Хранитель Книги Света бесплатное чтение

Редактор Юлия Бурыгина

© Юлия Бун, 2022

ISBN 978-5-0055-7897-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Маленькая тень от розового бутона отбрасывала прохладу на торчавшие сорняки. Я думал о совершенных формах и идеальных пропорциях. Замечал крошечные детали и хотел исправить каждое несовершенство. Нормально это или я одержим? Хлоя смотрит в зеркало обособленно, не видит всей красоты, только недочёты: шрамы, родинки, прикус и пятнышко на левом бедре. Она запомнилась мне холодностью к своему телу, а я влюбился в морщинки под её глазами и в атмосферу, которую она создавала. Издалека чувствовал, как тонкая линия туфельки разрезает воздух. Помню воздушные ткани с кружевами, они обнимали хрупкое тело в летний зной. Любимый цвет свежескошенной травы занимал большую часть гардероба, идеально подходил к каштановым прядям. Я не смог собрать вещи в коробки. Хочу вернуться в день, когда в воздухе летал её запах, губы чувствовали привкус шоколада при поцелуях. Хло не могла обойтись и день без сладкого, заедала им пустоту, которую я не смог заполнить.

Искал покоя в каждом дне. Я слушал тишину возле заката, когда кормил чаек на берегу, перемещался по городам, в надежде отвлечься, только боль не утихала. Если бы жизнь выглядела как летопись на пергаменте, я бы вычеркнул года, которые пытался забыть. Два года назад отчаялся, не хотел принимать произошедшее, а сейчас увидел смысл. Больно разбивать коленки, терять тех, кто дорог, чувствовать бессилие, но как иначе сердце почувствует счастье? Как станешь сильным, если вокруг только штиль? Стихия сносит под чистую всё лишнее, открывает в душе грани, которые я раньше не видел. Люди ищут спокойствия, забывая, что там нет жизни. Не стоит принимать плохое, как нечто ужасное, проживайте это, как проживаете лучшие дни. Мы часто не можем повлиять на события, но можем поменять своё отношение к ним. Простой рецепт, как чувствовать себя счастливым. Мне нравиться сравнивать жизнь с рекой. Её берега нельзя очертить в идеальные края. Она будет наполняться и усыхать, как сама пожелает. Сколько в неё принесёт дождь, сколько растает снега или сколько высушит солнце. Жизнь неидеальна, этим она и прекрасна.

В каждой строчке я рассказываю историю, хочу, чтобы ты увидел себя. Нашёл и почувствовал, что когда-то забыл. История о тайнах, о потерях, о писательских муках, о любви, которая исцелила меня и научила видеть прекрасное в жизни. А главный вопрос, который меня волнует, что находится за гранью, когда мир живых заканчивается? Смерть всего лишь иллюзия, путь души никогда не заканчивается.  Но пока рано об этом говорить, ты должен увидеть все своими глазами.

Я понял, как мало проводил времени с родными. Чувство обострилось, когда потерял их. Мы все считаем – настанет завтра, где можно увидеть лучшего друга, обнять отца, поцеловать любимую девушку, или найти другую работу. Злая шутка в том: если у тебя будет завтра, не факт, что оно будет у того, кто дорог. Мне снится тётушка Бетти, давно ушедшая к небесным горам. Я не могу докричаться до неё во сне. Отворачивается и уходит. Иногда гуляя по улицам, встречаю похожий запах духов, и едва сдерживаю горячий наплыв в груди. Бывает ветер, приносит ноты табака, мятной жвачки и одеколона из прошлой жизни. Сознание улетучивается подобно воздуху из открытого окна в детское воспоминание, то, где дедушка курил на веранде.

Я любил родной город несмотря на боль, которую мне причинил. Наверное, стоит уехать, начать жить заново, сейчас лучший момент. Если уеду, больше не вернусь. Я не из тех, кто оглядывается. Намеренно сжигаю мосты, чтобы возвращаться было некуда. Не хочу иметь возможность отступить от желаний, и сделать шаг назад. А это чувство у всех возникает, когда всё валится из рук. Вообще неважно какой город или место, куда не поедешь, от себя не денешься. В какой-то момент я запутался, где правда и стал больше замечать ложь. Возможно – это взросление. Когда отметка близится к тридцати, начинаешь видеть истинные намерения людей. В детском мире царит иллюзия добра, оттуда не хочется выходить, но взрослого человека наивность больно ранит, поэтому лучше набираться прагматичности. В моей голове застилался туман, и я приехал в Кёге пройтись по старым улочкам, там, где ступала нога дедушки. Он всю жизнь был писателем, а я мечтал достичь такого же мастерства. Хочу узнать его ближе, пусть и не при жизни. Город встретит меня солнечным теплом, криком чаек над морским проливом и я вдохну, так живо, что в момент почувствую душевный трепет. Давно такого не испытывал.

Кольцо огня

Как долго хранится тайна? Месяц, год или столетие? Я бы не смог хранить её несколько дней, даже ценой жизни других. Она делает сердце уязвимым, не впускает покой. Я точно знаю, как хранение секретов приводит к одиночеству. От тайн ничего хорошего. Рано или поздно всё вырывается наружу, иногда в совершенно иных красках. Сколько сил отнимает хранить это в себе? Давление нарастает, одна ложь тянет другую, и в итоге целый мир построен на её манипуляции. Как радоваться жизни, если одной ногой держать дверь, второй пытаться чувствовать? Хватит одного импульса, чтобы рассказать всё. Вопрос только в том, кому именно передадут тайну.

Каждый город скрывает истории, о которых лучше молчать за столом, но в какой-нибудь газете это обязательно напечатают. Если бы я видел истину мира, не мог бы спать спокойно. Под покровом ночи в узких переулках слышал шёпот. Между трактиром Гано и жилыми домами в маленьком закутке, где стоял тусклый фонарь, собирались травники. На пересечение Севул и Тиковой улице появлялся чёрный рынок в лунное время, возведённый на скорую руку. Торговцы продавали дикую мальву, подмаренник душистый и редкие травы из Тёмного леса. Под звон монеток, шептались, чтобы их случайно никто не расслышал. Я обходил стороной, подслушивая о чём говорят. На два дома левее торговали галлюциногенной Айяуаской и листьями кокки, под башней Уолсена табаком. Местные мужчины выходили из трактира с лёгким опьянением от дешёвого виски, с приятным ожиданием во рту, что губы скоро начнут смаковать газету, скрученную в трубочку. Запах сухого разнотравья смешивался в воздухе с разгульным весельем. Ночная мгла закрывала в свои объятия детей луны. Город оживал бурными красками и смазывал различия. В темноте непонятно у кого какой статус. Все становятся на одно лицо. У всех просыпаются одинаково животные инстинкты.

Мне всегда нравился Кёге узкими проходами и средневековыми постройками, где ютились небольшие семьи. Улицы города рассекает ручей, начало которого собирается на юге от болот Регнемарк Моше. Из гавани Кёге можно добраться на пароме к острову Борнхольм, там часто бывал мой дедушка. Безлюдный кусочек земли вдохновлял его писать. В центре города находится Ратушная площадь. Население так мало́, как милостыня бездомного, который собрал её на улицах Дании. Я приехал в память о дедушке Гендби, который родился здесь. Город покрывала дурная слава, местные передавали слухи через Эресуннский пролив, железнодорожные пути и по воздуху. Я сидел у причала рассматривая лодки и держал в руках список с именами сожжённых под открытым небом в 1612 году. У меня был не весь перечень людей, только часть уцелевшего реестра. Охота на ведьм продолжалась несколько лет. Всё началось из-за смешений суеверий, религии и политических мотивов. Пока одни искали оправдания аномальной засухе, другие бились за власть и землю. Ничего не стоило оклеветать человека в колдовстве, если так можно избавиться от соперника. Некоторые семьи выжигали под чистую вместе с детьми и домами. Сжигание заживо запрещалось во всех странах, которые относились к американской колонии, но в Дании другие законы. Я так и не смог понять, как разум, созданный Богом способен делать ужасные вещи. Сколько семей оплакивало ушедших: сестёр, жён, детей. Чаще всего страдали женщины, именно им присуждали мистические отклонения. Это событие запустило цепочку других, а могло сложиться всё иначе. В то время мало следили за документацией, часто судебные процессы не фиксировали. Внутри системы царил произвол. Делай как хочешь, никто слова не скажет. На казнь собирали заключённых подле южной церкви на Ратушной площади. Заранее забивали столб и обкладывали сухими ветками с охапкой хвороста. Место, которое пробирало до дрожи, теперь веселит людей. Сейчас там проводят народные Ярмарки.

Я перевернул лист записной книжки, закурил и в эту минуту загудел паром. Люди спешно хватались за чемоданы, они поднимались на пристань. Возле мостика носились дети, а жёлто-оранжевые лучи согревали их головы. После столь громкого события в Кёге стало спокойно и размеренно. Взрослые не боялись отпускать детей одних, выходить из дома в любое время. Кажется, что все забыли и никогда не вспоминали ту часть истории города.

11 июля 1919 года случилось другое потрясение. Волнение пробиралось в народ, оно заходило в каждый дом и приводило в ужас. Луна закрыла солнце, а её размер был как в десять раз увеличенный обруч. На улицах, за считанные секунды, стало темно. Багрово-красный цвет как кровавый огонь знаменовал нечто тёмное, леденящее душу. Гойл Скринсет журналист местной газеты держал дрожащими руками камеру. Он вышел на улицу только под угрозой увольнения, сделать несколько снимков. Едва можно устоять на месте, когда поднялся дикий ветер. Он пролеза́л во все щели, ломал ветки деревьев, сметал пыль с песком. Туман из песчаной пурги простилался по улицам. Ничего не разглядеть в такую погоду. Только безумные выходили наружу поглазеть. Остальные прятались по домам, закрывали наглухо оконные ставни и заграждали высокой мебелью. На случай если выбьет стекло, оно не разлетится по комнатам.

Бэк Пишер выглядел полумёртвым. Его глаза бегали, он нервозно растирал потеющие ладони, периодически бледнел, а правая бровь дёргалась. Бэк обзвонил всех друзей, знакомых, дальних родственников. Его глотка доносила хрипливые крики в трубку: – Началось! Оно началось! Они вернутся!

Коллеги в полицейском участке крутили у виска: – Пишер, успокойся. Не наводи паники в городе!

Патрульные машины стояли в каждом квартале, следили за безопасностью в Кёге. Обычно в такие часы происходили кражи, погромы и случайные убийства на фоне общей паники. Когда офицеры отвлеклись на обсуждение футбольного матча, Пишер врубил тревогу через рупор: – С вами говорит офицер полиции Пишер. Не выходите из дома! На улицах небезопасно. Они идут за нами! – дальше он чуть не проглотил сигарету, которая почти дотлела, и закашлялся слюной. Шеф Маркус тяжёлой ладонью впечатал подзатыльник.

– Ещё одна выходка Бэк, и тебя ждёт увольнение. Ты отстранён! Месяц без работы! Чтобы я больше не видел тебя в участке. – рупор засвистел…

– Выключи громкоговоритель, придурок! – сказал Маркус.

Бэк помрачнел, чтобы скрасить одиночество, забрал документы из архива и направлялся домой. Эта была толстая папка, криво сглаженная по переплету с бумажками 1612—1615 года. По привычному сценарию он запустил ноги в холодные тапочки и включил радио. Бэк жил один и развлечь его мог только железный ящик. Время вечерних новостей: «Сегодня мы наблюдаем уникальное затмение. Энергия Луны реализуется через Марс. Будьте осторожны, геомагнитные бури вызывают повышенную тревожность и плохое самочувствие».

Пишера позабавила фраза: «Плохое самочувствие». – Она вообще видела, что там на улице происходит?

Во время затмения родился мой дедушка. Кто-то считал его избранным, но как по мне, он был самым обычным человеком. Его воспитанием занималась тётушка Бетти. Характер у него был не из лёгких. Все Сэтвулы такие. Первый седой волос появился от него. Однажды он взобрался по шторе, а гардина рухнула. Сердце Бетти чуть не остановилось. Она часто рассказывала эту историю, забывала о том, как бормотала о ней несколько дней раннее. Мне было приятно, когда в конце произносила фразу: – Мне повезло с тобой милок! – дальше дёргала меня за щёчку.

Дедушка Гендби оставил мне письмо и по наследству передавал имение. В нём находилась библиотека на первом этаже. Его одержимость не была похожа на нормальных мужчин, которые влюблялись в женщин, тратили деньги на скачки или вино. Он отдавал последние кроны за книги. Если вы не видели его за чтением, значит он писал. В двадцать один год опубликовал первую книгу. Мечта каждого автора создать себе такую жизнь. Мало знаю счастливых людей в этой сфере. Кто-то работает впроголодь, кто-то ненавидит работу, что приносит деньги, потому что остаётся мало времени писать. Я городился тем, что смог дедушка. Читатели выстраивались в очереди, чтобы успеть за экземпляром. Не знаю, как он это делал. Через несколько месяцев фамилию Сэтвул знали в каждой аптеке, или магазинчике Дании. Слава пришла рано, и не прошла бесследно. Наверное, цена за столь быстрый успех. Ему стало мерещиться на каждом шагу, как любой готов отобрать накопленное. Чуть позже Гендби взял заём в банке и купил имение, от которого сейчас ничего не осталось, это отдельная история, я расскажу её позже. Во времена войны, когда бомбили города, поместье осталось не задетым, а я умудрился всё разрушить за несколько секунд. Дедушку воспитывала тётушка Бетти, она пол жизни отдала для его счастья, после очередной ссоры, он прогнал её как чужую. С этого дня стал меньше выбираться из дома. Его смущали взгляды людей, с которыми встречался на улице, протянутые руки в ожидании поздороваться. Комфортнее стало оставаться в одиночестве. Но можно ли при этом сохранять рассудок? Каждый писатель по-своему интроверт. Для него одиночество время подпитки, чтобы набраться сил. Он проживает несколько жизней в потоке воображения, в чувствах своих персонажей. Иногда реальность и нереальность начинается смешиваться. Если ты вообще один, так можно упасть в пропасть безумия из которой не возвращаются.

Поместье в Орхусе

В благородно-пудровый цвет несколько рабочих покрасили стены с наружной части, когда счёт дней сменился на 1799 год. Оттенок превратился в кремово-грязный с подтёками после дождя и крапинкой от земляных брызг. Фундамент собран сплошной каменной подушкой, составлял большую часть веса от всей конструкции дома, под тяжестью он просел в землю. Наружная часть заросла борщевиком. Участок прилегающий к дому находился в запущенном состоянии. Сухая почва с длинной травой и остатками прошлогоднего перегноя, на которой ничего красивого не растёт. Передний фасад здания потрескался, по левой части ползла узкая трещина. Тянулась к небу и солнечным лучам. Наравне с ней поднимался плющ, как настойчивый возлюбленный пытался догнать её. В сильный дождь крыша протекала, и комнаты заставляли любыми ёмкостями, которые могут собрать капли.

Когда я узнал про наследство, на меня хлынул поток слухов. Поместье находилось в самой отдалённой части Орхуса. За ним непроходимый лес, а впереди Вишнёвая чаща. Я хотел больше узнать об истории дома, но не забивать голову присказками местных жителей. Копался в старых сводках библиотеки, искал ответы в записях дедушки. Узнал, что поместье построила семья Хафеллов на месте разрушенной церкви Марии Антуанетты. Участок размером двенадцать гектаров без забора и ограждений. Зайти могла любая живая душа, но все сторонились особняком. Во времена церкви вблизи стояли домики, к моему поколению остались пустые земли.

Через пять лет после завершения стройки главу семьи нашли повешенным в гараже. Там он проводил большую часть времени, громко включал музыку и чинил красный кабриолет. Поговаривают, что вопли из старого магнитофона помогали ему не слышать звуки из стен поместья. Стопы старины Джека соскочили с облезлого табурета, но петля не затянулась сразу. В последние секунды под страхом оказаться в худшем кошмаре, он схватился за верёвку, пытаясь её разорвать. Жёсткий джут разодрал мягкую кожу под ногтями, через раны просочилась тёплая струя. Поздно, слишком поздно, что-то делать. Тело нашла супруга Джена, холодно посмотрела на него, потом пошла убираться и готовить ужин для детей. Через несколько часов вызвала доктора. После этого случая поместье сменило жителей одного за другим, ни одна семья не смогла там прижиться. Гендби купил его за небольшую цену. Такого размера участки продавали обычно в три-четыре раза дороже. Его нисколько не смутили странные истории, скорее вызвали интерес. Будет о чём написать, говорил он.

Моего отца звали Брэдли, его отношения с дедушкой не складывались. Они были упрямыми и не могли принять точку зрения другого. Часто ссорились на пустом месте. На день благодарения отец устроил скандал. Это случилось за десять лет до кончины дедушки. Брэдли не хотел заниматься писательством, считал это проклятием, настолько всё противило ему, что сменил фамилию.

– У тебя совсем крыша поехала с этими книгами! Кому сейчас нужна эта груда бумаги!?

– Брэдли – это твоё наследие! Ты не можешь вот так отказаться от этого! Это многое изменит. У тебя нет права так поступать!

– Хватит! Значит на мне всё закончится. – отец достал из кармана паспортную книжку, дедушка выдернул из рук, увидел другую фамилию.

– Что за вздор! – лицо налилось красным цветом: – Вон! Вон из моего дома! Больше не хочу тебя видеть!

Брэдли подскочил из-за стола и это был последний раз, когда его нога ступала на порог дедушкиного имения.

Я часто спрашивал у отца почему меня оставила мама. Он не находил слов и делал вид, что всё в порядке, как будто, так и должно быть, переводил тему разговора на другую. Я испытывал вину очень долгое время, думал о том, чего натворил, раз она меня бросила. Когда отец пропал, кроме тётушки Сэтвул у меня никого не осталось. Тогда мне исполнилось семь с половиной. Последний раз отца видели на улице Нерре-Алле в магазинчике «Пашлоу». Там он покупал мои любимые леденцы: мятные, с апельсином и кислинкой от которой рот сводило. Иногда вспоминаю тот день. Я завёл бурную истерику, не хотел идти в школу. Отец успокаивал меня леденцами или мороженым, но в этот день дома ничего не было. Мы планировали поехать в зоопарк, отец взял выходной среди недели, сказал, что вернётся через час, но больше я его не видел. Тётушка Бетти забрала меня к себе. Она выглядела свежо для своего возраста, а глубокие морщины полосовали добродушное лицо. Её улыбка мягко светилась, только серо-голубые глаза отражали тоску. Она словно тяжёлая ноша сопровождала сердце тётушки десятки лет. Для родителей нет ничего хуже, чем хоронить детей. Она любила многие вещи смазывать пачули, говорила, что это к деньгам. Когда прижимала меня к груди, я буквально задыхался. Зато во времена насморка ноздри отлично пробивало. Чаще всего Бетти носила платье из грубого льна, с рукавами как фонарики тёмно-фиолетового цвета. К подолу была пришита старославянская тесёмка багрового оттенка, а её шею огибала чёрная нить с лазуритом. Я и сейчас помню спокойствие, которое давали мне её объятия.

Я был единственным наследником поместья, мы могли сразу переехать туда с Бетти, но она была против. Остановились в её квартирке на юге Орхуса. Она рассказала про последний визит в поместье после смерти дедушки. Бетти приехала туда одна. На пороге дома выжгла белый шалфей, когда прогорели последние веточки, вошла внутрь. Вместе с ней завалился густой туман из дыма. Правая рука стискивала в пальцах церковную свечу и икону Девы Марии. В серокаменной ванне первого этажа она нашла керамический таз, в нём замочила зверобой, вереск, чертополох. Рассекая воздух веничком из трав, брызгала на стены, капли подбрасывало в потолок, когда вода попадала на камин, зашипела и стала испаряться. Глубокий вдох, воздух не набирается. Голоса завывали вокруг. Появились звуки тяжёлых шагов, за ними последовал звук скрипучей половицы где-то за спиной, а с кухни раздавалось лязганье металлических приборов. При том, что в доме никого не было кроме неё. Она не успела закончить, как стало дурно. Поток воздуха сворачивал лёгкие. Бетти попросила меня быть аккуратным с этим местом. Вторая попытка впустить внутрь кошку, не удалась, та накинулась, на неё, разодрала ногу, потом выстрелила через щель на улицу и исчезла. Бетти считала, что в стенах поместья обитает нечто тёмное. Через несколько дней она заболела. Заставить пойти её в госпиталь сравнимо с тем, что двигать скалу. Сил много потратишь, толку ноль и бесполезная затея. Сначала её одолевал кашель, потом приступы тошноты, дальше началась рвота. Она доверяла травам и тому, что дала природа. В верхнем шкафчике на кухне стояла дюжина разноцветных колбочек из толстого стекла, баночки разных размеров, хранились высушенные травы в отдельных мешочках. Она шила их из белого хлопка и оставляла вышивку красной нитью. Бетти искусно готовила настойку на спирту из листьев женьшеня. Она давала мне по пять капель при простуде для повышения иммунитета. Я запомнил горько-сладкое послевкусие во рту. На её кухне можно найти любое лекарство. В паре километров от поместья Сэтвулов находился луг. Когда Бетти жила там, приходила собрать ромашку, календулу, нарвать лаванды. За редкими экземплярами уходила в Тёмный лес, который находился за Вишнёвой чащей. Впервые отвары и настойки не помогали. Жизнь выходила из неё. Когда мне исполнилось тринадцать, я очень просил отвезти меня в поместье. Автобусная станция находилась в пятидесяти милях от дома. Зимой дороги не чистили, она бы едва осилила дорогу пешком, поэтому одолжила у соседки старый форд, на котором мы доехали до места.

– Ну что мой хороший, ты готов?

– Да! Скорее хочу увидеть его тётушка.

Мы добрались через несколько часов. Помню, как снег шёл хлопьями, это было в солнечный вторник февральского утра. Пока Бетти дрожащей рукой выдёргивала ключ из зажигания, я выскочил из машины и рванул в сторону дома. Снег хрустел под быстрыми шагами, а моя спина напрягалась из-за тяжести дублёнки с овчинным мехом.

– Марти!

Я набирал скорость, в ожидании скорее занырнуть внутрь. Замер у входа от удивления, меня поразил размер парадной двери. Три с половиной метра в высоту и полтора в ширину. Её украшала вырезанная фреска, раньше окрашенная в позолоту. Изображения кругов, вычерченные на дереве скрещивались между собой. Пространство с рисунком замыкала рама с надписью на старославянском языке. Через каждые три слова она повторялась.

– Марти! – запыхалась Бетти.

Я обернулся: – Да, тётушка.

– За тобой не угнаться.

– А там внутри кто-нибудь живёт?

– Нет, Марти. Поместье давно пустует.

Тётушка провернула ключ в замке, и дверь распахнулась. Темнота стояла колом, коричневые шторы плотно закрывали основную часть окон. Ткань тяжело скатывалась с окон на пол и не просвечивала. У входа в прихожей висела многоярусная люстра с коваными завитками. Хрусталь свисал по ней каплями и отражал пейзаж поместья. Стены бледно-зелёного цвета удлиняли коридор, по низу тянулась деревянная рейка. Взгляд с первых шагов встречал камин из тёмного мрамора, чисто-чёрного оттенка, как сама ночь, его рассекали белые полосы. Я снова пропал из виду Бетти.

– Марти! Где ты негодник?

Тётушке стало дурно, и она села на бордово-красный диван в гостиной. Какой-то скрип. Бетти вздрогнула: – Марти! Это ты? Дай мне только отдышаться, и я найду тебя!

В это время я забрался на второй этаж. Пыль защекотала в носу, и мне не удалось сдержать чих. Мебель в поместье напоминала аккуратный музей, какие обычно стоят в Кёге. Местами обшарпанные сидушки, подлокотники и избитые ножки. Стояли деревянные стулья с изогнутыми спинками. Из материалов чаще всего использовалось натуральное дерево, бархат и хлопок. Железные ножки дивана закручивались как дикая волна. Похожие завитки были на канделябрах. В комнатах обязательным предметом стал ковёр ручной работы с геометрическими фигурами. Нахлёсты из трикотажной лозы распускались в ромбы. На полу стояли высокие торшеры с хромированными ножками, медные индийские вазы ручной работы, и несколько резных сундуков из металла. Я шагнул в спальню достаточно свободную для двоих персон. На комоде стояла рамка, с которой сползала по кусочкам лазурная краска. Снимки, запечатанные под стеклом пожелтели. В раме из белого дуба находилась фотография дедушки с женой и маленьким Брэдли на руках. В крошечных прямоугольных – люди, которых я не узнавал. Я выдвинул первый ящик комода, колёсики с хрипом прокатились по рейке. Внутри ящика отделка из зелёного бархата, маленькое блюдце с брошкой, две нити жемчуга, и кольца из серебра. Я достал брошку, рассматривал надпись на задней стороне. Не смог разобрать эти символы. Покрутил в ладонях и положил обратно. Было темно, я раздвинул шторы в комнате, чтобы как-то добавить света. Снова поднялась пыль. Через панорамные окна ворвался свет. На кровати столько места, что можно лечь поперёк или звёздочкой. С белых подушек свисала бахрома, а покрывало невероятно мягкое, так и хочется его гладить. По левую и правую сторону от ложа торчали канделябры.

В поместье Бетти стала чувствовать себя лучше. Она поднялась с дивана, подошла к зеркалу и разглядывала лицо. Щёчки налились румянцем, а в теле появилась бодрость. Приятное чувство, как если бы ты проснулся после долгого сна. Бетти снова выкрикнула: – Марти!

В спальне, где я находился, была вторая дверь, которая вела не в коридор к лестнице, а куда-то ещё. Слегка толкнул ногой, она не открылась. Я часто смотрел полицейские детективы, где офицер толкает дверь ногой, и только потом проходит дальше. Этот трюк здесь не сработал. Я медленно приближал пальцы к ручке. Замер. Странное чувство. В эту секунду услышал крик тётушки: – Марти! – и сделал шаг назад от двери, потом вышел к лестнице, – Бетти! Я тут наверху!

– Марти, я тебя обыскалась!

– Прости Бетти, я не хотел тебя волновать. Я стал шустро спускаться, сорвался со ступенек и провалился вниз, едва успев зацепиться за прогнившие доски, – Бетти! Бетти, помоги мне! – деревяшка, за которую держался, прогибалась под весом тела, резко дёрнулась вниз. Я смотрел между двух болтающихся ножек, а там только темнота, непонятно насколько уходит под лестницу. Снова закричал: – Бетти!

– Марти держись! Я иду! – Бетти было страшно подниматься. Она аккуратно прошла один пролёт, легла на живот и тянула мне руку, – Давай дорогой, хватайся, у тебя получится!

Я не мог дотянуться. Треск дерева. Хруст. Щепки летели в тёмную бездну.

– Давай!

Из последних сил потянулся, что есть мочи наверх и вцепился в руку Бетти.

– Всё! Держу дорогой, держу тебя!

Она тащила меня наверх, и как только весь оказался на лестнице, крепко сжала в объятиях. Я думал, она переломает мне рёбра.

– Боже, Марти, ты меня так напугал! – я ещё дрожал, – Всё хорошо, хорошо родной! Давай аккуратно спустимся.

– Бетти, мы вернёмся сюда?

– Не знаю малыш. Давай просто поедем домой.

Моё рвение рассмотреть поместье, притупил страх. Я собрался с последними силами пронести ноги через сугробы к машине и оказаться в комнате, где всё знакомо и безопасно. Как только мы вернулись в квартиру, Бетти стало хуже. Недавно обретённая бодрость ушла, и вернулась болезнь. Тётушка закашливалась так, что не могла дышать. Несколько ночей мы не спали, в положении лёжа кашель усиливался. Бетти вставала с кровати и начинала ходить, это помогало притупить боль в груди. Я согревал ей отвары, заваривал чай с ромашкой и не отходил от неё. Последние дни Бетти перебирала сосновый комод, который стоял в спальне. Искала документы, видимо чувствовала, что конец близок. Она нашла их в ящике откуда ломилась бумага, там столько хлама, едва в нём можно найти хоть что-то. Половину барахла стоило выбросить. Бетти переложила документы в письменный стол, это последнее, на что ей хватило сил.

Дом грёз

Я видел, как тётушке становилось хуже, но ничего не мог сделать. Если только увезти её в поместье. Не знаю, смогло бы это помочь. Воздух там гораздо чище, чем в городской суете возле фабрики Джорджи. Тогда был слишком мал, чтобы принимать такие решения. Раньше не садился за руль, да и ноги коротковаты. Едва мог смотреть на дорогу с пассажирского сиденья. Сейчас я так и не полюбил езду, хотя улицы тут тихие, местные с удовольствием передвигаются по дорогам. Тот день мне запомнился до мелочей. Бетти прикрывалась рукой, когда кашляла и прятала ладони с каплями крови. Ей было холодно, сколько бы пледов не положил. Сидела укутанная шалью в кресле качалке, я находился рядом.

– Марти – прохрипела тётушка. Мимика лица выдавала беспокойство и наплывающий страх неизвестности. Она пыталась спрятать эти чувства, но мне не нужно было говорить. Тонкие губы собирались в напряжении, сдерживая дрожь от наступающих слёз.

Смерть нельзя остановить, хотя возможно счастливчикам это удавалось. Скоро она случится. Бетти мысленно просила об одном – не испытывать боли. Я молился, хотя не верил в Бога, чтобы она ушла в лучший мир и встретила свою дочь Люси. Не хотел даже на секунду думать, что дальше ничего нет. Я боялся смерти тогда и сейчас. Какой будет мир там? Без боли, страхов,? Или вторая жизнь, шанс на лучшее будущее? Если это так, я хочу войти туда и воспользоваться билетом на поезд, где снова встречу Хлою.

В последний день с Бетти, первый раз заплакал. Отец всегда учил меня сдерживать эмоции, если сильно обидели или больно. Только сейчас понял, насколько это глупо. Хлоя научила меня другому. От неё узнал, что женщины трепетно относятся к нашим чувствам, им важно, когда мы открываемся. Мужская замкнутость охлаждает отношения. Она всегда хотела чувствовать связь со мной настоящим. Понимать, каково мне сейчас, какие переживания я испытываю. Нет ничего стыдного в эмоциях, в болезненных мыслях, которые прокручиваются на повторе снова и снова. Я обожал наши разговоры с ней по душам.

Бетти пыталась подбодрить меня: – Не плачь милый! Ты справишься с этим, – вынула из своего балахона маленький ключ. – Открой им первый ящик стола.

Я напугался, когда коснулся её ледяной руки. Взял ключ и через несколько оборотов открыл замок. Внутри ящика лежал шершавый свёрток: – Могу открыть?

– Да, в нём накладная на поместье Сэтвулов, письмо и завещание. Гендби просил не вскрывать письмо до твоего совершеннолетия, – после разговора Бетти склонило спать. Я аккуратно прикрыл её руки шалью и выключил верхний свет, остался только жёлтый проблеск от ночника.

На следующий день я проснулся ближе к обеду. Лениво потянулся и встал с кровати. Когда зашёл в гостиную, поймал глазами замершее тело. По его положению понял, Бетти не вставала. Кинулся к креслу, губы задрожали и слёзы градом полились по щекам. Совсем недавно я перестал винить себя. Думал, что если бы встал раньше или проверил её ночью, можно было что-то сделать. В ту ночь я отключился мёртвым сном. Надеюсь, она не чувствовала боли. Мои ноги ватные, еле заставил добраться их на кухню до телефона. Дёрганые пальцы с трудом попадали по кнопкам. Дежурная медсестра задала мне несколько вопросов, в конце ответила: к вам приедет шериф из третьего участка, и доктор Шетвул, пожалуйста, ожидайте в течение часа.

Шериф осмотрел дом, следом за ним прибыл доктор Шетвул. Они подтвердили то, что я и так знал, Бетти скончалась.

– Доктор Шетвул, вы можете сказать, когда это случилось?

– Несколько часов назад. Есть кто-то из взрослых? Мать, отец или близкие родственники?

– Нет, сэр. Мы жили с тётушкой одни.

– Тебе придётся поехать с нами. – сказал шериф.

– Вы не думаете, что я мог?

– Нет, но мы не можем оставить тебя одного.

С того дня всё изменилось. Эта часть моей жизни вспоминается не самыми приятными событиями. Меня определили в сиротский дом «Грёзы» на улице Выборгвей. До моего совершеннолетия оставалось пять лет, только тогда я мог выйти на свободу.

Каждую ночь я просыпался от крика в мокрой рубашке. Пропитанная потом, она прилипала к спине. Мне снился сон: чёрная бездна под лестницей, в которую падаю, темнота затягивает. Жуткая, холодная. Я не могу вырваться, зову Бетти, которая не слышит.

Двадцать железных коек стояли рядами в комнате сна. Между ними узкие проходы, где поместятся только худые ноги нянечки. Деревянные окна заслонял дешёвый тергалет. Через грязное стекло выглядывал клочок неба. После сезона дождей на выбеленных стенах ползли подтёки. Из-за этого появлялась плесень. Дженки страдающего астмой переселяли в другой конец комнаты, но это не избавляло его от обострения приступов астмы. Крышу здания ремонтировали раз в год, течь появлялась снова, потому что владелец сиротских домов экономил на материалах. Ему было не плевать только на своих детей, которых дважды в год он отвозил на месяц к чёрному морю.

Лёжа на спине я рассматривал трещины на потолке. Одна расползалась в стороны, напоминая паутину. Воздух всегда стоял спёртый. Вентиляция не справлялась, а окна редко открывали. Летом кто-нибудь норовил вылезти, в холодное время у детей появлялись сопли и кашель. Нянечки не хотели брать на себя ответственность. Я чувствовал себя как пленник, осуждённый за преступление. Может и потому, что через два года на окнах установили решётки, чтобы мы не сбегали во время тихого часа. Кормили вполне съедобно ─ три раза в день плюс вечерний полдник. Вечером давали пряник и тёплое молоко, единственное, что помогало мне заснуть. Таблетки, которые прописал врач от повышенного нервоза, я смывал в туалет. Бетти учила меня доверять сердцу, а я чувствовал, что лекарства не помогут, сделают только хуже. Видел, как резвые мальчишки превращались в безжизненные формы от этих таблеток. После приёма препаратов, обратно они не вернулись. Их переставало вообще что-либо беспокоить. Я хочу чувствовать, пускай даже то, чего не хотелось. В среду и пятницу большая часть нянечек собирались в холле, посмотреть следующую серию «Дикого ангела». В эти дни я оставался без полдника. Когда выходил из столовой, меня поджидали Оливер и Бейзил. Бейзил высокий и широкий в плечах, на несколько лет меня старше. Через несколько стычек с ними и сломанный нос, понял, драться бессмысленно, и отдавал еду. Иногда в коридорах сталкивался с его бандой, они дразнили меня: – Бетти, Бетти!!! – Ха-ха. Это что твоя подружка, Марти?

Я сжимал пальцы в кулаки, и молча сглатывал. Никогда не плакал здесь, в отличие от других детей, кого обижали. Я вообще старался никого не подпускать к себе. Часто уходил в одиночку на задний двор. Там читал книги или листал журналы для мальчишек, ковырял ямки палочкой в земле, чтобы запрятать секретики и строил шалаши. Иногда думал про отца, прокручивал последние дни с Бетти и пытался вспомнить дедушку, которого видел, когда был совсем мал.

Душа в конверте

Через два с половиной года меня усыновила семья Форестов. Воспитатели говорили я везунчик, взрослых детей редко берут в семью, но я не считал это везением. Если бы они знали мою жизнь, скорее бы сказали, что с меня довольно. У меня появилась надежда на новую жизнь, на людей, которым я буду нужен. Знакомство мне не очень понравилось. Первая встреча была похожа на собеседование. После такой сидишь и думаешь примут тебя, или нет. Ты рассказываешь про свои лучшие достижения, болезни, показываешь, что умеешь, наверное, если твои умения не подойдут, возьмут другого ребёнка, более подходящего. Моего приёмного отца звали Раймонд, его смущало, что я сутками сижу в комнате и не выхожу на улицу. Супруга Стелла, ещё более беспокойная. Они приехали недавно в Орхус с четырьмя детьми с запада Калифорнии, непонятно зачем им я. Младшая – Ника, старшая – Софи и погодки Кентер и Билл. Я выбил отдельную комнату, потому что не смог ужиться ни с кем из них. У Форестов отличная семья, но я чувствовал себя лишним. Мне были не нужны родители, я сам мог позаботиться о себе. Раймонд работал местным журналистом, часто задерживался допоздна, а утром неизменно читал свежий выпуск журнала «Сверчковая трель». В нём публиковали статьи про мистические события Орхуса. Когда никто не видел, я захватывал парочку изданий и уносил к себе в комнату.

Отрывок из последней статьи: «В Тёмном лесу нашли около тысячи мёртвых бабочек ─ парусников. Неизвестные собрали их в виде кругов».

У многих народов бабочка является символом души. Её освобождение из высохшего кокона, трактуется как победа над законами мёртвых. Она связывает потусторонние миры с текущей реальностью. В момент рождения бабочки, возносится к небесам душа умершего предка и перерождается. Книга Тёмной магии, которую я нашёл в поместье Сэтвулов, описывает ритуал Рихта. Ритуал возрождения души ведьмы через тело бабочки. Пишер задёргался, когда ему на глаза случайно попался этот номер. Он шёл за сигаретами в киоск и жирный заголовок на обложке приковал взгляд. Чуть позже я познакомлюсь с ним.

В статье прилагалось несколько фотографий. Зрелище одновременно красивое и жуткое. Вдруг буквы стали перескакивать по местам, я проморгался. Выдохнул. Наверное, показалось. Закинул журнал в стол и продолжил делать наброски. В субботний день в школе уроков не было. Я не понимал зачем тратить время на пустой трёп учителей, но не пропускал уроки из-за Хло. Наблюдал со стороны за ней, не осмелился поздороваться, но однажды мы столкнулись у входа в столовую на большой перемене. Я выронил рисунки. Она не разозлилась, а улыбнулась: – А ты их видишь?

– Вижу, что? – ответил я.

– То, что рисуешь…

– Мне часто снятся эти странные фигуры.

– Наверное, это неприятные сны?

– Я вижу их каждый день и кажется привык…

Мальчишки не дали закончить разговор, и чуть не вытолкнули Хлою. Она посмотрела на меня и зашла внутрь. Я старался запомнить едва заметное поблёскивание во взгляде. После этого столкновения мы стали встречаться в коридорах школы и разговаривать. В какой-то момент кошмары прекратились, а я думал только о зелёных глазах Хло. Днём позже опекуны подарили мне компьютер, купленный с рук для подготовки к экзаменам. Его экран иногда рябил, тяжёлые файлы он не тянул, справлялся только с работой в excel-файлах. Когда провели интернет, он с трудом прогружал страницы браузера. Я засиживался по ночам, пересматривал сводки газет, искал любую информацию про исчезновения людей в Дании. Верил, что это поможет найти записи об отце. Я засиделся до четырёх утра, потом рухнул мёртвым грузом на кровать.

Мне приснился сон: достаю печатную машинку, сдуваю с неё пыль, потом ставлю бумагу в каретку и стучу пальцами. Чаще. Набираю скорость. Слова прыгают по белому листу. Они становятся объёмными как живые. Я соскочил с кровати и пытался вспомнить текст, который печатал во сне. Он был прекрасен. Макнул перьевой ручкой в чернила, их сок напитывал белоснежные листы. Раз штрих, два. Я взмахивал рукой подобно тому, как расправляют крылья птицы. Не чувствуя собственного дыхания, проваливаясь в новый мир. Бескрайний, такой поглощающий. Сравнить его можно с космосом, в котором столько неоткрытых тайн и загадок. Так приятно вспоминать откуда всё начиналось. Любовь к Хлое разбудила меня. Я бы сказал, разбудила меня во мне. Первые стихи написал для неё:

Часы отбили шесть утра. Находясь в трансе, я смотрел заворожённо в текст. Ненавидел и одновременно любил. Буквы плывут, подбрасываются вверх как кораблики на волнах, бумага течёт по рукам. Я пытался понять, на самом деле это происходит, или снова уснул. Остановился, и аккуратно сложил наброски похожие на записки сумасшедшего. В потоке разума пальцы едва поспевают. Выдвинул первый ящик стола, положил туда. Запечатанное письмо от дедушки Сэтвула зашевелилось под грудой бумаг. Я отскочил назад, мой стул рухнул на пол. Я почувствовал, как брови подпрыгнули. Пелена, закрывающая всё вокруг, рассеялась. Я с опаской вытащил ящик, и опрокинул содержимое на кровать. На обратной стороне письма, конверт намертво закрыт восковой печатью. Она красного цвета с символами, похожие на знаки, какие были у фамильной брошки. Подпрыгивала правая сторона конверта, потом левая. Я взял в руки письмо, и оно успокоилось.

Раздел Æ

Книжная лавка старика Франни находилась в соседнем квартале от моего дома, который начинался после улицы Рандерсвей. Ничем непримечательное место, спрятанное в глуби между таверной и магазинчиком с цветами от Флоры. Его всегда проходили мимо. Никому и в голову не приходило поднять глаза и рассмотреть, что-то ещё. На входе болтался железный флажок, при сильном ветре, он противно скрипел. С виду может показаться, какая лавка крошечная, но в этом случае восприятие ошибочное. Я узнал о месте случайно, когда бродил в заброшенном парке и проходил мимо двух женщин. Одна рассказывала второй, как найти редкую книгу из Тёмных земель. Я запомнил маршрут, который донёс их шёпот. Книги напитывали меня лучше, чем плотный ужин, и я надеялся, что смогу найти интересные экземпляры в этом месте.

В субботний день, когда уличные экспонаты покрывались дождём, я шёл по улицам в поисках книжной лавки. Эта была игра разума или размывающий зрение дождь, но стоя напротив, я не видел её. Только под определённым углом рассмотрел проход. Перед входом я стряхнул с одежды потоки воды, дёрнул за ручку, а дверь толкнула меня по спине, когда я вошёл. Тусклый свет пробивался через щели между стеллажей. Они как гигантские статуи, высеченные из разного дерева. Уходили вглубь, а проходы образовали прямоугольный лабиринт. Я сбился считать количество полок на стеллажах, последняя упиралась в потолок. Все шкафы стояли заполненными, на них не было пустого места. Большего всего меня удивило, как на таком количестве книг отсутствовала пыль. Из-за дубового стеллажа вышел старик невысокого роста, с седой бородой до пола; густыми бровями, что свисали на глаза; очень щупленький, и одетый в светлую мантию.

– Здравствуйте, мистер Сэтвул. – сказал старик Франни.

Я немного опешил: – Удивлён, что вы меня знаете.

– Я давно живу в этом городе, знаю про каждого. Тебя легко узнать по глазам Брэдли. Ты здесь уже был, но возможно не помнишь.

– Не помню. А вы хорошо знали моего отца?

– О, да! Он часто заходил к нам, пока не исчез. В основном за книгами из раздела «Ø». Старик подошёл ближе, поднимал мои руки, рассматривал их. Он замерял взглядом длину предплечья, потом ширину запястий. – Буквы – не просто буквы, – он заглянул в глаза, его зрачки расширились, казалось, что дотронулись до моих мыслей. – Слова способны на многое.

– С тётушкой Бетти вы тоже были знакомы?

– А, – махнул рукой, – Она не из наших. Здесь действует одно правило – не торопиться. Спешка ни к чему хорошему не приводит. Осматривайся, ты почувствуешь какую нужно взять, рука потянется, а глаза проведут тебя, – это были последние слова старика, после которых он исчез.

Я огляделся по сторонам и шагнул дальше по лабиринту. Архивариус чётко пронумеровал разделы синими чернилами на карточках. Книги стояли не по алфавиту, как принято, а сохраняя числовую комбинацию, которая повторялась. Я поднял голову рассмотреть, что хранилось наверху. Потолки поднимались, где-то на четыре-пять метров в высоту.

– Марти?

Я обернулся. Передо мной выросла высокая тучная женщина с худыми пальцами и острым подбородком. Она протянула мне руку в зелёной перчатке из бархата: – Калиссия Декур!

– Приятно познакомиться, Мисс Декур.

– Ох, как ты вырос! Это удивительно! – слегка потрепала меня за волосы, рука легко проскользила по ним.

– Эм… Мэм, точнее Мисс, а вы меня знаете?

– Как не знать, Сэтвулов! Ваши книги занимают весь раздел «Æ».

– А вы можете рассказать, где он находится? Я здесь впервые, боюсь не найду, не могу понять логику на этих табличках. Непривычно видеть, как книги располагаются не по алфавиту.

– Это проделки архивариуса, любит он на всех навести смуту. Я расскажу тебе, но ты должен увидеть сам, иначе мои слова не помогут. Тебе нужно высмотреть то, что ищет сердце. Если намерение искреннее, знаки помогут выстроить дальнейший маршрут. Внимательно запомни, что я дальше скажу. Пройди два пролёта вперёд, потом поверни направо, отсчитай 180 шагов, дальше поверни налево, пройди пролёт прямо через белые стеллажи и поверни направо.

Я едва успел за ходом слов Калиссии, она говорила слишком быстро. Через секунду в её руках появилась книга с верхней полки. Она конечна высока, но не три метра, чтобы дотянуться до корешка книги. Мы попрощались. Я направился к разделу «Æ». Стеллажи за спиной стали захлопываться. Я ускорил шаг и провалился в маленькую светлую комнату. В ней находилось девять столиков из тёмного дерева, подле каждого табурет с сидушкой из английского шёлка. Пачка бумаг лежала на круглой столешнице, как рухнувшая башня. Ты мог выбрать любой стол, чтобы сесть и писать, либо читать книги. Комнату прогревал мягкий свет от фонариков. Эта точка от которой нужно отсчитать 180 шагов. Раз… Два… Три… Как только я закончил, уткнулся носом в стеллаж. Он отличался на фоне других широкими плечами и высокой спинкой. Прохода дальше не было. Я покрутил головой, рассматривая торчащие корешки старых книг. Через несколько секунд надписи на переплётах девяти из них загорелись зелёным. Я не знал этого языка, чтобы разобрать написанные слова, доверился внутреннему голосу, который говорил посчитать местонахождение. Это логично, если всё в лавке завязано на цифры. Кажется, что буквы не имеют значения в этом месте, кроме тех, которые на страницах книг. Исходный код получился: 33 6 77 69 60 1 13. Я придвинул табурет к хвойному стеллажу, и сдвигал книги внутрь, чьё место совпадало с комбинацией. Последняя книга выехала как паровозик наружу и раздала щелчок. Стеллаж рассоединился на две части, и он отворил тёмный проход. Дальше дорога вела налево, потом последний пролёт прямо. В конце пролёта виднелся обрыв ведущий на лестницу. Туннель завершался чернотой, на глаз не прикинуть, сколько ступенек нужно пройти, чтобы он закончился.

– Эй! – произнёс я, раздалось эхо вибрацией по стенам.

Объявился старик: – Кричать в картотеке запрещается! – потом исчез.

Бетонные стены обрамляли лестницу, местами на них рассекали полосы небесной краски. У начала спуска висел канделябр. Я снял его с облезлого крючка и двинулся дальше. Кроме тусклого огня от свечи меня ничто не спасёт в этой мгле. Спуск затянулся, ноги отбивали ступеньки, как будто маршировали. Как только я приблизился к черноте, глаза рассмотрели дверь. Дёргаю на себя и вижу поворот направо, передо мной выросла табличка «Раздел Æ».

Я выдохнул, счастлив, что ступеньки закончились, как и счастливы мои ноги. Фонарики около стеллажей из ольхи вспыхнули. Рангом Сэтвул – книга «Убийство восточного короля», Фетуния Сэтвул – «Колдовская жатва», Гендби Сэтвул – «Припять магических утех». Лавка хранила книги больше десятка тысяч, по полсотни на каждого Сэтвула, кроме одного. Его фамилия выглядела затёртой на переплёте. Я нашёл только одну книгу отца – «Ненависть Бьюика». Мне открылась целая сокровищница о семье. Жадно хватая книги, перелистывал страницы, потом ставил на место. Было невозможно остановиться, хотелось посмотреть всё. Именно в этом месте, среди неживых книг ощущал невероятную поддержку, как будто они стояли все здесь, рядом со мной. До этого дня терзался мыслями, чем мне дальше заниматься. Я только нащупал это влечение к письму, был совсем не уверен, что из этого что-то выйдет. Недавно понял почему со сверстниками мне неинтересно. Их не влюбляют звёзды, им неважно, как красиво ложится тень на дерево во дворе, какой звук у корочки хлеба из печи. Писательство – не про успех, деньги и общее одобрение. Это сама жизнь, внесение всех её элементов на бумагу. Перо перемещает меня сквозь время на Затерянный остров. Писать – это наблюдать за всем, что происходит: ругающиеся люди на остановке; собака, которая всех облает; уставший рабочий, что ремонтирует дорогу. Я понял, как люблю жить, всё подмечать, не могу об этом молчать. Бумага для меня Библия, где я хочу рассказать другим о тонкостях красоты этого мира.

Появился старик Франни: – Время! – он держал в руках песочные часы, показывая указательным пальцем на стекло. Постучал по нему длинным ногтем, как коготь у хищной птицы.

Я спросил: – А сколько сейчас времени?

– Почти полночь мистер Сэтвул. Вам стоит поторопиться, лавка закрывается.

– Полночь? – я удивился, потому что пришёл сюда утром около девяти часов к солнцу. Раймонд и Стелла, меня точно обыскались! Как только последняя песчинка на часах упала, пространство закрутилось в туннель и выплюнуло меня наружу. Я оказался на улице у входа. Вывеска сама перевернулась на: «Закрыто». Фонари, стоявшие у дороги включались один за другим с хлопком.

«Дзынь, дзынь» – на дороге появился велик, который взялся из неоткуда. Было странно забраться на него, но тратить ещё полчаса на дорогу, я не готов.

В доме Форестов горел свет, хотя обычно в это время все спали. Я открыл дверь, Стелла подскочила с кресла, которое стояло в гостиной, за ней появился Раймонд. Они не ложились спать, ждали, когда я вернусь.

– Марти! Как это понимать?! – грозно вымолвила Стелла.

Никогда не видел её в гневе. Красные щёки, пульсирующая венка на шее говорили сами за себя.

– Я потерял счёт времени, простите…, – и продолжил раздеваться на пороге.

Раймонд схватил меня за ухо, чуть было не подняв в воздух: – Марти, ты наказан! Месяц под арестом, а сейчас живо в комнату!

Я теребил ухо, которое пульсировало, и поднимался наверх. В тот день не узнал комнату. Все вещи перевёрнуты, постельное на кровати скомкано в объёмные тучи, рисунки лежали одной пачкой на столе, а книги валялись беспорядочно. Ящики стола выпотрошили. Они лежали пустые на полу, я не нашёл глазами дедушкино письмо и рванул в спальню Форестов: – Это вы? Кто взял моё письмо?

Малышка Ника проснулась, её напугал крик, она начала громко плакать. Это немного сбавило мой пыл, стало стыдно, что разбудил её.

– Живо к себе в комнату молодой человек! Мы завтра поговорим об этом, сейчас спать! – сказала Стелла.

Я удалился из родительской, но не смог удержать гнев, чтобы не хлопнуть дверью. От испуга прибежали ещё двое Кентер и Билл. Я выслушал крики, что всех разбудил и побрёл в комнату. Мне всегда было тяжело доверять людям, поэтому и сейчас стараюсь никого не впускать в свою жизнь. Они ворвались в очень личное. Ситуацию не смягчает тот факт, что они волновались. Это не оправдывает поступок. Представьте, если бы к вам в голову, в ваши мысли залезли без разрешения. В самые потаённые и скрытые уголки. Как бы вы себя чувствовали? Злость – это меньшее, что испытываешь в такие моменты.

Колонка о мистике

Следующее утро запахло свежими блинчиками и подгорелым маслом. Стелла тихо постучалась в комнату, но мне не хотелось вставать, если бы не урчание в желудке. Она открыла дверь. Я лежал с ног до головы накрытый одеялом, похожий на сугроб в сочельник.

– Марти, дорогой – сказала Стелла, усаживаясь на свободный кусочек кровати. Я дёрнулся, когда она потянулась рукой до одеяла. – Мы волновались вчера, тебя не было весь день! Я и Раймонд искали тебя.

– Вам нечего волноваться за меня.

– Я знаю, что мы не должны врываться в твою комнату. Марти, извини. Мы хотим тебе только добра, и чтобы ты был в безопасности. Я приготовила блинчики с джемом, как ты любишь, и налила молоко. Позавтракаем вместе?

– Вернёте моё письмо?

– Давай поговорим об этом после завтрака. – она вышла из комнаты. Стелла многое узнала вчера, когда нашла мои записи. Личный дневник хранил гораздо большее, чем я сказал Стелле и Раймонду за всё время. Спускаясь на кухню, услышал диалог:

– Дорогой, может показать его доктору?

– Стелл, ты преувеличиваешь. Все подростки ведут дневник, в этом нет ничего страшного.

– Да, но… – Стелла замолчала, когда услышала мои шаги.

Я сделал вид, что ничего не расслышал и приземлился за стол. Блинчики были очень вкусными, уплетал один за другим, макая в черничный джем. Похоже отдувался за два дня. Мне не хотелось разговаривать с ними, даже не стал здороваться, как обычно, происходило, когда утром заходил на кухню. Как только разобрался с последним, глотнул чая, чтобы заполнить остатки воздуха в желудке. Дальше резко отодвинул стул, и демонстративно покинул место. Сегодня обошлось без спасибо за еду. Когда мой затылок скрылся на лестнице второго, Стелла продолжила: – Может мы слишком строги с ним? Месяц ареста?

– Он и так сидит дома, особо ничего не изменится – ответил Раймонд. – Марти ничего не сказал, когда забирал мои журналы к себе в комнату, а я искал их! Пускай посидит и подумает. Я нашёл завещание, он наследник поместья на заброшенной улице. Ещё это странное письмо…

– А что с ним?

– Пытался открыть: разрезать канцелярским ножом, отрезать верхнюю часть ножницами, просто разорвать. Всё бестолку! Я только поранил руку о бумагу. Чертовщина какая-то.

Стелла посмеялась: – Как странно слышать из твоих уст такое. Мне кажется, мы просто устали вчера.

Лёжа на кровати я услышал стук. Сначала лёгкий, потом громче и громче. Как будто кто-то мечется по стенкам ящика. Звук исходил из письменного стола. Я выдвинул среднюю коробчонку, из неё вывалилось письмо прямо к ногам. Родное! Я решил, что больше не расстанусь с ним. Закинул во внутренний карман рюкзака. На квадратное окно приземлилась бабочка – парусник. Её крылья окрашены в кремово-белый, с каплевидными хвостиками на задних крыльях. У нас такие никогда не водились. Я рассматривал чёрные пятна. Она похожа на тех, которые сфотографировали для журнала «Сверчковая трель». Мои размышления оборвал глухой стук кулака в дверь. Не дожидаясь ответа, последовало открытие двери и голова Раймонда: – Марти, я бы хотел немного поговорить с тобой. Могу войти?

– Да.

– Ты знаешь, чего нам стоило твоё исчезновение, но сейчас хочу не об этом, – он подошёл к столу, и взял часть рисунков, лежавших сверху пачки. – Стеллу смутили твои наброски, тебя что-то беспокоит?

– Нет.

– Уверен?

– Да.

– А друзья у тебя в школе есть? Я вижу, что ты часто дома, в отличие от твоих ровесников. Когда я был подростком, часто пропадал на вечеринках, – слегка кашлянул, – То есть я не хочу сказать, чтобы ты тоже так делал, ну просто знаешь есть то, что делают все.

– Мне нормально.

– Я знаю, что ты многое пережил. Может тебе кому-то рассказать об этом?

– Нет.

– Хорошо, я не буду настаивать. Мы, наверное, погорячились вчера с домашним арестом, поэтому выходи, как заходишь. Мы не будем закрывать тебя дома.

– Спасибо, Раймонд.

Он кивнул, потом вышел из комнаты. Когда вернулся на кухню, тяжело вздохнул и плюхнулся на кресло по привычки закинув левую ногу на колено.

– Ты поговорил с ним? – спросила Стелла.

– Ну почти. Точнее я пытался, но ты знаешь, как он бывает неразговорчив.

– Да. Честно, дорогой, я думала нам будет гораздо проще. Может я плохая мать?

– Стелл, что ты такое говоришь. Мы знали, что будет нелегко. Ты отличная мать! Марти давно не ребёнок и часто сам принимает решения. Он скоро станет взрослым. Возможно стоит отставить его в покое.

– Да, ты прав.

– У нас сегодня ужин у Квартебеков! Я совсем забыл!

– Я приготовлю что-нибудь с собой. А во сколько они приглашали?

– Как всегда в шесть.

– Я займусь готовкой. Младших увезём к бабушке или оставим с Марти?

– Он всё ещё злиться, поэтому давай не будем перекладывать это на него – Раймонд поцеловал Стеллу в лоб. – Я съезжу в офис и вернусь к вечеру, по дороге завезу детей, – он взял портфель из коричневой кожи, положил туда записную книжку, свежий выпуск газеты и выскочил пулей, чтобы успеть на электричку.

К этому времени мою комнату согревало солнце, я растянулся словно кот под лучами и вспоминал вечер из лавки. Заблестело в глазах, побежали зайчики. Дальше буквы, слова, куски фраз летали по воздуху. Я ловил их, рассматривал, чтобы расставить по местам: «Британи Роу». Что это? Я оторвался от кровати, раскрыл глаза и стал рассказывать историю. Пальцы неслись быстрее, чем мог представить себе. Иногда буквы пропечатывались не те. Терялось начало и конец слов, но это неважно. В голове звучит голос, ты хватаешься за него, сбрасываешь лишнее, чтобы ничего не упустить в моменте. Мои блокноты захватили весь дом: один в туалетной комнате, два на кухне; большой возле кровати; маленький в рюкзаке. Желание писать появлялось внезапно в самых неожиданных местах. Стелла с возмущённым видом смотрела на меня, когда в очередной раз забыл вытащить бумажки из карманов и закинул одежду стирать. Размоченная бумага, прокрученная в барабане вместе с бельём, облепила кусками вещи.

Я хотел попасть в колонку школьной газеты. В ней было несколько тем, на которые писали статьи: школьные новости, мистические события, мечты учащихся и дополнительное обучение. Мистикой занимался Фрэнк Баттер, его перевели в другую школу за нарушение дисциплины, поэтому место освободилось. Впервые за долгое время я почувствовал воодушевление. Меня взяли! Я смог пройти все этапы отбора на ведущего колонки. Было одно условие: события, описанные в ней, должны публиковаться раньше, чем в других газетах или журналах города. Это важно для директора Фэлони, он хотел выиграть школьный кубок журналистики. Система оценок состояла из нескольких критериев. Больше всего баллов можно набрать за эксклюзив, если дата печати истории раньше – это автоматически начисляет очки. Я мало понимал в журналистике, но любил писать. Самое сложное в этом откуда брать информацию раньше, чем другие. Раймонд рассказал про все способы, которые существуют. Как честные, так и нет. Можно выудить данные у конкурентов, просто напечатать раньше. За такое правда побить могли, если узнают. Меня в целом не устраивала перспектива, делать что-то нечестно. Остальные способы оказались сложнее. Для этого нужно посещать общественные места, общаться с незнакомцами на улице и приходить туда, куда в здравом уме я бы не пошёл, например, кладбище «Ситти», Тёмный лес, бухта Бэн-Пауч, где недавно убили двух человек. Я больше похож на отшельника, которому вполне комфортно находиться дома в одной комнате. Когда начал сомневаться стоит ли оно того, вспомнил фразу, которую когда-то говорила Бетти: «Если перед тобой открылась дверь, значит нужно туда войти». Похоже это та самая дверь.

Тёмный лес

Я дышал очень часто и прерывисто. Пытался с закрытыми глазами замедлить биение сердца. Руки чувствовали, как холодный пар поднимается от земли. Сначала я пытался убежать, когда понял, что не получится – замер. Дождь перестукивал по моей куртке, как будто капли играются. Я старался контролировать резкие подъёмы грудной клетки. Прикусив нижнюю губы, представлял, как смешные овечки прыгают через забор. Один… Два… Три… Вдох и медленный выдох. Зачем? Каким надо быть идиотом, чтобы поехать так поздно. Ботинки засасывала грязь. Я сглотнул. Глаза открывать не хотелось, там непросветный занавес из зелени и сухих веток. Тьма покрывала валуны, затянутые мхом. Несколько часов назад сияло солнце, а сейчас небо окутали тучи, и моросил дождь. Потемнело за секунды. Стрелка на часах перевалила за половину девятого. Автобусы после восьми обратно не ходят, остаётся ждать утренний рейс.

Неделю назад директор Фэлони разнёс мою статью. На его взгляд там сплошная банальщина и ничего интересного. Дал мне две недели на исправление. Меня могли отчислить накануне завершения девятого класса. За три последних экзамена я получил отметку Fx1.

На конец мая мне назначили повторную пересдачу. Учителя всегда шли на уступки тем, кто приносил пользу для школы: игроки бейсбольной команды, авторы школьной газеты, кто выигрывал места на олимпиаде. Я был холоден к наукам, а заставить себя учить то, что не нравится, было задачей не из лёгких. Если справлюсь с колонкой, то смогу меньше уделять времени учёбе и больше писать. Под ногами хрустела недавно оттаявшая прошлогодняя листва. Искривлённые стволы деревьев торчали хаотично по всему лесу. В темноте их ветки казались чёрными, как после пожара. По правую сторону виднелось поместье Сэтвулов. Я стоял у начала тропы в Тёмный лес. Либо найду материал, либо сам им стану. От последнего становилось не по себе. Я легко вспомнил дорогу к лесу от конечной станции. Когда мы с Бетти приехали в поместье, я внимательно изучал маршрут глазами. Ориентироваться никогда не умел, но фотографическая память мне помогала. Конечно хотелось сбежать, но я набирался храбрости, чтобы преодолеть страх. На спине болтался рюкзак с водой, я запустил руку в карман, нащупывая шершавый дневник. Это чувство меня успокаивало. Земля отдавала треском при каждом прикосновении к ней стопой. Приглушённое пение птиц добиралось в мои уши сквозь гул от страха. Я прорывался через пучину деревьев. Моё тело было мелким в сравнение с масштабами Тёмного леса. Многие места выглядели одинаково здесь, а тропы скрывались под слоями мха и падали. Комки грязи прилипали на подошву, из-за этого ноги становились тяжёлыми. В какой-то момент я перестал выбирать дорогу, и лес вёл меня. Ветки раскрывались, собираясь внутрь, и показывали тропу. Дождь прекратился, застыла мёртвая тишина вокруг. Я остановился. Как неповоротливая статуя начал медленно поворачивать голову и тело назад, чтобы посмотреть, сколько прошёл. Никакой дороги я не увидел, только деревья, деревья, деревья. Продолжил двигаться вперёд, ускорил шаг, и в какой момент начал бежать. Ветки рассекали куртку, воздух врывался потоком в ноздри. Едва успевал закрывать лицо, чтобы не разодрать его, но часть веток оставила ссадины. Правая нога зацепилась за ветки под листьями, и я полетел вниз. Чувствовал во рту вкус соли, перевернувшись, пытался отдышаться. Глаза поймали мелкие искры на ночном небом. В городе не увидишь столько звёзд. Левая щека пощипывала, вдыхая, я пропитывался сыростью, как сам лес. Теперь я понимаю, что означает фраза: «Когда ты в лесу, становишься его частью». Издалека послышались голоса людей. Я аккуратно приподнялся разглядеть кто это. Что они делают в это время в лесу?