Святослав Загорский. Закон Севера бесплатное чтение

Благодарности

To my beloved husband, my mum and wonderful family, without you this book would have never been written.

И вам, читатели, что поддерживали и помогали, в особенности Владиславу М., Миле Фоминой, Наталье С., а также своему бессменному редактору Клэр Вирго. Отдельное спасибо хочу выразить Владиславу Т. как знатоку истории, твои советы помогли более реалистично изобразить этот мир.

Глава первая

– Стал быть, отмутузила стража лекарку, а она через три дня издохла! – Хорвач, первый сплетник на селе, после бойкой торговли рассказывал небылицы, что привёз с большого тракта.

Его карман приятно оттягивали серебряники, а пузо, набитое варёной репой да свиными шкварками, благодарно урчало. Пена от крутой медовухи текла по немытой густой бороде, подёрнутой сединой, и оседала на старом зипуне, доставшемся от старшего брата, которого болезнь унесла четыре года назад.

– И шо? – рыгнув, Ладимир, здоровенный детина, прищурился. Ох, не нравился ему Хорвач, а и чего бы нравился, если у того язык – длинное помело. Любил торгаш приукрасить, особливо враками и всякими выдумками, чего кузнец, в силу прямолинейной натуры, не терпел.

– А то, – недовольно зыркнул на него рассказчик, – лекарку эту обвинили в том, что она местного князя в могилу свела! И не травками-муравками, а самым чёрным колдовством!

Толпа слушателей на этих словах охнула.

– Вот брешешь! – не преминул вклиниться кузнец. – Старого князя подранок в охоте на рог поставил, с тех пор рана та и гнила! – Ладимир оглянулся, посматривая на селян, но, не встретив ни одного одобрительного взгляда, махнул рукой. Чего с них взять – темнота.

Далёкое село, где у самой кромки непролазного леса и вырос трактир, прославилось тем, что здесь выращивали знатную на весь край пшеницу да овёс. Приготовления к зиме закончились, урожай собрали, делать особо нечего, поэтому народу набилось в злачное заведение сегодня порядком. Нравилось людям слушать россказни Хорвача холодными вечерами.

– Я-то и помолчать могу, – обиделся торгаш, делано отворачиваясь к огню, что, весело потрескивая, отгонял хмурость за окном. Сумерки спустились на Домну, сначала красным окрасив деревянные стены питейного заведения, а потом выпустив гулять по ним причудливые тени. Именно они заставляли суеверных придвинуться друг к дружке поближе.

– Что ты, Хорвач! – Хозяин кабака Гусак с улыбкой поставил на стол рассказчику новую порцию медовухи, а на Ладимира недобро покосился. Когда торговец приезжал с тракта, то у Гусака прибыль многократно вырастала. Кузнец же, хоть и был зажиточным селянином, так просто свои серебряники никому не отдавал. Заказывал мало, засиживался долго и проку от него, по мнению хозяина, чуть, о чем Гусак осторожно намекнул, кивая на уже давно опустевший кубок Ладимира. – А кому не нравится, так я не неволю…

Кузнец промолчал и хмуро отказался от добавки, но и покидать трактир не торопился, видимо, и ему интересно стало, чем же этот рассказ закончится.

– Так вот, – разом подобревший от подаренного напитка Хорвач продолжил, – стражники закопали лекарку за воротами кладбища, потому как священник наотрез отказался её отпевать. Знамо дело, князя-то сгубила диавольскими силами!

Толпа шумно выдохнула и, предчувствуя интересное, дружно набрала побольше воздуха, как перед глубоким нырком в холодную горную речку, что лилась шумным потоком рядышком с лесом.

Рассказчик тем временем продолжал:

– На следующий день служивые пришли воткнуть подготовленную гробовщиком табличку с именем, чтобы вся округа знала, кто там схоронен. – Тут Хорвач прищурился и, спрятав лукавую улыбку в усах, отпил из деревянного кубка.

Соседи со столов заворожённо потянулись к нему.

– И? – не выдержал кто-то из гостей.

– А могила-то пуста! – выдохнул на высокой ноте Хорвач, с удовольствием отмечая, как брякнулась у кухарки и разбилась тарелка, как всплеснула руками дочь конюха, Феодосия, пряча испуганное лицо в ладони, и лишь кузнец смачно сплюнул на пол.

Потом поднялся такой гул, что понять в нем что-то было сложно. На Хорвача посыпались вопросы; кто был глух на ухо, просил соседа повторить, о чем только говорили, и так по кругу. Ладимир того слышать более не хотел. Бесновался оттого, что верят этому брехуну. Ну как может быть пуста могила с хладным трупом? Враки все это. Не могут мертвецы ходить, словно живые!

Ладимир бочком пробрался к выходу, натягивая тулуп. Плотно захлопнул дверь за собою, отрезая себя от гама кабака и глупых односельчан. Затянулся свежим, без примеси еды воздухом, хмуро посмотрел на безлунное небо. Только кое-где рваные тучи позволяли подмигивать одиноким звёздам. Взгляд кузнеца двинулся ниже, охватывая макушки дубков да осин, что можно было разглядеть возле куцей ограды подворья. Поздняя осень дождями сорвала всю пожухлую листву с деревьев, оголяя скелеты. Ночью ударяли заморозки, а поутру лужи сковывала тонкая корочка льда. Со дня на день ожидали снега.

Слева в конюшне скрипнула дверь. Кузнец насторожился. Оглянулся, но народ, занятый Хорвачом, и не подумывал уходить, даже если бы приспичило по малой нужде. Уж очень нравились поздние посиделки за чаркой у Гусака. Надо сказать, кухня у него отменная и медовуха пенная, да такая крепкая, что после того, как переберёшь её, домой приходилось добираться ползком.

Тем временем кузнец зашёл в конюшню. Осмотрелся. Малая одинокая лампадка, что висела у самого входа, освещала парочку тощих кобыл хозяина. Лошади спокойно жевали овёс и сонно обмахивались хвостами.

В тёмном углу, где горой навалили солому, показалось движение. Кузнец двинулся вперёд. Может, кого и напугали бы истории с пустыми могилами, пропавшими трупами, только не Ладимира. Мужчина, больше похожий на медведя, уверенно шёл вперёд, пока сапоги не вступили на сухую траву. Тут в углу никого не было. Странно. Услышав шорох уже позади себя, в последнюю минуту он резко развернулся и еле успел подхватить прыгнувшую ему на шею женщину.

– Ладик, – прошептала она, утыкаясь кузнецу сначала в бороду, а потом в губы. – Фу. – Скривилась, потому как пахло от Ладимира медовухой да крепким потом.

– Чай, от муженька твоего и похлеще несёт, Аксинья? – не обиделся кузнец, намекая женщине на Гусака, от которого всегда стоял дух еды, чеснока да лука.

– Не знаю я, сокол мой, – с придыханием ответила Аксинья. Кузнец уже шарил под её одеждой. – Я с ним давно не сплю по причине мужской немощи.

Кузнец хмыкнул, толкая девицу на сеновал. Та, встав на карачки, задрала грубо окрашенные юбки. Голый толстый зад явился перед Ладимиром во всей красе, и он, не мешкая, освободил себя от штанов. Намотав густую косу на руку, полюбовник оттянул голову женщины назад и прошептал ей на ухо:

– Скучала?

– Скажешь ещё. – Аксинья потёрлась о колючую бороду и толкнулась назад, вынуждая его поторопиться. Она чувствовала желание Ладимира, что упиралось в истосковавшееся по мужчине тело.

Ладимир не спешил. Отпустив косу, рванул верхнюю рубашку женщины, с удовольствием отмечая, как тяжёлая грудь упала в ладони. Он грубо помял её в ручищах и толкнулся, срывая всхлип у Аксиньи. Блаженно закрыл глаза, ощущая нежную кожу и свежий запах.

Звук бьющихся друг о друга тел возбуждал, торопил к сладкому исходу. Громко охала под кузнецом взмыленная изменщица, пока муж обслуживал гостей заведения.

– Ладимирушка, – стонала она, – любимый.

Кузнец повалился рядом, утягивая возлюбленную на себя. Подобрав юбки, Аксинья поменяла позицию, запрыгнув на мужчину. Грудь теперь ритмично подскакивала у кузнеца перед лицом, и он жадно ловил то один, то другой сосок. Сколько времени продолжалось их копошение, они не ведали, отдаваясь животной страсти в конюшне. Но вот женщина вскрикнула и затихла. Через какое-то время мужчина, вздрогнув, замер сам.

Аксинья без сил упала на широкую грудь. Слушала, как сильно мужское сердце толкает кровь. Благодарно поцеловала взмокшего кузнеца и, подняв глаза, вознесла молитву Богородице о том, чтобы сегодня понести от любимого Ладимира. И пусть, что дите будет мужу не родное, и пусть будет бита, зато с ребёночком. А что ещё бабе для счастья надо, коли с личной жизнью не заладилось? Правильно, своё дитятко. С голубыми глазами, как у кузнеца, с широкой грудью, сильными руками и длинными ногами. Всем был складен Ладимир. Не выглядел кузнец как простой селянин, больше походил на богатыря и силой мужской не обделён. Вот уже снова шарил под одёжами, а она ещё и от первого раза не отошла.

Гусак посватался за молодую девку из соседнего села, будучи старым вдовцом. Родители, позарившись на барыши, легко согласились отдать Аксинью за нелюбимого, и слезы дивчины не остановили жестокосердного батюшку. Благо вскоре тот помер, упился и сгинул на холоде. Так, видать, Бог рассудил – наказать нерадивого отца за корысть и нелюбовь к младшей дочери.

А кузнец, тем временем задрав ноги бабы к себе на плечи, сызнова пристроился к Аксинье, и только когда она опять начала постанывать да охать, вдруг остановился, закрывая женщине рот.

– Тише! – цыкнул он.

Крик, не Аксиньи, а чей-то на улице, разорвал мирную тишину села. Оглушил, заставляя съёжиться от страха. Кузнец вскочил и подтянул штаны. Изменница же метнулась в сторону, испугавшись, что кто-то застукал их на сеновале, а потом замерла, когда истошный женский вопль повторился вновь. Что-то происходило прямо за дверью сарая. Поэтому, поправив рубашку да одёрнув наряд, Аксинья уже спешила следом за Ладимиром из конюшни. И замерла, заметив, что посредине двора, раскинув руки, как птица крылья, лежала Феодосия.

Кузнец подбежал к девушке, потрогал дочь конюха, подумав сначала, что та перебрала и упала, в темноте не разобрав дороги, но резко отдёрнул руку, когда дотронулся до чего-то липкого да тёплого, как парное молоко. Это, казалось, разлилось по всему телу девушки, пропитав одежду насквозь.

Горло Феодосии было разорвано, а в глазах застыл ужас. Это Ладимир смог рассмотреть, когда над головой его засветили лампады, что вынесли гуляющие в таверне. Простой люд, услышав крик, тоже выбежал на улицу, вооружившись кто ножами, кто вилами, а кто успел прихватить топор. Места-то дикие, рядом лес густой: то волки, то медведи могли забрести, хотя последние, после летнего сезона наетые, уже залегли в спячку.

– Душегуб! – закричала кухарка.

Кузнец и не понял, что это баба на него орала. Только когда его схватили, дошло: люди заметили его у тела девушки, в крови, так она его быстро заляпала.

– Вы чего? – Ладимир тряхнул рукой, и два мужика, что изо всех сил удерживали его, отлетели в сторону.

Гусак, выставив перед собой вилы, угрожающе тыкнул в грудь кузнеца и выкрикнул:

– Не глупи, Ладимир! Мы все видели, как ты склонился над Феодосией! Чего ты тут один делал?

Кузнец мельком посмотрел на Аксинью. Заметив его взгляд, та испуганно скользнула в тень, спряталась за спину мужа.

– Ведите к воеводе, – обречённо выдохнул и опустил голову Ладимир, ни словом, ни взглядом не выдавая любовницу, – пущай он рассудит.

Глава вторая

Воевода кряхтел. Мучившая болями подагра не давала ни спать, ни сидеть, ни есть. Пальцы страшно опухли и вывернулись, походя на сухие корни дерева. Он уже не мог держать меч, как раньше, да и в седле забыл, когда последний раз сидел. Твердислав Чермный уже замечал тень смерти у порога. Чувствовал её приближающееся дыхание. Все чаще воевода задумывался о добровольной отставке, но жадность не позволяла уйти с должности, тем более что на тракте все налажено.

Чермный многим промышлял: получал взятки от торгашей, когда те вели мену некими товарами, закрывал глаза, что иногда перевозили баб и продавали их туземцам в неволю. Последнее особливо каралось, но тащили не местных, а краденых красавиц из далёкого северного поселения. То дикое племя, хоть и признавало волю князя на территории, держалось обособлено от его народа. Молились духам леса, а христианские храмы обходили стороной. Северяне самостоятельно справлялись с бедами, и у них был свой голова, отвечавший за все. Сложностей Твердиславу не доставляли, ну окромя нечастных стычек с охотниками за пушнину. Худо-бедно мирно существовали. И тут неожиданная напасть. Убийства. Да не одно. Напуганный расправами люд стал искать виновных. Потащили к воеводе то ярых пьяниц, то людей поопаснее, а иногда притаскивали и самих северян, требуя от Твердислава скорой расплаты над убивцем. И поди ж ты разберись, за что требуют наказать: то ли за настоящее лиходейство, то ли из-за личной обиды – что северяне в добыче лучшие охотники.

А пуще всего воевода тревожился не от убийств. Люд всегда губил друг друга, то от пьянки, то за золото, то от ревности. Но душегубства, начавшиеся месяцев шесть назад, разволновали простой народ и были настолько жестокими да загадочными, что молва о трупах, лишённых крови, растерзанных в разных уголках вверенного ему края, наконец достигла ушей князя. Ярый пьяница и игрок взял да потащился прямо на тракт к воеводе и так не вовремя.

Старый князь любил женщин и охоту. Последнее его и сгубило, когда тот наведался к Чермному с проверкой, хотя поговаривали, что если бы не подранок, то сгинул бы князь от сифилиса. Но о мёртвых или ничего, или… Тут воевода перекрестился и прикрикнул:

– Ивашка!

Молодой отпрыск осьмнадцати лет, что прислуживал Твердиславу, мгновенно откликнулся, вбегая в светлицу. Детина был слабоват умом, но настолько добросердечен и услужлив, что сызмальства прижился у воеводского дома.

– Слушаю, воевода-батюшка, – и ойкнул, получив подзатыльник. Твердислав страсть как не любил, что Ивашка называл его батюшкой, от этой дурной привычки поговаривали глупые кухонные бабы, что служка внебрачный сын воеводы.

– Почта есть?

– Есть, батю… господин, – сразу же исправился паренёк, неуклюже вытирая вечно текущий нос рукавом. – Токмо доставили.

– Так неси скорее. – Воевода охнул, кое-как поднимаясь на ноги с кровати, что по причине болезни давно расположилась в рабочей комнате, где он, ограниченный в перемещениях ел, работал и принимал частных гостей.

Нижнее одеяние воеводы, похожее на бабскую ночную рубаху, воткнулось между старческих ягодиц и неприятно тянуло. Уставший от боли и постоянного дискомфорта Твердислав, раздражённо дёрнул тряпицу через голову да ещё раз отвесил тумака Ивашке, придавая тому скорости.

– Одежду тащи! – рявкнул он служке во след.

Воевода голым прошлёпал к умывальнику. Кряхтя, как столетний дуб, ополоснулся холодной водой, растёрся полотенцем и, шмякнув его об пол, подошёл к письменному столу. Поднял первый донос, что лежал поверх стопки бумаг, коих было на том столе превеликое множество. Вчитался в корявые каракули тюремщика, бубня себе под нос:

– Кузнец, доселе не замеченный в темных делах… пойман над телом… Труп Феодосии, дочери конюха… село Домна. – Воевода покопался в памяти, вспоминая расположение дальнего поселения и кто ему оттуда знаком, выудил несколько имён, поставив зарубку вызвать к себе на дознание в ближайшее время, и развернулся тогда, когда услужливый Ивашка принёс чистую одежду.

– А где письмо?

Ивашка достал из-за пазухи жёлтую бумажку с печатью сургучовой:

– Вот, батюшка, – и тут же получил звонкую оплеуху.

Твердислав теребил клочок бумаги, дожидаясь, пока его принарядят. От расчёсывания отмахнулся, нервно срывая печать. Вчитался в мелкие строчки, да как только смысл дошёл до сознания, то заплясали буквы перед глазами. Схватился за сердце, так худо ему стало.

– Зови Никиту Головомоя! – тяжело проговорил Твердислав, с помощью служки добираясь до кресла. – Скажи, пусть поторопится! Наследный князь с проверкой едет! И Марфу, и Софью зови, срочно!

Ивашка кивнул курчавой головой и скрылся, по ходу выкрикивая распоряжение воеводы. А Чермный, покрывшись холодным липким потом, повернулся к лику святых, расположенных в углу и перекрестился.

– Прости боже, все наши прегрешения, защити мя грешного… – наскоро прочитал он молитву и крепко задумался, что же ему делать.

Глава третья

– У, шельмец! – выругался служивый, с трудом удерживая вёрткого пацана за шкирку. Тот шипел дикой кошкой и исцарапал солдату не только руки, но и лицо. Места неприятно саднили, и молодой мужчина едва держался, чтобы не врезать пойманному возле княжеского обоза воришку.

– Отпусти! – грубо скомандовал ему голос.

Солдат подобрался и развернулся к нахалу, но сбледнул, как только понял, кто перед ним стоит. Тяжёлый взгляд пригвоздил ругающихся, даже паренёк перестал дёргаться, верно уразумев притвориться ветошью.

– Я тут… а энто вот, воровать, значит, князь… – Рядовой торопливо поклонился и больно толкнул мальца, чтобы тот следовал его примеру.

Воришка качнулся от тумака, но устоял, да ещё и поклонился в землю перед хозяином края, поддерживая свой живот – все же успел пару раз огреть его сторожевой. Тощие руки испачканы землёй, грязная тряпица, служившая одеждой, в нескольких местах подрана. Да он весь был в земле, как крот. Даже в волосах виднелись комья грязи, голова вся в колтунах. Не подросток, а чисто леший из леса вышел.

Злой взгляд из-под черных бровей внимательно рассматривал князя. Никогда в своей жизни не видев настолько красивого и статного мужчину, грязнуля засмотрелся, глупо открыв при этом рот.

Князь в прорезь железного шлема в свою очередь осматривал воришку и подмечал то, чего не видели остальные. Только вот одного глаза у князя не было, покалечили в первом сражении, когда по глупости молодецкой сбили в бою с коня копьём. Древко неудачно отломилось да и снесло око. Думали тогда, погиб молодой князь. Тяжёлый урок вынес для себя Святослав Загорский, а сколько их было после – и не сосчитать. А когда батька его умер, призвала землица род продлить да порядок в исконных краях навести, то отпустил его светлый князь Московский Игорь с тайным наказом, а громко объявил, что, дескать, отправляется пусть верный княжич домой с обещанием в скором времени народить таких же верных сыновей, чтобы те вернулись в столицу служить пуще предков их.

– Отмыть, – после недолгого молчания произнёс князь и прошёл мимо, звеня кольчугой, что переливалась в закатном солнце золотой чешуёй, но вдруг остановился и что-то шепнул служивому, тенью следовавшему за князем с его малолетства да выполняющим важные поручения.

Коренастый мужичок, одетый на манер княжича в добротные доспехи, потребовал позвать баб, что плелись за обозами и готовили военным еду на костре, им и наказал отмыть воришку и строго-настрого запретил того колотить али ещё как воспитывать и не допытывать, не расспрашивать, пока не накормят похлёбкой, так как Святослав сам все выведает по своему усмотрению.

Как только Трофим выдал оставшиеся распоряжения, то поторопился к княжескому шатру. Вечерело, и морозец стал пощипывать его седые усы. Воин по привычке обошёл шатёр несколько раз да проверил выставленных дозорных, дабы убедиться, что вокруг стоят проверенные воины, и только после этого вошёл в тепло.

Загорский уже снял кольчугу и в кожаных штанах да теплом кафтане стоял над столом, на котором расположилась карта его края. Тусклые лампадки, что висели над столешницей, освещали кусочек места, к которому они направлялись с частью войска.

– Смотри, Трофим, здесь река Язва берет своё начало и уходит на туземщину. – Святослав ткнул пальцем в место на карте, показывая разросшийся до размера города старый тракт. – Здесь и встанет новая крепость.

Кроме этого места, в общем-то, пройти чужому войску по родной земле было негде. Окружённое лесами да болотами гиблыми с одной стороны и бурной Язвой с другой, место действительно казалось удобным для укрепления границы.

Трофим довольно хмыкнул.

– Значится, так и будет, князь.

Старый вояка скинул с себя шлем, но остался в кольчуге. Доспехи хоть и весили два пуда, но за столько лет, проведённых в военных походах да дальних кампаниях, стали для Трофима как вторая кожа. Силой Трофим дорожил, потому как целью жизни сделал защиту князя от подлого удара в спину или пущенной на поле брани стрелы, и коршуном следил за его безопасностью. Правда, последнее время переживал, что года его силы катились к закату, но пока бьётся сердце, он не оставит своего Святослава, будет верным княжьим мужем и первым советником при нем.

Услышав на улице потасовку да бабское кудахтанье, вояка выскочил и цыкнул на кухарку, что волокла упиравшегося мальца. Тут Трофим глянул на воришку и присвистнул. Ошибочно принятый за паренька, уж шибко был худ, немощен да мал ростом, стоял, виновато понурив голову. Теперь Трофим сам увидел то, что не заметил с первого взгляда.

– Так ты девка! – хмыкнул княжий муж и отпустил шебутную бабу подальше от княжеской палатки. Отвернув полог, Трофим кивнул девушке, чтобы та входила. Переминаясь с ноги на ногу, она долго не решалась войти, но студёный ветер да темень на улице помогли принять решение быстрее, и она проскользнула в палаты. Трофим встал снаружи, не забывая внимательно прислушиваться к разговору внутри.

Князь мельком взглянул на вошедшего. Карту и важные письмена он успел убрать и теперь разбирал грамоты, полученные его батюшкой накануне гибели.

– Как кличут? – спросил Святослав, на мгновение задержавшись на темно-карих глазах. Он отметил, что лицом та бела и приятна. Черты лица пропорциональные, но острые, и она вообще вся угловатая. Не спасали даже широкие женские одёжи, выданные добротными прислужницами. Темные волосы бабы уложили ей на простой манер – заплели в две малые косички.

Девушка не ответила, лишь опасливо зыркала на князя исподлобья.

Святослав повторил вопрос. Девушка продолжала молчать. Это раздражало, он подошёл к непослушной ближе и, взяв за подбородок, заставил поднять глаза от пола.

– Ты знаешь, кто я? – уточнил князь.

Она легонько мотнула головой, мол, знаю.

– Зовут тебя как?

Девка неожиданно выкинула сухую ручонку вперёд к его повреждённому глазу. Святослав успел увернуть голову, не дав коснуться. Девушка замерла – махать руками перед воином сомнительная затея, – но руку не убрала, продолжая удерживать её рядом с лицом Святослава. Когда князь понял, что девушка злого умысла не держит, то позволил тонкой руке прогуляться по шраму рассечённой брови, по уродливо сросшимся векам и пучку золотых ресниц, что продолжали расти на несуществующем глазу.

Святослав не прятал уродства под тряпку, не закрывал от любопытных. Шрам во многом помогал раскусывать людей. По тому, отвернётся ли от него собеседник, скривит ли лицо или будет прямо продолжать смотреть на него, можно многое выведать.

Тем временем рука прикоснулась к губам, тут она легонько открыла и закрыла свой рот.

– Немая? – догадался князь.

Тряхнула отрицательно головой. И сделала режущее движение ладонью.

– Это они тебя так? – Святослав тоже провёл ручищей возле синяка, что отливал зелёным разводом на скуле. Теперь, когда её отмыли, то заметно стало таких отметин много по телу да лицу, а шея явно повидала удушающую верёвку, и она ответила знаком:

– «Да».

– Может, грамоту знаешь? Да сможешь изложить все на листке? – на всякий случай спросил князь.

– «Нет».

Святослав зашёл с другого бока.

– C тракта бежишь?

– «Да».

– Преступница? – Князь намекал, что отсечение языка могло случиться за оговор человека. Огромные глаза, мигом наполнившиеся слезами, подсказали: стоящая перед ним не походит на преступницу, но кто его знает. – Будешь Алёной, пока не выясню твоё настоящее имя. Отдохни. Завтра в дорогу на тракт, покажешь обидчиков своих.

Алена метнулась к князю в ноги.

– «Нет! Нет! Нет!» – трясла она князя за руку. Целовала её.

Святослав не любил мокрого дела бабского страшно, поэтому стряхнул девушку и резко выдохнул:

– Ступай!

Глава четвертая

В голове Любавы приговором звучали слова князя, только нельзя на тракт возвращаться. Правда, и не Любава она теперь вовсе, а Алена. Нет более той улыбчивой доброй дивчины, которой она была. Навсегда заморозила себе сердце Любава, не станет боле помогать людям и тайны о лечебных травах, что бабка передала, унесёт в могилу. Да и не пригодились знания Алени-Любавы. Не нужны оказались! Так что, ей-богу, унесёт она с собой секреты не только свои, но и чужие, в которые втянули её не по доброй воле.

Недолго размышляла Алена, порешила, когда вывел её из шатра угрюмый Трофим, что ей с князем не по пути. Хоть и добрым Святослав оказался, накормил воришку, напоил, отмыл, распорядился одёжу выделить, но вот за то, от чего она бежит с тракта, не простит Святослав Загорский. Не сможет!

Девушка тихо сидела в уголке возле обозов с бабами, а потом, когда те наконец то уснули, тихонько выскользнула. Прошла мимо вояк, что сидели возле костра да грели друг друга похабными разговорами. Незаметно проскользнула мимо охранников по периметру, стороживших покой уснувших. Она уже хотела порадоваться, что незаметно ото всех ушла.

– Куды? – Алену схватил тот же рядовой. Его за пойманного мальчишку наказали дальним дозором ночью стоять, а ей опять не повезло ему попасться.

Алена постаралась выдернуть рукав, но служивый держал крепко. Мужик поозирался, проверяя, нет ли кого поблизости, и со всей молодецкой дури треснул девушке под дых, отчего у неё в глазах замельтешило и дух напрочь выбило. Пока Алена пыталась вспомнить, как дышать, дозорный оттащил её подальше от обоза, которому его приставили, в лесок. Бросил на холодную пожухлую траву.

– Сейчас ты своё получишь, шельма! – пообещал он, сбрасывая одёжу.

Девушка ужом завертелась, когда вонючий служака начал больно лапать за маленькие груди. Губы обмарал слюнями. Алена не выдержала, укусила, за что сразу получила кулаком по лицу. Голова откинулась, ударилась о замёрзшую землю. Пелена накрыла глаза и стучала внутри. Ещё немного – и она потеряет сознание. В полубреду старалась остановить мужика.

– Тощая сучка! – Глаза его яростно горели. Дозорный не особо обращал внимания на слабые попытки защитить девичью честь, наоборот, это даже пришлось ему по нраву. – Норовистая кобылка попалась, посмотрим на тебя в скачках!

Мужик удобно расположился между ног и с блаженным выдохом ткнулся девушке в промежность, про себя отмечая, что девица досталась ему неопытная. Алена, глухо взвизгнув, постаралась достать до глаз. Отмахнувшись, как от назойливой мухи, дозорный собрал её руки над головой, больно сжал, чтобы та прекратила дёргаться. Солдат хорошо понял, что девка кричать особливо не будет.

– Хорошо-о-то как, – тихо стонал мужик не останавливаясь. Как складно обернулось для сторожевого наказание. Не думал, не гадал он, что так сладко пройдёт ночь. Девушка перестала трепыхаться, только подвывала, пока дозорный наращивал темп и слюнявил ей шею.

Алене казалось, что это никогда не кончится. Взмолилась она о смерти своей скорой, о проклятии на род насильника. Мужик дёрнулся, захрипел. И на лицо девушки полилось что-то горячее. Следом обмякший дозорный повалился набок. И только тогда увидела она, что в башке солдата, раскроив надвое черепушку, торчит топор, а рядом возвышается Трофим.

– Жива? – Княжий муж отвёл взгляд от запачканных ног и промежности, что Алена старалась поспешно закрыть. Он протянул руку, чтобы помочь, но девушка ударила по ней, а потом, когда не смогла сама подняться на ноги, приняла крепкую руку вояки, встала.

Луна показала Алене на поясе у Трофима кинжал, она выхватила его и упала с ним на дозорного. Со всей силы вогнала сталь в тело насильника. Ещё и ещё, ещё и ещё. Чувствовала, как режет отточенный нож кожу, противно втыкается в кости.

Трофим не останавливал. Ждал, пока злоба и обида выйдут. Знал, что так будет легче, и отобрал ножичек, когда Алена, повалившись рядом с телом, сначала завыла, как раненый зверь, а потом начала смеяться. Ох, и жуткий смех у неё был. Все душу перевернул разом.

– Пойдём, милая, пойдём, – успокаивал Трофим, пока нёс девушку в палату к князю. – Все пройдёт. Залечим мы твои раны. Все позабудешь, как дурной сон.

Да только девушка знала, что не позабудет позора до конца жизни.

Глава пятая

– Князь. – Воевода поклонился в пол и скривился от боли, прошившей тело. Бравые воины верхом на мастистых конях заполонили внутренний двор.

Собаки, всегда гулявшие свободно, а сегодня подвязанные в псарню, устроили гам да шум. Дворовые девки тащили из дома водицы да свежеиспечённый каравай с солью. Стременные подхватывали под уздцы, помогали гостям увести и расположить коней.

Ивашка по знаку старика помог Чермному вернуться в стоячее положение. Твердислава злила суматоха, вызванная неожиданным приездом князя. Ладони нервно чесались, а спина покрылась противными пупырышками, как у ощипанной курицы.

– Воевода. – Святослав спешился с коня.

Твердислав приметил не столько дороговизну одёж ратников, сколько кольчугу и оружие, отмеченное следами боев и вмятинами. Опытный воевода признал – перед ним хорошо слаженное войско. Даже покойный князь не мог похвастаться таким доходом. А странно это, ведь батюшка Загорского, по его знаниям, совсем разорил казну, и сыну навряд ли досталась и треть наследства, а счетоводы наверняка последнее со складов увели после панихиды. М-да, покумекать надобно здесь, откуда у князя такая денежная поддержка.

– Прими, князь-батюшка, хлеба да соли. – Воевода протянул каравай, взятый у девки, что глупо лыбилась на Святослава да на горделивых мужчин, стоявших за его спиной. Её, непутёвую, сразу захотелось стукнуть по башке, как Ивашку, но при князе такое делать не с руки.

– Добро, воевода, добро, – приветствовал Загорский, рукой касаясь груди, показывая, что и он рад встрече от чистого сердца.

– Прошу в гости. – Воевода похромал в палаты первым, открывая двери князю, указывая дорогу и кланяясь, как последний раб. За Святославом следовали воины и хмурый седой служивый, что меча своего, как остальные, не оставил за дверями дома. Воевода отметил такое поведение возмущённым взглядом, но сразу отвернулся, когда Трофим зыркнул в его сторону. Зарубку в памяти своей поставил выведать, кто таков княжий муж, что даже супротив заведённого гостеприимства, так оскорбил дом воеводы Чермного.

Посредине просторной светлицы под образами стоял накрытый стол.

– Стал быть знал, воевода, кто к тебе едет? – пряча улыбку в усы, спросил Святослав. Он перекрестился перед иконой и уселся во главе стола. – Вот и щука свежая, и икра красная, даже поросей малых успел заготовить…

– Знал, батюшка, знал, – не стал отпираться воевода, снова кланяясь перед тем, как спросить разрешения усесться за стол напротив Загорского. – Позволь, князюшка, пока мы пир пировать не засели, представить тебе жену Марфу да дочку Софью.

Из боковой малой двери в светлицу шагнули две женщины в домотканых, расшитых красной нитью сарафанах. Первая, уже седая, но статная Марфа, со светлыми, прозрачными глазами, как воды реки Язвы по весне, поклонилась, как надобно, а вторая, похожая на неё как две капли молодая, с рыжей длинной косой, набелённым лицом, в жемчугах на шее и руках от испуга зарделась ещё сильнее и поклон забыла оказать, чем вызвала одобрительные усмешки от лиц мужского пола.

Князь кивнул, приглашающим жестом указал на место подле воеводы.

Софья, мельком взглянув на своего батюшку и дождавшись одобрения, присела да потупила взор, как велено традицией: ей весь вечер ни пить, ни есть нельзя. Девка на выданье, а тут столько молодцев в тракт нагрянуло разом.

– Красива дочь твоя, – добро отметил Святослав, поднимая чарку, – вся в мать!

Марфа улыбнулась князю уставшими глазами, было видно, женщина готовила пир и наверняка несколько ночей не спала, подготавливая дом к приёму важных гостей.

Прежде чем выпить, Святослав показал чарку Трофиму, и тот, посыпав какого-то порошка, вернул напиток. На удивлённый взгляд Твердислава, что замер с кружкой домашнего вина, князь объяснил:

– Ты прости, воевода, но велел мне светлый князь особливо остерегаться врагов его, что могут и в кубок яда закинуть, и стрелу в дороге пустить.

– Неужто же… – Воевода всплеснул руками, а женщины за столом побледнели от такого страшного заявления.

– Да, Твердислав, напали на нас. Видимо, не ты один знал, что князь в тракт большой собрался. – Загорский внимательно следил за мимикой Чермного, отмечая про себя, где у того потом покрылся лоб, а где сидит воевода расслабленно и уплетает квашеную капусту.

На этих словах Чермный шумно пропихнул слюну в глотку. Тяжело прошло, пересохло горло, как только осознал воевода, что только что сообщил ему Святослав, а князь тем временем, отхлебнув из чарки, отломил хлеба.

– А что, воевода, у тебя лихого народа много шатается?

– Так то ж, бывает, – Старик пожал плечами и отломил куриную ножку от тушки. Накануне аппетит пропал, а тут, видать, от нервов проснулся в нем голод. – А где его нет? Поди, и в Московии вашей такое случается?

– Случается… – согласился Святослав, но не успокоился ответом Твердислава. – А что, говорят душегуб объявился в крае страшный? Режет люд, то там, то здесь.

Воевода потел больше и больше, утёрся отороченным мехом рукавом. Надо же, все утро его морозило, а тут разжарило, как в печи. Непростой князь. Кажись, последний раз он видел его, когда забрал Святослава светлый князь прислуживать наследнику лет в двенадцать. Тогда самого воеводу только назначили на важную должность, и он кинулся переделывать все под себя, махая мечом направо да налево, пока не прогнулись местные купцы да торгаши, да лихоимцы под его рукой. А теперича вон оно как поворачивается, князь хочет сказать, что не справляется воевода со своими обязанностями.

– Так того душегуба уже поймали, в темной держат. К казни готовился, да пришлось остановить то дело, дабы встретить князя достойно у себя на тракте!

Теперь была очередь удивиться князю.

– Хорошо, воевода, хорошо. Увидеть сам хочу этого душегуба, – порадовался Святослав, кивая кому-то за спиной у воеводы.

– Добро, батюшка, посмотришь на страшилу этого.

– А что, и с погубителем моего отца справился?

Воеводе поплохело.

– Приезжал ваш батюшка к нам на охоту. Каждую осень у нас погостить останавливался, а тут напасть такая, зверь лютый. Кольнул того сильно. Но ваш батюшка здоровенный оказался, боролся с болезнью неделю. А когда хуже ему стало, да наши врачеватели не могли ничего сделать, то сказали вызвать лекарку, что родом была из северного села. Но и та не сдюжила, хоть и травы у неё сильные, о которых наши врачеватели и слыхом не слыхивали. Решил Бог прибрать к рукам старого князя, по всему видно, хорошего человека к себе призвал. – Тут старик пустил слезу, Святославу даже на мгновение показалось, что воевода действительно расстроен кончиной отца.

Твердислав замолчал.

– Земля ему пухом! – поднял чарку Загорский, сильно сомневаясь в последних словах воеводы. Хорошее домашнее вино, отметил про себя князь. От долгого перехода он утомился, и хмель ударил в голову и ноги, разливая приятное тепло по телу.

Чермный так же молча выпил чарку.

– Не переживай воевода, – вдруг улыбнулся Святослав. – Не затем я приехал, чтобы тебя в смерти батюшки винить, все под богом ходим. И не для того, чтобы учить, как тебе воеводить на месте, чай, тут ты меня сможешь многому научить. Но есть мне тебе важное поручение, что сослужишь ты ещё не только своему хозяину, но и самому светлому князю.

– Дай бог, князюшка! Не жалея живота! – Воевода вздохнул с облегчением. Но как чувствовало нутро, рано обрадовался тому, что Святослав не разбирался в смерти старого князя да убийствах, молвой разошедшихся по краю.

И понял это значительно позже, оставшись с князем да его смурным мужиком Трофимом. Святослав поведал, что на тракте светлый князь задумал крепость ставить. Не обносить высоким частоколом, как строились обычно города, что широко разрастались, а возводить стены высотой боле восемьсот саженей! С вышками да бойницами для отстрела. Готовилась ли к войне матушка-земля, про то князь не сказал, но убедил, что воеводе нечего переживать.

– Казну составим со счетоводом, князь, да передадим вам для выдела на строительство! – хмыкнул Твердислав, рассматривая рисунки архитектурные, что привёз с собой князь, прикидывая, сколько туда добавить своего интереса. Воевода возрадовался: так не только на безбедную старость хватит, да ещё и внукам останется. Потому что такую крепость задумал князь, что ранее Чермный только на картинках и видал. Но просчитался.

– Воевода, надобно использовать казну не только моего батюшки, но и большого тракта, что с сегодняшнего дня будет величаться Пересеченск, так как в этом месте Язва из двух истоков объединяется и несёт свои воды в край туземный… – Князь продолжал что-то говорить, а воевода так и замер, поражённый изъяснением Святослава.

– Прости, князь, – прокашлялся Твердислав, прерывая речь хозяина. – Но денег таких тракт не держит, хоть и величается Большим. Так больше это огромный рынок с купеческими домами да крестьянскими наделами. Люд здесь простой, налоги малые.

Святослав оглядел воеводскую горницу.

– А здесь ли умер мой батюшка? – неожиданно вернулся к старой теме князь.

Воевода не ответил, только низко склонился.

– Верно. – Посему было видно, что князь явно намекает воеводе, что знает что-то большее и готов вроде на мировую со стариком, но границы желает поставить жёсткие. – Свои покои предоставил. Все, что сам имел!

– Вот и хорошо. Того, что имеешь, хватит! А коли кончится, то я добавлю. – Загорский темнил про участие светлого князя в строительстве крепости и давал понять, что выбора у воеводы не так много, придётся крутиться или отвечать за смерть старого князя, за невесть откуда взявшегося душегуба.

Твердислав в бессилии сжал и разжал кулаки. Закрыл глаза и, проморгавшись, осторожно ответил:

– Сделаю, князь, все чин по чину, предоставлю счётные ведомости и казну, что хранятся в тракте, а там уже ты сам примешь решение, сколько добавить, а сколько на нужды народу оставить. Зимы здесь лютые, и надобно ещё закупить у северян мороженого мяса да солений на всякий случай.

– За продовольствие не переживай, воевода, привёз я тебе для зимовки товаров да еды. Не дам своему люду голодать. Всем хватит! Обоза жди через два дня, так как вырвался я вперёд. Подготовь холодные склады да открой зерновые, чтобы посмотрел я, достаточно ли муки на хлеба заготовил. Не трогай северян! Без нужды они нам пока. Сами охоту да добычу вести будем. Мои вояки работы не боятся, да и холопов я за собой привёл. – Князь поднялся, на этом, попрощавшись с воеводой, и шатающейся походкой пошёл в выделенные для гостя покои.

Ивашка, гордый, что сопровождает самого Загорского в опочивальню, без устали болтал, как рад повидать молодого князя, что впервые узрел такую красивую кольчугу. Сказывал, как сурьезно готовились к приезду светлого гостя. Князь между делом поинтересовался, что поручили самому Ивашке, а кому вверили самое ответственное.

– Ну-у, – протянул парнишка, утерев текущий от простуды нос, – все важные задания всегда у Никиты Головомоя! Но и я, я тоже важный! Вот, письмена сам таскаю!

Князь поблагодарил, кинул серебряную монетку на сладости и зашёл в покои. Знатные хоромы выделил князю воевода. Широкие окна, большая кровать, стол, да свечи горели. Свежее белье. Соленья, мясо вяленое да вино стояли на белоснежной скатерти.

Трофим часть свечей тут же загасил, чтобы снаружи не позволить любопытным рассмотреть князя.

– Поразузнай про этого Никиту, Трофим! – тихо шепнул Святослав.

Княжий муж опосля вышел на улицу совершить обычный обход, проверить расположение отряда да как с конями стременные воеводы управились.

Глава шестая

– Марфа, уходи, мне с дочерью поговорить надобно! – Воевода бесцеремонно вторгся на женскую половину дома.

Женщины вышивали до поздней ночи, и Чермный отметил, как зарделась дочь: явно обсуждали князя да мужиков, что приехали с ним заодно. Одно слово, бабы, чего с них взять! Жена послушно поклонилась и вышла, оставляя отца наедине с Софьей.

– Пойдёшь сегодня к князю! – без предисловий объявил Твердислав и старательно уводил взгляд от единственной кровинки.

– Но батюшка! – Та схватилась за сердце и склонилась над столом, такое постыдство предлагал собственный отец.

– Полно, полно, – погладил он по волосам расплакавшуюся дочь. – Ежели князь будет доволен, то, возможно, батюшка твой не только сохранит свою голову, но и состояние и почёт. Так что постарайся, доченька. Порадуй князя.

На выходе из палаты Марфа схватила его за руку. Впилась ногтями так, что воевода скривился от боли. Жена мстительно смотрела в глаза супругу. Значит, стояла подле двери, подслушивала. Твердислав кое-как сдержался, чтобы не отпустить кулак на лицо гордой красавицы.

– Пусти! – прорычал Чермный. Как у жены получилось остаться непокорённой, воевода не знал, но ломал её он знатно. В военном походе отвоевав девку, предварительно вырезав всю семью, Твердислав не мог надышаться этой воинственной бабой с невероятными глазами.

А после родов охладел и боле с ней не ложился, отпустило.

Жена к мужу не просилась, так они и держали нейтралитет, но вот опять стычка! Первая за восемнадцать лет с рождения дочери.

– Пусти, – прошипел воевода, и ярость начала расти в его груди. Он поднял свободную руку и, раскрыв клешней, положил на белое лицо жены, отодвигая женщину дальше от себя, как чумную собаку.

Марфа опомнилась, выпустила рукав и поторопилась к дочери в светлицу, откуда доносился тихий плач. А разъярённый зверь, вселившийся от пережитого в Чермного, требовал разрядки.

– Батюшка. – Ивашка радостно суетился у молчаливого воеводы, готовя его ко сну. Снял тому штаны, рубаху и надел ночную. – Князь-то какой статный, жалко, глаза нет, а так всем вышел. И говорил со мной. – Воевода насторожился и внимательно посмотрел на служку, что собрал грязную одежду и теперь занялся больными ногами, намазывая их вонючей мазью, такой, что глаза горели.

– О чем? – подсказал Твердислав, прищурившись. Ивашка не заметил подвоха, да и рассказал, о чем князь спрашивал и что он ему отвечал. Благоразумно умолчал парень только о серебрянике, полученном от Святослава.

– Подлец, – прошипел воевода, прыгнув на мальчишку сверху. – Я те что говорил, собака безродная? – Парню прилетело тумаков, и он, закрывши руками голову, заголосил:

– Батюшка-а-а, – за что снова схлопотал по шее и повалился в ноги.

Воевода стянул штаны со служки и отвесил по заднице звонких шлепков.

– Не бейте! Батюшка, не бейте! – выл Ивашка, стараясь прикрыть срамное оголённое место, но воевода остановился и не бил уже.

Парень затих, стараясь оглянуться через плечо на Твердислава, но снова получил оплеуху, уже не такую, как раньше, только чтобы отвернулся. А Чермный тем временем раздвинул тощий зад, и тут холопа опалила такая боль, что он и закричать не смог. Какого угодно наказания мог ожидать Ивашка, но не такого! Парень забыл, как дышать. Закаменел от грубости, горел от срамных воеводских вздохов и боялся, боялся хоть как-то рассердить Чермного больше, не смея даже пошелохнуться.

Закончивши с наказанием, воевода погнал прислужника прочь, строго-настрого наказав молчать как рыба, иначе повторит адскую муку. В штанах было мокро и болело так, что Ивашка забрался в дальний угол на кухне, да там и притих до самого утра, беззвучно глотая слезы, пока не забылся беспокойным сном.

Глава седьмая

Святослав склонился над маленькой запиской, которую хотел отправить с утренним голубем. Она была засекречена тайными письменами, придуманными с княжичем, когда они детьми дружили при дворе, где за князьями был великий пригляд дядек и нянек, а секреты они могли доверить токмо друг другу. Княжич со Святославом выросли, а смешливый детский язык пригодился в военных походах и сослужил им не раз.

В дверь поскреблись, и сначала Святослав подумал, что это мышь али крыса шебуршится в углу, но когда звук повторился, отпёр. На пороге стояла босая Софья, потупив взор. Коса расплетена, и огненный волос палантином закрывал женскую спину ниже задницы. Лицо девицы горело соблазнительным румянцем, а от неё самой пахло луговыми травами. Князь вздохнул, понимая, зачем пришла красавица.

– Иди спать, Софья. – Святослав попытался закрыть дверь, но рука девушки удержала её.

– Не гони меня, князь. Я не могу вернуться в свою опочивальню.

Князь подождал, пока с гордо поднятой головой дочь воеводы зайдёт в комнату. Посмотрел на лёгкую летнюю рубаху, надетую на девичий стан, что не скрывала округлую грудь с большими темными сосками да курчавость внизу. Тяжело вздохнул.

– Ложись в кровать, мне надобно поработать. – Князь кивнул в сторону не разобранной постели.

Софья забралась под одеяло и замерла там. Святослав какое-то время читал записи, донесения, что имели отношения к хозяйственной деятельности, а также рекомендации московских строителей по выбору и обработке древесины для возведения крепостных стен.

Когда кровать прогнулась под тяжестью князя, Софья съёжилась и замерла не дыша. Ждала. Но через десять минут Святослав захрапел, будто не было у него красной девицы под боком. Дочь воеводы поворочалась, сон не шёл. Так переволновалась, а тут на тебе, не захотел её князь. И вроде радоваться надо, что и пальцем не тронул, но в глубине души засела в девице обида, что не по нраву пришлась. Что поутру батюшке сказать? Ведь наказ его не выполнила.

Ей виделись и травы, и лесок, и речка, и мягкая улыбка князя, что склонялся над ней для горячего поцелуя. Она засмотрелась в его единственный глаз. Уродство портило красивое лицо Святослава, но потом она обратила внимание на зелёную листву в единственном оке, его прямой длинный нос, золотые кудри волос и небольшую бороду. Сильные руки, волнительный разворот плеч почти в сажень, и только губы князя подкрались к её оголённой груди, как Софья подскочила на кровати, сгоняя наваждение ото сна, что разбередил и сердце, и чувства.

Светлица встретила её залитым солнцем и пустыми углами. Пыль взмывала вверх. Оседал неприятный осадок на сердце при воспоминании о вчерашней обиде. Надо будет тятьке что-то сказать, да сначала у мамки спросить, как лучше поступить.

В это время князь уже гремел металлом во дворе, разминая молодецкую силу. От вчерашнего хмеля в голове гудело, и на вечер запланировали баню. Переодевшись после утреннего разбега, они вышли на берег и по рекомендации воеводы проехали в лесок, оценить качество дерева.

– Ну что, княже? – спросил Чермный, встретив князя, когда тот возвратился с долгой прогулки.

– Добро, добро, воевода. Хороший лес. – Князь спешился, Трофим уже был рядом, чтобы принять коня да осмотреть двор, чтобы приметить черных в мехах мужика за спиной воеводы.

– Позволь представить тебе Никиту Головомоя. – Чёрный, как сам черт, кожа темнее обычного и такие же кудри на голове, Никита низко поклонился Святославу, загодя сняв головной убор.

Трофим со Святославом переглянулись. Знамо в эти дни за Никитой будет установлен служка для пригляду.

– Он приехал, чтобы взять обещанное северянам на заготовку пушнины, мяса да рыбы, – пояснил воевода. – Но о том давай говорить ещё.

Святослав ни слова не проронил, лишь быстро зашёл в светлицу, где праздновали накануне, хотя кипело у молодца. Непрост воевода, ох непрост. Никак не отвяжется от князя. Поперёк приказа так и норовит пойти. Тяжело с ним придётся, опасаться такого надо, мало кто до его лет доживает на такой должности, а этот вот сидит крепко, да чувствует князь и сообщников везде имеет, не только в его городе, среди отцовской стражи. Та, видать, и напела воеводе о неожиданном приезде Загорского. То с тем он позже разберётся.

Налили чарки, Трофим по обыкновению проверил, что вкушает князь. Воевода в этот раз даже не обращал внимания, терпеливо ждал, пока закончат со странным обрядом. А как только налили князю борща, да разносолов поставили на стол, то заговорил.

– Я, князь, прости меня старика, хотел бы ещё раз тебя поразмыслить не отказывать северянам в оплате. – Тут воевода стрельнул глазами в Загорского, ожидая гневную речь, но Святослав молчал, внимательно слушая рассказчика. Твердислав следом продолжил, осторожно ступая словами, чтобы не возмутить беспокойства князя и иметь возможность договорить до конца: – Ты, княже, я смотрю, сильный. Бравы твои воины да в бою горячие. Может, и армия за спиной в городе твоём стоит, обученная да готовая выступить. А ежели снять охрану с крепости твоей? …

Тут воевода помолчал, давая князю ещё раз оценить собственные силы. Ведь знал, что сосед Загорского, князь Чубанский, своей волостью по самой кромке княжеской крепости стоял и давно посматривал на луга старого князя, даже сватал за того дочь, чтобы выдел себе какой обеспечить, но не успел. А теперь, когда новый князь будет в городе стоять, ему только военным походом идти, и не посмотрит он на светлого князя, найдёт повод. Знамо, князь основное войско снимать с города не намерен, иначе пришёл бы сюда с ним сразу. Так кумекал воевода, когда не сомкнул очей своих всю ночь, размышляя, как при новой власти ему в рост пойти.

Чермный подождал немного, пожевал кончик седых усов и продолжил:

– Стал быть, армия твоя большая, коли туземцы пойдут – отобьёмся. А ежели разом и туземцы, и сосед нагрянет, а тут северяне? Народ смурной, нашим обычаям незнаком. Горделивый люд, кое-где наглый и все время поперёк власти идёт. Но живём мы с ними мирно и за то покупаем по хорошей цене пушнину, мясо да рыбу, коли они в добыче лучше нашего крестьянского лежебоки, который полгода в поле работает, а остальное время любит на печи бока греть да баб жмакать.

Воевода перевёл дух, заметил, что князь в голове уже сообразил и теперь с интересом слушает Чермного, и воодушевился.

– Ежели мы выполним соглашение, выплатим им за подготовку к лютым зимам нашим, да окромя люд северный попросим помощь оказать, им-то это только на руку. Нет любви у них с чужаками, давние счёты, черт сломит почему, да только повелось то ещё со времён, когда эти земли вашим прадедом не были завоёваны. Они только рады будут, что встанет крепость, и подсобят на заготовке леса по приемлемой цене. Всю зиму отработают с нами. А там ты, княже, решишь, захочешь ли на следующую зиму с тем головой дружбу водить али сам справишься. За это время успеешь осмотреться. Моё дело малое, я выполню любое твоё распоряжение, вот и Никиту отправлю к северному голове с твоим ответом. Но хотел бы сказать, что, ежели с северянами мир не закрепить, то с голоду можем опухнуть в следующем году. Все дальние села, что зерно нам несут, лежат в аккурат с границей их лесов, да и в кольчуге по болотам да по кочкам не побегаешь. Так что, княже, ты подумай, а потом Никите скажем, какой ответ везти в северный край.

– Добро, воевода! – не сразу ответил князь. – Благодарствую за науку твою да опыт большой. Завтра ответ тебе дам. А сейчас пойдём в баню бока погреем.

Глава восьмая

Софья секретно наблюдала из-за угла, как князь выбегал и прыгал с высокого бережка в Яузу с разбега. Покраснела, когда увидела его во всей силе молодецкой. Большим князь оказался не только в плечах. Красив Загорский, и повреждённое лицо не портило его мужскую стать. Она даже как-то пообвыкнулась с уродством и перестала его совершенно замечать.

Святослав, проплыв туда и обратно, развернулся к берегу, приметил, как мелькнули за углом девичьи юбки, ухмыльнулся и воротился к раскалённой печке. Всю хвору вышибала баня из тела, напряжение, давала наслаждение не токмо стану, но оздоравливала и дух.

Разозлился князь до воеводы, что старик хитро поменял дело, как ему захотелось, но решил позволить Твердиславу пока вертеть делишки у него под носом, раньше выучив науку, что враг должен быть не только рядом, но стать учителем, чтобы познать глубоко сильные стороны да выведать, какие слабости есть у того. Не стал князь тянуть Чермному с ответом до утра и ещё до бани разрешил отправить Никиту до племенного головы с оплатой. Да просил, чтобы выяснили, сколько северян могут помочь лес валить да сколько это станется для княжьей казны. Поэтому воевода даже стал улыбаться князю, чего раньше не замечалось, а когда засоловел от пива пенного, что пили в бане, то отпросился пойти в опочивальню, так как не уснул накануне до полуночи, в мыслях волнуясь, как там гости расположились. Князь ещё подумал, что не о гостях переживал Чермный, а гадости планировал, и с лёгким сердцем отправил проворного старикашку отдохнуть. Рассудив, что пока тот спит, то можно, по крайней мере, не ждать появлений новых подлянок.

Когда князь вернулся распаренный да намытый в свою светлицу, по лицу Трофима понял: там его дожидаются. Софья, как и вчера, стояла посредине комнаты в рубахе. Только теперь в княжеской рубахе, большой для неё. Оголённые крутые бедра, грудь, что хорошо была видна в разрезе, предназначенном для широкого мужского стана, и тот же взгляд. Словно она, как и её отец, испытывали князя на прочность.

Святослав шумно втянул воздух и свёл брови, зараз шагнул через комнату к девушке. Та не смутилась, продолжая прямо смотреть на князя. Лишь раз не выдержав, опустила взгляд, заметив, что налилось мужской силы у князя.

Святослав откинул волосы девушки назад, медленно снял рубаху, разглядывая нагую красавицу. Провёл рукой по шее, по груди, наслаждаясь мягкостью изгибов. Коснулся курчавых волос и пальцем повёл дальше, чувствуя, как задрожала девушка. Понял князь, что по нраву пришёлся дочери воеводы. Не отшатнулась от смелой ласки Софья, только румянец на щеках стал сильнее.

Святослав надавил на плечи, опуская дочь воеводы на колени, продолжая цепко наблюдать за неуверенностью движений. Откинул полотенце, что опоясывало его. И тронул выпирающей частью тела губы девушки. Та, поколебавшись, разомкнула их, впуская князя. Хоть оно и противоречило девичьей натуре, но назад дороги нет. А то, что князь такими извращениями страдал, так то, наверное, в их Московии и не такое принято, а у Софьи наказ от отца строгий – порадовать князя. Хотя и стал этот наказ для неё через стыд столь интересный. Сердце зашлось и стучало в ушах, разгоняя кровь и заставляя девушку желать доселе неведанных вещей. А особливо, чтобы Святослав её срамно трогал.

Князь заметил, как рука девушки метнулась вниз, понял: ей тоже тоскливо и томления тела невыносимы стали для красавицы, поднял с колен. Забросил на кровать, да не давая опомниться, накрыл своим телом, теперь захватывая в плен губы, что дарили ему радость минуты назад, и завладел девушкой, заставляя ту вскрикнуть от боли да от испуга.

Смелой оказалась Софья, хоть впервые легла с мужчиной, и от этого князь стал нежнее с девушкой, называя ласковыми словами да целуя её в грудь, плечи. Не торопясь побыстрее получить мужское удовольствие да забыться в дремоте, услаждал её до тех пор, пока не забилась она в руках его птицей да, крича в голос имя князя, не притихла, поражённая силой чувств, страшно влюбляясь в ту секунду в этого мужчину. Только опосля закончил и князь, но семя подарил Софьи не в лоно, а заставил снова лобызать интимное место.

Уснули они крепко, сплетя ноги и руки.

Глава девятая

Никита прислушался. Тёмный лес в этот раз молчал. Только слышно было, как тревожит верхушки старых елей непокорный ветер, как завывает в дуплах, превращаясь в страшный вой. Конь его тоже навострил уши и повёл из стороны в сторону, будто чуя близкого хищника. Мужчина дёрнул поводья, заставляя животное следовать за ним далее. Как чувствовал, что не надо выходить на ночь глядя в долгую дорогу до северян.

Места глухие. Лихие люди часто прятались на болотах, подальше от власти да от преследования за грязные дела. Обычно не боявшийся ни человека, ни зверя Никита напрягся, следуя внутреннему чутью, вынул из ножен укороченный меч. В лесу обычным военным не с руки, замаха хорошего не получится, а этот малый и нож отобьёт, и пузо от верха до низа пропорет, да ещё топор с собой, не токмо чтобы рубить сучья на растопку огня, а и кинуть в кого с разгону.

Сейчас при Головомое в мешках находилась половина казны всего тракта. И задумал же воевода заварушку с князем. Ходил Никита всегда один, чтобы не привлекать внимания к тому, что везёт. За время, проведённое в таких переходах, случалось всякое, но никогда Никита своего не отдал, выполнял наказ воеводы до конца, а то, что при этом погибал иногда народ, мало волновало слугу.

Волосы на затылке встали дыбом, и конь его, груженный с боков, заржал, видимо, разделяя чувства правой руки воеводы. Никита прислушался, смотрел в одну сторону, догадываясь нутром, откуда исходит угроза. Потом повёл глазами по округе и почувствовал передвижение стороннего наблюдателя. Хрустнула недалеко ветка, как раз позади того места, откуда он шёл. Никита с обнажённым мечом чуть присел, готовый в любую секунду наброситься на случайного хищника. Но минуту-другую стоял. Тишина все давила и давила. А потом страх сняло, будто обошла Головомоя стороной великая погибель, и легче стало дышаться.

Первой приметой опустил голову конь, пытаясь в замёрзшей земле отыскать живую травинку и пожевать. Гукнула сова, как знак, возвращая обычное движение леса. Никита, не решаясь далее испытывать судьбу, поторопился и к утру вышел к северному поселению.

Речка Язва шумно журчала, перекатывая камни, перетирая друг о друга, превращая их в красивые по форме кругляши. С противоположного берега доносились крики людей, занятых приготовлениями ко дню, лаяли собаки. В тумане, таком же холодном, как и сама река, сложно было рассмотреть дома северян.

Сколько домов у племени в деревне, Никите знать не позволили, запуская только к дому головы да гостиному двору, что стоял возле края берега речки, которая разделяла его и северян. Он дождался, пока к нему выйдет плоская лодка.

Мужик перевязал глаза коню, чтобы тот не взбрыкнул да не прыгнул в воду, и перевёл гружёного вороного на плот. Хмурый северянин в волчьих мехах поприветствовал его, и они тронулись в деревню.

А на той стороне его уже встречал голова, именуемый Ярёмой Злым, его старшим сыном Бурым да названной дочерью Осинкой. Никита уважал гордое племя, что особняком держалось от основного населения и хранило свой древний уклад. Охотники и рыболовы знатно выделывали кожу, меха и были отменными лесными воинами да следопытами.

Женщин у них держали за равных, а детей воспитывали общиной, не деля на своих и чужих, поэтому была ли Осинка родной дочерью Ярёмы или приёмной, того Никита не знал, но был тайно влюблён в кареглазую красавицу. Та взаимностью не отвечала, а по их закону нельзя склонять женщину насильно к браку, иначе Никита давно бы украл её.

Головомой хотел переманить Осинку к себе на большой тракт, рассказывал о просторных светлых избах, красивых нарядных платьях, да та только смеялась, отвечая, как можно на тряпку да камни цветные променять свободу. Так и остался Никита ни с чем, залечивая сердечную рану случайными связями с местными девками посговорчивее.

Обнявшись, голова пригласил Никиту в землянку без окон, если не считать дырку сверху, куда уходил дым от огня, что разводили прямо в середине одной комнаты. Там, расположившись на полу, Никита без предисловий передал два мешка серебра, которые не считая северяне скинули в углу, как мусор. Особого волнений о цацках не испытывал этот народ, но вот с удовольствием расплачивались с местными за муку да закупали кузнецкие изделия, ножи, топоры да наконечники для стрел. Никита, памятуя наказ хозяина, рассказал Ярёме про князя Святослава, что задумал на реке строить крепость.

Голова, пока мужик вёл беседу, раскурил костяную трубку, в которую они вкладывали травы, что знали только северяне, одурманивая себя, и передал её гостю.

– Так ты хочешь, чтобы я назвал цену к той, что князь озвучит, и ту часть передал воеводе? – уточнил голова, понимая, к чему вёл Никита.

– Воевода надеется, что в честь долгой дружбы…

– Ничего не говори про дружбу, воевода через реку пропускает торговлю нашими женщинами! А вид делает, что не имеет с работорговцами дел общих! – Тут Никите крыть было нечем, и он замолчал, предпочитая затянуться из трубки местным зельем. Медовуху али пиво северяне не пили, но вот как продирала трава самого Головомоя, так лучше бы они пили. Хмель не вызывал таких странных видений, которые он испытывал каждый раз, раскуривая трубку с головой.

Через несколько минут, а может, и часов, кто же разберёт, сколь прошло, Ярема ответил согласием.

– Спросить ещё хотел, – добавил Никита, разглядывая Осинку, что сидела в мужских портках, нагло раздвинув ноги, да окидывала Головомоя хитрым взглядом. – Не было чего этой ночью?

Бурый схватился за такой же короткий меч, как у Никиты. И только то, что Осинка да Злой свисли у него на руках, спасло Головомоя от гибели.

– Ты…. Шо… Знаешь?.. – Бурый тяжело изъяснялся на общем языке, оттого понять его было сложно. Слово взяла Осинка, перебив мужика.

– Ночью прирезали у нас двоих дозорных, одной из них была возлюбленная Бурого!

– Опять чужеземцы? – предположил Никита. Язык заплетался, а у девушки неожиданно ожили и поползли волосы вверх, он поморгал, понимая, что такого случаться не может взаправду.

Осинка покачала головой, чужеземцы ходили до них только с одним: красть женщин. И если наплывали, то вырезали полдеревни разом, уводя в полон тех, кто не успел спрятаться в лесу.

– Чужеземцы тут ни причём, они металлом режут. А тут… раны на шее рваные, как от зверя, и что хуже всего – крови в телах убитых нет совсем, словно те испиты досуха.

Живот Никиты перевернулся, значит, отвёл его бог от великой беды. Он рассказал голове о том, что испытал ночью, да и не стал утаивать про убийства, что давно случаются в его краю.

– Так ты же говоришь, что убийцу поймали?

– Я так тоже думал, что поймали, только получается, что их двое? – Никита с трудом собирал мысли, для него привычнее выполнять приказы, но долгое общение с воеводой научило думать да размышлять наперёд. Поэтому он взял время на обдумывание, что же тут произошло.

– Скорее всего, что взяли вы снова не того! – поддела Осинка, гладя Бурого по голове. У здоровяка в глазах стояли слезы, и по поведению можно было заметить, что он наяву благодаря траве видит живую возлюбленную перед собою. Разговаривает с ней. В общем, жутко это все было для Головомоя. Они ещё какое-то время сидели рядом с Бурым, чтобы тот пришёл в себя, и только потом Никиту повели в гостевой дом, где уже постелили постель, да предложили еду. Голова остался со своими детьми один.

– Осинка, – подытожил Ярема. – Ты пойдёшь искать мести.

Бурый вскочил, в полубреду выкрикивая:

– Я пойду! Пойду!

– Нет, – отрезал голова. – Ты направишься в горы. К деду за помощью. Время забыть разногласия между северными народами. Скажи ему готовиться к войне! Не просто так появился здесь князь, намечается что-то!

Бурый пригорюнился, пряча скупые мужские слезы в кулаки.

Никиту, наконец, отпустило, и голова перестала дурно кружиться. Отведав мяса, он расположился спать и почти заснул, когда почувствовал, как к щеке прикоснулась холодная рука. Открыл глаза и обрадовался, увидев, что к нему пришла Осинка. Только северяне могли так передвигаться в лесу, что их не замечали даже звери, а дивчина эта была лучшей из лучших следопытов.

– Ты возьмёшь меня с собой, – проговорила она, скидывая портки да меховой зипун. Рассматривая тоненькую женщину, представшую во всей красе, мужик подивился, как точно описывает гибкий стан имя северянки. Не помня себя от радости, Никита кивнул, в ту минуту согласившись бы продать даже черту душу. – Говорить с князем буду. – Головомой тряхнул головой, останавливая возбуждение, когда к нему пробился смысл условий.

Заметив переменившегося в лице Никиту, Осинка успокаивающе заявила:

– Я иду за убийцей, а ты мне будешь кровный помощник и друг, а он, – она кивнула на Бурого, что хмурым стоял на входе в землянку, – станет тебе отныне братом.

Договорив это, северянка стянула штаны с Никиты, что как вкопанный застыл и боялся пошевелиться, задумавшись, а не травяной ли это морок и ему причудилось. Но прикосновение губами доказали: с ним это действительно происходит! Только одно его опечалило на мгновение перед тем, как оседлала его Осинка: Бурый поцеловал девушку совершенно не по-сестрински, в губы. И не ушёл, как только они стали потеть от движения тел, а, наоборот, сняв шубу, присоединился, лаская Осинку со спины.

– Ему сегодня требуется утешение, – приголубливая Бурого, пояснила Осинка, целуя поочерёдно то Бурого, то Никиту, и впервые в своей жизни Головомой любился втроём.

Глава десятая

Уже который день воевода просыпался в хорошем настроении, его даже не раздражал Ивашка, что с кислым лицом прислуживал. В глазах холопа потух этот радостный свет, с лица сошла идиотски раздражающая улыбка, и Чермному это принесло удовлетворение. Ещё не раз он ловил парня ночью в темных углах да заставлял целовать острие, награждая сильными тумаками, если парень по неопытности задевал телеса воеводы случайно зубами. Ещё не раз проводил наказание для служки со словами, что наука требует повторений.

И если Ивашка чах день ото дня, круто изменилась у него судьбинушка, то Чермный, наоборот, весь подобрался. Случаем воротилась позабытая человеческая радость, когда хотел отпороть холопа за длинный язык. Ярость неожиданно для воеводы пробудило сокрытое, стыдливое. Казалось, вернулось к Твердиславу не только регулярное мужское желание, но и молодость, а болезнь, мучившая в последнее время, отошла на задний план.

Теперь он иногда сопровождал князя в его ежедневных выездах верхом. Святослав тоже расположился к воеводе. Интересовался о жизни тракта, историями самого Чермного. Спрашивал совета. И, слава богу, не справлялся пока ни о душегубе, что все ещё сидел в темнице, ни обстоятельствами смерти его отца, уделяя время только строительству да заготовкам к зиме.

Дочке Софье воевода пожаловал перстень с красным камнем, добытым им при набеге на татарского хана. Долго выклянчивала его дочь, когда малой была, а теперь заслужила. Прислуга говорила, что князь призывает Софью каждый раз, и уж чего он там такого делает, что кричит она от сладострастия в голос ночами, воевода догадывался. Но про то слуги молчали и притязаний али сплетен не вели, потому как знали: ежели кто сболтнёт про девку, что живёт с мужчиной во грехе, так сам на верёвке болтаться будет в назидание остальным.

Князь тоже пребывал щедрым до его дочери и, когда привезли пушнину от северян, скупил столько соболя, что справили Софье шубу, да такую, что и у светлой княгини не сыскать.

Северный голова оказал содействие, и Никита ездил к ним ещё раз: внести плату рабочим, что уже махали топорами да выкладывали срубленный лес вдоль реки, чтобы по весне начать стройку.

Так, за разговорами дошли они до села Домны, что с перевода древнего языка означало «рожь». Бескрайние поля успели покрыться глубоким снегом. Здесь было гораздо холоднее, чем в Пересеченском тракте. Остановились они в известном кабаке.

Завидев знатных гостей, Гусак сначала побледнел, всплеснул руками, перекрестился и позвал домашних, чтобы быстрее вышли встречать светлых князя да воеводу. Слух о том, что в кабаке Гусака сидит князь, за мгновение раздуло по селу, и вот уже во всех окна виднелись зеваки из тех, кому внутри места не хватило али не пустили, так как рожей не вышли.

Тут же сидел знатный болтун Хорвач, заводя сказку страшильную про лекарку, что сгубила старого князя да после смерти восстала из могилы и теперь, как вурдалак, рыщет в поисках крови свежей.

– Как взвоет лекарка, как накинется на мужика… – Глаза Хорвача вращались бешено, показывая на соседе, как вурдалачиха обрушилась на запозднившегося с кабака мужа.

– Ты чего, воевода, так побледнел? – спросил Чермного Святослав. – Оказывается, батюшку моего лекарка сгубила, а не зверь лесной?

Воевода странно крякнул да перекрестился:

– Сплетни да враки, придуманные людом темным, чтобы себя долгой зимней ночью радовать страшными историями! – только успел заметить Твердислав, как нехорошо блеснул глаз князя.

На стол перед князем выставляли простую еду: кашу, солёные рыбьи хвосты, медовуху да крупные головки лука. Молодая баба с фингалом под глазом, что отливал фиолетовым, тяжело посмотрела на воеводу и заметила, как бы между делом:

– Может, и враки, только невиновного человека до сих пор в темнице держат! – Нижняя губа затряслась, и она поспешила на кухню, съёжившись под взглядом мужа, что коршуном наблюдал за женой.

– Это про какого невиновного та девка говорит? – уточнил князь. Крепкий напиток поднял кровь, и тепло разливалось по замёрзшим в сапогах пальцам. Ещё предстояла дорога домой, и князь поскорее хотел добраться назад да согреть себя в жарких объятиях Софьи. Попривык он к ней.

– В темной невиновные не сидят! – заметил воевода и отпил из чарки.

– Так то здесь же, на этом дворе кузнец Феодосию зарезал! Ик… – В разговор бесцеремонно вклинился случайный зевака, который настолько захмелел, что наверняка не понимал, перед кем случаем открыл свой рот.

Князь хотел было уточнить что-то, как вдруг входная дверь со стуком отворилась, и, впуская белые клубы дыма, в кабак шагнула девица, одетая в серые меха. Непривычная одежда, короткий меч да боевой топорик, что виднелись на подпояси, удивили князя, а более всего глаза. Темно-карие, внимательные, пронизывающие до самого сердца, и взгляд острый, цепкий, пробирающий до нутра.

Святослав замер, да весь кабак перестал дышать, разглядывая экую невидаль – бабу, наряженную в мужскую одёжу да при оружии. Никита, прежде чем мысль посетила его голову, подскочил перед девушкой и преградил дорогу.

– Осинка, я же говорил! – прошипел так тихо, что только она его да и слышала. – Нельзя тебе князю являться!

Девушка не ответила, но резко выкинула коленку вперёд и стукнула Головомоя по слабому месту так, что тот, зажавши его руками, согнулся в три погибели. А она прошагала прямо и, встав перед столом князя, смело и дерзко уставилась на мужчин. Трофим хмыкнул на такое поведение и незаметно двинулся чуть ближе, чтобы успеть словить выкинутый меч али нож за князя, убивать такую наглую красавицу было бы жалко.

Разделял его думы и Святослав, которого прошибло молнией, и в груди так спёрло, что он и дышать забыл, настолько поразила его странная девушка. То, что перед ними северянка, Загорский понял по отделке на одежде и манере носить странные короткие меха невиданных ранее животных. По слухам, эти твари водились далеко на севере, с огромными зубами, но совершенно без лап, так как жили в солёной холодной воде. Местные жители сказывали ещё, что такие одёжи могли согреть даже в самый лютый мороз. Святослав отпил медовухи. Не дожидаясь пока ей дозволят, Осинка уселась напротив князя.

– Хозяин, мне воды принеси, – громко проговорила она, никто в кабаке не шевельнулся. Девушка развернулась к Святославу, дёрнула вопросительно бровью и неожиданно улыбнулась, показав белоснежные ровные зубы.

– Неси, хозяин, чего только не попросит! – Загорскому самому стало интересно, чем закончится неожиданная встреча, и он втайне уже мечтал узнать, какова эта баба на вкус.

После «добра» от Святослава кабак заговорил, задвигался, и вроде заведение стало жить привычной жизнью, но невидимо внимание все равно было приковано к девушке. Никита тем временем, зло сверкая исподлобья, присел рядом с воеводой, едва касаясь локтём северянки.

После расставания он уговорил её начать с того края, где впервые произошла трагедия и был обескровлен лесник. Осинка крутилась по кровавому следу, и Никита надеялся, что у северянки поиск займёт чуть больше времени, а там он придумает, как организовать обещанную встречу с князем, но девка распорядилась по-своему. А пуще всего он боялся, что воевода догадается: северянка пришла сюда по невольной наводке самого Головомоя.

Когда принесли выпить да снеди местной, северянка только покривилась, отставляя репу, зато от рыбы с луком не отказалась. Пока она ела да пил князь, они и словом не обмолвились, продолжая играть друг с другом в гляделки.

Первым не выдержал воевода, он совершенно не понимал, что происходит. А ещё его раздражало, что Никита не шелохнулся, чтобы увести эту наглую бабу вон, хотя помнил, что слуга его никогда обид не прощал и вольностей никому до сего дня не позволял.

– Чего тебе надобно, северянка?

– Осинка я, добрый воевода, назначенная от головы Злого, – подсказала ему девушка, пялясь на князя. – Привела меня сюда кровная месть.

На этих словах в кабаке снова воцарилось молчание.

– Вурдалака вашего выслеживаю, – подробнее пояснила она, когда заметила, что Трофим опустил руку на свой топор.

Воевода опять крякнул.

– Так он в темнице сидит, пойманный, как месяц!

– Тогда почему опосля его задержания, – тут Осинка наконец повернулась и зло посмотрела на воеводу, – тела бескровные продолжают на землю падать? Не далее, как позавчера в Уличе девушку возле колодца обнаружили.

Простой люд кабака сначала охнул, а потом начал гудеть, как потревоженный улей.

– А от князя нашего чего хочешь? – Воевода возненавидел эту девку в ту же секунду, как она впялилась в него глазами, а смешливо изогнутая бровь да кривая улыбка словно говорили, что знает она все грешки, что водятся за воеводой с самого его рождения. Тогда Твердислав зарок себе дал, что на совести неизвестного убивца прибавится ещё одной смертушки. Главное в этом деле, чтобы голова Ярёма ничего про участие воеводы не узнал.

– Разрешение поговорить с тем, кто в темнице сидит! – Осинка более не смотрела на Твердислава. – Позволишь, князь?

– Нет! – Святослав был не против, но строптивицу хотелось урезонить.

Осинка откинулась назад, по-новому посматривая на мужчину, разочарование скользило в каждом её движении.

– Я предлагаю объединить наши усилия… – объяснил свой отказ князь. – Ежели поищем вместе, так то быстрее будет?

Осинка улыбнулась, вызывая невольно улыбку и у самого Загорского, подняла кубок с водой и звонко выкрикнула.

– За князя!

Местный люд, казалось, этого и ждал. Понравилась разыгранная перед глазами сцена. И Хорвач тут же завёл новую сказку про то, как князь да гордая северянка ходили в лес за вурдалаком. Конечно же, она была с пошлыми шуточками, но со счастливым концом, видно, люди обрадовались, что теперь на защиту им встали такие сильные воины.

Пока князь да воевода прощались с хозяином да платили за ужин, Осинка выскользнула из кабака якобы по малой надобности. Миновала нужник, проверяя шедшую тонкой верёвкой дорогу в лес, потом осмотрела конюшню. А когда выходила, то наткнулась на женщину с избитым лицом. Та поманила Осинку к себе, озираясь на двери кабака. Северянка шагнула вослед бабе за тёмный угол.

– Аксинья я, – представилась женщина с полными слез глазами. – Ты пойдёшь на встречу с кузнецом, что сидит в темнице. Передай, что Аксинья его любит и ждёт возврата!

– А ты с чего решила, что он невиновен? Ведь его поймали, говорят, когда он горло девушке резал?

Аксинья в страхе закрыла рот Осинке рукой.

– Не было такого! В конюшне в это время он был! Со мной! – Женщина погладила живот, а у Осинки поднялись от удивления брови вверх. – Токмо мне про это говорить никому нельзя, иначе муж убьёт, ежели опозорю его на весь край! Я и так плачу за это каждый божий день тумаками да побоями!

– Какой же позор, коли ты чадо ждёшь? Разве это важно от кого, если ребёнок от любви рождён?

Аксинья печально улыбнулась.

– Передай ему, что люблю его!

– Хорошо, – согласилась Осинка, – передам, коли свижусь.

Она как ни в чем не бывало вышла из угла сарая и вскочила на серого коня. Князь уже гарцевал на выезде.

Пошёл снег, огромными хлопьями опускаясь на дорогу, ведущую к тракту, и Святослав чувствовал приближение бурана. Резкие порывы ветра налетали неожиданно, заметая снежинки в вихри.

– Поторапливайтесь! – скомандовал в путь Святослав, посматривая на горизонт, заволочённый тучами. Воеводу поместили на лёгкие сани, что с радостью за золотой передал Гусак, запрягли их тройкой, править встал Никита.

Мимо князя пронеслась Осинка, выкрикнув:

– Не успеем! Накроет до Пересеченска!

Мужики торопили коней, переходя на рысь, потом в галоп. Как и сказала северянка, накрыло их даже раньше.

Глава одиннадцатая

Взмыленные лошади. Нёсшиеся в белой пелене всадники. Перекрикивания и неожиданно долетевший до уха вой. Кто-то крикнул:

– Волки! – Это воевода справа и слева обнаружил нагонявшую стаю.

Один волк прыгнул на коня стражника, но тот пнул его сапогом. Взвизг. Лошадь испуганно заржала и бросилась пуще прежнего вперёд, ломая стройный ряд и внося сумятицу. Всаднику чудом удалось удержаться в седле.

С тем волки разом переключились на сани, что шли тяжелее лёгких конных, отбивая добычу от остального отряда. Твердислав привстал в санях и, размахивая длинным хлыстом, начал кричать да эгегекать. И пока Никита погонял тройку, Чермный хлестал по бокам, стараясь достать свору. Злая да большая, видать, стая попалась, раз рискнула напасть на семерых.

Осинка обернулась, когда заметила, что крик воеводский отстал. Достала короткий меч и, крутанувшись, поворотилась к саням, успешно растаптывая одного зверя, готового сигануть к Чермному.

Конь лютовал, стараясь зубами достать ещё одного волка. Девушка оборачивалась, разглядывая в буране шкуры преследователей. Тут горло ей ошпарила боль. Хлыст воеводы, что окутался вокруг шеи, сдёрнул её с седла, стаскивая как кутёнка вниз. Осинка кубарем покатилась в снег, пропадая в снежной пучине. Твердислав удовлетворённо хмыкнул про себя, продолжая как ни в чем ни бывало хлестать направо да налево.

– Осинка? – сквозь гомон ветра донёсся до воеводы гневный голос князя. Они с Трофимом срезали волков с другой стороны и не сразу обнаружили, что новая попутчица пропала.

– Слетела! – проорал воевода, продолжая работать руками. – Князь, ты куда?

А в Святослава черт вселился. Загорский рванул назад, крича, как сумасшедший, следом за ним летел агукая Трофим. Лошадка Осинки проскочила мимо князя, чуть не сбивая, вся в крови, задело её, наверное, волчьим зубом, не иначе. Мысли, что это может быть кровь девушки, Святослав старательно укрыл. Мужики вглядывались в темноту, что оканчивалась сразу после белой стены снежинок. Рык услышали справа, направили коней, заприметив тоненькую фигурку на фоне белоснежного покрывала. Осинка против пятерых ощерившихся волков. Князь не раздумывал.

– Держись! – заорал Святослав, влетая в свору, что готова была уже наброситься на девушку. Увидев бешеного коня, одним глазом наблюдая, чтобы волки не задели со спины, Осинка вцепилась в протянутую руку князя, неловко усаживаясь ему за спину. Трофим прикрывал отступление, влетев следом, отвлекая волков на себя.

Загорский, улучив же момент, направил коня к зимнику. Выбравшись из глубокого снега, восстановил скорость, через минуту рядом скакал и Трофим. Святослав с удовольствием отметил, как жмётся к нему Осинка, порадовался, что удалось спасти красавицу.

«Моя будет!» – решил тогда Святослав.

Они быстро догнали всадников и продолжили бег. Голодная стая, потеряв нескольких волков, наконец, отпустила их, но страх продолжал гнать путников до самого Пересеченска.

Как только они заехали во двор, переполошенный диким лаем собак да короткими командами разогретых мужиков, домашние сразу догадались: случилось что-то. По коротким фразам поняли, напали на князя в дороге волки. Путники спешились, передали поводья да поторопились в горячую хату.

Как бы между делом Осинка глянула на воеводу. Твердислав перекрестился, надевая непроницаемую маску, и, спасаясь от проклятий черноглазой, поспешил к столу.

Перепуганные бабы суетились, разбили тарелку да разлили впопыхах медовуху, пока накрывали на стол, только на это никто не обратил внимания. Домашние хотели удостовериться, что мужики их в целости да сохранности вернулись. И успокоились только тогда, когда, умывшись да снявши верхние одежды, все расселись по столам, наливая хмельной напиток.

Осинка сидела тихо, поглядывая на воеводу. Многому ей надо научиться у этих людей; поняла она, что здесь каждый друг другу зверь, а не брат, как у неё дома. За глупость такую чуть не поплатилась своей шкурой. Если бы не князь… Она перевела взгляд на него. Святослав успевал ответить на шутку и нет-нет, да и посматривал на ставшую незаметной гостью.

Мужики радовались, что ушли от смерти, неожиданно повстречавшей их на дороге. Радовался и воевода, как ни в чем не бывало заливая в свою толстую глотку настойку. А Осинка наблюдала и примечала. Злило девушку, что обязана теперь князю одну жизнь.

Софья, перепуганная, что могло случиться с князем, сразу и не заприметила чужачку в мужских одёжах. Только уже значительно поздно ночью, по обыкновению проскальзывая в опочивальню князя, приметила, что, занимаясь любовью, князь был рассеян да не смотрел более на Соню, взяв её, как собаку, с заду, и задерживать в постели тоже не стал, сославшись на то, что надобно ему с бумагами поработать.

Тогда и осенило девку, тут нечисто, резко мужчина может перемениться только в одном случае – другая баба.

Глава двенадцатая

Ладимир сидел уже незнамо сколько в вонючей темнице. И даже не догадывался, почему бог все ещё не лишил его жизни на дыбе. Ведь признал его воевода виновным, даже в очи ни разу не посмотрев. А потому, не веря в справедливость, кузнец доживал остатки никчёмной жизни, каждый день ожидая, что тот будет последним.

Кузнец вспоминал, как малым пацаном ходил рыбачить с дедом, и тот азарт, с каким вытаскивал покрытого гладкими чешуйками карасика. Отчётливо вспоминались и морщинки на лице отца. А позже смерть родителя, тяжёлый затхлый воздух от тела, которое раньше дышало, жило и могло любить. Были в этом странность и неприятие мира: вот ты жив и вот уже нет тебя, словно и не жил вовсе.

Кузнец вспоминал ночи с веснушчатой девчушкой Сенькой, что после вышла замуж за его лучшего друга да уехала в другую деревню. И, конечно, жаркую Аксинью, что стала ему тайной радостью. Много вспоминал Ладимир, но одного не разумел: ничего в жизни дурного никому не делал, за что бог его так покарал? Не мог взять в толк, и было у него от этого глубокое потрясение и переосмысливание.

За это время волосы у мужика на голове и лице отросли, и он стал похож на настоящего медведя. Другие лихачи, что сидели с ним в клетке с одним окном, из которого дул студёный воздух, старались рядом не сидеть, наслышанные о бесчинствах кузнеца, о том, что кровь тот любил пить. Ладимир же ни с кем дружбы не водил, на грубость отвечал крепким тумаком и отсиживался в углу, хмуро посматривая на сокамерников.

– Вставай, душегуб! – окрикнул Ладимира стражник, внешне мало чем отличающийся запахом да видом от тех, кто сидел по камерам, и стукнул кулаком по решётке.

– Куда это меня? – устало поинтересовался кузнец, тяжело поднимаясь с пола.

– На дыбу, – хихикнул стражник и тут же подавился смехом от холодного взгляда «медведя». – Ну, ты это… Иди, говорить с тобой будут. Сам князь в тюрьму пожаловал! А там уже решат твою судьбу по поступкам твоим, а то жрёшь на халяву да бездельничаешь!

Завели кузнеца в комнату, что пахла чуть лучше, чем та, в которой он сидел. Напротив расположился за деревянным столом, судя по одеждам князь, подле его спины седой мужик, которого ранее не видел, да Никита Головомой, что при его первом появлении на тракте под конвоем вышибал признания крепким кулаком. В комнате присутствовала ещё странная девица в мужицком одеянии. Она стояла особняком, сложивши руки на груди, и словно не с мужиками тут, а сама по себе.

– Ты убил дочь конюха? – не стал юлить вокруг да около князь, глядя единственным здоровым глазом.

– Нет, князюшка! – Ладимир, как было приучено, поклонился хозяину.

– А кто тогда?

– Того не ведаю, вышел я на улицу, когда Феодосия уже мёртвой лежала.

– Заметил ли ты следы вокруг тела? – вклинилась девушка, вызывая недовольство у мужчин.

Она подошла к Ладимиру и заглянула в глаза. Подивился кузнец, что девушка так интимно в его пространство вклинилась, словно и не боялась его. Ладимир к такому привычен не был поведению, а посему понял, что она не местная и черт-те знает, что в голове у себя хранит. Отступил на шаг и задумался, представляя перед внутренним взором картину, что засела в него в памяти на всю жизнь. И ведь много раз кузнец её прокручивал, стараясь понять, кто же убивец.

– Бледная холодная кожа, хотя кричала живой с минуту назад, покойники-то медленнее остывают. – Это он ещё с детства знал. Ладимир провёл рукой по заросшей густой бородой шее. – Рваная, широкой полосой рана на шее, раскромсанная неровно по краям. Открытые глаза, да руки раскинуты широко, вот так. – Кузнец развёл руки, как Феодосия, и довершил вставшую как наяву картинку.

Нахмурился, силясь рассмотреть хоть что-то, что могло его спасти, подсказать, кто же убийца, да только зря.

– Но вот следов там было слишком много. Хорвач как раз вернулся с большого тракта и рассказывал всякое, потому народа в кабак набежало, считай, все село! Чужаки ежели и были в Домне, то того я не заметил. Да и в округе тихо было. – Ладимир махнул рукой, понимая, что и не обратил он тогда особого внимания на росчерки земли возле Феодосии, вздохнул. – Вешать будете али на дыбу поднимете?

Князь аж кашлянул от неожиданности.

– Почему ты так решил?

– Так то, – Ладимир почесал в засаленной голове, – воевода на следующий день судил меня и вроде как к публичной казни готовили, да потом отчего-то отложили.

– Воевода… – многозначительно протянула Осинка и направилась на выход. Перед тем как выйти, задержалась и бросила невзначай: – Аксинья, с которой ты кувыркался в конюшне, пока Феодосию убивали, просила передать тебе, что любит и ждёт, когда ты домой воротишься!

Северный народ простой, неведом им стыд, когда мужика ловят с мужней бабой, то, что кузнец покраснел, было не очень заметно из-за грязи, налипшей на лице, но по сконфуженной позе князь понял: Ладимира пора отпускать.

– Почему молчал? – строго спросил Святослав. – Только расследование в тупик поставил! Ведь уверил всех, что это ты вурдалак местный!

– Так я-то что? Молчал из-за Аксиньи, ей потом не простит народ. – Ладимир ещё ниже опустил голову.

Князь уверился: перед ним не только честный, но и справедливый человек. Таких, как этот медведь, один на тысячу, поставил полюбовницу выше самого себя, хотя смерть ему грозила! Святослав поднялся со стула да приказал отпустить.

– Я спросить хотел, раз такое дело, – осмелел кузнец. – Можливо мне остаться на строительстве крепости, в тюрьме давно слухи ходят, что работёнка есть. Мне возврат в Домну заказан. А до этого времени отплатить добром, чем смогу, князь. Я и коней подковать могу, мечи да ножи вострые делаю. А ежели металлу достану хорошего, так и кольчугу, как на вас, смастерю!

Людей не случайно судьба сталкивает, не случайно и в сложных ситуациях, а потому Загорский ответил:

– Трофим, пристрой кузнеца, да проверь, как он меч держит, хорошие люди на службе всегда сгодятся!

Святослав в тюрьме боле не задерживался и не увидел, как Ладимир в ноги поклонился ему и заверил в верности до последнего вздоха. Не видел он и скупые слезы, потому как второй раз случилось у кузнеца просветление, что помимо дурных вещей в жизни случается и хорошее.

С лёгкой руки подарил князь Ладимиру не только жизнь, но и цель в ней: служить верой и правдой князю да бороться с силами темными, что люд простой губят. И одним из таких дурных кузнец назначил Никиту Головомоя. Служивый воеводы бочком прошёл мимо Ладимира и поторопился известить Твердислава, что нужен им новый душегуб, иначе в сёлах самосуд начнётся.

– Осинка, постой. – Князь догнал девицу, когда та направлялась присмотреть себе нового коня.

– Куда собралась?

– Возьму коня да дальше поеду. Ловить убийцу. – Осинка пожала плечами.

– Одна?

Северянка улыбнулась.

– Ты чего хотел, князь?

А Святослав знал, готов ради неё все сделать, только чтобы задержать возле.

– Помочь тебе хочу.

– Поехали вместе, коли хочешь, только воеводу с собой не бери. – Осинка улыбнулась ещё раз, и улыбка эта отразилась в улыбке князя.

– Хорошо, дай несколько дней на сборы.

Глава тринадцатая

Она не думала, что сможет это когда-нибудь пережить. Выла волком, хотела покончить с собой, прыгнув с крутого бережку, который они встретили по дороге. Стояла, смотрела вниз, на вострые серые камни, но не дал шаг сделать вездесущий Трофим. Схватил сзади, прижимая к себе, и зашептал на ухо:

– Ты чего удумала? Разве из-за одного гада стоит жизнь терять? Душу свою губить?

И Алена плакала в могучих руках седовласого мужчины. Трофим много чего в жизни повидал, но не трогало оно его, а в сердце уже тогда что-то шевельнулось, вздрогнуло, сбивая привычное движение в грудной клетке. Хоть Трофим и не ожидал, что под закат жизни встретит девушку, которая заставит его чувствовать себя мальчишкой.

Княжий муж спокойно переживал томления отсутствия женщин, где терпел, где руками помогал, а иногда не брезговал и продажной бабой. С возрастом становилось все легче и легче, а теперь… Теперь ему нравилось незаметно рассматривать, как Алена склоняет голову, как откидывает волосы или помогает кухарить бабам при обозе.

В лагере он невидимо приглядывал за девушкой. Первые дни после возвращения на большой тракт заметно наполнили Алену ужасом. Девушка боялась встречи со своими мучителями и в какой-то момент подумала, что это неизбежно произойдёт. Но Святослав принял решение пока спрятать беглянку. И то сталось, что навалилось на князя все разом. И строительство, и северяне, и убийства по краю.

Не успевал, и по всему Алену определили подальше от дома воеводы да незаметно наблюдали за ней. Трофим выделил смышлёного солдата, чтобы девка в обиду не попала.

Князь, как только понял, что снасильничал его дозорный, сразу взял на себя ответственность за судьбу девицы. Святослав даже обещал женить, да только вот Алене от этой мысли тошно становилось.

Днями девушка закрывала лицо, чтобы не узнали на тракте, да тенью ходила по городу, закупала по привычке травки всякие, сборы да инструменты лекарские. Трофим заприметил это и чем мог по мере сил помогал, по возможности ночевал в дальней хатке, когда отпускал его князь.

Но после того как вернулись они с Домны, то поняли: лекарка, о которой сказы по краю шли, и есть та самая бежавшая Алена. Трофим наказ принял от князя поговорить с девицей, выяснить все подробно про кончину батюшки его. Для этого взял княжий муж Алену на прогулку.

Девушка тихо шла рядом. Вот они миновали шумный рынок. Вот вышли за частокол. Алена несколько раз поглядывала на Трофима, по всему замечая место, куда её ведут. Погост по обычаю ставили возле дорог, недалеко от леса. От снега могилки казались маленькими домиками, занесённые снегом. Виднелись одинокие протоптанные тропинки, а с краю – вырытые свежие ямы, ожидавшие новых поселенцев.

Трофим заметил, как тряслась девушка, чем ближе они подходили к месту кладбищенскому, где определено было самоубийц закапывать. А когда подвёл Трофим Алену к табличке, на которой значилось Любава-лекарка, немая всхлипнула, осела в сугроб, не замечая стужи. Да, тут она и умерла, здесь лежит Любава, а Алена – вот она, обесчещенная, но живая! Платит за грехи Любавы.

– Твоя могила? – кивнул Трофим строго, хотя сердце его сжималось, как хотелось сжать её в руках своих, да встряхнуть, вскрикнуть: «Что же ты наделала?» – но вслух строго сказал: – Ты должна рассказать мне все, без утайки!

Когда они вернулись с тяжёлой прогулки домой, Алена взяла бумагу. Обмакнула перо в чернила. И начала. Алена нарисовала мужчину, даже, скорее, верно подмеченные приметы в нем. Вот и большая родинка над губой, да седой чуб.

– Воевода Чермный? – уточнил Трофим.

«Да». – головой.

Потом Алена нарисовала мужчину и начеркала в одежде.

– Никита Головомой? – догадался Трофим по черным мехам о прислужнике воеводы.

«Да». – Тут Алена показала, что Никита отрезал ей язык и, стукнув себя кулаком, она легла на стол, закрыв глаза.

– Он тебя и схоронил? А потом?

Алена схватила себя за шею, показывая, как закопали ещё в землицу, а она ползла наверх, задыхаясь от грязи, забившей уши, рот, нос. Да потом и побежала подальше от большого тракта да погубивцев.

– Хорошо, а теперь расскажи мне главное! Про старого князя.

Алена указала на воеводу, потом перевела пальцем на себя и полились слезы, она закивала.

– «Да, да, да»!

Трофим озвучил, хотя волосы на теле его встали дыбом от осознания чудовищности поступка Алени:

– Ты убила по приказу воеводы?

– «Да». – И слезы полились пуще прежнего.

– Скажи, князь бы выжил, ежели не твоя помощь? – Трофим сжал зубы, как подумал, что придётся ему все это князю рассказать. А промолчать не имел права. Погубит он её, нельзя убивца в живых оставлять. Следом закрыл глаза, когда Алена честно пожала плечами. Может, и выжил бы старый князь.

– Ты знаешь, я должен князю правду передать?

– «Да». – лёгкий кивок.

– Ты знаешь, что тебя казнят?

– «Да». – ещё один.

Трофим зло стукнул по столу так, что подпрыгнули посуда и сама лекарка. Мужик схватил девушку за плечи, чем напугал её ещё больше. Долго смотрел Алене в глаза, а потом не выдержал и поцеловал, больно сминая мягкие губы. Сходя с ума, через одежду целуя маленькие груди, вдыхал аромат волос девушки.

Засунул руку под юбки.

– Ты же понимаешь, что князя убила? – Он сжал ей волосы на затылке, заставляя посмотреть ему в глаза.

Кивнула.

– Князя! – Трофим подсадил девушку на стол, сметая все, что на нем лежало. Звон посуды, а следом на звук забежал служивый и, заметив, что творится, быстро удалился за дверь, оставшись незамеченным для обоих.

– Никому ты более этого не покажешь! – Задрал юбки, трясся, как юнец, но и остановиться не мог, не хотел. – Я сам разберусь! Что скажу, то подтвердишь! Поняла?! – Он встряхнул её ещё раз, убедившись, что до девушки дошло.

Алена снова кивнула, Трофим подался вперёд и застонал. Всхлипнула и девушка, принимая своё спасение. А княжий муж не мог остановиться, ведь понимал, что погибель его Алена, и не мог дышать от этого и с тем временем хотел большего. Вколачивался сильнее и отчаяннее, словно хоронил себя Трофим, а перед смертью только одно его держало: вот эта сводящая с ума девушка, с запахом манящим, с шёлковыми губами, с которых срывал вздох и стон собственный сквозь шум. И отчаяние, что следом заполняло его, ведь предавал он все, во что верил. И в поцелуях смешивались слезы не только Аленины, но и его.

Ждали до вечера. Тогда князь и явился, переодевшись в простого служивого, чтобы не заметили его отсутствия.

– В общем, воевода её позвал, когда поздно было, а потом про себя испужался, да и выставил Алену виноватой.

Святослав, не мигая, в упор смотрел на Алену. Девица то краснела, то бледнела, посматривая на Трофима. Да и сам служивый заметно нервничал.

– Все так? – Желваки на лице князя ходили ходуном.

– «Да». – Алена отводила взгляд, а глаза были полны слез.

– Хорошо. Скажи, воевода в смерти отца моего виновен?

Алена заученно пожала плечами.

Святослав, словно в него черт вселился, вылетел из дома, с силой хлопнув дверью. Трофим поторопился за ним.

– Княже! – тихо окрикнул он, догоняя Святослава.

Князь развернулся на месте и ударил служивого в плечо. Трофим не ожидал и отступил. Внутри Загорского же бушевала буря. Святослав все понял, да и что не понять, ведь охранник все поведал ему про Алену и Трофима, да и ежели бы тот промолчал, по поведению девицы, по непривычному взгляду Трофима понял бы все. С разным сталкивался Святослав в своей жизни, особливо при дворе светлого князья, где клубок змей закручен похлеще, чем в Пересеченске.

– Не было нужды у воеводы убивать лекарку, что не спасла умирающего отца, Трофим! Токмо ежели она подельница его! И Чермный убрал девку как ненужного свидетеля, да ещё и язык отрезал! – объяснил негодование князь, не давая оправдаться служаке. Святослав со злостью выплюнул. – Тебя старшим оставляю! Ухожу в поход один! Возьму с собой кузнеца, подготовь одёжу ему да оружие. – И столько было обиды в его взгляде, бессилия и злости, что Трофим опустил голову. Святослав же поднял руки, запрещая и слово молвить. – С тобой позже, сейчас боюсь, могу зла понаделать.

– А Алена, князь? Как же? – Сердце Трофима рвалось в груди: как же князя без присмотра да на непроверенных людей оставлять, да с северянкой. Не успели они познакомиться, а Святослав уже свой бок под волков подставил.

– Сказал же, опосля решу. – И оставил своего верного слугу одного выть на луну.

Глава четырнадцатая

Князь смурной пил медовуху, выходил из бани занырнуть в студёную речку. Трезвел. Снова садился в парную. Потом пил и опять нырял в воды ледяные. Поднял голову. Холодные звезды не мигая смотрели на него. Святослав стоял голый, под богом, один, как, впрочем, и каждая душа, что приходит в этот мир. Одинешенек.

– Ты вымылся наконец? – неожиданно справа подала голос Осинка, ей надоело ждать, пока князь наконец покинет баню.

– Заходи и мойся, коли хочешь. – Хмель немного вытравил злость Святослава, заставляя того ещё раз подумать над тем, что сделал Трофим.

Тем временем северянка пожала плечами да зашла внутрь.

Девица скинула одежду, вымылась, легла погреться на полку. Традиции разогревать шатры, чтобы вытравить всю худобу, присутствовала и у северян, и сейчас Осинка нежилась, позволяя горячему пару расслабить уставшие мышцы. Когда князь воротился, она подвинулась и села, нисколько не стесняясь наготы ни своей, ни князя.

– Готов завтра выступить? – И если Осинка спокойно сидела в парной, слегка прикрыв глаза, то Святослав с удовольствием рассматривал плавные изгибы девушки.

– Готов, но поеду не как князь, а как посыльный от воеводы, с грамотами. Смотри не сболтни чего в пути.

Осинка ухмыльнулась, как могла только она, нагло, с вызовом. Святослав залюбовался, как стекает капелька воды по упругой груди к крошечному розовому соску и капает вниз. Шумно сглотнул, мечтая повторить языком путь капли. Протянул руку и потянул девушку на себя. Северянка была неглупой.

– Ты свободный? – спросила она, прежде чем придвинуться ближе.

Князь кивнул, мало обращая внимания, что там говорила Осинка. Жадно прильнул к груди. Осинка легонько стукнула князя в плечо и повторила вопрос.

– Ты свободный? – Святослав как зверь, у которого пытаются отнять добычу, взревел и припал к губам северянки, не слушая, о чем его спрашивала Осинка. Наконец, он получал то, о чем грезил вот уже несколько дней, подминая под себя женщину. Софья была непохожа на Осинку, хоть и казалась гордой, на деле чувствовалось это наносным, выученным и невзаправдашним.

Дух непокорности северянки витал всюду, в прикосновениях, когда Осинка выскользала из рук, заставляя князя целовать укромное место. В том, как выгибалась дугой, как могла укусить и тут же искупить боль острым наслаждением. Северянка отвечала на заигрывания с той же страстью, что и князь. Он брал её губами, пальцами, руками, и её губы и руки и пальцы были повсюду у Святослава.

У Загорского голова закружилась, когда наконец он овладел девушкой. А Осинка, цепляясь за золотые вихры князя, ценила и опыт его, и силу. И было в этом единение равных – и радости, и заботы, и любви, и нежности, и запретов не было, и предвзятости.

Пьяные от страсти они наконец покинули баню. Князь на руках отнёс северянку к себе в светлицу. Всю ночь Святослав не мог насытиться Осинкой, жадно припав к ней, как страждущий к роднику. Он выпивал её до дна, оставляя и себя опустошённым. С северянкой было легко. Она чувствовала его в постели, предугадывая, а иногда Святославу казалось, что он уже не понимает, его ли это желание или её. Все смешалось, закружилось и встретило ранний рассвет утренним пересвистом птичек, что устроили песни под окном, словно весна вернулась в его край.

Глава пятнадцатая

– А как вы женитесь? – Князя забавляли странные обычаи, которыми делилась Осинка, пока они собирались в поход.

Святослав надевал простые одежды, по уставу должные для служивого.

– Мы находим свободного мужчину и живём с ним, покуда есть чувства. – Осинка подпоясалась.

Князь поймал северянку, пока она натягивала рубаху и запуталась головой в одеждах, расцеловал сначала одну грудь, а потом другую и целовал губы, когда Осинка все же смогла шутливо отбиться от ласки, что мешала снарядиться.

Они бы ещё долго целовались, если не осторожный стук в дверь. Князь пока раздумывал, открывать или снова взять эту женщину прямо на полу, продолжал расспрос:

– А дети как же, а наследство?

Осинка залилась переливистым смехом, и Святослав улыбнулся против воли, так нравилось ему все в этой северянке, и даже то, что он не понимал в ней.

– У нас все просто, Святослав, о детях заботится вся деревня. Снаряжают хорошим оружием, передают знания. Учим охоте да выслеживанию добычи, хорошей драке. Выделке мехов да кожи. А потом, ежели хочет северянин стать богаче всех в деревне или сильнее, или доказать какую ещё способность, то красуется не папенькими успехами да деньгами, а силой своей да умениями: сколько добудет пушнины, сколько мяса заготовит, как жарко будет любиться, да детей сытно кормить, а при необходимости и сколько врагов на кол посадит.

Подивился князь, где-то завидуя незамысловатости уклада северян, что не переживали те за простой люд крестьянский, о том наступит, ли во вверенных сёлах да городах голод. Не пойдёт ли войной сосед. О жалованье служивых да о планах светлого князя, что отягчали порой думы сильнее собственных.

Настойчивый стук не прекращался. Святослав отворил дверь. Из-под его руки вынырнула и встала посередь светлицы рыжая красавица, с длинной косой, в соболиных мехах. Девица гневно сверкнула очами, окидывая презрением Осинку.

– Не люба я тебе, князь, боле? – задала вопрос Софья подбоченившись.

Святослав не успел ничего ответить, чувствуя себя последним дурнем в собственном краю. Лицо северянки перекосило.

– Так ты несвободен, князь? – Осинка поторопилась уйти, чеканя шаг да гремя оружием. – Хорошо же своё слово держишь, – прошипела она так тихо, только чтобы Святослав и услышал.