Лунный принц бесплатное чтение

Глава 1. Альберт

Я помню, как умирал.

Нет, я честно собирался это сделать. Помню огонь. Помню Синтию. Помню жуткое чудовище, что подползало ко мне, подтягиваясь на полуразложившихся (или полу-восстановившихся, кто теперь-то, поймёт?), конечностях. И всё казалось таким логичным, завершённым и правильным. Мы чудовища. Чудовища должны умирать больно, жутко и мерзко – как жили.

Только разве может быть что-то правильно в неправильном мире?

Чёрта с два мы умерли. Выжили, как миленькие.

Голова болела. Горло саднило. Желудок казался пробитым несколько раз и набитым острыми иглами или десятком разбитых острых осколков, сердце словно крутилось в мясорубке. Но я, так его, растак и раз-эдок, был живёхонек.

Свет больно ударил по глазам, стоило их открыть. Зажмурившись, я медленно повторил попытку. Из светящейся мутной вуали наконец собрался, как из кристаллов, образ дорогой сестрички. Тоже целой и невредимой. Даже не подурнела, закоптившись. Та же белая кожа, те же золотистые, как солнечные лучики, локоны, нимбом сияющие вокруг ангельского лица настоящей ведьмы.

Судя по всему, случившемуся, ведьмы в прямом смысле этого слова.

Синтия сидела в кресле напротив меня, закинув ногу на ногу, покачивая острым каблучком. Вся такая деловая и строгая! Классический чёрный низ (брюки со стрелками) белый верх (строгая, почти офисная блузка), с лёгким уклоном в романтику в виде тонкой нити жемчуга. Естественно, натурального.

И лишь бокал с алым вином выбивался из строгого образа. Ведьму всегда узнаешь. Как и дьявола. За любым, даже самым ангельским видом, демон проколется в деталях.

– Прочухался? – ледяным голосом осведомилась дражайшая моя половина.

Я не стал отвечать. Она и так видела, что я в сознании. Зачем бесполезно тратить ресурсы?

Аккуратно пристроив тонкую длинную ножку фужера на подлокотники, Синтия поднялась, приблизилась и со всего маха отвесила мне оплеуху. Щёку обожгло, удар был такой силы, что голова непроизвольно мотнулась, как у куклы.

Как непредсказуемо-то, Господи!

Мне было всё равно. Хочет драться – пусть дерётся. Мне всё равно, а ей, как говорится, приятно.

– Какого чёрта ты это сделал?! Ты понимаешь, что ты всё испортил?! Я столько лет вынашивала этот план, столько вложила, а ты…

– Сколько часов я был без сознания? – приподнявшись на локтях, я обнаружил, что мы покинули склеп и сейчас находимся в гостиной.

– Часов?! Да ты трое суток не приходил в себя. Ты же походил на обугленную головёшку. Даже не знаю, получится ли тебе восстановиться на этот раз или шрамы так и останутся портить твоё смазливое личико, – едко закончила она свою фразу.

Я бросил испуганный взгляд в зеркало, чем изрядно её повеселил:

– Ты всё тот же самовлюблённый идиот, братец. Люди не меняются.

Как остроумно-то! Но её попытка меня уязвила. Потому что заставила повести себя глупо. Смерти я не боюсь, боли – не боюсь, гадить по-крупному и даже пойти на преступление могу, как жизнь показала, а вот угроза подпортить моё точёное личико заставляет нервничать, как красотку-блондинку.

– Чего ты хотел всем этим добиться?

– Я тысячу и один раз уже говорил тебе, Синти, чего я хотел. И теперь хочу: чтобы ты оставила в покое Кэтрин. Но покоя у неё не будет, пока я жив, потому что друг друга мы с тобой явно не оставим. Такой выход казался мне самым верным. Он позволял не предавать ни одну из вас.

– Какая прелесть. Почему тебя всегда влечёт всё пафосное?

– Не говори, что тебя не влечёт, – отмахнулся я.

В памяти снова и снова вставало то жуткое чудовище, что впилось в меня перед тем, как я потерял сознание.

– Как нам удалось выбраться?

Синтия едва уловимо пожала плечами:

– Я погасила огонь.

– Как? Там же полыхало будь здоров. Вернее, здоровым, оказавшись в таком пламени, точно не останешься.

– Пришлось потратиться. Когда рядом источник крови можно позволить себе быть расточительной. Тебе от этого, конечно, лучше не стало. Но ты заслужил это. Заслужил и кое-что похуже своей совершенно дикой выходкой. Я считала, что знаю тебя, и могу просчитать, но ты, братец? Ты всегда найдёшь чем меня удивить. Тебя следует наказать за это.

Она присела рядом со мной, проведя пальцем мне по руке.

– Гадкий мальчишка! На этот раз ты разозлил меня по-настоящему. Как ты посмел пытаться убить меня?

– Я пытался убить нас обоих.

– Есть разница?

– Не знаю…

Я резко втянул в себя воздух, когда её рука, совершено ничем не защищённая, вонзилась мне во внутренности.

– Как это у тебя получается?

Каждый её палец был острым, как коготь, разрезал плоть и словно жёг изнутри.

– Впечатляет, правда?

Она наклонилась ниже. Её лёгкий, подвижный язычок слизнул кровь с моих губ. А в следующий момент она впилась в мой рот, как пиявка, вытягивая из меня кровь, всасывая её в себя, вызывая в теле одновременно дикую боль и такое же удовольствие.

Интересно, откуда в моём теле вообще ещё осталась кровь? Но видимо, её хватало на эрекцию. Член стоял, как каменный, чтоб его. Ей достаточно было просто приблизиться, чтобы тело моё среагировало привычным образом.

– Слезь с меня, – потребовал я.

А Синтия издевательски захохотала:

– Будешь разыгрывать из себя верного девственника? Ты чуть не убил меня, братец. Я требую моральной компенсации в виде хорошего траха.

– Отвали.

– Ты мне нравишься, когда злишься. Но сейчас ты не злишься, братец. Совсем. Кажешься слишком расстроенным, почти сломленным… почему тебя так тянет умереть? Что в этом хорошего? Ну же, моя сладкий, плохой мальчик. Давай отпразднуем наше очередное воскрешение – вместе? Я же чувствую, что ты хочешь меня. Возможно я единственное, что ты ещё в этом мире хочешь.

– Я даже не знаю, что ты такое.

– Да? Ну, тогда мы квиты. Я до сих пор не очень хорошо представляю, что ты такое. Но мне это не мешает. Почему должно мешать тебе?

Её тело, в котором мне знакома почти каждая клеточка.

– Прекрати сопротивляться, Альберт. Просто возьми меня так, как нам обоим этого хочется. О своей Катрин будешь думать завтра.

Вот зачем она вспомнила её имя? Я уже почти сдался. Мне так хотелось сдаться, мягко скользнуть в её узкое, сладкое, тугое лоно Синтии, погружаясь в него, раз за разом, до сладких судорог, заставляющих забыть обо всём на свете.

– Уже завтра, Синти.

Я попытался встать, но она оседлала меня, оплетая ногами, руками, всем змеиным телом, прижимаясь так плотно, что нас разделяла только ткань.

– Я хочу тебя. И я тебя получу. И прекрати мне перечить, – Синтия улыбалась.

Но я понимал, что если не дам ей то, что она хочет, того, чего мы оба сейчас жаждем, как глотка воды в пустыне, она станет неуправляемой и ещё более опасной. В первую очередь для Катрин.

Мне хотелось, отчаянно хотелось найти оправдание своей слабости. Тому, что, отбросив все сомнения, понятия о порядочности, долг, честные слова, стыд, превозмогая боль, как пламя, бьющееся в теле, я не стал с ней бороться – я уступил моей страсти.

Перевернув Синтию на спину, содрав с неё её наглаженные, с острыми стрелками, чёрным брюки, я овладел ей. Неистово, зло и страстно. Я словно пытался убить её или себя, беспощадно вонзаясь в её мягкую, сладкую вагину раз за разом стараясь так, словно пытаясь разорвать на части. Она стонала подо мной, извивалась змеёй, её мышцы сжимались на моём члене, заставляя меня то гортанно стонать от удовольствия, то хрипеть.

Она вся была передо мной, как раскрытая до самых глубин раковина. Влажная, скользкая, гибкая. И ощущения достигали невидимой остроты. Но всего этого было мало.

Чем глубже и чаще я входил в неё, тем зверь, живущей во мне, больше жаждал, тем немилосерднее томила похоть. Схватив за пушистые, мягкие локоны я притянул её лицо к своему, впиваясь поцелуями в её прохладные, сочные, как персик, губы. И такие же сладкие.

Притянув её руки к своему животу, я ждал, что Синтия без слов поймёт намёк. И она поняла. Её руки словно плавили мою кровь и мышцы, кровь мягко поднялась по горлу, переливаясь ей в рот. Боль была острой, такой же густой, как удовольствие, сводящее судорогой чресла с такой силой, что мир закачался и весь сосредоточился на кончике одного органа.

– Ого! – засмеялась Синтия, откидываясь в моих руках. – Если смерть так заводит тебя, братец, мы может иногда умирать. Не слишком часто, чтобы не стало привычкой. Но… – её лицо сделалось почти нежным. – Это было здорово.

– Мне тоже понравилось, – кивнул я.

Мы не расплетали рук и ног и пока ещё не прерывали объятий.

Наслаждение и нега схлынули, а боль осталась. Она была довольно острой, хотелось закусить губу и застонать. Но не хотелось, чтобы Синтия это видела.

– Она действительно для тебя что-то значит?

Вот что у женщин за привычки обсуждать определённые темы в самые неподходящие моменты? Вот серьёзно – ну зачем ей это сейчас?

– Никогда не думала, что девушка вроде Катрин может тебя привлечь.

– Синтия, ты же никогда не была дурой. Вот как ты думаешь сама, значит для меня что-то Кэтти или нет?

– Я пытаюсь понять, что ты к ней чувствуешь. Ты сам-то понимаешь?

– Не со всем.

– Она тебе дороже меня? – ревниво спросила Синтия.

И я ответил честно:

– Нет, не дороже. Вы мне обе дороги. И я очень прошу тебя, сестрица, просто умоляю – если не хочешь, чтобы всё вышло из-под контроля, не трогая её. Просто не трогай. И всё будет хорошо.

Синтия, приподнявшись на локте, смотрела мне в лицо. Внимательно. Видимо, и вправду что-то пытаясь понять и что-то для себя решая.

– Ты мне обещаешь? – настаивал я.

– И как ты собираешься совмещать нас? – фыркнула она. – Или ты предлагаешь поставить на наших отношениях крест?

– А ты предлагаешь всё это продолжать до бесконечности?

– Только не говори: «Мы же брат и сестра!», – передёрнулась она. – Нас это не останавливало раньше, когда были живы мать и твой отец. Когда все знали, кто мы друг для друга. Но это новый мир! Мы можем быть здесь тем, кем пожелаем.

– Хочешь, чтобы я остался с тобой?

– Но тогда мы не получим Хрустальный Дом. И наши деньги. И нашу власть.

– Какая жалость! Но твой ответ мне понятен. Ты хочешь залезть на ёлку, не наколов хорошенькую попку. Так не бывает. Вернёмся в исходной точке разговора: чтобы не случилось, Катрин трогать не смей.

Синтия надула губки:

– Но ты будешь приходить ко мне? Иногда?

К чему отрицать очевидное? Хотя, после того, как я вновь воскресну, жить на два лагеря, в двух отношениях, между двух женщин… это слишком.

– Возможно. А может быть, и нет. Ничего не могу обещать. Как получится.

– У тебя хорошо получается. Тебя хватит и на неё, и на меня, и на парочку случайных горничных. Ну, и мальчики наверняка будут. Куда ж без этого? Ты – это ты. Ты такой, какой есть. Я научилась с этим мириться за парочку сотен веков. А эта девочка? Сомневаюсь!

***

Я отстранился, потянувшись за разбросанной во все стороны одеждой. Хороший момент прошёл.

– Ты ведь не собираешься сейчас уйти? – поинтересовалась Синтия, лениво болтая в воздухе босыми пятками и наблюдая за мной с дивана как притаившийся в густой траве хищник.

– Не знаю.

– Какие мы все из себя неопределённые! – фыркнула она.

– Да уж какие есть, – огрызнулся я.

– И ты даже ничего не спросишь о Ральфе? – с вкрадчивой интонацией в голосе поинтересовалась сестрица.

Я замер, перестав застёгивать пуговицы на рубашке, обращая на Синтию вопрошающий взор.

– Я думал, что ничего не вышло.

– К сожалению, ты не прав. Выйти-то вышло, да совсем не то, что ожидалось. Да, вижу ты не понимаешь. Но сейчас поймёшь. Я не оставлю тебя в счастливом неведенье.

– А жаль, наверное, – вздохнул я.

Но сердце забилось сильнее. Неужели Ральф теперь снова будет с нами? Вопреки здравому смыслы эта мысль дарила радость. Вернуть Ральфа это было как вернуть утраченную часть себя. Не лучшую свою часть, увы! Но такую родную, привычную, даже дорогую.

Однако улыбка Синтии отчего-то действовала на мою, готовую было, проснуться радость, как огнетушитель на пожар.

– Что-то всё-таки пошло не так?

– Увы, – кивнула она холодно.

– С ним всё в порядке? – против воли я не мог не волноваться.

Откровенно говоря, я был дезориентирован. Если Ральф здесь, с нами, почему Синтия не с ним? Она столько лет стремилась к подобному финалу, что наше с ней совокупление на фоне конца Старого Света не совсем уместно? Или, наоборот, уместно?

– Ты сейчас сам всё увидишь.

Подхватив с пола рубашку и небрежно в неё кутаясь, она бросила мне:

– Пошли.

Я медлил. Предчувствие того, что впереди меня не ждёт ничего приятного, становилось только ярче.

– Можешь хоть сказать, к чему готовиться?

– Бессмысленно, брат мой. К некоторым вещам всё равно подготовиться нельзя.

– Всё так плохо?

– Нет. Просто очень неожиданно.

Прекрасная, всё проясняющая речь!

– Так и будешь стоять посреди комнаты столбом? Не малодушничай. Всё равно ведь от предначертанного или того, что уже случилось, не сбежать. Так что смелее, за мной.

Я никогда не боялся того, что пугает большинство. У меня свои фобии. Вот только осталось определиться, к ним относится восставший из мёртвых Ральф или, наоборот, не восставший. Отчего-то в тот момент пугало и то, и другое.

Вообще, человеческая психика куда гибче, чем принято считать. Человеческий мозг может переварить практически всё, что угодно. Ещё минутой назад какое-то событие кажется катастрофически невозможным, а в следующее – почти обыденным.

Мы начали инцестом на троих, а закончили воскрешением мёртвых. Хотя, судя по всему это далеко ещё не конец.

Поднимаясь вслед за Синтией по парадной лестнице на второй этаж, я ловил себя на том, что не могу восстановить целостный образ моего кузена. Его образ распадался словно на сотню сверкающих пазлов.

В отличие от меня, он предпочитал коротко стричь волосы, но упрямая косая чёлка всегда спадала на лоб, прикрывая глаза. Его манера на собеседника смотреть, чуть наклонив голову вперёд, прищурив глаза, отчего в его внешности возникало что-то хищное, рысье. Редкостная не улыбчивость. Я не мог вспомнить момент, когда бы Ральф улыбался мне или сестре, по-настоящему. Циничный, жёсткий, даже безжалостный, он ко всему и всем относился отстранённо и свысока. Надменный безжалостный аристократ, привыкший брать от жизни всё и у всех, ничего не давая взамен. Застёгнутый всегда на все пуговицы. Одиночка, никого не пускающий в душу. Любил ли он нас? Я не знаю. Это одна из неразгаданных загадок прошлого.

Теперь, спустя столько лет, через две смерти, его и мою, встречаться было странно. Встречаться было страшно.

– Готов? – глянула на меня Синтия, остановившись перед одной из многочисленных спален второго этажа.

– Нет, – покачал я головой. – Но открывай уже, наконец.

Второй этаж не сильно изменился и после реконструкции. Тускло светились лапочки в настенных бра. Дом был тих. Слишком пуст для двоих нечестивицей и одного, только что ожившего, мертвеца.

Синтия нажала ладонью на ручку, та в ответ бесшумно поддалась, распахнувшись.

Комната была освещена очень тускло, но достаточно для того, чтобы видеть общие очертаний предметов. Они словно светились в каком-то инфракрасном режиме, будто источая сияние сами по себе.

Светильники горели синевато-зелёным холодны светом, подсвечивая мебель, картины, ковры. Наконец я набрался храбрости взглянуть на того, кто словно мертвец перед погребением, лежал на кровати.

И я едва не открыл рот от удивления или разочарования – уж и сам не знаю.

У спящего красавца были изящные красивые черты лица, как у всех Элленджайтов, словно вылепленный искусным скульптором рисунок точёных скул, густые, как у куклы, ресницы, узкие, но чётко очерченные губы. Он мог бы быть смазливым, если был чуть менее хрупким и чуть более ярким. Его можно было бы даже принять за красивую женщину, если смотреть только на лицо, потому что фигуры с широкими плечами, угловатая и длинная, без единой мягкой округлости, безусловно, могла принадлежать только мужчине.

В незнакомце явно было что-то очень знакомое, то, что и я, и Синтия каждый день видели в зеркале, в собственном лице. Но совершенно определённо, эти длинные, до талии, волосы, никогда не могли принадлежать Ральфу.

У кузена волосы были цветом в крыло ворона, а у незнакомца они серебрились, как свежевыпавший снег. Они были как ведьмин огонь, словно источали свет сами по себе, хотя и понимал, что это всего лишь воображение.

– Кто это? – я не смог скрыть раздражение. Оно прорезалось в моём голосе. – Это не Ральф.

– Ошибаешься. Это Ральф.

– Ты с ума сошла?

– Нет. Это не наш кузен, Альберт. Это – Ральф Элленджайт I, брат нашей матери и мой отец.

– Что?! Ты использовала меня, чтобы воскресить его?! На какой чёрт тебе это понадобилось, Синти?! Да ты ещё более чокнутая, чем я думал.

– Не кричи, – поморщилась она. – В своё время я сильно интересовалась персоной моего папочки, не спорю. Но мне тогда было четырнадцать, а не около двухсот. В моём возрасте любовников ценишь выше родителя, которого никогда не видел. Для меня он стал таким же сюрпризом, как и для тебя. Если не больше. Но что прикажешь с ним делать? Опыт подсказывает, что воскресить Элленджайта гораздо проще, чем его умертвить.

Сказать, что я был в шоке и разочаровании, значит, было не сказать ничего.

Ральф Элленджайт, родившейся у матери от её же собственного сына, выродок, не успевший дожить до двадцати одного года, но оставивший столько болезненных воспоминаний, что среди моих родственников он был почти легендой. Человек, которым хотели обладать столь многие, но который не достался никому. Тот, кого даже наша мать, не боявшаяся ни чёрта, ни бога, умевшая заставить слушаться себя всех, включая Синтию, вспоминала с содроганием.

«Он был прекрасен, – как-то сказала она мне о своём брате. – Но до такой степени изломан, что всё в нём сочилось безжалостной жестокостью. В первую очередь к себе».

Мать так и не смогла простить Синтию за наш с ней роман. А когда та напомнила ей, что родилась сама от её родного (а если быть точнее, сводного, брата – у Снежанны и Ральфа были разные матери), она единственный раз в сердцах бросила, что брат никогда не спрашивал её мнения на этот счёт. Из чего лично я сделал вывод, что он её изнасиловал. Это объясняло многое и, в первую очередь, те противоречивые чувства, что мать испытывала к моей сестре, и то, что Амадей согласился жениться на женщине с ребёнком не от себя и никогда не упоминал о прошлом.

Мой отец был тем ещё засранцем. Не таким, как Кинг, но по-своему выносить его было очень нелегко. А мать он любил, но при одном упоминании её покойного старшего брата едва ли не плевался ядом. И кузена Ральфа на дух не переносил – тоже.

– И что мы натворили? – подумал я внезапно вслух. – Большинство тех, кто знал этого кренделя сходились на том, что умереть для него было благом, а для всех остальных, несмотря на величайшую печаль – великой удачей. Ты считаешь, нам не хватает в жизни неприятностей?

– Можешь его убить, если хочешь. Возражать не стану. Проблема в том, что у тебя вряд ли получится.

Я подошёл ближе, вглядываясь в пока ещё ничего не выражающие, словно маска, красивые черты. Знакомые черты на лице незнакомца.

– Ты не думаешь, что он будет ненавидеть нас? – тихо выговорил я. – За то, что мы вернули его в мир, который он так пытался покинуть? Он воспримет своё воскрешение как нечто болезненное и неправильное. Да так, оно, по сути и есть.

– Думаю, – деловито кивнула Синтия. – Поэтому и попросила тебя остаться и разобраться с тем, что мы натворили.

Перехватив мой взгляд, она невозмутимо пожала плечами:

– Ладно! С тем, что я натворила.

– Как ты хочешь, чтобы я с ним разобрался.

– Поговори с ним. Объясни, что случилось. Так, как сам посчитаешь это нужным.

Глядя на выхваченное нами из пустоты создание, я чувствовал и жар, и холод одновременно. Разочарование заставляло меня чувствовать себя как на иголках. И в тоже время нельзя было не признать, что даже на фоне Эллендажйтов, красавцев как на подбор, незнакомец отличался какой-то особенной прелестью. У него бы неземной вид ангела с картин.

– Так красив, – задумчиво протянул Синтия, не сводя с него глаз.

– Возможно, всё дело в освещении? – предположил я.

Мерцающий свет танцевал изящными плоскостями и углами на лице незнакомца с дорогим нам именем.

– Настоящий лунный принц, – с задумчивой усмешкой проговорила Синтия, проведя пальцами от предплечья до плеча незнакомца с лёгким интересом, который можно было бы проявить к красивой статуи. – Прекрасен, как падающий с серебристо-серого неба снег.

– Ага, – мрачно кивнул я в ответ. – Только вспомни: Pulchritudo est crudelis

– Красота жестока, – кивнула Синтия. – В нашем фамильном случае с этим трудно поспорить. Но ему вряд ли удастся нас чем-то удивить. Зато предстоит самому, как минимум, очень удивиться.

Смерив Синтию взглядом, я покачала головой:

– Почему ты меня не послушала? Теперь в мире на одно прекрасное чудовище больше. А зная нас так, как знаем себя мы сами, приходится сильно сомневаться в правильности того, что именно красота спасёт мир

– Тише, Альберт! – шикнула на меня Синтия. – Мне кажется, или он действительно приходится в себя?

Мы оба замерли, как двое нашкодивших школьников, застигнутых на месте преступления строгим учителем.

Даже не прикасаясь к нему, я чувствовал, как в его груди начинает биться сердце. Упрямыми болезненными толчками. И понял, что ему больно. Очень больно.

На стройной шее отчётливо затрепетала жилка. Серебристые волосы словно засветились ярче, будто наполняясь лунным светом. Лицо незнакомца казалось очень бледным, на нём словно не было ни одной поры – гладкая, как атлас, кожа.

Серебристые ресницы затрепетали, словно крылья бабочки, и поднялись.

Серые, словно клубящиеся небеса, глаза, без всякого выражения уставились на нас.

Глава 2. Мередит

Она не любила отчаиваться и грустить, считая это занятие бессмысленным. Унывать – гневить судьбу. Если дела шли хорошо, этим следовало пользоваться и наслаждаться, если нет? Ну, тогда затихариться, как партизан в кустах, отсидеться и – снова в бой!

Но сейчас, как не старалась Мередит крепиться, всё же поводов для оптимизма, мягко говоря, не было. Всё шло наперекосяк, шиворот-навыворот. Линда не желала делиться (а когда это было иначе? Старшая сестра знает, старшая сестра справиться, решит, выдюжит и встретит новое утро в костюмчике «с иголочки»). Однако, несмотря на то, что Мередит никогда не лезла Линде в душу по той простой причине, что сестра этого не терпела, она не могла не видеть, что у той большие проблемы. И проблемы эти были связаны с Кингами. Надежды были на Альберта, но тот, подлец, взял и умер. В неподходящий момент. Ни свадьбы Кэтрин, ни повышения – Линде. А вообще, как не отшучивайся, горько это.

В отличие от Линды, Мередит относилась к Элленджайту не то, чтобы с симпатией, но терпимо, придерживаясь дипломатических отношений и стараясь держать дистанцию.

Альберт много значил для Катрин.

– Для неё же так будет лучше, – сухо прокомментировала Линда сообщение о гибели Альберта на пожаре. – Сможет прожить нормальную человеческую жизнь, которую с такими ублюдками, как эти уроды, никому не видать.

Вряд ли Катрин согласилась бы с Линдой. Вернее, она с ней и не согласилась. Она отказывалась верить в известие о смерти Альберта.

– Что за бред вы обе несёте?! Почему я должна в это поверить? Не поверю, пока не увижу собственными глазами его труп!

Нет ничего страшнее, чем сообщать близким о смерти. Мередит в этом не раз убеждалась. Но прежде те, кому она приносила страшные новости, не были её друзьями.

Катрин задавала ей вопросы, снова и снова, а у неё не было ответов. Она не встречалась с Кингом, а слышала обо всём случившемся из третьих рук.

– Мы должны поехать и во всём убедиться сами!

В этот самый момент ожил мобильник и подруги смолкли, когда на дисплее определился номер Альберта.

Катрин так судорожно схватила аппарат, что не сразу сумела нажать кнопку вызова.

– Да?

– Катрин?

– Альберт?! Это ты!? Слава богу! Мне сказали, что ты погиб. Я… я чуть с ума не сошла! Где ты?

– В Кристалл-холле.

– Ты скоро вернёшься?

– Полагаю, разумнее дождаться рассвета, – голос его звучал тускло и уныло, как неяркая лампочка.

– Как так получилось? Я ничего не понимаю. Зачем Кинг привёз меня к Линде? Зачем врал о твоей смерти?

– Полагаю, он не врал. Скорее, сам обманулся.

– Я не…

– Катрин, Кинг часто злоупотребляет наркотой. Он только что похоронил жену и не совсем адекватен. В Хрустальном доме действительно был небольшой пожар…

– Небольшой?

– Ну, по крайней мере, ничего не пострадало. Я вернусь, как только улажу кое-какие дела.

– Опять дела?! Сколько это может продолжаться? Когда это кончится?! – вскричала Катрин и тут же прикусила язык. – Ладно, поговорим об этом позже. Главное, что ты в порядке. И учти, если ты не приедешь утром домой, я приеду за тобой в Кристалл-Холл сама.

– Приятных снов, Кэтти, – уклончиво прозвучал его голос и связь прервалась.

– Альберт жив, – сообщила Катрин.

По всей видимости она не осознавала, что говорила по громкой связи и Мередит слышала каждое слово их беседы.

– Отлично! Хорошо всё, что кончается хорошо. А сейчас было бы отлично всем нам отдохнуть.

Мередит посидела с подругой, пока та не заснула. Чтобы успокоить, пришлось ввести Катрин успокоительное.

– Какая ужасная, бесконечная ночь, – спустившись вниз, где у стола, не включая света, сидела Линда, поделилась впечатлениями Мередит. – Не знаю, может быть Кинг считает подобные шутки весёлыми? Этакий чёрный мафиозный юмор? Но я всё равно счастлива, что Альберт жив.

– Мы уезжаем из Элленджайта, – безапелляционным тоном заявила Линда.

В голосе её не звучало ни единой эмоции. Так мог бы говорить автомат.

Мередит, приблизившись, встала рядом. Облако, последнее время словно окутавшее их дом, постепенно превращалось в кокон.

– Мы не можем уехать, – возразила Мередит. – Здесь наш дом, твоя работа, моя учёба. Наши друзья.

– Мы уедем и точка! – взорвалась Линда. – Это не обсуждается. Я так решила.

– Нет, дорогая, так не пойдёт, – мягко возразила сестре Мередит. – Ты не можешь решать за нас обеих. Это так не работает. У Катрин вот-вот свадьба, а я обещала быть подружкой…

– С этой ролью прекрасно справится Ирис. Она даже фотогеничней.

– Ты добрая. Я знаю, что Ирис красивей меня, но зато мы с Катрин ближе друг другу.

– Не говори ерунды! Катрин, конечно, отличается от всей остальной чокнутой семейки, но она – Элленджайт. Тебе не следует привязываться к ней. Она использует тебя и выбросит из своей жизни не задумываясь.

– Она не такая, – Мередит старалась сохранять терпение, прекрасно понимая, что то, что произошло у Линды, заставляет её быть злой и несправедливой. – Она никогда так со мной не поступит.

– Откуда ты знаешь?! Откуда?

– До сих пор она этого не делала. И пока не сделает, я буду думать о ней, как о моём друге. Настоящем друге. И такой же я буду стараться быть для неё.

– Прекрасно. Поддерживай с ней отношения, если хочешь. Благо, в наше время средств для связи предостаточно. Но из города мы уедем, ясно? Он уже отнял у меня родителей, детство, невинность и мечты. Я не позволю, не допущу, чтобы и тебя у меня отняли.

– Линда, я взрослый человек. И я не твоя собственность. Если ты хочешь уехать, ты можешь это сделать. Но я никуда не поеду.

– Даже если в городе мне оставаться опасно? – вскинула Линда блестящие, сухие злые глаза.

В первый момент сердце Мередит испуганно сжалось. Но потом она интуитивно почувствовала, что сестра пытается её манипулировать.

– Тебе действительно что-то угрожает?

– Рэй Кинг. Он превратил мою жизнь в ад. Вместе со своим милым сыночком.

– Которым из…?

– Сама как думаешь? – ядовито спросила Линда.

Мередит не знала, что думать. Она отказывалась это делать. Слишком страшно было.

– Энджел? – рискнула она назвать нейтральное имя.

– Нет, моя дорогая, не Энджел, – сердито фыркнула сестра. – Я не хотела тебе об этом говорить, понимая, что, скорее всего, причиню этим боль. Ты всегда неровно дышала к Ливиану. Даже когда мы были детьми.

– Ливиан? – удивлённо протянула Мередит. – И что он сделал? Оскорбил тебя? Сорвал какую-то сделку? Спутал карты? Пострадавшее самолюбие не повод всё бросать и сбегать. Ты сама меня этому учила?

– Пострадавшее самолюбие? – в смехе Линды звучали истеричные нотки. – Можно, конечно, сказать и так! Но он не сделку сорвал – он меня изнасиловал.

Сёстры уставились друг на другу зло, словно враги.

Мередит смотрела на Линду, видела перед глазами спокойное, надменное, уверенное лицо Ливиана и никак не могла поверить в услышанное.

– Этого не может быть, – сорвалось с губ прежде, чем она успела понять, что произносит.

Линда подскочила, как ужаленная:

– Значит, я лгу?!

В это поверить было ещё сложнее.

– Когда это случилось? – подавлено спросила Мередит.

– Около месяца назад. Может, чуть больше, – не хотя призналась Линда.

Она не врала. Она и вправду не могла бы назвать точный срок, да и дата словно улетучилась. Подобные события вовсе не то, что хочется бережно хранить в памяти. Совсем наоборот.

– Около месяца! – охнула Мередит. – И ты говоришь мне об этом только сейчас?!

– И сейчас не молчала бы, если бы не необходимость убедить тебя покинуть Эллиндж. А если я буду умалчивать о событиях, побудивших меня к такому решению, ты ведь меня не поймёшь?

– Не могу поверить! – потрясённо повторяла Мередит. – Как такое могло случиться?

– Не жди, что стану рассказывать в подробностях.

– Нет, конечно…

Признание сестры больно ранило.

Мередит ничего не могла поделать с тем, что воспринимала случившееся как предательство. Это было несправедливым по отношению к Линде, неправильно, но она ничего не могла с собой поделать. Она так чувствовала.

Как Ливиан мог приехать тогда к ней, разговаривать с ней как ни в чём не бывало после всего случившегося? Как Линда столько дней не подавала даже вида? Что происходит со всеми в этом городе? Что за миазмы сумасшествия витают в воздухе?

Линда должна была рассказать. Именно так ведут себя близкие люди – делятся, хорошим ли, плохим – всем. Мередит никогда не имела от старшей сестры тайн. Она делилась, а то, как повели себя Линда и Ливиан в данной ситуации напоминало двух взрослых, выславших ребёнка в детскую. Это было оскорбительно. Это было больно. Но самое печальное, что при всём вышеперечисленным злиться на Линду у Мередит не получалось. Выходило только сильно, до слёз, до тоски, расстраиваться.

Но как не злилась Мередит, как не расстраивалась, уезжать из Эллинджа всё равно не хотелось. И причиной тому была, увы, не благородная дружба с Катрин, хотя бедняжке явно требовались дружеская поддержка и участие. Не преданность науке в лице Медицинского Эллинджского университета. Нет!

Главной причиной был Артур, официально Брэдли, по сути – Кинг.

Мередит заставила поверить, что уже не ждёт его появления. Хоть и вздрагивала каждый раз, как принимался трезвонить мобильник, хоть и оборачивалась вслед теням, напоминающим его.

Конечно, она занималась самообманом. Потому что всё ещё ждала.

Чего ждала? Случайной встречи? Мимолётного внимания, как брошенной мимоходом милостыни?

Господи, как же унизительно! Она ради него готова была перечеркнуть всю прошлую жизнь, закрыть глаза на его, более, чем сомнительное, прошлое.

Мередит влюбилась, как девчонка. И ладно бы, он просто воспользовался этим? Но он обещал прийти, говорил о любви и – не пришёл.

На встречу с Ливианом она не пошла сама, решив для себя, что отношения с Артуром важней и дороже. И нет, Мередит о принятом ею решении нисколько не жалела, особенно с учётом недавно открывшихся событий. Лишь скорбела о том, что её решение оказалось ненужным тому, ради кого она готова была поступиться столь многим.

В дверь постучали и Мередит, стряхнув слёзы с ресниц, поспешила откликнуться.

– Да?

Дверь открылась почти беззвучно. Катрин в длинной белой ночной рубашке походила на призрака.

– Не спишь?

Мередит в знак отрицания помотала головой, хотя и так было видно, что она не спит.

– Можно к тебе? Мне жутко одной в комнате. Хотя нет, не жутко. Скорее уж тошно. Никак не могу выкинуть из головы, что сейчас Альберт в этом проклятом доме, со своей чокнутой сестричкой! Знаешь, это, наверное, ужасно, я осудила любого, от кого услышала бы то, что скажу тебе – я была бы рада, если бы эта стерва на самом деле сдохла. Не представляешь, как я её ненавижу. Но, похоже, мне никогда от неё не отделаться. И что делать? Так и жить втроём? Никогда бы не поверила, что смогу попасть в такую странную историю. И что стану терпеть всё это.

– Утешь себя мыслью, что выбора у тебя нет, – усмехнулась Мередит, обнимая руками поджатые к подбородку колени. – Альберт твоя истинная пара и никуда тебе от этого не деться. А Синтия… ну, смирись с ней, как с плохой погодой.

– Смириться?! Никогда! Я сделаю всё возможное, чтобы избавиться от неё.

– Ну-ну. Удачи! – зевнула Мередит. – Не смотри так, Кэтти. Я на твоей стороне. Но объективно, шансов у тебя на жизнь в Эллиндже без госпожи Элленджайт немного. А вот мне, возможно, придётся уехать.

– Что?.. Почему?!

– Линда не желает работать с Альбертом. Ей кажется, что жизнь стоит вдвое дороже тех денег, что она получает.

– Так мы поднимем ей оплату! Я заплачу любую цену, которую она попросит.

Мередит удручённо вздохнула:

– Боюсь, дело не в цене. Она боится. Ты знала, что случилось у Рэя Кинга?

Увидев, как забегали глаза Катрин, Мередит вдруг пришла в непривычную для себя ярость:

– Ты знала?! И ты – тоже?.. И молчала?!

– Мередит, пожалуйста, не сердись. Как я могла тебе сказать? Ведь это была не моя тайна. Ну, дорогая, поставь себя на моё место? Чтобы ты сделала?

Чего у Мередит было никогда не отнять, так это умения ставить себя на чужое место и понимать, чёрт возьми, оппонента ли, противника или просто собеседника. И, таки, да! Катрин оказалась в щекотливом положении.

– Линда должна была рассказать тебе сама.

– Она рассказала. Спустя почти три месяца, – с горечью проговорила Мередит.

– Два. Не вини её. Пережить насилие всегда сложно. И вполне нормальное желание постараться не проговаривать это бесконечно, а отрешиться и забыть.

– Кэтти! Это был Ливиан! Понимаешь – это был он! И… вот как это переварить? Нет, Ливиан мне конечно не муж, не жених и даже не парень, но… не знаю, как это объяснить. Он с детства был немножечко мой. Часть уютного мира, которого, как оказалось, никогда и не было. Я не могу этого объяснить, но я верила в него, верила в его порядочность, он мне казался таким надёжным. Был так добр со мной, так внимателен. И вдруг изнасиловал мою сестру! Я словно бы теряюсь в этом мире и не пойму больше, во что верить.

Катрин выглядела удручённой. Она явно разделяла боль подруги и от души сочувствовала ей.

– Возможно, Линда права в своём желании свалить отсюда? Но ты мой единственный светлый лучик здесь, Мери! Не представляю, как я всё это вынесу, если тебя не будет рядом. Но моё желание удержать тебя чисто эгоистичное. Конечно, если ты захочешь уехать…

– Я не хочу, Кэтти. В этом-то всё и дело. Я не хочу никуда уезжать. Я хочу посмотреть этим двум засранцам в глаза и выслушать их объяснения!

– Очень тебя понимаю. Я просто жажду того же. Правда, в нашем случае говнюки разные, но сути дела это не меняет.

– Да уж! Мы с тобой те ещё героини. Живём прямо на подоконнике окна Овертона. Что ни день, то новый сквозняк. Как бы крыша от такого урагана не поехала? Твой будущий муж, за которого ты должна выйти по воле давно сгнившего чокнутого предка, предписавшего тебе для получения наследства это странное замужество, не видит ничего предосудительного в том, чтобы признаваться тебе в глубокой и чистой любви, а самому при этом крутить амуры с родной сестрой.

– Крутить амуры? Мягко сказано, – вздохнула Катрин.

– Я всегда мягко выражаюсь, ты же знаешь? Я воспитанная девушка. Но и моего хорошего воспитания не хватает, мать твою, на цензурное восприятие ситуации, в которой я неожиданно для себя влюбилась в брата парня, которого любила с детства и который изнасиловал мою сестру. А этот парень спит с другим своим братом и… – Мередит моргнула и засмеялась.

Смех её был лёгким, как вспенившееся шампанское.

– Представь, до чего мы дошли, если всё это кажется вполне обыденным?

– Слава богу, пока нет, – откликнулась Катрин, – не кажется.

– Слава богу, – согласилась с ней Мередит. – Но что будет дальше? Эти Элленджайты отформатируют нас по своему образу и подобию?

– Ни за что! Это им придётся принять наши правила игры.

– Точно. Или играть с ними мы уже не будем.

Подруги рассмеялись, хотя у обеих на душе было совсем не радостно.

Правду говорят, что долгожданное событие происходит как раз в тот самый момент, когда его совсем уже не ждёшь.

Утром Мередит проспала. Поскольку вестей от Альберта больше не было никаких, Катрин приняла решение отправиться в Кристалл-Холл, как не отговаривала её Линда.

– Я поеду – и точка! – заявила подруга. – И не надо меня сопровождать. Дорогу я знаю. К тому же я собираюсь закатить грандиозный скандал и свидетели предстоящего безобразия мне не нужны.

– Ты расстроена. А путь не близкий.

– Я не расстроена, Линда. Расстроена я была вчера. А сегодня я злая. Когда злая, я собранная и очень внимательная. Так что не стоит за меня беспокоиться.

– Линда! – встряла в беседу сестры с подругой Мередит. – Не вмешивайся. Пусть делает, как знает.

– Как хотите, – досадливо пожала плечами старшая сестра.

– А я, пожалуй, съезжу-ка на лекцию. Подремлю там, – сообщила Мереди о своих намерениях.

Оставаться дома значило продолжить разговор об отъезде, а Мередит старалась, как могла, оттянуть этот момент.

Утренняя толчея в городе была вполне обычной. Будто ничего в мире не изменилось. Да так оно, в принципе, и было. Наши переживания, какой бы остротой не отличались, мироздания не порушат. Небо на землю для каждого падает в час его смерти, но для остальных остаётся как было – то низким, то высоким, но всегда далёким и равнодушным.

Проторчав с полчаса в пробках, Мередит через час после того, как отъехала от ворот собственного дома, припарковалась на стоянке перед университетом.

Когда тонкая, стройная фигура отделилась от многочисленных теней, окружающих университет, сердце девушки болезненно встрепенулось. Она почти не чувствовала пронзительного, холодного ветра, разбрасывающего короткие кудряшки вокруг её лица, бросая их на глаза.

Артур передвигался с непринуждённой лёгкостью. В отличие от Ливиана или того же Кинга, в нём не чувствовалось ничего хищного и всё же печать обречённости лежала на тонких, удивительно ярко западающих в память, чертах.

Мередит при виде него всегда приходил на ум образ надломленного цветка, ещё не увядающего, но уже не цельного. Он не то, что не сопротивлялся року, а словно приветствовал его острый серп с пронзающим душу сладострастием.

Артур остановился рядом, поднимая на Мередит серые, прозрачные глаза. Улыбка, скользнувшая по губам, осветила его лицо совершенно так же, как лучи солнца преображают тусклые улицы.

– Привет, Мередит. Я ждал тебя больше часа, надеясь перехватить до занятий и уже начал сомневаться в том, уж не пропустил ли?

Мередит подняла воротник, чтобы защитить шею от всё набирающего силу северного ветра:

– Ты не спешил с выходом. Мы же договорились встретиться неделю назад?

– Ты не в курсе? У меня умерла мать. И да, я понимаю, что мог позвонить, но… так сложилось. Стоит рассказать правду, мало кто поверит. А лгать – к чему?

– Ты мог не делать ни того, ни другого. Просто позвонить и дать знать, что думаешь обо мне! Что я хоть что-то для тебя значу! Но ты просто исчез. Ты даже ни на один звонок мой не ответил.

– Прости.

– Прости? – обескураженно переспросила Мередит. – Это всё, что ты можешь сказать? После того, как исчез на две недели. Просто – прости?..

Заметив, как Артур поменялся в лице, Мередит решила сбавить обороты. Оттолкнуть его она вовсе не хотела. И ведь он всё же пришёл.

– Ладно, – скрестила она руки на груди. – Я готова тебя выслушать. Если тебе, конечно, есть сказать?

– Ты ждёшь от меня оправданий?

– Тебя это удивляет?

– Не знаю. Я не люблю оправдываться. И не умею.

– Хорошо. Достаточно будет объяснений.

– Если я скажу тебе правду, ты сочтёшь меня сумасшедшим.

– Ты попробуй.

И без того светлые, серо-дымчатые глаза Артура словно выцвели, делаясь почти бесцветными, превращаясь в холодные кристаллики льда.

– После того, как моя мать скончалась от передозировки наркотиков Энджел и Сандра решили её воскресить.

– Что?… – моргнула несколько раз Мередит, пытаясь осмыслить услышанное. – Чего они решили?..

– Я предупреждал – звучит бредово. Но что ещё бредовей, у Сандры получилось. Ты когда-нибудь хотела увидеть настоящего зомби?

– Нет.

– Я тоже.

– Не хочу зудеть, как старая бабка, но вам всем нужно завязывать с наркотой. Я серьёзно! Артур, это уже не шутки.

– Да уж, – без тени улыбки кивнул он. – Ты мне не веришь. Тогда пусть будет более удобоваримый для тебя вариант. Я накурился до появления вполне реалистичных зомбаков. И не смог приехать, пока те не упокоились с миром. Хотя последнее вряд ли, – неожиданно брезгливо скривился он.

Мередит чувствовала, что этот разговор отдаляет их друг от друга. А меньше всего она хотела отчуждений и ссор.

– Чтобы там не было – бог с ним. Я постараюсь поверить в то, что у тебя была важная причина.

– Так и было. Я в кои-то веки оказался нужен тем, кто никогда раньше во мне не нуждался. И обстоятельства сложились так, что послать их к чёрту было весьма затруднительно и… – Артур усмехнулся, – не корректно. Я пришёл, как только смог. Верь мне. В нашей семье святые не водятся, но ложь, определённо, не из наших фамильных недостатков.

– Пожалуй, что так, – согласилась Мередит. – И ты пришёл потому, что я что-то значу для тебя? Твоё предложение осталось в силе? Не спеши отвечать! Подумай. Я не хочу стать девушкой на одну ночь. Для меня это не интрижка.

– Мередит, – его руки легли на её локти, привлекая к себе и одновременно с тем поддерживая. – Что могло заставить меня прийти сюда, если бы я этого не хотел? Если бы не думал о тебе?

– Ты выглядишь таким холодным, таким отстранённым. Тебя так долго не было, что ты стал казаться мгновенно привидевшимся сном. И… ты сам говорил мне, что девушки тебе не нравятся.

– Боишься, что я пытаюсь уцепиться за тебя как утопающий за соломинку? Что поиграю, поломаю и – выброшу?

– Боюсь. А кто бы на моём месте не боялся?

– Я не поступлю так с тобой, Мередит.

Она мягко качнулась в его объятиях, переступая с ноги на ногу, чтобы удержать равновесие.

Её обволакивал горьковатый прохладный запах, исходящий от Артура. Ей хотелось слиться с ним, и это желание было не столько физическим желанием, сколько потребностью души.

Она чувствовала его одиночество. Его тоску и уязвимость. Ей хотелось заполнить сжирающую его пустоту и холод своим теплом и нежностью, любовью и заботой. И хотя какая-то часть её понимала, что пустоту накормить невозможно, так отчаянно хотелось верить, что в мире затянувшихся стуж рано или поздно наступит весна. И любовь возможна даже для таких, как Артур, Альберт или Ливиан.

Как колотилось сердце. Взволнованно ударит и – замрёт, как притихшая птичка. И даже дышать страшно – вдруг спугнёшь что-то хрупкое и ценное.

Артур притянул её к себе и поцеловал. Его губы были тёплыми, даже горячими. Осторожными, чуткими.

Мередит чувствовала, как под ладонями в его груди ускоряет удары сердце, словно разгоняющаяся карусель. Как дыхание его становится короче и прерывистей.

Она ощущала твердость его тела даже сквозь ворох одежды. Как нечто столь хрупкое, похожее на статуэтку изо льда, может одновременно быть таким осязаемым, таким горячим?

Весь мир словно исчез. Она на короткий миг выпала из реальности. Улицы, заполняющие её люди, машины, – реальности словно и не было.

Остались только они с Артуром.

От поцелуя кружилась голова, словно она залпом выпила рюмку шампанского. Приятные ощущения.

Мередит запрокинула голову, чтобы взглянуть ему в лицо, которое словно сделалось ярче. Особенно чётко очерченными были чуть припухшие от поцелуев губы.

– Ты даже не представляешь, как я хочу тебя сейчас, – прошептал он.

А она в ответ смущённо спрятала лицо у него на груди, чувствуя, как от счастья пылают щёки.

– Поедем со мной? – потянул он Мередит за собой.

– Куда?

– Да какая разница? Лишь бы с улицы. Лишь бы туда, где тебя перестанут смущать взгляды случайных прохожих.

Словно зачарованная, Мередит позволила ему увлечь её за собой.

Глава 3. Сандра

Нет ничего хуже, чем возвращаться.

Сандре казалось – сгорело всё. Вся прошлая жизнь. Вокруг один лишь пепел, в котором она отчаянно барахтается, не понимая – зачем? Из чистого упрямства.

С каким бы удовольствием она спалила эту местечковую Содом и Гомору, одному богу известно. Если он есть. А он есть. Иначе дьявола бы не было. А в существовании Люцифера пришлось убедиться собственными глазами.

Вывод прост: есть дьявол – есть ад. А ей, прожившей бок о бок с Рэем и Энджелом в рай дорога заказана. Так что, как жизнь не бессмысленна, а порой даже и противна, умирать – страшно. Вдруг на том свете станет ещё бессмысленней, ещё противней? Здесь хотя бы знаешь, чего ждать. Да и кроме того, в их семейке слишком много буйных психопатов, запрограммированных на собственное уничтожение. Не будет она как все. Это она, та самая гордыня, худший из семи смертных грехов.

Энджел был в стельку пьян. А весь зал (ну, ладно, будет реалистами, весь – слишком много, зал велик, но большая его половина точно) забрызганна кровью и внутренностями.

На брате не было рубашки, всё тело в глубоких, не успевших затянуться, ранах. Отвратительное зрелище.

– Несанкционированная вечеринка? – мягким, и от того страшным голосом проговорил Рэй.

– Хочешь присоединиться? – развёл руками Энджел, как бы приглашая нового гостя к вкусному блюду.

В обычные дни присутствие сестры заставляло его вести себя куда более сдержанно. Но обычные дни миновали, оставшись в прошлом.

Сандра испытывала обиду. Ей хотелось, чтобы брат был рядом. Вместе. А он словно перешёл в стан врага. С годами Энджи всё больше и больше начинал походить на отца, которого Сандра не переставала надеяться увидеть когда-нибудь мёртвым.

Раньше ей мечталось чтобы Рэй сдох в тяжких муках. Желательно муках раскаянья перед ними – его семьёй. Сейчас бы её вполне удовлетворила его быстрая, но главная, надёжная, без повторных воскрешений, кончина. Приковать где-нибудь труп в чистом поле, чтоб ковылём без следа заросло и забыть навсегда – вот она, её голубая мечта.

А Энджела смогла бы она убить с таким же лёгким сердцем? Воистину, настоящее зло не уничтожишь. Оно множится, ширится, обрастает изворотливыми щупальцами.

– Нет, спасибо, – неожиданно отказался Рэй. – На сегодня с меня веселья хватит. И ты сворачивайся.

– Но мы только входим во вкус…

– Ты слышал, что я сказал? Почтим смерть вашей матери, которую вы с Сандрой так дивно обставили, парой часиков молчания. Хочешь выворачивать себе внутренности наизнанку, будь добр, делай это сам. Никаких оргий.

– С ума сойти! Наверное, что-то где-то крупное сдохло?

– Не представляешь, насколько.

Рэй пошёл в сторону своих комнат.

Вечеринка, до их прихода разошедшаяся полным ходом, быстро сворачивалась. Парни, хоть и были пьяны и возбуждены до предела, но всё же слишком хорошо знали, что такое Кинг и как молниеносно быстро меняется его настроение – куда быстрей капризной погоды.

Никто не рискнул противоречить или ослушаться.

Энджел смерил уходящих взглядом насмешливого сожаления и, плюхнувшись на близстоящее кресло, потянулся за очередной порцией алкоголя.

– Ну что? Вы её убили? – лениво поинтересовался он. – Как ты это перенесла?

– Перестань кривляться. Мы её не убивали. Кажется, она сгорела сама. Вместе с твоим любовником. И её любовником. И любовником нашего отца. И… чьим там ещё любовником был Альберт Элленджайт?

Сандра демонстративно опустилась напротив брата, забрасывая ногу на ногу, с вызовом глядя Энджелу в глаза. Его проняло. Да она и не сомневалась.

Этот разгул на грани фола, как цветок на кладбище, прикрывает душевную боль. В их семейке так всегда, чем сильнее боль душевная, тем больше мужская половина погружалась в пучину физической боли. И тогда повсюду были реки крови.

На самом деле не мудрено, что Элленджайты создавали близкородственные союзы. Потому что нормальный человек, не привыкший ко всему этому с детства, свихнётся очень быстро.

У Сандры была прививка. Но иногда у неё возникало подозрение, что она не менее сумасшедшая, чем её отец или брат.

– Он… мёртв? – хриплым голосом выдавил из себя вопрос Энджел, забыв на мгновение что собирался приложиться к горлышку бутылки.

– Ну, трупа я не видела. Зато видела столб огня высотой с двухэтажный дом. Там вряд ли что могло выжить.

Энджел выдохнул, расслабляясь.

– Вряд ли что могло… но мы выживаем, не так ли?

– Не все. Мамочку ты всё же сумел угробить.

Рука Энджела сжалась на её шее так быстро и неожиданно для Сандры, что она удивлённо распахнула глаза.

Лицо брата было искаженно дикой яростью, и эта ярость была направлена на неё.

– Не смей, слышишь?! Не смей говорить о ней!

– Убери руки с моего горла, брат. И никогда так больше не делай.

Энджел тяжело дышал, глядя ей в глаза.

– Заставь меня это сделать, дорогая сестричка. Ты же теперь ведьма? Продемонстрируй свои новые возможности.

– Ты уверен в том, о чём меня просишь, Энжи? Что ты хочешь, чтобы я сделала? Отшвырнула тебя, как шкодливого щенка?

– А ты на это способна? – подначивал он. – Ну, вообще-то… может в твоём арсенале что поинтересней найдётся? Рискнёшь и меня превратить в такое же милое зомби, что ты сотворила из нашей милой мамочки?

– Я не сотворила из неё ничего нового. Лишь подчеркнула жирной линией то, чем она и так всю жизнь являлась – тупая, похотливая, безмозглая гадина. А теперь убери от меня свои чёртовы лапы, ублюдок, пока я не вырвала их тебе с корнем. Любишь кровь и новые грани боли? Надеюсь, её тебе хватит, пока они прирастут обратно? Или новые вырастут, как у ящерицы хвост?

– Рискнёшь провести опыт?

– Я-то да. Руки ведь не мои. К тому же, они тебе не так уж и нужны, поскольку ты и думаешь, и делаешь всё задницей.

Сандра отпихнула от себя Энджела.

Он не сопротивлялся. Его заметно штормило. Не хотелось думать, от кайфа или от боли. Сам нарывался на то и другое, вот сам пусть и расхлёбывает. Она не намерена была никого жалеть или щадить.

Поднявшись по лестнице, Сандра наткнулась на Ливиана, едва сдержавшись, чтобы не застонать от досады.

– Что ты-то здесь делаешь?

– Наблюдаю за вами. Интересное зрелище. Всё ждал, проскользнёт между вами искра эрота или нет.

– Тебя бы что порадовало?

Сандра никогда не боялась Энджела. Как бы несдержанно он себя не вёл, как бы ни ярился, он всегда оставался её братом-близнецом, для которого она свет в окошке.

Но от Ливиана она старалась держаться подальше. При всей его сдержанности и показном спокойствием Сандра всегда чувствовала зверя, сидящего на очень коротком поводке. Ливиан частично укрощал, частично прятал свой нрав. Но в серых глазах, которые отчего-то упрямо запоминались чёрными, было что-то опасное.

То, чего не было ни у Энджела, ни у Артура.

На Ливиане был тяжёлый тёмно-бордовый халат, под которым ничего, кроме голого, горячего, мускулистого тела. Худого и жилистого. И в глазах, волчьих, жёстких, равнодушно-плотоядных, горел насмешливый огонёк, когда, повернув голову, он, не мигая, нацелился ей в лицо.

– Мне всё равно. Хотя… вру. Не всё равно. Но наблюдать было интересно.

– И ты за этим встал с постели? Чтобы понаблюдать за мной и братом?

– Я ещё не ложился.

– А как оказался здесь? Зачем пришёл?

– Просто ещё не уходил, – насмешка в его голосе сделалась тяжелей и осязаемей. – Я не спускался, Сандра. Я поднялся. Ты не думала, что для одного Энджела крови и мяса внизу осталось многовато? Мы развлекались вместе.

– Решил, наконец, поддаться соблазну?

– Не до конца. От секса я ещё иногда могу отказаться. Но боль меня завораживает. Перед ней мне не устоять.

– Своя боль или чужая?

Ливиан смерил её дразнящим взглядом:

– Твоя боль меня точно не привлекает. В отличие от той, которую ты можешь дать мне.

Их взгляды встретились, и Сандра ощутила странный жар.

Его лицо казалось тёмным. Профиль, чёткий, как на камее, копна густых волос, чёлка, спускающаяся на острые, словно у рыси, глаза.

Сандре вдруг открылась простая истина. Разница между остальными братьями и Ливианом в том, что ни один из них не будил в ней ничего… настолько тёмного, настолько звериного.

Глядя на Ливиана она ощущала себя Кингом. Со всеми вытекающими последствиями. И это её пугало до состояния лютой ярости. Но хуже всего, что Ливиан понимал её чувства. Стоило появиться кому-то третьему, и он держался с безупречной вежливостью и предупредительностью, никогда не глядел на неё так, как смотрел наедине.

Как глядел сейчас.

Зверь жил в их душах, в клетке, под замком, на поводке, без пищи – но жил. И ничего с этим было не поделать.

Ливиан придвинулся ближе, так, что Сандра всей кожей ощутила жар, идущий от его кожи и горьковатый, пряный запах одеколона. Встал так, что его правое плечо коснулась её левого, а лица разделяли какие-то несколько жалких несколько дюймов.

Волосы, стоило вздохнуть поглубже, переплетались между собой – его, чёрные, как крыло ворона и её сверкающая перламутром платина.

– Как долго ты будешь отрицать правду? Ты хищница, Сандра. Как и все мы. А хищникам нужна кровь. Мы оба жаждем одного и того же. Так почему мы должны себе в этом отказывать?

– Не понимаю, о чём ты.

Против воли, грудь её волновалась. И она чувствовала, как участилось и его дыхание тоже.

– Что ты мне предлагаешь? Трахнуться?

– И это тоже, если захочешь. Но это не обязательный пункт программы.

– О! Так там целая программа намечается? Как интересно? А тебя не смущает то, что я твоя родная сестра?

– Честно? Боюсь, мой ответ тебе не слишком понравится, Сандра. Нет, меня не смущает. Спасть с сестрой вряд ли противоестественней, чем спать с братьями.

Лёгкий флёр сексуального возбуждения, окутывающей, словно туман наваждения, рассеялся.

– Что ты сейчас сказал?! Ах ты, лицемер! Значит ты и Энджел…

– Ну при чём тут Энджел?

Сандра осеклась на полуслове. В голове её замелькали обрывки мыслей. Весьма напряжённые отношения между Артутом и Ливианом она всегда рассматривала как нечто, что зеркально отражало её отношения с братом-близнецом: брутальный Ливиан не принимал пылкой страсти между Артуром и Энджелом – это казалось вполне естественным.

Но то, что Ливиан может ревновать Артура к её брату в этом плане ей никогда даже в голову не приходило!

– Ты и Альберт?.. Хочешь сказать?..

– Не хочу. А ты – хочешь услышать?

– Не уверена.

Ливиан усмехнулся.

– Конечно, хочешь. В тебе куда больше от женщины, чем ты готова признать и смириться. А женщины любопытны. Они жадны до пикантных подробностей чужой личной жизни. И чем они грязней и несуразней эта личная жизнь, тем больше женщины хотят это знать.

– Ты меня сейчас с какой целью дразнишь?

– Возможно, у меня и цели-то никакой нет, просто нравится с тобой общаться? Давай сыграем в «правда или действие»? Ты станешь действовать, а я после этого говорить правду?

– Какую правду?

Он придвинулся к ней вплотную:

– Какую пожелаешь, Сандра. Тебе не нужно будет спать со мной, не нужно даже целоваться. Просто дай выход своей природной ярости, и мы оба будем удовлетворены. – Его губы почти беззвучно переливали слова прямо в ухо Сандре, дыханием обжигая часть щеки и шею. – Под силу тебе заставить меня кричать? Потерять над собой контроль? Поиграем, сестрёнка? Твоя сила воли против моей?

Он не скрывал сексуального подтекста. Да что там? Ливиан словно источал секс, как цветок источает аромат. Он отдавал себе отчёт, что его стрелы достигают цели и наслаждался этим. Играл с ней.

Сандра подняла на него глаза и холодно, деловито процедила сквозь зубы:

– Как пожелаешь, братец.

Она не была уверена, что у неё получится. Действовала просто наугад, интуитивно, по наитию. Представляя, что зажимает в своей ладони горячие внутренности Ливиана, будто рука не простая, а огненная. Она не ожидала, что это даст какой-то результат. И в первый момент сложилось впечатление, что результата и не было.

Ливиан стоял совершенно спокойно. Потом до Сандры дошло, что как-то уж слишком спокойно. Казалось, он даже не дышит, а лицо в один миг сделалось белым-белым.

Через секунду-другую, моргнув, он глубоко втянул в себя воздух, чуть покачнулся и оперся правой рукой на поручень.

– Ну как? – искренне поинтересовалась Сандра. – Получилось? Достаточно острые ощущения?

– Вполне. Правда, без наглядной составляющей всё равно чего-то не хватает.

– Учту на будущее. А пока пойду-ка я вздремну. Уж утро на дворе.

– Я подожду, когда ты отдохнёшь.

Сандра, уже было, направившаяся к себе, резко затормозила.

– Чего ты подождешь, Ливиан? Чего ты от меня добиваешься? Оставь меня в покое и не втягивая в эту вашу жизнь.

– Почему? Разве ты не одна из нас?

– Нет. Я не хочу быть одной из вас – я хочу остаться самой по себе. И не утруждай себя речью о том, что мне нравится твоя боль, но я не даю себе воли.

– Боишься?

– Да. Боюсь. Знаешь, чего? Закончить так, как кончила моя мать, которую презирала даже собственная тень. Я не стану потакать ни твоим, ни своим грязным желаниям, Ливиан. Прекрасно понимаю, чего ты добиваешься. А в свете твоих признаний всё становится ещё понятней. Найди другой способ досадить Энжелу за то, что он увёл у тебя Артура. А с меня вашей грязи довольно.

– Подожди, подожди, Сандра! Ты всё не так поняла. Артур и Энджел тут совершенно не при чём…

– Да? А что при чём? Я устала бегать от тебя по этим катакомбам, которые приходится звать своим домом. Найди себе другое развлечение, очень тебя прошу.

– Почему ты противишься? Я же чувствую, что…

– Что? – так прямо поглядела ему в глаза Сандра, что Ливиан на мгновение смолк, словно смутившись. – Что я хочу тебя? Это ты чувствуешь? Возможно, так и есть. Но не всегда нужно делать то, что хочешь. А в некоторых случаях, таких, как наш, это делать категорически возбраняется. И не прикрывайся мазохистки-магическими играми. Мы оба прекрасно знаем, что для таких как ты и я, это всего лишь прелюдия.

Ливиан усмехнулся. В светлых глазах промелькнуло нечто вроде уважения:

– Ты умнее, чем кажешься, Сандра.

– Скажи лучше – умнее, чем ты привык думать. И, если уж у нас пошёл обмен комплиментами, у тебя куда больше сходства с отцом и Энджелом, чем я считала. Тебе так же нравится играть.

– В отличие от твоего брата, я предпочитаю сильных противников.

– Не смей сравнивать себя с Энджелом!

– Почему?

– Ты слишком часто задаёшь этот вопрос.

– И всё же?

– Энджел вырос рядом с Рэем и тот никогда его не щадил. Возможно, если бы не отец, брат был бы другим человек. А у тебя был шанс не стать чудовищем.

– На самом деле шансов не было. Я родился чудовищем. Как и ты. Такие, как мы, приносят другим боль и разрушение. Нам лучше держаться подальше от людей, вместе. Да, Сандра, ты – чудовище. Восхитительное, сильное, прекрасное чудовище. И ты заслуживаешь лучшей доли, чем испепелить саму себя ненавистью.

– Зачем ты говоришь мне это?

– Потому что устал от одиночества. А ты? Разве не устала? Мы не люди, Сандра. Почему нас должны волновать человеческие ограничения и правила? Почему просто не взять и не сорвать то, что хочется?

– Почему, почему! Потому что! Ты пьян, Ливиан.

– Не отрицаю. Но что это меняет? Разве это так сложно? Позволить кому-то любить себя?

– Очень трудно, Ливиан. И совершенно бесперспективное занятие с тем, кто тебя совсем не любит. Не отрицаю, тебе, может быть, нравится моя внешность, мои способности и моё тело. Но между «хочу» и «люблю» такая же большая разница, как между «ползу» и «летаю». Лучше пойди проспись, а завтра сходи на встречу с той хорошенькой кареглазой девушкой, подружкой нашей драгоценной наследницы… как её? Мери, кажется?

Лицо Ливиана словно обратилось в маску:

– Мередит.

– Вот-вот. К Мередит.

Он вздохнул. Неожиданно схватил Сандру за руку и резко притянул к себе.

Глаза её разъярённо распахнулись. Прежде, чем он успел её поцеловать, Сандра ударила его кулаком в живот, в район солнечного сплетения. Новая, обретённая магическая сила усилила удар и, перевернувшись через ограждение, Ливиан опрокинулся вниз, пролетая расстояние около двух этажей и нанизываясь на какой-то кусок железной арматуры у подножия лестницы.

– Вот чёрт! – в сердцах прошипела Сандра.

Не оставалось ничего другого, как поспешно спускаться вниз.

Картина была удручающей. Ливиан походил на муравья в гербарии, пришпиленного к куску картона тонкой металлической иглой.

– Ну, доволен, наконец, провокатор хренов? – рыкнула на него Сандра. – Нет! Ну вот зачем было меня так доставать?! Или нужно было на ногах крепче держаться. Что мне теперь с тобой делать?

Металлический острый брус был достаточно толстым, такой разве что автогеном распилишь.

– Ничего делать не надо, – слабым голосом отозвался Ливиан. – Просто дай мне руку.

– И как тебе это поможет? Эта фигня проткнула тебя насквозь.

– Позвоночник не задело. Я могу двигаться.

– Любопытно. И как?

Вытащить металл не вариант, он приварен к полу намертво. И торчал из тела колом фута на два, как минимум.

– У меня не хватит сил вытащить его… – начала Сандра.

– Дай руку, – потребовал Ливиан, перебивая.

– Руку?

– Мне нужен рычаг для упора. Сам встану.

Сандра поморщилась, но руку дала, плохо представляя, как он собирается это сделать. Глубоко втянув в себя воздух, он поднялся резким рывком, болезненно дёрнув её за руку.

Сандра старалась не смотреть, но глаза почему-то не послушались, обратившись на окровавленный штырь, на котором остались густые, темно-красные сгустки крови. Она отвернулась, почувствовав, как желудок стремительно устремляется к горлу.

Ливиан дышал глубоко и часто, согнувшись пополам. Несколько раз он сплюнул, оставляя на полу кровь, на сей раз чёрную настолько, что на кровь уже почти и не походило.

Спрашивать: «Ты в порядке», – смысла не имело. Он не был сейчас в порядке, но завтра-послезавтра будет.

– Извини. Я не рассчитала силу. Не думала, что так получится.

Ливиан поднял белое лицо, с тёмными кругами под глазами и алыми, словно накрашенными, губами. Черты его по-прежнему были красивы, но демоническая порода наглядно взяла верх над человеческой.

– Не извиняйся, – выдохнул он тихо, покачав головой. – В принципе, я получил то, что хотел. Ты меня извини. Мне не следовало так себя вести. Я и правда… перебрал с увеселяющими веществами.

Сандра кивнула в знак того, что не держит зла.

– Какие ужасные сутки. В них словно вся неделя прошла. Может быть даже больше?

В изнеможении она прижалась щекой к прутьям решётки, ограждающей лестницу.

Ливиан бросил встревоженный взгляд в её сторону.

– Тебе и вправду нужно пойти лечь. Неважно выглядишь.

– На себя в зеркало посмотри, красавчик, – усмехнулась Сандра.

– Ну, со мной что сделается? Прочихаюсь, – зажав руку в кулак, Ливиан разжал пальцы, встряхнув ими, с отстранёнными любопытством наблюдая за тонкой струйкой крови, брызгнувшей из-под его руки. – А вот что бывает с переутомившимися ведьмами нам пока неизвестно.

– Судя по тому, как выглядела Синтия – тоже ничего страшного.

– Не стоит рисковать, – откинувшись на стену, он привалился к ней затылком, прикрывая глаза. Пушистое кружево ресниц пригасило фосфоресцирующее, кошачье сияние глаз. – А насчёт Мередит… – голос его зазвучал монотонно, как автомат. – Она теперь встречается с Артуром.

Сандра не сразу поняла.

– С Артуром? То есть, подожди – с каким Артуром? С нашим Артуром?!

– Угу, – флегматично кивнул Ливиан, не открывая глаз.

– Да ну! Не может быть.

– Как выяснилось – может.

– Артур же не любит девушек?

– Моих, как выяснилось, любит. Впрочем, у меня бред. Мередит не была моей ни в одном из смыслов этого слова.

– Как же так получилось-то? Ты ведь спишь со всем, что движется?

– Это преувеличение. Сильно. Далеко не со всем. Вообще-то, у меня прекрасный вкус. И то, что ты в списке, лишь лишнее тому доказательство.

– Вернёмся лучше к Мередит.

– Какой смысл? Она сделала свой выбор. И выбрала не меня.

– Но это смешно! Артур тебе не соперник.

– Артура очень многие недооценивают.

– В таком случае твоя Мередит скоро пожалеет о неправильно сделанном выборе. Мы-то с тобой знаем, куда он направится и к кому.

– Ничего мы не знаем, Сандра, – покачал головой Ливиан.

Он выглядел отрешённым, словно полусонным. Говорил медленно, в растяжку, словно преодолевая накатывающую дурноту или сонливость.

– Да уж. Любопытная история в лучших традициях бразильских сериалов. Тайны Мадриского двора это так, детская история. И что? Если (или правильнее сказать, когда) Артур бросит твою Мередит? Она уже, конечно, будет не так хороша для тебя?

Глаза Ливиана распахнулись и против ожиданий, взгляд у него был осмысленный и цепкий:

– Сандра, я что, похож на идиота, который ценит женщину только за право первым украсть её девственность? Если завтра Артур бросит Мередит… я буду рад её утешить. Но откровенно говоря, я чувствую себя полным идиотом. Если бы я не валял дурака и не играл в джентльмена, я бы её не потерял.

– Она действительно для тебя что-то значила? – удивлённо взглянула на него Сандра.

– А что? – криво усмехнулся Ливиан. – Не заметно? Ведь я всегда себя веду так, правда? – сардонически развёл окровавленными руками он.

– Почему-то мне кажется, что довольно часто.

– Но не на показ же?

– Ясно. Ты съехал с катушек, потому что профукал девушку. Последний вопрос можно? Так, нож в ране провернуть?

– В твоей или в моей?

– Как получится. Предположим, я бы сегодня в меру своих растрёпанных чувств не устояла и поддалась твоему неотразимому обаянию, что бы было тогда? Как бы ты завтра объяснял мне всю эту историю?

Ливиан смотрел на неё в упор таким тяжёлым взглядом, что Сандре с трудом удавалось не отводить глаз. Ей казалось, или дыхание его участилось.

– В следующий раз, пожалуйста, постарайся не играть с моими чувствами, ладно, братец? Некрасиво получилось.

Сандра поднялась, поправляя на себе одежду.

– Сандра?

– Что? Помочь дойти до комнаты?

– Нет. Не это. Я не знаю, стоит ли говорить. Но всё равно скажу.

– Я слушаю.

– Правда в том, что, если бы сегодня ты, как выразилась, поддалась моему обаянию, я завтра бы и не вспомнил о Мередит.

– Ливиан, ну зачем?.. Мы же почти закончили этот неприятный инцидент?

– Мы и закончили. Но раз уж случилось, как случилось… я не играл с тобой. И я до сих пор уверен, что согласись ты перейти призрачную черту из ненужных нам условностей, между нами это был бы союз равных. И после тебя я бы уже не взглянул ни на одну женщину.

– Ага. Только на мужчин? – попыталась отшутиться Сандра.

– Нет.

– И как всё это сочетается с твоей большой любовью к Мередит?

Ливиан едва уловимо пожал плечами:

– Мередит – как светлая мечта. Такая хрупкая, нежная. К ней страшно прикасаться руками. То ли, боишься, пятна останутся, то ли разобьёшь?

– А меня, значит, ты разбить не боишься?

Ливиан посмотрел на неё с лёгкой полуулыбкой на запекшихся губах и медленно покачал головой:

– Ты знаешь, что я такое, Сандра. Ты знаешь кто мы такие. Ты равна нам. Мередит – нет. Но я уважаю твою позицию. Сегодняшний инцидент никогда не повторится, даю тебе слово. Если только…

Сандра вопросительно вскинула бровь:

– Если только?..

– Ты сама этого не захочешь.

Глава 4. Альберт

Серебристые, серо-ртутные, похожие на сверкающие алмазы, слишком светлые у воскресшего незнакомца были глаза. Особенно по сравнению с чёрными, длинными, как у куклы, ресницами.

Какой удивительный парадокс. Черты лица кукольные, а само лицо – нет. Нечеловеческое, с чертами, куда больше подошедшими бы женщине, но не женственное. Красивое и тонкое – столь красивое и тонкое, что у мужчин на земле таких не бывает и быть не может. Эльфийская, ангельская, зачаровывающая красота. Совершенная, не человеческая и не демоническая – скорее ангельская, в выражении ничего вызывающего. Его даже чувственным назвать было сложно.

Ангел, только что рухнувший с небес, ещё пахнущий грозовыми облаками, весь в звездной пыльце; страдалец, которому оторвали крылья без анестезии и предупреждения.

Боль из-за тоски о том, что для обычного человека неведомо и недостижимо, сияла в невыразимо прекрасных глаза, слишком прозрачных, слишком светлых, слишком ярких для простого смертного.

– Кто вы такие?

Голос у него был тихий, мелодичный. Он медленно ронял слова, которые словно нехотя стекали с губ.

Взгляд незнакомца скользнул по Синтии, потом вернулся ко мне.

Он осторожно сел, слегка поморщившись. Припоминаю собственные ощущения после воскрешения, довольно острые. Физическая боль, помноженная на чувство потерянности, растерянности и – неприятия происходящего.

Взгляд незнакомца скользнул по комнате, задержавшись на настенных бра, мало напоминающих свечи или даже газовые рожки, бывшие в ходу в нашу бытность.

– Вы похожи на Элленджайтов, – на белом лбу проступил тонкий штрих морщинки. – Но я вас не знаю.

– Зато мы тебя знаем. Ещё как знаем! – хмыкнула Синтия.

Я одарил её сердитым взглядом и, как ни странно – подействовало. Сестра замолчала.

Она отступила на шаг, передёрнув плечами, как бы говоря: «Хочешь преподнести неприятную новость сам? Валяй. Я посмотрю из партера».

Предстоял не самый приятный разговор. Моему собеседнику будет ещё неприятней, чем мне. Есть вещи, которые принять сложно даже Элленджайтам.

– Тебя зовут Ральф, если не ошибаюсь? – как можно мягче проговорил я. – Как и твоего отца?

– Не понимаю, какое имеет значение имя моего отца? Что вы делаете в нашем доме? – требовательно вопросил он.

Ральф всё-таки сел, опираясь на гору подушек.

– Пока я был в отключке, кто-то нашёл очередное последствие грехов молодости? Чьи вы ублюдки? Что я пропустил?

Голос его звучал по-прежнему тихо, слова – медленно. И вроде бы ничего в окраске речи не изменилось, но я почувствовал себя так, будто на меня равнодушно плесканули помоями. Да, помнится дядя Винсент, когда говорил о своём сводном брате, каждый раз упоминал, что ладить с ним, мягко говоря, было сложно. У Ральфа II была отвратительная манера бесить многих, если не всех.

– Откровенно говоря, – всё-таки не утерпела Синтия. – Очень и очень многое. Последние лет, скажем, двести?

Мазнув по сестре ничего не выражающим взглядом, цепким, словно с одного раза улавливающим суть и ставившим ценник, незнакомец вновь повернулся ко мне. В светлых бриллиантовых глазах читался вопрос.

– Это тот самый Криссталл-Холл, в котором ты жил когда-то, – я старался говорить медленней, чтобы успеть придумать, подобрать слова, способные смягчить ситуацию. Дать собеседнику возможность осознать сказанное. – Но, видишь ли, сейчас 2002 год. В то время, как ты умер, кажется, в 1840-х?

Ральф, взмахнув длинными ресницами, уставился на меня, не мигая. Лицо его словно заволакивало тенью и создавалась иллюзия, что глаза темнели.

– Я умер?.. Что за дурацкий розыгрыш?

Как у него так получается? Ни громкость, ни темпо-ритм речи не меняется, а ты кожей чувствуешь обжигающую ярость?

– Нет, Ральф. Никакого розыгрыша. Можешь убедиться в моей правоте, всего лишь пройдясь по дому. Он лучше слов скажет обо всём.

Резанув меня взглядом, Ральфе легко, словно в его теле не было костей, одним текучим движением поднялся на ноги и устремился к двери.

Я следовал за ним, Синтия – за мной. Мрачным хороводом мы кружили по дому.

Взгляд Ральфа задерживался на новых деталях – электричестве, телевизорах, кондиционерах. На тысячи мелочах, к которым я уже успел приспособиться и даже привыкнуть.

– Где все? – растерянно глянул он на меня.

На Синтию он почему-то старался не смотреть.

– Почему дом пустой?

– Не пойму, – раздражённо запахнув шаль на груди, проговорила Синтия. – Кого ещё ты хочешь увидеть?

– Кроме меня и сестры никого нет, – со вздохом ответил я на его вопрос.

– Но хотя бы прислуга должна быть здесь?..

Он оборвал фразу на полуслове и почти бессильно опустился в кресло, уронив голову на руку.

– Они все мертвы?.. Этого не может быть.

– Ну, можешь считать, что умер сам и попал в ад, – усмехнулась Синтия. – Никто же не знает на самом деле, что ждёт его после смерти. Может быть, все они живут в своём мире. А мы теперь вынуждены жить здесь. Не бойся, дорогой. Здесь не так уж и страшно. По-своему даже уютнее, чем в нашей прошлой жизни.

Он посмотрел на неё, как на сумасшедшую.

– Выпивка в вашем 2002-м ещё есть? Нужно промочить горло.

Синтия молча выгнула бровь и презрительно передёрнула плечами:

– О! Об это не беспокойся, папочка. Выпивки здесь даже больше, чем раньше. Пей – хоть ухлебайся. Альберт, будь так любезен, принеси нашему гостю выпить.

– Да, госпожа Элленджайт, – отвесил я сестрице шутовской поклон.

– Как ты меня назвала?

Ральф машинально взял из моих рук протянутую бутылку виски, покрутив её в пальцах.

– Я тебя как-то назвала? Ах, да – папочкой? Ну, это объясняется очень просто. Я назвала тебя папочкой потому, что я и на самом деле твоя дочь, – Синтия склонилась к нему близко, так, что взгляд Ральфа невольно скользнул в соблазнительную ложбинку между упругими полушариями, выглядывающими из-за низкого выреза пеньюара.

Похоже, смысл сказанного не сразу достиг его сознания. По крайней мере, ничто не дрогнуло и не переменилось в его скульптурно-идеальном лице.

Ральф поднёс бутылку с виски к губам и сделал несколько крупных глотков.

Я поморщился, представляя, каким огнём обернутся в его внутренностях алкоголь. И каким-то извращённым образом мне хотелось почувствовать ту же боль.

Лицо его было бледным. Но оно и до этого румянцем не сияло.

– Моя дочь? – протянул он с лёгким вздохом. – У меня не было дочери.

– Если ты о чём-то не знаешь и не догадываешься, это не значит, что этого не существует, – голос Синтии сочился сахаром и ядом.

– Каким образом моя дочь, будь она у меня, могла бы дожить до 2002-го?

– А каким образом ты сам сейчас оказался здесь, папочка? – сверкнула Синтия глазами и лицо её перекосилось от злости.

Сестра всегда интересовалась своим отцом. Она ненавидела мать за то, кем он был. И за то, что предшествовало её появлению на свет. В детстве Синтия была одержима этой темой. Но с годами, повзрослев, всё меньше говорила о Ральфе II, увлекшись нашим больным братцем.

Сейчас, стоя рядом с ней, я впервые подумал о том, что никакой ошибки изначально не было. Синтия воскресила именно того, кого хотела воскресить.

Но вот за каким чёртом ей это понадобилось? Что за мысли блуждали в её хорошенькой, опасной головке? Что за чувства бурлили в сердце? Что двигало ею? Чего она добивалась? Надеялась ли от отца, о котором все так сожалели, но чья смерть, подозреваю, была для родственников чистым облегчением, получить ту любовь, что не смогла дать ей мать? Надеялась ли, узнав получше человека, чьи гены делали безумной и её, и Ральфа, что-то понять для себя?

С какой целью было мучить и его, и нас? Ответов на мои вопросы не было. И сомневаюсь, что Синтия могла их дать. Даже если бы захотела.

– У меня не могло быть дочери. У меня вообще не могло быть детей, – стоял Ральф на своём.

– Я слышала о том, что ты был похотливой мразью, папочка. Но что ты ещё и жалкий лжец –этого мне не говорили.

Ральф вопросительно приподнял брови.

Синтия с кошачьей грацией переместилась к нему на колени, обвивая руками шею и склонившись к самым его губам. Я ощутил гул крови в ушах.

Ральф был красив. Мне и самому хотелось прикоснуться к нему, ощутить гладкий атлас кожи, вкус мягко сомкнутых губ. Но то, что это делала она, да ещё в моём присутствии?..

– Сейчас ты будешь говорить мне о том, что женщины никогда тебя не интересовали, да, папуля?

Она перегибала палку. Зачем же так? Он ведь только-только заново учиться дышать? Хотя такая красивая женщина в такой приятной близости научит этому гораздо быстрее, чем что-либо другое.

Их сложно было воспринимать как отца и дочь. Ральф выглядел моложе Синтии, пусть и ненамного.

Её руки легко скользнули под его рубашку, вырисовывая на коже лёгкий узор.

– Но это ведь ложь –то что ты не интересуешься женщинами? И твоё тело говорит сейчас само за себя куда громче твоих слов.

Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на неё через веер густых, полуопущенных ресниц. Подняв руку с бутылкой виски, он нарочито медленно отпил несколько глотков.

– Я всегда предпочитал мальчиков. Не в обиду, но факт.

– Неужели? – высоким голосом пропела Синтия. – Но ведь твоя сестра Снежана мальчиком явно не была? Твоя младшая и, безусловно, любимая сестра?

Она выдохнула это ему в губы.

Я заметил, как при упоминании имени матери Ральф дёрнулся, вскинув на неё глаза.

Руки сестры застыли на его животе, в области солнечного сплетения. Мне захотелось стащить её с его колен, оттащить в сторону.

Синтия была садисткой. Я знал это с детства. Ей нравилось причинять людям боль, она упивалась этим. Наверное, потому и я, и кузен Ральф раз за разом возвращались к ней, потому что других женщин, согласных делать с нами то, что делала она, просто не находилось. Помноженные на магические способности её таланты были… неописуемы. Она могла растереть внутренности в мелкий порошок, не прикасаясь к острым предметам. Она могла заставить тебя испытать все грани боли, зажигая в теле самый настоящий пожар. Будто внутри тебя пылает ад, плавятся кости и разрывают внутренности. Но в случае со мной она всегда старалась держать себя в узде.

Так или иначе, но я был единственным живым существом, которым она дорожила на этом свете.

– А ты терпеливый, – усмехнулась она. – И упрямый. Но я упрямее.

Ральф молча смотрел на неё. Он даже руки в кулаки не сжимал. На его лице не дрогнул не один мускул, оно оставалось таким же спокойным и меланхоличным, как и до этого. Лишь дыхание немного участилось, да на скулах вспыхнул лихорадочный, яркий румянец.

– Ты – дочь Снежаны? – тихо проговорил он, дыша чуть чаще.

– Именно так. Ваша с нею дочь, плод вашей преступной страсти. Я не обезьянка, но тот ещё урод. Я тебе нравлюсь, папочка?

На губах Ральфа выступила кровь. Он не пытался её сглатывать, и она тонкой чёрной змеёй заскользила вниз по его губам.

В красоте Синтии тоже было что-то змеиное, опасное, обволакивающее, как наркотик. Облако волос окружало её ангельское лицо, мелкими кольцами вилось у висков.

– Ты… не похожа… на свою мать… – выдохнул Ральф, на миг прикрывая глаза ресницами.

Трудно сказать, от боли физической или моральной.

– А этот юноша? – он перевёл взгляд на меня. – Он твой брат?

– Да.

Взгляд Ральфа был пристальный, словно он пытался отыскать сходство. Поймать призрака. Я сам много и часто занимался этим. Искал сходства с прошлым в тех, с кем сводила меня жизнь на этот раз.

– Он тоже… мой сын? – усмешка Ральфа была горькой. – Но … где же она сама?

– Кто? – ещё выше подняла идеальные брови Синтия.

– Снежана? Ваша мать?

– Там, где ей и полагается быть, – зло засмеялась Синтия. – Догнивает в своей могиле. От неё вряд ли и кости ещё остались?

Он выпрямился, отодвигаясь от спинки кресла.

Схватив Синтию за руку, резко поднялся, сбрасывая её с колен, утирая тыльной стороной ладони второй руки кровь с губ. Видимо, боль, терзающая его тело, была мучительна, потому что на мгновение чисто рефлекторно он согнулся, прижимая ладонь к животу, сплёвывая на пол кровяные ошмётки.

Но он тут же выпрямился, переводя взгляд с Синтии на меня и обратно.

– Что это за бред? Она сумасшедшая?

Я покачал головой:

– Понимаю, в это сложно поверить, но всё это правда. Я и моя сестра – мы оба дети твоей сестры. И да, наша мать давно умерла. Как и все остальные наши родственники.

– Это невозможно!

В его голосе прозвучала такая страсть и злость, какую не ожидаешь встретить в столь изнеженном, хрупком создании.

– Всего этого не может быть! Я должен был умереть первым, а не пережить всех! И вы не можете быть моими детьми. Это же абсурд?

– Я не твой сын в любом случае, – поспешил успокоить я дядюшку. – Моим отцом был Амадей.

– Амадей?..

– Да. Мама в итог всё же вышла за него замуж. А он женился на ней, несмотря на всё то, что связывало вас.

Он слушал меня с какой-то болезненной жадностью, почти с жаждой.

– Да. Эта шлюха умела обходиться с мужчинами, – язвительно произнесла сестра. – Амадей до конца жизни ненавидел тебя. И меня. Но не её.

Ральф виновато посмотрел на Синтию широко распахнутыми глазами.

– Он продолжал её любить, хотя любить эту бесчувственную суку было, вроде как, и не за что? Или у неё между ног было мёдом намазано? А, папочка? Что показалось таким соблазнительным тебе в собственной сестре, что ты не смог устоять? Тебе было плевать, с кем сношаться? Ведь своей кузиной Стеллой ты тоже не брезговал? Несмотря на то, что знал – твоя родной брат без ума от неё?

– Это какое-то безумие, – Ральф провёл узкой бледной ладонью по лицу, словно стремясь стряхнуть с него невидимую паутину. – Я, верно, брежу?

Синтия снова засмеялась, жестоко и зло:

– Добро пожаловать в ад, который ты заслужил, дорогой папуля.

– Ладно, с адом разберёмся позже, – тряхнул он головой. – Когда, либо морок развеется, либо я к нему попривыкну. А пока, – он повернулся ко мне, – не мог бы ты помочь мне подняться в свою комнату?

– Конечно, – согласился я, шагнув к нему, игнорируя тяжёлый взгляд сестры.

Я злился на неё. За то, как она вела себя с ним. Это было неправильно. Лежачих не бьют. Но, судя по всему, Синтии нужен был ещё один мальчик для битья; ещё одна игрушка. И она решила, что родной папочка как раз подходящая кандидатура.

Он был лёгким, как кукла. И таким же хрупким. Его прикосновения были почти невесомыми. Он едва опирался на моё плечо, пока мы поднимались на второй этаж.

Я кожей чувствовал мучительную агонию, в котором, как в пламени, горела его душа. Но этому нельзя помочь. Через это нужно просто пройти.

– Это не моя комната, – сказал Ральф, когда мы шагнули за порог спальни.

– Прости, но какая разница? – жёстче, чем хотел, отозвался я.

Ральф молча взглянул на меня, но возражать не стал.

Его рука легко коснулась пальцами моей скулы. Прикосновение было лёгким, как крыло бабочки, едва ощутимым.

– Как тебя зовут?

– Альберт.

– Значит, Альмерт – сын Амадея?..

– Ты помнишь, как умер? – решил сменить тему я.

Ральф слегка свёл брови:

– Кажется, да. Это было… неожиданно.

– Это верно. Дядя Винсент всегда именно так это и описывал. Никто не думал, что ты умрёшь.

– Да. Всё было как обычно. Мы просто развлекались, – в задумчивости проговорил он, накручивая длинную светлую прядь волос на палец.

Жест был до боли знакомым. Синтия очень часто делала так же.

– Было больно, но мне казалось, что я ещё могу терпеть…

– Твой организм решил иначе, – прервал я его, не имея ни малейшего желания копаться в событиях давно минувших дней.

– Прошло почти двести лет?.. Как такое возможно?

– Синтия – ведьма.

Он взглянул на меня, как на сумасшедшего.

– Ведьма?..

– Да. И меня она воскресила так же, как и тебя.

– Зачем?

– Зачем воскресила? Меня – потому что любила. Тебя?.. Откровенно, говоря, не знаю. Может быть потому, что ненавидела?

– За что ей меня ненавидеть?

– За то, что это по твоей милости она родилась на свет. За то, что всегда считала себя моральным уродом, не умеющим любить. За что, что была такой же, как ты.

Он смотрела на меня не мигая, поверхностно и часто дыша:

– Я умел любить.

– Да. И эта твоя любовь она как вирус – передалась всем нам. Ты любил нашу мать? Или тебе просто нравилось нарушать все существующие границы?

Выражение его лица сделалось застывшим и отстранённым. А потом он вдруг рассмеялся. Горько и жёстко.

Он смеялся и смеялся и делалось жутко от этого смеха. В нём не было веселья. В нём не было радости. Так могут смеяться только поверженные демоны. Или падшие ангелы.

Смех Ральфа оборвался резко. Почти так же неожиданно, как и начался.

Я прекрасно понимал его чувства. Я помнил, как полгода назад точно так же, как он, открыл глаза и оказался один в чужом мне мире. А все, кого я любил, остались в прошлом.

Мёртвом прошлом – мёртвые сами.

А потом, когда я постепенно начал свыкаться с тем, что случилось, в душе смиряясь с неизбежным, Синтия оказалась воскресшей. И я завис, распятый между моим прошлым и будущим и эта вечная половинчатость – моё бесконечное, нескончаемое настоящее.

Какая ирония, каждый раз как я пытаюсь поступить правильно (с моей точки зрения, разумеется) всё становится только запутанней. Я готов был умереть. Пусть даже в огне. Но вместо того, чтобы забрать наши прогнившие души в Ад, Бездна выплюнула ещё одного страдальца.

Мне хотелось как-то поддержать Ральфа, но в голову не приходило ничего, кроме мало значащих банальностей. «Всё не так страшно, как кажется?» Но это будет ложью. Бессмысленной в данном случае.

– Тебе не для чего оставаться здесь, – вздохнул он.

– Да. Я знаю, что тебе это не нужно.

Ральф поднял голову. В его взгляде на мгновение промелькнуло нечто вроде удивления, но оно тут же сменилось вялым безразличием.

– Оставь меня. Мне нужно побыть одному.

Словно слугу отпускает. Но я ему не слуга. Я в своём доме. И буду делать то, что захочу.

Осталось только выяснить – а чего я, собственно, хочу-то?

– Что ты намерен делать дальше?

– Тебе-то какая разница? – презрительно скривился он.

– Любопытно.

– Ах, любопытно? – вздохнул он, едва уловимо пожимая плечами. – Что ж? Почему бы и не удовлетворить твоё любопытство? – его голос был тихим, почти невесомым, как летящая осенью паутина. – Я намерен вернуть себе то, что принадлежит мне по праву.

Ральф поднял на меня взгляд. Холодный, спокойный до надменности. Отрешённый до безразличия. И, как льдинка в алкогольном коктейле, плескалась лёгкая насмешка.

– Чем же тебе так не терпится завладеть, дорогой дядюшка? – приблизившись, я обхватил пальцами колонну, призванную поддерживать отсутствующий уже больше века балдахин.

Придерживаясь за это столбик, я крутанулся вокруг, приближаясь к нему, равнодушному и холодному, словно лунный луч.

В его взгляде читалось понимание и… всё та же раздражающая меня насмешка.

– То, что вы с сестрой у меня на пару украли, – в голосе его ровно звучали сталь и шёлк, от него в пространстве словно тонко звенели невидимые льдинки.

Глаза смотрят на тебя, но взгляд словно скользит мимо, как капли, стекающие по стеклу, не задерживаясь, оставляя призрачную дорожку, бесцветную и всё же различимую.

– Мы? Разве?

– А разве нет? Вы отняли у меня мою Смерть. И мне теперь придётся её вернуть.

Я покачал головой:

– Не стоит. Только хуже сделаешь.

Под его взглядом мне сделалось очень неуютно. Усмешка шла от него незримой волной, натянутая, точно звенящая от напряжения струна.

«Его присутствие заставляло мир сочиться болью и порочностью», – раздался в моей памяти голос дяди Винсента. – «Его красота связана с пустотой, бесконечной, как сама Вселенная. Этого нельзя описать словами. Это нужно увидеть, прожить, прочувствовать. Люцифер, чья ненависть направлена не на мир, а на самого себя».

Дядя был прав. Этого нельзя описать словами. Это нужно видеть.

Вроде, ничего особенно в этом Ральфе не было? Все мы, Элленджайты, красивы. И едва ли он красивее меня? А в Рэе – в том ярких красок куда больше.

Но что-то в Ральфе было такое… как от наваждения. Поневоле взгляд обращался в его сторону, а рука просилась прикоснуться, ощутить, что эта плоть – живая. И дело даже не в похоти – с ней легко совладать, отодвинув искушение или подчинившись ему.

Чувство, что он во мне вызывал, было наполнено тоски, щемящей жалости, восхищения и грусти.

Ральф был совершен. Как и его сын, которого я когда-то любил со всем пылом, на который был способен. Но в Ральфе-втором не было нарочитой жестокости, жившей в его сыне. И в его дочери – тоже, если на то пошло.

– Хуже? – покачал он головой. – Да куда уж хуже?! Я мечтал покончить с жизнью не за тем, чтобы, потеряв мать, обрести её сумасшедших детишек. – Ральф покачал головой и отвернулся, словно избегая моего взгляда. – Не смотри на меня так! – взмолился он.

А мне сделалось неловко:

– Так – это как?..

– Неважно, – глухо отозвался Ральф, тяжело дыша. – Просто не смотри. Я не могу видеть твоего лица. Я не хочу тебя видеть. Уходи.

– Да. Ты это уже говорил. Но вопрос в том, что если не я – тогда кто? Твоя сумасшедшая дочка?

– О, чтоб тебя!.. Да замолчишь ли ты?! Дочка?! С ума можно сойти!

Говоря это, Ральф, как подброшенный пружиной, заметался по комнате.

«Добро пожаловать в сумасшедший дом. Я так вообще готовлюсь жениться на своей пра-пра-правнучке. И что? Ничего. Я не чувствую к Катрин ни малейшей тени родственных чувств. А тебя воскресила твоя драгоценная дочка. Кого другого ты, пожалуй, мог бы в порыве чувств и прихлопнуть. Но – собственную дочь? Хотя, почему нет? Когда для тебя всё упирается лишь в слова, ты верить им не спешишь».

– Ты любил нашу мать?

Вот честно слово, я не собирался об этом спрашивать. Какая злая сила дёрнула меня за язык.

Ральф перестал вихрем кружить по комнате. Замер, разглядывая меня так же пристально, как я – его.

– Она действительно умерла? – глухим голосом, какой бывает у тех, кто говорит вопреки сильной боли, проговорил он. – На самом деле?

– Увы! Но – да.

Ральф подошёл к кровати, на которой я сидел и опустился рядом. От него удивительным образом веяло и холодом, и теплом – одновременно.

Я видел, как он силится задать следующий вопрос. И не решается.

– Как… как она умерла? Она была счастлива с… твоим отцом?

– Сложно сказать. Мать была не из тех, кто легко обнажает душу. Даже с детьми.

– Но вас ведь она любила?

– Меня – да. Синтию – нет.

Что-то дрогнуло в лице Ральфа, и он поспешил отвернуться.

– Вот как? Плод нашего преступного союза любви был не достоин её любви?

Мне показалось, или он кого-то цитировал?

– Что ж? Твоей сестре ещё повезло.

Перехватив мой удивлённый взгляд, Ральф добавил:

– Девочку Снежана хотя бы терпела, хоть и скрепя сердце. Мальчика бы она возненавидела. Так что Синтии повезло родиться моей дочерью, а не моим сыном.

Пришёл мой черёд усмехнуться:

– Ну, не знаю. Не уверен. Сын вряд ли расправился с ней так жестоко, как это сделала дочь.

Заметив, как Ральф застыл, как его лицо приняло неподвижное выражение, словно у идола, я тут же пожалел о том, что сорвалось с моих губ.

– Продолжай, – потребовал он.

Честное слово, я не собирался… но, видимо, часть своих способностей Синтия от отца и унаследовала.

Мой язык, подчиняясь ему, а не мне, успел выболтать информацию до того, как я его прикусил:

– Она убила их. Всех. Чтобы стать тем, кем стала. И чтобы получить возможность воскресить меня. И второго твоего сына.

– У меня был ещё сын?!

– Да, дорогой дядюшка, был. Тёте Стелле и твоему братцу Винсенту после твоей смерти остался небольшой сувенир от тебя в подарок. Его пришлось сохранить. Ты же знаешь, если наше семя прорастает в чьём-то лоне, избавиться от него невозможно, тут любая наука бессильна. Даже ещё не родившись, Элленджайты почти бессмертны.

– Услышь я всё это при других обстоятельствах… – он тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. – Убить всю семью, чтобы…

– Чтобы стать ведьмой. То была кровавая жертва кровавому демону, по сказанию от Синтии – нашему прямому потомку. Люциферу. Как тебе новость. Она сожгла их всех. В пепел. Долгие годы до этого даже этот дом напоминал руины.

– И всё это для того, чтобы вернуть нас с Того Света?

– Ты видел его? Помнишь Тот Свет?

– Последнее, что я помню – лицо брата, который меня убил. И для меня это было только вчера. А всё, о чём ты говоришь сейчас кажется абсурдом и бессмыслицей.

– Тут ты, положим, лжёшь. Смысл в этом есть. Пусть и гротескной. А что вообще ты ждал, после той жизни, который прожил? Добро пожаловать в Ад, дядюшка. Считай, что мы твои персональные бесы.

Глава 5. Альберт

– Мои персональные бесы? – с усмешкой проговорил он, окидывая меня взглядом. – Ну, ты не самое страшное, что можно представить по ту сторону. И если ты говоришь правду, то ты скорее послан мне в утешение.

Его кривая усмешка, как ни странно, нисколько не портила его точёные черты.

Удивительное создание. На него можно было смотреть бесконечно, словно он был одновременно и огнём, и водой, а падающим с неба белым снегом.

Ральф придвинулся ко мне, не сводя с меня взгляда. Сердце моё забилось быстрее, а член затвердел в камень. Ещё мгновение назад моё восхищение им не имело ничего общего с плотским желанием, оно было чисто эстетическим, с таким восторгом смотришь на прекраснейший шедевр от искусства. А сейчас низ живота скручивало острой судорогой желания такой силы, что стало плевать на всё – на чувства сестры или Кэтрин.

Откровенно говоря, я о них вообще не думал. Ни о чём не думал. Я хотел его, остро и сильно, так, что было не до тормозов. С такой остротой, что окружающая действительность словно отодвинулась, оставив в мире лишь нас двоих.

Ральф отлично осознавал впечатление, которое производил и желание, которое вызывал. Для него оно, скорее всего, не было в новинку. Мы были одной крови и сотканы из одной плоти.

Даже не представляю, как срывало от него крышу у других людей?

– Не каждый день умираешь и воскресаешь, верно? – проговорил он тягучим и нежным голосом, кладя руки мне на плечи, почти так же, как это делают женщины. – Это нужно отметить. Жизнь во плоти имеет смысл тогда, когда чувствуешь эту плоть каждой клеточкой своего тела.

Меня словно окутывало светом и даже осознание того, что это свет из преисподней не останавливало меня. Я не двигался, сидел неподвижно, отдавая инициативу в его руки. Нет, я знал, что не откажусь, что возьму, но лишь при условии, что он сам не это предложит.

Он склонился к самому моему лицу, обвевая мои губы лёгким, свежим дыханием. На мгновение промелькнула мысль о том, что ещё вчера он был ползущим по каменным плитам жутким трупом, готовым убивать любого бездумно… и я, наверное, тоже был в своё время таким же. И это не имело никакого значение. Совершенно.

Сейчас он был совершенен. И тело его было готово принять мои ласки. Или боль, причинённую моими руками – как получится.

– Я был мёртвым почти триста лет? – его голос был как наркотик, утягивающий в страну грёз, обещающий блаженство. – Триста лет без возможности какого-то трахнуть – это очень долго.

– И ты хочешь трахнуть меня? – с лёгкой иронией протянул я.

– Не возражаю, если ты захочешь сделать это сам.

– А если я скажу «нет»?

Он улыбнулся, одновременно и насмешливо, и горько:

– Не скажешь.

– Уверен?

– Сделав это из простого упрямства, ты вряд ли сделаешь кого-то из нас счастливее?

Его рука опустилась на мой и без того стоящий колом член, умело, уверенно его массируя поверх одежды. Губы его накрыли мой рот, требовательно, вызывающе. Язык скользнув по губам, позволил ощутить вкус его рта – горячего и сладкого, как нектар.

Я больше не желал держать дистанцию между нами. Обхватив его тонкую талию, прижал к себе так, словно пытался поглотить, слиться с ним телом по всей поверхности. И он охотно шёл навстречу моим желаниям.

Несколько секунд мы просто исступлённо целовались, позволяя рукам бездумно блуждать по телам друг друга, иногда сжимая пальцы на белой коже любовника с такой силой, что даже на наших телах на мгновение оставались синяки.

Я смутно помню, как рывком заставил его рубашку разойтись на груди и пуговицы с сухим стуком стукнулись об пол, раскатываясь. Слишком белое тело с темнеющими сосками над поджарым животом, на котором рельефно вырисовывались кубики завело меня ещё сильнее. Я покрывал его поцелуями, засосами и укусами, как животное, оставляя на нём следы, но Ральфу, это, похоже, нравилось. Запрокинув голову, он издавал горловые, сдавленные стоны, лишь подстёгивающие моё желание.

Он не оставался в долгу, отнюдь не изображал из себя бесчувственного идола, лишь позволяющего прикасаться к себе. Любовника отзывчивее, горячее и чувственнее вряд ли можно пожелать. Бесстыдный и прекрасный, он не стеснялся дарить мне самые откровенные ласки. Я словно попал в лунные сети, опутывающие моё тело со всех сторон плотными тенетами, из которых совсем не хотелось вырываться. Его губы с одинаковым жаром терзали то мой рот, то мой член, заставляя терять контроль и сходить с ума от накатывающего наслаждения, заходясь в судорогах оргазма, опустошающего насухо.

Его тело блестело от пота, словно влажная раковина. Светлые длинные волосы, мягкие и гладкие, дождём покрывали наши тела, сами по себе были искусной изысканной лаской. Мне казалось, что, излившись в первый раз так полно, как только можно, я смогу только отдавать, потому что брать больше нечем, но через несколько минут вновь почувствовал себя в полной боевой готовности.

Возможно, причиной тому была его кровь. Горькая и сладкая, горячая, как кофе и такая же крепкая… нет, куда крепче.

Оседлав меня, прижимая к кровати ногами, он с силой нажал на живот, заставляя собственную кровь горячим потоком излиться в мой рот. И её воздействие было необычнее и сильнее, чем в те разы, когда я обменивался с нею с Ральфом-младшим, или Реем, или Энджелом. Ни один наркотик, никакой алкоголь не лишал меня рассудка до такой степени.

Я словно озверел и перестал быть самим собой.

Он сам вложил нож в мои руки, и я с удовольствием вогнал лезвие в его тело. Оно вошло легко, как в масло. И кровь, текущая с его губ и из ран, была красная и горячая. Пьянящая. И словно почуявший кровь хищник, я уже не желал останавливаться на половине пути. Я погружал руки в его открытые раны, с наслаждением гладя гладкие внутренности, его дрожь откликалась в моих чреслах судорогами удовольствия.

Вот честно, придя в себя я не понимал, где были мои мозги в тот момент? Что в них вообще было? Я терзал свою добычу как волк терзает лань, кровожадно слизывая кровь с ран и испытывая от этого ни с чем не сравнимый кайф. Никогда прежде я не понимал садистов. Но в тот момент происходящее воспринималось под совсем другим углом. Я был в состоянии изменённого сознания.

Я овладел им с неистовой жадностью и грубостью. Мы совокуплялись друг с другом так, словно хотели убить друг друга.

Кончили в этот раз мы одновременно, расслабленно вытягиваясь друг с другом рядом.

Лишь когда бешенный стук моего сердца стал стихать, я осознал, что тело моего любовника по-прежнему напряжено, как перетянутая струна.

Наверное, так устроен наш мужской мозг, когда кровь приливает к члену, голове её явно недостаёт. Приподнявшись над Ральфом, я окинул его обнажённое, совершенное тело, на котором кровь смотрелась как нечистоты на белоснежном мраморе. Раны на животе затягивались медленно. Слишком медленно.

Лицо его казалось белой маской. Дышал он тяжело, иногда прикусывая губу. Пальцы конвульсивно вцеплялись в простыни.

Я почувствовал тошноту и такую степень омерзения к самому себе, что хоть прямо тут в петлю и лезь. Что на меня нашло? Что это вообще, мать твою, было только что?

Я никогда не терял контроль над собой. Никогда. До такой степени, чтобы превращаться в животное. Я никогда не насиловал и не причинял в любовных играх боли моим многочисленным любовникам и любовницам и всегда старался доставлять удовольствие в равной степени, как и брать его. А тут… да я фактически растерзал его!

Учитывая состояние, в котором он сейчас находился…

При мысли о том, что Синтия не сможет не догадаться, чем мы тут занимались, захотелось взвыть волком. Это было всё равно что вонзить ей в спину нож.

Она всегда презирала мужчин нашего рода именно за нашу порабощённость дурными страстями. За то, что, когда в нас бьют самые тёмные наши инстинкты, мы становимся хуже скотов и способны преступить любую черту, любую границу. Не остаётся ни родственных связей, ни дружественных, ни чести – ничего.

Отвратительно осознавать её правоту.

А ещё меня пугала собственная жестокость. В моей жизни не было секса острее того, что случился только что. Никогда я не испытывал такой полноты и накала чувств и то, что это была связано с жестокостью и насилием повергало меня в шок.

Видимо, почувствовав мой взгляд, Ральф распахнул глаза. По контрасту с белым, как снег, лицом, ресницы его казались очень чёрными.

Я не знал, что сказать. И я… я не хотел ничего говорить. Меня тошнило от себя. Тошнило от него. От того, что случилось.

– Кажется, мне нужно в душ, – отводя глаза, рыкнул я, боясь сорваться, сказать или сделать какую-нибудь глупость.

Он молча смотрел на меня, равнодушно, как на пустое место. И от этого молчания делалось ещё неприятней.

Я перетёк в сидячее положение, намереваясь покинуть наше окровавленное ложе страсти. Его пальцы жёстко сомкнулись на моей руке, я чисто инстинктивно и довольно резко высвободился.

Ральф приподнял бровь:

– Альберт? Всё в порядке?

Голос его походил на шелест сухой листвы, которую ветер несёт по вымощенной камнем дорожке – какой-то безликий и невыразительный.

– Да. А что может быть не в порядке?

Он приподнялся на локтях и, подтянувшись, постарался улечься на подушках повыше, не сводя с меня внимательных глаз. Что рассмотреть-то пытался?

– Но ты злишься?

– Нет.

– Злишься, – усмехнулся он. – Забавно.

– Да неужели? – ядовито протянул я. – Интересно, что же тут забавного?

– Твоя мать – она всегда вела себя со мной точно так же. Сначала исступлённо трахалась со мной, а потом ненавидела меня за это.

Ярость, охватившая меня, походила на пожар.

Зашипев, как змея, которой наступили на хвост, я изо всех сил сжал его плечи, вдавливая их в подушки.

– Не смей говорить о моей матери.

– Или что? – сейчас его глаза были жёсткими и насмешливыми. – Что ты сделаешь? Ударишь меня? Это очень страшно. Даже не знаю, как я это переживу. С большим трудом, наверное.

Его тело ощутимо сотрясала мелкая дрожь. А зрачки сузились почти в точку.

– Ты меня нарочно провоцируешь?

– Не так уж и трудно спровоцировать того, кому только повод дай, – ледяным голосом проворил Ральф и довольно жёстко оттолкнул от себя.

Ярость прошла так же быстро, как и возникла. Её смыл вновь накативший стыд.

– Я не хотел причинять тебе боль. Наверное, глупо извиняться, но всё же – извини, если сможешь. Можешь говорить гадости про меня, но мать – не трогай.

– Не стоит извинений. Ты не сделал ничего такого, чего я не хотел бы получить сам, – он поднялся, набрасывая халат на обнажённое тело и, перехватив его поясом, вновь повернулся ко мне.

Кто бы, глядя сейчас на это андрогенное существо, кажущееся таким бесстрастным, мог поверить в то, что он был тем же самым дьяволёнком, которого я отымел меньше, чем полчаса назад. Казалось, что этому существу не могут быть ведомы ни похоть, ни любая другая грязь.

– Альберт? – сейчас его голос зазвучал мягче. – Мне кажется, ты слишком остро всё воспринимаешь. Не бери близко к сердцу. Я действительно тебя спровоцировал.

– Ага. После того, как ты приставил мне нож к горлу, пришлось сделать то, что ты от меня требовал.

– Мне это было нужно. Прости, если это как-то задело твои чувства. Пожалуйста, не бери ни в голову, ни в сердце.

– Это ты сейчас меня так предупреждаешь о том, чтобы я в тебя не влюблялся? Или о том, что на продолжение можно не рассчитывать?

– На продолжение – сколько угодно. Всегда к твоим услугам. Но влюбляться в меня действительно не стоит.

– Ого! Ты настолько самовлюблён, что думаешь, будто один перепихон с тобой заставит меня потерять от любви голову? – засмеялся я, боюсь, не без горечи.

– Я не самовлюблён, – голос его звучал устало. – Просто… просто хочу, чтобы ты всё понял правильно.

– Правильно – это как? Что я должен понять? Что ты хочешь мне сказать?

– Мне нужна была боль, а не удовольствие, – жёстко заявил он мне.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Отчего-то в голове стоял тяжёлый туман.

– И что? Удовольствия совсем не было? – с лёгкой издёвкой поинтересовался я.

– К сожалению… больше, чем я хотел бы получить. Прости, что использовал тебя…

– И за то, что я сейчас тебе вру, – добавил я.

Он вопросительно приподнял бровь.

Я шагнул к нему ближе, глядя прямо в глаза. Ральф не отступил, отвечая взглядом на взгляд.

– Вру?

– Если бы ты хотел боли без секса, что мешало тебе об этом попросить?

– Учитывая нашу физиологию, ничто не способно доставить её сильнее. Так что… ты мне нравишься, Альберт. И я надеюсь, что сегодняшний инцидент не помешает установиться дружеским отношениям между нами?

– С чего бы? Одно другому не мешает. Ведь так?

Он кивнул:

– Так.

Я придвинулся ближе:

– Разрешишь?..

Ральф в недоумении чуть свёл свои идеальные, будто нарисованные, брови:

– Разрешу – что?..

– Хочу почувствовать, что чувствуешь ты.

– Нет! – он почти грубо отпихнул меня от себя, чем, признаться, удивил.

– Почему?

– Потому что тебе это чувствовать не надо.

– Думаешь, я никогда прежде боли не испытывал?

– Альберт, я ответил на твой вопрос. И ещё – день был чертовски утомительный, мне нужно отдохнуть. Я хочу побыть один. Если бы ты услышал меня в первый раз, сейчас не пришлось бы жалеть о том, как ты провёл последние пару часов.

Я окинул его насмешливым взглядом:

– А кто тебе сказал, что я жалею?

Я видел, что ему хуже. Дрожь, сотрясающая его тело, можно было не только ощутить, но и видеть. Он явно с трудом сдерживался и не мечтал продемонстрировать собственную слабость.

– Просто – уйди, – слабым голосом попросил он.

– Хорошо. Только дай слово, что не натворишь глупостей?

Ральф удивлённо взглянул на меня:

– Какие ещё глупости я могу натворить? Обещаю, несколько часов буду вести себя тихо, как мышка.

***

Синтия сидела внизу, в кресле, прямо напротив огромной лестницы, спускающейся со второго этажа вниз. Неподвижно, как статуя и в самой это неподвижности уже не было ничего хорошего.

Я сказал, что не жалею о случившимся? Я солгал. Правда в том, что Синтия собиралась заставить меня пожалеть об этом ещё больше. Эта кукольная неподвижность могла скрывать только дикую, клокочущую ярость. Трудно даже сказать, во что это сейчас выльется.

Ну, что ж? Преступление и – наказание. Поехали.

Не спеша, вальяжным шагом я спустился по ступенькам и так же неторопливо подошёл к ней. Наверное, во взгляде моём светился вызов. Я знал, что моё спокойствие её бесит. Я почти кожей чувствовал её боль, её отчаяние и вопреки тому, что она сейчас думала, меня это вовсе не радовало и не забавляло.

Пусть злится. Злость всегда помогала её выживать.

Дойдя до кресла, в котором она сидела, я остановился, выжидающе глядя на неё и держа руки в карманах.

Она всё молчала. И тишина становилась непереносима.

Может быть, ждала, что мне надоест и я уйду? Или, может, пыталась взять себя в руки и не выплеснуть на меня весь тот ад, что сейчас был в её сердце.

Я не уходил. Просто стоял и ждал.

И дождался.

Подскочив, она со всей силы, на какую только была способна, закатила мне оплеуху. Аж искры из глаз! Ну, круто же?

– Ты! Подлая, мерзкая, грязная скотина! Как ты мог!? Как ты мог так со мной поступить?!

– С тобой?..

– Не смей паясничать! Ты знал, что для меня значил этот человек и ты сделал это. Скажи, мои чувства для тебя совсем ничего не значат?

– А для тебя – мои?

– Тебе так необходимо с ним трахаться?!

– Тебе так необходимо воскрешать мертвецов?

– Прекрати! Не смей играть со мной в эти игры! Все мужчины просто скоты, которых не интересует ничего, кроме их концов. Он же едва дышит. Ты всерьёз думаешь, что он с тобой удовольствие получал?

– А может быть, мне нравилось причинять ему боль, об этом ты не думаешь?

– Нет, Альберт, я тебя хорошо знаю. Ты не садист, ты – эротоман. Особенно падкий на всё красивое, новое и необычное. Тебя легко обольстить, заставить сострадать, влюбиться… и совершенно невозможно заставить что-то по-настоящему сильно любить. Когда-то я думала, что, хотя бы я для тебя исключение, но я ошибалась. Ты ценишь только себя, только свои желания, свои удовольствия. Хоть бы раз ты подумал о том, что чувствуют другие? Ты говоришь, что из нас двоих я большее чудовище, чем ты – и ты прав. Но кто меня превратил в это чудовище?

– Кто? Я?

– Ты, – голос её звенел от сдерживаемых слёз. – Именно ты! О! Да, я так понимаю, ты хочешь мне напомнить, что нашу с тобой связь начала я? Всё верно! Знаешь, почему я это сделала? Потому что была влюблена в Ральфа, с которым ты, зная о моих чувствах, сношался на каждом углу!

– Синтия, нам было по двенадцать. У нас был спермотоксикоз и какая нормальная баба станет спать с двенадцатилетними пацанами? Даже шлюхи, знаешь ли, имеют свои принципы. Так что обходились, как могли.

– А мне было четырнадцать. У меня тоже был нехваток мозга и переизбыток эмоций. И я до последнего надеялась, что ты не откликнешься на мои заигрывания, что остановишь меня… я была очень глупой и наивной, правда?

– Да.

– Я думала, что хоть ты-то меня любишь?

– Я и люблю. Всегда любил. И буду любить. Я тебя не брошу, чтобы не случилось.

– Чем ты руководствовался, когда предложил спать всем втроём? Тебе тогда не казалось, что это – слишком?

– Мне казалось, что раз всем хорошо и приятно, почему нет? Я был ребёнком! Испорченным, да – но ребёнком. Мы все были такими. Нашим родителям просто следовало лучше за нами следить. Но то, что они всё прошляпили, всё равно не заслуживало смертной казни, Синтия.

– Сегодня ты ребёнком не был. И всё же сделал то, что сделал. Потому что ты такой, какой есть. И ты даже извинения не просишь. И я знаю почему – потому что завтра ты сделаешь это снова. И снова. И снова. Ладно, я недостаточно хорошо и чиста для того, чтобы хранить мне верность и сама наша связь есть суть извращение. Но как же Кэтрин?

– Кэтрин? При чём тут Кэтрин?

– Она без пяти минут твоя жена. В каком восторге она будет, узнав, что помимо меня, Кинга, Энджела и Артура, ты спишь ещё и с Ральфом.

– Я никогда не спал с Артуром.

– О! За что парень в такой немилости? Или ты оставил его на закуску? Кажется, я догадываюсь? Он так сильно любит мальчиков, что совращать его тебе неинтересно? Или, что скорее всего, просто случая удобного не было. Ты хоть сам осознаешь, до какой степени до гадок?

– Осознаю.

– Отлично. Сочувствую твоей бедной жене. Хорошо, что я только сестра. А теперь убирайся вон отсюда и не попадайся мне на глаза.

– Ладно. Схожу приму ванную.

– Ты не понял, братец. Когда я сказал «убирайся отсюда вон», я не комнату имела ввиду, а Кристалл-Холл.

– Ты шутишь? Это мой дом. Ты не вправе выгнуть меня отсюда.

– Ещё как вправе. Всё, что ты имеешь сейчас, ты имеешь благодаря мне, дорогой братец: твой костюмчик и все те красивые вещи, что ты так любишь носить; комфорт, который тебя окружает; твоих любовником я буквально создала из праха; твою жену и её наследство. Даже твою жизнь. Ею во второй раз ты обязан мне.

– И что? Если такая жадная – забирай обратно. Ну, давай, Синтия, покажи мне, на что способна в гневе жестокая ведьма? Ну, давай? Тебе ведь несложно будет это сделать?

Ярость между ними быстро превращалась в страсть, но на этот раз между ними стоял призрак Лунного Принца.

Неизвестно, чем бы закончился поединок взглядов, если бы дверь резко не распахнулась и на пороге не появилась Катрин.

Глава 6. Катрин

Катрин летела вперёд на автомате, не сильно задумываясь об управлении автомобилем. Её слишком захлёстывали эмоции, на даже не помнила, когда была так сильно на взводе, как сегодня.

День выдался отличный, тёплый и солнечный. Вокруг так и бурлила жизнь, плещущаяся через край энергия, скопившаяся в земле за долгие зимние дни. Весна была повсюду, лишь в сердце Катрин будто совсем не осталось места для радости. Одна сплошная чернота.

Если это и есть любовь – да нафиг её! Может быть, если любовь взаимная, всё бывает иначе? Может быть тогда и распускаются крылья и хвосты, и по ветру встают носы и хвосты, но это (нужно быть сильной и признать факт) не её случай.

Альберт её не любит. Чтобы он там не утверждал, чтобы не говорил, какую бы лапшу не пытался повесить на уши, во чтобы бы ей самой не хотелось отчаянно Катрин – правда в том, что он Катрин не любит. Он честно пытался. И причиной тому могли быть как жалость, так и чувство выгоды, и благодарность за то, что она честно старалась служить ему костылём, пока не появилась проклятая «госпожа Элленджайт», чтоб её никогда и нигде не было!

Он попытался и у него не вышло. И это понятно. Бывают люди, не созданные для тихих семейных радостей и моногамных отношений. Он – так точно не создан. Ему нравится окружать себя людьми, как цветными игрушками, получать от них радость и… выбрасывать из своей жизни, просто забывать. Он не специально и не нарочно – он просто такой.

Но ей-то что делать?

– Чёрт! – выругалась Катрин, с досадой ударив по рулю. – Чёрт, какая же всё вокруг гадость!

Ещё недавно казалось – выход из ситуации простой. Можно просто расстаться, в любой момент.

Раньше, читая о женщинах, готовых бесконечно прощать мужчину, отказывающуюся понимать, что некоторые черты и склонности не исправимы по определению, она в душе лишь усмехалась – глупые гусыни. Ну, как так можно? Бесконечно надеяться на то, что никогда не сбывается. И вот она сама оказалась перед таким выбором.

Бесконечно надеяться на то, что однажды он встанет другим человеком и перестанет тянуться к острым ощущениям в лице Синтии, или Кинга, или кого-то ещё.

Бесконечно и безнадёжно.

Может быть, он изменился бы, если бы любил её, но… нет, он её ценил, уважал и в какой-то мере считался, стараясь не причинять боль, не задевать интересов, но той страстной любви и обожания, о каком мечтает любая женщина, магнитического притяжения – их не было.

Вернее, было. Но – с одной стороны.

Как же Катрин ненавидела Синтию! На подобную ненависть она тоже не считала себя способной, но иногда она со страхом признавалась себе, что ненавидит Синтию едва ли не сильнее, чем любит Альберта. Разумом она пыталась понять, что дело не в сопернице и, по совместительству, родной сестре, а в самом Альберте, но ничего не могла с собой поделать. Сердце упрямо настаивало на то, что пока в их жизни не появилась эта адская отрыжка, всё было хорошо. Всё было почти нормально, потому что те заскоки, что наблюдались у Альберта в первые дни их знакомства она теперь и заскоками, попривыкнув, почти перестала считать.

Отвлекшись на мысли, Катрин едва не пропустила красный сигнал светофора и едва разъехалась с чёрным лэнд-крузером. От возмущённого и оглушительного сигнала заложило уши и испуганно колотилось сердце. Но на долю секунды промелькнула мысль о том, что лучше бы и не разъезжаться. Ей совсем не хотелось наконец прибыть туда, куда она так стремительно мчалась. Ничего хорошего её не ждёт. Роскошный дом, который по документам принадлежит ей, на самом деле не просто Катрин чужд, он враждебен. Каждый раз, переступая порог Кристалл-Холла, она чувствовала его насмешливый, недоброжелательный взгляд.

Дом был на стороне Синтии. Это был её дом. Не важно, какой ремонт проделала бригада работников, восстановив всё заново практически с нуля – в доме жил прежний дух и этот дух был пропитан энергией Синтии и его рода, к которому Катрин не чувствовала никакой причастности. И не хотела чувствовать.

Сейчас она приедет в Хрустальный Дом и найдёт своего будущего мужа в объятиях его чокнутой нимфоманки сестры. Эти двое настолько сильно обнаглели, что даже и не стремятся как-то прикрыть свою связь, порочную и безбожную. И при мысли об этом очередная волна горячей злости поднялась уже не только на Синтию.

Какое право у Альберта так с нею поступать? Она ни о чём его не просила, не навязывалась ему. Она была согласна добровольно отдать ему его чёртовы деньги до последнего доллара-шиллинга-пенса. Безвозмездно! Она была готова на фиктивный брак, если простым подписанием документов проблему было не решить.

Так зачем?.. Зачем он настоял на развитии отношений, подарил ей ложные надежды и мечты? Зачем продолжал тянуть всю ту же песню?

И всё же, когда она узнала, что он мёртв… что никогда его больше не увидит…

Нет, уд лучше так. Пусть живёт, тварь такая. Пусть радуется жизни. Но с неё – хватит! Довольно этой грязи, боли и разочарований! Сегодня она точно должна поставить точку, как бы не было больно, как бы не было страшно и трудно. Когда начинается гангрена, спасти человека можно только через ампутацию загнивающей конечности.

Нет смысла делать вид, что всё в порядке. Всё совсем не в порядке – всё на грани. Она – на грани. Никогда прежде весна не казалась ей блёклой, а смерть – желанной. Катрин всегда была уравновешенной и рациональной девочкой. С детства. Всё чувства всегда по каблук и все действия только по плану. А Альберт? Конечно, она не может казаться ему ни родной, ни привлекательной. Они с ним антиподы. И она переболеет этим. И выздоровеет И будет жить дальше. И всё останется, как страшный и тяжёлый сон, позади. Нужно только решиться поставить точку, найти в себе силы быть последовательной и осуществить задуманное.

В том, что повод для большого скандала сейчас найдётся, Катрин и не сомневалась.

Общая дорога осталась позади. Она съехала на частную трассу, ведущую к Кристалл-Холлу. Поля, разлинованные посадками, сменились густым и тенистым парком, разросшимся настолько, что больше напоминал лес. Каждый раз ей было жутко проезжать через него. Тут была какая-то особенная, кладбищенская, тяжелая энергетика. Словно между стволами притаились призраки.

Неприятный осадок усиливался ещё и тем, что обычно в этом месте начинала сбоить связь. Да и любая аппаратура работа нестабильно. Геомагнитная, патогенная зона, мать его так и растак.

Иногда Катрин казалась, что этот тёмный парк никакой и не парк на самом деле, а портал, через который въезжаешь в царство злых духов – Хрустальный дом. Где заточены проклятые души, которым она, по какой-то странной прихоти судьбы, открыла выход наружу.

Дорога, серпантином спускаясь вниз, выруливала за несколько миль от Кристалл-Холла так, что ты мог будто с высоты птичьего полёта наблюдать за Хрустальным домом и его окрестностями. Видно было всё, как на ладони. Если подъезжать к дому другой дорогой, с другой стороны, такого зрелища не увидишь – казалось, ты паришь над этим дворцом из мрамора и хрустальных куполов, над террасами, возвышающимися одна над другой, группами мраморных скульптур, красивых изящных беседок, скамеек в тени зелёного лабиринта и вокруг чаши фонтана.

Косые лучи оранжевого солнца всё погружали в розовое марево, будто Кристалл-Холл был окружён лёгкой дымкой бледно-алого тумана. И это казалось символичным.

Дом походил на своих хозяев. Невыразимо прекрасный и вымораживающе-зловещий.

Катрин поставила машину на подъездную площадку и вошла в дом с чёрного хода. Тишина, царившая повсюду, казалась ей мёртвой. В воздухе остро пахло гарью.

Прямо посредине парка зияла ужасная, чёрная проплешина. Сгорело несколько деревьев и теперь чёрными, смоляными стволами лишь подчеркивали белизну склепа.

Пожар, судя по всему, был именно в нём. И, насколько Катрин могла понять, огонь был в скрытой камере, под первым этажом, именно там, где в своё время она нашла Альберта. Воспоминания о том дне заставили её испуганно попятиться.

В склепе дверь сорвало с петель и теперь она болталась на одной скобе. Провал походил на распахнутый рот, дышащий могильной тьмой. Нужно будет срочно пригласить бригаду ремонтников, пусть немедленно закроют этот провал.

У Катрин было такое неприятное чувство, что из тьмы на неё кто-то глядит. И сейчас не было дверей, чтобы помешать этому «кто-то» выйти.

Было жутко поворачиваться к фамильному склепу спиной. Вдруг то, что незримо витало, пахло гарью, кровью и серой, набросится со спины? Иррациональный страх накрыл с головой и Катрин едва удерживалась от того, чтобы бегом не кинуться к дому.

«Нервы ни к чёрту, – усмешкой она старалась успокоить саму себя. – Такое чувство, будто я попала в реальность с ходячими мертвецами и все они сейчас явятся по мою душу. Или, вернее, бренное тельце».

Она ожидала, что в доме будет холодно и темно, как в склепе, но реальность впервые приятно удивила – дом встретил теплом и приятными запахами, витающими в любом жилом помещении.

Из-за дверей раздавались людские голоса, один звук которых заставил Катрин облегчённо выдохнуть.

Лишь потом она начала прислушиваться к голосам:

– Ты хоть сам осознаёшь, до какой степени гадок? – голос Синтии звенел от ярости, гнева, презрения и боли.

Ого! Они ссорятся. И это не могло не радовать. Но что такого мог сделать Альберт, чтобы вывести из себя стервозную «госпожу Элленджайт» до такой степени, чтобы у той голос на визг срывался?

– Всё, что ты имеешь сейчас, ты имеешь благодаря мне, дорогой братец! Твой костюмчик, все те красивые вещи, которые ты так любишь; комфорт! Твоих любовником я буквально создала из праха! Даже твою жену и её наследство – всю твою жизнь! Ею во второй раз ты обязан мне.

– Ну так забери её обратно!

Альберт не кричал, но его тихий голос дышал не меньшей яростью, чем у его любовницы-сестры.

– Давай, Синтия! Покажи мне, на что способна в гневе жестокая ведьма? Тебе ведь несложно?..

Катрин остановилась в дверях.

Картина, открывшаяся её взору, была откровенно жутковатой и вряд ли пристойной. Они не делали ничего. Просто стояли друг против друга и ссорились. Причём Синтия была полностью одета.

Да и Альберт – одет. Ну, почти. Туфли, брюки, рубашка – всё как положено. Но при этом вид у него был расхристанный. Рубашка казалось влажной и была не только не заправлена в брюки, но держалась на нескольких пуговицах, так, словно одним небрежным движением плеч он мог заставить её распахнуться или соскользнуть. В открывшийся вырез на груди была видна грудь, кожа, выступающие ключицы, шея, блестящая от влаги. Или пота?

Рубашка смотрела влажной, будто кто-то плеснул на неё водой, а поверх влажных пятен расходились розовые.

Что это? Кровь?

Концы волос вились от влаги. И весь он был какой-то встрепанный и болезненный, словно оголённый провод. Как человек, находящийся на грани и готовый сорваться.

Они с Синтией синхронно повернулись в её сторону и несколько секунд все играли в гляделки.

– Что здесь происходит? – Катрин не повышала голоса, но отчего-то он показался ей громогласным.

– Опа! А у нас гости! – зло засмеялась Синтия. – Не поздновато ли для визитов, милая?

– Я тебе не милая, – осадила её Катрин, входя в Большой зал Хрустального Дома.

Эта часть дома считалась самой красивой. Но ей она не нравилась. Благодаря странному куполу и причудливому освещению теней тут было даже больше, чем повсюду.

– Сейчас не поздно и не рано – сейчас день. Чем вы занимались и что принимали, что потеряли счёт времени?

Альберт сел на один из удобных диванов и, растёкшись по нему, забросив длинные руки на спинку, закурил. Затянулся глубоко, с жадностью, выпуская в воздух сизые кольца дыма со сладковатым запахом марихуаны.

Катрин так и подмывало подлететь к нему, вырвать сигареты с травкой и закатить оплеуху со всей дури, так, чтобы искры из глаз посыпались. Но усилием воли она сдержалась. Эта парочка не заставит её потерять лицо и вести себя словно невоспитанная бабища из глубинки.

– И, к слову, я не наношу визитов. Это мой дом. И сейчас не я нахожусь у вас, а вы – у меня.

– Ага, – насмешливо кивнула Синтия. – Точно. Где-то именно так чёрным по белому и записана. Кому и знать, как не мне. Я ж сама и написала. Давай не будем играть в эти игры, дорогуша. Все мы слишком устали для этого. Мы все знаем, кто здесь хозяйка, кто хозяин положения, – её взгляд скользнул к Альберту, безмолвно смолящему свою сигарету, потом её глаза остановились на Катрин, а губы сложились в насмешливую, пренебрежительную улыбку. – А кто лишь жалкая марионетка.

Катрин нервно сглотнула. От ненависти и злости, от беспомощности и ярости, от сознания, что ей никогда ни за что не положить на лопатки эту стерву выть хотелось.

Но чёрта с два! Она не порадует её за свой счёт. Ни за что!

– Полегче, Синти, – одёрнул Альберт. – Давай обойдёмся без оскорблений.

– Разве оскорбления называть вещи своими именами?

– Катрин не вещь.

– Правда? Ах, да! Я забыла! Вещи не умеют говорить, а она иногда открывает рот.

– Не срывай на ней свою злость на меня. Она здесь не при чём.

– Ой, правда? Совсем-совсем не при чём? Бедная святоша! Что? – развернулась к ней Синтия, воинственно вздёргивая подбородок и насмешливо блестя лихорадочным взором. – Думала застать нас на горяченьком? Поздновато явилась. Но, если тебе станет от этого легче, отымел он сегодня не меня.

– Синтия, – устало вздохнул Альберт, – может быть ты, наконец, уймёшься?

– Не затыкай мне рот! Что хочу, то и буду говорить!

– Кто бы сомневался.

– Это сцена ревности? Я правильно её понимаю? – обращаясь к Альберту через плечо своей соперницы поинтересовалась Катрин.

Он пожал плечами, но то, как упрямо избегал её взгляда, энтузиазма не внушало.

– Что у вас здесь произошло? – каким-то невероятным чудом ей удавалось сохранять спокойный тон. – Кто-нибудь может объяснить? Рэй сказал, что вы мертвы?..

– Конечно! В том аду, в который мы попали благодаря Альберту, ничто живое и нормальное выжить и не могло! Этой бессовестной сволочи показалось нормальным и логичным завершить нашу историю на восхитительно-трагической ноте! Нет, это просто трындец какой-то! То один братец пытается меня прикончить, то другой! Какие нежные у меня родственники! – засмеялась Синтия нервно, приглаживая руками волосы.

– Рэй ошибся, – голос Альберта звучал безлико, устало и. Как у робота или смертельно уставшего безэмоционально, сдавшегося человека. – Мы выжили. Моя сестра в очередной раз всем доказала, какая она крутая и непобедимая.

– А мой братец в очередной раз утёр мне нос, доказав, какой он сексуальный и неотразимый!

– Я снова перестала вас понимать, – взгляд Катрин метался от перевозбуждённой, злой сестры, всё время яростно и отчаянно жестикулирующей, к брату, который не то, что не двигался, почти не дышал.

– Хочешь знать, что сегодня тут произошло, госпожа Белая Овечка?

Синтия встала перед Катрин, воинственно выпятив, безусловно, заслуживающую внимания, упругую и высокую грудь, и с вызовом и насмешкой глядя прямо в глаза.

– Я осуществила план, который вынашивала столетиями – вернула к жизни моего давно почившего отца. Все вокруг всё моё поганое детство только и твердили о том, что он был чокнутым ублюдком, зачатым матерью от родного сына! А когда подрос, этот извращенец, спавший исключительно с мальчиками, изнасиловал мою мать, свою родную сестру, и так на свет появилась я! Мне всегда было интересно – почему именно родная сестра заставила его изменить вкусовым пристрастиями, но он трусливо сдох и не мог ответить на мои вопросы. Иногда мне казалось, что его просто оговаривают, что есть факторы, обеляющие его. А иногда я думала, что он слишком счастливо отделался от всех нас, так и не оплатив свои грехи. Не знаю, чего я ждала от нашей с ним встречи – от отца, которого то любила, то ненавидела, но явно не того, что проигнорировал меня целиком и полностью, он пойдёт и трахнет моего драгоценного братца, а тот не станет возражать.

– Синтия…

– Замолчи!!! Ненавижу тебя! Ненавижу! – она наносила удары ладонями наотмашь, куда попадёт, истерично и хаотично, как любая взбесившаяся, истеричная девчонка. – Как ты мог так со мной поступить!?

Катрин, привыкшая видеть Синтию надменной, всегда имеющей план действия на любой шаг в любом направлении стало почти жалко свою соперницу.

– Жалкий импотент! Чёртов гомик! Чтоб ты снова сдох!

Альберт какое-то время терпеливо сносил и шлепки, и истерику, перехватил руки сестры, бережно, явно боясь причинить ей вред и голос его, обращённый к ней был мягок:

– Успокойся. Да уймись же, Синтия.

– Пусти меня! Не смей ко мне прикасаться!

Она отшвырнула его от себя с такой силой, что его впечатало в спинку дивана.

– Клянусь! Я заставлю тебя пожалеть о том, что ты сделал сегодня!

– Можно сказать уже пожалел.

– Ты мне заплатишь! И он – тоже!

– Синтия, жизнь ничему тебя не учит. Каждый раз, как ты пытаешься мстить, больше всех страдаешь сама.

– Знаешь, что? – обернулась Синтия к Катрин. – Мне почти жаль тебя.

– Ага, – кивнула Катрин. – Как волку – кобылу.

– Глупая маленькая ты дурочка! Овечка на заклание. Ты будешь до последнего оправдывать его и искать виноватых. Я на таких насмотрелась. Да что говорить? Я самая такая. Мы все такие. Думаем, что этих ублюдочных уродов плохо поняли, недолюбили, недоласкали, а вот я пойму, долюблю и со мной он будет другим. Он! – ярко наманикюренный палец Синтии с острым, как коготь, ногтем. – Не будет. Поверь мне. Как спал со всеми смазливыми парнями подряд, так и продолжит это. Руку готова дать на отсечение, ты уже не раз задавалась этим вопросом – почему? Почему он такой загадочный, сдержанный и странный. Да всё потому! Потому что правда лежит на поверхности, и мы оба её знаем. Я – как сестра, ты – как жена. Он просто предпочитает мальчиков! Вот и все!

Катрин молча смотрела на беснующуюся Синтию и думала лишь об одном: только бы не расплакаться, только бы сдержаться. Сохранить лицо. Уйти с достоинством, забиться, зализать раны, а уже потом думать, как выпутываться.

Да, похоже на этот раз Синтия говорила правду. Каждый раз Альберт, несмотря на всю свою нежность и искусность в любовной игре был словно наполовину с ней. Он давал, но она всегда чувствовала некий барьер.

И вот она – причина.

– Катрин, да не слушай ты её! Она злится и готова наговорить любых гадостей.

– Ты ещё скажи, что я лгу?

– Ты не лжёшь, но ты намеренно искажаешь факты.

– Ой, да хватит! Я ведь заранее знаю, что этот перец начнёт плести тебе дальше! Ошибка, слабость, не знаю, что на меня нашло, но ты мне всё равно дороже… я всё это слышала от него тысячи раз! Послушай, и ты.

Слёзы, предательские слёзы всё-таки на глаза навернулись. Чтобы скрыть их, Катрин повернулась и торопливо пошла к выходу, слыша за спиной злой смех Синтии и оклик Альберта:

– Катрин!

Каблуки скользили по скользким плитам, а слёзы почти застилали глаза. Они были солёными и едкими, кислота, раздирали горло, давили на грудь так, что дышать больно.

Катрин не слишком хорошо понимала, куда вообще идёт, а этот проклятый дом – как лабиринт. Кажется, это вестибюль?

Опершись рукой об одну из колон, она хватала ртом воздух, стараясь не зарыдать в голос.

– Катрин!

Подхватившие её теплые руки не дали сползти на пол, прижали спиной к твёрдой опоре. Знакомый горьковатый запах окутал со всех сторон, а тепло казалось таким желанным.

Он обнимал её, словно становясь между ней и приближающимся к ней ужасом, но защита иллюзорна – он сам и есть ужас, причина её боли, заноза в сердце, убивающая желание жить, разрушающая всё вокруг.

– Катрин… не слушай Синтию. Она же нарочно это говорит, ты же понимаешь? Она злится и просто хочет сделать больно.

– Но ведь она не лжёт?

До этого она избегала смотреть ему в лицо, а тут подняла глаза и взглянула прямо, в упор.

К её отчаянию на тонком лице проступила растерянность. Он словно колебался, не зная, как смягчить. Или преподнести…

Катрин оттолкнула его от себя.

– Оставь меня.

– Не оставлю.

– Просто объясни – зачем?.. – ответ Катрин старательно пыталась отыскать в его лице, потому что правду на словах услышать сомневалась. – Зачем ты играешь со мной?! За что ты так?.. Я могу понять, почему ты хотел на мне жениться, но зачем играть моими чувствами?

Она билась в его руках, как птица в клетке, впрочем, не слишком убедительно. Страшно было это клетку взломать, ведь лететь ей было некуда. И она не хотела улетать, ей нужен был повод остаться.

– Я не играл.

– Ты лгал мне!

– Нет. Никогда. Ты знала обо всём, что происходило в моей жизни.

– То, что сказала сейчас Синтия – это правда?

У Альберта были густые ресницы. Густые и очень тёмные, по сравнению со светлыми, пшеничными волосами, иногда отливающими чистым золотом. Затрепетав, как крылья у бабочки, они опустились.

– Ясно. Убери от меня, пожалуйста, руки. Я не хочу иметь с тобой общего больше, чем это необходимо.

Он не пошевелился, продолжая удерживать её в клетке своих рук.

– Альберт? Я попросила меня отпустить?

– Катрин, я понимаю, как всё это нелепо звучит. И понимаю, что, возможно, сейчас ты меня презираешь. Даже согласен, что заслужено. Но ты выслушаешь то, что я скажу – не ради меня, может быть, ради нас обоих и уж, по крайней мере, ради себя самой. То, что было у меня сегодня – это на самом деле ничего не значит…

– Ты сейчас шутишь, да?

– Нет. Это была минутная вспышка, которую никто не счёл нужным погасить. Ни меня, ни Ральфа не связывают никакие романтические чувства и связывать не могут.

– К слову, эта вспышка далеко не первая…

– Катрин, послушай…

– Нет, это ты меня послушай. Не стану отрицать, мне сейчас больно и тошно, но я буду в порядке. Я это переживу. Со временем мы можем остаться друзьями. В конце концов, ты ведь не виноват, что ты такой, какой есть. Я читала, что ориентацию не выбирают. Мы рождаемся такими, какими рождаемся. Просто, прими это и живи с этим. Не нужно быть несчастным самому и делать несчастными других.

– Ты о чём сейчас вообще говоришь? Ах, это ты о модных в ваше время толерантных изысках?! Я не знаю, как там у других, но за себя могу сказать – я мог спать с мужчинами, и могу спать с женщинами. Но это не ориентация, Катрин! Это просто разврат.

– Всякий наркоман и пьяница говорят себе, что не больны. Что могут бросить в любой момент…

– Да. И это тоже. Катрин, это даже как-то… унизительно, хотя и заслужено. Я не испытываю романтических чувств к мужчинам. Иногда это похоть, всё равно, что рукоблудие вдвоём. Это как форма общения. И когда никому от этого нет зла – это одно. Но с тобой, понимаю, всё по-другому. Я виноват. И я раскаиваюсь. То, что случилось, было ошибкой, о которой я сожалею всем сердцем. Сожалею из-за тебя и из-за Синтии, которую ранил. Даже не знаю, что на меня нашло. Я так распущенно и безответственно не вёл себя с… да, пожалуй, с самого своего воскрешения.

– Я тебя слушаю, как песню. Ты ведь и в самом деле не понимаешь, да?

– Не знаю, чего я там понимаю, но точно знаю одно – я не хочу тебя терять. Я не могу тебя потерять. Ты для меня повод бороться с самим собой, с моей тёмной стороной, моими пороками. Я знаю, ты думаешь, что я говорю это потому, что хочу использовать тебя… или жалею… даже не знаю, но, Катрин, я говорю тебе правду, когда говорю, что люблю тебя! И в глубине души, под гнётом твоей неуверенности в себе, недоверия ко мне, ты знаешь, что это так, что я люблю тебя. Иначе ты бы за меня не боролась.

Катрин не могла сдержать слёз, и они пролились, как из переполненного резервуара. Она смотрела на него и плакала – не могла сдержаться.

– Чего ты от меня хочешь? Альберт, я… я люблю тебя, но не знаю, правильно ли дать тебе смыть мою жизнь в унитаз? Ты не изменишься. Не сможешь. А может быть – не захочешь.

– Я не хочу причинять тебе боль. Не хочу так сильно, что, может быть, у меня получится? Получится стать лучше и достойней, чем сейчас.

– Разве не может быть так, что ты обманываешь сам себя? Ведь такое бывает? Мы не всегда может принять то, что мы есть… прости, но когда мы бываем вместе… когда мы близки, ты словно бы не до конца ты… я не знаю, как это объяснить, но я это чувствую…

Его пальцы сжались на её подбородке, заставляя Катрин поднять голову. Он смотрел ей прямо в глаза, и казался открытым, правдивым, искренним.

Ему так хотелось верить!

– Как тебе объяснить, чтобы ты меня поняла? Я чувствую рядом с тобой себя как нечто очень большое и порою опасное, что может тебя разрушить. Мои желания, мои инстинкты тёмные и то, от чего порой я получаю удовлетворение способно сломать человеческую психику. Секс подразумевает снятие барьеров, но, если я сниму их… я боюсь напугать, оттолкнуть, разрушить или даже внушить тебе отвращение. Ты почти ребёнок, Катрин. Моя осторожность, моя сдержанность – они не от недостатка страсти к тебе. Всякий раз, общаясь с тобой, я боюсь, что ты поймёшь, что я представляю собой на самом деле и не сможешь принять меня таким, какой я есть.

– Возможно, так и есть. Я не могу принять Синтию, Кинга и… Ральфа, кажется? Меня разрушает сама мысль об твоей связи с ними. Мне больно, и тошно, и… я не могу… просто не могу это принять.

– Я знаю. Я понимаю это. И я не хочу, чтобы ты это принимала. Я люблю тебя, Катрин, а когда любишь, в постели не может быть никого третьего.

– Но беда в том, что он есть. И третий, и четвёртый, и даже пятый и шестой. Если бы я пришла и призналась тебе, что…

– Нет! Этого не может быть. Это была бы уже не ты, Катрин. Ты – ангел, чистый и светлый. Отдавая тело, ты отдаёшь и сердце. Тебе не могут быть доступны такие чувства.

– Ты даже не представляешь, как мне хочется прибить тебя за такие слова. Ты, значит, грешник и можешь получать все радости жизни, а я, как верная жена, должна принимать исповеди и отпускать грехи?!

– Нет. Я так не думаю. Нет! Но я ведь прав. Если ты изменишь мне, ты от меня уйдёшь. И всё разлетится к чёртовой матери.

– Я задала тебе вопрос, Альберт и повторю его снова: чего ты от меня хочешь? Я могу предложить тебе два пути. Мы женимся, чтобы ты смог получить твои деньги, ты получаешь всё, что хочешь, а дальше мы либо расходимся, либо живём в фиктивном браке. Ты сохраняешь видимость уважения ко мне – никаких открытых связей, никаких любовниц в моём доме. Мы остаёмся друзьями. Либо наш брак будет настоящим, а, следовательно, в нём будем только ты и я. Ни Синтии, ни врагов, ни друзей в нашей постели – только ты и я!

– Хорошо.

Катрин посмотрела на него с подозрением:

– Так просто? Такому «хорошо» можно верить?

– Надеюсь. Дай мне шанс.

– Дам. Но учти, Альберт, этот шанс – последний. Я не шучу. Ещё раз нарушишь обещание – никакая сила, никакие убеждения не заставят меня быть с тобой. Это не ультиматум. Просто… просто лучше ужасный конец, чем ужас без конца и, хоть это не я сказала, не могу с этим не согласиться.

– «И если твой правый глаз искушает тебя»… – с сарказмом протянул Альберт. – Его придётся вырвать.

– Я не позволю отношениям разрушить меня. Я хочу за тебя бороться, но… ты тоже должен бороться за нас. Любовь – не данность. Это работа. Сложная и кропотливая. Иногда приходится наступать себе на горло, отрекаться от своих принципов… или случайных удовольствий.

– Отказаться от удовольствия, чтобы быть счастливым? – улыбнулся он, зарываясь пальцами в её волосы, вдыхая её запах и тёплый аромат. – Приз стоит цены. Я попробую.

Она замерла, глядя на него широко распахнутыми глазами. Впитывая его ласку, его внимание.

Катрин хотелось верить. А ещё ей хотелось, чтобы её поцеловали и то, что Альберт так и не предпринял этой попытки заставило сомневаться правильности сделанного решения.

Но у него были свои причины. Его тело ещё хранило следы Ральфа. И прикасаться к ней сейчас казалось неправильным, почти святотатством.

Иногда быть искренним и правдивым мало для того, чтобы сделать любимого человека счастливым. Иногда правда может разбить любимому сердце. И мы вынуждены причинять ему огорчение полу-ложью, даже если это причиняет нам сильную боль самим, лишь бы боли не чувствовал тот, кого мы любим.

Глава 7. Сандра

Вокруг меня разлетались алые занавески, перемежёвываешь с золотой бахромой, прозрачными, сухо звенящими бусинами, нанизанными на ниточку. Я отодвигала их рукой в стороны, они отходили с сухим стуком, но всё было лишь затем, чтобы снова оказаться в окружении точно такой же прозрачной ткани, разлетающейся в сторону под дыханием сквозняка. Чем-то ткань напоминала языки пламени или стилизацию ручейков крови.

Мне не было страшно. Я знала, что впереди меня ждёт нечто столь же запретное, как и приятное.

Я не чувствовала, что иду босиком, но видела босые ноги. Ногти покрывал тёмный красный лак, почти в тон разлетающимся вокруг меня занавескам. На запястьях звенели браслеты, а вокруг обнажённых щиколоток и бёдер разлетались такие же алые лоскуты юбок.

Странная юбка, состоящая из множества разрезов или набегающих друг на друга лоскутов. Она была длинной, до самых щиколоток и совершенно свободной. Грудь крест-накрест перехватывала ткань, а в остальном я чувствовала себя нагой и совершенно свободной. Ткань того, что было на мне надето, скорее подчёркивало, пробуждая воображение, чем скрывало моё тело.

Я знала, что иду к кому-то, кто прячется в одной из комнат за бесчисленными занавесками.

Впереди была небольшая чаша бассейна, окружённая свечами в китайском стиле – маленькие, плавающие в чаше разноцветные кусочки воска. Огоньки отражались от мраморной плитки и дробились по воде, засыпанной розовыми лепестками. Крыши не было – куполом служило небо с тысячью острых звёзд. И сверху залетал ветерок, заставляющий мои свободно разбросанные по плечам волосы трепетать, как и юбки, горячим огненным факелом обвивающие мои ноги.

Я знала, что красива. Ослепительно хороша. Что всё окружающее меня лишь рама, а картина в этой раме я. И вся трепетала от ощущения власти и силы, что давала мне это красота. И в тоже время меня сжигало страстное томление. Я нетерпеливо озиралась по сторонам, в ожидании того, к кому спешила на свидание.

Мужские руки обняли меня сзади, прижимая к сильному, горячему, обнажённому телу. Они проскользнули под моими руками, сжимая тонкую талию, прижимая к себе с такой силой, что я чувствовала сильным мышцы и вздыбленную, как у жеребца, плоть – восставший символ мужества сладострастно упирался в ягодицы, возбуждая меня ещё сильнее, хотя это и казалось невозможным и я застонала от наслаждения и нетерпения – мне не хотелось долгих прелюдий – я хотела, чтобы он взял меня как можно скорее, глубоко, сильно и страстно, заполнил темную пустоту, алчущую внутри меня, агрессивно и беспощадно, не позволяя сдаться в плен или отступить.

С талии руки переместились выше, накрывая возбуждённые и чувствительные холмики моих грудей, лаская их мягкими, круговыми движениями. На своей шее я ощутила касание горячих губ. Язык вычертил влажную дорожку над яремной веной. И от всего этого было так хорошо, что я расслабленно млела.

И руки, и губы, ласкали меня вместе с ветром, тёплым и таким же алчущим, но всего это было мало – слишком мало. Это лишь возбуждало, не удовлетворяя.

В нетерпении я накрыла ладонью жилистую руку и потянула её вниз, чему незнакомец охотно подчинился. Выгнувшись, я потянулась к его губам за поцелуем и наши губы соединились в тот же момент, когда его рука коснулась моего изнывающего от нетерпения лона, нескромного и алчущего прикосновения – любого. Меня пронзила острая вспышка наслаждения.

Не желая больше сдерживаться, я извернулась в его руках, скользя ладонями по гладкому, словно умасленного какими-то экзотическими кремами или маслами, телу. Прижаться к гладкой, словно на барабан, плотно натянутой на мускулы, коже, было чистым кайфом. Я касалась её ладонями, щеками, и губами млея от экстаза и чувствуя, как с каждым касанием всё сильнее наливается кровью низ живота, томительно ноет. Я забросила ноги ему на спину, и он легко принял вес моего тела на себя, подхватывая и поддерживая. Он легко вошёл в меня, но…

Я ничего не почувствовала. Потому что, чёрт всё подери, это был сон. И в этот пикантный момент он решил с треском развеяться и пришлось проснуться, злой, разочарованной и неудовлетворённой.

Естественно, никаких занавесок, никакого бассейна и свечей. Я была одна в своей спальне. И никакого звездного неба тоже не фига не было. Какое небо? Надо мной бог знает сколько футов земли.

Что говорится, крутой облом. Очень крутой. Даже жестокий. Прям смешно.

Простыни я все сбила. Они были влажными, да и я сама – тоже. Неужели неутомимый семейный темперамент, неугасимый и неуёмный в своих сексуальных аппетитах, что до сих пор спал во мне мёртвым сном, решил дать о себе знать? Вот ведь не было напасти? Только этого мне и не хватает. Хотя, чему тут удивляться? Я живу в окружении похоти, где все спят со всеми не таясь, без всякого стыда и так с утра до вечера. Удивляться остаётся тому, что до сих пор ничего подобного со мной не случалось

Если бы в моей комнате было окно, я бы его открыла, чтобы вдохнуть полной грудью воздух и хоть немного успокоиться, но в этой проклятой жизни у меня даже долбаного окна не было.

Зато был кондиционер. Дёрнув за рычаг, я впустила в комнату облако холодного воздуха, а потом, потянувшись к пачке сигарет, закурила – единственный порок, что я себе позволяла. Алкоголь внушал мне отвращение – у меня перед глазами был пример тому, чем всё это заканчивается. Моя упившаяся до смерти мамочка была отличной демонстрацией того, как жить не надо.

Она ведь тоже не родилась шлюхой и стервой. В раннем детстве, кажущемся сейчас бескрайне далёким, я иногда вспоминаю, как она играла с нами, проявляя нечто, похожее на нормальную родительскую любовь. Странно, что пока Виола была жива, я этого совсем не помнила. А потом от неё ничего не осталось – красивая самка, интересующаяся только кайфом и сексом.

Не хочу. Не хочу превращаться в нечто подобное. Наверное, это фамильное сумасшествие – склонность к риску, эротомания, тяга к запретным удовольствиям. Но никто из нас не удержался на грани. Никто.

Ненавижу! Ненавижу то, что меня окружает и то, что есть во мне. А что есть во мне? До сих пор только ненависть, глухая, как стена, ко всему, а к тому, к чему я не испытывала ненависти, я чувствовала глубокое отвращение и презрение. И сама я не исключение.

Меня тошнило от самой себя, я старалась не признаваться в этом себе даже наедине с собой, но лгать себе – трусость. У моего ночного визитёра вполне было имя, и я явно представляла себе лицо того, с кем так жарко начала и, слава богу, закончила разочаровывающим пшиком.

Мне снился Ливиан. Мой родной… ну, ладно, не родной, сводный брат. Признать этот факт приходилось, но принимать его я была совершенно не готова. Можно, было, конечно, возненавидеть Ливиана. Ненавидеть – это вообще легко. Но, положа руку на сердце, его вины в происходящем не было. Ну да, он бросал на меня тяжёлые, огненные взгляды, но, когда не был пьян или под кайфом, держался более, чем прилично.

Должно быть, меня вывел из себя наш разговор. И близость его тела, хотя ничего ведь не было, кроме пары намёков.

Всё дело в одиночестве. Ведь, если подумать, я совсем одна. Мне не за что цепляться, не за что держаться и не для кого жить. А вокруг, как болото, бесконечный порок. Сотни мужчин, пускающие на меня слюни, как псы с голодухи на куропатку. Отец держал их на коротком поводке, а мне разрешалось убивать в любом порядке и как захочу, быстро или медленно, любого, кто посягнёт, мать твою «на мою честь». После того, как я в двенадцать лет показательно отрезала яйца одному не в меру горячему воздыхателю, досаждать мне стали меньше.

В двенадцать лет я была жёстче, чем сейчас. Сейчас я бы так не поступила. Наверное.

Я была чем-то ценным, вроде приза, хранящегося до особенного случая. Моя девственность была предметом торга и определённого фетиша. Даже и не знаю, как отец отнесётся к тому, если я вдруг лишусь такой ценной ценности. Это ему можно родного сына шпарить. А мне полагается быть пай-девочкой.

И в чём-то он прав. Стоит спустить одну собаку, как ломанётся вся стая. А там… вдруг со временем превратишься в Виолу?

Мужчинам прощается многое, женщинам, наоборот, многое не прощается. И я не хочу сетовать за феминизм и искать справедливости. Я хочу избавить от наваждения – влечения к Ливиану. Мне это не подходит. А как это сделать? Не встречаться не получится. Хотя, по возможности, буду его избегать.

Может быть, если лишиться девственности и понять, что реальность ничего общего с моими снами не имеет, как оно реально на самом деле всегда и бывает, это наваждением меня отпустит? Попробовать имеет смысл. Мне и самой, как гусенице в коконе, тесно в этой клетке. Как говорила Синтия – секс это всего лишь одно из естественных потребностей организма, не стоит не стыдиться его, ни ставить на пьедестал.

Но, как ни крути, всё не так просто. С другой стороны – мой отец содержатель «Астории» и там всегда можно найти смазливого мальчика, способного справиться с деликатной проблемой без лишних вопросов, искусно и обстоятельно. Мерзко ли это? Может быть. Но я не позволю мучить себя нереализованным фантазиям и назойливый снам. Не существует нерешаемых проблем.

После смерти Виолы я старалась не завтракать в нашем милом семейном кругу. Но чтобы выйти, приходилось проходить через ту небольшую комнату, что заменяла нам гостиную. А пройти невидимкой и без неприятностей доводилось редко.

И в этот раз, как и в другие, не удалось.

Рэй с Энджелом, оба без рубашек, то ли целовались, то ли делились кровью друг с другом, но выглядела это… выглядело это, как будто два красивых мужика просто страстно целуются и обжимаются друг с другом. И всё бы ничего, но когда один из них твой отец, а другой – твой брат, а ты, в общем-то не вуайеристка, то это бе-е-е.

Рэй, приподнявшись над Энджелом, бросил в мою сторону тяжёлый взгляд.

– Ты куда? – строгим голосом вопросил он, как почётный отец семейства, застукавший гуляющую дочь за поздним возвращением домой.

Губы у обоих были в крови. И на телах ещё зияли не зажившие раны. На полу красным маслянисто поблескивал острый кинжал. Развлекались мальчики.

Добро пожаловать в психушку. Будет весело.

– В школу, папочка, – сладким голосом пропела я. – Ты ведь не возражаешь?

– На самом деле – нет. Это просто был повод заговорить.

– Окей. Хотя зачем тебе со мной говорить сейчас, ума не приложу.

– Хочу сообщить, что твоя драгоценная Синтия выжила.

– Так во что вы тут празднуете? – пожала я плечами. – И, к слову, она не моя драгоценная. Это ты на ней женат. Я так понимаю, Энджел сегодня в школу снова не идет?

– Ты пойдёшь в школу? – весело поинтересовался Рэй.

Его, видимо, это забавляло. А меня нет. Мне было ужасно тошно. Когда единственный человек, которого ты любишь, позволяет отламывать себе последние крылья и ещё радостно это приветствует…

– Конечно, нет.

Голос у Энджела был ленивый. Нет, не так. Он был под таким кайфом, что едва ворочал языком. Будь он обычным человеком, наркотики бы его уже прикончили.

После смерти Виолы, когда Энджел ни с кем не трахался – а делал он это почти постоянно, он пил, когда не пил – кололся, а если не кололся – то снова трахался. Десерт – вечера в обществе Рэя и Ливиана, всегда готовых проявить фантазию в накручивании кишок на люстру.

Милый братец был совершенно невменяем. Он нарывался на драки, приключения, и неприятности. То, как он порою себя вёл с людьми… он иногда был хуже Рэя. С учётом того, что Энджел был единственным человеком, к кому я вообще была в этой жизни привязана…

В общем, я до сих пор с собой не покончила только из чистого упрямства. Эта мысль приходила на ум всё чаще и чаще, я гнала её, как слабость, но она возвращалась, будто кто-то нашептывал мне: «Если не сделаешь это сейчас, станешь такими, как они – твой отец, твой брат – все твои братья. Жалкими подстилками для всей желающих, истерично вскрывающими чужие глотки и возможно, от этого тоже получающие нездоровое удовольствие. У них всё завязано на сексе. И это только дело времени. Ты станешь такой же».

Я гнала от себя их, как тень. Но они упрямо возвращались. И я рисковала, нарушая правила на мотоцикле или ввязываясь в самую гущу драки во время бандитских разборок. Но меня всегда прикрывали, к тому же выучка была соответствующая – я каждый раз выходила сухой из воды. Почти с сожалением.

Такое поведение неженственно, я знаю. Но я как-то и не чувствую себя маленькой, хрупкой и беззащитной.

– Сандра? – окликнул меня Рэй, отбрасывая от себя руку Энджела, старательно тянущего его назад, вернуться к себе. Видимо, с тем, чтобы продолжить их развлечения, чем мы они не были. – Ты в порядке?

– Обалдеть! Вопрос на миллион! В порядке ли я? После того, как попыталась стать ведьмой, продала душу дьяволу, попыталась воскресить свою сучку-мать, которая так неудачно последний раз кайфанула, а потом наблюдала за пожаром, думая, что другая сучка-твоя жена, наконец-то сгорит? После того, как каждый день наблюдаю за тем, как мой брат-близнец загоняет себя в могилу, а ты радостно ему помогаешь? Находясь во всем этом бедламе с утра и до вечера без надежды когда-нибудь выбраться и жить нормальной жизнью среди нормальных людей, потому что, хочу я того или нет, но я не нормальна? В порядке ли я? – всплеснула я руками. – Конечно. Не вопрос. Я в полном порядке. И мои оценки тому яркое свидетельство.

– А что с твоими оценками?

– Спаси, что спросил, папочка. Ты не поверишь, но я круглая отличница и одна из лучших учениц в школе.

– Это странно, конечно, но… я верю.

– Благодарю. Ты – супер-папа. Ты разрешаешь мне учиться и ходить иногда на занятия, а мог бы и запретить. Ведь ещё столько глоток у конкурентов не перерезано.

– Что с ней сегодня такое? – нахмурившись, спросил Рэй у Энджела.

Тот пожал плечами, играя мышцами:

– А я почём знаю? Может, приснилось что-то не то? – с усмешкой протянул он, глядя на меня своими вытягивающими душу, порочными глазами.

– Да пошёл ты! Пошли вы оба! Два чокнутых урода! Чтоб вы оба сдохли!

– И тебе хорошего дня, сестрёнка.

Показав ему фак, я вышла, хлопнув дверью.

Настроение у меня было отвратное. Вот просто хуже не бывает.

Я лишь сильнее утвердилась в своём решении проститься сегодня с моей опостылевшей невинностью. Я знала, что Энджел в своём нормальном состоянии этого бы не одобрил. Но мой брат словно умер, а этому зомби на его месте на всех и всё было плевать.

Он бросил меня. Бросил и пошёл в разнос. Я понимала, что стояла за ним почти то же разрушительное чувство самоуничтожение, что, как ржавчина, разъедало и мою душу. Понимала, что он держится от меня подальше не только потому, что злится, а потому, что не хочет тянуть меня за собой. Но мы – близнецы. Мы чувствуем друг друга даже на расстоянии.

Интересно, что чувствует Рэй теперь, когда его близнец мёртв? Надеюсь, ему тошно. Должно быть тошно.

Он всегда держал меня страхом за брата. Каждый раз, если за мной была провинность, наказание доставалось Энджелу. И чем старше мы становились, тем изощрённей делались последние.

Но теперь чего бояться? Похоже, Энджелу нравилась эта боль и для него она стала ещё одним наркотиком. И у меня больше нет тормозов. Когда по-настоящему не боишься смерти и не хочешь жить, ничто не способно напугать.

День в школе шёл как обычно. Пока мы не столкнулись с Ирис. Вернее, как столкнулись. Она явно меня поджидала. И предмет, о котором она хотела поговорить, был очевиден и вероятен – только одна тема могла нас связывать.

Мой брат.

Признаться, было время, когда я возлагала на эту девушку большие надежды. Ирис была ослепительной красоткой. Вот просто – ослепительной, ну хоть картину пиши. Женственная и мягкая, как кошка, с кошачьими же коварными повадками и глазами такого оттенка, какого мне не доводилось видеть в жизни ни у кого другого – прозрачный и фиолетовые, будто цветущая сирень, в гибких, упругих, будто всегда влажных ресницах.

Была бы я мужчиной, я бы в эту девчонку влюбилась за одну внешность. У брата в момент их знакомства был «здоровый» период. Он был практически полностью вменяем, и я надеялась, что ему, благодаря Ирис, удастся задержаться в этом состоянии.

Но… увы! Ничего не вышло, кроме того, что в полку Разбитых Сердец стало на одну страдалицу больше.

– Привет, – кивнула она мне, перехватывая сумку на плече.

– Привет, – нехотя откликнулась я.

– Мы можем поговорить?

– Конечно, – я кивком пригласила её сесть на стул рядом. – Так понимаю, ты хочешь поговорить об Энджеле? Если хочешь узнать о нём что-нибудь… откровенно говоря, мне нечего сказать ничего ободряющего.

– Я знаю. Ты не бойся, я не собираюсь тебе надоедать плаксивыми разговорами о том, как меня бросили. Сама виновата.

– Конечно.

Ирис удивлённо стрельнула в меня своими невероятными глазами, а потом расслабилась, поняв, что это всего лишь сарказм, а не констатация факта.

– Каждый раз, ошибаясь в мужчинах, винить можно только себя. За то, что хотела любить и найти опору в пустоте. Нужно учиться стоять на собственных ногах.

– Я запомню, – сухо сказала Ирис, решительно поднимаясь, чтобы уйти.

Моя рука молниеносно сомкнулась на её кисти:

– Ты хотела мне что-то сказать.

– Ах, это? Забудь. Я сама справлюсь.

– Конечно, справишься. Я не сомневаюсь, но сказать-то ты хотела – что?

– Я беременна.

Это было как гром среди ясного неба. Отчего-то казалось очень странным и страшным. Неправильным, как искажение пространства.

– Что?. – машинально сорвалось с губ.

– Я беременна. Срок уже почти два месяца. Не то, чтобы я на что-то надеялась и просила как-то поучаствовать в проблеме, сама справлюсь… просто подумала, что он имеет право знать.

Я молча с жалостью смотрела на бедную девушку. О, господи ты боже мой! Какой ужас! Конечно же, она надеялась… влюблённость и всё такое… но вся правда в том, что лучше, гораздо лучше не надеяться. Я на мгновение попыталась представить Энджела отцом и меня замутило от отвращения. Видела бы она его! Нет, ей лучше такого не видеть!

Не знаю, что было написано на моём лице, но обычно спокойная Ирис была явно расстроена и даже напугана моей реакцией.

– Я… наверное мне не следовало тебе об этом говорить.

– Смысл об этом сокрушаться? Ты же сказала.

– Прости. Мне не следовало тебя впутывать. Ты не при чём. Я сказала, что разберусь с проблемой сама.

– Если ты думаешь про аборт – у тебя не получится. Лучше даже и не пробовать. Наше проклятое семя так просто не вытравить. Скорее, ты убьёшь себя, чем избавишься от нежеланной беременности.

Мой голос звучал гораздо суше и злее, чем мне бы того хотелось. Но я не умею быть доброй. Даже когда хочу. На самом деле мне было девушку очень жаль.

– Ты говоришь странные вещи.

– К сожалению, я знаю, о чём говорю. Если в твоём чреве девочка, то шанс есть, но сыновья у этих выродков рождаются в любом случае.

Она невольно закрыла живот рукой под моим взглядом, словно защищая от меня своего ещё нерождённого ребёнка.

– Мне очень жаль, но тебе придётся родить этого ребёнка. Ирис. В свою очередь могу помочь деньгами и…

– Я найду деньги.

– Не так-то легко бывает их найти. Не проявляй излишней гордости. Это ни к чему.

– Ты ничем мне не обязана, мы с тобой не подруги, Сандра и я не хочу тебя ничем обременять. Просто… просто ты расскажешь ему о нашем разговоре?

Ей не обязательно было называть брата по имени, я и так поняла, что она имеет в виду.

Я уныло покивала головой:

– Конечно, расскажу. Но, Ирис, не рассчитывай на то, что он поведёт себя как порядочный человек. Я люблю Энджела, видит бог, но… как бы я его не любила, он не из тех отцов, которых можно пожелать ребёнку.

– Я заметила, что он далёк от идеала.

– Но ты всё ещё влюблена в него.

– Какая разница – влюблена я в него теперь или нет?! Я… мне всего семнадцать, Сандра. Я не готова стать матерью-одиночкой. Он тоже несёт за это ответственность.

– Ты что? В суд на него хочешь подать? Только не это, Ирис! Даже не упоминай об этом при нём! Он ужасный упрямец и бросать ему сейчас в его состоянии вызов худшее, что ты можешь сделать.

– Я не хочу бросать ему вызов. Я… я сама не знаю, чего я хочу. Мы были с ним вместе от силы три раза! Ну как такое могло случиться? И почему именно со мной?

Я понимала, что вопросы заданы не мне. И не пыталась на них ответить.

Сверху начал накрапывать дождь, собирая пыль в мелкие комочки. Я смотрела на них и жалела эту девушку всем сердцем. Я бы врагу своему могла пожелать такого, как мой брат, в отцы ребёнку. Представить Энджела отцом семейства невозможно. Даже сказать ему об этом? Не могу представить себе его реакции. Вернее, очень хорошо представляю. И от этого тошнее вдвойне.

– Ладно, мне пора. Звонок звенит на следующий урок.

Она шла к корпусам школы, втягивая голову в плечи под налетающими порывами ветра и дождя.

Мы всего только школьники. Нам семнадцать. У неё нормальная семья. Как они это воспримут? Как она скажет матери? Ну почему этот чёртов придурок не мог держать свою ширинку застёгнутой?! Мало ему шлюх?! Зачем же нормальных девчонок портить! Вот как сдержаться и не прибить козла на месте?

Глава 8. Сандра

Весна в этом году выдалась холодной и дождливой, как моя жизнь. Но гонять на Харлее мне это нисколько не мешало. Правильная одежда и настроение, как правило, решают все проблемы.

Я – Кинг и я привыкла брать от жизни то, что хочу без страхов и колебаний. По-крайней мере в это я верила столько, сколько себя помню. Но в последнее время что-то очень сильно во мне надломилось. Может быть уверенность в том, что ад точно есть внушил мне страх? Хотя, нет, дело не в страхе. Я не боюсь ни боли, ни кары. Просто тошно от того, что окружает и хочется вырваться как птица из клетки, да беда в том, что не знаю, куда лететь.

Самые надежные темницы те, на которых нет замков. И да – ад точно заперт изнутри.

Мне было тошно и гадко от признаний Ирис. Было ли чувство, что я испытывала к ней состраданием? Не знаю, не уверена. Сострадать, значит переживать чью-то беду с кем-то. Не уверена, что я могу разделить с этой девушкой её боль.

Нравилась ли мне Ирис? Да. Потому что она соответствовала моим целям. Но как оружие она не сработала, и почему меня должна интересовать её дальнейшая участь?

Я могу больше никогда её не увидеть и не услышать. И этот ребёнок – даже если родится, даже если будет похожим на нас (особенно если будет похожим на нас!) какое мне до него дело? Я ненавижу нашу кровь. Если бы только можно было выжечь её из собственных вен! Сделала бы, не колеблясь.

Пытаясь удрать от терзающей меня злости, раздражения и боли, я до отказа выдавливала педаль газа, и машина подо мной ревела, послушно маневрируя в потоке машин.

Я двигалась вперёд абсолютно бездумно и бесцельно. Всё вокруг казалось серой декорацией, в то время как основное действие происходило у меня в голове. И мне было безразлично, какие картинки мельтешат перед глазами. Главное, чтобы они двигались, менялись, лишь бы движение не останавливалось и не замирало.

Выехав за город, я по серпантину поднялась на одну из небольших сопок. Отсюда город был виден как на ладони и с особые дни создавалась иллюзия, будто ты паришь над ним, как птица. Особенно красиво здесь бывало в темноте, когда город переливался огнями, как ёлочная игрушка. Но только не сегодня. Сегодня день был такой, когда на передний план выходило всё серое и невзрачное.

Я понимаю злых духов, готовых уничтожить человеческую цивилизацию. Эксперимент не удался. То, что должны было стать божественно прекрасным, выглядело гротескным и разочаровывающим. Больше всего жалкие людишки напоминали червяков, копошащихся в мусорной куче. Мы придумываем себе тысячу занятий и оправданий, но на самом деле мы всего лишь био-мусор. Поесть, поспать, размножиться. А лучше просто потрахаться без обязательств. И так изо дня в день. Какая скука! Душу у нас маленькие как гандоны – ни глубины, ни широты мысли.

А самое мерзкое я могу презирать людишек, но я и сама «людишка» – такая же мерзкая, гадкая. И да, я не имею ничего против очищающего божественного пламени. Это хотя бы будет ярко. И быстро.

Но ничто конца света не предвещало. Всё было по-прежнему будничным, серым и тягучим, как потерявшая вкус и запах, липнущая к зубам жвачка.

Поехать что ли в Асторию и немного развлечься? Людишек развлекают необычные трюки, на которые способны только мои проклятые да чокнутые братья. Не будь они моими братьями, меня бы это тоже, наверное, развлекало?

На самом деле в Асторию ехать тоже не хотелось, но тут либо бордель, либо бункер, полный бандитов – либо продолжать торчать тут, на семи ветрах и под периодически принимающимся накрапывать дождиком?

Я приехала в нашу обитель удовольствий, приносящий одну из самых больших статей дохода часов около восьми. Сумерки уже плавно перетекали в темноту, и на парковке, несмотря на то, что официально мы откроемся гораздо позже, машину ставить было уже негде.

Впрочем, как свой человек, я всегда заходила с чёрного хода.

– Добрый вечер, Сандра, – приветственно улыбнулся мне управляющий, очень старательно изображая радость, и тени которой не испытывал.

Мой появление для него было лишней головной болью. Зачастую местные сутенёры просто не знали, как ко мне относиться, но знали одно – неверный шаг, взгляд, слово и могут поплатиться не только местом, но и головой. А ещё, зачастую, нанося визиты, я ссорилась с Энджелом. И это приводило его в плохое настроение. А плохое настроение Кинги никогда не стеснялись срывать на тех, кто подворачивается под руку, а потому каждый раз мой приезд был для них как стекловата в трусы и грозило обострением геморроя.

– Чем обязаны радостью видеть вас?

Он меня раздражал.

– Уйди, болван, – устало мотнула я головой. – И пошли кого-нибудь привести в порядок комнату, в которой я иногда ночую. Возможно, что домой я сегодня не поеду, – ещё сильнее порадовало я его, вгоняя из просто белого в синий цвет лица.

– Но…

– Уже поздно. Я замёрзла, голодна, хочу успеть принять ванну до начала представления. Сегодня ведь выступает Энджел?

– Да, мисс.

– Ой, хватит! Хотя, ладно, мисс – так мисс. Только миледи меня не называй, ведь у маразма должна быть граница. Брат уже приехал?

– Да. Давно уже.

– Отлично. Мне нужно с ним поговорить.

Видно, этого-то мой собеседник и опасался.

– Э… но ваш брат… он… он не один.

– Хватит блеять, как овца. Он редко бывает один.

– Я хочу предупредить, что… он не один…

– Думаешь, с одного раза до меня плохо доходит? У тебя не настолько плохая дикция, как ты думаешь.

– Дикция – дикцией, но в прошлый раз ваш визит закончится тем, что разнесли всю комнату.

– Не преувеличивай, – усмехнулась я. – Хотя, знаешь, ты мне льстишь. Да, умею я отвести душу, когда в настроении. Но обещаю – сегодня постараюсь держать себя в руках. И пока я займусь психотренингом по развитию сдержанности и толерантности, будь любезен, пошли уже кого-нибудь убраться в моей комнате. И пусть не забудут включить радиатор отопления. Терпеть не могу сырость и холод.

– Как пожелаете. Ваш брат…

– Не стоит меня сопровождать. Я прекрасно помню, где находится его комната.

– Мисс Кинг!…

Да кто бы его слушал? С трудом удержавшись от того, чтобы не показать ему фак, я ловко нырнула в порочное чрево самого дорого борделя в городе. Клиентов пока тут не было, все свои. Да и то вялые, как мухи. Порок с изнанки, да ещё тот, который за деньги, а не из любви к искусству, на самом деле скучнейшее на свете зрелище. Ночные феи, на которых не успела просыпаться ночная пыльцы, мало чем отличаются от обычных девчонок, зачастую не всегда с чистой кожей и избытком подкожно-жировой клетчатки, именуемой целлюлитом. Стриптизёры, не успевшие натянуть кожаные сексуальные штаны и умаслить накаченные стероидами мышцы блестящими маслами, выглядят обычными студентами, а не машиной для любви. И всё это мельтешит и бегает, как мошки перед глазами.

Женская половина дома при моём появлении постаралась предусмотрительно скрыться в своих «рабочих» номерах, а мужскую так и распирало неосмотрительно со мной поздороваться, а то и проявить рыцарские качества. Ну, дверь там открыть или ножкой красиво шаркнуть в лучших традициях бабского бульварного чтива разыграть мачо-самца.

Рыцарские и лидерские качества. Ага! У мальчиков? Из борделя? Которые продают свою задницу за деньги (если особенно повезёт, кто-то продаст свой член, но задницей им работать приходится чаще). Чувство собственного достоинства, в оной части тела побывавшее, аромат имеет соответствующий. И если и существуют на свете дурищи, согласные пускать слюни на этих красавчиков – это их дело. Я общественными туалетами и людьми никогда пользоваться не стану.

– Красавица, могу чем-нибудь быть полезным? – высокий качок с рассыпавшимися по плечам золотистыми волосами и голубыми как васильки глазами опрометчиво вырос на пути. Голос у него был бархатный, будто ласкающий. И вообще, образ у сорокалетних дамочек идущий нарасхват.

Когда мне будет сорок, может и я куплюсь. Хотя – вряд ли. Не люблю искусственные йогурты, а ещё меньше – надутые стероидами мышцы. Природы не терпит обмана, и с комплект к такой рельефно-скульптурной мускулатуре обычно прилагаются трёхдюймовый член и одна извилина в мозгу.

– Безусловно, – коротко кивнула я в ответ. – Будь любезен, отойди сам в сторону и тогда мне не придётся марать о тебя руки.

– А что это мы такие неласковые? – улыбаясь во все сверкающие, явно у дорогого стоматолога отшлифованные зубы, рыкнул он голосом мурлыкающего леопарда. Ну, как он это сам себе представлял.

Откровенного говоря, я была только рада. Мне не терпелось на кого-нибудь выплеснуть скопившуюся за день агрессию, только повод дай.

– Ошибаешься. Это я очень ласковая. А неласковой я буду, если станешь и дальше мне досаждать.

– Девочка, тебя не учили разговаривать вежливо? – скрестив руки на груди, презрительно фыркнул он, меряя меня взглядом настоящего альфа-самца.

Ну, как он это себе представлял.

– Не-а, – надув большой пузырь жвачки я громко хлопнула им ему почти в лицо. – Меня всю жизнь учили прямо противоположному.

– Оно и видно. Ты из какой глубинки выползла? – презрительно скривился он.

– Тебе-то какая разница? – по мне, так очень резонно заметила я. – Тебя должно интересовать другое.

– Что же?

– Например, сколько долларов тебе будет стоить твоя разбитая смазливая физиономия, если ты сейчас же не уберёшься с моей дороги.

– Слушай, ты в своём уме? Да ты хоть знаешь, с кем говоришь?!

– Не-а. И мне, если честно, глубоко пофиг.

– Боюсь, мне придётся кое-чему тебя научить, – двинул он меня плечом.

Опрокинуть этого бегемота на пол и вдарить ему по яйцам дело одной минуты. Как я и предполагала, вся его искусственная мышечная масса совершенно бесполезна, как любая бутафория. И, как любой пидор, терпением и стойкостью наш красавчик не отличался. Взвыл не своим голосом, так что оставалось только брезгливо передёрнуть плечами.

– Ты! Чокнутая сука! Какого?..

Я снова передёрнула плечами:

– У тебя был шанс закончить этот вечер иначе.

– Сандра?! – появившийся в конце коридора менеджер как тайфун на побережье или скорая помощь на пожар, нёсся к нам со всех ног.

На лице у бедняги крупными буквами было написано: «Так и знал, что будут проблемы».

– Ну что ты творишь?!

– А что я творю? Он мне не понравился.

– И потому ты решила вывести его из строя?! Ему ж ещё работать! Ты знаешь, сколько девочек на него сегодня записалось? И что теперь?!

– А что теперь? Встанет, отряхнётся, пойдёт оприходует наших курочек, правда, Микки?

– Я не Микки!

– Да без разницы, кто ты. Вставай, давай.

– Зачем ты вообще к ней полез? – причитал наш честный труженик, помогая подняться на ноги нашему второму честному труженику. – Вы бы могли и помягче относиться к людям, работающим на вас.

Он меня отчитывал? Обалдеть!

– Хватит причитать, словно нянька на лавочке. Ничего с твоим сокровищем не случится. Господи, до чего нежные нынче пиончики цветут в нашем борделе, – с презрением протянула я. – И вообще, почему твои люди пристают к леди, что их об этом не просили? Разве это не идёт вразрез с Уставом заведения?

– Я к тебе не приставал! – протестующе застонал мой герой.

– Помолчи, пожалуйста, – по-кошачьи фыркнул на него менеджер.

А вообще, из него бы вышла отличная нянька в детском саду. Трепетная, терпеливая, внимательная. Такой талант пропадает! Но что поделать, если в борделях платят больше?

– Ладно, мальчики. Мне пора. Может, ещё увидимся. Когда приду провести ревизию в твоих бухгалтерских записях, Фрэнк, – подмигнула я побледневшему менеджеру-сутенёру, который, конечно же, мухлевал и воровал.

Всё мухлюют и воруют.

Послав красавцам воздушный поцелуй, я толкнула заветную дверь и вошла в комнату к Энджелу.

Не знаю, как в других борделях, но в Астории в комнатах царит очень своеобразная атмосфера. Не думаю, что это именно папочка заставил поселиться «в нумерах» стиль ампир, полагаю, он таким всё приобрёл.

Всюду тут торжествовало парадное, военно-триумфальное торжество имперского стиля – классицизм в сочетании с удушающей помпезностью – лавровые венки, скрещенные копья и мечи; роскошь и мощь, превосходство и демонстрируемое величие. Всё это, если подумать, очень забавно смотрится, если исходить из главного предназначения этого увеселительного заведения.

Комната, в которой мой дорогой братец предпочитал проводить свои «рабочие будни», ничем не отличалось от других. Та же массивность и монументальность, колонны, сфинксы, орнаменты и рельефы. Комната отличалась простором – не в пример нашим подземным камерам. Здесь были очень высокие потолки и окна, оформленные гардинами из лёгких шёлковых тканей и многослойными бархатными шторами с драпировкой, естественно, цвета пурпура с позолотой.

Взгляд скользнул по стенам с фактурными обоями, имитирующими шёлковую ткань со строгим орнаментом. С центра потолка свешивалась массивная хрустальная люстра, вокруг которой потолок был задекорирован гипсовым орнаментом с позолотой. Множество светильников с хрустальными подвесками, бронзовые часы, зеркало над камином – всё наличествовало.

К моему приятному удивлению, Энджела я застала не в постели. И, к полному моему удовольствию, он был один.

Когда я вошла, он сидел перед зеркалом и красился. Ну, ладно, не красился – гримировался. Как по мне, с его внешностью можно было обойтись и без краски, но что я понимаю в высокой работе актёра низкого жанра?

Подведённые глаза блестели ещё лихорадочной, словно горели с белого лика, как два светоча. Подводка делала его взгляд жёстче и порочнее, будто подчёркивая порочную, сводящую людей с ума красоту. В этой красоте сквозило нечто бесполое и в тоже время крайне сексуальное.

Энджел уже успел переодеться к вечернему представлению. Чёрные кожаные брюки сидели на нём как влитые, а ярко-красная рубашка придавала дьявольское очарование.

Как хорошо быть сестрой этому чуду. Можно искренне к нему не вожделеть. Но плохо то, что он мне слишком дорого – дороже, чем я согласна это признать. Никому не понравится видеть человека, которого по-настоящему любишь, в таком образе – порочное саморазрушение.

– Сандра, – он не оборачивался, а смотрел на моё отражение в зеркало. – Что-то случилось?

Я пожала плечами и скрестила руки на груди, выставляя ногу вперёд, на каблук, покачивая им.

Естественно, Энджел ждал объяснений. Я редко заявляюсь в Асторию, потому что ничего хорошего для себя не жду. Тут всё пропитано развратом, похотью и деньгами и даже то, что эти деньги рекой льются на счета Рэя, не слишком меня утешает. Особенно сложно смириться с тем, что основой всего этого боль Энджела.

Его многочисленные любовники не способны меня порадовать. Поделать с этим я ничего не могу, поэтому Асторию я, за редким исключением, обхожу девятой дорогой. Кроме особенных и редких случаев.

– Ты спрашиваешь из вежливости или действительно ещё способен о чём-то тревожиться? – с сарказмом цежу сквозь зубы.

Увы! Но это привычная для меня манера поведения. Даже когда я хочу вести себя иначе, у меня не получается. Сарказм и жёсткость – моя броня, позволяющая окончательно не сойти с ума.

– Это хорошо. Значит, ты ещё способен иногда соображать. И эта одна из причин моего появления здесь, дорогой братец.

Приблизившись, я встала перед ним, прислоняясь к столику, на котором стояло множество косметических принадлежностей. И не косметических – тоже. Бегло скользнув взглядом, я заметила и кокаин, лежащей на тонкой папиросной бумаге и опиаты, предназначенные для внутривенных инъекций.

– Перед работой тебя ещё можно застать в относительной трезвости. Не совсем, как стёклышко, конечно, но ещё способного хотя бы воспринимать информацию.

– И что за информацию тебе так не терпится мне сообщить? – спросил он, в свою очередь скрещивая руки на груди, словно отзеркалившая мою позу.

Можно было бы подумать, что он насмехается и делает это нарочно, но, скорее всего, Энджелу просто так было комфортнее. Как и мне. Нам одинаково нравятся многие вещи, потому что мы – близнецы.

– Я сегодня была в школе.

– И что? Ждёшь от меня поздравлений? – хмыкнул Энджел, выгнув бровь.

Ну, куда ж лирическому герою да без картинно заломленной брови? Правильно. Никуда.

– Ко мне подкатила Ирис… хоть убей, не могу вспомнить её фамилию. Но это ведь и не нужно, да? Ты ведь помнишь Ирис?

– Конечно, помню! – раздражённо поморщился Энджел. – Помню, хотя и не совсем понимаю, какое это сейчас имеет значение?

– Она сообщила мне новость. Говорит, что беременна.

Не знаю, какой реакции я ожидала. Вероятнее всего – никакой. Возможно, что он отмахнётся, посмеётся или проигнорирует возможное отцовство. «С чего ты взяла, что это мой? А если и мой, то какая разница. Это её проблема».

Но Энджел ничего не говорил. Он не усмехался и не смеялся, его лицо оставалось серьёзным, даже сумрачным, а благодаря щедро-подведённым глазам в нём появилось что-то драматическое, как в героях байронического типа.

Время шло, а он по-прежнему не говорил ни слова.

– И что? Ничего? – передёрнула плечами.

– Ты чего-то ждёшь от меня? – отвёл он глаза.

– Ну, да… реакции, наверное.

– Какой?

– Хоть какой-нибудь. С одной стороны, при твоём распущенном образе жизни это обязательно должно было случиться и остаётся только подивиться, почему случай первый?

Он по-прежнему молчал и сидел почти неподвижно. Многое бы я дала, чтобы забраться к нему в этот момент в голову. Не из любопытства. Просто хотела знать, что он в этот момент чувствует. Способен ли чувствовать хоть что-нибудь и принимать на себя ответственность.

– Вот почему именно она? – закусил он голову, опуская густо подведённые ресницы.

– Ну, наверное, с другими твоя голова была не так сильно затуманена, и ты не забывать хоть как-то предохраняться? – выдвинула одно из предположений я. – Что ты планируешь делать дальше? Или, хотя нет, постой, вопрос, наверное, должен звучать не так – планируешь ли ты делать хоть что-нибудь?

– Я не знаю.

Прозвучало это не слишком обнадёживающе.

Энджел скользнул рукой в свою золотистую шевелюру, и зарылся в неё пятернёй словно гребнем.

– Чёрт, я правда не знаю, что с этим делать.

– Ну, тут не так много вариантов, на самом деле. Ты либо принимать свою меру ответственности и как-то учавствуешь во всём том, что связано с рождением младенцев, либо – либо всё игнорируешь и просто продолжаешь жить своей жизнь, как ни в чём не бывало.

– Можно как-нибудь обойтись без проявления твоего чёрного остроумия? – поморщился Энджел, хватаясь за голову.

Похоже, она у него болела? Настолько, чтобы морщиться, бледнеть и подавать хоть какие-то признаки страдания? А я, похоже, зря раньше времени списала со счетов малышку с фиолетовыми глазами. Если бы любая другая девица залетела, Энджел бы и не почесался. Уж чем-чем, а сантиментами в нас в роду никто не страдает. Подумаешь, младенец? Уверена, судьба ребёнка Энджела интересует весьма опосредованно.

А вот за мать он, похоже, готов переживать? Даже на фоне всего того что происходит – смерти матери и последующего за ним полного отрыва.

– Ты меня приятно удивляешь, братец. Я уж думала, в тебе вообще мало чего человеческого осталось. Ирис, Не-Помню-Как-Фамилия, тебе не безразлична, да? Язык мой не поворачивается говорить о любви и влюблённости, но…

– Она мне не безразлична! – яростно сверкнул он глазами.

– Слишком красивая девочка, да? – в задумчивости я повертела в пальцах какую-то кисточку с его стола. – В этом всё дело?

– Не знаю. Я понятия не имею, почему мы привязываемся к одним людям и нам почти плевать на других, несмотря на их многозначительные достоинств. Видимо, в Ирис было что-то, что цепляло за душу…

– За душу? – усмехнулась я, не сводя с него глаз.

– Именно, дорогая сестрёнка. Мне нравилось на неё смотреть и нравилось к ней прикасаться и мне это не надоедало.

– Может быть, не стёрлась ещё пыльца новизны?

– Да не знаю я, чего там не стёрлось, но очень бы хотелось, чтобы у девушки всё сложилось по жизни. А теперь не сложится.

– С твоим-то ребёнком? С нашей-то кровью? Конечно, не сложится. И… ей всего семнадцать. Родить ребёнка в таком возрасте… та ещё прелесть. А если попытается сделать аборт…

– Да в курсе я! Можешь ты не зудеть над ухом, словно юла?!

В ответ я лишь в очередной раз пожала плечами. Если так пойдёт дальше, обязательно какую-нибудь мышцу на спине накачаю.

– Что мне делать? Может быть, жениться на ней?

– А почему нет?

– Ты издеваешься?!

– Ну, о том, что тебе самому ещё нет восемнадцати, вспоминать поздновато, как думаешь? Об этом надо было…

– Думать раньше? – зло и насмешливо фыркнул Энджел. – Теперь какой смысл об этом говорить?! Не понимаю. Что я могу предложить девушке с нормальной психикой, нормальными планами на жизнь и нормальной перспективой? Вот это всё?

– Ну, я знаю очень многих девушек, который согласились бы на это долго не раздумывая. Глава «Банды скорпионов», сын первого гангстера в городе, контролирующем почти все преступные синдикаты в стране. Богат и красив. И приключений – вагон и маленькая тележка. Меркантильным тёлкам сгодятся твои деньги, они на восьмидесятилетних стариков вешаются и не гнушаются их ублажать… что на это фоне твоя сомнительная ориентация.

– У меня нормальная ориентация, дорогая моя сестричка!

– Да-а? – протянула я, рассматривая свои ногти. – Ну, как скажешь. Тем более есть шанс попробовать что-то новенькое. Что ты теряешь?

– Я? Совершенно ничего. Вопрос в том, что жизнь со мной вряд ли покажется ей сахарной. Даже если бы я хотел завязать со всей этой старой жизнью, завязав со всем этим, не уверен, чтобы у меня получилось. Но правда в том, что отец мне не позволит. Он собирался через пару-тройку лет женить на меня на этой чокнутой Сатори, что ходит за мной всюду как тень и ужасно меня раздражает! Как ты думаешь, он воспримет появление в моей жизни жены и ребёнка?

– Может быть, это повод начать ему наконец-то противостоять?

– И как ты себе это представляешь, Сандра? У него все рычаги управления, в него власть, за ним сила привычки. Можно сколько угодно разыгрывать из себя крутого перца, но правда в том, что я привык его слушать, привык полагаться на его решения. И вместо одного рычага давления – через тебя, я дам ему ещё два? Ну, пока один, как минимум? Да где гарантия, что он просто не перережет ей горло?

– Не перережет.

– Ты так в этом уверена?

– Почти.

– Пока она носит твоего ребёнка?

Энджел криво усмехнулся:

– Ты веришь, что подобные мелочи для отца могут что-то значить?

– Могут или нет – своих детей Рей не бросил. Хотя, тут большой вопрос, как бы оно было для нас лучше, но – всё-таки не бросил. А как поступать тебе с твоим ребёнком и твоей женщиной, решать только тебе, Энжи. Проще всего засунуть голову в песок, залить глаза вином и спрятать за словами о том, что папочка будет против. Гораздо легче, чем пытаться что-то в своей жизни изменить. У тебя есть отличный повод. И я, откровенно говоря, буду разочарована, если ты выберешь то, что выбираешь каждый раз в последнее время – ничего не делать.

– Я не уверен, что готов связать свою с девушкой с семнадцати лет. Я не смогу стать тем, кем она хочет меня видеть…

– Да-да, я знаю. Ты не достоин, с ней должен быть кто-то получше. Речь любого труса, если честно, – презрительно скривилась я. – Конечно, одной через все тернии ей пройти будет легче. Через людское презрение, через то, что придётся как-то получать образование и выбиваться в люди. И растить ребёнка, о психологии и физиологии которого она ничего не понимает. И ни один специалист ей в этом не поможет, потому что люди с такими, как мы, очень редко сталкиваются. А кто сталкивает, ещё реже выживает. И устроенная личная жизнь ей никогда не грозит если родится мальчик.

– По-твоему, рядом со мной, вот в это всём ей будет лучше?

– Да. По-крайней мере вопрос о том, на что купить молочную смесь и лишнюю пару колготок, перед ней никогда не будет стоять. Мы умеем достать деньги. Ещё бы нам этого не уметь. Ведь деньги придумать дьявол, а мы его истинное отродье.

– На коленях умоляю – только не начинай нести всю эту псевдо-мифическую чушь!

– Не буду. Но ты знаешь, что я права. Каков бы ты не был, ей будет лучше уже от одной мысли, что она не была для тебя проходной пешкой, игрушкой одноразового использования. Что ты готов вкладываться в ваши отношения…

– А я готов?

– А почему нет, Энжи?! У тебя что, есть обязательства перед кем-то другим? Ты жертвуешь какой-то своей возвышенной мечтой ради чужого счастья? Твоя жизнь пустая, в ней нет ничего. Ты стоишь на краю и готов сорваться в пропасть. Так почему не рискнуть хоть что-то изменить?! В самом себе? В обстоятельствах? С тобой рядом может быть замечательная женщина, которая тебе не безразлична, не отрицай это…

Энджел пожал плечами:

– И не собирался.

– И ребёнок.

– Кричащий кусок мяса, сыплющий какашками. Отличный повод взять себя в руки.

– Иногда шоковая терапия – самая действенная, – хмыкнула я.

Отлично понимая брата, к слову. Мысль об орущих младенцах, нуждающихся в ежесекундной заботе, кормления и перемене памперсах каждый два часа не только не вдохновляла – вселяла ужас. В меня. Которая в лицо дьяволу смотрела.

Дети, продолжение рода, инвестиции в завтрашний день – всё это гипотетически, а практически – бессонные ночи, вонючие смеси и жизнь, которая больше тебе не принадлежит.

– Ну, по крайней мере тебе достанется роль отца, и забота о младенце ляжет не на твои плечи. Ты обеспечишь безбедное существование Ирис, чтобы она могла заняться… – я поморщилась, поскольку очень живо представился себе картинку: замкнутое пространство, резь в глазах от бессонницы и бессмысленный ор.

Я никогда не стану воином. Нет, лучше быть воином. Или бизнес-леди. Дать хоть водолазом-космонавтом, но женщинам вроде меня никогда нельзя доверять младенцев ради всеобщего блага.

– Я подумаю над этим. Чуть позже. Сейчас нужно идти, представление начнётся через четверть часа.

– Вперёд. Удачи.

Мысль об этом больном шоу, когда под красивую музыку разодетые в латекс нимфоманки и стриптизёры станут в полумраке вытаскивать жилы из моего брата всегда вызывали во мне ярость, протест и неприятие.

Больные ли мы? Демоны ли мы? Не знаю. Но факт, что люди, способны развлекаться подобным образом, платить деньги за подобный «перчик» своих демонов вполне заслуживают.

Будет просто чудесно, если Энджел хотя бы попытается выбраться из этого круга ада. А если не получится, так хотя бы на какое-то время завяжет с наркотой и прочистит мозги – тоже неплохо.

Ужасно хотелось верить в лучшее. И на поводу у этого моего желания я идти себе не запретила.

Глава 9. Сандра

Возвращаться… даже подумать слово «домой» не хотелось. Возвращаться в ту подземную берлогу, что по милости Рэя считалась нашим общим убежищем мне не хотелось. Там никогда не бывало спокойно. Так спокойно, как было, например, в Хрустальном Доме. За время пребывания рядом с Синтией я успела привыкнуть – не к роскоши, нет. К тишине и величию дома, к прозрачной красоте его благородных пропорций и высокомерному чувству собственного достоинства, который он излучал. Он был загадочен и тих. А что у отца, что в «Астории» было слишком суетно и громко.

После той маленькой демонстрации дурного характера, что я успела продемонстрировать, обитатели закулисья в борделе предпочли больше на глаза мне не попадаться. А может быть всё дело было в том, что все были занятые приготовлениям к трудовым будням, что вот-вот начнутся, с минуту на минуту.

С чёрного хода я вышла в общий зал. Он был узкий, как лаз и его прикрывала широкая и ужасно пыльная бархатная портьера. Всё в Астории напоминало театр, и даже эти странные, внезапные входы выходы (особенно они!) были не лишены театральности. Они позволяли проституткам обоих полов незаметно входить и покидать зал, официанты могли сменять друг друга, да и мало ли ещё кто с какой целью желал проскользнуть в зал и слиться с толпой?

Хотя у меня сейчас никакого желания «сливаться» не было. Меня вполне устраивала роль постороннего наблюдателя. Это время, когда ещё не начиналось представление, заливающее кровью сцену и возбуждающее толпу до состояния потери всего человеческого, чему так же способствовали реки алкоголя и алмазная крошка кокаиновых дорожек, было самым спокойным и красивым. Дамы, разодетые в пышные до нелепости наряды, их кавалеры в дорогих костюмах. Все чинно восседают за столиками с накрахмаленными скатертями, перед некоторыми помимо фужеров с дорогим шампанским ещё и что-то съестное возвышается.

Интересно, как они собираются еду сочетать с выпотрошенными из тела моего брата внутренностями. Это правда не отобьёт им аппетит?

А вот алкоголь – это отличная идея. В последнее время я стала часто на него налегать. Пару раз по утру даже просыпалась в глубоком похмелье. Я и сама стала за собой замечать, что стоило дню перевалить за вторую половину, я топаю в бар, или к барной стойке, или в ближайший клуб, чтобы выпить какой-нибудь затейливые коктейль. Гремящая музыка, горячие тела рядом, подогревающие голову градусы алкоголя – и жизнь уже не кажется таким дешёвым пойлом, каким она является на самом деле. И реальность проще воспринимать, когда ты не совсем трезв.

Мне пока ещё было далеко до зависимости. Ну, я так надеюсь. Но за последний месяц, пожалуй, сложно было вспомнить день, когда я отправилась спать совершенно трезвой. Намечается опасная тенденция, у меня вообще-то опасная генетика. Если вспомнить, как именно закончила свои дни моя мать.

При мысли о том, что, однажды прочухавшись, мой драгоценный папочка и братец могут обнаружить во мне второе её издание…во мне поднялось мрачное зловещее удовлетворение. Они не обрадуются. Энджел так наверняка. Это ему можно предаваться всем возможным порокам, а я должна оставаться их непорочным ангелом, что им всем! Как будто среди них возможно не запачкать крылья. Ну, да о чём? Девственница я чисто физически, а так, если отбросить такие мелочи – ну какая из меня непорочная дева? Смешно же, правда?

Пока эти мысли прокручивались в моей голове, я привычно пробралась к барной стойке. Гремела музыка. Прямо-таки ревела. На танц-поле чуть в стороне от столиков зажигали любители потанцевать. А поскольку посещали Асторию люди не бедные, не жалеющие денег на фитнесы и всякие программы развития, то двигались по большей части эти люди неплохо. Было приятно глянуть.

– Добрый вечер, мисс Кинг.

– Привет, Гас, – кивнула я нашему бармену.

– Отлично выглядите.

– Как скажешь, – пожала я плечами.

Чем мои сегодняшние кожаные брюки, сидевшие на мне как вторая кожа отличались от вчерашних и позавчерашних – я не знаю. Но раз говорит, что сегодня выгляжу отлично, значит, так и есть.

Отлично я выглядела – от других. От девчонок в лёгких шелках, атласе, рюшках, стразиках и прочих прибамбасиках, на которые так щедры вечерние наряды. А я не видела смысла выпендриваться. Я зашла повидать брата и выпить. Я не собиралась никого цеплять. Но как это обычно бывает по закону всемирной подлости, который ни разу не давал сбоя, то, к чему ты меньше всего стремишься, ты получаешь с наибольшей долей вероятности – вся мужская половина пялилась на меня так, словно я была Анжелиной Джоли или Моникой Беллуччи – с интересом, исподтишка. Глаза их горели плотоядным огоньком, который заставляет течь большинство дурочек. А мне плевать. Меня только раздражает. Я презираю их за их похоть, их глупость, жадность и грубость. Им нечего мне дать – деньги у меня есть, а большего нет у них.

Чувствуя мой настрой и то, что я могу быть опасной (а это люди чувствуют вне зависимости от пола) они не сокращали дистанцию, лишь глазами мерили.

– Как обычно, мисс Кинг? «Морской бриз» с грейпфрутом?

– Да, Гас. Спасибо.

Бармен никогда ко мне не цеплялся и был до милого беспристрастен, за что ходил у меня в любимчиках. Я была с ним мила. В смысле, старалась не грубить.

– Привет, – раздался у меня над ухом голос. – Тут занято?

Какой необычный подкат! Но хотя бы голос не раздражающий. Даже приятный.

– Нет. Располагайтесь.

Назойливый посетитель, то ли слишком желающий выпить, то ли не из здешних мест действительно рискнул сесть рядом.

– Спасибо, – с лёгким намёком на насмешку прозвучало в ответ.

Кто бы не был навязчивый собеседник, голос у него был приятный и, судя по нему, незнакомец был не глуп. Как я это определила по голосу? Сложно сказать, но манера открыто и суетно произносить звуки всегда ассоциировалась у меня с глупостью. У незнакомца голос был хорошо поставлен, он явно владел им в совершенстве, не позволяя ему звучать не громче, не тише – произнося слова с несвойственной современным парням мягкостью и лёгкой ноткой горчащей насмешки.

Он явно заслуживал взгляда. Хотя бы из любопытства. И конечно же его вид должен был меня разочаровать. Так часто бывает, когда даёшь волю и простор воображению – первым делом, что после этого случается, ты разбиваешь себе лоб и скучную реальность.

Я была разочарованна. Незнакомец обманул мои ожидания. Он не был скучным.

Он был красив. Особенной, Элленджайтовской красотой – мужчины этой породы (нашей породы) худощавы и стройны, широкоплечи, узкобёдры и длинноноги, все их пропорции отличаются аристократической удлинённостью и лёгкостью. Их сложно представить в одежде, дешевле, чем целое состояние, а всё потому, что даже любая дерюжка, подсвеченная светом, что так и струится изнутри, начинает казаться какой-то изысканной дизайнерской находкой и сидит идеально.

Впрочем, на незнакомце-то была явно не дерюжка. Дорогой белоснежный костюм, на котором не было не единого тёмного пятнышка. Представьте, как все это сияло, подсвеченное неровным неоновым освещением, вспыхивало под льющимися огнями прожекторов? Он словно со всех сторон притягивал к себе свет. Или свет, причудливо переплетаясь, обретал человеческие черты. Очень необычные, тонкие и красивые.

Я выросла среди самых красивых мужчин, но красивее того, кто подсел ко мне сейчас, не видела. Он был совершенен до такой степени, что отталкивал. В прямом смысле слова – хотелось отшатнуться и ринуться прочь, не оборачиваясь.

У него были удивительно голубые глаза. Я такой радужки никогда ни у кого не видела. Яркие-яркие, как небо в солнечный полдень. Они бы могли принадлежать чистому ребёнку или прелестной девушке, на чьём лице смотрелись бы гораздо уместней, чем на этом худом лице, чуть удлинённом, с высокими скулами, запавшими, как после долгой болезни, щеками и пухлыми чувственными губами, очень чётко, даже твёрдо, очерченными.

У незнакомца была андрогинная внешность ангела, но его окружала широкая тень порока. Я не могу этого описать – но стоит раз увидеть, не ошибёшься. Слишком расслабленная манера держать себя, ленивая томность позы и движений, агрессивный, приценивающийся взгляд – всё это свойственно наркоманам со стажем. А я эти признаки видела неоднократно, у всех моих братьев. Болезненная истомлённость, излом, какой не встретишь ни в ком другом.

В свой черёд он с живым любопытством рассматривал меня, возможно, пародируя. Извините, забылась. Больше не буду.

Только вот в последний раз ещё взгляну. На руки. И тут без изьяна – длинные, гладкие, белые. Украшенные кольцами. Он – что? Ещё и женат?

– Просто украшения,

Я удивлённо вскинула взгляд. Мысли читает, что ли?

– Не несут в себе никакого смысла. Всего лишь кольца, – улыбнулся он.

Но улыбка не коснулась глаз. Тоже фамильная черта.

Бармен поставил передо мной заказанный мной коктейль.

– Можно и мне такой же? – даже не взглянув на стойку, поинтересовался молодой человек небрежно.

– Конечно, сэр.

– Будьте любезны.

Изысканная, но такая ледяная вежливость. И тон вымораживающий.

– Ещё один Элленджайт, – я больше не хотела сдерживать неприязнь.

Против самой Синтии я ничего не имела. Она доказала, что могла быть полезна. С Альбертом я смогла смириться, он не надоедал.

Этот тип мне не нравился. Я чувствовала, неприятностей с ним будет гораздо больше, чем с первым из Элленджайтов.

– Что значит «ещё один»? Как я понял, нас осталось так мало.

– Я бы так не сказала. Вас всё равно в избытке.

– Судя по твоему тону, красавица, один из нас успел тебя огорчить? Возможно, я смогу это исправить, если мы познакомимся поближе?

– Чёрта с два мы познакомимся поближе, красавчик. Выбери себе лучше мальчика по вкусу, а от меня отвали по-хорошему, и мы оба отлично проведём этот вечер.

Судя по его расширившимся зрачкам моя реплика ему не понравилась. Должно быть слишком грубо на вас слишком уточнённый вкус, милорд? Не стану извиняться, не надейтесь.

– Ваш коктейль, сэр.

Не глядя, он взял стакан и пригубил. Вкус, наверное, не понравился? Иначе с его скривился?

– Водка. И какая-то сладкая гадость. Тебе это нравится?

– Естественно. Иначе с какой бы стати я стала это пить?

– Для такой красивой девочки у тебя слишком плохой вкус, – он скользнул по мне взглядом. – И слишком грубые манеры.

– Зато у тебя они отменные. Приставать к незнакомому человеку с нравоучениями – что может быть учтивей?

Он неожиданно улыбнулся, словно признавая мою правоту. Но на самом деле ему было плевать, права я или нет.

– Ты здесь одна?

– Это имеет значение? – фыркнула я с вызовом.

– Вообще-то да. Ты мне понравилась, и я хочу провести этот вечер в твоём обществе.

– Правда? Мне скончаться от счастья? Или умереть от возмущения? Пожалуй, я не сделаю ни того и ни другого…

– Мудрое решение.

– Ты просто пойдёшь к своему чёрту, а я – к своему. На этом и разойдёмся.

Я попыталась встать со стула, но он сжал пальцы на моей руке. И проигнорировал мой предупреждающий взгляд. И глаза у него были по-прежнему чистой и глубокой голубизны. А мне было на это начихать.

– Нет.

– Что значит – нет? – возмутилась я.

– Не разойдёмся.

Он легко притянул меня к себе, как куклу, я даже не сопротивлялась. А в следующий момент поняла, что он обнимает меня за талию, прижимая к себе. Тело у него под пиджаком было жилистое, твёрдое и слишком горячее. Хватка железная, не то, что вырваться, вздохнуть тяжело. От него пахло чем-то горьким.

– Молодой человек! – благодарения богу, Гасс решил вмешаться, вступившись за меня. – У нас тут так не принято. Если вам нужна девушка…

Незнакомец повернул голову и, перехватив его взгляд, небрежно произнёс:

– Ты меня не видишь, и нас здесь нет. Займись другими клиентами.

Да он издевается? Что б ему! Теперь хоть караул кричи – Гасс меня действительно не увидит. Я тысячу раз видела, как отец, Энджел или Ливиан проделывали это с людьми, и знала, как это работает.

– Ух ты, какие мы злые! – он даже не ухмыльнулся, лишь в голосе прозвучала издёвка. – Куда пойдём, красотка? Тут много комнат. Ты будешь выбирать? Или я?

– Лучше я, – прошипела я в ответ.

– Признаться, я думал, что ты мне это доверишь. Но ладно, решение дамы – закон.

– Я предпочла бы остаться здесь!

– Не настолько – закон, – покачал он головой и, шагнув вперёд, легко, будто пушинку, подхватил меня на руки.

Я пушинкой не была. И на его руках чувствовала себя крайне дискомфортно, ненадёжно и неуютно.

– Пусти меня.

– Непременно. Чуть попозже.

Когда земля в прямом смысле уходит у тебя из-под ног ты невольно хватаешься за то, что попадается тебе под руку. Мне вот тут под руку попалась его тонкая шея, которую я и оплела руками чисто инстинктивно.

– Поставь меня немедленно! – возмущённо прошипела я. – Я сама пойду.

– Да ты что? И даже сбежать не попытаешься? – с издёвкой протянул он в ответ.

– И в мыслях не было. Кто ещё от кого бежать будет?

– Заинтригован. Чем же ты можешь так меня напугать?

– Большой и чистой любовью и назойливыми просьбами о женитьбе. Да поставь ты меня уже, наконец!

– Что за женщины пошли? Их на руках носишь – а они недовольны. Ну так в какую комнату пойдём?

Ладно, хочет надрываться – его право. Пусть тащит.

– Вон в ту, – указала я на дверь моей.

Он выглядел таким очаровательным, таким милым! У кого-то, возможно, могла появиться иллюзия, что молодой человек пофлиртует и отступит? У меня такой иллюзии возникнуть не могло. Я знала, что он сделает то, что планирует – по крайней мере такова его цель. При всем при том, я даже особого интереса с его стороны не испытывала – обычный азарт охотника.

Элленджайт осторожно внёс меня в комнату и бережно опустил на пол, одной рукой придерживая за талию, как ценную добычу. Его рука скользнула змеёй, зарываясь мне в волосы с тем, чтобы зафиксировать затылок, не давая увернуться от предстоящего по сценарию поцелуя.

– Я пришла на самое грандиозное представление в городе, а ты мне всё испортил, – прошептала я, сузив глаза.

Наши лица разделяла всего какие-то жалкие несколько дюймов.

– Уверена, ты ведь пришёл за тем же?

– Не совсем, – он снова попытался притянуть меня, чтобы поцеловать, но я увернулась, выставив ладони перед собой, не давая сократить дистанцию.

Видя, что я собираюсь что-то сказать, он на этот раз позволил взять паузу:

– Ты собираешься взять меня силой?

– Если придётся, – спокойно ответил наглец, глазом не моргнув. – Но вряд ли до этого дойдёт. Надеюсь, мы разделим удовольствие пополам? Так будет лучше всего.

Я отрицательно помотала головой:

– Нет? – приподнял он брови, изображая удивление.

– Нет. Я тебя не хочу.

– Ты врёшь. Твоё тело куда красноречивее твоих слов.

– Моё тело лишь половина меня. Хотя тебя, конечно же, едва ли заинтересуют такие мелочи, правда, Элленджайт? Твоё тело тоже достаточно красноречиво, и я знаю, что тебе важно не удовольствие, что я могу тебе дать – тебе важна игра. Как насчёт того, чтобы поднять ставки?

– Любопытно. Что за игра?

Я не смогла сдержать пренебрежительной улыбки. Как всё предсказуемо. Знаешь одного из них – знаешь всех.

Я шагнула вперёд, проводя острым ногтем по его хорошенькому личику, оставляя на миг тонкую царапину, которая тут же пропадала без следа, будто кто-то вытер след от фломастера.

– Я отдамся тебе без слов и так, как ты скажешь, если…

– Если? – едко спросил он, как бы говоря «думаешь, ты действительно чего-то стоишь?».

– Если смогу тебя поставить передо мной на колени. Или, как вариант, стонать от боли?

В небесно-чистых васильковых глазах рыбкой плыли непонятные мне мысли-тени.

– У тебя ничего не выйдет, – покачал он головой.

– Не будь таким самоуверенным. Ты меня плохо знаешь.

– Мы как раз и поднялись наверх, крошка, чтобы узнать друг друга получше. И если ты предпочитаешь это сделать таким образом? Я согласен. У тебя пятнадцать минут…

– Двадцать! – на автомате выторговала я.

– Хорошо, двадцать. Можно даже двадцать пять – бесплатным бонусом для прекрасной дамы. Но когда ничего не выйдет, ты отдашься мне так, как я того захочу. А я постараюсь быть изобретательным и не разочаровать прекрасную даму.

Самоуверенный болван. Он так в себе уверен! Ну что ж? Я сделаю все возможное, чтобы разрушить его уверенность. Я – Кинг, а пытать мы не только умеем, но и получаем от этого удовольствие. С таким красавчиком это не сложно.

Сделав шаг вперёд, положив ему руки на плечи, я медленно сдвинула с его плеч, напоминающих острый треугольник, белоснежный пиджак, а затем медленно помогла ему съехать вниз. С едва возможной осторожностью бросила его на стул.

Он смотрелся потрясающе. Белый ледяной король, сделанный из снега. Лунный принц, ожившая ночная грёза. А я чувствовала головокружительное возбуждение от того, что заполучила такую шикарную игрушку. И я не намерена была его жалеть. Я собиралась оторваться на полную катушку.

Он так же покорно позволил мне расстегнуть рубашку, под которой обнажились твёрдые, как камень, мышцы. Явными кубиками они не выпирали, но всё равно действовали отвлекающе.

Обняв его за талию, я потянулась губами к его губам, и он охотно откликнулся на мои прикосновения. Губы у него были тёплые, мягкие, очень-очень отзывчивые.

Слишком отзывчивые. Это отвлекало меня от того, что я собралась сделать. Совсем ненадолго – но отвлекло.

Мои кинжалы, маленькие и острые, незаметные для чужого взгляда, почти не ощутимые за кожаным рукавом куртки, они удобно скользнули в ладони, а затем ему в живот.

Мне не впервые было всаживать сталь в горячее человеческое тело. Но никогда раньше мне не доставляло это удовольствия. Я просто защищалась или выполняла свою работу. А сейчас – сейчас я испытывала почти оргазматические ощущения. Мне хотелось, чтобы он прочувствовал боль, чтобы она захлестнула его с головой, и он сдался бы, сломленный и подчинённый.

Но это было лишь в моих фантазиях. В реальности он даже не вздрогнул, лишь голубые глаза словно выцвели, сделавшись светлее, похожими на тонкий лёд, готовый треснуть и выплеснуть черноту.

Раздосадованная, я всем телом налегла на рукоятки кинжалов, заставляя их входить в тело глубже и двигаться, причиняя максимальные страдания. Не испытывая ни малейшей жалости, я снова склонилась к его губам, но на этот раз не за тем, чтобы поцеловать – едва мой рот соприкоснулся с его, я потянула в себя кровь. Она была горячей и солёной – в первую очередь. А под этой солью, словно второе течение, лёгкая приятная горчинка.

Кровь Элленджайтов – она действует как сильный наркотик, энергетик и афродозиак одновременно. Уж не знаю, что там за ферменты бурлят, но несколько глотков и крышу буквально сносит. Ощущение, будто летишь.

Я жадно тянула его кровь, чувствуя, как его тело сладко сжимается от боли. В состоянии уже изменённого сознания это нисколько не колыхало с моральной точки зрения, лишь доставляло удовольствие, давало ощущение власти. Я понимала, что нужно остановится. Не потому, что ему плохо, для меня самой исход был не ясен. Слишком сильнодействующей оказалась его кровь. Она бурлила в моих венах горячим томлением, похожим на жажду. Я хотела, чтобы, отринув мои запреты, он овладел мной прямо тут, на месте и без всякой прелюдии и в тоже время была готова умереть, чтобы этого не случилось. Не из принципов – из упрямства.

***

Он не отталкивал меня, не прижимал к себе, подчиняясь моим желаниям, оставлял право за мной вести этот танец. Или партию? Да кто разберёт? То, каким бесстрастным он оставался и к той боли, и к тому наслаждения, что я способна была подарить (а вообще-то способна ли? Откуда мне знать, если ничего подобного в моей жизни не разу не было?) и злило, и заводило сильнее – одновременно.

Он словно бросал мне вызов. Хотя «словно» тут было лишнее. Мне нужно заставить его сломаться и на всё про всё у меня осталось совсем немного времени. Он один из нас, а значит, скорее всего будет играть честно. Даже Рэй никогда не нарушал данного слова. Но если я проиграю… если я проиграю, честно играть придётся мне. А мне совсем не улыбается подпускать его к себе ближе, чем это уже случилось. Тут уж как бы не сломаться самой.

Я решила играть крупными козырями, чтобы наверняка. И не сомневалась в том, что выиграю. В конце концов Синтия наделила меня силой, равная которой в мире вряд ли есть ещё у кого-то.

Не сдерживаясь, я отпустила от себя… даже не знаю, как это описать. В моих руках была сила жечь, давить и наносить удары одной силой мысли и моего желания. В данный момент всего этого было в избытке.

Думаю, в тот момент его внутренности просто плавились в той невидимой плазме, в тех энергетических волнах, что срывались с кончиков моих пальцев. Невидимое пламя жгло, невидимые ножи резали, невидимые кулаки растирали его внутренности между невидимыми пальцами.

Нельзя сказать, чтобы мои усилия не принесли никакого результата. Прислонившись спиной к стене, откинув голову назад, опустив длинные ресницы и спрятав за ними лихорадочный блеск глаз, он несколько раз глубоко и ритмично вдохнул.

На скулах зажегся лихорадочный румянец, губы сделались красными настолько, будто он накрасился самой яркой, красной помадой, а глаза обвело тенями так, что они казались подведёнными тушью. Бледная кожа словно светилась в полумраке. Он был красив и жуток одновременно, и было в этой красоте нечто настолько порочное и пугающее, что я невольно отступила на шаг.

Но самое печальное для меня – с его губ не сорвалось ни стона. Железный он, что ли? А выглядит хрупкой статуэткой. Ну не может быть эта принцесса упрямей меня!

– Это всё? – голос его звучал тихо, мягко и совсем капельку – насмешливо. Тень издёвки? Хотя нет, что-то другое. – Это всё, на что ты способна?

У меня было желание в отместку выложиться по полной, но… что-то меня останавливало. Я понимала, что на этот раз передо мной равный противник. Этот не уступит. Скорее умрёт – из чистого ли упрямства, желания выиграть любым путём… или нет, тут всё иначе. Ему просто плевать на то, выживет он или умрёт. Тут было полное пренебрежение к жизни (я кожей чувствовала, ему плевать на себя даже больше, чем моим драгоценным братцам или мерзкому папаше). Ему важно оказаться сильнее меня, а вот жить или умереть – неважно.

Быть может, он даже ищет смерти? Такие, как мы, всё время её ищем.

Но мне-то что до этого? Почему не шарахнуть со всей дури? Почему не попробовать и не посмотреть? Разве мне не всё равно, сдохнет он или выживает? Я… я его даже не знаю.

Упираясь затылком в стену, он выжидающе глядел на меня. Спокойно, понимающе и с лёгким налётом скуки. Будто видел нечто похожее тысячу раз, не меньше.

У него нет никакого права так на меня смотреть. Он думает, меня удерживает похоть? Но ничего подобного я не чувствовала. Влечение было, и сильное, но я остановилась не потому, что хотела его. Да и как можно всерьёз хотеть того, чего не знаешь?

Мне и самой это было странно, ведь я легко убивала. Не задумываясь. Потому что стоит начать задумываться, и будет как сейчас – рука отяжелеет, начнут одолевать сомнения и ничего уже не будет. Тот, кто испытывает сомнения, редко наносит решающий удар. Тот, кто испытывает удовольствие, рано или поздно попадается. Когда я убивала, я не чувствовала ничего. Это было как выполнить работу. И люди в такой момент представлялись пустыми, как куклы. К тому же я никогда не убивала невинных. Наркодилеры, сутенёры, насильники – всегда лишь мужчины, те, кто получал удовольствие, унижая других, с разложившейся душой, в которой света было меньше, чем у собаки или даже свиньи. В такие моменты я даже чувствовала себя героем – я перерезала этой твари горло во мраке, и кто-то там, на свету, не пострадает. Какая-то девчёнка не попадёт в его цепкие лапы и её минует сексуальное рабство, а парень, быть может, никогда не попробует очередную дозу героина. Этих мразей ни трогало человеческое правосудие, сам господь бог забыл о них. Но я, отчасти такая же мразь, как они – я ставила точку в их мерзкой истории. И да, я чувствовала при этом удовлетворение.

Но этот парень… я его не знала. Хотя он – Элленджайт, а это значит, квинтэссенция всех возможных пороков. В глубине души я понимала, он, скорее всего, много хуже тех, кого я в своё время прикончила. И всё же… ну не поднималась у меня на него рука. Если бы он вёл себя иначе. Но он просто позволял мне делать всё, что приходило в голову и смотрел. И я чувствовала себя обезоруженной. Настолько, что даже мысль о позорном поражении не могла меня подстегнуть.

– Твоё время подошло к концу, – голос его был как мягкая ладонь, гладившая кошку против шерсти. – И ты проиграла.

– Я поняла, – как можно больше холода добавила в голос я. – Мне раздеваться? Или предпочитаешь сделать это сам?

– Раздевайся, – кивнул он.

Просто прелестно! Всю жизнь мечтала раздеться перед незнакомцем, с бесстрастным видом взирающего на это нелепое действие.

Без одежды мы беззащитны, потому что одежда в какой-то мере скрывает наше тело как маска. Обнажённое тело не каждый умеет носить с достоинством. Без одежды мы либо величественны и прекрасны, либо нелепы, жалки и смешны. И последнее совершенно асексуально.

Ну что ж? Он выполнил свою часть договора. Я выполню свою. Как бы мне это не претило. И он вправе отказаться облегчать мне существование.

Потянув за замочек замка, скользящего по лентам, фиксирующего между собой пару звеньев с противоположной стороны, я расстегнула кожаную куртку, небрежным жестом отбросив её в сторону. Медленно и томно обычную водолазку хрен стянешь. Я, по крайней мере, и стараться не стала. Просто быстро стянула её через голову, бросив в том же направлении, что и куртку и она не самым изящным образом приземлилась на пол, нелепо растянув рукава в разные стороны.

Обнажённую кожу на руках и груди студил прохладный воздух.

Очередь была за обувью. Чтобы было удобнее расшнуровывать берцы, я поставила ногу на ближайший стул и неторопливо, не слишком заботясь о впечатлении, которое произвожу, ослабила шнуровку и разулась.

Осталось избавиться от кожаных брюк и скинуть бюстгальтер, и я оказалась, в чём мама родила. Благо, волосы длинные. Они золотистым плащом укрыли плечи, спину и часть бюста, дождём растекаясь по телу.

Раздевшись, я повернулась к моему… хм-м – кредитору?

В его взгляде я не надеялась прочесть ничего лестного, но, вопреки ожиданиям, они светились одобрением, если не откровенным восхищением. К счастью для нас обоих животное, скотской похоти я в нём тоже не прочла.

Отойдя к кровати, я растянулась на простынях, радуясь возможности прикрываться пусть и таким, нехитрым и далеко не эффективным способом и бросила моему противнику приглашающий взгляд.

Он пристально наблюдал за моими действиями и лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Или, возможно, я просто разучилась читать по лицам? Ни вожделения, ни насмешки – алебастровая маска с блестящими глазами, ярко-красными губами.

Ладно, чёрт с ним. Пусть глядит. Может быть, чем судьба не шутит, всё, что он сможет, это только смотреть? По нему что-то непохоже, что мой вид его сильно заводит? Возможно, мне повезёт, и я окажусь не в его вкусе? А может быть, девочки – это вообще не по его части?

Не успела я воодушевиться и расслабиться, как он отлип от стены, что подпирал всё это время, и неспешно придвинулся к кровати, на которой я растянулась, тщетно стараясь изобразить равнодушную безмятежность.

Он двигался легко, как движутся тени, в которых так легко вообразить опасность и угрозу. Злой дух, один из орды злых ирландских слуа, всегда приходящих с запада с ночным ветром, один из орды мертвецов, не узнавших погребения в освящённой земле, что до скончания века будут мчаться в небесах и биться без устали.

Тёмная кровь…

Человек не способен противостоять призыву мертвецов. Только люди с безгрешными душами могут оказать сопротивления.

Или те, у кого души вовсе нет – демоны.

Согласно ирландским мифам слуа становятся люди, натворившие немело злых дел на земле. Небеса не принимают недостойных, Преисподняя отвергает их и даже древние языческие боги закрывают им дорого в языческий загробный мир.

Чтобы обрести покой, слуа пытаются проникают в дом умирающих, чтобы, следуя за отлетающей душой, найти дорогу в иной мир.

В его пластике было нечто бескостное, текучее и противоестественное. И в то же время невероятно привлекательное. Он легко растянулся рядом со мной, пристроив голову себе на руку, опираясь локтем на кровать.

Никогда не любила анализировать собственные чувства. Это никогда не заканчивалось ничем приятным. Моя душа, пусть и несколько иначе, но всё равно такая же бездна, как и души всех тех, кто меня окружает, а заглядывать в бездонную тьму кому понравится?

Я не хотела, чтобы на меня смотрели, за мной наблюдали, обо мне думали. Я хотела, чтобы всё, что должны было бы случиться, поскорее закончилось – болью это обернётся или удовольствием, не так уж важно на самом деле. Это не трагедия и не события – лишь очередной эпизод в моей жизни. Всю жизнь в девственницах не проходишь, и уж лучше странный незнакомец, напоминающий мифический инкубов, чем один из моих братьев.

– Ты собираешься любить меня взглядом? – протянула я.

– Тебя это разочаровывает?

– Не особо. Просто предупредил бы сразу, я бы особенно и не напрягалась. Или, после того, как я так постаралась, этот взгляд всё, на что ты способен?

– Ты меня провоцируешь?

– Конечно. Не люблю тянуть кота за хвост. Если ты мужчина, бери меня и закончим уже всю эту тягомотину, если нет… тогда к чему нам тратить друг на друга время?

– Ты так уверена в своих женских чарах? Хотя… ты действительно очень красива. Красивее, чем, видимо, сама думаешь.

– Если честно, я об этом не думаю. Моя красота не моя заслуга. Она просто есть. Не вижу смысла это обсуждать.

Он пожал плечами:

– Да я и не собирался.

Он перекатился, нависая надо мной, опускаясь всем телом. Впрочем, веса в нём было немного. Гибкий и лёгкий, словно туман он обволакивал со всех сторон, окружал облаком. Белая рубашка лишь довершала сходство с призраком, а ещё эти нереально светлые, как сверкающий конфетти, волосы…

Неожиданно даже для себя, я обвила руками его по-змеиному гибкую шею и притянула его к себе, первой коснувшись губами его губ. Откровенно говоря, в глубине души я надеялась, что он отстранится. Почему-то всё в той же самой глубине я была уверена, что этот прекрасный Лунный принц предпочитает мальчиков девочкам.

Губы у него были тёплые и, на удивление, мягкими, хотя визуально пухлыми вовсе не выглядели. Стоило мне лишь прикоснуться к этим губам, как по мне прокатилась волна тепла, от макушки по пяток – горячей искрой и тело, за минуту до этого словно твёрдое и деревянное, сделалось мягким, как разогретый воск, готовый принять любую форму.

«Тело предало», – забавное выражение. Всегда было интересно, как тебя может предать то, что является не просто частью – по сути это ты и есть. Моё тело всегда служило мне верно и послушно, делая только то, что я ему милостиво позволяло.

И на этот раз я с любопытством прислушивалась к незнакомым ощущениям. И отнюдь не намерена была оказывать им сопротивление. Зачем? Держать себя в узде я хорошо умею, когда хочу это делать. Но раз я всё равно проиграла, то почему не воспользоваться своим безвыходным положением и не получить от этого удовольствие?

Этот поцелуй… его можно было бы посчитать целомудренным. Но движение его рук целомудренными отнюдь не были. Я не испытывала ни стыда, ни страха – да и откуда бы им взяться? Лишь захватывающее дух ожидание, а когда его губы прижимались к моим – захватывающее упоение, непривычное, неожиданное и странное.

Но очарование казалось тонким и скоротечным. Невероятное чувство нетерпения охватило меня – я хотела, чтобы самое важное произошло как можно быстрее, хотела перешагнуть грань и черты и испытать либо блаженство, либо разочарование.

Я не сопротивлялась, стараясь расслабиться. Полуоткрытые губы горели от наших влажных поцелуев.

Выгибая спину, я тянулась к нему, откровенно наслаждаясь ленивой грацией его движений, подразнивающими ласками. На моей ставшей особенно чувствительной к прикосновениям коже он чертил дорожки поцелуев, но словно нарочно избегая прикасаться языком к тем точкам, которые, как я подозревала, были бы особенно отзывчивы.

Мгновения стали казаться бесконечными. Время замедлялось, а тело горело. Все ощущения сконцентрировались на кончиках его пальцев, горячих губах, весе тела.

Со сводящей с ума медлительностью его рот описывал круги на груди, руки скользили вниз по телу, будто изысканный шёлк, будто тёплый, струящийся каскад воды.

Я ожидала, что после нашего знакомства он будет вести себя иначе, возьмёт грубо то, что ему причиталось и, откровенно говоря, я именно этого и хотела. Чтобы было быстро, горячо, грубо… меня и томило, и раздражало это неспешное волшебство, открывающее во мне грани ощущений, о которых я не подозревала.

Элленджайт вёл себя так, будто его единственной целью было доставить удовольствие мне. А я не верю в бескорыстное желание отдавать. Это была сеть, шёлковая и прочная, что он пытался набросить с неведомой для меня целью. Но просто так, с благими намерениями сети не набрасывают.

Ласки и нежность – это всё сказка. Обман. Манипуляция.

И всё же я позволила себе их впитывать – изысканные, непрекращающиеся, нежные прикосновения. У меня создавалось такое чувство, будто прикосновения его рук совпадают с биением моего сердца. И это была сладкая пытка, через которую мне никогда не приходилось проходить.

Я и сама с упоением прикасалась к его на удивление мускулистому телу, открывая для себя упругость плеч и шелковистую прохладу волос, стекающих между моими пальцами. Ладонями ощущая теплоту его тела, глухое, слишком быстрое для нормальных людей, слишком сильное биение сердца.

Я крепко оплела его тело ногами, прижимаясь к нему так тесно, как только могла. И он меня не разочаровал, отозвавшись именно так, как только и можно отозваться на подобное приглашение – скользнул в глубину моего тела одним плавным толчком.

Ощущение в первый момент было таким, будто в меня плеснули кипятком. Обожгло неожиданно и довольно сильно, заставив тихо вскрикнуть.

Он замер, приподнимаясь надо мной на ладонях:

– Ты девственница?..

– Сюрприз и бонус, – прошипела я в ответ, стараясь не смотреть в его слишком красивое лицо.

– Лучше было бы предупредить.

– Тогда сюрприза бы не получилось, – фыркнула я ответ.

Боль внутри немного стихла, сменяясь нарастающим напряжением.

Он снова начал двигаться, по началу осторожно, медленно и ритмично, погружая меня в тёплые волны наслаждения. На мгновение время словно замедлило ход. А потом начало убыстряться, вместе с его набирающими темп движениями, с каждым подходом становящими всё более настойчивыми, требовательными и быстрыми.

Я ощутила, как в какой-то момент внутри меня что-то сжалось и запульсировало, будто волшебный цветок распустил переливающиеся лепестки.

Вспышка невыразимого блаженства вырвала из моей груди восторженный вскрик. Будто я падала вниз с огромной высоты, сердце замирало внутри и не только сердце.

И это падение доставило мне ни с чем не сравнимое удовольствие.

***

Парить и летать это чертовски здорово, но ни одни крылья не способны долго держать нас в облаках. А когда их складываешь, перед тобой всё то же – земля. Я потому и люблю мотоцикл, за его способность создавать достоверную иллюзию полёта.

Если бы я могла, я перенеслась куда-нибудь подальше. Жаль, что я не могла переместиться в одно мгновение куда-нибудь подальше отсюда. Честно говоря, безразлично, куда, лишь бы не смотреть в глаза этому выродку с ангельским ликом и змеиной душой.

Ничего хорошего не может получиться из встречи двух выродков. Лучше бы нам держаться подальше друг от друга. Ну, ладно, что случилось то случилось, сделанного не поправить. Порадуюсь и тому, что это хотя бы был не Ливиан.

Я почувствовала, как он шевельнулся рядом и через секунду, услышав шорох, поняла, что он потянулся за сигаретами. Щёлкнула зажигалка и в комнате потянулся характерный, до тошноты знакомый запах марихуаны. Ну, конечно! Кто бы чего другого ждал?

Перевернувшись, я потянулась за разбросанной одеждой.

– Что ты делаешь? – голос его выражал вежливое любопытство.

Но само его звучание…

По коже словно мехом провели и каждый нерв готов был отозваться на это касание. И в тоже время ничего ласкового в нём не звучало, скорее наоборот – холодок.

– Ты не слышала? Я задал тебе вопрос.

– Слышала.

Подхватив с пола кожаные брюки, я поспешно натянула их на себя. У кожи есть существенный недостаток – натянуть такие брюки на задницу, даже на такую волшебную как у Элленджайтов то ещё боевое искусство. Но я справилась. Не в первой.

– Слышала?.. И это – всё? Ты ничего не хочешь добавить?

Ага. Пренебрежение, снисхождение, насмешка. Игра кота с мышью. Знаю, знаю. И эту интонацию, и даже выражение лица. В темноте не видно, но я столько раз слышала точно те же нотки от Рэя, чуть реже – от брата. Этакий провокационный тон, как будто перед котёнком фантиком на верёвочке помахивают. Давай, милый, вступи в игру, и я тебя заиграю до смерти.

Я знаю правила этой игры, я всю жизнь её наблюдаю. И терпеть не могу играть. Не собираюсь я с тобой флиртовать, милый. И красней удушливой волной, и млеть от неги. Мы дали друг другу, что могли и получили, что хотели. Точка. Финиш.

– Ты меня игнорируешь?

– Верю в твою интеллект. Кажется, необоснованно. Ты не в состоянии сам дать ответ на твой вопрос? Что я делаю? Я – одеваюсь.

– Я спросил тебя об этом?

– Ты до такой степени невменяем, что забываешь всё сразу?

– Ты собираешься уйти? Так быстро?

– Не вижу поводов задержаться.

– Правда? – насмешка в его голосе раздувалась, как мыльный пузырь. – Ты даже имени моего не спросила.

– А зачем мне твоё имя?

Снова насмешливое фырканье, смешенное с лёгким недоумением:

– Так принято. Знать имя того, кто стал первым твоим мужчиной.

– Я точно буду знать имя того, кто станет последним.

По началу, я подразумевала, что последним будет тот, кто задержится, но в следующий момент поняла – я не потерплю рядом с собой никого. Моя дорога будет пролегать в одиночестве под холодными звёздами, и я пойду по ней в любую сторону, в какую только захочу.

Мне не нужны попутчики. Не нужны предательства и измены. Не нужны унижения и боль. Я могу и хочу быть одна. И все имена мне без надобности.

– Ну, скорее всего. А там – посмотрим.

Подхватив куртку с пола, я двинулась к двери, но столкнулась с моим внезапно и негаданным обретённым любовником.

Он был обнажён и удивительно органично себя в этом состоянии чувствовал. Хотя, да, стыдиться с таким телом определённо нечего. Гладкое, белое, где мышцы не рельефно бугрятся, а словно бы переплетаются между собой, как реки, плавно впадая одна в другую. Гордый разворот плеч, гибкая длинная шея, маленькие соски на безволосой груди и каскад белых, как снег, длинных платиновых волос.

Черты его лица были почти по женственному красивы, только в их выражении не было ни тени женственности – холодноватое, чуть насмешливое в данный момент откровенно ехидное. И в нём было что-то ещё.

– Какого чёрта?.. – рыкнула я. – Слушай, уйди с дороги.

– Не уйду, – он сделал шаг вперёд, видимо, рассчитывая, что я отступлю назад, только я и не подумала этого делать.

Мы стояли вплотную друг к другу. И меня это бесило.

– Что тебе надо? – холодно спросила я. – Хочешь сказать мне своё имя? Ок, валяй. Я послушаю. А потом просто уйди.

Он не шевельнулся, молча стоял и смотрел и льдистые глаза светились в полумраке, почти как у кошки.

– Отойди!

Я попыталась оттолкнуть его плечом, он чуть довернулся, словно бы уступая мне, но в следующий момент жёстко схватил за талию и прижал к портику кровати.

– А ну пусти! – я и правда рассвирепела.

– Куда ж ты так рвёшься?

– Да без разницы! Лишь бы прочь отсюда.

– Я был настолько плох?

И снова насмешка с толикой полынной горечи.

Он знал себе цену и не сомневался в себе. И моя реакция, похоже, его озадачивала. И, мне показалась, даже задевала.

– Ты был хорош. Просто великолепен.

– А теперь ты мне льстишь?

– Ты сам знаешь, что хорош. Такие, как ты, в постельных делах хороши, этого у вас не отнять.

– Такие, как я?.. – он тихо засмеялся, тряхнув головой и его серебристые, как елочная мишура, локоны, зашевелились вокруг нечеловечески красивого лица, будто клубок потревоженных змея. – Таких как я больше нет. Так почему ты пытаешься так быстро от меня сбежать?

Я взглянула на него, пытаясь найти правильные слова, чтобы достучаться. Чтобы донести – это не игра, и ему лучше в других местах поискать для себя развлечения.

– Ты ходячая проблема.

Он выгнул бровь:

– Предпочитаешь проблемы другого характера?

– Я предпочла бы жизнь без проблем. Но это мало кого интересует. Послушай, как там тебя зовут?..

– Ральф, – любезно подсказал он.

Его имя прозвучало лезвием, завёрнутым в шёлк. Острое, царапающее, раздражающее и сладкое, пряное. Как капли крови на его сладких губах, как гладкое тело под моими острыми ногтями.

Он не сводил с меня выжидающего взгляда.

Ральф? Красивое имя. Как кружево из раскалённого металла.

И сам он словно ненастоящий. Даже менее реальный, чем мой чокнутый папочка и его любимая игрушка – мой брат.

Я поднесла палец к его губам и провела по ним. Мягко надавить, и они раскрываются, как лепестки цветка. И на подушечке словно собранный нектар осталась алая капля, переливающаяся рубиновым цветом.

Словно зачарованная, я поднесла её к своему рту и слизнула, не впервые ловя себя на мысли, что семейная патология – папочкин садизм – передалась и мне. Не потому ли я так легко убиваю – не колеблясь, не зная жалости. Правда, смерть других людей не вызывала во мне азарта. А вот мысль о крови и боли таких же, как Рэй – живучих, порочных, не знающих жалости и недостойных её, – возбуждала. Заставляло голову кружиться, грудь – жадно вздыматься, лоно – увлажняться. И это пугало меня, и злило. Я не хотела принять эту сторону своей натуры. В этот момент я и себя ненавидела и презирала не меньше, чем отца, но чувствовать по-другому не получалось.

Лучше уж не чувствовать ничего.

– Отойди от меня! – истерично рванулась я из его рук. – Пусти!

В моём голосе звучала ярость дикой кошки и обжигающе-страстная ненависть.

Я с отвращением оттолкнула его от себя, чувствуя, что, если он попытается меня удержать, у меня начнётся истерика.

Конечно, он не понял, что мои чувства относились не к нему самому, а к той, самой тёмной версии меня, от которой я пыталась скрыться. Обескураженный моей реакции, Ральф отступил. На бледных острых скулах вспыхнули яркий лихорадочные пятна, челюсть упрямо сжалась.

– Иди.

Ну вот, я получила, что хотела. Откуда же такое чувство, как будто от тёплой печки меня на мороз вытолкали?

Не оборачиваясь, я метнулась к двери. Никто меня не удерживал.

Глава 10. Альберт

– Как приятно собраться всем за одним столом. Всей семьёй, так сказать, – пропела Синтия, усаживаясь во главе нашей небольшой компании. – Почти как в старые добрые времена. Постепенно нас становятся больше. Придёт время и Элленджайты снова станут править этим городом. А если захотят, то и чем-то большим.

Сестра выглядела отлично. Белый цвет, несмотря на все её грешки, всегда был ей к лицу. Она выглядела в нём сногсшибательно – лёгкая, юная, свежая, как утренняя роза.

Вся насквозь такая же фальшивая, как её вид. Потому что на самом деле ни свежей, ни лёгкой, ни даже юной она не была. Но глядя на её цветущий, оживлённый вид просто невозможно было в это поверить.

– Хочешь стать Тёмным Властелином? – поддела её Катрин.

Ещё одна дева в белом. Ну, эта не лжёт. Это действительно играет за светлую сторону.

– Наверное, я тебя удивлю, моя сладкая, но никто не встаёт с мыслью: «Сегодня я буду особенно гадок и отвратителен». Большинство людей не считает себя злодеем, и я не исключение. Вся проблема в чём? Я люблю получать только самое лучше и мне нравится власть. А чтобы получить и то, и другое, соблюдая собственный интерес, иногда приходится наступать на чужие. Да, не стану лицемерить – ведь тут всё свои? – свои интересны я всегда ставила выше других. И планирую придерживать подобной политики в впредь. Так что, если хочешь быть Властелином – да, чаще всего приходится быть тёмным.

Катрин смотрела на Синтию сощурившись, с лёгкой неприязненной усмешкой на устах. Весь вид её отчётливо, не таясь выражал, как сидящая напротив неё собеседница ей неприятна, как она её презирает и что она отнюдь не намерена скрывать это.

Синтия, в свой черёд, насмехалась. Она прекрасно понимала, что её сладкий тон и милое личико не обманывают, а лишь сильнее бесят соперницу. Ей нравилось изводить Катрин. И её бесило то, что со временем придётся признать – соперница со светлой стороны отнюдь не так слаба, как хотелось бы.

– Альберт, дорогой, передай мне, пожалуйста, сахарницу? – проворковала Синтия.

Я передал. Синтия улыбнулась мне так сладко, что я удивился, как у неё скулы не сводит от такой широкой улыбки?

– Спасибо, братец.

Вот змеюка.

Катрин проигнорировала выпады моей злобной фурии и с интересом поглядела на Ральфа. Тот изображал собой молчаливую статую, переводя равнодушный взгляд с одного лица на другое.

– Ты воскресила его по той же технологии, что и Альберта? – деловитым тоном поинтересовалась моя будущая жёнушка у моей любовницы-сестры.

Я даже поперхнулся при её технократичной «технологии».

– Что?.. – Синтия на миг показалась обескураженной, но тотчас взяла себя в руки, ловя брошенный ей мяч, подхватывая нить разговора. – Нет. В случае с Ральфом я решила поставить на магию, а не на науку.

– Что за бред? Я не верю в магию.

– Мне плевать, во что ты веришь. Некоторые вещи не исчезают сами по себе лишь потому, что тебе хочется объявить их не существующими.

В голосе Синтии отчетливо прозвучал вызов. Её слова явно имели двойной подтекст, и я почувствовал гнев – вот какого чёрта она это делает?!

– Как видишь, это работает. Так или иначе, я всегда получаю то, что хочу.

– Поздравляю, – кивнула Катрин и снова перевела взгляд на Ральфа. – Какого это?

Поняв, что обращаются к нему, Ральф шевельнулся, будто заведённая игрушка, пришедшая в движение после того, как её толкнули, придавая ей импульс ускорения.

– Что именно? – его голос был безупречно вежливым.

Как и всё в нём. Безупречно. Красиво. Идеальное воплощение андрогенной красоты. Он был настолько нереально красив и безжизненен, что я даже усомнился – мы действительно переспали с ним или мне это только привиделось и эти воспоминания ложны? Ночью он был таким горячим и отзывчивым, а сейчас – как равнодушная кукла.

Поняв, о чём я думаю, я почувствовал смущение – Катрин была рядом, и я скорее бы взошёл живьём на костер, чем допустил бы, чтобы она узнала. А ведь легко могла.

Чёрт! Что я каждый раз делаю? И зачем всё время так усложняю свою жизнь.

– Ну, умирать. А потом воскресать. Потерять всех, кого любил в прошлой жизни. Если вы, конечно, в прошлой жизни хоть кого-нибудь любили? Какого это – найти мир изменившимся, другим, незнакомым?

Ральф сидел, небрежно развалившись на стуле, непринуждённо облокотившись на локоть. До сих пор у него был отсутствующий вид, но сейчас в серых прозрачных глазах промелькнул интерес.

– Это неприятно, – прищурившись, медленно уронил он.

– Неприятно?.. Довольно интересная формулировка. Хотя, если подумать, наверное, очень точная. Умирать, должно быть, действительно – неприятно.

– С какой целью интересуетесь? Хотите попробовать?

Это прозвучало как пощечина. Не могу объяснить, почему, но именно так. Жёстко, хлёстко и с совершеннейшим равнодушием. Он всем своим видом, равнодушным, небрежным подчеркивал, что считает Катрин пустым местом.

– С какой стати ей этого хотеть? – боюсь, резче и эмоциональнее, чем сам того хотел, бросил я.

Меня бесило то, как он смотрел на мою невесту. Он нарочно вёл себя так, чтобы выбить почву у неё из-под ног, почувствовать себя маленькой и незначительной.

– Полагаешь, у неё нет к тому оснований? – холодные глаза насмешливо смотрели на меня, подначивая продолжить ссору. Или разговор – как получится.

– А ты, судя по всему, полагаешь, что есть?

– Не знаю. Мне трудно судить. Никогда не был на её месте.

Он откровенно надо мной издевался. Насмехался над нами. И презирал нас всех.

– Я врач, – заговорила Катрин своим ровным, лишённым эмоций голосом. – Мне интересна физическая сторона вопроса. Хотя, вру – метафизическая сторона тоже. Не могу себе представить, что это реально – истлеть, простите, в труху, а потом вновь обрасти плотью. Я была в склепе. Там одни кости. И я просто не могу поверить…

– Не верь, – пожал он плечами. – Я не настаиваю.

– Извините. Я не хотела досаждать.

– Ты и не досаждаешь. Катрин – если не ошибаюсь? Так ведь тебя зовут? На самом деле гораздо приятнее ответить на твои вопросы, чем наблюдать за тем, как Синтия пытается всем сделать гадость.

– Не смей так со мной говорить! – от злости у сестрицы глаза загорелись, как у кошки.

– Не сметь?.. – он поглядел на неё без тени улыбки и всё же она витала вокруг его совершенного, холодного, тонкого, кажущегося бесстрастным, лица.

Как он это делал – лицо спокойное, но насмешливое презрение читалось в нём без труда.

– Я могу вообще с тобой не разговаривать. Мне не сложно.

– Имей хоть немного почтения. Если забыл – ты обязан мне жизнью.

– Правда? Ну, во-первых, я тебя об этом не просил. Во-вторых, скажи спасибо, если за твои услуги мне не придёт в голове тебе отомстить, потому что я вовсе не испытываю благодарности. И, в-третьих, полагаю, мы квиты? Я обязан жизнь тебе, ты – мне. На этой светлой ноте, пожалуй, я покину ваше общество. Мне что-то не хочется есть.

– С чего бы? Мы испортили тебе аппетит? – зло фыркнула Синтия.

– О, не приписывай себе лишних заслуг. У меня его изначально не было.

– Наверное, сыт кровью вчерашних жертв, папочка?

Похоже, он не на шутку её разозлил?

– Возможно.

– Я, пожалуй, тоже наелась, – Катрин поднялась из-за стола за ним следом.

Мне это совсем не понравилось. Как не понравился и взгляд, которым обменялись Катрин и Ральф.

Я что – ревную?

– Только попробуй подняться и пойти за ней, – с неприятной улыбкой прошипела сквозь зубы Синтия, сверкая глазами.

Ей всегда был к лицу гнев, но сегодня я был не в настроении замечать её очарование в любом виде.

Потянувшись к стакану, я неторопливо, небольшими глотками, осушил его до дна и также, не торопясь, поставил его обратно.

– Мне кажется, ты что-то путаешь?

– Тебе кажется.

– Наглость – не всегда счастье, дорогая сестрица. Тебе не стоит забывать, что официальная невеста и будущая жена здесь не ты.

– Юридически и фактически – это разные вещи.

– Не в данном, конкретном, случае, – покачал я головой.

– Что ты хочешь этим сказать? – глаза её превратились в две полыхающие злостью щёлочки.

Я ответил со всей мягкостью, на какую только оказался способен:

– Ты знаешь, Синтия, что я хочу этим сказать. У тебя нет никаких прав вставать между мной и моей женой.

– Она тебе не жена!

– Не жена мне ты.

Она дышала тяжело и эффектно, грудь ходила тугими волнами:

– Ты в своём уме? Как ты смеешь так со мной разговорить?!

– Я не устою тебе удивляться: неужели ты хоть на мгновение допускала мысль о том, что я могу тебя бояться?

– А следовало бы, братец! Ой, как следовало бы! Я могу превратить твою жизнь в ад.

– Хватит, Синтия, – отмахнулся я устало. – Не начинай это снова. Вряд ли ты сможешь превратить её в больший ад, чем уже делала это не раз.

– Ты меня обвиняешься?! – задохнулась она.

– Я не обвиняю. Я это принимал. Ты использовала мою любовь к тебе так, как тебе это было выгодно. Ты убила моего лучшего друга…

– Друга?.. – презрительно засмеялась она. – Друга, правда? Я тебе сестра, Ральф был братом, и все втроем мы были лучшими друзьями?

– Кем бы мы ни были – это в прошлом. Отпусти его.

– Прошлое?.. – взглянула она на меня злыми, смеющимися и одновременно с тем полными слёз глазами. – Или Ральфа?

– Нас всех.

– А если я не хочу?

– Мы не твои игрушки. Мы не существуем для твоего развлечения.

– Правда? – смех её был колючим и злым. – Ты ещё на коленях поползай, милый братец, умоляя меня отпустить тебя к твоей драгоценной Катрин! Только как мне это сделать? Я же не в клетке тебя держу? Иди к ней! Давай, живее. Только мы ведь оба знаем, по какой бы дороге ты не убегал, пока я живы ты рано или поздно придёшь ко мне.

– Приду. Потому что люблю. Можешь презирать меня за это.

– Ты свою похоть называешь любовью? – презрительно протянула она.

Она всегда умела меня достать и вывести из себя. И все мои попытки решить дело мирным путём всегда всё равно разбивались об очередную её каверзу. Что поделать? Мне досталась очень вредная старшая сестра.

А ещё, если я сейчас не поднимусь следом за Катрин, можно навсегда забыть о свадьбе, со сроками которой мы так и не определились. И это тоже по-своему символично.

Демонстративно отодвинув стул, я поднялся, бросил салфетку на стол и направился к лестнице.

– Альберт! – яростное шипение так и щекотало мне спину. – Если ты сейчас уйдёшь…

– Я горько пожалею – знаю. Если останусь – пожалею вдвойне, так что – прости.

– У меня с этим трудно, братец.

– Как пожелаешь. Похоже, в списке твоих врагов станет на один пункт больше? Только не надейся, что я стану скрашивать твои бессмертные будни глупой враждой.

– Ненавижу тебя!

Я устало вздохнул:

– Ты всех ненавидишь.

***

Когда я вошёл в комнату, Катрин стояла ко мне спиной и глядела в окно. На фоне большого и светлого пятна, занимающего почти всю стену, её тонюсенькая фигурка смотрелась очень прямой и от этого ещё более хрупкой и ломкой.

Она ждала меня – я это знал. Ждала и гадала, как долго я задержусь внизу. И не была уверена, что я вообще поднимусь за ней следом.

Я вошёл тихо. И так же тихо подойдя, обнял её со спины. Почувствовав, как она вся напрягается под моими руками, собирается в комок, и сердце её бьётся часто-часто. Как у птички, попавшей в кулак к птицелову.

Однажды, когда я был маленьким, ко мне в комнату залетел стриж и попал в лапы к моей белоснежной набалованной кошке. На моё счастье, мне удалось вырвать его из лап когтистой красавицы до того, как она изломала его крылья. Я до сих по помню, какими нежными и мягкими были перья маленькой тёмной птички и как быстро под моими пальцами колотилось маленькое сердечко. Я тогда подивился, как оно вообще может так хорошо слышаться.

Потом я выпустил птичку, и она упорхнула, превращаясь в чёрную точку вдалеке голубого неба.

Катрин сейчас мне казалось такой же хрупкой и раненной. Только ей, в отличие от птички, повезло меньше. Я никуда её не пущу.

– Я пришёл, – шепнул я ей на ухо, чувствуя, как под моими руками воздвигаемая её граница холода и льда готова разломиться, как под ними горячей возмущённой струёй течёт кровь. – Я здесь, с тобой.

Она вырвалась из моих рук, попятившись от меня.

Ну, вот…

На глазах Катрин блестели слёзы. И на глазах Синтии они тоже сверкали. Как тяжело быть между двумя женщинами, каждую из которых любишь по-своему, каждая их которых любит тебя. Как бы ты не поступил, обеим будет больно.

«Но ещё больнее от того, что ты не поступаешь никак. Тянешь и тянешь», – тихо сказал внутренний голос.

И был прав.

– Катрин… – мой голос звучал хрипло от волнения.

Я готов был сделать всё, что угодно, лишь бы осушить эти слёзы, чтобы унять её гнев, боль и волнение.

– Хочешь, мы уедем отсюда? Уедем прямо сейчас?

– И что дальше? Потом ты снова вернёшься сюда, уже без меня… – она мотнула головой, глядя на меня гневно, обвиняюще. – И снова всё повторится? Синтия? Ральф? Рэй? Энджел или Ливиан? С кем ещё из своих родственников ты не успел переспать? Я каждый раз пытаюсь тебя понять, Альберт. Понять, оправдать, простить и снова круг, замыкаясь, повторяется. И я чувствую себя дурочкой. Глупой, никчёмной, жалкой… вы смеётесь надо мной? Нет, не с мальчиками, с твоей сестрой, что так меня ненавидит. За что, кстати?

– За то, что ты вовсе не глупая, не жалкая и не никчёмная. За то, что я…

Слова в очередной раз словно застряли у меня в горле.

«За то, что я люблю тебя», – я именно это хотел сказать, но почему-то в очередной раз осёкся, затормозил на полпути.

– Скажи, чем я заслужила это?

– О чём ты?..

– Не надо! Не делай вид, что не понимаешь. Честность одна из немногих твоих достоинств, Альберт, так хотя бы оставайся таким – будь честным со мной. Скажи, что со мной не так?! Что я не так делаю?! Меня так сложно любить?..

Сердце моё болезненно сжалось, когда я увидел серебристые дорожки от слёз на её щеках.

– Что за глупость? Конечно, нет.

– Но если нет, почему меня никто не любит! Не смотри на меня так! Я не хочу, чтобы ты жалел меня! – со страстностью и горячностью, на которые я не считал её способной, проговорила она. – Я просто хочу понять: почему? Почему, что бы я не делала, я всегда оказываюсь на вторых ролях? Моя мать меня не смогла полюбить. Как и мой отец. Моя тётка с трудом меня терпела, а её дочь, моя единственная сестра, между прочим, откровенно презирала. Всё моё детство я никому никогда не была нужна! Я для всех была лишней, и жила в доме родственником приживалкой, которую терпели, но не любили. И когда делалось особенно тошно и невыносимо, я находила утешения в фантазиях, что когда-нибудь, когда я выросту, у меня будет мой дом. И мой человек. Я никогда не мечтала о богатстве, о принцах или драконах, о миллионерах или героях – я всего лишь хотела встретить того, кто будет меня любить! И вот я выросла. И теперь все мои мечты – просто пепел. Мираж, иллюзия. У меня по-прежнему чужой дом, полный случайных людей, которые смотрят на меня как на глупого ребёнка, что докучает им своим присутствием и которого никто не хочет обидеть, но… – она вдруг замолкла и почти упала на кровать, прижимаясь щекой к столбику, поддерживая пышный старомодный балдахин. – Я знаю, что ты не хочешь мне зла, Альберт. Но мне так больно как ты, никто не делал.

Её слова жгли больнее раскалённого провода. Она была права – я не хотел причинять ей боль. Ей – меньше чем кому-либо другому.

О чём я думал? О том, что она не чувствует всё так, как сейчас рассказывала. Я видел холодного ангела, слишком мудрого, слишком чистого, слишком сильного, чтобы мои грязные поступки могли всерьёз сломать ему крылья.

Но Катрин не была ангелом. Она была потерявшейся, ранимой маленькой девочкой, которая, как улитка, спряталась в своё панцирь и боялась пошевелиться. Чтобы не стало ещё больнее.

Я не думал, что она чувствует так. Мне было всё равно. Я не столько обманывал её, сколько обманывался сам.

– Я не могу так больше, правда, – в её глазах не было злости, гнева, презрения. Они были полны боли. И это я был её причиной. – Если я для тебя слишком скучная, серая, обыкновенная… а я такая, я знаю. Так отпусти меня. Хотя, ты ведь не держишь, – вздохнула она тяжело, отведя взгляд.

– Держу, – возразил я, подходя к ней ближе и сокращая между нами дистанцию. – Катрин, ты ведь не думаешь, что дело в тебе?

Она подняла глаза. В них читалась надежда. И что-то ещё.

– Ты здесь не при чём. Все эти люди присутствовали в моей жизни не потому, что ты скучная, жалкая, недостаточно яркая и всё такое… дело во мне. С тобой как раз всё в порядке. В отличие от меня.

Я сел перед ней на корточки, беря её руки в свои.

– Сейчас будет то самое роковое «но»? – с болью спросила она. – Всё, что до него, не существенно, правда?

– Я не совсем понял, что ты хочешь сказать?

– Ты меня не достоин, и я могу быть свободна?

– Ты хочешь этого? Ты действительно этого хочешь?

– Если бы я действительно этого хотела, ради чего бы я терпела всё это? Я хотела не этого, Альберт. Не обманывай себя тем, что, ставя точку, ты меня освобождаешь. На самом деле, ты освобождаешь только себя. Но даже так будет лучше…

– Нет, я не хочу, – покачал я головой. – Я…

– Не хочешь? – с горьким сарказмом спросила она. – Но если ты не хочешь, зачем ты всё это делаешь?

– Не знаю, как тебе это объяснить. Во мне всегда словно бы жило два человека.

– Как и в любом из нас, – она не отнимала рук, и в её глазах светились укор и горечь. – Думаешь, во мне нет тени?

– Но во мне уже не тень, Катрин. Скорее лёгкие блики света. В инь-яне я на чёрной стороне, понимаешь? Я не прошу тебя принимать это! Не говорю, что то, что происходит в моей жизни правильно, что так неизменно будет продолжаться дальше. Вся моя прошлая жизнь была такой – без ограничений морали, без сдерживающих начал. Я спал со всеми, кому этого хотелось, если они не вызывали отвращений у меня. Моя жизнь – это момент от секса до секса, от боли до боли, от одного любовника к другому.

– Любовников у тебя и правда гораздо больше, чем любовниц. Мальчики тебе нравятся больше девочек?

– Не знаю, можно ли Рэя или Ливиана назвать мальчиками… – увидев, как вытягивается её лицо, я мысленно отвесил себе увесистый подзатыльник. – Я не это хотел сказать. И – нет. Другие девушки, это уже ближе к отношениям, понимаешь? Это почти измена. Я старался не изменять тебе… правда! Кроме Синтии, других женщин не было.

– Отлично! Только я и твоя сестра? Ты просто образец верности.

– Да. Знаю. Должно быть звучит бредово.

– Именно так. Ну, а Рэй – это, по-твоему не измена?

– Это совсем другое. Здесь нет никаких эмоций, или удовольствия, или…

По её округлившимся глазам я понял, что она совсем меня не понимает. И, что хуже того, я не способен объяснить так, чтобы она меня поняла.

– Альберт? – тихо проговорила она, проводя ладонью по моей щеке. – Что у тебя в голове? Иногда мне кажется, что ты сумасшедший?

– Иногда мне тоже так кажется, – не сдержался я от горькой усмешки. – Хуже того, бывают моменты, когда я в этом уверен. Синтия нашла для себя спасительную идею в том, что мы не люди.

– Но вы живёте среди людей. И людям рядом с вами больно.

– Я не думал, что ты так всё это переживаешь.

– Что?! Ты сейчас серьёзно?! Я переживаю, Альберт! Ещё как! Очень! И мне непонятно, как, если тебе не наплевать на меня, ты раз за разом заставляешь меня чувствовать всё это снова и снова? Неужели твоё минутное удовольствие, которое вроде, как и не удовольствие, а что-то, чего и не понять, стоит всего этого? Как я могу доверять тебе?..

– Не ставь на мне крест, – серьёзно попросил я. – Только не сейчас, пожалуйста. Я знаю, что во многом не прав… не знаю, сможешь ли ты понять?.. Я словно из последних сил держусь на воде, а ты мой обетованный берег. Я, то тону, захлёбываясь, то снова получается какое-то время держаться на воде… но мне кажется, я сумеют доплыть и выбраться из этого болота. Если только ты ещё немного подождёшь?

– Альберт! Если бы дело только в этом было? Да я бы сама тебе на встречу поплыла, но меня преследует страх, что на самом деле тебе нравится нырять, а земля под ногами тебе вовсе не нужна.

– Давай хотя бы попробуем? Ещё раз? Последний?

Она вздохнула, опуская мне голову на плечо:

– Бессовестный ты человек, Альберт Элленджайт. Ты знаешь ответ. И бессовестно пользуешься моей к тебе слабостью.

С щемящей нежность в сердце и наваливающимся чувством вины я обнял её за плечи, прижимая к себе, баюкая, словно ребёнка, замерзшего на морозе и пытающегося чуть-чуть отогреться.

– Кто знает, может быть в твоей слабости наша общая сила? Знаешь, мы, мужчины, на самом деле любим слабых женщин, которые в нас нуждаются?

– Вам нравится нами помыкать и командовать?

– Нам нравится знать, что мы нужны и любимы. Ради этого иногда можно сразиться даже со своей тенью.

– Сражайся, мой храбрый рыцарь, – усмехнулась Катрин, легко толкая меня локтем в бок. – И, пожалуйста, одержи победу в мою честь. Это наш единственный шанс.

– Без тебя я не справлюсь, – сказал я и потянулся к её нежным, чуть солоноватым от ещё не до конца высохших слёз, губам.

Глава 11. Ирис

Всё утро её рвало желчью. Последний месяц это сделалось почти нормой – вот так начинать свой день.

Ирис никогда не обольщалась на свой счёт. Она не была ангелом. Совсем. Светлое, доброе, нежное, всепрощающее сердце, трепещущее от переполняющей его любви, всегда готовое на подвиги во имя светлого человечества – всё это совершенно точно не о ней. Она это знала. Но Ирис всегда считала себя умной.

Просчиталась. Она оказалась тупоголовой идиоткой, не способной стать хозяйской собственному заднице, по причине чего теперь и вынуждена была обниматься каждое утро с унитазом.

Да, Ирис никогда не была доброй, но таким ядом её душа никогда не переполнялась. Она ненавидела всех, но больше всего – себя.

Какой идиоткой, – боже! – какой идиоткой нужно было быть, чтобы забеременеть в семнадцать! Как она могла позволить себе до такого докатиться? И что теперь делать?

Первые предвестники ненавистной беременности она проворонила. Просто не придала значения лёгкой дурноте, одолевающей по утрам. Списала на стресс, причиной которому был проклятый «Царь Скорпионов». Имя когда-то казалось романтичным, а сейчас – пошлым, претенциозным. Чистое дурновкусие.

Да и чего иного ожидать от мальчика из борделя, торгующего собственным телом в рабочее время и не стесняющегося спать с собственным отцом и братьями в свободное от работы время?

И даже задержка регулов её не образумила. О том, что с её телом что-то не так, Ирис поняла лишь тогда, когда грудь стала чувствительной настолько, что даже бюстгальтер застегнуть стало больно. Грудь налилась так, что, казалось, надави чуть сильнее и молочно-белая, тонкая кожа порвётся и треснет.

Всё ещё не слишком волнуясь, Ирис купила тест на беременность и его результаты её повергли в ступор.

Первые пять минут она сидела и смотрела на две полоски и не верила. Это просто страшный сон. Господи, сделай так, чтобы это было страшным сном, нелепой ошибкой. Она будет хорошей. Она никогда в жизни больше не позволит себе ничего лишнего, тем более, что радость сомнительна, а последствия – лишь боль, унижение, разбитые надежды, снова боль.

А теперь ещё и это.

Когда второй и третий раз тест дал тот же результат, Ирис впала в отчаяние и позволила себе тихую истерику. Что же за мерзкий мир такой?! Кто-то позволяет себе всё, что захочет, а кого-то жестокий бог карает за малейшие прегрешения? Почему – она? Да с Энджелом переспала вся школа, включая педагогический состав, но ведь никого не угораздило так «осчастливиться»?

В самом Энджеле Ирис успела разочароваться раньше, но теперь пришёл черёд презирать ещё и себя. Идиотка проклятая! Не смогла позаботиться о последствиях, понадеялась – на кого?!

Будь проклят Энджел! Будь проклят весь этот мерзкий мир!

Как пережить подобный позор? Как посмотреть в глаза матери? С каким насмешливым пренебрежением будет смотреть на неё эта высокомерная курица, кузина Катрин, у которой всё в жизни такое же чистенькое и белоснежное, как её медицинские халатики!

Почему мир так несправедлив? Одним – всё, а другим шиш и даже без масла? Почему Катрин досталось и состояние, и любящий жених, и верная подруга? Чем эта лицемерная хладнокровная стерва лучше неё?

После того, как Энджел так бессердечно дал Ирис отставку, она словно прозрела и стыдилась тех чувств, что прежде к нему питала. Пару раз Ирис обналичивала кредитки и брала билет в Асторию, приходила на выступления Энджела. И, незримая, оставалась в своём углу, наблюдала за ним и его любовниками и любовницами.

Он вёл себя просто омерзительно. Если бы она видела его таким раньше – пьяным, болезненно-чувственным, без тормозов, распущенным и всё же, при всём этом не теряющим своей одурманивающей, тяжёлой красоты, заставляющей людей к нему тянуться снова и снова, она бы в него не влюбилась.

Она презирала его. Хуже того – себя. Ирис почти удалось убедить себя, что всё, что она испытывала к нему, было самообманом и обманом (с его стороны). Что, как и другие, она поддалась похоти.

Да, именно ей. И плевать на то, что при воспоминании о нём, в её памяти вставали не чувственные удовольствия, а какие-то отдельные моменты, наполненные совсем другими красками и полутонами.

Она помнила, как он играл, там, у себя на квартире. Отлично играл, как профессиональный пианист и его руки легко, как светлые бабочки, порхали над клавишами инструмента. В её воспоминаниях он никогда не представал обнажённым. И чаще всего вспоминался в тёмном пальто. Над той рекой, где они гуляли в первый раз. Когда он впервые поцеловал её. Ирис легко и приятно было вспоминать его лицо, не то, отрешённое-насмешливое, с кроваво-яркими губами и чёрными провалами вместо глаз, искажённое порочными страстями, а тонкое, одухотворённое, как у ангела.

И улыбка… когда Энджел улыбался ей, она была… она даже не знала, какой она была, но… его лицо было другим.

Господи, как больно любить! Конечно, она его любила, если бы проклятый Скорпион был только игрушкой, насколько бы было всё легче? Какая она дура! Какая беспросветная идиотка. Чего она ждала? Ничего на самом деле не было – только её воображение. Больно признавать правду, но она в том, что мальчики по вызову не влюбляются, если им за это не платить. Невозможно продавать себя, если не умертвить в себе нормальных человеческих чувств. Наверное, невозможно. Как позволить чужим рукам, губам прикасаться к себе? Как позволить незнакомцу вторгаться в своё тело?

Она совсем его не знала. Нет, всё-таки Ирис Энджела любить не могла. Разве можно любить лишь красивое лицо? Лишь тонкие белые руки? Разве можно любить того, кто делает твою жизнь невыносимой? Того, кто заставляет тебя терять самоуважение и едва ли не желать себе смерти?

Собственное тело казалось предавшим. В нём прорастал этот паразит, эта пиявка – плод её роковой ошибки. И Ирис без колебания приняла решение избавиться от её последствий.

Ей всего семнадцать, и она не готова нести ответственность за чью-то жизнь. Она не желает становиться матерью одного из кинговских отродий. Поначалу план казался простым: решить этот вопрос и раз и навсегда забыть.

Переживания – переживаниями, но без денег ничего не решить. Всё осложнялось ещё и тем, что Ирис несовершеннолетняя, и чтобы врачи закрыли глаза на этот факт, нужно много денег.

Этот вопрос оказался решаем, хотя и пришлось наступить гордости на глотку и обратиться к нежно-любимой кузине Катрин.

Сёстры не виделись пару месяцев, если память Ирис не изменяет, и она вынуждена была признать, что время пошло Катрин на пользу. Видимо, любезная сестрица стала лучше осознавать своё положение, научилась им наслаждаться и извлекать из него пользу.

– У тебя отличный дом, – с натянутой улыбкой проговорила Ирис. – И выглядишь прекрасно. Причёску, наконец-то, стильную завела.

Катрин скрестила руки на груди и приподняла бровь. Тоже отлично ухоженную, а не «саморост», что она носила раньше.

Всё-таки деньги преображают. Жаль, что у Ирис их нет.

– Причёску не заводят, Ирис. Меняют иногда. Рада, что ты одобряешь мой выбор. И жаль, что не могу вернуть тебе комплимент. Даже не стану задавать вопрос: в порядке ли ты? Вижу, что это не так. И могу представить, насколько это не так, если ты вынуждена обращаться ко мне напрямую, а не через тётю.

Ирис кусала губы. Больше всего на свете ей хотелось плюнуть кузине в лицо и гордо удалиться. Даже смешно, почему Кэтти так её бесит? Может быть потому, что у сестрицы хватило ума не оказаться опозоренной, брюхатой и брошенной? На фоне успешной Катрин Ирис чувствовала себя нищей заморашкой-попрошайкой.

Просить… Как же Ирис это ненавидела! Но откладывать нельзя. Проблема с каждым днём будет только усугубляться.

– Ты же понимаешь, – насмешливо протянула Ирис, стараясь за насмешкой и дерзостью скрыть тоску, слабость и отчаяние, гнетущие её, – что просто так я бы не пришла? В нашей семье не принятой наносить друг другу визитов, если нам друг от друга чего-то позарез не требуется.

– И что тебе потребовалось? – спокойно (а как будто Катрин может иначе), проговорила она. – Деньги?

– В яблочко, без промаха. Да, Кэтти. Мне нужны деньги.

– Зачем?

– Это моё дело.

– Сколько?

– Пары тысяч долларов, думаю, вполне хватит.

– Пары тысяч?.. На что ты собираешься потратить такие деньги?

– Ты шутишь?! Ты срёшь деньгами, а у меня спрашиваешь, на что я хочу потратить паршивые тысячи?!

Катрин поморщилась:

– Тысячи долларов паршивыми не бывают.

– Ты дашь мне деньги или нет?

– Конечно, дам! – раздражённо отбросила элегантно падающий вдоль лица локон, Катрин. – Ирис, я не из скупости интересуюсь.

– Да?

– Да! Можешь мне не верить, но я беспокоюсь за тебя. Этот город… стеклянная паутина, через которую легко угодить в ад. За внешней красотой почти всё прогнила. Тут на каждом шагу блуд, наркотики и наркотики и блуд. Скажи мне, что деньги тебе нужны не на кокаин с героином?

– Легко, – с усмешкой отозвалась Ирис. – Но очень приятно знать, что я выгляжу как нарик со стажем.

– Именно так. У тебя круги под глазами и вид затравленный.

– Будто тебе есть до этого дело.

– Мне есть дело, Ирис. Если ты думаешь иначе…

– Я так и думаю. Не нужно всего этого дерьма про сестринские чувства, просто дай мне денег и покончим с этим…

– Хватит! Не отталкивай меня. Я хорошо тебя знаю, Ирис, ты не обманешь меня, разыгрывая из себя меркантильную идиотку. Просто скажи мне, что случилось? Возможно, я смогу помочь? Наверняка, смогу. И если у тебя неприятности?…

– Я сама решу свои проблемы.

– Позволь помочь. Я ведь врач и знаю специалистов, способных…

– Я же сказала, что я не наркоманка, Кэтти! – вскочила с места Ирис.

Замечания кузины лишь подливали масла в огонь её и без того эмоционально неустойчивого состояния, что, в свой черёд, должно было лишь сильнее убедить Катрин в её подозрениях.

– Просто дай мне денег. И, сделай одолжение, не говори о моём визите моей матери!

– Я готова дать тебе всё, что пожелаешь, но с условием – я хочу знать, что случилось.

– Ты слишком любопытна, дорогая.

– Что ты скрываешь? Во что ты вляпалась?

– Что ж? Нет, так нет. Обойдусь как-нибудь и без твоей помощи.

Ирис решительно направилась к двери.

– Стой! Стой, упрямая ты ослица! Хорошо. Хорошо! Будь, по-твоему. Я дам тебе денег. Не хочу, чтобы, пытаясь отыскать средства, ты ещё в какие-нибудь неприятности влезла.

Отыскать врача и договорить об аборте было несложно. Просто омерзительно думать, до какой степени люди становятся сговорчивыми и как дёшево ценят свою совесть, как только дело заходит о хрустящих зелёных банкнотах.

Было страшно. Особенно перед наркозом, но Ирис утешалась тем, что, когда откроет глаза, всё будет кончено. Весь этот ужас останется позади, и можно будет забыть о блондине ангельской внешности с дьявольскими чёрными глазами.

Наверняка в этот момент он трахает кого-то другого. Или, что ещё хуже, кто-то трахает его.

Лекарство, введённое в вену, огнём покатилось по телу, затягивая Ирис в водоворот беспамятства.

Первую неделю она не сомневалась в том, то поставила на истории с Кингами жирный крест. А тошноту воспринимала, как побочный эффект.

Её всё так же тошнило, а грудь оставалась болезненной, а ещё это состояние раздражённости и слезливости…

Не веря, что делает это снова, Ирис зашла в аптеку. И снова в шоке созерцала всё те же проклятые две полоски. Да вы издеваетесь!

Когда она предъявила результаты врачу, тот едва ли ли не пальцем у виска покрутила:

– Вы понимаете, что несёте ерунду, девушка? В истории медицины не было случая, чтобы беременность сохранялась после аборта. Могут быть последствия в виде зарожения крови, осложнений, дополнительных чисток, но развиваться дальше?..

Доктор засмеялась.

Однако Ирис было совсем не до смеха.

– Вы уверены, что всё сделали правильно?

– В смысле? Я что, по-вашему, ввела вас наркоз и покурить вышла? Девушка, что за бред вы несёте?

– Хорошо, если вы так уверены, что всё сделали правильно, проведите гинекологический осмотр.

После осмотра гинеколог выглядела озабоченной:

– Ничего не понимаю.

– Я беременна?

– Да. Что-то около месяца. Как вы могли так быстро забеременеть вновь – ума не приложу.

Человеческий разум парадоксален. Он всему найдёт логическое объяснение.

– Вы и от этого ребёнка желаете избавиться тоже?

Доктор говорила с Ирис так, будто та сделала что-то очень нехорошее.

Ирис колебалась. Но её желание избавиться, наконец, от это чёртовой пиявки, оскверняющей её тело, было слишком велико, чтобы ему противиться…

Страшно стало позже, когда спустя две недели тест снова показал две проклятые полоски! К тому же чувствовала себя Ирис всё хуже – хуже настолько, что, как не старалась она скрывать своё состояние от матери, та начала замечать нездоровье дочери и беспокоиться. Снова прилетела Катрин и завела свою шарманку: «Скажи, что с тобой происходит. Скажи».

Ирис обратилась к новому доктору и в ужасе услышала всё тот же вердикт: «Беременна. Срок – около месяца».

Это было невозможно! На самом деле с момента беременности прошло три месяца, каждая чистка заставляла клетки делиться с самого начала. Ирис поняла, что все страхи, что пришлось ей пережить до этого, были и не страхи вовсе. Сейчас она жалела, что просто не оставила всё, как есть. Трудно было представить, что дальше будет с ней и что за чудовище Франкенштейна предстоит ей произвести на свет.

Хочет того Ирис или нет, одной ей не справиться. Придётся обращаться за помощью.

Так уж случилось, что к Сандре Кинг Ирис относилась по-разному в разные отрезки их знакомства. Если сравнивать её с остальными Кингами – Энджелом (чума его побери!), Ливианом, Артуром и, ни к ночи будь помянут, Реем, она смотрелась очень даже ничего. Но Кинги есть Кинги. Испытываемая к ним симпатия может сравниваться разве что с симпатией к тигру. Да, восхитительно красивый зверь, идеально приспособленный к убийствам хищник, с удивительно мягкой шёрсткой. Но даже если он тебе сейчас мурлычет, не забывай о когтях и зубах. Не забывай ни на секунду – перед тобой хищник, что в любой момент способен откусить тебе голову.

Сандра Кинг относилась к Ирис с симпатией хищника к травоядному, но случись проголодаться – она сожрёт тебя без угрызений совести.

Ирис восхищалась Сандрой. Её яркой и холодной красотой, её жёстким бесстрашием, ведь создавалось впечатление, что напугать эту блондинку ничем невозможно. У девушки был определённый кодекс чести, которому она неуклонно следовала, но во многом её независимость проистекала из совершенно наплевательского отношения к мнению других людей. Ей правда была безразлично мнение толпы – важно только то, что она лично считала правильным.

Сандра представлялась Ирис в виде карающего ангела, следующего раз заданной программе, не ведающего ни сомнений, ни сожалений, ни любви. Бесстрастного и жестокого – по-своему совершенного, но совершенно жуткого именно из-за своей инородности, чуждости.

Ирис не могла не восхищаться, но… привязанности у неё мисс Кинг не вызывала. В глубине души (до ссоры с Энджелом Ирис себе в этом не признавалась), она боялась Сандры, понимая, что эта девушка единственная, на фоне кого сама она может потеряться.

Как всякая красивая женщина, претендующая на первое место, Ирис не терпела соперниц. Ни одна из её знакомых не была привлекательней её. Если исключить Сандру. Блондинка её затмевала по всем статьям. Ситуацию спасало два пункта: первый – Ирис не осмелилась бы вступить в открытое противостояние, понимая, что при прямом столкновении проиграет; второе – тот, чей интерес был важным для Ирис, для Сандры был братом, а не предметом пылких воздыханий и, по непонятным для Ирис причинам сама Сандра симпатизировала Ирис, поощряя их связь.

Пока у Ирис с Энджелом всё было хорошо, она считала Сандру подругой. Хотя теперь вообще приходилось сомневаться – а было ли когда-нибудь хорошо? Когда всё стало плохо, и Энджел, не говоря ни слова, просто исчез, часть гнева и неприязни на брата, она перенесла и на сестру.

Но вышедшая из-под контроля ситуация с беременностью заставила Ирис задвинуть гордость и неприязнь куда поглубже и обратиться к блондинке за помощью. Переступить через гордость было сложно, но захочешь жить – переступишь.

Жить Ирис хотелось. Всегда. А метаморфозы, происходящие с её организмом в последние месяцы, были способны напугать кого угодно.

Сандра выслушала её внимательно. К счастью для Ирис она не отмахнулась от возникшей проблемы. Признаться, Ирис даже не ожидала подобного участия со стороны этой странной, холодной, как Снежная Королева, девушки.

– Сколько раз, говоришь, ты пыталась сделать аборт.

– Дважды. И каждый раз тест, и осмотр у гинекологов подтверждает одно и тоже – я беременна, мать его! Как это может быть?! Можешь ты мне это объяснить?

– Нет. Могу только предположить, что процессы ускоренной регенерации, делающие моих братьев и отца такими неуязвимыми, работают и тут.

– И что мне теперь делать? Что со мной будет дальше?

– Надеюсь, что ничего.

– Надеешься? – с сарказмом, не способными прикрыть леденящий ужас, протянула Ирис. – То есть, наверняка гарантировать, что этот ребёнок-монстр, растущий во мне, словно раковая опухоль, меня не убьёт, ты не можешь?!

– Я не врач, Ирис. И не специалист по семейным аномалиям выродков из Хрустального Дома.

– Это очень утешает! Спасибо.

– Ты хочешь от меня утешений?

– Я не знаю, чего я от тебя хочу! – почти сорвалась на крик Ирис. – Нет, я понимаю, ты ничем мне не обязана и в той заднице, в какой я оказалась, виновата я сама – нужно было думать, с кем связываюсь. Прости за эту истерику, но мне очень страшно. Мне семнадцать! В этом возрасте беременность сама по себе способна сломать человеку жизнь, а тут ещё и это… никто не жаждет расплатиться смертью за романтику длинною в месяц.

Сандра смотрела с сочувствием:

– Я тебя понимаю. Мне правда, очень жаль, что всё так случилось. Чем я могу помочь? Что ты хочешь, чтобы я сделала для тебя? Поговорила с братом?

Ирис криво усмехнулась, зябко кутаясь в яркий шарф, намотанный поверх её изящного пальто.

– Как удобно быть мужчиной, правда? Сразу проблем наполовину меньше.

Лицо Сандры застыло, будто на мгновение она прикрылась маской, но корка льда, заставившая мимически мышцы держаться неподвижно, тут же «оттаяла».

– Мой брат пропал с радаров не потому, что бросил тебя.

– Правда? – зло хмыкнула Ирис. – Не потому? Наверное, он сделал это из большой любви.

– У Энджела в любом случае проблем не меньше твоих.

– И большинство из них он создал сам.

– О твоей разве нельзя сказать то же самое? – сурово резанула Сандра и крыть оказалось нечем. – Энджел ничего не знал о твоем положении, иначе, уверена, не слился бы. Да он и не сливался. Так случилось, что… – Сандра выдохнула, видимо, решившись объяснить отсутствие брата и его исчезновение из жизни Ирис. – У нас погибла мать. Мы до сих пор так и не поняли, было ли это обычной передозой или осмысленным самоубийством.

– Что?.. Прости, я ничего об это не знала.

– Конечно. Откуда бы тебе об этом знать? Ты не могла.

– Да, конечно, это в какой-то мере оправдывает ту молчаливую паузу, что взял Энджел.

– На самом деле – нет. Я не оправдываю моего брата, Ирис, я просто объясняю происходящее. Если бы не ребёнок, возможно, для тебя было бы гораздо лучше, чтобы всё вот так и закончилось. Будь я на твоём месте, меня бы и ребёнок не остановил от того, чтобы поставить точку в этой истории. Даже если всё наладится, ты должна понимать, что рядом с Энджелом ты никогда не будешь чувствовать себя в безопасности. Вернее, от всего остального мира он тебя, может, и защитит, но вот от себя самого…

– Ты думаешь, что когда-нибудь он станет относиться ко мне так, как твой отец относился к моей матери?

Сандра покачала головой:

– Мой отец никогда не трогал мою мать. В смысле, не поднимал на неё руки и не причинял ей физической боли. И моя мать, чего уж там, никогда не была ни идеалом, ни примером. Тебе не придётся бояться Энджела, но страх за него – вот то, с чем придётся идти по жизни. Он настоящий псих, и пусть, в отличие от отца, во многом его разрушительная энергия направлена внутрь, а не во вне, от этого не легче. Страшно смотреть как близкий тебе человек добровольно, ступенька за ступенькой, спускается в ад, а ты практически ничего не можешь сделать, чтобы этому помешать. Но у Энджела есть хорошие стороны. Тем немногим, кого он любит по-настоящему, он предан до конца. Он способен ради любимых на многое. Может быть, если ты окажешься той самой, ради тебя он и запрёт своих внутренних демонов на замок.

– Ты веришь, что это возможно? – с сомнением протянула Ирис.

– Верю? Ну, не знаю, – дёрнула плечом Сандра. – Наверное, правильно будет сказать, что я на это надеюсь.

Ирис вздохнула. У неё не было уверенности в том, что желание кого-то и откуда-то тянуть в ней вообще присутствует. Она никогда не воображала себя спасателем кого-бы то ни было, уж скорее видела саму себя принцессой и ценным призом.

Свою роль играла и обида, успевшая укорениться в её сердце. Да, обстоятельства смерти матери в какой-то степени оправдывали Энджела, но всё же никак не удавалось отделаться от мысли, что, если бы она значила для Царя Скорпионов (о, пафос – это наше всё!), в несчастье он бы не только не забыл о ней, но и пытался бы искать утешение.

– И чем же утешался твой сумасшедший братец после смерти вашей матери? – как не старалась Ирис говорить спокойно, в голосе нет-нет, да и прорезался ядовитый сарказм.

На её счастье Сандра предпочла это проигнорировать:

– В традиционной для себя манере.

– Это как?

– Уверена, что хочешь знать?

– Не хотела бы, не спрашивала.

– Секс с мальчиками, наркотики, мазохизм и саморазрушние.

– Почему именно с мальчиками?

– Потому что, в отличие от девочек, это куда ближе к мазохизму и саморазрушению.

– Не уверена, что понимаю, – брезгливо передёрнула плечами Ирис, присаживаясь на металлическое ограждение, кольцом огибающее школьный парк.

Сандра со вздохом села рядом:

– Я прожила с этими кретинами рядом всю жизнь, и выяснила для себя только одно.

Ирис вопросительно взглянула, взглядом предлагая закончить фразу.

Сандра улыбнулась:

– Я и не хочу понимать. Боюсь, что, когда я сумею это сделать, дороги назад, к людям, в нормальный мир, для меня не останется.

Какое-то время девушки сидели молча, чувствуя плечом присутствия друг друга.

– Думаешь, для меня будет лучше, если на этом я поставлю точку? – спросила Ирис, не глядя на собеседницу.

– Почти уверена в этом.

– Но разве я не обречена? Разве этот маленький монстр, что растёт внутри меня, не уничтожит меня?

Теперь Ирис в открытую смотрела на Сандру, ожидая ответа.

– Если бы беременность уничтожала всех, кто рожал от Элленджайтов?.. Но об этом не упоминается ни в одном из источников. Вообще нигде никаких фактов о том, что роды протекали как-то иначе, чем обычно.

– Поверь, всё, происходящее последние месяцы, совсем не обычно!

– В то время, как ты не идёшь на аборт, беременность чем-то досаждает тебе?

Ирис задумалась. На самом деле, кроме лёгкой тошноты по утрам да возросшей чувствительности груди, не было никаких неприятных симптомов.

– Нет, – покачала она головой.

– Думаю, если ты не станешь упорствовать и просто смиришься, с тем, что есть, всё будет хорошо. Я расскажу брату о нашем разговоре. Если он сам не захочет брать на себя ответственность…

Ирис снова почувствовала приступ глухого раздражения и злости, которыми, на самом деле, маскировалась боль.

– Ты можешь рассчитывать на меня. Я тебя не брошу. Деньги, врачи, что либо-ещё – это всё не проблема.

– Я не уверена, что готова стать матерью.

– У тебя нет выбора. Тебе придётся дать жизнь этому ребёнку.

– А если он родиться ненормальным? После двух абортов даже у таких, как вы, выродков, наверняка будут последствия!

– Давай думать о неприятностях по мере их поступления? Твоя задача сейчас сохранить свою жизнь и здоровье, а о ребёнке подумаем, когда он появится.

– А если родится урод? – с содроганием задалась вопросам Ирис.

– Оставишь его в приюте. Возможно, так будет лучше для вас обоих.

– Я не готова бросить моего ребёнка!

– Тогда оставишь его себе. В любом случае, у тебя ещё навалом времени чтобы обо всём подумать и что-то решить.

Встреча и разговор с Сандрой в какой-то мере восстановил душевный баланс Ирис. Она больше не чувствовала себя такой одинокой. Ей было на кого опереться, с кем поговорить.

Оставалось подумать о том, под каким соусом подать беременность матери. Раньше это вообще казалось самым страшным, но на фоне последних событий уже не казалось таким важным. Скажет, что её изнасиловали в это школе «не такой, как другие, а для самых одарённых». Там такое действительно случалось сплошь и рядом. Скажет, что не знает, кто отец ребёнка. Придётся лгать, Ирис это не нравилось, но захочешь жить – начнёшь крутиться.

Было даже немного неловко перед Сандрой за недавние рассуждения насчёт хищников, к которым не стоит привязываться.

Как-то так всегда получалось в жизни Ирис, что в критические моменты рассчитывать всегда можно было только на женщин. А мужчины предательски сливались.

Ночь после разговора с Сандрой Ирис впервые проспала нормальным сном, без кошмаров и бессонницы. Она посчитала, что перешагнула внутренний рубекон и теперь готова жить и двигаться дальше. Даже день выдался, наконец-то, солнечным и впервые за последние недели напомнил о том, что, вообще-то, сейчас весна, а зима и осень, с их холодами, туманами и серостью, остались в прошлом.

Последние пару месяцев не было для, когда Ирис, подъезжая к школе, в тайне бы не надеялась встретиться с Энджелом. И каждый раз ей приходилось разочаровываться в своих ожиданиях.

В единственный день, когда она не хотела встречи, Энджел Кинг дожидался её у парковки.

Сердце Ирис в волнении забилось быстрее против её воли, что вызывало в ней глухое раздражение. Да после всего, через что она прошла из-за этого парня, он не должен будить в её души ничего – никаких чувств. Но человек слаб и глуп, что хуже всего – он совершенно не хозяин своим эмоциями. Мы чувствуем то, что чувствуем, даже если чувствовать не хотим.

Выглядел Энджел плохо. Щеки под высокими скулами запали, все черты лица заострились, кожа приобрела оттенок свежевыпавшего снега, так, что белизна отдавала лёгкой синевой. А глаза были совсем больными. И без того слишком чёрные, обведённые глубокими тенями, они казались дикими, воспалёнными.

– Привет, – кивнул он.

– Привет, – согласилась Ирис. – Ты решил наведаться в школу? Наверное, вот-вот дождь с лягушками пойдёт?

– Школа сегодня не в приоритете.

– Как тебе удалось пробраться незамеченным? Где фан-клуб и фанатки?

– Пришлось постараться.

– Правда? Я должна это оценить?

Энджел едва уловимым жестом пожал плечами. Потом, шагнув вперёд, взял Ирис под локоть, сжав его пальцами. Девушке этот жест показался агрессивным и демонстративным, она попыталась отстраниться:

– Пусти! – возмущённо выдохнула она, вновь заставляя его поморщиться.

– Ирис, у меня нет желания трепаться ни о чём.

– Кто-то заставляет?

– И впустую припираться – тоже. Давай опустим ту часть, где ты разыгрываешь возмущённую невинность и независимость, перейдя к тому, что действительно стоит обсудить.

Сердце Ирис вело себя всё более и более странно. Было такое чувство, что оно то расширяется, то вновь сжимается. Ей ужасно хотелось наговорить кучу гадостей. В конце концов, это он во всём виноват, и должен заплатить! Да, хотя бы тем, чтобы проявить к ней толику уважения, смирения и…

Ирис хотелось, чтобы он вёл себя иначе. Но в то же время она совершенно ясно понимала, что Энджел вести себя иначе не будет. Ничто в его не говорило о желании иметь этого ребёнка. И он был не из тех парней, кого можно пристегнуть или припереть к стенке известием «ты отец».

С нехорошим предчувствием Ирис подумала о том, что если бы Сандра не настаивала, то Энджел бы вообще сюда не пришёл. Он её не любит. Она для него одна из многих других, мальчиков и девочек, что ручьём протекали через его койку, но у неё не хватило ума не оказаться в «отяжелённых» обстоятельствах.

Ему от него ничего не нужно. И дело обставляется так, что ей делают величайшее, мать его, одолжение тем, что просто не выставили за порог и не дали пинка, как приблудной собачонке. Ей делают величайшее одолжение уже тем, что пришли с ней поговорить? И она должна быть бесконечно благодарна?

О, женское естество! Ты и благословение, и проклятие, но проклятие – чаще. Беременная женщина жалка и уязвима, ведь она почти не принадлежит себе и становится зависимой – от благородства и честности того, кого выбрала в… кого? Возлюбленные? Партнёра для секса? Бой-френда?

У свободной любви есть множество плюсов, но существует один огромный минус – секс-партнёр не муж, в любой момент он может развернуться и скрыться в тумане, в любой выбранной направлении.

Хотя, по современной жизни, и мужья мало чем отличаются от бой-френдов на пять минут. Они так же безответственны. Ну, если ты выбираешь безответственного мужа.

Ладно, сама-дура-виновата, вот теперь и разгребай. Засунь свою гордость глубже и терпи.

Хотя – с какой это радости она должна терпеть? Ведь не на помойке же себя нашла? И не на улице она с ребёнком останется? У неё есть выбор. Да, идти и склонять голову перед Катрин противно. Но это лучше, чем добровольно лезть в муравейник дома Кингов.

Всё это Ирис обдумывала, пока они шли к школьному кафе.

Ирис не ожидала проявления галантности со стороны Энджела, и всё же он скорее на автомате, чем заботливо, помог ей снять пальто и устроиться за столиком.

– Сандра сказала, что ты беременна, – заявил он без всякого вступления, опускаясь за столиком, напротив. – Судя по всему, где-то месяце на третьем?

– Не знаю.

Выразительная бровь изогнулась вопросительной дугой:

– Не знаешь? – нахмурился он.

– Я сделала два аборта, и каждый раз…

– Что ты сделала?

– Сестра тебе не рассказывала? Ну, да. Понимаешь, изначально я пыталась решить ситуацию иным способом. Я готова стать матерью не больше, чем ты отцом. Да, кстати? Стоит ожидать вопросов, типа «извини, а это точно мой ребёнок?».

– Нет. Я отчего-то не сомневаюсь в твоих словах, Фиалка.

Пришёл черёд Ирис морщиться:

– Не зови меня так. У меня другое имя. И мне будет приятно, если ты его запомнишь.

– Не кипятись. И я так понимаю, что твоё раздражение не из-за имени? Вернёмся к тому, с чего начали? Ты не уверена в сроках?

– Я забеременела на одной из наших последних встреч, перед тем, как ты так мило слился. Но, думаю, отсчёт следует вести от последнего…

Ирис прервалась, увидев, как от удивления широко распахнулись глаза Энджела.

– Ты полагаешь, что плод начал развиваться по-новому? То есть – с начала? По-твоему, такое вообще возможно?

Страх, задремавший было после встречи с Сандрой, вновь поднял свою ядовитую голову:

– Это ты мне скажи – возможно или нет?! Это – ваша фамильная особенность.

– Прости, Ирис, но я ничего об этом не знаю. Никогда ни о чём похожем даже не слышал. Господи! – он словно смахнул с лица паутину и на мгновение на его лице проступило выражение, весьма смахивающее на брезгливость, что больно ранило Ирис. – Неужели мы до такой степени выродки? Это что-то невообразимое.

– Именно, – губы сделались холодными и почти неподвижными, даже говорить стало трудно. – И ты втравил меня в это.

– С вами, женщинами, всегда одни проблемы.

Ирис резко поднялась, ощутив острую потребность уйти отсюда как можно дальше.

– Подожди! – схватил её за руку Энджел, удерживая.

– Оставь меня в покое! Возвращайся к своим любимым мальчикам, которые, я уверенна, тебе таких проблем не доставят! А я уж сама как-нибудь разберусь.

– Брось! Прости, я не это хотел сказать!

– Охотно верю, что сказать ты этого не хотел. Но именно так ты и думаешь. Я сказала – отпусти меня!

– Сядь, Ирис, – Энджел говорил мягко, но в голосе его тихо зазвенел металл.

Впрочем, она его не боялась. Ирис вообще редко чего боялась. Беременности, например – да, а какого-то мальчишку, пусть и психопата – нет.

– Эй! – окликнул их мужчина, с табличкой «менеджер» на бейджике. – У вас всё в порядке?

– Да!

– Нет! – ответили оба одновременно.

– Эй, ты, парень! А ну, отпусти девушку!

Энжел крепче сжал пальцами кисть Ирис, глядя ей в глаза. Она и не подумала отводить взгляд.

– Не обостряй ситуацию, Фиа…Ирис. Ты ведь не хочешь, чтобы у честного человека случились неприятности из-за моих неосторожно сорвавшихся слов. Я-то буду только рад пар спустить, но по отношению к нему не совсем честно.

На этот раз Ирис ощутила приступ настоящего отвращения. Он манипулировал ей. И у него получится.

– Всё нормально, – с натянутой улыбкой повернулась она к подошедшему к ним мужчину. – Мы просто немного поспорили.

– Точно?

– Тебе же сказали, – холодно прошипел Энджел, снова опускаясь на свой стул.

Ирис нехотя последовала его примеру.

Она уже искренне пожалела, что заварила всю эту кашу. С чего она взяла, что Кинги помогут ей решить проблему? Судя по всему, они её только увеличат.

– Ты доволен? – ледяным тоном обратилась она к нему, смерив не более тёплым взглядом.

– Извини, что сболтнул лишнего. Некоторые мысли действительно лучше оставлять при себе.

– Так, ладно. Хватит.

– Хватит? Мы ещё даже не начинали.

– Энджел, я так понимаю, что известие выбивает тебя из колеи?

– А тебя – нет?

– У меня нет другого выбора, кроме как разгребать последствия. Но мы оба понимаем, что у тебя такой выбор есть. Как сторона участвующая, ты имел право знать… но никто тебя силком участвовать в моей дальнейшей судьбе не просит. Ты можешь быть свободен.

Он молча выслушал её слова и по лицу его ничего невозможно было прочитать.

Какое-то время Энджел не сводил с неё взгляда, а потом, криво усмехнувшись, опустил ресницы:

– Самые неприятные истории всегда случаются с самыми хорошими людьми. Несправедливо это как-то? Если бы я мог выбирать, на это месте была бы кто угодно, только не ты.

Ирис замерла. Как-то слишком цинично и неприкрыто он демонстрирует свои чувства.

– Именно потому, что ты мне дороже остальных, Ирис. Из доброй сотни, если не тысячи людей, с которыми я играл или спал за деньги, в это дерьмо угодила единственная, к которой я хоть что-то чувствовала. Судьба, рок или что там всеми нами управляет – у них весьма своеобразное чувство юмора, не находишь?

– Нет! Меня не интересует ни судьба, ни рок с философской точки зрения. Единственное, что мне интересно – что со мной будет дальше?

– Даже не знаю, – гротескно развёл Энджел руками. – Будь я судьей, не присудил бы себя титула «отец» или «жених» года. Не представляю, как я могу не то, чтобы справиться, даже близко подойти к этим понятиям.

– Мне ты это зачем говоришь? Я уже сказала и повторяю снова: не можешь? Не хочешь? Ладно. Не справляйся. Я справлюсь сама.

– Справишься сама? – тихий смех Энджела никто не назвал бы жизнерадостным. – Ты ведь понятия не имеешь, с чем тебе придётся справляться?

– Верно. Но ведь это и не важно, потому что это ничего не изменит. У меня есть только одна дорога, и это дорога – вперёд. И да, я была бы благодарна за компанию, но вот только боюсь, как бы между посоха кандалами не обзавестись.

– Ты это сейчас о чём?

– О том! У тебя же на лбу написано, какой ты несчастный, но готов приносить жертвы.

– Неужели? Прямо так и написано? Хватит уже на скандал нарываться, красавица. Оттолкнуть – не удержать, большого ума не надо. Я пришёл о будущем говорить, если оно может быть общим у такого, как я и такой, как ты?

– У какого – такого?

– Ты знаешь, что я и кто я.

– Как я должна это понимать? Мол, если хочешь, чтобы мы в дальнейшем вместе были, принимай, всё как есть? Твои измены с другими мужчинами и женщинами? Твои эксперименты с запрещёнными препаратами? Знаешь, я вовсе не жажду оказаться матерью-одиночкой в семнадцать лет, с ребёнком-монстром, о физиологии и психологии которого имею очень смутное понятие. Но терпеть твои отношения с другими людьми я не буду. Суть отношений в том, чтобы в них было двое. Иначе они попросту не имеют смысла.

Очередная кривая улыбка на губах Энджела выводила Ирис из себя.

– По сути возразить нечего. Но, видишь ли, когда ты всю свою жизнь занимаешься проституцией (будет уж называть вещи своими именами, да?) секс – это просто секс. Он вообще никак не связывается с отношениями. Отношения – это эмоции, а секс – это всего лишь ощущения. Ну, в лучшем случае. А то и вовсе механическая работа.

– Ты так смотришь на вещи?

– Да. Но я понимаю, что ты смотришь на них иначе. Когнитивный диссонанс – так, кажется, это называет по-научному?

– Какая разница, как это называется? Главное, что да, это может стать неразрешимым противоречием. Энджел, если уж мы взялись называть вещи своими именами, то я никогда не жила на помойке.

– На которой всегда приходилось жить мне? Ты это хочешь сказать?

– Я не пытаюсь тебя обидеть.

– Понимаю. Я и не пытаюсь обидеться.

– Откровенно говоря, я вообще не понимаю, что мы здесь делаем? – грустно вздохнула Ирис. – О чём пытаемся договориться?

– О нашем будущем? – выдвинул предположение Энджел. – Сочетать несочетаемое?

– Это невозможно, я согласна.

– А я – нет. На самом деле несочетаемые вещи могут сочетаться, вопрос лишь в том, нужно ли это? Ирис, я хочу быть с тобой честным и откровенным. Не потому, чтобы напугать и заставить сбежать, тем самым избежав ответственности….

– А зачем тогда?

– Зачем? Наверное, чтобы предупредить, – пожал он плечами неопределённое. – Не знаю. Я не умею любить, ну, так, как это положено по-людски. По-своему, ущербно, с различными отклонениями – да, но мне… не знаю, даже, какое слово подобрать? Страшно? Нет, не страшно. Может, немного стыдно за свою ущербность и ненормальность, но правда в том, что я никогда не буду нормальным. Я существую для обеспечения острых ощущений, своих или чужих, а что такое нормальная семья и нормальные отношения – могу только догадываться. Моя жизнь – это действительно ужасная помойка. А ты была как цветок – из другого мира. Горделивая, чистая – нормальная. Я не хотел тебе зла, а получается, что сорвал и…

– И теперь не знаешь, что с этим делать?

– Да.

– Ну, сорванные цветы обычно выбрасывают. После того, как они завянут, в них больше нет никакого смысла.

Энджел покачал головой:

– Если я уйду, что ты станешь делать дальше?

Вот так спокойно, сухо, по-деловому. «Просто бизнес, и ничего личного».

– Я как-нибудь выживу.

– Это не похоже на план действия.

– Какая тебя разница?! Хочешь сваливать – сваливай! На себя руки накладывать я не стану. К тому же, уже не уверена, что пока это чудовище внутри меня, это не приведёт к каким-нибудь непредсказуемым поворотам.

– Кроме сомнений в самоубийственном окончании пути ещё варианты имеются?

– Да пошёл ты! Нет! Нет у меня никакого плана. Но я точно не хочу становится ненужной и нелюбимой обузой….

– Что для тебя будет лучше? Если я уйду? – он жёстко, в упор посмотрел на Ирис, так, словно навёл двустволку ей в лицо. – Или если останусь?

– Как лучше? Решать проблему вдвоём, или по одиночке?

И только произнеся эти слова в слух Ирис поняла, что на самом деле желает, что он остался. Глупо, наивно, но она верила, что так будет лучше. Потому что опираться даже на шаткий плетень, идти, пусть даже в разваливающийся дом с хлипкой дверь и покосившимися ставенками лучше, чем остаться в чистой поле, когда на тебя надвигается гроза.

– Только если ты решишь остаться, что это будет? Как это будет?

– Я не знаю, Ирис. Понятия не имею. Но думаю, ты права – нужно попытаться.

– Ради ребёнка?

Он поднял на неё взгляд, в котором промелькнуло удивление:

– Ради ребёнка? Этот ребёнок для меня не имеет значение, Ирис. Неужели ты не понимаешь? Я делаю это ради тебя.

– Ради меня? Как это понимать?

– Я не уверен, что оставаясь с тобой, делаю тебе благо. Не уверен, что смогу держать под контролем всё то дерьмо, что во мне есть, но если и согласен на этот дьявольский опыт, то только потому, что не хочу оставлять тебя одну. До ребёнка, которого я в глаза не видел, и который, скорее всего, будет ещё одним чёртовым изданием, мне особенно дела нет. Может быть, если бы родилась девочка?.. Но на это мало надежды.

– Почему?

– Девочки обычно после абортов не выживают. Эта чёртова неубиваемость – проклятие, преследующее наш род по мужской линии. Ладно, Ирис. Раз уж мы решили воссоединиться, думаю, не стоит тянуть.

Он вытащил из кармана связку ключей.

– Что это?

– Ключи от квартиры. Думаю, сейчас самое время поехать туда и благоустроить всё так, как тебе понравится.

– Ты хочешь, чтобы я жила там?

– Мы будем жить там.

– Вместе? То есть, ты хочешь, чтобы мы жили вместе?

– В кофе что-то подмешали? Что-то ты стала либо плохо слышать, либо плохо соображать. Я именно так и сказал.

– И ты не пожалеешь о своём поспешном решении?

– Ну, не знаю. Возможно, я пожалею, возможно – ты. А может быть, мы оба будем счастливы и через двадцать лет в кругу детей будем вспоминать этот день. Хотя, конечно, это вряд ли? Но ведь пока не попробуешь, не узнаешь?

Глава 12. Сандра

Ночной город принадлежит нам – созданиям ночи. Лететь сквозь него, разрезая как нож, эту странную реальность, расступающуюся перед тобой с тем, чтобы вновь сомкнуться за твоей спиной.

Я никогда не боялась темноты. Нельзя бояться того, что похоже на тебя как сестра близнец. И сейчас, маневрируя на скорости в потоке машин, мчащихся по широкой шестиполостной полосе, я находилась в своём раю, единственно мне доступном. Там, где не нужно мыслить, важна лишь быстрота реакций, мышечная память и инстинкты.

Я не психолог, но я думаю, что моя страсть к этой бессмысленной гонке в потоке огней зиждется на желании убежать от всего, что меня окружает. Только когда я, оседлав стального коня, мчусь вперёд, я не чувствую страха смерти – скорость, дорога и огни держат меня, словно обеспечивая дополнительным земным притяжением. Да, для остальных это кажется рискованным и безумным, но я верю себе и верю моему единственному другу. Здесь, окружённая людьми, отрезанными от меня скоростью и металлической преградой их собственных автомобилей, я чувствую себя в безопасности. Здесь меня не мучают страхи и кошмары. Здесь вспышки света во тьме, движение, скорость – всё то, что я люблю.

Нет, я осознаю, что это лишь иллюзия и оборвётся она быстрее, чем я вынуждена буду съехать на пустынную дорогу без фонарей, уводящую к отцовскому бункеру. И не будет больше вспышек света и ощущения всеобщей светящейся суеты, останется только серая дорога, летящая во мраке ночи. Прямиком в царство Рэя Кинга.

Сегодня полдня я провела на подъёме, от всего сердца радуясь за брата. Какая-то часть меня была уверена, что из болота семейного проклятия, в которое затягивает всё сильнее, ни одному из нас не выбраться. Кого-то болото попросту не выпустит, а кто-то и сам не готов прилагать достаточно усилий, но решение Энджела меня порадовало.

Может быть, брату и удалось бы запереть своих демонов, но существует ещё отец. Будет просто преотлично, если он на какое-то время погрузится в пучину наркотиков и дикого траха, предоставив нас на какое-то время самим себе. За это время Ирис может успеть привязать Энджела к себе достаточно сильно, чтобы тот начал, наконец-то, противостоять отцу всерьёз, а не чисто на словах, как было до сих пор.

Я хотела верить в брата. В то, что если ему будет что-то достаточно сильно дорого, он может драться за это так же жестоко и упрямо, как это делает Рэй или я.

Хотя мне… мне драться не за что. Брат единственный человек, что дорог мне. Весь остальной мир лишь иллюзия летящих рядом огней в сверкающем потоке.

Меньше всего мне хотелось возвращаться домой. Кто угодно не захочет возвращаться домой, если дом – это огромное подземелье, заполненное преступниками, наркоманами и террористами всех мастей. Но вернуться необходимо. Если ни Энджел, ни Ливиан, ни я не посетим родных пенатов, папочка может задуматься о нашем отсутствии, а задумавшись, начнём действовать.

Чтобы один из нас начал жить, второй должен оставаться в заложниках. Энджел достаточно долго жертвовал ради меня собой, пришёл мой черёд вернуть долг.

Пришлось притормозить у ограждения. Колючая проволока по-прежнему окружала папочкин вход в ад, как если бы тут находился секретный военный объект.

– Добрый вечер, Сандра, – кивнул мне детина со смазливой физиономией. Судя по оливковому оттенку кожи, чёрным глазам и волосам – либо мексиканец, либо латиноамериканец. Их много в «армии» Рея. И тратить на них слова я не намерена.

Говорят, что агрессия рождается из несчастья. Или от безумия. И это правда. Я несчастна, безумна и потому крайне агрессивна. Может пырнуть эту сволочь ножом в живот, чтобы стереть эту скотскую, похотливую ухмылку с его морды? Что только не облизывается, как кот на сметану.

Я почти хотела, чтобы он начал приставать и домогаться. Тогда можно было бы выместить на нём досаду, не сдерживаясь. Но настолько же, насколько моя красота привлекала мужчин, настолько же репутация заставляла смотреть лишь с расстояния.

Когда я была меньше и слабее, эти шакалы боялись отца и брата. Но теперь я сама могу постоять за себя и делая это, получаю удовольствие. Выпуская тухлое нутро наружу, глядя, как глумливое самодовольство сменяется страхом я кайфую.

Сколько раз, будучи ребёнком, я беспомощно наблюдала, как беспощадно и цинично это человеческое днище избивало женщин. Проститутки не люди. И жёны – не люди. И дети – тоже не люди.

Глупый мужик самое безобразное на свете создание. Стереть его с лица бытия это услуга богу.

Развлечения ради, я иногда закатывалась в пабы или дешёвую придорожную рыгаловку и поджидала свою очередную «жертву». Редко приходилось ждать долго. Хрупкая красивая блондинка, разодетая байкершей – лакомый кусок для женоненавистника, желающего поставить тупую бабу на место.

По мне, так всё честно. Эти мрази пытались дать выход своим низменным инстинктам, а я, не церемонясь, давала выход своим. Что хуже всего, самое мерзкое, какими трусливыми и жалкими становились «мачо», когда понимали, что всё всерьёз, что это не игра, и что на этот раз именно их черёд быть жертвой. А хрупкая блондинка хуже, чем феминистка – я настоящий демон, который убивает мужчин легко и без угрызений совести.

Я – тёмный дух ночи, отравленная женственность, которая может, наконец, за себя постоять.

Жалко, что Рэя Кинга мне не победить. Но если бы даже и удалось его прикончить… Рэй не вызывает презрения. Лишь ненависть. Он не трус, не идиот, и не мразь. Он хуже. А потому мне не по зубам.

– Привет, Сандра.

Накаченный лысый качок с круглым лицом и глазами-буравчиками отлепился от стены и шагнул навстречу.

– Привет, Качок, – пренебрежительно фыркнула я.

Он был одним из приближённых отца, но это недостаточный повод, чтобы помнить его имя.

– Тебя не было дома почти сутки.

– Польщена, что ты заметил. Скучал, малыш? – хмыкнула я.

Он языком перегнал жвачку с одной щеки на другую, смачно лопнув пузырём.

– Рэй заметил, – флегматично проинформировали меня. – Он просил зайти к нему, как только появишься.

– Просил?..

– Настоятельно, – словно лопнув жвачным пузырём выдохнул верзила.

– Ок. Хорошо. Он у себя?

– Да. И не один.

– Развлекается?

– Да. Нашёл себе очередную смазливую игрушку. Как всегда, ты же знаешь? – пожал он своими широченными, чуть ли не в четыре фута, плечами.

– Тогда, думаю, будет с моей стороны неразумно им мешать, – я была бы очень рада отложить встречу с отцом на неопределённое время – чем дольше, тем лучше.

– Сандра, когда твой отец заявляет прямо: «Передай, пусть зайдёт ко мне сразу, как появится», – это означает, что лучше зайти сразу, как появишься. Он под кайфом целый месяц и настолько жестоким, и неадекватным, как сейчас, на моей памяти он давно не был. Так что лучше не палить тигру усы, а сделать так, как он хочет.

– Ты же сам сказал, что в комнате он с любовником?

– Только не говори, что тебя это смущает? Да и почему должно, если отца твоего не волнует?

Я неопределённо пожала плечами:

– Потому что я – не мой отец? Мы не одно целое. Никто этого не замечает?

– Сандра, не спорь. Всё и без того плохо, зачем усложнять?

– Плохо? Ты хочешь сказать, хуже обычного?

– Ну, если я так говорю, значит, так и есть.

– А то! Конечно. Но могу я полюбопытствовать – с чего ты это взял?

– С того, что уже трети раз за сутки вымываю кровь из комнаты и выбрасываю вымоченные ею простыни.

– Какая гадость, – поморщилась я невольно. – Соболезную. Трупы тоже приходилось выносить?

– Нет, слава богу, – очередной хлопок лопнувшей жвачки начинал меня раздражать. – На сей раз твой шальной папенька нашёл игрушку по себе.

Я нахмурилась, пытаясь сопоставить факты и быстро делая выводы. Много крови – трупов нет: так развлекаться можно только со своими. Обычно подобный образом Рэй сходил с катушек в компании Энджела, но брат сейчас с Ирис, и значит (слава тебе, боже! – если ты всё-таки есть) это не он. Альберт Рэй никогда не интересовал в этом плане…

– Отец там с Ливианом?

Качок отрицательно мотнул головой:

– Что ты, Сандра! Ты же знаешь, Ливиан и ты – единственные из всего выводка, к которому этот выродок испытывает нечто отдалённо похожее на нормальные родительские чувства.

Я? И родительские чувства Рэя?! Это он серьёзно сейчас? Пф-ф!

– Не Ливиан? – с облегчением выдохнула я. – Отлично.

Что ж? Из «наших» оставались Альберт Элленджайт и тот парень, имени которого я, то ли вспомнить не могла, то ли не удосужилась спросить? Ну, конечно! Разве папочка может пройти мимо новинки и экзотики?

Я прислушалась к себе, пытаясь понять, как мне новость? Было никак. В смысле ничего непривычного, кроме очередного всплеска злости и раздражения. Ну, ещё лёгкая брезгливость. Удивляться не приходилось, в нашей славной семейки мальчики ходят по кругу друг от друга, но, когда делишь любовника с собственным отцом это как-то «бе».

– Рэй говорил, о чём ему так не терпится поговорить? – холодно поинтересовалась я.

– Что-то насчёт твоего брата.

– Понятно. Спасибо, что передал.

– Так ты зайдёшь к отцу?

– Отдыхай спокойно, Качок. Ты своё дело честно выполнил и чего бы я не выкинула, это будет не твоя вина.

Я не собиралась заходить к Рэю.

Честно говоря, о своём случайно любовнике из Астории я могла вспомнить только то, что он блондин и что он был лучезарно красив какой-то прозрачной, лунной красотой. В памяти вставало нечто светлое и горькое, как дым или аромат полыни. Но детали рассыпались на части. Я хотела забыть о случившемся, забыть скорее, как нечто незначительное, из серии «было – пролетели». Эмоций по отношению к человеку с длинными светлыми волосами, тихим насмешливым голосом и навязчивой, чувственной болезненностью я не испытывала, но…

Я не хотела его видеть. Вообще – нигде и никогда. И меньше всего – в кровати моего отца, что вполне объяснимо и понятно. Об Энджеле я говорить тоже не хотела.

Пройдя в свою комнату, я привычным маршрутом отправилась в ванную. Тёплая вода всегда меня успокаивала, к тому же всегда приятно смыть с себя грязь и заботы ушедшего дня.

С тех пор, как в моей комнате мать умерла (или, вернее, её пришлось убить) второй раз, находиться в ней было очень тяжело. Ладно, даже не тяжело – чутко. Мне всё время мерещились тени. Как в фильме ужасов, когда тебе кажется, что ты что-то видишь до тех пор, пока смотришь боковым зрением. Стоит повернуться к миражам лицом, они расплываются и вокруг… ничего. Только это какое-то навязчиво «ничего», словно нарочитое, насмешливое. И тишина – довлеющая, удушливая.

Проще всего было бы включить музыку или наушники, но я этого не делала. Я раз за разом вслушивалась в эту тишину и резко оборачивалась на пригрезившиеся тени. Разум утверждал, что это нервы – после всего, что случилось, разве не естественно им стать болезненно-восприимчивыми? А инстинкты кричали о том, что нужно оставаться настороже – что-то вокруг нечисто.

В Хрустальном Доме я теней не видела. Разве там у меня были другие нервы? Едва ли! А если непонятной мной силе оказалось возможно поднять тело мертвеца из могилы, то почему в моей комнате не поселиться невидимому монстру, приглядывающемуся ко мне из темноты? А если этот кто-то приглядывается, то где гарантия, что он не нападёт, пока я тут буду в наушниках за музыкой прятаться? Позиция – голову в песок не моя позиция. И я не схожу с ума.

Ну, по крайней мере мне хотелось бы в это верить.

Положив голову на бортик ванной, я расслабилась в тёплой воде, в прострации наблюдая за падающей вниз из крана водой. В мозгу возникали странные картинки, как бывает, когда читаешь книгу – видением не назовёшь, скорее мысленным образом. Я видела кровать в комнате Рэя, переплетённые между собой тела, слышала тяжёлое, учащённое дыхание любовников, спешащих к разрядке, прерывающееся хриплыми стонами боли и удовольствия. То видела длинный и чёрный, извивающийся коридор-лаз, по которому ползло на четвереньках нечто страшной и мёртвое.

Всё ближе, ближе и ближе…

В какой-то момент мне сделалось жутко, и я села, окружённая мыльной пеной, словно очнувшись от сна, не исключено, что так оно и было. Наверное, я и впрямь заснула?

Закутавшись в тёплый халат, нащупав босыми ногами мягкие белые тапочки (моя слабость – белые мягкие тапочки, спасающие мои ноги от соприкосновения с ледяным полом подземелья), я вернулась в спальню.

И в буквальном смысле слова остолбенела от увиденного.

Покрывала с кровати было сорвано, подушки и одеяло взрезаны, будто их драл когтями хищный зверь, по всей комнате клочьями валялся наполнитель. Длинные следы сколов тянулись от кровати по ламинату то прерываясь, то вновь обозначая себя как пунктиром. Дверца высокого платяного шкафа оказалась распахнутой и оттуда, словно хвост дохлого удава, виднелась скрученная жгутом простыня.

Это был какой-то бессмысленный сюр. Бред бредячий. Мозг подвис, как не справившаяся с программой система. Подобные следы могло оставить хищное животное, которому в Элленджайте неоткуда взяться. Но если бы оно и взялось, зачем ему тащить простыню в шкаф.

Ответ – не за чем. Потому что это не животное… это…

Крадучись, осторожно, в одной руки зажимая нож, я приблизилась к пригласительно-распахнутым дверцам шкафа. И со странным чувством не увидела ничего, кроме его нутра. Сверху, как и положено, висела одежда, за ней светлела отполированная фанера задней стенки. Ну, а чего я ждала? Мой мозг уже нашёл объяснения случившемуся в комнате в моё отсутствие. Мало ли здесь идиотов, готовых глупо пошутить над ненавистной фемма-блонд? Очень смешно, ничего не скажешь!

Отбросив нож, я наклонилась, чтобы вытянуть скрученную простыню из шифоньера, и невольно завопила от ужаса, когда вытянувшая в трупных пятнах рука схватила меня за руку! Мне не стыдно. Тут, возможно, даже у моего безбашенного папочки самообладание бы лопнуло!

Рука обвилась вокруг кисти приставучей резинкой и потянула за собой внутрь. Естественно, я упёрлась и попыталась высвободиться, что привело к тому, что из-за платьев мертвец вытянулся целиком.

Не могу утверждать с уверенностью, но мне показалось, что это труп моей матери. Чёртова Виола и после смерти не желала лежать тихо! Посиневшее тело с пустыми бельмами вместо глаз, щёлкающий рот и ледяные руки. Она была такой сильной, что как я не отбивалась, вырваться не получалось. А тут ещё простыня сама собой поползла ко мне, обвиваясь вокруг шеи.

Никогда в жизни я не испытывала такого ужаса! Ни до, ни, надеюсь, не придётся позже. Потусторонняя тварь, принявшая облик матери (не спрашивайте, как узнала, но я твёрдо знала, что это какая-то нечисть, но не Виола) шипела и радостно скакала вокруг меня, а чёртова удавка теперь ползла вверх.

Извиваясь ужом, в попытках спастись, скинуть с себя петлю, я, к собственному ужасу, проигрывала этот бой со смертью. Кричать и звать на помощь бессмысленно, тут звукоизоляция такая, что разорвись ракета в коридоре, через две секции уже ничего не услышат. Да и попробуй поорать с петлёй на горле.

Я пыталась вытащить голову, но мерзкое трупообразное нечто держало мои руки.

Лёжа на спине я широко открытыми глазами наблюдала за тем, как верёвка сама-собой доползла до перекладины наверху и, обившись вокруг, стала натягиваться! Шею обожгло острой болью, перед глазами заплясали алые круги. Боже правый! Я не хочу умирать! Не то, чтобы я боялась смерти или сильно цеплялась за жизнь, но, прошу тебя – не так. Не непонятно как – в собственном шкафу!

Господи, если ты всё-таки есть, если на свете существует не только твой оппонент и мой прародитель – помоги! Ведь сознательно я никогда от тебя не отрекалась, вся беда в том, что я просто никак не могу тебя увидеть. Так покажись, хотя бы перед смертью, чтобы я знала, что существует не только ад.

Укажи мне путь к спасению, и я пойду по нему. Дай хотя бы лучик надежды!

Видно, на мгновение сознание моё помутилось.

Резкий рывок вернул меня обратно в реальность, темнота отодвинулась, а спасительный, вкусный, живительный воздух свободно наполнял мои лёгкие.

Боже правый, спасибо тебе! Значит, ты всё-таки есть?

Ответ был очень странным. Мне отвесили смащную оплеуху. Ну, что ж? Вполне ожидаемо. Но не стану роптать, приму со смирением – лучше оплеуха, чем удавка на шее.

– Какого чёрта ты творишь?!

Открыв слезящиеся глаза, я увидела перед собой самое красивое лицо, какое только можно себе представить. В первый момент по контрасту с нечистиком, затащившим меня в петлю мне показалось, что надо мной склонился сам ангел, откликнувшись на мою молитву.

– Что происходит? Ральф, что ты делаешь в комнате моей дочери?

Повернув голову, я увидела Рэя, стоявшего на пороге. Судя по виду, он был далеко не трезв, трёхдневная щетина синей тенью обвела его точёной подбородок, а глаза казались синими огнями Эльма.

Увидев Рэя, я пришла в себя, и эйфория резко сошла на нет. Передо мной вовсе не ангел, отнюдь. И теперь я вспомнила, как зовут лунного красавчика – Ральф. Ральф Элленджайт.

– Твоя дочь? – тонкие брови сошлись на изящной переносице. – Ты – дочь Рэя.

Это не прозвучало вопросом, скорее констатацией факта с оттенком сожаления.

– Я задал вопрос, – Рэй не любил, когда его игнорируют.

– Что я здесь делаю? Вытаскивая твою дочь из петли. Ты, кажется, недоволен?

Глаза Рэя потемнели. Лицо перекосило от ярости и на мгновение я подумала, что выжила ненадолго. Папочка сейчас меня прикончит, довершив то, что не удалось мамочке. Если, конечно, это была она, в чём я сильно сомневаюсь.

– Что?.. Какого чёрта, Сандра? – мне показалось, или он действительно растерялся. – Самоубийца?.. Ты?!

Да, я всегда презирала трусость. И никогда бы сама не наложила на себя руки. Но со стороны всё выглядело так как выглядело, понимаю. И говорить о том, что шкаф меня заманил, а простыня сама собой чуть не удушила здравомыслящим людям глупо. Чревато попаданием в психушку.

Реальность надо мной издевалась. И чувство юмора у ней было созвучно с моим. Все вещи встали на своё место, включая подушечку с одеяльцем. Никаких чудовищ, всё плюшево и розово. Только я, как дура, в шкафу с удавкой на шее!

Будь я менее упрямой, решила бы, что у меня крыша поехала и что я, не пережив последней неприятности, сама полезла в шкаф, а теперь пытаюсь обмануть собственный разум историями о чудовищах.

Но я знаю, что я видела. И знаю, что у меня в тот момент даже вскользь мыслей о суициде не было.

Проклятая Синтия! Это она передала мне силу, которую я не понимаю и не контролирую. Это всё из-за моих новых сил, я уверена. Может ли быть так, что собственная агрессия обернулась против меня? Что я действительно пыталась наказать саму себя, используя образ матери, всё потому, что меня мучит совесть?

– Сандра? Ты меня слышишь?..

Рэй успел подойти ко мне, присев на корточки. От него пахло вином. Свежим. Перегаром никогда – сколько бы не выпил.

– Какого чёрта ты это устроила?

Бить меня никто не собирается? Отлично.

– Я ничего не устраивала.

Ральф, отступив на несколько шагов, словно отходя на задний план, наблюдал за готовой разыграться сценой. Ненавижу сцены. Но если отец с нашим с ним любовником сейчас уйдёт, я снова останусь наедине со шкафом? Так себе перспектива.

Рэй обернулся на Ральфа, тот ответил едва уловимым пожатием плеч:

– Если думаешь, что я тебе лгу – взгляни на её шею. Там алые рубцы.

Рэй потянулся к моим волосам. Я инстинктивно дёрнувшись, попыталась отстраниться, но потом замерла.

– Чёрт, Сандра! Вот уж от кого не ожидал!

– Просто удивительно, что она не сделала этого раньше, – с ледяным высокомерием произнёс Ральф, глядя на Рэя так, словно перед ним была грязь.

Мне бы почувствовать с ним солидарность, ведь это почти союзник. А я ощутила прилив гнева и неприятия.

– Твоего мнения, мальчик, здесь никто не спрашивал, – осадил его отец.

– Чтобы высказать своё мнение, мне не требуются твои вопросы. Можешь, конечно, пропустить мои слова мимо ушей, но в следующий раз, когда никого не окажется рядом, удавка может затянуться до конца. И глупо, живя так, как ты, да ещё в этом месте задавать вопрос – зачем ты это сделала? Тут впору спросить, как случилось, что ты до сих пор этого не сделала?

Рэй шагнул к нему агрессивной тучей, готовой затопить своим неистовым гневом, но лунный мальчик смотрел в ответ холодно и невозмутимо.

– Да кто ты такой?! Лишь минутное развлечение! Так знай своё место.

Ральф едва заметно ухмыльнулся, глаза-льдинки недобро сверкнули:

– Ты всерьёз думаешь, что развлечением был я?

– Давайте сойдёмся на том, что развлеклись вы оба. А сейчас не могли бы выяснить отношения в другом месте? Я хочу остаться одна.

Я не ожидала, что меня хоть кто-то здесь послушает, но Рэй меня удивил. Какое-то время, не сводя с меня глаз, он вдруг резко развернулся и вышел, оставив нас с Ральфом наедине.

Глава 13. Сандра

Меня трясло от озноба, было так холодно, будто я проглотила большую ледышку, и она отказывалась таять. Ужасно болела шея со стороны затылка, будто кожу содрало начисто. Невольно я прижала ладонь, чувствуя уродливый рубец пальцами.

Намочив полотенце, я прижала холодную тряпку в ране, стараясь её охладить.

– Я могу помочь лучше неё, – тихо выдохнул Ральф, напоминая о своём присутствии, о котором, впрочем, я и так не забывала ни на секунду.

– Ты уже достаточно помог, – мой голос прозвучал отстраняющее и холодно. – Спасибо.

Присутствие этого странного юноши со слишком светлыми голубыми глазами действовало на нервы. Мирило с его присутствием только одно – одиночество сейчас было непереносимым. Я не могла объяснить происходящее, версия с тем, что у меня провалы в памяти и начинающееся сумасшествие устроить не могло, поэтому я предпочитала верить в тёмные силы. Так или иначе, даже неприятный человек иногда лучше, чем ничего.

Кто бы подумал, что я буду настолько бояться остаться в одиночестве, что окажусь рада присутствию человека, внушающего мне острую антипатию на грани отвращения. Случайный секс, приключившийся у нас в Астории, лишь усугублял ситуацию.

– Ты меня недооцениваешь. Я правда способен на большее.

– Поверь, с умением давать вещам их подлинную стоимость у меня полный порядок.

Лёгкая насмешка ушла из его голоса, он зазвучал почти так же отстраняюще-холодно, как мой:

– Со стороны твоя жизнь выглядит так, как будто ты понятия не имеешь о том, что такое порядок.

– Неужели нашёлся достойный оценщик?

– Возможно, люди просто не в курсе того, что он искался?

Я пожала плечами, снова невольно касаясь ладонью шеи:

– Даже не стану извиняться за то, что у меня сейчас нет настроения нести всякую чепуху.

– Зачем ты в петлю-то полезла? Не могла придумать смерти поизящнее? Ты когда-нибудь видела висельников?

– Я в своей жизни много чего видела. Может быть даже слишком. И мне плевать, что ты думаешь, как это выглядит, но это не суицид.

– А выглядит так, будто он, родимый.

Я вздохнула, кивнув головой:

– Знаю. И это хуже всего. Хотя что мы на самом деле знаем о смерти тех, кто умер ночью в петле? Какие демоны его туда затащили?

Ральф усмехнулся, вернее, его губы сложились в лёгкий намёк на язвительную усмешку:

– Ты веришь в демонов?

– Не верю. Верят люди в то, чего пока не видели, а я среди демонов живу.

Пока я придумывала фразу, она казалась мне остроумной, но произнесённая вслух отдавала глупым пафосом.

На самом деле мне ужасно хотелось забраться под одеяло, и чтобы кто-нибудь принёс горячего сладкого чая, может быть, погладил по голове, а лучше – пусть не трогает, а лишь посидит рядом. Чтобы страшный бука из шкафа больше не вылазил. И чтобы шея перестала щипать. И чтобы завтрашний день не казался таким беспросветным, а хуже того – после него наступит ночь, и я снова окажусь один на один со всеми своими внешними и внутренними демонами. И рассчитывать не на кого.

Можно позвонить Энджелу. Он принесётся меня спасать, бросив всё – я это знаю. Любовь Энджела единственное, в чём я никогда не сомневалась. Но за всю его жизнь ему впервые светило сделать что-то хорошее для себя, а тут я с выползающей из шкафа простынёй. Нет, Энджел не вариант.

Заметив, что Ральф сделал ко мне шаг, я невольно вздрогнула. Нервы ни к чёрту, реагирую на каждый шорох. Хотя тут и шорохов нет.

– В этой…хм-м, – он окинул моё, обставленное отнюдь не дешёвой мебелью, жилище, которое всё равно производило впечатления бомбоубежища, – комнате есть хотя бы чайник?

– Тебе зачем? Чаю выпить захотелось?

– Мне показалось, что чаю хочется тебе. У тебя стресс. А при стрессе нет ничего лучше горячего чая.

– Ты у нас спец по снятию стресса?

– Это вряд ли. Я скорее могу его обеспечить, чем снять.

– Я так и думала.

– Но для тебя готов сделать исключение.

– С чего бы такая милость? – фыркнула я.

Как у него получается так смотреть? Взгляд холодный, а под ним словно горишь? Зачем бог создаёт такую красоту, на которую больно смотреть? Или это снова нервы?

– Ты напоминаешь мне одного человека.

По законам жанра я должна спросить – какого? Да мне на самом деле плевать, кого я ему там напоминаю.

– Чайник вон там.

– Но здесь же нет камина?

Фраза показалась мне странной. Ну, да, нет камина, а с чего бы ему взяться в двадцати метрах под землёй?

– Чайник электрический. Достаточно просто воткнуть вилку в розетку, и мы получим чудо закипающей воды с достаточно низким потреблением электроэнергии.

– Когда ты язвишь, тебе становится легче? – невозмутимо поинтересовался Ральф.

– Нет.

– Тогда, рискну предложить тебе поменять линию поведения.

Я с лёгким недоумением смотрела, как он сначала закинул пакетик чая, потом наполнил чашку водой и подошёл ко мне, присев рядом на край кровати. Подавив желание тут же отодвинуться, я заставила себя сидеть неподвижно.

К моему удивлению вода в чашке была горячей.

– Я что-то пропустила? Моё сумасшествие развивается, обрастая провалами с памяти или ты, как добрый волшебник, умеешь кипять воду одним взглядом?

– На самом деле ты тоже так можешь.

– Не могу, – решительно мотнула я головой в знак отрицания.

– В наше прошлую встречу, ты неплохо прижигала мне кишки. Воду вскипятить проще.

– Я так плохо вела себя? Наверное, мне стоит извиниться?

– Этого от тебя не требуется.

– Ну, и отлично, – кивнула я.

Держа чашку обеими руками, пыталась впитать в себя быстро уходящее тепло.

Всё вокруг казалось неестественным: мой подземный дом, один на двоих любовник с отцом, вскипятившаяся от жара чужих ладоней вода и стеклянный пакетик чая с ароматическими добавками «идентичными натуральному». Всё – синтетика, искусственно, омерзительно.

А ещё это его взгляд! Я будто кожей его ощущала.

– Прекрати на меня пялиться! – грубо бросила я ему.

– Пялиться? – криво усмехнулся он в ответ. – Тебе не нравится?

– Боюсь подавиться, – от резкого движения шея вновь сильно заныла, заставляя меня поморщиться.

– Почему ты отказываешься от моей помощи? Я буду только рад унять твою боль. Мне не кажется, что тебе нравится её чувствовать.

– Нравится? Боль не может нравиться.

– Тут я с тобой поспорю.

– Да сколько угодно.

Он поднял руку и его пальцы легко коснулись моей шеи, вновь заставляя дёрнуться.

Дёрганная я какая-то. Пора валерианку начинать пить.

– Тихо, – прошептал он, – расслабься. Не напрягайся так, это не больно. Ты вообще ничего не почувствуешь.

Я закрыла глаза. Его близость была неприятна. Она смущала, напрягала, заставляла чувствовать себя непривычно и странно. Я бы рада была расслабиться, да не получалось.

Меня обволакивал запах его одеколона. Парфюм был дорогим и ненавязчиво тонким. А ещё от него веяло теплом. На какое-то короткое мгновение захотелось опустить голову ему на плечо, закрыть глаза и действительно расслабиться, почувствовать себя в безопасности…

Шея больше не болела.

Я открыла глаза и обнаружила, что его красивое лицо слишком близко.

– Похоже, благодарить тебя всё-таки придётся, – я поспешила отодвинуться от всех искушений сразу.

– Это так сложно?

– Что именно?

– Просто сказать – спасибо?

– Смотря кому сказать. Тебе – сложно.

– Почему?

– Ты мне не нравишься.

– Да? Странно.

– Что в этом странного? – невольно нахмурилась я.

– Обычно всё наоборот. Я нравлюсь. И даже слишком. И в нашу прошлую встречу мне не показалось, что ты прониклась ко мне антипатией?

– Ну, так, то было в нашу прошлую встречу.

– Что изменилось в эту?

– Ну, например, то, что ты спишь с моим отцом? – презрительно передёрнула я плечом. – Достаточно веская причина?

– Я не знал, что Кинг твой отец.

– Будто бы, если бы знал, что-то бы изменилось?

Он помолчал перед тем, как проронить:

– Возможно. Может быть. Я не знаю.

– Как впечатляюще звучит! – усмехнулась я. – Ладно, не парься, ладно? Ты красив, как живой бог, и я нисколько не сомневаюсь, что знаешь об этом. Я тоже это признаю.

Он поморщился, как если бы я невзначай наступила на мозоль.

– Но красота – это просто красота. А секс просто секс.

– Ты была девственницей. У меня их было немного, но я всё-таки заметил, что до меня парней у тебя точно не было. Так что, прости «просто секс» в этом случае звучит фальшиво. Ты можешь жалеть о том, что случилось, но «просто» для тебя это быть не должно.

– Ты так думаешь? Ты ничего обо мне не знаешь, так что не берись судить.

– Ну, кое-что я о тебе знаю. Правда, если тебе хочется выглядеть таинственной и недоступной, я не стану вслух развивать эту тему.

– И на том спасибо.

– Пожалуйста, – саркастично улыбнулся он, будто говоря этой улыбкой «видишь, всё не так страшно, как тебе казалось и у тебя всё отлично получается».

Его присутствие меня стесняло, как если бы в моём теле застряла заноза. Не то, чтобы больно, но всё равно чувствуешь. Заставляло мириться с посторонним присутствием лишь то, что одна только мысль остаться одной в этой комнате, когда вокруг такая темнота, в любой момент может погаснуть последний свет и нет даже окон, чтобы выскочить на улицу, пугала до уссачки.

Я боялась того, что в любой момент он может просто взять и уйти. Или спросить «остаться ли мне?». Я бы сказала «нет». Даже несмотря на свои страхи. Потому что слово «нет» мне всегда, с ранних лет, давалось проще, чем «да».

Но Рафль, слава богу, не спрашивал.

Какое-то время мы сидели в темноте. Я, свернувшись в нервный комок, обхватив колени руками, он – на краю кровати. Потом Ральфу всё это надоело и он, поправив подушки, нагло устроился рядом!

– Вижу, ты возражаешь, но сидеть всю ночь, как курица на насесте не удобно.

– Тебя никто не держит. Ты в любой момент можешь уйти.

– Это я и без тебя знаю. Но я не уйду.

Я с облегчением перевела дыхание, изо всех сил стараясь не показывать, как меня обрадовала эта новость.

Нужно будет завести собаку. Большого, свирепого пса. Может быть тогда одеяла и простыни научатся лежать спокойно, где полагается?

– Но обещаю не приставать. Понимаю, что сегодня ты не в настроении.

– Для тебя я никогда не буду в настроении.

– Ты сама понимаешь, как пафосно, фальшиво и глупо это звучит?

– А ты сам понимаешь, что выглядишь сейчас самовлюблённым болванам?

– Не выгляжу.

В ответ я насмешливо фыркнула.

– Мне никто и никогда не отказывал.

– Спешу тебя разочаровать – всё когда-либо происходит впервые.

– Но в данном конкретном случае ты не стала исключением.

– И похоже, что это жутко тебе льстит? У меня были свои причины поступить в тот вечер так, как я поступила. Ты просто подвернулся под руку, более или менее удачно. Да на твоём месте мог оказаться кто угодно.

– Какая прелесть! Ты сама понимаешь, как себя характеризуешь?

– Мне плевать. Я всего лишь хочу, чтобы ты понимал, как на самом деле обстоят дела.

– А как они обстоят?

Я поколебалась минуту, раздумывая, не послать ли красавчика к чёрту и… не послала. Вместо этого зачем-то сказала правду. И чего мне вдруг пришло в голову изливать душу?

– Мне нужна была картонка, чтобы заслониться от неправильных и ненужных чувств к человеку, который не должен был их вызывать.

– Не могу поверить, чтобы у такой девушки, как ты, возникла безответная любовь.

– Я не о любви говорила.

Он едва заметно приподнял брови:

– А о чём?

– Хотеть кого-то не значит любить. А мы и вовсе из рода психов. Наши желания могут убивать.

– Ты не желала «убить» предмет своего хотения? Или тебе не нравилось его «желать»?

– Определённо – второе.

– И что?…

– В смысле? – не поняла я сути вопроса.

– Твой план сработал? «Фанерка» помогла?

– Да.

– Наверное, это должно мне польстить? – нельзя сказать, что голос его звучал мягко или весело. Вроде и спокойно, но с лёгкой ноткой горечи и лёгкой злости. Неужели моё отношение способно задеть такого, как этот?

– Это ничего тебе не должно, просто правда.

– Ты не думала о том, что можешь задеть мои нежные чувства? – к горечи и злости добавился сарказм.

– Слушай, ну, давай начистоту? Я не пытаюсь морочить голову тебе, а ты в ответ для разнообразия тоже будь честен…

– Вообще-то, я всегда честен.

– Да, знаю. Честность – одно из жестоких качеств нашей сумасбродной семейки, но я всё равно верю, что как бы не горька была правда, лучше её знать, чем прятать голову в песок. Но, возвращаясь к поднятой раньше теме – пожалуйста, не пытайся строить из себя бедного и несчастного недолюбленного мальчика – со мной это не прокатит. Я знаю, что ты и какой ты.

– Правда? Забавно, я и сам-то не всегда знаю, кто я и какой есть, но мне интересно выслушать твою версию.

– Мою версию? К чему она тебе?

– Просто так, – пожал он плечами, – время убить. До рассвета ещё так долго.

– Здесь не бывает рассветов.

И снова уже почти привычное пожимание плечами:

– Рассвет бывает везде. Даже если ты и не способен его увидеть. Но всё же? Что ты обо мне думаешь?

– Что ты слишком красив… для мужчины. Девкой был бы краше. Может быть тогда, – кто знает? – мы бы даже стали подругами?

– Какая светлая перспектива, – усмехнулся он, впрочем, не слишком весело. – Не уверен, что хочу стать твоим другом.

– Я тебе не нравлюсь?

– Нравишься. Но я не претендую на френдзону.

– А на что ты претендуешь? Что тебе от меня нужно?

– Я первым задал вопрос. Но обещаю ответить на твой сразу же, как только получу ответ.

Я покачала головой. Разговор казался по-детски глупым, не конструктивным, бессмысленным. И в то же время он меня успокаивал, как успокаивает идущий за окном дождь.

– Что я о тебе думаю, Ральф Элленджайт? Чаще всего – ничего. Мне некогда о тебе думать, да я и не хочу этого делать. По-своему я благодарна тебе за то, как ты перевёл меня через этот рубеж, отделяющий женственность от девичества, его по-своему боится каждая женщина. Благодаря ли тебе, или потому, что на самом деле грань не так уж важна, но это оказалось куда проще, чем я думала раньше. Во мне ничего не переменилось, и я всё та же.

Он бросил на меня быстрый взгляд, словно говоря: «А чего ты хотела? Такие мелочи не меняют людей». А может быть, он думал о чём-то другом? Я не знаю. Вслух ничего не сказал, я благодарна и на этом.

Мне было уютно, пока Ральф молчал. Я словно бы говорила сама с собой, грезя наяву. Когда проговариваешь мысли вслух, оказывается, лучше понимаешь себя самого, а присутствие рядом другого человека даёт возможность не чувствовать себя сумасшедшим.

– Ты кажешься уязвимым, как цветок, внимательным, нежным…

– Я правду таким кажусь?

– Да. Не перебивай, это сбивает с мысли.

– Просто я понимаю, что за «нежным цветком» последует – «но». И хотя «нежный цветок» не бог весть какой комплимент, всё же… Хотя это звучит лучше, чем «ты хороший, но…».

– Я знаю, что ты – не хороший. Ты – Элленджайт. Элленджайты хорошими не бывают. Мы – отравленное племя, паразитирующее на самых худших людских инстинктах.

– Мы – паразитирующие? Неужели? Ты ничего не путаешь?

– Я никогда ничего не путаю.

– Порекомендовал бы тебе усомниться в этом. Сомнения признак умного человека, Сандра. Паразиты получают жизненную энергию за счёт того, на ком паразитируют.

– А я о чём говорю? Разве не об этом?

– Если ты так считаешь, то ты плохо понимаешь реальность, в которой существуешь и людей рядом с собой. Хотя, конечно, твой отец жуткий симбиоз, который ранее мне досель и не встречался, но остальные? Когда твой брат развлекает толпу, выставляя на потеху наши особенные способности, позволяя людям дать волю самым дурным своим фантазиям – кто кого использует? Он – их? Или они – его?

– Неважно. Важно то, что не будь его, в них никогда бы и не было тех чувств, через которые он заставляет их пройти! Думаешь, людям нравится чувствовать то, что приходится чувствовать рядом с такими, как вы?! Эту больную зависимость вместо любви?

– Эту больную зависимость они сами зовут любовью. Мы словно инструменты, способны издавать лишь те ноты, каким в нас заложены изначально, и как бы не был искусен музыкант-виртуоз барабан в его руках не запоёт скрипкой.

– Не совсем поняла твою метафору. Что ты хочешь этим сказать?

– В том, что чувства к нам их убивают, делают похожими на наркоманов, нашей вины нет. Не мы играем в людей – они играют в нас!

– Они играют в вас потому, что вы им это позволяете.

– Твой брат – позволяет? Думаю, и твой отец стал тем, кем есть, потому, что…

– Он от рождения жестокий, безжалостный ублюдок и манипулятор. Я не хочу говорить о Рэе. Давай уж лучше говорить о тебе… хотя, я теперь не могу говорить об одном, не упоминая другого. И, пожалуй, я не буду сначала говорить "ты хороший, но…», на самом деле ты за гранью того, что люди называют хорошим или плохим. Всё, что интересует Элленджайтов, это новые ощущения – любой ценой. Вас не останавливает, что в борьбе за них вы разрушаете и себя, и тех, кто осмеливается к вам привязаться. Элленджайт не такой уж и маленький город, но не прошло и месяца, как вы нашли друг друга. Подобное к подобному.

– Мы не похожи с твоим отцом. Сандра, ты совсем меня не знаешь.

– Верно. Не знаю. И знать не хочу. Мне вполне достаточно тех из нашей чокнутой семейки, от которых уже не отделаться.

– Жаль. Потому что от меня тебе теперь тоже не отделаться.

Я засмеялась:

– Ты ведь это не серьёзно?

Он смотрел на меня. Просто смотрел. И смех вдруг сам собой замер на моих губах, растаяв, словно снежинка.

Переменчивые у него глаза: то синие, яркие, как васильки, то почти бесцветные, как лёд на реке или поднимающийся к пасмурному небу дым. И ресницы длинные, как у девчонки. Или у куклы. Совершенно андрогенная внешность. Никакой мужественности, но… и ничего женского в нём определённо не было.

Меланхоличный ангел, упавший на землю с небес, жестоко изломавший крылья. Он кажется поверженным и нуждающимся в поддержке. Так и хочется рукой провести по мягким пуховым крыльям.

Так заливные луга завораживают и обманывают неосторожного путника. Ему-то кажется перед ним гладкая твердь, а ступить – и пиши пропало. Провалишься, с головой уйдёшь под воду, затянет в трясину, и никто уже не спасёт.

Этот обречённый взгляд единственное, что не лжёт. Это существо обречено на порок и боль, и всякий, кто осмелится протянуть к нему руки, разделит с ним эту участь. И не вытянуть ни за что. Уж я-то знаю. Сколько раз я пыталась вытаскивать из этого Энджела, но наркотики и похоть рано или поздно всегда побеждали. Бой был неравный.

– Ты считаешь меня слишком слабым, чтобы – что?.. – я опомнилась, поняв, что всё это время он не отводил взгляд от моего лицо точно так же, как я не отрывалась от него.

– Скажи, ты уже успел переспать с Альбертом?

Он нахмурился. Я ждала, что он скажет что-то, вроде: «Какое это имеет значение?», «Речь сейчас не о том».

Какое-то время он молчал, лишь дыхание его слегка участилось.

– Твоё молчание я принимаю за ответ «да». А как насчёт красавицы Синтии, госпожи Элленджайт? С ней ты тоже успел сблизиться?

Длинные, влажные полукружия тёмных ресниц опустились, отбрасывая тени на бледные щёки. И почувствовала, как просыпается во мне злость.

– Ты в городе – сколько? Две недели? Три? Уверена, помимо Альберта, Синтии, меня и моего папочки ты успел пообщаться и с теми, кто не так ярок и легко запоминается.

– Свободные люди потому и свободны, что… – он нервно облизнул бледные губы, пробуждая во мне воспоминания о том, как он целовал меня. И не только целовал.

Элленджайты или Кинги – злость в нас тесно граничит с сексуальным возбуждением. Куда больше, чем с нежностью или любовью.

–Потому что ограничения не обозначены.

– Как благоразумно ты подбираешь слова. Ограничения, границы – ну, разве это не скучно? Разве не приятно их нарушать, ломать, обесценивать? Расширять окно Овертона, не признавая святынь?

– Я не люблю ломать, Сандра, веришь ты мне или нет. И я готов уважать границы, когда они существуют.

– Ты пытаешься обелиться в моих глазах? – недоверчиво усмехнулась я, скрещивая руки на груди, словно выставляя этим жестом тот самый барьер, который он пытался признать на словах. – Или мне это только кажется?

– Я не задумывался об этом, но, наверное, да.

– Зачем тебе это? Какая тебе разница, что я о тебе думаю?

– «Зачем тебе это?», – как часто вы, женщины, задаёте этот вопрос. И ты сама знаешь, зачем. Ты чувствуешь это.

– Ничего я не чувствую!

– Не отрицай правды. Я же тебе не лгу. Ты знаешь, что запала мне в душу с нашей первой встречи.

– Да с чего бы мне это знать? – искренне удивилась я. – Хотя, это вполне логично и укладывается в схему. Мальчик, которого все хотят западает на девочку, которая просто встала, отряхнулась и ушла! Прости, если задела твои нарциссические чувства. Впрочем, можешь и не прощать. Я уже в твоей коллекции, можешь расслабиться и лететь за новым трофеем…

– Ты даже говоришь быстрее, чем обычно. С чего бы?

– Я всегда говорю быстро, если моя речь длиннее одного предложения. Дурная привычка. Одна из многих.

– Ты так сильно боишься привязаться к кому-то?

– Я не боюсь. Просто не хочу.

– Панически не хочешь.

– С чего бы мне привязываться к очередной эротической игрушке моего отца?! Не говори глупостей! Да если бы я не была напугана до смерти, я бы вообще с тобой не разговаривала. Такие, как ты, хороши при свете луны, Лунный принц, но, когда всходит солнце… когда всходит солнце, ночь лучше всего забыть.

Его лицо дрогнуло, как если бы я ударила его и снова это молчание с ускорившимся дыханием.

– Что ж? Это закономерно. Ничего в жизни не меняется, правда? Даже после смерти.

– Ты о чём?

– Зачем ты задаешь эти лживые вопросы? Ты знаешь о чём я. Ты ведь была там, когда эта дура Синтия воскрешала меня из мёртвых? Хотя для меня всё выглядит так, будто я очнулся в Аду, а вовсе не воскрес. Поэтому больше не советую тебе играть со смертью. Как ни плох свой родной мир, в гротескной пародии на него будет ещё хуже.

Он мягко и плавно поднялся.

– Ты уходишь? – испуганно выдохнула я.

Он обернулся через плечо, и снова в его прозрачных, как лёд, глазах, отражались насмешка, печаль и давно укоренившаяся душевная боль.

– Твой голос звучи так, будто ты знаешь – захочешь, и я останусь.

– Я понимаю, что обидела тебя.

– Так извинись.

– Я действительно так думаю. И будет неправдой, если я скажу, что не хотела тебя обидеть. Потому что на самом деле – хотела.

Он резко притянул меня к себе, глядя в глаза так, будто намеревался прочитать в них мои мысли и чувства. В первый момент я подумала, что он меня ударит. Отец всегда бил, когда я переходила дозволенный им порог.

Но Ральф лишь провёл ладонью по моим волосам:

– Тебе нравится доставлять людям боль – вообще? Или я один вызывают у тебя такие чувства?

Я растерялась, задумавшись над ответом:

– Думаю… думаю, всё дело в тебе.

Какое-то время он смотрел на меня очень внимательно, пристально и с таким выражением, что у меня защемило и, одновременно с тем, сильнее забилось сердце.

– Что ж? Я не против боли. Если она приблизит меня к тебе, почему бы нет? Как ты хочешь? И что ты хочешь? Делай, всё, что нравится – я весь твой.

В его мягком голосе хотелось утонуть, а глаза затягивали в глубину, как омут. Тепло от его тела как магнитом тянуло к себе. Так хотелось хоть немного отогреться и прогнать призраков.

«Он спал с твоим отцом», – напомнила я себе. – «Он – Элленджайт. С его помощью все демоны, с которыми ты пытаешься бороться освободятся, и ты кончишь так, как кончила твоя мать».

– Я не хочу… – я отодвинулась назад, вновь укрываясь одеялом. Словно улитка, уползающая в свою раковину.

Казалось, мой ответ его разочаровал. Но Ральф не сделал ничего, чтобы удержать меня. Не знаю, к моего облегчению или разочарованию?

– Я просто не хочу быть одна.

– Я понимаю. Никто не хочет.

Мы вернулись на свои места. Я сидела, обняв колени руками. Он снова лёг, закинув руку за голову. Расстегнувшийся манжет на руке обнажил кожу. Я нахмурилась, обнаружив на ней шрамы.

– Что это?

– Где? – не понял он.

Я взяла его за руку, притягивая к себе.

В первый момент он охотно поддался, а потом, словно сообразив, что привлекло моё внимание, напрягся, не давая мне взглянуть.

– Похоже на шрамы. Но, у таких, как ты, шрамов нет.

– Это не шрамы, – голос его звучал тихо и совершенно без эмоционально. Из него исчезла певучая обволакивающая мягкость. Голос стал походить на взгляд – лёд.

– А что?

– Следы от уколов.

– Я бы спросила: «Да ты шутишь?», – но сама понимаю, что нет. Какие, к чёрту, уколы, если Элленджайты способны обзавестись новой печенью, кишками или сердцем в течении получаса?

– Новое изобретение твоего отца. Следы остаются на коже до тех пор, пока препарат продолжает действовать. Эти следы – как индикатор.

– И что за препарат?

– Мне не хочется об этом говорить. Это, правда, неважно.

– Неважно? Уж позволь, я сама решу, что для меня важно, а что нет, ладно? То, что он обычно проверяет на других, он потом применяет к моему брату. И эти его пыточные игрушки раз от раза всё извращённей и изощрённей.

– У тебя несколько братьев. За какого из них ты переживаешь?

– Так уж получилось, что лишь к одному из них я привязана по-настоящему.

– Расслабься. Твой отец не для твоего брата эту химию изобретает.

– А для кого же тогда?

– Для себя. Ему нравится развлекаться таким образом. И мне тоже. Ну, и поскольку всё это никак не касается твоего любимого брата, может быть, сменим тему? Давай поговорим о чём-нибудь другом?

– О чём?

– Обо мне, например.

– И что мы в этой теме станем обсуждать?

– Сколько сарказма! Действительно, что тут обсуждать? Моя персона тебе совсем-совсем не интересна.

Я усмехнулась. Мы оба понимали, что это не так.

– Я никогда такого не говорила. Такая эксклюзивная прелесть как ты разве может быть не интересна? Я всего лишь не хочу быть той бабочкой, которая вослед за другими полетит в огонь. Мои серые крылышки мне слишком дороги.

– А я рискну утверждать, что всё же полетишь. И тебе понравится. Даю слово.

Глава 14. Ральф

И что ему ответить, чтобы уж совсем банальностью не прозвучало? Я чувствовала такую подавляющую усталость, на грани опустошённости, что совсем не хотелось язвить или спорить.

– Расскажи что-нибудь, – попросила я, укладываясь на подушку.

Стоило повернуть голову, как наши лица оказались совсем рядом.

– Сказку на ночь? – усмехнулся он.

– Лучше – о себе.

Мне показалось, или с губ его слетел лёгкий, подавленный вздох.

– Если я начну говорить о себе, это будет недобрая сказка.

– Я добрых и не жду. Мне не так уж сильно нужны сказки. Я согласна и на правду.

– Я не люблю говорить о себе, но, если ты просишь?.. Почему бы и нет?

– Как чувствуешь себя, умирая в одном веке и очнувшись в другом? Как тебе новый мир?

– Если отбросить мишуру, вроде новомодных гаджетов и этих суетливых, шумных машин – да всё то же. Люди не меняются, их суть остаётся прежней. Научить использовать технику несложно. Гораздо легче, чем принять тот факт, что все, кого ты любишь – мертвы. Почти век. Когда собираешься умирать, ты вроде как уходишь, а оказалось – ушли от меня, – он снова улыбнулся своей странной, меланхоличной и в то же время насмешливой улыбкой.

–Мне иногда так хотелось закрыть глаза и переместиться куда-нибудь далеко – на другой конец света. Туда, где ни Рэй, ни его банда не существует. И где нет Элленджайтов.

– Разве в этом мире тебе никогда не жалко было бы потерять?

– Одно из преимуществ того, чего нет – ты это не потеряешь.

– Грустное преимущество, на самом-то деле. Странно, что не приходится тебе ничего объяснять по поводу моего появления в вашем мире.

Пришёл мой черёд усмехаться:

– Как странно, наверное, было бы слышать этот разговор со стороны? Даже Элленджайты появляются на свет общим для всех путём – из тех же ворот, что и весь народ, – насмешливо прищурилась я. – И всё же, так похожие на людей, мы нелюди.

Ральф в очередной раз едва приметно пожал плечами, будто говоря: «Что тут скажешь?»

– Мир свечей и канделябров, лошадей и балов, – в задумчивости протянула я. – Мне сложно представить всё это наяву.

– К различиям быстро привыкаешь. К тому же свечи, экипажи, горячие ванны – всё это было заботой слуг. Наш образ жизни не слишком отличался от того, что вы ведёте теперь. Буржуазные города были словно уже, медленнее в движениях, было больше нечистот и крыс. Жизнь двигалась гораздо медленнее, словно неторопливая река. Но тебе в начале 19 века было бы нестерпимо скучно.

– Не могу себя там представить.

–Если честно – я тоже. Ты слишком любишь скорость, Сандра. В душных залах тебе стало бы скучно.

– Тебе было скучно?

– Нет.

– В тебе есть что-то не от мира сего. Печать неуловимого аристократизма. Того, каким он был прежде. В Альберте он тоже угадывается, но в тебе он как-то ярче выражен, что ли? Кем вы друг другу приходитесь? Вы знали друг друга?

– Нет. Вообще-то, Альберт сын моей младшей сестры. И если бы всё двигалось естественным порядком, к его появлению на свет мне было бы… двадцать три года, – словно бы с удивлением проговорил он.

– А сейчас сколько?

– Двадцать один. И мы почти ровесники.

Я тряхнула головой, пытаясь вообразить себя пробудившейся от сна ровесницей своим племянникам, детям Энджела или Ливиана? Это было сюрреалистично и невообразимо, у меня не настолько богатое воображение

– Ты хотел бы вернуться назад?

– Да, – не задумываясь ни на секунду отозвался Ральф и я вдруг ощутила болезненный укол ревности. Странно. С чегу бы и к кому мне ревновать? Или этот меланхоличный красавчик всё же ухитрился меня зацепить?

– В отличие от меня, ты, кажется, оставил в своём мире кого-то дорогого по сей день?

– Для тебя во времени прошли столетия, а я закрыл и открыл глаза. Ах, да – ещё немного побродил по Элленджайту вашего времени.

– Сильно изменился?

– И да, и нет. Город теперь выглядит иначе, не осталось даже названия от старых улиц. Не найти потомков тех, кто был богат и именит, а прежние шикарные особняки выглядят лачугами. Самое забавное, что Хрустальный Дом уцелел.

– Синтия за ним приглядывала. Да там в большинстве своём новодел и реконструкция.

– Несмотря на это дом остался прежним, в нём сохранился и дух, и стиль. А город изменился. И всё же это Элленджайт. Город падших ангелов. Его тайные пути, как артерии к сердцу, по-прежнему проходят через «Асторию». Здесь много шлюх и бандитов, они стекаются отовсюду, чтобы осесть, остепениться, притвориться кем-то другим, но остаются верны себе. Как и мы.

– Ты родился во времена сестёр Бронтэ? В начале 19 столетия?

– В конце тридцатых. Это, наверное, ближе к середине?

– Как по мне, всё-таки первая четверть.

На тонкое лицо словно опустилось облако недовольства и меланхолии.

– Между мной и тобой, Сандра, больше общего, чем ты думаешь. Например, наше рождение.

– Не понимаю, о чём ты говоришь? В чём сходство?

– Наше появление на свет стало возможным благодаря полной скверне. Так, кажется, называют инцест в священных книгах всех религий. Они правы. И наука, и вера тут сходятся, как нигде в своих утверждениях – при близких кровных узах не должно быть союзов, подобно тех, что были у наших родителей. В результате подобного кровосмешения иногда рождаются гении, но куда чаще инбридинг порождает на свет уродов. Думаю, мы и то, и другое. Гениальные и прекрасные уроды.

– Твои родители тоже были братом и сестрой? Это прямо закономерность какая-то – спать с близкой роднёй. Рэй и Виола, Альберт и Синтия, кажется, ты тоже не ударил в грязь лицом… может, речь в книгах шла и не от тебе? Там много Ральфов было: дед, сын и отец. И всё совершенно чокнутые.

– Спасибо за лестное мнение.

– Лестное или нет, но определённо правдивое.

– Не поспоришь.

«Я тоже могла замкнуть цепочку», – пронеслось в моей голове вместе с образом Ливиана.

Подумать только, как близко… и избежала ли я этого? Что-то подсказывало мне, что да.

– Элленджайты чаще всего заключали браки между собой – это было у нас в семье в обычае. Случалось, конечно, что увлекались кем-то со стороны, но это реже. Да и как объяснить нормальным людям наши заскоки? О нас и так ходили слухи, как о демонах или вурдалаках, пьющих ночами кровь у слуг. Кто-то что-то видел, но интерпретировал так, как мог. А в 19 веке не распространены были фэнтези и не снимались сериалы, поэтому люди считали, что наша красота и почти не увядающая молодость объясняется происками тёмных сил.

– При всей своей наивности те крестьяне не так уж сильно и ошибались. Вообще, я порой начинаю думать, что то, что мы в своей гордыне именуем прогрессивными взглядами куда чаще оборачивается всякой глупостью.

– Вроде гипотезы, что человек произошёл от обезъяны?

– Ты это застал?

– Сандра, я умер в сороковых, в их начале. Дарвин с его теорией появились позже.

– Но ты уже успел с ней ознакомиться? Похвально.

– Тяга к знаниям – одно из мои немногочисленных достоинств.

– Давай вернёмся к старым легендам об Элленджайтах и твоим родителям.

– Давай вернёмся. Как я уже сказал, в те ханжеские времени пуританская мораль даже на нас откладывала свой отпечаток.

– Да, неужели? – усомнилась я. – А как же тогда – ты? Ну, в смысле, родился.

– Это был полный шок. Мать из семьи выгнали.

– То есть?

– Ну, в прошлые века так было можно. Знаешь, феминистки тогда не имели право голоса. У женщин его не было. Вы не имели право наследовать состояния, если это специальным пунктом не оговаривалось, а уж если повезло разбогатеть, но угораздило вновь выйти замуж, своему прежнему состоянию ты уже не хозяйка – всем распоряжался муж.

– Ты прав. Платья прошлых веков – единственное, что мне кажется более или менее привлекательным. Твою мать выгнали из семьи без копейки в кармане? А твоего отца – что? Женили в наказание, чтобы с сестрой не путался?

Лицо Ральфа словно истончалась на глазах, тема ему явно не нравилась.

– На самом деле… ты не можешь судить людей той эпохи, потому что смотришь на них со своей точки зрения. У вас это кажется называется «демократией»? Когда границы такие призрачные и условные, что уже хочется не нарушать, а восстанавливать их. Но это 19 век. Женщины не рожали без мужей и хранили девственность до брака, если хотели жить в обществе. Общество регламентировало каждый шаг.

– Хочешь сказать, что в те времена Элленджайты были оплотом нравственности?

– Хотел бы, но мы оба знаем, что это невозможно. Но мне кажется, у людей моего времени всё же планка допустимого была выше.

– Правда? И потому твой отец спал со своей сестрой, а твоя мать – со своим братом? О, да! В твоё время деревья были выше и нравственность чище.

– Мой отец не был братом моей матери.

– Разве? Я что-то не так поняла?

– Всё было ещё хуже. Он был её сыном.

Я едва не присвистнула. Ну, ничего себе! Твою ж мать… Хотя, чему я удивляюсь? Мой брат и… дальше думать не хотелось. Господи, можно ли вырваться из всего этого и остаться нормальной, в смысле – моё Окно Овертона грозило превратиться в двустворчатую дверь, и я отчаянно пыталась не дать ей распахнуться.

Ненормальные вещи не станут нормальными лишь оттого, что кто-то признает их обыденность. Рожать от собственных сыновей – ненормально, как ненормально признавать однополые браки. Даже если это имеет место быть оно совершенно деструктивно. И точка.

– Тебя это шокировало? – тихо поинтересовался Ральф.

– Ну, как сказать? Мой отец легко спит со своими сыновьями, моя мать спала с братом и сыном, я выросла в месте, где убийство – повседневная реальность. Ты меня не шокировал и не удивил. Думаю, по-настоящему я буду удивлена и шокирована, встретив человека, у которого в этом плане всё нормально, как у людей.

Ральф снова легко пожал плечами. Кажется, это его характерный жест?

– А вот родственники моим рождением были шокированы. Моя мать были избалованной, единственная дочь у отца, у которого до этого рождались только мальчики. И единственный законнорождённый ребёнок. Дед слишком избаловал её, позволяя всё, что той захочется. Но в один прекрасный момент наступил печальный день – оказалось, что за деньги счастья не купить и горе не продать. Словом, Виргиния (так звали мою мать) влюбилась в своего кузена Винсента. Они были непохожи, как день и ночь. Мама обожала внешнее благочестие и упорядоченность, а Винсент от природы был бунтарь и разрушитель. Она полагала, что рано или поздно обязательно выйдет за него замуж и не представляла, что вселенная откажется исполнять её желания. Но вместо того, что остепениться, взяться за ум и поступить, как положено, Винсент послал родственников к чёрту и вопреки всем правилам, женился на цыгангке.

– На цыганке? – даже я, спустя два века, не могла не удивиться выбору неведомого мне Винсента. – Настоящей? Из табора?

– Да. По слухам, девушка была неординарная и характерная. В любом случае, чтобы обуздать ветер, нужно не меньше, чем каменная стена. Поначалу эту связь никто не брал в расчёт. Все думали – перебесится. Элленджайты, конечно, всегда творили, что хотели, но жениться на чернокровках до него не хотелось никому. Виргиния решила, что, если сумеет его обольстить, тот возьмётся за ум. Но Винсент не взялся. Он бросил свою именитую красавицу кузину ради безродной цыганки с красивым именем Жасмин.

– Но Винсент не был сыном Виргинии? Прости, я что-то упускаю?

– Это предыстория. Винсент стал отцом ребёнка Виргинии, незаконнорожденного. Ребёнок так и родился без отца, но дед закрыл на это глаза, считая, что мы, Элленджайты, настолько богаты, красивы и всемогущи, что для его дочери в этом плане можно сделать исключение. По-своему он был прав. Виргиния, даже с незаконнорожденным сыном оставалась завидной невестой – слишком красивая и слишком богатая. Да кто бы стал думать о приличиях, имея возможность получить в жёны одну из первых красавиц Элленджа, да ещё в добавок с таким приданным, что на него можно было купить Швейцарию? Однако Виргиния и слышать не хотела ни о каком замужестве с кем-то другим. Её чувства к неуправляемому своевольному кузену Винсенту твои современники сочли бы не любовью, а болезненной зависимостью.

– Сочли и правильно бы сделали.

– Не спорю. Она продолжала ждать, считая именно себя любовь его жизни, а всё остальное лишь ошибкой, которую тот рано или поздно обязательно осознает. Но Винсент не спешил оправдывать надежды. Он жил своей жизнью. Его лишили наследства – он нажил состояние вновь. К общему семейному активу оно, конечно, не приближалось, но обеспечивало безбедную жизнь. Цыганка родила тоже родила ему сына, но, в отличие от сына Виргинии, тот родился в законном браке – Винсент узаконил их отношения. Ярости Виргинии не было предела. Как только она не пыталась избавиться от соперницы, строя бесконечные интриги и козни, не гнушаясь подкупать наёмных убийц. Думаю, если первоначально Винсент и испытывал к безумной влюблённой в себя кузине какие-то чувства, смешенные с жалостью, то в итоге всё это переросло в неприязнь и ненависть. Она всюду подстерегала его, точно жертву, но с мужчинами такого типа женщинам не стоит охотиться на них. Можно оплести и обольстить слабого и глупого, или расчётливого, но сильную, целеустремлённую натуру, умеющую желать и брать желаемое женскими уловками не взять. В итоге, я думаю, он и правда любил свою цыганку. А упрямое нежелание Виргинии признавать этот простой факт никому не шёл на пользу.

– Да. Грустная история. Любовь такая зараза, что лучше обойти её стороной, – вздохнула я. – Но как одержимость Виргинии кузеном Винсентом способствовала твоему рождению?

– Это загадка. Доподлинно мало кому что известно, сам отец никогда не рассказывал никаких подробностей. Вообще никому и ничего не рассказывал. Фатальная одержимость Виргинии своими желаниями, получить то, что она хотела любой ценой привела к тому, что она возненавидела Винсента и всё, что было с ним связано. А больше всего в её больном восприятии с Винсентом был связан его сын. До Винсента она дотянуться не могла, и выместить злость на отсутствующем любовнике, который, к тому же, был по всем аспектам сильнее, возможности не было. Поэтому она вымещала свою ненависть на том, что единственное у него оставалось.

Самое удивительное, что никто из родственников, которых было множество, ни о чём даже не догадывался, хотя все жили в одном доме. То, что у мальчишки был упрямый и истеричный характер для Элленджайтов не новость. Обострённая склонность к саморазрушению – ну, кого из нас этим удивишь? Несколько напрягала агрессия и жестокость, которую он порой проявлял к другим детям, но, вспоминая о том, что он сын «этого чокнутого Винсента, женившегося на цыганке», все смотрели на эти выходки сквозь пальцы. Никто не связывал их с его матерью. То, что женщина не могла удержать в узде мальчишку, вызывало сочувствие к ней, желание помочь.

Когда Виргиния забеременела во второй раз и неизвестно от кого, даже её отец утратил терпение. Он устроил допрос с пристрастием, но ничего так и не добился. Потом Ральф сбежал из дома и как в воду канул – его не то, что вернуть, найти не получалось. Одна из девочек рассказала родителям, как видела, что Виргиния и её сын занимались неприличными вещами. Допросили с пристрастием прислугу, выяснили пикантные подробности, после которой возмущённые родственники выгнали Виргинию изо дома, прервав с ней всякое общение.

– Почему они так поступили?

– Сочли, что спать с собственными сыновьями не хорошо. Как и пытать их. Как ни странно, но в отношении своего потомства наши родственники проявляли вполне человеческие чувства.

– Возможно, женщина была психически не здорова?

– Ага. Ей соврало крышу от безумной любви к себе, заоблачного самомнения и чувства полнейшей безнаказанности. Если всё это признак сумасшествия – то она точно была не в себе. Впрочем, Эдвард не мог поверить в том, что его дочь похотливое чудовище, он предпочитал думать, что она просто пыталась обуздать своего сына и потому проявляла жестокость. Но использование коляще-режущего оружия в нашем случае проявления сексуальности, а не наказание за проступки.

В общем, родственники тогда не знали, что Ральф мой отец. Они думали, что это некто мистер Х.

Виргиния была в ярости, делать правильные выводы из ситуации, как и признавать собственные ошибки она категорически не хотела. Виновником всех своих бед она продолжала считать Винсента, а уже потом – его проклятое отродье. Я же был самым проклятым отродьем – потому что воплощал в её глазах всё то, что они с ней сделали, в чём были перед ней виноваты. Никто не мешал ей вымещать на мне зло.

– Она вымещала на тебе зло?.. Каким образом? Она била тебя? Пытала?

– Как бы это помягче сказать? Она меня продавала.

Нахмурившись, я пыталась переварить информацию.

– Продавала? Кому?

– Да всякому, кто соглашался заплатить. Такая ценная игрушка – красивая и живучая, способная выжить после любых нездоровых фантазий. Она не дешевила, и цены ставила высокие. За эксклюзивные развлечения и плата соответствующая. Себя она оправдывала тем, что я всё равно чудовище – кем ещё может быть ребёнок, рожденный от своего единокровного брата своей же матерью? Что кто-то же должен заплатить за то, что она страдает. Её лишили положения в обществе, денег, привычного комфорта. С моей помощью она пыталась вернуть то, что могла.

Мысленно я видела не самые приятные картины. Увы! Знакомые мне с детства. Меня не продавали – продавали моего брата.

– Ты любил её?

– Мою мать? Нет. Трудно любить фурию. Если в ней и были какие-то благородные черты, к моему рождению не осталось ничего, кроме желчи и яда. И жестокости. Правда, физически она меня никогда не трогала. Она меня ненавидела. Хотя нет, не так – НЕНАВИДЕЛА. Каждый раз, когда она смотрела на меня, я видел, что она видит перед собой нечто омерзительное, хуже слизняка. Я знал, если бы умер, она, наверное, испытала бы облегчение? Словно очистилась от скверны.

Когда на тебя с детства смотрят как на нечто, чего быть не должно, но во то приятно играть, и в этих играх можно себя не сдерживать, потому что ты противоестественное омерзительное создание природы, способное доставить только одно – удовольствие, ты поневоле перенимаешь эту точку зрения.

Стоило только попытаться приблизиться к матери, она отшатывалась от меня, как от прокажённого. Ей был неприятен мой вид, мой голос. Особенно, когда случались приступы – а они случались часто, куда ж без них при подобном образе жизни? Мне кажется, что в такие моменты я становился ей до того омерзителен, что она готова была бежать от меня на край света.

Повзрослев, познакомившись с другими моими родственниками, узнав всю предысторию, я, конечно, сумел лучше понять природу той неприязни, что моя мать ко мне питала. Я был для ней воплощением всего того, что она хотела бы забыть, изжить, вычеркнуть из своей памяти. Я был прямым и непосредственным подтверждением существования её вины и порока, а она их признавать не хотела – даже перед самой собой.

Она не меня отрицала, а себя – ту часть, что привела к моему появлению. Но такие вещи понимаешь, лишь повзрослев. Пятилетний «я» понимал, что я настолько плох, что от одного моего вида эту красивую, блистательную женщину тошнит. Она, в моём понимании, виновата быть не могла. Значит, я был настолько плох, что, в принципе, не имел право на то, чтобы жить.

И я пытался ей помочь от меня избавиться. Всеми способами, что приходили в голову.

– Сколько лет тебе тогда было?

– Пять или шесть.

– С ума сойти!

–Не стоит. Как сама понимаешь, у меня ничего не выходило. Как бы не было больно, что ни делай – конца так и не было. Я всегда выживал. И лишь сильнее злил её. Каждый раз, когда не получалось скрыть свою болезненность, она приходила в ярость и отвращение в её глазах читалось ярче и отчётливее. Она сама отдавала меня своим друзьями, чтобы я развлекал их, а потом брезгливо подбирала юбки, словно я этого хотел и это был мой выбор. Мне не так много от неё было нужно: ласковое слово – хотя бы иногда. Можно и без него, просто чтобы она не смотрела на меня, как на крысу из помойки, которая прошлась по стулу и теперь придётся выкинуть всё из страха заразиться бубонной чумой! В конце концов я бы принял то, что она зарабатывала на мне. Сама работать она не умела, да и не в белошвейки же с гувернанткой ей, бывшей одной из первых богачек в мире, идти? Когда Элленджайты взрослеют, они пускают ножи, огонь и яд в ход для собственного развлечения – нам нужны были деньги. Отлично! Я был бы рад сделать это для неё, ведь кроме это женщины у меня никого тогда не было. Но её ненависть, её презрение, отвращение и брезгливость – они вымораживали и выжигали душу одновременно. Чтобы я не делал – для неё, против неё, – это выражение никогда не уходило из её глаз. «Лучше бы я сдохла, чем произвела на свет очередного грязного выродка, но, к сожалению, я дышу и вынуждена видеть его каждый день». Чтобы я не делал, я не мог стереть этого выражения из её глаз, её чувств и её сердца. Казалось, что с каждым днём моё присутствие тяготит её лишь сильнее и больше.

Я слушала его почти не дыша. Боль сочилась из каждого его слова, и это при том, что говорил Ральф очень тихо, спокойно и просто.

Как я уже говорила раньше – когда думаешь вслух, лучше понимаешь самого себя. Вот и он словно проговаривал мысли вслух, не стараясь произвести впечатления на собеседника, вызвать в нём жалость.

Он хотел, чтобы я поняла его. Ему нужно было моё понимание. Или, возможно, он впервые так хорошо понял самого себя?

–Она никогда не говорила со мной об отце. А я никогда о нём не спрашивал. Я понимал, что её ненависть ко мне как-то связана с ним и представлял его себе изысканным, могущественным аристократом. Откровенно говоря, я думал, что мой отец это Винсент Элленджайт. К тому времени он сумел построить неплохую хлопковую империю, наладив пути сообщения с Колумбией. Неофициально наверняка были и другие источники дохода.

Иногда я приходил к его дому, никому об этом, естественно, не говоря. И глядя на человека с жёсткими чёрными волосами и правильными, но резкими, как росчерк кинжала, лицом, я придумывал планы мести. Я научился его ненавидеть за то, что, думал, он сделал с моей матерью.

Но настал момент, и я понял, что ошибался в своих подозрениях. Когда я познакомился с Ральфом I отцом и, уж так случилось, по совместительству с моим старшим братом.

Глава 15. Ральф

Бледное лицо Ральфа в свете искусственного освещения смотрелось даже более неестественным, чем было на самом деле. Мне кажется, что даже лунный свет или свет свечи делали бы его менее нереальным, потому что и в том, и в другом случае не возникало такого контраста между неестественным и обыденным.

Пауза затягивалась, и я напомнила о себе:

– Отношения с матерью у вас не заладились. А с твоим братом-отцом было лучше?

– Всё, что угодно было для меня лучше, чем оставаться рядом с Виргинией. Её ненависть отравляла хуже яда. Хотя, думаю, я бы мог переносить её присутствие рядом, хотя бы ещё какое-то время, но, по какой-то причине терпеть она меня дальше отказалась.

Я помню тот вечер очень отчётливо, так, будто это случилось вчера. Была зима, холод стоял просто зверский. Очередного клиента сильно занесло, так что после встречи с ним пришлось полежать пластом. Организм, истощённый слишком частными «сеансами», как дорогая матушка называла встречи с теми извращенцами, за счёт которых мы могли существовать относительно безбедно, не желал идти на поправку, и меня на какое-то время оставили в покое, предоставив самому себе. Это было вполне предсказуемо, поскольку от меня в таком состоянии не было никакого толку – одна морока.

Когда Ральф появился в дверном проёме, он сразу же показался особенным. Это была практически любовь с первого взгляда.

На тонком бледном лице рассказчика засветилась лёгкая, чуть ироничная, грустная улыбка.

– Он так отличался от всех тех, что приходили до него. Я словно смотрелся в зеркало и видел себя не таким, каким был, а таким, каким хотел бы стать. Высокий, гибкий, красивый, как ангел, вечно юный. И такой холодный и отстранённый, как недосягаемые звёзды. К таким хоть бы прикоснуться невзначай – как к мечте, чтобы греться воспоминаниями об этом позже.

Я потянулся к нему всем своим существом, как к воздуху, но… с первой же встречи понял, что моим чувствам и в этот раз не суждено быть взаимными.

Красивый молодой человек (отцу в тот момент на самом деле было не больше двадцати, но когда тебе семь, это кажется солидным возрастом).

– Не больше двадцати?..

Я мысленно прикинула и сопоставила сроки: двадцать да минус семь, да минус один…у меня зашевелились волосы на затылке. Да, наши предки не хуже нас знали толк в извращениях. Как это вообще можно захотеть двенадцатилетнего мальчишку, как бы не был он развит, умён и красив? А собственного сына?..

Надеюсь, неведомая Виргиния вращается сейчас в своём гробу и да не будет ей покоя.

– По лицу молодого человека легко было угадать, что видеть меня он не рад, а мне так хотелось завладеть его вниманием, привлечь его к себе. Мне он казался огнём в этой невзрачной и холодной зимней ночи. Я был бы рад, окажись он даже обычным клиентом. Но всё оказалось сложней и запутанней.

Наша чокнутая маман не придумала ничего лучше, чем всучить меня своему старшему сыну. Смешно, будучи взрослой женщиной, перекладывать ответственность на того, кого, собственно, ты сам ещё должен опекать по закону. Моему отцу на тот момент не было даже двадцати одного года, он был несовершеннолетним. Ему и за себя-то отвечать ещё учиться и учиться, а ему всучили ребёнка с букетом проблем.

Не тратя слов даром, Виргиния лаконично сообщила нам о нашем родстве.

– Забирай к чёрту своё отродье и убирайтесь оба прочь с глаз моих, – заявила она. – Не желаю видеть ни одного из вас.

– Да без проблем. Я по тебе точно не скучаю, а если ты его воспитывала по той же схеме, – отец мазнул по мне взглядом, – что и меня, не думаю, что пацан станет по тебе скучать.

– Здорово, что ты не отказался от этого выродка. Я больше не могу терпеть его присутствие. Он словно отравляет всё вокруг себя.

– Тебе ли бояться яду? – язвительно откликнулся он тогда. – А что касается «отродья» и «выродков»… дорогая, от плевелов не рождается злаков, а суке не породить волка. Мы те, кем ты нас сделала.

– Если бы в своё время у меня хватило ума понять, что представляет собой твой отец…

– Ради бога! Не начинай снова тянуть эту старую песню, мамуля. Отец оставил тебя столько лет назад, что вы вряд ли лица друга друга помните. Одно время я думал, что тебе нравится упиваться собственными страданиями, но теперь я поменял своё мнение.

– Мне кажется, ты готов сказать очередную гадость? За всю мою жизнь я от тебя и двух ласковых слов не слышала!

– Зато я-то их от тебя наслушался! – яда в саркастическом тоне только прибавлялась. – Я столько раз пытался найти тебе оправдание, даже не столько ради тебя, сколько ради себя – объяснить какие-то вещи в прошлом, чтобы можно было жить в будущем… ну, хоть как-то, более или менее нормально… но, как не изощрялся, куда денешься от правды.

– И в чём твоя правда? – выглядела Виргиния всегда аристократично и красиво, чтобы не творила.

Она знала это. Умела пользоваться своей красотой, как оружием. Но так уж сложилось, что ни одного из нас её красота ни грела и не радовала. Мы выросли рядом с этим чудовищем и у нас к нему развился иммунитет.

– Я давно понял, что ты не просто сумасшедшая, не просто стерва или сука – ты сумасшедшая стервозная течная сучка, но в детстве я думал, ты стала такой, потому что отец тебя бросил, предпочтя другую. Теперь я склонен думать, что он бросил тебя потому, что ты всегда такой и была, только по молодости лет ещё не успела проявить себя на всю катушку.

–Ты ничего обо мне не знаешь! Ясно?! Так что не смей меня судить!

– Это я-то? Ничего о тебе не знаю? – коротко хохотнул он тогда. – Я знаю о тебе если и не всё, то, поверь, гораздо больше, чем мне бы хотелось.

Замерев на ковре, стараясь слиться с обстановкой, чтобы меня не заметили и не заставили втянуться в ссору, я молчаливо наблюдал за их перепалкой.

Круто развернувшись, он пошёл к двери.

– Стой! – повелительно бросила ему вдогонку Виргиня. –Ты не смеешь просто так уйти! Ты должен забрать его с собой!

– Он мне не нужен. Нужно было лучше предохраняться, матушка! – каждое слово сочилось ядом и злостью.

–Тебе же было двенадцать! Я не думала, что ты можешь быть фертилен!

Мне захотелось зажать уши руками, чтобы не слушать всех подробностей.

– Ты ошиблась. Разбирайся с последствиями.

–Мне надоело вечно разбираться с последствиями того, в чём меня оставляют! Это – твой ребёнок, не смей вешать всё на одну меня.

Ральф остановился, меряя её глазами. Видимо, пытаясь понять, правда ли она настолько идиотка, или просто безобразно-наглая.

– Я была с ним первые семь лет его жизни, а сейчас – твоя очередь. Нельзя гадить без последствий.

– Как скажешь, мама. Но… не постесняюсь спросить, а куда ты предлагаешь мне забрать ребёнка? Ты вообще уверена, что мне есть куда его вести?

– Боги! Не нужно драмы, Ральф! Такие, как ты, всегда выкручиваются и приземляются на ноги, как кошки.

–За семь лет, как я ушёл, ты ни разу не поинтересовалась, как я живу, на что, чем пробиваюсь и что делаю?

–Элленджайты нигде и никогда не пропадут. Им всегда есть что предложить людям, – спесиво вскинула она голову.

– Действительно, чего заморачиваться? Когда я ушёл из дома, мне было тринадцать, и я был зрелой ответственной личностью.

Верно. Ты был ребёнком, и я ни о чём тебя не просила. Хотя мне нужна была помощь, и от поддержки я бы не отказалась. Но ты всегда был эгоистом, ты всегда думал лишь о себе! Не мог ведь не знать, что эти негодяи выперли меня из дома, лишив содержания и даже родной отец за меня не заступился.

– Ты достала всех. Даже самых терпеливых. Чему тут удивляться?

– Это всё случилось из-за тебя! Если бы эта дурочку, влюблённая в тебя, как кошка, не шпионила за нами, то ничего бы не случилось! Но эта маленькая похотливая тварь!..

– Хватит! –рявкнул на неё Ральф и мне показалось, он сейчас её ударит. – Ей было двенадцать – двенадцать! В этом возрасте влюблённость у девчонок вообще никак с сексуальностью почти не связана. И разве могла она подумать, что увидит то, что увидела?

– Она нанесла мне непопровимый вред.

– Это ты нанесла непоправимый вред психике маленького ребёнка.

– Ты что? Заступаешься за неё?

– Почему тебя это удивляет?

– Может быть, ты тоже был влюблён в эту маленькую нахалку с лживой ангельской физиономией?

– Под твою характеристику всех нас подогнать можно, но сама под неё подходишь в первую очередь. А что касается кузины Анжелики?.. Почему бы мне и не влюбиться в неё? Она красивая, милая, в ней есть аромат чистоты и невинности.

– Милый, ты не представляешь о чём говоришь. К чему тебе невинность? Что ты будешь с ней делать? – насмешливо протянула Виргиния.

– Марать и пачкать. Что ещё могут с чистотой делать такие, как мы – ты и я, мамочка?

Они стояли рядом, тяжело дыша. И между ними летали искры. Ненависти – огненной и горячей, как страсть. И это выглядело вполне чувственно.

Думаю, сделай Ральф тогда шаг вперёд, его бы никто не стал останавливать. Но он отступил.

И лицо Виргинии исказилось с такой силой, что ангельские черты не могли больше нравится – это была какая-то сатанинская, пугающая ярость. Я такой больше нигде и ни у кого не видел.

– Убирайся! Мне плевать, из какой канавы ты выполз и куда уползёшь, жалкий слизняк. И забирай этого урода. Если ты этого не сделаешь, клянусь, я вышвырну его за дверь, как котёнка! Ты меня знаешь, я не побоюсь взять греха на душу! Если бы могла, придушила бы вас обоих ещё в своей утробе…

– Подробности можно опустить. И какие ещё грехи, а главное – на какую душу? Если существуют на свете бездушные твари – одна из них передо мной.

– Не смей мне дерзить!

– Стесняюсь спросить, а что будет, если всё-таки посмею? – бросил он ей прямо в лицо.

– Убирайся! Убирайся из моего дома немедленно! Мразь!

– Как скажете, благородная дама, – процедил он сквозь зубы скорее со злостью, чем с сарказмом. – Пацан, ты всё слышал? Я готов подождать ровно две минуты, а потом за ситуацию не отвечаю.

– Что я должен сделать?

–Пойти со мной. Или остаться.

– Не то, чтобы мне оставляли выбор, но, хотя, я не против пойти с тобой.

Я быстро натянул верхнюю одежду и, утопая в сугробах, как собачонка, побежал за ним.

–Верхом ездишь?

Не слишком любезным голосом обратился он ко мне.

– Что?

Увидев перед собой красивого, белого коня с длинной гривой, словно из сказки, я почти утратил дар речи.

– Это твой? Какой красавец!

– Всё должно быть в гармонии.

Он легко поднялся в седло и протянул мне руку:

– Ставь ногу на мою и поднимайся в стремя.

Помню, как мы ехали по заснеженной улочке, дорогу с двух сторон окружали огромные сугробы, отливающие синевой, а за окнами домов переливались огоньки. И то чувство пьянящей лёгкости и свободы – я больше не буду каждый день встречать эту женщину, зависеть от неё. Я был в тот момент как никогда раньше близок к счастью.

Ральф замолчал.

У него был тихий, мягкий и словно укачивающий голос. Слушая его рассказ, я будто грезила наяву, видя перед собой образы, настолько живые, что это походило на просмотр сериала. Или, скорее, снов.

– Ты обманулся в своих надеждах? Твой брат и отец – он походил на свою мать?

– И да, и нет – это я про ожидания. И нет, Ральф не походил на мать. Он был сложным человеком и странно было бы, будь это иначе. Первое время мы жили в маленьком домике, когда я впервые его увидел, он показался мне пряничным домиком фей. В нём было теплее, чем в больших апартаментах Виргинии, и комнаты вдвое меньше, но всё же он был добротно выстроен, отлично хранил тепло. В нём были цветные витражи над входной лестницей, уводящей на второй этаж, к спальным комнатам.

Ральф был настоящим Элленджайтом и любовников, как и любовниц, у него было много, но он никогда не приводил случайных людей домой. Он никогда не продавал меня и не заставлял спать с кем-то за деньги. Ральф в первое время даже пытался покупать мне игрушки. Это было забавно, ведь во мне из детского оставалось только разве что рост да голос? Заметив мою склонность к музыке, он приобрёл белый рояль и скрипку, причём никакую-ни будь подделку, а от настоящего дорого мастера. Он любил живопись, сам прекрасно рисовал и обучал этому нас с братом.

– С братом? – встрепенулась я – Прости? У тебя был брат? Я что-то упустила?

– Да, у Ральфа был ещё один сын. Самое забавное, что отец назвал его в честь того, кого Виргиния так ненавидела, в честь своего отца – Винсентом. Не знаю, хотел ли этим выбесить нашу мать окончательно или в глубине души питал какие-то сентиментальные чувства, которым никогда не давал выхода. Но там или иначе, мой брат словно стал вторым изданием своего деда, бросившего семью ради цыганки, и на свободе сумевший сколотить состояние заново, построив новую империю, а я… я был отражением моего отца.

– А кем была мать твоего брата?

– Не знаю, – пожал плечами Ральф. – Отец говорил о ней очень мало, можно сказать – почти никогда.

–Почему?

–Как я могу ответить на твой вопрос, если сам почти ничего не знаю?

– Но ты ведь не мог не думать о том, кем была мать твоего брата?

– Почему я должен был думать об этом? Мне было всё равно. Хотя, судя по его смуглой коже, чёрным глазам и огненному темпераменту, она могла быть испанкой, может быть, итальянкой, не исключено, что латино. Что уж там у них с отцом случилось? – Ральф пожал плечами. – Возможно, она умерла при родах, в те годы это было не редкость; может быть, бросила ребёнка, так как была слишком молода, чтобы воспитывать его сама. Ральф тоже был молод, но оказался вынужден заботиться не только о себе, но и о нас.

– Он справлялся?

– Откровенно говоря – не знаю. По теперешним меркам премии «Отец года» ему бы точно не дали.

Я попыталась представить себе любого, даже семи пядей во лбу, двадцатилетнего пацана в двумя детьми на руках и без копейки содержания со стороны. Впрочем, Виргиния правильно заметила – Элленджайты всегда найдут, что продать и где отыскать деньги.

– Он заботился о нас. У нас была еда, кров и одежда, даже нянька и гувернёр. Правда, рано или поздно дело заканчивалось очередной интрижкой – для него мимолётной, чаше всего по пьяни или под кайфом, а для них – разбитым сердцем и расчётом. Так что люди в нашем доме менялись.

Он занимался нашим образованием. Нас учили читать, писать, латыни, музыку я уже упоминал, фехтование и верховая езда, танцы, стихосложение, рисование, цикл естественных наук. В свои «светлые» дни он был само очарование. И с нами – в том числе, хотя большей частью старался держаться отстранённо, не приближая и не отдаляя нас от себя, передавая полномочия третьим лицам.

Для меня он был чем-то вроде бога. Я старался как мог заслужить его доверие, мне хотелось, чтобы он любил меня, но… не я был его любимым сыном. Это вполне понятно, учитывая мою предысторию. Винсент был для него просто ребёнком, а я – ребёнком-уродом, чем-то, что изначально не имело право на существование, но раз появилось, то выкинуть за борт неправильно, не гуманно. Он словно видел во мне отражение самого себя – той части, которую он не любил, не принимал и, быть может, стыдился.

С «светлые» дни это почти никак не проявлялось, зато разница в отношении ко мне и Винсенту становилась более, чем заметной, когда над нашим домом восходила Тёмная Луна.

– Что ты под этим подразумеваешь? – уточнила я.

– Жизнь отца разделялась на периоды, когда он держал своего внутреннего зверя под контролем и тогда всё шло относительно неплохо, и на время, когда его «тёмное» я брало вверх. Тогда полубог, которого я любил в нём, исчезал и вместо него оставался жить демон – жестокий, не знающий жалости ни к себе, ни к другим.

– В такие периоды твой отец становился похожим на моего?

– Нет, – резко мотнул головой Ральф. – Он не убивал людей и не насиловал собственных детей. Но избивать мог – до полусмерти. Только когда был пьян или под кайфом.

– Хочешь сказать, что в его садистских наклонностях не было сексуального подтекста?

– Если бы он был, что мешало ему пойти дальше? Нет, Сандра. Это была не похоть – чистой воды ненависть, самобичивание. Он никогда не трогал Винсента – только меня. Для него я был чем-то собственного продолжения, с которым можно не церемониться. Приходя в себя, он обычно сожалел. И, если сравнивать то, через что мне приходилось проходить в раннем детстве ради денег, это было сущим пустяком. И в половину не так мучительно – физически, я имею в виду. Но для меня болезненно было осознавать его ненависть к нам обоим – к себе, и к нему.

Так мы и жили какое-то время. Может быть два года, может – три, я уже точно не помня. Соперничество за любовь отца и разные природные склонности рознили нас с братом, отношения у нас с Винсентом были сложные и неровные. И всё же, по-своему, это были лучшие годы нашего существования.

– Потом случилось что-то грустное? – вздохнула я.

Хотя, если подумать, история и до этого особенным весельем не отличалась.

– В какой-то мере, – кивнул Ральф. – Отец то и дело ввязывался в различные авантюры: сомнительные любовные истории и интриги, дуэли и просто кабацкие драки. И в какой-то момент не поладил с кем-то из крупных хищных рыб. Его бросили за решётку, а на с братом – вышвырнули на улицу, где пришлось вспомнить старые навыки выживания. Это помогло продержаться на плаву, но нашей целью было вытащить его из тюремных застенок. А для того, чтобы справиться с этой задачей, смазливой физиономии и пробивной наглости мало – нужны были связи. Попытавшись найти богатых покровителей, способных ради нас пойти на такой подвиг и потерпев ожидаемое фиаско, мы поняли, что придётся отбросить гордость и обратиться за помощью в родовое гнездо.

Так мы и оказались на пороге Хрустального Дома, с протянутой рукой.

– И как вас приняли?

– Сносно. В нашем случае ДНК-тесны не нужны, чтобы доказать принадлежность к роду как таковому. А своих Элленджайты никогда не бросали. К тому же, она выгнула Виргинию, а её сына считали больше жертвой, чем злодеем и были в этом правы.

В общем, всё уладилось довольно быстро. Связи, деньги и именитая фамилия творят чудеса. Отца выпустили, не прошло и двух недель после того, как мы с братом вернулись, так сказать, в лоно семьи. Нечаянно отыскавшегося члена семьи приняли с распростёртыми объятиями, лишь слегка пожурив.

А мы с Винсентом могли осязаемо ощутить разницу между обычным достатком, в котором проживали раньше и неописуемой роскошью нашего нового дома. И всех тех благ, что несло с собой нашей новое положение.

Мы могли делать абсолютно всё, что пожелаем – границ и рамок не было. Люди здесь имели ровно ту стоимость, что за них платили. Прислуга была чем-то вроде теней, существующих для нашего удобства. Холостыне члены нашей фамилии по совместительству использовали горничных как свой гарем. Обычно девушки не возражали – молодые и красивые господа щедро одаривали избранниц подарками, повышением жалования и удовольствием. К тому же, как это часто водится у девушек, возможно, в сердце своём они вынашивали мечты не только об одной случайно ночи и вряд ли понимали, что были чем-то вроде правой руки, снимающей напряжения.

Тут были неважны их лица, характеры, личности – они были чем-то вроде резиновых кукол.

Отношения с теми, кто стоял на одной социальной лестнице, расценивались как увлекательное приключение. Причём – с риском. По законам тех времён, если благородная девушка беременела или хотя бы могла доказать факт утраты невинности, джентльмен обязан был жениться. Оскорбление честного имени каралось дуэлью.

– И чем рисковали Элленджайты? Средневековой пулей их точно в ад не отправить, – с презрением проговорила я.

– Верно. Нет чести в драке с тем, кто заранее тебя слабее. Интересен сильный противник. Наша жизнь походила на бесконечный поиск оригинальной, интересной, достойной жертвы. Соблазнение было чем-то вроде дуэли, а обладание позволяло пополнить коллекцию. И каждый раз, увлекаясь кем-то ты думаешь, что это может быть навсегда, что это позволит заполнить душевную пустоту, но чужое тепло прогорало, как в топке, жажда обладания теряла новизну и всё начиналось сначала.

Как в случае с любым пороком, чем дальше, тем выше градус, тем больше доза, тем выше риски. Найти кого-то, кто обладал высокими принципами, опутать сетью паутины из похоти, жажды власти и богатства, которые прилагались к нам, развратить, вовлекая в оргии, где стирались различия между мужским и женским, а игроки увеличивались согласно желаниям. Посмотреть утром, когда пламя прогорит на лоскуты того, что раньше считалось целомудренным и чистым, но редко, когда могло продержаться против нас хотя бы месяц.

– Так это была игра?

– Да, игра. Иногда заранее делались ставки, как на бегах. Иногда она велась в тени, вдали от любопытных глаз. Но это была всего лишь на всего игра.

– Ты понимаешь, что подобные признания не дают тебе бонусных очков? И что они отвратительны?

– Как и я сам? Конечно, понимаю, Сандра. Но раз уж я взялся исповедоваться, нужно быть честным.

– Надеюсь, тебя заставили заплатить за твоё легкомыслие?

– Конечно. Я до сих пор плачу. Во чтобы ты не играл, каким бы мастером себя не мнил, но всегда находится шестёрка, которая бьёт туза. Кто-то, кто играет лучше тебя.

Глава 16. Ральф

– Кристалл-холл, – вздохнул Ральф. – Хрустальный дом, сердце нашего рода. Легенда или суеверие гласило, что пока он стоит, род Элленджайтов не пресечётся, будет существовать в том или ином роде. Он прекрасен и поныне, с его совершенными пропорциями, линиями и полупрозрачной серебряной красотой. Как отблеск лунного луча, пойманного зеркалами, как лунная дорожка на волне – он не требует уточнений. Его прелесть сразу проникает в сердце, как мелодия флейты – высокая, тонкая, с ноткой грусти и некоторой доли высокомерия. Кристалл-холл словно слепок в нашей общей души, будто памятник всем тем, кто жил и умер в его стенах.

– Значит, в итоге, Элленджайты всё же смертны.

– Мне кажется, смертны все. И всё же при нашей жизни наша жизнь не пересекается со смертью.

– Хочешь развить теорию о том, что ни один человек по-настоящему не верит, что умрёт? Что все мы надеемся либо проснуться, либо перезагрузиться?

– Это не теория. Поверь тому, кто умер, девочка. Смерти нет – есть бесконечный переход сознания из одного состояния в другое. И наша новая жизнь напрямую зависит от того, кем или чем мы являемся на момент её наступления.

–Я в это не верю. Это же бред. Все рассуждения о том, что стены и двери на самом деле нет рассыпаются в тот самый момент, когда мы пытаемся пройти через неё и набиваем шишки себе на лоб.

– Для тебя я умер почти двести лет назад, а для себя – закрыл глаза в одном мире, чтобы тут же открыть их в другом. С Альбертом, насколько я понял, получилось то же самое: мы пытались сбежать от проблем, но они встали перед нами вновь, только в два или три раза увеличенные. Поверь тому, кому удалось совершить самоубийство – это не выход.

– Я не пыталась себя убить. А если бы решилась это сделать, то можешь не сомневаться, пыталась бы встретиться с Мадам с Косой без высунутого языка, лопнувшими глазами и посиневшим лицом. Понимаю, что поверить в это, может быть, и сложно, но… не труднее того, что я потеряла девственность с первым встречным, да ещё и технически, мертвецом.

– Я жив по всем медицинским определениям.

– Думаешь, можно разложиться до костей, а потом вновь нарастить мясцо без последствий для будущего потомства? – хмыкнула я.

Ральф усмехнулся, сведя брови:

– До сих пор я об этом не думал. Да меня и не тянет плодиться и размножаться.

– Понимаю. Как и для большинства мужчин, тебе важен процесс. Но почему в прошлом ты решил покончить с собой?

– О, именно к этому я и вёл мой длинный и нудный рассказ.

– Вовсе нет. Мне нравилось тебя слушать.

– Приятно знать.

– Продолжай. Итак, вы вместе с твоим братом Винсентом приехали в родовое фамильное гнездо. И?.. Вам понравилось?

– Сложно сказать. С одной стороны, приятно принадлежать к чему-то, похожему на тебя. Мы больше не чувствовали себя белыми воронами, чем-то уникальным В этом были свои плюсы и минусы. В доме было полно людей – родственники, прислуга. В доме было полно денег. И глядя на других, таких же, как ты, мы отчасти переживали те же чувства, что вызывали у «простых смертных», – усмехнулся Ральф. – В нас легко влюбляться. А влюбляясь, легко ранить или быть раненным.

По-своему мы с братом умели контактировать с мужской частью населения. Но девочки…девушка – они вызывали у меня ужас. Я делал всё возможное, чтобы как можно меньше с ними пересекаться.

– Почему?

– С одной стороны, они казались почти ангелами – такие светлые и нежные в своих пышных юбках и круто завитых локонах. На белом легко остаются пятна, ленты выскальзывают из волос и вот уже первоначальный образ разрушен. И ничто не вернёт прежнюю чистоту, незамутненность, свежесть…

– Словом – невинность.

– Да. Они были слишком сладкими, слишком невинными. С ними приятно было повозиться, как с куклами – потанцевать на балу, перекинуться парой острот в музыкальной комнате, придержать стремя во время охоты. Но приблизиться… во мне было слишком много тьмы и порока. Я любил боль и секс, но как разделить это с ангелом? Низводить же их в ту же пропасть? Мне этого совсем не хотелось. Кроме того, в тот период своей жизни я не мог надолго увлекаться кем-то одним. Люди были как увлекательные истории или книги – прочитаешь, поймёшь и становится скучно. Их привязанность напоминала путы, из которых, чем больше к тебе лип человек, тем сильнее хотелось вырваться. Во мне хватало эмпатии, чтобы понимать, что я причиняю людям боль, это всегда влекло за собой острое чувство вины. Поэтому я старался не приближаться к тем, кто мне по-настоящему нравился чуть больше, чем просто сексуальный объект.

К тому же, я спал с мужчинами ровно столько, сколько себя помню. Ощущения при этом были болезненными и острыми, чем-то напоминающим поединок. Никто и никого не щадил, мы «дрались» на равных. С мужчинами не приходилось притворяться нежным или ласковым, не приходилось вести неинтересных разговоров про отношения. И, кроме того, попробовав секс пару раз с женщиной, я не почувствовал ничего. Это было как бледная тень той богатой палитры ощущений, что было у меня с моими любовниками. В плане физического… боль для меня была синонимом оргазма, а с женщиной её не было. Так что всё казалось серым, скучным. Каждый раз нужно было думать о том, чтобы не сжать слишком сильно, не двигаться слишком неосторожно…

– Фарфоровую куклу легко сломать, – понимающе протянула я.

Не могу сказать, чтобы откровения Ральфа мне нравились. Но молчал он об этом или говорил, правда не переставала быть правдой.

– А девчонок, как на зло, тянуло ко мне тем больше, чем меньше я пытался заручиться их вниманием. Приходилось притворяться. В те времена о толерантности и не слышали. Содомитов ссылали на каторгу, оскопляли и всё такое прочее… Элленджайтов, это, конечно, коснуться не могло. Мы были слишком богаты, слишком имениты и стояли слишком высоко – закон был ниже нас. Но если распутство с женщинами, злоупотребления опиатами, постоянные скандалы и драки общество нам охотно прощало за нашу красоту, богатство и то, что мы снабжали всю округу бесконечно увлекательными сплетнями, то мужеложство…

Ральф развёл руками.

– Хочешь сказать, что среди Элленджайтов никто до тебя этим не занимался? – недоверчиво протянула я.

– Занимались, конечно. В порядке эксперимента, потому что в жизни нужно попробовать всё, в знак протеста, но при этом… в нашей семье мужчины любили женщин. Однополые отношения практиковались, как и саморазрушительные практики – они причиняли физическую боль, которая уменьшала боль душевную. Использование болезненных ядов, игры с колюще-режущими предметами и секс с мужчиной – всё это остро болезненно. И, когда жизнь налаживалась, отходило на второй план, как уходят агрессивные подростковые всплески после того, как уровень гормонов в крови выровняется.

В моём случае всё было не так. Мне действительно нравились мужчины. Женщины были как кукла на витрине – красиво, смотреть приятно, взять в руки и поддержать – тоже. Но ты же не станешь жить с куклой, правда? Так и я не понимал, как можно всерьёз говорить с женщиной о чём-то? Доверять ей. Мне эти фарфоровые статуэтки казались ужасно обременительными, ведь любое неосторожное слово, взгляд, действие – и случится непоправимое. Ты причинишь ей боль, моральную или физическую, ты будешь должен нести за неё ответственность, а мне… я не хотел ответственности.

– Сколько тебе было тогда лет?

– Да почти столько же, сколько и сейчас, – тихо засмеялся Ральф. – Если не считать двух сотен лет, что я проспал, будто Спящая Красавица.

– Значит, женщины тебе не нравятся и ты – стопроцентный гей? Знаешь, – поморщилась я – я бы не обиделась, если бы ты не делал для меня исключений. Какое-то оно не слишком приятное. Я не фарфоровая кукла, как твои кузины, и я в тебя не влюблена, но всё равно это как-то… неприятно.

– Не делай поспешных выводов.

– Это как понять?

– Взгляды со временем меняются.

– А вот это – вряд ли. В любом случае, не желаю быть твоей «бородой».

– Бородой?

– Девушкой для прикрытия истинной ориентации.

– Я изменил свою ориентацию задолго до встречи с тобой. Хотя… уж лучше бы не менял, – вздохнул он.

– То есть, хочешь сказать, что твой рассказ ещё не закончен?

– Да он только начат, – тихо засмеялся Ральф. – Можно сказать, что всё сказанное только присказка – сказка впереди.

– Я тебя слушаю.

– В общем, как и полагается выродку, я казался паршивой овцой даже в стаде паршивых баранов. Моя зависимость от наркотиков, боли и секса с каждым днём становилась всё более паталогической.

– Даже на фоне остальных, не слишком здоровых на голову, родственников?

– Ты удивишься, но Элленджайты вовсе не были такими уж безнравственными, как их окрестила молва. Семейный ценности в Хрустальном доме чтились свято. Создав семью, выбрав пару, никто из них практически никогда друг другу не изменял. Это было моветоном, нонсенсом. Девушки из нашего рода, если и лишались невинности до свадьбы, но обычно с теми же, за кого потом выходили замуж, от кого растили детей. Во многих случаях они вели себя куда достойнее других женщин. По крайней мере замуж они шли по любви, а не по рассчёту.

– За своих же кузенов?

– Девочек в роду всегда рождалось меньше, чем мальчиков. Так что и приток свежей крови вполне случался. Но ты права. Если мужчины и женились на женщинах не из рода, то девочки всегда выходили замуж за своих же. Это не было правилом, никто никого с детских лет друг за друга не сватал – просто так получалось. То, что кузины увлекались своими же кузенами вполне объяснимо. Какой мужчина может не потеряться на нашем фоне?

– Скромненькое наблюдение.

– Что говорить о женщинах? Я не помню ни одного мужчины, пусть трижды женатого и гендеро-ориентированного, который отказал бы мне? Можно лицемерить, но у нас есть преимущество перед другими людьми даже тогда, когда мы нищие. Отрицать это – лгать. Зачем это?

– Ты прав, наверное. Продолжай.

– Как я уже и сказал, безнравственность вовсе не поощрялась среди Элленджайтов. Всё излишества приходились на период взросления, там чего только не происходило, но взрослые всегда старались направлять молодёжь по правильной дороге, прививая правильные нравственные ценности и ориентиры. Ты не поверишь, но в моё время никто в семье из мужской половины не спал ни с сыновьями, ни с племянниками, ни с братьями или кузенами. Исключением становились кузины, но тут, обычно, речь шла не об интрижке, а о вполне серьёзных чувствах. Подобные отношения заканчивались свадьбой. Это было не то, что негласным правилом… просто невозможно было представить, чтобы в семье завелась подобная грязь.

– Да, я так и поняла. История, предшествующая твоему появлению на свет – показательный пример чистых нравов Элленджайтов того времени.

– Это было шокирующим исключением из правил, болезненным и травмирующим. На меня и смотрели, как на… ну, если и не совсем урода, то как не на здорового. В каждом обращённом на меня взгляде я читал любопытство, осуждение и ожидание чего-то особенного, из ряда вон выходящего, порочного. Я и чувствовал себя экзотическим зверьком. С одной стороны, изо всех сил стараясь вписаться с окружающие меня правила и стать своим, с другой – постоянно чувствуя свою несхожесть даже с ними, такими отличными от всего остального мира.

Я боялся их осуждения, не хотел обманывать ожиданий, никого не желал травмировать, но тёмная часть меня никак не желала вписываться в общепринятые законы.

Отца скоро вытащили из тюрьмы и вернули, так сказать, в лоно семьи. Его не винили в нарушении нравственных границ, справедливо возлагаю вину на того, кто был старше и должен был быть разумнее.

Стоило ему вернуться, как мы узнали о третьем ребёнке в нашей семье. Любовь с кузиной Анжеликой оказалась не только платонически-бесплотной, не знаю, где они пересекались, пока он пребывал в роли блудного сына, но, так или иначе, у нас была младшая сестра. Она была на четыре года младше меня и на два – Винсента.

– Винсент был младше тебя.

– Да. Когда мы впервые встретились, мне было девять, Винсенту семь, а Снежане – четыре. Я помню, как поразился в нашу первую встречу – эта девочка была красивее всех остальных детей, она больше других напоминала куклу. В доме были и другие дети – кузины, кузены, между всеми нами была весьма несущественная разница.

Девушки Элленджайтов напоминали цветы – яркие, нежные, горделивые. Их баловали, холили, лелеяли, оберегали и любили. Они не в чём не знали отказа. Были в чём-то неуловимо похожими и при этом не теряли индивидуальность.

Так случилось, что моей ровесницей оказалась Стелла. Она была дочерью младшего брата моего деда – Винсента. Очаровательная голубоглазая брюнетка, смышлёная и очень милая девочка. Мы подружились с первых дней моего пребывания в Кристалл-Холле. Я понимал, что она влюблена в меня, но не относился к чувствам девочки серьёзно. Считал, что придёт время, и она это перерастёт. Она воспринимала меня как ровесника и, чтобы не огорчать её, я иногда играл с ней в куклы с чайным чаепитием. Это было по-своему даже мило. Ядовитые замечания Винсента я пропускал мимо ушей, не понимая тогда, что на самом деле за этим стояло не непонимание и отрицание, а ревность.

– Он тебя к ней ревновал?

– Меня? Нет. Я никогда настолько не удостаивался внимание моего дорогого брата. Он ревновал Стеллу ко мне.

Характером Винсент разительно отличался от меня и отца, он был словно бы совсем другой. Мы вечно плутали в тумане неопределённости, находились в вечном разладе сами с собой, раздираемые противоречиями, борьбой с собственными пороками и страстями. Винсент никогда этим не страдал – он либо делал то, что хотел, без угрызений совести, либо не делал. Сомнения его натуре были несвойственны. Точно так же он относился и к людям – либо любил их, либо – нет. Его симпатии были стойкими и почти никогда не менялись. Впрочем, как и антипатии.

Увы, но так сложилось, что брат всегда воспринимал меня как соперника. Я появился в его жизни некстати, ведь до меня привязанность отца целиком принадлежала ему. А отца он любил так же горячо, как и я. Наше сходство объединяло меня с моей тёзкой, и он чувствовал себя в какой-то степени изолированным. А когда в нашей жизни появилась Стелла, наши с братом противоречия усилились. Она ходила за мной хвостиком, смотрела мне в рот. Она просила меня подсадить её в седло или подать ей хлыстик. Именно рядом со мной старалась сесть за столом и мне пыталась подыграть на рояле, когда мы играли в четыре руки.

Мне её привязанность казалось трогательной, и я не желал проявлять грубость, не желал ранить ребёнка, справедливо полагая, что, когда девочка повзрослеет и поймёт, что я, на самом деле, меньше всего способен потянуть роль прекрасного принца, её полудетская влюблённость сама канет в Лету.

Но Винсенту я казался исчадием зла, морочащем голову прекрасной принцессе. Он бесился так, что на это забавно было смотреть.

Отец после своего возвращения вроде как окончательно взялся за ум. Он, наконец-то, женился на своей прекрасной кузине Анжелике, на радость многочисленной родне и пытался стать хорошим мужем и отцом. Насколько я знаю, он пытался хранить своей жене верность и редко возвращался к старым привычкам. Чужая душа потёмки, но, думаю, он искренне любил свою жену и ради неё пытался загнать внутренних демонов как можно глубже. Однако, при всей её положительности, Анжелика… она была слишком светлой и правильной, как пасторальная картинка на солнышке. А как бы ты не любил сладкое, при его избытке начинает тошнить.

Думаю, тёмные желания из его души никуда не делись. И периодически он срывался. Обычно это заканчивалось грандиозными попойками, горой окровавленных простыней, неумеренным принятием опиатов в различных его формах. Иногда чёрная полоса затягивалась и тогда отец становился почти опасным для окружающих. Я понимаю, ему нужно было куда-то сбрасывать напряжение. И обычно доставалось мне.

– Каким образом? – я решила уточнить, чтобы потом не сомневаться и не путаться в фантазиях.

– Он принимался меня воспитывать. И делал это при помощи побоев. Крышу у него срывало конкретно. Причём Винсента он никогда не трогал, чтобы брат не делал. Думаю, между собой и мной он не очень-то в пьяном угаре проводил разделяющую черту. И не видел нужды тормозить. Если бы в семье узнали о таких его всплесках… я не хотел, чтобы его осуждали, чтобы к нему относились так же, как к матери.

– Разве он этого не заслуживал?

– Это начало 19 века, тогда не оказывали психологической помощи. В нормальном состоянии отец не был жесток. Он любил меня, – Ральф помолчал, нервно покусывая губы. – Наверное, – добавил он спустя мгновение. – Это было не так уж и часто.

– Его побои носили сексуальный подтекст?

– Нет, – судя по тону, Ральф был в этом убеждён. – Если бы это было так, кто мешал ему перешагнуть черту? Я слишком любил его. Чтобы он не делал, я ему сопротивляться бы не стал.

Откровенно говоря, я такой рабской зависимости никогда не понимала.

– Его жестокость была просто жестокостью, она вырывалась, как лава из жерла вулкана и какое-то время всё было хорошо, тихо и спокойно. Но я жил в постоянном страхе, что об этой стороне отношений узнает кто-нибудь из родственников, что они могут понять что-то не совсем так…

Ага, всё было невинно, но ты боялся.

– Я хотел быть таким, каким бы ему нравилось меня видеть – меньше похожим на него. Отца бесили мои сексуальные наклонности и… кого бы из родителей они не бесили. Это было как наркомания. Я часто не мог остановиться даже когда хотел этого. Иногда мне было уже всё равно с кем, когда и где – ощущения, новые ощущения, любой ценой. Такое моё поведение вызывало у близких, отца и брата, отторжение. Они пытались говорить со мной, запрещать, увещевать. Когда мои выходки переходили границы, отец срывался на очередные побои. Но чем больше он меня избивал, тем больше и чаще я этим занимался.

Я поморщилась.

– Да, сказка на ночь из драмы перерастает в эротическую исповедь?

– Я был бы благодарен, если бы пока воздерживалась от оценок, по крайней мере, вслух.

– Ладно. Но нимфомания, как и сатириазис, никогда не казались мне достойными симпатиями проявления личности.

– Мне тоже. Как тогда, так и сейчас, – с сарказмом отозвался Ральф. – Проблема в том, что от этого ничего не менялось.

– Хочешь сказать, что ты был настолько слабовольным, что не в состоянии был себя контролировать?

Ральф задержал на меня взгляд, чуть прищурившись:

– Не мог? Скорее, не хотел.

– Таким образом ты протестовал против того, как с тобой обходился твой отец?

– Протестовал? Это вряд ли. Протест был весьма в характере Винсента, а я… я просто не видел смысла отказываться от удовольствия. По моему глубокому убеждению, на тот момент, я никому не причинял вреда – одну только радость. Моими партнёрами были взрослые люди, мужчины – чаще, куда реже – женщины. Иногда мои ровесники-мальчики, но тут я оказывал им услугу.

– Приучая к противоестественным удовольствиям? Замечательная услуга. Но лучше я воздержусь от оценок, как ты и просил. Хотя, нет, оценю и выскажусь: ты с первого взгляда показался мне мутным. И не обманул ожиданий. Но сексуальный опыт у тебя действительно богатый, ты точно знал, что делал. Хотя впредь я, пожалуй, воздержусь от твоих «услуг».

В какой-то момент все эти подробности о давно исчерпавшихся, завершившихся до меня жизнях мне показались избыточными и излишними. Нет, слушать, конечно, было приятно. Голос у Ральфа был мягким, глубоким, сладким тенором. Зато информация, сообщённая этим сладким тенором, как-то была не к душе.

Нужно отдать ему должное, этот прозрачный лунный мальчик отлично чувствовал перемены настроения и легко, словно играючи, под ним подстраивался.

–Ты права, всё это кажется таким далёким и для тебя несущественным. Но для меня все эти люди дышали ещё вчера, а сегодня их давно нет. От всего этого в пору сойти с ума. И, кажется, я бы не прочь. Только разум, как и жизнь, не желает меня оставлять. Пока я говорю о них, я словно нахожусь в какой-то мере в прошлом. Это теперь единственное доступное мне чувство единение. Хотя тебя можно понять – тебя-то всё это мало касается. Извини, я просто увлёкся. Пожалуй, перейду к завершающей декаде моего повествования. Самой неприятной и болезненной его главе – главе под названием Снежана.

Речь пойдёт о моей сестре.

– Только не говори, что речь пойдёт об инцесте! – всплеснула я руками.

– Боюсь, что не смогу выполнить твоих пожеланий, Сандра. Потому что, увы и ах, но речь пойдёт именно об этом.

– На свете есть девиации, которым ты оказался не подвержен? – поморщилась я.

– На самом деле да – и много. Животных и детей я люблю чисто платонически, некрофилией и страстью к камням и деревьям также никогда не страдал.

– Не смешно, – заметила я.

– Согласен, – кивнул он. – Но, с твоего разрешения, я продолжу?

Я не возразила.

– Никогда не думал, что моя история завершилась тем, чем завершится. К своему оправданию могу только сказать, что не я начал всё это дерьмо.

– Твоя младшая сестрёнка оказалась порочней тебя? Что? Пошла вторым изданием Виргинии?

– Нет. Она не была похожа на мою мать. Совершенно. Но Снежана с детства отличалась от других кузин и на свою кроткую, нежную, такую правильную мать совершенно не походила.

– Видимо, в ней было больше крови твоего отца.

– Да. Она даже внешне походила на него больше. Хотя, когда оба твоих родителей блондины с тонкими чертами лица, говорить о схожести с кем-то из них сложнее. Нужно сказать, что Снежана всегда была в нашей семье всеобщей любимицей – самая младшая, к тому же девочка. Отец держался чуть отстранённо, со стороны это могло казаться холодностью, но на самом деле дистанция как раз из любви и проистекала. Будучи тем, кем мы есть, такими, какими есть, в некоторых случаях самое лучше, что такие, как он и я, могут сделать для любимых людей, это держаться от них подальше.

– Уверена, у любимых людей, принимая подобное решение, спрашивать вовсе не обязательно. Это лишнее.

– Чтобы любимые люди были вправе принять правильное решение, придётся рассказать им всю правду о себе. А на это требуется больше мужества, чем есть. Или было. Мать Снежаны была слишком занята бесконечно драматичными отношениями с её отцом, раскачиваясь на эмоциональных качелях – он то изменял и пил, то старался завязать со всем разом и каялся. Девочка росла в дикой роскоши, с ранних лет ощущая свою власть, с одной стороны мы потворствовали всем её желаниям, как бы компенсирую отсутствие внимания. К тому же, обладая острым умом и цепкой наблюдательностью, она обычно замечала куда больше сверстников и была далеко не так наивна и добра, как, например, та же Стелла, хоть последняя и была тремя годами старше.

Всё это и сформировало характер сестры, который был очень далеко от сахарного. Острая на язычок, язвительная и требовательная, она с самых ранних лет всегда твёрдо знала, чего хочет и шла к цели самым коротким путём.

– И в какой момент она захотела тебя?

– Думаю, что всерьёз она меня никогда и не хотела, – вздохнул Ральф. – По прихоти ли судьбы, по странному стечению обстоятельств, она была влюблена в одного из наших кузенов – Амадея.

– А в чём прихоть и стечение обстоятельств? – удивилась я.

– Ах, это?.. Забыл упомянуть: он был внуком того самого Винсента, в которого когда-то была влюблена моя мать.

– Красавец брюнет?

– Как раз блондин. У нас в роду блондинов всегда было больше, хотя по законам генетики чёрный цвет является более сильным геном? Да, ладно! Какая разница? Амадей был блондином, но это не существенно. Существенно как раз то, что, насколько я помню эту парочку, они всегда цапались. Ну, это такой вид отношений – жизнь как вечный бой, как вечное соперничество: единство и борьба, в данном конкретном случае совсем не противоположностей. Казалось, оба озабочены только тем, чтобы сильней задеть и ранить друг друга. И каждый наносимый ими друг другу новый удар был сильнее и беспощадней предыдущего, словно они играли на поражение. Несмотря на то, что обоим было не больше пятнадцати, между ними была просто бешеная химия. Оба яркие, харизматичные, темпераментные. За ними было интересно наблюдать со стороны.

Но, как две звезды, если ты оказался в радиусе их зоны действия, они непременно тебя затянут в свою орбиту.

– Ну, не знаю. Не уверена, – хмыкнула я. – Я не слишком сильна в астрономии, но мне кажется, насчёт звёзд и орбит метафора недостаточно точная.

– Всё началось с того, что Амадею показалось забавным завести со мной короткую интрижку. Никаких чувств между нами не было – его интересовали лишь ощущения.

– Хочешь сказать, что спал с предметом воздыхания своей сестры, зная о её чувствах?! – возмутилась я.

Пытаясь представить, что бы я сделала с Энджелом, случись эта история в наши дни. Хотя Энджел с детства уступал мне всё, что я желала. И радовался подобной возможности, потому что я редко чего-то хотела по-настоящему. А тут, если я правильно поняла рассказ, речь шла не о прихоти или капризе, а о реальных чувствах между молодыми людьми.

Ну, по крайней мере, с одной его стороны.

– Нет, до этого слава богу, дело не дошло. Всё обошлось обменом кровью и поцелуями.

– Прелесть, как невинно.

– Я был одурманен очередной дозой опиума и мне было всё равно.

– Действительно, для людей твоего типа собственные желания всегда значимее.

– Ты меня не знаешь.

– Нет. Но я способна делать выводы из услышанного. Итак, ты флиртовал с парнем твоей сестры…

– Амадей не был её парнем. Они не встречались на тот момент.

– Но ты знал о её чувствах.

– Да. Именно потому всё и осталось на довольно невинном уровне. Не знаю, что там в голове было у этого сумасшедшего. Полагаю, он всё это затеял с одной целью – подразнить Снежану. И её следующий шаг не заставил долго себя ждать.

– Дай угадаю – ты был пьян, под кайфом и не отвечал за свои действия.

– Не существует такого градуса опьянения, под которым я был бы не состоянии отвечать за свои действия.

– О! Прости, что посмела усомниться в твоей крутости! Не дай бог ещё и задела твои нежные, трепетные чувства?

– Я понимаю, что тебе бы этого хотелось. Кстати, это вовсе не сложно. У меня всегда была болезненная восприимчивость, а по отношению к людям, которые мне нравятся я вообще довольно ранимый.

– Как трепетно! Итак, ранимая и нежная ты личность, ты был пьян, твоя сестра – настроена враждебно. Она жаждала мести, и?..

– И всё стало очень плохо. Я не думаю, что Снежана понимала, что затевает. Чтобы она о себе там не думала, на самом деле она была невинной девушкой, не подозревающей об иссушающей и порабощающей силе страсти.

Я готов поклясться, чем угодно, что до того вечера никогда не смотрел на неё иначе, чем на сестру. Всё, что занимало её глупую хорошенькую головку в буклях, так это желание, чтобы Амадей со стороны понаблюдав картину, которую, по всей видимости, пришлось созерцать ей. Она хотела заставить его испытать те же муки совести, как это говорят теперь? – умыться тем же полотенчиком?

Снежана не понимала, что шагнула в пропасть и что её игра – эта игра с огнём. Она действовала совсем как ребёнок, подносящий свечу к пороху

В тот вечер на беду для нас обоих я просто заснул в гостиной, и она сочла это подходящим поводом для своей новой игры. Но, как часто это бывает, подобные игры выходят из-под контроля.

Грех – это пропасть, в которую легко низвергнуться, но, преступив безопасный предел назад вернуться не получится. И мы сорвались вниз, как в пропасть.

Я никогда не испытывал ни к кому таких чувств, что взывала во мне она. Я попал в полную зависимость с первого раза. Меня словно опутало шелковой нитью, и я пропал, окончательно и бесповоротно. Нет в мире ничего хуже безответной любви самой по себе, но любовь к сестре вдвое преступней. Я понимал, что преступил тот край, за которым ещё мог надеяться на прощение и понимание отца и брата – другие родственники меня волновали в то время гораздо меньше.

Эта внезапно вспыхнувшая страсть, нежданная и негаданная дарила мне адское наслаждение и превратила мою жизнь в настоящий ад.

Снежана не собиралась заходить далеко, но… я не послушался её возражений. Я их, откровенно говоря, и помню-то смутно. Она возненавидела меня. Потому что не я должен был сделать её женщиной, любила она не меня, но и отрицать, что наш извращённый, противоестественный союз приносил ей удовольствие перед собой она тоже не могла – и ненавидела меня за это вдвое сильнее.

Глядя на Снежану, я словно смотрел смерти в лицо, но видел – жизнь. Боже, ради неё я готов был перевернуть небо и землю, достать любую звезду, убить, изнасиловать, рабски служить. Мне по плечу был любой подвиг, не страшило преступление, не останавливала ни одна низость – чтобы быть с ней, я готов был на всё. Абсолютно на всё, без всяких оговорок и «если». Я впервые понял, что когда один человек способен заменить собой звёзды, все другие – абсолютно все, – меркнут как звёзды на восходе. Измена не идёт на ум, других лиц просто не видишь, ничьи страдания или желания не берутся в расчёт. Для меня существовала только она – её расположение или ненависть.

– Это какая-то нездоровая привязанность. Даже если не учитывать связывающее вас кровное родство.

– Здоровые привязанности и я, увы, не совместимы. Душа моя отягчена несчётными грехами, и я воистину достоин Ада. Я понимал, что так не может продолжаться. Снежане не нужны были мои чувства, она тяготилась ими, ей неприятно было даже глядеть на меня, но даже это… даже это меня не останавливало. Почти каждый раз я брал её силой и… понимал, что мне нет прощения. Удовольствие, полученное против воли то же насилие. Я был даже не болен – одержим этой связью. Я пытался бороться. Но сколько бы любовников и любовниц я не заводил, они не утоляли ни моей жажды, ни моих мук – мой пламя гасло только рядом с ней. Всё остальное только сильнее распаляло.

Я понимал, что причиняю ей страдание, понимал, что разочарую отца ещё больше, чем он был разочарован во мне, хотя… кажется, падать было ниже некуда, но я справился. О реакции Винсента было страшно подумать. Я понимал, что разрушаю возможное будущее той, кого любил и кого сам же уничтожал.

Но сколько бы я не боролся с собой и своим внутренним демоном, он неизменно побеждал, а я – проигрывал. И снова оказывался в её спальне, вновь сжимал в объятиях, как она не противилась, с наслаждением слизывал с её губ стоны удовольствия, а потом сгорал от стыда, видя слёзы на её глаза, понимая, что развращаю и гублю то, что люблю сильнее всего на свете.

Она ненавидела меня. Иначе быть не могло. Но её ненависть была ничем перед тем, как ненавидел себя я. Я не видел другого выхода, кроме смерти. Пока я жив и дышу, я не позволил бы ей уйти от себя, но наш союз, даже если бы Снежана меня и любила, был бы невозможен. Но она любила Амадея. А я знал, что пока я жив, удачи и счастья этим двоим не будет.

Сначала я пытался справиться сам – но не яд, не нож, ни огонь, ни пуля не обрывали моей жизни. Целыми неделями напролёт я проводил в кроваво-опиумном угаре, участвуя в оргиях, надеюсь, что истомлённый и измождённый болью и разного вида излишествами я, если и не сдохну, так, наконец, угомонюсь. Но стоило мне её увидеть…

– Да. Это правда кошмар. Я бы сказала тебе, что ты псих – но ты это знаешь и без меня. Да упаси боже от подобной зависимости.

– Нечего возразить. Я превратил в кошмар существование всех, кто меня знал и не мог остановиться. Я пытался… но это было уже не в моей власти. Меня нужно было остановить, потому что иначе эта история могла бы кончиться трагически. Я не придумал ничего лучше, кроме как…

Ральф замолчал, в задумчивости глядя перед собой, словно видя образы тех, кого здесь уже не было.

– Кроме как? – напомнила я о себе.

Он вздрогнул, как бывает, когда в тишине тебя пугает резкий, неожиданно раздавшийся звук.

– Я рассказал о нашей связи отцу.

– И – что?

– Он меня убил.

Я нахмурилась, пытаясь осмыслить услышанное.

– Убил? Вот так просто?

– Это было не просто, – усмехнулся Ральф. – И не в одночасье. Он избивал меня часами, а Элленджайты умеют это делать не только кулаками. Казалось, в свои удары он вложил всю свою ярость, боль, ненависть и разочарование, копившееся в нём годами. И я с радость принимал его наказание. Это было словно так необходимое мне лекарство. Я это заслужил И боль, застилающая и закрывающая мир, была моим одеялом и спасением, за которым хоть на миг, но становилась менее явственной боль другая – боль, разрывающая на части тело.

Я не хотел быть чудовищем – никто не хочет им быть. Но у меня хватало разума понять, что мне не нужно бояться дьявола, в тот момент я сам был им. Близкие не понимали, что я не пытался протестовать, нарочно причинять им боль – я сам запутался, но… они видели во мне капризного мальчика, утратившего страх и совесть, и желающего только одного – сексуального разнообразия.

Я хотел любви, но я полюбил не того человека. Эту звезду невозможно было взять в ладони и бережно держать, защищая от всего мира – я мог лишь сорвать её с небосвода, а этого я хотел меньше всего.

Любовь – страшная сила. Она порождает, и она же убивает. Она даёт силы и отнимает их. Любовь вмещает в себе Жизнь и Смерть, самое страшное то, что невозможно предугадать заранее, каким из своих ликов она повернётся к тебе.

В моей жизни всё было не так – рождение, существование, смерть. Любовью моей жизни стала моя сестра – она одна могла бы изменить всё к лучшему, но это было невозможно.

Я знаю, если бы она могла, она и сама бы меня убила… я не был бы против. Но убийство слишком коверкает душу.

Отец избивал меня часами, а я всё никак не умирал. Зато Винсенту, бедняге, хватило один раз вонзить в меня нож. Он был в ярости – Снежана и Стелла, они обе были беременны.

– И узнав об этом, ты просто так взял и трусливо сбежал?

– Это было последним, что я услышал из его уст перед тем, как свет сузился до светящейся точки, поехал куда-то в сторону и погас, как свеча. Словно чёрный удушливый дым какое-то время я чувствовал боль. А потом всё исчезло. Ничего не осталось – даже темноты.

Конец этой истории невольно меня зацепил. И как всегда – очередная трагедия. Случается ли в этом мире что-то хорошее?

– Зачем ты всё это мне рассказал? – спросила я. – С какой целью? По-твоему, мне не хватает скандальных историй в настоящем? Или, может быть, ты пытался меня очаровать? Или, напротив, отвратить всеми этими откровениями?

– Ты меня ненавидишь?

– Ненавижу? Я испытываю разные чувства, но ненависть? Ненависть сложно заслужить одним перепихоном. Вот если начнёшь преследовать меня так же, как свою почившую сестрицу?

– Думаешь, такой вариант исключён?

Я недовольно свела брови:

– Не шути так. Я не прекрасная дева и преследований не потерплю.

– Ты её очень сильно напоминаешь.

– Даже и не начинай. Это не смешно.

– Я не смеюсь. Я более чем серьёзен. И я хочу сделать тебе одно предложение.

Глава 17. Катрин

(за несколько дней до описываемых ваше событий).

Она определённо входила во вкус и начинала всё больше ценить выпавший ей жребий. Огромное состояние позволило ей осуществить то, что она даже не мечтала когда-либо сделать: построить огромный научный медицинский центр. Пока всё ещё находилось на стадии разработки и огромное светлое, выросшее посреди исторического центра города, предавшее ему совершенно новый вид, пустовало. Но с каждым днём стены заполнялись новыми людьми – строители устраняли недочёты, завозилась новейшая аппаратура.

Когда, словно хозяйка, Катрин обходила всё эту роскошь, ей не верилось, что всё это завертелось по её воле. Она впервые испытывала гордость за то, что делала. С каждым днём планы её становились всё амбициознее, обрастали новым размахом.

Имя Элленджайтов всегда связывали с наихудшими человеческими проявлениями. Её предшественники строили бордели, торговали оружием и наркотиками. Если ей удастся воплотить задуманное в жизнь, сколько же человеческих жизней удастся спасти?

Планов было такое громадьё. Хотелось воплотить всё и сразу. Победить самого страшного врага человечества, унесшего миллионы жизней – онкологию и сердечно-сосудистые заболевания.

Как только она сумеет понять, что позволяет Элленджайтов так быстро регенерировать, быть может удастся запустить аналогичные процессы и у других людей?

Центр, как и положено, разделялся на несколько корпусов и Катрин сейчас, словно зачарованная, блуждала по лаборатории, в отделении крови. Тихонько гудели включенные машины, светились экраны, загадочно мерцали микроскопы последнего поколения, умеющие не только увеличивать в многократное количество раз, но и частично анализировать, записывать полученную информацию.

Стоя на пороге созданного её стараниями центра, финансированного за счёт огромного состояния Элленджайтой, Катрин чувствовала себя по-настоящему счастливой. В первый момент, узнав о своём богатстве, она просто не представляла открывающихся перед ней возможностей, но сейчас всё изменилось.

Деньги давали силу, давали возможность – главное, правильно распорядиться.

Катрин осознавала, что при всё желании, её знаний, навыков и умений не хватит для достижения поставленных целях. Она собиралась привлечь в свою лабораторию лучшие умы – оплатить их труды она сумеет. Конечно, в помощницы для реализации намеченного она выбрала Линду.

К её огорчению, старый друг не разделял энтузиазма Катрин.

– Зачем тебе всё это?

– Очень странный вопрос. Наука двигает прогресс, а медицинская наука способна спасти жизни, улучшить её качество. Ты бы предпочла, чтобы я финансировала очередное строительство какого-нибудь торгового комплекса?

– Можно и нефтяного. Деньги должны делать деньги.

– Когда ты успела стать такой циничной? – искренне возмутилась Катрин. – Я надеялась, ты поддержишь меня! И как мой юрист, и как друг.

– Я поддерживаю, – устало потёрла виски Линда.

Катрин свела брови:

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что ты выглядишь усталой и не совсем здоровой. Послушай, возможно, я веду себя слишком эгоистично и слишком сильно гоню лошадей. Просто у меня такое чувство, словно я спала долгие годы, теперь проснулась и хочется сделать как можно больше, всего и сразу.

– Тебя это не тревожит?

– Закончившаяся депрессия, которая до этого тянулась годами? Нет, меня это не тревожит, – засмеялась Катрин.

И Линда невольно улыбнулась ей в ответ:

– Ну, если речь идёт и правда о закончившейся депрессии, а не о замещении – то всё отлично.

– О каком замещении идёт речь?

– Психологическом. Вообще-то идея о медицинском научном центре отличная. Это лучше благотворительности, потому что… там тысяча «потому что». Возможно, я просто зануда, но что заставляет тебя этим заниматься?

– Медицина всегда была моей болезнью, моей мечтой. А теперь я могу внести огромный вклад в любимое дело. Этого недостаточно?

– Если ты так говоришь? –пожала плечами Линда, откидываясь на спинку стула, на котором сидела и в задумчивости машинально постукивая карандашом по столешнице. – Конечно, вполне достаточно. Но я льщу себе надеждой, что мы с тобой ближе, чем просто адвокат и клиент?

– Конечно. Ты и сама это знаешь, что это так.

– Тогда как другу прости мне моё избыточное любопытство, но что в действительности стоит за всей этой суетой?

– В действительности? – переспросила Катрин. – Признаться, я не очень хорошо тебя понимаю?

– Если меня – то ладно! – махнула рукой Линда. – Гораздо хуже, если ты плохо понимаешь себя. Или, что хуже того – себе лжёшь.

– О чём это ты?

– Можно, я задам тебе неприятный вопрос, Кэтти?

Катрин заколебалась, пожимая плечами:

– Не стану кривить душой: мне не нравятся неприятные вопросы. Как правило, они действительно неприятны.

– Да. Когда лезут в душу всегда гадко. Но я всё равно это сделаю. Кэтти, скажи, как ты планируешь жить с мужчиной, твёрдо зная, что он изменял, изменяет и будет изменять тебя дальше, что само по себе неприятно. Но, что вдвойне неприятней – он делает это с собственной сестрой?

Едкий, холодный, полный желчи тон Линды выдавал затаённый гнев и первым побуждением Катрин было одёрнуть её. Но следом пришла мысль, что люди не исходят желчью и ядом без причины, не причиняют боль другим, особенно друзьями. Особенно друзьям-работодателям, от милости которых зависит твоё благосостояние. Даже без особого расчёта, на чистых инстинктах, стараются быть милыми и дружелюбными. К тому же Катрин хорошо знала Линду, и знала как здравомыслящую, трезвую, прагматичную женщину.

– У тебя что-то случилось?

– В смысле? – сделав «холодное» лицо, приподняла бровь собеседница.

– Если то, что делаю я, ты хочешь назвать замещением, якобы, я занимаюсь Центром, чтобы не думать о проблемах с Альбертом, то в случае с тобой классический перенос. Ты видишь во мне отражение собственных проблем.

– Не говори ерунды!

– Линда! – Катрин положила ладонь поверх её руки, не давая её убрать. – Прости.

– За что? – слегка опешила та.

– За то, что не спросила тебя раньше. Людям свойственно быть эгоистами, даже самым лучшим. Мы все слишком заняты собой, а ведь очевидно, что ты на взводе. Скажи, что у тебя случилось.

– У меня всё в порядке.

Катрин с укором посмотрела на Линду.

– Послушай, мы с тобой, конечно, не родственники, но… иногда я об этом забываю. Ты сестра Мередит и вы единственная семья, которая у меня есть. Ты словно ветер ворвалась в мою жизнь, всё меняя к лучшему. Я не хочу этого забывать.

– Я всего лишь выполняла свою работу. Будь на твоём месте кто-то другой, я бы сделала для него тоже самое.

– Зачем ты обесцениваешь нашу дружбу?! Тебе нравится ранить меня?

– Нет, конечно, нет. Но мы не друзья, Катрин. Дружат на равных, а ты мой работодатель. Мы не на равных…

– Я спрошу ещё раз: что у тебя случилось? А если ты не ответишь – спрошу снова, и снова, и снова. Пока не получу ответа. Посмотри вокруг. Ты спрашиваешь, зачем я строю этот Центр? Затем, что хочу изменить жизнь людей к лучшему – совершенно незнакомых мне людей. Почему это для меня важно? Потому что я одна из вас, такая же, как ты, Мередит, и сотни других, бредущих сейчас по улице. Я ничем не заслужила той удачи, что на меня свалилась. И я чувствую себя не просто вправе – обязанной помочь. Так мне будет жить легче. Это один из способов примириться с действительностью. Судьба слишком много мне дала, и я боюсь, что в один прекрасный день всё исчезнет. Я снова стану никому ненужной сиротой. Не хочу быть бесполезной!

Линда скрестила руки на груди:

– Пытаешься дать взятку мирозданию?

– Если и так, то не в случае с тобой. Тебе я хочу помочь. Расскажи, что случилось.

– Да чего только не случилось! С тех пор, как я сюда приехала – всё идёт не так, как нужно. Вся жизнь покатилась к чёрту, и я ничего не контролирую. Ты знаешь, что Мередит ушла из дома?

– Жить к Артуру – да, я в курсе. У тебя сложности с принятием этого факта?

– Да, чёрт возьми! У меня сложности. Парень – психопат и гей. Ещё вчера сама она была влюблена в его старшего брата, который меня изнасиловал…

– Нужно было сразу рассказать об этом Мередит. Теперь она думает, что ты ею просто манипулируешь.

– Ты же знаешь, что это не так! Почему ты ей ничего не сказала?!

– Чтобы это изменило, кроме того, что ей стало бы больно? – спокойно возразила Катрин.

– Когда этот жалкий мальчишка, ради которого она готова выставить за в дверь сестру, заменившую ей мать, выбросит её, словно старую ветошь, думаешь, ей не будет больно?!

– Будет. Но не факт, что это случится, а если и случится, то будет не завтра. Они имеют права попробовать, Линда. А мы не имеем права мешать, равно как и вмешиваться в чужую жизнь.

– Жизнь Мередит мне не чужая.

– Линда! Послушай меня! Ты привыкла заботиться о сестре, ты действительно заменила ей мать, и она это ценит, она очень тебя любит. Но она выросла и теперь не требует больше ни опекать, ни защищать её.

– Я ей не мать – это ты хочешь сказать?

– Даже будь ты её матерью, приходит момент, когда нужно отпустить человека. Ты пытаешься её контролировать и манипулировать ею не для её блага, пойми – ты это делаешь потому, что не знаешь, как жить дальше. Но тебе следует научиться. Иначе всё будет очень плохо вне зависимости от присутствия в вашей жизни Артура.

– Ты пытаешься мне внушить, что я жалкая эгоистка? Что ставлю свои интересы выше её? Да что ты о нас знаешь?!

– Достаточно, поверь, чтобы судить. Оставь в покое Мередит и дай ей возможность строить собственную жизнь. Ты сама ещё так молода! Займись собственным будущим.

– Я знаю только одно – этот мальчишка погубит её!

– Она его любит. Она не глупа. Почему это он непременно её погубит? Может быть она его вытянет, и они заживут счастливо, душа в душу?

– Потому, что он сын Кинга и брат Ливиана, мальчишки, выворачивающего себе кишки на потеху толпе! О какой душе может идти речь? Ей повезёт, если у неё крыша не поедет.

– Если всё пойдёт не так, мы сумеем её засчитить.

– Кто это – мы?

– Ты. Я. Альберт.

– С какой стали Альберту беспокоиться о Мередит?

– Ради меня.

– Думаешь, он посчитает это достаточным стимулом? – жёстко спросила Линда.

– Уверена в этом, – в тон ей парировала Катрин.

Как она не старалась, вытянуть из сестры Мередит о ней самой ничего не удалось. И чем больше она закрывалась, тем больше Катрин убеждалась, что Линда что-то скрывает. И тем сильнее за неё беспокоилась.

Сначала визит Ирис с её странными речами, теперь Линда.

Катрин вошла в лабораторию гематологии.

Кровь – кажется, в начале двадцать первого века нам известно о ней всё! Жидкая ткань, циркулирующая в организме. Благодаря крови наши организмы дышат, питаются, освобождаются от отработанных веществ, согревается, охлаждается и способны выдерживать давление атмосферы. Словно красная сеть, оплетающая наш организм сетью, удерживает внутри душу.

Катрин была медиком и не верила в мистику. На самом деле в крови всё очень просто. Она состоит из плазмы, где взвешены клетки-элементы эритроцитов, лейкоцитов и тромбоцитов. Девяносто процентов плазмы в основе которой вода, клетки строятся из белков и минеральных солей. Всё! Альбумины связывают витамины, гормоны, пигменты; глобулины обеспечивают транспортировку жиров, белков и углеводов по организму; фибриногены обеспечивают свёртываемость крови.

Эритроциты, гемоглабин, лейкоциты – три кровяных кирпичика, в человеческом организме могут варьироваться. Но в человеческом организме из три.

Когда же Катрин подвергла анализу кровь Альберта, то её поджидал шок. Такого не могло быть в реальной жизни, но это было – в крови её будущего мужа было пять составляющих. Растворённых в плазме. Эти клетки передвигались очень быстро и вели себя как метастазы – разрастались весьма быстро, в огромных количествах. Когда же их становилось слишком много, в действие вступала последняя группа клеток – они тормозили четвёртую группу, словно бы держа её под контролем.

Катрин с почти детским интересом, с непосредственной живостью ребёнка пыталась отгадать загадку, которых так мало осталось в современном мире. Перед ней открывались новые горизонты. Научное открытие, грозящее обернуться Нобелевской премией.

Но Катрин манило не столько возможность поймать свой лучик славы, сколько возможность самой отгадки.

А ещё, под всем этим интересом, подспудно тлел страх. Что они такое? Раз кровь Элленлжайтов не сходна по составу с человеческой, то кто они сами такие?

Мутации бывают опасными и, как правило, все мутанты стерильны. Природа исключает возможность ошибки ещё на базовом уровне. Мулы не размножаются, как и волкопсы. Произойти межвидовое скрещивание может, но дальше, по законам биологии, обрыв в цепи.

Но у Элленджайтов совершенно точно в прошлом были дети. Они способны к размножению. Их клетки, размножающиеся с чудовищной скоростью, вписываются и взаимодействуют с человеческой ДНК.

И всё же они – не люди. В их теле другой состав крови и есть органы, которых нет в человеческом организме. Насколько Катрин успела разобраться, этот лишний орган расположен под желудком и связан с поджелудочной. О участвует в кроветворении.

Осторожный стук привлёк внимание Катрин, заставив её отвлечься от научных изысканий и размышлений заодно.

В дверном проёме стоял тот, кого она меньше всего ожидала увидеть.

– Ральф?..

Возможно всё дело было в освещении, но при виде незваного гостя у Катрин зашлось сердце. Он был нереально, до жути красив, но в красоте этой было нечто горькое и холодное, что-то запредельное, как в ультразвуке – за гранью того, что доступно человеку.

Катрин, наблюдая человеческую красоту, явление очень редкое и обычно встречающееся лишь по первой молодости, пока то, что заложил в наше тело и душу Творец и Создатель, ещё свежо и не отравлено дурными страстями, никогда не испытывала похоти или вожделения – лишь восторг и преклонение. Ей не хотелось владеть – просто созерцать было вполне достаточно для счастья.

Но красота Ральфа тяготила, внушала страх. И в то же время ничего недоброго в нём не было. Ни в позе, ни в выражении ничего угрожающего, злого, отрицающего, но рядом с ним огромный медицинский центр вдруг показался вдвое более пустым и в три раза более огромным.

– Я не ожидала тебя здесь увидеть, – она будто бы оправдывалась за свой испуг.

Ральф улыбнулся. А возможно то был только игра света, потому что в следующее мгновение его глаза снова напоминали два осколка льда, а лицо оставалось спокойным и отрешённым.

– Понимаю. Мы не друзья, хотя в нас, если подумать, течёт одна кровь.

– Ты приехал поговорить об этом?

– Можно сказать и так. Я войду. Ты ведь не станешь возражать?

Катрин подавила в себе порыв ответить:

– Ещё как стану. У нас нет общих тем. Зачем ты вообще приехал?

Она обычно с первого взгляда сразу для себя определяла, приятен ей человек или нет. Так Синтию она на дух не переносила с того самого момента, как увидела. Так же неприятны были все Кинги, без исключения. И даже хвалёная Линдой и Мередит Сандра её симпатии не выручали. Да, девушке можно было посочувствовать, с такой-то семьёй, но она всего-навсего лишь разновидность зла.

«Если подумать, все Элленджайты – это энциклопедия Тёмных сил, – выслушав её доводы, сказал как-то Альберт. – За исключением разве что тебя самой. Но и в тебе эти тени живут, просто заперты. Однако сама та беспощадная строгость, с которой ты смотришь на людей разве не есть одно из проявлений нашего семейного характера».

Катрин не хотелось спорить ни тогда, ни сейчас.

Проблема была в том, что она не знала, как относиться к Ральфу. Не понимала, отчего от одного его появления в ней леденеет кровь, хочется захлопнуть перед ним дверь и пойти помыть руки.

Двигался он так же мягко и вкрадчиво, как и говорил. Будто скользя лёгкими шагами вперёд, невесомо и чуть-чуть зловеще.

– Это ведь исследовательская лаборатория? – спросил он, обводя взглядом помещение.

– Да.

– И что здесь будут изучать?

– Кровь. Хотя, не просто кровь – я планирую рассмотреть под микроскопом то, что течёт в ваших венах и артериях.

– Да? – в его голосе не прозвучало особенной заинтересованности. – И зачем тебе это нужно?

– Хочу понять, какие процессы делают вас столь особенными. Что обеспечивает процесс регенерации.

– А это с какой целью?

Катрин в задумчивости села на вращающееся кресло и покачалась из стороны в сторону:

– Ты задаёшь свои вопросы с конкретной целью или просто хочешь поддержать беседу?

– Есть разница?

– Вообще-то – да. Из вежливости я обычно не даю подробных и развёрнутых консультаций.

– Наши «особенности», как ты выразилась, делают нас немного волшебными. Тебе нравится развенчивать сказки?

– Если только с целью сделать их менее страшными, – Катрин забросила ногу на ногу и скрестила руки на груди, вместе в тем голос её зазвучал спокойнее и увереннее. Она теперь была на своей территории. – На самом деле у меня весьма благородная цель. Если уж точнее, их даже две.

– Что же это за цели? – всё с той же предельно вежливой, но мало заинтересованной интонацией, спросил Ральф.

– Первое – что я хочу сделать, это понять процессы, протекающие в ваших организмах и попытаться связать их с процессами психическими. Нестабильная психика, склонность к саморазрушению и депрессии, сильнейшие эмоциональные всплески – всё это каким-то образом связано с тем веществом, что присутствует в вашей крови. Если я смогу понять, как это работает – я смогу убить двух зайцев. Во-первых, как минимум, скорректировать психоэмоциональные всплески, а если повезёт, то и сексуальные девиации.

– Ты это серьёзно? – с мягким сарказмом усмехнулся он. – Думаешь, всё на свете можно объяснить простыми вещами?

– В человеческом организме при всей его сложности всё довольно просто. Всеми процессами в нём управляю нервные клетки и гормоны. Все процессы метаболизма, как и ростовые процессы находятся в прямой зависимости от ряда гормональных факторов. Гормоны в человеческом организме вырабатываются гипофизом, гипололамусом…

– Можно не так подробно? Я знаю анатомию человека и в общих чертах – о железах внутренней секреции.

– Отлично. Ты так же, наверное, в курсе, что все человеческие гормоны условно делятся на четыре большие группы: половые, стрессовые, кортикостероидные и обменные.

– Так далеко мои познания не заходят, но я вполне способен понять о том, что ты говоришь. Но очень прошу тебя не перечислять все гормоны человеческого организма.

– Хорошо. Не буду. Но с одним условием – ты поверишь мне на слово, что в крови Эллендайтов присутствует неизвестные мне клетки, так же, как в организме при анализе выделяется неизвестное науке вещество, по своим характеристикам наиболее близкое к понятию гормонов.

В этой лаборатории я несколько месяцев тайно, в условиях, приближенных к реальным, наблюдала за процессами деления этих клеток. Смотри, – Катрин включила стимулятору программу на компьютере.

Судя по взгляду и внимательно-сосредоточенному лицу, ей всё же удалось заинтересовать гостя в своих научных исследованиях.

– Когда концентрация этого неизвестного вещества в крови становится слишком большой, он начинает действовать как стрессовой гормон. Такого нет в природе у других людей – обменные гормоны не трансформируются в стрессовые, но эти поступают именно так. Пока это только гипотеза, но при сильном скачке роста, полагаю, мы получаем те самые эмоциональные пики нестабильности, из-за которых наш род и считают психопатами и едва ли не демонами. При сильных травмах, полученных организмом, эти самые активные вещества катализируют выработку белков, тем самым обеспечивавшая быстрый процесс регенерации, при этом концентрация этого гормона в крови падает, и психика на какой-то момент успокаивается. Если бы мне удалось понять, как именно это работает, мы смогли бы этот процесс контролировать, особенно в период полового созревания, когда человеческий организм особенно нестабилен и уязвим.

Увлечённая, Катрин раскраснелась, глаза её блестели, она забыла о своей привычной скованности и холодности.

– Намерения у тебя похвальные.

– Да, но…

– Так и думал, что рано или поздно это прозвучит. Так в чём же заключается твоё «но».

– У меня мало опытных образцов. Чтобы опыт был успешным, а выводы – безошибочными, мне нужен подтверждённый результат. Одних клеток Альберта недостаточно.

– То есть, – усмехнулся Ральф. – Ты всё это сейчас так красиво говорила лишь для того, чтобы заручиться моей помощью.

– Это же для всеобщего блага. Конечно, взятие образцов могут быть несколько болезненным процессом, но ведь оно того стоит. Когда-нибудь у нас будут дети. Никто из нас не захочет, чтобы истории прошлого повторялись.

– Значит, всё это, – Ральф обвёл руками обсерваторию, – построено лишь для того, чтобы обеспечить относительно безболезненное существование нашим потомкам. После всего того, через что пришлось пройти и мне, а Альберту (я имею в виду несколько сотен лет в виде трупа, почти полностью разложившегося) ты думаешь, что иметь потомство – хорошая идея? Что касается меня, я в этом сильно сомневаюсь.

– Разве ты не хочешь в гипотетическом будущем иметь детей?

– Нет. И не понимаю тех, кто хочет. По мне, так это высшая форма безответственности, знать, что собой представляет этот мир – и рожать детей. Ради чего? Чтобы они страдали и мучались?

– Я не считаю, что жизнь состоит из одних страданий. Что касается меня, то я ни разу не пожалела, что живу. Но даже если лично ты детей не хочешь, почему не позаботиться о других?

– Действительно – почему? – снова усмехнулся Ральф. – Кстати, я не отказываюсь участвовать в твоих экспериментах. Но у меня есть свои условия. Вернее, я изначально пришёл говорить об этом, но так даже лучше – услуга, как говорится, за услугу.

– О чём ты хотел поговорить?

– О деньгах, конечно же. Видишь ли, дорогая Катрин, я считаю в высшей степени несправедливым, что состояние всей семьи оказалось сосредоточенным в одних руках. Оно слишком велико для тебя одной. Для всех будет лучше, если его разделить на несколько частей.

Катрин смолкла. Она не ожидала, что разговор повернёт в эту сторону. И хотя поделиться была вроде, как и не прочь, но такая откровенность граничила с наглостью.

– Кажется, ты со мной не согласна? – его голос зазвучал ещё вкрадчивей. Он был точно шёлк, скользящей по коже, но при это возникало ощущение, что о него легко порезаться.

– Послушай, я не финансист и не адвокат. Я не очень хорошо представляю, как перераспределяются все эти денежные потоки…

– Слабая оговорка. Ладно, об основных активах мы можем поговорить позже. Сойдёмся на том, что ты откроешь счёт на моё имя и переведёшь туда названную мной сумму.

– И сколько ты хочешь?

– Для начала я готов удовлетвориться миллионом долларов.

– Что? – засмеялась Катрин, но под ледяным взглядом ставших почти бесцветными глаз смех примёрз к губам. – Ты с ума сошёл? Это очень внушительная сумма.

– Но ты же не думала отделаться сотней баксов?

– Я вообще об этом не думала…

– Так подумай, Катрин. Я не люблю ни о чём просить и не требую ничего лишнего. Деньги по праву мои так же, как и твои. Не заставляй меня стоять перед тобой с протянутой рукой и мы, возможно, станем друзьями.

– С чего ты взял, что я хочу видеть тебя среди своих друзей?

– Нет? – деланно удивился Ральф. – Прости, я тогда, наверное, не правильно тебя понял. Ладно, не будем говорить о дружбе или родственных отношениях. Сойдёмся на том, что, получая то, что хочу, я не стану твоим врагом.

– Твои слова отдают шантажом.

– Ну что ты? Какой шантаж? Мы всего лишь расставляем точки на i. Конечно, с твоей стороны всё странно – является какой-то левый чувак (так у вас теперь говорят, да?) и имеет наглость требовать целое состояние. Ну а с моей стороны всё не менее странно: какая-то девчонка, в которой кровь Элленджайтов выхолощена почти до предела, имеет всё, а я должен просить деньги, что раньше были моими по умолчанию. Ситуация кажется мне унизительной, а это – раздражает. Раздражённые же мертвецы способны на непредсказуемые и неприятные поступки.

– Например, какие? – холодно спросила Катрин.

– Ещё не знаю. Не решил. Но тебе не стоит волноваться, ничего серьёзного. Может быть обойдусь предупредительным лёгким флиртом… правда, ещё не решил – с кем? С тобой? Или с Альбертом? В прошлые века выбор бы особо и не стоял, женщины как личности были во много раз слабее мужчин. Может быть, сойдясь с тобой ближе я, наконец, пойму, что в новом времени всё совсем иначе?

Голос Ральфа звучал ровно и холодно. В нём не было привычной для Альберта насмешки, и от этого он воспринялся жёстче. Сухо и холодно, как поднявшаяся на морозе пыль.

– Да. Глупо было надеяться на понимание у того, кто пришёл из Хрустального Дома.

– Правда? То есть на то, что Альберт тебя понимает, ты не надеешься?

– Я не хочу об этом говорить.

– Когда я получу мои деньги? Они нужны мне быстро.

– Когда рак на горе свистнет, – с усмешкой проговорила Катрин. – Я не люблю, когда меня шантажируют.

– Я не считаю мои законные требования шантажом.

– Это твои проблемы.

Ральф склонил голову на бок и какое-то время молча разглядывал собеседницу.

– Ты считаешь мои требования самонадеянными и чрезмерными? А собственные завуалированные просьбы стать твоим научным подопытным кроликом из-за любви к невинным деткам, тебе не кажется абсурдным? Мы же оба прекрасно понимаем, что кровь ты брать у меня планируешь не из пальца или вены.

– Хочешь, чтобы я тебе заплатила?

– Чёрт возьми! Всё, чего я хочу – это то, что принадлежит мне по праву! – вспышка была внезапной, как удар молнии. – Я вообще не понимаю, почему должен что-то тебе объяснять? Угрожать, шантажировать! В общем так, милая Кэтти, слушай и запоминай – или я получу то, что мне нужно. Либо ты пожалеешь о своей несговорчивости.

– Зачем тебе миллион? Для начала, мог бы запросить сумму поскромней?

– Может быть за тем, что я не планирую клянчить деньги каждый квартал? – ледяным голосом осадил он её.

Катрин была склонна к тому, чтобы начать сомневаться, и она уже начинала. С одной стороны, Ральф был как бы и прав. Она всегда подозревала, что отломила слишком большой кусок пирога. Ей двигала даже не жадность, а страх прослыть мягкотелой. Каждый раз, когда она выписывала чеки, Линда глядела на неё с осуждением и жалостью – мол, глупая дурочка совершенно не умеет управлять деньгами. Альберт ни словом, ни взглядом не осуждал, но… она знала, он не считает, что Катрин способна всерьёз управлять активами.

На самом деле деньги были в его руках и в руках Синтии. Она лишь ширма.

– Вам стоит обговорить этот вопрос с Альбертом.

По тонкому лицу скользнуло выражение скуки и презрения:

– Наследница – ты. Так что твоё слово должно быть решающим.

– Решающим оно и будет. После того, как он одобрит. Не понимаю, что сложного в том, чтобы поговорить. Мне казалось, что вы неплохо ладили.

– Да. Мы неплохо ладили. Но это было до того, как он застукал меня в постели с Синтией.

– Что?!

– Я переспал с его сестрой. Был слишком пьян, чтобы отказывать даме. Ну, и вообще отказывать дамам не в моих привычках. Твой жених, насколько я понял, не одобрил нашей связи.

– Ещё бы он её одобрил! Синтия же твоя дочь, урод!

В комнате воцарилась тишина, тяжёлая, как гранитная плита. Было слышно, как взволновано дышит возбужденная, раздосадованная и растерянная Катрин.

– Да. Я понимаю. Спать с собственными детьми, даже если ты никогда их до этого не видел, даже если они выглядят тебе ровесниками, даже если вся ситуация выглядит как полный бред – нехорошо. Правда, я не уверен, что твой жених бесится только из-за этого… мне показалось, там и банальная ревность имела места.

– Я не желаю больше тебя слушать! Убирайся отсюда вон.

– Куда? В дом моей любовницы-дочери? Или, может, ты предпочитаешь, чтобы я пошёл к Альберту и попытался помириться с ним всеми доступными и привычными мне способами.

– Мне без разницы, что ты станешь делать, но, если ты немедленно не уйдёшь, я вызову охрану.

– И будешь разочарованна их неэффективностью. Послушай, Кэтти, моё терпение на исходе. Я ещё раз тебе говорю, медленно и доходчиво: мне нужны деньги. Ты дашь их мне и проблем ни у кого не будет. Я выйду в эту дверь, и мы расстанемся. Может быть и не навсегда, но обещаю – у тебя будет время от меня отдохнуть. Откажешь? Что ж? Тогда мне действительно не останется ничего другого, кроме как пойти к Альберту. Ты правда этого хочешь? Чтобы мы с ним сейчас встретились?

Глава 18. Катрин

В ресторане, где они договорились встретиться с Альбертом за ужином, звучала приглушённая музыка, сиял приглушённый свет, хрустела от белизны скатерть и витали тонкие, ненавязчивые ароматы изысканной еды. Пространство было устроено таким образом, что начинало казаться, будто вы тут наедине, а стюарды незаметны, словно домовые эльфы – блюдо что только не плывёт по воздуху само. Но как только тебе потребуется консультация, тут же вас оказываются готовы обслужить в соответствии с вашими пожеланиями – точно согласно указаниям, но без раздражающей суеты.

Катрин с грустью заметила, как стремительно и быстро привыкает к лучшему. Ей теперь казалось невыносимым сидеть в многолюдной пиццерии, где оглушительно громко ревела попсовая музыка, перекрывая не менее многоголосные разговоры неприхотливой публики.

Интроверт по натуре, она всегда любила уединение и тишину. Толпа раздражала и угнетала, не умение большинства людей соблюдать личные границы, невоспитанность, выдаваемая за простоту, причиняли почти физическую боль.

Этот мир, в которой она перенеслась словно по волшебству, прозрачный, тихий, прохладный и немноголюдный – это был её рай. В нём легко дышалось и не оставалось поводов для раздражения.

Альберт молча выслушал её рассказ о незапланированной встрече с ново-воскресшим родственником.

– Ты отдала ему деньги?

– Сам как думаешь?

– Почти не сомневаюсь, что да.

Катрин попыталась по интонации жениха понять степень его недовольства и несогласия с её действиями. Судя по ровному голосу и совершенно бесстрастному выражению лица – он был зол. Когда Альберт злился, он никогда не повышал голоса. Ей вообще сложно было представить его обзывающимся, замахивающимся для драки, недовольно ворчащим. Аристократизм старой закалки заключается в том, что ты можешь быть мерзавцем без нравственных принципов, но ты никогда не нарушишь тысячу правил – не будешь вульгарным, нелепым, смешным. Между грубостью аристократа и демократичного пацана такая же разница, как между «теплое лето» и «тёплая зима».

Порода в людях, как и порода в звере – всегда даст себя знать. А дворняжка может быть преданной и милой, но дворняжкой она от этого быть не перестаёт. Если беспородные будут скрещиваться с породистыми – последних не станет.

– Почему ты на меня так смотришь? – между бровей наметилась морщинка.

Катрин в ответ улыбнулась:

– Я знала, что ты не одобришь.

– Я этого не сказал. На самом деле, учитывая все обстоятельства, он вполне имеет право на свою долю и в чём-то ты рассудила вполне справедливо.

– Не знаю, огорчит ли тебя это, но к справедливости моё решение не имеет никакого отношения. Мне он не нравится. Я не хочу его больше видеть. Если есть возможность откупиться от него деньгами, я рада поступить так. Если бы можно было так же отделаться от твоей дорогой сестры, я бы, не раздумывая, заплатила в три раза больше. Жаль, она совершенно не нуждается в финансах и так легко нам от неё не отделаться.

Как всегда, при упоминании Синтии лицо Альберта застыла алебастровой маской.

–Кстати о Синтии…

– Вся твоя предыдущая речь вовсе не стремилась поближе к этой, излюбленной тобой, теме, – с усталостью в голосе и налётом ядовитого сарказма проговорил Альберт со вздохом.

– Ральф сказал, что он переспал с твоей сестрой.

– У вас был час откровений?

– Нет, просто я попросила его обращаться с просьбами о повышении его благосостояния к твоей светлой персоне, – Катрин тоже не брезговала сарказмом. – Он, со своей стороны объяснил, почему желает избежать вашего, более тесного, общения.

– Понятно.

– А мне – нет.

– Что именно – нет? Он упомянул, что ты в курсе. Ты же ни словом мне об этом не обмолвился.

– А должен был?

Катрин в сердцах положила вилку на стол, которую до этого нервно крутила в пальцах чисто машинально.

– Да, чёрт возьми. Мы же близкие люди? Близкие люди делятся неприятностями.

– Дорогая, ты прекрасно понимаешь, что неприятности такого рода вполне естественно обходить стороной. Если ты заметила (а ты заметила, я не сомневаюсь), я вообще не склонен распространяться на тему сестры в разговорах с тобой. И мне вряд ли стоит объяснять – почему именно эта тема кажется мне слишком скользкой.

– Ты прав, она скользкая. И уж прости, но ничего не могу поделать с тем, что воспринимаю Синтию ни как твою сестру, а как любовницу и свою соперницу. Соответственно, каждый раз, когда она косячит по-крупному, как-то, например, спит с родным отцом, недавно воскресшим, а ты её выгораживаешь, меня это ужасно бесит.

– Я её не выгораживаю.

– Ты всегда её выгораживаешь, – твёрдо возразила Катрин. – Если бы Ральф сам мне не рассказал об этом случае, уверена, что ты сам даже не упомянул бы об этом.

– Вижу, эта тема для тебя просто кинк. И да, ты права, я не стал бы говорить об этом. Тут нечего смаковать.

– Это как посмотреть. Твоя сестра совершенно безнравственная особа!

– Для кого из нас с тобой это новость?

– Но ты упрямо продолжаешь расшатывать лодку, поддерживая с ней отношения!

Альберт провёл ладонью по лицу. Он выглядел усталым и даже загнанным.

Катрин чувствовала себя раздражённой и одновременно с тем ей было его жаль. Но и себя жаль тоже.

– Да, всё сложно. Будь она только любовницей – всё было бы проще. Солгавши раз – кто тебе поверит? Я понимаю тебя, Кэтти. И себя – тоже. Я могу с ней не спать…

– Но до сих пор у тебя с этим получалось «не очень».

– Ты права.

– Эта фраза ничего не меняет. Альберт! Ты столько раз обещал мне, что ваши встречи наедине остались в прошлом, но вот опять выясняется, что ты был в Хрустальном Доме, и даже не упомянул мне об этом ни словом! Я словно постоянно раскачиваюсь на весах: я всем сердцем хочу тебе верить, но каждый день боюсь, что на моё доверие ответят очередным обманом.

– Я тебе изменял, но не лгал.

– Это ничего не облегчило! Мне всё равно больно. Давай я тебе изменю, а потом честно признаюсь в содеянном. Тот же Ральф – чертовски хорошо собой и, кажется, никому не отказывает?

Альберта едва ли не перекосило при одном упоминании о новом родственнике. Его даже от Кинга так не трясло.

– Я хочу понять, почему ты не рассказал мне о новом любовнике твоей сестры? Что ещё ты от меня скрываешь?

– На самом деле – до черта, Кэтти. И Ральф не тот человек, чьё присутствие укрепляет чужие союзы.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась она.

Альберт тряхнул головой:

– Ничего. Ты правильно сделала, что отдала ему деньги. Возможно, это заставит его забыть о родственных визитах на какое-то время.

– На шантажиста и вымогателя он не похож.

– Да. У Ральфа другие недостатки.

– Например, привычка спать со всем близким окружением без разбора, включая близких родственников?

– Да.

– Полагаешь, что он ещё попортит нам нервы? Хотя, если бы они с твоей дорогой сестрицей укатили на какие-нибудь Багамские или Канарские острова, я была бы счастлива. И благодарна от всего сердца. Если бы он избавил меня от Синтии, я бы ему ещё парочку миллионов подкинула. Но что-то мне подсказывает, что размечталась я зря.

Альберт молчал, опустив пушистые тёмные ресницы. На лице его застыло неприятное, упрямое выражение, которое Катрин за ним знала и особенно не любила.

– Ты хоть представляешь, что в голове этой сумасшедшей?

– Весьма слабо.

– Альберт, я хочу, чтобы мы закрыли эту тему. Я устала раз за разом бояться…

– В последний раз я вернулся в Хрустальный Дом не из-за Синтии, а из-за Ральфа.

– Что?.. – Катрин удивила не информация, а то, что Альберт решил продолжить разговор объяснением.

– Я волновался из-за него. Помню, какого мне самому приходилось в первое время – адаптация сложная штука, а мне показалось, что он вовсе не хочет жить в новом мире.

– Тебя волновало его настроение? С какой стати?

– В прошлом я жил в семье. Таких, как я, было вокруг меня много – я не привык быть один. Кинги – это совсем другое. А Ральф – как осколок прошлого в будущем, оазис, где можно… я не знаю, – глубоко вздохнул он. – Передохнуть? Отдохнуть душой? С тех пор, как я очнулся в твоём мире, даже не признавая этого, я словно в осколках зеркала пытаюсь найти давно ушедшие образы. И я мимолётно улавливаю их – Артур чем-то напоминал мне моего старого друга и кузена из прошлой жизни, в Кинги в переломанном и изломанном виде, гротескно преувеличенном, словно слились старые имена и лица. Ливиан, Энджел – они так похожи на моих дорогих в прошлом людей, но они – не Элленджайты. В отличие от Ральфа. Я надеялся, что мы сможем…

– Сможете – что?

– Воскресить дух того, что прежде было фамильными ценностями. Но я ошибся, приписав ему несуществующие качества. Для него я значу тоже самое, что для меня Кинги – я не тот, кого он любил. А Синтия… не знаю, презирает он её больше или ненавидит?

– Думаю, он был пьян до невменяемости и ему было просто безразлично, кто перед ним. А она воспользовалась случаем.

– Ты пытаешься всю вину переложить на неё?

– А ты – на него? – зло сощурилась Катрин.

– Да. Мне так было бы легче. Но едва ли это правда?

Катрин подпёрла подбородок рукой и в задумчивости поглядела на собеседника:

– Зачем ей это вообще было нужно? Что у неё в голове? Похоть без разбора? Она что, настолько прониклась его неотразимостью, что не могла устоять?

– Трудно отвечать за другого. Насколько я знаю Синтию, она никогда не теряет над собой контроль. Скорее она из расчётливых, а не из безрассудных тварей.

– И в чём тут расчёт? Я что-то не понимаю?

– В большинстве случаев Синтия использует секс как оружие – наступательное и оборонительное. Она играет на чужой похоти или чужом чувстве вины, но в данном конкретном случае, полагаю, дорогую сестрицу ждало горькое разочарование. Ральф показался мне слишком безразличным – он её не хочет и не жалеет. Думаю, не будь она его дочерью, он с удовольствием свернул бы ей шею и дело с концом.

– За что ему ненавидеть её? За то, что она его соблазнила?

– Думаю, из-за нашей с ней матери.

До Катрин начало доходить. Она вспомнила, как копалась в архивной пыли – в смерти Элленджайтов ряд исследователей винил конкретное лицо.

– Моя сестра верит, что за обретение сверхъестественных способностей ей пришлось заплатить жизнями наших близких. Это какая-то сумасшедшая мистическая ересь насчёт сделки с дьяволом.

– Что?! Ты это серьёзно? Ты веришь в это?..

– Я не знаю, во что верить! – голос Альберта зазвучал непривычно резко. – Нет, это, конечно, бред. Дьявол, как и Бог, фигура слишком мистическая и далёкая, чтобы с ними можно было заключать договора. Но, с другой стороны… как могли мои близкие исчезнуть в одночасье? Мы почти бессмертны!

– Они сгорели. Был сильный пожар.

– А огонь – чья стихия? А моё воскрешение? Воскрешение Ральфа? Мы умерли и разложились почти до костей, но вот он я – сижу перед тобой, ем лобстеров, которые в ваше время отчего-то считаются деликатесом, хотя на моей памяти это была еда бедных рыбаков. Как всё это объяснить?

– Наукой, Ральф! Она тебя клонировала. Я это видела. Я присутствовала при твоём втором рождении.

– Ну, а я был там, когда вернулся Ральф. И никакой наукой то, что я видел, объяснить невозможно. Дьявольщина, чертовщина…

– Ты веришь, что твоя сестра ведьма?

– Моя сестра родилась почти двести лет тому назад, она выглядит ровесницей тебе, нашему с ней прямому потомку, между прочим, потому что, по признанию Синтии, у нас с ней был сын. А ты – его праправнучка. Так что и мой союз с тобой ненамного лучше того, что у меня с Синтией.

– Не говори ерунды.

– Видя перед собой Синтию, какой наукой ты объясняешь её существование в твоей реальности, Кэтти? – иронично поинтересовался Альберт.

– Но верить в магию – мракобесие.

– Я не верю в магию. Но я верю тому, что вижу. У меня хватает храбрости признать: всё, что нас окружает, включая наше собственное существование – выходит за рамки привычных законов. И отрицать это – абсурдно.

– Не абсурднее, чем поверить в дьявола.

– Верь, чему хочешь. Но Синтия признаёт свою вину в том, что случилось с нашей семьёй. И, я думаю, Ральф её за это ненавидит. Если бы не тот факт, что она его дочь, думаю, всё могло кончиться кое-чем похуже, чем просто постелью…

Катрин нервно передёрнула плечами:

– Что ж? Наверное, тут как раз и следует сказать: «Спасибо, господи, что мои долги за мои грехи ты взял всего лишь деньгами?».

– Да. На твоём месте я бы так и сделал. Сдаётся мне, мы в наш милый серпентарий вытянули вполне достойную всех остальных змейку. И, боюсь, без последствий это не останется.

– Куда не посмотри – одни сплошные проблемы.

– А где ещё проблемы? – пригубив бокал с вином, поинтересовался Альберт.

– Мне кажется, моя кузина беременна.

– Мередит?

– Нет, конечно. Мередит моя подруга! Я говорю об Ирис.

– Ах, эта девушка из Гранд-Отеля. Я совсем забыл про неё с твоей тёткой. У них неприятности? Ну, думаю с уровнем современной медицины нежелательная беременность вовсе не проблема.

– Не в том случае, если отец твоего ребёнка кто-то из Кингов.

– Шутишь? – округлил глаза Альберт, а потом лоб его разгладился, а на губах проступила улыбка. – Отец ребёнка – Энджел?

– Вероятнее всего – да.

– И как Ирис? Выглядит счастливой?

– Напуганной. Как и Линда.

– Линда, вроде, не встречалась с Энджелом?

– Не остроумно, Альберт, – зло глянула на него Катрин. – Мне кажется, по срокам их беременность должна была бы быть уже заметной, но…

– Не забивай себе этим голову.

– Не могу, Альберт. Когда-нибудь у нас тоже могут быть дети. И я не хочу делать вид, будто всё в порядке.

– В надежде уменьшить риски ты отгрохала целую клинику. И у тебя есть всё необходимое для твоих научных изысканий, что помогут снизить твои страхи… если их вообще способно что-то снизить.

– Почему ты говоришь со мной в таком тоне? Я, конечно, могу не делиться с тобой тем, что для меня важно, как и тем, что меня тревожит… ты хочешь лишиться моего доверия?

– Конечно, нет. Я этого боюсь – на самом деле. Потому что каждый наш разговор заставляет меня ходить по тонкому льду. Моя жизнь – это энциклопедия того, как делать не надо, а твои вопросы скальпелем вскрывают тонкий покров, из которого сочится гной, способный отравить всё хорошее, что между нами есть. Ты хочешь детей – нормальный детей, а я не уверен, что могу их иметь вообще, и совершенно уверен в том, что при любом раскладе нормальными они не будут. Ты переживаешь за сестру, а я бы рад сказать, что твоя кузина, равно, как и любимая подруга рядом с Артуром и Энджелом окажутся в безопасности, но… я не могу этого обещать. Они ни за что не причинят им физического вреда и постараются защитить от опасностей окружающего мира, но от них самих защиты нет – как и тебя от меня способно защитить только наше расставание, а это то, чего я тебе не позволю. Каждый раз, когда ты говоришь о Синтии и о нашем с нею общем прошлом, я боюсь, что всплывёт нечто такое, что встанет между мной и тобой нерушимой стеной. Мой страх – вот причина того, что я не могу спокойно воспринимать все темы, которые так любишь поднимать.

– Альберт, я как врач могу тебя заверить, что, если плохие раны не вскрывать, они окончательно загниют и надежды на выздоровления не останется. А от всех твоих страхов одно лекарство – нужно перестать совершать поступки, за которые тебе передо мной стыдно. Не знаю, что там у тебя было с этим Ральфом, но уверена, что что-то было. Я понимаю, что вы оба в очередной раз только что чудом воскресли, что он напоминает тебе прошлое, что… я не стану спрашивать, потому что, получив ответ, я вынуждена буду действовать, а я не готова. Но мы оба понимаем, что в один прекрасный день все твои поступки перетянут чашу весов вниз, и мне станет просто всё равно. Я перестану чувствовать боль, равно, как и любовь к тебе. Ты станешь мне безразличен, останется только научный интерес – ведь таких, как ты, больше нет. Твои страхи обоснованы.

– Я не хочу так просто отказывать от мечты о том, что у нас может быть. Не стану себя оправдывать, но… у меня ведь ещё остаётся шанс всё исправить.

– Да. Хотя что-то мне подсказывает, что у него, как и его предшественников, будет незавидная судьба – ты его профукаешь, Альберт. Знаешь, иногда ты меня разочаровываешь. Ты начинаешь казаться мне слабым. Человек, который не может сказать «нет» самым низким своим инстинктам, над которым они раз за разом берут вверх слишком предсказуем, а потому перестаёт быть интересным.

– Хорошо быть ангелом, не знающим искушений?

– Если ты обо мне, мой ответ: не знаю, хорошо или плохо. Я никогда не была другой. Мне вообще не понять, как можно хотеть переспать с человеком так сильно, что все – совершенно все нравственные запреты перестают что-то значить. Мне не понять, как можно раз за разом, снова и снова, ставить свои хотелки над тем, что их реализация причиняет боль близким людям. Только одним – это можно объяснить: на самом деле тебе на них плевать. А вместе с осознанием того, что на меня плевать я всё чаще и чаще думаю – зачем мне всё это? Если только ради денег? И, знаешь что?

– Что?

– Мне страшно. Я в глубине души начинаю смиряться с тем, что ради таких денег можно посмотреть сквозь пальцы на все ваши внутрисемейный шашни. И мне больно становиться такой циничной. Я на самом деле становлюсь такой, какой ты меня и видел, Альберт – холодной девой изо льда, в которой разум заправляет всем. Удиви меня, сделай чудо, в которое я почти не верю. Не изменяй мне больше. И, может быть, грядущая на днях свадьба окажется не такой уж и бутафорией?

Глава 19. Сандра

– Я хочу сделать тебе предложение, – сказал он, не сводя с моего лица внимательного взгляда.

На моей памяти ещё ни разу подобная фраза добром не заканчивалась. Я вообще не люблю предложения, и слово «нет» часто срывается до того, как мы докапываемся до сути дела. Но ночь была длинной и утомительной, а рассказ – тяжелый, хоть и увлекательный. Поэтому я всем сердцем хотела избежать долгих монологов.

– Надеюсь, не руки и сердца?

– Почему бы и нет?

– Пытаешься проявить чувство юмора, что ли? После всех твоих милых рассказов о светлом прошлом, по-твоему, самое время?

– Да.

– Издеваешься?

– Нет.

– Ты сейчас действительно не шутишь? По-твоему, я должна всем этим обольститься? Или твоя цель заключается в том, чтоб позже, если я вдруг вздумаю требовать любви и верности, помпезно заявить «ты знала, на что соглашалась»? Это всё просто смешно. Я несовершеннолетняя, я тебя не люблю, и брак стоит последним в списке моих желаний. Хотя, нет, знаешь, я вру – в моём списке того, что я планирую сделать в этой жизни брак вообще не значится.

– Я понял. Ты свободная и независимая женщина. Сейчас это модно.

– Я хотела бы быть свободной и независимой.

– Но – существует Рэй, не так ли? И пока он существует, ни о какой свободе для тебя речи быть не может. Я правильно оцениваю ситуацию? Или, может быть, ошибаюсь?

Я молчала. Мне не нравилась поднятая им тема.

– Так я ошибаюсь? – настаивал Ральф не ответе.

– Нет, – угрюмо выдавила я из себя. – Не ошибаешься. И да, это четвёртый пункт, делающий твоё предложение несущественным, незначимым и бесполезным.

– Ты классно умеешь обесценивать, ты это знаешь?

– А то? А ты неплохо успел поднабраться новых словечек для того, кто третью неделю всего как из могилы выбрался.

Ральф усмехнулся.

А потом продолжил, как всегда, серьёзно. Этот эльф вообще был серьёзным и меланхоличным.

– Ты можешь не любить меня, если хочешь, но, нравится тебе это или нет, я твой единственный шанс вырваться отсюда, – он окинул взглядом уныло святящуюся бледным неоновым светом ночника, комнату. – Не считая, конечно, шкафа. Прости за самонадеянность, но мне кажется, любой здравомыслящий человек отдаст предпочтение мне.

– Кинг не позволит мне уйти. Ты себя переоцениваешь.

– С моей самооценкой всё в порядке. А вот тебе не следует меня недооценивать.

– Ладно, излагай свой план, если тебе так не терпится.

– Мне терпится. Я вообще парень терпеливый, если ты не успела заметить.

– А если ближе к делу?

– Я предложу твоему отцу сыграть в одну игру. А тебя поставлю на кон.

– Звучит мерзко.

– Потому я и хочу обсудить с тобой это заранее. Чтобы ты знала и не воспринимала мои действия в штыки. Просто знай для себя, как бы это не выглядело со стороны – на самом деле всё, чего я хочу, это вытащить тебя отсюда.

– Как мило! Как заботливо.

– Ты будешь смеяться, но так и есть…

– Я не буду смеяться! Я вообще редко смеюсь. У меня сварливый и нежизнерадостный характер и когда (если) ты выиграешь, тебе достанется паршивый приз.

– Это мои риски.

– Ты не сможешь обыграть Рэя.

– Посмотрим.

– Что тут смотреть, Ральф? Ты изнеженный мальчик, Лунный принц. А Рэй Кинг – настоящий мерзкий бес. Он раздавит тебя прежде, чем ты «ой» успеешь сказать.

– Я уже говорил – мои риски. И вдруг мне удастся приятно тебя удивить, доказав, что вовсе не так беспомощен я. Или он –силён? Что тогда?

– Тогда ты меня приятно удивишь, как и сказал. Но такого не случится. Рэй никогда не проигрывал.

– Непобедимых нет. Если получится так, как я хочу, и я получу, то, что потребую – ты должна пообещать, что не будешь меня ненавидеть.

– За то, что станешь моим тюремщиком вместо Рэя?

– Если стану для тебя тюремщиком – можешь меня ненавидеть. Но на самом деле всё, чего я хочу, чтобы ты была свободной.

– И зачем тебе это? – искренне недоумевала я. – Какое тебе до меня дело? Мы едва-едва знакомы.

– Так уж и едва? Как минимум на две ночи мы стали ближе. Разве не так?

– И что?

– У меня нет повода за что-то держаться в этой жизни. Всё здесь чужое, всё кажется незначительным и ненастоящим. Мне совершенно нечем заняться, не к чему стремиться и не за что бороться. Моя жизнь мне не нужна и неинтересна.

Он взглянул на меня, видимо, оценивая, слушаю ли я его и насколько внимательно. Я слушала. Правда, с недоумением и недоверием – но слушала.

– И? Это как-то на что-то влияет?

– Я понимаю, что это прозвучит абсурдом. Ты не из романтичных девушек, что ждут принца, у тебя жёсткий и практичный склад ума. Но… ты правда запала мне в душу.

– Надо же? Как случайно вышло! – с иронией протянула я. – Гляжу, ты любишь внезапных девушек, берущих ситуацию в свои руки. В остальном, правда, предпочитаешь юношей.

– Лишь в тех случаях, когда внезапные девушки предпочитают в итоге отвечать отказом.

– Иными словами – почти всегда.

– Не переводи разговор в другое русло. Ты не можешь быть здесь счастливой – никто не может. Я предлагаю тебе реальный шанс вырваться. И обещаю, что не стану навязываться. Если позже ты захочешь уйти – уйдёшь. Захочешь остаться… я буду счастлив.

– Правда? Будешь счастлив? Ты серьёзно рассчитываешь, что я поверю тебе?

– Почему нет? Что ты теряешь, Сандра. Сюда, в этот милый металлический подземный бункер ты всегда вернёшься, разве нет?

– Ты врываешься в мою жизнь, как ветер, рассказываешь сказки о страшном прошлом, при этом желая увезти меня в светлое будущее?

– Я действительно хочу, чтобы ты была… ну, может быть не счастливой, так хотя бы в безопасности. Чтобы тебя не окружала вся эта преступная свора, чтобы тебе не приходилось убивать.

– О! Ты и это обо мне успел узнать?

– О тебе легко что-то узнать. Единственная, при этом очень красивая девушка, недоступная, таинственная… мужики тут только о тебе и болтают.

Я почувствовала досаду. Будто вдруг мне признались, что за мной круглосуточно шпионят.

– Мужчины те ещё сплетники. Хоть и считается, что бабы любят больше языком чесать…

– Сойдёмся на том, что всё хороши. К тому же, что тут обижаться? Ты яркая, неоднозначная, приклеивающая к себе внимание.

– Я этого не хотела.

– Так обычно и бывает. Очень часто те, кто из кожи вон лезут, чтобы нравиться и оставаться на виду, не вызывают и половины того любопытства, как те, кто, вроде как пытаются спрятаться в тени. Это нормально, Сандра. Стоит таким, как ты, твой брат или я, войти в комнату, хотим мы того или нет, но люди поворачивают в нашу сторону голову и не отводят от нас взгляда. Они следят за нами, как подсолнухи за солнцем. А привлекать людское внимание всегда опасно, потому что большинство людей первыми ломает самые любимые и интересные свои игрушки. Сейчас страх перед Рэем и твоими браться настолько силён, что даже это тёмное отребье осмеливается лишь языки почесать.

– Я и сама могу за себя постоять.

– Но что эта за жизнь? Всегда начеку, всегда – в обороне? Тут даже воздух отфильтрован. Я предлагаю тебе существование без страха и угроз.

– И чем придётся заплатить?

– Ничем. Даю тебе слово. Ты будешь в полной безопасности. Я, конечно, попытаюсь… какое слово подобрать из тех, что, гипотетически, будет раздражать тебя меньше остальных? «Завоевать любовь»? – патетично, пафосно и смешно. Я не хочу с тобой воевать. «Заслужить», – ещё меньше. Рабством отдаёт. Попрошу дать шанс? Тоже не нравится. Скажем, так, если мы будем существовать какое-то время вместе, вдруг ты почувствуешь ко мне то же, что я чувствую к тебе и ты решишь остаться рядом?

– А ты что-то ко мне чувствуешь?

– Ты здесь единственная, кто заставляет меня чувствовать себя живым.

– Тебе нужно моё благословение? – не знаю, чего мне хотелось сильнее – нахмуриться и рассмеяться.

– Не обязательно. Мне вполне достаточно будет знать, что ты не против пойти за мной.

– Глупо обсуждать то, чего никогда не сможет случиться. Кинг никогда меня не отпустит.

– Мне кажется, или мы начинаем ходить по кругу. Если тебе так хочется ещё раз об этом услышать – я повторюсь. Мои проблемы, каким образом я заставлю сыграть твоего отца по моим правилам. Но я не хочу, чтобы ты меня ненавидела.

– Правда, не хочешь? Но ненавидеть я умею куда лучше, чем любить. Я же его дочь. Так что рано или поздно моя любовь станет похожей на ненависть. Почему бы тебе не найти девушку, способную оценить твой порыв?

– К чему мне искать какаю-то гипотетическую девушку, если я уже нашёл ту, которую хочу?

– Ну, не знаю, – невольно пожала я плечами. – Ты раз за разом словно специально выбираешь тех, с кем у тебя нет шансов на нормальные отношения.

– Я так не думаю. Вернее… может быть, это и правильно в отношении моего прошлого. Но я надеюсь, что на этот раз всё будет иначе.

– Мои отношения с любимым папочкой таковы, что я рада любому, кто готов бросить ему вызов. И, если в идеале сможешь сделать то, что обещаешь…

Я сощурилась, в задумчивости глядя на лицо Ральфа, кажущееся таким правильным, почти мягким и мысленно сравнивая его с другим – резким, решительным и волевым.

– Не знаю, оправдаю ли я твои ожидания (скорее всего – нет), но я определённо точно не стану тебя за это ненавидеть. Впрочем, не исключено, что возненавижу за что-то ещё.

– Я понял. А сейчас, пока есть время, постарайся поспать. Тебе этой пойдёт на пользу.

Сон всегда идёт на пользу. И дважды уговаривать себя я его не заставила, в глубине души надеясь, что, когда проснусь, его рядом не окажется. Так и случилось.

Ральфа не было.

Зато был Рэй. Он сидел в кресле напротив моей постели с бутылкой в руке. Ноги по излюбленной привычке заброшены на мой любимый столик. Ну, ладно, пусть не любимый, но я терпеть не могу, когда на мои вещи кладут ноги.

– Я бы сказал: «Доброе утро, солнышко», – но сейчас не утро.

– И оно определённо – не доброе, – процедила я сквозь зубы. – Тебя одолела отеческая забота и тревога за моё состояние, папуля? Какого чёрта ты делаешь в моей комнате?

– Так ты отвечаешь на мою заботу? Потоком колкостей? Всегда знал, что люди неблагодарные твари.

– На какую ещё заботу?

– Я дал тебе выспаться, а мог бы схватить за шкирку и пинком выбросить из кровати?

– За что такая немилость, сэр? Чем я вас прогневила? – я даже и не пыталась разыгрывать покорность, обеспокоенность или тревогу.

Мне было плевать, на что он там зол на этот раз.

– Пунктов больше, чем ты, уверен, воображаешь.

– Я не воображаю.

– Так думаешь!

– И не думаю. Хватит, Рэй, вести эти словесные перепалки. Я не в настроении. Выкладывай, зачем явился. Делай то, за чем пришёл. И убирайся из моей комнаты. Я хочу принять душ…

– Кофе и воздушные ванны? И всего-то? Ладно, не стану тратить лишнее время на ерунду и приступлю к изложению моих претензий к тебе.

– Валяй, – зевнула я, потянувшись.

– Первое: ты сманила к себе моего нового любовника.

– И тебя это оскорбило?

– То, что он предпочёл тебя – мне? На самом деле, нет. Это вполне нормально. Проблема в том, что я не разрешал тебе спать с ним.

– Поверь, кроме тебя ни для кого это не проблема. И вообще, местами ты очень смешон с этим твоим «комплексом бога», чокнутым нарсицизмом, культом себя, нежно-любимого. Ты ещё расскажи мне о том, что делать любовников с родителями или детьми – аморально. Как и спать с кем-то до свадьбы. Слово «аморально» из твоих уст будет слышаться упоительно и уморительно. Хотя, стой! О чём это я? Мораль тебя никогда не интересовала. Но девственность всегда котируется на рынке чуть дороже, чем её отсутствие, и ты мог бы при случае кому-нибудь всучить меня, выторговав себе какие-нибудь бонусы при твоих очередных сделках. А теперь, – я развела руками, обозначая пшик. – Во-первых, бонуса нет; во-вторых – тебя забыли спросить; в-третьих… ты способен кого-то к кому-то ревновать, папочка?

– Если ты про меня и Ральфа, то в данному случае скорее тебя к нему, чем его – к тебе. Он красивый мальчик и занятная игрушка, я готов это признать. И даже понимаю, что ты в нём нашла.

– Правда?

– Да. Зная твой характер, я даже не слишком удивлён – чего-то похожего рано или поздно следовало ожидать. Какое-то время я надеялся, что это будет Альберт…

– Вот уж совершенно напрасно! Этот скользкий мудак никогда меня не интересовал.

Рэй пожал плечами:

– Видимо, между этим скользким мудаком и тем с твоей точки зрения есть какая-то разница? Но по мне, как говорят наши злые друзья-русские, «хрен редьки не слаще». Но, как я уже говорил, я понимал, что рано или поздно это случится. И что парни, даже самые крутые, тебя мало привлекают.

– Уж не на девочек ли ты намекаешь?

– Если сравнивать твоего братца-близнеца, я бы сказал, что у тебя яйца побольше будут. Так что… я не исключал подобных интересов.

– Любопытно. Твоя порочная душа это одобряла? – усмехнулась я.

– Нет.

– Странно. Разве, с твоей точки зрения, это не забавно?

– Видишь ли – эксперимент, это часто хорошо, но начинать что-либо лучше с классики. Да и подобные склонности редко делают человека счастливым. И пусть меня нельзя назвать отцом года…

Я искренне, хоть и зло, рассмеялась:

– Тут ты более, чем прав!

– Из всех моих детей ты всегда была моей любимицей. Тебе так много сходило с рук, Сандра, что ты вообразила, что можешь продолжать действовать по своим желаниям и дальше.

– Действительно! Я непростительно дерзка. И тебе придётся с этим смириться. Ты можешь наказать меня, можешь попробовать наказать Ральфа – но сделанного не воротишь.

– Точно. Надеюсь, он тебя не разочаровал?

– А ты как думаешь?

Наши взгляды встретились и какое-то время мы молча смотрели друг на другу, будто перетягивая канат:

– Думаю, не разочаровал, – растянул губы в жестокой улыбке Рэй. – Уверен в этом. Мне он тоже пришёлся по вкусу. Такой порочно-отзывчивый, сладки мальчик.

– Замолчи, если не хочешь, чтобы меня стошнило.

– Уверен, ты далеко не так чувствительна, – всё так же погано улыбаясь, пригубил он своё пойло. – Ты, насколько я тебя знаю (а я тебя знаю, Сандра – ведь это я тебя создал), совершенно бесчувственная чёртова кукла. У тебя абсолютно нет сердца. В этом ты похожа на свою дорогую госпожу Синтию, которую ты так обожаешь.

– Если ты о своей официальной жене, то – она не моя «дорогая госпожа Синтия», – передразнила я его. – И я её не обожаю. Её знания всего лишь полезны. Лишний козырь против тебя не помешает.

– У тебя не может быть против меня козырей, Сандра. Выкинь это из головы. Перестань сражаться со мной – это ни к чему хорошему не приведёт. Это всё равно, что драться с ветром. Он просто летит по своим делам. К чему становиться у него на дороге?

– Ты отнюдь не ветер, папочка. И если бы ты «просто летел по своим делам».

– Ладно, оставим пока нашу маленькую вражду. Давай поговорим о нашем милом мальчике из хрусталя, льда и серебра.

– Он не «наш мальчик».

– Конечно, наш. Немножко моя, и твой настолько, насколько ты этого пожелаешь. Ты понимаешь это. Не можешь не понимать?

– И что ты хочешь мне сказать о «нашем сладком лунном мальчике»?

– Ты любишь его, Сандра?

Рэй внимательно смотрел на меня. Слишком внимательно, пристально, словно его мысли, как тонкие антенны, пытались проникнуть в меня и считать ответ прямо с моего мозга.

– Люблю?..

Он спрашивал об этом серьёзно?

– Я видела его в своей жизни всего дважды.

– Как и он – тебя. Однако безумный мальчишка готов рискнуть ради тебя всем.

– Всем – это чем?

– Жизнью.

– Которой не дорожит ни капли? Это не так уж и много.

– Вот как? Но много это или мало, большего ни у кого из нас нет, не так ли? – с жёстким сарказмом протянул Рэй, ставя опустевшую бутылку на столик рядом с собой.

Он всегда был непредсказуем, резок и силён. Самое страшное: ты никогда не можешь знать, что он выкинет в следующий момент. В одну секунду он пересёк разделяющее нас расстояние и, схватив меня за волосы, потянул назад. От боли глаза непроизвольно заполнили слезами – рывок был сильный, резкий и, как я уже сказала – неожиданный.

– Маленькая ведьма! Тебе нравится, когда ради тебя люди рискуют жизнью? Получаешь от этого удовольствие?

– Если и так, – прошипела я, невольно хватая его за руки, чтобы ослабить жёсткость беспощадных рывков, грозящих оставить меня без половины моих волос, которые я любила. – Тебя это что – возмущает или удивляет? Я – твоя дочь. И чужой болью меня не напугать, Рэй.

– Он хоть что-нибудь для тебя значит?

– Да иди ты!..

– Отвечай!

Я невольно застонала от боли, закусив губу.

– Нет! – сорвалось с моих губ.

Было ли это правдой? Не знаю. Не уверена. На самом деле чуть больше, чем «ничего». Красивый мальчик, на которого было приятно смотреть и чьи поцелуи горчили и расслабляли.

Наверное, нужно было бы описать их как «сладкие», но проблема в том, что сладкое я не люблю – меня от него тошнит.

Горечь. Прохлада. И серебро. Золото слишком крикливо – золото раздражает. А Ральф – он был хрустальный и серебряный. Лунный принц. Ангел с грустными, вынимающими душу, глазами.

Значил ли он для меня хоть что-то? Я сказала «нет» и не уверена, что солгала. Моё сердце не разобьётся, если я больше никогда его не увижу. Горечи в моей жизни хватает и без него, а расслабляться, значит, играть со смертью. Не то, чтобы страшно, но не разумно и нелогично.

Мне нравилось на него смотреть, приятно было целоваться с ним, он был нежен и страстен. Ещё у него был приятный голос. И он скрасил для меня эту ужасную ночь, пусть и рассказывая историю о своих ужасах.

Но значил ли он для меня что-нибудь?

– Как интересно? Думаешь, он об этом знает?

– Полагаю, догадывается! Пусти меня!

– Зачем? Немного трёпки не повредит, чтобы прочистить тебе мозги.

– С моими мозгами, в отличие от твоих, всё хорошо.

– Ты знаешь, маленькая сучка, что он предложил мне?

– Нет. А что он предложил тебе?

– Себя. В полное и безраздельное пользование. Я могу делать с ним всё, что захочу…

– Правда? Я тоже играла с ним в эту игру. Проиграла, кстати.

– Я не проиграю. И своего никому не отдаю – а ты, хочешь ты того, или нет, ты моя, Сандра! Знаешь, как я накажу тебя за твоё глупое своеволие? Я притащу тебя сегодня вечером в общий зал и заставлю смотреть на это – заставлю разделить с нами каждый вздох и каждый выдох, каждый обертон этой болевой симфонии, весь букет в целом и каждую его ноту в отдельности. Поступенно. Шаг за шагом, ты вместе с ним и со мной будешь погружаться в его внутренности, пить его кровь, утопая в боли. Растворяться в ней, тонуть, тщетно пытаться выплыть, теряя остатки рассудка на неровных краях рваных ран. Я виртуозный игрок, и уж сегодня я не стану сдерживаться. Мы разделим эту партию на троих: ты, я и он – ты ведь этого хотела? Я буду играть на его теле и на твоих нервах, пока от вас обоих ничего не останется. И когда он сдохнет в моих руках, я буду смотреть в твои глаза и читать в них ответ: так ли уж всё на самом деле тебе безразлично, как ты хочешь показать?

– Чего ты ждешь сейчас?

– Ну, ты могла бы просить меня проявить милосердие.

– Просить, конечно, можно. Но с тем же успехом можно обращаться к камню – в тебе нет милосердия.

– А в тебе? В тебе оно есть?

– Я не понимаю тебя, Рэй. Чего ты от меня хочешь? Чего добиваешься? Если сломать – так это бесполезно: во мне нет ничего целого, всё давно поломано.

– Ты настроила его против меня, и я заставлю тебя сполна испить чашу последствий…

– Вот тут ты ошибаешься. Я никого против тебя не настраивала. Это была его идея – не моя.

– Но ты не стала его отговаривать не вмешиваться не в своё дело?

– Нет. Возможно, он на самом деле поможет мне отсюда вырваться?

– А тебя не интересует то, что ценой за это может быть его жизнь, закончившаяся в диких мучениях?

– Это его выбор.

– Ты стерва.

– Если смотреть на вещи трезво означает быть стервой – то, выходит, что да.

– Зря вы всё это затеяли, детки. Такой красивый мальчик – он мог бы радовать нас обоих и дальше, а по твоей милости мне придётся его сломать.

– Нет, не по моей милости – по своей. И не пытайся мной манипулировать – не выйдет.

– Он умрёт. А ты – пожалеешь…

– Мне не привыкать. С тех пор, как родилась, я жалею – жалею, что мы оба дышим на этом свете. Но что я могу поделать? Я смирилась. И в этот раз смирюсь, и стану ждать…

– Чего?

– Того, что когда-нибудь ты сдохнешь, а я безнаказанно плюну на твою могилу, отец. И ни сожаления, ни совесть не станут меня мучить. Потому что мы оба точно знаем – ты чудовище, настоящее, без примеси. И даже когда ты делаешь вид, что нечто человеческое тебе не чуждо – это иллюзия и мираж. В любой хищной твари благородства больше, а кровожадности меньше, чем в тебе. Ты искусственно выведенная особь, доведённое до апогея отрицание. И остановить тебя можно только один путём – уничтожив.

– Нет. На самом деле – нет. И мы это тоже оба знаем, правда? Что ж, милая дочурка, к счастью или несчастью в этом ты превзошла меня. Когда ты умрёшь, я не приду плевать на твою могилу. Самое смешное в том, что дети даже чудовищ делают уязвимыми. Несмотря на твои, далекие от положительных, эмоции, я предпочту видеть тебя живой. Забавно, правда? Ты, отрицающая во мне всё человеческое, являешься моим единственным уязвимым местом. Я не хочу твоей смерти, Сандра. И у меня слишком много врагов, чтобы ты была в безопасности где-то ещё. Поэтому, нравится тебе или нет, но ты останешься здесь. И будешь меня слушаться. И терпеть. У тебя нет выбора. И да, сегодня в восемь не забудь спуститься вниз, чтобы мне не пришлось тащить тебя силой. Представление в твою честь, так что невежливо будет его пропустить.

Эта скотина улыбнулась со всем обаянием вампира-кровопийцы и, склонившись, отечески коснулся губами моего лба.

Проклятый демон! Умел он двумя словами выбить оружие у любого из рук. Вывернуть душу и оставить её кровоточить.

Я знала, что он такое. У меня давно не было насчёт него никаких иллюзий. Люди были интересны ему, как книги. Он ломал их, как игрушки, разглядывая с разных сторон, как куколки, помещая в различные жизненные условия и, когда они ломались, он их выбрасывал без зазрения совести. Чтобы обзавестись новыми солдатиками и куклами. Жестокий, как ребёнок, коварный, как демон, вечно жаждущий чего-то нового.

Мог ли он всерьёз заботиться обо мне? Самое страшное, что – да. В своей неподражаемой жестокой манере, которую не постичь нормальным мозгом.

Рэй и любовь, в любом её светлом проявлении, вещи совершенно несовместимые. Именно такими и должны быть вампиры – способными лишь поглощать и брать, ничего не давая взамен, кроме иссушающей боли.

– Да, дорогая, – с порога обернулся Рэй, глянув на меня через плечо вполоборота. – Если ещё раз обнаружу тебя в шкафу с удавкой на шее… будешь жить в одной комнате с охранником. Ну, или под прицелом видео-камер. Я подумаю. Так что лучше будь умницей, и не повторяй ошибок.

– Да пошёл ты, – без всяких эмоций бросила я ему вслед.

Слова упёрлись в наглухо закрытую дверь.

Впрочем, как и всегда.

Глава 20. Сандра

Если день с самого начала выдался странным или не задался, таким он пойдёт и дальше.

Ливиан никогда не приходил ко мне в комнаты. Обычно он держался в стороне и лишний раз, без крайней нужны, мы со сводным братцем не пересекались. Что там за козявки в его голове заставляли его держать дистанцию, я могу только догадываться, но своим правилам он следовал неукоснительно.

А тут такая неожиданность – Ливиан без приглашения стучится в мою дверь.

Всегда, когда мы встречались, я испытывала двоякие ощущения. С одной стороны, он интересная личность и мне всегда занятно наблюдать за ним. В обществе Ливиана не бывает скучно. Во многом мы похожи, мне импонирует его мрачность, немногословность, его специфичный чёрный юмор. А ещё – надёжность. Вот правда, хоть и странно, но Ливиан никогда не обманывал моих ожиданий. Смешно самой, но я ему верю. Нет, не то, чтобы в случае чего могла обратиться за помощью. Я ни к кому за помощью не обращаюсь. И дело не в гордости или робости, просто жизнь и окружение приучили всегда и во всём рассчитывать только на себя. Так ты точно можешь контролировать ситуацию и никому не быть обязанной. Просто глядя на Ливиана понимаешь – ему можно верить. Он всегда напоминал мне каменную серую монолитную плиту, в отличие от Энджела, например, который ассоциируется с топью, издалека выглядящей цветущей лужайкой – пройти можно, только зная тайную тропу, во всех остальных случаях затянет на дно с гарантией и в считанные секунды.

– Привет, – как обычно, на серьёзном лице Ливиана, которое, будь оно чуть менее тонким, чуть более грубым, можно было бы назвать угрюмым, не было даже намёка на улыбку. – Разрешишь войти?

Я нехотя отодвинулась в сторону, пропуская его в комнату:

– У меня сегодня приёмный день? Все решили нанести визит и поговорить по душам.

Я заметила, как Ливиан скользнул взглядом по моей комнате. Нельзя сказать, что делал это с неприкрытым любопытством, но определённого рода интерес в нём светился. Я порадовалась, что, несмотря на общий упадок сил и назойливую головную боль, преследующую с утра, успела навести порядок.

Наконец взгляд чёрных, как агатовые бусины, глаз, остановился на мне. Ливиан кивнул:

– Как я понимаю, Рэй к тебе уже заглядывал? Нет времени или, точнее желание, ходить вокруг да около, поэтому скажу прямо: все в курсе что ты провела эту ночь с любовником нашего отца и что прямо с утра он нанёс тебе визит…

– С каких это пор ты стал собирать сплетни?

– Никогда этим не занимался и не планирую. Итак, это правда? Тебя можно официально поздравить с лишением девственности? Любопытно взглянуть на экземпляр, оказавшийся способным тебя на это подвигнуть. Он так хорош?

– Что тебе сказать, чтобы не солгать? Всё оказалось лучше, чем я рассчитывала. Особенно, если учесть, что действовала я из простого расчёта: пусть лучше будет кто угодно, лишь бы не ты.

Ухмылка сошла с лица Ливиана, взгляд чёрных глаз словно потемнел. Было такое чувство, будто воздух между нами уплотняется, как бывает перед началом грозы.

– Это был сарказм?

– Нет, Ливиан. Это та самая правда, которой я предпочла действие.

– Опрометчивое.

– Не думаю. В любом случае я не жалею о случившимся.

– Боюсь, что в ближайшее время это переменится. Ты в курсе о заключённом пари?

– Да. Рэй радостно сообщил мне об этом.

– Тебе не жалко несчастного, попавшего на зубья наших семейных мельничьих жерновов.

– Жалко – это как?

Кривая ухмылка снова вернулась на своё место – словно приклеилась к губам Ливиана. Он распластался в кресле, закинув руки на спинку, в позе довольно самоуверенной, если не сказать – хамоватой.

– Сандра, да ладно тебе? Я хорошо тебя знаю. Не такая уж ты и бессердечная.

– Особенно трогательно слышать это из твоих уст. Что дальше? Станешь утверждать, что я добрая и нежная?

– При определённых обстоятельствах – возможно. Жаль, мне, кажется, в них уже не погрузиться.

Прозвучало это нарочито и подчёркнуто.

– Надеюсь, когда Рэй его прикончит, совесть не станет тебя мучить. Хотя… я вру. На самом деле очень рассчитываю на то, что всё-таки будет.

– В тебе проснулись садистские наклонности Рэя? Получаешь удовольствие от чужих мучений?

– Они, на самом деле, никогда и не усыпали. Но обычно девушек я предпочитаю изводить иным путём.

– Да уж! Доизводился? Единственная девушка, к которой у тебя были чувства, напоминающие человеческие, упорхнула к твоему младшему брату.

– Как бессердечно с твоей стороны наступать на мои сердечные раны, – зло сощурился Ливиан, хотя усмешка по-прежнему не покидала его лица. – На самом деле твои страдания не доставят мне удовольствия, сестрёнка, – последнее слово он произнёс с сарказмом. – Мне просто нравится, когда на твоём лице отражаются человеческие чувства. Поверь, они тебе очень к лицу.

– Не понимаю, – с досадой передёрнула я плечами. – Чего ты от меня хочешь?

– Вообще-то, то, что хочу, как понимаю, точно не получу. И, не смотря на сожаление, в глубине души я понимаю и принимаю твоё решение. Всё правильно. Инцест – путь к разрушению.

Скрестив руки на груди, я ждала, пока иссякнет поток его слов.

Да, всё так. Я не хотела преступать и эту черту.

– Ты отдалась первому встречному, чтобы не отдаваться мне?

– Первый встречный оказался самым красивым парнем, который только встречался мне в жизни. Не поверишь, он даже смазливей Энджела. Уверена, тебе он тоже понравится. Учитывая твои специфические вкусы. А учитывая его вкусы, очень может быть, что не со мной, а с тобой Рэю придётся выяснять отношения.

– Рэю плевать на то, с кем я сплю. Если это, конечно же, не ты. Этот глупец нарвался на большие неприятности. Я, кажется, сам готов его пожалеть.

– Это исключительно оттого, что ты не владеешь ситуацией. Или, правильнее будет сказать – информацией о неё? Поверь, Лунный принц не из тех, кто вызывает такое пошлое чувство, как жалость?

– А она пошлая? – удивлённо округлил глаза Ливиан, явно играя.

Или, точнее, переигрывая.

– Хочешь заставить меня ревновать, думая, что этот новый персонаж что-то значит?

– Заставить? Нет. Мне на самом деле всё равно, что ты о нём думаешь.

– А что чувствует принцесса, зная, что за ночь с ней расплата будет дороговата?

– Не я назначала цену.

– Даже так?

– Скажу тебе больше – и не Рэй тоже. Предложение исходило от…

– Лунного принца? Не знаю, как там насчёт жалости, а кличку ты ему придумала точно пошлую.

– Мне нравится. А твоего мнения на этот счёт я точно забыла спросить.

– Возможно, зря?

Вся эта глупая игра в кошки-мышки стала меня раздражать.

– Зачем ты пришёл, Ливиан? И чего хочешь достичь, обсуждая мою личную жизнь?

– Во-первых, твою личную жизнь я обсуждать не планировал, так само получилось. Во-вторых, наверное, я завидую чужому счастью. Посуди сама, вокруг сплошные парочки: Артур и (увы, увы!) уже не моя Мередит, Альберт и Кэтрин, Энджел и Ирис… именно о них изначально планировалась беседа, кстати.

Я нахмурилась, пытаясь переварить информацию. Вернее, прикинуть, что Ливиан вообще мог сказать на этот счёт.

– А теперь ещё и ты, с Лунным принцем. Я остался в полном и гордом одиночестве.

– Тебе не привыкать. Что-то мне подсказывает, что тебя оно не столько тяготит, сколько привлекает.

– Как и тебя, верно?

– Верно.

– Ну, а как же Лунный принц?

– Он сделал мне предложение, от которого я не смогла отказаться.

– Неужели он и вправду столь неотразим? – с наигранным сомнением протянул Ливиан, сверля меня насмешливым и, одновременно с тем, испытывающим взглядом.

– Вообще-то, да. Но предложение было другого рода.

– Заинтригован.

– Он предложил шанс выйти отсюда. И избавиться от Рэя. А заодно, если повезёт, и от всех вас.

– Ты разбиваешь мне сердце. Я думал, ты нас любишь.

– На самом деле не думал. Вырваться из этого подземелья моя заветная мечта.

– Ты же не веришь, что у твоего сладкого мальчика получится?..

– Я не знаю. Почему не попробовать?

– Потому что твои игры могут стоить ему жизни. Причём, оборванной в жестоких мучениях.

– Как я уже сказала, это была не моя идея.

– Но ты могла бы попытаться его отговорить?

– Зачем?

– Чтобы спасти ему жизнь.

– Вы всё равно ни во что не ставите ваши жизни, – пожала я плечами. – к тому же, не верю, что он может умереть. Он, скорее всего, выживет. Но, увы, скорее всего, проиграет.

– О, наша равнодушная и холодная Снежная Королева Сандра! Ты на самом деле не играешь. Тебе и вправду плевать. Плевать на всё и всех. Знаешь, иногда я думаю, что в чём-то на нашего отца ты похожа больше остальных. Тебе совершенно неведомо сострадание.

– К сожалению, ты прав. Сострадание, милосердие, снисходительность – не мой конёк. Но, в отличие от вас, я не жестока. Мне не доставляет удовольствие чужая боль…

Он так резко поднялся с места, шагнув ко мне, заставляя испуганно отпрянуть, опрометчиво попавшись в ловушку между руками Ливиана и стеной. Меня обдало запахом горького парфюма с ноткой цитруса, окутало облаком жара, исходящего от его тела и окатило ледяным презрением, плещущемся в чёрных глазах.

– Правда? – выдохнул он и его губы были в нескольких дюймах от моих. – Ты говоришь это мне? Чужая боль не доставляет тебе удовольствия? Наверное, мне приснилось…

– Немедленно отойти, Ливиан! – потребовала я.

– Почему?

– Потому что я не хочу играть в эти игры?

– А мне они кажутся увлекательными. Мне нравится, как ты смотришь на меня, когда мы стоим так близко, как сейчас…

– Ливиан, я не шучу и не играю с тобой. Отпусти меня.

– А если я хочу пошутить? Или поиграть с тобой? Что тогда?

– Тогда я в полной заднице! Сегодня, увы, не мой день. Сначала на меня напал мой собственный шкаф, потом Лунный принц с его откровениями, потом Рэй… теперь ты.

– Если бы с Мередит я был чуть больше самим собой, она бы не выбрала Артура. Но мне зачем-то приспичило поиграть в джентльмена.

– Ты просто побоялся брать на себя ответственность! Но, знаешь, это единственный раз, когда ты поступил правильно. Ты её пожалел. Раз смог сделать это для чужой девочки, почему бы тебе и ко мне не проявить доброту?

– Потому что я бессовестный эгоист. Каждый раз, когда я проявляю доброту, мне потом приходится сожалеть об этом. К тому же, что изменилось для бедняжки Мередит? Ты всерьёз веришь в то, что Артур забудет о своей склонности к мальчикам и станет ей верным мужем?

– Верю?.. Да не то, чтобы… я просто не думаю об этом. Мередит я видела пару раз в своей жизни, а Артура со времён их пылкого романа с Энджелом терпеть не могу. Почему я вообще должна о них думать?

– Правильно, не думай о них. Лучше подумай обо мне.

Мне всерьёз стало страшно. Между мной и Ливианом, между мной и отцом всегда раньше вставал Энджел. Остальных мужчин я не боялась, просто потому, что умела убивать. Или обезоруживать и ставить на место.

Но если Ливиан на этот раз всерьёз решит перейти границу, не считаясь с моими желаниями, мне его не остановить. Даже применив полученную от Синтии ведьмовскую силу – возможно, даже её не хватит, чтобы его прикончить.

Если бы решилась на это. В глубине моего сердца всегда теплилось нечто вроде привязанности к Ливиану. Я всегда знала, что в его душе, в темноте, как в подвале, сидит дикий зверь и, если тот сорвётся с поводка, отбиться вряд ли получится.

– Ты же хочешь меня, – жарко, с придыханием, выдохнул он мне в ухо.

И от этого шёпота у меня мурашки побежали по коже, каким бы банальным не было это описание. Будто его дыхание впитывалось через кожу мне в кровь.

– Я вижу, что хочешь. Чувствую это.

Он наклонился с намерением меня поцеловать. И, чёрт возьми, какая-то часть меня очень хотела откликнуться.

Искушение – рядом с Ливианом я в полной мере познавала значение этого слова. Нужно просто закрыть глаза и позволить себе чувствовать. Не думать ни о чём, просто брать то, что судьба предлагает. Почему нет? Я не боюсь ничьего осуждения, мне плевать на чужое мнение. Любопытство подстёгивает, подталкивая к тому, чтобы уступить.

Ральф?.. Я едва его знаю. Стоит ли брать в расчёт чувства того, кто спит со всеми, кого знает, не делая исключений? У него нет ко мне чувств. У него ни к кому из нас нет, да и вероятнее всего, ни к кому быть не может.

А у меня? У меня к Ральфу чувств даже меньше, чем с Ливиану. Мы не давали друг другу обещаний?..

Или – давали? Он просил дать ему шанс.

Но дело не в Ральфе.

Ливиан не успел меня поцеловать. Мои пальцы предостерегающе прикоснулись к его губам:

– Нет, Ливиан, – покачала я головой. – Остановись. Я не идеальна, как и ты, но, прошу тебя… мы слишком часто нарушаем барьеры, их почти не осталось. Я не хочу становиться подобием своей матери. У меня впервые за много лет появился шанс что-то изменить к лучшему! Не порть его.

– К лучшему?… С Элленджайтами? Я не видел этого типа, но по услышанному – сильно сомневаюсь.

– Ну, он точно не ангел, да. Зато хотя бы не мой родной брат. Я серьёзно, Ливиан. Оставим уже этот романтический тон раз и навсегда.

– Ты станешь отрицать?..

– Не стану, – перебила я его. – Ни химии, ни притяжения между нами. Но оно не стоит разрушенных душ.

– Разве наши души и без того недостаточно разрушены?

– Я верю, что кое-что ещё можно починить. Стоит перейти черту, я навсегда возненавижу тебя и потеряю те жалкие остатки самоуважения, что у меня ещё есть. Не кради их у меня. Мне с тобой не справиться, Ливиан, но финал этой игры может быть совсем не такой, каким ты задумал.

Он внимательно глядел на меня, слушая. Смуглое, холодное, замкнутое лицо и отражение адского пламени в чёрных глазах.

– В одной реплике ты ухитряешься умолять и угрожать, Сандра?

– Я пытаюсь до тебя достучаться, Ливиан. Знаешь, мне кажется, Рэй не просто так выделяет тебя из своих детей – ты похож на него…

– Если ты хотела сделать комплимент, – поморщился он, – у тебя не получилось. И не думаю, что мы похожи.

– Мы не знаем, каким он был сначала. Когда был в нашем возрасте. Его страсть нарушать все установленные правила не принесла никому добра. Он ломает всех, кто рядом. Не превращайся в него, Ливиан. Не нужно.

Какое-то время мы молча смотрели друг другу в глаза, будто перетягивая невидимый канат. Потом, к моему удивлению, Ливиан отступил, убирая руки.

Я понимаю, что это всего лишь иллюзия, но у меня было такое чувство, что воздуха вокруг стало в два раза больше.

– Спасибо, – вздохнула я.

– За что? – криво усмехнулся он.

– За то, что дал шанс нам обоим поступить правильно.

– В мои планы с самого начала не входило ничего иного. На самом деле я пришёл из-за Энджела.

Я тут же скрестила руки на груди, словно заранее отгораживаясь от готовых прозвучать слов.

– Чтобы ты не собирался сказать или сделать, но Энджел, впервые за долгое время, тоже готов поступить правильно. Ирис его счастливый билет и реальная возможность стать лучшим вариантом самого себя. Тебя это не устраивает?

– С чего ты взяла, что дело во мне? Я всего лишь хочу предупредить.

– Предупредить? О чём?

– Увы, но в одном ты права – ни о чём хорошем. Я пару раз видел эту девочку, хотя мне она показалась эгоистичной куклой, но я готов согласиться – лучше одна эгоистичная кукла, чем сотни.

– Мы не против моногамии?

– Всем сердцем «за», но… как известно, всё, что до этого самого «но» – не считается. Как и моё мнение. Потому что…

Ливиан выдержал небольшую паузу.

– Потому что – что? Хотя, думаю, я знаю, чьё имя сейчас прозвучит – потому что «Рэй». Рано или поздно, чтобы не случалось или не намечалось, мы все всегда упираемся в это имя. Думаешь, я не осознавала, что Рэй не окажется в восторге от складывающихся обстоятельств? Или не догадывалась, что Энджелу, рано или поздно, придётся наконец научиться противостоять нашему монструозному отцу? По-моему, отличный повод сделать это! Постоять за свою женщину и ребёнка у него, возможно, удастся лучше, чем до сих пор получалось бороться за самого себя? Судя по выражению твоего лица ты со мной не согласен?

– Приятно ошибиться и понять, что что-то человеческое в тебе всё-таки осталось. И не просто человеческое, а с налётом романтизма, – Ливиан деланно вздохнул. – Неприятно, что придётся развеять этот флёр.

– Тогда не развеивай. Оставь, как есть.

– Увы! Если не я, жизнь сделает это сама, но по мне, так к неприятностям лучше быть готовым.

– Короче, братец? Тебе есть, что сказать по существу? Или ты планируешь завершить разговор философскими опусами?

– Ньевес беременна. Её отец вчера приходил с Рэю с разборками и угрозами. Если разразится война между двумя нашими бандами, чертям в аду станет тошно – слишком много грешников начнут поступать разом. Сама понимаешь, у отца сейчас совсем другие планы – он хочет слияния и контроля, а не очередных разборок.

Сердце в груди словно провалилось, а к позвоночнику приложили кусок льда. Это было катастрофой. Известие ставило крест на всех моих задумках. Можно сколько угодно кричать: «Нет, не может быть!» и «Рэй не может с нами так поступить».

Рэй может. А главное – поступит. Мы в очередной раз выступим в роли пешек на его шахматной доске. Но от чудовищной несправедливости всего происходящего у меня глаза застилало красной пеленой ярости. Всё налаживалось – всё наконец-то могло стать хорошо. Но история с этой испанкой грозила перечеркнуть все мои надежды.

Не говоря больше ни слова, я направилась к двери.

– Эй! Ты куда? – окликнул меня Ливиан.

– К Рэю.

– Что ты ему скажешь?

– Ещё не знаю. Но что-нибудь скажу непременно.

– Сандра, мы оба знаем, что это бесполезно. Он тебя не послушает.

– Да?! – ярость во мне кипела, как готовая выплеснуть из жерла вулкана лава. – Если всё бесполезно, если ты не хочешь, чтобы я вмешивалась, зачем было приходить сюда и говорить мне эти новости?

– Чтобы они не стали для тебя громом среди ясного неба позже. Ты не можешь ничего изменить…

– Перестань повторять это раз за разом. Может и не смогу, ну так я хотя бы попытаюсь. Терять-то мне всё равно нечего! Рэй готов единственного небезразличного мне человека поломать, как игрушку и, может быть, моё вмешательство ничего не сможет предотвратить, но я не стану стоять в стороне и просто молчать.

– Можешь говорить, можешь кричать – это ничего не решит.

Но я его уже не слушала.

Наше проклятое подземелье, похожее на лабиринт, извивалось, точно чрево гигантского змея. Не выбраться отсюда ни одному из нас. Что не делай – ни у кого ни шанса, будь оно всё проклято!

Я ворвалась в комнату Рэя без стука. Замок тоже не стал преградой, мой новообретённый дар буквально разнёс его по винтикам.

Вопреки моим ожиданиям, Рэй был в своей комнате один. И относительной трезвый. Полностью трезвым я его вообще не помню. Это постоянный образ – он с бутылкой вина в руке и с папиросой, от которой несёт тошнотворно-сладким запахом гашиша. Но, поскольку ещё сейчас едва-едва полдень, этого мало, чтобы привести его привычное полуживотное скотское состояние.

Похоже, моё громкое, почти взрывное появление его удивило.

– Сандра! Мы только виделись, а ты уже успела так сильно по мне соскучиться? Польщён.

– Перестань паясничать. Почему ты ни слова не сказал мне о Ньевес?

– А должен был? – он потянулся за бокалом, уже пустым наполовину, и осушил его в несколько глотков. – Цель нашего разговора было вовсе не обсуждение личной жизни твоего брата-близнеца.

– Перестань! Ты понимаешь, что я не останусь в стороне? Жизнь и благополучие Энджела то немногое, что мне волнует в этой жизни.

– Единственное, что тебя волнует. Единственное, что способно вывести из себя и проявить эмоции.

– Ты прав. Почему ты ничего мне не сказал?

– Можешь расценивать моё молчание как трусость.

– Что?!

– В последнее время всё так навалилось: сплошные неприятности. Смерть твоей матери, возвращение Сирены в город, интриги Элленджайтов. А тут ещё эти неувязки с личной жизнью – голова кругом.

Он говорил всё это спокойно и легко, будто шутил. Хотя я понимала, что за этой лёгкостью небрежностью тона таятся вполне серьёзные проблемы.

– Забавно, не правда ли? У большинства людей роман это всего лишь роман, и лишь у нас всё усложняется немыслимыми разборками.

– Ты сам заставил Энджела спать с этой девчонкой! Всю нашу жизнь ты торговал нами, словно дешёвый сутенёр…

– Это не правда, Сандра, – уверено начал Рэй, а потом на его губах расцвела мерзкая нахальная ухмылка. – Я никогда ничего не продавал дешевле, чем по себестоимости. А что касается того, что я настаивал насчёт уважить девушку и подарить ей немного любви и ласки… твой брат трахал всё, что движется, не велика заслуга и не велики усилия ещё одну щёлку оприходовать.

Ухмылка сошла с тёмного лица, черты заострились. В такие моменты в Рэе как никогда становилось заметным его демоническое, противоестественное начало.

– Не моя вина, что он не умеет пользоваться своим «нефритовым жезлом» без последствий.

– Кто бы говорил?! Ты ведь не думаешь, будто кто-то из твоих многочисленных отпрысков верит, что его рождение было тщательно запланировано?!

– Ладно, не будем увязать в деталях. Энджел должен будет вернуться и принять последствия своих слишком расслабленных действий.

– Ты будешь говорить со мной об ответственности? Серьёзно?

– Именно я, Сандра. Обо мне много чего можно сказать плохое, но, чтобы ты там себе не думала, что такое ответственность я прекрасно знаю.

– Значит, ты будешь настаивать, чтобы Энджел оставил девушку, которая ему не безразлична, с которой, к слову, он, выражаясь твоими словами «несёт последствия за свои поступки» для того, чтобы ты мог решить за его счёт свои грязные делишки.

– Да. Я стану настаивать.

– А если он не послушается тебя? Если решит настаивать на своём?

– Он так не сделает.

– Ты всегда его недооценивал.

– Нет, не было такого.

– Ну, а если…

– Хватит, Сандра! Никаких «если» быть не может. Он сделает так, как я скажу.

– Понятно. Если он рыпнется, ты сделаешь то, что делал всегда – шантаж и угроза?

– Зачем изобретать нечто новое, если и старое прекрасно действует? – пожал он плечами.

Ублюдок был чёртовски доволен собой. Как и всегда.

– Ребёнок Ирис будет таким же внуком тебе, как и дети Ньевес.

– Да мне плевать – честно. Я не из тех отцов-патриархов, что ратуют за расширение родовой ветви любым путём и видят смысл жизни в потомках. Будет ребёнок, не будет ребёнка… хотя, он, конечно же будет, но – какая разница? Я как ты прекрасно знаешь, эгоист, меня интересует то, что здесь и сейчас, а туманное будущее пусть заботится о себе тогда, когда станет настоящим.

– Хорошо, пусть так. В настоящем есть Энджел. Твой сын, которого ты всю свою жизнь использовал, как только мог – для собственного развлечения, как разменную карту, как способ подзаработать.

– Не драматизируй, Сандра. Правда в том, что наша извращённая порода всё равно бы занималась тем, чем он занимался. Так у него хотя бы было оправдание в собственных глазах…

– Можешь оправдывать себя, но правда в том, что ты ломал и гнул нас, калеча нашу психику с самых первых дней. Благодаря тебе то, что большинство людей и вообразить не может, является нашей обыденной жизнью.

– Да-да! Я помню и знаю, что вы бедные и несчастные овечки. Ты напоминаешь мне об этом при каждом удобном и неудобном случае, Сандра…

– Ты сломал его. И можешь сколько угодно молоть языком, мы знаем, что это так. Ты растил его шлюхой и тряпкой, без малейших представлений о моральных ценностях.

– Возможно, он, как и ты, имеет их не благодаря, а вопреки? – с привычным для себя сарказмом, процедил Рэй.

– Тебя никто не просит ни заботиться о нас, не помогать, не любить. Просто один единственный раз не мешай. Дай ему шанс стать счастливым рядом с девушкой, которую он любит…

– Да ты романтик, Сандра. Энджел – любит?..

– Ради неё он перестал встречаться со своими мальчиками, завязал с наркотой и прочими любимыми развлечениями…

– Надолго ли?

– Какая разница! Просто дай ему шанс! Не вмешивайся!

– Каким образом я могу это сделать? При всём моём желании, я не могу превратиться в твоего брата и жениться за него на Ньевес.

– Женись за себя! Ты всегда хвастался, что можешь при желании обольстить любую.

– Хватит пустых разговор… кстати, ты считаешь, сколько раз за последние полчаса я это повторил? Но на этот раз правда хватит. Сандра, твой брат сам поставил нас в эту некрасивую ситуацию. Отец Ньевес имеет не меньшие силы, чем я, и если он объявит нам войну, погибнет слишком много людей.

– Какая разница?! Мне плевать на этих незнакомых мне людей!

– Как негуманно.

– Я их не знаю, большинство в глаза не видела. Меня интересует мой брат и Ирис. Я хочу, чтобы они были счастливы и благополучны. А жизни наркодилеров, нарко-баронов, торговцев оружием, сутенёров и казнакрадов, взяточников и коррупционеров меня нисколько не беспокоят. Да и с чего бы?! Чем меньше этого дерьма на улицах, тем легче дышится.

– Ну а для меня это мои люди, которые доверяют мне. И перед которыми у меня есть обязательства.

– Перед ними, значит, обязательства, а перед собственным сыном их у тебя нет?!

Я с ненавистью глядела – но что ему взгляды?! Его и пушкой не прошибёшь.

– Сандра, – начал Рэй мягко. – Не будь ребёнком. Постарайся меня понять. Я вынужден поступать подобным образом. На одной чаше весов Энджел со своим новым увлечением, которое, возможно, заставит его образумиться, хотя, скорее всего – нет. А на другой – равновесие сил в городе, которое с таким трудом найдено. Нам легко говорить о войне, ведь мы практически бессмертны. Ну, а как же другие люди?

– Ты считаешь, что я хоть на мгновение могу поверить, что ты печёшься о чьих-то жизнях? Всё, что тебя интересует, это удовольствия, власть и бесконечная игра в кошки-мышки со всяким, кто недостаточно быстр, чтобы сбежать!

– Не отрицаю: удовольствия, власть и игра – три кита, на которых держится моё существование. Но ты не так хорошо меня знаешь, Сандра, как тебе кажется. Даже у демонов есть своё предназначение. Моё – поддерживать порядок в этом аду. Если бы речь шла только о романтике между Энджелом и этой куклой Ньевес, можно было бы всё исправить. В конце концов, предложенный тобой вариант возможен на крайний случай, да и Ливиан мог оказать брату услугу, сменив его на интимном посту…

Мне было противно всё это выслушивать. Я не исключала того, что невидимка-незнакомка Ньевес могла испытывать какие-то чувства к Энджелу, да и наверняка их испытывала. Цинизм, с каким Рэй обсуждал манипулирование человеческими чувствами поражал и отвращал.

– Но сучка ждёт от Энджела ребёнка, и никто другой в качестве жертвы её сейчас не удовлетворит. А её папаша жаждет венца или войны, которую сейчас мы не можем себе позволить.

– И значит?..

– Значит Энджелу придётся продолжать вести игру, где он выступит в роли нежного любовника.

– А как же Ирис?

– А что Ирис? Благодарение богу, что существует Ирис. Она обеспечит мне его полную покорность. Если Энджел рискнёт заартачиться, именно эта милая и красивая девушка станет волшебным арканом.

– Ты отвратителен.

– Знаю. Но в этой жизни, ты либо отвратителен, либо неудачник и лузер. При нашем сегодняшнем раскладе у нас всех троих есть шанс закончить свои дни в тюрьме. С одной стороны, Сирена и люди её папаши копают под нас день и ночь, с другой моя дорогая супруга. Ещё одного врага нам сейчас не потянуть.

– Ты боишься?

– Мне не улыбается закончить свои дни в тюрьме и знать, что моих детей ожидает та же участь. Слишком много преступлений, моя дорогая. Если наши враги перевернут нас, как черепаху, на спину, они нас прикончат. Я этого не допущу. Вы будете послушными детьми, в городе будет мир и покой, а мы продолжим жить. Твой брат, женившись на Ньевес, получит доступ к активам её отца. Его ждёт богатство и светлое будущее. Не каждый тесть закроет глаза на такое прошлое и происхождение, как у нас. Так что всё складывается к лучшему.

– Ты совершаешь ошибку. Ньевес просто не понимает, куда суётся, но ты и я понимаем, что Энджел, принуждаемый к браку с той, кого не любит…

– Сандра, всё! Мне отчего-то кажется, что разговор пошёл по кругу. Я сказал по этому поводу всё, что мог и повторяться не намерен.

– Только не думай, что я так просто сдамся!

– Нет? А что же ты сделаешь?

– Я поговорю с Ньевес. Объясню ей, на что она подписывается.

– Если думаешь, что стану тебя отговаривать – ошибаешься. Должен предупредить заранее, что ты только зря потратишь время. Она от него не отступится. Хватка у этой маленькой симпатичной испаночки, как у бульдога, а самомнение и самоуверенности раздуто до неимоверности. Она верит, что получит всё, что пожелает.

– Энджела она не получит позже.

– Получит. В какой-то степени. Возможно, в большей ей и не надо. Не все такие жадные, как ты, моя дорогая дочь. Сердце и душа – кому сегодня нужны такие мелочи. Твой брат красив, он отличный любовник, он популярен, а то, что недоступен и мрачен, так от этого только более желанен. Я пожил достаточно, чтобы знать одно – каждая серая мышка на этом свете мнит себя конфеткой, достойной неземной любви. И кого из вас, дур, останавливал длинный список предшественниц с разбитыми сердцами? Она хочет этот приз, и она его получит. Чтобы ты не сказала.

– Всё же рискну – вдруг у неё в голове больше серого вещества, чем ты способен за ней признать.

– Я на многое способен. Но Ньевес – дура. Если желаешь убедиться в этом лично – вперёд. Не смею задерживать. Только, надеюсь, ты управишься с этим до вечера? Сегодня намечается представление в твою честь, дорогая моя. Не хочу, чтобы ты всё пропустила. Вот о чём тебе стоит думать – о себе и о сладком мальчике, посмевшем бросить мне вызов.

– Думать о вас? Ещё чего? Ни один из вас этого не заслуживает.

– Ты либо недооцениваешь нас, либо… просто делаешь вид. До вечера, любовь моя. Увидимся вечером.

Он опустил голову, подтянув к себе какие-то бумаги. Скорее всего – счета. Говорить дальше было бессмысленно.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как уйти.

Глава 21. Сандра

Если честно, я не знаю, зачем поехала к этой Ньевес?

Красотка испанка обучалась в другой частной школе. Наша-то в последние пару лет считалась не самой лучшей и всё потому, что там обучались мы – дети Кинга. А вместе с нами, как дождь за падением барометра, неизменно следовали неприятности.

Хотя, откровенно говоря, чего ещё могла опасаться Ньевес, для меня загадка – всё самое нехорошее с дочерью её отца уже случилось.

Я девушку едва помнила, в душе остался след не столько от неё, сколько от твёрдого осознания, что она мне не нравится. Высокомерная и глупая – что может быть хуже? Типичная богатенькая девочка, нечто среднее между Сереной Ван дер Вудсен и Блэр Уолдорф – так же слаба не передок, как блондинка и помешена на доминировании, как брюнетка. В общем и целом, не удобоваримый, мерзкий на вкус, коктейль.

Видимо, опасаясь нападения, папочка Ньевес предпочёл жить не в отдельном доме, а элитном жилом комплексе, где эксклюзивные апартаменты отличаются большими площадями, красивыми видами, квартирами с панорамным остекленеем и с собственным лифтом. Сюда же прилагался собственный подземный паркинг, с мойкой и автосервисом, настоящая галерея с оригинальным освещением из фонарей кованого типа, медицинские клиники, клубы для занятия спортом, бары – в общем, можно жить, вообще не выходя на улицу – этакий микромир в макромире. Рядом с домом располагался большой и ухоженный сад, отдельные цветники, детские площадки. Ну и, естественно, учебные учреждения, как и прочие важные заведения, находились в шаговой доступности.

Настоящий коммунальный рай, отгороженный от всего мира высоким забором.

Я в очередной раз оценила роскошный подарок от Синтии Элленджайт. Ничто из этих препон не смогло меня задержать. Задвижки легко отодвинуть, людей ввести в состояние полутранса, когда они глядят на тебя, но тебя не видят.

Такой дар стоит больше любых денег, ведь он по умолчанию делает их почти ненужными. Ты можешь войти куда угодно невидимкой, выйти – тоже. Заставить других видеть то, чего нет, но что ты хочешь, чтобы они видели.

Остаются ещё вездесущие камеры. Они тоже не проблема лишь при условии, что ты знаешь, где они находятся.

Моё появление в квартире Ньевес стало неожиданностью. По счастью, дома кроме неё и её личной горничной, заменяющей девушке мать, никого не было.

– Мадам, – с явным акцентом обратилась ко мне горничная, всем своим видом выражая недовольство. – Что вы здесь делаете?

– Да вот, зашла нанести дружеский визит вашей госпоже.

– Но госпоже не докладывали о вашем визите!

– Самое время исправить досадную оплошность. Ступай и доложи. Скажи, что сестра Энджела Кинга решила с ней немного пообщаться.

Служанка хотела что-то сказать, но потом решила благоразумно придержать язык за зубами. Они часто так решают сделать в итоге – мои вольные и невольные собеседники.

Через четверть часа, не меньше, эта мерзавка появилась. И, я уверена, она заставила ждать себя намеренно.

Выглядел Ньевес прекрасно. Одета со вкусом. Причёсана, накрашена. Сладкая улыбка, которая даже и не пытается казаться милой, а лишь подчёркивает, насколько их обладательница выше вас, простых смертных, прилагалась.

– Здравствуй… – она вздохнула, выдержав паузу. – Прости, я запамятовала, как тебя зовут?..

– Не страшно, – скрестила я руки на груди.

Маленькая глупая колибри. Запрыгнула в пасть крокодилу и не поняла, что натворила. Пыжится, пыжится…

Крокодил, чтобы было ясно, это не я. Естественно. Энджел.

Хотя, чем чёрт не шутит, вдруг малышка решит проявить характер наряду с гордостью, и мы все высвободимся из этой висельной петли с наименьшими потерями?

– Миленькое платьице, – сказала я, так, чтобы только заполнить намечающуюся в пока ещё никак не завязавшемся разговоре, паузу.

– Ты разбираешься в платьицах? – ехидно, с пренебрежением фыркнула она. – Прости, мне жаль, но глядя на тебя не скажешь, что мода – это твоя сильная сторона.

– Не извиняйся. Тебе не жаль. А мне твои извинения нисколько не требуются.

– Ты только не обижайся, Сандра, просто в моём мире существуют определённые правила. И если девушка хочет быть популярной…

– Я не хочу быть популярной в твоём мире. А если захочу, то твой мир будет играть по моим правилам, и никак иначе, – прервала я её детский лепет, и трескучие слова, произнесённый тоненьким голосочком. – Я пришла не затем, чтобы говорить о моде и о короне средней школы.

– О! Да, извини! Конечно, ты нанесла мне визит не затем, чтобы говорить о пустяках. Может быть, присядешь.

Первым моим побуждением было отказаться. Потом я подумала, что разговор вряд ли получится коротким, быстрым и приятным. И села.

Ньевес села на тот же самый диван, с другого края. И посмотрела на меня самым невинным взглядом.

– Итак, Сандра, насколько я понимаю, это не визит вежливости?

– Нет. Отец сказал мне, что ты беременна?

– Тебе? Почему – тебе? – сощурилась она. – Тебе не кажется, что уместнее было бы прийти твоему брату? Вообще-то, мне кажется, или ваша привязанность друг к другу не совсем здоровая?

– Тебе кажется. Ньевес, мы мало знакомы и вряд ли сойдёмся ближе. Но скажу, как думаю – ты никогда не будешь счастлива с Энджелом. Ты молода и красива. Что является большим бонусом – ты богата. Найти парня, которого можешь окрутить вокруг своего хорошенького пальчика, и все будут счастливы.

– Мне стоит притворяться, будто я верю в то, что ты обо мне беспокоишься?

– Не обязательно, – мотнула я головой.

– Отлично. Видишь ли, Сандра, всё дело в том, что я не хочу другого парня. И беременна я не от кого-то другого, а от твоего брата. Так что… полагаю, мы всё сказали друг другу и разговор можно считать завершённым?

Да! Маленькая испаночка – девочка с характером. Избалованна и привыкла получать, что хочет: плюшевых мишек, куколок Барби с Кеном, бриллианты, машины класса-люкс. Понравившегося парня.

– Мною движет вовсе не забота о тебе, и всё же я говорю тебе вполне искренне – нельзя заставить мужчину чувствовать к тебе что-то, если он тебя не хочет.

– С чего ты взяла, что знаешь, что ко мне испытывает твой брат?

– Потому что я его знаю, Ньевес. В данный момент Энджел увлечён другой и увлечён серьёзно.

– Он всегда кем-то увлечён. Мальчики, девочки. Твой драгоценный брат просто шлюха.

– Значит, ты готова от него отступится?

– Я этого не говорила. Да и с чего бы мне это делать? Энджел мне нравится, я хочу его. Этот союз одинаково выгоден нашим кланам. А ему всё равно, с кем спать.

– Неужели тебя устроит подобный брак? Где ты заранее уверена в том, что муж тебя не любит?

– Многие живут без любви.

– Да. Только замуж они выходят не за проклятых отпрысков Элленджайтов! Я хочу, чтобы ты знала – по доброй воле брат на тебе не женится. А если его припрут к стенке, он сделает и твою жизнь невыносимой.

– Возможно. Но, если ты не возражаешь, мы сами разберёмся со своей жизнью. А сейчас, прости, но у меня дела. Была рада поболтать.

Вот стерва!

Хотя, будь я на её месте, наверное, встретила бы посланника вроде меня не лучше. Впрочем, я бы никогда не оказалась на её месте. Какой бы я не была, но навязываться людям против их воли мне не свойственно. Я человек гордый.

– Что ж? Я хотя бы попыталась. Ты пожалеешь, что не услышала меня сегодня. Пока есть время – просто обдумай всё ещё раз.

Я делала эта для Энджела. Стояла перед глупой самовлюблённой девчонкой и едва ли не умоляла её не рушить брату жизнь.

Хотя у меня и самой-то не было уверенности в собственной правоте? При других обстоятельствах я бы никогда не полезла в чужую жизнь. Но единственное, что могло остановить Рэя это отказ Ньевес выйти за моего брата. А она этого делать не собиралась.

И круг замкнулся. И счастливого финала ни для кого не оставалось.

– Спасибо за совет.

Меня поблагодарили тоном, которым обычно и награждают всех непрошенных советчиков.

Я покинула дом испанки с тяжёлым сердцем. Как ни старалась, не могла придумать ничего, чтобы могло бы изменить ситуацию к лучшему. Единственное, что придумала – это предупредить Энджела. Видеться с братом мне не хотелось. Я чувствовала себя вымотанной бесконечными разговорами по душам на серьёзные темы. Всё, на что меня хватило, это СМС: «Ньевес беременна. Её отец настаивает на свадьбе. Рэй сопротивляться не склонен».

Отправив сообщение, я какое-то время просто сидела на лавочке в парке. То ли дышала свежим воздухом, то ли ждала ответа. Которого так и не пришло.

Я сделала всё, что могла? Так почему не оставляет мысль о том, что этого недостаточно?

Глава 22. Энджел

Сообщение от сестры пришло как раз вовремя. Аккурат перед тем, как Энджел вошёл в ресторан, где Рэй пожелал встретиться. Если бы знать об этом чуть-чуть заранее, может быть, он вообще-бы не поехал? Хотя что бы это изменило? Современной истории не известны случаи, когда кому-то удалось бы избежать нежеланной встречи с Кингом, если тому пришла фантазия подцепить вас на крючок.

Это должно было случиться. Счастья на земле не бывает. По крайней мере, Энджел в него точно не верил. Вот удовольствие, запретное или посильное, острое или едва уловимое, болезненное или приятное – удовольствий в мире было много, всех цветов и оттенков. Игры, пороки, победы и манипуляции. И бесконечная похоть – вот то, из чего состоит жизнь. А счастье – спокойное, тихое и размеренное, как течение воды в реке, – разве такое счастье возможно?

Ирис… его ангел с мечом, призванный в его жизнь, чтобы заставить расплатиться за многочисленные грехи.

Нет, Энджел на самом деле не считал Ирис ангелом. Она была слишком вздорной и амбициозной, иногда даже стервозной. С другими он мог это наблюдать. А ещё она была сильной. И чистой. За всё то время, что они провели рядом, ни один её поступок не вызывал у него презрения или отвращения, и даже её недостатки казались милыми.

Было ли дело в том, что Ирис была лучше других? Или всё дело в том, что у неё были самые необыкновенные, красивые глаза цвета фиалок, глядя в которые он готов был стать лучшей версией самого себя.

Готов был? Или хотел поверить? Но так или иначе за месяц, что они прожили рядом, бок о бок, он впервые не спал со всеми подряд. И это не было жертвой. Ему просто не был нужен никто другой – в одной женщине вдруг оказалось возможным найти всё то, что раньше разлеталось, как мозаика, на части.

Впервые не нужны были манипуляторные или ролевые игры, стимуляторы, афродозиаки. Впервые ему достаточно было того, что человек, женщина, просто был рядом. И это не раздражало. Ему не хотелось поставить между ними стену. Не приедались её прикосновения, улыбки, взгляды.

Энджел боялся накосячить и всё испортить. Он знал себя и… боялся своих демонов. Но те спали. Тело терзала боль, потому что с каждым днём он сводил наркотическую дозу при приёмах, и ломка была довольно сильной. Но это было единственным дискомфортом.

Демоны спали.

Ему хотелось возвращаться в домашний уют, который вдруг обрела его прежде холостяцкая берлога. Хотелось заботиться о ней. Хотелось, чтобы Ирис была счастливой. От этого он сам получал радость. И радость эта была чистой, ничем не замутнённой – как небо в майские дни, как вода в ключе, как первовыпавший снег.

Энджел был счастлив. И знал, что счастье скоро закончится. Потому что счастья на свете не бывает. По крайней мере – с ним.

Он боялся, что сделает что-то такое, что всё испортит. Заставит Ирис презирать или ненавидеть его, потому что, на самом деле, он это понимал и отдавал себе в этом отчёт – он нехороший человек. Даже сильным и смелым его назвать можно было вряд ли. Его пороки слишком укоренились, рано или поздно соблазн возникнет, он не сможет ему противостоять, она его не простит и всё рассыплется, как карточный домик с порывом сквозняка.

Именно так Энджел представлял конец своего счастья. Именно этого боялся. Именно этого старался избежать любой ценой.

Он не хотел причинять своей Фиалке боль. Даже больше, чем быть счастливым самому, он хотел, чтобы счастлива была она. Иногда, реже, чем о себе или о своей девушке, он думал о ребёнке, который должен был родиться.

Энджел ни во что не верил. Бог? Аллах или Иисус? Смешно! Но лёжа рядом с Ирис на кровати, прислушиваясь к её дыханию, он молился, сам не зная, кому, чтобы была девочка. Дочь. Похожая на свою красавицу мать, вскружившую ему голову, а не на их проклятое племя – чтобы ничего в будущем младенце не напоминало бы его, его братьев-любовников, или ненавистного отца, в которого, в глубине души, он всегда быть чуточку влюблён и которого не уставал ненавидеть. Мечтать стать похожим на него. Бояться походить – так много чувств, как лавы в жерле вулкана. Так сложно контролировать свои эмоции.

Пусть его дочь не походит на них. Пусть будет похожа на свою мать. Или, в крайнем случае, на Сандру.

Энджел старался не представлять конец их отношений с Ирис, хотя и не мог представить их совместного будущего.

Но он никак не ожидал того, что случилось в реальности. Что проснётся утром и получит от отца приказ о встрече. А потом СМС сестры с убийственной новостью.

Ньевес беременна. Её отец настаивает на свадьбе. Рэй сопротивляться не склонен».

Желание Рэя встретиться на нейтральной территории демонстрировало миролюбивый посыл, который, однако, нисколько не обманывал и успокаивал. Эджел не желал думать ни о какой политике или манипуляциях.

Последнее время голову у него была слишком трезвой и, как следствие, мыслей в ней было слишком много. Чувства, накрепко прихлопнутые, кипели, прося выхода.

Страх Энджела перед Рэем был не таким, каким у большинства людей. Он не боялся угроз этого человека – он боялся искушений, что неизменно следовали за отцом. Рэй Кинг сам был ходячим искушением. Рядом с ним никогда не было скучно.

Раньше в душе Энджела царил покой, как у всякого, кто определился со стороной в этой жизни. Он был на тёмной стороне, привык смотреть на себя как на существо порочное и конченное. Энджел не стремился к спасению. Его вполне устраивало его существование, проходящее между выпивкой и наркотиками, между мальчиками и девочками, между наслаждением и болью. Всё это было его родной стихией. Привычной с детства средой обитания, в которой легко ориентироваться и существовать.

Ирис стала для него «лучом света». И, как всякое существо из Тьмы, Энджел чувствовал себя на этом прекрасном и чистом свету рыбой, вытащенной из воды. Ему было дискомфортно, непривычно, скучно. Как и всякого алкоголика и наркомана, из жизни которого исключили драйв в виде допинга, его ломало не только физически (хотя, когда тяжёлые наркотики принимаешь дольше, чем помнишь себя, последнее весьма чувствительно. жаже для такого нелюдя, как кинговское отродье), сколько духовно. Энджелу не хватало пьяных вечеринок, плавно переходящих в оргии. Он старался отворачиваться от правды, не смотреть ей в лицо, но правда была в том, что он тосковал по себе бывшему.

Его ломало, тянуло к старому, раздражала необходимость становиться другим –незнакомцем, которого Энджел сам не знал.

Он любил Ирис. Как любил и Сандру. И обе девушки с надеждой и верой, что всё делается правильно, толкали его к этому «свету», будь последний не ладен. А Энджел, как и тысячи мужчин во все времена, подчинялся. Подчинялся по той же простой причине, по которой другие мужчины тысячи лет подчиняются женщинам, будучи сильнее, богаче, властнее тех, кто их смирял – он любил и старался угодить тем, кого любит.

Потому мужчины до последнего и избегают этого слова – «люблю». Оно обязывает тебя покидать зону комфорта и становиться не собой, а тем, кем тебя желает видеть твоя любимая.

Ирис не хотела ничего сверхъестественного. Разумом Энджел это понимал.

Он привык за день менять с десяток сексуальных партнёров, благо, что благодаря тем же механизмам, что делали его практически бессмертным, ни одна человеческая бактерия не могла поразить его организм венерическим букетом заболеваний. В его крови эта зараза дохла, как в дезинфекторе. А одна женщина, пусть даже трижды любимая, это как для больного булимией строгая кефирная диета. Короче – вовсе не о чём.

Дни Энджела проходил как в аду. Почти каждый час он думал либо о наркотиках, либо о сексе. И всё же каким-то непостижимым образом он ни разу не сорвался.

Пока.

Месяц ада, боли, тоски, злости и навязчивых идей. И как раз тогда, когда он стал смиряться с новой жизнью, когда ему почти удалось себя убедить в том, что, в принципе, приз стоит усилий – стать новым человеком, лучшим, чем он был до этого.

Да, ужасно скучно. Да, даже самая красивая и дорогая женщина способна прискучить до тошноты. Да, тоска-тоска-тоска… но ведь так существовать можно. Ведь получается. И это временно. Когда его тело и психика очистятся, он, наконец, сможет жить нормально.

Но порой случались моменты, когда Энджел чувствовал себя готовым сорваться с поводка и пуститься во все тяжкие. Да, люди не меняются. То, что чёрное, то чёрное. А он знает, кто он и какой. И сколько не противься, рано или поздно твоё истинное «я» возьмёт вверх. Только святые способны на подвиг, могут стать чем-то больше и выше, чем рождено вначале.

Что его удерживало до сих пор? Ирис. Она так верила, так радовалась, что ввергнуть её разом в ту же тоску и депрессию у него не хватало духа. Видя её сияющие глаза, красивое, одухотворенное лицо; слушая её нежный голос Энджел на несколько секунд испытывал облегчение.

Такие мгновения были словно приём лекарства, этот «путь Моиссея», что он свершал по пустыне неверия, тоски и желания всё бросить к чёртовой матери, нырнуть обратно –такие мгновения вселяли уверенность в том, что всё идёт правильно. А трудности временны.

Весь этот месяц, который в глазах других выглядел как медовый месяц, был самым тернистым и трудным. И Энджел чувствовал к себе отвращение, ненависть и презрение, честно им заслуженное, но ничего не мог поделать с тем фактом, что появление Рэя Кинга он воспринял не как катастрофу вселенского масштаба, как подавала её Сандра, а как избавление.

Хвала тебе, не знаю кто – Бог или Дьявол, но у него теперь есть достойный повод красиво выйти из игры, пожертвовав всем. И погрязнуть, наконец, в том, что его так привлекало – тем больше, чем недоступнее было.

Рэй Кинг сидел за накрытым белым столиком, где в центре, в высокой прозрачной вазе довольно пошло, и в то же время красиво, пылала алая роза. Никаких приборов на столе перед ним не было.

От белого в глазах могло начать рябить: стены, скатерти, стулья – всё белоснежное. И костюм на Рэй тоже был белым. Он резко контрастировал с чёрными, как смоль, волосами, красиво обрамляющими его слишком совершенное лицо.

При одном только взгляде на Рэя дыхание у Энджела участилось, а услужливая память нарисовала тысячу непристойных сцен с их участием. Реальных и воображаемых. Тонкие и сильные пальцы Рэя умели выводить непревзойдённые симфонии любви и боли. Такого извращённого удовольствия, как с ним, ни с кем больше не получить.

Отвратительное состояние – возбуждение, когда оно сопровождается глубоким отвращением к самому себе. Всё неправильно. Так не должно быть. Нормальные люди не спят с родителями, но для него это было нормой задолго до того, как сам Энджел стал различать дурное от хорошего.

Почувствовав его взгляд, Рэй повернул голову. Точёный профиль чётко, будто нарисованный, выделялся на окружающем его со всех сторон белом фоне.

Привет, Энджел. Гляжу, ты не торопился? Можно сказать – опоздал.

– Если только на пару минут? Это даже по дипломатическим меркам не в счёт.

Не дожидаясь приглашения, Энджел сел.

– Да и к чему торопиться? Ничего привлекательного меня не ждёт.

Рэй поморщился:

– При всём моём уважении к добродетели (к слову, я и в самом деле её уважаю, когда удаётся встретить – настоящая добродетель такая редкость!), у неё те же недостатки, что и у порока – она заразна. Ну, а какая же добродетель без ореола мученичества? Иногда мне начинает казаться, что все добродетели им компенсируют недостатки других удовольствий? Мученичества и щепотка лицемерной позолоты. Ты успел этим заболеть?

– Не совсем тебя понимаю?

– Под «непривлекательными» перспективами подразумевается возможность заполучить молодую красивую девушку, бонусом к которой пойдут богатство и связи? Возможность в будущем унаследовать всю нашу коррумпированную империю? – усмехнулся Рэй.

– Меня не интересует эта девушка.

– Хватит, Энжи! Она так тебя не интересует, что ты утратил контроль над собой и она залетела?

– Я в тот момент постоянно был под кайфом. Что ты хочешь? Даже монстры иногда ломаются. Я убил мать, потом сделал из неё зомби, потом снова убил… это травмирует, между прочим, -передёрнул плечами Энджел. – Я безвозвратно утратил те жалкие остатки контроля, что у меня ещё были – и вот результат. Все мои подружки беременны.

– Раз они обе беременны, и ты готов признать ответственность… значит, так и нужно сделать. Но женишься ты на Ньевес. К слову, она беременна близнецами.

– Что?!

– Её ошалевший, как ты понимаешь, не от радости, папаша, приволок и вылил на меня эту радостную новость. Но раз Ньевес беременна в два раза тяжелее, к тому же, за неё отдаю свой голос я – значит, мой дорогой, именно она станет миссис Кинг. Считаю это справедливым.

– Мне плевать, что ты там считаешь. Я не женюсь на Ньевес.

– Ладно, если хочешь поиграть в эти – я согласен. Буду уговаривать и увещевать, как маленького.

– Мне не нужна Ньевес. Если тебе так приспичило, если война с её папашей вдруг начала тебя пугать – женись на ней сам. Хотя я удивлён твоим миролюбивым настроением. Ты всегда нарывался на драку, а не бегал от неё. Что случилось?

– Я не боюсь, но нарываться на осиное гнездо без крайней необходимости… кроме того, это пусть и побочная, но ветвь Сангрейв.

– Твой фетиш – не мой.

– Ты хочешь меня убедить, что на самом деле влюбился в какую-то девчонку? И я должен в это поверить? Ты – и вдруг влюбился?

– Почему нет? Мне восемнадцать. Возраст романтики и любви.

– Звучит слишком рационально для влюблённого. Я тебе не верю.

– Мне всё равно, веришь ты мне или нет.

– Тебе всё равно, тебе плевать, всё, что со мной связано – тебе не интересно. Но мы оба знаем, что это не так. Ты был, есть и останешься моей тенью. И мы оба знаем, что в итоге будет так, как я хочу. А я хочу, чтобы ты женился на Ньевес. И (спойлер!) ты на ней женишься. Лучше по-хорошему. По-хорошему ведь всегда лучше, правда? Я не возражаю, можешь продолжать встречаться с твой Ирис, даже правильно будет позаботиться о ней, учитывая, что от наших ублюдков женщине освободиться невозможно. Если потребуется, я готов помочь – морально или материально.

Энджел криво ухмыльнулся:

– Держись от Ирис подальше. Даже не смей приближаться к ней. Меня она устраивает такой, какая есть. На всём, чего касаешься ты, остаются следы.

– Хорошо. Дай мне то, что хочу я – я дам тебе то, что хочешь ты. Ты женишься на Ньевес, относишься к ней с уважением, так, чтобы её папаша оставался доволен, и для твоей Ирис я навсегда останусь лишь пустым звуком.

Какое-то время Энджел молча смотрел на Рэя, прикидывая, что сможет сделать, чем противостоять. На самом деле, решив Кинг воевать в полную силу, ему не продержаться. У него нет ни отцовской изворотливости, ни его ума, ни поистине дьявольской беспощадности. По сравнению с ним он слаб. И Рэй знает это.

Кроме того, он мог угрожать обеим девушкам, которых любил Энджел. Сандра и Ирис – они обе перед ним уязвимы. А у Рэя уязвимых мест нет – он никого не любит. Включая самого себя.

– Энджел, не упрямься. Сделай то, что должен.

Мягкий сладкий тягучий голос вместо угроз и боли? Это для Кинга не характерно? Стоит начинать бояться?

– Если эта девушка действительно что-то для тебя значит, а я склонен думать, что это так, ведь для абы кого не борются с внутренними демонами так, как это сейчас пытаешься сделать ты. А силу этих демонов я хорошо знаю. И знаю то, что ты всё равно им проиграешь – это дело времени. Мы сильны там, где требуется терпеть боль, а перед наслаждением таким, как ты и я, не устоять. Мы игрушки нашей похоти, страсть вертит нами, как щепкой волна. Но ты хотя бы пытался. Это мило.

– Иди к дьяволу, – сжал зубы Энджел.

– В глубине души ты знаешь, что я прав и для всех так будет лучше. И для тебя, и для неё – тоже. В дальнейшем это избавит её от горечи разочарований. В конце концов ты можешь подать ей это под таким соусом, что тебе же и посочувствуют. Плохой отец заставляет хорошего сына жениться по его указке, шантажируя жизнью возлюбленной и её, ещё не родившегося, ребёнка? Ведь звучит, правда?

– Я так понимаю, ты сейчас озвучиваешь план «В»?

– Уверен, ты достаточно разумен и эгоистичен, чтобы он нам не понадобился.

Энджел отвернулся, стараясь хотя бы так отгородиться от Кинга. Он понимал, что уступит, что это дело времени. Да, так разумнее и так проще, так удобнее, но… так неправильно, в конце концов.

Было такое чувство, словно он идёт по тонкому и скользкому льду. Он поскользнётся, камнем пойдёт под воду – и хотелось, чтобы всё это уже поскорее осталось позади. Вернуться туда, где ему место. Борьба бессмысленна и опасна.

– Если ты думаешь, что я вот, просто, тебе в угоду предам человека, который мне верит – ты ошибаешься.

– Что? Решил их упрямства побыть героем? Глупо, Энджел, слишком глупо. Ты разрушишь всё – и что приобретёшь?

– Семью.

– Оно тебе надо? Ответственность, которую придётся нести и завтра, и послезавтра – годами. Как долго ты сможешь оставаться верным?

Рэй положил руку на пальцы Энджела и они показались раскалённым, обжигающим железом.

Энджел отдёрнул руку:

– Не знаю. Как раз есть повод проверить. Рэй, я серьёзно – прошу, оставь меня в покое. Всю мою жизнь ты играл в меня, как хотел. Я был одновременно и любимой твоей игрушкой, и самой жалкой твоей марионеткой. Один единственный раз – я не прошу ни твоей помощи, ни поддержки, ни материального содержания. Просто оставь меня в покое! Дай мне хотя бы шанс попробовать жить по-человечески? Если я сорвусь – что ж? Тогда сорвусь.

– Время не ждёт и Сангрэ ждать не станут – срок у Ньевес будет лишь увеличиваться. Ты создал проблему…

– Я?! Ты серьёзно?! Ты приказ мне спутаться с этой девицей! Она мне даже не нравилась. И можешь хоть на части меня порезать – я на ней не женюсь.

– Женишься, – невозмутимо отозвался Рэй.

Правда, лёгкие и шутливые нотки окончательно исчезли из его голоса. Теперь он зазвенел, как сталь.

– Глупо было даже надеяться решить всё это дело по-хорошему. Но я попытался.

Рэй вздохнул и пожал плечами:

– Один из моих людей как раз прямо сейчас следит за твоей красавицей Ирис.

– Я так и думал! Откровенно говоря, я этого ждал.

– Да, я понимаю. Поэтому я и предложил пропустить часть с угрозами. Но если ты настаиваешь на такой игре – не стану тебя разочаровывать. Если ты не согласишься, я попрошу моего верного пёсика устроить небольшой наезд. Или лучше аварию – я пока не решил. Куда торопиться? Времени-то навалом.

– Ты блефуешь.

– Рискнёшь проверить?

Энджел молчал.

Рэй усмехнулся:

– Мы оба знаем, что нет. Заканчивай дурачиться. Ты поиграл в независимость. Надеюсь, было весело.

– Надеюсь, тебе тоже не станет скучно.

– Угрозы самоубийства? О, Энжи, мы оба знаем, это, увы, невозможно. Ты не поверишь, я столько раз пытался – но мы бессмертны. Люди даже не представляют, как это досадно: не иметь возможности остановить это нескончаемое, нудное кино, именуемое жизнью.

– Мне не интересны твои трудности. У меня куча своих.

– Да, я знаю. Я дам тебе немного времени, чтобы уладить всё с Ирис. Могу помочь, если хочешь. Устроим небольшой мальчишник, и отошлём ей видео. Она сама выставит тебя в два счёта, и тебе не придётся ничего ей объяснять.

– Спасибо за отеческий совет, но я разберусь без тебя. Хотя бы это сделаешь? Не суйся в это.

– А ты обещаешь жениться на Ньевес?

– Я сделаю то, что ты хочешь. Взамен ты сделаешь вид, что не знаешь ничего о существовании Ирис и никогда, ни словом, ни делом её не тронешь. Это моя цена и моё условие. Ирис – неприкосновенна.

– И неприкасаема. Легко. Можешь не беспокоиться. Ступай, уладь дела и возвращайся в лоно семьи, мой блудный сын. Сегодня вечером намечается увлекательное развлечение – тебе должно понравиться.

– Что ещё за развлечение?

– Ты в курсе о том, что недавно Элленджайтов стало на одного больше. Такой красивый и горячий мальчик – уверен, если тебе удастся сойтись с ним поближе, он тебе понравится. Совершенно в твоём вкусе.

– Рэй! Ты думаешь сейчас мне это интересно?! Я слишком увяз в проблемах с девочками, чтобы думать о красивых мальчиков.

– Ты просто его не видел, – засмеялся Рэй. – Мальчишка – просто огонь! Или, скорее, лёд. Который так приятно топить.

– Иди ты!

– Уверен, когда ты его увидишь, твоё мнение изменится. Но, предупреждаю, Сандра успела заграбастать себе красавчика вперёд нас всех.

– Что?.. Ты о чём?

– А она тебе не писала? Вот чертовка! Всегда знал, что твоя сестра не промах. Природа каким-то образом вас перепутала, и Сандре досталось больше яиц, чем тебе.

– Я как ни будь переживу то, что так не разу ни увиденный мной герой-любовник достанется ей.

– Он желает получить её в полное пользование.

– Это как это?

– Возможно, жениться надумал. И даже предложил выкуп – кровью и болью. Ты придёшь на сегодняшнее шоу поболеть за моего противника?

– Я не знаю. Возможно.

– Приходи. Порадуем Сандру вместе, сказав, что всё улажено и осталось только организовать свадебку. Будь она больше похожа на других девчонок, могла бы получить от процесса удовольствие. Но что-то мне подсказывает, что от Сандры помощи в этом деле мы не дождёмся.

Подмигнув ему, Рэй бросил чаевые официантам на стол и легким, пружинящим шагом направился к выходу.

– До встречи. Увидимся вечером. И не думай ничего выкинуть. Не усложняй, Энджи.

Плавным движением Рэй надел солнцезащитные очки, скрыв за ними глаза и вышел на залитую солнцем улицу.

Разговор был завершён.

Оставалось решить – что делать дальше. Бороться? Или «поступить правильно»?

Глава 23. Альберт

Это самому мне казалось странным, но в последнее время всё удивительным образом ладилось. Я не припомню времени, когда чувствовал бы себя так хорошо и спокойно. Люди не до оценивают значимость спокойной совести. Она действительно высокая.

Я слишком долго раскачивался на эмоциональных качелях между двумя женщинами: Катрин или Синтия? Синтия и Катрин – вместе они отказывались сочетаться и оставаться в моей жизни. И тут, как говорится, не было бы счастья, но несчастье помогло.

Дорогая сестрица всегда слишком любила новые игрушки. Так было с ней с детства. Если она хотела что-то получить, она находила способ достать желаемое. И всегда добивалась своего.

Лучшая игрушка – новая игрушка. Так думает не только моя любимая сестрица. Она всегда была подвержена мрачному и зловещему обаянию безвременно усопшего Ральфа II. То, что она решила его воскресить следом за мной показательно. И показательно дважды, говорило о её приоритетах лучше всяких слов. К слову, она могла бы бесконечно долго и красочно распинаться о любви к третьей стороне нашего братско-сестринского треугольника, но факт остаётся фактом – наш с ней дорогой Ральф III продолжает прибывать в небытие.

Я мог понять то, что она решила вернуть отца, о котором было в своё время столько толков и пересудов, и это среди людей, в общем-то, к сплетням не слишком склонных по той простой причине, что каждому из Элленджайтов частенько приходилось быть объектом пересудов. Дочь, желающая узнать отца ближе – это естественно. Если сближение происходит не в постели.

Я думал, что меня в этом жизни уже нечем не шокировать. Мать его, я собственную смерть пережил. Пережил всю семью. Я видел… да чего я только не видел?

Но застав Синтию трахающуюся с Ральфом я потерял дар речи. И это, наверное, к лучшему для всех. Что можно сказать в такой ситуации.

Я не оправдываю Ральфа. Откровенно говоря, он был так накачан наркотой, что вообще вряд ли оставался вменяемым. В таком состоянии понижена все сдерживающие механизмы, ты принадлежишь лишь инстинктам. К тому же он только недавно «воскрес». Я отлично помню то состояние нереальности, в каком пребывал свои первые дни. Да и трудно принять тот факт, что взрослая девица, выглядящая старше тебя самого – твоя дочь. Да ты, принимаешь информацию об этом, ты её не отрицаешь, но по сути для тебя она пустой звук. Отцовские чувства так не работают.

А Синтия умела разбудить в мужчине его тёмную сторону.

Винил ли я его? Не знаю. Я мог понять, почему он взял то, что ему предложили – необременённый моралью, под кайфом, едва вменяемый от боли.

Я не мог преодолеть чувства брезгливого не понимания к Синтии. Скажу больше – я больше не желал её понимать. Да, двойные стандарты. Мне, человеку, рождённому в викторианскую пуританскую эпоху простительно.

Весь последний год у меня было такое чувство, что между мной и моей сестрой-любовницей натягивают и натягивают нить, которая, как резинка, в любой момент могла с сухим щелчком начать притягивать, ломая всё то, что я с таким трудом старался выстроить в своей новой жизни, круша преграды и препятствия. Что тёмная вода, булькающая на дне души, чёрная, липкая и мерзкая, как нефть, фонтаном ударит, не оставляя белых пятен.

Я боялся, что, когда моя тёмная сторона возьмёт вверх, это сломает Катрин.

Но в тот момент, когда я застал Синтию с Ральфом, та самая упругая нить, соединяющая нас всю жизнь, не дающая мне свободы не натянулась, создавая непреодолимое притяжение – она порвалась.

Да, я говорил, что хочу конца наших отношений – и я не лгал. Я правда давно уже тяготился этим чувством, что, как яд, отравлял и не давал двигаться дальше.

Но, замерев на пороге и наблюдая процесс, я вдруг испытал невыразимое облегчение. Я был наконец-то свободен.

Это жалкое, лживое существо больше не казалось мне очаровательным. Дело не в ревности. Просто… есть предел у всего. Даже для тех, кто презирает границы.

Или, может быть в тот момент не умер, а родился новый я, тот самый, который рядом с Катрин научился быть лучшим. Моя светлая сторона окрепла. Рядом с ней лучшее не казалось смешным, а порядочность и верность – слабостью. Оставаться верным сложнее, чем изменять? На самом деле нет. Когда по-настоящему любишь.

Я больше не любил Синтию. Даже как сестру. Потому что она, прикрываясь этой нашей кровной связью, не отпускала меня, а я, как дурачок, вёлся на поводу ложных принципов и фальшивых идеалов.

Бывает момент, когда старые привязанности и любовь спасают и за них стоит держаться до последнего, а бывает, когда старая любовь это балласт от которого лучше всего поскорее избавиться.

Насколько я был связан, не осознавал, пока не освободился.

Я стоил, облокатившись на дверной косяк и наблюдал, как Ральф трахает мою жену и любовницу. Не испытывая ни страсти, ни злости, ни возбуждения – отстранённо, как на посторонний предмет. И в этот момент было так легко дышать.

– Ты и будешь стоять там и смотреть? –раздался насмешливый голос Синтии. – Может присоединишься к нам?

– Мне и тут вполне удобно.

Лишь только услышав мой голос, Ральф понял, что они с Синтией не одни.

Поскольку процесс был завершён, он поднялся и предпочёл завернуться в бархатный чёрный халат с серебристыми вставками. Он смотрелся в нём эффектно.

Впрочем, он всегда и во всём смотрелся эффектно и эстетично. Такой вот дар. Или проклятие.

– Я не стану извиняться за то, что помешал.

– Никто этого и не ждёт.

Синтия выглядела очень довольной собой. Видимо, в её измерении, всё случившееся должно было повысить её ценность в моих глазах. Что иногда творится в голове у женщин? Хотя, и мы порой бываем не лучше. Но правда в том, что если человек психически здоров, измена ему не сделает вас ни желанней, ни ценней. Злость убивает все хорошие чувства.

Хотя мне казалось, в тот момент я не злился – слишком омерзительно всё это было.

– Ты приехал зачем-то конкретным? Или – как всегда?

Синтия лежала на животе, помахивая в воздухе розовыми голыми пятками. Её тело было влажным и белым, как внутренняя сторона раковины, отдавало слабым перламутровым сиянием. И золотой нимб волос делал её как никогда похожим на ангела, которым она никогда не была.

Которым никто из нас не был.

– Почему ты думаешь, что я приехал к тебе? Я заехал с визитом к нашему новому родственнику. Простите, что помешал вам…

– Ты же обещал не извиняться, – оборвал меня Ральф.

Судя по его внешнему виду, растерянному и сердитому, он в этот момент предпочёл бы оказаться где угодно, лишь бы не там, где был.

– Вижу, ты и правда такой, каким тебя описывал моей отец, – я от души хотел наговорить им гадостей, поддеть и ранить. Чем больнее, тем лучше.

– Твой отец не был моим другом.

– Он говорил, что был единственным, кто с тобой не спал. Думаю, он мне врал.

– Амадей любил эксперименты в рамках. И всегда предпочитал девочек.

– Значит, не лгал. Именно так он про себя и рассказывал. Что ж? Поздравляю, дорогой… дядюшка. Ты начал в будущем тем же, чем закончил в прошлом – успел переспать со всеми близлежащими родственниками.

Я повернулся к Синтии, улыбнувшись ей со всем стервозным очарованием, что не отпустила природа.

– Надеюсь, тебя эта связь порадовала так же, как и меня.

– Ну, да. Я решила не отставать. Не понимаю, что ты так завёлся, братец? Тебе можно развлекаться, а мне – нельзя? Мы оба знаем, что ты первый переспал с ним.

– Не понял? – скрестил Ральф руки на груди, переводя сонный от боли, удовольствия и наркоты взгляд с меня на Синтию и обратно. – У вас состязание?

–Не совсем, -брезгливо поморщилась Синтия. – Просто Ральф, как всегда, слишком снисходителен к себе и строг со мной.

– Я строг с тобой? – зло засмеялся я.

– Неужели ты не понимаешь, что роль Полиции Нравов тебе не подходит? Я буду спать с тем, с кем захочу, тогда, когда захочу. К слову, если ты забыл – ты сам поставил крест на всём, что нас связывало. Ты решил быть верным своей белой голуби. Хотя мы оба знаем, что верность тебе не по зубам…

– Ничего ты обо мне не знаешь.

– Ты всегда была слабаком, Альби. Бедный, ведомый, слабый обиженный мальчик… кстати, кого к кому ты ревнуешь? Меня к нему? Или его – ко мне?

– Мне лучше уйти.

– Не смею задерживать. Можешь убираться на все четыре стороны. Мы оба знаем, что это ненадолго, во чтобы ты сам сейчас не верил.

Я не стал спорить. Хотя очень хотелось. Однако, если я чему-то успел научиться за последний год, так это именно тому, что то, чего очень-очень хочется, лучше всего и не делать. Это страсти. От страстей правильно избавляться.

– Альберт! Подожди, – рука Ральфа, легко упавшая мне на плечо, не должна была меня остановить.

Но остановила.

Он потянул, заставляя меня обернуться к себе.

Бледный, слишком красивый для живого человека, будто светящийся изнутри. Длинные волосы вились за ним, как локоны утопленницы в воде. Или колышущиеся водоросли.

– Чего тебе? – довольно грубо отозвался я, сбрасывая его руку.

– Я не знал, что это может причинить тебе боль.

– Ты пытаешься извиниться?

– Да.

– Мы оба знаем, что мои чувства ничего бы для тебя не изменили. Люби я её хоть до одурения и разбейся мой мир вдребезги, это ничего для тебя бы не значило. Ты берёшь то, что хочешь. Не то, что бы я тебя сейчас винил, пойми меня правильно. Я и сам во многом такой же. Но есть же хоть какие-то рамки? Она – твоя дочь. Дочь от женщины, которую ты, по твоим собственным признаниям, любил.

– Именно она её и убила, – с горечью выдохнул Ральф и на мгновение его лицо исказилось чувством, которое вполне можно было бы охарактеризовать, как злость.

– И что? Ты отомстил ей до полного оргазма? Скажи, ты об этом думал?

Он вздохнул, отступая на шаг:

– Мы оба знали, что я не думал. Вообще. Ни о чём. Я… я сожалению.

– Как всегда, да? Так же, как ты сожалел, когда спал с женщиной своего брата?!

– О чём ты?

– О Стелле.

– Что за чушь? Она не была женщиной Винсента…

– Она ему нравилась. Ты об этом знал. Она была влюблена в тебя, ты и об этом знал. Но ты просто использовал её…

– Я…

– Что – ты?! Лишил влюблённую в тебя до потери разума девушку невинности, а потом – сдох?

– Откуда я мог знать, что у меня получится?

– Ну, ты очень старался – старался избежать последствий своих собственных поступков.

– Моя смерть стала благом. Каждый прожил свою жизнь так, как должен был. И, если бы я решал, меня бы здесь не было.

– Я говорю не об этом!

– Я понимаю, о чём ты говоришь и, Альберт, я не хочу с тобой ссориться. Очень. Ты единственный, кто напоминает мне о моём мире. Ты нужен мне. Что мне сделать, чтобы искупить то, что… случилось.

– Да делай ты, что хочешь. Мне правда всё равно.

– Если бы это было так, ты не смотрел бы на меня с таким отвращением.

– Отвращением?.. Может быть, не знаю. Дело не в том, что ты был с Синтией – с ней кто только не был. Хотя я надеялся, что новую главу мы начнём иначе.

Мне в тот момент искренне казалось, что мы друг другу поняли. И, как не злился я на Синтию, как не был разочарован в новом члене (вот уж в прямом и переносном смысле слова) нашей семьи, я надеялся, что хоть какое-то подобие привязанности мы друг к другу сохраним, раз уж взаимоуважением невозможно. Так что когда через пару дней я заехал к Катрин и узнал, что он наносил её визит…

В тот момент я понял, что до этого вообще не знал злости. Я даже не злился – меня жгло калёной яростью. Этому мерзавцу мало показалось Синтии, он решил поближе познакомиться и с Катрин? Она меня уверяла в том, что всё дело в деньгах и каких-то планах на совместные опыты. Я верил, что от денег этот мерзавец не откажется. Как и он неё самой. Не исключено, чтобы позлить меня. Или из скуки. Или ещё каким-то малоприятных мотивов.

Дело не в том, что я не доверял Катрин. Я… да, не доверял. Слишком хорошо зная силу искушений и разрушительных страстей, я предпочитал держать мой ледяной цветок подальше от пламени.

Как мог, я держался, чтобы не оттолкнуть Кэтти отвратительной ревностью и подозрениями. Нет ничего более жалкого и разрушительного, чем ревность. Стоит этой гадости появиться в отношениях – считай, пиши пропало. Это как тараканы в квартире или ржавчина на металле, ничем не извести и не остановить. Будет увеличиваться, пока всё не рухнет.

Избавится от этого разрушительного чувства сложно. Куда-проще устранить раздражитель – как вырезать опухоль или вскрыть абсцесс.

Кипя праведным негодованием и яростью, после разговора с Катрин я, почти следом, направился в Кристалл-холл. И набросился на Ральфа со всей накипевшей во мне за последние дни злостью.

– Какого чёрта ты делал у моей жены?! – набросился я на него с кулаками прямо с порога.

Благо, встретились мы с ним в большом холле.

– И тебе – здравствуй, Альберт. Если не затруднит, не мог бы ты отпустить мой воротник и держать дистанцию. Я сегодня совершенно не в настроении её сокращать.

– Не заговаривай мне зубы! Я задал прямой вопрос и хочу, чтобы ты мне на него ответил.

– Тебя кто-то покусал по дороге? Ты производишь впечатление умного человека, но ведёшь себя сейчас как-то не умно.

– Плевать!!! Ты врываешься в мою жизнь и рушишь всё, к чему прикасаешься. Ладно Синтия… здесь я готов смириться. Хотя и это как удар в спину…

– Постой, ты вообще о чём? Какие удары в спину?

– Можешь считать меня наивным идиотом, но я в душе надеялся, что мы будем на одной стороне. Конечно, ты и я – это совсем не та семья, чтобы была в прошлом, но мы могли бы хотя бы попробовать возродить былое единственно. Вместо этого ты раз за разом исхитряешься всё портить.

– Успокойся, Альберт. С Синтией, признаю, я был не прав. Как и в случае с тобой, кстати. Прощаешь же ты себя за короткую интрижку со мной, прости и её.

– Да при чём тут Синтия! Я сейчас говорю о Катрин. Зачем ты поехал к ней, да ещё за моей спиной?! Что ты задумал?

– Ты не поверишь, но против тебя – ничего.

– Однако на мой вопрос ты так и не ответил.

– На какой вопрос? – устало потёр он виски. – Ах, да. Зачем я поехал к твоей невесте? Всё банально и не очень весело, даже, я бы сказал неприятно. Но – за деньгами.

– Что?! Тебе нужны деньги?

– Всем нужны деньги.

– Живя в этом доме ты испытываешь в чём-то нужду?

– Да. В свободе. Мне не пятнадцать, чтобы выпрашивать на карманные расходы.

– Ты мог бы попросить у меня.

– Я не хочу просить! Я требую то, что принадлежит мне по праву рождения. То, что моё.

– Тебе и правда нужны только деньги? Это не повод для подката?

– Подката?.. Интересное слово. И всё так, как я говорю. Деньги – это цель.

– Сумму ты озвучил не маленькую.

– Моя настоящая часть больше. Но я вполне готов удовлетвориться этим. По крайней мере – пока.

Голос Ральфа, обычно меланхоличный и прохладный, навевающий мысли о романтике и интиме, на этот раз звучал по-деловому сухо. Будто я разговаривал с другим человеком.

– Мы видели недавно. Ты ничего не говорил о деньгах.

– Послушай, ты серьёзно настаиваешь на то, чтобы я предоставил тебе полный отчёт о своих намерениях?

– Я… я просто хочу понять. Ты не кажешься человеком меркантильным. Скорее, из породы мечтателей. Их тех, кто плывёт по течению, а не борется с ним. Ещё, несмотря на твою сексуальную распущенность, ты кажешься порядочным и далёким от стяжательства. Я хочу доверять тебя, но каждый твой новый поступок плохо вяжется в предыдущем.

– Если я не стану объяснять моих мотивов, денег я не увижу?

Я сжал челюсть, удерживая бранные слова. Неприятно разочаровываться в людях. А также в собственном убеждении, что умею в них разбираться.

– Увидишь. Конечно, увидишь. То, что твоё, то твоё. Всё по справедливости. Адвокаты решат нашу маленькую проблемку. Но, сделай милость, впредь материальные вопросы решай через меня. Мы оба прекрасно знаем, кто по-настоящему заведует активами.

– Верно. Кое-что не меняется. Столь низменная материя, как презренный металл, не должна касаться столь возвышенных существ, как наши женщины.

– Я понял и оценил твою иронию. А ты, будь добр, исполни мою просьбу. И сделай мне небольшое одолжение – постарайся пореже попадаться мне на глаза. Кажется, близкородственных отношений между нами не выйдет.

– Это стало понятно с первого раза.

– Что?

– Первой встречи – я хотел сказать. Альберт, подожди! Ты уже уходишь.

– Я сказал всё, что хотел.

– Как погляжу, ты мастер вести диалоги?

Отчего-то я не мог без горечи даже смотреть на него. Ничего не мог поделать с ощущением того, что меня предали и обманули.

Мне было сложно бороться с тем, что меня тянуло к нему – ни как к любовнику (слава богу), мне не хватало его общества, я желал духовной близости, общности, дружеского союза. Та ночь, что была у нас однажды, была лишь эпизодом, проскользнувшим, как сон. Я искренне жалел о случившемся, поскольку некоторым отношениям лучше не выходить за рамки дружеских.

Я знаю, это глупо – мы едва знакомы. Мы не были друзьями. Я его не знал, и он ничем не был мне обязан. Но чувства часто бывают иррациональны и противоречат разуму. Я злился, я был разочарован и расстроен.

– Куда ты так торопишься? Уйти всегда успеешь.

Он правда пытается меня удержать?

– Ради чего оставаться.

– Ты считаешь, что я тебя обидела. Останься и прими мои извинения. Хочешь, чтобы я объяснил, зачем мне деньги?

– Да дело не в деньгах!

– Я понял, в чём дело, – спокойно и твёрдо перебил он меня. – И я тоже хочу, чтобы ты понял меня. И да, ты прав – самому они мне мало нужны. Как и всё, что сейчас меня окружает. Эта жизнь – не моя жизнь. И я вовсе не планирую в ней надолго задерживаться. Когда ты не ценишь себя, не ценишь летящие мгновения, легко перестать ценить других людей и, нечаянно, причинить им боль. В последнем я хорош.

Он сел на один из многочисленных белых диванов, расставленных по огромному холлу. Жестом предлагая мне последовать своему примеру.

– Деньги – эта моя страховка для одного человека. И, в случае, если я не смогу довести это дело до конца, сделай одолжение – возьми это на себя?

Я нахмурился. Мне не нравился его тон.

Я не люблю, когда легко говорят о смерти. Смерть не бывает лёгкой. Особенно у таких, как мы. Нет, пока он упоминал её только вскользь. И всё же я ощущал её леденящее, морозное дыхание.

– Я не совсем тебя понимаю.

– Я разъясню, – он снова повертел стакан с бренди, поворачивая то в одну, то в другую сторону, в задумчивости наблюдая, как жидкость плещется, ударяясь о прозрачные стенки. – Я бросил вызов Кингу.

Нельзя сказать, чтобы я был удивлён. Эллиндж был не мал, но всё же недостаточно велик для того, чтобы две такие личности, как Рэй и Ральф не встретились, не притянулись и не пересеклись друг с другом как-то иначе.

– Зачем? Так скучно стало жить? Не чем было больше развлечься? Или ты пытаешься этим что-то кому-то доказать?

– Основная причина по которой я это сделал – его дочь Сандра.

Я едва не подавился словами, которые уже вот-вот готовы были сорваться с моего языка. Не знаю, чего я ожидал. Слов о противостоянии, о бессмысленности и глупости существования, о… да о чём угодно.

– Сандра?

– Да, Сандра, – откинул он волосы со лба с лёгким раздражением.

– И что с Сандрой? Как ты бросил ему вызов.

– Я готов стать его игрушкой на его условиях. Я она – мой ценный приз.

– Ты с ума сошёл? Это даже звучит как бред. Я знаю Рэя, и… мне кажется, он с тобой уже сыграл свою партию.

– Игры бывают разными. Если он заставит меня кричать от боли, я проиграю. Но на самом деле этого не случится.

– Ты не знаешь Рэя, – мрачно сообщил я.

Естественно, нисколько не обрадовавшись доставшемуся мне признанию.

– Я знаю себя. По условиям, если ему не удастся меня расколоть, он отпустит свою дочь и перестанем её контролировать.

– Ты думаешь, он сдержит слово.

– Уверен. Он – жесток, но у него есть определённое чувство чести. Ведь он один из нас. Вопрос лишь в том, что кричать я не буду, но выживу ли?..

Я непроизвольно дёрнулся, скривившись. Господи! Как же я всё это ненавижу. Эти игры, эти пари, эту кровь и боль. На саморазрушение дорогих людей глядеть всегда больно.

– Когда он её отпустит, Сандра может оказаться некуда идти. Я хочу, чтобы у неё всё было хорошо.

– И твои деньги обеспечат ей прекрасную жизнь? – я не мог удержаться от иронии.

– Всё верно. Если со мной что-то случится, дай слово, что проследишь, и они поступят на её счета?

– Звучит всё безумнее и безумнее. С чего тебя вообще вдруг озаботила её судьба?

– Я люблю её.

Финиш!

Наверное, в этот момент я уронил челюсть на пол.

– Что ты курил в последнее время? Чтобы не принимал – снижай дозу. Приятель, у тебя потеря чувства реальности.

Его лицо осталось невозмутимым. Ну, если только челюсть упрямо сжалась. Чуть-чуть.

– Я не прошу твоих комментарий на этот счёт. Я прошу выполнить мою волю в том случае, если она окажется последней.

– Ты любишь эту чокнутую, больную на всю голову девицу?! Да ты её едва знаешь! Сколько раз ты вообще её видел?

– Дважды. Но это ничего не меняет.

– Слушай, я бы тебя понял, будь ты девственником, впервые познавшим женщину. Ну, там от гормонов крышу снесло и всё-такое прочее… но ты же вроде из другого теста.

– Ещё раз, медленно и по буквам: тебе не нужно верить в мои чувства. Ты спросил, почему я это делаю – я тебе ответил. Хочешь верить, что я это делаю на зло Кингу, или чтобы развлечься, или это для меня один из способов с пользой уйти из этой ненужной мне и пустой жизни – верь. Возможно, частично всё это правда. И я понимаю, что девушка не испытывает ко мне никаких чувств. Но если её оттуда не вытащить, она пропадёт. А она заслуживает хэппи-энда. Хотя бы потому, что выросла там, а ещё сохранила какие-то понятия о добре и зле. И она очень красивая. Я хочу дать ей шанс. Моя жизнь всё равно бессмысленна.

– В таком изложении на правду больше похоже. Но ты даже не пробовал жить.

– Не факт, что Кинг меня прикончит. Но нам всё равно нужно будет где-то жить.

– Ты… отчаянный ты парень. Жить с Сандрой Кинг? Я бы охотнее поселился в одном дом с брыкающейся лошадью.

Ральф улыбнулся:

– Ну, так мы договорились?

– Сам знаешь, что да. Я позабочусь о Сандре. А ты дай слово, что за моей спиной больше не станешь встречаться с Катрин.

– Я обещал участвовать в каких-то её опытах.

– Что ещё за опыты?

– Не знаю. Она собирается изучать особенности нашего организма и можно ли применить их на благо человечества. Я пообещал поспособствовать.

– То есть, – -сощурился я, – ты мне отказываешь.

– Я не стану пытаться обольстить твою девушку. Можешь не верить, но такого даже в мыслях не было.

– А спать со мной или с Синтией было в твоих мыслях?

Лицо Ральфа сделалось меланхоличным и строгим, как у скорбящего ангела:

– Нет.

– Вот видишь. Мне будет спокойнее, если встречаться тет-а-тет вы не станете.

– Я даю тебе слово, что не приближусь к Катрин и пальцем её не трону. Твоя дружба для меня дорога. Я не стану ею рисковать.

– Однако в истории с Винсентом…

– Мы не были с братом друзьями. И Стелла была влюблена в меня с детства. Там совсем другая история. Ну так что? Если что-то случится, я могу рассчитывать, что ты не оставишь Сандру без поддержки?

– Ну, ей моя поддержка будет нужна, как собаке пятая нога и обрадуется она ей, как чуме египетской. Но раз ты просишь – обещаю. Только я бы на твоём месте выжил.

– У меня есть стимул. Я на самом деле её хочу. Я не надеюсь умереть. Моя просьба просто страховка.

– Зная Рэя – небезосновательная, – мрачно вздохнул я. – И когда кровавый выкуп за невесту.

– Сегодня вечером. Хочешь пойти со мной? – невинным голосом предложил он.

Глава 24. Энджел

Столкнувшись с Энджелом Сандра не поверила своим глазам.

– Что ты здесь делаешь?! – зашипела я, словно кошка, которой отдавили хвост. – Только не говори мне, что отец сумел уломать тебя и ты теперь согласен плясать под его дудку!

– Если ты меня просишь об этом – хорошо, не скажу.

Он выглядел как обычно. Я не могла определить, вполне ли от трезв, но даже если и успел что-то принять, сильно затуманить свой разум, в любом случае, не успел. И всё же… я была ужасно разочарована, увидев брата в наших подземных трущобах. Снова!

– Я спрошу снова, Энджел: что ты здесь делаешь? Тебя не должно быть здесь! Ты обязан был быть рядом с Ирис.

– Обязан? Ну, знаешь ли, звучит как-то не очень… мягко скажем – обременяюще.

– Я не понимаю. Ты не станешь бороться с ним?

– Это то, чего ты хочешь? Чтобы я боролся?

– Да, чёрт возьми, Энджел! Это именно то, чего я хочу. Чтобы ты противостоял ему! Чтобы защищал свою женщину и своего ребёнка! Скажи, что я не что-то неправильно поняла, что ты здесь совсем не потому, что готов, в очередной раз, как телок на верёвочке, следовать по его указке?

– Почему ты так за неё переживаешь? Какая тебе разница – Ирис или Ньевес? С кем из моих весёлых пташек я останусь в итоге тебе-то не всё ли равно?

Сандра почти до крови закусила губу, стараясь сдержаться и не дать лишним словам сорваться:

– Нет, – покачала она головой. – Не всё равно.

– Это моя личная жизнь. Мой выбор. Тебя он не касается, Сандра.

– Касается. У меня не так много близких людей. Вернее, кроме тебя у меня их нет вовсе. И для меня важно – уважать тебе, Энджел. Женщина должна уважать мужчину которого любит, потому что без уважения ни одна из нас по-настоящему вас любить не умеет. Но ты ведёшь себя раз за разом как тряпка. В тебе что – совсем не стержня? Совсем не гордости?

Против воли линия челюсти Энджела сжалась крепче:

– Миленько, дорогая сестрёнка. И, как всегда, твоё мнение взвешенно и разумно…

– Взвешено и разумно – это твой конёк, – с презрением дёрнула плечом Сандра. – Меня тошнит от такой разумности. И от тебя. Ты трус, Энджел. Слабак и трус. Ты мог не бороться за себя и идти ко дну – но ради своей женщины и ребёнка ты должен был хотя бы попытаться выплыть. Неужели тебе самому не надоело быть дрожащей тенью Рэя Кинга? Неужели никогда не хотелось стать чем-то большим?

– Хотелось. Иногда. Но на самом деле моё место здесь. Рядом с ним. Потому что на самом деле я такой же, как он. Мы связаны куда крепче, чем ты готова это признать. Даже если тебе это не нравится.

– Ты просто бросишь её одну? Ты правда это сделаешь?

– Что ты хочешь от меня услышать?! Я не знаю!

– Ты – не знаешь?! Господи, Энджел! Да как можно быть таким… безответственным.

– Я не уверен, что в результате всех моих героических усилий не станет хуже для всех нас: меня, тебя и даже самой Ирис. Так, по крайней мере, её жизни ничего не угрожает. Рэй позволит мне позаботиться о них.

– Рэй-то может быть и позволит, но я что-то сомневаюсь, что Ирис согласится. Я бы на её месте точно не согласилась.

– Ирис не ты.

– Но ты знаешь, что я права: ты её потеряешь. А вместе с ней и те остатки чего-то стоящего, что в тебе остались. Ты не должен так поступать с вами обоими! Не иди на поводу у Рэя.

– Тебе легко говорить, Сандра. Её кровь не на твоих руках останутся в случае ошибки.

– Только не делай вид, что именно это для тебя главное, – почти с ненавистью проговорила Сандра. – Кого ты пытаешься обмануть? Я, – увы! – слишком хорошо тебя знаю. Не страх заставляет тебя отступать. Вернее, может быть и страх, но не перед Рэем. Ты боишься не этого – ты не хочешь связывать себя с кем-то слишком тесно. Боишься отказаться от своего образа жизни, своих жалких удовольствий. И потому… потому ты сам жалок, брат. Ты делаешь неправильный выбор. И ты раскаешься. Очень быстро – быстрее, чем сам думаешь. Только ничего уже нельзя будет вернуть. Жизнь не кинолента, плёнку не отмотаешь…

– Я понял твой взгляд на вещи. Ты меня не щадишь. Говоришь, что думаешь.

– Почему нет?

– Действительно? Но тогда и я стану говорить с тобой напрямик. Справедливо?

– Вполне. Если, конечно, найдёшь, что сказать.

– Я найду. Не сомневайся. Слышал, у тебя налаживается личная жизнь, дорогая сестрица?

– Это-то здесь при чём?

– Мы – семья. И все мы взаимосвязаны.

– Вряд ли мимолётную интрижку можно назвать «личной жизнью».

– По крайней мере, с потерей драгоценной девственности тебя можно поздравить? Все так носились с этим явлением, а ты закончила тем, что швырнула себя первому встречному. Или… для тебя он не первый встречный? Ты его любишь?

– Нет.

– Он тебе, хотя бы, нравится?

– В какой-то степени.

– Да? И в какой?

– Он самый красивый из всех, кого я встречала – включая и мужчин, и женщин. В нём есть шарм, он весь словно искрится – лунный принц в лунных блёстках. Подобное обаяние не может не нравиться. В толпе людей он будет сверкать, как бриллиант среди булыжников. Так что он броский, яркий, запоминающийся. И, выбрав его первым своим любовником, я не прогадала – он хорош.

– Ух, ты! Какое совершенство! Однако, по-моему, ты сама учила меня отбрасывать всё, что стоит до простой частицы «но». Я ведь прав? Именно она сейчас прозвучит.

– Он – Элленджайт. Один из нас. Со всеми вытекающими.

– И ещё он готов дать тебе шанс вырваться от отца. Разве это не подкупает?

– Не знаю.

– Ты же всегда этого хотела – вырваться. От нас. Освободиться. Стать, наконец, свободной? Вот он – твой лотерейный билет.

– Мало шансов на то, что это сработает.

– Сработает, дорогая сестра. Не сомневайся. Отец не согласился бы на эту дурацкую игру, если бы не был готов отпустить тебя. Конечно, он поиграет, как кошка с мышкой, удовлетворит свои амбиции и садистские наклонности. Но он тебя отпустит. При одном условии…

– Если останешься ты? – помрачнела Сандра.

В словах Энджела был смысл. В очередной раз брату приходится выбирать между ней и собой.

– Двоих он нас не отпустит. Вернее, он меня вообще не отпустит. Не потому, что ему нужна игрушка в моём лице. Я его сын. Как и Ливиан. И мы унаследуем его Тёмную империю. И других вариантов нет. То, что ты расцениваешь слабостью и недостатком моих чувств к Ирис таковым не является. Да, было бы здорово отбросить всё и думать только о нас – обо мне и о ней, но так не получится. Мир – не добрая сказка, Сабрина.

– Думаешь, я это не знаю.

– Иногда вы, женщины, хотите слишком много… мы бы рады это дать, да не можем. Как бы вас не любили. Поверь, я обдумывал разные варианты. Проще всего было бы сбежать из города. И это не сложно. Я сумел бы обеспечить нам троим жизнь.

– Не сомневаюсь в этом. Но так почему – нет? Почему не поступить подобным образом?

– А как же ты?

– Я могла бы сбежать вместе с вами! Это на самом деле отличная идея. Мы были бы все вместе.

– Но недолго. Как спрятаться таким людям, как ты или я? Мы же приметны, как прожектор в темноте! Да и Рэй будет в ярости. Он станет искать. Наша жизнь на долгое время превратится в прятки с постоянным переездом с места на место. Материальная нужна, невозможность получить нормальное образование, отсутствие налаженного быта – вот что приложится к моей любви. Ну, и плюс, специальным бонусом, все особенности моего непростого характера. Когда-нибудь Рэй всё-таки отыщет нас. Тебя, меня и ребёнка он не тронет, Ирис же прикончить под дурное настроение ему ничто не помешает. Это на одной стороне весов. А на другой – я сделаю то, чего хочет от меня Рэй. И Ирис будет считать меня предателем и мерзавцем, а ты – тряпкой. Но ты уйдёшь сегодня со своим лунным красавчиком, получив шанс на лучшую жизнь, никто не помешает помочь Ирис… или даже продолжить с ней отношения, если она будет согласна.

– На последнее можешь не рассчитывать. Она бы предпочла бега и риск. Я её понимаю. Я бы тоже.

– Если хочешь считать меня слабаком, сестра – считай. Но переть против Рэя, когда обе руки вы мне свяжете узлом и каждую из вас можно будет использовать как повод для шантажа и угрозы – безумие. Я не вытяну, лишь всех подставлю. Такую ответственность я на себя не возьму. Если для того, чтобы не ставить под угрозу жизнь любимой женщины мне придётся от неё отказаться – я сделаю это. Но, клянусь, я отступаю на время. Придёт момент, когда я стану достаточно силён, чтобы взять то, что хочу и никто, даже Рэй, меня не остановит.

– Хотелось бы мне верить, что тебя ведёт лучшая, а не худшая сторона твоей натуры, Энжи.

Энджел усмехнулся с изрядной долей горечи:

– Они как правая и левая рука – обе всегда со мной. А теперь пошли. Скоро начнётся твой Кровавый выкуп. Посмотрим, на что способен твой Лунный принц?

Глава 25. Ирис

Входя в дом не ожидаешь увидеть в них посторонних. Дом – твоя территория, где тебе полагается быть в полной безопасности. Как странно, иногда в каком-то месте приходится привыкать годами, а иногда – зайдёшь, сделаешь вздох и понимаешь: это то место, где ты хотел быть всегда.

Квартира Энджела пришлась по душе Ирис сразу. Всё в этом месте словно нарочно было сделано по её вкусу, дожидалось её, как свою хозяйку. Правда, пожив немного, иногда, оставаясь в этом месте в одиночестве, уходя позже Энджела, она словно бы чувствовала на себе незримый, сковывающий взгляд, холодный и изучающий. Но естественно, всё это списывалось на воображение и бушующие гормоны.

Однако в этот раз, стоило переступить порог и ощущение того, что она не одна, стало слишком живым, почти осязаемым. Постороннее присутствие ощущалось прикосновением на коже.

Она вошла в холл и увидела его. И ещё до того, как мужчина успел что-либо сказать или сделать, ещё до того, как она успела рассмотреть его, чувство нарастающей беды вызвало почти паническую атаку. Будто из пространства выкачали воздух и стало нечем дышать.

Это был не тот страх, когда понимаешь, что твоей жизни что-то грозит. Такое ощущение бывает перед самым началом грозы, до первого ураганного выдоха, когда не разумом, но сердцем, всем своим существом ты понимаешь – вот сейчас и грянет. И ничего нельзя будет обернуть вспять. Ничего не изменится. А то, что случится, тебе совершенно точно не понравится.

Когда он шевельнулся, поднимаясь из кресла, чтобы двинуться ей навстречу, Ирис резко отступила назад и нечаянно толкнула столик, ваза из тонкого стекла, стоявшая на нём, упав на пол, раскололась с сухим неприятным треском, а заполнявшие её цветные стеклянные шарики раскатились по полу. Их стук неприятной дрожью отдавался во всём теле.

Мужчина скользнул взглядом по осколкам, равнодушно, а затем вновь поднял взгляд на неё.

Он казался высокой стройной тенью. Ирис не оставляло ощущение, будто стены раздвинулись и выпустили на свет нечто столь тёмное и прекрасное, угрожающее и неистовое, что она может лишь чувствовать, но не описать словами.

В одном человеке не могут уживаться лёд и пламя, свет и тьма, но в незнакомце, что стоял напротив неё, всё это было. Очень красивое бледное лицо в обрамлении чёрных вьющихся волос. Тонкий профиль с острым подбородком, высокими скулами. Поджарая, стройная и высокая фигура, легко вписывающаяся в перевёрнутый вниз вершиной треугольник – широкие плечи, длинные ноги, общая вытянутость пропорций.

Черное и белое чередовались в нём, как клетки на шахматном поле: белое лицо – чёрные локоны; белая рубашка – тёмные брюки. И никаких ярких пятен, если не считать кроваво-алых губ.

Ирис поняла, что знает, кто перед ней. Хотя они почти не говорили о нём с Энджелом. И никогда раньше не встречались.

Она молча смотрела на него, ожидая, когда он заговорит. Первым.

И он не подвёл:

– Здравствуй, Ирис, – сказал он таким голосом, ласкающим и карябающим одновременно, каким мог бы говорить сам Мрак, обрети он способность разговаривать.

Она чувствовала себя кроликом, парализованным даже не страхом, а чем-то большим, магнетическим и непреодолимым. Будто она была обезьянкой из бандерлог, попавший под влияние Каа.

– Рэй Кинг? – в её голосе прозвучал вопрос, хотя подтверждения не требовалась.

Она была уверена в своей догадке. И молчаливой кривой улыбки вполне хватило.

Рэй шагнул вперёд, приближаясь. Его острый взгляд был взглядом оценщика, беспристрастно оценивающего драгоценный камень. Или – товар.

– Что ж? Вынужден признать, ты красивее, чем я мог вообразить. Красота без изъянов явление в этом мире редкое. Я ожидал увидеть нечто более простенькое. Думал, ты похода на милых гламурных девчонок, с которыми приятно провести вечерок. В тебе же чувствуется порода.

– Я так понимаю, это констатация факта, а не комплимент?

Ей хотелось отшатнуться от него, отодвинуться, но вместе с тем инстинкт подсказывал – замереть и не двигаться. Не выказывать страха или удивления – ни выказывать вообще никаких чувств. Полное самообладание. Или его имитация, тут уж как получится.

– С какой целью вы пришли?

– Во-первых, было любопытно взглянуть на тебя. Мой сын не из тех, кто влюбляется.

– Поглядели?

– Да. И, как я уже сказал, я неприятно удивлён.

– То есть?.. Вы же сказали, что я красива и… кажется, во мне чувствуется порода?..

– Верно. Если сказать короче, ты мне понравилась. Я понимаю, что мой сын мог в тебе найти.

– Правда? Я польщена. Мы знакомы почти пять минут, а вы успели наставить мне кучу оценок…

– Ты понимаешь, что мой визит не несёт для тебя ничего хорошего. Мне жаль, потому что, как я уже сказал, ты мне понравилась. А мне редко кто нравится. Присядь, Ирис.

– Зачем?

– Чтобы не стоять столбом. К тому же сидя легче воспринимать неприятные известия. Поскольку, как я уже сказал несколько раз, ты мне понравилась, я буду с тобой честен. Вы не будете с Энджелом вместе.

Это прозвучало спокойно, но так, будто двух мнений на этот счёт быть не могло. Прозвучало так, что Ирис поняла сразу, чтобы она не сказала или не сделала, всё будет так, как захочет этот чёрный человек с белым лицом. И вместе с осознанием того, что как плетью не перешибить обух, так и её воле не пересилить волю этого человека.

Сердце облилось кровью, но беззвучно. У Ирис было не так много жизненного опыта, но у неё была отличная интуиция, а эта интуиция подсказывала, что ни истерики, ни просьбы на Рэя Кинга не подействуют. Он не воспринимал её враждебно, она просто была препятствием, через которое планируется перешагнуть. Если это получится, препятствие оставят в покое, если нет – снесут к чёртовой матери.

Инстинкт самосохранения просто кричал о том, что нельзя давать волю эмоциям, нельзя кричать и не стоит сопротивляться. Если Рэй захочет убить её, он её убьёт. С холодком в сердце Ирис поняла, что подобный вариант развития событий не исключён. Потому он и пришёл говорить тет-а-тет.

– Почему? – подняла она глаза, встречаясь с ним взглядом.

Впервые видя его глаза так близко, она поняла, что они не чёрные, как и Сандры и Энджела – полуночно-синие, как небо в глубоких сумерках. И ресницы длинные, как у куклы.

– Почему? – повторил он, чуть хмурясь. – Что – почему?

– Почему моя кандидатура вас не устраивает? Конечно, я не так богата, как моя, знаменитая теперь, кузина, но во мне та же кровь – я Элленджайт, пусть и не по прямой линии. И Катрин согласится выдать мне приданное. Уверена в этом. Если потребуется, мы заплатим вам ту сумму, что вы потеряете, лишившись возможности продавать вашего сына, как проститутку.

Она ничего не могла с собой поделать. Не хотела, чтобы в словах её сочился яд, но… он всё равно был.

Ирис ненавидела Кинга. Она была уверена, если бы не эта демоническая тварь, Энджел мог быть совсем другим. Он отравил его, развратил, использовал и ломал. А то, что после всего этого Энджел всё равно продолжал испытывать к отцу какие-то чувства… Ирис даже не хотелось задумываться о том, какие… только ещё больше отвращало.

– Вот как? Ты хочешь меня купить?

– Только не говорите мне, что не продаётесь. Это не так и мы оба это знаем. Назовите вашу цену…

– Не стану. Поверь, девочка, тебе она не по карману.

– Отпустите его. Отдайте мне. Не ломайте ещё сильнее, чем уже сделали. Пусть вы чудовище, но даже чудовища способны любить своих детей…

– По-своему, – с усмешкой протянул Рэй Кинг. – Чудовища любят своих детей по-своему. Вот и я делаю так же. Ты мне сейчас не поверишь, но на самом деле я сейчас делаю тебе одолжение. Счастье, что сейчас может дать тебе мой сын, будет недолгим. А вот разочарование и боль станут отравлять тебя годами, разрушая и сводя с ума. Но я разлучу вас, маленькая Джульетта, и твой Ромео женится на другой. И у сказки про большую любовь не будет счастливого конца. И это к лучшему. Потому что в сказках про большую любовь есть всего лишь два варианта: они умерли счастливыми и влюблёнными – это счастливый вариант. Если ты веришь, что любовь сильнее смерти. Или вы выживаете, но плата за это – наблюдать, как умирает ваша большая любовь. Разлагается между кастрюль и кипы грязного белья, которое забыли постирать. Дорогая моя! Ты правда веришь, что милые семейные вечера с попкорном и телевизора сделают моего сына счастливым? Что ты будешь ходить с ним в театр и пиццерию? Что его заинтересует смена подгузника младенцу? Что ты, как бы красива не была, сможешь остаться в его жизни единственный женщиной? Ах, да, вижу по лицу. Ты ненавидишь меня за то, что приходится всё это выслушивать, но ты же знаешь – я прав. И лучше для тебя ненавидеть меня, чем – его. Мой сын, как и я, выглядим красавцами, мы интересны, умны и опасны. С нами приятно коротать роман, но не жизнь. Мы не созданы для хороших девочек и семейных будней. Наш бог – Белиал и Асмодей. Наша суть – искушение и разврат. Мы полигамны и бисексуальны. Мы наслаждаемся, причиняя людям боль, разбивая их души вдребезги и кайфуем, когда они разрушают наши тела. И нас не изменить. Мы такие, какие есть. Но сможешь ли ты принять это?

– Почему я должна принять за истину ваши слова? Вы правда думаете, что достаточно вот-так вот надавить с тем, чтобы я отказалась от вашего сына?

– А что нужно сделать, чтобы ты от него отказалась?

– Вам? Ничего. Я не отступлюсь от Энджела до тех пор, пока не буду уверена в том, что… что я не нужна ему. Да, он порочен и испорчен, потому что вы его таким вырастили. Но он любит меня.

– Он так сказал?

– Да. Сказал. Но ещё и его поступки – они говорят за него едва ли не громче слов. И вы знаете, что я права. Вы не пришли бы сейчас ко мне, если бы не думали так же. Он меня любит. И может быть, у нас есть шанс…

– У вас его нет.

– Почему?

– Потому что решать будешь не ты и не Энджел, – из голоса Рэя исчезла напускная мягкость и насмешливость, он зазвучал холодно, сухо, расчётливо и очень жёстко. – Мой сын нужен мне рядом со мной. А ты в этой партии, девочка, лишняя. Тебе придётся отойти в сторону. И будет лучше, если ты согласишься сделать это по-хорошему. Потому что можно и по-плохому. Но тебе не понравится.

– Это угроза? Мне стоит начинать бояться?

– Я всё ещё надеюсь решить дело миром.

– Почему?

– Ты слишком часто задаёшь этот вопрос, девочка.

– Я больше не девочка. Так вы мне ответите? Почему вы тратите на меня время?

– Вместо того, чтобы по-быстрому тебя прирезать? Я часто веду себя как маньяк, и могу им быть. Но разумного во мне куда больше. И, как я уже сказал, ты мне нравишься. Ты слишком красива, чтобы тебя прирезать, как цыплёнка. К тому же, поступи я подобным образом, и Энджелу будет нечего терять. Он станет неуправляемым. Ты права насчёт его чувств к тебе.

Глаза Ирис радостно вспыхнула.

– О, женщины! Как вы порой бываете глупы! Но в этом и ваша прелесть. Мне жаль рушить вас союз. Ты не поверишь, но даже такая сволочь как я когда-то был влюблён. И со мной поступили почти так же, как я теперь поступаю с вами: мне не оставили выбора.

– Так вот почему вы теперь превратились в мрачного и жестокого типа? Из-за разбитого сердца?

Рэй засмеялся. Искренне. Хотя… это ведь Рэй? Даже в самом искреннем его смехе звучит нечто демоническое.

– Возможно, ты и права. Если бы не то печальное обстоятельство, я стал бы добрым и нежным. На самом деле, конечно, нет. Но я помню, как больно терять то, что хочешь больше всего.

– Так почему вы поступаете так с нами?! Оставьте нас в покое! Дайте самим решить, получится у нас обрести счастье или нет.

– К сожалению – не могу. Видишь ли, проблема в том, что Энджелу придётся жениться на другой девушке. Она, как и ты, беременна. От него.

– Что?! Это не правда! Он бы сказал мне…

– Нет. Не сказал бы. Потому что сам этого не знал. Но теперь тебе об этом говорю я. Не случись этого досадного недоразумения, я бы не вмешивался: живите, как хотите. Но войны с Сангрэ мне сейчас не выдержать. Поэтому, девочка, тебе придётся отойти в сторону.

– А если не отойду? – в ярости сжала пальцами подлокотники кресла, в котором сидела, Ирис.

Рэй медленно подошёл к ней, опустился на колено. Он улыбался, спокойно, можно даже сказать, нежно. Его рука легла на её пальцы.

– А если не отойдёшь, милая, – слова текли тихо, легко и мягко.

Он рывком заломил вверх ей пальцы, почти до упора, до хруста – ещё чуть-чуть и они вылетят из суставов. Не ожидавшая ничего подобного Ирис охнула, в равной степени от острой боли, как и от удивления, с негодованием глядя в его точёное лицо, в этот момент похожее на маску безмятежного идола.

– Не отойдёшь – я тебя подвину.

– Пустите, – выдохнула она.

Кинг кивнул и выпустил пульсирующую от боли ладонь девушки.

Баюкая её, прижимая к груди, Ирис больше на своего мучителя не смотрела.

– Вы хотите, чтобы я просто исчезла?

– Я хочу, чтобы ты его не держала. Не пыталась привязать к себе или как-то вернуть. Так и для тебя же будет лучше.

– А как же… как же мой ребёнок?! Почему я одна должна расплачиваться за это ошибку! Это несправедливо.

– Хочешь, чтобы я позаботился о твоём младенце?

Его пальцы вновь сошлись на её подбородке, заставляя девушку запрокинуть голову:

– Я могу и о тебе позаботиться. Ведь мы уже оба поняли, что я нахожу тебя очень красивой.

Ирис чувствовала себя так, будто по спине ползёт тарантул, перебивая мохнатыми лапками и угрожая в любой момент выпустить смертельный яд.

– Не стоит. Я сама справлюсь со своими трудностями. Вы меня убедили, – моргнула она.

Рэй усмехнулся. Одними губами. Глаза оставались мёртвыми, как у снулой рыбы.

– Я рад, что мы наконец-то поняли друг друга, девочка.

В этот момент в двери повернулся замок. Ирис ощутила такое облегчение, будто у неё с плеч упала гора.

Высокая тень сына, за чьей спиной ярко светился плафон, упала на тень отца, стоявшего у окна.

– Рэй?.. – выдохнул удивлённо Энджел.

Взгляд его метнулся от отца к Ирис, испуг в нём сменился яростью.

– Что ты делаешь здесь?! Я тебя не приглашал!

– Нет, конечно. Ты сделал всё возможно, чтобы скрывать от меня свои холостяцкие (а теперь уже не очень) берлоги. Но ты ведь не думал, что если я что-то захочу узнать, у меня не получится?

– Что он сделал? – шагнул Энджел к Ирис, обнимая её за плечи. Во взгляде его светились тревога и страх. – Он обидел тебя?

– Ну, за кого ты меня принимаешь? Обижать беременных женщин я стану только в самой крайней ситуации. Мы просто немного поговорили. О том, о сём, об этом – о разном, словом. Ладно, оставлю вас, голубки. Поговорите. Энджел, не опаздывай сегодня на семейный ужин. Сестре понадобится твоя поддержка. Подружку тоже можешь взять. Если захочешь.

– Какого чёрта ты ей наговорил?!

– Правду, мой милый сын. И ничего, кроме правды.

– Я сам должен был ей сказать.

– Да. Конечно. А ещё, ты ведь планировал сбежать?

– Что?.. Нет.

– Да. А тогда зачем тебе нужно было снимать все свои деньги со счетов. Сбежать не получится, поросятки. Злой и серый волк следит за вами. Но вы можете проститься. Или договориться, как станете спасать свою любовь в экстремальных условиях. В общем, используйте время с толком. До встречи.

Глава 26. Сандра

Событие, которое становилось всё ближе и неотвратимее, знающие о нём насмешливо именовали «кровавый выкуп». Конечно, чем ещё такой отец, как Рэй мог брать плату за такую, как я?

Я чувствовала себя… странно. Хотя само по себе это слово мало о чём говорит. Странным было то, что я никак не могла определиться с тем, чего хотела. Да, я всегда мечтала покинуть это богом проклятое место, вырваться из-под власти Рэя, но при этом жаждала принадлежать самой себе. А получается, я всего лишь сменю хозяина, на моей шее по-прежнему станут держаться удавка и поводок.

Не могла я и определиться в чувствах к Лунному Принцу. Определённого рода влечения я к нему чувствовала, но при этом это влечение не сопровождалось ни уважением, ни доверием. Всё, что мне нравилось в нём было поверхностным и неглубоким: мне нравилось смотреть на него, нравилось его слышать, нравилось разделять с ним страсть на двоих. Но ни нежности, ни желания узнать глубже не возникало. Правда, подозреваю, начни я дожидаться возникновения этих эмоций, рискнула бы умереть старой девой.

Я понимала, что Ральф идёт ради меня на определённый риск. Я должна быть ему за это благодарна. Но где взять эту благодарность? Как её ощутить? На каких потаённых струнах души сыграть?

Что чувствует прекрасная принцесса, зная, что сегодня Белый Рыцарь станет сражаться за неё с Драконом? Да ничего, наверное? И с чего бы было иначе? Белому Рыцарю всё равно, что там за дама, ему важно, что она принцесса. Он следует за мечтой и титулом. Да, они рискует жизнью и готов сложить голову, но для принцессы он первый встречный. И во время эпической битвы её сердце если и заходится от тревоги, то, должно быть, лишь за собственную участь.

К чему я так долго думаю об этом? Волнуюсь ли я, что Ральф проиграет и я не смогу выйти отсюда? Боюсь ли, что сегодняшний вечер может стать для него роковым? Как и со всем остальным – я не определилась.

Поэтому и говорю: я чувствовала себя странно. Да так и должно быть. Кровавые потехи вроде как вышли из чести со времён Древнего Рима, но суть человеческой натуры с тех пор не поменялась: мы хищники, большинству из нас по нраву вид крови и чужой боли. Она запретна, а запретное влечёт к себе неизменно.

Но всё же в этом есть что-то мерзкое, отталкивающее, противоестественное. Собираться, как в театр, чтобы наблюдать за пытками. И чувствовать при этом себя ценным призом в игре. Хорошо, что у меня крепкий желудок, иначе могло бы стошнить.

Чёрной невесте положено носить чёрное, блудницам – вызывающий наряд. Так что я решила соответствовать атмосферу, месту и мероприятию. Мой любимый, вызывающе-сексуальный (хотя на мой вкус, на самом деле – нет), чёрный костюм из кожзаменителя облипал фигуру, как вторая кожа.

Первым, кто встретил меня в зале, где, как естественно было предположить, намечено развлечение, были мои милые братья. С Энджелом до этого мы расстались незадолго – не больше часа. Но он умел при желании проводить время с пользой. Когда я вошла, и он, и Ливиан была уже изрядно нетрезвы.

Как обычно, в присутствии Ливиана меня не оставляло ощущения того, что воздуха в помещениях явно не хватает. И всё то количество земли, что отделяло нас от поверхности, словно наваливалось на плечи.

С нашей последней встречи он похудел ещё сильнее – кожа да кости. Глаза словно подведены чёрной тушью и лицо с первого взгляда кажется накрашенным. Прекрасный порок представал в его образе во всей своей болезненной привлекательности. Растёкшись по одному из диванов, он казался медлительным и расслабленным, но я не по наслышке знала о резкости и быстроте его реакций. Во время совместных рейдов, когда сводный братец брался меня страховать, его вмешательство действительно несколько раз спасало меня от беды. Если не от смерти.

– Привет, – криво усмехнулся он, скользнув по мне тёмным взглядом.

Он откровенно пялился на меня, не стараясь не скрыть сей факт, не подчеркнуть. Раньше он старался не демонстрировать своего внимания.

С нашей последней встречи в нём словно бы что-то сломалось и оголилось, словно провода, на которых треснула изолента.

– Привет. Ничего личного, но, если скажу, что рада здесь тебя сегодня видеть – солгу.

– Солги, – согласно кивнул он. – Почему нет. Ложь, дорогая сестрёнка, я понял это недавно, куда мягче и милосердней правды. Ты не присядешь?

– Рядом с тобой? Нет.

– Ты занесла меня в чёрный список? С чего такая немилость.

Я пожала плечами. Не видела смысла играть в игру «я игнорирую тот факт, что нам лучше не сближаться». Бросать спичку в порох плохая идея.

– Ты знаешь с чего.

Энджел, маячивший у бара и казавшийся занятый только выбором выпивки, обернулся и, нахмурившись, внимательно поглядел на нас.

– Я что-то пропустил?

– Нет, – ухмыльнулся Ливиан, как никогда напоминающий мне в этот момент отца. – Это я пропустил. И не уверен, что не сожалею. Но рад поздравить тебя, сестрёнка, с потерей девственности. Надеюсь, теперь та развернёшься по полной и нам тоже, наконец-то, что-нибудь обломиться.

Энджел нахмурился.

– Ты серьёзно?

– Серьёзно – про что?

– Надо же! А я и не замечал, что ты клеился к моей сестре!

– К слову, она и моя сестра тоже, – вздохнул Ливиан, закидывая руку на спинку дивана и непроизвольно при этом поморщившись. – И именно по-этому я к ней, как ты выразился, клеиться не стал.

–Он приставал к тебе?

Энджел казался искренне возмущённым, когда обернулся ко мне. Решил разыграть оскорблённого опекуна? Вечер только начался, а уже весело.

– Нет, конечно. Успокойся.

– Не ревнуй, Энджел, – своим глубоким мягким голосом с оттенком сарказма проговорил Ливиан. – Я не дал своим тёмным инстинктам поработить себя. И не поддался чарам сестры так же, как не поддался чарам брата.

– Со всеми бы братьями тебе так, -сощурившись, насмешливо протянул Энджел, качнувшись с пятки на носок. – Какая прелесть снова окунуться в семейные будни. Подумать только, я не был здесь меньше месяца и так многое успел забыть.

– Всегда рад помочь вспомнить, – Ливиан потянулся к бутылке водки, стоявшей у дивана на полу.

Я только сейчас заметила, что она пуста уже на две трети.

– Даже не бренди? Водка? И ты пьёшь её глотками, как воду? Ты нереально крут! – насмехался Энджел.

Ливиан махнул рукой:

– Не завидуй. Этого добра тут навалом. А для сегодняшней вечеринки трезвая голова скорее помеха, чем подарок. Теперь ты человек свободный от обязательств, так что – присоединяйся.

– Свободный? – скривился Энджел. – Да я без пяти минут почти женат.

– Мы оба знаем, во что ты будешь ценить эти брачные обязательства, которыми тебя практически изнасиловали. Пей. И пусть веселье начинается.

Я решила, что сказанное и меня касается, но Ливиан отвёл руку в сторону, не дав мне дотянуться до бутылки.

– Что? – возмущённо глянула я на него. – Меня веселье не касается, что ли?

– Если ты сейчас начнёшь веселиться с помощью водки, никому из нас уже не будет весело.

– Вообще-то, я сама могу решить… – попробовала я возмутиться.

– Да-да! Ты взрослая, серьёзная, очень крутая девчонка. Но крепкая алкогольная продукция не для невест на выданье.

– Он прав, – поддержал Ливиана Энджел. – На что это будет похоже? Вдруг жених окажется на высоте. Не дело же ему вручать в дымину пьяную невесту?

– Вручать? – презрительно фыркнула я. – Может, у вас и бант подарочный имеется, чтобы им коробку со мной перевязать? Вручатели!

– Коробка не понадобится. Бантик вполне можно повязать вокруг твоей милой шейки.

– Не жадничай, – Энджел, как всегда, был демократичен. – Сам знаешь, выпить ей не повредит.

Ливиан резанул его взглядом, молча пожал плечами.

– Хочешь, чтобы она закончила, как ваша мать? Сядь, Сандра.

– Кем ты себя воображаешь? – вскинулся Энджел, сверкнув глазами. – Нашим отцом?

– И не надейся, – Ливиан сделал очередной глоток, даже не поморщившись, словно глотал простую воду.

– Делаешь вид, что проявляешь заботу о сестре? Как мило! Будто тебе не всё равно, что с нами происходит!

– С тобой, мой сладкий – совершенно всё равно. Но Сандра в нашей мальчуковой семье единственная девушка. И да, мне не всё равно, что с нею станет дальше. Ты ведь это понимаешь, Сандра, да? – взглянул он на меня своими дикими, опалёнными, словно выгоревшими изнутри, глазами. – Если бы я не боялся тебя сломать, многое было бы сейчас по-другому. Иногда тех, кто меньше всех безразличен, приходится отпускать первыми. Для их же блага. Но не мне же тебе рассказывать, братец. Ты и без меня это хорошо знаешь.

– Боже! Я сейчас расплачусь от умиления. Кругом сплошные жертвы во имя любви! – с сарказмом протянула я, обходя обоих братьев, чтобы подойти к бару и налить себе текилы.

Этот напиток мне нравился куда больше горькой водки, похожей на безвкусную, горящую во рту, воду. Всегда одинаковую. Текила – терпкая и дерзкая, крепкая и мягкая, нежная и изысканная, всегда разная. А соль и зелёный лайм дополняют вкус текилы, делая его более пикантным. Я предпочитаю золотую, карамельную текилу прозрачной – производное от остролистной агавы.

– За честность! – подняла я тост, перед тем, как прикончить залпом стакан с текилой. – Хотя бы перед самим собой. Никто из нас не знает, что такое любовь если лучшее, что мы можем сделать во имя неё это просто позорно сбежать.

Энджел нервно дёрнулся и посмотрел на меня так, будто я его ударила.

– Считаешь, что мне следовало побороться за свою любовь? – холодно улыбнулся Ливиан. – Хотя бы за одну из них, да? И любая из моих избранниц была бы просто счастлива?

– Видимо, я многое пропустил и в ваш диалог мне лучше не встревать, – пожал плечами Энджел и, подойдя к Ливина, пробурчал. – Подвинься.

Дверь распахнулась, и наш милый семейный междусобойчик был нарушен появлением нового лица.

Лунный принц. Мой Лунный принц. Слишком красивый мальчик не из нашего мира, он выглядел так, будто боги вылепили его прекрасное и совершенное тело из льда, хрусталя и жидкого серебра. Слишком лёгкий, слишком тонкий, слишком нереальный чтобы надолго задержаться среди нас.

Его появление заставило нас замереть. Мои братья замолкли на мгновение, с любопытством разглядывая моего избранника.

– Н-да, – первым разрушил паузу Энджел. – Теперь понятно.

Глава 27. Ральф

Я почувствовала себя неуютно под вопросительным взглядом Ральфа. Он скользил по обтягивающему меня латексу как шелестящий прохладный шёлк – с лёгким недоумением, с горькой насмешкой. И я впервые поняла, насколько мой наряд дёшев и вульгарен. Что мой вызов в таком виде значит не больше, чем любая дикая выходка незрелого подростка.

И что текила – это так же грубо и дёшево.

– Добрый вечер, Сандра. Ты представишь меня своим братьям.

– Считай, что ты уже представлен, – вмешался Энджел.

Конечно, мой милый братец не мог пропустить такое красивое личико мимо себя, чтобы не начать флиртовать.

– Признаться, мы с нетерпением ждали встречи с тем, кто сумел Сандру заинтересовать до такой степени, чтобы она потеряла голову.

– А она её потеряла? – всё с той же мягкой прохладой ненагреого шёлка прозвучало в ответ.

– А разве нет?

– Мне так не показалось.

– По-твоему Сандра готова была отдаться любому, хоть первому встречному? – из-за того, что голос Ливиана звучал на несколько тонов ниже, казалось, что он не проговорил эти слова, а прорычал.

Ральф, повернув голову, несколько секунд словно сканировал моего сводного брата, а потом его внимание вновь вернулось ко мне.

– Мне нужно ему отвечать?

– Нет.

Добавлять к этому «нет» что-то я не хотела. У меня возникло очень неприятное чувство, будто Ральф при виде моих братьев понял всё то, что я пыталась не видеть, не рассматривать, скрывать даже от самой себя.

– Рискну предположить, что всё, что мы имеем на данный момент, всего лишь плоды тонкого расчёта, – выдохнул Ливиан. – И как всегда бывает в таких случаях, всё просчитывая чаще всего и просчитываешься.

– Не на этот раз, – твёрдо заявил Ральф.

Мне не нравилось, как эти двое смотрят друг на друга. За что «люблю» нашу милую семейку, стоя в кругу милых родственничков никогда нельзя знать, кто из них уже успел переспать друг с другом, а кто собирается это сделать в ближайшее время. Никому нельзя верить. Ни во что нельзя верить. Ты словно плывёшь в бурно колышущихся волнах и тебе не суждено выбраться на твёрдую поверхность.

Ты ничего не контролируешь. Ты ничего не можешь предотвратить. Как не убеждай себя, что тебе всё равно, что ты ко всему привык и тебе наплевать, наступает момент, когда ты слишком устаёшь для того, чтобы продолжать лгать самому: тебе не всё равно. Тебе так же больно, как и любому нормальному человеку. Именно поэтому я и мечтала вырваться от них – потому что, когда у саламандры заканчивается запас прочности, пламя в итоге пожирает её.

Ненавидеть – чтобы не любить. Бежать, чтобы боль тебя не догнала и не уничтожила. Уничтожить первой, сломать и развеять по ветру, чтобы не оказаться уничтоженной, сломанной и развеянной.

Но Ливиан прав – пытаясь спастись и не попасть в сети запретных чувств к собственному брату, я рванулась из огня да в полымя. И Ральф, в равной степени одновременно и равнодушный, и страстный ко всему, он не лекарство – он яд. Я, конечно, стану сопротивляться. Но это бесполезно. Он уже во мне. Он действует. Мне не спастись.

– Мы можем поговорить наедине? – обратился он ко мне.

– Это вряд ли.

– А вот и папочка, – засмеялся Энджел.

– Все действующие лица на сцене, – подвёл черту под прозвучавшими репликами Ливиан.

– И пусть шоу начинается, – ухмыльнулся мой близнец, с которым, честно говоря, мы совсем не походи.

– Хочешь сказать, что кроме нас зрителей не будет? – брови Ливиана саркастично приподнялись.

– А зачем в узком семейном кругу чужие? Ну, или почти в семейном? – вторил ему Ливиан.

Я стояла за стойкой, словно пряталась за ней и стаканом. С утра я почти ничего не ела, крепкая текила быстро и бодро ударила в голову – комната плыла перед глазами. Я бы не возражала против того, чтобы она уплыла окончательно. Это было забавно и странно, но в этот момент я испытывала стыд. Забавно! Наверное, так чувствует себя любая девушка на выданье. Стесняется каких-то бытовых мелочей перед новыми родственниками, боится, что новая родня не понравится кровникам и наоборот?

Разве не дичь всё то, что сейчас должно здесь произойти? И то, что я была причиной затеять всё это было особенно тошнотворно. Дети подземелий, не рискнувшие выбраться на поверхность даже после солнечного заката, мы пыжимся, изо всех сил изображая… что? Изящество и непринуждённый лоск светского мероприятия? Или всё это мне только представляется и каждый, кроме меня, вполне доволен тем, что он есть.

Рэй Кинг умудрялся выглядеть важным и величественным даже без рубашки. Он изначально свёл одежду к минимуму, понимая, что в ходе того, чем мы тут планируем развлекаться лишние тряпки – лишнее. Мало кому без одежды удаётся выглядеть внушительно, а не гротескно. Он, как всегда, справлялся.

– Прежде, чем мы начнём, предлагаю ещё раз оговорить правила, – проронил Ральф.

– Естественно, лучше оговорить заранее. Насколько знаю папочку, он натура увлекающаяся и развлекаться готов круглыми сутками. Ограничение во времени – миленькая деталь, без которой лучше в этот омут не соваться.

– Полчаса всех утроит? – выдвинул предположение Рэй.

Ливиан пожал плечами, как бы говоря, что он тут на положении главного гости и зрителя, решать ничего не желает и более, чем доволен таким положением дел.

– Когда всё закончится, со мной или без меня, ты дашь Сандре уйти и не станешь держать её около себя силой.

– Что значит, с тобой или без тебя? – снова фыркнул Энджел. – Если ты проиграешь, получается, что всё остаётся как есть?

Я бросила на брата недовольный взгляд. Ты вообще на чьей стороне?

– Ты отпустишь её даже в том случае, если у меня уйти отсюда не получится.

– То есть, даже если ты сломаешься? – приподнял бровь Рэй. – Это вряд ли.

– Проигрыш будет засчитан, если я буду кричать. Или стонать. Но умереть можно и молча.

Я нахмурилась. Мне всё это не нравилось, и с каждой минутой всё сильнее и сильнее. Я готова была почти сожалеть о том вечере в «Астории».

– Ты будешь кричать, мой сладкий. Я умею развязывать языки, поверь мне. Как и лишать самообладания. Это одно из немного, в чём я хорош. Хотя, вру, конечно – я во всём хорош, за что бы не взялся.

– Не хочу лишать тебя даже толики твоей самоуверенности, Рэй, – сквозь привычную меланхолию Лунного Принца всё же просвечивал намёк на иронию. – Но ни у кого не получится всегда и во всём быть первым. Ты не исключение. Все когда-нибудь проигрывают.

– Не сегодня.

– Сегодня.

– Почему ты так в этом уверен?

– Ни в коей мере не хочу усомниться в твоей силе и фантазии, просто я никогда не кричу. А ведь до сих пор у меня не было такого прекрасного повода проявить сдержанность, как сегодня.

Классно быть прекрасным поводом.

– Любая бесстрастность, мой сахарный мальчик, это лишь броня. Нет такой брони, которую нельзя было бы разрушить.

– Да, папочка, для этого и ставится ограничение во времени, – в очередной раз беззастенчиво влез в их диалог Энджел.

Ливиан предпочитал хранить молчание. Как и я.

– Если через полчаса ты не издашь ни звука, я отпущу её, – кивнул Рэй.

– Ты не нарушишь слово?

– Я никогда его не нарушаю. В том случае, когда даю.

А нужно сказать, что случалось это крайне редко. Но свои обещания Рэй сдерживал всегда. Это правда. Он следовал своим внутренним правилам безоговорочно, жалко только, их редко удавалось понять.

Я мысленно готовила себя к самому страшному и приняла твёрдое решение держать себя в руках чтобы не произошло. В конце концов в действительности лишить Ральфа жизни у Рэя вряд ли получится. А кроме смерти, такие, как они, всегда вылечиваются.

Совершенно прекрасен, совершенно безумен, совершенно беспощаден – все эти эпитеты прекрасно определяют моего отца. Сердцебиение моё ускорялось, то ли от страха, то ли от привычного гнева за то, что я ничего не могу контролировать, но вынуждена быть бесконечно безмолвным созерцателем, лишённым права голоса.

– Приступим?

Рэй приблизился к Ральфу неумолимо, бесчувственно и уверено.

– Я готов, – медленно и торжественно развёл в стороны полы белоснежной рубашки Ральф.

Выражение его лица было привычно нейтральным и нечитаемым. И чуть-чуть меланхоличным, как у ангела, скорбящего о несовершенстве этого мира. Или о том, что он пал и вернуться туда, где так легки облака и крылья птиц, он уже никогда не сможет.

Его бледность вряд ли была здоровой, как и алые пятна румянца на скулах. Контраст между серебристо-лунной кожей и блестящим шёлком длинных волос отсутствовал, но они прибывали в полной гармонии. Его платиновые волосы казались лунным сиянием на фоне ночного неба. Или ёлочной канителью в морозную ночь.

Первый удар Рэй нанёс банально – сжатой в кулак рукой, попав точно в точку смыкания нижних рёбер.

Я ощутила странную волну возбуждения и отвращения к самой себе одновременно. Я не хотела принимать эту часть себя, хоть отрицать её было бессмысленно. Чужая кровь и чужая боль против воли вызывали во мне эмоциональный накал. Я не меньше других жаждала ступить на тонкий лёд и услышать, как от затрещит под ногами; жаждала, чтобы земля, наконец, разверзлась, дав возможность заглянуть в бурлящую между льдами лаву.

– Как мы и договорились? – довольно, словно кот, облизнулся Рэй. – Никаких ограничений и правил?

– Полная свобода и полёт фантазии, – с улыбкой кивнул ему Ральф.

Одна часть меня рвалась сбежать, скуля от страха. Но боялась я не того, что сделают эти двое – я боялась себя. Боялась того жуткого, кровавого монстра, который сейчас рвался с поводка, желая сполна насладиться изысканно-вкусным зрелищем.

Что мы за монстры? Впрочем, другие люди, не из нашей семьи, никогда во мне не вызывали подобных страстей. Я либо убивала их, быстро, как можно быстрее, чтобы они мало что успели почувствовать, либо – просто не связывалась. Ни мужчины, не женщины не вызывали во мне ни тени садистских чувств? Так что это такое? Часть моей извращённой, как у всех Кингов, сексуальности?

Рэй дарил нам всем это жуткое зрелище насилия. Разделял с нами свои пороки. И я знаю, что если бы сейчас передо мной поставили зеркало, я увидела бы в глубине моих зрачков тот же нечеловеческий огонь и ярость, пропитывающие всё насквозь, не исключая вожделения, что полыхали в глазах моего отца и моих проклятых братьев.

Я презирала их, но моя душа была такой же липкой и грязной. Я не готова была с этим мириться, но и победить демона, вырывающегося из глубин души, не могла.

Я хотела увидеть, как он страдает. Хотела, чтобы страдания его были долгими и мучительными, чтобы он был раздавлен ими. Осознаваться, что всё это для меня, из-за меня было сладко. И отвратительно.

Мука и наслаждение – это две стороны одной медали так же, как день и ночь, добро и зло, любовь и ненависть. Бывает ли одно без другого? Может ли существовать?

Хищно оскалившиеся лица и кровь, кровь, кровь…

На всём. Повсюду кровь. Особенно яркая и живая на фоне белоснежной рубашки, небрежно распахнутой; на фоне снеговой кожи. Хруст рёбер, влажный звук рвущихся на части внутренностей, видение хищников, рвущих лань.

Его тело – словно изысканный фарфор или дорогой мрамор, расписанный алыми письменами. В жестоких руках Рэй мой прекрасный Лунный Принц казался сломленным стеблем.

А я жадно смотрела, не в силах отвести взгляда, на его растерзанную одежду и окровавленное тело. И душа моя от этого зрелища металась в клетке, сотканной из стыда и торжества. И не было в ней ни мира, ни гармонии.

Кровь… Алая, горячая, горящая, как рубин или искры костра. Кровь – она была уже повсюду, везде: на теле и одежде Ральфа, руках и груди Рэя, на полу и мебели.

Кровь – она так часто течёт рядом с нами. И, к счастью для других, чаще всего эта наша собственная кровь.

Удары руками в солнечное сплетение, острые ножи, оставляющие глубокие царапины на груди и зияющие раны на животе, огонь, искусственные приспособления вроде цепей или магнитов, часть которых оставалась в ране, а часть помогала управлять ими извне, и снова избиение.

Я чувствовала, ощущала боль почти руками, как упругую ткань. Она, как туман, заполняла собой комнату. Её холодная, безличная сила, переполняла меня, словно подпитывая.

При желании я могла… нет, не видеть и не чувствовать, скорее это было чем-то средним. Но я знала, понимала, что воздействие Рэя настолько сильно, что кости внутри этого прекрасного, утончённого аристократического тела, двигаются, разрывая вены и сухожилия, пропарывая органы. И тоже самое делают беспощадные, как металлический пресс, руки Рэя Кинга. В этом было одно из преимуществ Дара, полученного мной от Синтии Элленджайт: умения видеть и понимать при желании чуть больше, чем это возможно с обычным набором органов чувств.

Он рухнул на пол, сжимая челюсть. Дикая, нестерпимая боль разливалась синеватой бледностью по и без того белоснежной коже, обводила глаза чёрными тенями, заставляла губы алеть с почти непристойной яркостью.

Это было жестоко. И это было красиво – бледный профиль в обрамлении серебряных волос.

Это длилось и длилось. Я жаждала того момента, когда же часы ударят, отсчитав тридцать роковых минут. А они всё не заканчивались. И мне казалось, что с каждой сухой минутой, щелчком отражающейся где-то там, на невидимом циферблате, моя жизнь переворачивается и переворачивается – крутится без остановки. И вот-вот всё полетит в никуда, сорвётся. И винтики раскатятся по полу. И замрут.

Рэй удовлетворял свою жесткую жажду, но мы пировали вместе с ним. Мой разум не хотел этого, моё сердце взрывало от боли, но что-то низкое и животное, что составляло самую суть моей натуры, наслаждалось вместе с отцом.

Наслаждение, смешенное со стыдом – теперь я знала, каким образом это сочетается между собой.

Чудовище внутри меня насыщалось. Знал ли об этой стороне моей натуры отец? Нарочно ли он устроил это кровавое шоу? Очень может быть и так. Но это не примеряет меня с Рэем Кингом. Это лишь усиливает моё желание сделать пропасть между нами непреодолимой.

Ральф походил на труп – красивый, но почти полностью обескровленный и лишённый сил, а между тем опасный. Он весь был сплошной раной и болью, тело било крупной дрожью, н он не кричал – вообще не издал ни звука, хотя энергия боли окутывала его, как аура, вязким тёмным потоком.

Мысленно я видела ножи, кинжалы, шпаги, шипы вращающимися, как часы. И Лунный принц стоял в самом центре этого острого вращающегося вихря.

Мой отец ненавидит не получать то, что задумал. Ненавидит момент, когда контролирует что-то не он. Ненавидет, когда кто-то безнаказанно бросает ему вызов. Он теряет контроль над своими звериными инстинктами и момент становится похожим на то, как поезда сходят с рельсом, состав за составом, потому что тормоза больше не работают. Всё разбивается вдребезги.

Откровенно говоря, я думала, что Рэй не станет фанатически стремиться к победе над Ральфом. Этот союз был нам выгоден – он в недавнем прошлом не раз сетовал, что никак не подберётся к Элленджайтам. Он сам практически подкладывал меня под Альберта, не слишком принимая во внимание тот факт, кто ни он, ни я не испытываем друг к другу ни малейшей тяги, и сексуального притяжения между нами ровно столько же, сколько между утюгом и валенком.

А теперь, когда я практически на подносе преподнесла ему желаемое (факт, что стоит к чему-то стремиться со значением минус, как оно непременно сбудется) он вёл себя, как упрямый осёл. Думаю, что всё это изначально в планы не входило, Рэй увлёкся, его попросту занесло.

Объединить два потока боли в одно было гениальной и совершенно глупой идеей.

Они застыли, прислонившись к друг другу, словно любовники, заключившие друг друга в объятия. И со стороны для постороннего человека могло казаться, что ничего не происходит. Но каждый из присутствующих знал, что два потока боли, сливающийся в один, способны вылиться в океан, сметая все преграды.

Ощущения напряжения, будто всё вокруг наэлектризовалось до такой степени, что сам воздух словно испускал огненные искры, было непередаваемым.

И в мертвящей тишине колоколом пробили часы, ставя точку в истекших тридцати минутах.

Оба они, Ральф и Рэй, стояли, опустившись на колени, ловя ртом воздух, одной рукой продолжая цепляться друг за другой, а второй опираясь в пол, чтобы не рухнуть.

Ральф поднялся с колен первым. Его штормило и выглядел он противоестественно и жутко.

– Сандра? – позвал он меня, протягивая ко мне руку. – Цена выплачена. Иди ко мне.

Но я стояла, словно пригвождённая к месту, не в силах сдвинуться.

Я не знала – хочу ли я? Что значит для меня этот вечер? Свободу? Вряд ли. Скорее, новые кандалы.

– Иди, Сандра, – прорычал Рэй, в свой черёд поднимаясь с колен. – Не заставляй меня применять силу. Всё честно и договор выполнен. Теперь ты принадлежишь ему.

Всё было честно. Белый Лунный Принц победил Страшного Дракона и спас Принцессу. Только будет ли она счастлива, когда из пещеры её перевезут в замок.

– Убирайтесь отсюда оба. Немедленно. Пока я не передумал. Ты куда, Энджел?

– Думаю, ему нужно помочь добраться…

– Сядь! Уж как-нибудь доберётся. А не доберётся? Ну, значит не судьба.

Почему мы его слушаемся? Почему я не вмешалась раньше, а просто стояла в стороне и смотрела? Потому, что так приучены. Некоторые решения мы не способны принять не из духовной слабости, а просто потому, что не способны увидеть иной путь.

Я молча подошла к Ральфу и обняла за его талию. Он казался лёгким, будто кости его были заполнены воздухом и хрупким, как ломкое стекло. Его тело казалось холодным – на несколько градусов холоднее, чем положено. Вряд ли хороший знак.

– Надеюсь, ты сможешь дойти до выхода?

– Я тоже на это надеюсь, – прозвучало в ответ еле слышно, на выдохе.

– Звучит не слишком ободряюще.

– Поверь, я постараюсь тебя не разочаровать.

Глава 28. Катрин

День пролетел слишком быстро. События надвигались за событием, захлёстывая, как волны берег во время шторма.

Катрин собиралась в свой Центр после университета, успев распрощаться с Мередит, в последние дни выглядевшей несколько подавленной. Поговорив с подругой по душам Катрин с облегчением узнала, что это не Артур накосячил, испортив отношений, чего она всегда опасалась и втайне со страхом ждала (со страхом потому, что переживала за подругу) – уехала, как и грозилась, Линда. При чём собралась и быстро и покинула Эллиндж практические ни с кем не попрощавшись, что стало полной неожиданностью и потрясением, вызывая тайные тревоги и страхи, потому что всё это было совсем не в её характере – исчезать без предупреждения.

Уезжала, будто сбегала от чего-то. Что могло заставить её бежать? Катрин подозревала, что Альберт хоть что-то знает, но тот лишь пожал в ответ плечами.

– Похоже, нашей подружке нужен отпуск. Она попросила бессрочный отпуск, и я не счёл нужным ей отказать.

– И даже не спросил о причине?

– Нет. В какой-то мере я считаю Линду другом. А друзьям не следует задавать лишних вопросов.

– Почему? Я не понимаю тебя!

– Правда? Я объяснюсь. Лишние слова ограничивают свободу человека и способны нарушить его жизненное пространство.

– Это, конечно, да. А ещё слова иногда могут помочь выяснить, какие проблемы у друга и дают возможность вовремя оказать помощь и помочь.

– Да, согласен с тобой. Но в данный момент Линде нужна была помощь в виде бессрочного отпуска с выходным пособием. И я был рад предоставить ей и то, и другое. Не переживай, Кэт. С ней всё будет отлично. Обещаю.

Его ослепительная улыбка не развеяла тревоги, скорее сделала её острее. Катрин подозревала, что Альберт что-то знает, но скрывает. И делает это скорее всего по просьбе Линды.

Мередит не была уверена, но ей казалось, что сестра беременна. Подруги не говорили об этом, но обе не могли не задумываться о том, кто же отец ребёнка? Выводы напрашивались неутешительные и Катрин с облегчением думала о том, что хорошо хоть, что увлечение Мэри Ливианом осталось в прошлом.

Появление Ирис было совершенно непредсказуемым. Обескураживающим, как снег на голову в июле.

Кузина стояла, прислонившись спиной к машине Катрин. Глаза её скрывали тёмные зеркальные очки. Но даже издалека она казалось поникшей и поблёкшей, несмотря на свой яркий костюм.

– Ирис? Что случилось? – встревоженно спросила Катрин, приблизившись.

В том, что случилось что-то плохое, она не сомневалась. Что ещё, как не крайняя нужна, могла заставить кузину прийти к ней. Снова.

– Ты хорошо себя чувствуешь? Какие-то проблемы с ребёнком?

– Мы можем уехать отсюда? Здесь слишком много солнца, у меня кружится голова.

Голос Ирис звучал, как обычно, чуть-чуть высокомерно, почти как обычно, но в нём слышались непривычные нотки отчаяния.

– Да, конечно.

– Я приехала сюда на такси, в расчёте на твоё транспортное средство, –губы Ирис скривились в тщетной попытке изобразить саркастичную шутку, но, видимо, ей было настолько плохо, что попытка провалилась.

– Конечно, не проблема. Садись в машину. Подвезу, куда скажешь.

Они обе нырнули в прохладное нутро авто, где кондиционер за считанные секунды создал нужную температуру.

– Отвези меня к себе.

– Что?..

– Куда угодно, Катрин. Мне сейчас некуда идти.

– Да что случилось?

– Я рассорилась с мамой, когда сошла с Энджелом Кингом.

– Это я в курсе, но…

– Но с Энджелом пробыть вместе удалось недолго. Удивительно, правда?

Ирис сорвала очки с лица и посмотрела на Катрин сердитыми, блестящими от слёз, но и в таком виде красивыми глазами.

Катрин даже подумала, что у её кузины самое красивое лицо из всех женщин, с которыми судьба успела её столкнуть. Если у таких красавиц на ресницах блестят слёзы, то на что же надеяться остальным женщинам?

– Как только я могла поверить, что может быть иначе?!

– Он – что? Бросил тебя? – у Катрин не укладывалось это в голове.

Нет, понятно, что парни иногда не желают брать на себя ответственность и избегают её. Но, во-первых, как бы не выглядел Энджел, он был частью Хрустального Дома, а его обитатели не отличаются трусостью и лживостью. У них свои пороки.

– Его женят. Этот хренов жеребец исхитрился обрюхатить параллельно со мной дочку какого-то мафиози-наркодиллера, или торговца оружием, или… в общем, какой-то крупной шишки в мире мафиози. И папочка-Кинг настаивает, чтобы жертвенный барашек женился. Мне же отвели роль любовницы или второй жены – там ещё не решили.

Катрин легко могла оценит масштаб трагедии. Когда кажется, что ты в шаге от всего, о чём только мог мечтать, а потом всё рассыпается, как песочный замок и тебе остаётся только терпеть, да собирать себя по частям.

– Мне очень жаль. Правда. Это не просто слова.

– Ты не представляешь, как я их всех ненавижу! – сверкнула глазами Ирис. – И Энджела! И Кинга! И даже эту сучку Сандру, притворяющуюся моим другом.

Катрин хотела была что-то сказать или возразить, но, зная Ирис, решила придержать язык за зубами. Чтобы она сейчас не сказала, это будет как масло в огонь – только полыхать жарче.

– Это проклятый ребёнок! Он словно верёвкой меня связывает. Я не хочу его, Кэти. И избавиться от него не могу. Что мне делать?

– Ребёнок-то чем виноват?

– Тем, что он часть этого проклятого гнезда, рассадника порока! Я трижды делала аборт, Кэтти!

– Что?!

– Трижды! А потом, раз за разом понимала, что всё равно беременна. Как такое возможно?! Хочешь сказать, что это просто младенец? Нет! Это дьявольский младенец. И ты знаешь это не хуже меня. Как только я возьму его в руки, он станет сосать из меня все соки. Я не смогу нормальное его воспитать – никто не сможет.

– Ирис, ты несёшь чепуху. Я очень хорошо тебя понимаю: ты расстроена, ты очень зла – и кто тебя осудит? У тебя есть право сердиться. Ты просто переносишь свои чувства к отцу на ребёнка, но ребёнок Энджела – это ещё не сам Энджел.

– Слушай, не лезь ко мне со всеми этими психологическими методиками. Я знаю то, что знаю. Я хочу поставить в этой истории точку. И ты не имеешь право меня судить, пока не пройдёшь через то же, через что прохожу сейчас я. Чувствовать себя инкубатором для монстра – жутко и мерзко. Не будь я столь жизнелюбива, я бы…

– Ирис! – ужаснула Катрин. – Даже думать о таком не смей! Не хочешь ребёнка, никто не заставит тебя его воспитывать.

– Рада, что ты это понимаешь.

– Я надеюсь, что ты передумаешь. Но это твоя жизнь и только тебе решать, как распоряжаться ею. Ты только скажи мне, чем я могу тебе помочь? И я всё сделаю?

– Правда? – вроде как даже удивлённо взглянула на неё Ирис. – Ты просто поможешь? И не станешь разбрасываться моральными сентенциями? Душещипательными беседами? Говорить, что моё решение безнравственно.

– Я почти уверена, что, поняв, что ты в безопасности и тебе ничего не угрожает, что любить этого ребёнка тебя никто не принуждает, ты передумаешь. Женщины ломаются, потому что им трудно выживать с ребёнком на руках. Они не могут позволить себе получить образование, устроиться на работу, правильно организовать свою жизнь. Но с тобой будет всё иначе. Обещаю, у тебя не будет ни в чём нужды. Ребёнок не помешает тебе.

– А если я откажусь от ребёнка – что тогда? Помощь отменяется?

– Нет, Ирис. Я дам тебе всё, что ты захочешь вне зависимости от того, какое решение ты примешь. Но если ты ошибешься, а ошибку исправить не удастся, подумай о том, как будешь жить с последствиями.

– Я подумала.

– Подумай ещё. Ведь время пока терпит.

Да, это был тяжёлый, выматывающий день. Остаток его был посвящён утешению Ирис и решению её проблем. Как и Линда, она предпочла уехать их города. Не одобряя её решения, но и не переча, Катрин поняла, что в чём-то Альберт был прав – иногда лучшее, что мы можем сделать для своих друзей – это дать им возможность самим решать, что и как для них будет лучшим. Даже если в душе мы и не можем одобрить или принять их решения.

Домой она возвращалась уставшая и разбитая, да и на душе скребли кошки. Они никогда не были близки с Ирис, и всё же Катрин её понимала и не могла не сострадать и не сочувствовать. На месте кузины легко могла оказаться любая, ведь так естественно стараться верить и стремиться любить.

Подъезжала к дому она уже в сумерках и ещё с подъездной площадки увидела, что окна светятся.

«Слава богу, – подумалось, – Альберт приехал раньше меня».

Дверь оказалась не заперта, словно только и дожидалось того, что её толкнут, отпирая.

– Привет! Я дома! – крикнула она с порога, сбрасывая, наконец, с ног туфли на высоких каблуках и ощущая, как кровь устремилась к ступням, получив к ним свободный доступ. – Ты уже ужинал?

Ей нравилось приходить домой и, устремившись на кухню, готовить для любимого ужин. Нравилось чувствовать себя хозяйкой их уютного маленького гнёздышка. И грустно было при мысли о том, что и Ирис, возможно, вот так же крутилась, стремясь угодить, а не получилось.

Чувствуя себя более уставшей, чем обычно, Катрин решила разогреть что-нибудь по быстренькому в микроволновке. Женщина, которую она обычно нанимала для помощи по хозяйству, потому что полноценно учиться, заведовать открытием Медицинского Центра и вести домашнее хозяйство не получалось, хоть тресни. Последним пришлось жертвовать. Альберт был не против. Он в своём викторианском буржуйском веке вообще привык помыкать прислугой. Хотя, на самом деле нет – был до зубовного скрежета вежлив, как истинный джентльмен и не весь их помощница почти тонну, и не будь она их старше лет на двадцать, Катрин вполне могла бы усмотреть в этой предупредительной вежливости какую-нибудь романтическую подоплёку.

– Будешь суши? Что скажешь насчёт лёгкой японской кухни?

Тень, упавшая в дверном проёме, застыла в безмолвии. Катрин почувствовала себя так, будто к спине между лопаток приложили лёд. Стремительно развернувшись, она судорожно сжала нож в правой руке, хотя вроде бы ничего страшного – напротив неё стояла такая же хрупкая, как она, светлокожая и темноглазая блондинка.

– Добрый вечер, Кэтти. Не ожидала гостей?

– Синтия? – нервно сглотнула Катрин, стараясь взять себя в руки.

Чёрт! И чего она так перепугалась? Словно её пугал сам страх перед этой жуткой, пережившей века, порочной ведьмой.

– Что ты тут делаешь?

Катрин очень старалась взять себя в руки, но голос её дрожал как пламя на сквозняке. Память услужливо нарисовала тот памятный и страшный вечер, когда она впервые увидела Альберта. Так же, как сейчас, две молодые женщины стояли друг против друга и Синтия не скрывала своих, мягко говоря, недружелюбных намерений.

– Тебя не приглашали.

Синтия смотрела на неё со злой иронией. Впрочем, можно было бы сказать, что во взгляде её сквозила откровенная ненависть и лёгкая толика любопытства.

– Этот город принадлежит мне, Катрин. И твой мужчина принадлежит мне. И даже ты – в какой-то степени, потому что, нравится нам с тобой обеим это или нет, но ты мой прямой потомок. И Альберта, кстати, тоже.

– Хватит! Я не стану слушать тебя и не дам смутить себя змеиными речами.

– Всё это лишь к тому, что я не нуждаюсь в разрешениях. Я войду туда, куда захочу и тогда, когда захочу. И ни один замок меня не удержит.

– Ладно, – скривилась Катрин. – Спорить об этом бессмысленно. Ты сильна, мудра и первоисточник всего, что нас окружает, госпожа Элленджайт. Чем я обязана счастью созерцать столь бесценное совершенство на моей кухне?

Синтия сощурилась и какое-то время молча смотрела на неё. А потом Катрин ощутила, как невидимая рука толкает в грудь, опрокидывая на ближайший стул, а воздушный поток вжимает в спинку стула, не давая рукам подняться.

Казалось, вместе с Синтией на неё надвигается шторм, как девятый вал.

– Ты! Маленькая дерзкая нахалка, как ты смеешь мне дерзить? Всё, что ты имеешь, дала тебе я. И я могла бы так же легко отобрать всё, считая и твой последний вздох. Стоит сдавить воздушную удавку на твоём горле чуть туже – вот так! – Катрин схватилась за горло, понимая, что воздух в него попросту не идёт, – и ничто, совершенно ничто тебе не поможет.

Воздух снова получалось вдыхать и выдыхать, что было невообразимым облегчением.

– Как ты это делаешь? – выдохнула она.

– Разве это сейчас важно? Нет. Мы обе знаем это. Важно другое. Ты не представляешь, как легко тебя уничтожить и как, ну просто чешутся руки сделать это! Стереть навсегда это самодовольное выражение с твоей смазливой рожи! Погасить свет в твоих ненавистных глазах. Заставить тебя пресмыкаться передо мной, ползать на коленях и получать наслаждение от твоего унижения.

Катрин молчала. Что лукавить? Ей было страшно и подсознательно она чувствовала, что её противница в дикой ярости и очень опасна – как змея. Ядовитая, быстрая, вёрткая. И что любое слово, неосторожно сорвавшееся с губ, может заставить противницу перейти от слов к действию.

– Ты должна была умереть. Именно так всё было задумано. Волкам всегда нужны белые барашки на заклание. Ты идеально подходила на эту роль – белая, невинная, склонная жертвовать собой ради высшего блага. Невыразимо скучная, однообразно-серая, предсказуемая, как восход солнца на западе В тебе и настоящей-то воли к жизни не было! Как ты смогла выжить?! Как получилось, что в итоге ты отняла его у меня?! Он всегда был моим! Только – моим. Моя любимая игрушка, всегда покорная моей воле, моим желаниями, моим целям. Мы с Альбертом принадлежали друг другу и дополняли друг друга как правая и левая рука, как зеркальное отражение – мы единое целое. А ты встала между нами. И всё испортила.

С каждым словом, срывающимся с губ Синтии, страх Катрин нарастал. Возможно, она и была безумной, но она была при этом сильной и беспощадной. Сверхъестественно сильной. Пережившей несколько веков. Своими руками создававшей и уничтожавшей монстров. А что Катрин могла противопоставить ей.

Ни-че-го!

– Знаешь, что хуже всего? Нет, не знаешь. Но я расскажу тебе. Иметь силу, чувствовать её – и не сметь пустить в ход. Если я уничтожу тебя – я уничтожу и его. Он не просто не простит мне этого, он снова бросил меня одну в этой крысиной бесконечной возне, а я снова буду вынуждена возвращать его. Я уже однажды его теряла. Насовсем. Знать, что часть тебя больше не существует по твоей вине – это худшая мука в этом аду, который я создавала для себя и других не единожды. Отдать его тебе – пытка, но я хотя бы буду знать, что он дышит. И, если станет уж совсем не выносимо, я смогу вернуться.

Катрин удивлённо захлопала ресницами, не веря собственным ушам. Что она сейчас слышит? Правильно ли поняла?

– Что?.. Что ты сказала?..

– Я видела сегодня его глаза. Я уже видела такое и помню, чем это закончилось в прошлый раз. Если для того, чтобы Альберт жил, мне нужно отпустить его – я это сделаю. Ты поняла? Я добровольно и по собственной воле уступаю его тебе, овца. Больше того – я уеду из города и не стану мешать вашему счастью, – Синтия скривилась при последнем слове. – Живи, Катрин Кловис, радуйся. Наслаждайся каждой минутой. Но помни – я была раньше тебя, я есть сейчас и буду после того, как ты сгниёшь в своей могиле. Спи в его объятиях, рожай ему детей, таких же красивых и светловолосых, как я и он. А ночами, когда он станет трахать тебя, а ты будешь стонать от страсти в его объятиях, ты не сможешь не задаваться вопросом – не думает ли он обо мне, не тоскует ли? Кого он хочет по-настоящему? Но, что хуже, помни – этот город мой. Всё здесь – моё.

Рука Синтии легла на горло Катрин, заставляя девушку запрокинуть голову. Словно жадная птичья лапа сжалась на пределе, когда ещё вот-вот и станет больно. Но пока только страшно.

– Даже ты, милая моя, овечка – ты тоже моя. Не теки в твоих венах моя кровь, я бы просто разбила твоё сладенькое приторное высокомерное личико, с наслаждением обмакнув мои пальчики в твою кровь.

Синтия наклонилась, почти касаясь своими губами губ Катрин. И это нисколько не возбуждало. Это отвращало, словно её заставляли целовать ледяные губы мертвеца.

От Синтии веяло угрозой, ненавистью и яростью. Она упивалась своей силой и своей властью.

– Ты будешь жить. И со страхом вглядываться в лица своих детей – вдруг твоя дочь будет слишком сильно походить на свою милую тётушку. Ты будешь жить и со страхом глядеть на дверь – вдруг, в один из дней, похожих на своих братьев-близнецов, я вернусь? А мой брат, твой муж, слишком сильно соскучится по своей непутёвой, порочной и всемогущей сестричке? Вдруг он слишком сильно обрадуется мне, а ты ничего – совсем ничего не сможешь с этим поделать? Я ухожу, малышка Кэтти, ты можешь праздновать победу – я уступаю тебе мой трон, мой дом и моего брата. Но я вернусь. Живи с этим.

Видимо, Синтия каким-то образом затуманила ей мозг, потому что следующие несколько минут попросту выпали у Катрин из памяти. Когда она очнулась, в комнате никого не было. И только навязчивый, горький, как полынь, любимый запах духов госпожи Элленджайт свидетельствовал о том, что её визит не пригрезился.

Катрин залпом осушила стакан воды. Сердце продолжала стучать испуганно и быстро. Было немного стыдно за свой страх, но временами ( и эта правда) Катрин боялась Синтию даже больше, чем ненавидела.

«Господи, – подумала она, хватаясь за сердце. – Неужели это правда? Она уберётся из города? И я смогу жить спокойно, не боясь, что Альберт за моей спиной снова встречается с ней? Господи, пожалуйста, пусть это будет правдой! Пусть сегодня из города уедут не только жертвы, но и палачи».

Интуиция никогда Катрин не обманывала. А сейчас она чувствовала всем сердцем – Синтия не солгала. И она не верила, что «госпожа Элленджайт» покинула город из великодушного порыва. Она не уходила – сбегала. От всего того, что наворотила в последнее время и уже не в силах была исправить. Она не могла помешать предстоящей свадьбе Катрин и Альберта иначе, чем уничтожив Катрин физически, что, несомненно, Альберт бы не позволил. Потому и сбежала.

«Скатертью дорога. Плакать не стану. И пусть всё сказанное ей, конечно, правда. Но я не стану каждый день начинать с мыслью о том, что однажды она вернётся – я буду проживать его в полную силу зная, что её здесь нет. А завтра? Завтра пусть само о себе позаботится. Ведь самое важное это именно то, что случается здесь и сейчас».

***

Когда Альберт вернулся, в доме пахло кофе и вкусными сдобными булочками. Булочки он не любил. Но запах ему очень нравился.

Как и Катрин, по-домашнему уютная и очень милая. Такая родная и тёплая, хлопочущая у плиты.

– Ты сегодня поздно, – сказала она. – Я уже начала волноваться?

– Ральф попросил меня сделать для него кое-что.

– И что?

– Угадай, что сегодня случилось?

– Сегодня много чего случилось. И об этом я тебе с радостью расскажу после того, как ты расскажешь мне о ваших делах с Ральфом. Надеюсь, они не любовного толка.

– Как раз именно такого. Он поехал свататься к Сандре Кинг.

– Да что ты? И как это задело тебя?

– Он попросил меня подстраховать его на тот случай, если он вдруг этой помолвки не переживёт. И отвезти безутешную невесту, ставшую вдовой вперёд свадьбы, в домик, который должен был приобрести для подобного случая. Ну ты же помнишь? Я люблю покупать миленькие уютные домики, в которых приятно обустраивать любовное гнёздышко…

– Любовное гнёздышко для Сандры Кинг и Ральфа Элленджайта? Боюсь, моё воображение тут бессильно.

– По счастью, всё обошлось. Все живы, хотя и призрачно-прозрачны, что вряд ли здорово. Вручив молодым ключи, я поспешил к тебе.

– У меня тоже новости.

– Хорошие?

– Я не знаю. Ирис рассталась с Энджелом. Он женится на другой.

– Быть не может! Он же был так сильно влюблён! Ну, в смысле, сильно влюблён для Энджела Кинга, конечно. Что случилось?

– У Рэя были свои планы… и ещё, знаешь, приходила Синтия.

Альберт на мгновение замер, подняв глаза на Катрин:

– Синтия? К тебе? Зачем?

– Чтобы присыпать угрозами печаль прощания. Она сказала, что намеревается уехать из города.

– Правда? – Альберт усмехнулся. – Ну, если она и правда уедет, у нас будет время от неё отдохнуть.

– И это всё? Ты как-то несерьёзно отнёсся к моей новости. С учётом того, какой ты любящий и внимательный брат.

Альберт засмеялся и, перехватив руку Катрин, откусил кусочек от булочки в её руке.

А потом серьёзно поглядел в глаза и сказал:

– Она уедет. Я так думаю. А потом вернётся. Но это больше не имеет значения. Тебе больше нечего её опасаться. Ведь я принадлежу тебе и сердцем, и рукой, моя милая сладкая жёнушка. Я люблю тебя. И счастлив сказать тебе об этом. Я хочу, чтобы ты была счастлива и готов сделать для этого многое.

– Например?

– Стать для Синтии примерным братом. Только братом – не больше.

– Обещаешь?

– Клянусь.

***

Маленький домик на уютной улице переливался огоньками, льющимися из окон. Их полуоткрытых окон доносился запах ванили, сдобы и кофе. Легко шелестели молодой листвой майские деревья. Луна уютно плыла по небу, словно охраняя покой тех, кто юн и кажется себе бессмертным.

Маленький уютный домик был полон жизни и света, предвкушения скорой свадьбы, новых планов.

А где-то далеко-далеко вновь погружался в сон прекрасный Хрустальный Дом – холодный, надменный, неподражаемый. Единственный и неповторимый в своём роде.

Иногда маленькие радости в этой большой жизни самое лучшее, что с нами случается. Хорошо, когда мы успеваем понять это вовремя, потому что в противном случае никакие Хрустальные дома и сказки не вернут простого человеческого счастья

КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ КНИГИ