Охотник бесплатное чтение

Лес сегодня просто под стать моему настроению. Желто-коричнево-красно-черная листва ласкает взгляд, шорох листьев при ходьбе умиляет. Листья взлетают, когда я пинаю кучу собранных в парке листьев и смотрю, как они, медленно кружась, опускаются на землю. Так и хочется упасть и смотреть на небо в этом аромате осени, так и лежать, пока это настроение не отпустит меня. Сегодня я никуда не тороплюсь, впервые за много лет я свободен как птица в полете. Вот думаю об этом, и тело само ложится на красивейший ковер из листвы, с удовольствием вдыхаю пряные запахи леса. Почему я никогда не делал этого? Почему не выходил в лес и не гулял здесь в одиночестве? Семья, работа, вечная занятость пустыми делами не давали мне отрешиться от всего как сейчас? А ведь мне уже за сорок… мои дети выросли, все в институтах, жена с новым любовником. Ей не нужен импотент, любящий выпить, а еще поныть о своей судьбе, и мало приносящий в дом денег. Зато успели квартиру взять в ипотеку, она уже лишь детям пойдет. Хорошо фортануло недавно в работе, и я полностью отдал долги по ипотеке. Даже не верится. А вчера босс позвонил и сказал, что я уволен. Вот я до сих пор иду, чтобы написать заявление на увольнение. Кем я смогу работать сейчас и, главное, где? В этой глуши не нужны экологи. Их как собак полно везде. Везде они ищут себе работу. Надо получать второе образование. На заводе, где работал, я проверял экологичность местности и ставил плюсики, что завод работает не во вред людям, а почти для здоровья, это бред, конечно. Но такая отчетность с моей подписью была необходима. Давно уже говорили, что уберут такую должность, чтобы не платить лишние деньги. А может, ну их? Пусть посылают мне документы почтой, там все и подпишу. Не хочу видеть все эти морды, возможно, опять напьюсь. А так сейчас хорошо, не тянет даже выпить. В кои-то веки и не тянет. Самому страшно стало от этого. Как-то вот недавно будто встретил Ларку у завода и понеслась… пьянки, свадьба, дети. А вот сейчас словно этого и не было. Не было тех лет, это называется, наверное, обновление.

Тучи собираются, и ветер начинает крепчать, в лесу становится уже неуютно, но так не хочется уходить в стылую квартиру. Я им лишний, квартиру занимаю только. Именно так мне жена, бывшая жена, сказала, когда я пытался снова ее разжалобить, чтобы она вернулась ко мне. А ведь она права. Ей-то что, взяла да и ушла к любовнику пожить, потом к другому. В дом-то к себе ведут не замужем которые или старые девы. А эта на все готовое падкая. На третий день пьянки после свадьбы, доставал ее из-под своего друга. Она была вообще невменяемой. Конечно, потом такого не было, но я и не следил. Все на ее совести. Может, в чем-то ее не устраивал, но ведь зарплату исправно носил, секс был по нескольку раз в день, а еще мое хобби – мастерить мебель. Я раз десять за все время переделывал у нас мебель. Сделал огромную гардеробную для всех. Все так уютненько, по полочкам. Все шкафы выкинул. Шкафчики, полочки, статуэтки… детям нравилось до визга. Ей – нет, сказала, что неудобно… сказала, что хочет итальянскую мебель и надоело, что я во всем экономлю и делаю сам очень плохо. Видимо, так и было. Как же мне ненавистна была наша квартира, в которую она поставила мертвую пластиковую мебель! В кухне черт ногу сломит. И главное ведь, готовила бы хоть. А то отварить мороженые пельмени, ума не надо, раз в неделю. А потом опять к любовникам идет. Обрыдла ей жизнь со мной настолько, что видеть меня не хочет… Дети раз в три дня звонят мне и ей. Они не знают, что мы давно уже не живем вместе. Так, для виду приходит. Я поставил ей условие, чтобы она была дома и изображала верную любящую жену, когда дети приезжают с института, иначе не откажусь от доли в этой квартире. А так пусть они забирают. Выполняет условие… не знаю только, радует меня это или убивает сильнее. Собственная ничтожность зашкаливает в моей самооценке ниже плинтуса.

Устало встаю и грею руки своим дыханием. Как же промозгло-то стало. Опираясь о дерево, встаю во весь рост и замираю от ужаса. Я знаю, что сзади меня стоит огромный волчара, он точно там стоит, я видел его морду, и так страшно повернуться. Сердце мое не выдержит, я точно знаю, что не выдержит. Как же страшно. Почему-то уверен был, что это волк. Серая шерсть и огромная морда, это все, что я успел заметить. Делаю вид, что смотрю вперед и не вижу его. Но сердце ведь выдаст меня. Оно бьется в ушах, мешая мне прислушаться. А еще ноги почему-то не двигаются. Словно онемели. Может, от холода? Но холодный рассудок смеется надо мной, подсказывая словно моя совесть: «Ты не обоссысь от страха!» – словно в насмешку над самим мной. Почему-то захотелось самому себе ответить мысленно: «А ты не думаешь, что нас сейчас порвут здесь? Взял бы, да помог мне наладить связь с телом, пока мы еще живы с тобой?!» Рассудок лишь озабоченно начал передавать мне картинки моего разорванного тела, отчего мне стало совсем плохо, так, что я покачнулся. Не успеваю схватиться второй рукой за спасительное дерево, что рядом, и с шумом падаю на спину. А ноги и впрямь словно камни, успеваю заметить при падении. Больно лишь голове, что ударилась о другое дерево. Ну все, сейчас кинется на меня и порвет, вот сейчас вот… смотрю назад из положения лежа и не вижу никого, но я ведь упал ему под ноги тьфу… лапы. Уже смелее переворачиваюсь на живот и смотрю туда, где он мне показался. Но его нет. Хотя вот этот мох на древнем дубе и вот эта ветка… а еще вот этот мох, и если смотреть вскользь, то получится тот самый волк. Твою ж мать!!! Я живу?! Я сегодня живу?!

Облегчение наступило такое, что сразу ноги отпустило. Поднимаюсь на колени и опускаю голову к земле, шепча, словно молитву:

– Спасибо господи, спасибо!!! Я начну новую жизнь!!! Я не буду больше пить, я найду работу!!! Я начну все заново!!! – стараюсь сам поверить в это и понимаю в душе, что не хочу я эту работу!!! Не хочу заново начинать жить с кем бы то ни было. А еще я не хочу детей!!! Насмотрелся, набегался с ними по ночам. Они, как ни болеют, так я больничный беру. Надо мной все смеялись на заводе. Типа я и баба, и мужик. Бабы с гордостью так говорят, а мужики – со стыдом.

Встаю, пошатываясь, и так хочется сейчас водочки швапнуть, да под красную рыбку, если честно, можно и без.

– Ты что, опять выпил? – сказал мне мой босс, увидев меня в своем приемном кабинете.

Это место у него называлось ковром. Напротив всегда сидела одна из крашеных секретуток и смотрела на то, как босс унижает очередного своего работника. Надо мной издевались здесь всего раз. И то не сам босс, а какой-то представитель с другого завода, требуя, чтобы я подписал его бумажку о том, что я, типа, проверил экологичность их завода. Видите ли, в Москве верят лишь моей подписи. Я ведь там заканчивал институт и вышел с красным дипломом, и даже книгу написал, и во всех митингах зеленых участвовал. А еще так хотел на север тогда сгонять, чтобы и там попробовать свои силы на защите морских животных, после взрывов на Новой земле, что была площадкой для проверок всех оружий массового уничтожения. И в огромных количествах шли письма с фотографиями мертвых животных, а еще пленок нефти. Сколько народу из зеленых там расстреляли в упор, не давая им даже приблизиться к островам Баренцева моря. А потом оставшихся провожали до корабля и там, не доезжая, разворачивались на своих катерах, давая пулеметную очередь в небо. Эх… как я хотел тогда в этом во всем участвовать!!! Я не искал славы в те времена…

– Коль? – сказал мой босс Святослав Иванович и, сев напротив меня, скрестил руки на груди.

Я хрипло заметил:

– Теперь уже не важно. Но могу заметить, что я не пьян сегодня, – он поморщился

– Ты как всегда такой вежливый, любезный. Коль, ну матом надо уметь тоже крыть.

Я, подняв указательный палец, заметил:

– Именно, уметь крыть. Святослав…

Он с рыком бросил:

– Теперь я уже не босс. Так что: Свят.

Я шутливо перекрестился, и он, с удивлением поняв мою шутку, вдруг откинул голову и рассмеялся.

– Ну ты, блин!!! Типа свят, свят?! – киваю довольно. Он уже тише смеется. – А что ты так рано пришел? Я сам недавно зашел только. Морозно, да? – сказал он, видимо, чтобы заполнить паузу молчания.

Я кивнул и вытащил из нагрудного кармана своего твидового пальто сложенное пополам заявление об уходе по собственному желанию. Столько лет я работал на этот завод!!! Даже не верится…

– По привычке… Свят… по привычке.

Он, опустив взгляд, придвинул мне из стопки бумаг один листок и сказал вкрадчиво:

– Читай.

Вздыхаю и уверено отталкиваю листок от себя.

– Святослав Иванович, я знаю, что там может быть написано в нескольких вариациях. А еще несколькими тонами, есть грубый для наладчиков, для женского коллектива, также для инженеров…

Он обрывает меня показывая зло на листок.

– Читай!!! И хватит разглагольствовать!

Неуверенно улыбаюсь ему и, опустив глаза, ищу свое имя на листке. Так вот шапка. Такому-то такому-то, от такого-то… ого… а чё это от него? Он ведь вообще главный всего. Он все выкупил с несколькими заводами впридачу. Погоди-ка. А фамилия-то у него такая же, как и у Святослава Ива… твою ж налево. Поднимаю взгляд на босса и неуверенно вчитываюсь уже в слова, что написаны под строкой «Приказываю». Нет, такого не может быть!!! Не может!!! Меня переводят из обычных экологов в… мать его, директором этого завода!!! Они что, спятили?! Какой из меня директор? Я от крученого мата могу в обморок упасть, а они меня над матюгальщиками начальником ставят?! Видимо, захотели, чтобы я помер быстрее, Ларкина, видимо, работа. Босс смотрит на меня чуть удивленно и, когда я уверенно подаю ему листок со своим заявлением об уходе, переспрашивает:

– Ты что?!

Мотаю головой.

– Пошутили, и хватит, – отвечаю ему устало. – Мне еще переть через весь парк, Святослав Иванович.

Он обрывает зло:

– Свят!!! Свят, твою мать!!! Ты отказываешься от этой должности?

Киваю довольно и облегченно вздыхаю.

– Ларка на меня пожаловалась, да? – спрашиваю недовольно, вставая и запахивая пальто. Он смотрит на меня удивлено и затем спрашивает уже устало:

– Ты это к чему? При чём тут она?

Я надменно смотрю на него сверху и предполагаю не очень уверено, держась уже за ручку двери:

– Ну так хочет быстрее, чтобы я помер и квартиру отписал.

В коридоре выпрямляю спину и плечи расходятся. Теперь я не крыса конторская, как меня все обзывали. Боже сколько лет я сюда ходил, как в свой дом родной. И стены уже не кажутся такими угнетающими. Сколько же я сюда ходил-то? Так-с, по три года убираем, ну два с половиной. Это декреты мои по детям. Итого пять годиков. Им сейчас по восемнадцать и девятнадцать годиков. Итого четырнадцать. Ларка сразу и залетела от меня в первый год работы здесь. Потом еще на следующий, нет, не правильно, наверное, ведь не через три года, а на следующий год. Спотыкаюсь о ступеньку и непонимающе оборачиваюсь в темном коридоре перед выходом. Я не сам, меня толкнули. В проеме позади стоит Святослав Иванович. Лицо грозное, он ехидно замечает:

– Что, торопишься в свою квартиру? Идешь, ничего не слышишь, уже думаешь, чем заниматься там будешь…

Восклицаю с улыбкой и каким-то непонятным страхом, как тогда в лесу:

– Я года считал… сколько здесь работал.

Тот внезапно отчеканивает:

– С детьми или без?

Пожимаю плечами.

– Без, насчитал четырнадцать…

Он насмешливо поправляет:

– Пятнадцать лет ровно ты отработал без учета декрета от твоей шалавы.

Я огрызаюсь:

– Не смейте говорить о Ларе плохо!!! Она мать моих детей!

Он усмехается.

– А ты уверен? А ты уверен, что дети твоими были?

Рука сама взлетает и дает ему пощечину. Он удивленно смотрит на меня и вдруг, вздохнув, роняет:

– Неужели, научился защищаться?

Рука, что ударила его, дрожит. Я мямлю:

– Простите, Святослав Иванович, простите, ради бога. До свидания… я тороплюсь… – поспешно открываю дверь и чувствую, как меня толкают в сторону, и Святослав Иванович шипит сквозь зубы:

– Идиот, дурак!!! Я тебе место свое предложил!!! Я перед тобой душу выложил, куда прешь? Никакой Ларки тут не было ни разу. Я врал тебе, чтобы привести тебя в чувства и не дать тебе спиться. Нахрен ты ей не сдался.

Мычу в стену и чувствую, как его руки совсем не по мужски залезают ко мне в брюки. Пытаюсь дернуться, но все тщетно. Он давит и давит, душа меня захватом, расставляя мне ноги шире, брюки падают, громко стуча ремнем. С ужасом, не понимая что он делает, замираю, чтобы он уже успокоился, но нет, его рука уже тянет мои трусы вниз, и я мычу, дергаясь из-за всех сил. Куда там, его имя говорит само за себя. Словно каток наехал. Лишь болью полоснуло между ягодицами, и я завыл от боли, чувствуя как его горячий член протискивается в меня.

– Расслабься… больнее… будет… ох…

Он тяжело вздохнул и вдруг обмяк, войдя в меня. Теплая сперма потекла по ногам, и я стыдливо заревел во все горло, давясь рыданиями. Трусы не помню, как надевал, брюки он мне сам надел. Я лишь оттолкнул его, выскакивая на свежий воздух. Застегивая ремень, затем на автомате застегивая пальто почему-то на все пуговицы. Клетчатый шарф поверх и кепка, и я, прихрамывая, бегу отсюда подальше. Боже, что сейчас было?! Такого быть просто не может! Нет!!! Нет!!! Только не со мной!!! Показалось, показалось! Сейчас приду домой и выпью, чтобы просто отрезветь от этого дня. А еще пережить это все.

Ноги мокрые от его спермы, горло болит от его захвата. До сих пор не понимая ничего, так и иду, а если он меня догонит? Снова пытаюсь бежать, ноги спотыкаются о камни, ветки, падаю не раз и не два. Дома в темноте ищу выключатель и слепо жмурюсь, когда свет наконец-то включается, и так и сажусь у порога, опустошенно глядя просто вперед. Затем вскакиваю и закрываю двери на все замки. А замков много. Я их сам придумал с одним другом фрезеровщиком, что работает на заводе. Вернее, работал. Текучка тогда дикая была. Увольняли всех подряд без разговора. Мне помог тогда мой диплом, с медалью. А еще то, что приезжали из Москвы, и я им показывал свою вотчину, где я беру анализы перед тем, как поставить свою подпись. А еще показывал и хвастался своими приборами для измерения загрязнения воздуха. Даже воды анализ проводил такой, что любой лаборатории на зависть. Купили еще с прежним директором у другого завода, когда тот распадался. Провели по всем инстанциям. В командировку ездил с этим аппаратом, чтобы вывели новые поправки и дали добро на введение его в эксплуатацию. С горем пополам добился и не пожалел ни разу. Он не подводил меня все эти пятнадцать лет.

Замки приятно захрустели в двери, и я уже более спокойно начал раздеваться, лишь сейчас до меня стала доходить суть того, что со мной сделал этот Святослав Ив… да пошел он, буду его Святом называть. Уважения к нему нет. Словно на зоне или в тюрьме, кажется, там так поступают, когда хотят унизить. Усмехнулся про себя. Да если бы он знал, как я сам себя ненавижу, то не так бы меня унижал, а заставлял навоз жрать!!! Смываю с тела его запах и его сперму. Отдираю до красноты ягодицы, анус опухший и болит неимоверно. Теперь я понимаю, как Ларе тогда больно было. Мы еще в начале наших отношений экспериментировали, изучая все виды близости. Она визжала и охала потом от удовольствия. Но я не решался снова это повторять, помня, как она стонала от боли вначале. Делать ей больно не хотелось.

В холодильнике, как ни странно, все есть. Это я три дня не пил. Борщ наварен, и картошечка с грибами. Сало, посоленное по моему рецепту. Колбаска тоже с кровью, от нечего делать попробовал. Васька любит ее очень. Тоска по детям забивала голову. Алеська – вегетарианка, лишь морщится, когда чует запах чесночной колбасы с кровью. Оба они раньше времени окончили школу с отличием. Не зря занимался с ними. Весь двор потешался, что не даю своим детям ни с кем играть, и сам выходил на прогулки с ними каждый день. Отпрашивался с работы, чтобы сводить в кино или музей, зоопарк не любил и всегда ругался с Ларой, когда она хотела их туда отвести. Издевательства и жестокость этого места зашкаливает, в воздухе пахнет не счастьем, от того, что они там находятся, а безысходностью и отчаянием. А еще голодом. Голодом по всему, по свежему воздуху и свободе.

Помню волка в нашей деревне, там, где я раньше жил. Отец у меня был хороший охотник. И его часто вызывали на охоту на волков. Года были голодные для них, и они заходили в деревни. Вот в одну такую вылазку он меня и взял. Я был единственным сыном, и он пытался мне привить те качества, чтобы я смог себя защитить в лесу и от безысходности не помереть с голода. Но никогда он не запасался мясом впрок, лишь когда кушать было действительно нечего. Я уважал его за это. Волки напали тогда на деревню, порвали свиней и кур задушили немеряно у нашего дальнего друга. Приехав туда, обнаружили, что все намного хуже, волки уже людей в лес таскали полуживых и там рвали, пируя по ночам и воя на луну. С отцом поехал и наш сосед. Они расставили тогда много капканов и, собрав весь народ, дали им флажки уча, что дальше делать, чтобы собрать всю стаю, и не одну по возможности, в кучу. Волков тогда много перебили, капканы были почти все заняты. Больше пятидесяти волков за один день только. Следующий день также. Отец потом один выходил в лес, и мужики помогали ему тащить волков, что он перебил. Больно отец озлился тогда, среди разорванных была и его одноклассница. Он сам помогал ее хоронить, когда с трудом узнал ее труп. Когда мы собрались уже уезжать, я решил проверить капкан, что был ближе всех к деревне и, сказав об этом отцу, рванул сделать что-то стоящее за время, что был здесь. В капкане сидел огромный волк, он насторожено смотрел на меня, лапа его была почти перерублена, вторая тоже побывала, видимо, в капкане. Не жилец он был, не жилец. Этих волков можно смело отпускать, мстить они не будут. Сами уйдут без своей стаи. Но я видел те трупы волков, маленькие они были. Этот как-то совсем огромный. Волк смотрел на меня тем обреченным взглядом, когда я, опустив винтовку, что била меня всю дорогу по ногам, присел перед волком и, вздрогнув от оскала его зубов, спросил:

– Я отпущу тебя, ты только не кусай меня. Ладно? Я тебя не трону. Выживешь и ладно. Не приходи сюда больше. Мы с отцом не пришли бы сюда, если бы вы на людей на начали нападать, – говорю, скорее чтобы себя успокоить, и веду к нему медленно руки, опускаю их на смычок капкана и, видя, что он не двигается, убираю, чтобы уже ногой наступить на этот смычок язычок. С усилием нажимаю, но силы моей маловато. Кое-как все-таки получается сделать полу-жим язычка, и капкан ослабляет хватку. Волк не двигается в ожидании. Я уже увереннее нажимаю, и наконец, лапа свободна. Волк рывком назад отшатывается, и я вижу, с каким он усилием пытается удержаться на ногах. Снегом занесло под капканом следы крови. Видно, много он ее потерял. Все! Упал волк. Так и лежит не двигаясь. У лошадей, я знаю, чтобы они не мучились, их пристреливают. И отец тогда говорил, что это очень жестоко убивать друга. Волк мне не друг. Они рвали недавно тела людей. Облизываю пересохшие губы и, сам не зная почему, иду в дом, где мы остановились, и тяну отца за собой. Он осматривает тело волка и с улыбкой говорит?

– Это с другой стаи. Его тут не было. У них зоны поделены. Наверное, проверить пришел. Но ты крещенный этим волком. Смотри-ка, не кусает тебя.

Я уже сижу с миской воды, и он медленно пьет из нее. Отец присел перед волчарой и сказал тихо:

– Я таких волков в жизни не видел, сын! Взгляд у него человечий. Ладно, хочешь, выхаживай его, я задержусь еще на день здесь. Мишку возьмем к себе. Что от Вали остался без матери. Негоже ему в интернат идти. Будет тебе братом.

Киваю серьезно.

– Конечно, пап.

Отец удивленно смотрит на меня и затем переводит взгляд на волка.

– Там требуха осталась от обеда. Возьми, покорми его. Только никому не трепись об этом. Это вожак, похоже, своей стаи. Вон, бугры мышц какие. Такой любой куче тех волков отпор даст такой, что мало не покажется. – Он, вздохнув, встал вместе со мной и сказал ворчливо: – Ружье не забывай, умеешь ведь стрелять. Мало ли какие звери тут бегают!

Я кормил волка до ночи, бегал с деревни на окраину, и лишь на второй день он, кое-как встав, ушел, прощаясь со мной взглядом. А я вытирал слезы от счастья, что он выжил. Татуху сделал в армии – волка на плече. Он стал моим талисманом.

Завод я выбрал этот из-за того что увидел образ волка на заборе. Кто-то красиво нарисовал черного волка. Сам я не умею рисовать.

Съел сначала борщ, затем и картошка подошла, и я, плотно уже поев, зевнул и застыл, глядя в одну точку. Неужели, я пережил изнасилование?

Очнулся, когда солнце светило ярко, и снег, казалось, выжигал глаза. Словно пил вчера, так голова болела дико. Охаю от того, что тело все онемело, и сразу вспоминаю от боли в анусе, что вчера произошло. В дверь звонят долго и настойчиво. Смотрю в глазок и замираю. У двери стоит незнакомый мужчина. За ним моя бывшая. Наверное, мужика в дом привела, чтобы меня выгнать, вздыхаю про себя и обреченно открываю дверь. Смысл прятаться, от судьбы не уйдешь. Открыв им дверь, ухожу сразу в комнату, чтобы собрать чемоданы. Вещей у меня немного. Фотографии детей со мной кладу первыми. Следом трусы майки, рубашки с плечиками. Брюк всего две пары. Одна пара еще со свадьбы. Ботинки – две пары. Зимние и осенние. Вот и все. Папка с дипломами и медицинской книжкой. Как-то пришлось комиссию платно проходить. Вот и осталась. Они о чем-то говорят на кухне, я безучастно одеваюсь и уже у порога протягиваю Ларе ключе.

– Вот магнит от входной, сломался что-то, сильнее надо нажать.

Она, как-то странно глядя на меня, вдруг оборачивается к тому мужчине и со вздохом роняет:

– Это ведь к тебе пришли. Мы встретились у двери.

Приходится застыть в ожидании. Мужчина зовет:

– Николай, может, вы меня чайком угостите?

Растеряно смотрю на Лару, и она кивает. Ко мне сроду никто не приходил. Лара вновь отдает мне ключи от квартиры, с какой-то тоской на них глядя. И пропускает меня в красивую арку кухни. Я долго над ней корпел, год назад пытаясь сделать нашу квартиру уютной и красивой. Так и вхожу в пальто. То, как он смотрит на меня, заставляет меня снять пальто и повесить его на спинку стула, показать ему самому на стул и тут же отвернуться, чтобы поставить чайник на газовую плиту. С холодильника выметнул на стол всякие закуски, даже непочатую бутылку поставил. Лара, видимо, что-то взяв свое, попрощалась со мной одними глазами. Закрыв за ней дверь, захожу на кухню и наливаю кипяток в заварник, чтобы ополоснуть от старой заварки. Когда чай настоялся, разливаю по чашкам и добавляю по чуть-чуть в каждую чашку кипятка. Вдыхаю вкусный запах жасмина и отпиваю мелкими глотками из своей чашки.

– А вы куда собрались с чемоданами? – спрашивает меня мужчина. Пожимаю неохотно плечами и спрашиваю безучастно:

– А вы, собственно, кто?

Он улыбается.

– Я тот, кто предложил вам место директора на этом заводе. – Почему-то потирает свое плечо и руку. Не могу отвести взгляд, глядя на то, как он это делает. Дочь ногу сломала и долго потом так вот же потирала. Узнаю этот жест.

– Вы Буянов А.К.

Он смеется тихо.

– Он самый. Сын мой у вас пока там временно исполняет эти обязанности. А у меня нет доверенного человека, чтобы там следил за всеми.

Теперь уже я смеюсь.

– Как вы это представляете? Я в жизни не позволю себе никого оскорбить, а тут на меня все с матами набросятся.

Лицо мужчины вдруг побледнело.

– Захотят хорошую зарплату получать, так и будут на совесть работать. Вы упрямый честный человек. И тогда ведь вы так подписи и не поставили для другого завода. А ведь чем только не угрожали. И год плохой был. Сокращали всех. А у вас на руках трое было. Жену тогда тоже из магазина уволили. А еще прибавку к зарплате обещали. Помните, Николай?

Киваю, с улыбкой опуская голову. Эх… были времена. А ведь я тогда просто на принцип пошел. Не было в этом какого-то упрямства, может и сдался бы через день другой. Но от меня, как ни странно, но отцепились все. И Свято… твою ж мать его сейчас вспоминать, но он мне ни слова не сказал против, и зарплата та же осталась.

– Меня Александром зовут, – сказал он вдруг дружелюбнее и протянул мне ладонь. Ладонь была сухой и горячей, а еще на ней я заметил много шрамов, у запястья так вообще белесый шрам был чуть не сантиметр шириной. Так и был ободком вокруг запястья.

– Приятно познакомиться, – сказал я для приличия и потянулся к бутылке. – Может, вам налить?

Он кивнул весело.

– От чего с хорошим человеком не выпить? Давай по маленькой.

Через час я ему рассказывал о своей горькой жизни, а еще через час спал сном праведника, очистившимся от грехов. Александр спал в комнате детей.

Бутылок я насчитал пять. Откуда они взялись? Мне казалось, что мы недолго посидели. Вот оно утро опять. Голова, как ни странно, не болит. Александр смотрит на меня, застыв у входа на кухню.

– Ты всегда такой чистюля?

Киваю с улыбкой, отходя от плиты с губкой в руках.

– Я сейчас, сейчас. Немного… только вот губку сполосну.

Быстро ставлю чайник и, открыв холодильник, замираю, у меня не было в холодильнике столько вкуснятины, наверное, лет так шесть. Экономили во всем для учебы детей. А теперь и институт, тоже надо детям жить на что-то.

– Ты что застыл? Это я вчера заказал нам на дом еды. Давай помогу.

Он отодвигает меня в сторону, и вдруг тишину кухни разрушает громкий рев зверя. Я чуть не падаю в обморок и сажусь на стул, хватаясь за сердце. А Александр смеется и достает своей сумки, что висит на стуле, телефон и показывает.

– Это звонок такой, прости, пожалуйста, – он задыхается от смеха, беря трубку и отвечая.

– Свят, ты пошто мне так рано звонишь?! Вон, хозяина, что приветил меня, пугаешь? Знаешь ведь какой звонок у отца твоего стоит, – говорит он, подмигивая мне, и тотчас отвечает: – Какого хозяина? Так Николая, эколога твоего бывшего. Что? Это еще почему? Что ты натворил?! – он встает и смотрит на меня как-то обреченно и, услышав ответ, его рука с телефоном опадает, и он так и садится, не сводя с меня взгляда.

Мне почему-то неудобно, я краснею под его испытывающим взглядом, и затем, встав со стула, кидаюсь в комнату. Он еще говорит о чем-то с сыном и уже другим тоном выговаривает ему что-то. Сжимаюсь у окна и смотрю пустым взглядом на улицу, мой взгляд блуждает по крупному мужчине, что стоит там, где бабульки развешивали свое белье. Дом у нас далеко от дороги, и потому белье не пачкалось. А еще они говорили мне, что раз я здесь живу, значит все нормально. Длинное пальто, застегнутое на все пуговицы, мужчина словно увидел меня из-за тюли, и я чуть не заорал, это был Святослав Иванович. Нет!!! Только не он. Кровь бросается в лицо, и я несусь к двери, чтобы закрыть все замки. За спиной Александр говорит мне, что там сейчас сын придет, и я обрываю его зло:

– Будете у себя дома, пусть приходит к вам куда хочет. Но вы у меня в гостях и тут мои правила. Или уходите. Забирайте свои продукты из холодильника, и прошу вас, – говорю почему-то зло.

Александр смотрит на меня понимающим взглядом и, набрав сыну смс, убирает телефон в сумку и спрашивает:

– Значит, мой сын сначильничал, да?

Краснею и отвожу взгляд.

– Видимо, он привык так поступать со всеми. Он позвонил мне позавчера вечером и сказал, что меня увольняют. Вчера я пришел с заявлением об уходе и отказался от этой должности. Думал, меня разыгрывают. И потом на входе… коридоре…

Он кивнул зло, часто моргая и, протянув ко мне руку, сказал тихо:

– Прости, нет, его не надо прощать. Я за сына не извиняюсь. Я извиняюсь, что допустил это. Не думал, что дойдет до такого. Совсем уже рехнулся он на тебе, Коль. Совсем рехнулся.

Непонимающе смотрю на него и выдавливаю из себя с трудом:

– Что он?

Тот, вздохнув, смотрит на меня.

– Он давно уже любит тебя.

Я смеюсь истерично.

– Любит?! Меня?! Вы сами рехнулись!!! Он же мужик!!! Ваши шутки меня просто убивают, что отец, что сын!!!

Он смотрит на меня очень серьезно.

– Зря ты так. Раньше ты добрее был.

Я смеюсь какое-то время и замираю, неверяще глядя на него.

– Раньше, я? Вы о чем, Александр?

Он вздыхает.

– Когда-то ты меня спас. Я не забываю долгов и все это время присматривал за тобой. Ты пропал из вида лишь когда в армию ушел. Я был рядом с тобой, когда ты отца хоронил. Я был с тобой, когда ты в лесу после этого чуть не заблудился, сгорая от горя. Потом Мишу, твоего названного брата, рак унес. И снова я рядом был. Только я уже сына своего брал, потому что тяжело было мне передвигаться.

Морщусь и гневно отвечаю:

– Да вы меня путаете с кем, Александр Константинович. Никого не было. Я один все это время был.

Он молча кивает.

– Никого не было рядом с тобой это точно… из людей.

Смотрю на него огорченно и не понимаю ничего. Вот ведь сам признался. Чего тогда лицо такое держит. И вдруг миг, и он, как-то застонав, падает на пол, и я не успеваю ему помочь, как вижу огромного волка. Он садится передо мной и смотрит так пронзительно, что крик застревает в горле. Темнота словно падает на меня, мозг отмечает лишь, что я падаю не на пол, а на что-то меховое.

Голова дико болит, в горле пересохло. Неужели пил вчера так много? Что ж так тело-то ломит? Хоть дома пил, и то ладно. На кухне бренчит посуда, и в комнату входит Александр. Почему-то первым порывом тело среагировало на него неоднозначно, забиваюсь в угол и чуть не умоляю его:

– Не подходите ко мне… прошу… пожалуйста… у меня дети… кормить их надо, растить еще…

Он так и застывает на пороге с тазиком в руках.

– Какие дети? Коль? От волка не может быть ребенка. Только щенок. Волчонок. Ты ведь из охотников-волков.

Мотаю головой, побледнев так, что чувствую, как озноб пробрал до самой печенки. Нет!!! Он путает все, я… я – человек. Никакой не волк. Хрипло шепчу:

– Путтттааететттеее, путттаете. Я Николай Старостин. Уходите… прошу…

Но он все равно садится на кровать и протягивает ко мне руку.

– Отец твой, царство его небесное, хорошим вожаком был в вашей стае. И тебя решил уберечь от всего этого. Ушел из стаи и зажил как все люди, боясь, что когда-нибудь и на тебя облаву устроят. Мы дружили какое-то время. Вы со Святом и не виделись толком. Когда совсем малышами были. Только Свят тебя старше был на несколько лет. На пять лет. Поэтому ты и не помнишь ничего. Но мы тебя навещали, когда стая твоего отца еще в Сибири была. Он долго шел сюда, чтобы вывести тебя в люди. А потом позвал меня на тех собак, что нападали на деревни. Тогда-то я увидел тебя уже взрослым, конечно, ты был еще школьником. Но сын мой запал на тебя тогда уже. У нас ведь…

Обрываю его, затыкая себе уши.

– Вы несете бред!!! Уходите, уходите, не хочу ничего слышать. Бред!!! Все это бред сущей воды.

Он кивает.

– Вся эта жизнь бред, Николай. Наши стаи породнятся и воссоединятся. Наконец-то. Твои, кстати, в Москве сейчас. Твой отец неплохо ими управлял, пока тебя растил здесь. Чтобы ты не примелькался и умел видеть все изнанки этой жизни. Прости, что именно мне пришлось это все сказать тебе. Я ухожу… не держи на меня зла. Я к тебе всю жизнь относился как отец. Защищая и оберегая тебя от проблем. Я знаю, что ты решил бы их сам. Твоя стая тоже помогла бы тебе. Но отец твой велел сказать тебе обо всем, когда тебе плохо совсем станет. Головные боли начались у тебя пару лет назад. Я настоял, чтобы ты прошел медкомиссию в моем центре. И все подтвердилось. Твой зверь хочет наружу. Ты сам удерживаешь его, тем, что цепляешься за правила этих людей. Позволь ему вздохнуть, и все произойдет, как и велено природой.

Он ушел, а я все смотрел на то место, где он только что сидел. Дверь хлопнула, и я, наскоро проглотив таблетку, что мне когда-то прописали, позвонил, вызывая такси. И едва машина подъехала, с чемоданом протиснулся на заднее сидение. Водитель, весело улыбнувшись, спросил:

– Аэропорт?

Киваю быстро, глядя как на мою карту пришли деньги, видимо, бухгалтеры начислили за увольнение. Судорожно трогаю свой чемодан и слышу, как водитель чертыхается:

– А это что, провожающие? – он зло цедит, открывая окно и что-то крича тем, кто прижимает нас к обочине.

Стало страшно на миг так, что голова заболела с новой силой. Огромный джип внаглую встал боком перед нами, и оттуда выскочил Святослав Иванович. Он лишь махнул мне головой, типа, мол, к выходу давай. Но я так и остался сидеть, вцепившись в чемодан. Ни за что!!! Никакая сила не выта… Мое тело легко стянули с заднего сидения, и я оторопело смотрел, как мое такси отъезжает, сдавая назад и разворачиваясь обратно.

– Ну и куда ты собрался?

Смотрю на него и выдавливаю сипло:

– Вам-то… тебе-то что?! Куда хочу, туда и еду.

Он кивнул с готовностью и, резво догнав меня, втащил в свою машину и сказал тихо:

– Значит, вместе поедем. Ты чемодан-то на помойке нашел? – спросил он меня, видя, что я не отцепляюсь от него.

Чемодан был мне дорог, еще в каком-то махровом году я, отстояв длиннющую очередь и не понимая, зачем она, получил вот такой вот чемодан. Очереди были на все. Если бы я знал, я бы не потратил деньги на это. А потом это и осталось какой-то памятью о прошлом, об отце. Он даже словом не обмолвился, что мне это не надо, или что я потратил впустую деньги. Он просто кивнул и бережно убрал в мой шкаф. Это было мне первым уроком к самоуважению. Если я не буду себя уважать, ни одна сила не заставит окружающих уважать меня и мое личное мнение. И сейчас я лишь огрызнулся:

– Я не дарить его везу. Останови… те машину… нам не по пути. Я остановлю…

Святослав огрызнулся пуще прежнего:

– Я тебе дам сейчас!!! Остановлю!!! Забыл нашу встречу?

Я вздрогнул, с отвращением глядя на него, и процедил:

– Ты… вы… этим хвастаетесь? Или угрожаете? У вас странные понятия унижения.

Он резко затормозил машину, выйдя, открыл с моей стороны дверцу и вдруг потянулся к ремешку своих джинсов. Я закричал, но он лишь выдернул ремень и, оглянувшись на улицу, вырвал из моих рук чемодан. Стянув мои руки, не обращая мой крик и мольбу, чтобы он прекратил все, сказал тихо:

– Заткнись!!! И получай удовольствие!

Мои руки вздернуты вверх и притянуты к сидению так, двинуться нет возможности. Привстаю от боли, и сразу становится легче. Просто стянутость в руках. Дергаюсь, когда он стягивает с меня брюки и усмехается.

– Ты классный омега. Запах… м-м-м… когда ты боишься или чему-то радуешься, голова кружится… от желания тебя нагнуть. М-м-м… вкусный… – он смотрит на мой член и распахивает шире мое пальто, подкладывая его под мои бока. – Смотри, смотри, как я тебе отсасываю, – очень нежно он заглатывает мой член и смотрит на меня снизу вверх.

Замираю от страха и резко дергаюсь, все тело отпускает напряжение. Стон раздается из моей груди такой томный и зовущий, что не узнаю сам себя. Словно что-то во мне вот-вот сейчас позовет этого огромного Свята завалить мое тело и как тогда…

Краснею от его взгляда и не сдерживаю себя от накатившего желания – начинаю дергать бедрами. Он отстраняется и, отодвинув переднее сидение, освобождает себе место передо мной. Смотрю на него как в тумане, когда он стягивает с себя джинсы, с ужасом рассматриваю возбужденный член, хриплю, пытаясь прокашляться.

– Нет… ннннеттт, Свят, прошу… нет…

Он весело спрашивает:

– Тебе-то что боятся?

Он вновь садится передо мной на колени и, стянув свой галстук, завязывает его на мои глаза. Дергаю вновь бедрами, стараясь войти в его горло поглубже, он отстраняется. Я ерзаю голым задом на своем пальто и чувствую, как мой член утыкается во что-то горячее. Стон, и я чувствую… нет!!! Святослав нанизался на мой член?!!! Он сделал так, что мой член полностью вошел в него и спросил тихо:

– Это ты считал унижением?

Моя повязка падает с глаз, и я сконфуженно смотрю на его спину, голую спину. Он полностью обнажен. Он держится за ручки, что над окнами, и вновь привстает, чтобы опуститься вновь. Стонем уже оба в голос, я не выдерживаю и изливаюсь в него. Как же меня тряхнуло от мощнейшего оргазма! Давно у меня никого не было. Он замирает и медленно встает с моего члена. Я опустошенно откинулся на сидение, и когда он задрал мои ноги, обреченно посмотрел ему в глаза. Он лишь сказал тихо:

– Я смажу… не будет больно… прости…

Почему-то не дергаюсь под ним, когда он смазывает меня и все также на коленях протискивает в меня свой член. Сдерживаю рвущийся крик и замираю, когда он входит в меня полностью.

– Ты прекрасен, как можно это считать унижением, – шепчет он мне на ухо, прижимаясь ко мне все теснее и теснее, по чуть-чуть дергаясь во мне, набирая скорость.

Взрываюсь новым оргазмом и слышу, как наши тела шлепаются друг друга с причмокиванием. Краснею за этот звук, и вдруг он вцепляется мне в шею крепким таким укусом так, что я взвизгиваю, а он резко входит в меня на всю длину своего огромного члена. Взвизгиваю вновь и рассыпаюсь новым оргазмом под ним. Он словно пьет мою жизнь из шеи, наконец, он целует место своего укуса и, остановившись, поворачивает мое лицо к себе.

– Смотри на меня. Я твой единственный, тот, кто будет трахать тебя, вынимать из тебя твою душу и наказывать. Я твой муж. Запомни, никто не смеет касаться тебя. Ни женщина, ни мужчина. Почую – прибью, мало не покажется!

Его член во мне до сих пор. Его губы жестко завладели моим ртом, и я нехотя открыл рот, давая ему право распоряжаться мною. Толчки в меня ускоряются… Зад уже не чувствую, ноги, кажется, скоро затекут, а он продолжает вытрахивать меня, положив уже боком, ослабляет мой узел на руках и снимает свой ремень, следом кладя меня лицом уже на сидение и вставляя мне снова член в зад. Из меня течет его сперма, понять не могу, когда же он кончил? Он словно не от мира сего, как у него по третьему заходу получается меня трахать, не выходя из меня почти. Снова течет, и он поворачивает меня к себе и прижимает к своей груди.

– Омежка моя, сладкая. Мечтал о тебе.

Его поцелуи уже не вызывают во мне отвращение, он просто нежит меня в своих ласках. Словно я в другом мире. Заднее сидение очень даже нам подходит под это дело. Интересно, скольких он тут трахал парней и баб? Отчего-то становится противно от того, что представил это.

– Поласкай меня, – тихо шепчет он мне, положив мою ладонь на свой член. Но я так и замираю. Он тоже смотрит мне в глаза и вдруг спрашивает:

– Коль?!

Но я не реагирую.

– Коль?! Ты чего?! Коль?!!!

Он начинает одевать меня, иногда я помогаю сам это делать, но он отводит мои руки и, бледнея, заглядывает мне в глаза.

– Коль, ты чего. Я не хотел, чтобы… Коль… прости… ну прости… я думал, что…

Он везет меня в аэропорт, наспех одевшись, а я с глазами, полными слез, оттираю от своего пальто следы спермы. Мой костюм безнадежно испорчен. Они больны на всю голову. Оба причем. С отцом.

Помятый, взлохмаченный, так и выхожу, держа свой чемодан в руке. Не оборачиваясь иду ко входу аэропорта и слышу его окрик.

– Коль?!

Не останавливаюсь, лишь прибавляю скорости. Он догоняет меня уже у кассы и впихивает что-то в мой карман со словами:

– Кошелек свой потерял. Держи.

Вдруг обнимает прямо при всех, но по-мужски так, хлопая по плечам и шепчет мне:

– Все равно не спрячешься от меня. Запомни, учую на тебе чужой запах… прибью не глядя. Я ждал тебя все это время, ты первый у меня. И последний.

Он уходит, а я так и стою в очереди, беспомощно остановив взгляд на женщине, что восхищенно разглядывала нас.

– Хороший брат! – говорит кто-то в очереди, и все уже забывают о нас.

Билет на Москву лишь в бизнес классе. Отдаю деньги, что копил на новый телефон Ваське. И тут же несусь к стойке. Рейс уже объявили. Как сомнамбула иду вслед за толпой и сажусь на свое место у окна. Как ни странно, аппетитный запах не дал мне заснуть. Поел от всей души. Избежал соблазна выпить и, наевшись, заснул прямо перед посадкой.

Я здесь был только на медкомиссии. Сын с дочкой сами сюда поехали с Ларой. У Лары двоюродный или троюродный брат вызвался еще помочь. Рома, вроде. Молодец, мужик с большой буквы. Всегда нам помогал. С деньгами когда проблемы, помню, были. Лара растрясла все деньги в отпуске в Турции, он первым подкинул мне до зарплаты. А то кормить детей нечем было. С тех времен и стал сам подкапливать денежку, чтобы всегда было на черный день. А так да, всегда к нему она обращалась и подчеркивала, что Рома ей помог. Он здесь и живет. Включаю телефон и вижу принятые смс. Смс от Свята удаляю даже не читая. А вот и Ромин номер.

– Ром, привет, – маршрутка для пассажиров – обычная. Трясет на ухабах. – Да, это Николай. Васи и Алеси отец. Да, привет. У тебя есть для меня ночевка?

Он молчит почему-то долго и наконец выдавливает нехотя:

– Ты прости… я не могу сейчас тебя принять. Тебе Лара ничего не сказала?

Удивлено восклицаю:

– А что она мне должна была рассказать?

Он покашливает и наконец говорит:

– Тут такое дело… Вася и Алеся… это мои дети.

Словно солнце померкло.

– Не понял? Эй, хорош разыгрывать меня, все словно сговорились!!! Нет места, и ладно. Так я и поверил, что вы пойдете на инцест.

Он прокашливается.

– Я не брат ей. Ты тоже сам дурак, веришь всему… блин… прости, Коль… ты хороший мужик. Но дети у меня живут. Я им еще не сказал… они думают, что я…

Трубка чуть не выскальзывает из моих рук. Мне почему-то в этот момент слышатся слова Свята, он говорил, что они не мои дети, а затем его отец, Александр.

Выходим из маршрутки и идем длинными коридорами. Наконец выхожу в фойе аэропорта и вздрагиваю от голоса, что раздается совсем рядом.

– Вы Николай Старостин?

Киваю на автомате и тут же прикрываю свой рот. На меня смотрит взрослый такой мужик с седыми усами, но стариком его не назвать, это точно. Крепкий такой и высокий. Голова его обрита. Он манит меня пальцем.

– А я вот за вами отправлен.

Я цежу брезгливо:

– И кем же, позвольте узнать?

Он послушно кивает почему-то.

– Так вашим отцом. Всеволодом Николаевичем. Царство ему небесное.

Почему-то он замирает, не глядя на меня, и я стыдливо отвожу глаза. Встаю и тяну к нему ладонь.

– Простите, Николай.

Он кивает и идет вперед, не глядя на меня. Затем останавливается и говорит тихо:

– Ты похож на своего отца. Я пока его место занял, ждал, когда ты подрастешь. Детей у меня нет. Подучу тебя, и все встанет, наконец-то, на свои места. Устал я работать как проклятый. Серые даже не представляют, как мы раскрутились.

Удивленно кручу головой на почти пустой платной парковке. Он нажимает на брелок, и роллс-ройс оживает, подмигивая нам. Челюсть падает, и я чуть не падаю в обморок.

– Что, нравится?

Киваю удивленно.

– На картинке только видел, – говорю, смущено зардевшись.

Он хмыкает.

– Меня это радует. Отец твой правильно все сделал. Нельзя тебя было баловать, богатством портить. Смотри, какой скромный и порядочный. Мечта любого альфы.

Вздрагиваю и отшатываюсь, когда он открывает дверь передо мной.

– Что за альфы?

Он вздыхает.

– Садись, сынок. Потом все, потом. Да не трясись ты так. Дело отца, всей его жизни с такими поджилками спустить можно, трясясь от всего. Успокойся. Все хорошо. Увидишь все. И поверишь и поймешь. Разговор у нас долгий. Садись же, – он подталкивает меня на сидение и сам садится с другой стороны.

Машина трогается, и я только сейчас вижу шофера. Он кивает, поймав мой взгляд, и я тоже ему киваю несмело.

– Я Григорий. Можешь звать дядей. С твоим отцом мы братья.

Ошеломленно смотрю на него и выдавливаю:

– Григория, брата у него… пропал он еще с армии.

Он кивает.

– А ты молодец. Именно такой истории мы и придерживались все. Ну что, серые не достали тебя?

Непонимающе смотрю на него, и он со вздохом роняет:

– Метку вижу на твоей шее. Буянова печать. Отметили тебя уже. И, судя по запаху, распечатали, – говорит он не издевательски и не насмешливо. Краска стыда накрывает, голова закружилась, он ободряюще похлопывает по руке. – Да не переживай ты так. И не смущайся.

Хочу что-то сказать, взорваться, но слова не лезут из горла. Ком стоит истеричный поперек и все. Хочется просто разреветься.

– Всё, успокойся. Мы уже приехали. Выходи. Тут пробка все время.

Выхожу и иду за ним со своим чемоданом, зажав его уже на груди. Смешно, наверное, смотреть на бомжа в кругу этих нарядно одетых парней. Даже швейцар и тот выглядит солидно в своем костюме и ливрее на входе. Блин, не туда вошел. Это ресторан. Григорий тащит меня уже в другую сторону, смеясь.

– Так, теперь лифт. Это все наше здание. И ты здесь хозяин, как и я. Так что успокойся и смелее взгляд. Все это куплено на деньги твоего отца и им самим. Я сам пришел, когда он уже все это создал и сделал прибыльным бизнес. Тебе только подписывать бумажки и решения иногда принимать от лучших экспертов, которым мы платим огромные деньги, чтобы не пойти на дно.

Выходим на двадцатом этаже, и я теряюсь в коридорах и кабинетах, по которым идет Григорий как ни в чем не бывало. Наконец остановившись, кивает мне на откуда-то взявшуюся кровать.

– Здесь пока оставь вещи. И переоденься. Сейчас твой размер принесут.

Удивленно киваю и кладу чемодан на кровать. Открываю его и достаю свои свадебные брюки. Григорий хмыкает кому-то.

– Во, самое то. Коль, на-ка примерь, – он протягивает мне в большом целофане на плечиках костюм, и я смущено показываю на брюки и только по его взгляду понимаю, что он не намерен потакать мне.

Послушно беру и медленно разворачиваю пакет, боги?! Это Армани?! С рынка, наверное, купили!!! Краснею, глядя на бирку и цену, что висит там, где воротник. Ещё и рубашка. Это цена одной рубашки?!!! Чуть не падаю в обморок, но тут же беру себя в руки и сажусь, кладя костюм себе на колени.

– Я… не могу это одеть… дорого…

Дядька цедит:

– Я сам сейчас напялю его на тебя. Отец у тебя не вылезал из Армани. И хоть шиковать он не любил, но привил и тебе хороший вкус. Откуда, думаешь, ты такой весь правильный? – сказал с каким-то злорадством, и я, посмотрев на него уничтожающим взглядом, процедил:

– Не смейте бросать даже тени на моего отца. Я оденусь. Но это в последний раз. Больше не надо мне приказывать. Если вы сказали, что введете меня в курс дела, это не значит, что меня надо унижать, – сказал и выдохнул.

Григорий заулыбался и вдруг сказал тепло:

– Вот таким ты мне нравишься больше. Так держать. Я, да, прости. Я не хотел давить на тебя. Достаточно рубашку одеть, а брюки можешь свои. Они неплохие, – сказал он будничным тоном, и я, уже сам улыбнувшись ему, кивнул.

– Спасибо и… извините.

Он кивнул, махая рукой.

– Пошли, перекусим как раз в нашем кабинете. Даже не верится, что я скоро буду отдыхать.

Едва я смыл с себя грязь и переоделся в маленькой душевой кабине, как дядька потащил меня в огромный кабинет. К нам тотчас начали стучать, и телефон зазвонил не переставая. Он лишь, привычно откинувшись в кресле, взял трубку и сказал будничным голосом.

– Пообедать и да, любимое блюдо нашего нового босса!

Я, удивленно посмотрев на него, улыбнулся. Интересно, угадает ли он? Как меня отец даже дразнил, чуть кличка не прилипла в школе. Дверь распахнулась, и вошел невысокий коренастый мужчина.

– Там обед, но, Григорий Николаевич? У нас ведь совещание. Все мы торопимся.

Дядька кивнул и показал на меня.

– Узнаешь Пельменя? Жек, это тот самый!

Мужик, побледнев, отшатнулся и неверяще посмотрел на меня.

– Коля?

Киваю удивленно, и он тотчас трясет мою руку.

– Мы помним тебя. Ты-то вряд ли, конечно, но запах от тебя тот же самый.

Отшатываюсь, и дядька тотчас говорит:

– Эй, Жень, он сейчас еще не в курсе. Дай ему прийти в норму, и он точно не вспомнит тебя.

Оба рассмеялись не зло. И Евгений, посмотрев на меня, тепло кивнул.

– Всеволод Николаевич гордился бы тобой. Ты вырос таким красавцем!!!

Дядька махнул ему рукой.

– Зови всех сюда. Он потихоньку будет вникать. А мы общаться.

Народ собирался быстро и споро, все кидали на столы свои книги для записи, блокноты, просто листы. К моему ужасу человек набралось около двадцати. Все смотрели на меня, казалось, беспечно, но стоило мне отвести взгляд, как я чувствовал на себе взгляды пронизывающие и злые. Не все знали о том, кто я, и некоторые открыто и безалаберно смотрели на меня порой с вызовом.

Кое-как доедаю борщ. Во время какой-то очередной дискуссии про торфяники в кабинет внесли огромную тарелку пельменей. Я удивленно вскинулся и посмотрел на дядьку, краснея от смущения. Я, и правда, обожал пельмени. Особенно те, что мы делали с отцом. Откуда он это все знает? Почему я его не помню? Почему я не знал эту сторону жизни отца? Почему он так скрывал меня от всех? Ведь тот Александр назвался другом моего отца, а еще он говорил, что именно его я спас из капкана. Да тут у каждого руки в шрамах, таких порой страшных и уродливых, что сердце стынет. Особенно у дядьки.

Прислушиваюсь к их разговору, все уже отвернулись от того, как я ем эти пельмени, и устало ругались вроде, а вроде как и советы получали от моего дядьки. Я поверил ему о том, что он мой дядька. Много у него похожего было с моим отцом. Особенно, когда он вот так сидел и, выслушивая каждого, тер бровь, а потом разминал пальцы друг о друга. А еще шею вбок постоянно тянул. Отец тоже всегда так делал, когда уставал. Ни у кого я такого не видел.

Когда все разошлись, я показал дядьке свои зарисовки с этих разговоров и, тыкнув пальцем, объяснил.

– Я так понимаю, что это несколько ваших групп. Эти вот торгуют тем, что ищут там золото. А вон те – ископаемые. Эти, что ближе всех ко мне сидели, строительство в нескольких странах. А эти, что к вам ближе – биржа. Разводиловы обычные, это как? – меж тем я спросил, дядька улыбнулся, откинувшись на кресле.

– Это те, кто поедает на обед не борщ, а какую-то компанию. Специально ее обанкротив перед этим.

Киваю удивленно. Дядька, смеясь, вдруг вытащил из полки небольшую фотографию.

– Вот твой отец, узнаешь?

На фотографии и правда мой отец, а еще дядька. Они стоят, обнявшись, и смотрят в камеру.

– А фотограф кто? – спрашиваю невзначай, он ехидно говорит:

– Собственной персоной Сашка Буянов. Он сам вызвался сделать фотографию. А потом и сам встал на мое место. Так что у него есть такое же фото. Если не дел куда-то. А ты волком отца ни разу не видел?

Мотаю головой.

– Что за волки? Александр и Святослав мне говорили об этом. А потом он стал волком у меня на кухне.

Дядька сузил глаза и сказал тихо:

– Ты с ними поаккуратнее был бы. Очень хитрые Буяновские все. А еще они держат свой бизнес в городах тоже так нехило. Только у них торговля оружием и строительство очень развиты. Ну и заводов они себе прикупили за бесценок-то. Главное вовремя. Ну что, остались там для меня пельмешки-то? Племянничек? – спросил он меня, весело потирая руки, и охнул удивленно: – Ну и аппетит у тебя, я скажу, отменный. Еще тот, отцовский. Давай кушать. А потом поговорим нормально, чтобы не давились оба, да?!

Киваю смущено и снова вижу сходство дядьки с отцом. Тот тоже также ест пельмени, руками. Макая в сметану. Так чтобы сметана задевала и пальцы чуть-чуть. Чтобы потом можно было их облизать. Сразу вспомнились года с отцом.

Мы были в каком-то городе и заказали еду прямо в номер, отец сказал, что я буду с одним его знакомым в номере. И тот его знакомый… не помню его имя, учил меня есть сметану из банки и ел только пельмени и пласты плохо прожаренного мяса. Даже кровь иногда выступала с накола вилкой. Я даже слабо помню этот номер. Был он довольно бедным, гостиница на окраине города. Мы там были почти неделю, а потом как-то мы пришли с прогулки и увидели, что у нас сломана или выбита дверь. Он тогда сразу посадил меня в такси и, сказав адрес водителю, погладил меня по голове… А еще он сказал, что привязался ко мне, и более благодарного слушателя у него не было никогда. Я ревел всю дорогу, водитель привез меня к вокзалу, и там я долго ждал моего отца. Отец вышел из другого такси и потом всю дорогу меня держал на руках. Он словно боялся, что со мной может что-то случится. Больше мы не приезжали в тот город. Отец сказал, что это лишнее. И оставлял меня в каких-то приютах на неделю или две. Приюты были разные, и не все они были хороши. В каком-то мне разбили нос и обозвали бомжом.

У меня не было с собой никакой одежды, Миша тогда уже лег в больницу, и отец разрывался между нами. Но тогда мы выиграли схватку с этим раком, думали навсегда, Миша пережил отца ненадолго. На год. Я и не видел его почти. Он все время был в клиниках за границей. И отец говорил, что зарабатывает ему деньги на лечение. Своим домом я считал все равно ту самую деревеньку в Сибири. Погорелово, кажется, она называлась, а про нас шутливо говорили «погорельцы». Я закончил там школу и уже с шестого класса самостоятельно оставался дома, даже когда отец уезжал куда-то на месяц, а то и на два. Делал вид, что отец приезжал и снова уезжал. Зато он привозил мне столько всяких подарков!