его словами, режущими больнее, чем солнценож: – Ты любил этого мальчика, Мрачный? Того, которого я убила?

Это подействовало сильнее всех ее прежних уколов. Печальное, испуганное лицо сына исказил волчий оскал, и Лучшая поняла, что сейчас погибнет. Мрачный бросил солнценож, и с такого расстояния он не смог бы промахнуться даже обычным оружием. Подойдя к последнему таинству своей жизни, Лучшая испытывала огромное облегчение… пока нож не вонзился в траву под ее ногами. Должно быть, Мрачный слишком поздно разжал пальцы… Нет, ее сын не такой неумеха, чтобы бросить нож в землю по ошибке. Он сдался.

– Я люблю тебя, мама, – проговорил он, задыхаясь.

Кровь текла по его ногам, сочилась по виску из разрезанного уха.

Она не колебалась ни секунды, потому что иначе сидящий в ней грешник взял бы верх, заставил бы отшвырнуть копье и обнять ее бедного потерянного сына. И тогда оба будут обречены на Страну Трусливых Мертвецов, а Лучшая считала, что им уготована другая, более достойная участь. Даже расставив ноги и направив копье в грудь сына, она все еще надеялась, что он отобьет наконечник в сторону и перехватит древко, на худой конец отпрыгнет. И тогда Падшая Матерь простит его, исполнив желание Лучшей.

Но он просто закрыл глаза и стиснул зубы, готовясь принять прощальный дар матери.

Мрачный ничего не почувствовал. Он ждал, гадая, не задумала ли обезумевшая мать последнюю жестокость, не заставит ли сына поднять веки и посмотреть, как она убьет его. Но этого не произошло. Мрачный ощутил сквозь подошвы сапог слабое сотрясение земли, древко подкатилось к его ногам. Он с облегченным всхлипом раскрыл глаза и приготовился распахнуть объятия для матери.

И увидел вместо нее Хортрэпа. Мать тоже была здесь, но огромный колдун встал между ней и Мрачным, и хотя Лучшая была высокого роста, ее ноги болтались в метре над землей: беззвучно подобравшись, Хортрэп схватил ее мощными пальцами за горло. Колдун с улыбкой оглянулся, а затем швырнул охотницу с такой силой, что земля всколыхнулась и едва не свалила Мрачного с ног. Варвар хотел остановить Хортрэпа, но не успел сказать ни слова, как огромная босая нога ударила Лучшей в бок и она катилась через колючие кусты, взвихряя палую листву, пока кривой ствол кипариса не остановил ее движение с ужасающим стуком.

– Вижу, я подоспел вовремя, – подмигнул Мрачному Хортрэп, на чьем лице блеклые заживающие язвы выглядели еще отвратительнее, чем прежде. – Полагаю, это дружок из твоего прошлого?

– Это моя мать, – прошептал Мрачный.

– Будь я проклят! Конечно же, Мрачный, я мог бы и сам догадаться, что это кто-то из твоей родни. Будет интересно посмотреть, что выйдет, когда твоя кровь смешается с кровью Канг Хо. Потомство должно получиться весьма энергичным, чтобы не сказать больше.

То ли из-за потери крови, то ли вообще из-за всего, что произошло, Мрачный не сразу понял смысл слов Хортрэпа, затем вялые мысли вернулись от Чи Хён к Гын Джу, заставив такие же вялые ноги направиться к неподвижному в пятне лунного света телу. Гын Джу. Гын Джу. Гын Джу.

– Конечно, Гын Джу, конечно, – проговорил Хортрэп, обогнав шатающегося Мрачного, и встал перед ним, почти коснувшись подбородком его лба. – С моей помощью он должен поправиться, Мрачный. Я убедился, что дело не слишком срочное, прежде чем кинулся на помощь моему славному другу из Кремнеземья.

– Что? – не поверил Мрачный, но в следующий миг увидел, как обломок клинка в груди Гын Джу покачивается от слабого дыхания. – Так он живой? С ним все будет в порядке?

– При некотором усилии с моей стороны – да, хотя он немного изменится. – Хортрэп поковырялся в носу и растер что-то между пальцами. – Но кто не меняется, встретившись со смертью? Я понимаю, что и сам стал другим Хортрэпом, после того как ты, София и юная Пурна помогли мне в том неудачном опыте с матерью всех опоссумов.

– Так исцелите же его, – попросил Мрачный, только сейчас заметив тяжелую плетеную корзину и прислоненное к соседнему дереву черное кремнеземское копье. Впервые за все время знакомства он жаждал послушать песню ведьмака о том, как идут дела у Чи Хён, а также о том, как сам Хортрэп здесь оказался. Но сначала необходимо осмотреть Гын Джу. Одарив колдуна искренней улыбкой, Мрачный протянул ему кулак. – Спасибо, Хортрэп.

– Всегда к твоим услугам, мой мальчик. – Хортрэп прямо-таки просиял от счастья и ответил на дружеский жест. – Но сначала мне нужно… Выблюй гадюк!

В этом был весь Хортрэп. И прежде чем Мрачный отметил, как неестественно прозвучали последние слова колдуна, тот выпучил глаза, схватился за живот, согнулся и выполнил то, что обещал. После бегства из саванн Мрачному всякого разного дерьма пришлось навидаться, особенно с тех пор, как он повстречал Хватальщика, но вот это зрелище, вероятно, самое отвратительное в его жизни. Он отшатнулся от плотного комка скользких, покрытых желчью змей, которых ведьмак выблевал на ворох гнилых листьев, но одна толстая индиговая рептилия застряла в зубах у Хортрэпа и несколько раз подряд ужалила его в желтый от недавних ушибов нос. Возможно, Хватальщик хотел закричать или выплюнуть оставшихся змей, но вырвавшийся у него хлюпающий звук подсказал варвару, что случилось непредвиденное, а затем стало еще хуже.

Мрачный часто задумывался, встретит ли он когда-нибудь живого рогатого волка и что будет делать, если встретит. В прежние времена воину клана полагалось убить тотемного хищника, чтобы доказать свою храбрость или заслужить новое имя, но юный мечтатель Мрачный предпочел бы приручить зверя. Теперь, наконец-то увидев рогатого волка во плоти, он запоздало понял, насколько глупыми были те его фантазии. Белый исполин, выскочивший на него из темноты, казался воплощением ужаса, никак не предназначенным для приручения. Зверь набросился на согнувшегося пополам колдуна, длинные челюсти с ужасающим хрустом сомкнулись на его ноге. Рогатый волк, куда крупнее высоченного Хортрэпа, потащил добычу в темную чащу. Хортрэп безуспешно попытался ухватиться за ствол кипариса, потом за молодые побеги; его лицо потемнело; змея, обвившая ему голову и зажавшая своими чешуйчатыми кольцами его распухший рот, мешала дышать. Мрачный смотрел на все это, видел все это, но никак не мог поверить глазам. Что бы там ни происходило со змеями, это не они и даже не женщина из проклятого демонами клана Рогатых Волков все испортили, это сделал настоящий рогатый волк, задери его демоны.

Когда зверь вместе с Хортрэпом исчез в сумраке леса, оторопь сошла с Мрачного, уступив место отчаянию. Без помощи Хортрэпа Гын Джу непременно умрет! Рана, не сильно обеспокоившая колдуна, казалась смертельной варвару, и тот совершенно не знал, что необходимо предпринять. Но по крайней мере, можно было не беспокоиться из-за исторгнутых Хортрэпом змей: они перестали извиваться, зашипели и развеялись дымом, оставив на земле лишь серые полоски слизи. Колдовство тому виной или желудочный сок Хортрэпа – какая разница? Мрачный даже не успел подумать, как бы избавиться от клубка ядовитых гадин, оказавшегося всего в дюжине футов от Гын Джу; едва эта опасность миновала, он поспешил к раненому другу. Вблизи непорочный выглядел еще хуже, чем издали; при каждом прерывистом вздохе лужа крови вокруг клинка пузырилась. Обломок плотно засел в плече – вероятно, проткнул насквозь, – но бедняга не чувствовал боли, пребывая в глубоком обмороке.

– Я все исправлю, – пообещал другу Мрачный.

Он обязан был выполнить эту задачу, самую трудную в его жизни.

А для этого необходимо спасти Хортрэпа от колдовской силы, что натравила на него земляных змей и рогатого волка из фьордов. К счастью, Хватальщик вольно или невольно оказал Мрачному помощь. Стальной наконечник копья, стоявшего рядом с корзиной Хортрэпа, был темнее, чем отлично сбалансированное древко. Мрачный схватил оружие и поспешил прочь, намереваясь сделать то, на что не отваживался ни один охотник клана со времен молодости его матери, – поохотиться на рогатого волка.

Глава 26

– Что она делает? – спросил Диг таким тоном, будто Пурна должна была понимать, в чем смысл действий странной девушки. – Это яйцо?

Бледный предмет овальной формы, который ведьма достала из поясного мешочка, действительно походил на яйцо. Незнакомка что-то прошептала и запихнула штуковину в рот. Решила проглотить? Пурна тотчас выскочила из-за поваленного дерева, за которым они с Дигом прятались, и крадучись двинулась к ведьме сзади. Если хочешь напасть на колдуна, дождись, когда у него будет занят рот, – таков один из многих советов Марото. Колдуну будет трудно в этот момент произнести заклинание или проглотить демона. Он даже может просто подавиться, если его толкнуть.

Стерва должна пожалеть, что вынудила Пурну и Дига пойти за ней. Хоть и не тащила силком, а всего лишь напугала до полусмерти, после чего резко повернулась и припустила бегом, а рогатый волк в три прыжка обогнал ее и поскакал дальше. Диг не горел желанием отправиться за этой парочкой, но согласился – при условии, что Пурна сама сделает первую глупость, которую потребуют от них обстоятельства. Вскоре они отыскали беглянку, но одну, без волка, и, когда та пустилась в странный танец под цветущей в неположенное время рябиной, стало без всяких слов понятно, в чем эта необходимая глупость заключается: надо скрутить ведьму, пока не вернулось ее ручное чудище. Теперь у этой мерзавки во рту яйцо, и Пурне осталось сделать всего пять шагов, чтобы взглянуть в самодовольную физиономию.

Четыре.

Три.

Два.

И-и-и…

Один.

– Только рыпнись, и ты покойница, – прошипела Пурна, вставая на цыпочки, так что ее губы почти прижались к украшенному железными побрякушками уху более высокой девушки. Острое лезвие кукри коснулось шеи, чуть выше ожерелья в форме полумесяца, и Пурна почувствовала запах несвежего тубака, псины и серы. Ведьма дернула шеей, проглатывая яйцо, и Пурне пришлось чуть ослабить нажим, чтобы не поранить ее. Затем девушка властным голосом проговорила:

– Выблюй гадюк!

Интересное заклятие, если взвесить все за и против, но, конечно же, не настолько, чтобы взять его на вооружение, – слишком отвратительная рисуется картина.

– Сама займись этим, милочка, на досуге, – ответила Пурна.

И вздрогнула, сообразив, что прислонилась к ведьме так плотно, что видит край ее кружевной сорочки и выпуклости грудей. Слишком долгое время провела она в одиночестве, если даже глотающая яйца колдунья показалась ей привлекательной.

– Ммм? – Голос прозвучал сонно, теплое тело мягко оперлось на руку Пурны, что ничуть не помогло той успокоиться. Затем ведьма напряглась, втянула воздух сквозь зубы и сказала уже с большей обеспокоенностью: – Кто бы ты ни была, мы можем договориться.

– Кто бы я ни была? – переспросила Пурна. – Мне казалось, что мы уже подружки. Но раз на то пошло, сама-то кто такая? Давай дадим имя твоей симпатичной мордашке, а потом ты расскажешь во все-ех подробностях, почему интересуешься Хортрэпом, рогатыми волками или кем-то еще, о ком я спрошу.

– Меня зовут Неми Горькие Вздохи, – сказала девушка. – И я хочу помешать Хортрэпу уничтожить наш мир.

– Достойная задача, – согласилась Пурна. – Но с чего ты решила, что он собирается это сделать?

– Ты же сказала, что знакома с ним, – напомнила Неми. – И все равно считаешь, что я все высосала из пальца?

– Хортрэп, конечно, не подарок, – признала Пурна. – Но в последний раз, когда я видела его, он помогал нашим друзьям освободить Звезду от Вороненой Цепи. Никогда не замечала, чтобы он якшался с церковью. И это очень хорошо для нас, иначе бы он уже давно поднял Джекс-Тот со дна моря.

Девушка напряглась:

– Что ты знаешь о Затонувшем королевстве?

– Достаточно, – заявила Пурна, хотя это и не было правдой. – Я родом из Угракара, во мне течет древняя кровь Джекс-Тота. Недавно я услышала, что он не такой уж и затонувший. Благодарить за это нужно цепистов, которые провели ритуал и открыли новые Врата, погубив моих друзей.

– Нет, – возразила Неми так решительно, как будто Пурна не видела собственными глазами того, о чем говорила. – Это Хортрэп своим колдовством вернул Затонувшее королевство. Не знаю, каким образом и с какой целью, но вряд ли это имеет значение. Должно быть, он служит некой силе, скрытой в Изначальной Тьме, и стремится предать наш мир, себе же на погибель.

– Ммм… – задумалась Пурна. – Я не большая поклонница Хортрэпа, но думаю, ты в нем ошибаешься. Я была там, где Цепь проводила свой ритуал. Все багряные солдаты обезумели от ярости, а затем хлоп – и под ногами у них образовались Врата. Мы захватили вражеского полковника, и до меня дошли слухи, что он подтвердил все в точности: цеписты устроили какую-то сраную церемонию и весь его полк стал жертвой, позволившей вернуть Затонувшее королевство. Когда все это происходило, Хортрэп разбирался с засадой имперцев по другую сторону горы, а вот цеписты точно были на поле битвы – я сама чуть не обзавелась фургоном боевой монахини.

– Вороненая Цепь… – Неми, похоже, совсем запуталась, и Пурна не могла ее винить – трудно поверить в подобное, да еще когда рассказывает незнакомый человек. – Но зачем им возвращать Затонувшее королевство?

– Какое-нибудь безумное пророчество? – Рука устала держать нож, а ноги ныли от долгого стояния на цыпочках, но Пурна решила, что, если она позволит Неми сдвинуться с места, это будет не самая удачная идея. – Постой, я знаю, кто может пролить свет на эту загадку. Диг, ты чего дожидаешься, приглашения с вензелем? Можно, только осторожно.

Тисовые заросли перед ней зашуршали, но в просвет под рябиной выскочил не Диг, а огромный рогатый волк. Он тащил в зубах что-то большое и тяжелое, но, заметив клинок у шеи своей хозяйки, тут же выпустил добычу и зарычал. Шерсть на загривке встала дыбом, и он начал медленно приближаться, попадая в полосы лунного света.

– Сейчас ты прикажешь питомцу успокоиться, – сказала Пурна. – Когда я боюсь, у меня дергается рука.

– Уххх… – простонал человек в желтой одежде, которого притащил рогатый волк. – Неммми-и-и…

– Вот жжж… жалость! – Ведьма попятилась, но уткнулась в Пурну, и та нашла в себе силы не отвлекаться на упругую задницу девушки. Во всяком случае, не очень отвлекаться. – Послушай, ты не знаешь меня, а я не знаю тебя, но давай сойдемся на одном: какую бы роль ни сыграл в возвращении Джекс-Тота Хортрэп Хватальщик, без него на Звезде станет спокойней. Если ты в самом деле знакома с пожирателем демонов, то должна признать, что это правда.

– Хортрэп? – Пурна решилась отвести глаза от приближавшегося рогатого волка и подумала, что темная уродливая фигура на земле действительно кажется знакомой. – Хортрэп! – выкрикнула она громче. – Это правда ты, драть твою мать? Какого хрена здесь забыл?

– Неми Тридцать Три Несчастья, – прохрипел Хортрэп, немного придя в себя, и, содрогнувшись всем телом, с трудом повернулся на бок.

– Тридцать Три Несчастья? – переспросила Пурна свою пленницу, съежившуюся и зашипевшую в ответ на слова колдуна. – Что это значит? Еще одно заклинание?

– Мое старое прозвище, – буркнула ведьма, и рогатый волк, подобравшийся к Пурне на опасно близкую дистанцию, зарычал. – Полученное от Хортрэпа, когда я стала его ученицей.

– Ну так слушай меня, Неми Громкие Бздёхи, – начала Пурна. – Скажи своей псине…

Но ведьма перебила, словно это она держала клинок у горла Пурны, а не наоборот:

– Нет, это ты меня слушай, и слушай внимательно, потому что мы сейчас на волоске от гибели. – Голос Неми звучал так же испуганно, как у Пурны, когда та впервые увидела ее огромного зверя. Пурна даже немного посочувствовала ей, но именно что немного. – Не важно, что ты собиралась сделать со мной. Если меня тронут хоть пальцем, мой дружок разорвет обидчика на части, а если дать Хортрэпу очухаться, он непременно меня тронет. Все очень просто: оставь его в живых, и мы обе умрем: сначала я, а потом ты. Поняла?

– Я поняла, почему тебя так восхитила моя накидка, когда мы встретились в первый раз. – Пурна решила заплатить той же монетой ведьме, вздумавшей давить на нее… Хотя этот зверь крупнее всех рогатых волков, которых тапаи видела в Кутумбанских горах, и в драке можно рассчитывать только на кукри, потому что ствол пистолета забит болотным илом, а порох превратился в черную грязь. Однако остальные не обязаны знать об этом… – Твоих рогатых волков я ем на завтрак, причем без помощи Хортрэпа. Стоит придумать что-нибудь поумнее, чем снова угрожать своим зверем, и лучше поторопись, – кажется, Хортрэп уже сел. О его убийстве и речи быть не может, так что напряги фантазию.

Неми дрожала в руках Пурны, как будто это не ее исполинский волк стоял рядом и внимательно наблюдал. Он полностью заслонял Хортрэпа, и девушки не могли определить, насколько быстро к Хватальщику возвращаются силы.

– Пусть он даст клятву, – внезапно предложила Неми. – Пусть он поклянется всеми демонами, которых съел, что не причинит вреда Неми Горькие Вздохи, а также ее друзьям с этого дня и до самой смерти. Заставь его это сделать, и мы будем спасены.

– От него – может быть, – возразила Пурна, радуясь тому, как много значения некоторые люди придают клятвам. – Но как насчет тебя? Что помешает натравить на нас зверушку, как только Хортрэп пообещает играть по правилам?

– Я клянусь всеми яйцами, которые съела, и всеми демонами, которых отпустила, что не буду вредить тебе и твоим друзьям и даже Хортрэпу Хватальщику, если он первым пообещает то же самое мне и моим помощникам, – заявила Неми с явным облегчением, хотя еще ничего не было решено.

– Эй, Хортрэп! – позвала Пурна. – Ты живой?

– Это… сделала… Неми! – проскрежетало за стеной белого меха и напряженных мускулов, и ведьма совершенно ослабла, прильнув к Пурне так, что между девушками не осталось ни единого дюйма. – Месть!..

– Хрена тебе лысого, а не месть! – воскликнула Пурна. – Поклянись всеми демонами, которых ты слопал, что не причинишь вреда Неми Горькие Вздохи, ее друзьям и питомцам, и кто там еще у нее есть, с этого дня и навеки.

Хриплый смешок не предвещал хорошего итога переговоров, и Пурна немного растерялась, но тут Неми с удивительной четкостью произнесла:

– Хортрэп! Я считаю до трех, и если не поклянешься, моя Миркур съест тебя живьем! – Позади волчицы не прозвучало ни нового смешка, ни какого-то другого отклика, и ведьма, которой, вероятно, не терпелось умереть, на одном дыхании прокричала: – Один-два-три!!!

Огромная волчица как будто поняла хозяйку, она медленно развернулась мордой к Хватальщику, махнув пушистым хвостом перед лицом Пурны. Оказалось, Хортрэп еще даже не приподнялся на локтях. Возможно, ведьма не столь уж и безумна, если пытается решить дело таким путем. Возможно, все закончится хорошо. Возможно, Хортрэп даст эту проклятую клятву и…

– Воспользуюсь оборотом моей дорогой Пурны: хрена тебе лысого, а не клятву! – произнес Хортрэп, с неестественной резвостью взвиваясь на ноги, точно марионетка в руках перестаравшегося кукловода.

Пурна едва узнала Хватальщика, когда тот сделал нетвердый шаг вперед и его осветила луна. Лицо ведьмака было обезображено огромной опухолью, покрытой светящимися каплями слизи.

– Я выверну тебя через жопу наизнанку, Неми, и ни на миг не позволю потерять сознание…

Никто не придумал ничего остроумного в ответ, да и ситуация не располагала к шуткам. Зато огромная волчица бросилась вперед, выполняя волю хозяйки. Пурна не желала смотреть на расправу, но все происходило так быстро, что она не успела бы отвернуться. Хортрэпу придется несладко, но он сам напросился, так что…

Рогатая волчица вцепилась зубами ему в ногу, и тут вспышка белого света ослепила Пурну и, вероятно, выжгла бы ей глаза, если бы на пути света не оказался зверь. Даже лишившись на миг зрения, тапаи не отстранила клинка от шеи Неми, чтобы ведьме не вздумалось улизнуть. Пурна сморгнула слезы и сумела постепенно сосредоточить взгляд на залитом луной лесе, но перед глазами еще долго танцевали круги, мерцая между деревьями… И лишь когда один из них повис над распростертой у ног Хортрэпа горой меха и забликовал на изогнутых рогах и мокрой морде зверя, Пурна поняла, что эти призрачные огни существуют не только в ее пострадавшем от вспышки зрении, но и в реальности.

– У-у-у! – В неровном свете удивительных шаров Хортрэп раскачивался взад-вперед; распухшее, кровоточащее лицо расплылось не иначе как в улыбке. Он энергично тряхнул правой рукой, и черный дым поднялся к небу от его непрерывно шевелящихся пальцев. – Вот почему меня называют Хватальщиком! И вот почему тебе нипочем не справиться со мной!

– Миркур! – воскликнула Неми, теперь больше похожая не на злую колдунью, а на обезумевшую от горя девчушку.

Она перерезала бы себе горло, рванувшись к поверженной подружке, если бы Пурна еще раньше не повернула кукри плоской стороной к ее шее.

– Успокойся, успокойся, – пробормотала Пурна, и Неми перестала сопротивляться, хотя на самом деле тапаи обращалась к самой себе.

В отблесках призрачных огоньков она наконец рассмотрела рогатую волчицу – и сразу пожалела об этом, хоть и не поняла толком, что Хортрэп сделал с ней.

Миркур была еще жива, она силилась приподняться и повернуться к хозяйке. Так и не сумев этого сделать, она завалилась на бок, бессильно уронила голову и глухо заскулила. Большая часть ее морды была покрыта волнистой светящейся пленкой, блестящая смолистая масса подползала к ушам и вытаращенным глазам. Волчица попыталась завыть, но не смогла раздвинуть челюсти больше чем на дюйм, а потом давление пленки заставило ее закрыть пасть, на носу вздулся пузырь и растворился в пульсирующей оболочке. Вдруг по всей пленке начали раскрываться черные луковицы, и, судя по тому, как они двигались в образовавшихся впадинах, это были глаза. Чем бы Хортрэп ни окутал беднягу, оно было живое. И оно наблюдало за девушками.

– Убей меня, раз уж я не могу его остановить! – Жалобный стон наконец-то отвлек Пурну от чудовищной картины. – Отпусти, я должна хотя бы попытаться! А если не получится, убей меня и себя тоже, умоляю, только не дай ему… не дай ему… умоляю… не дай…

– Что за вздор! – Хортрэп подул на дымящуюся руку, и покрытые волдырями губы растянулись в усмешке. – Мы с Пурной давние приятели, к тому же обязаны друг другу жизнью, так что едва ли она захочет причинить мне вред. Тебе некого винить, Неми, кроме себя, так что не пытайся разжалобить Пурну, не мешай ей сделать то, что она должна сделать.

– Хортрэп… – ухитрилась выдавить Пурна, хотя во рту пересохло, а зубы стучали, как при ознобе. Запах горелого масла, исходивший от того, чем колдун окутал волчицу, студил кровь даже сильнее, чем само ужасное зрелище. Кем бы ни была эта Неми, что бы она ни собиралась сделать, Пурна очень-очень хотела, чтобы ночь поскорее закончилась, а вместе с ней и… все это. – Прекрати, Хортрэп. Ты по-своему прав, но здесь просто недоразумение. Неми думала… думала, что это ты поднял со дна моря Джекс-Тот, вот и решила тебе помешать. Но раз ты этого не делал, значит вы на одной стороне, так что прекращай…

– Еще чего! – проревел Хортрэп. От натуги опухоль, захватившая большую часть его лица, лопнула и густая дымящаяся жидкость потекла по обрюзгшему подбородку. – Я не связанный демон, которым можно помыкать. Я Хортрэп! Хватальщик!

– Ну хорошо, – проглотила обиду Пурна, понимая, что сама выбрала неверный подход. – Но я же не приказываю, Хортрэп, а прошу на правах друга, который, как ты сам только что сказал, спас тебе жизнь. Прояви снисхождение к этой девочке и…

– Тапаи Пурна, в память о том, чем я тебе обязан, я великодушно прощу и эти жалкие требования, и угрожающую позу, но только в том случае, если ты немедленно уберешься отсюда! – прорычал Хортрэп.

Пурна даже не сразу сообразила, что именно он назвал угрожающей позой, пока не взглянула на дрожавший в ее руке кукри. Оружие больше не прижималось к горлу Неми, а было направлено над плечом ведьмы в сторону Хортрэпа. Просто бессознательный жест самозащиты, чтобы не подпустить к себе взбешенного колдуна.

Но он все-таки шагнул, при этом его правая нога отвратительно хрустнула, и под разорванным подолом мантии Пурна разглядела торчавшую из глубокой раны кость. Трудно сказать, что испугало ее больше – то, что Хортрэп шел к ней, хотя с таким переломом это было невозможно, или то, что в своей ярости он, похоже, не чувствовал боли.

– Как же достало все это дерьмо! – Глаза на отвратительно раздутом лице светились безумием. Он смотрел на Пурну и Неми, но обращался к самому себе. – Сначала на меня набрасывается демон-собака, потом гигантский демон-опоссум, а теперь еще и демон – рогатая волчица! Довольно! Я сказал, довольно! Пора напомнить Звезде, кто я такой и на что способен… Любой, кто встанет на моем пути, испытает на себе гнев Хватальщика!

Что ж, значит, все кончено. Очень плохо для Неми Горькие Вздохи… Пурне ни хрена не улыбалось умирать, тем более из-за какой-то ведьмы, которая к тому же хотела скормить своей волчице двух прилично одетых незнакомцев, случайно оказавшихся не в том месте не в то время. Тапаи уже собиралась опустить кукри и дать ведьме хорошего пинка под зад, чтобы та хотя бы попыталась защитить себя колдовством или сбежать, но эта девушка так часто дышала – похоже, была на грани обморока. Ничего удивительного, учитывая обстоятельства… Пурна и сама едва не намочила штаны от страха, хотя вовсе не она привела Хортрэпа в такую безумную ярость.

– Последняя возможность уйти по-хорошему, Пурна. – напомнил Хортрэп, стоявший всего в нескольких шагах. – И с этого момента я считаю долг перед тобой полностью уплаченным. А если кое-кто не прекратит приказывать мне и направлять в мою сторону карманный ножик, я выпущу из него все кишки. Ты спасла меня от Королевы Демонов, а я тебя – от того, кто гораздо страшнее, от меня самого. И теперь, когда мы в расчете, я могу проделать с тобой такое, что язык не повернется сказать, если не прекратишь упорствовать в своей… своей дерзости!

Еще шаг, и Хортрэп сможет дотянуться до Неми… В отблесках блуждающего света Пурна увидела, что повреждения на его лице пропали самым жутким образом. Разрыв кожи исчез без следа вместе с опухолью, к чертам Хватальщика вернулось то немногое, что в них оставалось от человеческих. Кто смог бы противостоять такому чудовищу?

Пурна медленно опустила руки и глаза, вложила кукри в ножны и протяжно вздохнула. Значит, это действительно случилось, да? Она отступила, даже если и не отошла назад.

Хортрэп перевел взгляд на дрожавшую от страха девушку, что стояла, прислонившись спиной к Пурне. Он подошел, глядя теперь на Неми, но обращаясь к ее бывшей защитнице:

– Умная девочка. Ты можешь остаться и посмотреть, что бывает с теми, кто встает у меня на дороге, а можешь свалить отсюда – мне совершенно наплевать. Маленькая Неми Тридцать Три Несчастья сейчас получит последний урок и даже больше того: пусть она увидит, что я сделаю с ее волчицей. Мне еще не доводилось есть таких крупных демонов, так что дело может затянуться на всю ночь, но какое же это будет удовольствие! Думаю, у меня хватит сил… А ты, Пурна, совершила нынче серьезную ошибку. Постарайся сделать так, чтобы она не оказалась последней в твоей жизни.

– Хорошо сказано! Мне так понравилось, что хочется ответить в таком же духе, не откладывая это дело в долгий ящик.

Пурна выхватила пистолет и нацелила его в рот Хортрэпу, и рука держала это оружие куда тверже, чем минуту назад – меч. Для пущего эффекта тапаи взвела колесцо, боясь, что колдун разглядит засохшую грязь в стволе, и поражаясь своему безумному порыву… Но если Пурна спасет беззащитную незнакомку от ужасной участи, которую уготовил ей этот монстр, Марото будет гордиться своей ученицей. И не только потому, что незнакомка привлекательна, хотя это обстоятельство, конечно же, не укрылось бы от его глаз.

– Ты высказался, и ты по-своему прав, а теперь послушай меня, – продолжала Пурна. – Как бы эта киска ни поцарапала тебя, вижу, все уже зажило. Понимаю, у тебя есть основания злиться, но подумай, приятель, что ты выгадаешь, прикончив того, кто взывает к твоему милосердию, кто предложил помириться еще до того, как ты успел восстановить силы? Вот такое дерьмо и проповедуют цеписты. Ты лучше других знаешь, что они считают милосердие грехом, как и смирение, и способность понять своего врага, и все остальное, о чем я тебя прошу. Но если Цепь выступает против, значит это нечто хорошее, разве не так?

Пока она говорила, приторная улыбка Хортрэпа растягивалась все шире, что никак нельзя было считать добрым предзнаменованием. Мысли заметались в поиске слов, которые убедят его и позволят всем разойтись миром, хотя тапаи и сомневалась, что такое заклинание существует на самом деле.

– Послушай меня… Просто послушай! И ты, и Неми, насколько я понимаю, не очень-то рады возвращению Джекс-Тота, и, значит, у вас много общего, так почему бы вам не объединить усилия? Умоляю тебя, Хортрэп, – а ведь ты знаешь, я не из тех, кто любит умолять, – дай ей шанс искупить вину перед тобой. Если я верю, что такой старый мерзкий говнюк, как ты, способен на хорошие поступки, я тем более верю, что на это способны и другие, даже случайно встреченная в лесу Призраков хозяйка рогатой волчицы. И раз уж все мы боремся против Вороненой Цепи и той силы, которую призвали попы, то, может, нам лучше иметь в своих рядах двух колдунов, чем ни одного?

Пурна захлебнулась словами, не слишком уверенная в том, что нашла правильные, но все-таки надеясь. И тут заговорил Хортрэп:

– У тебя совсем плохо с вычислениями, дорогая моя Пурна. Что бы ни случилось с Неми, я никуда не денусь и у нас всегда будет по крайней мере один колдун, умеющий хорошо сражаться.

– А вот и нет, мои вычисления верны, как никогда… Если тронешь ее хоть пальцем, я трону тебя, и это моя клятва, Хортрэп. Клянусь всеми демонами, которых надеюсь никогда не есть и даже не встречать, – заявила она, размышляя, всех ли героев тошнит от собственной смелости, или такое происходит с ней одной. – Так что будь хорошим парнем, Хортрэп, и дай обещание, которого она от тебя добивалась. Ты ведь помнишь его – не причинять вреда ей и ее друзьям. Так почему бы заодно не поклясться насчет непричинения вреда мне и моим друзьям, раз уж я теперь знаю, как ненадежна твоя дружба?

Хортрэп прищурился. Казалось, он всерьез обдумывает предложение. Заметив, как затаила дыхание Неми, Пурна решила, что ведьма пришла в себя и начала осознавать происходящее. Хватальщик тяжело вздохнул, примирительно поднял руки и произнес:

– О, ты достойная ученица Марото, в этом нет сомнений. И я восхищен твоим мужеством, честное слово, восхищен… Вот только на самом деле это называется блефом. Мы оба прекрасная знаем, что игрушка не заряжена.

И в то же мгновение все рухнуло, потому что Хортрэп положил тяжелый палец на ствол пистолета.

– Мне очень жаль, Пурна, – сказал колдун с таким видом, будто и вправду сожалеет. – Я надеялся, что мы останемся друзьями. И вот чем обернулись мои надежды. Понимаю, ты предпочла бы зажмуриться, но такое даже демонам редко удается видеть, поэтому рекомендую посмотреть, какими бы болезненными ни были впечатления… Ах ты дрянь!

Из-за спины высокорослой ведьмы Пурна не разглядела, к чему та потянулась тайком, зато увидел Хортрэп и схватил Неми за запястье одной рукой, а второй сорвал что-то с ее пояса. Внезапно мерцающие огни разом погасли, а когда загорелись снова, в воздухе между Хватальщиком и Неми плыл мешочек. Из него выскользнуло серое яйцо и повисло прямо перед глазами Хортрэпа. Удерживая громадной лапищей запястье вырывающейся Неми, другой он почесал подбородок, продолжая изучать яйцо.

– Очень интересно, – пробормотал он и пошевелил пальцами свободной руки.

Яйцо начало медленно вращаться.

Воспользовавшись тем, что он отвлекся, Пурна засунула в кобуру пистолет – только для того, чтобы приблизить ладонь к рукояти меча. Что-то больно царапнуло ее по стопе, и в новой вспышке блуждающих огней она разглядела каблук Неми, пытавшейся привлечь ее внимание. Ведьма перестала вырываться, до отказа повернула голову и что-то прошептала, прежде чем колдовские огни погасли… Едва они снова вспыхнули, ведьма скосила широко раскрытые глаза на яйцо, и Пурна догадалась, что она хотела сказать: «Разбей».

– Вот зараза, – проворчал Хортрэп, когда свет померк.

Воспользовавшись темнотой, Пурна начала действовать: потянулась правой рукой к яйцу, а левой вытащила из ножен кукри. Раздавить яйцо, ударить клинком по руке, удерживающей ведьму, а там будет видно, уравняет ли это шансы…

Хрен там.

Огни снова осветили лес, и Пурна сразу поняла, насколько просчиталась. Она уже почти дотянулась растопыренными пальцами до яйца, но тут Хортрэп мотнул головой, и серый овоид взлетел в небо, словно его здесь и не было. Хуже того, она слишком сосредоточилась на том, чтобы не промахнуться мимо яйца, поэтому левая рука пошла совсем не туда, нацелившись не на запястье Хортрэпа, а на предплечье Неми. В последний момент Пурна успела выпустить тяжелую роговую рукоятку, так что меч отлетел, ударив плашмя по руке ведьмы. Возможно, повредил ее, но все же не так тяжело, как могло бы случиться.

Вокруг потемнело, и на Пурну обрушился удар такой силы, что голова слетела с плеч.

Впрочем, нет, голова осталась на месте, но Пурна осознала это не раньше, чем лес осветила очередная вспышка. Хортрэп держал тапаи за горло так крепко, что у нее оцепенело все тело. Затем без труда поднял одной рукой на два-три фута от земли, словно она ничего не весила, продолжая удерживать другой рукой Неми. С довольным до неприличия видом он собирался что-то сказать; Пурна же думала, как бы пнуть его под мышку. И тут все свободное пространство вокруг рябины утонуло в красном зареве.

Услышав взрыв и ощутив порыв горячего ветра, Пурна невольно посмотрела вверх. Поначалу алый цветок в небе на западе, заслоненный кронами деревьев, напоминал фейерверки, что любила устраивать на своих званых вечерах герцогиня Дин. Но то, что случилось дальше, вовсе не было похоже на фейерверк; пылающее красное пятно не растаяло в ночи, а протянуло извивающиеся щупальца во все стороны, словно каракатица выпустила облако жидкого огня. А затем опустилось на землю, но не сгорело, а распалось, направив ввысь струи пламени.

Каким бы удивительным ни было это зрелище, у Пурны нашлись более важные дела. Например, как отделаться от громадного урода, вознамерившегося ее задушить.

– О-хо-хо, у тебя почти получилось! – Хортрэп отпустил запястье Неми и тоже схватил ее за шею. – Я пытался придумать какую-нибудь хорошую шутку с твоим яйцом, но в нашей ситуации может выйти разве что… яичница.

Пурна непременно застонала бы, если бы только могла вздохнуть. А потому ограничилась пинком по ребрам Хортрэпу и впилась ногтями в слишком мягкую кожу на его запястье, моля Древних Смотрящих, а также Живых Святых и всех прочих богов смилостивиться над ней. Как обычно, молитва ни хрена не помогла. Понимая, что через несколько мгновений наступит вечная тьма, Пурна решила не закрывать глаза до самого конца… Если повезет, в последний миг они увидят что-нибудь поинтереснее злорадной физиономии Хортрэпа Хватальщика, старого засранца, который даже колдовства пожалел для тапаи и предпочел задушить ее своими жуткими клешнями.

Однако хватка ослабла, когда снова погасли огни, и Пурна смогла вздохнуть, а неистово молотящие воздух ступни коснулись земли. Колдун по-прежнему сжимал ее шею, но она все-таки уже стояла на трясущихся ногах и жадно ловила ртом воздух. Пурна презирала себя за то, что приняла его дурацкую игру, но ничего не могла с собой поделать… И тут новые сполохи света подсказали, что Хортрэп опустил ее и Неми на землю не из садистских соображений, не для того, чтобы продлить страдания. Казалось, колдун совсем позабыл о своих пленницах, а сосредоточил все внимание на изогнутом сверкающем клинке, приставленном к его шее. Свет блуждающих огней отражался от острой кромки розовыми и лиловыми искрами.

– Хортрэп, старина, у меня к тебе один вопрос, – произнес Дигглби, так плотно прижав острие хрустально блестящей сабли к толстой шее колдуна, что выступила капля крови. – Пистолет Пурны не был заряжен, а яйцо, возможно, было пустое, но что ты, как знаток оружия, скажешь о моем клинке? Он сделан руками лучших геминидских мастеров, и у тебя есть только один способ проверить, насколько он острый.

Хортрэп явно был в шоке. Он открыл рот для ответа, но Диг подался вперед, не меняя превосходной стойки, и капля крови на клинке превратилась в тонкую струйку. Колдун прикусил язык, и выражение опухшего, но почти пришедшего в норму лица невозможно было истолковать двояко. Хватальщик был разъярен тем, что его застал врасплох какой-то плюгавый аристократишка.

– Вот что бывает, когда связываешься с Маротовыми лодырями, – прохрипела Пурна, сбрасывая обмякшую руку со своего горла и убеждаясь, что Неми также освободилась от удушающей хватки. – Сдается мне, Диг хочет сказать… что следующее твое слово, которое мы услышим… будет той самой сраной клятвой… или же последним, что ты вякнешь.

И тут Неми, словно опасность уже миновала, решила вмешаться в разговор. К счастью, не принялась болтать всякую хрень, способную еще сильнее рассердить Хортрэпа, а только попросила:

– А еще Миркур… Пусть он снимет с нее это… пусть спасет ее. Прошу тебя, Хортрэп, сними…

– Разумеется, он снимет, – согласился Диг. – Это даже не обсуждается, как и все остальное. Моя рука устала, Хортрэп, так что скажешь? Только не забывай, что это должна быть настоящая клятва, без всяких хитростей и оговорок, иначе можешь считать себя покойником.

Хортрэп причмокнул, его взгляд перебежал с Дигглби на Пурну, затем на Неми и наконец остановился на Дигглби. В мигающем свете колдовских огней эти незначительные движения казались одновременно и слишком быстрыми, и слишком медленными. Пурна терзалась вопросом, что будет делать Диг, если Хортрэп не подчинится, что будет делать она сама, все они вместе… И тут Хватальщик, отбросив сомнения и не спуская глаз с Дига, произнес клятву. Легко и просто.

А пашу настолько удивило согласие Хортрэпа, что он едва не проткнул колдуна, когда тот осторожно шагнул в сторону.

– Прошу извинить, паша, – произнес Хортрэп, бросив на Дигглби испепеляющий взгляд, – но как насчет обещания, которое я должен выполнить? Вы потребовали, чтобы я спас этого монстра-людоеда, или мне послышалось?

– Да, это так, – ответил Диг, не решаясь больше встретиться взглядом с Хортрэпом. Он вложил саблю в ножны, и рука при этом так отчаянно дрожала, что Пурна еще больше поразилась: как же он держался все это время? – Весьма сожалею, что до этого дошло, но ты не оставил мне выбора.

Хортрэп уже шагал, прихрамывая, – похоже, он ощущал боль в сломанной ноге, но не настолько сильную, как у любого смертного с такой же травмой. Он направился к неподвижно лежащей рогатой волчице, чью голову уже почти целиком покрыла глазастая слизь, что вспыхивала холодным серым светом одновременно с колдовскими огнями. Неми глубоко вздохнула и, не сказав ни слова благодарности своим спасителям, побрела к любимице, опустилась на колени и уткнулась лицом в ее шерсть. Хортрэп же, сочтя за лучшее не замечать ее, закатал рукава мантии и тоже склонился над страшно изуродованной мордой волчицы. Не желая видеть, что произойдет дальше, Пурна повернулась к Дигглби… Тот лежал на спине, вперив неподвижный взгляд в сияющие над рябиной огни.

– Драть-передрать! Диг, ты в порядке?

Пурна присела рядом и погладила его по плечу. Дигглби был весь в холодном поту, он слабо вздрогнул от прикосновения.

– Я… все-таки сделал это, – пролепетал паша. – Хотел вмешаться с самого начала, но так боялся, что не мог шевельнуться… Сидел за бревном и наблюдал… Тогда в Мьюре вы с Марото сидели запертые в сарае, но мы – Хассан, Дин и я – видели, как колдун расправился с имперскими офицерами… И той ночью я сказал себе: Дигглби, вот единственный человек… Нет, существо… Вот единственное существо на Звезде, которому ты никогда не станешь поперек дороги. Но ведь я именно это и сделал? И теперь он сотрет нас в порошок?

– Хортрэп дал клятву, Диг, – напомнила Пурна, но и у нее задрожали ноги, – и теперь он не сотрет нас в порошок. А все благодаря тебе. Настоящая круть началась, когда на сцену вышел старина Дигглби. Ты увидел, что я в беде, и бросился на выручку.

– Я… Прости, но я… – Дигглби зажмурился и продолжил – Конечно же, я хотел спасти тебя, но… еще и эту несчастную собаку.

– Собаку? Какую собаку? Здесь был только…

Дигглби всхлипнул и прикрыл лицо рукой в перчатке, а Пурна с грустной улыбкой покачала головой и сжала колено друга:

– Волчица этой ведьмы, да? Ты спас и ее тоже, Диг.

Она надеялась, что это правда, хотя с трудом могла представить, что даже такая тварь, как рогатая волчица, способна выжить после того, что сотворил с ней Хортрэп, – пусть эта слизь только мешала ей дышать, и ничего больше… Бррр, нет, спасибо.

Пурна улеглась на холодную землю рядом с Дигом, над ними ветви рябины перечеркивали лунный полумесяц. Странно было встретить это дерево в низинах, Пурна считала, что рябины растут только в горах. Они с Дигом молча смотрели, как мигают, проплывая сквозь черную паутину ветвей, блуждающие огни, этакие огромные светлячки. Один за другим огни гасли, то натыкаясь на ветки и лопаясь, словно мыльные пузыри, то просто затухая, и последний из них, перед тем как пропасть, осветил звездчатый цветок, выросший в середине зимы, пусть даже необычно теплой…

Глядя на этот цветок, Пурна вспомнила свое детство, когда она с утра до вечера лазила по деревьям, а дядя и тетя учили ее почтительно относиться к рябине и ничего не вырезать ножом на ее коре. Они утверждали, что рябина хранит древнее волшебство и прежде ее называли пеплом Врат, потому что в каждом ее цветке, в каждой ягоде заключена крошечная искорка; корни рябины уходят в Изначальную Тьму, а ветви тянутся к небесам, как и положено всем смертным созданиям.

Пурна не обращала никакого внимания на всю эту чепуху, должно быть, она была плохой племянницей: капризной, вороватой, драчливой. Прихлебывая знакомый чай в лавке Добытчицы – еще до того, как события стали развиваться пугающе быстро, – она поняла, что, хоть и считала себя несчастной и достойной большего, чем могли дать ей родственники, все равно сохранила много светлых и грустных воспоминаний. Эти люди так старались понять свою сумасбродную племянницу, но она лишь отталкивала их… Но при всей ностальгии (а также чувстве вины, ведь Пурна сбежала с их коврами) она не забывала и о том, что они назначили награду за ее поимку, так что не стоит заблуждаться на их счет. Какой бы испорченной она ни была, она оказала дяде и тете услугу, не просто сбежав, а сбежав так, что они никогда не будут тосковать по ней, если вообще способны на подобное чувство. В благодарность за эту услугу они бы могли просто списать убытки, а не устраивать охоту на нее, но дожидаться от кого-то благодарности в сем холодном и жестоком мире – все равно что искать источник света в Изначальной Тьме.

– Благодарю вас обоих.

Голос звучал куда увереннее, чем немного раньше, но далеко не так самодовольно, как в первую встречу. То есть вполне в меру. Пурна с Дигом сели и взглянули на Неми Горькие Вздохи, осиянную чистым лунным светом. Ведьма опиралась на посох и казалась даже более измученной, чем ее спасители.

– Миркур выживет, во всяком случае, так утверждает Хортрэп. Мы обязаны вам жизнью.

– По крайней мере, вы обязаны спеть нам свою песню, – ответил Диг. – И еще… еще, если можно, я хотел бы погладить вашу волчицу, как только ей станет лучше.

– Конечно, – согласилась Неми, потирая темный след на горле, чуть выше ожерелья; вероятно, такой же остался и на коже Пурны. – Не думала, что встречу однажды людей, способных рискнуть жизнью ради ведьмы и рогатого волка, и не сомневаюсь, что ваша песня будет столь же…

– Жопа-жопа-жопушка! – Пурна вскочила, сама не веря, что могла оказаться такой безмозглой дурой. Правда, ее отвлекли поистине эпические события, но даже они не оправдывают того, что она валяется на траве и вспоминает прежние времена, в то время как ее друзья наверняка в беде. – Песни обязательно будут, Неми, но с ними придется обождать, пока мы не найдем Мрачного или то, что от него осталось.

– Кто такой Мрачный? – спросила Неми.

И в тот же миг Хортрэп удивленно вскрикнул, а из темных тисовых зарослей на залитую лунным светом поляну нетвердой походкой вышел окровавленный человек с копьем в бессильно опущенной руке… Затем он пошатнулся и упал лицом в опавшие листья.

– Это и есть Мрачный, – ответил Диг. – Или то, что от него осталось.

– О боги! – Неми выпрямилась, напряженно вглядываясь в темноту. – Боюсь, что теперь я оказалась не в том месте.

Глава 27

Мрачный был из тех, кто видит сны наяву, но проживи он еще хоть пятьдесят лет, такого длинного и ужасного сна ему больше не приснится. Сначала на него напали предки на озере, оказавшемся на самом деле вовсе не озером, затем он поцеловал Гын Джу и схватился с собственной матерью, от которой его спас Хортрэп, а потом все они умерли, змеи превратились в грязь, рогатый волк похитил его сердце, и в завершение всего он прогулялся по залитому лунным светом лесу с дедушкой.

Впрочем, последняя часть была не так и плоха – хотя не настолько заманчива, как губы Гын Джу, – и Мрачный жалел, что не запомнил всех подробностей. Ноги старика снова действовали, в отличие от его языка. Трудно представить дедушку молчащим, но это было почти прекрасно, они снова были вместе, после всего, что им вдвоем довелось пережить, и больше не испытывали нужды в словах. Мрачный не хотел просыпаться, но Яркая Смотрящая уж приподняла кобальтовую завесу ночи, дедушка растворился в дыму саама, и от него осталась только рука, отдающая внуку свои силы.

А потом Мрачный проснулся. И все тело сразу заныло. Он часто слышал эту фразу от других, но произносившие ее понятия не имели, что это значит на самом деле. Ему было неописуемо плохо. Каждый ушиб, каждая рана спешили заявить о себе, пока он, прищурив глаза от резкого солнечного света, пытался рассмотреть темный силуэт, возвышавшийся над ним, словно это Черная Старуха пришла, чтобы отвести его домой. Чья-то рука заслонила солнце, и Мрачный узнал Гын Джу, сидевшего на траве рядом с ним. Непорочный вернул на лицо маску, но при этом был почти голый, таким Мрачный видел его разве что в таоанской бане. Мальчишка вечно стеснялся и не снимал рубаху, тогда как Мрачный норовил сбросить с себя все, кроме юбки, едва спадал мороз и выглядывало солнце. Наконец варвар понял, почему его друг не одет, и попытался сесть, но мир закружился перед глазами, и он опять уронил голову, ударившись затылком о землю.

– Все в порядке, со мной все в порядке, – произнес Гын Джу откуда-то издалека, сквозь клубящийся туман, и голос действительно звучал обнадеживающе, чего нельзя было сказать о внешности. – Ну ладно, не совсем в порядке и вряд ли когда-нибудь в него приду. Но я жив, и ты тоже.

Мрачный наконец справился с головокружением и снова заставил себя взглянуть на Гын Джу, хотя смотреть на него было очень больно. Но самому Гын Джу наверняка было еще больнее, и наименьшее, что мог теперь сделать Мрачный, – это не отводить глаз от того, что сам натворил. Если бы он не окликнул мать, когда метнул в нее солнценож, у нее не было бы возможности бросить свой.

– Это не твоя вина, – сказал Гын Джу таким тоном, словно хотел поверить в это столь же сильно, сколь и Мрачный. – Видят боги, лучше жить с одной рукой, чем умереть с двумя.

Глаза Мрачного наполнились слезами, но он не отвернулся. Рана Гын Джу, даже самая ужасная, не вызвала бы такого горя, как полное отсутствие у него руки. Это было так… неправильно. Гын Джу сидел на земле рядом с Мрачным, и от талии до ремней, которыми он обычно сглаживал неровности на груди, выглядел прекрасно, выглядел самим собой… Но дальше его рука просто исчезала: ни повязки, ни чего-нибудь еще; обнаженное плечо заканчивалось грубым срезом, покрытым отвратительной желтой коркой. Должно быть, Мрачный не сумел скрыть свое потрясение, потому что Гын Джу тоже вздрогнул.

– Не очень-то красиво выглядит, да? – произнес он так беззаботно, будто это не ему отрезало, на хрен, конечность. – Но это не заражение какое-нибудь, а нечто вроде колдовского желтка. Сначала я решил, что Пурна и Дигглби меня разыгрывают, но потом и сам почувствовал запах протухшего яичного пирога, так что они, наверное, сказали правду. Вероятно, это работа ведьмы, с которой они повстречались.

– Э-э-э? – Очевидно, сны Мрачного меркли в сравнении с тем, что произошло после… после… Он прикрыл глаза из-за ужасной головной боли, какой не испытывал отродясь. Она возвращалась снова и снова мучительными приливами, и он, не зная, с чего начать, пробормотал: – Но ты на самом деле жив, правда? Ты не умер?

– Сейчас я где-то между тем и другим, хотя, благодаря запасам Дигглби, могу по крайней мере стоять на ногах. – Эти слова объяснили, почему Гын Джу выглядит немного чокнутым. – Но я бы не пережил эту ночь, если бы мой дорогой друг не отправился за помощью и если бы мне не помогли старые и новые товарищи.

– А как остальные?

– Тебе досталось больше всех, – заявил Гын Джу, как будто это не он, а Мрачный остался без руки.

Трогательная забота симпатичного юноши никак не вязалась с той оскорбительной заносчивостью, с которой Гын Джу впервые встретил Мрачного после сражения у Языка Жаворонка.

– Больше всех, не считая тебя, ты хотел сказать, – хмуро уточнил варвар, жалея, что солнценож матери не отрубил руку ему самому.

– Ну хорошо, не считая меня.

Гын Джу слабо улыбнулся, но было понятно, что, сколько бы жуков он ни проглотил, какое бы колдовство ни облегчало его страдания, непорочному сейчас намного хуже, чем он пытается показать. Мрачный пообещал себе, что поднимется на ноги, несмотря на все свои болячки, и как можно скорее, чтобы все могли уделить больше внимания Гын Джу и его ране. Вот только для начала нужно сесть и не потерять при этом сознания.

– Знаю, в это трудно поверить, но ты выглядишь ненамного лучше, чем я, – сообщил Гын Джу. – Ты отправился за помощью и чуть не умер по дороге от потери крови, а потом несколько дней пролежал без чувств. Думаю… никто не верил, что ты очнешься. Но ты все же очнулся, и да – все остальные живы и здоровы, за исключением бедняжки Принцессы.

– Да, помню. – Мрачный тут же пожалел об этом, предсмертное ржание лошадки едва не разорвало его бедную голову. – Значит, остальные здоровы?

– Более или менее, – ответил Гын Джу. – У меня есть и другие новости для тебя, хорошая и плохая, с какой начать?

– С хорошей, – твердо заявил Мрачный.

– Как предсказуемо, – усмехнулся Гын Джу, но варвар только обрадовался тому, что непорочный решил его подразнить. – Хортрэп и Неми заключили ненадежный союз. Они уверяют, что могут доставить нас к Марото без помощи колдовского дерева или компаса.

– Очень кстати, – рассудил Мрачный, – ведь мы потеряли и то и другое.

– Это ты потерял бревно, а компас я сберег, – возразил Гын Джу. – Он лежал у меня в кармане, когда напали болотные существа. Вот почему Хортрэп разыскал нас так быстро – перед тем как отдать Пурне компас, он что-то туда поместил, и оно позволяло ему определить наше положение в любой точке Звезды. Хорошо, что мы не выбросили эту вещь, как кое-кто предлагал.

– Уверен, после всех трудностей, что возникли у него с поисками моего дяди, ему просто необходима была возможность быстро нас обнаружить. Так что я не ошибся, подозревая, что он преследовал свои тайные цели, когда вручал нам компас.

– Получается, мы оба были правы, – кивнул Гын Джу. – Не сомневаюсь, что и теперь, отправляя нас к Марото, он тоже преследует какие-то тайные цели, но у нас нет выбора. Чи Хён в опасности, как и вся Звезда, но если мы доберемся до твоего дяди, то сможем приблизить нашу общую победу над Джекс-Тотом. Они… эти монстры из Затонувшего королевства… – Похоже, Гын Джу терялся в выборе: то ли ему бояться, то ли печалиться, то ли гневаться. Может, все разом? – Они напали на Непорочные острова, и Чи Хён повела Кобальтовый отряд через Врата Языка Жаворонка в Отеан, чтобы помочь с его обороной.

– Она… повела отряд через Врата? На войну с монстрами? – При мысли о том, что бесстрашная, чудесная Чи Хён подвергается такой опасности, Мрачного замутило, как будто это он сам выблевал клубок ядовитых змей. – Очень плохая новость, Гын Джу. В следующий раз начинай с таких.

– Так уж и очень? – улыбнулся Гын Джу. – Я же сказал: Хортрэп и Неми помогут найти твоего дядю. Хортрэп считает, что Марото уже провел разведку на Джекс-Тоте, и если мы его разыщем, то сможем подготовить удар по врагу с тыла.

– Что? – Мрачный зажмурился, потому что мир опять был готов закружиться у него перед глазами. – А впрочем, не важно. С Джекс-Тотом разберемся позже. Но если это была хорошая новость, то насколько же дерьмова плохая?

– Плохая – о твоей маме.

– Ох…

Мрачный замер, будто по собственной воле сжались кулаки. Пальцы стиснули что-то округлое и твердое, он опустил глаза и увидел смутно знакомое копье. Стальной наконечник возле босых ног поблескивал и переливался, словно оникс.

– Ты никак не хотел его отпустить, и, чтобы не ломать тебе пальцы на руках, я предложил рискнуть пальцами на ногах, – пояснил Гын Джу. – Я имею в виду, что ты мог пошевелить копьем и поранить себе ноги.

– Моя мама, – напомнил Мрачный. Таинственное копье заинтересовало его, но сначала нужно было выяснить куда более важные вещи. На свете нет ничего важнее твоих родных, как тех, с кем ты связан кровными узами, так и тех, кого ты выбрал сам. Он вспомнил, с каким жутким стуком мать налетела на дерево после пинка Хортрэпа, и все понял. Да, понял, но все равно должен был услышать. – Она умерла, да?

– О нет. – Гын Джу положил руку на плечо Мрачного. – Она жива. Но не уверен, что я ей понравился.

– Вот и хорошо. – Мрачный наконец разжал болевшие от напряжения пальцы, а затем сжал уцелевшую руку Гын Джу. – Ты попал в подходящую компанию.

– Надеюсь, все наладится, – сказал Гын Джу. – Она встретится с Чи Хён и поймет, что я не так уж плох.

Смеяться было больно, но больно было и тогда, когда Мрачный не смеялся, поэтому он продолжал хохотать, пока Гын Джу не встал на колени и не поцеловал его со всей нежностью. Мир не перестал от этого вращаться, но по крайней мере головокружение стало приятным. Гын Джу сжал руку Мрачного и, прервав сладкое мгновение передышки от проклятой боли, сел на прежнее место. Рукопожатие оказалось более крепким, чем обычно, и не только из-за жуков, которых проглотил Гын Джу. Что-то в глазах этого милого мальчика подсказывало: он скрывает другую острую боль, или страх, или печаль, или все вместе, и это терзает его даже сильнее, чем мысли о потерянной руке. И поскольку сам Мрачный чувствовал нечто похожее, он догадался, в чем дело.

– Я тоже волнуюсь за Чи Хён, – признался Мрачный, теряя голову от одной лишь мысли о том, что она сейчас сражается с армией каких-то отвратительных чудовищ, вызванной Вороненой Цепью из Джекс-Тота. Но горло сжимало еще и застарелое чувство вины: как сложились бы их жизни, если бы Чи Хён и Гын Джу не попали в балладу о Горемыке Мрачном? По крайней мере, они были бы сейчас вместе, Гын Джу не лишился бы руки. – И я… должен кое-что тебе сказать, Гын Джу, прежде чем… Не знаю, чем все это кончится, но, вероятно… э-э-э…

– Нет, парень с неповоротливым языком, которого я вижу перед собой, не может быть тем, кто спел мне такую красивую песню о возведении Медового чертога, – усмехнулся Гын Джу, ласково взъерошив волосы Мрачного.

– Ну хорошо. – Только насмешки Гын Джу и могли спровоцировать Мрачного на эти слова. – То, что я… то, что я чувствую к ней… Должно быть, это же самое я чувствую и к тебе, да? И я просто рад, что встретил вас обоих, но в то же время… мне жаль, что я встал между тобой и Чи Хён.

– И я чувствую к тебе то же самое, Мрачный, но ты не становился между нами, – возразил Гын Джу, и Мрачный испытал большое облегчение еще до того, как непорочный добавил: – К тому же думаю, что Чи Хён понравится эта идея, если ты понимаешь, о чем я.

Поначалу Мрачный и в самом деле не понял, но затем они снова рассмеялись, с радостью и горечью одновременно, и с тоской по девушке, которую оба любили так сильно, что ни слова, ни песни не могли передать это в полной мере. Но тоска связывала их еще сильнее, как и возможность поделиться ею с единственным человеком, способным понять.

– Мы найдем ее, – пообещал Мрачный. – Клянусь всеми моими предками, даже вечно недовольным дедушкой, что мы будем искать Чи Хён по всей Звезде и найдем, где бы она ни оказалась.

Посмотрев в глаза Гын Джу, Мрачный убедился, что юноша тоже верит в это. И вера рождается из жажды чего-то по-настоящему прекрасного… даже если оно кажется слишком прекрасным, чтобы быть правдой.

Глава 28

Хуже всякой отравы, хуже любых ритуалов, даже хуже, чем бесконечная, по-детски восторженная болтовня И’Хомы, была Палата Истины и Служба Ответов. Не потому, что пытки, которым Индсорит подвергали в этой мрачной камере, были мучительней или изощренней тех, что уже применили к ней цеписты. Хуже всего было понимание того, что при всем варварстве и безумии церкви в этом этапе своего унижения виновата она сама. Индсорит смутно помнила, что советники предлагали учредить новое ведомство для выявления изменников в столице, и подписывала составленные ими документы, но ей и в страшном сне не могло присниться, что карательная машина создана ее именем и по ее воле. Благо еще, что во время допроса просторная камера была пуста, но по длинному ряду ржавых тележек и испятнанных сливных желобов она без труда догадалась, что это помещение посетило намного больше горожан, чем побывало в построенных ею общественных банях, столовых и ночлежках. Все свое время и силы Индсорит отдавала попыткам удержать Багряную империю от войны с Цепью и от окончательного развала, она и помыслить не могла о том, какую худую славу оставит по себе. Не лечебницы, столы жалоб и приюты будут помнить люди, а оборудованные с позволения императрицы пыточные тюрьмы.

Но чего еще ей следовало ожидать?

И вот теперь, в самом глубоком подземелье замка Диадемы, согреваемая лишь достойным мумии марлевым покровом в холодной, сырой камере, Индсорит мучилась от боли, какой не смог бы причинить никто из врагов. Она была так глупа и небрежна, что никогда не задавалась вопросом, для чего понадобилась эта Палата Истины. В конце концов она оказалась ничуть не лучше Софии, своей предшественницы.

Даже сейчас, даже здесь – в особенности здесь и сейчас – редко выдавался день, когда Индсорит не думала о Софии, о том, что их судьбы не просто связаны, а накрепко переплетены. Индсорит явилась в Диадему с намерением убить чудовище, но вместо него встретила раздавленную заботами неудачницу, которая все же уязвляла ее гордость тем, что незаконно занимала ее место. Индсорит так и не смогла справиться с загадкой. Когда она наконец-то сошлась лицом к лицу с королевой Софией, назвала свое имя и объяснила, за что собирается мстить, та почему-то не предприняла ни малейшей попытки оправдаться или доказать, что трагедия в Карилемине случилась не по ее вине… хотя так и было на самом деле. Индсорит узнала правду, лишь когда сама стала королевой и получила доступ к городским архивам. Она даже собрала комиссию, чтобы с ее помощью разобраться в документах, но там было черным по белому написано: королева София не совершала того, за что Индсорит так ее ненавидела.

То, что задумывалось как мирные переговоры между багряной королевой и знатным родом из Юниуса, обернулось конфликтом – леди Шелс сама подожгла поля и подняла своих людей на открытый мятеж против Короны. А то, что багряная королева задумывала как построенные на основах равенства крестьянские общины, превратилось в лагеря для заключенных, в случае с Карилемином еще и принуждаемых к непосильной работе. Согласно документам, София не давала разрешения на такое варварство, и когда слухи достигли Диадемы, она сама отправилась в Юниус, чтобы ликвидировать лагерь и наказать тех, кто извратил ее приказы ради собственной выгоды и сведения счетов.

Именно этот вопрос давно не давал покоя Индсорит: почему София ничего не объяснила юной мстительнице, добивавшейся справедливости для Юниуса? Почему не сказала ни слова? Документы не оставляли сомнений: через две недели после того, как Индсорит сбежала из лагеря и отправилась в долгое путешествие с целью убить багряную королеву, София сама приехала в Карилемин и сделала все возможное, чтобы исправить ошибки, совершенные от ее имени… Возможно, София и Индсорит даже встретились где-то по дороге к кровавому правосудию.

Так почему же королева ничего не сказала своему обвинителю?

Но теперь Индсорит наконец поняла. София промолчала не из опасений, что девушка ей не поверит, а потому, что не верила в это сама. Хотя королева и не отдавала письменных или устных приказов, которые привели бы к тем ужасам, что творились в Юниусе, столь умная женщина не смогла бы внушить себе, будто бы ее руки остались чисты. Это произошло в ее империи, при ее правлении, и, значит, она должна ответить если и не перед другими, то перед собой. Вот почему она согласилась на дуэль с Индсорит, вот почему не пыталась оправдаться перед схваткой, и вот почему ставкой в этой борьбе могла быть либо смерть, либо изгнание. Какие бы оправдания ни нашли для Софии другие, оставался непреложный факт: это она сидела на багряном троне, это она носила Сердоликовую корону. А значит, она сама должна осознавать всю тяжесть преступлений, совершенных от ее имени и под ее флагом и утвержденных ее печатью.

Если бы Индсорит разгадала эту загадку раньше, она могла бы учиться на ошибках Софии, а не повторять их. Пытаясь наладить отношения с Вороненой Цепью, она только придала священникам сил, чтобы свергнуть ее с престола. Сосредоточив все внимание на жестоких гонениях против дикорожденных, она упустила из вида другую опухоль, выросшую в ее собственном доме. Как могла она помешать Цепи истязать людей, если сама наделила королевских чиновников такими же правами?

Когда-то давно храбрая девушка решила сбросить тиранию багряной королевы… Но едва отняла корону у злодейки и водрузила себе на голову, как сама стала точно такой же. В те промелькнувшие смутной тенью недели, что прошли после устроенного Вороненой Цепью переворота, Индсорит провела много часов, много дней под нескончаемым потоком боли и унижения… Но даже сейчас отчетливо помнила, как подписывала почти не глядя бесчисленные указы и распоряжения, и эти воспоминания были свежи, будто она все нынешнее утро только этим и занималась, хотя на самом деле лишь дрожала в холоде и темноте, дожидаясь, когда же наконец смертельная усталость дарует ей избавление, которого она вовсе не заслуживала.

В этом и заключалась настоящая причина, по которой она отказалась от предложения И’Хомы отправиться в плавание на Джекс-Тот. Хотя Индсорит испытала огромное удовлетворение, когда, твердо глядя в глаза сумасшедшей девчонки сквозь грязную решетку, заявила, что примет утешение от своих собственных богов, а не от тех, кому поклоняется Вороненая Цепь. По правде говоря, Индсорит вообще не верила ни в каких богов, но она знала, что ересь куда сильнее взбесит соплячку, чем простое безбожие. Было бы еще приятней отправиться вместе с папессой в кишащую демонами преисподнюю, которую та принимает за райский сад, чтобы посмотреть на выражение ее лица, когда она поймет то, что сама Индсорит всегда понимала: Падшая Матерь – не более чем демон с весьма запутанной судьбой; конечно, если она вообще существует… Но спустя время Индсорит решила, что не заслуживает даже такой незначительной победы над свергнувшей ее девчонкой. Она не заслуживает ничего иного, кроме того, что получила, – забвения и медленной смерти в древнем склепе, и умрет она не как мученица, а как надменная, самодовольная дура. Индсорит, по примеру своей матери, выбрала пассивное самоубийство, лишь бы не сдаваться на милость победителю.

Предположим, если бы сходство между собственными убеждениями и теми, что привели леди Шелс к бесславной гибели, открылось Индсорит раньше, она упросила бы И’Хому взять ее с собой, поскольку придерживалась тех же дурацких заблуждений насчет власти и ответственности, каким следовала и ее мать… Но поздно об этом думать. Проведя на багряном троне двадцать лет, она оказалась в тупике, в той самой идиотской ситуации, куда сама себе когда-то пообещала больше не попадать. Вот к каким открытиям пришла она, лишенная пищи и света, а также и питья, если не считать солоноватой влаги, капающей на пол со сталактитов. Если бы Индсорит могла списать все свои неудачи на фамильные слабости, она, возможно, спала бы спокойней, но ей оставалось лишь медленно умирать от голода, утратив веру в правильность своих действий, какую сохранил бы любой осужденный цепист.

И все-таки даже в безбожии кроется надежда. Не имея гарантий того, что за пределами земного бытия ждет иной, лучший мир, что все несправедливости будут исправлены высшими силами, смертные старались бы защитить друг друга в этой жизни и устроить рай прямо здесь, на Звезде, а не ожидали терпеливо обещанной посмертной награды. Это один из немногих материнских уроков, которые Индсорит хранила в сердце все годы своего правления и которым следовала тверже, чем сама леди Шелс, до последнего дня. Ее мать выбрала смерть, как символ сопротивления, но теперь Индсорит понимала ошибочность такой философии. Добровольный мученик пытается что-то сказать людям, надеясь, что его поймут правильно, а живой человек продолжает изменять мир к лучшему, какие бы ошибки он при этом ни совершал.

Прозрение пришло к Индсорит слишком поздно и уже не могло спасти ее, но большего она и не заслуживала. Бесплодные мечты об освобождении – не более чем добавка к наказанию за то, что она не смогла править лучше, чем предшественница. Еще один тиран, свергнутый малолетней идеалисткой, возомнившей, будто она знает, как изменить Звезду.

И теперь, лежа на холодном каменном полу, лакая соленую воду из лужицы, Индсорит спрашивала себя, действительно ли она надеется выжить и выбраться из тюрьмы, или же это всего лишь попытка отсрочить ужасный, неизбежный конец.

Чудесные мысли в чудесном месте. Та, что стояла выше всех в Диадеме, теперь проглочена заживо этим замком, медленно растворяется в его утробе, чтобы вскормить собой новый виток жизненного цикла империи.

Снаружи по коридору процокала когтями крыса, и Индсорит затаила дыхание. Все ее философские рассуждения сменились одной сияющей надеждой, какие расцветали здесь во множестве, но обречены были на мгновенное увядание. Если крыса решит, что в камере кто-то умер, она проберется сюда с намерением поживиться. Нужно не шевелясь дождаться, когда грызун будет нюхать окровавленные повязки, и, возможно, удастся поймать и задушить его, и у узницы появится еда.

Вот до чего опустилась багряная королева в своей темнице – она уже готова попробовать теплую крысиную кровь.

Должно быть, то же самое чувствуют демоны, при каждом копошении смертного настораживая уши в надежде раздобыть пищу.

Когти застучали ближе, и кто-то остановился возле самой решетки. Это была не крыса, слишком громко она приближалась и слишком тяжело дышала. И прежде чем Индсорит успела задаться вопросом, что еще за существо могло проникнуть в эту тюрьму, после того как И’Хома выпустила на волю всех других заключенных и сама оставила Диадему ради лучшего мира, гость недвусмысленно объявил о своей персоне. Короткий лай поднял оглушительное эхо в подземелье, где так долго не было слышно никаких иных звуков, кроме стука капель и неровного дыхания узницы. Индсорит полагала, что страх уже не властен над ней, но, услышав столь резкий звук, чей источник находился столь близко, невольно отползла в дальний угол клетки и скорчилась там, как загнанный зверек. Наконец она справилась с неподобающей паникой и опасливо придвинулась к двери, рассудив, что собака намного питательней, чем крыса. И если ее удастся подманить, если она просунет голову между прутьями…

И в этот миг полыхнуло, да так, что Индсорит едва не ослепла…

Она не сразу поняла, что это всего лишь появился слабый огонек в конце коридора. Напрочь отвыкшие от света глаза не желали приспосабливаться. Факел, приближаясь, светил все ярче, и слезы потекли еще обильней. Наконец рядом с приземистым силуэтом, который точно не был собачьим всего мгновение назад, появился еще один… Индсорит сощурилась еще сильней и вгляделась в высокую темную фигуру, пытаясь различить детали внешности.

– Так вот как теперь получают аудиенцию? – послышался женский голос, и Индсорит, потрясенная до глубины души, опустилась на задницу. Факел осветил ее забинтованные ноги, и тон голоса мгновенно изменился: – Ни хрена себе! Мордик, открой скорее дверь!

Замок, в тщетной борьбе с которым Индсорит разодрала в кровь пальцы, щелкнул, хотя в нем не было ключа. Женщина вставила факел в железную петлю на стене и вошла в клетку – с такой осторожностью охотник приближается к угодившему в капкан волку. Индсорит невольно вздрогнула, когда женщина медленно опустилась на колени и прошептала:

– Демоны милосердные! Что с тобой сделали?

От шока Индсорит не могла шевельнуть языком. Это она! Она пришла!

– Я не причиню тебе вреда, – сказала женщина, и в мерцающем свете факела Индсорит наконец-то разглядела серебристые волосы и шрам на подбородке. – Портолес добралась до меня и… да, я получила твою весть. Знаю, ты не посылала Эфрайна Хьортта против меня. Знаю, что во всем случившемся виновата Черная Папесса. Я пришла, чтобы вытащить тебя отсюда, и мы вместе отправимся за ней. Я хочу спасти тебя, Индсорит.

Мать наверняка ожидала бы от дочери твердости в этом последнем испытании, но леди Шелс давно лежит в могиле, которую сама для себя вырыла. Индсорит качнулась вперед на покрытых струпьями коленях, а София повторила ее движения, и они оказались лицом к лицу, две королевы, встретившиеся в самом чреве империи, которую обе не сумели защитить. Индсорит обвила слабыми руками шею женщины, которая сожгла весь ее мир и уничтожила всю ее семью, и повисла у нее на плечах, содрогаясь от рыданий и радуясь тому, что может спрятать лицо в волосах Софии. Она надеялась не напрасно.

София готовилась немножко позлорадствовать. Она с нетерпением ждала этой минуты. Тут нечем гордиться, так ведь правда не зависит от гордости. Но когда Мордолиз провел ее по темным подземельям замка Диадемы, когда она увидела, что сделала с Индсорит Вороненая Цепь, все эти мерзкие, мелкие мысли вылетели из головы. И пока София подбирала успокоительный тон и утешительные слова, внутри у нее кипел гнев и ненависть.

Выйдя из Врат Диадемы и насмотревшись по пути ужасов, она ожидала встретить в замке полный хаос. Но пока бунтующие толпы терзали город, в древнем вулкане царила тишина, как в Мерзлых саваннах при хорошей погоде. Горожане не могут прибегнуть к помощи демона, чтобы справиться со сложными запорами, однако скоро они найдут другие способы проникнуть в замок. По сравнению с творившимся на улицах кошмаром опасное путешествие между Вратами казалось прогулкой по садам Диадемы.

Не успев отойти даже на три квартала от Предвратной площади, София и Борис сошлись на том, что в охваченном анархией городе предпринимать какие-то дополнительные шаги совершенно излишне. Отказавшись от плана поднять восстание, она отпустила спутника на поиски каких-то его друзей. Борис хотел что-то сказать на прощание – возможно, искренние и сердечные слова, возможно, ироничные – или же просто сообщить, где и когда можно будет его найти после прибытия Кобальтового отряда, но в этот момент обрушились горящие здания, а когда дым и пепел развеялись, пригретый сестрой Портолес еретик уже исчез. София понимала, что шансы на новую встречу с ним невелики, но решила, что каждый должен идти своим путем и она слишком стара, чтобы договариваться о новой встрече.

Только проникнув в замок через ту же самую дверь, которой София впервые воспользовалась, когда Мордолиз расчищал ей путь к тронному залу короля Калдруута, она осознала весь масштаб беспорядков в Диадеме. Замок оказался безлюдным, как Эмеритус, но тишина испугала ее сильнее, чем творившийся снаружи ад. София вывела Индсорит из темницы, в которую уже врывалась однажды, спасая Сингх, а затем полночи помогала измученной королеве подниматься по бесконечным лестницам Диадемы и наконец сама повалилась без сил рядом с ней на роскошную кровать. Холодный Кобальт вся была мокра от пота, и не только от своего, и, пока Индсорит стонала и металась в лихорадке, София попыталась разобраться в лабиринте комнат. Мордолиз пособлял с этим, но, слишком хорошо зная своего демона, она понимала: заботясь об Индсорит, он преследует свои интересы. Демоны питаются только живыми, и если королева умрет, Мордолиз потеряет знатное угощение.

Обшарив всю кухню, София отнесла нежное апельсиновое масло, горшок с водой и другие припасы в спальню королевы. Она заставила Индсорит сделать глоток маслянистого напитка, сняла с ее истерзанного тела и бросила в огонь отвратительно воняющие лохмотья, вычистила ужасные раны раскаленным кинжалом, а затем обтерла королеву смоченной в абсенте губкой.

К исходу ночи София решила, что сделала все от нее зависящее, но, осмотрев бледную девушку, засомневалась, что этого достаточно. У нее заныли зубы от понимания несправедливости происходящего. Чего бы ни добилась Индсорит за долгие годы неумелого правления, один простой аргумент доказывал, что она была стократ лучшей королевой, чем София: она не сдалась, даже потеряв все шансы на победу, и продолжала бороться с пагубным влиянием Вороненой Цепи до самого конца. Это София должна лежать сейчас на смертном одре, а решительная и бесстрашная девушка – стоять возле нее.

София вышла из спальни и по обсидиановым коридорам добралась до открытой террасы тронного зала. Порывистый ветер холодил липкую кожу, но было все равно слишком жарко для этого времени года. Луна уже исчезла на западе, и только звезды еще светили в небе. София унеслась мыслями к склону горы над Курском, где в ее спальнике умирал Пао Пастушок. «Моя жизнь в обмен на его», – подумала тогда София, но не произнесла вслух, испугавшись, что Мордолиз согласится на это условие.

– Моя жизнь в обмен на ее, – сказала она теперь, глядя не на равнодушные небеса, а на своего равнодушного демона.

Он принялся облизывать ей руки, как и тогда, хотя в этот раз у Софии хватало воды, чтобы смыть кровь. Словно это было так просто.

– Моя жизнь в обмен на ее, Мордолиз. Что ты на это скажешь?

Он жалобно заскулил, а София вздохнула:

– Понятно. Не так уж заманчиво получить то, чего не ценит сам дающий, но больше мне предложить нечего.

София посмотрела в зоркие темные глаза и задумалась о том, не кажутся ли демону ее желания такими же непостижимыми, как его желания – ей. Она потрепала пса за ушами и подошла к трону, который оставила много лет назад. Рядом с ним находился еще один, чуть меньших размеров, и по серебряным цепочкам, оплетающим ониксовые подлокотники, София догадалась, кто его занимал. Как бы то ни было, для Кобальтовой королевы всегда существовал только один трон, и она тяжело опустилась на него, в оцепенении глядя на единственный вход в простор тронного зала. На рассвете она встанет, выйдет через эту дверь и направится в королевскую спальню, чтобы прикрыть простыней безмолвные уста Индсорит, ее невидящие глаза и сломанную корону, которую София оставила рядом на подушке.

Однако тот час или два, что остались до рассвета и появления отряда Чи Хён, она проведет на этом старом троне, наблюдая, как пляшут над краем пропасти отблески пожара, охватившего улицы Диадемы, и наслаждаясь роскошью, в которой так долго себе отказывала: надеждой на будущее – лучшее, чем то, которого она на самом деле заслуживает.

Эпилог

Лежа в ярко-зеленом подлеске, Донг-вон прошептал на ухо Бань:

– Это плохая идея, капитан.

– То же самое, боцман, ты говорил и про бунт, после которого мы обзавелись кораблем, – напомнила она.

– То же самое он говорил про обходной маневр через море Призраков, из-за которого мы остались без корабля, – сказала Ники-хюн, вероятно забыв, кого она должна вылизывать.

– То же самое говорил Марото про сигнальный костер на пляже, но без этого костра Донг-вон нипочем бы нас не нашел, – добавила Бань и проползла на коленях вперед, чтобы лучше рассмотреть алебастровые руины, растянувшиеся по всей долине.

– Марото? – переспросила Ники-хюн.

– Да, тупицы, Могучий Марото. Он назвался Полезным, и будь я проклята, если он не докажет свою полезность… Даю задницу на отсечение, что наш высокий, темнокожий и почти красивый пленник – не кто иной, как Негодяй из легенды. Он сразу узнал трубку Кобальтовой Софии. И он с головы до ног в точности похож на парня, о котором поется в песнях.

– Не помню, чтобы в песнях говорилось, будто у Марото Свежевателя Демонов седые волосы, – возразила Ники-хюн.

– Эти сочинены задолго до того, как мы родились, – ответила Бань. – Наш кормилец с тех пор постарел, да и твое нытье тоже началось не сегодня.

– А я не помню, чтобы в песнях Марото был полным кретином. – Донг-вон смахнул необычного вида серую гусеницу с запястья. – Вы сказали «кормилец»?

– С чего бы еще я так старалась его вернуть? – Бань пыталась не вспоминать, как горяча была задница варвара под ее ладонью, чтобы румянец на щеках не выдал ее тайные мотивы. – Каждый Луч Звезды объявил за него награду, а империя заплатит больше, чем все они, вместе взятые. Если доставим эту златоперую птичку в Диадему, то будем купаться в деньгах, в любовниках, или что там вас больше цепляет.

Донг-вон оживился, зато Ники-хюн не проявила особого интереса.

– А вы, случайно, не путаете имперскую награду с симпатичной задницей, капитан?

– Да проклянут вас морские боги, я же сто раз повторила! – Бань сорвала с головы платок и хлестнула им Ники-хюн по лицу. – Ничего подобного!

– Ой!

– Больше никаких шуток на тему добычи. Ни единой! Мы настоящие пираты, а не какие-нибудь позеры!

– Простите, капитан, – пробормотала Ники-хюн, потирая щеку. – Но ведь дельце не такое простое…

– Легкая добыча меньше ценится. Ты станешь есть дохлую рыбу, которую прибило к берегу, или потерпишь и поймаешь живую?

– Простите, капитан. Я жалею, что сказала про задницу.

– Ты пожалеешь еще сильнее, если я снова услышу это слово, – пообещала Бань и вернулась к прежней теме разговора. – Чем раньше мы начнем, тем раньше закончим, как говаривал папаша Донг-вона, так что вперед.

– Но послушайте, я не согласен. – Донг-вон указал на поле, заросшее болотной травой и колючими папоротниками, что отделяло опушку леса, на которой они остановились, от ближайшей груды обломков. – Нужно пересечь долину, которую, как вы сами говорили, патрулируют драконы-кальмары, затем прокрасться по склону мимо руин площадью с весь Отеан. И даже если не наделаем шума, что крайне маловероятно, нам еще придется разыскать тюрьму, в которой держат вашего приятеля.

– При условии, что его до сих пор не сожрали, – любезно подсказала Ники-хюн. – Знаете, монстры так делают время от времени. Даже очень часто.

– Есть только один способ узнать, – заявила Бань, приготовившись к броску с низкого старта.

Но спутники оттащили ее назад.

– Никакая награда не стоит того, чтобы за нее умирать, капитан!

– И никакая задница тоже.

Шлеп!

– Ой, простите, простите!

– Последнее предупреждение, Ники. – Бань снова повязала разноцветный платок на голову и оглянулась на слишком тихие джунгли, убеждаясь, что шум не привлек монстров-часовых. – А теперь слушайте, что я вам скажу. Во-первых, он стоит целое состояние, а во-вторых, он член команды. Наш экипаж не бросает своих в беде.

– Это кто член команды?! – возмутился Донг-вон. – Он не плыл с нами на корабле. Он не прошел посвящения. Он не имеет отношения к экипажу.

– Ну, допустим, я… э-э-э… устроила ему вчера импровизированное посвящение. – Бань заерзала, стараясь скрыть предательский румянец. – И он точно умеет управляться с лодкой, так что можно считать его членом команды.

– Но при этом мы собираемся выдать его империи, – заметил Донг-вон.

– Так и знала, что все в итоге сведется к заднице, – прошептала Ники-хюн, но не настолько тихо, чтобы Бань не услышала.

Забыв, где они находятся и зачем пришли сюда, капитан принялась хлестать вредную девчонку цветастым платком, и даже Донг-вон, попытавшийся их разнять, получил свою долю оплеух. Когда Ники-хюн по-бабьи завыла и поклялась выбросить «задницу» из своего словаря, Бань добавила ей еще пару шлепков для ровного счета. Закончив, она скатилась с Ники-хюн на траву, но уткнулась в сапог. И уже собиралась повалить идиота Донг-вона, но вдруг сообразила, что он как лежал, так и лежит по другую сторону от Ники-хюн.

Кривя от досады рот, она таращилась на шипастый, покрытый блестящей чешуей доспех и осознавала, что оказалась по уши в дерьме. Тут появились и другие страшилища в панцирях с кривыми колючками, бесшумно, словно акулы, скользя над манящей бездной.

«Ух», как сказал бы злополучный новый член ее команды.

– Простите, что сомневался в вас, капитан Бань, – сказал Донг-вон, когда диковинные обитатели Джекс-Тота подняли на ноги пленников и тычками направили в сторону развалин. – Вы придумали самый надежный способ узнать, где они держат старину Бесполезного.

– Первый пункт моего хитрого плана, – подтвердила Бань, хотя, конечно же, это была неправда.

Однако кто знает. Возможно, их поместят в ту же тюрьму, что и Марото, и тогда Бань успеет еще несколько раз шлепнуть по его прелестям, прежде чем пленники примут смерть, наверняка ужасную, от чудовищ Джекс-Тота… В последнее время случались и менее вероятные вещи. И что бы ни происходило, нельзя поддаваться панике. Надо всегда сохранять ясность ума и надеяться на лучшее.