Гидра из Лерны бесплатное чтение

***

Хирон Мудрый нависал над ним второй час, точно скала, и настойчиво требовал вспоминать что-то, что совсем ненужно героям. Кентавр был стар. Ясон не знал, седеют ли лошади, но на человеческой голове учителя уже давно было полным-полно седины, в длинном хвосте, впрочем, тоже. Кентавр молчал, юноша небрежно водил заостренной палочкой по песку вместо закаленной доски из глины.

– Сосредоточься, – кентавр был терпелив. – Сосредоточься, все ответы в твоей голове. Даже те, о которых ты не догадываешься. Не говоря уже о том, что мы изучали вчера, позавчера, и даже месяцы, годы назад.

Кончик заостренной ветки сломался. Ясон покраснел и еще ниже склонил свою голову. Не от стыда, от обиды. Кентавры живут сотни лет, им так просто говорить с тобой, как с ребенком, что не отличает право от лево, что лишь носится в тени стен городских с деревянным мечом, пока мать или нянька спать не загонит. Он давно не мальчишка. Любой грек – да даже троянец – сказал бы, что он, Ясон, сын Эсона, давно уже взрослый мужчина. Ему почти девятнадцать. Так долго ли прятаться по кипарисовым рощам?

Хирон поправил колчан за спиной. За две сотни лет зрение учителя стало слабее, но стрела все равно летит ровно. Ясон услышал мало уроков о том, как стать героем, но зато очень много бессмысленной чепухи.

– Ты мне скажешь ответ?

Он нарисовал кривую окружность, больше похожую на овал, попытался исправить. Затем раздраженно все стер. Отбросил в сторону и дощечку из глины, и обломанный стилус.

– Я могу бежать быстрее трусливого зайца. Могу перехитрить даже старого лиса, могу без устали целый день упражняться с мечом – и рука моя не устанет. Я герой, Хирон, я не книжник. Мне не сидеть в старых и пыльных стенах далеких Афин и не корпеть над свитками и папирусами с черной земли. К чему мне эти уроки с вопросами?

Кентавр наклонился и поднял с земли расколотую табличку. Если приложить свежей глины и снова запечь, она будет, как новая.

– Скажи мне, Ясон. Ты быстрее трусливого зайца – но не обгонит ли тебя чей-то злой умысел? Ты хитрее лисы, это верно – но хватит ли тебе терпения с стойкостью? Ты владеешь мечом – знаешь ли ты, когда следует его опустить?

Ясон выпрямился. В его шалаше давно уже собрана легкая сумка, если уходить, то сегодня.

– Прошу, оставь свои поучения для детей земледельцев.

Он не хотел ссоры, прощаться нужно было по-доброму.

– Я наследный царевич Иолка. Эсон, мой отец, желая спасти меня, отправил еще младенцем к тебе – да, ты был верен старым друзьям. Ты принял меня, воспитал, охранял – за это я тебе благодарен. Теперь пришла пора меня отпустить. Я займу свое место на троне. Вот и все. Мне ни к чему чертить на песке для тебя сферы божественных сил. Я воин, Хирон. Для воина имеет значение лишь твердая земля под ногами да путеводные звезды ночью на небе. Я не ребенок, хоть ты и заменил мне родителей.

Ясон отряхнул свою простую тунику от песка. Если он уйдет через час, то к закату будет у Фермопил. Там он заново наполнит мехи свежей водой, купит на шумном уличном рынке пару пшеничных хлебов, горсть сушеных оливок, может, еще кусочка три солонины. На дорогу должно хватить. Иолк не так далеко. В этом и была отцовская хитрость – Ясона прятали и скрывали так близко, почти что под носом у заклятых врагов. Царь Пелий искал его все эти годы. Он и его отец, Эсон, были братьями. Как частенько случается в семье великих царей, трон стал причиной раздора. Отца выгнали из широких залов дворца, из дома сплошь из белого камня с резными колоннами и крышей из золота. Он стал простым горожанином, его не отпустили даже в изгнание. В насмешку с его плеч сорвали богато расшитый плащ, с шеи – медальон с изображением Зевса, с пальцев – драгоценные перстни царей. Он жил на окраине. И отныне никто не признавал в нем владыку великого города.

Ясон знал это лишь понаслышке, Хирон говорил ему об этом снова и снова, и когда тот пухлым ребенком возился в песке и дорожной пыли, и когда был нескладным мальчишкой, и теперь, после всех его изнурительных монотонных уроков. Может, Ясон и знал ответ на вопросы Хирона. Может, знал и про Олимп, и про поверженного Зевсом Кроноса, повелителя времени, и про вечный бесконечный Океан от края земли до края неба и дальше, чей сон, должно быть, и есть вся жизнь человечества. Но знание этих ответов не вернет седым мудрецам молодости, а ему, Ясону, трон и отца.

Юноша заставил себя поднять голову и взглянуть старому учителю прямо в глаза.

– Не гневайся, – негромко сказал он седому кентавру. – Ты говоришь мне, что я не готов. Не готов к чему? Чтобы дойти одному до чужих городов и прилюдно заявить о своем праве и лжи царя Пелия? Мне достанет храбрости и отваги. Чтобы вызвать на поединок его первого воина? Смотри.

Он протянул руку к луку учителя. Из него еще в детстве его учили стрелять. Стрела легко легла на тетиву из конского волоса. Ясон почти не целился, лишь прищурил глаза. Нет смысла смотреть на кончик стрелы, нет смысла смотреть даже на цель. Если знаешь, что попадешь, то попадешь непременно. С далекой лозы упала гроздь дикого винограда.

– Если хочешь, – Ясон протянул лук и колчан их хозяину. – Возьми эту гроздь, сожги перед статуей Диониса мне на удачу. Но не удерживай.

Было бы гораздо проще прощаться, если бы Хирон не молчал. Своего настоящего отца он ни разу не видел, с приемным же прощается, как с чужим. Ясон говорил, говорил, с каждым словом чувствуя, что оно стоит все меньше и меньше, и лучше бы ему совсем замолчать. Но ненужные слова было сложно унять.

– Знаешь. Если бы ты говорил о другом… Если бы не вся твоя нарочито отстраненная мудрость… Если на роду мне написано быть героем, Хирон, то говорил бы ты мне лучше о них, – выпалил он наконец. – О знаменитом Персее, отрубившем голову Медузе-Горгоне, о Беллерофонте, оседлавшем крылатых коней и убившем Химеру, о благородном и великом Геракле…

– Беллерофонт из-за своей гордыни был сброшен Пегасом на землю, – Хирон перебил его. – Беспомощным калекой скитался он до старости по земле. Геракл же… Я знал его, сын Эсона, хоть и две сотни лет прошло с его гибели, и никто, по правде, не знает, где он похоронен. Двенадцать подвигов совершил он, что не под силу смертному мужу. Двенадцать – и еще сотню тех, о которых не слышал никто. Путь героя не прост, царевич Иолка. Подумай, прежде чем выбрать его. Тебе не скажут слова благодарности. А опасности и страдания станут привычным досугом. Я потерял своего друга Геракла, Ясон. Не хочу терять и своего приемного сына.

Это были речи трусливой женщины, не героя. Но Ясон не ответил. Дорога манила вперед, а что прекраснее, чем идти на закатное солнце. Он все же попрощался с учителем. Старый кентавр был задумчив и даже печален, неразговорчив, дал пару наставлений в дорогу, сказал стороной обходить рощи дриад – очень уж обидчивы древесные девы, с людьми беседы они не ведут. Ясон и так это знал. Легкий мешок за плечом да короткий меч на боку. Другого не нужно.

Когда зашло солнце, он как раз подошел к стенам Фермопил. В реках, что текли по обе стороны города, вода была теплой, даже горячей, но летом от них исходил отвратительный запах. Говорят, эти источники миру подарила Деметра, чтобы земля была плодородной, ее же храм и стоял в этом городе – Хирон думал, что ему, надменному юноше, ничего неизвестно о богах-олимпийцах, но он ошибался. Ясон заночевал в одном хлеву на окраине города – не лучший дворец для царевича, но для изгнанного – в самый раз, пара телят согревала его ночью дыханием. Он закрывал глаза той ночью, и перед его мысленным взором вставали башни и стены Иолка, улицы, по которым он никогда не ходил, сады, в тени которых он никогда не отдыхал от трудов, дворец царя, что построили потомки Крефея, и где теперь в обход него властвовал Пелий, жестокий и жадный, его родной дядя. Хирон сказал, что не стоит выбирать путь героя, если сердце его не уверено. Вряд ли может быть в чем-то неуверенно сердце мальчишки, которому еще нет двадцати. Он лежал тогда на свежем сене и думал. Старый Хирон знал Геракла, величайшего воина Греции. Слава о нем вот уже двести лет после смерти гремит от Иллирии и до Крита. Ему бы, Ясону, такую силу и славу, ему бы подвиги, верных друзей и заклятых врагов. Не годится ли тиран Пелий на роль злобного и трусливого царя Микен Эврисфея, для которого Геракл совершал все свои чудеса силы и ловкости, ума и отваги? Вот он, Ясон, сын Эсона, входит в захваченный недругом город, словно герой. И от слов его правды сгорит Пелий-тиран со стыда, он сядет на трон, и жители будут славить богов и помнить о нем станут долгие годы.

Сон был хороший, но пришлось от него пробудиться. Рано утром служанка хозяев зашла в хлев доить хромую корову, телята взбрыкнули, лягнули его копытами пониже спины – Ясон недовольно проснулся. Сонливость сменилась радостью и волнением, от Фермопил до Иолка только полдня, может, больше. Он ждал девятнадцать лет, и вот, этим вечером он впервые увидит свой дом. У него не было плана. У героев их не бывает, герои, должно быть, просто идут и сражаются, им с первого раза удается догнать золотую лань охотницы Артемиды, усмирить немейского льва, проникнуть в стан амазонок и победить их. Это то, что помнил Ясон из уроков учителя. Хирон мало говорил о героях. И мало о своем друге Геракле.

Он кивнул на прощанье служанке, снова взял свой мешок, вычистил плащ от дорожной пыли, тщательно выбрал из волос всю солому и сено – не может наследный царевич войти в свой город, точно пастух. Северные ворота Фермопил закрылись за ним, горное ущелье осталось далеко позади, впереди лежала лишь прямая дорога.

«Жив ли мой отец? – думал Ясон, не замечая усталости в мышцах. – Жив ли, здоров, узнает меня?»

Солнце палило над головой. Если повернуть чуть к востоку, сделать лишь крохотный крюк, он пройдет через рощу. Можно будет снова наполнить мехи водой, и плечи не обгорят от жарких лучей. Хирон, конечно, говорил остерегаться рощи дриад, но те обитают не в каждой роще Деметры. Глупо шарахаться от каждой светлой опушки. Ясон перехватил поудобней мешок. Где-то в душе, совсем глубоко, он давно считал, что и дриады, и морские горгоны, и стимфалийские птицы с медными перьями, острыми, точно стрелы – все они постепенно остаются в рассказах, в эпохе героев, в том золотом веке храбрости, к которому, увы, ни он и никто из нынешних смертных не принадлежал никогда. Кентавр Хирон уже стар. Да и признаться, видел ли за все эти годы Ясон хоть еще одного. В рощах давно нет дриад, нет золотых яблок в садах гесперид, а в Трое давно нет Елены. Он пройдет через рощу, и он ничем не рискует.

Тень от деревьев накрыла плечи прохладным плащом, повеяло холодом из глубоких оврагов. Его сердце ликовало. В любой легенде, если вернулся истинный царь, никто с ним не спорит. Он просто скажет дяде вернуть ему и трон, и дворец, и город в придачу. Тот не ослушается. Ясон ускорил шаг и вдохнул полной грудью. Что-то сладкое, едкое тонкой пленкой налипло на горле. Будто не воздух рощи вдохнул он, а отхлебнул застоявшейся и тухлой воды. Он откашлялся и сплюнул. От быстрой ходьбы всякое может быть, он взял немного правее, но запах не исчезал, он становился все ярче, сильнее и точно лип ко всему, к волосам и одежде, даже к кончикам пальцев.

«Хирон говорил не идти через рощу дриад, – мелькнуло в его голове. – Может, и правда старик хоть раз в жизни сказал что-то дельное.»

Дело не в древесных девах, конечно, но отравленный источник здесь вполне может быть. Кентавр рассказывал ему о водорослях, что могут гнить на жаре и отравлять родники и озера. Ясон свернул с тропинки и пошел напрямик через заросли, чтобы быстрее выйти на большую дорогу. Ветка хлестнула его по лицу и оставила влажный след. Его снова обдало сладко-гнилостным запахом.

«Здесь, должно быть, болото, – думалось юноше. – Просто болото, которое каждое лето гниет по жаре. Но откуда здесь взяться болоту, после Фермопил на любой карте лишь степь да холмы с изумрудно-зеленой травой.»

Он понадежней скрыл тунику плащом. Если это взаправду болото, то, не ровен час, его совсем заест мошкара и пиявки. Нога наступила на кочку из мха, но мох просел и, он оказался почти по колено в холодной воде. Она пахла даже хуже, чем серные источники Фермопил, Ясон поспешно выдернул ногу, проклиная свое решение сойти со знакомой дороги. Он напролом продирался сквозь рощу, которая отчего-то давно перестала быть таковой. Не было ни приветливых сосен, ни кипарисов. Он прислушался. Ни жужжания мошкары, ни дуновения ветра, ни единого паука с его паутиной, и даже пиявки не кусали его. Было тихо, Ясон задрал голову вверх, но солнце больше не светило сквозь листья. Мудрый кентавр еще в детстве говорил ему, что если заблудился в дремучем лесу, то надо либо забраться на дерево и увидеть поверх леса дорогу, либо смотреть, где север по мху на стволе. Но мох здесь был повсюду, до странного бурый и серый, он покрывал все деревья до самого верха. Только мох и лишайники. До тошноты сладкий запах становился сильнее, голова Ясона кружилась, но надо лезть, туда выше, под крону деревьев, лишь бы увидеть вновь небо, а там он поймет, как сбежать из этого ужасного смрада.

Ясон сделал пару шагов вперед. Оперся о старый и толстый дуб, без особой надежды бросил взгляд куда-то вперед – а потом он увидел ее. Сквозь тяжелый пар от широких болотных ям он увидел сперва огромные кольца. Все в чешуе – он принял сперва их за корни деревьев, но те двигались и скользили, бесшумно, точно змея в высокой траве. Он замер, прижался к старому дряхлому дубу, будто трусливая белка, а мокрые кольца в болоте все извивались и поднимались все выше. Гнилостный запах путал последние мысли, а потом поднялась голова. Одна из многих, одна из девяти – он отчего-то знал, что их девять – восемь еще дремали во влажной и рыхлой земле. Любая змея подслеповата, но чует прекрасно. Ясон не сдержал приглушенного крика, когда желтый глаз, покрытый бельмом, уставился на него.

Крик, казалось, рвался из всего его существа, и изо рта, и из груди, и откуда-то из самой макушки, будто собственный вопль пронзал его, как копье. Мысли путались, перед глазами проплыло облачко пара. Оно было тонким, точно легкий платок, и расслаивалось на отдельные ниточки. Он проследил за последней уплывшей в сторону нитью, и разум его погрузился в сон, тяжелый и мутный.

Когда он очнулся, вокруг пахло солью. Юноша еще не открывал глаза, осторожно вдыхал новый воздух, в котором отчего-то не было ни единого намека на тягучий и липкий туман. Только соль. Еще рыба. Запах водорослей на камнях, и никакого болота. Он осмелился слегка приподнять одно веко. Солнце все также палило и над головой ни единого облачка.

– А, ты все же очнулся, – грубый голос отогнал остатки страха и сна. – Это радует. Но я уже не надеялся. Премерзкая тварь. Речь не о тебе, как ты понял.

Ясон приподнялся на локтях. Он лежал на песке, голова гудела, а ладони он ободрал о кору. Недалеко от него на большом валуне сидел человек, косматый, огромный, с грубой щетиной на широком лице. На теле его было множество шрамов, хитон был грязным и изрядно поношенным. Плащ на плечах не из тонкой овечьей пряжи, а из грубой звериной шкуры, похожей на львиную. Ясону он показался дикарем или нищим, опасным разбойником, но разбойник он или нет, изгнанник ли вне закона, он спас его жизнь от опасного чудища, а разум от страха. Кентавр Хирон учил его благодарности.

– Кто ты? – юноша обернулся к нему и попробовал встать. – Ты спас меня от… от чудовища, как ты вообще оказался в том гиблом болоте?

– От гидры, – перебил его косматый мужчина.

– Что?

– От гидры. Она и есть премерзкая тварь. И болота там никогда не бывало. В мое время так точно. Была очень милая рощица, по праздникам девицы в венках просили Деметру там послать им возлюбленного и долгого счастья. А теперь – да, юный воин, там отныне болото.

Незнакомец закончил стругать небольшим ножом длинную палку.

– Я вижу твой мешок. У тебе есть любая еда, что угодно? По всем законам мне негоже просить самому, но ты кое-чем мне обязан, а я голоден, точно зверь.

На такого гиганта, пожалуй, уйдет весь его запас на два дня, но теперь Ясону было не жалко. Он с готовностью вытащил из мешка пару круглых хлебов, что он купил в Фермопилах, и даже горсть свежих оливок, что на удивление не успели испортиться после болота. Незнакомец протянул к еде свою огромную лапищу. Всего пара укусов – и первый хлеб исчез, за ним и второй. Ясон сперва сам отхлебнул пару глотков воды, затем протянул остатки спасителю. Тот осушил их за пару мгновений. Разбойник он или нет, но неплохо, что тот пока ему друг, а не враг.

– А теперь, – проговорил здоровяк, – говори, кто ты такой. А заодно расскажи мне, кто теперь правитель в Микенах.

Ясон замялся. Он сам был изгнанником всю свою жизнь, откуда ему знать, кто правит разными землями Греции.

– Я Ясон, сын Эсона. Возвращаюсь в Иолк, чтобы потребовать трон. Про Микены слышал лишь то, что говорил мне учитель.

– Не слишком же умен твой учитель, – мужчина усмехнулся и пригладил неопрятную бороду, – если не знает, что у него творится под носом.

Ясон возмутился и покраснел. Да, Хирон мог быть надменным, вздорным и поразительно скучным. Но тот был ему приемным отцом и защитником, и не может дикий разбойник с львиной шкурой через плечо называть глупцом мудреца.

– Мудрый Хирон, – проговорил он, – великий учитель. Не родился еще на землях Греции, Македонии, Фракии ни человек, ни зверь, ни чудище, ни атлант, что сравнится с ним в мудрости. Ты согласился бы, если б знал его.

Лицо мужчины разгладилось, но через мгновение он снова нахмурился, и взгляд его стал страшным и диким.

– Да ты лжешь мне, мальчишка. Хирон, премудрый Хирон? И он еще жив? И на кого же, скажи, похож премудрый Хирон, расскажи. На старика, на царя, на великого воина?

Ясон смутился. Голова еще гудела от ядовитого пара и страха увиденного.

– Что ж ты молчишь?

– На лошадь, – выпалил юноша. Теперь этот дикий безумец на него обозлится. – Верней, на коня. Гнедого. Сейчас у него уже полно седины. Даже в длинном хвосте.

Незнакомец уставился на него. Затем рассмеялся так громко, что затряслись даже горы.

– «На лошадь», ты только подумай, – он повторял и снова начинал хохотать. – Скажи кентавру про лошадь, и на тебя ополчится все стадо. Ох, великая Гера – «стадо»!

У него на глазах уже навернулись слезы от смеха.

«Все ясно, – думал Ясон, – он безумец, а поэтому надо уходить, спокойно и тихо.»

В конце концов тот успокоился и громко вздохнул пару раз.

– Да, ты прав, – он ответил. – Хирон – мудрейший из смертных. И ты, Ясон, сын Эсона, не представляешь, как же я счастлив, что он еще жив, – он доверительно положил свою тяжелую руку ему на плечо. – Ведь он тоже мой друг, старинный и добрый.

***

– Скорее, ты же хотел дойти до Иолка к закату.

Ясон еле поспевал за ним, спотыкался на каждом шагу, все оборачивался и невольно щипал себя за плечо, чтобы убедиться, что это не сон. Щипки он чувствовал, да и ободранные руки болели, так что он точно не спал.

Все происходящее казалось странным, надуманным, нереальным, каким-то нелепым. Начиная с болота, которого быть не должно, с гидры, которая должна быть мертва уже две сотни лет, и с героя, который отчего-то возвратился назад. Юноше до сих пор казалось, что все это глупая выдумка, которая слишком похожа на правду. В словах незнакомца была доля смысла. Лернейская гидра – лишь одна из двенадцати. Одна из дюжины подвигов легендарного воина, что погиб уже слишком давно, но отчего-то сейчас твердой поступью шагает прям перед ним, а он – живой, молодой и здоровый Ясон – не может за ним поспевать. Он все вспоминал слова, что услышал пару часов назад и что роем разбуженных ос витали сейчас в голове, никак не укладываясь в стройный рисунок.

– Гидра из Лерны, – вздыхал Геракл, который не походил сейчас ни на мертвеца, ни на призрак. – Это был просто город, но медленно там разрасталось болото, из которого вылезла эта тварь о девяти головах. Эврисфей приказал мне убить ее. Каждый приказ его, каждая просьба – невысказанное желание, чтобы я не вернулся с победой домой. Кто пошлет смертного воина против бессмертного чудища? Только глупец или такой же безжалостный зверь. Ее яд смертелен, на месте отрубленной головы вырастает две новых. А одна… Не все загадки можно решить, Ясон, сын Эсона. Одна голова гидры из Лерны была бессмертной и вечно живой. Я обрушил на нее громадную гору, хоть и меньше Олимпа, но все же. Лишь одна голова – она была погребена под толщей гранита. Потом, через много месяцев, лет, меня предали, обманули. Ядом гидры мне натерли одежду. Я умер, ты не ошибся. Но та голова была под скалой все эти долгие годы. Она жила и теперь разрослась еще больше, чем прежде. Есть теперь новые девять голов, яд и тысяча щупалец. Тварь, что убила меня, вновь в этом мире. Очевидно, поэтому боги вернули меня. Другой причины, очнувшись от сна, я не увидел.

– Разве такое бывает? – спросил тогда Ясон, еле поспевая за ним.

– Отчего нет, – хмуро ответил герой. – На звездном небе погибший Орион каждую ночь снова дерется со Скорпионом. Время – оно здесь, на земле, мой юный друг. Мертвым или богам оно совершенно без надобности.

И теперь они оба – никому неизвестный юный царевич и великий Геракл – шли скорым шагом по пыльной дороге, ведущей в Иолк. Другого города по близости не было.

– Ты думаешь, стоит сказать?

– Кому?

– Жителям города.

– Стоит, и как можно скорее. Топь и болото растут. Может, месяц, а может, год – оно поглотит и Иолк, как поглотило в свое время Лерну.

В Лерне давно уже руины и пыль, и нет ни единого сада.

К Иолку они подошли уже на закате. Заходящее солнце было огромным и красным, одни старики говорили, что такие закаты к доброму дню, другие – что ночью прольется кровь. Какой тогда смысл верить и старикам, и приметам. Стражник у ворот пропустил их не глядя. Никто не смотрел на бородатого воина в старом хитоне и нескладного юношу. Путники, в это время много их приходит с окрестных земель торговать и узнавать последние новости.

– Куда все спешат? – негромко спросил его воин. Тому было сложно привыкнуть к шуму и гаму огромного города после двухсот лет мертвого сна.

– Туда, – Ясон указал рукой. – Вон там на холме стоит царский дворец Иолка с крышей из золота. В первый день лета царь воздает жертвы богам-олимпийцам и просит богатства людям и городу.

– Прекрасный обычай. Много от него радости бедным людям с окраин?

Геракл знал, о чем говорил. Когда он в первый раз ходил по этой земле, в подобные праздники цари и знатные греки выносили беднякам еду и одежду. Теперь они подавали им обещания в обертке из зрелищ.

– Мой отец Эсон не допустил бы такого.

– Совсем неважно, мой друг, чего не допустил бы твой добрый отец и что допускает царь Пелий. Главное, чего не допустишь или допустишь ты, если в твоих руках окажется власть, а на голове – царский венец.

– Ты веришь в это?

– Разумеется нет, – Геракл ответил. – В жизни редко получаешь то, чего хочешь и чего ты достоин. Думай пока не о троне, юный Ясон. Думай о гидре, она-то как раз уже на пороге.

Они уже подходили совсем близко к дворцу. Десятки ступеней вели вниз по склону холма. На лестницах – сады с деревьями миндаля и оливы, внизу же собрался весь город. Ясон бросил взгляд вверх. Солнце на золотой крыше слепило глаза. Так странно, что все девятнадцать лет он провел не под ней.

Они слегка опоздали. Царь Пелий уже вознес молитвы богам и теперь в дорогом облачении, в фаросе, крашенном пурпуром, спускался к народу. Толпа волновалась. Кто-то толкался, кто-то хотел увидеть владыку – из любопытства или отчаяния, тут уж как кому повезло – слуги Пелия отталкивали их древками копий назад. Его родной дядя шел мимо него и не знал, что вот он, Ясон, вот он в этой толпе. Через столько лет вернулся за тем, что было вероломно украдено.

Он услышал крик, и тот почти потонул в общем гаме. На дорогу, под ноги царя, стражи и копыта коней, выскочил ребенок лет четырех. Чумазая девочка с деревянной лошадкой в руках, дети вечно снуют, где ненужно. Кто-то из воинов грубо схватил ее за руку и занес хлыст – царь смотрел сквозь толпу и не проронил ни единого слова.

Неожиданно для всех и себя самого Ясон крикнул:

– Не вздумай! – он отпихнул в сторону любопытных толстых торговок. – Не смей. Отпусти ее!

Стражник хмыкнул и промолчал. Не так часто бедняки осмеливаются что-то сказать, это было ново и очень забавно. Он вновь замахнулся, но юноша помнил, что может бежать быстрее оленя, быть хитрее и ловчее лисицы, стрелой сбивать пламя свечи в далеком окошке. Помнил он и что не хочет быть таким, как царь Пелий. Вырвать хлыст из руки неумелого стражника было проще простого. Он переломил рукоять об колено и выбросил в сторону. Чумазая девочка трусливым зайчонком метнулась в толпу.

Его пнули под коленную чашечку и зашипели на ухо:

– Преклони колени перед царем.

– Сам преклони, – было больно до ужаса, но он смог раскрыть рот. – Я Ясон, сын Эсона. И это мои приказы тебе следует выполнять.

Народ внезапно притих. Как-то странно, подумалось юноше. Да, в его снах, в тех храбрых и безрассудных мечтаниях толпа действительно расступалась, и ему верили с полуслова. Все признавали его сыном царя, вернувшимся добрым царевичем, без вопросов отдавали власть, а затем все жили долго и счастливо. Он любил об этом мечтать, порой даже сам в это верил. Но он знал, что мир не похож на старые сказки и в возвращенных царевичей здесь не верят давно. Что уж говорить про воскресших героев. Отчего же теперь тишина. Отчего никто, даже самый рьяный задира не говорит, что он лжец и вовсе не царских кровей?

Объяснение было простое, и этого не знал ни Ясон, ни даже премудрый Хирон. Царь Пелий так яро искал племянника, что свергнет его, что даже матери не называли Ясоном своих новорожденных сыновей, ожидая расправы. А тут он сам, добровольно, называет себя сыном Эсона, стоит и не прячется, не отрицает родства – он либо безумец, и боги покарали его, либо правда не лжет.

Царь Пелий повернулся к нему. Тот был еще вовсе не стар, наверно, так же выглядел бы и его отец Эсон, если б остался в живых – Ясон все надеялся, но слишком много слухов о братоубийстве витало по дороге от Фермопил до Иолка. Суховатое худое лицо, очень светлые большие глаза, первая седина в волосах. Он казался мирным и добрым владыкой, но частенько жестокость кроется не во взгляде. Он легким жестом приказал страже подвести юношу ближе.

«Не склони головы, – все думал Ясон, вспоминая слова учителя и наставника. – Не склони головы, и тогда враг не сможет назвать тебя ни поверженным, ни рабом.»

– Так ты, юноша, утверждаешь, что ты сын моего погибшего брата?

Тот кивнул. Кто знал, что следует теперь говорить? «Дядя, освободи мой дворец, и я отпущу тебя с миром»? Можно попробовать, вряд ли уже будет хуже.

– Я сын Эсона, царь Пелий.

Правда не может быть опасной ошибкой, любил говорить кентавр Хирон. Теперь его бросят в темницу в назидание прочим, в лучшем случае просто выгонят за городские ворота. Он смотрел прямо и помнил – «не склони головы». Царь сделал шаг вперед, и ему стало страшно. Не должно все закончиться прямо сейчас.

– Мой племянник! – Пелий воскликнул. Ясон ощутил щекой гладкость дорогого фароса. Дядя его обнимал, он чувствовал запах дыма из храма богов-олимпийцев, дорогих масел и чего-то сладкого, пряного. Он невольно вспомнил гидру в болоте, и ему стало дурно.

– Мой любимый племянник вернулся! В первый день лета, в великий праздник богов! Пусть теперь покаются злые языки, что обвиняли меня в убийстве брата и охотой за невинным младенцем.

Это было странно и дико. Его враг и наверняка убийца отца стоял перед ним и называл его любимым племянником. Его улыбка, честные глаза и молчаливый напуганный люд. Гидра в болоте и яркое счастливое солнце на небе. Это было как во сне, и как во сне же Ясону хотелось нащупать ту нить, которая подскажет ему, что это все нереально. Он не может сейчас сказать, что явился за троном, явился царевичем, которого ждали все долгие годы. На бессмыслицу и дикость он ответит той же странностью и небылицей.

– Царь, я явился к тебе с грозной вестью! – Ясон крикнул громко, чтобы слышал самый последний крестьянин. – С грозной, свирепой и страшной. К воротам твоего города подступает болото, страшная ядовитая топь, поглощающая плодородные земли богини Деметры, точно мор и чума. И это не все, – он видел смятение и вопрос в глазах Пелия. Тот отвлекся, отлично. – И это не все, добрые жители города. В том болоте живет воскресшая Лернейская гидра!

Толпа не шумела, лишь перешептывалась. Сперва этот юноша называет себя пропавшим царевичем Ясоном, чье имя опасно здесь называть, теперь зачем-то говорит о чудовище древности. В себе ли этот малый или же он точно безумен? Должно быть, Зевс его покарал, царь не посмеет поднять руку на юродивого мальчишку.

– Это не все! – Ясон понимал, что пока его спасенье – абсурд и смятенье толпы. – Вместе с гидрой вернулся тот, кто в первый раз ее победил, но скончался от ее яда и хитрости. Друг Геракл, выйди сюда.

Его новый товарищ смотрел на него, как на глупца. Сделал пару шагов вперед. Наверно, герой уже пожалел, что отправился с Ясоном в Иолк.

Царь Пелий снова обнял его, и Ясон отчетливо услышал стальной шепот у уха:

– Что ты несешь, мальчишка, молчи и не будоражь здесь толпу.

Затем царь повысил голос, как прежде.

– Мой дорогой племянник, верно, устал от долгих скитаний, старые страхи туманят воображение юноши. Больше не бойся. Ты снова у друзей и семьи.

Шепот и шорохи в толпе утихали. Если чудовища нет, если этот мальчик взаправду безумен, то пусть владыки города сами решают вопросы.

– А этот мальчишка не лжет, – послышалось из толпы.

Откуда-то из свиты царя выступил юноша. Богато одетый, а ножны кинжала украшены изумрудами, на запястьях широкие золотые браслеты. Он выглядел не старше Ясона, тем чуднее из его уст слышать слово «мальчишка». Он подошел ближе, встал рядом с Пелием. С праздным любопытством посмотрел на Ясона, исцарапанного, грязного и всего в дорожной пыли. Его волосы были пепельно-серыми, а радужки глаз почти не было видно. Ясон отшатнулся, но в глазах незнакомца враждебности не было.

– Царевич, займи свое место в процессии подле брата. Негоже гостям беспокоиться о бедах хозяев.

Тот, кого назвали царевичем, пропустил слова Пелия мимо ушей. С непонятной надменной улыбкой он рассматривал то царя, то Ясона.

– Уж не знаю, лжет ли этот юнец, что он сын Эсона, но по пути сюда мы с братом видели зловонное болото в трех лигах отсюда. Там нет дуновения ветра, а смрад до того омерзительный, что кони шарахались. Ни на одной вашей карте болото не значится. И два года назад его не было на этой дороге, – он снова насмешливо взглянул на Ясона. – Я Полидевк, один из царевичей Спарты. Царь Пелий прислушается к свидетельству равного?

– К свидетельству двух равных.

Второй юноша в богатых одеждах подошел и встал рядом.

– Это Кастор, мой брат-близнец.

Братья разнились, как воздух с землей. Кастор был крепче и выше, с каштановыми кудрями до плеч и глазами темными, точно спелая вишня. Мать с няньками в младенчестве их точно не путали.

Царь Пелий смотрел на обоих гостей. Все трое улыбались друг другу так искренне, открыто и честно, что не возникало ни малейших сомнений – они ни во грош не ставят друг друга. Ни царь братьев, ни братья царя. Но того требуют правила царств и политика.

– Царевичи. Не будем обсуждать печальные и смутные вести перед народом и портить им праздник. Мы вместе завершим это шествие, а потом отправимся во дворец. И там, за закрытыми ставнями и дверьми, мы обсудим все, от болота под городом до болота, что именуется Спартой.

Улыбка сошла с лица Кастора, но на лице его брата не дрогнул и мускул.

– Разумеется, царь и сородич. А заодно и то, сколь остры спартанские стрелы.

Теперь Ясон шел следом за братьями. Он чувствовал на себе любопытные взгляды толпы и враждебные – стражи. Дворец на холме с золотой крышей впервые начал казаться пугающим и далеким.

Они прошли, казалось, тысячи комнат, тысячи лестниц и галерей, он потерял им счет, прежде чем тяжелые двери последней затворились за ними. Свита рассеялась, будто дым. Их осталось четверо: он, дядя, Кастор и Полидевк. Царевичи Спарты были спокойны и даже бесстрастны. Их, словно, ничего не смущало и ничто не было неожиданной новостью.

– Так ты все же Ясон? – спросил его Полидевк, не стесняясь разглядывая его своими глазами без радужки. – Тот самый, сын царя Эсона, и истинный наследник трона Иолка?

Царь Пелий, казалось, опешил. По всем правилам гостеприимства и законам царей, первым говорить должен он, полновластный правитель. И вопросы здесь задает тоже он, не спартанцы. Но братья того не заметили.

– Да, – просто ответил Ясон. – Это я. Благодарю вас, царевичи, что подтвердили мои слова о чудовище.

Близнецы пожали плечами.

– Радости мало, если ваши проблемы дойдут до Лаконии. А они дойдут, будь уверен. Все считают, что в Спарте могут лишь метать копья и мечами размахивать, но наши мудрецы тоже что-то умеют. Не так давно говорили, что с неба пропало несколько звезд.

Полидевк замолчал и покосился на брата. Кастор кивнул.

– Люди редко всматриваются в ночное небо, Ясон. Влюбленным достаточно увидеть лишь одну, им не нужны россыпи, не нужно знать каждую поименно. Ты поднимешь вверх голову, скажешь «красиво!», затем зайдешь в дом свой. Морякам нужна лишь звезда, что укажет им север. Созвездие же Гидры пропало, – спартанец наконец взглянул на царя. – Выйди ночью, царь, на балкон. Вглядись в бездну неба. Ты не увидишь его.

– Мы потому не называем тебя безумцем, Ясон, – закончили братья. – что нет и ярчайшей Рас Альгети на небе. Нет звезды героя Геракла. Что, не так уж и глупы мы для безумных спартанцев?

Ясон смотрел на них троих, ему было отчего-то трудно сосредоточиться и понять – зачем он здесь, выйдет ли он отсюда, что вообще он чувствует, оказавшись здесь, во дворце-под-золотой-крышей, о котором мечтал еще с раннего детства. Случится ли какое-нибудь легендарное чудо, если он дотронется до этих мраморных стен, хоть какое-то чудо, пусть самое маленькое. Царь Пелий его ненавидит, он не скрывает этого, как тогда, перед людной толпой. Близнецы не кажутся врагами, но холодом веет от белых глаз Полидевка, и друзьями братья не кажутся тоже. Их трое здесь перед ним. Трое владык – а он, Ясон, здесь никто, и ни один человек не знает его, кроме Геракла и престарелого кентавра-отшельника. Он ждал ярости в глазах узурпатора, изумление и праведный гнев в глазах благородных гостей. Он не увидел ни того, ни другого. В этих залах его возвращение стало мелким, обыденным и очень ненужным.

– Так в Спарте знают, что я настоящий царь?

Он спросил это наивно и просто, точно ребенок. Братья переглянулись и пожали плечами.

– Конечно, – ответил ему Полидевк. – Пойми правильно, мы вряд ли намного старше тебя, во время событий в Иолке нам с Кастором был год, может, больше. Но всем все было известно и про тебя, Ясон, и про тебя, царь Пелий. Таково искусство правления, как ни крути. Никто не думал, что ты еще жив, если ты об этом.

Ясон закусил губу и посмотрел себе под ноги, будто он снова в оливковой роще, и старый кентавр отчитывает его за невыученный урок. Щеки и уши горели. От обиды – не на спартанцев, не на дядю-тирана, не на безмолвствующий народ, который не бросился защищать его и обвивать его голову лавровыми лозами. На этот странный мир, который далек и от тех идеальных окружностей, что заставлял его чертить Хирон, и от той строгой ясности устройства Олимпа и сфер далеких небес. Этот мир был похож на тот, которому его обучали все эти долгие девятнадцать лет. В нем были те же деревья и те же люди, восходы, закаты, птицы и рыбы, но все какое-то другое, слегка искаженное, и он не знал этого мира, не понимал его точно так же, как сложный урок. И не был уверен, что хочет понять.

– Я прерву вас, юноши.

Голос царя был ледяным и спокойным, но во взгляде был неприкрытый яд и жгучая ярость.

– Мне очень лестно, что вы все еще соблюдаете приличия и называете царем Иолка меня. Буду рад, если это продлится и дальше. Что до тебя… Ясон. Я не знаю, что навыдумывал ты или твой пропащий отец, или тот предатель, что вырастил тебя, несмотря ни на что – но ты глуп, как осел со скотного двора, если считаешь, что Иолк я оставлю тебе. Ты глупее еще в сотню раз, если считаешь, что я буду думать о тебе, когда у ворот города вылезло какое-то древнее чудище, жаль, что всех их не перебили давно. И ты уж воистину глупейший из смертных, если поверишь спартанцам.

– Не надо впутывать в это Спарту, – лениво сказал Полидевк. – Лакония далеко. До гидры нам еще есть дело. До семейных разборок – немного.

Царь развел руками, повернулся к племяннику.

– Ну что, мальчик. Как ты видишь, союзников у тебя не слишком-то много. Но я не тиран, как говорят безродные разбойники и отребье на улицах. Я не отдам тебя ни львам, ни медведям. Не в светлый праздник богов-олимпийцев. И не сегодня. Я предложу тебе дело. Все просто, мой юный герой. Чудовище убиваешь ты. Взамен я подумаю – повторяю, только подумаю, чтобы ты после моей смерти наследовал мне. У меня нет ни сына, ни даже жены. А что будет с городом, когда я усну смертным сном – мне, право, плевать.

Близнецы смотрели на царя Пелия с легкой насмешкой.

– Вы, юноши, вечно думаете, что бессмертны. Вы не поверите, в этом ваша большая ошибка. Это не так.

Царь ушел.

Опостылевшие оливковые рощи были сейчас Ясону милее, чем яркие отблески факелов на белоснежных колоннах.

***

Оказалось, законом Иолка не запрещено сидеть на ступенях дворца, если они с того входа, где ходят рабы и прислуга. Мрамор был холодный, пыльный и гладкий. В мешке еще осталось немного еды, Ясон и правда хотел есть, но отчего-то не мог заставить себя развязать бечевку и наконец-то поужинать. Солнце зашло, закатилось за край моря, как и каждую ночь, осталась лишь светлая полоса по ту сторону горизонта. Юноша поднял голову к небу. Оно еще серо-синее, и первые звезды на нем смотрятся, как россыпь жемчужин в заколдованном море. Близнецы-спартанцы сказали, что с небес пропало созвездие гидры, а также Рас Альгети, Ярчайшая. Ясон плохо помнил уроки Хирона. Он знает, как по звездам узнать, где находится север, другого ведь не нужно герою. А теперь он сидит на грязной лестнице для прислуги – не книжник, не царь и не воин, боится двинуться с места. Потягаться с гидрой из Лерны? С той, что с бессмертной головой, с той, что вернулась через сотни лет и до сих пор не может исчезнуть – так как он может шевельнуться, если помнит взгляд слепых глаз, смрад, застывший на горле, яд и ужас в оцепеневшем, скованном теле.

– Мы так и думали, что найдем тебя здесь.

Ясон поднял голову. Спартанцы стояли над ним, снова оба, снова со спокойным и дружелюбным лицом, но без единого участия в насмешливом взгляде. Он не знал, что сделать – склониться с почтением, или же не стоит, он и сам наследный царевич.

Но наследные царевичи не сидят в пыли у дворца, словно слепые и нищие.

Он промолчал.

– Дядюшка твой – изрядный мерзавец, – Кастор сел рядом с ним, не боясь запачкать роскошный хитон. Полидевк прислонился к колонне. – Ты уверен, что все еще хочешь становиться царевичем? Работенка не из приятных, смею заверить. Царевичем еще ничего – почет, уважение, веселье, богатство и пляски, а вот царем – не советую. Да продлят олимпийцы годы жизни нашего отца на этой земле, чтобы отсрочить для нас эту кару.

Полидевк коротко засмеялся, но затем закусил губу. Ясону снова стало обидно и стыдно.

– Вы смеетесь надо мной, – ответил он с раздражением. – И не похоже, что вы собираетесь быть мне друзьями.

– Мы смеемся не над тобой, – Полидевк пожал плечами. – Мы смеемся над всем, это проще. Знаешь, если бы люди все свои проблемы и беды постоянно воспринимали всерьез, они бы очень быстро лишились и здоровья, и разума. На свете не так много действительно важного, по чему стоит убиваться часами и днями.

Ясон собирался было поспорить, но ничего не придумал.

– В конечном итоге, – подхватил второй брат. – ты всегда остаешься с собой. Неплохо тогда для начала не быть врагом себе самому.

– Что же мне делать?

Вопрос прозвучал так наивно, что сейчас спартанцы над ним посмеются, а затем просто уйдут. Кастор встал с лестницы.

– Ну… Пока ты можешь познакомить нас со своим другом. А там уж посмотрим.

Юноша перестал разглядывать пыль на ступенях и поднял голову вверх. К ним по лестнице поднимался огромный косматый мужчина в старой тунике и львиной шкуре через плечо. Лицо у того было сердитое. Ясон уже совсем забыл о Геракле. В его душе наконец-то зажегся крошечный огонек надежды, что все будет просто, как прежде. Что великий герой решит все проблемы, а он разделит с ним славу. Мысли детские и трусливые. Смешно, что спартанцы верят ему.

– Я еле нашел тебя, – Геракл говорил устало и грубо. – Обегал всю агору, собирался уже прорываться силой в этот дворец, наподдать пару пинков твоему любезному дядюшке. А ты сидишь здесь. Сподобил же Зевс связаться со столь глупым мальчишкой, – он с подозрением посмотрел на спартанцев. В памяти Геракла, должно быть, Микены еще не ладили с Спартой. – Кто эти юноши?

– Мы царевичи Спарты и сыновья царя Тиндарея, – ответил ему Полидевк. – Рады знакомству с тобой, о, великий Геракл.

Геракл с сомнением посмотрел на братьев, разнящихся, как воздух с землей, и ничего не сказал. Тот, кто видел гидру о девяти головах, пса о трех и владычицу амазонок, не задает слишком много вопросов.

– Они не враги мне, – добавил Ясон. Он очень хотел в это верить.

– И не друзья, – добавил Геракл. – А нам, между прочим, надо спешить. Но ты все еще сидишь на ступенях, а у меня нет ни меча, ни копья, ни доспехов.

У Ясона был меч, но это как нож для лимонов против такого чудовища. Он впервые подумал о том, что вот он, его храбрый подвиг, почти лежит на ладони. И он может так быстро и просто погибнуть. Погибать очень просто, как оказалось. Жестокий царь Пелий был прав, и ему стало страшно.

– Нам с Кастором очень лестно, конечно, что нас не считают друзьями, – с насмешкой сказал Полидевк. – но мы не обидчивые. Свои добрые намерения мы обозначим яснее, если простые намеки для вас слишком туманны. Кто хочет обчистить оружейную царя Пелия и вынести из нее все, что не прибито гвоздями?

***

Ясон снова поднимался по гладким ступеням дворца, и снова высоко над головой был золотой потолок, а руки невольно гладили холодный мрамор колонн. Геракл шел за ним, огромный и сильный, служанки из-за углов смотрели на него со страхом и любопытством. Ясон и забыл, что Геракл был другом царей. Тот бывал и в самых огромных дворцах, и в самых роскошных покоях. И он, и Кастор, и Полидевк. Только не Ясон, сын Эсона, что сейчас смотрится простым деревенщиной и просто трусливым мальчишкой. Полидевк сказал: «Обчистить оружейную царя». Теперь царевич шел впереди с высоко поднятой головой. Что имел в виду этот странный спартанец? Ясон смотрел на двух братьев. Он не знал ни одного, ни второго, он даже ни разу не был в Лаконии и не знает нравы их жителей, но отчего-то доверился незнакомцам без лишних вопросов. Должно быть, он вправду глуп, как сказал Пелий. Впрочем, царь говорил не верить спартанцам. Послушай своего врага и сделай наоборот – это единственное, что убеждало Ясона в правильности поступков.

– Почему твой брат так уверен, что у нас получится? – негромко спросил он Кастора. Тот был понятней и проще, от его взгляда у Ясона не бежали мурашки по коже. – Мы что же, просто войдем в царскую оружейную и вынесем оттуда мечи и доспехи? И… вы близнецы, почему ты похож на спартанца, а Полидевк…

– А Полидевк похож на что угодно кроме спартанца, грека и просто обычного человека, – ответил сам Полидевк, не оборачиваясь и не замедляя шаг. – Просто на мне благословение Зевса, а Кастору и так хорошо. Кто-то машет мечом, кто-то думает, кто-то может и то, и другое, и это ваш покорный слуга. И да, у нас все получится. Слуги обычно не перечат особам царских кровей.

Кастор заговорщически улыбнулся Ясону и подмигнул.

– С ним спорить трудно, как ты заметил.

– Ты не боишься Пелия, – негромко ответил Ясон. – Почему?

Они проходили мимо пяти-шести стражников, и Полидевк даже не думал таиться.

– Пелий не будет ругаться с Лаконией и не тронет нас пальцем. А вы вскоре уйдете из города. Вот и все. Пара мечей, пара коней, пусть и самых быстрых, и дорогих – это не стоит нашей с Кастором жизни и затяжной войны со Спартой. Пелию это известно, так что может кусать локти сколько угодно.

Они все шли и шли вниз по темным винтовым лестницам. Полидевк освещал себе факелом путь. Коридоры, повороты и опять коридоры. Перед массивной дверью стояли два воина.

– Пропустите, – коротко бросил царевич.

Бесценный хитон из тонкого шелка, дорогое шитье и изумруды на ножнах кинжала говорили вместо него. Таким не перечат. А если их двое – то и подавно. Пускай господа сами решают дела.

Внутри было темно, Кастор взял со стены еще один факел и поджег его от огня брата. Длинные ряды копий, мечей, всевозможных доспехов, кинжалов, кожаных нагрудников и прочных лат, даже изогнутые сабли персидских царей – здесь было все. Полные колчаны оперенных стрел. Тугие луки, что под силу согнуть лишь великому воину или же охотнице Артемиде. Все для воинов Иолка, все для охраны царя.

– Не спартанское мастерство, разумеется, – заметил Полидевк, поджигая оставшиеся факелы в оружейной. – Но все лучше того, что у вас, – он с насмешкой посмотрел на почти игрушечный кинжал у Ясона на поясе. – С этим не то что на гидру, я бы и на кошку не отважился. Берите что-то легкое, но крепкое. В тяжелых доспехах в болоте вы очень быстро пойдете ко дну. А тебе, герой Геракл, я советую внимательно осмотреться. Ходил по Лаконии слушок, что после твоей гибели доспехи твои растащили, а что-то попало даже сюда. Держи факел и приглядись. Вдруг слухи правдивы. Украсть у царя Пелия доспехи Геракла, а, Кастор? Может, это уже и потянет на нашу жизнь!

Второй брат только усмехался и помогал Ясону выбрать новый меч, а заодно и правильно закрепить кожаный нагрудник из шкуры критских быков. Юноша чувствовал себя деревенщиной, он и был им, хоть сложно было в этом признаться. Девятнадцать лет в заповедных рощах в компании лишь престарелого кентавра. Немудрено, что от блеска начищенной стали и золота у него разбегаются глаза.

– Нет, это тебе не поможет, – Кастор осторожно взял у него из рук длинный меч, который был, должно быть, тяжелее его самого. С золотой рукоятью, с ножнами сплошь в узорах, даже с жемчужинами в доле клинка. – Мечами для церемоний ты никого не убьешь. Даже не покалечишь. Победить чудовище – это не история про надеть самые блестящие доспехи. Это про кровь, грязь и про то, как остаться в живых. Возьми лучше этот.

Он протянул Ясону меч в два раза короче и легче. Простое блестящее лезвие, рукоять, что не выскакивает из потной ладони. Хороший и крепкий. Совсем не похожий на героический.

Ясон с легким разочарованием погладил холодный металл.

– Это хороший меч, – заверил его спартанец. – Только не маши им во все стороны, когда придет время.

Юноша вспыхнул, но промолчал. Спорить со спартанцем о владении оружием было глупо и опрометчиво. Даже если тебя обучал сам Хирон. За его спиной что-то громко обрушилось. Лязг железа и облако пыли, вздрогнули даже царевичи-близнецы.

– Нас, разумеется, и так пропустили, – начал говорить Полидевк, прищурившись в свете факелов. – Но необязательно, чтобы об этом знали даже в Ахее. Что там…

– Смотрите.

Глубокий и низкий голос Геракла перекрыл возмущение спутников. Он вытащил из завалов огромный, под стать ему, нагрудник, весь в пыли и изрядно поношенный. Тот выглядел проще и легкой брони, что Кастор нашел Ясону, и проще даже того, что дают рядовым пехотинцам. Геракл бережно провел рукой по старой коже в следах от копий и стрел, отряхнул с нее темную грязь с паутиной. Среди дорогого оружия и лучшей брони всех земель Греции это выглядело нелепо и жалко.

– Зачем тебе эта рухлядь? – Кастор подошел к нему с факелом. Он с любопытством потрогал старый доспех. – Смотри, на свету видно, что он бесполезный и старый. Нет, друг мой, древние реликвии прадеда Пелия и Эсона тебе не помогут. Они хороши для памяти и поэтов, но в бою они не спасут.

Геракл сурово взглянул на него.

– Мальчишка! – он выхватил из его рук нагрудник. – Не учи меня тому, как быть воином, юный спартанец, с этим не справишься ни ты, ни твой брат, ни все ваше войско, –затем он немного смягчился. – Это дар Аполлона. Его и его сестры. Когда я нагнал керинейскую лань, Артемида разгневалась, но затем великодушно простила меня и вместе с братом дала мне этот нагрудник. Это дар богов, надменный ты, глупый юнец. Не называй его старой рухлядью.

Он начал аккуратно прилаживать ремни. Тот на удивление был как раз такому гиганту.

– Не очень-то он похож на дар богов, – пробормотал Полидевк и тут же пожалел, встретившись с разъяренным взглядом Геракла.

– Не твой ли брат говорил, что подвиги – это не про серебро, блеск и золото? Это был отменный красивый нагрудник, хоть и простой, двести лет назад. Все знают, что кожа не выдержит пару столетий.

– Но разве если он от богов, – осторожно начал Ясон. – От самого Аполлона и Артемиды. Не должен он быть, ну… – юноша хотел сказать «волшебный», «самый-самый» и много чего еще, но спорить с воскресшей легендой было очень непросто. – Особенный.

– Он особенный, – мрачно ответил Геракл. – Для меня. Этот дар олимпийцев значит их в веру в меня, поддержку и дружбу. Это важнее, чем все чары на свете. После всего, что случилось, память о дружбе для меня дороже всего.

Братья пожали плечами, а Ясон промолчал. Ему было сложно судить, у него-то друзей никогда не бывало. Хирон – старый учитель и, может, отец. Он хотел бы назвать спартанцев своими друзьями. В другом мире, возможно. В том, где на пир они прибыли бы не к царю Пелию, а к его отцу и к нему. Они бы вместе охотились, вместе ходили под парусом, обсуждали отцов и грядущий союз Иолка и Спарты, юга и севера. Назвать другом Геракла? Он спас его и да, он легендарный герой. На такого всегда смотреть снизу вверх и бояться сказать хоть слово. Какого-то ему сейчас. Он смотрел на гиганта, неуклюже пытающегося приладить старый доспех, так отчаянно отстаивающего ценность старой реликвии, и ему стало грустно самую малость. Что тот чувствует сейчас, после двухсотлетнего смертного сна, когда мир стал настолько иным, и только зло осталось таким же, как прежде? О чем еще ему остается думать, когда после целой жизни опасностей, невзгод и предательства он возвращается снова к тому же, к самому началу, к самым истокам, к тому, что погубило его в первый раз. Кто не хватался бы тогда за крохотную память о прошлом и кто не сделал бы ее оружием своим?

– Что ж, нам пора, – сказал в наступившей тишине Кастор и повел их к выходу. – Долго здесь задерживаться не стоит, да и мало ли кто сболтнет, что видел нас здесь. Мы доведем вас под защитой до городских ворот, а уж дальше вы сами.

– Вы не отправитесь с нами?

Ясон смотрел на новых знакомых, на сильного и спокойного Кастора, на его странного близнеца с насмешливым взглядом – они вряд ли пойдут вслед за ними, и странно, что он зовет их с собой.

Полидевк с любопытством посмотрел на него своими глазами без радужки.

– Зачем бы нам это?

Действительно, зачем бы им это. Зачем им рисковать собственной жизнью зазря. Зачем самим идти в бой, если можно послать отряд хорошо обученной стражи, если болото доползет до Лаконии, или сделать все чужими руками. Руками таких вот восторженных глупых юнцов, каким был и оставался Ясон.

– Незачем, – ответил он не таясь. – Но вам и незачем было звать нас в оружейную Пелия, подбадривать, помогать, верить и обходиться со мной не как с попрошайкой без трона. Поэтому вопрос свой я не забираю назад. Но и не требую от вас ответа и действий.

Полидевк впервые улыбнулся без насмешки и ничего не сказал.

– Идем, – повторил его брат. И они наконец-то стали подниматься из подземелья наверх.

Когда они вышли наконец из дворца, звезды уже давно светили на небе. Ночь была ясной, и луна не затмевала их блеска. Геракл хмуро поглядывал наверх – как и говорили спартанцы, на небе было два пустых места, и они не заполнятся вновь, пока все не решится. Ясон повертел головой и нашел созвездия Ориона со Скорпионом. Все так, как и говорил Геракл, даже после смерти, каждую ночь они снова сходятся в битве. Замкнутый круг, из которого не выберется ни один, ни другой. Ему стало тоскливо, и легкий удобный меч на поясе вдруг стал невыносимо тяжелым.

– Ты не боишься снова встретиться с гидрой? – брякнул он не подумав. Он должен был спросить хоть что-то, чтобы не чувствовать собственный страх.

Геракл посмотрел на него пристально и с сомнением. Ясон сам не знал, что хочет услышать. Гневную отповедь от героя, не знавшего страха, или же признание смертного. От одного ему станет стыдно, от другого он лишится надежды. Тот ничего не ответил и до очередного поворота улицы они шли за спартанцами молча.

– Знаешь, у меня был друг в прошлой жизни, – услышал он чуть позже над ухом. – Сын моего старшего брата, племянник Иолай. Он был таким же, как ты – молодой и восторженный глупый мальчишка, что сначала бьет, а думает после. Он единственный не отвернулся от меня, когда Эврисфей прогнал меня из Микен и велел совершать подвиг за подвигом, чтоб иметь право остаться в живых. Ты представляешь, совсем еще юнец, ветер в голове, из всех умений – разве что гонки на колеснице, хорошо хоть знал, каким концом меча надо колоть… И он зачем-то ушел вслед за мной. Он был со мной в Лерне тогда, две сотни лет назад и еще немного в придачу. И это он догадался прижигать отрубленные головы гидре, чтоб из них не вырастала сотня новых и злобных. Я герой, это верно, на мне благословение богов и их помощь – но я не справился бы без Иолая.

Юноша слушал, но только шел и смотрел себе под ноги. Тяжелая рука лишь на мгновение одобряюще легла ему на плечо.

– Если мальчишка Иолай нашел в себе столько храбрости, ума, сноровки и стойкости лишь потому, что был с добрым сердцем, то ты, Ясон, их найдешь и подавно. Вижу, что Хирон хорошо тебя воспитал.

– Я буду вместо Иолая?

– Нет, – ответил Геракл. – Не будешь. Зачем тебе быть Иолаем? Зачем тебе быть мной или кем угодно еще. Ты царевич Ясон. И этого более чем достаточно.

Скоро уже ворота города, и они проходили мимо ночных гаваней. В тишине и темноте раздавался мерный стук молотка. И никто не кричал из окон домов, никто не просил прекратить. Ясон напряг зрение и вгляделся во мрак. В лунном свете на палубе одного из кораблей сидел старик и методично заколачивал гвозди в корму. Он напевал что-то себе под нос, бессмыслицу на чужом языке, Ясон никогда не слышал такого, но моряки бывают в разных землях и слышат разных людей.

– Кто это? – он негромко спросил Полидевка. Отчего-то странный спартанец с благословением Зевса казался ему мудрее всех прочих, хотя тот был таким же юным мальчишкой и здесь просто гостем. – Почему его не прогоняет народ, ведь он шумит по ночам?

Царевич посмотрел туда, куда указывал Ясон, на корабль, на старика, на луну в отражении вод.

– Это старый Аргос, – ответил он. – Говорят, безумный старик, полжизни потратил на то, чтобы построить самый огромный и прекрасный корабль, да так и не бросил эту затею. Всем говорит, что ему помогает Афина и что скоро он достроит его. Когда он был молод, в него и камнями кидали, и жаловались страже Иолка – теперь уже всем надоело, пусть шумит, все привыкли. Какую бы махину он ни отстроил – она никогда не коснется воды, никогда его до нее не дотащат. Только не говори о том старику. Он либо заплачет, либо швырнет в тебя молотком. А корабль и вправду хорош.

Они прошли мимо него, силуэт старика высоко на корме стал лишь темным пятном на фоне лунного света. «Арго» было высечено на его боку и залито блестящей смолой. Если строишь корабль всю жизнь, может и нет гордыни в том, чтобы назвать его своим именем. Ясон потер затекшую шею, он устал смотреть вверх. Дворец с золотой крышей остался далеко позади, прошлая жизнь и того дальше. Видел ли этот одинокий старик Афину, если считает, что она ему помогает?

– Я ничего не знаю о кораблях, – смущенно признался он Полидевку. – Но я бы хотел, чтобы этот все же коснулся воды.

Спартанец без насмешки улыбнулся ему.

– Ты знаешь, наверно, я тоже.

– Мы пришли.

Кастор стоял возле южных ворот и ждал теперь остальных. Только в полдень они с Гераклом пришли в этот город, за полночь же они опять отправляются в путь.

– Пришла пора прощаться и желать вам удачи. У вас хорошее снаряжение, и наверняка олимпийцы смотрят на вас. Не думаю, что вам суждено умереть. Мы ждем вас здесь еще дюжину дней. Возвращайся, Ясон. Мы с братом ждем не дождемся увидеть лицо царя Пелия, когда ты все же вернешься назад. Это будет отменная шутка, а здесь давно не смеялись.

Оба близнеца неловко похлопали его по плечу, кивнули Гераклу. Ясону стало чуть легче. Должно быть, в том мире, где «Арго» коснется воды, где сбудется мечта старика – там и Кастор с Полидевком друзья ему, а он сам взаправду царевич.

– Лучше ты, чем твой дядя, – Полидевк протянул ему в дорогу свою флягу с кислым вином. – Если хоть кому-то из богов есть дело до смертных, оно так и случится. Прощайте.

Ворота его царства захлопнулись за ними так же быстро, как и открылись.

***

Они шли по той же дороге, что и в Иолк, и Ясон снова еле поспевал за быстрым шагом Геракла. Ходить в снаряжении он не привык, и под кожаным нагрудником было жарко до ужаса. Но воины не жалуются и не причитают. Далеко идти не придется, всего до полудня, и Ясон не знал, радует его это или, напротив, страшит. Геракл поднял его с рассветом – ночью идти не безопасно, даже при полной луне – и за это утро он успел трижды пожалеть, что покинул рощу Хирона. Он смотрел в широкую спину героя и старался не отставать. Что ж, если Геракл победил ее единожды, то победит и дважды, и трижды.

– Ты не думаешь, что у нее могло вырасти за это время не девять голов, а, к примеру, десять и больше?

Если он может сегодня погибнуть, то надо успеть выговорить все слова, что ему отводились прежде на этой земле. Даже если это будет и полная глупость.

– Сколько ни будет, все наши.

Юноша спорить не стал. Солнце нещадно пекло затылок.

– Ты ведь знаешь, зачем Пелий отправил тебя на охоту за гидрой?

Ясон поднял голову от своих старых сандалий. Геракл редко с ним говорил, и юноша изрядно робел рядом с ним. Если в своих еще по-детски наивных мечтах он мог думать о дружбе с спартанцами, то Геракл до сих пор был чем-то далеким, могучим, суровым, почти нереальным. Разве что тогда, когда он прижимал к груди старый и пыльный доспех, он показался ему человеком, которому горестей выпало гораздо больше, чем радостей, но которые его не сломили.

– Он сказал, что согласен назвать меня перед народом наследником, если я спасу его город. У него нет ни жены, ни детей, он сказал, что разумно…

– Сколько таких лжецов я видал!.. – Геракл громко его перебил. – Одному я служил всю жизнь, хоть и не по собственной воле. Старый Хирон учил тебя добродетели, силе и честности. Но ты как малый ягненок, только родившийся, ты не знаешь, как жить в волчьем мире. Какое дело царю Микен Эврисфею было до пояса амазонок, до немейского льва, который мирно жил в своем логове, как и любой другой лев из пустыни? Нет, Ясон. Таким, как мы, не говорят прямо нет, таким не желают смерти в лицо – нас отправляют на неслыханный подвиг, что не приносит ничего кроме мучительной гибели. И все законы соблюдены. Царь Пелий не ждет твоего возвращения. И не отдаст тебе Иолк, даже если ты вновь вернешься под свой дворец с золотой крышей.

Битый камень скрипел под ногами, и Ясон замолчал надолго. Развернуться и сразу вернуться в Иолк, призвать дядю к ответу? – его тут же казнят, и царь перестанет играть в свои игры. Сбежать, вернуться к Хирону, вернуться в Фермопилы и устроиться в подмастерья к какому-нибудь кузнецу или воином в стражу? – он не смирится с такой своей трусостью. Говорят, после любой неудачи можно подняться, но не каждую можно забыть. Пойти еще дальше, на самый юг Греции, в Лаконию, в Спарту – его дружба с царевичами вряд ли тронет отца Полидевка и Кастора. А если и тронет – царь Тиндарей не станет рисковать миром ради одного всеми забытого юноши.

– Что мне делать теперь?

В воздухе уже еле заметно потянуло сладкой гнилью.

– Выбери в той куче две крепкие палки длиной с руку. Обмотай их соломой. Когда закончишь, обмажь смолой.

Ясон был признателен, что Геракл ответил совсем не на тот вопрос, что он задал.

– Мы сделаем факелы, как твой друг Иолай?

Геракл кивнул.

– Именно. Если что-то сработало в первый раз, то незачем рисковать и пробовать что-то еще.

Как и в тот раз, бывшая роща дриад мало напоминала болото чудовища. Она казалась заброшенной и тихой, но вполне безобидной, а сладкий запах, можно снова списать на прелые водоросли в высыхающих реках. Обломки колонн на входе обрастали плющом, а тропинка была прямой и протоптанной.

– Она прячется, и очень умело, – Геракл сорвал пожелтевший листок и задумчиво растер его между пальцев. – Вроде зверюга – а гляди, научилась. В первый раз она не таилась, в этот решила заманивать. Видно, двести лет под скалой пошли на пользу ее голове. Было время пораскинуть мозгами.

Ясон выглянул из-за широкой спины своего могучего спутника. Он посмотрел в глубь рощи, туда, где, уже незаметна тропинка, и ему показалось, что зелено-желтые листья тускнеют, дрожат и отнюдь не от ветра, а будто это мираж на жаре в самой безлюдной пустыне. Хирон рассказывал ему о таком.

Он отпрянул назад, будто темнота в конце тропинки могла утянуть его безвозвратно, или еще того хуже – посмотреть на него, как в тот раз, незрячим взглядом с бельмом.

– Почему ты не убил ту бессмертную голову?

Геракл не обернулся и первым ступил на тропинку. Та не исчезла, не превратилась тут же в мерзкую топь. Ничего не случилось.

– Ты сам ответил на этот вопрос. Бессмертный не умирает, чему тебя только учили.

– Я серьезно.

– А почему нельзя уничтожить все зло в этом мире? Ответь мне на этот вопрос. Когда ответишь, может, мы и поймем, почему ее мерзкая морда не истлела за две сотни лет в своем же гниющем болоте. Вряд ли наша задача много легче, чем первая.

– Тогда почему у нас должно получиться сейчас?

Его вопрос повис в воздухе, и Ясон наконец осознал, что у героя нет плана. Что на его, Ясона, долю, возможно выпало еще и не самое страшное. Может, ему повезет, и он даже выживет, как выжил Иолай, друг Геракла, может, гидра лишится своих восьми грозных голов и одной бессмертной в придачу. Она будет лежать на земле, отрубленной, вместе со всеми своими мерзкими сестрами, только глаза с тусклым бельмом будут моргать и ноздри принюхиваться. Пройдет еще двести лет – умрет Ясон, умрет его жена, которой он еще не встречал, но наверняка она будет царевной, умрут его дети, давно будет лежать в могиле царь Пелий и его верная стража, и Кастор, и Полидевк с таким светлым и пугающим взглядом. Может, не будет уже Иолка, и Спарта будет под персами. Он, Ясон, будет спать в своей глубокой и тихой могиле, и будет ему все равно. Как там сказал его дядя? «А что будет с городом, когда я усну смертным сном – мне, право, плевать.» А Гераклу, легендарному воину, возвращаться в этот смертный мир каждый раз, и даже богам-олимпийцам неизвестно, должно быть, что случится если он вдруг падет в этой битве.

Ясон склонил голову ниже, перехватил факелы и приказал сам себе не задавать больше глупых вопросов.

Тропинка стала теплее, будто вокруг текли источники с горячей водой, и даже будто бы мягче. Следы от сандалий становились все глубже, и юноше ужасно хотелось сесть, прислониться спиной к дереву, поросшему лавром и мхом, и просто заснуть. Во сне, должно быть, как в детстве, решатся все проблемы и беды.

– Возьми из мешка кремень и подожги наши факелы. Пора.

Юноша послушно развязал мешок, что он нес на за спиной.

– Огонь не приманит ее?

– Твой голос ее тоже приманит. Лучше знать самому, когда стоит ждать незваных гостей. Ты знаешь, что нужно делать?

– Помогать тебе в битве.

– Неверно. Нужно спрятаться за самым огромным деревом в этом мерзком болоте и выбегать лишь для того, чтоб прижигать отрубленные головы этой гадине.

Ясон не был ни в одной битве, ни разу не убивал, ни разу не был ранен или от смерти на волоске, но обида захлестнула его.

– Иолаю ты говорил то же самое? Прятаться за твоей широкой спиной или еще лучше – за юбкой матери? Так вот, у меня нет матери, Геракл.

Геракл сурово на него посмотрел.

– Я говорил Иолаю и это, и что он зря увязался за мной, и чтобы он ждал меня на окраинах Лерны. Я был так счастлив, что он меня не послушал.

Юноша хотел улыбнуться, но вдруг подумал, что воины накануне смертельной схватки не улыбаются.

Тропинка становилась все уже, она начинала отчаянно петлять, скрываться, будто играла с путниками, смеялась над ними, под конец она просто исчезла, и оба они стояли посреди влажной буро-зеленой травы. Сладкий запах снова осел тонкой пленкой на горле. Ясон закашлялся.

–Тише.

Геракл огляделся, пытаясь увидеть что-то вдалеке среди тонких струек тумана и пара, поднимавшихся от болотных кочек. Их факелы были теперь не больше, чем болотные огоньки, что зажигаются летними сумерками и заводят странников в топь. Ясон даже поднес к тусклому пламени руку, но оно обожгло его также сильно, как и за пределами гибельной рощи. Тяжелое марево снова густыми клубами вилось в голове, а в легкие, казалось, натолкали сухой соломы, пуха и пыли, будто в них свила гнездо какая-то нелепая птица. Птица ощипанная, больная и со слепыми глазами, она ворочала своими голыми недоразвитыми лапами без когтей, словно пыталась вытолкать из гнезда своих же птенцов. Юноша с силой ущипнул себя за ладонь, вонзил ногти поглубже. Отвратительное видение покинуло мысли. Геракл оглянулся и протянул ему флягу с водой.

– Держи, – тихо проговорил он, еле разжимая губы. – Смочи лицо, но не пей. Мало хорошего, если весь тот смрад, что осел в твоем рту, пойдет дальше.

Вода была все еще ледяная, они пополнили запасы на рассвете у ручья, что тек в сторону моря, Ясон промыл глаза, смочил шею и щеки, набрал в рот и еле удержался оттого, чтобы ее проглотить. А повсюду, как и в первый раз, только пар да буро-серый мох, мутная вода смрадного болота без единой живности в ней. Чем же питается гидра из Лерны и нужно ли ей это вообще.

Лерна была прекрасна и плодородна, и девять ручьев текли со всех концов к ней, чтобы наполнить глубокое озеро с кристальной и морозно-холодной водой.

– Она там.

Геракл легонько похлопал его по плечу. Ясон увидел в клубах тусклый блеск чешуи, бесшумные круги по воде, такие плавные, скользящие щупальца, будто не в мутном болоте жила она, а в масле, густом и прогорклом. Все ее головы были слепые, одна дремала над водой на поваленном дереве, другие еще лежали под илом.

«Как мы поймем, какая из них бессмертна?» – хотел спросить Ясон, но понял, что для него бессмертна любая из девяти и что сам бы он никогда не отважился выйти на бой. А для его спутника сейчас не было ни его, ни его никчемных факелов, что походили на свечку. Не было и двухсот лет мертвого сна, и давно почившей жены, что отравила его по незнанию. Для него эта битва никогда не кончалась, и он рубил и резал, рубил и резал, а где-то на горизонте, как и все двенадцать подвигов назад, отчего-то маячила глупой надеждой мечта о прощении и покое. И она извивалась, шипела, пищала так, что закладывало уши и внутри что-то рушилось. Много странной белесой крови и едкой желчи. Кастор был прав, подвиг – это грязь, это не про надеть самый блестящий доспех. И в этот самый момент, когда он стоял по колено в болотной жиже, крови и слизи, Ясону отчего-то перестало быть страшно. Осталось лишь одно – колоть извивающуюся плоть и прижигать там, где отрезано. Факел не тух, смола плавилась и капала в воду.

Четыре головы уже лежали в воде, и слепые глаза закатились. Осталось еще четыре, что они могут убить, и одна, чей взгляд, по легенде, никогда не потухнет. Он рубанул с плеча, и пятая грузно упала обратно в болото. Раздался пронзительный визг ее верных сестер. Его первое сраженное чудище, ну или хоть часть от него. Даже если он погибнет через пару мгновений, он этого сейчас не поймет, настолько казалось все сном. Еще взмах, на следующий слетело две головы – и она теперь стоит перед ними, огромная бело-серая туша, хвост истерично мечется, поднимая пену в мутной воде. Девять шей, и голова на одной из них, возвышается и точно смеется. Она наклонилась так близко к Гераклу, приблизила к нему свою мерзкую морду. Ее ноздри жадно втянули воздух – просто ли зверь она и есть ли у нее понимание, кто стоит перед ней, и отчего это так ее забавляет. Ясону почудилось, что на мгновение бельмо исчезло с ее тусклых глаз.

– Режь ее! – крикнул он, хотя это было ненужно.

Девятая со странным хлюпаньем рухнула к остальным, и глаза ее не закатились. Туша рухнула и стала извиваться все медленнее и тише. Геракл без сил опустился на поваленное черное дерево. Ясон рухнул там же. Ему бы лишь немного подвинуться, развернуться в другую сторону, лишь бы не чувствовать на себе взгляд и не видеть ее. Но он не находил в себе силы и просто закрыл глаза.

Когда он очнулся и стал снова различать звуки, он понял, что уснул – на пару мгновений или часов – в этой роще не было солнца. Первым делом он понял, что лежит не в воде, а просто во влажной грязи, будто после дождя. Было холодно и пахло землей, как ранней весной, не сладким удушающим смрадом. Он попытался подняться и заползти на бревно. Рядом с ним сидел Геракл, меч его давно был вычищен серым мхом и лежал у него на коленях. Он смотрел на бессмертную голову, что была перед ним на земле, а голова смотрела на него и принюхивалась. Она не шипела, не пищала, как прежние, она просто была – и ее было не сжечь, не искромсать и не утопить. Ясон теперь понял, что смотрит тот не на голову, а словно бы через нее. И нет у него во взгляде победы.

– Геракл? – осторожно позвал его юноша.

Тот откликнулся лишь со второй попытки.

– Я смотрю на нее, Ясон, а она смеется, – как-то неловко и грубо ответил герой. – Ты не слышишь, я тоже не слышу, но знаю. Она смотрит на меня, в меня, через меня – и из ее пасти надо мной хохочет подлый кентавр Несс, лживый предатель, царь Эврисфей, которому было все мало, все те, для кого я был просто занятным невиданным зверем, что выводили против львов и быков. Они все сейчас здесь, Ясон, ты сядь, прислушайся. Ты слышишь? Люди шумят на трибунах, передают друг другу монеты, ругаются. Я победил, они делали ставки. Скоро из ворот появится новое чудище, лучше пойди, присядь рядом с ними. А то все пропустишь.

Ясон хотел тронуть его за руку. Он мало знал о безумии, но Хирон говорил, что после битвы даже бывалые воины могут пасть духом и лепетать, как младенцы. Можно ударить их по щекам или вылить воды – тогда к ним вернется рассудок, но вряд ли он посмел бы ударить Геракла. Тот отнял руку, дернулся, но ничего не сказал.

– Мы можем теперь вернуться домой, – негромко сказал Ясон, не зная, о каком доме он говорит – об Иолке, о кипарисовых рощах или о доме Геракла – Микенах. – Возьмем ее, эту голову. Принесем царю Пелию. Тогда никто не посмеет утверждать, что ты проходимец, а я просто безумный мальчишка.

Воин повернул к нему свою косматую голову. Бесчувственный, невидящий взгляд, Ясон с внезапной ясностью осознал, что никуда они не пойдут. Ни в Иолк, ни в Микены, и на всей карте Греции, Македонии, далекой загадочной Гипербореи не найдется тот угол, что воин назовет своим домом, пока на него смотрят два белых немертвых бельма, пока он слышит этот смех в голове.

– Нет, Ясон, – Геракл сказал спокойно и ясно, будто и не было никакого тумана безумия. – Нет, ты и есть просто безумный мальчишка. А гидра разрастется вновь, как всегда разрастается зло на земле. Мы не победили, мой мальчик. И не победим никогда. Так просто заведено. Видно, есть что-то пострашнее просто мучительной смерти.

Ясон никогда не узнает, отчего он, смертный, так безропотно взвалил на себя все беды людей.

Болото отступило, и под ярким жгучим солнцем подсыхала земля. Серый и липкий мох становился обычным темно-зеленым. Ясон вспомнил, как однажды старый кентавр давно, еще в детстве, принес ему после охоты большой плоский камень белесого цвета, почти что прозрачный. Мальчишкой он прикладывал его к глазу – и чудо, все было видно. Четко и ясно, но двоились и кусты, и Хирон, и буквы на табличках из глины. Через пару дней свой волшебный камень он потерял. Может, и здесь была ясная роща с яркими желто-зелеными листьями и черной землей, а гидра, болото – это лишь тонкая пленка на поверхности озера.

Он подставил щеку под случайный луч солнца, проникавший сквозь густую листву. Тот согрел ее, скользнул по коже и скрылся.

– Я принесу нам еды, – наконец сказал он и с усилием поднялся с бревна. – Здесь должны быть ягоды, может, найду нам пару съедобных грибов. Ты слышишь? – он говорил с Гераклом, но не надеялся услышать ответ. – Если это шум ручья, я принесу нам пару рыбешек, Хирон учил меня. Ты разведи нам огня.

Ясон обернулся и со странной тревогой посмотрел на героя. Никакого огня тот не разведет, это было понятно, но чем больше слов он скажет, тем менее страшно ему самому.

– Жди меня здесь, – неловко сказал он. Если на долю мальчишки Иолая выпало хоть что-то подобное, то он теперь ему не завидует.

Во всей роще он нашел лишь несколько опавших желудей, крохотную гроздь дикого, мелкого и очень кислого винограда. Ручей шумел со всех сторон, но в голове был тяжелый туман, а в животе было пусто, и он не нашел его. Ясон оторвал мелкую черную виноградину от куста и поднес ее к губам. Он не знал, что делать с головой мертвой гидры, не знал, как растормошить величайшего в мире героя, что теперь похож на городского безумца, но знал, что надо поесть, надо встать и надо выходить на дорогу. Если его ума хватает только на это, что ж, пусть и это он постарается сделать, как должно.

Ясон спрятал в дорожный мешок весь свой нехитрый улов. Жаль он так и не дошел до ручья. Мысль о чистой воде, такой ледяной, что немеют губы и пальцы, заставляла его чувствовать жажду все острей и острей. Пройти еще пару шагов к югу, а потом вернуться к Гераклу? Без воды на такой жаре им все равно не уйти далеко. Он перекинул мешок через плечо, ощупал рукой бок, другой, завертелся, будто щенок за хвостом. Бурдюка с водой не было. Небольшая фляга, что ему протянул перед битвой Геракл, осталась у него же – но это пара глотков, и этого не хватит до ближайшего города. Им нужно обоим напиться сейчас и взять еще излишек с собой, но в чем они понесут воду, в ладонях? Спартанцы бы посмеялись над ним – потерять бурдюк! – осталось только меч потерять.

– Не это ли ищешь? – услышал он сзади.

Голос был низкий и гулкий, и был слишком близко. После битвы в голове Ясона весь мир сузился до этой рощи, и в ней могли быть только он, Геракл и мертвое чудище. Светлые глаза, что он увидел перед собой, напомнили ему разом и о царевиче Полидевке, и о бельме бледной гидры. Голос его сорвался, и он наконец-то закричал, как испуганный трусливый мальчишка.

***

Кричать, как оказалось позже, было бессмысленно и очень глупо. Он надеялся, что его крик так и останется тайной между ним и той незнакомкой, что сейчас шла впереди, не оглядываясь назад. После многократных заверений, что ему следует прекратить верещать, как резанная свинья, она кинула ему на колени бурдюк, уже наполненный свежей водой. Ясон жадно приник к нему, холодные капли затекали за ворот одежды. Не прекращая пить, он краем глаза поглядывал на незваную гостью и пытался понять, висит ли до сих пор на поясе меч и нужен ли он ему. Как оказалось, не нужен.

Она поманила, а он пошел следом и не стал задавать ей вопросы. У него была рана – рука была рассечена от плеча и до локтя – а теперь она перевязана чистой и мягкой тряпицей, а под ней – жгучая и пахучая зеленая мазь из травы и корней. Его спутница была не разговорчива: она не назвала свое имя, она не спросила его, она не сказала, куда ведет его, и просто шла по следам к месту их битвы. Враг бы сразу убил или для начала связал.

– Кто ты? – в четвертый раз позвал он ее, правда, без особой надежды.

Та обернулась и промолчала, будто решала, стоит ли он вообще того, чтобы ему отвечать. Видно, не стоит. Отчего-то Ясон не обиделся. Он шел за нею след в след и исподлобья разглядывал. Пусть Хирон и говорит, что он дурной ученик и не помнит ничего из уроков, но он может отличить гречанку от дочери Персии, а дриаду от смертной жрицы. Та была не гречанка, не дриада и лицо ее не было смуглым, как у выходцев с востока и юга. Она не была ни дочерью землепашца, ни царевной, ни странной бродячей пророчицей, что изредка встречаются на безлюдных дорогах. Ясон не знал, как кожевники белят кожу, а ткачи – ткани, но знал, что белый – не цвет для долгой дороги, а она была в белом и на ней не было ни единого темного пятнышка. От белоснежных кудрей, туго стянутых в узел, с редкими прядями цвета пепла до плаща на спине и легких закрытых сандалий. Он не знал, как назвать эту обувь. Он вообще не понимал, почему она одета так тепло и закрыто. Слишком белая, слишком другая, раз уж он мастер неуместных вопросов, можно спросить не знает ли она Полидевка.

– Ты тоже названная дочь Зевса? – брякнул он.

Ей бы спросить почему именно Зевса и почему тоже, но она даже не замедлила шаг.

– Я дочь Геспера, Вечерней звезды.

И поди гадай, как у звезды могут быть дети. Может, и прав Хирон. Он дурной ученик и невежда.

Она снова раздвинула заросли пожелтевшего папоротника. Геракл все сидел на поваленном дереве, не замечая ни своей победы, ни того, что болото ушло. Дочь Геспера, кем бы она ни была, прошла прямо к нему, будто не боялась запачкать свою белизну в черной земле и невысохшей крови. Она присела напротив, положив колени на плоский камень, воин, казалось, не видел ее. Она взяла его склоненное лицо в свои белые худые ладони.

– Друг мой, – она позвала. – Друг мой, очнись. Ты здесь, ты со мной и вовсе не на арене. Этот юноша принес еды и питья, ну же, ведь ты хочешь пить.

Ясон поспешно протянул ей бурдюк, она вложила его воину в руки, помогла поднести ко рту.

– Меропа, – Геракл говорил еле слышно, но взгляд его стал осмысленным. Он моргнул и, казалось, только заметил ее. Она нарочно загородила собой голову гидры, и тот видел лишь ее светлое лицо и может быть еще Ясона, не знавшего подойти или нет.

– Это я, – отвечала дочь Геспера и гладила его по шершавым и грубым щекам. – А ты пей, пей.

Тот послушно, как ребенок, стал пить, пролив на себя половину.

– Я нашел виноград.

Ясон все же вышел вперед и сел рядом с воином. Геракл принял еду, даже произнес спутанные слова благодарности. Он неуклюже отщипывал крохотные дикие виноградины с ветки, и, к радости Ясона, взгляд его становился все более суровым и хмурым, а руки дрожали все меньше.

– Что ты делаешь здесь? – она называла его другом и гладила по щекам, но тот не готов был к дружеской ласке. Но она не оскорбилась и не отпрянула. Ясон мудро про себя рассудил, что друзья Геракла – и его друзья тоже, ну, или в крайнем случае его не побьют.

– Звезды меняются, – отвечала она, и Ясон тут же вспомнил слова Полидевка и Кастора. – Я сразу поняла, в чем причина, хоть и не верила в это. Ну и скажи, как я могла оставаться в своем доме с тысячей высоких дверей, если знала, что мой друг вернулся в этот странный запутанный мир. Ты мог здесь быть совершенно один.

– Он был не один.

Ясону надоело, что эта белая незнакомка ни во грош не ставит его. Не она была первым живым, кого герой встретил, и не она помогала ему бороться с чудовищем. Ее безразличный взгляд скользнул по нему.

– Я Ясон, сын Эсона и царевич Иолка. Представься и ты, госпожа.

По ее удивленному лицу Ясон понял, что та не допускала и мысли, что ее поведение может быть оскорбительно. Тем более для мальчишки в грязи и с рассеченной рукой.

– Она гесперида, – ответил Геракл, и Ясон хмуро подумал, что по фразе «дочь Геспера» он мог бы догадаться и сам. Но не додумался. – Ее имя Меропа, она мой старый приятель еще с тех времен, как царь Эврисфей послал меня в далекий северный край за золотыми яблоками Геи. Зовется «самой тусклой из всех плеяд» – как по мне, это наглая ложь.

– Это все, что тебе было нужно? – спросила Меропа.

На ее лице были веснушки, очень бледные, еле заметные, цвета морского песка. Ясон вспыхнул и не ответил. Рука болела и начинала чесаться. Да, она помогла ему, очистила рану и перевязала ее, но он здесь, он живой, он помогал победить бессмертную гидру – и не ей, такой чистой и в белых одеждах, теперь приходить и отодвигать его историю в сторону.

Он кивнул, так и не придумав достойный ответ. Ясон в первый раз говорил с полубогами – половина, четверть, одна восьмая божественной крови – он не помнил уверенно, что есть дочери Геспера, но понимал, что не дело в первый же раз с ними ругаться. Тем более с женщиной, тем более с прекрасной, тем более с подругой Геракла. Друзья его друзей – и его друзья тоже, даже если их надменности хватит на пятнадцать таких, как Ясон. Он совершил над собой усилие, спрятав гордость поглубже, и поклонился ей.

– Да, это все. Я рад быть знакомым с другом столь славного воина.

– Будь добрее с мальчишкой, Меропа, – вставил Геракл, покончив с водой и виноградом. – Он юный и бестолковый, но храбрый духом и добрый сердцем. Таким был когда-то и я.

Гесперида не ответила, но бесстрастный взгляд ее потеплел. Про острова блаженных и золотые яблоки Геи юноша знал очень мало. Это было слишком похоже на сказки, кентавр Хирон и рассказывал их ему в детстве, а не на своих занудных уроках. Те острова были где-то на краю света, дальше загадочной Гипербореи, в которую не верили даже безумные старики, на самом севере, где кончается мир и где чаша небес упирается в землю. Вокруг них такой лютый холод, что замерзают даже мысли в мозгу, но острова омывают источники с горячей водой, и на земле цветут цветы и в избытке растут чудесные фрукты. В тех невозможных и прекрасных историях и Елена не умерла при падении Трои, а примирившись с Менелаем, осталась жить там в бессмертии и покое.

– Я снова здесь, Меропа. И никуда не продвинулся, – воин кивнул на немертвую голову. – Я могу бороться с ней сотню раз и потом еще сотню, и это ничего не изменит. Не много ли олимпийцы взвалили на смертного?

– Не мне судить олимпийцев, – ответила дочь звезды. Она сняла свой плащ и попыталась укрыть им Геракла. Крошечного отреза ткани хватило лишь на половину спины. – Ты знаешь, Атлас все еще злится.

На губах героя мелькнула тень такой непривычной улыбки. Даже проказливо блеснули глаза.

– Да неужели? Все двести лет?

Гесперида закивала и засмеялась:

– Да, да, ты не поверишь, над ним смеются и отец, и сестры, и всем тем, кто впервые у нас поселяется, он рассказывает историю о вероломном Геракле. Она приходится многим по вкусу.

Воин пожал плечами.

– Он первый меня обманул. Я лишь перехитрил обманщика.

– Перехитрил титана. Вот этого он тебе вовек не забудет.

Тот усмехнулся, но затем вновь помрачнел.

– Каково это, Меропа, как ты считаешь: иметь достаточно силы, чтобы держать небесный свод на плечах наравне с титаном, но не знать, как избавиться от всего лишь горсти плоти, крови и хрупких костей.

Он снова смотрел на голову гидры, и улыбка исчезла с его лица. Взгляд геспериды потух. «Каково это, друг мой, – должно быть хотела ответить она. – Быть могущественней всех смертных просто по праву рождения, иметь силу в своей крови и волшебство, недоступное людям – иметь все это и все равно не быть в силах помочь.»

– Она бессмертна, – Геракл отстранил ее руку. – Только и всего. Как нельзя истребить зло на земле, так нельзя покончить и с ней.

– Не называй ее бессмертной. Бессмертны боги на светлом Олимпе. Я, мой отец, мои сестры, старый, грубый, но безвредный Атлас, а она… Не называй ее так, не ставь вровень с нами. Или же нас называй вечно живыми. Мы живем, а она существует. Мы над временем, а она растеклась по всему нему, как яд по воде тонкой пленкой.

Ручьи текли в Лерну, и гидра текла вслед за ними. Ясон отчетливо представил себе эту мерзкую, но простую картину – бледную тихую гидру, тонкой пленкой лежавшую на всей земле и воде, на каждом мятущемся сердце. Он поежился. Грязная туника липла к потной коже, и ему захотелось окунуться в ледяную морскую воду. Когда-то давно Ясон любил рассказы Хирона про «реки времен», теперь же все они оказались безнадежно отравлены. Он вспомнил свой дом в кипарисовых рощах, уроки седого кентавра, его наставления и нудные речи. Тонкой веткой он бездумно нарисовал круг на земле. Тот наконец-то вышел ровным и круглым, как диск солнца на небе. Сложные свитки книжников и сферы небес, они ему не нужны и никого теперь не спасут. Он начертил еще пару, больше и шире, вот здесь Олимп, здесь чудовища и смертные люди, а там дальше, за всеми кругами мира спит Океан, бесконечный и вечный. Он вспомнил слова Меропы и пожалел, что рисует только на плоскости. Реки времен текут по земле, петляют и кружатся, для Олимпа же гора – это лишь стебель, а сам он раскрывается дальше и выше. Он над миром, и там нет болезней, что выпустила из ларца неразумная дева Пандора, и нет смерти, потому что нет времени. Был Кронос-Время, и Зевс его победил, теперь песчинки не сыплются на Олимпе, нет пыли и тлена, и деревья вечно зеленые со времен самой первой весны. Вся вечность теперь в руках олимпийцев, и они могут играть с ней, точно мальчишки с податливой глиной.

– Меропа?

Ему было неловко так ее окликать.

– Госпожа, – та повернулась, будто на оклик нерадивой служанки. – Ты говоришь, она растеклась по всей бесконечности времени, от края до края?

Она кивнула и пожала плечами. К чему теперь говорить поэтично и долго, если это никому не поможет. Мысль мелькала где-то на окраине разума юноши, появлялась и вновь исчезала, он старался не шевелиться и не дышать, чтобы подкараулить ее, как трусливого зверя.

– Она бесконечна, – осторожно начал Ясон. Он не был оратором и никогда не учился такому. Если его не поймут, если ему не помогут, он и сам не сможет понять и все объяснить. – В любой момент времени, что ее убивает Геракл или кто угодно из смертных, у нее в запасе остается все тот же бесконечный отрезок времен. Даже если от ее вечности отобрать половину – ее бессмертия не останется меньше, все равно как мчаться за полосой горизонта – ты никогда не достанешь ее. Все время, что ей отведено на земле, больше времени тех, кто жил, живет и жить будет. Это значит… это значит, ее не убить на земле, никаким из всех доступных нам способов.

Он видел, как помрачнел Геракл, как гесперида лишь взглядом приказала ему замолчать, но он боялся, что его прервут и он не закончит.

– Так если ее не убить на земле… Если здесь даже само время ей служит. Надо убить ее там, где времени нет.

Он прочитал недоумение на лицах своих спутников, и просто добавил:

– Гидру надо убить на Олимпе.

Всего пять слов после сотни других, как в вычислениях старых мудрецов из Афин, которыми мучил его кентавр Хирон. Он проследил за своей мыслью снова и снова, теперь она застыла в мозгу и не пыталась сбежать. Это было единственно верным решением и единственным, до чего он додумался.

– Олимпия близко, – еле слышно проговорила Меропа. Она тронула героя своей дрожащей белой рукой. – Всего два дня пути, и мы будем у подножья горы. Друг мой, ты слышишь?

Тот слышал, но ответил не сразу.

– Однажды жил юноша, – вдруг начал Геракл. – Великий герой. Сильный, храбрый и гордый, даже я был ребенком, когда о нем уже слагали легенды. Он победил Химеру – чудище о трех головах: львиной, змеиной и козьей.

Ясон, словно во сне, вспоминал слова о химере и воине и понимал, что ничем хорошим они не закончатся снова.

– За мужество ему был подарен Пегас, первый конь среди всех коней, рожденный у берегов Океана, у начала времен. Но юноша возгордился своими деяниями…

– …и решил на Пегасе долететь до Олимпа прямо к бессмертным богам, – закончил Ясон. – За гордыню Беллерофонт был сброшен с самых вершин и до конца жизни скитался жалким калекой. Я знаю, Хирон мне рассказывал. Но, Геракл. Согласись, что нас ведет совсем не гордыня, – он засмеялся смущенно и нервно. – Посмотри на меня. У меня в кровь сбиты ноги, и я отчаянно мечтаю о хлебе из печи и жирной зараженной куропатке. А еще всерьез думаю о том, чтобы перебраться в Лаконию и осесть там простым земледельцем. Я, кого все годы с рождения растили как воина. Какая гордыня…

Воин пожал плечами в ответ.

– Гордыня или что-то еще… Смертным не добраться до Олимпа через гору, не взобраться, как на дерево – до кроны по стволу.

– Можно и по-другому.

Они обернулись на слова геспериды. Та нервно сжимала и разжимала белые пальцы, будто решала загадку, которую до нее никто не решал. Она пристально смотрела то на старого друга, то на юношу, которому не знала, можно ли доверять, и, казалось, не знала, разумно ли то, что она сейчас скажет.

– На самом краю света, – начала она, обращаясь только к Гераклу. – где мой дом, ты держал свод небес вместо старого Атласа. Все светила на небе и всю их свинцовую тяжесть, тебе не до того было, чтобы оглядываться по сторонам. Если мы попросим титана поднять его хоть немного повыше… Ты знаешь, они, небеса, покрывают нас, точно чаша. Кто знает… Если ты шагнешь за край, то, может, окажешься на Олимпе – не в месте, а сфере в пространстве, потому что если это не так… То для чего тогда жили все ваши мудрецы на этой земле.

– Я добирался до островов блаженных пять лет. И не думаю, что мальчик осилит такой переход, через стужу и вечный мороз.

Ясон молчал. Сейчас он понимал, что не время спорить и набивать себе цену, ведь если он теперь возмутится и закричит, скажет, что может пройти все пути до далекой Гипербореи и дальше, где нет ни человека, ни зверя, ни любой другой жизни от лютого холода, то герой лишь кивнет, и ему придется идти. И он умрет, непременно. Из-за собственной глупости. Молодым умирать очень просто, так, кажется, говорил его дядя, царь Пелий. И, как оказалось, был прав.

– Нам не обязательно идти пять лет через льды, – улыбнулась Меропа. – Не теперь. Я же не искала тебя долгие годы. Скажи мне, Геракл, ты когда-нибудь, хотя бы в детстве, не мечтал, чтобы от беды тебя унес буйный северный ветер?

***

Он лежал где-то между морозных крыльев Борея и его дочерей, слышал свист ветра и шелест прозрачных перьев. Ясон сразу признался себе в том, что он трус, и больше не пытался открыть глаза и посмотреть, что творится снаружи. В первое мгновение он увидел, как стремительно удаляется земля, как роща становится крохотным лоскутком буро-зеленой ткани. Он моргнул, а потом уже внизу пронеслись незнакомые нити рек и пустынные безлюдные степи из землистых ставших серыми, а затем той же белизны, что и плащ геспериды. Вот тогда он зажмурился и уткнулся во что-то, что было мягким, как пух дикого лебедя. Его сжатый кулак коснулся чего-то теплого.

– Терпи, царевич, – голос геспериды ему ответил, и теплый плащ, подбитый кроличьим мехом, взаправду укрыл его плечи. – Морозные пустыни обширны, льда в этом мире гораздо больше, чем плодородных земель.

И больше она ничего не сказала, а Ясон не отвечал, боясь, что все это сон, и скоро он упадет с такой высоты. Она сказала «терпи», но не сказала как долго, и он мог только благодарить богов-олимпийцев, что весь путь займет не пять лет, как у героя Геракла. Может, четыре. Может, и три. Но он уже хотел есть, а женский крохотный плащ вряд ли поможет, если во все твое существо проникает северный ветер. Он сказал сам себе, что досчитает до ста, и если все не закончится, то он откроет глаза. Ясон досчитал до трехсот, вспомнил несколько скучных задачек Хирона и только потом ему стало стыдно собственной трусости.

– Не спи, царевич, мы скоро прибудем.

Ощутимый тычок в плечо заставил его очнуться. Он повертел по сторонам головой, понимая, что выглядит, как желторотый птенец, высунувший клюв из материнского пуха. Никаких следов края земли и края небес. Только морозные облака под ними, будто сотканные из ледяной паутины, и белое солнце выше, что не грело ни капли.

– Скоро?

Они теперь стремительно опускались вниз, и у него перехватило дыхание. Ясон снова зажмурился – а потом под меховым плащом ему стало жарко. Снова появились звуки, помимо свиста ветра в ушах, и запахи – черной земли и пряных трав. Ясон открыл глаза и встал на ноги.

– Отдай мне мой плащ.

Когда он упал, то успел испачкать его травой и дорожной пылью, но гесперида ничего не сказала на это. Здесь было вечное лето, за спиной – вечная зимняя ночь, и они не оглядывались назад. Голова гидры, перевязанная веревкой, точно мешок висела у воина за спиной.

– Давно я здесь не был, – сказал он.

– Давно, – подхватила Меропа. Она оставила под деревом и плащ, и обувь из толстой кожи и ступила босыми ногами на теплую землю. – Тебе не хотелось тогда здесь остаться?

– Чего бы мне ни хотелось тогда, у меня не было на это права.

– А теперь?

Ясон подошел ближе, и она перестала спрашивать. Горизонт казался здесь ближе, чем прежде, и лишь потому, что здесь его действительно можно было догнать и коснуться рукой. Остров был невелик, они доберутся до края земли быстрее, чем солнце встанет в зените.

– Мы можем передохнуть у сестер, – вдруг сказала Меропа, снова окликая Геракла. Она словно перестала стесняться Ясона, и юноше от этого было крайне неловко. – Они примут нас. Накормят тебя и твоего спутника жареным мясом и спелыми смоквами, политыми медом. Останься и отдохни. Ты обещал погостить у нас в прошлый раз. И ты не сдержал обещание, задержись теперь хотя бы на полдня.

Геракл сделал вид, что не услышал ее, и оставил ее вопрос без ответа.

– Ты знаешь, где Атлас, – через какое-то время уже другим голосом сказала она. – Иди вдоль этого ручья дальше на север. Передавай ему мой привет и скажи, что я сожалею, что сбежала из дома. Пусть хранят тебя боги. И когда шагнешь за край небес и земли. И когда встретишь их. Мы с сестрами думаем о тебе, о каждом из вас, – она коротко кивнула Ясону.

Геракл низко ей поклонился, точно безымянной госпоже, которых он за свою жизнь повидал великое множество. И эту белую госпожу, он не назвал как прежде, Меропой, не посмотрел ей в глаза, как старинному другу.

– Прощай.

– И тебе прощай и удачи.

Белая гесперида ушла и ни разу не обернулась. Бессмертные слишком горды и не признают, что им нанесли обиду обычные люди. Ясон осмелился заговорить, только когда издалека они уже заприметили фигуру титана.

– А я не увидел ничего дурного в том, чтобы ненадолго остановиться и подкрепиться спелыми смоквами.

– А я, мой друг, – промолвил воин, не оборачиваясь, – никогда не говорил, что я мудр.

Больше его царевич не спрашивал и разумно сказал сам себе, что не ему, зеленому, юноше, который за всю свою жизнь не общался ни с одной женщиной на земле, чему-то учить Геракла и бессмертную геспериду. О жизни обоих он не знал ничего. Если Геракл не мудр, то сам он тем более глуп.

– Когда мы придем к Атласу, говорить буду я.

Ясон с ним не спорил. Фигура титана возвышалась над морем в тумане, и юноша не думал, что тому, кто от начала времен держит небесный свод, будет о чем поговорить с такой крохотной мошкой, как он. Признаться, он не знал и о чем Гераклу с ним разговаривать. Меропа сказала, тот все еще держит обиду – а что, если он безобиден лишь для друзей? А что, если он не забыл, не простил, и им придется теперь скрываться и убегать? А что, если титан в гневе захочет погнаться за ними? Оставит свой пост, и небо рухнет на мир – печальный конец и страшный, но, наверное, очень быстрый. Лучше бы его просто казнили в Иолке.

Они встали у ног титана. Интересно, думалось Ясону, горизонт наощупь, точно шов на одежде? И если он продолжит идти и идти, уткнется ли лбом в преграду, точно в стекло или зеркало?

– Говорят, ночью прольется дождь! – громко крикнул Геракл. Великий Атлас был огромен и высотой с десяток людей. – Ноша твоя будет полегче! Могу одолжить тебе плащ, но он будет маловат для твоей головы!

Громадные ноги зашевелились. Ясону показалось, что задрожала земля.

– Ты!..

«Надо было остаться есть смоквы и мясо», – тут же понял царевич.

– Ты вернулся, жалкий обманщик! Не думай, что я не знал! Это не новость – за столько лет у меня все звезды сосчитаны!

– Я всегда знал, – крикнул воин в ответ, – ты скорее книжник, а не силач!

Сверху до них долетел рой злобных слов – Ясон не знал этого языка, но тон был недружелюбным.

– Меропа передает тебе свой привет!

Гневных слов стало больше, и огромные ноги яростно топали. Столп пыли поднялся в воздух и медленно осел на волосах, лице и одежде.

– Эй, звездочет! – Геракл скинул на землю обрубленную голову гидры. – Если у тебя так хорошо все посчитано, не узнаешь ли вот эту пропажу?

Ругань утихла, и солнце на небе перестало дрожать.

– Узнаю, конечно! Но если ты надеешься, что я наступлю своей ногой на нее и растопчу в пыль – то ты наивный глупец, тебе это не поможет. Тебе ничто не поможет. Зря ты поднялся из своей одинокой могилы.

Лицо воина помрачнело. Смертным не стоит ждать от титанов доброты и участия.

– Ты на меня злишься, Атлас? До сих пор? Ты стоишь на этом месте тысячи лет. С тех самых пор, как понес свое наказание и признал вину – не самая жалкая участь, смею заверить! Делать то, что тебе под силу, заводить друзей, вести беседы с лучшими и храбрейшими – что для тебя, титана, все эти годы, ты был рожден еще до того, как существовала земля. Ты не прощаешь меня не за то, что я вернул свод небес на твои старые плечи – ты не знаешь усталости. Ты не прощаешь мне то, я оказался хитрее и не поверил обману.

Титан не ответил. Геракл пнул ногой голову чудища. Та очнулась и зашипела. Еле слышно, но прежде она могла только моргать и раздувать широкие ноздри. Придавленная горой, она росла двести лет. Сколько ей будет нужно теперь?

Воин присел на обломок колонны.

– Я не буду тебя просить о прощении. Не буду. Мне не за что извиняться. Да, мне нужна твоя помощь, миру нужна твоя помощь – ты его держишь, но скорее всего, тебе на него наплевать. И если ты скажешь, что хочешь унизительных слов, льстивых речей, что ж, я скажу их. И ты будешь знать, что я лгу. Это унизит тебя, не меня. Великий и древний Атлас, настолько не уверен в себе, что ему нужна лесть смертного воина. Жалкое зрелище.

Их растопчут, как двух жуков на дороге. И его, и Геракла, а останки гидры свалятся в море. Через сотню лет, может, раньше, все моря станут гидрой. Каждое море – одна голова, они поднимутся над всей сушей и поглотят ее, и небо, что держит Атлас, падет в это море, звезды под водой вспыхнут и снова погаснут, уже навсегда. А титаны останутся жить, хоть в плену, хоть без плена, и олимпийцы однажды создадут новую землю и новую сушу. Но уже не для них.

– Тебе незачем мне помогать.

– Да.

Ясон не думал, что Атлас им снова ответит.

– Мне незачем тебе помогать. Мне никогда не было дела до вашего племени, и к олимпийцам я большой любви не питаю. Знаешь, что однажды мне сказал Зевс? В тот день, когда моя война была проиграна, когда моих яростных братьев вновь заточили в утробу земли, вот тогда, вынося приговор, Зевс сказал, что я не так плох. Не так плох. Не я поднял восстание братьев, хоть и рубил беспощадно в той битве. Меня не заперли в мертвой земле, но положили небо на плечи. «Я не так плох». Я тысячу лет смотрел лишь на небо, чтобы не видеть людей, вас, ради которых нас, первородных, отодвинули в сторону. Через тысячу лет я впервые услышал чужие слова, и это был Геспер, зачем-то прозванный вечерней звездой. Странный юноша, один из тех новых друзей олимпийцев, обласканный ими. Ему бы сторониться титанов, ненавидеть их, презирать и бояться. Но каждую ночь, когда плыл в своей ладье по темному небу, он останавливался рядом со мной, не слушал угрозы и зачем-то говорил мне о том, что Эриду вытолкали в шею из тронного зала, что Гермес зачем-то привел на Олимп барана с шкурой из золота, и пока все спорили, как прясть из его драгоценной шерсти, тот почти умял весь поднос с волшебными яблоками из здешнего сада. То-то было потехи. И через сколько-то лет я стал отвечать ему. А он не винил меня за прежнюю грубость. У него чудесные дочери, и я знаю их с детства. Они частенько просили меня раздуть облака, чтобы не прекращать свои игры. Светленькая Меропа была мне любимицей. Я не знаю, как такой ничтожный, как ты, мог заполучить ее дружбу. К старости я становлюсь глупее и мягче. «Я не так плох», да… Может, я и выполню твою просьбу. Но не ради тебя, и не ради подобных тебе.

– Подними небесный свод чуть повыше. Даже если на горизонте он сросся с землей – оторви его и пусти нас за край.

Атлас молчал.

– Всего на мгновение. Тебе не придется ждать, когда мы вернемся, и никто кроме нас не ускользнет из этого мира.

– Пусть будет так. Если богам не понравится, я расскажу о тебе, не задумавшись.

– Если повезет, – Геракл вновь перекинул голову чудища себе на плечо. – я сам расскажу богам о себе.

Когда вокруг заскрипело и затрещало так, будто руками раздирали старую ткань, только в сотню раз громче, Ясон ожидал, что увидит бездну, как темной ночью на небе. Будто за небесным сводом, что держит титан, есть еще один с совсем другими холодными звездами, еще дальше и бесконечнее. Но когда ткань мира перед его глазами порвалась окончательно, когда горизонт вознесся вверх и оторвался от ровной земли – там было белым-бело, как во все тех же пустошах снега.

– Идите, – раздался над ними голос титана. – Я не стану трудиться больше, чем нужно.

Царевич и воин шагнули за край земли. Что-то рухнуло за их спинами. Ясон обернулся: за ним не было островов блаженных с теплой землей и чистыми реками. За их спинами и впереди них не было времени.

***

Идя за Гераклом след в след, Ясон был рад, что здесь есть дорога. Любая дорога куда-то ведет. А если ведет – то тут что-то есть, и это не бесконечная безмолвная пустошь. Его лишь смущало, что дорога эта была повсюду и слева от него, и справа, при всем желании он не смог бы сойти с нее или выбрать другую. Смущало его и то, что вокруг был снег, он ступал по нему почти босыми ногами, и ему не было холодно. Он вспомнил как лежал на морозных крыльях детей Борея, взял в руки горсть снега, но тот не таял, не колол руки, и те не краснели от холода. Он был прохладный и мягкий, как странные игольчатые лепестки.

– Мы умерли? – спросил он Геракла.

Если это смерть, то уже не очень-то страшно. Но пока непонятно.

– Ты же слушал Хирона. Смерти здесь нет, потому что нет времени.

– А почему мы не замерзаем здесь насмерть?

– Ты так ничего и не понял.

Ясон не стал спорить. Он действительно мало что понимал, но это сейчас его не заботило. Дорога вела дальше вверх, а свет – откуда бы он ни шел – красиво играл на снегу. Он пнул сугроб, и белый пух взлетел и мягко осел.

– Поспеши.

Если там, наверху, действительно стоит дворец Зевса и других олимпийцев и он окажется там вместе с Гераклом, то ему будет уже все равно, даже если он умер. Дорога петляла. Они поднялись еще выше и вскоре услышали смех, голоса, обрывки песен и возгласов. Слов было не разобрать, но Ясона охватило такое волнение, что он еле стоял на ногах.

– Мы дошли? Мы взаправду дошли? И там, за следующим поворотом они сидят и пируют?

Ему вдруг стало страшно, он представил, как подобно Беллерофонту летит вниз со всей высоты небес, и боги разгневаны.

– Идем, мальчик, – Геракл похлопал его по плечу. – Если дойдем, станем гостями на этом пиру. Здесь всегда пируют.

– Боги всегда хотят есть?

– Пир – это не только про еду. Достаточно просто быть вместе.

Да, они попали на пир, и тот стих, когда они появились между колонн. Ясон знал, что надо потупить глаза, возможно, пасть ниц – все то, что так просто и легко можно сделать перед смертным царем. Но он не мог опустить глаза ниже. Не мог и опуститься на колени, он весь точно одеревенел, и не моргая смотрел на богов. На строгое и прекрасное лицо владычицы Геры, на Деметру, что даже отсюда пахла весной и полевыми цветами, на могучего Гефеста, что возвел все белоснежные дворцы на Олимпе. Он смотрел на них и не моргал, потому что теперь уже было бы оскорбительно отвести от них взгляд.

Когда голова гидры грузно упала на плиты, он вздрогнул.

– Зевс, владыка Олимпа, – Геракл шагнул вперед. Он замолк, будто подбирал слова в голове, и замолк надолго. Он стоял, шевеля губам, и покачивал головой, но вслух так и ничего не сказал. Боги молчали.

– Я пришел, – просто сказал он. – Я пришел к вам. Я столько шел… – его голос дрогнул. – Я никогда не роптал на судьбу, это правда, вы знаете. Разве что изредка. Вы дали мне дело, с которым никто не справится кроме меня – разве я мог отказаться? Я правда сражался, боролся, и в прошлой жизни, и даже в этой, которую я до сих пор не пойму – но я не задавал вам вопросы! Я не задаю их сейчас. Но если я был верен. Если доверял и словам, и приказам, то ничего зазорного ведь нет в том, чтобы прийти за помощью к тем, кому доверяешь? И пусть я смертный, я помню слова дружбы и поддержку… Твои, Аполлон, твоей сестры. Я помню, вы тогда оба подарили мне такой чудесный нагрудник… Я это помню, я не забыл, и я пришел за помощью, потому что я устал, так устал!

В углу его глаз показались крупные слезы, и он замолчал. Гестия встала из-за стола, подошла к нему и оттерла слезы платком, точно мать. У нее единственной из богинь были веснушки и легкий румянец, и она пахла хлебом. Ясон не помнил матери, он не видел и других детей со своими родителями, но эта богиня могла быть матерью и ему, и Гераклу, и даже Хирону, и Кастору с Полидевком, и всем тем, кто устал.

– Ну же, ну… – говорила она. Может, прочие богини говорят другими словами, но мать не могла сказать по-другому.

Воин взял себя в руки и теперь только громко дышал, боясь, что, его голос снова сорвется. Богиня гладила его по могучей руке и что-то шептала.

– Гестия, отойди. Довольно.

Богиня повиновалась. Геракл, не опуская головы, смотрел на царя Олимпа, на Зевса. У ног его так и лежала моргающая голова. Воин не объяснял ничего – ни про различие бессмертных и вечно живых, не рисовал круги на песке, не чертил время, подобно морю –здесь это знали и так. Знали, должно быть, и зачем он пришел сюда, и почему не может вымолвить ни единого слова. Зевс подошел к ним обоим. Он казался все еще молодым, но вместе с тем слишком древним, Ясон не мог сказать точно, какой он. Он просто был.

– Я прошу тебя о помощи, – промолвил Геракл. – Люди не могут нести все в одиночку. И вы никогда не принуждали их к этому. Никогда вы этого не хотели. В этом нет ни поражения, ни стыда.

Зевс-громовержец, повелитель Олимпа, кивнул и коснулся бессмертных останков чудовища, и голова бледной гидры рассыпалась в пыль. Так просто и за мгновение вся ее бесконечность, все ее долгое время сузилось до крохотного отрезка лишь потому, что само Время со всеми его законами неизбежности здесь было побеждено уже слишком давно и власти совсем не имело. Из него, такого линейного, неотвратимого и понятного на земле, здесь плели кружева, оно могло пахнуть грушами или звучать, как пустой горшок. Время изгнано из Олимпа, но и попав туда, не имеет там силы.

Все было кончено, и только горстка праха лежала на плитах.

– Вот и все, – выдохнул воин.

– Вот и все, – участливо сказал ему громовержец. – Ты справился со всем, что тебе было предложено. Все твои подвиги, все твои горести – и если там, смертный царь Эврисфей не засчитал тебе что-то, поверь – здесь у тебя засчитано все.

Ясон шмыгнул носом, но попытался сделать вид, что чихнул. Зевс обернулся к нему.

– Ты друг Геракла, Ясон?

Царевич замялся. Слишком многие за последние дни говорили ему о дружбе не то, что он думал. Что дружбы нет, а есть выгода, но если и существует она – то должна быть проверена временем.

– Геракл мне друг, – решил он ответить.

– И ты мой друг тоже, – перебил его воин. – И ты, и старый Хирон, и Иолай, непослушный мальчишка, и даже Атлас теперь, ты не вини его, Зевс, прошу. Он помогал нам.

– Ты молодец, – Зевс снова обратился к Ясону.

– Я только спутник и все. Без Геракла я бы сгинул еще в том болоте. Я бы… я не герой.

– Прошло лишь несколько дней, как тебя, совершенно невинного юношу, закинуло в весь хаос этого мира, о котором ты и не знал ничего. Ты мог потонуть в любую секунду. Но ты справился, потому что просто следовал заученным истинам. Хирон хорошо тебя воспитал.

Он снова обратился к Гераклу. Воин стоял спокойно и тихо. Будто гроза внутри него перестала впервые за все эти годы.

– Сон после смерти долог и пуст, без единого сновидения. Покой лучше сна. И когда ты очнешься, мой друг, скажи Атласу сам, что я не держу зла на него.

***

Ясон шел уже пятый день и, по словам встречных торговцев с повозками, к полудню он мог дойти до Иолка. Он шел налегке, в Олимпии, рядом с горой, много крохотных городков, не обязательно брать с собой в дорогу провизию. Ему наказали спуститься здесь, а Гераклу обещали покой. Это правильно, думал Ясон. Тот примирится с титаном и поест наконец смоквы в меду вместе с Меропой и ее веселыми сестрами. Воин выполнил все, его история записана даже дальше, чем нужно, а у царевича еще есть дела. Боги разрешили ему завязать в тряпице немного праха поверженной гидры – смесь мокрого песка и земли, не возвращаться же к Пелию с пустыми руками. Царь не поверит ни единому слову и решит, что Ясон над ним посмеялся – но это уже проблемы царя, не царевича.

Он прошел через большие ворота, скучающий стражник его снова пропустил без вопросов. Золотая крыша дворца все также блестела, и с каждым шагом Ясон понимал, что ничего не изменится. Двести лет назад Геракл раз за разом возвращался с новой победой к царю Эврисфею. Раз за разом же царь отсылал его снова на смерть. Столько раз лето сменилось зимой, и вот уже он, царевич Ясон, возвращается к собственному дяде-злодею с победой, которая ничего не решает. От этого на сердце было легко. Не оттого, что в истории людей ничего не меняется. А оттого, что он, Ясон, в ней теперь такой же герой, как и великий Геракл.

– Бродяг не пускаем, – лениво рявкнул стражник у дворцовых дверей. Был жаркий полдень, и мухи ползали по нагретой кольчуге.

– Я Ясон.

Все помнили того безумца с летнего праздника, которого царь увел с собой во дворец и тот пропал без вести. Его пропустили. В мыслях снова всплыло «не склони головы» – он сжал в кармане тряпицу с прахом и понял, что не чувствует страха. Он пришел в этот раз не за городом.

– Я не позволю Спарте беспошлинно торговать у моих берегов.

– Очень жаль, – юноша услышал ленивый голос царевича Полидевка. – Иолк же такой большой город, и у него так много союзников, и он так дружен с Афинами…

В его словах была насмешка, которой тот не скрывал.

– Не говори так со мной, мальчишка.

– Тебя смущает лишь возраст? Отец может послать к твоим стенам спартанского чемпиона. Может, с ним тебе будет приятней договориться. Поверь, я тоже не в восторге от нашей беседы. Прикажешь слугам принести еще винограда?

– Ты, – царь повернулся к Ясону, стоявшему в тени. – принеси нам питья. Этот разговор будет долгим.

Юноша вышел на свет. Оба царевича поднялись, в голосе Полидевка на мгновение пропали снисходительность и насмешка.

– Ясон! Это и вправду ты?

– Это я, – он был рад их видеть. Даже если они ему не друзья, как говорили. – И я рад, что застал вас.

– Где Геракл? – перебил его Кастор.

– И где гидра? Вы и правда убили ее? Мы отправили пару своих людей через три дня, пойми правильно, Пелию же все равно – они нашли только старую рощицу, и никакого болота там не было.

– Потому что никакого болота и нет! – рявкнул Пелий. – И никакой гидры, должно быть, тоже, раз этот бездельник вернулся живым. Ну же, Ясон, ты помнишь наш уговор? Ты мой наследник, если убьешь это древнее чудище. Предъяви же хоть одно доказательство!

– Геракл победил лернейскую гидру, – ответил Ясон, смотря только на братьев. – Мы победили. Затем Геракл остался на островах блаженных, что у самого края земли. Я возвратился назад. Что до гидры… – он достал из кармана тряпицу и бросил ее под ноги Пелию. Песок и земля рассыпались по полу. – Вот ее прах. Нет, не отвечай, мне все равно поверишь ты мне или нет. Мне довольно того, что я говорю правду и что я вернулся назад.

Его дядя засмеялся, но вскоре закашлялся и тяжело опустился на трон.

– Здесь собрались такие любители правды… Что ж, хочешь правду, Ясон – будет правда. Города тебе не увидеть, пока не исполнишь приказа. Я от своих слов не отказываюсь. Твоя шутка с гидрой не очень-то удалась, а если и было чудовище, то его убил явно не ты. Ты просто слабак и мальчишка. Мне стыдно, что ты моей крови. Вот тебе задание… проще. Моих сил не так много, но я слышал, в Колхиде, за морем, есть шкура золотого барана, что может вернуть мне здоровье. Привези мне его. Их царь не откажет тебе, я уверен. И только тогда ты будешь наследовать мне.

– Я не хочу наследовать тебе, дядя, – просто ответил Ясон. – Я не хочу сидеть на троне Иолка и не хочу после смерти остаться высохшей мумией с венцом из чистого золота. Я не хочу врать соседям, прятаться за колоннами, ждать кинжала из-за угла и вечно взвешивать на чаше весов свое сердце и город. Я не смогу. Я не такой, как ты. Хирон не обучал меня этому, и твой мир, царь Пелий, так не похож, так отчаянно не похож на тот, который я знаю. И я не хочу обменять мой мир на твой. Живи в своем, если тебе в нем живется, а я ухожу, потому что обещанье я выполнил.

Он развернулся и пошел скорей прочь. Царь может послать за ним стражу, но отчего-то Ясон был уверен, что теперь тот это не сделает. Он решил снова уйти через выход для слуг, прошел через весь дворец, через дворцовую кухню. Шум, гам и запах фруктов, мяса и рыбы возвращал его в этот мир. Он почувствовал голод и решил, что на рынке непременно добудет смокв. Сладких и спелых.

– Ты опять уходишь не попрощавшись, – услышал Ясон. – Твой кентавр совсем не говорил тебе о манерах? Хотя чего ждать от лошади.

Он улыбнулся.

– Ты, конечно же, всегда следишь за манерами, особенно при разговоре с царями.

Полидевк пожал плечами.

– Это политика. И она мне, признаться, не нравится. Кастору тоже.

Его брат кивнул.

– Все эти дни без тебя здесь было крайне тоскливо, твой дядя был невозможен. Полидевк со скуки купил корабль.

– Я не виноват, что тут больше нечем заняться. А старик был доволен. Он серебра, должно быть, отродясь не видал.

– Тот старик? – встрял Ясон, вспоминая огромный прекрасный корабль. – Тот безумный старик с Афиной? Ты купил «Арго»?

– Да, купил, – Полидевк не смутился. – И ничуть не жалею. Я даже нашел человека, который расскажет, как спустить его на воду. Осталось только найти команду. Втроем мы не выйдем из гавани.

– Втроем?

– Ну да. Пойми верно, Ясон. Мы в Иолке уже второй месяц. Тут или твой дядя упрям, как осел, или из нас послы так себе. В любом случае, сюда уже послали нашего старшего братца. Раз ему править, то пускай он все это расхлебывает, отец не расстроится. И за корабль потом нам скажут спасибо, так что… – он протянул ему руку. – Раз царский венец тебя больше не манит. Может, тогда предложишь, куда нам отправиться?

Ясон смотрел на обоих братьев во все глаза со странной смесью сомнения и глупой надежды. Он столько раз думал о дружбе, и столько раз тот мир, мир царя Пелия, говорил ему, что этой дружбы не будет и надо перестать быть ребенком.

– Зачем это законным царевичам?

Губы Полидевка снова скривила усмешка.

– Тебе напомнить об одном царе Итаки, который просто так уехал на десять лет в Трою, а потом еще десять возвращался назад?

Ясон засмеялся в ответ и с радостью пожал его руку.

– Мы едем в Колхиду, – ответил он братьям, когда его сердце перестало бешено биться.

– В Колхиду? – спросил его Кастор. – Ты все же решил потом вернуться в Иолк?

– Конечно же, нет, – ответил царевич. Ему уже чудился ветер с моря, и хотелось вдохнуть его полной грудью, ощутить, как руки грубеют от соли. Плеск весел и песни гребцов. Та тяжесть, что была в нем все девятнадцать лет и особенно последние дни вдруг рассыпалась до крупинок песка, как та голова гидры под прикосновением Зевса. Солнце слишком нежно грело ему шею и щеки, и это было будто первое лето после долгих лет дождливой зимы. – Конечно же, нет. Но я бы взглянул на это руно.